«Биография С. Г. Пушкарева»

Сергей Германович Пушкарев родился в Старооскольском уезде Курской губернии 8 августа 1888 года. Его родители — Герман Иосифович (нотариус в Курске и землевладелец) и Александра Ивановна, урожденная Шатилова.

Сергей Пушкарев окончил Курскую гимназию с золотой медалью и поступил на историко-филологический факультет Харьковского университета, где учился с 1907 по 1910 год.

В 1911–1914 годах был студентом Гейдельбергского и Лейпцигского университетов.

Вернулся в Харьков в 1915 году и в 1917-м был оставлен при кафедре русской истории — по предложению профессора М. В. Клочкова — для подготовки к профессуре.

С 1917 по 1919 год готовился к магистерским экзаменам.

В июне 1919 года С. Г. Пушкарев поступил в Добровольческую армию, в пехоту. Был тяжело ранен, потом служил на бронепоезде и в ноябре 1920 года был эвакуирован с армией генерала Врангеля в Турцию.

Оттуда он в конце 1921 года переехал в Прагу, где получил от Русской учебной коллегии стипендию для научной работы. Готовился к магистерским экзаменам под руководством профессора И. И. Лаппо. Выдержал их в 1924 году и получил звание приват-доцента.

Был избран членом Русской учебной коллегии. Преподавал в Русском свободном университете в качестве доцента.

Кроме того, был приглашен в члены Чешского славянского института (основанного при Чешской Академии наук). Был членом ученого совета Русского заграничного исторического архива в Праге, находившегося в ведении Чешского министерства иностранных дел.

Пушкарев входил также в состав Научно-исследовательского объединения, издававшего свои "Записки".

Принимал участие и в Русском историческом обществе в Праге. На заседаниях этого общества он прочел два доклада: "Принципы торговой и промышленной политики Петра Великого" и "Посошков и его значение в истории русской культуры".

За эти и последующие годы Пушкарев напечатал целый ряд научных работ [1].

2 сентября 1927 года Пушкарев женился на Юлии Тихоновне Поповой (скончалась в Америке 19 августа 1961 года). В 1929 году у них родился сын Борис.

Весной 1939 года Прага была оккупирована немецкой армией. Чешский университет был закрыт. Русский свободный университет попал под немецкий контроль. Весной 1945 года Советская армия подошла к Праге с востока, а американская приближалась с запада. Пушкареву с семьей удалось уйти в американскую зону.

Во время пребывания в лагерях перемещенных лиц Пушкарев был директором и преподавателем средней школы для русских детей.

В 1949 году УНРРА начала перевозку беженцев из немецких лагерей в Америку.

Пушкаревы приехали в Нью-Хэвен 21 июля 1949 года. В 1950 году Сергей Германович был назначен преподавателем русского языка в Йельском университете (Yale University). Выйдя на пенсию в 1953 году, он продолжал при университете заниматься историческими исследованиями до 1976 года.

С. Г. Пушкарев скончался 22 января 1984 года на 96-м году жизни.

Печатается по: Записки Русской Академической Группы в США. Т. VIII.

Нью-Йорк, 1974.

Русские Академические Группы начали образовываться в разных странах Западной Европы, куда после перехода власти к советскому правительству судьба забросила профессоров и приват-доцентов русских высших учебных заведений: в Белграде, Праге, Берлине и Париже.

Возникновение Русской Академической Группы в Америке относится к 1948 году, когда после Второй мировой войны сюда стали прибывать лица, работавшие в высших учебных заведениях и научных учреждениях России, Советского Союза и отдельных западноевропейских государств. Вначале Русская Академическая Группа являлась секцией Association of American Foreign Scholars (Объединения американских иностранных ученых), куда входили главным образом выходцы из стран за "железным занавесом".

В настоящее время в состав Группы входят преимущественно лица, работающие в колледжах и университетах Америки и Канады, а также вышедшие на покой за выслугой лет, но все же продолжающие свою научную деятельность. Начиная с 1967 года в Нью-Йорке ежегодно выходит сборник статей "Записки Русской Академической Группы в США".

См.: Contemporary authors. Vol. 7–8. 1965, Gale Research Company: Detroit, Michigan.

Пушкарев Сергей Германович Историография Русской Православной Церкви (отрывок)

Предисловие

…"Скончавшийся в июне 1973 года профессор Георгий Владимирович Вернадский был поистине патриархом в области современной науки русской истории. Смерть не позволила ему закончить последний большой труд его жизни — очерки развития русской исторической науки. Среди последних оставшихся ненаписанными им глав была и глава об историографии Российской Церкви.

В бумагах Г. В. мы нашли написанный им текст только о двух — наиболее выдающихся историках Русской Церкви — о митрополите Макарии и профессоре Е. Е. Голубинском.

Редакция "Записок" решила напечатать эти последние его страницы в том виде, как они вышли из-под пера его, а мне поручила написать общий очерк историографии Русской Церкви.

Этот очерк мне пришлось писать самому, по своему плану и своему разумению, используя для этого свои ранее "накопленные" выписки из литературы и дополняя их из обширного книжного богатства библиотеки Йельского университета.

