«После Наполеона»

С.Г.Смирнов

История: Годовые кольца Всемирной истории Сергея Смирнова

После Наполеона

Великая эпоха закончилась: в мае 1821 года на острове святой Елены угас гений Наполеона Бонапарта. Уже шестой год традиционная Европа жаждет опомниться от четвертьвекового кошмара Революции. Но не выходит! За 30 лет выросло новое поколение европейцев, знающих по опыту: ВСЕМ ВСЕ дозволено, и ПОЧТИ ВСЕ осуществимо, если повезет! Свергнуть, судить и казнить короля - это, оказывается, совсем не трудно, если этого захочет народ. Превратить целую страну в военный лагерь, превзойти числом и боеспособностью все войска старой Европы - это тоже не сложно, если горсть революционеров овладела властью и располагает монополией на средства информации.

Печатный станок удивительно быстро превращает почти каждую оригинальную идею в материальную силу: будь то весть о военном мятеже в Испании, или о первом пароходе на далекой реке Гудзон, или о том, что стрелка компаса отклоняется вблизи проводника с током. Первое из этих сообщений разом превратило побежденных бунтовщиков Латинской Америки в победителей и повелителей дюжины новых агрессивных республик - от Мексики до Огненной Земли. Второе сообщение на глазах изумленных адмиралов и министров преобразует морскую торговлю и войну на море. Суда, не зависящие от ветра, скоро превратят Атлантический океан в такое же "торговое озеро" человечества, каким еще в римскую эпоху стало Средиземное море. Пока тягачи-пароходы учатся выводить на боевую позицию в штиль многопушечные линейные корабли; скоро они сами оденутся стальной броней и вытеснят славный парусный флот в увеселительную сферу. Если бы Наполеон первым угадал это будущее и поддержал проект Фультона - возможно, Французская империя уцелела бы, заживо проглотив и освоив неодолимую промышленную Англию...

Но этого не случилось. Очевидно, военный гений может совмещаться в одной голове с политическим талантом - но для научной прозорливости места при этом не остается. Так случилось с Наполеоном; так было и с его соперником - Лазаром Карно, оставившим Математику ради спасения Республики. Он прославился как Организатор Побед, не испачкал рук в крови друзей, уцелел под всеми волнами Террора, подарил Франции два народных университета (политехнический и педагогический) - а теперь доживает свои дни в изгнании, на немецкой земле...

Впрочем, старый Карно может спать спокойно. Его сын - молодой Сади Карно - не покинул царство науки ради политических страстей, и теперь он стоит на пороге великого открытия в физике теплоты и энергии. Уже тысячи лет люди используют движущую силу огня; пока на этом пути встречались лишь удачи, оплаченные великим трудом первооткрывателей - от первого гончара и кузнеца до изобретателей пороха и паровой машины. Но теперь Карно-младший обнаружил пределы этого роста: чего НЕ МОЖЕТ сделать никакая тепловая машина, при любых затратах топлива. Из первого скромного ограничения на КПД тепловых машин вырастут два великих природных закона: сохранения Энергии и возрастания Энтропии. Их первооткрыватели Гельмгольц и Клаузиус родились как раз в 1821 году! Так, вслед за ньютоновой механикой, термодинамика входит в ряд зрелых наук - а за нею, кажется, поспешает электродинамика...

Вспомним, как в 1760-е годы шотландский химик Джозеф Блэк впервые задумался о разнице между теплотой и температурой. Во что превращается теплота огня, когда он испаряет воду или плавит лед - все это при неизменной температуре ? Через 10 лет после открытий Блэка его младший друг - инженер Джемс Уатт - изобрел универсальную паровую машину, а к началу 19 века английские промышленники уже забыли, что у Уатта были какие-то предшественники. Наступил век пара - с пароходами, паровозами и железными дорогами. Первая такая дорога откроется в Англии в 1825 году - всего через шесть лет после смерти Уатта...

В сфере электричества эта история повторяется, с заметным ускорением. В 1800 году Алессандро Вольта построил первую химическую электробатарею а всего через полгода Вильям Никольсон разложил с ее помощью воду на кислород и водород. Еще через шесть лет Хамфри Дэви выделил с помощью электрической дуги сразу шесть новых металлов: от натрия до бария. Старая тепловая химия мигом породила новую электрохимию - задолго до того, как физики поняли, из чего состоит электрический ток.

В 1821 году до такого понимания еще далеко; но уже прогремел на всю Европу неожиданный опыт датчанина Йенса Эрстеда. Он заметил, что магнитная стрелка отклоняется вблизи проводника с током - а через пару месяцев француз Андре Ампер научился измерять величину тока с помощью нового эффекта. В том же 1821 году сэр Хамфри Дэви обсуждал эту новость со своим столь же знаменитым другом - химиком Волластоном, "отцом платины", открывателем палладия и родия. Два мэтра не придумали ничего нового но при их беседе присутствовал молодой Майкл Фарадей...

Через 10 лет он построит первый электромотор и первый генератор электрического тока. Таким образом, век электричества начнется всего через 60 лет после века пара. Но пока Фарадей не торопится стать электриком; сначала он намерен объединить физику газов с физикой жидкостей. Тысячи лет люди кипятят воду; уже сотни лет они умеют превращать в жидкость пары воды или спирта. Почему бы не сделать нечто подобное с иными парами и газами: с водородом, кислородом, углекислотой ? Превратить знакомый всем газ в новую невиданную жидкость - это было бы славно! Вскоре это удастся Фарадею: в 1823 году он последовательно ожижит углекислоту, хлор, сероводород и бромистый водород. Одно это открытие прославило бы ученого на века - наравне с Колумбом или Магелланом!

