«Чаша и клинок»

РИАН АЙСЛЕР, ИЛИ ЖЕНЩИНА БУДУЩЕГО (от переводчика)

Кризис общественной мысли и гражданского чувства сегодня наблюдается повсюду. Несведущему человеку легко обмануться несомненными достижениями западной цивилизации, однако и там свои, как говорится, «жесткие камни»: шатающаяся экономика, удушающая экология, разрушенная нравственность и этнические конфликты.

Вот уже много лет мучит меня один вопрос: почему человечество живет так самоубийственно, так саморазрушительно? Накатывают на людей очередные волны демагогии о свободе, равенстве, братстве, обманываются доверчивые, идут на смерть ради той или иной идеи, и вот она, наконец, воплощается и при ближайшем рассмотрении — та же тюрьма или клетка, что и раньше.

Задумываясь над своим мучительным вопросом, я неизменно приходила к выводу: мир нашей цивилизации пошел по неверной дороге. Человечество не состоит из левых и правых, демократов и консерваторов, даже национальные деления второстепенны: человечество изначально разделено на две равновеликие половины — на мужчин и женщин. И только во взаимодействии этих величин на общественном уровне заключена тайна всех времен и секрет успеха нашего будущего.

Начав развивать эту тему в шестидесятых, я встретила насмешливое непонимание. В семидесятых — равнодушие. В восьмидесятых кое-кто стал прислушиваться. Но надежды на понимание не было.

Мне долго казалось, что я одна на свете со своими «странными» мыслями. Достижения американского феминизма не утешали — в нем были попытки пройти путь «равноправия», которого советская женщина хлебнула с лихвой.

Но вот, словно свет издалека, раздался голос Риан Айслер. Ее книга «Чаша И Клинок» вышла в Америке и экземпляр попал ко мне в руки.

Знакома ли вам радость обретения единомышленника? Если да, то вы можете меня понять. Я читала «Чашу и Клинок» так, словно и не существовало между нами государственных границ, морей и океанов, разности судеб и разности условий жизни американки и русской.

О чем эта книга?

Она рассказывает вроде бы о далеких временах минойской культуры, которая развивалась на острове Крит и в которой женщина и мужчина жили в условиях завидного партнерства не только в семье, как это типично для всей нашей цивилизации, но и на общественном уровне. Женщина принимала участие в государственной экономике, этике и многих других вопросах не как помощник мужчины, способный лишь поддакиванием усилить его агрессию, но, прежде всего, как равновеликая общественная величина, внося в общество свою мягкую, миротворческую характеристическую особенность.

То минойское общество было гармонично и счастливо, пока гармонию не разрушили пришлые племена с мужской структурой государственности.

О чем еще эта книга?

О нашем ближайшем прошлом, в котором фантомы власти и силы достигли почти что апогея, и по всему видно, что близка бездна, куда властвующий мужчина может шагнуть с неоглядной смелостью, увлекая за собой детей и женщин.

И еще о чем она?

О том, какое возможно будущее, если женщина поможет мужчине на общественном уровне избегнуть бездны. Кроме женщины нет на Земле силы, способной помочь падающей цивилизации.

О книге Риан Айслер много говорят и пишут в американской прессе, не слишком щедрой на похвалы. Вот несколько оценок:

«ЧАША И КЛИНОК» — самое важное произведение со времен Чарльза Дарвина и его можно сравнить только с его работой.

«ЧАША И КЛИНОК» — книга, способная изменить мир.

«Эта книга — сенсация наших дней».

«Читая книгу „ЧАША И КЛИНОК“ — веришь в возможность спасения человечества».

От себя могу добавить, что книг, подобных этой, еще нет в безбрежном море современной литературы, она — первая ласточка.

Уверена, взгляды Риан Айслер будут встречены нашими читателями с интересом, сродни первооткрывательскому интересу.

* * *

Какая она, эта Риан Айслер? — думала я, читая книгу. Скупые строки биографии: беженка из Австрии, испытала на себе ужас второй мировой войны, благополучная жизнь в Калифорнии…

В сентябре 1992 года на острове Крит, усилиями греческой общественной деятельности Маргариты Папандреу, была организована и с большим успехом прошла конференция об эпохе минойской культуры.

В эпицентре конференции была Риан Айслер со своим семинаром: «Идея партнерства мужчин и женщин в современном мире».

Съехались со всего мира: женщины и мужчины. Оказывается, эта идея уже бродит у ворот многих стран, стучится в двери государств, ищет себя среди людей.

Красивая, вечно юная, легкоступая Риан была душой всей конференции. Ее верный спутник и друг, психиатр Дэвид Лои был рядом. Оба являли собой образец семейной гармонии.

Это была первая конференция о гармонии мужского и женского начал. Первая в человечестве со дня его возникновения.

Лучше поздно, чем никогда. А, может быть, еще не поздно?

Перед вами книга Риан. Я уверена, что она захватит вас, если вы задумываетесь над смыслом жизни и вопросами: кто мы, откуда, куда мы идем?

Лариса Васильева

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Что лежит за культурными, экономическими и экологическими потрясениями, происходящими в мире сегодня? Действительно ли события последнего времени в советском обществе означают движение назад к капитализму? Или они являются частью более широкого и более глубокого движения к социальной, экономической и идеологической трансформации?

Мои наблюдения в течение последних двух десятилетий убедили меня, что в глубине порыва к свободе и равенству, охватившего весь мир, равно как и противодействия этому порыву: вооруженного подавления, раздувания конфликтов, поисков врага или «козла отпущения» и разных форм насилия — таятся процессы, которые надо уметь распознавать. Я также уверена, что именно в хаосе, царящем вокруг нас, скрыты беспрецедентные возможности фундаментальной трансформации основополагающих верований, ценностей и институтов.

Реализация этой возможности требует углубленной переоценки прошлого и настоящего, а также перспектив. Такая переоценка жизненно необходима, ибо старый образ жизни, основанный на предрассудках как правого, так и левого толка, уже не в состоянии встать преградой на пути лавинообразных кризисов нашего времени: экологических, экономических, социальных. Нужно безотлагательно найти новую парадигму: новый взгляд на окружающий нас мир, новый образ жизни в нем.

Мы уже являемся свидетелями процесса радикального переосмысления советской истории. Многое из того, что ранее утверждалось в качестве непреложной истины, было поставлено под сомнение и подверглось переоценке.

«Чаша и Клинок» также есть попытка пересказать заново, взглянуть по-иному не только на советскую историю, но и на историю западного мира в целом и даже на всю мировую историю. Книга представляет в совершенно новом свете самое захватывающее из всех приключений — жизнь человечества на нашей Земле, рисуя картину и более обнадеживающую, и лучше согласующуюся с новейшими данными науки. Как в приложении к советской истории, так ив более широкой перспективе, она не только радикально изменяет наше видение прошлого, но и, что важнее, открывает новые горизонты в будущем. Основная мысль моей работы такова: существуют возможности выйти за пределы как капитализма, так и социализма советского типа, стремясь к тому, что я назвала партнерством, которое должно прийти на смену господству, царящему в мире.

После капитализма и социализма

Книга предлагает новую понятийную систему, которая преодолевает условности оппозиций правого и левого, Востока и Запада, капитализма и социализма, свободного рынка и централизованного планирования, религиозности и секуляризма. Она опирается на системный анализ, который позволяет увидеть целостность всей нашей истории (включая доисторические времена) и целостность всего человечества (в единстве его женской и мужской половин). В ней утверждается, что нынешний период стремительных социальных, экономических и личностных перемен чреват не только опасностями, но и новыми возможностями. Ведь именно в периоды максимальной нестабильности системы происходят ее фундаментальные трансформации.

Кроме того, книга восстанавливает в правах то, что иные из нас давным-давно знали сердцем и душой: многое из того, что нас приучили считать сугубо личным — отношения между мужчинами и женщинами, между родителями и детьми, между работодателями и работниками — имеет глубинную связь с политикой, а социальные и экономические отношения в государстве неразрывно переплетены с социальными и экономическими отношениями в семье и на рабочем месте.

Я надеюсь, что читатели смогут найти в книге «Чаша и Клинок» страницы, которыепомогут им сформировать новый взгляд на то, что часто называют крахом социализма (или победой капитализма). Ибо я не разделяю мнения, что события последних десяти лет демонстрируют крах представлений об обществе, где люди несут ответственность друг перед другом и друг за друга, где считают недопустимым, чтобы одни развивались за счет других. Скорее, они отражают провал авторитарной модели социализма, корни которой лежат в авторитарном царистском режиме. Эта модель, будь она капиталистической или социалистической, монархической или феодальной, теократической или атеистической, характеризуется жесткой иерархией, высокой степенью институализированного насилия, господством сильнбго мужчины как в государстве, так и в семье.

Если анализировать ситуацию с учетом глубинного напряжения между моделью господства и моделью партнерства в социальной организации, которое описано в этой книге, многое из происходящего в мире сегодня видится как реакция на авторитаризм. Под этим углом зрения вызов, брошенный централизованной, эксплуататорской и дегуманизированной иерархической системе, которая сначала в облике монархий, «установленных Божьей волей», а затем в виде секуляризированных диктатур царила в Советском Союзе и Восточной Европе, по своей сути есть проявление мощного порыва к идеалу партнерства, характерного для наших дней. Весь мир устремился сейчас к установлению демократии большего участия, не только в государстве, но и в семье, а также на рабочем месте, к большей экономической демократии, посредством сбалансированного соединения «свободного предпринимательства» и социально, и экологически ответственной государственной политики.

В свою очередь эти тенденции связаны со всемирной потребностью как в более равноправном распределении материальных ресурсов, так и более эффективном производстве материальных благ путем более активного участия рабочих в повседневном принятии экономических решений и распределении прибылей, когда наиболее важным фактором экономического развития становится развитие человека, а далее все это связано с миром во всем мире, правами человека, экологическими движениями, порывом к большему экономическому и социальному признанию потребностей и прав женщин и детей, а отсюда — к возникновению новой духовности, ориентированной уже не на то, чтобы контролировать и подавлять «изначально греховное» человечество, но на то, чтобы дать людям силы жить и трудиться в лучшем мире, расположенном не где-то там далеко, на небесах, но прямо тут, на земле.

От бесправия к власти

Как подробно показано на страницах книги, в модели партнерства основополагающим принципом организации является взаимосвязь или взаимодействие. Поэтому различие, будь то между женщинами и мужчинами, или между религиями, расами и национальностями, не тождественно в ней неполноценности или превосходству…

В противоположность этому, модель господства основана на силе и поддерживаемой страхом иерархий. Отсюда эта модель по определению ведет к бесправию. Другими словами, она лишает нас права на выбор в основных вопросах нашей жизни. Это верно не только в отношении тех, кто внизу, но и тех, кто на самом верху. Ибо если подвластные живут в страхе, то и властители всегда должны быть настороже, иначе их могут скинуть. Более того, чтобы успешно угнетать — других и господствовать над ними, они все время вынуждены подавлять часть своей личности, чувства симпатии и сострадания.

Идея обретения власти — главное в переходе от общества господства к обществу партнерства. Не случайно, что само понятие обретения власти становится столь расхожим, как не случайно и то, что оно было практически неизвестно в жестких режимах господства. Ведь порыв к модели партнерства - это порыв к обретению власти. Только власть эта иная, как мы подробно увидим далее. Это власть, символом которой является не Клинок, а, скорее, Чаша.

Особое внимание в книге уделено тому, что имеет такое, значение на этом критическом переломе мировой, истории, а именно обретению власти женской половиной, человечества, и вместе с этим созданию социальной системы, где так называемые женские качества и ценности, такие, как забота, сострадание, отказ от насилия, получат на деле (а не только на словах) приоритет.

Более того, в ней будет показано, что неудача и американского капитализма, и советского социализма в создании справедливой экономической системы, где люди не эксплуатируют друг друга, связан с доселе невидимыми экономическими факторами. Например, в обеих системах только половина населения продолжает нести двойной груз. И в Соединенных Штатах, и в Советском Союзе женщины работают дольше на рабочем месте, и обычно за меньшую плату, и никто не признает их экономический вклад в домашнее хозяйство. И пока мы будем принимать эту несправедливость как нечто само собой разумеющееся в нашей повседневной жизни дома, до тех пор будет сохраняться социальная и экономическая система (все равно, капиталистическая она или социалистическая), при которой одни будут работать больше и получать меньше, а другие — работать меньше и получать больше.

Я хочу подчеркнуть здесь, как и повсюду в книге, что обретение власти женщиной не означает бесправия мужчины. Скорее, это является предварительным условием подлинного партнерства между мужчинами и женщинами, и вместе с этим придет конец многим проблемам (от нанесения побоев женам и человеческого, и финансового бремени алкоголизма до постоянной напряженности, которую мы так часто наблюдаем в отношениях между женщинами и мужчинами), столь омрачающим повседневную жизнь людей. Одновременно это составит пока что отсутствующее основание мира, в котором права человека будут полностью уважать на деле, а не только в теории. Ведь, в конце концов, женщины и мужчины — это две половины человечества, и от того, как формируются отношения между ними, зависит, какую форму примут все прочие человеческие отношения.

От людей, воспитанных в семьях, где нарушения прав человека в интимных отношениях — обычное дело, где зверства от побоев жены и детей до увечий, наносимых женским гениталиям, в порядке вещей, вряд ли можно ожидать уважения прав людей, не являющихся их родственниками. Точно так же и люди, которые от таких случаев отмахиваются на том основании, что это всего лишь «домашние проблемы», ие могут всерьез ожидать, что повсеместная защита прав человека станет чем-то большим, чем простая фраза.

Эти пока что забываемые всеми соображения помогут объяснить, почему на всем протяжении истории режимы, отличавшиеся попранием прав человека, будь то Иран Хомейни, Румыния Чаушеску или ранее — Германия Гитлера или Советский Союз Сталина, так настаивали на том, чтобы женщина вернулась на свое традиционное (эвфемизм, означающий «зависимое») место в семье. Ведь в традициях этих обществ вознесение одной половины человечества над другой, хорошо согласующееся с представлениями тиранов, что есть люди низшей породы и что их можно преследовать и с ними можно дурно обращаться только потому, что они — иные, либо из-за их пола, либо расовых различий, либо этнического происхождения, либо религии.

Потребность системы господства приучить нас бессознательно мириться с нарушением прав человека объясняет и то, почему мы находим очернение женщин как созданий злых, низших, опасных в «традиционных» источниках, включая Библию и Коран, где женщину (Еву) обвиняют ни больше ни меньше как в том, что из-за нее человечество было изгнано из Рая. Она же проливает новый свет на ужасный (хотя и редко замечаемый) пример эволюции системы господства: как подобная идеология была использована в Европе в средние века для оправдания организованной охоты на ведьм, которых затем сжигали на костре. Этот пример полового геноцида, по некоторым оценкам, по своим масштабам сопоставим с геноцидом, который предприняли нацисты по отношению к «низшим» или «опасным» расам и народам: полякам, русским, евреям.

Современное движение за права человека выросло из противостояния древним традициям господства, ставящим одного человека над другим, мужчину над женщиной, одну нацию над другой, человека над природой. Первая стадия этого движения, представленная капитализмом, социализмом и пацифизмом, бросила вызов господству одного мужчины над другим (например, «божественному праву» королей и царей править своими «подданными»). Вторая стадия бросила вызов господству мужчины над женщиной (примером чего является первое десятилетие женщин, объявленное ООН, — 1975–1985), господству одной нации над другой (в формах империализма и колониализма), господству человека над природой (то есть загрязнению и разграблению воздуха, суши и моря). Теперь мы стоим на пороге третьей, объединительной стадии, которая обещает нам не частные реформы или новые кровавые революции, но коренную перестройку системы в целом.

Порыв к партнерству и сопротивление авторитаризма

Я надеюсь, что книга, рисующая новые перспективы, окажется полезной всем, кто посвятил себя борьбе за экономически и экологически более здоровое и гуманитарное общество. Я верю, что содержащиеся в ней сведения о древних традициях, где партнерство, а не господство все еще было основополагающим принципом человеческих взаимоотношений, может значительно ускорить процесс трансформации. Археологи, фольклористы, историки искусства, исследователи мифов открывают все новые факты, подтверждающие наличие в прошлом образцов более сбалансированного в гуманистическом и экологическом отношениях социального порядка.

Я также надеюсь, что эта книга поможет рассеять заблуждение тех, кто полагает, что рецепт экономического благосостояния заключается в переходе от социализма к капитализму. В конце концов, социализм возник как реакция на капитализм. Провал социализма не оправдывает неравноправие и антигуманность, присущие капитализму и воплощающиеся в хронической безработице, роете числа бездомных, увеличении разрыва между богатыми и бедными, которые мы можем наблюдать сегодня в США. К счастью, социализм — не единственная альтернатива капитализму. Как показано в заключительных главах книги, нам нужна сейчас экономика партнерства, соединяющая в себе лучшие черты и капитализма, и социализма — и идущая дальше.

Я еще верю, что книга, дав более ясное понимание динамики модели господства, окажется полезной для эффективного противостояния ширящемуся в мире поиску козлов отпущения — преследованию этнических меньшинств, антисемитизму, эскалации домашнего насилия против женщин и детей. Ведь в модели господства, где выражение гнева или даже простого недовольства против «принципалов» (в семье или в государстве) жестоко накаэуется и подавляется, козлы отпущения обязательно должны быть. Для нее необходимо наличие «низших» или «опасных» людей, на которых смотрят как на врагов и которых обвиняют и наказывают, особенно в периоды смуты и невзгод, за все зло, царящее в обществе.

Отказаться от жесткого противостояния таким попыткам найти козлов отпущения чревато огромными опасностями. Ярким историческим примером этого являются события в Германии периода недолговечной Веймарской республики, которая во многих аспектах воплощала в себе движение к партнерству. Ни правительство, ни средства массовой информации, ни другие авторитетные институты, такие, как церковь, не дали им отпора. В результате возникла атмосфера страха и неуверенности, которой воспользовались демагоги. Итогом стала нацистская катастрофа, откат к авторитаризму, который вверг мир в чудовищные кровавые бедствия.

Происшедшее в Германии иллюстрирует очень важный принцип функционирования социальных систем. Именно тогда, когда стремление к партнерству растет, крепнет и сопротивление авторитаризма. Именно поэтому для Советского Союза, который борется сейчас за освобождение от престарелого авторитарного режима, понимание этого глубинного принципа жизненно важно.

Велико сопротивление авторитаризма изменению основ системы, оно идет как внутри нас, так и извне. Укоренившиеся привычки мыслить, чувствовать и действовать под давлением страха, поддерживаемые авторитарными светскими и религиозными институтами и верованиями, нельзя изменить в один день.

Однако мое исследование, а также работы теоретиков динамики нелинейных систем и хаоса показывают, что, несмотря ни на что, изменение основ системы может происходить, иногда за очень короткое время. Однако форма этого процесса нелинейна. Не может он происходить и по приказу сверху.

Такая радикальная трансформация обычно представляет собой саморегулирующийся процесс, в котором объединяются вначале разобщенные и малочисленные индивиды и группы. Этот процесс объединения может быть значительно ускорен в наш постиндустриальный век, век информации, когда современные технологии коммуникации позволяют быстро распространять повсеместно новые модели человеческих взаимоотношений.

По иронии судьбы, именно потому, что опасность, грозящая миру со стороны модели господства, сегодня столь велика, появляются и большие основания для реалистического оптимизма. Ведь на нашем уровне технологического развития маниакальное стремление авторитаризма завоевывать и угнетать — по отношению к людям или к природе — может положить конец процессу эволюции. И в первый раз в истории человеческого рода модель партнерства может оказаться единственным условием выживания. Приняв ее, мы можем создать удивительный новый мир для нас и для наших детей. Отказавшись от нее, мы можем вообще остаться без будущего.

Я надеюсь, что моя книга, может, станет действенным ориентиром для многих женщин и мужчин, которые сегодня так отчаянно ищут позитивных личностных, экономических, политических и социальных рльтернатив, более созидательных, продуктивных, надежных и гуманистических сбособов сосуществования друг с другом и с природой.

Риан Айслер май 1991 г.

ВВЕДЕНИЕ

Эта книга открывает дверь. Ключ к ней подобран усилиями многих людей, написавших множество книг. Еще больше усилий и книг потребуется, чтобы до конца исследовать широкие просторы, которые лежат за этой дверью. Даже сквозь малюсенькую щелочку, на которую приоткрылась дверь, проникает захватывающее дух новое знание о нашем прошлом — и новый взгляд на наше возможное будущее.

Для меня поиски этой двери были делом всей жизни. Очень рано я заметила, что люди, принадлежащие к разным культурам, неодинаково видят реальность — то, что есть на самом деле. Так же рано у меня развилось чувство страстного сочувствия к людям. Когда я была совсем маленькой, мир вокруг меня, казавшийся таким уютным и безопасным, разбился вдребезги. Это произошло, когда нацисты оккупировали Австрию. Я видела, как уволокли моего отца. Когда же матери чудом удалось вызволить отца из гестапо, мои родители и я спаслись бегством.

Почему мы охотимся друг за другом и преследуем друг друга? Почему наша жизнь переполнена чудовищной бесчеловечностью мужчин по отношению к мужчинам — и к женщинам? Как могут люди быть столь жестокими к себе подобным? Что постоянно склоняет нас к жестокости, а не к доброте, к войне, а не к миру, к разрушению, а не к созиданию?

Из всех форм жизни на этой планете только мы умеем сеять и собирать урожай, сочинять стихи и музыку, искать справедливости и истины, учить ребенка читать и писать — и даже смеяться и плакать. В силу нашей уникальной возможности воображать новые реальности и воплощать их в жизнь посредством все более совершенных технологий мы в буквальном смысле соучаствуем в нашей собственной эволюции. И, однако, это уникальное существо, сейчас, похоже, стремится к тому, чтобы положить конец не только собственному развитию, но и вообще жизни на земном шаре, угрожая планете экологической катастрофой или ядерным уничтожением.

Время шло. Я продолжала свои профессиональные занятия, стала матерью. Постепенно все мои занятия, все мои публикации сосредоточились на исследовании будущего. Мои представления, расширялись и углублялись. Подобно многим людям, я пришла к убеждению, что мы стремительно приближаемся к перекрестку на дороге эволюции и что никогда прежде наш выбор дальнейшего пути не был столь жизненно важным. Но какую дорогу нам следует выбрать?

Социалисты и коммунисты утверждают, что причина всех наших бед и проблем — капитализм; капиталисты настаивают на том, что социализм и коммунизм ведут нас к гибели. Некоторые объясняют наши трудности выбранной нами «индустриальной парадигмой», считают, что во всем виновато наше «научное мировоззрение». Другие вешают всех собак на гуманизм, феминизм, секуляризм, настаивают на необходимости вернуться к «добрым старым временам» менее развитых, более простых, более религиозных эпох.

Однако, если мы посмотрим на самих себя — что мы вынуждены делать у телевизора или во время мрачного ежедневного ритуала просмотра газет за завтраком, — то увидим, что капиталистические, социалистические и коммунистические страны в равной степени соревнуются в гонке вооружений и всех прочих безумиях, которые угрожают как нам самим, так и окружающей нас среде. А если мы взглянем на наше прошлое — на бойни, которые были обычным делом для гуннов, римлян, викингов и ассирийцев, на чудовищную резню, которую несли с собой христианские крестовые походы или инквизиция, — то увидим, что в древних, донаучных, доиндустриальных обществах насилия и несправедливости было еще больше.

Раз идти назад — это не выход, то как нам двигаться вперед? Много всего понаписано о Новой Эре, о радикальных и не имеющих себе равных переменах. Но, говоря конкретно, что все это значит? Переход от чего к чему имеется в виду? В отношении нашей повседневной жизни и нашей культурной эволюции что конкретно изменится, или хотя бы может измениться, в будущем? Является ли переход от системы, порождающей хронические войны, социальную несправедливость, экологическую нестабильность к системе, где царит мир, социальная справедливость и экологическое равновесие, реальной возможностью? И самое важное, какие изменения в социальной структуре могут сделать такую трансформацию возможной?

Поиск ответов на эти вопросы заставил меня иначе взглянуть на наше прошлое, настоящее и будущее, что и явилось основанием этой книги. «Чаша и Клинок» лишь отчасти представляет этот новый подход к изучению человеческого общества, который отличается от большинства исследований тем, что принимается во внимание вся человеческая история (включая доисторические времена) и все человечество (как мужскую, так и женскую его половины).

Сплетая воедино свидетельства искусства, археологии, религии, социальных наук, истории и многих других областей знания и создавая из — них новую картину, в которую наилучшим образом укладываются все доступные факты, «Чаша и Клинок» по-новому рассказывает историю наших культурных истоков. Она показывает, что война вообще и в частности «война полов» не есть результат божественного или биологического предопределения. И в ней содержатся доказательства того, что лучшее будущее все-таки возможно — и имеет надежные предпосылки в тех драматических событиях, которые составляют наше прошлое.

Человеческие возможности: две альтернативы

Нам всем хорошо знакомы легенды о раннем, более гармоничном и мирном времени. В Библии рассказывается о саде, где женщина и мужчина жили в согласии друг с другом и с природой — до тех пор, пока Бог-мужчина не постановил, что отныне женщина будет служанкой мужчины. В китайской книге «Дао дэ цзин» повествуется о временах, когда над инь, или женским началом, еще не господствовало ян, мужское начало, когда мудрость матери еще была в почете и ее считали высшим ориентиром. Древнегреческий поэт Гесиод писал о «золотом поколении», которое возделывало землю с «спокойной и ясной душою», пока другое, «низшее» поколение не принесло с собой своего бога войны. И хотя ученые согласны, что во многих отношениях эти книги основаны на действительных доисторических событиях, упоминания о временах, когда женщины и мужчины жили в сотрудничестве, традиционно считаются вымыслом.

Еще в период младенчества археологии раскопки Генриха и Софьи Шлиманов помогли установить реальность гомеровской Трои. Сегодня новые археологические поиски, наряду с переосмыслением старых находок благодаря новым научным методам, показывают, что сюжеты вроде, например, изгнания из садов Эдема также основаны на, реально происходивших, в незапамятные времена событиях; корни ее — в народной памяти первых аграрных (неолитических) обществ, которые разбили первые сады на нашей земле. Аналогично (как предположил уже более пятидесяти лет назад греческий археолог Спиридон Маринатос) легенда о том, как величественная цивилизация Атлантиды погрузилась в море, может быть искаженным воспоминанием об эгейской цивилизации, которая, как теперь полагают, прекратила свое существование, когда Крит и окружающие его острова подверглись ужасным разрушениям от землетрясений и волн цунами.

Подобно тому, как во времена Колумба открытие, что земля не плоская, дало возможность обнаружить диковинный новый свет, который всегда существовал, эти археологические открытия, ставшие частью того, что английский археолог Джеймс Меллаарт назвал настоящей археологической революцией, распахнули дверь в потрясающий мир нашего скрытого прошлого. Перед нами предстает долгий период мира и процветания, когда наша социальная, технологическая и культурная эволюция шла по восходящей: многие тысячи лет, когда все основные технологии, на которых зиждется цивилизация, были созданы в рамках обществ, где мужской элемент не доминировал, обществ без насилия, неиерархических.

Другим доказательством того, что существовали древние общества, которые были организованы совсем иначе, чем наше общество, являются иначе не объяснимые образы Божества в лице женщины, которые мы встречаем в древнем искусстве, мифах и даже исторических сочинениях В сущности, идея Вселенной как прещедрой Матери дожила (хотя и в модифицированном виде) до наших дней. В Китае женские божества Ма Цю и Хуань Инь и ныне широко почитаются как щедрые и милостивые богини, Антрополог П. С. Сангрен отмечает, что «Хуань Инь — явно самое почитаемое в Китае божество». Аналогично очень широко распространен культ Марии, Богоматери. Хотя в католической и православной теологии она низведена до статуса небожественного персонажа, ее божественная природа имплицитно признается в имени Богоматерь, а также в том, что миллионы людей ежедневно обращаются к ней с молитвой, прося у нее утешения и защиты. Более того, история рождения Христа, его смерти и воскресения поразительно напоминает более ранние «мистические культы», центром которых является материнское божество и ее сын, или как в культе Деметры и Коры — ее дочь.

Безусловно, глубоко значим тот факт, что самые ранние представления о божественной силе в образе человека рисовали ее женщиной, а не мужчиной. Когда наши предки начали задавать извечные вопросы (Где мы пребывали, прежде чем родиться? Куда мы уходим, когда умираем?), они должны были заметить, что жизнь рождается из женщины. И для них естественным было представить вселенную в виде Матери, из чьего лона является любая жизнь и куда, наподобие растительных циклов, все возвращается после смерти, чтобы снова родиться. Вполне естественно также, что общества, где имелось такое представление о силе, что царит во вселенной, должны были иметь социальную структуру, совершенно не похожую на структуру тех обществ, которые поклоняются божественному Отцу, держащему в руках молнию и/или меч. Более того, вполне логично, что женщины не занимали подчиненного положения в тех обществах, которые рисовали силы, управляющие вселенной, в женском облике, а также то, что такие «женские» качества как забота, сострадание, отказ от насилия должны были стоять очень высоко в этих обществах. Однако нет никаких оснований делать вывод, что в обществах, где мужчины не подчиняли себе женщин, наоборот, женщины подчиняли себе мужчин.

Тем не менее, когда в девятнадцатом веке были обнаружены первые свидетельства о наличии таких обществ, было решено, что они должны были быть «матриархальными». А когда данные такой вывод не подтвердили, общим местом стало утверждение о том, что в человеческом обществе мужчина всегда занимал, и всегда будет занимать, главенствующее положение. Однако если мы стряхнем с себя привычные модели восприятия реальности, нам станет ясно, что есть и еще одна логическая альтернатива: вполне возможны общества, в которых различие не обязательно является синонимом превосходства или неполноценности.

Результатом нового взгляда на человеческое общество под углом соотносительной роли полов стала новая теория культурной эволюции. Эта теория, которую я назвала теорией культурной трансформации, утверждает, что в глубине огромного поверхностного разнообразия человеческих культур лежат две исходные модели общественного устройства.

Первая модель, которую я называю моделью господства, обычно носит имя либо патриархата, либо матриархата, когда одна половина человечества ставится над второй. Вторая, в которой общественные отношения основаны на взаимосвязи, а не иерархии, точнее всего может быть названа моделью партнерства. В рамках этой модели различие, начиная с наиболее фундаментального различия нашего рода — между мужскими и женскими особями, не тождественно неполноценности или превосходству.

Теория культурной трансформации далее утверждает, что первоначальным направлением главного пути нашей культурной эволюции было обретение партнерства, но, после периода хаоса и практически полного культурного разрушения, произошел глубинный социальный сдвиг. Обилие данных о западных обществах (в силу этноцентрического характера западной социологии) позволяет более подробно проследить этот сдвиг путем анализа западной культурной эволюции. Однако имеются указания на то, что этот сдвиг с модели партнерства на модель господства имел приблизительные параллели и в других частях мира.

Название «Чаша и Клинок» связано с катаклизмом, который стал поворотным пунктом еще в доисторические для западной цивилизации времена, когда направление нашей культурной эволюции было буквально повернуто вспять. В результате этого кульбита культурная эволюция обществ, где поклонялись животворящим и питающим силам вселенной, которые еще и поныне символизирует древняя чаша ял и кубок, была прервана. На доисторическом горизонте появляются завоеватели с периферийных районов планеты, несущие с собой совершенно иную форму социальной организации. Как пишет археолог Мария Гимбутас из Калифорнийского университета, это были люди, которые поклонялись «убийственной силе клинка» - силе, что отнимает, а не дарит жизнь, силе, белее всего способной установить и навязать отношения господства.

Перекрестки эволюции

Сегодня мы снова стоим на перекрестке, где от выбора пути может зависеть вся наша судьба. Теперь, когда убийственная сила Клинка, умноженная в миллионы раз мегатоннами ядерных боеголовок, угрожает положить конец всей человеческой культуре, последние открытия относительно древней и новой истории, изложенные в «Чаше и Клинке», не просто образуют отдельную главу в прошедшей истории. Чрезвычайно важно, что это знание многое говорит нам о настоящем и возможном будущем.

Тысячелетиями мужчины вели войны, и Клинок оставался мужским символом. Однако это не означает, что мужчинам предопределено быть насильниками и кровожадными воинами. На всем протяжении письменно зафиксированной истории мы встречаем миролюбивых мужчин, испытывающих отвращение к насилию. Совершенно очевидно, что и доисторические общества, где сила дарящая и питающая, которую символизирует Чаша, ценилась превыше всего, были населены и, женщина ми, и мужчинами. Суть проблемы не в мужчинах как в одном из двух полов. Корень ее лежит в социальной системе, где идеализируется сила Клинка, где и мужчины, и женщины учатся отождествлять мужественность с насилием и считать мужчин, которые не соответствуют этому, идеалу, «слишком мягкими» и «женственными».

Ввиду засилья того, что без преувеличения можно назвать «наукой о мужчинах», большинство социологов были вынуждены работать с такими неполными и искаженными данными, которые в любой другой области сочли бы крайне ненадежной фактологической основой. Даже сейчас информация о женщинах в основном помещена в интеллектуальное гетто, отведенное для женской проблематики. С другой стороны, и представительницы феминистского движения предназначают свои исследования почти исключительно для женщин — что совершенно понятно, ибо женские проблемы непосредственно сказываются (хотя об этом долгое время забывали) на жизни женщин.

Данная книга выделяется тем, что она исследует, как характер взаимоотношений между двумя половинами человечества влияет на социальную систему в целом. Очевидно, что структура этих отношений имеет серьезные последствия для личной: жизни как мужчин, так и женщин, определяя наши роли в повседневной жизни и открытые перед нами возможности. Однако не менее важно и другое. Нечто, о чем обычно забывают, но что становится очевидным, стоит выразить его словами. То, как мы формируем самые фундаментальные из всех человеческих отношений (без которых жизнь рода не может продлиться), глубочайшим образом воздействует на все наши институты и, как показывают нижеследующие страницы, на направление культурной эволюции, в частности на то, будет ли она мирной или чреватой войнами.

Если задуматься, можно увидеть, что есть лишь два основных типа отношений между женской и мужской половинами человечества. Все общества реализуют либо модель господства, в которой иерархия поддерживается, в конечном итоге, страхом или угрозой страха, либо модель партнерства, либо какой-то промежуточный гибридный вариант. Если мы взглянем на человеческое общество по-новому, принимая во внимание как мужчин, так и женщин, мы обнаружим целый ряд системных признаков, которые характеризуют каждую из этих социальных организации: и господство, и партнерство.

Например, если смотреть под привычным углом зрения, то Германия Гитлера, Иран Хомейни, Япония самураев, Америка ацтеков предстают совершенно разными обществами. Разные расы, разные этносы, разный уровень технологического развития, различное географическое положение. Но если смотреть под углом теории культурной трансформации, которая позволяет опознать системные признаки жесткой, управляемой мужчинами общественной структуры, мы видим разительное сходство. В прочих отношениях совсем не похожие друг на друга общества, они характеризуются не только жестким мужским господством, но и строго иерархизированной и авторитарной социальной структурой, высоким уровнем социального насилия, особенно, военизированным духом.

Соответственно, мы можем увидеть поразительное сходство между очень разными в прочих отношениях обществами, где существуют более равноправные отношения между полами. Примечательно, что такие общества, основанные на модели партнерства, имеют тенденцию быть не только более мирными, но и менее иерархизированными и авторитарными. Это доказывают антропологические данные (например, Бамбути и Кинг), современные исследования характеристик сексуально более равноправных современных обществ (например, скандинавских наций, таких как шведы), а также доисторические и исторические данные, которые будут подробно рассмотрены ниже.

Если мы взглянем на весь период нашей культурной эволюции с точки зрения теории культурной трансформации, мы увидим, что корни наших нынешних глобальных кризисов уходят во времена фундаментального сдвига, который произошел в доисторическую эпоху и принес с собой огромные изменения не только в социальную структуру, но и в технологическое развитие. Это был сдвиг преимущественного развития технологий, которые поддерживают и улучшают жизнь, к технологиям, символом которых является Клинок: технологиям, предназначенным для уничтожения и порабощения. Такой технологический крен характерен для большей части документированной истории. Именно этот технологический крен, а не технология сама по себе, угрожает сегодня жизни на земле.

Безусловно, будут люди, которые скажут, что раз в доисторические времена произошел сдвиг от модели партнерства к модели господства, то общество к нему смогло приспособиться. Однако довод, что раз что-то произошло, значит оно послужило эволюции, несостоятелен — как ярко показывает нам пример динозавров. Во всяком случае, с точки зрения эволюционных критериев срок культурной эволюции человечества слишком короток, чтобы выносить окончательный приговор. Реальная проблема состоит в том, что с учетом нашего нынешнего высокого уровня технологического развития модель господства в социальной организации оказалась негибкой и плохо согласующейся с таким развитием.

Поскольку, похоже, модель господства исчерпала все ресурсы своего дальнейшего развития, многие мужчины и женщины сегодня отказываются от вековых принципов социальной организации, включая традиционные сексуальные роли партнеров. Для множества других эти изменения являются лишь сигналом того, что система сломалась, что грядет хаос, которого надо избежать во что бы то ни стало. Однако именно потому, что мир, который мы знали, меняется так стремительно, все больше и больше людей во все новых частях этого мира прозревают, чтобы увидеть наличие иных альтернатив.

Хаос или трансформация

В исследовании, из которого выросла «Чаша и Клинок», широко применялось то, что социологи называют поведенческим анализом. Это не просто изучение того, что было, есть или может быть, но также и размышления, как мы можем наиболее эффективно повлиять на культурную эволюцию. Дальнейшая часть введения предназначена в первую очередь для читателя, который хотел бы побольше узнать о самом исследовании, остальные читатели могут прямо перейти к главе I, чтобы, возможно, вернуться к этому разделу позднее.

До сих пор большинство исследований культурной эволюции сосредотачивались прежде всего на поступательном движении от более простых к более сложным уровням технологического и социального развития. Особое внимание уделялось радикальным технологическим сдвигам, таким как изобретение земледелия, индустриальная революция или, совсем недавно, переход к постиндустриальной или ядерно-электронной эре. Этот аспект развития безусловно имеет важные социальные и экономические последствия, однако он все равно остается лишь частью человеческой истории.

Другую часть истории составляет иной тип движения: сдвиги в социальной организации либо к модели партнерства, либо к модели господства. Как уже указывалось, центральный тезис теории культурной! эволюции весьма неодинаков в обществах партнерства и в обществах господства.

Эта теория частично основана на важном различении, которое далеко не всегда учитывается. Дело в том, что термин «эволюция» имеет два значения. В научном употреблении он характеризует биологическую и, в расширительном смысле, культурную историю видов живых существ. Однако эволюция употребляется также и в оценочном смысле, как синоним прогресса: движения от низших к высшим уровням.