Мой настоящий очерк имеет ограниченную задачу: я излагаю историографию Русской Православной Церкви и — вкратце — историографию старообрядчества (по-старому "раскола") и не касаюсь необъятного множества изданий первоисточников русской церковной истории, богословских сочинений, обширной области церковного искусства (архитектуры, живописи и пения) и истории русского сектантства (старообрядцы не включаются в понятие сектантов)…. "

Пушкарев Сергей Германович Историография старообрядчества

Прежде чем представить читателю краткий очерк историографии старообрядчества, надлежит напомнить о тех религиозно-обрядовых разногласиях, которые раскололи Русскую Церковь в середине XVII века, и о религиозно-национальной психологии русского общества того времени, которая сделала этот раскол возможным (или неизбежным).

Перечислим те богослужебно-обрядовые особенности, которыми отличалась старая вера от текстов и обрядов, которые были приняты Православной Церковью после исправления Патриархом Никоном (по греческим образцам) церковно-богослужебных книг.

Двуперстное (а не трехперстное) крестное знамение. Сугубая, то есть двойная (а не тройная) "Аллилуия". Имя Христа Исус, а не Иисус. Литургия должна совершаться на 7 (а не на 5) просфорах. Во 2-м члене Символа веры: "…Иисуса Христа, Сына Божия, рожденна, а не сотворенна", союз "а" выпущен. В 7-м члене Символа веры о Сыне Божием: "…Его же царствию несть конца" (по исправлении"…не будет конца"). В 8-м члене Символа веры: "…в Духа Святаго, Господа истиннаго и животворящаго" (слово "истиннаго" выпущено). В пасхальной молитве: "…смертию на смерть наступи" ("…смертию смерть поправ"). В молитве о водосвятии: "…освяти воду сию Духом Твоим Святым и огнем" (слова "и огнем" выпущены).

Богослужение должно совершаться только по старым (дониконовским) книгам. При хождении крестного хода вокруг церкви надлежит идти "посолонь", по солнцу, то есть с востока на запад, а не наоборот.

Были еще некоторые отличия в числе поклонов при богослужении, в церковных облачениях, в иконописании. В области бытовой старообрядцы отрицали и порицали подражание западным обычаям и одежде — брадобритие, курение табаку и т. д. В области церковно-общественной жизни старообрядцы считали пороком господствующей Церкви назначение приходских священников епархиальной властью в отмену прежнего обычая выбора кандидатов во священство прихожанами.

Для современного читателя может казаться странным: как могли столь незначительные различия в текстах и обрядах породить непримиримый раскол и вековую междоусобную вражду и борьбу в Российской Церкви и государстве? Здесь надо прежде всего указать на две особенности национально-религиозной психологии московского общества ХVI-ХVII веков.

Русское благочестие этого времени, по признанию и церковных, и светских историков, носило более внешнеобрядовый, чем религиозно-нравственный характер.

По выражению популярного историка середины XIX века Н. И. Костомарова, "Православие действовало на русского человека не в качестве учения, а в качестве обычая", и его бережно сохраняли как обычай, унаследованный от предков и неизменяемый ("во веки веков"). Или, по выражению выдающегося историка Русской Церкви Е. Е. Голубинского, "раскол старообрядчества возник у нас из-за того, что предки наши приравняли обряды и обычаи церковные к догматам веры", и на это "обрядоверие" как на характерную черту древнерусской религиозности постоянно указывают историки [1].

Кроме обрядоверия весьма важной чертой религиозно-национальной психологии московского церковного общества в XVI и в первой половине XVII века было убеждение в величии и святости Русской земли. С середины XV века Русская Церковь, бывшая дотоле формально одной из митрополий под властью Константинопольского Патриарха, стала независимой от Церкви Греческой, а государство Московское переживало в ХV-ХVI веках полосу огромных внешнеполитических успехов: свержение татарского ига, объединение всех территорий Великороссии под властью Московского государя, завоевание огромной территории трех татарских царств — Казанского, Астраханского и Сибирского. Авторитет Церкви Греческой значительно упал в глазах Москвы после присоединения ее к Флорентийской унии (1439), а взятие Константинополя турками (1453) рассматривалось в Москве как Божие наказание Византии, впавшей в "латинскую ересь". Ныне все православные царства на Балканах стали провинциями Турецкой империи, а Восточные Патриархи — рабами турецкого султана. Тогда на Руси возникает гордая теория: после падения Второго Рима — Византии — Москва становится Третьим и Вечным Римом ("а четвертому не быть"), становится главою и покровителем всего Православия, а Русь признается и характеризуется как Святая Русь, как избранный Богом "новый Израиль" и как единственная хранительница истинного Православия во всей его непорочной чистоте (совокупность этих идей ярко выражена в писаниях основателя и апостола старообрядчества протопопа Аввакума).