Действительно: молодой 19 век уже наплодил десятки новых Колумбов и Магелланов, о чем никто из ученых не мечтал в эпоху Ньютона. Дело в том, что Ньютонова революция в науке давно завершилась - хотя еще живы ее последние герои. Патриарх Вильям Гершель разменял уже девятый десяток лет; но астрономы вообще живут долго, а открыватель планеты Уран обязан прожить на Земле хоть один "урановский" год... Пьер Лаплас на десять лет моложе Гершеля: он являет собою звено, связующее новую физику с ньютоновой механикой. Крупнейшим успехом Лапласа было доказательство устойчивости Солнечной системы - а крупнейшей его неудачей стала неспособность объяснить ПРОИСХОЖДЕНИЕ этой системы. Если движение планет вечно по времени "вперед" - значит (согласно Ньютону) оно вечно и по времени "назад"! Значит, Солнечная система была ВСЕГДА - и всегда была такою, как в наши дни и века ?

Не хочется этому верить! Слишком переменчива жизнь на Земле и под Солнцем, чтобы примириться с неизменностью Солнца и Земли. Еще в 1812 году Жорж Кювье опознал по костям неслыханного летающего ящера с крылом, натянутым на одни палец - птеродактиля. Если был один такой монстр - значит, их было много, и разных! Не предшествовал ли целый мир ящеров нынешнему миру млекопитающих - подобно тому, как мир римлян и греков предшествовал миру англичан и французов ?

Эта дерзкая мысль с трудом умещается в голове маститого Кювье - хотя он ровесник Наполеона и был его любимым сотрудником, так что прошел отбор на гибкость и широту ума. Напротив - Жан Ламарк на четверть века; но он еще в 1809 году выдвинул первую программу эволюции животного царства, свободную от вмешательства божьих сил. Правда, удачной альтернативы этим силам Ламарк не нашел - и вообще, биология слишком сложна для ньютоновского "силового" подхода. Иное дело - физика: в ней электрические и магнитные силы составляют явную альтернативу тяготению. Возможно, они создали Солнечную систему ? В 1821 году - всего через два года после опыта Эрстеда с магнитом и электрическим током эта мысль еще не посетила ни одну ученую голову. Но скоро успехи Фарадея в освоении электричества изменят жизнь физиков и тогда их сознание послушно последует за бытием...

Хорошо, что теперь есть куда следовать - не то что полтора века назад, в ньютоновскую эру. Тогда новорожденное ученое сообщество Европы было очень узким и дружно занималось только математикой и астрономией, с явным преобладанием первой науки. А в ней господствовал Ньютон, и спорить с ним было неповадно: даже Лейбниц не выдержал накала той гонки за интегралами. Кто хотел прославиться помимо Ньютона, тому оставалось быть лишь наблюдателем - при телескопе или при микроскопе, построенном твоими руками. И не смей теоретизировать - а то живые классики убьют тебя презрением!

Этот монархический режим в науке рухнул в 1780-е годы, когда в Европе выросло первое поколение химиков-экспериментаторов. Тридцать лет спустя второе поколение химиков и физиков осознало свою смекалку и эрудицию и не боится теоретизировать в таких областях, куда сам Ньютон не дерзал заглянуть. Вот, Джон Дальтон повторил давнюю гипотезу Демокрита: весь мир состоит из атомов! Но для эллина эти слова были пределом знания; англичанин же уверенно сравнивает веса разных атомов, умеет попробовать их на запах и на вкус. Амедео Авогадро уже выяснил, что в одном литре любого газа содержится одинаковое число атомов или молекул. Правда, не ясно, чему равно это число - или сколько атомов содержится в одном фунте железа. Но все данные для такого расчета у физиков 1821 года уже есть!

Еще в 1814 году (когда Наполеон виртуозно отбивал натиск всей Европы силами французских новобранцев и остатков старой гвардии) в Мюнхене молодой мастер-оптик Йозеф Фраунхофер повторил давний опыт Ньютона: разложил солнечный свет посредством призмы. Оптика у баварца хорошая, человек он внимательный и аккуратный; там, где Ньютон видел лишь неясные штрихи, Фраунхофер различил сотни тонких темных линий, не меняющих свое положение при разных наблюдениях спектра. Кто или что сигналит человеку с Солнца этими линиями ? Возможно, это световые "голоса" отдельных атомов - водорода, кислорода, хлора ?

Если так, то можно повторить давнее рассуждение Пифагора. Он доказал: длина волны звука примерно равна размеру того инструмента, который издает этот звук. Через 23 столетия после Пифагора англичанин Томас Юнг, изучая дифракцию и интерференцию света, доказал: свет, как и звук, состоит из волн. Юнг сумел измерить длину световой волны; несомненно, Фраунхофер услышал об этих измерениях не позже 1817 года. Почему баварец не догадался по этим данным о возможном размере атомов ? Или он догадался - но не посмел высказать свою "безумную" догадку перед ученым миром ?

