«Кризис культуры и культура кризиса у Льва Толстого»

ЖИЗНЬ ТОЛСТОГО так гениальна, его эпоха так сложна, его творчество так огромно, что как-то не решаешься прикасаться холодными инструментами критического анализа и разбора к этой исключительной совокупности величин. Может быть, мы всё еще во власти толстовского мифа, покорившего современников в Европе и во всем мире, как еще, пожалуй, не случалось и, вероятно, больше ни разу не повторилось. Может быть, мы по-прежнему под гипнозом этого человека, писателя, моралиста, решившего быть учителем жизни и бывшего самым тревожным и самым тревожащим из всех учителей. Может быть, помимо его личности нас притягивает другая загадка, загадка России, ее судьбы, ее духа, России, которая вместе с Толстым обрела свои символы в Ясной Поляне и Астапове, двух затерявшихся селениях, поднявшихся до уровня универсальных пространств, почти наравне с ее столицами. Даже Достоевский, имя, которое принято и можно ставить рядом с Толстым, даже Достоевский держит на меньшем от себя расстоянии и охотнее поддается анализу.

Однако мы должны посвятить наш разговор критическому рассмотрению Толстого не только потому, что собрались на посвященный ему симпозиум. Мы должны подойти к Толстому критически потому, что, преодолев начальный момент благоговения и дистанции, сразу же отдаем себе отчет, что его жизнь, его эпоха, его творчество слишком полны интеллектуального вызова, чтобы для нас можно было ограничиться непосредственным читательским наслаждением.

Когда имеешь дело с Толстым, кажется, что перед тобой запутанный клубок. Говоря о Толстом вообще, больше всего прибегают к словам «противоречие» и «кризис». Они уже стали ходячими в нашем повседневном лексиконе. И уже совсем банальным представляется нам то, что не является «сложным и противоречивым», как принято выражаться, используя это постоянное словосочетание. С другой стороны, мы сжились с «кризисом», и ничто уже не способно укрыться от его перманентного господства. И все же противоречия и кризисы в Толстом берут за живое и нас, изумляя, а затем порождая стремление внести ясность. Кто же этот человек, все имеющий и все отрицающий? Кто же этот писатель, царящий в литературе и проклинающий свое царство, и отправляющийся в изгнание одиночества и смерти? Что представляет собой мир, послуживший театром для этого таинства?