«Дипломатия Франклина Рузвельта»

Дипломатия Франклина Рузвельта (fb2) - Дипломатия Франклина Рузвельта 1110K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анатолий Иванович Уткин

Дипломатия Франклина Рузвельта

Введение

Говоря о времени президента Рузвельта, трудно найти в истории параллель столь быстрому возвышению одного государства - от квазиизоляции до доминирования едва ли не на двух третях земной суши. Материальные предпосылки такого броска Америки к могуществу складывались многими десятилетиями: первое место в индустриальном мире было достигнуто уже в конце XIX века, затем в ходе первой мировой войны США превратились из должников европейских держав в их кредиторов. Могучий рывок в 20-е годы сменился стагнацией тридцатых, и вот, наконец, пятилетие второй мировой войны в полтора раза увеличило и без того весомый потенциал Америки.

Реализовать этот потенциал на мировой арене поколению Рузвельта оказалось непросто. В первые годы правления Рузвельт был связан изоляционизмом, боязнью своего класса, напуганного опытом Версаля, перенапрячь силы в борьбе. И европейское соперничество 30-х годов, и начало второй мировой войны были встречены в США с большой настороженностью. Ясно было, что впереди жестокая борьба, и далеко не сразу правящая элита поверила в начало "века Америки". Насколько мрачны были перспективы положения США в мире, можно судить по прогнозу Объединенного комитета начальников штабов. Этот высший военный орган США, ответственный за выработку американской стратегии, не исключал возможности поражения США в войне и даже потери ими независимости. В параграфе восьмом документа, подписанного в середине 1941 года председателем Объединенного комитета начальников штабов генералом Маршаллом и адмиралом Старком, прямо говорится о вероятности такого развития событий. "Если Германии удастся покорить всю Европу, она может пожелать затем установить мир с Соединенными Штатами на несколько лет, чтобы закрепить свои завоевания, восстановить свою экономику и увеличить свои военные силы, с тем чтобы в конечном счете завоевать Южную Америку и одержать военную победу над Соединенными Штатами. Весьма вероятно, что в течение такого периода "мира" Германия будет стараться подорвать экономическую и политическую стабильность стран Южной Америки и создать марионеточные режимы, благоприятно относящиеся к закреплению на этом континенте германской военной мощи. При этих условиях у Германии будет больше шансов разгромить Соединенные Штаты".

Паническое восприятие будущего не было всеобщим. Крупные политические силы внутри США буквально проснулись от открывающихся перспектив. В Вашингтоне постепенно стали отходить от прежнего провинциализма в мировой дипломатии.

Если говорить об объективных обстоятельствах, то этап мирового восхождения начался для Соединенных Штатов в мае 1940 года. При этом сама Америка, скованная законодательными путами изоляционизма, была относительно пассивна. По существу, путь к гегемонии в капиталистическом мире ей прокладывали соперники. В середине месяца окончилась "странная война", дрогнул западный фронт, немецкие танковые колонны прошли через бельгийскую границу, клещами сомкнулись севернее Парижа, повернули на юг и загнали правительство Петэна в Виши. Случилось необратимое. Западная Европа стала терять свое место центра мирового политического влияния. В течение трех недель рухнула французская империя, исчезли как силовые узлы мира Голландия и Бельгия, вся энергия Великобритании обратилась на самозащиту. Победа нацизма в невероятно короткие сроки изменила и политическую карту мира.

Смогла бы огромная экономическая мощь США реализоваться в политическое влияние без этого мирового катаклизма? Возможно, но для этого нужно было бы преодолевать сопротивление европейских силовых центров, пытавшихся в период между войнами модернизировать связи со своими колониальными империями. Стечение обстоятельств было как нельзя более благоприятным: одна европейская империалистическая коалиция сокрушила в 1940 году силы другой, сломав потенциальные преграды перед американской дипломатией. Экономика США встала на путь непрерывного пятилетнего расширения. Началось развертывание двенадцатимиллионной армии, строительство крупнейшего военно-морского флота, самой большой в мире военной авиации.

Но помимо объективных условий требовались и благоприятные субъективные возможности. Они связаны с именем Франклина Рузвельта, возглавившего плеяду интервенционистов в американской внешней политике именно в эти роковые годы.

Предпосылкой быстрого мирового возвышения было то, что федеральная власть под руководством Рузвельта получила необычайные полномочия и возможности. Напомним, что согласно конституционной системе США прерогативами высшей исполнительной власти наделено лишь одно лицо президент. Во времена Джорджа Вашингтона, в условиях миниатюрного федерального аппарата, президент мог осуществлять свои функции (да еще и жаловаться на скуку, как это делал первый президент). Депрессия 30-х годов и начало мировой войны показали недостаточность аппарата исполнительной власти для решения новых масштабных задач. Акт о реорганизации 1939 года способствовал созданию исполнительной службы президента, что позволило хозяину Белого дома обзавестись такими мощными рычагами власти, как бюро федерального бюджета, служба экстренного управления и отдел военной мобилизации и реконверсии. Это дало возможность правительственной машине США приспособиться к колоссальным задачам нового времени. И весь огромный аппарат федеральной власти находился фактически в полном подчинении владельца Белого дома.

Разумеется, было бы непозволительным упрощением объяснять методы расширения американской зоны влияния в мире исключительно личностными особенностями нового президента. Однако и пренебрежение ими осложнило бы понимание данного периода. Ф. Рузвельт контролировал исполнительную власть более, чем кто-либо другой в американской истории, двенадцать с лишним лет.

Централизация процесса принятия внешнеполитических решений в годы президентства Франклина Рузвельта стала беспрецедентной. Это касалось даже самых важных стратегических соображений, таких, как проектирование послевоенного мира. Один из наиболее высокопоставленных дипломатов данного периода - "ветеран" государственного департамента А. Берль пишет, что в стратегических вопросах Рузвельт не доверял практически никому: "Если и существовал план построения послевоенного мира, то он умер вместе с Рузвельтом в 1945 году".

Такое представление о Рузвельте как почти единоличном творце американской дипломатической стратегии родилось далеко не сразу. Вначале был глубокий скепсис.

Политические противники Франклина Рузвельта некоторое время пытались представить его человеком неосведомленным во внешней политике, скрывающим импровизациями отсутствие ясного видения мировых проблем. Это никак не соответствует истине. Документы и мемуарные свидетельства говорят о противоположном. Всю свою жизнь Рузвельт впитывал зарубежный опыт и традиции американского подхода к внешнему миру. Он был в высшей степени сведущим человеком, сочетая обширные знания с подлинно творческой фантазией. Его "импровизации" - отражение его стиля, продемонстрированного как во внешней, так и во внутренней политике. Нежелание связывать себя четкими обязательствами, поиски конкурирующих между собой непосредственных исполнителей - все говорило о желании Рузвельта обеспечить за Америкой наиболее широкое поле действия в час "икс", когда мировая структура станет максимально податливой и сделает возможным пересмотр прежнего "европо-центрического" статус-кво в мировой дипломатии.

То, что Рузвельт персонально решал встававшие проблемы, подтверждено многократно различными свидетелями. Несомненным авторитетом в этом вопросе является военный министр Генри Стимсон (безусловно, фигура самостоятельная и незаурядная). В дневнике Стимсона мы находим: "Он желает все делать сам". В проведении отдельных дипломатических инициатив Рузвельт предпочитал не пользоваться традиционным механизмом госдепартамента, а выбирать помощников среди лиц, обязанных ему лично и готовых напрямую докладывать о своих действиях и соображениях.

Приведем эпизод, о котором рассказывает Дж. Макгрегор Бернc. В конце 1943 года поверенный в делах в Лиссабоне Дж. Кеннан (через два года ему пришлось сыграть заметную роль в начале "колодной войны") постарался убедить свое руководство в том, что жесткое требование к Португалии предоставить аэродром на Азорских островах может антагонизировать Салазара и бросить Франко в объятия Гитлера. Прибыв в Пентагон, Кеннан участвовал в долгом и безрезультатном обсуждении проблемы со Стимсоном, Ноксом, Маршаллом и Стеттиниусом. Но Г. Гопкинс устроил ему встречу с президентом. Быстро войдя в суть проблемы, Рузвельт сказал, что напишет личное письмо Салазару. Молодой дипломат спросил, что делать с решениями комитета, из которого он только что вышел, и услышал: "О, не волнуйтесь по поводу всех этих лиц". В этом был метод Рузвельта. И он очень часто выбирал людей, занимающих не столь уж высокое место на служебной лестнице. Лояльность и прямые связи ценились им исключительно.

Под воздействием Рузвельта в федеральных ведомствах и во влиятельных общественных организациях выдвинулись сторонники активной внешней политики. И в госдепартаменте, и в совете по международным отношениям старые дипломаты ушли в тень, а новые стали мыслить категориями глобальных перемен как итога продолжительного мирового конфликта. Отметим важный момент: впервые в американской истории у руководства страны возникает невероятная умозрительная перспектива - взаимообессиливающая борьба вступивших в конфликт сил "грозит" вытолкнуть Америку на авансцену мировой политики и уже не в роли одного из равных (Версаль), а как единовластного распорядителя мировых судеб. Два обстоятельства предполагали такое развитие. Внешний мир ослабевал, теряя ресурсы, а Соединенные Штаты наконец-то оправились от депрессивных явлений в экономике, индустриальная машина Америки работала на полных оборотах.

Документы тех времен, плоды футурологических исследований госдепартамента, говорят о постановке новой для американской внешней политики задачи. Прежняя сводилась, в основном, к гибкой обороне латиноамериканского стратегического домена и азиатской колонии - Филиппин. Новая задача была связана с кардинальным переустройством мира. По мере того как война вовлекла в свою орбиту все крупнейшие государства - СССР, Англию, Китай, с одной стороны, и Германию, Италию, Японию - с другой, безопасное положение Америки, ожившие цеха ее заводов, поразительное трудолюбие ее фермеров стали фактором глобального масштаба. Американская дипломатия резко трансформировалась Рузвельтом. Неоспоримо, что в ходе войны идеи мирового преобладания прошли путь от первых "невероятных" проблесков до закрепившегося в сознании рузвельтовского окружения стереотипа.

Рузвельт уже в 1940 году отдал приказ о проведении детализированных исследований тех проблем, которые должен был принести с собой послевоенный мир. Его, несомненно, волновали открывшиеся перспективы. Глобальный вакуум - вот какой была предпосылка резкого распространения американского влияния.

Как личность, Франклин Рузвельт представлял собой загадку для современников. В его непосредственном окружении были люди, известные остротой ума и мастерством анализа. Многие среди них писали о своем времени и о лидере, составившем эпоху в американской истории. И все же мы, пожалуй, не найдем на страницах их ярких и часто вдохновенных книг убедительной для всех "разгадки" Франклина Рузвельта. Но все они согласны с тем, что жили рядом с редкостным источником энергии. В своей биографии Р. Тагвел, долгие годы наблюдавший Рузвельта, пишет: "Невероятное по натиску движение навстречу своей судьбе едва ли можно объяснить как-либо иначе, кроме как внутренней особенностью реакции на мир. Эту особенность нельзя отнести к специфике ума, к харизматичности или какому-либо другому свойству темперамента или черте характера. Она, эта особенность, заключалась в импульсивной страсти, глубоко пронизавшей его личность и наполненной первобытной энергией, контролировавшей все проявления его деятельности. Оглядываясь на путь Рузвельта, я вижу в качестве наиболее постоянной и поражающей его черты это пламя, которое всегда билось в глубине его личности. Жар, который оно генерировало, не позволял оставаться в покое, несмотря на инвалидность и, конечно же, несмотря на все, что казалось поражением; это пламя вращало турбины с почти безжалостной силой. Его источником совершенно определенно была внутренняя сила, так неодинаково распределяемая между людьми".

Человек, обладавший такой энергией, руководил Америкой в решающее для нее время, в период, когда она сделала мощную попытку отторгнуть изоляционизм, выйти на международную арену и возглавить мировое сообщество. Этой попытке, собственно, и посвящена данная книга.

Не будет большим открытием сказать, что Франклин Рузвельт видел гораздо дальше многих своих соотечественников. Уже в конце 30-х годов он осознал неизбежность мирового конфликта и то роковое обстоятельство, что США не останутся от него в стороне. В те времена исключительно сильно было влияние тех, кто полагал, что США должны ограничить свое влияние доминированием в Западном полушарии. Большинство в правящем классе, рассуждая о возможностях для США, судило по опыту первой мировой войны, когда вмешательство Америки в войну не дало ей искомых внешнеполитических дивидендов.

Рузвельт не разделял этого скептицизма. Он полагал, что формирующаяся уникальная расстановка сил в мире позволит Америке извлечь для себя значительную пользу. Он пришел к заключению, что в ходе мирового кризиса США получают возможность выбора наиболее благоприятного момента для своего броска к вершине влияния. Годы второй мировой войны нельзя понять, не учитывая той калькуляции, которая постоянно велась в Белом доме. Здесь исходили из того, что назревает важнейшее смещение в мировом дипломатическом уравнении. Возникало новое соотношение сил, основой которого, с одной стороны, было значительное укрепление СССР в Европе и Азии, с другой - превращение Соединенных Штатов в безусловного гегемона Запада. Следя за дипломатией Франклина Рузвельта, мы видим, как осуществлялся радикальный поворот в структуре взаимоотношений ведущих капиталистических стран, смыслом которого было то, что Западная Европа отдавала пальму первенства североамериканскому колоссу.

В этой книге главное внимание обращено к трудноощутимой и еще труднее выделяемой логике стратегического замысла президента Рузвельта. История поставила его у руля американской внешней политики в критическое время всемирного переворота, вызванного стремлением трех государств-агрессоров изменить соотношение сил в свою пользу. Как воспринял Рузвельт этот вызов эпохи, каков был его стратегический замысел, как сумел он повернуть корабль Америки из изоляционистских вод на основные мировые направления - эти вопросы призвана осветить данная книга.

Рузвельт и внешний мир

Мы не должны бояться ничего, кроме страха.

Ф. Рузвельт. 1933 г.

Иногда американские президенты знакомятся с внешним миром уже после занятия Овального кабинета в Белом доме. Для человека, который решительно изменил подход Америки к мировому сообществу, - для Франклина Рузвельта такая оценка не подходит. Первые воспоминания Ф. Рузвельта касаются дальних странствий - вода захлестнула их каюту, когда они возвращались из Англии. Будущему президенту было три года. Космополитическая по взглядам семья высоко ценила уклад далекого европейского мира. Состоятельные американцы тогда прокладывали дорогу, ставшую такой многолюдной в наши дни. В Европе они обзаводились связями в высшем обществе. Если посмотреть на визиты семьи Рузвельтов в 80 - 90-е годы прошлого века, то мы увидим среди их знакомых цвет английской, германской и французской аристократии. Родители Франклина - Джеймс и Сара Делано Рузвельт охотились в поместьях герцога Ратленда и обсуждали с адмиралом флота лордом Гленвильямом тему посягательства на английское морское могущество. Семилетний Франклин Рузвельт говорил об орнитологии с членами британского парламента. То обстоятельство, что будущий реформатор американской политики проехал на велосипеде значительную часть Германии и Голландии, поднимался на Эйфелеву башню, взбирался на вершину Черного леса - гору Блауэн, должно быть особо отмечено: у него не было ни ложного страха, ни ложного восхищения перед центром тогдашнего мира.

И в своем американском поместье Гайд-парк семья Рузвельтов жила новостями из-за океана. На столе лежала европейская пресса, а гости беседовали не столько о немощных деяниях президентов 70 - 90-х годов XIX века, сколько о поворотах судеб на блестящей европейской политической сцене. С пяти лет Франклина Рузвельта стали обучать немецкому и французскому языку европейские гувернантки.

Гротон - школа, которую он начал посещать осенью 1896 года в возрасте тринадцати лет, более всего походила на привилегированную закрытую английскую школу с ее первостепенным вниманием к истории, языкам и воспитанию характера. Это было своеобразное продолжение изучения Европы на американской земле. Американским аристократам внушалось, что они - граждане мира, что личные достоинства важнее примитивного национализма, что джентльмен должен исполнять свой долг, частью которого является исправление несовершенства этой грешной земли. "Патронаж" над своей страной подавался как миссия ее истинного владельца, класса имущих. Управлять следовало мудро и справедливо. Основатель Гротона Э. Пибоди поощрял питомцев обращаться в школьной газете к наиболее злободневным проблемам, искать такие решения, которые облегчили бы общее положение и сохранили одновременно привилегии элиты классового американского общества, ее права на лидерство и управление. Пятнадцатилетние подростки с серьезностью обсуждали вопросы военно-морского строительства в США, "соблазны и тяготы" империализма: нужно ли аннексировать Гавайи, желательно ли предоставить независимость Филиппинам, кто прав и кто виноват в бурской войне.

Отроческие годы Ф. Рузвельта пришлись на время торжества национализма и империализма. Выход Америки в широкий мир приветствовался европейски образованным учеником с истинно американским энтузиазмом. Этот жар виден в статьях Франклина для школьной газеты "Гротониэн". Соединенные Штаты должны взять на себя мировую роль, с изоляционизмом должно быть покончено. Не удовлетворясь идейной борьбой, Рузвельт вступил в Общество миссионеров и после окончания школы принял решение ближе познакомиться со странами, которые держали в своих руках "ключи к истории".

Годы становления политика - 1900 - 1912, в этот период окончательно формируется его личность. Аристократическая отстраненность, тщательно культивируемая родителями, стала частью его характера. К именам более чем десяти пассажиров "Мэйфлауэра" (корабля, доставившего в 1620 году в Новую Англию первых поселенцев), от которых его мать вела родословную, Франклин Рузвельт добавил еще несколько - результат собственного тщательного анализа архивов.

Не только уверенность в том, что их клан традиционно принадлежал к правящим в США, формировала характер Франклина Рузвельта. Его семья была известна радушием, уравновешенностью и внутренним миром. В отце он нашел первого друга, готового быть опекуном и советчиком. Едва ли найдется много примеров того, как отец лично учил сына катанию на коньках, езде на лошади, управлению парусом, выращиванию растений, рыболовству. В дневниках родителей с любовью и вниманием сделаны записи о каждом шаге Франклина, единственного ребенка в семье. Его вещи они тщательно сберегали, словно предвидели их историческую значимость.

Родители не удивлялись первенству сына во многих сферах жизни. В конце концов, они его к этому готовили и открыто говорили, что у сверстников мало шансов обойти их питомца. Любопытно читать записанные в материнском дневнике слова подростка: "Мама, если я не отдам распоряжений, ничего не получится". Уже в самом раннем возрасте Франклин благодаря родителям познакомился с наиболее влиятельными из современников, посетил президента Кливленда в Белом доме, а в Гротоне его окружали отпрыски властвующей элиты.

В Гарвардском университете Рузвельт был редактором студенческой газеты "Кримсон" и менеджером бейсбольной команды. Очевидцы вспоминают, что, получив очередной пост, Франклин выполнял свои обязанности с "отчаянной энергией".

Сам Ф. Рузвельт предпочитал объяснять это "горение" высокими мотивами и семейной традицией. В возрасте девятнадцати лет он написал: "От некоторых знаменитых голландских семей Нью-Йорка сегодня не осталось ничего кроме имени - они малочисленны, лишены прогрессивных взглядов и подлинно демократического духа. Одна из причин нашей жизнеспособности - возможно, главная - ее демократический дух. Возможно, мы его и не ощущали, потому что, пребывая в достатке, могли преуспевать, держа руки в карманах. Но все же наши предки знали, что для них нет извинения, если они пренебрегут общественным долгом, эта идея была привита им с рождения".

Именно в те месяцы, когда написаны эти строки, студент Гарвардского университета пришел к далекому от "ложной скромности" выводу, что его воспитание, образование, характер и образ мышления должны сделать его выдающимся американским лидером. Толчком послужило более близкое знакомство Франклина Рузвельта с дядей - Теодором Рузвельтом. Согласно записям Франклина, он "пришел в неистовство от восторга", когда дядя Теодор занял в 1898 году пост губернатора штата Нью-Йорк. Вся семья собралась при приведении Т. Рузвельта к присяге. Поклонение Франклина усилилось, когда Т. Рузвельт стал в 1901 году президентом США. Ф. Рузвельт многократно присутствовал в Белом доме при обсуждении таких животрепещущих проблем, как, например, строительство Панамского канала.

Как свидетельствуют дневники, в годы правления Т. Рузвельта к его племяннику пришло желание повторить путь родственника-президента. Выйдя из Гарварда, этого питомника правящей элиты, Ф. Рузвельт поступил в престижную юридическую контору "Картер, Ледьярд и Милберн" на Уолл-стрит. Коллегам он говорил в 1907 году, что не намерен вечно заниматься юриспруденцией, что хочет добиться общественной должности, что думает о пути, который привел бы его к посту президента страны. Уже были обозначены и вехи блистательной карьеры (прямая калька с пути дяди): законодатель штата Нью-Йорк, помощник военно-морского министра, губернатор штата Нью-Йорк, президент США.

Вопреки обычным сетованиям на превратности судьбы, Франклин Рузвельт действительно стал в 1913 году помощником военно-морского министра. В эти годы формируется его видение мировых политических реалий. Чтобы вступить в мировую политику, говорит отпрыск знаменитой семьи, Америка должна вооружиться на морях: "Мы не можем вести боевые действия с флотом Германии и дредноутами Англии, имея в своем распоряжении лишь канонерские лодки".

Равенство в военно-морских вооружениях с ведущими странами мира - вот заглавная тема рассуждений молодого Франклина Рузвельта. Он выступает за вмешательство в мексиканские дела и за жесткий курс в отношении Японии.

Нужно особо отметить, что в те годы Америка стояла на историческом переломе. То, что было бы еще десять-двадцать лет назад пустым оригинальничанием, становится во втором десятилетии XX века главенствующей политической философией когорты деятелей, занявших в годы правления президента Вильсона (с 1912 года) высоты государственной власти в Вашингтоне. В элиту "мировых политиков" входили дипломаты, военные, чиновники высокого ранга. Их объединяла идея достаточности потенциала США для энергичного выхода на мировую арену. Более того, возможным стало казаться овладение Америкой контрольными позициями на этой арене. Частью реализации концепции явилось строительство громадного военно-морского флота для того, чтобы, как определил Ф. Рузвельт, "противник не смог превзойти нас в любой удаленной части мира, нанести вред нашей торговле и разрушить наше влияние повсюду в мире". Каковы пределы видимой в то время Ф. Рузвельтом сферы влияния Соединенных Штатов? "Наша национальная оборона должна охватывать все западное полушарие, морские пространства на тысячи миль от наших границ, должна обеспечивать контроль над Филиппинами и над теми морями, по которым пролегают наши торговые пути".

Письма Ф. Рузвельта, относящиеся по времени к началу мирового кризиса 1914 года, полны презрения в адрес коллег по военно-морскому министерству. Они не замечали того, что казалось очевидным ему: возникает шанс изменить всю систему мирового соотношения сил, воспользоваться кризисом с целью завладеть контрольными международными позициями. Элеонора Рузвельт получает письма, в которых муж сравнивает государственного секретаря Брайана и военно-морского министра Даниэлса с их трехлетним сыном Эллиотом: они также не понимают значимости общеевропейской войны для Америки. В июне 1916 года Рузвельт объявляет себя "единственным человеком в вашингтонской администрации, который понимает возникающие восхитительные возможности". Считая, что правительство Вильсона теряет драгоценный политический шанс, Франклин Рузвельт организует встречу своих единомышленников, в числе которых Теодор Рузвельт, магнат Дж. П. Морган и генерал Л. Вуд. Речь шла о развертывании армии и флота до мировых пропорций и вступлении в войну при первой возможности. Последовавшее вскоре присоединение США к антигерманской коалиции сняло возникшее вокруг Ф. Рузвельта в правительстве напряжение.

Поворачиваясь от военной стратегии к международной дипломатии, Ф. Рузвельт с окончанием войны отправился в Париж, чтобы наблюдать сцену мирной конференции. На Рузвельта произвела глубокое впечатление беседа с президентом Вильсоном, возглавившим первую попытку Америки выйти на мировые дипломатические просторы. Пересекая океан, нынешний и будущий президенты США обсуждали наиболее верный путь к желаемой цели. Вильсон сумел возбудить в молодом заместителе военно-морского министра интерес к созданию международной организации - Лиги Наций, в которой США должны обеспечить свое лидерство. Нет сомнения, что Рузвельт был польщен вниманием президента, и его восхищение Вильсоном возросло еще более при виде фантастического приема, устроенного в его честь в Бостоне по возвращению из Европы. Мир, казалось, зависел от будущей Лиги Наций, а ее творец выступал триумфатором.

Вудро Вильсон был вторым - после Теодора Рузвельта - президентом, который произвел на молодого политика сильное и непреходящее впечатление. При этом если Т. Рузвельт впечатлял энергией и бескомпромиссностью, заостренным националистическим чутьем, то Вудро Вильсон открывал новые горизонты грандиозностью своих геополитических планов. Ф. Рузвельт впервые встретил американского политического деятеля, способного говорить об Америке не как об одиноком острове во враждебном мире, а как о возможном авангарде мирового сообщества. Это был большой шаг в формировании Ф. Рузвельта-политика. Отныне он видел, что отстранение от внешнего мира не может изоляционистов сенатор Лодж говорил: "Мы должны выступать сейчас и в будущем за американизм и национализм против интернационализма. Не будет безопасности для нас, не будет надежды на то, что мы сможем оказать услуги миру, если мы поступим иным образом".

А будущий президент Гардинг повсеместно повторял один и тот же мотив, ставший своего рода "символом веры" изоляционистов: "Не героизм, а замирение, не знахарское кликушество, а нормальность, не революция, а восстановление, не агитация, а урегулирование, не хирургическое вмешательство, а безмятежность, не драматизация проблем, а беспристрастное их восприятие, не эксперименты, а уравновешенность, не погруженность в международные дела, а сосредоточенность на национальных проблемах".

Сопротивляясь в 1920 году подобному "уходу в себя", выдвинутый демократами тандем Кокс - Рузвельт старался сохранить максимум "интернационалистского" потенциала, накопленного Вудро Вильсоном. Напарник Рузвельта, кандидат в президенты Дж. Кокс увещевал американскую аудиторию: "Дом цивилизации должен быть приведен в порядок. Перед нами встает роковой вопрос столетия, и нации, которые задерживаются и отстают, играют с огнем".

Ф. Рузвельт сражался за Лигу Наций даже тогда, когда ее судьба была решена. Его глубоким убеждением стало то, что Лига Наций является "практическим решением практической ситуации. Она не более совершенна, чем наша собственная конституция. Она не является антиамериканской... Посредством ее мы могли бы бросить нашу моральную силу и нашу потенциальную мощь на весы мира. Полагать, что эта цель противоположна американским интересам - немыслимо".

Но страна, ее правящий класс уже в целом покачнулись в сторону изоляции, отстояния от больших мировых дел. Поражение президента Вильсона, не сумевшего добиться принятия сенатом Версальского договора, бросало тень на его идейных наследников. Дуэт Кокс - Рузвельт, как оказалось, двигался в ложном направлении. Их противники - республиканцы Гардинг и Кулидж победили подавляющим большинством голосов. Нет сомнений, что поражение обескуражило демократов: окончилась эра Вильсона. Но Франклин Рузвельт вовсе не испытал душевной депрессии, ему казалось необычайной удачей уже само вознесение на высший национальный уровень политики, где он показал, что является продолжателем глобализма Вудро Вильсона, ведущим специалистом во внешнеполитических вопросах среди всего испытанного на международной арене клана В. Вильсона. Знание этого воодушевляло молодого Рузвельта, несмотря на поражение на выборах. Для того, чтобы сохранить шансы на будущее, ему теперь нужно было не исчезать с переднего края претендентов-демократов.

Жизнь приготовила Рузвельту необычайно суровое испытание. Баловень судьбы встретил на своем пути обстоятельства, способные лишить мужества всякого. Летом 1921 года полиомиелит парализовал его ноги, и этот свой крест Франклин Рузвельт нес мужественно до конца. Лишь знакомство с его документами позволяет представить всю степень отчаяния, потрясения и мук. Но практически никогда Рузвельтом не завладевала идея уйти в частную жизнь. Возможно, что эффект личных страданий вызвал противоположное желание искать самовыражение в общественной деятельности. После того, как частичный паралич поразил его, Франклин Рузвельт не только не оставил политического поприща, но и стремился сохранить статус политика национального масштаба. Всего лишь месяц спустя после кризиса, приведшего его к неподвижности, Рузвельт принял приглашение стать членом исполнительного комитета демократической партии в Нью-Йорке. Спустя три месяца он уже восстанавливает связи с лидерами демократической партии своего штата, перебрасывает мосты политической взаимозависимости в другие штаты.

На следующий год почти списанный со счетов инвалид принимает самое активное участие в возвращении своего политического патрона - А. Смита на пост губернатора штата Нью-Йорк, а в 1923 - 1924 годах Рузвельт энергично выдвигает кандидатуру Смита на пост претендента от демократической партии в Белый дом. Вопреки всем обстоятельствам он становится руководителем избирательной кампании А. Смита. В пылу борьбы участие Рузвельта не прошло незамеченным. Стоя на костылях, он произнес свою первую публичную речь, выдвигая перед конвентом демократической партии Альфреда Смита. Эффект этой речи был поразительный.

"Словно кто-то бросил вам дикую кошку в лицо. Галереи пришли в неистовство", - писал У. Роджерс, известнейший репортер своего времени. И хотя А. Смит, снова столкнувшись с Макаду, пропустил вперед в качестве официального претендента партии Дж. Дэвиса из Западной Вирджинии, для нью-йоркца Рузвельта это был еще один шаг к национальному признанию. Требовалось исключительное мужество, чтобы сделать подобный шаг человеку, обреченному передвигаться с костылями или в коляске.

Очередное поражение в ходе президентских выборов 1924 года, означавшее эмоциональное крушение для многих политиков демократической партии, лишь укрепило Франклина Рузвельта. Он вплотную занялся подготовкой к следующему раунду политической борьбы. Период между 1925 и 1927 годом он посвятил поиску и формулированию принципов, которые могли бы объединить "городскую" и "сельскую" фракции демократической партии, позволили бы расширить национальную базу демократов.

Рузвельт задался целью стать лучшим специалистом своей партии в области внешней политики. При этом его "осевой" концепцией было продолжение интернационализма, глобальной политики президента Вильсона, к которому он относился с величайшим пиететом, как к основателю единственно верного для Америки курса на XX столетие. В 1921 году он участвовал в создании Фонда Вудро Вильсона, средства которого предназначались для поощрения сторонников активной внешней политики США. Считая, что в стране должна быть создана новая школа дипломатов, Ф. Рузвельт стал одним из основателей "Школы Уолтера Пейджа" (бывшего посла Вильсона в Лондоне) при Университете Джонса Гопкинса. В 20-е годы Рузвельт лично корректировал учебные планы в университетах и колледжах страны, стимулируя интерес к международной арене.

В период, когда Америка демонстративно отвернулась от Лиги Наций, Ф. Рузвельт открыто и подчеркнуто выступал за членство США в этой организации. Некоторым из его друзей странно было смотреть, как молодой амбициозный политик борется за дело, вчистую проигранное мастером международной политики, каким был Вудро Вильсон. В 1923 году Рузвельт создает такой умозрительный вариант нового сообщества наций, который, по его мнению, будет более приемлем для американского народа, чем отвергнутая им Лига Наций. Ради вхождения в мировое сообщество, где индустриальная мощь США должна была сыграть решающую роль, Рузвельт предлагал выдвинуть и пропагандировать оговорки, призванные уменьшить страх американцев перед новым и неизведанным предприятием. Согласно его плану США "не могли быть вовлечены в чисто региональные проблемы", американцы "не могли быть призваны к решению задач, ведущих к использованию вооруженной силы без полного и свободного нашего согласия, выраженного посредством наших конституционных процедур". Неважно, в каком виде США примут участие в решении мировых проблем, полагал Рузвельт, важно само это участие. Главные обвинения Рузвельта против республиканцев заключались в том, что те не вели подлинно международной политики в интересах Соединенных Штатов и не принимали никакого участия в вопросах, разбираемых Лигой Наций и Мировым судом. Рузвельт, разумеется, знал, что большинство американцев голосовали против участия в этих организациях. И все же в своей статье, напечатанной в журнале "Форин афферс", он предлагал проявить "гораздо большую степень внимания и определенной официальной помощи этим организациям, чем мы оказывали до сих пор". Рузвельт шел дальше: "Мы должны сотрудничать с Лигой Наций как с первой крупной по величине организацией, направленной на поддержание мира, не вступая на почву непосредственно европейской политики, но тем не менее принимая активное, полнокровное и официальное участие во всех обсуждениях, которые могут принести пользу всему человечеству. То же самое касается международного суда". Наиболее популярное в то время требование быстрого взыскания с бывших союзников долгов получило у Рузвельта своеобразное трактование. С его точки зрения, тот факт, что Соединенные Штаты намеревались собрать 22 миллиарда долларов вместо 10 миллиардов (которые США в годы войны предоставили своим европейским союзникам) гарантировало превращение этих бывших союзников "в государства, ненавидящие жестокого и жадного сборщика налогов".

Работы Рузвельта привлекли внимание теоретиков и практиков вильсонизма. Но сближение Рузвельта со старой гвардией Вильсона не было гладким. Хранители интернационалистских принципов не без подозрения смотрели на молодого выскочку из Нью-Йорка, родственника заклятого врага Вильсона - Теодора Рузвельта, политика, который, по их мнению, мог дискредитировать "крестовый поход" Вильсона за превращение Соединенных Штатов в ведущую мировую державу. С другой стороны, для Ф. Рузвельта полностью отождествить себя с проигравшей свою партию фракцией демократов вовсе не казалось привлекательным. Поэтому, по мере прохождения 20-х годов, десятилетия "просперити", Рузвельт несколько отходит от правоверного вильсонизма. В конце концов следовало учитывать тот факт, что массы американского народа весьма решительно отвергли вильсонизм, и тот, кто посягал на верховное лидерство, должен был согласовывать амбиции с наиболее популярными взглядами своего времени. Опыт Вильсона научил Рузвельта, что для смелой внешней политики необходима твердая поддержка на внутренней арене. Без этого внешнеполитические замки строились бы на песке.

Желая утвердить свою профессиональную репутацию, Ф. Рузвельт в 1923 году опубликовал в журнале "Азия" статью на волнующую тему текущего периода: "Должны ли мы доверять Японии?" То был ответ на работы популярных в стране публицистов У. Питкина "Должны ли мы сражаться с Японией" (1921) и Г. Байуотера "Морская мощь на Тихом океане" (1922), которые в той или иной степени отстаивали идею неизбежности столкновения двух претендентов на владычество в Тихом океане. Рузвельта пугала крайность этого вывода. Он видел центр мирового развития в Европе, чье могущество хотя и было поколеблено мировой войной, но сохраняло свою осевую значимость. Именно здесь США должны были получить новые контрольные права (Лига Наций в этой связи казалась наилучшим каналом). На Тихом океане, при всей его насущной и, еще более, потенциальной важности, не решалась проблема мирового лидерства.

Поэтому Рузвельт, в отличие от своих агрессивно настроенных предшественников, в оценке американо-японской ситуации считал, что битва США и Японии не даст быстрых положительных результатов для США. Обе страны достаточно сильны для обеспечения надежной стратегической обороны. Главная ударная сила обеих стран - флоты. Но создание подводных лодок и морской авиации сделало их уязвимыми в открытом океане. Как еще могли США и Япония сокрушить друг друга? Долгая позиционная война вызывала бы лишь удовлетворение третьих сторон. А если так, если Япония неуязвима для решающего удара, тогда война с ней будет означать колоссальный и бессмысленный дренаж американских средств, будет означать завязанность в бесперспективной борьбе, скованность рук на неглавном направлении. Короче, этот путь был неправильным, и ожесточения отношений с Японией следовало избежать. Рисуя такие перспективы, Рузвельт в своей статье призывал ослабить американо-японский антагонизм, сделать возможным американо-японское сотрудничество, которое повышало бы престиж США в Азии и создавало рычаги воздействия на победоносные державы прежней Антанты.

В процессе подготовки к президентской кампании 1928 года Ф. Рузвельт опубликовал новую статью в наиболее влиятельном внешнеполитическом журнале "Форин афферс", которую он хотел бы видеть внешнеполитической платформой своего политического патрона и фаворита А. Смита. В этой статье Рузвельт утверждал необходимость для Америки возглавить мировое развитие. "В прошлом в нашей истории были периоды, когда американское руководство оказывало влияние на идеи и действия цивилизованного мира". Однако последние девять лет господства республиканцев "увы, не были таким периодом. С лета 1919 года наша страна вынуждена выслушивать обвинения, что она игнорирует необходимость конструктивного вмешательства с целью разрешения суровых проблем, вставших перед человечеством. Мы не предлагали практически ничего за исключением изолированного эпизода военно-морской конференции 1922 года". В число конкретных предложений Рузвельта входило объявление американских гарантий безопасности торгового судоходства, инициативы по созыву международных форумов по военно-морским вооружениям. Наибольшие нарекания Рузвельта вызывала европейская политика республиканцев. Узколобый подход - требование выплаты бывшими союзниками долгов - означал отчуждение самых могущественных стран мира в обмен на деньги, которые Америке, по существу, и не были нужны Но еще более жестокой и неразумной виделась поли тика Вашингтона в свете того, что одновременно федеральное правительство руководствовалось дискриминационной тарифной политикой, что значительно осложняло для европейцев выплату их долгов.

Участие в Лиге Наций, вхождение в Мировой суд, либеральное отношение к долгам европейцев, широкое и перспективное видение возможностей укрепления американских позиций в центре мирового могущества - вот что предлагал Ф. Рузвельт как теоретик демократической партии во внешнеполитических вопросах. По его мнению, во второй половине 20-х годов вновь созрели условия для попытки США внести упорядоченность в хаос мировых дел, сделать колоссальную американскую индустрию основой новой стабильности в мире.

Но в политике приходится выбирать. И Рузвельт в 1928 году стоял перед выбором - стремиться закрепить за собой положение ведущего внешнеполитического эксперта своей партии или начать движение по верхним этажам политической лестницы. Последнее возобладало, и Франклин Рузвельт, устремившись к посту губернатора штата Нью-Йорк, "повесил замок" на своих знаниях во внешней политике. Теперь демонстрировать умудренность в международных делах не только не требовалось, но и было опасным многоплемённый Нью-Йорк по-разному реагировал на внешнеполитические симпатии своего губернатора. Рузвельт на три года как бы ушел из сферы внешнеполитического анализа.

Губернатор Рузвельт ревностно соблюдал обет молчания. Так, в 1931 году он отклонил предложение высказаться в национальной печати по поводу политики президента Гувера в вопросе об уплате союзниками военных долгов и по поводу агрессии Японии в Маньчжурии. Вполне очевидно, что губернатор боялся антагонизировать влиятельную группу "поствильсоновских" интернационалистов, а еще больше - создать негативное, о себе представление у националистически настроенного большинства своей партии. И лишь выход на прямую борьбы за президентское кресло заставил его снова обратиться к анализу событий на международной арене. В январе 1932 года Рузвельт покинул укрытие. Его стимулировал влиятельный издатель Р. Херст (идеолог изоляционизма) обвинением в том, что Рузвельт находится в плену проекта вовлечения Америки во враждебную ей Лигу Наций.

Наступали решительные дни президентской кампании 1932 года. Рузвельт знал о преобладании в электорате изоляционистских взглядов, и, вопреки прежним убеждениям в необходимости всемирной политической организации и американского участия в ней, он обрушился на Лигу Наций. Второго февраля 1932 года перед нью-йоркской аудиторией он заявил, что "нынешняя Лига Наций - вовсе не та Лига Наций, которую создавал Вудро Вильсон. Слишком часто в текущие годы ее главной функцией было не создание стабильных оснований всеобщего мира, а политические дискуссии по чисто европейским национальным проблемам. В этих дискуссиях США не должны принимать участия". Это был значительный поворот во взглядах Рузвельта: прежде он выступал, по меньшей мере, за ограниченное сотрудничество с Лигой (если не за вступление в нее); теперь же он открыто высказался против участия США в работе этой международной организации.

Изменилась - в пользу наиболее популярного национального стереотипа и точка зрения Рузвельта на проблему долгов. Ранее он был более благосклонен к должникам и стремился доказать, что американский национализм уменьшал способности союзников вернуть долги. Отныне он стал говорить, что европейские страны, тратящие огромные средства на военные приготовления, вполне способны - а потому обязаны - выплатить свои военные долги Штатам.

Итак, в политике пришлось выбирать. "Корректировка" Рузвельтом своих взглядов, как и ожидалось, ожесточила старую гвардию вильсонизма в его партии. Но она привела к сближению с Херстом, которое дало результаты в решающий момент. На апогее напряжения борьбы во время конвента демократической партии Рэндольф Херст благожелательно посмотрел на переход двух крупнейших штатов - Калифорнии и Техаса под знамена Рузвельта. Биографы не щадят за это Рузвельта. "Рузвельт в прахе простерся перед Херстом.

Это унижение было существенным шагом на пути к конечному триумфу". Прежний вильсоновский интернационализм Рузвельт сохранил лишь в отношении условий международной торговли, здесь он был однозначно против установления новых тарифных ограничений и создания прочих препятствий. Ничто не вызывало у него такой ярости, как принятый в националистическом ослеплении закон Смута - Хоули, поднявший внешний таможенный тариф примерно до 60 процентов. В упоминавшейся речи 2 февраля 1932 года он охарактеризовал его как удар по мировой торговле, как удар по американскому экспорту, а, следовательно, по главным рычагам американского влияния. Рузвельт страстно призывал оставить дело возведения стен между торговыми блоками. Самая мощная индустриальная машина мира - США - страдала от этого в первую очередь. Хладнокровная калькуляция летом - осенью 1932 года заставила Рузвельта смягчить свою позицию и в данном вопросе. Он видел, что обходит своего противника из республиканской партии Гувера и боялся обращением к жгучим вопросам вызвать нежелательный кризис. Стали звучать ноты, что тариф обеспечивает защиту американской промышленности. Раздраженный Гувер именно по этому поводу назвал Рузвельта политическим хамелеоном. Но в представлении претендента-демократа "Париж стоил обедни". Прежний интернационализм, как говорил здравый смысл, не мог обеспечить большинства у избирательных урн, и Рузвельт предпочел ухватиться за более популярные воззрения.

Впрочем, не внешнюю, а внутреннюю политику сделал ФДР, как все чаще звали Рузвельта, основой своего национального мандата в 1932 году. Но те, кто знали претендента ближе, понимали, что президентом страны становится человек, обладающий необычным для американских президентов международным опытом и, главное, полагающим, что назрело время вводить корабль американского государства во все воды мировой политики. Американский капитализм обрел исключительно умелого вождя, занятого пока ликвидацией внутреннего кризиса капиталистической экономики, но, как знали его друзья, готового возглавить новую, вторую после президента Вильсона, попытку создать мир под американским руководством. Помимо прочего 28

ФДР считал, что материальная мощь Америки зависит не от высоты тарифного "забора", а от степени ее вовлечения во внешний мир, где, верил он, никто не сможет противостоять ей в прямой конкурентной борьбе.

Наблюдая и стараясь оценить Франклина Рузвельта на его пути к президентству, мы убеждаемся, что сфера внешней политики интересовала и привлекала его чрезвычайно. С сочувствием и подлинной страстью воспринимал он "дело жизни" Вудро Вильсона - попытку вклиниться в строй европейской политики, расколоть этот строй, подняться над Европой, регионом, который предшествующие пять столетий определял мировые судьбы.

Однако Рузвельт пришел в Белый дом обреченным волею обстоятельств сосредоточить свое внимание на внутренних делах. Величайшая в истории США депрессия требовала концентрации всех усилий государства. Отражая страх американской буржуазии за судьбы страны, надеясь на минимум - стабилизацию внутренней обстановки, американский конгресс выступил в 30-е годы противником вовлечения Соединенных Штатов в политические процессы за пределами своего полушария. Несмотря на то, что на Дальнем Востоке и в Европе возникали два очага мировой войны, конгресс сдерживал попытки исполнительной власти выйти всей мощью на международную арену.

Но что бы ни говорили исследователи о сверхвключенности президента Ф. Рузвельта во внутренние дела, им никогда не удастся нарисовать портрет президента-изоляциониста. Рузвельт не был таковым ни по воспитанию, ни по образованию, ни по убеждениям. И, главное, в нем всегда жил политик вильсоновской эпохи. Тогда, в 1917 - 1919 годы Америке не удалось возглавить мировое сообщество: определенные материальные предпосылки для этого существовали, но подвела, полагал Рузвельт, дипломатия. Она не была гибкой, она не предусмотрела англо-французского сближения после войны, она не сумела расколоть союзников, не смогла сыграть на противоречиях победителей и побежденных, не использовала фактор общности западных держав перед Октябрьской революцией в России. Возможность для Америки взойти на командные высоты была "отодвинута" изоляционистской буржуазией, боящейся в погоне за большим потерять имеющееся - зону влияния в Западном полушарии. Нового шанса попытаться возглавить мировое развитие на горизонте видно не было. Но этот шанс, полагал неистребимый оптимист Рузвельт, появится, и пока следовало исподволь готовиться к его приходу. Нужно было начинать с урегулирования отношений с недавними союзниками - Англией и Францией. Сохранение противоречий грозило увековечить изоляцию США. Для Франклина Рузвельта, как и для его идейного предшественника - Вудро Вильсона, путь к мировому возвышению пролегал уже в самом своем начале через укрепление связей с Англией. Метрополия крупнейшей в мире колониальной империи явно распыляла силы. Одновременно укреплять свои позиции в Африке, Индии, на границе Индийского и Тихого океанов и в Австралии Лондон уже не мог. Рах Britannica отживал уже в силу падения индустриального могущества метрополии, роста национально-освободительной борьбы колоний, укрепления доминионов, ожесточения соперников. Помочь Британии и одновременно начать процесс ее замещения на всех континентах - вот дорога, которой пошел Ф. Рузвельт еще тогда, когда разворачивалась предвыборная президентская баталия. Летом 1932 года он демонстративно заявил в интервью английскому журналисту, что, если Британия и Соединенные Штаты смогут достичь "полной идентичности своих политических и экономических интересов, они завладеют полным руководством в мире". ФДР сказал, что он готов вступить в личные контакты с английскими лидерами. И это были не просто слова. В октябре того же года, за месяц до выборов, он проинформировал английского премьер-министра Р. Макдональда, что готов встретиться с ним в период между избранием и принятием присяги. Всеобщее ожесточение, охватившее капиталистический мир в ходе кризиса 1929 - 1933 годов, стремление соперников отгородить тарифами свою зону влияния в поисках выхода из всемирной депрессии осложнило задачу Рузвельта. Он не поехал, как предполагал, в Европу между ноябрем 1932 и мартом 1933 года. Напомним, что в этот зловещий промежуток Гитлер стал канцлером Германского рейха, и ситуация в Европе приобрела новое измерение. Да и глубина американского кризиса пока связывала руки президенту.

Через четыре дня после победы на выборах Ф. Рузвельт был приглашен в Белый дом к побежденному президенту Гуверу. Проблемы военных долгов и экономического урегулирования возглавляли список наиболее неотложных международных проблем. К этому времени уже определились два главных советника нового президента в международных вопросах. Это были молодые и новые для высшего политического эшелона лица, два профессора сорокашестилетний Реймонд Моли и сорокадвухлетний Рексфорд Тагвел. Оба представляли интеллектуальную опору прежнего губернатора Нью-Йорка Колумбийский университет, оба олицетворяли опору нового президента на цвет интеллигенции. Р. Моли был специалистом в политических науках, а Р. Тагвел - авторитетом в экономике.

Приглашение на беседу с президентом Гувером, с одной стороны, было лестным. Предстояло сразу же окунуться в гущу мировой политики, воспользоваться уже проделанной подготовительной работой. Но, с другой стороны, молодая команда Рузвельта не хотела привязывать свои планы и в целом судьбу выдвинутого Рузвельтом "нового курса" к известной и уже во многом дискредитировавшей себя политике. Сам Рузвельт более всего ценил следующее достоинство руководителя - вдохновлять; ассоциировать себя с впавшей в мрачное уныние республиканской администрацией ему не хотелось. Потому-то Рузвельт и отверг приглашение своего предшественника в Белом доме принять участие в начинающейся в январе 1933 года Мировой экономической конференции совместно с гуверовскими представителями. Но получить оценку текущей политики Америки из первых уст стоило, и Рузвельт после колебаний согласился встретиться с Гувером. Беседа двух президентов состоялась 22 ноября 193.2 года. Как оказалось, негативная позиция Рузвельта в отношении международной конференции предопределила и холодный прием президента Гувера. Тот не знал, что перед ним еще более сильная личность. Рузвельт постарался соблюсти декор, но в его тоне слышался металл. Преемственности, даже по внешним признакам, у двух администраций не получилось.

Начать в полном смысле новую главу в американской дипломатической истории Рузвельту мешала не только далекая от успеха деятельность предшествующей республиканской администрации, но и все нелегкое наследие прежних лет. Спор о военных долгах казался ему абсурдом на фоне возможных по-настоящему крупных инициатив США на мировой арене. Документы говорят, что уже в начале 1933 года Ф. Рузвельт ищет "гибкий" подход к проблеме долгов. Он тайно встречается в Нью-Йорке с французским послом П. Клоделем и вырабатывает схему выплаты, подобную той, которая имела место после войны США за независимость - выплачивать основную сумму без процентов. Вся эта проблема долгов казалась Рузвельту болотом, которое нужно скорее обогнуть, чтобы выйти к магистрали конструктивной политики.

На данном этапе формируется процедура выработки Рузвельтом внешнеполитического курса, этой процедуре он будет верен до конца. Нащупывая оптимальный курс на подходе к президентским обязанностям, Рузвельт ясно показал всем, что не собирается быть пленником той или иной группы теоретиков, той или иной идейной схемы. Выслушивая череду своих советников, начиная с Моли и Тагвела, он охотно соглашался с каждым из них, но ободренные эксперты вскоре понимали, что заблуждались: президент принимал решение самостоятельно, опираясь на собственное понимание проблемы. Биограф президента А. Шлезингер отмечает: "Его излюбленной техникой было определять пределы ответственности неполно, оставлять полномочия неясными, сферы ответственности подчиненных - пересекающимися. В результате этой построенной на конкуренции теории управления часто возникало смятение и разочарование на оперативном уровне; но ни один другой метод не мог бы так надежно обеспечить в огромной бюрократической машине, переполненной амбициозными людьми, стремящимися к власти, к участию в принятии решений и власти их осуществлять, право окончательного суждения за президентом". Чтобы следовать избранной тактике, Рузвельт должен был скрывать свое подлинное мнение от самых преданных ему советников. Гансу Моргентау Рузвельт однажды сказал: "Никогда не позволяйте вашей левой руке знать, что делает ваша правая рука". Моргентау не удержался, чтобы не спросить: "Какой же рукой являюсь я, господин президент?" "Моей правой рукой, - последовал ответ, - но свою левую руку я держу под столом".

В ходе интенсивной работы на протяжении первых месяцев президентства Рузвельт выработал жесткий распорядок работы в Белом доме, и этот порядок сохранялся долгие годы.

Каждое утро, просыпаясь в своей выходящей на юг спальне, Франклин Рузвельт надевал хорошо знакомый близким старый серый свитер и располагался среди подушек, держа в руках пахнущие краской газеты. Рузвельт одновременно просматривал пять или шесть ведущих газет из Нью-Йорка, Вашингтона, Балтимора, Чикаго. Он читал их с выражением некоей мрачной решимости. Мало кто знал, как чувствителен он был к мнениям комментаторов. На поверхности об этом свидетельствовали многочисленные пресс-конференции и радиобеседы "у камелька" - Рузвельт казался безмятежным. Лишь ближайшие сотрудники знали об "агонии" этих утренних часов. В половине девятого слуга вносил завтрак, который с годами становился все более обильным. Это были самые тихие и, возможно, самые продуктивные часы президента. Он размышлял и намечал решения. Разумеется, он еще выслушает много мнений (по обыкновению, с энтузиазмом соглашаясь с каждым), но примет он то решение, которое уже почти определил для себя; теперь он лишь утверждался в своем суждении, развивая мысленно контраргументы.

Рузвельт, в отличие, скажем, от Вильсона, не был затворником, не был любителем одиночества. К нему постоянно обращались помощники, совещаясь по поводу расписания дня и подлежащих решению проблем. Его вдохновляли люди, и довольно многих он делал вхожими в его спальню в эти часы размышлений. Обычно у его ложа находились Марвин Макинтайр - секретарь по вопросам определения встреч и визитов, личный врач - Росс Макинтайр, Стив Эрли пресс-секретарь. К этим троим присоединялись Гарри Гопкинс - личный помощник, Фрэнк Уокер - помощник по общим вопросам. Рузвельт любил призывать к себе специалистов по тем или иным вопросам, причем любил делать это так, чтобы ни их коллеги, ни близкие советники не знали об этом. Комедия человеческих самолюбий забавляла его.

В десять часов слуга помогал ему разместиться в небольшом кресле-каталке, на котором довозил его до лифта, опускал на первый этаж, в Овальный кабинет. Здесь Рузвельт оставался до обеда. С двух до трех пополудни шла разборка почты и диктовка ответов на те письма, которые помощники специально отбирали для него из тысяч, получаемых Белым домом. Затем до пяти часов шли встречи и обсуждения. В пять вечера наступал "детский час" - подведение итогов дня. Коллегиальность правления сохранялась тем, что раз в неделю - в пятницу - президент собирал весь свой кабинет. По вторникам и пятницам устраивались мини-пресс-конференции для журналистов, правилом которых было не делать записей и не цитировать президента. За пятнадцать - тридцать минут Рузвельт излагал свое понимание текущих проблем избранному кругу журналистов, и те получали представление о главном направлении движения государственного корабля.

Чтобы гарантировать свой полный приоритет в решении международных проблем, в выработке внешнеполитического курса США, Ф. Рузвельт назначил в феврале 1933 года государственным секретарем Корделла Хэлла, который прошел всю лестницу выборных должностей. Он представлял штат Теннеси в палате представителей и в сенате с 1907 года, у него имелись немалые связи на Капитолийском холме. К. Хэлл родился в бревенчатой хижине первых поселенцев среди Камберлендских гор и, как "горец", обладал особой уверенностью в себе, готовностью вспыхнуть в споре. На окружающих он производил весьма приятное впечатление внешней благообразностью, мягкостью и обходительностью, манерами южного джентльмена старой школы. Он был многословен и часто видел в политике арену постепенного достижения компромисса. Его интересы концентрировались в области тарифной политики, он считал, что повсеместное поднятие тарифов объективно уменьшает возможности получить влияние, соответствующее экономическому потенциалу. Протекционистские тарифы были для него "источниками всех зол", главными причинами конфликтов и войн. Стратегической целью Хэлла было добиться поворота от повсеместного протекционистского ажиотажа к ликвидации препятствий для мировой торговли.

Рузвельт осознавал свое преимущество - это было превосходство янки северо-востока, знакомого с внешним миром с младых ногтей, - перед конгрессменом из далекого Теннеси. Кроме того, Хэлл импонировал ему верой в конечное торжество Америки, как основной экономики мира. Сыграло роль и то обстоятельство, что главный пост в правительстве традиционно передавался лояльному демократам Югу, что укрепляло позиции ФДР в партии и стране. Но Хэлл не был доверенным лицом президента и не входил в его внутренний круг. Он, по существу, отдал руль управления американской дипломатией президенту, ставя перед собой скорее практические задачи, чем грандиозные замыслы. После одной из встреч с ним Г. Стимсон записал в дневнике: "Это такой пессимист... Сегодня он был в своей худшей форме. "Все идет к черту" было выражением, которое он постоянно повторял".

Первым из заместителей Хэлла Рузвельт назначил Уильяма Филипса, своего бостонского друга еще со времен общей службы у Вильсона, когда он профессиональный дипломат осуществлял курс Вильсона в Англии и в Китае. Этим был создан очевидный контрбаланс Хэллу. Позже роль такого контрбаланса и "своего человека" в госдепе играл С. Уэллес. И все же над государственным департаментом следовало установить еще более строгий контроль. Верный Р. Моли был назначен помощником государственного секретаря по особым поручениям; самые насущные вопросы внешней политики так или иначе через Моли возвращались к Рузвельту. Правилом стало: полная спонтанность в обсуждениях, никакой спонтанности в решениях.

Рузвельт привлек в сферу внешней политики людей из разных слоев общества. Его внешнеполитические поручения выполняли наряду с профессиональными дипломатами представители академических кругов, военные, богатые донаторы предвыборных кампаний, журналисты и попросту старые друзья. Но при внимательном знакомстве становится ясным выбор того или иного участника большой дипломатической игры. Как верно отмечает американский историк Р. Даллек, в каждом назначении видны черты рузвельтовского замысла. Либеральный историк У. Додд в Берлине должен был символизировать неприятие Америкой нацистской политики. Посылка независимых по характеру, склонных к спонтанности У. Буллита и Дж. Дэвиса в СССР была связана с надеждами прервать негативную преемственность, улучшить американо-советские отношения. Позже представитель большого, бизнеса А. Гарриман и бывший адмирал Дж. Стэндли в Москве явно не играли роли дипломатов, стремящихся нравиться, они были проводниками осторожного и не склонного к сближению курса. Послы Н. Джонсон в Китае и Дж. Грю в Японии символизировали преемственность политики Рузвельта с политикой президента Гувера на Дальнем Востоке. Рузвельт надеялся, что жесткий и своенравный посол Дж. Кеннеди восстанет в Лондоне против благодушия Н. Чемберлена и его политики примирения с Германией. Когда этого не случилось, Рузвельт заменил его далеким от философии английских тори либеральным экс-губернатором Нью-Хемпшира Дж. Вайнантом.

Всегда веря в личную дипломатию и желая начать движение по пути глобального восхождения, Рузвельт очень полагался на свой опыт и искусство импровизации. Уже в марте 1933 года он предложил англичанам свой визит в Лондон, хотя было очевидно, что на этой стадии у американской стороны нет приемлемых дипломатических предложений. Получив 31 марта согласие премьера Макдональда на встречу, Рузвельт развернул фронт своей инициативы, он пригласил представителей десяти стран - Франции, Германии, Италии, Японии, Китая, Аргентины, Бразилии, Чили, Мексики и Канады прибыть в Вашингтон и обсудить экономические беды мира. Все это, имея характер предварительных мер, может интересовать нас лишь в ракурсе показа общего стремления Рузвельта глобализировать американскую внешнюю политику.

Отклика со стороны Европы не последовало. Там усмотрели в предложениях Рузвельта дань экстравагантности.

Создавшееся ложное положение не обескуражило президента. Мы уже говорили, что у Рузвельта никогда не было комплекса неполноценности в отношении европейских политиков. Опыт первых месяцев президентства встречи с премьер-министрами Англии, Франции и другими политиками старой Европы укрепили его в этом ощущении.

В Европе тоже относились к американской дипломатии без особого пиетета. В 1933 году Муссолини спросили об американской внешней политике. Он ответил: "У Америки нет политики".

С точки зрения диктатора в стране гангстеров ее и не могло быть. При всем том дуче был недалек от истины. Большой мировой политики у США действительно не было. Заметим, что в первом инаугурационном послании Рузвельта не содержалось ни слова о событиях за рубежом. Рузвельт не поддержал идеи вступления США в Лигу Наций, где преобладали Франция и Англия. Более того, США в 1933 году нанесли решающий удар по идее созыва Международной валютной конференции. США откровенно поворачивались к внутренним делам, манкируя внешними.

Коренные изменения этой пассивности Рузвельт смог себе позволить лишь несколькими годами позже, уже тогда, когда Германия перевооружилась, Япония решительно встала на путь агрессии, Испания оказалась в огне гражданской войны. В первые годы пребывания Рузвельта у власти военная система США продолжала ослабевать. У Генри Форда было больше рабочих, чем солдат в вооруженных силах США. Когда Рузвельт посетил в 1934 году остров Оаху и военные власти решили показать ему учения, им пришлось создать "потемкинскую деревню" из нарисованных танков. Даже ветераны войны собрали 25 миллионов подписей под петицией с требованием расширить изоляционистское законодательство. Полмиллиона студентов заявили, что в случае объявления конгрессом войны они откажутся служить. Климат в стране не благоприятствовал акциям за ее пределами.

Именно это и было главной сложностью для Рузвельта как руководителя американской дипломатии. В то время как его деятельная натура питала глобальные замыслы, тогда, когда он внутренне оставался верен вильсоновскому стремлению к утверждению Америки как мировой державы, правящий класс США отвергал такую политику. Фактически весь период,

начиная с 1933 года, года первой инаугурации и до 1941 года, когда японцы своим нападением на Пирл-Харбор не оставили Америке альтернативы, был периодом борьбы Рузвельта против большинства в правящем классе. Это большинство считало, что для Америки опасно выходить с новыми попытками самоутверждения, что в результате США будут, как и во время Парижской мирной конференции, отброшены назад, что новые клемансо и ллойд джорджи объединятся против Америки, снова поставят ее на место. Синица в руке ("доктрина Монро") была привлекательнее журавля в небе. В течение первых восьми лет президентства Рузвельт, по существу, лишь готовился осуществлять свои глобальные внешнеполитические намерения. И когда мы смотрим на 30-е годы, на внешнюю политику Соединенных Штатов периода господства в ней изоляционистов, мы видим подспудную, но постоянную и энергичную борьбу президента за то, чтобы забрать бразды правления во внешней политике в свои руки.

Американский конгресс, контролируемый изоляционистами, был одним из двух основных препятствий на пути глобализации американской политики. Вторым препятствием являлась Европа, создавшая своего рода единый фронт против президента Вильсона в 1918 - 1919 годах, а в 30-е годы с подозрением относившаяся к американским попыткам перевести экономическое могущество в политическое. Именно здесь, уже на раннем этапе (осень 1933 года), президент Рузвельт увидел, что, несмотря на взаимное ожесточение и явный раскол, и Германия, и ее противники с неудовольствием относятся к любым попыткам вторжения в европейские дела извне.

Верные помощники Рузвельта во внутренних преобразованиях - сенаторы У. Бора из Айдахо, Б. Каттинг из Нью-Мексико, Л. Фрейзиер и Дж. Най из Северной Дакоты, X. Джонсон из Калифорнии и Р. Лафолет из Висконсина - были категорическими противниками формирования мировой дипломатии. Они боялись вторжения на международную арену, их страшило противодействие мощным европейским державам, они опасались резких внутренних потрясений в США вследствие милитаризации страны. Оппозиция этой группы влиятельных сенаторов надолго блокировала планы президента, уверенного в международном потенциале Америки.

Нужно сказать, что грандиозный экономический кризис, пошатнувший социальные основы США, требовал в эти годы приложения всей энергии президента. Рузвельт был занят прежде всего реализацией своего "нового курса", откладывая активные действия за рубежом на более отдаленную историческую перспективу. В 1933 - 1938 годах Рузвельт не видел реальной возможности вторгнуться в европейскую политику. В самом деле, могла ли Америка с армией в 140 тысяч человек (в год вступления Рузвельта в должность) угрожать, быть арбитром, влиять на паритет в военной сфере? Гигант, потрясенный величайшим из кризисов, прилагал усилия в сфере экономической стабилизации, пытался сгладить социальные противоречия.

Стремясь увеличить расходы на внутренние программы, Рузвельт готов был еще более уменьшить военный бюджет и перенаправить деньги в экономику. На этом пути он столкнулся с начальником штаба армии генералом Макартуром. Это был трудный оппонент. В Белом доме Макартур без обиняков сказал: "Когда мы потерпим поражение в следующей войне и американский парень будет лежать в грязи с вражеским штыком в животе и вражеским сапогом на горле, я хочу, чтобы в своем проклятии он назвал имя не Макартура, а Рузвельта".

Президент побледнел и после паузы закричал: "Вы не должны так разговаривать с президентом!" Макартур был вынужден извиниться и предложить свою отставку. Рузвельт быстро пришел в себя. "Не валяйте дурака, Дуглас". Желая купить расположение строптивого генерала, военный министр Дж. Дерн на следующий день сказал Макартуру: "Вы спасли армию". (Макартур остался верен своей репутации, он не желал видеть себя укрощенным. "Меня стошнило на ступеньках Белого дома", - вспоминал он в мемуарах.)

Мир, в котором Франклин Рузвельт начал с 4 марта 1933 года представлять США, был бурным и быстро меняющимся. Европа еще оставалась средоточием главной военной и промышленной мощи, но ее составные части все более антагонизировали друг друга. Основная угроза европейскому миру с января 1933 года стала исходить от Германии во главе с канцлером Гитлером. Соседи Германии справедливо опасались роста германского могущества. Оборачиваясь к Европе, Рузвельт видел все большее ожесточение Германии, стремящейся к "равенству" в вооружениях со своими соседями. Франция, полная самых мрачных предчувствий, хотела иметь гарантии своей безопасности. Англичане, занятые укреплением внутриимперских связей, требовали общего европейского разоружения (по крайней мере ограничений на те виды оружия, которое они называли наступательным).

К Рузвельту уже весной 1933 года поступала информация, что Германия, превратившаяся из веймарской республики в третий рейх, проявляет намерения встать на путь перевооружения. Закулисные сведения были самым громким образом подтверждены 16 мая 1933 года, когда канцлер Гитлер провозгласил эту цель перед рейхстагом.

В июле 1933 года посол США во Франции У. Буллит сообщал президенту, что французы считают войну в Европе неизбежной, а посол США в Италии Б. Лонг напоминал президенту о главном желании французов - иметь гарантии того, что США придут на помощь Франции в случае германского нападения. Рузвельт воспринимал угрозу агрессии серьезно. После встречи в мае 1933 года с президентом Германского банка Ялмаром Шахтом президент сказал Г. Моргентау, что европейские политики - "банда ублюдков" и что он видит "весьма большую возможность" войны с Германией.

Когда в октябре 1933 года Германия покинула Лигу Наций, США не могли выразить своего отношения к этому шагу на пути внутриевропейского ожесточения. Они, помимо прочего, не могли осуждать первый демонстративный жест нацистской Германии ввиду того, что сами не являлись членом Лиги. В качестве реакции на действия немцев государственный секретарь К. Хэлл телеграфировал американскому наблюдателю в Лиге Наций Н. Дэвису, что в США "широкое возмущение гитлеровским правительством совмещается с единодушным мнением, что мы не должны позволить себе вовлечения в европейское политическое развитие". Эти слова Хэлла можно определить как главную черту американской внешней политики первого пятилетия пребывания Рузвельта у власти. Провал женевских переговоров о разоружении в 1933 году совершенно лишил президента шансов на получение одобрения сената даже в таких, во многом ритуальных, вопросах, как вступление в Мировой суд. Наступила многолетняя пауза.

Главной дипломатической ареной действий Ф. Рузвельта в 30-е годы стала не Европа, а Азия. Напомним, что в марте 1933 года Япония вышла из Лиги Наций и фактически сняла с себя ограничения Вашингтонского договора 1922 года.

Формируя свою политику на Дальнем Востоке, Рузвельт полагался на посла США в Японии Дж. Грю, который учился вместе с ним в Гротоне. Грю относился к президенту несколько скептически, хотя и признавал, что у того "все же есть воспитание". Но уже через год Рузвельт получил у однокашника высшие оценки: "У нас никогда не было президента, который выказывал бы такой непосредственный интерес к дипломатической службе".

А после очередного избрания Рузвельта президентом в 1940 году Грю писал ему: "Вы ведете дела во внешней политике мастерской рукой, и я очень рад, что страна не лишилась вашего ясного видения, решимости и восхитительного мужества".

Еще не приняв присяги, Рузвельт должен был думать о том, какую позицию занять в отношении Японии, вставшей в 1931 году на путь открытой агрессии в Азии. Уже тогда существовали признаки того, что Япония не остановится в применении силы против любой препятствующей ей державы. Дж. Грю сообщал 23 февраля 1933 года, что "большая часть общества и армия под влиянием пропаганды пришли к выводу о неизбежности войны Японии с Соединенными Штатами, либо Японии с Россией, либо с обеими странами сразу". Посол передавал в высшие американские дипломатические инстанции сведения об укреплении и высокой эффективности японской армии и флота, об их самоуверенности. Дж. Грю писал в мае 1933 года: "Япония, возможно, обладает наиболее совершенной, сбалансированной, скоординированной и поэтому наиболее могущественной военной машиной в современном мире... В то же время японские вооруженные силы рассматривают Соединенные Штаты в качестве своего потенциального противника".

Япония окончательно лишилась страха перед вмешательством западных держав и США. В те дни, когда Рузвельт писал свою инаугурационную речь, Квантунская армия направила удар из Маньчжурии на запад и за две недели захватила значительную часть Северного Китая вплоть до Великой китайской стены.

Западные державы реагировали на японские военные успехи своеобразно. Двадцать седьмого февраля 1933 года британский министр иностранных дел Саймон объявил, что его правительство вводит запрет на военные поставки Японии и Китаю. Японии с ее мощной военной промышленностью этот запрет не причинил хлопот, но Китай зависел от военных поставок. Да и в любом случае английские действия обессмысливались тем, что другие страны (в первую очередь США) продолжали торговлю оружием и не собирались следовать английскому примеру. В такой конъюнктуре Лондон 13 марта 1933 года отменил свое недолговечное эмбарго. Этот эпизод привлек внимание к американской торговле оружием - прямому пособничеству агрессору.

Под воздействием обеспокоенных политических кругов в американском сенате был принят законопроект о предоставлении президенту права введения эмбарго на поставки вооружения. Но Рузвельт предпочел не воспользоваться данным ему правом. В мае 1933 года представитель госдепартамента, выступая перед сенатской комиссией по иностранным делам, заявил, что администрация не намерена предпринимать сокращение поставок оружия Японии, если это может привести к японской блокаде китайского побережья. США являлись главным поставщиком дефицитных материалов и стратегического сырья для японской военной промышленности, переживавшей бум с началом агрессии в Китае. Сразу же после вторжения японских войск в северо-восточные провинции Китая поток военно-стратегических материалов из США в Японию возрос во много раз. Несмотря на острое соперничество, представители военно-морского флота США полагали, что "не только позволительно, но и желательно продавать военное снаряжение Японии".

Американский акт об эмбарго на поставки вооружений содержал ту же вопиющую несправедливость, что и краткосрочная мера Англии: правительство могло вводить эмбарго лишь в отношении обеих воюющих сторон. Таким образом, агрессор и его жертва ставились в одинаковое положение, а помощь нужна была прежде всего необеспеченному Китаю.

Взгляды вашингтонского правительства во многом определялись донесениями посла США в Японии Дж. Грю. Двадцать седьмого января 1933 года он пишет в дневнике, что с политической точки зрения оккупация Маньчжурии японцами принесла много преимуществ. Созданное и управляемое японцами на северо-востоке Китая марионеточное государство Маньчжоу-Го будет служить бастионом на пути большевизма. (Через три дня с той же задачей "на пути большевизма" в Германии встал Гитлер.)

После бесед с китайским послом и интенсивной переписки с послом Грю чиновник дальневосточного отдела госдепартамента С. Хорнбек направил государственному секретарю в мае 1933 года серию меморандумов, главной идеей которых было предложение дать японской военной агрессии "исчерпать себя". С. Хорнбек предлагал предоставить Японии полную свободу действий с тем, чтобы "отчетливо знать ее намерения". Это был пик политики попустительства. Но аргументы американского дипломата встретили понимающий прием в высших правительственных кругах, дошли до президента. В Вашингтоне хотели знать, куда направится острие японской агрессии. В результате США ни малейшим образом не отреагировали на японскую весеннюю кампанию 1933 года в Китае. В мае посол Грю писал в японской "Джапан таймс": "Мы должны бороться за продолжение существования дружеских отношений между Японией и Соединенными Штатами... Судьба грядущей эры Тихого океана лежит в наших руках".

Со своей стороны японская дипломатия пыталась после захвата Маньчжурии улучшить отношения с США. Посол Сайто объяснял американцам, что целью Японии в Маньчжурии является восстановление закона и порядка. На страницах влиятельнейшего американского журнала "Форин афферс" премьер-министр Вакацуки доказывал, что материковая экспансия - историческая судьба Японии. Он "не видел" причин для американского противодействия естественному процессу "сближения" Японии и Маньчжурии, представляющему для Японии вопрос жизни и смерти. Но чаще всего в эти годы японцы использовали аргумент о "доктрине Монро" для Азии, по аналогии с практикой американцев в Западном полушарии. "Мир будет поделен, - писал один из влиятельных японских идеологов, - на три зоны влияния - американскую, европейскую и азиатскую доктрины Монро".

Такой передел мира не устраивал Рузвельта. Он в конечном счете отреагировал на японскую экспансию действиями на двух направлениях. Во-первых, он увеличил Тихоокеанский флот США, во-вторых, он встал на путь сближения с СССР, как потенциальным союзником в деле нейтрализации японской агрессии (и возникающей нацистской угрозы в Европе).

В июне 1933 года президент запросил 238 миллионов долларов для строительства тридцати двух кораблей водоизмещением 120 тысяч тонн. Это была самая большая программа военно-морского строительства с 1916 года. В начале 1934 года согласно закону Винсона - Трамбела США вышли за пределы тоннажа, обусловленного Вашингтонской конференцией 1922 года и Лондонским морским договором 1930 года.

Действия в направлении нормализации отношений с СССР стали важнейшей дипломатической акцией первых лет пребывания Рузвельта в Белом доме. В отличие от своих республиканских предшественников Рузвельт решил покончить с несуразицей американской политики последних десятилетий, признать величайшую страну - Советский Союз.

Впрочем, он действовал осторожно. Ему было необходимо заранее определить, не вызовет ли признание этого дальневосточного государства разногласий в правящем классе США. С первых шагов на политической арене он знал, что для эффективной политики за рубежом необходимо согласие внутри. Для крупномасштабных, амбициозных планов, которые были у Рузвельта, ему требовалась гарантия того, что энергичные меры, порывающие с традицией, не расколют внутренний фронт. Пример Вильсона, приведшего к фиаско первую попытку США утвердиться в качестве лидера западного мира, стоял перед его глазами: Вильсон не сумел выковать единства дома. Рузвельт страшился повтора, отсюда его осторожность.

Вначале следовало показать публике, что вопрос о Советской России лишь рассматривается и не решен окончательно. Втайне от общественности Рузвельт попросил сенатора Свенсона, члена комиссии по иностранным делам, начать дискуссию о смысле непризнания крупнейшей мировой державы, о том, что США теряют, не имея контактов с СССР и что они могли бы приобрести, имея такие контакты. Реакция на дискуссию позволяла судить, как воспринимают проблему бизнес, средства массовой информации, правительственные чиновники, интеллигенция и прочие группы населения. Лишь к апрелю 1933 года стало ясно, что значительная часть правящей элиты склоняется в пользу признания. Об этом говорил опрос 329 национально известных американцев, меморандум восточноевропейского отдела госдепартамента, обзор редакционных статей крупнейших газет, массовая (шестьсот семьдесят три тысячи подписей) петиция избирателей штата Массачусетс.

Но еще важнее для Рузвельта было определить, что станет означать признание СССР для того расклада международных сил, который он наследовал в 1933 году. В Германии к власти пришли нацисты, открыто отрицавшие законность Версальского договора. В Японии милитаризм взял верх над буржуазной демократией и бросился на свою первую жертву - Китай. В обоих случаях, грозящих детонированием в других регионах, Советский Союз мог бы явиться прочной основой сопротивления агрессивной ломке мирового порядка ведь и нацистская Германия и милитаристская Япония непосредственно ему угрожали.

Рузвельт всегда ценил информацию из первых рук. По просьбе президента его друг Ф. Франкфуртер, знаменитость из Гарвардской школы законоведения, наладил контакт с советскими представителями в США. Президент затребовал информацию от аккредитованных при Белом доме журналистов. В Белый дом без излишней огласки прибыл полковник X. Купер, получивший высшие советские ордена за участие в строительстве Днепрогэса.

Какие цели преследовал президент Рузвельт, встав на путь признания СССР? С одной стороны, он хотел открыть рынок этой страны для американской промышленности - бизнес оказывал определенное давление в этом направлении. С другой стороны - и это для международных позиций США было более важно он желал получить союзника в условиях резко ухудшавшихся отношений с Японией. Но эту линию своей политики американцы проводили тайно. СССР также стремился к дипломатическому сближению с США в свете прямой угрозы, возникшей с агрессией Японии в Азии, начатой в 1931 году. Но государственный департамент посчитал необходимым специально указать японцам, что дипломатическое признание Советского Союза не следует рассматривать как антияпонский шаг.

"До начала второй мировой войны Соединенные Штаты никогда не отклонялись от этой линии. Дважды в течение двух лет, в 1934 и 1937 году, американские официальные лица отвергали советские предложения о выработке совместной политики в отношении Японии и нацистской Германии", - пишет американский исследователь.

Ключевой фигурой в процессе улучшения отношений с СССР с американской стороны стал руководитель Организации фермерского кредита, а затем министр финансов Г. Моргентау. Рузвельт впервые встретил его в 1915 году, когда стремился укрепить свое влияние в среде демократической партии Нью-Йорка. Моргентау был выходцем из богатой еврейской семьи, эмигрировавшей из Германии. Это был высокий, тяжеловесный, неуклюжий человек. Его семья уже пробилась в истеблишмент. Отец Генри Моргентау служил при президенте Вильсоне послом США в Турции. Моргентау были соседями Рузвельта в штате Нью-Йорк и оказали ему политическую поддержку с самого раннего периода.

Именно Г. Моргентау и У. Буллиту, знакомым с его намерениями, поручил Рузвельт в октябре 1933 года войти в контакт с представлявшим интересы СССР в США Б. Сквйрским. Моргентау пригласил Сквирского в свой оффис и, согласно указаниям президента, объявил, что "через пять минут явится Буллит из государственного департамента и покажет вам неподписанный текст. Лицо Сквирского осветилось широкой улыбкой. Буллит появился на той стадии, которую обозначил ему президент, он сел и сказал Сквирскому: "В моей руке неподписанный документ. Его можно превратить в приглашение вашей стране послать сюда представителей, чтобы обсудить отношения между нашими странами. Мы хотели бы, чтобы вы телеграфировали содержание этого документа вашим самым секретным шифром и хотели бы узнать, приемлемо ли его содержание вашим людям... Если оно будет приемлемо, президент подпишет этот документ. Если его содержание будет неприемлемо, вы дадите мне слово чести, что этот документ никогда не станет достоянием гласности".

Рузвельт внимательно следил за настроением прессы. Государственный департамент сделал обзор трехсот газет за месячный период. Общественная организация - Американский фонд сделала обзор 1139 газет и, по ее данным, 63 процента из них выступали за дипломатическое признание СССР. В среде правительства против признания выступали государственный секретарь К. Хэлл и министр почт Дж. Ферли - их взгляды отражали оппозицию религиозных организаций.

Переговоры между народным комиссаром иностранных дел М. Литвиновым и американскими руководителями проходили в период между 8 и 16 ноября 1933 года. Решающей была встреча народного комиссара с президентом 10 ноября 1933 года. Утром состоялась часовая встреча, вечером два политика беседовали три часа, договорившись называть друг друга по имени. Обсуждались вопросы религиозной свободы, долгов и многое другое. Главное же было то, как СССР и США рассматривали свои позиции в свете возникновения в мире мощных сил, готовых к жестким решениям. Договоренность о восстановлении дипломатических отношений была обнародована 17 ноября 1933 года.

Первый посол США в СССР У. Буллит являлся необычной фигурой в среде дипломатов, рекрутированных Рузвельтом. Это был человек крайностей, довольно легко меняющий взгляды, амбициозный и подозрительный. В феврале марте 1919 года он вел переговоры с Лениным и полагал, что выработал основу новых взаимоотношений двух стран, но его выводы были отвергнуты президентом Вильсоном, что и послужило причиной ухода Буллита с дипломатического поприща. Из близкого сотрудника Вильсона Буллит быстро превратился в его активного политического противника. Рузвельт дал ему второй шанс проявить себя в дипломатии на "русском фронте".

Первые послания Буллита из Москвы в 1933 - 1934 годах говорят о советских руководителях как об "интеллигентных, софистичных, энергичных" людях, которых нельзя "убедить терять свое время с обычным дипломатом". Их восхищают только те, "кто демонстрирует первоклассный ум и широкий масштаб как личность. К примеру, они восхищаются молодым Кеннаном, прибывшим со мной". Сталин дал Буллиту гарантии безусловной доступности: "Дайте мне знать, и мы тотчас же встретимся". К слову сказать, Сталин произвел на Буллита впечатление "выносливого цыгана с прошлым и эмоциями, недоступными моему пониманию". Думается, что определенное сближение и взаимопонимание длились до тех пор, пока Рузвельт ощущал необходимость в СССР как противовесе Японии на Дальнем Востоке. В середине 30-х годов Вашингтон приходит к выводу, что с Японией он найдет модус вивенди в двусторонних контактах. Это ослабило притягательность активной американской политики на советском направлении.

Склонность Буллита к крутым поворотам проявилась наглядным образом и в данном случае. Охлаждение собственного правительства как причину ухудшения климата в двусторонних отношениях он не принимал. В то же время им чрезвычайно преувеличивалась значимость таких акций, как приглашение на VII конгресс Коминтерна делегации американской компартии "без согласования с ним" (!). Теперь, спустя всего год после очевидного улучшения отношений, он требовал их разрыва. Американский посол поощрял журналистов писать антисоветские статьи и постоянно говорил о том, что его миссия в Москве потеряла смысл. В середине 1936 года он принял предложение Рузвельта стать послом США во Франции. С этих пор он был энергичным противником улучшения советско-американских отношений: "Проблема контактов с правительством Советского Союза является частью проблемы отношения к коммунизму как воинственной вере, направленной на мировую революцию и "ликвидацию" (то есть убийство) всех в нее не верующих".

Буллит стал склоняться к мысли, что задачей США в Европе должно быть "поощрение примирения между Францией и Германией". Буллит еще появится в этой истории, и, пожалуй, самым важным периодом его воздействия на Рузвельта будут 1943 - 1944 годы, когда Рузвельт размышлял о послевоенном мировом порядке и роли в нем советско-американских отношений.

Рузвельт заменил Буллита в Москве человеком, который поддерживал его в политической жизни США со времен первой мировой войны - богатым висконсинским адвокатом, немало послужившим на федеральных постах - Дж. Дэвисом. Он прибыл в СССР в начале 1937 года. Дэвиса довольно часто рисуют уникальной наивностью, поверившей в аутентичность процессов 1937 года. Меньше обращается внимание на то, что анализ процессов не был его главной задачей. Рузвельт послал его с другой целью, более прагматической - "не передавать правительству аккуратную информацию, а завоевать доверие Сталина". И Дэвис не видел особой опасности в Коминтерне. Он полагал, что, переходя к строительству социализма в одной стране, Сталин не будет представлять никакой угрозы Америке. Он определенно антагонизировал штат американского посольства в Москве, настроенного на лад идеологической борьбы, но имел доверие президента, что в данном случае наиболее существенно. Дэвис предпочитал не совещаться с аналитиками в закрытых кабинетах, а давать пространные интервью в газетах, благожелательно освещая политику советского руководства и становясь персоной грата в ее глазах. Рузвельту было важно в период второго этапа японской агрессии против Китая (в 1937 году) наладить канал связей со страной, также ощущавшей опасность, исходившую от Японии.

Нужно сказать, что во второй половине тридцатых годов в Вашингтоне интересовались Советским Союзом прежде всего как фактором в тихоокеанском раскладе сил. Что касалось граничащей с СССР Восточной Европы, то именно в это время один из ведущих чиновников госдепартамента - А. Лейн утверждал, что "восточноевропейский регион является наименее важным регионом в мире, с точки зрения интересов США". Это высказывание особенно любопытно в свете дебатов, развернувшихся в США после 1945 года. Заместивший Дж. Дэвиса на посту посла США в Москве Л. Стейнхард писал о советском руководстве в 1940 году: "Они являются реалистами, если в этом мире вообще есть реалисты".

Среди американской элиты выделялись два подхода к объяснению советской внешней политики. Убедительно противопоставляет их американский историк Д. Йергин. Сторонники первого подхода исходили из того, что Советский Союз, как лидер революционного движения в мире, отвергал (открыто или тайно) возможность мирного сосуществования с капитализмом, был привержен неукротимой идеологической борьбе и руководствовался мессианским стремлением к мировому могуществу. Такой подход Д. Йергин называет "рижской аксиомой". Принять эту аксиому означало коренным образом усомниться в возможности дипломатического урегулирования отношений с Советским Союзом. "Рижская аксиома" идейно объясняла предвоенную враждебность СССР и США и готовила "холодную войну".

"Рижской" она называется потому, что для более детального знакомства с советской практикой и оценки внешнеполитического курса СССР государственный департамент в 20 - 30-е годы полагался на американскую миссию в Риге, столице буржуазной Латвии. Именно в этой миссии осуществлялись главные аналитические проекты, касающиеся проблем выработки американской политики в отношении Советского Союза. Именно из этой миссии исходили постоянные предупреждения в отношении "советской угрозы". Они направлялись в русский отдел государственного департамента (существовал до 1929 года, затем был введен в состав восточноевропейского отдела). Начальник этого отдела Р. Келли непосредственно контролировал работу русской секции посольства в Риге. Он выдвинул и протежировал плеяду молодых советологов, среди которых выделялись Дж. Кеннан и Ч. Болен (будущие послы США в СССР). Когорта этих деятелей полагала, что союз Америки с СССР исключен при любых обстоятельствах. (Кеннан: "Никогда - ни в то время, ни в любое другое - я не рассматривал Советский Союз как подходящего союзника и партнера, действительного или потенциального, для моей страны".)

После нападения Германии на СССР "рижская аксиома, - как пишет Д. Йергин, - претерпела потерю убедительности. В советско-американских отношениях началась новая фаза, которая привела к опыту, радикально отличающемуся от опыта советского подразделения государственного департамента в межвоенные годы. Новое представление, основанное на новых предпосылках, вышло на первый план. К тому же был создан механизм решения политических проблем в обход государственного департамента".

Рузвельт придерживался другого подхода, который отчетливее всего проявился позднее, в Ялте, и может быть назван "ялтинской аксиомой". В ее основе лежало убеждение, что роль идеологии определенно завышена, что СССР ведет себя как традиционная великая держава, стремящаяся действовать в рамках системы международных отношений, а не за ее пределами. Рузвельт, при всех колебаниях, стоял именно на этой позиции. Он не считал, что СССР представляет собой непосредственную опасность для США. Более того, Советский Союз противостоял реальным противникам Америки и в Европе, и в Азии. "Неприсутствующие" в Европе Соединенные Штаты смотрели в середине 30-х годов более внимательно на азиатскую арену. Американское посольство регулярно, через каждые две недели, сообщало в Вашингтон о состоянии японо-советских отношений. Иногда американские дипломаты демонстрировали неумеренный алармизм. Посольство, в частности, предсказывало нападение Японии на СССР в 1935 году, когда японская армия завершит свою модернизацию. По мнению посольства, японцы не станут откладывать начало военных действий на более поздний период, так как всякая отсрочка будет на руку Советскому Союзу, энергично осуществляющему свою оборонительную программу на Дальнем Востоке.

В то же время американский посол в Китае Джонсон писал в донесениях государственному секретарю, что ближняя цель японцев - создание особого режима в Северном Китае, номинально находящегося под главенством Нанкина, но управляемого ставленниками японцев. Конечная цель - "распространение контроля над Китаем, уничтожение всякой эффективной военной оппозиции в Китае, создание благоприятных для Японии условий эксплуатации азиатского материка". Коллега Джонсона в Токио посол Грю определил перспективу японского нажима как направленную на создание "огромной империи, состоящей из Маньчжурии и Северного Китая" под контролем Японии.

По мере приближения Лондонской конференции 1935 года по морским вооружениям становилось все более ясным, что японская сторона отвергает прежнее соотношение в основных классах флотов США, Англии и Японии. Японский посол в Вашингтоне уже открыто говорил, что ему не кажется справедливым это соотношение, что в ушах японцев оно звучит как "Роллс-Ройс - Роллс-Ройс - Форд". Быть скромным "Фордом" на фоне двух мощных "Роллс-Ройсов" Япония не желала. На открывшейся в Лондоне в конце 1935 года конференции Соединенные Штаты должны были решить для себя вопрос, согласны ли они на паритет с Японией. Последняя уклонилась от обсуждения вопроса, предоставив американским дипломатам "агонизировать" в одиночестве. Новый договор, подписанный в марте 1936 года Англией, США и Францией, имел мало смысла - это соглашение никак не ограничивало Японию и Италию. Япония заявила о том, что не подчиняется прежним договорным ограничениям. И когда японцы ушли с конференции, а англичане объявили о расширении военно-морского строительства, президент Рузвельт потребовал реализации самой большой для американской истории мирного времени военно-морской программы (предложено было построить, в частности, два новых линкора).

В то же время наличие возражений и у Англии, и у Японии оживляло перспективы возобновления англо-японского договора. Против этого в Вашингтоне готовы были сражаться всеми доступными средствами. В ноябре 1934 года Рузвельт приказал своему представителю Н. Дэвису "донести до сознания английских политиков мысль, что если Великобритания предпочтет сотрудничеству с нами сотрудничество с Японией, я буду вынужден в интересах американской безопасности повлиять на общественное мнение в Канаде, Австралии, Новой Зеландии и Южной Африке, решительно подводя эти доминионы к пониманию того, что их будущая безопасность связана с нами, с Соединенными Штатами". Столь страшная перспектива возымела действие, и Англия пошла на попятную. В конце концов у нее имелась общая с США заинтересованность не допускать "излишнего" усиления Японии на Дальнем Востоке.

В тот самый исторический момент, когда агрессор начал развертывать свои силы на азиатском континенте, Рузвельт пришел к выводу, что конфликт с Японией слишком дорогостоящ, цели неопределенны, цена неприемлема. Вашингтон вооружился политикой нейтралитета в качестве главенствующего подхода к Японии в середине и второй половине 30-х годов.

"Принятие законов о нейтралитете в тридцатые годы было менее всего выражением внутренних побуждений президента, это был результат реалистической калькуляции того, что он мог достичь в стране и за рубежом", - пишет Р. Даллек.

Рузвельт, подсчитав силы, согласился на пассивную внешнюю политику. "Между 1935 и 1938 годами его нежелание открыто противостоять агрессии в Эфиопии, Испании, Китае, Австрии и Чехословакии исходило не из изоляционистского импульса или желания умиротворить агрессоров, а главным образом из решимости сохранить способность воздействовать на критические по значимости явления на внутренней арене".

Хотя период 1933 - 1938 годов справедливо может казаться своего рода потерянным временем во внешней политике США, более внимательное знакомство с ним позволяет сделать иные выводы. В этот "эмбриональный" период формирования своей политики Ф. Рузвельт обозначил многие главные цели, практическая реализация которых началась позже. Именно тогда США, озабоченные созданием новой мировой структуры, признали дипломатически важнейшую политическую силу на своем горизонте - СССР. Желая зарезервировать за собой право на собственный вариант мирового распределения сил, американская дипломатия в эти годы выдвинула так называемую "доктрину Стимсона", доктрину непризнания насильственных территориальных перемен в мире. Стремясь укрепить свой тыл - Западное полушарие, президент Рузвельт постарался уверить латиноамериканских соседей (на конференции в Монтевидео в 1933 году), что США будут избегать односторонних действий в непосредственном окружении. Тому же служил демонстративный отказ от "поправки Платта", которая являлась прежде юридической основой вмешательства в кубинские дела. Отступая (фактически) перед лицом Японии в Азии, администрация Рузвельта постаралась в эти годы заложить основу более конструктивной азиатской политики: Рузвельт благословил акт Тайдингса - Макдаффи, содержавший обещание в будущем предоставить Филиппинам независимость.

Рузвельт в 30-е годы, тот Рузвельт, который с детских лет знал Европу и всегда считал, что Америка обязана потеснить европейско-японское влияние в мире, должен был вести долгую позиционную войну с конгрессом, с общественным мнением своей страны, с преобладающим отрядом правящего класса, не уверенного в возможности для США успешно утвердиться на новых мировых позициях. Рузвельт ждал своего шанса, он ждал исторической возможности, которую обещало разделение европейских сил на две коалиции.

Для того, чтобы на сей раз успешнее, чем это пытался сделать Вудро Вильсон, взломать структуру европоцентрического мира, следовало воспользоваться внутриевропейским расколом. В данном случае не было нужды, подобно Вильсону, изображать, что официальный Вашингтон нейтрален "в мыслях и действиях" по отношению к обеим складывающимся в Европе враждебным друг другу коалициям. Рузвельт не делал особой тайны из того, что недоверие к Германии сохранилось у него со времени первой мировой войны; 1918 год не ликвидировал, полагал он, угрозу Германии Европе и всему миру. Рузвельт был недоволен тем, как союзники обошлись с Германией - по его мнению, немцы избежали подлинного наказания за свои военные преступления. И приход Гитлера к власти в 1933 году обострил это чувство. Нейтральные и не участвующие в работе международных организаций Соединенные Штаты конкретными действиями не откликнулись не приход нацистов к власти. Но администрация Рузвельта дала ясно понять, что с этой Германией у нее не может быть близких и дружественных отношений. Все старания нацистской дипломатии расколоть Запад за счет улучшения отношений с США не удались

Напротив, заметно "потепление" отношения Америки в 1933 - 1937 годах к строптивым прежним союзникам - неплательщикам военных долгов - Англии, Франции, а также к скандинавским странам, Голландии и Бельгии. Большего не позволял Рузвельту изоляционистский конгресс, да и "флюидная" обстановка требовала тщательной калькуляции, прежде чем определить более решительный курс.

Важнейшим шагом, который предпринял президент Рузвельт в ответ на изменившуюся обстановку в Европе, стало, повторяем, дипломатическое признание Советской России. В США, да и в Европе, дипломатическое признание СССР воспринималось как результат внутренних американских процессов: демократы отвергли абсурдную республиканскую позицию непризнания, либералы выступили за право России на социальный эксперимент, бизнесмены хотели получить новые рынки. Все эти соображения имели определенную значимость. Но мало кто тогда видел геополитическое значение взятого Рузвельтом курса. А президент полагал, что, как и в 1914 году, Германия будет неудержима, если с Востока против нее не выступит Россия, а с Запада - Америка. И несколько удивительно то, что даже лица, хорошо знавшие о неприятии Рузвельтом нацизма, не усмотрели стратегической значимости принятого им в ноябре 1933 года решения.

В период, когда возможности для активного вмешательства в заокеанские дела были ограничены, Рузвельт сделал центром своих усилий создание "рычагов" военного воздействия на агрессоров в отдаленных регионах. Такими рычагами становились авианосцы, объединявшие морскую мощь прежних времен с ударной силой двадцатого века - авиацией. Рузвельт хотел сделать радиус их действия максимально широким. В записке, адресованной сыну Джеймсу, но предназначенной для Р. Нойбергена (позднее ставшего сенатором), Ф. Рузвельт отмечал, что оборона двух океанских побережий США должна пролегать по линии, отстоящей на "три или четыре тысячи миль" в море. С ближайшим окружением Рузвельт уже в середине 30-х годов делился той схемой, которая все более закреплялась в его сознании: США следует иметь силы, которые "передвинули" бы линию обороны страны за океаны; при этом Британские острова надо использовать как бастион Америки, как передовую базу распространения американского влияния; континентальные дружественные страны должны служить буфером между США и германо-японцами.

Задача расширения зоны американского влияния стала совпадать с задачей блокирования агрессоров Европы и Азии. Этот момент не нужно упускать. На самой ранней стадии второй попытки США выйти в мировые лидеры американское руководство совмещало "праведные и неправедные мотивы", а именно - оборону против потенциальных агрессоров и распространение своего мирового влияния. Лишь учитывая оба эти момента, мы можем понять историю сороковых годов, их первой и второй половины.

Франклин Рузвельт чрезвычайно любил глобусы и карты. Его память и умозрительные представления на этот счет были удивительны. В середине 30-х годов он все чаще начинает задумываться над картами Европы и Северной Африки. Подлинным буфером в борьбе за Европу Рузвельт считал Испанию испанские Пиренеи виделись ему естественным препятствием на пути державы, которая задумала бы захват Европы. Англия и Испания - вот две ключевые страны, получить влияние в которых Рузвельт считал необходимым в борьбе за Европу. Стратегическим предпольем в этой борьбе для США должна была стать, по мнению президента, Африка.

Рузвельт рассчитывал, что Англия, потерявшая преобладание на морях, теряющая влияние на европейском континенте и рассредоточившая свои силы в защите империи, выступит естественным союзником США. В известном смысле США будут наследовать - спустя столетие - Англии в ее стремлении к мировому доминированию. Второй из предполагаемых бастионов в Европе - Испания - был далеко не так предрасположен войти в американскую зону влияния. Подготовить ее к такой роли следовало посредством целенаправленной политики. Трудности представляло не наследие 1898 года, полагал Рузвельт, а текущая политическая эволюция Испании. Как помочь утвердиться в Мадриде дружественным силам? В ходе гражданской войны (1936 - 1939) Рузвельт все больше приходил к выводу, что победа любой из воюющих сторон не сулит увеличения американского влияния на Пиренейском полуострове.

Ф. Рузвельт желал укрепить дипломатические позиции Америки усилением ее военного потенциала. "Неодолимых" пацифистов он убеждал тем, что военно-морское строительство повлияет на занятость в стране. Министерство военно-морского флота заготовило цифры: программа строительства создает занятость представителей 125 профессий, участие квалифицированных рабочих изо всех уголков страны. Но главное, писал Рузвельт, это строительство "поставит нас вровень с военно-морским флотом Японии, которому наш военно-морской флот, возможно, уступает".

Видимо, впервые чувство, что европейские события опять роковым образом скажутся в США, появляется летом и осенью 1934 года. В июне прекратились заседания Женевских переговоров по разоружению, затем последовали фашистский путч в Австрии с убийством канцлера Дольфуса, убийство в октябре в Марселе югославского короля Александра и французского министра иностранных дел Барту. Именно об этом - и о желании вмешаться в европейскую ситуацию - говорит письмо президента Рузвельта послу США в Берлине У. Додду (август 1934 года). "Я пытаюсь увидеть какой-либо луч надежды, который дал бы мне возможность протянуть руку помощи. Но ныне пока ничего подобного не видно".

Брожение в европейской политике, шаги по формированию двух коалиций не остаются без внимания президента. В своем послании "О положении страны" на 1935 год он предупреждает соотечественников: "Международная ситуация не улучшилась... Многие старые распри вышли на поверхность, старые эмоции разбужены, возникла новая тяга к вооружению и обретению мощи".

Через месяц после этого послания Америка уже находилась в другом мире. Отстояние от планетарных дел становилось все более дорогим удовольствием. В феврале 1935 года фашистская Италия послала свои войска в Эфиопию. В марте Германия провозгласила планы создания армии в 550 тысяч человек и объявила, что вопреки Версальскому договору у нее уже имеются военно-воздушные силы. Оценивая эти события, Рузвельт писал своему послу в Риме Б. Лонгу: "Я не исключаю, что мы находимся в июне или июле 1914 года".

Мы видим, что для Рузвельта события в Европе были причиной действительно больших опасений и надежд. Под их влиянием он запросил у конгресса 1,1 миллиарда долларов на укрепление вооруженных сил - немыслимая тогда для мирного времени сумма, беспрецедентный военный бюджет. Мощные политические силы в стране восприняли это прежде всего как неоправданный риск. Левые органы печати справедливо указали на 20 миллионов американцев, стоящих в очереди за пособием - им, а не военному ведомству нужна была экстренная помощь. Ветераны первой мировой войны прошли маршем по Вашингтону в восемнадцатую годовщину вступления США в эту войну. Читающая Америка обсуждала книгу У. Миллиса "Дорога к войне: Америка, 1914 - 1917", в которой говорилось, что вступления в войну, а с этим и ее жертв можно было избежать.

Конгресс принимал нейтралистские акты, а общее настроение было не в пользу активной внешней политики. Но Франклин Рузвельт в эти месяцы апрель и май 1935 года - приходит к убеждению, что появляется шанс выйти в воды большой мировой политики. Моргентау свидетельствует, что президент рассматривал возможности того, что "Англия, Франция, Италия, Бельгия, Голландия, Польша и возможно Россия сплотятся вместе и выработают десятилетнюю программу разоружении... Они предложат Германии подписать этот пакт. Если она откажется, эти страны установят двустороннюю блокаду Германии, не позволяя ничему ввозиться или вывозиться из Германии... Мы пошлем туда нашего адмирала, который будет помогать в досмотре наших судов, чтобы не нарушать блокаду. Если это не поможет, тогда возникнет вероятие мировой войны".

Рузвельт попытался привлечь на свою сторону кадровых дипломатов и тут же обжегся. Заместитель государственного секретаря Филипс после доверительных бесед с президентом отметил в дневнике, что Рузвельт "полностью ушел с прямой дороги". Тогда президент обратился к "верным" людям, к геополитикам вильсоновского периода. В апреле 1935 года Рузвельт начал переписку с самым доверенным советником Вильсона - полковником Хаузом. Опыт Хауза, опыт первого активного участия Америки в большой политике казался Рузвельту чрезвычайно существенным.

Между тем страна шла противоположным желаемому Рузвельтом путем: 31 августа 1935 года конгресс принял Акт о нейтралитете, который запрещал предоставлять воюющим странам займы, кредиты, оружие и любые другие стратегические товары. Ныне, издалека, видно, что Рузвельт резко противился изоляционистскому законодательству. Начиная с января 1935 года он ослабил активность на арене внутреннего законодательства - чтобы получить возможности маневра в отношениях со сторонниками изоляционизма на Капитолийском холме. И лишь увидев обреченность своих усилий, Рузвельт в середине 1935 года оставил подобные занятия. Изоляционизм был явно сильнее. В Белом доме к такому заключению пришли в конце июля 1935 года. "Если мы не можем их победить, присоединимся к ним". И Рузвельт инструктировал "своих" сенаторов присоединиться к изоляционистам, чтобы иметь возможность использовать само это законодательство как своего рода "аргумент" в разгорающемся мировом споре. Одновременно ему хотелось сделать законодательные акты более гибкими. На заседании кабинета 26 июля 1935 года он пообещал поддержку нейтралистского законодательства в обмен на "свободу действий в применении эмбарго". И потерпев поражение, вынужденный подписать в сентябре 1935 года Акт о нейтралитете, Рузвельт сказал: "История полна непредсказуемых поворотов, которые требуют гибкости в действиях. Можно представить себе ситуации, в которых абсолютно негибкие положения первого раздела данного Акта могут произвести эффект, противоположный предполагаемому. Другими словами, эти негибкие положения могут вовлечь нас в войну вместо того, чтобы удержать".

В широкие круги американского общества обеспокоенность нацизмом в Европе и японской агрессией в Азии стала проникать лишь в 1937 году. Это позволило Рузвельту несколько освободиться от пут нейтрализма, от преобладающего давления изоляционистов, приступить к более активной и конструктивной политике. Начиная с 1937 года видны постоянные и нарастающие усилия Рузвельта, рассчитанные на воздействие в отношении взглядов американцев. Опасность лежит не где-то, а исходит от определенных сил. Эти силы концентрируются, находят связи между собой. Бездействие потенциальных жертв провоцирует агрессоров.

В середине 30-х годов западное крыло Белого дома было перестроено и приняло современный вид. После нескольких покушений процедура контактов с президентом стала более жесткой. В 30-е годы произошла чрезвычайная концентрация президентской власти, резко расширился ее объем. Общенациональные программы "нового курса" делали Белый дом центром принятия ощутимых повсюду мер, президент становился распорядителем многих судеб. Франклина Рузвельта восхищала эта растущая власть. Наверное, для того, чтобы как-то сократить дистанцию между собой и публикой, он приглашал к себе в утренние часы все большее число людей. При этом реже становятся его контакты с природой - что для человека, выросшего в поместье, было существенно. По сотне раз на день Рузвельт выглядывал из окна на газон и деревья южной части Белого дома, его радовала любая погода, любое время года.

Большую часть дня Рузвельт проводил в своем Овальном кабинете. Именно сюда в час подавали ланч. Президент обычно приглашал лишь одного сотрапезника. Отчасти из опыта и наблюдений, отчасти инстинктивно, Рузвельт пользовался преимуществами своего поста. Честь обедать тет-а-тет с президентом "разоружала" приглашенного. В то же время машина слухов и сплетен работала безостановочно, и президент постоянно давал ей пищу. Франклин Рузвельт являлся прирожденным мастером производить впечатление, он никогда не был одинаков и прилагал усилия безотносительно - находился ли рядом с ним посол крупной страны или почти случайный посетитель. Это искусство всегда было его мощным оружием, и он довел его до возможного совершенства. "Ни один президент, - пишет Р. Тагвел, - не имел более тонкого понимания сложного механизма человеческих отношений. Он наблюдал, как его подчиненные играли в свои собственные игры; останавливал их, когда это было необходимо; помогал им, когда это было удобно; эффективно наказывал своим невниманием, вознаграждал, делясь самыми сокровенными мыслями. Приглашение прибыть на ланч часто было одной из таких наград. Каждый член администрации знал, что Гарольд Икес, Генри Уоллес или Джесс Джонс обедают вместе с президентом и каждый думал о том, что это означает для его интересов".

По мере того как день шел на убыль и посетители требовали все больше сил для того, чтобы их очаровывать, президент начинал уставать. Между половиной пятого и пятью принимался последний из приглашенных. Рузвельт подписывал стопку неотложных, отобранных секретаршей Мисси Лихенд, документов и требовал привезти свое кресло. Президент отправлялся в бассейн и на массаж. Перед ужином приходили приглашенные на вечерний коктейль. Его подавали в Овальном кабинете. Рузвельт больше всего любил эти минуты, когда он был раскован и видел близких людей. Заботы дня, казалось, отступали, и президент не спешил давать знак к ужину. Обычно ужинали в Белом доме довольно поздно. Затем иногда президент звал своих гостей посмотреть кино или сыграть в карты - все в том же Овальном кабинете.

Со временем Рузвельт все больше привыкал работать и после ужина. Не ранее полуночи он отпускал домой помощников, а сам откидывался на подушки с детективным романом. Рузвельта спасал от нервного истощения глубокий и чаще всего безмятежный сон.

Пиком лишения исполнительной власти внешнеполитической инициативы может, видимо, считаться 1935 год, когда был принят закон об эмбарго на торговлю оружием с воюющими странами и целый ряд других ограничительных законов. Дорогу между 1935 и 1939 годом Гитлер прошел, ведя мир ко второй мировой войне. В эти годы Япония встала на путь агрессии. Соединенные Штаты медленно высвобождали свои силы для выхода на международную арену.

Именно в то время, когда Германия начала открыто отказываться от ограничений, наложенных на нее Версальским договором, Рузвельт предпринял попытки наладить отношения с этой страной. Как и Вильсон до него, он стремился выйти на главную для Соединенных Штатов - европейскую арену, устанавливая связи с обеими противостоящими сторонами: англо-французами и немцами. Правда, нужно сказать, что попытки нахождения контактов с немцами не заняли много времени. Но в этом виновата не рузвельтовская дипломатия, а сугубо враждебное отношение Германии к Америке, той стране, которая, согласно фашистской доктрине, нанесла удар в спину Германии в 1917 году и союз с которой был практически невозможен. Тем любопытнее для нас попытки Франклина Рузвельта найти подходы к Берлину на ранней стадии германского реваншизма в марте 1936 года. В этом месяце он попросил своего старого друга - известного бизнесмена С. Фуллера, имевшего важные связи в Германии, встретиться с Гитлером и министром финансов Шахтом и обсудить возможности совместного двустороннего решения экономических проблем.

Представляет интерес, что улучшение американо-германских отношений виделось Рузвельтом в своеобразной сделке за счет третьих сторон. Он просил Фуллера узнать у вождей рейха, возможно ли достижение широкого соглашения по экономическим, финансовым и торговым вопросам, основной идеей которого было бы удовлетворение желания Германии получить сырьевые материалы посредством передачи ей прав на некоторые колониальные владения. Какие именно колониальные владения - не уточнялось, но можно себе представить, что речь шла о колониях, захваченных союзниками у Германии в период первой мировой войны. Но даже Рузвельт ясно представлял себе степень сомнений Гитлера в возможности для США снова стать фактором на европейской политической арене - уж слишком очевидным было преобладание изоляционистов внутри Соединенных Штатов. Это делало бессмысленными для германского руководства попытки американской администрации установить двустороннее взаимодействие.

Своеобразным показателем того, что Рузвельт не оставлял надежды укрепить свои позиции в Европе, является его отношение к численности дипломатического персонала США в европейских странах. В то время как изоляционисты требовали максимально сократить штат посольств, Рузвельт занял диаметрально противоположную позицию. Он внял словам посла США в Англии Бингхэма, обеспокоенного тем, что отсутствие американских дипломатов в это роковое время изменения соотношения сил в Европе может дорого обойтись Америке. Рузвельт лично попросил многих дипломатов оставаться на своих постах. Пытаясь искать каналы воздействия на Германию - растущую силу европейской политики, Рузвельт не терял надежды упрочить свои позиции в Париже и Лондоне. Когда весной 1936 года стало очевидным экономическое ослабление Франции, президент Рузвельт посчитал целесообразным найти способы укрепить Францию, поддержать ее решимость противостоять Германии. В июне 1936 года французский премьер-министр Леон Блюм секретно информировал президента, что "ослабление позиции французского франка прямо ударит по союзным связям с Польшей, Голландией и Бельгией и, более того, приведет к свертыванию этих связей". Рузвельт заявил, что Европа нуждается в сильной Франции, в закрытых письмах он пообещал оказать содействие в девальвации франка для того, чтобы ситуация не изменилась резко в пользу Германии. Мы видим, что на данном этапе, несмотря на связанность своих рук конгрессом, Рузвельт все же сумел нащупать несколько болевых точек европейской политики.

Но дипломатическая разведка это одно, а реалии американской жизни и полное господство той части правящего класса, которая не считала пока возможным для Соединенных Штатов выходить на арену мировой политической борьбы, - другое. В своей европейской политике Рузвельт пришел к пониманию того факта, что спешить - означало рисковать подрубить основание всего дела достижения Америкой ключевой международной позиции. Поэтому, отражая и нежелание американского общества идти на внешнеполитические авантюры, и ненависть населения к войне как таковой, Рузвельт придерживался изоляционизма в плане того конфликта, который охватил Европу во второй половине 30-х годов. Особенно это ощутимо по отношению к гражданской войне в Испании, когда Рузвельт ничего не сделал для оказания помощи испанской республике. Даже убедившись, что она гибнет в результате нападения фашистской Италии и нацистской Германии, Рузвельт тем не менее выступил против открытого участия США в конфликте, против помощи республиканской Испании в этот трагический для нее час.

Чтобы ни у кого не было сомнения в его понимании трагизма складывающейся ситуации, президент выступил с речью в Чатокуа 11 августа 1936 года. Рузвельт пообещал сделать все возможное для предотвращения подключения Америки к внешнеполитическим авантюрам, для избежания ее участия в войне. "Я видел войну, я видел войну на земле, на море. Я видел кровь, текущую из ран. Я видел людей, задыхающихся от поражения газом. Я видел мертвых, лежащих в грязи. Я видел разрушенные города. Я видел, как сотни людей, полностью истощенных, погибают, уходя с передней линии фронта, - остаток полка в 1 тысячу солдат, которые начали атаку за 48 часов до этого. Я видел умирающих детей. Я видел агонию матерей и жен. Я ненавижу войну".

Успех этой речи, а успех был необычайным, показал Рузвельту, что страна не желает участвовать в авантюрах за границей. И потребовались еще несколько лет, в течение которых ось Берлин - Рим - Токио развязала мировую войну, чтобы Соединенные Штаты вышли из изоляции. О чем думал президент Рузвельт в августе 1936 года? Завесу несколько приподнимает обозреватель газеты "Нью-Йорк таймс" Артур Крок, которого президент пригласил провести вечер в своей загородной резиденции - Гайд-парке. Рузвельтом, по словам Крока, владели замыслы мирового масштаба: "Необходимо созвать международную конференцию глав наиболее важных наций мира".

Конечно, ему придется преодолеть внутри страны значительную оппозицию, но "если избиратели на выборах поддержат его в очередной раз, то у него будут хорошие шансы для того, чтобы реализовать эту инициативу".

Каковы были препятствия на пути созыва этой конференции? Рузвельт полагал, что самой неопределенной величиной в современной мировой политике является нацистская Германия. Поэтому тогда же в августе 1936 года он попросил своего посла в Берлине Уильяма Додда "узнать самым секретным образом, можно ли сделать так, чтобы я обратился к Гитлеру с личным секретным вопросом: определить границы германских пожеланий на протяжении, скажем, будущих 10 лет". Рузвельт стремился знать направление германских амбиций, пределы этих амбиций, что они означают для Соединенных Штатов и, в более широком плане, можно ли полагаться на Германию, если дело дойдет до созыва некоего форума главных действующих сил на мировой арене. К идее такой встречи Рузвельт подходил не только абстрактно. В эти же дни одному из своих политических знакомых он детально излагает идею "встречи глав семи великих держав". Как пишет А. Крок, президент Рузвельт находится во власти этой идеи, "он возвращается к ней очень часто, и видно, что его интересуют проблемы мирового лидерства".

С германской инициативой Рузвельта, как и можно было предполагать, ничего не получилось. Это стало ясно довольно быстро. "Как только я сделал намек по интересующему вас вопросу, - сообщает посол Додд президенту, фюрер сразу же повторил германские требования в отношении экспансии и колоний. Фюрер сказал, что не станет участвовать ни в какой мировой конференции, если не будет денонсирован русско-французский договор 1935 года". Эти донесения Додд послал 31 августа 1936 года. Он продолжал свои попытки еще в сентябре и октябре, но они лишь укрепили его скептицизм. "Стало ясно, - пишет он, - что немцев и итальянцев интересует контроль над всей Европой, а мирную конференцию они рассматривают как препятствие на пути к реализации этих планов".

Сложности, возникшие на европейском континенте, заставили президента Рузвельта искать иные направления приложений американского динамизма. Собственно, реальной альтернативой Европе была лишь Восточная Азия. Осенью 1935 года Рузвельт изложил кабинету министров некоторые свои мысли по поводу того, что Америка могла бы сделать в тихоокеанском регионе. Президент выдвинул идею созыва конференции тихоокеанских стран, которая должна была бы обсудить актуальные политические процессы в этом регионе. В частности, проблему разоружения "практически всех стран тихоокеанского бассейна, за исключением Японии, Австралии, Новой Зеландии и Сингапура. Это сделало бы Филиппины, Шанхай, Гонконг, голландскую Ист-Индию, британское Северное Борнео и другие важные места нейтрализованными". При этом президент заметил, что у него нет намерения включить в зону разоружения американские Гавайские острова, но если бы Япония настаивала, то он готов ввести в зону нейтрализации американское Самоа и часть Аляски, которая лежит ближе всего к Японии.

Рузвельт довольно долгое время не оставлял еще более масштабной идеи идеи созыва конференции ведущих стран мира, и его беседы и переписка конца 1936 и начала 1937 года убедительно говорят нам об этом. Он просит своего министра финансов Г. Моргентау сделать запрос Н. Чемберлену - британскому министру финансов по поводу возможности совместного рассмотрения глобальных проблем. И он обсуждает с окружающими степень реальности созыва конференции в весьма узком составе - пяти или шести (мы видим уменьшение первоначальной цифры) стран. "Если я смогу собрать такую конференцию, - говорит Рузвельт Моргентау, - я просто обрисую складывающуюся ситуацию перед руководителями этих государств, попрошу их удалиться в близрасположенное здание, чтобы приложить совместные усилия, и мы найдем компромисс. При этом если бы одна из стран отказалась согласиться с мнением большинства, то ей был бы объявлен общий бойкот".

Самонадеянной видится эта инициатива ныне, когда мы пытаемся оценить из исторического далека ситуацию конца 30-х годов. Ни страны "оси", ни Англия, ни Франция не были готовы к, такого рода арбитражу со стороны Америки. Разумеется, и Япония отвергала всякую попытку подобного посредничества. Но нам в данном случае важна линия рассуждений Рузвельта. Он, несомненно, увлечен идеей превратить Соединенные Штаты в главного арбитра международной арены. Напомним, что эта инициатива выдвигалась в феврале 1937 года - задолго до того, как США в ходе мирового конфликта установили прямые контакты с руководителями важнейших держав.

Проводившаяся в 1937 году дипломатическая разведка показала Рузвельту, что представители двух все более противостоящих друг другу лагерей не расположены искать развязки своих противоречий на пути компромисса. Не только новые вожди нацистской Германии, но и английские, а также французские политики выразили свой скептицизм по поводу целесообразности проведения подобных мирных переговоров.

Были и специфические пункты противоречий у США с этими державами. Так, Англия полагала, что предложения о нейтрализации ряда стран в бассейне Тихого океана не соответствуют ее интересам. Англичане, собственно, еще не выбрали, на кого они будут в будущем полагаться на Тихом океане - на США или Японию - и старались увеличить свои активы в Японии. Ясно было также, что англичане не исключили для себя возможности опираться на Соединенные Штаты как на союзника в будущем. В Лондоне видели политическую скованность американского правительства и поэтому там предложили (по тому же каналу, что создал Рузвельт, а именно - каналу контактов Чемберлен - Моргентау) добиться изменения актов о нейтралитете. В марте 1937 года Чемберлен писал Моргентау: "Правительство Его Величества считает, что величайшим вкладом Соединенных Штатов в стабилизацию обстановки в настоящий момент было бы изменение существующего законодательства о нейтралитете". Это было пустое благое пожелание. В свете связанности президента изоляционистским законодательством следует сказать, что нижайшая точка влияния Соединенных Штатов на мировые дела приходится именно на период 1937 - 1939 годов.

На протяжении первой половины 1937 года президент Рузвельт еще продолжал выдвигать новые инициативы, но уже заметно, что эта активность убывает. Рузвельт, чувствуя, что отдаляется от желательного для себя направления, предлагает несколько экзотических идей. Так, в апреле 1937 года он совершенно конфиденциально запрашивает Берлин, как отнеслась бы Германия к предложению уничтожить все наступательное оружие в мире. В июне 1937 года он пригласил Невилля Чемберлена, который к этому времени стал премьер-министром Англии, в Вашингтон для бесед с целью создания "более здравых условий в мировом сообществе".

Тогда же Рузвельт направил Джозефа Дэвиса, богатого демократа вильсоновского толка, своим послом в Москву, чтобы, как он сформулировал, "завоевать доверие Сталина". Начиная понимать, что СССР - растущая сила на международной арене, Рузвельт в июне 1937 года ликвидирует в государственном департаменте крайне антисоветски настроенный отдел восточноевропейских проблем.

Однако эти инициативы едва ли способствовали возвышению авторитета Америки в мире. Причиной была не только их надуманность, но и реалии международной жизни: США не сумели противостоять Японии в Китае. Седьмого июля 1937 года японские войска возобновили наступление на центральные районы Китая, и Соединенные Штаты даже в "войне слов" оказались неспособными произвести впечатление на мир. Государственный департамент провозгласил необходимость мирного разрешения спорных вопросов. Американская администрация в данном случае не имела в виду ничего конкретного, а это означало, что Китаю реальная помощь предоставлена не будет. Посланное шестидесяти государствам заявление госдепартамента с просьбой огласить свою приверженность мирным целям быстро вызвало положительный ответ большинства наций, в том числе Германии, Японии и Италии. Только маленькая Португалия выразила возмущение по поводу того (как говорилось в португальской ноте), что "правительство США странным образом пытается свести решение сложных международных проблем к поискам расплывчатых формулировок". Позицию португальской дипломатии можно было расценивать как угодно, но в ее ответе содержалось значительное зерно истины.

Рузвельт пытался развить свою инициативу, используя положительный ответ мирового сообщества. Он обратился к Муссолини с благодарностью за выраженное желание "мирным образом стабилизировать международную обстановку". Рузвельт говорил комплименты дуче, который уже определял Средиземноморье исключительно как "ностра маре" - "наше море" и который видел в жестах американцев лишь благоглупости.

Фиаско словесных изощрений Вашингтона стало наиболее наглядным, видимо, в августе 1937 года, когда японские войска начали полномасштабное наступление в Центральном Китае. Уместно напомнить, что в это время в Китае находилось 2300 американских солдат - в Пекине, Тянцзине и Шанхае, где располагались американские миссии, - и именно в тех местах японцы начали кровопролитные бои. Рузвельт колебался в поисках ответа от полной пассивности до малых жестов. Было объявлено о посылке еще тысячи военно-морских пехотинцев в Китай "для защиты жизни и собственности американских граждан". Как помощь Китаю это был совершенно пустой жест, да президент и не пытался представить его в качестве военной поддержки жертвы агрессии. Единственное, что еще достойно упоминания - это зондаж возможностей склонить англичан к совместным действиям по умиротворению японцев в Китае. Но и на этом пути Рузвельт, как и глава госдепартамента Хэлл, объявил о своей склонности "сотрудничать на параллельных, но независимых направлениях". Это означало, что, даже пытаясь заручиться английской поддержкой, Рузвельт не обещал собственного энергичного воздействия на японцев. У англичан были свои планы в отношении Японии, они и на этом этапе не исключали возможности сближения с ней и не выступили лидером поддержки китайского сопротивления.

Рузвельту в такой ситуации оставались лишь слова, и первое из серии сильных и памятных слов, произнесенных в период заметного ослабления позиций США в мире, было сказано 5 октября 1937 года в Чикаго. Это знаменитая речь о карантине. "Эпидемия мирового беззакония распространяется, - сказал президент. - Когда эпидемия заразных болезней начинает расширяться, люди обычно создают ту или иную форму карантина для пациентов с целью предотвращения заражения всего сообщества данной болезнью, так же должно быть сделано и в отношении сохранения мира... Мир, свобода и безопасность 90 процентов мирового населения поставлены под угрозу остальными 10 процентами, грозящими сокрушить весь международный порядок и международную законность. Разумеется, 90 процентов, те, кто хочет жить в мире в условиях законности и руководствуясь моральными нормами, которые получили почти всеобщее признание на протяжении столетий, могут и должны найти некий способ для возобладания своей воли". Данная речь была многими воспринята как показатель изменения позиции США, возникновения у американского руководства решимости противодействовать агрессорам в Европе и Азии.

Через неделю после речи о карантине заинтригованный министр иностранных дел Англии А. Иден запросил о ее "точной интерпретации". Он хотел знать, не следует ли предполагать появление возможности совместного бойкота Японии. Понимая, что Гонконг и Сингапур недолго продержатся в случае победы Японии в Китае, английская дипломатия этой осенью начинала склоняться к более решительным антияпонским действиям. В свете этого Лондон и запросил американскую столицу, в какой мере Америка "может предоставить помощь Китаю или оказать воздействие на Японию" - что было бы единственным действенным средством повлиять на агрессора. Рузвельт не откликнулся на английский запрос, он отверг всякое предположение о том, что Соединенные Штаты могут организовать конференцию в Вашингтоне. Смехотворным ныне кажется неожиданное предложение Рузвельта: пусть Бельгия возьмет на себя инициативу в этом деле. Пожалуй, Бельгия, как никто в этом мире, была далека от японо-китайского конфликта.

Но своими словами о карантине Рузвельт все же возбудил общественный интерес к проблеме. Он вынужден был в возникшей ситуации отвечать на ту критику, которая слышалась и внутри страны и извне. Двенадцатого октября 1937 года он в очередной "беседе у камина" напомнил стране: "Между 1913 и 1921 годами я лично был в самом центре мировых событий и в этот период я многому научился - что нужно делать и чего не нужно делать".

Не только в Лондоне гадали о значимости рузвельтовского "карантина". Из своего уединения бывший советник президента Вильсона полковник Хауз также запросил президента, что конкретно тот имеет в виду? Рузвельт, никогда не оставлявший письма Хауза без ответа, вынужден был пожаловаться тому, что, "как обычно, нас бомбардирует пресса Херста и других" и что в целом администрация попала в неловкое положение. Это неловкое положение проистекало из общего неблагоприятного для активной внешней политики климата в Соединенных Штатах. Между тем уже возникала фракция, которая считала, что США не могут оставаться в стороне в то время, когда открываются такие возможности для страны. Один из лидеров республиканцев-интервенционистов Генри Стимсон написал президенту 15 ноября 1937 года, что Соединенные Штаты имеют огромные интересы в Китае и поэтому должны возглавить здесь инициативу по противодействию японцам. "Мы с вами полностью согласны со Стимсоном, - сказал Рузвельт государственному секретарю Хэллу, - но мы все же пока не можем дать ему ответ".

Нужно сказать, что речь о карантине все же имела не только риторические последствия. Запросы англичан, а еще более некоторое изменение английской позиции в отношении Японии, позволили проложить первую, пока еще малоприметную тропу между Лондоном и Вашингтоном. В самом конце 1937 года, а именно 16 декабря, президент Рузвельт попросил посла Британии сэра Роберта Линсея об организации "систематического обмена секретной информацией" между американскими и английскими военными специалистами. С американской стороны последовала просьба об обмене мнениями по поводу выработки планов на случай возможной совместной блокады Японии. Президент заявил своим министрам, что Соединенным Штатам и Англии следовало бы иметь общую позицию противодействия Японии и создать линию обороны, проходящую от Алеутских островов до Сингапура. С его точки зрения, такие действия могли бы поставить Японию на колени в течение одного года. Из американских и английских дипломатических шагов видно, как постепенно возникает взаимопонимание в отношении того, что нужно делать на Дальнем Востоке. Англичане почувствовали слабость своих морских коммуникаций здесь, американцы же ощутили тревогу за свою колонию Филиппины. Разумеется, полная победа японцев в Китае сместила бы баланс сил в Азии и поставила бы под угрозу интересы обеих англосаксонских держав.

Начиная с 1937 года в Японии была развернута грандиозная программа военно-морского строительства, при этом ВМС США в Токио рассматривали, главным противником. Возглавивший военно-морской флот адмирал Ямамото видел в войне с США логический итог развития американо-японских отношений. Этот герой империалистических кругов Японии, который создал план нападения на Пирл-Харбор, в дни своей юности написал в 1901 году прошение о зачислении его в военно-морскую академию с четко определенной целью: "Ответить на визит в Японию коммодора Перри". Это был тот период в американо-японских отношениях, когда казалось, что американская сторона потеряла надежду создать в Азии оплот своего влияния, когда она не видела возможности противостоять японцам на азиатском континенте. Китай был, по существу, выдан империалистическими державами Японии. О союзе с единственно надежной силой, готовой встать на пути агрессора (и вставшей в 1937 - 1938 годах у озера Хасан и позднее на Халхин-Голе), - союзе с СССР у американской стороны планов не возникало.

Нет сомнения, что японская военщина находилась в эйфорическом периоде своего "триумфа" в Восточной Азии. Восемнадцатого ноября 1938 года американское правительство получило из Токио ноту следующего содержания: "Твердым убеждением японского правительства является то, что в свете новой ситуации, быстро складывающейся в Восточной Азии, любая попытка прилагать к сегодняшним условиям и к ситуации будущего неприменимые идеи и принципы прошлого не будет способствовать ни установлению действительного мира в Восточной Азии, ни решению насущных проблем".

Это было грубое указание на то, что соотношение сил в спорном районе изменилось, и Соединенным Штатам придется так или иначе смириться с новым положением.

В этот последний предвоенный 1938 год президент Рузвельт сделал два вывода из общего обзора мировой обстановки. Во-первых, она была, с его точки зрения, стабильна. Во-вторых, она не давала Америке особых шансов на мировое возвышение.

Первый вывод базировался на убеждении, что Германия после Мюнхена займется консолидацией своих позиций в Центральной Европе, а совокупные силы Англии и Франции (плюс союзные страны в Восточной Европе) будут уравновешивать ее в Европе в целом. Война в Испании близилась к победе Франко, а это, взятое вместе с антисоветизмом Польши и Румынии, поддерживаемых в данном случае основными западноевропейскими странами, означало изоляцию левых сил, изоляцию СССР - то, что потом получило название "сдерживание". Что касается азиатско-тихоокеанского региона, то, чувствуя опасения Англии, Франции и Голландии, военную вовлеченность колоссального Китая, Рузвельт считал маловероятным бросок Японии "против всех". Помимо прочего, Япония очень зависела от сырьевого импорта, а этот импорт шел из США и колоний западноевропейских стран. Едва ли завязшая в Китае Япония осмелится бросить вызов всем враждебным ей силам.