На самом деле, даже технологическая эволюция не была прямым поступательным движением от низших к высшим уровням. Скорее, это был процесс, отмеченный масштабными отступлениями, как греческий Темный век или средние века. Тем не менее, похоже, что доминантой процесса всегда оставалось стремление к большей технологической и социальной сложности. Можно также отметить и стремление человека к высшим целям: истине, красоте и справедливости. Однако варварство, жестокость и воинственность, которые отличают зафиксированную историю, слишком явно демонстрируют, что и к этим целям движение не шло по прямой. Как показывают факты, которые мы проанализируем ниже, и здесь тоже можно говорить о масштабных регрессиях.

Собирая факты, составляя таблицы, проводя эксперименты, занимаясь социальной динамикой, я смогла свести воедино открытия и теории социальных и естественных наук, касающиеся самых разных областей. Два источника оказались наиболее полезными: недавние труды феминисток и новые научные представления о динамике изменений.

Представления о том, как формируются, живут и изменяются системы, быстро распространяются и утверждаются в самых различных отраслях науки.

Этому способствуют, в частности, работы таких ученых, как нобелевский лауреат Илья Пригожин и Изабель Стенджерс — в химии и общей теории систем, Роберт. Шоу и Маршалл Фейгенбаум — в физике, Умберто Матурана и Франсииско Варела — в биологии. Возникающая теория и соответствующие ей факты иногда отождествляются с понятием «новой физики», популяризированным такими книгами, как «Дао физики» и «Поворотный пункт» Фритьофа Капра. Ее называют иногда также теорией «хаоса», поскольку, в первый раз в истории науки, она сосредоточивает внимание на внезапных и фундаментальных изменениях — изменениях того рода, которые наш мир начинает ощущать на себе все сильнее.

Особый интерес представляют новые работы, посвященные эволюционным изменениям в биологии и палеонтологии, принадлежащие таким ученым, как Вильмош Чаньи, Найло Элдредж, Стивен Джой Гоулд, а также публикации Эриха Янча, Эрвина Ласло, Дэвида Лои о значении теории «хаоса» для культурной эволюции и социологии. Это ни в коем случае не означает, что культурная эволюция человечества тождественна биологической эволюции. Однако, хотя между общественными и естественными науками существуют важные различия и при изучении социальных систем необходимо остерегаться механистического редукционизма, тем не менее между ними есть и важные черты сходства относительно того, как изучаемые ими системы изменяются и самоорганизуются.

Все системы сохраняют себя посредством взаимодействия критических точек системы, укрепляющего каждую из них. В силу этого теория культурной трансформации, изложенная в данной книге, и теория «хаоса», которую разработали специалисты в области естественных наук и теории систем, являют поразительное сходство, описывая то, что происходит (и что может вот-вот снова произойти) в критических для системы точках разветвления, или бифуркации, когда может стремительно трансформироваться система в целом.

Например, Элдредж и Гоулд утверждают, что эволюция — это не столько непрерывное поступательное движение вверх, сколько длинные периоды равновесия, когда никаких существенных изменений не, происходит, прерываемые эволюционными точками разветвления, или бифуркации, когда возникают новые виды да периферии или границе зоны обитания родительских видов. И хотя отчетливо заметны различия между ответвлением новых биологических видов и сдвигом от одного типа общества к другому, мы увидим поразительное сходство между моделью «периферийных маргиналов», предложенной Гоулдом и Элдреджем, и концепциями других теоретиков «хаоса» и эволюции, с одной стороны, и тем, что происходило и, кажется, сейчас снова происходит в культурной эволюции.

Вклад феминистских исследований в интегральное изучение культурной эволюции, охватывающее все протяжение человеческой истории, равно как и обе половины человечества, более очевиден: они содержат те данные, которые отсутствуют в традиционных! источниках. По сути дела, переоценка нашего прошлого, настоящего и будущего, предпринятая в данной книге, была бы невозможна без трудов таких мыслительниц, как Симона де Бовуар, Джесси Бернард, Эстер Боусрап, Гита Сен, Мэри Дейли, Дейл Спендер, Флоренс Хоу, Нэнси Ходороу, Адриенн Рич, Кейт, Миллетт, Барбара Гелпи, Элис Шлегель, Аннетт Кюн, Шарлотта Банч, Кэрол Крайст, Джудит Пласкоу, Кэтрин Стимпсон, Розмари Рэдфорд Рузер, Хейзел Хендерсон, Кэтрин Маккиннон, Вильма Скотт Хайди, Джин Бейкер Миллер, Кэрол Джиллиган, и список этот далеко не полон. Этот корпус данных начал складываться еще со времен Афры Бен в семнадцатом столетии и даже еще раньше, но окончательно выделился и оформился лишь в последние два десятилетия. Сложившаяся на его основе концепция ученых-феминисток открывает, подобно теории «хаоса», новые горизонты для науки.

Будучи совершенно различного происхождения (одна из традиционно мужской науки, другая — из совершенно иного, женского опыта и мировоззрения), феминистская теория и теория «хаоса» имеют много общего. Официальная, традиционная наука все еще подчас смотрит на обе дисциплины как на некую таинственную активность на самой грани, или уже за нею, допустимого в науке. Делая акцент на трансформации, эти два направления мысли отражают растущее понимание того, что нынешняя система распадается и что мы должны найти путь к совершенно иному будущему.

Глава 1 ПУТЕШЕСТВИЕ В УТРАЧЕННЫЙ МИР НАЧАЛА ЦИВИЛИЗАЦИИ

Пролежавшая более двадцати тысяч лет в пещерном святилище женская фигурка рассказывает нам, людям современного Запада, о мировосприятии наших древних предков. Эта небольшая, вырезанная из камня фигурка — одна из так называемых «Венер», которых до сих пор находят на всей территории первобытной Европы.

Обнаруженные при раскопках на обширном географическом пространстве — от Балкан в Восточной Европе до сибирского озера Байкал и на запад до Виллендорфа под Веной и Грот дю Папп во Франции — эти фигурки иные ученые считают выражением мужского эротизма, своего рода древней аналогией журналу «Плейбой». Для других же они всего лишь культовые предметы, которые использовались в примитивных и, по всей видимости, непристойных обрядах плодородия.

В чем, однако, подлинный смысл этих древних скульптур? Можем ли мы в самом деле отмахнуться от них как от «продуктов греховного мужского воображения»? Подходит ли вообще имя «Венера» к этим широкобедрым, нередко беременным, грубо стилизованным и часто безлицым фигуркам? А, может быть, эти древние статуэтки рассказывают нам нечто важное и о нас самих, и о том, как некогда женщины вместе с мужчинами поклонялись жизнетворящим силам Вселенной?

Палеолит

Наряду с наскальными рисунками, пещерными святилищами и захоронениями женские фигурки являются важными источниками информации о духовном мире людей палеолита. Они подчеркивают благоговейный страх наших предков как перед тайной жизни, так и перед тайной смерти. Они показывают, что еще на очень ранних этапах человеческой истории воля человека к жизни выражалась и утверждала себя в многообразии ритуалов и мифов, которые принято связывать со все еще распространенной верой в то, что мертвые могут вернуться к жизни через новое рождение.

«В столь большом пещерном святилище, как Труа Фрер, Нио, Фон де Гом или Ласко, — пишет историк религии Э. О. Джеймс, — церемонии должны были представлять собой организованную общиной попытку взять под контроль природные силы и процессы с помощью сверхъестественных средств ради всеобщего блага. Священная традиция, будь она связана с добычей пищи, тайной рождения и воспроизводства и смерти, возникала и действовала, по-видимому, в ответ на желание жить и сейчас и в будущем».

Свидетельства подобной связи женского начала с силой, дарующей жизнь, мы можем обнаружить в палеолитических захоронениях. К примеру, в гроте Кро-Маньон в Лез Эйзи, Франция (где в 1868 году впервые удалось найти костные останки наших предков эпохи верхнего палеолита), вокруг трупов и на них были аккуратно разложены раковины каури. Эти раковины, имеющие форму того, что Джеймс изящно именует «вратами, через которые дитя входит в мир», очевидно связаны с определенным типом древнейшего почитания женского божества. Как пишет Джеймс, эти каури были символом жизнетворения, так же как красная охра, которая и в более поздней традиции воспринималась как имитация и жизнетворения, и женской менструальной крови.

Кажется, что на первый план выступает связь женщины с дарением жизни и ее продолжением. Но и смерть, точнее, воскресение, также оказывается центральной религиозной темой. Как ритуал размещения имеющих форму влагалища раковин каури вокруг мертвых и на них, так и практика покрытия мертвого тела и раковин (или только раковин) красной охрой (символизирующей живительную силу крови) являются частью погребального обряда, в результате которого ушедшие должны, заново родившись, вернуться. Еще точнее, как замечает Джеймс, они «указывают на похоронные ритуалы в основе ритуала жизнетворения, тесно связанного с женскими фигурками и другими символами культа Богини».

Помимо археологических данных о погребальных обрядах палеолита, известны также свидетельства обрядов, стимулирующих плодовитость животных и растений, которые обеспечивали наших предков всем необходимым. Например, на мягком глиняном полу в штольне неприступной пещеры Тюк д'Одубер в Арьеже под настенным изображением двух бизонов (самец преследует самку) имеются отпечатки человеческих ног, сделанные, по мнению ученых, во время ритуальных танцев. Другой пример — один из ритуалов в пещере Когул в Каталонии — изображает женщин, возможно жриц, танцующих вокруг обнаженной мужской фигуры поменьше, и эта сцена, по-видимому, тоже является религиозной церемонией.

Все эти пещерные святилища, фигурки, захоронения и церемонии связаны с верой в существование того единственного источника, из которого возникает и человеческая жизнь, и жизнь животных и растений, — это великая Богиня-Мать, или Вседающая, с которой мы встречаемся и в более поздние периоды истории западной цивилизации. Они также дают основание считать, что наши древние предки понимали: мы и окружающая нас природа — это тесно связанные между собой части великой тайны жизни и смерти, и поэтому ко всей природе следует относиться с уважением. Это осознание, позднее подчеркивавшееся тем, что фигурки Богини помещались среди символизирующих природу животных, воды и деревьев, или тем, что она сама изображалась как получеловек-полуживотное, по-видимому, было центральным в утерянном нами духовном наследии. Таким же важным моментом был благоговейный страх и изумление перед великим чудом человеческого существования: чудом рождения, воплощенным в женском теле. Таковой, судя по этим свидетельствам древней духовной жизни, была главная тема всех верований доисторического Запада.

Высказываемые нами взгляды признаны пока еще немногими учеными. Они еще не излагаются почти ни в одном обзорном курсе об истоках цивилизации. Дело в том, что, как и в большинстве популярных книг на эту тему, здесь до сих пор преобладают воззрения ученых прошлого, рассматривавших искусство палеолита в соответствии с утвердившимся стереотипом «первобытного человека» — кровожадного и воинственного охотника, хотя некоторые наиболее примитивные общества охотников-собирателей, обнаруженные в наше время, ни в малейшей степени не соответствуют этому стереотипу.

Одним из основных положений традиционных теорий было — и до сих пор остается — утверждение, что искусство палеолита создано мужчиной. Однако оно также никак не подкреплено фактами, являясь, совсем наоборот, результатом научной предвзятости и опровергается данными, полученными в наши дни. Например, у веддов (Шри-Ланка), наскальные росписи выполняют не мужчины, а женщины.

В основе этих предубеждений лежала идея о том, что, как пишет Джон Пфайффер в «Появлении человека», «в интересах и воображении доисторического человека доминировала охота», и что, «если он в чем-то и похож на современного человека, то именно в том, что по различным поводам использовал ритуалы для восполнения и увеличения своей силы». В соответствии с этой установкой настенные росписи палеолита всегда интерпретировались только в связи с охотой, даже когда они изображали пляшущих женщин. Аналогичным образом, как уже отмечалось, свидетельства поклонения женскому божеству в антропоморфном облике — такие, как находки широкобедрых и беременных женских фигурок — должны были либо игнорироваться, либо квалифицироваться просто как объекты мужской сексуальности: тучные эротичные «Венеры» или «варварские идеалы красоты».

Несмотря на некоторые исключения, схема эволюции мужчины как охотника и воина окрасила большинство истолкований палеолитического искусства. И только в XX веке в ходе раскопок в Восточной и Западной Европе и Сибири интерпретация старых и новых находок стала постепенно изменяться. Среди новых исследователей оказались женщины, которые обратили внимание на женский половой образный ряд и предпочли более сложное, религиозное, а не «охотничье-магическое» объяснение искусства палеолита. А поскольку новые ученые были чаще мирянами, нежели монахами, подобно аббату Брею (чьи «мора диетические» интерпретации религиозной практики столь повлияли на исследования палеолита в XIX - начале XX века), то и некоторые ученые-мужчины, проанализировав пещерную живопись, фигурки и другие находки палеолита, также начали подвергать сомнению догматы, принятые тогдашней наукой.

Интересный пример такого рода пересмотра связан с изображениями палок и линий на стенах палеолитических пещер или вырезанных на изделиях из кости и камня. Для многих ученых представлялось вполне очевидным, что они изображают оружие: стрелы, крючки, копья, гарпуны. Но, как пишет Александр Маршак в книге «Корни цивилизации» — одной из первых работ, бросивших решительный вызов стандартным представлениям, — эти рисунки с таким же успехом могут изображать растения, деревья, ветки, тростник и листья. Более того, подобная интерпретация избавляет нас от необходимости недоумевать, отчего у людей, которые, наподобие современных племен собирателей и охотников, употребляли в пищу главным образом растения, столь удивительно отсутствуют изображения растительности.

Питер Уко и Андре Розенфельд в книге «Искусство пещер палеолита» также пытались объяснить себе этот факт. Они же отметили еще одну любопытную несообразность. Все прочие данные доказали, что гарпун, называемый «бисериал», появился лишь в эпоху позднего палеолита, в мадленский период, — хотя ученые упорно «находили» их в настенной живописи доисторических пещер, создававшейся на много тысячелетий раньше. Кроме того, с чего бы художникам палеолита вздумалось так часто изображать неудачную охоту? Ведь если палки и линии — действительно оружие, оно на рисунках никогда не достигает цели.

Чтобы разрешить эти загадки, А. Маршак, не будучи археологом и, следовательно, не находясь в плену традиционных археологических воззрений, тщательно изучил объекты, принятые за картинки гарпунов. Он обнаружил под микроскопом, что не только зубцы гарпуна были направлены не в ту сторону, но и черенок оказался заострен не с того конца. Что же в таком случае — если не «вывернутое» оружие — означали эти рисунки? А вот что — ствол и ветви. Иными словами, эти и другие изображения, привычно описываемые как «зазубренные» предметы или «мужские объекты» были ничем иным, как стилизованными изображениями деревьев, веток и растений.

Так снова и снова при тщательном изучении традиционный взгляд на искусство палеолита как на примитивную охотничью магию оказывается скорее отражением стереотипов, нежели логической интерпретацией увиденного. Так же, как и приписываемая палеолитическим женским фигуркам роль объекта мужской сексуальности или культа плодородия.

Из-за скудности находок мы, возможно, никогда не сможем точно разгадать специфическое значение этих рисунков, фигурок и символов времен палеолита. Однако, судя по тому, какое впечатление произвели образцы этой живописи, запечатленные в прекрасных цветных репродукциях, это искусство по-прежнему обладает огромной силой воздействия. Некоторые изображения животных не уступают творениям лучших современных художников, а присущий им свежий взгляд доступен немногим нашим современникам. Поэтому можно с уверенностью сказать, что искусство палеолита — это нечто большее, чем грубые примитивные каракули неразвитых, примитивных существ. Оно доносит до нас духовные традиции, которые нужно понять, если мы хотим узнать не только о том, каким человечество было, но и то, каким оно может стать.

Как писал в одном из важнейших современных трудов, посвященных искусству палеолита, Андре Леруа-Гуран, директор Центра доисторических и протоисторических исследований в Сорбонне, было бы «нелепо и недостаточно» сводить систему верований того периода к «примитивному культу плодородия». Мы можем «без преувеличения принять все изобразительное искусство палеолита в целом за выражение взглядов на естественную и сверхъестественную организацию живого мира, — замечает Леруа-Гуран и продолжает, — люди времен палеолита несомненно знали о разделении мира животных и людей на две противостоящие половины и полагали, что миром живых существ правит союз этих половин».

Вывод Леруа-Гурана о том, что палеолитическое искусство отражает значение, которое наши ранние предки придавали существованию двух полов, основывался на изучении тысяч рисунков и предметов из почти шести десятков пещер. И даже рассуждая в терминах садомазохистских женско-мужских стереотипов и в других отношениях следуя устоявшимся взглядам, Леруа-Гуран подтверждает, что искусство палеолита выражало некую форму ранней религии, в которой центральную роль играли женские изображения и символы. В этой связи он делает два замечательных наблюдения. Характерно, что женские изображения и символы, которые он рассматривал как женские, всегда были расположены в центре пещер. Напротив, мужские символы чаще всего занимали второстепенное положение или располагались вокруг женских фигур или символов.

Находки Леруа-Гурана подтверждают высказанное мною ранее предположение, что раковины каури, напоминающие влагалище, использование красной охры при погребениях, женские фигурки, так называемые «Венеры», и гибридные фигурки женщин-животных, пренебрежительно называемые иногда «чудовищами», относятся к ранней форме культа, где главную роль играла женщина, как дающая жизнь. Так выражались попытки наших предков осознать мир, в котором они жили, попытки ответить на вечные вопросы, волнующие человечество: откуда мы приходим, рождаясь на свет, и куда уходим, умирая. И они подтверждают наше предположение: впервые осознав себя среди людей, животных, остальной природы, человек осознал и тайну — и практическое значение — того, что жизнь возникает из тебя женщины.

Было бы естественно предположить, что внешний диморфизм, или различия во внешнем виде между двумя половинами человечества, значительно повлияли на систему верований палеолита. Столь же естественно и другое предположение: осознание того, что жизнь и человека, и животного возникает из тела особи женского пола; что женский организм, подобно временам года и луне, подчиняется цикличности, заставило наших предков воплотить жизнетворящие силы в женском, а не мужском образе.

Таким образом, палеолитические женские фигурки, раковины каури, красная охра — не разрозненные археологические объекты, а ранние проявления того, что позднее развилось в сложную религиозную систему, в центре которой — культ Богини-Матери, родоначальницы всего живого. Этот культ, как отмечают Джеймс и другие ученые, дожил до исторических времен «в собирательном образе Великий Матери Ближнего Востока и греко-римского мира». Религиозная преемственность отчетливо прослеживается в фигурах таких известных богинь, как Исида, Нут и Маат в Египте, Иштар, Астарта и Лилит Плодородного Полумесяца, Деметра, Кора и Гера в Греции и Атарга-тис, Церера и Кибела в Риме. Она сохраняется даже в нашем иудео-христианском наследии — это образы Царицы неба, каббалистической Шехины и чтимой католиками Девы Марии.

Снова возникает вопрос: почему, если связи эти столь очевидны, они так долго недооценивались или даже просто игнорировались в традиционной литературе по археологии? Одна из причин, уже отмечавшаяся, — эти связи не вписываются в схему протоисторической и доисторической «мужской» формы организации общества. Но есть и другая причина: только после второй мировой войны в результате раскопок найдены наиболее важные свидетельства что эта религиозная традиция простиралась уже за эпоху палеолита, захватив замечательный период, который последовал за палеолитом. Данный период нашей культурной эволюции — между двумя поворотными моментами в человеческом развитии: палеолитом и Бронзовым веком, когда наши предки начали объединяться в земледельческие общины.

Неолит

Примерно в то самое время, когда Леруа-Гуран писал о своих находках, наши знания о доисторических временах продвинулись намного вперед благодаря впечатляющим результатам раскопок двух поселений времен неолита: Чатал-Хююка и Хаджилара. Они были найдены в древней Анатолии, на территории современной Турции. По словам Джеймса Меллаарта, который руководил этими раскопками как представитель Британского института археологии в Анкаре, особенный интерес представляло открытие, что в этих поселениях наблюдалось устойчивое развитие на протяжении многих тысяч лет обществ, поклонявшихся Богине.

«Новое толкование религии верхнего палеолита, предложенное А. Леруа-Гураном, — пишет Меллаарт, — прояснило многие неясности… Вытекающая из этого интерпретация искусства верхнего палеолита, основанного на женской символике (в виде знаков и животных) имеет многочисленные совпадения с религиозной образностью Чатал-Хююка». Более того, влияние верхнего палеолита определенно сказывается и во «многих обрядах: использование красной охры в захоронениях; полы, окрашенные в красный цвет; собрания сталактитов, окаменелостей, раковин — это лишь несколько примеров».

Пока высокоразвитое, тонко стилизированное искусство позднего палеолита, замечает далее Меллаарт, считалось лишь «выражением охотничьей магии — взгляд, заимствованный у отсталых обществ вроде австралийских аборигенов», не приходилось рассчитывать, что удастся «установить связь с позднейшим культом плодородия Ближнего Востока, центральными фигурами которого были Великая богиня и ее сын, даже если наличие такой богини во времена верхнего палеолита трудно было бы отрицать — а оно и не отрицается». Теперь положение «коренным образом изменилось в свете имеющихся данных».

Другими словами, неолитическая культура Чатал-Хююка и Хаджилара обеспечила нас обширной информацией о периоде между веком палеолита и более поздними, технически более развитыми Медным и Бронзовым веками. Как пишет Меллаарт, «Чатал-Хююк и Хаджилар явились связующим звеном между этими двумя великими школами искусства. Между этими двумя школами искусства. Между религиозными воззрениями Чатал-Хююка, Хаджилара и далее, до великой Матери Богини древнего и классического периодов существует явная преемственность».

Как в искусстве палеолита, женские изображения и символы занимают центральное положение и в искусстве Чатал-Хююка, где повсюду найдены алтари и фигурки Богини. Более того, в искусстве неолита они характерны и для других районов Ближнего к Среднего Востока. Например, в неолитическом поселении Иерихона (ныне Израиль), где люди уже за 7 тысяч лет до н. э. штукатурили кирпичные дома и некоторые имели глиняные печи, были найдены глиняные фигурки Богини. В Телль ас-Савване, поселении на берегах Тигра, известном своим ранним орошенным земледелием и керамикой удивительного геометрического стиля Самарры, среди разнообразных фигурок обратили внимание своей утонченной раскраской женские скульптуры. В неолитическом поселении на севере Сирии, где обнаружены самые древние изделия из кованой меди, древнейшие глиняные кирпичи, встречаются, даже в самых глубоких слоях, подобные фигурки. Поздние аналогии этим фигуркам и скульптурам мы находим в Джармо, а также в Сескло, где они изготовлялись даже до того, как появилась керамическая посуда.

Многочисленные фигурки и символы Богини обнаружены на обширнейшей территории Ближнего и Среднего Востока. Ранее в руках у археологов оказалось большое количество женских терракотовых фигурок еще дальше на восток, в Хараппе и Мохенд-жо-Даро (Индия). И они, как писал сэр Джон Маршалл, изображают Богиню, «очень похожую на великую Богиню-Мать». Фигурки Богини были также найдены далеко на западе Европы, в кромлехах Стонхендж и Эвбери (Англия), в так называемых мегалитических постройках. Мегалитические постройки встречаются также и на юге, на средиземноморском острове Мальта, где обнаружено огромное захоронение из семи тысяч единиц, бывшее, очевидно, важнейшим святилищем, где исполнялись обряды, в которых, как пишет Джеймс, «Богиня-Мать играла, вероятно, существенную роль».

Постепенно вырисовывается новая картина происхождения и развития как цивилизации, так и религии. Аграрное хозяйство неолита стало основой того развития цивилизации, которое шло на протяжении тысячелетий вплоть до наших дней. И почти повсеместно, там, где сделаны были первые шаги в материальном и социальном прогрессе, присутствует, общая черта: культ Богини.

Что означают для нас эти находки? И почему мы должны принять эту новую точку зрения на наше культурное развитие взамен освященных веками андроцентрических взглядов, о которых так приятно почитать на ночь в роскошно иллюстрированной Книге или побеседовать за чашечкой кофе?

Одна из причин — находки женских фигурок и других объектов, связанных с гиноцентрическими (посвященными женщине-Богине) религиями неолита, столь многочисленны, что одно их перечисление заняло бы несколько томов. Но прежде всего дело в том, что новый взгляд на доисторические времена явился следствием изменения методов и целей археологических изысканий. Идея откапывать захороненные сокровища древних принадлежит еще ворам, которые разграбили гробницы египетских фараонов. Но археология как наука сравнительно молода, она родилась в 1800-х годах. Тогда еще первые археологические раскопки, хотя и побуждаемые интересом к нашему прошлому, имели примерно ту же цель, что и набеги грабителей, — добыть интересные реликвии для музеев Англии, Франции и других колониальных держав. Взгляд на раскопки как на возможность извлечь возможно больше информации — независимо от того, обнаружены ли сокровища, — восторжествовал гораздо позднее. По сути дела археология как систематическое изучение образа жизни, мышления, технического и социального развития наших предков стала собой лишь после второй мировой войны.

Но, главное, возможности археологии значительно увеличились благодаря некоторым техническим открытиям; радиоуглеродному методу датировки, изобретенному Нобелевским лауретом Уиллардом Либби, или дендрохронологическому методу (по древесным кольцам). До сих пор даты устанавливались лишь условно — путем сравнения одних предметов с другими, предположительно более или менее «развитыми». Однако, как только датировка стала делом надежной техники, уже невозможно утверждать, что, если предмет более технически или эстетически совершенен, он непременно относится к более позднем и якобы более цивилизованным временам.

Вследствие этого коренным образом были пересмотрены все датировки, что, в свою очередь, круто изменило наши представления о доисторических временах. Сейчас мы знаем, что сельское хозяйство — одомашнивание диких животных и растений - относится к периоду более раннему, чем было принято считать. На самом деле первые признаки того, что археологи называют сельскохозяйственной революцией, или революцией неолита, начинаются уже за 8–9 тысяч лет до н. э. Она была важным прорывом в материальной технологии, и соответственно истоки того, что мы называем западной цивилизацией, также обозначаются гораздо раньше, чем считалось доныне.

В то же время продолжалась духовная эволюция человека. Первая антропоморфная религия, сосредоточенная на культе Богини, превратилась теперь в сложную систему символов, ритуалов, божественных велений и запретов; все они нашли свое выражение в богатом искусстве периода неолита.

Некоторые из наиболее ярких свидетельств этой художественной традиции получены в результате раскопок в Чатал-Хююке. Пока что раскопана только двадцатая часть участка площадью в полтора десятка гектаров. Но уже вскрыт культурный слой, относящийся к периоду 6500–5700 гг. до н. э. И здесь мы обнаруживаем замечательно развитый центр искусства с богатой настенной живописью, каменной скульптурой и большим количеством глиняных фигурок Богини: мы видим искусство, в центре которого — поклонение женскому божеству.

«Его многочисленные святилища, — писал Мелла-арт о Чатал-Хююке, обобщая итоги трех первых сезонов раскопок (1961–1963), — свидетельствуют о наличии развитой религии, системы мифов и символов; постройки - о начатках архитектурного мышления; хозяйство — о богатом земледельческом и животноводческом опыте, а предметы, сделанные из материалов, несвойственных данной местности, — об оживленной торговле сырьем».

Однако южная часть анатолийского плоскогорья, где расположены Чатал-Хююк и Хаджилар (5700–5000 гг. до н. э.), предоставившие нам столько ценных сведений о ранних цивилизациях, — лишь одно из мест обитания земледельческих общин, поклонявшихся Богине. В самом деле, примерно к 6000 г. до н. э. не только совершилась земледельческая революция, но и — цитируя Меллаарта — «хорошо развитые земледельческие общества начали распространяться на окраинные территории, такие как аллювиальные (наносные) равнины Месопотамии, Закавказья и Закаспия, с одной стороны, и на ЮГО-ВОСТОЧНУЮ Европу, с другой». Более того, в некоторых случаях, как, например, с Кипром и с Критом, связи определенно осуществлялись по морю, и «пришельцы приносили с собой хорошо развитое хозяйство неолита».

Таким образом, хотя всего двадцать пять лет назад археологи все еще говорили о Шумере, как о «колыбели цивилизации» (в широких кругах это представление держится до сих пор), мы знаем теперь, что существовала не одна, а несколько колыбелей цивилизации, которые, будучи на тысячелетие старше, чем все ранее известные, восходят к неолиту. Как писал Мел-лаарт в 1975 году в своей работе «Неолит Ближнего Востока», «городская цивилизация, долгое время считавшаяся изобретением Месопотамии, имеет предшественников в виде городищ Иерихона или Чатал-Хююка, в Палестине или в Анатолии, которые долгое время считались культурным болотом». Более того, теперь мы также знаем нечто крайне важное для понимания начального развития нашей культурной эволюции. А именно: везде, где совершился большой скачок в материальной и социальной жизни, — используем фразу Мерилин Стоун, которую она обессмертила, сделав названием своей книги, — «Бог был женщиной».

Открытие, что цивилизация гораздо древнее и шире распространена, чем считалось доныне, вызвало к жизни множество новых научных трудов. Но самое удивительное то, что в этих цивилизациях идеология была гиноцентрической, — не вызывало особого интереса ни у кого, кроме ученых-феминистов. Другие упоминают об этом только вскользь. Даже те, кто, как Меллаарт, не обходят вниманием это обстоятельство, не придают ему, однако, никакого культурного и социального значения, рассматривая его только с точки зрения искусства и религии.

В самом деле, все еще преобладает точка зрения, что мужское господство вместе с частной собственностью и рабством были побочными продуктами сельскохозяйственной революции. И это мнение существует вопреки свидетельствам о том, что, напротив, при неолите нормой было равенство полов, и — шире — равенство всех людей.

В следующих главах мы обратимся к этим удивительным свидетельствам, но прежде рассмотрим область, где традиционные археологические понятия вынуждены меняться в свете новых находок.

Древняя Европа

Существенная часть наиболее достоверных свидетельств о жизни в доселе неизвестные тысячелетия пришла к нам из совершенно неожиданного источника. В соответствии с общепринятой теорией, объявлявшей колыбелью цивилизации гак называемый Плодородный Полумесяц (равнины, протянувшиеся от Персии до Сирии), Древняя Европа долгое время считалась лишь культурным болотом, в котором, расцвели ненадолго минойская и греческая цивилизации, да и то лишь под влиянием Востока. Сейчас, однако, проявляется совершенно иная картина.

«Мы вводим новое определение „цивилизация Древней Европы“ для обозначения совокупности свойств и достижений различных культурных групп юго-восточной Европы в период неолита-энеолита», — пишет археолог Калифорнийского университета Мария Гимбутас в своей книге «Богини и боги Древней Европы». В этой поистине революционной работе автор систематизирует и анализирует сотни археологических находок, сделанных на территории от Эгейского и Адриатического морей (включая острова), до Чехословакии, Польши и Западной Украины.

Хозяйство обитателей юго-восточной Европы семь тысяч лет назад отнюдь не было примитивным. «На протяжении двух тысячелетий аграрной стабильности их материальное благосостояние постоянно росло благодаря эффективной эксплуатации плодородных речных равнин, — говорит М. Гимбутас. — Выращивались пшеница, ячмень, вика, горох и другие бобовые, разводились все домашние животные, существующие сейчас на Балканах, кроме лошадей. Были хорошо: развиты гончарная техника, резьба по камню и кости, и к 5500-м гг. до н. э. в восточной Европе началась обработка меди. Торговые связи, по всей вероятности, прекрасно стимулировали культурное развитие… Рисунки, выгравированные на керамике, доказывают использование лодок, наличия с шестого тысячелетия».

Приблизительно между 7000 и 3500 гг. до н. э. у древних европейцев развилась сложная социальная структура, включавшая ремесленную специализацию. Сложились институты религии и управления. Для производства инструментов и украшений использовались медь и золото. Существовали даже зачатки письма. По словам Гимбутас, «если определить цивилизацию как умение данных людей приспособиться к окружающей среде и развить соответствующие искусства, технику, письмо и общественные отношения, то очевидно, что Древняя Европа достигла значительного успеха».

Мы традиционно представляем себе древних европейцев как варварские племена, которые, настойчиво продвигаясь на юг, превзошли своей жестокостью даже римлян, разорив в конце концов Рим. Поэтому столь неожиданны и удивительны оказались добытые лопатой археолога доказательства того, что древнеевропейское общество имело по существу мирный характер. «Древние европейцы никогда не пытались жить в неудобных местах, на крутых возвышенностях, как что делали позднее индоевропейцы, которые сооружали на холмах неприступные крепости, — пишет Гимбутас. — Древние европейцы предпочитали красивые места, с хорошей водой и почвой, с доступными пастбищами. Типичное отсутствие сильных крепостей и колющего оружия говорит о мирном характере большинства эчих творческих народов».

Более того, здесь, как и в Чатал-Хююке и Хаджи-ларе, где не наблюдалось никаких следов военных разрушений более чем за 5 тысяч лет, археологические свидетельства указывают, что мужское господство на было нормой. «Существовало разделение труда между полами, но не господство одного над другим, — пишет Гимбутас. — На кладбище Винчи, насчитывающем 53 могилы, мужские и женские захоронения практически не отличаются по богатству убранства… С точки зрения положения женщины свидетельства Винчи указывают на равноправное и явно непатриархальное общество. То же можно сказать и о Варне: я не вижу никакой субординации, присущей патриархальной мужской-женской шкале ценностей». Гимбутас подчеркивает то, что многие стараются не замечать: в этих обществах нет неравенства полов, которое лежит «в природе человека».

«Равноправие мужчин и женщин демонстрируется убранством могил практически на всех известных кладбищах древней Европы», — пишет Гимбутас. Она также отмечает многочисленные указания на то, что это было матрилинейное общество — общество, в котором родство и наследование велось по линии матери. Более того, она замечает, что судя по археологическим свидетельствам, женщины играли ведущие роли во всех аспектах древнеевропейской жизни.

«В моделях домов-святилищ и храмов и в останках настоящих храмов, пишет Гимбутас, — женщины изображены возглавляющими подготовку и исполнение ритуалов, посвященных различным аспектам и функциям Богини. Огромные силы тратились на создание предметов культа и ритуальных даров. В храмовых мастерских женщины изготавливали и украшали множество сосудов для различных ритуалов. Рядом с алтарем храма — вертикальный ткацкий станок, на котором, возможно, ткались священные одежды и храмовые аксесуары. Наиболее изощренные из дошедших до нас творений Древней Европы — изысканные вазы, скульптуры и т. д. были созданы женщиной».

Художественное наследие, оставленное нам этими древнейшими сообществами, где культ Богини был центром всей жизни, — все еще извлекается из земли лопатой археолога. К 1974 году, когда Гимбутас впервые опубликовала компендиум находок из ее собственных раскопок и раскопок других трех тысяч поселений, было обнаружено не менее тридцати тысяч миниатюрных скульптур из глины, мрамора, кости, меди и золота, в дополнение к огромному количеству ритуальных ваз, алтарей, храмов и рисунков как на вазах, так и на стенах святилищ.

И самыми красноречивыми из этих свидетельств культуры европейского неолита оказываются скульптуры. Они дают археологу информацию, которую иначе получить невозможно, например, о фасонах одежды, даже о прическах. Они рассказывают о мифологических образах религиозных обрядов этого периода. И эти скульптуры показывают - здесь, как и в пещерах палеолита, а позднее в Анатолии ив других Ближне- и Средневосточных неолитических поселениях — эти фигуры и символы занимают центральное место.

Более того: мы имеем удивительные свидетельства, указывающие на следующую ступень в эстетической и социальной эволюции этих утраченных древних цивилизаций. Ибо по стилю и тематике многие эти фигурки и символы поразительно напоминают те, на которые приезжают взглянуть сотни тысяч туристов, не зная, на что они в действительности смотрят: на цивилизацию Бронзового века, которая позднее расцвела на легендарном острове Крит.

Но прежде чем мы перейдем к Криту — единственной известной «высокой» цивилизации, где культ Богини сохранился и в исторические времена, ознакомимся подробнее с тем, что дают археологические находки для понимания начал западной культурной эволюции, а также сегодняшнего и завтрашнего дня.

Глава 2 ПОСЛАНИЯ ИЗ ПРОШЛОГО: МИР БОГИНИ

Какими были наши далекие, доисторические предшественники, поклонявшиеся Богине? Какой была их жизнь в том тысячелетии нашей культурной эволюции, когда еще не существовало письменной истории? И чему мы можем у них научиться?

Поскольку они не оставили письменных источников, мы можем лишь подобно Шерлоку Холмсу, строить догадки о том, как человек палеолита, а затем неолита думал, чувствовал, жил. Но ведь почти все, что мы знаем об античности, основано на предположении. Даже те источники, которые сохранились от древних исторических культур, таких, как Шумер, Вавилон и Крит, в лучшем случае скудны, фрагментарны и представляют собой в основном счетные записи товаров и другие деловые бумаги. Написанные позднее, более детальные сообщения как о доисторических, так и о ранних исторических временах: греческих, римских, иудейских и христианских — в основном построены тоже на умозрительных предположениях, ведь археологии еще не существовало.

Что же получается? Большая часть того, что мы привыкли считать нашей культурной эволюцией, в действительности была интерпретацией. Более того, как мы видели в предыдущей главе, эта интерпретация была чаще всего отражением принятых взглядов. Она содержала заключения, сделанные на основе разрозненных данных, истолкованных таким образом, чтобы подтвердить традиционную модель пашей культурной эволюции как линейной прогрессии от «примитивного человека» к так называемому «человеку цивилизованному», которые, при всех различиях, одинаково любили покорять, убивать и править.

В последние десятилетия благодаря работам археологов получена важная информация о доисторических временах, особенно о неолите, когда наши предки впервые стали селиться сообществами, обеспечивая себя с помощью земледелия и животноводства. Взглянув на эти раскопки под новым углом, мы получим основания для переоценки и реконструкции нашего прошлого.

Один из источников сведений — раскопанные строения и то, что в них сохранилось: одежда, украшения, еда, мебель, инструменты и другие предметы быта. Другой источник — захоронения, которые рассказывают нам не только об отношении людей к смерти — но и об их жизни. Но самый богатый источник, превосходящий два предыдущих, — конечно, искусство. Разнообразное искусство неолита, будь то настенная живопись на бытовые или мифологические темы, статуи божеств, фризы с изображением различных ритуалов или просто роспись вазы, печати с рисунками или резные украшения, — красноречиво повествует о том, как жили и умирали эти люди. Оно также рассказывает о том, как они мыслили, потому что искусство неолита было некой разновидностью языка, своего рода стенографической записью, образно выражающей то, как люди воспринимали, а затем воплощали действительность. И если мы прислушаемся без предвзятости и предубеждений, то услышим захватывающее и — по сравнению с традиционным — гораздо более обнадеживающее повествование о наших культурных истоках.

Искусство неолита

Самое интересное в неолитическом искусстве — это то, чего в нем нет. Ибо то, что люди не изображают в своем искусстве, может рассказать о них так же много, как и то, что изображено.

В отличие от позднего искусства, в неолитическом характерно отсутствует воспевание мощи оружия, жестокости и грубой силы. Здесь нет ни «благородных воителей», ни батальных сцен. Нет здесь и «доблестных завоевателей», волокущих за собой закованных в цепи пленников, ни других свидетельств рабства.