Второй вариант кажется ближе к истине. Ибо Фраунхофер не учился в университете и (в отличие от самоучки Фарадея) не имел возможности слушать даже популярные лекции первоклассных ученых. Для образованных немцев он был "черная кость"; ему разрешали присутствовать в ученом собрании, но права голоса он не имел и не смел сам отправить письмо прославленному Юнгу. Увы - "республика ученых" в 1820-е годы оставалась весьма аристократичной даже во Франции и Англии. А в Германии после Наполеона царил замшелый абсолютизм...

Видимо, Юнг так и не узнал об измерениях Фраунхофера (который успел обнаружить свои замечательные линии даже в спектрах звезд). В итоге размеры атомов и химический состав звезд оставались не известны еще 40 лет до изобретения спектрального анализа Кирхгофом и Бунзеном.

А бесстрашный вундеркинд Юнг вернулся в 1818 году к своим детским увлечениям. Он решил, наконец, расшифровать египетские иероглифы, полагая, что математический расчет и хватка физика-экспериментатора помогут там, где бессильна эрудиция филолога и историка. В этом Юнг оказался прав: заметка, написанная им для Британской энциклопедии, произвела фурор среди египтологов и позвала на подвиг юного Франсуа Шампольона. В 1822 году он сломал те последние барьеры в чтении Розеттского камня, перед которыми остановился гениальный дилетант Юнг. С этого момента голоса Рамзеса 2 и Тутмеса 3, Джосера и Имхотепа сделались слышны просвещенным европейцам из сорокавековой дали, о которой Наполеон говорил своим солдатам перед битвой с мамлюками у пирамид. Через четверть века египетская добыча просвещенного всемирного грабителя нашла, наконец, полноценное научное применение.

А в царстве Математики в 1821 году назревают события, сравнимые с заочной дуэлью Юнга и Шампольона. Многолетняя абсолютная монархия Карла Гаусса дала трещину, и он сам в этом виноват. Но еще больше виновата эпоха, о которой Гете вскоре скажет: "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой!" В 20 лет так думал и Гаусс. Он хотел сравниться в славе с Ньютоном - но видел, что в сфере математического анализа это невозможно, и потому взялся за алгебру, где после Ферма не работал ни один первоклассный математик. За четыре года Гаусс совершил чудеса, какие редко выпадают на долю одного ученого.

Отчего некоторые геометрические построения (например, деление произвольного угла на три равные части) не удается выполнить циркулем и линейкой ? В течение 23 веков никто не мог ответить на этот вопрос а Гаусс смог. Дело в том, что циркулем и линейкой можно построить только корень квадратного уравнения по его коэффициентам. Поэтому все числа, достижимые циркулем и линейкой, лежат в числовых полях, размерности которых суть степени двойки. Но синус угла, равного одной трети данного, лежит в поле размерности 3 - и не умещается ни в каком поле размерности 2 , поскольку степень двойки не делится на 3. Вот и все рассуждение: оно замечательно не трудностью, а неожиданностью сопоставлений, которые осеняют только гения - и обычно в молодости.

В 1821 году Гауссу исполнилось 44 года. Нельзя сказать, что возраст открытий миновал; но их темп снизился, поскольку Гаусс (как и Ньютон) не любит читать чужие работы. Все, что ему понадобится для дела, он сам откроет и докажет! Ведь он талантливее любого из своих современников...

Да, это так - но ВСЕ ВМЕСТЕ они сильнее Гаусса, потому что в сотню умных голов приходит больше оригинальных идей, чем в одну гениальную голову. Да и дерзости у молодых побольше. Вот, в 1818 году Гауссу показалось, что он решил вторую великую проблему геометров Эллады: недоказуемость евклидова постулата о параллельных прямых. Именно ПОКАЗАЛОСЬ: Гаусс попробовал заменить этот постулат альтернативным утверждением, постарался сделать из этой гипотезы как можно больше разных выводов - и не нашел ни одного противоречия! Похоже, что возможны НЕСКОЛЬКО разных непротиворечивых геометрий. Одна из них (евклидова) реализована на плоскости; но где реализуются остальные ? Придумать такие поверхности Гаусс пока не умеет - и потому молчит о своем открытии, стесняясь поделиться им с новой дерзкой молодежью.

А молодежь не дремлет - ни в Германии, ни за ее пределами. В 1821 году два не известных Гауссу математика устремились в погоню за мэтром. Это Николай Лобачевский (новоиспеченный профессор и декан математического факультета в Казани) и Янош Больяи (лейтенант кавалерии в маленьком венгерском гарнизоне Темешвароша). Скоро они догонят Гаусса - и хотя построить наглядную модель неевклидовой геометрии им тоже не удастся, но они заявят миру о своих открытиях. Гаусс молча проглотит эту пилюлю. А построить желанный пример неевклидовой поверхности удастся итальянцу Эуджению Бельтрами в 1863 году - после смерти Гаусса, Лобачевского и Больяи.

Другая гроза заходит на Гаусса с севера. Молодой норвежец Нильс Абель, восхищенный теоремой о невыполнимости построений циркулем и линейкой, решил сходным путем разобраться с другой загадкой. Отчего хитроумным итальянцам еще в 16 веке удалось найти радикальные формулы для решения уравнений-многочленов степени 3 или 4, но дальше продвинуться не удалось ? И вообще: какие уравнения решаются с помощью формул-радикалов, а какие не решаются этим путем ? В 1824 году Абель найдет решение этой проблемы, и немедленно пошлет текст своего доказательства Гауссу. Однако геттингенский мудрец и тут промолчит; вскоре Абель умрет, но алгебраическое знамя, упущенное Гауссом, подхватят другие молодые руки.