Второй вывод вытекал из первого. В мире не было того "вакуума", куда США могли бы направить свою бьющую через край энергию. Статус-кво не давал особых шансов на такой поворот в международных отношениях, при котором Соединенные Штаты могли бы перенять у Европы положение определяющего центра мировой политики.

Рузвельт постарался сгладить некоторые острые углы в зоне своего влияния - Латинской Америке, и эта зона, "свое полушарие", давала Америке основные необходимые для американской экономики виды сырья. В других регионах США не располагали такими возможностями для влияния.

Как последнюю агонию идеи созыва ведущих мирных держав следует рассматривать так называемый план Уэллеса, заместителя государственного секретаря, одобренный президентом 11 января 1938 года. Согласно этому плану, следовало предложить правительствам великих держав прислать своих дипломатических представителей в Белый дом для обсуждения способов снижения напряженности в мире, нахождения равных экономических возможностей для всех наций. В случае принятия ими этого предложения, Рузвельт обещал создать комиссию из девяти стран по выработке соответствующих рекомендаций. Это было отвлеченное теоретизирование. Германия и Италия все откровенней посягали на статус-кво в Европе, а Япония - в Азии. И агрессоров не интересовали надуманные вашингтонские инициативы. К началу осени 1938 года Германия поставила вопрос о Судетах во всей остроте.

Пытаясь помочь западным демократиям, Рузвельт отправил 26 сентября 1938 года личное послание канцлеру германского рейха, в котором просил воздержаться от ультиматумов и предлагал созвать конференцию "наций, прямо затронутых текущим конфликтом". Рузвельт предлагал провести ее в любом "нейтральном месте Европы".

Мюнхенская конференция - пик политики примирения - началась через три дня (29 сентября 1938 года) в узком кругу четырех собеседников: Гитлера, Муссолини, Чемберлена и Даладье - при "зияющем" отсутствии чехов и - что очень важно - без приглашения СССР. Первые ее часы доминировал Муссолини единственный, способный говорить на языках, понятных договаривающимся сторонам. Это была безумная ночь европейской дипломатии. Утром Чемберлен попросил Гитлера подписать декларацию о "желании двух народов никогда не вступать в войну друг с другом снова". Получив этот жалкий листок, Чемберлен объявил, что в нем содержится "мир на все наше время". Тем временем Чехословакия была выдана Германии. Баланс сил в Европе начал клониться в пользу "оси".

Рузвельт ошибочно полагал, что его позиция оказала воздействие на германского канцлера. Гитлер обнаружил уступчивость англо-французов, и именно это сделало его требования бескомпромиссными. Столь же тщетными явились потуги Рузвельта воздействовать на Муссолини. Тот уже давно был в одном лагере с Гитлером. Между собой два фашистских диктатора определили Рузвельта как беспомощного человека. Их не волновало отношение американского президента к еврейским погромам, начатым осенью 1938 года, когда в Германии преследованию подверглись полмиллиона евреев. Между мартом и декабрем 1938 года опросы общественного мнения в США показали увеличение числа сторонников ужесточения иммиграции с 75 до 83 процентов. Рузвельт предпочитал хранить молчание.

Через две недели после Мюнхенского соглашения, чувствуя, что дело в Европе идет к войне, Рузвельт сделал несколько замен в военном руководстве. Заместителем начальника штаба армии был назначен генерал Джордж Маршалл. На первой же встрече с ним президент, обеспокоенный мощным военно-воздушным строительством в Германии, представил программу производства в США десяти тысяч самолетов в год. Пять месяцев спустя, когда в апреле 1939 года Германия оккупировала Чехословакию, Рузвельт предложил генералу Маршаллу стать начальником штаба армии США (в обход тридцати четырех генералов-претендентов). Жена Маршалла послала президенту благодарственное письмо, которое тот хранил: "В течение многих лет я боялась, что его (Джорджа Маршалла. - А. У.) блестящий ум и необычная точка зрения безнадежно будут утеряны в обыденности традиционной жизни. То, что вы разглядели его способности и облачили его своим доверием, дает мне все, о чем я мечтала и на что надеялась".

Администрация Рузвельта, в свете общей ситуации разгула агрессоров в Европе и Азии, начала увеличивать свой военный потенциал. В январе 1939 года последовало дополнительное ассигнование полумиллиарда долларов военному ведомству. В последующие месяцы - весной 1939 года в Соединенных Штатах наконец назревает пересмотр Закона о нейтралитете. В мае госсекретарь Хэлл выразил намерение правительства позволить державам, ведущим боевые действия, покупать оружие в США. Это означало, в частности, что Китай, жертва японской агрессии, мог рассчитывать на закупки американского оружия - но поставляемого не на американских судах. Довольно неожиданно для Японии Рузвельт поручил государственному департаменту 26 июля 1939 года уведомить ее, что американо-японский договор потеряет свою силу через шесть месяцев. Поскольку импорт из США был очень важен для военной промышленности Японии, эту меру восприняли в Токио довольно болезненно. Через месяц последовало подписание советско-германского договора, а это значило, что у СССР будет больше возможностей помогать жертвам агрессии в Азии. Все это заставило Токио на время принять более примирительную позу в отношении США.

Летом 1939 года Рузвельт пошел на необычный шаг - попросил германского фюрера не вторгаться в малые страны. Как свидетельствует У. Ширер, "депутаты рейхстага взорвались от громогласного смеха", когда Гитлер торжественно пообещал не нападать на Соединенные Штаты. Сенатор Най, известный изоляционист, прокомментировал это так: каков вопрос, таков и ответ.

Информация, имевшаяся в руках президента, говорила о готовности Германии к войне. В середине июля Рузвельт пригласил лидеров конгресса в Овальный кабинет. Госсекретарь Хэлл сидел с ним рядом, когда президент заявил, что шансы англо-французов на выживание - пятьдесят на пятьдесят. Рузвельт попросил конгрессменов изменить законодательство о нейтралитете. Союзникам следовало помочь, Гитлера нужно было сдержать. "Я расстрелял всю имеющуюся у меня обойму, - сказал президент о своих дипломатических усилиях, - я нуждаюсь в новой обойме". Сенатор Бора остановил эту аргументацию: "В этом году войны не будет. Вся эта истерия сфабрикована искусственно".

Хэлл в отчаянии промолвил: "Я хотел бы, сенатор, чтобы вы оказались в моем кресле и прочли приходящие телеграммы".

В эти напряженные последние дни мира американский военно-морской флот впервые провел маневры в Атлантике. Палата представителей ассигновала 500 миллионов долларов на военные нужды. Было решено увеличить число боевых самолетов с 5,5 тысячи до 6 тысяч. Но ни один из этих самолетов не был того же класса, что немецкий "Мессершмитт-109", английский "Спитфайр" или французский "Ньюпор". Под командованием назначенного Рузвельтом в мае 1939 года начальником штаба армии генерала Маршалла было 227 тысяч солдат, имевших в основном оружие образца периода первой мировой войны. (Именно в это время Дин Ачесон сказал, что "бог опекает детей, пьяниц и Соединенные Штаты".)

Важнейшие дипломатические представители США за рубежом, такие как Буллит (Париж) и Кеннеди (Лондон), адресуют экстренные телеграммы уже только лично президенту. В свою очередь, в течение лета 1939 года Рузвельт предпринял шаги, подготовившие почву для активизации деятельности американской дипломатии, прежде всего шаги, направленные на пересмотр законодательства 1937 года о нейтралитете. Наиболее важным, безусловно, был вопрос об эмбарго на поставки вооружения; 9 августа 1939 года исполнительным приказом президента было создано Управление военных ресурсов под руководством Э. Стеттиниуса.

Летом 1939 года у Рузвельта вызрело мнение, что Германия значительно сильнее своих противников - Польши, Франции и Англии; этим, в частности, объясняются его последние лихорадочные попытки приостановить развитие германских операций. Двадцать третьего августа 1939 года Рузвельт послал королю Италии Виктору-Эммануилу письмо, в котором просил использовать все имеющееся в его распоряжении влияние для внутриевропейского компромисса. А 24-го, буквально через несколько часов, американский президент послал призыв к главам двух противостоящих держав - Гитлеру и президенту Польши Мастицкому. В этих письмах предлагалось проведение прямых переговоров, арбитража и выражалось желание Америки служить посредником в нахождении обеими сторонами взаимоприемлемого решения спорных вопросов.

Нужно сказать, что собственно дипломаты видели слабость президентской инициативы. В государственном департаменте могли только качать головой, глядя на послание королю Виктору-Эммануилу, здесь определенно знали, сколь малое влияние он оказывает на Муссолини. А американский посол в Лондоне Кеннеди охарактеризовал послание Чемберлену как ошибочный дипломатический ход. Даже один из ветеранов американской дипломатической службы, близкий к президенту А. Берль, заметил, что все эти "послания" имеют определенную черту наивности. Конечный их эффект оказался именно таков, каким его можно было предсказать. Король Виктор-Эммануил заявил, что его правительство и без того привержено делу мира. Президент Мастицкий сказал, что готов к любым переговорам. А германский фюрер не удосужился ответить на американское послание.

В этот последний час мира руководители западных держав буквально бросились к Вашингтону. Двадцать второго августа премьер-министр Франции Даладье предложил "всем странам земли послать делегатов немедленно в Вашингтон, попытаться выработать мирное решение в современной грозной ситуации". (Однако даже сам Даладье испытывал сомнения в отношении того, что Германия примет это предложение.) Из Лондона от посла Кеннеди последовали еще более экстравагантные предложения. Здесь хотели, чтобы Соединенные Штаты оказали воздействие на польское правительство, с тем, чтобы то сделало по своей воле уступки и тем самым предотвратило войну. Нужно сказать, что Рузвельт и его советники отвергли как французские предложения, так и идеи американского посла в Лондоне. Попытки организовать новый Мюнхен уже не имели цены для агрессоров. Это был не тот путь, идя по которому Соединенные Штаты могли решающим образом вмешаться в европейское развитие или оказать контрольное воздействие на Германию. В эти дни А. Берль записывает в свой дневник: "Сколь же тонка фабрика, ткань того, что мы называем современной цивилизацией".

Подтверждения этого ожидать осталось недолго.

Но в те времена, когда изоляционистская Америка, казалось, ушла с мировых фронтов дипломатии, когда ее военная сила была сокращена до нижайшего в XX веке уровня, начинается процесс, который самым серьезным образом повлияет на мировую дипломатию середины и второй половины двадцатого века. Речь идет о создании атомного оружия.

В анналах физики и политики первое совместное упоминание об атомном оружии относится к декабрю 1938 года. Мир еще не погрузился в войну, но одно сообщение из Германии вызвало беспокойство тех, кто предсказывал мировой катаклизм. Среди ученых-физиков распространилось сообщение о том, что в рейхе осуществлена управляемая ядерная реакция. Немецкие физики Хан и Штрас, видимо, сами вначале не поняли значимости своего открытия, иначе они не связались бы с переехавшим в США Л. Мейтнером. Опыты Мейтнера подтвердили теорию берлинских немцев - распад ядра урана оказался возможен. Открытие получило описание в прессе в январе 1939 года, а уже к концу этого года в научных журналах было напечатано на эту тему более ста статей. Американский историк Д. Ирвинг, исследовав материалы следствия по делу немецких ученых, пришел к двум выводам, почему немцы не создали первыми ядерное оружие. "Во-первых, потому что проектом руководили на протяжении всего времени его существования ученые, а не воинские офицеры, как в Америке;

во-вторых, в Германии упор был сделан на теории".

В то же время небольшая группа эмигрантов из Германии сосредоточилась на возможностях практического применения данного открытия в Англии и в США, хотя и чувствуя острее других исходящую от него опасность. Помимо прочего, они знали о грандиозном потенциале немецкой науки. В Германии тогда было в три раза больше нобелевских лауреатов, чем в США. В их положении оставалось бояться худшего, и поэтому среди эмигрантов проблема обсуждалась чаще всего и более интенсивно.

В июле 1939 года двое таких эмигрантов - Л. Сцилард и Ю. Вигнер обсуждали возможность того, что немцы придадут должное значение возникающей перспективе создать сверхоружие и начнут захват руды с богатым урановым содержанием в Бельгийском Конго. У них появилась идея связаться с А. Эйнштейном, который лично знал бельгийскую королеву и мог предупредить ее о роковой опасности. Но уже через несколько дней ученым стало ясно, что бельгийская королева - не тот адресат, который нужен в данной ситуации. Ныне широко известное письмо Эйнштейна Рузвельту было написано фактически Сцилардом. Этот немецкий физик покинул Германию за день до того, как нацисты перекрыли границы страны, и его любимым афоризмом было: "Не обязательно быть умнее других людей, нужно быть просто на один день быстрее большинства".

Спустя много лет Эйнштейн говорил Лайнусу Полингу: "Я сделал одну огромную ошибку в своей жизни, когда подписал письмо президенту Рузвельту с рекомендацией создания атомных бомб. Правда, существует некоторое оправдание - опасность того, что немцы сделают их".

Письмо Эйнштейна попало на стол президента далеко не простым путем. Его удалось передать Рузвельту через финансиста А. Сакса, к которому президент периодически обращался за советом. И лишь в середине октября 1939 года подвернулся удобный случай. "Алекс, о чем это?" - спросил президент о самом важном открытии своего времени. Все объяснения специалиста по финансам разбились о глухую стену непонимания. Единственное, чего добился Сакс - это приглашения к президенту на завтрак следующего дня. Весь вечер он провел в поисках наиболее весомых аргументов. Утром президент встретил его вопросом, какие новые яркие идеи владеют им. Саксу не пришло в голову ничего лучше, чем школьный пример о Фултоне, отвергнутом Наполеоном. "Это пример того, как Англия была спасена благодаря близорукости противника". Президент молчал несколько секунд, затем он вызвал своего помощника Уотсона. "Это дело требует действия".

Был создан совещательный Комитет по урану, состоявший из представителей армии и флота, под председательством Лаймена Бригса, директора Национального бюро стандартов. Заслугой Рузвельта в данном случае было то, что он не отдал новые и невероятные идеи на суд одного ведомства. Межведомственная борьба имела и положительные стороны. Перед Комитетом выступили Ферми и Сцилард. Но потребовался еще почти год, прежде чем шок европейского конфликта дал ускорение американским исследованиям.

"Странная война"

Публика еще могла рассуждать, стоит ли англичанам умирать за поляков, но президент видел важность переворота в международных отношениях: Британская империя перестала быть стабилизирующей силой в мировой политике. В то же время было ясно, что вооруженные силы США слабее польских.

У. Манчестер. 1973 г.

В половине третьего ночи 1 сентября 1939 года зазвенел телефон у постели президента. Американский посол в Париже Уильям Буллит сообщил, что Германия напала на Польшу. Первыми словами президента были: "Наконец это произошло. Боже, помоги нам всем". Сообщение Буллита показалось Рузвельту "до странности знакомым", напоминающим ему известие, которое он получил с началом первой мировой войны. "Как будто снова начинает действовать лишь на время прекратившийся процесс". Между тем война в Европе разворачивалась во всем своем континентальном объеме. Англия и Франция в силу договорных обязательств объявили войну Германии. Уведомляя о решении английского правительства, посол США в Англии добавил: "Это конец мира, это конец всему".

Уже 2 сентября в донесении государственному секретарю Корделлу Хэллу о своих беседах с французскими министрами Буллит указал на очевидность того, что в случае падения Польши Германия сможет атаковать Францию и Англию "с самыми большими шансами на успех". Американский посол в деталях извещал госдепартамент о проволочках и затруднениях в осуществлении действия франко-англо-польского союза. "По физическим причинам" требовалось время для сбора депутатов; ультиматум Лондона и Парижа Берлину вначале был рассчитан на 48 часов ожидания ответа (а не на полчаса, как этого требовал польский посол). Вечером 2 сентября польский посол во Франции, как и его коллега в Лондоне, не смог добиться приема у главы правительства.

В эти первые дни мировой войны французское министерство иностранных дел просило американский госдепартамент лишь об одном: повлиять на Советский Союз с целью дать гарантии восточных границ Польши. С этой просьбой генеральный секретарь французского министерства иностранных дел обратился к послу Буллиту во второй половине дня 7 сентября 1939 года, т. е. в те часы, когда танковые соединения вермахта подходили к Варшаве и когда - ввиду крайней пассивности Франции и Англии - Польша была обречена. В то время как люфтваффе интенсивно бомбило мирные объекты на польской земле, Буллит и французский премьер Даладье обсуждали возможную отрицательную реакцию американского общественного мнения на бомбардировки Германии французской и английской авиацией, что, по словам Даладье, удерживало его от этих "крайних" мер.

"Шокирующая манера, в которой Франция и Англия отказали в помощи Польше" (слова Буллита из донесения в Вашингтон 17 сентября), показала всю меру "солидарности" трехсторонней коалиции. В специальном послании президенту и госсекретарю 20 сентября Буллит сообщает о перспективных военных планах французского руководства. Удар через "линию Зигфрида" потребует резкого увеличения военных припасов, что делает такое наступление невозможным, во-первых, ранее весны 1942 года, во-вторых, без помощи самолетами, орудиями и боеприпасами со стороны США.

Так США стали важным фактором союзной стратегии и косвенно положили начало своему участию в мировой войне.

В госдепартаменте относительно военных перспектив англо-франко-польских союзников с первых дней царил откровенный пессимизм. Помощник госсекретаря Берль, как и заведующий европейским отделом Моффат, в своих мемуарах выявляют полное неверие в возможность обуздания Германии силами "западных демократий". А. Берль склонялся к тому, чтобы обратить все внимание на оборону атлантического побережья Америки, предоставив Францию и Англию их собственной судьбе.

Американцы настраивали свои приемники на волну Варшавы, но всего лишь несколько дней звучали полонезы Шопена. Затем эфир заполнили звуки марша "Германия превыше всего". Согласно планам германского генштаба на завоевание Польши отводился месяц. В реальности достаточно оказалось одиннадцати дней. Двадцать пятого сентября 1939 года журнал "Тайм" объяснял читателям: "В этой войне не было оккупации, это была война быстрого проникновения - блицкриг, молниеносная война".

Перед Рузвельтом встала задача определения позиции Америки в войне. В журнале "Нэйшн" было напечатано: "Является ли администрация Рузвельта нейтральной? Конечно же нет. Есть ли возможность того, что Соединенные Штаты останутся в стороне от мировой войны? Практически нет".

На ближайшей пресс-конференции Рузвельта спросили, каковы границы территориальных вод США. Он ответил уклончиво: "До тех пределов, которых требуют интересы США". Репортер настаивал: "Доходят ли они до Рейна?" Президент рассмеялся: "Я говорил только о соленой воде".

Уже в полдень 1 сентября 1939 года на заседании кабинета министров Рузвельт сообщил о намерении созвать чрезвычайную сессию конгресса с целью создания "отдушин" в эмбарго на продажу оружия; 5 сентября он провозгласил нейтралитет США в начавшейся войне; 8 сентября в стране было введено ограниченное чрезвычайное положение.

Закон об эмбарго встал, помимо Атлантики, преградой между США и их европейскими союзниками в этот критический период, и хотя президент писал английскому премьеру Чемберлену о своей надежде "отменить закон об эмбарго в будущем месяце", позиция США значительно ослабила военные возможности союзников. Законодательство о нейтралитете практически сделало бессмысленным их преимущество в Атлантике; государственный секретарь Хэлл признавал, что оно явилось ударом по Франции и Англии. Уже в начале сентября премьер-министр Даладье заявил Буллиту: "Для того, чтобы выиграть эту войну, мы должны располагать припасами разного вида из Соединенных Штатов. Некоторое время мы еще продержимся без этих припасов, но и Англия и мы, видимо, не сумеем создать достаточный арсенал амуниции и самолетов, чтобы сделать наше наступление возможным". Двадцатого сентября Буллит предупредил, что "каждый знающий факты француз" убежден, что, если не отменить закон об эмбарго, "победа Германии будет обеспечена".

Рузвельт начал закулисную борьбу за отмену закона об эмбарго. В сенате его рупором стал сенатор Бирнс. Одновременно в госдепартаменте Данн, Моффат и Сэвидж получили задание разработать альтернативу изоляционизму. Обоснование политики президента было простым: "Если Британия и Франция выиграют войну, мы будем в безопасности, если же победит Германия, существуют все доказательства того, что нам придется воевать".

Складывается впечатление, что Рузвельт в период между сентябрем 1939 года и маем 1940 года, несмотря на всю обеспокоенность возникающей в Европе угрозой, твердо верил в достаточность объединенных сил Франции и Англии для сдерживания Германии. Он хотел выждать время и удержать страну от вмешательства на этапе предполагаемого устойчивого равновесия. Но Рузвельт не мог поступить подобно президенту Вильсону и потребовать от сограждан нейтральности даже "в мыслях". Президент именно так и выразился: "Я не могу просить каждого американца оставаться нейтральным в мыслях. Даже нейтралы имеют право знать, что происходит на самом деле, знать факты. Даже нейтрала нельзя просить прекратить мыслительный процесс или сознательное восприятие действительности".

В Вашингтон в это время поступали самые различные сообщения о планах Германии. Согласно одному из закрытых докладов, который сложным путем попал в Овальный кабинет президента, министр пропаганды рейха Геббельс рисовал такую перспективу: Германия расправится с Польшей в течение нескольких дней, затем поразит Францию и Англию ударами с воздуха и в конечном счете сокрушит мощь Соединенных Штатов посредством подрывных действий изнутри и давления извне.

Идея равновесия двух коалиций главенствовала в мышлении президента, но обнаруживалась ее уязвимость. Сообщения из европейских столиц давали Рузвельту все меньше надежд в отношении сил западных союзников. Посол Кеннеди, описывая состояние дел в Лондоне, рисовал английских политиков "погруженными в депрессию настолько, что слова не могут этого передать". Через несколько дней после начала боевых действий стало очевидным, что Польша не выдержит немецкого натиска. Вставал вопрос о пересмотре нейтралистских актов середины 30-х годов. Следовало учитывать, что Германия может захватить контроль над крупнейшей зоной капиталистического мира, и Европа превратится во враждебный по отношению к Соединенным Штатам регион.

Двадцать первого сентября Рузвельт созвал специальную сессию конгресса. Он попросил представителей обеих партий выработать новое законодательство, заявив, что существующие законы лишь помогают агрессорам и что американским судам должно быть дано право перевоза грузов в Европу, т. е. право помощи воюющим странам. В конкретной обстановке это означало, что Америка готова помогать Англии и Франции. Более того, президент Рузвельт уже предпринял меры, чтобы германские торговые суда в Соединенных Штатах и латиноамериканских портах были задержаны, он позволил начать вооружение англо-французских торговых кораблей, прибывающих в порты Соединенных Штатов, поскольку им приходилось преодолевать часть океана, контролируемую германскими подводными лодками. Президент сделал проблемы войны и выработку позиции США в этом конфликте своей ежедневной заботой.

Но обстоятельства торопили Рузвельта. Вечером 30 сентября генеральный секретарь французского министерства иностранных дел Алексис Леже имел беседу с послом Буллитом, о которой тот немедленно сообщил Рузвельту и Хэллу. "Дело проиграно - Франция одна... Британия не готова. Соединенные Штаты даже не изменили акта о нейтралитете. Демократии снова опоздали".

Леже, доверенное лицо Даладье, говорил о возможном принятии германских условий. Буллит пишет, что в течение нескольких дней он избегал контактов с Даладье, ибо, полагал он, как американский посол, он "не должен оказывать влияние на вопрос о принятии ужасного решения, перед которым сейчас стоит Франция".

При всей сложности ситуации напрашивается аналогия: США в конце сентября 1939 года вели себя по отношению к Франции так же, как последняя вела себя по отношению к Польше в начале месяца. И если французский министр Бонне избегал польского посла в ожидании вотума французских депутатов, то американский посол избегал Даладье в ожидании решения американского конгресса относительно нейтралитета. В обоих случаях прикрытием бездействия служили формальные предлоги.

"Странная война" на западном фронте была так противоположна ожидаемому ходу действия, что воображаемое развитие событий подавалось американскими дипломатами в Европе столь же часто, как и реальная оценка событий. Осенью 1939 года посол Буллит, подчеркивая трудность ориентации в европейской обстановке, писал: "Почти все может случиться. Никто не знает, что именно".

В атмосфере неясности и парализовавшего франко-английских союзников страха перед будущей инициативой вермахта, направления которой они не знали, Париж и Лондон с молчаливого одобрения Вашингтона пытались переманить на свою сторону итальянского диктатора. Каждое изменение в тоне дуче через дипломатические каналы поступало, часто в Париж, в Вашингтон, где, по-видимому, также считали, что позиция Италии является ключевой в расстановке сил в Европе. Немалое внимание в американских дипломатических контактах было уделено оценке нового франко-англо-турецкого пакта.

Семнадцатого октября 1939 года посол Буллит направил Рузвельту письмо с изложением франко-британского соглашения по поводу создания в США единого центра по закупке военных материалов, оборудования, самолетов, сырья, нефти, снаряжения и продуктов питания. Эти экономические соглашения не были результатом только симпатий к союзным державам. В письме от 10 ноября Хэлл передает

Буллиту выраженную Рузвельтом заинтересованность американского правительства в сделках обоюдного характера. Теперь закупки в США обусловливались экономическими уступками французов и англичан. Возникшие коммерческие затруднения перед лицом нацистской угрозы вызвали в Париже, по словам Буллита, "удивление и замешательство". "Я чувствую, однако, - пишет Буллит в ноябре 1939 года, - что в ближайшие примерно 12 месяцев Франция и Англия истощат свои ресурсы иностранной валюты... Значительная часть германского правительства полагает, что Германии не нужно наступать на западном фронте, потому что Франция и Англия потерпят финансовое поражение... В настоящее время невозможно утверждать, что немецкие расчеты неправильны".

"Сверхконфиденциально" Буллит сообщил, что, по его сведениям, совместная англо-французская продукция авиационной промышленности равняется приблизительно семи десятым немецкого производства.

Весьма пространный ответ Хэлла содержал мало утешительного для англо-французов. Вместо запрашиваемых 10 тысяч самолетов в ближайшее время, речь шла о половине этого количества в предстоящие двенадцать месяцев, а расписание быстрого роста продукции передвигалось на 1941 год. Следовало подготовить легальные возможности ускорить процесс помощи западным союзникам.

Закон, открывавший лазейку в актах 1937 года об эмбарго, был выдвинут сенатором Питменом 2 октября 1939 года. Не лишена интереса мотивировка этого "акта помощи демократиям": "Условия, в которых находятся промышленность и трудящиеся массы в стране, ныне являются столь тяжелыми, что дальнейшее ограничение нашему экспорту приведет к банкротству значительную часть нашей страны".

В поддержку отмены эмбарго выступило мощное лобби внутри и за пределами правительства. С чрезвычайной энергией против эмбарго ратовал ставший впоследствии военным министром Генри Стимсон. Президент подписал билль Питмена 4 ноября 1939 года, "открыв этим новую главу в историю "свертывания" американского нейтралитета".

Руки Рузвельта начали понемногу развязываться. Сенат одобрил пересмотр законов о нейтралитете 63 голосами против 30, а палата представителей проголосовала за этот пересмотр 243 голосами против 181. Растущее в США понимание того, что война не может не затронуть Америку и что страна призывается историей к более действенным инициативам в Европе и Азии, изменило мнение решающего числа конгрессменов.

Но и по новому, "исправленному" Закону о нейтралитете американским кораблям запрещалась перевозка военных грузов в Европу. Несмотря на то, что предпринятый конгрессом и президентом шаг улучшал положение франко-английских союзников, это была относительная помощь. Сдвиг в американской позиции ограничивался и тем, что президент 4 ноября 1939 года определил зону запрета для американских судов - эта зона простиралась в Атлантике от Норвегии до Испании. Пока закон "покупай и вези" не стеснял неистощенную еще казну Франции и Англии, дело упиралось в тоннаж грузового флота этих стран. Провоз стратегических товаров американскими судами во Францию был возможен лишь через северную Испанию. Как пишут историки У. Лангер и Э. Глиссон, ответом на "странную войну" на противоположном берегу океана был "странный нейтралитет".

По сути дела, законодательство о нейтралитете остановилось на билле Питмена вплоть до Пирл-Харбора. Торговый флот США, фигурально выражаясь, был для "западных демократий" потоплен.

Осенью 1939 года правительственные круги США активно изучали сообщения об имевших место разногласиях между Гитлером и его генералами, о росте недовольства в Германии, о трудностях с сырьем и особенно с нефтью. Интерес Вашингтона все больше привлекала реакция Парижа и Лондона на эти процессы, их инициатива в развитии событий.

Тем временем значительное расхождение взглядов наметилось между Пентагоном и Белым домом. Военный министр Вудринг, поддерживаемый своим департаментом, отказывался принять концепцию Рузвельта и Буллита, по которой оснащение союзников самой передовой техникой якобы будет служить интересам США. Вудринг не соглашался продавать Франции военную продукцию последних моделей, видя в этом проигрыш американских вооруженных сил. Министр финансов Моргентау оптимальным считал следующее: "С точки зрения национальной обороны наилучшим для нашей страны было бы, если бы западные союзники явились сюда с деньгами и дали нам их для постройки заводов".

В Вашингтоне наблюдали за "странной войной" и взвешивали шансы. Самнер Уэллес бросает немного света на оценку ситуации в высших правительственных кругах. "Пока гитлеризм сохранял свою силу, влиятельные элементы в финансовых и промышленных кругах полагали, что доминирование в Европе Гитлера и сохранение Британского содружества наций будет находиться в неизбежном противоречии. Во Франции политический хаос предшествующих шести лет все еще сохранялся в каждой части французской национальной структуры... такое состояние дел давало мало надежд на реальное сопротивление Германии".

Пока же расположившиеся вдоль "линии Мажино" и "линии Зигфрида" германские и французские войска оставались неподвижными, изредка обмениваясь артиллерийским огнем.

В этот период уникальной исторической паузы Рузвельт с его кругозором и перспективным видением приходит к выводу, что начинается процесс резких мировых изменений. Он усматривает новые возможности для Америки, он явно хочет, чтобы в результате происходящих событий Соединенные Штаты заняли достойное их место. Для ориентации в мировой обстановке в середине сентября Рузвельт пишет премьер-министру Чемберлену: "Я был бы очень вам обязан, если бы вы лично держали меня в курсе событий". Что оказалось еще более важным для будущего, в тот же день Рузвельт попросил писать ему первого лорда адмиралтейства Уинстона Черчилля.

Мы видим, как в мировой политике возникают две линии, которые серьезным образом влияют на дальнейшее развитие американской дипломатии. С одной стороны, Берлин выказал уверенность в том, что Англия и Франция не будут сражаться за Польшу и пойдут на компромисс в случае неучастия Соединенных Штатов в войне. Впрочем, Гитлер считал, что если даже Соединенные Штаты и согласятся на активное сотрудничество с западными союзниками, то они не успеют задействовать свои производственные мощности, мобилизовать армию и придут на поле битвы слишком поздно. С другой стороны, получает оформление вторая линия - американская политика становится нацеленной на помощь англичанам и французам в создании сильной базы военной промышленности внутри страны и на постепенную подготовку к выходу в район мирового конфликта. Фактор времени приобрел решающую значимость. Если Берлин полагал, что Вашингтон в любом случае опоздает, то в Вашингтоне надеялись на то, что конфликт будет затяжным (проводились всяческие аналогии с первой мировой войной) и рассчитывали разогнать американскую индустриальную машину именно к его кульминации.

С этого времени уже нельзя говорить, что главенствующим элементом дипломатии Рузвельта являлся поиск компромисса, образование такого международного форума, где бы США либо председательствовали, либо оказывали решающее воздействие. Поэтому, когда германское руководство обратилось в сентябре и октябре к президенту Рузвельту с просьбой оказать посредничество в отношениях Германии с Британией и Францией, Рузвельт, который сам еще недавно предлагал подобное, дал отрицательный ответ. Нет сомнений, что при этом он претерпел определенную внутреннюю борьбу. В конечном счете он решил, что в сложившейся ситуации американское посредничество служило бы укреплению позиций Германии и уже ничего не давало бы США. И на поступившее 11 сентября от американского посла в Англии Кеннеди предложение, чтобы "президент стал спасителем мира" путем восстановления довоенных польских границ, Рузвельт ответил: "Народ Соединенных Штатов не поддержит никакого шага к миру, предпринятого его правительством, если это будет означать консолидацию и выживание режима, основанного на насилии и агрессии".

При этом президент осудил примиренцев в своем окружении.

Получив в начале октября предупреждение Кеннеди о том, что дальнейшее продолжение борьбы будет означать поражение Великобритании и "полный крах всего того, на что мы надеемся и ради чего мы живем", Рузвельт пожаловался Моргентау: "Джозеф Кеннеди всегда был примирителем и всегда останется примирителем, он становится препятствием на моем пути".

Следуя своей новой линии, Рузвельт в начале октября отверг предложение Берлина, а затем и бельгийского правительства выступить с инициативой проведения мирных переговоров. Он уже с чрезвычайным подозрением относился к маневрам нацистской дипломатии. Так, 7 октября, когда Гитлер объявил, что ни союзники, ни Германия ничего не получат от продолжения борьбы, Рузвельт сказал своему секретарю Макинтайру, что "никогда не пойдет на переговоры с Гитлером и Муссолини". А 12 октября, получив сообщение У. Дэвиса о желании Геринга приехать в Америку для встречи с президентом, который "мог бы восстановить мир в Европе", Рузвельт ответил, что будет рассматривать лишь официальные предложения Берлина, а возможностью закулисных переговоров всерьез заниматься не будет. И напрасно король бельгийский Леопольд писал президенту, что он "единственный человек в мире", который может предотвратить перерастание конфликта в "необратимую, горестную, долгую и ужасную войну", это уже никак не действовало на Рузвельта. Он ответил, что американские усилия по европейскому урегулированию могут начаться лишь в том случае, если возникнет перспектива реального мира.

Образование в конце 1939 года англо-французской закупочной комиссии позволило расширить продажу военной техники, сделанной в США для противников Германии. Американское военное производство в 1939 - 1940 годах увеличилось значительно благодаря инвестициям Франции и Англии. Не без этой существенной помощи американцы сумели на протяжении первой половины года с начала войны увеличить выпуск самолетов в четыре раза.

В течение осени 1939 года и в последующее время "странной войны" Рузвельт все более проникался чувством, что его прежняя калькуляция возможности равновесия и долгого германского и англофранцузского противостояния основана на неверных оценках. В последние месяцы 1939 года его послы во Франции и Англии докладывали, что англо-французы на этот раз не смогут сдержать немцев. Особенно большое впечатление производило тогда на Рузвельта превосходство Германии в воздухе. У. Буллит, посол в Париже, 18 октября 1939 года писал: "Существует огромная опасность того, что германские воздушные силы будут способны победить в этой войне прежде, чем мы сможем начать широкомасштабное производство самолетов на наших заводах".

А посол в Лондоне Дж. Кеннеди писал 3 ноября, что в английских правящих кругах возникают опасения экономического, финансового, социального, политического истощения страны, если война продлится долгое время. В декабре этого же года Буллит отмечал, что если Соединенные Штаты не предоставят союзникам на протяжении 1940 года минимум 10 тысяч самолетов, то Англия и Франция обречены на поражение. Еще более пессимистическими звучали предсказания Кеннеди, полагавшего, что теперь в любом случае Германии удастся превзойти англо-французских союзников и на поле битвы, и в экономическом соревновании. Кеннеди считал, что еще один год войны превратит всю Европу в экономические руины и сделает "готовой для прихода коммунизма или для каких-либо других радикальных перемен в социальном порядке".

В речах и записях Франклина Рузвельта начиная с ноября - декабря 1939 года звучат мрачные ноты. Он уже ставит в ранг возможного поражение Англии и Франции и думает о том, что это будет означать для Соединенных Штатов. В одном из вариантов своей речи в ноябре 1939 года Рузвельт пишет: "Если Франция и Англия будут сокрушены, наступит черед Соединенных Штатов. Но победоносные диктаторы должны знать, что для захвата какой-либо части американского континента им нужно победить еще в одной первоклассной по интенсивности войне".

Рузвельта страшили и невоенные аспекты немецкой победы. Он размышляет о том, что победа Германии нанесет удар по внешней торговле Соединенных Штатов, которая "встретит конкуренцию всей находящейся под доминированием диктаторов Европы и системы ее колоний во всех частях света". Здесь же Рузвельт указывает, что американский континент от Аляски до мыса Горн должен находиться в рамках единой военной системы. Мы видим, что мрачные предчувствия овладевают президентом, и только боязнь оттолкнуть избирателей в ходе предвыборной кампании 1940 года заставила его спрятать эту речь.

Рузвельт обсуждает необходимость оккупации Голландской Вест-Индии и укрепления ее как части американской системы обороны в Западном полушарии. Публичное выражение Рузвельтом обеспокоенности складывающейся в мире ситуацией, в которой Америке грозит вступление в войну с небольшими шансами на победу, мы находим в его послании "О положении страны" от 3 января 1940 года: "Становится все ясней, что в будущем этот мир станет более жалким, более опасным местом для жизни, даже для жизни американцев, если он будет находиться под контролем немногих".

Уже в ноябре 1939 года Рузвельт (впервые в американском внешнеполитическом мышлении) говорит об американском участии в создании нового послевоенного мира. Речь идет об интервью, данном чикагскому издателю Фрэнку Ноксу, в котором президент сказал следующее: "Германская победа будет иметь своим результатом хаос в Европе и она приведет к возможности американского участия в оформлении послевоенного мира".

В новом окружении, обозревая мир, вступивший в войну, президент Рузвельт принял решение, которое имело исключительное значение для будущего. Разумеется, в то время он не мог представить себе значимости ядерного оружия. Но он сумел задать вопрос: возможны ли теоретически атомные бомбы, а если да, то нельзя ли их создать для использования в надвигающейся войне. И уже в октябре 1939 года (второй месяц мировой войны) президент ставит проблему военного применения энергии ядерного распада. В феврале 1940 года Рузвельт санкционировал встречу ученых-экспертов и членов Комитета по урану. Речь впервые зашла о конкретных разработках, Колумбийский университет получил 6 тысяч долларов для экспериментов с ураном и графитовыми стержнями. США сделали первый шаг.

Нужно сказать, что американская элита, перенимая от эмигрантов самую эффективную военную идею, относилась к этим людям с большим предубеждением. Один из членов Комитета по урану прямо спрашивал тогда, когда Ферми фактически вооружал Америку на десятилетия вперед: "Что это за человек Ферми? Не фашист ли он? Кто он такой?" В апреле 1940 года председатель Комитета по урану Л. Бриггс запретил Сциларду и Ферми участвовать в заседаниях Комитета, поскольку там обсуждаются "секретные проблемы". После того как Комитет по урану исключил из своей работы ученых-эмигрантов, Рузвельт мобилизовал "доморощенных" специалистов. Теперь процесс поисков путей создания атомного оружия шел параллельно с другими военными проектами и находился в ведении Национального комитета оборонных исследований (НКОИ), образованного согласно приказу Рузвельта 27 июня 1940 года. Дата многозначительна - за день до этого немцы вошли в Париж, баланс сил в мире, казалось, пошатнулся в пользу держав "оси". По крайней мере, Западную и Центральную Европу отныне контролировал Гитлер. НКОИ во главе с председателем Ванневаром Бушем предстояло искать в сфере технологии противодействие триумфу нацизма в силовом центре мира.

Пятидесятилетний В. Буш, человек безупречного происхождения (внук капитана-китобоя, сын протестантского священника), был энергичным проводником политики Рузвельта. Еще год назад он являлся президентом фонда Карнеги, связанного с финансированием научных разработок. Рузвельт, периодически следивший за комитетом Бриггса, посчитал, что Буш сумеет проявить расторопность и настойчивость.

Немаловажно отметить, что при всей занятости Рузвельт находил время для знакомства с волнующим миром научных исследований. Советник Сакс информировал его о наиболее перспективных экспериментах. В марте 1940 года Сакс сообщил президенту о неподтвержденных слухах, согласно которым немцы интенсифицировали свою программу ядерных исследований. Рузвельт был и в курсе того, как идут дела в лабораториях Колумбийского университета. Разработки там велись неспешно вплоть до вступления США в мировую войну. Это объяснялось во многом "фантастичностью" перспектив создания оружия нового принципа действия. Английские физики, находившиеся в гораздо более драматической ситуации - перед лицом контролируемого Германией континента, также не продвинулись далеко в тяжелом для Англии 1940 году. Но американцы располагали более солидными материальными ресурсами. Бриггс сообщил Бушу, что получены кредиты в размере 100 тысяч долларов для экспериментов над ураном-235.

* * *

Тем временем в Европе продолжалась "странная война", французская и германская армии стояли друг против друга, и в январе 1940 года у Рузвельта, убежденного своими дипломатами в реальности победы Германии, рождаются идеи относительно возможности примирения противников. То, что вермахт пока не предпринимал активных действий, возбуждало у президента некоторые надежды. Президент понимал - и говорил, что шансы на достижение дипломатического успеха равны примерно "одному из тысячи" и для успешного осуществления задуманной операции по примирению необходима "помощь святого духа". Но все же Рузвельт, ненавидевший бездействие, стал склоняться к тому, что имеет смысл в данной конъюнктуре предпринять новые усилия. Видимо, слишком страшила президента перспектива остаться один на один с возглавляемой Германией Европой, оказаться изолированным в Западном полушарии. В соответствии с этой линией рассуждения Рузвельт предпринял три мирные инициативы.

Первая из них была связана с представителями американского бизнеса, и прежде всего с Джеймсом Муни, президентом заграничных филиалов "Дженерал моторс", имевшим тесные контакты в германских деловых кругах. Рузвельт попросил Муни связаться со своими знакомыми в Берлине и узнать, нет ли какого-либо "честного и равноправного решения" современных мировых проблем, не видят ли в Берлине хотя бы гипотетическую возможность подобного решения. Муни было поручено сказать германским визави, что у президента США нет готовых схем "мирового доминирования" и что он "не пытается встать между ведущими войну силами". Но если в Германии все же рассматривают планы некоего мирного решения, то тогда президент США готов служить посредником, готов помочь "уменьшить и взаимопримирить" противоречия двух воюющих сторон.

Двадцать второго октября 1939 года Дж. Муни прибыл из Берлина в Париж и на следующее утро явился в американское посольство. Его беседа с Буллитом, переданная в тот же день в Вашингтон, небезынтересна. Оказалось, что при посредничестве юридического представителя заводов "Дженерал моторе" в Гессе (Германия) Муни встречался с Германом Герингом. Второй человек рейха просил его побудить (через посредство американских послов в Париже и Лондоне) американское правительство выступить с идеей организации переговоров между находящимися в состоянии войны сторонами где-нибудь на нейтральной территории.

Вторая инициатива Рузвельта в эти критические месяцы была связана с приглашением, посланным 46 нейтральным странам, рассмотреть возможность обмена мнениями по поводу того мира, в котором им предстоит жить по окончании текущего конфликта. В этом обращении президент США утверждал, что "нейтралы имеют собственный интерес в исходе нынешней войны" и что их организация могла бы обеспечить условия посредничества и установления мира, где они обладали бы "равными со всеми прочими мировыми силами правами". В конечном счете нейтралы не сумели обрести нужного единства, в столицах воюющих стран их влияние не стало ощутимым.

Третья и главная инициатива Рузвельта - посылка заместителя государственного секретаря С. Уэллеса в четыре противоборствующие столицы, а именно: в Рим, Берлин, Париж и Лондон. Задача, поставленная Рузвельтом перед Уэллесом, гласила: "Узнать взгляды четырех правительств по поводу возможности заключения справедливого и постоянного мира". Президент предпринял немалые усилия для того, чтобы замаскировать подлинную значимость этой миссии. Он говорил о поездке Уэллеса, как "направленной только на ознакомление президента и государственного секретаря с существующими условиями в Европе", и пытался объяснить своему окружению, что она представляет собой лишь попытку сдержать германское наступление и дать англо-французским союзникам время для укрепления сил. Мы не можем согласиться с подобной оценкой этой миссии.

Рузвельт и близкий к нему Уэллес не питали иллюзий в отношении миролюбия нацистской Германии. Как напишет впоследствии С. Уэллес, "только одно обстоятельство могло удержать Гитлера от его устремлений: твердая уверенность в том, что мощь Соединенных Штатов может быть направлена против него". Но позиция и действия США не могли создать такую уверенность, более того, конгресс посредством принципа "покупай за наличные и вези сам" и при помощи других оговорок в ревизии законодательства о нейтралитете "сделал очевидным, что Соединенные Штаты не помогут подвергшимся нападению Гитлера странам даже в предоставлении средств самообороны". Учитывая эти объективные обстоятельства, Рузвельт хотел придать миссии Уэллеса характер попытки строго нейтральной страны уяснить на месте положение воюющих и союзных им держав, а также ознакомиться с политическими предложениями, если таковые имеются, воюющих сторон. Его турне, как подчеркивал официальный Вашингтон, не несло специфической конструктивной инициативы. Уэллес также сознательно предпринял акцию прикрытия, заявив в Риме, что не имеет при себе никаких мирных планов. Но даже тогда было ясно, что в его заявлении не вся правда. Как это видно сейчас, поездка Уэллеса обусловливалась новой концепцией Рузвельта, направленной на то, чтобы сделать последнюю попытку сблизить противоборствующие стороны и предотвратить силовое решение.

Демарш президента, однако, не получил одобрения главных европейских столиц. Так, французское официальное агентство "Гавас" в заявлении от 10 февраля выразило недовольство французского руководства американской политикой, которая заключает в себе противоречие: с одной стороны, Самнер Уэллес посещает Европу "исключительно с целью информации президента", с другой стороны, госсекретарь К. Хэлл "включился в переговоры с некоторыми нейтральными государствами относительно экономической организации послевоенного мира".

С. Уэллес встретил значительные сложности уже в первой столице - в Риме. Во время бесед с ним Муссолини был "статичен" и двигался, по словам Уэллеса, с "грацией слона. Каждый шаг казался огромным усилием. В течение нашего длительного разговора он держал свои глаза закрытыми большую часть времени и открывал их лишь тогда, когда хотел подчеркнуть значимость высказываемой им мысли". Вполне понятно, что итальянский диктатор, связанный с Германией тесными узами, не мог ощущать свободу маневра в общении с представителями Рузвельта. На Уэллеса встреча с Муссолини произвела гнетущее впечатление. Он понял, что картина из Вашингтона видится более радужной, чем реальное положение дел в Европе. Муссолини и князь Галеаццо Чиано в беседе 26 февраля 1940 года выразили убеждение, что мирные переговоры возможны при двух условиях. Во-первых, Германия удовлетворит свои жизненные интересы в Центральной Европе. Во-вторых, Италия освободится от ограничений в Средиземноморье.

Если бы Рузвельт и Уэллес знали о секретной директиве, изданной Гитлером к началу переговоров с посланцем американского президента, у них, наверно, еще более поубавилось бы первоначального энтузиазма, В ней говорилось, что у заместителя государственного секретаря не должно остаться "ни малейшего сомнения в том, что Германия полна решимости завершить эту войну победоносно". Описание Уэллесом встречи с министром иностранных дел рейха Риббентропом полностью соответствует тому, что можно было ожидать в свете директивы Гитлера. Риббентроп, собственно, не стремился узнать, с чем приехал посланник Рузвельта в Европу. В течение двухчасового монолога Риббентропа его глаза, отмечает Уэллес, "были постоянно закрыты на манер дельфийского оракула". Уэллес остался крайне невысокого мнения о германском министре иностранных дел. Он пишет: "У Риббентропа абсолютно непроницаемый ум, это очень глупый человек, редко я встречал людей, которые мне не нравились бы больше".

Вывод С. Уэллеса был таков: надежда на достижение соглашения с Германией, на примирение англо-французов с немцами чрезвычайно мала.

Встречи Уэллеса в Париже не в меньшей степени, чем римско-берлинские контакты, свидетельствовали о невозможности подлинного примирения. Во Франции главенствовало пораженчество. "Лишь в немногих местах я мог получить впечатление надежды, решимости, мужества". В своей книге Уэллес отмечает: "Опыт моих встреч в Париже в мартовские дни 1940 года имел шокирующий эффект". Описывая беседу с главой французского государства Лебреном, Уэллес упоминает шестидесятидевятилетний возраст президента Франции, говорит о банальном характере сообщенной им истории франко-германских коллизий за период его жизни, высказывает сомнение в точности излагаемых президентом сведений и подчеркивает ту деталь, что Лебрен не смог вспомнить ни одной личности на многочисленных портретах, украшавших стены Елисейского дворца.

Кроме того, Уэллес встретился с Даладье, который сообщил о готовности Франции "поделиться" с Италией в Сомали, Тунисе и Суэце. Однако ни одно французское правительство, продолжал премьер: "не удержится у власти, если речь зайдет о Корсике и Ницце. В отношении Германии единственным мирным решением может быть обоюдное разоружение. Но оно должно проходить под контролем достаточно сильной нейтральной страны, а таковой являются лишь США".

Французский премьер дал своему американскому гостю понять, что согласен на признание Данцига немецким городом, на передачу немцам Судетов и Западной Польши, но он требовал реставрации Польши и Чехословакии. "Чтобы добиться мирного решения, - заявил Даладье, - имеется лишь одно средство: великая нейтральная страна - Соединенные Штаты должна взять на себя ответственность за переговоры и организовать международные воздушные силы для полицейских целей".

Для Рузвельта в существующей ситуации такая активизация внешней политики была невозможна. Уэллес ответил, что США не возьмут на себя обязательства подобного характера, содержащие потенциальную возможность американского военного вовлечения.

Наибольшее впечатление на Самнера Уэллеса произвел Поль Рейно, тогда министр финансов. По мнению Рейно, французское правительство быстро приближалось к тому пункту, когда все его ресурсы будут брошены на закупку вооружения в США. Но и Рейно, имевший репутацию "самого твердого" в отношении Германии человека в правительстве, верил "в то, что могут быть созданы практические схемы на базе международных военно-воздушных полицейских сил". В этом французы отличались от своих союзников - англичан. Рейно сообщил Уэллесу о недавнем ночном визите к нему Уинстона Черчилля, который, хотя и был, по мнению французского министра, человеком выдающихся способностей, потерял "эластичность мышления" и требовал войны до конца. Эта заключительная нота парижских рандеву Уэллеса подчеркивает безошибочность вывода: в правительственных кругах Франции того времени не было ни одной крупной политической фигуры, отошедшей бесповоротно от политики примирения и сговора. Правящий класс буржуазной Франции мечтал еще об одном Мюнхене, но видел его осуществление только в том случае, если гарантом выступят Соединенные Штаты.

В Лондоне - последнем пункте миссии Уэллеса - еще меньше верили в возможность реальных переговоров с германским руководством. Здесь готовились к решению конфликта вооруженным путем. Уэллеса поразило то, что в Париже и Лондоне правительства, как и население, пребывали в некоем сомнамбулическом состоянии. С явным удивлением пишет Уэллес президенту, что Париж "живет нормальной жизнью", движение не прерывается в городе ни на минуту, запасы продовольствия кажутся большими и повсюду можно выпить шампанского в качестве аперитива. Наблюдая, как теплым весенним днем (было воскресенье) все лондонцы вышли в парки, и за исключением мелькавших униформ ничто не говорило о войне, Уэллес пришел к мысли, что англичане и французы не до конца понимают степень угрозы, нависшей над ними. Общий итог миссии Уэллеса, зафиксированный им в конце марта 1940 года, таков: "Не существует ни малейших шансов успешного ведения переговоров между противостоящими сторонами".

Анализ донесений посланца президента получил самые весомые доказательства в апреле 1940 года, когда германские войска вступили в Данию и Норвегию. Обе страны были быстро оккупированы. На сей раз Рузвельт постарался не откладывать с объяснением американскому народу значения этого. В первый же день немецкого наступления - 9 апреля 1940 года президент сказал журналистам: "Происшедшее заставит многих американцев думать о потенциальных возможностях этой войны".

Примерно через неделю (15 апреля 1940 года) он высказался еще более определенно: "Мы знаем, что происходящее в старом мире прямо и непосредственно касается благополучия нового мира".

Беседуя в американском обществе издателей с руководителями важнейших органов информации в стране, президент говорил о необходимости просвещать американцев в отношении того, что означала бы для Америки победа диктаторов в Европе и на Дальнем Востоке. Рузвельт дошел до того, что стал описывать возможность вторжения в Западное полушарие. Это означало, что президент осознавал не только смещение силовой оси в мире, но и растущую опасность для собственно американской территории. Ход его рассуждений становился все более конкретным. Ведь именно в эти дни нужно было решать, что делать с Гренландией и Исландией, которые являлись владениями оккупированной Германией Дании. С точки зрения Рузвельта, если бы англичане или канадцы оккупировали их, то тем самым они создали бы нежелательный прецедент, которому могли последовать японцы, захватив голландскую Восточную Индию (если бы Германия оккупировала Голландию). Поэтому Рузвельт приказал предоставить жителям Гренландии экономическую помощь. Тем самым был сделан важный шаг на пути к созданию американских баз на этих двух территориях.

Следует внимательно понаблюдать за поведением президента на протяжении апреля месяца, этого столь важного периода в европейской борьбе. Еще не был ясен исход высадки немцев в Норвегии, а Рузвельт уже отказался выступить (как того хотел на сей раз Ватикан) снова в качестве примирителя, обратиться к Муссолини за посредничеством. В конце апреля стало очевидно, что англо-французы не смогут помочь Норвегии и эта страна будет оккупирована Германией.

В дни между захватом Гитлером Дании и Норвегии и кампанией на западе дипломатический фронт переместился на юг, в Италию. Премьер Рейно сделал последнюю, пожалуй, попытку расстроить итало-германский союз. В беседе с послом Буллитом (телеграмма Рузвельту от 24 апреля) он сказал, что Муссолини знает о согласии Франции пойти на уступки в Сомали, в вопросе о Суэце и Тунисе, но он считает это недостаточным: Гитлер нарисовал ему перспективу обладания всеми французскими и английскими владениями в Средиземном море, а также частью Югославии. Даже Лаваль, сторонник союза с Италией, заметил Буллиту, что предпочтет войну с Италией разделу империи.

Во многом под впечатлением предчувствий французов и их давления президент Рузвельт обратился к Муссолини с предостережением, что "расширение сферы военных действий поведет к явлениям с далеко идущими последствиями". На фоне этой новой реальности Рузвельт сделал несколько шагов, свидетельствующих о понимании им того факта, что конфликт в Европе вступает в критическую фазу. Он приказал министру финансов Моргентау предотвратить изъятие итальянских фондов из Соединенных Штатов. Затем Рузвельт направил Муссолини секретное послание. Мучительно размышляя, как лучше выразить скрытую угрозу итальянскому дуче, президент попросил своего посла в Риме Филипса не давать Муссолини печатного текста, а изложить идеи, заключенные в нем, устно.

В этом послании президента содержалась определенная угроза Италии в том случае, если она решит присоединиться к германскому рейху. "Дальнейшее расширение зоны конфликта будет по необходимости иметь далеко идущие и непредсказуемые последствия не только в Европе, но также на Ближнем Востоке, в Африке и во всех трех Америках. Ни один человек не может сегодня предсказать с определенностью, каким будет это расширение зоны конфликта, каковы будут его конечные результаты - или предсказать, какие нации, сколь ни полными решимости они были бы сегодня отстоять от конфликта, могли найти для себя необходимым ради самообороны вступить в войну". Рузвельт, пожалуй, впервые дал понять, что Америка не останется в стороне, если конфликт примет глобальный масштаб. Сочетание увещеваний с туманными полуугрозами оказало самое ограниченное воздействие на итальянский фашизм.

Накануне решающих событий американские военные специалисты представили свой прогноз развития действий в Западной Европе. По мнению Пентагона, германское наступление на Бельгию и Голландию было бы ошибочным и обреченным на провал. Атака на "линию Мажино" явилась бы более мощным ударом со стороны немцев.

Но хотя американские стратеги считали поражение Франции и ее островного союзника возможным, они рассматривали такую возможность как отдаленную. Белый дом, Пентагон и Капитолий "не были подготовлены" к победе немцев на западе. Первые серьезные опасения возникли в американской столице после германской оккупации Норвегии. И лишь по мере того, как начало увеличиваться число признаков германской угрозы Бельгии и Голландии, президент Рузвельт потребовал от военного министерства оценки ситуации и состояния обороны страны.

Мысль о вероятности военного поражения англо-французов начала проникать по дипломатическим каналам в Вашингтон еще в декабре 1939 года. Весной 1940 года на госдепартамент и кабинет президента обрушилась лавина донесений из Парижа и Лондона, и общим их местом была просьба о помощи. Буллит, по совету французов, предложил американскому правительству продать, по меньшей мере, шесть миноносцев какой-нибудь из нейтральных стран Латинской Америки с тем, чтобы они были тотчас перепроданы Франции. Президент отверг этот план.

В Вашингтоне, делится воспоминаниями Уэллес, росло удивление по поводу европейской "странной войны", но беспокойство еще не встало в повестку дня. Исключение составлял Белый дом и его окружение, небольшая часть конгресса и прессы. Неоспоримо, что общая самоуспокоенность сознательно культивировалась; делалось ли это с целью более "мягкого" отхода от нейтралитета, или не было четкого представления о реальной ситуации, но последовавшие события имели для большинства американцев головокружительный эффект. "До тех пор, пока мы живы, эти недели мая и июня будут представляться нам кошмаром разочарования", - пишет Уэллес.

Десятого мая германская армия вторглась в Голландию и Бельгию. Вышедшие им навстречу французские силы, как и армии двух названных стран, были рассечены моторизованными частями вермахта и вскоре на севере оказались в отчаянном положении. Скорость продвижения немецких танковых дивизий потрясла всех, в том числе американских штабных генералов. Фландрия не стала для французских войск благоприятным полем битвы (их правый фланг был защищен Арденнами и "линией Мажино"), а превратилась в "мешок", куда попали их ударные силы. Такое развитие событий обнаружилось уже в ближайшие дни после начала немецкого наступления. В течение четырех дней Голландия и значительная часть Бельгии были оккупированы.

Важнейшей задачей для Рузвельта стало предотвращение вступления в войну Италии, что конечно же резко укрепило бы германские позиции и создало бы - по крайней мере для Франции, на ее юге, и для Англии, на ее ближневосточных коммуникациях, - новый фронт. Рузвельт был чрезвычайно красноречив в своем послании Муссолини, он придавал позиции Италии большое значение. "Вы, кого великий итальянский народ призвал стать своим лидером, держите в руках нити этой войны, которые могут протянуться к двумстам миллионам человеческих жизней Средиземноморья... как реалист Вы должны признать, что если эта война распространится на весь мир, то она выйдет из-под контроля глав государств, и ни один человек, не важно насколько велики его возможности, не может предсказать результатов этого конфликта ни себе, ни своему народу".

Собственно, с точки зрения сдерживания Италии это был пустой жест. Ведь Муссолини уже обещал Гитлеру начать войну в течение месяца. Но нам в данном случае важнее видеть главную линию американской дипломатии. На данном этапе она тщетно стремилась удержать Италию от вхождения в общий блок с Германией.

События в Европе заставляли американское руководство думать об укреплении собственной военной мощи. В начале мая, еще до начала решительных действий на западном фронте, Рузвельт предложил военному и военно-морскому министерствам обсудить "базовые военные планы", дать оценку своих потребностей в разворачивающейся войне. Именно в день наступления немцев 10 мая 1940 года на стол президента поступили сведения о том, чем располагают Соединенные Штаты в военной области. Военное министерство докладывало, что армия США имеет общую численность 80 тысяч человек; а на складах находится оружие примерно для 500 тысяч человек. Сравнение с армиями Европы было не в пользу США. Германские войска на западном фронте превышали численность 2 миллиона человек, и эти 140 дивизий выглядели, конечно, гораздо более внушительной величиной, чем 5 американских дивизий. Когда через неделю после начала боевых действий Германии против западных держав стало ясно, что она добивается больших успехов (немецкие войска, оккупировав Голландию, прошли через Бельгию в Северную Францию), президент Рузвельт затребовал от конгресса 1 миллиард 180 миллионов долларов на дополнительные военные расходы.

В мае 1940 года под впечатлением грозных событий в Европе в США был создан влиятельный "Комитет защиты Америки путем помощи союзникам" под председательством Уильяма Аллена Уайта. Вскоре Уайт обратился к своему старому другу Рузвельту с просьбой указать направление дальнейшей активизации деятельности организации. Президент оставил вопрос без ответа. Он не знал сам, что предпринять - об этом свидетельствуют странные колебания в правительстве в конце мая.

Специальный комитет обнаружил в США запасы военного снаряжения устраивающего союзников типа. Проблема заключалась в том, как передать его западным союзникам. Военный министр Вудринг считал, что это можно сделать путем продажи нейтральному государству и последующей перепродажи французам и англичанам, но только в том случае, если американский начальник штаба определит данное оружие как безусловно избыточное. Генерал Маршалл на этот счет заметил, что подобное он мог бы сделать, "только придя из церкви", т. е. полагал, что в критический момент битвы на Западе нельзя ослаблять американские силы. Такова была американская политика в в целом. Словесно соглашаясь помочь Франции, высшие лица в Вашингтоне поднимали вопрос об американской боеспособности в случае неудачи битвы за Францию, что служило сильным тормозом для предоставления обещанной помощи.

Посол Буллит, пользовавшийся полным доверием Эдуарда Даладье, находился при получении им первого сигнала о надвигающемся поражении. В военном министерстве, на улице Сен-Доминик, посол присутствовал при телефонном разговоре Даладье с генералиссимусом Гамеленом. Пятнадцатого мая в 7.45 вечера немецкие танковые колонны прорвали фронт и начали обходной маневр. "Итак, французская армия обречена?" - "Да, французская армия обречена". Даладье: "Ни слова никому. Я не скажу об этом даже премьер-министру". У. Буллит покинул министерство в пять минут девятого.

Французские официальные лица от премьера Рейно и ниже просили через посла Буллита ускорить сборку и отправку во Францию всех годных к боевым действиям самолетов. Все обращения шли непосредственно к Рузвельту, ординарные дипломатические каналы были отставлены, глава французского правительства лично просил американского президента о каждом авиационном подразделении. Пятнадцатого мая речь зашла уже о самых устарелых типах, о кораблях времен первой мировой войны и ранее. Минимальной просьбой Рейно было осуществить сборку уже готовых фюзеляжей и моторов в США и погрузить их на французский авианосец, способный перевезти через Атлантику примерно 70 самолетов. На это госсекретарь Хэлл ответил, что погрузить собранные самолеты в Нью-Йорке невозможно, так как "по международному праву и американским законам военный корабль не может увеличивать свою боевую мощь в нейтральных портах". На отчаянную просьбу о продаже давно устаревших моделей самолетов и кораблей (наличие большого числа которых у США было общеизвестным) Хэлл смог ответить лишь предложением обратиться к частным лицам, дав совет купить самолеты у них. "Правда, они не являются ни скороходными, ни однообразными по типу, но, ввиду отчаянной нехватки, которую вы описываете, они были бы лучше, чем ничто".

Пятнадцатого мая Уильям Буллит сообщил в Вашингтон, что, "если бог не подарит такого же чуда, как битва на Марне, французская армия будет разбита совершенно". Восемнадцатого мая Рейно через министерство иностранных дел уведомил посла Буллита о своем намерении просить президента Соединенных Штатов добиться от конгресса объявления войны Германии. Запрашивалось мнение на этот счет посла. Буллит обещал уведомить президента немедленно, но считал подобную инициативу Рейно абсолютно бесполезной ввиду официального нейтралитета США, поддерживаемого изоляционистским конгрессом. В личной беседе вечером того же дня Рейно уже не ставил вопрос столь радикально. Он просил, чтобы Белый дом выступил с публичным заявлением о том, что поражение Франции и Англии затронет жизненно важные интересы США. Рейно считал, что при любых обстоятельствах такое заявление оказало бы сдерживающее воздействие на Италию. Буллит отметил малую вероятность подобной акции со стороны президента, учитывая позицию конгресса и неподготовленность страны. Французское правительство три дня (18 - 21 мая) напрасно ждало ответа. Буллит жаловался на трудности связи с Вашингтоном. Поздно вечером 21 мая Рузвельт по телефону сказал Буллиту, что позиция правительства США остается прежней и что замечания, высказанные Буллитом Рейно, правильно схватывают ее суть. Рузвельт сообщил также свое мнение, что письменное обращение к нему Рейно нежелательно. В телеграмме Буллиту Хэлл, отражая правительственную точку зрения, назвал желание французов купить устаревшие модели самолетов "глупым".

Предчувствуя вступление в войну фашистской Италии, французы считали, что единственным препятствием этому была бы посылка военно-морского флота США в Средиземное море. Военный министр заявил американскому послу: "Будет печально, если цивилизация в мире падет из-за того, что великая Нация во главе с великим президентом могла лишь говорить".

"Участие" США в майской кампании выразилось в энергичном письме. Рузвельта (смягченном госдепартаментом) Бенито Муссолини, главной идеей которого было удержать итальянского диктатора от вступления в войну. В двадцатых числах, когда началась агония французской армии, союзные правительства обратились к американскому президенту буквально с мольбой о помощи. В эти дни Буллит предложил Рузвельту пригласить папу Римского в США для политического убежища - это, по мнению посла, могло бы сдержать Муссолини. Следующее предложение состояло в плане посылки американского флота в Грецию "с визитом вежливости"; по меньшей мере, считал посол, флот должен быть отправлен в Лиссабон или Танжер.

Двадцатого мая Даладье заявил американскому послу, что "кинжал в спину со стороны Италии был бы фатальным". Предложение французского министра заключалось в том, чтобы американский президент, совместно с главами правительств латиноамериканских стран, сделал еще один умиротворяющий жест в сторону Муссолини.

Президент Рузвельт отклонил идею на том основании, что подобные совместные действия американских государств могли бы создать у Италии впечатление, что американцы "сколачивают против нее блок". Двадцать шестого мая президент все же послал личное письмо дуче. Рузвельт предложил дуче сообщить свои пожелания в отношении Средиземноморского бассейна и обещал передать их в Лондон и Париж. Он также обещал, что союзники будут уважать любое сепаратно заключенное Италией соглашение и ей предоставят место полноправного участника за столом мирных переговоров, если она в настоящий момент не вступит в войну. В Вашингтоне, однако, не знали, в какой мере лишены смысла их действия в данном случае. Муссолини даже не. принял американского посла Филипса, вместо этого он послал краткое сообщение через министра иностранных дел Чиано, в котором заявил, что не нуждается в советах, не заинтересован в переговорах и "любая попытка помешать Италии выполнить ее обязательства" не будет рассматриваться.

Фашистская Италия сделала выбор, и хотя Рейно в Лондоне обсуждал размеры новых уступок (кондоминиум в Тунисе, расширение итальянской Ливии за счет французских колоний и т, п.), итальянские дивизии уже подтягивались к французским границам.

Двадцать девятого мая Буллит передал следующий призыв Рейно: "Сейчас или никогда для Соединенных Штатов. Если вы можете послать ваш атлантический флот в Танжер и информировать Муссолини, что вы уведомляете его уже после посылки флота, он не осмелится напасть. В противном случае он нанесет удар и всего через несколько месяцев вы будете в одиночестве стоять перед лицом объединенного нападения Германии, Италии и Японии".

Президент Рузвельт ответил, что предложенное "абсолютно исключено", ибо это влечет за собой серьезный риск для флота, у которого не будет ни одного порта в Средиземном море. Написанное Рузвельтом едва ли верно. Французских и английских баз обслуживания кораблей в Средиземном море было более чем достаточно (Гибралтар, Мальта, Тулон, Алжир и др.). Главное направление дипломатии Рузвельта в эти дни заключалось в попытке в последний момент удержать Италию от вступления в войну.

Тридцатого мая Рузвельт информировал итальянского диктатора о том, что вступление в войну Италии заставит Соединенные Штаты резко заняться перевооружением и укрепит решимость Америки оказывать военную помощь англо-французским союзникам. На этот раз дуче соизволил ответить, но в самой грубой манере. Он заявил, что решение вступить в войну уже принято и проблема американской помощи союзникам его не касается.

Но на первый план размышлений Рузвельта выходят уже не вопросы сдерживания Италии, а другие. Узнав от посла Буллита о поражении союзнических армий во Фландрии, о предстоящей неминуемой их сдаче немцам и о том, что Париж, видимо, будет оккупирован в течение ближайших 10 дней. Рузвельт все свои мысли обращает на судьбу французского флота.

Президент лично продиктовал то, что можно воспринять только как предупреждение Рейно и Даладье. Фактически речь в послании шла уже о "французском наследстве", самым важным и опасным для США элементом которого являлся французский флот. "Хотя мы все еще надеемся, что нашествие будет остановлено, если все же произойдет наихудшее, мы рассматриваем сохранение французского флота как жизненно важной силы, необходимой для восстановления Франции и французских колоний, а также для полного контроля над Атлантическим и другими океанами. Это означает, что французский флот не должен быть закупорен в Средиземном море. Корабли, находящиеся в восточной его части, должны иметь возможность уйти через Суэцкий канал. Корабли, находящиеся в Тулоне, Тунисе и Алжире, должны иметь подобную возможность прохода через Гибралтар и, если худшее случится, уйти в Вест-Индию или в безопасные порты западноафриканских владений... Наконец, если немцы будут делать Франции заманчивые предложения, основанные на сдаче их флота, нужно помнить, что позиция Франции окажется сильнее, если ее флот будет переведен в безопасное место".

Для нас представляет значительный интерес то обстоятельство, что именно в мае 1940 года Рузвельт приходит к следующему выводу: прежняя защитная функция океанов начинает терять для Америки свою значимость. В своем послании конгрессу от 16 мая он сделал наибольший упор на опасность со стороны военно-воздушных сил. Президент указал, что создание боевых самолетов, движущихся со скоростью 300 - 400 и более км в час, позволяет в конечном счете ослабить функцию океанов как "адекватного оборонительного барьера". Для дипломатии США возникает новая ситуация.

Что же было в руках Соединенных Штатов в тот момент, когда Германия сокрушила французский западный фронт? Что было у американцев тогда, когда история впервые, пожалуй, поставила перед ними задачу противостоять огромной силе, господствующей в Центральной и Западной Европе? Военные специалисты доложили о критическом отсутствии противотанковых орудий и зенитных батарей. В решающем классе современных вооружений военно-воздушных силах у Соединенных Штатов насчитывалось только 160 истребителей, 52 тяжелых бомбардировщика, в стране было лишь 250 пилотов, способных сесть в истребители.

Президент ставит перед страной в послании от 16 мая задачу производить невероятное число военных самолетов - 50 тысяч единиц в год. Чем он объясняет необходимость такого резкого броска в военном строительстве? Рузвельт говорил в те дни, что одна из воюющих сторон имеет абсолютное превосходство в воздухе, и это является настораживающим фактором. Ясно, что речь идет об авиации нацистской Германии.

Это очень характерно для Рузвельта - ставить грандиозные цели. Он придавал значимость пафосу, понимал роль политического руководства как обязанного возбуждать эмоции, обязанного называть те цели, которые поражают воображение. Поставленная отметка - 50 тысяч военных самолетов в год - была фантастической для того времени, как, впрочем, и для нашего. В эти майские дни английским премьером становится Уинстон Черчилль, и он обещает своему народу лишь "кровь, труд, слезы и пот" - программу долгой борьбы, рассчитанной на истощение.

Тем временем, а именно в двадцатых числах мая, стало очевидно, что посылка военного оборудования союзникам на данном этапе все более лишается смысла, германские армии отрезали английский экспедиционный корпус, а французская армия готовилась капитулировать. Какой резон помогать им в таких обстоятельствах? Помощь должна была прийти раньше, в сложившейся же ситуации союзники просто уже не имели места приложения американскому военному оборудованию. Отчаяние союзников стало очевидным с 18 мая 1940 года, когда премьер-министр Франции П. Рейно впервые предупредил, что "война может окончиться абсолютным поражением Франции и Англии". Беседуя с послом Буллитом, Рейно выдвинул неслыханную просьбу: он попросил американского президента либо объявить войну Германии, либо декларировать во всеуслышание, что "Соединенные Штаты, защищая свои жизненные интересы, не допустят поражения Франции и Англии". Двадцать второго мая 1940 года Рейно предупредил Рузвельта, что Франция, возможно, вынуждена будет пойти на подписание сепаратного мира, который оставит Англию одну, а Соединенные Штаты вовлечет в опасное положение, сделав их уязвимыми для германской мощи.

Французский премьер-министр просил американского президента вступить в войну на этой фазе, послав атлантический флот и все военно-воздушные силы на европейский театр военных действий. Это был отчаянный крик о помощи. Если кто-то еще пытался объяснить его французской импульсивностью, то вот для сравнения аналогичные идеи англичан. Тогда премьер-министр Черчилль предсказал скорую высадку немцев на Британских островах. Вот где понадобятся американские дивизии. При этом Черчилль заметил американцам, что их помощь должна прийти без промедлений, поскольку быстрое поражение может привести к власти в Лондоне правительство, склонное обменять мировое превосходство британского флота на более выгодное мирное соглашение.

Вероятность скорого объявления войны Соединенными Штатами Германии президент Рузвельт всерьез в эти дни не рассматривал - одна лишь внутриполитическая ситуация не позволяла рассчитывать на возможность такого шага. Но и взирать абсолютно безучастно на поражение англо-французов было нельзя. Поэтому 22 мая представители администрации объявили, что винтовки, пулеметы и пушки выпуска первой мировой войны не являются пригодными для использования американскими вооруженными силами и как "балласт" могут быть отправлены англичанам. (В то время многие обсуждали характер подготовки Англии к встрече немцев: из музеев доставали пики, крестьяне готовили к бою грабли и вилы.)

В конце мая германская военная машина буквально раздавила союзные войска в Голландии, Бельгии и Северной Франции. Рузвельт наконец начинает развязывать себе руки в области военного строительства. Теперь панически настроенные конгрессмены вотировали на военные цели суммы, даже превышающие те, которые предлагала администрация. Конгресс в середине мая выделил на эти нужды 1,5 миллиарда долларов, что было на 320 миллионов больше запрошенного Рузвельтом. Наконец, 31 мая, когда Рузвельт сообщил, что "почти невероятные события последних двух недель делают необходимым дальнейшее наращивание нашей военной программы", американский конгресс проголосовал за дополнительные 1 миллиард 700 миллионов долларов. В американской армии начался процесс быстрого роста кадрового состава - с 280 тысяч до 375 тысяч человек в течение нескольких недель. Президенту было дано право призывать на активную, действительную службу национальную гвардию.

В начале июня, когда стало ясно, что Германия побеждает на западе, США стали обсуждать варианты нового геополитического окружения, и Рузвельт со всей характерной для него энергией подверг критическому анализу изоляционистские идеи "одинокого острова в море, где господствует сила". Выступая в Вирджинском университете (город Шарлотсвилл), Рузвельт заявил, что подобное существование на "одиноком острове" было бы "кошмаром, подобным существованию в тюрьме, голоду и питанию через тюремную решетку торжествующими безжалостными хозяевами других континентов". Впервые, пожалуй, Рузвельт сказал без экивоков, что лишь победа союзников "над богами силы и ненависти" может предотвратить резкое ухудшение геостратегических позиций Америки. Рузвельт заявил в этом основанном Томасом Джефферсоном университете, что Америка будет следовать одновременно двумя курсами: с одной стороны, помогать Франции и Англии и, с другой стороны, наращивать собственную мощь.

Решающее германское наступление началось 5 июня 1940 года; 9 июня последовал второй удар танковыми корпусами; 14 июня немцы вступили в объявленный свободным городом Париж.

Постараемся на этом этапе обобщить то, что позже было названо политикой создания "арсенала демократии". Неполная отмена эмбарго в ноябре 1939 года касалась лишь частных поставщиков оружия. До мая 1940 года правительство США не включалось в дело военной помощи терпящей поражение коалиции Франции и Англии. Решение об активизации роли государства в военных поставках приняли в конце мая 1940 года - но и тогда ее масштабы оказались минимальными. Вопросом этого времени явилось: могут ли военное министерство и министерство военно-морского флота предоставить союзникам определенное ограниченное число самолетов, артиллерии и амуниции. Был составлен список избыточных запасов, одобренный лично президентом. Первые военные трансакции производились без широкой огласки, что было возможно только ввиду незначительной их величины. Военный министр Вудринг, изоляционист, возглавлял в администрации Рузвельта противников немедленной помощи Франции за счет, как выражалась эта фракция, "разоружения Америки". Пентагон стал полем сражения между Вудрингом и его заместителем Луисом Джонсоном, сторонником помощи Франции, Только 3 июня генеральный прокурор США принял решение, согласно которому санкционировалась продажа части устаревшей и избыточной военной техники частным фирмам, немедленно перепродававшим ее англичанам и французам. Но и "третьеиюньское" решение не открывало ворота правительственных арсеналов. Сенатская комиссия по иностранным делам отказалась легализировать продажу правительством новых видов вооружения. И лишь 5 июня, (день финального наступления вермахта) президент Рузвельт написал близкому помощнику: "Ныне я принимаю мысль (слово "политика" сознательно не употреблялось. - А. У.), что эффективная передача военных материалов на противоположную сторону океана будет означать разгром эквивалентного количества германского военного материала это должно обеспечить помощь американской обороне на долгое время".

Ежедневно офицер секретного отдела военного министерства приносил в государственный департамент карту Франции с обозначениями продвижения германских войск. Теперь уже всем стало ясно, что ожидать затяжной войны типа 1914 - 1918 годов не приходится, сломлена не только французская военная мощь, но и воля к сопротивлению большинства французских лидеров. Уэллес вспоминает отчаянные призывы французского премьер-министра к американскому президенту и "составление единственного ответа, который президент смог сделать".

В государственных умах Вашингтона главенствовали две мысли:

1) каковы гарантии того, что французский флот не перейдет от потерпевшей поражение державы к Германии;

2) какова возможность для французского правительства продолжать борьбу за пределами Европы.

Тем, кто готов был пересечь Средиземное море и оттуда вести войну, стала внушаться идея, что в Северной Африке США помогут Франции.

Тринадцатого июня вечером Рейно сказал Черчиллю: "Наша единственная надежда на победу основана на немедленном вступлении Соединенных Штатов в войну. Президент Рузвельт должен понять это и принять ответственность".

Тогда все же решено было послать телеграмму Рузвельту: "Если Америка вступит в войну, конечная победа обеспечена". Рузвельт ответил выражением сочувствия делу союзников и обещал материальную помощь. У. Черчилль по возвращении в Лондон просил американского посла Кеннеди связаться с президентом Рузвельтом и договориться о публикации президентского послания от 13 июня. Это могло произвести впечатление, что США связали свою судьбу с союзниками. На что Рузвельт ответил категорически отрицательно: "Мое послание Рейно не предавать гласности ни при каких обстоятельствах".

Черчилль предпринял еще одну попытку, обратившись с той же просьбой в личном письме, и снова наткнулся на отказ. Президент не видел уже возможности исправить военное положение Франции.

В день вступления немцев в Париж (14 июня) Поль Рейно вручил американскому поверенному в делах А. Биддлу обращение к президенту США акт, от которого его столь усиленно отговаривали американские дипломаты. "Единственный шанс спасения французской нации заключается лишь в том, что Америка бросит на весы, причем немедленно, всю свою мощь".

Если же этого не произойдет, "тогда вы увидите как Франция, подобно тонущему, погрузится в воду и исчезнет, бросив последний взгляд на землю свободы, от которой она ожидала спасения".

Из Лондона Черчилль дважды в течение дня 15 июня призывал президента обещать свою помощь - единственный, по его мнению, способ удержать французов в коалиции. Чувствуя ахиллесову пяту окруженной океанами республики, Черчилль снова и снова повторяет предостережения относительно судьбы французского флота - преграды на пути в Америку либо моста в Новый свет. Английский премьер исподволь готовил Рузвельта к мысли о необходимости хотя бы минимального вмешательства в развитие событий.

Получив от Черчилля первый сигнал о том, что, вопреки утверждениям Рейно, во французском правительстве растет партия (во главе которой готов встать маршал Петэн), считающая необходимым начать переговоры о перемирии, Рузвельт посылает личное и конфиденциальное письмо премьеру Рейно. Помимо выражений одобрения решимости сражаться вплоть до отхода в Северную Африку, Рузвельт поднимает вопрос, ради которого, собственно, он и настаивал на срочности в доставке этой телеграммы. Упомянув, что французский флот совместно с английским "продолжают господствовать над Атлантическим и другими океанами", президент затрагивает проблему "великой французской империи" во всех частях мира. Рузвельт энергично подчеркивал, что единственным оградительным средством этой империи является французский флот. "Сила на море в мировых делах дает нам и сейчас исторические уроки". Судьба французского флота отныне более всего волнует американского президента. В телеграмме послу Кеннеди в Лондон государственный секретарь Хэлл подтверждает, что, действительно, французский флот и его будущее составляли главный предмет размышлений в момент написания послания. Именно о публикации этого письма безуспешно просил Рузвельта Черчилль.

Рузвельт обещал французам в случае продолжения сопротивления материальную помощь и соглашался сделать максимально возможное в этом направлении, но намека (пусть туманного и закамуфлированного) на эвентуальное выступление на стороне союзников в его послании не было. "Я знаю, вы поймете, что эти уверения не несут обязательств военного вмешательства". Французский посол в Вашингтоне де Сен-Кантен беседовал по поводу этого послания с Самнером Уэллесом, который объяснял бездействие правительства "неготовностью народа", упорством конгресса, неблагоприятным общественным мнением. На пути активной помощи стояли "не только республиканцы, но и влиятельные профсоюзы, определенное число недовольных демократов, всегда готовых найти почву для атаки на правительство". В ночь на 18 июня кабинет Рейно пал, главою нового правительства стал Петэн. Все французские города с населением более 20 тысяч человек были объявлены "открытыми" городами. Правительство запросило условий перемирия. Утром 18 июня немцы дали свое принципиальное согласие подписать перемирие, но продвижение их войск продолжалось. Двадцать первого июня в Компьене, в историческом железнодорожном вагоне, где Германия подписала текст перемирия в 1918 году, Гитлер вручил французским представителям германские условия перемирия. Оно вступило в силу 25 июня.

Победы Германии сместили баланс силы в опасном для США направлении. Надежда Рузвельта на долгий пат в Европе оказалась призрачной, теперь следовало искать государственный курс в гораздо более сложном мире. Вполне очевидно, что для Рузвельта столь скорое падение Франции было абсолютно неожиданным. Теперь Вашингтон не мог - как год назад - полагаться на то, что англо-французы и немцы взаимно уравновешивают друг друга. Гитлер бесспорно господствовал в западной части Европы. Поражение Англии казалось вероятным и, соответственно, угроза Америке - реальной.

Никто в той "странной войне" не мог предположить роковую слабость Франции. Напротив, ее военный авторитет был чрезвычайно высок. Поэтому крах Франции в мае - июне 1940 года имел такое шоковое воздействие на Вашингтон. Конгресс немедленно вотировал четыре миллиарда долларов на укрепление флота двух океанов, на строительство 18 авианосцев, 7 линкоров, 27 крейсеров, 115 эсминцев, 43 подводных лодок. Теперь военные и военно-морские штабы спешно пересматривали свои планы: прежде создание полномасштабного флота намечалось лишь на 1946 год - до этого времени США не намеревались иметь силы, большие, чем достаточные для господства в своем полушарии.

Первая реакция высших военных чинов на поражение Франции заключалась в двух предложениях: перевести основную часть флота в Северную Атлантику; прекратить помощь Англии. Президент принял противоположные решения. Помощь Англии будет продолжаться, флот останется в Пирл-Харборе. Через Маршалла Рузвельт передал генералам, что критику действий Черчилля он, верховный главнокомандующий, не приветствует. Оставляя флот в Пирл-Харборе, Рузвельт рассчитывал, что у японцев он будет постоянно маячить перед глазами, пусть они избирают такое направление своей экспансии, которое не приведет тихоокеанский флот в действие.

Главное: сознание того, что мировой баланс сил пошатнулся резко против Америки, привело Рузвельта к выводу, что Англию, вопреки всем призывам к "приоритету" Америки, ни в коем случае не следует бросать на произвол судьбы. Когда 17 июня министр финансов Моргентау спросил, следует ли оказывать Англии ту же помощь, что и прежде, президент ответил, что она имеет еще большую значимость.

Очутившись во враждебном новом мире, в котором Франция уже не представляла собой одну из двух защитных зон (помимо Атлантического океана) перед лицом "неистовой" Германии, Рузвельт обратил в мае и июне 1940 года особое внимание на Западное полушарие. Уже в конце мая он пришел к заключению, что после победы в Европе Германия попытается укрепиться в ряде латиноамериканских стран, постарается захватить французские и голландские владения в Западном полушарии. В свете реальной тогда возможности захвата немцами французского флота и западноафриканских баз в бывших французских колониях просматривалась следующая перспектива: обоснование немцев в одной из южноамериканских стран (предпочтительней для Берлина - в Бразилии) и получение влияния в Латинской Америке с тем, чтобы окружить Соединенные Штаты не только с востока, но и с юга. С учетом также и японского фактора Соединенным Штатам грозили три фронта. В плане подобных опасений 23 мая Рузвельт потребовал от всех латиноамериканских стран проведения секретных военных переговоров. В эти же дни президент по согласованию с государственным департаментом приказал послать тяжелый крейсер военно-морских сил США с визитом в Рио-де-Жанейро и Монтевидео. Демонстрация силы в Бразилии и Уругвае должна была показать местным прогерманским кругам степень решимости Вашингтона сохранить; здесь свою сферу влияния. Рузвельт размышлял над тем, чтобы направить еще более мощные силы в Латинскую Америку, но адмиралы не поддержали этой идеи. Так, адмирал Старк, начальник военно-морского штаба американского флота, настаивал на сохранении основных военно-морских сил США на Тихом океане. В итоге к берегам Латинской Америки послали дополнительно один крейсер и несколько эсминцев.

Военные специалисты считали, что в Западном полушарии нужно обращать внимание прежде всего на Бразилию и Мексику как наиболее важные для США страны, а затем на Эквадор, Колумбию и Венесуэлу. Следующими в списке приоритетов были центральноамериканские страны и страны Карибского бассейна. Что касается государств южнее Бразилии, то предполагалось, что американцам пока здесь не следует активизироваться. Проблема заключалась в частности в том, что латиноамериканские страны продавали на европейских рынках более половины своих экспортных товаров, и новая ситуация вынуждала их так или иначе искать подходы к Европе Гитлера. Чтобы избежать этого, США обязаны были предоставить свой рынок для этих товаров - в основном сырьевых и продовольственных. И президент Рузвельт 21 июня 1940 года выдвинул план совместного сокращения сельскохозяйственного производства, контроля над ним во всех странах Западного полушария. Этот план отнюдь не вызвал одобрения латиноамериканцев, ясно было, что США пытаются сохранить свой рынок и в то же время укрепить контроль над обеими Америками. Еще Рузвельт приказал военно-морскому ведомству и военному министерству выработать планы оккупации американских владений стран Европы, оказавшихся во власти Германии.

Во главе военного министерства становится один из сторонников активной внешней политики среди республиканцев - Генри Стимсон. Г. Стимсон был продуктом далекой эпохи Теодора Рузвельта, когда, пожалуй, впервые представители американской аристократии решили непосредственно взять власть в свои руки. Один лишь внешний вид военного министра впечатлял каждого. Он держался с подчеркнутым достоинством, и один из мемуаристов, побывавший на заседании кабинета, пишет, что впечатление "главного" произвел на него респектабельный Стимсон. Этот седовласый усатый джентльмен предпочитал, чтобы его называли полковник Стимсон. Профессиональный государственный деятель, Стимсон вошел в правительство Рузвельта в возрасте семидесяти трех лет. Он уже был военным министром тридцать лет назад - при президенте Тафте. Вершиной его карьеры являлся пост государственного секретаря при президенте Гувере в 1929 - 1933 годах. Рузвельт пригласил его и военно-морского министра Нокса в 1940 году. Стимсон правил своим ведомством твердой рукой. Он воспринимал службу как "долг гражданина", он никогда не был на выборных должностях, он имел взгляды цельной и самостоятельной личности.

С течением времени стало ясно, что Рузвельт и основные его советники в значительной мере преувеличивали реальность германской угрозы Южной Америке летом 1940 года. Как явствует из немецких документов, в то время у Гитлера еще не было планов захвата владений оккупированных им европейских стран или прямого нападения на какую-либо из стран Западного полушария. Имели место попытки укрепить свое влияние посредством экономической экспансии, финансовой помощи, поддержки прогерманских политических сил и режимов. Все же главной целью Берлина в Западном полушарии пока было не вовлечь в войну Соединенные Штаты. Как, видимо, справедливо заметил Генри Стимсон, "так называемая пятая колонна Гитлера в южноамериканских странах представляет собой лишь попытку запугать нас и отвлечь от посылки нашей помощи туда, где она была бы наиболее эффективной". Стимсон имел в виду прежде всего Англию. Рузвельт в принципе был с ним согласен, но полагал, что и опасность германского вмешательства южнее Рио Гранде достаточно велика.

Эта его убежденность крепла во второй половине 1940 года по мере того, как военные возможности Германии увеличивались. Рузвельту казалось естественным, что одним из направлений дальнейшей экспансии Германии станет Латинская Америка. Он, в частности, исходил из ставшего ему известным факта, что Гитлер, инструктируя своих военачальников осенью 1940 года, пытался выработать план захвата островов в Атлантическом океане. Данные действия расценивались как предпосылка дальнейшего политического и военного нажима на Западное полушарие. Для Рузвельта это было логичным: захватив Европу, Германия сделает Америку следующей своей целью.

Дорога к Пирл-Харбору

Мы должны внимательно наблюдать за теми, кто под звуки барабанов и кимвалов молится "изму" примирительства. Особенно мы должны иметь в виду малую группу себялюбивых людей, которые вырывают перья у американского орла, чтобы устелить ими свои собственные гнезда.

Ф. Рузвельт. 1941 г.

В предвыборной кампании 1940 года Ф. Рузвельт, вопреки собственным убеждениям, сделал - ради привлечения голосов избирателей - крупные уступки изоляционистам. В ответ на предсказание своего республиканского конкурента У. Уилки, что третий президентский срок будет означать диктатуру и войну, Рузвельт заверил "матерей Америки", что их сыновей "не отправят на иностранные войны". Разве Рузвельт не понимал, что Гитлер, Муссолини и японцы идут к переделу мира? В очередной раз непосредственные политические нужды оказались сильнее внутренних побуждений и стратегического видения президента.

Лишь поздней осенью 1940 года, получив мандат на президентство, Рузвельт вместе с высшими военными чинами приступил к обсуждению будущей стратегии. Особое значение в этом приобрел меморандум адмирала Старка от 12 ноября 1940 года. Старк рассуждал о том, что ждет Америку в случае поражения Англии: фактическое противостояние всему миру. Следовало, полагал Старк, всеми силами спасти англичан от поражения, вплоть до участия американских вооруженных сил в сухопутных боевых действиях против Германии. Адмирал считал, что для обеспечения победы Англии "Соединенным Штатам надлежит в дополнение к военно-морской помощи послать военно-воздушные силы в Европу или в Африку (или в оба эти региона), принять весомое участие в наземном наступлении". Этот план, ставивший Европу на первое место и предполагавший активные боевые действия США, произвел на Рузвельта большое впечатление.

Принимая многие идеи Старка, Рузвельт все же считал, что с открытой помощью Англии следует повременить. После обсуждений с дипломатами (Хэлл) и главами военных ведомств (Стимсон, Нокс, Старк, Маршалл) Рузвельт продиктовал 17 января 1941 года следующую линию поведения: "Армия не должна ориентироваться на агрессивные действия до тех пор, пока она не будет полностью к ним готовой; наш военный курс должен быть консервативным до тех пор, пока наша мощь не будет развернута".

С этого времени президент стал еженедельно (по вторникам) встречаться со Стимсоном, Ноксом и Хэллом для дискуссий по общей стратегии США в быстро меняющемся мире.

Четвертого марта 1941 года президенту предстояло в третий раз дать клятву на верность конституции. Во время мартовской инаугурации Рузвельта, накануне событий, приведших Америку к столь выдающемуся положению в мире, свидетелями которого мы являемся ныне, страна испытывала огромные внутренние трудности. Пройдет лишь несколько месяцев, и военная конъюнктура поставит экономику Америки на рельсы экономического бума, пока же цифры отнюдь не обнадеживали.

Во время гитлеровского блицкрига в США было девять миллионов безработных. Социальное вспомоществование получали миллионы американцев, появилось целое поколение, не знавшее здорового экономического роста страны. Весной 1941 года армейские доктора отослали домой почти половину призывников - прежде всего из-за плохого питания они не соответствовали физическим нормам. Согласно цензу 1940 года половина американских детей проживала в семьях, чей ежегодный доход не достигал полутора тысяч долларов. Четверть населения тогда еще жила на фермах, обычный доход фермера равнялся тысяче долларов в год. На трех четвертях ферм не было электричества, жгли керосиновые лампы, в стране один телефон приходился на семерых жителей, один автомобиль - на пятерых. В четверти домов не было водопровода. Средний американец бросал образование после восьмого класса. Все это в стране, население которой достигло 132 миллионов человек, быстро изменится в предстоящие четыре года войны. Тогда, когда весь мир испытывал голод и разрушения, Америка быстро укрепила свое материальное благополучие.

Готовясь к великим испытаниям, Рузвельт вынужден был значительное внимание уделять Азии.

Японская сторона с началом войны в Европе ужесточила свои позиции наступал, с ее точки зрения, решающий исторический период, когда силы потенциальных союзников США оказались сковаными в Европе, а сами американцы были далеки от готовности противопоставить японцам в Азии адекватную мощь. В Токио гораздо более открыто, чем прежде, говорили о долгосрочном планировании, о создании Великой Восточноазиатской сферы сопроцветания. Японское правительство выдвинуло тезис, что, как только "третьи державы" прекратят свое вмешательство в китайские дела, споры США и Японии в Азии будут прекращены по всеобщему согласию.

Отметим в данном случае, что на протяжении всего двадцатого века Японии удавалось играть на противоречиях европейских держав, на американо-европейских противоречиях и постепенно, шаг за шагом распространять сферу своего влияния в Азии. Тем более, преисполнились ожиданиями и предвкушениями японские милитаристы с расколом Европы на военные блоки и с началом второй мировой войны. Теперь западноевропейских стран, нейтрализовавших друг друга, можно было не опасаться, а в качестве щита и меча против Америки выступал мощный тихоокеанский флот Японии.

После поражения в боях с советскими и монгольскими войсками под Халхин-Голом в 1939 году командование японской армии переориентировалось на овладение сырьевыми богатствами Индокитая. Именно в этот период в военном министерстве Японии полковнику Ивакуро Хидео было поручено сделать оценку американского потенциала. В январе 1940 года была создана специальная оперативная группа по оценке военных возможностей США. Сугубо секретный характер работы этой группы заставил военное руководство несколько раз менять ее место расположения в Токио. Для адекватной оценки Америки использовались научные работы даже на русском и немецком языках. Руководство группы прибыло в марте 1941 года в Вашингтон, чтобы на месте проверить свои умозаключения. Наиболее отрезвляющими цифрами отчета было то, что США производят в двадцать раз больше стали, чем Япония, добывают в несколько сот раз больше нефти, производят в пять раз больше самолетов и имеют пятикратно большую рабочую силу. Ивакуро пришел к выводу, что мобилизованный военный потенциал Японии составит лишь десять процентов американского. И тем не менее военное руководство посчитало, что на региональном уровне Япония сумеет повергнуть Америку.

На строго секретной конференции в сентябре 1941 года было определено, что Япония может рассчитывать на экономический блок, включающий в себя Маньчжурию и Китай. Военные действия возможно интенсивно вести (основываясь на имеющихся резервах) в течение двух лет. Если к этому времени вооруженные силы не сумеют добиться решающего перевеса, экономика Японии будет слабеть, а американская расти - так определял перспективу доклад экспертов. Однако, завершая конференцию, начальник генерального штаба генерал Сугияма вопреки всем заключениям специалистов заявил, что вопрос о войне с США решен, и потому любые оценки, имеющие пессимистические ноты, подлежат уничтожению, что и было сделано со всеми копиями вышеупомянутого доклада. Японский милитаризм буквально культивировал самоослепление. На этом совещании была принята оценка Америки штабом японских ВМС как страны, представляющей полюс, противоположный японской цивилизации.

Несколько факторов уже предопределили столкновения Японии с США: принадлежность Токио к общей "оси" с Берлином и Римом, сепаратная политика в Китае, стремление создать закрытую Великую Восточноазиатскую сферу сопроцветания. Как писали сами японцы, "японская экспансия на азиатском континенте; и на Тихом океане так или иначе вела к столкновению с политикой Соединенных Штатов".

Пользуясь тем, что европейские великие державы заняты внутренним конфликтом, японцы в первые три месяца 1940 года усилили давление на Китай. Главное направление их удара было нацелено на то, чтобы перерезать линию снабжения, идущую через Индокитай к городу Чунцин, столице правительства Чан Кайши. В это же время, готовясь к долгой затяжной борьбе, японцы создают в оккупированной части Китая прояпонский режим со столицей в Нанкине. Президент Рузвельт категорически отказался его признать, и в качестве ответа на создание этого режима предоставил Чан Кайши еще 200 миллионов долларов в виде кредитов. Государственный секретарь К. Хэлл объявил, что Соединенные Штаты признают лишь правительство Чан Кайши законным правительством Китая.

Главная жертва японской агрессии - Китай страдал, в частности, от нехватки военного оборудования и снаряжения. Он мог рассчитывать лишь на два канала их получения. С севера шла помощь из Советского Союза, на юге западные державы прокладывали путь через Индию - Бирму. С началом войны в Европе японцы поставили себе задачу перекрыть оба пути и окончательно покорить Китай. Японские войска оккупировали Южный Китай, захватив следующий по значимости за Шанхаем Кантон, блокировали все подступы к британскому Гонконгу, захватили остров Хайнань - сторожевой пост на входе в Тонкинский залив, острова Спратли, расположенные на пути к Филиппинам, Индокитаю, Таиланду, Борнео, Яве, Сингапуру. В июне 1940 года, когда Франция была поставлена на колени, японское правительство навязало Таиланду "договор о дружбе", который "гарантировал" территориальную целостность Таиланда штыками японских войск и предусматривал взаимные политические консультации.

Видя усиление японской активности, США стали ужесточать свои позиции. В 1939 - 1941 годах американское правительство отказалось признавать территориальные изменения, произведенные посредством силы. Из американских портов шла, пусть пока незначительная, помощь борющимся с японцами китайцам. Основная помощь чунцинскому правительству оказывалась посредством предоставления займов. Целая серия таких займов позволила открыть вышеназванную "бирманскую дорогу", через которую в Китай поступали стратегические материалы. Важно, однако, помнить, что одновременно США вели широкую торговлю с Японией, которой продавали исключительно необходимые ей металлом и нефть - главные сырьевые "предпосылки" ведения современной войны. Как уже говорилось, только в январе 1940 года президент Рузвельт получил полномочия ввести эмбарго на торговлю с Японией, но примечательно, что он не ввел эмбарго - закулисно это объяснялось страхом, что в ответ Япония постарается овладеть голландской Ист-Индией, а также неподготовленностью американской стороны и ее потенциальных союзников англичан, голландцев и китайцев.

Японская милитаристская верхушка была далека от такой осторожности, тем более, что мировые события, казалось, давали ей исключительный исторический шанс. Крах Франции и Голландии делал владения этих стран в Азии "лакомым куском", первостепенной целью японского агрессора; 15 марта 1940 года министр иностранных дел Японии Арита выразил заинтересованность японской стороны в месторождениях нефти и каучуковых плантациях голландской Ист-Индии (Индонезии). Американская сторона безо всякой отсрочки через два дня изложила свое мнение. Государственный секретарь К. Хэлл напомнил об обязательствах по соглашению Рут - Такахира от 1908 года и по договору четырех держав 1922 года о сохранении статус-кво в Азии. Высказывания Ариты квалифицировались американской стороной как посягательство на сложившийся порядок.

Острая фаза дипломатической борьбы на Дальнем Востоке наступила синхронно с кризисом в Европе, а именно в апреле 1940 года. Вслед за победами немецких армий, оккупировавших Данию, последовала оккупация Англией Исландии, принадлежавшей прежде Дании, и это создало тотчас же у Японии намерение получить под свой контроль голландскую Ист-Индию. В Токио видели, что удар немцев непременно придется на Голландию, и ее крупнейшая азиатская колония стала целью дальнейшей японской экспансии. Именно тогда в качестве предварительного шага, который, по замыслу Рузвельта, должен был показать серьезность намерений Соединенных Штатов, не желавших, чтобы Ист-Индия попала в японские руки, американский флот был послан на Гавайские базы.

Когда в мае 1940 года Германия оккупировала Голландию, и голландская Вест-Индия в Карибском бассейне попала под контроль Британии, Япония тотчас же поставила вопрос о голландской Ист-Индии. Токио потребовал от голландского правительства гарантировать поставки минимального экспорта сырьевых материалов, прежде всего нефти. На этом этапе Рузвельт видел, что у Соединенных Штатов не так уж много средств для противостояния планам Японии, если она действительно решится оккупировать голландскую Ист-Индию. Поэтому в конце мая Рузвельт говорит Моргентау, что он "предпочел бы сделать что-нибудь совместное с Японией, что-то вроде общего совместного договора по поддержанию мира на Тихом океане". По прямому приказанию, президента государственный секретарь Хэлл попросил ближневосточных экспертов госдепартамента исследовать все "отношения с Японией, чтобы узнать, в человеческих ли силах найти какой-либо подход к ним, чтобы сблизиться, а не скакать навстречу, как на бешеной лошади".

Немало новых проблем принесло для США поражение Франции.

Какой окажется судьба французского государства и что будет представлять собой новый режим в неоккупированной части Франции - эти вопросы были летом 1940 года для американского правительства неопределенными и таящими в себе неожиданности. Но не характер политической власти в расчлененной Франции интересовал Белый дом в первую очередь. Поражение Франции и приход к власти правительства, готового к большей или меньшей степени сотрудничества с оккупантами, были свершившимися фактами. Наибольшую остроту приобрел вопрос, который, следуя многовековой западноевропейской традиции, следует назвать вопросом о "наследстве". Двумя основными элементами французского наследства являлись обширная колониальная империя, разбросанная на двух материках и многочисленных островах, и французский военный флот, большая часть которого стояла в гавани Тулона и близ североафриканских баз.

Господство на морях, принадлежавших ранее англофранцузской коалиции, дружественной США, ныне исчезло. Прежняя самоуверенность уступила место мрачным перспективам. Пал "французский бастион"; более того, впервые в истории США окружающие континент океаны не только потеряли значительную долю своей защитной функции, но и могли служить плацдармом - если не прямого вторжения в США, то в окружающие страны Западного полушария. По мнению ведущего американского стратега, начальника штаба американской армии генерала Маршалла, если французский флот будет присоединен к немецким и итальянским военно-морским силам, то "Германия сможет изменить ситуацию в Южной Америке в течение нескольких недель".

Еще 17 июня, т. е. в день прихода к власти Петэна и передачи через испанского посла предложения о перемирии с Германией, американский сенат принял резолюцию, в которой говорилось, что Соединенные Штаты никогда не признают переход любой территории Западного полушария от одной неамериканской страны к другой. Акция сенаторов, еще вчера призывавших оставить европейские дела самим европейцам, не нуждалась в расшифровке: любое покушение на французские колонии в Америке будет рассматриваться как прямая угроза США. Берлин и Рим тотчас же были оповещены об этом акте американских законодателей. Получив поддержку конгресса в потенциально важном вопросе, Рузвельт продолжал лихорадочную активность, направленную на смягчение опасных для США последствий Компьенского перемирия. Первым на очереди был французский флот. Телеграмму Рузвельта (о том, что, отдав флот, Франция потеряет дружбу США) передали Дарлану - вице-президенту петэновского режима, когда тот направлялся на заседание совета министров. Американский представитель вызвал с заседания министра иностранных дел Бодуэна и вручил ему копию этой телеграммы. Несмотря на свое крайнее недовольство как ее содержанием, так и тоном, Бодуэн представил ее на рассмотрение совета министров, который вынужден был принять решение не сдавать флот ни при каких обстоятельствах.

Перед президентом Рузвельтом встала проблема аккомодации к огромной величины факту: исчезновению дружественной мировой державы и возникновению на ее обломках того, что слишком уж напоминало марионеточный режим - власть по воле немцев, власть, сотрудничающая с немцами.

Посла Буллита, как посредника и связующее звено между французским и американским правительством, в середине июня 1940 года заменил Дрексел Бидл. Двадцать четвертого июня К. Хэлл передал Бидлу приказ Рузвельта покинуть Францию и через Испанию проследовать в Англию, чтобы возобновить свою миссию посла при эмигрировавшем польском правительстве. Общая оценка мировой ситуации, а не моральные соображения или солидарность с Англией, продиктовала политический курс американского правительства в отношении Виши. Летом 1940 года разрыв связей с Виши означал бы усиление прогерманского крыла вишийской олигархии и ее открытый союз с Германией, делал не только континентальную Францию, но и огромный мыс Африки потенциальным форпостом вторжения в Америку.

Оккупационные власти "терпели" присутствие американского посольства в Париже до начала августа 1940 года. Четвертого августа представитель германского посольства не без удовольствия (сообщается в телеграмме) заявил первому секретарю американского посольства Мейнарду Барнсу, что позиция американских дипломатов в Париже "несколько деликатна, так как, строго говоря, Париж отнюдь не место для иностранных дипломатов - им надлежало бы быть при французском правительстве в Виши".

Как это ни странно, но первой платой за признание Рузвельтом правительства Виши стал Индокитай. В момент крушения Франции японское правительство навязало правительству Петэна согласие на перекрытие дороги из французского Индокитая в Китай. Военный материал, предназначавшийся для Китая, попал в руки его врага. Японцы в благоприятной обстановке форсировали свой нажим. Правительство Виши пропустило в Индокитай японские военные миссии, а 22 сентября, поддержанная Германией, с которой она вступила в союз, Япония добилась от Петэна согласия на оккупацию севера Индокитая. Генерал-губернатор французского Индокитая Ж. Катру еще в июне 1940 года обратился к американскому и английскому правительству с просьбой предоставить помощь для сопротивления японцам. Отказ США и был той ценой, которую они уплатили за установление дипломатических отношений с Виши.

В Вашингтоне обсуждалась и более весомая плата. На совещании представителей госдепартамента, военного и военно-морского министерств 12 октября 1940 года К. Хэлл осветил возможность использования Гитлером французских войск в кампании по захвату Египта с Суэцким каналом, возможность немцев заставить Петэна сдать японцам весь Индокитай. Но даже в это мрачное время осени 1940 года именно первый элемент французского наследства - мощный флот, способный (если бы удалось присовокупить его к германскому и итальянскому) изменить баланс военно-морского могущества сначала в Средиземном море, а затем и в Атлантике, занимал воображение правительства США и руководства военных ведомств.

По решению британского кабинета министров 3 июля 1940 года англичане захватили все французские суда в доступных им портах. Наиболее драматические события разыгрались в Мерс-эль-Кебире, близ Орана. Французский адмирал Жансул отказался присоединиться к английскому флоту и проследовать в Вест-Индию для разоружения. Тогда вчерашний союзник предпринял массированную воздушную атаку, и большая часть французской эскадры в Мерс-эль-Кебире была потоплена. Вишийское правительство порвало все связи с правительством Англии. В письме Рузвельту маршал Петэн в самых резких выражениях осудил "эту отвратительную агрессию", для которой не может быть извинения. Но нет сомнения в том, что в Вашингтоне находили действия англичан извинительными.

Экс-президент Лебрен, указывая на ворох телеграмм из США с призывом не сдавать флот, заявил американскому послу, что Соединенные Штаты не сделали ничего, чтобы помочь Франции в ее борьбе и поэтому критика Виши в США имеет мало оправданий. Представителя США волновал лишь один вопрос, и он его изложил тотчас: "Франция может дать в руки врага оружие, которое перережет глотку ее союзника Англии". Петэн сообщил Буллиту, что каждому капитану французского флота отдан приказ потопить свой корабль в случае попыток немцев его захватить. Этот приказ подтвердил и адмирал Дарлан, который, кроме всего прочего, выразил уверенность, что "Гитлер нападет на Соединенные Штаты вскоре после овладения Англией, и оборона Соединенных Штатов окажется такой же уязвимой, как и оборона Англии".

Не все в Америке разделяли пессимизм Дарлана. В США теперь открыто готовились к войне: 19 июля 1940 года конгресс вотировал колоссальную программу строительства флота двух океанов.

На этом этапе Рузвельт был откровенно удовлетворен тем обстоятельством, что французский флот "заморожен" во французских портах и что Северная и Экваториальная Африка пока не стали зоной проникновения германских и итальянских вооруженных сил. Что касается степени сотрудничества Виши с германским военно-промышленным комплексом, то этот вопрос на данной фазе оставался в тени.

В октябре 1940 года люфтваффе предприняло новую попытку добиться господства в воздухе Британии - и немцам это начало удаваться. Временный поверенный в делах США Мэтьюз пишет из Виши в Вашингтон об ожидаемой сдаче англичанами Суэца и других возможных поражениях англичан. Эта информация влияла на франко-американские отношения. "Нейтральная" партия в Виши заняла, по выражению Мэтьюза, "циничную" позицию: "Если победят немцы, мы будем, приняв нынешние условия перемирия, в гораздо лучшем положении. Если же победят англичане, сильная Франция им нужна будет в любом случае".

Из всех французских колоний выступ французской Западной Африки, заканчивающийся Дакаром, рассматривался Рузвельтом как важнейший. Хозяин Дакара мог прервать атлантические коммуникации и, главное, максимально приближался к латиноамериканскому континенту. Это была единственная дорога в контролируемую Германией Западную Европу, здесь стояли значительные французские силы, своей покорностью Петэну исключенные из антигитлеровской коалиции. Здесь американская дипломатия параллельно с военной разведкой обнаружила уязвимое предполье Европы и развернула деятельность, прогрессировавшую с каждым днем. Интерес к Дакару возрос в правительственной среде США настолько, что 15 сентября 1940 года там был открыт американский консулат. Консул Томас Вассон получил специальные инструкции следить за деятельностью немцев на этой выдвинутой к Бразилии оконечности Африки.

Тем временем более отчетливой становилась дипломатическая позиция Виши. Двадцать четвертого октября Петэн встретился с Гитлером в Монтуаре. В переговорах наряду с прочими обсуждался вопрос о военном потенциале США. Гитлер выразил уверенность, что США не могут создать достаточно эффективные силы ранее 1942 года. К этому времени Англия будет повержена, а "мысль об американской высадке на континенте в военном смысле является чистой иллюзией".

Откликом на переговоры в Монтуаре с американской стороны послужило личное письмо Рузвельта Петэну 25 октября 1940 года: "Тот факт, что французское правительство находится под давлением, не может оправдать помощи Германии с французской стороны". Рузвельт напомнил об обещании не сдавать флот. Любое соглашение между Виши и Берлином "повредит традиционной дружбе". Рузвельт предупреждал, что сотрудничество, особенно при посредстве флота, лишит Францию: а) "помощи французскому народу в его несчастье"; б) помощи в "возвращении ее заморских владений".

Воспользовавшись поражением Франции, японское правительство оказало на нее давление с целью закрыть границы Индокитая. Оно объявило "регионы южных морей" частью японской Великой Восточноазиатской сферы сопроцветания. Единственным шансом для французов, чтобы не оказаться выброшенными японцами из Индокитая, было обращение к Вашингтону. Со своей стороны, англичане просили послать американский флот в Сингапур. И французы, и англичане полагали, что лишь такие открытые действия Вашингтона могут предотвратить полномасштабное наступление японцев на южные границы Китая, могут предотвратить закрытие всех путей Запада к китайцам, борющимся против Японии.

На этом этапе, несмотря на то, что становилась ясной неотвратимость конечного выяснения отношения с Японией, Рузвельт отказался сделать решительные шаги. Он полагал, что выходящее за рамки обычного противодействие вызовет приход к власти в Японии кругов, которые начнут битву за весь тихоокеанский бассейн. С другой стороны, как убеждал Хэлл британских дипломатов, если Англия будет продолжать приковывать к себе основные силы немцев на континенте, а Соединенные Штаты будут сохранять свой флот на Гавайских островах, то это вынудит Японию воздержаться от крайних действий. Нужно сказать, что в Лондоне не соглашались с американской точкой зрения, там видели, что британского морского могущества недостаточно в южных морях для сдерживания Японии без прямой американской поддержки. В результате англичане согласились закрыть главную морскую дорогу - дорогу через Гонконг - к чанкайшистскому Китаю. В конечном счете они были вынуждены закрыть и главную континентальную дорогу через Бирму в июне 1940 года. Все это означало предоставление Китая самому себе в неравной борьбе с японскими империалистами.

Действия англичан (которых можно оправдать, поскольку они обращались к американцам и готовы были сражаться, если получат от них помощь) вызвали жаркие дебаты в Вашингтоне. Восемнадцатого июля 1940 года ведущие деятели администрации - военный министр Стимсон, военно-морской министр Нокс, министр финансов Моргентау - обсуждали эту проблему в английском посольстве с послом лордом Лотианом. Как и можно было предположить, лорд Лотиан напомнил об отказе Вашингтона принять строгие меры против Японии, что и развязало руки англичанам. Но Лотиан пошел еще дальше, когда сказал: "В конце концов вы же продолжаете продавать авиационный бензин в Японию". Он сказал, что если Соединенные Штаты прекратят поставки нефти и англичане взорвут нефтяные месторождения в Ист-Индии, то тогда японская военная машина остановится, не имея горючего. Министр финансов Моргентау немедленно изложил английский план президенту. Моргентау говорил, что Англия будет черпать горючее из Венесуэлы и Колумбии. В то же время полное эмбарго американцев и уничтожение нефтяных месторождений в Индонезии наряду с массированными английскими атаками на германские заводы, производящие синтетическое горючее, может привести к тому, "что все дело кончится для нас миром в течение трех или шести месяцев". Рузвельт был в исключительной степени заинтересован этим планом Моргентау и обсуждал его со Стимсоном, Ноксом и Уэллесом.

С одной стороны, конфликта с Японией следовало избежать. Соображений здесь было немало, но главным из них для Рузвельта являлось то, что конфликт с Японией уменьшит англо-американские возможности нанести поражение Берлину, а с этой линией действий в мировой дипломатии связывал свою судьбу президент Рузвельт. С другой стороны, попустительство азиатскому агрессору также могло дать японцам неверные сигналы. В конечном счете именно в ключе английских предложений Рузвельт 25 июля 1940 года, после продолжительных бесед со Стимсоном, определив запасы Соединенных Штатов как имеющие объем, достаточный для 6 - 9 месяцев потребления, подписал прокламацию министерства финансов, ограничивающую экспорт нефти и металлолома.

Это решение президента вызвало сенсацию, его можно рассматривать как начало настоящего экономического давления на Японию, переход к решительным действиям. При этом борьба внутри руководства была настолько интенсивной, что утром следующего дня (26 июля) президент вынужден был несколько изменить аргументацию своего решения. Рузвельт сказал репортерам, что он не вводит "эмбарго", как говорят газеты, но, скорее, расширяет систему государственных лицензий на некоторые категории нефти и металлолома. В конечном счете первоначальное заявление президента было несколько смягчено, и собственно запрет на экспорт стал касаться только авиационного бензина и смазочных масел, а также некоторых видов металлолома. На данном этапе это устраивало Рузвельта, поскольку он показал "сильную руку" в отношении Японии и в то же время, как ему думалось, удалился из зоны риска - начала войны с Японией.

Между тем в Токио к власти пришли более воинственные силы, во второй половине июля кабинет Янаи был сменен кабинетом принца Фунимава Коноэ. В новый кабинет министров вошли такие сторонники экспансии, как Юсуки Мацуока (министр иностранных дел), генерал Хидеки Тодзио (военный министр). В своем заявлении от 26 и 27 июля 1940 года правительство Коноэ обещало найти решение того, что оно назвало "китайским инцидентом", т. е. обещало завоевать Китай и в целом "решить проблему Юга", используя более активные методы воздействия в отношении голландской Восточной Индии и французского Индокитая. Что имелось в виду, стало ясным в августе - сентябре, когда японское правительство от англичан потребовало вывести войска из Шанхая, от голландцев - обсудить экономические требования Японии к голландской Восточной Индии и от французов - признать доминирование японских интересов в Китае.

Для Рузвельта это был период неожиданных и мощных вызовов. В Европе Англия одна стояла перед захваченным Германией континентом. Теперь в Азии агрессор пошел напролом, и американцам нужно было решать, на что они готовы пойти, если желают остановить Японию. Именно с целью как-то смягчить агрессивность Японии государственный департамент подверг новой интерпретации президентскую директиву от 26 июля и объявил запрещенным видом товаров только высокооктановое авиационное горючее, что позволяло продавать бензин того качества, которым заправлялись японские самолеты. И хотя Рузвельт знал об этом и видел, что его попытка ввести хотя бы частичное эмбарго не имеет успеха, он предпочел на данном этапе закрыть глаза на подобное обстоятельство. Шестнадцатого августа, беседуя с Моргентау, президент сказал: "Мы не должны оказывать излишнее давление на Японию в это время, мы можем толкнуть ее в сторону голландской Ист-Индии".

И в решающий момент, когда в сентябре и октябре японцы потребовали от голландских властей в Ист-Индии увеличить в шесть раз годичное производство нефти в течение последующих пяти лет, государственный департамент предложил голландцам удовлетворить на 60 % требования Японии.

Но у Рузвельта были хорошие возможности убедиться в том, что его примирительные шаги не оказывают должного воздействия на японцев. В сентябре 1940 года Япония в категорической форме потребовала от петэновских властей в Индокитае права транзита своих войск, разрешения строить аэродромы и установления тесных экономических связей. На этот раз президент стал обращаться к голосам тех, кто предлагал более суровые меры против Японии. Двенадцатого сентября именно в духе энергичного противодействия японской экспансии высказался в Токио посол Соединенных Штатов Дж. Грю. Он охарактеризовал Японию как нацию, действующую предательски и не имеющую этических или моральных ценностей. Посол потребовал принятия строгих мер, если Америка желает сохранить статус-кво на Тихом океане. Дж. Грю полагал, что продажа бензина, и особенно металлолома, является прямым снабжением японской военной машины. Ответом президента на это письмо Грю (прежде более компромиссно настроенного) послужило распоряжение, данное министру финансов Моргентау 13 сентября: найти пути прекращения снабжения Японии металлоломом, не прекращая подобных поставок Англии. Когда 26 сентября стало ясно, что Англия, скорее всего, выстоит перед лицом германских военных налетов, а японцы все же выйдут на дороги Индокитая, администрация Рузвельта объявила полное эмбарго на поставки стального и железного металлолома.

Хотя указанные меры были серьезным предупреждением Японии и сказались на процессе ее военных приготовлений, Токио уже окончательно встал на путь союза с Берлином и Римом. На секретном заседании 4 сентября 1940 года премьер-министр Коноэ, министр иностранных дел Мацуока, военный министр Тодзио и военно-морской министр Иосида приняли решения, определившие территориальные притязания Японии и, соответственно, дальнейшее развитие японо-американских отношений: "Сфера, которая во время переговоров с Германией и Италией будет рассматриваться как жизненная основа для создания Великого Восточно-азиатского нового порядка, должна включать в себя: бывшие германские подмандатные острова, французский Индокитай и тихоокеанские владения Франции, Таиланд, британскую Малайзию, британское Борнео, голландскую Ист-Индию, Бирму, Австралию, Новую Зеландию, Индию и прочее, причем Япония, Маньчжурия и Китай выступят основой этого объединения".

На послевоенном токийском процессе над военными преступниками генерал Тодзио пояснил, что географическое содержание слова "прочее" зависело от складывающейся военной обстановки. Это значило, что японские самураи смотрели и на север, на советский Дальний Восток. Значило это, очевидно, что принадлежавшие американцам Филиппины также выступали в качестве претендентов на место в Великой сфере сопроцветания. Разница между северным и южным направлением японской экспансии определилась в то время, помимо прочего, тем, что на озере Хасан и при Халхин-Голе советские вооруженные силы показали свою мощь. На юге же такой преграды пока не виделось.

Более того, заключенный в сентябре 1940 года тройственный союз автоматически - в случае войны - сковывал силы США борьбой на два фронта. Находясь еще на пути к этой ситуации, США сократили свое присутствие в Азии. На дороге политического и экономического отступления США вели себя даже несколько заискивающе. Госдепартамент в мягких выражениях отмечал все более явные нарушения японцами всех прежних соглашений и неоднократно выражал готовность Вашингтона урегулировать американо-японские отношения. Американская сторона заходила так далеко, что заранее соглашалась пересмотреть действующие договоры; дипломатическое урегулирование спорных вопросов выдвигалось официальной целью. На некотором этапе, когда дела Англии казались особенно плохими (июль 1940 года), американская сторона намекнула даже (это сделал секретарь Ф. Рузвельта С. Эрли), что возможен раздел сфер влияния - "доктрина Монро для Америки и своя доктрина для Азии и Европы". Данное заявление было с восторгом встречено японцами и немцами.

Урегулирование отношений с японцами оказалось невозможным по нескольким причинам. Во-первых, они уже закусили удила, и возможности компромисса, столь желанные еще год-два назад, оказались лишь препятствием в уникальном мире 1940 года. Во-вторых, Америка уже почти удалилась из Азии де-факто, и юридическое подкрепление мало что давало в конкретной плоскости. В-третьих, с подготовкой трехстороннего пакта Япония связала себя узами лояльности с Германией и Италией и не могла быть достаточно гибкой с США. Идти на компромисс с Америкой, союзником Англии, означало косвенно поддерживать последнюю, антагониста Германии в Европе.

Путь военной экспансии теперь виделся японским действий со стороны Японии. В самом кабинете военный министр Стимсон согласился с английским предложением послать военно-морской флот в направлении голландской Восточной Индии. Противоположная фракция (а именно: американские военные и руководившие дипломатическим ведомством Хэлл и Уэллес) полагала, что посылка эскадры в Сингапур и полное эмбарго на поставки нефти только спровоцируют Японию на решительные действия в условиях, когда американские силы еще не готовы. К тому же не ясно было, как пойдет развитие германской политики, и эта неясность означала, что Америка должна быть готова к различным вариантам хода событий. Поэтому дипломаты и военные не соглашались с фракцией Стимсона, Моргентау и Икеса.

На данном этапе президент склонялся скорее к позиции сторонников энергичных действий. В беседе с министром военно-морского флота Ноксом 8 октября он сказал, что если Япония ответит агрессивными действиями на открытие англичанами бирманской дороги, то Соединенные Штаты должны будут объявить полное эмбарго в торговле с Японией. Президент шел еще дальше, он обсуждал с Ноксом возможность посылки военно-морских патрулей в морское пространство между Гавайями, Филиппинами, Самоа, голландской Ист-Индией и Гонконгом с тем, чтобы показать, какую угрозу могут представить американские корабли для разветвленной японской торговли. Именно в это время Рузвельт отказался вернуть тихоокеанский флот в Сан-Диего.

Чтобы полностью представить себе ситуацию, в которой Рузвельт вырабатывал дипломатический курс США, нужно помнить, что Англия находилась в отчаянном положении после июня 1940 года. У. Черчилль не жалел слов при описании того, что он называл "делом жизни или смерти". Британский премьер-министр уведомлял президента 18 июня, что захват Германией европейского побережья от Норвегии до Ла-Манша, добавление сотни итальянских подводных лодок к 55 германским в морях и океанах, потеря Англией половины эсминцев - все это в серьезной степени ослабило способность англичан выстоять, отразить вторжение и защитить свободу на морях. В июле 1940 года Франклин Рузвельт говорил, что шансы милитаристам единственно возможным. Поэтому американские действия не предотвратили подписания Японией трехстороннего пакта с Германией и Италией 27 сентября 1940 года. Все три подписавшие так называемый "стальной пакт" державы дали друг другу обещание взаимопомощи в случае, если кто-то будет атакован страной, в настоящее время не вовлеченной в европейский и японо-китайский конфликты. Было очевидно, что одна из главных целей этого договора предотвратить помощь Соединенных Штатов Англии в войне с Германией в Европе и гарантировать Японии создание Великой Восточноазиатской сферы сопроцветания.

Итак, чтобы иметь гарантии увеличения зоны своего влияния в Азии, Япония окончательно решила связать судьбу с выигрывающей коалицией в Европе.

Правительство Ф. Рузвельта постаралось приуменьшить значение трехстороннего договора. Госсекретарь Хэлл заявил, что пакт "не меняет существенно ситуацию, имеющую место уже несколько лет". Видимо, в этом была доля правды, но в основном К. Хэлл выдавал желаемое за действительное. Договор трех фашистских государств значительно влиял на всю мировую обстановку. По крайней мере, его подписание означало для США, что в случае своего вступления в войну они будут вынуждены вести боевые действия на двух фронтах - в Европе и в Азии. Хотя К. Хэлл определенным образом бравировал перед корреспондентами, государственный департамент в ноябре 1940 года предложил всем американским подданным покинуть страны Дальнего Востока.

"Стальной пакт" вызвал серьезные дебаты внутри правящих кругов США. Фракция сторонников энергичного курса (а именно: военный министр Стимсон, министр финансов Моргентау, министр внутренних дел Икес) потребовала "прямых действий, которые показали бы Японии, что мы имеем в виду дело, что мы по меньшей мере не боимся ее". Лондон поддержал эту фракцию тем, что объявил 11 октября о новом открытии бирманской дороги в Китай, как бы говоря, что англосаксонские союзники придут на помощь китайцам. Черчилль предложил президенту Рузвельту послать военную эскадру (как он писал, "чем больше, тем лучше") в Сингапур для предотвращения военных Англии выжить равняются "одному из трех". Но Черчилль утверждал (7 августа 1940 года), что, если даже Англия будет завоевана, ее военно-морской флот станет защищать империю, и эту решимость англичан учли в Вашингтоне.

Тринадцатого августа, преодолев сомнения и различные соображения политического характера, президент Рузвельт послал премьеру Черчиллю телеграмму, что он считает возможным немедленную передачу Англии 50 старых эсминцев, 20 торпедных катеров и 10 самолетов. В обмен просил (1) уверения (президент обещал их не афишировать) в том, что британский флот не будет ни при каких обстоятельствах сдан Германии и (2) обязательство передать Соединенным Штатам в аренду на 99 лет военно-морские и военно-воздушные базы Англии в Западном полушарии. Мы видим, что Рузвельта заботила консолидация американской мощи в Центральной Америке, в Карибском бассейне, и он считал получение английских баз необходимым для упрочения американских стратегических позиций в мире. Сделку по поводу обмена старых эсминцев на английские базы Рузвельт назвал "самым важным шагом по укреплению нашей национальной обороны со времен покупки Луизианы".

Мировая обстановка той осени 1940 года не внушала особых надежд Америке. Не связав свою судьбу с Англией, американцы все же исключали для себя союз с Германией - слишком много противоречий разделяло эти страны. А Германия шла от триумфа к триумфу. Центральная и западная части европейского континента находились под ее контролем. Обратившись к Атлантике, немцы быстро увеличили объем потопляемых судов. Англия стояла перед враждебным континентом в одиночестве. Ее промышленное производство сокращалось. Берлин прибирал к рукам Виши и наращивал давление на Франко.

Бомбардировки Лондона заставили Черчилля спуститься на десять метров ниже поверхности земли. Здесь, в спартанской обстановке, он не терял своего изумительного красноречия, председательствуя на различных экстренных советах. Из-под его руки выходили ясные и лаконичные приказы, это был действительно "звездный час" Черчилля. Когда бомбардировки достигали своего пика, он взбирался в стальном шлеме на крышу, снимал противогаз и демонстративно закуривал сигару. Но Лондон горел, и ничего, казалось, не могло спасти судьбы Англии. Все же в эти дни самых внушительных успехов немцев на западном фронте голос Черчилля многое значил для американцев: "Мы пойдем до конца. Мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем охранять наш остров, чего бы это нам ни стоило, мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться на месте высадки, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах. Мы никогда не сдадимся".