В неолитических обществах с культом Богини характерно отсутствуют и роскошные могилы «полководцев». И — примечательное отличие от более поздних цивилизаций с мужским господством, как, например, в Египте, — нет никаких признаков могущественных правителей, которые забирают с собой в загробную жизнь менее могущественных соплеменников, приносимых им в жертву.

Не находим мы, опять же в отличие от позднейших обществ, и больших складов оружия или любых других признаков интенсивного применения материальной техники и природных ресурсов для вооружения. Предположение о том, что это была миролюбивая эра, подтверждается еще одним важным фактом — отсутствием военных укреплений. Они появляются со временем, очевидно, как защита от постоянных набегов воинственных кочевых племен с окраин, о которых мы поговорим позднее.

В искусстве неолита ни Богиня, ни ее сын-супруг не наделены эмблемами, которые мы привыкли связывать с силой, — мечами, копьями или молниями — символами земного властелина и/или божества, который завоевывает власть, убивая и калеча. Более того, в искусстве этого периода чудесным образом нет типов правитель-подданный, хозяин-слуга, характерных для позднейших обществ.

А вот зато находим мы здесь — в храмах и домах, в настенных росписях, в декоративных мотивах на вазах и в глиняной скульптуре богатое разнообразие природных символов. Связанные с культом Богини, они свидетельствуют о благоговейном страхе и трепете перед красотой и тайной жизни.

Это и животворящие стихии — вода и солнце, например, геометрический орнамент в виде волнистой линии, так называемый меандр (символ текущей воды), вырезанный на алтаре в Венгрии в пятом тысячелетии до н. э. Это и гигантские каменные головы быков с огромными загнутыми рогами, изображенные на стенах храма Чатал-Хююка, терракотовые ежи из южной, Румынии, ритуальные вазы в виде самок животных из Болгарии, яйцеобразные каменные фигурки с рыбьими головами и культовые вазы в виде птиц.

Это змеи и бабочки (символ превращений), которые ив исторические времена все еще связывались с силой перерождения Богини, как на оттиске печати из Закроса (восточный Крит), изображающем Богиню с крыльями бабочки. Даже более поздний критский двойной топор, напоминающий мотыгу, был стилизацией бабочки. Как и змея, которая сбрасывает кожу и «рождается заново», бабочка была одним из воплощений Богини и в то же время — символом ее возрождения. И везде — стенопись, статуи, ритуальные фигурки — изображения Богини. Мы находим ее в образах Девы, Прародительницы или Создательницы; она — Владычица вод, птиц и подземного мира, или просто божественная Мать, укачивающая на руках божественное Дитя.

Некоторые изображения удивительно реалистичны, как, например, скользящая змея на блюде, найденном на кладбище начала пятого тысячелетия до н. э. в Словакии. Другие настолько стилизованы, что выглядят абстрактнее самого модернистского нашего искусства. Такова большая стилизованная священная ваза или чаша в форме сидящей на троне Богини с идеограммами из Тиссы (юго-восточная Венгрия) или Богиня с колонноподобной годовой и сложенными руками из Румынии (ок. 5000 г. до н. э.); или мраморная фигура Богини из Тель-Азмака (Болгария) со схематически изображенными руками и акцентированным лобковым треугольником (ок. 6000 г. до н. э.). Третьи прекрасны, как например терракотовая консоль с женской грудью, напоминающая классическую греческую статую крылатой Ники. Четвертые, такие, как кресты, вырезанные на месте пупка или около грудей Богини, рождают вопросы о древнем значении некоторых наших собственных важнейших символов.

На многих лежит налет фантазии, сказочной и причудливой, вызывающий мысли о тайных ритуалах и давно забытых мифах. Например, скульптура из Винчи - женщина с лицом птицы и ребенок с лицом птицы, которого она держит в руках, покажутся нам участниками ритуального действа, разыгрывающими сюжет о Богине-птице и о ее божественном дитяти. Точно так же, терракотовая голова быка с человеческими глазами из Македонии (4000 г. до н. э.) кажется маской героя некоторых других ритуалов и мифов неолита.

Среди этих фигур некоторые символизируют космические силы, благосклонные, либо угрожающие. Другие имеют юмористический характер, как, например, фигура человека в маске и с голым брюхом, описанная Гимбутас как «комический актер». Есть и так называемые космические яйца (по Гимбутас). Они тоже являются символами Богини, чье тело и божественная Чаша, содержащая чудо рождения и способность превратить смерть в жизнь через таинственный цикл возрождения природы.

В самом деле, тема единства всего в природе, воплощенная в образе Богини, пронизывает искусство неолита. Высшая сила, управляющая Вселенной, — здесь божественная Мать, дающая жизнь людям, питающая их материальной и духовной пищей и после смерти забирающая их обратно в свое космическое лоно.

В Чатал-Хююке, к примеру, мы находим изображения беременной и рожающей Богини. Порой ее сопровождают могучие животные — леопарды и, чаще, быки. Символизируя единство всего живого, она сама иногда изображается как получеловек-полуживотное. Даже в своих темных, как говорят ученые, хтонических, или подземных, воплощениях Богиня предстает частью естественного порядка. Жизнь рождается от нее, к ней возвращается в смерти, чтобы снова родиться.

Можно утверждать, что хтонический облик Богини — ее сюрреалистические, даже гротескные изображения — возник из попыток наших предков овладеть темными сторонами действительности, наделив свои страхи именами и формой. Эти хтонические образы — маски, стенопись, статуэтки, воплощающие смерть в фантастической, а иногда и юмористической форме, — должны были внушить верующему чувство мистического единства с силами добра и зла, правящими миром.

Так, воспевая жизнь, образность религиозных обрядов признавала и чтила разрушительные силы природы. Одни ритуалы и церемонии призваны были дать личности или сообществу ощущение сопричастности животворным природным явлениям и даже господства над ними, другие направлены на то, чтобы держать в узде самые страшные.

Разнообразные изображения Богини в ее двойственном — жизнь-смерть — облике отражают такое мировоззрение, где основная цель — не завоевывать и грабить, но обрабатывать землю, добывать себе пропитание — материальное и духовное. А в целом искусство неолита и даже более развитое минойское искусство утверждают, что главное назначение мистических сил, управляющих Вселенной, — не требовать послушания, не карать и разрушать, но скорее давать.

Мы знаем, что искусство, особенно религиозное или мифологическое, отражает не только взгляды людей, но и их социальную организацию. Искусство, в центре которого стоит образ Богини и характерно отсутствуют сюжеты, связанные с мужским господством и военными действиями, отразило такой общественный порядок, где женщины, вначале как главы кланов и жрицы, а позднее и в других важных ролях, занимали центральное место и где мужчины и женщины работали вместе на равных ради общего блага. Если это искусство не прославляло гневных небожителей, потрясающих молниями, или правителей, вооруженных до зубов, или великих завоевателей, волочащих за собой скованных рабов, — уместно предположить, что таких образов просто не было прототипов в реальной жизни. И если центральным религиозным образом была женщина, дающая жизнь, а не мужчина, умирающий на кресте, как в наше время, — уместно предположить, что в обществе, как и в искусстве, господствовала жизнь, любовь к жизни — а не смерть и страх смерти.

Культ Богини

Одним из наиболее интересных аспектов доисторического культа Богини является то, что религиозный историк Джозеф Кэмпбелл называет его «синкретизмом». В целом это означает, что культ Богини был одновременно и политеистическим, и монотеистическим. Он был политеистическим в том смысле, что Богиня имела разные имена, разнообразны были и формы ее почитания. Но он также был монотеистическим в том смысле, что мы можем говорить о вере в Богиню точно так же, как мы говорим о вере в Бога как вездесущее бытие. Другими словами, в различных регионах символика и образность обрядов поклонения Богине в ее различных аспектах — матери, прародительницы, создательницы или девы — имеют поразительно много общего.

Одним из возможных объяснений этого замечательного религиозного единства может быть то, что культ Богини первоначально появляется во всех древних земледельческих обществах. Мы находим свидетельства обожествления женщины, которая по своей природе дает жизнь и питание так же, как и земля, в трех главных центрах зарождения земледелия: это Малая Азия и юго-восточная Европа, Таиланд на юго-востоке Азии, а затем и Центральная Америка.

Во многих древних легендах о сотворении мира, относящихся к различным частям света, мы находим Богиню-Мать как источник всего сущего. В Америке это Женщина в одежде из змеиной кожи — обстоятельство, любопытное еще и тем, что в Европе, в Азии и на Среднем Востоке змея — одно из ее воплощений. В древней Месопотамии ту же концепцию вселенной мы узнаем в образе суши как тела Богини-Матери, сохранившемся и в исторические, времена. В Шумере она богиня Намму, дающая жизнь земле и небесам, и ее имя запечатлено в клинописных текстах второго тысячелетия до н. э. в виде идеограммы моря (сейчас в Лувре).

Ассоциация женского начала с изначальными водами также является повсеместной темой. Например, в декоративной керамике Древней Европы символ воды, нередко в сочетании с символом яйца, — очень частый мотив. Здесь Великая Богиня, иногда в виде птицы или змеи, управляет живительной силой воды. И в Европе, и в Анатолии, мотивы дождя и материнского молока тесно переплетены, а ритуальные чаши и вазы — обычная принадлежность храмов. Ее образ связывают также с сосудами для воды, которые часто имеют антропоморфную форму. Как египетская богиня Нут, она — текучее единство небесных первобытных вод. Позднее как критская Ариадна и греческая Афродита, она поднимется из моря.

В нашем традиционном подходе к культурной эволюции редко упоминается, что многое из наследия неолита сохранилось до наших дней. Как пишет Меллаарт, «тогда сформировалась основа, на которой строились более поздние культуры и цивилизации. Или, по определению Гимбутас, даже после того, как был разрушен мир, который они отражали, мифологические образы, созданные нашими предками из неолита с их культом Богини, „остались в качестве питательной среды для дальнейшего культурного развития Европы“. Образы, традиционно связанные с Богиней, таки как бык, бычья голова или бычий рог, символизирующие силы природы, также перешли в классические, а затем и в христианские времена Бык был основным образом „языческой“ патриархальной мифологии. Позднее в христианской иконографии рогатое божество из символа мужской силы превратилось в символ зла или Сатаны. Но в неолите рога имели совсем иное значение. Изображения бычьих рогов были обнаружены и в жилищах и святилищах Чатал-Хююка, где они образовывали жертвенник под изображением Богини. Сам бык здесь обозначает высшую власть Богини. Это символ мужского начала, но и он, как все прочее, исходит из всерождающего божественного лона — что графически запечатлено в Чатал-Хююкском святилище, где Богиня рожает бычка.

Даже неолитический образ Богини в двух ипостасях — как, например, Богини-близнецы из Чатал-Хююка — дошел до исторических времен, воплотившись, скажем, в классических греческих образах Деметры и Коры, Матери и Девы, символизирующих цикличное возрождение природы. В самом деле, дети Богини неразрывно связаны с темами рождения, смерти и воскресения. Ее дочь в Греции классического периода стала Корой, или Персефоной. А ее сын-любовник (супруг в исторические времена) возникал под такими именами, как Адонис, Таммуз, Аттис и, наконец, Иисус Христос.

Эта, на первый взгляд, удивительная преемственность религиозной символики станет понятнее, если мы вспомним, что и в неолите-энеолите Древней Европы, и в минойско-микенском Бронзовом веке поклонение Великой Богине было важнейшей чертой жизни, В анатолийском поселении Чатал-Хююк культ Богини пронизывает все стороны бытия. Например, из 139 помещений, раскопанных в 1961–1963 гг., 40 служили святилищами. То же можно наблюдать в Европе, а позднее на острове Крит, где, как пишет М. Гимбутас, „святилища того или иного рода столь многочисленны, что можно предположить — не только каждый дворец, но и каждый частный дом использовался в подобных целях…“ При таком количестве алтарей, священных символов вроде бычьих рогов и двойного топора Кносский дворец должен был походить на храм, На каждом шагу колонны и символы напоминают о присутствии Великой Богини».

Сказать, что люди, поклонявшиеся Богине, были религиозны, значило бы ничего не сказать, ибо тогда не было разделения на светское и священное. Как указывают историки религии, в доисторические, а во многом и в исторические времена религия была жизнью, а жизнь — религией.

Одной из причин того, что это обстоятельство недооценивалось, является традиционный взгляд многих ученых на почитание Богини как на «культ плодородия», а на саму Богиню — как на «Мать-землю». Однако, хотя плодовитость женщин и земли была и остается необходимым условием выживания рода человеческого, свести верования древних к этому было бы упрощением — все равно, что, скажем, определить христианство как культ смерти, поскольку центральным образом его искусства является Распятие.

Религия неолита, подобно современным религиозным и светским идеологиям, выражала мировоззрение людей своего времени. О том, насколько оно отличалось от нашего, мы можем узнать, сравнивая религиозные пантеоны неолита и христианства. В неолите главой святого семейства была женщина — Великая Мать, Царица небесная или Богиня в различных ипостасях. Ее супруг, брат и/или сын были также божественны. Наоборот, главой христианского святого семейства был всемогущий Отец. Вторая мужская фигура пантеона — Иисус Христос — является другой ипостасью Бога-главы. И хотя Отец и Сын бессмертны и божественны, Мария, единственная женщина в этом религиозном слепке с патриархальной семьи, просто смертная, то есть, как и ее земные сородичи, стоит ступенью ниже.

Религии, в которых самым могущественным или единственным божеством является мужчина, отражают такой общественный порядок, в котором родословная патрилинейна (прослеживается по отцу) и домицилий патрилокален (жена уходит жить в семью или клан мужа). И, наоборот, религии, в которых самым могущественным или единственным божеством является женщина, отражают такой общественный порядок, в котором родословная матрилинейна (прослеживается по матери) и домицилий матрилокален (муж идет жить в семью или в клан жены). Более того, иерархическая общественная структура с мужским господством и была отражена и поддержана религиозным мужским пантеоном (пантеоном с мужским господством) и религиозными доктринами, которые подчинение женщины объявляли предопределением свыше.

«Если это не патриархат, значит, — матриархат»

Применяя этот принцип к накапливающимся свидетельствам того, что на протяжении тысячелетия человеческой истории высшее божество было женского рода, многие ученые XIX и XX веков пришли к, казалось бы, потрясающему заключению. Если доисторические времена не были патриархальными, они должны быть матриархальными. Другими словами, если мужчины не господствовали над женщинами, женщины должны были господствовать над мужчинами.

Затем, когда свидетельства, как показалось, не подтвердили это заключение, многие ученые вернулись к более традиционному взгляду. Раз никогда не было матриархата, решили они, значит мужское господство всегда должно было быть человеческой нормой.

Свидетельства, однако, не подтверждают ни то, ни другое. Прежде всего, имеющиеся у нас археологические данные показывают, что допатриархальное общество было по всем современным меркам обществом равенства. Затем, хотя в этих обществах родство определялось по материнской линии, и женщины как жрицы и предводительницы клана играли ведущую роль во всех аспектах жизни, почти нет указаний на то, что положение мужчины в этой общественной системе было сколько-нибудь сопоставлено с угнетенным и подчиненным положением женщины в системе с мужским господством, которая пришла на смену матриархату.

Раскопки Чатал-Хююка, где археологи поставили своей задачей систематическую реконструкцию жизни города, позволили Меллаарту сделать вывод о том, что хотя различные размеры зданий, атрибуты захоронений предполагают некоторое социальное неравенство, «оно никогда не было вопиющим». Дома по большей части имеют стандартную квадратную планировку и занимают площадь около 25 кв. м. Даже святилище в плане почти не отличаются от жилищ, не превосходя их и по размерам. Они в большом количестве разбросаны среди домов — еще одно свидетельство того, что общественное устройство, религия основывались на принципах общинности, а не централизации, иерархии.

К тем же выводам приводит анализ Чатал-хююкских погребальных обрядов. В отличие от более поздних могил индоевропейских вождей, ясно свидетельствующих о пирамидальной общественной структуре, на вершине которой стоял грозный правитель, захоронения Чатал-Хююка не указывают на разительное общественное неравенство.

Что касается отношений мужчин и женщин, то действительно, как отмечает Меллаарт, святое семейство в Чатал-Хююке представлено «в порядке важности: мать, дочь, сын и отец» и оно, возможно, отражало порядок в семьях горожан, которые, очевидно, были матрилинейными и матрилокальными. Верно и то, что в Чатал-Хююке и других неолитических обществах антропоморфные изображения Богини и юной Девы, зрелой Матери и старой Бабушки или Прародительницы, восходящие к изначальной Создательнице, являются, как позднее отметил греческий философ Пифагор, проекциями различных стадий жизни женщины. На матрилинейную и матрилокальную социальную организацию указывает и то, что в Чатал-Хююке женское ложе всегда располагалось одинаково — в восточной части жилища. Кровать мужчины не имеет постоянного места, к тому же она меньше.

Все это свидетельствует о превосходстве женщины в религии и жизни, однако нет никаких указаний на вопиющее неравенство между женщинами и мужчинами. Нет и признаков угнетения, подавления мужчин.

В отличие от «мужских» религий нашего времени, когда за небольшим исключением только мужчины могли войти в религиозную иерархию, у древних были и жрицы, и жрецы. Например, Меллаарт отмечает, что в Чатал-Хююке обряды поклонения Богине совершали в основном жрицы, но участвовали и жрецы. Он сообщает, что в захоронениях в святилищах были найдены обсидиановые зеркальца и прекрасные костяные застежки-пряжки. Первые попадались только рядом с останками женщин, вторые — только рядом с мужчинами. Меллаарт заключил, что это были «атрибуты жриц и жрецов, чем можно было бы объяснить немногочисленность этих предметов и то, что они встречаются только в святилищах».

На то, что пожилые мужчины — наравне с пожилыми женщинами — пользовались в обществе почетом и уважением, указывают скульптуры, изображающие почтенных старцев — иногда в позах, напоминающих знаменитого роденовского «Мыслителя». О том же свидетельствуют использование символов быка, бычьей головы или рогов в святилищах Анатолии, Малой Азии, Древней Европы, позднее в минойско-микенской культуре — символов мужского начала, так же, как кабаны и фаллосы, которые появляются в период позднего неолита, особенно в Европе. Более того, некоторые ранние фигурки Богини не только соединяют в себе черты человека и животного, но часто имеют элементы внешности, например, преувеличенно длинные шеи, которые могут быть истолкованы как признаки андрогинии. И, конечно, молодой бог, сын-супруг Богини, без которого немыслимо главное чудо допатриархальной религии, таинство возрождения.

Таким образом, ясно, что тогда как женское начало, основной символ чуда жизни, господствовало в искусстве и идеологии неолита, мужское начало также играло важную роль. Слияние этих двух начал нашло Отражение в ритуалах Священного Брака, которые отправлялись еще и в патриархальные времена. Так, в хеттской Анатолии этому было посвящено свитилище Язылыкая. Еще позже, в Греции и Риме, эта церемония была известна под названием hieros gamos.

В этой связи интересно отметить, что образная система неолита отображала совместную роль женщины и мужчины по продолжению рода. Например, маленькая каменная табличка из Чатал-Хююка показывает женщину и мужчину в нежном объятии, а рядом с ней — рельеф матери с ребенком, плодом их союза. Все эти образы отражают совершенно иной взгляд на отношения мужчин и женщин в обществе неолита, взгляд, в котором главным было соединение, а не разделение на ранги. Как замечает Гимбутас, здесь «Мифологический мир не был разделен на женскую и мужскую половины, подобно индоевропейскому и многим другим кочевым и пастбищным степным народам. Оба начала уживались рядом. Мужское божество в виде молодого мужчины или самца животного утверждает и усиливает женские силы созидания и активности. Ни одно не подчиняется другому: взаимно дополняясь, их сила удваивается».

В очередной раз выясняется, что в основе дискуссий о том, был ли матриархат, лежат не археологические свидетельства, а узость мышления. В нашей культуре, построенной на основе иерархии подчинения, подавления индивидуального мышления коллективным, всегда подчеркивались жесткие различия и поляризация. Характерное для нас мышление «или-или», «если не так — значит обязательно этак», может привести — и приводит — к упрощенному пониманию реальности. А это, как считают психологи, признак более низкого или менее психологически развитого интеллектуального и эмоционального потенциала.

Меллаарт явно пытался преодолеть такой подход, когда писал: «Если в Чатал-Хююке Богине были подвластны все стороны жизни и смерти людей, то в какой-то мере то же можно сказать и о ее сыне. Но даже если его роль строго подчинена ей, все равно роль мужчины в жизни была полностью реализована». Посмотрите, однако, как противоречие между «полностью реализованной» и «строго подчиненной» ролью снова вовлекает нас в ловушку наших культурно-языковых предубеждений, присущих парадигме господства: человеческие отношения должны быть подогнаны под некую схему «высший — низший».

С точки зрения строгого анализа или логики, главенство Богини — а вместе с ним первостепенная значимость ценностей, связанных с питающей и воспроизводящей силой, заключенной в женском тел — еще не доказывает, что женщины господствовали над мужчинами. Это становится еще более очевидным, если мы посмотрим на те отношения, которые даже в обществах с мужским господством обычно не рассматриваются с точки зрения «высшего — низшего». Это отношения между матерью и ребенком и то, как мы воспринимаем эти отношения. Если следовать иерархии, большая, сильная, взрослая мать явно превосходит маленького слабого ребенка. Но это не означает, что мы расцениваем ребенка как низшее или менее значимое существо.

Следуя этой аналогии, можно утверждать: если женщина играла центральную роль в доисторической религии и жизни, это вовсе не означает, что мужчины были или считались подчиненными. Ибо здесь и мужчины и женщины были детьми Богини так же, как они были детьми женщин, возглавлявших семьи и кланы. И хотя это давало, конечно, большую власть женщинам, скорее всего власть эта была более сродни материнской ответственности и любви, чем угнетению, привилегиям и страху.

Итак, в отличие от все еще преобладающего взгляда на власть как на право отбирать и подавлять, чей символ — Клинок, в неолитических обществах с культом Богини нормой был, видимо, совсем иной взгляд. Несомненно, от нормы, предполагавшей власть питающую и дарящую, существовали и отступления: ведь это были общества живых людей, из плоти и крови, а не утопия. Но все-таки такой идеал был моделью для подражания и для женщины, и для мужчины.

Власть, олицетворяемая Чашей, для которой я предлагаю термин «власть осуществления», в отличие от «власти владычества», очевидно, отражает совершенно иной тип социального устройства, чем тот, к которому мы давно привыкли. Судя по имеющимся данным, на сегодняшний день он не может быть назван матриархатом. Поскольку его нельзя назвать и патриархатом, он не вписывается в Привычную схему. Но развиваемая нами теория культурной трансформации предлагает совсем другой тип человеческой организации — общество партнерства, в котором ни одна половина человечества не ставится выше другой и различие не тождественно неполноценности или превосходству.

Как мы увидим в дальнейшем, две эти альтернативы глубоко влияли на наше культурное развитие. Как правило, социально-техническое развитие усложняется вне зависимости от того, какая модель преобладает, но направление культурной эволюции, включая военный или мирный характер социальной системы, зависит именно от того, какой принцип лежит в основе общественного устройства, — партнерство или господство.

Глава 3 СУЩЕСТВЕННЫЕ ОТЛИЧИЯ: КРИТ

Доисторические времена — как гигантская головоломка, в которой больше половины фрагментов утеряно или сломано. Полностью ее собрать невозможно. Но восстановить далекое прошлое гораздо больше мешает даже не это, а общепринятые взгляды, не позволяющие составить верную картину.

Например, впервые сообщая о раскопках гробницы Мериет-Нит в Египте, сэр Флиндерс Петри автоматически заключил, что Мериет-Нит был царем. Однако более поздние исследования установили, что Мериет-Нит была женщиной и, судя по богатству ее гробницы — царицей. Аналогичная ошибка была сделана по поводу гигантской гробницы, обнаруженной в Негаде профессором Морганом. Здесь также предположили, что найдено захоронение царя Хор-Аха из Первой династии. Но, как пишет египтолог Вальтер Эмри, более поздние исследования показали, что это был склеп Нит-Хотеп, матери Хор-Аха.

В этих случаях ошибки, причина которых - предвзятость, были исправлены, но, как пишет историк искусства Мерлин Стоун, это лишь исключения. Путешествуя по всему миру, Стоун осматривала раскопки за раскопками, архив за архивом, предмет за предметом, вчитывалась в источники, снова подвергая их анализу. И обнаружила, что в большинстве случаев очевидные свидетельства равенства женщины и мужчины древнейшие времена просто игнорировались.

Рассматривая далее замечательную древнюю цивилизацию, открытую в начале XX века на средиземноморском острове Крит, мы увидим, как эти предубеждения привели к неполному и, в сущности, искаженному взгляду не только на нашу культурную эволюцию, но и на развитие высшей цивилизации.

Сенсация археологии

Раскопки технически и социально развитой древне культуры минойского Крита, названного так археологами по имени легендарного царя Миноса, стали своего рода сенсацией. Как сказал Николае Плейтон, отдавший этим раскопкам более пятидесяти лет жизни, «археологи были ошеломлены. Они не могли понять, как могло случиться, что о существовании такой высоко развитой цивилизации до сих пор не предполагали».

«С самого начала, — пишет Плейтон, многие годы бывший Главным смотрителем древностей на Крите, — были сделаны удивительные находки». По мере работы, на свет являлись «большие многоэтажные дворцы, виллы, имения, кварталы густонаселенных и хорошо спланированных городов, оборудованные гавани, сеть дорог, пересекающих остров из конца в конец, организованные места преклонения и спланированные места захоронений». Археологи обнаружили четыре вида письма (иероглифы, протолинейное, линейное А и линейное Б), что относит критскую цивилизацию к историческому, или письменному, периоду. Многое стало известно об общественной структуре и системе ценностей минойской и более поздней микенской фазы. Но, возможно, удивительнее всего, по мере того, как взглядам ученых представали все новые и новые фрески, скульптуры, вазы, резные украшения и другие предметы искусства, становилось сознание того, что открыта уникальная художественная традиция.

История критской цивилизации начинается примерно за 6000 лет до н. э., когда небольшая колония иммигрантов, вероятно, из Анатолии, впервые ступила на землю острова. Это они принесли с собой культ Богини, а также аграрную технологию, которая характеризует эти поселения как относящиеся к неолиту. На протяжении последующих четырех тысячелетий шел медленный и стабильный технический прогресс в гончарном деле, ткачестве, металлургии, резьбе, архитектуре и других ремеслах, а также оживление торговли и развитие яркого, жизнерадостного искусства. Затем, примерно в 2000 году до н. э., Крит вступил в период, который археологи называют среднеминойским, или Дворцовым.

Это было уже в Бронзовом веке, когда во всем тогда цивилизованном мире Богиню вытесняли воинственные божества-мужчины. Ее все еще почитали как Хат-хор и Исиду в Египте, Астарту или Иштар в Вавилоне или богиню солнца города Аринна в Анатолии. Но теперь это были второстепенные фигуры, матери или жены могущественных богов. Ибо и в обществе власть женщин слабела, господство захватили мужчины, завоевательные войны стали нормой жизни.

На острове Крит, где Богиня оставалась верховным божеством, нет никаких признаков войн. Здесь процветала экономика и развивались искусства. Даже после того, как в XV веке до н. э. остров захватили ахейцы, — археологи говорят в этой связи о минойско-микенской культуре, — здесь сохранились и культ Богини, и связанный с ним образ мышления. Например, росписи на знаменитом саркофаге из Агиа Триады (XV век до н. э.), более стилизованные и жесткие, но все же безусловно критские по стилю, изображают Богиню: она правит колесницей, в которую запряжены грифоны, отвозя умершего к новой жизни. А в ритуалах, изображенных на фресках, главную роль играют все еще жрицы, а не жрецы. Это они руководят процессией и простирают руки к алтарю.

Как замечает историк культуры Джакетта Хоукс, изъясняясь, как это свойственно ученым, несколько замысловато, «если в XIV веке это все еще было возможно, со значительной долей вероятности можно утверждать, что возможно было и раньше». Таким образом, в большом Кносском дворца в центре - Богиня, ее высшая жрица или, как полагает Хоукс, царица Крита, а две процессии мужчин поклоняются ей. И повсюду - женские фигуры, многие подняли руки в благословляющем жесте, некоторые держат змею или двойной топорик — символ Богини.

Любовь к жизни и природе

Эти жесты почтительного благословения выражают сущность минойской культуры. Ибо, как указывает Плейтон, это было общество, в котором «вся жизнь проходила под знаком пламенной веры в богиню-Природу, источник всего мироздания и гармонии». На Крите, по всей видимости, в последний раз в истории преобладал дух гармонии между женщинами и мужчинами, как радостными и равноправными участниками жизни. Именно этот дух освещает художественную традицию Крита, традицию, которая по словам тог же Плейтона, уникальна в своем «восхищении красотой, грацией и движением» и в своем «наслаждении жизнью и близостью к природе».

Некоторые ученые описали минойскую жизнь как «совершенное воплощение идеи Homo Ludens — „человека играющего“, который выражает высшие человеческие импульсы через радостную и в то же время полную мифического смысла ритуальную и художественную игру. Другие попытались выразить сущность критской культуры такими словами, как „чувствительность“, „изящество жизни“ и „любовь к красоте и природе“. И, хотя некоторые ученые (например, Сайрус Гордон) пытаются умалить или как-то пересмотреть критский феномен в соответствии со всеобщим предубеждением, приписывающим древности более воинственный характер и меньшую духовность (кроме иудеев), мы, большинство ученых, преисполнены восхищения.

Ибо здесь мы встречаемся с богатой, технически и культурно развитой цивилизацией, в которой, как пишут археологи Ханс Гюнтер Бушхольтц и Вассос Карагеоргис, „все художественные средства — а на самом деле жизнь в целом, а также смерть — были глубоко подкреплены всепроникающей и вездесущей религией“. Однако, в отличие от остальных развитых цивилизаций этого времени, эта религия и отражала, и усиливала общественный строй, в котором, цитируя Н. Плейтона, „страх смерти почти вытеснен всеобщей радостью жизни“.

Более сдержанные ученые, такие, как сэр Леонард Вулли, описали минойское искусство как „наиболее вдохновенное в древнем мире“. Археологи и историки искусства всего мира использовали такие выражения как „очарование волшебного мира“ и полное отражение красоты жизни, когда-либо известное миру».

Не только критское искусство, все эти волшебные фрески, изображающие разноцветных куропаток, фантастических грифонов и элегантных женщин, причудливые золотые миниатюры, тонкие ювелирные изделия и изящные статуэтки, но и критское общество поразило ученых.

Например, одной из замечательных особенностей, сильно отличающих его от других древних развитых цивилизаций, было равноправное разделение достояния. «Уровень жизни, даже у крестьян, был довольно высок, — сообщает Плейтон. — Ни один из найденных на сегодняшний день домов не предполагает очень бедной жизни».

Конечно, Крит был не богаче Египта или Вавилона. Но зная, каковы были экономические и социальные различия между верхущкой общества и низами, в других «развитых» цивилизациях, отметим, что способы распределения и использования богатств на острове с самого начала были совершенно иными.

Со времени первых поселений, хозяйство его было в основном аграрным. С течением времени все большее значение стали приобретать разведение скота, развитие промышленности и особенно торговля - огромный торговый флот господствовал в Средиземном мире. И хотя основу общественного строя составлял вначале матрилинейный «генос», или клан, примерно с 2000 года до н. э. в критском обществе наметились процессы централизации. Ко времени средне- и поздне-минойского (по классификации сэра Артура Эванса) или древне- и новодворцового периодов (по Плейтону) относятся свидетельства централизованного административного управления во дворцах Крита.

Но централизация не создала здесь автократического правления. Не принесла она с собой ни использования развитой технологии лишь в интересах правящего меньшинства, ни такой эксплуатации и огрубления масс, которые были столь ярко выражены в других цивилизациях той эпохи. Хотя на Крите и существовал богатый правящий класс, но нет указаний (в отличие от более позднего греческого мифа о Тесее, Царе Миносе и Минотавре) на то, что он опирался на мощную армию.

«Развитие письменности вело к утверждению первой бюрократии, о чем свидетельствуют таблички, написанные линейным письмом А, — говорит Плейтон, комментируя затем то, как государственные доходы от растущего богатства острова разумно использовались для улучшения жилищных условий, которые, даже по Западным меркам, были необычайно „современны“. — Все городские центры имели прекрасные дренажные системы, санитарные очистные сооружения и удобства в домах». И добавляет, что на «минойском Крите несомненно велись обширные общественные работы, оплачиваемые царской казной. Хотя на сегодня раскопано немного, находки говорят сами за себя: мощеные дороги, сторожевые посты, придорожные укрытия, водопровод, фонтаны, резервуары и т. д. Есть свидетельства широких ирригационных работ с сетью каналов для подачи и распределения воды».

Несмотря на частые землетрясения, которые полностью разрушили старые дворцы и дважды прерывали развитие новых дворцовых центров, критская дворцовая архитектура не знает себе равных. Эти дворцы - скорее изысканные произведения искусства, услада для глаз, нежели памятники власти и могущества, характерные для Шумера, Египта, Рима и других воинственных обществ с мужским господством.

В критских дворцах были широкие дворы, величественные фасады, а сотни комнат образовывали «лабиринты», ставшие расхожим словом в греческих легендах о Крите. В этих зданиях-лабиринтах было множество жилых комнат, несимметрично расположенных в несколько этажей, на различной высоте вокруг центрального двора. Существовали специальные помещения для религиозных обрядов. Придворные имели собственные апартаменты во дворце или занимали привлекательные дома по соседству. Для обслуги также были комнаты во дворце. Длинные анфилады складских помещений, соединенные коридорами, использовались для хранения запасов еды и сокровищ. А в обширных залах с рядами элегантных колонн проходили аудиенции, приемы, банкеты и собрания совета.

Важной чертой минойской архитектуры были сады. Большое внимание уделялось естественному освещению, жилищным удобствам и, возможно, в первую очередь деталям отделки, красоте. «Использовались и местные, и привозные материалы, — пишет Плейтон. — Все было тщательно продумано: гипсовые и туфовые колонны и плиты, прекрасно спроектированные фасады, стены, световые колодцы и внутренние дворики… Стены были покрыты штукатуркой и расписаны фресками или облицованы мрамором… Живопись часто украшала и потолки, и пол, даже в загородных домах, виллах и простых домах горожан… Изображались в основном морские и земные животные и растения, религиозные церемонии, развлечения двора и простых людей. Над всем царил культ природы».

Уникальная цивилизация

Большой Кносский дворец, известный своей величественной каменной лестницей, портиками с колоннами и великолепными парадными залами, также типичен для минойской культуры. Акцент скорее на эстетичность, нежели на монументальность в оформлении тронного зала и царских апартаментов, выражает, возможно, то, что историк культуры Джакетта Хоукс называет «женским духом» критской архитектуры.

Кносс, который мог насчитывать сотню тысяч жителей, был связан с южным побережьем прекрасной мощеной дорогой, первой дорогой такого рода в Европе, Его улицы, как и улицы других дворцовых центров, Маллии и Феста, были вымощены и застроены аккуратными двух-, трехэтажными домами, с плоскими крышами, иногда с летней пристройкой, в которой можно было спать теплыми летними ночами.

Хоукс описывает города, окружающие дворцы, как «хорошо приспособленные для цивилизованной жизни», а Плейтон характеризует «частную жизнь» этого периода, как «достигшую высокой степени утонченности и комфорта». «Дома были хорошо оборудованы, отвечая всем практическим нуждам, а вокруг них была создана привлекательная среда. Минойцы были близки к природе, и их архитектура позволяла им наслаждаться ею», — заключает он.

Критская одежда, красивая и практичная, не стесняла свободы движений. Физическими упражнениями и спортом занимались в свое удовольствие и мужчины, и женщины. Что касается еды, то культивировались различные виды зерновых; наряду с животноводством, рыболовством, пчеловодством и виноделием это обеспечивало здоровье и разнообразное питание.

Развлечения и религия были тесно переплетены, и это делало отдых критян приятным и содержательным. «К прочим радостям жизни, — пишет Плейтон, — добавлялись музыка, пение и танцы. Частыми были общественные церемонии, в основном религиозного характера, сопровождавшиеся процессиями, банкетами, акробатическими представлениями в построенных для этого театрах или на аренах». Среди них была и знаменитая критская taurokathapsia — игры с быками.

Другой ученый, Рейнольдс Хиггинс, обобщает эту сторону критской жизни так: «Религия для критян была радостным занятием, обряды совершались в дворцах-храмах или в открытых святилищах на вершинах гор, или в священных пещерах… Их религия была тесно связана с развлечениями. Самыми важными были игры с быками, которые, возможно, проводились в центральных дворах дворцов. Молодые мужчины и женщины, разделившись на команды, по очереди старались схватить за рог нападающего быка и запрыгнуть ему на спину».

Равноправное партнерство между женщинами и мужчинами, характерное для минойского общества, нигде, наверное, не проявлялось так ярко, как в этих священных играх с быками, когда молодые женщины и мужчины выступали вместе и вверяли друг другу свою жизнь. Эти ритуалы, сочетавшие в себе возбуждение, мастерство и религиозный пыл, также стали характерными для минойского духа и по другой важной причине: они были рассчитаны не только на личное удовольствие или спасение, но и на то, чтобы просить божественные силы о благополучии для всего общества.

Еще раз подчеркнем, что Крит не был некоей идеальной утопией, но вполне реальным человеческим обществом, полным проблем и недостатков. Это было общество, возникшее несколько тысяч лет назад, когда еще не было ничего похожего на то, что мы теперь называем наукой, когда люди пытались объяснить явления природы через анимистические представления и задобрить их жертвоприношениями. Более того, это было общество, существующее в мире мужского господства и агрессивности.

Мы знаем, что у критян было оружие, например прекрасно украшенные кинжалы, изготовленные с высоким техническим мастерством. Возможно, при военных столкновениях в Средиземноморье они также участвовали в морских битвах, охраняя свои торговые морские пути, защищая свои берега. Но в отличие от других развитых цивилизаций того времени, критское искусство не воспевает военные действия. Как уже отмечалось, даже знаменитый двойной топор Богини символизировал щедрое плодородие земли. Напоминая мотыгу, которой взрыхляли землю для посева, топор в то же время был стилизацией бабочки, одного из символов трансформации и возрождения Богини.

Нет и указаний на то, что материальные ресурсы Крита были - как это происходит сейчас - вложены в средства уничтожения. Напротив, есть свидетельства того, что богатства острова использовались, прежде всего, чтобы создать гармоничную жизнь.

Как пишет Плейтон, «вся жизнь критян была принизана пламенной верой в богиню Природу, источник всего мироздания и гармонии. Отсюда их миролюбие, ненависть к тирании и уважение к закону. Даже среди правящих классов неизвестны были личные амбиции, нигде не найдешь ни имени автора на произведении искусства, ни записи деянии правителя».