Итак, в ученом сообществе Европы через полтораста лет после его рождения произошел раскол, удивительно схожий с расколом в общественной жизни европейцев. В те же 1780-е годы, когда эра Просвещения сменилась эрой Революции, основанное Кеплером и Галилеем монархическое здание Математического Естествознания распалось на две независимые республики: Математическую и Физическую. Первая из них - президентская, а вторая парламентская; между ними дружественные дипломатические отношения; но они стремятся к разным целям, и не склонны к тесному общению.

Физики перешли от комплексного постижения законов Природы к изучению детального строения ее стихий - химических элементов. В этом деле господствует Эксперимент; вскоре лучший экспериментатор Европы - Фарадей откровенно заявит коллегам: "Если я чего-то в физике не понимаю без математики, то с нею и подавно не пойму!" И никто в Физической Республике не осудит лидера за такое признание...

Напротив - Математическая Республика живет по законам, придуманным геометрами Эллады. Но есть одно отличие: эллины располагали лишь двумя разными математическими мирами (Арифметикой и Геометрией), а у европейцев 19 века таких миров много, и они сознательно увеличивают их число.

Например, Ньютон построил из производных и интегралов единый математический анализ. Но Эйлер разделил его на три независимых мира: функции действительного переменного, функции комплексного переменного и функции бесконечного множества переменных (то есть, вариационное исчисление).

Далее, Ферма создал алгебраическую теорию чисел. Сто лет спустя Эйлер и Ламберт выделили из нее аналитическую теорию чисел, и Ламберт отметил эту реформу блестящим открытием: доказал, наконец, что П - иррациональное число.

Тот же Ламберт впервые предположил, что постулат Евклида о параллельных прямых не выводится из прочих аксиом геометрии - и вот уже Гаусс, Больяи и Лобачевский рассекают единый мир Геометрии на несколько независимых миров.

Так будет и впредь: например, Гаусс уже задумался о том, всякое ли иррациональное число является корнем некоего целого многочлена. Через 30 лет Лиувилль построит первые числа, не обладающие этим свойством и теория чисел разделится еще раз: на алгебраическую и "трансцендентную". Так математическая наука плавно переходит от изучения ОДНОГО "естественного" мира моделей, навязанных человеку Природой ИЗВНЕ (через зрение и иные органы чувств) к изучению ВСЕХ ВОЗМОЖНЫХ модельных миров, навязываемых Природой ИЗНУТРИ человеческого мозга. Этот новый путь в науке кажется бесконечным.

Иное дело - в политике, где первыми на подобный путь вступили французские революционеры. У них был общий предтеча - Томас Гоббс, который впервые после Аристотеля предложил научную модель государства (как огромного квазиживого существа - Левиафана) и объяснил революцию, как естественный отбор среди левиафанов. Его ведут люди, которым стало некомфортно жить под властью старого монстра, и они строят новое чудище на месте прежнего.

Но Гоббс писал тяжело и непонятно для широкой публики. Через полвека его идеи обрели блестящую литературную форму под перьями Свифта, Вольтера и Монтескье - творцов социальной фантастики. Затем Дидро изложил новое учение в форме Энциклопедии, с участием многих ученейших умов Франции. Из читателей Энциклопедии вышло поколение экспериментаторов: Марат и Лафайет, Мирабо и Сийес, Фуше и Робеспьер. Они первые призвали народ строить новый мир с нуля, по своему вкусу. Но вкусы-то у всех разные а чтобы возглавить народную строку, надо встать на вершине власти! И пошла борьба за власть над народом - ради воплощения очередных научно-фантастических проектов в государственные учреждения. Робеспьер оказался самым везучим: он успел ввести во Франции две разные государственные религии. Сначала - культ Разума, где каждый гражданин волен (и обязан) сам решать, как следует кормить и воспитывать общего левиафана. Потом - культ Высшего Существа, волю которого воспринимает только первосвященник (он же - глава государства). Так Робеспьер побывал поочередно в роли Лютера и в роли Кальвина - и, конечно, поплатился за такой успех своею головой, но перед этим пожертвовал новым левиафанам тысячи голов французских граждан.

Таковы оказались плоды Просвещения - и теперь, когда революционный взрыв во Франции утих, поумневшие европейцы напряженно размышляют: как удержать самодеятельность новых пророков в рамках приличий, или как привить народам иммунитет к социальной демагогии ?

Первая задача, видимо, неразрешима в обществе, которое поразил научный прогресс. Но вторая задача разрешима - как показал опыт Англии, где ни пропаганда якобинцев, ни давление Наполеона не разожгли пожар новой революции. Что спасло англичан от континентального психоза ? Пожалуй, только промышленная революция - побочный продукт все той же научной революции. Если бы не огромная масса и качественное превосходство английских промтоваров над французскими или немецкими - откуда бы Джон Буль брал деньги для наема все новых континентальных армий на борьбу с Французской Республикой или Империей ?

Только огромная производительность труда рабочих-англичан на фабриках с паровой энергетикой сохранила им приемлемый уровень жизни даже в условиях континентальной блокады - и этим спасла английского левиафана от гибели в социальном взрыве. В какой мере этот английский урок может быть перенесен на общеевропейскую почву - хотя бы во Францию ?