Рузвельта восхищало многое в английском премьере. Он сравнивал даже распорядок дня Черчилля со своим. Тот просыпался довольно поздно, читал в постели донесения и телеграммы. Встав, совещался с помощниками, затем устраивал многолюдный ланч, спал пополудни, просыпался к новым спорам, затем выезжал осмотреть разрушения и за полночь диктовал, дискутировал, рассуждал. Вокруг Черчилля в эти недели сформировался тот круг советников и помощников, с которыми он прошел всю войну. Генерал Исмей возглавлял военный секретариат, сэр Джон Дил председательствовал в имперском генеральном штабе, лорд Маунтбеттен стал руководить объединенными операциями, Антони Иден взял в свои руки Форин оффис (его прежний глава лорд Галифакс стал послом Англии в Вашингтоне), финансами заведовал сэр Кингсли Вуд, внутренние дела находились в ведении К. Этли и Г. Моррисона.

До этого времени Рузвельт и Черчилль встречались лишь один раз, в годы первой мировой войны (Рузвельт говорил, что хорошо помнит эту встречу, а Черчилль - что не помнит). Но почерк друг друга им был уже знаком/Черчилль мог послать через океан телеграмму в два часа пополуночи, она поступала прямо в американское посольство в Лондоне, а оттуда через специальные шифровальные машины в Белый дом, и президент иногда получал ее, еще не успев заснуть. Тогда утром Черчилля ожидал ответ.

У двух великих держав были свои интересы. Черчилль хотел привязать судьбу Америки к Англии, он полагался на такой союз и стремился сделать его неразделимым. Рузвельт видел иные сны. Он вел себя с англичанами достаточно жестко: отклонил просьбу об эсминцах в мае - в решающие дни битвы за Францию, а в сентябре предоставил англичанам лишь несколько старых самолетов. Совершенно различным было толкование и сделки "эсминцы - базы". Английская сторона видела в ней формирование общих позиций двух наций, американская сторона хладнокровно полагала способом укрепить свои позиции в Карибском бассейне.

Черчилль знал, что для Рузвельта выход на мировую арену представляет смысл его политической жизни. В день переизбрания Рузвельта английский премьер писал: "Я молился за ваш успех... Мы вступаем в мрачный период того, что очевидно будет продолжительной и постоянно расширяющейся войной. То, что происходит, будет долго помниться до тех пор, пока по-английски говорят в этом мире".

Черчилль приветствовал Рузвельта, готового бросить вызов изоляционистам на внутренней арене и нацистам на внешней.

Переизбрание укрепило позиции Рузвельта, и теперь он мог больше сосредоточиться на стратегическом аспекте планирования, меньше обращать внимания на перипетии предвыборной борьбы, на необходимость выглядеть привлекательным для максимального числа населения еще мирно настроенной страны.

Осенью 1940 года главный вопрос, который стоял перед Рузвельтом во внешней политике, - был вопрос о нахождении новой системы отношений с основными мировыми силами. Мир изменился за последние месяцы буквально до неузнаваемости. В Западной и Центральной Европе господствовал фашизм. Англия стояла на пороге вторжения, и сомнения в том, что она выйдет из этого конфликта непобежденной, были велики. Теперь Соединенные Штаты не могли себе позволить свободу выбора, которая существовала еще несколько месяцев назад, все более актуальным становился вопрос, до какой степени должны Соединенные Штаты помогать Англии выжить. Ясно было, что если английский бастион падет, то Соединенным Штатам придется думать о защитных редутах уже в своем полушарии.

Но помощь Англии осуществлялась еще в самом медленном темпе. Это обстоятельство хорошо иллюстрируют события вокруг Дакара, развернувшиеся в сентябре 1940 года. Совместные силы англичан и "свободных французов" генерала де Голля предприняли операцию по захвату подчиненного вишийскому режиму Дакара, порта в Западной Африке, наиболее приближенного к латиноамериканскому континенту. Англичане справедливо полагали, что превращение Дакара в германскую базу создает угрозу для движения британского флота и торговых кораблей в Южной Атлантике и будет служить плацдармом для давления на Бразилию. В свете подобных соображений премьер-министр Черчилль попросил президента Рузвельта послать отряд военных кораблей в Либерию - поблизости от Дакара, чтобы тем самым указать Виши на опасность противостоять здесь англичанам. Но в это время Рузвельт, несмотря на трагические европейские события, все же считал рискованным для себя такую прямую поддержку Англии. Он инструктировал заместителя государственного секретаря Уэллеса сообщить послу Виши, что если правительство Петэна объявит войну Англии, это может стоить Франции контроля над ее колониями в Западном полушарии. Вот крайняя точка, до которой готов был дойти президент Рузвельт на данном этапе.

Тон Рузвельта стал более энергичным и жестким по отношению к Виши в октябре месяце, когда обстоятельства изменились после встречи маршала Петэна с Гитлером. В Вашингтоне не знали, до какой стадии дошел Петэн в коллаборационизме. Более всего в окружении президента боялись перехода французского флота под германский контроль. В этом случае Англия и все ее морские коммуникации становились крайне уязвимыми. Поэтому, принимая посла Петэна в Вашингтоне, президент Рузвельт предупредил, что передача французских кораблей Германии или какая-либо степень контроля над ними со стороны немцев будет "означать удар по традиционной дружбе между французским и американским народами".

К концу октября, когда, судя по всему, стало ясно, что англичане выстоят в своем противоборстве с враждебным континентом, в более конкретную плоскость перешел и вопрос об американских поставках английским вооруженным силам. Запросы англичан выросли к этому времени значительно. Они попросили Рузвельта в 1941 году поставить вооружение для 10 дивизий и уже не 14 тысяч, а 26 тысяч самолетов. Хотя эти цифры звучат фантастическими и сейчас, примечательно, что Рузвельт не отверг их, а нашел необходимым принять английские заказы. Объясняя свои действия, он прямо указал на то, что столь грандиозные военные заказы укрепят американскую экономику во всех ее секторах и по всей территории страны, и, главное, они в конце концов помогут создать такую мощную военную экономику, которая "будет служить нуждам Соединенных Штатов в любых обстоятельствах".

Через два дня после переизбрания на. третий президентский срок - 7 ноября 1940 года Рузвельт счел возможным открыто заявить, что Англия получит половину всего вновь производимого в США военного оборудования, включая и последние модели бомбардировщиков. Напомним, что англичане к этому времени заказали оружия в Соединенных Штатах более чем на 5 миллиардов долларов, а по оценкам помощника президента наличными у них было уже менее двух миллиардов долларов.

Обещание американцев помочь большим количеством вооружений, разумеется, укрепило решимость англичан сражаться. Но остро встал вопрос об оплате гигантских новых закупок, что было слабым местом Англии, которая к этому времени уже израсходовала огромные суммы на военные нужды. Самым простым и убедительным способом объяснил практическое банкротство Англии посол Лотиан, когда 23 ноября 1940 года он так обратился к группе американских журналистов: "Ну, ребята, Англия подошла к черте; ваши деньги - вот чего бы мы хотели". Первого декабря 1940 года министр финансов Моргентау доложил президенту, что у англичан нет необходимых двух миллиардов долларов для оплаты военных закупок, сделанных ими в октябре. Перед Рузвельтом оказались два пути. Можно было, конечно, позволить Англии ослабеть до крайних пределов, способствовать развалу Британской империи, а потом взять английское наследство под свою опеку; но это был опасный путь, в процесс могла вмешаться Германия и захватить контроль над распадающейся Британской империей быстрее, чем это сделают американцы. Поэтому президент избрал другой путь, а именно: изменение существующих легальных препятствий прямой помощи. Этими легальными препятствиями были закон Джонсона и закон о нейтралитете, которые запрещали предоставлять кредиты и требовали оплаты наличными деньгами всех закупок со стороны воюющих держав.

Выйдя из Вашингтона под парусами вниз по Потомаку к океану 2 декабря 1940 года, Рузвельт посвятил две недели осмыслению вопроса о дальнейшем курсе Америки в мировом конфликте и прежде всего о форме помощи англичанам. На столе у президента лежало письмо Черчилля, охарактеризованное английским премьером как "одно из самых важных писем", которые он когда-либо писал. Черчилль излагал перспективы 1941 года, какими они виделись из Лондона. Английский премьер считал, что опасность быстрого и всесокрушающего вторжения немцев в значительной мере уменьшилась. Но возникает хотя и не столь очевидная, но тем не менее смертельная угроза медленного удушения Англии путем блокады и давления с воздуха. Наиболее опасным, с его точки зрения, было "постоянное и все увеличивающееся потопление морских грузов... В 1941 году самой важной проблемой будет безопасность морских путей. Если мы не обеспечим снабжения нашего острова основными видами вооружений и припасов, если мы не сможем посылать наши армии на все вероятные театры военных действий, где Гитлер и его сообщник Муссолини должны быть разбиты, мы можем пасть, и время пришло, чтобы Соединенные Штаты завершили свои оборонительные приготовления".

Стало ясно, что премьер видит впереди длительную борьбу, реагирует на изменение мирового соотношения сил; он, собственно, готов к тому, что Британская империя уже прошла зенит своего могущества и клонится к упадку, а Соединенные Штаты получают огромный исторический шанс. Прежде всего Америке нужно было поддержать англичан, затем закрепиться на предоставляемых ими позициях, распространить свое влияние и начать решающую борьбу с державами "оси". Рузвельт полагал, что одним из результатов текущей войны будет достижение США весомого положения в мире.

В свете возникающей перспективы Рузвельт пошел на то, что в те дни называлось исключительной щедростью по отношению к англичанам. Через неделю после получения письма Черчилля (17 декабря 1940 года) во время ланча Рузвельт сказал своему министру финансов Моргентау, что главное сейчас увеличить в США производство оружия. Он просил передать англичанам, что "Америка даст пушки и корабли, в которых они нуждаются".

Рузвельт нашел выход из тупика, в который завело его прежнее законодательство и обстоятельства текущего момента. Президент решил поставлять оружие Англии по новой системе - она получила название "ленд-лиз". Популярно объясняя эту систему журналистам, он предложил аналогию с шлангом, который нужно передать для тушения пожара дома соседа. "Вы не будете его спрашивать перед этим: "Эй, сосед, мой шланг стоит 15 долларов и вы должны мне заплатить 15 долларов за него". Мне не нужны эти 15 долларов, я хочу, чтобы после тушения пожара мой шланг вернулся ко мне".

Рузвельта в данном случае не интересовала стоимость оружия, его интересовало тушение пожара, т. е. борьба с нацизмом, ослабление Германии в Европе, ослабление Японии на Востоке и создание новой системы международных отношений.

Приняв это важнейшее решение о помощи англичанам, Рузвельт в последние дни декабря 1940 года обратился к общей оценке мировой политики. Конец 1940 - начало 1941 года был временем доминирования Германии в Западной Европе, вершиной успехов ее военной машины и пиком агрессивных устремлений гитлеровского руководства и вермахта, когда германский генеральный штаб один за другим готовил планы дальнейших военных операций. Захват Швеции или Швейцарии также фигурировал в этих планах, но их значение являлось минимальным в сравнении с кардинальной дилеммой Берлина: Запад или Восток. В этот роковой час европейской и мировой истории две страны способны были, противостоять германскому удару - Англия и СССР. Но лишь одна страна могла не только обеспечить свою защиту, но и поставить нацистскую Германию на колени - Советский Союз. Планируя в конце 1940 года разбить СССР за шесть недель, Германия вырыла себе могилу. В начале 1941 года планы гитлеровского командования оставались тайной, но уже появились признаки радикальной перегруппировки.

Увидели ли в Вашингтоне перемену в планах Берлина, поняли ли, что Англия была спасена не только и не столько мужеством летчиков королевских военно-воздушных сил, сколько мощью огромной страны на востоке?

Двадцать девятого декабря Рузвельт размышлял о мировой политике, выступая по радио. Впервые, пожалуй, огромная национальная аудитория слышала его мысли менее замаскированными, чем прежде, - предвыборная кампания уже осталась за плечами. Президент объявил, что никогда еще со времен гражданской войны Америка "не находилась в такой опасности, как ныне". Сегодня, если Англия потерпит поражение, страны "оси", которые выражают свою решимость господствовать в мире, будут контролировать Европу, Азию, Африку, Австралию, огромные морские просторы, и "все мы, живущие в обеих Америках, окажемся под прицелом винтовки, заряженной разрывными пулями, как экономическими, так и военными... Чтобы выжить в таком мире, мы должны превратить себя в военную державу на основе военной экономики".

Именно в этой речи Рузвельт сказал, что Америка должна быть "арсеналом демократии". Он еще не мог говорить о непосредственных планах вмешательства США в мировой конфликт, но уже стало ясно, что Америка приближается к главным внешнеполитическим решениям в своей истории. В ежегодном послании конгрессу о положении страны 6 января 1941 года президент Рузвельт очертил три линии своей будущей политики: "Всеобъемлющая национальная оборона; полная поддержка тех народов, которые противостоят агрессии; удержание нашего полушария от превращения его в арену боевых действий".

Нужно сказать, что перед реализацией ленд-лиза американцы скрупулезно подсчитали, какими резервами располагают англичане. Выступая перед комиссией по иностранным делам американского сената, министр финансов Моргентау отметил, что "впервые в истории одно государство, одно правительство дает в распоряжение другого цифры подобного рода". Английское правительство предоставило данные, характеризующие его финансовое положение. Резервы Англии иссякали, и без системы ленд-лиза она не могла закупать вооружения у Соединенных Штатов. Мы видим элементы расчета, владевшие американскими руководителями. Теперь, когда Англия теряла свою финансовую мощь и стояла на пороге распада своей империи, Вашингтон пришел к выводу, что этот крах следует предотвратить. Рузвельт писал государственному секретарю Хэллу, что у англичан остался примерно 1 миллиард долларов наличными, дополнительно 8 - 9 миллиардов можно найти в Канаде, в Южной Америке, Африке и на Дальнем Востоке, но это означало бы критическое ослабление Британской империи.

Девятого февраля 1941 года палата представителей одобрила законодательство по ленд-лизу. Одиннадцатого марта сенат проголосовал за ленд-лиз, и он обрел права закона. Конгресс выделил в марте 1941 года 7 миллиардов долларов для масштабной помощи Англии. Сейчас видно, что откладывать это решение было бы опасно. Соединенные Штаты стали смотреть на мир новыми глазами. Президент мог теперь оказывать влияние на Британию, которая располагала силами как на востоке, так и на западе, в Европе, в Африке, Азии, на всех морях. Воздействуя на Британскую империю, США получали возможность укрепиться во всех частях света.

В это время Рузвельт создал свой так называемый военный кабинет, в который вошли военно-морской министр Нокс, военный министр Стимсон, министр финансов Моргентау, государственный секретарь Хэлл и Гарри Гопкинс ближайший личный помощник президента. Именно на совещаниях военного кабинета (часто он был даже более узкого состава, чем названный выше) Рузвельт обсуждал самые насущные проблемы своей стратегии.

Англичане получили право ремонтировать свои корабли на американских верфях. Рузвельт приказал передать им также 65 судов стран "оси" (и еще датские суда), которые были в свое время задержаны в американских портах. Для оценки определяемой президентом глобальной стратегии важно отметить его переговоры и соглашения с датским послом в Вашингтоне. Речь шла о включении Гренландии под непосредственный контроль США и о создании баз по ее защите от внешнего нападения. На это же время приходятся первые усилия американцев по внедрению в ближневосточный регион. Это произошло после того, как англичане нанесли несколько поражений итальянцам в Восточной Африке и объявили зону Красного моря не являющейся более зоной ведения боевых действий. С формальной точки зрения такое объявление означало возможность для американцев посылать невооруженные корабли всех классов для снабжения англичан на Ближнем Востоке (что позволяло англичанам переводить часть своих кораблей в Атлантический океан). В данном случае это служило и интересам Англии, желавшей сохранить в неприкосновенности свою атлантическую дорогу, и интересам американцев, впервые получивших реальную и легальную возможность проникновения на богатый нефтью, стратегически важный Ближний Восток.

В Белый дом в начале 1941 года сообщали слова Гитлера: "Скоро только мои солдаты будут стоять от Владивостока до Гибралтара". В январе заместитель государственного секретаря Уэллес передал советскому послу Уманскому сведения о подготовке Гитлером похода на восток. В эти недели генерал Уильям Донован проделал "инспекционную" поездку по Европе и Ближнему Востоку. Новый интерес Рузвельта к событиям в Европе характеризуется также тем, что 3 апреля 1941 года после жарких двухдневных дебатов с адмиралом, Старком, командующим военно-морскими силами, Рузвельт отдал приказ перевести три линкора, один авианосец и четыре крейсера с Тихого океана на Атлантический. Задача была: укрепление позиций Соединенных Штатов в Атлантическом океане и обеспечение эскортирования конвоев между Америкой и Англией. Рузвельт как бы показал, что Северная Атлантика пользуется безусловным приоритетом. События здесь в те месяцы были весьма тревожны для Америки.

Отметим факт, не всегда упоминаемый историками. Весной 1941 года англичане (и американцы) фактически проигрывали битву за Англию. В апреле 1941 года адмирал Старк писал, что ситуация в Атлантике "много хуже того, что о ней думает средний гражданин". Помощь по ленд-лизу столкнулась с яростью германских подлодок. В мае 1941 года немецкие подводные лодки потопили судов втрое больше, чем англичане могли построить на своих верфях и вдвое больше, чем на английских и американских верфях вместе взятых. Что было бы, если бы Германия не повернула на восток?

Еще в январе 1941 года Рузвельт распорядился начать в Вашингтоне секретные американо-английские переговоры для координации политики двух стран. В апреле Рузвельт сообщил Черчиллю результаты обсуждений того, как военно-морские силы США могли бы помочь Англии в Северной Атлантике. Рузвельт объявил Северную Атлантику нейтральной зоной, отдал военно-морскому флоту США приказ патрулировать эту зону и сообщать англичанам о месте расположения германских подводных лодок. Президент отдал приказ высадить американские войска в Гренландии. Через несколько месяцев он отправил воинские подразделения в Исландию и полностью оккупировал остров. Американские военные корабли начали брать в свои руки контроль над Северной Атлантикой.

Президент вел фактически "свою" войну. Конгресс не санкционировал войны с германскими подводными лодками. Но Рузвельт назвал немецкие подлодки "гремучими змеями" Атлантики и приказал военно-морскому флоту США топить их по мере возможности. Президентом были сняты практически все ограничения на торговлю с борющейся Англией.

Между тем апрель был месяцем успехов "оси". В Африке генерал Роммель в двенадцатидневной кампании отобрал все захваченные англичанами плацдармы, пересек Киренаику и вышел к границе Египта. Крит был захвачен посредством десанта с воздуха. Югославия и Греция были оккупированы. Второе лицо в петэновском правительстве - адмирал Дарлан выехал в Берхтесгаден обсуждать с Гитлером планы сотрудничества. Из Виши сообщали о готовности немцев захватить Гибралтар и сделать Средиземное море озером "оси". Именно тогда Рузвельт отдал приказ военно-морскому флоту в тридцатидневный период приготовиться для захвата Азорских островов.

Мировая война приближалась к своей решающей фазе, и посол США в Виши Леги без колебаний называет май и июнь 1941 года месяцами наибольшего нажима немцев, собиравших в единый кулак всю индустриальную мощь Западной Европы. В начале апреля немцы потребовали предоставить им контроль над морскими перевозками на средиземноморском побережье и разрешить посылку двухсот солдат и офицеров в Северную Африку в качестве "комиссии по перемирию".

К концу первой декады мая тайные источники американского посольства начали давать Рузвельту сведения, что высокопоставленные нацисты ведут речь о том, чтобы "эвакуировать оккупированные территории в Западной Европе, оставив себе Чехословакию, Польшу и Австрию, - в обмен на сговор с Англией о возврате прежних германских колоний в Африке с тем, чтобы иметь свободные руки в России".

В Виши 4 июня 1941 года Петэн сказал послу Леги для передачи Рузвельту: "Ныне Соединенные Штаты являются единственным победителем. У вас есть воздушные базы. Канада, которую ранее использовали против вас, теперь находится под вашим влиянием".

Вишийский главарь советовал США пойти на сговор с гитлеровской Германией, в противном случае Америку ждет социальная революция.

Накануне великих событий 1941 года есть смысл кратко описать положение США в быстро меняющемся мире. Было ясно, что главная индустриальная и военная мощь Европы в основном находится под контролем Германии. Гитлеру не удалось полностью присоединить лишь вишистскую Францию и Испанию в качестве активных членов своей коалиции, а также он не получил желаемого контроля над Гибралтаром и Северной Африкой.

Теряя позиции в Восточном Средиземноморье, Черчилль хотел укрепиться в западной его части, а также на островах, лежащих близ Гибралтара. В эти дни он просил Рузвельта о помощи в оккупации Азорских островов и островов Зеленого Мыса, он просил Рузвельта прислать сюда несколько американских крейсеров, что сделало операцию хотя бы номинально совместной. Уинстон Черчилль убеждал своего американского корреспондента (премьер подписывался в этих посланиях Рузвельту, как "бывший военный моряк") не ослаблять дипломатического давления на Испанию и Португалию с тем, чтобы вход в Средиземное море оставался открытым для англичан. Решительное дипломатическое поражение Англии и США в этих двух странах означало бы потерю Гибралтара, а затем и конечное поражение в Египте.

Ситуация складывалась своеобразная. Черчилль, понимая, что Рузвельт принял принципиальное для себя решение относительно помощи англичанам, увеличивает запросы. Выводя свои войска из Греции и перебрасывая их к границам Египта, англичане теперь пытаются заручиться помощью Америки для воздействия на петэновскую Францию и предотвращения занятия немцами Сирии, Марокко, Алжира и Туниса. В данном случае, поскольку англичане порвали отношения с Виши, дипломатический зондаж намерений Петэна мог идти лишь через Вашингтон. Черчилль посылает президенту Рузвельту одно послание за другим: он просит постоянного политического давления на маршала Петэна. Вхождение французских колоний в орбиту стран "оси" означало бы смещение соотношения сил в геополитическом плане в пользу государств гитлеровской коалиции.

Собственно, Рузвельт откликнулся на одну из этих просьб Черчилля. Он пообещал посредством регулярных посылок продовольствия в неоккупированную Францию, а также горючего и военных материалов в Северную Африку удержать Виши от полного вхождения в орбиту Берлина. В то же время Рузвельт не считал возможным в текущее время участие в захвате Азорских островов и в прочих действиях, которые говорили бы о необратимом переходе Америки в антигерманский лагерь. Все свое красноречие Черчилль посвящает в эти дни убеждению Рузвельта в необходимости действия. Он пишет президенту о том, что результат кампании на Ближнем Востоке окажет решающее воздействие на Турцию, на страны Ближнего Востока, на Испанию, может вовлечь их в войну против Англии, в антиамериканскую дипломатическую игру.

Пожалуй, впервые мы видим, как Рузвельт, обычно стремящийся уйти от определенных суждений, от точного обозначения своих целей, соглашается говорить о геополитике. Бросается в глаза то, что он не разделял пессимистических прогнозов Черчилля. Он писал премьеру: "Результат этой борьбы будет определен на Атлантическом океане, и если Гитлер не сможет достичь победы именно в этом регионе, он не сможет победить нигде в мире, он не сможет победить в мире в целом".

Северная часть Атлантического океана - вот зона, где, по мнению Рузвельта, решится мировая борьба. Для того, чтобы обеспечить американские позиции здесь, он предлагает расширить зону патрулирования американских судов и укрепить связи с Петэном, чтобы попытаться контролировать действия коллаборационистов Виши.

Нужно сказать, что далеко не все в американском руководстве соглашались с тактикой президента на этом этапе. Даже его ближайшее окружение, такие министры и помощники, как Стимсон, Нокс и Икес, утверждали, что предпринимаемых американцами действий в Атлантике недостаточно. Они требовали от президента перевода основной части тихоокеанского флота в Атлантический океан, патрулирования в масштабах всей океанской акватории Атлантики, охватывая зону Дакара, Азорских островов и островов Зеленого Мыса. Сейчас видно, что советники президента не представляли себе отчетливо ход мыслей Рузвельта в эти дни. Президент не соглашался перевести основную часть тихоокеанского флота в Атлантический океан прежде всего потому, что, продолжая угрожать Японии, желал направить ее энергию в северном направлении. Напомним, что 13 апреля 1941 года между Японией и Советским Союзом был заключен договор о нейтралитете. Это чрезвычайно обеспокоило президента. Он видел, что японцы еще не определили жестко направления своей экспансии, они могут начать продвижение на север или бросить силы на юг. Движение на юг означало удар по американской зоне влияния, по Филиппинам. Движение на север означало войну Японии против Советского Союза.

На протяжении почти пяти первых месяцев 1941 года президент предпочитал не высказываться по поводу того, какой будет его мировая политика. Весной этого года военный министр Г. Стимсон записал в своем дневнике: "Международная ситуация становится все более сложной... Все спрашивают, что нужно делать".

Но президент хранил ледяное молчание. К нему практически был закрыт любой доступ. Накануне самых критических событий - с 14 по 27 мая он лежал, не вставая, в постели, никого не принимал. Окружающим говорили, что у президента простуда. Но беседовавший с ним многие часы Р. Шервуд - его "теневой писатель" не заметил никаких признаков недомогания. Секретарша президента М. Лихэнд лишь улыбалась. Рузвельт был сосредоточен, он ждал великих новостей. Мы ничего не слышим от него в первые двадцать шесть дней мая 1941 года. Сейчас можно себе представить, что Рузвельт размышлял о предстоящем радикальном изменении международного положения, о возможности агрессии Германии на восток, о вероятном выступлении Японии против Советского Союза.

Лишь в конце мая Рузвельт делает очередной шаг в своей дипломатической стратегии. Как только японцы проявили желание начать переговоры с Соединенными Штатами об урегулировании разногласий, а вишийская Франция стала более активно сотрудничать с Германией в использовании ближневосточных и африканских баз, Рузвельт посчитал возможным перевести четвертую часть своего тихоокеанского флота в Атлантический океан. В новой конъюнктуре он, видимо, полагал, что японцы выбрали северное направление, а опасность сотрудничества вишистов с Германией потенциально ослабляет позицию США в Атлантике.

В конце мая 1941 года Рузвельт впервые высказывается о возможности войны с Германией. Высокопоставленному чиновнику из госдепартамента А. Берлю он говорит о "своих снах": после германской воздушной атаки на Нью-Йорк президенту приходится объявлять войну Германии. Подобные сны свидетельствовали о мыслях, владевших президентом. Он начинает подсчитывать силы, он начинает думать в рамках глобальной стратегии. В обращенной ко всей нации речи 27 мая 1941 года Рузвельт провозглашает состояние неограниченного чрезвычайного положения в масштабах всей страны. На этот раз президент прямо указал, что нацисты ведут войну с целью достижения мирового доминирования, и если "наступление гитлеризма не остановить сейчас - Западное полушарие будет в пределах досягаемости для нацистского оружия, оно будет под угрозой разрушения". Президент отметил, что недавние победы немцев делают возможной оккупацию ими Испании и Португалии, а также "атлантической крепости Дакар". Под угрозой находятся "острова, выходящие к Новому свету - Азорские острова и острова Зеленого Мыса". От них современные самолеты летят до Бразилии всего лишь семь часов. Здесь открывается мост, по которому нацистские армии могли бы пройти в Южную Америку. Возникающая ситуация создает угрозу островным владениям Соединенных Штатов и "в конечном счете безопасности самих континентальных Соединенных Штатов".

Целью Америки, объявил президент Рузвельт, является предотвратить выход армий Гитлера к Западному полушарию от Исландии и Гренландии на севере до Азорских островов и островов Зеленого Мыса на юге. "Было бы самоубийством ожидать, пока они появятся перед нашими дверьми, - заявил президент, - было бы глупым ожидать, когда вероятный противник захватит плацдарм, с которого может начать атаку". Главная задача дня - сохранение контроля над Атлантикой, где "страны "оси" предпринимают отчаянные усилия, чтобы сохранить инициативу в своих руках". Чтобы разрешить эту проблему, Соединенные Штаты должны резко увеличить программу строительства флота, а также попытаться сократить потери на дальних линиях посредством вооруженного патрулирования. Рузвельт признал, что мировой конфликт вовлекает в себя США и что США готовы войти в этот конфликт.

Президент говорил слова, которых еще никто никогда от него не слышал. "Некоторые люди могут думать, что мы еще не атакованы, пока бомбы не упали на Нью-Йорк или Сан-Франциско, но не такой урок вытекает из нацистских завоеваний: их атака на Чехословакию началась в Австрии, на Грецию - в Албании, на Норвегию - в Дании. Когда ваш враг приходит к вам в танке или на бомбардировщике и вы воздерживаетесь от огня до тех пор, пока не увидите белки его глаз, вы так и не узнаете, кто нанес вам удар. Банкер-Хилл (место, где началась война за освобождение североамериканских колоний. - А. У.) завтрашнего дня может находиться в нескольких тысячах миль от Бостона".

Американцы были предупреждены, что их безопасность начинается за океанами, и, если нужно, они направятся туда.

И в той ситуации Рузвельт был прав, высказываясь об основах безопасности США. Ибо в Берлине Гитлер говорил адмиралу Редеру о необходимости оккупировать Азорские острова, потому что "они предоставляют возможность атаковать Америку, если она вступит в войну, при помощи современных самолетов". Гитлер выразил интерес к захвату островов Зеленого Мыса "с точки зрения ведения войны против Америки на более поздней стадии". Рузвельт не знал этих слов, но он видел логику германской экспансии.

Когда мы наблюдаем за президентом Рузвельтом в этот критический момент мировой истории, мы видим его стремление подождать и оценить надвигающиеся решающие события. Никак не служит делу объяснения его поведения указание на фактор боязни неодобрения общественного мнения. Именно в мае 1941 года 68 % опрошенных среди американской публики считали необходимой помощь Англии и еще большее число - 85 % опрошенных полагали, что Соединенные Штаты в конечном счете все же вступят в мировой конфликт. Не отсутствие общественной поддержки, а желание увидеть, какие возможности появятся у Соединенных Штатов в ближайшее время, каким будет разворот мировых событий в отношениях между СССР и Германией и между СССР и Японией - вот что сдерживало президента в эти дни.

Если бы президент нуждался в убедительном предлоге для выступления против Германии, то такой предлог был у него в руках: 11 июня германская подводная лодка потопила американское судно "Робин Гуд" в Южной Атлантике, в зоне, далекой от военных действий. Гопкинс указал президенту на всеобщую очевидность нарушения международного права, на то, что Соединенные Штаты, если они того желают, могут теперь выступить со всей своей мощью. Но Рузвельт предпочел и на этот раз ограничиться лишь словесным протестом и не пошел дальше. Президент ожидал роковых поворотов в мировой истории. Мы можем с полным основанием сказать даже большее. Скорее всего на этом этапе Рузвельт желал, чтобы ничто не помешало Германии осуществить те планы, к реализации которых она была уже готова. У президента были свои источники информации, но если требовались дополнительные доказательства того, что готовится в мире, он получил их с письмом Уинстона Черчилля от 15 июня 1941 года. В этом письме указывалось: "Все находящиеся в моем распоряжении сведения говорят, что огромное германское наступление на русской границе является неминуемым".

Оба государственных деятеля - и Рузвельт и Черчилль - ожидали, что будет означать нападение Германии на СССР. Видя возможность расширения антинацистского фронта, Рузвельт все же хотел знать, устойчива ли советская сторона, может ли она отразить немецкое нападение. В этом плане уже ведший войну с Германией Черчилль показывал большую решимость помочь жертве агрессии. Вечером 22 июня английский премьер-министр в палате общин сказал: "Любой человек или государство, которое воюет против нацизма, получит нашу помощь. Любой человек или государство, которое воюет вместе с Гитлером, является нашим врагом... Такова наша политика... Из этого следует, что мы окажем любую возможную помощь России и русскому народу, и мы будем призывать наших друзей и союзников во всех частях мира занять ту же позицию и следовать ей до конца".

Рузвельт конечно же не мог занять подобную позицию, его страна не воевала, и, помимо прочего, американский президент ожидал, как будут развиваться события на тихоокеанском театре.

После получения известия о нападении Германии на СССР чиновники государственного департамента провели сутки в непрестанных дебатах. В заявлении американского дипломатического ведомства говорилось, что "коммунистическая диктатура" так же недопустима, как и "нацистская диктатура". В заявлении не было никаких патетических слов по адресу жертвы агрессии, но заканчивалось оно выводом, что США помогут русским, поскольку Германия представляет собой большую угрозу.

Через два дня президент подстраховался указанием на то, что официально советское правительство ни о чем еще не просило, и главным получателем американской помощи остается Англия. Когда на этой пресс-конференции 24 июня один из журналистов спросил Рузвельта, будет ли оказана помощь Советскому Союзу, если его самооборону признают существенно важной для обороны Соединенных Штатов, Рузвельт ответил уклончиво: "Задайте мне какой-нибудь другой вопрос".

Два главных соображения стояли на пути предоставления американской помощи Советскому Союзу. Первое исходило из прежнего антисоветизма и заключалось в том, что конфликт идет между "сатаной и люцифером", в котором Соединенные Штаты не должны принимать участие. Хотя три четверти американского населения желало победы России, все же в правящей элите еще продолжительное время господствовала точка зрения, что помогать Советскому Союзу таким же образом, как Англии, не следует. Второе препятствие отсутствие уверенности в том, что Советский Союз выстоит перед германским наступлением. В данном случае на мнение Рузвельта влияла оценка высшего военного руководства американских вооруженных сил, рассчитывавшего, что максимальный период, в течение которого Советский Союз способен сопротивляться германскому наступлению, - три месяца. Да и сам Рузвельт полагал, что "русские могут не выстоять этим летом".

И все же, с точки зрения интересов Соединенных Штатов, Советскому Союзу следовало помочь. Ведь в этом случае реализация германской экспансии, по крайней мере, осложнялась. Соединенные Штаты получали необходимое время для военных приготовлений. Рузвельт решил начать предоставление помощи Советскому Союзу, хотя и в относительно небольших объемах. Если даже СССР и не выстоит, то его сопротивление должно поглотить значительную часть людских и материальных ресурсов Германии. Поэтому уже через два дня после начала войны, а именно 24 июня 1941 года, американское правительство "разморозило" 39 миллионов долларов советских фондов в США, а на следующий день объявило, что американские корабли могут вести необходимые товары в неоккупированные советские порты.

В первую неделю войны Советский Союз запросил американцев о предоставлении военных товаров на сумму 1 миллиард 800 миллионов долларов. Предполагалось, что Советскому Союзу будет дан пятилетний кредит. Примерно 8 июля 1941 года Рузвельт принял важное для себя решение о том, что СССР должен получить помощь не только как знак расположения Соединенных Штатов, но и как существенную для длительной обороны против агрессии. Несмотря на то, что немцы продвинулись исключительно глубоко на территорию Советского Союза, Рузвельту и его окружению становилось все более ясно: Красная Армия не рухнет в первые дни, Советский Союз готов сражаться, используя свои ресурсы, и Германия не сможет быстро завершить кампанию здесь. Именно в эти дни бывший посол США в Советском Союзе Джозеф Дэвис говорил президенту, что Красная Армия еще "изумит весь мир".

Дж. Дэвис написал спустя две недели после нападения Германии на СССР меморандум: "Сталин - восточный человек, он холодный реалист, он стареет. Не исключена возможность, что он может снова "прельститься" миром с Гитлером как меньшим из двух зол. Он считает, что Россия окружена капиталистическими врагами. В 1938 - 1939 годах он не доверял ни Англии, ни Франции. Не верил он и в способность демократических стран эффективно противостоять Гитлеру. Тогда он ненавидел Гитлера и боялся его точно так же, как и сейчас. Он пошел на заключение пакта о ненападении с Гитлером не столько по идеологическим мотивам, сколько по практическим соображениям, так как это было его наилучшей надеждой на сохранение мира для России - на спасение его режима.

Поэтому чрезвычайно важно, чтобы Сталину было внушено сознание того факта, что он не "таскает каштаны из огня" для союзников, которые сейчас в нем нуждаются и которые будут такими же врагами после заключения выгодного для себя мира, как и немцы в случае своей победы. Извлекши урок из прежних ошибок, Черчилль и Иден, по-видимому, поняли это и обещали России поддержку "всеми силами".

Я не забываю, что в нашей стране есть значительные группы людей, ненавидящие Советы до такой степени, что они желают победы Гитлера над Россией. Гитлер играл на этой струне в Европе последние шесть лет, извлекая большие выгоды для себя и подрывая "коллективную безопасность". Он снова будет играть на ней, если сможет, и снова использует ее до предела при всяком зондировании нового мира со Сталиным. Это следует нейтрализовать, если возможно. Попыткам Гитлера может быть дан хороший отпор, если Сталин получит какое-то заверение, что, невзирая на идеологические разногласия, наше правительство бескорыстно и без предубеждения желает помочь ему разгромить Гитлера".

Хотя основной линией стратегии Рузвельта было держать оборону на Тихом океане и укреплять свои силы на Атлантическом, все же тихоокеанские события в период 1940 - 1941 годов привлекали самое пристальное его внимание. Ведь именно здесь в это время японцы возобновили свои активные действия против Китая и начали подготовку к более широким, более масштабным захватам. Часть событий была настолько исключительна по значимости, что невольно "путала карты" президента.

Отметим специально, что осенью 1940 года националистическое правительство Китая дало знать Вашингтону, что его силы быстро убывают, что способность противостоять Японии зависит от быстрой и значительной помощи со стороны Соединенных Штатов. Чан Кайши писал Рузвельту, что закрытие бирманской дороги в июле 1940 года поставило Китай в чрезвычайно тяжелое положение. Внутренняя ситуация в стране - неукротимая инфляция, состояние гражданской войны, слабость экономики - вела к тому, что Китай становился все более бессильной жертвой японской агрессии. В конце своего письма Чан Кайши просил американского президента поставить 500 военных самолетов на протяжении следующих трех месяцев (письмо было отправлено Рузвельту 18 октября 1940 года). Чан Кайши хотел бы видеть прибытие не только самолетов, но и американских пилотов. "Лишь только эти новые авиационные силы, отмечал он, - могли бы позволить китайцам противостоять бесспорному господству Японии в воздухе и, прежде всего, выполнить основную задачу: защитить заново открытую англичанами бирманскую дорогу".

Для того, чтобы увеличить притягательность своего предложения, Чан Кайши писал, что создание нового авиационного флота в Китае позволило бы в конечном счете сделать уязвимыми военно-морские базы Японии на захваченных японцами островах. В случае конфликта Японии с США или намерения Японии выступить против США такая способность поразить основные жизненные военные центры Японии могла бы подействовать сдерживающим образом. Это была приманка, которую Чан Кайши приберег в кульминационном абзаце своего послания президенту Рузвельту.

В ноябре 1940 года Чан Кайши пошел еще дальше. Он предложил рассмотреть возможность создания тройственного союза Соединенных Штатов, Англии и Китая. Если вступление в этот союз окажется для американцев невозможным, то от них требуется хотя бы официальная поддержка англо-китайского союза. Чан Кайши просил продать Китаю тысячу самолетов в счет кредита и при этом доставить от 200 до 300 самолетов до конца 1940 года.

Хотя Рузвельт, как уже говорилось, был намерен сконцентрироваться на Северной Атлантике, он не мог допустить полной потери Китая. В тот день (30 ноября 1940 года), когда Токио признал марионеточный режим, созданный им из китайцев-коллаборационистов в Нанкине, Рузвельт заявил о том, что он рассматривает возможность предоставления правительству Чан Кайши кредита в 100 миллионов долларов. Министру финансов Моргентау Рузвельт прямо сказал: "Для нас это вопрос жизни и смерти". Речь шла о том, что японцы, быстро добившись успеха в Азии, станут неуязвимым противником для Соединенных Штатов. Это сразу резко ослабило бы положение США в мире. Рузвельт не мог допустить такой ситуации, когда Америка становилась своего рода островом, когда и со стороны Тихого океана, и со стороны Атлантики ей грозило бы враждебное окружение.

Несомненно, что президента и его ближайших сотрудников интересовала возможность получения военно-воздушных баз, находящихся примерно в тысяче километров от Токио, и с которых можно было бы грозить японцам, не ожидая в ответ бомбардировок собственно Соединенных Штатов. Мысль о том, чтобы передать правительству Чан Кайши нескольких бомбардировщиков, получила одобрение помощников президента. "Чудесно", - ответил Рузвельт Моргентау, когда тот изложил ему план создания военно-воздушных баз в Китае, направленных против Японии. "Только бы мы нашли способ научить китайцев бросать бомбы на Токио", - заметил государственный секретарь Хэлл. В конечном счете высшее американское руководство нашло возможным выделить 100 истребителей (предназначавшихся прежде для Англии) и передать их китайцам в Чунцине с целью охраны с воздуха бирманской дороги, по которой шла военная помощь Китаю. Рузвельт считал, что эта помощь будет способом поддержать Китай как фактор в мировой политике и позволит удержать Японию от захвата столь соблазнительно беззащитных французских, голландских и английских владений, а также от движения в направлении Филиппин.

Стратегия Рузвельта в Азии заключалась в том, чтобы связать Японию на континенте в японо-китайской войне, и тем самым предотвратить расширение ее зоны влияния за счет движения на юг, за счет захвата колоний потерпевших поражение европейских метрополий, а также ослабленной войной Англии. Мир на Тихом океане нужен был ему для укрепления американских позиций в борьбе против гитлеровской Германии. Потому-то Рузвельту и пришлось по душе предложение принца Коноэ, в январе 1941 года переданное через двух американских священников (побывавших в Японии), о проведении двусторонних переговоров с целью смягчения американо-японских разногласий. Хотя президент Рузвельт и не питал особых надежд на дипломатию в данном отношении, он все же видел в ней возможность отодвинуть в будущее острую фазу выяснения отношений с этой страной. Он принял японскую инициативу положительно. Именно в свете этой общей примирительной позиции Рузвельт не ответил серьезными мерами на новый кризис в Азии, когда в феврале 1941 года поступили сообщения о начале японского движения в Юго-Восточной Азии. Речь идет о захвате японцами Индокитая. Рузвельт отверг предложение направить американскую военно-морскую эскадру в Сингапур, отказался увеличить свой тихоокеанский флот и не послал крейсера на Филиппины, что было бы явным признаком готовности американцев к более жестким мерам.

Напрасно англичане пытались вынудить Рузвельта поступить более решительно. Черчилль писал в эти дни президенту, что слабая политика в отношении Японии и неумение напугать ее "опасностями войны с двух сторон" приведут лишь к тому, что она утвердится в своей безнаказанности. Разумеется, у Черчилля были свои предложения. Он предлагал сдержать двусторонним американо-английским заявлением Японию, остановить тем самым ее движение на юг к английским владениям. Если же этого не получится, то Соединенные Штаты вынужденно окажутся в военном союзе с Англией на Дальнем Востоке, что автоматически сделает их союзниками Лондона в европейской войне. Вот эту-то опасность и видел Рузвельт, и ее он хотел избежать. Он полагал, что крупные события мировой войны еще предстоят. И у США будет время сделать свой выбор.

Беседуя с недавно назначенным послом Японии в Вашингтоне адмиралом Номурой, президент Рузвельт ограничился несколькими суровыми словами. На протяжении всего периода между февралем и июнем 1941 года Рузвельт продолжал следовать в Азии своей линии затягивания, ослабления, замедления происходивших здесь процессов. Дипломатия использовалась для того, чтобы несколько укрепить позиции Китая, связать руки японцам, подтолкнуть их в сторону от южного направления и сохранить возможность для США повернуться к Атлантике. Рузвельт поощрял надежды японцев в том отношении, что дело может окончиться без военного конфликта. В марте 1941 года он сказал послу Номуре, что "проблемы между нашими двумя странами, несомненно, могут быть решены без военного столкновения".

В апреле 1941 года Рузвельт санкционировал создание так называемой группы "летающих тигров" - американских пилотов, выразивших желание воевать в Китае. Он дал обещание послу Чунцина Сонгу распространить помощь по ленд-лизу на Китай. Первым шагом было предоставление кредита в 50 миллионов долларов. Американцы тотчас же сообщили правительству Чан Кайши, какие виды вооружений оно могло бы приобрести на эту сумму немедленно. Вскоре Китай был официально объявлен получателем помощи по ленд-лизу. В мае 1941 года китайцы начали обсуждать с американскими военными стратегические планы, составлять списки военных материалов, в которых нуждалась китайская армия. Из этого не следует, что в Китай пошла массовая помощь. Несколько десятков американских летчиков в китайском небе не были знаком решительной помощи Вашингтона Чунцину. Это являлось продолжением стратегической линии Рузвельта: удержать японцев на континенте насколько возможно, а основную энергию обратить внутри страны на развертывание военной промышленности и вовне - на концентрацию сил США в Североатлантическом регионе.

После нападения фашистской Германии на СССР важным элементом стратегического мышления в Вашингтоне стали предсказания дальнейшего поведения японцев. Двадцать третьего июня 1941 года глава дальневосточного отдела госдепартамента записал, что вероятными действиями японцев будет удар на север. Так же думал адмирал Тернер из отдела планирования штаба военно-морского флота США. В своем секретном докладе от 2 июня госдепартамент пришел к мнению, что "кажется в целом более вероятным, что Япония решит вторгнуться в Сибирь". В тот же день Чан Кайши получил "достоверную информацию", которой поделился с американцами: Япония разорвет договоры о нейтралитете и "объявит войну России". Заместитель госсекретаря С. Уэллес тотчас довел эту точку зрения до английского посла.

В Вашингтоне видели перед собой много неизвестных величин и не спешили сделать выбор. Рузвельт наблюдал за колебаниями японцев относительно северного и южного направления экспансии. Министру внутренних дел Г. Икесу он говорит 1 июля 1941 года: "Японцы ведут между собой отчаянную борьбу, стараясь решить, куда им нужно прыгнуть - атаковать Россию, атаковать южные моря (таким образом бросив жребий определенно в пользу союза с Германией) или сесть на забор и ожидать развития событий, относясь к нам более дружественно. Никто не знает, каким будет избранное направление, но нам страшно важно для контроля над Атлантикой сохранить мир на Тихом океане. У меня просто недостаточно военно-морских сил для того, чтобы действовать на обоих направлениях - и каждый малый эпизод в Тихом океане означает уменьшение числа кораблей на Атлантическом океане".

В 1967 году в США перевели и опубликовали материалы девяти закрытых конференций, состоявшихся в Токио в июне 1941 года. Решался вопрос, куда нанести удар. Сразу же было признано, что нельзя двигаться по обоим главным направлениям, северному и южному. "Империя не имеет достаточно материальных средств", - заявил министр торговли. Нужно было выбирать. "Худшим оборотом дела, - сказал начальник штаба армии генерал Сугияма, - было бы одновременное нападение на нас Британии, Соединенных Штатов и Советского Союза".

Армия предпочитала наступление на север, флот видел преимущество в ударе на юг. Сугияма высказался за выступление на севере, "если ситуация будет развиваться в нашу пользу". Но в чью пользу будет развиваться советско-германский конфликт - могло показать только время. Японские же руководители боялись упустить момент и соответствующие возможности. Поэтому главный параграф обобщающего документа, прочитанного при молчащем императоре 2 июля 1941 года, говорил о желательности предпринять меры в гарантированном направлении - "в отношении французского Индокитая и Таиланда с целью укрепить наше продвижение в южные регионы. Осуществляя эти планы, Империя не будет остановлена возможностью вовлечения в войну против Великобритании и Соединенных Штатов". Так Япония сделала выбор.

В это время американские шифровальщики совершили своего рода подвиг, найдя ключ к главному японскому шифру. Теперь американцы могли тайно следить за японскими действиями. Но то, что они узнали за кулисами, в общем и целом привело их лишь в еще большее замешательство. Японцы сделали несколько жестов, явно направленных на примирение. Сопоставление мирных предложений и военных приготовлений повергло Рузвельта в состояние нерешительности. Англичане уже почти поверили в то, что Вашингтон вскоре станет их союзником, по крайней мере в Азии. Но прошел июль, август, сентябрь - ничего подобного не случилось. Попадавшие к Черчиллю телеграммы английского посла Галифакса из американской столицы были очень обнадеживающими, но фактом оставалось то, что американцы не сделали ни единого шага в направлении конфликта с Японией. Более того, англичанам пришлось констатировать, что президент Рузвельт как никогда поддерживает идею расширения контактов и переговоров с японской стороной с целью отложить на возможно более отдаленный срок решающую стадию "выяснения отношений" на Тихом океане.

Но принц Коноэ уже не являлся определяющей силой своего правительства. Военные круги считали, что "пауза в отношениях с американцами" желательна лишь до середины октября, когда погода еще благоприятствует полномасштабным военным операциям. Для японских военных было важно предотвратить американские экономические санкции до этого времени. А на уровне высшего руководства 6 сентября 1941 года Япония сделала выбор. В ходе имперской конференции было решено начать войну против США, Англии и Голландии. Переговоры с Америкой превращались в операцию по прикрытию военных приготовлений.

Рузвельт не знал о решении, принятом в окружении японского императора, но перед ним лежали результаты опроса общественного мнения за сентябрь: 67 процентов опрашиваемых считали, что в целях предотвращения дальнейшего усиления Японии СИТА должны пойти на риск войны с ней. Эту воинственность следовало использовать. Переговоры с японцами тоже принимали характер операции по оттягиванию начала конфликта, операции по использованию времени для перевода экономики на военные рельсы. Для США все же оставалось "великим неизвестным", куда направят японцы свою энергию: на север - против СССР или на юг - против США. Рузвельт писал Черчиллю: "Я думаю, что они устремились на север". Встретившись с президентом в Белом доме, адмирал Старк предупредил эскадры на Гавайях и Филиппинах, что "начало военных действий между Японией и Россией очень вероятно".

Пятнадцатого июля 1941 года Рузвельт получил сведения, что Япония в ближайшем будущем оккупирует базы французского Индокитая в целях дальнейшего продвижения на юг. Через четыре дня Леги устно передал Петэну и Дарлану мнение президента. "Необходимо было сказать прямо, что если Япония выйдет победителем, то она будет владеть Индокитаем, если же победят союзники, то владеть им будем именно мы". Пожалуй, это было первое открытое посягательство США на Индокитай, имеющий важнейшее стратегическое значение в Азии.

После того как петэновское правительство согласилось с распространением японского оккупационного режима на весь французский Индокитай, президент Рузвельт 25 июля 1941 года распорядился "заморозить" японские активы в США. Американские активы в Японии ждала та же судьба. Через несколько дней американская миссия по ленд-лизу была послана в Китай, и началось перемещение военных материалов по бирманской дороге. Для нейтрализации действий японских бомбардировщиков США снабдили китайцев истребителями и приступили к обучению китайских летчиков.

В июле 1941 года, несмотря на то, что все говорило о подготовке Японии к активным действиям, Рузвельт обсуждает прежде всего не это, а способы укрепления в Северной Атлантике. Первым реальным действием в данном направлении была посылка 4 тысяч морских пехотинцев 7 июля 1941 года в Исландию. Важно отметить, что приказ об их подготовке был издан 5 июня 1941 года, т. е. примерно за 2 недели до начала войны Германии и Советского Союза. Хотя Рузвельт информировал конгресс о том, что он послал войска на этот остров для предотвращения захвата его немцами, было уже ясно, что Германия, бросившаяся на восток, не способна вести активные действия одновременно и на западном направлении.

Мы наблюдаем важный поворот американской внешней политики. Впервые президент Соединенных Штатов посылает американские войска с целью получения контроля над стратегически важной зоной, выходившей за пределы Западного полушария. В июле 1941 года Рузвельт одобряет следующий шаг: эскортирование американских и исландских судов в Северной Атлантике. Наибольшее удовлетворение американские действия вызвали у Черчилля, который считал, что таким образом Америка неизбежно войдет в мировую войну. Наверное, Черчилль и не знал, насколько он был прав. Вскоре после посылки войск в Исландию в высшем эшелоне американского руководства стали обсуждать возможность создания больших наземных сил, способных осуществить военные действия в любой части земного шара. Именно в июле 1941 года Рузвельт одобрил рекомендации военного министерства о расширении срока службы национальной гвардии и о призыве примерно 900 тысяч человек на активную службу.

У Рузвельта не было сомнений, что главные события войны происходят на советско-германском фронте. Десятого июля 1941 года Рузвельт принял советского посла К. Уманского - впервые за последние два года. Данная беседа помогает представить, какие чувства владели президентом и какой была его оценка возможности сопротивления Советского Союза германскому нашествию. Президент говорил Уманскому: "Если русские смогут сдержать немцев до 1 октября 1941 года, это будет большим вкладом в поражение Германии, поскольку после этой даты никакие эффективные военные операции в России не могут быть проведены, и в последующем этот фронт может сковать большое количество германских войск и техники, что обеспечит конечную победу над Гитлером".

Но пока это были лишь слова. В течение июля из американских портов в советские отгрузили товаров на ничтожную сумму 6,5 миллиона долларов. Стало очевидно, что в Белом доме испытывают слишком большие сомнения по поводу того, выстоит ли Советский Союз.

Летом 1941 года военное министерство впервые начало делать оценки того, что понадобится для поражения Германии. Обобщенный документ, известный как "Программа победы", был подписан генералом Маршаллом и адмиралом Старком 11 сентября 1941 года и передан вскоре президенту. Проекция роста американской армии оказалась удивительно точной. Программа призывала создать армию в 8 795 658 человек (на 31 мая 1943 года в американской армии было 8 291 336 человек). Датой полной мобилизации американских ресурсов называлось 1 июля 1943 года. Главным автором этой программы был генерал Ведемейер, который в 1936 - 1938 годах учился в Военной академии в Берлине.

Основные части этого плана в конечном счете попали в Берлин и создали германскому руководству необходимую перспективу. Гитлер, ознакомленный с планом, сказал 11 декабря 1941 года в рейхстаге: "В Соединенных Штатах стал достоянием гласности план, приготовленный президентом Рузвельтом. Этот план вскрывает его намерение напасть на Германию в 1943 году со всеми ресурсами, доступными Соединенным Штатам. Здесь наше терпение подошло к критической точке".

Германский контрплан был готов к 14 декабря 1941 года. Он призывал:

1) завершить кампанию на восточном фронте, даже за счет перехода к оборонительным действиям (это освободило бы более ста немецких дивизий); 2) ввести в "крепость Европу" Испанию, Португалию, Швецию и всю Францию; 3) оккупировать все северное побережье Франции и Суэцкий канал; 4) дать приоритет воздушному и военно-морскому наступлению против англо-американцев; 5) укрепить воздушную и береговую оборону.

Гитлер выразил свое одобрение 12 декабря 1941 года. Но советское наступление под Москвой сделало этот план абсурдом. Ни о какой переориентации на западное направление отныне не могло быть и речи.

Это станет ясно позднее. А летом и осенью 1941 года в Вашингтоне испытывали большие сомнения в крепости советского фронта. Нужно заметить, что через два месяца после вторжения в СССР Гитлер приказал уменьшить производство вооружений, он был уверен: дело сделано. Чтобы удостовериться в надежности советского фронта, Рузвельт решил послать в Москву своего ближайшего личного помощника Гарри Гопкинса. Его миссия была чрезвычайно важна для формирования дальнейшей стратегии Рузвельта в мировой войне. Собственно, Гопкинс сам вызвался лететь в Москву. Находясь в Англии и видя, что в Вашингтоне колеблются относительно возможности оказать действенную помощь Советскому Союзу, он 26 июля 1941 года постарался убедить президента в ее целесообразности. Гопкинс телеграфировал президенту, что поездка в Москву и беседа со Сталиным "будут означать, что мы имеем в виду деловой подход и настроены на долгое сотрудничество". Такая идея была подхвачена президентом.

Миссия Гопкинса в Москву - один из самых волнующих эпизодов дипломатической истории второй мировой войны. Президент Рузвельт посредством этого визита хотел убедиться в том, выстоит ли СССР, какова настроенность его руководства, долго ли советско-германский фронт будет сдерживать основную силу вермахта. Если Гопкинс придет к выводу о ненадежности СССР как военной силы, ресурсы Америки следовало перенаправить в другие районы; если же Советский Союз предстанет боеспособной силой - ему открывалась дорога к ленд-лизу. Рузвельт снабдил Гопкинса письмом для Сталина: "Мистер Гопкинс находится в Москве по моей просьбе для бесед с Вами лично и с теми из официальных лиц, которых Вы назначите для решения жизненно важного вопроса о том, как мы можем наиболее целесообразным и эффективным способом предоставить помощь Соединенных Штатов вашей стране".

Итак, складывалась новая ситуация: Германия "увязала" в России, Япония - в Китае. Американские силы в этой обстановке, полагал Рузвельт, следовало сконцентрировать на подходах к Европе, для чего необходимо было укрепить связи с англичанами. Решая подобную задачу, он договорился о встрече с Черчиллем у берегов Канады (Ньюфаундленд). Официальной целью встречи в бухте Арджентия была "оценка значимости происходящего в мире, отражающем нацистскую агрессию".

В эти дни Рузвельт много говорил о незыблемых человеческих ценностях. В Арджентии им с Черчиллем предстояло обозначить цели войны - и все они касались самых высоких принципов. Случайно ли это? Разумеется, мир нуждался в более светлых перспективах, чем тирания Гитлера. Складывающаяся ситуация требовала решить конкретные проблемы союза между такими разными странами, как США, Великобритания и СССР, следовало обозначить историческую перспективу их союза, их послевоенные планы. Но как раз этого Рузвельт хотел избежать. Неясность в данном вопросе устраивала его более, чем четкое проведение разграничительных линий. Именно в июле 1941 года Рузвельт настаивает на том, чтобы Черчилль "не давал обязательств относительно послевоенных мирных решений в отношении территорий, населения и экономики". Улетающему в Лондон 11 июля 1941 года Гопкинсу было дано указание исключить из повестки дня будущей встречи президента с Черчиллем вопросы послевоенного экономического и территориального устройства.

Так обозначилась линия американской дипломатии, которой президент Рузвельт держался все насыщенные событиями военные годы: не обсуждать проблем грядущего с союзниками, не связывать себе руки обязательствами, полагаться на то, что гигантская мощь США автоматически станет основой послевоенного мирового порядка, а всякие предварительные договоренности способны лишь помешать.

Именно с этой идеей - будучи готовым обсуждать проблемы сегодняшнего дня, но отказываясь связывать себя обязательствами на послевоенное будущее - Рузвельт выехал на первую встречу с премьер-министром Черчиллем к берегам Ньюфаундленда. Названная Атлантической конференцией, она началась 9 августа 1941 года.

Нет сомнений в том, что Рузвельта волновала встреча с Черчиллем. Слава последнего как журналиста, политика и военного деятеля распространялась по всему миру с начала века, и ныне, будучи уже пятнадцать месяцев премьер-министром Англии, он мог затмить собой любого политика. Для такого эгоцентрика, как Рузвельт, это было бы суровым испытанием.

Как полагает американский историк Дж. Берне, у Черчилля, наследника великой дипломатической традиции, искусного в "черной магии" дипломатии, наблюдалось "фатальное непонимание значения огромных сил, порожденных революциями в России, Китае и других местах. В сравнении с Рузвельтом, его поле зрения было далеким, но узким; он видел взаимосвязь военной стратегии и послевоенного баланса сил в Европе, но он не мог представить себе подъем народных масс Азии и Африки. Как и Рузвельт, он был импровизатором в подходе к великой стратегии, но ему не хватало всеобъемлющих принципов, которые давали бы ему общее направление и фокус в отношении рутинных ежедневных решений Рузвельта. Черчилль действовал так, как он сам однажды восхищенно написал о Ллойд Джордже: "Он обозревал проблемы каждое утро глазами, не затемненными предвзятыми мнениями, прошлыми оценками, прежними разочарованиями и поражениями", и в присущем военному времени калейдоскопе меняющихся ценностей и потрясающих событий его стратегия проистекала скорее из интуиции и проницательности, чем от долговременных, заранее установленных целей".

Британский премьер-министр представлял трудности президента и постарался избежать отчуждения на эмоциональной основе. Наблюдая за Черчиллем, Г. Гопкинс заметил: "Можно было подумать, что его возносят к небесам для встречи с богом". Премьер взобрался на борт президентского крейсера "Огаста", он был готов еще и не то преодолеть, чтобы быть представленным президенту. Нетрудно предположить мотивы Черчилля: сейчас решалась судьба Британской империи, Англии как мировой державы, и Черчилль был способен на очень многое, чтобы получить помощь.

Окружение Рузвельта на конференции "Арджентия" составляли Г. Гопкинс, заместитель государственного секретаря С. Уэллес и будущий посол США в Москве А. Гарриман. Отсутствие государственного секретаря безошибочно говорило о том, что Рузвельт лично осуществляет свою дипломатическую стратегию, не перепоручая важнейших решений другим.

Именно Рузвельт определил повестку дня переговоров - и он сузил ее практически до одного пункта: выработка общих целей борьбы со странами "оси". Примечательно, что Рузвельт хотел даже выпустить специальное сообщение, что планы на будущее не обсуждались на встрече. Пока президент собирался лишь выработать общие принципы, касающиеся "судьбы цивилизации". Никаких секретных договоров и соглашений. Изложение же принципов было необходимо для мобилизации общественного мнения в США, для создания пафоса борьбы, для формирования такого консенсуса в американском обществе, который мог обеспечить проведение далеко идущей внешней политики. Рузвельт знал, что С. Уэллес с формализмом, присущим его ведомству, уже заготовил проект совместного заявления, но этот проект вряд ли пришелся бы по вкусу английскому премьер-министру. В нем речь шла о борьбе с колониализмом и с дискриминацией в торговле - прямой выпад против торговых барьеров Британского содружества наций. Рузвельт предпочел подождать проекта Черчилля.

Английский проект был представлен на второй день конференции. Черчилль в данной ситуации, как и Рузвельт, не был заинтересован в педантичном конкретизировании. Его проект являл собой изложение общих принципов, без детальных планов совещающихся сторон на будущее. Провозглашался отказ от территориальных приращений, свобода волеизъявления народов, непризнание насильственных изменений границ, "честное и равное распределение основных ресурсов", необходимость создания эффективной международной организации, гарантирующей безопасность государств, свободу морей и всеобщее разоружение. Эти пять принципов должны были послужить основой так называемой Атлантической декларации. Находившиеся в прямой зависимости от американской помощи англичане пошли навстречу почти всем пожеланиям американцев. Но не абсолютно всем. Уже на этом этапе Рузвельт и его окружение занимают позицию, угрожающую английским интересам в вопросе о новой системе мировых экономических возможностей, об уничтожении торговых барьеров, плотно прикрывающих британскую колониальную империю. К неудовольствию англичан Рузвельт и Уэллес потребовали уничтожения "всех искусственных препятствий и контрольных механизмов... создавших такой хаос в мировой экономике на протяжении жизни последнего поколения".

Протесты англичан, для которых данное положение означало посягательство на основу единства их зоны влияния, поставили американцев в сложное положение. Дальнейшее давление было чревато взрывом, как ни зависимы были англичане. С. Уэллес советовал идти до конца, требовать "восстановления свободной и либеральной торговой политики". Рузвельт не считал, что наступил момент решительного выяснения отношений с англичанами: впереди лежало неведомое будущее, где еще предстояли взаимные жертвы. Поэтому он смягчил американскую позицию, включив в фразу о грядущей свободной торговле добавление об "уважении к ныне существующим обязательствам".

Что касается прямого призыва англичан создать "эффективную международную организацию", то подписаться под ним Рузвельт еще не был готов. Не зная, будут ли у США в этой организации достаточные надежные рычаги, он дал более широкое обязательство - на "создание широкой и постоянной системы общей безопасности".

Об опасениях, владевших Рузвельтом на данном этапе, говорит тот факт, что он с величайшей охотой принял еще одну оговорку Черчилля - между окончанием войны и созданием всемирной организации должен истечь определенный "переходный период", и постоянный международный орган будет создан "только по прошествии этого экспериментального периода". В ходе первой своей крупной международной акции периода войны президент Рузвельт твердо настаивал на ее исключительно секретном характере. Держались в тайне не только детали переговоров, но и само место проведения встречи. Мир узнал о конференции "Арджентия" лишь 14 августа, когда была провозглашена Атлантическая хартия. Через два дня президент описал репортерам совместный англо-американский молебен на палубе линкора "Принц Уэлльский". Но не детали уже были важны: те, кто был заинтересован, поняли, что президент США активно входит в мировую политику. Стало очевидно, что поражение антинемецких сил весной 1941 года не ослабило, а укрепило представление Рузвельта о том, что полностью находящийся под германским контролем европейский континент являет несомненную опасность для США, мириться с чем они могут, лишь ставя под угрозу свои существеннейшие интересы, а в конечном счете и независимость. К моменту встречи с Черчиллем Рузвельт уже пришел к заключению, что без привлечения военно-морской и военно-воздушной мощи США текущий конфликт едва ли будет решен.

Среди немногочисленных конкретных результатов Атлантической конференции следует отметить то, что президент Рузвельт и премьер Черчилль выразились так жестко в отношении Японии, как американские дипломаты не осмеливались говорить прежде: "Любое дальнейшее увеличение зоны контроля Японии в Юго-Западной части Тихого океана создаст ситуацию, в которой правительство Соединенных Штатов будет вынуждено предпринять контрмеры, даже если это могло бы повести к войне между Соединенными Штатами и Японией... Если любая третья сторона станет объектом агрессии Японии как результат указанных контрмер, президент будет намерен испросить согласие конгресса оказать помощь этой державе".

Слова сильные, не допускавшие двусмысленных толкований.

В Арджентии Черчилль настаивал на предъявлении Японии американского ультиматума с тем, чтобы как-то противостоять овладению японцами колониями поверженных европейских стран (как это было с введением японских войск во французский Индокитай). Английский премьер в самых мрачных тонах рисовал Рузвельту обстановку, которая сложится в случае агрессии Японии против английских и голландских владений в Азии: последует потопление всех английских судов в Тихом и Индийском океанах, прервутся жизненно важные связи Англии с доминионами. "Этот удар по английскому правительству будет почти решающим".

Рузвельту самому предстояло определить, являются или нет суждения Черчилля преувеличением. Разумеется, ему было ясно, что Черчилль крайне заинтересован в американо-японском конфликте - он открыто стремился к тому, чтобы американцы ужесточили свои позиции на Тихом океане. Премьер-министр желал от президента предупреждения Токио в отношении дальнейших действий японцев в Азии. Совпадало ли это с интересами США в условиях неопределенности результата гигантской битвы в Европе? Рузвельт предпочел не идти так далеко, как хотел бы Черчилль. По возвращении в Вашингтон он дал японцам понять, что США готовы обсудить с японской стороной главные разделяющие их проблемы. В эти дни Рузвельт, видимо, стремился по возможности отдалить конфликт на Тихом океане. Во время встречи в Арджентии он говорил Черчиллю: "Нужно приложить все усилия, чтобы предотвратить начало военных действий с Японией". И объяснял премьеру, что продолжать переговоры с японцами стоит хотя бы ради укрепления тихоокеанского побережья США.

В целом выводы из анализа документов конференции подтверждают личные впечатления Черчилля, который встретил в Рузвельте человека, "полного решимости". Несмотря на тот факт, что президент заранее запретил разговоры на тему о вступлении США в войну, неугомонный английский премьер не устоял перед соблазном. Уже в первый день он сказал американцам, что предпочел бы "немедленное объявление войны Америкой удвоению американских поставок". И президент не замахал руками, а ответил, что идет по довольно тонкому льду. Для объявления войны потребовались бы трехмесячные общенациональные дебаты. Вместо этого, сказал Рузвельт, он лучше "будет вести войну, но не объявлять ее... Все должно быть сделано, чтобы вызвать инцидент, необходимый для объявления военных действий". Необратимый характер и недвусмысленную интерпретацию этим словам президента придало обещание оккупировать Азорские острова.

Понятно, что англичане всячески подталкивали американцев. Так, они выступили с конкретными предложениями по предотвращению передачи Испанией и Португалией Канарских и Азорских островов в руки немцев. При этом Черчилль более чем прозрачно намекнул, что для осуществления обеих операций у англичан нет материальных средств. Рузвельт дал твердое обещание послать американские оккупационные войска на Азорские острова, если англичане сумеют заставить португальского президента Салазара "пригласить" их.

Здесь же, в Арджентии, Рузвельт начал проводить линию на резкое укрепление влияния США на морских просторах. Обсуждая состояние дел на Атлантике еще до прибытия Черчилля, он выразил намерение создать военные эскорты для защиты американского судоходства почти по всей акватории Атлантического океана. Президент лично провел на карте линию, обозначающую пространство к востоку от Азорских островов и от Исландии. В конце июля 1941 года Рузвельт обеспечил военными эскортами английские перевозки между Исландией и Америкой. Пока это делалось втайне, американское население узнало о них лишь в сентябре 1941 года. Президент приказал атаковать германские подводные лодки, даже если они обнаруживались в 300 милях от обозначенных маршрутов конвоя.

Теперь Черчилль нуждался в инциденте. Исключительно ободренный, он пишет в это время, что Гитлер поставлен перед тяжелым выбором: или пожертвовать контролем над Атлантикой "в течение шести недель", или напасть на американские корабли. Началась погоня за "инцидентом". Пока, повторяем, американская публика не знала о повороте в американской политике. Черчилль полагал, что Америку можно стимулировать показом потенциальных опасностей. Двадцать девятого августа 1941 года Г. Гопкинс получил от Черчилля письмо, которое он назвал "одним из самых пессимистических посланий" британского премьера. Черчилль писал о перспективе в 1942 году сражаться один на один с Германией, тем самым выражая сомнение в том, что СССР выстоит.

В ответ Рузвельт изложил свои взгляды, на этот раз публично. В радиообращении к стране 1 сентября 1941 года Рузвельт объявил, что, "если мы не сделаем шаг вперед в промышленном производстве и не обеспечим более надежно поступление новой продукции к полям сражений", враги Америки почувствуют свою мощь. Но "мы сделаем все возможное, что в наших силах, чтобы сокрушить Гитлера и его армию".

Одиннадцатого сентября Рузвельт обратился к американскому народу с такими объяснениями: "Гитлер знает, что для достижения решающего успеха на пути к мировому господству он должен получить контроль над морями. Он должен прежде всего уничтожить тот мост через Атлантику, который создают рейсы наших кораблей и по которому мы будем продолжать посылать орудия войны для его уничтожения... Мы не можем жить безмятежно в управляемом нацистами мире... Когда гремучая змея изготовилась к удару, не время ждать ее выпада, нужно раздавить ее... Отныне, если германские или итальянские подводные лодки или военные корабли войдут в акватории, рассматриваемые нами как зона обороны Америки, пусть они пеняют на себя".

Это было фактическое провозглашение "необъявленной войны" на Атлантическом океане.

В этот период рокового для Америки выбора президент Рузвельт постарался укрепить свои позиции внутри страны за счет действий, которые при определенном повороте событий могли представить собой угрозу гражданским правам американцев. В сентябре 1941 года Рузвельт значительно расширил функции Федерального бюро расследований. Он, в частности, предоставил ФБР право слежки за своими политическими оппонентами. Санкцию президента получила практика подслушиваний телефонных разговоров и перлюстрирования писем. Руководству ФБР было отдано распоряжение собирать информацию о "позиции отдельных групп конгрессменов в отношении внешней политики президента". Так за активизацию внешней политики, выход страны на мировую арену американский народ расплачивался своими свободами.

Тогда же начинает создаваться американская разведка с глобальным радиусом деятельности. В июле 1941 года Рузвельт назначил У. Донована "координатором информации и руководителем планирования скрытных наступательных операций". Формировались основы будущей Организации стратегических служб (ОСС). Ф. Рузвельт понимал, что за короткое время создать мировую сеть можно будет лишь с помощью мастеров в этом тайном ремесле - англичан. В США с санкции президента стала действовать английская Организация по координации политики в области безопасности. Англичане вводили американцев в курс дела, американцы расширяли базу тайных операций. Создавались рычаги долговременной тайной разведывательной работы, без которой ориентация США в незнакомом им мире была бы осложнена.

Страна под руководством Рузвельта меняла свой курс, и конгресс принял в этом участие. Семнадцатого октября 1941 года палата представителей, будучи под впечатлением известия о потоплении немецкой подводной лодкой эсминца "Кирни", пересмотрела основные положения акта о нейтралитете. Чтобы добиться подобных же действий от сената, Рузвельт обнародовал полученные разведкой секретные документы германского рейха, которые содержали планы образования на территории Латинской Америки пяти вассальных государств, планы запрета всех существующих религий. Сенат незначительным большинством (50 против 37) проголосовал за посылку товаров ленд-лиза Англии на американских кораблях. Палата представителей окончательно ревизовала закон о нейтралитете 13 ноября.

Теперь руки президента в мировой политике были развязаны.

Осенью 1941 года - время, когда немецкие войска, завершив окружение под Киевом, начинали перенаправлять свои основные силы снова на Москву была для Рузвельта периодом глубоких размышлений. Чем кончится битва на советско-германском фронте? Этот вопрос имел основное значение для принятия прочих стратегических решений. События захватывали дух. Было ясно, что рейх все поставил на карту. И на атлантической конференции несравненное красноречие Черчилля отнюдь не волновало Рузвельта более всего. Самые интересные новости привез находившийся в свите Черчилля Гарри Гопкинс. От него Рузвельт получил важнейшую для себя информацию о том, чем живет Москва, можно ли рассчитывать на долгосрочное сопротивление СССР немцам, каково настроение советского руководства. Мнение Гопкинса было однозначным: восточный фронт крепок, Советский Союз выстоит, самой эффективной является помощь, направляемая сюда. Гопкинс говорил Рузвельту об откровенности Сталина в оценке сложившейся ситуации, силе и слабостях позиций СССР. На Рузвельта произвела большое впечатление фраза советского руководителя: "Дайте нам зенитные орудия и алюминий, и мы сможем сражаться три или четыре года". По мнению Сталина, изложенному посланнику президента, "линия фронта в зимние месяцы будет располагаться перед Москвой, Киевом и Ленинградом возможно, не более чем в 100 километрах от ныне существующей линии фронта".

Хотя Гопкинс и вызвал симпатии советского руководителя, он проявил в Москве немалую жесткость. Сумеет ли СССР выстоять зимой - это следовало определить более детально. Г. Гопкинс сказал И. Сталину, что США будут посылать на советско-германский фронт тяжелое снаряжение только после того, как сделают сравнительную оценку всех фронтов мировой войны и когда советское правительство даст полную информацию о своих резервах и стратегических возможностях. Находясь в исключительно сложном положении, И. Сталин поддержал идею созыва союзнической конференции и пообещал предоставить детализированную информацию. Свою беседу с Гопкинсом он завершил призывом ускорить вступление США в войну. Более того, он призвал американцев занять часть советско-германского фронта. Он приветствовал "прибытие американских войск на любой участок русского фронта под полным командованием американского руководства". Подобная перспектива не могла не захватить Рузвельта. Советское предложение означало совместную борьбу на решающем фронте. Прими американский президент это предложение в августе 1941 года, и не было бы "агонии" 1944 - 1945 годов, когда США желали невероятного: и жертв СССР в процессе освобождения восточноевропейских стран и его одновременного "исчезновения". В 1941 году американцам предоставлялась возможность участвовать в борьбе самим, но это означало, прежде всего, нести потери.

Тогда же, в августе 1941 года, Рузвельт был полностью во власти идеи, что материальная помощь СССР может быть заменой полномасштабному людскому вовлечению США в битву на европейском континенте. Пятнадцатого августа Рузвельт и Черчилль предложили Сталину созвать конференцию высшего советского руководства и высокопоставленных представителей Вашингтона и Лондона для решения вопроса о "будущем распределении общих ресурсов". А через две недели Рузвельт указал своему военному министру Г. Стимсону, что помощь Советскому Союзу являет собой "первостепенную значимость для безопасности Америки". Стимсону предписывалось выработать рекомендации как наилучшим образом распределить имеющиеся у США припасы на период последующих девяти месяцев с тем, чтобы увеличить долю Советской России.

Хладнокровие при решении задачи, американского выигрыша в Европе за счет жертв России видно из уже упоминавшейся "Программы победы". В ней утверждалось, что "наилучшие возможности для успешного наземного наступления против Германии предоставляет поддержание активного фронта в России". Только Советская Россия обладает "достаточными людскими ресурсами, расположенными в благоприятной близости к центру германской военной мощи. Именно поэтому эффективное вооружение русских войск было бы наиболее важным шагом". В Вашингтоне не обсуждали, чего стоила Советскому Союзу "благоприятная близость к центру германской военной мощи". Там бесстрастно калькулировали, придя к выводу о необходимости предоставлять СССР военную помощь по крайней мере до 30 июня 1942 года.

В сентябре - в связи с тяжелыми поражениями советских войск под Киевом и Ленинградом - в Вашингтоне (равно, как и в Лондоне) стали возникать опасения относительно сепаратного мира на восточном фронте. У. Черчилль излагал такие опасения самым откровенным образом. ("Мы не исключаем вероятия того, что русские могут думать о сепаратных переговорах", телеграфировал Черчилль Рузвельту в эти дни.) Рузвельт ответил, что следует ускорить проведение московской конференции, он приблизил дату ее открытия 25 сентября 1941 года. На этой конференции ведущей фигурой с западной стороны был, несомненно, А. Гарриман - от него зависела выработка программы помощи СССР объемом в миллиард долларов. Уязвленный, отошедший в тень глава английской делегации лорд Бивербрук спросил после окончания конференции Сталина, удовлетворен ли он ее итогами. Тот "улыбнулся и кивнул".

Политика Рузвельта в отношении СССР даже на этом этапе, когда он полностью поддерживал нашу страну, была непростой. Бывший посол США в СССР У. Буллит предлагал президенту потребовать от СССР, находившегося в смертельной опасности, отказа от географических изменений, последовавших в 1939 году. Рузвельт не пожелал поднимать этот вопрос. В его понимании 280 советских дивизий были ничем не восполнимой силой, направленной против гегемонии Гитлера в Европе, все остальное блекло перед этим обстоятельством. Пока Рузвельт явно опасался оказывать давление на важнейшего союзника. Тем более, что он знал о шаткости собственных обещаний помощи. Г. Гопкинс говорил в это время о силе антисоветской оппозиции: "Удивительно велико число людей, не желающих оказывать помощь России и которые, по-видимому, неспособны осознать своими твердолобыми головами стратегическую важность этого фронта".

В целом Рузвельт был удовлетворен итогами московской конференции, о чем он телеграфировал 8 октября 1941 года Черчиллю. Отметим высказанную им основополагающую мысль: поскольку именно СССР несет всю тяжесть жертв, а США не могут даже обеспечить бесперебойную помощь, не следует предъявлять Советскому Союзу никаких претензий. Важнее всего сохранить его в строю борьбы.

Посылая в конгресс запрос на шестимиллиардные расходы по ленд-лизу, Рузвельт 18 сентября подчеркнул, что исключение СССР из списка получателей помощи сказалось бы на обороноспособности СССР и осложнило бы реализацию стратегии президента. Конгресс осознал стратегические нужды момента. Тридцатого октября 1941 года Рузвельт уведомил Сталина, что американские военные поставки достигнут одного миллиарда долларов, расплата по ленд-лизу последует через пять лет после окончания войны. Но, несмотря на ободряющее послание, вместо намеченных сорока одного корабля с поставками для СССР за октябрь - ноябрь, в море вышли двенадцать. На декабрь была намечена погрузка девяноста восьми судов, но только сорок девять кораблей составляли реальный объем поставок. Лишь Пирл-Харбор позволил более эффективно решать проблему открытого и закрытого саботажа. Фактом, однако, является то, что к концу 1941 года СССР получил четверть обещанных Америкой грузов.

Тем временем армия США становилась по численности сопоставимой с развернутыми европейскими армиями. Акт о выборочном наборе стал законом в сентябре 1941 года в ходе голосования в палате представителей, когда за него высказалось большинство с перевесом лишь в один голос. Это доводило армию США до 1 миллиона 600 тысяч человек.

Резонно предположить, что уже к ноябрю 1941 года Рузвельт осознавал: германское руководство не сможет долго удерживаться, чтобы не топить американские транспорты, идущие со стратегическими грузами в английские порты. Возможно, он уже желал развязки.

В той борьбе, в которую был готов вступить осенью 1941 года президент Рузвельт, неожиданно большую значимость приобрели усилия дешифровальщиков, весьма активные у всех воюющих сторон. Англичане расшифровали немецкий секретный код (сработала система, названная ими УЛЬТРА). В свою очередь немцы сумели декодировать английский код. Советские специалисты расшифровали японский код. Как оказалось, японцы "прочли" американский государственный код. Американцы нашли ключ к системе радиопередач японцев, и этот ключ, названный "Магия", позволял Рузвельту следить за внутренней борьбой в Японии, которая сосредоточилась на вопросе, в каком направлении наносить удар.

В конъюнктуре осени 1941 года и Рузвельт, и Черчилль в любом случае хотели сконцентрировать свои усилия прежде всего на Северной Атлантике, а потом уже на тихоокеанском регионе. Именно поэтому Черчилль, видя нежелание Рузвельта действовать параллельно, оставил идею послать Японии односторонний ультиматум. Рузвельт самым откровенным образом довел до сведения английского премьера, что он запросит конгресс о вооруженной помощи, если Япония нападет на английские или датские владения. Максимум, на что он пошел, было предупреждение Токио, которое не звучало ультимативно. Рузвельт попросту предупредил японского посла, что в ответ на дальнейшую военную экспансию с американской стороны последуют "различные шаги, предпринятые при ясном понимании того, что дальнейшие меры могут привести к войне между Соединенными Штатами и Японией".

Откорректированный Рузвельтом летом 1941 года стратегический план США носил название "Рейнбоу-5". В нем не было детализированных предписаний относительно того, как в точности должны действовать вооруженные силы США, но он содержал главенствующую концепцию: в случае войны с державами "оси" следовало придерживаться оборонительной тактики на Тихом океане и сконцентрировать основные силы в борьбе против европейских агрессоров Германии и Италии. В основе стратегического мышления Рузвельта лежала идея, что после победы над Германией поражение Японии будет гарантированным. Он также полагал, что тихоокеанского флота США (даже до Пирл-Харбора) недостаточно, чтобы сдерживать наступательные действия Японии, если она на них решится. Семнадцатого августа Рузвельт принимает посла Номуру и обсуждает с ним возможности встречи с принцем Коноэ на Аляске в середине октября 1941 года. В Токио была послана сугубо оптимистическая телеграмма Номуры:

"Нет оснований для сомнений в том, что президент желает поворота во взаимоотношениях в лучшую сторону".

Рузвельт, как говорят нам документы этих дней, весьма отчетливо осознавал, что не его демарши, а состояние дел на советско-германском фронте продиктует линию поведения Японии. Восемнадцатого августа он говорит послу Англии лорду Галифаксу, что "ход германо-советского конфликта, а не уважение к Соединенным Штатам" является определяющим фактором для Японии. Президент знал, что на восточной границе СССР сосредоточены лучшие японские наземные силы. И задачей Рузвельта было сделать так, чтобы на фоне вовлеченных в войну и теряющих силы СССР, Британии, Германии и Японии максимально отдалить время вступления в войну Америки. Маховик американской военной промышленности делал свои первые мощные движения, и Рузвельт надеялся достичь наибольшей амплитуды в час реального ослабления воюющих сторон. Отсюда примирительные жесты (прямо противоположные ожидаемым Черчиллем) в отношении Японии.

Японское правительство тоже было не прочь "потянуть" время, требующееся для выбора и скрытного накопления сил. Двадцать восьмого августа премьер-министр Коноэ ответил, что необходимость во встрече остра как никогда. Он "высоко оценил" примирительный тон Рузвельта и выразил заинтересованность в "проведении вместе трех или четырех дней".

Один из ведущих военно-морских экспертов, руководитель отдела планирования адмирал Старк советовал президенту не реагировать на захват японцами Индокитая. В конечном счете реакция Рузвельта на действия японцев в этом регионе заключалась в замораживании японских вкладов в США. Практически это означало, что с данного времени Япония не могла закупать нефть, сталь и прочие необходимые товары. Поставленная в сложные условия, Япония между августом и ноябрем 1941 года, возможно, и пошла бы на компромисс, но должно было случиться маловероятное - отход США от позиции, занятой после оккупации Индокитая. И совсем невероятно, чтобы Рузвельт уступил по главному интересующему японцев вопросу - поддержке Китая.

В октябре военная партия окончательно возобладала в Японии. Премьер-министр Коноэ подал в отставку, чувствуя себя неспособным хотя бы несколько ослабить давление на Китай, "что единственно могло бы спасти от кризиса японо-американской войны". Новый премьер - генерал Хидеки Тодзио был настроен на решительные действия, воспринимая переговоры как ширму в своих военных приготовлениях.

Хотя замещение принца Коноэ на посту премьер-министра было грозным знаком, президент Рузвельт предпочел не делать преждевременных шагов. Пятого ноября он обсуждал ситуацию в Азии с высшим военным руководством генералом Маршаллом и адмиралом Старком. Участниками встречи владела мысль, что время работает на Соединенные Штаты.

"К середине декабря, - говорили Маршалл и Старк, - военно-воздушный и подводный флот Соединенных Штатов, расположенные на Филиппинах, превратятся в убедительную угрозу для любых японских операций к югу от Формозы", а к весне 1942 года американская военно-воздушная мощь "может превратиться в решающий фактор сдерживания Японии в операциях к югу и западу от Филиппин... В любом случае не следует предпринимать неограниченной наступательной войны против Японии, поскольку такая война в огромной степени ослабит объединенные усилия на Атлантике, направленные против Германии, наиболее опасного врага". На заседании кабинета министров 7 ноября Рузвельт, как записал в дневнике Г. Стимсон, призвал присутствующих "сдерживать свои нервы и стараться сохранить хорошие отношения" на переговорах с японцами.

Рузвельту приходилось преодолевать противодействие со стороны дипломатов и части военных. Двадцать первого ноября государственный секретарь К. Хэлл предложил президенту выступить с идеей трехмесячного перемирия в Китае. Зондаж реакции Чан Кайши показал, что это будет воспринято в Китае как откровенное американское предательство. Рузвельт отверг инициативу главы своего дипломатического ведомства. Двадцать седьмого ноября 1941 года Хэлл сказал военному министру Стимсону, что "передает дело в руки армии и военно-морского флота".

Благодаря расшифровке японского кода президент Рузвельт знал, что 4 ноября 1941 года министр иностранных дел Японии информировал посла Номуру о решении Токио предпринять "последнее усилие" в попытке найти базис отношений с Соединенными Штатами. Телеграмма следующего дня из Токио гласила, что взаимоотношения двух стран находятся "на грани обрыва". Как объяснял позднее Хэлл, "для нас это означало, что Япония уже привела в движение колесо своей военной машины". Также посредством расшифрованного кода американское руководство узнало, что в Китае японцы решили предпринять действия, рассчитанные на то, чтобы сбить с толку американцев и англичан ("перемещения отдельных воинских частей мы назовем эвакуацией; но ни о какой эвакуации не может быть и речи").

Чтобы выиграть время для нападения (до него оставались уже считанные дни), японцы послали в Вашингтон нового уполномоченного - Сабуро Курусу, который вместе с Номурой 18 ноября предложил американской стороне следующее: Япония выводит войска из Индокитая, а Соединенные Штаты ослабляют экономические санкции против Японии. Двадцатого ноября японская сторона выдвинула на переговорах план из пяти пунктов: Япония и США не предпринимают перемещений вооруженных сил в Юго-Восточной Азии за исключением французского Индокитая, где Япония сохраняет свободу рук в действиях против Китая; Япония выведет войска с юга Индокитая на север; американское и японское правительства сотрудничают в торговом обмене с голландской Ист-Индией; обе стороны восстанавливают прежние торговые отношения; Соединенные Штаты не вмешиваются в японо-китайские отношения.

Японцы утверждали, что причина кризиса - американская помощь Китаю и американское эмбарго. Единственная уступка, на которую они соглашались, перевести войска из Южного Вьетнама в Северный, если американцы помогут Японии наладить снабжение сырьем из голландской Ист-Индии, возобновят торговые отношения, предоставят Японии необходимую нефть и воздержатся от таких "мер и действий, которые препятствуют восстановлению общего мира между Японией и Китаем".

Госдепартамент выдвинул свои контрпредложения: Япония выводит все войска из Китая и Индокитая и налаживает отношения с правительством Китая в Чунцине, подписывает многосторонний пакт о ненападении, гарантируя территориальную целостность всех государств региона. Американские контрпредложения призывали "уважать территориальную целостность всех наций". Взамен США обещали торговое соглашение, размораживание японских резервов, стабилизацию иены.

Рузвельтом владела мысль по возможности оттянуть конфликт. Он надеялся через полгода значительно нарастить американскую военную мощь. В соответствии с этой генеральной линией он поручил 17 ноября государственному секретарю Хэллу изыскать возможности заключения шестимесячного торгового обмена и возобновления японо-китайских переговоров. Шифровальщики тем временем читали "магический" код и докладывали президенту о последних распоряжениях имперского руководства. Из Токио сообщали 22 ноября 1941 года, что японской делегации поручено продлить переговоры в Вашингтоне до 29 ноября, но не позже. "После этого события должны развиваться автоматически". Двадцать пятого ноября Рузвельт анализировал с Хэллом, Ноксом, Стимсоном, Маршаллом и Старком складывающуюся на Тихом океане ситуацию. Президент предупредил о возможности неожиданной атаки японцев. Обсуждался вопрос о том, как заставить конгресс объявить войну Японии, если та нападет на английские или голландские владения. Впоследствии Рузвельт говорил Сталину и Черчиллю, что, "если бы не нападение японцев", у него были бы "большие трудности в деле вовлечения американского народа в войну".

Судя по всему, Рузвельт ожидал удара, но ожидал его совсем не там, куда нацеливались японцы. Утром 26 ноября 1941 года военный министр Г. Стимсон сообщил президенту о перемещении японских транспортных кораблей к югу от Тайваня. Рузвельта взволновала эта новость, он посчитал, что под прикрытием переговоров японцы шлют подкрепление своему экспедиционному корпусу в Индокитае. На заседании военного кабинета 28 ноября перемещения японских военных транспортов были оценены как угроза "Британии в Сингапуре, Нидерландам и нам на Филиппинах".

Создается впечатление, что в то время, в конце ноября - начале декабря 1941 года, президент Рузвельт еще не пришел к окончательному выводу о своем курсе в предстоящих событиях. Одно просматривается определенно - его желание "потянуть" время, отложить момент окончательного решения на возможно поздний период. Более или менее отчетливо мысли президента передает его беседа с английским послом лордом Галифаксом 1 декабря. Черчилль требовал от своего посла заставить американцев действовать быстрее и энергичнее. Это была трудная задача.

Рузвельт пообещал послу, что, в случае японского нападения на английские и голландские владения, "мы будем в одной лодке", но его интересовало, что станет делать Лондон, если японцы нападут на Таиланд или укрепятся в Индокитае с прицелом на бирманскую дорогу, соединяющую западные державы с Китаем. Обе стороны на этой фазе своих отношений уклонялись от определенных ответов, причем Рузвельт (в этой беседе, а также 3 и 4 декабря) постоянно обещал англичанам "помощь", но эти обещания требовали уточнений, какого рода помощь имеет в виду американский президент.

Обе стороны договорились, что пошлют предупреждение Токио, но пошлют раздельно и - на этом настаивал Рузвельт - только после того, как японское правительство объяснит все обстоятельства предпринимаемых им действий. Надо ли лишний раз повторять, что стратегия "воздержания" диктовалась, видимо, общей неясностью мировой обстановки. Немцы дошли до Москвы, и весь мир замер, ожидая решающих событий этой битвы. Победа или поражение одной из сторон, несомненно, в самой большей степени воздействовали бы на Японию. Президент Рузвельт стремился выступить на том этапе войны, когда американская мощь имела бы явно решающее значение.

В Токио же на имперской конференции 1 декабря 1941 года, проходившей в обстановке исключительной секретности, было решено начать войну с Америкой в лучших самурайских традициях XX века, как это было в Порт-Артуре в 1904 году и в Маньчжурии в 1931 году - без формального объявления войны, без предварительных деклараций. Американским Порт-Артуром в данном случае должна была стать гавайская база Тихоокеанского флота США Пирл-Харбор. В Вашингтоне Курусу и Номура осуществляли дипломатическое прикрытие, а японские авианосцы уже двинулись к Гавайям. Госсекретарь Хэлл продолжал настаивать на "фантастических" требованиях - уходе японцев из Китая. Империалистическая Япония не мыслила себе такого отступления, свой подлинный ответ она готовила втайне.

Что называется "без пяти двенадцать" Рузвельт обратился 6 декабря 1941 года к японскому императору. В этом послании концентрация японских войск в Индокитае была охарактеризована как "порождающая чувство глубокой обеспокоенности" ввиду угрозы Филиппинам, голландской Ист-Индии, английской Малайе и Таиланду, а заодно и мирным отношениям Японии и США. Только увод японских войск мог бы разогнать сгустившиеся над Тихим океаном "темные облака". Своим гостям в Белом доме Рузвельт сказал по этому поводу: "Сын человеческий только что послал обращение к сыну бога".

Конфликт назрел, и не ясно было лишь то, где и когда он разразится. Г. Гопкинс предложил Рузвельту нанести удар по Японии первыми. "Мы не можем сделать этого, - ответил президент. - Мы мирная страна и мы демократия". Позднее Г. Стимсон объяснил сенатской комиссии по расследованию обстоятельств войны, что, "несмотря на риск нападения японцев, мы, желая иметь поддержку американского народа, хотели получить полную определенность в отношении того, кто первым нанес удар".

Сейчас достоверно известно, что Рузвельт в эти дни изучал опросы общественного мнения, суждения редакторов ведущих газет. Детализированный опрос за ноябрь венчался таким заключением: американцы полагают, что "после шторма солнце никогда не светит так ярко, как до него". Несмотря на явные надежды на победу в мировом конфликте, примерно 70 процентов американцев полагали, что после войны наступят тяжелые времена, связанные с безработицей, ростом цен, падением заработной платы. Никто не мог сказать определенно, оправданы эти предположения или нет. Ясно было, что конфликт потребует больших жертв. Нет сомнения, что в отличие от многих своих сограждан Рузвельт думал не только о них, но и о редком историческом шансе, который получала Америка в том случае, если она возглавит победоносную коалицию.

Оценивая азиатского противника Америки, следует заметить, что к началу 40-х годов только недалекие люди могли говорить, что Япония обессилена долгой войной на континенте, что у нее третьеразрядные военно-воздушные силы и "бумажный флот". Япония была мощным империалистическим хищником. К концу 1941 года она решилась на финальную схватку за господство над Тихоокеанским бассейном. Она ринулась в войну против страны, чье население вдвое превосходило ее собственное и чья экономическая мощь была больше японской в десять раз. Ее правящая клика руководствовалась несколькими соображениями: события в Европе доказывают правильность выбора ею Германии как союзника; Германия, полагали японцы, близка к победе над СССР; Англия уже перенапрягла свои ресурсы, превосходство над войсками англичан и их союзников из доминионов было пятьдесят к одному в пользу японцев; США не смогут развернуть свои силы до 1943 года, к этому времени они будут изолированы, а их флот потоплен.

В Токио предполагали, что в час пополудни 7 декабря 1941 года посол Номура передаст госсекретарю К. Хэллу состоящую из четырнадцати параграфов ноту. Однако Номура попросил государственный департамент об отсрочке встречи до 1 часа 45 минут. Его шифровальщики запоздали с нотой, объявляющей состояние войны. К. Хэлл, благодаря декодированию японского шифра, уже знал, что ему предстоит услышать, и согласился ждать сколько угодно. Император Хирохито включил свой коротковолновый приемник.

В это время - в 1 час 5 минут вашингтонского времени первая эскадрилья японских бомбардировщиков увидела Северную часть крупнейшего из Гавайских островов - Оаху, на южном побережье которого размещалась база Тихоокеанского флота США Пирл-Харбор. Командир эскадрильи, глядя на плотное скопление судов, подумал: "Разве американцы никогда не слышали о Порт-Артуре?". В 1 час 10 минут вашингтонского времени были открыты бомболюки. Летчики помнили огромную модель Пирл-Харбора, построенную на северном побережье Японии еще в октябре. По радио, нарушая запрет о молчании, прозвучало: "То-то-то", это означало трижды повторенное "Атака". Первая волна в 182 самолета пошла на цели с разных углов.

В гавани находилось 90 кораблей Тихоокеанского флота США, в том числе восемь линкоров, два современных тяжелых крейсера, шесть легких крейсеров, тридцать миноносцев, пять подводных лодок. Уверенность японцев в успехе своей внезапной атаки была такова, что в эфир понесся сигнал "Тора, тора, тора" - трижды повторенное слово "Тигр". Это было заимствование из китайского эпоса. Пословица гласила: "Тигр может рычать вдалеке, на расстоянии трех тысяч миль, но он обязательно вернется домой". Император Хирохито услышал этот сигнал и пошел спать. Ценой потери 29 самолетов японцы вывели из строя пять линкоров, три эсминца, авианосец, тральщик, 200 самолетов. Три минуты спустя после начала бомбардировки Пирл-Харбора контр-адмирал П. Беланджер получил извещение: "Воздушный рейд на Пирл-Харбор. Это не маневры". Так началась война на Тихом океане, схватка Японии и США.

В Вашингтоне Рузвельт узнал о нападении, когда ел яблоко и раскладывал марки. Через час с лишним после атаки на Пирл-Харбор посол Номура и специальный посланник Курусу, запыхавшись, прибыли в государственный департамент. К. Хэлл заставил их пятнадцать минут ожидать приема. Текст он знал, все это было спектаклем, и реакция госсекретаря была соответствующей: "За пятьдесят лет пребывания на общественных должностях я никогда не видел документа более насыщенного грязными фальсификациями и искажениями". Когда Номура попытался открыть рот, Хэлл указал пальцем на дверь и пожелал: "Приятного дня, джентльмены".

В Токио министр иностранных дел Того вызвал к себе 8 декабря посла США Грю и вручил ему копию ноты, которую Номура не сумел вовремя передать госсекретарю Хэллу. Английский посол Крейги получил позднее точно такую же копию. Атака на Пирл-Харбор закончилась уже несколько часов назад.

Император обратился к нации со словами: "Святые духи наших имперских предков смотрят сверху на нас. Мы полагаемся на лояльность и мужество наших подданных и надеемся, что задача, поставленная нам нашими предками, будет осуществлена".

Премьер Тодзио заявил по радио, что американцы спровоцировали японское выступление. В императорском рескрипте о начале войны с США говорилось, что целью боевых действий является создание зоны мира и стабильности в Восточной Азии и защита этого региона от американо-английской эксплуатации. Эта тема сделалась основной в пропагандистской войне японских милитаристов. Во главе Великой Восточной Азии ставилась Япония - лидер во всех сферах: от военной до экономики и культуры. Вокруг нее группировались (по японской идее) благодарные сателлиты, зависящие от Токио в большей или меньшей мере.

Нападение на Пирл-Харбор буквально наэлектризовало США. Адмирал Хэлен заявил, что теперь на японском языке будут разговаривать только в аду. Но в 1941 - 1945 годах по-японски говорили во многих странах Азии, японская экспансия была быстрой и кровавой.

В японских вооруженных силах к декабрю 1941 года насчитывалось около 2,5 миллиона человек, ВМС Японии состояли из 10 авианосцев, 10 линейных кораблей, 37 крейсеров, 110 эсминцев, 63 подводных лодок. ВВС подчинялись преимущественно флоту, не будучи выделены в особый род войск. У Японии было более 5 тысяч самолетов, из них 575 - на авианосцах.

В это же время в вооруженных силах США служило 1,7 миллиона человек. В военно-морских силах в целом насчитывалось 6 авианосцев, 17 линейных кораблей, 36 крейсеров, 220 эсминцев, 114 подводных лодок, в ВВС США - 13 тысяч самолетов. Но значительная часть американских вооруженных сил была прикована к Атлантике. Собственно на Тихом океане японскому агрессору противостояли совместные силы американцев, англичан и голландцев - 22 дивизии (400 тысяч человек), около 1,4 тысячи самолетов, 4 авианосца с 280 самолетами, 11 линейных кораблей, 35 крейсеров, 100 эсминцев, 86 подводных лодок.

Первый день войны с США принес японской стороне ощутимые результаты. На рейде Пирл-Харбора тонули американские линкоры, на взлетных полосах Манилы горели самые современные бомбардировщики США в Азии - Б-17.

Хотел ли Рузвельт войны с Японией? Многие серьезные исследователи отвечают на этот вопрос положительно. Так, Дж. Кеннан пишет: "Если бы ФДР был полон решимости избежать войны с японцами любым способом, он осуществлял бы американскую внешнюю политику совсем иначе, вовсе не так, как она проводилась в то время. Он не сделал бы, например, японскую политику в Китае пунктом таких противоречий - японцы так или иначе готовились здесь отступить, и американское воздействие было малоэффективно. Он не пытался бы удушить японский военно-морской флот недостачей нефти. И он постарался бы занять твердую и реалистическую позицию в отношении японцев".

Президент Рузвельт заявил конгрессу, что дата 7 декабря "будет всегда датой позора", поскольку Япония начала неспровоцированную атаку в то время, когда японская делегация по своей же просьбе вела мирные переговоры в Вашингтоне. На следующий день после Пирл-Харбора сенат признал состояние войны 82 голосами (никто не высказался против), палата представителей - 388 голосами против одного. США вступили во вторую мировую войну.

Еще за несколько дней до Пирл-Харбора эпическая битва изоляционистов и интервенционистов парализовала планы мобилизации всех ресурсов. Спектр политических сил в стране был чрезвычайно пестрым, исполнительная власть вела перманентную борьбу с капитолийскими законодателями, не было той элиты, которой вскоре предстояло посягнуть на мировое лидерство. Наступивший 1942 год создал необходимый сплав политиков, бизнесменов и военных. Изоляционизм был отброшен, интервенционизм получил монополию, удерживаемую им по сию пору.

В основании новой американской политики лежало спрессованное после 7 декабря 1941 года единство американского народа, полного решимости энергично преодолеть внешнеполитические проблемы страны. Лишь основываясь на нем, можно было смело посылать сотни тысяч солдат за океаны, организовать бум в военной промышленности, долгое время нести "тяжесть имперского бремени". Президент Ф. Рузвельт, увидевший необычайные перспективы для возвышения страны, постоянно опасался за крепость той поддержки, которую администрация щедро получила непосредственно после японского нападения, и целенаправленно укреплял это единство. Через два дня после Пирл-Харбора он обратился к населению, ориентируя общенациональные усилия на длительный исторический срок: "Каждый отдельно взятый мужчина, женщина и ребенок являются соратниками в этом самом крупном предприятии американской истории".

Присоединимся к мнению известного историка Дж. Л. Гэддиса, который считает главной идеей американской дипломатии в рассматриваемый период переход от "континентализма" к "глобализму". Поражение Франции и японское нападение на Пирл-Харбор показали недостаточность гегемонии США в Западном полушарии, недостаточность "континентализма". Потерпели крах аргументы изоляционистов, что события за двумя океанами никогда не затронут жизненные интересы и безопасность США. Вместо прежнего стереотипа, вышел новый, сформированный на основе "глобалистского" консенсуса сил, определяющих ведущую точку зрения правительства США: "главные американские послевоенные интересы ныне заключаются не только в обеспечении преобладания в Западном полушарии, но и в предотвращении попадания Восточного полушария в зону контроля одной потенциально враждебной державы". Данный переход в видении безопасности США произошел при президенте Ф. Рузвельте. Это была своего рода революция в американской дипломатии.

Частью довольно значительного изменения дипломатических позиций США в это время является гораздо более серьезное отношение к новым возможностям науки. Это изменение имело самые далеко идущие последствия.

Вскоре после нападения Германии на СССР американцы получили от англичан копию секретного доклада "Об использовании урана для создания бомбы". В нем говорилось о возможности использовать в качестве сырья плутоний - тогда, создаваемые бомбы будут достаточно компактны для применения их при помощи авиации. Предсказывалось, что бомбу можно будет создать в течение двух лет. Ванневар Буш, докладывая 16 июля 1941 года Рузвельту об английском документе, не присоединился к их оптимистическим временным наметкам. Он сообщил президенту, что "многое в этом направлении сделано в континентальной Европе", и "одно определенно: если такое взрывчатое вещество будет создано, оно окажется в тысячи раз мощнее всех существующих взрывчатых веществ".

Рузвельт заключил для себя, что если английская физика делает такие выводы, то от более мощной - германской физики можно ждать еще большего. Темп американских работ над атомным проектом стал убыстряться. Девятого октября 1941 года - время, когда немцы начали первое наступление на Москву, - в Белом доме состоялось совещание Рузвельта, вице-президента Уоллеса и В. Буша. Его результатом было создание Отдела научных исследований и разработок, одной из функций которого стало "давать советы президенту относительно политики в области изучения ядерной реакции". В новый орган вошел президент Гарвардского университета Дж. Конант и представители военных - военный министр Г. Стимсон и начальник штаба американской армии генерал Маршалл. "Связным" между созданным в рамках Отдела комитетом С-1 и президентом назначили вице-президента Уоллеса. Это был тот самый момент, когда военных непосредственно подключили к проекту, хотя круг "посвященных" был чрезвычайно узок, о чем можно судить по новым обязанностям вице-президента. Рузвельт категорически настаивал на строгой секретности.

Отметим важное обстоятельство. Рузвельт передает руководство проектом создания атомной бомбы военному министерству. У историка складывается впечатление, что уже тогда Рузвельт приходит к твердому выводу о возможности успеха в достижении поставленной цели. События на фронтах безрадостны, а президент оптимистически настроен. Возможно, что быстро приспосабливающийся к обстоятельствам Рузвельт уже думал о дипломатических возможностях Америки, вооруженной атомной бомбой. На упомянутом октябрьском (1941) совещании обсуждался вопрос о роли ядерного оружия в послевоенном мире. Рузвельт сказал, что единственная страна, с которой он может поделиться секретом, - Англия. Сказано это было, судя по всему, не только из желания таким образом гарантировать себе друга и союзника. Английские физики начинали делать давно ожидавшиеся от них успехи, и Рузвельт предложил Черчиллю объединить усилия.

Со своей стороны англичане сразу же пошли навстречу американцам. Уже в 1940 году они пообещали "общий обмен секретной технической информацией с Соединенными Штатами в области исследования ультракоротких радиоволн". Речь шла прежде всего о радаре, но ядерные исследования уже затрагивались этим соглашением.

Часть имперски мыслящих англичан была против "излишней" зависимости от США. Первоначально патронирующий английские исследования МАУД - Комитет по научным исследованиям полагал, что атомная энергия "слишком важна для будущего, и поэтому работа должна проводиться в Англии". Но другая часть ответственных за проект исходила из того, что ресурсы Англии ограничены и это не позволит ей создать бомбу в ходе войны - отсюда обращение к гигантской индустрии Штатов. В конечном счете большинство указанного комитета высказалось за совместные исследования. Рузвельт, уловив момент "слабины" англичан, написал 11 октября 1941 года письмо Черчиллю, предлагая объединить усилия: "Кажется желательным, чтобы мы поскорее начали обмен идеями, касающимися того, что изучает ваш Комитет МАУД и Организация доктора Буша в нашей стране".

Движение на горизонте науки стало ощутимым для Рузвельта, когда в октябре 1941 года директор Отдела научных исследований Ванневар Буш доложил президенту, что параллельно работающие англичане считают возможным создание атомной бомбы на основе урана-235. Были налажены контакты с англичанами. Рузвельт пообещал, что если в течение шести месяцев перспективы станут определенными, он подключит к делу всю мощь, все технологические и индустриальные ресурсы Америки.

Исследования велись в нескольких центрах: в Колумбийском, Вирджинском, Чикагском, Калифорнийском университетах, в лабораториях компании "Стандард ойл" и в других местах. Как ясно сейчас, еще не имея никаких доказательств осуществимости атомного проекта, президент Рузвельт бросил на это дело десятки миллионов долларов. Для него речь шла о самой большой стратегии.

Первый год войны

Рузвельт, безусловно, играл на амбициях людей, как артист на струнах музыкального инструмента.

Дж. Бирнс. 1946 г.

Использование Рузвельтом тихоокеанского флота в качестве фактора, сдерживающего японскую экспансию, оказалось ошибкой. Рузвельт думал, что флот в Пирл-Харборе стоит олицетворением американской мощи и напоминанием о ней. С точки зрения японцев же, избравших южное направление агрессии, он стал рифом, препятствующим их продвижению, который следовало взорвать. Именно такой была логика командующего японским флотом адмирала Ямамото - он полагал, что наличие армады американских кораблей на Тихом океане и бомбардировщиков Б-17 на Филиппинах является главной помехой для проявления силы Японии.

Возможно, Рузвельт недооценивал степень японского внимания к американским военным приготовлениям. По американским оценкам, готовность США к войне будет достигнута ориентировочно в апреле 1942 года, и в Токио делали примерно такие же заключения. Начальник штаба военно-морского флота адмирал Нагано заявил на имперской конференции 6 сентября 1941 года: "Военная готовность Америки увеличивается огромными темпами, и нам будет трудно справиться с нею. Поэтому следует сказать, что для Империи было бы опасно оставаться пассивной и позволить событиям развиваться своим ходом".

В то же время атака на Пирл-Харбор дала Рузвельту неожиданный шанс. Еще за день до нее президент с грустью говорил о том, как трудно придется ему выбивать согласие на объявление войны у конгресса, если японцы нападут на Филиппины. Теперь же ему было обеспечено национальное единство.

Когда министр военно-морского флота позвонил Рузвельту и сообщил об атаке на Пирл-Харбор, президент в замешательстве смог сказать лишь "Нет!". Он вызвал Хэлла, а после его ухода пребывал в глубоком молчании восемнадцать минут. Никто не знает, о чем думал президент. Но он сконцентрировался и начал диктовать первые тексты стенографисткам. Уже через несколько часов он работал с обычной эффективностью - позвонил по трансатлантическому телефону Черчиллю, встретился с лидерами конгресса, приказал установить охрану вокруг оборонных заводов, занялся с генералом Маршаллом оценкой военных возможностей страны.

Назначенный званый вечер не был отменен. Но кресло президента пустовало: Рузвельт задержался в Овальном кабинете. Беседуя с С. Уэллесом, он одновременно диктовал предстоящее завтра объявление войны. Издалека был слышен его голос:

"Вчера, запятая, седьмого декабря, запятая, тысяча девятьсот сорок первого года, тире, является датой позора, тире, Соединенные Штаты Америки были внезапно и преднамеренно атакованы военно-морскими и военно-воздушными силами Японской империи, точка. Абзац".

Лишь в половине первого ночи заметно изможденный Рузвельт попросил принести сэндвичи и пиво. Напротив Белого дома, в Лафайет-сквере, несколько человек пели "Боже, покровительствуй Америке", но большинство стояли молча. Белый дом впервые за многие десятилетия не был освещен. Улицу, проходящую мимо западного крыла Белого дома, перекрыли. Никогда она уже не будет открыта для свободного движения. В подвале Белого дома специалисты-инженеры продумывали систему подземных ходов на тот случай, если столица подвергнется бомбардировкам. Охрана Белого дома была удвоена. На соседних домах устанавливали зенитные пулеметы. Выходящего из Белого дома Маршалла спросили о деталях происшедшего в Пирл-Харборе. "Мы сейчас все в тумане", был ответ.

Сохранилась история, которой верят по сию пору. Дородная женщина в Чикаго спросила мальчика - разносчика газет, почему шум. "Война", - ответил мальчик. "Это я понимаю, но с кем?" Вопрос был не так глуп. Рузвельт знал, что на США напали на Тихом океане, но продолжал наращивать американские силы в Атлантике.

Как свидетельствует Элеонора Рузвельт, 7 декабря 1941 года, "несмотря на все беспокойство, Франклин выглядел более безмятежным, чем на протяжении долгого предшествующего периода". Министр труда Ф. Перкинс также отмечает признаки облегчения после недель и месяцев неопределенности: на лице президента она прочитала "выражение спокойствия". По телефону Черчилль выражал свое удовлетворение. Позже он напишет: "Иметь Соединенные Штаты на нашей стороне было для меня величайшей радостью... Теперь я знал, что Соединенные Штаты погрузились в войну по переносицу и будут в ней до конца. Итак, мы победили в конце концов!.. Гитлер обречен. Муссолини обречен. Что касается японцев, то они будут стерты в порошок... Я пошел к кровати и спал сном человека спасенного и исполненного благодарности".

Восьмого декабря президент Рузвельт выступил перед конгрессом: "Соединенные Штаты Америки были внезапно и предумышленно атакованы". Рузвельт постарался сделать объявление войны кратким и выразительным. Его мысли лежали уже по другую сторону прежнего мира: страна входила в коалицию великих держав, которым суждено было сокрушить фашизм и установить новый политический порядок. Но входила она достаточно осторожно - Рузвельт не помянул в своей речи Германии и Италии (хотя на этом настаивал такой влиятельный член его кабинета, как Г. Стимсон).

Выступая чуть позже по радио перед нацией, президент Рузвельт назвал войну, в которую вступила Америка, "наиболее потрясающим предприятием в нашей американской истории". В эти первые дни самой популярной темой рассуждений президента было, что США воюют "не ради завоеваний, не ради места в мире, но за мир, в котором все дорогое для этой нации будет сохранено для наших детей". Президент скользил взглядом по карте, а из Лондона к нему по телефону прорывался Черчилль.

Наступала новая глава американской дипломатической истории.

И все же Пирл-Харбор путал планы Рузвельта. Вся его предшествующая стратегия была направлена на то, чтобы придать первоочередную значимость североатлантическому региону. А теперь конгресс СИТА объявил войну Японии, в то время как Берлин молчал. Если Германия и Италия не выразят прямыми действиями свое отношение к изменению обстановки на Тихом океане, тогда Америке придется переориентироваться на Дальний Восток. Германская пресса с восторгом описывала масштабы американских потерь, но Гитлер молчал. Ясно было, что он хотел видеть Японию воюющей с Советским Союзом. Если же та предпочла нанести удар на юг и связать руки англосаксам, это тоже, с точки зрения Берлина, было ценным приобретением. Но следовало ли поддерживать Японию всеми силами, учитывая, что сама она так и не решилась нанести удар по советскому Дальнему Востоку?

Действовал быстро в эти нестерпимо долгие дни только Черчилль. Пополудни 8 декабря британский премьер чувствовал себя вполне в своей тарелке. С трибуны палаты общин он ярко обрисовал путь Японии к войне на Тихом океане и закончил свою блестящую речь впервые вполне оптимистически: "Теперь на нашей стороне по меньшей мере четыре пятых населения Земли. Мы ответственны за их безопасность и их будущее".

Обе палаты британского парламента единодушно проголосовали за объявление Японии войны.

Но Берлин молчал. На традиционную пресс-конференцию в Белый дом журналистов теперь пускали медленно, служба безопасности тщательно проверяла входящих. Рузвельт не знал, какими мыслями он может поделиться с прессой в этот час смятения, стратегической неясности. Новости пока лишь обескураживали. Президент сообщил репортерам, что атакована крупнейшая американская база на Филиппинах - Кларк-Филд. Он призвал нацию к единству, но не мог сказать ни слова о самом главном: как США будут стремиться овладеть контролем над новой ситуацией. Вечером, выступая по радио "у камина", президент Рузвельт сказал, что у него для американской нации есть лишь плохие новости: "Мы потерпели серьезное поражение на Гавайях. Наши силы на Филиппинах претерпевают лишения... Сообщения с островов Гуам, Уэйк и Мидуэй противоречивы, но мы должны быть готовы к потере всех трех этих выдвинутых вперед позиций".

Президент не мог ждать сообщений из Берлина. Обращаясь к американцам, он сказал, что на протяжении многих недель Германия убеждала Японию, что, выступив, та получит "полный и постоянный контроль надо всем тихоокеанским регионом. Это их простая и явная большая стратегия... Ей нужно противопоставить подобную же большую стратегию. Например, мы должны понимать, что успехи японцев в борьбе против Соединенных Штатов помогают германским операциям в Ливии, что германские победы на Кавказе неизбежно являются поддержкой Японии в ее операциях против голландской Восточной Индии, что германское нападение на Алжир и Марокко открывает путь нападению на Южную Америку и Панамский канал".

Но Берлин продолжал молчать. Как сейчас определенно известно, сообщение о начале тихоокеанского конфликта было не единственной важной новостью для Гитлера. Именно в эти дни его армии, почти достигшие Москвы, стремительно откатывались в результате советского контрнаступления. Главной задачей было остановить отход ударных сил вермахта. Итоги битвы под Москвой уменьшали шансы на участие Японии в войне против СССР, но Гитлер стремился извлечь из нового обстоятельства - японского вступления в войну - максимум. Он надеялся, что Япония свяжет США в тихоокеанском регионе, давая Германии большие возможности в Европе, таким образом, Японию нужно было поддержать. Помимо прочего, Германия ничем не могла помочь Японии на Тихом океане. Следовательно, рассуждал Гитлер, объявление войны Америке не будет означать дренажа столь необходимых ресурсов. И, как отмечало окружение фюрера, даже в этот момент провозглашения союзной солидарности он не без презрения говорил о желтых, возомнивших себя равными белым. Что касается Америки, то нацисты всегда рисовали ее иудаизированной и смешанной с негроидной расой.

Все эти обстоятельства и соображения сфокусировались в речи Гитлера перед рейхстагом 11 декабря 1941 года. Узнав о Пирл-Харборе, Гитлер 8 декабря покинул Вольфшанце и отправился поездом в Берлин. В принципе, он мог игнорировать трехсторонний пакт, нарушать свое слово ему уже приходилось. Да и потом, если следовать тексту этого пакта буквально, Германия и Италия должны прийти на помощь Японии только в случае нападения на нее. Пирл-Харбор никак не был случаем такого нападения. Так и советовали некоторые приближенные, лишь Риббентроп колебался в выборе позиции. Большинство не хотело иметь США открытым врагом, их у Германии было достаточно.

Между 8 и 11 декабря 1941 года в Берлине шли ожесточенные споры. Согласно найденным в Нюрнберге документам, Гитлер сказал, что "главной причиной" объявления войны Соединенным Штатам было то, что те "уже топили наши корабли. Они стали мощным фактором в этой войне и своими действиями они уже создали ситуацию военного характера". Многие американцы с большим основанием считали действия Гитлера глупостью колоссальных пропорций: "Наконец-то наши враги с неподражаемой глупостью разрешили наши дилеммы, заставили отбросить сомнения и колебания, объединили наших людей для долгой и тяжелой работы, которую требовали наши национальные интересы".

Гитлер посвятил речь вечером 11 декабря отличию своих взглядов от взглядов Рузвельта. Он начал с иронии в адрес того, "кто так любит балагурить у камина, в то время как наши солдаты сражаются среди снега и льдов, кто является главным преступником в этой войне". Гитлер заявил, что он считает Рузвельта "таким же сумасшедшим, каким был Вильсон... Вначале он вызывает войну, затем фальсифицирует ее причины и одевается при этом в одежды христианского лицемерия". В этой речи было много оценок и сравнений. "Величиной с целый мир дистанция разделяет идеи Рузвельта и мои. Рузвельт происходит из богатой семьи и принадлежит к классу, чьи дороги в демократиях облегчены. Я был ребенком в маленькой, бедной семье и должен был пробивать себе путь трудом и изобретательностью". В мировой войне у Рузвельта была приятная работа, а Гитлер мерз в окопах; после нее Рузвельт вошел в число верхних десяти тысяч, а Гитлер спустился на дно бедности. От сентиментальностей фюрер быстро перешел к делу: Германия воюет за свои права.

"И она обеспечит себе эти права даже если тысячи Черчиллей и Рузвельтов вступят в заговор против нее... Сегодня вечером американский поверенный в делах получил паспорта".

Весь состав рейхстага вскочил на ноги, слова вождя потонули в овациях. Между тем человек, от которого зависели судьбы Германии, сделал еще один роковой шаг к своей гибели. Объявление войны Соединенным Штатам означало, что все ресурсы этой огромной страны будут направлены на дело победы над агрессорами. Получив из Берлина объявление войны, Рузвельт послал письменную просьбу в конгресс, и тот признал состояние войны между США и Германией.

Итак, Соединенные Штаты вступили в мировую борьбу. Колебания и сомнения остались позади. Теперь перед президентом Рузвельтом стояла новая и необычная задача. Нужно было включиться в коалиционную войну и сделать это так, чтобы участники коалиции признали американское лидерство.

Война вторглась в быт Белого дома. Окна закрыли плотные темные шторы. Яркое внешнее освещение погасло. Охрана была удвоена. В соседнем здании министерстве финансов - начали создавать крупное бомбоубежище, но Рузвельт воспринял эту идею скептически. В дни, когда радио приносило одни лишь огорчительные новости, Рузвельт казался невозмутимым. В условиях крупнейшего международного кризиса он стремился взглянуть поверх обыденности, поверх дежурных новостей. Начинается новая дипломатическая борьба. Рузвельт желал стать главной победной силой. И до и после он часто говорил о покере. Теперь, в канун 1942 года, он начал игру с самыми большими ставками и твердо надеялся ее выиграть. Для этого выигрыша было необходимо последовательное осмысление текущей обстановки и реалистическое планирование.

Премьер-министр Черчилль, нет сомнений, искренне приветствовал нового могущественного союзника. Но также несомненно и то, что Черчилль всеми силами стремился избежать участи младшего партнера. Девятого декабря 1941 года Черчилль предложил президенту встретиться в Вашингтоне, "чтобы обсудить общий план ведения войны". Один из представителей британского имперского штаба осмелился посоветовать Черчиллю "не заглядывать в глаза" американцам, на что премьер ответил с особенным выражением лица: "Так мы говорили с Америкой в период ухаживаний; теперь, когда она находится в гареме, мы будем говорить с ней иначе".

Никогда не испытывая сомнений в себе, президент Рузвельт принял вызов. Премьер-министру Черчиллю было послано приглашение прибыть в Вашингтон и остановиться в Белом доме. Вашингтон внешне не напоминал столицу воюющей державы. Автомобили блестели хромом и скапливались в уличных пробках, витрины магазинов сверкали как никогда привлекательно, в городе все спешили на званые вечера и вечеринки. Речь Черчилля перед объединенной сессией конгресса лишь добавляла пикантности пиру среди мировой трагедии.

Но Рузвельт был вне этой суеты. Он послал в конгресс военный бюджет небывалого объема: 109 миллиардов долларов - никто нигде и никогда не расходовал в год столько на военные нужды. Крупнейшие корпорации распределили между собой заказы. "Боинг" стал готовиться к выпуску Б-17 ("Летающая крепость"), а позднее - Б-29 ("Сверхкрепость"); "Консолидэйтид" производила Б-24 ("Либерейтор"); "Норт Америкен" - П-51 ("Мустанг").

Английская делегация высадилась в Хэмптон-Роудсе, и через несколько часов второй этаж Белого дома превратился в штаб двух величайших держав Запада. Спальней Черчиллю была определена комната напротив кабинета Г. Гопкинса, ближайшего советника президента. Эти трое - Рузвельт, Черчилль и Гопкинс провели несколько дней почти не расставаясь. Персонал Белого дома видел, как Черчилль подвозил коляску с президентом к лифту. Зато президент покорно ждал, когда Черчилль выспится после обеда.

Накануне рождества, 22 декабря 1941 года, два ведущих участника антигитлеровской коалиции начали секретные переговоры. "На поверхности" лежало обсуждение объединяющих документов, прежде всего "Декларации об общих целях". Сутью же первого тайного дипломатического диспута периода войны было определение того, "кто есть кто" в коалиции, каково направление стратегического планирования, каковы цели войны. Общий документ, опубликованный в первый день нового, 1942 года, назывался "Декларация Объединенных Наций". Рузвельт постарался избежать слов "военный союз". С самого начала он, подобно президенту Вильсону в 1917 году, стремился дать понять, что Америка не считает себя жестко связанной союзническими обязательствами. Он желал лишь следующих договоренностей: не заключать сепаратного мира и рассматривать фашистскую "ось" как единое целое.

Большой интерес представляют конкретные проблемы, обсуждавшиеся на этой конференции, получившей название конференция "Аркадия". Речь шла о выборе стратегии, о том, как будет осуществляться союзное командование, кто и как будет создавать стратегические ресурсы и как они будут распределяться.

Одно из наиболее острых опасений Черчилля касалось выбора основного противника. Он опасался, что президент Рузвельт будет настаивать на приоритете обращения к азиатскому члену "оси". Немалое число людей в США считали первостепенной задачей наказание Японии, ориентацию на тихоокеанский бассейн. Черчилль боялся этого как ничего другого. Взятые в отдельности английские силы были, с его точки зрения, недостаточны для энергичных действий против половины Европы, оккупированной Германией. Однако уже через несколько часов обсуждений Черчилль успокоился. Рузвельт в своей глобальной стратегии исходил из той идеи, что США должны принять первоочередное участие в боевых действиях там, где в конечном счете определяется мировой расклад сил, т. е. в Европе. Победа или поражение именно Германии решали судьбу Америки - этого принципа Рузвельт придерживался твердо. Но если принцип и был определен, то оставалось крайне неясным, как он будет реализован. К обсуждению данного вопроса оба лидера приступили уже в первый вечер своей встречи.

На этом этапе дискуссий (когда Рузвельт пригласил, помимо Гопкинса, еще Хэлла и Уэллеса, а ряды англичан пополнили Бивербрук и Галифакс) Черчилль был в превосходной форме. За дни перехода через Атлантику он проиграл с группой своих помощников немало вариантов, и теперь его красноречие покоилось на основательном знаний предмета. С точки зрения английского премьера, если немцы стабилизируют советско-германский фронт, они постараются усилить "крепость Европу". Возможна оккупация Испании и Португалии, а также выход на североафриканские рубежи. Следовало подумать о реакции западных союзников на подобное смещение центра внимания Берлина. Черчилль предложил свой вариант действий англо-американцев на этот случай. План назывался "Джимнаст", и он предполагал высадку десанта американских войск в Марокко, в районе Касабланки. Англичане же синхронно начали бы наступление в Северной Африке с востока, со стороны Египта, и оба союзника, в случае удачи, встретились бы в Тунисе.

К определенному удивлению Черчилля, впервые имевшего возможность долго и без помех обсуждать с американцами наиболее насущные проблемы мировой войны, президент Рузвельт не нуждался в помощи, разъяснениях, советах. Было ясно, что вопросы союзной стратегии обдумываются им давно и серьезно. Исходя из своего анализа, Рузвельт высказал мнение (полностью разделенное Черчиллем), что "жизненно важным является остановить немцев в северо-западной Африке и на островах, выходящих в Атлантический океан". Именно эти территории, полагали оба лидера, мог Гитлер взять под прицел в любой момент, и именно они осложняли Соединенным Штатам возможности подойти к европейскому континенту с юго-запада.

Но Рузвельт не останавливался на важности Северной Африки. Как убедился Черчилль, Рузвельта интересовала прежде всего судьба Европы как таковой, а не маргинальные успехи на периферии. На второй день обсуждений, заручившись экспертными мнениями военного министра Стимсона и начальника штаба американской армии Маршалла, он призвал не уходить "на обочину", а держаться ближе к жизненным центрам Европы. Рузвельт предложил оккупировать американскими войсками Северную Ирландию, освобождая тем самым английские войска для действий, реально затрагивающих боевую мощь вермахта и его сателлитов. Было видно, что Рузвельта беспокоит главное направление удара. Президент не хотел бросать американские войска в зыбучие пески Ливии. Черчилль аргументировал свой план тем, что в антигитлеровскую коалицию войдут французы Северной Африки, что рухнет согласие между Берлином и вишийским режимом.

Однако на американцев эти аргументы производили уже слабое впечатление.

На данном этапе и возникает различие двух стратегий. Американцы, а среди них в этом плане наиболее активны были Стимсон и Маршалл, стремились сосредоточить силы против эпицентра мощи Германии. Все прочие действия американская сторона рассматривала как отвлекающие внимание, как побочные и нежелательные. Американцы помнили еще авантюру Черчилля в Дарданеллах во время первой мировой войны. Они желали концентрации сил на решающем рубеже. Это сразу определяло Европу как главенствующий театр (что англичане одобряли), но в Европе американцы стремились направить силы именно против жизненных центров рейха (этому англичане противились).