В наше время, когда «миролюбие, ненависть, к тирании и уважение к закону» стали необходимы для выживания человечества, разница между духом Крита и духом соседних цивилизаций может представлять больше чем просто академический интерес. В критских городах, не имевших оборонительных сооружений, в «незащищенных» виллах на берегу моря и в отсутствии каких бы то ни было указаний на то, что города-государства вели войны друг против друга или выступали в захватнические походы (в отличие от других огороженных крепостной стеной, агрессивных городов) мы находим подтверждение того, что наши надежды на возможность мирного сосуществования не просто, как часто говорят, «утопические мечты». А в его мифологической образности — Богиня — Мать Вселенной и люди, животные, растения, вода, небо как ее воплощение — мы находим признание нашего единства с природой, что сегодня есть для нас важнейшее условие экологического выживания.

Но, возможно, важнее всего то, что критское искусство, особенно в ранне-минойский период, отражало общество, в котором власть не приравнена к господству, разрушению и притеснению. Говоря словами Джакетты Хоукс, одной из немногих женщин, писавших о Крите, здесь отсутствовала «идея монарха-воина, упивающегося унижением и кровью своих врагов», «На Крите, где в руках благословенных правителей, живущих в роскошных дворцах, были богатство и власть, не было ни следа проявлений мужской гордыни и бездумной жестокости».

Равно удивительно — и показательно — отсутствие в искусстве минойского Крита грандиозных сцен битвы или охоты. «Отсутствие этих проявлений всемогущего мужчины-правителя, которые были столь распространены в то время и на той стадии культурного развития, что стали почти универсальным, — комментирует Хоукс, — является одним из оснований для предположения, что минойские троны занимали царицы». К этому выводу приходит и антрополог Руби Рорлих-Ливитт. Описывая Крит с феминистской точки зрения, она указывает, что именно современные археологи назвали вышеописанного юношу «молодым принцем» или «царем-жрецом», тогда как на самом деле еще не было найдено ни одного изображения царя или главного божества-мужчины. Она также замечает, что отсутствие в критском искусстве идеализации мужского насилия и разрушающей силы идет рука об руку с тем обстоятельством, что в этом обществе «мир держался 1500 лет и внутри, и за пределами страны — в эпоху непрерывных военных столкновений».

Плейтон, который также считает минойцев «исключительно миролюбивым народом», пишет все же о царях, занимавших минойские престолы. Однако и он поражен тем, как «каждый царь правил своими владениями в согласии и „мирном сосуществовании“ с остальными». Плейтон отмечает тесные связи между властью и религией, что всегда характерно для древнейшей политической жизни. Но подчеркивает, что в отличие от других городов-государств того времена, «царская власть была, вероятно, ограничена советом высших лиц, в котором были представлены другие общественные классы».

Эти все еще часто игнорируемые факты о допатриархальной цивилизации древнего Крита дают ключ к истокам того, что так дорого нам в Западной цивилизации. Поразительно! Наше представление о том, что правительство должно выражать интересы всего народа, было воплощено в жизнь на минойском Крите до так называемого зарождения демократии в классические времена Греции. Более того, принятая сейчас концепция власти как ответственности, а не господства тоже, оказывается, не наше изобретение.

Ибо свидетельства указывают на то, что власть на Крите была ближе к ответственности материнства, а не к подчинению господствующей мужской элите — силой или страхом силы. Это — форма власти, характерная для модели общества партнерства, в котором сама женщина и то, что с ней связано, не обесценивались систематически. И это — форма власти, которая все еще преобладала на Крите в то время, как продолжалось его социальное и техническое развитие, влиявшее и на развитие культурное.

Особенно интересно, что в Бронзовом веке на Крите все еще почитают Богиню, дающую жизнь всей природе, как высшее воплощение тайн мира, а женщины продолжают сохранять важное положение в обществе. Здесь, как пишет Рордих-Ливитт, «на предметах искусства и ремесел чаще всего изображены женщины. И они заняты какими-то общественными делами».

Таким образом, утверждение, что городам-государствам присущи воинственность, иерархическая структура общества, подчиненное положение женщины, неосновательно. В критских полисах, славных своим богатством, высоко развитыми искусствами, ремеслами и процветающей торговлей, техническое развитие, а с ними и усложняющаяся общественная структура, дальнейшая специализация, не несли с собой никакого ущерба положению женщин в обществе. Напротив, новое распределение ролей в меняющихся условиях не ослабляло, а усиливало их статус. Поскольку не происходило никаких фундаментальных общественных и идеологических изменений, новые процессы не приводили к нарушению исторической преемственности, которое мы видим в других местах. В южной Месопотами IV тысячелетия до н. э. мы находим социальное расслоение и постоянные военные действия наряду со снижением статуса женщин. На минойском Крите, несмотря на урбанизацию и общественное расслоение, войны не велись и статус женщин не снижался.

Невидимость очевидного

Традиционная система взглядов, строящаяся на принципе иерархии, подразумевает, что, если женщина занимает в обществе высокое положение, положение мужчины обязательно должно быть ниже. Ранее мы видели, как свидетельства о матрилинейном наследовании и родстве, о женщине как высшем божестве, жрицах и царицах, наделенных временной властью, воспринимались как указания на общество матриархата. Но это заключение не подтверждается археологическими данными. Точно так же, из высокого статуса критских женщин вовсе не следует, что статус критских мужчин можно сопоставить с положением женщин в общественных системах с мужским господством.

На минойском Крите сам комплекс отношений между полами: определение и содержание родовых ролей, а также отношение к чувственности и сексу — явно отличался от нашего. Например, платья с открытой грудью у женщин и узкие, подчеркивающие гениталии, одежды у мужчин демонстрируют откровенное любование сексуальными различиями и осознание того наслаждения, которое может быть возможно благодаря этим различиям. Современная гуманистическая психология позволяет утверждать что это «наслаждение» усиливало чувство взаимопонимания между женщиной и мужчиной.

Естественное отношение критян к сексу имело и другие преимущества, не укладывающиеся в рамки традиционного мировоззрения, в котором религиозная догма часто рассматривала секс как больший грех, чем насилие. Как пишет Хоукс, «критяне, видимо, давали выход своей агрессивности в свободной и уравновешенной сексуальной жизни». Наряду с увлечением спортом и танцами, с творческим духом и любовью к жизни эти свободные взгляды на секс способствовали гармоничному характеру жизни.

Как видим, среди других цивилизаций этого периода Крит выделяется прежде всего духом. По выражению Арнольда Хаубера, «минойская культура кардинальным образом отличается по духу от современных».

А дальше — неодолимое препятствие, ученые встречаются с информацией, которая автоматически исключается при господствующем мировоззрении. Когда дело доходит до связывания этого основного отличия с тем обстоятельством, что минойский Крит был последним и наиболее технически развитым обществом, где мужское господство не было нормой, большинство ученых вдруг смущаются или поспешно изменяют направление поисков. В лучшем случае обходят эту трудность стороной. Они могут отметить, что в отличие от других древних и современных цивилизаций, на Крите «женские» добродетели миролюбия и восприимчивости к нуждам других получили социальный приоритет.

Почти во всех работах по Криту встречается ссылка на любопытное примечание Ч. Дарвина из «Происхождения видов». Работая над разделом о расовых различиях, Дарвин вспоминал, как, когда он был в Египте, ему показалось, что у статуи фараона Аменхотепа III негроидные черты. Пусть лишь в примечании, но Дарвин сразу же сделал вывод из того, что видел собственными глазами и что было затем подтверждено, — в Египте бывали черные фараоны. Хотя, по словам Дарвина, — его наблюдения были в дальнейшем подкреплены свидетельствами двух людей, которые были с ним в это время, он счел себя обязанным процитировать мнение двух широко известных авторитетов по этому вопросу, Дж. К. Нотта и Дж. Р. Глиддона, которые в своей книге «Типы человечества» описали черты фараонов как «в высшей степени европейские» и утверждали, что эта статуя не имела никаких признаков «негроидной примеси».

В начале главы мы отметили случаи такого рода, связанные с женщинами-фараонами, например, с Мериет-Нит и Нит-Хотеп. Но если в египтологии подобный вид авторитетной слепоты встречается нечасто, то в большей части научной литературы по Криту — она распространяется на все, искажая, лишая смысла, в лучшем случае, упрощая на редкость ясный смысл критского искусства. Гораздо позже Дарвина, когда обнаружили больше статуй и намного больше четких свидетельств существования в истории Египта черных правителей, эксперты (подавляющее большинство их были, конечно, белые мужчины) все еще утверждали, что не было никаких признаков «негроидной примеси». Точно так же поразительные свидетельства существенных отличий Крита от других обществ все еще не признаны большинством ученых.

Центральная роль женщины в критском обществе настолько поразительна, что с момента открытия минойской культуры ученые не могли полностью ее игнорировать. Однако, подобно Дарвину, они чувствовали себя обязанными увязать то, что видели собственными глазами, с господствующей идеологией. Например, когда сэр Артур Эванс в начале 1900-х годов начал раскопки на острове, он признал, что у критян был культ женского божества. Он также увидел, что критское искусство изображало то, что он назвал «сценами женской доверительности». Однако, комментируя эти сцены, Эванс почувствовал себя обязанным истолковать их как «женскую болтовню» или «светские сплетни».

Позиции Ганса Гюнтера Бушхольца и Вассоса Карагеоргиса, с одной стороны, напоминают пародию на стереотип немецкого отношения к женщине. С другой стороны, даже они заключают, что «превосходство женщин во всех сферах жизни острова было отражено в пантеоне» и что «почтение к женщине присутствует даже в религии более мужской микенской цивилизации». И только женщина, Джакетта Хоукс, прямо характеризует минойскую цивилизацию как «женскую», но даже она не идет дальше в этом важном направлении.

Плейтон особо отмечает: «во всех сферах жизни видна важная роль женщин»: «женщины — или по крайней мере влияние женской чувствительности, несомненно, внесли заметный вклад в минойское искусство». «На руководящую роль женщин в обществе указывает то, что они принимали активное участие во всех сторонах жизни Нового Дворца», — пишет он. Но признав высокий статус женщин и их активное участие во всех аспектах жизни как важную характеристику критской культуры, даже Плейтон чувствует себя обязанным добавить, что «это могло быть благодаря отсутствию мужчин из-за долгого мореплавания». В остальном это — прекрасная научная работа, в которой специально отмечается, что хотя «неправильно было бы считать Крит обществом матриархата, существует, однако, множество свидетельств того, что даже в более позднее эллинское время наследование шло по материнской линии».

Таким образом, мы снова и снова видим, как под господствующей системой взглядов наше реально прошлое и истоки нашей культурной эволюции лишь едва различимы, «как сквозь тусклое стекло». Но осознав всю важность того, что предвещает нам прошлое, — чем мы на уровне нашего социального и технического развития могли и еще можем стать, — мы сталкиваемся с навязчивым вопросом: что привело к радикальному изменению в культурном развитии, изменению общества, питаемого Чашей, что ввергло нас в общество, управляемое Клинком? Когда и как это случилось? И что эта катастрофическая перемена говорит нам о нашем прошлом — и нашем будущем?

Глава 4 МРАЧНЫЙ ПОРЯДОК ИЗ ХАОСА: ОТ ЧАШИ К КЛИНКУ

Мы измеряем время, которое нас учили называть человеческой историей, в веках. А более ранние этапы совсем другой истории — в тысячелетиях. Палеолит относится к периоду более 30000 лет назад. Сельскохозяйственная революция века неолита произошла более 10000 лет назад. Чатал-Хююк основан 8500 лет назад. А критская цивилизация пала лишь 3200 лет назад.

На протяжении промежутка времени, во много раз более длинного, чем та история, которую мы исчисляем в своих календарях от рождества Христова, в большинстве европейских и ближневосточных обществ главное значение принадлежало технологиям - они поддерживали или повышали уровень жизни. За тысячи лет неолита большие успехи были сделаны в производстве пищи благодаря развитию сельского хозяйства, охоты, рыболовства и приручению животных. Совершенствовалась конструкция жилищ, стали изготовляться ковры, мебель и другие предметы домашнего обихода и даже (как в Чатал-Хююке) начало формироваться городское устройство. Благодаря изобретению ткачества и шитья одежду перестали делать из шкур и кожи. И по мере того как складывались материальные и духовные основы развитых цивилизаций, процветало также и искусство.

Очевидно, как правило, родство велось по материнской линии. Пожилые женщины или предводительницы кланов управляли производством и распределением плодов земли, которые, вероятно, принадлежали всем членам коллектива. Наряду с общественной собственностью на основные средства производства и понимания общественной власти как ответственности и попечения об общем благе, это был в основном кооперативный общественный строй. Женщины и мужчины — а иногда, как в Чатал-Хююке, люди разных рас — работали сообща на общее благо.

Большая физическая сила мужчин не служила здесь почвой для социального угнетения, воинственности или сосредоточения частной собственности в их более сильных руках. Не создавала она и почвы для превосходства мужчин над женщинами или «мужских» ценностей над «женскими». Напротив, преобладающая идеология была гиноцентрической, или, другими словами, имела в центре женщину, божество, наделенное женским обликом.

Превыше всего, как мы видим, ценились здесь созидательные силы природы, символом которых была Чаша, или источник жизни. В то же время, обязанностью жриц и жрецов было не служить грубой мужской элите и не благословлять ее деяния, а заботиться о благе всех членов коллектива, подобно тому, как предводители клана распоряжались совместно владеемыми и обрабатываемыми землями.

Но затем произошли большие перемены — настолько большие, что ни одно известное нам событие истории культурного развития не может сравниться с ними.

Вторжения с периферии

Сначала все было похоже на легендарное библейское облако «не более ладони» — действия незначительных на первый взгляд кочевых групп, скитающихся по «периферии» в поисках пастбищ. Более тысячелетия они обитали на малопригодных, холодных территориях на краю земли, в то время как первые земледельческие цивилизации распространялись по берегам водоемов на плодородных землях. Этим счастливцам, наслаждавшимся ранним расцветом эволюции, мир и благополучие наверняка казались единственно возможной формой существования, а кочевники — не более чем периферийным новшеством.

Мы можем только предполагать, как и на протяжении какого времени увеличивались эти кочевники в числе и в грубой силе. Но к пятому тысячелетию до н. э. или около семи тысяч лет назад, мы начинаем находить свидетельства того, что Меллаарт называет схемой крушения древних культур неолита на Ближнем Востоке. Археологические останки ясно указывают на напряженность, возникшую к этому времени на многих территориях. Существуют свидетельства вторжений, природных катастроф, повлекших за собой обширные разрушения. Во многих районах исчезают традиции знаменитой гончарной росписи. Постепенно наступает время спада и застоя. Наконец в этот период растущего хаоса развитие цивилизации и вовсе останавливается. Как пишет Меллаарт, до появления шумерской и египетской цивилизаций оставалось еще две тысячи лет.

В Древней Европе физическое и культурное разрушение обществ неолита, поклоняющихся Богине, также начинается в пятом тысячелетии до н. э. во времена Первой Курганской волны, по выражению Гимбутас. «Благодаря датировке радиоуглеродным методом, сейчас можно проследить несколько миграций степных скотоводов или „курганского“ народа, которые пронеслись по доисторической Европе», — сообщает Гимбутас. Эти повторяющиеся нашествия и последующие культурные шоки, а также перемещения населения были сосредоточены в трех больших потоках: первая волна — 4300–4200 годы до н. э., вторая волна — 3400–3200 и третья волна — 3000–2800 годы до н. э. (даты выверены дендрохронологическим методом).

«Курганцы» принадлежали к племенам, которые ученые называют индоевропейскими, или арийскими, и которые в наше время Ницше, а затем Гитлер провозгласили единственной истинно европейской нацией. В действительности, они не были европейцами по происхождению, так как пришли с северо-востока Евразии. Не были они и индийцами, до арийского вторжения в Индии жил другой народ, дравиды.

Однако термин «индоевропейцы» остался. Он относится к длинной череде вторжений кочевников с севера континента. Возглавляемые сильными жрецами и воинами, они принесли с собой мужских богов войны и гор. Арийцы в Индии, хетты и маиттанне в Месопотамии, лувийцы в Анатолии, курганцы в восточной Европе, ахейцы и позднее дорийцы в Греции постепенно насаждали свою идеологию и стиль жизни на завоеванных территориях.

Были вторжения и других кочевников. Наиболее известен семитский народ, который мы называем еврейским, пришедший из южных пустынь и вторгшийся в Ханаан (позднее названный Палестиной по имени филистимлян, одного из проживавших на этой территории народов). Нравственные принципы, которые мы связываем с иудаизмом и с христианством, и акцент на стремлении к миру, делаемый во многих современных церквах и синагогах, как-то заслонили от нас то обстоятельство, что первоначально древние семиты были воинственным народом, предводительствуемым кастой воинов-жрецов (левитское племя Моисея, Аарона и Йешуа). Как и индоевропейцы, они тоже принесли с собой жестокого и злого бога войны и гор (Иегову, или Яхве). И постепенно, как читаем в Библии, тоже насаждали свою идеологию и стиль жизни на захваченных территориях и среди покоренных народов.

Это поразительное сходство между индоевропейцами и древними евреями привело к заключению, что у них могут быть некие общие истоки или, по крайней мере, какие-то элементы культурного проникания. Но важны даже не эти ненайденные кровные или культурные связи. Важно то, что определенно объединяет эти народы: структура общественной системы и идеологии.

У них было две общих черты: первая — общественная система, в которой мужское господство, мужское насилие и иерархическое и авторитарное строение общества были нормой, и вторая — в отличие от обществ, заложивших основу западной цивилизации, типичным способом получения материальных богатств здесь было развитие не технологий производства, а все более эффективных технологий разрушения.

Обработка металлов и мужское господство

В классической работе марксизма «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Фридрих Энгельс одним из первых соединил возникновение иерархии и социальное расслоение, основанное на частной собственности и господстве мужчин над женщинами. Далее Энгельс связал переход от матрилинейности к патрилинейности с развитием об работки меди и бронзы. Однако открытие это было верно лишь отчасти. Ибо только в свете последних исследований мы можем видеть, как специфически обработка меди и бронзы изменила направление культурной эволюции в Европе и Малой Азии.

Радикальные изменения вызвало не открытие этих металлов как таковое. Причиной их скорее явилось обстоятельство, упомянутое нами выше, — то, как использовались эти металлы.

Господствует точка зрения, что все важные древние технические открытия сделаны «мужчиной-охотником» или «мужчиной-воином» для того, чтобы успешнее убивать. Школьные курсы истории и такие современные популярные изложения, как фильм Артура Кларка «2001», учат нас: так повелось с самого начала, и первыми грубыми деревянными и каменными орудиями, были, если следовать этой логике, дубинки и ножи, предназначенные для того, чтобы убивать других. Отсюда заключали, что металлы также прежде всего и главным образом были предназначены для изготовления оружия. Однако археологические свидетельства показывают, что медь и золото были известны и при неолите. А использовались они Для производства украшений и культовых предметов, а также орудий труда.

Новые методы датирования, неизвестные во времена Энгельса, позволяют установить, что металлургия впервые появляется в Европе в шестом тысячелетии до н. э. у народов, живших между Карпатами и Динарским нагорьем. Первыми из найденных металлических предметов были ювелирные украшения, статуэтки и предметы культа. К пятому — началу четвертого тысячелетия до н. э. медь широко используется для производства топоров, мотыг, гарпунов, игл, шил… Но, как отмечает Гимбутас, медные топоры Древней Европы «были орудиями для обработки дерева, а не боевыми топориками или символами божественной силы, как в индоевропейских культурах».

Таким образом, археологические свидетельства подтверждают заключение, что не металлы сами по себе, но скорее их использование в развитии все более эффективных средств уничтожения сыграли роковую роль в том, что Энгельс назвал «мировое историческое поражение женского пола». Мужское господство не стало нормой в доисторические времена на Западе, как полагал Энгельс, когда охотники-собиратели начинают приручать и разводить животных (другими словами, когда животноводство становится их основным занятием). Скорее, это случилось гораздо позднее, во время тысячелетних вторжений кочевых орд на более плодородные земли, где основным занятием было земледелие.

Как мы убедились, земледельцы европейского неолита не имели особой нужды в производстве оружия. Зато ее имели воинственные орды, которые вторгались сюда с засушливых северных земель и из южных пустынь. Так, роковым образом металлы и сыграли свою смертоносную роль в истории: не как общее техническое достижение, но как орудие убийства, захвата и порабощения.

Гимбутас удалось реконструировать этот процесс в Древней Европе. Она начинает с констатации, что в регионах, откуда пришли кочевники, в сухих степях северного Причерноморья не было меди. «Это приводит к гипотезе, — пишет она, — что курганские степные всадники знали о технике обработки металлов, которая существовала в пятом-четвертом тысячелетии до н. э. южнее Кавказских гор. Возможно, уже к середине четвертого тысячелетия до н. э. они научились этому у закавказцев и вскоре уже эксплуатировали рудники Кавказа». Или точнее, вскоре они уже ковали смертоносное оружие.

Выводы Гимбутас основаны на обширных раскопках, проведенных после второй мировой войны, а также на новых техниках датирования. Они указывают на то, что переход от Медного к Бронзовому веку (когда впервые появились медно-мышьяковый и медно-оловянный сплавы) произошел в период между 8500 и 2500 годами до н. э. Это значительно раньше даты 2000 лет до н. э., которая традиционно приводилась раньше. Более того, быстрое распространение обработки бронзы по европейскому континенту связано с массовыми вторжениями из северных степей крайне подвижных, воинственных скотоводческих народов, с мужским господством и иерархией, которые Гимбутас называет курганцами. «Появление бронзового оружия — кинжалов и алебард наряду с тонкими и острыми топориками из бронзы, шлемов и боевых топориков из полудрагоценных камней и кремневых наконечников — связано с путями рассеивания курганского народа», — пишет Гимбутас.

Сдвиг в культурной эволюции

Мы ни в коем случае не хотим сказать, что единственной причиной радикальных изменений в культурной эволюции западного общества явились завоевательные войны. Как увидим далее, этот процесс был намного сложнее. Однако не вызывает сомнений то, что с самого начала военные действия были существенным инструментом в замещении модели партнерства моделью господства. А война и другие формы социального насилия продолжали играть центральную роль в отклонении нашей культурной эволюции от направления партнерства в сторону господства.

Смена модели партнерства моделью господства в общественной системе происходила постепенно. Однако события, подтолкнувшие эти изменения, были относительно внезапными и в то время непредсказуемыми. То, о чем говорят нам археологические документы, удивительно созвучно новому научному учению о непредсказуемых изменениях — или о том, как равновесие или примерное равновесие стабильной системы могут относительно быстро перейти в далекое от равновесия, или хаотичное, состояние. Еще более замечательно то, как это радикальное изменение в нашей культурной эволюции в определенных аспектах соответствует нелинейной эволюционной модели «прерывистого равновесия», предложенной Элдриджем и Гоулдом, с появлением «периферийных изолированных» в критических «точках разветвления (бифуркации)».

«Периферийные изолированные», появившиеся теперь буквально с окраин Земли (голые степи севера и безводные пустыни юга) не были другим человеческим видом. Однако, прервав длительное ровное развитие, направляемое партнерской моделью общества они принесли с собой совершенно иную систему общественного строя.

В ее основе лежало возвеличивание силы, скорей отбирающей, нежели дающей жизнь. Это была сила, чьим символом стал «мужской» Клинок, которому, как свидетельствуют раннекурганские пещерные рисунки, буквально поклонялись индоевропейцы. Ибо в их обществе господства, управляемом богами — и мужчинами-воителями, это была высшая сила.

С появлением на доисторическом горизонте этих захватчиков — а не потому, что, как иногда говорят, мужчины постепенно обнаружили свою немалую роль в продолжении рода, — Богиня и женщина были снижены до положения жены или наложницы. Постепенно мужское господство, военные действия и порабощение женщин и более мягких, более «женственных» мужчин стало нормой.

В следующем отрывке из работы Гимбутас коротко характеризуются глубокие различия, что существовали между этими двумя общественными системами, и то, как круто менялись нормы жизни под воздействием «периферийных изолированных» — в данном случае — «периферийных захватчиков».

«Древнеевропейская и курганская культуры прямо противоположны. Европейцы, занимавшиеся в основном земледелием, жили оседло в больших, хорошо обустроенных городах. Отсутствие фортификационных сооружений и оружия говорит о мирном характере этой эгалитарной, возможно, матрилинейной и матрилокальной цивилизации. Курганская система состояла из патрилинейных, социально расслоенных общин, селившихся на время там, где пасся их скот. Два разных вида экономики: одна, основанная на земледелии, другая — на скотоводстве и пастушестве, — породили две противоположные идеологии. В центре древнеевропейской системы верований лежал земледельческий цикл: рождение — смерть — возрождение, воплощенный в женском образе, образе Матери-Прародительницы. Курганская идеология, как показывает сравнительная индоевропейская мифология, воспевала мужественных, доблестных богов-воинов, повелителей сверкающих и грозовых небес. В древнеевропейской образности оружие отсутствует; кинжал и боевой топорик — главные символы курганцев, которые, как и все известные в истории индоевропейцы славили смертоносную силу острого клинка».

Война, рабство и жертвоприношение

Возможно, важнее всего то, что вместе с оружием, нарисованным на скалах, камнях, стелах, которое появляется после курганских набегов, мы обнаруживаем, по словам Гимбутас, «самые ранние из известных изображений индоевропейских богов-воителей». Некоторые фигуры — «полуантропоморфические», — описывает Гимбутас раскопки в пещерах Итальянских и Швейцарских Альп; у них есть головы и руки. Но большинство из них — абстрактные образы, «в которых бог представлен только одним своим оружием или оружием в сочетании с поясом, ожерельем, двойной спиральной подвеской и божественным животным — конем или оленем. В некоторых композициях там, где должна быть голова бога, появляются солнце или оленьи рога. В других — вместо рук алебарды или топоры на длинном топорище. Один, три, семь или девять кинжалов размещены обычно в центре композиции, чаще всего над или под поясом».

«Оружие, очевидно, символизировало функции и могущество бога, — пишет Гимбутас, — и почиталось как атрибут бога. Святость оружия хорошо прослеживается во всех индоевропейских религиях. Геродот указывает на то, что скифы приносили жертвы своему священному кинжалу, Акенакес. Более ранние изображения вооруженных божеств в этом регионе неизвестны».

Это прославление смертоносной силы острого клинка естественно для жизни, в которой организованное убийство других людей, разрушение и захват их имущества, подчинение и эксплуатация их личности было нормальным явлением. Судя по археологическим раскопкам, начало рабства тесно связано с этими вооруженными вторжениями.

Например, раскопки указывают на то, что в некоторых курганских лагерях большинство женщин было не курганского, но скорее древнеевропейского происхождения. Это может означать, что курганцы вырезали большинство местных мужчин и детей, но оставляли некоторых женщин, которых взяли себе как наложниц, жен или рабынь. Это, как свидетельствует Ветхий Завет, было обычным делом, когда несколькими тысячелетиями позже кочевые европейские племена вторглись в Ханаан. В библейской книге Чисел (31:32–35), например, читаем, что среди захваченных трофеев в битве против мадианитян добычи было мелкого скота, крупного скота, ослов (именно в таком порядке) и 32 тысячи девственниц, которые не знали мужского ложа.

Насильственное низведение женщин, а также их детей (и мальчиков, и девочек) до уровня собственности мужчины также подтверждается практикой курганских захоронений. Среди первых известных свидетельств «курганизации» — ряд могил, датирующихся иногда периодом до четвертого тысячелетия до н. э., другими словами, вскоре после первой волны курганских завоевателей, прокатившейся по Европе.

Это так называемые могилы вождей, характерные для индоевропейской иерархической социальной организации, где верхушкой общества была группа сильных воинов. В этих могилах — по словам Гимбутас, явно «чуждом культурном феномене», — наблюдаются заметные отличия в обрядах и атрибутах захоронения. В отличие от древнеевропейских эти могилы имеют разные размеры, а также различный состав того, что археологи называют «погребальными дарами» — содержимого гробницы, кроме покойного.

Среди этого содержимого мы находим, впервые в Европе, рядом с высоким или ширококостным скелетом мужчины скелеты принесенных в жертву женщин — жен, наложниц или рабынь умершего. Такую практику захоронений, которую Гимбутас называет «suttee» (термин, заимствованный от индийского названия обряда принесения в жертву вдов, сохранившегося вплоть до XX века), принесли в Европу индоевропейцы. Впервые мы встречаем это на западном берегу Черного моря, в Суворове, что в дельте реки Дунай.

Эти радикальные нововведения в практике захоронений характерны для всех трех волн вторжения. Например, в так называемой культуре Шаровидной Амфоры, господствовавшей в Северной Европе почти тысячу лет после первой волны, преобладает такая же варварская практика захоронений, отражающая тот же тип общественного строя и культуры. Как пишет Гимбутас, «возможность совпадения исключается тем, как часто встречаются такие групповые могилы. Обычно мужской скелет покоится со своими дарами на одном конце гробницы, а двое или более человек, группой — на другом конце… Гробницы Шаровидной Амфоры подтверждают господствующее положение мужчин. О полигинии свидетельствует гробница в Войцехивке на волынщине, где мужской скелет расположен в геральдическом порядке между двумя женщинами и четырьмя детьми, у ног его лежат юноша и девушка».

Эти богатые захоронения демонстрируют, какие вещи считались важными у мужчин правящего класса не только в жизни, но и после смерти. «О сознании воина, доселе неизвестном в Древней Европе, — пишет Гимбутас, — свидетельствуют предметы, извлеченные из курганных могил: луки и стрелы, копья, ножи, боевые топорики и конские кости. Здесь же такие символические предметы, как челюсти и клыки свиньи или борова, скелеты собаки, лопатки зубра или рогатого скота, что дает право говорить не толь ко о радикальных общественных переменах, но и о сдвиге в идеологии».

Эти захоронения показывают, какую социальную значимость придавали теперь технике разрушения V господства. Они также содержат свидетельства того как вытеснялась, замещалась старая идеология: мужчины присваивали себе важные религиозные символы которые у порабощенных ими народов, поклонявшихся Богине, связывались с женщинами.

«Традиции помещений челюстей свиньи, останков собаки и лопаток зубра или рогатого скота только в мужские могилы, — замечает Гимбутас, — прослеживается в могилах первой-второй курганских волн (Средний Стог) в понтийских степях. Хозяйственное значение этих животных как источников пищи отходит на задний план перед религиозным смыслом их костей, которые находили только в могилах высокопоставленных мужчин. Символические связи, установившиеся теперь между мужчинами и этими животными, противоположны тому религиозному содержанию, которое вкладывалось в них в Древней Европе, где свинья была священным спутником Богини Возрождения».

Катастрофа

Археологический ландшафт Древней Европы оказался теперь измененным до неузнаваемости. «Тысячелетние традиции пресеклись, города и деревни распались, великолепная гончарная роспись исчезла, как исчезли и храмы, фрески, скульптуры, символы и письмо». В то же время на сцену выходит новая живая военная машина — вооруженный всадник, который в свое время производил на современников такое же впечатление, как на нас, допустим, танк или самолет. И по всему пути разрушительного нашествия находим мы характерные погребения вождей-военачальников с принесенными в жертву женщинами, детьми и животными, с запасом оружия, окружающего мертвых вождей.

Писавший до раскопок 1960-1970-х годов и до того как Гимбутас систематизировала уже известные и новые данные, используя новейшие методы датировки, исследователь истории Древней Европы В. Гордон Чайлд рисует такую же картину. Чайлд называет культуру древнеевропейцев «миролюбивой» и «демократической», в ней не было и намека на то, что «в руках вождя сосредотачивались владения сообщества». Но затем, пишет он, когда стали происходить войны и особенно когда появилось металлическое оружие, все изменилось.

Как и Гимбутас, Чайлд отмечает, что одновременно с тем как в раскопках появляется оружие, появляются и гробницы, и дома вождей, что определенно свидетельствует о социальном расслоении, о том, что господство сильного становится нормой. «Поселения часто закладывались на вершинах холмов», — пишет Чайлд. И на возвышениях, и в долинах они «часто укреплялись». Более того, и он подчеркивает, что по мере того как «соперничество из-за земли принимало агрессивный характер, и оружие, такое, к примеру, как топорик, все более приспосабливалось для военных целей», не только общественная, но и идеологическая структура европейского общества претерпевала кардинальные изменения.

И, характерно, что в условиях, когда война становится нормой, отмечает Чайлд, именно «превосходством в обществе мужчин можно объяснить исчезновение женских статуэток». Он указывает, что эти статуэтки, встречавшиеся повсеместно в нижних слоях, теперь «не обнаружены» и заключает: «Изменилась старая идеология. Это может знаменовать переход от матрилинейного к патрилинейному обществу».

Гимбутас идет еще дальше, тщательно сопоставляя сведения, почерпнутые из своих исследований и работ других археологов, она описывает, как каждая следующая волна набегов несла не только материальные разрушения, но и то, что историки называют культурным оскудением. Уже после первой волны разрушения были столь велики, что уцелели только отдельные островки — например, поселение Котофени в долине реки Дунай в Олтении, западная и северо-западная Мунтения, юг Баната и Трансильвании (исторические названия областей юго-восточной Европы). Но далее там есть следы существенных перемен, а именно: появление защитных сооружений, таких как рвы и валы.

Для большинства древнеевропейских поселений, таких, как Караново в бассейне Нижнего Дуная, курганские вторжения были, по словам Гимбутас, катастрофой. Разрушаются дома, храмы, гибнут уникальные изделия и произведения искусства, которые не имеют никакой ценности в глазах захватчиков-варваров. Массы людей вырезаны, порабощены или оставлены без крова. В результате началась цепная реакция миграции населения.

Начинают появляться «гибридные культуры» (по Гимбутас). Эти культуры основаны на «подчинении оставшихся древнеевропейских коллективов и вовлечении их в курганское скотоводческое хозяйство и патрилинейное иерархическое общество». Но эти новые гибридные культуры были намного ниже по своему техническому и культурному развитию, чем вытесненные ими. Хозяйство теперь было основано прежде всего на скотоводстве. И хотя некоторые из древнеевропейских техник сохранились, керамика стала удивительно однообразной и примитивной.

Например, в поселении Чернавода, которое возникает в Румынии после второй волны, нет и следов расписной керамики или древнеевропейских символических рисунков. То же в Восточной Венгрии и Западной Трансильвании. «Уменьшившийся размер общины — не более 30–40 человек — указывает на изменившуюся структуру общества, его ячейка теперь — маленькая скотоводческая группа», — пишет Гимбутас. И повсюду появляются укрепления; акрополь или форт приходят на смену открытым поселениям.

Итак, археологический ландшафт Древней Европы несет следы и знаки не только физического разрушения, но и культурного регресса, но и глубоких изменений в развитии истории культуры.

Постепенно, по мере того как древние европейцы — обычно безуспешно — пытаются защититься от захватчиков, начинают складываться новые нормы общественного устройства и идеологии. Происходит сдвиг общественных ценностей, который, как стрела, пущенная сквозь время, пронзает наш век своим ядерным острием: сдвиг в сторону более эффективных техник разрушения. Это сопровождается фундаментальными идеологическими сдвигами. Власть как возможность повелевать и уничтожать с помощью острого Клинка вытесняет власть как возможность поддерживать и питать жизнь. Ибо захватнические набеги не просто прервали развитие ранних цивилизаций партнерства; те общества, которые не были сметены с лица земли, теперь коренным образом изменились.

Мужчины — наиболее сильные физически, наиболее бесчувственные, наиболее грубые — поднимаются в верхние слои общества, по мере того, как социальная структура становится более иерархической и авторитарной. Женщины, которые в массе своей меньше и слабее мужчин и более тесно связаны со старыми взглядами на власть, олицетворяемую живительной Чашей, постепенно низводятся к тому положению, которое с тех пор и сохраняется за ними: участие в производстве и воспроизводстве под руководством мужчин..

Да и сама Богиня постепенно становится всего лишь женой мужского божества, который со своими новыми символами власти: грозное оружие или молнии — теперь верховный бог. Таким образом, история цивилизации, история развития прогрессивных социальных и материальных технологий становится теперь столь хорошо знакомой нам кровавой повестью о насилии и господстве от Шумера до наших дней.

Разрушение Крита

Насильственное падение Крита особенно драматично — и поучительно. Расположенный к югу от европейского материка, Крит на какое-то время был заботливо отгорожен морем от воинственных орд. Но в конце концов и ему пришел конец; последняя цивилизация, основанная на партнерстве, а не на господстве, пала.

Начало падения повторило материковую схему, микенский период, в руках ахейцев, критское искусство становится менее непосредственным и свободным. И, как показывают археологические свидетельства, в центре его внимания вдруг оказывается смерть. «До того как они попали под ахейское влияние, критяне не признавали пышных погребальных обрядов, — замечает Хоукс. — Отношение же ахейской элиты к ним было противоположным». Теперь мы находим указания на то, что на погребение знать тратились большие средства и усилия. И, что говорит само за себя, отчасти под влиянием ахейцев, отчасти в силу растущей угрозы следующей волны вторжения, появляются ясные признаки растущей воинственности.

Когда и как начался и закончился микенский период на Крите, до сих пор является предметом спора. Одна из теорий утверждает, что ахейское правление как на самом Крите, так и в минойских поселениях Греции, пришло вслед за серией землетрясений, ослабивших минойскую цивилизацию, которая не в состоянии была противостоять варварскому напору с севера. Трудность состоит в том, что эти разрушение обычно датируются примерно 1450 г. до н. э., а свидетельств вооруженного вторжения в это время на Крите нет. Но, так или иначе, в результате ли завоевания, последовавшего за землетрясениями, военного ли переворота или женитьбы ахейских вождей на критских царицах — известно, что последние столетия критской цивилизации остров находился под властыо грекоязычных ахейских царей. И хотя эти люди многое переняли у более цивилизованных минойцев, они принесли с собой общественный и идеологический строй, ориентированный больше на смерть, чем на жизнь.

Некоторые сведения о микенском периоде мы можем почерпнуть из табличек, написанных так называемым линейным письмом Б, найденных на Крите и в Греции. На табличках, обнаруженных в Кноссе и в Пилосе (микенском поселении на самом юге Греции), перечислены имена божеств. К глубокому удовлетворению сторонников идеи преемственности цивилизаций Крита и античной Греции, они показывают, что богам более позднего олимпийского пантеона (Зевсу, Гере, Афине, Артемиде, Гермесу и т. д.), хотя и в других формах и контекстах, поклонялись уже за несколько столетий до того, как мы снова услышим о них у Гесиода и Гомера. Как и археологические свидетельства, эти таблички обнаруживают, по выражению Хоукс, «гармоничный брак критских и ахейских богов».

Однако этот микенский брак минойской и ахейской культур был недолговечным. Из пилосских табличек, многие из которых, по словам Хоукс, «были написаны в последние дни мира как еще одна тщетная попытка предотвратить катастрофу», мы узнаем, что микенский ванака, или царь, получил упреждение о близящейся атаке Пилоса. «Сообщение было встречено без паники, — говорит Хоукс. — Чиновники оставались на своих скамьях, терпеливо записывая все, что совершалось». Гребцов собрали, пытаясь организовать флот для обороны с моря. Каменщиков отправили, видимо, строить укрепления вдоль незащищенной береговой линии. Для снаряжения солдат было собрано около тонны бронзы и созвано около двухсот мастеров по бронзе. Была использована даже бронза, принадлежащая святилищам Богини, и Хоукс называет это «волнующим признаком перехода от мира к войне».

Однако, все было бесполезно. «Нет никаких свидетельств того, что столь необходимые стены были возведены в Пилосе, — пишет Хоукс. — От табличек, в которых описаны усилия по спасению царства, следует обратиться к остовам царского дворца, чтобы убедиться, что оно пало. Варварские воины ворвались внутрь. Расписанные комнаты и содержащиеся в них сокровища, должно быть, изумили варваров… Разграбив дворец, они потеряли интерес к этому зданию с его диковинными украшениями. Они подожгли его, и он полыхал… Жар был таким сильным, что глиняная посуда в кладовых расплавилась в стекловидные комочки, а камни превратились в известь… На складах и в конторе у входа забытые таблички обожглись до такой прочности, что сохранились навсегда».

Так постепенно и в материковой Греции, и на островах, и на Крите очаги цивилизации, достигшей высочайшего уровня развития, были разрушены. «Видимо, история повторялась — Микены, Тиринф и все остальные царские оплоты, кроме Афин, были смыты варварской волной, — пишет Хоукс. — Дорийцы в свое время захватили Пелопоннес (без Аркадии) и продолжили, завоевав Крит, Родос и все прилегающие острова. Наиболее древний из всех царских домов, Кносс, возможно, пал одним из последних».

К XI в. до н. э. все было кончено. После ухода жителей в горы, откуда они время от времени совершали партизанские военные вылазки против дорийцев, пали последние участки сопротивления. Вместе с толпами переселенцев дух, когда-то сделавший Крит, по словам Гомера, «богатой землей и прекрасной», покинул остров, так долго, бывший ему домом. Со временем даже само существование уверенных в себе женщин — и мужчин — минойского Крита, было забыто, как забыты были миролюбивый и созидательный характер цивилизации и животворящие силы Богини.

Раздробленный мир

Падение Крита около трех тысяч лет назад как бы ознаменовало конец целой эпохи. Начался же ее упадок, как мы видели, еще на тысячу лет раньше. Примерно с 4300 или 4200 до н. э. древний мир сотрясался от накатывавших волн варварских нашествий. После начального периода разрушения и хаоса постепенно стали возникать общества, которые превозносятся в наших учебниках как начало западной цивилизации.

Но внутри этого нарочито величественного и славного начала была трещина, которая расширилась в наши дни до опаснейшей пропасти. После тысячелетнего подъема в техническом, социальном и культурном развитии на пути — зловещая расселина. Разрыв между технической и социальной эволюцией, с одной стороны, и культурной эволюцией, с другой, постоянно растет. Научно-техническое и социальное движение в сторону большей структурной и функциональной сложности возобновилось. Но возможности культурного развития ограничены, грубо втиснуты в рамки общества, основанного на принципе господство-подчинение.

Общество становилось иерархическим, воинственным, господство захватили мужчины. Анатолию, где народ Чатал-Хююка тысячелетиями жил в мире, завоевали хетты, индоевропейский народ, упоминающийся в Библии. И хотя археологические останки, такие как святилище Язылыкая, показывают, что Богиню еще почитали, она постепенно низводилась до положения жены или матери новых богов войны и грома. По такой схеме развитие шло в Европе, Месопотамии, Ханаане. Богиня не только перестала быть верховным божеством, но даже превратилась в покровительницу войны.

Людям, жившим в эти ужасающие времена, должно было казаться, что сами небеса, некогда принадлежавшие щедрой Богине, были захвачены теперь антигуманными сверхъестественными силами, вступившими в союз со своими грубыми представителями на земле. Нормой становились не только «богоизбранный» сильный правитель и постоянные войны; существуют свидетельства, что в период с 1500-х по 1100-е годы до н. э. в природе и культуре царил невиданный хаос.

Именно в это время в Средиземноморье произошла серия вулканических извержений, землетрясений и наводнений. В самом деле, природа претерпела столько катаклизмов, что, вероятно, все, что происходило тогда, и стало основой легенды об Атлантиде, целом континенте, якобы утонувшем во время небывало сильных и разрушительных природных катастроф.

Однако вместе с ужасами естественными рука об руку шли и ужасы человеческих деяний. С севера все глубже и глубже в Европу проникали дорийцы. Под ударами их железного оружия в конце концов пали Греция и даже Крит. В Анатолии под натиском новых завоевателей погибла воинственная хеттская империя. Хетты, в свою очередь, двинулись в глубь Сирии. Земли Леванта тоже подвергались набегам, с суши и с моря, вытесненных народов, включая филистимлян, известных нам из Библии.

Ставшая мощным государством Ассирия вторгалась во Фригию, Сирию, Финикию, добралась даже до Анатолии и гор Загрос на востоке. Степень жестокости захватчиков можно представить по барельефам, увековечившим «героические» подвиги более позднего ассирийского царя, Тиглатпаласара. Огромное количество людей — целые города — было заживо посажено на кол.

Волна вторжений докатилась даже до далекого Египта: племена, названные в иероглифах «народами, моря» (некоторые ученые считают их беженцами Средиземноморья), пытались захватить дельту Нила в начале XI в. до н. э. Они были побеждены Рамсесом III, но и сегодня, запечатленные в его заупокойном храме в Фивах, они стремятся мимо нас на кораблях, колесницах и пешком, со своими семьями на повозках, запряженных быками.

В Ханаане, где как полагают исследователи Библии, было три миграционных волны, еврейские племена, объединенные теперь под предводительством левитов, начали серию завоевательных войн. Как видно из Библии, несмотря на то, что Иегова обещал им победу, потребовались сотни лет, чтобы преодолеть сопротивление ханаанеев, что в Библии объясняется то желанием Бога, чтобы его народы «знали и учились войне», то стремлением проверить и наказать их, то заботой о том, чтобы «земля не сделалась пуста», если сразу будут изгнаны все враги. И, как тоже видно из Библии (например, Второзаконие 3:3–6), в обычае этих «боговдохновенных» воинов было захватывать города так, что никого не оставалось в живых — ни мужчин, ни женщин, ни детей. По всему древнему миру теперь один народ противостоял другому, мужчины — женщинам и другим мужчинам. Скитаясь по просторам раздробленного мира, массы беженцев покидали свои родные жилища в отчаянных поисках пристанища, тихого места.

Но в этом новом мире не находилось такого места. Ибо теперь это был мир, в котором правили грозные боги и мужчины-воины, отобравшие власть у Богини и женской половины человечества. Это был мир, в котором отныне выше будет Клинок, а не Чаша, мир, в котором покой и гармония остались лишь в мифах и легендах давно утраченного прошлого.

Глава 5 ПАМЯТЬ ОБ УТРАЧЕННОМ ВЕКЕ: НАСЛЕДСТВО БОГИНИ

Падение Римской империи, мрачное средневековье, чума, мировые войны, все иные известные нам периоды кажущегося хаоса меркнут в сравнении с тем, что произошло во времена, о которых мы до недавних пор знали так мало: тот перекресток в нашей первобытной истории, когда человеческое общество было насильственно преобразовано. Сейчас, тысячелетия спустя, когда мы приближаемся к возможности второго социального преобразования — на этот раз в прогрессивное общество партнерства, — нам нужно как можно лучше понять тот удивительный отрезок прошлого. Ибо теперь, когда мы владеем технологиями тотального уничтожения, что было некогда прерогативой одного Бога, на карту может быть поставлено само выживание рода человеческого.

Однако огромный пласт новых знаний о первых тысячелетиях человеческой истории настолько противоречит всему тому, чему нас учили раньше, что информация эта недолговечна, как послание, написанное на песке. Она может удержаться в нашем сознании день или даже неделю. Сила традиционного учения неумолимо делает свое дело, омывая, как набежавшая волна, наши новые знания, пока наконец не останется лишь смутное воспоминание о некоем времени воодушевления и надежд. Только взяв на вооружение новые методы — знакомые и незнакомые, мы можем надеяться удержать это знание, сделать его своим.

Эволюция и трансформация

Один из таких методов, как вы видели, заимствован ив открытия стабильности и переменности систем. Эта недавно возникшая научная область, которую обычно называют «новой физикой» или иногда «теорией самоорганизации» и/или «теорией хаоса», впервые предоставляет нам схему для понимания того, что случилось с нами в доисторическую, эпоху и того, что может, в ином направлении, произойти с нами сейчас.

В свете этой концепции как части теории культурной трансформации то, что мы рассматриваем, представляет собой два аспекта общественной динамики. Первый касается социальной стабильности: каким образом на протяжении тысяч лет существовали человеческие общества, чья организация отличалась от той, которую мы привыкли считать образцом. Второй — того, как общественные системы, подобно всем прочим системам, претерпевали фундаментальные изменения.

В предыдущей главе мы видели динамику первого большого социального изменения в нашей культурной эволюции: как после периода неустойчивости системы, или хаоса, наступил критический момент бифуркации, после чего возникла совершенно иная общественная система. Все, что мы узнаем об этом первом изменении системы, демонстрирует нам, что происходит в период фундаментальных или «хаотических» изменений, и высвечивает не только прошлое, но и настоящее и будущее.

Однако может возникнуть вопрос: если переход от общества партнерства к обществу господства возвестил о последующем периоде нашей истории, не означает ли это, что система господства является, в конце концов, шагом вперед в эволюции. Здесь мы возвращаемся к двум моментам, упомянутым во Вступлении. Во-первых, это путаница в употреблении термина «эволюция» и как описательного, и как нормативного — и как слова для описания того, что произошло в прошлом, и как термина, обозначающего движение от «низшего» к «высшему» уровню (при этом подразумевается, что то, что пришло позднее, должно быть лучше). Во-вторых, даже наше техническое развитие было не ровным подъемом, процессом, многократно нарушавшимся откатами назад.

И еще один, не менее важный момент: существенная разница между культурной и биологической эволюцией. Биологическая эволюция влечет за собой то, что ученые называют видообразованием: возникновение широкого разнообразия прогрессивно более сложных форм жизни. Наоборот, человеческая культурная эволюция относится к развитию одного высокоорганизованного вида, который имеет две различные формы, женскую, и мужскую.

Этот человеческий диморфизм, или различие в форме, как мы видели, существенно ограничивает возможности нашей общественной организации, которая может быть основана либо на подчинении, либо на соединении двух половин человечества. Необходимо еще раз подчеркнуть, что каждой из этих двух моделей присущ свой тип технической и социальной эволюции. Следовательно, направление нашей культурной эволюции — особенно ее мирный, либо воинственный характер — зависит от того, какой моделью она руководствуется.

Социально-техническая эволюция может — и, как мы видели, смогла — продвигаться от более простых к более сложным уровням, сначала при обществе партнерства, а позднее при обществе господства. Культурная же эволюция, которая определяет то, как мы используем достижения общественного и научного развития, для каждой модели разная. И это направление культурной эволюции глубоко влияет на направление социально-технической эволюции.

Наиболее очевидным примером является техническое развитие. При модели партнерства его достижения использовались преимущественно в мирных целях. Но с установлением модели господства ускоренно стали развиваться технологии разрушения и подавления, и процесс этот продолжался через все века вплоть до нашего взрывоопасного времени.

Поскольку мы не привыкли смотреть на историю в свете той или иной общественной модели, которая формирует наше прошлое, настоящее и будущее, нам трудно оценить, какое глубокое воздействие они оказали на культурное развитие. Вот почему так важен другой источник, подтверждающий, что примерно пять тысяч лет назад оно претерпело изменения. В отличие от «теории хаоса», этот источник не нов. Это нечто, хорошо нам знакомое, нечто, давно прижившееся в нашем мышлении, — сокровищница священных, светских и научных мифов западной цивилизации, в которой скрыта реальность древнего и лучшего прошлого.

Золотое поколение и легенда об Атлантиде

Древний поэт Гесиод, писавший в конце того периода, который западные историки называют греческим Темным веком, — через триста или четыреста лет после нашествий дорийцев, — сообщает о том, что некогда существовало «золотое поколение». Гесиод пишет: «Недостаток был им ни в чем не известен / Большой урожай и обильный / сами давали собой хлебодарные земли / Они же сколько хотелось, трудились / спокойно сбирая богатства / Стад обладатели многих / любезные сердцу блаженных».

Но на смену этому поколению «с спокойной и ясной душою» пришло «более низкое» «поколение из серебра», которое, в свою очередь, уступило место «поколению медному». «Были те люди могучи и странны… Любили грозное дело Арея, насильщину». Гесиод описывает, как эти люди — теперь очевидно, что это были ахейцы Бронзового века, — принесли с собой войну.

В отличие от двух предыдущих народов они не были мирными земледельцами, «хлеба не ели. Крепче железа был дух их могучий».

О третьем «поколении» Гесиода историк Джон Мэнсли Робинсон пишет: «Мы знаем, кто были эти люди. Они пришли с севера, примерно в 2000 г. до н. э., неся с собой оружие из бронзы. Они обосновались на материке, построили грандиозные микенские крепости и оставили после себя документы, написанные линейным письмом Б, которое, как нам теперь известно, является древней формой греческого языка… Они захватили территорию на юге до Крита и на востоке до побережья Малой Азии, где разграбили город Трою к началу XII века до н. э.».

Однако для Гесиода микенские потомки ахейцев и покоренных ими народов были четвертым самостоятельным «поколением». Оно было «справедливее прежних и лучше», — пишет Гесиод. Как и Гомер, он идеализирует этих людей, которые смогли отказаться от многих варварских обычаев и восприняли более цивилизованные традиции Древней Европы.

Но затем на историческом горизонте Европы появилось «пятое поколение». Это были люди, которые правили Грецией во времена Гесиода и из которых происходил он сам. «Если бы мог я не жить с поколением пятого века! Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться». Как замечает Робинсон, люди «пятого поколения» были дорийцами, своим железным оружием они разрушили микенский оплот и захватили эти земли.

Соответствие гесиодовских медного и железного поколений ахейским и дорийским захватчикам Греции признано наукой. Однако гесиодовское описание «золотого века» мирных земледельцев, которые еще не поклонялись Аресу, богу войны, устойчиво считалось фантазией.

Долгое время это предубеждение относилось и к, возможно, самому известному греческому мифу о древнем и лучшем времени, к легенде об Атлантиде, где, согласно Плейтону, некогда процветала великая и благородная цивилизация, которую поглотило море. Плейтон разместил ее в Атлантическом океане, основываясь, скорее всего, на рассказе египетских жрецов, пересказанном Солоном, которые утверждали, что она лежала «далеко на западе» и датировали ее более поздним временем. Однако, как пишет Дж. В. Льюс в работе «Конец Атлантиды», некоторые черты плейтоновской Атлантиды являются «поразительно точным слепком минойской империи в XVI веке до н. э.». Или, как считает греческий археолог Николае Плейтон, «легенда об утонувшей Атлантиде, дошедшая до нас через Платона, может быть отражением истории минойского Крита и его внезапной гибели». Ибо по Плейтону, Атлантида погибла из-за «невиданных землетрясений и наводнений», что соотносится с указанием современных ученых на то, что минойской цивилизации был нанесен смертельный удар, позволивший ахейцам захватить и Крит, и минойские колонии в Греции.

Эту теорию впервые выдвинул директор греческой Археологической службы профессор Спиридон Маринатос в 1939 году. Позднее она была подтверждена археологическими свидетельствами: примерно в 1450 году до н. э. в Средиземноморье прошла серия вулканических извержений такой силы, что часть острова Тира (теперь это узкий серп земли, которую иногда называют Санторин) погрузилась в море. Эти извержения также вызвали обширные землетрясения и сейсмические волны. То, что эти катастрофические стихийные бедствия, которые, очевидно, легли в основу народной памяти об утонувшей земле, названной Платоном Атлантидой, действительно имели место, также подтверждается археологическими раскопками Тиры и Крита. Там найдены свидетельства сильных разрушений, вызванных землетрясениями и сейсмическими волнами именно в этот период.

Как указывает Льюс, сейчас кажется, что «сейсмические волны были действительно „быком из моря“, посланным на правителей Кносса как проклятье». А история Атлантиды, очевидно, на самом деле — искаженная народная память не о погибшем континенте Атлантида, но о минойской цивилизации Крита.

Сад Эдема и шумерские таблички

Древнее время, когда люди вели более гармоничную жизнь, является темой, часто повторяющейся и в легендах Месопотамии. Здесь мы находим постоянное обращение к тем изобильным и мирным временам до великого потопа, когда мужчины и женщины жили в идиллическом саду. Эти истории, по мнению исследователей Библии, стали одним из источников Ветхозаветного мифа о саде Эдем.

С точки зрения археологических свидетельств, сюжет об Эдемском саде также явно основан на народных преданиях. Сад представляет собой аллегорическое описание неолита, когда женщины и мужчины впервые стали возделывать почву, создав таким образом первый «сад». История Каина и Авеля отчасти отражает действительное столкновение народа скотоводов (в образе Авеля, приносящего в жертву убитую звцу) и народа земледельцев (в образе Каина, предлагающего «плоды земли», отвергнутые богом скотоводов Иеговой). Аналогично, в основе мифов об Эдеме и изгнании из рая лежат в частности и реальные исторические события. Как будет доказано в последующих главах, эти сюжеты отражают катастрофические изменения в культуре — насаждение мужского господства и переход от мира и партнерства к господству и раздорам.

В легендах Месопотамии также часто упоминается Богиня как высшее божество или «Царица неба» — наименование, которое позднее мы находим и в Ветхом Завете, однако теперь уже как символ древних религиозных верований, которые клеймит пророк. Ранние месопотамские надписи изобилуют упоминаниями Богини. Шумерская молитва превозносит Царицу Нану (так звали Богиню) как «Всемогущую Госпожу, Создательницу». В другой табличке Богиня Намму называется «матерью, давшей жизнь небу и земле». Шумерские, а позднее и вавилонские легенды рассказывают о том, как Богиня создавала женщин и мужчин — по парам либо одновременно — сюжеты, которые в обществе с уже установившимся мужским господством, кажется, возвращают нас к временам, когда на женщину смотрели как на равную.

То, что в этом регионе, долгое время считавшемся колыбелью цивилизации, существовало более раннее матрилинейное общество, где женщина еще не находилась в подчинении у мужчины, подтверждают и другие таблички. Например, читаем в юридическом документе из Элама (город-государство немного восточнее Шумера), что еще в 2000 году до н. э., замужняя женщина, отказывающаяся разделить свою недвижимость с мужем, передает по наследству все свое имущество дочери. Кроме того, оказывается, Богиня Элама лишь в позднейшие времена стала именоваться «Великой Супругой» и отошла на задний план по сравнению с мужем, богом Хумтаном. Документально засвидетельствовано, что даже в позднем Вавилоне, уже совершенно «мужском», некоторые женщины все еще сохраняли свою собственность, самостоятельно ею распоряжались, особенно жрицы, которые к тому же активно занимались торговлей.

Более того, как пишет профессор Сэггс, «в древне-шумерской религии видное место занимали богини, которые позднее почти исчезли, став — за исключением Иштар — лишь женами некоторых богов». Это подтверждает, вывод о том, что «статус женщины в ранних шумерских городах-государствах был, конечно, выше, чем в последующее время».

О том, что на землях Плодородного Полумесяца не сразу установилось мужское господство и верховенство грозных воинственных богов, говорят также погребения, такие, как гробница царицы Шубад из I династии Ура. Ибо здесь — несмотря на то, что, как считают археологи, рядом находится могила царя, — на плите высечено только ее имя. И ее гробница пышнее и богаче. Точно так же, хотя шумерские памятники в основном повествуют о «правителях» Лугаль-анде и Уруинимгине и лишь мимоходом упоминают их жен Баранамтарру и Шагшаг, взгляд на официальные документы показывает, что на самом деле они датируются по именам этих двух цариц. Так действительно ли эти женщины были лишь женами, пребывающими под властью и в подчинении у мужчин?

Этот вопрос возникает и при ближайшем рассмотрении текста так называемых реформ Уруинимгины, относящихся к 2300 годам до н. э. Здесь мы читаем, что отныне плоды деревьев, выращенных на землях храма, и продукты от них надлежит отдавать нуждавшимся, а не только, как было заведено, жрецам, и что такая практика восходит к традициям древних времен. Это не только означает, что «реформы» происходили во времена, когда власть все еще (или снова) была в руках цариц, но и, как указывает историк искусства Мерлин Стоун, может говорить о том, что ранние шумерские общества были менее иерархичны и больше пеклись о всеобщем благе.

Кроме того, отсюда следует, что более гуманные традиции и законы, такие как помощь нуждающимся со стороны общества, также относятся к эре партнерства и что в этом смысле «реформы» Уруинимгины просто восстанавливали моральные и этические нормы древних времен. Об этом говорит и само название «реформ», «ама-р-ги», что в шумерском языке имеет двойное значение: «освобождение» и «возвращение к матери» — еще одно напоминание о древних и менее агрессивных временах, когда женщины — предводительницы кланов или царицы держали власть в своих руках, расценивая ее скорее как ответственность, нежели как средство самодержавного контроля.

Из шумерских таблиц мы узнаем и о почитании лагашской богини Нанше как «Той, что знает сироту, знает вдову, ищет справедливости для бедного и крова для слабого». В праздник Нового года она также судила человечество. А в табличках из соседнего Эреха мы читаем о том, что Богиня Нидаба была известна как «Та, что учит своей воле». Такие древние именования Богини, как Дающая Закон, Справедливость и Милость, Высший Судия, также с очевидностью указывают на некую более раннюю кодификацию законов и, возможно, даже на относительно сложную судебную систему, в которой шумерские жрицы, служившие Богине, могли рассматривать спор и вершить правосудие.

В месопотамских табличках мы читаем, что богиня Нинлиль почиталась за то, что она научила людей выращивать и собирать урожай. Более того, существуют лингвистические свидетельства, указывающие на истоки земледелия. Так, обнаружено, что в шумерских текстах слова «землепашец», «плуг» и «пахотная борозда» — не шумерского происхождения. Не являются шумерскими и слова «ткач», «кожевник», «кузнец», «каменщик» и «гончар». Очевидно, все эти основные занятия перенимались более поздними завоевателями у древних народов региона, поклонявшихся Богине и говоривших на языке, в остальном утерянном.

Дары цивилизации

Существует мнение, что, какими бы кровавыми ни были события со времен Шумера и Ассирии, они служили лишь печальной, но необходимой предпосылкой для дальнейшего технического и культурного развития. Если бы «дикари», жившие до наших «древнейших» цивилизаций, были миролюбивы, они якобы производили бы меньше истинных ценностей, не имея достаточных побуждений для роста. И теоретик Пентагона, и обыватель убеждены, что люди развивали технику и, как приложение к ней, культуру, лишь понукаемые войной. Однако исследуемые нами данные, а также многие другие древние мифы и легенды, говорят нам то же, что и археологические раскопки. Один из хорошо скрытых секретов истории заключается в том, что почти все материальные и социальные технологии, имеющие решающее значение для развития цивилизации, существовали еще до утверждения общества господства.

Методы выращивания урожая и его хранения, техника производства одежды, строительства были известны уже в неолите, в обществах с культом Богини. Были известны и постоянно усложнявшиеся способы обработки дерева, кожи и позже металлов. Такие важнейшие институты, как законодательство, управление и религия, также восходят к тому, что, используя термин Гимбутас «Древняя Европа», мы можем назвать «Древним обществом». Отсюда же и связанные с ними идеи молитвы, судейства и жречества. Танец, ритуальная драма, устная или народная литература, а также искусство и городское планирование также существовали в доисторические времена. Торговля, на суше и морская, стала еще одним наследием этой древнейшей эпохи вместе с управлением, образованием и даже предсказанием будущего. Ибо упоминания о пророческом даре впервые появляются в связи со жрицами Богини.

Религия поддерживает ту социальную организацию, которую сама и отражает. Во многих сохранившихся древних религиозных текстах утверждается, что именно Богиня — а не какой-либо из уже тогда господствующих мужских богов — принесла людям «дары цивилизации». Мифы, приписывающие женским божествам наши основные физические и духовные открытия, могут означать, что эти изобретения к действительности сделаны женщинами.

Такая гипотеза просто неприемлема для традиционной системы взглядов. Ибо эта система представляет женщину как зависимое и второстепенное по отношению к мужчине существо, не только ниже его по интеллекту но, согласно Библии, настолько менее духовно развитое по сравнению, с мужчиной, что она объявляется виновной за изгнание из рая.

Однако в цивилизациях, где высшую силу миро здания олицетворяла Богиня, мудрый и справедливый источник всех материальных и духовных даров, женщины смотрели на себя совершенно иначе. Соответственно понимая свою роль в обществе, они считали своим правом и долгом активно участвовать в развитии и использовании материальных и социальных технологий. Они видели себя компетентными, независимыми и, без сомнения, творческими людьми. И действительно, появляется все больше свидетельств участия и лидерства женщин в материальной и нематериальной сторонах жизни, которые позднее подавила система господства.

Прослеживая путь от того времени, когда древние приматы начали становиться людьми, ученые постепенно вырабатывают гораздо более взвешенный взгляд на эволюцию, признавая, что женщины в ней играли такую же важную роль, что и мужчины. Старая модель эволюции, основанная на фигуре «мужчины-охотника», считает, что начало образованию человеческого сообщества положили объединения мужчин, необходимые для успешной охоты. По этому варианту, первые орудия были созданы человеком для того, чтобы убивать свою добычу — а также слабых и соперников. Альтернативную модель эволюции предложили такие ученые, как Нэнси Теннер, Джейн Ланкастер, Лайла Лейбовиц и Андриенн Зильман.

Их точка зрения предполагает, что прямохождение, освободившее руки, было связано не с охотой, а с необходимостью собирать и переносить пищу, чтобы поделиться ею и сохранить. Более того, толчком к развитию большего по объему и продуктивности мозга, к его использованию при изготовлении орудий, усвоении и обмена информацией было не объединение мужчин, необходимое для убийства, а, скорее, объединение матерей и детей, без которого невозможно выживание потомства. Согласно этой теории, первыми принадлежностями материальной культуры древнего человечества было не оружие, а емкости для переноса еды и младенцев, а также орудия, используемые матерями для размягчения растительной пищи, — детям нужны были и материнское молоко, и твердая пища.

Эта теория больше сообразуется с тем, что приматы, как и самые примитивные племена, жили в основном собирательством, а не охотой. Она также не противоречит свидетельствам, показывающим, что мясо составляло, лишь небольшую часть питания приматов, гоминидов и ранних людей. Она подтверждается еще и тем, что, в отличие от птиц и других видов, у Приматов только матери делятся едой со своими малышами. И первые орудия появляются у них не для убийства, но для собирания и, переноса еды. И, как показали современные исследования поведения шимпанзе, женские особи используют эти орудия чаще.

Итак, пишет Теннер, «женщина-собиратель», а не «мужчина-охотник», очевидно, играла наиболее существенную роль в эволюции человеческого вида. «Потомство матерей, достаточно умных, чтобы найти, собрать, приготовить пищу и накормить детей, имело больше шансов победить в естественном отборе, — замечает Теннер. — Среди этих выживших детей, у тех, кто более был в состоянии научиться тому, что умели матери, и пойти дальше, и у тех, кто, подобно своим матерям, был готов поделиться пищей, в свою очередь рождались дети, способные прожить достаточно долго, чтобы произвести потомство». «Вряд ли, — продолжает она, — орудия использовались для убийства животных, поскольку добыча была небольшой и беззащитной, и ее можно было поймать и убить голыми руками». Более того, «вполне вероятно, что именно женщины со своим потомством изобрели новую технику собирательства». Предпосылкой для этого являлись не только орудия, но и прямохождение, независимое использование рук и ног. Женщинам свободные руки нужны были и чтобы носить еду, и чтобы держать ребенка. Также весьма вероятно, что женщинам принадлежит такое важнейшее изобретение, как одомашнивание растений и животных, без чего не развивалась бы наша цивилизация. На самом деле, хотя об этом почти не упоминается в учебниках и на лекциях, где мы изучаем историю «древнего человека», большинство ученых сегодня согласно, что так все и было. Они отмечают, что в собирательско-охотничьих общинах именно женщины, а не мужчины были заняты производством пищи. Таким образом, скорее всего именно женщина впервые бросила семена в землю и стала приручать диких животных, кормя их и ухаживая за ними, как за своими детьми. Антропологи также указывают, что в преимущественно садоводческих хозяйствах «развивающихся» племен и народов обработкой земли и по сей день занимаются в основном женщины.

Это предположение поддерживается в дальнейшем многими религиозными мифами, которые однозначно приписывают изобретение земледелия Богине, Например, в египетских источниках создательницей земледелия называют богиню Исиду. В Месопотамии богиня Нинлиль почитается как давшая людям знание о земледелии. И археологические находки, и мифы содержат многочисленные указания на связи Богини с земледелием. Так продолжалось долгое время, начиная с Чатал-Хююка, где в дар Богине приносилось зерно, до классической Греции, где подобные приношения совершались богиням Деметре и Гере.

На основе широких исследований доисторических мифов ученые Робер Бриффо и Эрих Ньюманн сделали еще одно заключение: гончарное дело тоже изобрели женщины. Считавшееся некогда священным, связанным с культом Богини, это ремесло в основном ассоциировалось с женщинами. Ткачество и прядение в древнейших мифах также связывается с женщинами и женскими божествами, которые, как греческие Мойры, прядут нить человеческой судьбы.

В Египте и в Европе, а также на землях Плодородного Полумесяца сохранились свидетельства того, что с еще с очень древних времен именно женщины связывались со справедливостью, мудростью и разумом. Судите сами. Маат — египетская богиня справедливости. Даже после установления мужского господства египетская богиня Исида и греческая Деметра были все еще известны как давшие людям законы, средоточие мудрости и справедливости. Археологические раскопки ближневосточного города Нимруд, где почитали уже воинственную Иштар, показывают, что даже тогда женщины еще занимали должности судей. Из дохристианских легенд Ирландии мы узнаем, что кельты поклонялись Керридвен, богине разума и знания. Греческие Мойры, осуществляющие законы, и греческие Музы, вдохновляющие всякое творческое начинание, естественно, женщины. А средневековые христиане все еще видели Мудрость в женском образе Софии и чтили ее наравне с Мадонной.

Существует также множество свидетельств того, что духовность, и особенно духовное видение, характерное для мудрых провидцев, было когда-то связано с женщиной. Из археологических источников Месопотамии мы узнаем, что Иштар Вавилонская, продолжательница Инанны, была еще известна как Повелительница зрения, Та, Кто направляет оракулов, и Пророчица Куа. Вавилонские таблички повествуют о многочисленных пророчествах жриц храмов Иштар, некоторые из этих предсказаний оказали влияние на ход политических событий.

У древних египтян изображение кобры служило иероглифом слова «Богиня», кобра была известна как Глаз, «узаит», символ таинственного внутреннего видения и мудрости, Богиня-кобра именовавшаяся Уаджит, была женским божеством в Нижнем Египте (Север) еще в додинастические времена. Урей, поднимающий голову змей, часто встречается на головных украшениях правителей Египта. Более того, храм оракула стоял на месте раннего святилища богини Уаджит, в египетском городе Пер-Уто, который греки называли Буто — в греческом языке это имя самой Богини-кобры.

Знаменитый храм оракула в Дельфах также стоял на месте, ранее связанном с культом Богини. И в классической Греции, даже когда он был перепосвящен Аполлону, оракул все еще вещал устами женщины.

Это была жрица, Пифия, она и сидела на треножнике, вокруг которого обвивалась змея питон. Более того, у Эсхила читаем, что в этом священнейшем из святилищ почитали Богиню как первобытную пророчицу — еще одно доказательство того, что даже в классические времена в Греции люди традиционно искали божественного откровения и пророческой мудрости через, женщину.

Из трудов Диодора Сицилийского узнаем, что еще в I в. до н. э. не только вершили правосудие, но и врачевали преимущественно женщины. Путешествуя по Египту, он открыл, что богиня Исида, преемница Уаджит и Хатхор, считается не только родоначальницей закона и правосудия, но и великой целительницей. Любопытно, кстати, что перевившиеся змеи (кадуцей) все еще являются эмблемой медицины. Легенда гласит, что символ этот произошел от змеи — атрибута греческого бога Асклепия. Однако можно предположить, что истоки его глубже — во временах, когда змея была знаком Богини и символизировала не только целительский, но и пророческий дар.

Даже письменность, временем изобретения которой традиционно считались 3200-е гг. до н. э. к а местом — Шумер, имеет, видимо, более раннее происхождение и тоже связана с женщиной. В шумерских табличках богиня Нисаба называется небесным писцом и изобретательницей глиняных табличек и искусства письма. В индийской мифологии автором алфавита считается богиня Сарасвати. Основываясь на результатах археологических раскопок Древней Европы, М. Гимбутас установила, что начатки схематического письма появились еще во времена неолита, и связаны эти опыты были не с «коммерческо-административными» нуждами, как в Шумере. Скорее первые случаи применения этого могущественнейшего средства коммуникации принадлежит к сфере духовного — это священные тексты, связанные с культом Богини.

Быть может, наиболее известные находки, подтверждающие эту теорию, сделаны на раскопках Винча, близ Белграда (Югославия). Как и некоторые другие, культура Винчи поначалу считалась гораздо более поздней, чем была на самом деле — столь сложно и изощренно было ее искусство. Профессор М. Вазик, проводивший здесь работы в 1908–1932 гг., сначала предложил, что это был центр эгейской цивилизации II тысячелетия до н. э. Потом он заключил, что поселение относится к еще более позднему периоду и, по всей видимости, является греческой колонией — его выводы, как отмечает Гимбутас, до сих пор приводятся в историях Балканских стран.

Эта точка зрения, распространившаяся до того, как были открыты новые методы датировки, радиоуглеродный и дендрохронологический, вполне соответствовала исторической концепции тех времен, согласно которой на Балканах в древнейшие времена не было развитых самостоятельных культур. Но с помощью радиоуглеродных исследований удалось установить, что культура Винчи относится к 5300-4000-м гг. до н. э. Эти данные, а также археологические свидетельства того, что верховным божеством пантеона была Богиня, однозначно относят Винчу к периоду цивилизации партнерства. В Винче найдены таблички, исписанные значками фигурки и керамическая посуда. Гимбутас сообщает, как эти находки наряду со «свидетельствами значительного оживления духовной жизни в целом» привели к возникновению теории, которая вполне вписывалась в старую концепцию, отрицавшую существование самобытных ранних культур на Балканах. Эта теория объявляла цивилизацию Винчи заимствованием из Анатолии или даже Месопотамии. Теперь, однако, установлено, что цивилизация эта — чисто балканская. Таким образом, если значки, выцарапанные на неолитических фигурках, табличках, посуде, отрытых в Винче и других древне-европейских поселениях, действительно представляют собой то, чем кажутся, — зачаточную форму линейного шрифта — мы получим доказательство, что письмо изобретено гораздо раньше, чем принято считать, задолго до утверждения эры господства.

Этот вывод подтверждается и новыми находками. В 1980 г. профессор Гимбутас сообщала, что «в настоящее время известно более шестидесяти раскопок, где были найдены предметы с надписями… Большинство находится на территории Винчи и Тисы, а также в Каранове (центральная Болгария). Предметы с выгравированными или нарисованными знаками обнаружены также в Кукутени, Петрешти, Ленделе, Бутмире, Букке и др.». Эти находки означают, что «больше не приходится говорить о „письме Винчи“ или табличках Тартарии, поскольку „оказывается, что письмо было универсальной чертой древнеевропейской цивилизации“».

Более того, письмо, по всей видимости, произошло от ранней традиции использовать рисунок как визуальный способ передачи информации. По всей Древней Европе встречаются стилизованные фигурки Богини, покрытые символическими меандрами, V- и Х-образными знаками, спиралями, кружками и параллельными линиями. По предположению Гимбутас, эти значки представляли собой общепринятые и понятные всем средства обозначения основных мировоззренческих понятий того времени. Следующим шагом было возникновение начатков письма, идеограмм, в которых символические значки (существовавшие во времена палеолита и широко распространенные в неолите) видоизменились с помощью прямых и волнистых линий и точек.

Гимбутас, работающая над расшифровкой древне-европейского письма, полагает, что некоторые идеограммы постепенно приобрели фонетическое содержание. «V», — пишет она, — один из наиболее часто встречающихся знаков на фигурках и других культовых предметах. На мой взгляд, он несет фонетическую нагрузку, которая произошла от идеограммы. «М», — по-видимому, идеограмма воды, как и в древнеегипетском языке, — вероятно, обладала фонетической нагрузкой с древнейших времен, по крайней мере, с VI тысячелетия до н. э.

Изучая символы и знаки, появлявшиеся сначала на фигурках, а позднее во все большем количестве, — на керамических сосудах, печатях, дисках и бляхах, Гимбутас пыталась установить их значение по ассоциации. Она предположила, к примеру, что знак «V» может обозначать Богиню в облике птицы и что предметы, помеченные этим знаком, имеют отношение к соответствующему культу. Далее она отмечает, что, когда позднее знаки стали выстраиваться в ряды, повторяющиеся сцепления «V» (а также «М», «X» и «У»), возможно, означали клятвы, молитвы или посвящения даров Богине.

Гимбутас также отмечает «несомненное сходство» древнеевропейских «букв» со знаками линейного письма А, кипрско-минойского и классического кипрского шрифтов. Это наводит на мысль о том, что линейное письмо А, древнейший и до сих пор не расшифрованный шрифт минойского Крита, произошел от сохранившегося неолитического знакового письма, а не был заимствован критянами (как до сих пор считалось) у народов Малой Азии и Египта, с которыми они вели торговлю.

Новый взгляд на прошлое

Вся эта информация об утерянном прошлом неизбежно ведет к конфликту между старым и новым в нашем мышлении. Старый взгляд: в основе древнейших родственных (а затем и экономических) отношении — мужчины, охотящиеся и убивающие. Новый взгляд: начала общественной организации заложили матери и их дети, делящиеся друг с другом. Старая концепция рассматривала первобытные времена, как историю «мужчины — охотника — воина». Новое видение считает и мужчин, и женщин равноправными существами, использующими свои уникальные человеческие возможности для поддержания и приумножения жизни.

Воинственный троглодит волочет за волосы женщину — подобная сцена совершенно не характерна для большинства существующих в наше время первобытных племен; так и в древности. Оказывается, что доисторические времена палеолита были удивительно мирным периодом. И точно так же, как Генрих и София Шлиман доказали в свое время, что город Троя не выдуман Гомером, а действительно существовал, новые археологические находки подтверждают легенды о той эпохе, когда бог-мужчина еще не повелел женщине быть покорной мужчине, когда человечество жило в мире и достатке.

В общем, новое видение культурной эволюции открывает нам, что мы вовсе не обречены вечно подчиняться мужскому господству, мужскому насилию и самовластию, а мир невоинственный и равноправный — не утопическая мечта, но реально возможное будущее.

Однако в наследство от цивилизации Богини мы получили не только тоску по временам, когда «древо жизни» и «древо познания» считались еще дарами Матери-Природы, данными и мужчинам, и женщинам. И не только горькую мысль о том, что было бы, если б человечество взрослело, не расставаясь с этими дарами. Как мы видели, главное, что досталось нам от древнейших времен, — фундаментальные технологии, на основе которых и выросла вся позднейшая цивилизация.

Конечно, эти общества вовсе не были идеальными, утопическими, хотя внесли огромный вклад в человеческую культуру и оставили по себе добрую память как о лучших, более безмятежных временах. Важно подчеркнуть, что мирное общество еще не означает отсутствия всякого насилия вообще, ведь там жили люди из плоти и крови, со всеми человеческими слабостями и недостатками.

Более того, материальные технологии неолита, при всей их оригинальности и перспективности, были, по сравнению с современными, еще весьма примитивны. Хотя, видимо, существовало письмо, не было письменной литературы. И, несмотря на наличие знаний о разнообразных предметах — от земледелия до астрономии, не было науки в нашем понимании.

В религиозном искусстве неолита наши не вооруженные научными знаниями предки пытались объяснить Вселенную и воздействовать на нее с помощью средств, которые кажутся нам сегодня наивными суевериями. И, хотя существуют многочисленные свидетельства человеческих жертвоприношений в позднейшие времена, почти нет указаний на то, что эти ритуалы могли возникнуть уже тогда.

Полезно взглянуть на позитивные и негативные стороны доисторической цивилизации сквозь призму мышления того периода, насколько мы можем о нем судить. Искусство неолита иногда называют иррациональным, потому что оно изобилует всякого рода образами, которые мы обычно связываем со сказками, фильмами ужасов и даже научной фантастикой. Но если мы определим рациональное как использующее разум для преодоления жестоких и разрушительных сил природы, а иррациональное — как разрушительное мышление и поведение, то будет точнее сказать, что искусство неолита отражало не столько иррациональное, сколько дорациональное мировоззрение. В отличие от более приземленного, практического мышления, которое так ценится в наш нерелигиозный век, образ мыслей человека неолита был продуктом интуитивного, мистического сознания.

Это отнюдь не означает, что, как считал психолог Джулиан Джейнс, у древнейших людей было больше развито правое полушарие мозга. Джейнс утверждал, что настоящее человеческое сознание — которое он связывал с использованием исключительно более «логического» левого полушария — развилось в результате потрясений, испытанных во время кровавых набегов и стихийных бедствий. А до того мы, по его мнению, были эдакими правополушарными, одержимыми богом автоматами. Но достаточно лишь взглянуть на святилища Стоунхенджа и Эвбери, чтобы убедиться: уже в период неолита прекрасно было развито логическое, последовательное, линейное мышление, управляемое левым полушарием. В самом деле, для того чтобы обтесать огромные камни, перевезти их и уложить, ориентируясь по Солнцу и Луне, нужны были немалые математические, астрономические и инженерные знания. И уж, конечно, жители Крита — которые строили виадуки, мостили дороги, проектировали сложнейшие архитектурные сооружения, имели водопровод в домах, вели оживленную торговлю и неплохо знали навигацию — использовали оба полушария. А материальные достижения Крита поразительны даже по современным стандартам, превосходя уровень некоторых развивающихся стран.

Еще интереснее, что в отличие от нашего мира, в доисторические времена достижения технического развития использовали для того, чтобы сделать жизнь приятнее, а не ради стремления править и разрушать. Это возвращает нас к основному различию между культурной эволюцией общества господства и общества партнерства. И наводит на мысль, что в этом отношении древнейшие, технически и социально менее развитые цивилизации партнерства были более передовыми, чем технически более развитый современный мир, в котором миллионы детей обречены на голодную смерть, тогда как миллиарды долларов утекают ежегодно на производство все более изощренных орудий убийства.

С этой точки зрения современные поиски утерянной древней духовности приобретают новый, дополнительный смысл. В сущности, мистическая мудрость, которой взыскуют сегодня столь многие, есть духовность, присущая скорее цивилизации партнерства.

И мифы, и археологические свидетельства указывают на то, что, возможно, самым замечательным качеством мышления этих времен было ощущение единства со всей природой, которое составляет сердцевину неолитического и палеолитического культов Богини. Современные экологи все чаще признают, что древнейшее мировосприятие, в наше время часто ассоциируемое с неким восточным духовным началом, было значительно прогрессивнее, чем современная природоразрушительная идеология.

Взгляды древних, по сути, предвосхитили новейшие научные теории, согласно которым все живое на земле, включая атмосферу, океаны и сушу, образует единую, взаимосвязанную жизненную систему. Весьма уместно химик Джеймс Лавлок и микробиолог Линн Маргулис назвали эту теорию «гипотезой Геи» (Гея — одно из древнегреческих имен Богини).

Представления Древнего общества о силах, управляющих Вселенной, как о Матери, что дарит и питает, также более утешительны психологически, а социально менее тревожны, менее будоражащи, чем вера в воинственных богов-мужчин, угрожающих суровой карой, которая и сейчас владеет почти всем миром. В самом деле, то, с каким упорством на протяжении тысячелетий западной истории и женщины, и мужчины продолжали почитать в образе христианской Девы Марии сострадательную и милосердную мать, свидетельствует о потребности именно в таком утешении. Однако, как и многие другие, иначе неразрешимые загадки истории, эта приверженность становится понятной лишь в контексте того, что мы знаем о традиции культа богини в доисторическую эпоху.

Однако именно потому, что благодаря новым знаниям об изначальном направлении культурного развития наше прошлое — и возможное будущее — стало видеться совершенно в ином свете, нам так трудно эти знания освоить. А так как они представляют большую угрозу для господствующей концепции, предпринимаются многочисленные попытки их утаить, замолчать.

История археологических исследований повествует не только о замечательных находках, но и о случаях, когда в дело включалась система утаивания информации. Один из поразительных примеров-приказ, который получил Джеймс Меллаарт, предписывающий остановить раскопки неолитического городища в Хаджиларе, хотя еще не были вскрыты нижние, древнейшие слои, под предлогом, что «дальнейшая работа может принести лишь аналогичные результаты, не имеющие особой научной ценности». Это решение было принято несмотря на возражения Меллаарта. И даже несмотря на то, что еще не были исследованы наружные части насыпи, включая окружающие захоронения (обычный источник богатейших археологических данных большинства раскопок). Но без дальнейшей финансовой и организационной поддержки раскопки пришлось остановить. Разграбленное позднее охотниками за сокровищами городище не представляет никакого археологического интереса.

Несомненно, были и другие причины, вызвавшие решение преждевременно свернуть эту важнейшую работу — решение, которое Меллаарт назвал «одной из самых трагических глав в истории археологии». Но остается вопрос: до какой степени это решение вызвано — пусть неосознанно — открытием, что в основе богатой и разнообразной творческой деятельности Хаджилара лежала, по словам Меллаарта, «могучая и вдохновляющая сила, старая религия Анатолии, вера в Великую Богиню».

Как мы увидим далее, попытки оправдать мировоззрение господства восходят к доисторическим временам. Конечно, основным инструментом этого драматического поворота истории был Клинок. Но был и другой инструмент, который в конце концов оказался даже более могущественным. Это орудие, писаря и ученого — перо или стило для письма на дощечках. Об этом особенно важно помнить сегодня, когда мы пытаемся построить мирное общество. Ибо в конечном счете именно это, на первый взгляд, слабое орудие перевернуло действительность в буквальном смысле вверх ногами.

Главы 6, 7 ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ ВВЕРХ НОГАМИ

«Орестея» — одно из самых известных и часто исполняемых греческих драматических произведений. В ней бог Аполлон заявляет во время суда над Орестом, убившим свою мать: «Дитя родит отнюдь не та, что матерью зовется. Нет, ей лишь вскормить посев дано. Родит отец. А мать, как дар от гостя, плод хранит».

«И вот вам правоты моей свидетельство, — продолжает Аполлон. — Отец родит без матери. Пред вами здесь Паллада-дева, Зевса Олимпийца дочь. Она не из чрева темного — Кто из богинь подобное дитя родит?»

Афина, которая, согласно древнегреческим верованиям, появилась из головы своего отца, Зевса, присоединяется к словам Аполлона. «Ведь родила не мать меня. Мужеское все Мне ближе и дороже. Только брак мне чужд. Отцова дочь я, и отцу я предана. И потому жалеть не стану женщину, убившую супруга. В доме муж глава».

Хор Эриний, или Фурий, в ужасе восклицает: «О боги молодые, вы втоптали Закон старинный в грязь». Решающий голос подает Афина — и Орест освобождается от кары за убийство своей матери.

Убийство матери — не преступление

Почему, спросите вы, кому-то могло понадобиться отрицать самые естественные и могущественные человеческие отношения? Почему такой блестящий автор, как Эсхил, должен писать на эту тему драматическую трилогию? И почему эту трилогию — которая была в те времена не театральной постановкой в привычном нам смысле, а ритуальным действом, обращенным к чувствам и призванным воспитывать подчинение господствующим нормам — показывали всем афинянам, включая даже женщин и рабов, во время значительных празднеств?

Пытаясь ответить на вопрос о нормативной функции «Орестеи», исследователи традиционно видели здесь попытку объяснить с ее помощью истоки греческого ареопага (суда). Правосудие в этом суде — новшество по тем временам — должно было вершиться не через родовую месть, а с помощью более беспристрастных правовых механизмов. Однако, как указывает британский социолог Джоан Рокуэлл, такая интерпретация бессмысленна. Она даже не касается главного: почему это судебное дело — первое дело, которое рассматривалось в ареопаге, оказалось убийством матери ее собственным сыном? Не ставит она и основного вопроса: каким образом в этом «моральном уроке» в пользу государственного правосудия сын может быть оправдан за преднамеренное хладнокровное убийство матери — да к тому же на таком явно нелепом основании, будто бы он не имеет к ней отношения.

Для того чтобы узнать, какие же нормы в действительности выражает и подтверждает «Орестея», нам придется взглянуть на трилогию в целом. В первой пьесе, «Агамемнон», царица Клитеместра мстит за кровь своей дочери. Мы узнаем, что по дороге в Трою ее муж Агамемнон хитростью уговаривает ее послать к нему их дочь Ифигению якобы с целью выдать ее замуж за Ахилла, а на самом деле — чтобы принести ее в жертву ради удачного морского похода. Когда Агамемнон, вернувшись с войны, совершает ритуальное омовение, смывая с себя грехи войны, Клитеместра набрасывает на него накидку и закалывает его. Она ясно дает понять, что поступает так, движимая не просто личной скорбью и ненавистью, но социальной ролью главы клана, которая должна взять на себя отмщение за пролитую родственную кровь. Она действует согласно нормам матрилинейного общества, где ее долг как царицы — восстановить правосудие.

Во второй пьесе, «Хоэфоры», ее сын Орест переодетым возвращается в Аргос. Он входит во дворец матери как гость, убивает ее нового супруга Эгисфа и, после некоторого колебания, мстя за смерть отца, убивает и мать. Третья пьеса, «Эвмениды», рассказывает о судебном процессе над Орестом в храме Аполлона в Дельфах. Мы узнаем, что эвмениды, как представительницы старого порядка, стоящие на страже справедливости, защитницы общества и вершительницы правосудия, преследовали Ореста. И теперь суд из двенадцати граждан Афин под председательством Афины должен решить исход дела. Но поскольку голоса разделились поровну, решение принадлежит Афине: Орест оправдан, так как не пролил родственной крови.

Таким образом, «Орестея» переносит нас к тем временам, когда происходило «столкновение культур матриархата и патриархата», как об этом говорят X. Д. Ф. Китто и Дж. Томпсон. Или, иными словами, трилогия прослеживает — и подтверждает — переход от норм партнерства к нормам господства.

Как пишет Рокуэлл, «если в первой пьесе месть Клитеместры кажется справедливой, то затем ее дочь забыта, призрак ее растаял, потому что у женщины нет таких прав, на которые она претендует». Ибо «если столь могущественная персона, как Клитеместра, в ответ на такое злодейство, как убийство дочери, не имеет права отомстить, то какие вообще права есть у женщины»?

То, что случилось с этой «дерзкой» царицей — наглядный урок, долженствующий отбить у женщины охоту даже помыслить о непокорности. Более того, роль Афины в этой нормативной драме, по словам Рокуэлл, — «мастерский ход культурной дипломатии; очень важно, что в момент общественных перемен ведущая фигура побежденной стороны принимает новую власть».

Когда превосходство мужчин было признано Афиной, прямой преемницей Богини и покровительницей города Афины, переход к мужскому господству должны были принять все афиняне! А наряду с этим — и переход от системы коммунальной или плановой собственности (наследовавшейся по женской линии) к системе частной собственности мужчин на имущество и женщин. Как, пишет Рокуэлл, «если первый процесс нового ареопага признал, что матереубийство не является святотатственным преступлением, потому что не существует материнского родства, какие еще доводы нужны в пользу патрилинейности?».

Афинянам показали, что в конце концов сдались даже древние фурии. Наступила новая эпоха, на смену старым нормам пришли новые, и ярость фурий уже никого не пугала. Полностью побежденные, они удаляются в пещеры у подножия Акрополя, так как Паллада «убеждает» их остаться в Афинах, повторив замечательный аргумент о том, что убийство своей матери — это не пролитие родственной крови. Подчинившись, они обращаются к своим старым силам, силам Богини, и обещают служить Афине, охраняя этот город, который чтут «мощный Зевс — всевершитель и Арес» (Арес, конечно, был богом войны).

Как последний след женской власти до-олимпийского периода, фурии все еще определяют судьбы мужчин и женщин, отмеряя смертным срок их жизни. «Подобно Кали в индуистской мифологии, — пишет Рокуэлл, — женщина дает жизнь и смерть». Однако теперь эти последние представительницы женского могущества загнаны под землю как в основном периферийные фигуры в мужском пантеоне новых богов.

Сознание господства и сознание равноправия

«Орестея» была призвана повлиять на людей, изменить их взгляды. Удивительно, что в этом все еще была потребность спустя почти тысячелетие после того как ахейцы захватили Афины в 8 в. до н. э. Хор от имени эвменид коротко формулирует суть трилогии: носительницы «закона старинного» обречены «В черные недра земли нынче уйти с позором».

Хотя во времена Эсхила образ мыслей прошлого еще не был полностью уничтожен, на общественных торжествах уже можно было открыто объявить, что все преступления мужчин против женщин, даже убийство дочери собственным отцом, должны быть прощены. Так основательно изменились взгляды, что можно было утверждать: собственно, матери и дети никак не связаны, родство по материнской линии не имеет никакой опоры в жизни, а вот по отцовской как раз имеет.

В течение двух последних тысячелетий кое-кто из гигантов западной науки, например, Герберт Спенсер, все еще «объяснял» мужское господство тем фактом, что женщины — не более чем инкубаторы для мужской спермы. Теперь, когда наука доказала, что ребенок получает равное число генов от каждого из родителей, теория об отсутствии родственной близости между матерью и ребенком больше не преподается в школах и университетах. Но и сегодня наиболее влиятельные религиозные деятели, а также многие известные ученые все еще внушают, что женщины помещены Богом или природой в этот мир прежде всего чтобы обеспечить мужчин детьми — предпочтительно сыновьями.

И сейчас наши дети носят фамилии, говорящие только об их родственной связи с отцом. Более того, миллионы семей на западе исподволь приучаются к патрилинейности, слушая Библию. Речь даже не об этих бесконечных «такой-то родил такого-то». Просто всякий раз, когда речь заходите каком-то значительном человеке, он представляется как сын своего отца, и даже народ Израильский (а также все человечество и сам Спаситель, или Мессия) — дети Бога-Отца.

Носителям сознания, развивавшегося в таком обществе, где родство велось по материнской линии, а женщины как главы кланов и жрицы занимали общественно важное место, патрилинейность и последовательное низведение женщин до положения частной собственности мужчин едва ли показались бы «естественными». А оправдание сына, убившего собственную мать, и вовсе было бы недоступно пониманию — как эвменидам в драме Эсхила. Столь же непостижимым и даже святотатственным показалось бы им то, что высшие силы, управляющие Вселенной, персонифицируются в воинственных, мстительных богах, которые не только прощают людям совершение убийств, грабежей и насилия, но и призывают их совершать во имя справедливости и нравственности.

Так как же это могло случиться? Как могло сознание так перемениться? Интересно, что сейчас, когда мы снова стоим на пороге фундаментального сдвига в нашей культурной эволюции, вопрос о том, как в период крайней неуравновешенности системы распадаются или заменяются другими системами, привлекает внимание ученых. Интереса заслуживают здесь работы Умберто Матураны и Франциске Варелы из Чили и Вильмоша Чаньи и Дьердя Кампиша из Венгрии о самоорганизации живых систем благодаря аутопоэсису (Матурана) или аутогенезису (Чаньи).

Чаньи описывает, как Системы формируются и поддерживают себя с помощью процесса, который он назвал репликацией. Будучи в основном самокопирующейся, репликация может наблюдаться на биологическом уровне, где клетки несут репликативную информацию в своем генетическом коде, или на ДНК. Но этот процесс идет на всех уровнях: молекулярном, биологическом и социальном. Ибо каждая система имеет собственную репликативную информацию, которая формирует, расширяет систему и удерживает ее от распада.

Репликация идей, как отмечает Чаньи, необходима сначала на уровне формирования, а затем — поддержания общественных систем. И ясно, что определенный тип репликативной информации, свойственный обществу партнерства (например, идея равенства) абсолютно не подходит для общества господства. Нормы морали в этих двух типах общественной организации, оказываются полярно противоположными. Таким образом, для того, чтобы на смену социальной организации партнерства пришла организация господства, опирающегося на силу, необходимо произвести фундаментальные изменения в репликативной информации. Возвращаясь к биологической аналогии — необходим совершенно иной репликативный код. И этот новый код должен отпечататься в сознании каждого мужчины, каждой женщины, каждого ребенка, пока их представления о действительности не станут полностью соответствовать требованиям общества господства.

На нескольких страницах невозможно описать процесс, который происходил на протяжении тысячелетий и все продолжается сегодня. Процесс, в котором человеческое мышление — иногда тонко, иногда целенаправленно, а иногда невольно — преобразовывалось в тот новый тип мышления, которого требовал крутой поворот в культурной эволюции. Этот процесс нанес огромный материальный ущерб, причем продолжалось это и в исторические времена. В Библии читаем, как иудеи, а позже — христиане и мусульмане крушили языческих идолов, сносили храмы, вырубали священные леса. Процесс этот повлек за собой и тяжелейшие духовные потери, также захватив не только древнейший период. Сжигали не только книги, преследовали и сжигали еретиков — так обращали или уничтожали тех, кто воспринимал действительность не по предписаниям.

Прямо, с помощью личного подавления, или косвенно, с помощью публичных демонстраций силы (например, публичных казней), у людей последовательно отбивали охоту вести себя, думать, поступать не так, как того требовали нормы общества господства. Страх стал частью жизни, пронизывая воспитание детей, школьное обучение, законы. И с помощью этих и других подобных средств определенная репликативная информация, необходимая для установления и поддержания режима господства, распространилась на всю общественную систему.

На протяжении тысячелетий одним из важнейших средств было «духовное воспитание», осуществляемое духовенством. Будучи составной частью государственной власти, духовенство служило интересам мужской элиты (и само входило в нее), которая теперь повсеместно была у власти и эксплуатировала народы.

За священниками, распространявшими теперь то, что они называли божественным Словом — словом Божиим, внушенным им чудесным образом, — стояли армии, суды и палачи. Однако их высшей поддержкой была поддержка духовная. Самым мощным их орудием были «священные» предания, ритуалы, и эдикты; с их помощью насаждался в умах людей страх перед ужасными, далекими и «неумолимыми» богами. Ибо надо было приучить народ повиноваться божествам и их земным представителям, которые присвоили себе право распоряжаться жизнью и смертью по своему усмотрению, жестоко, несправедливо, вздорно, и прикрываясь «волей Божией».

Даже теперь люди все еще должны узнавать о том, что есть добро и зло, к чему нужно стремиться и чего избегать, из «священных» преданий. А участвуя в церемониях и ритуалах, человек сам как бы становится персонажем этих преданий. В итоге провозглашаемые ими ценности проникают, в самые сокровенные тайники нашего сознания, где хранятся как священные и непреложные истины.

Сегодня, когда — если не вмешиваются религия, государственная цензура или средства массовой информации — читатель может сам выбирать из разнообразия мнений, даже трудно представить себе тот централизованный и однородный контроль, которому подвергали священники в теократических городах-государствах древности священные предания. В древности же то, что можно было читать или — для неграмотных — слушать, было строго ограничено. И выражало прежде всего официально санкционированную точку зрения. Более того, распространение идей, которые могли подорвать официальную идеологию, было почти невозможно, ибо, даже если удавалось обойти теократическую цензуру, наказанием за ересь были страшные муки и смерть.

Народная память хранит древние мифы, ритуалы, стихи и песни. Но постепенно, с каждым поколением, они все больше уродовались и искажались, переделываемые священниками, поэтами и переписчиками в угоду своим господам.

Многие, несомненно, верили, что ими руководит божественная воля и внушение свыше. Однако совершалось ли, это во имя богов, епископов или царей, диктовалось ли верой, тщеславием или страхом, постоянные переделки нормативной устной или письменной литературы не просто следовали за социальными изменениями. Они были составной частью процесса переоценки ценностей: процесса, в результате которого иерархичность, насилие и мужское господство постепенно начинали казаться не только нормальными, но и единственно верными принципами организации общества.

Метаморфоза мифа

Джордж Оруэлл в своей книге «1984» предсказывал такое время, когда «Министерство Правды» будет переписывать все книги и переделывать все идеи, подгоняя их под требования властей. Однако ужас заключается в том, что это — не будущее. Это уже произошло давным-давно почти во всем древнем мире.

На Среднем Востоке, сначала в Месопотамии и Ханаане, а позже в Иудее и в Израиле, переделкой священных преданий наряду с переписыванием законов занимались в основном священники. Как и в Древней Европе, этот процесс начался во время первых «андрократических» вторжений и продолжался сотни лет, по мере того как Египет, Шумер и все страны Плодородного Полумесяца постепенно становились «мужскими» и воинственными. Установлено, что он продолжался вплоть до 400-х годов до н. э., когда, по данным ученых, была переписана еврейская Библия (Ветхий Завет).

Окончательное сведение мифов и законов, столь глубоко повлиявших на наш западный разум, в единую священную книгу — первую часть нашей Библии — произошло примерно сто лет спустя после Эсхиловой «Орестеи». В это время в Палестине библейские мифы, на которых основаны иудаизм, христианство и ислам, в очередной раз были отредактированы (отброшено лишнее, добавлено недостающее) группой иудейских священников, названной учеными священнической школой (обозначенной буквой Р). Это обозначение отличает их от ранних переработчиков, школы Элохим, или Е, работавших в Израиле, и J, или школы Яхве из южного царства Иудеи. Группы Е и J ранее уже переработали вавилонскую и ханаанскую мифологию, а также еврейскую историю. Теперь группа Р начала свою работу над этими разнородными древними текстами, пытаясь создать новый священный сборник. Их целью было, говоря словами комментаторов знаменитой Дартмутской Библии, «воплотить в жизнь проект теократического государства».

Те же ученые отмечают, что, независимо от того, повлекла ли за собой эта предпринятая из политических соображений переделка заговор идей, она, несомненно, включала заговор поступков, конспиративность этих действий. «Они соединили материалы Е и J, — пишут комментаторы Дартмутской Библии о священнической школе (Р), — добавив тексты Р (…). Характер этого позднейшего добавления удивляет тех, кто не знаком с работами авторов священнической школы. Считается, что оно включает почти половину Пятикнижия, так как многие библеисты приписывают Р одиннадцать глав из пятидесяти книги Бытия, одиннадцать из сорока — в Исходе, двадцать восемь — из тридцати шести — в Числах и всю книгу Левит.

К тому же многие тексты, ранее считавшиеся священными, например, части так называемого Апокрифа, были опущены. Более того, как читаем в той же Дартмутской Библии, „отнеся ее истоки в далекое прошлое и приписав божественное происхождение различным обрядам, узаконили религиозную практику того времени“. В общем, последняя переработка книги, дошедшей до нас под именем Ветхого Завета, „имела характер компиляции“.

Это объясняет, почему, несмотря на попытки „создать впечатление целостности“, мы находим в Библии так много противоречий и несоответствий. Одним из известных примеров являются две версии создания человека (Быт. 1). Первая версия говорит о том, что Бог создал мужчину и женщину одновременно. Вторая, более разработанная, сообщает, что Ева была создана позже из ребра Адама.

Многие из этих несоответствий — очевидный ключ к продолжающимся спорам между старой действительностью, сохранявшейся в культуре, и новой, которую пытались насаждать священники. Иногда столкновение между старыми и новыми нормами очевидно, как в случае с первой человеческой парой (равноправие против мужского превосходства). Однако чаще конфликт старого и нового не столь явен.

Удивительный тому пример — библейская трактовка змея. В самом деле, роль, которую играл змей в изгнании человечества из сада Эдема, обретает смысл только в контексте более древней реальности, в которой змей был главным символом Богини.

В археологических находках времен неолита змей является наиболее частым мотивом. Как отмечает Гимбутас, „мотивы змеи и ее абстрактного обозначения, спирали, преобладали в искусстве Древней Европы“. Она также отмечает, что связь змеи и Богини сохранилась и в исторические времена, не только в первоначальной форме, как на Крите, но и в греческих и римских мифах, как например, мифы об Афине, Гере, Деметре, Атаргатис.

Вокруг шеи богини, найденной в Месопотамии на раскопках поселения XXIV в. до н. э., обвивалась змея. Почти идентичная фигурка, датирующаяся 100 гг. до н. э., обнаружена в Индии. В древнеегипетской мифологии кобра Уаджит считается Созидательницей мира. Ханаанская богиня Астарта изображалась со змеем. На шумерском барельефе „Богиня Древа Жизни“ (2500-е гг. до н. э.) рядом с двумя изображениями Богини — две змеи.

Этот символ Богини был столь важен, столь глубоко и повсеместно почитаем, что его невозможно было просто игнорировать. Переделывая мышление в угоду интересам новой системы, змея надо было либо приспособить как символ новых правящих классов, либо, наоборот, унизить, исказить, дискредитировать.

Так в греческой мифологии рядом с Зевсом Олимпийский змей становится символом власти. Занял он свое место и на щите Афины, которая теперь не только воплощение мудрости, но и богиня войны. Живая змея даже содержалась в Эрехтейне, рядом с храмом Паллады на акрополе.

Такое присвоение старого символа новыми индоевропейскими властителями Греции служило политическим целям. Оно помогало легитимизировать власть. А перемещение атрибута, некогда принадлежавшего Богине, в чужие руки, лишний раз напоминало о поражении, которое нанесли ей воинственные и жестокие боги захватчиков.

Снова и снова символизируя разгром старого порядка, герои греческих легенд убивают змеев: Зевс — змея Тифона, Аполлон — змея Пифона, а Геркулес — змея Ладона, стерегущего священные яблоки богини Геры, подаренные ей на свадьбу с Зевсом.

Аналогично, в Междуречье мы находим миф о Ваале (Балу), боге грозы и одновременно брате-супруге Богини, который побеждает змея Латану (характерно, что слово Лат у ханаанеян означало Богиню), А из Анатолии пришла легенда о том, как индоевропейский хеттский бог поверг дракона Иллуянку.

В еврейском мифе Иегова убивает змея левиафана (о нем читаем в Библии: Иов., 40, 41; Пс., 74: 14), представленного теперь в виде ужасного многоголового морского чудовища. Однако в то же время, по утверждению Дартмутской Библии, самый священный символ иудейской религии ковчег завета, возможно, сначала заключал не откровения. В этом ковчеге, который занимает центральное место в иудаистских обрядах, содержался медный змей.

Это был тот самый медный змей, о котором говорится в главе 18 Четвертой книги Царств и которому, по словам Джозефа Кэмпбелла „поклонялись в каждом храме Иерусалима вместе с его супругой, могущественной богиней, известной там под именем Ашера“. И, как читаем в Библии, лишь в 700-х гг. до н. э., во время религиозных преобразований царя Езекии медный змей, по преданию, сделанный самим Моисеем во славу Господа, был изгнан и истреблен.

Однако наиболее ярким свидетельством того, что змей все еще оставался могущественной фигурой, является история изгнания Евы и Адама из рая. Ибо именно змей советует женщине ослушаться Бога и съесть плодов от дерева познания добра и зла — совет, который, как считается и по сей день, обрек человечество на вечные мучения.

Теологи предпринимали немало попыток толковать историю грехопадения, не объявляя варварство, жестокость, черствость неизбежным следствием „первородного греха“. Подобная новая, более гуманная интерпретация этого известнейшего религиозного мифа — часть того идеологического преобразования, которым сопровождается социальный, экономический и технологический поворот от системы господства к системе партнерства. Однако важно представлять социальное и идеологическое значение этого важнейшего сюжета в его историческом контексте.

Собственно говоря, история Евы, поддавшейся искушению змея, имеет смысл лишь в исторической перспективе. То, что Еве, первой женщине, ослушаться приказа мужского божества советует змей, древний пророческий символ Богини, конечно, не случайность. Не случайно и то, что Ева действительно следует совету змея, нарушая запрет Иеговы. Как и древо жизни, дерево познания добра и зла было также символом власти Богини в ранней мифологии. Более того, в древней мифической и общественной реальности устами женщины-жрицы (греческой пифии и, позднее, римской Сивиллы) вещали божественная мудрость, божественное откровение.

С точки зрения древней реальности, приказ Бога Иеговы Еве не есть от священного дерева (или дерева познания добра и зла, или дерева божественной мудрости, или дерева жизни) был не только неестествен, но и просто кощунствен. Рощи священных деревьев являлись частью древней религии. Так же, как и обряды, признанные привести молящихся в состояние, когда они способны воспринять божественные или мистические откровения, — обряды, в которых женщины выступали в роли жриц Богини.

То есть, по старым меркам, Иегова не имел права приказывать Еве. А Ева и змей, как представители Богини, не обязаны были ему подчиняться.

Однако если эта часть истории грехопадения приобретает смысл только с учетом древних реальностей, остальное проясняется только в свете насаждаемой системы господства. Ибо как и преображение быка (еще одного древнего атрибута Богини) в дьявола с рогами и копытами христианской иконографии, так и превращение древнего символа пророческой мудрости в символ сатанинского зла и женской вины за все несчастья человечества были, безусловно, политической уловкой. Привычные образы намеренно наполнялись противоположным содержанием.

Обращенное к первоначальной аудитории Библии — народу Ханаана, что все еще помнил страшные истязания, которым подвергли их предков люди, принесшие с собой новых богов войны и грома, — повествование о тяжелейших последствиях Евиного непослушания было не просто аллегорией о „греховности“ человечества. Оно явно предупреждало: перестаньте поклоняться Богине.

„Грех“ Евы, бросившей вызов Иегове и осмелившейся приблизиться к источнику знания, подразумевал, что она отказывается отойти от старого культа. А поскольку ее, первой женщины, символа женского начала, преданность старой вере оказалась крепче, чем у Адама, который лишь последовал ее примеру, и наказать Еву следовало строже. Отныне она должна быть покорна во всем. Умножится скорбь ее в беременности ее — „в болезни“ предстояло вынашивать и рожать детей. И во все времена будет над нею властвовать жестокий Бог и мужчина, его земной представитель.

Подвергая поношениям змея, связывая женщину со злом, старались дискредитировать Богиню. В самом деле, наиболее ярким примером попыток, заложенных в Библии, установить и поддержать власть мужчин, иерархию и войну, является даже не отношение к змее. Гораздо более выразительно отношение мужчин, ее составляющих, к самой Богине.

* * *

Сначала захватчики были просто бандами разбойников, которые убивали и грабили. Например, в Древней Европе резкое исчезновение существовавших культур совпадает с появлением курганных захоронений. А в Библии мы читаем, как целые города сжигались дотла и как произведения искусства, включая святыни поверженных народов, „языческие идолы“, переплавлялись в слитки золота, чтобы удобнее было перевозить.

Но по прошествии времени новые повелители сами стали меняться. Они, их сыновья и внуки и внуки их внуков, восприняли некоторые передовые технологии, ценности и образ жизни побежденных народов. Оседая, они часто брали в жены местных женщин. Подобно микенским правителям на Крите и царю Соломону в Ханаане, они стали больше интересоваться „изящным“ в жизни, строили для себя дворцы, собирали произведения искусства.

Таким образом, постепенно, после очередной волны вторжений, все-таки возобновлялось движение в сторону утонченности и усложненности техники и культуры. Всякий раз после какого-то периода культурного регресса прерванный ход развития цивилизации продолжался. Однако развитие это принимало теперь иной оборот. Одну черту древнейшей культуры мужчины, если они хотели сохранить свое господствующее положение, принять не могли. Эта черта, а точнее, совокупность черт составляла стержень Древней модели общественного устройства — миролюбие и равноправие.

Поворот цивилизации

Одновременное существование двух систем — системы господства, насаждавшейся поверх системы партнерства, — несло опасность, что старый порядок, привлекательный для тех, кто жаждал мира и свободы от угнетения, снова возобладает. Постоянно существовала угроза, что восстановится старая социально-экономическая система, при которой глава матрилинейного клана держала в своих руках землю, будучи попечителем своего народа.

Для укрепления власти новой правящей элиты, необходимо было отобрать у женщин право принимать решения. А жриц надо было лишить их духовного авторитета. И патрилинейность должна была сменить матрилинейность даже среди покоренных народов, что и произошло в Древней Европе, Анатолии, в Месопотамии и в Ханаане, где женщины теперь воспринимались как руководимые мужчинами живые системы производства и воспроизводства, а не как самостоятельные члены сообщества.

Но не только женщины отлучались от ответственности и власти. Само техническое развитие общества также использовалось для усиления и поддержания социально-экономической системы, основанной на неравенстве.

Как свойственно обществу господства, преимущественно развивались технологии уничтожения. Общество не только почитало и награждало проявивших особую удаль в грабежах и убийствах, но и направляло свои материальные ресурсы на производство все более сложного смертоносного оружия. Рукоятки кинжалов и мечей украшались драгоценными камнями, жемчугом, изумрудами и рубинами. И хотя цепи, в которые заковывали пленников, тянущихся вереницей за победителем, выковывались из неблагородных металлов, сами колесницы полководцев, царей и императоров были изготовлены из серебра и золота.

Как только вслед за периодом застоя или регресса техническое развитие возобновилось, качество товаров возросло. Однако способ их распределения изменился. На Крите трудились все, и жизненный уровень был довольно высок у всех. Теперь же, когда благодаря улучшенным технологиям увеличилось производство материальных ценностей, львиную долю этого нового богатства присваивала правящая верхушка, а подданным доставались лишь остатки.

Социальное развитие тоже двинулось вперед: политические, экономические и религиозные институты усложнялись и совершенствовались. Однако новые специальности, новые административные должности» возникавшие в результате этих процессов, оказывались в руках сильных завоевателей и их преемников.

Обычно эти люди получали власть, разрушая и присваивая богатства завоеванных территорий, а не создавая новые ценности. Затем, по мере того, как возникла необходимость новых ролей в производстве и управлении богатством, эти роли также были присвоены завоевателями. Наиболее видные и доходные места сохранялись за мужчинами, стоящими у власти; остальные распределялись между теми их подданными, кто служил и повиновался им. В число таковых входили, например, новая выгодная должность сборщика дани (позднее сборщика налогов), а также другие бюрократические посты, приносящие людям не только власть и престиж, но и богатство.

Разумеется, престижные и хорошо оплачиваемые новые места не предоставлялись главам матрилинейных кланов или жрицам, которые все еще придерживались прежних порядков. Наоборот, как мы видим из документов, скажем, шумерского города Элам, новые социальные роли и должности любого уровня, — а также постепенно и старые — последовательно переходили от женщин к мужчинам.

Ибо теперь лишь сила и угроза силы определяла, в чьих руках будут каналы экономического распределения. Неравенство стало принципом социальной организации. Начиная с физического превосходства более сильной половины человечества над Женской половиной, все человеческие отношения строились по такому шаблону.

Однако постоянно добиваться послушания силой невозможно. Необходимо было старых повелителей Вселенной, чей символ животворная Чаша, заменить новыми, более могущественными божествами, с клинком в руках. И прежде всего необходимо было скинуть с пьедестала не только женщину, ее земную представительницу, но и саму Богиню.

В некоторых ближневосточных мифах такую функцию выполняет рассказ о том, как богиня была убита. В других мифах ее подчиняют и унижают, насилуя. Например, первое упоминание о могущественном шумерском боге Энлиле в ближневосточной мифологий связано с насилием над богиней Нинлиль. Такие сюжеты служили очень важным социальным целям. Они символизировали и вместе с тем оправдывали насаждение мужского господства.

Другим распространенным средством было снижение роли Богини до подчиненного положения супруги более могущественного мужского бога. Еще одним средством было превращение ее в воинственное божество. Например, в Ханаане почиталась кровожадная Иштар, наводящая ужас богиня войны. Точно так же в Анатолии Богиня была превращена в воинственное божество — черта, которая, как замечает Э. О. Джеймс, отсутствовала в древнейших текстах.

В то же время многие функции, связанные прежде с женскими, божествами, теперь передавались богам. Например, как указывает антрополог Руби Рорлих-Ливитт, «когда покровитель писцов из богини превратился в бога, в храмах и дворцах стали нанимать только писцов-мужчин, и история стала писаться с андроцентрической точки зрения».

Но хотя Ханаан, как и Месопотамия, уже двигались к обществу господства, не вызывает сомнения, что вторжение еврейских племен не только ускорило, но и усугубило этот процесс социальной и идеологической трансформации. Ибо Богиня как божественная сила полностью отсутствует только в Библии.

Отсутствие Богини

Полное отрицание того, что женщина причастна к божественным силам, удивительно при том, что иудаистская мифология во многом заимствована из древнейших месопотамских и ханаанских мифов. Это тем более удивительно в свете археологических свидетельств, доказывающих, что спустя долгое время после иудейского нашествия народ Ханаана, включая и иудеев, еще продолжал поклоняться Богине.

Как пишет исследователь Библии Рафаэль Патэ в своей книге «Иудейская Богиня», археологические находки «не оставляют сомнений в том, что вплоть до самого заката иудейской монархии поклонение ханаанским, богам было составной частью религии иудеев». Более того, «культ Богини играл намного более важную роль в этой религии, чем культ богов». Например, при раскопках холма Телль-Бейт-Мирсим (библейский город Давир к юго-западу от современного Хеврона) наиболее часто встречающимися предметами культа в поздних слоях Бронзового века (XXI–XIII вв. до н. э.) были так называемые фигурки или бляхи Астарты. И даже в 1300–1200 годах до н. э., когда город был заново отстроен после его разрушения во время иудейского нашествия, как замечает Патэ, «археологические свидетельства не оставляют сомнений в том, что эти фигурки были очень популярны среди иудеев».