Связь Москвы с Православным Востоком не прекращается, но она получает совершенно иной характер: греческие иерархи и другие духовные лица часто приезжают в Москву, но не как наставники и учители, а как просители и получатели "государевой милостыни". Мало того, в Москве подозревают, что греческое Православие, и в частности богослужебная практика, "испорчены" под влиянием "латинской ереси" и турецкого порабощения. Естественно, пишет Н. Ф. Каптерев, что церковная реформа Никона (то есть исправление текстов и обрядов по греческим образцам) "должна была нанести смертельный удар исторически сложившимся представлениям русских о своем религиозном превосходстве над всеми другими народами, и в частности над греками", и "вызвала в приверженцах и поклонниках русской церковной старины сильный протест".

Движение протеста возглавил, по выражению С. М. Соловьева, "богатырь-протопоп" Аввакум. То, что конфликт между реформаторами и их противниками с самого начала принял такой острый и резкий характер, объясняется помимо указанных выше общих причин личным характером вождей двух борющихся партий: Никон и Аввакум были оба люди с сильным характером, с неукротимой энергией, с непоколебимой уверенностью в собственной правоте, с несклонностью и неспособностью к уступкам и компромиссам.

Патриарх Никон был преисполнен сознанием величия своей архиерейской власти, которая в его представлении была превыше всякой светской власти, включая власть царскую. Всякое сопротивление или хотя бы только неповиновение высшей церковной власти Патриарх рассматривал как преступление и готов был подавить его всякими средствами. По выражению Н. И. Костомарова, "с вопросом реформы Никон поступал, как военачальник с военным делом: приказано, и надо исполнять, а за непослушание следовала тяжелая кара".

Между тем главный противник Никона, протопоп Аввакум Петрович (из города Юрьевца), был непоколебимо убежден в правоте своих старозаветных религиозных взглядов и не обнаруживал ни малейшего желания исполнять "нечестивые" приказания религиозных реформаторов. Патриарха Никона Аввакум считает и именует "борзым кобелем, отступником и еретиком", а "с еретиком какой мир? Бранися (т. е. борись) с ним и до смерти, не повинуйся его уму развращенному". При таком настроении двух противных сторон ни примирение, ни соглашение между ними не были возможными. Церковный Собор 1666–1667 годов (уже после падения Никона) проклял старообрядцев как еретиков и отлучил их от Церкви, светская власть пришла на помощь церковной для искоренения "ереси", и эта прискорбная междоусобная борьба омрачала историю Русской Церкви и русского народа в течение последовавших двух столетий.

Весьма важным источником для истории возникновения раскола и для русской церковной истории вообще является автобиография протопопа Аввакума: "Житие протопопа Аввакума, им самим написанное". Это не только важный памятник церковной истории, но и замечательное литературное произведение, написанное живым и выразительным народным языком [2]. Житие Аввакума сохранилось во многих рукописных списках и в ХIХ-ХХ веках было многократно издано и переиздано. Ввиду важности Жития для истории Церкви и литературы я приведу ряд его изданий: Н. Тихонравов. Летописи русской литературы. Т. III. Отд. II. М., 1861. С. 117–173; Материалы для истории раскола за первое время его существования. Т. V / Под ред. Н. Субботина. С. 1–113, М., 1879; А. К. Бороздин. Протопоп Аввакум. 2-е изд. СПб., 1900. Приложение № 25. С. 71–116; Памятники первых лет русского старообрядчества / Под ред. Я. Л. Барскова. СПб., 1912. С. 163–228; Житие протопопа Аввакума, им самим написанное. Изд. Импер. Археографической комиссии / Под ред. В. Г. Дружинина. Петроград, 1916; Русская Историческая Библиотека. Т. 39. Изд. Историко-археографической комиссии АН СССР. Ленинград, 1927: Памятники истории старообрядчества XVII в. Кн. 1-я. Вып. 1: Житие протопопа Аввакума в трех редакциях, с предисловием Я. Л. Барскова, столбцы 1-240; Протопоп Аввакум. Житие. Челобитные к царю. Переписка с боярыней Морозовой. Париж, 1951; Житие протопопа Аввакума и другие его сочинения / Под ред. Н. К. Гудзия. М., 1960 [3].

В течение второй половины XIX и в XX веке было издано множество памятников и материалов по истории старообрядчества и сектантства под редакцией Я. Л. Барскова, Е. В. Барсова, В. Д. Бонч-Бруевича, В. Г. Дружинина, Н. Попова, Н. И. Субботина [4].

При существовании строгой цензуры, то есть до конца царствования Императора Николая I (1855), авторы-старообрядцы (или сочувствовавшие расколу) не могли легально издавать свои богословские или исторические книги, и история раскола трактовалась только в исторических или полемических сочинениях православных авторов "духовного сословия".

Начало этого рода литературе было положено трудом митрополита Ростовского Димитрия (Туптало, 1651–1709) под заглавием: "Розыск о раскольнической брынской вере, о учении и о делах их, в котором показано, яко вера их не права, учение их душевредно и дела их не богоугодны". Митрополит Димитрий окончил свой труд незадолго до своей смерти (1709), а издан он был впервые в 1745 году, а в новом издании книга эта (напечатанная в Mосковской Cинодальной типографии) вышла в 1803 году. Заглавие книги митрополита Димитрия достаточно ясно говорит о ее содержании и цели.