Рузвельт и его окружение чувствовали критическую значимость переживаемого времени. Только сейчас, а не ранее (но и не позже) США предоставлялась возможность создать тесный союз с Великобританией и зарезервировать для себя главенство в нем. По мнению Рузвельта, строить такой союз было проще, начиная с тихоокеанского бассейна - здесь американские позиции и интересы выглядели заведомо предпочтительнее, чем в Северной Атлантике, где Англия вела войну уже два с половиной года. На совещании высших военных представителей (происходившем в здании Федеральной резервной системы одновременно со встречей на высшем уровне) генерал Маршалл заявил своим английским коллегам, что потрясающие японские военные успехи на Тихом океане не будут остановлены, если не возникнет эффективный союз антияпонских сил: "Я убежден, что должен быть назван единый военачальник для всего театра военных действий, которому подчинялась бы авиация, наземные силы и флот".

Маршалл не исключал того, что таким главнокомандующим мог стать англичанин (все же англичане участвовали в конфликте крупными силами), но этот главнокомандующий должен был отчитываться перед контрольным органом, перед военным советом в Вашингтоне.

Мы подходим к моменту, когда президент Рузвельт начинает заниматься непосредственно мировой стратегией, и на данном этапе важно определить тот стиль, который, сложившись в эти недели, станет доминирующим на все последующие годы военного конфликта. Нужно сказать, что компетентность и способности президента поразили всех. Так, заместитель государственного секретаря и наиболее доверенное лицо президента в госдепартаменте С. Уэллес указывает на исключительную "инстинктивную" способность Рузвельта к "восприятию принципов геополитики".

Отметим, что президент встал на путь личной дипломатии. Он получал информацию от многих людей, но главные решения принимал сам, без детального обсуждения, без привлечения специалистов, без диспутов и столкновений мнений. Президентский стиль на конференции "Аркадия" уже проявился достаточно отчетливо. Был ли Рузвельт готов к этой миссии? Годы учений, годы службы в военно-морском министерстве, исключительная образованность в истории и географии способствовали выработке естественных качеств лидера во внешнеполитической сфере. Здесь мы видим резкий контраст с его стилем в сфере внутренней политики. Когда Франклин Рузвельт подходил в 30-е годы к экономическим и социальным проблемам, он много и охотно учился, широко пользовался советами специалистов - экономистов, историков, социологов, и никогда не скрывал этого. Но в начавшейся в декабре 1941 года выработке глобальной стратегии своей страны он уже не обращался к "учителям". Круг посвященных был здесь чрезвычайно узок, принятие решений замыкалось на президенте.

Если Рузвельт в определенном смысле и учился, то его учителем в эти месяцы и дни являлся Уинстон Черчилль.

Когда У. Черчилль прибыл в Вашингтон на конференцию "Аркадия", он захватил с собой часть карт из знаменитой подземной "комнаты карт", которую можно назвать нервным центром Британской империи. Рузвельт проявил к "мини-комнате карт" чрезвычайное внимание и после отбытия английского гостя создал на первом этаже западного крыла Белого дома свою "комнату карт". На ее двери было написано "вход воспрещен", и действительно, здесь хранились самые большие американские секреты. Например, послания Черчиллю, Сталину и Чан Кайши направлялись через армейские службы связи, а ответы поступали через военно-морские каналы. Только в "комнате карт" содержался полный текст этой важнейшей переписки. Рядом лежала книга, называемая Рузвельтом "книгой магии" - послания противника, прочитанные американскими дешифровалыциками. Секретарь президента Г. Тьюли писала, что босса нельзя было оторвать от карт и сводок, он был к ним привязан "как утка к воде". Президент охотно посещал эту комнату, где быстро переставлялись флажки и где направление ударов на всех фронтах обозначалось, по меньшей мере, дважды в день.

Одной из особенностей дипломатии Рузвельта была интенсивная личная переписка с ведущими политическими фигурами своего времени, прежде всего с Черчиллем, Сталиным, Чан Кайши. А началось это так. На одиннадцатый день второй мировой войны Рузвельт послал письмо первому лорду адмиралтейства Черчиллю. "Дорогой Черчилль. Ввиду того, что я занимал подобный вашему пост в (первой) мировой войне, я должен сказать Вам, как обрадовало меня Ваше возвращение в Адмиралтейство... Я приветствовал бы Ваше согласие держать меня в курсе событий лично".

Эти строки способствовали активному обмену информацией между Рузвельтом и Черчиллем, ставшему одним из главных каналов осуществления рузвельтовской дипломатии. В их более чем 1700 посланиях содержался анализ дипломатической обстановки, итоги обсуждения стратегии ведения войны, дискуссия о будущем мире.

Рузвельт и Черчилль волею обстоятельств стали крупнейшими деятелями дипломатии своего времени. Напрашивается их сопоставление. Многие, близко знавшие их, утверждают (как, в частности, врач Черчилля - сэр Чарльз Уилсон, будущий лорд Моран. - А. У.), что их объединяла только совместно ведшаяся война, что их союз был "браком по расчету". Общей виделась лишь очевидная человеческая незаурядность и исключительная погруженность в себя. Исследователи предпочитают говорить об их отношениях не как о "дружбе", а как о "партнерстве". Так, историк Дж. Лэш вынес это определение в заглавие своей книги: "Партнерство, которое спасло Запад". Но во взаимоотношениях этих двух политиков было много и личных эмоций. Черчилль, будучи на восемь лет старше Рузвельта, являлся членом британского кабинета в то время, когда Рузвельт еще выпускал студенческую газету. К моменту их личного сближения он уже четыре десятилетия находился в центре британской и мировой политики, но обращался к Рузвельту всегда с подчеркнутым пиететом: "Мистер президент", тогда как послания Рузвельта начинались обращением "Уинстон". Рузвельт с завистью говорил о литературном таланте Черчилля. "Кто пишет Уинстону речи?" - таким был первый вопрос Рузвельта Гопкинсу, вернувшемуся из Лондона в начале 1941 года.

Черчилль так впервые представил Рузвельта в своей "Истории второй мировой войны": "У меня сложилась сильная привязанность, которая росла с годами нашего товарищества в отношении этого крупнейшего политика, на протяжении почти десяти лет утверждавшего свою волю на американской политической арене и чье сердце, казалось, отвечало столь многим импульсам моего сердца".

Заметим осторожность Черчилля. Он не пишет о великом вожде западных демократий, о превозмогшем немыслимое инвалиде, об идеологе "нового курса" и т. п. Черчилль лаконично выразился лишь о "крупнейшем политике". Стиль Рузвельта очень отличался от стиля Черчилля. Последний, если верить мнению Морана, был мало обеспокоен эффектом своих речей, это был своеобразный способ самовыражения. Напротив, Рузвельт всегда думал прежде всего о том действии, которое возымеют его слова на массу населения. Его метафоры всегда были рассчитаны не на историческое красноречие, а на непосредственный импульс к действию.

В отличие от Рузвельта Черчилль иногда взрывался. На второй квебекской конференции (1944) он прервал поток нескончаемых историй Рузвельта: "Что вы хотите от меня? Чтобы я встал на задние лапы как ваша собака Фала?" Американский дипломат К. Пендар принимал президента и премьер-министра в Марракеше и, сидя между ними, старался сравнить. Хотя Черчилль был мастером застолья, доминировал именно Рузвельт. Присутствовавший на этом же ужине А. Гарриман вскрывает одну из причин их разногласий: Рузвельт "указал на рост национализма среди колониальных народов. Он сказал, что Черчилль во многом колонизатор из девятнадцатого столетия". Черчилль немедленно со всем красноречием доказал присутствующим, что "новый курс" в Марокко не имел бы успеха. Свидетели понимали, куда поворачивается ход истории. Так, Гарриман чувствовал, что в американо-английских отношениях после высадки в Северной Африке и конференции в Касабланке наступает новый период. Англия будет лишь слабеть, Америка - увеличивать свой мировой вес. Думая о взаимоотношениях двух великих людей, Гарриман отметил:

"Рузвельт всегда испытывал удовлетворение от неудобств других людей. Я думаю, справедливо было бы сказать, что он никогда слишком не беспокоился по поводу сложностей других людей".

Но именно утром следующего дня, провожая Рузвельта, Черчилль сказал консулу К. Пендару: "Не говорите мне, когда взлетит самолет президента. Это заставляет меня слишком нервничать. Если что-нибудь случится с этим человеком, я этого не переживу. Он - самый верный друг; его видение превосходит горизонт всех; он - величайший человек, которого я когда-либо знал".

Это был самый большой комплимент президенту Ф. Рузвельту.

Однако все это произойдет более чем через год. Пока же в декабре 1941 года лидеры Америки и Британии лишь искали способы совместного планирования. В конечном счете на конференции "Аркадия" США приняли решение подойти к эпицентру глобального конфликта с фланга. Трамплином для европейской кампании должна была стать Северная Африка. Рузвельт предложил высадить американский десант в районе Касабланки и двинуться в сторону англичан, воюющих в Ливии.

Почему Рузвельт избрал североафриканский регион? Историки отмечают три основные причины. Первая - предотвратить оккупацию этого региона Германией, усиливавшей в тот момент нажим на Виши и склонной получить плацдарм, выходящий к Атлантике. Вторая - расчет на помощь французов, жертв недавнего германского нападения. Третья и, видимо, главная причина заключалась в том, что захват Северной Африки позволял за счет относительно небольших жертв получить выход к европейскому региону. Отсюда удобно было следить за главными, решающими мировыми событиями, имея при этом возможность воздействовать на них в критический момент.

В эти дни, действуя в характерной для него импровизационной манере, Рузвельт создал Объединенный англо-американский комитет начальников штабов (ОКНШ). От США в него вошли: от армии - генерал Маршалл, от военно-морских сил - адмирал Кинг, от авиации (до того времени еще не выделившейся в отдельный род войск) - генерал Арнольд. Председателем ОКНШ стал генерал Маршалл. Объединенный комитет призван был координировать действие вооруженных сил Америки и Англии.

Личный врач Черчилля лорд Моран с грустью записал в дневнике: "Американцы добились своего, и война отныне будет вестись из Вашингтона. Они поступили бы более мудро, если бы не толкали нас так бесцеремонно в будущее".

На том этапе Черчилль не мог противостоять американскому нажиму ситуация в Европе была очень тяжелой, в Африке и Азии англичане отступали. Приходилось действовать в пределах возможного. Уступкой со стороны американцев явилось предоставление поста главнокомандующего в азиатско-тихоокеанском регионе английскому фельдмаршалу Уэйвелу. Но под его номинальное командование попали неуправляемые в своей исключительной удаленности и несвязанности друг с другом войска в голландской Ист-Индии, на Малайе, Филиппинах, Новой Гвинее, Бирме, Соломоновых островах, Фиджи, Самоа. В то же время он обязан был координировать основные решения с Вашингтоном.

Рузвельт поднимает знамя, выпавшее из рук президента Вильсона в 1920 году. В качестве главной задачи американской дипломатии он полагает создание мировой организации, чью деятельность он безусловно надеялся держать под своим эффективным контролем. На повестке дня стояли неотложные вопросы войны, но Рузвельт в конце 1941 года не пожалел сил и стараний, чтобы обозначить рамки такой организации и ее общие принципы. Декларация принципов служила первым шагом дальнейшего дипломатического конструирования. В течение недели не затихал телефон, связывающий Вашингтон со столицами двадцати шести стран. Участие СССР обсуждалось Рузвельтом с только что прибывшим в Вашингтон новым послом - М. Литвиновым. Рузвельту очень хотелось иметь отдельную подпись Индии, но в этом вопросе Черчилль встал на дыбы. Само название "Объединенные нации" пришло к президенту в самом конце работы. Он вкатился в покои Черчилля в коляске, и премьер-министр, только что принявший душ, нашел новое название более впечатляющим, чем прежнее ("Ассоциированные нации"). Черчилль тотчас же извлек из своей бездонной памяти строки Байрона, воспевавшего "меч объединенных наций" будущего.

Вечером первого дня 1942 года президент Рузвельт, премьер-министр Черчилль, посол СССР М. М. Литвинов и китайский посол Т. Сунг подписали в кабинете Ф. Рузвельта документ под названием "Декларация Объединенных Наций". Рузвельт поставил свою подпись первым, вторым это сделал Черчилль, третьим Литвинов, четвертым Сунг. У каждого из подписывающих декларацию было свое представление и о целях "Объединенных наций" и о будущей структуре организации. Уже на том этапе Рузвельт был согласен обсуждать мировую стратегию лишь с Черчиллем. Такое состояние дел в выработке общей позиции не устраивало многих. Пожалуй, первыми это выразили китайцы. Генералиссимус Чан Кайши получал звание верховного главнокомандующего союзными войсками на китайском фронте, но он немедленно изъявил свое желание участвовать в выработке большой союзной стратегии. Чтобы ослабить остроту проблемы, президент Рузвельт потребовал от министра финансов Моргентау в январе 1942 года выделить правительству Чан Кайши полмиллиарда долларов в виде займа. Но глава гоминдана ответил, что это не заменяет участия в выработке мировой стратегии.

И все же главной проблемой формируемой Рузвельтом политики было место и прерогативы Советского Союза. Англия уже показала достаточную степень покорности, она целиком зависела от помощи американцев, и даже попытка Рузвельта заручиться подписью Индии под Декларацией Объединенных Наций не поссорила его с Черчиллем. Но место СССР в создаваемой мировой организации отнюдь не было определенным. Вечером 1 января 1942 года президент и премьер-министр обратились к самой сложной для них теме - России. Радио в последние дни приносило сообщения о жестоких боях на советско-германском фронте, об отступлении германских войск под Москвой. Черчилль вспомнил те дни, когда руководил английской интервенцией и белые армии вплотную подошли к Туле. "Я прощу их теперь, - сказал Черчилль, - в пропорции к числу убитых ими гуннов. "Простят ли они вас?" - откликнулся на слова Черчилля Гопкинс. "В пропорции к числу танков, которые я пошлю", - ответил Черчилль".

Вмешательство президента в эту беседу достойно внимания. Ведь он начинал формировать отношения, которым суждено было быть критически важными еще многие десятилетия спустя. Рузвельт сказал, что русские никогда не простят интервентов. По его мнению, создать союз с СССР и сохранить его будет сложно. Даже в условиях крайней опасности для самого существования Советского Союза трения между "востоком" и "западом" в антигитлеровской коалиции были ощутимы. Одно желание СССР добиться признания своих предвоенных границ вызывало возражения на западе. При этом сознательное или инстинктивное желание англичан столкнуть СССР и США было довольно заметно. В декабре 1941 года советское правительство предложило английской делегации, во главе с министром иностранных дел Иденом прибывшей в Москву, заключить соглашение о признании довоенных советских границ. Иден отказался пойти на это, мотивируя свою позицию просьбой президента Рузвельта не заключать соглашений о послевоенном урегулировании в Европе без консультаций с американской стороной.

Если англичане и американцы с раздражением воспринимали предложения о восстановлении quo ante bellum в то время, когда СССР стоял на пороге национальной катастрофы и практически в одиночестве нес всю тяжесть борьбы с Германией, то можно было себе представить, как возрастет требовательность западных держав в менее критических для них обстоятельствах. В действиях Черчилля в данном случае видно было долговременное стратегическое планирование. Он сообщал Идену в Москву: "Никто не может предсказать, каким сложится баланс сил и где будут стоять победоносные армии в конце войны". Напомним еще раз, что именно СССР сковал силы Германии и ее европейских союзников, и если Черчилль даже на этом этапе, когда решалась судьба Британской империи, предпочитал судить цинично, то при более благоприятном для него раскладе сил следовало ожидать ужесточения подхода в отношении СССР.

Впрочем, в те времена английский премьер еще не чуждался сомнений. Он даже поручил Идену обсудить возможность посылки английских войск на Кавказ, вопросы участия английских дивизий в боевых действиях на юге советско-германского фронта. Но уже вскоре Черчилль отказался от этого предложения.

Первым крупным шагом Рузвельта в его политике в отношении СССР было приглашение советской стороны к войне с Японией. В середине декабря 1941 года американский президент предложил собрать в Китае конференцию представителей гоминдановского Китая, США, Англии, Голландии и СССР с целью выработки общего подхода к войне на Тихом океане. В советском ответе содержались как пожелания успехов борющимся против Японии силам, так и просьба "уточнить" цели подобной конференции. В дни битвы за Москву открытие еще одного фронта едва ли могло быть привлекательно для СССР, но Советское правительство не отвергло полностью идеи созыва конференции. Нам важно отметить, что американская сторона делала подобные предложения без всякого учета смертельной опасности, нависшей над СССР.

Рузвельт был не одинок в попытке вовлечения СССР в войну на Дальнем Востоке, когда решалась судьба советской столицы, да и страны в целом. Командующий американскими войсками на азиатском театре военных действий генерал Макартур слал в Вашингтон предложения "соблазнить" СССР возможностью "решающего удара" по Японии в момент, когда та сверхвовлечена в операции на юге. Рузвельт снова предложил обсудить союзную стратегию борьбы против Японии, на этот раз на уровне послов США, Англии, Китая и СССР в Москве. И опять советское руководство по понятным причинам отвергло американскую инициативу.

Обсуждая с Черчиллем в первый день 1942 года проблемы союзных отношений с СССР, Рузвельт сказал, что Сталин возглавляет "очень отсталый народ", и это, мол, многое объясняет. Рузвельт не предложил СССР (как Англии) создать что-либо вроде Объединенного комитета начальников штабов. И в то же время, когда СССР практически в одиночестве противостоял Германии, президент Рузвельт был занят прежде всего утверждением своего лидерства в союзных с Британской империей усилиях, созданием механизма совместных американо-английских действий, укреплением личных контактов с Черчиллем. Такова была первостепенная задача его военной дипломатии в первые месяцы участия США в мировой войне.

В январе 1942 года Рузвельт приложил все силы, чтобы заручиться дружественностью Черчилля. Через него он рассчитывал получить рычаги воздействия на Канаду, Австралию, Голландию и многие силы в Западной Европе. Черчилль вспоминает: "Мы жили вместе в Белом доме как большая семья, в атмосфере доверия и отсутствия формальности... У меня возникла большая симпатия, постоянно возраставшая по мере нашего совместного труда, в отношении этого великого политика".

В свою очередь, Рузвельт был в высшей степени удовлетворен установившимся между ним и Черчиллем контактом.

Но не будем верить обоим политикам на слово полностью. Уже тогда, в начале 1942 года, обнаружились серьезные противоречия в перспективном планировании, в видении послевоенного мира. На этом этапе Рузвельт находился под впечатлением книги некоего Луиса Адамиса "Выход в обе стороны", в которой рисовалась волнующая американских руководителей картина: после войны США оказывают экономическую помощь Европе, платой за что будет укрепление позиций США в остальном мире. Рузвельт устроил ужин в узком кругу, во время которого вождь британского империализма мог познакомиться с автором идей, подрывающих мощь этого империализма. Рузвельт постарался показать Черчиллю, что в США велик потенциал антианглийских настроений (война за независимость, война 1812 года, жестокость англичан в Индии, англо-бурская война): в случае сепаратных действий англичан этот потенциал может стать преобладающей политической силой. С самого начала формирования англо-американского союза Рузвельт хотел ясности в том, где находится "капитанский мостик" этого союза. И он вовсе не хотел, чтобы англичане за счет американской помощи укрепили свои имперские позиции.

В начале февраля 1942 года президент предупредил Черчилля, что сохранение системы имперских преференций "ослабит единство целей союзников и нанесет вред как вашим интересам, так и нашим". Рузвельт желал полностью снять внутренние ограничения на экономическом фронте - только тогда американская экономика сможет показать всю свою мощь. Необходима "экономическая демократия". Рузвельт говорил Черчиллю во время январской встречи: "Народы всего мира будут обрадованы, когда узнают, что мы организовываем демократический послевоенный мир".

Хотя Черчилль получил от президента некоторые заверения в том, что ослабление внутренних связей Британского содружества наций не станет первостепенной целью американской внешней политики, у него на этот счет оставалось все меньше иллюзий.

В долгосрочных планах Рузвельта особое место отводилось Индии. Он поднял этот вопрос в беседах с Черчиллем во время конференции "Аркадия". Реакция премьер-министра была такой, что, по утверждению Черчилля, американский президент никогда больше напрямую не касался этой проблемы. Рузвельт потребовал несколько позже от своих дипломатов в Лондоне прозондировать вопрос о будущем Индии. В ответ поступили заверения, что позицию Черчилля невозможно изменить ни на йоту. И тем не менее Рузвельт не отступал от своего.

Именно в эти ранние месяцы участия США в войне он пишет Черчиллю, что в сложной конфигурации внутрииндийских сил, где мусульмане севера с трудом находили общий язык с индуистами Индостана, лучшим решением, возможно, была бы опора на прецедент из американской истории - на Статьи конфедерации. Создание подобной конституции позволило бы Индии достичь большей автономии. Все же 10 марта 1942 года, когда японские войска взяли Рангун и Рузвельт снова, ссылаясь на опыт Американской конфедерации между 1783 и 1789 годами, предложил создать временное правительство доминиона в Индии, которому вменялось бы в обязанность через шесть лет сформировать постоянное индийское правительство, Черчилль, не давая прямого негативного ответа, указал на историографическую сложность сопоставления различных веков и народов. По мнению Г. Гопкинса, ни одно предложение Рузвельта Черчиллю "на протяжении всей войны не вызывало такого гнева, как обсуждение американцами проблемы Индии".

Но Рузвельт старался использовать критическую военную ситуацию для того, чтобы решить чрезвычайно важный вопрос своей геополитики, своей дипломатии: ослабить Британскую империю в ключевом звене, заручиться твердыми позициями и влиянием в Индии, огромной азиатской стране. И поэтому, презрев такт и этикет, Рузвельт снова писал Черчиллю весной 1942 года: "Если нынешние англо-индийские переговоры окончатся крахом... и Индия будет завоевана Японией, что будет крупным военным и военно-морским поражением нашей стороны, реакция американского общественного мнения едва ли может быть преувеличена".

Черчилль в частном порядке сообщил Гопкинсу, что он скорее подаст в отставку, чем пойдет на попятную. О президенте он писал, что тот "все еще находится умственно в периоде войны за независимость и думает об Индии как о тринадцати колониях, борющихся против Георга III". Он, Черчилль, не для того возглавил правительство, чтобы председательствовать при распаде Британской империи. Он напрочь отверг аналогию со Статьями конфедерации как не имеющую ценности. В этот момент высшего напряжения, когда вся судьба Британской империи была поставлена под вопрос, политические эксперименты были совершенно неуместны.

В Лондоне могли агонизировать по поводу возможностей предотвращения распада империи. В Вашингтоне же на этот распад откровенно рассчитывали. Вопреки жесткой позиции, занятой Черчиллем, Рузвельт послал в Нью-Дели своего личного представителя - бывшего заместителя военного министра Луиса Джонсона, известного тем, что он основал и возглавил массовую "правую" организацию - Американский легион. Было ясно, что Джонсон не специалист по улаживанию колониальных споров, и было ясно, что этот американский шовинист решает стратегические задачи своей страны. Американцы особенно усилили давление на Лондон во второй половине февраля 1942 года, когда японская армия захватила Сингапур и довольно быстро начала продвигаться через Бирму к Индии. В Вашингтоне стали считать момент наиболее благоприятным для изменения статуса Индии, получения ею новых прав в рамках Британской империи. Члены комиссии по иностранным делам американского сената провозгласили: "Единственный способ привлечь народы Индии к борьбе - это сделать так, чтобы они сражались за Индию. Мы должны потребовать, чтобы Индии была предоставлена автономия".

Один из сенаторов предложил прекратить помощь Англии по ленд-лизу до тех пор, пока Лондон не предоставит Индии независимость.

Понимая, насколько чувствителен Черчилль в этом вопросе, Рузвельт все же передал ему через посла Гарримана просьбу "подумать о новых отношениях между Британией и Индией".

Наиболее категорическим образом Рузвельт выразил свое желание фрагментировать Британскую империю и выделить Индию как новую единицу в азиатской политической игре тогда, когда японские военные корабли ворвались в Индийский океан и вторжение японских армий в Индию казалось лишь вопросом времени. Тогда, в апреле 1942 года, президент Рузвельт послал Черчиллю телеграмму, из которой явствовало, что "тупиковая ситуация создана нежеланием английского правительства предоставить индийцам права самоуправления". Телеграмма поступила к Черчиллю в три часа утра 12 апреля 1942 года, когда он в своей загородной резиденции Чекерс разговаривал с Гопкинсом. Британский премьер заявил, что если Рузвельт станет продолжать давление по данному вопросу, то он уйдет в отставку, но английское правительство все равно будет следовать прежней линии.

Поскольку японское продвижение в Индии было приостановлено, и Лондон всеми силами стремился сохранить "жемчужину" своей имперской короны, дело оставили на будущее. Черчилль же, понимая трагическую сложность момента, обещал откликнуться в конструктивном духе. Теперь мы знаем, что в высшем кругу английских политиков состоялось рассмотрение вопроса и было решено после войны предоставить Индии статус доминиона.

Пока союзные лидеры в Вашингтоне обкатывали машину совместных действий, с фронтов поступали определенно обескураживающие сообщения. Особенно потрясали вести из Азии. Император Хирохито объявил своим предкам, что он начал войну с варварами и начал ее успешно. Десятого декабря 1941 года 400 японских солдат морской пехоты десантировались на побережье американского острова Гуам (Марианские острова), и после трехчасового боя 430 военно-морских пехотинцев США сдались. А через несколько часов отборные части японцев высадились на главном острове Филиппин - Лусоне, в его северной части. Американцы предпочли без боя переместиться на юг.

Сразу после Пирл-Харбора началось воздушное и наземное наступление на Гонконг. В южном Таиланде генерал "тигр" Ямасита, быстро увеличивая плацдарм, двигался к дороге, соединяющей Бангкок с Сингапуром. Около ста американских самолетов было разбито японской авиацией во время налета на филиппинские базы.

Япония овладевала контролем над воздушным пространством огромной азиатско-тихоокеанской зоны. В небе не было истребителей, равных японским "Зеро", а бомбардировщики "Мицубиси" вовсю использовали свой китайский опыт. Основные аэродромы американцев и англичан либо были разгромлены, либо находились под постоянным прицелом.

Токио стремился завладеть контролем также и над морскими просторами. Пирл-Харбор явился первым крупным шагом в этом направлении. Второй был сделан у берегов Сингапура. Самолеты разведки увидели крупнейший британский корабль региона - "Принц Уэльсский", водоизмещением 35 тысяч тонн, и линкор "Рипалс" на юго-востоке от Индокитая, на повороте к Таиланду, где японцы производили крупномасштабные десантные операции. Десятого декабря сотня лучших японских пилотов атаковала оба корабля. Первым затонул "Рипалс", вторым - через сорок две минуты - "Принц Уэльсский", о котором Черчилль писал И. В. Сталину, что он способен потопить любой японский корабль.

Теперь перед Японией встала задача осуществить контроль над материком и островами. На Филиппинах под началом генерала Макартура находилось 112 тысяч американцев и филиппинцев. На Малайском полуострове англичане собрали 137 тысяч солдат. В голландской Восточной Индии к бою были готовы 60 тысяч человек. Все эти силы стали жертвой японцев в течение ближайшего времени: Сингапур был взят через десять недель, Ист-Индия - через тринадцать недель.

Выступая на закрытой сессии палаты общин, премьер У. Черчилль заявил после этих событий, что Япония оказалась сильнее в море, на суше и в воздухе - повсюду на дальневосточном театре военных действий и что "сила, ярость, искусство и мощь Японии намного превосходят все, что можно было предвидеть".

Согласно союзническим планам предполагалось, что действия против Японии будут возложены главным образом на США.

Намечалось остановить японскую экспансию в середине 1942 года, а затем блокировать Японию и начать войну на истощение.

Японские войска сражались с небывалым фанатизмом. Западные, в частности американские, обозреватели ранее судили о них по опыту продолжительной войны в Китае, где японцы так и не сумели нанести решающих ударов. Недооценка военно-морских, военно-воздушных и сухопутных сил Японии дала результаты в конце 1941 и в 1942 году. Японцы ошеломили американцев своей мобильностью, упорством, самопожертвованием, технической оснащенностью. К концу декабря 1941 года японские десантные силы приблизились к коралловому атоллу Уэйк, находящемуся на пути клиперов с Гавайских островов к Филиппинам, и после кровопролитного боя взяли в плен примерно полторы тысячи американцев.

Американцев изумляло то, что японцы нарушают все устоявшиеся принципы ведения военных действий и везде достигают успеха. Одиннадцатого декабря малайская армия японцев достигла соглашения с таиландским правительством, объявила Бангкок свободным городом и обрушилась на английские аэродромы; 15 - 16 декабря пали два британских протектората - Саравак и Бруней; 18 декабря под прикрытием дыма от горящих нефтехранилищ японцы форсировали пролив и ворвались в Гонконг. Между 23 и 25 декабря японские части высадили десант в Лусоне, бомбардировали Рангун в Бирме, продвигались на голландском Борнео.

Восемнадцатого января 1942 года Япония, Германия и Италия разграничили сферы своих военных операций. "Подведомственной" зоной Японии становились "водные пространства к востоку от 70 градусов восточной долготы до западного побережья американского континента, а также континент и острова Австралия, голландская Восточная Индия и Новая Зеландия - расположенные в этих водах", плюс доля евразийского континента восточнее 70 градуса восточной долготы. Предполагалось, что, если США и Англия уведут все свои ВМС на Атлантику, Япония пошлет туда часть своего флота.

В случае же концентрации американцев и англичан на Тихом океане немцы и итальянцы придут на помощь своему союзнику.

Позиция американцев на Филиппинах была отчаянной. Перед лицом высадившихся японских войск под командованием генерала Хомма американцы быстро отступили, генерал Макартур вынужден был признаться "обороняемым" им филиппинцам, что он будет сражаться лишь на полуострове Батаан. Отошедшие на этот полуостров американские войска оказались зажатыми в кольце осады. Генерал Макартур избежал плена только благодаря побегу в Австралию. Он не верил, что Вашингтон согласился на гибель небывалого в американской истории контингента войск. Такое начало войны могло подорвать престиж Ф. Рузвельта как верховного главнокомандующего. Д. Макартур встретил в Вашингтоне оппозицию, которую возглавлял его прежний подчиненный - генерал Эйзенхауэр, ближайший сотрудник начальника штаба армии генерала Дж. Маршалла.

В самом начале войны с Японией генерал Эйзенхауэр подготовил для Дж. Маршалла доклад, в котором говорилось, что спасти американский контингент на Филиппинах невозможно. Германия должна быть целью номер один, а эффективные операции на Тихом океане нужно отложить до 1943 года. Максимальное, что можно сделать до этой даты - сохранить Австралию. Представители военно-морских сил, по существу, согласились с этим анализом. Они могли послать на Филиппины несколько подводных лодок, но Батаан был обречен, и стратегическая инициатива в ближайшее время перехвачена быть не могла.

В январе 1942 года десантные войска японцев захватили нефтяные месторождения Борнео, главные порты Борнео и Целебеса были теперь в их руках. Они высадились и в Новой Гвинее - территории, находившейся под юрисдикцией Австралии, и взлетные площадки Рабаула стали отправной точкой наступления японцев на Австралию.

Четырнадцатого февраля 1942 года гордость Британской империи крепость Сингапур сдалась. Шестидесятитысячная японская армия взяла в плен 130-тысячную английскую армию - такого унижения Великобритания еще не переживала.

Шестнадцатого февраля Суматра - остров, больший чем Калифорния по площади и вдвое больший по населению, был захвачен десятью тысячами японцев. Через три дня воздушному налету "героев Пирл-Харбора" подвергся австралийский порт Дарвин. Президент Рузвельт приказал Макартуру возглавить оборону Австралии. Макартур уже знал, что 20 тысяч британских солдат сдались японцам в Бирме. Двадцать пятого февраля фельдмаршал сэр Арчибальд Уэйвел, командующий союзными войсками в Индонезии, покинул свою штаб-квартиру и удалился в Индию. Эскадра, в которую входили американские корабли, была потоплена в Яванском море. Это стало крупнейшей морской битвой со времен Ютланда (1916), и в ней японцы не потеряли ни одного корабля, уничтожив пять крейсеров противника. Началась подготовка к высадке войск в Австралии. Подобного хода войны на Тихом океане президент Рузвельт никак не ожидал.

В Новой Зеландии были мобилизованы уже все мужчины моложе шестидесяти пяти лет, а премьер-министр Австралии сделал официальное предупреждение, что японского вторжения можно ждать со дня на день. В Вашингтоне командующий военно-морским флотом США на Тихом океане выдвигал серьезные аргументы против сдачи этих двух британских доминионов, и Рузвельту пришлось телеграфировать Черчиллю: "Ситуация на Тихом океане очень серьезна".

Шестого января 1942 года Рузвельт предстал перед объединенной сессией конгресса с традиционным посланием "О положении в стране". Перспектива создания невиданной доселе военной машины была поистине захватывающей. Согласно, планам президента, США уже в 1942 году должны были выпустить 60 тысяч самолетов (среди них 45 тысяч боевых), а в 1943 году довести общее число собираемых на конвейерах самолетов до 125 тысяч. Число танков для 1942 года - 25 тысяч, для 1943 года - 75 тысяч. Тоннаж спускаемого со стапелей флота должен был равняться в 1942 году 6 миллионам тонн, а в 1943 году - 10 миллионам тонн. Военного строительства в таких масштабах мировая история не знала ни до, ни после. В середине января 1942 года Рузвельт создал Совет военного производства, что означало невероятную для Америки централизацию руководства экономикой. Восемь членов совета могли принять практически любое решение, касающееся ресурсов США. Военные программы президента на 1942 год стоили 56 миллиардов долларов - беспрецедентная для Америки сумма за всю ее историю.

Президент призвал к войне до победного конца. "Этот конфликт не может завершиться компромиссом. Никогда не было - и не может быть - успешного компромисса между добром и злом. Только полная победа удовлетворит сторонников терпимости, достоинства, свободы и веры".

Первые два месяца 1942 года характерны тем, что в это время Белый дом превратился в подлинный командный пункт не только с точки зрения выработки единой стратегии, но и регулирования экономической жизни страны и ее военных усилий. Изменился и сам облик резиденции президента. Выезды были огорожены цепями, появилась караульная служба. На крыше президентского особняка установили зенитные орудия, хотя трудно было себе представить, откуда, с какого аэродрома мог вылететь самолет, чтобы поразить Белый дом. Исчезла обычная вереница туристов, посещающих левое крыло дворца, для сотрудников ввели пропуска, а президенту запретили обедать за пределами Белого дома.

В эти самые тяжелые, с точки зрения положения на всех фронтах, первые недели и месяцы 1942 года начинается под руководством Рузвельта строительство той колоссальной зоны влияния, которую американцы имели в своих руках к концу войны.

Даже поражения способствовали распространению американского влияния, В дни быстрых побед японцев австралийское правительство решило, что полагаться на Лондон означает вскоре стать зоной японской оккупации. И, минуя Черчилля и английского главнокомандующего в азиатском регионе Уэйвела, австралийский премьер Дж. Куртан обращается прямо к Рузвельту. Он просит американского президента, во-первых, оградить северное побережье Австралии, во-вторых, помочь основным силам австралийской армии, сконцентрированным в Малайе. "Армия в Малайе должна получить защиту с воздуха, иначе произойдет повторение Греции и Крита". Падение Сингапура означало обрыв всех связей Австралии с метрополией. Австралийский премьер на следующий день объявил во всеуслышание о независимости Австралии от Лондона в военной сфере: "Я хочу со всей ясностью сказать, что Австралия смотрит на Америку, свободная от всех уз, традиционно связывавших ее с Соединенным королевством".

Эйзенхауэр, возглавлявший отдел планирования военного министерства, считал задачу сохранения трансокеанских связей с Австралией чрезвычайно важной; он предлагал послать туда войска, создать американские базы и именно там построить "азиатский редут". Эти стратегические соображения нашли поддержку военного министра Стимсона, полагавшего, что для Америки важно укрепиться в двух ключевых азиатских регионах - в Китае и в Австралии. Базируясь на них, США могли бы начать контрнаступление против Японии. Подобный план гарантировал американское преобладание во всей огромной Азии в целом. Сообразно с данными стратегическими построениями Рузвельт пообещал австралийскому премьеру - хотя это ставило его в довольно неловкое положение перед Черчиллем - военную помощь и покровительство.

Но такой шаг способствовал бы в перспективе закреплению присутствия США на юге тихоокеанского бассейна. Чтобы получить плацдарм на востоке этого бассейна, следовало найти рычаги воздействия на Китай. Нужно сказать, что одной из особенностей стратегического видения Рузвельта была исключительная и далеко не всеми разделяемая вера в боевую мощь Китая. Во время конференции "Аркадия" Черчилль пытался указать на шаткость данного представления, но, как пишет премьер в воспоминаниях, Рузвельт возражал самым энергичным образом. Президент спрашивал его, какой будет мощь пятисот миллионов китайцев, если они достигнут уровня развития Японии и получат доступ к современному оружию? Черчилль отвечал, что будущее в тумане, а его заботят обстоятельства текущей войны. И в мощь Китая он верит гораздо меньше. Рузвельт не хотел превращать китайский фронт - далекий и труднодоступный - в один из главных фронтов войны, но уже твердо решил сделать ставку на Китай в послевоенном мире. Ближайшей задачей было сковать здесь максимум японских войск и в то же время не допустить развала китайского фронта.

Уже в декабре 1941 года Рузвельт благосклонно реагирует на просьбу Чан Кайши о помощи и организовывает рассмотрение запросов своего китайского союзника на конференциях в Чунцине и Сингапуре. Возможно, Рузвельт не без удовлетворения взирал в это время на ссору Чан Кайши и англичан (генерал Уэйвел допустил лишь одну китайскую дивизию к охране бирманских коммуникаций, англичане конфисковали все поставки по ленд-лизу, скопившиеся в Бирме). Президент хотел воспользоваться этими осложнениями с целью показать Чан Кайши, что у того нет союзника лучше, чем США. Еще на конференции "Аркадия" он сумел убедить Черчилля сделать Чан Кайши верховным главнокомандующим союзных сил в Китае, Таиланде и Индокитае, создать единый союзный планирующий орган в Чунцине и установить регулярные связи между штабом Чан Кайши и союзными штабами в Индии и юго-западной части Тихого океана. Так Рузвельт готовил чанкайшистский Китай к роли регионального гегемона, зависимого при этом лишь от одного надежного покровителя Соединенных Штатов. "Все эти инициативы, - убеждал Рузвельт Чан Кайши, позволят вам оказывать влияние на формулирование общей стратегии ведения войны на всех театрах".

В период ссоры китайцев с англичанами Рузвельт назначает американского генерала Дж. Стилуэла командующим американскими войсками в Китае, Индии и Бирме, а также начальником штаба при Чан Кайши. Здесь виден дальний прицел. Американцы получали прямой канал воздействия на своего фаворита в Азии. Многое теперь зависело от способности Стилуэла занять контрольные позиции в Китае. (О нем Рузвельту говорили как о талантливом армейском генерале, но не было ясно, проявит ли он свои таланты в дипломатии.)

Лишь по прошествии многих лет мы начинаем осознавать, какое значение имел Китай в мировой дипломатической стратегии Рузвельта. Опираться в Азии на величайшую страну, сковать динамизм Японии, создать противовес СССР в Евразии - таков был замысел Рузвельта, когда он с энтузиазмом говорил о китайском потенциале.

В отличие от Рузвельта, у Черчилля не было особых ожиданий, связанных с китайским фактором. После Пирл-Харбора генералиссимус Чан Кайши широким жестом предоставил "все китайские ресурсы" для общего дела - победы над Японией. Но у Черчилля этот жест не вызвал воодушевления, так как он знал, что пока не Китай предоставляет помощь, а Китаю предоставляется помощь. Он видел также имперские амбиции Чан Кайши. Так, когда глава гоминдана предложил выделить две китайские дивизии для защиты жизненно важной бирманской дороги, Черчилль отверг это предложение. Он опасался, что защитники Бирмы могут впоследствии закрепиться в ней.

Черчилль наметанным глазом оценил американскую ориентацию на Китай и уже тогда, в начале 1942 года, пришел к заключению, что Рузвельт в данном случае многое желаемое выдает за действительное и -в целом упрощенно рассматривает китайские возможности. С точки зрения английского премьера, ошибочным в глобальной стратегии Рузвельта было то, что он "придавал Китаю значимость, почти равную Британской империи", и легковесно приравнивал возможности китайской армии к боевой мощи СССР.

С января 1942 года Рузвельт все более решительно ставит на Китай, как на одну из четырех величайших сил в послевоенном мире. Черчилль по возвращении из Вашингтона пишет, что главное, поразившее его в американской столице открытие, "было Китаем". Уезжающему в Китай Стилуэлу Рузвельт сказал: "Передайте Чан Кайши, что мы намерены возвратить Китаю все потерянные им территории".

Рузвельт отныне стремился всеми возможными способами внушить Чан Кайши, что Китай занимает центральное место в его стратегии.

Повышение стратегической значимости Китая сопровождалось соответствующей американской помощью. В начале 1942 года китайцы в Чунцине получили заем в 50 миллионов долларов. Нужно отметить, что почти все американские эксперты выказали скепсис в отношении экономической значимости этого займа, но Рузвельту нужен был символ. Даже посол США К. Гауе говорил, что займа в 10 миллионов долларов было бы достаточно - все остальное все равно пойдет в липкие руки окружения Чан Кайши, в руки "ретроградным, жаждущим лишь собственного обогащения элементам". Для борьбы с неистребимой коррупцией фантазия Рузвельта произвела нечто новое: он предложил Чан Кайши выдавать американские деньги непосредственно в руки китайских солдат. Министру финансов Моргентау он объявил: "Пока эти ребята воюют, они будут получать свои деньги, а не будут воевать - никаких денег".

Делу укрепления Китая (и позиций США в нем) должно было служить и принятое в это время Рузвельтом решение о создании воздушного моста, ведущего к практически окруженному союзнику. Напомним, что с падением Рангуна и потерей бирманской дороги изоляция Чунцина стала почти абсолютной. Идя на издержки и жертвы, Рузвельт распорядился открыть воздушную дорогу через Индию.

Увеличивая значимость Китая, Рузвельт вводил его в круг четырех важнейших союзников. Весной 1942 года в стратегическом мышлении Рузвельта четкие контуры приобретает концепция "четырех полицейских" (США, СССР, Британия и Китай). В беседе с известным противником американского изоляционизма А. Свитсером он обрисовал будущую систему: "Четыре полисмена создадут столь мощный союз, что ни один агрессор не осмелится бросить ему вызов. Нарушителей сложившегося мирового порядка прежде всего подвергнут карантину, а затем - если они продолжат свои подрывные действия - мировые полицейские начнут репрессии: бомбардировка по одному городу в день до тех пор, пока агрессор не откажется от своих замыслов".

Примерно то же самое президент Рузвельт говорил Молотову в мае 1942 года. Тогда Рузвельт пришел к убеждению, что все остальные страны - кроме "четырех полицейских" - должны быть полностью разоружены. С этих пор и до Тегеранской конференции, где Рузвельт изложил свою идею Сталину, схема четырех полицейских, доминирующих в разоруженном мире, была заглавной в американском стратегическом планировании. Американские историки (в данном случае Р. Дивайн) приходят к выводу: "Концепция Рузвельта о доминировании больших стран оставалась центральной идеей в его подходе в вопросе о будущей международной организации на протяжении всей второй мировой войны".

В марте 1942 года американцы и англичане по предложению Ф. Рузвельта разграничили сферы ответственности - мир делился на три зоны. В районе Тихого океана стратегическую ответственность брали на себя США (Ближний Восток и Индийский океан - Англия; Атлантика и Европа - совместное руководство). В Вашингтоне под председательством Ф. Рузвельта (заместитель Г. Гопкинс) был создан Совет по делам ведения войны на Тихом океане, куда вошли представители девяти стран. То был инструмент, рассчитанный на распространение американского влияния в регионе как в ходе войны, так и по ее окончании.

Тем временем дела в сфере "американской ответственности" шли далеко не удовлетворительно. Судьба Явы была предрешена, а 8 марта пала столица Бирмы Рангун. Накануне в Токио состоялось заседание высших руководителей страны, на котором был принят документ "Основные принципы будущих операций". Вожди милитаристской Японии пришли к заключению, что войну следует вести в той же агрессивной и молниеносной манере, но Япония должна избежать перенапряжения своих сил, она должна консолидировать уже захваченные территории. Определились линии основных боевых действий: для армии - бирманский фронт с выходом на равнины Индии; объединенные силы армии и флота овладевают контролем над Гвинеей и Соломоновыми островами с целью изолировать Австралию от США; флот адмирала Ямамото разворачивается против американского флота в Тихом океане. У японцев были основания верить в успех - до сих пор захват чужих территорий опережал плановые установки примерно на месяц.

В апреле 1942 года авианосцы и линкоры адмирала Нагумо, известные операцией против Пирл-Харбора, опустошили Бенгальский залив, заставив англичан уйти к Африке. От Мадагаскара до Каролинских островов Япония осуществляла военно-морской контроль. Двадцать второго января 1942 года премьер-министр Тодзио заявил в японском парламенте: "Нашей целью является осуществить военный контроль над теми территориями, которые абсолютно необходимы для защиты Великой Восточноазиатской сферы".

Нужно специально отметить, что японское командование не могло выделить дополнительные сухопутные силы для борьбы на Тихом океане и в Юго-Восточной Азии, так как значительная их часть стояла у советских границ. Японцы выжидали переломных событий, здесь надеялись выступить после "решающих побед" Германии. Так СССР оттягивал силы, облегчая положение США на Тихом океане. В Вашингтоне пока ставили скромные задачи: "удержать то, что мы имеем, отбив любые атаки, на которые способны японцы". Но и эти задачи до сих пор не были выполнимы.

Генерал-майор Кинг пришел к выводу, что его семидесятитысячные американо-филиппинские войска на Батаане не могут принести пользы в боевых действиях и, нарушая приказ оставленного Макартуром за главнокомандующего генерала Уэйнрайта, сдал их японцам. На Батаане были захвачены в плен или погибли в марте 1942 года 112 тысяч человек - это на шесть тысяч больше, чем все потери американцев в первую мировую войну. Для военнопленных американцев начался ад японских лагерей. Японское руководство поощряло зверства своих солдат, полагая, что сами они будут панически бояться плена противника и поэтому станут сражаться с отчаянием обреченных.

Японцы старались мобилизовать силы местных коллаборационистов и сознательно культивировали антиамериканизм и общую ненависть к Западу, что было не так уж трудно, учитывая колониальное прошлое завоеванных японцами народов. Токийское радио в начале 1942 года возвестило, что "когда англо-американское сопротивление будет сокрушено, Япония приступит к созданию на Востоке зоны Сопроцветания и Сосуществования в Азии". Япония предполагала завершить оккупацию Австралии и Новой Зеландии в 1942 году. В правящих кругах царило единогласие относительно того, что Англия скоро капитулирует, а США и Канада вынуждены будут подписать в Лондоне сепаратный мир, по которому все завоеванное японцами станет их законной собственностью, там разместятся военные гарнизоны и установится японская администрация.

По-настоящему ответила Америка на действия жестоких и победоносных по сию пору японцев утром 18 апреля 1942 года. С расстояния 668 миль к востоку от Токио, базируясь на двух американских авианосцах, эскадрилья из шестнадцати бомбардировщиков Б-26 под командованием полковника Дж. Дулитла осуществила воздушный рейд на Токио. Японцы не ожидали налета авианосной авиации, имеющей ограниченный радиус действия. Дулитл на собственном самолете миновал императорский дворец, который ему было приказано не бомбить, и сбросил "груз" в самом центре густонаселенных кварталов Токио. Шестнадцать бомбардировщиков в общем и целом причинили непропорционально большой ущерб, попав в закамуфлированное нефтехранилище, повредив авиазавод фирмы "Кавасаки" и многое другое.

Это был удачный маневр американских вооруженных сил в войне против Японии. Впервые японцам показали, что и они уязвимы.

Налет на Токио заставил японское руководство ускорить осуществление планов консолидации Великой сферы сопроцветания. Новые приказы требовали: завершить разгром американцев в Коррехидоре, захватить Новую Каледонию с целью перерезать каналы общения между США и Австралией, оккупировать остров Мидуэй, лежащий на пути к Гавайским островам, заставить остатки Тихоокеанского флота США вступить в решающую битву с японским флотом. Здесь мечтали о новой Цусиме.

А в Вашингтоне смотрели не в прошлое, а в будущее. Весной 1942 года американские ученые увидели реальные перспективы работы по атомному проекту. Девятого марта В. Буш заявил Рузвельту: "То, что мы создаем, очевидно, гораздо более эффективно, чем мы предполагали в октябре прошлого года". В Америке соизмеряли возможное германское продвижение в этой сфере с тем, что становилось известным о прогрессе англичан. А их прогресс был в 1941 - 1942 годах существенным. Следовало предположить, что и у немцев дела идут не хуже. Все это стимулировало американские исследования, заставляло удваивать темпы. В марте 1942 года В. Буш впервые обозначил окончание работ 1944 годом.

Подобная сверхоптимистическая оценка говорила о том, что создание ядерного оружия встало на реальную почву. Рузвельта это удовлетворяло как ничто иное. В том же марте 1942 года Рузвельт написал Бушу записку, в которой требовал, чтобы программа "продвигалась вперед не только по собственной внутренней логике, но и учитывая фактор времени. Это чрезвычайно существенно". Английские партнеры-соперники планировали свои работы так, чтобы результат был использован в процессе войны. Теперь и в узком кругу американского руководства говорили о необходимости сделать атомное оружие фактором уже в ходе текущих боевых действий. Здесь укоренилось убеждение, что германские физики лидируют, обгоняя американцев на два года, и судьба мировой войны должна решиться в этой гонке.

В период поражений весной 1942 года Рузвельт показал силу своего духа в известном выступлении по радио по поводу дня рождения Дж. Вашингтона. "Мы многое потеряли, и у нас будет еще много потерь, прежде чем изменится направление прилива. Мы, американцы, были вынуждены уступить, но мы вернем свое... С каждым днем мы наращиваем наши силы. Скоро мы, а не наши враги, пойдем в наступление; мы, а не они, выиграем решающие битвы; и мы, а не они, заключим мир". Нации нужны были эти слова. Рузвельт понимал их значимость, именно после названной речи он говорил, что величайшей ошибкой для него было бы выступать слишком часто и обесценить свои слова, превратить их в риторику. Он определил для себя норму: не чаще одного выступления по радио в пять-шесть недель.

Судьба мировой войны тогда, весной 1942 года, зависела не от чьих-то слов, а от состояния дел на советско-германском фронте. У президента Рузвельта было достаточно отчетливое представление об этой исторической аксиоме. Но он хотел вмешаться в события на европейском континенте на решающей стадии, чтобы с минимумом потерь получить максимум стратегических приобретений. Среди ближайшего окружения президента возникли две фракции. Одна выступала за ускорение открытия боевых действий на решающем фронте; вторая полагала, что самую сложную работу должны сделать русские, а американцам надо уловить момент пика обоюдного ослабления на восточном фронте.

Лидерами первой фракции были военный министр Г. Стимсон, председатель Объединенного комитета начальников штабов Дж. Маршалл и глава Отдела военного планирования генерал Эйзенхауэр. В процессе своей работы Эйзенхауэр пришел к выводу: "Если мы намерены сохранить Россию в строю воюющих стран, спасти Ближний Восток, Индию и Бирму, мы должны начать воздушные бомбардировки Западной Европы и как можно скорее вслед за бомбардировками высадиться в Европе".

Сходные наступательные позиции занимал Генри Стимсон. В письме президенту он отмечал: "Единственный способ получить инициативу в этой войне - взять ее. Мой совет таков: как только главы штабов завершат свое планирование, вы должны послать их в качестве наиболее доверенных лиц, чтобы убедить Черчилля и его военный кабинет в необходимости выполнения американских планов... Нужно со всей силой приступить к передислокации войск для конечного вторжения не позднее сентября".

Становилось ясно, что через несколько месяцев немцы снова начнут наступательные действия на советско-германском фронте. Рузвельт надеялся, что его советский союзник выстоит, но готовился к худшему. Стимсон и Маршалл представили президенту план действий на случай коллапса советско-германского фронта. Согласно идеям автора этого плана Эйзенхауэра, западные союзники должны быстро подготовить 48 дивизий и 5800 самолетов на случай необходимости в экстренных действиях на европейском континенте до 1 апреля 1943 года. Если же события потребуют более быстрого вмешательства, то предлагались массированные воздушные налеты и рейды на европейское побережье Атлантики.

Если советский фронт не выдержит в 1942 году, то предполагалось вторгнуться на континент осенью, задействовав от восемнадцати до двадцати одной дивизии. Само сосредоточение этих войск должно было быть реализовано к осени 1942 года (на случай быстрых и неожиданных перемен на советско-германском фронте) и окончательно завершено в апреле 1943 года (если обстоятельства благоприятствовали бы такой затяжке). Критическое планирование (осень 1942 года) исходило из двух вероятных поворотов: немцы добиваются решающего превосходства; СССР наносит Германии сокрушительные удары. Первого апреля 1942 года Стимсон и Маршалл предстали со своими планами перед президентом. Все трое пришли к твердому заключению, что главной задачей на данный момент является поддержка Советского Союза. Стратегическая обстановка требовала не только помощи в снабжении, но и операций с целью отвлечения части главных сил немцев на восточном фронте.

Именно тогда Рузвельт поставил задачу "десант через Ла-Манш и создание второго фронта" главной в своей военной стратегии. Генри Стимсон записал в дневнике, что решение Рузвельта сделает 1 апреля 1942 года "приметной вехой войны".

Президент считал необходимым уведомить англичан. В тот же день он решил послать в Лондон Гопкинса и Маршалла. Президент писал премьер-министру: "То, что Гарри и Джордж Маршалл скажут вам, отражает мое глубокое убеждение. Необходимо создание фронта, который ослабил бы напряжение, оказываемое на русских. Наши народы достаточно мудры, чтобы видеть, что русские сегодня убивают больше немцев и уничтожают больше их материальных ресурсов, чем наши страны взятые вместе.

Даже если полный успех невозможен, эта цель должна быть главной".

Черчилль, известный прямотой своих суждений, на этот раз предпочел не спорить с президентом. Более того, он одобрил его идею, о чем Гопкинс и Маршалл уведомили Рузвельта. Но мы знаем сейчас, что, давая принципиальное согласие, английский премьер имел перед собой совсем другую шкалу военных приоритетов и его стратегическое видение значительно отличалось от концепции Рузвельта. Он стремился к успеху на европейской периферии, выступал за относительно небольшие операции, предполагал полностью задействовать силы Советской Армии, чтобы самим вмешаться в события на этапе резкого ослабления немцев. Когда американские посланцы докладывали в Вашингтон о согласии Черчилля с их планом, премьер-министр думал о том, как предотвратить отход от Британской империи четырехсотмиллионной Индии, как уберечь путь в Индию через Ближний Восток, как сохранить жизнеспособность империи. В Европе же, считал Лондон, достаточно будет обеспечить десант и сопутствующие операции в Северной Норвегии. Сепаратная стратегия англичан была вне поля зрения Рузвельта. Он заручился формальным согласием Черчилля по идее второго фронта и считал этот участок своих союзнических усилий освоенным. Следующим этапом его инициативы было нахождение понимания с Советским Союзом. Рузвельт пишет письмо Сталину, в котором выражает сожаление, что огромные расстояния мешают им встретиться. Если в следующем году такая встреча будет возможной, то хорошим местом для нее была бы Аляска. Но суровая реальность не позволяет откладывать согласование стратегических целей. Необходим посредник, который пользовался бы доверием главы советского правительства. Рузвельт предложил Сталину послать В. М. Молотова для обсуждения "очень важного военного предложения, предполагающего использование наших вооруженных сил с целью помощи критически важному западному (советско-германскому. - А. У.) фронту". Советский ответ последовал через неделю: Молотов прибудет в Вашингтон "для обмена мнениями" по организации второго фронта в Европе в ближайшем будущем.

У Рузвельта было неистребимое убеждение, что любые противоречия нужно и можно разрешить в непосредственном общении, во встрече с глазу на глаз. Он делился соображениями по этому поводу с Черчиллем: "Позвольте мне быть грубо откровенным, я думаю, что смогу договориться со Сталиным на персональной основе лучше, чем ваш Форин оффис и мой государственный департамент. Сталин ненавидит манеры всех ваших высших чиновников. Он думает, что я вызываю большую симпатию, и я надеюсь, что он будет продолжать думать таким образом".

Положение на советско-германском фронте в мае 1942 года обнаруживало признаки того, что начинается летнее немецкое наступление. Министр иностранных дел СССР В. М. Молотов прибыл в Лондон, чтобы заключить договор, признающий предвоенные границы СССР, но военная обстановка стала изменяться ощутимым образом, и советская сторона проявила гибкость предложила как минимум заключение совместного трехстороннего договора о взаимной безопасности между СССР, США и Англией сроком на двадцать лет (не упоминая в нем о границах). Сталин телеграфировал Черчиллю: "Я уверен, что данный договор будет иметь величайшее значение для укрепления дружественных отношений между нашими двумя странами и Соединенными Штатами".

Это был хороший момент для сплочения, которое гарантировала бы мирное послевоенное развитие.

Для СССР в данной ситуации речь шла о выживании, и, безусловно, важнейшим было добиться от союзников открытия второго фронта в 1942 году. Благодарность за такую помощь стала бы бесценным основанием для послевоенного сотрудничества. Но западные державы в этот критический час отнюдь не обнадежили своего вставшего на грань национальной катастрофы союзника. "Грязная работа" пала на Черчилля. Он указал Молотову, что у англо-американцев нет достаточного количества десантных судов. Молотов прямо заявил о возможности поражения. Но и тогда Черчилль не снял своих возражений против открытия второго фронта в 1942 году.

Молотов прибыл в Вашингтон 29 мая 1942 года далеко не в лучшем настроении. Советские войска терпели поражение под Харьковом и в Крыму. В Лондоне Молотов ощутил внутреннее нежелание Черчилля приступить к решающим операциям на континенте в текущем году.

Советская сторона не могла не испытывать неудовлетворения по поводу затяжек в американских военных поставках. Столь нужный и ценимый Рузвельтом персональный контакт установить оказалось непросто. Первая встреча, на которой присутствовали посол Литвинов, госсекретарь Хэлл, Гопкинс и два переводчика, была далекой от сердечности. Языковой барьер, усугубляемый паузами перевода, ослабил главный элемент "шарма" президента - его речь. Видимо, и линия разговора, избранная Рузвельтом, не была оптимальной. Рузвельт начал с идеи выработки советско-германской договоренности по поводу обращения с военнопленными обеих сторон. Учитывая тогдашнее официальное отношение советского руководства к попавшим в плен офицерам и солдатам как к предателям, это была едва ли удачная тема беседы. Молотов абсолютно исключил для своего правительства официальные переговоры с Берлином по вопросу о военнопленных. Рузвельту осталось только присоединиться к мнению Молотова - он упомянул об американских солдатах в японском плену, умирающих от голода, поскольку японский рацион абсолютно недостаточен для белого человека. Разговор шел о побочных вопросах, не приближаясь к стратегическим проблемам, и, боясь дурного старта, Гопкинс предложил прервать встречу ради отдыха советского комиссара внешних сношений.

Вечером Рузвельт мобилизовал свои силы. Он широкими мазками нарисовал картину послевоенного мира, в котором произойдет всеобщее разоружение, Германия и Япония окажутся под эффективным контролем. Мир будет обеспечен минимум на двадцать пять лет, и уж по крайней мере на время жизни поколения Рузвельта - Сталина - Черчилля. После войны возможность возникновения нового агрессора будет пресекаться совместными действиями США, Советского Союза, Англии и, вероятно, Китая, чье вместе взятое население превысит миллиард человек. Беспомощную Лигу Наций заменит организация, во главе которой встанут четыре указанных "полицейских". Рузвельт развивал также тему распада колониальной системы. Прежние колонии будут взяты под международную опеку, а затем, подготовившись к самоуправлению, получат независимость.

Атмосфера советско-американских переговоров несколько потеплела.

Утром следующего дня Рузвельт постарался развить успех. По его просьбе генерал Маршалл и адмирал Кинг выразили готовность дать американскую оценку мировой войны, но перед этим президент хотел узнать советскую точку зрения. То, что услышали американцы, свидетельствовало о том, что Молотов не намерен питать иллюзий. Он дал жесткую и реалистическую оценку положения на советско-германском фронте. По его мнению, предстоящим летом Германия могла здесь бросить в бой столько сил, что возможность поражения Советской Армии исключить нельзя. Стратегическое положение Германии укрепилось за счет захвата Украины, являющейся житницей и источником сырьевых материалов. На Кавказе немцы могут захватить месторождения нефти. Надежда для советской стороны заключалась в том, что американцы и англичане создадут второй фронт и отвлекут в 1942 году примерно сорок немецких дивизий. В этом случае СССР смог бы или нанести Германии в 1942 году поражение, или сместить общий баланс таким образом, чтобы открылась такая перспектива. Основные усилия следовало приложить именно в 1942 году, потому что к 1943 году Германия сумела бы извлечь выгоды из своего господства в большей части Европы, и задача СССР усложнилась бы многократно.

Молотов повернулся прямо к президенту, желая знать, какова позиция США в отношении открытия второго фронта.

Вопрос не застал Рузвельта врасплох, президент думал над ним все предшествующие дни. Но он предпочел, чтобы Молотов услышал ответ от менее софистичных политически, более прямолинейных военных. Полагает ли генерал Маршалл, что президент США может пообещать советскому руководству открытие второго фронта в текущем году? Начальник штаба американской армии ответил утвердительно. Тогда без оговорок президент США попросил передать главе советского правительства, что можно ожидать открытия второго фронта "в данном году". Это было серьезное обещание, данное в самой серьезной обстановке, и никакие дополнительные комментарии генерала Маршалла и адмирала Кинга о сложности концентрации войск не могли наложить тень на безусловно данное обещание. Тонус советско-американских переговоров повысился.

Во время обеда Молотов рассказал о встрече с Гитлером и Риббентропом, "двумя самыми отвратительными людьми", с которыми ему "приходилось иметь дело". Рузвельт провозгласил тост за мастерское руководство страной, осуществляемое Сталиным, с которым президент надеялся встретиться. Во всех этих славословиях над присутствующими витало важнейшее: США обещали вступить в борьбу в Европе в текущем году. Рузвельт не предоставил разъясненений, как, где, когда, какими силами это будет осуществлено, но он дал исключающее двусмысленность согласие. По тону обсуждений и комментариев военных каждый читатель документов этих дней может прийти к заключению, что речь шла о высадке через Ла-Манш, а наиболее вероятным временем виделись август - сентябрь 1942 года. Обращаясь к предшествующему стратегическому планированию Рузвельта, следует сказать, что он, собственно, повторил в присутствии Молотова тот вывод, к которому пришел ранее, когда размышлял об акциях, необходимых в случае значительного ухудшения положения на советско-германском фронте. В текущий момент немцы рвались к Волге и Кавказу, ситуация носила все мыслимые черты экстренности.

Несмотря на то, что Молотов считал импорт таких "невоенных" товаров, как рельсы, исключительно важным для предстоящих сражений, президент сократил их поставки Советскому Союзу на две трети, мотивируя свое решение необходимостью быстрого и полного снабжения Англии как предпосылки создания второго фронта. В последний вечер визита Рузвельт сказал Молотову, что подготовка к открытию второго фронта заставит США сократить поставки по ленд-лизу с 4,1 до 2,5 миллиона тонн грузов в 1943 году. В исторической перспективе видно, что США ускользнули от несения подлинного союзнического бремени в самое критическое для СССР время. Это не могло не наложить отпечаток на общее состояние советско-американских отношений, на формирование видения будущего в Москве и в Вашингтоне.

Рузвельт также отметил, что каждый транспорт, отправляющийся в Англию, приближает открытие второго фронта. Оправдывая свою репутацию скептика, Молотов задал вопрос, оказавшийся пророческим: "Что будет, если США сократят свои поставки Советскому Союзу и при этом так и не откроют второй фронт?" Рузвельт и в этом случае сказал, что американские штабные офицеры уже обсуждают практические вопросы высадки на континенте. Не ограничившись личным приватным обещанием, данным в ходе секретных переговоров, президент включил его в публично оглашенное коммюнике: "В ходе переговоров было достигнуто полное понимание в отношении неотложных задач создания второго фронта в 1942 году". Рузвельт обозначил год вопреки сомнениям некоторых своих ведущих военных авторитетов и кунктаторской тактике Черчилля. Рузвельт твердо обещал то, что он имел в виду. Нужно ли говорить, что советский представитель покидал Вашингтон в приподнятом настроении. Он огласил коммюнике с обещанием Америки на сессии Верховного Совета СССР.

У президента, как ясно сейчас, были сомнения в отношении излишней легкости в подходе к проблемам, вплотную вставшим перед СССР. Через несколько дней он размышляет с лордом Маунтбеттеном о бессмысленности посылки в Англию миллиона американских солдат, если произойдет крушение советского фронта - десант во Франции станет невозможным. Черчилль же в эти дни предвидел возможности союзной высадки во Франции только в том случае, если победы Советской Армии деморализуют немцев.

* * *

Со вступлением США в войну встала проблема их отношений с организацией "Свободная Франция", штаб-квартира которой находилась в Лондоне, получившей определенную степень признания со стороны английского правительства. Госдепартамент вынужден был рассматривать этот вопрос 27 декабря 1941 года, когда британский посол Галифакс обратился к американскому руководству с просьбой позволить представителям этой организации присутствовать на встрече Рузвельта и Черчилля с эмигрантскими правительствами. С. Уэллес, выслушав посла, ответил: "К сожалению, в движении "свободных французов" нет выдающегося человека, который обладал бы качествами инициативного руководителя и умел бы воодушевлять".

Но главной причиной было - совершенно очевидно - желание американцев устранить возможные трудности во взаимоотношениях с правительством Виши.

Государственный департамент без особых размышлений избрал Виши, а не "Свободную Францию" представляющими интересы французского народа. Собственно, об этих интересах тогда можно было говорить лишь абстрактно, американское правительство скорее руководствовалось соображениями тактического преимущества связей с коллаборационистами Виши, позволявшими им проникать в Северную Африку. В канун нового, 1942 года, Рузвельт послал Петэну дружественное письмо, указывающее на желательность сохранения дипломатического канала Вашингтон - Виши. Шестнадцатого января 1942 года Петэн засвидетельствовал получение новогоднего послания Рузвельта. Этот обмен любезностями означал, что вступление США в войну не изменило французской политики Америки, что дела здесь обстоят "как прежде", за исключением ряда нюансов.

В письме послу Леги 20 января Рузвельт вносит "коррективы": правительство Петэна должно понять, кто "его лучший друг" и что в слово "Франция" президент вкладывает смысл "французская колониальная империя". После этих широких обещаний Рузвельт переходит к главному: "Сопротивление французов германскому или итальянскому нападению на саму Францию или на часть ее колониальной империи будет рассматриваться президентом как нормальная и естественная реакция. Такому сопротивлению Соединенные Штаты окажут не только моральную, но и материальную поддержку всеми имеющимися в их распоряжении военными и военно-морскими средствами".

Точка зрения президента Рузвельта, логичная и последовательная, имела только один, но существенный для французов изъян: те из них, которые в рядах "Свободной Франции" уже взялись за оружие, не вошли в поле видения президента, им не предоставлялась ни физическая, ни моральная поддержка.

Вывод напрашивался сам собой: Вашингтон решил играть "картой" Виши до тех пор, пока это возможно; он считал желательным сдержать французский коллаборационизм, но закрывал глаза там, где не мог его предотвратить. Прагматическая позиция американского президента сразу же вступила в противоречие с его моральными принципами (декларируемыми многократно) и сравнительно медленно, но верно - в противоречие с лучшими силами французского народа, презревшими режим сотрудничества с Гитлером.

Уже довольно скоро Рузвельту пришлось говорить о Виши как о прямом пособнике гитлеровской коалиции. В телеграмме 6 февраля 1942 года из Виши сообщалось о помощи французских транспортов (шедших под флагом Виши) войскам Роммеля в Ливии.

Десятого февраля 1942 года Рузвельт направил Петэну первое резкое по тону письмо. "Если я не получу официальных заверений в том, что французская военная помощь не будет предоставляться Германии, Италии и Японии... я буду просить адмирала Леги о возврате в Соединенные Штаты". Хотя это письмо и носило характер предупреждения, оно было все же непоследовательным и содержало массу оговорок. Президент предупреждал лишь о "военной" помощи это была главная оговорка, он грозился отозвать Леги, "чтобы рассмотреть дальнейшую политику" и т. п. Ответное объяснительное письмо вице-президента Дарлана не содержит требуемых Вашингтоном обязательств. Из неофициальных источников Леги узнает о сотрудничестве Виши не только с Германией и Италией, но и с Японией, использующей французский флот в Индокитае. Мэрфи из Алжира сообщает о переправке поставляемого американцами бензина германо-итальянским войскам. Рузвельт уже договаривается с Леги, что "вызов для консультации" должен будет послужить предлогом отбытия американского посла из Виши.

Во французской политике Рузвельта все более значительное место занимает французская Северная Африка. С точки зрения мировых событий 1941 года, Северная Африка была окраиной, но с американских позиций северо-западный выступ Африки образовывал предпольную зону. В этом ракурсе для американского руководства Алжир, Марокко и Тунис приобретали значение большее, чем могли придать данному району численность его населения и природные ресурсы. Американское военное командование по достоинству оценило возможности названных стран как стратегической базы господства в Средиземноморье и дороги на европейский континент. Кроме того, контроль над этой зоной означал перекрытие пути к оконечности Африки, где расположен Дакар, ближайшая к американскому побережью территория. Это заставляло Пентагон с особым тщанием следить за действиями немногочисленных немецких и итальянских военных миссий во французской Северной и Западной Африке, прилагать легальные и нелегальные усилия для создания здесь проамериканских опорных пунктов.

Подобную задачу военное министерство могло выполнить, лишь объединив все усилия американской государственной машины и (с высокой санкции президента Рузвельта) призвав себе на помощь дипломатические службы госдепартамента.

Роберту Мэрфи, профессиональному дипломату, было поручено осуществление американских планов во французской Африке. Когда Мэрфи прибыл за инструкциями к Рузвельту, он увидел на столе президента огромную карту северо-западной Африки. Рузвельт проявил чрезвычайный интерес к североафриканским делам, о чем Мэрфи пишет в мемуарах: "Политика правительства Соединенных Штатов в отношении французской Африки стала личной политикой президента. Он был ее инициатором, он ею руководил и защищал вплоть до той поры, когда осенью 1942 года французская Северная Африка стала первым значительным полем битвы американцев с немцами".

Мэрфи стал "личным представителем" президента, получил право обращаться к нему непосредственно, и это позволяло ему занять особое место в иерархии госдепартамента. Прерогативы Мэрфи должны были активизировать деятельность американских служб, это объяснялось стратегической важностью Северной Африки в военном плане.

Более всего в США боялись, что французское руководство Северной Африки отвергнет пункт об активном американском контроле над поставками.

Практически поставки означали американскую инфильтрацию в Северную Африку. Видимо, скорое согласие на это условие французов вызвало в Вашингтоне вздох облегчения, и 26 февраля 1941 года принципиальная договоренность с французским губернатором - генералом Вейганом была достигнута. США обязались поставлять в Северную Африку бензин - без чего остановилась бы вся самоходная техника - и ряд других важных товаров. Американская инспекция взамен получала право контроля над портами, где происходила разгрузка, и соответствующими железными дорогами. Плата за эти перевозки и товары осуществлялась за счет французских фондов, находившихся под контролем американского правительства. Посол Леги называет соглашение Мэрфи - Вейгана "ударом с нашей стороны". Мэрфи, по мнению Леги, "заложил основу для успеха в этом районе, когда американские силы высадились здесь в ноябре 1942 года".

Американское правительство интересовало согласие Вейгана на расширение американского "контролирующего поставки" персонала. Военное и военно-морское министерства немедленно подключились к проекту. Речь тотчас же зашла о новых "дипломатах", которые и были отобраны в течение нескольких недель из числа военнослужащих, а также гражданских лиц, наиболее компетентных в знании французского языка и пригодных к выполнению предназначенной им деликатной миссии.

Соединенные Штаты в поисках человека, на которого они могли бы положиться в определении будущей судьбы Франции, долгое время видели такового в генерале Максиме Вейгане. Двенадцатого января 1942 года Генри Леверич, второй секретарь американской легации в Лиссабоне, прибыл в Виши с тем, чтобы передать секретные устные инструкции Рузвельта. Посольство должно было предложить Вейгану возвратиться в Северную Африку и принять здесь командование при полной военной и экономической поддержке США. Письмо Леги с отчетом об этой секретной операции "убило все надежды на этот счет". Вейган вежливо отклонил предложение. Он назвал себя "частным лицом, не имеющим официального статуса" и совершенно лояльным к Петэну.

Ситуация на южном фланге советско-германского фронта все больше настораживала западных союзников, в том числе Рузвельта и его окружение. В письме от 19 июня 1942 года, подписанном министром Стимсоном и одобренном начальниками штабов, обсуждалась возможность поражения СССР. Встревоженный Рузвельт 20 июня приказал генералу Маршаллу и адмиралу Кингу приготовиться изложить свои соображения по поводу того, что следует сделать, если Советская Армия начнет общее отступление в июле и возникнет угроза сдачи немцам Москвы, Ленинграда и Кавказа в августе. Президент желал знать, что могут сделать вооруженные силы США для "оттягивания" германских дивизий с русского фронта.

Видя начало наступательных операций немцев на советско-германском фронте, Рузвельт ощущал необходимость в консультациях с главным союзником Черчиллем. За день до приезда в Вашингтон Черчилля, 17 июня 1942 года, Рузвельт указал своим высшим военным руководителям - Стимсону, Ноксу, Маршаллу, Кингу, что, если даже второй фронт не будет открыт в текущем году, следует сделать что-либо в помощь русским. Вопрос приобретал критическое звучание. "Если русские продержатся до декабря, союзники будут иметь преимущественные шансы выиграть войну, если же они "свернутся", шансов на победу будет меньше половины".

Выбор встал между высадкой в Европе, высадкой в Северной Африке в начале сентября и посылкой американских войск на помощь англичанам в Египте и Ливии. Только Стимсон и Маршалл отстаивали идею высадки во Франции, но и они вскоре почувствовали, что Рузвельт отказался от нее.

Президент встретил на машине (он сам сидел за рулем) своего английского союзника близ взлетной полосы, они объехали Гайд-парк, стараясь ускользнуть от опеки секретной охраны. Хотя оба политика не прекращали обсуждение мировых проблем, главный эпизод встречи произошел после обеда, когда Рузвельт пригласил Черчилля в свой небольшой кабинет. Англия не готова к высадке на континенте в 1942 году.

Премьер мотивировал свое мнение отсутствием ресурсов, изъянами планирования, крепостью германской обороны. Вечером президентский поезд помчал глав двух правительств в Вашингтон. Утром следующего дня Черчилль использовал в поддержку своей схемы действий падение Тобрука, пленение войсками Роммеля двадцатипятитысячной английской армии. Сутью происходящего в дипломатии было то, что Черчилль возглавил движение в сторону от "второго фронта". Он утверждал, что высадка во Франции обернется неизбежной катастрофой, не поможет в конечном счете русским, приведет к репрессиям немцев против французов и заставит отложить главные операции 1943 года. "Ни один ответственный английский военачальник не был в состоянии предусмотреть такие планы на сентябрь 1942 года, которые имели бы хоть какие-то шансы на успех... Есть ли такие планы у американских штабов?"

Дискуссии следующего дня - 21 июня 1942 года - дали ответ на вопрос президента: большая операция, затрагивающая немцев, в 1942 году и "второй фронт" в 1943 году. Обсуждалась (правда, в несколько неопределенных тонах) и возможность - на крайний случай - высадки во Франции в 1942 году. Наиболее эффективным средством помощи были признаны бомбардировочные рейды.

Если следить за тем фехтованием аргументами, которое происходило между Рузвельтом и Черчиллем, то позиция президента выглядит почти безукоризненной. Он настаивал на том, во что верил и что считал необходимым: неотложная высадка в Европе, помощь СССР, где гитлеровские войска после взятия Харькова устремились к Дону и Волге. Но детали иногда важнее главного. Рузвельт соглашался с посылкой танков не в Англию "трамплин" высадки в Европе, а на Ближний Восток.

Обратим внимание на то, что в критической для СССР обстановке конца июня 1942 года американская сторона оказала немедленную помощь не ему, а Англии, чье поражение при Тобруке было скорее громким, чем существенным. В итоге 300 новейших американских танков типа "Шерман" и 100 крупных самоходных орудий получил английский союзник, охраняющий "сонную артерию" своей империи, а не Советский Союз, подошедший к пределу сил. Дипломатия Рузвельта в данном случае сделала выбор, и этот выбор имел свой отзвук в будущем.

Характерна реакция нескольких ближайших сотрудников президента. Когда Рузвельт предложил рассмотреть возможность приложения крупных американских сил в пространстве между Тегераном и Александрией, возмущенный председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Маршалл заявил: "Это такой уход от всего, планировавшегося прежде, что я отказываюсь обсуждать новые планы, по крайней мере, в это время ночи". Маршалл демонстративно покинул зал.

Стимсон и Маршалл полагали, что поведение Рузвельта в данном случае безответственно ("он говорит с фривольностью и с тем отсутствием ответственности, которое свойственно лишь детям"). Между Рузвельтом и американскими военными обозначился серьезный раскол. Маршалл и Кинг в июле 1942 года объявили планируемую высадку в Северной Африке недостаточной компенсацией отказа от "второго фронта". Именно для того, чтобы выйти из тупика и предотвратить создание мощной оппозиции своим планам, Рузвельт послал Маршалла, Кинга и Гопкинса в Англию для согласования рабочих планов с англичанами. Там, полагал президент, талант Черчилля и массированная мозговая атака английских военных авторитетов ослабит их особую позицию. Перед отъездом, во время нескольких встреч 15 июля 1942 года, Рузвельт дал им понять, что союз с англичанами абсолютно существен и доводить дело до угрозы разрыва не стоит. Позицию "забрать игрушки и уйти" он осудил. Он твердо пообещал военным высадку во Франции в 1943 году, и кроме того, "чрезвычайно важно, чтобы американские войска вступили в бой уже в 1942 году" (имелась в виду Северная Африка). Все это остудило генералов и адмиралов.

Инструкции Стимсону, Гопкинсу и Кингу содержали двусмысленность. Отправляющейся в Лондон группе было дано указание отстаивать идею высадки во Франции в текущем году, но если такое развитие событий "окажется окончательно и определенно выходящим за рамки общей картины", следовало определить другое место приложения американских сил в 1942 году.

Как и можно было предвидеть, американская делегация встретила противодействие англичан и, не имея за спиной безусловной и непоколебимой решимости президента отстаивать именно европейский вариант, была вынуждена пойти на паллиатив. В качестве такового все чаще стала рассматриваться высадка союзных войск в Северной Африке. Получив от Гопкинса сигнал, что англичане не прочь подождать и с Северной Африкой, Рузвельт, наконец, "показал когти"; он потребовал, чтобы работа по выработке планов началась немедленно, а сама высадка состоялась не позднее 20 октября 1942 года.

Идея высадки в Северной Африке была, по существу, предрешена. Только здесь американские солдаты могли в данное время вступить в противоборство с немцами. Посылая высших военачальников в Лондон, Рузвельт, помимо прочего, совершал своего рода "революцию" в военной дипломатии: американцы еще могли идти на уступки британской внешнеполитической стратегии, но отныне и далее они ясно показывали, что английские военные и политические возможности несопоставимы с американскими, и отныне (сделав последние уступки) Вашингтон будет определять ход мировой битвы. Рузвельт изложил это Черчиллю в мягкой форме. В письме от 27 июля 1942 года он пишет:

"Я не могу не выразить того мнения, что прошедшая неделя представляла собой поворотный пункт всей войны, и теперь мы вступаем на наш путь плечом к плечу".

Согласием на изменение стратегического приоритета он зарабатывал очки в отношениях с англичанами, но терял их в общей европейской политике. Рузвельт был волен более активно помочь СССР в период Сталинграда. Рузвельт мог принять более деятельное участие в освобождении западноевропейских и восточноевропейских народов. Президент не сделал этого в 1942 году, порождая для себя проблемы 1945 года.

Не открыв фронта на европейском Западе, союзники нарушили свое слово в критический для СССР момент. Немецкие войска захватили Севастополь, вошли в Ростов, они стояли у порога Кавказа и на подступах к Сталинграду. Несколько месяцев назад Рузвельт резко сократил военные поставки Советскому Союзу, объясняя это подготовкой к высадке в Европе, потребностями открытия второго фронта. Одновременно англичане перестали посылать конвой в Мурманск. Большие потери, писал Черчилль, "ставят под угрозу наше господство над Атлантикой". Именно тогда, в конце июля 1942 года, Сталин в ярости ответил Черчиллю, что войны без потерь не ведутся, что Советский Союз несет неизмеримо большие потери. "Я должен еще раз подчеркнуть, - писал Сталин, что Советское правительство не может терпимо отнестись к переносу открытия второго фронта в Европе на 1943 год".

Нельзя сказать, что Рузвельт не осознавал, какой ущерб наносит новое англо-американское решение союзнической солидарности. Он говорил Черчиллю о том, в какой "сложной и опасной ситуации оказался Сталин. Я думаю, мы должны попытаться поставить себя на его место. Мы не можем ожидать ни от кого, чья страна отражает вторжение, некоего общемирового воззрения на войну".

Благодарный президенту Черчилль, которого в это дни более всего заботила охрана ближневосточных позиций, вызвался изложить новую точку зрения западных союзников Сталину. Он вылетел в Москву из Кипра 10 августа 1942 года.

Вместе с Черчиллем в этот, пожалуй, наиболее критический период войны в Москву прибыл человек, которого Рузвельт решил сделать главным связным между собой и советским руководством - новый посол Аверелл Гарриман. В своих мемуарах Гарриман свидетельствует, каким шоком для советского руководства была измена союзниками данному ими слову.

Сталин вручил Черчиллю и Гарриману памятную записку, в которой говорилось, что решение открыть второй фронт было окончательно подтверждено во время визита Молотова в Вашингтон, что советское командование осуществляло планирование операций летом и осенью 1942 года исходя из того, что на западе континента будет открыт спасительный второй фронт. Америка и Англия нанесли удар по своему главному союзнику, полностью поглощенному невероятным напряжением войны в решающий момент. Будет ли у Запада моральное право становиться в судейскую позу тремя годами позже? Лишь признавая, что разрыв ослабил бы общие усилия, Сталин после горьких упреков приступил к рассмотрению планов союзнической высадки в Северной Африке. Американцы и англичане пообещали интенсифицировать бомбовые налеты на Германию.

И как часть "извинения", и как выражение стратегических союзнических планов, президент Рузвельт послал в эти дни телеграмму Сталину: "Мы должны выставить наши силы и нашу мощь против Гитлера в ближайший возможный момент". Трудно представить себе, как подействовали бы на самого Рузвельта подобные утешения, будь американские войска задействованы в битве, подобной сталинградской, и во время бесед с коалиционным партнером он получал бы такие же обескураживающие известия, как и Сталин из Сталинграда в августе 1942 года. Рузвельт должен был понимать, что измена слову в критическое время отражается на доверии к партнеру сейчас и в дальнейшем. Действия в роковой момент бросали тень на будущее.

Нет сомнений, что летом 1942 года президент Рузвельт много думал об исторической перспективе. Он очень ограничил круг тех, с кем откровенно обсуждал проблемы будущего. Наиболее доверенное лицо тех лет - Гарри Гопкинс писал в июне 1942 года: "Мы попросту не можем организовать мир вдвоем с англичанами, не включая русских как полноправных партнеров. Если ситуация позволит, я бы включил в это число и китайцев".

В этих нескольких фразах основа стратегического замысла Рузвельта. В мире будущего не обойтись без СССР, эта страна будет играть слишком большую роль, чтобы игнорировать ее на мировой арене. Меньшее, чем на равный статус, русские не согласятся. Важно сделать так, чтобы США имели достаточное сдерживающее СССР и позволяющее преобладать в мире влияние. Его можно достичь за счет двух факторов: поддержки клонящейся к дезинтеграции Британской империи и опоры в Азии на Китай как противовес Советскому Союзу.

Рузвельт практически никогда не давал окончательную словесную картину желаемого будущего. Но все его стратегическое планирование 1942 - 1945 годов шло согласно этой схеме. И уже в 1942 году Рузвельт понимает, что русские едва ли будут чувствовать справедливость и равенство в отношениях с США, если именно на их долю падет основное бремя мировой войны.

Что касается Индии, то Рузвельт ощущал необходимость разрешения этой проблемы, но избегал (в частности, это видно из его письма, направленного Чан Кайши в июле 1942 года) оказывать давление на Лондон с целью предоставления Индии независимости. В его мире будущего не было Индии как мировой державы. Специалисты по Индии предупреждали Рузвельта, что Махатма Ганди уже обвиняет Америку в пособничестве британскому империализму. "Эта тенденция, - писал Ганди, - ставит под вопрос ваше моральное лидерство в Азии и, следовательно, способность Америки осуществлять свое влияние в деле приемлемого и справедливого урегулирования в послевоенной Азии".

После ареста англичанами в августе 1942 года Ганди и других лидеров Индийского национального конгресса Чан Кайши, который стремился опереться на Индию, чтобы поднять вес Китая в Азии, послал Рузвельту телеграмму с просьбой повлиять на действия англичан. В ответ президент США заявил, что ни он, ни Чан Кайши не имеют права навязывать свою точку зрения англичанам. Он объяснял эту позицию необходимостью сконцентрировать все силы для борьбы против азиатского агрессора - Японии.

Итак, Индия не рассматривалась Рузвельтом в качестве надежной опоры американского влияния в послевоенном мире. Собственно, у президента были немалые сомнения и в отношении Китая. После пяти лет войны и без того слабая экономика Китая пришла в полный упадок. Его армия едва удерживала оборонительные позиции. У США не было удобной и гарантированной дороги снабжения их главного союзника в Азии. Чтобы изменить положение, Рузвельт предпринял ряд мер для консолидации американского влияния в этой стране. Начальник штаба вооруженных сил гоминдановского Китая американский генерал Джозеф Стилуэл был назначен командующим американскими войсками практически везде в Азии - в Китае, Индии, Бирме. Генерал Ченнолт руководил добровольческой воздушной армией. Недостаток ресурсов уменьшал значимость американского военного присутствия, но Рузвельт твердо надеялся, что со временем мощь американцев и, соответственно, их влияние в Китае будут расти.

Складывается впечатление, что в целом ситуация лета 1942 года, отчаянная для сил, ведущих прямую борьбу со странами "оси", не могла в некоторых своих аспектах не нравиться президенту Рузвельту. На его глазах Вашингтон становился подлинной мировой столицей. Гордый британский премьер откликался по первому зову. Посланец из Москвы просил об открытии второго фронта. Руководители Китая слезно умоляли о военной помощи. Вожди индийского движения за независимость просили о поддержке их чаяний. Ничего этого не было еще год назад. Рузвельт явно входил во вкус мирового лидерства, стал привыкать быть "всеобщей надеждой", дарователем спасения, источником неоценимой помощи, факелом моральной и физической поддержки.

Чтобы удержать и закрепить растущее влияние на четырех континентах, Рузвельт нуждался в надежной связи с ними. Именно эту связь поставили под угрозу немцы, когда весной 1942 года начали топить гигантское количество кораблей (в месяц - общим водоизмещением до 800 тысяч тонн). В Берлине уже калькулировали, что при таком объеме потерь связь США с неоккупированными частями Европы, Африки, Азии и с Австралией вскоре почти прекратится. Адмирал Редер так и говорил Гитлеру в марте 1942 года: нужно топить не менее 600 тысяч тонн в месяц, чтобы связь США с Англией была полностью прервана. Гитлер, прежде несколько скептически относившийся к возможностям подводных лодок, был приятно поражен.

Адмирал Дениц собрался посылать дополнительные подводные лодки (у немцев готовилась новая серия исключительно эффективных подлодок "шноркель") в Атлантику. Его остановил Гитлер, объявив, что не океанские маршруты, а зона к северу от Норвегии будет "зоной судьбы" для рейха. Дениц доказывал, что всего десяток подводных лодок сможет остановить поток американских перевозок, но Гитлер повторил: лучшие подводные лодки пойдут в Северную Скандинавию. Пути снабжения СССР интересовали его гораздо больше, чем выживание Англии.

У американцев не было эффективных средств обороны на морях, и свою надежду Рузвельт возложил на то, чтобы строить на верфях кораблей больше, чем Германия будет топить в океане. Посредством огромных усилий, полностью используя стандартизацию производства кораблей, американцам удалось совершить невероятное. Судно типа "Либерти" создавалось на конвейере за шестьдесят с небольшим дней. Г. Кайзер, проектировщик многих американских плотин, нашел еще более рациональную схему. В марте 1942 года он, получив верфи в Калифорнии и Орегоне, сократил срок строительства "Либерти" до сорока дней и вскоре построил сухогруз "Джон Фиг" водоизмещением 10 тысяч тонн за двадцать четыре дня. К концу года американцы начали покрывать свои потери на морях. Для укрепления каналов связи и для распространения американского влияния в мире это была одна из наиболее важных побед.

Летом 1942 года главной задачей становилось уже не собственно производство, а адекватное распределение продукции крупнейшей в мире экономики по всем тем многочисленным фронтам, которые так или иначе затрагивали американские интересы. Вотированные конгрессом в первые десять месяцев 1942 года 160 миллиардов долларов начали давать весьма ощутимые результаты.

Готовясь к дипломатическим выяснениям отношений с союзниками и, главное, к послевоенной реконструкции мира, президент Рузвельт, начиная с 1942 года, стал полагаться на такие рычаги, каких никогда прежде не было в руках американцев. После Пирл-Харбора конгресс снял все ограничения на численность вооруженных сил, и армия США возросла до беспрецедентных размеров. Уже в январе 1942 года Рузвельт определил в качестве цели на конец года доведение численности армии до 3,6 миллиона военнослужащих. Весной 1942 года президент приходит к выводу, что такая армия для глобальных операций недостаточна, он планирует создать в текущем году пятимиллионную армию. Его главные военные советники идут еще дальше. Генерал Маршалл предлагает в 1943 году довести численность армии до девяти миллионов человек.

Часть советников рекомендовала Рузвельту не заглядывать слишком далеко вперед, ограничить планирование примерно годом. Эти "жрецы осторожности" исходили из того, что важнейшие стратегические обстоятельства будущего еще не определены. Так, весной 1942 года во влиятельных кругах Вашингтона сильны были сомнения в отношении того, вынесет ли СССР летнее наступление немцев. Рузвельт полагал, что возможно также резкое ухудшение положения США на Тихом океане, считал реальным захват Германией Северной Африки. Не будучи уверенным во многих факторах мировой политики, Рузвельт на практике отверг соблазнительное долгосрочное планирование. В военном производстве и выработке планов оптимальным сроком "предвосхищения событий" стал для него период в один год. Именно по такой системе работали основные ведомства Вашингтона.

Тем временем оформлялись рычаги связей с союзниками. Во время декабрьской (1941) встречи с Черчиллем президент договорился о создании Объединенного совета распределения военных материалов с отделениями в Вашингтоне и Лондоне. Были созданы также органы распределения морского транспорта, сырьевых материалов, промышленной продукции, продуктов питания. Рузвельт старался сохранить их двусторонний англо-американский характер. Бесспорно, необъятные просторы величайшей колониальной империи с ее неистощимыми ресурсами привлекали его. Тесно сотрудничая с англичанами, американцы, по существу, перенимали их опыт и их позиции. С точки зрения статуса наиболее привилегированного союзника у Англии не было конкурентов. Когда правительство Чан Кайши попыталось превратить дуумвират в триумвират, эти поползновения были отвергнуты на том основании, что, находясь в отдаленном и плохо связанном с внешним миром положении, Китай не может быть членом "клуба", главной задачей которого является мировое распределение ресурсов. Тесное двустороннее американо-английское блокирование едва ли создавало полезный прецедент для будущего "коллективного" мироустройства.

Начиная с 1942 года, безусловно, главным экономическим рычагом Рузвельта становится ленд-лиз. У администрации был годичный опыт связей с союзниками. Белый дом уже ощутил значимость этого орудия американской внешней политики и внутреннего роста. Здесь произошла значительная централизация. Военное министерство теперь безоговорочно забрало контрольные функции у прежних гражданских планировщиков гуманитарной помощи. Но и в гражданских, и в военных отделах администрации ленд-лиза продолжалась борьба, в основе которой было разное представление об американских приоритетах, разногласие в определении важнейших союзников. Нет сомнения, что проблема отношения к Советскому Союзу вызывала самые противоречивые суждения. Часть политиков и военных или не считала СССР способным выстоять, или не видела в нем настоящего союзника. Это создавало дополнительные сложности в практике экономического оснащения СССР при помощи американских поставок. Трудно сказать, насколько Рузвельт контролировал ситуацию.

Согласно советско-американским договоренностям, США должны были поставить к 1 апреля 1942 года 42 тысячи тонн стальной проволоки, а поставили лишь 7 тысяч; нержавеющей стали - 22 тысячи тонн вместо 120 тысяч, холодного проката - 19 тысяч тонн вместо 48 тысяч и т. п. Президент сказал, что только англичане оказались еще более ненадежными союзниками. "Они обещали предоставить в распоряжение русских две дивизии и не предоставили вовсе. Они обещали им помощь на Кавказе. И не оказали ее. Все обещания, данные англичанами русским, оказались невыполненными... Единственная причина, почему мы до сих пор ладили с русскими, заключается в том, что мы пока выполняли свои обязательства..."

Это для середины 1942 года была очень некритичная оценка практики ленд-лиза в СССР.

Лишь в июле - августе 1942 года американские поставки приблизились к намеченным цифрам. Итак, понадобился год - и какой год - чтобы американская помощь стала реальным фактором войны.

Следует сказать, что Рузвельт переживал своего рода критический период, связанный с тем, что противники на всех фронтах теснили великую коалицию, и переломить эту тенденцию никак не удавалось. В Атлантическом океане германские подводные лодки грозили изолировать Америку от основных полей сражений в Европе. В Тихом океане японцы, несмотря на большие потери у острова Мидуэй, не сбавили скорости своего продвижения на юг и на восток, к Австралии. В ходе войны летом установилось некое динамическое равновесие, но никто не мог дать гарантии, что маятник качнется не в пользу стран "оси". Именно в это время Рузвельт принимает решение "прощупать пульс Америки". В сентябре, в течение двух недель, он покрывает почти 15 тысяч километров, посещая в основном оборонные заводы. Размах военного строительства вдохновил его. Репортерам, "задним числом" узнавшим о поездке президента, он сказал, что моральное состояние нации находится "на самом высоком уровне. Люди очень восприимчивы к необходимости поднять военный дух". Только национальный консенсус позволял Рузвельту проводить активную внешнюю политику.

Выступая по радио в день Колумба (12 октября), Рузвельт отметил "простой факт, что американский народ един как никогда прежде в решимости выполнить свою работу хорошо". Американский народ понимал, что ведет справедливую войну, он готов был идти на жертвы и лишения, он давал большой кредит политике Рузвельта. В такой обстановке Рузвельт смог понизить призывной возраст с двадцати до восемнадцати лет.

Осенью 1942 года, в дни осмысления своей тайной поездки по стране, Рузвельт начинает проникаться идеей конечной победы коалиции, которую он надеялся возглавить. Английскому королю Георгу он пишет в середине октября 1942 года: "В целом ситуация для всех нас осенью 1942 года лучше, чем она была прошлой весной, и хотя на протяжении 1943 года мы еще не достигнем полной победы, события повернулись в положительную для нас сторону, в то время как страны "оси" достигли пика своей эффективности".

С этим мнением тогда едва ли были согласны в Берлине. Германские войска вошли в пригороды Сталинграда. Из своего бетонного бункера в Виннице Гитлер требовал "сконцентрировать все возможные людские резервы и захватить в максимально короткое время весь Сталинград и берега Волги". Но дни превращались в недели, а шестая армия генерала Паулюса так и не завладела Сталинградом. Напряжение было таково, что и в Белом доме, и в Кремле октябрь 1942 года называли самым критическим временем всей войны.

Историческая истина вынуждает сказать, что в этот самый суровый час для СССР его союзники - американцы и англичане застыли в выжидательной позиции. Стало ясно, что обещанный второй фронт в Европе открыт не будет. Уэнделл Уилки, политический соперник Рузвельта, говорил тогда в Москве, что невыполнение решения об открытии второго фронта порождает "страшный риск". Между тем замену операции в Европе Рузвельт и Черчилль нашли в идее высадки в Северной Африке.

Эта идея появилась уже довольно давно. Повышение американского внимания к Северной Африке видно из составленного в декабре 1941 года доклада стратегической службы "Проблема германской оккупации Северной Африки". В докладе указывалось, что даже в случае решительного отпора североафриканских войск нацистскому вторжению запасы обороняющихся должны истощиться на десятый день военных действий. В Вашингтоне рассматривалась возможность немецкого удара через Испанию и Сицилию. Захват Северной Африки укрепил бы тылы Роммеля и мог бы коренным образом (полагали в Вашингтоне) изменить стратегическую ситуацию в этом регионе.

Однако вступления немецких войск во французские колонии Северной Африки не последовало. С течением времени "удивительные" причины германского бездействия, неиспользования выгодной ситуации в Северной Африке стали ясными даже для апологетически настроенных авторов. "С тех пор мы узнали из германских источников, что поражение нацистов в России было более сокрушительным, чем представлялось в то время. Оно потрясло вермахт до оснований и пошатнуло само нацистское руководство. В таких обстоятельствах Гитлер едва ли мог позволить глубоко вовлечь себя на другом фронте".

В этом лежит причина отказа стран "оси" от вторжения в Тунис. С другой стороны, именно поэтому стало возможным то, что в конце декабря 1941 года Рузвельт и Черчилль говорили о высадке в Северной Африке как о реальной операции, требующей лишь разработки. Двумя месяцами ранее об этом плане не могло быть и речи. В вашингтонских беседах американского и английского лидеров обозначалась важность включения крупных французских сил в войну. С этого времени в коалиционном англо-американском планировании Франция вновь занимает место - вначале объекта, а затем и субъекта мировой политики.

Американская сторона приступает к активному этапу формирования сети просоюзнических организаций во французских колониях. После инспекционного турне по Северной Африке посланный президентом полковник Эдди вернулся в Вашингтон и в течение июня 1942 года дал показания заинтересованным военным органам. В частности, он предстал перед Объединенным комитетом начальников штабов. В отчетах Эдди дается обзор работы американской разведки (пользовавшейся дипломатическим прикрытием) с января по июнь 1942 года. За полгода во французской Северной Африке была создана цепь подпольных радиоточек, главными среди которых были станции в Касабланке, Тунисе, Алжире и Оране. Информация направлялась в Танжер и на Мальту. Эдди докладывал, что разведкою контролируются около пяти тысяч европейцев в Марокко, около десяти тысяч мусульманского населения здесь же, более одиннадцати тысяч европейцев в Алжире плюс десять тысяч местного населения.

Доклад Эдди произвел определенное впечатление, но стало ясно, что американская разведка встретила непредвиденную трудность. Речь идет о выборе французского лидера, который мог бы встать во главе готовых сражаться французов и в то же время пользовался бы доверием и благожелательностью американской стороны. Такого лидера долго искал Мэрфи, за появлением потенциальных претендентов внимательно следила военная разведка. Личный представитель Рузвельта Д. Макартур посетил уединившегося в своем поместье на юге Франции Вейгана и предложил ему возглавить сепаратистское движение французов, союзных с США, - но безрезультатно. В мае 1942 года глава службы стратегической разведки в западном Средиземноморье полковник Сольберг встретился с де Голлем. В Вашингтон последовало отрицательное мнение о лидере "Свободной Франции".

В ореоле славы дважды беглеца из немецкого плена (в первую и вторую мировую войну) на французской сцене довольно неожиданно возник "независимый" от Виши военный деятель, офицер с очень высоким положением во французской военной иерархии - генерал Жиро. После законспирированных контактов с ним американцы пришли к заключению, что, по-видимому, перед ними искомая фигура. Политические претензии Жиро распространялись лишь до требования предоставить ему, французскому генералу, пост главнокомандующего союзных сил (после высадки) в Северной Африке. Никаких претензий на защиту французских государственных интересов в широком смысле от Жиро не исходило, и это устраивало Вашингтон.

Пыл американской агентуры был несколько охлажден Объединенным комитетом начальников штабов, который в это время передал весь контроль над проведением операции "Торч" генералу Эйзенхауэру и рекомендовал отстранить французских лидеров от обсуждения конкретных вопросов стратегического значения. По мысли американских генералов, они должны были занять свои посты уже после решающей фазы высадки, чтобы играть вспомогательную, а не первостепенную роль. Это сразу ставило их в зависимое положение исполнителей американских приказов.

Когда Р. Мэрфи прибыл в Вашингтон 31 августа 1942 года, он увидел, что Северная Африка получила почти полный приоритет в работе военного и внешнеполитического ведомств правительственного аппарата. Его тотчас же принял Рузвельт, с ним беседовали госсекретарь Хэлл, заместитель госсекретаря Уэллес, военный министр Стимсон, начальник штаба армии Маршалл и другие высокопоставленные особы. "Рузвельт был более ответствен за принятие плана африканской операции, чем кто-либо другой". Восстановление французской империи и политическое признание французских властей не соответствовали тому курсу, которым следовала американская сторона в своих взаимоотношениях с французами. Среди французских организаций не было четкого понимания американской позиции, и это привело впоследствии к недоразумениям, противоречиям и столкновениям.

Подспудные антагонизмы проявились позже. Осенью 1942 года политические разногласия еще крылись за военной стороной дела, за подготовкой к операции "Торч". Мэрфи ознакомил Рузвельта с кандидатурами генерала Жиро и его протеже в Алжире - генералом Мастом. Чтобы проведение политических решений проходило по американскому плану без затруднений, Рузвельт в середине сентября назначил Мэрфи советником по гражданским делам при главном военном исполнителе операции "Торч" - генерале Эйзенхауэре. Высшим командным офицером экспедиционного корпуса 12 октября был отдан приказ, в котором значилось, что после высадки "гражданская администрация будет полностью под американским контролем". Как видим, французские и американские планы кардинально расходились в главном пункте - в вопросе о политической власти. Необходимая американцам политическая фигура была найдена в лице генерала Анри Жиро. "Проблема французского лидера" казалась наконец-то решенной.

В ночь с 22 на 23 октября 1942 года на небольшой вилле на алжирском побережье состоялась необычная американо-французская конференция. Британская подводная лодка высадила на берег заместителя Эйзенхауэра генерала Кларка с сопровождающими его офицерами. Возглавляемая Кларком и Мэрфи американская делегация провела переговоры с лидерами антивишийских сил Северной Африки - генералом Мастом и полковником Ван Экке. Кларк и Мает обнаружили единство в мнении о необходимости скорой высадки. Подлинный спор, однако, разгорелся по вопросу о верховном командовании. Американская сторона соглашалась отдать верховный пост французам, но - в неопределенном будущем. Мает требовал немедленного занятия этого поста генералом Жиро. Поскольку многое зависело от мнения отсутствующего Жиро, договорились окончательно решить вопрос при его участии. Практически (имея в виду полную оторванность Жиро от осуществления плана "Торч") это означало временную победу американской стороны, не поступившейся постом Эйзенхауэра. Следует также сказать, что американцы не ознакомили французов со своими конкретными планами. Были утаены день высадки и место десанта войск. "Встреча в Шершеле была одной из самых неудачных конференций войны, - признается Мэрфи, из-за того, что французские участники переговоров не знали о важнейших деталях союзных планов".

Оправдываясь, американская агентура впоследствии часто ссылалась на "невероятную трудность условий" и, главное, на "отсутствие контакта и взаимодействия между двумя фундаментально консервативными - ввиду обстоятельств и традиций - силами, англо-американцами и французским верховным командованием".

Упомянутая конференция была последней дипломатической прелюдией к ноябрьской высадке. Политические просчеты американцев очевидны. Важнейшие вопросы - о французской поддержке высадки, о дальнейшем сотрудничестве, о верховном командовании были отложены, оставлены на волю потока событий. В это время под давлением американцев Жиро пошел на компромисс, который был возможен лишь после его главной уступки - отказа от претензий на высший военный пост. В конечном счете, как докладывал в Вашингтон Эйзенхауэр, "Жиро признан возглавляющим все усилия по предотвращению фашистской агрессии в Северной Африке, признан в качестве главнокомандующего всех французских сил в этом районе и губернатора французских североафриканских провинций". Эйзенхауэр сохранил титул главнокомандующего всех союзных войск. Спустя несколько часов началась операция "Торч".

Рузвельт не мог следить за всеми деталями приготовлений своих дипломатов в Европе, потому что катастрофические для США события происходили в Азии.

В начале мая 1942 года остатки американских войск на Филиппинах сдались японцам. Их было ни много ни мало, а двадцать тысяч человек со всей амуницией. Возможно, что это наиболее унизительный для США момент во всей второй мировой войне. Каскад японских побед продолжался безостановочно примерно до 8 мая, когда удача и везение императорских войск наконец встретили настоящее американское сопротивление. Началось заметное в истории войны на Тихом океане сражение в Коралловом море. Оно происходило в окруженном рифами водном пространстве между Новой Гвинеей, Соломоновыми островами, Новыми Гебридами, Новой Каледонией и северо-восточным побережьем Австралии.

Дешифровка японских радиосообщений дала командующему Тихоокеанским флотом (после Пирл-Харбора им стал адмирал Нимиц) сведения о том, что японцы собираются высадить десант на Новой Гвинее и захватить Порт-Морсби, главную австралийскую базу в этом регионе на подходе к собственно Австралии. Оставалось сделать засаду. В нее вошли тяжелый крейсер "Лексингтон" и авианосец "Йорктаун". В направляющуюся к Порту-Морсби японскую эскадру входили два тяжелых авианосца "Цуйкаку" и "Сойкаку", а также легкий авианосец "Сохо".

Встреча двух эскадр пришлась на 8 мая 1942 года. Лучшие японские асы, отличившиеся в Пирл-Харборе, имели на этот раз частичный успех: "Лексингтон" был потоплен, но поднявшиеся с его палубы бомбардировщики и авиация "Йорктауна" заставили японскую эскадру отступить, неся потери в самолетах и поврежденных судах. На фоне прежних очевидных японских побед это было определенное изменение тенденции. Японцы еще владели преимуществом в истребительной авиации - их модели "Зеро" превосходили американские. Но общий план захвата Новой Гвинеи был сорван - первая удача США в борьбе с Японией. В стратегическом плане наметился перелом: эра "безнаказанных" японских побед приблизилась к концу. Для США это означало, что верфи и доки двух побережий будут иметь больше времени для демонстрации того, во что американцы свято верили - технического и индустриального превосходства Штатов.

Ареной следующего этапа в борьбе США и Японии за Тихий океан стал Мидуэй, на котором находился американский аэродром. Этот остров, одиноко лежащий в северо-западной части Тихого океана примерно на трети пути между Пирл-Харбором и Токио, был важен для американской воздушной разведки, осуществлявшей облеты океана, а также ввиду своей радиостанции, перехватывающей депеши японцев.

Японцы намеревались захватить Мидуэй с тем, чтобы подступить в августе 1942 года к Гавайям, а затем оккупировать Панамский канал, блокировать с моря Калифорнию, заставить США покинуть Австралию, свернуть планы посылки войск на европейский театр. В Токио надеялись, что в процессе осуществления этого плана рухнет американо-английский союз, совместное японо-германское давление заставит правящие круги США отвергнуть президента Рузвельта. Наиболее оптимистические расчеты не исключали возможности присоединения США к странам "оси".

Битва за Мидуэй - своеобразный водораздел между сплошным триумфом японцев в первые месяцы и последующей затяжной войной на истощение, в которой США с их индустрией и ресурсами получили предпочтительные шансы. Мидуэй стал первой победой США на Тихом океане.

Япония выступила на захват крохотного Мидуэя с невиданными для военно-морской истории силами. Флот адмирала Ямамото состоял из восьми авианосцев, десяти линкоров, двадцати одного крейсера, семидесяти миноносцев и пятнадцати крупных подводных лодок - не считая вспомогательных судов. На палубах авианосцев стояли 352 истребителя "Зеро" и 277 бомбардировщиков.

Соединенные Штаты располагали лишь тремя авианосцами, восемью крейсерами, четырнадцатью эсминцами и двадцатью пятью подводными лодками соотношение один к трем в пользу японцев. Неоценимым преимуществом американской стороны было знание военного кода японцев - это давало ключ к пониманию их замыслов и действий. В радиограммах японцев в качестве цели захвата фигурировало некое АФ. Адмирал Нимиц полагал, что речь идет о Мидуэе, а в Вашингтоне считали, что так обозначены Гавайские острова. Тогда Нимиц послал ложную телеграмму о том, что на Мидуэе вышел из строя пункт дистилляции воды, и японские радиограммы отметили, что на АФ намечается нехватка пресной воды. В результате все американские силы были заранее брошены к Мидуэю.

Когда утром 4 июня 1942 года японские самолеты направились к острову Мидуэй, его значительно усиленный за две предшествующие недели гарнизон уже ждал атаки. Радары указали на приближающиеся самолеты. Пятнадцати американским бомбардировщикам Б-17 был отдан приказ направиться к идущим с северо-запада японским авианосцам. Остальные американские самолеты поднялись в воздух ожидая атаки. В десятиминутной ожесточенной схватке ценой потери двух "Зеро" японцы вывели из строя двадцать два американских истребителя. Ликвидировав слабое заграждение, "Зеро" предоставили поле деятельности 106 бомбардировщикам. Пятитысячный гарнизон острова испытал на себе ярость самураев, но, подготовленный к налету, сохранил боеспособность.

А тем временем увеличившийся отряд американских бомбардировщиков приближался к японским авианосцам. Задача была ясна и опасна: или авианосцы пойдут ко дну, или США лишатся сил на Тихом океане с соответствующими дальнейшими перспективами. Между 7 и 10 часами утра семьдесят восемь американских бомбардировщиков на низкой высоте обрушились на те самые авианосцы, чья авиация осуществила налет на Пирл-Харбор. Результаты были плачевны - 48 самолетов рухнули в океан, не нанеся урона японским кораблям. Но эти жертвы были не напрасны. Перегруженные самолетами и занятые подготовкой ко второму налету на Мидуэй авианосцы адмирала Нагумо позволили трем американским авианосцам - "Энтерпрайз", "Хорнет" и "Йорктаун" приблизиться к японскому флоту. С палуб американских авианосцев взмыли более семидесяти бомбардировщиков, и почти все они нашли могилу в Тихом океане. Но уверенный в окончании налета Нагумо приказал перевооружить свои бомбардировщики торпедами - против неведомо откуда взявшихся американских кораблей.

Японский адмирал полагал, что уже все самолеты противника задействованы в бою. Но он фатально ошибся. Когда на палубах японских авианосцев производилась громоздкая операция перевооружения самолетов, в небе неожиданно появились семнадцать старых бомбардировщиков с "Йорктауна" и тридцать два с "Энтерпрайза". В течение шести минут японский флот понес исключительные по значимости потери - были потоплены четыре ударных авианосца "Кага", "Акага", "Сорю" и "Хирю". На такую удачу американцы раньше просто не могли рассчитывать.

В результате битвы у Мидуэя японский флот потерял половину своих авианосцев, 55 процентов своей авианосной ударной силы. (За все оставшееся время войны Япония сумела построить лишь пять авианосцев.) Такого страшного удара императорская Япония еще не знала.

Возможно, не менее важной для Японии была потеря на палубах тонущих кораблей почти половины авиационных асов, показавших свою квалификацию в Китае, на Пирл-Харборе, Малайе и Яве. Потеря кораблей и пилотов серьезно затормозила тот безумный порыв, в котором японцы между декабрем 1941 и июнем 1942 года овладели контролем над огромной зоной Восточной Азии. Была создана предпосылка для мобилизации американских сил.

Но императорское окружение, признавая силу нанесенного удара, не потеряло решимости. Наиболее приближенный к императору Хирохито маркиз Кидо записал в дневнике: "Император сказал, что удар нанесен тяжелый, но, несмотря на сложившиеся обстоятельства, он приказал начальнику штаба военно-морских сил Нагано продолжать боевые действия и обеспечить, чтобы моральное состояние войск не ухудшилось. Он подчеркнул, что не хочет, чтобы будущая тактика военно-морских сил была пассивной".

Война на Тихом океане вошла в фазу некоего равновесия, причем время было не на стороне японцев. Обе стороны видели перед собой годы ожесточенной борьбы и готовились к ней. Император Хирохито после Мидуэя приказал конструкторам создать новое поколение самолетов и другого вооружения и быть готовыми к его массовому выпуску к концу 1944 года.

Создавалось впечатление, что японцы утверждаются в своей сфере надолго. Возводились монументы завоевателям Сингапура и Манилы, создавалась сеть школ по изучению японского языка в завоеванных странах, выискивались марионетки-квислинги. Было образовано специальное Министерство Великой Восточной Азии.

Двадцатого августа 1942 года в Токио прибыли репатриированные из США сотрудники японского посольства во главе с Номурой и Курусу. Они обрисовали подлинную реакцию населения США на Пирл-Харбор, рассказали о мобилизации американской экономики. Хирохито подолгу беседовал с ними и капитаном Йокояма Исиро - главой японской разведслужбы в США. Ситуация, как стали понимать в императорском дворце, требовала крайней централизации власти, избавления ото всех потенциально пацифистских сил. Первого сентября 1942 года Тодзио к двум своим портфелям (премьер-министра и военного министра) добавил третий - министра иностранных дел - вместо колеблющегося Того.

Показателем усиления интереса Рузвельта к азиатскому театру военных действий было назначение командующим военно-морскими силами США адмирала Э. Кинга, известного своим исключительным вниманием не к официально объявленной "арене номер один" - Атлантике, а к Тихоокеанскому бассейну. Фокусом борьбы на Тихом океане стал Гвадалканал, где американцы отразили четыре японских наступления и около которого произошло семь морских сражений.

В ночь на 12 октября американцы одержали первую победу в морском сражении: были потоплены тяжелый крейсер "Фурутака" и три миноносца. А в бою 25 октября американцы хотя и потеряли свой предпоследний авианосец "Хорнет", но вывели из строя японские авианосцы "Азуихо" и "Сойкаку", а также тяжелый крейсер "Тикума".

Эти потери навели императорский двор на мрачные мысли. Двадцать седьмого октября император Хирохито признал: "Наше второе наступление провалилось". В этот же день Хирохито лично инструктировал нового японского посла в Риме заверить выступающий в качестве посредника Ватикан, что японские армии могут при определенных условиях уйти из Китая, а японские требования в Юго-Восточной Азии будут, в случае заключения мира, минимальными.

Нельзя сказать, что в Вашингтоне была восстановлена уверенность. Президент Рузвельт в полной мере осознавал значимость исчезновения из окружающих Гвадалканал вод американских авианосцев. Он требовал посылки подкреплений к военно-морским пехотинцам на Гвадалканале. По его приказу американцы 30 октября начали свое второе наступление против японцев, оказавшихся на острове. На Гвадалканал был отправлен вице-адмирал Хелси, давший американским войскам отныне знаменитые инструкции: "Убивайте японцев. Убивайте японцев. Продолжайте убивать японцев".

Приказы противоположной стороны звучали примерно в том же духе, и напряжение достигло своего пика.

В Вашингтоне в системе госдепартамента обсуждается в декабре 1942 года проект, предусматривающий создание в будущем в Тихоокеанском бассейне системы опеки под руководством американцев. Борьба с Японией стала видеться в ракурсе достижения возможности доминирования США в гигантском регионе.

Но для доминирования в этом регионе абсолютно необходимо было укрепление американских позиций в Китае, а Рузвельт к середине 1942 года стал ощущать, что теряет рычаги воздействия на Чан Кайши. Посланный в Бирму для командования двумя китайскими армиями американский генерал Стилуэл не сумел найти общий язык с китайцами. Дело было не только в его личных особенностях. Рузвельт хотел из Вашингтона направлять основные действия своего азиатского партнера, а тот проявил вкус к самостоятельности, понимая, что в свете японских успехов у американцев нет альтернативы опоре на гоминдановскую столицу Чунцин. Словесно Чан Кайши давал Стилуэлу простор для любого вида планирования, для самых смелых операций. Но в реальной жизни Чан Кайши блокировал все основные наступательные планы американского генерала, которые должны были щедро оплачиваться кровью китайских соседей. Их отношения быстро перешли в открытую вражду. Командующий американской авиацией в Китае генерал Ченнолт говорил, что генералиссимус с охотой поставил бы Стилуэла к стенке. Со своей стороны, Стилуэл отзывался о китайском генералиссимусе не иначе как о "земляном орехе", он жаловался, что Чан Кайши полностью связал его инициативу. Стилуэл объяснял свои поражения в Бирме вмешательством Чан Кайши.

Перед Рузвельтом встал более широкий вопрос о месте Китая в союзнических усилиях в целом. После решения генерала Маршалла передать авиацию, первоначально предназначавшуюся китайцам, для защиты Индии, генералиссимус Чан Кайши "взорвался" и заявил: "С Китаем обращаются не как с равным союзником, подобным Англии и России, а как со слугой... Когда я был в Индии, Ганди сказал мне: "Они никогда по своей воле не будут обращаться с индийцами как с равными, почему они не допускают Вашу страну даже к штабному планированию?"".

Все более чувствуя свою значимость для отступающих перед ударами японцев союзников, Чан Кайши к лету 1942 года отошел от прежнего "униженного" тона в диалоге с Рузвельтом. В мае генералиссимус предупредил президента, что без существенной помощи союзников "китайское доверие к ним будет полностью поколеблено", последует крушение китайского фронта, находящегося в критическом положении.

Рузвельт, несмотря на сложность общего положения, постарался помочь китайскому союзнику, в котором видел одну из главных опор своего послевоенного мира. Он возвратил отобранные у Стилуэла авиационные части, обратился к англичанам с просьбой защитить от японцев бирманскую дорогу. В своих беседах по радио Рузвельт неустанно превозносил китайскую армию, хотя славословие ее успехов требовало воображения. Важнейшим был следующий пассаж: "В будущем непобедимый Китай будет играть достойную его роль в поддержании мира и процветания не только в Восточной Азии, но и во всем мире".

Рузвельт гарантировал Чан Кайши место в Тихоокеанском военном совете. (Удовлетворение Чан Кайши было бы меньшим, если бы он знал, что Рузвельт писал об этом предложении своему послу в Лондоне Вайнанту: "Тихоокеанский военный совет создан преимущественно для распространения информации по поводу прогресса операций на Тихом океане - и, во-вторых, дает мне шанс осчастливливать всех возможностью заниматься болтовней".)

Настойчивость Чан Кайши, желавшего отнять у Стилуэла прерогативу распоряжаться поставками по ленд-лизу в Китае, еще больше обострила отношения между генералиссимусом и американским генералом. Рузвельт категорически отказался подчинить Стилуэла Чан Кайши. Он утвердил программу ограниченной помощи чунцинскому режиму, но война входила в такую стадию, когда он не мог дать большего своему азиатскому союзнику. В этот момент перед Рузвельтом лежал доклад Объединенного комитета начальников штабов, в котором (конец августа 1942 года) указывалось, что "моральное состояние Китая является очень низким. Китайцы находятся под грузом пяти лет военных действий, они чувствуют разочарование в отношении того, что война на Тихом океане не принесла им поддержки". Доклад Объединенного комитета не исключал возможности крушения Китая.

Нужно отметить, что первые глубокие размышления Рузвельта о мире будущего, о послевоенной системе международных отношений относятся именно к середине 1942 года. Тогда им было принято как аксиома то положение, что будущий мир нельзя будет сохранить без союза с СССР и Англией. Проблемы границ СССР

и имперских притязаний Лондона не кажутся в этот момент Рузвельту непреодолимыми. Когда летом Ганди и Чан Кайши обратились к нему с просьбой о предоставлении независимости Индии, он призвал их отложить дело ради "общей борьбы против общего врага".

Начиная с этого времени изобретенный в начале мировой войны американскими планировщиками термин "большая территория" стал условным названием для той части мира, где американское индустриальное могущество не встречало бы внешних препятствий. Этот район мира должен был быть, по оценке известного теоретика международных отношений Н. Чомского, "открыт для капиталовложений, для репатриации прибылей, иными словами, открыт для господства Соединенных Штатов. Для того, чтобы американская экономика могла развиваться без внутренних перемен, - а именно это требование было ключевым вопросом во всех дебатах того времени - без какого-то бы ни было перераспределения доходов или власти, без изменения структуры, минимальная территория, определенная программой исследований войны и мира как стратегически необходимая для контроля над миром, включала все западное полушарие, бывшую Британскую империю, которую англичане начали ликвидировать, и Дальний Восток. Таков был минимум, а максимумом была вся вселенная".

Вообще говоря, ответ на вопрос, каковы географические параметры "большой территории", постоянно изменялся по мере того, как текли сороковые годы.

Первые определения "большой территории" относятся к периоду лета 1940 - лета 1941 года. Они включали в себя два элемента: один традиционный, другой абсолютно новый в определении "жизненно важных" интересов США. Первый элемент - Западное полушарие, второй - Британская империя. Нетрудно представить себе, что провозглашать особое отношение и особые права на компоненты обширной Британской империи в этот период было не так уж трудно. Англия противостояла державам "оси" в одиночестве. Ее коммуникации были уязвимы. Речь шла уже не только о сохранении Британской империи, но и собственно о существовании Англии как независимого государства. Понятно, что Англия была восприимчива к давлению извне, тем более со стороны потенциального союзника - США. Ведь именно на вовлечение в войну Америки уповал У. Черчилль, он был готов уплатить немалую цену за американскую поддержку. В такой обстановке американские стратеги включили Британскую империю второй составной частью "большой территории".

В момент, когда США вступили в войну, две страны ощущали соприкосновение - отнюдь не всегда дружественное - интересов в глобальном масштабе. Ареной номер один может быть назван Китай, где Англия к 1942 году была доминирующей державой, а позиции и интересы США были значительно слабее. Арена номер два - Средиземноморье, где англичане доминировали, а интересы США были совершенно незначительными. Ареной номер три служил юг тихоокеанского бассейна, где еще недавно Австралия и Новая Зеландия были покорны Британии, а в 1942 году задумались над переменой ориентации (что и произошло через несколько месяцев).

Впервые в своей истории Соединенные Штаты получили необычайные - и довольно легко достижимые - внешнеполитические возможности, без преувеличения, глобального масштаба.

Если в 1939 году Ф. Рузвельт "возлагал" на Англию задачу "спасения цивилизации", то в 1942 году он и его помощники, видя ценность союза с Англией, уже предусматривали главенство в дуэте Соединенных Штатов. "Чемберлен, - пишет английский историк Д. Рейнольдс, - предвидел такой ход событий, и его внешняя политика была частично направлена на избежание подобной ситуации: будучи однажды разбуженным, спящий гигант неизбежно превратит своего английского союзника в карлика".

И хотя, находясь под прицелом гитлеровцев, англичане приветствовали принятие Америкой роли мировой державы, они уже предчувствовали неизбежное: рост могущества США за счет, в частности, западноевропейских союзников.

Разумеется, в тот критический период никто из находящихся у кормила власти в США не прибегал к циничным выражениям о дележе английского наследства. Но смысл американских планов в отношении Британской империи от этого не менялся. С развертыванием в 1941 году масштабов мировой войны внешнеполитическое планирование США пошло по линии расширения "большой территории". Постепенно в нее начали входить помимо фрагментов Британской империи части других обанкротившихся европейских метрополий. В "территорию" была включена голландская Ист-Индия (Индонезия) на азиатском направлении и бывшая датская территория Исландии на подступах к европейскому побережью. Особый этап планирования наступил с "отчуждением" вишийского режима. Лишившись иллюзий относительно коллаборационизма Виши, приняв решение сделать Северную Африку плацдармом наступления в Европе, американское руководство к 1942 году пришло к важному заключению. Франции предстояло занять после мировой войны скромное положение средней европейской державы, а наиболее стратегически важные из ее колоний были включены в "большую территорию". Три региона этой империи вызывали особый интерес Рузвельта Северная Африка; Западная Африка - ближайшая к южноамериканскому континенту часть африканских владений Франции (район Дакара); французский Индокитай.

В Атлантике к 1942 году стратегия "большой территории" предполагала определенную степень контроля над Исландией, Азорскими островами, островами Зеленого мыса и Дакаром. В Исландии уже находилась бригада морской пехоты США. Эти четыре тысячи морских пехотинцев - первый контингент вооруженных сил США в Европе, где американское военное присутствие стало с тех пор постоянным.

В этот критически важный для США период перехода от изоляции к вовлеченности глобального масштаба своеобразным мостиком для американской дипломатии послужило формирование особых отношений с Великобританией, имперским лидером полутора предшествующих столетий. Необычная форма отношений - на которую Лондон пошел вследствие смертельной угрозы самой национальной независимости - явилась трамплином для американской экспансии. Процесс освоения глобальной роли Америки не прошел бы столь гладко, если бы слабеющий британский лев не передал ей доли своего опыта, не поделился своими знаниями, не оказал поддержки.

Помощь Англии Америке была широкой и существенной. Прежде всего, Соединенные Штаты начали создавать под руководством английских учителей "глаза и уши" империи, разветвленную разведывательную сеть. "Интеллидженс сервис" стоял у колыбели как внутренней контрразведки, так и глобальной сети шпионажа. Федеральное бюро расследований под руководством командированного английскими органами безопасности У. Стивенсона стало приобретать, помимо прежних функций тайной полиции, функции контрразведки, причем деятельность ФБР была расширена на заграницу, и уже вскоре глава ФБР Э. Гувер ставил себе в заслугу предотвращение пронацистских переворотов в Боливии и Панаме. Английские "учителя" убедили американцев в необходимости создания специализированных служб заграничной разведки. Эмбрионом Центрального разведывательного управления (окрепшего во второй половине 40-х годов) стала Организация стратегических служб (ОСС).

Во-вторых, необычный (несанкционированный до 1942 года конгрессом) союз с Англией позволил США весьма быстро оснастить свою военную машину. Без английского участия это был бы более длительный, более дорогостоящий и менее эффективный процесс. Англию и ее базы по всему миру посетили многие тысячи американцев, воспринявшие многовековой опыт имперской державы, страны, которая уже два года вела современную войну. Рождение, скажем, мощных "летающих крепостей" - бомбардировщиков Б-26 было бы невозможно без консультаций английских авиационных экспертов. Американцы благодаря англичанам получили главные военные секреты мировой войны, такие, как радиолокация и использование ядерной энергии. Научно-исследовательский комитет США направил своим представителем в Англию президента Гарвардского университета Дж. Конанта.

В-третьих, готовность к сотрудничеству находящихся под смертельной угрозой англичан позволила начать "освоение" территорий, контролирующих значительную часть мирового океана, подходы к важнейшим в стратегическом отношении зонам. С английской помощью США оккупировали Исландию и Гренландию, подготовили высадку на Азорских островах, на Мартинике и во многих других местах.

Так критическое состояние Британской империи было вольно и невольно использовано Ф. Д. Рузвельтом для превращения США в первую державу Запада. Лето 1942 года, видимо, является самой низкой точкой для стран антигитлеровской коалиции. Европа почти целиком находилась в руках нацистов, а в Азии японцы устремились к Индии и Австралии.

Рузвельт и Черчилль на встрече летом 1942 года немало часов посвятили "трубочным сплавам", как согласно английскому коду назывался проект военного использования атомной энергии. Именно в эти дни, видя реальную опасность дезинтеграции Британской империи, Черчилль согласился на главенство американцев в атомном проекте. В июне 1942 года Рузвельт поручил военному министерству взять проект в свои руки. Здесь в рамках корпуса армейских офицеров был создан особый отдел, перед которым стояла задача осуществить крупномасштабные разработки и исследования в наглухо отгороженных от внешнего мира лабораториях и на полигонах. Свое название проект "Манхеттен" получил в августе 1942 года. Рузвельт определенно знал, что германские физики идут той же дорогой, и судьбы войны во многом зависят от научных успехов. Дж. Конант, в общем и целом, как и Рузвельт, оптимист по натуре, определил, что немцы, возможно, на год опережают американцев, тогда как даже "трехмесячное отставание было бы фатальным".