Существуют, конечно, отголоски этого и в самой Библии. Пророки Ездра, Осия, Неемия и Иеремия постоянно бичуют «мерзкое» поклонение другим богам. Особенно негодуют они на тех, кто все еще чтит «Царицу неба». А самый сильный свой гнев они обрушивают на «нечестие жен» иудейских, которые, по понятным причинам «скатывались» к тем верованиям, которые не предоставляли мужчинам монополии на всю земную и духовную власть. Но кроме этих редких и всегда уничижительных пассажей нигде больше нет и намека на то, что когда-то существовало — или могло существовать — немужское божество.

Будь то бог грома, гор или войны, а позднее — более цивилизованный Бог пророков, Бог всегда один: «ревнивый» и непостижимый Иегова, который в более поздней христианской мифологии посылает своего единственного божественного Сына Иисуса Христа на смерть во искупление «грехов» всех своих человеческих детей. И хотя древнееврейское слово Элохим имело и мужской, и женский корни (этим попутно объясняется, как в первом варианте истории творения в книге Бытия и мужчина, и женщина могли быть сотворены по образу Элохима), — все остальные обращения к божеству, такие, как Царь, Господь или Пастырь, являются специфически мужскими.

Если мы отнесемся к Библии, как к социально нормативной литературе, то отсутствие Богини явится единственным важным указанием на то, какой общественный порядок стремились утвердить и удержать те мужчины, что в течение многих веков писали и переписывали этот религиозный документ. Ибо отсутствие Богини в официально одобренном Священном Писании символизировало отсутствие в нем божественной силы, способной защитить женщину и отомстить за обиды, наносимые мужчинами.

Это не означает, однако, что Библия не содержит важных этических заповедей и мистических истин или что иудаизм, каким он сложился, не внес свой положительный вклад в западную историю. В самом деле, хотя становится все более очевидно, что она уходит корнями в древнейшую мудрость, учению иудейских пророков западная цивилизация во многом обязана своей гуманностью и справедливостью. Например, учение Исайи, откуда почерпнуто многое в учении Иисуса, предназначено скорее для общества партнерства, нежели господства. Однако, наряду с гуманным и возвышенным иудео-христианская Библия содержит целую сеть мифов и законов, созданных для установления, сохранения и увековечения в социально-экономической организации системы господства.

Как курганцы, которые несколькими тысячелетиями раньше покорили Древнюю Европу, древнееврейские племена, что вторглись в Ханаан из южных пустынь, были периферийными захватчиками, принесшими с собой своего бога войны: яростного и ревнивого Яхве, или Иегову. Они были более развиты технически и социально, чем курганцы, но, как и индоевропейцы, также находились под властью сильных и воинственных мужчин. Страница за страницей читаем мы в Ветхом Завете о том, как Иегова повелевает разрушать, грабить и убивать, и как эти повеления послушно выполняются.

Древнееврейская общественная организация, как и у курганцев и других индоевропейцев, была крайне иерархична, во главе союза племен стояло «колено» Моисея, левиты. Над ними — еще более малочисленная элита, «коханим», наследственные священники, ведущие свой род от Арона. Как читаем в Ветхом Завете, мужчины этого клана заявляли, что власть дана им самим Яхве. Более того, исследователи Библии утверждают, что скорее всего именно эта священническая элита приложила руку к переработке мифов истории с тем, чтобы укрепить свое главенствующее положение.

И, наконец, — подкрепляя и утверждая принципы общества господства: насилие, самовластие, мужское владычество — Ветхий Завет: однозначно провозглашает, что мужчина, согласно воле Бога, должен господствовать над женщиной. Ибо, как у курганцев и других индоевропейских захватчиков, принесших разруху на земли Европы и. Малой Азии, общественная система евреев основывалась на неравноправии.

Еще раз подчеркнем, что все это никоим образом не означает, что мы хотим обвинить в насаждении идеологии господства религию древних евреев, а тем более иудаизм. Поворот от партнерства к господству начался задолго до вторжения евреев в Ханаан и происходил одновременно во многих частях древнего мира. Более того, в своей концепции божества и морали иудаизм выходит далеко за рамки Ветхого Завета, а мистическая традиция Шехины сохранила многие элементы старого культа Богини.

Как мы видели, поклонение Богине было действительно широко распространено в религии иудеев уже во времена монархии. Иногда встречались женщины, все еще поднимающиеся до руководящих высот, как пророчица и судья Девора. Но постепенно и чем дальше, тем больше на верхушке древнееврейского общества оказывалась малочисленная группа мужской элиты. Созданные этой правящей мужской кастой законы предусматривали взгляд на женщину не как на свободное независимое существо, а как на собственность мужчин. Ветхий Завет свидетельствует: сначала они должны были принадлежать своим отцам, позднее переходили в собственность мужей, чьей собственностью были рожденные ими дети.

Мы знаем из Библии, что юные девушки побежденных городов-государств, «не познавшие мужеского ложа», как правило, обращались в рабство — так велел Яхве. В Ветхом Завете мы также читаем о рабах и рабынях, и о том, что по закону мужчина может продать свою дочь в рабыни. О многом говорит и тот факт, что, когда раб-мужчина, освобождался, согласно библейскому закону, его, жена и его дети оставались собственностью хозяина.

Но не только рабыни, наложницы, и их потомство были собственностью мужчины. Широко известное предание об Аврааме, готовом принести своего сына Исаака, рожденного Саррой, в жертву Иегове, наглядно показывает, что даже дети законных жен находились в абсолютной власти мужчин. Столь же красноречива библейская история о том, как Иаков приобрел своих жен, отработав за них четырнадцать лет их отцу. Такой была участь всех женщин.

Секс и экономика

Возможно, нигде этот антигуманный взгляд: на женщину не проявляется так ярко, как в тех многочисленных библейских предписаниях и запретах, которые, как нас всех учили, были призваны блюсти женскую, добродетель. Например, во Второзаконии (22:28–29) читаем: «Если кто-нибудь встретится с девицею… и схватит ее и ляжет с нею, и застигнут их, то лежавший с нею должен дать отцу отроковицы пятьдесят сиклей серебра, а она пусть будет его женою, потому что он опорочил ее; во всю жизнь свою он не может развестись с нею». Нам внушали, что такой закон представляет огромное достижение, шаг вперед на пути к морали и гуманности — от цивилизации аморальных и грешных язычников. Но если взглянуть на этот закон объективно, учитывая социально-экономический контекст, в котором он принимался, то оказывается, что в его основе отнюдь не моральные или гуманные соображения; он создавался, чтобы защитить собственность мужчин на «их» жен и дочерей.

Этот закон нам говорит: поскольку незамужняя девица, потерявшая невинность, перестает быть экономически ценным имуществом, ее отец должен получить компенсацию. Что же касается юридического требования, чтобы мужчина, виновный в этой экономической проблеме, женился на девушке, то в обществе, где мужья имели практически неограниченную власть над своими женами, такого рода вынужденный брак едва ли был связан с какой-либо заботой о благополучии самой девушки. Это наказание также исходит из «мужской» экономии: коль скоро такая девушка больше не имеет какой-либо рыночной ценности, было бы «несправедливо» обременять заботой о ней ее отца. Она должна быть приобретена человеком, виновным в том, что девушка стала бросовым товаром.

Настоящая цель всей этой системы «моральных» традиций и законов, касающихся сексуальных отношений, еще более жестоко демонстрируется во Второзаконии (22:13–21). Здесь говорится о случае с мужчиной, который взял жену, но возненавидел ее. Какие у него дальнейшие юридические возможности? Он может избавиться от нее, сказав, что невеста не была девственницей. Но если родители жены могут предъявить «признаки девства отроковицы» и «расстелют одежду перед старейшинами города», муж должен уплатить отцу невесты пени — сотню серебряных сиклей. Девица же останется его женой, и он не может развестись с ней до конца жизни. Но если невинность невесты недостаточно установлена, сказанное будет истиной, муж может действительно избавиться от нее. Ибо закон требовал: «Отроковицу пусть приведут к дверям дома отца ее, и жители города ее побьют камнями до смерти» (Втор. 22:21). Вот как выглядят «веские» основания для такого убийства: «Ибо она сделала срамное дело среди Израиля, блудодействовав в доме отца своего…»

В переводе на современный язык, ее надо убить в наказание за тот позор, который она принесла не только своему отцу, но и своей обширной семье, двенадцати коленам Израиля. В чем же заключался этот позор? Какое оскорбление в действительности означала потеря невинности для ее отца и ее народа?

Ответ однозначен: женщина, ведущая себя как сексуально и экономически свободная личность, является угрозой самой сути общества. Такое поведение нельзя было поощрять, иначе развалилась бы вся социально-экономическая система. Отсюда и «необходимость» сильнейшего общественного и религиозного осуждения и суровейшего наказания.

На практическом уровне законы, охраняющие девственность, были созданы для защиты, по сути, экономических сделок между мужчинами. Требуя компенсации для отца в случае, если обвинение окажется ложно, закон подразумевал наказание за клевету на честного торговца. Закон также предлагал отцу дальнейшую защиту. Если обвинение было ложным, данный товар (дочь) не подлежал возврату. С другой стороны, дозволяя мужчинам города забить камнями его дочь до смерти в случае, если обвинение истинно, закон также защищал отца: ведь опозоренную дочь уже не перепродашь. Точно так же библейские законы о прелюбодеянии, требуя смерти для обоих согрешивших, предполагали наказания для вора (мужчины, «укравшего» собственность другого мужчины) и избавление от поврежденного товара (жены, принесшей «позор» своему мужу).

Естественно, что мужчины, создавшие эти правила, не прибегали к таким сугубо экономическим терминам. Вместо этого шла речь о моральных, религиозных мотивах, мотивах чести и даже о велении Бога. И по сей день нам, привыкшим считать Писание продуктом божественной или по крайней мере нравственной мудрости, трудно взглянуть на Библию объективно и понять все значение религии, в которой высшим и единственным было мужское божество.

Нас учили и учат, что иудео-христианская традиция — величайшее нравственное достижение человечества. Действительно, Библия рассматривает в первую очередь то, что хорошо, истинно и что дурно. Но то, что хорошо и что плохо в обществе господства, отличается от того, что правильно и что дурно в обществе партнерства. И в христианстве, и в иудаизме существует, как было уже отмечено, немало положений, подходящих для отношений партнерства. Но при том, насколько она отражает принципы общества господства, библейская мораль в лучшем случае очень невысока. А в худшем — это псевдо-мораль, в которой воля Божья служит для оправдания жестокости и варварства.

Например, в Книге Числа мы читаем о том, что случилось после падения Мадиама. Умертвив всех мужчин, древние иудейские захватчики «жен Мадиамских и детей их взяли в плен». Но Моисей прогневался: для чего оставлены в живых все женщины? Ссылаясь на волю Божью, он распорядился. «Итак убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте: а всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя.

Как мы часто читаем в Библии, воля Божья была наказанием. Чума, разразившаяся после этой победы, была, по словам Моисея, виной захваченных женщин. Но даже это не объясняет, почему Бог повелел, чтобы „все дети женского пола, которые не познали мужеского ложа“, были оставлены „в живых для себя“. Объясняет только одно: мужчины правящей касты понимали: их подданные с готовностью убьют пожилых женщин и мальчиков, но юные девочки — ценная добыча: их можно затем продать в наложницы, рабыни или даже в жены.

Мораль господства

Мораль господства насаждалась столь эффективно, что и по сей день мужчины и женщины, считающие себя добрыми, нравственными людьми, могут спокойно читать подобные повествования, не задаваясь вопросом, как это справедливый и праведный Бог мог давать такие ужасные и бесчеловечные приказы. Не подвергают сомнению они и нравственность некоторых мусульман, которые и даже в наши дни, „охраняя женскую добродетель“, угрожают убить — даже убивают — собственных дочерей, сестер, жен и внучек за любое реальное или воображаемое нарушение сексуальных запретов. Не спрашивают они себя и почему установления, лишающие представительниц Женской половины человечества в глазах мужчин какой бы то ни было ценности, если они не „чисты“ сексуально, до сих пор почтительно называются „нравственностью“.

Ибо, задав себе эти вопросы, мы вырвемся за рамки, которые ставит нашему нравственному развитию общество господства. Но, благодаря процессу репликации систем, открытому такими учеными, как Вильмош Чаньи, миллионы людей и сегодня, кажется, не в состоянии понять, в чем истинный смысл священной литературы, осознать, что она стоит на страже системы господства.

Наверное, самый поразительный пример такого рода слепоты связан с библейской трактовкой изнасилования. В главе 19 Книги Судей рассказывается об отце, предлагающем свою дочь пьяной шайке. В его доме — гость-мужчина из привилегированной группы левитов. Жители города, люди развратные, требуют, чтобы гость вышел к ним, очевидно, желая его избить. Отец говорит им: „Вот у меня дочь девица и у него наложница, выведу я их, смирите их и делайте с ними, что вам угодно; а с человеком сим не делайте этого безумия“.

Нам сообщается об этом вскользь, как о чем-то несущественном. Затем, по мере развития сюжета, мы узнаем, как муж взял свою наложницу и вывел к ним на улицу. „Они познали ее, и ругались над нею всю ночь до утра“. Она приползла на крыльцо дома, где спал ее „господин“, и когда он проснулся, открыл двери дома и вышел, он наткнулся на нее у дверей дома и приказал ей встать и идти. Но ответа он не услышал, потому что она умерла. Тогда он погрузил ее тело на осла и отправился домой».

Нигде в этой жестокой истории предательства своей дочери и любовницы гостя, группового насилия и убийства беззащитной женщины — нигде мы не найдем и намека на сострадание, а тем более на нравственное негодование. И — просто в голове не укладывается — предложение отца пожертвовать тем, что составляло тогда самое ценное достояние дочери, ее невинностью, а может, и жизнью, не шло вразрез с законами. Действия, преднамеренно приведшие к групповому насилию, истязанию и в конце концов убийству женщины, которая была, по сути, женой левита, также не противоречили закону. И это — в книге, полной бесконечных предписаний и указаний по поводу того, что хорошо и что плохо с моральной и с юридической точки зрения.

Короче говоря, нравственность этого священного текста, якобы утверждающего божественный закон, была столь невысока, что в нем можно прочесть, как половина человечества могла быть законно отдана отцами и мужьями на поругание, муки или смерть без всякого страха перед наказанием или хотя бы нравственным осуждением.

Еще более жестокой является основная идея предания, что и по сей день читается в воскресных школах во всем западном мире как притча на темы морали: известная история Лота, который один был спасен Богом, когда греховные Ханаанейские города Содом и Гоморра были уничтожены огнем с неба. По-будничному хладнокровно, следуя, видимо, широко распространенному и общепринятому обычаю, Лот предлагает двух своих невинных дочерей (возможно, еще детей, ибо девочек очень рано выдавали замуж) толпе, угрожавшей двум гостям, которых он пригласил в дом. И снова ни намека на то, что совершено преступление, ни малейшего возмущения таким уродливым отношением к собственным дочерям. Как раз напротив, поскольку двое гостей Лота оказались Ангелами, посланными Богом, когда Господь пролил на Содом и Гоморру «дождем серу и огонь» с неба, за их «беззакония». Лот за свое беззаконие был вознагражден! Спаслись только он и его семья. Что нам говорят эти примеры о библейской нравственности и системе, которую она призвана охранять с точки зрения теории культурной трансформации? Ясно, что насаждения морали, сексуально порабощающей женщин, требовали экономические нужды системы с жестким мужским господством, где собственность должна была переходить от отца к сыну, а результаты женского и детского труда — доставаться мужчине. Требовали этого и политические и идеологические нужды: старый общественный порядок, в котором женщины, были свободны в своем сексуальном, экономическом и политическом поведении и в котором высшим божеством была Богиня, необходимо было коренным образом изменить. Ибо только так можно было сохранить власть, основанную на жесткой субординации.

Таким образом, утверждение мужского господства не случайно стало во всем древнем мире частью перехода от миролюбивого и равноправного человеческого общества к порядку иерархии и насилия под управлением жестоких и алчных мужчин. Не случайно, с точки зрения теории систем, и отлучение женщин, отраженное в Ветхом Завете, от их прежней роли жриц, так что отныне к религиозным законам, управляющим обществом, имели отношение только мужчины. Не случайно и то, что древо познания и древо жизни, когда-то связанные с культом Богини, представлены как собственность верховного мужского божества, символизируя и узаконивая этим навечно власть правящей мужской верхушки над обществом, всех мужчин вообще — над женщинами.

Знание скверно, рождение нечисто, смерть священна

Как следовало уже из истории Адама и Евы, любое неповиновение власти правящего мужского священничества — а по прямому приказанию Яхве мужчинам вообще — становилось грехом. И авторитарность, и мужское господство надежно оправдывались высшей мудростью, которую современные и грядущие тоталитаристы — верующие или атеисты, будут проповедовать идущим за ними: не размышляй, принимай, что есть, принимай то, что считают истиной власти. Главное, не пытайся думать собственным умом, чтобы подвергать сомнению наши Истины, взыскуя самостоятельных знаний. Ибо наказание будет ужасно. Но тогда как непослушание властям и дерзкие попытки самостоятельно познать добро и зло расцениваются как самое гнусное из преступлений, убийство и порабощение себе подобных, уничтожение и присвоение их собственности в нашей Библии часто прощается. Убийства на войне, мародерство, насилие над женщинами и детьми, уничтожение целых городов были по сути, освящены свыше. Смертная казнь за все виды ненасильственных правонарушений, включая сексуальные, также представлена орудием божественного правосудия. И даже преднамеренное убийство брата было не таким серьезным преступлением, как ослушание власти и вкушение плодов от древа познания. Ибо не убийство Авеля Каином обрекло человечество на жизнь в скорби, но недозволенная и самостоятельная попытка Евы познать добро и зло.

И вот, в то время, как кровопролитие на войне, при жестоких наказаниях или утверждении абсолютной власти мужчин над женщинами и детьми становится нормой, акт рождения считается порочным и нечистым. В ветхозаветных законах об очищении — очищение от родов втиснуто между очищением от проказы и чистыми и нечистыми животными. В главе 12 книги Левит читаем, что женщина, родившая ребенка, подлежала ритуальному очищению. Оно включало в себя не только ее изоляцию, но и плату жрецам, и определенные ритуальные действия. Только после принесения «жертвы» за «грех»: годовалого агнца во всесожжение и молодого голубя или горлицу — «ко входу скинии собрания к священнику», и после того как «он принесет это перед Господом и очистит ее», она будет чиста «от течения кровей ее».

Таким образом, сначала в Месопотамии и Ханаане, а затем в теократиях Иудей и Израиля, воинственное, авторитарное правление и подчинение женщины стали составными частями новой морали общества господства. Благодаря мастерской переработке мифов, знание было призвано греховным. Даже рождение сделалось грязным. Короче говоря, направление культурного развития было изменено столь успешно, что действительность перевернули вверх ногами.

И все же, оглядываясь на историю, даже на ту, что составлялась в угоду могущественным правителям, мы обнаруживаем, что старое мышление, древнее мышление человечества, на совершенно ином витке эволюции старается снова утвердиться Великая Богиня, чей культ был когда-то идеологическим стержнем более миролюбивого и равноправного общества, не исчезла бесследно. Хотя она и перестала быть верховным началом, управляющим миром, с ее силой все-таки невозможно было не считаться — ей поклонялись даже в средневековой Европе как Богоматери. Несмотря на столетия запретов, ее культ не был полностью истреблен. Как Гор и Осирис, как Гелиос и Дионис, а задолго до них — молодой бог Чатал-Хююка, как юная богиня Персефона — Кора древних элевсинских, таинств, Иисус — сын божественной Матери. По сути, он все еще является сыном Богини, и, как ее более древние божественные дети, символизирует возрождение природы, воскресая каждую весну на Пасху.

Точно так же, как сын Богини, он когда-то был ее супругом; в христианской мифологии Христос также является Женихом Матери-Церкви. Крестильная купель или чаша, занимающая столь важное место в христианских обрядах, является еще древним женским символом сосуда или вместилища жизни; вместе с Крещением, как пишет историк мифа Эрих Ньюманн, это означает «возвращение в таинственное чрево Великой Матери и его воды жизни».

Даже день рождения, выбранный для Иисуса (истинная дата неизвестна), был заимствован из праздников, посвященных культу Богини. Для праздника Рождества было выбрано время года, когда древние традиционно отмечали зимнее солнцестояние, — день, когда Богиня рождает солнце, обычно выпадавший на период между 21 и 24 декабря. Также и дни с 21 декабря по 6 января (праздник Крещения), на которые еще и в римские времена приходились народные празднества рождения и обновления.

Но при всем сходстве существуют и фундаментальные различия. Единственная женщина христианского пантеона — смертна. Она все еще почитается как милосердная и сострадающая мать. На некоторых изображениях, как, например, «Vierges Ouvrantes», она все еще хранит в своем теле высшее чудо и тайну жизни. Но теперь она явно второстепенная фигура. Центральным мифом этой «мужской» религии стало не рождение юного бога, а его распятие и смерть.

Мать только дает жизнь Христу; это божественный Отец посылает его на землю — жертвенного козла отпущения для искупления человеческих пороков и грехов. А для смертных, которых он послан «спасти», его краткое пребывание в этой «юдоли слез» не имеет особого значения. Важна лишь его смерть и его обещание лучшей жизни после смерти — но только для тех, кто покорно исполняет все предписания Отца. Для остальных же нет надежды даже в смерти — лишь вечные муки и проклятье.

Теперь акцент в религиозной символике приходится уже не на живительные, поддерживающие и возрождающие силы Богини. Исчезли изображения цветов и птиц, животных и деревьев, оставшись в лучшем случае лишь фоном. Еще сохранилась память о Богине, укачивающей на руках свое божественное дитя, — это Мадонна с младенцем. Но теперь умы людей захвачены и снедаемы одной темой, пронизывающей все христианское искусство. Полотно за полотном изображает христианских святых, истязающих свои тела нечеловеческими муками, христианских мучеников, убиваемых самым жестоким образом — дюреровские мрачные видения, «Страшный Суд» Микеланджело и бесконечный танец Саломеи с отрубленной головой Иоанна Крестителя.

Но, вероятно, сюжет, присутствующий в искусстве повсеместно — Христос, умирающий на Кресте, — как никакой другой демонстрирует, насколько изменился основной мотив искусства. От прославления природы и жизни оно перешло к возвеличиванию боли, страданий и смерти. Ибо в этой новой действительности, которую, как теперь считается, единолично сотворил Бог-мужчина, живительную и питающую Чашу как высшую силу Вселенной вытеснила сила подавления и разрушения, смертоносная сила Клинка. От этой действительности и по сей день страдает все человечество — и женщины, и мужчины.

Главы 8, 9 ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ИСТОРИИ

Путешествуя сквозь толщу времени, мы смогли, благодаря археологическим находкам, побывать в иной действительности. На «той» стороне мы обнаружили не грубые стереотипы «человеческой природы», но удивительные горизонты лучшей жизни. Мы видели, как на заре цивилизации культурное развитие затормозилось, а затем повернулось вспять. Мы видели, что когда социально-техническое развитие возобновилось, оно приняло совершенно иное направление. Однако мы видели и то, что корни древней цивилизации все-таки не удалось выкорчевать полностью.

Любовь древних к жизни и природе, обычай делиться, а не отнимать, заботиться, а не угнетать — представление о власти, как об ответственности, а не господстве — не исчезли. Но как и все, что связано с женщиной, с женским началом, они отошли на задний план.

Не исчезло и стремление человека к красоте, справедливости и миру. Скорее, оно было подавлено и оттеснено новым общественным порядком. Временами оно искало себе выход. Но все более бессмысленным становилось стремление сделать основной проблемой перестройку человеческих отношений (начиная с отношений между двумя половинами человечества) на основе жесткой насильственной субординации.

Трансформация действительности была настолько успешной, что, казалось бы, очевидное положение: то, как в обществе строятся основополагающие человеческие отношения, в итоге отражается на всех сторонах жизни и мышления, — тогда почти не осознавалось. В результате даже наши сложные современные языки изобилующие техническими терминами для обозначения мыслимых и немыслимых вещей, не имеют специальных слов, которыми можно было бы описать разницу между тем, что мы до сих пор называли обществом господства и обществом партнерства.

Лучшее, что у нас есть, — слово «матриархат», как противоположное «патриархату». Но эти слова лишь обозначают две стороны одной медали. Более того, вызывая в памяти эмоционально окрашенные образы отцов-тиранов и мудрых старцев, термин «патриархат» неточно описывает даже нашу сегодняшнюю систему.

«Партнерство» и «господство» — удобные обозначения двух рассматриваемых нами противоположных принципов общественного устройства. Но хотя они и определяют разницу, но не передают сути: существует два пути построения отношений между женской и мужской половинами человечества, которые оказывают глубокое воздействие на всю общественную систему в целом.

Для более ясного и экономного изложения мы нуждаемся в более точных терминах, чем те, что предлагает нам традиционный словарь. Обратимся к греческой цивилизации, в которой впервые нашла точное выражение научная мысль. Опираясь на эту традицию, я предлагаю два новых термина, которые буду использовать в определенном контексте как альтернативу «господству» и «партнерству».

Для более точного, чем словом «патриархат», обозначения общественной системы, управляемой мужчинами с помощью силы или угрозы силы, я предлагаю термин андрократия. Уже кое-где используемый, термин этот происходит от греческих корней слов «andros» — мужчина и «kratos» (как в «демократии») — «власть», «господство».

Для обозначения реальной альтернативы системе, основанной на подчинении одной половины человечества другой половине, предлагаю новый термин гилания. «Ги» происходит от греческого корня «gyne» («женщина».), «ан» - от «andros» («мужчина»). Буква «л» между ними — от греческого глагола «luein», который имеет двойное значение: 1) решать (как в «анализе») и 2) растворять или освобождать (как в «катализе»). В этом смысле буква «л» символизирует стремление разрешить наши проблемы, освободив обе половины человечества от нелепого, уродливо жестокого распределения ролей, навязанного иерархиями господства, присущими андрократической системе. Буква «л» также может быть поставлена в связь со словами «love», «любовь».

Мы подходим к важнейшему разграничению между двумя разными типами иерархии, в обиходе не различаемыми. Здесь термин «иерархия» применяется по отношению к системе человеческих отношений, основанной на силе или угрозе силы. Подобные иерархии господства сильно отличаются от другого типа, который я предлагаю назвать иерархией осуществления. Это иерархии систем внутри систем, например, молекул, клеток и органов тела: нарастание по направлению к более высокому, более развитому, более сложному уровню функционирования. Напротив, иерархиям господства свойственно препятствовать осуществлению высших функций не только в общественной системе в целом, но и в каждом отдельном человеке. Поэтому гиланическая модель общественного устройства открывает гораздо больше возможностей для развития в будущем, чем модель андрократическая.

Иисус и гилания

Почти две тысячи лет назад на берегах «моря Галилейского» нежный и сострадательный юный еврей по имени Иисус осудил современные ему правящие классы — не только сильных и богатых, но даже и религиозные власти — за эксплуатацию и угнетение народа Палестины. Он проповедовал всеобщую любовь и учил, что смиренные, убогие и слабые воцарятся на земле. И в делах, и в речах он отвергал подчиненное и отчужденное положение, отведенное женщине его культурой. Свободно общаясь с женщинами, что само по себе уже было ересью, Иисус провозглашал всеобщее духовное равенство. Неудивительно, что власти признали Иисуса опасным революционером, чьи радикальные идеи надо было искоренить любой ценой.

Некоторые христианские теологи, такие, как Леонард Свиндлер, утверждали, что Иисус был феминистом, так как он критиковал жесткую сегрегацию и притеснение женщин. Однако главная цель феминизма — освобождение женщин. Поэтому назвать Иисуса феминистом было бы исторически неадекватно. Очевидно, точнее было бы говорить, что учение Иисуса содержало гиланический взгляд иа человеческие отношения.

Этот взгляд был не нов и содержался, как мы уже отмечали, в тех частях Ветхого Завета, которые подходили цивилизации партнерства. Но более настойчиво — а на взгляд религиозной элиты того времени, и просто еретически — сформулировал его юный плотник из Галилеи. И, хотя освобождение женщин не было его главной заботой, но, если взглянуть на идеи, которые проповедовал Иисус, с точки зрения теории культурной трансформации, мы увидим поразительную объединяющую тему: перспектива освобождения всего человечества через замену андрократических ценностей гиланическими.

Книги Нового Завета, приписываемые ученикам, якобы лично знавшим Иисуса, — Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, считаются лучшим источником сведений об «истинном» Иисусе. Хотя они были написаны спустя годы после его гибели и, несомненно, сильно редактировались, все же, вероятно, это наиболее точное отражение учений Христа по сравнению с другими частями Нового Завета: Посланиями к Коринфянам или Деяниями Апостолов.

Основополагающая идея идеологии господства: мужчина выше, чем женщина — здесь почти не звучит. Зато эти тексты пронизывает мысль Христа о духовном равенстве.

Еще удивительнее слова Христа о том, что «женские добродетели» должны занять важнейшее место. Не противься злу насилием, подставь левую щеку тому, кто ударит тебя в правую, поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой, люби ближнего и даже врага твоего, учит Христос. Вместо «мужских добродетелей» — жестокости, агрессивности и превосходства — мы должны превыше всего ценить взаимное уважение, сострадание, нежность и любовь.

Если взглянуть внимательнее не только на то, чему учил Христос, по и на то, как он распространял свои идеи, мы снова и снова убеждаемся, что он проповедовал заповеди общества партнерства. Он не признавал догмы, гласившей, что высокопоставленные правители есть избранники божьи. Он на равных держался с женщинами, открыто бросая вызов дискриминационным нормам. И, в отличие от поздних христианских подвижников, споривших о том, есть ли у женщины бессмертная душа, Христос никогда не утверждал, что женщина духовно ниже мужчины.

Давно идут споры о том, существовал ли Иисус на самом деле. Утверждают (достаточно аргументированию), что, кроме крайне сомнительных христианских источников, нет никаких документов, подтверждающих его существование. Также отмечают, что почти все события его жизни и многие идеи уже встречались в жизнеописаниях мифических персонажей других религий. Это означало бы, что образ Иисуса скомпонован из заимствованных элементов так, чтобы отвечать интересам руководителей церкви. Любопытно, но, возможно, единственным основательным аргументом в пользу историчности Христа являются его феминистские и гиланические мысли и поступки. Ибо, как мы видели, системе нужны были новые боги и герои, которые бы утверждали, а не отрицали андрократические ценности.

Таким образом, непонятно, зачем стали бы придумывать персонаж, который бы, как читаем в Евангелии от Иоанна (4:7-27), нарушал андрократические обычаи своего времени, открыто разговаривая с женщинами. Персонаж, чьи ученики дивились тому, что он говорит с женщиной, да еще так долго. Который восстал против традиционного обычая забивать камнями до смерти женщину, виновную, по мнению ее повелителей-мужчин, в связи с мужчиной, который не был ее хозяином.

Иисус включает женщин в число своих слушателей (Лк. 10:38–42) и даже призывает их активно участвовать в общественной жизни. Он ставит активную Марию в пример ее сестре — домоседке Марте. А во всех Евангелиях мы читаем о Марии Магдалине и о том, как Иисус к ней — к проститутке — относился с уважением и нежностью.

Еще удивительнее, что именно к Марии первой является воскресший Христос. Именно Мария Магдалина сторожит его могилу, рыдая в склепе. Именно ей является Иисус в видении, прежде чем своим двенадцати апостолам. И именно Марии Магдалине Иисус велит рассказать остальным о своем скором пришествии.

Неудивительно поэтому, что в свое время учение Христа обладало — как обладает и по сей день — большой притягательностью для женщин. Хотя историки христианства об этом редко упоминают, но даже в Новом Завете мы обнаруживаем женщин — христианских подвижниц. Например, ученица Христа Тавифа, что значит «серна» (Деян. 9: 36), никогда не включавшаяся в хорошо известную традиционную дюжину апостолов. Апостол Павел почтительно приветствует Юнию, апостола-женщину, прежде него присоединившуюся к Христу. «Приветствуйте Мариам, которая много трудилась для нас, — читаем мы в Послании к Римлянам (16:6–7). — Приветствуйте Андроника и Юнию, сродников моих и узников со мною, прославившихся между Апостолами и прежде меня еще уверовавших во Христа».

Некоторые ученые считают, что новозаветное Послание к евреям вполне могло быть написано женщиной по имени Прискилла, женой Акилы. Она называется в Новом Завете «сотрудницей» Павла, и ее имя обычно ставится впереди имени ее мужа. И, как указывает историк-теолог Констанс Парви, в Деяниях Апостолов (2:17) однозначно признается, что и женщины могут быть пророками. «…Излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши…»

Итак, несмотря на сильный социальный гнет, женщины играли ведущие роли в первых христианских общинах. И, как указывает теолог Элизабет Шусслер Фьоренза, это подтверждается и многочисленными упоминаниями о встречах первых христиан, происходивших в домах женщин. Например, в Первом Послании к Коринфянам (1: 11) читаем о церкви в доме Хлои. В Деяниях (16:14, 15, 40) упоминается торговка Лидия, помогавшая утверждать церковь в Филиппинах.

Мария Магдалина… Ее презирают как проститутку, женщину, нарушившую основной закон андрократии, требовавшей от нее быть сексуальной собственностью своего мужа или хозяина. Однако она явно играет важную роль в раннехристианском движении. Как мы видим, существуют убедительные свидетельства, что Мария Магдалина возглавила христианское движение после смерти Христа. В некоем запрещенном документе изображается, как она сопротивлялась насаждению в некоторых сектах иерархического порядка, с которым боролся Христос; подобный документ едва ли мог быть включен в Новый Завет, который составляли главы этих сект.

Андрократическое мышление не в состоянии смириться с тем, что Христос был вовлечен в гиланическую контрреволюцию. Перефразируя пословицу, легче верблюду пролезть через игольное ушко, чем фундаменталисту усвоить такое представление. Чего ради Иисус стал заботиться о том, чтобы поднять роль женщин, «женских» ценностей? Христос должен был бы заниматься важными Делами, к которым «женские вопросы» никак не относятся.

Примечательно, что Иисус учил тому, что делал сам, Он, еврей, родившийся во времена, когда иудаизм был религией мужского господства. Это было время, когда женщин все еще забивали камнями за прелюбодеяние, другими словами — за нарушение прав сексуальной собственности мужей или хозяев. Поэтому очень важно, что Иисус не только предотвратил такое избиение камнями, но и бросил вызов фарисеям, которые подстроили ему ловушку.

Он обнаруживает исключительно высокий уровень чувствительности, интеллекта, а также исключительное мужество, с которым противостоит властям и даже, рискуя жизнью, высказывается против жестокости, угнетения и алчности. Поэтому Христос не мог не осознавать, что «мужские» ценности: господство, неравенство, насилие, — разрушающие и уродующие жизнь, должны быть заменены «женскими» ценностями: состраданием, ответственностью и любовью. Иисус знал, что духовная эволюция человечества приостановилась, когда человеческие отношения стали перестраивать на основе насильственно поддерживаемого принципа подчинения. Это осознание могло привести к фундаментальному общественному перевороту, могло избавить нас от гнета андрократической системы.

Однако сопротивление было слишком сильно. И в конце концов отцы церкви оставили нам Новый Завет, в котором преобладают догмы совсем иного характера, призванные оправдать андрократическую структуру и цели Церкви.

Запрещенные писания

Истинный облик старых шедевров часто открывается только после того, как реставраторы кропотливо снимут слой за слоем более поздние дорисовки, грязь, старый лак. Точно так же новое поколение теологов и историков религии расчищает сейчас облик Иисуса.

Для того чтобы лучше понять истинную природу раннего христианства, нам придется выйти за рамки канонических писаний, содержащихся в Новом Завете, и обратиться к другим древнехристианским документам, часть которых была обнаружена лишь недавно. Наиболее важными среди них являются 62 гностических Евангелия, найденные в 1945 году при раскопках Наг Хаммади в Верхнем Египте.

Профессор Элейн Пейджелс замечает в своей книге «Гностические Евангелия»: «Те, кто писал и распространял эти тексты, не считали себя „еретиками“. Тем не менее, почти все сведения об этих „еретических“ писаниях исходили от людей, их критиковавших, — так что на объективность этих сведений рассчитывать не приходится».

Люди, вставшие примерно в 200 году до н. э. во главе того, что позднее было названо ортодоксальной, или истинной церковью, приказали уничтожить все списки этих текстов. Но, как пишет Пейджелс, «некто, возможно, монах из соседнего монастыря Св. Пахомия, взял запрещенные Книги и укрыл их от уничтожения в кувшине, где они оставались погребенными почти 1600 лет». Но в результате почти детективной истории прошло еще 34 года, прежде чем ученые завершили свои исследования и результаты были обнародованы в книге Пейджелс в 1979 году.

Как утверждает профессор Хельмут Кестер из Гарвардского университета, некоторые из этих текстов старше, чем новозаветные Евангелия. Они датируются, «по-видимому, второй половиной первого века 50-100 гг.), т. е. созданы не позже, а раньше евангелий от Марка, Матфея, Луки и Иоанна».

Гностические Евангелия были, таким образом, написаны в то время, когда андрократия уже давно была нормой на Западе. Это не гиланические документы, но все же они содержат мощный вызов устоям общества господства.

Термин «гностический» происходит от греческого слова «gnosis» — «знание») и противоположен по смыслу слову «агностицизм», которое означает невозможность познания. Как и другие мистические религиозные учения Запада и Востока, гностическое христианство придерживалось, казалось бы, традиционной догмы, гласившей, что тайна высшей или божественной истины доступна всем через религиозное послушание и добродетельную жизнь.

Но тогда какие же ереси содержал гностицизм, почему понадобилось его запрещать? Гностические Евангелия проповедовали ту же идею, за которую еврейское священничество так ненавидело Христа, — доступ к Богу лежит не через религиозную иерархию во главе со старшим раввином, архиепископом, папой, но через познание или божественное знание.

А еще мы находим в этих текстах подтверждение мысли, возникшей уже при чтении канонических писаний и ранее обнаруженных гностических фрагментов. Мария Магдалина и в самом деле была одной из важнейших фигур христианского движения.

В Евангелии от Марии мы снова читаем, что именно она первой увидела воскресшего Христа (о чем вскользь замечено у Марка и Иоанна). Здесь мы также читаем, что Христос любил Марию Магдалину больше, чем других учеников — это подтверждается в гностическом Евангелии от Филиппа.

Однако лишь по этим запрещенным писаниям можно судить, сколь велика была роль Марии в истории раннего христианства. В Евангелии от Марии читаем, что после смерти Иисуса Мария Магдалина была единственным христианским лидером, осмелившимся бросить вызов Петру как главе новой религиозной иерархии, претендующему на то, что только он и его соратники имеют прямую связь с богом.