Чтобы избежать новых революций, нужно дать народу две свободы: частной ЭКОНОМИЧЕСКОЙ инициативы (от фермеров до фабрикантов) и частной ИНФОРМАЦИОННОЙ инициативы (прежде всего - свободу печати). Первую из этих задач удачно решил Наполеон - и Бурбоны не в силах (да и не хотят) изменять сложившийся порядок. Иное дело - печать; во всех монархиях она находится под контролем правительства, которое держит монополию на политическую власть. Так было и в наполеоновской империи, где министры отвечали за текущие политические решения не перед парламентом, а только перед верховным правителем. И, конечно, не Бурбонам разрушать эту наполеоновскую систему! Ее постепенно разрушат малые революции 1830, 1848 и 1871 годов; лишь уход последнего Бурбона и последнего Бонапарта откроет перед Францией путь к социальному равновесию английского типа.

В Германии ситуация проще, чем во Франции. Здесь не было своей радикальной революции, а минимальные экономические реформы (вроде отмены крепостного права) совершались отдельными князьями под давлением французского примера или по приказу Наполеона. Но великого императора больше нет - а одолевший его Священный союз монархов Европы не способен и не намерен вести опережающие социальные реформы в Германии или в иной стране. Немцы оказались предоставлены сами себе - и начинается гонка за объединение Германии на основе единой монархии либо единого парламента.

То и другое уже было в Священной Римской империи Германской нации но два века назад Тридцатилетняя война разрушила эту империю, и немцы рассеялись по десяткам княжеств и королевств. Теперь пришла пора воссоединения - и лучшие шансы на роль гегемона имеет король Пруссии. Его войска решили исход битвы при Ватерлоо; в его столице действует первая немецкая Академия Наук, осененная именами Лейбница, Эйлера, Лангранжа и Гумбольдта. И хотя сам Фридрих Вильгельм 3 - ничтожество, но у него могут появиться толковые наследники, а у них - выдающиеся министры. Они уже родились: будущий полководец Мольтке - в год торжества Наполена при Маренго, будущий дипломат Бисмарк - в год его крушения при Ватерлоо. Возрождается и общегерманский парламент (рейхстаг), пока в форме таможенного союза германских княжеств, в котором начнется карьера Бисмарка...

Но всего важнее для немецкого единства и процветания стихийно сложившийся "парламент" из десятков германских университетов. Каждый немецкий князь старался украсить таким образом свою столицу и вот в посленаполеоновской Европе Германия имеет самую удачную систему высшего образования. Англия по привычке ориентируется только на Оксфорд и Кембридж; лишь недавно, с большим трудом и в противовес шотландскому Эдинбургу, был основан вольный Лондонский университет. Во Франции сеть университетов гораздо гуще - но в эпоху абсолютной монархии почти все лучшие умы стекались в Париж, и революция не изменила эту тенденцию. В Германии же политическая чересполосица способствует плюрализму научных школ; никто не удивляется, что "король математиков" Гаусс работает в провинциальном Геттингене, а лучшая астрономическая обсерватория действует в прусском Кенигсберге. Именно здесь в 1830-е годы Фридрих Бессель исполнит многовековую мечту астрономов: измерит первые расстояния до звезд и узнает размеры Млечного Пути. Одновременно в маленьком Гисене буйный либерал и великий химик Юстус Либиг создаст первую учебную лабораторию по органической химии. Много позже Бисмарк похвалит среднего учителя прусской гимназии, как воспитателя новых немцев - смышленых, упорных и предприимчивых в ремесле и в бою. Но гимназическая система может вырасти только вокруг мощной университетской традиции, и только в условиях быстрой индустриализации страны.

Перенесемся теперь в Россию, где "дней Александровых прекрасное начало" не так давно сменилось тупой Аракчеевщиной, а сам царь впал в бездействие и отчаяние. Что поделать, если русское общество обогнало своего монарха ? Можно уволить и сослать слишком прогрессивного реформатора - Михаила Сперанского. Но нельзя закрыть новосозданные университеты в Киеве, Казани, Харькове и Петербурге. И какого мракобеса ни направь на их усмирение все равно тот будет вынужден назначать на высшие посты самых энергичных профессоров; а среди них встречаются Лобачевские! Другой казанский профессор - астроном Симонов - участвует в океанском плавании Беллинсгаузена и Лазарева, которые только что открыли Антарктиду. Российские моряки (среди них немало прибалтийских немцев) уверенно проплыли по всем океанам и уже трижды обогнули земной шар. Русские офицеры повидали революционную Францию, одолели Наполеона - и теперь сами думают о том, как освободить свой народ сверху, пока тот не взорвал Россию изнутри. Если царь не готов участвовать в новых реформах - надо навязать их царю силой, по примеру российских гвардейцев 18 века! Александру уже должили об опасном брожении среди офицеров и военных моряков; он лишь потрясенно ответил: "Не мне их карать..."

Все же заговор декабристов не выльется в революцию. Русское общество не готово к ней ни по какой статье. Слишком мало в стране людей с университетским образованием; очень мало хороших гимназий; чуть больше фабрик и мануфактур, использующих наемный труд и производящих товары, пригодные для мирового рынка. В 1820-е годы Англия начинает обгонять Россию по производству железа: это значит, что труд свободных мастеровых, оснащенных паровыми машинами, превзошел, наконец, дешевый ручной труд крепостных россиян. Еще 30 лет такого прогресса - и революция в России станет неизбежной, так что правительству следующего Александра придется спасать себя от народа великими реформами. К той поре выпускники российских университетов станут большой и самоуверенной общественной силой; великая русская литература сделается властительницей дум просвещенных россиян, отобрав эту роль у правительства и армии.