В конечном счете проект "Манхеттен" обошелся в 2 миллиарда долларов. Было построено тридцать семь испытательных установок в одиннадцати штатах США и в Канаде. В реализации проекта участвовало примерно 120 тысяч человек (такие оценки давал Р. Патерсон Г. Стимсону 25 февраля 1945 года). С целью централизовать организационные усилия Рузвельт назначил бригадного генерала Лесли Гроувза главным ответственным за реализацию проекта "Манхеттен". Он руководил всеми задействованными силами и средствами. С точки же зрения президентского участия важно обратить внимание на то, что военный министр Г. Стимсон был ведущей фигурой в администрации, курирующей проект. Те или иные действия президент с этого времени осуществлял только через него. Разумеется, у Стимсона было много других обязанностей, но эта сфера стала одной из основных в его деятельности.

Отношение Рузвельта к проекту "Манхеттен" говорит о том, что главным инструментом создания искомой системы международных отношений в будущем он считал атомное оружие. Рузвельт, полагает американский историк М. Шервин, "думал, что бомба может быть использована для создания мирного мирового порядка, он, по-видимому, считал, что угроза ее применения более эффективна, чем любые возможности международного сотрудничества". И, по мнению Рузвельта, хотя мир будут контролировать "четверо полицейских", лишь два из них - США и Англия - станут владеть атомным оружием.

Решающим днем в германском подходе к атомному оружию было 6 июня 1942 года, когда нобелевский лауреат физик Гейзенберг встретился с министром военных запасов А. Шпеером, близким к Гитлеру, и доложил ему о ходе исследования в области использования урана. Он сказал, что Германия определенно имеет необходимые знания для получения атомной энергии из урана. Теоретически возможно создание атомного оружия. Впереди технические проблемы: нахождение критической массы, исследование цепной реакции; Шпеер пришел к выводу, что работы следует продолжать, но в меньшем масштабе. В этом Шпеер прямо повторял Гитлера: он, будучи на данном этапе уверен в победоносном для себя окончании войны, приказал закрыть все проекты, касающиеся новых видов оружия, за исключением тех, которые будут готовы к полевым испытаниям в течение шести недель.

Во время Нюрнбергского процесса Шпеер сообщил, что Гитлер говорил с ним о возможности создания атомной бомбы. Шестого мая 1942 года Шпеер поставил перед фюрером вопрос о судьбе всего атомного проекта, он предложил назначить Геринга главой имперского исследовательского совета, чтобы придать делу необходимую важность. Но Гитлер не решил этот вопрос ни тогда, ни на новом обсуждении - 23 июня 1942 года. Он показал свою заинтересованность, но не был убежден в достижимости цели. Речь шла о трех-четырехлетней программе. В конце концов Шпееру было приказано направить исследования на создание уранового мотора для танков или надводных лодок, после чего Гитлер потерял интерес к проблеме. Но Рузвельт и его окружение не знали об этом.

От Касабланки до "Трайдента"

Страны "оси" знали, что они должны выиграть войну в 1942 году или они потеряют все. Мне нет нужды напоминать вам, что они не выиграли войну в 1942 году.

Ф. Рузвельт. 1943 г.

Президент становится все больше и больше центральной фигурой в глобальной войне, источником инициативы, власти и, конечно, ответственности.

У. Кассет. 1942 г.

В ходе первого этапа развертывания мировой стратегии детализированное перспективное планирование американцев сосредоточивалось в государственном департаменте. Уже в 1941 году в нем был создан отдел специальных исследований, руководимый Лео Пазвольским. С вступлением войны в кульминационную фазу Рузвельт "приблизил" планировщиков к Белому дому, поднял значимость планирования. Именно в это время он ставит во главе специального президентского Комитета по послевоенной внешней политике государственного секретаря Кордела Хэлла. Данный комитет имел уже сложное бюрократическое строение. Его составляли пять специализированных подкомитетов, в которые входили как правительственные чиновники, так и привлеченные извне специалисты. Подкомитеты породили немалое число докладов, но вся эта прогностическая и футурологическая литература воспринималась Рузвельтом лишь как подсобный "склад идей". Президент придавал деятельности комитета далеко не первостепенное значение, это было, с его точки зрения, побочное ответвление дипломатического планирования. Наряду с исполнительной властью планированием внешней политики занимались отдельные комитеты конгресса. Сухопутные войска, военно-воздушные силы и военно-морской флот также обращались к анализу дипломатических проблем.

В 1942 году, когда обозначились первые признаки возможной победы, внешнеполитическим планированием стали заниматься и в академических кругах. Здесь высказывались идеи, заинтересовавшие хозяина Белого дома. Профессор Йельского университета Н. Спайкмен опубликовал книгу "Американская стратегия в мировой политике" (1942), в которой обратился к новому для США геополитическому видению. Северная и Южная Америка - это по существу два острова в океане, общая площадь которых равняется лишь трети Евразии и население которых составляет лишь десятую часть ее населения. До сих пор безопасность США зависела от баланса сил в Европе и Азии. Поддержанием этого баланса весь девятнадцатый век и значительную долю двадцатого занималась Англия, позволявшая США реализовывать свое влияние в Западном полушарии посредством "доктрины Монро". Этот баланс был нарушен с выходом России из войны в 1917 году и с победами Германии в 1940 году. Вторая мировая война, по словам Спайкмена, поставила вопрос: "Будут ли Соединенные Штаты великой державой, пользующейся влиянием в делах Старого света, или они станут буферным государством между могущественными империями Германии и Японии?"

Директор Института международных исследований Йельского университета Ф. Данн выражал сходные идеи. По его мнению, "наиболее важным фактором, с точки зрения американской безопасности, является то обстоятельство, кто будет владеть контролем над побережьем Европы и Азии". США должны обеспечить контроль за собой. "Если это побережье попадет в руки одной или нескольких стран, враждебных Соединенным Штатам, результатом будет такое окружение, которое поставит Америку в чрезвычайно опасное положение вне зависимости от того, какой будет величина ее армии и флота".

Аналогичные мысли высказывала группа молодых американских политологов, среди которых выделялся У. Фоке с книгой "Сверхдержавы: Соединенные Штаты, Британия и Советский Союз - их ответственность в отношении мира" (Нью-Йорк, 1944) и Р. Страус-Хюпе, автор исследования "Баланс завтрашнего дня: мощь и внешняя политика Соединенных Штатов" (Нью-Йорк, 1945).

Ведущим публицистом, распространявшим идеи академических ученых, был У. Липпман, выступивший в 1943 году с чрезвычайно популярным трактатом "Внешняя политика США - щит республики". Он критически оценил прежнее "неучастие" американцев в глобальной дипломатической борьбе. Прежде американцы "как ленивый богач" слишком беспечно смотрели "на основания своей национальной безопасности как на нечто, что ниже их достоинства". Но теперь они должны прозреть: "Стратегическая оборона Соединенных Штатов не ограничивается трехмильной зоной вокруг американских берегов, она протянулась через два океана ко всем трансокеанским землям, откуда может быть начата атака по морю или по воздуху".

Последующие пятьдесят лет американская дипломатия руководствовалась именно этим принципом.

* * *

Помощник Рузвельта Хассет записал в своем дневнике в конце 1942 года: "Президент становится все больше и больше центральной фигурой в глобальной войне... Он спокоен и собран, находится в наилучшей форме по мере того, как первый год участия в войне приближается к концу. Его темперамент неизменен, боевой дух высок, и он всегда готов пошутить или рассмеяться. Он может заснуть при любой первой попавшейся возможности - бесценное качество для человека, чье бремя так велико. Об этом бремени он не упоминает. У него нет желания быть мучеником, живым или мертвым".

А время требовало мужества и высшей концентрации энергии.

В сентябре 1942 года немцы вышли к Сталинграду и предгорьям Кавказа. Рузвельт видел, что весы истории заколебались. Он просил Черчилля продолжать отправку конвоев на севере, хотя бы небольшими партиями, он обещал советской стороне увеличение поставок авиационной техники. В октябре он объяснял Сталину, какие меры принимаются для увеличения объема поставок через Тихий океан и Персидский залив. И лишь в конце осени 1942 года Рузвельт приходит к выводу: "Русские собираются продержаться этой зимой, и мы должны энергично осуществлять планы помощи им"!

Только к началу 1943 года американская элита ощутила, что мировой конфликт, возможно, разрешится уже в обозримой перспективе и что США будут первыми среди победителей. Начинают выходить книги, посвященные организации послевоенного мира. Те, кто помнил первую - вильсоновскую попытку США возглавить мировое сообщество, постарались связать ее с текущей, второй. В самом конце 1942 года вице-президент Г. Уоллес заявил по национальной радиосети, что в 1920 году не Вильсон потерпел поражение, а весь противостоящий ему мир. Уоллес спешил хотя бы теоретически оснастить будущую мировую организацию рычагами вооруженного воздействия. Таковыми ему виделись прежде всего международные воздушные силы. В начале 1943 года кандидат от республиканской партии в президенты У. Уилки опубликовал книгу "Единый мир", в которой призывал создать "совет Объединенных Наций - единый совет по выработке единой военной стратегии, в котором все нации несли бы бремя". В течение двух месяцев в США был продан миллион экземпляров этой книги. Это было время, когда приветствовались самые смелые предложения. Так, известный газетный магнат - полковник Маккормик выдвинул такой план: Шотландия, Уэллс и все британские доминионы должны стать штатами США.

Рузвельт в разворачивающейся эйфорической обстановке оставался достаточно сдержан. Но и он выдвинул для широкого обозрения несколько идей, казавшихся ему самыми существенными. Как уже говорилось, он был убежден, что главные страны-победители (США, СССР, Англия, Китай) станут осуществлять в мире контрольные полицейские функции. Должна быть создана мировая организация, она заменит злополучную Лигу Наций. Но Рузвельт чрезвычайно не хотел на данном этапе обсуждать специфику всего того, что порождала победа. В обращении к конгрессу "О положении страны" он сказал: "Мы должны посвятить себя большим целям и не заземлять обсуждение вопроса в спорах о методах и деталях".

У Ф. Рузвельта на протяжении всей его политической карьеры прослеживается стремление не связывать себя преждевременно данными обязательствами, не ограничивать поле своего маневра заранее жестко очерченными схемами. Рузвельт был мастер импровизаций. Он с охотой подходил к решению очередного клубка проблем, ему нравилось искать "верную нитку". Ничто не импонировало ему больше, чем спонтанное формирование новых комитетов, групп плакирования, координационных центров. Это не значит, что у него не было своего видения мира, что он отвергал "забегание в будущее", но он крайне не любил выставлять свои предпочтения. Лидер должен быть загадкой. Разгаданный политик уже не лидер - окружение может двигаться самостоятельно в указанном направлении. Поэтому в месяцы, когда идеологи американского капитализма возликовали, увидев на горизонте перспективу победы, самые большие плоды которой достанутся Америке, капитан правительственного корабля предпочел не распространяться о своих конкретных планах, о своем прогнозе политического будущего мира. Окружение получило лишь основные идеи.

Мы не должны в данном случае забывать, что Рузвельт был верным последователем Вудро Вильсона, что, еще баллотируясь на пост вице-президента, он превозносил Лигу Наций. Все его прошлое говорило об интервенционизме. С изоляционистами он мог вынужденно заключить компромисс, но его мировоззрение покоилось на глобальных основах. Уйти в "американскую скорлупу" казалось ему предательством дела всей жизни. Не имея возможности ввести страну в Лигу Наций, он выступал за членство в Мировом суде и за сотрудничество с отдельными ведомствами Лиги Наций. Сама Лига перестала устраивать Рузвельта в 30-е годы (по внутренним и внешним соображениям). Будучи политически скован, он сделал все, что смог: заключил межамериканское оборонительное соглашение, предложил "карантин" для агрессоров, накануне войны отчетливо выказал свою симпатию к американо-английскому протекторату над международными делами. С началом войны союзные связи с Англией оказались недостаточными, и Рузвельт делает важнейшую коррекцию в своих взглядах. Он включает в число мировых "гарантов" СССР и Китай. К периоду начала национальных дебатов о мировом будущем Америки именно эта схема главенствовала над прочими.

Не провозглашая грандиозных концепций мироустройства, Рузвельт ежедневно принимал решения, продвигающие вперед реализацию именно его варианта. Была издана такая программа производства вооружений, стратегических материалов и международного распределения продовольствия, по которой можно судить о наличии серьезных предпосылок для наступления "века Америки", когда сильнейший член мирового сообщества опирался бы на помощь трех союзных мировых "полицейских" и контролировал мировое развитие.

Разумеется, место СССР в будущей системе имело большое значение. Советская Россия выходила из войны самой мощной силой в Евразии. И Рузвельт уже видел истоки тех трудностей, которые могут сорвать американо-советское сотрудничество. В комиссии по иностранным делам американского сената сенатор от штата Мичиган А. Ванденберг ревностно защищал идеи польской эмиграции, влиятельной в Мичигане и соседних пяти штатах. Какой будет советско-польская граница? Возможен ли возврат к границам 1939 года? Требование именно этой границы способно было подорвать схему "четырех полицейских". С одной стороны, Рузвельт знал, что люди типа Ванденберга однажды уже сорвали планируемую президентом Вильсоном Лигу Наций, с другой стороны, он нуждался для подлинной мировой политики в национальном согласии, в поддержке максимально широкого политического спектра.

Одной из первостепенных забот Рузвельта на этом этапе являлось сделать отказ конгресса от предвоенного изоляционизма необратимым. По мнению Гарри Гопкинса, выраженному в эти весенние месяцы 1943 года, президент был даже "слишком восприимчив" к мнению сената, придавал излишнее значение органу, обескровившему детище Вильсона - Лигу Наций. Уже тогда намечались признаки того, что хозяин Белого дома в определенных условиях, ради сохранения необходимого ему консенсуса, может пойти на создание напряжения в ключевых для будущего мира советско-американских отношениях. Намеки на это сказались по крайней мере в том, что Рузвельт не блокировал специфическую линию внутреннего развития, поощряя те силы, для которых соображения национальной безопасности СССР были ничто по сравнению с их особыми интересами.

Англичане в отличие от американцев предпочитали не рисовать перспективы до конца века, а сосредоточились на решении непосредственных задач, от которых зависела судьба испытывающей большое напряжение Британской империи. Для согласования конкретных действий Уайт-Холл вынужден был обращаться к союзнику, который все больше становился патроном. Но далеко не на всех направлениях Вашингтон видел эту готовность к сотрудничеству. Так, особую проблему для США представляло определение политики во "французском вопросе".

Напомним, что для правительства Соединенных Штатов Америки Франция как фактор мировой политической жизни, начиная с мая 1940 года практически потеряла свое значение. Майско-июньский разгром лишил ее положения мировой державы, компьенское перемирие фиксировало расчленение страны, режим Виши превратился в сателлита фашистской Германии. Жизнедеятельность обширных французских колоний была парализована; Индокитай стал призом тихоокеанского противника США - Японии. Французские организации, не сложившие оружия, до более поздней поры не принимались американским правительством в расчет. Франция, разделенная захватчиками, ослабленная внутренней борьбой, по мнению США, нуждалась для возникновения единого национального представительства во внешней - и прежде всего в американской - помощи.

Американское руководство искало соответствующих американскому курсу кандидатов на политическое лидерство во Франции, освобождение которой уже стало предметом разработок военных штабов. Такой лидер должен был отвечать следующему главному условию: признать недостаточность своих полномочий ввиду того, что его положение не закреплено законодательным и выборным порядком, и, соответственно, не посягать на политическое представительство Франции, взяв на себя решение чисто военных задач.

Где могли быть найдены отвечающие этому требованию вожди? Государственные деятели третьей республики были дискредитированы поражением, вишийский аппарат обрек себя на национальный позор сотрудничеством с оккупантами. Новые лица следовало искать в числе выдвинувшихся за период мировой войны. "Свободная Франция" и ее лидер не соответствовали вышеуказанному условию: де Голль "покушался" на политическое представительство французских интересов, кроме того, по американскому мнению, он находился в зависимости от Лондона. Именно поэтому не имевший политических амбиций генерал Жиро стал американским фаворитом. Накануне высадки американцев в Северной Африке после бурных дебатов с Эйзенхауэром Жиро отказался даже от своего "непременного" первоначального условия - обладания постом главнокомандующего всех союзных войск в североафриканском регионе. Он удовлетворился титулом командующего французскими силами в Северной Африке и верховного административного лица французских колоний.

На экстренном совещании в Гибралтаре стороны сошлись на следующем (текст протокола): "Генерал Эйзенхауэр указывает на то, что он получил от правительства Соединенных Штатов задание и средства, которые он не может разделить с кем бы то ни было. Но он готов признать за генералом Жиро всю полноту власти как главы гражданской администрации и как командующего французскими силами".

Претендент на французское лидерство, полагали в Вашингтоне, был готов. Предстояло лишь публичное оглашение его верховенства.

Выбор "более послушного" француза был связан с планами Рузвельта в отношении колониальных владений европейских держав. Хотя в это время Рузвельт не формулировал окончательно своего отношения к колониальному вопросу и к системе опеки, он никогда не гарантировал неприкосновенности французских колоний. Два месяца спустя, в Касабланке, президент упрекнет Мэрфи: "Вы немного перестарались, когда написали в одном из писем Жиро перед высадкой, что правительство Соединенных Штатов гарантирует Франции возвращение всех частей ее империи. Это письмо может повредить мне после окончания войны".

Вопрос об отношении правительства США к организации де Голля впервые возник в конце лета 1940 года, когда вся французская экваториальная Африка присоединилась к движению генерала. Прежний губернатор бежал из Браззавиля в Леопольдвиль, его пост занял эмиссар де Голля де Лармина. Тридцатого августа консул США в Леопольдвиле Меллон запросил госдепартамент, следует ли ему посетить с официальным визитом нового губернатора. Ответ К. Хэлла исчерпывающе характеризует позицию его и президента: "Департамент желает не поднимать вопрос о характере отношений между правительством США и комитетом де Голля так долго, насколько это возможно".

И в дальнейшем лондонский комитет безуспешно пытался установить деловые связи с Рузвельтом. Так, 24 мая 1941 года генерал де Голль обратился через посла США в Каире Кирка к американскому правительству с меморандумом, в котором описывал удобства африканских территорий в качестве плацдарма в борьбе против Германии и Италии. "Свободная Франция" предлагала помощь в оборудовании аэродромов и баз, взамен "свободные французы" просили оружие. Но американцы согласны были оснащать "Свободную Францию" оружием только как часть британских вооруженных сил через британское военное ведомство.

Восьмого июля 1941 года британский посол Галифакс передал С. Уэллесу еще одну просьбу А. Плевена, представителя "Свободной Франции" (его самого госдепартамент отказался принять), - о признании его организации. Плевен сообщил, что генерал Вейган, командующий войсками Виши в Северной Африке, готовится к походу на юг, чтобы возвратить под флаг Виши утраченные колонии. Английское правительство уже давно просило официально признать эти колонии находящимися под властью "Свободной Франции". Ведь безразличие к судьбе "Свободной Французской Африки" может быть воспринято в Виши как приглашение к действию. С. Уэллес ответил, что в случае, если голлисты получат признание в какой бы то ни было форме, Соединенным Штатам трудно будет ожидать урегулирования отношений с Виши и с североафриканской администрацией. Подразумевалось, что Соединенные Штаты больше ценят именно эти связи.

В октябре - ноябре 1942 года полным ходом шла подготовка к операции "Торч" - высадке союзников в Северной Африке. Личный представитель президента Мэрфи убедил (легко, впрочем, согласившегося) Рузвельта обойтись без де Голля. "Я очень опасаюсь, - писал Мэрфи, - отрицательного эффекта, который имело бы всякое вмешательство де Голля в связанные с высадкой дела и на наши обнадеживающие усилия привлечь французский африканский корпус на нашу сторону". Рузвельт проявил большую твердость в намерении не допустить де Голля к североафриканским делам.

Р. Шервуд, находившийся вблизи президента в эти дни, пишет: "Во время всех этих переговоров, предшествовавших операции "Торч", стало ясно, что большой вопрос о де Голле и сражающихся французах встанет снова. В этом вопросе Рузвельт был непреклонен. Он писал: "Я считаю необходимым не подпускать де Голля ко всему этому и не ставить его ни в чем в известность, независимо от того, сколько бы он ни раздражался сам и ни раздражал других". Генерал Маршалл предложил даже периодически снабжать сражавшихся французов фальшивой информацией, имея в виду, что эта информация может попасть к немцам. Рузвельту понравилась такая уловка, и он дал свое согласие".

По мысли де Голля, линия союзников базировалась на священном эгоизме. "Можно ли было принимать всерьез подчеркнутую щепетильность Вашингтона, который заявил, что держа на дистанции генерала де Голля, он поступал так якобы затем, чтобы предоставить французам свободу предстоящего выбора их правительства? Ведь этот же Вашингтон в то же самое время поддерживал официальные отношения с диктатурой Виши и готов был договориться с любым, кто откроет американским войскам ворота в Северную Африку!"

Седьмого ноября 1942 года Рузвельт по радио обратился к французскому народу. Президент говорил о целях американской армии: "Мы пришли разбить и изгнать ваших врагов. Верьте нашим словам... Мы заверяем вас в том, что, как только угроза вам со стороны Германии и Италии будет ликвидирована, мы тотчас же покинем вашу территорию".

Рузвельт 8 ноября обратился к Петэну с такими словами: "Моей единственной целью является поддержка и помощь французским властям и их администрации".

Петэн ответил в тот же день: "Вы выдвигаете предлоги, которые ничего не оправдывают... Я всегда декларировал, что мы будем защищать нашу империю, если она будет атакована... Вам надо было бы знать, что я сдержу свое слово".

Первая крупная военная операция Рузвельта во второй мировой войне высадка в Северной Африке - началась 7 ноября 1942 года. Здесь североафриканская сеть сочувствующих французских организаций не оказала действенной помощи американскому десанту во многом из-за недостаточной координации и неэффективного руководства. Французские патриоты - сказалась ли в этом боязнь их политической самостоятельности? - не получили американского оружия, они не были объединены. По политическим мотивам американцы протежировали лишь часть готовых к антивишийской борьбе сил, а эти "фавориты" не сумели захватить контроль над положением.

Сражение на песчаных пляжах Северной Африки, являвшееся трагедией само по себе, имело большое значение для будущего американо-французских отношений. Американцы проникли в Северную Африку, но политически дверь в нее еще оставалась закрытой. После трехдневных боев американцы пошли на невиданный компромисс - заключили соглашение с личностью, бывшей символом коллаборационизма, со вторым после Петэна человеком в Виши - адмиралом Дарланом.

Двусмысленное положение в Северной Африке отразилось и на международном положении Вашингтона. По поводу соглашения командующего американскими войсками генерала Кларка с адмиралом Дарланом возник вопрос о возможных дипломатических инициативах в Европе. Посол Советского Союза в Лондоне Майский заявил, что "хотя Советское правительство понимает обстоятельства этого соглашения, оно (соглашение) обеспокоивает ввиду возможности выявления в будущем политических обоснований сделок с немецкими генералами и другими лицами". Советское правительство показало понимание вступления в контакт с Дарланом ради военного успеха, но американское сотрудничество с ним вызывало в антифашистском лагере многие трудные для США вопросы. ТАСС поместило большое число зарубежных критических отзывов на сделку Кларка - Дарлана. Американский поверенный в делах в СССР Гендерсон сообщил, что "всеобщим впечатлением членов дипломатического корпуса является то, что Советское правительство не одобряет нашей позиции в отношении Дарлана".

Действуя "методом бульдозера" (выражение Мэрфи), Кларк сумел добиться включения Жиро в североафриканскую военную иерархию, хотя разумеется, уже не на ее вершину. По соглашению Кларка - Дарлана Жиро должен был под общим руководством Дарлана осуществлять командование французскими силами.

В ответ на осуществление операции "Торч" немцы приступили к оккупации подвластной Виши трети Франции. Германские силы вышли к средиземноморскому побережью. В этих условиях, еще более поднимая свои ставки в глазах американцев, адмирал Дар-лан во второй половине дня 11 ноября призвал французские силы в Тунисе организовать сопротивление немцам. В тот же вечер Дарлан сделал уступку: он впервые официально пригласил генерала Жиро к переговорам, и стороны согласились на том, что Дарлан возьмет на себя высшую политическую власть, а Жиро получит пост командующего французскими силами.

Стала проявляться позиция Рузвельта во французском вопросе. Помощник де Голля Ж. Сустель отмечал тогда: "Никто, я думаю, не поймет Рузвельта, если не оценит того, кем этот выдающийся человек был в 1942 году: политик и стратег, энергичный вождь масс, умелый руководитель партии, но, прежде всего, глава одной из величайших армий в мире. Никогда ни один Цезарь не имел власти столь гигантской, не имел возможности одним приказом двинуть такие людские силы и такую мощь техники на морях, континентах и в небе. Ныне, в конце 1942 года, неумолимо держась в отношении Франции политики, беспокоившей его в такой степени, которую он не хотел признать, раздраженный сопротивлением, желая победы, пока еще больное тело поддерживала воля, он был горд от того, что сделал свою страну величайшей силой в истории".

Это впечатление Ж. Сустель вынес из личной беседы с президентом. С. Уэллес, записавший эту беседу, с горечью отметил, что представитель де Голля не выразил ни малейшей благодарности "за освобождение Северной Африки американскими силами, но постоянно настаивал на том, причем в одних и тех же выражениях, что управление Северной Африкой должно быть сосредоточено в их руках "не позднее двух-трех недель, которые нужны для оккупации Туниса".

Двадцать шестого декабря 1942 года, после того, как Дарлан был убит террористами, имперский французский совет при открытом давлении со стороны американцев избрал верховным комиссаром французской Северной Африки генерала А. Жиро. Даже англичане не влияли на выбор главы североафриканских французов. Рузвельт мотивировал столь неприкрытое вмешательство необходимостью немедленно помочь Эйзенхауэру, но главным было желание иметь лидером в Северной Африке деятеля проамерикански настроенного и откровенного антиголлиста. Сын президента вспоминает: "Жиро был рекомендован Мэрфи и государственным департаментом как логический противовес единоличному и поддерживаемому англичанами главенству де Голля".

В последний день 1942 года Черчилль прислал Рузвельту очередную телеграмму. Британский премьер соглашался с президентом, что союзный главнокомандующий (американец) должен быть верховным лицом в северо-западной Африке во всех делах, как военных, так и гражданских. Но гражданское управление все же следует создать - в любой подходящей условиям форме; разумеется, это управление должно быть подвластно вето Р. Мэрфи, личного представителя президента Рузвельта, и вето Гарольда Макмиллана, британского представителя в союзной штаб-квартире.

Рузвельт не поддался на уловку. Ныне он смотрел на перспективу централизованного французского управления с большим подозрением, чем когда бы то ни было в прошлом. Если бы политическая ситуация в Северной Африке зависела только от Рузвельта, го он начал бы перенимать "французское наследство" уже с конца 1942 года.

В Токио 7 декабря 1942 года, в годовщину начала войны на Тихом океане, император Хирохито обменялся поздравительными телеграммами с Гитлером и Муссолини. Можно было в тишине императорского дворца подвести реалистические итоги первого года войны. Три из четырех выводов являлись пессимистическими: авианосный флот принял сокрушительные удары; лучшие летчики - элита ВВС погибли в жестоких боях; солдаты страны "восходящего солнца" так и не сумели показать своего "духовного превосходства" над "нищими духом" американцами. И лишь надводный флот, традиционная опора японской военной мощи, проявил свою силу. По существу, наступательный пыл Японии "выдохся" в течение первого года войны, затем образовалось некое равновесие, а в ноябре 1943 года и в июне 1944 года американцы двумя ударами (в первом случае в боях на Маршалловых островах, во втором - на острове Сайпан в западной части Тихого океана) вернули себе стратегическую инициативу.

В Вашингтоне план на 1943 год предполагал, что "операции на Тихом океане будут продолжаться с целью постоянно усиливать давление на Японию".

Второй год войны начался с того, что японцы отразили третье американское наступление на Гвадалканале, но император Хирохито уже не верил в благополучное продолжение боевых действий и здесь и, "проглотив гордость", приказал эвакуировать гарнизон Гвадалканала. В ходе боев в море погибли пять тысяч американских моряков против трех тысяч японских. Но в воздухе потери составили 2000 японских пилотов против 600 американских. Хуже всего был для японцев результат наземных сражений: 20 тысяч убитых и 10 тысяч пропавших без вести против 2 тысяч американцев.

Для историка важнее другой факт. Сражение при Гвадалканале было последним, в котором с обеих сторон участвовали в бою примерно одинаковые количественно силы. В дальнейшем с каждым крупным боем перевес американцев возрастал. Никогда уже после шестимесячной кампании при Гвадалканале японцы не смогут выставить против американцев равные силы. К концу войны обычным соотношением сил в бою станет десятикратное превосходство американской стороны в морских сражениях и пятидесятикратное - в воздушных. Американские командиры будут иметь возможность избирать те участки фронта для боя, где количественное превосходство японской пехоты будет нейтрализовано общим превосходством американских вооруженных сил. К моменту ухода с Гвадалканала потери японцев составляли примерно 100 тысяч человек, к концу войны - более одного миллиона.

Японская армия еще посягала на треть земной суши - шовинистическая пресса ежедневно помещала карты с обозначением фронтов наступающих императорских войск - но в ходе войны стал намечаться новый этап. Главный союзник Японии - гитлеровская Германия не могла двинуть свою военную машину в Сталинграде. События на советско-германском - решающем фронте второй мировой войны, где друг другу противостояли миллионные армии, многократно покрывали масштабы битвы на Тихом океане (за весь период войны японцы взяли в плен 21 580 американских солдат и офицеров, треть которых погибла в концентрационных лагерях, что несравнимо с гигантскими людскими потерями в Европе). Перелом в ходе боев под Сталинградом немедленно сказался на событиях в тихоокеанском бассейне.

На рубеже 1942 - 1943 годов ожесточение в войне японцев и американцев достигает высшего предела. Японцы обрекают пленных на медленную смерть в лагерях, расстреливают летчиков, бомбивших Токио. Со своей стороны президент Ф. Рузвельт санкционирует казнь планировщика атаки на Пирл-Харбор - адмирала Ямамото Изороку.

* * *

В канун нового, 1943 года, Рузвельт, как обычно, принимал узкий круг друзей в Гайд-парке. Гостей удивил неожиданный тост президента: "За Объединенные Нации". Именно тогда, зимой 1942 - 1943 годов, в верхнем эшелоне власти начался процесс осмысления возможностей будущего, началось собственно долгосрочное планирование на послевоенный период. Тон этому, безусловно, задал Рузвельт, обратившийся к окружению с "провоцирующими" вопросами об их взглядах на отдаленную перспективу. В архивах зафиксировано, что в ноябре 1942 года Рузвельт обсуждал послевоенное мироустройство с К. Эйшельбергером. В это же время он пишет письмо ветерану дипломатии XX века - премьер-министру Южной Африки Я. Сметсу о своем желании обсудить проблемы "создания планов на случай прихода победоносного мира". В декабре 1942 года президент в течение нескольких часов обсуждал послевоенные планы с премьер-министром Канады Маккензи Кингом. Эти дебаты выходят и на официальную поверхность. В ежегодном послании президента конгрессу от 7 января 1943 года Рузвельт отметил: "Победа в этой войне является первой и главнейшей целью для нас. Победа в последующем мире следующая задача".

Первый эскиз нового мира: Германия, Италия и Япония будут разоружены, их заставят отказаться от их "философии", принесшей миру столько страданий.

Президент очертил перед широкой аудиторией свои планы на грядущий год. В Европе главной задачей ушедшего, 1942 года, говорил он, было ослабление давления на СССР и попытка нейтрализовать часть германских сил, используемых на восточном фронте. Северную Африку Рузвельт определил, заимствуя выражение Черчилля, как "мягкое подбрюшье" стран "оси". В Азии "период наших оборонительных действий на Тихом океане подходит к концу. Сейчас наша главная цель - вовлечь японцев в сражение. В прошлом году мы остановили их. В этом году мы намереваемся наступать". Президент подтвердил, что европейский театр будет пользоваться приоритетом. "Я не могу сказать вам, когда Объединенные Нации собираются нанести следующий удар в Европе. Но мы намерены нанести этот удар - и ударить со всей силой. Я не могу вам сказать, где мы его нанесем, в Норвегии или в Нидерландах, или во Франции, или через Сардинию и Сицилию, или через Балканы, или через Польшу - а, возможно, и в нескольких местах сразу. Но мы, как и англичане и русские, будем крушить противника с воздуха жестоко и неутомимо".

По мнению президента, "арсенал демократии работал хорошо". В 1942 году американская промышленность произвела 48 тысяч военных самолетов и 56 тысяч танков и орудий, армия была увеличена до 7 миллионов человек. За 1942 год был создан флот водоизмещением восемь миллионов тонн, это в семь раз больше, чем в 1941 году. Со стапелей сошло более десятка линкоров. Бюджет, который предложил Рузвельт в январе 1943 года, был беспрецедентным для американской истории - сто миллиардов долларов (рост на 23 миллиарда со сравнению с 1942 финансовым годом). За два с половиной предшествующих года основная масса безработных "рассосалась": десять миллионов человек либо получили работу, либо вступили в армию. В течение 1943 года предполагалось трудоустройство или зачисление в армию еще шести миллионов человек.

Именно в этой речи 7 января 1943 года Рузвельт широковещательно объявил, что к изоляционизму нет возврата, что Америка принимает новый курс, ее целью становится контроль за главными, критически важными регионами. Некоторые американцы "полагали, что эта нация по окончании данной войны может забиться назад в свою американскую нору и закрыться в ней. Но опыт учит нас, что мы никогда не сможем выкопать нору такой глубины, которая обеспечивала бы нашу безопасность в отношении хищных животных". Франклин Рузвельт торжественно обещал, что он не повторит ошибки первой мировой войны с ее поисками формулы постоянного мира на основе "возвышенного идеализма". Конгрессмены слушали президента затаив дыхание. Но Рузвельт предпочел остановиться на этой ноте, не уточняя свой образ видения американских политических целей после войны.

Америка начинает активно привлекать в военное дело науку. Уже в 1940 году Национальная академия наук потребовала большего своего участия в создании эффективных вооружений. Рузвельт сформировал из гражданских специалистов Комитет по исследованию проблем национальной обороны, во главе его был поставлен В. Буш. Этот комитет немедленно начал взаимодействовать с Пентагоном. Американская армия хотела получить невиданные прежде виды оружия. Нужно было резко ускорить массовую подготовку пилотов, создавать беспрецедентные по масштабу танковые заводы. Армия требовала изобретения оружия для ведения боевых действий в джунглях, в пустыне, в горах. Рузвельт прилагал большие усилия, чтобы сократить срок прохождения новой модели от опытного образца до конвейера. С этой целью был образован Отдел научных исследований и их реализации, получивший большие лаборатории и внушительные полигоны. Оружие и боеприпасы создавались на довольно неожиданных направлениях. Так, странное сотрудничество Гарвардского университета с нефтяным гигантом "Стандард ойл" произвело не менее странное вещество, смесь стирального порошка и бензина - напалм, эффективность которого особенно ощутили на себе японские города. Для противодействия германским Фау-1 американские специалисты создали наземный радар. Специальным радаром были оснащены самолеты, борющиеся с подводными лодками. Начиная с 1943 года основной ударной силой военно-морского флота США окончательно становится авианосец. Весной 1942 года Рузвельт подписал приказ о создании Объединенного комитета по новым видам оружия и оборудования.

В речи 7 января 1943 года Рузвельт, имея в виду растущее материальное могущество Америки, сказал конгрессу: "Страны "оси" знали, что они должны выиграть войну в 1942 году или они потеряют все". Выступая в Москве 6 ноября 1942 года, Сталин выразил меньший оптимизм: "Наши союзники не должны ошибиться в понимании того, что отсутствие второго фронта может иметь плохие последствия для всех миролюбивых стран, включая самих союзников".

И хотя Советское правительство тепло поздравило союзников с успешной высадкой в Северной Африке, оно запросило Вашингтон и Лондон о перспективах открытия второго фронта в Европе в 1943 году. Впервые мы читаем в донесениях западных дипломатов из Москвы, что задержка открытия второго фронта в Европе может иметь серьезные последствия для будущего, для позиций СССР в отношении западных союзников.

В Лондоне Черчилль начинает размышлять над темами, которые с тех пор стали постоянными для него до конца войны. Что случится, если вермахт потерпит серию тяжелых поражений и Советская Армия выйдет в Центральную Европу? В союзных штабах уже не могли не считаться с возможностью такого поворота событий. Ответом на него со стороны Запада должен был быть план "Раундап", предполагавший спешную высадку во Франции. Однако Черчилль (а его мнение имело важнейшее значение, операция должна была осуществиться с английских баз) считал, что нужно отодвинуть "Раундап" по времени, сместить его к осени 1943 года.

Лорд Аланбрук, судя по его дневниковым записям, полагал, что Рузвельт и Черчилль поступают близоруко, имитируя "второй фронт" в Северной Африке и максимально удаляя "Раундап". Такой результат 1943 года имел бы негативные последствия во многих отношениях. Москва освобождалась бы - в свете нарушения союзниками слова - от всяких формальных (или подразумеваемых) ограничений, Советская Армия получала возможность самостоятельно решить судьбу Европы. Аланбрук не знал, что пишет Идену в эти же дни Черчилль: "Мои мысли сосредоточены на Европе - на возрождении славы Европы. Было бы безмерным несчастьем, если бы русские варвары получили контроль над культурой и независимостью древних государств Европы".

В этой ситуации стратегическая линия президента Рузвельта приобретала критическое значение. Рузвельт уже сделал выбор, поддержав идею операции "Торч". Важно в данном случае отметить, что в начале 1943 года американский президент пришел к выводу, которому Черчилль мог только аплодировать - о необходимости отложить прямую высадку в Европе.

Чем объясняется нежелание Рузвельта бросить все силы на решающий участок борьбы? Частично ответ дают оценки американских военных стратегической ситуации в Европе в 1943 году. Аналитики полагали, что Германии скорее всего удастся нанести Советскому Союзу ряд тяжелых поражений и вероятие выхода Советской Армии за пределы своих границ еще крайне мало. Разумеется, поведение Лондона, отнюдь не склонного пока ринуться в бой на континенте, а удовлетворенного страшным напряжением как Германии, так и Советского Союза, также принималось во внимание американцами. И когда Рузвельт писал Черчиллю, что "русский фронт имеет для нас сегодня величайшее значение, он самая большая наша опора", он вкладывал также и тот смысл, что напряжение на восточном фронте дает Америке время и возможности для развертывания своих сил.

И лишь когда в декабре 1942 года появилась угроза выхода немцев к Баку и к Малой Азии, президент Рузвельт стал рассматривать конкретные меры помощи фронту, который, с его точки зрения, грозил развалиться и открыть немцам перспективы продвижения к Турции и через Иран к Индии. В Белом доме возникла идея представить под общее советское командование подразделения американских бомбардировщиков. Советская сторона ответила, что на этом участке фронта она больше нуждается в истребителях. Оптимальным решением было бы предоставление американской военной техники без боевых экипажей об этом просило советское руководство Рузвельта в разгар сталинградской эпопеи. Рузвельт, чьи опасения в отношении судьбы Кавказа к началу 1943 года ослабли, уже не настаивал на прямом американском военном вовлечении.

Сталинград имел значительные дипломатические последствия. Перелом, наметившийся в связи с наступательными операциями Советской Армии в зимнюю кампанию 1942 - 1943 годов, в значительной мере обесценил прогнозы американских генералов, веривших в силу вермахта. Рузвельту следовало думать о том, что нужно делать в условиях германских поражений на востоке. У него стала вызревать идея совместной конференции трех великих держав с целью координации действий в условиях возникновения новых позитивных возможностей.

Если говорить конкретно, то американской стороне нужно было решить, куда приложить свой растущий потенциал. После закрепления в Северной Африке, осознав наконец свою полную причастность к главной - европейской сцене войны, Рузвельт пришел к заключению, что наступило время для совместного с главными союзниками стратегического планирования: "только главные действующие лица" могут эффективно обозначить перспективу, выработать "совместную согласованную точку зрения". Черчилль, ощущая, что приближается роковой час обсуждения судеб мира, выразил желание встретить президента "в любой точке Земли". Не такой была позиция Сталина. Враг еще стоял на берегах Волги, спор о будущем казался почти схоластическим - он решил не участвовать в вопросе на данном этапе. Возможно, что Сталин имел в виду и другие соображения; например, он не хотел давать своим высоким союзникам шанс отказаться от твердо данного обещания: второй фронт в 1943 году. По крайней мере, заслуживает внимания мнение Черчилля. Десятого декабря 1942 года премьер-министр писал Рузвельту: "Он (Сталин) думает, что мы предстанем перед ним с идеей "никакого второго фронта в один девять четыре три"".

Рузвельт проявил заметное упрямство, приглашая Сталина повторно. Он хотел обозначить мировые горизонты сейчас, когда главные союзники еще не отошли от края гибели, а у США были развязаны руки для действий на любом избранном ими направлении.

С точки зрения Рузвельта, встреча на данном этапе, когда СССР был связан борьбой не на жизнь, а на смерть, тогда как США могли выбирать время и место своих ударов, увеличивать или уменьшать помощь, была бы благоприятной для американской стороны. В январе 1943 года Рузвельт выдвинул идею встречи руководителей трех стран в Алжире или в Судане. Президент при этом писал Черчиллю: "Мне бы не хотелось, чтобы у Сталина возникло впечатление, что мы решаем все между собой перед встречей с ним. Я думаю, что вы и я понимаем друг друга настолько хорошо, что в предварительной нашей двусторонней конференции нет необходимости".

Англичане выразили согласие, хотя Черчилль все же надеялся, что тесное сотрудничество американского и английского военных штабов, а также закрытые совещания военных экспертов будут укреплять "единое понимание" стратегических нужд Запада.

Чувствовал ли Сталин сложность ведения переговоров в условиях "связанности" и низшей точки влияния для СССР или руководствовался другими соображениями, но он отверг идею встречи с Рузвельтом и Черчиллем в начале 1943 года. Официальным объяснением была занятость советского Верховного главнокомандующего боевыми операциями на фронтах. В повторном письме Рузвельт предложил Сталину встречу 1 марта 1943 года, подразумевая при этом, что выбор советской территории, возможно, был бы приемлем. Сталин снова ответил, что все важные проблемы можно обсудить и путем переписки. И не преминул напомнить, что обещание открыть второй фронт весной текущего года должно быть выполнено.

Несомненно, что отказ Сталина разочаровал Рузвельта. После некоторых колебаний он все же решил обсудить глобальную стратегию с Черчиллем и предложил в качестве места встречи недавно занятую американскими войсками Касабланку.

Еще до вылета в Марокко Рузвельт знал основные черты той схемы действий, за которую будут держаться англичане: развивать операцию "Торч", изгнать немцев из Африки, обезопасить английский путь в Индию и гарантировать английское господство на Ближнем Востоке. Затем перейти к "мягкому подбрюшью" Европы - Балканам и перерезать Советской Армии путь в Центральную Европу. Во всем этом Рузвельт не ошибся. Английский премьер-министр действительно был занят со своими военными специалистами тем, что изучал возможности вступления в войну Турции, овладения подходами к Италии - всеми теми проблемами, решение которых способствовало консолидации империи и укреплению ее коммуникаций. Открытие второго фронта в Европе на данном этапе не интересовало Черчилля. В самом экстренном случае к нему следовало обратиться не ранее августа 1943 года.

Небезынтересно позднее признание Мэрфи, который сообщил, что, лишь читая дневники фельдмаршала лорда Аланбрука, начальника имперского генерального штаба, он понял, как долго и с каким тщанием готовились англичане к дебатам с американцами. "Англичане планировали свою дискуссионную кампанию в Касабланке так же искусно, как они планировали свои боевые действия против стран "оси". Черчилль инструктировал штат своей миссии не предпринимать лобового наступления на американцев, а выждать и действовать "как капли воды, долбящие камень". Премьер обещал своим подчиненным, что будет действовать в таком же роде в дискуссиях с американским президентом". Эта тактика, отмечает Мэрфи, в значительной мере оправдала себя.

Рузвельт оказался в непростой ситуации. Подыгрывать англичанам означало способствовать достижению прежде всего их имперских целей, а не решению задачи утверждения в Европе, превращения Англии в младшего союзника, нахождения модус вивенди с СССР в период относительной слабости последнего. Исходя из такого понимания стратегических целей Рузвельт приказал своим военным ориентироваться на высадку в Европе. Если англичане заупрямятся, им следовало пригрозить возможностью общего поворота Америки к тихоокеанскому театру военных действий. В переписке этих дней ни Рузвельт, ни его военные помощники даже не упоминали Средиземноморья.

Конечный этап предварительного планирования пришелся на 7 января 1943 года. Американцам было ясно, что намечаются линии значительных противоречий с англичанами. Поскольку последние молчали относительно высадки на европейском континенте, генерал Маршалл предложил осуществить эту операцию примерно в июле 1943 года. Президент сказал, что ради "гибкости" он готов сместить срок ее начала на месяц-два. В тот же день (7 января) на встрече с членами Объединенного комитета начальников штабов президент Рузвельт сказал, что "собирается обсудить с Черчиллем вопрос о степени желательности информирования Сталина о том, что Объединенные Нации будут продолжать борьбу до тех пор, пока не войдут в Берлин и их единственным условием будет безоговорочная капитуляция".

Итак, Рузвельт делает шаг, который окажет значительное воздействие на будущее - выступает с идеей безоговорочной капитуляции. В этом проявилось желание избежать разлада между союзниками на финальной стадии войны и выдвинуть США в первый ряд мировой политики без всяких промежуточных вариантов. Возможно, сказалось и стремление заручиться доверием своего советского союзника.

Встреча с Черчиллем в Северной Африке, несомненно, волновала Рузвельта. Предстояло вольное, не связанное протоколом, обсуждение глобальных проблем, игра ума в условиях американского всемогущества. Игривое настроение Рузвельта видно хотя бы из того, что он предложил закодировать себя и Гопкинса как "Дон Кихота и Санчо Пансу". Черчиллю такие псевдонимы не показались верхом конспиративного искусства, и он сделал еще один шаг к секретности: "К" для президента и "П" для Гопкинса. Сам Черчилль отправился в Африку, надев синий мундир офицера королевских военно-воздушных сил, что вызвало реплику одного из высших английских чинов: "Разве не видно, что это летчик, замаскированный под премьер-министра?" Псевдоним Черчилля был "коммодор военно-воздушных сил Франкленд". Путь в Касабланку, немыслимо тяжелый, учитывая пересадки и перемены климатических поясов, Рузвельт назвал "первоклассными каникулами".

Именно в тяжелые, изнуряющие месяцы войны Рузвельт окончательно сформировал ту группу людей, которым предстояло решать задачи, связанные с большой американской стратегией. В ближайшее окружение президента вошли люди, выдержавшие испытание кризисами, показавшие способность сохранять самообладание в любых обстоятельствах, склонные к мировому масштабу калькуляций. Это были Гопкинс, Хассет и Смит. В Пентагоне - Стимсон, Маршалл и Питтерсон. На полях сражений - Макартур, Эйзенхауэр, Нимиц. Создать эту плеяду единомышленников стоило для Рузвельта немалого труда. Ему пришлось преодолеть консервативные тенденции профессиональных дипломатов, расстаться со многими влиятельными фигурами, в которых он видел "политических убийц" Вудро Вильсона, старавшегося глобализировать американскую внешнюю политику.

Но и после многолетней селекции кадров проблема контроля над государственным департаментом являлась не столь простой для президента. С одной стороны, это был огромный механизм. С другой стороны, такие деятели, как Хэлл, оказывались достаточно самостоятельны и имели собственные убеждения. Рузвельт знал о курсе госдепартамента и осуществлял контроль за ним прежде всего через Самнера Уэллеса, заместителя государственного секретаря. Разумеется, такой порядок не очень нравился Корделу Хэллу. Однажды он сказал в сердцах: "Каждое министерство имеет своего сукина сына, но у меня всеамериканский сукин сын".

Но Рузвельт стремился именно к такой системе. Она его устраивала, и на решающую встречу в Касабланке он К. Хэлла попросту не взял.

В субботу, 9 января 1943 года, президент Рузвельт во главе небольшой группы сел в поезд на неприметной запасной стоянке на окраине Вашингтона. Очевидно, ему нравилось одним махом ломать столько традиций: он был первым после Линкольна президентом, посещающим театр военных действий, первым президентом, оставляющим территорию США во время войны, первым президентом, покидающим страну на самолете. Поезд прибыл в Майами в понедельник утром, а вечером летающая лодка-самолет компании "Панамерикэн" начала серповидный обходный маневр, двигаясь южным путем к Африке. Рузвельт попросил пилота пролететь над старинной французской крепостью на Гаити. Президент с любопытством рассматривал тропические джунгли Суринама, бросил взгляд на Амазонку в месте ее впадения в океан, сосчитал число торговых кораблей в бразильском порту Белем и приводнился в Британской Гамбии. Крейсер "Мэмфис" уже ожидал необычного пассажира - но только для ночлега. Утром автомобиль мчал Рузвельта, Гопкинса и небольшую группу помощников в аэропорт города Батхерст.

Бросок через океан был совершен на "Дугласе С-54". За покрытыми снегом Атласскими горами лежала Касабланка. На взлетном поле президента ждал сын Эллиот, и вся компания в бронированном автомобиле устремилась к месту конференции, в отель "Анфа" - высокое белое здание с большими балконами. И хотя из окон был виден Атлантический океан, армейская охрана лишала квартал мирной идиллии. Генерал Джордж Паттон, которому еще предстояло получить известность в Европе, превратил "Анфу" и окружающие дома в своего рода укрепленный район. Английские истребители, оснащенные диковинными тогда еще приборами - радарами, прикрывали место встречи с воздуха. Рузвельту предоставили отдельное бунгало, некогда принадлежавшее богатой француженке. В нескольких десятках метров находилось бунгало Черчилля, и он уже ждал с аперитивом. С английской стороны явилась когорта военных - Брук (будущий сэр Аланбрук), Маунтбеттен, Паунд, сэр Чарлз Портал.

Ужин при свечах затянулся до рассвета. И хотя участники мобилизовали все свое остроумие и доброжелательность, в воздухе чувствовалось напряжение. Это был результат того, что еще до встречи лидеров, днем, состоялось знакомство военных экспертов, обнаружившее резкое расхождение планов. Речь шла не о мелких несоответствиях, а о коренных противоречиях стратегии. Выступивший от английской стороны Брук в течение часа излагал свой вариант действий: продолжение военных операций в Северной Африке, затем перенесение боевых действий на средиземноморские острова (прежде всего на Сицилию), использование всех возможностей в Средиземноморье и только после этого наращивание десантных сил в Англии для высадки на континенте.

Американцы полагали, что, "заблудившись в средиземноморском лабиринте", они могут опоздать на решающее европейское сражение. Поэтому генерал Маршалл и предложил начать сосредоточение войск для высадки в Европе в текущем 1943 году. Американцев также беспокоила судьба Чан Кайши. Потеряв Китай, они подрывали основы своей общей стратегии, предполагающей наличие сильного националистического Китая как южного соседа Советского Союза. Поэтому адмирал Кинг выступил с идеей удвоить квоту помощи Китаю. Для английского командования, сосредоточенного на сохранении контроля над Индией, арабским Ближним Востоком и путями к ним через восточное Средиземноморье, предложение американцев казалось "ненаучным" способом военного планирования, что и было открыто высказано.

Американские военные, в отличие от английских, настаивали на долгосрочном планировании. Англичане же отвергали попытки заглядывать "слишком далеко" вперед, считая, что не следует связывать себя долговременными обязательствами. Война, мол, таит много непредсказуемых обстоятельств. В определенном смысле англичане как дипломаты и как однородный коллектив были сильнее американцев. Через фельдмаршала Дилла, работавшего в Объединенном комитете начальников штабов, они заранее знали об американской позиции. На внутренних совещаниях была выработана контраргументация. Накануне первой конференции Объединенного комитета английские военные детально обсудили проблемы союзнического взаимодействия с Черчиллем, который и определил осевую линию действий и обещал всемерную помощь в случае конфликтных ситуаций. Черчилль поучал своих военных: не создавайте атмосферу экстренности, дайте американцам выговориться. Никакой непримиримости, мягкое обволакивание идей словами. Пусть нетерпеливым американским стратегам станет скучно.

Рузвельт, со своей стороны, не сумел добиться сходного единства позиций и чувства командной борьбы. Хотя предпочтение Германии (как цели номер один) перед Японией было обязательным, адмирал Кинг приложил немало сил для поддержки тихоокеанской стратегии. Другой влиятельный военный авторитет - командующий авиацией генерал Арнольд был сторонником создания сверхмощной бомбардировочной авиации, эту цель он считал более важной, чем подготовку высадки в Европе. У американских генералов, возглавляющих отдельные рода войск, шла интенсивная внутренняя борьба за имеющиеся ресурсы. Нередко англичанам, пораженным темпами американского военного строительства, казалось, что Соединенные Штаты готовятся контролировать весь мир, но при этом армия стремилась к достижению контроля в Европе, а флот склонялся к тихоокеанскому приоритету.

В этой ситуации решающее значение приобретала позиция самого Рузвельта. Но и у него были сомнения. Однозначно поддержать Маршалла в желании ринуться на континент означало антагонизировать англичан, а в мире будущего Рузвельт нуждался в них как в привилегированных союзниках. И Рузвельт не был убежден, что позиция Черчилля - позволить немцам и русским использовать друг против друга свои лучшие силы - является близорукой. Важно, что существовал "Раундап", но его следовало держать в запасе до возникновения перспектив безусловной победы той или другой стороны на советско-германском фронте. И, провозглашая словесно свою твердую приверженность делу быстрого открытия второго фронта, президент Рузвельт в ключевых обсуждениях ушел от той жесткой линии, на которую, как все знали, он был способен. Дело заключалось не в речах Черчилля, которые откровенно нравились президенту. Рузвельту в конечном счете нравилось то, что из них вытекало: не делать окончательных обязывающих выводов, "держать все двери открытыми".

Чувствуя, что Рузвельт слушает его с симпатией, Черчилль шел еще дальше. Он уже не останавливался на захвате Сицилии, он ставил иную задачу - смертельный удар по слабейшей части "оси" - Италии. Здесь заключалось вероятие более быстрых, более эффективных, потрясающих воображение - и менее дорогостоящих в плане людских ресурсов - побед. А русским все это можно будет продать за искомый второй фронт. К четвертому дню конференции Черчилль имел основание сообщить своему окружению, что Рузвельт видит в средиземноморских операциях логическое развитие североафриканской кампании. То же почувствовали и американские военные, их главнокомандующий уже не оказывал безоговорочной поддержки идее высадки в Европе в текущем году. Рузвельту казалось, что он таким образом сохраняет расположение и лояльность Черчилля, необходимые для союзнического будущего, для формирования выгодного соотношения сил в пределах великой коалиции. Своим же генералам - Маршаллу и Эйзенхауэру он со спокойной совестью говорил, что действия в Средиземноморье - этап, вызванный тщательной подготовкой "Раундапа".

Перемена в стратегическом видении президента безусловно сказалась на позиции высших военных чинов американской делегации. На десятый день конференции они сдались и в присутствии президента и премьера согласовали список перспективных приоритетов. Как ни странно, главной задачей была назначена не высадка в Европе (прежняя американская позиция) и не удар по "мягкому подбрюшью" (английская позиция), а сохранение морских коммуникаций в Атлантическом океане. Второй по значимости называлась помощь Советскому Союзу. Заметим, что речь шла (при всех высокопарных словесных пассажах) не о прямой военной помощи наиболее страдающему союзнику, а об экономической помощи и поставках вооружения. Здесь дипломатия Рузвельта создавала себе проблему, по-страусиному при этом прячась от нее.

Третьим приоритетом являлся средиземноморский бассейн. Была названа цель - захват Сицилии. И лишь на четвертом месте стояло то, что более всего соответствовало первоначальному устремлению Рузвельта и что было более всего необходимо для СССР - высадка во Франции. Пятое место заняли операции на Тихом океане. Нам видится, что происшедшее не есть только "победа английской дипломатии". Это было бы слишком простым объяснением, в котором не содержится ответ на вопрос, почему данная победа стала возможной. В Касабланке Рузвельт, выслушав английские соображения, сознательно пришел к выводу, что бои на восточном фронте и овладение контрольными позициями в Средиземном море - хороший путь к послевоенному доминированию. Потенциальные претенденты на это доминирование ослабляют себя, а США входят в Европу через более безопасный "черный ход". Изображение конференции как "победы" английской стороны требовало бы показа того, где президент Рузвельт вводил свои "тяжелые дипломатические войска" - помощь англичанам по ленд-лизу, единую линию с Маршаллом и т. п. Ничего подобного не было. Да и по чисто внешним признакам эту конференцию трудно изобразить как "поражение" какой-либо из сторон. Касабланка была одной из тех первых дипломатических битв, где мощь и возможности США ощущались всеми без исключения присутствующими. Рузвельт пребывал в превосходном настроении. Как отметил в мемуарах Макмиллан, "он постоянно смеялся и шутил". Он чувствовал свою силу. И не из-за ее недостатка он изменил первоначальный план действий. Просто Рузвельт определил более удобный путь к вершине мировой иерархии и пошел по нему. А то, что другие платили за эти удобства, его на данном этапе не касалось.

Удовлетворенные англичане "уступили" место главнокомандующего в Северной Африке генералу Эйзенхауэру. Своему врачу Черчилль сказал, что любит "этих великодушных американцев". Что касается французского вопроса американской дипломатии, то, прибыв на конференцию, Рузвельт прежде всего дал несколько разъяснений своему личному дипломатическому представителю и главному поверенному лицу во французских делах Мэрфи: "Вы несколько переступили границу в одном из писем Жиро перед высадкой, давая от имени правительства Соединенных Штатов гарантии возвращения Франции всех частей ее империи. Ваше письмо может повредить мне после войны".

Мы уже приводили данную мысль Рузвельта и повторяем ее потому, что это было первое указание (пишет Мэрфи) на планы Рузвельта - значительно "сократить" французскую империю. "Он обсуждал с несколькими лицами, включая Эйзенхауэра и меня, переход контроля над Дакаром, Индокитаем и другими французскими владениями".

После встреч с Жиро, которому предстояло получить всю мощь американской поддержки, Рузвельт убедился, что этот французский генерал из-за своей политической безынициативности является плохим выбором для американцев. Президент в шутливой форме высказал это Мэрфи. Но поскольку под руками не было фигуры, согласной сотрудничать так же безропотно, как Жиро, он получил подтверждение своего приоритета у правительства США.

Правда, на французском политическом горизонте маячила высокая фигура другого французского генерала, и с ней нельзя было не считаться ввиду английской позиции. Макмиллан убеждал своего коллегу Мэрфи, что движение, боровшееся с фашизмом с 1940 года и поддерживаемое англичанами в военном и финансовом отношении (была названа сумма в 70 миллионов фунтов), не может игнорироваться, если стоит задача консолидации всех французских сил. Лондонский комитет желал слияния с североафриканской администрацией, и английское правительство поддерживало эту цель.

Англо-американские противоречия возникли по поводу того, как включить "лондонских французов" в алжирскую администрацию. Мэрфи и Макмиллан еще до начала касабланкской конференции получили инструкции вынудить Французский имперский совет пойти на компромисс. Под совместным союзническим давлением алжирские французы быстро капитулировали. По выработанной схеме, одобренной Эйзенхауэром, де Голлю предлагалось войти в двуединое руководство совместно с Жиро, объединенный французский совет должен был включать как лондонских, так и алжирских французов.

Черчилль взял на себя задачу убедить Рузвельта в том, что этот вариант является наиболее подходящим. Британский премьер потратил на это первые три дня своего пребывания в Касабланке. В итоге Рузвельт согласился на то, что он назвал "свадьбой" двух генералов. Рузвельт полагался на Жиро, Эйзенхауэра, на английскую зависимость от американской помощи, на соответствующую зависимость французов, т. е. на те факторы, которые должны были дать американцам ключи к французскому будущему.

Не без самодовольства британский премьер-министр послал в Лондон каблограмму, приглашая де Голля прибыть в Касабланку для встречи с Жиро.

В тот момент, когда высокие лица в Касабланке ожидали прибытия главы "Сражающейся Франции" (так теперь стала называться "Свободная Франция"), Черчилль начал зондаж намерений Жиро. Между ними состоялась примечательная беседа. Черчилль высказал внимательно слушавшему его генералу свое мнение о де Голле: "Я не забуду никогда, что он был первым, если не сказать единственным, иностранцем, который верил в Англию в июне 1940 года. Я хотел бы, ради интересов Франции и ради наших интересов, видеть ваш союз".

По прибытии де Голль согласился занять отведенную ему виллу только после того, как узнал, что ее владельцем был иностранец. Реквизиция французского имущества рассматривалась бы им как ущемление французского суверенитета. Президенту пришлось приложить значительные усилия, чтобы добиться хотя бы видимости единения французов. Центральным событием этого аспекта работы конференции была часовая беседа президента Рузвельта и Шарля де Голля, состоявшаяся после обеда у султана Марокко. Черчилль говорит, что "внимание президента было привлечено огоньками ума в глазах генерала".

Впечатления от встречи (в значительной мере раскрывающие суть противоречий ее участников) мы находим в мемуарах будущего французского президента: "Самые высокие стремления владели Франклином Рузвельтом. Его ум, знания, мужество - все способствовало этому. Могучая держава, главой которой он являлся, доставляла ему для этого все средства. Война дала ему для этого подходящий случай. Если великий народ, которым он правил, неизменно предпочитал уклоняться от всяческих действий вдали от своей родины и не особенно-то доверял Европе, постоянно раздираемой битвами и революциями, то теперь душа американцев прониклась неким мессианством и стала вынашивать обширные замыслы. Соединенные Штаты, восхищаясь своим собственным богатством, чувствуя, что их динамизм уже не может найти себе должного применения внутри страны, горя желанием помогать сирым и угнетенным в любом уголке земного шара, - поддались склонности к вмешательству, под внешней оболочкой которого скрывалось инстинктивное желание господствовать. Вот эту-то тенденцию по преимуществу и выражал президент Рузвельт. Таким образом, он сделал все, чтобы его страна приняла участие в мировом конфликте. Он выполнял сейчас свое предназначение и торопился выполнить его, так как смерть уже подала ему тайную весть о себе. С тех пор как Америка вступила в войну, Рузвельт решил, что мир будет миром американским, что именно ему принадлежит право диктовать условия организации этого мира".

При таком различии точек зрения личные беседы Рузвельта и де Голля не привели к компромиссу. Обе стороны лишь укрепились в собственных мнениях. Взгляды главы "Сражающейся Франции" отчетливо выражены в вышеприведенной длинной цитате. Что касается Рузвельта, хотя он и не решил всей французской проблемы, то по крайней мере выразил отчетливо свою позицию по некоторым ее аспектам: он полностью встал на сторону Жиро и был готов препятствовать другому претенденту овладеть политическим контролем над территорией северо-западной Африки.

Далеко не идентичной американской была позиция кабинета Черчилля. Англичане поддерживали мнение де Голля, что в близком будущем возникнет временное правительство Франции. С такой постановкой вопроса Рузвельт не был согласен. В основе его взглядов лежал "догмат", что в настоящее время "Франция перестала существовать" и что до освобождения континентальной Франции никакая французская власть не может быть создана без "опасности для будущего".

Окружение де Голля было возмущено такими американскими действиями, как обед в честь султана Марокко. Одна из частей французской колониальной империи попала в зону влияния американцев, это могло завтра произойти как с французскими, так и английскими владениями. По воспоминаниям всех участников обеда, Черчилль мрачно молчал, и у присутствующих даже многие годы спустя сохранилось чувство, что эта акция президента Рузвельта была "сознательно провокационной". Американский президент говорил о необходимости развития экономических связей между Марокко и США и т. п. Само обсуждение подобных тем вызывало протест не только де Голля, но и Черчилля. Позиция американцев скрепляла их союз. В результате тесных контактов де Голля, Макмиллана и Черчилля возник проект создания "военного комитета" под началом двух равноправных председателей - де Голля и Жиро. Англо-голлистский план был представлен американцам.

"Всю ночь с 23 на 24 января 1943 года, - вспоминает Макмиллан, - мы сражались на вилле президента". Мэрфи выдвигал аргументы американской стороны, защищая ту мысль, что переговоры с де Голлем бесполезны, и Рузвельт разделял эту точку зрения. Дело, казалось, зашло в тупик, и здесь, по свидетельству Макмиллана, преодолеть трудности сумел Гопкинс, специальный помощник президента. Новая формула, отработка которой заняла утро 24 января, предусматривала объединение двух организаций в перспективе.

Из соображений поддержания престижа англоамериканских руководителей оба французских генерала продемонстрировали перед фоторепортерами дружеское рукопожатие. "Иллюзия того, что французская проблема решена, была одним из злосчастных последствий конференции. Президент находился в плену своей ошибки в течение нескольких месяцев".

В конечном счете Рузвельт переоценил силу Жиро и недооценил потенциал де Голля. В общем и целом Рузвельт, по мнению Мэрфи, заблуждался: "Президент убеждал себя, что он "справился" с де Голлем - собственное слово Рузвельта - и мог продолжать управлять им".

Это было не так.

На Касабланкской конференции Рузвельт потребовал у генералов экипировки 250 тысяч французов. Двадцать четвертого января Рузвельт достиг соответствующего соглашения с Жиро, написав свое "о'кей" на полях представленного ему меморандума о вооружении французских дивизий. Так американцы начали осуществление программы восстановления французской боевой силы. Сделать это под своим полным руководством им оказалось слишком трудно.

Говоря обобщенно, основной документ конференции в Касабланке Американо-английский меморандум о встрече, подписанный 23 января 1943 года, был своего рода компромиссом между американской и английской линиями в мировой дипломатии. Выработанная программа довольно ярко характеризует "просвещенный эгоизм" Рузвельта. Помощь находящемуся в критическом положении Советскому Союзу строго дозировалась, а о главном, что могло бы ему помочь - об открытии второго фронта даже не было речи. Операции в Средиземноморье означали выжидательную тактику. Китаю планировалась помощь в размерах, обеспечивающих лишь его выживание. В целом Касабланка, если критически оценить ее результаты, свидетельствовала о том, что у англосаксонских союзников было во многом общее понимание того, что следует беречь силы до решающих событий, закрыв глаза на то, во что подобная тактика обходится другим союзникам. Ну что ж, придет время, и последние получат возможность отреагировать на такую "несентиментальную" позицию.

В Касабланке Рузвельт и Черчилль пришли к общему заключению, что война вступила в решающую стадию. Как сказал Черчилль, "это еще не конец, это еще даже не начало конца. Но это, возможно, уже конец начала". Ему осторожно вторил Рузвельт: "Поворотный пункт этой войны наконец достигнут".

На пресс-конференции по окончании касабланкской встречи Рузвельт выступал первым. На ней он объявил то, что явилось сюрпризом даже для сидящего рядом Черчилля. "Некоторые из англичан знают эту старую историю, сказал президент. - У нас был генерал по имени Улисс Симпсон Грант, но в дни моей и премьер-министра юности его звали Грант - "Безоговорочная капитуляция". [По-английски буквы "Ю. С." являются первыми буквами названия страны (Соединенные Штаты), выражения "безоговорочная капитуляция" и инициалами упомянутого Гранта.] Уничтожение военной мощи немцев, японцев и итальянцев означает безоговорочную капитуляцию Германии, Италии и Японии".

Собственно, Черчилль не хотел приложения доктрины безоговорочной капитуляции, по крайней мере, к Италии. Он надеялся на приход здесь к власти удобных для Лондона политических деятелей. Ощущение Рузвельтом этого внутреннего сопротивления частично объясняет то, что требование безоговорочной капитуляции появилось не в конечном пресс-релизе конференции, а было выражено им устно 24 января 1943 года: "Мир может прийти на эту землю только в случае полного уничтожения германской и японской военной мощи". К. Хэллу, который отметил, что слова Рузвельта были для него тоже "сюрпризом", сказали, что Черчилль просто онемел. В 1948 году Хэлл написал Р. Шервуду, что сам бы он "не употребил такого термина".

Это был серьезный дипломатический шаг со стороны Рузвельта. И, нет сомнения, сделанный частично для того, чтобы в Москве не создавалось впечатления, будто в Касабланке происходит сепаратный сговор, который при определенном развитии событий может дать и сепаратный мир с Германией на Западе. Но еще более важно, как нам представляется, то, что этим своим шагом Рузвельт окончательно взламывал существующие международные отношения. Отныне уже трудно было представить некое сохранение прежней системы на основе компромисса с Германией в Европе и Японией в Азии. Требование безоговорочной капитуляции предполагало уничтожение (а не простое ослабление) мощи этих стран, создание в центре Европы и в Азии политического вакуума, который США надеялись заполнить. И понятно удивление Черчилля, с которым его оптимистичный сосед не удосужился обсудить важнейший дипломатический фактор будущего мирового развития. Рузвельт настаивал на спонтанности своего шага, но мы сейчас знаем, что над этой проблемой долгое время работала группа специалистов в госдепартаменте и именно ее выводами руководствовался Рузвельт, когда делал свое замечание. Для Черчилля объяснилось эйфорическое состояние президента.

Понимая после Касабланки, что расписание боевых действий на 1943 год практически исключает открытие второго фронта, Рузвельт старается "подготовить" к этой реальности своего восточного союзника. Двадцать пятого января 1943 года Сталину направляется чрезвычайно осторожно составленное американо-английское послание, в котором выражается надежда на то, что совместные советские и англоамериканские усилия позволят поставить Германию на колени в первые девять месяцев 1943 года. Западные союзники постараются отвлечь максимум немецких войск с советско-германского фронта и направят СССР максимум возможной помощи по ленд-лизу. Но из контекста послания следовало, что "отвлечение" немецких войск будет происходить за счет операций в Средиземноморье, а не на европейском континенте. В полученном через три дня ответе советской стороны (этого ответа Рузвельт ждал с недобрыми предчувствиями) содержалась лишь просьба уточнить расписание боевых действий западных союзников на 1943 год.

Как теперь известно, получив из Касабланки телеграмму с цветистым описанием предстоящих действий (выдворение немцев из Африки, действия в Средиземноморье, бомбардировки Германии, помощь Чан Кайши - что "совместно с вашим мощным наступлением поставит Германию на колени в 1943 году"), Сталин едва дождался окончания перевода и обратился к Молотову: "Они обозначили дату?" Выждав еще один день, Сталин 30 января 1943 года отправил Рузвельту и Черчиллю благодарность за их "дружественное совместное послание", добавив вопрос о времени начала военных операций в Европе.

Рузвельт, безусловно, понимал, что Советской Армии в 1943 году предстоит выдержать очередное летнее наступление немцев. Ему также было ясно (как и Черчиллю, как и Сталину), что западные союзники, говоря словами Черчилля, "не убьют ни одного германского солдата, в то время как русские будут сражаться со 185 дивизиями".

За неделю до капитуляции фельдмаршала Паулюса фюрер еще обсуждал архитектурные достоинства будущего нового стадиона в Нюрнберге, достаточно вместительного, чтобы отпраздновать поражение России. Никогда больше он не возвращался к подобным приятным темам. Война прошла свою высшую точку. Отныне Германия все силы прилагала лишь к тому, чтобы замедлить ход событий на восточном фронте.

В Вашингтоне 1943 год начался активной разработкой модели мира послевоенного будущего и определением места Америки в нем. В возможности и необходимости взломать старый мир, где господствовали европейские метрополии, Рузвельт лишний раз убедился на обратном пути из Касабланки в Вашингтон. Черчилль в расшитой драконами рубахе проводил его до самолета в Марракеше. После посадки в Батхерсте президент совершил небольшое путешествие по Гамбии. Ужасающие условия жизни в этой стране укрепили его мнение об обреченности колониальных империй, неизбежности перемен, необходимости для США использовать подъем освободительного движения.

Через месяц после Касабланки, на одной из пресс-конференций президент обратил внимание присутствующих на то, какую большую угрозу для Западного полушария представил бы собой выступ африканского континента, а особенно порт Дакар, попади он под контроль немцев. Далее Рузвельт сказал: "И я думаю, что, когда кончится война, мы должны будем предпринять определенные шаги. Во-первых, совершенно демилитаризовать Западную Африку. Во-вторых, возможно придется оборудовать в Дакаре или в Батхерсте мощный опорный пункт, где мы имели бы достаточно сильную авиацию, военно-морские силы, необходимое число аэродромов и т. д. с целью предотвратить угрозу этому континенту в будущем со стороны любой агрессивной державы".

Для французской буржуазии подобные заявления звучали прямой угрозой; но и с точки зрения демократических слоев как французского, так и американского народов, замена одного империализма другим не означала прогресса в международных отношениях. Американские планы встретили большое противодействие весьма разнородных сил.

Подводя итоги касабланкской встречи, Рузвельт понимал, что самый слабый пункт его дипломатии - "русский фронт". Рузвельт предпочел, чтобы ответ Сталину на вопрос о программе и датах действий в 1943 году за них обоих дал Черчилль, в качестве благодарности за уступки в Касабланке. В телеграмме Черчилля Сталину, которую англичане составляли почти две недели, говорится, что первостепенная задача - изгнать из Африки двести пятьдесят тысяч немецких и итальянских солдат. Этого можно ожидать в апреле. К июлю планируется захват Сицилии. Затем последуют операции в Восточном Средиземноморье, возможно, будет осуществлена оккупация Додеканезских островов - в ней придется задействовать до 400 тысяч союзных солдат и все доступные морские суда. Операция по высадке во Франции не может рассматриваться ранее августа - сентября. Но и тогда все будет зависеть от состояния германской оборонительной системы в Северной Франции.

Судя по реакции Москвы, кредит Рузвельта и Черчилля здесь падал. В союзнической стратегии обнаружилось опасное напряжение. Ход мирового конфликта, как его видел из Вашингтона Рузвельт, предполагал много жертв на восточном фронте. Имела место хладнокровная, излишне хладнокровная калькуляция. Неудивительно, что ответ Сталина приближал коалицию к точке разрыва: в условиях планируемого широкого советского наступления именно начало боевых действий с запада давало бы реальный союзнический эффект. Операции же маргинального плана не касались судьбы схватки на центральном участке. В эти критические месяцы, когда Германия, собрав все силы, видя, где определяется ее судьба, в третьей летней кампании стремилась решить исход в свою пользу, СССР оказался фактически покинутым. Сталин писал: "Согласно надежной информации, находящейся в нашем распоряжении, начиная с конца декабря, когда по некоторым причинам англо-американские операции в Тунисе были остановлены, немцы перебросили 27 дивизий, включая пять механизированных, на советско-германский фронт из Франции, Нидерландов и Германии. Другими словами, вместо того, чтобы помочь Советскому Союзу отвлечением германских войск с советско-германского фронта, то, что мы получили, является помощью Гитлеру, который, ввиду остановки англо-американских операций в Тунисе, способен выделить дополнительные войска против русских".

Спасая лицо и, главное, ту дипломатическую комбинацию, которая должна была возвести США на вершину мира, Рузвельт постарался успокоить союзника, от которого судьба его и Америки зависела в тот момент более всего. Он не стал имитировать бодрый стиль Черчилля. Да, жаль, что союзные операции в Северной Африке идут не в соответствии с прежде выработанным расписанием. Президент писал о понимании "важности усилий на европейском континенте в ближайшее возможное время с целью ослабить действия стран "оси" против вашей героической армии". Но увы, здесь нужно будет решить проблему транспорта.

Именно в дни, когда Рузвельт составлял письмо, отправленное 22 февраля 1943 года, американские воинские части вошли в прямое соприкосновение с германскими войсками; это были тыловые части североафриканского корпуса Роммеля. Рузвельт опять "перепоручил" Черчиллю сообщить о замедлении союзного продвижения в Северной Африке. Гнев Сталина виден из его письма (середина марта) Рузвельту: "В разгар сражения против гитлеровских войск в феврале и марте англосаксонское наступление в Северной Африке не только не было усилено, но, напротив, прекращено... В это же время Германия сумела перевести с запада 36 дивизий, включая шесть бронетанковых, для участия в боях против советских войск... Я должен самым серьезным образом предупредить, в интересах нашего общего дела, о суровой опасности, которую представляет собой дальнейшая задержка открытия второго фронта во Франции".

Суровой опасности подвергались и Советский Союз, на который ложилась огромная ноша, и союзная солидарность. Подобный негативный опыт не мог не иметь исторических последствий, и Рузвельт понимал это. Курс западных союзников становился тем более опасным, что они почти прекратили поставки через Мурманск. Решение об отмене очередного каравана (март 1943 года) Черчилль не посмел принять единолично и, запросив мнение Рузвельта, получил его согласие. При этом Рузвельт настаивал, что Сталин не должен знать о том, что все транспортные перевозки северным путем отложены до августа или даже до сентября 1943 года. Очевидно, президент понимал, каким ударом по союзной солидарности будет такая новость.

Никто не может, видимо, сказать, чем руководствовался Черчилль, но он пренебрег запретом Рузвельта и сообщил Сталину всю горькую правду о фактическом закрытии северного пути. Нетрудно представить реакцию советского руководства накануне решающей битвы на Курской дуге. Драматизм ситуации отражен в ответе Сталина: "Я рассматриваю этот неожиданный шаг как катастрофический обрыв поставок стратегических сырьевых материалов и оборудования Советскому Союзу Великобританией и США, потому что тихоокеанский канал поставок имеет ограниченные возможности и не очень надежен, а южный путь имеет небольшие пропускные способности, оба эти пути не могут компенсировать прекращение поставок северным путем. Ясно, что это обстоятельство не может не воздействовать на положение советских войск".

На политику США в отношении СССР ложилась тень. Американцы ослабили свою поддержку Советского Союза в решающих обстоятельствах. Может быть, это соответствовало интересам англичан? Может быть, это было частью стратегии, направленной на избежание "излишнего" сближения двух величайших стран в послевоенный период?

Рузвельт сообщает в Москву, что "дата высадки на континенте будет зависеть от оборонительных возможностей немцев". Приостановку наступления в Северной Африке он спокойно объясняет обильными дождями. Черчилль, играя в данном случае с Рузвельтом в одну игру, писал Сталину, что нехватка транспорта позволяет перевести в Англию лишь восемь (из 27 прежде планируемых) дивизий.

* * *

Не исключено, что в эти дни и недели Рузвельт начинает полагаться не только на восточного союзника - СССР, но и на определившиеся перспективы в создании атомного оружия. С весны 1943 года он предельно централизовал руководство проектом "Манхеттен" и засекретил его в чрезвычайной степени. Даже начальник штаба армии Дж. Маршалл и вице-президент Г. Уоллес отныне получали очень ограниченный доступ к информации. Кроме Стимсона, прямой контакт с президентом по данному вопросу имели Гроувз, Буш и Конант.

Эти трое держали президента в постоянном напряжении относительно того, что германская наука и промышленность первыми придут к финишу, первыми создадут самое могущественное оружие века. В декабре 1942 года В. Буш прямо заявил Рузвельту, что "вполне возможно, что Германия находится впереди нас и сможет создать сверхбомбы быстрее, чем мы". И фактом является, что подлинное ускорение в разработке проекта Рузвельт предпринял в первые месяцы 1943 года. Напомним еще раз, что это было за время. США, решив "свернуть" северный путь, отложить на полтора года высадку во Франции, резко ухудшили отношения с СССР. Очевидным образом Рузвельт дал толчок процессу укрепления отношений с Китаем. Будущее казалось не таким уж простым. И Рузвельт делает ставку на увеличение внутренних резервов. Производство вооружений ведется невиданными темпами.

Что было сделано на данном этапе работы над ядерным оружием? В сентябре 1942 года в Оук-Ридже (штат Теннесси) определили место для завода по расщеплению урана. После детального обзора состояния дел в октябре 1942 года Дж. Конант пришел к заключению, что принцип создания атомной бомбы найден и в дальнейшем будет "решением множества проблем механики". Конант даже обещает к осени 1944 года создать "пару бомб". В ноябре 1942 года правительство закупило участок земли в штате Нью-Мексико неподалеку от Лос-Аламоса для строительства основной лаборатории, директором которой в декабре 1942 года стал Р. Оппенгеймер.

Чтобы получить более ясное представление о степени возможного превосходства немцев, предлагалось в сентябре 1942 года послать специалиста-физика в Швейцарию под прикрытием дипломатического паспорта и постараться установить связь с германскими учеными. Через год, в период ускорения работ по проекту "Манхеттен", американские специалисты предприняли интенсивные усилия для определения степени "зрелости" немецких исследований по статьям в научной печати, по характеру осуществляемого в рейхе строительства закрытых центров. Рассматривался даже проект захвата Г. Гейзенберга, директора Института кайзера Вильгельма, во время его лекционного турне по Швейцарии.

Обеспокоенность Рузвельта, сохранявшаяся весь этот период, была смягчена первыми практическими результатами американских физиков. Второго декабря 1942 года в лаборатории Чикагского университета осуществили первую в мире управляемую ядерную реакцию. С этого времени центр тяжести в американских исследованиях начинает смещаться с теоретических и лабораторных исследований к опытно-конструкторским работам. Главной фирмой была избрана "Дюпон", чьи лаборатории и испытательные корпуса располагались в городе Уилмингтон (штат Делавер). Президент Рузвельт очертил совокупность специальных мер, направленных на сохранение секретности расширяющихся работ.

В США создавалась сложная система прикрытия крупного научно-промышленного проекта. Руководитель проекта - генерал Гроувз предпринял необычные даже для военного времени меры безопасности. И посмотрим, кого прежде всего он имел в виду. (Также меры свидетельствовали и о том, против кого мог в будущем быть использован данный проект.) Цитируем генерала Гроувза: "Через две недели после того, как я взял на себя руководство проектом, у меня навсегда исчезли иллюзии в отношении того, что Россия является нашим врагом, и проект осуществлялся именно на этой основе".

В ходе сенатского расследования генерал Гроувз (более чем десять лет спустя) рассказывал о том, что президент Рузвельт был полностью осведомлен об антисоветской направленности работы над бомбой. На этих же слушаниях офицеры

разведки говорили о тщательном "просеивании" людей, установлении наблюдения за каждым ученым с левыми убеждениями. Самого научного руководителя проекта Р. Оппенгеймера генерал Гроувз сохранил на посту только ввиду того, что его участие было "абсолютно необходимо для реализации проекта".

Рузвельт и его окружение не были уверены, сможет ли атомное оружие быть использованным в ходе текущей войны. Но они полагали, что получают могущественный инструмент воздействия на послевоенный мир, получают новый фактор международных отношений. Более всего будущую ядерную дипломатию Рузвельт обсуждал не с американцами, а с англичанином Черчиллем. Складывается впечатление, что в ответ на согласие Черчилля быть младшим партнером коалиции Рузвельт на первых порах приобщал английского союзника к атомным секретам. Но и он вскоре показался Рузвельту лишним на пути к невероятному военному могуществу. Как только американцы увидели реальную перспективу создания атомного оружия, это отразилось на дипломатии, в данном случае союзнической. Англичане, которые были так нужны на начальном этапе, теперь стали восприниматься помехой, нежелательными свидетелями, лишними потенциальными обладателями сверхоружия. Конант пишет Бушу, что "не видит смысла в совместных усилиях, когда речь заходит о собственно развертывании и производстве". От него поступает предложение ограничить сотрудничество с Англией. Причины таковы: 1) проект переводится в сугубо военную сферу; 2) именно в США производится почти вся работа по испытанию и развертыванию нового оружия; 3) соображения сохранения секрета.

Главное же открыто пока не обсуждалось: Англия теряет силы, солнце Британской империи закатывается, стоит ли вооружать партнера сверхоружием, дающим такое могущество его обладателю. Пятнадцатого декабря 1942 года Рузвельт одобряет резкое ограничение сотрудничества американцев с англичанами в атомной сфере. Неприятная работа поручается Конанту. Он уведомляет 13 января 1943 года своих английских коллег, что правила двустороннего сотрудничества меняются. Англичане и канадцы пусть в дальнейшем рассчитывают на секретную информацию только в том случае, если "они смогут использовать ее в течение данной войны". Конант (чтобы у англичан не было иллюзий) указывает, что исполняет приказы своего высшего руководства. Отныне английские исследователи не получают от американцев новых сведений по следующим вопросам: электромагнетизм, производство тяжелой воды, производство уранового газа, реакция быстрых нейтронов и все, что связано с расщеплением материалов. Черчилль буквально взорвался: новая американская политика (пишет он Рузвельту) ведет к краху англо-американского сотрудничества в области исследования атомной энергии. Черчилль напоминает Рузвельту об обещании, данном 11 октября 1941 года относительно "координированной или даже совместно проводимой работы двух стран... Решение производить работы раздельно бросает мрачную тень".

Но Рузвельт уже неудержим и быстро перестраивается. К 1943 году главной целью работы становится не "обогнать немцев" и даже не сделать атомную бомбу как можно скорее. Главным становится использовать новое оружие для послевоенного урегулирования. Рузвельт (а вместе с ним Буш и Конант) был готов даже к тому, что англичане порвут всякое сотрудничество с США. Главные совещательные органы - Группа выработки политики и Комитет по военной политике - высказались достаточно ясно: даже с риском (не зная степени прогресса немцев) нужно уходить от многостороннего сотрудничества (с Англией и Канадой) к односторонним усилиям. Некоторые специалисты полагали, что подобные действия замедляют проект "Манхеттен" примерно на 6 месяцев. Но это уже считалось приемлемой платой за атомную монополию.

Сообщение о том, что американцы избирают политику ограниченного обмена, подействовало на англичан как ушат холодной воды. Один из руководителей английских атомных исследований - сэр Джон Андерсон сказал Черчиллю, что такое развитие двусторонних отношений "абсолютно неприемлемо". Он предложил премьер-министру немедленно связаться с Рузвельтом и исправить положение. Черчилль угрюмо молчал, так как понимал, что американское решение не могло быть принято на уровне ниже президентского. Для англичан удар был тем более тяжелым, что они пришли к выводу о нехватке собственных ресурсов. Андерсон информировал Черчилля, что "даже возведение и приведение в рабочее состояние атомного центра потребует крупнейшей перегруппировки военного производства". Также он считал обязательным добиться, чтобы английские ученые работали в американских центрах. Тогда после окончания войны они, вернувшись в Англию, смогут действовать в чисто английских интересах, но уже на том высоком уровне, на котором идет реализация "Манхеттена". Как раз этого-то и не хотел Рузвельт.

Черчилль начиная с января 1943 года предпринял настоящую атаку на Рузвельта и на его, как он выразился, "персональный Форин оффис" в лице Гарри Гопкинса. Премьер-министр постарался затронуть самую чувствительную струну: что будет, если первым в атомной гонке окажется СССР. "Что мы желаем иметь между белыми снегами России и белыми скалами Дувра?" риторически спрашивал Черчилль. Лишь ядерное оружие могло помочь найти ответ. Посетившим Лондон в июле 1943 года Стимсону и Бушу Черчилль сказал, что он "в жизненно важной степени заинтересован в обладании всей информацией, касающейся использования атомной энергии в будущем... Необходимо исключить победу Германии или России в этой гонке". Заместитель Черчилля по атомной проблематике лорд Червелл объяснил Стимсону и Бушу, что английское правительство рассматривает "всю проблему использования атомной энергии исходя из анализа послевоенного соотношения сил". Таким образом, англичане противоречили сами себе. Ранее они со всей убедительностью доказывали необходимость ускоренных научных усилий, чтобы не проиграть Германии. С весны 1943 года они уже не говорили о возможности "опоздать" в гонке с немцами. Новый жупел возникает в их аргументациях - Россия.

Прибыв в мае 1943 года в Вашингтон, Черчилль обсуждал эту проблему тет-а-тет с Рузвельтом. На состоявшейся конференции (конференция "Трайдент") Черчилль со своими новыми "русскими" аргументами добился некоторого изменения позиции Рузвельта.

Премьер-министр писал 26 мая 1943 года Андерсону: "Президент согласился, что обмен информацией по атомному проекту должен возобновиться".

Нам важно отметить не колебания президента Рузвельта, а то, что проблема атомных исследований стала частью его дипломатии, что он рассматривал проблему сотрудничества в этом вопросе с англичанами в связи не с нуждами войны, а поисками дипломатических рычагов для будущего. Рузвельт решил, что в великой послевоенной "четверке" две державы будут ядерными - США и их ближайший партнер.

Формальное воплощение американо-английское сотрудничество в атомной области нашло в августе 1943 года, когда Рузвельт и Черчилль в Квебеке подписали секретное соглашение. Оно обязывало: 1) никогда не использовать атомное оружие друг против друга; 2) не использовать его против третьей стороны без согласия партнера; 3) не сообщать атомных секретов третьей стороне без взаимного согласия; 4) ввиду преобладающего участия США в проекте американский президент определяет общую политику в данном вопросе; 5) в Вашингтоне создается Комитет по объединенной политике, именно в его рамках будет происходить обмен закрытой информацией.

В официальной истории Комиссии по атомной энергии говорится: "Оба - и Рузвельт и Черчилль знали о роли, которую играл в их дипломатии тот революционный прорыв в технологии, который по своей значимости превосходил даже кровавую борьбу против нацизма".

Характерно (отмечали все американские эксперты), что в данной области, где технологический переворот соседствовал с дипломатией, Рузвельт предпочитал совещаться с минимумом, лиц. Как-то летом 1943 года Буш после беседы в Белом доме отметил, что президент никому в этом деле не доверяет и "речь идет о послевоенных отношениях".

Таким образом, Рузвельт к осени 1943 года приходит к выводу, что создаваемая колоссальная военная мощь необходима для успешной послевоенной политики. Особенно явственно это следует из так называемого Квебекского соглашения Рузвельта с Черчиллем. Две англосаксонские державы намеревались использовать атомное оружие в дипломатической игре против Советского Союза.

Центр боевых действий на Тихом океане в начале 1943 года сместился с Гвадалканала к Новой Гвинее. К январю 1943 года стало ясно, что опорой будущего десанта в Австралию Новая Гвинея быть не может. Император Хирохито потребовал посылки подкреплений на Гвинею, но транспортный флот был уничтожен 2 - 4 марта 1943 года в битве в море Бисмарка. Чувствуя на себе гнев императора, адмирал Ямамото прибыл 3 апреля в Рабаул с 300 лучшими пилотами "Зеро". Это была последняя попытка японцев восстановить свое превосходство в воздухе. Ямамото сообщил кодированной радиограммой, что намерен лично посетить Северные Соломоновы острова. В шифровке, прочитанной американцами, обозначался весь маршрут этого самого известного японского адмирала. Возникала возможность нападения на Ямамото.

По просьбе Ф. Нокса, военно-морского министра, был сделан запрос у генерального прокурора ВМС о легальности операции, у церковных кругов - о соответствии предлагаемого принципам христианской религии, у командующего ВВС генерала Арнольда - о шансах на успех. Все они согласились с президентом Рузвельтом, что операция должна быть проведена. Операцию "Месть" осуществила эскадрилья "Лайтнингов" в глубокой тайне. Было отобрано восемнадцать лучших пилотов: четыре для атаки, четырнадцать для прикрытия. Эскадрилья летела на высоте десять метров над морем, боясь обнаружения. Около 10 часов утра 16 апреля 1943 года капитан Каннинг прошептал в молчащий эфир: "Цель на одиннадцати часах. Высоко". Адмирал Ямамото был убит пулеметным огнем, а его огромный "Мицубиси" рухнул в джунгли и сгорел. Описание операции и участия в ней Белого дома остается тайной и сегодня. Вся касающаяся ее документация строго засекречена.

Японская сторона молчала тридцать четыре дня, и лишь когда линкор "Мусаши" с кремированными останками адмирала прибыл в Иокогаму, токийское радио возвестило о гибели Ямамото.

Заслуживает внимания факт, что уже в это время среди высшего политического и военного руководства Японии получают распространение идеи необходимости поисков завершения конфликта. Германские армии отступали на Запад, развитие событий не давало оснований для оптимизма. Четвертого февраля 1943 года Кидо - лорд-хранитель печати и близкое доверенное лицо императора секретно встретился с прежним премьер-министром Коноэ для обсуждения возможностей выхода из войны. "Они согласились использовать до последней возможности антикоммунизм в США и опасения, что японский народ, в пучине военного поражения, лишенный своего богоподобного императора, может обратиться к коммунизму".

Весной 1943 года император Хирохито возвращает в правительство известных противников СССР, сторонников приоритета борьбы с коммунизмом. Это были попытки показать Западу, что Япония в любом случае может быть полезна и что от ее полного поражения выиграет лишь "мировой коммунизм". На высшие посты были привлечены Иосида Сигеру - будущий премьер-министр Японии при американской оккупации, Таки Масаюки - будущий посол Японии в США. Министром иностранных дел 23 апреля 1943 года стал Сигемицу, лидер сторонников "борьбы с севером", т. е. похода против СССР. Императорский двор создавал предпосылки того, что очень пригодилось американцам с началом "холодной войны".

Сразу же за перемещениями в конце апреля 1943 года в японском кабинете были установлены связи с режимом Чан Кайши, и принц Коноэ, лидер фракции, считавшей необходимым мир с Западом, пришел к выводу, что есть все основания надеяться на посредничество Чан Кайши в деле заключения мира с США и Англией. Информанты сообщили Коноэ: во время визита в Вашингтон они убедились, что "военные руководители США удивлены ростом могущества Советского Союза и в результате пришли к выводу о невыгодности абсолютного крушения Японии и Германии".

На фоне определенного замораживания отношений с СССР Рузвельт постарался, весной 1943 года укрепить свои позиции в Китае. Здесь Чан Кайши хотел максимального вовлечения англо-американцев с тем, чтобы сохранить собственную армию для послевоенного сведения счетов с Мао Цзэдуном. Рузвельт желал укрепления китайских позиций в Северной Бирме с тем, чтобы связи США с националистическим Китаем получили более широкие возможности. Военные специалисты - Маршалл и Кинг на конференции в Касабланке выступали за активизацию бирманского фронта. Но Рузвельту была больше по душе идея укрепления собственно американских военно-воздушных сил, расположенных в Китае. Это был легко управляемый, чисто американский рычаг, обращенный против Японии, но и составляющий значительный фактор политического уравнения в самом Китае. Именно поэтому Рузвельт в Касабланке подчеркнул важность авиационного контингента, руководимого Ченнолтом. Периодические бомбардировки Японии, сказал он, "произведут огромный моральный эффект и на китайский народ". Масштабу действий авиационного корпуса американцев в Китае был отдан безусловный приоритет.

По окончании касабланкской конференции Рузвельт (совместно с Черчиллем) послал высокопоставленную миссию в Китай с целью получить достоверную оценку сложившегося здесь положения. С американской стороны миссию возглавил командующий американской авиацией - генерал Арнольд. Генерал Стилуэл передал через Арнольда письмо президенту, в котором говорилось: "Немыслимая коррупция в китайской армии такова, что никто не осмеливается рассказать о ней Земляному ореху... Все, что можно сделать в Китае, будет сделано вопреки, а не благодаря Земляному ореху и его военной клике".

Стилуэл советовал занять более жесткую в отношении Чан Кайши позицию. Он не видел пользы в расширении американских военно-воздушных сил в регионе. Рузвельт демонстративно не согласился с этой точкой зрения. В его стратегическом мышлении доминировал следующий фактор: Чан Кайши должен получить подкрепление, американское военное присутствие в Китае будет увеличено. В письме вождю гоминдана от 8 марта 1943 года Рузвельт обещает довести численность американской авиации в Китае до 500 самолетов и значительно расширить стратегические поставки. Как условие дальнейшего наращивания поставок называлось открытие китайской армией более близкой и удобной бирманской дороги. Разумеется, у Рузвельта были намерения оказать давление на Японию со стороны Китая. Но в то же время, судя по всему, сыграли свою роль и стратегические соображения: укрепляя националистический Китай и укрепляясь в нем, Америка создавала противовес в Евразии англичанам (в Индии) и, главное, Советскому Союзу. В отличие от своих генералов Рузвельт в данном случае мыслил в глобальных масштабах.

Это желание видеть националистический Китай опорой азиатской политики США видно из характера приема мадам Чан Кайши, прибывшей якобы для лечения в Америку в ноябре 1943 года. Жена человека, на которого поставил Рузвельт, была принята в Белом доме и выступила перед обеими палатами конгресса. Внимание президента придавало ей смелости. Выступая вместе с Рузвельтом перед журналистами, она добавила к словам президента о том, что помощь Китаю будет осуществляться "так быстро, как позволит господь", следующее: "Бог помогает тем, кто помогает себе сам". Назойливость "первой леди" китайской республики вывела Рузвельта из равновесия. Он признался Моргентау, что "дошел до бешенства, желая выдворить ее из страны". Во время очередного обеда Рузвельт спросил мадам Чан Кайши, что бы она сделала с руководителем профсоюза, призывающим к забастовке во время войны. Мадам Чан выразительно провела пальцем по горлу. Рузвельт оценил решимость хрупкой женщины как "стальную". Но было ясно, что перед ним отнюдь не руководители демократической страны. Сообщения о немыслимой коррупции в Китае приобретали в этом свете зловещий оттенок. Можно ли полагаться на такой режим? Хотя у него и были сомнения, но при всех колебаниях Рузвельт остался верен идее опоры на Китай в будущем мире "четырех столпов". В этом мире Америка откровенно надеялась на безусловное подчинение Англии и Китая в случае, если СССР окажется не совсем удобным партнером.

Рузвельт объяснил Маршаллу свое понимание проблемы: "Генералиссимус прошел трудный путь, прежде чем стал неоспоримым лидером четырехсот миллионов китайцев - огромная, тяжелая работа по достижению единства различных групп и всех видов политических деятелей - военных,, преподавателей, ученых, представителей социальной сферы, инженеров, всех, борющихся за власть и преобладание как на местном уровне, так и на национальном, и сумел создать в очень короткое время на всей территории Китая то, на достижение чего нам понадобилось два столетия. Кроме того, генералиссимусу необходимо поддерживать свое положение высшего руководителя. Вы и я делали бы то же самое в подобных обстоятельствах. Он является главой исполнительной власти, равно как и верховным главнокомандующим, и нельзя говорить сурово с человеком такого ранга, нельзя добиваться от него обязательств так, как мы поступили в случае с султаном Марокко".

Более всего пугала Рузвельта возможность быстрого поражения Китая. Тогда его "идеальная схема" рушилась в самом основании. Именно поэтому Рузвельт противостоял Стилуэлу, Маршаллу и прочим критикам чанкайшистского режима. Китай нужен был Америке для господства на Тихом океане, для политического раскола Евразии, для вторжения в сферу прежнего влияния западноевропейских метрополий, скажем, в Индокитае (здесь впервые возникает тень Вьетнама). Пусть Китай ныне слаб. Его колоссальное работоспособное население в конечном счете сделает из него великую державу, и нужно заручиться благоволением этой державы заранее. Как шаги в данном направлении видятся сейчас предпринятые осенью 1942 года по прямому приказу Рузвельта переговоры о ликвидации экстерриториальных прав иностранцев в Китае, что, по словам Чан Кайши, "ставило независимый Китай в равное положение с Великобританией и Соединенными Штатами". Таким образом, Рузвельт стремился к возвышению Китая, необходимого для его мировой дипломатической игры. Это обстоятельство вызывало и недовольство и ревность англичан, претендовавших если не на равенство, то на положение привилегированного союзника, союзника номер один.

В феврале 1943 года премьер Черчилль спросил у Рузвельта, возможен ли приезд в Вашингтон английского министра иностранных дел А. Идена. Сближение с Британской империей, наследование ряда ее функций в мире, охват американским влиянием разбросанных по всему свету доминионов являлись одной из главных задач Рузвельта. И он с охотой дал согласие на встречу с Иденом. Рузвельта, помимо прочего, устраивало то обстоятельство, что госсекретарь Хэлл отдыхал во Флориде, и президент мог вместе со своим фаворитом Уэллесом спокойно обсудить "межанглосаксонские" дела.

Складывается впечатление, что Рузвельту было "удобнее" вести переговоры с Иденом - лицом, не полномочным принимать окончательные решения с английской стороны. Это позволяло больше маневрировать, делало рассуждения вслух менее обязательными. Нужно сказать, что Хэлл почувствовал важность момента и прибыл в Вашингтон. В конечном счете беседы вели с американской стороны Рузвельт, Гопкинс и Хэлл, с английской - Иден и английский посол в США лорд Галифакс. По обоюдному согласию военные были исключены из конфиденциальных переговоров. Отчасти это отвечало общему подходу Рузвельта, склонного отделять рассмотрение политических проблем от военных.

Когда Иден в марте 1943 года прибыл в Вашингтон для обсуждения вопросов послевоенного урегулирования, его поразила решимость, с которой президент Рузвельт настаивал на предоставлении Китаю статуса державы первой величины. Министр телеграфировал Черчиллю: "Президент утверждает, что Китай является, по меньшей мере, потенциально мировой державой и анархия в Китае была бы чрезвычайно прискорбным оборотом событий, поэтому Чан Кайши должен получить полную поддержку".

Рузвельт уже тогда включал Китай в число комитета четырех держав, "который будет принимать все важнейшие решения и осуществлять мировые полицейские функции" в послевоенном мире. Он также обсуждал возможность совместной опеки Китая, США и СССР над Кореей и Индокитаем. Естественно, желания потесниться на Олимпе не существует. Тем более, когда речь идет о вчерашней полуколонии европейских стран, о державе, с которой Лондон воевал в прошлом веке. Иден, с его внешностью безупречного джентльмена, на этот раз отставил и мягкость, и манеры. Англичане наотрез отказались считать Китай мировой державой. "Разумеется, - писал из Лондона Черчилль Идену, Китай будет использован как верный исполнитель воли Соединенных Штатов в любой попытке ликвидировать заморскую Британскую империю".

Рузвельт же намечал точки совместных послевоенных акций. "В Южной Корее можно создать мощную базу, основываясь на которой Китай и Соединенные Штаты стали бы обеспечивать мир в западной части Тихого океана". И главное. Как сказал президент Идену, "в любом серьезном конфликте с Россией Китай без сомнения будет на нашей стороне". Если бы речь зашла о тройственном мандате или тройственной опеке некоей территории Советским Союзом, Китаем и Соединенными Штатами, то два последних участника триумвирата, полагал Рузвельт, всегда найдут необходимую степень договоренности. Тогда Рузвельт еще не исключал возможности участия СССР в оккупации не только Кореи, но и Японии - ив этом случае он полагал, что американо-китайское понимание сработает нужным образом. Короче говоря, как докладывал А. Иден английскому военному кабинету 13 апреля 1943 года, Соединенные Штаты "рассматривают Китай в качестве возможного противовеса России на Дальнем Востоке". Сам же Рузвельт весной 1943 года провозгласил, что народ Китая на протяжении века "был в мыслях и целях своих ближе к нам, американцам, чем любой другой народ на Земле - те же великие идеалы. Китай в последнюю половину столетия стал одной из величайших демократий в мире". И это говорилось об абсолютно незрелой, абсолютно коррумпированной политической системе полубуржуазного Китая.

Впрочем, во многом Китай был для Рузвельта не самоцелью. А. Иден, вспоминая о своем визите в Вашингтон в марте 1943 года, писал, что "главным вопросом, владевшим умом Рузвельта, являлся вопрос о возможности сотрудничать с Россией сейчас и после войны". Президент спросил мнение английского министра о "тезисе Буллита", изложенном в пространном меморандуме, полученном Белым домом несколькими неделями ранее. Буллит утверждал, что СССР "коммунизирует" европейский континент, если Соединенные Штаты и Англия не блокируют "красную амебу в Европе".

Иден ответил так: "Даже если бы эти страхи оказались основательными, мы все равно должны найти путь сотрудничества с Россией".

Рузвельт указал - и Иден с ним согласился - что путь к будущему основывается на идеях, противоположных тезису Буллита. Нужно найти систему сотрудничества с Россией, а не противоборства с ней. Собеседники пришли к согласию, что цели и методы советской внешней политики определяются не неким планом захвата главенствующих позиций в Европе, а оценкой американских и английских намерений. Но Рузвельт при этом полагал, что опора на Англию в Европе и на Китай в Азии будет служить американцам дополнительной гарантией.

Ключевым вопросом обсуждений стала оценка того, каким будет после войны Советский Союз и его внешняя политика. О чем бы ни говорили, какие бы проблемы ни поднимали Рузвельт с Иденом, в конечном счете они обращались к СССР. Оба были согласны в том, что прибалтийские республики войдут в Советский Союз. Президент полагал, что часть американских политиков постарается использовать этот вопрос для противопоставления Америки СССР. Но советские войска, несомненно, в период крушения Германии закрепятся на берегах Балтики, и никакие силы не способны "отодвинуть" победоносный Советский Союз в глубину континента. Может быть, для успокоения части американского политического спектра следовало просить Сталина провести в этих республиках плебисцит? Иден не разделял подобной идеи. Рузвельт завершил дискуссию словами о том, что "согласие" на включение прибалтийских республик в состав СССР можно будет использовать как один из факторов в общем компромиссе с советским руководством.

Данью реализму со стороны Рузвельта явилось мнение, что Советская Россия будет настаивать на предвоенных границах с Финляндией. Между американцами и англичанами было решено, что Финляндия представит собой после войны сложную проблему. Но не самую сложную - таковой станет Польша. Рузвельт и Иден пришли к согласию, что Восточная Пруссия должна войти в состав Польши. По мнению президента, жители Восточной Пруссии обязаны оставить свою территорию подобно тому, как греки покинули турецкую территорию после первой мировой войны.

Рузвельт говорил, что это суровое решение, но неизбежное. Оно необходимо для поддержания мира, пруссакам нельзя доверять.

Что касается Югославии, то, с точки зрения Рузвельта, вражда сербов и хорватов непримирима и следует создать два независимых друг от друга государства. Должна быть восстановлена независимость Австрии. Президент с легкостью "решал" бельгийские проблемы. Франкоязычную часть Бельгии надо соединить с потерянными Францией Эльзасом и Лотарингией, северной частью Франции, а также с Люксембургом, чтобы образовать новое государство Валлония. Благом для президента было то, что его не слышали французы (впрочем, они догадывались, что Рузвельт видел послевоенную Францию второстепенным государством). Нужно сказать, что Иден воспринимал изложение "валлонских проектов" Рузвельта скептически. Англия уже начинала ощущать определенную общность судеб старых колониальных держав перед "лицом неудержимого американского динамизма.

Первостепенную значимость имели суждения Рузвельта о грядущей судьбе Германии. Он всячески хотел избежать ошибок Вильсона и в целом намеревался изменить сам подход к будущему поверженному противнику. Ему казалось необходимым содействовать всем центробежным силам германской политической арены; следовало стимулировать раскол Германии, выделение сепаратных ее частей. Именно такой, расколотой на несколько независимых государств, видел Рузвельт послевоенную Германию. Это был оптимальный, по его мнению, вариант решения германской проблемы. Но не вызовет ли подобная перспектива анархизм и коммунизм в Германии? Рузвельт и Гопкинс считали, что нет. К моменту, когда Гитлер должен будет сложить власть, американские и английские войска уже расположатся на германской территории. Их мощь достаточна, чтобы проконтролировать любой поворот событий. Рузвельт учитывал и тот вариант, что Германия может капитулировать еще до того, как американские войска вступят на ее территорию. В этом случае следовало загодя договориться со Сталиным и установить согласованные зоны оккупации поверженной страны.

Особое внимание Рузвельт уделил проблеме будущей всемирной организации. По мысли президента, следовало пресечь всякие попытки провозгласить ее преемственность с Лигой Наций. Грядущий форум наций надо создать заново на основе общей декларации стран-участниц. Следовало при этом прежде всего подумать о "совете управителей". Этот совет должен состоять из представителей четырех великих держав (США, СССР, Англии и Китая) и представителей шести - восьми региональных группировок (что это за региональные группировки - оставалось туманным). Англичанам хотелось сократить "высший круг", и Иден высказал сомнения в отношении Китая. По его мнению, Китаю после войны придется пройти через революцию и длительный период модернизации. Желание англичан обсуждать статус Китая привело к оживленному обмену мнениями о будущем всей Азии. Именно тогда Гопкинс выразил мысль, что Англия будет изо всех сил отстаивать свои владения на Дальнем Востоке. Президент не разделял мнения Гопкинса.

В общем и целом у Рузвельта сложилось впечатление, что Лондон, при всей его имперской гордости, окажется покладистым союзником в послевоенный "век Америки". Он с удовлетворением заявил после встречи с Иденом, что США с Англией согласны на 95 процентов по всем проблемам - "от статуса Рутении до производства земляных орехов".

Англичане отметили (в этом Иден признался Гопкинсу) исключительное знание Рузвельтом политической карты мира, всех мировых границ. Сколько часов нужно было сидеть над картами, чтобы затем обсуждать любые пограничные споры?! Иден поделился с Гопкинсом еще более интересными наблюдениями. Даже прирожденных геополитиков - англичан поразила легкость, с какой президент Рузвельт готов был обращаться с целыми странами и народами, его не волновала их судьба, одним росчерком пера он мог изменить ее. Англичанин не скрыл, что его это насторожило. Рузвельт, по мнению Идена, беспечно манипулировал емкостями со взрывчаткой, природу которой он не знал. В вопросе, который чрезвычайно волновал Идена (характер будущих отношений США и СССР), Рузвельт был достаточно осведомлен, далек от наивности и понимал, что СССР в послевоенном мире будет могучим фактором международного развития. Представлялось при этом, что Рузвельт видел пределы независимых действий своего великого восточного союзника и считал, что при помощи энергичной и конструктивной дипломатии он сумеет найти верный курс в отношениях с Москвой, сумеет оздоровить американо-советские отношения, найти компромисс, удовлетворяющий обе стороны. Рузвельту казалось, что роспуск Коминтерна в период ухудшения отношений СССР с Западом из-за откладывания "второго фронта" является добрым знаком. Чтобы поддержать эту линию "взаимной аккомодации", Рузвельт считал необходимым внести уточнения в вопрос о дате открытия "второго фронта".

Итак, после окончания визита Идена в Вашингтон президент, выступая на пресс-конференции, сказал, что с англичанами достигнута договоренность на 95 процентов. Шервуд спросил Гопкинса, к чему относятся остальные 5, и тот ответил: "Главным образом к Франции". Англичане защищали де Голля, видя в нем соратника по восстановлению мощи Западной Европы в мире. Американцы всячески препятствовали его утверждению в Париже. Шестого мая 1943 года Мэрфи пишет из Алжира в Вашингтон следующее: "По моему мнению, пришло время найти общую с Лондоном точку зрения по этому вопросу (отношение к де Голлю. - А. У.), необходимость принятия общей политики должна быть понята британским правительством. Трудно, конечно, в свете последних событий убедить общественность в том, что Жиро вдруг стал "демократом", а де Голль фашистом, но с другой стороны, нельзя же игнорировать тот факт, что британское правительство субсидирует и всячески помогает организации, открыто выражающей свою враждебность Соединенным Штатам".

Далее шли обвинения: голлистский командир Леклерк сманивает солдат Жиро более высоким жалованьем, более быстрым продвижением по службе и др.

Действительно, наблюдался массовый переход французских солдат под знамена "Сражающейся Франции". Ни патрули на дорогах, ни специальная охрана, ни угроза военного суда - ничто не могло остановить бегства солдат Жиро, привлеченных прежде всего высоким моральным духом сражающихся французов, чьи подвиги были известны всему говорящему по-французски миру. В войсках де Голля им быстрее давали повышение, но объяснять причины дезертирства только этим обстоятельством, как делает Мэрфи, значило сказать слишком мало. В Вашингтоне в подобном видели лишь саботаж и квалифицировали деятельность де Голля как диверсионные акты, тормозящие военные усилия союзников. Раздражение на берегах Потомака проникало в дипломатическую переписку.

Восьмого мая 1943 года президент Рузвельт направил премьер-министру Черчиллю весьма пространный меморандум: "Поведение "невесты" становится все более и более вызывающим. Проводимый де Голлем курс и его позиция невыносимы. Военные действия в Северной Африке успешно закончились без какой бы то ни было помощи со стороны де Голля, а гражданское управление, избежав всевозможные опасности, кажется, стабилизировалось. Я думаю, что Макмиллан убедился в этом. Однако де Голль, безо всякого уведомления и согласования с нами, передвигает свой злобный пропагандистский аппарат в Алжир...

Вот почему я со все большим и большим подозрением слежу за махинациями де Голля. Я полагаю, что необходима реорганизация Французского национального комитета; некоторых его членов, таких как Филип, с которыми, как вы сами знаете, невозможно сотрудничать, нужно вывести из состава комитета, а ввести туда несколько "сильных" личностей вроде Моннэ и ряд других представителей североафриканской администрации Жиро, а также, возможно, одного или двух представителей от Мадагаскара и т. д.

Более того, я склонен думать, что когда мы вступим во Францию, нам следует рассматривать это как военную оккупацию, проводимую английскими и американскими генералами. В этом случае они смогут использовать 90 % мэров и муниципальных советников, многих из более мелких чиновников городов и департаментов. Но верховная власть, общенациональное управление должно быть сосредоточено в руках английского или американского главнокомандующего. Я думаю, что такое положение должно сохраниться в течение шести месяцев или даже года после вторжения во Францию, это даст время для выборов и формирования правительства. Старая система попросту не сможет работать".

Далее Рузвельт с негодованием цитирует Черчиллю выдержки из поступивших из Северной Африки телеграмм. Он снова выражает уверенность в том, что оба правительства сумеют договориться по этому вопросу, высоко оценивает деятельность Жиро и кончает письмо так: "Я не знаю, что делать с де Голлем, возможно, вам понравится идея сделать его губернатором Мадагаскара".

При всем желании сохранить привилегированные связи с Рузвельтом Черчилль должен был думать о месте в будущем Западной Европы, и ему вовсе не хотелось низводить Францию до положения управляемой американской военной администрацией страны. Поэтому он постарался успокоить Рузвельта, но вовсе не оставил де Голля. Здесь лежат исторические корни того явления, которое стало известным под названием "западноевропейская интеграция". Разумеется, то были лишь первые шаги, но помощи Черчилля оказалось достаточно, чтобы французы во главе с де Голлем выстояли перед натиском американцев.

* * *

В выработке своей дипломатической линии по отношению к СССР Рузвельт в начале 1943 года немало советовался с прежним послом США в СССР У. Буллитом. Особо нужно отметить письмо Буллита от 29 января 1943 года. В последовавшей беседе он убеждал президента, что Сталин постарается воспользоваться занятостью Америки Японией и приложит усилия, чтобы получить доминирующие позиции в Европе после поражения Германии. Чтобы предотвратить такой ход событий, Буллит рекомендовал президенту встретиться со Сталиным в июне 1943 года в Вашингтоне или на Аляске. Буллит предлагал Рузвельту предупредить Сталина, что если СССР не даст обещание начать воину против Японии сразу же после поражения Германии, не пообещает воздержаться от аннексий европейских стран, не распустит Коминтерн, то Соединенные Штаты должны будут сместить фокус своего внимания с Европы и, оставив СССР в практически единоличном противоборстве с Германией, обратиться к Тихому океану. Следует тогда уменьшить помощь Советскому Союзу и не упоминать о послевоенных займах на востановление. Как запасной, Буллит рассматривал вариант вторжения на Балканы, чтобы преградить русским путь в Центральную Европу. Взгляды Буллита, видимо, оказали определенное влияние на Рузвельта.

Рузвельт обсуждал подобные соображения с министром иностранных дел Англии А. Иденом во время его визита в Вашингтон в марте 1943 года. Иден выразил мнение, что окончательное суждение в данном случае невозможно, но, если даже Буллит прав, попытки найти общую почву с советским руководством имеют смысл. По крайней мере, у министра сложилось впечатление, что договор с Англией СССР намерен выполнять. В целом Иден пришел к выводу, что президент питает самые серьезные надежды на разрешение противоречий с СССР, в том числе и по польскому вопросу. Иден и сам считал амбиции "лондонских поляков" чрезмерными. Рузвельт видел путь к решению противоречий в передаче Польше Восточной Пруссии в обмен на установление советско-польской границы по "линии Керзона".

Чтобы выяснить взаимные отношения (и подгоняемый кризисом в отношениях "лондонских поляков" и Советского правительства из-за Катыни), Рузвельт 5 мая 1943 года направил в Москву бывшего посла Дж. Дэвиса с целью договориться о встрече со Сталиным предположительно в районе Берингова пролива летом 1943 года. Дэвис должен был привезти в Москву личное письмо президента. Рузвельт с большим тщанием составлял послание Сталину. Главной идеей его явилось предложение о встрече на высшем уровне, причем такой, которая лишена была бы парадности и этикета, способствовала бы близкому знакомству двух руководителей. Лучшее время для такой встречи - лето текущего, 1943 года. Место встречи Рузвельт хотел назначить где-нибудь посредине между Москвой и Вашингтоном. Но в Хартуме летом жарко, а в Рейкьявик не пригласить Черчилля было бы неудобно. Наиболее подходящим местом виделись окрестности Берингова пролива, причем Рузвельт был согласен и на Аляску, и на Чукотку. И поскольку встреча произойдет близ советско-американских границ, отпадает нужда в приглашении Черчилля. Встреча должна подготовить (сообщал Дэвис Сталину) союзников к возможному кризису Германии предстоящей зимой. Она предполагает "характер простого визита, она будет неформальной". Рузвельт возьмет с собой лишь Гарри Гопкинса, переводчика и стенографиста. Это будет то, что американцы называют "встречей умов". Ее участники не имеют обязательств выработать какой-либо итоговый документ.

Позже Рузвельт объяснял Черчиллю, что хотел таким образом избежать "коллизий" по поводу отложенного в критической обстановке "второго фронта", хотел добиться обязательств СССР вступить в войну с Японией, выяснить характер советско-китайских отношений, советские планы относительно Польши, Финляндии и Балкан. Рузвельт надеялся узнать мысли Сталина "о послевоенном будущем, его надежды и амбиции настолько полно, насколько это возможно". Разумеется, самой тяжелой психологической задачей для Рузвельта было бы сообщить Сталину о том, что высадка в Европе откладывалась на неопределенное время.

Для дискуссий по этому и многим другим вопросам Рузвельту на данный момент хотелось видеть не англичан, а именно советское руководство. Делясь планами с ближайшим окружением, президент объяснял: он стремится получить непосредственное представление о Сталине, найти возможности личного контакта, объяснить советскому руководству американский подход к проблемам, как они виделись из Вашингтона. По глубокому убеждению Рузвельта, ему удалось бы нащупать подводные камни двусторонних отношений, найти верный путь в лабиринте накопившихся противоречий. Это было отражением и личных особенностей характера Рузвельта, и укрепившейся у него за месяцы войны веры, что возможности Америки настолько грандиозны, что позволяют использовать новые мощные инструменты в решении проблем вместе с наиболее весомым союзником. Рузвельт, помимо прочего, говорил о практичности как доминирующей черте у него и у Сталина. В этом плане сравнение с "Черчиллем (с которым у Сталина уже сложились определенные рабочие отношения) было, по мнению президента, не в пользу британского премьера. Характерно, что тогда, весной 1943 года, Рузвельт не мог удержаться, чтобы вслух не опровергнуть мнений английских газет о том, что Черчилль - идеальный посредник в отношениях между США и СССР. Лучшим посредником является он, Рузвельт.

И Рузвельт начинает этап "конструктивной" дипломатии в отношении СССР.

Мы видим, что в мышлении Рузвельта происходит заметный поворот. Он начинает осознавать, что две крупнейшие величины - сейчас и до конца века это США и СССР. Он желает беседовать с советским руководством без блестящего, но представляющего ослабленную державу Черчилля. У Рузвельта явно большие планы, он хотел бы сугубо конфиденциальных разговоров. И у него нет намерений подписывать очередную декларацию, речь должна идти по существу и о самых ключевых мировых вопросах. Ему важно достичь хотя бы общего понимания.

Черчилль был достаточно проницателен для того, чтобы видеть происходящее в верном свете: два главных члена коалиции могут согласовать свои военные и послевоенные планы в его отсутствие. Темперамент не позволял премьер-министру сидеть сложа руки. Лайнер "Куин Мэри" был загружен германскими военнопленными (пусть капитаны немецких подводных лодок подумают, прежде чем топить такую цель), а на верхней палубе устремившегося к американским берегам огромного корабля Черчилль ежедневно обсуждал стратегические вопросы со своими лучшими военными и дипломатами. Черчилль посоветовал им не выказывать в беседах с американскими партнерами излишней проницательности и эрудиции - это вызывает "естественное противодействие".

Со своей стороны, американцы, ожидая "Куин Мэри", были полны решимости занять более жесткую, чем в Касабланке, позицию. Англичанам не удастся навязать им своей стратегии, как это было в Северной Африке, - так думали в Белом доме и Пентагоне накануне встречи 12 мая 1943 года. Сразу после ее начала президент Рузвельт отметил прогресс, имевший место за последний год и, приступая к главному, сказал, что бросать все силы против Италии на текущем этапе было бы несоразмерным в общем распределении сил, необходимо концентрировать войска для десанта через Ла-Манш.

В ответном слове Черчилль мобилизовал свои ораторские способности. Он был трогательно благодарен за исключительное великодушие американцев, пришедших на выручку англичанам в Африке. Он предпочел уйти от конфронтации и сразу же согласился концентрировать войска в Англии для высадки на континенте весной 1944 года. Но до этой высадки остается год. Стоит ли проводить его в безделье, зная, что русские с востока начинают наступление на германскую империю? У союзников превосходные позиции в средиземноморском бассейне, и Италия выглядит уязвимой для внешнего давления. Лучшей помощью русским на текущем этапе была бы нейтрализация первого союзника Германии. Это заставит Рим вывести свои войска с Балкан, вынудит Турцию вступить в войну на стороне союзников, откроет многочисленные порты Балканского полуострова для десанта союзных войск - все это послужит достижению определяющего влияния в потенциально спорном регионе.

Пожалуй, день 12 мая стал самым интересным и важным днем американо-английской встречи. Военные чины с обеих сторон, выполняя жесткие наказы своих руководителей, подтвердили верность избранному курсу. Рузвельт видел, что Черчилль уводит его на Балканы встречать наступающую Красную Армию. Сам же он надеялся урегулировать межсоюзнические планы в прямом контакте со Сталиным. Англичане еще раз повторили свои опасения в отношении "преждевременного" форсирования Ла-Манша, они говорили об "океане крови". Американцы во главе с Маршаллом гораздо более жестко, чем в Касабланке, показали, что решать проблему охраны ближневосточного пути англичан в Индию они не намерены.

В конечном счете был достигнут не очень обязывающий обе стороны компромисс - об этом свидетельствует широко трактуемый характер общего документа. Англичане согласились, что главной задачей западных союзников является "решающее вторжение в цитадель стран ёоси"". Контрольной датой было названо 1 мая 1944 года. Они охотно пообещали увеличить интенсивность бомбардировок Германии. Рузвельт, со своей стороны, дал согласие продолжить операции в Средиземноморье и по возможности нанести решающий удар в Италии. Но чтобы англичане не затянули всю американскую мощь в свои средиземноморские операции, Рузвельт четко ограничил контингент американских войск, участвующих в них (27 дивизий). В то же время семь американских дивизий должны были осенью прибыть в Англию и начать все необходимые приготовления для броска во Францию. На случай непредвиденного развития событий на советско-германском фронте оба лидера, Рузвельт и Черчилль, приняли решение постоянно быть готовыми к реализации плана "Следжхаммер" - экстренной высадке всеми наличными силами в Европе.

На этой конференции в Вашингтоне Рузвельт впервые, пожалуй, обращался с англичанами как с "менее равным" союзником. Он вел довольно жесткую линию. Решение задач британского империализма не входило в его планы. Возможно, мысленно он уже обсуждал мировые проблемы с восточным союзником. Черчилль чувствовал подобную отстраненность президента и довольно остро ее переживал. В свете всего этого понятно отсутствие энтузиазма у обоих лидеров, когда, по окончании конференции, они приступили к составлению подробного письма Сталину. Рузвельт не хотел, чтобы у Сталина складывалось впечатление, что англосаксы постоянно прежде совещаются между собой, а уже потом обращаются к нему. Рузвельт стремился показать степень сепаратизма Вашингтона в гигантских текущих и будущих проблемах. Но начинать этот сепаратный диалог приходилось с жалких позиций: следовало написать в Москву, что открытие второго фронта снова откладывается, поскольку западные союзники решают свои задачи в Средиземноморье. Много вариантов пошло в корзину, прежде чем далекие от прежней взаимной любезности Рузвельт и Черчилль составили приемлемый текст. Два самых легких пера своего времени не могли породить простого письма разочаровывающего Москву содержания: в решающие месяцы летом 1943 года, когда немцы поставят на кон все, что имеют, Советский Союз будет сражаться в одиночку. В два часа ночи Черчилль предложил взять с собой в самолет последний проект, поработать над ним и представить на рассмотрение президента.

Черчилль вместе с генералом Маршаллом вылетали в Алжир к Эйзенхауэру. Зная твердость Маршалла, Рузвельт поручил ему участие в написании конечного варианта. Именно Маршалл с солдатской прямотой написал в самолете текст, удовлетворивший обоих лидеров настолько, что они готовы были послать его в Москву без малейших изменений. Примечательно, что Рузвельт задержал его еще на неделю - чтобы сложилось впечатление о том, что текст написан после визита Черчилля, будто Рузвельт подписал его один. Главной практической идеей было содержавшееся в предпоследнем абзаце обещание сконцентрировать войска на Британских островах для полномасштабной высадки на континент весной 1944 года. Таким образом, в результате недельной словесной битвы в мае 1943 года было решено, что к 1 мая 1944 года в Англии приготовятся к боевым действиям 29 дивизий.

Нужно сказать, что англичане сыграли сдерживающую роль и в американо-китайском сближении. В этом плане на вашингтонской конференции 1943 года (Черчилль назвал ее конференция "Трайдент") английский премьер сумел убедить Рузвельта в опасности бросать силы в бездонную бочку китайского политического организма, неэффективного и коррумпированного. Черчилль выложил самый убедительный аргумент: Россия, а не Китай "является ответом на вопрос, как нанести решающий удар по Японии". Черчилль отказался поехать в Нью-Йорк повидать мадам Чан Кайши.

В итоге Рузвельт отверг операцию по захвату Бирмы (операция "Анаким") и вместо этого решил сконцентрировать силы на Сицилии и Италии, а не на китайско-японском фронте. Черчилль убедительно говорил о том, что ликвидация режима Муссолини, а с ним и итальянского флота, позволит переместить английские корабли в Тихий океан, где помощь англичан будет реальной, а не "липовой", что поражение Италии заставит Германию направить свои ресурсы на юг, делая более уязвимой для удара западных союзников Францию. Напомним еще один аргумент Черчилля на конференции "Трайдент": лишь шаги по укреплению позиций западных союзников в Средиземноморье помогут в конечном счете сдержать советскую экспансию на Балканах. Рузвельт посчитал нужным подчеркнуть важность обрыва германских коммуникаций на Балканах. Но, в отличие от Черчилля, он все же отстаивал достоинства высадки во Франции.

Рузвельта исключительно интересовали впечатления от встреч в Москве Дж. Дэвиса, который именно в это время возвращается в Вашингтон. Он просил бывшего посла наиболее тщательным образом восстановить подробности бесед со Сталиным.

Третьего июня 1943 года Дж. Дэвис прислал Рузвельту отчет о своей миссии в Москву. По мнению Дэвиса, начало их контактов не предвещало ничего хорошего. Огорчило посла более всего то, что Сталин не видел особого различия между американской позицией и английской, он полагал, что стоит перед единым западным фронтом. Исходя из этого, Сталин не проявил энтузиазма в отношении сепаратной встречи с Рузвельтом. На высказывания Дэвиса о том, что СССР и США, в лице их лидеров, могут найти общий язык, "выиграть и войну и мир", Сталин лаконично ответил: "Я в этом не уверен". Дэвису, по его словам, понадобилось немало времени и усилий, чтобы смягчить напряженность в их беседах. Сталин не принимал североафриканские операции или бомбардировки Германии в качестве эквивалента "второго фронта". Дальнейшее откладывание открытия "второго фронта" поставит Советский Союз летом 1943 года в очень тяжелое положение. Оно (Сталин сделал акцент на этом) повлияет на ведение Советским Союзом войны и на послевоенное устройство мира.