В течение первой половины XIX века появилось несколько сочинений духовных авторов, направленных на обличение раскола, а в конце этого периода (1855) вышла книга епископа Винницкого и ректора Петербургской Духовной академии Макария (впоследствии митрополита Московского и автора монументальной "Истории Русской Церкви"): "История русского раскола, известного под именем старообрядства" (СПб., 1855). В первой части книги автор рассматривает "семена и зародыши" раскола, то есть религиозные разномыслия, начиная с XV века, потом подробно излагает историю раскола, начавшегося в 1667 году. Книга полна фактического содержания, лишена острополемического тона и заканчивается молитвенным пожеланием о воссоединении раскольников с Православною Церковью.

Книги духовных авторов трактовали раскол только с точки зрения религиозных разногласий между православными и раскольниками. Совершенно новый подход к истории раскола дается в книге казанского профессора А. П. Щапова: "Русский раскол старообрядства, рассматриваемый в связи с внутренним состоянием Русской Церкви и гражданственности в XVII веке и в первой половине XVIII века: Опыт исторического исследования о причинах происхождения и распространения раскола" (Казань, 1859). Я приведу несколько цитат из предисловия к книге Щапова, ибо книга эта послужила исходным пунктом для новой трактовки раскола в русской исторической и публицистической литературе. Автор признает, что "главным первоначальным источником раскола" была "суеверная привязанность" (московского общества) к одной внешней обрядности без духа веры, но указывает и иные причины успешного распространения раскола: "Церковно-гражданский демократизм раскола под покровом мистико-апокалиптического символизма, отрицание реформы Петра Великого, восстание против иноземных начал русской жизни, против Империи и правительства, смелый протест против подушных переписей, податей и "даней многих", против рекрутства, крепостного права, областного начальства и т. п. — это многознаменательное выражение народного взгляда на общественный и государственный порядок России, проявление недовольства низших классов народа, плод болезненного, страдательного, раздраженного состояния духа народного" (предисловие, с. II). Впрочем, раскол сам по себе не внушает Щапову особых симпатий: он есть "темная сторона нравственного и общественного развития нашего народа, плод и выражение крайней недостаточности нравственного влияния духовенства на народ и отсутствия народного просвещения и воспитания". Сила раскола, по мнению Щапова, заключается не в его внешнем характере как религиозно-обрядовой секты, "сила русского раскола заключается главным образом в его религиозно-гражданском демократизме", "когда он перешел из сферы собственно церковной в сферу гражданской народной жизни" (с. 55). При Петре Великом "раскол еще более усилился, осложнился и явно и окончательно принял характер религиозно-национально-демократический" (с. 103); "принял характер народно-демократической оппозиции против преобразования России в европейскую империю, против нового европейского устройства и направления внутренней жизни России" (с. 131). "Как отколок древней отжившей России раскол окончательно отпал от новой, Петром Великим устроенной России". И в предисловии к своему труду Щапов пишет: "В расколе сохранился, так сказать, окаменелый отколок древней России".

В нескольких главах своего труда Щапов описывает исторически сложившиеся слабости и недостатки церковной, общественной и государственной жизни России, способствовавшие возникновению и распространению раскола.

Однако, как видно из приведенных выше цитат, Щапов в это время не считал раскол положительным и прогрессивным явлением, а в споре Аввакума и Никона он явно стоит на стороне последнего: "Вселенские Патриархи все единодушно и единогласно одобрили и утвердили великое дело Патриарха Никона и самого его признали великим ревнителем Церкви Православной" (с. 53), Никон был "наш великий пастырь, истинно замечательный гений своего века" (с. 56), "строгий ревнитель правды" (с. 339), устроитель благолепия в церквах и благочиния в церковном богослужении (с. 320, 331 и др.).

Если в 1855–1858 годах Щапов характеризовал раскол как "окаменелый отколок отжившей России", то в течение немногих ближайших лет его убеждения значительно передвинулись в сторону демократического народничества. В брошюре "Земство и раскол" (СПб., 1862) Щапов понимает земство в народническо-славянофильском духе, как всю народную массу, противопоставляемую правительству и высшим сословиям (на официальном языке XVIII–XIX веков эта масса называлась податными сословиями, в отличие от высших сословий, не плативших подушной подати). В ХVII-ХVIII веках "тяглые земские люди, — пишет Щапов, — чувствовали скорбь и тяготу от тягла государевой казны, от злоупотреблений государевых чиновников, от насилия бояр" (с. 3). Раскол есть "могучая, страшная общинная оппозиция податного земства, массы народной против всего государственного строя — церковного и гражданского" (с. 28). Расколоучители и последователи раскола "появились во всех слоях массы народной", включая богатых купцов, которые своими капиталами поддерживали, устраивали и усиливали раскольничьи общины (с. 35).

Здесь раскол представляется уже не "окаменелым отколком древней России" (как в предисловии к книге, изданной в 1859 году), а могучим оппозиционным движением народной массы против политического, социального и церковного угнетения [5].

Знатоком религиозной жизни и домашнего быта раскольников был известный писатель-этнограф Павел Иванович Мельников (Андрей Печерский) (1819–1883). По должности чиновника (для) особых поручений при нижегородском губернаторе (в царствование Николая I) он принимал непосредственное участие в правительственном надзоре над раскольниками и близко изучил их жизнь и характер и по документальным данным, и по личным наблюдениям. Будучи по должности одним из притеснителей раскола, Мельников по окончании мрачного николаевского царствования высказался (в официальной записке о состоянии раскола) за политику полной терпимости в отношении раскола и раскольников и в статье 1868 года писал, что при гражданском равноправии и при развитии народного образования раскол постепенно уничтожится: "…при том непременном условии, что система стеснений, оказавшаяся на опыте лишь способствовавшею к умножению раскольников и к усилению фанатизма раскола, никогда и ни в каком виде не будет восстановляема" (Полн. соб. соч. 2-е изд. 1909. Т. VII. С. 409).

В 1864 году вышла монография П. И. Мельникова "Исторические очерки поповщины" (включенная в VII том его сочинений, изданных в 1909 году). Написанная в популярно-литературном стиле, она, однако, обильно документирована многочисленными примечаниями с обширными цитатами из официальных источников и раскольничьих сочинений. Особенно подробно излагает автор "искание архиерейства" старообрядцами-"поповцами" и историю Старообрядческого (Рогожского) кладбища в Москве, бывшего в течение первой половины XIX века духовным и экономическим средоточием "поповщины". Во главе стояла группа богатых московских купцов, владевших фабриками, заводами и торговыми предприятиями и придававших "старой вере" значительный социально-экономический вес и влияние в окружающей среде.

Бережливые, расчетливые, осторожные, противники роскоши и мотовства, они приумножали свои богатства, и "дети их не превращались из купцов, ворочавших миллионами, в промотавшихся дворян" (с. 207).

В 70-х годах П. И. Мельников выпустил в нескольких частях обширную серию бытовых очерков под заглавиями: "В лесах" и "На горах", содержащих, в беллетристической форме, подробное описание религиозных верований, быта и нравов старообрядцев и сектантов Поволжья ("В лесах") и Приуралья ("На горах"). В полном собрании его сочинений (1909) очерки "В лесах" составляют т. 2–3, "На горах" — т. 4–5. Тома эти были переизданы в 1963 году в московском (неполном) собрании сочинений П. И. Мельникова. (см. на нашей стр. ldn-knigi.narod.ru ldn-knigi.russiantext.com).

Неразумные, неморальные и несправедливые преследования, которым подвергала старообрядцев государственная и церковная власть, вызывали интерес и симпатию к ним и тех кругов позитивистской, либеральной и революционной интеллигенции, для которых было совершенно чуждо крепкое религиозное ядро старообрядчества. В 1870 году в Петербурге вышла книга В. В. Андреева "Раскол и его значение в народной русской истории". Автор начинает свое предисловие словами: "Последователи раскола — бесспорно, вместе и представители нашего земства, нашей народной массы. Представители раскола — самая трезвая, работящая, промышленная и грамотная часть нашего крестьянства. Представители раскола — бесспорно, вместе (и) представители ума и гражданственности в русской простонародной среде" (с. III).

Религиозный элемент, по мнению автора, играл в возникновении раскола совершенно второстепенную роль: "Неужели оттого, что одни крестились двумя перстами, чтили старопечатные книги… и пели сугубую аллилуию, а закон других предписывал трехперстное (крестное) знамение и тройную аллилуию… неужели от этого 10 миллионов народа отпали от прочей массы русского населения… Здравый смысл отказывается верить, чтобы раскол был следствием отступления во второстепенных подробностях религиозного догматизма и церковной обрядности. Нет, не эти отступления раскололи русский люд на две половины" (с. 1).

В действительности, по мнению автора, раскол был движением народного протеста против политического и социального угнетения — против отнятия центральной властью земских прав и введения крепостного права: "Отмена земских прав, завершенная окончательным закрепощением крестьян, — вот где надобно видеть источник раскола" (с. 10). "Крепостное право было главною причиною зарождения раскола как народного протеста" (с. VII) [6], и в ответ на преобразования, произведенные в царствование Александра II, "раскол теряет свой прежний ожесточенно-оппозиционный характер" (с. 366).

Оригинальный взгляд на характер раскола и раскольников высказал известный историк Н. И. Костомаров в статье "История раскола и раскольников", помещенной в № 4 "Вестника Европы" за 1871 год (и впоследствии перепечатанной в XII томе его монографий). Костомаров решительно отказывается от обычного взгляда, который видит в расколе только слепую любовь к старине, бессмысленную привязанность к букве, умственную неподвижность, невежественную враждебность к просвещению. По мнению Костомарова, наоборот, в расколе русский народ проявил "своеобразную деятельность в области мысли и убеждения. Раскол был крупным явлением народного умственного прогресса" (с. 469).

В отличие от раскольников именно "простолюдин православного вероисповедания, как его деды и прадеды, очень часто отличался холодностью к религии, невежеством и безучастием к области духовного развития" (с. 498). "Мы не согласимся с мнением, распространенным у нас издавна и сделавшимся, так сказать, ходячим, будто раскол есть старая Русь. Нет, раскол — явление новое, чуждое старой Руси. Раскольник не похож на старинного русского человека; гораздо более походит на него православный простолюдин. Раскольник гонялся за стариною, старался как бы точно держаться старины, — но он обольщался; раскол был явлением новой, а не древней жизни. В старинной Руси народ мало думал о религии, мало интересовался ею раскольник же только и думал о религии, на ней сосредоточивался весь интерес его духовной жизни; в старинной Руси обряд был мертвою формою и исполнялся плохо раскольник искал в нем смысла и старался исполнять его сколько возможно свято и точно; в старинной Руси знание грамоты было редкостью — раскольник читал и пытался создать себе учение; в старинной Руси господствовало отсутствие мысли и невозмутимое подчинение авторитету властвующих — раскольник любил мыслить, спорить, раскольник не успокоил себя мыслию, что если приказано сверху так-то верить, так-то молиться, то, стало быть, так и следует; раскольник хотел сделать собственную совесть судьею приказания, раскольник пытался сам все проверить, исследовать" (с. 498–499). "Но совершенно справедлива другая, также господствующая у нас мысль, что раскол поддерживается и прежде поддерживался отсутствием народного образования и что просвещение есть единственное средство к его искоренению" (с. 499). При всех своих заблуждениях раскол представлял собой "своеобразный, хотя несовершенный и неправильный, орган народного самообразования" (с. 500).

На рубеже XIX и XX веков компетентным исследователем в области истории раскола и сектантства был профессор А. К. Бороздин. В своей монографии "Протопоп Аввакум. Очерк из истории умственной жизни русского общества в XVII в." (1-е изд. 1898; 2-е, испр. и доп. СПб., 1900) автор не только подробно описывает жизнь и труды главного расколоучителя, но и дает общую характеристику раскола, который он признает в основе движением религиозным, а отнюдь не социально-политическим; книга содержит много приложений, включая "Житие" Аввакума. Когда правительство начало жестокие преследования раскола, тогда в среде раскольников был поднят вопрос: можно ли молиться за царя, гонителя правой веры? "С этого-то момента раскол и получает окраску социального протеста, хотя основание протеста всегда остается чисто церковным: светское правительство признавалось нечестивым, отрекшимся от истинной веры, и вследствие этого для некоторых оно утрачивало свой авторитет; началась проповедь сопротивления светской власти и всему от нее исходящему (сопротивления по необходимости пассивного, но могущего при благоприятных обстоятельствах стать и активным); эта проповедь усиливалась по мере того, как возрастал наплыв западных новшеств и параллельно с усилением правительственной репрессии; однако при этом не следует забывать (а в этом и была коренная ошибка теории Щапова), что социальный протест направлялся не против правительства как такового, а исключительно только против правительства, признанного нечестивым; точно так же и национальный элемент, играя выдающуюся роль в возникновении и развитии раскола, тем не менее подчинялся в глазах расколоучителей чисто религиозным побуждениям охраны старой, правой веры, каковою в силу прежних традиций признавалась только русская вера, сохранившая в неприкосновенности учение и обряды Вселенской Церкви" (с. 144).

Подводя итоги своему исследованию, профессор А. К. Бороздин формулирует их в 13 пунктах заключения, из коих п. 1-й гласит: "Движение, выразившееся в деятельности Аввакума, было чисто религиозного характера, национальный же и социальный элементы, значения которых нельзя отрицать, играют роль подчиненную… Протест против царской власти, будучи сам по себе явлением нерелигиозным, истекал из религиозных мотивов, так как власть отпала от Православия" (с. 319).

Плодовитым писателем по вопросам раскола и сектантства и усердным собирателем материалов был А. С. Пругавин. Мы приведем несколько цитат из его книжки "Раскол и сектантство в русской народной жизни" (М., 1905), чтобы показать, с какой нежной симпатией относились наши левые публицисты к расколу-сектантству, не утруждая себя тем, чтобы разграничить эти два далеко не одинаковые и не однородные движения.

"Раскол — это целый религиозно-бытовой культ, выработанный и созданный историческим процессом русской народной жизни. В нем самым поразительным образом перемешиваются идеи и стремления чисто религиозные с вопросами и стремлениями чисто бытового, социального склада и характера" (с. 9). В расколе проявляется стремление проснувшейся народной мысли к свету, свободе и простору (с. 13–14).

При Петре "народ оттолкнул нововведения, которые навязывала ему власть, потому что они ничего не давали ему, кроме страшного гнета, непосильных податей… солдатчины, рекрутства, паспортов и т. п." (с. 16).

"В первое время развития раскола думали покончить с ним жестокими гонениями и преследованиями. Это не удалось. Раскол не только не ослабел, наоборот, он разросся, пустил корни всюду, он охватил большую часть России, проник в столицы, укрепился на окраинах, свил гнездо в самом сердце России. Гонения сослужили службу мехов, которые раздули искры в огонь, в страшное пламя, и это пламя охватило половину России" (с. 89).

Раскол развил огромную культурно-просветительную деятельность: "У раскольников есть свои школы, свои учителя, своя литература. Будучи совершенно лишены права открыто печатать и издавать свои книги, они заводят тайные типографии и организуют это дело так, что, несмотря на строгий надзор полиции, духовных и гражданских властей, типографии эти существуют целые десятки лет и издают целые тысячи томов" (с. 91) [?].

"Сектантство не только растет, но и прогрессирует. Учения раскола, вылившись непосредственно из народного духа, не представляют собою чего-нибудь неподвижного, постоянного… Нет! Дробясь и видоизменяясь, разные учения раскола постоянно принимают в себя новые влияния, поглощают новые идеи и направления, которые не дают им застыть, окоченеть и заглохнуть, которые обновляют их, внося с собою новые силы, новую энергию и живучесть" (с. 93).

"Во всех движениях религиозно-этического характера мы видим горячее, искреннее стремление народа добиться истины, правды" (с. 94).

В понятие раскола Пругавин, очевидно, включает не только раскольников-старообрядцев, но и все мистические и рационалистические секты, жизнь и учения которых он знал не только по письменным и печатным источникам, но и по личным наблюдениям и впечатлениям, вращаясь среди своих сектантских друзей и знакомых, и его восторженное преклонение перед сектантскими апостолами "правды-истины" относится гораздо больше к "новым идеям" этих сект, чем к твердому обрядовому благочестию последователей протопопа Аввакума.

Историк и публицист С. П. Мельгунов (один из лидеров партии народных социалистов) в своей книге "Религиозно-общественные движения ХVII-ХVIII вв." (М.: изд. "Задруга", 1922) подчеркивает связь раскола с социально-политическими движениями протеста в это время. Автор утверждает, что в XVII веке раскол "охватил широкие народные массы" (с. 70) и "явился крупным явлением в умственной жизни народа… В расколе впервые (так!) пробуждается чувство сознательной религиозности" (с. 76). Раскол переплетается с народными движениями против "приказного и крепостнического строя", и политическим знаменем этого брожения является "старая вера" (с. 129). "Раскол и мятежи стоят в неразрывной связи друг с другом" (с. 69).

В последние десятилетия XIX и в начале XX века в России было опубликовано много книг и статей (в духовных и светских журналах), посвященных расколу и сектантству. Сочинения духовных авторов или профессоров Духовных академий, естественно, относятся к движениям раскола и сектантства критически; светские авторы, оппозиционно настроенные против правительства, относятся к этим движениям сочувственно, как к движениям оппозиционным и подвергающимся правительственным преследованиям.

В эпоху думской монархии (1906–1916), когда всякие преследования раскольников прекратились и в России водворилась полная свобода книгопечатания, явилась и третья категория авторов — старообрядцы, писавшие и издававшие книги в защиту старой веры и ее традиций.

В настоящем кратком очерке мы, конечно, не имеем возможности дать обзор этой обширной "трехсторонней" литературы и приводим ниже лишь список относящихся к старообрядчеству книг в дополнение к тем книгам, о которых сказано (или упомянуто) выше.

Последним словом (по крайней мере, хронологически) русской исторической науки в отношении изучения раскола была книга современного русско-американского историка профессора С. А. Зеньковского: "Русское старообрядчество: Духовные движения XVII века" (Мюнхен, 1970).

В начале книги автор представляет краткий историографический обзор, а затем излагает последовательно:

общественно-церковную психологию эпохи; дониконовские попытки устранения непорядков в Церкви и в церковном богослужении, предпринятые группой протопопов-ревнителей, или "боголюбцев" (включая Аввакума); борьбу византийских и западных влияний в Москве — и затем подробно излагает церковную реформу Патриарха Никона, к которой относится резко отрицательно:

"Попытка Никона переделать русский обряд на новогреческий лад была совершенно излишней и бессмысленной" и оскорбляла "преданность боголюбцев русской литургической традиции" (с. 210). Изменения, внесенные в новый Служебник, "в большинстве случаев были не нужны и крайне спорны, так как обосновывались на более поздних греческих текстах, чем русские печатные издания" (с. 225). Большая, 5-я, глава книги (с. 258–374) подробно описывает возникновение церковного раскола и деятельность Аввакума; глава 6-я — рост старообрядчества и деление на толки (с. 375–486).

В заключительных словах своей книги автор пишет: "Теперь судить, конечно, трудно, но надо полагать, что, не будь нелепых затеек (так!) неистового Никона, русские церковные трудности не приняли бы такого трагического оборота, какой они приняли в результате введения нового обряда". "Знамя защиты русской веры создано как безрассудностью Патриарха Никона, так и упорной поддержкой его нововведений царем и правящим классом" (с. 496).

Следует только заметить, что термин "неистовый" вполне приложим и к главному противнику Никона, протопопу Аввакуму, который в своих писаниях красочно пишет о том, как он расправился бы с "собаками никонианами", если бы взял верх над ними…

Краткий список книг по истории старообрядчества (кроме упомянутых в тексте и в примечаниях)

Андерсон В. М. Старообрядчество и сектантство: Исторический очерк русского религиозного разномыслия. СПб., 1909.

Бороздин А. К. Русское религиозное разномыслие: Сборник статей. СПб., 1907.

Голубинский Е. Е. К нашей полемике с старообрядцами. 2-е, изд. М., 1905.

Дружинин В. Г. Раскол на Дону в конце XVII в. СПб., 1889 (перепеч. изд-вом "Мутон", 1970).

Ивановский Н. И. Руководство по истории и обличению старообрядческого раскола. Казань, 1889; 1897.

Карлович В. Исторические исследования, служащие к оправданию старообрядцев. Т. I–III. М., 1881–1886.

Кельсиев В. И. Сборник правительственных сведений о раскольниках. Т. I–V. Лондон, 1860–1862.

Кириллов И. А. Правда старой веры. М., 1916.

Плотников К. История русского раскола старообрядчества. СПб., 1914.

Пругавин А. С. Старообрядчество во 2-й половине XIX в. М., 1904.

Раскол — сектантство: Материалы для изучения религиозно-бытовых движений русского народа. Вып. 1: Библиография старообрядчества и его разветвлений. М., 1887.

Рыбаков А. С. Старая вера: Старообрядческая хрестоматия. М., 1914.

Сапожников Д. И. Самосожжение в русском расколе со 2-й половины XVII в. до конца XVIII в. М., 1891 (и в "Чтениях" Московского общества истории и древностей. 1891. Кн. III–IV).

Сахаров Ф. К. Литература истории и обличения русского раскола. Т. I–III. Тамбов, 1887; СПб., 1892–1900.

Сенатов В. Г. Философия истории старообрядчества. Т. I–II. М., 1908–1912.

Смирнов П. С. (профессор СПб. Духовной академии). История русского раскола старообрядства. Рязань, 1893; СПб., 1895; 1903.

Смирнов П. С. Происхождение самосожжения в русском расколе. СПб., 1895.

Смирнов П. С. Внутренние вопросы в расколе в XVII в.: Исследование из начальной истории раскола по вновь открытым памятникам, изданным и рукописным. СПб., 1898.

Соколов Н. С. Раскол в Саратовском крае. Саратов, 1888 (история Иргизских раскольничьих монастырей).

Стрельбицкий И. X. История раскола, известного под именем старообрядчества. 3-е изд. Одесса, 1898.

Субботин Н. И. Современные движения в расколе. М., 1865.

The Life of the Archpriest Avvakum by Himself. With a Preface by Prince D. S.

Mirsky. London, 1924; reprinted: Archon Books, Hamden, Conn, 1963.

Bolshakoff S. Russian Nonconformity: the Story of Unofficial Religion in Russia. Philadelphia, 1950.

Conybeare Frederic C. Russian Dissenters. Harvard U. Press, 1921.

Crummey R. O. Old Believers and the World of Antichrist: The Vyg Community and the Russian State, 1694–1855. Wisconsin U. Press, 1970.

Pascal Pierre. Avvakum et les dеbuts du Raskol. Paris, 1938; 1963.

Примечания

1

1 Впрочем, В. О. Ключевский нашел прочувствованные слова в объяснение и защиту обрядоверия: "Религиозное миросозерцание и настроение каждого общества неразрывно связаны с текстами и обрядами, их воспитавшими". "Обряд или текст это своего рода фонограф, в котором застыл нравственный момент, когда-то вызывавший в людях добрые дела и чувства" (Курс русской истории. Ч. III. Лекция 54).

2

2 В начале своего "Жития" Аввакум предупреждает читателя о его простонародном стиле: "…понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красить" (А. К. Бороздин. Протопоп Аввакум. Приложение № 25. С. 71).

3

3 Протопопу Аввакуму было посвящено несколько биографических трудов (помимо житийной литературы старообрядческих авторов, почитавших Аввакума как священномученика и духовного отца старообрядчества): А. К. Бороздин. Протопоп Аввакум: Очерк из истории умственной жизни русского общества в XVII в. 2-е изд. СПб., 1900; В. А. Мякотин. Протопоп Аввакум, его жизнь и деятельность. СПб., 1894; С. П. Мельгунов. Великий подвижник протопоп Аввакум. М., 1907.

4

4 Список их см. в книге: Robert O. Crummey. The Old Believers and the World of Antichrist. Madison, Wisconsin, 1970. Р. 230–234.

5

5 Книга А. П. Щапова о расколе (1859) и его брошюра "Земство и раскол" (1862) были перепечатаны в собрании его сочинений: Т. 1. СПб., 1906. С. 173–450 и 451–504.

6

6 Заметим мимоходом, что раскол пользовался особым успехом среди крестьянства северных областей, где помещиков и крепостного права вовсе не было.

Оглавление