Но пока ничего этого нет. Только питомец Московского университета молодой дипломат Александр Грибоедов - вернувшись из Ирана, взялся за перо: рождается "Горе от ума". Юный выпускник Царскосельского лицея Александр Пушкин служит чиновником в Бессарабии и жадно впитывает непривычную атмосферу народной жизни Причерноморья. Сейчас -пора собирать камни; время их разбрасывать грянет в 1825 году, когда несостоявшийся декабрист станет национальным поэтом, напишет "Бориса Годунова" и начнет спорить о судьбах России с царем Николаем с глазу на глаз...

Итак, Франция, Германия и Россия: все три страны стараются перенять английский опыт процветания в обход революции, но у них это плохо получается. Не решается эта задача и в Испании: там неудачная революция уже произошла в 1820 году. Польшу эта участь ожидает одновременно с Францией - в 1830 году. Венгрию и Италию она постигнет в 1848 году, когда половина Европы будет охвачена пожаром "малых" революций. Что общего в судьбах этих очень разных стран, и что отличает их всех от доброй старой Англии ? Что сближает Англию со спокойными странами Северной Европы Швецией и Данией, где и Реформация прошла довольно тихо, и сейчас не заметно предреволюционных судорог ? А ведь были и у этих народов буйные времена; та же Швеция потрясала Европу своей агрессией в течение всего 17 века и далее - вплоть до Карла 12-го ! Что могло измениться за один век ?

Мало кто из европейских историков дерзает отвечать на этот проклятый вопрос. Ведь наступил век точных наук, и туманные рассуждения о "возрастах народов" не внушают почтения просвещенной публике. Однако ничто не мешает проверить эти гипотезы простой хронометрией. Например, датчане и шведы впервые вышли на историческую сцену как викинги - около 800 года. Полтораста лет они наводили страх на всю Европу; потом приняли крещение и начали строить свои государства, не прекращая агрессии вовне. К концу 12 века этот процесс завершился, и в Скандинавии началась эпоха внутренних усобиц, а продолжателями давнего натиска на Восток сделались немцы. К концу 14 века распри среди скандинавов прекратились; Северная Европа объединилась в крепкой абсолютной монархии, где роль лидера доставалась то Дании, то Швеции. Эти имперские успехи оборвались через триста лет, когда Россия остановила шведов под Полтавой; с тех пор в Скандинавии стоит великая тишина. Похоже, что за 9 веков северяне прошли полный цикл исторического развития и почили на лаврах, никем не тревожимые и никого не беспокоящие.

Англичан сближает со скандинавами одно совпадение: к ним тоже со времен нормандского завоевания никто не лез со стороны, хотя угрозы такого рода возникали не раз. В итоге через полтораста лет после битвы при Гастингсе (в 1216 году) англосаксы и англонормандцы вместе укротили своего короля-тирана Джона Безземельного и начали строить правовое общество с конституцией и парламентом. За два с половиной столетия эта задача была решена - и тогда (в 1455 году) английская знать начала увлеченно истреблять друг друга в Войне Роз. Эти усобицы почти без перерыва сменились Реформацией, а после ее торжества - Революцией; блестящая эпоха смут в Англии (как и в Скандинавии) заняла два столетия и завершилась в 1660 году. С тех пор имперское равновесие в Англии ничем не нарушается - и (как можно предположить в 1821 году) не будет нарушено вплоть до великого успокоения где-то в середине 20 века...

Итак, "возраст революций" наступает в жизни народа примерно через 400 лет после его формирования, а "возраст наук" - еще на 200 лет позже, одновременно с "возрастом империй". Эти фазы спокойно сменяют друг друга, если (как было в Скандинавии и в Англии) народ не испытывает серьезных ударов извне. Если же они происходят (как бывало во Франции и Германии, в Испании и России), то часть народа начинает развитие по новому циклу с нуля, в то время как другая часть продолжает развиваться в прежнем ритме. Так возникает конфликт "отцов" и "детей" - а то и большего числа поколений, резко различающихся по своему этническому возрасту, но живущих под сенью одного государства-левиафана. В итоге вспыхивают революции гораздо более радикальные, чем Английская - и тот факт, что они происходят на фоне быстрого научно-технического прогресса, лишь увеличивает сумму народных страданий.

Например, Великая Французская революция вспыхнула в 1789 году - через четыре с небольшим столетия после того, как (в 1370-е годы) французский народ обновился, совершив первый поворот в ходе Столетней войны под руководством холодного циника Карла 5 Мудрого и партизанского воеводы Бертрана Дюгеклена. Но взлет наук во Франции начался гораздо раньше, чем Просвещение - еще в начале 16 века, когда король Франциск 1 пригласил из Италии величайшего ученого той поры - Леонардо да Винчи - и открыл в Париже Коллеж де Франс - вольный университет, независимый от жесткой католической Сорбонны. Это произошло через шесть с небольшим веков после рождения французского народа, отмеченного первой на континенте победой над норманнами при обороне Парижа в 885 году под руководством предка Капетингов - графа Эда Парижского.

В Италии расцвет наук начался на полвека раньше, чем во Франции с появлением первого гуманиста на папском троне (Пия 2) в 1458 году. Это соответствует полувековой разнице в формировании североитальянского и северофранцузского этносов: венецианцы, тосканцы и миланцы осознали свое единство при распаде империи Карла Великого в 843 году. Немцы же впервые обрели единство, отразив мадьяр и основав в 962 году Священную Римскую империю своей нации. Через шесть веков в Германии появились первый учебник арифметики Адама Ризе и первый учебник горного дела Георга Бауэра (Агриколы); тогда начал свои наблюдения Тихо Браге и родился Кеплер...

Россияне вступили в науку в середине 18 века - с началом деятельности Татищева и Ломоносова. Это произошло через 6 столетий после образования Владимирской Руси; а веком позже (через 6 веков после возрождения Владимирской Руси при Александре Невском) в России появилась большая ученая дружина, охватившая все ветви науки. Но на два века раньше этих событий россияне окунулись в свои "бунташные" эпохи. Через 400 лет после Андрея Боголюбского его государственную традицию разрушил Иван Грозный, а веком позже патриарх Никон разрушил традицию Александра Невского: единство церкви, державы и народа. Не избежать россиянам революций и впредь: так, 400-летний юбилей объединения Руси вокруг Москвы и свержения ордынского ига будет отмечен демонстративным убийством царя-реформатора Александра 2-го и обрывам спасающих державу реформ...

Помогают ли такие рассуждения упорядочить и осмыслить историю внеевропейских народов в начале 19 века ? Начнем с Америки, где формирование новых народов из смеси индейцев и европейцев (в разных пропорциях) началось где за три, а где за два столетия до Наполеона. Около 1620 года на атлантическом побережье Северной Америки возникли два зародыша новых государств и народов: Внешняя Англия (Нью-Йорк) и Внешняя Голландия (Новый Амстердам). Массовая эмиграция англичан в пору революции и после нее определила новое этническое лицо Северной Америки; через полтораста лет после старта осознавшие себя англо-американцы добились независимости и начали строить правовое общество по примеру своих пращуров из 13 века. В 1821 году еще жив автор Декларации Независимости - третий президент США Томас Джефферсон. Но его преемник - президент Джозеф Монро уже выдвинул новый дерзкий лозунг: "Америка - для американцев".

Впрочем, для каких американцев ? Северные штаты - это Внешняя Англия; но южные штаты - это вчерашняя Луизиана, остающаяся по культуре Внешней Францией, несмотря на победу английского языка. Не повторится ли за океаном великое европейское противоборство наследников Вильяма Питта с наследниками Максимилиана Робеспьера ? Так и будет в 1860-е годы - и, конечно, промышленная республика одолеет в Северной Америке республику аграриев. Иной исход борьбы становится невозможен в условиях всемирной промышленной революции, которой от роду уже полвека...

В Латинской Америке французское Просвещение и Революция вызвали иной отклик - досрочную революцию интеллигентов. Ибо естественный возраст усобиц для всех испанцев (европейских и заокеанских) наступит лишь через 400 лет после объединения Испании и завершения Реконкисты - в конце 19 века. А пока во Внешней Испании не возникли новые нации; там вместо национально-освободительной войны (по образцу США) идут средневековые усобицы феодальных кланов и их вассалов. Но каждый клан-победитель становится центром кристаллизации нового государства и этноса - так же, как было в Европе 9-10 веков. Вот оттеснил Гюго Капет от власти последних Карролингов - и выросла Франция вокруг Парижа. А теперь разгромил Симон Боливар последних испанских генералов при Аякуччо - и выросла республика Колумбия вокруг Санта Фе де Богота. Но Капет не сумел покорить культурно чуждые ему Бретань и юг Франции (Лангедок и Прованс) - и Боливар не сумеет удержать в рамках Великой Колумбии ни Аргентину, ни Уругвай, ни Перу и Чили. Там уселись править свои отцы-основатели: Артигас и Сан-Мартин, Сукре и О'Хиггинс. Этот последний - ирландец родом - основал республику Чили, укрывшись от соперников-перуанцев за Андами; так некогда герцог Гвильом Нормандский сделался королем Англии Вильямом Завоевателем, переправившись через Ламанш.

Однако История никогда не повторяется во всех подробностях. Развитие феодальной государственности в Южной и Центральной Америках происходит в 19 веке под сильным влиянием индустриального капитализма, развивающегося в Северной Америке и Европе. Доктрина Монро есть призыв к колонизации феодального Юга промышленным Севером. Но это будет совсем иной колониализм, чем освоение феодалами-испанцами Индейской Америки в 16 веке. Промышленный капитализм неотделим от высокой науки и массового просвещения; поэтому он очень быстро выводит слуг на общий культурный уровень с хозяевами. Так, победа над Наполеоном не привела англичан к политическому господству над Европой - она лишь вынудила всех европейцев шагать в ногу с умельцами-англичанами. Так и победы северных американцев над разноязыкими южанами приведут лишь к ускоренной индустриализации Юга - с вытекающими из этого социальными конфликтами, бурным ростом культуры и национализма.

Вся Америка превращается в многоступенчатый и динамичный ценоз из разных экономических укладов, скрепляемый очень неустойчивыми политическими структурами. При этом (как в любом ценозе) численность населения, занятого трудом данного типа, быстро растет с понижением требований к квалификации труда. Но ТЕМП роста квалификации работников достигает максимума НАВЕРХУ политической пирамиды; это делает ее сугубо неустойчивой и очень быстро истощающей любые природные ресурсы. К чему приведет такая беспримерная эволюция человечества хотя бы за сто лет это невозможно угадать, глядя из 1821 года.

Еще труднее прогнозировать грядущую судьбу стран Азии, где проживает большая часть человечества. Например, Индийский мир уже давно покорен англичанами и интенсивно осваивается ими экономически. Но сколько-нибудь интенсивного взаимодействия западноевропейской и индийской культур пока не заметно, и английские администраторы не стараются ускорить этот процесс. Ведь если даже каждый сотый индиец научится читать по-английски - Индия восстанет против англичан так же неудержимо, как восстала Латинская Америка против Испании. Кому это нужно в Лондоне ?

По тем же соображениям, правители Англии с неудовольствием смотрят на еще медленный, но неотвратимый распад Османской империи. Он закономерен: ведь прошло уже 400 лет после возрождения первой турецкой державы, разбитой Тимуром в 1402 году. Недавно добился независимости от Стамбула Египет: там военачальник Мухаммед Али блестяще усвоил уроки, преподанные французскими оккупантами во главе с Наполеоном. Теперь восстали греки, поддерживаемые единоверной Россией - и оказалось, что турецкий флот не может справиться с греками-корсарами. Правда, Мухаммед Али готов помочь султану Махмуду своим флотом; но это - уже дележ османского наследства между новыми хищниками, и Англия обязана этому противодействовать! В 1827 году в Наваринской бухте корабли Англии, Франции и России разгромят турецко-египетский флот; перед этим султан уничтожит былую опору Османской державы - выродившийся корпус янычар. Но после этого Англии придется воевать с Россией в Крыму, чтобы русская эскадра не захватила Константинополь... Увы - великая держава может быть гарантом мира только там, где она действует одна!

Сознавая это, европейские державы не торопятся осваивать огромный Китай. Пусть слабеет власть непопулярной маньчжурской династии Цин: это делает чиновников-маньчжуров более сговорчивыми в торговых соглашениях. Но если Поднебесная империя рухнет - кто обеспечит интересы европейских торговцев во время многолетней гражданской войны ? Удерживать китайцев (как и индийцев) в повиновении своими гарнизонами европейские политики не намерены: это же будет убыточная политика, непозволительная в эпоху капитализма! Пусть лучше христианские миссионеры, не торопясь, приобщают китайцев к европейской культуре и учат их завидовать европейцам...

Да, это приобщение длится уже почти три столетия. И зависть распространилась в Китае - но только среди активистов национального сопротивления правителям-маньчжурам. И вывод для себя они сделали совсем иной, чем думалось отцам-миссионерам. Глупо подражать "иноземным чертям" в их безумстве; надо молить Христа о его втором пришествии в Китай! Пусть он сам возглавит всех честных китайцев и выгонит иноземцев вон из Поднебесной!

Такие причудливые плоды приносит европейское просвещение в сфере иной цивилизации. Очевидно, капиталистическая экономика не всемогуща: она легко возбуждает людей, но не способна направить пробужденную активность в желаемую (или хотя бы в предсказуемую) сторону. В 1860-е годы в Китае вспыхнет грандиозное восстание тайпинов под оригинальными лозунгами "китайского христианства". Никакой удачной экономической программы повстанцы не смогут изобрести и воплотить; поэтому их судьба повторит судьбу чешских гуситов 15 века посреди католической Европы. Западноевропейские державы дружно окажут военную помощь имперскому режиму Цин - и этим фактом подтвердят в глазах большинства китайцев свою дьявольскую сущность.

Но в Европе через 80 лет после подавления гуситов появился Мартин Лютер - а в Китае через полвека после тайпинов появится марксист Сунь Ят-сен. Вспоним, что за день до смерти Наполеона Карлу Марксу исполнилось три года...

Такие непредсказуемые и неуправляемые последствия в мировой культуре стимулирует европейская промышленная революция, начало которой нечаянно положил Джемс Уатт в 1770-е годы. Как Иоганн Гутенберг в 15 веке, он решал ограниченную техническую задачу; но последствия ее решения оказались неограниченными. Они преобразили человечечкий мир столь же кардинально и гораздо быстрее, чем это сделали в древности проповеди Будды и Христа. Только проповедь Мухаммеда столь же быстро возымела столь же значительные последствия в средневековом мире. Но ремесло пророка всегда было индивидуальным; немногие отважные люди брались за него, и совсем немногие из взявшихся имели заметный успех.

Становление Научной Цивилизации в конце 18 века открыло довольно большому числу случайных людей возможность столь же глубоко повлиять на настоящее и будущее человечества. Ведь люди вроде Уатта или Гутенберга появляются на Земле гораздо чаще, чем люди вроде Мухаммеда или Наполеона. Куда приведет человечество деятельность длинной череды таких людей ? Выдержит ли человечество такую ускоренную эволюцию ? Кажется, что в год смерти Наполеона никто из ученейших европейцев не задавался этим вопросом. Чтобы эта проблема стала близка всем землянам, понадобилось еще полтора столетия стихийного развития людских умов и сил.

Сергей Смирнов