Вскоре Рузвельт получил личное послание Сталина: результат массированного германского наступления летом 1943 года будет зависеть от операций союзников в Европе. В конечном счете перспектива достижения двусторонней советско-американской договоренности приобрела, по его мнению, некоторую привлекательность, и Сталин согласился встретиться с Рузвельтом в Фейрбенксе в июле или августе 1943 года, но просил понять, что не в состоянии назвать точную дату встречи ввиду существующих исключительных обстоятельств. И он не пойдет на встречу, если она будет использована как предлог для откладывания высадки на европейском континенте. Сталин говорил это, еще не зная об итогах конференции "Трайдент", еще надеясь на открытие "второго фронта" в августе - сентябре 1943 года.

После отъезда Дэвиса из Москвы Сталин получил сообщение от Рузвельта об еще одном крупном - на год - откладывании открытия "второго фронта". Рузвельт не без основания ожидал, что теперь советская сторона может снова ужесточить свою позицию, предложения о советско-американской договоренности повиснут в воздухе. Накануне сражения на Курской дуге союзники отказали Москве в самой необходимой помощи.

Прочитав написанный Маршаллом отчет о конференции, где как бы между прочим сообщалось о переносе высадки во Франции на весну 1944 года, Сталин, едва сдерживая ярость, прислал письмо 11 июня 1943 года, в котором отмечал, что данное решение создает для Советского Союза исключительные трудности. Это решение "оставляет Советскую Армию, которая сражается не только за свою страну, но также и за всех союзников, делать свое дело в одиночестве, почти одной рукой против врага, который все еще очень силен и опасен". Советский народ и его армия соответствующим образом расценивают поведение союзников. О возможности двусторонней встречи в послании не говорилось ничего.

Практически первый раз в ходе войны президент Рузвельт попал в ситуацию, когда его радужное восприятие грядущего, особенно характерное для него с середины 1942 года, столкнулось с менее обнадеживающей перспективой. Советские руководители не видели смысла заниматься сомнительным проектированием будущего, когда СССР предлагалось пробиться к нему через схватку с вермахтом, а Соединенные Штаты в это время наращивали мощности.

Не только несправедливое распределение военного бремени начало разделять США и СССР в 1943 году. Все большую значимость в двусторонних отношениях стал приобретать "польский вопрос". В США жило несколько миллионов поляков (они традиционно голосовали за демократов), американское правительство уже несколько лет поддерживало польское правительство в эмиграции, находившееся в Лондоне. Но поддержка по требованию президента Рузвельта не распространялась пока на проблему будущих границ Польши и СССР. Рузвельт понимал, что этот взрывоопасный вопрос может разорвать тонкую ткань советско-американского сотрудничества. Для лондонского же польского правительства он был центральным.

Отношения советского правительства и лондонского комитета поляков были прекращены в апреле 1943 года, когда немцы объявили о нахождении в катынском лесу (близ Смоленска) трупов тысяч польских офицеров, убитых, по их утверждению, советскими войсками, и "лондонские поляки" поддержали германскую версию.

В результате "русский фронт" дипломатии Рузвельта оказался к середине 1943 года в самом плачевном состоянии. На севере, в Баренцевом море, поставка товаров и оружия прекратилась полностью. На южных подходах к Европе американцы предпочли помогать англичанам в Тунисе. Американцы взяли сторону Лондонского комитета поляков и не признавали новых (после сентября 1939 года) границ СССР. Соединенные Штаты не разорвали отношений с Финляндией, которая вела войну с Советским Союзом. Все это желательно видеть на фоне того, что был распущен Коминтерн, а главное, что Советская Армия один на один сражалась с общим противником.

Как часть выхода из сложного положения Рузвельт выдвигал идею двусторонней советско-американской встречи. На ней будет достигнуто "внутреннее понимание", невозможное на трехсторонних переговорах. Письмо Сталина Черчиллю от 19 июня разрушило и эти достаточно шаткие надежды. "Речь идет не только о недоумении Советского правительства, но и о сохранении доверия к союзникам, доверия, которое ныне поставлено под жестокий удар... Это вопрос спасения миллионов жизней на оккупированных территориях Западной Европы и России и об уменьшении огромных жертв Советской Армии, по сравнению с которыми жертвы англо-американских армий незначительны".

После этого письма Черчилль, ранее возражавший против сепаратной советско-американской встречи, изменил мнение и стал даже подталкивать Рузвельта к ней. Между тем Сталин отозвал послов из Вашингтона и Лондона. Наступило резкое ухудшение союзнических отношений.

Рузвельт в этот момент сделал не очень достойную попытку доказать Черчиллю, что идея двусторонней встречи исходила не от него, а от Сталина. Американская дипломатия переживала тяжелое время, когда, надеясь получить после завершения конфликта весь мир, она оттолкнула двух главных своих союзников. Следовало поправить дело, под угрозой оказались самые замечательные послевоенные планы. Так открылась дорога к Тегерану.

На решающем фронте второй мировой войны к осени 1943 года Красная Армия освободила Орел, Харьков, Смоленск и подошла к Киеву. Германия потеряла в Европе стратегическую инициативу полностью. В тихоокеанском регионе японская военная машина еще обладала колоссальными возможностями, японский флаг развевался над необозримыми просторами Азии и Тихого океана. Однако в мае 1943 года наступает новый этап. Английский наблюдатель отметил еще отсутствие в Токио бомбоубежищ - свидетельство уверенности в том, что американские самолеты не достигнут Японских островов. Но стал ощущаться недостаток сырьевых ресурсов. К 1943 году с начала войны производство в Японии выросло на одну четверть, а в США этот рост составил две трети прежнего объема. Сказалась, помимо прочего, японская самоуверенность: за десять лет, предшествующих Пирл-Харбору, экономический рост Японии был столь бурным, что ее руководство не посчитало нужным создать особые стратегические резервы - оно полагалось на результаты этого роста. И просчиталось. Стратегическая инициатива на Тихом океане начинает переходить из рук японцев к американцам.

Император Хирохито 8 июня 1943 года потребовал от начальника генерального штаба Сугиямы более активных действий: "Если мы будем сражаться таким образом, то лишь доставим радость Китаю, приведем в смятение нейтралов, обескуражим союзников и ослабим Сферу сопроцветания. Нет ли способа где-либо встретить мощь США лицом к лицу и сокрушить ее? Армия показывает себя хорошо в Бирме. Может быть, как таковая армия не будет разбита, но на островах в океане ее силу трудно проявить... Вы говорите, Сугияма, что способность военно-морского флота сражаться в решающих битвах "гарантирует" нас от поражения, но я боюсь, что этой способности более не существует".

В конце июня американская военно-морская пехота высадилась на Новой Георгии и, базируясь на этом анклаве, стала овладевать контролем над Марианскими островами. Командующий флотом подводных лодок маркиз Комацу, двоюродный брат императора, доложил Хирохито, что Соломоновы острова обречены. Император Японии поручил премьер-министру Тодзио передать войскам на Соломоновых островах приказ держаться до последнего и продать свою жизнь как можно дороже. В Японии началась тотальная мобилизация. Императрица Нагако демонстративно участвовала в подготовке перевязочного материала. Судьба свергнутого в июле Муссолини служила предвестником будущего. Советники Хирохито говорили о неизбежности крушения Германии, о том, что Японии предстоит борьба в одиночестве. Между тем почти половина предвоенного флота Японии (3 миллиона тонн) была уничтожена, и японские верфи не могли компенсировать понесенного урона.

Мы видим, что и в Европе, и в Азии период пика угрозы начинает проходить. Для дипломатии это означало необходимость обратиться к будущему.

Тегеран

В конце этой войны, если мы сумеем сокрушить военную мощь Германии и Японии, в мире будут три великие военные державы - Британия, Россия и Соединенные Штаты.

У. Липпман. 1943 г.

К лету 1943 года министерство финансов США определило, что за годы войны американцы отложили наличными и в облигациях семьдесят миллиардов долларов. Напомним, что СССР получил помощь по ленд-лизу в размере одиннадцати миллиардов долларов - в семь раз меньше. А на восстановление экономики советское руководство просило у США 6 миллиардов долларов.

Война многое изменила в Америке. В частности, она привела к росту централизации в правительственном аппарате. Нужды войны требовали единоначалия. О высокой степени централизации и секретности планирования говорят ближайшие сотрудники президента. Его военный помощник адмирал "Пеги отметил в 1943 году: "Если бы я нашел кого-либо, кто помимо Рузвельта знал, чего хочет Америка, это было бы для меня удивительным открытием".

Президент занимал уникальную позицию, никто не мог его дублировать и никто не был в состоянии поделить его прерогативы. Среди всех забот военного времени тогда - летом 1943 года - одна воспринималась им как требующая внимания, коррекции, дополнительных усилий: зашедшие в тупик дипломатические отношения с СССР.

Итак, американцы предлагали Советскому Союзу заплатить страшную цену. Верно понимая напряжение на советско-германском фронте, они хладнокровно смотрели на миллионные жертвы СССР. Первоначально Америка обещала открыть второй фронт в 1942 году, а теперь без особых извинений перенесла свои планы на неопределенное будущее. Могло ли это не сказаться на искренности, на прочности союза, которому предстояло не только победить в войне, но и стать основой послевоенного урегулирования? Что, очевидно, также действовало на советское руководство - это с легкостью излагаемые мотивы о миллионах избирателей польского происхождения, в то время как миллионы советских людей находились на грани гибели.

Еще один вопрос вставал во всем объеме. Война началась для СССР вторжением немцев по проторенной дороге, по которой прежде шли французы, поляки, шведы. И даже в самое отчаянное время, в конце 1941 года, советское руководство думало о будущих западных границах страны. Оно обратилось к американскому правительству, которое в свете пирл-харборского опыта могло бы понять СССР как жертву агрессии. Важнейший знак - тогда Рузвельт не ответил на письмо Сталина. Что должны были думать в Кремле об американских союзниках? А ведь от Вашингтона просили немногое. Прекращение помощи в 1943 году усилило негативные стороны восприятия союзника. В Москве теперь могли резонно полагать, что американцев в определенной мере устраивает ослабление России, теряющей цвет нации, мобилизующей последние ресурсы.

Отказ признать западные границы экстраполировался в будущее как возможная попытка создать очередной антисоветский плацдарм, как сохранение старого "санитарного кордона" вокруг СССР. В конечном счете не исключался вариант, что, не проводя активных действий против Германии, США были в выгодной позиции "стороны", были готовы в нужное время заключить с немцами сепаратный договор. Именно тогда, в тревожные дни накануне сражения на Курской дуге, союз дал трещины, сказавшиеся в дальнейшем. Факт отзыва посла Литвинова из Вашингтона и отказ от встречи с Рузвельтом говорили о наступившем в Москве разочаровании. Президент в своем долгосрочном планировании допустил существенную ошибку. Он довел дело в советско-американских отношениях до той точки, когда идея "четырех полицейских", тесного союза США с СССР, Англией и Китаем оказалась подорванной. Нельзя было - без последствий для себя - оставлять Советский Союз вести войну на истощение в течение полных двух лет, с 1942 по 1944 год. Нельзя было думать о двух-трех миллионах избирателей, игнорируя легитимные нужды безопасности великой державы. Эгоцентризм резко контрастировал с твердыми прежними обещаниями и громкими провозглашениями лучших принципов. Здесь закладывались основы послевоенной настороженности и стремления полагаться лишь на себя. При этом особым цинизмом была отмечена готовность США ринуться в бой, если внезапно начнет побеждать одна из сторон - Германия или Россия. Операция такого рода ("Следжхаммер") была разработана, и это ли не доказательство своекорыстия Соединенных Штатов, их расчета.

Сталин периодически сообщал Рузвельту, сколько дивизий снимает Берлин с западных окраин своей империи и посылает на восток. Высадка в Сицилии разумеется, не эквивалент "второму фронту". Летом 1943 года весы истории в очередной раз заколебались, когда Германия, развязав руки на западе, начала наступление в районе Курска и Орла. А Рузвельт, хотя и обозначил дату высадки во Франции, летом 1943 года был серьезно увлечен идеей выхода через Италию в Центральную Европу. Тридцатого июля 1943 года он писал Черчиллю, что следует использовать крушение Италии и предпринять активные действия на севере страны, захватить остров Корфу и Додеканезские острова с тем, чтобы заслать "агентов, коммандос и боеприпасы через Адриатическое море в Грецию, Албанию и Югославию". Такой интерес к Балканам у политика ранга и опыта Рузвельта не мог быть случайным.

Девятого августа Рузвельт распорядился послать в Средиземноморье еще семь дивизий, что противоречило идеям накопления сил в Англии, зафиксированным в июне в плане, получившем название "Оверлорд". Генерал Маршалл исходил из военных, а не политических надобностей, и он указал президенту, что в Средиземноморье достаточно союзных войск и посылка дополнительных контингентов просто провоцирует последующее вторжение на Балканы. Президент предпочел (после размышлений) отступить. Но нам следует сделать вывод, что мысли, подобные выраженным У. Буллитом, оказали свое воздействие. Встретить Советскую Армию на советских границах - это стало казаться Рузвельту политически привлекательным. Мы видим влияние подобных идей в дискуссии с Объединенным комитетом начальников штабов 10 августа 1943 года: президент выказал явный интерес к Балканам, куда, по его словам, англичане хотят попасть раньше русских. Хотя он не верит, что русские желают установить свой контроль над этим регионом, "в любом случае глупо строить военную стратегию, основанную на азартной игре в отношении политических результатов".

Ощущая значительное охлаждение советско-американских отношений, Рузвельт не предпринял немедленных шагов к их улучшению. Стоит задуматься над тем, что он мог уже воспринимать это охлаждение как долговременный фактор. И он планирует политическую операцию, рассчитанную на компенсацию возможного ослабления позиций Америки вследствие отчуждения северной части Евразии. Он начинает процесс сближения со страной, которую намеревался в будущем использовать как важнейший контрбаланс Советскому Союзу на континенте. Считаем необходимым указать, что, с нашей точки зрения, это обстоятельство редко учитывается историками внешней политики Рузвельта. Китайский фактор чаще всего занижается.

Представляется, что Рузвельт видел следующий расклад в послевоенном мире. Лишенные колониальных империй западноевропейские метрополии переходят под американскую опеку, и баланс сил на Атлантике решительно склоняется в пользу США (уже доминирующих в Южной Атлантике и в своем полушарии). В то же время проамериканский полумиллиардный Китай "нейтрализует" как СССР, так и Японию в евразийской части мира.

Япония впервые встала перед угрозой потери своего влияния в Азии. Одиннадцатого августа 1943 года бывший глава военно-морской разведки вице-адмирал Номура Наокуни возвратился на подводной лодке из Германии и поспешил доложить Хирохито, что Германия обречена. Императорский двор ответил попытками установить связь с американцами через Чан Кайши. Одновременно Япония стремилась укрепить внутренние связи империи, наладить систему эксплуатации сателлитов. С этой целью в ноябре 1943 года в Токио состоялась конференция стран Великой Восточной Азии. Марионетки представляли Маньчжурию, оккупированную Японией часть Китая, Филиппины, Бирму, Таиланд и Индию (последнюю еще предстояло завоевать). В короткой речи премьер Тодзио объявил, что "Азия для азиатов", и союзники должны помочь в отпоре натиска чужеземцев. (Хотя нет сомнения, что народы этих стран ненавидели японских "протекторов" не меньше, чем западных колонизаторов.)

Тем временем успешная для США борьба за Соломоновы острова продолжалась. В ноябре 1943 года американские войска высадились на островах Гилберта. Япония встретила вторую годовщину нападения на Пирл-Харбор уже без прежнего ажиотажа. Император совершил паломничество к могиле Ямамото. С этого момента американские войска двигаются к Японским островам, атакуют один атолл за другим, выбирая цели, ведущие к островной империи.

Думая о будущем центре силового поля азиатского региона, Рузвельт обращается к Китаю. Не случайно, что в 1943 году Рузвельт начинает кампанию по укреплению американских позиций в Китае. Еще 1 февраля 1941 года президент попросил сенат ратифицировать договор, уничтожающий права экстерриториальности иностранцев в Китае. Именно за это боролись многие годы передовые силы китайского народа, и вот Вашингтон как бы дарует уступку и выступает ее гарантом. Под нажимом президента сенат в течение одиннадцати дней завершает прения и ратифицирует этот договор. (Косвенный нажим на англичан заставляет их присоединиться к шагу Рузвельта.) Затем президент Рузвельт продолжает свою линию на сближение с Китаем посредством изменения иммиграционных законов, теперь китайцам облегчался въезд в Соединенные Штаты. И в этом отношении ему удалось добиться быстрого согласия конгресса.

Как часто бывает в политике, Рузвельт многое желаемое принимал за действительное. Китай мог быть мощной опорой в Азии, ему уготована была роль великой мировой державы - но не в тот исторический час, не в той исторической обстановке. Рузвельт, думая о великом будущем Китая, зависимого от американского благодетеля, склонен был приуменьшать тяготы переживаемого периода. Между тем американский главнокомандующий в Китае генерал Стилуэл подробно сообщал в Вашингтон о роковых слабостях и коррупции чанкайшистского режима, его малоэффективной армии. Но в Вашингтоне доминировали иные идеи, и весной 1943 года американские стратеги, ведомые Рузвельтом, для которого Китай приобретал дополнительную значимость, потребовали расширения боевой активности армии Чан Кайши. Китайцам следовало установить опеку над Бирмой, выбить оттуда японцев и гарантировать безопасность главного пути, связывающего Запад, прежде всего США, с континентальным Китаем.

Китайцы должны были двинуться навстречу англичанам в Индии, а американский флот направлялся бы к ним с юга. В Белом доме рассматривали возможность захвата одного из портов Южного Китая для "полнокровной" смычки двух союзников. Рузвельт поддерживал все, что могло бы показать китайцам желание Америки увеличить значимость ее азиатского союзника. (И напротив, Черчилля очень мало интересовала судьба Китая, эта страна находилась вне поля его непосредственных интересов.)

Прямой контакт между Рузвельтом и Чан Кайши осуществлялся через командующего союзными войсками генерала Стилуэла. Периодически самостоятельность проявлял генерал Клер Ченнолт, командующий американскими авиационными силами в Китае. Последний уверял Рузвельта, что, располагая 105 истребителями и 42 бомбардировщиками, он может сокрушить японскую авиацию и поставить Японию на колени. Чан Кайши предпочитал именно Ченнолта, избавлявшего его от создания армии, в боеспособности которой он сам сомневался. К началу 1943 года Чан Кайши стал отстаивать идеи Ченнолта перед Рузвельтом. Но президент уже встретил оппозицию Стимсона и Маршалла, считавших этот план несерьезным и заинтересованных в упрочении контроля над китайской армией.

Чан Кайши послал в Вашингтон свою супругу, которая выразила Гопкинсу надежды на помощь американцев, на образование особых американо-китайских связей (в пику связям Китая с Англией). Иден сближения с Китаем, как видел Рузвельт, пользовались в Америке популярностью. Сенат встретил мадам Чан Кайши стоя, долгой овацией. Группа конгрессменов обратилась к президенту с требованием активизации американских усилий на китайском фронте дипломатической борьбы. Выражение "китайская карта" родилось значительно позднее, но именно ее разыгрывал президент Рузвельт в первой половине 1943 года в условиях значительного ухудшения отношений с Советским Союзом.

Конкретной проблемой союзников в Азии был способ установления контроля над бирманской дорогой. Американские военные во главе со Стимсоном и Маршаллом выступали за продвижение китайских войск в южном направлении. Чан Кайши вместе с Ченнолтом желали нанести японцам удар на юго-востоке и востоке, а гарантировать контроль над дорогой собирались силами авиации. Разногласия по данному вопросу уже привели к личной вражде генерала Стилуэла и генералиссимуса Чан Кайши. Рузвельт противился "снисходительному" обращению с китайцами, он принял в споре своих военных с Чан Кайши сторону последнего. Как пишет американский историк Дж. Бернс, Рузвельт "хотел подготовить Китай к получению первостепенной роли в послевоенном мире так, чтобы тот стал членом высшего совета мировой организации и помог привести азиатов к новому мировому партнерству". Рузвельт видел в Китае остов своей новой азиатской политической структуры.

Напомним, что англичанам, французам, голландцам, португальцам и прочим колонизаторам вовсе не импонировали схемы пересмотра зон влияния в этой части мира. Когда Рузвельт клеймил французский империализм в Индокитае, то в Лондоне вспоминали, что причиной является покупка здесь его дедом, Уорреном Делано, большого земельного участка в 1867 году. Когда Рузвельт осенью 1942 года заявил, что Атлантическая хартия приложима ко всему человечеству, премьер-министр У. Черчилль спустя четыре дня сказал в речи на обеде у мэра Лондона: "Я стал первым министром короля не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи".

Но Рузвельт умел показать жесткость, когда дело касалось его планов. Он послал близкого ему У. Филипса в качестве своего личного представителя в Нью-Дели (январь 1943 года). В письмах Филипса Рузвельту есть немало критических описаний правления вице-короля маркиза Линлитгоу в этой британской колонии. Данный канал связи был строго конфиденциальным, и Рузвельт без обиняков выражал свои идеи переустройства послевоенного мира. Он начинал готовить почву для того, чтобы США сменили Англию в качестве главного представителя Запада в Азии. Двусмысленная позиция Филипса привела к тому, что англичане стали блокировать его деятельность и контакты. Личный представитель президента был вынужден покинуть Индию в конце апреля 1943 года. В последовавших закрытых беседах с президентом говорилось о возможности укрепить американское влияние в Индии. Но на текущем этапе не следовало озлоблять выше определенной меры Англию, ближайшего союзника. И даже когда муниципальные власти Калькутты в августе 1943 года запросили у Рузвельта помощи жертвам наводнения, унесшего два миллиона жизней, он предпочел не ответить. Повторенную в сентябре просьбу Рузвельт переадресовал в государственный департамент, где она и увяла.

В середине 1943 года Рузвельт смещает фокус своего внимания на Средиземноморье. Овладение Италией представлялось ему верным способом получения надежных гарантий встать у руля европейской политики при решении судьбы Европы. Президент видел нокаутирующий удар в захвате Сицилии. Десятого июля 1943 года американские и английские войска высадились на острове. Спустя тридцать восемь дней Сицилия была в руках западных союзников.

Поражения, наносимые итальянцам в Сицилии (здесь находился относительно небольшой контингент немцев), вызвали гнев Берлина. Гитлер срочно выехал в Италию и в Филтре встретился с Муссолини, чтобы сказать ему все, что он думает о трусости и вероломстве итальянцев. Потерявший интерес к окружающему, Муссолини рассеянно слушал старшего союзника. Тот пообещал прислать подкрепления и высокопарно выразился о "голосе истории", который зовет их обоих. Но Большой фашистский совет 24 июля 1943 года после шестичасовых обличений сместил дуче. Король Виктор-Эммануил подтвердил его отставку. Диктатора, доставленного на машине скорой помощи, заключили в военный барак.

Рузвельт вместе с Розенманом и Шервудом работал в своем поместье Шангри-Ла над очередным радиообращением к стране, когда 25 июля из Белого дома сообщили о низвержении Муссолини. Это известие привело Рузвельта в эйфорическое состояние. Но с ощущением легкости крушения одного из лидеров "оси" пришла и проблема: следовало ли иметь дело с заговорщиками, сместившими Муссолини? Существовало данное полгода назад обещание требовать именно безоговорочной капитуляции. Рузвельт обрушился на прессу, обличавшую короля и придворных интриганов, совершивших дворцовый переворот. Но от этих упреков не исчезал насущный вопрос: будет ли Рузвельт, один из лидеров великой коалиции, иметь дело с королем, который долгие годы успешно сотрудничал с Муссолини, будет ли Рузвельт, высоко вознесший мораль "четырех свобод", иметь дело с назначенным королем премьер-министром маршалом Бадольо, известным как кровавый завоеватель Эфиопии?

Весь мир, в том числе и уже насторожившийся Советский Союз, смотрел за тем, как ведет себя Рузвельт-дипломат в Италии. Если он сегодня договаривается с Виктором-Эммануилом и Бадольо, то завтра он сможет договориться с Герингом. Возможно, Рузвельт подлил масла в огонь своим выступлением по поводу капитуляции Италии. "У меня нет оснований для беспокойства по поводу того, с кем мы имеем дело в Италии... пока мы не встречаем анархию. Сегодня это может быть король, либо нынешний премьер-министр, либо мэр города или деревни... Мы не можем реализовать принцип самоопределения в первую же неделю, как только они сложили оружие. Другими словами, должен господствовать здравый смысл".

Если для Рузвельта важна была стабильность, а не антифашистское очищение, то это многое говорило о том, каким будет его курс в послевоенной Европе. С одной стороны, рузвельтовская дипломатия и информационная машина превозносили высокие принципы и единство союзников на основе приверженности им. С другой стороны, генерал Эйзенхауэр откровенно пренебрегал этими принципами, заключая перемирие с Италией на базе договоренности с деятелями прежней фашистской системы. Радио, фильмы, памфлеты и листовки говорили об одном, тайные переговоры американских генералов - о другом.

В Италии Рузвельт был настроен на долгую трансформацию страны в направлении буржуазного парламентаризма и культивирования ее дружественности по отношению к Америке. Италия рассматривалась им как один из опорных пунктов воздействия американской дипломатии на европейскую политическую арену. Итальянская проблема обсуждалась Рузвельтом и Черчиллем на конференции "Квадрант" - англо-американской встрече на высшем уровне в Квебеке, проходившей в середине августа 1943 года.

Мы видим, как параллельно с отчуждением в отношениях с СССР Рузвельт в период между маем и ноябрем 1943 года - как никогда ни ранее, ни позднее прилагает интенсивные усилия с целью сближения с английским партнером. Напомним, в мае Рузвельт тайно совещался с Черчиллем в Белом доме. В июне Маршалл и Эйзенхауэр вели переговоры с Черчиллем в Алжире. В июле Стимсон обсуждал военно-дипломатические проблемы с Черчиллем в Лондоне. В августе Черчилль снова навещает президента США, на этот раз в его имении Гайд-парк, а затем оба они вместе со штабными офицерами совещаются в Квебеке. В сентябре сцена американо-английских консультаций - Белый дом. А в ноябре происходила встреча обоих англосаксов с Чан Кайши в экзотическом Каире. О чем же так долго и упорно беседовали западные союзники в те месяцы, когда СССР в одиночестве выиграл ожесточеннейшую операцию на Курской дуге и перешел в наступление на западном фронте?

Нет сомнения, огромная значимость текущего момента захватила обоих западных политиков. Именно в это время Рузвельт пишет директору Библиотеки конгресса А. Маклейшу, что следует "описать великую мечту пока она не погасла". Сознание исторической важности переживаемых событий отражается и в том, что Рузвельт готовит будущее хранилище своих документов в Гайд-парке.

В конце июля 1943 года все мысли президента были связаны с дипломатическим оформлением крушения Италии. Рузвельт хотел получить все сразу: поставить под союзные знамена значительную часть итальянской армии и весьма внушительный военно-морской флот, - и ради быстрого утверждения здесь он готов был сохранить политическую структуру страны. Рузвельт явно страшился возможности анархии на Апеннинском полуострове. Черчилль акцентировал опасения Рузвельта в отношении возможностей нежелательной внутренней эволюции Италии. Английская разведка "Интеллидженс сервис", почитаемая обоими политиками надежным источником, доносила, что крушение современных структур может привести к социальному взрыву, к укреплению позиций итальянских коммунистов. Черчилль делал вывод: никто не стоит в Италии между монархистами и коммунистами, в стране образовалась опасная поляризация социальных сил. В письме Рузвельту он доказывал: "Если мы не можем немедленно атаковать Германию через Балканы, заставляя тем самым немцев уйти из Италии, мы должны как можно скорее совершить высадку в Италии".

Для Черчилля ныне решалось чрезвычайно многое. Речь шла о том, чтобы, добившись превосходства в восточной части Средиземноморья, гарантировать наиболее близкий путь в Индию - через Суэцкий канал. С другой стороны, высадка англо-американцев на Балканах делала их, по мнению Черчилля, доминирующей силой в Восточной Европе, "перенимающей эстафету" у Советской Армии при подходе ее к довоенным границам СССР. Можно было бы рассчитывать на контроль за эволюцией союзников Германии и захваченных ею стран. Таким образом, в повестке дня стояли две важнейшие задачи: контроль в Европе и сохранение Британской империи. Не случайно отправлявшаяся в Новый свет английская делегация была самой многочисленной за все время войны. В нее входили даже жена и дочь премьер-министра, а общее число участников достигало двухсот человек. В августе 1943 года в Канаде, в Квебеке, прошли важнейшие американо-английские переговоры.

Американская сторона готовилась к ним весьма тщательно. В отличие от английской делегации, где точка зрения премьера царила абсолютно, в среде американцев Стимсон и Маршалл настаивали на том, чтобы все подчинить главной цели - разгрому Германии, и пренебречь другими соображениями. Стимсон недавно вернулся из Лондона и ему был хорошо известен идейный багаж, с которым приехал в Канаду Черчилль, поэтому он жестко сказал Рузвельту: "С рациональной точки зрения, мы не можем надеяться на поражение нашего германского врага, если будем находиться под британским командованием".

Здесь нужно сказать, что Рузвельт, мастер тактики человеческих отношений, искусно подавал дело так, что у достаточно прямолинейных людей типа Маршалла действительно складывалось впечатление, что президент находился под влиянием англичан. Ничто не может быть дальше от истины. Рузвельт прикрывал собственную политическую линию необоримой якобы стойкостью англичан, приверженных выбранному ими курсу.

Рузвельт, полагаем, и сам к концу лета 1943 года начал приходить к заключению, что кунктаторство в Европе ставит под угрозу попытки США определить ее послевоенный статус. Решимость президента не откладывать теперь высадки во Францию была сразу же видна всей английской делегации, собравшейся в старинной цитадели Квебека. Настаивать на дальнейшей отсрочке броска через Ла-Манш становилось для Лондона опасно. Как понял быстро ориентирующийся в ситуации Черчилль, добиться своих собственных целей англичане могли, лишь осторожно настаивая на необходимости получения контроля над Италией. В результате Черчиллю удалось оставить Италию в списке обязательных операций 1944 года, хотя приоритет под мощным на этот раз напором американцев получила высадка союзных войск во Франции 1 мая 1944 года. Более того, Рузвельт после трудных дебатов добился от партнера по коалиции согласия на высадку в Южной Франции вскоре после основного десанта на севере страны.

Напомним, что конференция "Квадрант" пришлась на те дни, когда всему миру была видна агония фашистского режима в Италии. Сохранялась альтернатива - требовать в неведомом будущем безоговорочной капитуляции или согласиться говорить с лицами, возглавившими страну после Муссолини. Восемнадцатого августа Рузвельт и Черчилль поручили союзному главнокомандующему Эйзенхауэру подписать с итальянцами перемирие на компромиссных основаниях. Рузвельт "дал себя уговорить" Черчиллю, что непризнание заменившего Муссолини фельдмаршала Бадольо сделает Италию "красной". Соображения этого плана привели Рузвельта позднее (а именно, 13 октября 1943 года) к признанию правительства Бадольо как воюющего на стороне антигерманских сил союзника. Весь период между августом и октябрем Рузвельт упорно искал свой вариант решения итальянской проблемы. Монархия как таковая его не интересовала, он готов был низложить Виктора-Эммануила II, но его чрезвычайно волновала степень американского влияния на страну ныне и в будущем. Американская дипломатия явственно показала неприемлемость для нее прихода в Италии к власти левых сил. В процессе борьбы Сопротивление, руководимое на севере Италии Комитетом национального освобождения Северной Италии, провозгласило себя временным правительством Италии - соперником того реакционного правительства, которое обосновалось в Риме. Программа Комитета национального освобождения включала в себя следующие пункты: создание более прогрессивного правительства, отмена монархического правления, преобразование войск Сопротивления в вооруженные силы Италии, созыв конституционной ассамблеи для издания новой конституции, передача контроля над экономикой рабочим советам. Теперь даже американские историки согласны, что Вашингтон пришел к решению отстаивать удобное для себя итальянское правительство всеми возможными способами, включая военные. Так, Дж. Миллер полагает, что "союзные руководители (т. е. Рузвельт и Черчилль. - А. У.) были готовы применить силу, если бы она в конечном счете понадобилась для сохранения итальянского правительства". США стали усиленно искать приемлемое политическое руководство, менее связанное с фашизмом и готовое подчиниться американскому воздействию. (Такое правительство во главе с А. де Гаспери было создано в 1945 году, и все в Италии поняли, что США нашли опору в лице консерваторов.)

Рузвельт не долго колебался, прежде чем одобрил действия англичан, военным путем подавивших левые силы в Греции - Фронт национального освобождения (БАМ). Американский президент заключил, что англичанам должно быть позволено использовать силу для "наведения порядка" в своей зоне влияния.

Конференция "Квадрант" интересна для исследователей дипломатической стратегии Рузвельта тем, что на ней стало видно растущее внимание американской внешней политики к европейским проблемам. Рузвельт впервые начинает реально беспокоиться о том, что в Европе, если постоянно откладывать прямое вторжение, можно и опоздать. Президент решительно настаивает на концентрации войск в Англии. Он задумывается над разработкой экстренных планов в случае неожиданного ослабления Германии. Он без обиняков впервые указывает, что "войска Объединенных наций должны быть готовы войти в Берлин не позднее русских".

Рузвельт, пожалуй, также впервые здесь всерьез говорит об операциях на Балканах. Что будут делать западные союзники, если немцы примут решение отступить к оборонительным рубежам по течению Дуная? Президент сам отвечает на свой вопрос: "Самым безотлагательным делом является подготовка нами балканских дивизий, особенно состоящих из греков и югославов, действующих в своих собственных странах".

У президента были большие сомнения не в отношении принципиальной возможности появления западных союзников на Балканах, а в отношении конкретных возможностей реализовать этот замысел. С его точки зрения, такая операция отвлекла бы западных союзников от действий на центральном "берлинском" - направлении. Гораздо удобнее было бы положиться на вооруженные Западом местные дивизии. И нет сомнения, что президент говорил в данном случае о получении этими дружественными "балканскими" дивизиями контроля над Балканами именно до прихода Советской Армии.

В Квебеке Рузвельт был необычайно откровенен: возникает ощущение ситуации "карты на стол". Осознавая, что в результате войны две страны США и СССР станут сильнейшими, он начинает думать вслух о двух полюсах и о роли в послевоенном мире прочих великих держав. Так, абсолютно в новом ракурсе он рассуждает о роли Китая. Он говорит Черчиллю, Идену и Маккензи Кингу (премьер-министру Канады) о том, что нуждается в Китае "как в буферном государстве между Россией и Америкой". Президент без обиняков заявляет также о том, что подобная буферная зона ему нужна в Европе. Это новый нюанс дипломатической стратегии Рузвельта. Он занял более определенную позицию ввиду того, что обозначились основные элементы грядущего мирового политического уравнения. Ясно, что дни Германии и Японии сочтены, что Советский Союз победоносно выходит в Центральную Европу, что контакты с СССР напряжены из-за саботажа Западом открытия "второго фронта", что США могут еще долго быть заняты Японией, в то время как СССР пока не дал обязательства выступить на Дальнем Востоке и мог бы иметь возможность после победы над Германией развязать себе руки в Европе.

Пройдет несколько месяцев, и ситуация изменится после тегеранской встречи "большой тройки". Но сейчас, глядя на биполярный мир, Рузвельт не уверен в возможности прочного контакта с СССР, и поэтому он откровенен в своей геополитической игре.

Эта откровенность, вероятно, достигла своего пика в последний день работы конференции "Квадрант" - 24 августа 1943 года. Из Москвы было получено послание, в котором выражалось недовольство по поводу закрытых переговоров Запада с итальянцами. Неприглашение восточного союзника не увеличивало его доверия к Западу. Сталин писал, что назрела необходимость организовать трехстороннюю военно-политическую комиссию для проведения всех переговоров, связанных с вопросами капитуляции Италии. Хватит обращаться с Советским Союзом "как с пассивным третьим наблюдателем. Я должен сказать вам, что такая ситуация более нетерпима. Я предлагаю создать такую комиссию и определить Сицилию в качестве места ее размещения". Подобное "посягательство" выглядит с объективной точки зрения разумным. В скором времени Запад будет требовать своего участия в процессе капитуляции Румынии. Но сейчас, получив послание Сталина, Черчилль пришел в ярость. Он предвидел "кровавые последствия в будущем".

Стремление СССР участвовать в обсуждении капитуляции Италии, сколь ни здравым оно выглядело в дальнейшем, тогда было воспринято Рузвельтом как ясное указание на то, что Советский Союз, завидя "свет в конце туннеля" после битвы на Орловско-Курской дуге, стал более требовательным членом коалиции и более самоутверждающей себя державой будущего. Несомненно, Черчилль катализировал эти настроения Рузвельта летом 1943 года, когда оба они взяли на себя ответственность за еще одну годичную отсрочку открытия "второго фронта". В конце июня Черчилль говорил послу Гарриману, что Сталин желает открытия "второго фронта" в Западной Европе для того, чтобы предотвратить появление американцев и англичан на Балканах. И во время "Квадранта" британский премьер еще раз попытался привлечь Рузвельта к более активной балканской политике.

Девятого августа, когда Италия подписала капитуляцию и англо-американцы начали там высадку, Черчилль предложил Рузвельту пересмотреть общую стратегию в свете поражения Италии. После взятия Неаполя и Рима следует закрепиться на самом узком месте "сапога" и обратиться к другим фронтам. В этом случае одной из альтернатив были Балканы. "Мы оба, говорил Черчилль, - остро ощущаем огромную важность балканской ситуации", надо послать "часть наших войск на средиземноморском театре для действий к северу и северо-востоку от портов Далмации". Одновременно предлагались действия возле Додеканезских островов в Эгейском море.

Рузвельт, как уже говорилось выше, не считал на данном этапе и в данной военной конъюнктуре политически выгодным смещение направления действий американских войск на Балканы. Это отвлекало силы с "берлинского" направления (в случае внезапного ослабления Германии), к тому же подготовка удара в гористой местности требовала значительного времени. Что, пожалуй, существеннее всего: в Москве интерес США и Англии именно к Балканам поймут однозначно. В отношениях "великой тройки" трещина появится раньше времени. Поэтому Рузвельт пока не соглашался на прямой поворот западных союзников с Апеннин на Балканы. "Операции на Балканах должны быть результатом возникшей возможности, к которой мы должны быть готовы". (Т. е. ситуацию на Балканах нужно использовать, но нельзя ее делать главным фронтом для Запада.) Эта позиция в некоторой мере уберегла антигитлеровскую коалицию от потрясений. Однако точка зрения Рузвельта говорит о том, что он определенно разделял тогда стремление Черчилля занять позиции, позволяющие диктовать мировое и европейское устройство на финальной стадии мирового кризиса.

Там же, в Квебеке, за три месяца до компромиссной Тегеранской конференции, Рузвельт и Черчилль обозначили свою жесткость в вопросе о ядерном оружии. Они заключили между собой соглашение о взаимном сотрудничестве, более интересное тем, что в нем не было сказано, чем тем, что было. Исключение Советского Союза из числа "приобщенных" не могло не иметь далеко идущих последствий. (Впрочем, и для Черчилля означенное сотрудничество было с 1942 года урезанным.) Оставляя за собой монополию, США тем самым весьма красноречиво показывали, какой порядок вещей их более всего устраивает. Обещание в 1943 году расширить обмен информацией с Лондоном при одновременном запрете всех возможных обсуждений этого вопроса с СССР говорило о том, кто является привилегированным союзником Вашингтона и на кого прежде всего будут полагаться американцы при строительстве послевоенного мира.

Согласие Рузвельта на расширение обмена информацией с Англией, вероятно, проистекало из того, что Рузвельт не верил в индустриальные возможности своего союзника, в то, что англичане, находящиеся на грани экономического истощения, способны, даже получив доступ к атомным секретам, осуществить столь масштабные инженерно-конструкторские работы. Как бы там ни было, 19 августа 1943 года Рузвельт и Черчилль подписали обязательство "никогда не использовать это оружие друг против друга и против третьей стороны без взаимного согласия". На фоне советско-американского отчуждения лета 1943 года, когда США копили силы, а СССР сражался за национальное выживание на Курской дуге, американо-английское согласие в атомных делах говорит о строе мыслей президента. Создавался союз, защищенный готовящимся "сверхоружием", для гарантирования западного варианта послевоенного устройства. "Если Россия выйдет из войны приближаясь к овладению атомной бомбой и выявит намерения расширенного контроля в европейской зоне, Англия могла бы эффективно противостоять ее планам", - полагали американцы в Квебеке.

Нет сомнения, что Рузвельт был мастером оперирования в ситуации политической многополярности на внутренней арене. Он всегда стремился разделить власть и ответственность между самыми различными ведомствами. То же он делал с ближайшими сотрудниками и помощниками. Вольно или невольно он противопоставлял Уэллеса Хэллу, Стимсона - Моргентау, министерство финансов - государственному департаменту и так далее.

Американская пресса не знала степени причастности Рузвельта к процессу охлаждения отношений с СССР и поэтому она критиковала главным образом государственный департамент. Так, авторитетный военный обозреватель Дрю Пирсон заявил в печати, что глава госдепартамента Корделл Хэлл "давно известен своими антирусскими настроениями". Выступая по радио, этот же обозреватель обрушился на главных помощников Хэлла, на ведущих лиц госдепартамента: "Адольф Берль, Джимми Данн, Брекенридж Лонг хотели бы на самом деле, чтобы Россия подверглась как можно более обильным кровопусканиям - и русские знают это".

Государственному секретарю пришлось приглашать советского поверенного в делах А. А. Громыко для опровержения обвинений. И хотя все требования формальной дружественности были соблюдены, в отношениях двух величайших стран антигитлеровской коалиции царило жестокое похолодание. Летние битвы 1943 года в центре России Советская Армия вела собственными силами. Определенное увеличение материальных поставок по ленд-лизу не могло служить достаточным прикрытием хладнокровного калькулирования Белого дома.

Во все большей степени Рузвельт ощущал недовольство советского руководства тем, что, принимая на себя основную тяжесть войны, СССР не участвовал в важнейших дипломатических переговорах, на которых американцы и англичане решали в свою пользу вопросы послевоенного устройства. В конце августа 1943 года Сталин написал Рузвельту: "До сих пор все было так: США и Британия достигают соглашения между собой, в то время как СССР информируют о соглашении между двумя державами, как третью, пассивно наблюдающую сторону".

Особенно возмутило Сталина то, как западные союзники определили судьбу Италии. Было ясно, что англосаксы намерены решать главные мировые вопросы не привлекая того союзника, который платит основную плату в мировой битве.

Скорее всего, у Рузвельта в эти дни, недели и месяцы были большие сомнения в том, не переиграл ли он. Отзыв Литвинова из Вашингтона (и Майского из Лондона) говорил о серьезности, с какой в Москве воспринимали обращение с СССР как с союзником второго сорта. Если США могут с такой легкостью игнорировать СССР в период важности его для своей безопасности, то почему нельзя представить, что Вашингтон на определенном этапе пойдет на сепаратный сговор с Гитлером (или с кем-нибудь из его преемников), как уже произошло в случае с итальянским перемирием, когда Америка посчитала Бадольо достойным партнером вне зависимости от того, что о нем говорят и думают другие. Разве на фоне этой сделки фантастичным было представить компромисс на Западе в условиях продолжающейся борьбы на Востоке?

Среди военных уже звучали голоса, убеждавшие президента, что Советский Союз неумолимо преследует свои собственные интересы и пора американскому руководству взглянуть на дело трезво: интересы США и СССР диаметрально противоположны, СССР понимает лишь язык силы, США должны обеспечить (теми или иными путями) на момент окончания войны максимально благоприятное для себя соотношение мировых сил. Антисоветскую позицию стали разделять видные дипломаты. С их точки зрения, СССР уже сделал свое дело, два года он сдерживал нацистов, значительно обескровил рейх, теперь нужно опасаться его собственного возвышения. Одним из предлагаемых способов дальнейшего ведения войны было обращение в 1943 году к Тихому океану, сокрушение Японии еще до окончания битвы в Европе, с тем чтобы впоследствии противостоять СССР, не будучи связанными конфликтами с Японией. Подобные идеи получали всяческую поддержку со стороны многих конгрессменов, имевших тесные отношения с генералом Макартуром, выражавших "азиатские" интересы США.

Так или иначе, но первой по времени задачей американцев в Европе в сентябре 1943 года стало выведение из войны Италии и ее оккупация. Рузвельт потребовал от главнокомандующего союзными войсками в регионе - генерала Эйзенхауэра добиться от нового итальянского правительства, возглавляемого фельдмаршалом Бадольо безоговорочной капитуляции (обещая негласно при этом мягкое обращение в процессе оккупации страны). Англичане, формально согласившиеся с Рузвельтом в Квебеке, упорно шли своим путем, надеясь, что в ходе операции будет принято более "заземленное", более простое решение об урегулировании отношений с Бадольо. Очевидно, они помнили итоги боев за Северную Африку и последовавшую сделку с Дарланом. Здесь, в Италии, из опасений, что на место Бадольо придут "красные" партизаны, англичане хотели поставить "доктринеров" - американцев перед свершившимся фактом или перед конкретной необходимостью остановить убийство союзных солдат за счет сделки с силами, сменившими Муссолини.

На рассвете 3 сентября 1943 года восьмая армия англичан, базировавшаяся на Сицилии, осуществила высадку на подступах к Неаполю. Под влиянием этого события представители Бадольо в Сицилии подписали условия своей сдачи. События начали развиваться в ускоренном темпе. Американцы не желали терять преобладающего влияния в этой стране. Согласно инструкции из Вашингтона, генерал М. Тейлор (которому еще предстоит проявить себя на политической арене США в 50 - 60-е годы) высадился в Риме и потребовал от итальянского генерального штаба приказа итальянским десантникам захватить все аэродромы вокруг Рима. Американцы боялись реакции немцев на выход Италии из войны, опасались броска вермахта на Апеннины.

Миссия Тейлора завершилась провалом, он опоздал на несколько часов. Немецкая военная машина уже разворачивалась против неверного союзника. Части вермахта стали окружать итальянскую столицу, король вместе с Бадольо бежал в Бриндизи, поближе к союзным штыкам. Люфтваффе планомерно уничтожала итальянский флот, остатки которого устремились в сторону Мальты. Немецкие парашютисты во главе со Скорцени освободили Муссолини, и состоялась "трогательная" встреча фашистского дуче и нацистского фюрера.

Началась массированная высадка союзных войск, но расчеты на итальянскую покорность и германское смятение оправдались не полностью. Вместо триумфального подъема вверх по "итальянскому сапогу" наблюдались мучительные движения завязших в локальных боях англо-американских войск. Во многом именно это предвидели в Москве и Вашингтоне, когда, по разным причинам, говорили о предпочтении прямого удара по жизненным центрам Германии этим дорогостоящим и ничего не решающим действиям на периферии. Германского командующего фельдмаршала Кессельринга радовало то обстоятельство, что англо-американцы не высадились где-либо посредине страны. Теперь, начиная от Салерно, им придется заплатить всю цену за продвижение на север, где еще ожидал своей очереди альпийский бастион германской "крепости Европа". Первая американская армия генерала Кларка и восьмая британская армия фельдмаршала Монтгомери начали свой крестный путь.

В эти дни, находясь в Гайд-парке, Рузвельт и Черчилль оценивали первые итоги итальянской операции. Так или иначе, это был гандикап в решающей борьбе с русскими за основную европейскую равнину. В мировой дипломатической игре являлось важным за действиями местного значения не потерять главного. Для Рузвельта данная задача включала в себя подготовку противовеса послевоенной России на континенте к юго-востоку от советских границ.

Чтобы иметь дипломатический буфер в значительно охладившихся отношениях с СССР, Рузвельт и Черчилль в конце августа 1943 года согласились на созыв представителей внешнеполитических ведомств трех великих держав. Рузвельт, возможно, размышлял тогда, не слишком ли далеко он зашел в отчуждении с главным воюющим союзником. В начале сентября 1943 года он убедил А. Гарримана переехать из Лондона в Москву, сделав его своим полномочным представителем при советском правительстве. В наставительной беседе с Гарриманом Рузвельт выдвинул задачу обсудить с советским руководством послевоенные планы сторон. Возникла идея личного обсуждения этих вопросов со Сталиным. В послании, направленном в Москву 4 сентября 1943 года, Рузвельт снова предлагает встретиться в Северной Африке после 15 ноября.

Происходит своеобразное тектоническое смещение. Немцы остановлены под Курском. Возникает передышка и - впервые - благоприятные перспективы для продвижения на Запад. В этой ситуации, говоря уже не с позиции слабости, советское руководство ответило на американское предложение о встрече согласием. Тому было много причин, но одна из важнейших - опасения в плане напряженного состояния коалиционных отношений и явное стремление прервать традицию англосаксонских союзников решать основные вопросы между собой. Ответ Сталина поступил к Рузвельту 8 сентября. В нем содержалось согласие на встречу министров иностранных дел в октябре в Москве и предложение встретиться "большой тройке" в Иране в ноябре - декабре 1943 года. Рузвельт долго сопротивлялся встрече именно в иранской столице. Окончательное решение вопроса было поручено государственному секретарю Хэллу, который отправился в Москву на трехстороннюю встречу министров иностранных дел. Чтобы повысить престиж государственного секретаря, Рузвельт выполнил его давнее скрытое желание - уволил заместителя госсекретаря С. Уэллеса, свою верную руку в госдепартаменте. Воодушевленный Хэлл (У. Черчилль называл его "галантный старый орел") впервые сел на самолет и приземлился в Москве.

Но инерция "Квадранта" (участие в послевоенном устройстве мира с позиции преобладающей силы) давала о себе знать в американской дипломатии. Готовя К. Хэлла к поездке в Москву, Рузвельт приказал, в случае если советская сторона поднимет вопрос о послевоенных границах, "сохранять молчание и видимость невежества". Напомним, что прошло лишь несколько недель после крупнейшей во второй мировой войне танковой битвы у Прохоровки. Жесткость США в этот момент особенно красноречива.

Позиция президента являлась тем более многозначительной, что она была занята в период, когда соперники - республиканцы в немалой мере изменили свои взгляды в пользу улучшения отношений с СССР. В апреле 1943 года конкурент Рузвельта от республиканской партии У. Уилки опубликовал ставшую бестселлером (было продано более миллиона экземпляров) книгу "Один мир", в которой подчеркивалась идея конструктивного и компромиссного участия Америки в послевоенном урегулировании. Молодой политик - демократ У. Фулбрайт убеждал Рузвельта в июне 1943 года: если администрация не прояснит свои послевоенные планы, то вопрос о внешней политике будет самым слабым пунктом демократов на ноябрьских выборах. Но Рузвельт не вступил в соревнование с проектом У. Уилки. Сейчас мы можем однозначно сказать, что либерализм Уилки не соответствовал геополитическим представлениям Рузвельта на период лета 1943 года.

Московская конференция министров иностранных дел трех великих держав, состоявшаяся в октябре 1943 года, имела, вопреки мрачным предсказаниям, определенный успех. Идя навстречу западным союзникам, СССР предложил образовать трехстороннюю комиссию для подготовки создания всемирной организации - это было даже более серьезным шагом, чем предполагавшаяся Рузвельтом декларация о намерениях по данному вопросу. Боясь "всколыхнуть" бывших изоляционистов в своей стране, Рузвельт предпочел ограничиться неформальными закулисными переговорами на эту тему.

В Москве Хэлл убедился, что советское руководство интересует прежде всего облегчение военного бремени, лежащего на стране, - открытие второго фронта. Английскую делегацию на этой встрече более всего интересовали вопросы мирного урегулирования с Италией - здесь была затронута "болевая точка" англичан - обеспечение связей с отдельными частями империи через Восточное Средиземноморье. Хэлл в Москве, а Рузвельт в Вашингтоне едва могли скрыть улыбку - их-то интересовали не сиюминутные дела, не проблемы конфликта, который, по их мнению, уже был решен. Действуя согласно инструкциям Рузвельта, Хэлл зондировал почву создания института "четырех полицейских". Он был занят выработкой декларации четырех великих держав (трое представленных плюс Китай) о послевоенном мировом устройстве. Главным в этой декларации было обещание четырех "грандов" осуществлять взаимные консультации, обещание создать механизм по поддержанию "закона и порядка".

Преследуя цель скрепить союзническое сотрудничество и приблизить день открытия "второго фронта", советская сторона согласилась подписать указанную декларацию, а в последний день пребывания Хэлла в Москве Сталин поразил его обещанием выступить против Японии после победы над Германией. Нетрудно представить себе, что Сталин хотел сближения с важнейшим союзником, он желал концентрации усилий Америки на европейском направлении, экстренной помощи посредством ленд-лиза и начала боевых действий во Франции. Государственный секретарь немедленно известил президента об обещании Сталина.

Все эти новости с "русского фронта" американской дипломатии, поступившие в период начавшихся серьезных обсуждений будущего, в значительной мере повлияли на взгляды Рузвельта. Он характеризует дух московской конференции как "изумительно хороший", создающий "психологию превосходного настроения". Перед журналистами он высказался так: "Московские решения развеяли предсказания циников, полагавших, что переговоры будут окутаны туманом недоверия и ничего не дадут".

В финальном докладе президенту Гарриман писал, что "признание великими державами Китая показывает, что они действительно удовлетворены ходом событий и готовы сделать важные уступки ради более интимного характера отношений с нами".

С высоты пройденных лет ясно, что найденная общая почва в переговорах с советскими руководителями ослабила первоначальную жесткость президента. Теперь перед ним не стояла как первостепенная задача скорейшего укрепления Китая в качестве противовеса СССР. Потеряли основание страхи, что СССР воспользуется занятостью США на Тихом океане для получения доминирующих позиций в Европе. Одно подобное соображение уже смягчало направленность американской дипломатии на некоторую конфронтацию. В этом плане московскую конференцию, безусловно, следует считать успехом союзной дипломатии.

Заметим, что на столе Рузвельта лежал датированный октябрем 1943 года доклад начальника ОСС (Отдела стратегических служб) У. Донована, в котором давалась определенно оптимистическая оценка советских намерений в Европе. Американская разведка считала, что СССР склонен к договоренностям, не питает сепаратных намерений, может быть лояльным партнером.

После несомненного успеха "разведки боем" на московской конференции Рузвельт хотел лично удостовериться, что дела на важнейшем участке его дипломатической борьбы идут в нужном направлении. Рузвельт постарался изменить место встречи (Сталин предлагал Тегеран): Каир или Багдад были для него предпочтительнее. В переписке он ссылался на необходимость быть ближе к Вашингтону, когда там происходит сессия конгресса, напоминал, что ему приходится покрывать расстояние в десять раз большее, чем Сталину. Двадцать первого октября Рузвельт прощупал, как будет действовать жесткий подход: "Я не могу выехать в Тегеран". Предложением президента было встретиться в Басре, на берегу Персидского залива. "Если вы, я и мистер Черчилль не сумеют ныне договориться из-за нескольких сот миль, это обернется трагедией для будущих поколений". В конечном счете решающим оказалось то обстоятельство, что Рузвельт, обдумывающий мировую диспозицию сил и готовящий дипломатический ответ на вопросы столь обещающего для Америки завтрашнего дня, оказался больше заинтересованным во встрече и потому уступил советской стороне.

Сталин ожидал от встречи прежде всего выполнения западными союзниками затянувшегося обещания открыть "второй фронт". Что еще мог он получить на встрече со столь часто советовавшимися между собой в этом году американцами и англичанами? Сталин заявил, что в конечном счете он может "подождать до весны". Рузвельт, в отличие от Сталина, в данном случае не мог ждать до весны. Восьмого ноября телеграмма Рузвельта уведомила Сталина, что географические маневры окончены и президент направляется в Тегеран.

На этом этапе осуществления союзнической дипломатии у Рузвельта появилась довольно любопытная идея совместного с СССР военного планирования. Еще не будучи уверен во встрече в Тегеране, он предложил Черчиллю встретиться вдвоем в Северной Африке и пригласить туда Молотова вместе с советской военной миссией, делегированной советским генштабом. Именно этого Черчилль боялся более всего. До сего момента лишь англичане были допущены на высшие военные советы американцев, они были привилегированными ближайшими союзниками и не желали терять своего положения ни сейчас, ни в грядущие годы. Черчилль категорически выступил против "идеи приглашения советского военного представителя для участия в заседаниях наших объединенных штабов... Этот представитель заблокирует все наши дискуссии... 1944 год полон потенциальных опасностей. Крупные противоречия могут проявиться между нами, и мы можем взять неверный поворот. Или мы снова пойдем к компромиссу и рухнем между двумя стульями. Единственная надежда заключается в созданном климате доверительности между нами... Если этот климат исчезнет, я полон отчаяния за ближайшее будущее". Рузвельт, не желая отчуждения англичан в момент ключевых встреч с русскими, отошел от идеи военных консультаций, хотя, нет сомнения, они были бы тогда очень полезными в любом случае. Ситуация на фронтах требовала такой координации. Что ж, военная необходимость вошла в противоречие с дипломатической стратегией (в данном случае англичан). Рузвельт сожалел о неудавшемся. Он говорил в эти дни, что присутствие русского генерала на совещаниях было бы лучшим способом укрепить доверие советской стороны к союзникам на решающей фазе войны и дипломатии. "Они бы больше не чувствовали, что их обводят вокруг пальца".

В устье Потомака Рузвельта уже ждал линкор "Айова". На линкоре гордости американского военно-морского флота, оснащенном девятью шестнадцатидюймовыми орудиями, находились генерал Маршалл, адмирал Кинг и генерал Арнольд - командующие сухопутными, военно-морскими и военно-воздушными силами США в окружении многочисленного аппарата штабных офицеров. Во всем великолепии линейный корабль направился через Атлантику, олицетворяя собой новое могущество Соединенных Штатов Америки.

То, что этим могуществом нужно было распоряжаться осторожно, показали ближайшие же маневры в океане, когда сопровождающий эсминец по ошибке направил торпеду в "Айову". Взрыв вызвал ярость адмирала Кинга, но верховный главнокомандующий - Рузвельт отнесся к виновному офицеру благосклонно. Накануне великих решений он готов был простить малую оплошность. Рузвельт всматривался в океан, он наслаждался отсутствием газет и предвкушением будущего. Нет сомнения, он думал, что это будущее в его руках. Здесь, в океане, он размышлял о маневрах Японии. Лица, первыми замышлявшие акты агрессии, первыми побежали с тонущего корабля. Даже премьер-министр Тодзио спрашивал императора Хирохито: "Почему бы не пообещать завоеванным странам независимость в некоем неопределенном будущем?"

Напомним, что идея создания Великой Восточно-азиатской сферы сопроцветания была выдвинута в ноябре 1938 года первым правительством принца Коноэ. С началом войны размах "паназиатской" пропаганды, осуществляемой Японией, достиг грандиозных размеров. (О "братстве" азиатских народов говорили те, кто уничтожал миллионы - это не преувеличение - азиатов. Особенно массовый характер геноцид со стороны японцев принял в Китае.) "Сфера сопроцветания" нужна была японским милитаристам для обеспечения своих насущных нужд в войне на Тихом океане. В русле новых замыслов Япония провозгласила в мае 1943 года идею конференции глав марионеточных правительств, входящих в Великую сферу сопроцветания, и такая конференция была созвана в ноябре.

Все это ясно говорило об одном: верхушка империалистической Японии начала понимать, что о победе в войне не может быть и речи, пора искать выход с минимальными потерями. Последовали маневры в отношении правительства Чан Кайши. Рузвельту нужно было следить за активизировавшейся дипломатией японцев, не позволить им прибрать к рукам Китай, на который президент возлагал столько надежд.

Пересекая Атлантический океан и направляясь к алжирскому побережью, Рузвельт просматривал свою "французскую папку". Специальный представитель президента сообщал 31 июля 1943 года, что в Алжире циркулируют слухи, будто американцы намерены навсегда остаться в Северной Африке, будто они покупают почту, радио и телеграф, завладевают местным рынком, чтобы окончательно лишить здесь французов всякого влияния. И на квебекской конференции "французские дела" отняли значительную долю времени Рузвельта и Черчилля, Хэлла и Идена. Хэлл вспоминает: "Когда Иден поднял вопрос о признании Французского комитета национального освобождения (ФКНО), я отметил, что это первый случай полного и открытого несогласия премьер-министра с политикой американского правительства. Иден указал на то, что в 1940 году де Голль был их единственным другом. Я тотчас ответил, что Британия имела еще одного друга - Соединенные Штаты, и я напомнил ему о различных формах нашей помощи, включая усилия по предотвращению передачи французского флота и североафриканских баз в руки немцев, деятельность посла Леги, поддерживавшего мужество и высокий дух французов вишийской Франции, нашу военно-морскую помощь, осуществлявшуюся задолго до нашего вступления в войну".

Но, однако, общие воспоминания не привели к смягчению твердой позиции, занятой англичанами.

В свою очередь де Голль после падения Муссолини не теряя времени заявил, что никакое решение итальянской проблемы не будет полноценным, если в нем не примет участия Франция. ФКНО имел основания для надежд на подключение своего представителя к обсуждению итальянского вопроса, поскольку в итальянской кампании с успехом принимали участие французские дивизии. Однако Эйзенхауэр через неделю после итальянской капитуляции подписал условия перемирия, в которых французская сторона не упоминалась вовсе. ФКНО не был уведомлен об условиях союзников, у него не запрашивали мнения на этот счет. Ясно было, что американский главнокомандующий не считал своей обязанностью консультации с Алжиром. Более того, американцы разрабатывали собственные планы будущего французских колоний.

Уже в середине марта 1943 года, во время встреч в Вашингтоне, Иден получил довольно полное представление об американских планах в отношении Франции: "Мне казалось, что Рузвельт хотел взять нити будущего Франции в свои руки, чтобы самому решить судьбу страны". Тогда же Рузвельт отметил, что, говоря о возвращении Франции ее колониальных владений, он имел в виду лишь Северную Африку. Это замечание заставило Идена молча сделать вывод, что судьба французских территорий станет предметом борьбы между США и Британией.

Американскую позицию (владеть контролем над "гражданскими делами" в будущей освобожденной Франции) англичане встретили без одобрения, но открытого прямого противодействия на высшем уровне пока не оказали. Рузвельт полагал, что поддержка де Голля вызовет осложнения в осуществлении послевоенного устройства Франции и ее территорий. Хронически напряженная ситуация приняла острый характер в начале сентября 1943 года. Седьмого сентября Рузвельт пишет Черчиллю: "У меня очень твердое мнение, что, если наша примадонна захватит у старого джентльмена (Жиро. - А. У.) контроль над французской армией, мы должны будем прекратить поставки оборудования и снаряжения".

Пятнадцатого октября, следуя в Москву на союзническую конференцию министров иностранных дел, К. Хэлл остановился в Алжире. Представитель Англии при ФКНО Макмиллан дает не очень лестную характеристику госсекретарю. "Я не знаю, почему американские государственные деятели всегда столь стары. Министру Стимсону, побывавшему здесь, более 80 лет. Хэллу 74 года. Прямо-таки сошел с портретов американцев периода гражданской войны - типичный южный джентльмен. Его взгляды на внутреннюю политику реакционны, а во внешней политике покоятся на зыбком либерализме восьмидесятых годов девятнадцатого века, смешанном с собственными предрассудками".

Во время своей беседы с Макмилланом государственный секретарь распространялся о том, каким трудным народом являются французы. На это англичанин отвечал, что в таком случае лучше предоставить им самим их собственные дела. К. Хэлл, по словам Макмиллана, "усомнился в мудрости этого предложения".

Между тем "Айова" прошла Гибралтар и пришвартовалась в алжирском порту Оран. Здесь Рузвельт встретил главнокомандующего на средиземноморском театре военных действий - генерала Эйзенхауэра и двух своих сыновей. Вместе с Эйзенхауэром они вылетели в Тунис, а потом на автомобиле доехали до руин Карфагена. Творя мировую историю, Рузвельт хотел видеть самые величественные ее вехи. История встретила его и на следующий день, когда самолет с президентом приземлился, минуя пирамиды, в Каире. Двадцать второго ноября 1943 года вместе с лучшим гидом современности - Уинстоном Черчиллем они проехали сквозь тень пирамид. Черчилль не жалел усилий, он посетил президента на вилле английского посла. Как цезари античности, президент США принимал посланцев разных народов - египтян, греков, югославов. Церемониал вершили англичане, а главными ожидаемыми гостями были китайцы.

Чан Кайши получил приглашение на встречу с Рузвельтом в Каире - на последней остановке президента перед Тегераном. Главной целью Рузвельта было заглушить своего рода чувство "неполноценности" у китайцев, официально названных одними из четырех будущих "мировых полицейских" и в то же время не приглашенных на переговоры подлинно великих держав. Нужно сказать, что китайцы подвергались довольно унизительному обращению со стороны англичан, Черчилль и не пытался скрыть своего скепсиса в отношении рузвельтовской оценки Китая как одной из четырех великих стран мира. Различие в оценке Китая двумя лидерами врач Черчилля подал так: "Для президента Китай означает четыреста миллионов человек, с которыми нужно будет считаться в экономике завтрашнего дня, но Уинстон думает только о цвете их кожи".

Рузвельт именно здесь, в Каире, хотел зарезервировать для Китая место своего главного союзника в Азии, добиться понимания с руководителями самой многочисленной нации мира, определить американо-китайские связи на долгие годы вперед. Чета Чан Кайши прибыла на виллу президента без задержки. Впервые Рузвельт составил личное впечатление о китайском генералиссимусе. Поначалу он показался президенту спокойным, сдержанным и решительным, но время шло, и эти качества главы гоминдана заслонялись очевидной его поверхностностью и несамостоятельностью. К удивлению президента, мадам Чан Кайши оказалась тверже своего мужа. Рузвельт не жалел времени для китайского сектора своей дипломатии. Он готов был провести с Чан Кайши столько времени, сколько тот способен вынести. Президент мобилизовал все свое обаяние, неотразимость которого уже стала легендой. Рузвельт хотел помочь Чан Кайши и во внутренних, и во внешних проблемах.

Ситуация в Китае была сложной. Коммунисты стойко держали свой оплот на севере, а собственная армия гоминдана теряла дисциплину. Рузвельт обещал помочь советниками и оружием. Чан Кайши боялся, что с наступлением США на Японию со стороны Тихого океана китайско-японский фронт резко утратит свое значение и он (Чан Кайши) впадет в немилость у союзника. Рузвельт постарался заверить Чан Кайши в стратегической значимости их дружбы. Во второй вечер он объявил генералиссимусу, что твердо намерен поднять роль Китая - ему будет предоставлено место среди четырех, определяющих положение дел в мире, стран. Думая о Китае как о "своей карте" в мировой игре, Рузвельт пообещал в будущем вооружить девяносто китайских дивизий.

Заметим специфическую деталь. Рузвельт не сказал Чан Кайши, когда он поставит обещанное военное оборудование. Его интересовали не сами эти войска, а политический контроль над страной, которую он хотел в определенной конъюнктуре использовать и против Японии, и против СССР, и против Англии. Нет сомнения, что президент знал о шаткости режима Чан Кайши, но, повторяем, Китай ему был нужен не как таковой, не как ныне действующий союзник, а как дипломатическая карта первой величины.

Если, с точки зрения Черчилля, обещание Сталина выступить в Азии против японцев перекрывало необходимость в обхаживании Чан Кайши, то для Рузвельта никакие свидетельства неэффективности гоминдановского режима не имели особого значения. Он нуждался в силе, противостоящей его союзникам в Азии.

Рузвельт предложил Чан Кайши подписать декларацию, в которой были следующие слова: "Япония должна быть лишена всех территорий, которые она украла у китайцев, таких, как Маньчжурия, Формоза и Пескадорские острова все они должны быть возвращены республике Китай".

Чан Кайши просил Рузвельта уговорить Сталина прекратить помощь Мао Цзэдуну, и Рузвельт обещал. (Чан Кайши в свою очередь полагал справедливыми и законными возвращение СССР Южного Сахалина и Курильских островов, а также превращение Дайрен (г. Дальний) в порто-франко, чтобы компенсировать отсутствие у СССР незамерзающего торгового порта.) Рузвельт обещал оказать давление на Черчилля, чтобы возвратить Китаю Гонконг. Рузвельт также пообещал Китаю главенствующее место в послевоенной оккупации Японии, значительные репарации из страны-агрессора, передачу ему Тайваня. Рузвельт пошел даже дальше. Он предложил Китаю заключить после окончания войны двусторонний договор о безопасности.

Какие главные линии мы видим в дипломатии Рузвельта? После войны четыре великие державы - США, СССР, Англия и Китай будут контролировать мировое развитие. При этом Англия становится все более зависимой от США. Такие крупнейшие британские доминионы, как Канада, Австралия и Новая Зеландия, уже прочно находились в орбите США. Предлагая Чан Кайши двусторонний союз, Рузвельт "перетягивал" на свою сторону еще одного из четырех "мировых полицейских". Все это с учетом исключительного экономического броска Америки и доминирующего положения в Западном полушарии делали ее "первой среди равных", гегемоном мирового сообщества.

Чан Кайши позиция американцев привела в эйфорическое состояние. "Президент не откажет мне ни в чем, - говорил он лорду Маунтбеттену во время переговоров в Каире. - Он даст мне все, что я захочу".

Мадам Чан Кайши выражалась еще более определенно и цветисто: "Мое сердце переполнено восхищением и благодарностью за все, что вы сделали". Супруги Чан Кайши уже видели себя национальными героями, возведшими Китай в ранг одной из величайших стран мира. Они были заворожены американскими предложениями. Если до войны гоминдановское руководство Китая испытало несколько вариантов тактики (в том числе сближение с СССР, Японией и западноевропейскими странами), то теперь ставка была сделана на североамериканского гиганта.

Ограниченность возможностей Китая и пределы патронажа Америки обнаружились здесь же, в Каире. "Ослепнув" от рисуемых перспектив, Чан Кайши попросил Рузвельта предоставить китайским представителям право участвовать в работе англо-американского Объединенного комитета начальников штабов. Рузвельт сразу же отверг эту идею, как и идею создания двустороннего американо-китайского совета. Ни американцы, ни еще более англичане не хотели допускать китайцев (не говоря уже о русских) к выработке мировой стратегии. Хороший пример того, каким англосаксы видели равенство "четырех полицейских", был показан в том же Каире. Объединенный комитет начальников штабов несколько дней обсуждал роль Китая в будущей борьбе против Японии. Китайцы были рядом, но их допустили в зал заседаний лишь в самом конце. И о китайских ресурсах, о будущем китайском участии говорили не китайцы, а генерал Стилуэл и лорд Маунтбеттен.

Вынужденный впоследствии объяснять свою адвокатуру Чан Кайши Сталину, Рузвельт сказал, что он боится выхода Китая из войны. Едва ли это реалистичное объяснение. Китай практически не мог выйти из войны. Трудно было рассчитывать на внезапные решающие удары Японии - если она не сумела этого сделать, имея руки свободными в 1937 - 1941 годах. Трудно было предположить, что война, превратившаяся в источник доходов (материальных и политических) для верхушки гоминдана, будет ею прекращена. Нет, суть заключалась не в боязни "выпадения" Китая. Эта страна была нужна Рузвельту для реализации его главной мировой дипломатической игры, для использования ее как против нынешних, так и возможных противников. "Во время и после войны, - справедливо пишет американский историк Р. Даллек, - Рузвельт рассчитывал на поддержку со стороны Китая в потенциальных политических спорах с Англией и Россией".

"Посмотрите-ка, Уинстон, - говорил Рузвельт Черчиллю в Тегеране по поводу судьбы Индокитая. - Вы в меньшинстве, три против одного".

Рузвельт полагал, что примерно через четверть века Китай поможет Америке "сдержать Японию". Рузвельт надеялся и на помощь Китая в нажиме на европейские метрополии, в создании после войны новой системы мандатов на колонии. Он рассчитывал, что система опеки позволит Соединенным Штатам получить на долгий период военно-морские и военно-воздушные базы в стратегически важных точках Тихого океана. При этом у Рузвельта не было иллюзий относительно сопротивления главных западноевропейских стран. Своему советнику Ч. Тауссигу он говорил еще летом 1942 года: "После войны у нас будет больше трудностей с Великобританией, чем с Германией сейчас".

Тот же Тауссиг мог убедиться в твердости империалистического курса Черчилля, когда, беседуя с ним, премьер-министр сказал: "Нации либо следуют своим традициям, либо умирают... До тех пор, пока я являюсь премьер-министром, мы будем держаться за эти традиции и за империю. Мы не позволим готтентотам при помощи всеобщих выборов выбросить белых в море".

На встрече в Каире в ноябре 1943 года, в дискуссиях с высшими американскими военными, Рузвельт услышал их однозначное мнение о дальнейшем ходе военных действий. Судьбы Европы решаются в Германии, а не на греческой периферии, поэтому, выигрывая второстепенные операции на Додеканезских островах, США могут потерять Германию, а с ней и всю Европу. Рузвельт распорядился ограничиться на Балканах акциями местного значения, которые не влияли бы на реализацию главного стратегического замысла. То, что беспокоило Рузвельта, записано в стенограмме от 19 ноября 1943 года: "Советы сейчас всего в 60 милях от польской границы и в 40 милях от Бессарабии".

Рузвельт приходит к выводу, что именно американские войска должны оккупировать Западную Европу. Так, совещаясь 22 - 26 ноября в Каире с Черчиллем и Чан Кайши, будучи под влиянием недавних алжирских перемен (в пользу укрепления позиций де Голля), Рузвельт выдвинул идею военной оккупации Франции. Эти планы отчетливо видны в письме президента Хэллу: "Я убежден, что окончательные решения и планы будущего гражданского устройства должны быть приняты сейчас... Де Голль присваивает себе право говорить от имени всей Франции сразу же после прибытия туда союзников. Я все более склоняюсь к мысли, что оккупация Франции должна быть чисто военной... Вы будете руководствоваться этим в дальнейшем".

Практически это означало, что в предстоящие месяцы того горячего времени, когда готовился бросок за Ла-Манш, запрещалось вести переговоры с французами по вопросам управления Францией после ее освобождения.

Совершенно обнажает свои планы Рузвельт в письме министру обороны Стимсону. Он указывает, что военный департамент должен взять на себя ответственность за гражданские дела в районах в течение первых шести месяцев со дня их освобождения. Более резко и определенно президент теперь высказывает свои взгляды на будущность ряда французских колоний. В беседе с Чан Кайши он заявляет, что Франция "не получит права после войны вернуться в Индокитай и снова вступить во владение этой богатой страной". В Каире Рузвельт повторил Черчиллю, что, по его мнению, Франция не сможет восстановить прежних сил, что Индокитай не будет возвращен под ее контроль, что Дакар должен перейти под американскую опеку. Президент заявил, что в его планы входит лишение Франции прав также и на Марокко.

В ноябре 1943 года Рузвельт выдвинул перед Объединенным комитетом начальников штабов идею (в марте этого года высказанную Идену) создания после окончания войны буферного государства между Францией и Германией. Под названием "Валлония" это государство должно было простираться от "Северной Франции, скажем, Кале, Лилля и Арденн по Эльзасу и Лотарингии - другими словами, от Швейцарии до морского побережья". Показателем того, насколько далеко зашли американо-французские разногласия, служит тот факт, что Рузвельт и на квебекской конференции, и в Каире настойчиво добивался оккупации именно северной зоны Германии, пути снабжения которой не проходили через французские порты.

Со своей стороны Черчилль уже начинал видеть "опасность" промедления с высадкой во Франции. Советская Армия могла проделать всю работу одна, и англо-американцам в этом случае трудно было бы претендовать на контрольные позиции в континентальной Европе. Черчилль, делая решающий шаг, объявил, что операция "Оверлорд" (высадка во Франции) должна занять первое место в списке оперативных приоритетов. Следующим будет апробирован вариант с выходом англо-американцев в Центральную Европу "с черного хода" - через Италию и Балканы.

В целом ноябрьская встреча в Каире знаменует один из высших пиков американской уверенности в своей способности регулировать мировое развитие. Наблюдая за танцующим Черчиллем, Рузвельт провозгласил тост: "Большие семьи обычно более тесно объединены, чем маленькие... В этом году вместе с представителями Объединенного королевства мы представляем собой большую семью, более сплоченную, чем когда бы то ни было прежде. Я предлагаю тост за это единство".

Вскоре, 27 ноября 1943 года, президентский самолет "Священная корова" взял курс из Каира на Тегеран. Президента сопровождали Г. Гопкинс, адмирал Леги, посол США в СССР А. Гарриман. Хорошая видимость позволяла Рузвельту следить за библейскими землями - сразу за Суэцким каналом началась Синайская пустыня, затем внизу показались Вифлием и Иерусалим, а затем плоскогорье оборвалось зеленой долиной Тигра. К северу, по дороге Абадан Тегеран осуществлялась перевозка грузов по ленд-лизу. Американское влияние ощущалось и здесь, на другом краю света. Как это могло не укрепить веру в американское всемогущество? Русский союзник остро нуждался в этих поставках, и недавно построенная железная дорога позволяла ускорить их получение.

После многочасового полета президент Рузвельт впервые в жизни попал в расположение Советской Армии. "Священная корова" совершила посадку на советском аэродроме в нескольких километрах от Тегерана. Лишь одну ночь провел Рузвельт в американской легации. Сообщения о заговоре против "большой тройки" были переданы советскими представителями через посла Гарримана, и Сталин предложил Рузвельту, во избежание опасных разъездов по ночному Тегерану, остановиться на территории советского посольства.

Президент был размещен в главном здании посольства, Сталин поселился в небольшом доме. Черчилль жил в английской легации по соседству. Встреча Рузвельта со Сталиным произошла довольно неожиданно для президента. Он был в спальне, когда Сталин направился к центральному зданию посольства. Президента выкатили в большую гостиную, а в двери медленно входил невысокого роста человек в наглухо застегнутом кителе. После рукопожатий началась полуторачасовая беседа. Уже в ней Рузвельт постарался очертить контуры той политики, которая ему казалась оптимальной для двух величайших стран. Во-первых, он постарался довести до Сталина свое мнение, что европейские метрополии потеряли мандат истории на владычество половиной мира. Он говорил конкретно о необходимости вывести Индокитай из-под французского владения, осуществить в Индии реформы "сверху донизу" ("нечто вроде советской модели" - на что Сталин ответил, что это означало бы революцию). Во-вторых, Рузвельт указал, что хотел бы видеть Китай сильным. Эти два обстоятельства уже круто меняли предвоенный мир. Рузвельт воспринял реакцию Сталина как понимание своей линии.

Во время первой встречи со Сталиным (пополудни 28 ноября 1943 года) Рузвельт предложил обсудить общую военную стратегию. Сталин говорил о переводимых с запада на восток германских дивизиях. Рузвельт, рассчитывая на "Оверлорд", пообещал оттянуть с советско-германского фронта 30 - 40 дивизий. Рузвельт постоянно имел в виду вопрос вступления СССР в войну против Японии. Но он настолько ценил эту возможность, что категорически запретил своим военным поднимать данную проблему первыми. Сам же он обсуждал со Сталиным лишь отдаленные аспекты борьбы с Японией: наступление в Бирме, дискуссии с Чан Кайши в Каире. На этом раннем этапе Сталин не выказал желания поставить все точки над i, и Рузвельт отнесся к его сдержанности с пониманием.

На первой пленарной встрече Рузвельт сделал обзор состояния дел на фронтах "с американской точки зрения", и предпочел начать с Тихого океана. После характеристики американской стратегии в войне против Японии он обратился к "более важному", по его словам, европейскому театру военных действий. После полутора лет дискуссий западные союзники приняли в Квебеке решение помочь советскому фронту посредством высадки во Франции не позднее мая 1944 года. Обещание открыть "второй фронт" до 1 мая 1944 года президент все же считал нужным обусловить успехом операций в Италии и в Восточном Средиземноморье. Неудачи здесь могли заставить отложить операцию "Оверлорд" на срок от одного до двух месяцев. Рузвельт указал, что США прилагают большие усилия и в североатлантической зоне, и в тихоокеанской. Он как бы косвенно оправдывал факт невыполнения Америкой ее конкретного обещания перед Советским Союзом. Затем президент поднял близкую ему в последние дни тему укрепления Китая - того "четвертого", который не присутствовал на этом высшем уровне.

В своем выступлении Сталин заявил, что занятость на германском фронте не позволяет Советскому Союзу присоединиться к войне против Японии, но это будет сделано после победы над Германией. Что касается Европы, то оптимальным способом возобладания антигитлеровских сил было бы движение союзных армий со стороны Северной Франции к Германии. Италия как плацдарм наступления на Германию не годится, а Балканы в этом плане лишь немного лучше.

Черчилль, самый красноречивый среди присутствующих, заметил, что за круглым столом заседания сосредоточена невиданная еще в мире мощь. Черчилль был прав по существу, но эта мощь распределялась между тремя участниками уже неравномерно. По мере того как Советская Армия в жестоких боях поворачивала движение войны на запад, СССР становился одной из двух (наряду с США) величайших мировых сил. В то же время происходило относительное ослабление Британии.

На конференции сложилась такая ситуация, когда американская и советская делегации, выразив желание окружить Германию с двух сторон и найдя еще утром первого дня понимание в вопросе о судьбе колониальных владений, выступили против тенденций, олицетворявшихся Черчиллем. Премьер-министр при его исключительном чувстве истории понимал, что ведет арьергардные бои от лица всего западноевропейского центра силы, и он постарался использовать даже минимальные дипломатические возможности. Черчилль не желал идти напролом, он кротко согласился с тем, что высадка во Франции начнется в условленный срок.

Но до означенной даты еще полгода. Следовало подумать о находящихся в руках возможностях. Месяц-два применительно к "Оверлорду" не меняют общего стратегического положения, но за это время можно многого добиться на юге Европы. На уме у Черчилля был нажим на Турцию с целью побудить ее вступить в войну против Германии, укрепление югославского плацдарма на Балканах.

При всем стремлении Рузвельта найти на данном этапе взаимопонимание с СССР, он еще не совсем оставил идею решения "русской задачи" посредством выхода американо-английских войск навстречу Советской Армии в Восточной Европе. Поэтому он (довольно неожиданно) предложил рассмотреть возможность поддержки югославов крупными силами и выхода на центральноевропейские равнины с юга.

Сталин бережно относился к достигнутому, как ему казалось, пониманию с американцами. Поэтому он, словно не замечая "югославских авантюр" Рузвельта, резко выступил против Черчилля и его идей удара по "мягкому подбрюшью". С советской точки зрения, Турция не выступит на стороне союзников. Слабейшим местом германской зоны влияния была Франция, именно там и следовало прилагать основные силы. Американская и советская делегации совместно преодолели "балканский уклон" Черчилля. Но нужно сказать, что и у англичан, столь подозрительных в этом отношении, не возникло опасений по поводу советской политики на Балканах. По возвращении из Тегерана командующий генеральным штабом генерал Брук сказал военному кабинету об "очевидном отсутствии интереса у СССР к этому вопросу".

Обратим особое внимание на то, что в Тегеране Рузвельт отказался (возможно, несколько демонстративно) от продвижения идей высадки западных союзников на Балканах. Разумеется, он помнил мнение своих военных, высказанное в Каире, но главным, видимо, было желание показать Сталину, что он не собирается отрезать русских от Восточной Европы. В конце первой сессии, после очередного словесного столкновения Черчилля и Сталина, Рузвельт выступил однозначно против откладывания "Оверлорда" посредством средиземноморских операций. Ту же идею он эмфатически подчеркнул на следующий день, в начале второй пленарной сессии конференции. Оставленный американцами, Черчилль был прижат к стене вопросом Сталина: "Верит ли премьер в "Оверлорд" или говорит это лишь для успокоения русских?" Англичане не имели выбора; 30 ноября Черчилль официально поддержал высадку в Северной Франции в мае 1944 года.

Лидеры трех величайших стран, решив главный насущный вопрос, могли немного заглянуть в будущее. Рузвельт высказал заинтересованность в послевоенной оккупации части Европы американскими войсками. Географически его интересы простирались на северо-западную Германию, Норвегию и Данию. Видимо, Рузвельт полагал, что эти страны и области наиболее стабильны политически, наиболее важны стратегически и послужат плацдармом для расширения американской зоны (порты Северной Атлантики, кратчайший путь из США, возможность продвижения на уязвимый европейский юг). Рузвельт рассчитывал иметь в Европе оккупационные силы размером около миллиона человек. Сколько времени они будут там стоять, было неизвестно. Пока Рузвельт говорил об одном-двух годах. Если в Европе возникнет угроза миру, то США вышлют к ее берегам корабли и самолеты, а СССР и Англия выставят контингент сухопутных войск. Такой стиль обсуждения проблем будущего не был для Рузвельта спонтанным. Он полагал, что подобное совместное планирование рождает и укрепляет взаимное доверие. Рузвельт желал выглядеть надежным союзником. (И очевидно, что он добился своего.)

Позднее Рузвельт объяснял Ф. Перкинс, что он остановился на территории советского посольства в Тегеране именно желая возбудить "их доверие", утвердить "их уверенность" в американском союзнике. Не может пройти незамеченным и то обстоятельство, что Рузвельт демонстративно принимал сторону Сталина в его спорах с Черчиллем. В то же время он увещевал Черчилля: "Именно потому, что русские - простые люди, было бы ошибкой полагать, что они слепы и не видят того, что находится перед их глазами".

Речь шла о том, что русские, разумеется, замечают все оговорки, направленные на затягивание открытия "второго фронта". Видя Сталина мрачным, Рузвельт начинал проходиться по поводу Черчилля, его сигар, его привычек. "Уинстон стал красным, и чем больше он становился таковым, тем больше Сталин смеялся. Наконец, Сталин разразился глубоким и глухим смехом, и впервые за три дня я увидел свет, - так рассказывал президент о тегеранской встрече Ф. Перкинс. - ...В этот день он смеялся и подошел ко мне и пожал мне руку. С этого времени мы наладили личные отношения. Лед тронулся..."

На вечернем заседании первого дня (чем, собственно, и был ужин "большой тройки" в американской резиденции) Рузвельт и Сталин солидарно осудили прогнивший политический строй Франции. Рузвельт сказал, что следовало бы запретить вхождение в будущее французское правительство любого лица старше сорока лет. Сталин показал всем присутствующим, что германская проблема беспокоит СССР более всего и здесь должно быть найдено надежное решение. Возникло недоразумение, когда Рузвельт предложил международную опеку над выходом Германии к Балтийскому морю: Сталин понял так, что американцы хотят опеки над балтийскими государствами, и категорически возразил. Чтобы пятно непонимания не омрачило общий ход дискуссий, в процессе которых президент хотел добиться рабочего контакта с СССР, Рузвельт предложил перерыв - была уже глубокая ночь. Это желание Рузвельта наводило на Черчилля черную меланхолию. Уже тогда начал зарождаться миф об "уставшем" президенте. Что это было не так, показало следующее утро, когда Рузвельт, очевидно для всех, находился в своей лучшей боевой форме.

В это утро Черчилль попытался укрепить "западный фронт" - он послал Рузвельту приглашение позавтракать вместе. С точки зрения Рузвельта, это было бы одиозной демонстрацией западного сговора перед самыми существенными переговорами с советской стороной, и он категорически отказался. Более того, после завтрака Рузвельт уединился именно со Сталиным и Молотовым.

Эта беседа Рузвельта со Сталиным на второй день конференции была, пожалуй, самым важным эпизодом встречи в верхах. Президент поднял вопрос о создании всемирной организации. В нее вошли бы тридцать пять - сорок государств, которые периодически собирались в разных местах и вырабатывали бы рекомендации. Исполнительный комитет, в который входили бы четыре великих державы, решал все вопросы, кроме военных. И лишь "четыре полисмена" имели бы полномочия "воздействовать немедленно на любую угрозу миру". Не маскируя свои суждения, Сталин высказался по поводу тех пунктов плана президента, которые казались ему сомнительными. Открытое выделение четырех гегемонов исторического развития не понравится всему остальному миру. Сталин говорил, что европейские нации, для которых эта идея означает утрату ими положения центра мирового влияния, сразу же выступят против.

Чтобы заставить Западную Европу принять своего рода "опеку" четырех великих держав, американцам придется держать здесь войска. На этот счет есть сомнения, американский конгресс, как и прежде, может похоронить эту идею. (В этом месте Рузвельт нашел нужным согласиться: да, его схема, пожалуй, потребует наличия американских войск в Европе, а убедить американский конгресс в этом будет непросто.) Что касается Китая, то, с его точки зрения, американцы выдают желаемое за действительное. Китай еще слишком слаб, нецентрализован, экономически зависим и мировая роль может оказаться для него не по силам. Рузвельт не согласился с такими суждениями о Китае. Видимо, общая схема была ему дорога. И в описываемых беседах он старался показать, что исходит из чистого реализма: "Китай представляет собой нацию в 400 миллионов человек, и лучше иметь ее другом, чем потенциальным источником несчастий".

Рузвельт полагал, что западноевропейские "великие" страны потеряют свои колонии и после войны станут тем, чем они являются - средними по величине индустриальными государствами. Президент настолько был уверен в их упадке, что осенью 1943 года он не имел желания военными силами утвердиться в прежнем центре мирового могущества. В Тегеране Рузвельт сказал Сталину, что США "очень бы не хотели" поддерживать военное присутствие в послевоенной Европе. Сомнения и опасения Рузвельта вызывала лишь Франция, и он откровенно говорил о том, что Соединенным Штатам "наверное, определенно придется держать несколько дивизий во Франции".

Сталин заявил, что малые страны будут противиться руководству больших. Европейские государства, к примеру, воспротивятся контролю над их делами китайцев. Не лучше ли создать региональные комитеты? Рузвельт выразил скептическое отношение к такому раздроблению - оно могло привести к возникновению региональных блоков. Выходом является лишь всемирная организация. При этом Рузвельт был предельно обходителен и не подталкивал партнера к изменению взглядов. В последний день конференции он сказал Сталину, что все соображения относительно всемирной организации являются сугубо предварительными и подлежат дальнейшему обсуждению. И тогда же Сталин ответил, что идея всемирной организации кажется ему привлекательней, чем региональное группирование.

В чем Сталин твердо стоял на своем - так это в том, что против возможности агрессии со стороны Германии и Японии в будущем следует создать эффективные контрольные механизмы. В этом Рузвельт полностью поддержал своего советского собеседника. Рузвельт предложил, чтобы части старых колониальных империй - Индокитай и Новая Каледония, представляющая угрозу Австралии, а также Дакар, который, "будучи в ненадежных руках, представляет угрозу Америке", были взяты под опеку.

Стараясь показать свое внимание к моментам, беспокоящим Советский Союз, Рузвельт предложил взять места входа в Балтийское море "под некую форму опеки, возможно международного характера, поблизости от Кильского канала, для того, чтобы обеспечить мореплавание по всем направлениям". Во время общей дискуссии, когда Черчилль в одном из своих пассажей выразил надежду "увидеть русский флот, как военный, так и торговый, на всех морях мира", Рузвельт еще раз обратился к идее интернационализации ключевых пунктов Балтийского моря. Он предложил превратить старые ганзейские города - Гамбург, Бремен и Любек, как и Кильский канал, в свободную зону. На Дальнем Востоке Рузвельт предложил сделать международным порт Дайрен (Дальний) и даже сказал, что китайцы не будут против этого возражать. Черчилль подвел итог: "Нации, которые будут править миром после войны, должны быть удовлетворены и не иметь территориальных или других амбиций... Опасны голодные и амбициозные страны, ведущие же страны мира должны занять позиции богатых и счастливых".

Как бы ни разнились взгляды Рузвельта и Сталина, но по двум главным вопросам (Западная Европа и Китай) они были ближе друг к другу, чем к позиции Черчилля. И это обусловило определенное отчуждение американцев и англичан, сближение СССР и США на антианглийской платформе. Особенно отчетливо это проявилось на третий день конференции. Именно тогда, 30 ноября 1943 года - в день рождения Черчилля, - стало ясно, что две великие новые силы пришли на смену старым европейским державам. В словесных схватках Рузвельта и Сталина по поводу второго фронта, наказания германских военных преступников все больше ощущалось сближение американской и советской позиций. Черчилль прятал за очками лихорадочный блеск глаз, он пускался в пространные словесные экскурсы, он демонстрировал неутомимость и красноречие, он прибег к церемониальным зрелищам, передав Сталину от короля Георга VI "меч Сталинграда". Интуиция говорила ему, что за столом происходит могучее дипломатическое смещение сил, СССР и США постепенно занимают единые позиции по основным мировым вопросам.

На вечере, посвященном шестидесятидевятилетию Черчилля, Сталин предложил тост за производимое американцами оружие, за их самолеты, без которых "война была бы проиграна". Рузвельт в два часа ночи попросил права провозгласить последний тост: "Мы убедились здесь, в Тегеране, что различные идеалы наших наций могут гармонично сосуществовать, увлекая нас к общему благу". На следующий день Рузвельт заговорил с англичанами незнакомым до сих пор тоном. "Уинстон сегодня капризен, он встал не с той ноги". Президент прошелся по привычкам Черчилля, а к Сталину обратился "дядюшка Джо". Англичане с трудом переносили этот новый климат в переговорах.

Впервые на совещаниях "большой тройки" Рузвельт начинает предавать гласности свои идеи относительно будущего Германии. Прежде он определил позиции в этом вопросе в своем выступлении перед Объединенным комитетом начальников штабов в Каире. Там он обрисовал раздел Германии на три отдельных независимых друг от друга государства. Южное германское государство должно было включать в себя все немецкие территории к югу от реки Майн. Отдельное государство образовывалось на северо-западе Германии, включая в себя Гамбург, Бремен, Ганновер - и на восток до Берлина. Северо-восточное государство состояло бы из "Пруссии, Померании и южных областей". В Тегеране Рузвельт изменил эту схему. Он предложил Сталину и Черчиллю создать уже пять отдельных государств на немецкой земле плюс два особых самоуправляемых региона (один - Киль и Гамбург, второй - Рур и Саар), находящихся под международным контролем.

Черчилль выступил против схем президента. Он явно боялся оставить СССР сильнейшей европейской страной, его предложения были направлены на то, чтобы сделать значительную часть Германии мощным крупным государством. Черчилль "шел на уступку" в том, что Пруссию следует изолировать от остальной Германии. Но Бавария, Баден-Баден, Вюртемберг, Палатинат и Саксония должны войти во вновь образовываемую конфедерацию "дунайских государств". Не было сомнений в том, что подобное "дунайское государство" явилось бы мощной силой, а германский элемент в нем безусловно доминировал бы. Сталин немедленно указал на это. Черчилль тотчас же высказал свои опасения по поводу Европы, где Советскому Союзу противостояли бы лишь малые и слабые государства. В наступившей пикантной паузе президент Рузвельт произвел своего рода революцию, когда заявил, что "согласен с маршалом... Германия была менее опасной для цивилизации, когда состояла из 107 провинций". Разумеется, что эта поддержка Рузвельта была высоко оценена Сталиным. Все же трехстороннего согласия по поводу будущего Германии в Тегеране достигнуто не было и дело решили передать в Европейскую совещательную комиссию, основанную во время московской конференции.

Протоколы Тегерана позволяют сказать следующее: здесь наметилось подлинное советско-американское понимание в отношении того, что Германию надлежит поставить в положение, при котором она перестанет быть возмутителем европейского мира и источником агрессии. Рузвельт показал понимание опасений СССР в отношении Германии как державы, дважды в XX веке ставившей под угрозу существование России. Этот момент более всего способствовал советско-американскому сближению на данном этапе.

Второй важнейший момент касался "польского вопроса".

Через несколько часов после утреннего заседания второго дня Рузвельт пригласил Сталина на двустороннюю встречу. Рузвельт попытался найти решение проблемы, которая самым очевидным образом разделяла две великие державы. Он сказал Сталину, что приближаются очередные президентские выборы и он собирается баллотироваться на третий срок. В США живут около семи миллионов американцев польского происхождения, их голоса для победы демократической партии крайне необходимы. Как практичный политик, он будет драться за эти голоса. Лично он, Рузвельт, согласен со Сталиным, что польское государство должно быть восстановлено, что его восточные предвоенные границы должны быть отодвинуты на запад, а западные перемещены вплоть до Одера, но обстоятельства избирательной борьбы не позволяют ему открыто высказываться по вопросу о границах. Сталин ответил, что понимает проблему президента.

Рузвельт решил пойти по второму кругу, по той же схеме, но уже говоря о литовцах, латышах и эстонцах. Американцы считают важнейшим право этих народов на самоопределение. Он лично полагает, что жители названных республик на выборах выскажутся за присоединение к СССР. Сталин ответил, что прибалтийские республики не имели никакой автономии в царской России, которая была союзницей Англии и Соединенных Штатов, и никто не поднимал тогда подобного вопроса. Он не понимает, почему союзники это делают сейчас. Идя примирительным курсом, Рузвельт сказал, что общественность в США попросту не знает и не понимает этой проблемы. Сталин заметил, что публику следовало бы просветить. Вечером, затрагивая самые чувствительные струны, Рузвельт выразил надежду, что СССР восстановит дипломатические отношения с лондонским правительством поляков.

Важно подчеркнуть, что "подкупающим" Сталина обстоятельством было то, что Рузвельт не ставил "польский вопрос" во главу угла. В данном случае надо вернуться на несколько недель назад, когда Рузвельт так объяснял свое отношение к претензиям лондонского комитета поляков. "Я сказал: вы что, думаете они (русские. - А. У.) остановятся, чтобы сделать приятное вам или нам в этом вопросе? Вы что, ожидаете, что Великобритания и мы объявим войну "дяде Джо", если они пересекут вашу старую границу? Даже если бы мы хотели этого, Россия могла бы выставить армию вдвое больше наших объединенных сил, и у нас просто не было бы шансов вмешаться в эту ситуацию. Что еще важнее, я не уверен, что честный плебисцит, если он здесь возможен, показал бы, что эти восточные провинции не предпочтут возвратиться к России. Да, я действительно полагаю, что границы 1941 года являются столь же справедливыми, как и любые другие".

Дело не ограничилось внутренними обсуждениями. В Тегеране и Рузвельт и Черчилль одобрили намерение Советского Союза произвести изменения границы между СССР и Польшей. Черчилль это сделал в первый же день встречи, вечером. Рузвельт тогда выждал паузу. Но в последний день конференции он абсолютно недвусмысленно заявил Сталину, что одобрил бы перенос восточной польской границы на запад, а западной польской границы - до реки Одер. Правда, Рузвельт сделал оговорку, что потребность в голосах польских избирателей на президентских выборах 1944 года не позволяет ему принять "никакое решение здесь, в Тегеране, или наступающей зимой" по поводу польских границ. Склонившись над картами, Черчилль и Сталин обозначили то, что Черчилль назвал "хорошим местом для жизни поляков", их новые границы. Рузвельт фактически присоединился к этому.

Именно как достижение компромисса воспринимал Рузвельт советско-американское понимание на конференции по всем основным вопросам. Эта идея отражена в едином коммюнике и во всех последующих комментариях президента. И когда Рузвельт 3 декабря вылетел из Тегерана в Каир, он был доволен: его план продвижения к искомому послевоенному миру реализуется. Он установил рабочие отношения с СССР, он нащупал возможности компромисса по польскому вопросу, он нашел в СССР понимание относительно будущей роли Китая, Западной Европы, проектов построения иного, отличающегося от предвоенного, мира. Обещание СССР выступить против Японии облегчало выполнение азиатских планов Америки. Дела шли желаемым образом.

Полагаем, не будет ошибкой сказать, что в ходе тегеранской встречи "большой тройки" Рузвельт сделал коррективы в своем стратегическом плане создания опеки "четырех полицейских" и расклада сил внутри четырехугольника. Сущность этих корректив заключалась в том, что президент пришел к выводу о возможности достаточно тесных и взаимовыгодных советско-американских отношений в будущем. Мир, в котором США и СССР станут друзьями, определенно виделся как более стабильный, более упорядоченный. Две сверхмощные державы, найдя общий язык, самым надежным образом гарантировали бы мир от войны.

Рузвельт, несомненно, ощущал успех, и он покинул Тегеран будучи убежденным, что его стратегическая линия в мировой дипломатии начала реализовываться в самых существенных своих аспектах. Теперь, в свете тегеранских договоренностей, он гораздо меньше опасался американских изоляционистов (ужас перед которыми, порожденный в 1919 - 1921 и 1935 годах, постоянно его преследовал), он верил, что сумеет убедить конгресс и общественность в необходимости выхода США на подлинно мировые позиции.

Далек был от этого оптимизма Черчилль. Идену, Морану и послу в Москве Керру он сказал после Тегерана: "Может быть еще одна кровавая война. Мне не хотелось бы видеть ее. Я хотел бы проспать. Я хотел бы спать на протяжении миллиарда лет".

Его врач отметил охватившую премьера - и столь нехарактерную для него - черную меланхолию. Но несмотря на явное физическое истощение, Черчилль отправился в Италию к генералу Г. Александеру. "Он может быть нашей последней надеждой на спасение. Мы должны что-то делать с этими проклятыми русскими".

Идейная установка Рузвельта в данном случае была противоположна тому, что выше уже называлось "рижской аксиомой" - предположению, что СССР руководствуется идеей победы коммунизма во всей Европе. Рузвельт выработал собственное представление о сути советской внешней политики. Он исходил из того, что СССР готов к коллективному сотрудничеству в послевоенном мире, что он может быть лояльным партнером и в интересах Америки достичь этого партнерства.

Перемены (или коррективы) в стратегическом видении президента, видимо, лучше всего иллюстрирует его вторая (после Тегерана) встреча с Черчиллем в Каире. У президента уже не возникало желания вызывать для закрытых бесед Чан Кайши, он был гораздо более холоден и менее уступчив с англичанами. Китайцы не получат всей обещанной прежде помощи. А вот подготовка высадки во Франции, которая даст американцам контроль над Западной и Центральной Европой, должна быть ускорена. В Чунцине Чан Кайши почувствовал, что его акции падают. Это видно из телеграммы генералиссимуса высокому американскому покровителю во время второй каирской конференции англо-американцев. Чан Кайши писал, что союзники оставляют Китай беззащитным перед механизированной мощью Японии.

Жесткость Рузвельта в Каире выразилась, помимо прочего, в том, что он в одностороннем порядке принял решение о главнокомандующем войсками союзников на Западе. Им будет генерал Эйзенхауэр. И когда президент и премьер-министр подъехали к сфинксу, смотревшему на них "с высоты сорока столетий", они напряженно молчали. И Рузвельт молчал, когда Черчилль говорил о размножающихся, как мухи, русских, которые превзойдут по численности белое население Англии и Соединенных Штатов.

Ближайшие сотрудники свидетельствуют, что возвратившийся накануне рождества 1943 года президент Рузвельт никогда не выглядел более удовлетворенным и уверенным в себе. Не задерживаясь в Белом доме, он выехал к себе в Гайд-парк - впервые за годы президентства он встречал рождество не в официальной резиденции. И его речь в сочельник по радио дышала невиданным еще оптимизмом. Он объявил, что поручил Эйзенхауэру атаковать противника "с нашей стороны компаса" навстречу победоносным войскам русских. Рузвельт сообщил американскому народу, что нашел общий язык с маршалом Сталиным. "Я полагаю, что мы найдем общую линию поведения с ним и русским народом". В этом выступлении президент заверил американцев, что они "могут смотреть в будущее с подлинной, обоснованной уверенностью", что "мир на земле, добрая воля в отношении народов могут быть утверждены и обеспечены... В Каире и Тегеране мы посвятили свои усилия выработке планов по созданию такого мира, который единственно может быть оправданием всех жертв войны".

А мы можем подвести промежуточный итог. Рузвельт накануне решающей фазы войны сделал многое для урегулирования отношений с самой важной для него страной антигитлеровской коалиции. Он фактически признал балтийские государства частью СССР, поддержал советскую точку зрения на будущие границы Польши, необходимость создания условий по постоянному ограничению Германии и Японии посредством территориальных изменений и размещения стратегических баз, предоставление четырем крупнейшим странам особых прав в будущей мировой организации. Рузвельт полагал, что он в некоторой мере ослабил (если не развеял) страхи советского руководства в отношении послевоенного англосаксонского блокирования. Это был кредит, данный историей Рузвельту накануне окончательного определения позиций в крупнейшей дипломатической борьбе.

В тени оставался фактор создаваемого атомного оружия. Ученые, да и некоторые политики, предупреждали американское руководство, что монополию на его изобретение сохранить нельзя, и лучше сделать это оружие средством объединения, а не разъединения антигитлеровской коалиции.

Черчилль уже в 1943 году беспокоился о том, чтобы американо-английские усилия не были предвосхищены немцами (логично, они враги) и русскими (а это говорило о той роли, которая отводилась ядерному оружию в послевоенной дипломатии). Заместитель У. Черчилля по вопросам атомной энергии сэр Джон Андерсон тогда же отметил, что бомба "будет устрашающим по своему значению фактором в послевоенном мире, поскольку даст любой обладающей этим секретом стране абсолютный контроль". Президент Ф. Рузвельт отдал особый приказ хранить секрет проекта "Манхеттен" не только от немцев, но, подчеркиваем, и от русских.

В конце 1943 года Минск был еще в руках немцев, Ленинград находился в тисках блокады. Западные союзники сражались лишь на Сицилии и в ливийских песках, вся Западная Европа продолжала оставаться гитлеровской крепостью. Военные действия второй раз - теперь уже с востока на запад - прокатывались над Центральной Россией. Поделиться с Советским Союзом ядерными секретами в такой обстановке явилось бы актом союзнической солидарности в самом высоком значении этого слова. Советская физическая наука отличалась высоким уровнем, и ее вклад в совместный атомный проект мог бы послужить основой сплоченности, а не раскола.

Можно представить себе и Совет Безопасности ООН, опирающийся на ядерное средство возмездия в своей охране мира от военных конфликтов. Нетрудно представить и основы послевоенной кооперации, общий пул ядерного горючего, создание Международного агентства по атомной энергии на много лет раньше, чем это произошло впоследствии - и с гораздо более широкими полномочиями. А главное, возможно было бы избежать периода страшного напряжения, вызванного атомным шантажом одной стороны, а затем обоюдным соревнованием в ядерных вооружениях, в ходе которого под вопрос встала сама биологическая форма жизни на Земле. Мир в полной мере ощущает сейчас последствия той узкой точки зрения, которая предполагала использовать атомное оружие для подкрепления силовой дипломатии страны, первой взявшей его на вооружение.

"Оверлорд"

Президент не беспокоился о том, что должны были получить русские. Он думал, что их требования справедливы.

У. Леги. 1945 г.

Рузвельт в эти годы хотя и носил титул главнокомандующего, но никогда не надевал униформы. Напротив, его обычная одежда была сугубо цивильной, никакого "подлаживания" к военному стилю: фланелевая рубашка, старая шляпа, беззаботно-небрежно завязанный галстук создавали впечатление о дядюшке, отправляющемся на уик-энд. Но такие авторитеты, как Эйзенхауэр, были поражены его знанием карт боевых действий и быстротой оценки местности. Военные ценили закатанные рукава его рубашки - демократический президент руководил армией демократической страны. Рузвельт с одинаковой легкостью общался и с генералом и с рядовым. И в армии много говорили о его поступке на Гавайях: президент попросил провезти его через палату инвалидов, лишившихся конечностей. Он не сказал им ни слова, только улыбался и махал рукой. Чувствуя их горе, он показывал своим видом, что все в жизни можно превозмочь, и нет места отчаянию.

Тегеран был поворотным пунктом в эволюции дипломатической стратегии президента Рузвельта. В ней обозначились, по меньшей мере, три новых акцента. Во-первых, Рузвельт теперь был полон решимости окончательно сокрушить мощь стран "оси". В начале 1944 года в ответ на просьбы "смягчить" требование безоговорочной капитуляции, выдвинутое в отношении Германии, он подчеркнул свою непреклонность. "Довольно долгие годы учебы и личного опыта в самой Германии и за ее пределами привели меня к убеждению, что философия немцев не может быть изменена декретом, законом или приказом. Изменение философии немцев должно пойти эволюционным путем и может по времени занять жизнь двух поколений". Рузвельт хотел уничтожения Германии как силового центра. Он полагал, что если этого не сделать, то немцы после очередной паузы начнут третью мировую войну. В представлениях Рузвельта о будущем Западная Европа в целом должна была уступить лидерство другим претендентам.

Во-вторых, обозначились изменения в отношении китайской стратегии Рузвельта. Благодаря американским победам последних месяцев война приблизилась к Японским островам, и теперь президент надеялся довести потери японского флота до 200 тысяч тонн, это оборвало бы связи между Японией и плацдармом японцев в Китае. Были намечены способы налаживания воздушного моста с Чунцином. В январе 1944 года в американские ВВС начали поступать тяжелые бомбардировщики с большим радиусом действия. Сотни, а затем и тысячи самолетов уничтожали индустриальную мощь Японии. Теперь Рузвельт не сомневался, что и без обольщения четы Чан Кайши он получит желаемый доступ к стране, которая еще недавно была почти вне пределов досягаемости. У Рузвельта крепнет уверенность, что, кроме США, никто не способен поставлять Китаю средства для модернизации, а значит, воздействие на китайский фактор можно считать гарантированным.

Третий новый элемент рузвельтовской стратегии связан с историческими событиями, происходившими в начале 1944 года на советско-германском фронте. Советские войска, ликвидировав блокаду Ленинграда, вышли к довоенной границе с Финляндией, совершили бросок по Украине и достигли границы с Румынией. Война вступила в новую фазу. Забрезжила заря победы. И в союзной дипломатии наряду с новыми надеждами (Тегеран) обозначились новые проблемы.

Глядя на Белый дом теперь, мы видим, как именно в 1944 году федеральная система начинает приспосабливаться к роли "правителя империи". Прежний аппарат президента разрастается, информация захлестывает его, военные ведомства, разведка и службы стратегических оценок превращаются в гигантские учреждения. Проблемы, которые здесь рассматриваются, имеют глобальные параметры. Действия Объединенного комитета начальников штабов, Комитета военной мобилизации, Объединенного штаба планирования приобретают трансконтинентальный характер. Бюро федерального бюджета теперь распоряжалось колоссальными суммами. Все эти многочисленные службы "замыкались" на помощниках президента.

Рузвельт в эти очень важные месяцы рубежа 1943 - 1944 годов, будучи, как обычно, внешне непринужденно общителен, по-прежнему разрабатывал дипломатическую стратегию в самом узком кругу. Однако место заболевшего Гопкинса (у него обострилась язва) занял в качестве советника по военно-дипломатическим вопросам адмирал У. Леги, а в качестве советника по внутренним вопросам - Дж. Бирнс. При этом крайне централизованный характер принятия решений стал устойчивой чертой Вашингтона военного времени. Выше уже говорилось, что Рузвельт презирал бюрократию и всегда стремился "спутать карты" строгого бюрократического подчинения. Он выдвигал вперед то одного, то другого деятеля, создавая между ними конкуренцию и играя на ней. Так, военные проблемы он обсуждал то с Маршаллом, то со Стимеоном, и ни один не мог сказать, кто более за них ответствен.

Президент любил организовывать экстренные комитеты, рабочие группы, временные структуры и т. п. Именно таким образом он пытался избавиться от закоснелости мышления. При этом Рузвельт часто сознательно стремился к тому, чтобы одна организация не знала, чем занимается другая с параллельными целями. В такой обстановке президент исключал всякую возможность оппозиции, дробил связи помощников, получал целый букет мнений, из которых финальное выбирал сам. Добавим к этому любовь президента к секретности. Рузвельт чувствовал себя в такой системе как рыба в воде. Многих же прочих подобная система сбивала с толку.

Воспоминания об этом периоде говорят об ухудшении здоровья Рузвельта. Хотя его энергия продолжала изумлять, вечером его донимали головные боли. Временами по утрам он имел измученный вид. Десять лет назад его давление было 78 на 136, а теперь (март 1944 г.) - 105 на 188. Врачи отметили расширение сердца. Страшное напряжение войны начало сказываться на президенте. Диагноз - гипертония, сердечная недостаточность. Прописано: не плавать в бассейне, диета в 2600 калорий, десятичасовой сон, отдых после обеда, ограничения в курении. Врачи просто не рискнули предложить ему недельный отдых. Но Рузвельт сам решил принять приглашение Б. Баруха отдохнуть в его поместье в Южной Каролине. Он сократил свой рацион спиртного до полутора коктейлей перед ужином, число сигарет "Кэмел" уменьшил с тридцати до пяти. Гопкинсу он пишет в эти дни, что наслаждается отдыхом, спит двенадцать часов в день, лежит на солнце, контролирует свой темперамент, "и пусть весь мир катится к черту".

А для проведения ответственной дипломатии президент был необходим как никогда прежде. Никто не мог заменить его во главе дипломатической службы великой державы. Это было критическое время. Именно тогда, когда Рузвельт, основываясь на тегеранских договоренностях, поверил в возможности сотрудничества с СССР, в кругу его ближайших сотрудников начали доминировать те, кто шел противоположным курсом. Вместо Гопкинса и Дэвиса главными советниками стали выступать Леги, Буллит, Гарриман.

О взглядах У. Буллита говорилось выше. После Тегерана вместе с У. Буллитом позицию подозрительного отношения к СССР как к возможному политическому противнику стал разделять государственный секретарь К. Хэлл. В начале 1944 года он писал американскому послу в Москве А. Гарриману: "Во все возрастающей степени меня охватывает беспокойство по поводу... действий советского правительства в области внешней политики".

Сейчас мы знаем, что проект этого послания подготовил один из экспертов государственного департамента по Советскому Союзу Ч. Болен, будущий американский посол в СССР. Ч. Болен писал, что отсутствие консультаций СССР с западными союзниками по поводу восточноевропейской политики будет воспринято в США как стремление идти своим путем, не обращая внимания на союзников. (Как будто англо-американцы показали малейшую склонность учитывать пожелания Советского Союза в принятии капитуляции и обсуждении вопросов будущего Италии. Напомним, что аналогичные пожелания Москвы в отношении военно-политического контроля вызвали подлинный гнев у Рузвельта и Черчилля.) Этот документ, посланный 9 февраля 1944 года, видится отправной точкой развития той линии американской дипломатии, которая по мере приближения развязки стала ориентироваться на жесткость в отношении восточного союзника.

Пока Соединенные Штаты не бросали Советскому Союзу вызов - это было немыслимо, именно Советский Союз нес ношу противоборства с Германией. Пока американская дипломатия не затрагивала проблему границ, пока в государственном департаменте даже крайне антисоветски настроенные дипломаты не ставили под вопрос обеспокоенность СССР своей безопасностью в будущем. Пока в Вашингтоне практически все считали, что ради участия СССР в войне против Японии можно (и нужно) пойти на любые уступки союзнику. Но уже возникает тенденция взять на себя ответственность за вопросы, возникающие крайне далеко от США, прямо касающиеся безопасности СССР и никак не касающиеся безопасности Соединенных Штатов.

Атмосфера секретности, которая окутала Белый дом, особенно касалась атомного проекта. Доклады от руководителя атомного проекта В. Буша к Рузвельту шли в одном экземпляре и никогда не "оседали" в архивах Белого дома. Президент не рассказывал о "Манхеттене" даже государственному секретарю. Рузвельт лично позаботился о том, чтобы работа в трех ключевых лабораториях - в Оак-Ридже, Хэнфорде и Лос-Аламосе была полностью изолирована от внешнего мира. И хотя в атомном проекте приняло участие огромное число лиц - более полутораста тысяч - на "официальную поверхность" в Вашингтоне эта тайна "не всплывала" никоим образом. Нужно отметить широкое распространение практики, в общем и целом не характерной прежде для общественной жизни США: тщательная цензура переписки, подслушивание телефонных звонков, запрет даже намекать домашним на характер производимой работы, повсеместное использование личной охраны, кодирование имен. С разработкой проблемы использования атомной энергии в Америку пришли атрибуты полицейского государства. Колоссальный по объему работ проект "Манхеттен" финансировался настолько хитроумным способом из разных статей военных ассигнований, что не вызвал подозрения у самых внимательных исследователей бюджета.

Рузвельт решил несколько расширить число лиц, осведомленных о работе, способной изменить сам характер американской дипломатии, только в феврале 1944 года, когда "посвященные" Стимсон, Маршалл и Буш встретились с лидерами конгресса - Рейберном, Маккормиком и Мартином. Руководители проекта обрисовали его возможности в самом общем виде. Прежняя практика глубокой секретности продолжалась, конгрессмены вотировали деньги, не зная их истинного предназначения.

* * *

Значительная часть 1944 года, столь важного с точки зрения дипломатии, ушла у Рузвельта на усилия по переизбранию. В дипломатии много времени отняло решение "польского вопроса". Дело в том, что Советская Армия 5 января 1944 года пересекла польскую границу, и польское эмигрантское правительство в Лондоне призвало к "максимально раннему восстановлению суверенной польской администрации на освобожденных территориях республики Польша, единственного и законного слуги и выразителя идей польской нации". По поводу этого заявления Сталин телеграфировал Черчиллю, что "эти люди неисправимы". В заявлении советского правительства от 11 января об эмигрантском польском правительстве говорилось как о "неспособном установить дружественные отношения с Советским Союзом". Ответное заявление "лондонских поляков" от 15 января 1944 года призывало США и Англию вмешаться в дискуссию с СССР по поводу "всех важнейших вопросов".

Но и Рузвельт и Черчилль должны были призвать эмигрантское польское правительство к реализму. Двадцатого января 1944 года Черчилль на встрече с лидерами поляков в Лондоне посоветовал им "принять "линию Керзона" за основу для дискуссий", поскольку им обещаны немецкие территории на западе вплоть до Одера. Черчилль выступал в непривычной роли адвоката Советского Союза. Потребности обеспечения безопасности СССР от еще одного сокрушительного германского наступления, объяснял Черчилль, а также "огромные жертвы и достижения русских армий" в процессе освобождения Польши дают русским право на пересмотр польских границ.

Со своей стороны Рузвельт, желая достичь компромисса, пообещал 7 февраля 1944 года Сталину, что после разрешения проблемы границ Польши ее правительство примет отставку своих наиболее известных антисоветских членов. Рузвельт сделал несколько шагов, которые не часто попадают в поле зрения аналитиков, пытающихся спустя почти пятьдесят лет "развязать" польский узел. Двадцать четвертого марта 1944 года он позволил выдать требуемые по советскому запросу паспорта двум американским полякам возможным кандидатам в новое польское правительство. Эти и другие признаки говорили о том, что идея создания нового польского правительства не была чужда президенту. Черчиллю он писал о необходимости сбавить тон в дискуссиях о будущем Польши. "Главное - это вовлечь польскую военную мощь, включая силы подполья, в эффективную борьбу против нацистов".

Вхождение предвыборной борьбы в решающую стадию не позволило Рузвельту откладывать визит премьер-министра эмигрантского правительства С. Миколайчика далее июня (напомним, визит откладывался по инициативе американского правительства более полугода). Семь миллионов поляков всегда голосовали в США как единый блок, и демократическая партия в этом блоке нуждалась. Но Рузвельт предпринял все же специальные меры, чтобы визит Миколайчика не нанес ощутимого удара по советско-американскому пониманию. Посол Гарриман, находившийся в мае в Вашингтоне в отпуске, получил указание убедить советское руководство, что Рузвельт будет верен тегеранской договоренности. Приезд Миколайчика не повлечет за собой общенационального обсуждения польского вопроса в США. А 17 июня президент лично писал Сталину, что визит Миколайчика "никоим образом не связан с какими-либо попытками с моей стороны вмешаться в спор между польским и советским правительствами... Я должен убедить вас, что не создается никаких планов или предложений, затрагивающих польско-советские отношения". Написано это десять дней спустя после высадки в Нормандии, где уже полторы сотни тысяч солдат закрепляли плацдарм и более всего нуждались в летнем наступлении Советской Армии. В своем ответе Сталин "высоко оценил" позицию президента США.

Подготовка к высадке во Франции делала для Рузвельта все более актуальным нахождение контакта с французскими политическими кругами. Четырнадцатого января 1944 года последовало заявление К. Хэлла, главные строки которого таковы: "Союзники надеются, что французы подчинят свои политические усилия необходимости единства для разгрома врага".

Государственный секретарь был полон решимости предоставить власть в освобождаемой Франции союзной военной администрации. "Желательным было бы, конечно, - пишет Хэлл, - общее выступление трех великих держав, но если СССР и Великобритания по каким-то причинам откажутся поставить свои подписи под американским заявлением, пусть оно служит выражением собственной политики США в отношении Франции".

Двадцать четвертого января 1944 года президент прислал Хэллу меморандум: "Я видел на прошлой неделе Галифакса (посла Англии. - А. У.) и сказал ему откровенно, что уже более года я придерживаюсь следующего мнения: Индокитай не должен быть возвращен Франции, он должен быть взят под международную опеку. Франция владела страной - тридцать миллионов жителей в течение почти ста лет, и ее жители ныне в худшем состоянии, чем сто лет назад".

Симпатизировал ли этим планам посол Галифакс? Чтобы узнать это, нужно посмотреть, о чем говорили между собой Уинстон Черчилль и Шарль де Голль на встрече в Марракеше в середине января. Ясно, что собеседники были далеки от восхваления Соединенных Штатов. Мысли, которыми де Голль делится в мемуарах, он, несомненно, изложил английскому премьеру. "Уже присутствие в этом кругу (в кругу великих держав. - А. У.) Англии зачастую казалось им (Соединенным Штатам) неуместным, несмотря на то, что Лондон всячески старался ни в чем не перечить Америке. А как мешала бы там Франция со своими принципами и своими руинами!.. Что касается Азии и ее рынков, то по американскому плану предусматривалось положить там конец империям европейских государств. В отношении Индии вопрос, по-видимому, уже был решен. В Индонезии Голландия вряд ли может долго продержаться. Но вот как быть с Индокитаем, если Франция оживет и вновь займет место среди великих держав?.. Вашингтон старался сколь возможно дольше рассматривать Францию как поле, оставленное под паром, а на правительство де Голля смотреть как на явление случайное, неудобное и в общем не стоящее того, чтобы с ним считались, как с настоящей государственной властью. Англия не позволяла себе такой упрощенной оценки положения. Она знала, что присутствие, сила и влияние Франции будут завтра, так же как это было вчера, необходимыми для европейского равновесия".

Результаты бесед в Марракеше еще скажутся в дальнейшем. Британский министр иностранных дел А. Иден писал своему послу в Алжире Дафф Куперу: "Для меня ясно, что любая мировая организация, которая может быть создана, должна быть укреплена различными системами союзов".

Наиболее важным Иден считал союз Англии с Западной Европой.

Американские планы в отношении Франции были приблизительно следующими: найти достаточно послушного французского генерала и передать ему функции верховной гражданской власти, подчиненной союзному командованию. Де Голлю "намерение президента напоминало грезы Алисы в стране чудес. В Северной Африке, в обстановке куда более благоприятной для намерений Рузвельта, он уже попробовал было провести ту политику, которую задумал осуществить во Франции. Из его попытки ничего не вышло. Мое (де Голля. - А. У.) правительство пользовалось на Корсике, в Алжире, Марокко, Тунисе, Черной Африке независимой властью; люди, на которых Вашингтон рассчитывал, надеясь воспрепятствовать этому, сошли со сцены".

В начале марта 1944 года Эйзенхауэр получает от Рузвельта инструкции, предполагающие сотрудничество с провинциальными выборными лицами в противовес центральной французской власти, создание которой откладывалось на неопределенный период времени. Эйзенхауэру запрещалось жертвовать хотя бы частью прерогатив. Посол США в комитете де Голля Вильсон описал Эйзенхауэру прием в Белом доме, во время которого президент высказал свое мнение, что Франция не нуждается в сильном центральном правительстве. "По его мнению, - пишет Вильсон, - в период, последующий за освобождением и до того времени, пока потрясенные французы не придут в себя и не станут готовы обсуждать конституционные вопросы, Франция будет управляться местными властями в департаментах и коммунах, как это в действительности имело место многие годы третьей республики. Президент сказал, что Эйзенхауэр будет иметь полную свободу в выборе своих французских партнеров и не обязан подчиняться чьим бы то ни было рекомендациям".

Взгляды на ФКНО создавали напряженность и во взаимоотношениях "большой тройки". Слова Идена ("в вопросе о создании французских гражданских властей мы будем действовать совместно с Соединенными Штатами") вызвали немедленную реакцию со стороны советского правительства. В ноте от 25 марта оно просило разъяснений, и англичанам пришлось выпутываться: речь идет, мол, об "общей схеме", "согласовании позиции" для окончательных решений совместно с советским правительством. Между тем вышеуказанные слова Идена служили, скорее, прикрытием англо-американских разногласий. Противоречия между США и Англией по французскому вопросу приняли открытую форму начиная с марта 1944 года. Они проявились наглядным образом в подготовке инструкций союзному главнокомандующему Эйзенхауэру по поводу управления освобождаемых районов. Здесь договоренности, по сути дела, не было, и Эйзенхауэру предлагалось самому найти решение. Двадцать девятого марта 1944 года Макмиллан записывает следующие мысли: "Американцы пытаются привязать нас к своей французской политике... Я боюсь, что это породит самые горькие чувства против нас во Франции. Беда в том, что это не затронет американцев после войны, но с растущей мощью России мы должны крепить связи с Францией и другими центральноевропейскими странами".

Единственным, пожалуй, достижением в деле создания основы франко-американского сотрудничества до открытия второго фронта было соглашение Эйзенхауэра - Кёнига об отношении к силам Сопротивления, подписанное 2 июня. Эйзенхауэр признал представителя ФКНО - французского генерала Кёнига единственным главою так называемых французских внутренних сил (ФФИ). ФКНО одобрил соглашение и в ордонансе от 9 июня постановил, что внутренние силы будут считаться неотъемлемой частью французской армии и солдаты ФФИ будут наделены всеми правами и привилегиями солдат регулярных войск.

В американо-французских отношениях наступала полоса испытаний. Если американские военные и разведывательные силы сумеют наладить контакт с проявившим себя независимо от ФКНО политическим "целым" (разумеется, это должны быть не коммунисты и не крайние националисты - сторонники целостности империи и возвышения Франции в мировых делах), то вся американская мощь будет придана этому политическому организму, что сделает, полагали в Вашингтоне, его вполне конкурентоспособным в политической борьбе с ФКНО - учитывая большой вес поставок из США, мощь американского военного присутствия, командование Эйзенхауэра.

Лондон не хотел видеть у руля Франции открыто проамериканских лидеров, он всегда поддерживал националистические элементы, выступавшие в защиту колониальной империи - англичане боялись распада своей империи. Но английская помощь поступала в скрытой или полуприкрытой форме. Расположением Вашингтона кабинет Черчилля дорожил как ничем более, и когда требовалось открытое противодействие американской политике (как в данном случае), Даунинг-стрит отступал. ("Всегда, - вскричал в раздражении Черчилль, - когда нужно будет выбирать между открытым морем и континентом (имелись в виду США и Европа. - А. У.), я выберу открытое море!")

Ныне достаточно ясно, что президент Рузвельт в середине 1944 года думал уже не столько о проблеме сокрушения Германии (он уже знал, что опасаться победы Германии в атомной гонке не стоит), сколько о мире будущего, для которого и предназначалось сверхоружие. Станет ли оно гарантом новой мировой американской системы? Президент начал склоняться к мнению, что может. Те, кто захотели бы противостоять Америке, получали атомное предупреждение. Как пишет об этом времени американский историк Дж. Бирнс, "Россия, а не Германия, становилась теперь проблемой. Антигитлеровская коалиция подпадала теперь под новое напряжение".

В конце августа 1944 года военный министр Стимсон, кодируя атомное оружие как С-1, заносит впечатление о беседе с Рузвельтом: "Необходимо вернуть Россию в лоно христианской цивилизации... Возможное использование С-1 будет содействовать этому".

Промышленный рост Америки способствовал самоуверенности и эйфории. Летом 1944 года Рузвельт на встрече с печатью большого бизнеса припомнил время, когда все посчитали фантастической поставленную им цель производить 50 тысяч самолетов в год. "Ныне мы производим сто тысяч самолетов в год и мы продолжаем наращивать производство, мы продолжаем бить все рекорды".