«Рассмотрим политический подтекст Евангелия от Марии, — комментирует Пейджелс. — Как Мария противостоит Петру, так и гностики, которые следуют ее примеру, противостоят власти того духовенства, которое объявляло себя преемниками Петра».

Существовали и другие, не менее существенные разногласия между нарождающейся, все более иерархичной церковью, возглавляемой Петром и другими христианскими общинами, такими, как большинство гностических, и такими сектами, как монтанисты и маркиокиты. Эти секты, в отличие от тех, кого теперь называют отцами церкви, не только почитали женщин как апостолов, пророков или основателей веры; демонстрируя свою приверженность учению Христа о духовном равенстве, они включали женщин в руководство сект.

Более того, некоторые гностические секты, подчеркивая гиланический принцип равенства, выбирали главу жеребьевкой на каждом собрании. Об этом мы знаем, к примеру, от епископа Лионского Иринея (ок. 180 г.), известного врага гностицизма.

«В то время как ортодоксальные христиане ставили духовенство выше мирян, — пишет Пейджелс, — последователи гностицизма не делали таких различий между собой. Вместо того чтобы делить своих членов на высших и низших, они следовали принципу абсолютного равенства. Все посвященные, и мужчины, и женщины, принимали равное участие в выборах: любой мог быть выбран священником, епископом или пророком. Более того, поскольку выборы происходили на каждом собрании, даже отличия, выпавшие по жребию, не могли превратиться в постоянные „высокие посты“».

Для христиан-андрократов, стремившихся повсюду властвовать, господствуя и подчиняя, такая практика была возмутительным нарушением основ. Например, ортодокс Тертуллиан возмущался тем, что «они допускают всех, они вместе слушают, вместе молятся — даже с язычниками, если тем случится быть у них». Не меньшее негодование вызывал у него обычай «встречать всех приходящих поцелуем мира».

Но более всего Тертуллиана приводило в ярость — и неудивительно, поскольку грозило подорвать сами основы иерархической инфраструктуры, которую он и его единомышленники старались навязать Церкви, — равноправное положение женщин. «Особенно гневает Тертуллиана то, что „женщины из еретиков“ наравне с мужчинами могут наделяться властью, — замечает Пейджелс. — „Они обучают, они участвуют в дискуссии, они лечат“ — он подозревает, что они могли даже совершать обряды крещения, то есть выполнять функции епископа!».

Для таких людей, как Тертуллиан, только одна «ересь» была страшнее учения о духовном равенстве мужчины и женщины. Ибо она представляла серьезнейшую угрозу растущей власти мужчин, которые утверждались теперь как новые «князья церкви», — идея Божества-женщины. А именно, это — как мы убеждаемся, читая гностические Евангелия и другие священные тексты, не включенные в корпус Нового Завета, — исповедовали ранние последователи Христа.

Следуя более ранним и все еще не забытым традициям, в которых Богиня была Матерью и Вседающей, последователи Валентина и Марка молились Матери как «мистическому, вечному Молчанию», как «Благодатной, Той, что прежде всего сущего» и как «непогрешимой Мудрости». В другом тексте, Триморфной Протенойе (в переводе — Тройственная Первичная Мысль) прославляются мысль, разум и предвидение как женские качества — снова в русле древней традиции, где это были свойства Богини. Текст начинается словами Божества: «Я — Протенойя, Мысль, обитающая в Свете… Та, что существует прежде Всего… Я — в каждом создании. Я — Невидимое внутри Всего… Я — ощущение и Знание, говорящее посредством Мысли. Я — истинный Голос».

В другом тексте, приписываемом гностическому учителю Симону Магусу, сам рай — место начала жизни — представлен как чрево Матери. А в учениях, приписываемых Марку или Теодоту (ок. 160 г. н. э.) мы читаем: «мужские и женские элементы вместе составляют прекраснейшее порождение Матери — Мудрость».

Какую бы форму не принимали эти «ереси», очевидно одно: они происходят от древних религиозных традиций, когда почиталась Богиня, а жрицы были ее земными представительницами. Соответственно, почти повсеместно божественная мудрость воплощалась в женском образе — о чем свидетельствуют такие «женские» слова, как древнееврейское «хокма» и греческое «софия», что значит «мудрость», или «божественное значение», а также некоторые древние мистические традиции, как восточные, так и западные.

«Ересью» была и нетрадиционная трактовка святого семейства. «Одна из групп гностических источников утверждает, что получила тайную традицию от Иисуса через Иакова и Марию Магдалину, — говорит Пейджелс. — Члены этой группы молились обоим божественным родителям, Отцу и Матери».

Нечто подобное проповедовал учитель и поэт Валентин: хотя Божество принципиально неописуемо, его можно вообразить как диаду, имеющую две ипостаси — женскую и мужскую. Другие настаивали на андрогинической природе божественного или же определяли Святой дух как женское начало, так что используя христианскую традицию, можно сказать: от союза Отца с Духом, святым, или Божественной Матерью родился их Сын Иисус Христос.

Гиланические ереси

Идеи этих ранних христиан не только угрожали растущей власти отцов церкви, но и бросали вызов господству мужчины в семье, подрывая основной патриархальный принцип: женщины - существо низшее.

Библеисты отмечают, что раннее христианство воспринимали как угрозу и еврейские, и римские власти. И не только потому, что христиане не проявляли преданности императору и лояльности к государству. Профессор С. Скотт Бартчи, бывший директор Института происхождения христианства в Тюбингене (Германия) отмечает, что гораздо более опасным казалось то, что Иисус Христос и его последователи ставили под вопрос существующие семейные традиции. Они считали женщин полноправными личностями. Ранние христиане, заключает Бартчи, высказывали «неуважение» к устоям римской и еврейской семьи, отводившим женщине подчиненное положение.

Если рассматривать семью, как микромодель большого мира, то «неуважение» к господству мужчины в семье, когда слово отца — закон, можно понять, как угрозу системе неравноправия, основанной на силе. Вот почему те, кто мечтают о «старых добрых временах», когда женщины и «худшие мужчины» знали свое место, прежде всего стремятся вернуть «традиционную» семью. Это также позволяет увидеть в новой свете ту борьбу, что раздирала мир две тысячи лет назад, когда Иисус проповедовал сострадание, ненасилие и любовь.

Можно провести немало интересных параллелей между нашим временем и теми бурными годами, когда начала распадаться могущественная Римская империя. И то, и другое — периоды, которые сторонники «теории хаоса» называют состоянием растущей неустойчивости системы, периоды, когда могут произойти любые невиданные и непредсказуемые изменения системы. Если взглянуть на годы непосредственно до и после смерти Христа с точки зрения конфликта между андрократией и гиланией, то окажется, что, как и наши дни, это был период мощного гиланического возрождения. Здесь нет ничего удивительного, вспомним слова лауреата Нобелевской премии ученого-термодинамика Ильи Пригожина о том, что в периоды больших социальных распадов изначально малые «колебания» могут привести к трансформации всей системы.

Примем возникновение христианства за изначально малые колебания, появившиеся сначала на окраинах Римской империи (к маленькой провинции Иудее); тогда его влияние на культурное развитие обретает новое значение, а поражение вызывает еще большую горечь. Более того, если взглянуть на раннее христианство с точки зрения взаимодействия систем, мы увидим и иные проявления возрождающейся гилании, даже в самом Риме.

Например, образование там иногда предполагало одинаковую программу обучения для девочек и мальчиков. Как пишет теолог-историк Конетанс Парви, «в I веке н. э. в Римской империя было много высокообразованных женщин, некоторые были достаточно влиятельны и независимы в общественной жизни».

Существовали официальные ограничения. У римских женщин должны были быть мужчины-опекуны, и они не имели права голоса. Но они, особенно аристократки, все больше участвовали в общественной жизни. Одни занимались искусствами, другие медициной. Третьи участвовали в деловой жизни, в заседаниях, занимались спортом, посещали театры, стадионы и путешествовали, без сопровождения мужчин. Другими словами, как отмечают и Парви, и Пейджелс, тогда существовало движение за эмансипацию женщин.

Вызов андрократической системе бросали не только женщины, происходили восстания рабов и волнения в дальних провинциях империи. К примеру, восстание под предводительством Бар-Кохбы (132–135 гг.) ознаменовало собой конец Иудеи. Однако в ответ на эти вызовы, в ответ на призывы христиан к непротивлению, состраданию и миру, римская андрократия становилась все более жестокой и деспотичной.

Как предельно наглядно демонстрируют отвратительные излишества римских императоров (включая христианина Константина), и знаменитые бои гладиаторов, и прочие подобные забавы, попытка гиланического преобразования потерпела здесь поражение. Не удалась она даже внутри самого христианского движения.

Маятник возвращается

«Несмотря на предшествующую общественную деятельность женщин, — пишет Пейджелс, — большинство христианских общин к 200 году признало письмо Лже-Павла, принадлежащее Тимофею, в котором подчеркивается (и преувеличивается) антифеминистская тенденция во взглядах Павла: „Пусть женщина учится молча с должным смирением. Я запрещаю женщине обучать или осуществлять власть над мужчинам: она должна молчать“. К концу II века н. э. участие женщин в религиозных обрядах было однозначно отвергнуто, группы, в которых женщины оставались главами, были признаны еретическими».

Далее Пейджелс сообщает: «Исследователи ранней истории христианства (области „патристики“, изучающей труды „отцов церкви“) должны быть готовы к пассажам, подобным тому, что заключает Евангелие от Фомы: Симон Петр сказал им [ученикам]: „Пусть Мария покинет нас, ибо женщины недостойны Жизни“. Иисус сказал: „Я сам буду вести ее, чтобы сделать ее мужчиной, чтобы она тоже смогла стать духом живущим, подобно вам, мужчинам. Ибо каждая женщина, сделавшая себя мужчиной, войдет в Царство Небесное“».

Такое откровенное исключение половины человечества из числа достойных жизни — да еще именно той половины, в чьем чреве жизнь зарождается — имеет смысл лишь в контексте андрократического регресса. Подтверждается то, что в глубине души подозревали многие из нас: с христианским евангелием любви что-то случилось. Иначе как объяснить, что им оправдывали все истязания, завоевания и кровопролития, совершаемые преданными христианами против других и друг против друга, из которых, собственно, и состоит почти целиком вся западная история?

Ибо в конце концов здесь произошло непредсказуемое глубокое преобразование системы. Из руин классического Рима сложилось новое здание. То, что начиналось как тайный культ, выросло в новую «мировую» религию. Но вместо того чтобы осуществить свою задачу, преобразовав общество, этот «периферийный захватчик» преобразился сам. Христианство стало андрократической религией. На смену Римской империи пришла Священная Римская империя.

Уже к 200 году — вот она, духовность вверх ногами — христианство полным ходом становилось той самой иерархической, основанной на силе системой, против которой восставал Христос. А после обращения в христианство императора Константина оно превратилось в официальное орудие, а вернее, слугу государства. Как пишет Пейджелс, когда «христианство получало официальное признание, христианские епископы, ранее преследовавшиеся властями, теперь сами оказались в верхушке государственного аппарата».

Христианские историки сообщают, что в 312 году накануне битвы, в которой потерпел поражение и был убит соперник Константина Максенций, а Константин был провозглашен императором, ему привиделся в лучах заходящего солнца крест с надписью «сим победишь». Правда, они обычно забывают упомянуть, что Фауста, жена первого христианского императора, была сварена заживо, а сын Крипс убит по его же приказу. Однако кровавое насилие, которым сопровождалось насаждение христианства в Европе, не ограничивается частными распоряжениями Константина. Ни даже его и его преемников публичными рескриптами, такими, например, как указы, объявлявшие ереси актом предательства, караемым пытками и смертью.

Теперь высшее священство само имело право наказывать тех, кто не хотел принять «новый порядок». Методично запрещалась вся «еретическая» информация, которая могла бы угрожать новой системе андрократической иерархии.

Бог — чистый дух, Бог — мать и отец в одном лице превратился в бога — просто мужчину. Как вынужден был признать почти две тысячи лет спустя, уже в 1977 году, Папа Павел VI, женщинам не позволялось вступать в духовный сан, «потому что наш Господь был мужчина». Одновременно гностические Евангелия и прочие подобные тексты, до сих пор имевшие свободное хождение в раннехристианских общинах, объявлялись ересью и уничтожались теми, кто объявил себя «православной», а, стало быть, единственно законной церковью. Все эти источники, — пишет Пейджелс, — «тайные Евангелия, откровения, мистические учения — не были включены в тот избранный список, который составил Новый Завет… К тому времени когда закончился отбор, видимо, не раньше 200 года, практически вся женская божественная образность исчезла из ортодоксальной традиции».

Одни христиане клеймили как еретиков других христиан, веривших в равенство, — и это после того, как в раннехристианских общинах мужчины и женщины жили и работали по Христовой заповеди, люби друг друга как братья и сестры. А многие из них приняли смерть христианских мучеников. Но мужчинам, которые теперь использовали христианство, чтобы установить свое господство, нужно было втиснуть христианскую жизнь и христианскую идеологию в рамки андрократии.

С годами христианизация европейских окраин стала очередным оправданием постулата господства о том, что сильный всегда прав. Это предполагало не только насильственное обращение в веру тех, кто не придерживался официального христианства, но и разрушение «языческих» храмов, святилищ и идолов, закрытие древнегреческих академий, рассадников «ереси». Церковь столь успешно доказывала «нравственность» права сильного, что вплоть до эпохи Возрождения в Европе практически не существовало ни одного художественного произведения, ни одного научного изыскания, не «освященного» Церковью. Существующие знания уничтожались так тщательно (включая массовое сожжение книг), что этот процесс распространился и за пределы Европы, куда только достигали влияние и власть христианства.

Так, в 391 году по указу Феодосия I теперь уже полностью андрократизированные христиане сожгли знаменитую александрийскую библиотеку, одно из последних вместилищ древней мудрости и знаний. При содействии позднее канонизированного Кирилла (патриарха Александрии) христианские монахи растерзали Гипатию — замечательного математика, астронома и философа александрийской школы неоплатоников. Ибо эта женщина, признанная теперь одним из величайших ученых, была для Кирилла лишь недостойной, которая осмелилась преподавать мужчинам.

В официальные священные писания включены догмы павлинизма или, как сейчас выясняется, псевдопавлинизма, трактующие женщин и все, что связано с ними, как нечто низшее, но столь опасное, что требует постоянного надзора. Были, однако, и немногие исключения: Климент Александрийский все еще характеризует Бога как соединение мужского и женского начал и пишет, что имя «человечество» — общее для мужчин и женщин. Однако в основном предложенная Иисусом модель человеческих отношений, в которой мужчина и женщина, богатый и бедный, иноверец и иудей суть одно и то же, была искоренена из идеологии и практики ортодоксальной христианской Церкви.

Мужчины, стоявшие у власти новой ортодоксальной Церкви, могли во время обрядов поднимать древнюю Чашу, ставшую теперь чашей Святого Причастия с символической кровью Христа. Однако фактически снова господствовал Клинок. От огня и меча Церкви в союзе с правящим классом пали не только «язычники» — митраисты, иудеи или посвященные в древние таинства Элевсина и Дельф, но и все христиане, не желавшие принимать их правила. Они все еще заявляли, что их цель — распространение учения Иисуса о любви. Однако их крестовые походы, их охота за ведьмами, инквизиция, костры для книг и костры для людей несли не любовь, но старые андрократические репрессии, разрушения и смерть.

Итак, по иронии истории, революция ненасилия, начатая Иисусом, за которую Он умер на кресте, закончилась установлением порядка, опирающегося на силу и страх. Как отмечали историки Уилл и Ариэль Дюраны, исказив и извратив учение Христа, средневековое христианство оказалось моральным регрессом. Перестав быть угрозой андрократической системе, христианство стало тем, чем становились почти все религии, создававшиеся во имя просвещения и свободы, — могущественным орудием укрепления этой системы.

Несмотря на это, борьба гилании против андрократии отнюдь не закончилась. В определенные периоды на протяжении мрачных столетий андрократического христианства вновь и вновь возникала потребность повернуть наше культурное развитие в сторону гилании. Как мы увидим далее, эта борьба была главной невидимой силой, формировавшей западную историю, и ныне она опять обретает ведущую роль.

Глава 13 ЭВОЛЮЦИОННЫЙ ПРОРЫВ К БУДУЩЕМУ ПАРТНЕРСТВУ

Трансформация

Движение к новому миру психологического и социального возрождения повлечет за собой изменения, которые мы пока не можем ни предвидеть, ни предсказать. В самом деле, после стольких несбывшихся надежд любые позитивные прогнозы на будущее вызывают скептицизм. Однако мы знаем, что изменения в структуре вызывают изменения в функциях, и по мере перехода от господства к партнерству постепенно будут преобразовываться наше старое мышление, чувства и поведение.

На протяжении тысячелетий письменной истории человеческий дух был скован цепями андрократии. Однако нельзя было остановить стремление к истине, красоте и справедливости. Сбросив цепи, освободив свои сердца, разум и руки, мы освободим и свое творческое воображение.

Для меня трансформация андрократии в гиланию воплощена в образе превращения гусеницы в бабочку. Это превращение кажется мне наиболее подходящим символом устремления человечества к желанным высотам, ибо бабочка — это древний символ возрождения, воскрешения преобразующих сил Богини.

В двух моих следующих книгах — «Освобождение» и «Рождение» — эта трансформация глубоко исследуется. Они представляют собой проект социальных преобразований — не утопию (буквально: «место, которого нет»), а прагматопию, осуществимый сценарий будущего. Хотя на нескольких страницах трудно вместить содержимое двух книг, мне хотелось бы закончить эту главу, кратко описав изменения, которые, на мой взгляд, произойдут, когда возобновится прерванная культурная эволюция.

Самое главное — мы, наши дети и внуки снова научимся жить свободно, не боясь войны. В мире, где «быть мужчиной» перестанет означать «быть господином», где вырастет статус женщины, постепенно исчезнет угроза ядерного уничтожения. В то же время, по мере улучшения социальных и экономических возможностей женщин, — так, что уровень рождаемости будет соответствовать нашим ресурсам, — уменьшится мальтузианская «необходимость» голода, болезней, войны.

Также связанные с перенаселением, «покорением природы человеком», загрязнением окружающей среды экологические проблемы сходным образом начнут разрешаться в период трансформации. Равно как и проблемы недостатка энергии и других ресурсов.

Поскольку женщины не будут больше исключаться из системы финансовой помощи, кредитов на землю и повышения квалификации, программы экономического развития стран третьего мира по повышению уровня образования и улучшению уровня жизни также станут более эффективными. Ибо от того, что женщины получат доступ к здравоохранению, образованию и политической жизни и не будут считаться лишь домашними животными, выиграет все человечество.

Наряду с более рациональными мерами, направленными на снижение нищеты и голода среди наиболее бедной части населения — женщин и детей, растущее осознание нашей связи со всем человечеством постепенно поможет преодолеть пропасть между богатыми и бедными нациями. В самом деле, если миллиарды долларов и часов рабочего времени будут направлены не на разрушение, а на поддержание и улучшение жизни, нищета и голод постепенно останутся лишь в воспоминаниях о варварском андрократическом прошлом.

Растущая открытость в отношениях между мужчинами и женщинами отразится на семьях и человеческих сообществах. Позитивные изменения произойдут в национальной и международной политике. Постепенно спадет волна проблем, которые терзают нас сегодня: от самоубийств и разводов до вандализма и международного терроризма — ибо эти проблемы во многом происходят от напряженности между людьми, неизбежной при теперешней социальной организации.

В мире, где женщины и мужчины будут жить в партнерстве, конечно, останутся семьи, школы, правительства и другие социальные институты. Но, подобно уже возникающим институтам равноправной семьи и сети общественных организаций, эти социальные структуры будут основаны не на субординации, а на слиянии. Соответственно, роли женщин и мужчин не будут столь жестко разграничиваться, что обусловит разностороннее развитие человечества.

Многие наши институты также приобретут международный характер. По мере того как нами будет овладевать чувство слияния друг с другом и окружающей средой, исчезнет старый статус государства как самодостаточной политической единицы. Однако вместо единообразия и усредненности, которые логически отражают точку зрения общества господства, будут процветать самобытность и пестрота. Малые объединения различного профиля будут вступать в многообразные разветвленные связи друг с другом. Будут предприниматься и другие, пока еще трудно предсказуемые, глобальные мероприятия по развитию равноправных и эффективных путей использования природных и человеческих ресурсов, внедряться материальные и социальные изобретения.

Это будет время больших технических достижений, а существующие технологии приспособят к новым социальным потребностям. Многие из них, как предполагает Шумахер, станут использоваться в ремесленных промыслах и других прикладных искусствах. Но в то же время это не будет возвращением к трудоемкой деятельности. Наоборот: при том, что высвобождается время и энергия для реализации нашего творческого потенциала, можно ожидать, что механизация и автоматизация будут играть еще более жизненно важную роль. И все виды производства (и крупные, и малые) будут использоваться при активном участии рабочих, роль которых, в отличие от общества господства, не будет сведена к роли машин или автоматов.

Приобретет большое значение развитие более безопасных и надежных методов контроля над рождаемостью. Больше исследований будет посвящено и замедлению процессов старения, начиная с уже появляющихся методов замены изношенных органов и заканчивая технологией возрождения клеток тела. Проводятся опыты по искусственному зарождению жизни. Однако новые технологии репродуцирования отнюдь не призваны заменить женщину или превратить ее в инкубатор, они будут тщательно оцениваться и женщинами, и мужчинами, с тем чтобы человеческий потенциал обоих полов был полностью реализован.

Коль скоро технологии разрушения не будут больше поглощать и разрушать наши природные и человеческие ресурсы, неосуществимые пока проекты станут экономически возможными. В результате мы получим процветающую экономику, предвосхищенную доисторической гиланической эпохой.

Этот процесс пройдет в несколько экономических этапов. Первый этап, уже начинающийся, это так называемая смешанная экономика, соединяющая в себе лучшие элементы капитализма и коммунизма — а в смысле разнообразия децентрализованных форм кооперации производства и распределения, также и анархизма. Социалистическая идея о том, что человек обладает не только политическими, но и экономическими правами, станет основным принципом гиланической экономики. Однако появятся, возможно, и новые экономические изобретения.

В центре нового экономического устройства, будет замещение деградирующей сейчас «двойной экономики», в которой «мужской» экономический сектор, наделенный деньгами, положением и властью, должен в своем индустриальном развитии, как пишет Хендерсон, «растаскивать по частям и социальную и экономическую системы». Вместо этого будет должным образом оценена и вознаграждена внекоммерческая «неформальная» экономика — ведение домашнего хозяйства, воспитание детей, добровольные общественные службы. Это создаст недостающую сейчас основу для такой экономической системы, в которой забота о других будет поощряться не только на словах, но будет самой оплачиваемой и самой почетной деятельностью человека.

Такие действия, как сексуальное насилие, избиение жен и прочие варварские андрократические способы удержания женщин «на своем месте», будут рассматриваться как преступления. Проявления так называемых мужских доблестей, насилие мужчин над мужчинами не будут больше прославляться в героических эпосах и мифах, а признаются варварством, направленным против себе подобных.

Возрождая и воспевая тайны преобразования, символом которых является Чаша, новые мифы возродят в нас утраченное чувство благодарности и прославления жизни, столь очевидное в эпоху неолита и минойского Крита. Восстанавливая нашу связь с духовными корнями, новая мифология не уведет нас назад, к детству технического развития человечества. Наоборот, соединяя древнее наследие гиланических мифов и символов с идеями современности, мы уйдем вперед, к миру одухотворенному и управляемому сознанием того, что экологически и социально мы все неразрывно связаны и друг с другом, и с природой.

Вместе с прославлением жизни придет прославление любви, включая сексуальную любовь между мужчиной и женщиной. Сексуальная связь в форме того, что сейчас называется браком, конечно же, останется. Однако первичной целью этой связи будут взаимное сотрудничество, удовольствие и любовь. Дети больше не будут наследовать имя и собственность по мужской линии.

Все институты, включая и специально созданные для воспитания, будут иметь своей целью реализацию огромных человеческих возможностей. Такая цель может стоять лишь перед обществом, в котором главное — качество, а не количество человеческой жизни. Таким образом, как предсказывает Маргарет Мид, детей будет мало, а потому ценить их будут больше.

И женщины, и мужчины будут активно заботиться о первых годах жизни ребенка, закладывающих основу всей последующей жизни. Не только биологические родители, но и многие другие взрослые будут нести ответственность за самую большую ценность общества — ребенка. Рациональное питание вместе с физическими и умственными упражнениями, такими, как йога и медитация, станут элементарными требованиями здорового тела и духа. Целью обучения, которое будет продолжаться всю жизнь, станет развитие творческих способностей и психологической мобильности.

В мире, где цель социальной политики — осуществление высшего эволюционного потенциала, в центре внимания окажутся предотвращение болезней человека и общества, тела и разума. Кроме того, будут активно исследоваться и развиваться возможности человеческого разума.

Ибо прежде всего мир гилании станет миром, в котором детский разум — и девочек, и мальчиков — не будет скован. Это будет мир, в котором мифы, толкующие нам, что человек неизбежно зол и порочен, больше не будут нас пугать и пленять. Детям перестанут рассказывать истории о доблестных мужах, прославляемых за насилие, и сказки о детях, потерявшихся в страшном лесу со злобными женщинами-ведьмами. Они узнают новые мифы, эпосы и рассказы о хороших людях и миролюбивых мужчинах, о власти созидания и любви — священной Чаше, святом сосуде жизни. Ибо в этом гиланическом мире мы наконец-то свободно устремимся к справедливости, равенству и свободе, удовлетворим свою тягу к знаниям и духовному озарению. И после кровавого тупика андрократии и женщины, и мужчины наконец-то поймут, что значит быть человеком.

ПРИМЕЧАНИЯ (отрывки)

…

Говоря о модели господства, необходимо помнить об очень важном различии между иерархиями господства и иерархиями осуществления. Термин иерархия господства относится к иерархиям, основанным на силе или на явной или скрытой угрозе силы, которые типичны для распределения людей по рангам в обществах, где господствуют мужчины. Эти иерархии весьма отличаются от иерархий того типа, который характерен для структур, где есть восхождение от низших к высшим уровням функционирования, например, восхождение от клеток к органам в живых организмах. Этот тип иерархий может быть назван термином иерархии осуществления, поскольку их целью является максимальное использование потенций организма. Напротив, как показывают исследования социологов и психологов, человеческие иерархии, основанные на силе или на угрозе силы, подавляют творческое начало в индивидууме.

…

Много споров идет вокруг того, практиковались ли ритуальные жертвоприношения в связи с культами Богини. Как до сих пор практикуется большинством религий мира, минойские обряды жертвоприношения часто имели форму ритуальных даров, например, цветы, вина или зерна. В отличие от позднейших месопотамских и египетских находок, свидетельствующих о массовых и, по всей видимости, рутинных человеческих жертвоприношениях (в частности, погребение вместе с фараоном тел придворных и рабов), единственная находка на Крите, свидетельствующая о ритуальном жертвоприношении (в раскопках святилища в подножьях горы, которая считается местом рождения Зевса), представляла собой, судя по всему, как выразился Джозеф Олсоп, «отчаянную попытку предотвратить то, что должно было казаться концом света». И для участников этой драмы, недавно раскопанных археологами, это и на самом деле был конец света. Толчки мощного землетрясения обрушили крышу (в тот самый момент, когда жрец закалывал юношу) и убили обоих.

…

Останки массовых человеческих жертв, обнаруженные в захоронениях Древнего Египта и Вавилона, относятся к более позднему времени и, судя по всему, являются вариациями на тему принесения в жертву жен, наложниц и/или слуг покойного, привнесенную в Европу и Индию индоевропейцами. Однако имеются некоторые археологические данные, которые вроде бы свидетельствуют о случаях ритуальных жертвоприношений в период неолита. См., например: Gimbutas. Goddesses and Gods of Old Europe… P. 74. Тем не менее большая часть таких данных взята из мифов, см., например: Frazer J. he Golden Bough. New York, 1922. Фрэзер был в девятнадцатом веке главным сторонником теории, что царей регулярно приносили в жертву в обществах, которые он называл матриархальными. Возможно, что ритуальные жертвоприношения действительно были регулярными, как полагал Фрэзер, но возможно, что они были чрезвычайной мерой, направленной на предотвращение надвигающейся катастрофы. Как указывалось выше, следы единственного обнаруженного минойского ритуального жертвоприношения показывают, что вторая возможность более вероятна. Как мы помним, жрец, приносивший в жертву юношу, был остановлен землетрясением, которое убило обоих, см.: Sakellarakis Y., Sakellarakis S. Drama of Death in a Minoan Temple // National Geographic. Vol. 159 (February 1981). P. 223–224: Это обстоятельство, а также тот факт, что никаких других свидетельств о практике ритуальных жертвоприношений у минойцев не было обнаружено, позволяют заключить, как пишет Джозеф Олсоп, что человеческие жертвы не были регулярным обычаем минойцев. Скорее можно сделать вывод, что у них, как и в случаях, относящихся к более поздним временам греческой классики, «это была отчаянная попытка предотвратить то, что должно было казаться концом света», см. Alsop J. A Historical Perspective // National Geographic. Vol. 159 (Febrnary 1981). P. 223–224. Однако мы точно знаем, что уже в пятом веке до н. э. древние греки периодически приносили в жертву pharmakas или «козла отпущения» (обычно осужденного преступника) в качестве акта ритуального очищения, см., например: Harrison. Prolegomena… Р. 102–105. Правда, мнения относительно того, являлись ли такие жертвы установленным и распространенным обычаем, сильно расходятся. Некоторые ученые, в частности Элинор Гейдон, хотя и не утверждают, что такие жертвоприношения были повсеместным, или хотя бы обыденным явлением, указывают на свидетельства, что в индийской культуре Хараппы, которая существовала примерно с 3000 г. до 1800 г. до н. э., человеческие жертвы приносились (частная беседа с Гейдон, 1986 г.). Другие ученые, в частности Нэнси Джей и Мара Келлер, отстаивают точку эрения, что в аграрных культурах, поклонявшихся Богине, даже животных не приносили в жертву. Например, в известной библейской истории о Каине и Авеле, Каин (представляющий земледельцев Ханаана) предлагает Иегове подношение из фруктов и злаков. Однако Иегова не принимает это подношение, ибо не прощает принесение в жертву Авеля (представляющего пастухов-завоевателей). Пример равней попытки заново проанализировать это предание см. в: Curwen E. Plough and Pasture. London, 1946.

…

Мы ни в коем случае не хотим сказать, что древние христианские евангелия не являются андрократическими документами. Трудно определить, в какой степени это является результатом различных переводов, которым подвергались евангелия. Например, последний перевод, с коптского языка на английский, был осуществлен в рамках Проекта Коптской гностической библиотеки Института античности и христианства. Однако образы, которыми полон язык этих документов, ясно показывают, что они были написаны во времена, когда мужчины и мужская концепция божества уже доминировали. Тем не менее, также бесспорно, что одним из главных еретических моментов этих евангелий является то, что ряд из них содержит в себе мысли, оживлявшие доандрократическое понимание сил, управляющих вселенной, как имеющих женский облик, ссылки на созидательную силу и мудрость Матери, см., например: Gospel,of Thomas. Р. 129; Gospel of Philip. P. 136–142; The Hypostasis of the Archons, The Sophia of Jesus Christ. P. 206; The Thunder Perfect Mind. P. 271; The Second Treatise of the Great Seth. P. 330. Может быть, самая кричащая ересь всех этих довольно разных евангелий (которые черпают идеи из разнообразных философских и религиозных традиций) — это сомнение в том, что иерархический порядок является божественным установлением. Даже помимо таких гиланических мотивов, как выражение божественной силы женским символом и упоминание Марии Магдалины как выделенной Иисусом среди его сподвижников наибольшей любовью и доверием, в них мы находим категорическое отрицание понятия о том, что гнозис, или знание, можно получить только через церковную иерархию — через пап, епископов, священник ков, — что стало и до сих пор является приметой т. н. ортодоксального христианства.

…

В среде ученых из числа феминисток идет достоянное обсуждение вопроса, который задан в статье Джоан Келли-Гейдол, а именно: был ли у женщин Ренессанс, см.: Joan Kelly-Gadol. Did Wome Have a Renaissance? Becoming Visible/Ed. Bridenthal R., Kopnz C. Hosfon, 1977. В настоящее время Рут Келсо и Келли-Гейдол доказывают, что женщины уступили ряд позиций и что в феодальный период их положение было лучше. Несомненно, что некоторые женщины из правящего феодального класса, в частности, Альенора Аквитанска и се дочь Мария Шампанская, достигали какой-то незначительной степени независимости (хотя Альенору ее муж содержал в заточении много лет) и оказали значительное влияние на развитие и популяризацию идеала трубадуров, ориентировавшегося на поклона на унижение ее. Однако как указывали Э. Вильям Монтер и другие, данные относительно того, добились ли женщины каких-либо значительных социальных и правовых завоеваний в средние века, очень противоречивы, см., например: Monter E.W. The Pedestal and the Stake // Becoming Visible… P. 125. Точно так же и во времена итальянского Ренессанса, авторы вроде Кастильоне — выступали за равное образование для женщин, боролись против буржуазного понимания роли женщин, ограничивавшего их жизнь домом, и хотя бы декларировали двойной сексуальный стандарт, но в то же время, как отмечает Келли-Гейдол, за несколькими примечательными исключениями, подобно Катерине Сфорца, дамы Ренессанса вряд ли могут быть названы независимыми в политическом и экономическом отношении. Другими словами, ни в тот, ни в другой периоды мы не можем отметить какие-либо существенные изменения в статусе женщины, подчинявшем ее мужчине. Вместо этого мы видим, как более «феминизированные» гуманистические ценности пытаются утвердить себя и в феодальный трубадурский, и в итальянский ренессансный периоды. Мы также видим некоторое расширение прав женщин и возможностей, открытых для них, или, по крайней мере, в какой-то степени прямой вызов их подчиненности мужчинам (в частности, сексуальному рабству женщин и унижению их). Примеры этого — идеализация женщин трубадурами и восхваление ими женской сексуальной независимости, равно как и ренессансный идеал равного образования для женщин. Однако в конце концов мы отмечаем неудачу гиланического порыва свергнуть укоренившийся андрократический порядок, будь то в тринадцатом или в пятнадцатом столетии. Этот тлеющий и периодически разгораюцийся гиланическо-андрократический конфликт жив и в наши дни.

…. см. также: Taylor. Sex in History… Р. 126. Яростное восстановление андрократического контроля в исторической перспективе имело большое значение для всех дальнейших попыток фундаментального изменения системы человеческих отношений, где мужчины повелевают, а женщины подчиняются, системы, являющейся остовом андрократии: Другими словами, любые попытки поднять статус женщин (и вместе с этим — «женских» ценностей) могли быть допущены только до тех пор, пока сохраняется андрократический характер системы, и никак не далее. Отсюда любое существенное изменение подчиненного положения женщин нужно было предотвращать любой ценой. Это не значит, что андрократичеокое сопротивление не сопровождало любую попытку гиланического бунта с самого начала. Никоим образом. Однако в чередования периодов усиления то гиланических, то андрократических тенденций мы видим, что с ростом стремления к гиланическому возрождению росло и андрократическое сопротивление, и в конце концов устанавливался, по крайней мере на время, более жесткий андрократический порядок. Например, протестантская реформация, восставшая против абсолютной власти отцов церкви и прошв враждебного отношения к сексуальным отношениям между женщинами и мужчинами, выраженного в идеале монашеского целомудрия, казалось бы, обещала некоторое улучшение положения женщин. Действительно, ряд прогрессивных католических гуманистов, предшественников Реформации например, Эразм и Томас Мор, выступали за образование для женщин и утверждали, что «учение Христа не отворачивается ни от кого, каков бы ни был его возраст, пол, состояние или место в жизни» (Эразм в «Параклете»). Более того, технологические изменения прогрессировавшей индустриальной революции обусловили быстрый социальный и экономический подъем, когда появилась возможность радикальных перемен в социальных институтах и ролях. Однако в результате никаких существенных перемен не произошло ни с подчиненным положением женщин, ни с приицистиально иерархическим характером новых христианских институтов, а пуританизм положил начало новому периоду жесткого андрократического контроля. Интересный взгляд на Реформацию с особым вниманием к женскому вопросу см. в: Wyntjes Sh. М. Women in the Reformation Era // Becoming Visible…

* * *

Ссылки на литературу, имеющиеся в оригинале книги, не приводятся, поскольку литература на русском языке практически отстутствует. На других языках можно найти через систему AMAZON по имени автора данной книги Riane Tennenhaus Eisler и по оригинальному названию «The Chalice and the Blade». Там имеется множество ссылок на книги сходной тематики.

Оглавление

РИАН АЙСЛЕР, ИЛИ ЖЕНЩИНА БУДУЩЕГО . (от переводчика)

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

  После капитализма и социализма

  От бесправия к власти

  Порыв к партнерству и сопротивление авторитаризма

ВВЕДЕНИЕ

  Человеческие возможности: две альтернативы

  Перекрестки эволюции

  Хаос или трансформация

Глава 1 . ПУТЕШЕСТВИЕ В УТРАЧЕННЫЙ МИР НАЧАЛА ЦИВИЛИЗАЦИИ

  Палеолит

  Неолит

  Древняя Европа

Глава 2 . ПОСЛАНИЯ ИЗ ПРОШЛОГО: МИР БОГИНИ

  Искусство неолита

  Культ Богини

  «Если это не патриархат, значит, — матриархат»

Глава 3 . СУЩЕСТВЕННЫЕ ОТЛИЧИЯ: КРИТ

  Сенсация археологии

  Любовь к жизни и природе

  Уникальная цивилизация

  Невидимость очевидного

Глава 4 . МРАЧНЫЙ ПОРЯДОК ИЗ ХАОСА: ОТ ЧАШИ К КЛИНКУ

  Вторжения с периферии

  Обработка металлов и мужское господство

  Сдвиг в культурной эволюции

  Война, рабство и жертвоприношение

  Катастрофа

  Разрушение Крита

  Раздробленный мир

Глава 5 . ПАМЯТЬ ОБ УТРАЧЕННОМ ВЕКЕ: НАСЛЕДСТВО БОГИНИ

  Эволюция и трансформация

  Золотое поколение и легенда об Атлантиде

  Сад Эдема и шумерские таблички

  Дары цивилизации

  Новый взгляд на прошлое

Главы 6, 7 . ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ ВВЕРХ НОГАМИ

  Убийство матери — не преступление

  Сознание господства и сознание равноправия

  Метаморфоза мифа

  Поворот цивилизации

  Отсутствие Богини

  Секс и экономика

  Мораль господства

  Знание скверно, рождение нечисто, смерть священна

Главы 8, 9 . ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ИСТОРИИ

  Иисус и гилания

  Запрещенные писания

  Гиланические ереси

  Маятник возвращается

Глава 13 . ЭВОЛЮЦИОННЫЙ ПРОРЫВ К БУДУЩЕМУ ПАРТНЕРСТВУ

  Трансформация

ПРИМЕЧАНИЯ (отрывки)