Напомним, что немцам для успешного блицкрига на Западном фронте понадобилось в мае 1940 года 3 тысячи самолетов, две с половиной тысячи танков, 10 тысяч артиллерийских орудий и четыре тысячи грузовиков. За последующее пятилетие американцы произвели 300 тысяч самолетов, 100 тысяч танков, 372 тысячи артиллерийских орудий, два с половиной миллиона грузовиков, 87 тысяч военных кораблей, 20 миллионов автоматов и винтовок. Германское руководство могло бы повторить слова фельдмаршала Гинденбурга, сказанные по поводу американского военного производства в 1918 году: "Они поняли природу войны".

В период, когда германские подводные лодки топили суда общим водоизмещением 700 тысяч тонн ежемесячно, американцы дали одно из самых блестящих доказательств своего технического гения. Применив стандартизацию производства, они в 1944 году стали закладывать на верфях новые военные корабли каждую неделю. За первые 212 дней 1945 года было построено 247 кораблей. Американская индустрия показала чудеса эффективности. Военное ведомство запросило, нельзя ли перенести эту практику на производство самолетов. Специалисты, конечно же, сказали, что невозможно. Но "отец" конвейерного производства судов Кайзер вступил в долю с равным по предприимчивости партнером - Г. Хьюзом, и с конвейера пошли самолеты, среди которых сразу же выделились Б-17 ("Летающие крепости"). Это было то, с чем "не могли совладать молитвы японского императора, риторика Муссолини и производственный гений Альберта Шпеера", - пишет У. Манчестер.

Между 1941 и 1945 годами промышленное производство в США выросло на 90 процентов. И это на фоне экономических лишений остального мира.

Росла не только мощь США, но и их благосостояние. Доход, на душу населения увеличился с 1 тысячи долларов в год в 1940 году до 1300 долларов в год четырьмя годами позже. В США никогда не было столько занятых рабочих рук. Безработица, остававшаяся наследием "великой депрессии", "рассосалась": число безработных сократилось за указанные четыре года с 9 миллионов человек до 670 тысяч. Американский капитализм "решил" проблемы, над которыми он безуспешно бился предвоенное десятилетие. На внутреннем фронте царило своего рода "социальное перемирие" - численность забастовок упала до одной трети довоенного периода.

Важно отметить, что впервые в своей истории Америка стала в массовом порядке посылать своих граждан в униформе во все части света (бросок президента Вильсона в Европу в 1917 - 1918 годах был относительно краткосрочным и, разумеется, не таким масштабным). На заграничные форпосты выехали более 11 миллионов американцев. Поле деятельности было столь велико, что мужского населения Америке уже не хватало. Рузвельт и его военный министр Стимсон выступали за введение призыва в армию женщин.

В США осуществлялась грандиозная программа противовоздушной обороны. Корзины с песком и помпы для тушения пожаров стояли у всех домов. Но небо было чистым.

Рузвельт летом 1944 года был популярен. Возможно, именно это обстоятельство окончательно укрепило его решимость баллотироваться на четвертый срок.

Вот что представляет определенный интерес: согласно опросам общественного мнения, большинство американцев одобряло его "способность разрешить нынешние и будущие сложности", т. е. американский народ давал карт-бланш своему президенту. Только на такой основе можно было предаваться мыслям о самой радикальной перестройке международных отношений. Тогда создавался тот консенсус, который продержится потом еще два десятилетия и будет размыт лишь в ходе вьетнамской агрессии. Президент Рузвельт обращался к внешнему миру, имея солидную внутреннюю базу и общенациональную поддержку.

В отличие от советских людей (или англичан) американцы не имели непосредственного опыта военных лишений. И таковых, судя по сводкам с фронтов, не предвиделось. Представить себе нашествие врага в США было немыслимо даже в дни Пирл-Харбора. Решение будущих задач также не предполагало невероятных лишений. Только осознание массовости этого убеждения может приблизить к пониманию односторонности американской внешней политики, переходящей в самоуверенность. Этика эффективности заменяла стране пафос борьбы за справедливое дело, за выживание - что было характерно для европейских наций, борющихся с фашизмом. Уверенность в превосходстве американского менеджмента, разумного приложения ресурсов превращалась в уверенность в наличии адекватных американских ответов на основные мировые вопросы.

Не избежать упоминания о невероятном росте значимости и влияния касты военных. Как никогда прежде в американской истории Вашингтон стал своего рода военным лагерем. С высоты птичьего полета были видны окружившие Вашингтон штабные бараки и военные полигоны, военные лагеря и аэропорты. Лимузины генералов и адмиралов скользили к воротам Белого дома. Резиденцию президента окружала военная полиция. Униформы мелькали на всех перекрестках. Это была видимая часть айсберга. Его невидимая часть осела в важнейших министерствах и ведомствах, в штаб-квартирах корпораций.

Такой концентрации могущества, сплава денег с военной мощью Америка еще не знала. Это было соединение первой экономики мира с мобилизованным, технически грамотным населением. Индустриальный тыл снабжал фронты неисчерпаемыми запасами. Вчерашние квалифицированные рабочие в униформе были обязаны приложить эту колоссальную силу для достижения конкретных задач. Армия, не знавшая отчаянных дней отступлений и поражений, излучала особое чувство, что "все достижимо". Тысячи грузовиков везли снаряжение и боеприпасы к фронту, тысячи самолетов планомерно бомбили свои цели, размеченные по квадратам. Опыт второй мировой войны у американцев в результате получился особым. Самая рациональная манера ведения боев предполагала самое рациональное решение всех прочих задач, порожденных войной, в том числе и задач дипломатического характера.

И когда полтора миллиона американцев начали в июне 1944 года высаживаться со своих английских баз на европейский континент, американская дипломатическая машина, руководимая Рузвельтом, приступила к задаче реализации новых возможностей в Европе, к определению нового соотношения сил среди союзников, к подготовке совершенно нового - послевоенного - мира.

Президент Рузвельт, для которого наступили решающие месяцы его гигантской попытки переделать силовые основания мира, с волнением ждал новостей из Бретани. Он был в это время неподалеку от основанного Джефферсоном Вирджинского университета в Шарлотсвилле. Все, кто находился рядом, отмечают колоссальное напряжение, отражавшееся на его лице. Его руки заметно дрожали. Рядом с кроватью лежал молитвенник. Вскоре после получения первых сообщений о готовности войск сделать бросок на континент он вернулся в Вашингтон. Американцы услышали по радио его взволнованный голос. Рузвельт предпочитал не распространяться о предстоящих действиях в Северной Франции - благо события на итальянском фронте дали другую тему: пал Рим. Одно из трех звеньев "оси" начало выходить из войны. Говоря о поражении Италии, Рузвельт думал о предстоящем "Оверлорде", ему нужна была победа именно здесь, на кратчайшем пути к Берлину. Вечером первого дня высадки, после беседы с двумя сотнями журналистов, Рузвельт призвал по радио страну к молитве - "за наших сыновей, гордость нашей нации... Дай силу их оружию, крепость их сердцам, неутомимость их вере... Враг силен. Он может отразить наши войска. Успех может прийти не с желаемой быстротой, но мы будем наступать снова и снова". Рузвельт призвал американцев верить в успех "сплоченного крестового похода".

Накануне высадки в Нормандии генерал Эйзенхауэр, сидя в трейлере перед двумя телефонами (зеленый соединял его с Даунинг-стрит, 10, а красный - с Белым домом), написал два варианта обращения к миру. Первый, ставший знаменитым, начинался словами: "Мы накануне великого крестового похода...". Второй вариант начинался так: "Наша высадка в районе Шербура - Гавра не дала желательных результатов, и я отозвал войска...". По прошествии времени странно думать о возможности поражения англо-американцев с их многомиллионной армией, полным превосходством в воздухе и невероятными по масштабам припасами. Но тогда, накануне операции "Оверлорд", все было далеко не ясно.

Рузвельт благодаря радио следил за высадкой поминутно. Ему сообщали, что Эйзенхауэр вышел из штабного трейлера, что он трет счастливые монеты времен высадки в Северной Африке и на Сицилии. Наконец, генерал ударил кулаком правой руки по ладони левой: "О'кей. Мы выступаем". Началась высадка союзных войск на европейском континенте. К 4 июля 1944 года Эйзенхауэр докладывал Рузвельту, что во Франции высажен миллион солдат, доставлено 567 тысяч тонн военных припасов и 172 тысячи единиц средств передвижения. К концу июля лондонская "Экспресс" признала: "Американцы показали себя расой крепких бойцов".

Восьмого сентября 1944 года Лондон после 1843 темных ночей засиял электрическим светом. Некоторые дети впервые видели чудо освещенного города. Но именно в этот день Вернер фон Браун начал обстрел Лондона ракетами "Фау-2", и Черчилль снова ввел светомаскировку - до весны 1945 года.

На данном этапе самые большие разногласия у Рузвельта были не с американским народом, а с английским союзником. Рузвельт пришел к заключению, что концентрация сил в Северной Франции позволит быстро добраться до жизненных центров Германии, это сделает западный блок во главе с США определяющим фактором послевоенного мироустройства. Черчилль не верил в "слишком простые" решения. Вероятно, перед его глазами стояла четырехлетняя агония западного фронта в первой мировой войне. Так или иначе, но Черчилль считал, что предотвратить превращение СССР в решающую силу континента можно, лишь преградив ему путь за пределы предвоенных границ. Это было достижимо только с выходом через Балканы в Румынию и на Дунайскую равнину. Для Черчилля решающим маневром войны было бы прохождение крупных западных сил через Любляну по кратчайшему пути на Вену. Это сделало бы Балканы сферой западного влияния и одновременно упредило бы продвижение Советской Армии в Центральную Европу.

Столкнулись две линии. Американцы хотели быстрее взять под свой контроль германский силовой центр, англичане стремились прежде обеспечить позиции в Восточной Европе. Черчилль отстаивал свою точку зрения чрезвычайно упорно. Он несколько раз посылал подробную аргументацию своей стратегической схемы президенту. Боясь потерять ставшее критически важным время, он послал отдельное письмо Гарри Гопкинсу, который лишь несколько дней назад был перевезен из больницы в свой вашингтонский дом. В июле-августе 1944 года Рузвельт немало энергии потратил на отстаивание идеи высадки в Южной Франции (обещание Советскому Союзу в Тегеране) против желания Черчилля проникнуть в Центральную Европу через северную Югославию. Позднее Черчилль напишет, что сопротивление президента лишило западных союзников "возможности войти в Вену еще до русских со всем, что это могло означать для последующего... Наши военные возможности воздействовать на освобождение Юго-восточной Европы были потеряны". Упорство президента и постоянно растущая мощь Америки возобладали. Пятнадцатого августа 1944 года местом следующего удара западных союзников стала Южная Франция. Рузвельт испытывал исключительное чувство удовлетворения от того, что уже через месяц южный и северный десанты англо-американцев во Франции сомкнулись. Спустя десять лет Черчилль все еще продолжал сожалеть о том, что его план похода на Вену был блокирован Рузвельтом.

Между тем Рузвельт так и не смог найти контакта с французами. В своей речи в день высадки де Голль выказал недовольство союзным командованием: глава французского комитета национального освобождения призывал французов бороться с врагом всеми возможными средствами, в то время как Эйзенхауэр рекомендовал им сохранять спокойствие и готовиться. Де Голль говорил о необходимости подчиняться приказам французского правительства - слова, которых не было в речи Эйзенхауэра.

В эти же дни сигнал тревоги поступил от самой представительной военной делегации. Прибывшие 8 июня 1944 года на континентальный плацдарм Маршалл, Кинг и Арнольд были серьезно обеспокоены, в письме президенту они называют складывающуюся политическую обстановку, по меньшей мере, неудачной и потенциально опасной ввиду ее возможного влияния на французские силы сопротивления. Тогда же офицер связи сообщил, что население в стране смотрело на де Голля как на "вполне определенного и естественного лидера Свободной Франции".

В период между 8 и 20 июня Чехословакия, Польша, Бельгия, Люксембург, Югославия и Норвегия, вопреки настойчивым демаршам Америки и молчаливо стоявшей за ней Англии, официально признали Временное правительство французской республики. Одна лишь Голландия выжидала, полагая, что, уступив в этом вопросе желаниям Вашингтона, она получит от него более щедрую компенсацию в Индонезии. "Я видел, - вспоминает де Голль, - что они довольны отказом Франции подчиниться англосаксам. Почти полное единодушие, проявленное в отношении нас европейскими государствами, несомненно, произвело впечатление на Америку и на Англию. Но окончательно рассеяли мрак сомнений настроения французов, проявившиеся на маленьком клочке французской земли, только что освобожденной в боях".

Аргументы американских военных не показались Рузвельту бесспорными. Президент согласился с тем, что провести выборы во Франции силами войск союзников очень трудно, но он полагал, что в ходе освобождения страны де Голль стушуется, развитие событий поглотит его сторонников. Возникнут новые партии, и де Голль станет очень маленькой фигурой. Однако союзные офицеры, готовившиеся в гражданские администраторы освобожденной и тут же оккупированной французской территории, нашли "свои" места уже занятыми французами-комиссарами ФКНО и, скрывая свое разочарование, начали исполнять функции посредников между войсками и гражданскими властями.

На девятый день начала операции "Оверлорд" миноносец "Комбатант" доставил делегацию ФКНО на первую освобожденную территорию. Дела, судя по всем сообщениям, продвигались успешно. Де Голлю благоприятствовало то обстоятельство, что на освобожденном клочке Нормандии распоряжался Монтгомери, который, как англичанин, менее опасался гнева Вашингтона. (Заметим также, что Черчилль организовал поездку де Голля на континент без предварительной договоренности с Рузвельтом.) Когда де Голль высадился в расположении войск Монтгомери, с ним был его первый из комиссаров, подготовленных временным правительством для отправки во Францию - Франсуа Куле. Покидая штаб английского фельдмаршала, де Голль оставил Куле со словами, что тот является его представителем в городе Бейе. Английские офицеры едва ли поняли смысл этого жеста, а он значил многое. В первом же освобожденном французском городке главою исполнительной власти было назначено лицо, формально подчиненное Кёнигу (а через него теоретически Эйзенхауэру), но на самом деле это был чиновник ФКНО, Побывав во Франции, де Голль встретил дружескую симпатию со стороны населения и почувствовал свою силу. Теперь он смотрел вперед более уверенно.

Семнадцатого июня де Голль возвратился в Алжир. Настроение у него было приподнятым. Он удостоверился в том, что англичане хотят видеть в послевоенном мире сильную Францию. Во Франции боевые действия были успешными для союзников. Здесь их штаб быстро убедился в действенности помощи отрядов Сопротивления - и это благотворно повлияло на отношение Эйзенхауэра к Кёнигу: 23 июня главнокомандующий дал ему то, чего так долго и безуспешно добивался ФКНО - право апелляции к своему правительству в случае получения приказов, кажущихся не соответствующими национальным интересам. Фактически это было косвенным признанием временного правительства.

Вот с такими достижениями Шарль де Голль прибыл во второй половине дня 6-го июля в американскую столицу. Приземление де Голля в вашингтонском аэропорту было отмечено семнадцатипушечным салютом. Первая его речь на американской земле прозвучала по-английски.

Рузвельт в Белом доме приветствовал гостя по-французски. С внешней стороны визит проходил как нельзя более успешно. Глава Алжирского комитета произвел хорошее впечатление на людей, настроенных заведомо враждебно. Адмирал Леги нашел Шарля де Голля лучше, чем ожидал. Хэлл тоже пишет о благоприятном впечатлении от встреч с генералом.

Де Голль, которого столько раз обвиняли в резкости, отсутствии гибкости, которому отказывали, попросту, в вежливости, показал в Вашингтоне противоположные качества, даже если судить по отзывам прессы. "Нью-Йорк таймс" сообщает, что генерал де Голль произвел исключительно хорошее впечатление на репортеров своими откровенными и прямыми ответами; "Балтимор сан" отмечает: обращение генерала с газетчиками было непринужденным; корреспондент "Вашингтон пост" не нашел никаких следов мифа о Жанне д'Арк; в "Нью-Йорк геральд трибюн" генерал описан "удивительно мягким в манерах", здесь тоже не нашли следов пресловутого высокомерия. Но нам гораздо интереснее знать, что творилось за кулисами. Состоялись три частные беседы де Голля с Рузвельтом. Показательно, что темой разговора были не гражданские дела, не проблема национального суверенитета, не валютный вопрос, нет - собеседники обсуждали картину послевоенного мира. Вспоминает де Голль: "В наших беседах он (Рузвельт) старался не касаться никаких жгучих вопросов, но широкой кистью рисовал политические цели, которых он надеется достичь, благодаря победе. Его стремления казались мне грандиозными, но внушали тревогу за судьбы Европы и Франции. Изоляционизм Соединенных Штатов Америки президент считает большой ошибкой, отошедшей теперь в прошлое. Но он бросается из одной крайности в другую и хотел бы установить систему постоянного вмешательства посредством международных законов. Он полагает, что четырехчленная директория - Америка, Советская Россия, Китай и Англия - урегулирует проблемы всего мира.

Парламент Объединенных Наций придаст власти "большой четверки" демократический вид. Но для того, чтобы не отдавать в распоряжение трех из этих держав почти весь шар земной, эта организация, по его мнению, должна будет потребовать, чтобы в различных странах мира были устроены базы американских вооруженных сил, причем некоторые из них необходимо расположить и на французской территории.

Рузвельт рассчитывал вовлечь таким образом Советскую Россию в объединение, которое будет сдерживать ее честолюбивые стремления и в рамках которого Америка может собрать свою клиентуру. Он знает, что из четырех великих держав чанкайшистскому Китаю необходимо его содействие, а Англия из опасения лишиться доминионов должна согласиться с его политикой. Что же касается сонма средних и малых государств, Америка будет иметь возможность воздействовать на них путем оказания им материальной помощи. Наконец, право народов располагать своей судьбой, поддержка, оказанная Вашингтоном, наличие американских баз породят в Африке, в Азии, в Меланезии новые суверенные государства, которые увеличат собою число стран, обязанных Соединенным Штатам... Рузвельт рисует мне свои планы. Я слушаю его и думаю: "Как это характерно для людей: идеализм прикрывает стремление к могуществу"".

Никакие словесные формулировки, цветы и фанфары не могли закамуфлировать различия во взглядах, в планах на будущее. В мировой системе Рузвельта не было места для Франции как великой державы, и ни два столетия дружбы, ни помощь в двух мировых конфликтах не могли заставить французского лидера симпатизировать мировым схемам американского президента. Де Голль и Рузвельт, имея в виду коренное, принципиальное различие их позиций, остались после этого, столь удачного - внешне - визита так же далеко друг от друга, как и до него.

На вопрос, желает ли Франция новых дополнительных территорий после войны, де Голль ответил: "Что касается Африки и Дальнего Востока - нет. Европа другое дело. Для международной безопасности и для безопасности Франции и ее западных соседей потребуются некоторые практические меры и, возможно, французский флаг будет развеваться на дополнительной территории".

Имеет ли генерал в виду Рейнскую область? "Конечно". Де Голль заявил, что планы контроля над Германией не могут быть реализованы без межсоюзного соглашения о "долговременной оккупации" с участием Франции. Генерал иронически отозвался о предположениях, будто Франция как великая сила "выдохлась", и заявил во всеуслышание, что, по его мнению, Франция будет иметь большой вес в послевоенных планах международной безопасности.

Теперь французское руководство играло на благожелательности "европейского крыла" западного союза - Британии. Двадцать пятого августа 1944 года английский министр иностранных дел Иден и французский комиссар по внешним делам Рене Массигли заключили соглашение, приближавшееся по значению к признанию новой политической власти во Франции. Одной из провозглашенных целей было "упорядоченное восстановление за французскими властями полной ответственности за гражданское управление".

Американцы, еще не потерявшие надежду найти во Франции более покладистых партнеров, заключили похожее соглашение, но здесь договаривающимися сторонами (и в этом состояло главное отличие американской позиции от британской) выступили американский генерал Эйзенхауэр и командующий французскими силами генерал Кёниг. Это было соглашение на военной основе по военному сотрудничеству. Американцы обещали поддерживать Алжирский комитет, но лишь до тех пор, пока он "продолжал получать поддержку большинства французов, сражающихся за поражение Германии и освобождение Франции".

Девятого сентября 1944 года было сформировано новое французское правительство на широкой социальной основе. Компартия приняла предложенные ей посты, стремясь обеспечить скорейшее достижение победы и избежать возможного введения военной администрации союзников (АМГОТ). Двадцать третьего сентября французские внутренние силы, числом около полумиллиона, были преобразованы в регулярную французскую армию. Укрепление французского потенциала немедленно отозвалось в сфере большой политики. Уже 14 сентября министр иностранных дел Бидо на своей первой пресс-конференции официально выразил перед союзниками просьбу о включении Франции в Европейскую совещательную комиссию.

Американский представитель при французском правительстве С. Чепин пишет в госдепартамент: "Французы - гордая нация, и задержка с признанием администрации, которую они приняли, будет интерпретирована как отсутствие доверия их способности создать правительство и участвовать в войне. Столь же большое значение будет иметь убеждение, что они поставлены в определенно худшую позицию в отношении участия в послевоенном переустройстве и, особенно, в решениях, касающихся Германии, и это несмотря на все данные нами уверения в противоположном".

Косвенным путем подвергая сомнению основной тезис Рузвельта, Чепин замечает: " Многие месяцы должны пройти, прежде чем миллионы перемещенных лиц и пленных смогут участвовать в свободных выборах, обещанных де Голлем".

В середине сентября американский политический советник при союзном штабе С. Ребер предупредил госдепартамент, что отказ признать французское временное правительство будет иметь своим результатом падение американского престижа.

В те дни, когда все внимание Рузвельта было приковано к действиям Эйзенхауэра во Франции, Советская Армия 23 июня 1944 года начала величайшую военную кампанию войны - операцию "Багратион". В результате ее осуществления советские войска в июле вышли к советско-польской границе. Это ставило проблему Польши на первый план дипломатии. Уже в июне Рузвельт встречался с премьером правительства лондонских поляков С. Миколайчиком. Президент сознательно дал Миколайчику "государственный обед", подчеркивая его легитимные права и американскую поддержку. Неизбежно обсуждалась проблема будущих границ Польши. При всей демонстрации близости Рузвельт пока не хотел жестко привязывать себя к вопросу, который был политическим динамитом для антигитлеровской коалиции. Он сказал Миколайчику, что провел все утро, изучая карты Польши. Это было сложным делом, так как на протяжении последних трех столетий Польша включала в себя значительную часть России, а также части Германии и Чехословакии. Сложно, повторил президент, определить подлинную карту Польши.

Понимая, что не сегодня, так завтра именно Советской Армии придется освобождать Польшу, Рузвельт постарался достичь компромисса на ранней стадии. Он обратился к Сталину с просьбой принять Миколайчика в Москве, но не получил нужного отклика. Советское руководство определило польский лондонский комитет как "эфемерный" и объявило о своем намерении признать ту польскую организацию, которая начала укрепляться на' собственно польской территории - Польский комитет национального освобождения. Сталин соглашался принять Миколайчика, если тот обратится к нему через посредство указанного комитета. Проблема Восточной Европы становится отныне в ряд наиболее существенных для Рузвельта.

Англичане ощущали эту проблему еще обостренней. Уже в конце мая 1944 года английский посол Галифакс тайно выдвинул перед госсекретарем Хэллом предложение: англичане постараются договориться с русскими по поводу раздела сфер влияния на Балканах. Галифакс сообщал, что Лондон желал бы обеспечить свое преобладание в Греции за счет предоставления СССР "свободы рук" там, где Запад все равно не имел рычагов влияния - в Румынии. Хэлл был против договоренностей, которые ставили под вопрос "универсальный" характер приложения американской мощи к послевоенному миру.

Черчилль хотел перед Рузвельтом смягчить "суровый реализм" предлагаемой англичанами сделки. Речь, мол, идет лишь о сугубо временном соглашении. Но Рузвельту, во-первых, не нравились сделки, в которых ему отводилась роль свидетеля, а, во-вторых (и это в данном случае главное), он не желал преждевременного дробления мира на зоны влияния. Экономическое и военное могущество Америки обещало гораздо большее. Рузвельт ответил Черчиллю, что понимает его мотивы, но боится, что "временный" раздел может превратиться на Балканах в "постоянный". Защищая свою позицию, Черчилль начал убеждать Рузвельта в том, что данная сделка безусловно выгодна Западу. Ведь западные союзники все равно никак не могут воздействовать на внутреннюю ситуацию в Румынии. Получить же Грецию как гарантированную зону своего влияния означало бы иметь надежный плацдарм на Балканах. С определенной "неохотой" Рузвельт написал Черчиллю, что такое соглашение можно было бы заключить, но лишь на трехмесячный срок, "давая при этом ясно понять, что речь не идет об установлении каких-либо послевоенных зон влияния".

Напомним, что в это время происходило значительное улучшение советско-американских отношений. Открытие второго фронта в Европе было с благодарностью воспринято советским руководством. Создавалась возможность координированных действий против гитлеровской Германии.

* * *

В конце июля 1944 года, после того, как успех высадки в Нормандии стал очевидным и окончание войны в Европе представлялось президенту лишь вопросом времени, он обратился к тихоокеанскому театру военных действий.

Наступало время и для вождей японского милитаризма задуматься над будущим. Шестого января 1944 года лорд - хранитель печати Кидо составил меморандум, который, по существу, стал программой поведения Японии в условиях возобладания над ней Америки. Кидо писал: "Если Германия при помощи некоего чуда вернет себе инициативу, перспективы для Японии сохранятся и данный меморандум потеряет свое значение. Но в случае поражения Германии Япония должна будет сменить свое руководство, сохраняя при этом императорскую власть".

Кидо полагал, что все завоеванное придется отдать (за исключением Маньчжурии). Но, "глядя на будущие тенденции мирового развития, я полагаю, что... с помощью опыта, приобретенного в войне с Китаем, советско-германской войне, развития авиации, мы получили понимание реального источника силы США и СССР. Мы претерпели страшный удар по нашей национальной мощи. Если вышесказанные здесь предпосылки верны, мы должны всеми возможными способами избежать изоляции".

Решение удерживать удаленные острова на юге Тихого океана говорило уже не о том, что они могут послужить плацдармом для нового Пирл-Харбора, а о жизненной необходимости оградить дорогу, по которой к японской индустриальной базе поступали важные сырьевые ресурсы. К 1944 году генерал Тодзио и генеральный штаб стали приходить к пониманию возможности поражения, но категорически отказывались оставить отдаленные территории. Армия питала убеждения, что Германия сможет в начале 1944 года нанести удар СССР и заключить компромисс с западными союзниками. В этом случае у Японии будет реальный шанс продиктовать не победный, но выгодный для себя мир.

Как и нацистская Германия, милитаристская Япония держалась на фанатизме и на надежде, что военный союз США и СССР к концу войны начнет давать трещины. Нужно лишь подольше продержаться. И уже тогда зрела в Японии фракция, полагавшая, что поражение можно использовать, что ошеломленный бедами народ будет работать не покладая рук и что эту невероятную энергию следует направить в русло создания новой мощи.

А реальность войны становилась все более тяжелой для Японии. Наступление американцев на Новой Гвинее и Соломоновых островах показало их материальное превосходство. Сражение на островах Гилберта было проиграно японцами полностью. Здесь у американской стороны был перевес по всем показателям: девятнадцать авианосцев, двенадцать линкоров, четырнадцать крейсеров, шестьдесят шесть миноносцев. Японии никогда уже было не собрать подобной силы со своей стороны. Сражение, собственно, было проиграно еще до начала боевых действий. В январе 1944 года, обладая полным превосходством, адмирал Нимиц начал высадку на Маршалловых островах. Наступил период, когда факт, что США производили в месяц больше авианосцев, чем Япония за год, стал давать свои результаты.

Пытаясь найти выход, правящая клика Японии рассматривала планы концентрации всех усилий на производстве самолетов. Десять тысяч самолетов - пятимесячная норма для японской авиационной промышленности - должны были создать заслон против авианосной авиации США. И базироваться японские самолеты должны были не на последних гигантах-авианосцах, а на непотопляемых "авианосцах" - тысячах островов Тихого океана, окружающих Японию. Лишь в потоплении 15 - 20 американских авианосцев видело японское руководство возможность стабилизации ситуации.

Семнадцатого февраля 1944 года авианосные самолеты США нанесли удар по острову Трак, базе японского флота на Каролинских островах. В течение следующих нескольких дней император сместил начальников штабов ВМС и наземных сил; концентрация власти достигла своего пика, премьер Тодзио фактически стал военным диктатором, подчиняющимся лишь императору. Началась реализация программы переориентации на военно-воздушную мощь. На сотнях малых островов приступили к строительству взлетных полос, моряков переучивали в летчиков. Производство самолетов достигло 2 тысяч в месяц, целью стало строительство 50 тысяч самолетов в год.

Одновременно Япония начала последнее в этой войне крупное наступление. Ударная колонна войск через джунгли Бирмы вторглась в Индию, но удаленные коммуникации, муссоны и эпидемии подорвали мощь японского наступления, и к июлю 1944 года их наступательная акция захлебнулась. Более значительные для Японии бои начались на противоположном краю их огромной империи - на островах Бисмарка, где Ра-баул служил опорной базой японских операций. После полугодичной борьбы в Новой Гвинее и на прилегающих островах генерал Макартур вышел к Индонезии, а адмирал Нимиц пробился к Марианским островам, откуда Б-29 могли наносить удары по Токио. С июня 1944 года Япония стала ощущать на себе массированные американские бомбардировки.

Япония хотела встретить американский флот в открытом бою, и это произошло 19 - 20 июня 1944 года в Филиппинском море. Император Хирохито послал лучшее, что имел: четыре линкора, десять авианосцев, семь крейсеров, тридцать четыре миноносца. Этого было явно недостаточно против четырнадцати линкоров, двадцати шести авианосцев и четырнадцати крейсеров Нимица. Американская промышленность наконец показала свое превосходство над японской. В результате три из пяти тяжелых японских авианосцев оказались потоплены вместе с четырьмястами самолетами. Это была та самая "решительная битва", победу в которой долго обещали японские адмиралы!

В стране установили семидневную рабочую неделю, школьников и женщин мобилизовали, поездки на расстояние более 100 км были запрещены, еда рационирована.

Надеждой самураев оставались теперь лишь камикадзе. Бывший адъютант императора капитан Ио Эйичиро в пылу битвы в Филиппинском море послал телеграмму, переданную Хирохито: "У нас нет надежды потопить численно превосходящие авианосцы противника обычными методами. Я настаиваю на немедленной организации особых ударных групп, вооруженных тактикой наступательного пикирования".

Характерно, что оппозиция организации особых подразделений самоубийц шла от тех представителей правящей элиты, которые думали о послевоенном мире, где фанатизм камикадзе будет служить постоянным напоминанием о непреклонной воле японцев к доминированию.

К середине 1944 года в США утвердилась уверенность не только в победе над Японией, но и в том, что грядущее сулит Соединенным Штатам полное доминирование в бассейне Тихого океана. Даже дипломаты не скрывали своих эмоций. Дальневосточный отдел госдепартамента США стал подчеркивать, что США "имеют на Тихом океане более протяженную линию побережья, чем кто бы то ни было. Американская торговля со странами региона и внутри Тихого океана больше, чем у какой-либо другой державы. У США более широко разветвленные культурные интересы на Тихом океане, чем у любой другой державы". Столичная "Вашингтон таймс геральд" заметила: "Мы можем восстановить части британской, голландской, французской и португальской империй на наших собственных условиях". Вице-президент США Г. Уоллес после посещения данного региона в это время заявил, что Америка "вступает в эру Тихого океана".

Двадцать первого июля 1944 года морская пехота США высадилась на самом крупном из Марианских островов - Гуаме; 24-го - на Тиниане, где впервые в истории войн был применен напалм. (Именно отсюда через год поднимается в воздух "Энола Гей" с первой атомной бомбой".) В свете этих поражений японской стороны последовала отставка премьер-министра Тодзио, его пост занял генерал Койсо Куниаки, один из руководителей нападения на Маньчжурию в 1931 году. Генерал Койсо предпочел обнадежить население: "У Японии есть секретное оружие, которое сокрушит Соединенные Штаты Америки". Однако кроме баллонов с подвешенными бомбами, японцы ничего не могли предпринять против собственно американской территории.

Между тем президент Рузвельт 27 июля 1944 года встретился на Гавайских островах (в Гонолулу) с генералом Макартуром и адмиралом Нимицем. Было решено направить острие наступления на Филиппины, а уже затем обратиться к собственно Японским островам. Поняв по маневрам американцев, что их следующей целью будут Филиппины, японское руководство приняло план обороны архипелага, в котором хладнокровно предусматривалась жертва 300 тысяч японских солдат. Американцы же собрали невообразимые прежде силы - сорок семь авианосцев, десять линкоров и тридцать один крейсер. На авианосцах находилось 1600 самолетов. Для действий против этой армады был создан корпус летчиков-камикадзе. Между октябрем 1944 года и февралем 1945 года 378 камикадзе потопили шестнадцать американских кораблей и убили 2 тысячи американцев. Но это был уже жест отчаяния. Все более ясным становилось, что время работает против Японии.

Рузвельт создал стабильную внутреннюю инфраструктуру высшего военного командования. Непосредственно при президенте находился адмирал Леги - его помощник, не вторгающийся в обсуждение глобальных стратегических замыслов. В Вашингтоне военной машиной США все эти годы руководили Стимсон, Маршалл, Кинг и Арнольд. Это не было похоже на постоянные смены, скажем, в администрации президента Линкольна. В Европе главным военным представителем Рузвельта являлся Эйзенхауэр. На тихоокеанском театре ситуация была сложнее, здесь власть поделили адмирал Нимиц как командующий войсками в северной и центральной части Тихого океана, генерал Макартур - на юго-западе тихоокеанского бассейна и генерал Стилуэл в Китае. Жесткая военная структура, полагал Рузвельт, была залогом успешной дипломатии. Как главнокомандующий, он мог позволить себе уйти в мир высшего стратегического планирования, не будучи привязан к конкретным боевым операциям.

* * *

Войска антигитлеровской коалиции приближались к границам Германии. Основные силы вермахта откатывались под ударами советских войск. Война вступила в последнюю фазу.

Выход Красной Армии в 1944 году к довоенным границам имел важнейшие последствия для европейских стран. Все демократические силы Европы, уверенные в скорой поддержке, усилили свою активность, их влияние ежечасно росло. Антифашистское подполье порабощенных стран готовилось к решающему выступлению. На повестку дня выходит ряд вопросов исключительной важности: отношение к национально-освободительным движениям, к правительствам в эмиграции, к политике на освобожденных территориях. Отныне к ним приковано первоочередное внимание западной дипломатии. В антигитлеровской коалиции намечаются резкие различия во взглядах на указанные проблемы.

В июле 1944 года, когда советские войска подходили к Висле, а американские - к восточной границе Франции, Рузвельт предложил Сталину еще одну встречу на высшем уровне. В повторном письме он писал, что ситуация требует "дальнейших стратегических решений", он прибег даже к такому аргументу: встреча поможет ему в ходе предвыборной борьбы. Между тем посол Гарриман начал выражать скептицизм по поводу возможностей сотрудничества с СССР. Он имел в виду восстание, происходившее в Варшаве под руководством "лондонских поляков", бюрократические сложности, мешающие созданию баз для американских самолетов на Дальнем Востоке. Когда обозначилась возможность окончания войны, "наши отношения с Советами приняли в течение последних двух месяцев поразительный оборот. Они воспринимают наши запросы с полным безразличием к нашим интересам и показывают нежелание даже обсуждать насущные проблемы".

Нейтрализовать эти негативные тенденции, восстановить "дух Тегерана" тогда, когда он особенно нужен - в период выработки общих подходов к освобождаемым народам - вот чего хотел Рузвельт. Складывается впечатление, что он вступил в стартовую полосу создания послевоенного мира. На конференциях в Думбартон-Оксе и Бреттон-Вудсе наметились основные черты этого мира.

Рузвельт считал, что ключом к успеху экономического "открытия мира" является ликвидация имперских преференций Англии. Напомним, что в 30-е годы, страдая от мирового кризиса, англичане "закрыли" свою империю для внешних товаров, прежде всего американских. И, утверждая в Атлантической хартии "свободный доступ" ко всем рынкам, Черчилль постарался впоследствии выхолостить этот принцип. Но в Белом доме хватало решимости. Вместе с Англией на США приходилось более половины мирового торгового обмена. Победа на английском фронте давала Вашингтону надежды на экономическое доминирование в глобальном масштабе. Президент Рузвельт надеялся на это не напрасно.

Две мировые войны нанесли британскому экономическому могуществу непоправимый ущерб. Тридцать лет назад английская промышленность производила товары, достаточные для компенсации импорта, который включал в себя половину потребляемых англичанами продовольственных товаров и почти все сырьевые материалы. Ленд-лиз (33 миллиарда долларов) уже был показателем слабости Англии, а в дальнейшем она просила новые займы. Давая очередные 3,8 миллиарда долларов, американцы добились от англичан обещания демонтировать имперские торговые барьеры. Ведший в Лондоне переговоры У. Клейтон констатировал: "Во время переговоров с англичанами о займе мы обеспечили все предпосылки для свободного перемещения товаров".

Президент сумел "приобщить" к зоне свободного перемещения капиталов и товаров вторую по величине - Французскую империю. Предоставляя в 1945 году правительству генерала де Голля заем в один миллиард долларов, американцы в обмен заставили французов сократить правительственные субсидии, пресечь валютные манипуляции и открыть зону франка для американских товаров. Рузвельт полагал, что стремиться чисто военными рычагами контролировать мир нецелесообразно, да и попросту невозможно. Шести процентам мирового населения трудно диктовать свои условия остальным девяносто четырем. Но картина меняется, если перейти в экономическую сферу. Доля США в мировом валовом продукте приближалась к пятидесяти процентам, и именно эта колоссальная экономическая мощь должна была обеспечить Америке мировую гегемонию.

Рузвельт готовил инструменты воздействия Америки на мир в глобальных размерах. Организация экономической помощи (УНРРА) получала от конгресса все большие фонды для инвестиций в пораженные войной страны. Рузвельт дотошно изучал возможности создания международной гражданской авиации, которой открыты были бы все небеса. Особое внимание президент обращал на формирование консолидированной системы мировых финансов, международного валютного агентства. В министерстве финансов был разработан проект создания фонда экономической стабилизации Объединенных наций. Требовалась глобальная либерализация торговли, пересмотр валютной системы на основе обращения к доллару. Вызрела идея основания Банка реконструкции и развития с колоссальными финансовыми возможностями.

Решающий шаг был сделан в Бреттон-Вудсе (штат Нью-Хемпшир) в июле 1944 года. Чтобы воспользоваться своей мощью, американцам нужно было открыть мировые рынки для свободного торгового обмена - именно тогда индустрия и сельское хозяйство США получили бы возможность глобального воздействия.

В приветствии бреттонвудской конференции Рузвельт писал: "Торговля является жизненно важным кровообращением свободного общества. Мы должны следить за тем, чтобы артерии, по которым идет этот кровоток, не были закупорены снова".

Америка видела, как нуждаются в займах ее жестоко пострадавшие в войне союзники - СССР и Англия. Американская делегация пообещала советской делегации, возглавляемой Молотовым, значительную долю будущих займов. Опасения англичан (открыто боявшихся долларового могущества США в мире будущего) американская сторона тоже постаралась сгладить. В конечном счете на конференции в Бреттон-Вудсе был создан Международный валютный фонд и Мировой банк.

Мировой банк владел активами в 7,6 миллиарда долларов и правом предоставлять займы на вдвое большую сумму. Международный валютный фонд (МВФ) владел 7,3 миллиарда долларов, предназначенных для стабилизации основных мировых валют, для расширения мировой торговли. Важно отметить, что создатели обеих организаций позаботились о том, чтобы главный донатор владел контролем. Таким донатором были, разумеется, Соединенные Штаты. Близкий к президенту Рузвельту финансист Б. Барух сказал в начале 1945 года: "Если мы сможем прекратить субсидирование рабочей силы (что предполагала прежняя - "закрытая" система отдельных торговых блоков. - Л. У.) и жесткое соперничество на экспортных рынках... мы будем иметь самый долгий период процветания".

Каким образом Рузвельт надеялся получить твердый контроль над Мировым банком и Международным валютным фондом? Мощь американской экономики была очевидна, но нужно было обладать и соответствующими дипломатическими рычагами. Рузвельт видел их в том, что США как самый крупный вкладчик будут иметь в Мировом банке и в МВФ треть распорядительных голосов. Рузвельт категорически настаивал на том, чтобы оба этих международных агентства возглавляли американцы. Уверенность Рузвельта помимо прочего покоилась на том, что все валютные операции обоих ведомств должны были осуществляться в долларах, национальной валюте США, это давало американской стороне фактическое право вето. Оба международных агентства должны были размещаться в Вашингтоне.

Рузвельт начал расчищать путь к выгодной Америке открытой мировой экономической системе в августе 1944 года, когда США подписали с Англией так называемое Соглашение по нефти, в свете которого была создана возглавляемая американцами и англичанами Международная нефтяная комиссия. Это был крупный шаг в направлении получения доступа к ближневосточной нефти, прежде контролировавшейся только Англией. По мнению специалистов госдепартамента, высказанному госсекретарю Хэллу, это явилось попыткой "снять существующие препятствия для более широкой эксплуатации ближневосточных концессий Соединенными Штатами".

Напомним, что и ленд-лиз был для Рузвельта инструментом создания более открытой для гигантской американской экономики мировой системы. В соглашениях по ленд-лизу, заключенных Соединенными Штатами с другими странами, имелась специальная оговорка, предполагавшая "уничтожение всех форм дискриминационной практики в международной торговле". Оговаривалось также понижение таможенных барьеров. Государственный департамент в отношении Британской империи выработал "предложения по расширению мировой торговли и занятости". Англичане, естественно, видели в американских действиях стремление после Латинской Америки и важных регионов Азии подчинить себе Британское содружество наций.

Как пишет американский историк Г. Колко, "если отбросить риторику, удобные ссылки на необходимость "открытых дверей" в международной экономике означали американское экономическое превосходство, часто монопольный контроль над многими из критически важных сырьевых материалов, на владении которыми основывается современная промышленная мощь... Соперничество между Соединенными Штатами и Британией из-за нефти и по поводу послевоенных мировых экономических структур ускорило неизбежное ослабление Британии во время войны и создало вакуум в мировой мощи, который американцы быстро и с удовлетворением заполняли на Ближнем Востоке и в Латинской Америке. Новая роль не была ни спонтанной, ни случайной, она была принята с энергией и желанием, что англичане восприняли как американский эквивалент тех самых сфер влияния и блоков, в создании которых Вашингтон обвинял Англию. Уничтожение британской мощи в огромных районах мира, вхождение в эти районы Америки несло с собой огромную политическую и глобальную ответственность, что неизбежно для тех, кто желает завладеть доходами в мировых масштабах, и это новое бремя было в такой же степени побочным продуктом американского стремления к мировой экономической экспансии, в какой оно было ответом на подъем левых сил повсюду и, в меньшей степени, на рост русской мощи... Именно этот круг экономических и политических целей, избранных Соединенными Штатами в конце второй мировой войны, противопоставил их Советскому Союзу, подъему левых сил и Британии как партнеру-сопернику по защите мирового капитализма".

Для послевоенного мира Рузвельт планировал активнейшее вовлечение США в мировое разделение труда, резкое расширение международных экономических контактов, что требовало практики "открытых дверей" от всего мирового сообщества. Это отчетливо видно уже из Атлантической хартии, в которой провозглашалось право всех наций на "доступ, на равных условиях, к торговле и сырьевым источникам мира, необходимым для их экономического процветания". Как утверждал Рузвельт, "мы не преуспеем в строительстве системы безопасности, если не построим экономически здравый мир".

Одним из каналов воздействия на мир будущего Рузвельт видел непосредственную материальную помощь жертвам войны. План ее оказания был подготовлен в 1943 году четырьмя странами - Соединенными Штатами, Советским Союзом, Англией и Китаем. Рузвельт рассчитывал на этот план в свете того, что США обязывались предоставить три четверти помощи, это автоматически ставило их во главе программы и придавало ей почти национальный характер. Рузвельт настолько полагался на этот рычаг, что подключил Америку к данной программе посредством президентского распоряжения, не испросив на то согласия конгресса, вызвав некоторую оппозицию законодателей, а также такого влиятельного члена своего кабинета, как Г. Стимсон.

В те самые месяцы, когда специалисты и оборудование требовались на фронтах, американцы построили в Саудовской Аравии огромный аэропорт Дахран. Активность американской дипломатии на этом направлении была так велика, что в исследовании государственного департамента Ближний Восток называется "новой американской границей". Прежние владельцы региона - англичане обеспокоились, прежде всего, за свое влияние в Иране и Ираке (Саудовская Аравия уже частично была "списана" в свете американского финансово-политического вторжения в нее). Президенту Рузвельту пришлось успокаивать их в этом отношении. Черчилль, который всегда предпочитал раздел сфер влияния, выразил признательность Рузвельту: "Большое вам спасибо за уверения в том, что вы не имеете виды на наши нефтяные поля в Иране и Ираке. Позвольте мне отблагодарить вас самыми надежными уверениями в том, что мы не будем зариться на ваши интересы и собственность в Саудовской Аравии".

На Тихом океане американцы стали осуществлять контроль над принадлежавшими прежде Японии Каролинскими, Маршалловыми и Марианскими островами, где представители США сразу же показали, что здесь возникает новый "редут" Америки. Следует особо отметить, что Рузвельт уже в 1944 году пришел к твердому выводу: в оккупированной Японии США будут обладать всей полнотой власти, не деля ее ни с кем из союзников. Несомненно, это означало создание своей зоны влияния на Тихом океане.

Восприимчивость советской стороны в вопросе о займах (вполне понятно, что разрушенному хозяйству страны они были чрезвычайно нужны) вызвала радужные надежды Рузвельта в отношении того, что это поможет ему решить "русский вопрос". Размышляя по данному поводу, министр финансов Моргентау поделился с президентом: "Есть два типа людей. Одни подобно Идену верят в то, что мы должны сотрудничать с русскими и что мы должны доверять России ради мира на земле. Позицию других иллюстрирует замечание мистера Черчилля, который сказал: "Что мы собираемся иметь между белыми снегами России и белыми скалами Дувра?"".

Рузвельт отозвался так: "Очень хорошо обрисованы позиции. Я принадлежу к той же школе, что и Иден".

Полагая, что он заложил надежные основания для послевоенной стратегии США в экономической области, Рузвельт сфокусировал свое внимание на будущем политическом устройстве мира. Речь шла об организации, которая заменит Лигу Наций. В августе 1944 года в Думбартон-Оксе начались переговоры по этому поводу между американской, советской и английской делегациями.

Обращаясь к заглавной теме своей дипломатии, Рузвельт опирался на окрепшее убеждение большинства американцев, что изоляционизм для США невозможен, Америка должна стремиться создать эффективную мировую организацию. В стране с большим успехом шел фильм "Вильсон", в котором говорилось о борце за верный для Америки международный курс, об ошибке 1920 года, когда Лига Наций была отвергнута сенатом, о необходимости исправить эту ошибку и создать новую международную организацию. Общественные опросы свидетельствовали, что две трети американского населения выступают за такую организацию. Громко высказывалось мнение, что она должна будет иметь собственные вооруженные силы, чтобы не просто декларировать, но утверждать свои решения.

Ушедший в отставку С. Уэллес в книге "Время решений" выдвигал ту точку зрения, что будущая организация - Объединенные Нации будет эффективно руководима исполнительным советом из одиннадцати членов, среди которых только США, СССР, Англия и Китай явятся постоянными. Обязательными станут лишь решения, принятые "большой четверкой" единогласно. Книгу Уэллеса признали лучшей книгой месяца в августе 1944 года, в стране этот политический трактат был продан тиражом полмиллиона экземпляров. Дело защиты вильсоновской идеи о выходе США в океан мировой политики, о создании всемирной организации взяли на себя известные американские историки и политологи - Д. Перкинс, Д. Флеминг, Дж. Шотвел. Высоко ценя их поддержку, Ф. Рузвельт писал в эти дни 1944 года: "Почти все интеллектуалы сейчас с нами". Нам важно отметить массовое стремление в США найти американо-советское согласие и на нем построить послевоенный мир. У. Липпман в книге "Военные цели США" указывал, что в будущем мире будут "три орбиты" - атлантическая, русская и китайская. Задача Вашингтона нахождение прочных рабочих отношений с Москвой.

Осенью 1944 года Рузвельт уже мог опираться на рычаги создаваемых международных организаций. Из пепла и неясностей вставала новая структура мира. Рузвельт всегда был лаконичен в ее описании. Он никогда детально не распространялся по поводу своих послевоенных планов. Но некоторые положения казались аксиомами. Например, он совершенно очевидно не хотел восстановления предвоенной мощи Западной Европы, его концепция "четырех полицейских" изначально исключала такое развитие. Президент Рузвельт был достаточно откровенен, когда говорил в феврале 1944 года о своем нежелании того, чтобы "Соединенные Штаты взяли на себя после войны бремя восстановления Франции, Италии и Балкан. Здесь должна была проявить себя Англия. В Азии простор предоставлялся гоминдановскому Китаю. У Соединенных Штатов же возникала совершенно уникальная миссия. В письме Сталину президент прямо писал: "В этой глобальной войне для нас не существует буквально ни одного вопроса, политического или военного, который не интересовал бы Соединенные Штаты".

Глобализм американской внешней политики проявился во второй половине 1944 года, когда произошло ее вторжение в географическую сферу, еще недавно названную в Вашингтоне имеющей "минимальное значение для США" - в Восточную Европу.

В Думбартон-Оксе советская делегация стремилась получить шестнадцать голосов (по числу республик в СССР) в совещательной ассамблее новой организации, очевидно, пытаясь при помощи этого избежать изоляции, создать ситуацию примерного равенства с Британским содружеством наций и с Соединенными Штатами, твердо рассчитывавшими на голосование своих латиноамериканских соседей. Остроту приобрел и вопрос о вето великих держав в Совете безопасности. Чтобы избежать тупика, Рузвельт в начале сентября 1944 года решил обсудить спорные вопросы с главой советской делегации А. А. Громыко.

Аргументы Рузвельта были таковы: американское общественное мнение не поддержит всевластия великих держав, олицетворяемого в праве вето; малые страны станут опасаться великих; ООН нарушит главенствующий принцип суверенитета; у президента будут проблемы с проведением устава мировой организации в сенате. Сталин в письме от 14 сентября 1944 года защищал принцип единогласия четырех великих государств: "Среди этих стран не должно быть места взаимным подозрениям". Предубеждения против СССР делают право вето абсолютно необходимым для самообороны Советского Союза. Президент должен понять советскую озабоченность.

Думбартон-окские обсуждения еще продолжались, когда Рузвельт и Черчилль встретились 11 сентября 1944 года во второй раз в Квебеке. Это была их восьмая встреча военных лет. Союзные войска, вытеснив немцев из Франции и Бельгии, находились перед "линией Зигфрида". Нельзя было считать фантастическим мнение некоторых военных, что война может завершиться к концу года. Черчилль не преминул сделать патетическое введение: "Будущие историки самым внимательным образом станут изучать послетегеранский период... Все, чего мы касаемся, превращается в золото".

Данная конференция явилась одной из серии встреч Рузвельта, целиком посвященных послевоенному устройству мира.

В сентябре 1944 года премьер-министр Черчилль переводит вопрос о "сдерживании" СССР в Европе в практическую плоскость. Он указывает Рузвельту на "опасное распространение русского влияния" на Балканах обстоятельства капитуляции Румынии и Болгарии дают ему для этого основания. Рузвельт разделял опасения Черчилля. Принимая австрийского эрцгерцога Отто, он сказал: "Нашей главной задачей становится не допустить коммунистов в Венгрию и Австрию".

На конференции в Квебеке Рузвельт и высшее американское военное командование открыто обсуждали возможности союзных войск в реализации плана наступления на Триест, Истрию и продвижение в направлении Вены. Рузвельт подписал инструкцию, по которой генералу Г. Вильсону, в случае неожиданного краха Германии, надлежит оккупировать четырьмя дивизиями Австрию. Рузвельт и Черчилль не скрывали, что их действия несут политическую нагрузку. После встречи в Квебеке, уже в Гайд-парке, Рузвельт согласился с посланием Черчилля Сталину, где говорилось "о политической опасности противоречий между Россией и западными союзниками в отношении Польши, Греции и Югославии".

В это время президент яростно отстаивает в своем окружении идею, что для США в послевоенном мире нужна сильная Британия, необходимо "восстановление гражданской экономики Объединенного королевства и восстановление английского экспорта". Неделю спустя после второй Квебекской конференции Рузвельт говорил своему помощнику о "необходимости сохранения Британской империи сильной". И между тем, санкционируя сближение с ослабевшей Англией, Рузвельт все же не оставлял идеи сделать осевой линией своей дипломатии договоренность с СССР. Основой этого, возможно, было то, что он хотел сотрудничества в "германском вопросе".

Президент на протяжении всей войны полагал, что Германия, виновница двух мировых войн, должна быть лишена политического могущества, должна исчезнуть как первостепенный фактор мировой политики. Это означало создание механизма жесткого контроля над немецкой промышленностью, взимание суровых репараций и децентрализацию экономики. "Германский вопрос" интенсивно обсуждался в Квебеке, и в подходе к нему не было найдено взаимопонимания американской и английской сторон. На этом этапе Рузвельт хотел выработки жесткой политики в отношении Германии. "Мы должны быть твердыми в отношении Германии, я имею в виду немецкий народ, а не только нацистов. Мы должны либо кастрировать немцев, либо обращаться с ними таким образом, чтобы они не могли воспроизводить население, которое хотело бы продолжать свой прежний путь".

Рузвельт отверг как неудовлетворительный план обращения с Германией, предложенный американскими военными. "У меня складывается впечатление, что Германия не должна быть восстановлена подобно Нидерландам и Бельгии... Каждый в Германии должен понять, что на этот раз они являются поверженной нацией".

Рузвельт склонялся к идее Моргентау о демонтаже индустриальной мощи Германии. По мысли Моргентау, такой демонтаж гарантировал бы, по меньшей мере, двадцатилетнюю гегемонию в Западной Европе Англии. Он должен был развеять страхи Советского Союза перед германской мощью и перед Западом в целом (страх перед тем, что Соединенные Штаты или Англия могут восстановить германское могущество в своих целях).

Скептически отнесся к плану Моргентау Г. Стимсон. В первые дни сентября 1944 года он задавал Рузвельту сложные вопросы: деиндустриализация Германии выбросит на улицу примерно тридцать миллионов человек, что делать с ними? Нарушится внутренний механизм европейской экономики, налаженный за последние восемьдесят лет.

Ранней осенью 1944 года Рузвельт еще не занял окончательной позиции. Он колебался между двумя вышеозначенными курсами. На совещании 6 сентября с Моргентау, Стимсоном, Хэллом и Гопкинсом он выступил за деиндустриализацию, но предложил проводить ее постепенно, в течение полугода - года (по мысли Моргентау следовало приступить к уничтожению германской промышленности немедленно). Рузвельт указал, что план Моргентау противоречит требованиям Советского Союза о репарациях. В то же время президент согласился с тем, что Европа не нуждается в сверхмощном германском индустриальном ядре, и высказался за "сельскохозяйственную Германию". Аргументируя отсутствие ясно выраженной позиции потребностью в консультациях с союзниками, Рузвельт, собственно, "прикрылся" второй квебекской встречей от необходимости занять более отчетливую позицию.

В Квебеке события развивались в целом в пользу плана Моргентау. С одной стороны, Черчилль выразил крайнюю озабоченность экономическим положением Англии после войны. С другой стороны, посол Гарриман сообщал из Москвы, что русские обеспокоены тем, чтобы надежно гарантировать свою безопасность в Европе. Моргентау сказал в эти дни Рузвельту:

"Россия боится того, что мы и англичане собираемся заключить "мягкий" мир с Германией и восстановить ее как будущий противовес России".

В свете этого демонтаж германской мощи виделся логическим ответом, удовлетворяющим и англичан, и русских.

Рузвельт начал приходить к мысли, что обескровленную Англию следует сделать главным поставщиком стали для Европы в следующие двадцать-тридцать лет. Но изложенный им в этом духе план вечером 12 сентября 1944 года напугал Черчилля. Тот выступил за уничтожение лишь военной германской промышленности. Оскорбленный в лучших намерениях Рузвельт сказал премьер-министру, что тяжелая промышленность Германии может быть превращена в военную за одну ночь. Под давлением американцев Черчилль вынужден был уступить, соглашаясь теперь на программу "ослабления" Германии, переориентации ее на сельское хозяйство. Индустрию Рура и Саара следует "закрыть", а некоему международному наблюдательному совету надо поручить контроль за реализацией этого плана. Черчилль заключил, размышляя: "В конце концов, речь идет о судьбе моего народа, и если мне приходится выбирать между моим народом и немецким народом, я выберу свой".

Черчилль желал получить германский северо-восток как гарантию невосстановления немецкого флота. Он также думал и о тесном союзе с Голландией. Прежде и Рузвельт настаивал на северо-западе, предоставлявшем открытый доступ к портам. Теперь же он хотел иметь американские силы в центре всех европейских процессов и выбрал для оккупации юго-западную часть Германии.

Что повлияло на изменение точки зрения президента? Во-первых, он пришел к заключению, что получение Англией, привилегированным, но ослабевшим союзником зоны оккупации в непосредственной от себя близости укрепит ее общие европейские позиции. Во-вторых, и это, видимо, самое главное, он утвердился в мысли, что нахождение американских войск в южной Германии, граничащей с Чехословакией, Австрией, Францией и Швейцарией, дает Соединенным Штатам несравненно более мощный рычаг. Присутствие США становится не маргинальным, а ключевым фактором европейской ситуации. Черчилль в эти дни говорил о многом из того, что Рузвельт не хотел бы афишировать. Премьер-министр сказал Элеоноре Рузвельт и адмиралу Леги 19 сентября в Гайд-парке, что "единственной надеждой на длительный мир является соглашение между Великобританией и Соединенными Штатами по предотвращению международной войны посредством использования объединенных вооруженных сил".

Возможно, у Рузвельта были сомнения в целесообразности "плана Моргентау". Он не знал еще, какой оборот примет политическое развитие в Европе. В частности, президент размышлял о грядущей революции во Франции. Как бы там ни было, но примерно через две недели после якобы "окончательной" договоренности Рузвельт заявил представителям прессы, что планирование в отношении Германии еще не завершено. А 29 сентября он, вопреки своим мыслям двухнедельной давности, сказал К. Хэллу, что "никто не хочет превратить Германию в сельскохозяйственную страну". Когда Стимсон процитировал решения Квебекской конференции, Рузвельт ответил, что "не имеет ни малейшего представления, как он мог подписаться под этим". Рузвельт отклонил идею занятия на текущем этапе четкой позиции в отношении Германии. Очевидно, что он решил действовать по обстоятельствам, не лишаясь заранее возможных козырей. Двадцатого октября он говорит Хэллу, что "ненавидит составлять планы в отношении еще не завоеванной страны". Эти планы будут зависеть от того, "что мы найдем в Германии".

Как мы видим, в высшем эшелоне власти не было единогласия в отношении конкретных действий в "германском вопросе". Если министр финансов Г. Моргентау стоял за жесткий курс, то государственный секретарь К. Хэлл и военный министр Г. Стимсон оказывали на Рузвельта воздействие в сторону смягчения американской позиции. К. Хэлл все более настойчиво стал утверждать, что реализация идеи Моргентау о превращении Германии в сельскохозяйственную страну приведет к грандиозным - и опасным потрясениям в немецком обществе. Большое городское население лишится средств существования, это создаст кризис в центре Европы, и выполнение американских планов не облегчится, а затормозится. В результате очевидной эволюции Рузвельт в значительной мере перешел от жестких позиций, зафиксированных в резолюции Объединенного комитета начальников штабов за номером 1067 (представлявшей собой проект директивы будущему оккупационному командованию в Германии) к иной точке зрения, предполагавшей сохранение германского потенциала и задействование его в развитии всей Западной Европы.

В Квебеке по настоянию Уинстона Черчилля обсуждался вопрос о признании кабинета де Голля. Вот мнение президента Рузвельта, содержащееся в его письме Хэллу от 19 сентября: "Весьма долго мы с премьер-министром обсуждали вопрос о признании временного правительства Франции. И он, и я в настоящее время против этого шага. Временное правительство не является выражением народной воли. Лучше будет оставить все, как есть".

Двадцать первого сентября посла США в Париже С. Чепина принял только что назначенный на свой пост генеральный секретарь министерства иностранных дел Франции Р. Брюжер. Секретарь заявил, что он совершенно сбит с толку американской политикой в отношении Франции. Брюжер отметил огромную роль, которую играют в освобождении страны американские солдаты - подлинные друзья Франции, но он не может не сказать, что на официальном, дипломатическом, уровне американская политика вредит не только Франции, но в конечном счете и американским интересам. Неопределенная политика Америки в отношении признания временного правительства и очевидное желание исключить Францию из всемирных органов унизительны для Франции, и французы вроде него (Брюжера) видят, что с ними, великой континентальной нацией, обращаются с меньшим вниманием, чем с маленькими центральноамериканскими республиками. "Хотя ваше правительство утверждает, что никогда не было в восторге от правительства Петэна, мне, бывшему пленником Виши в то время как вы при этом правительстве имели посла, трудно понять, почему вы не признаете правительства, вернувшего мне свободу, правительства, основанного на принципе свободы и принятого всеми французами".

Американским представителем во Франции с рангом посла при правительстве де факто был назначен 21 сентября 1944 года Джефферсон Кэффери, бывший посол США в Бразилии. Он прибыл в Париж лишь 15 октября, до этого срока Соединенные Штаты формально не имели своего представителя при французском правительстве. Хотя назначение Кэффери было интерпретировано как определенный поворот, госдепартамент в соответствии с желанием президента сделал ударение на том, что это не свидетельствует о каком бы то ни было изменении в политике Соединенных Штатов.

Рузвельт назначил Кэффери послом при ФКНО не спрашивая мнения французов, его миссия началась этим характерным эпизодом. Он не мог рассчитывать на прием главой государства, так как тот не давал согласия на его прибытие. Де Голль не принял также английского посла Дафф Купера, но посла СССР Богомолова принял. Назначение Кэффери не изменило общей тенденции американской дипломатии, и она, эта дипломатия, все чаще становилась объектом критики. Сбывались опасения Хэлла; печать по обе стороны океана теперь видела в Черчилле защитника временного французского правительства, а в Рузвельте - его оппонента. Сравнивалось различие в отношении англо-американцев к Италии и Франции. В то время как с итальянским правительством американское и английское правительства уже обменялись послами, в Париже Соединенные Штаты и Англия имели лишь особых представителей при ФКНО в техническом ранге послов.

Соединенные Штаты находились в трудном, двусмысленном положении: по соглашению 13 октября между штабом Эйзенхауэра и заседающим в Париже правительством около трех четвертых французской территории считались внутренней зоной, т. е. переходили под управление временного правительства, и наряду с этим Соединенные Штаты отказывались признавать орган, которому они передавали полномочия. Черчилль писал президенту 14 октября из Москвы: "Нет никаких сомнений в том, что французы успешно сотрудничают с Верховной штаб-квартирой и что их временное правительство пользуется поддержкой большинства французского народа. Поэтому я считаю приемлемым признать администрацию де Голля в качестве временного правительства Франции".

Рузвельт не был согласен, он ставил условия. В его письме Черчиллю от 19 октября говорилось: "Пока французы не будут управлять значительной внутренней зоной, мы не должны предпринимать никаких шагов в направлении признания временного правительства. Расширение состава Консультативной Ассамблеи не менее важно; я склонен ставить вопрос о признании в зависимости от успешного выполнения первого и второго условия... Я хотел бы, чтобы данный вопрос в настоящее время решался непосредственно нами, и я против того, чтобы модус операции стал предметом дискуссии между госдепартаментом и Форин оффисом".

Главнокомандующий войск союзников генерал Эйзенхауэр был заинтересован в сильной государственной власти во Франции. "С военной точки зрения, писал он Маршаллу 20 октября, - существенным является наличие во Франции сильной центральной власти, особенно ввиду сложного экономического положения и трудностей снабжения, ожидающих нас зимой. Единственной французской властью, с которой мы можем иметь дело, является нынешний Совет министров, и мы должны настаивать на том, чтобы он получил всяческую поддержку, включая формальное признание в качестве временного правительства Франции".

Ни одна из формальных отговорок Рузвельта не имела теперь веса: де Голль не провозгласил себя диктатором, гражданская война не разразилась, а конкуренты не вышли на политическую арену. Планы президента не получили поддержки во французских политических кругах, рассчитывать на союз с одной из французских партий, дружественных и лояльных, становилось все труднее. Имея против себя госдепартамент и Пентагон, президент Рузвельт пошел на то, что адмирал Леги назвал тяжелым для него решением - сделал вывод о необходимости дипломатического признания временного правительства Французской республики. В 6 часов вечера 20 октября Рузвельт пишет Сталину: "Недавнее расширение Консультативной Ассамблеи сделало этот орган власти более представительным. Ожидается, что в ближайшем будущем французы, по соглашению с генералом Эйзенхауэром, образуют подлинную внутреннюю зону, которая будет управляться французской администрацией; осуществление всего этого позволит признать французские власти как временное правительство Франции".

Делая хорошую мину при плохой игре, и президент, и государственный секретарь утверждали, что признание временного правительства находится в рамках их постоянной политики, хотя вполне очевидно совершенно противоположное. В сентябре - октябре 1944 года на конференции в Думбартон-Оксе, где обсуждались вопросы структуры Организации Объединенных Наций, Франция не попала в число великих держав. "И это справедливо, заявил Коннэли, председатель комиссии по иностранным делам в американском сенате, - ибо Соединенные Штаты, Англия, Россия и Китай - вот четыре нации, проливавшие свою кровь за остальной мир, в то время как Франция играла в этой войне роль малой страны".

В Лондоне уже больше года заседала Европейская комиссия, состоявшая из представителей США, Англии и СССР. Комиссия решала вопросы, касавшиеся Европы, и доступ туда французам был закрыт.

Еще одна проблема вставала в Азии. В октябре 1944 года органы стратегического планирования подали в госдепартамент запрос, должны ли они оказывать помощь находившимся в захваченном японцами Индокитае группам сопротивления, состоящим из французов и местного населения. К. Хэлл пересылает запрос президенту. Ответ Рузвельта: "Я думаю ныне, что мы не должны ничего делать в отношении групп сопротивления и вообще что-либо, касающееся Индокитая".

Третьего ноября, узнав о намерении правительства де Голля послать в Индокитай военную миссию с тем, чтобы открыть здесь новый фронт борьбы с Японией, Рузвельт пишет заместителю государственного секретаря Э. Стеттиниусу: "Мы не должны одобрять никаких французских военных миссий... Все наши люди на Дальнем Востоке должны быть уведомлены, что они не имеют права принимать решения по политическим вопросам совместно с французской миссией и вообще с кем бы то ни было. Мы еще не приняли окончательного решения относительно будущего Индокитая. Это должно быть ясно осознано... До сведения наших людей должно быть доведено следующее: Соединенные Штаты ожидают, что с ними будут советоваться по поводу любых изменений в Юго-Восточной Азии".

Но вскоре Рузвельту пришлось убедиться, что Франция в Индокитае, как, впрочем, и в других районах мира, выступает не одна. На седьмой день своего признания французское правительство приглашает главу английского кабинета и его министра иностранных дел посетить Париж. Формы ради и без всяких иллюзий одновременно посылается приглашение Рузвельту и Хэллу; следует ожидаемый отказ. Уинстон Черчилль и Антони Иден прибывают во французскую столицу 10 ноября. Исход войны уже не вызывает сомнений. В головах политиков она уже окончилась. Предстоит послевоенное переустройство мира. И две старейшие колониальные державы ощутили общность судеб. "На этот раз, с удовлетворением отмечал де Голль, - речь шла о деловых вопросах, а не о чувствах".

Рассматривалась возможность франко-британского сотрудничества в урегулировании мировых проблем.

Де Голль обращается к Черчиллю: "Вы видите, Франция поднимается. Но какой бы ни была моя вера в нее, я знаю, что она не сразу возвратит свою прежнюю мощь. Вы, англичане, оканчиваете эту войну в ореоле славы. Однако, как бы это ни было несправедливым, ваше положение рискует ухудшиться из-за ваших жертв и затрат, из-за центробежных сил, существующих в Содружестве Наций и, прежде всего, из-за возвышения Америки и России, а в будущем и Китая! Итак, обе наши страны встречают новый мир ослабленными. И на кого сможет рассчитывать каждая из наших стран, действуя в одиночку? Если же, напротив, они придут к согласию и вместе встретят трудности завтрашнего дня, их вес будет достаточным, чтобы не допустить ничего такого, с чем они не согласны. Общая воля - вот что должно лежать в основании союза, который мы вам предлагаем".

Ответ Черчилля: "Сегодня я предлагаю вам заключить с нами принципиальный союз. Но в политике, так же как и в стратегии, лучше идти за сильнейшими, чем против них... Американцы обладают неисчерпаемыми ресурсами. Но они не всегда ими пользуются сознательно. Я, естественно, старался использовать их в интересах моей страны. Я установил тесные личные отношения с президентом Рузвельтом. Я старался направить события в желаемом направлении".

Таким образом, Черчилль в принципе согласен на союз, но с оговоркой: Британия должна считаться с американской мощью; последним обстоятельством желанием сохранить особые отношения с Соединенными Штатами объясняется многое в британской политике и в военные и послевоенные годы. Но в ноябре 1944 года фактом стало образование тайного фронта старых колониальных держав против США. В результате ноябрьских встреч англичане оказали поддержку французам в стремлении к мировому престижу и прерогативам. Двенадцатого ноября Черчилль заявил, что для Франции наступило время занять свое место среди других великих держав. Иден перед палатой общин также высказался в пользу "позиции Франции как великой державы".

А днем раньше - 11 ноября три великие державы пригласили Францию участвовать в Европейской совещательной комиссии в качестве полномочного и постоянного члена. Инициатором приглашения Франции был Советский Союз, и французы это осознавали. Через несколько дней французское правительство приняло приглашение посетить Москву. Советско-французский договор, подписанный 10 декабря 1944 года в Москве, в полной мере сыграл свою положительную для Франции роль. Более того, он дал Французской республике первого надежного союзника на международной арене - во всех вопросах, касающихся ее безопасности и статуса независимой европейской и мировой страны. Ветеран-дипломат Ж. Камбон писал в "Монд", что этот договор возвратил Франции титул великой державы.

Чтобы укрепить свое влияние и престиж, Франции необходимо было прежде всего увеличить армию и постараться занять часть германской территории, т. е. гарантировать возможность активного участия в послевоенном мирном урегулировании. И вот первые плоды договора с англичанами. По возвращении в Лондон Черчилль пишет президенту Рузвельту: "Я с сочувствием отношусь к желанию французов увеличить свой вклад, сделать больше в борьбе, вернее, в том, что осталось сделать - а здесь еще многое предстоит - и войти в Германию не мнимым победителем, который не воевал... Французы очень хотели бы иметь свою зону оккупации в Германии, но не в качестве подчиненных партнеров английского или американского командования, а под чисто французским руководством. Я одобрительно отношусь к этому, зная, что придет время, когда американские армии возвратятся домой и когда англичанам будет трудно содержать большие заморские силы, что противоречит нашим взглядам и обременительно для наших ресурсов".

Президент не дал ясного ответа на его письмо, на этот счет у него были свои собственные планы.

Рузвельт определенно ужесточил политику в отношении европейских метрополий в целом. Даже идея широкомасштабной помощи Англии в октябре ноябре: подверглась сомнению Рузвельта. Он сократил обещанную помощь по ленд-лизу - только 5,5 миллиарда долларов в период между поражением Германии и Японии - на 20 процентов меньше запрошенного англичанами. Рузвельт ревниво отнесся к встрече Черчилля со Сталиным в октябре 1944 года. Он попросил премьера позволить послу Гарриману присутствовать на всех важнейших беседах. Но обстановка предвыборной борьбы диктовала осторожность, и Рузвельт запретил Гарриману подписывать какой бы то ни было документ, даже самый общий. Уже тогда становилось ясно, что президент ждал, когда окончатся выборы и трое глав великих держав смогут встретиться с глазу на глаз. Пока же он телеграфировал Сталину: "Идет глобальная война и нет буквально ни одного вопроса военного или политического, в котором Соединенные Штаты не были бы заинтересованы... Моим твердым убеждением является то, что решение до сих пор незакрытых вопросов может быть найдено только нами тремя вместе".

Это придавало визиту Черчилля в Москву характер предварительной "разведки боем".

Но это была серьезная дипломатическая разведка. Вопреки всему, что писалось и говорилось о несклонности Рузвельта к "дележу" сфер влияния, Рузвельт поддерживал стремление Черчилля обозначить границы взаимодействия великих союзников на Балканах. Одиннадцатого октября 1944 года он писал Черчиллю: "Мой активный интерес в настоящее время к балканскому региону объясняется желанием предпринять практические шаги с целью избежать превращения Балкан в арену будущей международной войны, втягивающей нас".

И Рузвельт не выразил никаких протестов по поводу английских предложений о разделении Балкан на зоны влияния.

Рузвельта чрезвычайно обрадовало повторенное советской стороной обещание спустя три месяца после победы в Европе выступить на Дальнем Востоке. Удовлетворение Рузвельта и высшего американского военного руководства было таковым, что немедленно стал рассматриваться вопрос поставок советским дальневосточным силам боеприпасов и снаряжения.

Общественная дискуссия о будущей внешней политике США приобрела между тем определенную зрелость. И "интернационалисты" среди американских политиков и теоретиков, которые считали необходимым создание международной организации, и "реалисты", которые призывали поставить под контроль основные центры мирового могущества, были согласны в одном: изоляционизм не может быть основанием для американской внешней политики. Соединенные Штаты уже вошли в новый мир, где отступление будет равно поражению.

Нет сомнений в том, что Рузвельт, думавший о переизбрании в 1944 году, внимательно относился к происходящему повороту в общественном мнении. Он был солидарен с новыми теоретиками. Собственно, президент сам внес немалый вклад в создание адекватного идейного основания новой американской дипломатии. Задолго до того как йельские теоретики и обозреватели большой прессы стали задумываться над изменившимся стратегическим окружением, Рузвельт сделал ряд прорывов в теоретической области. В январе 1939 года, за девять месяцев до начала нападения Германии на Польшу, Рузвельт, пока еще в частной обстановке, определил, что "первая линия обороны" Соединенных Штатов обусловлена независимостью тех европейских государств, которые еще не находятся под немецким контролем, и воспрепятствованием Японии в ее стремлении захватить острова, позволившие бы ей доминировать на Тихом океане. В 1941 году Рузвельт уже обсуждал послевоенное урегулирование, основанное на главенстве "четырех полицейских" - Соединенных Штатов, Англии, СССР и Китая. И отныне понятие "мощь" всегда присутствовало при рассуждениях о будущем мира. В своем последнем "Послании о положении страны" - в 1945 году Рузвельт подчеркнул этот учет им фактора мощи: "Мы не можем отрицать значимости мощи в мировой политике, равно как мы не можем отрицать мощь как фактор в нашей национальной политике".

Стремление взять на себя "глобальную ответственность" овладевало в ходе войны и американскими военными. Среди двух родов войск (военно-воздушные силы еще не выделились в самостоятельный род) военно-морские силы первыми пришли к "глобальному мышлению". Далеко не сразу такое стратегическое мышление появилось у армейских планировщиков, которые в период между двумя мировыми войнами, по существу, отрицали наличие жизненно важных американских интересов в Европе и Азии. Изменения в их мышлении регистрируются в 1943 - 1944 годах. Комитет объединенного стратегического обзора пришел в 1943 году к выводу об опасности объединения всей мощи Азии под одним командованием. А вскоре подобные же выводы американские военные начинают делать и в отношении Европы. Так, из американского посольства в Париже докладывают о новых взглядах союзного главнокомандующего на западном фронте: "Генерал Эйзенхауэр не считает, что в наших интересах было бы доминирование в Европе одной державы, ибо тогда в мире были бы сверхмощная Европа, несколько потрясенная Британская империя и мы".

Проблема будущего Европы встала во весь рост в 1944 году.

Соображения стратегической разведки начинают поддерживать выводы военных. Летом 1944 года ОСС (Отдел стратегических служб) в сводном докладе указал, что "наши интересы требуют проведения политики, направленной на предотвращение серьезной угрозы безопасности Британских островов (и Соединенных Штатов) посредством консолидации большей части европейских ресурсов в руках одной державы".

Возможно, наиболее убедительным образом выразили императивы новой глобальной политики для США специалисты военно-воздушных сил, подчеркнувшие важность новой военной технологии: "Радиус действия бомбардировщиков сейчас имеет мировой охват". Бомбардировка Лондона ракетами Фау-2 показала новый способ достижения американской территории ударами из-за океана. Теперь вооруженные силы противника могли бы "без предупреждения преодолеть все прежде видимые барьеры или "линии обороны" и нанести сокрушающие удары по нашим населенным центрам, по нашей индустриальной, экономической мощи и правительственным центрам".

Итак, к предпоследнему году второй мировой войны американские стратеги закрепились на тех позициях, к которым они приближались в 1917 и 1940 году - на позициях активного противодействия возможности контроля одной страны на массиве Евразия. Вперед вышли геополитические соображения, которые подмяли под себя прежнее кредо американской дипломатии: самоопределение наций, либеральная мировая торговая система, коллективная безопасность, "свободы", обозначенные в Атлантической хартии, и прочее подобное.

На выборах 1944 года Рузвельту было важно не дать прийти к власти деятелям типа генерала Макартура, которые, в отличие от него, считали основной ареной борьбы за мировое могущество не Европу, а тихоокеанский регион. И главное - они не верили в глобальность распространения американского влияния, их лозунгом было выделение определенного регионального приоритета. Они не ощущали необъятности открывшейся перед Америкой возможности. В июле 1944 года Рузвельт послал председателю Национального комитета демократической партии письмо, в котором говорилось: если конвент демократической партии изберет его своим кандидатом на следующий президентский срок, он "как хороший солдат" выполнит свой долг. Критическое значение приобрел выбор напарника, вице-президента. Было ясно, что в послевоенном мире этот избранник получит большие шансы занять Белый дом. Исходя из соображений популярности в среде демократов, принадлежности к влиятельному Ближнему Западу и партийной лояльности, он выбрал сенатора от штата Миссури Гарри Трумэна. Сам Трумэн был этим поражен. (Выбор данной политической фигуры, склонной к упрощенным решениям и демонстрации силы, определил многое в послевоенной американской политике.)

Рузвельт решил не вести предвыборной кампании. Его преференции, его взгляды были достаточно хорошо известны. "В эти дни глобального конфликта, - заявил президент, - у меня попросту не будет времени вести обычную кампанию".

Рузвельт очертил перед американским народом (речь в Сан-Диего) следующие задачи: "Первое - выиграть войну, выиграть войну быстро, выиграть ее мощно. Во-вторых, создать всемирные международные организации... Третье - укрепить экономику".

Противник Рузвельта - республиканец Дьюи ожесточенно вел борьбу против того, что он называл "правительством одного человека". И уже очень утомленного человека. Во время остановки в Сан-Диего у Рузвельта случился жестокий приступ, свидетелем которого был его сын Джеймс. Несколько минут Рузвельт не открывал глаз, его лицо осунулось, по телу шли судороги. Но железная воля преодолела немощь тела, и президент не отменил очередного выступления. Адмирал Леги постарался заглушить распространяющиеся слухи о плохом здоровье президента. Человек, который работает по четырнадцать часов в сутки, не может жаловаться на нехватку энергии.

Чтобы обеспечить национальный консенсус для претворения в жизнь грандиозных внешнеполитических планов, Рузвельт предпринял необычный шаг. В конце июня он выдвинул инициативу создания первого в истории США межпартийного правительства. Рузвельт предлагал кандидату республиканцев на предшествующих выборах У. Уилки пересечь партийные барьеры и создать нечто вроде объединенной партии либералов среди демократов и республиканцев. "Мы должны иметь две реальные партии: одну - либеральную и другую консервативную". И не вина Рузвельта, что его план не был воплощен в реальность. Посланец Рузвельта тайно встретился с Уилки в Сент-Режисе, тогда была признана ценность этой идеи. Оба политика полагали, что только заручившись твердой поддержкой дома можно осуществить смелые планы за морями. На Уилки считал, что перегруппировку следует отложить на послевоенный период. Он просил передать Рузвельту, что идея кажется ему плодотворной. Нужно лишь, чтобы она дозрела.

Уилки, хотя он и был политическим противником, виделся Рузвельту многообещающим деятелем нового поколения - отбросившим изоляционизм и готовым бесконечно расширить американское влияние в мире. Президент уже пользовался услугами подобно мыслящих республиканцев - Стимсона и Нокса. Смерть Уэндела Уилки 8 октября 1944 года приостановила процесс сближения "интернационалистских" сил внутри обеих главных американских партий.

В ходе предвыборной борьбы 1944 года, выступая в гостинице "Уолдорф-Астория", Рузвельт пояснил аудитории свое видение функций будущей мировой организации: "Совет Объединенных Наций должен иметь полномочия действовать быстро и решительно с целью поддержать мир при помощи, если это необходимо, силы. Полицейский не будет эффективным стражем порядка, если, увидев преступника, врывающегося в чужой дом, он пойдет в городской совет и созовет его для получения разрешения на арест преступника".

В эти дни предвыборной схватки Рузвельт сделал обещание, не выполненное до сих пор. Выступая в Филадельфии, он обещал возвратить американские войска после победы из всех заморских стран домой. Никто не знает, был ли он искренен. Ведь его послевоенные планы предполагали наличие у "четверых полицейских" реальной и быстро применимой силы.

Нужно сказать, что последние недели (возможно, месяцы) перед президентскими выборами 1944 года прошли довольно благополучно для Рузвельта. Его противникам из республиканской партии не удалось доказать, что президент "продал Польшу", согласился на раздел сфер влияния в Европе, принял невероятно жесткий курс в отношении будущего Германии. Рузвельт, нет сомнения, остро ощущал подобные обвинения и приложил все силы, чтобы дезавуировать или, по меньшей мере, смягчить их.

Не найдя достаточно уязвимых мест в общем дипломатическом курсе Рузвельта, оппозиция пыталась использовать факт ухудшившегося здоровья президента. Она распространила в июле снимок, подчеркивавший измождение президента. В августе заболевший ангиной президент неудачно выступил по радио на борту эсминца близ берегов штата Вашингтон. Но на решающей финальной прямой Рузвельт нашел в себе силы.

Активность Рузвельта осенью 1944 года была поразительна, Она давала ответ тем, кто сомневался в его физической способности вести государственный корабль. Миллионы американцев видели президента, который преодолевал страшные испытания военных лет, постоянный стресс с неизменной улыбкой. ("Мужество - это достоинство, проявляемое под давлением обстоятельств", - говорил Черчилль.) Чтобы опровергнуть все домыслы, Рузвельт пошел на испытание в характерном для себя духе. При первой же представившейся возможности (а это была четырехчасовая поездка по Нью-Йорку) он, несмотря на проливной дождь, откинул верх машины и снял шляпу. Холодный осенний дождь быстро промочил всех пассажиров президентской машины до нитки. Дважды Рузвельт быстро переодевался, но он не сократил маршрута и времени следования. Он стоял и махал шляпой, а дождь был безжалостен. Седые волосы слиплись, сквозь мокрое пенсне ничего не было видно, но сотни тысяч ньюйоркцев могли наблюдать его знаменитую улыбку, и он не переставал улыбаться все четыре часа. Даже пресса соперников писала, что видела символ жизнестойкости.

(Немцы тоже приняли участие в избирательной кампании 1944 года. Берлинское радио призвало американцев очистить от Рузвельта дом, который когда-то был белым.)

Республиканцы говорили всем и каждому, что Франклину Рузвельту шестьдесят два года, а Томасу Дьюи - сорок два. Чтобы рассеять сомнения в физическом состоянии Рузвельта, его врач - вице-адмирал Микинтайр опубликовал итоги обследования: "На восемь или девять фунтов меньше, чем оптимум. Честно говоря, я бы добавил несколько фунтов. Он не был в бассейне со времени поездки в Квебек. Но он собирается посещать бассейн сейчас снова. Он хороший пловец, и это дает ему возможность для физических упражнений... Никаких органических недостатков. Здоровье в норме. Он делает ежедневно огромную работу. Но он выносит эти нагрузки изумительно. Слухи о слабости его здоровья объяснимы в годы выборов, но они не имеют под собой оснований".

Особое впечатление произвела речь Рузвельта в столице 23 сентября 1944 года, получившая известность как речь о собаке Фала. "Республиканские вожди не удовлетворяются нападками на меня, на мою жену и моих сыновей. Им недостаточно этого и сейчас они избрали новую мишень, мою маленькую собаку Фала. Я, разумеется, не протестую против нападок, как и вся моя семья, но Фала протестует".

Это был во многом эмоциональный удар по умелому и энергичному сопернику - губернатору Нью-Йорка Дьюи, в число слабых мест которого входило отсутствие чувства юмора.

Более серьезную опасность для Рузвельта являли те, кого идеи предоставления судеб мира "четырем полицейским" не удовлетворяли как обращение к старым, столетней давности, методам обанкротившейся дипломатии. Выражая взгляды либералов, журнал "Нэйшн" отмечал "поразительную схожесть принципа "четырех полицейских" с принципом ёнового порядка", который страны ёоси" пытались навязать Европе и Азии". Либералы были крайне разочарованы выбором сенатора Г. Трумэна в качестве напарника президента. Прежний вице-президент, Г. Уоллес пользовался в этих кругах заслуженной репутацией, а Г. Трумэн отстоял далеко от американского либерализма.

Между тем Рузвельт в ходе предвыборной кампании активно развивал тему либерализма, обращенного на международную арену. Он трактовал результаты конференции в Думбартон-Оксе (август 1944 года) как отправную точку либерализации всей системы международного обмена. И как коронную тему своей предвыборной платформы он преподнес избирателям идею создания мощной международной организации с самыми широкими полномочиями, в которой американскому правительству не препятствовал бы сенат. Он настаивал на том, что будущая организация должна иметь все необходимые ресурсы силой реализовывать свои решения. В речи 21 октября 1944 года Рузвельт не оставил на этот счет никаких сомнений: "Совет Объединенных Наций должен иметь полномочия действовать быстро и решительно для восстановления мира, если это необходимо, при помощи силы".

В недели и месяцы, предшествующие выборам, наиболее острой проблемой союзной дипломатии Рузвельта становится "польский вопрос". В США американцы польского происхождения требовали того же, чего требовал Черчилль поддержать польское лондонское правительство, заставить советское руководство не признавать Люблинский комитет, уже утвердившийся в Польше, и гарантировать ей границы 1939 года. Рузвельт, как это видно сейчас, отчетливо понимал, что польская проблема реально может разрушить само основание послевоенного мира - союзные отношения с СССР. Несомненно, что Рузвельт в это время также высоко ценил обещание Москвы выступить на Дальнем Востоке против Японии. Именно поэтому он не поддержал отчаянных призывов главы лондонского правительства Миколайчика оказать энергичное давление на Сталина. Для Миколайчика согласиться с границей между Польшей и СССР, определенной еще в 1920 году лордом Керзоном, было равносильно политической смерти. И он, не получив помощи Рузвельта, в конце 1944 года ушел в отставку. Рузвельт попросил отложить вопрос о признании Люблинского комитета до встречи "большой тройки". Но даже понимая опасность разобщения с США, советское правительство признало Люблинский комитет полноправным правительством Польши.

Это объяснялось военной обстановкой, необходимостью обеспечения безопасности военных коммуникаций. "Польский вопрос" был одной из основных трагедий второй мировой войны. Растущая заинтересованность американцев придавала ему исключительное значение для будущего общей послевоенной системы.

Нужно все же отметить, что Рузвельт не следовал крайностям, которых придерживался в "польском вопросе" Черчилль, иначе раскол антигитлеровской коалиции произошел бы значительно раньше. Рузвельту пришлось бы радикально пересматривать схемы послевоенного мироустройства. Но и помимо "польского вопроса" стали возникать проблемы, потенциально взрывоопасные для советско-американских отношений. Все больше в практическую плоскость переходил вопрос о будущем Германии, о характере создаваемой мировой организации, месте и функциях в ней великих держав.

Рузвельт в последние месяцы 1944 года видел опасность открытого блокирования с дискредитировавшими себя в Европе откровенно правыми силами. Когда Черчилль проинформировал итальянского премьера Бономи о неприемлемости введения в кабинет графа Сфорцы, ставшего одним из символов антифашистской борьбы для буржуазных либералов, президент Рузвельт дал указание своему послу в Италии Вайнанту выразить сожаление по поводу действий англичан. Черчилль возмутился, всеобщность претензий американцев начала его раздражать. Он заявил, что американцы слишком много на себя берут, что именно англичанам "вручено командование в Средиземноморье, подобно тому, как американцы владеют командованием во Франции".

Дипломатическая стратегия президента Рузвельта не предполагала деления мира на зоны ответственности великих держав. Рузвельт хотел держать эти зоны открытыми, он верил, что сработают экономические факторы. Прежний "реальполитик", классическую дипломатию нескольких суверенных центров, окруженных зоной особого влияния, он считал устаревшей системой. Более того, он считал, что попытки восстановления таких зон по существу "загоняют" США в их Западное полушарие, а вот на это Рузвельт не был согласен. И госдепартамент получил распоряжение пойти на резкий антианглийский шаг: опубликовать обзор английской дипломатии в итальянском вопросе. Открылись своекорыстные махинации Лондона. Британский премьер пришел в ярость. Никогда - ни до ни после - переписка двух величайших буржуазных дипломатов своей эпохи не отличалась такой враждебностью. Черчилль со всей силой своего красноречия напомнил Рузвельту о его заигрывании с Дарланом, о всех одиозных случаях беспринципного оппортунизма и "священного эгоизма".

Риторика, однако, уже мало действовала на ветерана американской политической арены. Слова должны были отразить реальное, а не мифическое соотношение сил. Рузвельт, отдыхая в Уорм-Спрингсе, с железной настойчивостью напомнил Черчиллю, что он никогда не соглашался на предоставление целых регионов под исключительную опеку Лондона. В данном конкретном случае особенно. Итальянский премьер-министр получил письмо Рузвельта, в котором говорилось о том, что Италия является "зоной совместной англо-американской ответственности" и что американская сторона не допустит односторонних действий своего партнера. В сходной же манере Рузвельт не поддержал на этом этапе односторонних действий англичан в Греции.

Черчилль был готов удовлетвориться положением меньшего партнера, но он буквально приходил в бешенство, когда некоторые недалекие американцы пытались отучить его от проклятия века - геополитики. Особенно острым стал для Черчилля этот вопрос в начале 1945 года, когда американские критики морализовали по поводу английской политики в Греции. "Что такое силовая политика? - вопрошал английский премьер своих американских критиков. Является ли обладание военно-морским флотом вдвое большим любого другого в мире силовой политикой? Является ли обладание величайшими военно-воздушными силами в мире, с базами во всех концах земли силовой политикой?" А лорд Галифакс заметил об американцах, что "беда этих людей в том, что они в большой степени являются жертвами ярлыков - силовая политика, сферы влияния, баланс сил и т. п. Как будто когда-либо было заключено такое международное соглашение, как "доктрина Монро"".

И когда американские газеты опубликовали текст приказа Черчилля расстреливать в случае необходимости "коммунистических мятежников" (именно те силы, которые освободили Грецию и являлись лучшими борцами против германских оккупантов), Рузвельт был обязан показать, что это сделано без согласия американского правительства. Через несколько дней Рузвельт написал Черчиллю послание с выражением неодобрения действий англичан в Греции. В письме содержалась недвусмысленная угроза: "Попытка поступить таким образом даст вам только временные преимущества, но в конечном счете нанесет ущерб основам наших взаимоотношений".

Склонность Черчилля решать возникающие проблемы обращением к оружию вызывала у Рузвельта чувство, что если СССР и Китай начнут решать свои внешние проблемы подобным образом, то США могут оказаться изолированными.

Критической в этой конъюнктуре становилась позиция СССР. Из Вашингтона поступил запрос к послу Гарриману с просьбой дать оценку дипломатической стратегии СССР. Гарриман в тщательно обдуманном ответе сообщил своим руководителям следующее. Сталин преследует одновременно два курса дружественность к Западу и недоверие к нему. Эта страна отчаянно нуждается в мире. Нет сомнения, что Москва хотела бы продолжения тесных союзных отношений с Америкой и после войны. Но военные испытания сделали русских подозрительными. Русские осознают свои слабости. И если встанет вопрос об обеспечении их безопасности, они готовы на все. Гарриман указывал, что прежний опыт диктует советскому руководству необходимость идти на любые меры, если они увеличивают безопасность страны. Практически это означало, что СССР способен на односторонние действия, что никакой авторитет международной организации не может иметь преобладающего влияния там, где речь идет о выживании. Видимо, этим будет руководствоваться Москва в отношениях с странами-соседями. Конкретный совет посла сводился к тому, что к политике русских нужно отнестись с пониманием и в то же время "твердо противостоять им там, где они неправы". Чтобы найти более ясный ответ, более определенную дорогу, Рузвельт решил отложить вопрос о выборе курса в отношениях с СССР до личной встречи со Сталиным. В общем и целом он был в данном случае оптимистом. Если даже его жестко настроенный посол видит возможности взаимодействия с русскими, почему должен разувериться он, давний сторонник этого курса?

В день выборов, 7 ноября 1944 года, Рузвельт прибыл в Гайд-парк, где обычно голосовал. На вопрос о роде занятий он, как всегда, ответил "выращивание деревьев". На этот раз предстояло опробовать новшество избирательную машину. Рузвельт зашел за занавеску, но техника ему не далась. Окружающие слышали возгласы, что "эта проклятая машина не работает". Последовало много советов, которые и помогли одолеть технические трудности - единственные для Рузвельта в этот день.

Победа на национальных выборах 1944 года показала, каким авторитетом и влиянием пользуется политика Рузвельта у американского народа. Рузвельт преуспел в создании национального консенсуса. В то же время он не сумел создать плеяды единомышленников вокруг себя. Более того, верхний эшелон находился в состоянии постоянной внутренней борьбы (госдепартамент против Пентагона и т. п.). Это помогало президенту царствовать и править, но не позволяло выработать систему гладкого перехода дел к преемнику, не подготовило администраторов для огромной зоны влияния, осененной крыльями американского орла в 1945 году.

Рузвельт пытался - и не без успеха - перенести на внешнюю арену тактику, которая так хорошо срабатывала у него на внутренней арене, где он удачно противопоставлял одних своих помощников другим и вовлекал их во внутренние распри, становясь верховным арбитром. В своей союзнической стратегии Рузвельт также хотел найти поле соперничества для Черчилля и Сталина и, пользуясь доверием обоих, заставить их противостоять друг другу, ожидая американской помощи и арбитража. В некоторых ситуациях ему это удавалось. К примеру, Рузвельт сумел создать у Сталина впечатление, что он стремится поддержать идею скорейшего открытия "второго фронта", а Черчилль стоит у него на пути. При этом Черчилль знал, что Рузвельт без особого труда согласился с ним и видел в нем единомышленника. Примеры можно было бы умножить. В Азии, скажем, Рузвельт хотел опереться

на Китай как на противовес (прежде всего) Советскому Союзу и (частично) Англии.

Но эта тактика имела слабости. Рузвельту не удалось вызвать соперничества за свое благоволение у французов, и он капитально антагонизировал де Голля. Советское руководство в конечном счете вынуждено было обратиться к собственным ресурсам, видя политиканство Рузвельта. Возможно, Рузвельт сумел выиграть войну максимально экономичным путем, но те, кто заплатили наибольшую цену, не забыли этого. Во внутренних делах тактика Рузвельта тоже иногда не давала нужного результата. Так, к периоду решающих межсоюзнических выяснений отношений официальный глава американской дипломатии - К. Хэлл пришел к заключению, что его "оттирают" от участия в важнейших делах, и подал в отставку. А именно в это время (декабрь 1944 года) он был нужнее всего президенту. Рузвельт попросил Хэлла остаться на посту до 20 января и занялся поисками нового главы внешнеполитического ведомства. Его выбор пал на Э. Стеттиниуса, никогда ничем не отличавшегося в сфере дипломатии. Было ясно, что выбирая менеджера, чиновника, организатора, Рузвельт старается оставить за собой функции ведущего стратега. Когда Стеттиниус представил список своих заместителей - Дж. Грю, Дж. Данн, Н. Рокфеллер и А. Маклейш - Рузвельт отметил, что в дипломатию входит консервативная волна, только Маклейша можно было считать либералом. Нет сомнений, что Рузвельт мирился с "правыми" как с исполнителями. Он не знал, что скоро они могут встать у контрольных рычагов.

На пресс-конференции в декабре 1944 года Рузвельта спросили (видимо, под влиянием его новых назначений), в каком политическом направлении он дрейфует - вправо или влево. Рузвельт сказал, что ответ был дан еще одиннадцать с половиной лет назад. Его цель - занять позицию несколько левее центра. Корреспондент попросил президента уточнить, как это согласуется с шестью назначениями явно "правых" в государственном департаменте. Рузвельт: "Я могу назвать себя стоящим немного левее центра. Я принял много людей в администрацию - о, я знаю, что некоторые из них крайне правые и крайне левые, да и разные есть - много людей в администрации, и я не могу поручиться за всех".

Рузвельт твердо надеялся на то, что важнейший фактор - позиция президента. Это было так, пока ее занимал Рузвельт.

В декабре 1943 года Рузвельт в Каире задавал генералу Стилуэлу вопрос: "Как долго продержится Чан Кайши у власти?" В ответ Стилуэл не мог дать президенту никаких доказательств политической крепости чанкайшистского режима.

В 1944 году Рузвельт испытал много сомнений в отношении надежности "китайской карты". Еще совсем недавно в Каире он обещал генералиссимусу полную поддержку. В отличие от скептически настроенного Черчилля он верил в создание мощного централизованного китайского государства, идущего под руководством Запада по капиталистическому пути развития. Президент требовал от своих дипломатов и военных, чтобы они обращались с Чан Кайши как с руководителем великой державы, одной из "четырех великих". Американским военным, видевшим слабости Чунцина так же ясно, как Черчилль, такое отношение давалось с трудом. Но на горизонте пока не возникало более надежной политической фигуры, готовой на тесный союз с американцами. И после некоторых колебаний Рузвельт в 1944 году вновь взялся за поддержку Чан Кайши. Он прилагал большие усилия для регулярных поставок националистическому Китаю оружия и снаряжения. По бирманской дороге доставлялись грузы, которые должны были укрепить мощь китайского союзника. Но по мере того как проходил этот решающий военный год, становилось очевидным, насколько слаб Чан Кайши, насколько недееспособна его армия. Именно тогда (июнь 1944 года) журналист и будущий историк Т. Уайт писал, что режим гоминдана "заключает в себе худшие черты Таммани-холла и испанской инквизиции".

Несмотря на поддержку Америки, китайцы в 1944 году дрогнули с началом очередного японского наступления. В критической ситуации 6 июля Рузвельт призвал Чан Кайши сделать еще один шаг в процессе предоставления американцам контроля над китайскими вооруженными силами. Обращение президента было передано по радио: "Чрезвычайно серьезная ситуация, которая явилась результатом японского наступления в Центральном Китае, угрожает не только вашему правительству, но и частям американской армии, развернутым в Китае, это приводит меня к заключению, что для исправления положения должны быть предприняты чрезвычайные меры".

И хотя Рузвельт хорошо знал о враждебных отношениях Чан Кайши и генерала Стилуэла, он предложил генералиссимусу предоставить американскому генералу всю полноту военного руководства, абсолютную власть над всеми китайскими войсками. Рузвельт подчеркнул экстренность момента. Речь шла о судьбе Азии.

Рузвельт потребовал от китайского руководства передать генералу Стилуэлу "все полномочия для координации и использования всех военных ресурсов в Китае". Чтобы у Чан Кайши не было сомнений в важности этого послания, его передали генералиссимусу через специально прибывшего офицера. По существу это послание говорило (словами Б. Такмэн), что "Чан Кайши не способен управлять своей страной в ходе войны. Оно... объявляло его "земляным орехом"". Униженный Чан Кайши признал слабость своих позиций. Находясь в зависимости от американцев, он в принципе согласился на предложение президента, но избрал тактику затягивания и проволочек. Пусть реформы осуществляются медленно, пусть президент пошлет посредника для регулирования разногласий между генералиссимусом и Стилуэлом, пусть под командование Стилуэла попадут и войска Мао Цзэдуна. Генералиссимус попросил об отсрочке передачи китайских войск под командование Стилуэла и о присылке из Вашингтона специальных представителей президента, которые служили бы своего рода посредниками между Стилуэлом и Чан Кайши. Последнее условие Рузвельт удовлетворил довольно быстро. Девятого августа 1944 года Рузвельт объявил имена своих дипломатических посланцев "ко двору" Чан Кайши: генерал П. Хэрли и промышленник Д. Нелсон. Они прибыли в Китай в сентябре - в разгар японского наступления.

Это была критическая точка сомнений Рузвельта в надежности Китая как первостепенного внешнеполитического партнера на мировой арене. На заседаниях британского Форин оффиса было отмечено, что американцы "начинают сейчас сомневаться в отношении того, что Китай будет дружественной им демократией, защищающей американские интересы на Тихом океане". А из Вашингтона английский посол Галифакс писал, что в американской столице "наблюдается ироническое отношение по поводу претензий Китая на положение первостепенной по значимости державы".

Осенью наступление японцев достигло своего пика, и Рузвельт, чрезвычайно обеспокоенный, уже не просит, а требует от Чан Кайши передачи военного командования генералу Стилуэлу. Именно Стилуэл вручил Чан Кайши послание с этим требованием. Согласно описанию генерала, "гарпун поразил его прямо в солнечное сплетение. Это был меткий удар. Земляной орех разве что стал зеленым и потерял дар речи, но не моргнул глазом. Он только сказал мне. "Я понял"". Сцена далекая от пафоса Атлантической хартии, от "единения демократий", от клинических чистых схем морального руководства этим беспокойным миром. По крайней мере, с одним "мировым полицейским" Рузвельт не церемонился уже в 1944 году.

Чувствуя вероятие потери позиций в Китае, Рузвельт санкционирует беспрецедентную дипломатическую операцию: поиск контактов с коммунистическими силами севера Китая. Свои надежды в китайском вопросе Рузвельт стал возлагать на некое примирение Чан Кайши и Мао Цзэдуна. Любая форма компромисса между ними, казалось, позволяла рассчитывать в борьбе с японцами на полмиллиона гоминдановских войск, привязанных к районам, пограничным с контролируемой КПК зоной. Уже в феврале 1944 года Рузвельт выказал готовность послать своих представителей в Северный Китай. В июне он отправил в Китай вице-президента Г. Уоллеса с целью нащупать возможности улучшения отношений между гоминдановским Китаем и СССР, между Мао Цзэдуном и Чан Кайши. По поручению президента Уоллес сказал Чан Кайши следующие страшные для того слова: "Если генералиссимус не сможет найти общий язык с коммунистами, то президент может оказаться не в состоянии сдержать русских в Маньчжурии".

Находясь под значительным воздействием Рузвельта, Чан Кайши сдался. Он выразил согласие на визит американских советников в коммунистические районы, на американское посредничество в переговорах с Мао Цзэдуном. В Янань, где расположился штаб Мао Цзэдуна, прибывают американские дипломаты и военные. Рузвельт хотел получить влиятельные позиции и здесь, на севере. Теперь определенно известно, что и Мао Цзэдун был заинтересован в связях с США. Это могло ему помочь занять более выигрышное положение внутри страны, повысить свой международный статус. Американцам в Янани задавали вопросы, которые их поражали: Вернется ли Америка после войны к изоляционизму? Каковы планы США в отношении Азии и Китая? На какие силы будут США опираться в Китае? Геополитика, а не ожидаемый идеологический фанатизм это оказалось понятнее и ближе американцам. И многое было бы возможно в этих контактах, если бы не слепая ненависть гоминдановской верхушки к коммунистическим союзникам в борьбе с Японией.

Сыграла свою роль и вражда генералиссимуса с генералом Стилуэлом. Соглашаясь в принципе с президентом, Чан Кайши все же выставил условия попросил замены генерала. Он горько жаловался прибывшему в Чунцин П. Хэрли: "Стилуэл лишен стратегического дара, неспособен командовать огромным театром военных действий. У него нет дипломатического такта, терпеть его дольше невозможно".

Именно в тот момент, когда японское наступление, казалось, поставило Чан Кайши в самую уязвимую позицию, тот начал интригу против Стилуэла. Двадцать пятого сентября 1944 года он послал Рузвельту меморандум с просьбой об отзыве генерала. Передать Стилуэлу командование, писал он, означает создать угрозу мятежа китайской армии. Несомненно, это было трудное время для Рузвельта. Он не знал, как решить "китайскую задачу", и чем больше он размышлял, тем больше склонялся к необходимости уступить Чан Кайши даже за счет очевидного унижения Стилуэла.

Генерал Маршалл, обладавший иммунитетом к сантиментам, призывал Рузвельта отстоять Стилуэла. Но президент не хотел из-за частной склоки терять стратегически важные позиции. В конечном счете он решил пожертвовать Стилуэлом и назначить его командующим бирманским фронтом. И с малыми картами Чан Кайши на этом этапе все же сумел выиграть партию. Он убедил Рузвельта, что и на бирманской границе Стилуэл будет лишь тормозить прогресс. Но пока американцы искали подходящую кандидатуру, Чан Кайши не отдавал главного, на чем он держался, - командование армией. Это означало откладывание на будущее реформы китайской армии, замораживание всех возможных социальных реформ. Для Рузвельта это означало, что он начал давление на Чан Кайши, не заручившись необходимыми силами, и в азиатской борьбе нервов явно проиграл.

Девятого сентября 1944 года американский посол Гаусс информировал Чан Кайши, что Рузвельт и Хэлл настаивают на прекращении фракционной борьбы среди китайцев, на поисках разумного примирения и сотрудничества. Тогда же Хэрли, Нелсон и Стилуэл начали прямые переговоры с Чан Кайши. Полные решимости посланцы президента вскоре поняли, что бьют молотом по стогу сена. Прижатый к стене, видя угрозу своему правлению, Чан Кайши использовал, с одной стороны, все способы затягивания переговоров, а с другой, постарался показать американцам, что в его руках тоже есть козыри. Генералиссимус дал понять, что готов вывести свои войска из южных провинций, это сразу же поставило бы англичан и американцев в Бирме и Индии в еще более сложное положение. В своем дневнике Стилуэл записал: "Сумасшедший маленький ублюдок". Но суровым фактом было то, что все материальные вложения США в Китае оказались под угрозой. Хуже того, под угрозой оказалась опора на Китай как на один из стержневых элементов мировой стратегии президента Рузвельта.

Президент пишет генералиссимусу письмо, далекое от всяких иносказаний: "Вы еще не передали генералу Стилуэлу командование над всеми войсками в Китае в то время, как мы стоим перед угрозой потери критически важного Восточного Китая, что имело бы катастрофические последствия... Передвижение наших войск через Тихий океан происходит быстро. Но это наступление может подоспеть поздно для Китая...".

Беседуя в это время с Рузвельтом в Квебеке, У. Черчилль с удовлетворением пришел к заключению, что президент оставил свои китайские проекты: "Американские иллюзии в отношении Китая рассеялись".

Представляется, что президент был уверен в том, что Чан Кайши уступит и передаст все военные полномочия Стилуэлу. Он недооценил волю своего китайского партнера, недооценил силу китайского национализма. Хэрли предлагал отозвать Стилуэла, иначе "в этой противоречивой обстановке вы потеряете Чан Кайши... и, возможно, вы потеряете с ним Китай". Генерала Стилуэла в качестве начальника штаба китайской армии сменил генерал А. Ведемейер. Одновременно Рузвельт увеличил поставку военных материалов националистическому режиму. Вполне очевидно, что Рузвельт руководствовался не военными, а политическими соображениями. В конечном счете ему нужны были не победы над японцами в Восточном Китае, а мощный послевоенный Китай как величайшая дружественная сила в Азии и как один из четырех "мировых полицейских". Помимо прочего, он боялся такой эволюции Китая, когда Чан Кайши оказался бы поверженным в гражданской войне и возникло бы вероятие появления нового Китая, дружественного прежде всего по отношению к Советскому Союзу.

К концу 1944 года националистический Китай, несомненно, зависел от США, но не было создано взаимоприемлемых форм этой связи. Китайцы отступали, американцы теряли контроль над событиями. В стратегии Рузвельта, предполагавшей "благожелательную опеку" над могучим, контролирующим региональное развитие Китаем, образовалось слабое место. Окончательные результаты, правда, сказались в 1949 году, но уже к концу войны стала ясной шаткость азиатской опоры рузвельтовской стратегии. Генерал Стилуэл полагал, что Рузвельту нужно было оказать более действенное давление на полностью зависящего от американцев Чан Кайши. Стилуэл в это время еще не знал, что посланник президента Хэрли рекомендовал не загонять генералиссимуса в угол, не антагонизировать его. Если Стилуэл думал о нуждах момента, то Рузвельт стремился подготовить почву для прочного союза на долгий период после войны. Но, поощряя Чан Кайши, обещая ему высокое место в мировой иерархии, Рузвельт не сумел настоять на основных буржуазных реформах. Чунцин еще не стал мировой столицей, но уже был столицей коррупции, центром с неэффективной администрацией и небоеспособной армией.

Нужно также добавить, что первоначальная значимость армий Чан Кайши как главной силы, выступающей против Японии с запада, уменьшилась после общения советского руководства начать боевые действия на Дальнем Востоке вскоре после победы над Германией. Теперь можно было рассчитывать на то, что Советский Союз нейтрализует континентальные силы японцев и создаст наилучший плацдарм для высадки на Японских островах. Воздействие данного фактора на Рузвельта стало ощутимым в октябре 1944 года, когда ему сообщили, что ухудшение военной обстановки в Китае происходит так быстро, что даже американский главнокомандующий не смог бы остановить этот процесс. Желание Рузвельта видеть чанкайшистский Китай мировой державой все больше приходило в противоречие с полуфеодальной внутренней структурой чунцинского режима, неспособного мобилизовать силы китайского народа. В данном случае Рузвельт выдавал желаемое за действительное.

Возможно, что Рузвельт терял позиции в Китае также потому, что предпочитал двигаться к Японии "южным путем", занимая один за другим острова в Тихом океане, не полагаясь на китайскую базу, не укрепляя китайский фронт, не наращивая американское присутствие на континенте. Лишь на короткое время в 1944 году он готов был сделать континентальный Китай и Тайвань главными базами своего наступления на Японию. Позже президент обратился к Филиппинам и другим опорным пунктам. Китай был предоставлен самому себе. Учитывая разделенность Китая, наличие крупной северной зоны, находящейся под контролем китайских коммунистов, Рузвельт объективно ослаблял один из столпов послевоенного устройства.

Десятого ноября 1944 года Рузвельт спросил Гарримана: "Если русские войдут в Китай, выйдут ли они оттуда?"

Ответ Гарримана утвердил президента в стремлении держаться за прежнюю "лошадку" - Чан Кайши, равно как и убедил его в необходимости предпринять усилия по "западному" примирению Чан Кайши и Мао Цзэдуна. В ноябре 1944 года доверенное лицо президента П. Хэрли был послан в Янань для пробных шагов в направлении сближения с Мао Цзэдуном. В этих переговорах была выработана программа из пяти пунктов, нацеленная на примирение двух главных противоборствующих китайских сил. (После этой миссии Рузвельт назначил Хэрли послом США в Китае.) Тем большим было разочарование Рузвельта, когда Чан Кайши наотрез отказался вести переговоры с коммунистами. Стараясь спасти свою схему, в которой партнерство с Китаем было одним из оснований, президент Рузвельт поручил Хэрли укрепить отношения с Чан Кайши, "успокоить" его в отношении американской поддержки. "Сообщите ему доверительно, - писал президент, - что рабочее соглашение между генералиссимусом и войсками Северного Китая в огромной степени облегчит выполнение задачи изгнания из Китая японцев, а также русских. Я не могу ему сказать больше в настоящее время, но он может полагаться на мое слово. Вы можете подчеркнуть слово "русских"".

Одновременно в Москве посол Гарриман по поручению Рузвельта спрашивал Сталина, каковы планы СССР в Азии.

Рузвельт продолжал следовать выбранным курсом в "китайском вопросе" вопреки заметному противодействию западных союзников. В январе 1945 года английские, французские и голландские представители изложили послу Хэрли свою точку зрения, что мощный централизованный Китай вовсе не соответствует целям Запада в Азии. Частным порядком Рузвельт выразил категорическое несогласие. Новому государственному секретарю Э. Стеттиниусу он заявил: "Наша политика основана на вере в то, что, несмотря на временную слабость Китая, возможность революции и гражданской войны, 450 миллионов китайцев в будущем найдут возможности для объединения и модернизации, они будут самым важным фактором на всем Дальнем Востоке".

Видному английскому политику Рузвельт сказал в эти дни: "Китайцы энергичный и способный народ. Они могут ввести у себя западную организацию и западные методы так же быстро, как это сделали японцы".

Рузвельт не предвидел "молниеносного" возвышения Китая, он полагал, что для утверждения статуса мировой державы Китаю понадобится срок от двадцати пяти до пятидесяти лет. До достижения этой "зрелости" Китай будет пользоваться поддержкой Америки и выступать проводником ее политики в Азии.

Для Рузвельта характерно исключительное внимание к технологическому фактору, к развитию качественно новых материальных сил, к тесному единению процесса научных открытий с его непосредственной реализацией во внешней политике. Самым важным техническим новшеством, воспринятым, освоенным и развернутым в колоссальном масштабе, было использование ядерной энергии. В определенном смысле именно это должно было стать основой могущества США после окончания войны. Рузвельт, несомненно, готовил ядерное оружие как важный аргумент своей дипломатии. Он, как считает американский историк Б. Бернстайн, полагал, что атомная бомба "может помочь Америке достичь ее дипломатические цели".

Весной 1944 года Рузвельту надлежало принять окончательное решение чрезвычайной важности. Нужно было сделать выбор между двумя курсами. Первый предполагал продолжение атомного сотрудничества с Англией и отрицание такого сотрудничества с СССР. Этот курс обещал реализацию плана превосходства двух "полицейских" Запада над двумя "полицейскими" Востока. Он имел достоинство уже наигранной схемы, которая, казалось, гарантировала американское доминирование на мировой арене на годы вперед. Но у этого курса были и свои недостатки, свои опасности. Столь очевидная демонстрация солидарности англосаксов, бесспорно, могла насторожить СССР. Можно было пойти по второму пути - привлекая к сотрудничеству Советский Союз, в этом случае атомная энергия становилась энергией мирной. Человеком, который в обостренной форме поставил вопрос о выборе между двумя курсами, был датский физик Нильс Бор.

Н. Бор сумел бежать из оккупированной немцами Дании в сентябре 1943 года. Консультантом проекта "Манхеттен" он стал, по его словам, для того, чтобы указать на решающую значимость использования атомной энергии в мире будущего. Бор считал критическим вопрос о согласованности действий с Советским Союзом в деле контроля над атомным оружием. Западу следует пригласить СССР к послевоенному атомному планированию до создания атомного оружия, до окончания текущей войны. Существенно важно доказать советскому руководству, что американо-английский союз, владеющий атомным оружием, не направлен против СССР. Бор предлагал совместную техническую инспекцию, создание общего атомного агентства, четкое разделение мирных и военных исследований. Время - вот что было наиболее важно. Следовало убедить русских, пока они дружественны. Если США и Англия не заключат на ранней стадии исследований соглашения с СССР, то после войны великие страны будут втянуты в самоубийственную гонку атомных вооружений.

Нужно сказать, что такое предвидение не осталось монополией великого датчанина. Растущую опасность почувствовали даже весьма консервативные английские политики. К их числу следует отнести руководителя английской атомной программы сэра Джона Андерсона и посла в Вашингтоне Галифакса. Но и среди американцев возникла группа людей, самым серьезным образом обеспокоенных новой опасностью. Датский посол представил Бора судье Ф. Франкфуртеру, близкому к президенту Рузвельту. Франкфуртер уже знал о манхеттенском проекте, он видел возникающие возможности и опасности. И он постарался после встречи с Бором передать Рузвельту основную идею: "Было бы катастрофой, если бы Россия узнала об "X" из собственных источников".

Франкфуртер полагал, что у СССР не будет особых сложностей добыть информацию, необходимую для создания собственного атомного оружия. Он сказал президенту, что проблема атомной бомбы, может быть, важнее вопроса о международной организации, и Рузвельт с ним согласился. Франкфуртер подчеркивал ту идею, что принятые американцами в начале 1944 года решения в отношении атомного оружия окажут сильнейшее воздействие на послевоенное урегулирование.

Опасаясь, что Рузвельт не пойдет на сотрудничество в этой сфере с СССР, Н. Бор предложил, чтобы советское правительство было хотя бы уведомлено о существовании манхеттенского проекта. Узнав об успехах союзника, СССР не может не быть удовлетворен, а это позволит США смело идти вперед в научных изысканиях и в то же время создаст базу будущего взаимопонимания. Бор писал Рузвельту: "В ходе предварительных консультаций с русскими не будет конечно же обмена информацией относительно важных технических деталей; напротив, в этих консультациях должно последовать ясное объяснение того факта, что такая информация должна быть сокрыта до тех пор, пока общая безопасность в отношении неожиданных опасностей не будет гарантирована".

Рузвельту не предлагалось передать в руки СССР военные секреты, предлагалось лишь подготовить почву для общей безопасности. Рузвельт соглашался с этим, но он не был готов к принятию идеи оповещения СССР. Его взгляды явно отличались от точек зрения Бора и Франкфуртера. Весной 1944 года он много раз так или иначе касался атомной проблемы (способ доставки руды из Конго; освобождение компании "Дюпон" от обвинений - с целью сохранить ее специалистов, занятых в проекте; увеличение федеральных ассигнований на проект), но он ни разу не поднимал вопроса о международном контроле над атомной энергией.

Итак, важным фактором советско-американских отношений стал атомный секрет, и этот секрет сохранялся Рузвельтом неукоснительно. Лучшим подтверждением является подписание 13 июня 1944 года Рузвельтом и Черчиллем Соглашения и Декларации о доверии, в которой особо говорилось о том, что США и Великобритания будут сотрудничать исключительно друг с другом в деле овладения контролем над запасами урана и тория во время и после войны. Подчеркнем, что Рузвельт самым скрупулезным образом обсуждал с генералом Гроувзом данный вопрос и прежде всего возможности "максимально полного контроля над всеми урановыми месторождениями мира". Рузвельт долго изучал карту Бельгийского Конго с обозначенными на ней урановыми месторождениями. Мысль о вероятной послевоенной гонке в атомной сфере не могла не посетить его. А если так, то он, несомненно, думал о занятии оптимально выгодных позиций в отношении основных источников урана.

Серьезной попыткой предотвратить раскол и атомное соперничество союзников была беседа Н. Бора и Рузвельта 26 августа 1944 года. Союзные войска полтора месяца находились во Франции, они расширяли плацдарм высадки и уже вошли в Париж. Рузвельт был расположен говорить о глобальных проблемах.

Они обсудили мнение Черчилля о том, что атомное оружие несет с собой большие положительные возможности, оно позволит начать новую эру в истории, способствовать упорядоченности мирового развития. Рузвельт сказал Бору, что об атомных перспективах следует поговорить со Сталиным. Да, с русскими по поводу атомного оружия придется войти в контакт, такая инициатива, говорил президент, может дать "хорошие результаты". Сталин понимает значимость данного открытия. В августе он встретится с Черчиллем и они детально обсудят этот вопрос на второй квебекской конференции. Обаяние президента действовало на собеседника как обычно, и Бор ушел из Белого дома воодушевленный. Он так и не узнал, что наиболее интенсивному обсуждению вопрос атомного сотрудничества был подвергнут 18 сентября 1944 года (уже после второй конференции в Квебеке) на встрече Рузвельта и Черчилля в Гайд-парке. Рузвельт и Черчилль сошлись в том, что Бору доверять нельзя. Самое важное: они подтвердили свой вывод, что монополия на атомное оружие, которой обладают США и Англия, будет их значительным активом в геополитическом соперничестве, которое может возникнуть у них с Советским Союзом.

Обсуждение в Гайд-парке зафиксировано в памятной записке, подписанной Рузвельтом и Черчиллем 19 сентября 1944 года. В последнем параграфе этой записки говорится о мерах, которые должны быть приняты в отношении профессора Бора, чтобы "избежать утечки информации, особенно к русским". Главный вывод меморандума звучал так: "Предложение об информировании мира относительно данного проекта... неприемлемо. Нужно продолжать рассматривать данный проект как дело исключительной секретности".

Напомним, что Бор не предлагал оповещать "весь мир", он считал необходимым известить лишь СССР о существовании данного проекта. Но соображения геополитики оказались в данном случае важнее.

На сентябрьской встрече Рузвельта и Черчилля Нильс Бор был охарактеризован как опасный заблуждающийся ученый, способный передать военные секреты русским. Неизвестно, исходила ли эта оценка от Черчилля (как утверждают американские источники), но фактом является обоюдное согласие двух сторон в конце встречи. В указанной записке отражено представление Рузвельта о том, как должно быть использовано атомное оружие в текущей войне: "Когда бомба будет окончательно создана, возникнет возможность после тщательной оценки ситуации использовать ее против японцев, которых нужно предупредить, что бомбардировки будут продолжаться до тех пор, пока они не сдадутся".

Нет сомнения в том, что Черчилль в 1944 году сделал приобщение Англии к ядерному проекту одной из основ сохранения ею положения великой державы. Он добился того, что в памятной записке США обещали "полностью сотрудничать в развитии атомного проекта в военных и мирных целях после поражения Японии". Черчилль с триумфом пишет в Лондон, что ему удалось достичь искомой договоренности. Англия попадала в "атомный клуб", она, как предполагалось, получала доступ к сверхоружию, она одна стала избранным партнером США. Через десять дней после подписания меморандума Рузвельт сказал К. Хэллу: "Нужно удержать Британию от полного банкротства в конце войны. Я не хотел бы, чтобы Британская империя попала в финансовый коллапс, а Германия в то же время восстановила бы свой военный арсенал".

Атомное оружие должно было предотвратить такое развитие событий. Вооруженная им, Англия будет подлинным надзирателем над Европой, освобождая Америке простор для мировой инициативы.

В целом договоренность Рузвельта с Черчиллем в сентябре 1944 года в Гайд-парке представляет собой одно из важнейших событий в дипломатии Рузвельта. Он закрепил курс на одностороннее использование самого эффективного из создаваемого оружия. В свете этого решения просматривается перспектива мира, где лишь Соединенные Штаты имеют право окончательного суждения.

Как пишет американский историк М. Шервин, "соглашение, достигнутое в сентябре 1944 года, отражает отношения цели и предпосылки, которые определяли взаимозависимость между атомной бомбой и американской дипломатией на протяжении основного периода войны". Из двух альтернатив сделать атомное оружие подотчетным международному контролю, основой системы международной безопасности или сохранить его в качестве "резервного аргумента" послевоенного мироустройства - президент Рузвельт выбрал вторую. Цитируя М. Шервина, можно сказать, что Рузвельт "признал уникальную значимость создания бомбы для соотношения военной силы и увидел в ней мощное дипломатическое оружие". Система "четырех мировых полицейских" начала противоречить складывающемуся положению, при котором двое из них решили вооружиться атомным оружием.

Когда президент Рузвельт призвал 22 сентября 1944 года для беседы в Белый дом В. Буша, он уже принял решение. Рузвельт не упоминал "гайд-парковской" памятной записки, но основные ее идеи выражал полностью. Буш записал: "Он указал на необходимость сохранения сильной Британской империи и рассуждал о методах, какими это может быть достигнуто".

У Буша, по его словам, после полуторачасовой беседы сложилось впечатление, что президент намерен сохранить американо-английскую монополию после войны. Буш полагал, что эта цель недостижима, а стремление к ней опасно. Поэтому через несколько дней он начал обсуждение данной проблемы с военным министром Стимсоном, подчеркивая ту идею, что любые попытки монополизировать атомное оружие скорее всего стимулируют русских начать полномасштабные усилия по секретному созданию собственного атомного арсенала. Это приведет к расколу коалиции и, возможно, к войне в будущем. Стимсон согласился, что нужно предпринять усилия по предотвращению такого оборота событий, вечером записав в свой дневник: "Очевидно, что президент обсуждал эту проблему без предварительного внутреннего анализа ее с тремя главными в этой сфере советниками".

Главной идеей Стимсона было: оповестить СССР до того, как атомное оружие станет реальностью, и сделать это до окончания войны. В это время можно было еще объяснить секретность односторонних усилий общими военными целями. Сейчас мы можем с уверенностью сказать, что Стимсон, Буш и Конант были изолированы от выработки атомной дипломатии президента и узнали об официальном курсе лишь из констатации президентом того, что в послевоенном мире будет существовать англо-американская монополия на атомное оружие.

Активизировавшиеся Буш и Конант в течение следующей недели послали Стимсону два меморандума о значимости атомного оружия для будущих советско-американских отношений. Главная идея: они сомневались, что американо-английская монополия может удержаться более трех-четырех лет; нация с достаточными ресурсами, каковой является СССР, быстро догонит своих конкурентов; особенности развития науки могут позволить ей даже выйти вперед. Да к тому же атомные бомбы представляют собой лишь первый шаг на пути развития этого рода оружия. На горизонте уже видна возможность создания тысячекратно более мощного оружия - водородной бомбы. Безопасность следует искать не в секретности и не в контроле над сырьевыми ресурсами.

В окружении президента в конце сентября - начале октября 1944 года царил оптимизм по поводу будущего, связанный с очевидным успехом конференции в Думбартон-Оксе, где обсуждался вопрос создания ООН. Союзнический успех укрепил намерения ряда советников Рузвельта добиваться более благоприятных условий сотрудничества с СССР. Но эта тенденция имела и противоположный полюс, олицетворяемый в данном случае прибывшим в США послом Гарриманом: СССР пытается завладеть основными политическими рычагами в освобождаемых странах. Гарриман полагал, что реформы в СССР пока не предвидятся, а Сталин постарается укрепить свое влияние на Восточную Европу. Общение с Гарриманом охладило решимость, по крайней мере Стимсона, стремиться к созданию организации международного контроля над атомным оружием.

На короткое время в конце декабря 1944 года возник вопрос о возможности подключения к западному атомному проекту Франции, но Рузвельт (как и его окружение) решительно воспротивился.

К этому времени опасения в отношении овладения немцами атомным оружием рассеялись. Напомним, что Гитлер постоянно говорил о некоем секретном сверхоружии, что создавало у участников проекта "Манхеттен" недобрые предчувствия. В 1944 году нацисты дали три новых вида оружия - Фау-1, реактивный истребитель фирмы "Мессершмитт" и подводную лодку класса "Шноркель". Американцы готовились к худшему.

Осенью 1943 года они создали особое разведывательное подразделение под названием "Алсос" (что было греческим переводом фамилии Гроувз). Сотрудники "Алсоса" носили белый значок "Альфа". Перед ними стояла задача определить, до какой степени продвинулись немцы в атомных исследованиях. Главным научным советником "Алсоса" был голландец доктор С. Гудсмит, известный как физик-экспериментатор и имевший прежде в качестве хобби практику участия в уголовных расследованиях.

Двадцать третьего ноября 1944 года танки генерала Паттона вошли в Страсбург, и "Алсос" немедленно завладел кабинетом ведущего немецкого физика Вайцзеккера. Гудсмит читал записки Вайцзеккера под названием "Ураниум ферайн" при свете свечи. Рядом американские солдаты играли в карты. Когда стало ясно, что рейху не хватило установок для производства плутония и урана-235, немедленно последовал звонок в Вашингтон. Там предположили, что атомные работы, возможно, ведутся в других частях Германии. На это Гудсмит ответил: "Расклейщик плакатов может возомнить себя военным гением, продавец шампанского может замаскироваться под дипломата. Но подобные люди никогда не овладеют достаточными знаниями, чтобы создать атомную бомбу".

В последний день 1944 года Рузвельт обсуждал со своим военным министром проблему взаимоотношений с СССР. Как записал Стимсон в дневнике, Рузвельт сказал: "Сталин использует прежнее английское желание иметь санитарный кордон вокруг СССР в качестве предлога для современных русских намерений владеть контролем над Чехословакией, Польшей и другими странами".

Поскольку речь зашла об СССР, Стимсон, воспользовавшись моментом, решил связать политику в отношении СССР с атомной политикой. Он полагал, что в СССР уже что-то знают о манхеттенском проекте и на некоем этапе в будущем сохранять в тайне процесс создания бомбы окажется невозможным. Стимсон считал, что сведения об этом оружии придется сообщить русским, но сделать это надо на основе qui pro quo, требуя от русских уступок в Восточной Европе. Рузвельт однозначно одобрил линию размышлений своего министра.

1945

В Ялте президент пожертвовал значительную долю своего здоровья. Но он не пожертвовал ничего другого.

У. Манчестер. 1973 г.

Авраам Линкольн был печальным человеком потому, что он не мог получить всего сразу. И никто не может... Вы не можете, просто крича с крыши дома, все время получать все, что вы желаете.

Ф. Рузвельт. 1933 г.

В 1944 году Рузвельт успешно выдержал "национальный экзамен" - он был в четвертый раз избран на пост президента. Голоса выборщиков: "за" - 432 и "против" - 99. Существенно отметить, что оппозиция, которой Рузвельт боялся все эти годы - традиционные изоляционисты, была сокрушена и в палате представителей, и в сенате. Ее лидеры, такие как Г. Фиш и Дж. Пай, потеряли места в сенате. Это означало, что президент получил полномочия от своего народа на более активную политику на мировой арене. Теперь Рузвельт мог смело экспериментировать, мог взять видимый им оптимальным для Америки курс в мировой политике.

У Рузвельта в столь важном, определяющем 1945 году было чувство, которое хорошо выразил известный американский журналист Т. Уайт: "Мир был флюидным и готовым к перестройке". Ощущение безграничных американских возможностей придавало Рузвельту силы тогда, когда его физические возможности подходили к пределу. Охватившее его чувство не было лишь его достоянием. В Вашингтоне, как вспоминал Д. Ачесон, царило убеждение в том, что "должно быть создано нечто новое", и Соединенные Штаты взяли на себя задачу попытаться сформировать тот мир, который придет на смену старому.

Рузвельт полагал, что резко сокращается число подлинно великих держав, что в бывших французских, бельгийских, голландских и итальянских колониях создается вакуум силы, и заполнить этот вакуум могут лишь сверхгиганты послевоенного мира - США, СССР, Великобритания. Но России, принявшей на себя главный удар германской военной машины, нужно будет время, чтобы восстановить из руин свои города. Англия, ослабленная военными испытаниями, направит энергию на сохранение своей империи - одна лишь проблема Индии требует всех ресурсов Лондона.

Разумеется, рискованно предсказывать будущее в двадцатом столетии, но одно казалось несомненным вашингтонским политикам: Соединенные Штаты, обладающие гигантским военным и промышленным потенциалом, возьмут на себя руководство ввергнутым в хаос и разруху миром. Веку прежних колониальных империй пришел конец - потрясения мировой войны способствовали нарастанию национально-освободительного движения, и это обещало изменить политическую карту мира. Свобода - это экономическая независимость, а такую роскошь в расстроенном мировом хозяйстве, полагали в Вашингтоне, могут позволить себе немногие. Половина мирового промышленного производства - основа влияния куда более надежная, чем крошечные анклавы крепостей в море туземного населения. Вашингтон готовился принять "мировую ответственность".

Современный американский историк Т. Паттерсон полагает, что, сколь ни уклончив был Рузвельт в определении своих дипломатических целей, ряд их выявляется довольно определенно (и эти цели разделялись политическим и военным окружением президента): "Восстановление мировой экономики согласно принципам многосторонности и открытых дверей; помощь жертвам войны; предотвращение прихода к власти левых сил; обеспечение безопасности Соединенных Штатов посредством создания системы глобальной обороны; комбинация дружественного подхода к Советскому Союзу и сдерживания его. От образования Организации Объединенных Наций до основания Мирового банка, от создания заморских американских баз до займов по восстановлению, от пересмотренных границ до изменения состава правительств мы можем видеть, как американцы хотели реализовать свои послевоенные планы посредством применения силы... Американские планировщики надеялись создать капиталистический, демократический мировой порядок, в котором Соединенные Штаты, занимая патерналистскую позицию, стали бы моделью и доминирующей нацией в системе разделения мощи и сфер влияния".

Заменяя К. Хэлла на посту государственного секретаря Э. Стеттиниусом (бывшим главой совета директоров "Ю. С. стил", не имевшим дипломатического опыта), Рузвельт еще раз говорил всем заинтересованным, что намерен сам руководить внешней политикой Соединенных Штатов. Окружающие Рузвельта эксперты чутко ловили линию стратегических рассуждений президента. Как пишет американский историк М. Мейо, "планировщики послевоенного мира исходили из диктовок, речей президента, из дипломатических позиций президента на встречах на высшем уровне. Окружение друзей и советников было велико, и у президента прослеживается тенденция через них обойти государственный департамент". По мере того как война шла к концу, самым главным вопросом мировой политики становилось будущее отношений США и СССР. Исторической заслугой Рузвельта является то, что в 1944 - 1945 годах он приложил усилия, чтобы предотвратить отрицательное воздействие на советско-американские отношения внешних факторов. Прежде всего это касается польской проблемы, которая вышла на первые полосы американских газет (большое внимание привлекли Варшавское восстание, отставка Миколайчика с поста премьера лондонского правительства, признание Советским Союзом люблинского правительства в качестве правительства суверенной Польши).

А. Гарриман зафиксировал это в своем дневнике после встречи с президентом в конце октября 1944 года: "Президент последовательно высказывает очень незначительный интерес к восточноевропейским делам".

Через несколько недель Гарриман укрепляется в своем впечатлении. Ему кажется, что Европа вообще не находится в фокусе внимания президента. Рузвельт "хотел владеть многими контрольными позициями в тихоокеанском регионе, европейские же вопросы были настолько сложны, что он считал желательным не касаться их настолько, насколько это возможно, за исключением проблемы Германии". Рузвельт выказал недовольство, когда Гарриман вовлек его в обсуждение статуса города Львова. Когда бывший американский посол в Польше А. Блисс стал требовать от президента давления на СССР в польском вопросе, Рузвельт воскликнул: "Вы хотите от меня объявления войны России?"

Но, разумеется, полностью абстрагироваться от рассмотрения польской проблемы Рузвельт не мог. Нужно сказать, что уже в 1943 - 1944 годах Рузвельт демонстрировал понимание того, что будущее польское правительство должно отличаться от межвоенного варшавского правительства большей дружественностью по отношению к Советскому Союзу.

Складывается впечатление, что все риторическое противодействие Рузвельта признанию нового варшавского ("люблинского") правительства проистекало из его боязни "деморализовать" интернациональный, интервенционистский консенсус в США, с такой силой продемонстрированный во время ноябрьских выборов. Он боялся, что укрепление позиций СССР в Польше и укрепление позиций Англии в Греции разбудит в американском обществе страхи в отношении того, что в

1945 году повторится 1919 год, повторится Версаль, т. е. послевоенное мироустройство определится не американцами. В январе 1945 года "Нью-Йорк таймс" писала: "Настроение американского народа таково, что действия его союзников могут вызвать у него нежелание тесного сотрудничества с союзниками в целях поддержания мира в Европе и породить волну разочарования, которое заставит побледнеть даже изоляционизм 1920-х годов".

Американцы многое изменили в своем отношении к участию в мировых делах с 1918 года, но политика англичан в Греции привела к тому, что это настроение "может измениться так же быстро, как английская погода, если американским народом однажды овладеет идея, что эта война представляет собой еще одно столкновение между соперничающими империализмами". Рузвельт, всегда внимательно следивший за "пульсом" своей страны, проводивший лучшие часы утра в чтении ведущих газет, не мог быть равнодушен к таким голосам.

К тому же ближайшие новые сотрудники, такие, например, как Стеттиниус, предупреждали президента о широком возмущении американского населения силовой политикой союзников. Опросы общественного мнения говорили, что уже едва лишь 60 процентов населения доверяли Англии. Рузвельт постарался хотя бы частично восстановить пошатнувшееся доверие к активной международной политике в своем обращении к конгрессу "О положении страны" (январь 1945 года). "Испытав разочарование после окончания предшествующей войны, мы потеряли надежду построить лучший мир из-за того, что нам не хватило мужества взять на себя ответственность в очевидно несовершенном мире. Мы не должны позволить, чтобы подобное повторилось, или мы снова пойдем по той же трагической дороге - по дороге к третьей мировой войне".

Президент просил американцев не преувеличивать сложность греческой и польской проблем, вставших перед союзниками, он призвал не дать "многим специфическим и текущим проблемам, связанным с освобождением Европы, послужить причиной отсрочки создания действующего на постоянной основе механизма поддержания мира".

Но пользовалась влиянием и другая линия анализа международной обстановки.

В своем планировании государственный департамент требовал достижения контроля над Западной, Центральной и Восточной Европой. Особенно активным было воздействие на Рузвельта следующих идей внешнеполитического ведомства: концепция "четырех полицейских" не должна создавать зоны собственного влияния всех четырех великих стран, США надо иметь возможность "входа" в любую из главных мировых зон. Один из ведущих сотрудников госдепартамента А. Берль писал, что США должны овладеть контролем над всей Европой, "расположенной к западу от русской границы... создать взаимозависимую континентальную систему, объединенную в основных своих параметрах". И чем ближе дело приближалось к развязке, тем настойчивее планировщики требовали распространения американского влияния вплоть до советских границ. По оценке госдепартамента, сделанной в начале 1945 года, европейская стабильность зависела "от поддержания здоровых экономических отношений и ощутимого уровня процветания во всех частях континента". Еще совсем недавно в Вашингтоне говорили о Восточной Европе как о менее всего интересующей Америку части света. Теперь начинается движение в противоположном направлении.

Контрнаступление немцев в Арденнах, осуществленное в декабре 1944 года под личным руководством Гитлера, во многом спутало карты Рузвельта. Он надеялся быстрее пробиться в Рейнскую долину, овладеть "сердцем Германии". Декабрьские события показали, что рейх еще способен к сопротивлению. Потеряв три миллиона солдат и офицеров, Гитлер продолжал командовать армией в десять миллионов человек. Бомбардировки Германии, достигшие пика интенсивности, не давали желаемых результатов. Германская военная машина еще работала на полных оборотах. Нет сомнения, что Рузвельтом в конце декабря владели мрачные чувства. Если Германия создаст мощный оборонительный вал на Западе, его общая стратегическая схема может рухнуть. Судьбу войны решат русские и решат так, как сочтут нужным. Уже Румыния и Болгария взаимодействовали с Советской Армией, и у советских войск были хорошие шансы овладеть не только Венгрией и Чехословакией, но выйти на контрольные позиции в Австрии и, важнее всего, в средоточии европейской мощи, в Германии, со всеми вытекающими последствиями.

Но Арденнское наступление немцев уже через несколько дней захлебнулось, и военный министр Стимсон указал, что действует прежний план, рассчитанный на достаточно быстрое овладение жизненными центрами Германии.

Американское военно-морское строительство к этому времени приобрело гигантские масштабы. Производство самолетов достигло рекордного уровня. Это означало, что внешние рычаги Штатов усилились за несколько лет многократно. Стимсон и военно-морской министр Дж. Форрестол разрабатывали новую систему национальной воинской службы. И - что очень важно отметить - президент предлагал на 1946 год расходы лишь немногим меньше фантастического уровня 1945 года.

В своем послании конгрессу "О положении страны" Рузвельт предупредил, что враг рассчитывает на раскол антигитлеровской коалиции. Кульминацией послания была характеристика новой мировой организации - Объединенных Наций, должной придать миру устойчивость и справедливое руководство. Послание кончалось словами: "Этот новый 1945 год может быть годом величайших достижений человеческой истории... 1945-й может увидеть финал нацистско-фашистского царства террора в Европе. 1945-й может увидеть приближение союзных войск к силовым центрам империалистической Японии. И самое важное из всего - 1945-й может и должен увидеть серьезное начало организации мира".

Американская авиация сделала все возможное, чтобы уже к началу 1945 года Берлин лежал в руинах. Возвратившийся из Вольфшанце - своего командного пункта в Берлин Гитлер теперь видел надежду лишь в развале той "неестественной" коалиции, которая ему противостояла. Он надеялся на то, что США и Англия устрашатся возможности увеличения влияния СССР на Балканах и Ближнем Востоке, что Вашингтон будет недоволен усилением Англии в Средиземноморье, а СССР проявит недоверие к своим капиталистическим союзникам. "Тот, - говорил Гитлер, - кто как паук будет сидеть в центре сети, сможет наблюдать развитие событий, сможет увидеть, как эти антагонизмы час от часу становятся все сильнее".

В рядах союзников действительно существовали противоречия, особенно явные из них порождались отношением к лондонскому комитету поляков. Самыми важными были вопросы послевоенного устройства. Какие факторы будут решающими в этом процессе?

В предпоследний день 1944 года Рузвельту передали послание, полученное Маршаллом от руководителя работ по атомному проекту генерала Гроувза:

"Сейчас становится определенно ясно, что наши оперативные планы должны быть основаны на создании бомбы в виде снаряда, мощность которого, по нашим оценкам, будет равна десяти тысячам тонн тринитротолуола. Первая бомба, если не производить предварительного полномасштабного испытания, которое не кажется нам необходимым, будет готова примерно 1 августа 1945 года. Вторая должна быть готова до конца года... 509-я смешанная группа проходит обучение и помогает, участвуя в главных испытаниях".

Далеко в Аламогордо создавалось сверхоружие, американская экономика добилась непревзойденных результатов, но судьба мировой войны в данном случае решалась в районе Берлина, и Советская Армия была к нему ближе, чем западные союзники.

В Германии Гудсмит с "Алсосом" продолжил свою охоту. После Вайцзеккера оставался Гейзенберг - лишь он, твердый приверженец идеи возможности создания атомного оружия, мог реализовать этот проект в Германии. Он действительно построил зимой 1943 - 1944 года небольшой реактор в Институте Далема, используя три тонны урана и тяжелой воды. Лаборатория Гейзенберга была замаскирована - она помещалась в бывшем пивном предприятии близ Штутгарта, на склоне швабских Альп. Но и здесь становилось опасно работать. Гейзенберг переместил свою лабораторию в огромную пещеру около Тюбингена. Лихорадочные работы начались в феврале 1945 года и уже через несколько недель в графитной оболочке с ураном и тяжелой водой шли поиски критической массы. Ежедневно из Тюрингского леса прибывал уран. Немцы довольно быстро сокращали расстояние до американского "Манхеттена". Именно на этой стадии американские войска захватили важнейший центр германских атомных исследований. Гудсмит, ликуя, сказал армейскому майору, прикомандированному к "Алсос": "Прекрасно, что у немцев нет атомной бомбы. Теперь нам нет нужды использовать свою".

На что майор, далекий от мира физики, ответил: "Вы же понимаете, Сэм, что если мы имеем такое оружие, мы используем его".

Исчезли последние сомнения в отношении того, есть ли у немцев атомное оружие. Но на противоположном конце земного шара американцы пока стояли перед большими трудностями. Будущие жертвы атомной бомбардировки еще не покорились своей судьбе. Надежды Токио теперь питались лишь одним фактом: девять японских камикадзе потопили один американский легкий авианосец, повредили три авианосца и унесли с собой жизни ста американцев. Командир подразделения камикадзе вице-адмирал Ониши получил персональное поздравление императора.

В начале 1945 года американские войска высадились на Лусоне, самом большом острове Филиппин. Захват Иводзимы, вулканического происхождения острова на полпути между Гуамом и Японией, позволил в марте начать массированные бомбардировки главных индустриальных центров Японских островов. В ноябре 1944 года самым большим налетом был рейд 100 бомбардировщиков Б-29, сбросивших 250 тонн бомб. А в рейде 1 августа 1945 года Б-29 сбросили 6600 тонн взрывчатки на пять городов Северного Кюсю. Первая массированная бомбардировка Токио 9 марта 1945 года унесла жизни 80 тысяч человек. Систематические бомбардировки на протяжении двух недель пяти других городов стоили жизни еще 150 тысячам гражданских лиц. В целом на протяжении последних девяти месяцев войны погибло 897 тысяч японцев. Такова была цена политического авантюризма правящей милитаристской клики Японии...

Американские потери были значительно меньше - 32 тысячи человек.

Согласно статистике американской группы по изучению эффекта стратегических бомбардировок, изменение общественного мнения в Японии происходило следующим образом. В июне 1944 года, перед падением Сайпана, пессимизм выказывали лишь 2 процента японского населения. После первых крупных рейдов американских Б-29 в декабре 1944 года - 10 процентов. После перехода к стадии массированных бомбардировок в марте 1945 года - 19 процентов. (Число разуверившихся в победе увеличилось до 46 процентов в августе, когда СССР вступил в войну и судьба конфликта на Тихом океане была решена.)

Последней крупной битвой на островах была высадка 1 апреля 1945 года на Окинаве 183 тысяч американцев, которым противостояли 140 тысяч японцев. На флот вторжения обрушились девятьсот тридцать камикадзе, они уничтожили десять миноносцев и один легкий авианосец и повредили более двухсот других судов. На пути к Окинаве американцы потопили флагман японского флота суперлинкор "Ямато" (водоизмещением в 64 тысяч тонн), чьи пушки калибра 18,1 дюйма, крупнейшие в мире, так никогда и не нанесли удар по достойной цели. Битва за Окинаву продолжалась почти три месяца. Захват Окинавы ставил на повестку дня вопрос о высадке на собственно Японские острова.

В складывающейся ситуации президент Рузвельт решил, что необходима новая встреча с советским руководством. Место было согласовано быстро Крым. Премьер-министр Черчилль пришел в восторг от решения президента. Он считал, что давно пора определить главные параметры послевоенной силовой ситуации. Почти игриво Черчилль писал (рифмуя фразы) Рузвельту, что встретит его на полпути, на мальтийской набережной: "Станем тверже стен. От Мальты до Ялты. Никаких перемен".

А в Токио император Хирохито тоже в эти же дни показывал принцу Коноэ свои стихи: "Высшим является тот момент, когда мир погружается в тишину и безграничная глубина купается в лучах утреннего солнца".

Лишь Рузвельту, пожалуй, в январе 1945 года было не до стихов. Этот месяц всегда тяжел для американского президента: формирование годового бюджета, составление ежегодного послания стране, определение законодательной программы правительства, новые назначения. Над всеми традиционными заботами висело теперь главное предстоящее событие - пик дипломатической борьбы - встреча со Сталиным и Черчиллем.

В середине января 1945 года де Голля ожидало новое разочарование: французские представители не были приглашены на Ялтинскую конференцию. Раздраженный генерал недвусмысленно предупредил: "Временное правительство Французской республики вполне очевидно не может считать себя связанным какими бы то ни было решениями, принятыми без него".

На пресс-конференции 25 января де Голль снова усилил проанглийское направление своего курса в западном союзе. Он заявил, что ныне или когда-нибудь в будущем, но Франция и Британия должны определить природу своего союза, заключив двусторонний пакт. Эти слова как бы свидетельствовали о существовании негласной договоренности, нуждающейся лишь в протокольном оформлении.

Пытаясь капитализировать связи с Британией и недавний, заключенный в декабре 1944 года, договор с СССР, французское руководство стремилось изменить американскую позицию, добиться обращения с Францией как с полноправной великой державой, но тщетно. Прибывший в конце января 1945 года в Париж ближайший советник Рузвельта Гарри Гопкинс вопреки своему дружественному тону сделал для французов ясным, что США преградили им путь на совещание в Ялте. В беседах с Гопкинсом де Голль обвинил США в препятствовании восстановлению Франции в ранге великой державы.

Гопкинс прибыл в Париж, собственно, чтобы помочь французскому правительству "проглотить пилюлю" отказа от приглашения в Ялту. Беседы Гопкинса с французскими руководителями проливают свет на состояние американо-французских отношений после октябрьского признания. Вот свидетельство генерала де Голля. "Я смотрел на Гарри Гопкинса, и мне казалось, что я снова слушаю президента Рузвельта, говорившего со мною о Франции шесть месяцев назад в Вашингтоне. Но тогда освобождение еще предстояло. Я и мое правительство заседали в Алжире. У американцев были еще какие-то основания сомневаться в настроении метрополии. Теперь все прояснилось. Мир узнал, что наш народ желает принять участие в борьбе до победы, мир узнал подлинную силу нашей возрожденной армии, увидел, что я утвердился в Париже на гребне волны национального энтузиазма. Но убедились ли Соединенные Штаты, что Франция способна снова стать великой державой? Желают ли они действительно помочь нам в этом? Вот те вопросы, которые, по крайней мере с французской точки зрения, довлели над настоящим и будущим наших отношений с ними".

Обращаясь к Гопкинсу: "Для нас вот что главное: в смертельных опасностях, которые нас, французов, подстерегают с начала века, у нас не сложилось впечатления, что Соединенные Штаты связывают свою судьбу с судьбой Франции, что они желают видеть ее великой и сильной, что они сделали все, что могли, чтобы помочь ей быть такой".

Де Голль заявил, что решения "тройки", не согласованные с Парижем, будут неприемлемы для Франции.

В январе 1945 года произошла утечка атомной информации, которая потенциально могла увеличить значимость Франции в союзной, дипломатии Рузвельта. Один из французских физиков - Ханс фон Хальбан, участвовавший в канадской секции манхеттенского проекта, выехал (вопреки всем усилиям генерала Гроувза) во Францию, где виделся с П. Жолио-Кюри. Теперь Рузвельт не исключал того, что де Голль будет требовать от него права участия Франции в манхеттенском проекте. Тогда американцам было бы сложнее использовать атомное оружие в дипломатических усилиях против СССР.

В противодействии американскому курсу де Голль полагался на англичан, думавших о западноевропейском противостоянии США. Английское влияние сказалось на встрече американского и британского лидеров в преддверии Ялты, на двусторонней Мальтийской конференции. Здесь было решено, что Франция получит зону оккупации в Германии. Подобным же образом Черчилль и Иден высказались за предоставление Франции прав решения германского вопроса и в Ялте.

Возможно, в эти дни Рузвельт достиг последней ступени своих физических возможностей. Объективные наблюдатели (Ф. Перкинс и некоторые другие) отмечали, что костюмы стали велики президенту, его лицо заострилось, глаза запали. И те же наблюдатели говорят, что президент был в хорошей эмоциональной форме, он был весел и даже беззаботен.

Многие запомнили слова своего президента, сказанные в день последней инаугурации: "Мы, американцы, сегодня вместе с нашими союзниками проходим период чрезвычайного испытания... Если мы пройдем это испытание - успешно и с честью - мы решим задачу исторического значения... Я помню, как мой учитель, доктор Пибоди, говорил - в дни, которые сейчас кажутся нам спокойными и безмятежными: "Дела в жизни не всегда идут гладко. Иногда мы возносимся до небес - а затем все меняется и мы устремляемся вниз. Главное, что следует запомнить, это то, что развитие самой цивилизации всегда идет вверх; что линия, проведенная через пики и падения столетий, всегда будет направлена вверх" ...И сегодня в этом военном 1945 году мы, заплатив страшную цену, должны извлечь урок. Мы знаем теперь, что не можем жить отчужденно в мире; что наше собственное благосостояние зависит от благосостояния других наций, расположенных далеко от нас. Мы извлекли урок, что должны жить как люди, а не как страусы и не как собаки в укрытии. Мы научились быть гражданами мира, членами человеческого сообщества. Мы научились простой истине, выраженной Эмерсоном: "Единственный способ иметь друга - быть им". Мы не получим продолжительного мира, если будем относиться к другим с подозрением и недоверием - или со страхом. Мы можем преуспеть только в том случае, если мы будем относиться к другим с пониманием, и доверием, и мужеством, которое питается убеждением".

Многое теперь зависело и от самого президента. Крымская конференция, на которую он направился, получила название "Аргонавт". Неистощимый Черчилль придумал это название, полагая, что они с Рузвельтом отправляются на черноморские берега за золотым руном. Рузвельт ответил в Лондон согласием: "Вы и я - прямые наследники аргонавтов".

Беседуя с президентом накануне его отбытия в Крым, военный министр Г. Стимсон говорил о своем беспокойстве по поводу эффекта, который произведет на Советский Союз информация о создаваемой в США атомной бомбе. И все же оба твердо решили не сообщать своим основным союзникам об этом оружии.

Стратегия Рузвельта была весьма непростой. Он был готов в деталях обсудить условия вступления СССР в войну на Дальнем Востоке, он хотел разрешить все трудности, связанные с созданием всемирной организации. Что же касается наболевшей польской проблемы, то Рузвельт, в отличие от многих окружавших его политиков и дипломатов, смотрел на дело с реализмом и хладнокровием. Польша отстояла далеко от США, ситуация в ней не затрагивала прямо американских интересов. Ясно, что эта страна будет восстановлена и будет суверенна. Навязать свое решение в Польше на все сто процентов не казалось возможным. Приходилось считаться с местным соотношением сил, с законной заботой СССР о своей безопасности, с изменениями, происходящими во всей Восточной Европе, и в Польше в частности. Накануне отбытия на Крымскую конференцию, принимая в январе 1945 года семерых сенаторов от обеих партий, Рузвельт настойчиво говорил о реалиях, которые не может изменить даже мощь Америки. Он сказал, что СССР пользуется огромным влиянием в Восточной Европе и, с его точки зрения, очевидной является невозможность "порвать с ними (русскими) и поэтому единственно практичный курс - использование имеющегося у нас влияния с целью улучшения общей обстановки".

Как и Вудро Вильсон в 1918 - 1919 годах, Франклин Рузвельт в 1945 году многое хотел решить позже, опираясь на аппарат и процедуры создаваемой всемирной организации. Он спешил найти конструктивный подход к обозначившимся в Думбартон-Оксе проблемам и открыть путь к формированию мощного международного органа - Организации Объединенных Наций, в рамках деятельности которой он намеревался преодолеть сложности, периодически возникающие в мировом сообществе. Он не хотел, чтобы дежурные проблемы заблокировали реализацию центрального замысла, создание действенной ООН. Если текущие споры затормозят формирование ООН, то ничто не сможет воспрепятствовать разделу мира на зоны влияния. Таково было кредо президента. В Америке главной опасностью Рузвельт видел реанимацию изоляционизма.

Нужно отметить, что положение Западного фронта не давало Рузвельту в Ялте тех рычагов, на которые он, возможно, надеялся. Арденнское контрнаступление немцев привело к тому, что этот фронт находился в феврале 1945 года примерно в том положении, в каком он был едва ли полгода назад, в октябре 1944 года. Войска западных союзников стояли на границе Германии во Франции, Бельгии и Люксембурге, в то время как советские войска, форсировав Одер, находились менее чем в 80 километрах от столицы рейха. Ситуация на фронтах говорила о скором завершении европейской битвы. К концу января главные смещения в союзном расположении сил произошли на востоке. Советская Армия пересекла Одер, вошла в Будапешт, вышла к Щецину и Гданьску. На западе союзники восстанавливали силы после Арденнского контрнаступления немцев, готовясь к выходу в долину Рейна. Такова была конфигурация фронтов, когда Рузвельт совершал бросок "по следам" аргонавтов в черноморский город. На пути в Крым, читая пять затребованных в госдепартаменте книг о России, Рузвельт остановился на Мальте. Здесь он и Стеттиниус совещались с Черчиллем и его министром иностранных дел Иденом. Затем последовало заседание с Объединенным комитетом начальников штабов. Западные союзники пренебрегли всегдашним недоверием Сталина и по предварительной договоренности еще раз начали встречу с ним после внутренних согласований.

Спустя две недели после вступления в должность президента на четвертый срок Франклин Рузвельт прибыл в аэропорт Саки в северной части Крыма. Самолет Рузвельта "Священная корова" приземлился на замерзшее поле аэропорта во второй половине дня 3 февраля 1945 года. На его борт взошли министр иностранных дел СССР В. М. Молотов и государственный секретарь США Э. Стеттиниус. Рузвельт предпочел задержаться еще на двадцать минут, чтобы увидеть посадку самолета с премьер-министром Черчиллем. Своего рода знак солидарности западных союзников - они вместе вышли из самолетов под звуки оркестра Советской Армии. В военном джипе Рузвельт принял приветствие почетного караула.

Длительный перелет (девять часов только от Мальты) не мог не утомить президента. Но он весьма живо реагировал на все окружающее во время совместной с Черчиллем пятичасовой поездки из Саки в Ялту. Дорогу только что заасфальтировали, но изменить ландшафта, определенного боями 1942 1944 годов, не смог бы никто. Следы страшных разрушений, сгоревшие дома и подбитые танки виднелись по обе стороны дороги. Кортеж пересек гряду Крымских гор, и президент выехал к морю. В его распоряжение предоставили бывшую летнюю резиденцию царей - Ливадийский дворец. Черчилль описал, каким разительным был контраст зимнего пейзажа до Крымских гор и залитой солнцем Ялты. Советская делегация прибыла в Ялту на следующий день. Все три руководителя попали "из зимы в лето", в погоду, которую назвали "погодой Рузвельта" - именно он проделал самый большой путь и, видимо, принес с собой средиземноморский климат.

Как и погода, все было отчасти призрачно и необычно во время этой встречи. У лидеров трех стран, судя по всему, не сформировалась четкая временная перспектива, они полагали, что война продлится еще не меньше года. Это обстоятельство имеет серьезное значение: Рузвельт, как и его партнеры, думал, что у него достаточно времени для подготовки к переходу в послевоенный мир. Весеннего ускорения в войне не предсказал никто.

Все три стороны были представлены самым полным образом. В американской делегации президента окружали Г. Гопкинс, адмирал Леги, генерал Маршалл, госсекретарь Э. Стеттиниус, сенатор Э. Бирнс, специалист госдепартамента по международным организациям А. Хисс, генерал Сомервел и нью-йоркский политик Э. Флинн. Столь же представительными явились английская и советская делегации. Упоминание о таком характере делегаций необходимо для того, чтобы показать: даже несмотря на усталость или слабость того или иного государственного деятеля, основные решения принимались в условиях большой подготовки и строгой перепроверки.

Согласно представлению Рузвельта, в Ялте следовало сосредоточиться на трех главных задачах: решение польского вопроса, участие СССР в войне на Тихом океане и создание Организации Объединенных Наций. Последнее было для Рузвельта важнейшим, отражая его главный подход к послевоенному миру: им будет руководить международная организация; США является одним из четырех ее гарантов; внутри этой четверки США займут место естественного лидера.

Подготовку и обсуждение вопроса об ООН Рузвельт начал задолго до Ялты. Еще в начале декабря 1944 года он обсуждал в переписке со Сталиным проблему действий четырех главных членов ООН. В вопросе о прерогативах "четверки" он склонялся к мысли, что внутри этого высшего круга достаточно будет большинства (так Рузвельт страховался от превращения ООН в "негодный инструмент"). Рузвельт имел все основания полагать, что Англия Черчилля и Китай Чан Кайши пойдут именно за ним. Сталин занял очень жесткую позицию, выступая за принцип единодушия главной четверки. Так он страховался от изоляции в международной организации.

Рузвельт читал те объяснения, которые давал советской позиции в отношении права вето посол Гарриман: у них есть резонные опасения в отношении других стран. Президент поставил задачу уменьшить эти подозрения. На первой же встрече, 4 февраля 1945 года, сидя в обитом темным деревом царском кабинете, Рузвельт постарался завоевать доверие своих собеседников - Сталина и Молотова, говоря о своем потрясении от виденных в Крыму разрушений. Он теперь чувствует большее ожесточение в отношении немцев, и если Сталин поднимает тост за казнь 50 тысяч немецких офицеров, он его поддержит. Рузвельт пытался найти общий язык со Сталиным также по вопросу будущего Франции. Примечательно, что в первой закрытой встрече со Сталиным (в первый день конференции) Рузвельт пожаловался на англичан, которые уже два года упорно стремятся к воссозданию на западной границе Германии мощной Франции. По мнению Рузвельта, это был искусственный процесс, Франция неспособна сколько-нибудь эффективно противостоять восточному соседу. "Англичане особый народ, они хотят и съесть торт и иметь его", - так оценил английскую политику президент. Они поддерживают слабую Францию для того, чтобы сохранить контроль над Западной Европой.

Со своей стороны, советская делегация явно вела себя неодинаково во встречах с англичанами и американцами. С последними Сталин, вполне очевидно, хотел найти компромисс. Он согласился с критическими замечаниями в адрес де Голля (с которым месяц назад подписал договор) и никогда на этой встрече не подчеркивал выигрышности советских военных позиций. Такие американские историки, как Д. Клеменс, считают, что он боялся напугать Рузвельта, не хотел создавать впечатление о всемогуществе СССР на данном этапе войны и даже искусственно затянул наступление на Берлин, отказав маршалу Жукову закончить войну в феврале 1945 года прямым броском на Берлин, до которого на отдельных участках оставалось 60 километров.

Сразу после обмена мнениями Рузвельт, Сталин и Молотов проследовали на первое пленарное заседание. Оно было посвящено обзору военной обстановки. Как думалось президенту, его попытки найти личный контакт со Сталиным начали приносить плоды. Вечером того же дня, во время ужина, в узком кругу он говорил об ответственности великих держав. Царило редкое единодушие (испорченное на время лишь попыткой Рузвельта обратиться к Сталину как к "дяде Джо"). Черчилль поддержал правило единодушия в высшем совете новой мировой организации. Он также использовал свое право на бестактность, когда провозгласил тост за мировой пролетариат.

Казалось, что устанавливается стабильное советско-американское понимание. Действуя в духе конфиденциальной критики англичан, обмен которой у него уже состоялся с Рузвельтом, Сталин на конференции несколько антагонизировал Черчилля, сказав, что суверенный Египет может потребовать в Ассамблее Объединенных Наций права на Суэцкий канал. Рузвельт очевидным образом стремился найти компромиссную почву, он неоднократно повторял, что единство трех представленных на конференции держав - ключ к созданию подлинно стабильной международной системы в послевоенном мире.

Двустороннему сближению содействовало изменение советской позиции, снятие просьбы о предоставлении отдельных мест в Ассамблее всем шестнадцати советским республикам. Советская делегация попросила предоставления отдельных мест лишь особо пострадавшим в войне республикам - Украине и Белоруссии. Рузвельт, выслушав Молотова, тотчас же выразил свое несогласие. Он предложил оставить вопрос о членстве в ООН до созыва учредительной конференции. Министрам иностранных дел он рекомендовал уже в Ялте решить вопрос о месте созыва этой конференции и ее участниках. Англичане поддержали советское предложение, и Рузвельт, оказавшись в одиночестве, предпочел не заострять ситуацию в момент, когда дорога к созданию ООН обозначилась и даже была названа дата ее созыва - 25 апреля 1945 года. Но просто уступить советскому пожеланию Рузвельт считал неправильным, он выдвинул контрпредложение: США тоже получат два дополнительных голоса. Президент аргументировал это тем, что американский конгресс и народ "не поймут", почему великие державы "не равны" по своему представительству на Ассамблее Организации Объединенных Наций. И советская и английская делегации признали правомочность американских аргументов.

Ближайшие сотрудники - Гопкинс и Стеттиниус склонялись к принятию этого предложения - ведь речь шла о создании грандиозной организации и опасения СССР относительно изоляции в ней были достаточно понятны. Всего лишь несколько лет назад Лига Наций исключила СССР из своих членов. Согласие обещало проведение международной конференции по созданию ООН уже в апреле и, что важно отметить, в Соединенных Штатах. Рузвельт преодолел свои сомнения (которые поддерживали Леги и Бирнс). В противодействии советской просьбе на этом этапе выражалось, скорее, не желание оставить СССР в мировой организации в одиночестве, а воспоминания, как противники Лиги Наций в 1919 - 1920 годах использовали аргумент о том, что Англия, имея в руках голоса пяти своих доминионов, всегда сумеет возобладать над "одинокими" Соединенными Штатами.

Наступило максимальное за период войны сближение трех стран. Сталин провозгласил тост за Черчилля как самого смелого государственного деятеля мира, как вождя страны, в одиночестве стоявшей против Гитлера. Черчилль тут же мобилизовал свое красноречие и приветствовал Сталина как вождя страны, сокрушившей хребет германской военной машины. Сталин поднял тост за Рузвельта как за государственного деятеля, имевшего наилучшее понимание своих национальных интересов. Рузвельту оставалось сказать, что их встреча напоминает семейный обед. Сталину, видимо, это показалось занижением тона, и он провозгласил тост за "наш союз" и пояснил: "В союзе союзники не должны обманывать друг друга. Возможно, это наивно? Опытные дипломаты могут сказать: "Почему я не должен обманывать своего союзника?" Но я как наивный человек думаю, что лучшим для меня является не обманывать своего союзника, даже если он глуп. Возможно, наш союз силен именно потому, что мы не обманываем друг друга, или потому, что не так просто обмануть друг друга".

На второй день Ялтинской конференции Рузвельт сделал важное заявление: конгресс и американский народ поддержат "разумные меры по обеспечению мира в будущем", но, как он полагает, эта поддержка не распространится на содержание значительных американских войск в Европе "на период более чем два года".

Для того, чтобы заполнить вакуум, чтобы обеспечить наличие в Европе достаточных для сдерживания Германии сил, президент склонен был поддержать идею относительно вооружения дополнительных восьми французских дивизий.

Мы видим, сколь велико было сомнение Рузвельта в необратимости ухода изоляционизма с американской сцены. Основываясь на опыте 1918 - 1920 годов, он полагал, что при первом же внешнеполитическом осложнении, требующем от США людских и других ресурсов, внутри страны активизируется та сила, которая свалила Вильсона в 1919 году.

Для Рузвельта важнейшее значение имело пленарное заседание конференции 6 февраля 1945 года, на котором речь шла о создании мировой организации с контрольными функциями. Рузвельт, чтобы не было ни тени сомнений, прямо заявил, что для него это главный вопрос. Без создания такой организации он отказывается конструктивно обсуждать все вопросы мирного устройства. (Опять напрашивается аналогия с Вудро Вильсоном, который в отчаянной дипломатической борьбе на Парижской конференции в 1919 году поставил создание Лиги Наций на первое место, обусловив этим вопросом все прочие.) Президент как бы размышлял вслух. Он не верит в вечный мир. Но он верит в то, что большой войны удастся избежать хотя бы еще пятьдесят лет.

От имени американской делегации госсекретарь Стеттиниус изложил присутствующим американский вариант действий главного органа будущей мировой организации - Совета Безопасности. Голосов семи из одиннадцати членов Совета Безопасности будет достаточно для вынесения любого спорного вопроса на рассмотрение Советом. Каждый из пяти постоянных членов Совета Безопасности получал право вето в вопросе о применении Объединенными Нациями экономических и военных санкций. Страна - член Совета Безопасности не имела права голосовать в случае, если вставал вопрос о рассмотрении ее действий на международной арене. Стеттиниус объяснил присутствующим, что американскую сторону интересуют два момента: сохранить единство великих держав и в то же время позволить малым странам изложить свои претензии в Совете Безопасности.

Рузвельта, несомненно, волновал вопрос о подмандатных территориях. Девятого февраля Стеттиниус предложил включить в повестку дня работы учредительной конференции вопрос об опеке. Более того, с американской точки зрения, Хартия ООН должна была содержать положения об опекунских правах отдельных стран. Характерна реакция У. Черчилля. Напряжение этих дней, видимо, оказало воздействие даже на его огромные жизненные силы. По поводу предложения об опеке он воскликнул: "Ни при каких обстоятельствах я не соглашусь на то, чтобы шарящие пальцы сорока или пятидесяти наций касались вопросов, представляющих жизненную важность для Британской империи. До тех пор, пока я являюсь премьер-министром, я никогда не отдам под опеку ни пяди нашего наследства".

Сталин поднялся со своего кресла и зааплодировал. (Черчилль тотчас же обратился к Сталину: как он отнесется к превращению Крыма в международную зону отдыха? Сталин сказал, что был бы рад передать Крым для встреч большой тройки.) Стеттиниусу пришлось успокаивать Черчилля. Американцы не посягают на Британскую империю. Речь идет лишь о подмандатных территориях Лиги Наций, территориях, принадлежащих поверженным противникам, и о тех территориях, которые готовы встать под контроль ООН добровольно. Было решено, что еще до созыва учредительной конференции постоянные члены Совета Безопасности проведут консультации по поводу системы опеки.

Сейчас видно, что в эти февральские дни Рузвельт, нуждаясь в помощи Черчилля, модифицировал свою политику в отношении подмандатных территорий и системы опеки в целом. Раньше он имел в виду территории французских и других западноевропейских колониальных империй, и планы его системы опеки над прежними европейскими колониями были буквально безграничны. Теперь он, не сумев остановить де Гол-ля, должен учитывать фактор определенного "возврата" Франции в ранг великих стран, фактор солидарности старых метрополий, и прежде всего союз Лондон - Париж. Г. Гопкинс отметил, что нужно "делать отчетливое различие между подмандатными островами Японии, принадлежащими Японии территориями вроде Кореи, и островами, принадлежащими такой явно дружественной стране, как Франция". Рузвельт был вынужден согласиться с Гопкинсом, когда тот сказал: "Было бы трудно применить принцип опеки к территориям, где суверенитетом владеет дружественная союзная страна".

Президент изменил свою точку зрения на вопрос принадлежности таких колоний европейцев, как Индокитай. Еще в ноябре 1944 года Рузвельт говорил своим представителям на Дальнем Востоке: "Мы не приняли окончательного решения по поводу будущего Индокитая". В Ялте позиция президента претерпела изменения. Он еще не был готов выполнить французскую просьбу о предоставлении кораблей для десанта в Индокитае, но уже не противился стремлению французов, голландцев и прочих возвратить контроль над своими прежними колониями. После ялтинской конференции Рузвельт доверительно сказал журналистам, что противоречить западноевропейским колониальным притязаниям "означало бы только приводить в бешенство англичан. Сейчас же их лучше успокоить".

(Де Голль в этой ситуации использовал все возможные аргументы. Одним из самых сильнодействующих "запрещенных" приемов было запугивание американцев "русским доминированием на европейском континенте". Шестнадцатого марта 1945 года американский посол в Париже Дж. Кэффери сообщил президенту, что де Голль совмещает просьбы о помощи американцев в деле восстановления позиций Франции в Азии с предупреждениями, что неудача в возрождении французского могущества заставит Францию стать "одним из федеративных государств под эгидой русских... Когда Германия будет сокрушена, они (русские) обернутся к нам... Мы не желаем стать коммунистами; мы не желаем попасть в русскую орбиту, и мы надеемся, что вы не подтолкнете нас в нее". Фактом является, что через два дня Рузвельт приказал американским военно-воздушным силам помочь французам в Индокитае.)

Но отступление Рузвельта имело свои пределы. Да, перехватить западноевропейские колонии оказалось достаточно сложно. Однако, что касается всех подмандатных территорий Лиги Наций и территорий, захваченных у противника, то им не избежать американского контроля. По возвращении из Ялты Рузвельт сказал, что от имени ООН будет осуществлять "полную опеку с целью обеспечения мировой безопасности".

На третьем пленарном заседании Рузвельт объявил, что хотел бы обсудить польский вопрос. "Я проделал самый длинный путь и, находясь на самом большом удалении, имею преимущества взгляда издалека".

Три фактора воздействовали на Рузвельта в польском вопросе: достижения Тегеранской конференции; реалистическая оценка потребности Советской Армии в дружественном, а не враждебном тыле; и, главное, учет того, что в общую международную организацию главные военные союзники должны входить, соблюдая интересы своей безопасности. Последнее касалось СССР не в меньшей степени, чем США. Президент очертил свое понимание вопроса. Польша должна ограничить себя на востоке "линией Керзона", на западе присоединить к национальной территории Восточную Пруссию и часть Германии. Рузвельт настаивал на том, что правительство в Варшаве должно иметь расширенный политический фундамент, включить представителей пяти главных партий (президент перечислил их). Черчилль поддержал президента, напомнив о том, что Англия вступила в войну после нападения на Польшу, и восстановление ее суверенитета является вопросом чести для англичан.

Складывается впечатление, что в "польском вопросе" Рузвельт был гораздо менее связан идеей американского самоутверждения, чем многие его дипломатические помощники. Как пишет американский историк Р. Даллек, у Рузвельта не было особых иллюзий относительно американского влияния в этой стране, но "он надеялся, что Сталин примет предложения, которые сделают Польшу меньшим по значимости предметом обсуждений внутри США и за границей... Он утверждал, что удаленность Америки от Польши делает его объективным в отношении этой проблемы. Но в США проживает от шести до семи миллионов поляков, и ему было бы легче иметь с ними дело, если бы советское правительство изменило "линию Керзона" - в частности, отдав Польше Львов и нефтяные месторождения в прилегающей области. Но он лишь делает предложения, добавил быстро президент, - и вовсе не настаивает на них".

Сталин после испрошенного им десятиминутного перерыва сказал: "Если для Великобритании вопрос о Польше является вопросом чести, то для России это не только вопрос чести, но и вопрос безопасности... В течение последних тридцати лет Германия дважды пересекала этот коридор вследствие того, что Польша была слаба. В русских интересах, как и в польских интересах, иметь сильную Польшу, мощную и имеющую возможность собственными силами закрыть этот коридор. Этот коридор не может быть механически закрыт извне Россией. Он может быть закрыт лишь изнутри самой Польшей. Необходимо, чтобы Польша была свободной, независимой и мощной... Я должен напомнить вам, что "линия Керзона" была изобретена не Россией, а иностранцами... Керзоном, Клемансо и американцами в 1918 - 1919 годах. Россия не изобретала ее и не участвовала в этом... Некоторые люди хотят, чтобы мы были меньше русскими, чем Керзон и Клемансо".

Рузвельт предложил отложить обсуждение польского вопроса. В течение последующих трех дней он и Стеттиниус стремились достичь продвижения за счет "тихой дипломатии". Рузвельт посчитал нужным уведомить Сталина, что он не признает люблинское правительство в его нынешнем составе. Тут же он добавил, что не решив этот вопрос, три лидера "потеряют доверие мира". По мнению Черчилля, люблинское правительство не отражает воли даже трети польского населения. Западные союзники рискуют потерять доверие 150 тысяч поляков, сражающихся на западном фронте и в Италии. Советская делегация дала обещание реорганизовать люблинское правительство на широкой демократической основе с включением демократических политиков внутри и за пределами Польши. Это правительство проведет свободные выборы. Послы СТА и Англии - Гарриман и Керр могу осуществлять контакты с представителями люблинского правительства в Москве и с другими польскими деятелями. Рузвельт подчеркивал, что он за то, чтобы в Варшаве было правительство, дружественное по отношению к Советскому Союзу. Он предложил призвать на текущие совещания двух членов люблинского правительства и двух-трех других польских политиков, чтобы здесь же, не откладывая дела в долгий ящик, решить вопрос о временном правительстве Польши. Сталин выдвинул контрпредложение: пусть часть деятелей польской эмиграции войдет в люблинское правительство.

Премьер-министр Черчилль предупредил, что "польский гусь" не должен "съесть много немецкой пищи, чтобы не возникла угроза несварения". Рузвельт выразил 8 февраля сомнения в целесообразности переноса границы на реку Нейссе. Но он и Черчилль согласились с идеей переноса польской границы значительно на запад. Именно 8 февраля обсуждение польского вопроса достигло критической точки. Рузвельт сказал, что между союзниками осталась одна проблема - как будет управляться Польша до всеобщих выборов. Отвечая, Сталин начал проводить аналогию между польским и французским правительством. По его мнению, ни правительство де Голля, ни временное правительство Польши не имело ясно выраженного мандата избирателей, но Советский Союз признал режим де Голля, и союзники должны сделать то же самое по отношению к люблинскому правительству. Сталин также сказал, что он не предъявляет счета Черчиллю по поводу формирования греческого правительства. Именно на этой фазе Рузвельт и Черчилль решили передать доработку польского вопроса в руки министров иностранных дел.

Повторяем, все свидетельства говорят о нежелании Рузвельта превращать польский вопрос в главную межсоюзническую проблему. Компромисс был ему нужен для решения гораздо более масштабных дел послевоенного мира. И если прежде он настаивал на том, чтобы люблинское правительство составляло лишь одну треть будущего правительства Польши, то теперь он удовлетворился обещанием общего расширения основы польского правительства за счет демократических сил, находящихся за пределами Польши. Рузвельт предложил, чтобы послы трех великих держав в Варшаве наблюдали за выполнением польским правительством взятых обязательств по расширению политического спектра кабинета министров и проведению всеобщих выборов. Более того, Рузвельт здесь же, в Ялте, модифицировал свою позицию - не "наблюдать" за польским правительством получили мандат послы, а "информировать свои правительства о ситуации в Польше". Вес действия и конечные мнения Рузвельта сводились к тому, что у США и Англии нет эффективных рычагов определения политической ситуации в Польше.

Представляет интерес мнение А. Гарримана о восприятии советским руководством американской позиции. "Сталин и Молотов пришли к заключению в Ялте, что ввиду нашего согласия принять общие словесные формулировки в декларации по Польше и освобожденной Европе, признания нужды Красной Армии в безопасных тыловых зонах и преобладающих интересов России в Польше как в дружественном соседе и как в коридоре, ведущем к Германии, мы проявили понимание и согласились на принятие уже известной нам советской политики".

Окончательное соглашение в Ялте по польскому вопросу предполагало "реорганизацию польского правительства на широкой демократической основе".

Во исполнение этого решения трое представителей лондонского правительства вошли в варшавское правительство, которое возглавил "лондонский" деятель Миколайчик.

Беседуя с адмиралом Леги, Рузвельт сказал, что добился максимума возможного в польском вопросе. Он не мог бесконечно оказывать воздействие на союзника, от которого зависело число американских жертв в Европе и на Дальнем Востоке, союзника, обеспокоенного враждебностью Запада и заботившегося о своей безопасности в конце самой кровопролитной в истории войны. Если бы Рузвельт занял позицию бескомпромиссного восстановления прозападного правительства Польши, сбылась бы мечта Гитлера - великая коалиция разрушилась на решающем этапе. Создание всемирной организации, в которой Рузвельт надеялся занять доминирующее положение, стало бы обреченным делом.

Не желая создавать впечатления, что в конечном счете США готовы допустить наличие сфер влияния, Рузвельт призвал коллег подписать "Декларацию об освобожденной Европе". Сталину особенно понравилась та ее часть, где говорилось о необходимости уничтожения "последних следов нацизма и фашизма". Довольно любопытной выглядит оппозиция этой декларации со стороны Черчилля. Он заявил, что принимает предложенную Рузвельтом Декларацию при условии, что сделанные в ней ссылки на Атлантическую хартию не относятся к Британской империи. Он уже объявил в палате общин, сказал Черчилль, что принципы хартии осуществлены в странах Британской империи. Черчилль добавил, что в свое время отдал сопернику Рузвельта от республиканской партии У. Уилки (скончавшемуся в 1944 году) копию своего заявления в палате общин. "Не это ли убило его?" - спросил президент.

Рузвельт связал Декларацию с польским вопросом: "Я хочу, чтобы выборы в Польше были первым испытанием Декларации. Они должны быть как жена Цезаря, вне подозрений. Я не знал ее, но говорят, что она была целомудренна".

На это Сталин ответил: "Такое о ней говорят, на самом же деле у нее были свои грехи".

Третья важнейшая проблема, одолевавшая Рузвельта в Ялте, - возможности СССР в войне против Японии. Президент предпринял активные двусторонние переговоры с советским руководством. Они начались на пятый день конференции. На первой встрече кроме лидеров присутствовали В. М. Молотов, А. Гарриман и переводчики. Рузвельт знал о пожеланиях советского руководства и начал встречу прямо обратившись к сути: он не видит трудностей в возвращении в будущем Советскому Союзу южной части Сахалина и Курильских островов. Что касается незамерзающего порта, то этот вопрос они вдвоем со Сталиным уже обсуждали в Тегеране, и он остается при прежнем мнении: Россия должна получить южный порт в окончании Южно-Маньчжурской железной дороги. Это можно будет сделать либо путем прямой аренды порта у китайского правительства, либо за счет превращения Дайрена (Дальнего) в международный открытый порт. Сам Рузвельт, склонялся ко второму варианту, но не исключал и первый.

Почему Рузвельт так тяготел к сотрудничеству? Ответ найти нетрудно. Именно в это время американские военные в очередной раз просчитывали возможные потери в ходе завершения войны с Японией. Всеобщим было мнение, что операции будут исключительно кровопролитными и союзническая помощь СССР явилась бы крайне полезной. Военные планировщики считали, что даже с участием СССР война на Тихом океане будет длиться не менее восемнадцати месяцев.

Без помощи же СССР война "может длиться бесконечно с неприемлемыми потерями". Они подчеркивали необходимость того, чтобы Советская Армия начала боевые действия против Японии по меньшей мере за три месяца до начала высадки американцев на Кюсю, первом из четырех главных Японских островов.

К этому времени Рузвельт уже знал, что атомная бомба будет применена против японцев примерно в августе текущего года. Но тем не менее он не ослаблял усилий в деле привлечения к войне на Дальнем Востоке Советского Союза. С одной стороны, он еще не располагал сведениями о подлинной эффективности атомного оружия, с другой - ему в это время обещали создание не более двух бомб в 1945 году. В его кармане была рекомендация Объединенного комитета начальников штабов: "Участие России в максимально приближенные сроки, которые позволяют ее наступательные возможности, крайне желательно".

Высшее военное командование США говорило Рузвельту в январе 1945 года, что "необходимо обеспечить всю возможную помощь нашим операциям на Тихом океане". Оно видело следующие выгоды от вступления СССР в войну: разгром квантунской армии, уничтожение континентального плацдарма Японии, уничтожение всех видов сообщения между азиатским материком и японским архипелагом, бомбардировки Японии с советских аэродромов на Дальнем Востоке. Главное: устрашающие калькуляции о миллионных потерях американских войск уйдут в область предания. Возможно, что Рузвельт в эти дни и часы помнил и совет У. Буллита, данный в 1943 году: завязанность Советского Союза на Дальнем Востоке обеспечит реализацию американских планов на противоположном конце земного шара - в Европе.

Немало внимания уделялось маньчжурским железным дорогам. Рузвельт хотел, чтобы передача Китайской восточной железной дороги в аренду Советскому Союзу осуществлялась правительством Чан Кайши. Вероятно, были бы найдены пути совместного, советско-китайского управления этой дорогой. Но Рузвельт сам признал, что начать переговоры с Чан Кайши означало бы оповестить через двадцать четыре часа весь мир о намерениях СССР вступить в войну. Сталин выразил согласие провести переговоры с китайцами после того, как на Дальнем Востоке будет сосредоточено не менее двадцати пяти дивизий. Он хотел, чтобы советские условия вступления в войну были письменно поддержаны Рузвельтом и Черчиллем. Рузвельт ответил согласием.

Ясно, что в эти дни президент исходил из концепции долгосрочного сотрудничества с СССР. Вместо резервации для Китая позиции, уравновешивающей СССР в Евразии, Рузвельт в Ялте дал четкий ответ на вопрос, кто является его главным союзником в войне и в последующем мире. Это были дни больших ожиданий с точки зрения советско-американских отношений.

Думая о соотношении СССР и Китая в плане пользы для США, Рузвельт тогда был полон надежд на то, что именно советское руководство поможет найти пути компромисса Чан Кайши и Мао Цзэдуна, поможет превратить Китай в действительно мощный фактор мировой политики. Как бы подтверждая реальность планов президента, Сталин сказал, что в Китае уже существовал некоторое время единый антияпонский фронт и он не видит особых препятствий для воссоздания этого фронта в будущем. Вероятно, у Сталина были опасения, что продолжение войны может быть губительным для Мао Цзэдуна и он, со своей стороны, хотел компромиссным путем обезопасить северные коммунистические районы. По крайней мере, он не показал никакого желания расколоть Китай, обострить гражданскую войну. В зафиксированном письменном перечислении советских условий вступления в войну есть согласие заключить "пакт дружбы и союза" с гоминдановским правительством для освобождения Китая от японской оккупации.

Десятого февраля Рузвельт и Сталин окончательно условились, что СССР вступит в войну против Японии через два-три месяца после завершения боевых действий в Европе. Три великие державы антигитлеровской коалиции признавали независимость Монголии, необходимость возврата Советскому Союзу Южного Сахалина, интернационализацию Дайрена - с признанием советских интересов в нем, передачу Советскому Союзу в аренду военно-морской базы в Порт-Артуре, создание совместной советско-китайской компании по эксплуатации восточнокитайских и южноманьчжурских железных дорог. Был специально оговорен суверенитет Китая в Маньчжурии, особо указано на передачу Курильских островов СССР.

Этот документ отражает определенное противоречие в отношении Рузвельта к правительству Чан Кайши. С одной стороны, он не согласился с послом Гарриманом, требовавшим снять недвусмысленную фразу из документа: "Главы трех великих держав пришли к согласию, что эти требования Советского Союза должны быть безусловно выполнены после поражения Японии".

Рузвельт явно считал, что отсутствие этой фразы сделает неизбежными консультации с Чан Кайши, вызовет необходимость давления на Китай, согласование с ним указанных условий и т. п. Видно, что Рузвельт не воспринимал правительство Чан Кайши в какой-либо мере равным "великой тройке". С другой стороны, президент добавил к процитированной фразе текста следующее: "Соглашение относительно Внутренней Монголии, портов и железных дорог потребует согласия генералиссимуса Чан Кайши".

Это означало, что националистическому правительству Китая давалась в будущем зацепка дипломатически "торговаться" с Советским Союзом, особенно когда того потребуют обстоятельства гражданской войны. В своих мемуарах Черчилль называет все эти переговоры и "китайские тонкости делом американцев... Для нас эта проблема была отдаленной и вторичной по значению".

Современные американские историки объясняют противоречивость позиции Рузвельта тем, что "он безусловно верил, что, несмотря на все приносимые им жертвы, Чан Кайши будет приветствовать соглашение, которое обещало продлить жизнь его режима... Рузвельт был уверен, что американское общественное мнение посчитает территориальные уступки России стоящими сокращения сроков войны и спасения американских жизней, посчитает их малой платой за после-' военный мир и стабильность в Китае. Рузвельт, судя по своему, видел в соглашении один из последних шансов сохранить слабый, но стабильный Китай в качестве готового к сотрудничеству союзника на мировой арене".

Готовясь к финальному наступлению на Японию, Рузвельт думал о будущем Азии. В Ялте он хотел в этом плане решить две задачи: обеспечить военную помощь Советского Союза и поднять уровень Китая как одного из "четырех грандов" будущей мировой организации. Биограф Рузвельта Дж. Берне пишет, что "русские не запрашивали в Ялте такого, чего их собственная мощь в Азии не позволяла бы им получить собственными усилиями". И Рузвельт тоже полагал, что требования СССР умеренны. Казалось, все шло к намеченной президентом черте: СССР поможет Америке утвердиться в Японии, а Китай, после поражения Японии, вырастет как самая мощная региональная сила в Азии. В расчеты президента не вошла колоссальная социальная трансформация, которая ожидала Китай. Это был просчет, значение которого оценил лишь преемник Рузвельта в Белом доме.

На заключительном ужине 10 февраля 1945 года Рузвельт рассказал Сталину и Черчиллю о поездке Элеоноры Рузвельт в одну из школ в 1933 году, где она увидела странную политическую карту мира - одна шестая суши была сплошным белым пятном. Учитель объяснил жене президента, что ему запрещено говорить о Советском Союзе. Это был последний толчок для начала переговоров о дипломатическом признании СССР. На такой дружественной ноте руководители трех стран завершили важнейшую свою встречу периода войны.

В Америке многое было сказано о физическом самочувствии Рузвельта в Ялте. Нет сомнения, напряжение войны и четвертого президентского срока не могло не сказываться на нем. Мнения о здоровье Рузвельта, принявшего на себя в Ялте колоссальную нагрузку, противоречивы. Физическую слабость президента отмечали врач Черчилля лорд Моран, государственный секретарь Э. Стеттиниус, Ф. Перкинс. Крайнюю точку зрения занимал лорд Моран, он вычеркнул президента из списка живущих. Большие сомнения в стабильности его здоровья выражал А. Иден. Но американцы (а многих из них трудно назвать поклонниками президента) говорят об исключительной ясности мышления и твердой воле Рузвельта. Да, он похудел, его глаза запали, он, очевидно, берег силы. Но в нужных случаях его обширный ум, его фантазия были на прежней высоте. Об этом свидетельствуют все ближайшие сотрудники, в том числе адмирал У. Леги, госсекретарь Э. Стеттиниус, Дж. Бирнс, посол А. Гарриман. Они считали не очень подходящим для Рузвельта то, что основные совещания приходились на послеобеденное время, традиционно не лучшее для президента. Но Рузвельт брал себя в руки и демонстрировал энергию и волю, знание всех проблем и конструктивный подход. Его реакция на партнеров была быстрой и исполненной лучших качеств, его работоспособность находилась в обычной (феноменальной для других людей) форме. Об этом говорят и объективные медицинские свидетельства его личного врача Брюэнна о давлении, частоте пульса, чистоте легких. Так что утверждения о "больном человеке Ялты" не соответствуют реальному положению дел.

Рузвельту уже было отведено немного времени, но он оставался стойким бойцом до конца. Важно отметить, что люди, общавшиеся с ним в Ливадийском дворце, удивлялись его выносливости, а вовсе не ослаблению здоровья президента. Тот же Стеттиниус выразил тогда такое мнение: "Я всегда находил его умственно в алертном состоянии и полностью способным совладать с любой возникавшей ситуацией". Министр иностранных дел Иден специально подчеркнул, что ослабевающее здоровье президента никак не сказалось на здравости и мощи его суждений.

Что говорят американские историки спустя десятилетия? Вот мнение автора обобщающей работы по дипломатии Ф. Рузвельта - Р. Даллека: "По всем центральным вопросам - Объединенные нации, Германия, Польша, Восточная Европа и Дальний Восток - Рузвельт преимущественно следовал планам, разработанным заранее и получил большую часть того, что хотел: мировая организация, раздел Германии, определение позиции по Польше, Декларация об Освобожденной Европе - все это обещало содействовать американскому вмешательству в заграничные дела и возможному долгосрочному сотрудничеству с СССР; равным образом соглашение по Дальнему Востоку обещало спасение американских жизней и объединение Китая как части общей системы, позволявшей Соединенным Штатам контролировать послевоенный мир".

Очевидцы в один голос говорят о превосходном настроении американской делегации после завершения переговоров. Г. Гопкинс сказал о чувстве "встающего нового дня, о котором мы все молимся. Русские доказали, что они могут быть рассудительными и способны далеко смотреть; в сознании президента и всех нас не было никаких сомнений относительно того, что мы можем жить с ними и сосуществовать мирно так далеко в будущем, насколько мы можем это будущее предвидеть". Текст совместной декларации, подписанной по окончании конференции, полностью отражает эти чувства. О создании всемирной организации в ней говорилось как о "величайшем шансе в истории".

Несомненно, что в Ялте мысли о ядерной проблеме не оставляли Рузвельта. Черчилль вспоминает, что "был шокирован, когда президент внезапно в будничной манере начал говорить о возможности открытия атомных секретов Сталину на том основании, что де Голль, если он узнал о них, непременно заключит сделку с Россией". Черчилль постарался успокоить партнера по атомному проекту: "В одном я уверен: де Голль, получи он достаточно атомного оружия, не хотел бы ничего большего, чем наказать Англию, и ничего меньшего, чем вооружить коммунистическую Россию этим оружием... Я буду продолжать оказывать давление на президента с тем, чтобы не позволить ни малейшего раскрытия секретов Франции или России... Даже шестимесячный период представляет значимость, если дело дойдет до выяснения отношений с Россией или с де Голлем".

Рузвельт согласился, и в Ялте по поводу атомного оружия царило молчание. Стало ясно, что президент и Черчилль не намерены делиться этим секретом с СССР в ходе войны. И когда они заявляли о приверженности союзу трех великих держав - в военное время и после - они сохраняли для себя существенную оговорку. Сейчас мы знаем, что все изъявления союзнической дружбы следует коррелировать с молчанием по этому вопросу.

На пути домой после ялтинской конференции Рузвельт вел себя как император, возвращающийся в Рим. В Северной Африке аудиенции у него просили три монарха - египетский король Фарук, король Ибн Сауд из Саудовской Аравии и император Хайле Селассие из Эфиопии. Они были приняты на корабельной палубе. Подарки им Рузвельт сделал королевские. Фарук получил двухмоторный транспортный самолет, а Селассие пять военных автомобилей. Беседы тоже носили соответствующий характер. Фаруку Рузвельт посоветовал выращивать длинноволокнистый хлопок, с Селассие обсуждал судьбу бывших итальянских владений в Африке. Самой пышной была свита Ибн Сауда. Лидер современной демократии говорил с абсолютным монархом прежде всего о нефти. Поднимался вопрос и о судьбе Палестины. Рузвельт просил его королевское высочество позволить расселение евреев в Палестине. Ибн Сауда ждал подарок Рузвельта самолет.

В Александрии на борт президентского эсминца "Куинси" взошел Черчилль вместе с дочерью и сыном. Премьер еще раз отметил глубокое утомление президента. Пройдет время, и Черчилль подсчитает, что в период между маем 1940 года и смертью Рузвельта в апреле 1945 года он писал президенту каждые 36 часов. Премьер-министр заметил уже после войны: "Ни один влюбленный не изучал капризы своей возлюбленной так, как я это делал по отношению к президенту Рузвельту".

Как свидетельствует ближайшее к президенту лицо - Гарри Гопкинс, Рузвельт покинул Ялту с чувством удовлетворения, положительно воспринимая итоги конференции и оптимистически глядя в будущее. И следующая неделя встреч с тремя королями была названа президентом в письме "фантастической". И только в западном Средиземноморье его настроение стало меняться. Частично виною тому был де Голль. Хотя Франция и не присутствовала в Ялте, ее интересы там не были забыты. Она получила зону оккупации в Германии (пока без обозначения границ этой зоны) и место в Союзном контрольном совете по Германии. Леги записал в дневнике 10 февраля 1945 года: "Рузвельт изменил свое мнение и поддержал Черчилля в вопросе предоставления Франции места в Союзной контрольной комиссии в Берлине. Он полагал, что это поможет уговорить де Голля согласиться с ялтинскими решениями, затрагивающими Францию".

Кроме того, Франция приглашалась на Сан-Францисскую конференцию, созываемую для принятия устава Организации Объединенных Наций, как одна из стран-основательниц.

Двенадцатого февраля, во второй половине дня, посол Дж. Кэффери приехал на улицу Сен-Доминик, чтобы передать главе французского правительства приглашение президента Рузвельта встретиться с ним. Президент сам назначил место встречи - Алжир; если де Голль соглашался, президент назначал также дату. Приглашение Рузвельта, несмотря на то, что оно многое сулило - ибо пришло время решений, тем не менее было отвергнуто. Объяснения де Голля: "Ехать на встречу с президентом после закрытия конференции, моему присутствию на которой он воспротивился, мне не хотелось. Тем более, что мой визит не предполагал никаких реальных результатов, так как решения уже были приняты в Ялте, напротив, мой визит давал бы основания думать, что я поддерживаю все, что было решено... Кроме того, я предполагал, что по ряду вопросов, в которых наши интересы затронуты непосредственно: Сирия, Ливан, Индокитай, "тройка" заключила ряд соглашений, несовместимых с нашими интересами. Если Рузвельтом руководили лучшие мотивы, то почему он не пригласил де Голля в Крым".

Де Голля возмущало то, что ему назначили свидание на французской территории, и то, что на том же корабле, примерно в такой же обстановке президент только что принимал глав арабских государств, - и кого президентов ливанской и сирийской республик, находящихся под мандатом Франции.

Суверенитет и достоинство великой нации, рассудили в Париже, обязывают, и 13 февраля Кэффери получил отказ. Концовка отказа звучала почти издевательством: "Если во время своего путешествия президент, тем не менее, пожелает остановиться в Алжире, он должен уведомить нас заранее, чтобы мы сумели снабдить генерал-губернатора Алжира необходимыми инструкциями для наилучшего исполнения желаний президента".

Разразился подлинный дипломатический скандал, дело оживленно комментировалось в прессе. В действиях де Голля видели обдуманное, сознательное оскорбление президента. Рузвельт, выступая 3 марта перед конгрессом, недобрым словом помянул "примадонну, из-за своего каприза отказавшуюся от полезной встречи".

Средством давления американцев были военные поставки. Еще в новогодней речи де Голль просил Америку вооружить пятьдесят французских дивизий. Двадцать четвертого марта президент ответил ему: "Из-за недостатка в оборудовании вооружение французской армии будет ограничено шестнадцатью дивизиями и вспомогательными войсками".

Это последнее высказывание Рузвельта во французской политике, и оно знаменательно. Рузвельт стал приходить к выводу, что, возможно, он недоучитывает потенциал Западной Европы, и прежде всего Франции, "списанной" им из состава великих сил мира. Послевоенное устройство Европы грозило представить собой долговременную проблему.

На "Куинси", пересекающем океан, Рузвельт не торопился заняться документами и отчетом конгрессу. В каюте он читал, а на палубе подолгу смотрел в океан, на линию горизонта. Двадцать седьмого февраля корабль подошел к Ньюпорт-Ньюсу, и Рузвельт немедленно пересел на поезд, идущий в Вашингтон.

Рузвельт понимал важность поддержки итогов Ялты дома. Перед ним никогда не исчезал образ президента Вильсона, добившегося сложного компромисса в Париже и потерявшего все в Вашингтоне. Через два дня конгресс стоя аплодировал президенту, которого вкатили на инвалидной коляске и усадили в красное плюшевое кресло, стоящее перед небольшим столом. Над ним сидел председательствующий - вице-президент Трумэн и лидер большинства конгрессмен Маккормик. Впереди - члены кабинета, за ними - полный состав сената, треть которого могла в случае, если бы она проголосовала против, обесценить заключенные в Ялте соглашения. Рузвельт обратился к аудитории со словами извинений за необычность произнесения речи сидя, ведь он носит "десять фунтов стали на своих ногах и только что проделал путь в четырнадцать тысяч миль... Это было далекое путешествие и, я надеюсь, вы согласитесь, что оно было плодотворным".

С точки зрения президента, "конференция в Крыму была поворотным пунктом - я надеюсь, и в нашей истории и в мировой истории. Сенату Соединенных Штатов и американскому народу вскоре будут представлены решения, которые определят судьбу Соединенных Штатов, и мира, и грядущих поколений... Крымская конференция должна положить конец системе односторонних действий, особых союзов, сфер влияния, баланса мощи и всех прочих средств, которые опробовались в течение столетий - и всегда приводили к краху. Мы предлагаем замену всему этому в виде всеобщей организации, в которую все миролюбивые нации в конечном счете будут иметь возможность войти".

Рузвельт говорил конгрессу, что проделано очень полезное путешествие. Но "определить, в какой степени оно было полезным, зависит в огромной степени от вас. Ибо если здесь, в этом зале американского конгресса вы - с помощью американского народа - не согласитесь с общими выводами, достигнутыми в Ялте и не окажете им активной поддержки, тогда получится, что эта встреча в верхах не дала долгосрочных результатов". Именно конгрессу, говорил президент, предстоит решить судьбу американского народа на многие поколения вперед. "Мы должны либо взять ответственность за мировое сотрудничество, либо нести ответственность за следующий мировой конфликт".

Рузвельт не жалел слов, чтобы показать, каким важным достижением была Ялтинская конференция.

Были ли у Рузвельта сомнения, которые он решительно отвергал перед широкой публикой? Очевидно, были. Одному из ведущих чиновников госдепартамента - А. Берлю он сказал, подняв вверх руки: "Адольф, я утверждаю, что это было лучшее, чего я мог добиться". Соглашение между тремя великими державами пока "только соглашение". Объединенный комитет начальников штабов настаивает на передислокации американских вооруженных сил из Европы в Азию и поэтому Соединенные Штаты не могут ввести войска в русскую сферу контроля. "Мы должны полагаться на слово русских". Нигде и ни в каком виде не найдено доказательств того, что Рузвельт вообще когда-либо планировал вторжение в "сферу контроля русских". Это была защитная фраза, обращенная против крайне антисоветски настроенных сил, которых в госдепартаменте олицетворял А. Берль. Но мы должны отметить восприимчивость президента к мнению указанных сил. Главная его линия заключалась в том, чтобы объединить американский народ в вере в возможность новой эры, связанной с Организацией Объединенных Наций.

В общем и целом Рузвельт считал Ялту прочным основанием послевоенного мира. Главное - была оформлена будущая мировая организация. Как и Вильсон, Рузвельт полагался на нее в высшей степени. Он верил, что возврата к изоляционизму не будет, что американский народ уже приобщился ко всем основным мировым процессам.

Статистика подтверждала внутреннее чувство президента. После Ялтинской конференции число американцев, удовлетворенных сотрудничеством трех союзников, увеличилось, согласно опросам, с 46 до 64 процентов. Более 80 процентов считали необходимым для США вступить в мировую организацию. Эта картина значительно отличалась от той, которую встретил президент Вильсон, прибыв из Версаля в 1919 году. Рузвельт очень беспокоился, как воспримут в Америке сообщение о том, что еще две советские республики получили представительство в ООН. Лишь 23 марта 1945 года он сказал американской делегации, готовящейся к Сан-Франциско, об этом "ялтинском секрете". Президент попросил Стеттиниуса объяснить, сколь велики военные потери двух советских республик, рекомендованных в ООН, и заявить общественности, что больше в Ялте не было никаких секретных соглашений по поводу рождающейся мировой организации. Рузвельту пришлось также сказать представителям прессы, что Генеральная Ассамблея будет иметь "лишь функции расследования международных проблем".

Общая реакция на Ялтинскую конференцию в США была благоприятной. В этот период даже решение польского вопроса представлялось положительным. По опросам общественного мнения значилось, что наиболее информированные круги американского общества были удовлетворены в наибольшей степени. Томас Дьюи определил итоги Ялты как "подлинный вклад в дело мира". Сенатор-республиканец У. Остин назвал результаты конференции "конструктивным шагом в направлении мира" и призвал к двухпартийной их поддержке. В Москве Молотов и послы Гарриман и Керр вели переговоры по конкретным вопросам формирования польского правительства, и все еще казалось в пределах досягаемого. По крайней мере, А. Гарриман не давал президенту основания усомниться в возможности решения этого вопроса.

Нет сомнений в том, что Рузвельт придавал кардинальное значение своей договоренности с советским руководством. От этого зависело осуществление его глобальных замыслов. И он не хотел, чтобы расхождения по польскому вопросу поставили под удар его генеральный план. Поэтому Рузвельт в течение всего марта 1945 года откладывал в сторону предупреждения Черчилля о том, что Сталин идет в Польше и в Румынии своим собственным курсом. Помимо прочего, СССР мог всегда утверждать, что его действия диктуются военной необходимостью - что и соответствовало истине. Рузвельт полагал, что выступить вместе с Черчиллем против люблинского правительства в Польше означало бы явно нарушить ялтинские соглашения, а "мы должны твердо стоять за верную интерпретацию Крымских решений". Он также полагал, что в Ялте люблинскому правительству было открыто дано предпочтение перед остальными политическими силами в Польше: "Мы ведь договорились сделать несколько больший упор на люблинских поляках, чем на двух других группах".

Румыния же, писал Рузвельт Черчиллю, является не лучшим местом для суждения о советских намерениях.

Трудно сказать, действовали ли на Рузвельта аргументы советской стороны. Ведь Советская Армия действительно освободила Польшу ценой огромных жертв. Здесь погибло 600 тысяч советских воинов. И понятно было желание Москвы не дать власть в Варшаве силам, которые ставят под удар тыл Советской Армии сейчас и будут угрожать советским границам в будущем. Двадцать девятого марта 1945 года Рузвельт написал Сталину: "Сумев так хорошо найти понимание в Ялте, я убежден, что все трое мы осуществим расчистку препятствий, появившихся с тех пор".

Рузвельт был намерен обсудить советскую политику на ближайших к СССР подступах - и это в то время, когда американцы формировали свою национальную безопасность исходя из принципа закрепления на противоположных сторонах двух океанов.

Напомним, что с самого начала процесса стратегического планирования на послевоенный период президент Рузвельт дал понять, что безопасность СИТА в будущем должна быть обеспечена за счет создания кольца баз на весьма удаленном от берегов Америки расстоянии. На Тихом океане такие базы должны были быть созданы на Алеутских островах, на Филиппинах, на Окинаве, на островах, прежде принадлежавших Японии. В атлантическом бассейне проектировались базы на Азорских островах, Канарских островах, на выступающем в Атлантический океан мысе Африки (Дакар).

Существовало два списка баз: один - составленный Объединенным комитетом начальников штабов, второй - государственным департаментом. Оба ведомства интересовали прежде всего аэродромы. В обоих списках был мировой охват желаемых опорных пунктов, куда входили, как обязательные, базы в Алжире, Индии, Индокитае, Гватемале, Новой Зеландии, Исландии, Марокко, Сенегале, Либерии. Представьте себе, что подобного для своей безопасности пожелал бы Советский Союз. Реакцию США нетрудно угадать. Но собственная экспансия воспринималась ими как легитимная забота о своей безопасности.

Рузвельт стоял во главе этого процесса. Во время встречи с генералом де Голлем в 1944 году он открыто высказывался о своем желании расширить мировую зону влияния. Так, он говорил о том, что намеревается утвердиться в Западной Африке, голландской Ист-Индии, Сингапуре и в Индии. Могли ли быть солидарны владеющие этими землями англичане, французы, голландцы? Сдать свои колонии американцам западноевропейские империалисты согласились бы лишь под давлением.

Современные американские историки признают, что стремление Рузвельта к деколонизации и созданию системы опеки над прежними колониями было во многом продиктовано стратегическими соображениями. Прежде всего, следовало закрепиться в собственной традиционной зоне влияния - в Латинской Америке. Усилия Рузвельта здесь завершились подписанием в марте 1945 года нового союзного акта, предполагавшего "совместную оборону" - акта Чапультепек. Этот акт был подготовлен поставками по ленд-лизу, созданием новых военно-морских баз США в "своем" полушарии, укреплением за годы войны торговой взаимозависимости, довольно резким увеличением объема американских инвестиций в регионе, программой подготовки в США элиты военного корпуса латиноамериканских армий, обхаживанием крупнейших политических деятелей латиноамериканских стран. Все эти усилия предпринимались отнюдь не в вакууме, а в условиях противоборства с влиянием двух крупнейших европейских империалистических держав - Германии и Англии. Рузвельт настойчиво вытеснял их из Западного полушария.

В своем стратегическом планировании Рузвельт все больший акцент делал на авиации. В соответствии с президентской концепцией Объединенный комитет начальников штабов подготовил весной 1945 года рекомендации относительно оптимального расположения американских военно-воздушных баз.

Но не степень американского вовлечения создавала мировое напряжение оно возникало там, где США противостояли другим великим державам. Близкий к президенту Н. Дэвис после дискуссии с ним сделал такой вывод: "Вопрос заключается в соотношении сил между победителями. Каким образом они используют свою мощь?" Эти беседы проливают некоторый свет на то, что Рузвельт тщательно скрывал, - на видение им послевоенной системы международных отношений. Мы начинаем понимать, что у Рузвельта были серьезные сомнения в отношении достаточности американской мощи. Он брался за беспрецедентное дело и его сомнения естественны. Безусловным кошмаром для Рузвельта была возможность "сговора" между собой партнеров по привилегированной "четверке". Его крайне настораживало, когда Черчилль пытался в Москве найти модус вивенди для Балкан и Средиземноморья, когда Чан Кайши делал реверансы в сторону СССР. Рузвельт не исключал возможности таких группирований в принципе, но в конкретной обстановке 1945 года союз со Сталиным Черчилля и Чан Кайши он отверг как нереальный поворот мировой политики.

Он исходил из того, что СССР не может помочь Черчиллю в решении его главной задачи - сохранении империи или хотя бы в ограждении главного пути к имперским центрам через Средиземноморье и Ближний Восток. Слишком многое, помимо идеологии, разделяло главных антагонистов XIX века. Укрепление СССР на Балканах и на Ближнем Востоке сразу же бросало "львов" британского империализма в объятия любого противника Советского Союза. Лондон не многое находил в союзе с СССР, он многое терял, позволяя ему усилиться.

Рузвельт и его сотрудники базировали свои взгляды на том положении, что все несчастья мира проистекают из-за "искусственных" перегородок между государствами. Если бы победители в первой мировой войне, творцы Версальского мира, сумели обеспечить свободный поток торговых товаров, создавшаяся взаимозависимость помогла бы предотвратить отчуждение тридцатых годов, раскол, создание противоборствующих лагерей. Но нет, Британия замкнулась в рамках своей империи, Франция обратилась к своим колониям, изоляционисты в США возвели огромный внешний тарифный барьер, а Германия начала расширять свой "лебенсраум" в Европе. Рузвельт видел средство избежать подобного развития в будущем лишь на основе фритрейда, сознательной политики по линии предотвращения таможенной фрагментаризации послевоенного мира. Он полагал, что политика "повсюду открытых дверей" будет лучше всего служить интересам США.

Сохранить открытыми национальные рынки для американских компаний означало укрепить экономическую гегемонию США в мире. Приманка экономической помощи, займы, льготные поставки - все должно было послужить достижению этой цели. Президент Рузвельт был весьма последователен в проведении указанной политики. Мы помним, что его дипломатическое наступление увенчалось соглашениями 1944 года в Бреттон-Вудсе, где было принято решение о создании Международного валютного фонда и Банка реконструкции и развития, инструментов воздействия самой мощной экономической величины - Соединенных Штатов - на ослабленный военными испытаниями мир. За экономическим могуществом, по мнению Рузвельта, должно было последовать резкое расширение зоны политического влияния США.

И все же, несмотря на словесную недвусмысленность в приверженности "открытой" мировой системе, Рузвельт колебался в выборе курса между разделом мира на сферы влияния и вильсоновским универсализмом. Лишь к концу войны, видя необычайные возможности для США, Рузвельт однозначно исключил для себя схему разделения мира на зоны влияния. В середине 1944 года, в личном послании Черчиллю, Рузвельт попросил премьер-министра запомнить, "что мы не устанавливаем каких-либо зон влияния".

Тем не менее объективно, своими действиями Рузвельт способствовал такому разделу мира на зоны влияния великих держав. Как писал американский историк М. Ховард, "необязательно иметь намерение овладеть "сферой влияния" для того, чтобы получить таковую. "Влияние", "мощь" или "империя" автоматически приходят к тем государствам, которые достаточно богаты, достаточно сильны и достаточно уверены в себе". И когда Рузвельт призывал Англию, Китай и СССР вместе с США взять на себя "ответственность" за мир, он уже имел в виду зоны этой ответственности. В данном случае Рузвельт хотел перехитрить историю и современников надеждой на "благожелательное" главенство США в этой четверке, что обеспечивало бы искомый универсализм. Но это требовало от трех великих держав безоговорочного подчинения Соединенным Штатам. По своей воле такое согласие не выражают. А рычагов самостоятельного воплощения этой схемы у Америки не оказалось - при всем ее богатстве и атомной бомбе. Да, собственно, и сам Рузвельт "сбивался" с универсалистского курса, требуя, например, от англичан "научить дисциплине своих детей в Европе" (имелись в виду прежде всего французы). И Рузвельт, безусловно, предвидел, что Советский Союз будет учитывать свои оборонные интересы в Восточной Европе. По крайней мере, своему государственному секретарю он говорил без обиняков: "Мы должны помнить, что русские на занятых ими территориях будут следовать собственному курсу, исходя из собственных желаний".

В непосредственном окружении Рузвельта были сторонники раздела мира на зоны влияния - как явления, объективно неизбежного и в целом благоприятного для США. Так, военный министр Г. Стимсон считал прискорбным тот факт, что "некоторые американцы придают исключительное значение "доктрине Монро" и в то же самое время ставят под вопрос все то, что происходит в Центральной Европе". Он полагал, что мирное урегулирование отношений с СССР более чем возможно, поскольку "орбиты наших двух стран не совпадают друг с другом". Стимсон утверждал: "Мы не просим слишком многого, получая в свое распоряжение наш небольшой регион... Россия не должна беспокоиться, потому что она сама собирается предпринять такие же шаги по созданию дружественных протекторатов вокруг своих границ".

Помощник Стимсона Дж. Макклой (которому предстояло сыграть большую роль в оккупированной Германии) провозглашал: "Мы должны иметь свой пирог и есть его тоже; мы должны обладать свободой действия в рамках региональных соглашений в Южной Америке и в то же время вторгаться в европейские дела".

По существу, считал неизбежным выделение зон влияния и министр торговли Г. Уоллес. По его мнению, интересам США более соответствовал бы не планетарный, всеобщий, а "региональный интернационализм". Откровенных сторонников раздела мира на зоны влияния было немало в государственном департаменте. Так, Дж. Кеннан, будущий посол США в СССР, писал другому будущему американскому послу в Москве Ч. Болену 26 января 1945 года, что Европа должна быть поделена на сферы влияния, что США должны создать зону своего влияния в Западной Европе и при этом американцы "не должны вмешиваться в события, происходящие в русской сфере влияния, и в то же время не позволять русским вторгаться в свою сферу". В пользу раздела мира на сферы влияния склонялся ведущий американский журналист У. Липпман. С его точки зрения, оптимальная система будущих международных отношений "региональные созвездия государств". При этом США были бы самой влиятельной нацией в "Атлантическом сообществе", СССР главенствовал бы "на русской орбите", Китай - на "китайской орбите". Безопасность внутри орбит обеспечивалась бы абсолютным преобладанием главенствующей в регионе державы, а общий мир - воздержанием от вмешательства одной великой державы в зону влияния другой.

Заметим, что вслед за Латинской Америкой и Европой взоры американских стратегов эпохи Рузвельта падали на Ближний Восток, признанную главную кладовую нефти. Стратегическое значение нефти уже тогда было неоспоримо, и Белый дом соответствующим образом ориентировал государственный департамент. Американские дипломаты чрезвычайно активно помогали нефтяным компаниям страны овладеть контролем над мировыми энергетическими ресурсами. К концу войны американские компании владели уже половиной нефтяных запасов Ближнего Востока.

При всем словесном несогласии с идеей о зонах влияния президент Рузвельт, по существу, положил начало созданию этих зон политикой в оккупированной Италии. Здесь именно американские и английские офицеры возглавили Союзную контрольную комиссию, оттеснив представителей СССР на положение наблюдателей. Советское руководство последовало этому примеру в восточноевропейских странах. (Эта практика была решающим образом закреплена на Потсдамской конференции, когда американская делегация стала настаивать на том, что оккупирующие стороны будут взимать репарации с тех зон Германии, где они находятся. Будет ли это означать, спросил В. М, Молотов, "что каждая сторона получит свободу действий в своей зоне и будет действовать в ней независимо от других?" Госсекретарь США Дж. Бирнс ответил, что поддерживает именно такое толкование.)

Еще одним противоречием рузвельтовского универсализма в общем подходе было решение вопроса о подмандатных территориях. Рузвельт в конечном счете согласился с идеей передачи подмандатных территорий стран "оси" главным победителям в текущем мировом конфликте, а не безликой всемирной организации.

Не удалось Рузвельту и заблокировать возможность создания региональных оборонительных союзов. Статьи 51 и 52 Хартии ООН открыли к ним путь. Потеряла под собой почву идея о том, что в рамках ООН великие державы смогут, по словам Рузвельта, "вырвать клыки у хищных вероломных животных". Для этого "полицейские" должны быть едины и не разменивать солидарность на зоны влияния, даже глобальные.

Видя тенденцию резервировать за основными мировыми центрами зоны "особой ответственности", англичане еще весной 1944 года "осмелели" до такой степени, что официально стали просить американское руководство закрепить за ними особые позиции в Греции. Английский посол в Вашингтоне лорд Галифакс не видел причин, по которым США могли бы отвергнуть просьбу: ведь "мы следуем линии поведения Соединенных Штатов в Южной Америке в максимально возможной степени". И нужно отметить, что Рузвельт не выразил протеста по поводу желаний Лондона поделить Балканы на зоны влияния.

Вероятно, Рузвельт полагал, что все еще можно исправить после создания эффективной международной организации (в этом он был близок Вудро Вильсону). На 25 апреля 1945 года в Сан-Франциско был намечен созыв международной конференции по выработке Хартии Организации Объединенных Наций. Рузвельт, несомненно, думал в феврале и марте 1945 года о политическом поражении своего предшественника в подобном начинании президента Вудро Вильсона. На этот раз история не должна была повториться. Рузвельт постарался обезопасить себя и свой проект на внутренней политической арене. Избранная на международную конференцию американская делегация была двухпартийной. В нее вошли такие лидеры республиканцев, как сенатор Ванденберг и Гарольд Стассен. Рузвельт планировал, что сам откроет конференцию и позаботится об ее эффективности. Его стало тревожить в конце марта сообщение о том, что советскую делегацию на учредительной конференции в Сан-Франциско возглавит посол СССР в США А. А. Громыко. Рузвельт хотел более внушительного представительства. Отсутствие кого-либо из высокопоставленных советских руководителей означало бы, что в Москве не придают столь существенного (как в Вашингтоне) значения сан-францисскому форуму, а значит и идее коллективного руководства миром. Представляется, что это обстоятельство очень беспокоило Рузвельта, так как било по основе его дипломатической стратегии. Он просил Сталина послать на первую учредительную сессию мировой организации министра иностранных дел В. М. Молотова.

И еще одно обстоятельство ставило под угрозу единство великих союзников. В начале марта командующий войсками СС в Италии генерал Вольф встретился тайно в Цюрихе с руководителем американской разведки в Швейцарии Алленом Даллесом. Объединенный комитет начальников штабов не желал участия советских представителей в этих переговорах. Капитуляция немецких войск в Италии сразу же выводила мощные американо-английские силы с юга в центр Европы, перед ними лежала Вена и выход на Балканы. Наметилось изменение стратегической обстановки. Союзники могли зайти далеко в контактах с руководством СС, чьи части составляли основу сражающихся восточнее Берлина германских сил.

Нужно сказать, что в этой ситуации Черчилль сразу же ощутил опасность того, что в Москве узнают о сепаратных действиях западных союзников. У Черчилля, как напишет он позднее, вызрело решение оповестить советское правительство. Но в Москве уже знали о ведущихся переговорах. И непонятна была роль президента Рузвельта, выступавшего за секретность, которая в данном случае могла стоить союзнической солидарности.

Сталин сказал, что переговоры с противником возможны лишь в том случае, если это не дает немцам возможности использовать их для переброски своих войск на другой, в данном случае советский, фронт. А немцы уже передислоцировали сюда три дивизии из Италии. Рузвельт ответил коротко, что немцы стараются раздуть противоречия между союзниками.

Подобные тайные переговоры были ошибкой американской дипломатии, они вызвали опасения у советского руководства (ясно выраженные в резком письме Сталина Рузвельту). Немцы сдавали города без боя на западе и отчаянно дрались за каждую деревню на востоке. Так были посеяны семена недоверия, поставившего под угрозу тесную взаимосвязь союзников - основу послевоенных планов Рузвельта. Упорное нежелание американцев допустить советских представителей на переговоры с генералом Вольфом воспринималось в Москве крайне негативно. В позднем объяснении Рузвельт писал Сталину, что желал помочь своим войскам, увидевшим возможность сдачи противника и избежания кровопролития. Но на союзные отношения пала тень. В одном из последних писем Рузвельта Сталину чувствуется понимание президентом этой опасности: "Я не могу избежать чувства горького возмущения в отношении ваших информаторов, кто бы они ни были, за такое злостное искажение моих действий и действий моих доверенных подчиненных. Будет подлинной трагедией истории, если после неимоверных лишений, в одном шаге от победы, произойдет крушение солидарности союзников. Потеря доверия поставит под вопрос все огромное совместное предприятие".

Именно это и происходило. Накануне победы недоверие к односторонним действиям американцев, споры из-за Польши, неясность в отношении функций ООН начали ослаблять совместную платформу взаимопонимания, хотя, конечно, солидарность военных лет была еще крепка, особенно в общественном сознании. Весной 1945 года газета "Нью-Йорк геральд трибюн" писала: "Не существует ощутимой разницы в интересах, политике, целях и в отношениях между Россией, Британией и Соединенными Штатами, что стоило бы свеч в сравнении с огромными жертвами и страданиями, через которые эти народы прошли, пробив свой путь к порогу лучшего мира".

Ведущий американский ветеран-журналист У. Ширер записал в своем дневнике: "Собираемся ли мы бросить вес двух самых мощных демократий (имелись в виду США и Англия. - А. У.) против сил прогресса или мы остановим реакцию? Собираемся ли мы вернуться в 1939 год или проявим талант и воображение в стремлении построить нечто лучшее в 1946 или в 1950, или в 1960 году? Эти вопросы вызывают различные размышления, когда вспоминаешь курс англо-американской политики с того момента, когда ход войны изменился в нашу пользу, вспоминаешь нашу поддержку Дарлана, стойкую защиту Черчиллем Франко, настойчивость англо-американцев в попытках спасти савойскую династию в Италии, высокомерное обращение англичан с силами сопротивления в Бельгии и Греции и наше собственное глупое упорство в желании пригласить фашистскую Аргентину на конференцию в Сан-Франциско".

С чувством глубокой озабоченности рассуждал один из самых осведомленных американских специалистов в международных делах о грядущих опасностях: "Мы завлечены - частично англичанами, частично нашей неспособностью оценить обстановку - взять на себя роль, которая когда-нибудь окажется столь же опасной, сколь и бессмысленной. Это роль великого антагониста России... Верно, что отныне мы будем двумя наиболее мощными нациями. Но также верно и то, что Соединенные Штаты и Россия не имеют исторически конфликтных интересов. И не имели никогда. И еще справедливо следующее. Если Россия и мы не придем к согласию, мир не продержится долго".

Подобные опасения имели под собой большие основания. Президент Рузвельт - и в этом его заслуга перед историей - сумел создать жизнеспособный союз. Коалиция пережила третий рейх, однако, к сожалению, не надолго. Вина за это ложится на тех, кто предпочел не коллективное вершение дел в мире, а реализацию уникальной, "дарованной судьбой" возможности посягнуть на мировое лидерство. Вопреки Рузвельту они предпочли решать внешнеполитические проблемы не в союзе с СССР, а против него.

Нет сомнения, что в стратегическом видении Рузвельта на будущее Советский Союз рассматривался партнером Соединенных Штатов по контролю над новой мировой системой. Рузвельт предполагал наличие у СССР миротворческих функций, особое положение его в Восточной Европе. Это линия всей дипломатии Рузвельта военных лет. Но все же на определенные препятствия следует указать. Речь идет о непризнании Советского Союза Америкой на протяжении семнадцати лет, о трениях, возникших из-за поставок по ленд-лизу, из-за двухлетней задержки в открытии "второго фронта". Но президент Рузвельт все это считал преодолимым. Более того, он был уверен в своей способности найти компромисс, пожертвовать второстепенным ради главного. Без СССР не могла осуществиться его основная дипломатическая инициатива - новый международный порядок на базе глобальной международной организации и особой ответственности главных действующих лиц на мировой арене. При этом Рузвельт сопротивлялся попыткам представить СССР в качестве силы, способной угрожать в будущем Америке.

В начале 1944 года, когда президента попросили высказаться о слухах, будто русские намерены овладеть контролем над всей Европой, он ответил: "Я лично не думаю, что это мнение имеет под собой основание. У них достаточно дел в самой России, чтобы многие годы заниматься внутренними проблемами, не беря на себя дополнительную головную боль".

Стратегия Рузвельта была построена на том, что союз военных лет останется крепкой основой взаимодействия и в мирных условиях, но для этого необходимо признание справедливости обеспокоенности Советского Союза проблемами своей безопасности. Никогда Рузвельт не обсуждал возможности противостояния Советскому Союзу силовыми методами. Он надеялся совместить интересы СССР с программой действий мировой организации, с международным сотрудничеством в ее рамках.

В той грандиозной схеме, к реализации которой Рузвельт приступил на финальной стадии войны, СССР признавался первостепенным партнером, но ограничиваемым с двух сторон: со стороны Центральной Европы и со стороны Восточной Азии. Одним из краеугольных камней этой схемы было противопоставление (по возможности, "дружественное") Советскому Союзу националистического Китая.

Рузвельт говорил англичанам: "В любом серьезном конфликте с Россией Китай, несомненно, будет стоять на нашей стороне".

При этом он надеялся в ответ на уступки Советскому Союзу в Восточной Европе получить от него уступки в китайском вопросе. Президент просил советское правительство признать гоминдановское руководство единственным политическим представителем страны, т. е. "свернуть" свои особые связи с Коммунистической партией Китая, контролировавшей значительную часть Северного Китая. Можно усомниться в том, были ли реалистичны пожелания Рузвельта, чтобы СССР отказался от своих союзников в соседней стране и положился на связи с правительством, которое было, откровенным (и одиозным) клиентом Соединенных Штатов. По существу, Рузвельт хотел, чтобы Москва помогла подчинить КПК гоминдану и при этом признала суверенность марионеточного правительства Чан Кайши.

Правда, уверенность Рузвельта иногда сменялась сомнениями. Так, он говорил, что если советское руководство не признает Чан Кайши, а тот не договорится с Мао Цзэдуном, то США не смогут "сдержать русских" на этом направлении. Но затем он вновь возвращался к мысли, что Китай неизбежно одновременно будет и ведущей силой в Азии (противостоящей Советскому Союзу) и останется независимым от Соединенных Штатов. Рузвельт (от такого вывода трудно уйти), безусловно, верил в неизбежность враждебности СССР и Китая и считал ее отвечающей американским интересам в Азии.

Рузвельт соглашался на мировой статус СССР, но прилагал значительные усилия для обладания рычагами воздействия на страну, выходившую из войны без его согласия второй мировой державой. Речь идет, прежде всего, об огромном экономическом потенциале США, об обладании атомным оружием, о наличии могущественных союзников, способных "ограничить" СССР с запада (Англия) и с востока (Китай). Одним из таких рычагов виделись президенту торговля и займы. Впервые о предоставлении Советскому Союзу займов и о расширении торговли с ним американцы заговорили в 1943 году. Рузвельт не мог не отметить, что в Москве это вызвало живейший интерес. Отныне американская сторона периодически поднимала данный вопрос либо тогда, когда отсутствие второго фронта ощущалось слишком остро, либо когда она нуждалась в солидарности СССР. Наилучшую характеристику данному инструменту американской дипломатии дал посол США в Москве А. Гарриман в марте 1944 года: экономическая помощь Советскому Союзу - это "одно из наиболее эффективных из имеющихся в нашем распоряжении средств для воздействия на политические события в Европе в желательном для нас направлении, средство предотвращения создания сферы влияния Советского Союза в Восточной Европе и на Балканах".

В конкретную плоскость вопрос об американском займе перешел в январе 1945 года. Советская сторона пожелала получить заем в 6 миллиардов долларов. Сейчас ясно, что Рузвельт оттягивал время ответа, он, очевидно, хотел, чтобы данная проблема находилась в "подвешенном" состоянии в период принятия главных решений о послевоенном устройстве мира. Рузвельт молча согласился с мнением государственного департамента, что на предстоящей в Ялте конференции самим поднимать вопрос о займе не следует, а в случае, если разговор заведет советская сторона, нужно постараться затянуть обсуждение. Как пишет американский историк Т. Патерсон, американская позиция заключалась в том, чтобы "держать Советы в состоянии вожделения и догадок с тем, чтобы они вели себя более примирительно в восточноевропейских вопросах". Собственно, и сам Рузвельт не скрывал своих планов. Вот что он говорил министру финансов Г. Моргентау: "Я думаю, очень важно, чтобы мы держались и не давали им никаких финансовых обещаний до тех пор, пока мы не получим всего, что нам нужно".

Одно лишь могло подорвать схему Рузвельта - политика, направленная на изоляцию СССР. Опасности, порождаемые ею, полагал Рузвельт, были колоссальны, президент прямо говорил об этом: если Соединенные Штаты еще раз попытаются изолировать Советский Союз, им следует "приготовиться к неизбежной войне континентов". Рузвельт сделал немало шагов для разрешения существующих и потенциальных противоречий с Советским Союзом. Так, на тегеранской конференции он фактически признал вхождение прибалтийских республик в Советский Союз, предложив лишь скрепить это плебисцитом населения данных республик. На ялтинской конференции Рузвельт признал новую советско-польскую границу. На обеих конференциях Рузвельт считался с особым положением СССР в Восточной Европе.

По существу, президент в своей политике в отношении СССР руководствовался здравой идеей, что эту страну после жесточайших испытаний в двух мировых войнах преследует страх внешних угроз. Рузвельт, по-видимому, сумел понять озабоченность Советского Союза своей безопасностью. И в данном случае следует, пожалуй, отметить, что почти полное неумение и нежелание считаться с Западом и его проблемами со стороны руководителей советской дипломатии не способствовали укреплению модели "озабоченности СССР своей безопасностью", имевшей значительные шансы возобладать в американском понимании Советского Союза. Некоторые "спазматические" советские инициативы, не обеспеченные адекватной мотивацией, приводили к поражению тех сил в американском руководстве, которые склонны были найти общий язык с ведущим военным союзником. Вскоре заколебались и положительно настроенные. "Безопасность, возможно, является их главным мотивом, но они столь обеспокоены и подозрительны по ее поводу, что объективные результаты являются такими же, как если бы их мотивацией была агрессия, беспредельная агрессия", - писал сотрудник американского посольства в Москве Дж. Кеннан.

Американские военные стратеги предусматривали для США в послевоенное время роль своего рода посредника между Англией и СССР. Тесный союз и с той и с другой стороной казался им связывающим Америке руки и не отвечающим ее интересам. Примерно с весны 1944 года, когда ход событий на советско-германском фронте показал превосходство Советской Армии, планировщики стали приходить к выводу, что в послевоенной Европе СССР будет пользоваться большим влиянием, чем Англия. В дальнейшем этот тезис получил детализированное развитие. Объединенный комитет начальников штабов в августе 1944 года указал в своей прогностической оценке, что изменение соотношения сил в Европе будет чрезвычайно резким, сравнимым скорее "с падением Рима, чем с любой другой переменой, произошедшей здесь за последовавшие после этого падения пятнадцать столетий".

Нам важно, однако, отметить, что на данном основании высшее военное американское руководство не делало вывода, что США должны бросить силы на "выправление баланса". Военная разведка, хотя и предполагала возможность укрепления позиций СССР в Европе, но, подчеркиваем, не заключала из этого, что Советский Союз займет враждебную по отношению к Америке позицию. Более того, американская попытка укрепиться в Европе имела бы эффект "самооправдывающегося предсказания", так как провоцировала бы СССР на определенные действия. Таким образом, военные планировщики рекомендовали не ожесточать СССР и готовиться к выводу американских войск из Европы после войны: у СССР нет потенциала непосредственно угрожать США.

Были ли американцы обеспокоены возможностью распространения советского влияния на Западную Европу? Доклад государственного департамента отвергал подобное - "русские не очень интересуются происходящими в Западной Европе процессами". Способен ли был Советский Союз к конфликту с Западом? Доклад американской разведки подводил к мысли, что Советскому Союзу прежде всего необходимо "время, чтобы прийти в себя", он имеет слишком много ран, "чтобы идти на риск вооруженного конфликта". Каковы были эти раны и каков был срок их исцеления? Доклад разведки давал такие цифры (указывалось время "реабилитации" СССР): 1. Военные потери в людской силе и в промышленном потенциале - 15 лет.

2. Недостаток технического персонала - 5 - 10 лет.

3. Нехватка стратегических военно-воздушных сил - 5 - 10 лет.

4. Отсутствие современного военно-морского флота - 15 - 20 лет.

5. Низкое качество транспортной системы - 10 лет.

6. Уязвимость жизненных центров.

7. Отсутствие атомной бомбы - 5 - 10 лет (может быть, меньше).

8. Сопротивление на оккупированных территориях - 5 лет.

9. Слабые позиции на Дальнем Востоке - 15 - 20 лет.

Вывод доклада был следующий: СССР не сможет предпринять крупномасштабную войну ранее, чем через пятнадцать лет. Это отрезвляло тех, кто готов был проецировать внешнеполитические планы СССР в 1945 году до вторжения в Западную Европу и Азию, до стремления получить решающее геостратегическое превосходство в Евразии. (Напомним, во время войны Рузвельт сам уверял Сталина в том, что желание России иметь свободный выход в Средиземное море "оправданно", особенно в свете сотрудничества Турции с Гитлером.)

Секретный анализ говорил президенту, что советский военно-морской флот - это не более чем дополнительное средство охраны побережья, а отнюдь не фактор расширения внешнеполитических возможностей. Советские военно-воздушные силы не имели бомбардировочной авиации дальнего радиуса действия и не могли угрожать Америке. Что же касалось главного "прорыва" в военной технологии, то даже генерал Гроувз, всегда настороженно смотревший на СССР и склонный к ориентации на худший вариант, полагал в 1944 году, что Советскому Союзу для создания атомного оружия понадобится не менее двадцати лег. Не давал оснований для беспокойства анализ, старательно проведенный в 1944 году военно-воздушными силами. В нем говорилось, что "сегодняшние союзники могут стать противниками завтра", но понадобится от 20 до 100 лет для того, чтобы "евразийская нация выросла в агрессивно мыслящую державу". Общее заключение: военные авторитеты в данном случае не били тревогу, не рисовали картину советского экспансионизма. Они в основном солидаризировались с президентом, что требуется терпеливая и хладнокровная политика.

В начале 1945 года У. Черчилль уговаривал Эйзенхауэра "пожать руки русским как можно восточнее реки Эльбы". Тот в свой полевой бинокль видел, к чему может привести подобная политика. И он не послал, как предлагалось, танки генерала Паттона в Прагу и не рвался на восточный берег Эльбы. По возвращении из Москвы Эйзенхауэр сказал: "Ничто не направляет русскую политику сильнее, чем желание сохранить дружбу с Соединенными Штатами".

Но и сам президент, и его окружение весной 1945 года начинают бояться, что оставили в тени ту державу, которую планировали иметь своим главным союзником в Азии - националистический Китай. В феврале - марте 1945 года китайский вопрос опять стал причиной головной боли президента. Политические советники посольства в Чунцине в один голос заявляли, что у Чан Кайши сложилось впечатление своей незаменимости, американскую помощь он воспринимает как само собой разумеющуюся и становится все менее управляемым. Посол Хэрли и генерал Ведемейер требовали от президента информировать Чан Кайши, что "военная необходимость требует от нас сотрудничества с коммунистами и другими группами, которые могли бы оказать помощь в войне против Японии". Советники на местах полагали, что нужно решить две задачи: разубедить Чан Кайши в его незаменимости и добиться сотрудничества с коммунистами, чтобы "не бросить их в объятия русских", когда Советский Союз присоединится к боевым действиям в Азии.

В Чунцине ходили слухи, что в Ялте американский президент предал своих китайских союзников. Убедительность их была такова, что личный представитель президента Хэрли решил узнать правду из первоисточника. В середине февраля 1945 года он вылетел в Вашингтон вместе с генералом А. Ведемейером, который заменил Стилуэла на посту начальника штаба армии Чан Кайши. Хэрли оказался в тупике не только из-за отсутствия Чан Кайши на встрече на высшем уровне. Провалилась его стратегия объединения всех антияпонских сил в Китае. В конце 1944 года руководство Коммунистической партии Китая решило заключить соглашение с режимом Чан Кайши "ради объединения всех военных сил в Китае для нанесения немедленного поражения Японии". Из Янани в Чунцин прибыл представитель Мао Цзэдуна Чжоу Эньлай для ведения переговоров. Отпор Чан Кайши идее совместных усилий был тотальным. Он заявил, что согласие на коалиционное правительство равносильно признанию полного поражения. Он был согласен признать войска коммунистов лишь в обмен на полный контроль за ними. Чжоу Эньлай заявил, что речь идет не о признании ими поражения и полной сдаче Чунцину, а о войне против Японии.

В Вашингтоне компромиссный подход Хэрли уже не преобладал. Государственный секретарь Стеттиниус сообщил свое мнение Рузвельту: "Коалиция будет означать конец доминирования консервативного гоминдана и открытие пути к власти более гибким и популярным коммунистам для расширения их влияния до точки, возможно, контроля над правительством".

Такой оборот событий пугал Рузвельта. Он желал видеть четвертой великой державой мира покорный чанкайшистский Китай, целиком зависимый от США, а не неведомый ему коммунистический Китай, с его предположительной ориентацией на континентального соседа. За традиционного китайского партнера он, по крайней мере в одном отношении, пока не беспокоился. Ненависть к Мао Цзэдуну была сильнее любого импульса Чан Кайши, а это означало, что между Москвой и Чунцином стоит непреодолимая преграда.

Рузвельт думал о том, каким союзником может быть Китай в послевоенном мире. Он не верил в то, что помощь коммунистам усилит американские позиции: коммунистические регионы Китая консолидируются, и это лишь закрепит внутренний раскол в стране. Китай будет подвержен влиянию СССР (после того как Германия капитулирует) и западноевропейских держав (когда они начнут восстанавливать свой контроль в колониях). Разделенный и ослабленный Китай не сможет соответствовать той роли, которую ему приготовил Рузвельт, роли одного из четырех (а теперь, с "допущением" Франции, пяти) столпов новой системы безопасности. Теперь Рузвельт склонялся скорее к выработанным в Ливадийском дворце решениям, т. е. полагаться в разгроме японцев прежде всего на СССР, побудить его заключить соглашение с Чунцином, получить помощь Советского Союза в консолидации собственно китайских сил, показать Чан Кайши, что контрольными позициями владеют американцы и они хотят от гоминдана большей политической гибкости.

Именно в таком плане инструктировал Рузвельт посла Хэрли 24 марта 1945 года. Он просил посла вернуться в Чунцин "дальней дорогой" - через Лондон и Москву, чтобы еще раз заручиться поддержкой главных союзников относительно принципиально обговоренного в Ялте варианта решения китайской проблемы. Посол Хэрли должен был прибыть к Чан Кайши во всеоружии, облеченный доверием всей антигитлеровской коалиции.

Мы уже говорили, что излюбленным методом президента было стимулирование соперничества своих подчиненных. В китайской политике Рузвельт обращался и к Хэрли, и к начальнику штаба Чан Кайши - генералу Ведемейеру. Приехавшему в марте 1945 года в Вашингтон Ведемейеру Рузвельт приказал не оказывать помощь французам, пытающимся восстановить свою власть над Индокитаем. В Ялте Рузвельт говорил Сталину, что хотел бы получить опеку над Индокитаем; что лишь англичане, чувствуя общность исторических судеб, помогают колониальному партнеру, поскольку сами боятся потерять контроль над соседней Бирмой. Во время встречи с Чан Кайши в Каире Рузвельт договорился с китайцами, что французы Индокитай не получат. Этот курс был анафемой для Черчилля. Разве он мог забыть, как в Ялте Э. Стеттиниус развивал идеи новой системы опеки в рамках ООН (на что разгневанный премьер-министр ответил, что пока он занимает пост, этого не случится, он не намерен делить наследие своей страны). Встречаясь с Хэрли в марте 1945 года, Рузвельт говорил, что идею опеки нужно обсудить во время сан-францисской конференции, где будут выработаны статус и устав ООН.

Нужно еще раз отметить, что подобное высказывалось в условиях, когда сразу несколько процессов начали подрывать общую схему Рузвельта. СССР усилился больше, чем предполагалось. Китай оказался слабее, чем надеялись. Западная Европа не превратилась в "зону отчаяния", а стала заново собирать свои силы. Все это внесло серьезные коррективы в уже выработанную дипломатическую стратегию Рузвельта. Возникла (пока еще неясная) альтернатива: а не изменить ли стратегический замысел. Прекратить антиколониальную линию, консолидировать Запад, оказать силовое воздействие на СССР, помочь Чан Кайши объединить Китай. Новые идеи, далекие от прежних, начали пробивать себе дорогу.

А боевые действия в апреле 1945 года (бои за Окинаву) показали степень ожесточения, с которой японцы готовы были драться на своих островах. Снова в Белом доме размышляли: если уровень потерь будет таким, как на Окинаве, американская армия окажется обескровленной. Бесстрастная калькуляция говорила, что лишь мощный удар Советской Армии по континентальным силам японцев сделает их положение безнадежным.

* * *

Главным представителем администрации, обеспокоенным проблемой атомного оружия как нового фактора мировой дипломатии, был военный министр Стимсон. В начале марта 1945 года он пришел к заключению, что изобретение атомного оружия будет означать подлинную революцию в дипломатических отношениях и с этого времени вплоть до своей отставки в сентябре 1945 года он постоянно ставил данный вопрос перед высшим руководством. Стимсон считал своим долгом перед страной предупредить международный хаос, который (полагал он) наступит после применения атомного оружия.

Пятнадцатого марта Стимсон видел Рузвельта последний раз. Их разговор касался оценки влияния нового оружия на международные отношения и возможностей контроля над этим оружием. Стимсон обозначил два подхода к контролю в послевоенное время. Первый предполагал продолжение политики секретности, одностороннее американское вооружение, сохранение американо-английской монополии. Второй подход проистекал из осознания опасности вышеозначенного курса и был рассчитан на создание системы международного контроля, инспекции атомных исследований. Стимсон считал, что выбор между двумя этими подходами уже нельзя откладывать.

Оба - и Рузвельт, и Стимсон исходили из того, что атомное оружие будет применено в текущей войне. Но какова его дальнейшая значимость в международных отношениях? Стимсон заключил, что Рузвельт разделяет его обеспокоенность, он записал в дневнике, что "в целом разговор был успешным". Но все же Стимсон оказался излишне оптимистичен. Возможно, он воспринял неизменную вежливость президента за понимание им важности проблемы и решимость совладать с нею. Между тем Рузвельт в атомном оружии видел мощную гарантию эффективности своей дипломатии. Курс этот уже был намечен в соглашении с У. Черчиллем.

Второго апреля 1945 года состоялась важная беседа Стеттиниуса, Стимсона, Форрестола и Маршалла о советско-американских отношениях. Американская сторона выражала недовольство отказом Советского Союза принимать самолеты и специальные команды с целью быстрого вывоза из-за советской линии фронта освобожденных американских военнопленных, отказом СССР принимать у себя бомбардировщики, стартующие во Франции. Советская сторона была возмущена тайными сепаратными переговорами американцев с немцами в Берне. Именно во время этой беседы Стимсон сказал Стеттиниусу: "Мы просто не можем позволить, чтобы расхождения между двумя нациями стали угрожать всеобщему миру".

Генерал Маршалл отметил, что он предвидел нынешние трудности, которые сложно будет преодолеть, но он полагает, что к противоречиям нужно относиться с терпимостью. В конце концов СССР показал готовность к подлинному сотрудничеству "в самых больших вопросах. Россия держала свое слово и выполняла свои обязательства. Мы должны помнить, что она не освоила еще тонкостей дипломатических отношений и от нее можно ожидать грубые слова".

Размышляя о позиции, занятой государственным секретарем Стеттиниусом и военно-морским министром Форрестолом, Стимсон записал на следующий день в дневнике: "Для меня наступает время, когда необходимо использовать все то сдерживающее влияние, которое я имею на этих людей".

Для того, чтобы Америка добилась своих целей, необходима "совершенно хладнокровная твердость". Старейший член рузвельтовского кабинета отчетливо видел, как среди его коллег набирают силу нетерпимость, жестокость, экстремизм. В дни, когда уже очевидно близилось окончание войны в Европе, главным, с точки зрения Стимсона, вопросом межсоюзнических отношений становился вопрос об атомной бомбе. За день до смерти Рузвельта он говорил о настоятельной необходимости для американского руководства иметь определенность в столь критическом дипломатическом вопросе, меняющем сами правила современной дипломатии. В этот момент окончательно решалась судьба атомного оружия. В начале апреля 1945 года возникла уверенность в том, что до создания боевого оружия, действующего на новом физическом принципе, осталось лишь несколько месяцев. В. Буш и ученые-исследователи начали оказывать давление на военного министра Г. Стимсона с целью выдвижения идей создания международного пула, контролирующего атомную энергию. У Стимсона одно время существовал проект предоставления атомной информации советской стороне - но только на определенных условиях и за политическую плату. Рузвельт проявил некоторые колебания, но не зашел так далеко. Он не хотел делиться атомными секретами, по крайней мере пока не пройдут первые испытания.

Снова, как и шесть лет назад, Эйнштейн направил Рузвельту письмо, в котором говорил о роли, которую может сыграть атомное оружие в будущем, о необходимости обезопасить это будущее. На этот раз Рузвельт не ответил. Нильс Бор уговорил судью Ф. Франкфуртера и английского посла Галифакса встретиться с президентом и обсудить проблему, значимость которой увеличивалась с каждым днем. Встреча была назначена на 12 апреля.

Президент тем временем планировал прибыть в Сан-Франциско, когда там откроется важнейшая для него конференция, посвященная созданию ООН.

В эти последние свои недели в Белом доме Рузвельт размышлял о мировой структуре, тогда как Черчилль пытался привлечь его внимание к действиям СССР в Румынии и Польше. Рузвельт же считал, что Восточная Европа является зоной особых интересов Советского Союза и не следует ему здесь указывать "как себя вести". Когда Черчилль оказывал давление на Рузвельта с целью держаться более жестко перед советским руководством, то президент предупреждал, что это "сделает очевидными различия между английским и американским правительствами". Рузвельт в высшей степени ценил ялтинские соглашения и отказывался ставить их под угрозу. Черчилль в конце марта 1945 года усилил нажим: если Рузвельт не проявит твердость в "польском вопросе", тогда премьер-министр открыто доложит об англо-советских противоречиях в палате общин.

Испытывая английское давление, Рузвельт написал 31 марта 1945 года свое известное письмо Сталину. Если в Польше не будет создано что-либо большее, чем "лишь слегка замаскированное нынешнее варшавское правительство", американский народ "будет считать ялтинское решение невыполненным". В ответе Москвы от 7 апреля говорилось, что причиной тупика в "польском вопросе" являются усилия американского и польского послов в Москве изменить ялтинские соглашения. Если названные послы будут строго следовать линии, выработанной в Ялте, спорные вопросы разрешатся в ближайшее время. Сразу по получении данного письма Рузвельт сообщил в Лондон: "Мы должны самым внимательным образом оценить последствия курса Сталина".

Рузвельт просил Черчилля не придавать делу эмоциональную окраску. Однако в эти апрельские дни американские дипломаты и сам Рузвельт не всегда соблюдали такое необходимое хладнокровие.

Панические оттенки слышны в послании А. Гарримана Рузвельту от 5 апреля 1945 года: "Если мы не собираемся жить в мире, где будут доминировать Советы, мы должны использовать нашу экономическую мощь для помощи странам, дружественно настроенным в отношении нас".

В этом утверждении два пункта, по меньшей мере, сомнительны. Во-первых, как можно было представить себе мир, "в котором доминируют Советы?" Ни стратегическая разведка, ни наиболее "смелые" среди планировщиков не могли представить гегемонии в мире страны, стоявшей на грани экономического истощения, да и, очевидно, не имевшей глобальных планов. Во-вторых, неубедительна уверенность Гарримана в действенности в отношении СССР экономических рычагов. Еще в сентябре 1944 года американская разведка представила президенту доклад, из которого значило, что нет оснований верить в могущество финансового давления на СССР. В докладе говорилось, что страна, вынесшая неслыханные жертвы, "способна осуществить экономическое восстановление, полагаясь на внутренние ресурсы, не прибегая к зарубежным займам или репарациям".

Но тогда реакция Рузвельта по поводу сообщения его посла в Москве была воинственной. На следующий день он писал Черчиллю: "Скоро наши армии займут позицию, которая позволит нам быть "более твердыми", чем прежде было необходимо для ведения войны".

В январе А. Гарриман сообщил в Вашингтон: "Главенствующим соображением советской внешней политики является озабоченность "безопасностью" так, как ее понимают в Москве".

И проблема действительно заключалась в том, что американцы понимали безопасность иначе.

Напомним, что к концу 1944 года Рузвельт окончательно решил не делиться информацией о ядерном оружии с Советским Союзом, хотя он уже знал, что Сталин осведомлен о "манхеттенском проекте". К окончанию второй мировой войны флот Соединенных Штатов (как хвалился, выступая по национальному радио, адмирал Леги) был более могущественным, чем два любых других военно-морских флота, вместе взятых. Америка владела "наилучшим в мире образом экипированными наземными силами", в ее руках находился "секрет самого устрашающего в мире оружия". В дипломатической игре Америка владела всеми лучшими картами. Она обеспечивала свою безопасность огромными трансокеанскими плацдармами, базами, созданными по противоположным побережьям двух океанов - Атлантического и Тихого. И при этом "скорбела" о советском понимании безопасности, требовавшем внимания к тому, что происходит по ту сторону Буга.

О внешней политике США периода, на пороге которого стоял Рузвельт, можно сказать то, что Г. Киссинджер писал, исследуя иную политико-дипломатическую ситуацию: "Как только держава достигнет всех своих целей, она будет стремиться к достижению абсолютной безопасности, к мировому порядку, свободному от сознания внешней опасности, где все проблемы решались бы как внутренние проблемы".

По этому пути и устремились Соединенные Штаты после окончания второй мировой войны. Но, как отмечает далее Г. Киссинджер, "абсолютная безопасность для одной державы означает абсолютное отсутствие безопасности для всех других". Возникшее в США чувство всесилия хорошо иллюстрируют сказанные в 1944 году слова адмирала Э. Кинга: Соединенные Штаты "стали такими большими в мире, который стал таким маленьким".

В самом общем виде противоречие дипломатии Рузвельта заключено в противопоставлении утверждения всеобщей международной суверенности и четко выраженной стратегии достижения в грядущем мире американского превосходства. С точки зрения американского историка Д. Йергина, Рузвельт формально демонстрировал приверженность принципам "универсального блага", а фактически осуществлял силовую дипломатию. Это противоречие между правами суверенных народов и желанием Вашингтона найти американское решение основных мировых проблем привело к главным негативным моментам американской дипломатии - к "холодной войне" и отчуждению колониальных народов.

Президент уже предсказал окончание войны в Европе к концу мая 1945 года. Прибыв в Уорм-Спрингс 30 марта, он пристально следил за войсками на европейском западе, где происходила оккупация Рура, готовилась сдача Ганновера и Бремена, открывалась дорога к жизенным центрам Германии. Сталину он написал, что "швейцарский эпизод" остался в прошлом, не должно быть взаимного недоверия. Он просил Черчилля не драматизировать разногласия с СССР.

На своей последней, 998-й конференции Рузвельт детально говорил о необходимости предоставления независимости Филиппинам. Жалким было бы стремление США укрепиться на небольшой гряде островов, когда открывались перспективы мирового лидерства. Кроме того, подобный шаг должен был послужить примером для Англии и других колониальных держав. Во второй половине дня 11 апреля 1945 года Рузвельт продиктовал наброски речи к дню рождения Джефферсона. "Сегодня перед нами стоит во всем своем грандиозном объеме следующий факт: чтобы цивилизация выжила, мы должны развивать науку человеческих отношений - способность всех людей, любого происхождения, жить вместе и работать вместе, жить в мире на одной земле".

Президент говорил о том, что должен быть положен конец всем войнам, "этому непрактичному, нереалистическому способу разрешения всех противоречий между правительствами посредством массового убийства людей... Единственным препятствием для реализации наших планов на завтра являются наши сегодняшние сомнения. Давайте двинемся вперед, вооруженные сильной и активной верой".

Последние известия, прочитанные Рузвельтом в Уорм-Спрингсе 12 апреля, сообщали о том, что между американской и советской армиями осталось всего 150 километров.

Физическое состояние Рузвельта было далеко не блестящим весь 1944 год и последующий период. Безусловно, Ялта отняла много сил у президента, он похудел, стал быстро уставать, цвет лица говорил сам за себя. Прибытие на отдых в Уорм-Спрингс 29 марта 1945 года положило начало заметному улучшению его самочувствия. Президент лучше спал, несколько набрал в весе, в его настроении не осталось и следа от прежней мрачности. Врач сделал заключение: "Его память о недавних и прошлых событиях безупречна. Его поведение в отношении друзей и близких неизменно, и нет перемен в характере его речи".

Нам важна эта констатация состояния человека, который все начальные месяцы 1945 года ежедневно прорабатывал гигантскую дипломатическую переписку и принимал важнейшие решения.

В соседнем доме готовили вертел, чтобы угостить обедом президента. Стол хотели поставить на возвышении, под старым дубом, откуда открывался изумительный вид на долину.

В это время в Вашингтоне среди обширной почты президента лежало второе письмо Эйнштейна, дополненное меморандумом Сциларда. Оба знаменитых ученых просили Рузвельта немедленно остановить все работы над атомным проектом. Мировая ситуация изменилась, многие предпосылки создания атомного оружия исчезли. Недолговечное военное преимущество, обретаемое Соединенными Штатами, будет перевешено негативными политическими и психологическими потерями. Соединенные Штаты могут вызвать гонку атомных вооружений.

Двухнедельный отдых, казалось, давал плоды. Но нет. Двенадцатого апреля во втором часу пополудни Рузвельт внезапно пожаловался на "страшную головную боль" и начал сползать со своего кресла. Удар настиг президента за рабочим столом, когда он подписывал государственные бумаги и одновременно позировал художнице. Доктор Г. Брюэн, наблюдавший Рузвельта со времени его госпитализации в госпитале Бетесда в марте 1944 года, оценил ситуацию как безнадежную. Спустя два часа, в возрасте шестидесяти трех лет, Рузвельт умер. В траур погрузилась не только Америка. В Лондоне и Москве люди ощущали утрату, и даже в Токио государственное радио отметило "смерть великого человека". Лишь в Берлине царило оживление. Возбужденный Геббельс говорил Гитлеру, что Германия и на этот раз будет спасена так, как она была спасена при Фридрихе Втором после смерти царицы Екатерины.

Когда поезд вез гроб президента в Вашингтон, редакторы газет ощутили не только тяжесть утраты, но и трудность задачи оценить этого великого человека во всей его сложности, противоречивости и спонтанности. Эта трудность оценить Франклина Рузвельта и его политику остается с нами по сию пору. О президенте было сказано многое. Близким знакомым Рузвельта пришлось по душе следующее: "Вспоминаешь его как некоего улыбающегося водителя автобуса с торчащим кверху сигаретным мундштуком, прислушивающимся к разноголосому шуму за своей спиной, раздающемуся в те минуты, когда он делает резкие повороты. Пассажиры уже привыкли говорить ему, что он не наладил свой мотор так, чтобы он работал вечно. Но он знает, что мотор достаточно хорош, чтобы обогнуть следующий угол, и он знает, когда раздающиеся позади крики несправедливы, а когда они подлинны и правдивы, и он любит пассажиров. Он мертв сейчас, и автобус остановился далеко от небесных ворот, а пассажиры молчат в ступоре, не зная как сделать следующий поворот".

Он жил в переломное время, он раньше большинства увидел новые мировые перспективы. Он верил в возможность построения более безопасного мира, в котором Америка тесно дружила бы с Англией, Советским Союзом и Китаем; он верил, что Америка волею объективных обстоятельств возглавит эту четверку. Особенность Рузвельта состояла в том, что он не был доктринером и смело воспринимал противоречивый опыт своего бурного времени. Вера в собственную правоту не ограничивала его, она ему помогала. Он умел ценить тактику, устремляясь к большим стратегическим целям. Над гробом Рузвельта в Белом доме прозвучали слова, сказанные им тринадцать лет назад: "Мы не должны ничего бояться, кроме страха".

Многие знавшие президента отмечали, что в нем было нечто от Вудро Вильсона. Он возглавил вторую после Вильсона попытку утвердиться на командных высотах во внешнем мире. И он преуспел больше своего предшественника.

Оглавление

Введение

Рузвельт и внешний мир

"Странная война"

Дорога к Пирл-Харбору

Первый год войны

От Касабланки до "Трайдента"

Тегеран

"Оверлорд"

1945 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg