«Тупик либерализма»

Тупик либерализма (fb2) - Тупик либерализма [Как начинаются войны] 3739K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Василий Васильевич Галин

Василий ГАЛИН ТУПИК ЛИБЕРАЛИЗМА КАК НАЧИНАЮТСЯ ВОЙНЫ

ВЕРСАЛЬ

Война не имела себе равной в истории по напряжению и по жестокости, с какой уничтожались человеческие жизни и имущество. Мир, в свою очередь, должен был открыть новый путь, ведущий к лучшему международному взаимопониманию… к устойчивому и справедливому миру.

Э. Хауз[1],{1}

Нашей первой задачей было заключение справедливого и длительного мира, и основание новой Европы на принципах, предотвращающих возникновение войн навсегда.

Ллойд Джордж{2}

Подготовка к миру началась задолго до окончания войны. Будущее колониальное наследство Центральных держав было поделено тайными договорами между союзниками уже к середине войны. А в 1916 г. после побед генерала Брусилова в Англии и Франции были созданы комитеты по выработке условий предстоящего мирного договора. Каждый из победителей по-своему понимал принципы справедливости и видел свои пути к обеспечению мира. Лондон считал справедливым сохранение своего мирового лидерства на море и расширение своей величайшей в истории колониальной империи за счет побежденных. Мир и процветание Великобритании, веками обеспечивал баланс сил в Европе, она не собиралась отказываться от этого принципа и впредь. В Париже, в свою очередь, полагали справедливым требовать компенсации всех потерь, которые Франция понесла в Первой мировой, и возврата отторгнутых ранее Германией французских территорий. Мир и процветание Франции могло гарантировать только максимальное ослабление Германии и возвращение Парижу доминирующих позиций в Европе.

Мирные предложения союзников мало чем отличались от тех, которые господствовали в Европе в последние столетия и фактически закрепляли право войны. Они утверждали господство империалистических принципов, где война рассматривалась лишь, как форма проявления свободной конкуренции между народами. Мир союзников, по сути, воссоздавал те условия, которые и привели к Первой мировой войне. Европейцы не строили иллюзий и ждали мира лишь, как временной передышки. Однако на европейском горизонте вдруг неожиданно сверкнул луч надежды. Дж. М. Кейнс в те дни писал: «Что за великий человек пришел в Европу в эти ранние дни нашей победы!»{3}

Этим человеком был американский президент В. Вильсон. Основные принципы его послевоенного мира покоились на «четырнадцати пунктах», подготовленных в исследовательском бюро Э. Хауза. В них империалистическому «миру» европейцев были противопоставлены новые принципы — принципы «демократического мира»[2]. Они несли надежду измученным войной народам Европы. Не случайно Вильсона горячо встречали «в Париже, Лондоне и в английской провинции. Повсюду его приветствовали как вождя нового крестового похода за права человечества»{4}. Во всем мире его ждали, как мессию[3].

Тон, заданный американскими «пунктами», вызывал всеобщую эйфорию. В качестве примера реакции в США можно привести ликующую цитату из публикации в «New York Tribune»: «Вчерашнее обращение президента Вильсона к конгрессу будет жить, как один из величайших документов американской истории и как одно из неизменных приношений Америки на алтарь мировой свободы»{5}.

В Европе вторило издание «Дейли мейл»: «Невозможно было слушать документ, который зачитывал президент Вильсон… не ощущая при этом, что всемирные проблемы поднимаются на новые высоты. Старые представления национального индивидуализма, тайной политики соперничества в вооружениях, насильственных аннексий для своекорыстных целей и безоговорочного государственного суверенитета были подняты, хотя бы на одно мгновение, на более высокий уровень, где реально вырисовывалась перспектива организованной моральной сознательности народов, гласности международных соглашений и правления с согласия и для блага управляемых. Как долго продлится это мгновение?.. Сейчас этого никто сказать не сможет. Можно сказать только то, что вчера в зале конференции царил дух созидания чего-то нового, чего-то неотразимого. Все речи были выдержаны в тоне людей, которые поистине не боятся творения собственных рук, а, наоборот, вполне сознают смелость попытки создать новую хартию для цивилизованного и нецивилизованного человечества»{6}. В 1919 г. В. Вильсон за Версальский договор получит Нобелевскую премию мира[4].

Однако еще до того, как отзвучали восторженные речи, переговоры о будущем мире пошли совсем не в том ключе, который провозглашали организаторы конференции. Победители споткнулись уже на первом вопросе.

ПЕРЕМИРИЕ

Окончание войны, по инициативе американского президента, должно было начаться с подписания перемирия между сражающимися сторонами. Это была не первая мирная инициатива Вильсона; как и предыдущие, она не вызвала восторга у «союзников».

«Не лучше ли нанести немцам поражение и дать немецкому народу возможность почувствовать подлинный вкус войны, что не менее важно с точки зрения мира на земле и лучше, чем их сдача в настоящий момент, когда германские армии находятся на чужой территории» — полагал Ллойд Джордж. В том же духе был настроен британский дипломат X. Рамболд: «Было бы тысячекратно обидно, если бы мы прекратили битву до того, как разобьем их полностью на Западном фронте. Мы обязаны загнать их в их звериную страну, ибо это единственная возможность показать их населению, что на самом деле представляет собой война»{7}. Петэн, Першинг и Пуанкаре настаивали на энергичном продолжении боевых действий. В Штатах республиканцы напоминали Вильсону старый лозунг генерала У. Гранта: «безоговорочная капитуляция». Противник президента сенатор Г. Лодж требовал «идти в Берлин и там подписать мир»{8}.

Мало того, немцы могут воспользоваться перемирием, считал Ллойд Джордж, перегруппировать свои силы и возобновить боевые действия{9}. Английский премьер был недалек от истины. Как только ход союзнического наступления в начале октября 1918 г. приостановился, в правительстве М. Баденского возродились надежды, что положение не безнадежно. Людендорф приободрился и заявил, что «всеобщий коллапс можно предотвратить»{10}. Как следствие, продолжение наступления французской армии встретило упорное сопротивление немцев.

Столкнувшись с открытой оппозицией своим взглядам, Вильсон был вынужден обмениваться нотами с немцами без оповещения своих «союзников». Споры с ними длились бы еще долго, если бы представитель президента ультимативно не потребовал от «союзников» принять американские условия мира. В противном случае Хауз пригрозил заключением сепаратного мира с Германией. Можно представить, какое влияние оказал этот ультиматум на «союзников», в финансовом и материальном плане уже давно и полностью зависевших от своего американского партнера{11}. По словам Дж. Кейнса: «Европа находилась в полной зависимости от продовольственных поставок из Соединенных Штатов, а в финансовом отношении вообще, абсолютно была в их милости. Европа не только была должна Соединенным Штатам более того, чем могла заплатить, но и нуждалась в дальнейшей массированной поддержке, которая только и могла спасти Европу от голода и банкротства. Никогда еще ни один философ не держал в руках подобного оружия, связывающего правителей этого мира»{12}.

Как ни странно в Германии инициативы Вильсона также не встретили особого энтузиазма. Генерал Э. Людендорф утверждал: «Условия перемирия стремятся нас обезоружить… если… требования будут направлены на умаление нашего национального достоинства или лишат нас возможности защищаться, то наш ответ будет, во всяком случае, отрицательным»{13}. Военно-политическая элита, несмотря на подавляющее превосходство противника, истощение ресурсов и голод в собственной стране, горела желанием продолжать войну. Людендорф заявлял: «Чтобы добиться мира, нам нужно было военной победой поколебать положение Ллойд Джорджа и Клемансо. До того о мире нечего было и думать… я не мог верить в какой-либо достойный нас мир»{14}.

Однако в словах Людендорфа уже звучали нотки пессимизма: «В общем, наши войска дрались хорошо, но некоторые дивизии… явно неохотно шли в атаку; это наводило на определенные размышления… С другой стороны, такие факты, как задержка войск у найденных складов и поиск отдельными солдатами продовольствия в домах и дворах, приводили к тяжелым сомнениям. Эти явления указывали на недостаток дисциплины… Отсутствие старых кадровых офицеров сильно давало о себе знать… К тому же в первой половине войны рейхстаг смягчил дисциплинарные взыскания… был отнят самый действенный способ дисциплинарного взыскания, а именно замена строгого ареста подвешиванием… В другое время смягчение наказаний пошло бы на пользу, но теперь оно оказалось роковым… Антанта своими значительно более строгими наказаниями достигала большего, чем мы»{15}.

Но если на фронте военная дисциплина в той или иной мере еще сдерживала эксцессы и брожения, то в тылу уже вовсю бушевала революция. Так же, как и годом раньше в России, в Германии «большинство запасных частей… перешли на сторону революционеров»{16}. Г. фон Дирксен вспоминал об октябре 1918 г.: «Германия — прямым ходом движется к революции… Повсюду маршировали матросы с красными флагами… В начале ноября был «захвачен» Магдебург, и стало вопросом нескольких дней, когда и Берлин постигнет та же участь». В Германии ясно ощущалась смертельная опасность «всеобщего хаоса и замедленного падения в пропасть… Коммунисты захватили власть… в Бремене, Саксонии и в Руре…»{17}.

Немецкие последователи русских большевиков — независимые социалисты и спартаковцы требовали немедленного мира на любых условиях. Социал-демократы хоть и голосовали за продолжение войны, но уже 7 ноября в день годовщины русской Октябрьской революции выдвинули ультиматум, требующий немедленного отречения кайзера и канцлера. Двусмысленную позицию СДПГ, прежде верной опоры существующего порядка, объяснял их лидер Ф. Эберт: «В тот вечер в городе происходят двадцать шесть митингов… мы должны выдвинуть ультиматум от лица всего общества, в противном случае все перейдут на сторону независимых социал-демократов»{18}. Социал-демократы и генерал Тренер, чтобы перехватить инициативу у независимых и спартаковцев, сами стали создавать Советы, направляя туда надежных офицеров и членов партии.

В начале ноября над Берлином развевались красные флаги. К. Либнехт провозгласил свободную Германскую социалистическую республику. Транспаранты над демонстрациями, отличавшимися чисто немецкой дисциплиной, требовали «Свободы, Мира, Хлеба!». Солдаты массами переходили на сторону восставших. Генерал Тренер сообщал Вильгельму II, что армия больше не будет подчиняться ему. Это заявление подтвердили все высшие чины германской армии: «Войска не выступят против своей страны… Они хотят лишь одного перемирия немедленно»{19}. Рейхстаг походил на Петроградский Совет солдатских и рабочих депутатов. Принц М. Баденский передал власть социал-демократам во главе с Ф. Эбертом. Офицеры и кадеты, пытавшиеся организовать сопротивление, были быстро подавлены. Бавария провозгласила себя независимой социалистической республикой.

Генерал Тренер констатировал: четыре года страна стояла, как скала, а сейчас зараженная ядом большевизма она превратилась в труп. «Везде происходило хищение военного добра и полностью уничтожалась способность отечества к обороне. Исчезла гордая германская армия, которая выполнила невиданные в истории дела и в течение четырех лет противостояла превосходящему по силам противнику»{20}. Западный фронт рухнул, солдаты толпами сдавались в плен. По словам Людендорфа: «Мир созерцал с удивлением эти события и не мог понять, что происходит: слишком невероятным являлся развал гордой и могущественной Германской империи… Антанта еще опасалась нашей силы, которая в действительности была уже уничтожена, продолжала делать все возможное, чтобы использовать благоприятный момент, поддерживая посредством пропаганды процесс нашего внутреннего разложения, и вынуждала нас заключить мир илотов…»{21}

С немецких генералов слетел боевой пыл, теперь революция виделась им гораздо большей опасностью, чем даже мир Вильсона. Они, правда, пытались еще сыграть на угрозе большевизма. Людендорф пугал «союзников»: «Наш заслон против большевиков стал уже очень тонким и едва ли был достаточным. Генерал Гофман и я подчеркнули, что опасность большевизма очень велика, и настаивали на необходимости сохранить пограничный кордон»{22}.

Но маршал Фош предпочитал не предаваться иллюзиям: «До тех пор, пока германские делегаты не примут и не подпишут предложенные условия, военные операции против Германии остановлены не будут». Зачем Эрцбергер пугает союзников большевизмом: «Иммунитет к нему исчезает только у наций, полностью истощенных войной. Западная Европа найдет средства, как бороться с этой опасностью». Генерал Винтерфельдт попытался надавить на эмоции: «Бесчисленное число воинов погибнет зря в последнюю минуту, если боевые действия будут продолжены». Фош: «Я полностью разделяю ваши чувства и готов помочь в меру своих сил. Но боевые действия будут закончены только после подписания перемирия»{23}.

Союзники были и сами истощенны войной, теперь же, размягченные ультиматумом Хауза, они все больше шли у него на поводу. Тот же Фош утверждал: «Я вижу в подписании перемирия только преимущества. Продолжать борьбу в текущих условиях означало бы подвергать себя огромному риску. Примерно пятьдесят или сто тысяч французов погибнут при достижении необязательной цели. Я буду в этом упрекать себя всю оставшуюся жизнь. Крови пролито достаточно. Все, хватит». Клемансо: «Я полностью с вами согласен»{24}. Ллойд Джордж позже в меморандуме из Фонтебло указывал на другие причины, склонившие его к скорейшему заключению мира, — если немцам не предоставить справедливые условия мира, если немцам не дать альтернативные условия большевизму, то немцы обратятся в большевизм. Соглашение о перемирии было подписано 11 ноября 1918 г.

Британский генерал Першинг был огорчен: «Я боюсь того, что Германия так и не узнает, что ее сокрушили. Если бы нам дали еще одну неделю, мы бы научили их». И действительно, после подписания перемирия генерал фон Айнем, командир 3-й германской армии, обратился к своим войскам: «Непобежденными вы окончили войну на территории противника»{25}. Принимая парад у Брандербургских ворот Эберт говорил солдатам: «Враг не победил вас. Никто не победил вас»{26}. Армия возвращалась домой гордым маршем, она осталась непобежденной. Немецких солдат Германия встречала торжественно и радостно, как «героев», покоривших почти всю Европу. Вся Германия восклицала: «Мы не победили, но и не проиграли…»{27}

К признанию ответственности за Первую мировую войну немцев осенью 1919 г. призовет только идеологический лидер германских социал-демократов К. Каутский: «Германский народ гнуснейшим образом обманут своим правительством и… вовлечен в войну. Теперь это… должно быть признано всеми честными элементами Германии… Это будет лучшим средством для Германии приобрести вновь доверие народов и устранить у победителей влияние милитаристической политики насилия, которая в настоящее время стала самой сильной угрозой покою и свободе всего мира»{28}.

В тот же год одним из лекторов, для противодействия революционной пропаганде среди солдат, военное командование Мюнхена направит только, что оправившегося от ран бывшего ефрейтора. Спустя четыре года он напишет: объяснение причины катастрофы Германии проигранной войной является наглой «сознательной ложью»{29}. Виновниками катастрофы будущий фюрер назовет «партийно-политическую шваль» Эбертов, Шейдеманов, Бартов, Либкнехтов… «Разве эти апостолы мира не утверждали… что только поражение германского «милитаризма» обеспечит германскому народу небывалый подъем и процветание? Разве именно в этих кругах не пели дифирамбов доброте Антанты и не взваливали всю вину за кровавую бойню исключительно на Германию?»{30}

Между тем принципы мира, предложенные В. Вильсоном, подкупали своей демократичностью. Говоря об их сущности, президент заявлял: «Разрешение вопроса, когда та или иная сторона остается раздавленной и исполненной духом мщения, не даст безопасности в будущем. Это должен быть мир без победы»{31}.

В соответствии с этим принципами должна была осуществляться и процедура перемирия. Дж. Кейнс пояснял: «Характер контракта между Германией и союзниками… ясен и недвусмысленен. Мирные условия должны согласоваться с обращением президента, а предметом занятий мирной конференции является обсуждение деталей их проведения в жизнь. Обстоятельства, сопровождающие этот контракт, носят необычайно торжественный и связывающий характер, ведь одним из его условий было согласие Германии принять статьи перемирия, которые были таковы, что делали ее совершенно беспомощной. Так как Германия обезоружила себя в уповании на контракт, то для союзников было делом чести выполнить принятые на себя обязательства; если эти обстоятельства допускали двусмысленное толкование, то союзники не имели права использовать свое положение, что бы извлечь для себя выгоду из этой двусмысленности»{32}.

Однако, как отмечает Дж. Фуллер: «Союзники не выполнили своих обязательств. Вместо этого поставив Германию в беспомощное положение, они, во-первых, отказались от процедуры, применявшейся на предшествовавших мирных конференциях, включая переговоры в Брест-Литовске, а именно устные переговоры с представителями врага, во-вторых, на всем протяжении конференции не снимали блокады, в-третьих, союзники разорвали в клочья условия перемирия. Как указывал представитель британской делегации Г. Николсон, «из двадцати трех условий президента Вильсона только четыре были с большей или меньшей точностью включены в мирные договоры»{33}.

Премьер министр Италии Нитти в книге «Нет мира в Европе» писал: «В современной истории навсегда останется этот ужасный прецедент: вопреки всем клятвам, всем прецедентам и всем традициям, представителям Германии не дали слова, им ничего не оставалось делать, как подписать мир; голод, истощение, угроза революции не давали возможности поступить иначе… Старый закон церкви гласит… даже дьявол имеет право быть выслушанным. Но новая демократия, которая намеревалась создать общность наций, не выполнила заповедей, считавшихся священными для обвиняемых даже в мрачное средневековье»{34}.

Союзные демократии использовали создавшееся положение в своих целях совершенно сознательно. У. Черчилль 3 марта 1919 г. заявлял в палате общин: «Все наши средства принуждения действуют или мы намерены пустить их в ход. Мы энергично проводим блокаду. Мы держим наготове сильные армии, которые по первому сигналу двинутся вперед. Германия находится на грани голодной смерти. Информация, которую я получил от офицеров, посланных военным министерством в Германию и объехавших всю страну, показывает, что, во-первых, германский народ терпит величайшие лишения, во-вторых, есть огромная опасность того, что вся структура германского национального и социального устройства может рухнуть под давление голода и нищеты. Именно теперь настало подходящее время для мирного урегулирования»{35}.

У. Черчилль объяснял жесткость своей позиции в отношении мирного договора: «Справедливость должна быть суровой. Не в интересах мира будущего было бы сделать так, что виновные нации, начавшие преступные действия, избежали бы безнаказанно последствий своих преступлений». Ллойд Джордж: «Это должен быть справедливый мир, сурово справедливый мир, бесконечно сурово справедливый мир. Недостаточно только восстановить справедливость, победа не являет собой простой эквивалент справедливости»{36}.

Пройдет двадцать лет, и в день начала Второй мировой войны — 1 сентября 1939 г. Гитлер заявит в рейхстаге: «Подписание договора было навязано нам под дулом пистолета, приставленного к виску, под угрозой голода для миллионов людей. А затем этот документ, вырванный силой, был провозглашен святым»{37}.

Пока же, по словам У. Черчилля «победители продиктовали немцам либеральные идеалы западного мира»{38}.

Конференция открылась 19 января 1919 г. в Зеркальном зале Версаля, в тот же день и в том же месте, где в 1871 г. было провозглашено создание Германской империи[5].

ЛИГА НАЦИЙ

Мы способны создавать действенные миротворческие организации не более, чем люди 1820-х годов способны были построить электрическую железную дорогу. И все-таки мы уверены, что наша задача вполне реальна и, возможно, уже близка к разрешению.

Г. Уэллс {39}

Главным пунктом своей программы В. Вильсон считал создание «ассоциации наций с целью обеспечения гарантий политической независимости и территориальной целостности, как для великих, так и для малых стран»{40}. Не случайно первым вопросом на Парижской конференции американский президент поставил создание Лиги Наций. Вильсон провозглашал: «С созданием Лиги Наций спадет пелена недоверия и интриг. Люди смогут смотреть друг другу в лицо и говорить: мы братья, у нас — общая цель. В Лиге Наций у нас есть теперь договор братства и дружбы». Первоочередность создания Лиги Наций, по словам Хауза, определялась необходимостью «преодолеть социальную и экономическую смуту, которая неизбежно последует за войной, и чтобы из хаоса создать порядок»{41}. В долгосрочном плане Лига Наций рассматривалась Вильсоном, «как первооснова, необходимая для постоянного мира». По его мнению, она должна была являться «фундаментом всей дипломатической структуры постоянного мира»{42}.

Союзники восприняли инициативу американского президента скептически[6]. Англия еще держалась за свои священные принципы «блестящей изоляции», которые на протяжении последних веков давали ей полную свободу действий и обеспечивая ее мировое лидерство. Отказываться от своих преимуществ Лондон не собирался. Лед тронулся, когда США разрешили Лондону ввести в совет Лиги пять своих доминионов Канаду, Австралию, Индию, Новую Зеландию и Южную Африку. Хауз обосновывал этот шаг своей страны тем, что «вернейшей гарантией мира во всем мире является тесная политическая дружба народов, говорящих на английском языке»… «успех Лиги в значительной мере будет зависеть от прочного сотрудничества между Соединенными Штатами и Великобританией с ее заморскими доминионами»{43}.

Для привлечения на свою сторону Италии Вильсону пришлось пойти против собственных принципов — отрицания тайных договоров, и фактически гарантировать помощь Италии в овладении Трентино, которую Англия и Франция обещали Италии по Лондонскому тайному договору.

Оставалась Франция, для которой Лига Наций имела какое либо практическое значение только в случае, если она могла защитить ее от Германии. Кроме этого французы горели желанием закрепить, полученное ими за счет победы Антанты в Первой мировой доминирование в Европе. В этих целях Франция потребовала создания международной военной силы, действующей под контролем Лиги Наций. В. Вильсон ответил категорическим отказом, поскольку «конституция Соединенных Штатов не допускает подобного ограничения суверенитета страны; лорд Р. Сесиль занял подобную же позицию в отношении Британской империи… заседание было прервано, причем создалось очень тяжелое положение»{44}. Франция уступила только после того, как американский президент пообещал помощь Франции в случае «неспровоцированной агрессии Германии».

Создание Лиги Наций встретило трудности и в самих США. По словам Хауза: «Несомненно, народ Соединенных Штатов в подавляющем большинстве стоит за Лигу Наций. Это я могу заявить с полной уверенностью; есть, однако, много влиятельных кругов, в особенности среди людей, относящихся с предубеждением к Великобритании, которые оказывают весьма значительное сопротивление в вопросе о Лиге»{45}.

У «влиятельных американских кругов», которые сначала поддерживали планы Вильсона, были свои мотивы. Они представляли себе Лигу Наций как своеобразное «акционерное общество», где США, имея абсолютное экономическое превосходство, фактически получали бы контрольный пакет над управлением всем миром. Сам В. Вильсон заявлял: «Становясь партнерами других стран, мы будем главенствовать в этом союзе. Финансовое превосходство будет нашим. Индустриальное превосходство будет нашим. Торговое превосходство будет нашим. Страны мира ждут нашего руководства»{46}. Не случайно в этой связи Вильсон цитировал южноафриканского генерала Сметса: «Европа ликвидируется, и Лига Наций должна быть наследницей ее огромных достояний»{47}.

Европейцы почувствовали угрозу, таящуюся в новых принципах международной демократии провозглашенных Вильсоном. По мнению Клемансо они создавали возможность вмешательства во внутренние дела европейских империй. Противодействие европейцев заставило американцев засомневаться в достижимости их глобальный целей. Госсекретарь Лансинг уже 19 мая 1919 г. заявил, что Лига Наций бесполезна для Америки, что эффективно преодолеть сопротивление других великих держав США не смогут{48}. Сам В. Вильсон в тот же день в послании конгрессу, вопреки логике создания Лиги Наций, настаивал на возведении тарифной стены вокруг американской экономики{49}.

Конгресс пошел дальше. Сначала он настоял на святости и нерушимости «доктрины Монро», определявшей специфические интересы США в Западном полушарии. В данном случае последнее фактически выпадало из сферы действия Лиги Наций. Этот пункт обрушал все основы программы Вильсона, мир снова делился на зоны влияния. Однако даже не этот факт становился решающим для судьбы Лиги Наций и мира. Главным стало возвращение американцев к политике изоляционизма. США шли тем же путем, что и прежде Англия.

Утверждая принципы изоляционизма, экс-президент Т. Рузвельт заявлял: «Мы не интернационалисты, мы американские националисты»{50}. Но даже изоляционизм, сам по себе, казался уже ограничением «американской свободы». И самый громкий противник Вильсона, сенатор Г. Лодж провозглашал новый принцип американской внешней политики: «Это не изоляционизм, а свобода действовать так, как мы считаем нужным, не изоляционизм, а просто ничем не связанная и не затрудненная свобода Великой Державы решать самой, каким путем идти»{51}.

Американский конгресс отказался ратифицировать Версальский договор. А потрясенным европейским союзникам, которые пошли по пути, провозглашенному американским президентом, «без особых церемоний» было предложено лучше изучать американскую конституцию{52}. По мнению У. Черчилля, этим решением американского конгресса Лиге Наций был нанесен «смертельный удар»{53}.

Комментируя решение американского конгресса генерал Н. Головин в те годы замечал: «При такой эгоистической точке зрения никакое моральное усовершенствование международных отношений невозможно, потому что всякий духовный идеал достижим лишь для тех, кто готов бороться за его достижение, а не только говорить о высоких принципах. Добрыми намерениями вымощена дорога в яд»{54}. Подобную же мысль президент В. Вильсон высказывал еще до начала Версальской конференции: «Я не могу принять участие в мирном соглашении, которое не включало бы Лигу Наций, потому что такой мир через несколько лет приведет к тому, что не останется никаких гарантий, кроме всеобщих вооружений, а это будет гибельно»{55}.

Вместе с уходом США из Лиги Наций теряли силу и британские гарантии Франции, находившиеся в зависимости от обязательств США. Франция оставалась один на один с Германией. Правда, борьба за мир не прекратилась, но из принципа сосуществования она отошла в область стратегических интересов великих стран… Первыми начали США. Следуя собственной стратегии «неограниченной свободы», в августе 1921 г. Вашингтон заключил сепаратный мир с Германией. Мирный договор провозглашал, что США будут пользоваться всеми привилегиями, которых им удалось достичь в 1919 г. в Париже, но не признают никаких ограничений, содержавшихся в послевоенной системе мирных договоров.

В 1928 г. в США попытаются перехватить лидерство в мировых делах, посредством инициирования вместе с Францией подписания многостороннего пакта об отказе от войны как орудия национальной политики. Пакт Келлога по своей идеологии вступал в конкуренцию с институтом Лиги Наций. На деле это был чисто декларативный документ. Он изначально носил характер лишь морального, а не правового обязательства, мало того, интерпретации, внесенные Англией и США, фактически дезавуировали его[7]. Консервативная «Нью-Йорк ивнинг пост» по этому поводу замечала: «Пакт означает как будто так много, но на деле означает так мало»…{56}. Нью-йоркский «Джорнал оф коммерс» указывал, что даже многие сторонники пакта считали его лишь «красивым жестом»…{57}. Французы не строили иллюзий и начали вкладывать миллиарды в постройку оборонительной линии на границе с воинственным соседом. В 1928–1935 гг. на укрепление границ будет ассигновано 4,5 млрд. франков чрезвычайных кредитов.

20 сентября 1932 г. Гувер вообще заявит, что Версальский договор касается только Европы{58}. В 1935 г. принцип американского изоляционизма будет закреплен в Законе о нейтралитете.

Ответ Гитлера последует 28 апреля 1939 г., после того, как Ф. Рузвельт накануне войны обратиться к нему с посланием о мире: «Мистер Рузвельт заявляет, будто ему совершенно ясно, что все международные проблемы можно решить за столом переговоров… Я был бы счастлив, если бы эти проблемы действительно могли решиться за столом переговоров. Скептицизм мой основан на том, что Америка сама продемонстрировала свое неверие в действенность конференций. Величайшая конференция всех времен — Лига Наций… представляющая все народы мира, была создана по желанию американского президента, однако первым государством, которое вышло из этой организации, были Соединенные Штаты… Я последовал примеру Америки только после долгих лет бесполезного членства…»{59}

РЕПАРАЦИИ

РЕПАРАЦИИ ВНЕШНИЕ

Человечество не доросло еще до действительного проведения в жизнь начал «объективной» справедливости… каждый народ защищает свою «субъективную справедливость», свое «субъективное понимание права».

Н. Головин{60}

Вторым пунктом вильсоновской программы стоял вопрос репараций. Принцип репараций, утвержденный в соглашении о перемирии, гласил, что Германия возместит весь убыток, причиненный немцами гражданскому населению союзников и их имуществу. Однако после заключения перемирия европейские представители Антанты потребовали включить в репарационные платежи, помимо ущерба гражданских лиц еще и косвенные убытки, и военные расходы, тем самым, по сути, превратив репарации в контрибуцию.

Франция потребовала от Германии 480 млрд. золотых марок, что в 10 раз превышало сумму довоенного национального богатства Франции, или в 200 раз превосходило сумму, которую французы заплатили немцам в 1871 г. и которую французы считали тогда чрезмерной{61}. Англичане оценили репарации в 100 млрд., американцы — в 50 млрд., но и эту сумму последние называли «совершенно абсурдной»[8].

Э. Хауз вообще считал бесполезным пытаться исчислять величину репараций: «Несомненно, что они были больше того, что Германия могла бы уплатить без разрушения экономической организации Европы и поощрения германской торговли за счет самих союзников. Весь мир только выиграл бы, если бы Германия сразу уплатила своими ликвидными средствами»{62}. Дж. Кейнс утверждал, что: «страны Европы находятся между собой в такой тесной экономической зависимости, что попытка осуществить эти требования (выплаты репараций Германией) может разорить их»{63}.

Хауз полагал, что для Европы: «лучше признать Германию банкротом и взять с нее столько, сколько она фактически может заплатить…»{64}. Кейнс предложил ограничить размер репараций 10 млрд. долл. (75% годового дохода Германии за 1913 г.) с рассрочкой на несколько десятилетий{65}. Кейнс предупреждал, что попытка навязать Германии непосильные репарации приведет победе в Германии либо коммунизма, что стало бы прелюдией «к мировой революции и… к заключению страшного союза Германии и России…» либо реакции, что привело бы к возрождению «из пепла космополитического милитаризма…», представляющего угрозу безопасности в Европе, «так давайте же поощрим Германию и поможем ей занять достойное место в Европе, чтобы страна эта могла стать созидателем и организатором процветания и богатства…» — заключал Кейнс{66}.

Но у союзников были свои приоритеты. По мнению Кейнса: «Целью Клемансо было ослабление и разрушение Германии всеми возможными путями…»{67} Пуанкаре в этой связи указывал: «Немецкий долг — дело политическое, и я намерен пользоваться им как средством давления»{68}. Что касается непосредственно самого размера претензий, то здесь мнение правящих кругов Франции отражало заявление радикала Э. Эррио: «Ослабленная Германия нам не заплатит. Сильная она совсем откажется платить. Между двумя этими подводными камнями наш дипломатический корабль должен маневрировать»{69}. Настроения, царящие по другую сторону Ла Манша, в Британии, передавал призыв Ллойд Джорджа «Они заплатят за все», который он сделал лозунгом своей избирательной кампании. «Политический инстинкт не подвел Ллойд Джорджа. Ни один кандидат не мог противостоять этой программе», — отмечал Кейнс{70}.

Однако у Германии действительно не было ресурсов, для того чтобы оплатить все предъявленные претензии, об этом гласила ст. 232 Версальского договора: «Союзники и ассоциированные члены признают, что ресурсы Германии… неадекватны требованию компенсации всех потерь и убытков»{71}.

Выход из положения нашел Клемансо, предложивший вообще не включать в договор какой-либо определенной суммы. «Месье Клемансо… выступил с заявлением, что о какой бы сумме, в конечном счете, ни договорились эксперты, для предъявления счета Германии эта сумма окажется значительно меньше, чем ожидает французский народ, а поэтому никакой кабинет, который принял бы ее как окончательную, не смог бы удержаться. М-р Ллойд Джордж… с готовностью присоединился к этой точке зрения»{72}.

В итоге в Версальском договоре относительно величины репараций было записано только то, что: «Германия и ее союзники ответственны за причинение всех потерь и всех убытков, понесенных союзниками и ассоциированными членами и их гражданами вследствие войны, которая была им навязана нападением Германии и ее союзников»{73}. Предусматривалось, что Германия должна была погасить весь долг в течение 30 лет[9]. В феврале 1921 г. общая сумма репараций была определена в 226 млрд. золотых марок[10]. В мае 1921 г. на Лондонской конференции она была снижена до 132 млрд. марок[11], что составляло более 200% предвоенного национального дохода Германии. Кейнс оценил, что назначенные Германии выплаты в несколько раз превышают ее платежные возможности[12]. Пока же — осенью 1919 г. предполагалось, что выплата репараций должна начаться с 1 мая 1921 г., когда Германия должна будет выплатить первый транш в размере 20 млрд. марок золотом, товарами, ценными бумагами и т.д.

Договор предусматривал создание специальной комиссии по обеспечению репарационных выплат. Союзная комиссия получала «право не только изучать общую платежеспособность Германии и решать (в течение первых лет), импорт какого продовольствия и сырья необходим: гарантируя, что репарации являются первоочередной статьей расходования внутренних ресурсов страны, Комиссия уполномочена осуществлять управление налоговой системой… и внутренним потреблением Германии, а также влиять на экономику Германии путем решения вопросов поставок оборудования, скота и т.д., а также определяя график отгрузки угля»{74}.

Ст. 241 по сути окончательно превращала Германию в колонию: «Германия обязуется принимать, издавать и осуществлять исполнение любых законов, приказов и декретов, которые необходимы для полного исполнения настоящих положений»{75}. Чтобы у немцев не возникало иллюзий, ст. 429–430 предусматривали прямую оккупацию войсками союзников германских территорий, в случае: «если… Комиссия по репарациям найдет, что Германия полностью или частично отказывается от своих обязательств по настоящему договору…»{76}.

Кейнс в этой связи замечал: «Таким образом, германская демократия уничтожается в тот самый момент, когда немецкий народ собрался установить ее после жестокой борьбы — уничтожается теми самыми людьми, которые в течение войны без устали утверждали, что собираются принести нам демократию… Германия больше не народ и не государство, она остается лишь торговым вопросом, отданным кредиторами в руки управляющих… Комиссия, штаб-квартира которой будет расположена за пределами Германии, будет иметь неизмеримо большие права, чем когда-либо имел германский император, под ее властью немецкий народ на десятилетия будет лишен всех прав в гораздо большей степени, чем любой народ в эпоху абсолютизма…»{77}.

Правда до выплат было еще относительно далеко, пока же, до их начала, помимо репараций, Германия должна была поставить победителям 371 тыс. голов скота, 150 тыс. товарных и 10 тыс. пассажирских вагонов, 5 тыс. паровозов, передать союзникам все свои торговые суда водоизмещением более 1600 т, половину судов водоизмещением свыше 1000 т, четверть рыболовных судов и пятую часть речного флота, поставить Франции 140 млн. т. угля, Бельгии — 80 млн., Италии — 77 млн. а также передать победителям половину своего запаса красящих и химических веществ. По Версальскому договору Германия также теряла 13% территории, 10% населения, 15% пахотных земель, 75% железной и 68% цинковой руд, 26% угольных ресурсов, всю текстильную промышленность и т.д.[13]

Мало того, Франции были предоставлены в собственность: все права на использование вод Рейна для ирригации и производства энергии, все мосты на всем их протяжении и наконец, под управление немецкий порт Kehl сроком на семь лет{78}. Англичане, в свою очередь, прибрали к своим рукам зоны деятельности германского рыболовного флота. Все крупнейшие германские водные пути были отданы под управление союзников с широкими полномочиями, большинство локального и местного бизнеса в Гамбурге, Магдебурге, Дрездене, Штеттине, Франкфурте, Бреслау передавались под управление союзников, при этом, по словам Кейнса, почти вся мощь континентальной Европы находилась в Комитете по охранен водных ресурсов Темзы или Лондонского порта{79}. И это была еще только часть всех требований и претензий победителей.

Кейнс по этому поводу восклицал: «Что за пример бесчувственной жадности самообмана, после конфискации всего ликвидного богатства требовать от Германии еще и непосильных для нее платежей в будущем…»{80}.

Но Кейнса больше всего потрясло даже не это, а беззастенчивая и безвозмездная экспроприация, защитниками святости частной собственности[14] … частной германской собственности за рубежом и отторгаемых территориях (т.е. в США… колониях, Эльзасе и Лотарингии и т.д.) По договору союзники «сохраняли за собой права удерживать и ликвидировать всю собственность, права и интересы, принадлежавшие, до дня вступления мирного договора в силу, германской нации или компаниям, контролируемым ею…»{81}. Но и это было еще не все, например, в случае задержки Германией выплаты репараций союзники получали диктаторские полномочия в отношении любой германской собственности, где бы она ни находилась, когда бы она не была создана или приобретена (до подписания договора или после){82}.

Американские представители Бэйкер и Стид обвинили англичан и французов в «жадности» и пеняли на Хауза, который дает «жадным все, чего они требуют»{83}. Однако «жадность» европейских союзников отчасти объяснялась претензиями самих американцев — европейцы соглашались снизить требования по репарациям в обмен на пропорциональное снижение долгов[15]. Однако Вашингтон свои военные кредиты союзникам к союзническим военным расходам не относил и требовал покрытия по ним в полном объеме, вместе с процентами[16]. «Ни одна встреча в верхах по поводу репараций не обходилась без единодушного обращения к американским представителям с мольбой о списании внутрисоюзнических долгов, — отмечал в этой связи Л. Холтфрерих. — Но каждая такая просьба встречала… отказ США»{84}.

Проблема состояла не только в самих военных долгах, но и в форме их выплаты. Так, Дж. Кейнс предложил через специальные бонны, которыми бы расплачивалась Германия, передать США право на взыскание долга прямо у Германии, из ее репараций{85}. В ответ Казначейство США в категоричной форме отказалось даже обсуждать связь между долгами и репарациями. Долг должен быть выплачен и все{86}. Таким образом, долги превращались в американское «экономическое оружие» давления на европейцев.

Богатейший человек Германии — В. Ратенау, в свою очередь, предложил взять на себя союзнические долги, целиком выплатив их Америке в размере 11 млрд. долл. выполнив 41 платеж по 1,95 млрд. долл. каждый. Таким образом, Германия будет должна только США и снимет с Европы бремя взаимных обид и претензий{87}. На этот раз против выступили не только американцы, но их европейские союзники: «Такой компромисс неприемлем ни в коем случае»{88}. Каждый хотел получить свою долю германского наследства.

В январе 1919 г. Хауз фактически отрицал распространение союзнических обязательств на свою страну: «Все свидетельствует о том, что союзники все больше утверждаются в своем намерении не возвращать нам денег, которые мы дали им взаймы. И во Франции и в Англии приходится слышать доводы, что мы должны полностью уплатить свою долю в общем военном долге союзников, что мы должны были вступить в войну гораздо раньше и что их борьба являлась также и нашей борьбой. Что касается меня, то я с этим никогда не был согласен. Я всегда считал, что Соединенные Штаты достаточно сильны, чтобы самим позаботиться о себе; мы никогда не боялись немцев, и мы бы не стали их бояться, даже если бы Франция и Англия были опрокинуты»{89}. Американцы превращали мировую войну, в которой они на словах приняли участие во имя торжества демократических принципов, на практике в сверхвыгодный бизнес на европейской крови.

Между тем европейские союзники все резче настаивали на аннулировании военных долгов; по словам Дж. Кейнса разразилась настоящая «межсоюзническая долговая война»{90}. Сам Кейнс утверждал, что эти военные долги «не соответствуют человеческой природе и духу века»{91}. В мае 1919 г. Кейнс выдвинул план «Оздоровление европейского кредита», по которому участники войны прощали друг другу свои военные долги[17]. Хауз тогда с тревогой писал президенту «Если мы не добьемся урегулирования расчетов… то несомненно, что нам не удастся полностью взыскать следуемые нам долги и также несомненно, что мы навсегда станем ненавистны тем, кому мы предоставили займы»{92}. «Не кажется ли вам… целесообразным, — продолжал Хауз, — предупредить наш народ о том, чтобы он не ожидал полной уплаты долгов Антанты? Не следует ли подать мысль, что значительная часть этих заимок должна рассматриваться как доля неизбежных наших военных расходов и не лучше ли было бы нам, а не нашим должникам, предложить урегулирование расчета? Если уже делать, то лучше делать это с beau geste»{93}.

Уже к середине 1919 г. Э. Хауз однозначно приходил к выводу, что разоренные войной европейские страны просто физически не смогут покрыть своих долговых обязательств. Требование возврата долгов, по его мнению, привело бы их к банкротству, которое отразилась бы на кредиторах не менее пагубно, чем на должниках{94}. Поэтому в обмен на снижение репарационных претензий союзников в Германии Хауз предложил списать часть их военных долгов Америке. При этом он подчеркивал, что делает это «не потому, что на Соединенных Штатах лежали какие-либо моральные обязательства, а просто исходя из принципа, что с деловой точки зрения долги, которые нельзя взыскать, благоразумнее списать»{95}. Была и другая причина подталкивавшая Хауза. По его словам, над европейскими странами «навис огромный долг, проценты по которому можно уплатить только с помощью чрезвычайных налогов. После войны заработная плата неизбежно должна понизиться, а налоги — повыситься. Это может привести чуть ли не к восстанию»{96}.

На мольбы европейцев Вильсон ответил отказом, заявив, что он «постоит за свою страну»{97}. Мало того, США в 1922 г. приняли закон Фордни-Маккумбера поднявший таможенный тариф (Таможенные сборы (% от объема облагаемого пошлинами импорта) выросли с 5 до 40%){98}, препятствуя тем самым ввозу европейских товаров. Но только посредством продажи своих товаров на американском рынке европейцы и могли получить доллары для погашения своих долгов Соединенным Штатам{99}. Другими словами, в результате повышения таможенных пошлин, расчетная величина долгов европейцев Америке автоматически выросла почти на треть.

Версальская конференция закончилась, а вопросы репарационных платежей и долгов так и остались неурегулированными. «Ллойд-Джордж в значительной степени поддавался требованиям печати и народных масс, настаивавших, чтобы он самым категорическим образом «заставил их платить»«{100}. Французский лев Клемансо горел желанием взять все и требовал во исполнение Германией репарационных условий оккупировать ее промышленные центры на 30 лет{101}. Он ссылался на то, что в 1871 г., то же сделали немцы[18]. Хауз объяснял причину такого поведения лидеров союзных дерясав тем, что: «Премьер-министры далеко не обладали полнотой верховной власти. Разбудив во время войны народные Страсти, — а это являлось изведанным средством воюющих сторон, — они породили франкенштейнское чудовище, перед которым они теперь сами были беспомощны. Они могли Идти на компромисс, если они были достаточно искусны, но уступать им не позволили бы»{102}.

По мнению Хауза: «Если бы в этот критический момент мсье Клемансо и м-р Ллойд Джордж хоть несколько больше доверяли собственным силам, они присоединились бы к президенту Вильсону и навсегда уладили бы этот вопрос о возмещении немцами убытков», таким образом можно было бы избежать «в значительной мере ужасных последствий длительной неустойчивости, терзавшей Европу и весь мир в результате того, что мирная конференция закончилась, оставив нерешенной проблему германских платежей»{103}. Возможность, по словам Хауза была упущена «из-за того, что англичане и французы пожелали невозможного, требуя, чтобы Германия оплатила всю стоимость войны…»{104}.

Хаузу грех было упрекать европейцев, ведь того же самого фактически требовал и его шеф — В. Вильсон. Хауз, в этой связи, делает оговорку, намекая, что на позицию президента США повлияли «довольно влиятельные элементы американского общественного мнения», которые «откровенно выступали против вильсоновской программы. Их лейтмотивом было: «Пусть Германия заплатит за свои злодеяния»«… Примером могут являться слова экс-президента Т. Рузвельта: «…м-р Вильсон в настоящее время не имеет никакого права говорить от имени американского народа… Пусть они (союзники) утвердят свою общую волю над народами, ответственными за чудовищную катастрофу, которая едва не погубила человечество»{105}. По словам Хауза политика Вильсона стояла «перед лицом враждебной и влиятельной хунты в Соединенных Штатах…»{106}.

По мнению Э. Хауза, основным бедствием, порожденным версальским миром, стало отсутствие договора об урегулировании послевоенных финансовых претензий, именно он «предотвратил бы крах валютных систем континентальной Европы. Он помог бы избежать многолетней затяжки в урегулировании репараций, затяжки, которая имела трагические последствия. В центрально-европейских странах бесполезно принесены были в жертву бесчисленные жизни молодежи и стариков; можно было бы избегнуть отчаянной нищеты среди слоев населения, имеющих твердо ограниченные доходы, ставших жертвами обесцененных валют»{107}.

* * *

Взыскание репараций началась 9 февраля 1921 г., когда сенат США потребовал от союзников выплаты всех долгов «до последнего пенни». Спустя три месяца в мае 1921 г. в Лондоне союзники предъявили Германии ультиматум, потребовав немедленной выплаты 1 млрд. золотых марок, как аванса в счет репараций[19]. Общая сумма репараций по лондонской схеме составила 132 млрд. марок (34 млрд. долл.)[20]. Франция отказывалась принимать репарации в виде немецких услуг или товаров. Британия в свою очередь 24.03.1921 приняла Закон о погашении репараций, обложив все ввозимые германские товары 50% пошлиной (с 26 мая пошлина снижена до 26%).

К маю Германия выплатила только 40% из тех 5 млн. долларов, которые она должна была предварительно заплатить согласно Версальскому договору. Первый платеж вызвал падение марки с 60 до 100 марок за долл. Германия сильно пострадала от утечки золота, которое по закону должно было покрывать стоимость каждого бумажного банкнота в соотношении 1/3. В мае Центральный банк Германии временно приостановил конвертирование марки в золото{108}. Тем не менее к 31 августа 1921 г. Германия выплатила первый миллиард репараций в золотых марках. Деньги были собраны под поручительство международной банковской сети и превращены в тысячи тонн золота и серебра{109}. Последствия не заставили себя ждать.

Марка рухнула. Если в середине 1922 г. за доллар давали триста марок, то к концу семь с половиной тысяч. 9 января 1923 г. Франция обвинила Германию в нарушении обязательств. Два дня спустя 17 000 французских и бельгийских солдат в сопровождении группы горных инженеров вступили в Рур. Оккупированная область не превышала 60 миль в длину и 30 — в ширину, но на этой территории проживали 10% населения Германии и производилось 80% немецкого угля, чугуна и стали; в этом районе была самая густая железнодорожная сеть в мире. Публично Британия осудила вторжение[21], но не шевельнула и пальцем, чтобы ему воспрепятствовать{110}.

Оккупанты ультимативно потребовали от предприятий «дани», уже на 20% большей, а за отказ угрожали военным судом, то есть расстрелом. Ответом стало поддержанное Берлином «пассивное сопротивление»: добыча угля и работа предприятий не прекращались, но железнодорожники и рейнские водники парализовали транспортную сеть, и прекратили вывоз сырья во Францию. Тогда французы и бельгийцы вызвали своих железнодорожников. Сопротивление нарастало, заводы останавливались. В «конце марта французские войска расстреляли из пулеметов демонстрацию рабочих на территории завода Круппа в Эссене — тринадцать убитых, тридцать раненых. В похоронах приняло участие более полумиллиона человек, а французский военный суд приговорил хозяина фирмы и восемь его служащих, занимавших руководящие посты, к 15 и 20 годам тюрьмы»{111}.

Французы дополнительно воспользовались услугами… поляков, которые тут же призвали военнообязанных и направили их в Германию для обслуживания рурской промышленности и транспорта. На западе Германии при негласной поддержке Франции была провозглашена Рейнская республика. По словам Кейнса у французов бытовало мнение, что путем угроз, взяток, обмана и лести им еще удастся создать независимую Рейнскую республику под французским протекторатом{112}. Идея не удалась. Французский посол в Берлине позже сокрушался: «Мы должны (были) захватить немецкую территорию вплоть до Рейна. Вильсон помешал нам сделать это»{113}. В итоге Рейнская республика переродилась в Рейнскую демилитаризованную зону, оккупированную войсками союзников, причем содержание оккупантов возлагалось на рахитичный германский бюджет{114}.

«Рурский кризис» привел резкому падению производства и гиперинфляции. К марту 1923 г. доллар стоил уже 21 тысячу марок, к 1 июля 160 тыс., к 1 августа — 1 млн., к сентябрю 110 млн., к декабрю — более 4 млрд.![22] Меры, предпринимаемые немецким правительством по обузданию инфляции, не поспевали за нею. Так, несмотря на то, что налог на заработную плату взимался за 2 недели, а налог на продажу помесячно, инфляция все равно их съедала. К ноябрю 1923 г., налоговые сборы покрывали только 1% государственных расходов. Цены на государственные услуги, такие, как почта и железнодорожные перевозки, пересматривались с большим опозданием, что вело к дополнительному росту расходов госбюджета.

Курс бумажной марки по отношению к доллару{115}

Гиперинфляция привела к резкому снижению заработной платы. Если до войны лучше германского рабочего оплачивался только американский, то в апреле 1922 г., как подсчитал английский статистик Дж. Гилтон: чтобы купить один и тот же набор продуктов американскому каменщику нужно было работать один час, английскому — три, французскому — пять, бельгийскому — шесть, а немецкому — семь часов с четвертью. По отношению к 1913 г. реальная заработная плата в апреле 1922 г. составляла — 72%, в октябре — 55%, в июне 1923–48%{116}.

В 1923 г. одно яйцо стоило уже 8 миллионов марок. Галопирующая инфляция приводила к тому, что на заработок, который рабочие приносили домой вечером, их женам на утро уже нечего было купить. «Чтобы рабочие не сожгли заводы, — отмечал Ф. Тиссен, — промышленникам и муниципалитетам пришлось создать чрезвычайную валюту на фиктивном золотом базисе»{117}.

Немцев спасал только дешевый хлеб (который до 23.06.1923 г. добывался по разверстке) и высокая урожайность хорошо поставленного сельского хозяйства[23]. Но Германия все же голодала{118}. «Этот безумный год, — пишет С. Хаффшер, — сегодня уже почти забыт, но это был самый тяжелый год из всех тяжелых лет, выпавших на долю Германии в первой половине столетия»{119}.

В ходе гиперинфляции рейхсбанк потерял половину своего золотого запаса, а управляющий банком Хафенштейн в ноябре 1923 г. умер от сердечного приступа{120}.

По мнению британского посла в Берлине лорда д'Эбернона, в гиперинфляции был виноват именно управляющий Рейхсбанком Хафенштейн, который «отличается невежеством и упрямством… и приводит в действие печатный станок, не сознавая катастрофические последствия таких действий»{121}. Сам Хафенштейн утверждал, что «причина такого роста коренится, с одной стороны, в непомерном бремени репараций и в отсутствии достаточных источников дохода для формирования сбалансированного государственного бюджета — с другой…»{122}. В итоге, по словам Г. Кларка, для «правительства Германии не осталось других путей к финансированию своих расходов, кроме печатания денег»{123}.

Французские экономисты утверждали, что гиперинфляция была намеренно вызвана германским правительством для уклонения от репарационных обязательств. Дж. М. Кейнс в ответ заявлял, что «легковерие, с которым относятся к басням о «германском заговоре», имеющем целью обесценивание марки, только свидетельствует о беспредельном невежестве публики…»{124}. Кейнс утверждал, что уже в самом Версальском договоре было умышленно предусмотрено, что «Германия не сможет вынести… возложенное на нее бремя»{125}.

РЕПАРАЦИИ ВНУТРЕННИЕ

Первопричина краха и расплавления германской экономики заключалась в военном займе.

Г. Препарата{126}

Сущность военных займов, как механизма внутренних репараций пояснял Дж. М. Кейнс: «Только капиталисты, а не общество в целом, станут основными владельцами выросшего государственного долга — то есть, по сути, владельцами права тратить деньги по окончании войны…»{127}. Другими словами военные займы являются механизмом перераспределения национального капитала в пользу капиталистов. Для предотвращения этого Кейнс предлагал, чтобы право на государственный долг было бы «равномерно распределено между всеми… за счет послевоенных сборов с капитала»{128}.

Что касается финансового состояния Германии на исходе Первой мировой войны, то его, в своей первой речи на заседании Национальной ассамблеи обрисовал, ставший в июне 1919 г. новым министром финансов, М. Эрцбергер. В своем выступлении Эрцбергер отметил, что военные расходы Германии за Первую мировую составили 160 млрд. марок[24]. Эти расходы были покрыты за счет: долгосрочного военного займа (die Kriegsanleihe) на сумму более 98 млрд. марок; краткосрочных государственных облигаций — на 47 млрд.; оставшееся за счет налогов{129}.

Более 90% взносов по облигациям военного займа, на сумму около 23 млрд. марок, поступило от «маленьких людей»[25]. На долю оставшихся 10% приходились остальные 75 млрд. марок, не говоря о краткосрочных заимствованиях. 5% подписчиков обеспечили поступление более половины всей суммы займа{130}. Погашение госдолга означало ежегодную выплату госбюджетом частным кредиторам около 10 млрд. марок.

В период между первыми кварталами 1919–1920 гг. покрытие военного долга и процентов по нему осуществлялось за счет инфляционного финансирования. На выплаты шло до 30% общих расходов рейха (или 60% всех денег (наличными и в чеках), созданных в Германии за это время){131}. Марка по отношению к доллару за это время упала в цене почти в 20 раз. Продолжение подобной политики грозило похоронить германскую экономику[26]. Американский экономист А. Веблен рекомендовал Германии безусловное списание государственного долга в целом, а вырученные деньги предлагал направить на восстановление экономики{132}.

Между тем М. Эрцбергер был сторонником жесткого выполнения репарационных и долговых обязательств. Он призвал затянуть пояса и «выполнить условия договора, какими бы ужасными они не были»{133}. Он предложил радикально пересмотреть основы налоговой политики и обложить высокими налогами прибыль богатых собственников. Налоги Эрцбергера: двойной налог на военные прибыли (т.е. на собственность и доход); большой налог на наследство; налог на роскошь (на потребление); и главный сбор — Reichsnotopfer («пожертвования на экстренные нужды рейха»)[27]. Новые директивы были подкреплены подзаконными актами, призванными блокировать бегство капиталов{134}.

Однако эти акты не смогли остановить капиталы, бегущие от «свирепых» налогов Эрцбергера[28]. Уже «в конце 1919 г. газета «Neue Zrcher Zeitung» опубликовала сведения, что из страны «сбежало» 3,5 млрд. марок{135}. С другой стороны удар наносил К. Гельфрейх, один из столпов консерватизма, бывший имперский вице-канцлер и министр финансов в годы войны, который обвинил Эрцбергера в коррупции, обмане и незаконном вмешательстве в политику и в дела частного бизнеса, оформив свои обвинения в виде брошюры «Долой Эрцбергера». Правые и нацистские газеты пылко поддержали обвинения, левые молчали. Гутенберг назвал «социальные мероприятия» «предателя Эрцбергера», подписавшего Версальский договор, «экспроприацией среднего класса»{136}.

Эрцбергер выдвинул встречное обвинение в клевете. Судебный процесс начался в январе 1920 г. В это время на Эрцбергера было совершено первое покушение, однако на этот раз ему повезло и министр отделался легким ранением.

Суду не удалось найти никакого криминала в действиях Эрцбергера, Гельфрейх был найден «виновным в клевете и предъявлении фальшивых обвинений»; незначительность штрафа, который ему был назначен судьи объяснили тем, что «Гельфрейх сумел доказать истинность своих обвинений». Т.е. обвинения Гельфрейха были признаны не беспочвенными, но лишь чрезмерными. Эрцбергер, в свою очередь, был вынужден уйти в отставку{137}.

Суд вынес вердикт 12 марта 1920 г. на следующий день начался мятеж Каппа-Лютвица. К 1921 г. правые заблокировали в рейхстаге все законопроекты Эрцбергера{138}. Сам Эрцбергер был убит в августе 1921 г.

За 1920–1922 г. богатые немцы обналичили свою половину сертификатов военного займа. Другая половина оставалась на руках мелких инвесторов, которые держались за них до конца{139}. При этом уровень инфляции в Германии был близок к нулевому, несмотря на 15% дефицит госбюджета.

Правительство покрывало большую часть дефицита за счет выпуска 5%-ных долговых обязательств, которые считались «надежными» и активно приобретались иностранцами. Так, только в период между 1919 и 1921 гг. иностранцы приобрели более 40% немецкой ликвидности (наличности и банковских чеков){140}. Всего до стабилизации валюты Германия смогла выручить 7,5 млрд. золотых марок от продажи бумажных марок{141}. Эти долговые обязательства являлись не чем иным, как одним из вариантов отсроченной инфляции. Достаточно было малейшего толчка, чтобы плотина, сдерживавшая инфляцию, рухнула. Последней каплей стала выплата репараций и французское вторжение в Рур, когда началось массовое обналичивание ценных бумаг{142}. Марка рухнула.

С началом гиперинфляции начался второй акт взыскания внутренних репараций. Его определение снова давал Дж. М. Кейнс: «При помощи продолжительной инфляции власти могут незаметным образом конфисковывать значительную часть богатств своих граждан. Таким образом, они проводят не просто конфискацию, но конфискацию как произвол, и в то время как одних этот процесс ведет к обнищанию, другие обогащаются… Нет более тонкого и более верного пути разрушения основ общества, чем обесценивание валюты. В этот процесс вовлекаются все скрытые разрушительные экономические силы, и его не распознает и один из миллиона»{143}. Дж. Кейнс утверждал: рост цен «по сути, означает передачу заработка потребителей в руки класса капиталистов»{144}. Кейнс, по сути, повторял Ж. Неккера, который за полтора века до Кейнса отмечал, что инфляция, ведет к перераспределению народного богатства в пользу наиболее состоятельных сословий и по сути является «налогом на бедных».

У. Ширер находил причины гиперинфляции в Германии 1922–1923 гг. именно в интересах крупного бизнеса: «Правительство, подстегиваемое крупными промышленниками и землевладельцами, которые лишь выигрывали от того, что народные массы терпели финансовый крах, умышленно шло на понижение марки»{145}. Э. Генри приводил пример Г. Стиннеса, короля Рура, который больше всех заработал на войне и теперь сознательно провоцировал инфляцию. «Он тем самым секвестрировал в свою пользу большую часть национального дохода Германии в обмен на кучу бесполезных бумажек»{146}.

В чьих интересах происходило взыскание внутренних репараций, указывал и богатейший человек Германии В. Ратенау: германское общество управляется «тремястами людьми», которые хорошо знакомы друг с другом. Это гнусная, «надменная и чванливая в своем богатстве» олигархия, «оказывающая тайное и явное влияние», за которой послушно следует «разлагающийся средний класс… изо всех сил стремящийся не скатиться на уровень пролетариата», и далее «собственно пролетариат, молчаливо стоящий в самом низу: это и есть нация, темное, бездонное море»{147}. В. Ратенау за свои выступления будет убит в июне 1922 г.

Один из способов взыскания внутренних репараций посредством инфляции открывал стальной магнат Ф. Тиссен: «Капитал, необходимый немецким промышленным предприятиям, можно было сколотить на кредитах Рейхсбанка. Действительно, немецкая промышленность работала бесперебойно, поскольку — из-за девальвации германской валюты — могла выбрасывать свою продукцию на мировой рынок по низким ценам. Эта процедура нашла поддержку у доктора Хавенштайна, президента немецкого Рейхсбанка. Он прекрасно сознавал, что таким образом ценность марки будет постоянно снижаться, но считал это наилучшим способом доказать миру неспособность Германии выплачивать военные репарации. Многие промышленники воспользовались этой возможностью, учитывая колоссальные переводные векселя в Рейхсбанке и выплачивая их все более и более девальвирующимися банкнотами»{148}.

Механизм в данном случае заключался в следующем: Рейхсбанк принимал векселя от частных предприятий с дисконтом 5% годовых вплоть до середины 1922 г., когда инфляция достигла 100% в месяц. Затем дисконт неоднократно поднимался, но все равно он был значительно ниже уровня инфляции. Так, к сентябрю 1923 г. дисконт составлял 90% годовых, а инфляция была в 10 раз выше. Политика Рейхсбанка привела к тому, что банковский кредит для предприятий был практически бесплатным, а номинальная денежная масса раздувалась еще больше{149}.

Крупный немецкий бизнес неплохо зарабатывал на «инфляционной спекуляции» — коротких кредитах, которые он брал в центральном банке под расширение и модификацию производства, а затем возвращал его обесцененными деньгами. Этими же деньгами платили по своим закладным и крупные сельхозпроизводители. При этом отмечал председатель финансовой комиссии французского парламента Дариак в своем секретном докладе Пуанкаре: «Если бумажная марка обесценивается со дня на день, то средства производства, принадлежащие Тиссену, Круппу и их соратникам, остаются и сохраняют свою золотую ценность. Это есть именно то, что имеет действительное значение»{150}.

Еще одним способом взыскания внутренних репараций стал перевод германского капитала за границу, который, по словам Г. Препарата, «был огромным»{151}. «В 1923 г. газета «Нью-Йорк тайме» попыталась оценить размер германских вкладов в банках США и пришла к цифре приблизительно в 2 млрд. долларов{152}, что соответствует приблизительно четверти ВВП Германии в 1923 г….Однако самым крупным реципиентом германских капиталов, — отмечает Г. Препарата, — все это время была Голландия…[29] Из Голландии восстановленные там корпорации путем слияния приобретали в Германии обанкротившиеся концерны, которые использовались для сокрытия доходных зарубежных предприятий…»{153}.

Бегство капиталов, по мнению Препарата, оказало «огромное давление на обменную стоимость марки», стимулируя рост гиперинфляции, поскольку теперь именно зарубежный курс марки стал определять цены в Германии. «Только после того, как марка теряла стоимость за границей, происходил рост цен в самой Германии, что и дало повод Хафенштейну обвинить репарационные платежи в таком обесценивании германской валюты… Однако, — полагает Г. Препарата, — внешнее обесценивание было в действительности обусловлено бегством капитала и только во вторую очередь — требованиями Версальского договора»{154}.

В 1941 г. Гитлер так подытожил оборотную сторону инфляционной динамики: «Инфляцию можно было преодолеть. Решающим здесь был вопрос о военном займе: другими словами, выплата ежегодно 10 млрд. по процентам при долге 166 млрд.… Я бы вынудил лиц, нажившихся на войне, заплатить звонкой государственной монетой за различные ценные бумаги, которые я бы заморозил на двадцать, тридцать или сорок лет…»{155}.

* * *

Исследователи разошлись во мнении, что же сыграло решающую роль в обрушении германской экономики — внутренние или внешние репарации. Дж. Кейнс считал, что ведущая роль принадлежала иррациональным требованиям победителей: «Спекуляция — это последствие, а не причина роста цен». Причину роста цен Кейнс находил в «безрассудных», «порочных» действиях победителей{156}.

Наиболее непримиримым критиком Дж. Кейнса выступил один из апостолов либерализма Л. Мизес: «Утверждение, что эти выплаты (внешние репарации) сделали Германию нищей и обрекли немцев на голод, было бы гротесковым искажением фактов», «инфляция… не являлась результатом Версальского договора»{157}. Причины экономического краха Германии Мизес находил в особом менталитете немцев не готовых к демократии и свободе торговли, в стремлении немецких политических сил к национализму и диктатуре{158}. Гиперинфляцию в Германии, по мнению Мизеса, «вызвала реализация на практике тех же этатистских идей, которые породили национализм»{159}.

Что в данном случае стояло за этатисткими идеями, разъяснял Г. Препарата: «Не (внешние) репарации обусловили германский финансовый крах, они лишь ускорили его наступление. За период с 1919-го по 1922 год Германия уплатила в качестве (внешних) репараций всего около 10% своего дохода»{160}. По мнению Г. Препарата, ведущую роль в обрушении германской экономики сыграли именно внутренние репарации.

Сейчас весьма сложно определить, в чьей версии больше правды, Кейнса или Препараты. Однако несомненно то, что внутренние и внешние репарации выступали совместно и являлись плодом действия одних и тех же радикальных либеральных сил. При этом стоит отметить, что внутренние репарации оказываются для страны гораздо опаснее, нежели внешние, поскольку внешние население воспринимает как внешнюю угрозу, которая мобилизует общество и заставляет его бороться за выживание. Внутренние репарации разъедают, уничтожают страну изнутри, население практически бессильно себя защитить, оно даже не вполне понимает свою обреченность.

Последствия были поистине трагическими. Безработица утроилась, плохое питание в трущобах приводило к врожденным уродствам; согласно скрупулезной государственной статистике дети рабочего класса находились в жалком состоянии{161}. Но настоящая катастрофа постигла средний класс с фиксированными доходами. Гиперинфляции разорила его, в результате, утверждал К. Квигли, «средние классы были в значительной степени уничтожены»{162}. А один из богатейших людей мира Дж. П. Варбург позже признавал: «Крайне сомнительно, чтобы Гитлер когда-либо пришел к власти в Германии, если бы перед этим обесценивание немецких денег не уничтожило средний класс»{163}.

Обвальный экономический кризис, вызванный гиперинфляцией, привел к политическому хаосу в Германии. 8 ноября 1923 г. в Мюнхене произошел «пивной путч» — первое серьезное выступление национал-социалистов. Одновременно в Саксонии и Тюрингии произошли коммунистические восстания. В Гамбурге — уличные столкновения рабочих с войсками и полицией. Финансовая система страны была фактически уничтожена.

В сентябре 1923 г. в памфлете «Диктатура или парламент» будущий канцлер Ф. Папен утверждал, что Германия находится на грани полного крушения и что спасение не придет от механического применения парламентских методов или бесплодного столкновения застывших партийных доктрин{164}. Папен призывал командующего сухопутными войсками ген. Секта «возглавить новое правительство в качестве единственного человека, способного исправить положение». Но Сект, после того, как Эберт вручил ему неограниченные административные полномочия, противился как установлению военной диктатуры, так и предложению стать канцлером{165}. Ситуация явно выходила из под контроля…

Дж. Кейнс не видел для Германии выхода из сложившейся ситуации: «Во всяком случае, перспективы для Германии являются малоотрадными. Если теперешнее обесценивание марки окажется длительным явлением и уровень внутренних цен придет с ним в равновесие, то перераспределение богатств между различными классами общества может принять размеры социальной катастрофы. Но, с другой стороны, если курс марки улучшится, то исчезновение имеющегося сейчас искусственного стимула для промышленной жизни и прекращение подъема на бирже, связанного с обесцениванием марки, может привести к финансовой катастрофе»{166}. 

ПЛАН ДАУЭСА

В роли спасителя в очередной раз выступили Соединенные Штаты. К этому времени инфляция уже «очистила» рейх от вериг военного займа. Военный долг Германии, составлявший треть всего богатства страны в ее лучшие имперские времена, в ноябре 1923 г. номинально стоил один доллар двадцать три цента{167}.

Теперь Германия была готова брать новые кредиты, однако для начала необходимо было стабилизировать марку. Этим занялся появившийся 13 ноября 1923 г. в роли уполномоченного по национальной валюте Я. Шахт. Зафиксировав покупную цену на уровне 4,2 триллиона марок за один доллар, он стер оставшиеся двенадцать нулей. Один доллар стал равен 4,2 золотой марки. «20 ноября, — говорил Шахт, — можно считать вехой в истории стабилизации марки…»{168}. 22 декабря Я. Шахт был избран управляющим Центральным банком Германии.

Фантастическая операция по стабилизации марки была осуществлена за счет англо-американских кредитов, которые Германия получила в ноябре 1923 г., а в декабре был подписан американо-германский торговый договор. В. Вильсон обосновывал этот шаг тем, что «если не будет восстановлена германская промышленность, Германия, совершенно ясно не сможет платить». В качестве обеспечения кредитов, все железные дороги Германии были объединены в единую компанию под руководством американского управляющего. Вся прибыль от эксплуатации железных дорог шла на покрытие американских кредитов.

Я. Шахт совершил, то, что чего не смог добиться даже ценой своей жизни его предшественник на посту управляющего центральным банком Германии Хафенштейн — Шахт получил иностранные кредиты. Современники относили эти достижения к личным особенностям Шахта — «восходящей звезде германского финансового мира, человеке с парадоксальным умом и незаурядной самостоятельной волей»{169}. В чем же крылся секрет гения Шахта?

По мнению Г. Препарата, ответ заключался в представленном Шахтом, по предложению Даллеса, «решении проблемы репараций», согласно которому союзники, вместо того чтобы одалживать деньги веймарскому правительству, будут кредитовать напрямую несколько огромных конгломератов (картелей), специально созданных для этой цели. Картели наделялись эксклюзивными экспортными лицензиями, чтобы иметь возможность генерировать валюту, для покрытия кредитов{170}.

Даллеса предложение Шахта привело в полный восторг. В записке Т. Лэймонту, главному доверенному лицу «Дж.Д. Морган и К°» Даллес писал: «Доктор Шахт является одним из самых способных и наиболее прогрессивных молодых немецких банкиров…». Две недели спустя Даллес с большим энтузиазмом ответит на предложения Шахта: «Если окажется возможным поддержать политическую стабильность, то я не сомневаюсь, что облигации и ценные бумаги, выпущенные теми монопольными корпорациями, о которых вы упоминаете, смогут заслужить доверие инвесторов»{171}.

Шахт произвел впечатление и на управляющего английским банком М. Нормана. Последний даже заявил своим сотрудникам: «Я хочу с ним подружиться»{172}. В канун нового, 1924 г. Норман приглашая, Шахта к себе, сказал: «Надеюсь, мы станем друзьями»{173}.

Однако сама по себе стабилизация марки не могла обеспечить восстановления платежеспособности Германии. Для этого необходимо было сделать следующий шаг. Им стал — «план Дауэса».

В основе «плана Дауэса» лежало предоставление Соединенными Штатами кредитов Германии для восстановления промышленности, доходы от которой должны были пойти на уплату репараций Англии и Франции. Получив их, Лондон и Париж, в свою очередь, должны были покрыть свои долговые обязательства перед Вашингтоном. План Дауэса был принят рейхстагом 16 апреля 1924 г. Согласно плану Германии был открыт иностранный золотой кредит в 800 млн. марок[30]. Кредит предназначался для «покрытия» эмиссии новой марки, золотое обеспечение которой должно было составить 40%[31]. В августе 1924 г. старая марка была заменена новой рейхсмаркой, а контроль над капиталами был отменен{174}.

Иностранный заем обеспечивался закладом немецких железных дорог и ценных бумаг некоторых немецких предприятий, а также транспортными и другими налогами. Постоянная иностранная контрольная комиссия, разместившаяся в Берлине, должна была следить за немецким бюджетом и функционированием заложенных предприятий. Для оценки германской собственности, ставшей косвенной гарантией займа, была послана целая команда специалистов из США{175}.

План Дауэса не фиксировал общую сумму германских репараций, а только определил способ выплат: до 1929 г. Германия должна вносить ежегодные платежи, начав с 1 млрд. золотых марок и постепенно, к пятому году, увеличить их до 2,5 млрд. с 1930 г. При этом должен был применяться «индекс уровня экономики», в случае его увеличения репарации увеличивались, в случае снижения оставались на прежнем уровне. Указанные платежи составляли 3–4% национального дохода.

«Каждый год обязательства Германии считались бы выполненными, если бы ежегодные платежи вручались главному представителю Комиссии по репарациям в Берлине. Затем он должен был конвертировать полученную от Германии сумму в иностранную валюту и распределять ее между союзными державами»{176}. Главный представитель в любой момент мог отменить действие статьи о трансферте, то есть ежегодный репарационный взнос Берлина мог быть приостановлен, если марка начинала испытывать чрезмерное затруднение{177}.

Францию, до этого главного сборщика репараций, по мнению Дж. Алви, изящно вывели из игры спекулятивной атакой против франка, проведенной «Морган и К°», приведшей к обвалу французской валюты{178}. На выручку Франции пришел все тот же «Морган и К°», предложивший ей кредит в 100 млн. долларов на шесть месяцев под залог французского золота{179}. Итог сделки в конце апреля подвел в своем дневнике посол США в Берлине А. Хьютон: «Англия и Америка взяли франк под контроль и, видимо, могут теперь делать с ним все, что захотят»{180}. По мнению К. Квигли главную скрипку в данной партии играл управляющий английским банком М. Норман{181}.

«Морган и К°» поставил условием возобновления своего 100-млн. займа проведение Францией «миролюбивой внешней политики». По мнению Г. Препарата «это означало, что Франции придется согласиться на: 1) отказ от полноценного участия в работе Комиссии по репарациям; 2) передачу всех своих полномочий генеральному Агенту (главному представителю) по репарациям, которым вскоре стал С. Гилберт, старый бюрократ из американского казначейства, нашедший впоследствии свою лучшую долю под крылышком «Морган и К0»; и 3) немедленный вывод войск из Рура»{182}.

Ввод французских войск в Рур, закончившийся в итоге доминированием американского капитала в Европе, некоторые исследователи расценивали, как следствие целенаправленной политики США совершенно сознательно подталкивавших Германию и Францию к взаимному конфликту, чтобы убрать с дороги последнюю. Об этом, в частности, писал Дж. Кейнс{183}. Аналогичное мнение высказывал один британский журналист, имея в виду некоторых конгрессменов со Среднего Запада: «Разгадку тайны Рура следует искать в долине Миссисипи»{184}.

За свой план Дауэс стал вице-президентом США и получил Нобелевскую премию мира. Реальные создатели «плана», выделившие Германии золотой кредит, в лице управляющего банком Англии М. Нормана и синдикатов Уолл-стрита во главе с «Морган и К°», остались в тени[32]. Лишь распределение германского займа, половина которого должна была быть размещена в Нью-Йорке, а остальное — по большей части в Лондоне, указывало на истинных творцов немецкого «синтетического чуда». Четверть добытых таким образом денег была превращена в фунты стерлингов, а остальные три четверти в золото, то есть в доллары, что, по словам Г. Препарата, отражало соотношение сил двух держав{185}.

В переходный период от стабилизации марки в апреле до введения новой рейхсмарки в августе 1924 г. германский кредит встал. Шахт распределял банкноты только благополучным концернам, предоставив неблагополучным обанкротиться: весной 1924 г. число банкротств возросло на 450%{186}. Прекращение кредита, Kreditstopp, — по мнению Т. Балдерстона, стало решающим фактором, открывшим «дверь интернационализации немецкой денежной системы», недостаток капитала должны были покрыть иностранные займы{187}. Именно с лета 1924-го началась, по словам Г. Препарата, пятилетка «синтетического процветания» Германии{188}.

В Германии начали одалживать все и все: рейх, банки, муниципалитеты, земли, предприятия и частные домашние хозяйства. Деньги тратили на строительство домов, оборудование и организацию общественных работ. Веймарская республика воздвигала храмы из стекла и стали, планетарии, стадионы, велотреки, фешенебельные аэродромы, развлекательные парки, современнейшие морги, небоскребы, титанические плавательные бассейны и подвесные мосты{189}.

«Однако мир и даже американские кредиторы все чаще спрашивали своих политиков: «Во имя чего мы так рьяно помогаем Германии?» «Она наш союзник в борьбе с коммунизмом», — отвечали политики»{190}. По мнению же конгрессмена Л. МкФеддена, пропагандистскую кампанию помощи Германии двигали частные интересы американских банков кредиторов, поскольку, «именно американской публике следовало продать основную часть германских репараций; и чтобы достичь этой цели, понадобилась систематическая фальсификация исторических, финансовых и экономических фактов. Это было необходимо, чтобы создать в Америке такое настроение, которое сделало бы успешным продажу немецких облигаций»{191}.

С другой стороны, если бы «деньги продолжали литься рекой, — замечает Г. Препарата, — то Германия в скором времени превратилась бы в настоящую колонию Уоллстрит»{192}. Не случайно К. Гельферих в последний год жизни (1924 г.) оценил план Дауэса как шаг на пути «вечного порабощения» Германии. С началом реализации плана Дауэса американские фирмы действительно стали владельцами и совладельцами многих немецких компаний: «Опель», электро- и радиофирм «Лоренц», «Микст-Генест», угольного концерна «Стинненс», нефтяных и химических концернов «Дойче-американише петролеум» и «ИГ Фарбениндустри», объединенного «Стального треста» и т.д.{193}.

«Вся страна политически и экономически все больше и больше попадает в руки иностранцев… — подтверждал Е. Кастнер, однако предупреждал: — Один булавочный укол — и весь этот мыльный пузырь немедленно лопнет. Если одолженные деньги будут истребованы назад в большом количестве, то мы разоримся — все мы — банки, муниципалитеты, совместные компании, а с ними и весь рейх»{194}.

Проблема заключалась в том, отмечает Г. Препарата, что в результате американской помощи «в системе денежного обращения Германии не оказалось ни единой капли ее собственных денег, в течение всего срока «золотой помощи» она дышала на одолженной крови. Теперь, когда мельница была запущена, Германии предстояло жить за счет «потока», как образно выразился Дауэс в своей парижской речи»{195}. Суть плана Дауэса была отчетливо понятна и самим американским кредиторам. Еще в мае 1919 г. В. Вильсон заявлял: «Наши экономические специалисты и финансовые эксперты… убеждены, что представленный план снабжения Германии работающим капиталом лишен здоровой основы. Как можно снабжать Германию капиталом, лишая ее собственного капитала полностью?»{196}

Германия полностью зависела от непрерывности притока иностранного капитала — это была самая настоящая кредитная пирамида. Технически, приток капиталов в Германию обеспечивала значительная разница в процентных ставках между ней и кредиторами, достигавшая порой двукратной величины.

Разница в процентных ставках по отношению к США,%{197}

В германской же экономике внешне пока все выглядело довольно благополучно. Предусмотренные планом Дауэса вливания, достигшие пика в 1927 г., привели к быстрому росту заказов в машиностроении, выпуску промышленной продукции и соответственно фондового индекса.

Но в том же году германский рынок оказался перенасыщен с одной стороны деньгами, с другой промышленной продукцией. Внутренний рынок просто не успевал их переваривать. Союзники были вынуждены приоткрыть для Германии экспортные каналы сбыта, что привело к стремительному росту иностранных заказов. Но было уже слишком поздно.

Перспективы неизбежного краха «кредитной пирамиды» беспокоили президента Рейхсбанка Шахта уже с начала 1926 г. Тогда Шахт попытался установить контроль над частными заимствованиями за рубежом, но безуспешно. Когда он пытался наладить финансовую дисциплину, правительство наоборот вводило налоговые привилегии для иностранных кредитов. Огромная долговая нагрузка привела к тому, что доля накоплений в Германии была ничтожна, а финансовые резервы практически отсутствовали. Платить было нечем.

Заказы германской машиностроительной промышленности и индекс Берлинского фондового рынка, по кварталам, 1928 г. — 100%{198}

Почувствовав угрозу J.P. Morgan, а за ним в конце 1927 г. и другие американские банки снизили кредитный рейтинг Германии. Америка в то время строила свою пирамиду. Обеспокоенный глава Федеральной Резервной системы США Б. Стронг на международной встрече представителей центральных банков на Лонг-Айленде в 1927 г. уже предсказывал, что в течение двух лет произойдет наихудшая депрессия в истории. Вопросом, по его мнению, являлось только — где это случится, в Германии или США{199}. Очередное бегство капиталов из Германии началось в 1928 г, а в 1929 г. оно приняло обвальный характер.

О приближающемся крахе «кредитной пирамиды» свидетельствовал баланс обязательств и платежных возможностей Германии. По плану Дауэса Германия должна была получить 30 млрд. золотых марок (им дали даже собственное название «Американские репарации Германии»), получила она с 1924 по 1929 г. 13,7 млрд. рейхсмарок (RM)[33], проценты по ним выросли за указанный период с 225 до 1055 млн. RM.

Импорт капитала в Германию, 1924–1935 гг., млрд. рейхсмарок{200} 

Выплаты репараций с 1924 по 1929 г. составили — 7,9 млрд. марок (с процентами 9,56 млрд. марок). Примерно 40–45% этой суммы было уплачено в виде материальных поставок, остальное — за счет иностранных кредитов{201}. В итоге к 1929 г. Германия должна была ежегодно выплачивать 2,5 млрд. RM в счет репараций и 1 млрд. RM по кредитным долгам. Могла же она закрыть только 1,4 млрд. RM{202}. 

ПЛАН ЮНГА

На «помощь» Германии, пришел очередной американский банкир О. Юнг[34]. «План Юнга», принятый летом 1929 г., устанавливал репарационные платежи в размере до 2 млрд. RM для первых 37 лет и 1607–1711 млн. RM для последующих 22 лет. (т.е. Германия должна была платить репарации почти 60 лет, до 1988 г.). Таким образом, в отличие от плана Дауэса ежегодные платежи Германии были несколько снижены, и одновременно определены общая сумма и сроки выплат долга. Отменялся международный контроль над бюджетом Германии и данными Германией обязательствами. Германия снова становилась хозяйкой собственных железных дорог. Заложенные предприятия освобождались от залога, а генерального агента Комиссии по репарациям сменял Банк международных расчетов в Базеле{203}.

Но главным в этом плане было значительно ужесточение взимание платежей. Ежегодные платежи требовалось выплачивать только валютой. Кроме этого, в отличие от плана Дауэса, где Закон о защите трансфертов устанавливал платежи таким образом, чтобы немецкая валюта не подвергалась угрозе, план Юнга ставил часть годовых платежей (612 млн. плюс проценты по плану Дауэса) вне законов о защите трансфертов. Часть долга могла быть возмещена в ценных бумагах и продана частным инвесторам, чтобы выручить наличность для выплат Франции, которая взамен обязывалась к 1930 г. вывести войска из Рейнской области.

По мнению стального магната Ф. Тиссена, «любой здравомыслящий человек понимал, что по плану Юнга залогом выполнения обязательств Германии становилось все ее национальное богатство… (что) означало начало финансовой ликвидации Германии… План Юнга был одной из главных причин подъема национал-социализма в Германии»{204}. По оценке историка И. Феста: «Спустя 11 лет после окончания войны этот план, казалось, издевался над идеей «семьи наций»»{205}.

Испанский исследователь А. Ритчл утверждал, что именно план Юнга обрушил германскую экономику в Великую депрессию, даже раньше, чем она приобрела мировое значение. Этот план подрывал те слабые перспективы на оздоровление экономики, которые еще оставались в Германии{206}. Немедленным следствием только объявления плана Юнга в марте 1929 г., еще до его ратификации, стал отказ внутренних и внешних кредиторов Рейхсбанку в новых кредитах, что сразу же повлекло за собой финансовый кризис[35].

Даже склонный к одиозности А. Буллок вынужден признать, что: «Разносторонние усилия Гитлера и нацистов заполучить поддержку, предпринятые ими между 1924 и 1928 гг., являют собой неприглядную и бессмысленную картину. Совершенно очевидно, что до тех пор, пока обстоятельства не переменились в пользу нацистов и большие массы людей не прониклись их идеями, даже такие талантливые пропагандисты, как Гитлер и Геббельс, не могли ничего поделать и заставить к себе прислушаться»{207}. «Обстоятельства», по мнению А. Ритчла, переменил «План Юнга», который «привел к экономическому кризису… и что более важно, придал силу немецкому фашизму»{208}.

Спустя пять месяцев после подписания Шахтом плана Юнга мир рухнул в пропасть Великой депрессии. После «черной пятницы» 1929 г. (краха на Нью Йоркской фондовой бирже) Рейсхбанк был вынужден возвратить часть своего золотого резерва, взятого в кредит в США в 1924 г.{209}.

Поскольку после этого находившаяся в обороте денежная масса не могла более обеспечиваться золотом в необходимом размере, президент Рейхсбанка Шахт начал постепенно сокращать объем находящихся в обороте денег. Последовавший их дефицит привел к повышению процентных ставок, затем последовало уменьшение капиталовложений, банкротство фирм, рост безработицы. Немцы отчаянно искали деньги в Лондоне, Париже, Базеле, Нью-Йорке. Как замечает X. Джеймс, автор труда о германском кризисе, «единственный выдвигаемый (немцами) аргумент был политическим и к тому времени уже довольно избитым: без американской помощи правительство Брюнинга падет и тогда на Германию опустится либо большевистский, либо нацистский террор»{210}.

По словам X. Джеймса, «Банковская катастрофа привела к тому, что экономический кризис стал казаться всеобщим кризисом системы капитализма. Уже горевшее пламя народного антикапитализма превратилось в мощный адский пожар»{211}. К этому времени глава Рейхсбанка Шахт, обвинив правительство в нарушении условий договора, с подачи министерства финансов, подал в отставку{212}. В отставку ушел и министр финансов.

Экономический кризис привел к политическому, и начиная с 1930 г. Германия, на основании ст. 48 Веймарской конституции, почти все время управлялась посредством президентских декретов. Число декретов по мере обострения кризиса увеличивалось, а число принятых рейхстагом законов уменьшалась. Неизбежным результатом таких методов управления стало все большее ограничение и выхолащивание парламентского режима.

Чрезвычайные декреты и принятые законы{213}

В 1930 г. более 50% всех депозитов германских банков принадлежало иностранцам{214}. Общая задолженность Германии в 1931 г. другим странам достигла 23 млрд. марок, из них 12 млрд. относилось к краткосрочным обязательствам. С 1930 г. в ходе развивающегося кризиса, кредиторы начали требовать погашения этих краткосрочных займов{215}. В условиях мирового экономического кризиса массовое изъятие спекулятивных капиталов буквально уничтожило немецкую промышленность.

Взять с Германии уже было нечего, и в середине 1931 г. Гувер провозгласил мораторий на выплату репараций, не касающихся кредитных долгов. Тем более что американские банки уже получили свою прибыль. Облигации, выпущенные американскими банками, предоставившими Германии займы, были раскуплены рядовыми американцами, которые и потеряли эти миллиарды марок. Ф. Рузвельт позже говорил: «Я знаю, конечно, что наши банкиры получили непомерные прибыли, когда в 1926 году ссудили огромные суммы германским компаниям и муниципалитетам. Им удалось перепродать облигации германского займа тысячам американцев…»{216}.

Летом 1932 г., когда экономический кризис достиг наивысшей точки, общий объем промышленной продукции Германии составил всего 59% от уровня докризисного 1929 г. В наиболее монополизированных отраслях тяжелой промышленности сокращение производства было гораздо более сильным. Так, выплавка чугуна и стали сократилась за эти три года втрое, а продукция судостроения — вчетверо. Безработица выросла в несколько раз. Участившиеся крахи банков и акционерных компаний вели к разорению сотен тысяч крестьян, мелких торговцев и ремесленников, распродаже их собственности за неуплату долгов, превращению их в нищих. Люмпенизация широких масс населения приобрела в условиях кризиса невиданные размеры. Понимание беспросветности и бесперспективности жизни, царивших в среде нового поколения немцев, после Первой мировой войны можно получить из романа Э. Ремарка «Черный обелиск».

Немецкое правительство не могло справиться с хаосом, вызванным экономическим и политическим кризисом, что неизбежно отдавало голоса избирателей радикальным партиям, обещавшим стабильность и решение ключевых экономических проблем.

Созванная по предложению Англии конференция союзников в Лозанне 16 июня 1932 г. была последней из полусотни по германским репарационным платежам. На этой конференции 9 июля было принято решение прекратить как получение репараций с Германии, так и уплату долгов союзников Соединенным Штатам. Конференция разрешила Германии выкупить ее репарационные обязательства на 3 млрд. золотых марок в течение 15 лет и отменила все предыдущие обязательства по плану Юнга. Последние обязательства Германии по репарациям не были выполнены — в январе 1933 г. к власти пришел Гитлер{217}.

Статистика безработицы и голосов, отданных политическим партиям в Веймарской республике, млн.[36]

СВОБОДА ТОРГОВЛИ

Третий пункт вильсоновской программы провозглашал «Устранение, по мере возможности, всех экономических барьеров и установление равенства условий для торговли между всеми государствами… членам(и) Лиги Наций. Оно означает уничтожение всех особых торговых договоров, причем каждое государство должно относиться к торговле всякого другого государства, входящего в Лигу, на одинаковых основаниях, а статья о наибольшем благоприятствовании автоматически применяется ко всем членам Лиги Наций. Таким образом, государство сможет на законном основании… сохранить любые ограничения, которые оно пожелает, по отношению к государству, не входящему в Лигу. Но оно не сможет создавать разные условия для своих партнеров по Лиге. Эта статья, естественно, предполагает честную и добросовестную договоренность по вопросу о распределении сырья»{218}.

Доля США в мировом промышленном производстве в то время более чем в два раза превышала долю всех остальных участников Лиги, вместе взятых. Принцип «свободы торговли», при подавляющем экономическом и промышленном превосходстве США, открывал рынки стран — членов Лиги для сбыта американской продукции. Англия и Франция более, чем отчетливо понимали это. По словам главы американского совета по мореплаванию Э. Херли, европейцы «бояться не Лиги Наций…, не свободы морей, а нашей морской мощи, нашей торговой и финансовой мощи»{219}.

Страх европейцев выразился, например, в их реакции на требование президента Вильсона назначить Гувера главой союзной комиссии по гуманитарной помощи. Против выступил Ллойд Джордж, заявивший, что в этом случае Гувер станет «продовольственным царем» Европы, а американские бизнесмены получат невиданные возможности вторжения в Европу{220}. Но американцы настаивали. О причинах говорил Хауз в своем письме президенту: «Я уверен, что вы согласитесь с необходимостью американского руководства (комиссией по гуманитарной помощи), принимая во внимание тот факт, что мы являемся наименее заинтересованной нацией, между тем как прочие союзные державы подвержены местным политическим интересам. Кроме того, используемые для этой цели товарные запасы в основном должны идти из Соединенных Штатов, и они окажут большое влияние на американские рынки»{221}. На эти цели Гувер получил 100 млн. долл. от правительства Соединенных Штатов и открыл офисы в 32 странах{222}.

Но с другой стороны у европейцев был еще более близкий и грозный соперник — Германия. Во Франции экономическая мощь даже поверженной Германии вызывала суеверный ужас. По мнению Клемансо, «источники германской мощи остались в основе своей нетронутыми»{223}, в то время, как наиболее промышленно развитые районы Франции, побывавшие под многолетней немецкой оккупацией, были разрушены. Газета «Тан» писала «Мы должны быть готовы к тому, что так или иначе нам придется встретиться с неведомой Германией. Возможно, Германия потеряла свою армию, но она сохранила свою мощь»{224}. Французы требовали введения ограничений на работу германской промышленности и запрета выпуска главных видов продукции.

Ллойд Джордж, в свою очередь, уже включил в свою предвыборную программу пункт о необходимости «имперских преференций» для «защиты ключевых отраслей национальной промышленности». Австралийский премьер У. Хьюз требовал: «обрубить щупальца германскому торговому осьминогу»{225}. Гиманс, представитель Бельгии заявлял: «Нам нужен будет барьер, чтобы не допускать германские товары. Германия легко может наводнить наши рынки»{226}.

Американский принцип «свободы торговли», в данном случае, как раз и выполнял функцию барьера. Он закрывал для Германии, не допущенной в Лигу, рынки сбыта стран основных конкурентов. Мало того, Версальский договор предусматривал, что «в отношении импортных и экспортных тарифов, регулирования и запретов, Германия должна на пять лет предоставить наиболее благоприятные условия для союзников и ассоциированных членов»{227}:

Но и это было только началом. По условиям Версальского договора германский торговый флот, репатриированный и ограниченный союзниками, не мог быть восстановлен в течение многих лет, как следствие Германия могла осуществлять свою морскую торговлю только посредством торговых судов союзников, т.е. с их согласия и на их условиях{228}. Другой пункт договора требовал, что бы германская нация предоставила все свои права и интересы в России, Китае, Турции, Австрии, Венгрии и Болгарии в распоряжение победителей. Влияние Германии в этих странах уничтожалось, а капитал конфисковывался. Следующий пункт требовал от Германии отказа от всех прав и привилегий, которые она могла приобрести в Китае, Сиаме, Либерии, Марокко, Египте. Другой пункт провозглашал, отказ Германии от участия в любых финансовых и экономических организациях международного характера{229}.

Но даже эти требования были сравнительно ничтожны, поскольку истинная сила Германии крылась в другом. На ее источник указывал Дж. Кейнс: «Германская империя была в большей степени построена углем и железом, чем «железом и кровью»«{230}. Именно на металлургической промышленности строилась вся база германской химической, стальной, электротехнической индустрии. По Версальскому договору Германия теряла Рур, Саар, Верхнюю Силезию, обеспечивавших треть всего довоенного германского производства угля. Кроме этого в течение 3–5 лет после заключения договора Германия должна была поставлять еще почти 25% довоенной добычи угля в виде репараций и компенсаций Франции, Италии, Бельгии и Люксембургу. В результате германская промышленность оказалась фактически обескровлена{231}.

С разгромом германской промышленности «щупальца германского торгового осьминога» были «обрублены» и согласование пункта о «свободе торговли» вильсоновской программы с европейцами не встретило особых затруднений.

Оставалось решить, откуда же в таком случае Германия возьмет валютные активы для выплаты репараций и собственного выживания? «Комитет по экономическому восстановлению», созданный в марте 1923 г., под председательством американского банкира Ф. Дж. Кента, в лице своего сотрудника Д. Штампа по этому поводу замечал: «Если поток товаров из Германии пойдет по старым каналам, предназначавшимся для совершенно других отношений, он переполнит и разрушит их. Поэтому для отвода немецких товаров должны быть созданы новые каналы»{232}.

Не случайно Дж. Кейнс в последнем пункте своей книги заявлял: «Русский вопрос жизненно важен»{233}. Именно Россия должна была стать тем «новым каналом» для отвода немецких товаров. Этого, по мнению Кейнса, требовала и объективная необходимость: только германская промышленность, организаторский и деловой талант могут поднять экономику России из руин и в итоге обеспечить Европу зерном и сырьем, «в наших интересах ускорить день, когда германские агенты и организаторы… придут в Россию движимые только экономическими мотивами»{234}.

Но главное, указывал Кейнс, заключалось в том, что «мировой рынок един. Если мы не позволим Германии обмениваться продуктами с Россией и кормить себя она неизбежно будет конкурировать с нами… чем более успешно мы будем препятствовать экономическим отношениям между Россией и Германией, тем большим будет уровень депрессии нашего собственного экономического стандарта и роста серьезности наших собственных внутренних проблем»{235}.

Однако заключение между изгоями мирового сообщества Россией и Германией три года спустя договора о сотрудничестве, по словам С. Хаффнера, «потрясло… Европу, словно удар молнии». В Лондоне и Париже царил не страх — ужас. Рапалльский договор «нарушал европейское равновесие, поскольку Германия и Советская Россия по совокупной мощи превосходили западные державы»{236}. В ответ Лондон и Париж с одной стороны пошли на смягчение условий Версальского договора, а с другой Локарнским договором дали понять Германии, что Россия является не равноправным партером, а объектом германской экономической (колониальной) экспансии на Восток, в концентрированном виде воспроизводя ситуацию предшествующую и приведшую к Первой мировой войне.

Гитлер совершено четко определял причины Первой мировой: «В Германии перед войной самым широким образом была распространена вера в то, что именно через торговую и колониальную политику удастся открыть Германии путь во все страны мира или даже просто завоевать весь мир…». Но теория «мирного экономического проникновения» (экономической экспансии) потерпела поражение, мир уже был поделен между Великими демократиями. Для Германии оставался только один выход — «приобрести новые земли на востоке Европы, люди знали, что этого нельзя сделать без борьбы»{237}.

Еще до прихода к власти Гитлер не скрывал своих целей: «Восток будет для Западной Европы рынком сбыта и источником сырья»{238}. Новая война? А что же защитники демократии и мира? Ответ прозвучит в словах Коллье, который в год начала Второй мировой, говоря о политике кабинета Чемберлена, заметит: «Трудно избавиться от ощущения, что настоящий мотив поведения кабинета… указать Германии путь экспансии на восток, за счет России…»{239}. А французская «Matin» на первой полосе будет открыто призывать: «Направьте германскую экспансию на восток… и мы на западе сможем отдохнуть спокойно»{240}.

ОГРАНИЧЕНИЕ ВООРУЖЕНИЙ

Ограничение и сокращение вооружений было предусмотрено «четвертым пунктом» Вильсона: «соответствующие гарантии, данные и принятые, что вооружение народов будет уменьшено до низшей меры, совместимой с национальной безопасностью». Однако в мирных переговорах этот пункт вылился только во вступительные слова, предпосланные к принудительному разоружению побежденных, «чтобы сделать возможным начало ограничения вооружения всех народов…». Сокращению вооружений был посвящен параграф 8 соглашения о Лиге Наций. Он предусматривал совместное «сохранение мира… общими действиями международных обязательств…». Однако на практике никто не захотел брать на себя никаких обязательств. В итоге, как отмечал Н. Головин, «параграф 8 устава Лиги Наций превратился для держав, подписавших Версальский мирный договор в «международное» обязательство вести переписку на тему «об ограничении вооружений до низшей меры»{241}.

У. Черчилль, так описывал данный механизм работы в кризисной ситуации: «Лига Наций? Вот как она поступит. Между двумя странами возникают серьезные противоречия, которые грозят привести к войне. Совет Лиги Наций экстренно собирается и после продолжительных дебатов решает послать обеим сторонам увещевательную телеграмму, приглашая их принять меры к устранению всякой опасности вооруженного столкновения. Обе стороны продолжают угрожать друг другу. Война неизбежна. Совет вновь экстренно собирается и после продолжительного совещания решает… послать правительствам обеих стран новую телеграмму, в которой, ссылаясь на первую, предлагает немедленно разоружиться. Страны не обращают на это внимания. Начинаются военные действия. Война свирепствует. Совет Лиги Наций вновь экстренно собирается и после долгих прений решает послать правительствам этих стран третью телеграмму: «Ссылаясь на первую и вторую телеграммы, уведомляем Вас, что если Вы не прекратите немедленно войну, я заявляю Вам, что… не пошлю Вам больше ни одной телеграммы»{242}.

В конце 1921 г. на Вашингтонской конференции Франция заявит, что сможет пойти на сокращение вооружений, только если США заключат с ней военный союз на случай нападения Германии. «Представители Америки ограничились общими словами, но от ответа по существу уклонились. Этим самым, — по мнению Н. Головина, — они в самом начале Конференции похоронили своими же руками вопрос об ограничении сухопутных вооружений»{243}.

«Для немцев же, — по мнению немецкого писателя Э. Канетти, — «Версаль» означал не столько поражение… сколько запрет армии, запрет на священнодействие, без которого они едва представляли себе жизнь. Запретить армию было все равно, что запретить религию»{244}. Однако в Германии запрет армии вначале воспринимался лишь, как временное ограничение суверенитета. Но после франко-бельгийской оккупации Рура в 1922 г. запрет армии стал ощущаться немцами как прямая угроза их существованию.

НА РУИНАХ ИМПЕРИЙ

В день заключения мира мы так перекроим карту Европы, что опасность войны будет устранена.

В. Маклаков{245}

Более тысячи лет дух великих мировых религий боролся за распространение идеи всеобщего братства, но племенная, религиозная и расовая вражда «довольно успешно» препятствуют распространению тех благородных побуждений, которые сделали бы каждого из нас другом всего человечества.

Г. Уэллс{246}

Наконец, отмечал У. Черчилль, «множество препятствий и пошлостей убрано с дороги, и мы можем подойти к центральным проблемам, к расовым и территориальным вопросам, к вопросу о европейском равновесии и создании мирового правительства. От того или иного разрешения этих вопросов зависит будущее, и нет на Земле ни одной хижины… обитатели которой не могли бы в один прекрасный день испытать на себе все последствия данного разреиления их, и притом в очень неприятной для них форме»{247}.

В Европе слова У. Черчилля относились к пункту вильсоновской программы, провозглашавшей право наций на самоопределение. В соответствии с этим принципом границы новых государств «должны определяться сообразно нуждам всех заинтересованных народов», что «успокоит малые нации, которые сейчас находятся в состоянии крайнего возбуждения»{248}. В. Вильсон настаивал, основой мира «должно быть право каждой отдельной нации самой решать свою судьбу без вмешательства сильного внешнего врага»{249}.

Настораживало уже то, что перспективы практической реализации этого принципа с самого начала вызывали сомнения даже среди ближайших сотрудников Вильсона. Так, госсекретарь Р. Лансинг записывал в дневнике: «Когда президент говорит о самоопределении, что, собственно, он имеет в виду? Имеет ли он в виду расу, определенную территорию, сложившееся сообщество? Это смешение всего… Это породит надежды, которые никогда не смогут реализоваться». «Эта фраза начинена динамитом. Она возбуждает надежды, которые никогда не будут реализованы. Я боюсь, что эта фраза будет стоить многих тысяч жизней»{250}.

Между тем перед раздираемыми противоречиями вершителями судеб европейских народов лежали осколки трех Великих империй, Российской, Австро-Венгерской и Германской, и с ними необходимо было, что-то делать.

На первый взгляд самым простым было решение российского вопроса. Официальный американский комментарий к «14 пунктам» гласил: Брест-Литовский договор должен быть отменен, как «явно мошеннический»{251}. Он требовал эвакуации немецких войск со «всей русской территории и такое урегулирование всех затрагивающих Россию вопросов, которое обеспечит самое полное и свободное сотрудничество других наций мира в предоставлении ей беспрепятственной и ничем не стесненной возможности принять независимое решение относительно ее собственного политического развития и ее национальной политики, и гарантирует ей радушный прием в сообщество свободных наций при том образе правления, который она сама для себя изберет; но не только прием, а и всяческую поддержку во всем, в чем она нуждается и чего она сама себе желает. Отношение к России в грядущие месяцы со стороны сестер-наций послужит лучшей проверкой их доброй воли и понимания ими ее нужд, которые отличаются от собственных интересов этих наций, — проверкой их разумной и бескорыстной симпатии»{252}.

Однако тут же Хауз потребовал признать «де-факто правительства, представляющие финнов, эстонцев, литовцев и украинцев…», т.е. тем самым фактически ратифицировать тот самый «мошеннический» Брест-Литовский договор, в результате которого эти страны появились на свет. Хауз объяснял свое решение двумя обстоятельствами: территориальными противоречиями между вновь возникшими странами и угрозой распространения большевистской революции{253}. Одновременно Хауз указывал, что: «необходимо всемерно поощрять федеративные отношения между этими новыми государствами… Необходимо также предусмотреть для Великороссии возможность федеративного объединения с этими государствами»{254}. Таким образом, Хауз пытался угодить всем сторонам одновременно?[37]

Большевики не имели ничего против образования свободной Польши и Финляндии и сами стимулировали этот процесс. Что же касается прибалтийских стран и особенно Украины, вопрос становился принципиальным. Эти территории являлись жизненно важными для России, они обеспечивали выход к морям, через них осуществлялся прямой контакт с Европой. А Украина являлась еще и основным поставщиком товарного хлеба в России. Людендорф отмечал, что в большевиках «чувствовался и национализм, так как они считали отделение Курляндии, Литвы и Польши, несмотря на все права на самоопределение, враждебным мероприятием против России»{255}.

При создании прибалтийских государств немецкими оккупационными войсками мнения местного населения никто особо не спрашивал. Генерал Кюльман отказался проводить среди прибалтов референдум. Под давлением большевиков, что бы обеспечить легитимность своих ставленников, немцы были вынуждены провести «свободные выборы». Правда, для победы на них германских протеже, немцам пришлось устроить массовый террор против инакомыслящих. Командующий немецкими войсками генерал Людендорф позже, очевидно базируясь на собственном опыте в Прибалтике, писал, что принцип права наций на самоопределение «подкупал своей простотой, но решить эту проблему без насилия невозможно…»{256}. Методы и цели «подлинного выражения народного мнения» российских окраин в июне 1918 г. обосновал глава отдела торговли германского МИДа на Украине: «Репрессировать все прорусское, уничтожить федералистские тенденции»{257}. За шесть дней до подписания перемирия в Компьене министерство иностранных дел Германии выпустило меморандум «Программа нашей восточной политики», в котором указывалось: «Наша восточная политика должна быть направлена на децентрализацию России с помощью манипуляции национальным принципом»{258}. Речь в первую очередь шла об Украине и Прибалтике.

После эвакуации немецких войск со стороны прибалтийских буржуазных националистов, при молчаливом согласии стран Антанты, террор приобрел еще больший размах. В декабре 1918 г. в гавани Мемеля, Либавы, Риги и Ревеля вошли английские крейсера. Англичане привезли с собой финских добровольцев и заручились поддержкой германского военного комиссара для борьбы против русской армии. Англичане платили, а немцы поставляли ландскнехтов{259}. В то же время член американской военной миссии в Прибалтике Г. Смит докладывал в Госдеп: «правительство Латвии исключительно слабо и не имеет полномочий от латышского народа. Оно было бы немедленно сброшено в случае народных выборов. Это самозваное правительство»{260}.

На помощь правым националистам поспешила Антанта, начав интервенцию против Советской России. В итоге, по словам У. Черчилля: «интервенция дала… практический результат… Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и, главным образом, Польша могли в течение 1919 г. организовываться в цивилизованные государства и создать сильные патриотически настроенные армии[38]. К концу 1920 г. «санитарный кордон» из живых национальных организаций, сильных и здоровых, который охраняет Европу от большевистской заразы…»{261}.

Однако речь шла не столько о большевиках, сколько о реализации вековой британской мечты — изоляции России от европейских морей и вообще от Европы. Это был принципиальный вопрос большой политики британской империи: Пальмерстон еще в середине XIX в. сколачивал европейскую коалицию против России: «Мой идеал результатов войны, — писал премьер-министр Англии Пальмерстон, — заключается в следующем. Аланды и Финляндия возвращены Швеции; ряд германских провинций России на Балтийском море передан Пруссии; независимая Польша вновь становится барьером между Германией и Россией; Молдавия, Валахия и устье Дуная переданы Австрии… Крым и Грузия присоединены к Турции, Черкесия — либо независима, либо находится под суверенитетом Турции»{262}.

В начале XX в. меморандум английского министерства иностранных дел указывал, что создание малых пограничных государств «оказалось бы эффективным барьером против русского преобладания в Европе»{263}. Ллойд Джордж ссылаясь на мнение лорда Биконсфильда (Дизраэли), в свою очередь заявлял: «Традиции и жизненные интересы Англии требуют разрушения Российской империи»{264}.

Естественно, что У. Черчилль не собирался отдавать Прибалтику не только большевикам, но никакой другой российской власти, ни монархической, ни демократической. Англия и Франция вынудили признать государственную независимость Прибалтики даже собственные «белогвардейские» правительства России. Э. Айронсайд заявлял главе русского Северного правительства Миллеру: «Союзники никогда не согласятся на включение этих народов в состав любой будущей Российской империи»{265}. Ллойд Джордж в мае 1919 г. утверждал: «Необходимо заставить все белые партии признать границы, установленные Лигой Наций, и оказывать помощь только в обмен на согласие признать независимость Прибалтики»{266}.

Об искусственном характере возникновения и антироссийской направленности вновь созданных государств и прежде всего прибалтийских стран говорит то, что страны Антанты и США дали им прозвище «лимитрофов»[39]. Н. Устрялов назвал прибалтийские страны «колючей проволкой» г. Клемансо{267}. Даже само создание этих государств являлось актом агрессии против России, о чем говорит, например, выступление маршала Фоша на конференции: «Необходимо создать… базу на восточной стороне, состоящую из цепи независимых государств — финнов, эстонцев, поляков, чехов, греков. Создание такой базы позволит союзникам навязать свои требования большевикам»{268}. Фош знал о чем говорил, об этом свидетельствуют хотя бы слова известного экономиста Л. Кафенгауза: с созданием независимых прибалтийских государств «Балтийское окно в Европу закрывается перед нами отныне наглухо…»{269}. Через Прибалтику до 1914 г. шла почти треть экспорта российской империи и две трети импорта.

Решению украинского вопроса должна была способствовать поддержанная Антантой агрессия Польши против России. И это несмотря на то, что Польша уже получила Восточную Галицию, которая согласно официальным американским комментариям к «14 пунктам» была «в значительной мере украинская (или русинская) и по праву к Польше не относится. Кроме того, имеется несколько сот тысяч украинцев вдоль северной и северо-восточной границ Венгрии и в некоторых частях Буковины (которая принадлежала Австрии)»{270}. В комментариях прямо указывалась, что «на востоке Польша не должна получать никаких земель, где преобладают литовцы или украинцы»{271}.

Тем не менее польская интервенция против России, стоившая многих сотен тысяч жизней, при массированной государственной поддержке Франции, США и лично У. Черчилля началась. В «войне с Советской Россией ее {Польши) войска едва избежали поражения, — отмечает Д. Киган, — Их случайный и неожиданный успех хотя и был явным национальным триумфом, но перегрузил молодую страну множеством представителей национальных меньшинств, в основном украинцев, что уменьшило пропорцию польского населения до 60% от общей численности»{272}. При этом польский представитель Дмовский выступал категорически против предоставления автономии украинцам, литовцам, белорусам[40], Он утверждал: «Украинское государство представляет собой лишь организованную анархию… Ни Литву, ни Украину нельзя считать нацией»{273}.

Между тем даже при подписании Брест-Литовского мира наиболее проницательные среди немцев считали, что в интересах Германии заключить честный мир — в противном случае, «Россия будет вынуждена провести новую мобилизацию, и в течение тридцати лет здесь разразится новая война»{274}. По мнению генерала М. Гофмана, командующего германскими войсками на Восточном фронте, «идея отторжения от России всего Прибалтийского края неправильна. Великодержавная Россия, а таковым Русское государство останется и в будущем, никогда не примирится с отнятием у нее Риги и Ревеля — этих ключей к ее столице Петербургу»{275}.

Относительно судьбы европейского наследства германской империи Ллойд Джордж в своем меморандуме участникам конференции указывал: «Если, в конце концов, Германия почувствует, что с ней несправедливо обошлись при заключении мирного договора 1919 года, она найдет средства, чтобы добиться у своих победителей возмещения… Поддержание мира будет… зависеть от устранения всех причин для раздражения, которое постоянно поднимает дух патриотизма; оно будет зависеть от справедливости, от сознания того, что люди действуют честно в своем стремлении компенсировать потери… Несправедливость и высокомерие, проявленные в час триумфа, никогда не будут забыты или прощены.

По этим соображениям я решительно выступаю против передачи большого количества немцев из Германии под власть других государств… Яне могу не усмотреть причину будущей войны в том, что германский народ, который достаточно проявил себя как одна из самых энергичных и сильных наций мира, будет окружен рядом небольших государств. Народы многих из них никогда раньше не могли создать стабильных правительств для самих себя, и теперь в каждое из этих государств попадет масса немцев, требующих воссоединения со своей родиной. Предложение комиссии по польским делам о передаче 2 миллионов 100 тысяч немцев под власть народа иной религии, народа, который на протяжении всей своей истории не смог доказать, что он способен к стабильному самоуправлению, на мой взгляд должно рано или поздно привести к новой войне на Востоке Европы»{276}.

Клемансо ответил на тираду своего коллеги словами: «Если англичане так обеспокоены умиротворением Германии, они могут предложить колониальные, военно-морские или торговые уступки… Англичане морской народ, они не испытали на себе чужого нашествия». «Эрозия же французской военной мощи ускорена исчезновением прежнего жизненно важного противовеса в виде России»{277}. Безопасность Франции Клемансо видел в как можно большем ослаблении Германии и прежде всего за счет создания на ее восточной границе новых сильных государств. Немецкие и российские территории, отсеченные в пользу этих государств, должны были с одной стороны дополнительно ослабить Германию и большевистскую Россию, а с другой — укрепить новых восточных союзников Франции.

Не случайно французы поддержали поляков в их стремлении создать Великую Польшу. Свои претензии представитель Польши Дмовский обосновывал Хаузу тем, что «Германия в духовном отношении на триста лет отстала от цивилизованной Европы». Хауз безуспешно просил Дмовского «проявить умеренность» и для начала нормализовать обстановку внутри страны, чтобы «поляки имели перед собой перспективу внутреннего согласия»{278}. Но перспектива Великой Польши будоражила воображение польской шляхты гораздо сильнее.

К началу 1919 г. Польша вела захватнические войны со всеми своими соседями. Что касается Германии, то Пилсудский сначала воспользовался помощью немцев для подавления своих политических противников внутри страны, а затем с помощью Франции начал войну против немцев. В ней Польша, при поддержке Франции, добилась получения от Германии части Познани, Померании, Восточной Пруссии, служившей для Германии продовольственной базой, промышленных центров Верхней Силезии, а также — вопреки плебисциту — правый берег Вислы. Мало того, для обеспечения выхода Польши к морю Германия была разрезана специальным Польским коридором, отделявшим ее от Восточной Пруссии. Ллойд Джордж выступил против поляков, он называл их «кликой жадных феодальных лендлордов, которые вовсе не сражались во время войны с Британией»{279}.

Свою долю от Германии взяла и Франция, вернув себе наконец утраченные земли; восьмой пункт Вильсона гласил: «Несправедливость, допущенная в вопросе об Эльзасе и Лотарингии в 1871 г…, в течение почти пятидесяти лет была причиной неустойчивости европейского мира, — эта несправедливость должна быть исправлена»{280}. Но этого Франции показалось мало, и она потребовала своего возвращения в границы не 1871 г., а 1814 г. Это была открытая претензия на территорию Саарской долины с ее угольными месторождениями{281}. Хауз ответил отказом «потому что это будет означать передачу Франции 300 тыс. немцев… Месье Клемансо обозвал меня германофилом и порывисто вышел из комнаты», — вспоминал он{282}. Ради продолжения мирной конференции Хаузу пришлось пойти на компромисс, и в собственность Франции перешли угольные копи Саарской области, дававшие в 1913 г. 12 млн. т угля. Управление областью было передано Лиге Наций сроком на 15 лет, с последующим плебисцитом.

Создавая Чехословакию, творцы версальского мира нарезали ее из Богемии, Моравии, большей части Австрийской Силезии, Венгерской Словакии, Прикарпатской Руси, отписав тем самым Чехословакии более миллиона богемских немцев[41]. Небольшие приобретения сделала Дания, Бельгия получила 989 кв. км. Свою долю взяла и Румыния, которая, по словам Кигана, как «главный победитель, получила более чем щедрую компенсацию за свое вмешательство на стороне союзников в 1916 году, унаследовав тем самым постоянный источник разногласия с Венгрией — а также потенциально с Советским Союзом, — и включила в свой состав малые народности, которые составляли более четверти населения»{283}.

Результаты Версальского мира, отмечает С. Кремлев, до боли напоминали итоги Венского конгресса 1814 г., о котором французский исследователь XIX в. А. Дебидура писал: «Что касается восстановленной с таким трудом Пруссии, то разорванная нарочно на два куска, она прежде всего стремится соединить их, она как бы обречена на политику завоеваний и аннексий… Венский конгресс погрешил не только против предусмотрительности и мудрости. Это верховное судилище, собравшееся для того, чтобы установить господство права в Европе, допустило самые чудовищные насилия как по отношению к королям, так и по отношению к народам»{284}.

Э. Хауз с нескрываемым пессимизмом оценивал результаты версальского передела Европы: «Я склонен согласиться с теми, кто говорит, что договор получился скверным и его не надо было заключать, ибо при проведении его в жизнь он вовлечет Европу в бесконечно трудное положение»{285}.

В немалой мере тому способствовала активная деятельность американцев в Европе, считал У. Черчилль: «Расхаживать среди масс дезорганизованных и разъяренных людей и спрашивать их, что они об этом думают или чего бы они хотели, — наиболее верный способ для того, чтобы разжечь взаимную борьбу. Когда люди помогают в таких делах, которых они не понимают и в которых они почти не заинтересованы, они, естественно, усиливают себе возвышенное и беспристрастное настроение. «Познакомимся со всеми фактами, прежде чем принять решение. Узнаем обстановку. Выясним желания населения». Как мудро и правильно все это звучит! И однако, прежде чем комиссия, в которой в конце концов остались одни лишь американские представители, проехала треть пути через обследуемые ею местности, — почти все заинтересованные народы подняли вооруженное восстание…»{286}.

Критика У. Черчилля очевидно была основана на его собственном богатом опыте, ведь именно тем же самым, но с гораздо большей активностью представители Антанты с полным пониманием дела и глубокой заинтересованностью занимались в России… Везде, где бы ни появлялась нога, фунт, франк, доллар… выяснявшего желания населения англичанина, француза, американца… сразу же начиналась истребительная гражданская война.

Ситуация в постверсальской Европе напоминала бурлящий котел. Говоря о причинах этого, Дж. М. Кейнс писал: «Бессчетные вновь созданные политические границы создают между ними жадные, завистливые, недоразвитые и экономически неполноценные национальные государства»{287}. Н. Устрялов указывал на бесчисленное количество карликовых «империализмов», порожденных «освободительной» войной{288}. Г. Гувер в мемуарах вспоминал: «национальные интриги повсюду» посреди «величайшего после тридцатилетней войны голода»{289}. Т. Блисс американский военный советник сообщал домой: «Впереди тридцатилетняя война. Возникающие нации едва всплывают на поверхность, как сразу бросаются с ножом к горлу соседа. Они — как москиты — носители зла с самого начала»{290}.

Одним из мотивов агрессивного национализма правящих кругов вновь образовавшихся государств стала их попытка самоутвердиться как внутри страны, так и на мировой арене, за счет разжигания национализма. Эти настроения в своих интересах активно поощряли страны победители: «Оба договора, Брестский и Версальский, покоились… на стимуляции малых национализмов ради ослабления России и Германии». В итоге, как отмечает А. Уткин, «яд национализма отравил несколько поколений, и вся истории XX в. оказалась историей, прежде всего, националистической безумной гордыни и слепой ненависти к иноплеменникам»{291}.

В Европе, свидетельствовал В. Шубарт, «стало модой оценивать человека исключительно по его национальности… Сегодня самым мощным разъединяющим принципом является национализм… Сегодня в число признаков добропорядочного обывателя входит обязанность безудержно прославлять свой народ и незаслуженно порицать другие. Если же кто-то не участвует в этом безумии и честно стремится к истине, он должен быть готов к упрекам… в недостатке любви к отечеству»{292}. Истоки национализма, по мнению В. Шубарта, лежали в стремлении правящих кругов европейских стран использовать его как средство борьбы с социальными течениями. Национализм, по его словам, переносил «разъединительные силы из горизонтальной плоскости в вертикальную. Он превратил борьбу классов в борьбу наций».

Для Н. Бердяева, который в имперской России не знал столь явного проявления национализма, его европейские черты выглядели ярче и устрашающе: «Наблюдая разные национальности Европы, я встречал симпатичных людей во всех странах. Но меня поражал, отталкивал и возмущал царивший повсюду в Европе национализм, склонность всех национальностей к самовозвеличению и придаванию себе центрального значения. Я слышал от венгерцев и эстонцев о великой и исключительной миссии Венгрии и Эстонии. Обратной стороной национального самовозвеличения и бахвальства была ненависть к другим национальностям, особенно к соседям. Состояние Европы было очень нездоровым. Версальский мир готовил новую катастрофу»{293}.

В. Ленин отмечал, что в Европе «все внимание несознательных еще масс направляется в сторону «патриотизма»: массы кормятся обещаниями и прельщаются выгодами победоносного мира…»{294}. Итоги этого кормления в марте 1921 г. предсказывал X съезд РКП(б), принявший резолюцию «О будущей империалистической войне», где указывалось: «Буржуазия вновь готовится к грандиозной попытке обмануть рабочих, разжечь в них национальную ненависть и втянуть в величайшее побоище народы Америки, Азии и Европы…».

К аналогичным выводам приходили и более поздние исследователи постверсальской Европы. Так, по мнению Д. Кигана: «Вторая Мировая война была продолжением Первой.

Это нельзя объяснить, если не учитывать обстановки озлобленности и нестабильности, оставшейся после предыдущего конфликта»{295}. И даже такие ортодоксы, как Геллер и Некрич, признавали: «Вторая мировая война ожидалась европейскими народами уже как нечто естественное в качестве неизбежного результата Первой»{296}.

Н. Бердяев в те годы выделял особенности национализма различных народов: «Французы убеждены в том, что они являются носителями универсальных начал греко-римской цивилизации, гуманизма, разума, свободы, равенства и братства. Так случилось, что Франция оказалась носительницей и хранительницей этих начал, но эти начала — для всего человечества, все народы могут ими проникнуться, если выйдут из состояния варварства. Поэтому французскому национализму свойственно крайнее самомнение и самозамкнутость, слабая способность проникать в чужие культурные миры, но он не агрессивный и не насильнический. Немецкий национализм совсем иного типа. Немцам гораздо менее свойственна уверенность в себе, у них нет ксенофобии, они не считают свои национальные начала универсальными и годными для всех, но национализм их агрессивный и завоевательный, проникнутый волей к господству»{297}.

Но именно Версаль превратил немецкий национализм в германский нацизм. Об истоках превращения говорит послание Вильгельма II: «Немецкий народ должен полагаться лишь на свои собственные силы, а не на чью-либо помощь. Когда во всех слоях нашего народа снова пробудится национальное самосознание, тогда начнется возрождение. Все классы населения, хотя бы их пути в других областях государственной жизни и расходились, в национальном чувстве должны быть едиными. Именно в этом обстоятельстве кроется сила Англии, Франции и даже поляков. Вместе с пробуждением национального самосознания все немцы снова обретут и чувство своей принадлежности к одному народу, и сознание величия нашей благородной нации, чувство национальной гордости и ту подлинно немецкую этику, которая была одной из скрытых сил, сделавших Германию такой великой. Как и до войны, Германия, снова будет играть в семье культурных народов роль наиболее продуктивного в производственном отношении государства. В мирном соревновании народов она снова будет победоносно идти впереди всех в области техники, науки и искусства, принося пользу не только себе, но и всем народам мира. Я верю в аннулирование несправедливого Версальского решения…»

Людендорф дополнял: «Национальное чувство необходимо, если страна хочет преодолеть такие кризисы… Подобные взгляды отрицаются теми, кто на первое место выдвигает общечеловеческие идеалы. Их точка зрения понятна. Но сила обстоятельств будет свидетельствовать против них до тех пор, пока все государства не примут их точку зрения. Теперь же мы остро нуждаемся в сильном национальном чувстве»{298}. «Экономический царь» Германии, В. Ратенау, написал в конце июля 1918 г. нечто вроде фихтевских «Писем к германскому народу»{299} — «Письма к германской молодежи». Он взывал: «Где настоящие люди?» Сразу после этой войны «грядущий мир будет не чем иным, как перемирием, а будущее станет продолжением войн; величайшие нации обречены на упадок, и мир будет жалок, если поставленные здесь вопросы не найдут ответа»{300}.

Подобное мнение разделял не кто иной, как пламенный борец за демократию У. Черчилль, который в 1937 г., когда суть нацизма уже вполне выявилась, тем не менее заявлял: «Некоторым может не нравиться система Гитлера, но они, тем не менее, восхищаются его патриотическими достижениями… Если бы моя страна потерпела поражение, я надеюсь, что мы должны были бы найти такого же великолепного лидера, который возродил бы нашу отвагу и возвратил нам наше место среди народов»{301}.

Вдруг возникший германский нацизм не вызвал существенного беспокойства в западном мире, он не воспринимался как абсолютное зло. Национализм и даже откровенный расизм для «великих демократий» были даже не столько привычным и традиционным явлением, сколько одним из основных принципов существования. В связи с этим, например, англо-американский ответ японским представителям на Версальской конференции был вполне закономерен.

На конференции японцы предложили «установить какой-нибудь общий принцип расового равенства»[42]. Они попытались внести во вступительную часть устава Лиги Наций свою поправку, состоявшую всего лишь из следующих слов: «…поддерживая принцип равенства наций и справедливого обращения с их соотечественниками». За японскую поправку голосовало большинство комиссии. Против выступили представители Англии и США, Хауз заявил: «ни англичане, ни мы не могли принять» этого предложения{302}. Хауз сослался, что пошел на этот шаг только ради того, что бы не возбуждать эмоций представителя австралийской делегации Юза, дополняя при этом, что «среди западных народов существуют… предрассудки друг к другу, как и по отношению к восточным народам. Нетрудно заметить, какое отвращение испытывают многие англосаксы по отношению к романским народам и наоборот. Такова одна из серьезных причин международных раздоров, и с нею как-то надо считаться»{303}.

В ответ на эти слова Н. Головин в 1922 г. предупреждал: «Уклонение от прямого рассмотрения расовой проблемы грозит все большим и большим обострением расовой вражды. Уже в настоящее время препятствия, чинимые Америкой и Австралией «желтой эмиграции», перевели возникающие споры из области обыкновенных международных конфликтов в сферу мировых принципов…».{304}

КОЛОНИИ

Следующим пунктом мирной конференции был раздел германского и турецкого колониальных наследств. Чтобы лучше понять значение этого вопроса, необходимо ненадолго обратиться к его истории. Вплоть до 80-х гг. XIX в. колониальной проблемы практически не существовало. Великие европейские державы едва успевали столбить новые территории. США были заняты покорением Дикого Запада. Объединенная Германия только появилась на карте Европы и совершала индустриальный скачок. Россия осваивала бескрайние просторы на Востоке. Первый звонок прозвучал для англичан во время гражданской войны в США 1861–65 гг., когда страна оказалась отрезанной от южных штатов — основного поставщика хлопка для метрополии.

Мировой кризис 1877 г. резко обострил конкуренцию между развитыми промышленными странами, что побуждало европейцев искать новые рынки сбыта. Но к 90-м годам XIX века мир оказался окончательно поделен между «старыми» европейскими державами, первыми вступившими на путь активной колониальной экспансии, — Англией, Францией, Португалией, Голландией, Бельгией. Уже в 1881 г. Франция столкнулась с Бельгией в Конго, в 1898 г. с Англией в Египте, в 1905 г. впервые с Германией в Марокко… Германия явно отставала от своих конкурентов, колониальное управление в ней было основано только в 1907 г., но она и не собиралась сдаваться. Накануне Первой мировой крупнейший немецкий экономист (и практический политик) К. Гельферих пророчествовал: «Развитие германских колоний и теперь еще находится в первоначальной своей стадии. В будущем наши многообещающие начинания создадут нам колониальный рынок для наших промышленных продуктов и культуру сырья, необходимого для нашего народного хозяйства… и этим упрочат наше мировое положение»{305}.

Но Германия потерпела поражение, а ее и турецкое колониальное наследство оказалось уже давно поделено тайными договорами между странами Антанты. Против тайных договоров выступили большевики. Несмотря на негодование Англии и Франции, они опубликовали тайные соглашения между ними и царской Россией о послевоенном разделе мира. «Пункты» Вильсона также провозглашали, в качестве одного из принципов международной политики, отказ от тайной дипломатии. Хауз утверждал, что именно тайные договора, делящие мир на зоны влияния, возвращают эпоху империалистического соперничества и вспахивают «почву для новой войны»{306}.

Такой подход выходил за рамки привычной дипломатии европейских стран. Не случайно Франция и Англия восприняли инициативу американского президента «в штыки». Клемансо: «Я не могу дать согласие, на то, чтобы никогда не заключать особых или тайных дипломатических соглашений какого-либо рода». К этому м-р Ллойд Джордж с такой же краткостью и решительностью добавил: «Не думаю, чтобы можно было так себя ограничивать»{307}. Английский премьер торопил: «Мир ждет реальных, а не абстрактных решений. Удовлетворим же общественный аппетит скорым разрешением судьбы германских колоний».

И здесь В. Вильсон снова выдвинул свои «пункты»: «Соединенные Штаты Северной Америки не считаются с притязанием Великобритании и Франции на владычество над теми или другими народами, если сами эти народы не желают такового. Один из основных принципов, признаваемых Соединенными Штатами Северной Америки, заключается в том, что необходимо считаться с согласием управляемых. Этот принцип глубоко укоренился в Соединенных Штатах. Поэтому… Соединенные Штаты желали знать, приемлема ли Франция для сирийцев»{308}. В. Вильсон провозглашал: «Мы боремся за создание нового международного порядка, основанного на широких универсальных принципах права и справедливости, а не за жалкий мир кусочков и заплат»{309}.

Президент предложил мандатный принцип управления бывшими германскими и турецкими колониями, поскольку последние в силу своей отсталости не могут сразу обрести политическую независимость[43]. Согласно мандатному принципу «колониальная держава действует не как собственник своих колоний, а как опекун туземцев, действующий от имени ассоциации наций; условия осуществления колониальной администрации являются делом международного значения и могут на законном основании стать предметом международного расследования, и, следовательно, мирная конференция имеет право составить кодекс колониального управления, обязательный для всех колониальных держав»{310}.

Вильсон настаивал, чтобы все мандаты были переданы Лиге Наций. Англия и Франция стояли за передачу мандатов крупным державам. Здесь Вильсон впервые перешел на новый язык — язык силы и угроз, он заявил, что если мир не пойдет по пути, предложенному США, то им придется создать такую армию и флот, чтобы их принципы уважали. Чтобы не сорвать конференцию Ллойд Джорджу удалось спустить вопрос на тормозах. Поправки к «принципу Вильсона», введенные странами Антанты оставляли оболочку, но фактически девальвировали само его значение. Вильсон, занятый борьбой с оппозицией своему курсу в собственной стране не смог ничего противопоставить этому[44].

И тогда схватка разгорелась непосредственно по поводу дележа самих колоний. «Австралия захватила Новую Гвинею, Новая Зеландия — Самоанские острова, Южно-Африканский Союз — германскую Юго-западную Африку. Они не желали отказываться от этих территорий, и на них, — по словам У. Черчилля, — нельзя было оказать давления в этом смысле»{311}. Настойчивость их была столь высока, что «казалось, весь план (мирной конференции), — по мнению лорда Ю. Перси, — подвергался опасности разбиться об утес южноафриканского и австралийского национализма»{312}.

Франция, получившая львиную долю германских репараций, была вынуждена при разделе колоний отойти на второй, план. При этом Пуанкаре искренне сожалел, что «Италии, которая совершенно не знала первых тяжелых времен войны, достанутся лучшие плоды победы»{313}. Итальянцы, во время войны взывавшие, чтобы английский флот защищал их побережье, а русские отвлекали на себя австрийцев, теперь «требовали себе Триест, Истрию, Далмацию, Албанию, турецкие Анталию и Измир. Претендовать на германские земли было трудновато, но Италия заявляла — раз Германию будут делить без нее, пусть дадут ей компенсации в Эритрее и Сомали»{314}. Из-за позиции Франции Италии не досталось почти ничего из того, что ей наобещали союзники во время войны. Остатки германских владений забрали: Бельгия, взяв Руанду и Урунди; Португалия — треугольник Конго; Япония — тихоокеанские острова к северу от экватора и концессии в Шаньдуне и т.д.

Но главным претендентом на колониальное наследство поверженных империй была Великобритания. «Британское правительство не могло безразлично относиться к территориальным приобретениям, — утверждал У. Черчилль. — Нация желала чем-нибудь компенсировать свои страшные потери»{315}. Заручившись поддержкой своих доминионов, Англия получила то, что хотела, в том числе и сказочные нефтяные ресурсы Персидского залива, наследство Оттоманской империи. Министр иностранных дел лорд Керзон, выступая в палате лордов, в те дни торжественно возвестил: «Никогда еще британский флаг не реял над более могущественной и более единой империей! Никогда еще наш голос не имел столько веса в совете народов и в определении судеб человечества, как сейчас!»{316}

В итоге британская империя, по словам У. Манчестера, «вышла из Зала зеркал увеличившейся на миллион квадратных миль, населенных 13 млн. подданных. Теперь Британский флаг развевался над Германской Новой Гвинеей, Юго-западной Африкой, Танганьикой, частями Того и Камеруна, над более чем сотней германских островов и над ближневосточными странами, которые позже станут Ираном, Ираком, Иорданией и Израилем. Мечта Родса о создании сплошной колониальной оси между Кейптауном и Каиром наконец-то была осуществлена»{317}. Великобритания получила 60% территории и 70% жителей всех колониальных владений в мире{318}.

Колониальные владения великих держав в 1932 г.{319}

Страны КОЛОНИИ МЕТРОПОЛИЯ млн. кв. км население, млн. чел. млн. кв. км население, млн. чел. Англия 34,9 466,5 0,3 46,2 Франция 11,9 65,1 0,5 42 Германия 0 0 0,5 64,8 США 0,3 14,6 9,4 124,6 Япония 0,3 28 0,4 65,5

Германия протестовала. Она заявляла, «что нуждается в доступе к тропическому сырью, что ей необходимо пространство для увеличивающегося населения, что согласно принципам, на которых был предложен мир, победа не дает ее врагам права на владение ее колониями»{320}. Но все было напрасно. Между тем раздел колониального наследства не нанес существенного ущерба Германии. Колонии играли крайне незначительную роль в ее экономике. Она контролировала всего 2,9 млн. кв. км. с населением в 12 млн. человек, которые привлекли только 24 000 белых колонизаторов, из них 5,7 тыс. военных. В свои колонии Германия вкладывала не более 2% своих иностранных инвестиций. По словам М. Бальфура, германские правящие круги рассматривали эти колониальные приобретения как «печальное и досадное разочарование»{321}.

Проблема была в другом — в блокировании для Германии возможности колониальной экспансии, что неизбежно вело ее к той политике, основы которой провозглашал еще Бисмарк. В 1888 г. он говорил английскому путешественнику «Ваша карта Африки и вправду очень хороша, но моя карта Африки расположена в Европе. Здесь расположена Россия и здесь расположена Франция, а мы посередине; вот моя карта Африки». Именно невозможность мирной колониальной экспансии привела Германию к Первой мировой войне. Версаль не оставлял Германии другого выхода, как вновь идти тем же путем, который привел ее к Первой мировой войне. Мало того, Версальский мир в очередной раз фактически утверждал право войны.

Гитлер сошлется на Версаль в своем ответе на запрос Рузвельта 28 апреля 1939 г. о предоставлении гарантий безопасности некоторым странам. Гитлер заявит, что он «не мог получить ответа… (от этих стран), потому что в настоящее время они, как, например, Сирия, не являются свободными, а оккупированы и, следовательно, лишены прав армиями демократических государств… Рузвельт… упомянул Ирландию и просит от меня заверения, что Германия не нападет на нее. Так вот, я только что прочитал речь де Валера, ирландского премьер-министра, в которой он… не обвиняет Германию в притеснении Ирландии, а обвиняет Англию в постоянно совершаемой против Ирландии агрессии… Точно так же, вероятно, от внимания мистера Рузвельта ускользнул тот факт, что Палестина в настоящее время оккупирована не немецкими, а английскими войсками…»{322}.

Доктрина германского пути была изложена Гитлером уже в 1926 г.: «Ежегодный прирост народонаселения в Германии составляет 900 тысяч человек. Прокормить эту новую армию граждан с каждым годом становится все трудней. Эти трудности неизбежно должны будут когда-нибудь кончиться катастрофой»{323}. Ограничение рождаемости, утверждал Гитлер, неприемлемо, поскольку оно нивелирует естественный отбор и ведет к деградации нации{324}. Внутренняя колонизация, по мнению будущего фюрера, должна привести к еще худшим последствиям, поскольку приводит к самоограничению «культурных рас, являющихся носителями всего человеческого прогресса», в то время, когда другие расы размножаются на все больших и больших территориях. В итоге благодаря «представлениям современной демократии» «весь мир может попасть в распоряжение той части человечества, которая стоит ниже по своей культуре, но зато обладает более деятельным инстинктом»{325}. Кроме этого, по мнению Гитлера, большая территория в значительной мере обеспечивает обороноспособность государства, что «является известной гарантией свободы и независимости данного народа».

В итоге Гитлер приходил к выводу, что выживание германской нации может быть обеспечено либо «приобретением новых земель в Европе», либо активной колониальной торгово-индустриальной экспансией{326}. Он доводил свою мысль до логического конца: «Ясно, что политику завоевания новых земель Германия могла бы проводить только внутри Европы. Колонии не могут служить этой цели, поскольку они не приспособлены к очень густому заселению их европейцами. В XIX столетии мирным путем уже нельзя было получить таких колониальных владений… Но если уж борьба неминуема, то гораздо лучше воевать не за отдаленные колонии, а земли, расположенные на нашем собственном континенте»{327}.

* * *

Результатами версальского раздела мира осталась недовольна не только Германия, но и другие не менее могущественные страны, отмечал В. Ленин: «Япония и Америка крайне обижены при теперешнем разделе колоний, и которые усилились за последние полвека неизмеримо быстрее, чем отсталая, монархическая, начавшая гнить от старости Европа»{328}. Япония и Америка уже прошли период индустриализации, и им были жизненно необходимы новые рынки сбыта и сырья, а они все уже давно были поделены между великими европейскими колониальными державами. Версальский передел мира в пользу старых европейских колониальных империй не только не погасил возникшие непримиримые противоречия, а наоборот, подстегнул их. Борьба за новый передел мира становилась объективной неизбежностью…

СВОБОДА МОРЕЙ

Термин «свобода морей» был введен Хаузом в 1915 г., для обоснования свободы торговли с воюющими странами (принесшей США баснословные прибыли)[45]. Под «свободой морей» понималось: право свободной торговли нейтральных стран во время войны, помехи которой «привели к таким трениям между Соединенными Штатами и союзниками в 1915 и 1916 гг.»; ликвидацию контрабанды и «признание неприкосновенности частной собственности в открытом море»{329}. Ограничение на трактовку термина было наложено Хаузом в 1919 г. связи с планами создания Лиги Наций, которая получила право закрывать мореходные пути в случае всеобщей войны. «Свобода морей» теперь распространялась только на ограниченные войны, не связанные с нарушением международного права.

Американская декларация буквально взорвала Ллойд Джорджа: «Этот пункт… мы не можем принять ни при каких условиях; это значит лишиться мощного средства блокады; Германия была сломлена блокадой почти в такой же мере, как и военными методами; и если бы это мощное средство было отдано Лиге Наций, а Великобритания дралась бы не на жизнь, а на смерть, то никакая Лига Наций не смогла бы помешать ей защищаться. Это мощное средство помешало Германии получать каучук, хлопок и продовольствие через Голландию и скандинавские страны. Поэтому мое мнение таково: прежде чем я соглашусь лишиться этого мощного средства, я хотел бы увидеть организованной эту Лигу Наций. Если Лига Наций представляет собою реальность, я готов обсуждать этот вопрос»{330}. «Да, — вмешался Клемансо, — я не могу понять смысла этой доктрины (свободы морей). При существовании свободы морей война не была бы войной»{331}. «Вопрос о «свободе морей» едва не расколол конференцию», — писал У. Уайзмэн{332}.

Однако «необходимость достигнуть какого-то соглашения по этому пункту с англичанами, — считал Хауз, — преобладала над всеми прочими политическими вопросами, кроме вопроса о Лиге Наций»{333}. Не случайно представитель американского президента предупредил «англичан, что существующие условия морского права несут в себе опасность взрыва»{334}. И Вильсон действительно предъявил ультиматум: «Я не могу согласиться принять участие в переговорах о мире, который не включал бы свободы морей, ибо мы обязались воевать не только с прусским милитаризмом, но и с милитаризмом вообще»{335}. Вильсон уполномочил Хауза заявить, что если они этого не примут, то могут: «наверняка рассчитывать, что мы используем наше наличное оборудование для постройки сильнейшего флота, допускаемого нашими ресурсами, чего наш народ давно жаждет»{336}.

В ответ Ллойд Джордж «сказал, что Великобритания истратит все до последней гинеи, чтобы сохранить превосходство своего флота над флотом Соединенных Штатов или любой другой державы, и что в Англии ни один министр, который занял бы иную позицию, не смог бы остаться у власти…»{337}. Но в начале XX века, грозный рык некогда самой великой державы мира означал уже только слова… Хауз вполне отдавал себе в этом отчет: «Если англичане не будут осторожны, они навлекут на себя неприязнь всего мира… Я не верю, чтобы Соединенные Штаты и другие страны согласились предоставить Великобритании полное господство на морях, равно как Германии — господство на суше, и чем скорее англичане это поймут, тем для них будет лучше; более того, наш народ, если ему бросят вызов, построит флот и будет содержать армию еще большую, чем у них. У нас больше денег, у нас больше людей, и наши природные богатства гораздо более велики. Такая программа в Америке будет популярна, и если только Англия даст повод, то остальное доделает уже сам народ»{338}.

От ультиматумов Хауз перешел к открытым угрозам: «Мы никогда не согласимся на то, что бы англичане настолько усилили свой флот; если бы это произошло, то, несомненно, привело бы к англо-американскому соперничеству в строительстве флота»{339}; «вмешательство англичан в американскую торговлю в случае новой войны бросит Соединенные Штаты в объятия врага Великобритании, кто бы он ни был»{340}; рано или поздно США и Англия придут «к столкновению, если не будет достигнуто соглашение о законах, регулирующих мореходство»{341}.

Напряжение между странами достигло пика. Хауз вспоминал: «Почти тотчас по приезде в Англию я обнаружил неприязнь к Соединенным Штатам. Англичане, как всегда, сердечны и гостеприимны к каждому американцу в отдельности, но в целом они нас не любят… отношения между этими двумя странами начинают приобретать такой же характер, как отношения между Англией и Германией перед войной… Благодаря своей промышленности и организации Германия становилась первой державой в мире, но она утратила все из-за своей самонадеянности и недостаточного политического благоразумия. Кто же повторит эту колоссальную ошибку: Великобритания или Соединенные Штаты?»{342}.

В Великобритании лишь немногие признавали бессмысленность противостояния с американцами. Среди них был бывший министр иностранных дел Э. Грэй: «Ни при каких обстоятельствах Великобритания не станет строить флот для противопоставления Соединенным Штатам… В то же время Англия сохраняет за собой полное право строить флот против любой европейской державы и в любом объеме, который она сочтет необходимым…» Грэй, представлявший либеральные круги, обосновывал свои взгляды, во-первых, тем, что война между США и Великобританией невозможна, во-вторых, США всегда могут построить кораблей больше, чем Великобритания». Грэй добавлял: «Вас, может быть, удивит, что я не принимаю в расчет Лигу Наций в качестве профилактического средства не только в отношении затруднений с Великобританией, но и как помеху на пути морских вооружений. Я рассматриваю Лигу как величайшую надежду на мирное решение всех этих мучительных международных споров, но мы должны признать, что между настоящим временем и тем днем, когда Лига докажет, что она является тем средством, на которое мы рассчитываем, лежит дистанция огромного размера»{343}.

Что касается Ллойд Джорджа, то когда он наконец согласился было пойти на встречу американцам, США отказались от вхождения в Лигу Наций. В. Вильсон был вынужден снять вопрос «свободы морей» с повестки дня конференции. Но даже ратифицируй конгресс США вступление своей страны в Лигу Наций, правоприменение принципа «свободы морей» оставалось бы под вопросом. Ведь тот же Хауз утверждал, что «при том положении, какое создалось во всем мире в 1914 г., война между Францией и Германией (т.е. Первая мировая война) сама по себе не являлась нарушением международного права»{344}. Таким образом, принцип «свободы морей» превращался в правовое оправдание бизнеса построенного войне и гибели сотен тысяч, миллионов людей.

Конфликт затух, но остался неразрешенным, а за ним стояли многомиллиардные прибыли крупнейших компаний «нейтральных» стран. Деньги не терпят преград и борьба рано или поздно должна была неизбежно вспыхнуть вновь…

БРАТСТВО И МИР ВЕРСАЛЯ

Договор не включает никаких положений, которые бы обеспечивали экономическое восстановление Европы, ничего, что бы сделало побежденные центральные державы хорошими соседями, что обеспечило бы стабильность новых государств и восстановление России; он не способствует созданию экономического сотрудничества самих союзников…

Дж.М. Кейнс{345}

В дальнейшем я не буду различать плоды войны, которые неизбежны, и несчастья мира, которые можно было бы предотвратить.

Дж. М. Кейнс{346}

Наиболее полная победа, когда либо выигранная силой оружия, не разрешила европейской проблемы и не устранила опасностей, вызвавших войну.

У. Черчилль{347}

«Версальский договор не был несправедлив по отношению к Германии и не является причиной нищеты и отчаяния… Беда была не в том, что договор был так уж невыносим для Германии, а в том, что державы-победительницы позволили Германии нарушить ряд его важнейших требований», — утверждал один из апостолов либерализма Л. Мизес{348}.

Однако большинство участников и наблюдателей событий были прямо противоположного мнения:

17 мая 1919 г., за 40 дней до подписания в Зеркальном зале Версальского дворца «мирного» договора, на стол Вильсона легло письмо: «Уважаемый м-р Президент! Я передал сегодня государственному секретарю прошение о своей отставке… Я был одним из миллионов, который полностью и беспрекословно доверял Вашему руководству… Но наше правительство согласилось в данное время подвергнуть страдающие народы Земли новым притеснениям, зависимости и раздробленности, ведя человечество к новому веку войн… Россия, «большое испытание нашей доброй воли», как для меня, так и для Вас, не была даже понята. Несправедливые решения конференции относительно провинции Шаньдун, Тироля, Фракии, Венгрии, восточной части России, Данцига, Саарской области и отказ от принципа свободы морей делают новые международные конфликты неизбежными… Мне жаль, что Вы… питали столь малое доверие к миллионам людей, которые подобно мне, верили в Вас. У. Буллит».

Другой помощник президента Э. Хауз давал образную оценку Версальскому договору: «Все это напоминало обычаи прежних времен, когда победитель волочил побежденного привязанным к своей колеснице. По-моему, это не в духе новой эры, которую мы поклялись создать»{349}.

Из далекой России французский дипломат Л. Робиен писал домой: «Меня пугает информация из Франции. Мы, похоже, пытаемся навязать Германии бессмысленное унижение. Желание, может, и понятное, но способное привести к нежелательным последствиям. Гнусное поведение Наполеона по отношению к прусской королеве стоило нам Ватерлоо, а возможно, и Седана. Сражаться с противником можно, пока он стоит на ногах, но как только он повержен — протяни ему руку… Более всего меня удивляет, что англичане, хотя это не в их характере, поступают так же, как мы: действия, которыми они сопровождают захват немецкого флота, — недостойны. Забирайте корабли, но не унижайте при этом экипажи офицеров, которые храбро сражались»{350}.

В составе британской делегации на Версальской конференции находился известный британский экономист Дж. Кейнс, который в своей книге «The Economic consequences of the Peace», «получившей широкое распространение особенно в США, разоблачал и осуждал «Карфагенский мир»… он оперировал неопровержимыми доводами здравого смысла и доказывал весь чудовищный характер финансовых и экономических пунктов мирного трактата. По всем этим вопросам мнение его вполне обосновано», — заключал У. Черчилль{351}. Черчилль позже добавлял: «Экономические статьи договора были злобны и глупы до такой степени, что становились явно бессмысленными», он повторял: «Нелепые идеи относительно германских платежей… никогда не будут приведены в исполнение»{352}.

Дж. Кейнс приходил к выводу, что Версальский договор ставил Германию вне закона и отдавал ее в рабство победителям{353}. Кейнс повторял: «Мир бесчеловечен и невыполним, и не может принести с собой ничего, кроме несчастья»{354}. По словам Кейнса: «Политика порабощения Германии на целое поколение, ухудшения жизни миллионов людей, лишения целой нации счастья, будет гнусной и омерзительной — гнусной и омерзительной, даже если ее осуществление было возможным, даже если мы обогатим себя, даже если мы и не хотели разложения цивилизованной жизни в Европе в целом. Кто-то проповедует ее во имя справедливости. В годы великих событий в истории человечества, развития сложных судеб народов, понятие справедливости не столь простое. А если бы и было — народы не имеют право исходя из религиозных и моральных соображений перекладывать на детей врагов грехи их отцов и правителей»{355}.

Глава правительства Германии Ф. Шейдеман отказался подписать Версальский мир. На заседании правительства, где решался вопрос, он заявил: «Какой честный человек, не говорю — какой немец, но какой честный, верный своему слову человек может пойти на эти условия? Какая рука не дрогнет, надевая на себя и на нас эти оковы? Я убежден, что политическое будущее принадлежит только тем, кто на эти требования скажет прямо: нет! Допускаю, что государство в конце концов должно будет уступить силе и сказать: да! Но одно я должен заверить: я не буду в числе тех, кто это сделает. Я считаю, что мы должны совершенно прямо и честно сказать Антанте: то, чего вы от нас требуете, невыполнимо. Если вы не хотите нам верить, приходите в Берлин и взгляните сами. Не требуйте от нас, чтобы мы стали палачами своего собственного народа»{356}.

Президент Эберт назвал договор «невыносимым… его невозможно выполнить»{357}. В июне Брокдорф-Ранцау, ведший переговоры в Версале от лица Германии, Эбер и Шейдеман в знак протеста против договора подали в отставку. Но союзники были непоколебимы, Германии был предъявлен пятидневный ультиматум, коим предписывалось принять условия договора под угрозой военного вторжения{358}.

«Занавес опущен, — писал в те дни генерал А. Деникин, — Версальский мир остановил на время вооруженную борьбу в средней Европе. Для того, очевидно, чтобы, собравшись с силами, народы взялись за оружие вновь с целью разорвать цепи, наложенные на них поражениями… Идея «мира во всем мире», которую 20 веков проповедуют христианские церкви, похоронена надолго…»{359}. Великий князь Александр Михайлович клялся в 1919 г. в Париже «перед членами американской делегации, что через двадцать лет от Версальского договора не останется и камня на камне»{360}.

Сенатор Ф. Нокс (госсекретарь в правительстве президента Тафта) призвал конгресс отвергнуть Версальский мирный договор, как слишком суровый по отношению к Германии, что неизбежно приведет к новой войне{361}. Американский военный советник Блисс: «Мир кажется мне еще худшим, чем война»{362}. Сам президент В. Вильсон утверждал: «Если бы я был немцем, я бы никогда не подписал этого договора»{363}. В 1920 г. президент заявлял: Версальский договор посеял семена «следующей, куда более ужасной войны»{364}.

Британский дипломат Г. Николсон: «Я считаю, что грядущие поколения обратят больше внимания не на ошибки конференции… а на ее ужасающее лицемерие»{365}. По словам Дж. Кейнса, когда собралась конференция, «началось плетение той хитрой сети софистики и иезуитских толкований, которая, в конце концов, покрыла лицемерием и обманом букву и сущность всего договора. Ведьмам всего Парижа был дан сигнал:

Зло — в добре, добро — во зле Полетим в нечистой мгле»{366}.

«Если мы становимся на позиции, что как минимум в течение поколения Германии нельзя желать и малейшего процветания, — писал Дж. Кейнс в 1919 г., — что все наши бывшие союзники — ангелы света, а бывшие враги — немцы, австрийцы, венгры — дети дьявола, что год за годом Германия должна нищать, ее дети голодать и болеть, и что она должна быть окружена врагами — тогда мы должны отвергнуть все предложения данной главы, в частности те, которые могли бы позволить Германии восстановить хоть часть своего материального благосостояния и найти источники к существованию населения промышленных городов. Но Боже упаси, если такие взгляды наций на их отношения друг с другом могут быть приняты в демократиях Западной Европы и профинансированы Соединенными Штатами. Если мы сознательно стремимся к обнищанию центральной Европы, осмелюсь предположить, что расплата не заставит себя долго ждать. Ничто тогда не отодвинет решающую гражданскую войну между силами реакции и отчаянными конвульсиями революции, по сравнению с которой померкнут ужасы последней германской войны, и которая разрушит, кто бы ни победил, цивилизацию и прогресс, достигнутый нашим поколением. Даже если результат и разочарует нас, не должны ли мы основывать наши действия на лучших ожиданиях и верить, что богатство и счастье одной страны предполагает то же самое и для других, что солидарность человечества — не выдумка, и что народы могут себе позволить относиться к другим как к себе подобным?»{367}

Бывший французский посол в России М. Палеолог: «Наивно думать, что предстоящий мир будет вечным; я представляю себе, наоборот, что теперь-то и начнется эра насилия и что мы сеем семена будущих войн». Экс-госсекретарь Франции А. Тома: «За этой войной последуют еще десятилетия войн»{368}. Дж. Кейнс: «Огромные лишения и величайший риск для общества становятся неизбежными»{369}.

У. Черчилль: «В Европе и Азии, условия созданные победителями во имя мира, расчистили дорогу для возобновления войны»{370}. Осенью 1924 г. У. Черчилль выступит с предупреждением, что «германская молодежь, увеличиваясь в числе подобно наводнению, никогда не примет условий и требований Версальского договора»… «дух Германии начинает наполняться мечтами о войне за освобождение, за отмщение»… «этот процесс в Германии может выйти из-под общественного контроля»{371}.

Психологию немцев раскрывал А. Толстой, который в 1927 г. писал в своем «Гиперболоиде инженера Гарина»: «Вы немец с головы до ног, бронированная пехота, производители машин, у вас и нервы, я думаю, другого состава. Слушайте, Вольф, попади в руки таких, как вы, аппарат Гарина, чего вы только не натворите. — Германия никогда не примирится с унижением!»{372} В Германии Версальский договор немедленно после его заключения окрестили — Diktat. Ллойд Джордж в ответ заявлял: «Справедливость на стороне Германии!» «А стала бы Англия долго терпеть такое унижение?»{373}

У Г. Кесслера договор порождал мрачные предчувствия: «Страшные времена начинаются для Европы, духота перед грозой, которая, вероятно, окончится еще более страшным взрывом, чем мировая война»{374}. Маршал Фош был вполне откровенен: «Это не мир; — это лишь передышка на двадцать лет»{375}. Сними был полностью согласен историк И. Фест: «в этом трактате-договоре, слишком уж явно игнорировалась мысль, что высшая цель любого мирного договора есть мир»{376}. Хауз также был уверен, что через некоторое время Германия отвергнет мирный договор, и тогда, «несомненно, разразится новая война»{377}.

На другом конце мира в далекой и заснеженной Сибири колчаковский генерал А. Будберг восклицал: «Условия мира, предъявленные союзниками центральным державам, беспощадные, укладывают Германию в гроб… кажется, что союзники чересчур закрутили гайки… 76 миллионов немцев нельзя выкинуть из мировой игры… может вспыхнуть идея реванша, реванша немецкого, быть может, во много раз злейшего и острого, чем французский»{378}. Член колчаковского правительства Г. Гинс буквально повторял французского маршала: «Версальский договор — это не мир, а перемирие…»{379}. Со своими соратниками был солидарен и редактор главной колчаковской газеты Н. Устрялов, заявлявший в 1920 г.: «Не мир, а меч несет человечеству Версаль»{380}.

Настроения в самой Германии передавал в своей речи председатель Национального собрания в Веймаре: «Свершилось невероятное. Неприятель предъявляет нам договор, превосходящий самые пессимистические предсказания. Он означает уничтожение германского народа. Непостижимо, чтобы человек, обещавший всему свету справедливый мир, на котором сможет быть основано сообщество государств, мог содействовать составлению проекта, продиктованного ненавистью»{381}. Людендорф: «Цель, которую теперь преследует Антанта, состоящая не только в том, чтобы на целые десятилетия ослабить противника, но чтобы стереть с лица земли государство и поработить целые народы; такие цели воюющие стороны ставили себе лишь в древности»{382}.

Адмирал Тирпиц, оценивая состояние умов в Германии после Первой мировой войны, писал: «Сегодня наше положение хуже, чем после Тридцатилетней войны… Без необычайно серьезного самоотрезвления и духовного обновления германский народ никогда больше не будет жить на свободной земле, быстро или постепенно перестанет быть великим по своей культуре и численности народом; тогда не будет возможен и новый Веймар… Если когда-нибудь германский народ воспрянет ото сна, в который погрузила его катастрофа, и с гордостью и умилением вспомнит об огромной силе, добродетели и готовности к жертвам, которыми он обладал в прусско-германском государстве…, то воспоминание о мировой войне встанет в один ряд с его величайшими национальными святынями… Но, как и во времена Лютеpa, Германия оставалась здоровым жеребцом, которому недостает одного: ездока»{383}.

Ген. К. Типпельскирх: «Версаль бросил в почву дурное семя. Из этого выросли все аргументы будущего немецкого диктатора, которые понадобились ему, чтобы своей демагогией увлечь за собой разочарованный немецкий народ… Когда 150 лет назад мощная коалиция освободила Европу от диктатора, ввергавшего ее в течение 20 лет из одной войны в другую, нашлись разумные государственные деятели, не возложившие на французский народ ответственность за ложный путь, по которому он пошел. Они знали меру, потому, что были единодушны в самом главном, и смогли принести миру столетний мир…»{384}.

По мнению английского историка Дж. Фуллера: «Нет никакого сомнения… в том, кто и что вызвали к жизни Гитлера. Это Клемансо, бесконтрольный, но все контролирующий председатель мирной конференции, и его шедевр — Версальский договор»{385}. Сам Клемансо лишь констатировал общепринятые принципы международных отношений того времени, заявляя, что для него мир означает лишь продолжение войны.

Будущий шеф ЦРУ А. Даллес участвовавший в работе над Версальским договором, позже писал: «Все, вместе взятое, что мы тогда увидели, способствовало возникновению у немецкого народа чувства горечи, ущербности и обиды, что в конце концов привело Гитлера к власти и войне в Европе»{386}. Геринг в своих показаниях на Нюрнбергском процессе отмечал, что обещание Гитлера уничтожить Версальский договор являлось большим стимулом для вступления в партию{387}.

Именно в тот год Гитлер потрясенный «чудовищной катастрофой»{388} постигшей немецкий народ, впервые решает посвятить себя политической борьбе и вступает в «немецкую рабочую партию». В том же 1919 г. появляется «Манифест об уничтожении процентного рабства» Г. Федера, одного из будущих признанных идеологов национал-социализма, оказавшего огромное влияние на Гитлера. «Сразу же после первой лекции Федера, — писал Гитлер, — мозг мой пронзила мысль, что я обрел все необходимые предпосылки для создания новой партии»{389}. Борьба против интернационального финансового и ссудного капитала стала «важнейшим программным пунктом борьбы всей немецкой нации за ее экономическую независимость и свободу»{390}.

28 апреля 1939 г. Гитлер, в ответе на предложение президента США начать переговоры о мирном разрешении конфликта, напомнит Рузвельту, что Германия однажды приняла участие в конференции в Версале, где представители Германии «подвергались большему унижению, чем когда-то вожди племени сиу»{391}.

* * *

Единственной из всех стран только одна Советская Россия официально выступила против Версальского договора[46]. По словам В. Ленина: «Война путем Версальского договора навязала такие условия, что передовые народы оказались на положении колониальной зависимости, нищеты, голода, разорения и бесправности, ибо они на многие поколения договором связаны и поставлены в такие условия, в которых ни один цивилизованный народ не жил. Это неслыханный, грабительский мир, который десятки миллионов людей, и в том числе самых цивилизованных, ставит в положение рабов»{392}. И. Сталин: «Рано или поздно германский народ должен освободиться от Версальских цепей… Германцы — великий и храбрый народ. Мы этого никогда не забываем»{393}.

«ПРИЗРАК КОММУНИЗМА»

Судя по положению вещей, скоро наступит кризис. Изо дня в день нарастает ропот недовольства. Народ желает мира. Большевизм повсюду завоевывает новые позиции. Только что поддалась Венгрия. Мы сидим на пороховом погребе, и в один прекрасный день какая-нибудь искра взорвет его… Если бы мир не был в таком состоянии неопределенности, я не возражал против того, чтобы переговоры продолжались так неторопливо, как они протекали до сих пор. Но в нынешней обстановке каждый новый день означает новый риск.

Хауз{394}

Союзники, наверно, еще долго делили бы доставшуюся им «добычу», но работу конференции подстегивал, по словам будущего президента США Г. Гувера, «призрак большевистской России почти ежедневно бродивший по залам мирной конференции». Мнение участников конференции по этому вопросу было почти единодушным:

Госсекретарь США Р. Лансинг: «Мы должны без всякой задержки пойти на заключение мира. Если мы будем продолжать колебаться и медлить пламя большевизма перекинется на Центральную Европу и создаст серьезную угрозу разрушения нашего социального порядка»{395}.

Ллойд Джордж: «Величайшая опасность в данный момент заключается, по моему мнению, в том, что Германия может связать свою судьбу с большевиками и поставить все свои материальные и интеллектуальные ресурсы, весь свой огромный организаторский талант на службу революционным фанатикам, чьей мечтой является завоевание мира для большевизма силой оружия»{396}.

У. Черчилль: «Самая большая опасность, которую я вижу в создавшемся положении, это та, что Германия может не устоять против большевизма… Если мы хотим поступить разумно, то мы должны предложить Германии такой мир, который, будучи основан на справедливости, будет в то же время для каждого сознательного человека предпочтительней большевистской альтернативы… Мы не можем в одно и то же время и калечить Германию, и ждать, что она будет нам платить»{397}.

«Призрак коммунизма» можно было встретить во всех крупнейших странах Европы. Во Франции в июне 1919 г. тысячи человек вышли на улицы с красными флагами, военное командование было вынуждено привести войска в боевую готовность. В Германии красные флаги завоевывали один город за другим. В Англии не прекращались демонстрации в поддержку Советской России, все популярнее становились призывы «сделать так же, как в России». В Венгрии у власти уже стояли коммунисты[47]. Италия была готова пасть, утверждал итальянский представитель Орландо: «Внутреннее политическое положение в Италии с каждым днем становилось все хуже и хуже: еще шесть месяцев войны привели бы «идеальное государство» Муссолини к революции по русскому образцу»{398}.

Радикализм охватил даже социал-демократические партии. В резолюции конференции социал-демократических партий в Берне, в феврале 1919 г. говорилось: «Капиталистический класс путем эксплуатации наемных рабочих повышает свои доходы и понижает их жизненный уровень. Этой тенденции капитализма можно воспрепятствовать только путем уничтожения капиталистической системы производства».

Социал-демократические партии приглашали на женевский конгресс в июле 1920 г. лозунгом: «Конгресс созывается для решения проблем политической и экономической организации рабочего класса в целях уничтожения капиталистического способа производства и освобождения человечества путем завоевания политической власти и социализации средств производства, т. е. преобразования капиталистического строя в социалистический, коллективистский, коммунистический строй»{399}.

И это говорили социал-демократы, которые до последнего времени неизменно выступали на стороне буржуазных партий и первыми организовывали подавление коммунистических революций[48]. Зиновьев имел основания торжественно провозглашать: «Старушка Европа с головокружительной скоростью несется навстречу революции»{400}.

В самой России солдаты стран-интервентов отказывались воевать. На запрос У. Черчилля о готовности английских войск к продолжению войны «ответ отовсюду пришел единообразный: войска пойдут куда угодно, но не в Россию»{401}. Газета «Дейли экспресс» писала: «Страна совершенно не желает вести большую войну в России… Давайте покончим с манией величия Уинстона Черчилля, военного азартного игрока»{402}. В войсках вспыхивали восстания, они «несли в себе элементы солидарности с Советской Россией, ибо восставшие выступали не просто с требованием более быстрой демобилизации, но и против посылки войск в Россию»{403}. Мало того, войска интервентов, уже находившиеся в Советской России, быстро революционизировались и поднимали красные флаги[49].

Идеи, которые несла Русская революция, были еще слишком аморфны, искалечены революцией и интервенцией, но они очевидно побеждали не только в России, но и во всем мире. «Большевики стали государственной и международной силой благодаря, несомненно, заразительности их идеологии…», — отмечал Н. Устрялов{404}. Сквозь недостатки и радикализм революционной эпохи просвечивались новые социальные принципы общественного устройства, которые утверждала Русская революция и которые были востребованы народами всего мира. И их уже не мог отрицать или не признавать ни один привилегированный класс.

Но сдаваться последний не собирался, правда, заставить свои народы, своих солдат идти сражаться против Советской России он уже не мог. Выход был предложен во время Версальской конференции — Блисс считал, что нужно просто накормить Германию — «естественный барьер между Западной Европой и русским большевизмом». У. Черчилль выражался более откровенно, в письме Ллойд Джорджу от 9 апреля 1919 г. он требовал: «Следует накормить Германию и заставить ее бороться против большевизма»{405}.

Один из бывших лидеров белого движения в России, генерал А. Деникин в те годы обращал внимание на то, что «а политических кругах Англии назревало новое течение, едва ли не наиболее грозное для судеб России: опасность большевизма, надвигающаяся на Европу и Азию, слабость противобольшевистских сил, невозможность для союзников противопоставить большевикам живую силу, невозможность для Германии выполнить условия мирного договора, не восстановив своей мощи. Отсюда как вывод — необходимость «допустить Германию и Японию покончить с большевизмом, предоставив им за это серьезные экономические выгоды в России»{406}.

Известный американский экономист Т. Веблен в 1920 г. приходил к выводу, что Версальский договор был «дипломатическим блефом, рассчитанным на то, что бы выиграть время, отвлечь внимание… на тот период, который потребуется для восстановления Германии и создания в ней реакционного режима, то есть для воздвижения бастиона против большевизма»{407}. «Центральным и основополагающим содержанием Договора, — по мнению Веблена, — является не записанная в нем статья, согласно которой правительства западных держав объединяются ради одной цели — подавления и удушения Советской России… Можно сказать, что это та главная канва, на которой был затем написан текст договора»{408}.

Выводы Т. Веблена основаны на двух его книгах. Первая из них появилась в 1917 г. и была посвящена условиям создания долгого и прочного мира. Вторая книга вышла в 1920 г. как ответ на бестселлер Дж. Кейнса; в ней Веблен дал свою оценку Версальскому миру.

В книге, вышедшей в 1917 г., Веблен заявлял, что Первая мировая дала «Западу возможность избавиться от своего застарелого недуга — династического духа, каковым — из всех прочих стран Германия была поражена в патологической степени… Этот дух следовало вырвать целиком — с корнями и всеми побегами». Немецкий народ, добавлял Веблен, склонен к доброте отнюдь не меньше, чем его остальные европейские соседи, но длительное приучение его к общепринятой схеме феодальной верности старшему, придало его коллективному разуму наклонность к звериному патриотизму, каковой «несовместим с сущностью человеческого бытия»{409}. Однако, отмечал Т. Веблен, в 1920 г. союзники, оставив нетронутым собственность правящего класса и германский военный долг, оставляя, таким образом, в неприкосновенности и сам правящий класс Германии — хранителя реакции, «чья вина в развязывании войны не подлежит никакому сомнению»{410},[50].

В 1917 г. Т. Веблен заклинал государственных деятелей Запада, в случае если они одержат победу, не подвергать Германию непосильным репарациям и торговому бойкоту — не запускать традиционный механизм возбуждения национальной вражды. «Народ, подчинявшийся потерпевшим поражение правителям, — писал он, — должен рассматриваться не как побежденный враг, но как сотоварищ, переживающий незаслуженные несчастья, обрушенные на его голову истинными виновниками — его бывшими правителями»{411}. Однако Версальский договор, констатировал Веблен в 1920 г. постулировал прямо противоположные положения, ведущие к разорению и радикализации немецкого населения{412}.

Целью Версальского договора, приходил к выводу Т. Веблен в 1920 г., является новая война, война возрожденной и радикализованной Германии против Советской России.

Германия была выбрана не случайно, не одна инфекция большевизма вызывала беспокойство в правящих домах Европы. По словам У. Черчилля, через пять или шесть лет «Германия будет, по меньшей мере, вдвое больше и мощнее Франции в наземных силах… Будущее таит эту угрозу… Русская ситуация должна рассматриваться как часть общей борьбы с Германией…»{413}. «Если Россия не станет органической частью Европы, если она не станет другом союзных держав и активным партнером в Лиге Наций, — продолжал Черчилль, — тогда нельзя считать гарантированными ни мир, ни победу»{414}.

15 февраля 1919 г. на заседании Комитета десяти Черчилль говорил: «Германия может приступить к производству вооружений, но она начнет выполнение своих глубинных замыслов только тогда, когда между нами и нашими нынешними союзниками начнутся ссоры, чего, к сожалению, нельзя исключить в будущем… Если мы не создадим прочного мира в ближайшем будущем, Россия и Германия сумеют найти общий язык. Обе эти страны погрузились в пучину унижений, причину которых они усматривают в безрассудном противостоянии друг другу. Если же Германия и Россия объединятся, это повлечет за собой самые серьезные последствия»{415}.

У. Черчилль метался между двумя альтернативами, союз с большевистской Россией против Германии или с Германией против красной России. Ни та ни другая не обещали ничего хорошего и вели либо к доминированию Германии на континенте, либо большевизации Европы и Англии. В итоге, по мнению У. Черчилля: «Оптимальным вариантом было бы столкновение Германии и России, а главной задачей момента он считал поощрение немцев к вторжению в Россию. С примерным цинизмом он писал: «Пусть гунны убивают большевиков»{416}. Высказанная У. Черчиллем в 1919 г. мысль, станет идеологической доктриной Запада на многие десятилетия вперед.

Прошло всего немногим более десятка лет после Версаля, а политическая карта Европы приобрела «неожиданный» для творцов демократического мира вид:

Австрия — диктатура австрофашизма Э. Дольфуса (7.03.1933),

Албания — де-факто под протекторатом фашистской Италии, президент А. Зогу наделен чрезвычайными полномочиями (27.10.1925),

Болгария — фашистский переворот Бориса (9.06.1923),

Венгрия — профашистская диктатура адмирала Хорти (1.03.1920),

Германия — фашистская диктатура Гитлера (30.01.1933),

Греция — фашистская диктатура И. Метаксаса (4.0.8.1936),

Испания — фашистская диктатура П. Ривера (1922–1930), фашистская диктатура Франко (с 27.02.1939),

Италия — фашистская диктатура Муссолини (28.10.1922),

Латвия — правый переворот Ульманиса (16.05.1934),

Литва — правый переворот и диктатура А. Сметаны (19.12.1926),

Польша — военный переворот Пилсудского (12.05.1926),

Португалия — военный переворот Кармоны (1910), затем Салазара,

Румыния — диктатура Кароля II (02.1938), диктатура Антонеску (4.09.1940),

Чехословакия — попытка правого переворота Гайды (1926),

Словакия — фашистский режим,

Эстония — правый переворот и диктатура К. Пяста (03.1934),

Югославия — военная диктатура Александра I (6.01.1929).

Слова Г. фон Дирксена о Германии 1930-х годов — «Милитаристы и националисты — вот кто отныне доминировал на политической сцене»{417}, можно было распространить почти на всю Европу[51]. Казалось только три великие державы — Англия, Франция и США оставались последним оплотом демократии. Однако в них происходили какие-то странные, неведомые раньше перемены…

ЕВРОПЕЙСКАЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Эта система, столь грубо и преступно попирающая права людей, будет неизбежно уничтожена. И надо сказать, что она не только расточительная и бездарная, но также и грабительская система. Каждый изможденный бедняк… каждый малолетний преступник… каждый человек, желудок которого сводят голодные спазмы, страдает потому, что богатства страны разграблены теми, кто ею управляет.

Джек Лондон{418}

В. Белинский был потрясен первым своим посещением Европы в 1847 г.: «Только здесь я понял ужасное значение слов пауперизм и пролетариат. В России эти слова не имеют смысла. Там бывают неурожаи и голод местами… но нет бедности… Бедность есть безвыходность из вечного страха голодной смерти. У человека здоровые руки, он трудолюбив и честен, готов работать — и для него нет работы: вот бедность, вот пауперизм, вот пролетариат!»{419}

«Каждый, кто знаком с крупными промышленными центрами в Англии и за границей, — отмечал в конце XIX в. Хаксли, — знает, что большая и все увеличивающаяся часть населения живет там в условиях, которые французы называют «la misere». В этих условиях человек лишен самого необходимого для нормальной жизнедеятельности его организма: пищи, тепла и одежды. В этих условиях мужчины, женщины и дети вынуждены ютиться в каких-то звериных логовах, жизнь в которых несовместима с понятием о приличии; люди лишены всяких средств для поддержания здоровья, а пьянство и драка — единственно доступные для них развлечения. Голод и болезни многократно увеличивают страдания, усугубляют физическое и нравственное вырождение, и даже упорный, честный труд не помогает в борьбе с голодом, не спасает от смерти в нищете»{420}.

Ф. Гаррисон в те же годы приходил к выводу: «Есть достаточно оснований сказать, что современный общественный строй едва ли представляет шаг вперед по сравнению с рабовладельческим или крепостным строем, если навсегда сохранится то положение, которое мы наблюдаем: девяносто процентов фактических производителей материальных благ владеют правом на свой угол только до конца недели, у них нет ни клочка земли, ни даже собственной комнаты и никаких ценностей вообще, за исключением домашнего хлама, целиком умещающегося на одной ручной тележке; они не уверены даже в своем скудном недельном заработке, которого едва хватает, чтобы поддержать душу в теле; они живут чаще всего в таких местах, где хороший хозяин не стал бы держать лошадь; они никак не застрахованы от нужды, ибо один месяц безработицы, болезни или любое другое несчастье приводит их на грань голода и нищеты… Если такое положение есть норма для рядового рабочего города и деревни, то еще хуже приходится огромной массе отщепенцев — безработных, этому резерву промышленной армии…; для этих людей нормальное положение — полная обездоленность. Если такое устройство современного общества закрепится навсегда, мы должны будем признать, что цивилизация несет проклятие огромному большинству человечества»{421}.

Пораженный картинами Англии начала XX века Джек Лондон писал: «Сомнений нет. Цивилизация увеличила во сто крат производительные силы человечества, но по вине негодной системы управления люди в условиях Цивилизации живут хуже скотов. У них меньше пищи, меньше одежды, меньше возможностей укрыться от непогоды, чем у дикаря иннуита на крайнем севере, жизнь которого сегодня мало чем отличается от жизни его предков в каменном веке, десять тысяч лет тому назад»{422}. Американский писатель восклицал: «Цивилизацию нужно заставить служить интересам простого человека»{423}.

Однако все экономические авторитеты того времени утверждали, что обнищание неизбежно, оно является платой за цивилизацию. Нищета трудящихся логически вытекает из экономической теории Д. Рикардо. Т. Мальтус и Г. Спенсер биологически обосновывали социальное неравенство, трудности существования и вымирание нижних слоев населения. Они считали, как и Дж. Ст. Милль, что преобразование капитализма возможно лишь в результате компромисса между различными социальными группами в отдаленном будущем. Н. Сениор утверждал, что зарплата должна быть низкой и скорее всего и далее будет понижаться. «Рабочий получает… ровно столько, сколько необходимо для сохранения его в качестве действующей рабочей машины», — отмечали К. Маркс и Ф. Энгельс[52]. Но последние относили этот факт не к объективным законам развития, а к издержкам (преступности) существовавшего либерального общественного строя.

Впрочем, либеральные экономисты середины XX века, отвергали подобные утверждения. Они утверждали, что средний класс и даже бедняки жили в то время совсем неплохо. Так, по мнению Ф. Хайека, разговоры об ухудшении положения рабочего класса на начальных стадиях индустриализации в Англии были ошибочны{424}. Н. Розенберг и Л. Бирдцелл были еще более категоричны: «Реакция английского среднего класса на все это являет нам образцовый пример социальной патологии… значительная часть английского среднего класса восприняла фабричную систему не как существенный социальный прогресс, но как безжалостную эксплуатацию бедняков… Буквально вся Англия разделяла точку зрения среднего класса и ремесленников. Нельзя было придумать худшей карикатуры на действительность»{425}.

Эти заявления были направлены против тех социальных и политических преобразований, которые стали происходить в странах Запада, после Русской революции. Пастыри либерализма пытались доказать, что право на существование имеет только их идеология, что только она одна и обеспечивает прогресс, и развитие человечества, что глубинные социальные преобразования не нужны, и что они спровоцированы лишь «заразой» русского большевизма. Тем не менее, в течение несколько десятилетий после Русской революции в человеческой цивилизации произошли такие социально-экономические изменения, для которых прежде требовались столетия. Это была эпоха европейских социалистических революций.

ВЕЛИКОБРИТАНИЯ

Общество развивается, в то время как политические машины рушатся, идут на свалку. Что касается английского народа, его здоровья и счастья, то я предрекаю ему широкое, светлое будущее. Что же касается почти всей политической машины, которая ныне так плохо управляет Англией, то для них я вижу лишь одно место — на мусорной свалке.

Джек Лондон{426}

«Англия, родина капитализма и паровой машины, распространила над землею тот угар угольного дыма и корыстолюбия, в котором задыхается душа. Со времени наполеоновских войн мир стал пуританским в путающих масштабах. XIX столетие по праву именуется английским» — кто мог поспорить с этими словами В. Шубарта{427}? Великобритания была первой в промышленности, в торговле, в финансах, в науке, ее флот и колониальная империя также были величайшими в мире. В 1888 г. население Великобритании составляло всего 2% от населения земного шара, но на долю этой страны приходилось 54% всех промышленных товаров, циркулирующих в мире. Этот рекордный показатель более никогда и никем не был превзойден. Британия действительно была Великой, не только для англичан, но и для всего мира, прорубая для него дорогу в будущее. Дж. Р. Киплинг назвал эту работу «Бременем белых»:

…Твой жребий — Бремя Белых!    Но это не трон, а труд: Промасленная одежда,    И ломота, и зуд, Дороги и причалы    Потомкам понастрой. Жизнь положи на это —    И ляг в земле чужой. Твой жребий — Бремя Белых!    Награда же из Наград — Презренье родной державы    И злоба пасомых стад. Ты (о, на каком ветрище!)    Светоч зажжешь Ума, Чтоб выслушать: «Нам милее    Египетская тьма!» Твой жребий — Бремя Белых!    Его уронить не смей! Не смей болтовней о свободе    Скрыть слабость своих плечей! Усталость не отговорка,    Ведь туземный народ По сделанному тобою    Богов твоих познает…

Но что принесло лидерство Британии ее народу? вопрошал Т. Карлейль: «Для кого существует это богатство, богатство Англии? Кого оно благословляет, кого делает счастливее, красивее, лучше, умнее? До сих пор никого. Наша успешно развивающаяся индустрия не имеет до сих пор никаких результатов; окруженный богатством, голодает народ; среди золотых стен и полных закромов никто не чувствует себя довольным и безопасным… Спуститесь в низшие классы, где хотите… взяв официальные исследования или просто открыв глаза и осмотревшись вокруг себя. Всегда получается один и тот же результат. Именно придется признать, что рабочая часть богатой английской нации опустилась или опускается до такого состояния, которое если принять все его стороны, никогда не имело себе равного… никогда еще с начала общества судьба этих молчаливых миллионов тружеников не была, в общем, так невыносима, как в дни, переживаемые нами теперь. Теперь человека делает несчастным не то, что он умирает, и даже умирает от голода, — многие люди уже умерли, и все мы должны умереть, — но то, что он живет в таком жалком состоянии неизвестно почему. Тяжело работать и ничего не получать, быть удрученным сердцем, утомленным, вдобавок еще одиноким, отчужденным, окруженным всеобщим холодным laisser faire — это значит умирать в течении всей своей жизни среди глухой, мертвой, бесконечной несправедливости… Времена наши прямо беспримерны»{428}.

Английский публицист У. Коббет в начале XIX в. писал о жизни наемных сельскохозяйственных рабочих в Англии: «Их жилища мало чем отличаются от свинарников, и питаются они, судя по их виду, не многим лучше, чем свиньи… За всю свою жизнь я нигде и никогда не видел столь тягостного человеческого существования…»{429}. Пытавшихся протестовать или организовывать профсоюзы обвиняли в государственной измене и казнили, либо отправляли в тюрьму или каторгу, а для разгона демонстрации привлекали армейские подразделения.

Положение английского рабочего потрясло даже жившего в эпоху крепостного права А. Пушкина. В своей статье «Путешествие из Москвы в Петербург» великий поэт писал: «Прочтите жалобы английских фабричных работников: волосы встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строительстве фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Смидта или об иголках г-на Джаксона. И заметьте, что все это есть не злоупотребление, не преступление, но происходит в строгих пределах закона. Кажется, что нет в мире несчастнее английского работника, но посмотрите, что делается там при изобретении новой машины, избавляющей от каторжной работы пять тысяч или шесть народу и лишающей их последнего средства к пропитанию…»{430}.

К. Маркс писал о варварской эксплуатации труда капиталом с «натуры» именно в Англии. Именно в Лондоне К. Марксом в 28.09.1864 года было основано Международное товарищество рабочих — I Интернационал. Одна из работ Ф. Энгельса 1845 г., была посвящена той же теме: «Положение рабочего класса в Англии».

Классики марксизма были в данном случае не одиноки, им вторил и будущий лидер консерваторов, и премьер-министр Англии Б. Дизраэли: «Христианство учит нас любить ближнего своего, как самого себя, современное общество не принимает ближних как таковых». Именно будущий премьер-министр увидел в 1845 г. в Англии, по его словам: две ничем не связанные друг с другом нации — господ и рабов. В 1895 г. Г. Уэллс в романе «Машина времени», доведет мысль Дизраэли до логического конца. В книге отправившись в будущее, герой узнает, что человечество разделилось на два вида: элои — хрупкие утонченные аристократы, жившие в роскошных садах, и морлоки — потомки пролетариев, слепые обитатели подземного мира, представляющие собой огромный завод.

Джек Лондон посетивший Англию в 1902 г., оставил свои впечатления в книге «Люди бездны», которая может служить наглядной иллюстрацией общественно-социальной жизни того времени: «Я увидел много плохого… Притом прошу не забывать, что время, которое я описываю, считалось «хорошим временем» в Англии. Я увидел голод и бездомность, увидел такую безысходную нищету, которая не изживается даже в периоды самого высокого экономического подъема… Страдания и голод… приняли столь широкие размеры, что общество не могло справиться с этим бедствием»{431}. «И все это происходило…, — отмечал Дж. Лондон, — в сердце самой великой, самой богатой, самой могущественной империи, какая когда-либо существовала на свете»{432}.

«Было время, — продолжал Джек Лондон, — когда европейские нации обрекали нежеланных им евреев на жизнь в городских гетто. Сегодня господствующий класс при помощи менее грубых, но не менее жестоких средств обрекает нежеланных и все же необходимых ему рабочих на существование в гетто, поражающем своими гигантскими масштабами и невообразимо чудовищными условиями жизни»{433}. «Господство одного класса зиждется на вырождении другого; когда рабочие согнаны в гетто, им трудно избежать процесса вырождения. В гетто вырастает низкорослое, физически недоразвитое, слабовольное племя, резко отличающееся от племени хозяев»{434}.

«Нелепо даже на миг предположить, что эти люди в состоянии конкурировать с рабочими Нового Света. Доведенные до нечеловеческого состояния, опустившиеся и отупевшие обитатели гетто не смогут быть полезными Англии в ее борьбе за мировое господство в области промышленности, в борьбе, которая, по свидетельству экономистов, уже началась… когда дела Англии примут скверный оборот, то обитатели гетто, доведенные до полного отчаяния, могут стать опасными: толпами ринутся они на Западную сторону, чтобы отомстить за все беды, причиненные ею жителям Восточной стороны. В этом случае под огнем скорострельных пушек и прочих современных средств ведения войны они погибнут еще быстрее и проще»{435}.

«Средняя продолжительность жизни обитателей Западного Лондона пятьдесят пять лет, жителей же Восточного Лондона — тридцать… А еще толкуют об ужасах войны!… Вот где проливается кровь — здесь, в самой мирной обстановке! И в этой войне не соблюдается никаких гуманных правил: женщин и грудных детей убивают здесь с такой же жестокостью, как и мужчин… Убийство — вот это что!»{436} «Бездна — это поистине колоссальная человекоубойная машина»{437}.

Джек Лондон утверждал, что «все примеры нищеты и деградации в Лондоне относятся ко всей Англии в целом… Ужасные условия, превращающие Лондон в ад, превращают в ад и все Соединенное Королевство»{438}. «Численность английского народа — сорок миллионов человек, и из каждой тысячи девятьсот тридцать девять умирают в бедности, а постоянная восьмимиллионная армия обездоленных находится на грани голодной смерти… каждый только что родившийся на свет младенец уже имеет долг в сумме двадцать два фунта стерлингов. За это он может благодарить тех, кто изобрел «национальный долг»»{439}. «Ни один из представителей этого правящего класса не сумеет оправдаться перед судом Человека… Восемь миллионов человек, никогда не евшие досыта, и шестнадцать миллионов, никогда не имевшие теплой одежды и сносного жилья, предъявляют счет правящему классу…»{440}.

16 мая 1904 г. в Манчестере прозвучала речь с гневным обвинением консервативной партии, которую оратор называл «мощной федерацией», действующей в интересах крупного капитала, погрязшей в «коррупции внутри страны и агрессии вовне с целью прикрытия этой коррупции». Консервативная политика — это «дорогое продовольствие для миллионов и дешевая рабочая сила для миллионеров». Оратор заявлял: «Мы должны совершенно ясно заявить относительно больших и неотложных социальных вопросов, что там, где личные привилегии вступают в противоречие с общественными интересами, эти интересы должны преобладать… Мы должны двигаться вперед к лучшему, более справедливо организованному обществу…, которое будет представлять собой новую, сияющую, благородную эпоху»{441}. Кто бы мог подумать, что этим оратором был будущий апологет консерватизма — У. Черчилль.

Именно по предложению Черчилля, были организованны первые биржи труда. Однако лидером либерального реформизма стал Дэвид Ллойд-Джордж[53]. Вскоре было несколько расширено избирательное право: в начале XX в. им пользовалась уже примерно половина взрослого мужского населения страны. Далее последовали законы о страховании по безработице, по болезни, инвалидности и в связи с увечьем на производстве, пенсиях по старости. Однако либеральная партия отнюдь не занималась благотворительностью, напротив этими мерами она пыталась нейтрализовать растущее влияние лейбористской партии[54]. Стратегия либералов состояла в том, замечает Е. Галеви, чтобы «предвосхитить требования рабочего класса»{442}. -

Положение осложнялось тем, что цены росли и, следовательно, падала реальная заработная плата трудящихся. В дополнение к этому ухудшалось положение фунта стерлингов в связи с обострившейся конкуренцией со стороны американской и германской тяжелой промышленности. Покупательная способность фунта медленно, но неуклонно падала. В 1908 г. английский рабочий жил значительно хуже, чем в 1900 г., а либеральное правительство как бы не замечало этого{443}.

Не случайно парламентский путь стал далеко не единственным, средством борьбы рабочих за свои права: в 1907 г. в Англии бастовало 147 498 рабочих, в 1909 г. — 300 819, в 1911 г. — 931 050… 11 августа 1911 года. «Daily Mail» писала: «Стачечники — хозяева… положения… Гражданская война — к счастью, сопровождающаяся лишь незначительными насилиями — в разгаре»{444}.

У. Черчилль уже сменил свое амплуа, заигрывание с рабочими закончилось. «Как только управление лондонского порта обратилось за помощью для подавления забастовки, Черчилль немедленно направил туда 25 тыс. солдат… Близкие в то время к Черчиллю люди вспоминают: «Он получал огромное удовольствие, рассматривая карту страны и руководя передвижениями войск… Он публиковал дикие бюллетени, требовавшие крови». Против профсоюзов железнодорожников Черчилль мобилизовал 50 тыс. солдат, каждому из которых было выдано по 20 боевых патронов, и разместил эту армию в стратегических пунктах. Он использовал войска и для разгона демонстраций. В Лондоне, Ливерпуле и Лланелли — солдаты стреляли по демонстрантам, были убитые»{445}. Тем не менее, революция 1911 г. привела к кардинальным изменениям английской «демократии» — она отобрала право вето у палаты лордов.

Социальную напряженность снизила только мировая война, резко увеличившая спрос на рабочую и военную силу. По словам Б. Шоу, английский солдат — «это якобы героический, полный патриотических чувств защитник родины, а на самом деле — горемыка, которого нищета заставила за дневной паек, крышу над головой и одежду продаться в качестве пушечного мяса»{446}. Война привела к консолидации политических сил, объединив консерваторов и либералов в коалиционном правительстве. С 1915 г. в коалицию вошли лейбористы. По тому же пути пошел и корпоративный капитал, объединивший основные силы в федерации британской промышленности. К концу Первой мировой войны в ее рядах было 18 тыс. крупнейших фирм с общим капиталом в 5 млрд. фунтов стерлингов.

Однако война оказалась лишь перемирием на социальном фронте. Возвращение демобилизованных солдат грозило еще большими социальными сотрясениями. Пример, давала демобилизация солдат участников англо-бурской войны в 1902 г.: «Положение их поистине отчаянное — десятками тысяч они вливаются в армию безработных. По всей Англии снижается заработная плата, и это вызывает трудовые конфликты и забастовки…»{447}. Не случайно за два года до окончания Первой мировой войны У. Черчилль создал комиссию по демобилизации. Тем не менее возвращение английских солдат в Англии вызвало бурю.

По словам Б. Такман: «Армия вышла из повиновения, страна была охвачена расколом и недовольством, дворцовая конференция партийных лидеров и короля закончилась ничем. Ллойд Джордж зловеще говорил «о самом серьезном вопросе, поднятом в этой стране со времен Стюартов», часто повторялись слова «гражданская война» и «восстание»…»{448}. Магическое влияние на ситуацию оказывал успех революции в России. Президент союза транспортных рабочих Р. Уильяме заявлял в 1917 г. на съезде в Лидсе: «Мы, рабочие, имеем больше прав выступать от имени народа, чем та клика, которой доверены сейчас наши политические судьбы». А когда на съезде было решено послать приветствие России, Уильяме провозгласил: «Я призываю вас: идите и поступайте так же, как они. Нашей стране ничуть не меньше, чем России, необходимы коренные революционные перемены».

Менее чем через год после русской революции, в 1918 г., правительство Ллойд Джорджа вынуждено было пойти на проведение коренных реформ. Первой стала реформа избирательного права, которая привела к ликвидации имущественного ценза и предоставила избирательные права женщинам с 30 лет (мужчины с 21 года). Реформа отражала рост социальной активности рабочих, который привел к взрывному успеху лейбористской партии. Так, на выборах 1918 г. их кандидаты получили около 2,5 млн. голосов избирателей — 22% общего их количества, или в 6 раз больше, чем на выборах 1910 г.

Цели лейбористов определяла 4-я статья их нового устава 1918 г. Она гласила, что задача лейбористской партии состоит в том, чтобы «обеспечить работникам физического и умственного труда полный продукт их труда, и его наиболее справедливое распределение на основе общественной собственности на средства производства и наилучшей системы народного управления и контроля над всеми отраслями промышленности и предприятиями обслуживания». Лейбористы заявили о необходимости национализации земли, угольной промышленности, железнодорожного транспорта, торгового судоходства, электроэнергетики, производства вооружений. Требовали установить прогрессивное налогообложение, минимум заработной платы, ликвидировать палату лордов. Все эти преобразования предлагалось осуществить мирным, эволюционным путем{449}.

За избирательной реформой последовали социальные. Лондон был богатейшим городом в мире, одновременно, как отмечал Ллойд Джордж в ноябре 1918 г., «в Британии гораздо больший процент неготовых к военной службе, чем во Франции, Германии или любой другой великой стране». Социальная проблема назрела в величайшей метрополии мира. В порту нищие были готовы на любую работу, а на Пиккадилли царил регтайм, цвело богатство. «Социальная структура Британии менялась поразительно медленно»{450}. Ллойд Джордж призвал к национальной реконструкции. Предлагалась пятилетняя программа: «Императивной является необходимость улучшить физические показатели граждан страны посредством улучшения жилищных условий, повышения заработной платы и улучшения условий производства»{451}.

Было введено всеобщее обязательное школьное обучение детей до 14 лет, причем начальное школьное обучение стало бесплатным{452}. В марте 1919 г. Ллойд Джордж провел через парламент закон об удешевлении земельных участков, стремясь смягчить проблему жилья для малообеспеченных. Правда, оплата реформ, по словам Ллойд Джорджа, должна была лечь на немцев. Он постоянно повторял: «За все заплатят немцы!» Осенью всеобщая стачка угольщиков, железнодорожников и транспортников привела к установлению в ряде отраслей промышленности 8-часового рабочего дня. Общий фонд зарплаты рабочих увеличился за два года на 500 млн. фунтов.

Противостояние труда и капитала резко обострилось в 1920 г., когда послевоенный экономический кризис привел к массовой безработице. В июле 1920 г. была создана Коммунистическая партия Великобритании. Английский журнал Economist в то время писал: «Мы столкнулись сейчас не с обычными трудовыми конфликтами, основанными на традиционных принципах борьбы за увеличение заработной платы и за сокращение рабочего времени, как это было ранее. Мы стоим лицом к лицу с угрозой уничтожения самого фундамента, на котором воздвигнуто все здание экономики нашей страны».

Тем не менее, осенью того же года Федерация британской промышленности заявила: «Рабочие нашей страны не могут надеяться на скорое улучшение своей судьбы. Напротив, есть все основания полагать, что их положение еще более ухудшится»{453}. События не заставили себя ждать — в условиях кризиса правительство поддержало требование шахтовладельцев о повсеместном снижении заработной платы и фактической денационализации отрасли. Горняки в ответ призвали к всеобщей забастовке, однако, у профсоюзных лидеров, по словам английского историка Дж. Коула, при возникновении угрозы всеобщей стачки «душа уходила в пятки». В одиночку горняки смогли продержаться немногим более двух месяцев. Успеху правительства в значительной мере способствовал начавшийся экономический рост. Численность профсоюзов за 1920–1922 гг. снизилась с 8,5 млн. до 5,5 млн. человек, а лейбористской партии — с 4,4 млн. до 3,3 млн. членов.

Но на парламентских выборах в Великобритании в декабре 1923 г., несмотря на то что консерваторы получили 258 мест, лейбористы — 191 и либералы — 159, именно лейбористы получили шанс сформировать собственное правительство. Либералы и консерваторы никак не могли договориться по ключевому вопросу свободы торговли или протекционизма и сформировать коалиционное правительство, в итоге предоставив эту честь лейбористам. В 1924 г. в Англии было создано первое в истории лейбористское правительство. Однако первое испытание властью, по словам Е. Язькова, оказалось для них непосильной ношей[55]. Но главным было то, что лейбористы и не собирались сколько-либо значимо менять существующую систему, наоборот, они стремились вписаться в нее и заслужить ее признание.

Не случайно принимая новый бюджет, лейбористы значительно уменьшили сумму налогов на акционерные компании. На осуществление же своего предвыборного обещания — установления дипломатических отношений с Советским Союзом, лейбористское правительство пошло только после того, как Лондонский совет тред-юнионов пригрозил правительству всеобщей забастовкой. У. Черчилль, увидев лейбористов в «деле», переходил на саркастический тон: «Вы думаете, они социалисты? О нет, какие они социалисты, они просто буржуазные радикалы, которые хотят немного улучшить долю маленького человека и слегка подпилить когти капитализма. Но уничтожить капитализм? Нет! Нет! Если бы кто-нибудь это предложил сделать моим лейбористским друзьям, они просто умерли бы от страха»{454}.

Лейбористское правительство не оправдало надежд левых. По словам министра финансов Ф. Сноудена: «Рабочие ждали от нашего правительства, что оно будет проводить мероприятия, которые мы считаем совершенно невозможными»{455}. Рабочие ответили на это активизацией стачечной борьбы. Премьер-министр Макдональд среагировал чрезвычайно жестко, выступая в марте 1924 г. в палате общин он заявил, что лейбористское правительство готово использовать для борьбы против забастовок закон о чрезвычайном положении.

Но лейбористское правительство теперь не устраивало не только рабочих, но и представителей крупного капитала. Ощущались все признаки наступления нового спада, Англия быстро теряла свои лидирующие позиции в международной торговле. По мнению Е. Язькова, в этих условиях «лидеры лейбористов, оказавшиеся как бы «между двух огней», ждали только удобного момента, чтобы уйти в отставку. Непосредственным поводом для этого послужило «дело Кэмпбелла»[56].

Спустя две недели после роспуска парламента, по итогам поражения лейбористов при голосовании по вопросу о привлечении к судебной ответственности Д. Кэмпбелла, британское Министерство иностранных дел опубликовало «письмо Коминтерна», в котором, заявлял У. Черчилль, советские руководители «отдают письменный приказ о подготовке кровавого восстания, о начале гражданской войны…»{456}.[57]

Спустя 4 дня после публикации 29.10.1924 на парламентских выборах консерваторы, наконец, получают уверенное большинство на выборах; 415 мест против 151 места у лейбористов и 44 мест у либералов. В ноябре Болдуин формирует консервативное правительство с О. Чемберленом в качестве министра иностранных дел, и У. Черчиллем, как министром финансов, и одновременно информирует Советское правительство, что не будет выполнять условия договоров, заключенных лейбористским правительством.

А 28 апреля 1925 г. У. Черчилль внес на рассмотрение палаты общин свой первый бюджет. Он вошел в историю Англии и имел далеко идущие последствия. Бюджет восстанавливал довоенный золотой паритет фунта стерлингов, реальная стоимость которого значительно упала за годы войны[58]. Реакцией Дж. Кейнса на восстановление золотого стандарта стала брошюра: «Экономические последствия политики господина Черчилля». В ней великий английский экономист вопрошал: «Почему Черчилль сделал такую глупую ошибку?»

Кейнс подсчитал, что данная реформа повлекла за собой повышение цен на мировых рынках на английские товары примерно на 12%. Для сохранения конкурентоспособности, английские промышленники неизбежно должны были компенсировать рост цен за счет сокращения заработной платы. (При этом, в 1925 г., финансовые круги Англии заработали на восстановлении золотого стандарта — повторного «налога на бедных», почти 1 млрд. ф. ст.)

Между тем предсказание Кейнса сбылись в самом ближайшем будущем. Уже летом 1925 г. владельцы угольных копей, при поддержке правительства, объявили о повсеместном снижении заработной платы (от 15 до 50% по разным районам) и одновременно категорически отвергли требование рабочих введения общенационального минимума заработной платы. В случае несогласия шахтеров принять эти условия владельцы шахт угрожали объявить общий локаут.{457} В ответ шахтеры, при поддержке Генерального совета Британского конгресса тред-юнионов, пригрозили начать всеобщую забастовку. Даже Макдональд в своем выступлении в парламенте был вынужден заявить: «Я не поклонник всеобщих стачек. Мне они не нравятся… Но, честно говоря, что можно сделать?»{458}

Правительство Болдуина было вынуждено временно отступить. Оно предоставило шахтовладельцам крупную субсидию, с тем, чтобы заработная плата горняков в течение девяти месяцев выплачивалась в прежних размерах. Но от своих планов не отказалось. Об этом откровенно заявил в своей речи в парламенте У. Черчилль: «Так как мы не могли сейчас выиграть конфликт, мы решили отдалить кризис и, если удастся, совсем избежать его, а если не удастся, то успешно справиться с ним, когда настанет для этого время»{459}.

Правительство Болдуина начало планомерную подготовку к разгрому горняков. Усиленно обрабатывалось общественное мнение. День за днем населению внушалось, что требования горняков противоречат национальным интересам страны, что в тот момент, когда Англия находится в тяжелом экономическом положении, все классы общества должны «идти на жертвы» ради «общего блага». Одновременно вся Англия была разбита на 10 округов, во главе каждого был поставлен гражданский комиссар, наделенный чрезвычайными полномочиями и имевший в своем распоряжении крупные полицейские силы. Спешно формировались отряды добровольцев-штрейкбрехеров, к началу 1926 г. в них числилось около 75 тыс. человек. В стране были созданы пятимесячные запасы угля.

На все это уходили огромные средства. По данным английского экономиста Дж. Мэррэя денежных средств, израсходованных на подготовку разгрома, могло хватить на поддержание прежнего уровня заработной платы шахтеров в течение целого года. Но цели правительства были иными — «Сколько бы крови и денег это ни стоило, — заявил один из крупнейших шахтовладельцев Англии Лондондерри, — мы добьемся полного разгрома профсоюзов»{460}. Новое наступление началось с заявления Болдуина: «Все английские рабочие должны согласиться на снижение заработной платы, чтобы английские товары на мировых рынках стали более конкурентоспособными и чтобы положение английской промышленности улучшилось»{461}.

В ответ 1 мая лидер шахтеров А. Кук призвал: «Ни одного пенни от зарплаты, ни одной лишней минуты работы в день», — владельцы шахт приступили к увольнению миллиона шахтеров{462}. 2 мая передовица консервативной «Daily Mail» под названием «За короля и страну» приравняла всеобщую забастовку к войне с враждебным государством и призвала всех уважающих закон англичан отразить нападение «красных мятежников». «Daily Mail», вторила «Daily Telegraph»: «Всеобщая забастовка — это настоящая гражданская война. Это борьба против законного правительства, функции которого захватил Генеральный совет… Генсовет начинает действовать в нашей стране наподобие Советов в России. Он становится временным правительством, вступающим в конфронтацию с существующим конституционным правительством»{463}.

Первая в истории Англии всеобщая стачка началась 4 мая. В ней участвовало более 4 млн. рабочих. Руководители лейбористской партии и тред-юнионов категорически отрицали, что стачка преследует какие-либо революционные цели. Секретарь Федерации горняков А. Кук говорил: «Мы не боремся против конституции, мы боремся за хлеб. Мы не требуем невозможного, мы не гоняемся за химерами»{464}. Консервативное правительство заранее подготовилось к стачке и сразу арестовало 12 видных деятелей компартии на основании закона о «подстрекательстве к мятежу», принятого в… 1797 г. Лейбористы и конгресс тред-юнионов поспешили откреститься от бастовавших и, по сути, сорвали всеобщую стачку. Горняки снова продолжали борьбу одни.

«Хотя этот конфликт не имел прямого отношения к министерству финансов, Черчилль принял в нем самое активное участие. Он, по словам Тэйлора, «возглавлял тех, кто хотел драки». И неудивительно, отмечает Трухановский, ибо «он был самым агрессивным в отношении рабочих министром еще в бытность министром внутренних дел до войны… Борьба была его единственной реакцией на любой вызов». В ходе контактов между правительством и представителями рабочих Черчилль старался сорвать переговоры и вел дело к тому, чтобы вынудить рабочих пойти на всеобщую забастовку и затем разгромить их. Эрнест Бовин, один из руководителей всеобщей забастовки, впоследствии неоднократно публично обвинял Черчилля в том, что его вмешательство в самую последнюю минуту сорвало намечавшуюся между правительством и руководителями профсоюзов договоренность и сделало всеобщую стачку неизбежной»{465}.

Подтверждение этим обвинениям давал сам Уинстон, который с подачи Болдуина, в частности, начал публикацию откровенно провокационной правительственной «Британской газеты»[60]. Читая его статьи, лорд Бивербрук заметил, что «Черчилль сделан из того теста, из которого лепят тиранов»{466}. Путем различных провокаций забастовка была подавлена. Консерваторы праздновали победу. Английский историк Ф. Хэрншоу в связи с этим писал: «Разгром революционной всеобщей стачки в 1926 г. расчистил политическую атмосферу. В области внутренней политики разгром всеобщей стачки имел столь же важные последствия, какие за восемь лет до этого произвел разгром Германии в области международных отношений»{467}. 

Правительство Болдуина спешило закрепить победу и в феврале 1927 г. провело «закон о промышленных конфликтах и тред-юнионах», по которому участие во всеобщей забастовке приравнивалось к уголовному преступлению, закон поощрял штрейкбрехерство, и устанавливалось право рабочих требовать от своего профсоюза возмещения потерь, которые они понесли во время забастовки. Это окончательно подорвало забастовочное движение в Англии.

Но правящие круги на этом не остановились, предвидя новые схватки, они искали свежие идеи. За ними в январе 1927 г. Черчилль отправился в Рим, где на пресс конференции заявил: «Я был бы всем сердцем с вами от начала до конца в вашей триумфальной борьбе против… ленинизма… В международном плане ваше движение (фашистов) оказало услугу всему миру… Италия показала, как надо бороться против подрывных сил… Тем самым она выработала необходимое противоядие против русского яда. После этого ни одна великая держава уже не окажется без необходимых средств защиты против разрушающей болезни…». Черчилль выдвинул идею, чтобы «Англия, Франция, Италия и Германия работали совместно над возрождением Европы»{468}. Идея возродится по инициативе Муссолини после прихода Гитлера к власти в виде Римского пакта четырех держав: Англии, Франции, Германии и Италии, заключенного летом 1933 г.

А пока «Тайме» сообщала: пресс-конференция Черчилля вызвала «восторженные комментарии в фашистских газетах, которые говорят о его заявлении, как о самом важном суждении, когда-либо высказанном о фашизме иностранным государственным деятелем. Они выражают уверенность, что это заявление будет иметь в высшей степени благоприятное для фашизма влияние на мировое общественное мнение. Черчилля особенно поздравляют по поводу того, что он понял настоящий дух фашистского движения». О том, что в Англии в правящих верхах У. Черчилль был не одинок, свидетельствует тот факт, что в 1923 г., едва Муссолини успел захватить власть, король Георг V наградил его орденом Бани — одним из высших английских орденов{469}.

Опыт Италии скоро мог оказаться весьма полезным. Мировой экономический кризис, начавшийся в 1929 г., вдвое увеличил количество безработных, что вновь привело к росту напряжения в стране. Черчилль сразу потребовал «национальной концентрации» и «ужесточения экономической политики»{470}. Удар Великой депрессии пришелся на лейбористское правительство под руководством Макдональда, сформированное по итогам очередных парламентских выборов в мае 1929 г., где лейбористы получили 287 мест[61]. Новое правительство, по словам Черчилля, движимое «сильным патриотическим порывом» ответило на вызов в духе предлагаемых Уинстоном мер{471}.

В 1930 г. были введены законы о проверке нуждаемости и о «неправильностях в выдаче страховых сумм», повлекшие за собой сокращение пособий по безработице{472}. Были снижены жалованья государственным служащим и военным. В ответ в сентябре 1931 г. произошло восстание военных моряков в Инвергордоне. Рабочие и безработные во главе с коммунистами проводили «голодные походы» и массовые демонстрации, зачастую заканчивавшиеся рукопашными схватками с полицией.

Однако, несмотря на принимаемые меры, за время нахождения у власти правительства лейбористов, безработица выросла почти в 2 раза. Не случайно на парламентских выборах в октябре 1931 г. победила коалиция консерваторов (473 места) и либералов (68 мест). Лейбористы оказались в парламентской оппозиции всего с 52 местами, поддержанные 4 либералами партии Ллойд-Джорджа.

Уровень безработицы в Великобритании, в %{473} 

В период пика безработицы в 1932 г. был создан британский союз фашистов во главе с Мосли. В 1933 г. У. Черчилль отмечал «заметный упадок воли к жизни и еще более воли повелевать», он призывал: «Ничто не спасет Англию, если этого не сделает она сама. Если мы потеряем веру в себя, в нашу способность направлять и править, если мы потеряем волю к жизни, тогда, действительно, наша песня спета»{474}.

В январе 1934 г. по окончании национального «голодного похода» в Лондоне состоялся конгресс «Единства и Действия», который призвал рабочих к борьбе за защиту жизненного уровня. Правительству пришлось отказаться от нового сокращения пособия безработным и создания лагерей принудительного труда{475}.

Правительство отыгралось в 1935 г., приняв крайне реакционный закон о мятеже. Иностранные наблюдатели в то время отмечали, что в Лондоне «среди аристократии теперь, очевидно, много фашистов и нацистов»{476}. В 1935 г. Черчилль говорил о Муссолини как о «великом человеке и мудром правителе». Гитлера У. Черчилль относил к великим фигурам, «деятельность которых обогатила историю человечества»{477}. Ллойд Джордж, проведя с Гитлером всего один час оценил его, как «величайшего живущего немца». Через год бывший премьер писал: «Я хотел бы видеть во главе нашей страны человека таких же выдающихся качеств»{478}.

Напряженность зашла настолько далеко, что, по мнению Оруэлла, если бы не радио, футбол и пабы, то в Англии в 1930-е годы обязательно произошла бы социальная революция{479}. Однако в охваченной фашизмом Европе пива и музыки было не меньше, тем не менее, она сорвалась в пропасть фашизма. Мало того, как поговаривали шутники, что «если бы не было мюнхенского пива, то не было и национал-социализма»[62].

КАКАЯ ЖЕ ТАЙНАЯ СИЛА УДЕРЖАЛА АНГЛИЮ НА КРАЮ ПРОПАСТИ?

Во-первых, относительно низкие тяготы, пришедшиеся на Англию во время Первой мировой войны (мобилизационная нагрузка Великобритании была в 4–5 раз ниже, чем для Германии и России{480}) и отсутствие послевоенных кризисов (связанных в Германии с выплатой репараций, а в России интервенцией) позволили Великобритании сохранить свой экономический потенциал.

В 1915 г. Ллойд Джордж замечал: «Никто посетивший наши берега не заметит, что мы участвуем в том же конфликте… на изрытых полях европейского материка… где решается ныне на целые поколения вперед не только участь Британской империи, но и судьба всего рода человеческого. Мы ведем войну так, как будто войны совсем нет»{481}. Однако в том же 1915 г. Э. Грей указывал в письме канадскому премьер-министру Р. Бордену: «Продолжение войны приведет к низвержению всех существующих форм правления». Британии повезло, Первая мировая успела закончиться раньше, чем началась революция. По мнению Г. Уэллса: «Если бы мировая война продолжалась еще год или больше, Германия, а затем и державы Антанты, вероятно, пережили бы свой национальный вариант русской катастрофы. То, что мы застали в России, — это то, к чему шла Англия в 1918 г., но в обостренном и завершенном виде…»{482}.

По итогам войны Дж. М. Кейнс констатировал: «Война разорила нас, но не очень серьезно… реальное богатство страны в 1919 г. по крайней мере, равно тому, что было в 1900. Наш торговый баланс неблагоприятный, но не настолько, чтобы исправление его расстроило нашу экономическую жизнь. Дефицит бюджета велик, но не превосходит того, что твердое и благоразумное управление государством может преодолеть»{483}.

Дж. Оруэлл замечал в этой связи: «В Европе за последние десять с лишним лет средним классам довелось пережить многое такое, чего в Англии не испытал даже пролетариат»{484}.

Во-вторых, Великая депрессия, обрушившая экономики европейских стран, лишь едва коснулась Британии не причинив ей значительного ущерба. Во время Великой депрессии спад производства в Великобритании составил всего 10%, или в 5 раз меньше, чем в Германии. А спустя три года после начала кризиса в Англии начался уверенный экономический рост. Уже в 1934 г. показатели британской промышленности превысили показатели предкризисного 1929 г.

Динамика промышленного производства, 1913 = 100%

Что же обеспечило такую устойчивость британской экономики, предохранив ее от тоталитаризма? Свобода не бывает бесплатной. Кто платил за свободу и демократию Британии?

На плательщика указывали компенсации, к которым стремилась Англия в Версале — колониальное наследство Германии и Турции. Именно доход от громадной колониальной империи, величайшей за всю историю человечества, определял социальную ситуацию, форму власти и само существование Великобритании.

Дж. Оруэлл по этому поводу замечал: «В силу существующего экономического положения благоденствие Британии отчасти зависит от империи, в то время как все левые партии выступают с антиимпериалистических позиций. Поэтому левые политики понимают или начинают понимать, — что, придя к власти, будут вынуждены либо отказаться от своих принципов, либо снизить жизненный уровень в стране… Британия слишком зависит от импорта продовольствия. Гражданская война неминуемо приведет к голоду либо порабощению иностранной державой… гражданская война в Англии невозможна морально. Ни при каких условиях пролетариат… не восстанет, для того что бы вырезать буржуазию… для этого они недостаточно отличаются друг от друга»{485}.

Наглядно размеры «помощи» колоний экономике метрополии позволяет представить график торгового баланса. Превышение импорта над экспортом в 1,5–2 раза даже во время Великой депрессии, говорит об огромной независимости правящих классов от внутренней ситуации в стране, что развязывало ему руки. С другой стороны, такой баланс свидетельствует, что до серьезного финансового кризиса Англии было еще очень далеко. Например, ценные бумаги, вложенные в колонии, к 1913 г. приносили их владельцам 200 миллионов фунтов стерлингов годового дохода. А всего на сто фунтов в год уже можно было существовать{486}.

Отношение импорта к экспорту{487}

Каким же путем Великобритания добивалась столь выдающихся результатов? За счет экспорта капитала? Действительно, до Первой мировой войны Великобритания была крупнейшим экспортером капитала в мире. Но для экспорта капитала не нужны колонии. Последние необходимы только для получения сверхприбыли.

Каким образом ее добывала Великобритания, говорят, например, путевые заметки Великого князя Александра Михайловича сделанные в начале XX века: «Южная Африка… Роскошные летние клубы британских офицеров. Подсознательное высокомерие всесильного могущества. Частые цитаты Сесиля Родса: «Мыслить по-имперски»… Сингапур. «Я желал бы, чтобы какая-нибудь пресыщенная леди, пьющая чай на террасе своего красивого имения в Англии и жалующаяся на вечное отсутствие своего мужа, находящегося на Востоке, имела бы возможность осмотреть Сингапур и видеть процесс добывания денег, на которые покупаются ее драгоценности, туалеты и виллы. «Бедный Фрэдди. Он все время очень много работает. Я не знаю в точности, что он делает, но это имеет какое-то отношение к этим забавным китайцам в Сингапуре!» Китайский квартал Сингапура. Главный источник дохода Фрэдди. Каждый второй дом — курильня опиума. Развращенность на высшей степени развития. Не тот разврат, который подается на золотом блюде в европейском квартале Шанхая, но разврат в грязи и мерзости, запахи гниения, разврат голодающих кули, которые покупают свой опиум у европейских миллионеров. Голые девятилетние девочки, сидящие на коленях прокаженных… Тошнотворный запах опиума, от которого нельзя отделаться. А невдалеке от этого ада — очаровательные лужайки роскошного британского клуба, с одетыми во все белое джентльменами, попивающими под сенью больших зонтов виски с содовой»{488}.

Другой пример давал бывший военный министр У. Черчилль, который в январе 1921 г. получает новое назначение — в министерство колоний. У. Черчилль сразу же выдвинул идею, чтобы отныне основную тяжесть полицейских функций в колониальных странах, несла не сухопутная армия, а военно-воздушные силы{489}. В 1924 г. по приказу правительства Великобритании английские самолеты разбомбили несколько иракских деревень. Министр авиации лорд Томсон заявил, что в результате таких воздушных рейдов было убито не менее 700 человек. Бомбардировка оправдывалась тем, что подобный метод наказания этих деревень за неуплату налогов был более «экономичным» по сравнению с устаревшим способом посылки карательных экспедиций. Тот же метод был применен в Сомали{490}. Биографы У. Черчилля считаю эту идею крупным достижением, позволившим сэкономить огромные средства. Действительно после принятия плана У. Черчилля ежегодные расходы по содержанию войск на Ближнем Востоке были сокращены с 40 млн. до 5 млн. ф. ст. в год{491}.

Касаясь крупнейшей колонии Великобритании, У. Черчилль говорил: «На нашем острове живет 45 миллионов человек, значительная часть которых существует благодаря нашей позиции в мире — экономической, политической, имперской. Если, руководимые сумасшедшими и трусливыми советами, прикрытые мнимой благожелательностью, вы уведете войска из Индии, вы оставите за собой то, что Джон Морли назвал «кровавым хаосом»; а по возвращении домой вы увидите на горизонте приветствующий вас голод». В случае введения в Индии самоуправления, в Англии на улицы выйдут два миллиона голодных, треть населения Англии разорится, «мы перестанем быть великой империей»{492}.

Настал бы конец и британской демократии, что же делать, заявлял У. Черчилль «Высокие идеалы нужно защищать всякими способами, и какою бы то ни было ценой»{493}. Если конечно платят другие… Только прямые платежи и одной только Индии за управление ею в рамках Британской империи, составляли 2/5 британского бюджета{494}.

Один из дополнительных методов выкачивания золота из Индии, по словам Г. Балачандра, строился на понижении курса серебра и повышении стоимости фунта{495}. Британский «насос» начал работать уже на следующий год мира. В 1920 г. сначала в одностороннем порядке содержание серебра в британских монетах было уменьшено с 0,925 до 0,5 грамма. «Примеру последовали Австралия, Новая Зеландия, а позже и большинство ведущих государств Европы и Южной Америки»{496}. Этот маневр, отмечает Г. Препарата, привел к катастрофическому падению цен на серебро. Одновременно под аккомпанемент различных обещаний, полупринудительными мерами рупия была приравнена к двум золотым шиллингам, что привело к резкому росту ее курса. В результате последовавшей дефляции индийский экспорт рухнул, что мгновенно изменило торговый баланс в пользу Британии{497}.

Рост импорта и начавшееся бегство капиталов автоматически уменьшили резервы золотого стандарта, который индийское правительство поддерживало в Лондоне. Для того чтобы восстановить этот резерв, ценные фунтовые бумаги, служившие «покрытием» обращавшихся в Индии бумажных денег, были переведены из Бомбея в Лондон, и таким образом был ограничен индийский кредит. И для возмещения дефицита торгового баланса индийцам пришлось доставать свое частное золото{498}.

Повторение истории началось с приближением Великой депрессии. В 1928–1930 гг., индийскому правительству было приказано выбросить на рынок треть серебра, что привело к снижению цены металла на 50%{499}. В 1931 г. Индийский имперский банк, зафиксировал ставку на уровне 6%. Искусственное повышение стоимости рупии и ограничение денежной массы были призваны, как и прежде, устроить «опустошительный денежный голод»{500}. У индийцев не оставалось никакой альтернативы, кроме того, чтобы выплачивать долги империи частным золотом{501}. Эти платежи, протянувшиеся до конца десятилетия, в народе получили название «несчастья и горя». В свою очередь, вице-король Уиллингдон восторженно сообщал из Раджа: «Индийцы просто извергают золото…»{502}.

Лидер движения борьбы за независимость Индии М. Ганди, имея в виду прежде всего Англию, в этой связи отмечал: «Западная демократия в том виде, в каком она функционирует сегодня, — это разбавленный нацизм или фашизм. В лучшем случае она просто плащ, прикрывающий нацистские и фашистские тенденции империализма»{503}. Дж. Оруэлл проводил прямую аналогию между британским колониализмом и фашизмом: «Фашистская оккупация заставила европейские народы убедиться в том, что давно было известно из собственного опыта народам колоний: классовые антагонизмы не так уж сверхважны, и существуют такое понятие, как интересы всей нации»{504}. Впрочем, замечал борец против тоталитаризма: «Насколько мы можем понять, и ужас и боль необходимы для продолжения жизни на этой планете…»{505}. Если, конечно, страдают другие…

С этим проблем не было. Как писал Г. Уэллс, даже в начале XX века «столкновения европейских колонизаторов с местным населением… приводило к ужасающим зверствам. Ни одна европейская страна не сохранила там чистые руки»{506}. В 1920–30-е годы Англия подавляла волнения в Пешаваре и Северо-западной Пограничной провинции Индии, Египте и Африке. Французы расстреливали демонстрантов во вьетнамском Вьен-Бае и повстанцев в провинциях Нге-Ан и Хан-Тинь, арабов в Сирии, Алжире, Марокко и т.д.{507}.

Характеризуя англосаксов, В. Шубарт в 1939 г. писал: «Англичанин охотно прибегает к религии для оправдания своих приобретений. Его чековая книжка украшена иконописным нимбом, политика власти обрамляется гуманными мотивами. Вследствие этого в понятие «британец» входит cant (лицемерие) — пользующееся дурной славой лицемерие. Отсюда надо исходить в понимании существенного различия между английским и русским мессианизмом. Английская национальная миссия нацелена на мировое господство, а не на спасение мира, и исходит она из практических соображений, а не из нравственных идеалов. Народ свои разбойничьи набеги провозглашает священными — в этом суть английского мессианизма. Отсюда отталкивающая амальгама национального эгоизма с попытками религиозного преображения. Кальвинистским принципом — «так угодно Богу» — оправдывается любая жестокость в убеждении, что никакие грехи не упраздняют факта избранности свыше»{508}. «Англичанин — не художник, не мыслитель, не солдат; он — торговец. Он не ищет ни славы, ни истины; он ищет добычи», — заключал Шубарт{509}.

Однако время вносило свои коррективы. Они явно видны в речи У. Черчилля, в которой он формулировал свои принципы развития Великобритании: «Система свободной торговли и дешевого продовольствия дала возможность английскому народу из глубины нищеты и страданий подняться на первое место среди народов мира…[63] Политика консервативной партии, должна быть политикой империализма. Но не одностороннего империализма… Лорд Биконсфильд (Дизраэли)… не пренебрегал великими вопросами социальных реформ. В его уме первое и главное место занимала судьба и процветание английского народа…»{510}.

И хотя империализм еще оставался одним из главных приоритетов Великобритании, в 1920–1930-е годы все большее значение стали приобретать социальные реформы. Благодаря более развитому чувству индивидуализма и либерализма в Англии они значительно отличались от континентальных аналогов. Но это вовсе не значит, что их не было вообще.

Социалистическая революция английского типа на Британских островах шла полным ходом, утверждал в 1934 г. Ф. Рузвельт: «Эти люди (критики) ставят нам в пример Англию. Они хотят, что бы мы поверили, будто Англия добилась успехов в борьбе с депрессией, не прилагая ни каких усилий, просто положившись на естественный ход вещей. У Англии есть свои особенности, как и у нас свои, но я сомневаюсь, чтобы хоть один осведомленный наблюдатель мог упрекнуть Англию в очень уж большом консерватизме пред лицом нынешней чрезвычайной ситуации. Разве не факт, что все время… Великобритания по многим направлениям социального обеспечения продвигалась быстрее Соединенных Штатов? Разве не факт, что отношения между трудом и капиталом на основе коллективных договоров в Великобритании получили гораздо большее развитие, чем в Соединенных Штатах? И стоит ли удивляться, что консервативная пресса Англии с простительной иронией называла наш «Новый курс» просто попыткой угнаться за английскими реформами, которые идут уже не менее десяти лет»{511}.

Косвенную оценку достижений социальной политики Англии в 1920–30-е годы невольно сделал У. Ширер, и хотя его выводы нельзя считать обобщающими и решающими, тем не менее они являются весьма показательными: «Молодое поколение Третьего рейха росло сильным и здоровым, исполненным веры в будущее своей страны и в самих себя, в дружбу и товарищество, способным сокрушить все классовые, экономические и социальные барьеры. Я не раз задумывался об этом позднее, в майские дни 1940 года, когда на дороге между Аахеном и Брюсселем встречал немецких солдат, бронзовых от загара, хорошо сложенных и закаленных… Я сравнивал их с первыми английскими военнопленными, сутулыми, бледными, со впалой грудью и плохими зубами — трагический пример того, как правители Англии безответственно пренебрегали молодежью»…

Социалистическая революция в Англии продолжится после Второй мировой войны. В 1945 г. на выборах победят лейбористы, которые национализируют угольную промышленность, оборонные предприятия, транспорт, но главное проведут радикальные реформы в здравоохранении и образовании. Теперь медицинская помощь и высшее образование станут доступными для людей из всех классов. Консерваторы, победившие на выборах в 1951 г., будут вынуждены продолжить политику лейбористов в данных вопросах. Социалистическая революция стала необратимой.

ФРАНЦИЯ

Французы отличаются от всех других европейских народов тем, отмечал В. Шубарт, что: «француз существо социальное… типично французским литературным жанром стал социальный роман, мастером которого является Бальзак; а социология, как ее обосновал Конт, — типично французская наука»{512}. Уже в лозунгах Великой французской революции звучали призывы к братству — социальному единению. Во Франции социалисты были близки к захвату власти в 1851 г. и только переворот Луи-Наполеона предотвратил его{513}. В теории французы оставались первыми социалистами, хотя на практике, в социальных реформах отставали даже от кайзеровской Германии.

Для того чтобы понять Францию, нужно понять французов. А для этого стоит обратиться к наблюдениям тех выдающихся авторов, которые с разных сторон описывая особенности нации, постепенно дают представление о ее обобщающем портрете:

Ф. Уильяме обращал внимание на огромную аморфную массу крестьян и мелких предпринимателей, которые «были консерваторами в социальном и экономическом плане, но при этом ярыми республиканцами… Будучи обязаны своим положением Революции, они были полны решимости сохранить революционное наследие. Это и было главной причиной любопытного противоречия между их словами и поступками: революционная лексика в политической сфере, консервативный характер в общественной деятельности»{514}.

Н. Бердяев был удивлен тем, что «из всех народов французы более всего затруднены в своих отношениях к ближнему, в общении с ним, это результат французского индивидуализма… У французов меня поражала их замкнутость, закупоренность в своем типе культуры, отсутствие интереса к чужим культурам и способности их понять», «…во французской мысли, несмотря на скептицизм, на полную свободу искания истины, было довольно большое единство и даже надоедающее однообразие. Почти все верили в верховенство разума, все были гуманистами, все защищали универсальность принципов демократии, идущих от французской революции. Мысль немецкая или русская казалась темной, иррациональной, опасной для будущего цивилизации восточным варварством»{515}.

Н. Тургенев за полвека до этого, накануне войны 1871 г. писал: «Я и прежде замечал, как французы менее всего интересуются истиной… Они очень ценят остроумие, воображение, вкус, изобретательность, — особенно остроумие. Но есть ли во всем этом правда? С этим нежеланием знать правду у себя дома соединяется лень узнать, что происходит у других, у соседей. И притом, кому же неизвестно, что французы — «самый ученый, самый передовой народ в свете, представитель цивилизации и сражается за идеи»… При теперешних грозных обстоятельствах это самомнение, это незнание, этот страх перед истиной, это отвращение к ней — страшными ударами обрушились на самих французов»{516}. «Я все это время прилежно читал и французские, и немецкие газеты — и, положа руку на сердце, должен сказать, что между ними нет никакого сравнения. Такого фанфаронства, таких клевет, такого незнания противника, такого невежества, наконец, как во французских газетах, я и вообразить себе не мог…»{517}

Наиболее глубокий и всесторонний анализ психотипов европейских народов накануне Второй мировой войны очевидно оставил В. Шубарт. Его выводы обобщают и развивают вышеприведенные наблюдения: «Француз и сегодня все еще живет, как во времена своей революции… В мчащуюся вперед эпоху индустрии и техники он вступил только разумом, не сердцем. Франция — страна крестьянская; ее жителям, особенно в провинции, свойственна степенность крестьянина… У француза несравненно больше времени и больше досуга, нежели у немца или англосакса. Если вы увидите в Париже загнанных людей, знайте: это проезжие немцы…»{518}.

Не случайно Дж. М. Кейнс сравнивая Францию и Германию в 1914 г. отмечал, что с момента объединения последней в 1870 г. Германия благодаря упорному труду стремительно взлетела на вершину мирового могущества. Франция же в этот период наслаждалась жизнью и даже сокращала свое население, все больше отставая в промышленном и экономическом развитии от своего соседа{519}.

Шубарт характеризовал французов, как народ «мещан-буржуа, к которым относится также и большинство рабочих… «Любите землю!» — вот императив этой нации.

Она ищет земного блага, хорошей жизни, радостей за столом и в постели… Облагороженное наслаждение жизнью заполняет всю ее целиком… (мое искусство и моя профессия — жить), — сказал Монтень… (как прекрасна жизнь) — вот житейская мудрость этой страны. Первое место здесь занимает право на жизнь, а не на труд, как в Германии»{520}.

По отношению к другим народам отмечает В. Шубарт «чувство непременного превосходства над ними во всем — первое и единственное ощущение, возникающее у француза при взгляде на них… Француз не учит иностранных языков, неохотно ездит в другие страны. Он путешествует по своей стране или по ее колониям. Франция для него — целый мир. Немец не интересуется миром потому, что мир отталкивает его, а француз — потому, что влюблен в себя»{521}.

«Француз так же экономен, мелочен и малодушен, как и немец, он скуп и полон забот о будущем с никогда не ослабевающей потребностью в гарантиях. К друзьям он, может быть, относится щедрее немца, но русские масштабы и к нему неприложимы, это его лишь скомпрометировало бы. Гарпагон у Мольера — типично французский образ. За милые сердцу идеи француз отдаст жизнь, но не сбережения. Он стремится к неподкупной искренности в науке, но сделать честную декларацию доходов… это свыше его сил. Из предусмотрительности он ограничивает и число своих детей: состояние не должно дробиться на множество долей, иначе его не хватит никому. — Все это говорит о том, что и француз глубоко страдает от изначального страха — этого основного зла прометеевской культуры»{522}.

«Как схожи Декарт и Кант — наиболее типичные представители духа своих наций! Изначальный страх — преобладающее ощущение и у француза. А поскольку у них борьба против него концентрируется в области теории, то в своем мышлении он даже еще холоднее и непреклоннее, чем пруссак»{523}. «Методом, с помощью которого француз борется с изначальным страхом, является рассудок, но не воля. Он думает глубже немца и англосакса, но менее деятелен, чем они. Его доверие к разуму безгранично»{524}.

«Француз хочет отличаться от других, но не стремится к уединенности. Русский — братский всечеловек, немец — радикальный индивидуалист, англичанин — типовой индивидуалист, француз — индивидуалистическое социальное существо. Француз видит в человеке существо, стремящееся к обществу, но не ради общества, а ради самого себя. Он нуждается в обществе, как в фоне и резонансе собственной персоны. Жизнь француза проходит под знаком соревнования… Главное — выделиться среди других, будь то политическая или боевая слава, художественный успех, научное достижение, богатство, власть, изысканность манер или галантность, воздействие красноречия или искусство повелевать массами. Отсюда честолюбие и тщеславность француза. Gloire и honneur (слава и честь) для него наиважнейшие понятия. Решающим считается не то, что человек из себя действительно представляет, а то, каков его вес. Забота о социальной видимости цветет пышным цветом»{525}.

В Первой мировой войне Франция из 40 млрд. франков зарубежных капиталовложений потеряла 25 млрд., в том числе 18,3 млрд. — в России{526}. В целом военные разрушения, материальный ущерб и сокращение золотого запаса в сумме составили 55 млрд. франков; кроме того, война отяготила Францию 35 млрд. долгов своим союзникам, в первую очередь Англии и США. Правда, небольшие государства Европы должны были Франции 17 млрд., но рассчитывать на его погашение в ближайшем будущем французам не приходилось{527}.

В выигрыше от войны, по данным оппозиции, оказался только крупный капитал: монополии обогатились за время Первой мировой на 40 млрд. фр., по другим данным, их доходы только за 1918 г. составили почти 100 млрд.{528}. С окончанием войны крупный капитал развернул борьбу за демобилизацию экономики и промышленности, за дерегулирование, за снятие ограничений на экспорт капитала, за возвращение к свободе торговли и обширному импорту. Правительство с трудом шло на уступки, поскольку эти меры вели к разорению мелких предпринимателей.

Дефицит бюджета покрывался косвенными налогами и налогами на сделки, наносящими удар как по трудящимся, так и по мелкой буржуазии. Раскол между крупной и мелкой буржуазией, правыми и умеренными политическими партиями постепенно углублялся. Для покрытия растущего дефицита, французское правительство обратилось к банку Моргана «всегда готово(му) прийти на помощь ради стабилизации». Однако, когда в 1919 г. настал срок возврата кредита, оказалось, что печатный станок, пущенный для покрытия дефицита, съел почти 3/4 стоимости франка. В течение последующих лет франк продолжал прыгать вверх-вниз. Был момент, когда стоимость франка падала до 1/10 первоначальной стоимости{529}.

В марте 1924 г., в то время как приближалось время оплаты значительной части госдолга, резко вырос дефицит бюджета и рынки отказались от сотрудничества с французским Минфином. Началась паника, и французы кинулись менять франки на доллары и фунты. В отчаянии правительство снова обратилось к Моргану с просьбой о займе в 50 млн. долларов. Эксперты Моргана решили, что этого мало, и предложили удвоенную сумму, но на жестких условиях: золотое обеспечение кредита, повышение налогов, сокращение расходов на реконструкцию и отказ от принятия новых расходных программ. Несмотря на то, что сделка остановила катастрофическое развитие событий и курс франка начал расти, ее условия настолько возмутили население Франции, что на майских выборах правительство пало{530}.

Между тем постоянное обесценивание франка и устранение германского конкурента способствовали увеличению экспорта, стимулировавшего рост производства. Объем экспорта к 1924 г. вырос почти в 1,5 раза, по сравнению с довоенным периодом. С другой стороны, германские репарации позволили Франции осуществить реконструкцию тяжелой промышленности, к которой добавился потенциал высокоиндустриальных районов Эльзаса и Лотарингии, полученных по Версальскому договору. В результате уже к 1924 г. Франция достигла довоенного уровня производства, а к 1930 г. превысила его на 40%. Однако, хотя промышленное производство во Франции выросло с 1920 г. до 1929 г. почти в два раза, ее доля в мировом промышленном производстве снизилась, и она значительно отставала от Англии и Германии.

Промышленное производство и экспорт (в % к 1913 г.), торговый баланс (в %), золотой стандарт (в % от номинала) Франции

Отличие Франции от других великих держав заключалось в значительно меньшей емкости внутреннего рынка, что было связано с чрезвычайно высоким удельным весом мелкособственнических слоев. Французское сельское хозяйство, со времен Великой революции давшей крестьянам землю, в виду малоземельности оставалось полунатуральным, низкотоварным. Аналогичная ситуация складывалась и в городах, где преобладало в основном мелкое промышленное производство, особенно в таких специфических для Франции отраслях легкой промышленности, как производство модного платья, предметов роскоши и т.д. Отставание в промышленном производстве Франция компенсировала своей активностью в банковском деле, что придавало французскому корпоративному капиталу ростовщический характер. Так, в 1929 г. доход от промышленности составил 10,5 млрд. фр., а от ценных бумаг — 28,3 млрд.{531}.

При этом французские капиталы охотнее вкладывались не в отечественную промышленность, а за рубеж. Малейший намек на кризис немедленно вызывал бегство капиталов{532}. Наглядным примером в данном случае, был период 1924–1926 гг. Правительство Франции ничего не могло с этим поделать (тогда за 22 месяца сменилось 10 министров финансов)[64].

Ситуация резко ухудшилась в 1926 г., когда Франция была вынуждена подписать соглашение о выплате военных долгов США. До этого выплата долга Францией союзникам не рассматривалась всерьез. Ее считали не более чем моральным обязательством. В бюджете 1925 г. расходы на выплату военного долга не были запланированы{533}. Подписание соглашения о выплате долгов привело в том же году к падению кабинета Э. Эррио. В июле 1926 г. франк стоил 1/5 доллара по отношению к 1918 г., в то время как оптовые цены ежемесячно росли почти на 15%. Французы вновь спешно выводили капиталы за границу.

В этот момент к власти пришло твердое правоцентристское правительство Р. Пуанкаре. Его политика сводилась к возврату крупных капиталов, бежавших за рубеж, путем стабилизации франка. С этой целью он внезапно снизил налоги с богатых и поднял пошлины на потребительские товары массового спроса. Реакция рынка была поразительной:

Капитал хлынул обратно во Францию. Французский банк принялся в большом количестве печатать франки. Иностранные резервы банка невероятно разбухли. Всего за четыре месяца франк набрал свой вес, после чего остановился и с незначительными колебаниями оставался незыблемым в течение последующих 10 лет. Франция вернулась к золотому стандарту на основе курса франка, установившегося de facto. В 1926–1929 гг. Франция имела бездефицитный бюджет, стабильную валюту и … отрицательный торговый баланс{534}.

Успеху консервативной политики Пуанкаре в немалой мере способствовала очередная американская помощь. В августе 1926 г. генеральный агент по репарациям П. Гилберт заключил с французским президентом Р. Пуанкаре сделку, по которой в первые три года выплаты военного долга Франции Америке вычитались из более крупных германских репараций Франции{535}. В свою очередь, американские кредиты Германии, по плану Дауэса, обеспечили последней возможность выплаты этих репараций Франции.

Указывая на причины успеха своего наследника на посту премьер-министра, Э. Эррио в этой связи отмечал: «Я лишний раз убедился в том, как в трагические минуты власть денег торжествует над республиканскими принципами. В государстве, являющемся должником, демократическое правительство — раб»{536}.

Структура экономики Франции предопределила форму кризиса, в которой она оказалась в результате Великой депрессии. Во-первых, представители верхушки финансового капитала и миллионы держателей ценных бумаг, в том числе обширный слой рантье, препятствовали обесценению валюты. Во Франции и в годы кризиса сохранялся золотой стандарт, тогда как от него отказались и Германия, и Англия, и Соединенные Штаты. Высокий курс национальной валюты обвалил французский экспорт. Во-вторых, меньшая емкость внутреннего рынка приводила к очень медленному рассасыванию товарных запасов. В-третьих, строгий таможенный протекционизм и последующая девальвация франка повлекли за собой резкий рост цен на внутреннем рынке, дополнительно снизив его товарную емкость{537}.

В результате к 1933 г. промышленное производство во Франции обрушилось до уровня 1913 г., в дальнейшем впав в стагнацию, продолжавшуюся практически до самой Второй мировой войны. Однако относительно других стран глубина кризиса во Франции не достигла даже уровня Англии, как следствие уровень безработицы и обнищания низов в ней был значительно ниже.

КАКИЕ ЖЕ СИЛЫ УДЕРЖИВАЛИ ФРАНЦИЮ НА ПЛАВУ?

В данном случае источники были более разнообразными, чем в Англии.

Во-первых, германские репарации, значительно превышавшие выплаты Франции по ее военным долгам, позволившие французам возродить свою экономику после войны;

Во-вторых, промышленные мощности Эльзаса и Лотарингии, в последней находились «лучшие месторождения и лучшие сталелитейные предприятия германских концернов…, которые стоили сотни миллионов марок», «Комите де форж» развил на основе этих приобретений новую мощную французскую стальную промышленность»{538}. Это позволило Франции занять лидирующие позиции в европейском «Континентальном стальном картеле», регулировавшем производство и экспорт почти всей европейской стальной продукции.

В-третьих, свой вклад делала и французская колониальная империя, которая была второй в мире после британской. Хоть французская и уступала последней по территории в 4 раза, по населению в 8 раз, но, тем не менее, на каждого француза все-таки приходилось почти 1,5 туземца. Индокитай и треть Африки говорили на французском языке.

В-четвертых, в отличие от Англии, Франция установила «золотой стандарт» не на довоенном уровне, завышавшем стоимость ослабленной войной национальной валюты, а на текущем, что сделало франк более привлекательной валютой по сравнению с фунтом. Во многом благодаря этому, а также продолжавшемуся промышленному росту, Франция всего за 5 лет почти удвоила свой золотой запас.

Удельные золотые резервы центральных банков в 1930 г., тонн/1 млн. чел.{539} 

Казалось бы, величина «золотых резервов» была ничтожной — всего несколько десятков грамм на человека. Однако, с другой стороны, в 1930–1935 гг. Франция владела 20% мировых запасов золота, что было сопоставимо с золотыми резервами центральных банков всей остальной Европы вместе взятой. Значительные золотые резервы смягчили удар Великой депрессии.

Реакция Франции на мировой кризис была во многом обусловлена и характером ее политической власти, которая несколько отличалась от других стран. Так, например, с 1918 по 1940 гг. во Франции сменилось 42 правительства, что давало почву для шуток наподобие: «Американские туристы едут в Лондон посмотреть на смену караула и в Париж — на смену правительства»{540}. Частую смену правительств, французский посол в Москве Ш. Альфан в 1933 г. объяснял, тем, что парламент представляет собой «сборище грязных дельцов», а пресса принадлежит тому, кто больше заплатит»{541}. М. Ларкин указывал на множеством мелких партий, во французской политической системе, по поводу чего острословы заявляли: «Чтобы внести ясность, политическим партиям следует давать не наименования, а номера, как футболистам на поле»{542}. Как следствие ни одна партия не могла сформировать устойчивого большинства в парламенте, структура любого кабинета министров была результатом торгов. Из-за взаимной демагогии коалиционное правительство было бессильно провести любые реформы, да и просто не могло долго удержаться у власти.

По мнению Р. Арона, большой проблемой являлась повсеместная экономическая неграмотность французских политиков. Политик, как правило, был юристом, чье понятие об экономике основывалось на устаревших и абстрактных ее моделях, изучаемых в юридических вузах, а предпринимательская среда в парламенте была представлена мелким бизнесом, с его традициями и предрассудками{543}. Как вспоминал Арон, в лицее «помимо истории (в большей мере) и права (в незначительном объеме), мы совсем или почти совсем не изучали мир, в котором живем»{544}.

Кроме этого конституционная практика французского государства почти полностью оставляла правительство во власти парламента. Негативный политический опыт страны во второй половине XIX в. сформировал у населения и политиков глубоко укоренившийся страх перед диктатурой или, в более широком смысле, устойчивое недоверие по отношению к «сильному правительству» любого типа. Именно поэтому «любые попытки в конституционном плане усилить позиции исполнительной власти наталкивались на решительный отпор парламентариев… порождая апатию, инертность министерских кабинетов»{545}. По сути, на протяжении всего межвоенного периода Франция оставалась без внятной политической власти. Кто же в этом случае управлял страной?

Швейцарский журналист Люти отвечал на этот вопрос следующим образом: «Решение всех вопросов, от бюджета мелкой деревушки в Пиренеях… до управления огромной империей…, сосредоточено в руках административной иерархии, которая практически неуязвима для политических колебаний, и хотя порой вынуждена идти на компромисс с министром, навязанным ей парламентом, всегда способна терпеливо ждать ухода министра с его идеями… Франция не управляется, а контролируется, и именно ее очевидная политическая нестабильность является гарантией стабильности и постоянства бюрократии. Из-за разделения труда политика остается, без ущерба для себя, площадкой для идеологии, отвлеченных суждений, экстремизма, шумихи и обычной демагогии, ибо все эти вещи едва ли всерьез затрагивают жизнь французского государства…»{546}.

Журналист Р. де Жувенель в этой связи писал: «Франция — счастливая страна, где почва обильна, пахарь усерден, изобилием пользуется большинство. Политикой можно заниматься или нет, в зависимости от личных вкусов; это не решающий фактор жизни французов»{547}. Писатель и дипломат П. Моран замечал, что политическая практика доведена французами до предельной изощренности, превращена ими в специфический, присущий только им вид изобразительного искусства{548}.

Но мировой экономический кризис и стагнация потрясли основы даже относительно благополучной Франции. Рост безработицы и сокращение заработной платы, массовые разорения мелких собственников привели в начале 30-х гг. к резкому обострению классовых противоречий. Правительства стали меняться со все ускоряющейся быстротой. Если до кризиса правительства менялись в среднем раз в полгода, то с октября 1929 г. до февраля 1934 г. средняя продолжительность существования каждого кабинета не достигала 4 месяцев. Каждое из последних пяти правительств не смогло продержаться у власти и 3 месяцев.

Крупный капитал требовал стабильности, пересмотра французской конституции, ограничения прерогатив парламента и наделения президента республики чрезвычайными полномочиями с целью создания в стране сильной власти. Эта программа была изложена в книге Тардье «Час решения», опубликованной в 1932 г.{549}. Одновременно активизировались многочисленные группировки реакционно-экстремистского характера, приступившие к формированию своих вооруженных отрядов из молодежи и ветеранов войны. Среди них: «Action Francaise», созданная еще в конце XIX в., как монархическая, националистическая и клерикальная организация. «Лига патриотической молодежи» была создана в 1924 г. П. Теттенже, членом парламента, крупным промышленником, владельцем ряда парижских универмагов и фирм шампанских вин. Идеалом Теттенже была империя Наполеона III. «Боевые кресты», возникли в 1928 г. как объединение бывших фронтовиков. Целью «Боевых крестов» было вернуть Франции ее былое величие{550}. В начале 30-х гг. стали появляться чисто фашистские организации. Так, в 1933 г. были созданы «Французская солидарность» и Лига франсистов. А в Европе уже пахло новой мировой войной.

В ответ в 1932 г. по инициативе А. Барбюса и Р. Роллана был созван антифашистский, антивоенный конгресс. Воззвание, написанное Барбюсом, гласило: «Задача конгресса — разъяснить сущность текущего момента и поставить массы перед лицом угрожающей им опасности, а также объединить трудящихся вокруг их социалистического отечества, находящегося в опасности»{551}. Призыв носил явный просоветский характер и был направлен на консолидацию всех левых сил. Но прежде всего, он был направлен против фашизма и войны уже маячившей на горизонте. Р. Роллан провозглашал: «Мы созываем все партии… всех людей…, кто твердо решил всеми средствами воспрепятствовать войне»{552}. Конгресс открылся в Амстердаме 27 августа 1932 г. Делегаты прибыли не только из Франции, но со всей Европы, США, Китая и Индии. Роллан провозгласил лозунг «Над партиями! Единый фронт». В итоге в июне 1933 г. был создан единый Всемирный комитет борьбы против войны и фашизма «Амстердам-Плейель»{553} … 6 февраля 1934 г. в Париже была предпринята попытка реакционного путча, в которой приняло участие 40 тыс. человек. На пути фашистов встали обе рабочие партии — СФИО[65] и французская коммунистическая партия (ФКП), которые участвовали в схватках с мятежниками. Под руководством ФКП были проведены массовые антифашистские демонстрации. На улицы Парижа, не считаясь с объявленным правительством запретом, вышло свыше 150 тыс. человек, среди которых были не только коммунисты, но также социалисты и члены руководимой ими Всеобщей конфедерации труда. Произошли серьезные столкновения с полицией, которая стреляла в демонстрантов. Были убитые и раненые. В массовых антифашистских забастовках и демонстрациях, по всей стране приняло участие около 4,5 млн. человек{554}.

Сопротивление левых предотвратило профашистский переворот и установление «директории»[66]. Однако кризис имел следствием отставку правительства Даладье и приход к власти праворадикальных партий. В начале апреля новое правительство приняло первые 14 антикризисных декретов-законов. Повышались ставки подоходного налога, в том числе и на самые низкодоходные группы населения. Одновременно в целях сокращения государственных расходов на 10% сокращалось число госслужащих и уменьшалось жалованье остальным, сокращались субсидии на цели социального страхования, снижались пенсии ветеранам войны и заработная плата железнодорожникам. Приход правого правительства стимулировал быстрый рост численности «Боевых крестов», в которых в 1934 г. состояло несколько сот тысяч членов{555}.

Объединение правых сил привело к консолидации левых — 10 октября лидер коммунистической партии Морис Торез выдвинул лозунг Народного фронта, в который вошли СФИО, ФКП и леворадикальная Лига прав человека. Уже первые совместные действия на выборах в местные органы власти 1934–1935 г. года оказались успешными. Их поддержали массовые демонстрации 14 июля 1935 г., в день национального праздника Франции. В них участвовало свыше 2 млн. человек. Как ни странно, коммунисты в данном случае оказались менее радикально и более прагматично настроены, чем социалисты. ФКП предлагала включить в программу Народного фронта лишь непосредственные демократические требования, вокруг которых можно было объединить самые широкие слои народа: отмену чрезвычайных декретов, роспуск фашистских мятежных лиг, сохранение и расширение демократических свобод. Однако руководство СФИО заявило, что такая программа недостаточна, в ней нет ни единой «реформы социалистического характера» и выдвинуло свою программу «структурных реформ», социализации (национализации) крупных предприятий, банков, страховых компаний и т.д.{556}.

Очередные выборы 1936 г. закончились победой Народного фронта, за его кандидатов было отдано — 57% голосов. Особенно впечатлял успех компартии, которая увеличила свое представительство более чем в 7 раз, получив 12,5% голосов избирателей[67]. Лидер СФИО Л. Блюм предложил партиям Народного фронта принять участие в правительстве. Коммунисты отказались, поскольку прочного большинства коалиция социалистов-коммунистов не имела, а присутствие ФКП в парламенте, по словам Г. Димитрова, «напугало бы радикалов и стало бы сигналом для фронтальной атаки реакционеров против правительства Народного фронта»{557}. Во Франции коммунисты имели самую «узкую социальную базу» из всех партий. Удельный вес мелкобуржуазных слоев города и деревни во Франции был даже еще более высоким, нежели в Германии. Из 21 млн. самодеятельного населения Франции они составляли примерно 7,5 млн. человек, т.е. около одной трети{558}.

Тем не менее «официальные коммунисты, — отмечал У. Черчилль, — московского образца, сталинской закваски, проявляют себя как активные, компетентные сторонники усиления Франции. Они являются признанными сторонниками мсье Блюма, и они делают все возможное для того, чтобы как можно больше облегчить его задачу. Они не только голосуют за все военные кредиты, но и настаивают на предприятии еще более активных усилий. Они ничем не препятствуют подготовке французской армии, а завтра, если понадобится, поддержат и облегчат ее мобилизацию перед лицом нацистской угрозы. Рекруты-коммунисты с предельной пунктуальностью прибывают на пункты сбора и во многих случаях оказываются образцовыми солдатами. Коммунистические агитаторы используют свое влияние для предотвращения серьезных сбоев в производстве всевозможного вооружения на заводах… Извращенный разум этих сектантов заставляет их, хотя они и французы, сражаться не за Францию, а за Россию, или же сражаться за Францию только лишь в том случае, если Франция будет сражаться за Россию»{559}.

«С другой стороны, — продолжал У. Черчилль, — троцкисты, сейчас уже почти полностью отрезанные от московских источников финансирования, выступают как отдельная сила… Так называемые коммунистические беспорядки во Франции главным образом должны быть отнесены на счет троцкистской секции. Во Франции достоверно и открыто заявляется о том, что финансирование, от которого зависит Троцкий, идет не из Москвы, а из Берлина…»{560}.

Сразу после победы «Народного фронта» развернулось массовое движение рабочих за осуществление его программы. В поднявшейся волне забастовок участвовало не менее 2 млн. человек. Рабочим сочувствовали мелкие торговцы, которые в кредит отпускали им продовольствие. В цехах организовывались бесплатные концерты артистов. Часто над бастующими фабриками развевались красные флаги. Все это оказывало сильнейшее психологическое влияние на хозяев предприятий. Один из современников отмечал: «Руководителям предприятий… казалось, что они живут в нереальном мире, в кошмаре».

Парламент тем временем принял ряд социальных законов, вводивших: оплачиваемый ежегодный отпуск; право на заключение коллективных договоров; 40-часовую рабочую неделю; ассигнования на общественные работы для безработных; повышены жалованье госслужащих и пенсии. Кроме этого в пользу крестьян было создано Национальное зерновое управление и введены твердые цены на сельхозпродукцию, установлены пособия для сельских жителей; введены льготные кредиты для мелких торговцев и ремесленников и запрещена распродажа за долги их имущества, и т.д. В последующие месяцы была проведена налоговая реформа, которая вводила повышенное налоговое обложение крупных доходов и наследств, превышавших 75 тыс. франков, а также частичная национализация предприятий военной промышленности. Кроме того, была осуществлена реформа Французского банка, который был поставлен под государственный контроль, и создана Национальная служба железных дорог. Наконец, был принят закон о запрещении и роспуске военизированных мятежных лиг{561}. Последние правда быстро преобразовались и продолжили свою деятельность. Так, «Боевые кресты» стали Французской социальной партией, официально отмежевались от фашизма и заявили о поддержке идеалов республики{562}.

Против инициатив Народного фронта выступил крупный капитал, организовав саботаж принятых законов. Предприниматели дезорганизовывали производство, отказывались от заключения коллективных договоров, увольняли профсоюзных активистов. В 1936 г. возникла чисто фашистская организация — Французская народная партия — Дорио. А в следующем году было создано реакционно-экстремистское «Социальное движение революционного действия» — Делонкля[68], под покровительством представителей высшего военного командования Франции — маршалов Петэна и Ф. д Эспере.

Но наиболее эффективным средством борьбы с Народным фронтом стало «бегство капиталов» за рубеж. По данным министра финансов В. Ориоля, за короткий срок из французской финансовой системы было изъято около 60 млрд. франков, из них переведено за границу 26 млрд. Всего же за 1936–1937 гг. за границу было переведено не менее 100 млрд. франков. Уже летом 1936 г. резко сократился золотой запас Французского банка[69]. Все это привело к быстрому сокращению ресурсов казначейства: в июне 1936 г. они упали до 10 млрд. франков. И в то же время принятие обширной социальной программы, напротив, настойчиво требовало значительного увеличения государственных расходов. В первые же дни деятельности правительства Народного фронта его ежедневные расходы составляли не менее 200 млн. франков, а в последующем возросли еще более. Возник и все более возрастал дефицит бюджета{563}.

Правительство Народного фронта, по сути, становилось жертвой собственной политики, свойственной, впрочем, всем европейским социал-демократам того времени. Оно осуществляло социалистические преобразования, но при этом любой ценой стремилось сохранить прежнюю политэкономическую систему. Как следствие социальные расходы быстро обгоняли стремительно сокращающиеся госдоходы. При этом правительство отвергло предложения ФКП о высокопрогрессивном налогообложении крупных состояний и доходов, и судебной ответственности за «бегство капиталов», как мер, покушавшихся на право частной собственности. Правительство Л. Блюма шло традиционным путем, сохранив «справедливую налоговую систему», повысив учетную ставку с 3 до 5% и введя льготные условия государственных внутренних займов. Ж. Кайо назвал политику Блюма «лилипутским рузвельтизмом»{564}.

Между тем государственный долг за год вырос на 16 млрд. франков, в поиске денег правительство было вынуждено пойти на девальвацию франка, сократив его золотого содержание на 30%. Последовавший рост инфляции фактически свел на нет проведенное летом повышение заработной платы. Нарастание трудностей продолжалось. Для осуществления самых необходимых социально-экономических программ до конца 1937 г. необходимо было изыскать, по меньшей мере, 30 млрд. франков{565}.

В середине февраля Блюм объявил о «приостановке» программы Front Populaire, для того чтобы снизить растущие общественно-государственные расходы. Вскоре после этого французское правительство взяло в Англии заем на сумму 40 млн. фунтов. 16 марта полиция открыла огонь по коммунистам в Клиши: пять человек было убито и более двухсот получили ранения{566}. В июне 1937 г. Л. Блюм потребовал предоставления правительству чрезвычайных полномочий. Предполагалось ввести строгий контроль за переводом капиталов за границу и потребовать от владельцев промышленных предприятий обязательно вкладывать часть своих прибылей в развитие производства. Сенат отверг этот план, это привело к отставке кабинета Блюма 21 июня{567}.

Новое правительство Народного фронта — Шотана предусматривало увеличение налогов, причем около двух третей этой суммы шло за счет ряда косвенных налогов. Кроме того, было объявлено о повышении железнодорожных тарифов и о проведении второй девальвации франка. Какого-либо ограничения «бегства капиталов» новые чрезвычайные меры не предусматривали. Они были сразу одобрены палатой депутатов и сенатом. Однако умеренных пролиберальных мер кабинета Шотана, с одной стороны, было недостаточно для удержания капитала, а с другой — они приводили к резкому ухудшению положения широких масс. Положение обострилось с началом, во второй половине 1937 г., очередного витка мирового экономического кризиса, что привело к дальнейшему снижению промышленного производства и росту безработицы. В этих условиях нападки правых сил принимали все более ультимативный характер. Они требовали отмены закона о 40-часовой рабочей неделе, отказа от социальных реформ, полного разрыва с ФКП, решительной борьбы против стачечников. Правительство Шотана поддержало эти требования, идя тем самым на прямой отказ от программы Народного фронта. В ответ фракции ФКП и СФИО отказали Шотану в поддержке, и в январе 1938 г. он вынужден был уйти в отставку{568}.

Правительство снова возглавил Л. Блюм, который повторил свои чрезвычайные меры: введение прогрессивного налога на крупный капитал в размере от 4 до 17%, выпуск государственных займов и установление контроля над переводом капиталов за границу. Меры были утверждены палатой депутатов, но вновь заблокированы сенатом, и Блюм снова подал в отставку.

Народный фронт к тому времени из-за разногласий между партиями фактически перестал существовать. В частности, ФКП, неуклонно поддерживая правительство, тем не менее по мере обострения кризиса требовала все более решительных действий. В свою очередь, СФИО подобно всем остальным европейским партиям социал-демократического толка на практике следовала либерал-националистической политике и не могла принять мер, предлагаемых ФКП.

В итоге Народный фронт хоронил экономический коллапс его социальной политики, не поддержанной решительными мерами. До конца 1937 г. правительство должно было выплатить 23 млрд. франков. А в казне было 6,5 млрд. Недобор по косвенным налогам в апреле составил 251 млн. франков — в обстановке общественной неустойчивости, отмечает А. Шубин, французы не спешили платить налоги{569}.

Положение коммунистов усугублялось «политическими процессами», начинавшимися в СССР. Р. Роллан писал, что резонанс московских процессов «во всем мире, особенно во Франции и Америке, будет катастрофическим». Он предлагал направить Сталину письмо и попытаться заставить его задуматься, «какие плачевные последствия для «Народного фронта»… для совместной защиты Испании будет иметь решение, приговаривающее осужденных к смертной казни»{570}. О. Бауэр сокрушался: «Обвинения на московских процессах подорвали доверие к Советской России»{571}. По мнению К. Макдермотт и Д. Агню, «варварство репрессий заставило отшатнуться либералов и социалистов»{572}.

На международной арене СФИО продолжало поддерживать «политику невмешательства» в испанские дела, «умиротворения агрессоров». По мнению А. Шубина, «эта моральная капитуляция перед лицом фашизма, активно боровшегося против Испанской республики, разложила французский Народный фронт сильнее, чем экономические проблемы. Стало ясно, что французский Народный фронт не готов к более глубоким преобразованиям и, следовательно, не имеет перспективы. Дальше можно было только отступать. В результате Блюму пришлось бесславно уступить власть либеральным партиям, а сторонники Народного фронта были деморализованы. С момента начала «невмешательства», а не после «паузы» Блюма, начинается агония Народного фронта во Франции»{573}. Последним камнем на могиле Народного фронта стала поддержка СФИО подписанного Даладье Мюнхенского сговора{574}.

На смену Народному фронту пришло правоцентристское правительство Э. Даладье. Он сразу взял курс на мобилизацию власти. Это вызывало взрыв возмущения у бывших неудачливых правителей Франции оказавшихся среди оппозиционеров. Блюм провозглашал: «неслыханно… требовать этой деспотичной власти от имени правительства, непредусмотрительность и слабость которого проявились на глазах у всех»{575}. 11 апреля 1938 г. Даладье обосновывая на заседании кабинета свои претензии тем, что: «страна утомлена и она выметет всякое слабое и колеблющееся правительство»{576}. Получив чрезвычайные полномочия, правительство Даладье повысило налоговое обложение трудящихся, провело третью девальвацию франка, ревизовало закон о 40-часовой рабочей неделе и обрушилось с репрессиями на стачечников{577}.

На горизонте уже маячила война. Даладье в то время говорил своему сотруднику П. Лазарефу: «Наступил момент настоящего и добровольного национального союза… Война или мир? Я действительно верю, что можно еще избежать войны, если Франция создаст у себя единый фронт. Если газеты не прекратят свою полемику и свои неосторожные акции, то я решительно настроен использовать твердость… Я заставлю замолчать прессу. Она говорит слишком много глупостей, а время пришло слишком серьезное, чтобы позволить ей это делать»{578}. Даладье требовал предоставления ему чрезвычайных полномочий: «Яне верю, что возможно с помощью нормальной процедуры бороться против государств, которые… имеют перед нами преимущество в быстроте и в абсолютной тайне. Как спасти демократию? Как спасти Республику?»{579}.

У. Черчилль предлагал французам свой рецепт: «Многие страны, не исключая нашу собственную, склонны рассматривать французов как пустую, капризную, истеричную нацию. На самом деле это одна из наиболее серьезных, трезвомыслящих, несентиментальных, расчетливых и цепких наций на земле. В настоящий момент все французы — от воинствующих монархистов до воинствующих коммунистов — твердо уверены в том, что Францию необходимо защищать, и в том, что та свобода, которую французский народ завоевал в революции, не будет нарушена или ограничена ни изнутри, ни извне. Франция всегда была щедра на кровь своих сыновей, но она терпеть не может платить налоги. Британцы прекрасно платят налоги, но недолюбливают муштру… Французы не имеют ничего против муштры, но избегают налогов. И, тем не менее, обе нации могут сражаться, если убедятся в том, что нет другого способа выжить; но в таком случае у Франции было бы маленькое активное сальдо, а у Британии — маленькая армия»{580}.

У. Черчилль судил о французах на примере Первой мировой войны, когда французы действительно продемонстрировали высокий боевой дух. Однако со времен Первой мировой ситуация кардинально изменилась. Франция не желала воевать, а Англия уже не могла финансировать новую коалицию.

Несмотря на поражение социалистической революции во Франции, костяк Народного фронта, главным образом в лице коммунистов, не исчез — после разгрома Франции он ушел в движение Сопротивления, став его главной движущей силой. Не случайно коммунистов называли «партией расстрелянных», они понесли самые большие потери в годы Сопротивления. Консерваторы, в лице Папена и его соратников, перешли в лагерь фашистов.

Победа СССР во Второй мировой войне придала новую силу социальному движению в Европе. Завоевания Народного фронта были восстановлены и положили начало социальному государству во Франции.

И ВСЕ-ТАКИ ОНА ВЕРТИТСЯ?

Провал социал-демократических экспериментов в Германии и Франции, неуверенное равновесие, достигнутое в Англии, казалось, ставили крест на социал-демократических идеях. В Европе господствовали фашиствующие режимы. Однако на окраине этого бурлящего политэкономического моря взрастали примеры, которые все же внушали какую-то надежду.

Они появились в скандинавских странах, сохранявших нейтралитет во время Первой мировой. За годы войны прежде нищие нейтральные страны резко улучшили свое экономическое положение за счет торговли с обоими воюющими сторонами. Мало того, они даже сделали территориальные приобретения. Например, Дании Версаль вернул потерянные в 1864 г. Шлезвиг и Гольштейн.

Отдаленность скандинавских стран от военных бурь оберегала их стабильность и национальное спокойствие, позволяя накапливать капитал и сохранить свои монархии[70] на протяжении многих столетий. В отличие от всех других европейских стран они на протяжении большей части своей истории шли почти непрерываемым эволюционным путем развития. Помимо того это были северные страны, где элементарное выживание населения ставится в зависимость от уровня его социальной защищенности.

Партии социал-демократического типа существовали в Швеции, Дании и Норвегии с конца XIX века. В Швеции социал-демократы вошли в правительство в 1917 г., а в 1921 г. в Швеции было введено всеобщее избирательное право. После углубления Великой депрессии в 1932–1935 гг. в скандинавских странах социал-демократы пришли к власти и сразу провели широкий комплекс социально-экономических реформ: введение 8-часового рабочего дня; установление двухнедельного оплачиваемого отпуска; улучшение пенсионного обеспечения; создание системы государственного страхования по безработице, болезни и инвалидности, а также государственное финансирование жилищного строительства. Одновременно была осуществлена более или менее широкая программа национализации промышленности и транспорта[71]. С этого времени скандинавские страны стали классическим образцом национальной социал-демократической европейской модели развития.

МЫ НАНЯЛИ ГИТЛЕРА

К Первой мировой Германия занимала второе после США место в мире по объему промышленного производства. Темпы его роста в 1890–1914 гг. у обоих стран были практически одинаковы — 4,2% (в два раза выше, чем у Англии). Наемные рабочие составляли почти 80% самодеятельного населения страны. В 1900 г. в Германии впервые эмиграция стала превышать иммиграцию, которая еще 10 лет назад достигала 100 000 человек ежегодно. Германия имела самое передовое по тем временам социальное законодательство, оно покоилось на принципах, сформулированных Гегелем в «Философии права» еще в начале века.

Движущей силой, толкавшей к социальным переменам, являлся «Всеобщий германский рабочий союз» (1863–1875 гг.), возглавляемый Ф. Аассалем. Бисмарк использовал «союз», в качестве одной из опор в деле объединения Германии. Усиление позиций социалистов привело к тому, что в 1878 г. Бисмарк инициировал принятие исключительного закона против них. Но уже в 1880-х гг. по инициативе канцлера были приняты законы о страховании по болезни, безработице, увечья, пенсий по старости, однако их размеры были явно недостаточными. Так, закон о пенсиях по старости предусматривал их выплату только после 70 лет, до которых тогда редко кто из рабочих доживал. В начале 1890-х гг. был введен обязательный воскресный отдых, 11-часовой рабочий день для женщин и запрещен труд детей, не достигших 13 лет. В немецких профсоюзах состояло 2,5 млн. человек. На выборах 1912 г. социал-демократическая партия (СДПГ) получила 4,5 млн. голосов и завоевала более четверти мест в рейхстаге{581}.

Программа СДПГ, принятая в 1891 г., гласила: «Только превращение капиталистической частной собственности на средства производства… в общественную собственность… может привести к тому, что крупное производство и постоянно растущая производительность общественного труда станут для эксплуатируемых до сих пор классов не источником нищеты и порабощения, а источником высшего благосостояния и всестороннего гармонического развития». Реальную политику СДПГ, как классической социал-демократической партии, отражали взгляды Э. Берштейна, который в своей книге «Предпосылки социализма и социал-демократии» (1899 г.), писал, что капитализм существенно изменился со времен Маркса и продолжает меняться, и что лозунг классовой борьбы необходимо сменить на лозунг классового сотрудничества, постепенного врастания капитализма в социализм{582}.

Не случайно СДПГ всеми силами старалась укрепиться в качестве легальной парламентской партии. Этот мотив был далеко не последним, когда сильнейшая партия II Интернационала, вопреки многочисленным решениям довоенных партийных съездов, спустя несколько дней после начала Первой мировой проголосовала за военные кредиты, открыто поддержав тем самым германскую агрессию. Откровенно шовинистическая позиция СДПГ, на фоне растущих экономических и социальных проблем, привела к тому, что в апреле 1917 г. из нее выделилась группа независимых социал-демократов, образовавших свою партию (НСДПГ) выступавшую против предоставления военных кредитов. За один год число членов НСДПГ выросло до 100 тыс. чел.

Революционная ситуация в Германии осенью 1918 г. привела к свершению «либеральной революции» сверху — в конце сентября Вильгельм II выпустил манифест о введении в Германии парламентской системы правления. А 3 октября было сформировано «коалиционное монархически-демократическое правительство» во главе с принцем М. Баденским. В правительство были приглашены представители СДПГ. Однако новое правительство оказалось не способно решить ни одного существенного вопроса, стоявшего перед германским обществом.

В стране наступал хаос. Людендорф вспоминал о том времени: «В Германии проливается братская кровь. Германское достояние уничтожено. Государственные деньги растрачены и употреблены на эгоистические цели; финансы империи, отдельных государств и общин расшатываются с каждым днем. Народ с пониженным нравственным чувством разгуливает, пользуясь свободой революции; низменные инстинкты получили полный простор и не считаются ни с чем. Везде господствуют хаос, страх перед работой, обман и погоня за чрезмерной наживой. Рядом с миллионами могил павших за отечество и на глазах многих калек во многих местах ведется отвратительная, разгульная жизнь… Революция превратила немцев в париев среди других народов, в илотов на службе у иноземцев и иностранного капитала, в людей, которые сами перестали себя уважать»{583}.

Именно в эти октябрьские дни конференция «Союза Спартака»[72] выдвинула программу социалистической революции в Германии. Революция началась 5 ноября. Самым популярным лозунгом среди рабочих стал лозунг русской революции — «Вся власть Советам». По призыву левых социал-демократов началась всеобщая забастовка рабочих, а к вечеру вооруженное восстание в Берлине, Гамбурге, Любеке, Бремене, Киле и т.д. Повсюду создаются Советы рабочих и солдатских депутатов. В Киле моряки германского флота подняли красные флаги, пехотные части выступили на стороне восставших. Вооруженное восстание побеждает в Мюнхене, Бремене, Ростоке, Шверине, Дрездене, Лейпциге…[73]. 9 ноября кайзер отрекается от престола и покидает страну, а два дня спустя было подписано перемирие в Компьене. М. Баденский был заменен на своем посту одним из лидеров СДПГ Ф. Эбертом.

Своим успехом революция в Германии, была обязана не только примеру Советской России, но и американскому президенту. В. Вильсон заявлял, что если Соединенные Штаты будут иметь дело с «военными лидерами и монархическими самодержцами Германии, то они будут требовать не переговоров, а капитуляции». По мнению А. Уткина, Вильсон, по существу, жестко требовал трансформации германских политических институтов. Он хотел революции в Германии{584}. Людендорф подтверждал — предложения Вильсона «отвечали получившему в Германии господство социал-демократическому мировоззрению»{585}. Смесь большевизма, вильсонизма и жестких репарационных требований порождала в правящих кругах Германии парадоксальные обобщения. Например, Вильгельм II в своем обращении к Военному совету утверждал, что существует всемирный заговор против Германии, участниками которого являются большевики, поддерживаемые президентом Вильсоном, «международное еврейство» и Великая Восточная ложа фримасонов…{586}

СДПГ выступала категорически против социалистической революции и «русского пути». Особое ее раздражение вызывали Советы. В начале ноября 1918 г. газета СДПГ «Vorwarts» писала о Советах как о «русской заразе»{587}. Ф. Эберт до конца надеялся на сохранение монархии. Однако, будучи не в силах справиться с революционной стихией, лидеры правых социал-демократов попытались перехватить инициативу власти. Для этого они провозгласили Германию «свободной республикой» и одновременно постарались захватить большинство в Берлинском Совете. Несмотря на сопротивление левых, 10 ноября правые социал-демократы получили большинство во вновь созданном временном правительстве Германии получившем название «Совет народных уполномоченных», его фактическим главой стал Ф. Эберт. Берлинский совет немедленно провозгласил: «Революция победно завершена. Германия стала социалистической республикой… Носителями политической власти теперь являются рабочие и солдатские Советы… Быстрое и последовательное обобществление капиталистических средств производства, учитывая социальную структуру Германии и уровень зрелости ее экономической и политической организации, возможно без серьезных потрясений»{588}.

Спустя два дня правые социал-демократы, в принятой ими «Программе действий», изложили свое истинное отношение к революции. В программе отмечалось, что мировая война стала мощным революционным фактором, однако социал-демократия не должна позволить «увлечь себя событиям», поскольку «социализм развивается сам по себе… Он не нуждается в подталкивании», поэтому, преобразование «старого авторитарного государства»[74] в новое, «демократически-социалистическое» должно осуществляться на эволюционной основе парламентскими методами{589}. В программе говорилось, что правительство будет «охранять упорядоченное (т.е. капиталистическое) производство и защищать собственность». Во исполнение этой программы между представителями крупнейших германских корпораций и профсоюзов было заключено соглашение о «трудовом сотрудничестве». Признавалось право на заключение коллективных договоров, создание фабрично-заводских комитетов, объявлялось, что с 1 января 1919 г. будет введен 8-часовой рабочий день.

На I Всегерманском съезде Советов, проведенном в декабре, из 489 делегатов спартаковцев было всего 10 человек. Однако социал-демократы не смогли прямо противостоять народной стихии и были вынуждены лавировать: съезд одобрил лозунг социализации производства, принял «гамбургские пункты», которые вводили в армии выборность командиров, ликвидировали воинские ордена и титулы… Съезд передавал всю власть в стране в руки Совета народных уполномоченных, однако она одновременно была ограничена лишь правом «парламентского надзора» за действиями правительства. При этом подчеркивалось, что Советы не имеют права отменять распоряжения правительства. Съезд одобрил решение о скорейшем созыве Учредительного собрания, «забыв» предусмотреть какое-либо участие в подготовке и проведении выборов.

В итоге Совет превращался в чисто бутафорскую организацию. Против этого выступили спартаковцы. 1 января при участии посланца Кремля К. Радека, по инициативе «Спартака» была провозглашена Коммунистическая партия Германии (КПГ). 6 января 1919 г. десятитысячная революционная толпа пошла в Берлине по примеру русских большевиков на штурм старого мира[75].

На плечи Эберта легла задача по подавлению революции. В первую очередь необходимо было погасить основные причины недовольства и главную из них — безработицу. В январе 1919 г. безработица в Германии достигла 6,6% всего трудоспособного населения, под Новый год в Берлине, по официальным данным, было 80 тыс. безработных. Современные источники доводят эту цифру до 250 тыс.{590}. Эберт призывал: «Хлеб по возможности — работа любой ценой». Пример Керенского маячил перед глазами, инфляция казалась меньшим злом, чем безработица. В первые два с половиной месяца правительство Эберта выпустило 16,5 марок без всякого обеспечения{591}. В начале 1919 г. Берлин имел самую высокооплачиваемую в мире армию безработных. За деньги была куплена и лояльность революционных матросов, сохранявших нейтралитет во время разгрома «Спартака».

Военные меры по разгрому революции были возложены на Г. Носке, главу Объединенных немецких профсоюзов, ставшего министром национальной обороны. Передовыми отрядами Носке стали «свободные корпуса», созданные из фронтовых офицеров, выступавших против революции. Благодаря своим армейским связям они были отлично вооружены, вплоть до артиллерии и авиации, а поддержка промышленников обеспечивала им неплохое содержание. Носке объявил Берлин на «осадном положении». В это время правительство начало свою программу «подготовки» к выборам. 4 января в провокационных целях был снят с поста начальник берлинской полиции Эйхгорн, пользовавшегося большой популярностью в рабочей среде.

Уже на следующий день начались массовые демонстрации протеста, в которых приняло участие не менее 150 тыс. рабочих. 8 января правительство Эберта прервав переговоры с Революционным комитетом, ввело в Берлин войска. Носке запретил «свободным корпусам» переговоры о сдаче, речь шла только о боях на уничтожение. 12 января «Спартак» был разбит. Сдавшихся в плен частью забили до смерти, частью расстреляли. 14 января были убиты лидеры революции К. Либкнехт, Р. Люксембург, В. Пик. Революция не помешала продолжению работы в Берлине многочисленным ресторанам и казино.

Основные политические партии первых лет Веймарской республики и итоги выборов в Национальное собрание 1919 г.

Партии (новое название) Прежнее название % Социал-демократические партии НСДПР НСДПГ 7,6 СДПГ СДПГ 37,8 Либерал-демократические партии Христианско-демократическая народная Центра 20,4 Германская демократическая Прогрессивная 19,7 Праволиберальные партии Германская народная Национально-либеральная 4,3 Немецкая национальная народная Консервативная 10,2

Подготовка к выборам тем временем шла своим чередом. Пока правительство Эберта громило революционеров, правые партии различных оттенков, спешно приспосабливаться к новым условиям «меняя цвет». «Демократическими» и «народными» вдруг стали все либеральные и правые партии, даже самые крайние, представлявшие интересы крупного капитала. Коммунисты первые выборы бойкотировали. СДПГ, в свою очередь, объединилась с Демократической партией и партией Центра в «Веймарскую коалицию», которая получила 78% голосов.

После выборов Национального собрания 19 января 1919 г. было создано первое правительство новой германской республики, состоявшее из министров от СДПГ и буржуазных партий и возглавлявшееся социал-демократическим премьер-министром Шейдеманом[76]. Выборы не остановили революции. Опасаясь восставшего Берлина, 30 января правительство переносит столицу в Веймар.

Несколько дней спустя началась всеобщая забастовка рабочих Бремена, которая объявила Бремен самостоятельной советской социалистической республикой. 18 февраля началась всеобщая забастовка в Рейнско-Вестфальской области, основным лозунгом которой было немедленное проведение социализации предприятий. Всеобщая стачка распространилась на Среднюю Германию, охватила Саксонию, Баден, Вюртенберг, Берлин. 13 апреля в Баварии была провозглашена Советская республика. Баварское Советское правительство установило рабочий контроль над производством и за снабжением населения продовольствием, национализировало банки, приступило к созданию Баварской Красной армии. Все выступления были подавлены войсками.

По итогам выборов в августе была принята «Веймарская конституция», она фактически закрепляла победу буржуазной революции в Германии. При этом, конечно учитывались реалии времени — классический либерально-демократический характер конституции был дополнен социалистическими статьями. Так, в ст. 151 говорилось: «Строй хозяйственной жизни должен соответствовать началам справедливости и цели обеспечения для всех членов общества существования, достойного человека». Ст. 65 устанавливала: «Рабочие и служащие призваны сотрудничать на равных правах с предпринимателями в регулировании условий труда и заработной платы, равно как и в общем экономическом развитии производительных сил». Конституция провозглашала незыблемость частной собственности и одновременно ст. 156 утверждала, что «государство может посредством закона передавать в общественную собственность пригодные для обобществления частные хозяйственные предприятия». Идея развивалась в другой статье: «Пользование собственностью должно быть одновременно служением общественному благу»{592}.

Сущность политики СДПГ еще в апреле сформулировала газета социал-демократов «Vorwarts»: «Если мы хотим спасти Германию от русской Советской системы «Вся власть Советам», нам остается только одно: мы должны сами дать немецкому народу ясную, благоразумную Советскую систему»{593}. В соответствии с этим были приняты законы о регулировании в интересах общества угольной и электрической промышленности, приняты законы об улучшении условий труда, социальном страховании, помощи безработным и т.д.

КАППОВСКИЙ ПУТЧ

Против Веймарской республики выступили реакционные круги офицеров, бюрократов и промышленников, объединившиеся в группе «Nationale Vereinigung» («Национального единства»), которую в октябре 1919 г. возглавил лидер военной партии генерал Людендорф{594}. Настроения последней характеризовал современник событий: «Создается впечатление, что в Восточной Пруссии до сих пор не знают, что Германия проиграла войну. Военная партия здесь всемогуща, а милитаризм цветет во всех своих формах и проявлениях. Лично я не сомневаюсь в том, что существует заговор, имеющий целью свержение правительства, так же как и не сомневаюсь в том, что у армии достаточно сил для совершения переворота»{595}.

Готовя переворот, еще летом 1919 г. Дюдендорф пытался заручиться поддержкой британцев, через начальника, главного британского штаба в Кельне. Это будет не диктатура, уточнял представитель Людендорфа, а республика, которая не станет терпеть социалистические беспорядки и полностью выполнит свои международные обязательства{596}. Начальник британского штаба гарантировал лояльное отношение союзников при условии, что сам генерал Людендорф, который в глазах союзной общественности до сих пор оставался «военным преступником», будет держаться в тени.

Одновременно В. Капп, бывший чиновник сельскохозяйственного министерства Восточной Пруссии, прощупывал настроение в Armeekommando Nord (северном отделении штаба рейхсвера). Его начальник, генерал фон Сект, выставил Каппа прочь{597}.

Накануне путча 8 марта 1920 г. представитель Людендорфа снова встретился с британцами, но на этот раз с самим генералом Малкольмом, главой британской миссии в Германии, но на этот раз получил решительный отпор. «Антанта, — сказал генерал, — категорически отказывается поддержать, какой бы то ни было контрреволюционный переворот»{598}. Такой акт, добавил он, «был бы чистейшим безумием»{599}.

Тем не менее путч начался, его спровоцировал отказ (10 марта) командующего берлинским гарнизоном рейхсвера генерала фон Лютвица подчиниться приказу о сокращении армии на 200 тысяч человек к 10 апреля 1920 г. Лютвиц буквально атаковал кабинет, требуя новых выборов и создания нового кабинета из независимых технократов. Президент Эберт приказал Лютвицу немедленно подать в отставку. Вместо этого 12 марта в отставку был вынужден подать министр финансов Эрцбергер.

А 13 марта в Берлин вступила бригада Эрхардта, жемчужина Добровольческого корпуса, вместе с подразделениями фон дер Гольца — ветеранов сражений с «красными» в Прибалтике. На касках путчистов красовалась свастика{600}. Путч возглавили В. Капп и фон Лютвиц. Путчисты, казалось, надежно закрепились в Берлине, заняв министерства и начав рассылать свои приказы. Однако путч продлился всего сто часов — с 13 по 17 марта 1920 г.

По версии социалистов путч был задушен всеобщей забастовкой организованной профсоюзами. Генерал фон дер Гольц приказал стрелять в забастовщиков, но его приказ не был выполнен, так как соперник оказался равным. Все было кончено. Однако, полагает Г. Препарата, забастовка сыграла лишь второстепенную роль. По его мнению, судьба путча решилась в кабинетах Рейхсбанка. В воскресенье, 14 марта, Р. Хафенштейн, управляющий Центральным банком, отказался выдавать деньги эмиссарам путчистов, необходимые для оплаты действия войск… «удавка затянулась»{601}.

Уцелевшие путчисты собрались в Мюнхене, в надежде вдохнуть новую жизнь в план «монархических переворотов в Австрии, Венгрии, Чехословакии и Германии с последующим вторжением в Россию силами этих стран при поддержке белогвардейцев»{602}.

* * *

В 1921 г. республике был нанесен новый удар. Удар нанесли не правые или левые радикалы, а Великие Демократии, потребовавшие немедленной выплаты репараций. Начался рейнский кризис и гиперинфляция, разорившая средние классы немцев, а низшие поставившие на грань голода и нищеты.

Людендорф снова получил шанс выйти на сцену: «Каждому немцу предъявляется требование бесстрашно мыслить, мужественно действовать, самоотверженно подчиняться национальной дисциплине и забыть о собственном «Я», — призывал генерал. — Только таким путем возможно восстановить достоинство народа, что является необходимой предпосылкой для возрождения Германии. Это первая заповедь. Любовь к земле и к ремеслу, любовь к работе, неустанная творческая деятельность, железное прилежание и свободная инициатива в экономической жизни, учитывающая, однако, нужды людей, с которыми приходится совместно работать… Это наша вторая заповедь. Германец должен вновь стать сознающим свой долг, искренним, правдивым и отважным; должна установиться строгая нравственность. Это третья заповедь. Слова Фихте, что требование быть немцем равносильно требованию иметь характер, должны опять стать истиной. Только таким путем мы сможем вновь начать себя уважать, а только самоуважением мы можем принудить и других уважать нас»{603}.

В это время впервые открыто заявляет о себе Гитлер, выступивший организатором «пивного путча». Наступало его время.

ВРЕМЯ ГИТЛЕРА

Нацистская партия пришла к власти… в результате порочного союза между самыми экстремистскими нацистскими заговорщиками, самыми необузданными германскими реакционерами и самыми агрессивными германскими милитаристами.

Р. Джексон, главный обвинитель от США на Нюрнбергском процессе{604}

Порочный союз брал свое фактическое начало с 8 ноября 1923 г., когда в Мюнхене произошел «пивной путч». Тогда рядом с Гитлером шел Людендорф[77], с губ генерала срывались слова проклятий в адрес тех, кто, по его мнению, привел Германию к подписанию Версальского мира: «Контрибуции, возложенные на нас, непосильны. Вина, которая ложится на революцию, не ограничивается этим миром. Она наложила на германский народ тяжелое ярмо и сделала жизнь под этим рабским игом совершенно невыносимой. Народу грозит полное истребление… Родина настолько обессилена миром, что не может сохранить существующее население»{605}.

Реакционные круги представляли крупные баварские промышленники, которые в показаниях на мюнхенском процессе в феврале 1924 г. свидетельствовали, что они систематически снабжали Гитлера деньгами. «Давали деньги, — заявлял представитель союза промышленников Куло, — потому что… (мы) держались того мнения, что Гитлер — единственный человек, который призван освободить рабочих из когтей марксизма и перевести их в патриотический лагерь»{606}. Даже Веймар казался реакционерам немыслимой уступкой левым.

Еще один круг реакционеров представляли «бывшие»: одним из первых внес в фонд НСДАП несколько млн. марок бывший император Вильгельм II{607}. Принц Август Вильгельм («Ауви») владел миллионным состоянием, накопленным благодаря «компенсациям», которые выплачивала Веймарская республика. Из этих средств Ауви, по словам О. Штрассера, снабжал руководство НСДАП{608}. «Пожертвования» шли и от принцев Кобургского, Гессенского, Ольденбургского и Мекленбургского{609}.

Порочный союз привлекал в свои ряды все новых сторонников; так, в 1927 г. в НСДАП вступили директор могущественного «Рурско-Вестфальского угольного синдиката» Э. Кирдорф и стальной магнат Ф. Тиссен{610}. По словам Э. Генри с этого момента Тиссен «главный патрон и подлинный вдохновитель гитлеровской партии»{611}. Однако, несмотря на все усилия могущественного порочного союза, позиции нацистов в период процветания немецкой экономики становились все слабее. Так, на выборах в рейхстаг в 1924 г. они получили 6,5% (32 места), в 1928 г. всего — 2,6% голосов (12 мест).

Однако неожиданно все изменилось. Показательным в этом плане является пример «И.Г. Фарбениндустри» — «синтетический Рур» — 130 тыс. рабочих до кризиса, с капиталом более 1 млрд. долл. Его глава К. Дуйсберг, по словам Э. Генри, был горячим сторонником Веймарской республики и финансировал две главнейшие демократические газеты «Франкфуртер цайтунг» и «Фоссише цайтунг». Директора треста были самыми влиятельными советниками и министрами Штреземана и Брюнинга. Но скоро все изменилось, и «И.Г. Фарбен» стала одним из столпов нацистской экономики и политики. «Франкфуртер цайтунг», забыв о либерализме, стала глашатаем нацизма.

Количество мест в рейхстаге 1924–1928 гг. по результатам выборов: май, декабрь 1924, май 1928

  05.1924 12.1924 05.1928 Независимые социал-демократы и коммунисты 62 45 54 Социал-демократы 100 131 153 Центр (Католики) 65 69 62 Германская национальная рабочая партия (националисты) 95 103 73 Германская народная партия (национал-либералы) 45 51 45 Германская демократическая партия (прогрессивные либералы) 28 32 25 Баварская народная партия (национал-либералы) 16 19 16 Национал-социалисты (нацисты) 32 14 12 Прочие партии 29 29 51 Всего 472 493 491

Переломным моментом стало начало Великой депрессии. С этого момента деньги полились к нацистам рекой. О размерах денежных субсидий, которые получали национал-социалисты до прихода Гитлера к власти, можно судить по тому, что на содержание одних штурмовых отрядов[78], по самым скромным подсчетам, расходовалось в месяц не меньше 10–12 млн. марок{612}. В январе 1931 г. Геббельс записывал: «Промышленники: мы все больше сближаемся. Они приходят к нам от отчаяния. Они должны лишить эту систему кредита»{613}. С 1931 г. Гитлера стал финансировать «Сименс»{614}.

Существует даже некая конкуренция, — кто больше помог Гитлеру. У. Манчестер, настаивает, что Гитлера привела к власти «Стальная империя Круппов». По мнению же Э. Генри: «Тиссен, властелин Рура, был главным режиссером германского фашизма»{615}. В подтверждение своих слов Э. Генри указывает: «Тиссен систематически финансировал все избирательные компании национал-социалистов. Он еще в 1929 г. пригласил Гитлера в Дюссельдорф на свидание с тремястами виднейшими промышленниками Рура{616}. В декабре 1931 г. Ф. Тиссен внес в фонд НСДАП 100 млн. марок{617}.

Тиссен позже признавал, «что потратил большую часть своего капитала на то, чтобы помочь Гитлеру в его трудной борьбе за власть»{618}. Свою помощь нацистам Ф. Тиссен объяснял тем, что «правительство не справлялось ни с осуществлением своих властных полномочий, ни хотя бы с поддержанием общественного порядка. Даже полиция не в силах была совладать с ежедневными мятежами и политическими уличными беспорядками. И я одобрял этот девиз. Для преодоления кризиса необходимо укрепить государственную власть» поэтому я «поддерживал Гитлера и его партию»{619}.

Но Тиссен был все же вторым номером в германской экономике, первое место принадлежало — Круппу{620}. Путь семьи Круппов, приведший ее в нацистский лагерь описал У. Манчестер: «После долгих лет потерь финансовый 1931/32 год был отмечен потерей 30 млн. марок… Из 40 тысяч крупповцев в Эссене лишь 18 тысяч были заняты на производстве, да и они работали всего три дня в неделю. С наступлением зимы перспективы стали столь мрачными, что для экономии топлива Густав и Берта перебрались в 60-комнатный маленький дом, оставляя большую часть огромного владения без тепла»{621}. В Германии царил хаос, демократическая политическая система не способна была, что-либо изменить. Выборы шли за выборами, но «слабое потерявшее доверие правительство ковыляло вслепую, в то время как народ все шел и шел на избирательные участки»{622}.

Свои взгляды на выход из кризиса А. Крупп изложил в статье «Цели германской политики»: «Сентябрьский роспуск рейхстага показал, что политические партии самоустранились от всякой активной деятельности по повышению благосостояния народа и нации в целом, проявили себя неспособными к формированию и поддержке правительства, которое энергично и решительно практическими делами заменило бы теоретические рассуждения о возможности позитивных перемен»… поскольку «внутриполитическая ситуация не может более контролироваться политическими партиями», президенту фон Гинденбургу следует назвать «правительство, пользующееся его доверием… которое примет удар на себя»{623}.

В 1931 г. В Гарцбурге состоялось совещание представителей крупного бизнеса, Шахта, генералов рейхсвера, представителей «Стального шлема», образовавших так называемый «Гарцбургский фронт», направленный на свержение республики. А. Гугенберг лидер национальной немецкой народной партии и по совместительству один из директоров тиссеновскои группы, предоставил в распоряжение Гитлера свой медиаконцерн{624}.

Летом 1931 г. представители тяжелой промышленности обратились к Гинденбургу с требованием «заставить Брюнинга преобразовать кабинет и включить в него нацистских министров. Рейхстпрезидент по совету Дуйсберга отказался выполнить это требование, но предложил Брюнингу расширить кабинет за счет правых партий, исключая, правда, членов нацистской партии. Правый кабинет был образован в начале октября 1931 г.»{625}. Тем не менее Брюнинг был вынужден вступить в переговоры с Гитлером, а Й. Вирт, игравший ключевую роль при заключении Раппальского договора и неустанно предупреждавший о растущей угрозе национализма, был вынужден покинуть пост министра внутренних дел.

Главное требование окружения Гинденбурга к Гитлеру: «Экономика должна почувствовать себя в полной безопасности»{626}. Крупп уже после II Мировой войны говорил: «Экономика нуждается в спокойном поступательном развитии. В результате борьбы между многими партиями и следовавшего за этим беспорядка не было возможности для нормальной производственной деятельности. Мы, члены семьи Круппов, не идеалисты, а реалисты… У нас создалось впечатление, что Гитлер обеспечит нам необходимое здоровое развитие. И он, действительно, сделал это… Жизнь — это борьба за существование, за хлеб, за власть… В этой суровой борьбе нам нужно было суровое и крепкое руководство»{627}.

Особенно щедро пожертвования пошли после январской 1932 г. программной речи Гитлера на конференции трехсот наиболее могущественных представителей делового мира Германии. Протекцию Гитлеру, в данном случае, оказал Ф. Тиссен, который позже признавал: «Я действительно (в январе 1932 г.) связал Гитлера со всеми рейнско-вестфальскими промышленниками»{628}. В том же январе Тиссен дал национал-социалистам 3 млн. марок в течение нескольких дней и организовал встречу Гитлера с фон Папеном{629}. 22 марта 1932 г. Дж. К. Дженни, представитель Дюпона в министерстве иностранных дел, в своем докладе подводил своеобразный итог: «Уже стало притчей во языцах, в Германии, что АО «Фарбен» финансирует Гитлера. Предположительно, так же поступают фирмы Круппа и Тиссена»{630}.

По мнению Э. Генри одной из главных причин резкой активизации Тиссена стал «Стальной трест». «За полгода до последнего политического переворота в Германии становилось ясно, что само существование германского Стального треста (Ферейнигте Швальверке А.Г.), находится под ударом. Всякий, кто хоть сколько-нибудь знает современную Германию, поймет, что это значит. Еще до этого банкротство сравнительно менее крупного предприятия — шерстяного концерна «Нордволле» с пассивом в несколько сотен миллионов марок потрясло всю систему германской экономики и привело к краху одного из ведущих банков — «Данат банка»… Теперь, однако, кризис угрожал уже самим основам германского хозяйства. Они ставили под удар предприятия, на которых работало почти 200 тыс. человек, которые поставляли на рынок 10 млн. т. стали ежегодно (почти вдвое больше стальной продукции Англии) и половину всей германской угольной добычи. Земельные владения этой фирмы охватывали 134 млн. кв. м., ее железнодорожная сеть по протяженности равнялась линии от Парижа до польской границы, она имела 14 собственных гаваней и 209 электростанций; ее рабочие городки насчитывали 60 тыс. жилищ»{631}.

Э. Генри имел все основания утверждать, что «крушение «Ферейнигте Швальверке А.Г.» было бы национальной катастрофой». И вот ежедневная продукция упала с 25 тыс., до 5,4 тыс. т, добыча угля со 100 тыс. до 40 тыс. т. В последний день 1931 г. акции Стального треста, которые в момент его основания котировались в 125% номинала, продавались за 15% номинальной стоимости. Стальной трест спасло только вмешательство правительства. Последнее за 100 млн. марок скупило обесценившиеся акции, главного акционера Стального треста, по цене в 4 раза дороже их рыночной котировки{632}. За приватизацию национализированных акций сразу же разгорелась конкурентная борьба между группами католическо-еврейской либеральной О. Вольфа и националиста Ф. Тиссена[79]. О. Вольф был сторонником создания континентального стального треста, путем слияния французских и германских предприятий, даже под верховенством Франции. Позицию О. Вольфа поддерживали правительства Брюнинга — Шлейхера. Ф. Тиссен так же был не прочь от континентального блока, но только под началом Германии.

Между тем бесконечные избирательные кампании истощили терпение тех, кто финансировал нацистскую партию. «Очень трудно доставать деньги, — писал 15 октября в своем дневнике… Геббельс. — Все образованные и состоятельные господа поддерживают правительство». Тиссен заявил, что он больше не в состоянии делать взносы в фонд национал-социалистской партии… Геббельс был в отчаянии. «В аппарате воцарилось глубокое уныние, денежные затруднения препятствуют конструктивной работе, — писал он 8 декабря, — Мы все пали духом, особенно теперь, так как партия может развалиться и все наши труды пропадут зря». Три дня спустя он заносит в дневник: «Финансовое положение берлинской организации безнадежно. Одни долги да обязательства». В последнюю неделю года Геббельс сник окончательно: «1932 год явился для нас сплошной цепью неудач… Прошлое было трудным, а будущее выглядит мрачным и мало обещающим; все планы и надежды окончились крахом»{633}. Геббельс буквально паниковал: «Денег не хватает всюду. Никто не дает нам в долг»{634}.

Поворотным моментом стали ноябрьские выборы в рейхстаг. На них нацисты потеряли 2 миллиона голосов и 35 мест в рейхстаге, а коммунисты наоборот собрали на три четверти миллиона голосов больше и получили еще 11 мандатов. Успех породил в рядах КПГ настоящую эйфорию. В посланиях руководству Коминтерна деятели Компартии Германии заявляли, что они «оценивают дальнейшее развитие событий с максимальным оптимизмом». В рядах же крупного бизнеса итоги выборов наоборот — посеяли панику.

8 ноября Геббельс записывает: «Повсюду наше поражение»{635}, а 14 ноября отмечает, Гитлер получил ободряющее письмо от Шахта: «Я не сомневаюсь в том, что настоящее развитие событий может привести только к назначению вас канцлером… По всей вероятности, наши попытки собрать для этой цели целый ряд подписей со стороны промышленных кругов не оказались бесплодными»{636}. В тот же день Гитлер пишет Папену письмо, в котором, по сути, предлагает последнему место министра иностранных дел в случае назначения Гитлера канцлером{637}.

28 ноября 1932 г. на стол секретаря президента ложится письмо за подписью 38 крупнейших немецких промышленников. В том числе Круппа, Ф. Тиссена, Э. Мерка из «ИГ Фарбен», Я. Шахта, В. Кеплера, барона фон Шредера, графа Калькройта, Э. Хеффериха из «Дойч-американише петролеумс-гезельшафт», правящего бургомистра Гамбурга Крогманна, графа фон Кейзерлинк-Каммерау, Феглера из «Ферайнигте штальверке», Шпрингорума из концерна «Хеша», и т.д.{638}. В письме после похоронных реверансов в адрес правительства Папена звучало ультимативное требование: либо сильная власть (под которой понимался Гитлер) либо хаос{639}. По их мнению, альтернативы Гитлеру не было. Э. Нольте замечал в этой связи: «Национальная немецкая народная партия получала денег гораздо больше нацистов, а осталась слабой»{640}.

Результаты выборов в рейхстаг, млн. голосов[80]

Сразу после назначения в декабре Шлейхера канцлером Гинденбург через Папена начал переговоры с Гитлером. При этом инициатива продвижения Гитлера на пост канцлера, по словам Гинденбурга, принадлежала именно Папену{641}. Аналогичного мнения придерживался и Г. Тереке: «Без Папена Гитлер никогда не стал бы рейхсканцлером!»{642} Эти переговоры были расценены Нюрнбергским трибуналом, как «начало заговора, имевшего целью приход к власти нацистов»{643}. Э. Генри также еще в 1934 г. утверждал, что приход Гитлера непосредственно связан с заговором Ф. Папена: «Папен знал, что без гитлеровской фашистской массовой армии его удар против республики и против «провосточной» политики рейхсвера не может увенчаться успехом»{644}.

Папен справился с задачей — 4 января после совещания с будущим фюрером он решил, что достиг взаимопонимания и радостно заявил Гугенбергу: «Мы наняли Гитлера!»{645}. В своих мемуарах Ф. Папен отрицая эти слова, вместе с тем пишет: «Тот факт, что многие из нас увидели в растущей нацистской партии надежду обрести нового полезного союзника в борьбе с коммунистической идеологией, быть может, позволит историкам рассматривать наши ошибки несколько в менее критическом свете»{646}.

Спустя менее чем две недели — 16 января 1933 г. Геббельс уже записывает, что финансовая ситуация «коренным образом улучшилась за одни сутки». 28 января Гинденбург увольняет Шлейхера, а еще через два дня назначает канцлером человека, которого презрительно именовал не иначе, как «этот австрийский ефрейтор». Папен стал вице-канцлером. В новом кабинете, считая и самого Гитлера, было всего три нациста.

1 февраля 1933 г., спустя 48 часов после прихода к власти, Гитлер распустил рейхстаг. Ему пришлось потратить немного времени на то, чтобы добиться у президента Гинденбурга разрешения на это действо, отмечает Г. Препарата, «Зачем вам это нужно? — спросил он Гитлера. — Думаю, что у вас и без этого есть рабочее большинство… Гитлер ответил не задумываясь: «Теперь настал момент раз и навсегда разделаться с коммунистами и социал-демократами»{647}. Выборы были назначены на 5 марта.

Однако перед Гитлером вновь со всей остротой встала старая проблема. Говоря о ней, Геббельс 14 февраля записывал в дневник: «Ханке доложил, что денег на выборы ждать неоткуда. Придется толстому Герингу обойтись без икры»{648}. Денег не было, однако Гитлер был настроен только на абсолютную победу, для этого его предвыборная кампания должна была стать самой дорогой в истории страны. Гитлер обратился за помощью к крупному капиталу и последний не подвел своего протеже. Сбор «контрибуции» с 25 самых богатых людей Германии произошел 20 февраля в резиденции председателя рейхстага Г. Геринга{649}.

Предваряя выступление Гитлера на этом собрании, Геринг заявил: «Жертвы, которые требуются от промышленности, гораздо легче будет перенести, если промышленники смогут быть уверены в том, что выборы 5 марта будут последними на протяжении следующих десяти лет и, может быть, даже на протяжении ста лет»{650}. Гитлер в своей речи утверждал, что помогая ему установить диктатуру, промышленники и банкиры помогут сами себе: «Частное предпринимательство не может существовать при демократии». Он заверил, что не только уничтожит коммунистическую угрозу, но и восстановит вооруженные силы в их прежнем блеске. Независимо от результатов голосования «отступления» не будет. Если он проиграет на выборах, он останется канцлером «с помощью других средств… другого оружия»{651}.

«После того как Гитлер произнес свою речь, — отмечал Я. Шахт на Нюрнбергском процессе, — старый Крупп встал и выразил Гитлеру единодушную поддержку всех промышленников». По мнению А. Швейцера: «Финансируя выборы 1933 г., которые прошли под знаком террора, виднейшие промышленники внесли солидный вклад в новый режим и тем самым стали полноправными партнерами «третьей империи»{652}.

Накануне решающих общенациональных выборов, 6 февраля 1933 г. по инициативе Папена были организованы выборы в Пруссии, мостившие фашистам дорогу к абсолютной власти. На выборах победили национал-социалисты, набрав 211 мест, партия центра — 43, остальные — 157. В результате Геринг был избран премьер-министром Пруссии{653}.

Однако переломным моментом стала ночь на 27 февраля 1933 г., когда вспыхнул рейхстаг. Прибывший на место Гитлер сразу обвинил в поджоге коммунистов. На следующий день нацисты добились у Гинденбурга подписания антитеррористического декрета «О защите народа и государства», фактически вводившего в стране чрезвычайное положение (декрет ограничивал свободу печати, право собраний, неприкосновенность личной переписки и т.д.). Как признавал Ф. Папен, в своих мемуарах: «Для того чтобы оправдать временную отмену некоторых прав и свобод, вводимую этим декретом, пришлось представить коммунистическую угрозу чрезвычайно серьезной»{654}. В тот же день КПГ была объявлена вне закона. На основании этих декретов всего за несколько дней было арестовано 4 000 человек, главным образом коммунистов, а всего за март 25 000, включая Э. Тельмана.

На Гитлера работало все: деньги; государственная машина; геббельсовская пропаганда; поддержка со стороны бизнеса; открытый террор штурмовиков… И все-таки 5 марта нацисты получили только 288 из общего числа — 647 мест в рейхстаге. Объединив свои голоса с мандатами национальной народной партии Гугенберга, они получили большинство в 16 голосов — достаточно для того, чтобы управлять, но далеко до тех двух третей, в которых нуждался Гитлер, чтобы узаконить свою диктатуру. Тем не менее 23 марта, когда на голосование в рейхстаге был поставлен закон: «О преодолении бедствий народа и империи» фактически предоставлявший правительству Гитлера чрезвычайные полномочия, все партии за исключением социал-демократов проголосовали «за» — отдав нацистам 441 голос. По мнению Ф. Папена, «этот закон явился единственным правовым оправданием превращения Гитлера в диктатора»{655}.

Спустя сутки после принятия закона о предоставлении Гитлеру чрезвычайных полномочий Крупп писал канцлеру: «Трудности, возникавшие в прошлом из-за постоянных политических колебаний и в большой степени препятствовавшие развитию экономической инициативы, теперь устранены»{656}.

Окончательно ликвидировать «трудности» были призваны штурмовики, которые 2 мая 1933 г. ворвались в помещения профсоюзов по всей стране и захватили их кассы, руководителей отправили в концентрационные лагеря. Коллективные договоры и политические партии были запрещены. Глава национал-социалистского германского трудового фронта Р. Лей объявил, что новое правительство намерено «восстановить абсолютное главенство естественного руководителя завода, то есть нанимателя… Только наниматель имеет право решать. Многие предприниматели в течение многих лет вынуждены были тщетно мечтать о «хозяине в доме». Теперь они вновь станут «хозяевами в своем доме»{657}.

В том же мае в полном составе было арестовано все руководство СДПГ; одним ударом организация, в которой состояли 4 млн. рабочих и которая обладала капиталом в 184 млрд. рейхсмарок, была стерта в порошок. Ниоткуда не последовало ни малейшей реакции, не говоря уже о сопротивлении. После этого наступила очередь полувоенных националистических организаций типа Stahlhelm («Стальной шлем»). За ними последовал роспуск остальных политических партий. Католики в начале июля сами согласились распустить свою партию в обмен на конкорад Гитлера с папой римским[81].

В победе фашистов либералы, вместе с правыми голосовавшие за Гитлера, обвинили… Сталина, поскольку, по их словам, в случае объединения голосов КПГ и СДПГ, социалисты могли получить большинство в парламенте и тем самым предотвратить приход Гитлера к власти. По их словам только вмешательство Сталина и Коминтерна, разрушило возможность создание КПГ и СДПГ единого фронта против фашизма.

Первым на эту возможность указал Брюнинг, который в 1947 г. в «Deutsche Rundschau» заявил, «что коммунистам следовало уступить свое 81 депутатское место социалистам, чтобы те получили благодаря этому 201 голос»[82]. Однако на поверку заявление Брюнинга оказалось не более, чем блефом, его разоблачал не кто иной, как Папен: «Брюнинг, жонглируя цифрами пытается доказать, что получения Гитлером большинства в 2/3 возможно было избежать. Но в рейхстаге было 647 мест, 2/3 из которых составляет 431 место. Гитлер собрал в поддержку своего закона об особых полномочиях 441 голос»{658}.

Устранение коммунистов необходимо было Гитлеру, не для устранения политических конкурентов, а для получения поддержки правых и либеральных партий. Это был жест, который не остался без внимания. Пример дает реакция на него кельнского отделения партии центра, политическим лидером которой был обер-бургомистр Кельна К. Аденауэр: «Мы ни в коем случае не должны препятствовать правительству, призванному к власти господином рейхспрезидентом… Мы приветствуем уничтожение коммунизма и подавление марксизма, осуществленное ныне в таких масштабах, которые были невозможны в течение всего послевоенного периода. Проникновение социалистических идей в германский народ, начавшееся с 1918 года, не позволяло нам до сих пор приступить к созданию государства, которое соответствовало бы нашим воззрениям…»{659}. И партия центра, представлявшая крупный бизнес, единогласно проголосовала за Гитлера.

Второй вариант обвинений был серьезнее. Пример на этот раз дает А. Буллок. По его мнению, если бы коммунисты объединились в июле 1932 г. с социал-демократами, то блок КПГ — СДПГ получил бы 13,2 млн. голосов, НСДАП — 13,7 млн., а в ноябре того же года они сообща получили бы 18,2 млн. голосов, а нацисты 11,7 млн. Но, как пишет Буллок: «Слепо упорствуя… Сталин верил в то, что возрастающий успех нацистов приведет к радикализации народных масс Германии и они, объединившись под эгидой КПГ, в конечном счете, обеспечат победу коммунистов в этой стране»{660}. Мысль получила широкое распространение, так, например, Д. Макдермотт и Д. Агню назвали этот период «олицетворением сектантской тактики… Сталина»{661}. На поверку эти громкие заявления оказались вновь ничем иным, как очередным пропагандистским блефом.

Руководители КПГ неоднократно призывали СДПГ к совместной борьбе против фашистской угрозы, но лидеры социал-демократов неизменно категорически отвергали их{662}. Так, во время предвыборной президентской кампании 1932 г. Э. Тельман призвал «устранить ту стену, которая стоит между социал-демократами и коммунистическими рабочими»{663}. Однако руководство СДПГ отклонило предложение[83]. Тогда Тельман, через головы руководства СДПГ напрямую обратился к ее рядовым членам с призывом создать единый фронт против фашистов. Лидеры СДПГ в ответ удерживали рабочих заверениями, что Гитлер будет соблюдать Веймарскую конституцию{664}.

В критические дни начала 1933 г. Э. Тельман снова обратился к лидерам СДПГ, а потом и к рядовым членам социалистической партии с призывом создать единый фронт{665}. Но лидеры СДПГ ограничились лишь тем, что призвали рабочих хранить спокойствие и быть готовыми к отпору фашизма, когда наступит для этого время. Спустя месяц — 23 марта, в своем выступлении при открытии рейхстага лидеры СДПГ заявят о сотрудничестве с гитлеровским правительством.

Позиция СДПГ определялась тем, что она изначальна была и оставалась пролиберальной парламентской, националистической партией. Характерно, что социал-демократы получали финансирование от крупнейших немецких концернов, наравне с праворадикальными партиями. Так, концерн Флика в 1932 г. заплатил сторонникам Брюнинга, Папена, демократов и социал-демократов по 100 тыс. марок каждому, Шлейхера — 120 тыс., Гугенберга — 30 тыс., НСДАП — 50 тыс.{666}. Не случайно социал-демократическая полиция Пруссии нередко охраняла демонстрации национал-социалистов и обрушивалась с репрессиями на коммунистов. Радикализм коммунистов для социал-демократов казался большим злом, чем угроза фашизма.

Тогда, может, коммунистам стоило отбросить свой радикализм и ради общего дела присоединиться к социал-демократам? Но что могли предложить социал-демократы? В этом заключался главный вопрос. На него невольно отвечал Ф. Папен: «Социал-демократы были господствующей, или правящей, партией и в рейхе и в Пруссии почти без перерыва в течение одиннадцати лет… но тем не менее оказались совершенно неспособны предложить Германии достойную политику, чтобы противодействовать бедствиям, вызванным удовлетворением репарационных требований[84], и катастрофе, порожденной мировым экономическим кризисом… Когда в 1930 г. ситуация вышла из-под контроля, социалисты отказались принять на себя свою долю ответственности»{667}.

С мыслями Ф. Папена перекликались слова его политического противника, имперского комиссара по трудоустройству в правительстве Шлейхера — Г. Тереке, прозвучавшие в августе 1932 г.: «Если сегодня еще имеются люди, которые считают, что они могут ограничиваться критикой, не выдвигая своей собственной, лучшей программы, это свидетельствует лишь о том, что они не понимают серьезности положения. Время критики и брюзжания на широких митингах миновало. Необходимы практические меры. История оправдает лишь тех, кто нашел в себе мужество действовать, даже если при этом пришлось бы пойти по непроторенной дороге, сулившей вначале немало трудностей и опасностей. Тот, кто полагает, будто бы из нынешнего кризиса можно выйти без риска, очень ошибается»{668}.

Социал-демократы не могли выйти за рамки своих идеологических представлений и своими демагогическими призывами неуклонно толкали страну к банкротству, хаосу и анархии. Они не имели никаких программ для вывода страны из кризиса и поэтому просто не могли предложить никакой базы для объединения и сотрудничества. Они фактически отказались от сотрудничества и с действующим правительством, заняв позицию стороннего критика, расшатывая тем самым основы государства[85].

По мнению И. Феста: «социал-демократы стали пленниками собственных одномерных представлений, самодовольно приукрашенных идеологическими представлениями и недомыслием… В годы после краха «большой коалиции» СДПГ не проявила, пожалуй, ни одной значительной инициативы; теперь[86] она снова собралась было с силами — но только для того, чтобы уничтожить последний малый шанс республики на спасение»{669}. Трагедия состояла в том, что экономическая и политическая обстановка в Германии требовала если не диктатуры, то как минимум решительных действий, по словам представителя партии центра Белля — «прыжка в пропасть»{670}. Социал-демократы на этот раз, по сравнению с 1919 г., пойти на них оказались не готовы[87].

Может быть, именно поэтому для очередной антикоммунистической версии в СДПГ уже не было необходимости. На этот раз не было нужды и в доказательствах, поскольку авторами являлись идеологи холодной войны, а предметом — «непорочная девственность либеральной демократии». Версия, в изложении одного из наиболее известных и рьяных ее приверженцев Дж. Ф. Кеннана, гласила: «Вся деятельность коммунистов была направлена против того, чтобы проводимый в Германии демократический эксперимент увенчался успехом, и они безо всякого зазрения совести обрекли бы его на неудачу при любых обстоятельствах»{671}. О. Ференбах: «Нет никаких сомнений в том, что могильщиками Веймарской Республики были нацисты и коммунисты. Они ни в чем не уступали друг другу. Они принесли на улицы террор, фанатизм, смерть… Экстремисты ожесточенно боролись друг с другом, но, тем не менее, у них был общий враг: либеральная демократия»{672}.

Несколько в диссонанс звучал опять же только голос очевидца событий Ф. Папена: «Организации рабочих и работодателей вели между собой войну, за которую приходилось расплачиваться стране в целом. По одну сторону линии фронта находился доктринерский марксизм, по другую капиталистический индивидуализм, давно уже созревший для реформирования»{673}.

Капиталистический индивидуализм — не что иное, как фундаментальная основа либеральной идеологии Кеннана и Ференбаха. Именно она завела мир в тупик развития и выродилась в конкретных условиях, в которых оказалась Германия в 1933 г., в фашизм. Против либеральной демократии не было особой нужды бороться хотя бы потому, что ее даже при самом сильном желании просто никто не смог бы отыскать. Ведь все, абсолютно все «либерал-демократы» (и в первую очередь кеннаны и ференбахи) прямо или косвенно голосовали за Гитлера и сами, по сути, были и стали фашистами. Коммунисты же действительно боролись, но не с демократией, компартия был официальной парламентской партией, а с фашизмом. Ведь кроме коммунистов в Германии с фашизмом бороться было больше просто некому.

После победы нацистов Гитлер добросовестно выплатил дивиденды «акционерам» своей партии: в апреле Г. Крупп высказал Гитлеру «желание координировать производство в интересах всей нации… основываясь на идее фюрерства, принятой новым германским государством». А 4 мая в газетах появилось официальное сообщение, что отныне Крупп — «фюрер немецкой промышленности»{674}. В «знак благодарности вождю нации» Г. Крупп стал основным создателем и главным собирателем денег для фонда Гитлера. Фонд предназначался для поддержки «СА, СС, штабов, гитлерюгенда, политических организаций…». Технологию сбора денег демонстрировала директива Р. Гесса: если штурмовики ворвутся в контору кого-либо из дарителей, то «дарители должны предъявить им удостоверение с моей подписью и партийной печатью»{675}. Если нет, то… Фонд Гитлера стал для нацистов крупнейшим частным источником доходов.

Ф. Тиссен в свою очередь, немедленно после прихода Гитлера к власти, путем слияния получил 40% акций самого могущественного предприятия в стране — Стального треста. Группе О. Вольфа осталось лишь 9%. Тиссену принадлежала также крупнейшая в Германии электрическая компания, снабжавшая током большую часть страны. Остальной рынок электроэнергии контролировался государственной компанией, которая так же находилась под опекой концерна. Тиссену принадлежал и всегерманский газопровод, подающий газ во все города Германии{676}.

Главными экономическими советниками правительства и самого Гитлера Тиссен поставил своих людей. Через несколько недель после реорганизации Стального треста наступила очередь угольного концерна Тиссена, который находился на грани банкротства и по долгам (95 млн. марок) должен был перейти к группе Дойче банка. Однако Гитлер не только спас Ф. Тиссена, но и дал ему на реорганизации концерна заработать огромные деньги. Постепенно Ф. Тиссен расправился со всеми своими врагами: «Директор-распорядитель католическо-еврейского Дойче банка[88] О. Вассерман…, подал в отставку «по болезни». О. Вольф попадает на скамью подсудимых за злоупотребления…» и т.д.{677} Руководящие места в тиссеновской империи занимают родственники и близкие друзья лидеров нацистской парии, в том числе Геббельса и Гитлера{678}.

15 июля 1933 г. Гитлер издает закон, по которому вся промышленность должна объединиться в синдикаты и установить твердые цены. Каждый конкурент или аутсайдер[89], который посмеет сбивать эти цены или организовывать новую фабрику, может, в порядке борьбы с «экономическим саботажем» — быть подвергнут взысканию правлением синдиката, арестован и заключен в концлагерь. Цены сразу скакнули в верх на 20–30%. Союз германских машиностроителей осенью 1933 г. постановил, что цены на сырье и полуфабрикаты… повышаются на 30–100%. В августе 1933 г. Шредер внес план по национализации всех крупных банков, с тем чтобы затем разделить их на 12 «окружных банков», которые постепенно должны потом перейти в частные руки, при этом государство должно оплатить «потери» этих частных лиц (так же как в сделке со Стальным трестом){679}.

В итоге шесть крупнейших банков и 70 акционерных компаний контролировали свыше 2/3 промышленного потенциала страны. Рост дохода монополистов демонстрировала фирма Круппа. Прибыли фирмы поднялись до 43396{680}. Личный доход Б. Круппа вырос в десять раз и продолжал все увеличиваться{681}. Прибыли концерна Круппа за пять лет — 1934–1939 гг. выросли в три с лишним раза: 1934 г. — 6,65 млн. рейхсмарок; 1935–10,34 млн.; 1936–14,39 млн.; 1937–17,22 млн.; 1939–21,11 млн.{682} Примерно так же преуспевали «Ферейнигте штальверке» Феглера, концерн Маннесмана, «Дрезднер банк» и остальные крупные концерны, фирмы и банки{683}.

И это было только началом. В 1936 г. фюрер заявил: «Если мы победим, бизнесу это сулит существенные компенсации»{684}. Свое слово Гитлер сдержал. После аншлюса Австрии сталелитейные заводы Ротшильда отошли к концерну Герман Геринг. «ИГ Фарбениндустри» стал обладателем 51% акций французской компании «Франколор». Лотарингская стальная индустрия была поделена между концернами «Герман Геринг-верке», Флика, Штумма и т.д. Что касается империи Круппа, то для начала в Австрии он за 8,5 млн. приобрел заводы «Берндорфа», которые по эссенским же бухгалтерским книгам стоили 27 млн. Оккупация Чехословакии принесла Круппу контрольный пакет заводов «Шкода». К1941 г. «фабричные трубы Берты (Крупп) коптили небо… почти над всеми странами Европейского континента, от Бельгии до Болгарии, от Норвегии до Италии»{685}. Стоимость крупповских предприятий поднялась с 76 млн. марок на 1 октября 1933 г. до 237 млн. марок на 1 октября 1943 г. «Сюда включались многие действующие предприятия в оккупированных странах при стоимости (по книгам) всего по 1 марке каждое»{686}.

БУДУЩЕЕ ГЕРМАНИИ?

Воззрения германской элиты, нанявшей Гитлера, на идеальное политэкономическое устройство Германии отражали настроения таких ярких ее представителей, как вице-канцлер Ф. Папен и стальной магнат Ф. Тиссен. Их идеи сводились к поиску своего немецкого пути развития альтернативного как русскому коммунизму, так и англосаксонскому либерализму. Определяя приоритеты, Гитлер уточнял: «Со времени появления крупного социального вопроса нашего века текущую политику надо подчинять его интересам. Речь о будущей судьбе нацизма как альтернативы большевизму…»{687}.

Ф. Тиссен объяснял необходимость поиска альтернативы неприспособленностью немецкого народа к демократии{688}. «Партийная политика, — добавлял Ф. Папен, — потеряла значительную часть своего (смысла), когда возникла необходимость призвать нацию в целом для свершения огромного коллективного усилия… Под угрозой экономического кризиса мы должны порвать с коллективистскими теориями социалистов и предоставить возможность частным предпринимателям принять на себя долю ответственности в рамках законности и христианской предприимчивости»{689}.

С практической точки зрения Папен предлагал «неработоспособную систему правления политических партий заменить государством, основанным на корпоративных принципах»{690}. Ф. Тиссен шел дальше и призывал к созданию некого типа корпоративной монархии{691}, как к альтернативе «прежней реакционной» рыночной системе, одновременно предотвращающей наступление государственного социализма. Корпоративная система, с одной стороны, должна была способствовать созданию «крупных картелей позволяющих исключить чрезмерную конкуренцию и вражду между концернами…»{692}. С другой, — обеспечить такое устройство, где «частные интересы не наносят ущерба общественному благосостоянию… — т.е. так же, как государство мешает людям воровать, оно должно обеспечить невозможность ситуации, когда частный бизнес эксплуатирует людей и причиняет вред обществу»{693}.

Идеологически корпоративная система, по идее, как Тиссена, так и Папена должна была базироваться на религиозных, клерикальных догматах католической церкви: «Нашей подлинной задачей была перестройка общества на основе принципов христианской морали»{694}. Не случайно одним из условий поддержки Гитлера они оба выдвинули подписание конкорада с Ватиканом. В качестве примера корпоративной системы Тиссен приводил режим Муссолини[90]. «Нанимая» Гитлера, германские промышленники надеялись, что он создаст подобную систему{695}.

Корпоративные принципы базировались на крайне консервативных, национально и социально тенденциозных взглядах германской элиты. Их отражают отдельные, реплики, как Тиссена, так и Папена. Например, Тиссен писал о Гитлере: «Трудно поверить, что выходец из австрийской крестьянской семьи наделен столь высоким интеллектом»{696}. На базе подобных рассуждений Тиссен делал вывод, что Гитлер был внебрачным сыном Ротшильда, у которого служила мать будущего фюрера. Ф. Тиссен видимо забыл, что его собственный отец, создавший империю Тиссенов, был выходцем из крестьянской семьи. Другой пример говорит о национальных представлениях Ф. Тиссена, указывавшего на «полную несовместимость двух Германий — колониальной рабской Германии Востока, первоначально населенной славянами, ставшими прусскими крепостными, и Германией Запада, где христианский и римский гуманизм был основной цивилизирующей силой… для спасения Германии и Европы требуется восстановление прежнего барьера между двумя народами со столь различными ментальностями»{697}.

Мечты Тиссена и Папена о собственном альтернативном пути развития Германии представляли собой некий вид неофеодализма — власти финансовой аристократии, опирающейся на религию и патернализм.

Для продвижения своих идей в мае 1933 г. Тиссен при поддержке Гитлера основал в Дюссельдорфе Институт сословий, где он намеревался подвести научную основу под идеологию сословного (корпоративного) государства. Однако вскоре события пошли другим путем. В августе 1933 г. Р. Лей, руководитель Германского трудового фронта, создал две конкурирующие с институтом школы экономики и труда, занимавшиеся «основополагающими положениями по сословной структуре» и противостоявшие институту Тиссена. Победа осталась за Р. Леем, многие сотрудники тиссеновского института были брошены в тюрьмы и концлагеря. После своего побега из Германии в начал 1940 г. Ф. Тиссен по этому поводу заявит: «Гитлер обманул меня и всех людей доброй воли… Гитлер обманул нас всех»{698}.

Тиссен разочаровался в Гитлере: «Сильное государство, о котором я тогда мечтал, не имеет ничего общего с тоталитарным государством — или, скорее, с карикатурой на государство, созданной Гитлером…»{699}. На деле Гитлер добросовестно делал ту работу, на которую его наняли тиссены, папены, шахты, круппы и т.п… Что поделаешь, коль целей, которые они ставили перед Гитлером в своих пасторальных мечтаниях, на практике можно было достичь только одним путем:

СВОБОДА В ОБМЕН НА ПОРЯДОК

Конституция! Как же мало весит это слово по сравнению с безопасностью и спокойствием, восстановленными в интересах народа!

Альфонс XIII Испанский, 1924 г.

В отличие от своих бывших европейских «союзников», США во время Великой депрессии имели вполне сопоставимый с Германией уровень промышленного спада и безработицы. Однако Соединенным Штатам удалось сохранить демократию, в то время как в Германии к власти пришел тоталитаризм. Почему?

Отвечая на этот вопрос, Ф. Папен утверждал что «ограбление германской экономики в течение длительного времени являлось серьезной ошибкой. Всякое нарушение экономического равновесия Германии делало бремя репараций непереносимым. Более того, было ясно, что такая страна, как Германия, чья экономика в сильнейшей степени зависит от внешнего мира, станет одной из первых жертв общего экономического кризиса»{700}.

Против этого утверждения выступил Л. Мизес: «Репарационные платежи не были причиной экономических трудностей Германии»{701}. В подтверждение своих слов он отмечает, что доля репарационных платежей в общих доходах на душу населения Германии в 1925–1930 гг. составляла всего 2–3%{702}.

Взятые сами по себе репарационные платежи во время экономического бума действительно не представляли серьезных проблем. Однако этот бум для Германии был «синтетическим» он строился на постоянном притоке иностранного капитала. Стоило этому потоку остановится, и более того — повернуть вспять, кумулятивный эффект действия бегства капиталов, репараций и выплат по кредитам бросал Германию за грань выживания.

В настоящее время трудно сказать, насколько строительство немцами финансовой пирамиды, лежавшей в основе «синтетического бума», было вызвано спекулятивным интересом, а насколько вынужденно объективными обстоятельствами. Однако следует отметить, что в данном случае вина заемщика была не больше вины кредитора. Победители были профессионалами в финансовых вопросах, отлично знали ситуацию в Германии и полностью отдавали себе отчет в возможных последствиях своей собственной политики.

Характеризуя влияние иностранных кредитов и репараций, следует отметить, что совокупный платежный баланс Германии к 1931 г. был сведен почти в ноль: репарационные платежи Германии, начиная с 11 ноября 1918 г. по 30 июня 1931 г. (моратория Гувера), составили,по оценке Репарационной комиссии, 20,78 млрд. золотых марок[91], плюс германские вложения за границей, достигшие к лету 1931 г. 8,5 млрд. марок{703}. С другой стороны, Германия смогла выручить 7,5 млрд. золотых марок от продажи бумажных марок (до стабилизации валюты) и получить 25–27 млрд. марок долгосрочных и краткосрочных иностранных кредитов (со времени стабилизации валюты){704}. Если брать период, начиная с принятия плана Дауэса, т.е. с сентября 1924 г. по июнь 1931 г., то выплаченные репарации составили — 10,8 млрд. рейхсмарок, сумма кредитов Германии — 20,5 млрд., прямые инвестиции в Германию — 5 млрд.{705}.

Депрессия началась в то время, когда коалиционное правительство возглавлял лидер СДПГ Г. Мюллер (1928–1930 гг.). Предвестники кризиса появились уже в 1928 г., когда были проведены первые массовые увольнения рабочих, коснувшиеся миллионов человек. Антикризисная программа правительства Г. Мюллера, была основана на настойчивых рекомендациях крупного бизнеса, предлагавшего в качестве меры борьбы с кризисом «чрезвычайное» снижение заработной платы. На практике этот шаг, с одной стороны, вызвал врыв социальной напряженности, а с другой — привел к дальнейшему углублению кризиса.

Характеризуя ситуацию в стране в феврале 1929 г., Геббельс отмечал: «Не сформировывается никакое правительство. Никто не хочет нести ответственность…» «Кризис усиливается. Господа парламентарии не видят выхода…» «В рейхе откровенный кризис власти. Нужно либо распускать рейхстаг, либо вводить диктатуру»{706}. В стране начинался хаос.

Зверинг, министр внутренних дел, в те дни заявлял: «Право на собрания превратилось в бесправие собрания, а свобода печати — в своеволие печати. Мы не можем давать больше демагогам воспламенять массы своими речами. В прошлом году только в Пруссии при выполнении долга было убито четырнадцать и ранено триста полицейских»{707}. В сентябре 1929 г. полицай-президент Берлина Вайс встал на защиту нацистов в обмен на прекращение ими борьбы против полиции. «Да, пролилась кровь», — отмечал в то время Геббельс, когда под защитой полиции стало возможно безнаказанно орудовать в «красных» кварталах. «Полиция очень расположена к нам, — подчеркивал Геббельс, — особенно офицеры»{708}.

Нацисты оказались для полиции ценным подспорьем в борьбе с волнениями безработных, которые все чаще выдвигали левые политические лозунги. Геббельс в январе 1930 г. отмечал в дневнике: «Во всем рейхе волнения безработных. Много убитых и раненых»{709}. Безработица, которая за два года выросла почти в 8 раз, была главной проблемой, стоявшей перед правительством, второй стали репарации. Деньги, необходимые для спасения экономики, уходили на оплату долгов кредиторов[92]. Репарации, отмечал Ф. Папен, подрывали не только экономику государства, но и дух нации: «В течение всего периода выплаты репараций, в результате обесценивания денег, «экономический пессимизм» приобрел характер эпидемии»{710}.

Но социал-демократы продолжали последовательно и неуклонно выполнять все «немыслимые требования победителей»{711}. Причем вопрос о цене выплат даже не обсуждался, проблема стояла только в том — каким образом? По мнению Ф. Папена, именно «несогласие между партиями коалиции по вопросу о финансовых реформах необходимых для выполнения условий плана Юнга, привело к падению кабинета, возглавляемого канцлером-социалистом Мюллером»{712}.

Обострение кризиса привело к тому, что активность избирателей на выборах в рейхстаг 1930–1932 гг. была необычайно высока 80–85%. По итогам выборов в 1930 г. правительство возглавил представитель католической партии «Центра» Г. Брюнинг. «Его основной задачей, — по мнению Буллока, — было прекращение выплаты репараций. Он верил, что для этого необходимо было продемонстрировать странам-победительницам стремление Германии исправить экономическое положение путем уменьшения бюджетных расходов и увеличения налогов, для выравнивания бюджета»{713}.

Подход Брюнинга к выплате репараций отражал консервативный характер всех его начинаний по борьбе с кризисом. Он шел по пути, проложенному предыдущим канцлером. К тому времени «количество безработных перевалило за миллион, а выплата пособий в размере 16,6 млрд. марок в год, — по словам Папена, — оказалась совершенно недостаточной для избавления от растущей нищеты»{714}. Тем не менее, Брюнинг предложил воспользоваться чрезвычайным законом и дополнительно снизить пособия по безработице. Против этого восстали социалисты, заявив, что «правительство Брюнинга старается уничтожить основы существования демократического общества»{715}. Брюнинг не смог собрать большинства в парламенте, что привело к политическому кризису и новым выборам в сентябре 1930 г.

Брюнинг сохранил пост канцлера, а большинство в парламенте вновь осталось за социал-демократами, однако они «отказались вступать в правительство Брюнинга, вместе с тем они голосовали за его чрезвычайные законы, но отказывались брать на себя ответственность за них»{716}. Свой первый чрезвычайный закон, на основании 48 ст. конституции, направленный на «обеспечение устойчивости экономики и финансов», Брюнинг при поддержке Гинденбурга издал 1 декабря. Закон предусматривал предоставление уступок крупной промышленности и вел к конфронтации с профсоюзами. Другой антикризисной мерой стало предоставление многомиллионных субсидий юнкерам восточных провинций: 4,5 млн. акров земли к востоку от Эльбы было заложено, задолженность доходила до 2 млрд. марок[93]. Если бы закладные были опротестованы, то пришлось бы пустить с молотка большую часть территории трех приграничных германских провинций{717}.

Однако политика уступок себя не оправдала, к февралю 1931 г. безработица подскочила более чем в два раза по сравнению с предыдущим годом и достигла 4,9 млн. человек. В ответ Брюнинг предложил план, который предусматривал: национализацию за вознаграждение ряда разорившихся поместий для переселения безработных; увеличение ассигнований на пособия по безработице; уменьшение жалования госслужащим; повышение налогов и сокращение государственных расходов{718}. Бюджетный дефицит Брюнинг предложил покрыть за счет займов.

Но летом 1931 г. началось новое обострение кризиса, научался отток капитала из Германии, что всего за несколько недель привело к полному банкротству таких сверхгигантов, как «Данат-банк» и «Дрезднер банк»[94]. «С крахом «Kreditanstalt» в июне 1931 г. Австрия стала первой жертвой всемирного кризиса и была поставлена на грань катастрофы. Она была спасена только в результате политической капитуляции перед условиями, выдвинутыми французским правительством. С Германией ситуация складывалась иначе. В течение всего лета этого года канцлер, министр иностранных дел и президент Рейхсбанка совершали персональные визиты в столицы стран-победительниц с руками, протянутыми за подаянием. Их принимали вежливо, но отпускали назад ни с чем»{719}. В Лондоне Р. Макдональд посоветовал Брюнингу «искать спасения во внутриполитических мерах»{720}.

«20 июня Гинденбург обратился к Гуверу с просьбой о помощи, Гувер предложил объявить годовой мораторий по долгам Германии. Против выступило французское правительство. Тем не менее, 13 июля главный банк Германии был вынужден прекратить платежи. Четыре дня спустя Брюнинг был приглашен в Париж. Франция, Великобритания и США предложили Германии заем в 500 млн. долл., под залог некоторых материальных ресурсов, а также при принятии Германией обязательств в течение десяти лет не увеличивать военных расходов и не пытаться изменить отношения с Австрией. Брюнинг в ответ заметил, что экономика, основанная на неограниченном кредите, уже вызвала экономический коллапс, и продолжение таких отношений может оказаться фатальным»{721}.

Представление о коллапсе дают воспоминания М. Браухича: «13 июля 1931 г. экономический кризис со всеми своими опустошительными последствиями ворвался в Германию. Тысячи вкладчиков кинулись спасать свои сбережения. Закрылись двери банков, некоторые из них навсегда. Опустели кино, кафе, театры и увеселительные заведения. Казалось, все остались без денег. Тяжким бременем навалились на людей заботы о хлебе насущном»{722}. Правда, летом количество безработных удалось снизить на миллион[95], но и оставшиеся 3,9 млн. были для экономики Германии, по словам Г. Тереке, «катастрофой, последствия которой было трудно предвидеть»{723}.

В сентябре 1931 г. Федерация германской промышленности ввиду чрезвычайности ситуации предложила передать власть от парламента к авторитарному кабинету{724}. Экономическая ситуация к концу второго года правлений Брюнинга стала катастрофичной: безработица за это время выросла в два раза, промышленное производство снизилось почти на треть. В итоге экономический кризис стал стремительно перерастать в политический. Э. Генри в те годы отмечал: «Катастрофическое сокращение германской производственной базы… не только обрекает треть всего населения на физическое уничтожение. Эта катастрофа отбросила германскую промышленность к уровню прошлого столетия, привела ее на грань окончательного банкротства и подорвала экономическую базу новой, политически победившей системы»{725}.

Отчаянность ситуации характеризует и выступление Брюнинга в ноябре 1931 г., в котором канцлер заявил: «Грядущей зимой нашей важнейшей задачей будет не допустить, чтобы вражда между партиями достигла взрывоопасного предела… Федеральное и земельные союзные правительства и муниципалитеты окажутся в следующем году перед почти непреодолимыми финансовыми проблемами. Налоговые поступления будут основаны на доходах 1931 г., сократившихся вследствие экономического кризиса, и, даже без бремени репараций, мы будем вынуждены в 1932 г. применить во всех отраслях деятельности еще более строгие меры»{726}.

Брюнинг считал, что проблему можно решить только путем национальной мобилизации: «Всемирный кризис ударил по Германии особенно сильно. Он поразил нас в момент морального смятения, явившегося следствием катастроф и разочарований последних нескольких лет. Мы стоим перед лицом очень серьезной ситуации… Основной задачей, как внутренней, так и внешней политики должно стать достижение национальной независимости, в отсутствие которой молодое поколение живет в полной неуверенности относительного своего будущего»{727}. Канцлер потребовал введения чрезвычайного положения. Гинденбург не решился на такой шаг, тем более правительство Брюнинга вызывало всеобщее раздражение:

«Канцлер сознательно обратился к дефляции. Он урезает оклады, пенсии, чем вызывает неудовольствие рабочих, служащих, пенсионеров. Он ввел контроль за ценами, который раздражает крестьян, контроль за банками, который злит финансистов, он ненавистен промышленности, так как потребовал снижения цен на сырье, установленных картелями. Все его ненавидят, — отмечал французский посол Ф. Понсе, — даже социал-демократы не скрывают, что держатся за него, исключительно по причине того, что бояться худшего»{728}.

По мнению Ф. Папена антикризисные меры Брюнинга изначально были обречены на неудачу: «1931 г. лишил политику Брюнинга, пытавшегося удовлетворить все репарационные требования союзников, всяких шансов на практическое выполнение»{729}. Брюнинг самым «тщательнейшим образом» продолжал выполнять план Юнга{730}. Папен, оценивая правление Брюнинга, писал: «Личное бескорыстие Брюнинга, «равнялось только его политической слепоте, которая толкала его на продолжение курса, направленного на удовлетворение всех репарационных требований в то время, когда внутренняя ситуация в стране делала такую политику гибельной»«{731}. В результате, констатировал Папен, «последствия экономического кризиса было нельзя ликвидировать никакими силами»{732}.

Брюнинг в ответ заявлял, что «план Юнга не является соглашением равных партнеров. Мы вынуждены уступить диктату»{733}. Так, в январе 1932 г. когда Брюнинг уведомил британское правительство об отказе германского правительства возобновить выплату репараций, парижские газеты затопила волна раздражения. Лаваль был вынужден уйти в отставку. Новый французский кабинет заговорил значительно более резким тоном: «Французская нация никогда не откажется от ее права на получение репараций»{734}. Дефолт Германии, по мнению А. Ритчла, неизбежно повлек бы за собой военную интервенцию, как в 1923 г.{735}.

Британский посол Г. Рэмболд считал, что последним камнем в судьбе Брюнинга стал план «переселения на земли разорившихся восточнопрусских поместий 600 000 безработных, т.е. 10% от их пикового значения. «Учитывая малое плодородие почвы на этих территориях, он должен был выделить каждому переселенцу около 60 акров земли» или всего 36 млн. акров. «Тысячи семей, на протяжении столетий считавших эти территории своим домом, приходили в отчаяние от своей возможной будущей судьбы…»{736}. Сам Брюнинг полагал, что стал жертвой пропаганды и демагогической агитации: «Современная техника пропаганды является более разрушительной, чем какое-либо оружие. Она препятствует осуществлению и конструктивных решений, эта опасная тенденция развития в условиях современной массовой демократии»{737}.

Так или иначе, 30 мая 1932 г. Гинденбург отправил правительство Брюнинга в отставку. «В этот день Гинденбург принял Гитлера. Отменяется запрет СА…, — но суть не в том, отмечает Геббельс, — рейхстаг будет распущен. Это главное»{738}.

Парламентские методы уже не могли обеспечить победу ответственного большинства или создать работоспособную коалицию. «Судьба демократической (германской государственной партии) партии стала пугающим показателем направления, в котором движется общественное мнение…, — отмечал Ф. Папен. — Теперь, когда формы демократической жизни быстро приближались к банкротству, количество членов демократической партии в парламенте сократилось до нескольких депутатов… Ничто другое не демонстрировало столь явно провал веймарской демократии, как три последних трагических года существования этой партии, когда четыре ее представителя оставшиеся в парламенте, голосовали за гитлеровский закон об особых полномочиях»{739}. Шрайбер, представитель партии центра, тогда заявлял: «Это не был вопрос диктатуры, угрожавшей парламентским учреждениям, скорее угроза диктатуры возникла из-за слабости парламентских учреждений»{740}.

Но пока Гинденбург еще сопротивлялся и воспользовался своим правом назначения канцлера, тем самым превращая Германию в президентскую республику. Новым канцлером стал Ф. фон Папен, пользовавшийся доверием банков и биржи, широкой части промышленников и имперского сельскохозяйственного объединения. Он хоть и принадлежал к партии католического центра[96], однако позиционировал себя как канцлера, стоящего вне партий. Папен по его словам придерживался политики «просвещенного консерватизма»{741}. Папен объяснял, что он понимал под истинно консервативными убеждениями: «Наши убеждения требуют, чтобы государство строилось на базе крепкой власти»{742}.

Министры его правительства «принадлежали людям исключительно консервативных убеждений, не связанных с политикой»{743}. Правительство, придерживающееся консервативных взглядов, по словам самого Ф. Папена, «было создано для того, чтобы неработоспособную систему правления политических партий заменить государством, основанным на корпоративных принципах»{744}. Другими словами на принципах новой аристократии. Свое понимание корпоративного государства Папен дал в одной из своих речей: «Партийная политика потеряла значительную часть своего (смысла существования), когда возникла необходимость призвать нацию в целом для свершения огромного коллективного усилия… Под угрозой экономического кризиса мы должны порвать с коллективистскими теориями социалистов и предоставить возможность частным предпринимателям принять на себя долю ответственности в рамках законности и христианской предприимчивости»{745}.

В ответ на назначение Папена канцлером партия Центра потребовала передачи «ответственности за формирование правительства в руки Национал-социалистической партии»{746}. Папен пошел на компромисс и в обмен на пассивную поддержку нацистами его кабинета 16 июня, под предлогом соблюдения принципа равенства для всех партий, отменил запрет на деятельность СС и СА, введенный 13 апреля Брюнингом. Оправдывая этот шаг, Папен говорил: «Нашей задачей было постараться… усмирить нацистов путем раздела с ними ответственности за управление государством»{747}. Уже на следующий месяц «Берлин кишел молодчиками из нацистских боевых отрядов, маршировавших под звуки бесчисленных гитлеровских оркестров, — вспоминал о мае 1932 г. фон Браухич. — Серый и безликий режим Веймарской республики тонул на глазах…»{748}

Идеалом Папена в политической сфере являлся двухпалатный парламент и двухпартийная система, как в США. Подобная организация, по его мнению, могла вывести Германию из политического кризиса. Папен последовательно боролся с «искажениями демократических принципов», которые, по его мнению, составляли сущность Веймарской республики. Однако, как отмечает сам Папен, «реформировать партийную систему так, чтобы убедить каждого подчинить свои личные или партийные интересы неотложным потребностям текущего момента, оказалось невозможным»{749}.

Кроме растущего политического радикализма перед Папеном стояли еще как минимум две ключевые задачи: репарации и экономический кризис.

Проблеме репараций была посвящена июньская 1932 г. конференция в Лозанне. Тактика Папена на ней, по словам Макдональда, была основана на увязывании вопроса «о репарациях с каким либо крупным планом для всей Европы…»{750}. На такой подход Папена наталкивали слова Эррио: «Если Франция откажется от получения репараций, она должна получить за это экономическую и политическую компенсации…». Папен предложил Франции эти компенсации в виде подписания внешнеполитического консультативного пакта и объединенного Генерального штаба в целях дальнейшего открытого союза{751}. Цель союза объединение Европы в борьбе против советской угрозы.

Однако «против франко-германского пакта резко выступила Великобритания в лице Макдональда, который заявил, что любой подобный пакт нарушает баланс сил в Европе»{752}. И Эррио поспешил прервать переговоры с Папеном, «поскольку Франция не может позволить себе пойти на риск разрыва с Великобританией». В итоге Папен констатировал: «Мне пришлось признать, что Франция поставила свою дружбу с Великобританией выше любого примирения с нами». Великобритания в который раз применила свой старинный метод, служивший ей на протяжении веков, — «разделяй и властвуй», «но в тот момент ее премьер-министр, — по словам Папена, — очевидно не сознавал, что такая политика стала слишком узка для требований современной Европы. К тому же он, по-видимому, не сумел понять, что восстановление силы и здоровья пораженной нищетой и находившейся под угрозой русского тоталитаризма Германии гарантирует в будущем Центральной Европе безопасность…»{753}.

Планы самого Папена приоткрывали его откровения перед представителем Австрии, на Лозаннской конференции — Дольфусом, который просил кредит у Франции. Последняя согласилась его предоставить на условии — если Австрия будет воздерживаться от сближения с Германией. Папен на это заявил Дольфусу: «Вам совершенно необходимы эти деньги. Постольку, поскольку это меня касается, — чем больше дадут вам западные державы, тем лучше. Подписывайте любые политические условия, касающиеся ваших отношений с Германией, какие они станут вам навязывать. Я не буду возражать. Однажды и довольно скоро, наши страны объединяться, и тогда мы поглядим, каким образом они захотят вернуть свои деньги»{754}.

Между тем переговоры о репарациях зашли в тупик. Эррио заявлял Папену: «Вы представляете, сколь невозможно мне, представ перед палатой, объявить, что Франция ничего не получит? Это немыслимо! Они меня тотчас же сровняют с землей»{755}. Макдональд приводил еще один существенный довод: «Франция ни в коем случае не откажется от требования окончательной выплаты, в особенности ввиду того, что Соединенные Штаты относятся отрицательно к вопросу об отмене репараций…»{756}.

Папен объяснял Эррио и Макдональду, что его правительство является последним «буржуазным», которое они видят в Германии. «Если нам придется вернуться домой, не добившись никакого успеха, то на наше место придут левые или правые экстремисты». Эррио назвал этот аргумент шантажом»{757}. По мнению Папена позиция великих демократий в Лозанне привела к тому, что у «последнего «буржуазного» правительства Германии просто не оказалось ни малейших шансов на существование и не было никакой возможности остановить поднимающуюся волну радикализма»{758}.

По возвращении с Лозаннской конференции Макдональд и Эрррио были встречены аплодисментами своих парламентов, — конференция еще теснее сблизила Англию и Францию. Делегация Папена при возвращении в Германию была встречена «градом тухлых яиц и гнилых яблок»{759}. После Лозанны Папен был вынужден ввести чрезвычайное положение и прямое правление в Пруссии и Берлине. В радиопередаче, предназначенной для Америки, Папен заявил, что его правительство «было вынуждено вмешаться в ситуацию из-за угрозы возникновения гражданской войны»{760}.

Гражданская война уже почти началась. В середине 1932 г. происходили ожесточенные столкновения между фашистами и коммунистами. В июне с обоих сторон погибло более 80 человек, в июле — 86. Канцлер был вынужден перейти к жестким мерам. В июле после побоища в пригороде Гамбурга Папен распустил социал-демократическое правительство Пруссии. Представители СДПГ не сопротивлялись. Характерным был следующий пример, когда новый министр полиции Пруссии Брахт потребовал от прежнего социал-демократа Зверинга сдать дела, последний заявил, «что подчинится только насилию. — Какая форма насилия Вас больше устраивает? — любезно осведомился Брахт. — Пусть с наступлением темноты два полицейских офицера выведут меня из министерства, — ответил Зверинг»{761}.

Июльские выборы принесли сокрушительную победу фашистам, количество голосов, поданных за них, выросло более чем в два раза, с 6,4 до 13,7 млн. голосов. «Настоящая причина роста популярности нацистов, — по мнению Папена, — заключалась в отчаянном состоянии германской экономики вкупе с общим разочарованием результатами Лозаннской конференции»{762}. Даже фон Сект, воспитанный в традициях полного отделения армии от государства, рекомендовал своей сестре голосовать за Гитлера: «Молодежь права. Я слишком стар»{763}. Папен был вынужден пригласить Гитлера занять пост вице-канцлера, но Гитлер требовал все либо ничего.

Характеризуя глубину экономического кризиса, в начале своего правления Ф. Папен писал: «Мы были вынуждены начинать в крайне невыгодных условиях. Казна была в буквальном смысле пуста, и правительству только с большим трудом удалось выплатить государственным служащим жалованье за июнь»{764}. Примерно 23,5 млн. немцев — почти 36% населения — зависели от общественных фондов. Но главной проблемой была стремительно растущая безработица. 13 августа Гинденбург потребовал от канцлера немедленно приступить к широкой программе трудоустройства.

Основным инструментом антикризисной программы Папена, носившей пролиберальный характер, «стали особые процентные облигации («налоговые сертификаты»), обеспечивающие освобождение от налогов, при помощи которых предполагалось снабдить промышленность оборотным капиталом, поощрить создание новых рабочих мест и способствовать расширению производства[97]. Каждый дополнительно принятый на работу рабочий обеспечивал своему нанимателю уменьшение на 400 марок суммы взимаемых с него налогов. Другие изменения в шкале налогообложения способствовали введению сорокачасовой пятидневной рабочей недели за счет найма возможно большего количества рабочих». Для реализации программы было выделено 2,2 млрд. марок, полученных из внутренних источников. «Это потребовало наших последних резервов», — отмечал Папен{765}.

Против выступили социалистические партии и президент Рейхсбанка Лютер. Папену пришлось пригрозить последнему, что он может обойтись и без него. Одновременно Папен направил усилия для подавления деятельности профсоюзов и движений безработных, выступил за снижение субсидий безработным, отменил «проекты Брюнинга» заселения помещичьих земель и продолжил политику финансирования задолженности помещиков.

Результаты антикризисной программы на первый взгляд обнадеживали. За первый месяц реализации программы, по словам Папена, безработица снизилась на 123 000 человек. Однако с экономической точки зрения антикризисная программа Папена в кризисных условиях могла дать только краткосрочный эффект, поскольку она, прежде всего, стимулировала предложение на уже и так затоваренном рынке. Фактически программа была нацелена на оказание краткосрочной помощи промышленникам, а не на выправление макроэкономической ситуации[98]. Рано или поздно план Папена должен был с удвоенной силой обрушиться на его же создателей. Что и произошло, безработица снова стала расти. Индикатором перемен стал отказ банков акцептировать «налоговые сертификаты»: «Рынок не готов с такой быстротой принимать предложенные ценные бумаги»{766}.

Пока же — успех антикризисной программы по мнению канцлера сулил многообещающий эффект на предстоящих выборах, которые Папен после сентябрьского роспуска рейхстага назначил на 6 ноября. Проблема, по мнению Папена, состояла только в том, что у него не было своей партии. Г. Рэмболд накануне выборов, в этой связи замечал: «Люди, желающие поддержать правительство Папена, число которых в настоящее время растет, просто не знают за кого им голосовать»{767}.

Обстановку, в которой проходила подготовка к выборам, в своем дневнике передавал Геббельс: «Во всем рейхе вспыхивают частичные забастовки, правительство против этого совершенно бессильно… Потсдам!… Шесть часов подряд марширует перед фюрером немецкая молодежь»{768}.

Тем не менее на ноябрьских выборах нацисты потеряли 35 мест, что можно было отнести к победе Папена, но коммунисты на них же наоборот получили 11 новых мест, что вызвало панику в либеральных и консервативных кругах. А партия центра и демократическая партия, на поддержку, которых мог рассчитывать Папен, вместе набрали в сумме почти в 3 раза меньше голосов, чем нацисты и — в 1,5 раза меньше, чем коммунисты. Показательно, что еще 12 сентября рейхстаг подавляющим большинством голосов принял вотум недоверия кабинету Папена, внесенный КПГ. Это означало, что, кроме Немецкой национальной партии Гутенберга, ни одна из партий не поддержала экономическую программу канцлера{769}.

Папен попробовал договориться с военным министром Шлейхером и Гитлером, но переговоры закончились безрезультатно. Канцлер приходил к выводу, что на создание коалиционного правительства не было никакой надежды. Г. Рэмболд доносил британскому правительству: «Папен… одержим идеей, что политические партии никоим образом не отражают мнение народа Германии и что страна в действительности выступает за авторитарное правление…»{770}. Эти выводы подтверждала «Deutsche Tagezeitung», которая 18 ноября 1932 г. писала: «После тринадцати лет партийных баталий народ ища спасения, до такой степени уверился в необходимости введения авторитарного правления, что даже партии, наиболее преданные парламентским принципам, более не видят в них решения наших проблем»{771}.

Надежда была только на армию. Однако ее вмешательство в существовавших условиях, по мнению Папена, лишь катализировало бы ситуацию: «Шлейхер не оставил у меня сомнения, что он выступает в роли представителя армии — единственной оставшейся в государстве устойчивой организации, сохранявшей единство и свободной от политических распрей… В условиях … кризиса этот инструмент поддержания законности и порядка можно было удержать от вмешательства в угрожавшую стране гражданскую войну только при условии, что разрушающаяся партийная система власти будет заменена авторитарным правительством»{772}.

Папен был уже готов ввести диктатуру, но у него не было преданных боеспособных сил, необходимых для ее удержания. Майор Отт, начальник Политического департамента военного министерства, докладывал правительству Папена: «… подробное исследование показало, что одновременная охрана границ и защита общественного порядка… находятся за пределами возможностей федерального и земельного правительств. В связи с этим правительству было рекомендовано воздержаться от введения чрезвычайного положения»{773}. 3 декабря 1932 г. Гинденбург заявил Папену: «Я слишком стар и очень много повидал в жизни, чтобы принять на себя ответственность за возникновение гражданской войны. Единственная оставшаяся у меня надежда — в том, что бы дать возможность попытать счастья Шлейхеру»{774}. Геббельс радостно замечал по этому поводу: «Канцлером назначен Шлейхер… Когда он падет настанет наша очередь»{775}.

Формулируя принципы своей программы, К. Шлейхер заявлял: «Единственным способом победить радикализм является обеспечение людей работой, и если мы окажемся в состоянии это сделать, то люди, которые сейчас поддерживают нацистов, скоро успокоятся»{776}. К концу 1933 г. общее число полностью безработных достигло 7,5 млн. человек, или около 40% от общей численности рабочих[99]. Вместе с неработающими членами семей это оставляло не менее 20–25 млн. человек, которые в большинстве своем лишились всяких средств к существованию, ибо пособия ло. безработице получали в годы кризиса только 15% общего числа безработных. Те, кто не получал и этих весьма скромных сумм, оказались перед реальной угрозой голодной смерти{777}. Примерно столько же рабочих было занято неполную неделю. Да и те, кто по-прежнему был занят в течение полного рабочего дня, получали гораздо меньше, чем до наступления кризиса. По официальным данным, средняя заработная плата немецких рабочих снизилась за 1929–1932 гг. с 53 до 22 марок в неделю, т. е. более чем в 2,5 раза. При этом официальный прожиточный минимум семьи из 4 человек составлял в то время 39 марок в неделю. Что же касается семей безработных, то их положение становилось совершенно безнадежным: лишь небольшому меньшинству из них удавалось перебиваться, получая нищенское пособие в 10–12 марок в неделю, остальные же были брошены на произвол судьбы{778}. Антикризисные меры Шлейхера были связаны с попыткой ослабить напряжение проведением социальных реформ. По мнению Шлейхера «ни одно антирабочее правительство не могло продержаться — рабочих слишком мно-го»{779}. Начиная свою программу, новый канцлер отменил решения предыдущего правительства о снижении зарплаты, собирался ввести контроль за ценами на уголь и мясо, начал аграрную реформу — отчуждение 800 тыс. акров земли в пользу 25 тысяч крестьян и безработных, вступил в переговоры с профсоюзами. Шлейхер выступал как против нацистов «профессиональных нарушителей спокойствия», так и коммунистов, как «движения, враждебного государству»{780}.

Тем не менее Шлейхер настаивал на том, чтобы «облегчить кризисное положение в экономике путем расширения торговли с СССР»{781}. Кроме этого канцлер поддерживал необходимость государственного регулирования экономики.

В основу плана Шлейхера по борьбе с безработицей легли предложения «Союза земельных общин». Для его непосредственного исполнения Гинденбург чрезвычайным законом назначил имперским комиссаром по трудоустройству Г. Гереке. Последний, обосновывая свой план, утверждал: «Даже самая совершенная система финансового обеспечения безработных не решила бы проблему в целом, лишь широкая программа по трудоустройству могла привести к выходу из тупика. При этом задача заключалась в том, чтобы по возможности целиком занять безработных так, как это означало бы обеспечение им полной зарплаты. Повысив покупательную способность, можно было добиться оживления экономики и увеличения налогопоступлений»{782}. «План Гереке», по сути, предвосхищал все те меры, которые позже в США предпринял Ф. Рузвельт[100].

План предусматривал организацию важных для народного хозяйства инфраструктурных общественных работ (постройку дамб, осушительные и мелиоративные работы, улучшение коммуникаций с сельскими районами путем строительство скоростных автомагистралей, мостов, энергетических предприятий и т.д.). Осуществление работ должно вестись под единым руководством в соответствии с планом, с привлечением частного капитала, для обеспечения дальнейшего подъема экономики. Финансирование работ должно обеспечиваться за счет ограниченных, беспроцентных кредитов, на основе приоритетов государства и т.д.{783}. План также включал создание крестьянских и ремесленных поселений вблизи крупных городов, улучшение квартирных условий для наиболее нуждающихся и т.п. Кроме этого, как и у Брюнинга, план предусматривал переселение части безработных на земли разорившихся восточнопрусских юнкеров.

Президент Рейхсбанка Лютер высказался против «плана Гереке», поскольку, по его мнению, он ведет к усилению инфляции{784}. Против канцлера выступили и юнкера, которым он г угрожал отчуждением помещичьих земель. Против «плана Гереке» резко выступили Ф. Папен, К. Сименс, Бош, К. Дуйсберг, Имперский союз промышленности, Имперский земельный союз, Имперский банк в лице Шахта. Газета крупных промышленников «Виртшафтсполитише нахрихтен» заявила, что этот «социалистический эксперимент» причинит большой вред экономике{785}. Папен, в свою очередь, утверждал, что программа трудоустройства Гереке «находится в полном противоречии с нашими прежними убеждениями о необходимости развертывания свободного рыночного хозяйства»{786}.

Шлейхер связывал противодействие большого бизнеса своим реформам с тем, что «крупные предприятия хотят пользоваться всеми выгодами частнособственнического хозяйства, а все убытки, прежде всего риск, перекладывать на государство»{787}. Предприниматели ответили на социальные реформы Шлейхера новым сокращением зарплат и производства, увеличением количества безработных, преднамеренно идя на обострение кризиса. Торглер, представитель нацистской партии в рейхстаге, оказался прав, когда «саркастически заметил… что планы (Гереке) неосуществимы. Этого никогда не допустят представители крупной промышленности»{788}.

Единственная политическая партия, на чью поддержку мог рассчитывать Шлейхер, — СДПГ, вопреки требованию профсоюзов, отвергла предложение о сотрудничестве. Социал-демократы, посчитали «эксперимент» Гереке чересчур социалистическим{789}.

Кроме преодоления экономического кризиса, перед Шлейхером стояла не менее актуальная задача — нейтрализация фашистской партии. В этих целях Шлейхер попытался расколоть НСДПГ, для чего предложил Штрассеру пост вице-канцлера и министра президента Пруссии[101]. Последний действительно вышел из партии. По свидетельству Геббельса, Гитлер был в отчаянии: «Если партия расколется, я застрелюсь в три минуты»{790}. Но Гитлеру удалось восстановить дисциплину. Папен по этому поводу замечал: «Мне кажется, что все ходившие тогда слухи о слабости партии были сильно преувеличены»{791}.

Свою роль в поражении Шлейхера сыграло и правительство, выступившее против канцлера. Правительство, доставшееся ему в наследство от Папена, «недовольство отставкой Папена в кругах имперской промышленности было настолько велико, что Шлейхер вынужден был пойти на значительные уступки… он примирился, что большинство министров Папена осталось на своих местах»[102]. Это, по мнению Гереке, обрекало на неудачу всю концепцию «укрощения» фашизма Шлейхера{792}. Поражение Шлейхера приводило последнего к той же мысли, что ранее Папена и Брюнинга, — невозможности сформировать кабинет парламентского большинства, «если только не назначить канцлером Гитлера, единственной альтернативой является объявление чрезвычайного положения и роспуск рейхстага»{793}.

Гинденбург отказал Шлейхеру, как и месяцем раньше Папену. «С тех пор положение продолжало ухудшаться на протяжении семи недель… Если гражданская война была вероятна тогда, то она стала еще более вероятна теперь, а армия еще менее способна справиться с ее развитием…» — замечал Папен{794}. Геббельс оказался прав когда пророчествовал в своем дневнике: «Шлеихера назначили канцлером. Долго он не протянет»{795}. Шлейхер продержался у власти меньше двух месяцев — 29 января 1933 г. Гинденбург отправил его в отставку. В тот день сто тысяч рабочих собрались в центре Берлина, протестуя против назначения Гитлера{796}.

Но на следующий день 30 января Гинденбург назначил Гитлера канцлером. Германии. «Никогда широкие народные массы не приветствовали и не встречали таким ликованием ни одно правительство Веймарской эпохи… — отмечал Нольте. — В Берлин по улицам стекались гигантские колонны, не нуждаясь в полицейской защите, и окруженные симпатией наблюдателей, в военной форме и военном строю, они проходили через Брандербургские ворота мимо резиденции рейхспрезидента и нового рейхсканцлера»{797}.

Гитлер стал последней надеждой Германии. Генерал фон Фрич, Главком сухопутных войск, отправленный Гитлером в отставку, тем не менее говорил: «Этот человек судьба Германии, как в добром, так и в злом. Если он теперь свалится в пропасть, то увлечет за собой всех нас. Сделать ничего нельзя». Гитлер не сомневался в своей исключительности, несколько лет спустя он заявлял: «В сущности, все покоится на мне; все зависит от моего существования. Вероятно, никто и никогда не будет в такой степени, как я, пользоваться доверием германского народа. Вероятно, никогда в будущем не будет такого человека, располагающего такой властью, как я. Вот почему мое существование является политическим фактором наибольшего значения… я — незаменим. Ни военный, ни штатский не могут меня заменить. Я знаю свои способности и свою силу воли… Судьба рейха зависит от меня и только от меня»{798}.

Гитлер, по воспоминаниям современников, производил магнетическое впечатление: «Мощь его личности трудно поддается описанию, — вспоминал Папен, — В его манерах и внешности отсутствовали даже намеки на доминирующий характер или гениальность, но он обладал колоссальной силой внушения и исключительной способностью подчинять своей воле не только отдельных людей, но, что самое главное, большие массы народа. Он умел подавить и убедить в своей правоте всякого, кто находился с ним в постоянном контакте. Даже люди, взгляды которых радикально отличались от его собственных, начинали верить по крайней мере в его искренность»{799}.

А. Шпеер, излагая причины своего вступления в НСДАП, писал: «Я вовсе не выбрал НСДАП, я перешел к Гитлеру, чей образ при первой же встрече произвел на меня сильнейшее впечатление, которое с тех пор уже не ослабевало. Сила убеждения, своеобразная магия отнюдь не благозвучного голоса, чужеродность, пожалуй, банальных манер, колдовская простота, с которой подходил к сложности наших проблем, — все это сбивало меня с толку и в то же время завораживало»{800}. Шпеер заострял внимание на прагматизме Гитлера: «…было бы ошибкой отыскивать у Гитлера идеологически обоснованный архитектурный стиль. Это не соответствовало бы его прагматическому мышлению»{801}. Геббельс от восхищения Гитлером просто не находил слов: «Ему невозможно возразить. Это бьет в самую точку. Он гений. Очевидно: он творящее орудие божественной судьбы. Я потрясен им…»{802}.

Слова Папена, Шпеера, Геббельса можно расценить, как предвзятые, но вот уже группа англиканских священников выражает «безграничное восхищение моральной и этической стороной национал-социалистической программы…». Английский журналист В. Бартлет, описывая свое интервью с Гитлером, буквально воспел «его огромные карие глаза — такие большие и такие карие, что поневоле становишься лиричным». И это при том, что у Гитлера были голубые глаза{803}. У. Черчилль с симпатией писал о том, как энергично и настойчиво Гитлер вел борьбу за власть в Германии, обнаружив в этой борьбе «патриотическое рвение и любовь к своей стране»{804}. 19 мая 1933 г. ведущий политический обозреватель своего времени У. Липпман, прослушав по радио выступление Гитлера, охарактеризовал его, как «подлинно государственное обращение», дающее «убедительные доказательства доброй воли» Германии. «Мы снова услышали, сквозь туман и грохот, истинный голос подлинно цивилизованного народа. Я не только хотел бы верить в это, но, как мне представляется, все исторические свидетельства заставляют верить в это»{805}.

Однако, несмотря на все таланты Гитлера, он никогда не пришел бы к власти, если бы для этого не создалось соответствующих условий. Гитлер пришел к власти только после того, как с кризисом не смогли справиться его демократические предшественники. Мюллер капитулировал первым, Брюнинг продержался у власти чуть более двух лет. Президентские канцлеры, уже по сути полудиктаторы: Ф. Папен — 6 месяцев, Шлейхер — менее 2 месяцев. Ф. Папен наканне прихода Гитлера к власти в этой связи утверждал, что нацистское государство возникло «пройдя до конца по пути демократии». Г. Геринг в своей оправдательной речи на Нюрнбергском трибунале был еще более категоричен: «Демократия привела Германию к катастрофе. Только принцип вождя мог ее спасти»{806}.

Производство промышленной продукции, экспорт и безработица, на конец года, 1933=100%[103] 

Гитлер стал вождем немецкого народа, но на деле он оставался лишь заложником тех сил, которые привели его к власти. «Сам Гитлер, божественный вождь, меньше, чем кто-либо, может проводить свою личную политику, — отмечал в этой связи Э. Генри. — Он стремится быть математической равнодействующей всех разнородных сил, которые борются в его партии, чтобы оказаться признанным пророком. От того, как это ему удастся зависит его популярность»{807} (выделено в оригинале). Аналогичную мысль высказывал и У. Черчилль: «Диктатор, при всем своем величии, находится во власти своего партийного аппарата. Он может двигаться только вперед; назад пути ему нет. Он должен наводить своих гончих на след и спускать их на зверя, иначе он, подобно древнегреческому Актеону, сам будет ими растерзан. Всесильный внешне, он бессилен внутри»{808}.

Гитлер стоял первым, но не последним в списке претендентов на абсолютную власть. Он не был субъективным фактором, случайностью — злым гением Германии и мира, а являлся закономерным следствием действия объективных сил: «в гитлеризме нет ничего случайного»{809}. Если бы пришел не Гитлер, то был бы другой. В то время на ближайшей очереди стояли еще более радикально настроенные Геринг и Рем:

«Расстановка политических сил в лагере Гитлера очень неустойчива… — писал Э. Генри. — Чем сильнее будут трения между отдельными элементами… социальными и политическими группами, тем крупнее и значительнее будет становиться роль Геринга… Во имя своего бонапартизма он пойдет на все и за ним пойдут многие… Он с каждым днем все больше становится «человеком сильной руки» в национал-социалистической партии, воплощением северогерманского прусского духа в отличие от колеблющегося «центриста», «австрийца Гитлера»{810}. Геббельс отмечал в 1931 г.: «У Геринга мания величия… Ему уже мерещится, что он рейхсканцлер»{811}. У. Додд позже также заметит: «По-моему, он (Геринг) во всем похож на Муссолини и готов развязать войну в любой момент»{812}.

Рем — маршал коричневых — имел не меньшие амбиции. «Тень этого нацистского Валленштейна с 2,5 млн. штыков нависла уже и над верховным триумвиратом (Гитлер, Геринг, Геббельс) в Берлине»{813}. Свои программные мысли Рем изложил в своей книге «История политического предателя». Спасение Германии Рем видел только в новой мировой войне[104].

Анализируя причины своего поражения, Папен отмечал, что, несмотря на консервативный кабинет, страна оказала поддержку Гитлеру. «В сравнении с мощной позицией Гитлера, обладавшего миллионами приверженцев, наше собственное положение было чрезвычайно слабым… — признавал Папен. — Назначение в правительство не партийных политиков, а независимых экспертов… на поверку оказалось ошибкой. Действительно, министры, получившие свои посты благодаря своей преданности их партиям, слишком часто оказывались плохими администраторами. Но назначение способных управленцев вне зависимости от их партийной принадлежности… на деле лишало их внешней поддержки в их борьбе внутри коалиции»{814}.

Приверженцев Гитлеру обеспечила его идеология, способная сплотить нацию в критический момент истории. Она появилась с созданием Национал-социалистской немецкой рабочей партии (НСДАП) в 1919 г. и стала своеобразным ответом на революцию и кабальные требования победителей. Известность получили знаменитые «25 пунктов НСДАП», принятые в феврале 1920 г. Они провозглашали, что государство должно заботиться о заработке и пропитании граждан, об обеспечении престарелых, о создании «здорового среднего сословия»… участии рабочих в прибылях предприятий, запрете спекуляцией землей. Пункты требовали огосударствления трестов, «отмены процентного рабства», «отмены Версаля», объединения всех немцев в «великой Германии», завоевания новых территорий{815}.

Реализацию этих планов предполагалось осуществить за счет мобилизации экономики в руках сильной власти, основанной на принципе фюрерства. Поддерживая эту точку зрения, крупнейший промышленно-финансовый магнат Германии Гуго Стиннес заявил, что надо найти такого диктатора, который мог бы говорить на языке народа, который способен повести за собой массу{816}. Гитлер шел на выборы, обещая дать работу и хлеб всем, сокрушить бюрократов, наказать еврейских финансистов, вызвавших кризис, и построить сильную Германию.

Гитлер имел не только идеологию и свою партию, но и физическую силу способную обеспечить диктатуру партии. Ее составляли охранные отряды Schutzstaffeln — SS (CC) и штурмовики Sturmabteilung — SA (СА):

Чернорубашечники (СС), представляли интересы высшей буржуазии и правых партий. После гитлеровского путча 1923 г. эсэсовцев осталось всего несколько десятков, к началу 1933 г. их было не больше ста, к гитлеровскому перевороту их численность достигла 120 тыс., а к концу первого года власти Гитлера около 300 тыс. СС формировалась из детей высших и средних классов, лиц свободных профессий, высшего чиновничества, студентов. Социальная база — 1–2 млн. человек. По словам Э. Генри, они были полны «неутомимой ненависти ко всему пролетарскому и революционному» и в душе презирали коричневых{817}.

Коричневорубашечники (СА), являлись боевой организацией средней буржуазии, объединенной в «Боевую лигу самодеятельного среднего сословия». СА командовал старый офицерский корпус — «200 тыс. лейтенантов и капитанов, которые после революции не нашли себе места в маленькой армии рейхсвера и по этой причине навсегда стали контрреволюционерами и фашистами»{818}. Именно они в 1920 г. организовывали «добровольческие отряды» и разгромили восстание спартаковцев. Создавая армию коричневых они стали майорами, полковниками и генералами. Состав коричневых 44% кустарей и техников, 17% конторских служащих и мелких торговцев, 3% интеллигентов и студентов. Базой для нее служили 12–15 млн. человек[105]. Основной лозунг коричневых — национализм, главная цель — получить работу{819}.

Свои охранные отряды имели и социалистические партии: социал-демократы — «Reichsbanner»; коммунисты — «Rotfront». Появлению охранных отрядов Германия обязана крайнему либерализму и демократизму Веймарской республики. Вместо полиции, как, например, в США или Англии, партийные мероприятия в Германии охранялись собственными силами политических партий. По мере нарастания напряженности эти охранные отряды все более приобретали вид боевых дружин. До прихода Гитлера предполагалось, что все они не имеют права носить оружия, но после назначения его на пост канцлера СС и СА начали носить оружие в открытую.

По словам Э. Генри, обе колонны СС и СА провели революцию сообща, оглушая весь народ «коричневым террором», «коричневые» в основном делали грязную работу, «черные» командовали и контролировали. Страна находилась «в руках пятнадцати миллионов взбунтовавшихся мелких буржуа». Однако после победы Гитлер вдруг неожиданно заявил, что «революция» закончена, «Боевая лига самодеятельного среднего сословия» была упразднена — на следующий день. Как говорил Муссолини: «После революции всегда встает вопрос о революционерах»{820}. Гитлер сокрушил мелкую буржуазию. «Никогда еще до сих пор, — писал в те годы Э. Генри, — целый класс не исчезал со сцены в такой короткий срок, как это случилось с низшими слоями мелкой буржуазии»{821}. Гесс тогда отмечал: «Никто не охраняет свою революцию бдительнее, чем фюрер»{822}.

Часть руководителей «Боевой лиги» просто исчезла, часть была отправлена в Дахау, как и несколько сотен «коричневых», которые пытались сопротивляться. Для остальных был резко усилен служебный режим, муштра; материальные условия резко ухудшены»{823}. В это время, в течение весны-лета 1933 г., резко выросли цены; так, на масло и маргарин они подскочили на 40%, на свинину — на 36%, потребление сахара по сравнению с предыдущим годом упало на 30%, маргарина — на 35%{824}. В Западной Германии стал популярным лозунг: «Гитлер, дай нам хлеба, а то мы станем красными». «Чернорубашечники» называли «коричневых» «бифштексами» (коричневые снаружи, красные внутри) и летом 1933 г. почти в один день 200 тыс. коричневых… были уволены из штурмовых отрядов и выкинуты на улицу. «Целые отряды «коричневых» ссылались в концлагеря»{825}.

Волна «коричневых бунтов» прокатилась по всей Германии. Штурмовики требовали выполнения официальной нацистской программы — «25 пунктов». Рем провозглашал: «Тот, кто требует усмирить революцию, предает ее, рабочие, крестьяне и солдаты, которые маршировали под стягами СА, завершат свою задачу, не обращая внимания на приспособившихся «обывателей и нытиков». «Устраивает это вас или нет, — мы продолжим нашу борьбу. Если вы наконец-то поймете, о чем идет речь, — вместе с вами! Если вы не хотите — без вас! А если надо будет — против вас!»{826} Гитлер сразу и однозначно показал, что он не допустит мелкобуржуазного хаоса. Около 1500 руководящего состава штурмовиков, а заодно и те, кто на том или ином этапе вступал в конфронтацию с нацистами, нашли смерть в «ночь длинных ножей»[106]. Она похоронила все притязания мелкобуржуазных политических сил. Гинденбург поблагодарил Гитлера за «решительное и доблестное вмешательство, которое помогло удушить измену в зародыше»{827}.

Единственной организованной силой, способной противостоять фашизму, оставалась армия. Именно ее отказ в поддержке Папену во многом решил его участь, как канцлера. Но на этот раз армия сразу и почти безоговорочно приняла Гитлера. Причина этого, по мнению Папена, крылась в том, что «армия рассматривала Веймарскую республику как нечто чуждое ей по своей природе, как временную форму государственной организации, с которой военные не имеют глубинных связей. Тем не менее армия присягала на верность республике и ее конституции, и этот подсознательный конфликт лояльности приводил к возрастанию внутренней напряженности.

Представление военных о государственной власти, так долго пестовавшееся в прусской армии, находилось в естественном противоречии с веймарской системой правления…»{828}.

Мнение «вице-канцлера» перекликается с выводами, к которым приходил Уборевич во время своего пребывания в Германии в 1929 г.: «…Основная солдатская масса рейхсвера стоит правее социал-демократии, приближаясь во многих случаях к дейч-националам. Материальное положение солдата весьма хорошее… В стране принято много мер, чтобы авторитет солдата рейхсвера был высок… Офицеры во взаимоотношениях с солдатами вежливы, спокойны, хладнокровны и очень настойчивы… Политические ориентировки офицеров это — правее, много правее социал-демократии. Основная масса за твердую буржуазную диктатуру, за фашизм… Отношение к социал-демократии в основном ненавистное…»{829}.

Командующий войсками СИБ ВО Левандовский в своем докладе из Берлина в 1933 г. предупреждал: «Рейхсвер не выступит против фашизма, а, наоборот, борьба против Версаля, против марксизма объединит его с Наци. Он ему подчиняется и составляет одно целое с ним… Рейхсвер теряет свою политическую роль, если она вообще была у него как политическая сила… Каковы перспективы офицерства Рейхсвера? На это может быть дан короткий ответ: или перейти к Наци окончательно, или быть вычищенными. Конечно, большинство из этого офицерства будут у Наци, и сегодня они явятся тем костяком, на котором и развернется массовая фашистская армия, и возможно в случае колебаний гитлеровского правительства и его непрочности — они используют фашистскую массу, чтобы перепрыгнуть через самого Гитлера до восстановления военной диктатуры и борьбы против коммунистической революции»{830}.

Несмотря на поддержку масс и армии, дни нахождения Гитлера у власти были бы сочтены еще быстрее, чем у его предшественников, если бы он не решил главного вопроса — вывода страны из экономического кризиса. К этому времени экономическая система Веймарской республики рухнула окончательно — падение производства достигло более 40%, загрузка производственных мощностей составляла в машиностроении — 27%, в автомобилестроении — 25%, в строительстве — 20%, а всего германская промышленность в это время работала на треть своей мощности. 44% наемных рабочих оказались полностью безработными, 23% работали неполную рабочую неделю.

Голо Манн в связи с этим отмечал, что «профессиональные выразители германского общественного мнения предсказывали его (Гитлера) правлению недолгий срок… Накопившиеся экономические проблемы требовали срочного разрешения. То, что не удалось такому серьезному экономисту, как Брюнинг, вряд ли удалось бы необразованным шарлатанам». Однако «очень скоро стало ясно, что это мнение, разделяемое практически всеми, весьма и весьма ошибочно. Ибо сразу после «национальной революции» случилось совершенно неожиданное: «Уже в первые дни новые люди проявили такую энергию, какую не выказывало до них ни одно правительство Веймарской республики»{831}.

«С какой энергией национал-социалисты взялись за дело сразу после прихода к власти… до сих пор вызывает удивление, — отмечал О. Ференбах. — В свете их идеологической программы действия новых хозяев были отнюдь не дилетантскими и отличались последовательностью. Самое поразительное заключается не в том, что они оказались у власти, а в том, что, против всех ожиданий, смогли ее удержать…»{832}.

В условиях ограниченности финансовых ресурсов и неблагоприятной экономической конъюнктуры, Гитлер предложил мобилизационный план выхода из кризиса, при этом он отмечал: «Сейчас много говорят об экономике — об экономике частного предпринимательства и кооперативной экономике, социализированной и частнособственнической. Поверьте мне, в экономике решающим фактором являются не теории, а эффективность»{833}. Программа Гитлера по восстановлению экономики основывалась на двух четырехлетних планах. Для реализации программы фюрер потребовал себе особых полномочий, парламент предоставил их абсолютным большинством голосов.

Во внешних отношениях первым делом Гитлер решил вопрос репараций. Он сделал тот шаг, на который до него не решалось пойти ни одно правительство Германии. «Единственное, на что мы не могли пойти, — пояснял Папен, — была попытка разрешить ситуацию путем отрицания законной силы международных договоров, которые Германия в свое время была вынуждена подписать, и использования методов, применение, которых не подобает современному государству, управляемому на основе закона». Гитлер оказался не столь щепетильным{834}. Он просто отказался платить и Франция еще вчера угрожавшая введением войск и оккупацией, молча проглотила это.

Следующей проблемой был долг Германии, главным образом возникший вследствие реализации планов Дауэса и Юнга. К 28 февраля 1933 г. долг Германии, включая репарации, составлял 23,3 млрд. марок. На основе соглашения с крупными кредиторами в течение 1934 г. германский долг был сокращен на 97%, что только в этом году сэкономило Германии 1 043 млн. марок. Даже американские банки, которым Германия была должна 1 788 млн. долларов, согласились на уступки. Тем более что Германия гарантировала выплаты по этим займам. Англия, которой Германия должна была на середину года 1 718 млн. марок, заключила соглашение о невостребовании кредитов, что подтолкнуло к подобному решению и малые страны Европы.

Откуда такая неожиданная щедрость и уступчивость к фашистскому диктатору? Ответ, по мнению Я. Шахта, таился в том, что «Веймарская республика не устраивала некоторые страны Запада из-за заключенного Рапалльского договора. Поэтому на все просьбы и предложения Веймарской республики эти страны отвечали «нет». Но когда к власти пришел Гитлер, все изменилось…».

Когда вопрос с долгами и репарациями был решен, осталось найти деньги для реализации планов возрождения экономики. Их источниками мог стать либо печатный станок, либо новые займы. Но здесь существовали серьезные ограничения. Еще по плану Дауэса предусматривалось сохранение независимости государственного банка только при условии соблюдения установленных размеров кредита и норм оплаты государственных векселей.

Наступало время Я. Шахта. У. Додд характеризовал его в конце 1933 г.: «Вопреки мнению о нем (Я. Шахте), распространенному у нас в Америке, я поражаюсь этому выдающемуся финансисту и восторгаюсь его способностями. Он так умело распоряжается германскими активами и пассивами, что при незначительных золотых фондах успешно поддерживает курс марки на уровне паритета и не допускает застоя в деловой жизни страны»{835}. Основными инструментами финансовой политики Я. Шахта стала комбинация государственной монополии, элементов отсроченной инфляции, частных и инвестиционных денег. В частности:

— в качестве денежных суррогатов использовались так называемые «векселя Мефо»[107], участниками которых были крупнейшие фирмы Круппа, Сименса и т.д…. выполнявшие заказы по поставке оружия. Векселя снабженные двумя «хорошими» подписями, рассматривались как торговые векселя и принимались государственным банком, для которого они служили основой для эмиссии кредитных билетов. «Векселя Мефо» по своей сущности были не чем иным, как вариантом частных инвестиционных денег. Опыт в этом был, до «векселей Мефо» существовали еще с 1932 г. — «векселя по трудоустройству» для финансирования общественных работ. За 1934–1939 гг. из 101,5 млрд. марок расходов немецкого бюджета не менее 20 млрд. представляли собой векселя Мефо;

— в 1937 г. была ликвидирована независимость госбанка и прекращен свободный обмен марки, прекращались полномочия базельского банка Международных расчетов, созданного Антантой, для контроля финансовой системы Германии до выплаты всех репараций;

— с 1938 г. стала использоваться отсрочка платежей (просроченная кредиторская задолженность), которая оформлялась в виде «денежных переводов за поставку», вместо денег государство расплачивалось с поставщиками «денежными переводами» сроком на 6 месяцев, которые предприятия могли закладывать государственному банку в качестве кредитного обеспечения. Всего за год таких переводов было выплачено более чем на 6,5 млрд. марок;

— после ухода Я. Шахта в 1939 г. были применены «налоговые квитанции», когда 40% стоимости заказа государство оплачивало «налоговыми освобождениями», которые могли взаимозачитываться. Всего до начала войны «квитанциями» было выплачено 4,8 млрд. марок;

— и конечно же, использовался кредит. В конце 1932 г. совокупный государственный долг Германии составлял 8,5 млрд. марок, или 15% всех денег. На вопрос У. Додда, где немцы взяли деньги, Шахт ответил: «Достать деньги теперь несложно. Мы всего лишь печатаем бумажные знаки и обеспечиваем быстрое обращение их, тем самым поддерживаем и занятость. Вот и все»{836}. К 1939 г. государственный долг вырос до 47,3 млрд. марок или 43,3% всех денег находящихся в обращении;

— Кроме этого государство переводило часть краткосрочных долгов в долгосрочные, этому служили такие меры, как консолидация и рефинансирование невыплаченных коммунальных долгов; принятие закона о займе, гарантировавшего твердые дивиденды (проценты) и т.д.

Одновременно с мерами финансовой политики, вводился строгий режим экономии, который начался с замораживания тарифных ставок заработной платы на уровне кризисного 1932 г. Когда инфляционное финансирование экономики вызвало рост цен, а попытки сдержать их привели к исчезновению товаров первой необходимости, в стране фактически была введена карточная система в виде «постоянных списков потребителей». С 1936 г. был введен строгий контроль за ценами, по сути, они стали назначаться специальным комиссаром по ценам. Были введены нормы расхода товаров.

Было резко ограничено потребление. Семьи, имеющие излишки, должны были сдавать их на помощь безработным, официальные заявления гласили, что отныне не должны иметь «случаи накопления излишков сверх нормальных потребностей семьи», «надо отказываться от накоплений такого рода»{837}. Сокращались социальные выплаты; так, суммы, предназначенные для выплат безработным, были сокращены с 434 млн. марок до 200 млн. Средняя пенсия с 39 до 25 марок и ниже{838}.

Прямое снижение зарплат на 10–30% углублялось ростом налогов и инфляции. Налоги на рабочего после прихода Гитлера возросли с 15–19% до 25–32%[108], кроме этого были еще и местные налоги. С другой стороны, четверть зарплаты конфисковалось на рынке в результате повышения цен на продукты питания. В результате за первый год правления Гитлера зарплата снизилась на 20–30%, а по сравнению с докризисным 1929 г., более чем на 50%. Средний недельный заработок упал с 42,2 марки в 1929 г., до 21,6 марки в конце 1933 г., при этом 22% рабочих получали от 12–18 марок, а 26% — не больше 12 марок{839}.

Бюджет рабочего был на 44% ниже нормального прожиточного уровня и не намного отличался от пособия по безработице[109]. Геббельс, отмечая этот факт в апреле 1934 г., в своем выступлении по радио говорил: «Рабочий, налаживая наше производство, был вынужден удовлетворяться такой заработной платой, которая ни в коей мере не была достаточна для поддержания жизненного стандарта, соответствующего высокому культурному уровню нашего народа. И он выполнял поставленную перед ним задачу с беспримерным героизмом»{840}. Помимо констатации факта, речь Геббельса давала понять, что такое положение не вечно, и используется только как временная мера, для выхода страны из кризиса.

Представление о тяжести положения лучшего в Европе германского рабочего дает сравнение необлагаемого минимума дохода в развитых странах мира.

Необлагаемый минимум дохода, марок{841}.

Для сохранения стабильности общества в таких условиях одних лозунгов недостаточно. И с принятия в начале 1934 г. закона о регулировании национального труда началась мобилизация трудовых ресурсов. Закон ставил рабочего в полную зависимость от хозяев и назначаемых сверху «попечителей труда». Одновременно декларировался принцип равенства прав предпринимателей и рабочих. «Социальные суды чести» рассматривали случаи нарушения «социальных обязанностей», как рабочими, так и предпринимателями, причем последние могли быть даже лишены звания фюрера предприятия. В мае был принят закон, ограничивавший право рабочих на смену места работы, одновременно защищающий их от произвольных увольнений. В 1935 г. была введена единая трудовая книжка, а затем всеобщая трудовая повинность. Был отменен восьмичасовой рабочий день.

Наследник профсоюзов — Германский трудовой фронт фактически не имел никаких полномочий. «Он стал чем-то вроде сословного представительства»{842}. Его лидер Лей, определяя позицию трудового фронта в начале 1934 г. «трижды подчеркнул, что немецкие рабочие никогда не должны забывать, что они солдаты, обязанные беспрекословно подчиняться государству и поменьше думать о заработках… «Предприниматель при нацистском режиме не думает о своем огромном предприятии, о своих машинах или прибылях; он думает о том, что его священный долг — обеспечить работой своих рабочих и служить Германии. Рабочий абсолютно предан своему хозяину и даже не помышляет о протесте или об организации стачек» «{843}.

Обеспечение социальных интересов взяло на себя государство. В том числе проведение различных благотворительных мероприятий, например, «кампаний зимней помощи» безработным, больным, многосемейным. Средства на их проведение формировались из специальных взносов самих рабочих, а также из отчислений предпринимателей в «фонд Адольфа Гитлера» в размере 0,5% от суммы заработной платы. Основным каналом государственной благотворительности стала специальная организация «Kraft durch Freude» («Радость — это сила») (KdF), которая организовывала для рабочих и служащих систему удешевленного отдыха, туризма, поощрения физической культуры, спорта, любительских театров и т.д.{844}. KdF имела свои любительские театры, многочисленные дома отдыха и пансионаты. Для ее нужд были построены первоклассные круизные лайнеры[110]. В 1934 г. в соответствии с «программой Рейнхарта» более 1 млрд. марок, собранных за счет дополнительного налога на прибыль и дотаций государства, было направлено на помощь по восстановлению и ремонту жилого фонда{845}.

Мобилизация безработных осуществлялась на базе создания сети трудовых лагерей и организации общественных работ, на которые было ассигновано более 5 млрд. марок. Мобилизация носила тотальный характер и пронизывала всю структуру общества и даже детей. «Уже в 1933 г. возникли, например, молодежные лагеря отдыха для путешествующих по стране членов организации Гитлерюгенд («Молодежь Хитлера»). К 1934 г. в стационарных и палаточных лагерях побывало пять миллионов мальчишек! Практически все немецкие подростки. Впервые воспитание нового поколения… стало важнейшим государственным делом. С 10 до 14 лет этим занимались «Дойчес Юнгфольк» для мальчиков и «Юнгмедхен» для девочек. С 14 до 18 лет — «Гитлерюгенд» и «Союз немецких девушек»{846}. Юноши и девушки в возрасте от 18 до 25 лет подлежали трудовой мобилизации.

Мобилизации подлежали не только рабочие, но и владельцы предприятий. По словам Гитлера, «каждый собственник должен считать себя назначенным государством»{847}. Он повторял: «Необходимо ясно подчеркнуть фундаментальный принцип экономической программы моей партии — принцип власти — Третий рейх всегда будет сохранять за собой право контроля за собственниками»{848}. В соответствии с этими принципами собственник назначался «промышленным лидером» — фюрером предприятия, т.е. «являлся и государственным служащим, и частным капиталистом в одном лице»{849}. В итоге, как отмечал Милворд: «германский работодатель 1939 г. «был «свободен» только в отношении внутренней организации своего предприятия и подбора менеджеров. Вся прочая деятельность — установление уровня заплаты и цен, присоединение к картелям, распределение прибылей, использование кредитов, выбор рынков, форма конкуренции и реклама, инвестиции и переход на новую продукцию — все это предопределяло или по меньшей мере рекомендовало государство»{850}.

Мобилизация сельского хозяйства была направлена, прежде всего, на перераспределение инвестиционных ресурсов из села в промышленность. В этих целях с 1933 г. всю сельхозпродукцию крестьяне стали обязаны сдавать государству по твердым ценам. Свободная продажа сельхозтоваров была ограничена или даже запрещена.

Параллельно в целях повышения эффективности сельхозпроизводства были приняты меры по увеличению размеров юнкерских хозяйств. Для этого в сентябре 1933 г. был принят «закон о наследственных дворах». Согласно закону хозяйства размером от 7,5 до 125 га с владельцами «арийского происхождения» освобождались от налогов, не могли быть проданы за долги, дробиться, и передавались по наследству только старшим сыновьям. Составляя не более 20% общего числа хозяйств, «наследственные дворы» владели почти 40% обрабатываемой земли. Младшие сыновья становились основой элиты государственного и военного аппарата. Мелкое крестьянство было обречено на разорение. Число принудительных продаж мелких хозяйств ежегодно исчислялось тысячами. Политика укрупнения привела к росту производительности труда — число занятых в сельском хозяйстве сократилось, а обеспеченность Германии продовольствием возросла с 65% в 1927 г., до 83% в 1939 г. А. Баркай по этому поводу замечал, что если «и можно говорить о «национал-социалистической революции», то она произошла, прежде всего, в сельском хозяйстве…»{851}.

Итоги этой революции подводил Э. Генри: «Еще 7–8 лет назад Германия должна была покрывать за счет ввоза треть своей потребности в зерне для хлеба; сейчас она имеет внутри страны 99%. В течение пяти лет общая площадь посевов пшеницы возросла с 1,73 до 2,32 млн. га. Германия сейчас может за счет внутренних ресурсов покрыть 97% потребности в мясе, 100% картофеля и сахара, 90% овощей и молочных продуктов и «эти показатели очень быстро возрастают»{852}. Тогда как в 1925 г. Германия должна была импортировать продовольствия на 4,42 млрд. марок, то в 1933 г. — 1,5–2 млрд. Правда и сейчас Германия должна ввозить 50% необходимых жиров, 36% фруктов, 32% яиц, 34% бобовых, но для покрытия своих нужд Германия установила сотрудничество с Венгрией, которая производит для рейха все недостающее продовольствие. Германия, еще помнившая голодную блокаду союзников 1919 г., в результате которой умерли сотни тысяч человек, теперь становилась независимой в продовольственном плане.

Мобилизационные меры охватили всю систему немецкой экономики, был установлен прямой контроль государства за производством и распределением продукции. В целях государственного регулирования экономики 15 июля 1933 г. был учрежден Генеральный совет экономики, в который вошли главы крупнейших корпоративных объединений: Крупп, Тиссен, Феглер, Шредер и др., а также представители верхушки нацистской партии. Деятельность Генерального совета дополнительно ограничивалась Имперским министерством.

В феврале 1934 г. появляется Закон о подготовке органического строительства германской экономики. Все государственные, полугосударственные и «общественные» (то есть частные) экономические органы были объединены в Организацию промыслового хозяйства (ОПХ) с шестью имперскими группами: промышленности, торговли, ремесла, банков, страхового дела и энергетического хозяйства{853}. В проектах числилось создание новых сортов стали и проката, предприятий по производству синтетического бензина и каучука, расширение автомобилестроения, строительство стратегических автострад, создание стратегических запасов…

И все это происходило на фоне укрепления государственного сектора экономики. Еще в Веймарской Германии были образованы крупные государственные промышленные объединения: «Преаг», «Фиаг», «Пройсаг», «Зексише верке». При Гитлере удельный вес государственной собственности стал быстро расти. В марте 1936 г. Имперское статистическое управление сообщало: в стране имеется 1085 общественных предприятий, из них: 61 — собственность империи, 57 — земель, 25 — ганзейских городов, 291 — общин и союзов общин, 142 — совместно империи и земель и 509 — совместно империи и общин{854}.

В 1937 г. была проведена «юридическая реформа акционерных обществ». Ликвидации подлежали все фирмы с капиталом менее 100 тыс. марок, а основывать можно было организации с капиталом только свыше 500 тыс. «Этот закон ужасающим образом способствовал умиранию экономически самостоятельной средней и мелкой буржуазии»{855}. В 1931 г. в Германии было 2720 фирм с капиталом менее полумиллиона марок, в 1936 г. — 1445, после реформы в 1939 г. — 526.

* * *

Результаты мобилизационной политики в Германии в 1933–1938 гг. вызывают ожесточенные споры. Апостол либерализма Ф. Хайек, например, вообще отрицал ее объективную необходимость и объяснял мобилизационные меры только субъективным фактором — приходом фашистов к власти. По мнению Ф. Хайека, которое можно считать выражением общего отношения либеральных кругов, нацистский режим обладал крайне низкой эффективностью.

Стальной магнат Ф. Тисенн после бегства из Германии обвинял нацистов в бездумном расточительстве и экономической некомпетентности: «немецкие руководители имеют такие же примитивные представления о технологии и экономике, как австралийские аборигены… достижения нацистов представляют собой мешанину экономических нелепостей»{856}. Современные либеральные исследователи утверждают, что система экономических отношений в нацистской Германии представляла собой «заорганизованную и плохо организованную форму капитализма», которая «усиливала жесткость германской экономики…, не была благоприятной для инноваций и плохо сочеталась с новыми реалиями послевоенного мирового рынка»{857}.

Пример рассуждений Ф. Хайека дает его критика строительства знаменитых автострад Гитлера. Хайек заявлял, что строительство было вызвано исключительно тоталитарными амбициями, что строительство автострад неэффективно, поскольку по ним некому было ездить. Мысль Хайека доводил до логического конца Ф. Тиссен: «Чтобы заглушить недовольство, Гитлер замыслил…: каждый немец должен иметь свой автомобиль. Фюрер предложил промышленности разработать популярную модель, которую можно построить так дешево, что ее смогут купить миллионы… Партийные лидеры утверждают, что автострады строятся для народного автомобиля, однако народный автомобиль — одна из самых эксцентричных идей, когда-либо осенявших нацистов. Германия — не Соединенные Штаты Америки. Зарплаты здесь низкие бензин — дорогой. Немецкие рабочие никогда и не мечтали о покупке автомобиля; для них автомобиль — роскошь»{858}.

Между тем строительство дорог занимало безработных, снижая социальную напряженность, и было фактически бесплатным, поскольку зарплата строителей компенсировала их пособие по безработице. Германия в этом плане была не оригинальна, так же поступали и другие страны, например, США. Правда, если в последней порой строили автострады в никуда, просто, чтобы занять безработных, то строительство всех германских автострад имело вполне конкретную цель. «По всей Германии идет строительство разветвленной системы автострад, — отмечал американский посол, — способных в кратчайший срок пропустить немецкие войска к ее границам»{859}.

По первоначальному плану, составленному еще в 1930 г. профсоюзами и Г. Гереке автобаны должны были экономически связать северные и южные районы Германии. Однако в 1933 г. Гитлер переориентировал их направление «не с севера на юг, а с востока на запад следует в первую очередь создавать автострады. Кроме этого нужно в широких масштабах строить аэродромы и казармы»{860}.

Впрочем, до последних дней мира Германия успешно создавала и свою автомобильную базу. Так, в 1939 г. вышли первые 630 народных автомобилей ДКВ, позже известные как «фольсваген-жук», которые по своей цене были доступны большинству немцев и должны были послужить массовой автомобилизации Германии по примеру «Форда-Т» в Америке[111]. В «бесперспективную» германскую автомобильную промышленность активно вкладывали свои капиталы «Дженерал моторс» и Форд.

Но началась война, она быстрее и многократней окупила все затраты, что доказал пример Австрии и Чехословакии. По поводу экономической эффективности войны Гитлер позже заявит: «Выплатить образовавшийся во время войны долг вообще не составит проблемы. Германским мечом было добыто столько земель, что… произошел огромный прирост национального богатства, который во много раз превышает все военные расходы. Включение 20 миллионов дешевых иностранных рабочих в экономический процесс в Германии принесло прибыль гораздо большую, чем образовавшийся во время войны долг рейха. Нужно только высчитать, какую прибыль можно извлечь из того, что иностранный рабочий, в отличие от немецкого, получает не 2000, а 100 рейхсмарок в год»{861}.

Что, эффективность, полученная таким образом, незаконна? Но ведь те же Великие Демократии Франция, Англия и США Версальским миром сами на практике утвердили «право войны», право грабежа побежденных. Они же признали оккупацию Чехословакии и аншлюс Австрии. Методы не рыночные? Но ведь те же Великобритания и Франция строили крупнейшие в мире военные флоты отнюдь не для поддержания рыночных отношений с колониями. Гитлер в данном случае ни на йоту не выходил за рамки обычаев и законов «цивилизованного мира» — мира, апостолом которого являлся Хайек.

Характеризуя фашистский режим можно привести еще и критику Ф. Тиссена с которой он обрушился на коррупцию, царящую в высших кругах Германии: «Единственная на сегодняшний день существующая в Германии организация — это колоссальная система коррупции… национал-социалисты … придя к власти, возвели взяточничество в ранг государственной нормы». Брали все от Президента Гинденбурга, премьер-министра Пруссии Геринга, министра пропаганды Геббельса, Гиммлера, Риббентропа…, до функционеров низовых партийных рядов{862}.

При этом, правда, стоит отметить, что стальной магнат Ф. Тиссен, обвиняя власти в коррупции, сам финансировал их и требовал обеспечения себе привилегий, как наследнику великой промышленной империи.

Противоположное Хайеку — Тиссену мнение высказывал, например, Роземан: «Нацистская социальная политика часто несла в себе новаторские ответы на проблемы индустриального общества, порою совпадая с действиями развитых промышленных стран того времени, а порою и опережая их. Причем эта политика, как правило, вполне соответствовала задаче устойчивого функционирования индустриального общества. Нацистская социальная политика отнюдь не вела к дисфункциям»{863}.

Еще более интересны мнения современников Гитлера. Так, ненавидевший Гитлера как француз, еврей и либерал Р. Арон написал, тем не менее, в своих «Мемуарах», что если бы Гитлер умер в сентябре 1938 г., то он остался бы одним из величайших деятелей немецкой истории, поскольку сделанное им явно превосходило достижения Бисмарка{864}. Биограф Гитлера И. Фест был аналогичного мнения: «Если бы в конце 1938 г. Гитлер оказался жертвой покушения, то лишь немногие усомнились бы в том, что его следует назвать одним из величайших немцев, может быть даже завершителем их истории. Его агрессивные речи и его планы мирового господства канули бы, вероятно, в забытье как творение фантазии его ранних лет и лишь от случая к случаю вспоминались бы, к негодованию нации, ее критиками».

Р. Джексон, главный обвинитель от США на Нюрнбергском процессе, отметит: «В 1933 году мы видели, что германский народ снова завоевывал подорванный последней войной авторитет в торговле и промышленности, а так же в вопросах духовной жизни»{865}. Ф. Нойман, автор «Бегемота», по мнению А. Фурсова, одной из лучших книг XX в. о национал-социализме, указывал, что уровень эффективности национал-социализма был столь высок, что его можно было победить только либо военным путем, либо идейно-политическим. В последнем случае, однако, писал Нойман, потребуется такая система политических идей, которая, будучи столь же эффективной, не приносила бы в жертву права и свободы человека{866}.

Даже А. Буллок вынужден признать: «нет сомнений в том, что в первые годы нового режима произошло экономическое возрождение страны»{867}. В 1935 г. У. Черчилль в книге «Великие современники» восхищался тем, чего достиг Гитлер, «преуспев в восстановлении Германии в качестве самой мощной державы Европы. Он не только восстановил положение своей страны, но даже в очень большой степени изменил результаты Первой мировой войны… Что бы ни подумали об этих усилиях, они, безусловно, находятся в ряду наиболее выдающихся достижений в истории человечества»{868}.

Наиболее точно сущность и цели своей политики объяснял сам Гитлер в своем известном ответе Рузвельту в 1939 г.: «Однажды я пришел к власти в стране, которая лежала в руинах, потому, что поверила обещаниям остального мира и потому, что ей плохо управляли демократические правительства… Я победил хаос в Германии, восстановил порядок, резко повысил выпуск продукции… развил транспорт, организовал строительство дорог и рытье каналов, способствовал созданию новых гигантских заводов и в то же время поощрял развитие образования и культуры нашего народа. Мне удалось дать работу более чем семи миллионам безработных. Яне только политически объединил немцев, я их перевооружил. Я смог страницу за страницей уничтожить тот договор, все четыреста сорок восемь статей которого содержат величайшие и самые злодейские притеснения, с которыми когда-либо приходилось мириться человеку»{869}.

Социально-экономический эффект мобилизационной экономики, проведенной Гитлером, наглядно демонстрирует динамика безработицы, которая всего за четыре года снизилась до фонового уровня. При этом промышленное производство выросло почти в два раза, и это в условиях практически полного блокирования для Германии экспортных рынков и крайней ограниченности собственных инвестиционных ресурсов.

Динамика безработицы в Германии, млн. чел.

Безработица сменилась нехваткой трудовых ресурсов. Заработная плата рабочего в 1938 г. выросла до 300–500 марок в месяц. Лейтенант получал 109 марок в неделю, кадровый унтер-офицер — 56 марок. Литр пива стоил 50 пфеннигов, в пивной за него просили марку. Килограмм сосисок «вайсвюрст» стоил три-четыре марки. Пиджачная пара обходилась немцу в 40–60 марок{870}.

Об итогах мобилизационной политики на селе косвенно свидетельствовал американский посол, проезжая в апреле 1937 г. по германской провинции: «Посевы пшеницы и ячменя в значительно лучшем состоянии, чем можно было предполагать после такой плохой погоды. Начиная с 1 октября не переставая лили дожди. Старинный городок Шпреевальд перенес нас в позднее Средневековье, но жители выглядят здоровее и одеты лучше, чем многие жители больших районов Чикаго, которых мне довелось видеть, хотя заработная плата там всегда была в два раза выше, чем здесь»{871}.

О результатах социальной политики Гитлера может в определенной мере свидетельствовать и динамика строительства жилья в Третьем рейхе, которое уже к 1934 г. достигло докризисного уровня:

Чистое поступление новых жилищ (в тыс.), Германия в границах 1937 г.{872}.

В промышленности мобилизация привела к резкому промышленному подъему. Правда, его структура уже имела новые черты. Так инвестиции в легкую промышленность возросли с 1933 г. до 1935 г. лишь в 1,7 раза, тогда как в тяжелую — в 4 раза. Общий объем производства средств производства в Германии составил в 1938 г. 37,5 млрд. марок, тогда как в Англии — 25,4 млрд. марок, во Франции — 10,9 млрд. марок[112].

Что касается инноваций, то только США, после Второй мировой конфисковали почти 346 тыс. немецких патентов, общим весом 1,5 тыс. тонн! Американские специалисты на основании этих патентов, по их собственному признанию, продвинули «американскую науку и технику на годы, а в некоторых случаях на десятилетия вперед». Австралийцам досталось всего 6 тыс. патентов, однако премьер-министр Чифли заявил: «Австралийские промышленники в состоянии с помощью немецких секретных материалов поставить свою страну в области техники в число самых передовых стран мира»{873}. Но это будет уже после Второй мировой, а пока…

Пока же на повестке дня стоял плебисцит по случаю объединения Гитлером поста канцлера с постом президента, что было прямым нарушением конституции Веймарской республики[113]. На участки голосования пришли 42,5 млн. человек (95% избирателей), из них 38 млн. поддержали Гитлера[114]. О. Ференбах по этому поводу замечает: «Никогда еще во главе германского государства не стоял человек, пользовавшийся таким беспрекословным авторитетом»{874}.

Внешние достижения фашистской Германии впечатляли, однако какой ценой они были достигнуты? Ничто не дается бесплатно, тем более столь жесткая мобилизационная политика. Чем должен был расплачиваться народ Германии за такие успехи? Ведь то же финансовое чудо Шахта было не более чем государственной финансовой пирамидой, которая уже качалась под своей тяжестью. Ф. Тиссен вообще полагал, что: «так называемое экономическое возрождение нацистского режима — всего лишь обман. В реальности Гитлер не создал никакого богатства. Он истощил все ресурсы Германии…»{875} Что же стояло за этим выдающимся кратковременным экономическим эффектом? К чему вело? В этой книге мы сможем лишь начать поиск ответа на эти вопросы…

Пока же нам необходимо ответить на вопрос о сущности фашизма — чем он являлся? Какую идеологию проповедовал? Без этого невозможно понять природы фашизма и его успеха в 1920–1930-е годы в Европе.

ФАШИЗМ И ЛИБЕРАЛИЗМ

Век девятнадцатый, железный, Воистину жестокий век! Тобою в мрак ночной, беззвездный Беспечный брошен человек!… Век расшибанья лбов о стену Экономических доктрин, Конгрессов, банков, федераций… Век акций, рент и облигаций, И малодейственных умов. Век буржуазного богатства (Растущего незримо зла!). Под знаком равенства и братства Здесь зрели темные дела… А. Блок, 1911 г.

Европа идет к самой кровавой своей катастрофе, приближается к концу, неизбежно заложенному в ней от рождения. Этой роковой судьбы уже не изменить. Камень катится, и не только с 1914 года — он катится в течение четырех столетий.

В. Шубарт, 1939 г.{876}

Смену XIX и XX веков человечество встречало с большим скептицизмом:

«Чувство неуверенности и подавленности впервые закрадывается в прометеевскую культуру с именами Руссо и Шопенгауэра. Возникают симптомы культурной усталости, пресыщенности, духовных падений, — отмечал В. Шубарт, — Европейский континент охватывает нарастающее беспокойство, которое неизменно сопутствует чувству гордости за свою культуру и осознанию прогресса, что приводит в конечном счете к отрицательной оценке любой культуры, в том числе и существующей. Появляется целый ряд пессимистически настроенных философов культуры — от Шопенгауэра и Ницше до Шпенглера и Клагеса. Все они — больная совесть Европы. Первым, кто не просто смутно почувствовал этот процесс, но и четко осознал, будучи в стороне от него, — был, однако, Киреевский»{877}.

В 1852 г. И. Киреевский пишет о близком закате Европы: «Духовное развитие Европы уже перешагнуло свою высшую точку. Достигнув атеизма и материализма, она исчерпала те единственные силы, которыми она обладала, силы абстрактного рационализма, и идет навстречу своему банкротству»{878}. Подобные настроения охватили ведущие умы русского общества того времени: А. Герцен: «Все в Европе стремиться с необычайной быстротой к коренному перевороту или к коренной гибели: нет в ней точки, на которую бы можно опереться; все горит, как в огне, — предания, теории, религия и наука и новое и старое»{879}. «Мне кажется, что роль теперешней Европы совершенно окончена…»{880}. Ф. Достоевский: «В Европе все подкопано и, может быть, завтра рухнет бесследно». «Европа накануне падения…»{881}.

За четыре года до Киреевского в 1848 г. в Европе появляется «Манифест коммунистической партии» К. Маркса предсказывающий скорую смерть капитализма и либерализма образца XIX в., и указывающий что родился уже его могильщик: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака…». Из России слышался голос А. Герцена: «Ясно, что дальше дела не могут идти так, как шли, что исключительному царству капитала и безусловному царству собственности так же пришел конец, как некогда царству феодальному и аристократическому…»{882}.

В конце XIX в. в США появляется книга в стиле утопий Томаса Мора Э. Беллами «Взгляд в прошлое 2000–1887» о Бостоне 2000 г., которая отразила состояние Америки в конце XIX в., сотрясаемой стачечным движением, в книге звучала необходимость социальных перемен. Американский вариант социализма по Беллами — эпоха трестов обрела свою кончину в великом тресте, что, по сути, представляет собой не что иное, как государственный капитализм{883}. По словам С. Шарапова, Э. Беллами обратил «свободную Америку в огромные арестантские роты посредством государственной регламентацией труда в его мельчайших подробностях; «всеобщая трудовая повинность» Беллами есть нечто, столь принципиально чудовищное, что перед ней бледнеют и каторжные работы».

Сам С. Шарапов был одним из лидеров славянофильства — мощного философского учения, во главе которого стояли такие столпы, как И. Киреевский, Данилевский, И. Аксаков, А. Киреев, М. Черняев и многие другие. Славянофилы считали, что «преобладание на Западе материальных интересов жизни, над духовными неизбежно ведет к потере веры, социальной разобщенности, индивидуализму, противостоянию человека человеку. Чтобы спасти мир, — считали они, — Россия должна встать в центре мировой цивилизации и на основе Православия принести свет истины западным народам». «Православие через Россию, — утверждал Хомяков, — может привести к перестройке всей мировой культуры»{884}.

В первые годы XX в. английский писатель X. Беллок пишет книгу «Государство рабов», где, по словам Дж. Оруэлла, «на удивление точно предсказал происходящее в наши дни. К сожалению, ему нечего было предложить в качестве противоядия. У него все свелось к тому, что вместо рабства необходимо вернуться к мелкой собственности, хотя ясно, что такого возвращения не будет и что оно невозможно. Сегодня практически нет альтернативы коллективистскому обществу. Вопрос лишь в том, будет ли оно держаться силами добровольного сотрудничества или силой пулеметов»{885}.

Увертюрой данного направления философской мысли конца XIX — начала XX века звучал «Закат Европы» О. Шпенглера, написанный в 1918–1920 гг. Немецкий философ приходил к выводу о духовной деградации Европы и как следствие завершению ее жизненного цикла. Аналогичные чувства сквозят в размышлениях о будущем Европы и у Н. Бердяева: «Мы стоим у грани ночной эпохи. День новой истории кончается… По многим признакам наше время напоминает начало раннего средневековья. Начинаются процессы закрепощения…»{886}. Окончательно похоронным маршем европейской цивилизации гремела вышедшая в 1939 г. книга «Европа и душа Востока» В. Шубарта: «Отчаянье и кричащая боль бытия становятся основным аккордом экзистенциальной (философии)… Раздавленный, с ужасом ощущающий глубоко укоренившуюся в себе порочность, человек чувствует свое падение в ничто…»{887}.

В 1912 г. увидел свет роман Ф. Дрю «Управляющий». Действие книги происходило в 1925 г. и описывало деятельность выпускника Военной академии в Вест-Пойнте, которая приводит к государственному перевороту против деспотичного американского правительства, путем обретения контроля над Республиканской и Демократической партиями и использования их для создания социалистического единого мирового правительства, о «каком мечтал Карл Маркс». В ходе жестокой гражданской войны Дрю получает желаемый контроль и провозглашает себя «Управляющим», тоталитарным диктатором. Дрю создал Центральный банк, ввел прогрессивный подоходный налог и создал Лигу Наций. Роман Ф. Дрю «Управляющий» мог бы считаться очередной апоплексической утопией, если бы ее автором не был тот самый полковник Эдвард Хауз, будущий ближайший советник президента США В. Вильсона{888}. Последний использовал наработки Э. Хауза в своих реформах, например, реорганизовав финансовую структуру США в соответствии с тем, как она была описана в книге.

Тупик развития, в который завел общество либеральный капитализм в начале XX века, подчеркивали выводы экономистов, Дж. М. Кейнс в 1919 г.: «Очень немногие из нас понимали с твердой уверенностью чрезвычайную, необыкновенную нестабильность, затруднительность, ненадежность и временный характер экономической организации Западной Европы, которой она жила последнюю половину столетия»{889}. К окончанию Первой мировой, констатировал Кейнс, «силы XIX века, двигавшие развитием человечества, изменились и истощились. Экономические мотивы и идеалы этого поколения больше не удовлетворяют нас: мы должны найти новый путь и должны снова страдать от недомогания, и в конце в острой боли обрести новое индустриальное рождение»{890}. «Что необходимо для европейского капитализма — это найти выход в Новый Мир…»{891}. В своей статье в 1926 г. «The End of Laissez-Faire» Дж. Кейнс подверг разгромной критике «прекрасный портрет капитана промышленности, мастера-одиночки, который, как любой художник, служа себе служит и всем нам. Однако и его светлый образ меркнет. Мы все больше сомневаемся в том, что именно он приведет нас за руку в рай»{892}.

Описывая состояние английского общества в те годы, Ф. Хайек обращал внимание, на то, что в нем все более настоятельно росла потребность в планировании — экономической диктатуре. Хайек приводил пример одного из наиболее проницательных исследователей Англии Э. Халеви, который полагал, что «если сделать комбинированную фотографию лорда Ю. Перси, сэра О. Мосли и сэра С. Криппса, то… обнаружится одно общее для всех троих качество: окажется, что все они единодушно заявляют: «Мы живем среди экономического хаоса, и единственный выход из него — какой-то вид диктатуры»{893}. «Число влиятельных общественных деятелей, включение которых в «комбинированную фотографию» не изменило бы ее смысла ни на йоту, с тех пор значительно выросло», — отмечал Хайек. В Великобритании тех лет наблюдались «многочисленные признаки того, что британские лидеры все более и более привыкают описывать будущее развитие страны в терминах контролируемых монополий»{894}.

Аналогичная картина наблюдалась и по другую сторону океана. «Идеи экономического планирования, — по словам американского исследователя Р. Лоусана, — пользовались огромной популярностью в США начала 30-х гг. они отражали растущее разочарование в индивидуализме как господствующей идее американского общества». — Будущее человечества, по мнению Ф. Хайека, теперь определяли социалистические идеи: «Все наблюдаемые нами изменения ведут к всеобъемлющему централизованному управлению экономикой», «социализм вытеснил либерализм и стал доктриной, которой придерживаются сегодня большинство прогрессивных деятелей»{895}.

Вполне закономерно, что самый масштабный за всю историю современного общества кризис 1928–1930-х гг. в то время «широко воспринимался, как признак конца капитализма»{896}. За этим следовал вывод о «конце истории»{897}.

Причины конца капитализма или тупика, в который зашла либеральная идеология к концу XIX в., один из наиболее известных классиков либерализма Ф. Хайек в своей книге «Дорога к рабству» связывал с распространением в мире двух тенденций — социалистической и монополистической.

Говоря о социалистической тенденции, Ф. Хайек указывал на то, что именно она, проповедуя ненависть к либерализму, легла в основу коммунизма и фашизма: «Всякий, кто наблюдал зарождение этих движений… не мог не быть поражен количеством их лидеров… начинавших как социалисты, а закончивших как фашисты»… «преподаватели английских и американских университетов помнят, как в 30-е годы многие студенты, возвращаясь из Европы, не знали твердо, коммунисты они или фашисты, но были абсолютно убеждены, что они ненавидят западную либеральную цивилизацию»{898}. Действительно, Муссолини в 1923 г. утверждал: «В России и Италии доказано, что можно править помимо и против либеральной идеологии. Фашизм и коммунизм пребывают вне либерализма»{899}.

М. Осоргин в те годы в письме к М. Горькому указывал на те же тенденции: «Муссолини говорит от имени своего, своей страны и пролетариата. Гитлер также говорит от имени пролетариата. Оба твердят о социальной справедливости, о праве на труд, о принадлежности государства трудящимся, о представительстве профессиональных организаций в управлении страной, о строительстве, о мире всех народов, об уничтожении рабства во всех видах, в том числе экономического. У всех вождей идея одна — строить крепкую государственность, подавляя личность гражданина. И над Европой реет знамя так называемого государственного социализма»{900}.

Вторая тенденция — усиление монополий, стала проявлять себя с конца XIX в. Она привела к ограничению свободной конкуренции, что, по словам Ф. Хайека, «является несомненным историческим фактом против, которого никто не станет возражать, хотя масштабы этого процесса иногда сильно преувеличивают». При этом Хайек считал, что «тенденция к монополии и планированию является вовсе не результатом каких бы то ни было «объективных обстоятельств», а продуктом пропаганды определенного мнения, продолжавшейся в течение полувека и сделавшей это мнение доминантой нашей политики». Именно субъективный фактор — «всеобщая борьба против конкуренции», утверждал Хайек, привела к возникновению монополий, и как следствие — к государственному капитализму.

В связи со своими выводами о причинах кризиса начала XX в. выход из него Хайек находил в возвращении к традиционным принципам либерализма: «Только подчинение безличным законам рынка обеспечивало в прошлом развитие цивилизации, которое в противном случае было бы невозможным…» Главное, заявлял он, что бы частная собственность оставалась в неприкосновенности, поскольку она «является главной гарантией свободы».

Тезисы Ф. Хайека были направлены против постулатов К. Маркса, утверждавших объективный и закономерный характер возникновения монополий и перехода к социально-ориентированному типу общества. Согласно Марксу эволюция капитализма выглядела следующим образом: «…превращение индивидуальных и раздробленных средств производства в общественно концентрированные, следовательно, превращение карликовой собственности многих в гигантскую собственность немногих, экспроприация у широких народных масс земли, жизненных средств, орудий труда, — эта ужасная и тяжелая экспроприация народной массы образует пролог истории капитала… Частная собственность, добытая трудом собственника… с его орудиями и средствами труда, вытесняется капиталистической частной собственностью, которая покоится на эксплуатации чужой, но формально свободной рабочей силы. Когда этот процесс превращения достаточно разложил старое общество вглубь и вширь, когда работники уже превращены в пролетариев, а условия их труда — в капитал… тогда дальнейшее обобществление труда… приобретает новую форму. Теперь экспроприации подлежит уже… капиталист… Рука об руку с этой… экспроприацией многих капиталистов немногими… идут сознательное техническое применение науки, планомерная эксплуатация земли, превращение средств труда в такие… которые допускают лишь коллективное употребление, экономия всех средств производства… втягивание всех народов в сеть мирового рынка… Вместе с постоянно уменьшающимся числом магнатов капитала, которые узурпируют и монополизируют все выгоды этого процесса превращения, возрастает масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения, эксплуатации…»[115]

Ссылка на Маркса может вызвать скептические усмешки. Однако и реальная эволюция развития общества свидетельствовала в пользу классика марксизма: победное шествие капитализма на этапе его становления характеризовалось относительно большим количеством мелких собственников, огромными свободными рынками сбыта и неограниченными ресурсами. Страны и народы, захватившие лидерство, богатели как на дрожжах. Это был «золотой век» капитализма, торжества политики «laissez faire»[116], сыгравшей ключевую прогрессивную роль в разрушении феодальных, вассальных отношений при переходе к капиталистическому строю и в невиданном доселе прогрессе человечества. Всего за пару столетий торжества политики «laissez faire» человечество сделало больший шаг в развитии, чем за всю свою предыдущую историю.

Но уже к концу XIX в. свободных рынков почти не осталось. Примером может служить Африка, где в 1876 г. колонии занимали лишь 10-ю часть Черного континента, а к 1900 г. — уже девять десятых! Полностью была захвачена Полинезия, а в Азии доделивали последнее неприбранное к рукам{901}. Обострение конкуренции потребовало снижения себестоимости и издержек, новых технологий, а значит, перехода к крупному массовому производству. Мелкие производители становились неконкурентоспособными. Лидеры же захватив рынок, переходили в другое качество — они становились монополистами.

И уже в 1890 г. американский конгресс был вынужден принять Антитрестовый акт Шермана, по которому разделу по дочерним компаниям подверглись такие монстры, как Northern Securities, Standard Oil of New Jersey и т.п. Однако Акт имел ограниченное применение и затронул лишь небольшое количество монополий. В конечном итоге «к 1930-м годам, — утверждал Д. Гэлбрейт, — тезис о существовании конкуренции между многими фирмами, которые неизбежно являются мелкими и выступают на каждом рынке стал несостоятельным»{902}. Как следствие стали несостоятельными и принципы либеральной демократии образца XIX в. Писатель Э. Синклер, подчеркивая этот факт, указывал, что «самодержавие в промышленности не может сосуществовать с демократией управления»{903}.

В социальном плане монополизация рынка привела к все большей эксплуатации наемного труда. Не случайно один из основателей идеологии классического либерализма Д. Рикардо назвал капиталистическую систему XIX в. экономикой «дешевого работника», которая постепенно трансформировалась в новый наиболее изощренный и циничный вид эксплуатации — «экономическое рабство». Понимание сущности этого термина дают размышления Т. Карлейля: «Не боязнь смерти, даже не боязнь голодной смерти делает человека несчастным. Мало ли людей умирало. Всем нам суждено умереть! Несчастным делает человека то, что он вынужден, сам не зная почему, вести нищенскую жизнь и трудиться в поте лица, не получая за это никаких благ; и то, что он устал, измучен, одинок, оторван от других людей и окружен всеобщим laissez-faire»{904}.

Потрясены, оказались сами основы европейской цивилизации. Она утратила в себе основную силу — силу, обеспечивающую само ее существование. Силу, на которую указывал еще П. Чаадаев: «Вся наша активность есть лишь проявление силы, заставляющей нас встать в порядок общий, в порядок зависимости. Соглашаемся ли мы с этой силой, или противимся ей, — все равно, мы вечно под ее властью…»{905}. «Не зная истинного двигателя, бессознательным орудием которого он служит, человек создает свой собственный закон, и это закон… он называет нравственный закон…»{906}. «Нравственный закон пребывает вне нас и независимо от нашего знания его… каким бы отсталым ни было разумное существо, как бы ни были ограничены его способности, оно всегда имеет некоторое понятие о начале, побуждающем его действовать. Чтобы размышлять, чтобы судить о вещах, необходимо иметь понятие о добре и зле. Отнимите у человека это понятие, и он не будет ни размышлять, ни судить, он не будет существом разумным»{907}.

Носителем нравственного закона — духовной силы в Европе, с момента своего возникновения стала христианская церковь. Чаадаев замечал в этой связи: «Европа тождественна христианству». Церковь на протяжении веков исправно несла свое бремя, создавая соответствующие времени моральные предпосылки развития. Но с начала XIX в. философы почти единодушно стали отмечать падение роли церкви. Д. Кортес в 1852 г. в письме к римскому кардиналу Фермари предсказывает апокалипсические потрясения, так как «гордыня человека нашего времени внушила ему две вещи, в которые он уверовал: в то, что он без изъянов, и в то, что не нуждается в Боге, что он силен и прекрасен»{908}. В конце XIX столетия Ф. Ницше констатировал «Бог умер» и предупреждал: «Нигилизм стоит за дверями, этот самый жуткий из всех гостей»{909}. Европейские философы предвидели в нарастающей бездуховности общества наступление эпохи глобальных социальных и политических катастроф и катаклизмов.

Капитализм убил «Бога» в сердце западного человека, констатировал М. Вебер. В. Шубарт пояснял: «Когда в 1812 году Лаплас послал свою «Небесную механику» Наполеону… он сопроводил ее гордым замечанием, что его система делает излишней гипотезу о Боге. Это то, к чему в конечном счете неудержимо стремилось европейское развитие с XVI века: сделать Бога ненужным. Уже Декарт охотно обошелся бы без Него, что справедливо подчеркивал Паскаль. Самому стать богом — вот тайное стремление западного человека, то есть повторить творческий жест Бога, заново перестроив мир на принципах человеческого разума и избегнув при этом ошибок, допущенных Божественным Творцом. «Если бы боги существовали, как бы я вынес то, что я — не бог? Значит, богов нет». В этих словах Ницше выболтал тайну Европы»{910}.

Путешествуя по Европе Ф. Достоевский в конце XIX в. отмечал: «На Западе уже воистину нет христианства», «Мир духовный, высшая половина существа человеческого отвергнута вовсе, изгнана с неким торжеством, даже ненавистью…»{911}. Наблюдения Достоевского подтверждали выводы немецкого философа Ф. Маутнера, сказанные накануне Первой мировой войны: «Современность так спокойна в своем атеизме, что в спорах о Боге уже нет необходимости»{912}.

Отражение изменений, происходящих в обществе нашло не только в работах философов и экономистов того времени, но и писателей. В конце XIX в. почти во всех развитых странах на смену романтизму пришел натурализм[117]. Натуралисты, по-своему боготворившие достижения цивилизации, были «исполнены трагического отношения к миру», потрясенные растущей пропастью «между техническими достижениями и ускоряющимся человеческим регрессом». Главное, по их мнению, состояло в том, что «не человек плох, не его даже самая позорная профессия (наподобие проститутки), плохо то, что лицемерное общество, которое не только не дает ему шанса стать лучше, реализовать заложенное в него природой, но и морочит голову «нового Адама» лжерелигией денег, собственности»{913}. Буржуазный мир индивидуализма, по мнению натуралистов, вел человечество к катастрофе[118].

Пример литературного натурализма дают последние строки романа Э. Золя «Человек-зверь»: «Машинист и кочегар упали на рельсы, так и не разжав ужасных объятий, их затянуло под поезд, и колеса безжалостно раздавили и искромсали этих людей, так долго живших как братья. Их тела превратились в окровавленные обрубки без головы и без ног, но руки навсегда сплелись, как будто мертвецы все еще продолжали душить друг друга. А паровоз, которым никто не управлял, все несся и несся вперед. Наконец-то строптивая и норовистая машина получила волю, и теперь она мчалась во весь опор, точно необъезженная кобылица… воинский эшелон продолжал свой бешеный бег, не замечая ни красных огней, ни петард… Ему и дела не было до тех, кого он давил на пути! Что ему до пролитой крови, ведь вопреки всему он рвался к будущему! Никем не ведомый… он несся и несся вперед, везя пушечное мясо — пьяных, ошалевших от усталости солдат…»{914}.

После окончания Первой мировой традиция натурализма будет продолжена, например, в социальных романах Р. Олдингтона: «Все люди — враги», «Сущие рай», в которых он пишет о нарастающем разочаровании в капитализме, о неизгладимых следах прошедшей войны и о надвигающейся новой войне[119].

В 1924 г. немецкий писатель Кунденхов-Калерджи приходил к выводу, что «в конечном счете христианство, умершее в Европе, превратилось в предмет вывоза для цветных народов, в орудие антихристианского империализма»{915}.

Размышляя о последствиях этого явления для Европы, П. Чаадаев еще в 1831 г. писал: «…она (реформация) снова отбросила человека в одиночество его личности, она попыталась снова отнять у мира все симпатии, все созвучия, которые Спаситель принес миру. Если она ускорила развитие человеческого разума, то она в то же время изъяла из сознания разумного существа плодотворную, возвышенную идею всеобщности и единства…»{916}. Эти мысли перекликаются с размышлениями В. Шубарта в 1939 г.: «Чем бесцеремоннее утверждался прометеевский архетип, тем здоровее, производительнее и банальней становился человек: возрастающее трудолюбие при ослабевающей духовности»{917}.

Утрата Европой нравственной силы привела к сокрушению единственной опоры любой власти — ее авторитета. Итальянский историк Г. Ферреро в своей известной книге «Гибель западной цивилизации» в те годы писал: «Мировая война оставила за собою много развалин; но как мало они значат по сравнению с разрушением всех принципов власти!… Что может произойти в Европе, позволяет нам угадать история III и IV веков. Принцип авторитета есть краеугольный камень всякой цивилизации; когда политическая система распадается в анархию, цивилизация, в свою очередь быстро разлагается»{918}.

К аналогичным выводам приходил Н. Устрялов: «Есть какой-то надлом в самой сердцевине великой европейской культуры. Корень болезни — там, в ее душе… Всякая власть перестает быть авторитетной… «Кумиры» погружаются в «сумерки». Но вместе с кумирами погружается в сумерки и вся система культуры, с ним связанная… На каком принципе строить власть? — вот проклятый вопрос современности»{919}. На праве? На силе? Но право — лишь форма, а сила лишь средство…»

«Нужна идея! — восклицал Н. Устрялов, — Но ее трагически недостает нынешним европейцам. Наиболее чуткие из них сами констатируют это. «Вот несколько десятилетий — пишет проф. Г. Зиммель, — как живем мы без всякой общей идеи, — пожалуй вообще без идеи: есть много специальных идей, но нет идеи культуры, которая могла бы объединить всех людей, охватить все стороны жизни» «… Кризис Европы расширился до краха всей нашей планеты, до биологического вырождения человеческой породы, или, по меньшей мере, до заката белой расы… только какой-то новый грандиозный духовный импульс, какой-то новый религиозный прилив — принесет возрождение»{920}.

Идея родилась в Европе и выразилась, по словам Достоевского, в социализме[120] — попытке «устроиться на земле без Бога»{921}. «Отсечь душу, — разъяснял идеи европейцев Дж. Оруэлл, — было совершенно необходимо. Было необходимо, чтобы человек отказался от религии в той форме, которая ее прежде отличала. Уже к девятнадцатому веку религия, по сути, стала ложью, помогавшей богатым оставаться богатыми, а бедных держать бедными. Пусть бедные довольствуются своей бедностью, ибо им воздастся за гробом, где ждет их райская жизнь, изображавшаяся так, что выходил наполовину ботанический сад Кью-гарденз, наполовину ювелирная лавка. Все мы дети Божий, только я получаю десять тысяч в год, а ты два фунта в неделю. Такой вот или сходной ложью насквозь пронизывалась жизнь в капиталистическом обществе, и ложь эту подобало выкорчевать без остатка»{922}.

Новая идея должна была стать не слепой верой, а осознанной нравственной идеей, призванной на деле изменить существовавшую социальную картину мира. Иначе утверждал Герцен у Европы нет будущего: «Мир оппозиции, мир парламентских драк, либеральных форм, — падающий мир. Есть различие — например, в Швейцарии гласность не имеет предела, в Англии есть ограждающие формы — но если мы поднимемся несколько выше, то разница между Парижем, Лондоном и Петербургом исчезнет, а останется один факт: раздавленное большинство толпою образованной, но несвободной, именно потому, что она связана с известной формой социального быта»{923}.

Только социализм, констатировал Герцен, — единственное средство исцелить умирающую цивилизацию. Герцен пояснял: «Социализм отрицает все то, что политическая республика сохранила от старого общества. Социализм — религия человека, религия земная, безнебесная… Христианство преобразовало раба в сына человеческого; революция (французская) преобразовала отпущенника в гражданина; социализм хочет сделать из него человека»{924}.

Капитализм, конечно же, не стоял на месте. Право социализма на существование стало общепризнанным фактом. Кэннан уже в начале 1920 г. отмечал: «Едва ли хоть один признанный английский экономист пойдет в лобовую атаку на социализм как таковой», несмотря на то, что «почти каждый экономист… всегда готов выискивать прорехи у социалистов»{925}. Капитализм в соответствии с общими тенденциями пытался эволюционировать в социальном направлении, но эта эволюция была не больше тех изменений, которые претерпевал феодализм, также эволюционировавший в свое время в сторону капитализма.

Никакое эволюционное движение не способно облегчить положения, утверждал Герцен в середине XIX в.: «Они воображают, что этот дряхлый мир может… поумнеть, не замечая, что осуществление их республики немедленно убьет его; они не знают, что нет круче противоречия, как между идеалом и существующим порядком, что одно должно умереть, что бы другому жить. Они не могут выйти из старых форм, они их принимают за какие-то вечные границы и оттого их идеал носит только имя и цвет будущего, а в сущности принадлежит миру прошедшему, не отрешается от него»{926}.

Действительно, в конечном итоге либеральный капитализм образца XVII–XIX вв. зашел в тот же тупик, в которое в свое время зашло феодальное общество. Будущее мира виделось современникам в самых черных красках. Так, Джек Лондон в 1908 г., в книге «Железная пята» писал: «Капитализм почитался социологами тех времен кульминационной точкой буржуазного государства. Следом за капитализмом должен был прийти социализм… цветок, взлелеянный столетиями — братство людей. А вместо этого, к нашему удивлению и ужасу, а тем более к удивлению и ужасу современников тех событий, капитализм, созревший для распада, дал, еще один чудовищный побег — олигархию». «Яжду прихода каких-то гигантских и грозных событий, тени которых уже сегодня омрачают горизонт, — назовем это угрозой олигархии — дальше я не смею идти в своих предположениях. Трудно даже представить себе ее характер и природу…». Спустя десятилетие с написания этих строк появится фашизм, Э. Генри уже вполне четко определит «олигархический деспотизм», как — фашизм{927}. А тень грозных событий, подчеркивающих тупик развития, в который зашла западная цивилизация, найдет выражение уже в Первой мировой войне.

В словах Ленина того периода в разных вариациях без конца повторяется одна и та же мысль, которая звучит и в его работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться»: «Война создала такой необъятный кризис, так напрягла материальные и моральные силы народа, нанесла такие удары всей современной общественной организации, что человечество оказалось перед выбором: или погибнуть, или вручить свою судьбу самому революционному классу для быстрейшего и радикального перехода к более высокому способу производства». Мессианскую идею социальной революции Ленин видел именно в спасении человечества. Об этом он писал, например, в «Письме к американским рабочим»: только пролетарская революция одна «в состоянии спасти гибнущую культуру и гибнущее человечество».

РУССКИЙ ВКЛАД

Эволюция либерального капитализма образца XIX в. не могла изменить его сущности, наоборот, она приводила к все более концентрированному ее выражению.

Герцен предвидел это и более чем за полвека до появления фашизма утверждал: необходим социальный переворот, глубокий, радикальный: «Современная революционная мысль — это социализм. Без социализма нет революции. Без него есть только реакция, монархическая ли, демагогическая, консервативная, католическая или республиканская!»{928}. Только социалистическая революция, — констатировал Герцен, — обеспечит торжество действительной, а не мнимой демократии, только она освежит историю, только она спасет человечество{929}.

Для того, что бы произошло качественное изменение капитализма, выводящее его из тупика либеральной цивилизации, требовалась социалистическая революция. (Точно так же, как в свое время, для перехода от феодализма к капитализму потребовалась английская, французская… буржуазные революции).

Трагедия состояла в том, что Европа, нуждаясь и подспудно желая революции, по мнению Герцена, была бессильна совершить ее: «Мы присутствуем при великой драме… Драма эта не более и не менее как разложение христианско-европейского мира. О возможности (не добив, не разрушив этот мир) торжества демократии и социализма говорить нечего… Из вершин общества европейского и из масс ничего не сделаешь; к тому же оба конца эти тупы, забиты с молодых лет, мозговой протест у них подгнил… Чем пристальнее всматривался, тем яснее видел, что Францию может воскресить только коренной экономический переворот… Но где силы на него?., где люди?., а пуще всего, где мозг?.. Париж это Иерусалим после Иисуса; слава его прошлому, но это прошлое»{930}. «Революционная идея нашего времени несовместна с европейским государственным устройством…»{931}.

Где же спасение? И взгляд Герцена устремлялся к России: «Великое дерзание — удел России, ибо она молода, она свободна от гирь многовековой культуры, стесняющей поступь Запада. При создавшихся условиях наша отсталость — наш плюс, а не минус». «Ничто в России не имеет того характера застоя или смерти, который постоянно утомительно встречается в неизменяемых повторениях одного и того же, из рода в род, у старых народов Запада. В России нет ничего оконченного окаменелого… Европа идет ко дну от того, что не может отделаться от своего груза, — в нем бездна драгоценностей… У нас это искусственный балласт, за борт его, — и на всех парусах в открытое море! Европеец под влиянием своего прошедшего не может от него отделаться. Для него современность — крыша многоэтажного дома, для нас — высокая терраса, фундамент. Мы с этого конца начинаем». «Не смейтесь, — пишет друзьям Герцен в 1848 г., — Аминь, аминь, глаголю вам, если не будет со временем деятельности в России, — здесь (в Западной Европе) нечего ждать».{932}

В. Шубарт находил причины отличия русского от европейца в том, что у последнего: «Культура памяти злоупотребляет человеческим мозгом. Она перегружает его ученым хламом и мусором столетий и тащит их, пыхтя, чрез все времена. Поэтому она становится неспособна к творческой мысли: она знает слишком много, поэтому познает слишком мало. Она занимается мумификацией всех человеческих знаний…»{933}. Шубарт противопоставлял «культуре памяти» «культуру забвения», свойственную русским, которая «непоколебимо доверяет жизни и ее силам»{934}.

«Культура забвения» свойственна молодым нациям, слишком «отставшим» от Запада, что бы держаться за свое прошлое. Побудительным примером для них служит не столько история, сколько достижения передовых цивилизаций. Герцен в 1855 г. пояснял: «Нам вовсе не нужно преодолевать вашу длинную, великую эпопею освобождения, которая вам так загромоздила дорогу развалинами памятников, что вам трудно сделать шаг вперед. Ваши усилия, ваши страдания для нас поучения. История весьма несправедлива, поздно приходящим дает она не обглодки, а старшинство опытности»{935}.

В то же время пример Запада не вдохновлял Россию[121].

Но что духовно, культурно могли дать Европе «русские варвары»? — задавался вопросом Мережковский и сам отвечал, — Не то же ли, что варвары дали всем культурам, всем людям интеллекта — люди интуиции? Не то же ли, что Риму… дали христианские варвары: огонь религиозной воли, раскаляющий докрасна, добела…»{936}. Не случайны, видимо слова В. Шубарта, сказанные о большевиках: «В русском безбожии чувствуется настроение крестовых походов, как и в догме Кальвина о завоевании мира для Христа или в учении Магомета о священной войне»{937}.

По мнению Герцена, ни одна страна не была готова к социализму больше, чем Россия[122]: «Социализм ведет нас обратно к порогу родного дома, который мы оставили, потому что нам тесны были его стены, потому что там обращались с нами, как с детьми. Мы оставили его немного недовольные и отправились в великую школу Запада. Социализм вернул нас в наши деревенские избы обогащенный опытом и вооруженный знанием. Нет в Европе народов, более подготовленных к социальной революции, чем славяне…, кончая всеми народностями России… Я чую всем сердцем и умом, что история толкается именно в наши ворота»{938}.

Подобные ощущения были свойственны большинству русских и иностранных философов и мыслителей, духовно близко соприкасавшихся с Россией. Так П. Вяземский еще в 1827 г. в стихотворении «Русский бог» вопрошал:

Не нам ли суждено изжить Последние судьбы Европы, Чтобы собой предотвратить Ее погибельные тропы.

П. Чаадаев в 1837 г.: «Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия… Больше того: у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество»{939}.

A. де Кюстин в 1839 г. после путешествия по России: «…никто более меня не был потрясен величием их нации и ее политической значительностью. Мысли о высоком предназначении этого народа, последним явившегося на старом театре мира, не оставляли меня…»{940}.

Н. Данилевский в 1869 г. публикует концептуальное сочинение «Россия и Европа», в котором приходит к выводу о всемирно-исторической миссии России: «На Русской земле пробивается новый ключ справедливо обеспечивающего народные массы общественно-экономического устройства»{941}.

Кн. Одоевский: «Россию ожидает или великая судьба, или великое падение! С твоей победой соединена победа всех возвышенных чувств человека, с твоим падением — падение всей Европы… обрусевшая Европа должна снова, как новая стихия, оживить старую, одряхлевшую Европу…»{942}.

Ф. Достоевский в 1877 г.: «Всем ясно теперь, что с разрешением Восточного вопроса вдвинется в человечество новый элемент, новая стихия, которая лежала до сих пор пассивно и косно и которая… не может не повлиять на мировые судьбы чрезвычайно сильно и решительно… настоящее социальное слово несет в себе никто иной, как народ наш.., в идее его, в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого…»{943}. Достоевский продолжал: «Мы будем первыми, кто возвестит миру, что мы хотим процветания своего не через подавление личности и чужих национальностей, а стремимся к нему через самое свободное и самое братское все-единение… Только Россия живет не ради себя, а ради идеи, и примечателен тот факт, что она уже целое столетие живет не для себя, а для Европы… наша судьба это и судьба мира»{944}.

B. Шубарт в 1939 г.: «Запад подарил человечеству самые совершенные виды техники, государственности и связи, но лишил его души. Задача России в том, чтобы вернуть душу человеку. Именно Россия обладает теми силами, которые Европа утратила или разрушила в себе… только Россия способна вдохнуть душу в гибнущий от властолюбия, погрязший в предметной деловитости человеческий род… Быть может, это и слишком смело, но это надо сказать со всей определенностью: Россия — единственная страна, которая способна спасти Европу и спасет ее, поскольку во всей совокупности жизненно важных вопросов придерживается установки, противоположной той, которую занимают европейские народы. Как раз из глубины своих беспримерных страданий она будет черпать столь же глубокое познание людей и смысла жизни, чтобы возвестить о нем народам Земли. Русский обладает для этого теми душевными предпосылками, которых сегодня нет ни у кого из европейских народов»{945}.

В. Шубарт накануне Второй мировой войны только с русскими связывал надежды на обновление мира: «Англичанин смотрит на мир как на фабрику, француз — как на салон, немец — как на казарму, русский — как на храм. Англичанин жаждет добычи, француз — славы, немец — власти, русский — жертвы. Англичанин ждет от ближнего выгоды, француз стремится вызвать у него симпатию, немец хочет им командовать, и только русский не хочет ничего. Он не пытается превратить ближнего в орудие. В этом суть русской идеи братства. Это и есть Евангелие будущего. Это — великая нравственная сила, направленная против латинских идей человека насилия и государства насилия. Русский всечеловек как носитель нового солидаризма — единственный, кто способен избавить человечество от индивидуализма сверхчеловека и от коллективизма массового человека… Так он творит одновременно и новое понятие и новый идеал личности и свободы»{946}.

Иоффе ночью перед тем, как покончить с собой, писал Троцкому: «Более чем 30 лет назад я усвоил философию, что человеческая жизнь только тогда имеет смысл и в той степени, насколько она служит чему-то бесконечному. Для нас это бесконечное есть человечество»{947}.

О. Мандельштам отмечал, что «русский народ единственный в Европе не имеет потребности в законченных, освященных формах бытия» и вносит в европейский мир «необходимости» высшую «нравственную свободу, дар русской земли, лучший цветок, ею взращенный. Эта свобода… равноценна всему, что создал Запад в области материальной культуры»{948}.

Б. Пастернак в 1957 г. после «Доктора Живаго», Сталина и уже незадолго до смерти, говорил о «Великой русской революции, обессмертившей Россию, и которая… вытекала из всего русского многотрудного и святого духовного прошлого», и так обращался к своим зарубежным читателям: «Вот за что скажите спасибо нам. Наша революция, как бы ни были велики различия, задала тон и вам, наполнила смыслом и содержанием текущее столетие»{949}. Случайно ли, что в начале века Шпенглер почувствовал в России источник нового исторического периода?{950}

Русская социалистическая революция не была случайностью, она была выстрадана поколениями русских философов. И Русская революция стала самым большим и пожалуй единственным существенным вкладом России в мировую цивилизацию — она изменила мир: либеральная идеология привела мир в тупик глобального экономического кризиса и мировых войн, Русская революция — к социальному пробуждению масс.

Запад не признал Русской революции, да и не мог признать. Как эти дикие, отсталые и нищие «русские варвары» указывают нам просвещенным европейцам путь в будущее? Как эта ничтожная кучка большевиков посмела угрожать монополии властителей жизни — избранникам привилегированных классов? Запад ответил на вызов интервенцией, стремясь, по словам У. Черчилля, «задушить в зародыше» русскую революцию. Но на защиту революции встало не только большинство русского народа, но и прогрессивные силы в большинстве стран мира, и она победила.

Русская революция, при всех ее недостатках, утвердила новую нравственную — социалистическую идею, отрицать или игнорировать которую не мог уже никто. Именно она теперь определяла нравственные принципы развития мировой цивилизации. Прогнозы Маркса о кризисе и крахе системы дикого капитализма в XX веке получили реальное подтверждение. Даже такие современные либерал-радикалы, как Е. Гайдар в этой связи признают: «…в первой половине XX в. мир развивался почти «по Марксу» — хотя и не в деталях, но достаточно близко к указанной им траектории, чтобы многие интеллектуалы были склонны признать «торжество марксистских идей»{951}. И даже такой поборник либерализма, как Бжезинский, также был вынужден согласиться: «Демократия для меньшинства без социальной справедливости для большинства была возможна в эпоху аристократизма, но в век массового политического пробуждения она уже нереальна»{952}.

Об опасностях, грозящих человечеству в случае продолжения его движения по либеральному пути, Дж. Оруэлл предупреждал в 1940 г.: «То, к чему мы идем сейчас, имеет более всего сходства с испанской инквизицией; может, будет и еще хуже — ведь в нашем мире плюс ко всему есть радио, есть тайная полиция. Шанс избежать такого будущего ничтожен, если мы не восстановим доверие к идеалу человеческого братства, значимому и без размышлений о «грядущей жизни». Эти размышления и побуждают… настоятеля Кентерберийского собора всерьез верить, будто Советская Россия явила образец истинного христианства»{953}.

Р. Роллан в 1933 г. закончил роман «Очарованная душа», в котором «говорит о социализме как средстве освобождения духа. Капитализм такого освобождения обеспечить не может, так, может быть, социализм? Ведь социализм в Европе будет не совсем таким, как в СССР. Привить Европе советскую культуру без коммунистической диктатуры, восточные духовные поиски без азиатской отсталости — это ли не путь к новому обществу свободного духа?»{954} Подобные настроения, по мнению Дж. Оруэлла, приобретали все большую популярность в Европе: «В последние годы в силу порожденных войной социальных трений, недовольства наглядной неэффективностью капитализма старого образца и восхищения Советской Россией общественное мнение значительно качнулось влево»{955}. В Англии же, среди интеллигенции, отмечал Оруэлл, «на протяжении десятка последних лет складывается стойкая тенденция к неистовому националистическому обожанию какой-либо чужой страны, чаще всего — Советской России»{956}.

Детищем русского большевизма стало торжество социалистических идей, приведших к социалистическим революциям 1920–1930 гг. в Германии, Англии, Франции, США, Швеции, Норвегии… Ведь двигало властными кругами последних не появившееся вдруг ниоткуда чувство справедливости, не проснувшееся внезапно, ни с того ни с сего чувство любви к ближнему или человеческой морали. Как замечал по этому поводу Дж. Кейнс: «Призвать лондонский Сити к социальному действию во имя общественного блага — это все равно, что шестьдесят лет назад обсуждать «Происхождение видов» с епископом»{957}. Известный общественный деятель Ф. Дуглас, бывший раб, бежавший с Юга, в 1848 г. лишь констатировал объективную данность: власть имущие ничего не уступают без боя, без компенсаций. Никогда не уступали и никогда не уступят{958}.

Силой, толкнувшей их на социальные преобразования, на социальные революции сверху, было самое сильное чувство — страх, страх перед примером Русской революции. Состояния западного общества в 1919 г. передавал Дж. Кейнс: «В Европе мы сталкиваемся со зрелищем исключительной слабости класса капиталистов, сложившегося благодаря промышленному прорыву XIX века и казавшегося всемогущим всего несколько лет назад. Страх и робость этого класса сейчас столь велики, а их уверенность в собственном положении в обществе и собственной необходимости в социальном организме уменьшились настолько, что они стали легкой мишенью для устрашения. В Англии это было немыслимо 25 лет назад (так же, как это немыслимо и сейчас в США). Тогда капиталисты верили в себя, в свою ценность для общества, в оправданность их богатого существования и неограниченного применения их силы. Теперь их бросает в дрожь от каждого выпада …»{959}.

Но «промышленный прорыв» только создал условия, для страха, для того, чтобы он возник, должна была появиться соответствующая общественная нравственная сила. Мало того, она должна была получить всеобщее признание и легитимность. Именно это и сделала Русская революция.

Запад был бессилен подавить большевизм и Русскую революцию, и не потому, что у него не хватало для этого сил, а потому, что подавлять необходимо было не людей, а новые идеи социальной справедливости, которые они несли и которые были страстно востребованы самим западным обществом. Ллойд-Джордж в то время отмечал: «Вся Европа насыщена духом революции… Повсюду среди рабочих царит не просто дух недовольства, но дух гнева и даже открытого возмущения против довоенных условий. Народные массы всей Европы, от края до края, подвергают сомнению весь существующий порядок, все нынешнее политическое, социальное и экономическое устройство общества»{960}.

Не случайно борьба с большевизмом приобрела парадоксальный характер — для того чтобы победить большевизм, провозглашали его противники, необходимо воплотить его идеи сверху, не дожидаясь, пока это будет сделано снизу. Так, президент США В. Вильсон призывал: «Мы будем… лечить мир, охваченный духом восстания против крупного капитала… Справедливый мир и лучший порядок необходимы для борьбы против большевизма»{961}. Спустя 20 лет другой президент Ф. Рузвельт, проводя радикальные социалистические реформы, будет объяснять свои преобразования словами: «Я борюсь с коммунизмом… Я хочу спасти нашу капиталистическую систему»{962}. Непримиримый противник большевизма Дж. Спарго в своей нашумевшей книге «Большевизм. Враг политической и индустриальной демократии» утверждал: «Лучшее, что может быть сделано — это не попытки утопить его в крови, а мужественное и последовательное уничтожение социального угнетения, нищеты и рабства, которые доводят людей до душевного отчаяния, приводящего людей к большевизму»{963}. Другими словами, если бы не большевизм, то социальное угнетение, нищета и рабство до сих пор являлись бы фундаментальными основами политической и индустриальной демократии, если бы она еще вообще существовала.

Наивно считать большевиков идеалом, его в принципе не существует. Развитие общества происходит под воздействием разнонаправленных уравновешивающих друг друга сил. Русский философ Розанов по этому поводу замечал: «Жизнь происходит от неустойчивых равновесий. Если бы равновесия были устойчивы, не было бы и жизни»{964}. И большевики были не идеалом, а адекватной силой, направленной против тупой и беспощадной силы дикого капитализма образца XIX в., ради своих корыстных интересов, готовой уничтожить и поработить все, что стоит у нее на пути. Именно столкновение этих двух противонаправленных сил породило равнодействующую силу, изменившую ход истории и создавшую современный социальноориентированный демократический мир. Без русской большевистской альтернативы Запад уже давно бы истребил друг друга в войнах за передел мира или установил такую диктатуру, перед которой побледнели бы даже ужасы будущего нарисованные Беллами, Беллоком или Оруэллом.

* * *

Ответной реакцией на Русскую революцию стало не только утверждение в мире социалистических идей, но и фашизма. В. Шубарт констатируя данный факт, повторял вслед за Н. Бердяевым: «Без большевизма его никогда бы не было. Именно большевизм вызвал его, как акт самозащиты. Фашизм — детище большевизма, его внебрачный ребенок…»{965}. Причина этого, по мнению П. Друкера, крылась в том, что «полный крах веры в достижимость свободы и равенства по Марксу, вынудил Россию избрать путь построения тоталитарного, запретительного, неэкономического общества, общества несвободы и неравенства, по которому шла Германия… Фашизм — это стадия, которая наступает, когда коммунизм доказал свою иллюзорность, как это произошло в сталинской России и в догитлеровской Германии»{966}. По мнению У. Черчилля, фашизм — «это тень или уродливое дитя коммунизма»{967}.

Тема ответственности большевизма за возникновение фашизма стала основным течением либеральной исторической мысли: Так, Э. Нольте и Фюре заявляли: «Фашизм возник, как антикоммунистическая реакция… Что же касается жестокости, цинизма и двуличности, автор «Майн кампф» шел дорогой, проложенной Сталиным… Нельзя упускать из виду тот вклад, который тоталитаризм Сталина внес в развитие тоталитаризма Гитлера»{968}. По мнению Голо Манна: «Без коммунистической партии нацистам не удалось бы победить»{969}. О. Ференбах утверждал: «Страх перед Москвой… гнал очень многих в ряды нацистов»{970}.

Страх перед большевизмом охватил весь западный мир. У. Додд в середине 1930-х гг. отмечал: «В Соединенных Штатах капиталисты толкают страну в сторону фашизма, их поддерживают капиталисты в Англии. Почти все наши дипломатические работники здесь проявляют подобную склонность. Открыто враждебные нацистскому режиму три года назад, они теперь почти поддерживают его»{971}. Выводы американского посла пересекались со словами секретаря Исполкома Коминтерна Д. Мануильского: «Во всех капиталистических странах… буржуазная демократия сращивается с фашизмом»{972}.

Формы фашизма были различны для разных стран, поскольку реакции народов на вызов времени обусловлены их наследственными психологическими особенностями, выкованными вековой борьбой за существование. Указывая на эти особенности, П. Дрие в 1939 г. замечал: «Быть свободным для англичанина значит — не бояться ареста полицией и рассчитывать на немедленное правосудие властей и суда; для француза — свободно говорить что попало о любых властях (кроме военного времени); для немца, поляка, русского — возможность говорить на своем языке и провозглашать свою этническую и государственную принадлежность и использовать скорее коллективное, а не индивидуальное право»{973}. Чем определялись эти различия?

Пример Германии в этой связи весьма показателен. Как и для большинства европейских стран, не прикрытых естественными границами, вопрос национальной сплоченности для немцев являлся определяющим в сохранении собственной государственности. Формировавшийся на протяжении столетий, он превратился в мощную консервативную силу, подчинявшую свободы человека интересам выживания государства в целом. Здесь мы находим редкое единодушие столь разных людей, например, таких, как В. Шубарт и У. Додд: «У свободолюбивых наций немец пользуется дурною репутацией особенно из-за того недостойного способа обращения, которое он допускает и вынужден допускать по отношению к себе со стороны чиновников, а также из-за принудительности немецкой общественной жизни в целом, с ее обилием запретов»{974}, «немецкий народ так долго приучали к повиновению и его национальная психология такова, что теперешний диктатор может делать все, что ему вздумается»{975}. Не случайна и философия немецкого национального государства, которую сформулировал Ф. Лист: «Между человеком и человечеством стоит государство-нация, которое обеспечивает выживание этого человека».

Прямую противоположность Германии представляет Англия, чье развитие обеспечивали колонии и торговля, где главным принципом становился личный успех, основанный на радикализованном чувстве индивидуализма. Эти принципы отражала и философия англосаксонского взгляда на государство, сформулированная в работах Гоббса, А. Смита, Дж. Локка, которые утверждали, что государство существует для защиты богатых против бедных

Эти различия двух типов стран предполагают, что и преобладающие формы реакции на кризисные условия для них будут различны. Для немцев они будут базироваться на национальном расизме, (в виде национал-социализма), для англосаксов на социальном расизме, (в виде радикального либерализма). Комментируя подобные различия, Дж. Оруэлл замечал, что расизм в широком смысле «не всегда связан с нацией или географической территорией. Он может связываться с церковью или классом…»{976}.

Данные различия не являлись большим секретом. Например, еще в эпоху первой русской революции 1906 г. Столыпин докладывал Николаю II: «Нет у нас… тех консервативных общественных сил, которые имеют такое значение в Западной Европе и оказывают там свое могучее влияние на массы, которые, например, в католических частях Германии[123] сковывают в одну тесную политическую партию самые разнообразные по политическим интересам разряды населения: и крестьян, и рабочих, и крупных землевладельцев, и представителей промышленности»{977}.

Об особенностях Великобритании говорят рассуждения Дж. Оруэлла. Так, в ответ на обвинение Геббельса в «том, что Англия так и остается страной «двух наций», он счел возможным только заметить, что не двух, а трех (имея в виду средний класс). При этом Дж. Оруэлл в 1944 г. отмечал, что «в Англии более, пожалуй, чем в других странах, сохранилась готовность считать классовые различия постоянным явлением… Очевидные классовые различия, сохраняющиеся в Англии, ошеломляют иностранцев…»{978}. Дж. Лондон, описывая Лондон 1902 г., по этому поводу замечал: «История Дэна Каллена коротка… Он родился плебеем в таком городе и в такой стране, где установлены строжайшие кастовые разграничения»{979}.

Приведенные примеры говорят о том, что исторически обусловленные особенности народов предопределяют преобладание тех или иных факторов (национального, социального расизма, религиозного фанатизма, военной силы и т.д.) в их реакции на чрезвычайные обстоятельства. Данные рассуждения, казалось бы, размывают определение фашизма. Отнюдь. Ведь особенности народов предопределяют только форму выражения, а не господствующую идеологию.

О родовых чертах этой идеологии говорил Дж. Оруэлл, называя имена лишь нескольких людей, которые из страха «поддерживают фашизм или оказали ему свои услуги, поражаешься, как они несхожи. Что за конгломерат! Назовите мне иную политическую платформу, которая сплотила бы таких приверженцев, как Гитлер, Петен, М. Норман, Павелич, У. Херст, Стрейчер, Бухман, Э. Паунд, X. Марч, Кокто, Тиссен, отец Кафлин, муфтий Иерусалимский, А. Ланн, Антонеску, Шпенглер… побудив их всех сесть в одну лодку! Но на самом деле это несложно объяснить. Все они из тех, кому есть что терять, или мечтатели об иерархическом обществе, которые страшатся самой мысли о мире, где люди станут свободны и равны. За всем крикливым пустословием насчет «безбожной» России и вульгарного «материализма», отличающего пролетариат, скрывается очень простое желание людей с деньгами и привилегиями удержать им принадлежащее»{980}.

Именно на защиту господства аристократической идеологии встал фашизм и Гитлер. Последний видел в большевизме смертельного морального конкурента: «Если не остановить большевизм, он точно так же коренным образом изменит мир, как когда-то его изменило христианство…»{981}. Фашизм стал последним рубежом обороны либеральной цивилизации образца XIX века, зашедшей в тупик своего развития. Именно в этом тупике, находил главный обвинитель от Франции на Нюрнбергском процессе Ф. де Ментон, истоки фашизма: «В действительности национал-социализм — вершина умственного и морального кризиса современного человечества»{982}.

В практической области, утверждает С. Кара-Мурза, «фашизм доводит до логического завершения либеральную идею конкуренции. Вот что взял фашизм у Шпенглера: «Человеку, как типу придает высший ранг то обстоятельство, что он — хищное животное». Отсюда и представление о народе и расе: «Существуют народы, сильная раса которых сохранила свойства хищного зверя, народы господ-добытчиков, ведущие борьбу против себе подобных, народы, предоставляющие другим возможность вести борьбу с природой с тем, чтобы затем ограбить и подчинить их»«{983}.

Принципиально в идеологическом плане, между фашизмом и либерализмом XIX в. не было существенных противоречий:

Так, И. Фест указывал, что Гитлер был неспособен «рассматривать человеческие отношения в каком-либо другом аспекте, кроме иерархического»{984}. Гитлер заявлял: «Нам нужна элита нового слоя господ, движимая не какой-то там моралью сострадания, но ясно осознающая, что она благодаря своей лучшей породе имеет право властвовать»{985}. Гитлер буквально цитировал основные постулаты либеральной идеологии: «Не бывает никаких революций кроме расовых: не может быть политических, экономических или социалистических революций, всегда и всюду есть только борьба низшей прослойки, низшей расы против господствующей высшей расы… Капиталисты проложили себе путь наверх благодаря своим способностям, и на основе такого отбора — что в очередной раз доказывает, что они высшая раса, — они имеют право стоять на верху»{986}.

Чем отличалась идеология Гитлера от либеральной идеологии Великой Демократии, определение, которой подспудно дал Ф. Рузвельт: «Я против возврата к тому пониманию либерализма, при котором свободный народ в течение многих лет постепенно загонялся на службу к привилегированному меньшинству»{987}. М. Роземан доводил мысль до логического конца и проводил прямую парралель между германским фашизмом и американским либерализмом: подходы нацистов были «не столько возвращением к феодализму, сколько национал-социалистическим вариантом американской концепции «человеческих отношений»{988}.

Англосаксонский либерализм — это господство привилегированного имущего меньшинства, финансовой аристократии. Его принципы утверждал, например, бывший посланник США в Швеции, владелец огромного состояния, Морхед: «В каждой стране лишь десять процентов населения делают деньги и играют ведущую роль во всех областях жизни, а поэтому они и должны обладать неограниченной властью в общественных делах»{989}. Идеолог фашизма Ф. Папен, бредивший англосаксонской политической моделью, вполне определенно указывал на ее главную особенность: «Ключевое положение, занимаемое нами в самом сердце Европы, обязывает нас соединить преимущества демократии с созданием истинной аристократии. Демократия нуждается для наилучшего ведения своих дел в людях ума и чести…»{990}. Идеалом для Папена был лорд Лондондерри, который «являл собой законченный тип аристократа довоенной эпохи. Насколько проще могло бы стать решение международных проблем, если бы реальная власть во всех странах находилась в руках таких людей, которые вместе составляли бы некое всемирное семейство»{991}.

На особенности американского типа либеральной демократии обращал внимание норвежский писатель Кнут Гамсун уже в конце XIX в.: «Уреспублики появилась аристократия, несравненно более могущественная, чем родовитая аристократия королевств и империй, это аристократия денежная. Или точнее, аристократия состояния, накопленного капитала… Эта аристократия, культивируемая всем народом с чисто религиозным благоговением, обладает «истинным» могуществом Средневековья… она груба и жестока соответственно стольким-то и стольким-то лошадиным силам экономической непоколебимости. Европеец и понятия не имеет о том, насколько владычествует эта аристократия в Америке, точно так же как он не представляет себе — как бы ни была ему знакома власть денег у себя дома, — до какого неслыханного могущества может дойти эта власть там»{992}.

Великий князь Александр Михайлович, попав в Америку в начале XX века, был потрясен: «Я многое понял. Я познакомился с Америкой, и это изменило мои прежние представления об империях. Раньше я упрекал своих родственников в высокомерии, но я по-настоящему узнал, что такое снобизм, лишь когда попытался усадить за один стол жителя Бруклайна из штата Массачусетс и миллионера с Пятой авеню. Раньше меня ужасала неограниченная власть человека на троне, но даже наиболее беспощадный из самодержцев, мой покойный тесть император Александр III, казался самой застенчивостью и щепетильностью по сравнению с диктаторами городка Гэри, штат Индиана»{993}.

Ф. Рузвельт назвал денежную аристократию — «роялистами нового экономического порядка», и перед ним борьба против этого лица фашизма переходила уже в практическую плоскость: «Это естественно и, возможно, в природе человека, что привилегированные принцы новых экономических династий, жаждущие власти, стремятся захватить контроль над правительством. Они создали новый деспотизм и обернули его в одежды легальных санкций. Служа им, новые наемники стремятся поставить под свой контроль народ, его рабочую силу, собственность народа…».

Различия между англосаксонским и европейским типом фашизма условны, они лишь демонстрируют преобладающую реакцию. На практике они являются лишь составными частями одной и той же либеральной доктрины.

* * *

Возникает закономерный вопрос: почему в страхе перед большевизмом в одних странах победил тоталитарный фашизм, а другие прошли путь социалистических преобразований и оказались на новом витке развития? С чего это вдруг русские и немцы ни с того ни с сего бросились в крайности тоталитаризма?

Мнение О. Ференбаха отражает либеральный подход, он считает, что первопричины целиком субъективны: «Любая попытка разобраться в причинах… крушения (Веймарской республики) с неизбежностью приводит к одному и тому же выводу: немцы не смогли принять и переварить свое поражение. Однако, это утверждение будет справедливо лишь в том случае, если его дополнить другим: немцы, в большинстве своем, не осознали, что у них есть шансы демократического развития и, соответственно, не смогли воспользоваться им»{994}. Подобную трактовку, дает и А. Буллок, связывая приход фашистов к власти с особенностями, которые по его мнению, были свойственны исключительно германскому обществу: «Карьера Гитлера может быть описана, как доведение до абсурда наиболее мощной традиции существовавшей в Германии со времени ее объединения. Вот к чему привели национализм, милитаризм, поклонение успеху и силе, культ государства и Realpolitic»{995}. Другими словами, немцы оказались не готовы к демократии, а пепел Клааса жег их сердца, и как только представилась возможность, они дружно бросились в радикализм и фашизм…

Сторонники политэкономического подхода, в свою очередь, утверждают, что в основе появления фашизма лежали не субъективные, а вполне закономерные и объективные тенденции:

«В каждом обществе в любое время существуют бациллы фашизма (тоталитаризма)… — считает У. Авнери, израильский публицист. — Носители их на обочине. Нормально функционирующая нация может держать эту группу под контролем». Действительно, как вспоминал С. Визенталь, бывший узник концлагеря: «Мир не принимал Гитлера всерьез, мир рассказывал о нем анекдоты. Мы были так влюблены в прогресс нашего столетия, в гуманность общества, в растущее согласие в мире…»{996} «Но потом что-то происходит, — продолжает У. Авнери, — Экономическая катастрофа, повергающая многих в отчаяние. Национальное несчастье, поражение. Внезапно презираемая группа «обочины» становится значимой. Она мгновенно инфицирует политиков, армию и полицию. Нация сходит с ума…»{997}

Президент США Ф. Рузвельт указывал на причины этого явления: в некоторых «странах демократия перестала существовать… (но) не потому что народам этих стран не нравится демократия, а потому что они устали от безработицы и социальной незащищенности, не могли больше видеть своих детей голодными. Люди были бессильны исправить положение… Наконец, отчаявшись, народы решили пожертвовать своей свободой, надеясь взамен получить хоть какое-нибудь пропитание»{998}.

Именно отчаяние двигало развитием политической ситуации в Германии 1930-х гг., утверждал Ф. Папен: «Народ постепенно потерял веру в способность веймарского парламента и безответственных политических партий бороться против возрастающего общественного неравенства и бедственного положения населения»{999}.

Не случайно, что «первыми приверженцами национал-социализма, — отмечал Г. Дирксен, — были выходцы из тех слоев общества, которые первыми стали жертвой инфляции и экономического кризиса»{1000}. Жители районов, «наиболее пострадавших в ходе депрессии… — подтверждал А. Буллок, — обеспечили нацистам самый большой процент голосов на выборах»{1001}. И даже американский судья Джексон на Нюрнбергском процессе был вынужден признать: «Нельзя отрицать того, что Германия, к прочим трудностям которой прибавилась депрессия, охватившая весь мир, была поставлена перед неотложными и запутанными проблемами в ее экономике и политической жизни, что требовало решительных мер»{1002}.

Апостол либерализма Ф. Хайек считал, что в этих условиях приход фюрера был неизбежен: «Еще до прихода к власти Гитлера… незадолго до 1933 г. Германия пришла в такое состояние, когда диктатура ей оказалась политически необходима. Тогда никто не сомневался, что демократия переживает полный распад и что даже… искренние демократы… более не способны демократически управлять страной. Гитлеру не нужно было убивать демократию — он воспользовался ее разложением и в критический момент заручился поддержкой тех, кому, несмотря на внушаемое им сильное отвращение, он казался единственной достаточно сильной личностью, способной восстановить порядок в стране».

Другими словами, автор библии либерализма признавал объективную неизбежность установления в Германии тоталитарного строя. Но в то же время именно Хайек являлся и наиболее бескомпромиссным критиком тоталитаризма. Попытка разрешения этого, на первый взгляд непримиримого, противоречия приводит к необходимости обратить более пристальный взгляд на ту идеологию, которую проповедовал Ф. Хайек.

ХАЙЕК И ГИТЛЕР

Молчащий о капитализме не должен рассуждать о фашизме.

М. Хоркхайнер

Ключевым постулатом либеральной идеологии является понятие индивидуализма. По словам Хайека: «индивидуализм, уходящий корнями в христианство и античную философию, впервые получил полное выражение в период Ренессанса и положил начало той целостности, которую мы называем теперь западной цивилизацией»{1003}. Хайек обвинил Гитлера в разрушении основ индивидуализма: «Нацистский лидер, назвавший национал-социалистическую революцию «контрренессансом», быть может, и сам не подозревал, в какой степени он прав. Это был решительный шаг на пути разрушения цивилизации, создававшейся начиная с эпохи Возрождения и основанной прежде всего на принципах индивидуализма»{1004}.

Однако очевидно, Хайек не понял или не захотел понять мысли Гитлера. Последний подразумевал под «ренессансом» не эпоху Возрождения, а возрождение социал-демократических идей, которые привели к немецкой революции 1918–1919 гг. Именно в ней и в марксизме Гитлер находил основные причины бедственного положения Германии. Под контрренессансом Гитлер понимал контрреволюцию. Борясь с революцией, фюрер вставал на защиту тех принципов либерализма XVIII в., апологетом, которых был — Хайек. Не случайно Гитлер никогда не только не отказывался от принципов индивидуализма, а наоборот, строил на его фундаменте всю идеологию фашизма.

На этот факт обращал внимание, например, Г. Джеймс, утверждавший, что «в гитлеровской экономике ничего социалистического не было… Коллективизм нацистов, был явлением политическим, а не экономическим, сохраняя индивидуума в качестве действующей силы экономического развития»{1005}. Сталин в этой связи указывал, что фашизм германского типа «неправильно называется национал-социализмом, ибо при самом тщательном рассмотрении невозможно обнаружить в нем даже атома социализма»{1006}. По мнению И. Феста, для Гитлера «социалистические лозунги были частью манипулятивного идеологического подполья, служившего для маскировки, введения в заблуждение»{1007}.

С. Мельгунов, еще в начале 1920-х, в своей книге посвященной гражданской войне и интервенции в Сибири, замечал по этому поводу: «Никогда не следует забывать того, что не без язвительности отметил французский наблюдатель сибирской жизни в то время полк. Пишон.

Он писал в своем докладе: «Как общее правило, нужно заметить, что каждый теперь в России и Сибири считает нужным кутаться в социалистический плащ: это модное одеяние всех людей, делающих или желающих делать политику. И поэтому нельзя давать себя обманывать политическими вывесками: под ними зачастую прячутся мысли и программы, диаметрально противоположные официальным девизам, начертанным на вывеске»{1008}.

Называя свою идеологию социалистической, Гитлер на деле утверждал принципы индивидуализма: «Все благодеяния для человечества до сих пор проистекали не от массы, а от творческой силы отдельной личности… Вся человеческая культура… есть результат творческой деятельности личности… Наше мировоззрение принципиально отличается от марксистского мировоззрения тем, что оно признает не только великое значение расы, но и великое значение личности… — провозглашал Гитлер. — Раса и личность — вот главные факторы нашего миросозерцания»{1009}.

Между фашизмом Гитлера и либерализмом Хайека не было принципиальных идеологических различий, за исключением единственного — отношения к тоталитаризму. Хайек был его беспощадным критиком, Гитлер столь же непримиримым практиком. Вот он, казалось бы, ключ к разгадке! Однако сравнение времени и условий приводит к выводу, что идеологии сторон не противоречат, а дополняют друг друга.

Активность Гитлера и Хайека пришлась на разные этапы развития общества: книга Ф. Хайека «Дорога к рабству» появилась в 1944 гг. Это был период наибольшего экономического подъема Великобритании за всю предыдущую историю XX в., мало того, она стояла на пороге победы во Второй мировой войне. Перед Хайеком стояла задача сформулировать принципы демобилизации власти и экономики военной поры и дальнейшего мирного развития. А. Гитлер писал «Майн кампф» в 1924 г., пришел к власти в 1933 г., в периоды наибольшего экономического спада, и перед ним стояли прямо противоположные задачи — мобилизация экономики и власти, балансирующих на грани хаоса и самоуничтожения.

Валовый внутренний продукт Великобритании и Германии, в долларах 1990 г.

Не смотря на различие условий, в которых находились Гитлер и Хайек, их первоочередной задачей было обеспечение быстрого экономического роста. «Мы сможем избежать угрожающей нам печальной участи только при условии быстрого экономического роста, способного вывести нас к новым успехам… При этом главным условием развития является готовность приспособиться к происходящим в мире переменам, невзирая ни на какие привычные жизненные стандарты отдельных социальных групп, склонных противиться изменениям, и принимая в расчет только необходимость использовать трудовые ресурсы там, где они нужнее всего для роста национального богатства…» Кто бы мог подумать, что принципы прямого насилия над социальными группами провозглашал не Сталин или Гитлер, а не кто иной, как гуру либерализма Ф. Хайек. И именно этот принцип и реализовывали на практике Гитлер и Сталин. В итоге темпы экономического роста Германии и СССР в 1930-е гг. опережали все страны мира, а СССР вообще не имели аналогов в мировой истории.

Но здесь существует одна тонкость, — в своем постулате Хайек сознательно подменял понятие цели и средства. Быстрый экономический рост — это необходимое и безусловное средство и условие для обеспечения стабильности и человеческого развития, но не его самоцель. Ради чего или вернее ради кого осуществляется этот экономический рост? Практикам управления, в том числе Сталину и Гитлеру, необходимо давать ответ на этот вопрос, иначе все постулаты о быстром экономическом росте оказываются не более чем ложью…

Мало того, Хайек говорит только о трудовых ресурсах, но они без материальных и финансовых являются лишь скопищем приговоренных к смерти от истощения. Откуда взять финансовые ресурсы? Либерал Хайек опять совершенно сознательно уходит от ответа, превращая свой постулат в полуправду, которая в данном случае хуже лжи, поскольку обрекает эти «трудовые ресурсы» на вымирание. В отличие от Хайека Сталин и Гитлер должны были дать ответ и на этот вопрос. И СССР, и Германии, разоренных войнами, интервенциями, репарациями, долгами необходимо было откуда-то взять ресурсы для обеспечения этого самого быстрого экономического роста.

Остается одно — принудительными, мобилизационными мерами выжать последние ресурсы общества, несмотря на «священные права», и тем самым обеспечить его выживание, свободу и развитие. Для изъятия этих ресурсов, даже Гитлеру, с передовой немецкой промышленностью и экономикой, опиравшемуся на материальную и финансовую помощь Англии и США, необходимо было пойти на еще большее, радикальное ужесточение мобилизационного режима. Что уж говорить о Сталине, которому досталась крестьянская страна с пустой казной и отставшая от западных конкурентов не менее чем на столетие.

Нетрудно догадаться, на какой стороне оказался бы Хайек с его призывом подавлять «привычные жизненные стандарты отдельных социальных групп» для обеспечения «быстрого экономического роста», окажись он на посту канцлера Германии в 1933 г. Впрочем, подобная попытка была, ее сделал не кто иной, как другой идеолог фашизма, канцлер 1932 г. Ф. Папен.

Проблема была в том, что народ вдруг ни с того, ни с сего, почему-то отверг призыв к возвращению в экономическое рабство времен дикого капитализма, которое ему так усердно навязывали Папен и Хайек. Ф. Папен находил спасение только в фашизме, ведь «молодежь страны, не имея ни надежд на будущее, ни работы, ни самоуважения, может стать жертвой большевистской заразы»{1010}.

Все верно, если бы не было «большевистской заразы», то и фашизм был бы не нужен. Зачем? Ведь покорные рабы, без надежд, без работы, без самоуважения все равно не восстанут… обеспечивая торжество великой либеральной демократии.

Национал-социализм Гитлера и либерализм Хайека на деле являлись разными формами и стадиями реализации одной и той же либеральной доктрины. М. Хоркхаймер в этой связи замечал, что «тоталитарный режим есть не что иное, как его предшественник — буржуазно-демократический порядок, вдруг потерявший свои украшения». По словам другого немецкого философа Г. Маркузе: «Превращение либерального государства в тоталитарное произошло в лоне одного и того же социального порядка. Именно либерализм «вынул» из себя тоталитарное государство как свое собственное воплощение на высшей ступени развития».

Свою сущность либеральный фундаментализм наглядно продемонстрирует во время установления, уже после Второй мировой, профашистских военных диктатур в Индонезии, Аргентине, Бразилии, Чили, Уругвае, на Филиппинах и т.д., целью которых будет реализация экономических постулатов Ф. Хайека и его наследника М. Фридмана.

Первой в этом списке будет Индонезия, где при поддержке американских спецслужб произойдет военный переворот и к власти придет диктатура Сухарто. Основой экономической программы Сухарто станет неолиберальный проект, подготовленный «берклийской мафией» (представителями университета Беркли в Калифорнии). Для ее реализации Сухарто уничтожит от полумиллиона до миллиона человек.

Однако наибольшую известность, приобрела получившее нарицательное значение диктатура Пиночета в Чили. Именно тогда впервые появились «чикагские мальчики», ученики Ф. Хайека и М. Фридмана из Чикагского университета. 11 сентября 1973 г. армия, под руководством генерала Пиночета, свергнув законно избранное правительство социалистов С. Альенде, под прикрытием своих штыков привела их к власти{1011}. Как писал позже журнал The Economist, — это была первая реальная победа чикагской школы{1012}. Аргентинский священник, сотрудничавший с хунтой, так объяснял ее основные принципы: «Враг — это марксизм. Марксизм в церкви, в моей родной стране — опасность для новой нации»{1013}.

Ф. Хайек был под таким сильным впечатлением от Пиночета и «чикагских мальчиков», что призвал М. Тэтчер взять за образец эту южноамериканскую страну для проведения аналогичных реформ. Британский премьер-министр была полностью согласна, что это «потрясающий пример экономической реформы, который может нас многому научить». Но, несмотря на восхищение Пиночетом, Тэтчер тогда не решилась последовать рекомендациям Хайека, мотивируя это тем, «что в Британии, учитывая наши демократические институты…, некоторые из мероприятий, осуществленных в Чили, произвести невозможно»{1014}.

В США М. Фридман уговаривал тогдашнего президента Р. Никсона последовать примеру Пиночета. Ведь именно Р. Никсон помог «чикагским мальчикам» прийти власти в Чили. Однако у себя дома он избрал совершенно иной путь{1015}.

Наследник Хайека М. Фридман с непорочным видом оправдывал свою помощь Пиночету: «Несмотря на мое глубокое несогласие с авторитарной системой в Чили, — писал Фридман, — я не вижу никакого зла в том, что экономисты дают практические советы чилийскому правительству»{1016}. Именно благодаря им режим Пиночета, считает М. Фридман, решил главный вопрос: «Если говорить о чилийском бизнесе, t то до-настоящему важная вещь заключается в том, что свободный рынок позволил построить свободное общество»{1017}.

Свободное общество Фридмана, по словам О. Летельера, чилийского посла в США времен Альенде, заключалось в том, что «за последние три года несколько миллиардов долларов были вынуты из карманов работников и переданы в руки капиталистов и землевладельцев… и такое сосредоточение богатства не случайность, но закон; это не побочное следствие трудной ситуации — в чем хунта пытается уверить мир, — это основа их национального проекта; это не экономическая необходимость…»{1018}.

По данным ООН, по уровню социального неравенства Чили в 2007 г. занимало 11 б-е место из 123 стран мира, т.е. входило в восьмерку стран с самым высоким уровнем концентрации доходов{1019}.

Строительство свободной экономики по рецепту Фридмана, по мнению О. Летельера, невозможно осуществить мирным путем, «а в отношении Чили это можно сделать, только убив тысячи людей, создав концлагеря по всей стране… Откат вспять для большинства и «экономическая свобода» для маленькой привилегированной группы — это в Чили две стороны одной медали». Есть, уверяет он, «внутренняя гармония» между «свободным рынком» и «безграничным террором»[124].{1020}

С. де Кастро, «чикагский мальчик» в роли министра экономики Чили, подтверждал, что никогда бы не смог осуществить свои реформы без железной хватки Пиночета. «Общественное мнение во многом было направлено против нас, так что для осуществления программы нужна была сильная личность», «авторитарное правительство» оптимально при переходе к экономической свободе из-за своего «безличного» использования силы{1021}.

Один из бывших студентов Фридмана Г. Франк, ставший преподавателем Университета Чили, отмечал, что рецепты его учителя невозможно «внедрить или выполнить без двух элементов, на которые они опираются: без военной силы и политического террора»{1022},[125]. Австрийский экономист Г. Тинтнер, бежавший от фашизма в США в 1930-х гг. сравнивал Чили при Пиночете с Германией при нацистах и проводил параллель между деятельностью Фридмана, поддерживающего и деятельностью технократов, сотрудничавших с Третьим рейхом (в свою очередь, Фридман обвинил своих критиков в нацизме){1023}.

Для того чтобы рассудить этот спор, необходимо дать слово самому автору идеологии фашизма — Б. Муссолини, который так разъяснял цель установления им фашистской диктатуры: «Укрепление государства политического, всесторонняя демобилизация (либерализация) государства экономического»{1024}. Как раз этим и занимались Сухарто в Индонезии, Пиночет в Чили и т.д., реализуя программы классиков либерального фундаментализма.

Что касается Гитлера, то он был не столько идеологом фашизма, сколько антикризисным управляющим, нанятым последователями либеральной доктрины для защиты своих интересов. В «Майн кампф» Гитлер фактически лишь подтверждал свою приверженность идеям нанявших его «акционеров» и формулировал общую канву антикризисной программы, основанную на постулатах либерализма, для конкретных политических и экономических условий, в которых находилась Германия.

БАЛАНС ГАЛИНА

Метод — самая первая, основная вещь. От метода, от способа действия зависит вся серьезность исследования. Все дело в хорошем методе. При хорошем методе и не очень талантливый человек может сделать многое. А при плохом методе гениальный человек будет работать впустую и не получит ценных, точных данных.

И. Павлов{1025}

Для того чтобы дать наглядное представление о природе и сущности тоталитарных режимов, связи либерализма и фашизма, можно использовать графическое представление сил, движущих развитием человеческого общества. «Теория баланса» этих сил была дана автором в предыдущих книгах серии «Запретная политэкономия»[126]. Вкратце теория сводится к следующему — развитие человеческого общества происходит под воздействием двух основных сил: нравственной (социальной) — (Sj) и экономической эффективности (либеральной) — (Ее). Силы, действующие на общество, как и законы, которым они подчиняются, объективны и поддаются логическому анализу. Политэкономическая система сохраняет свою устойчивость только при условии сохранения баланса между двумя этими силами, величина и направление которых зависит от существующих объективных условий.

Естественными ограничениями для системы являются состояния, при которых происходит нарушение баланса и она теряет способность к существованию. Этими состояниями являются хаос и анархия. В этот период время — (Т) стабильного существования системы резко сокращается. Эта зависимость представлена в виде параболы.

На истоки анархии еще в середине XIX в. указывал А. де Кюстин: «Человек мыслит только ради того, чтобы улучшить свою участь и участь себе подобных, но если ему не дано изменить, что бы то ни было в своем и чужом существовании, бесполезная мысль растравляет душу и от нечего делать пропитывает ее ядом»{1026}. Стоит подорвать или лишь ограничить возможности развития общества, оно теряет ориентиры, цели своего существования и сваливается в хаос и анархию.

Государства и человечество уже давно погибли, если бы общество не имело встроенных естественных инструментов коллективной самозащиты от самоуничтожения. Ими являются тоталитарные режимы. Мирабо по этому поводу замечал: «Диктатура это предохранительный клапан для демократического строя, условия его спасения в трудные минуты»{1027}. При этом, указывал Ленин, следует отличать диктатуру (единовластие) от деспотии: «Единовластие… отличается от деспотизма тем, что оно мыслится не как постоянное государственное учреждение, а как преходящая мера крайности»{1028}. Деспотия устанавливается в личных, корпоративных корыстных интересах, диктатура является инструментом преодоления кризиса. Диктатура это хирургическое вмешательство для спасения жизни, когда обычные терапевтические меры уже бессильны.

Грань между демократией, диктатурой и деспотией весьма тонка и даже до некоторой степени условна. Как ни парадоксально это звучит, но порой диктатура бывает демократичней деспотичной демократии. Страшна не диктатура, сама по себе, наоборот, она может оказаться единственно возможным средством для спасения, а деспотия, в которую она легко может превратиться.

Тоталитарные режимы выступают в качестве последних рубежей защиты, встающих на пути хаоса и анархии. Так, Е. Ржевская в поисках истоков фашизма отмечает в германском народе непременность «в осуществлении своих нужд, в поддержании повседневных навыков, привычек, что бы не поддаться хаосу, выстоять. Только со временем, с расстояния я смогла оценить этот властный инстинкт самосохранения… в своей массе немецкий народ, тот, каким он был тогда, скорее готов подпасть под насилие, чем под хаос или угрозу его»{1029}.

Гитлер шел не впереди, а вслед за этим инстинктом: «Никто не может сомневаться в том, что нашему миру еще придется вести очень тяжелую борьбу за существование человечества. В последнем счете всегда побеждает только инстинкт самосохранения. Под давлением этого инстинкта вся так называемая человечность, являющаяся только выражением чего-то среднего между глупостью, трусостью и самомнением, тает как снег на весеннем солнце»{1030}.

Психологические особенности народов и здесь играют свою роль. Можно представить, какое впечатление Первая мировая война, Версаль, Великая депрессия произвели на немцев, у которых по словам Шубарта страх будущего «достиг невероятного размаха и глубины»{1031}. «…Эти волны страха, — отмечает С. Кара-Мурза, — соединились в Германии с тяжелым духовным кризисом поражения в Мировой войне и страшным массовым обеднением, в конечном счете, фашизм — результат параноидального, невыносимого страха западного человека»{1032}. О силе этого страха дает представление запись Геббельса в его дневнике, сделанная еще в 1926 г.: «Судьба делает из нас мужчин. Хозяйственный кризис, безработица, страх перед будущим, пришибленное судьбой поколение… Мы идем навстречу краху»{1033}.

Н. Бердяев в те годы замечал: «Организованность и порядок, подчинение человека авторитарным началам вдохновляло intellectuels Западной Европы. Боялись более всего анархии в душах и анархии в обществе»{1034}. По мнению известного немецкого юриста и политика К. Донани, «фундамент, на котором Гитлер воздвиг свою власть, был глубоко спрятанный страх перед любым беспорядком»{1035}. Испанский диктатор Франко пришел к власти под лозунгом: «Порядок в обмен на свободу».

В. Шубарт указывал на источник этого страха: «Смысл прометеевской жизни — порядок. Европеец ищет порядка в себе — в виде самодисциплины, господства рассудка над влечениями; он ищет его и вокруг себя — в государственном устройстве, в виде господства авторитета над гражданами»{1036}. В связи с этим страх «характерен и необходим для Запада… Его назначение — лишить будущее ужаса неизвестности»{1037}. Глубина немецкого чувства страха, по мнению В. Шубарта определялась тем, что «от всех других народов Европы немцы отличаются не сущностью, а степенью ее проявления. В них преимущества и недостатки прометеевского человека выражены особенно четко и почти не смягчены противодействующими силами…»{1038}.

У англичанина свойства прометеевского человека проявляются слабее, поскольку, утверждал Шубарт, «англичанин сидит себе на своем острове, изолированно и в безопасности». Море является его «естественной защитой. Море почти полностью лишает его изначального страха. Вот почему в англичанине встречаются те качества и особенности, которые не свойственны континентальным народам…»{1039}. «В ощущении своей безопасности англичанин предстает врагом теорий и систем — этих производных от страха перед будущим»{1040}. «Англичанин не заботится о будущем, не думает о дальней перспективе… Он реагирует на проблемы по мере их приближения и решает их от случая к случаю, как мастер импровизации. «Наш дух работает лучше всего, когда становится слишком поздно или почти слишком поздно» (виконт д'Абернон)»{1041}.

Фашизм и военный коммунизм на временной диаграмме. 

Указывая на совпадение тоталитарных методов правления как при фашизме, так и коммунизме, «правоверные либералы», чье мнение в полной мере отражает «второй после Хайека» — Л. Мизес, утверждают, «что с экономической точки зрения обе системы, немецкая и русская, являются социалистическими. А при решении вопроса о том, является ли партия или система социалистической, важна только экономическая точка зрения»{1042}. У. Чемберлен, проведя 12 лет в России «в качестве американского корреспондента», находил сходство между итальянским и немецким фашизмом с русским коммунизмом в том, что «социализм, достигаемый и поддерживаемый демократическими средствами, — это, безусловно, утопия»{1043}. Британский корреспондент Ф. Войта брал еще шире: «Марксизм привел к фашизму и национал-социализму, потому что во всех своих существенных чертах он и является фашизмом и национал-социализмом»{1044}. М. Истмен, старый друг Ленина, ошеломил даже самих коммунистов: «Сталинизм, — пишет он, — не только не лучше, но хуже фашизма, ибо он гораздо более беспощаден, жесток, несправедлив, аморален, антидемократичен… Было бы правильно определить его как сверхфашизм…»{1045}.

Действительно, внешние признаки фашизма и коммунизма схожи, «особенно в Германии и России — где максимум горя обостряет мысль — проблемы ставятся в предельной четкости и надлежащем разрезе»{1046}. Однако отождествление фашизма с коммунизмом, социализмом является ошибкой, а чаще сознательной ложью, призванной скрыть истинные причины фашизма и коммунизма. Общее между ними действительно есть — это диктатура, но диктатура — лишь форма власти.

Форму власти определяет не идеология, а экономические и политические условия, в которых оказалось общество в данный момент времени. В обычных условиях авторитет власти, силы инерции и государственного подавления обеспечивают стабильность общественной системы. Последняя выходит из равновесия в случае какого-либо общественного или экономического катаклизма подрывающего основы существования общества, и тогда своеобразный инстинкт коллективного самосохранения включает соответствующие мобилизационные режимы. «Возможно, — отмечал в этой связи Г. Мейринк, — здесь мы имеем дело с духовным ростом, до поры неосознаваемым, со структурой, кристаллизующейся из бесформенного хаоса, повинуясь неизменному закону»{1047}.

История дает тому предостаточно примеров: так, вопреки широко распространенному представлению демократия не является американским изобретением — Новгородское вече существовало тогда, когда Соединенных Штатов не было еще и в проекте, как, впрочем, и британского парламента. Но почему же в России восторжествовала монархия? На этот вопрос в 1922 г. отвечал не кто иной, как известный генерал Н. Головин: «В каждом сильном народе в периоды, когда он вступает в борьбу со своими соседями, развиваются внутренние процессы, ведущие его к сильной центральной власти. Так, Римская республика во время войны объявила диктатуру; так, Московская Русь, боровшаяся за свержение татарского ига, рождает самодержавие русского царя…»{1048}

Или взять пример английской и французской демократий, которые во время Первой и Второй мировых войн, ограничивали частную собственность, вводили нерыночные механизмы, отменяли выборы, вводили цензуру и т.д{1049}. И это был совершенно осознанный выбор, Ллойд Джордж 3 июня 1915 г. заявлял: «Во время войны вы не можете ждать, пока всякий человек станет разумным, пока всякий несговорчивый субъект станет сговорчивым… Элементарный долг каждого гражданина — отдавать все свои силы и средства в распоряжение отечества в переживаемое им критическое время. Ни одно государство не может существовать, если не признается без оговорок эта обязанность его граждан»«{1050}. Клемансо, представляя свое правительство 20 ноября 1917 г., провозглашал: «Мы представляем себя вам (депутатам) с единственной мыслью — о тотальной войне. Вся страна становится военной зоной. Все виновные будут немедленно преданы суду военного трибунала…». Цель одна: «Нет измене, нет полуизмене… Страна будет знать, что ее защищают»{1051}.

В России впервые о диктатуре заговорил в августе 1917 г., т.е. еще до прихода большевиков к власти, начальник Морского генерального штаба Великобритании генерал Холл: «Что же делать, революция и война — вещи несовместимые, но я верю, что Россия переживет этот кризис. Вас может спасти только военная диктатура…» Первым претендентом на роль военного диктатора стал генерал Корнилов, поддержанный либеральными партиями кадетов и октябристов. Госсекретарь США Лансинг 10 декабря 1917 г. заявлял: «Только военная диктатура, опирающаяся на поддержку войск, способна гарантировать стабильность в России и ее участие в войне»{1052}. Секретарь посольства Франции в России 17 апреля 1918 г.: «То и дело происходят тайные сборища различных партий оппозиции: кадетов, эсеров и т. д. Пока это только «rasgavors», и вполне вероятно, что люди, неспособные договориться между собой и совместно действовать, так и не смогут ничего добиться. Единственным режимом, могущим установиться в России, остается самодержавие или диктатура…»{1053} Колчак в августе 1918 г. будет утверждать: «Военная диктатура — единственная эффективная система власти»{1054}.

Диктатура не привязана к какой-то конкретной политической идее, а вызвана совершенно определенными жесткими кризисными обстоятельствами, в которых оказалось общество.

Что же касается фашизма и коммунизма, то фашизм и коммунизм — это не форма власти, а крайние степени выражения соответственно либеральной и социалистической идеологий.

Противопоставление фашизма и коммунизма демократии является ложью.. Бессмысленно идеологически противопоставлять фашизм и либерализм, поскольку они по сути являются лишь разными формами одной и той же доктрины. Не случайно в Германии все либеральные демократы прямо или косвенно голосовали за Гитлера. Что же до демократии, то о ней, как показал опыт времен в кризисных условиях радикального напряжения сил общества, может говорить только тот, кому надоело существование этого общества. Не может быть борьбы между демократами и коммунистами, между формой власти и идеологией. Борьба может быть лишь между формами власти или между идеологиями. Японский советолог Тэратака глядел в суть вопроса, когда заявлял: «Нередко можно встретить утверждение, что большевизм и нацизм — одного поля ягоды. Я с этим решительно не согласен. Нацизм и большевизм — генетические враги». Это утверждение наглядно демонстрирует следующий график.

Фазы развития общества в XX–XXI вв. и XVIII–XIX вв.

Сущность теории в принципе не нова. Ее отражают тезисы Вико, неаполитанского ученого XVIII в., который, опираясь на представления Платона об обществе, установил фазы его развития: Хаос — Теократия — Аристократия — Демократия…[127] Новшеством является лишь то, что принципы прошлого были применены к XX в. и представлены в графическом виде. При этом было произведено разделение фаз развития по действующим силам. Вследствие этого появились, например, либеральная и социальная демократия. «Чистой демократии», как показал опыт XIX и XX веков пока не существует.

Отметим, что на нашем графике независимую переменную (причину) отражает вертикальная ось, а зависимую (следствие) горизонтальная[128]. Т.е. ключевым параметром, определяющим общественное развитие, является экономическая эффективность, именно она обуславливает потенциально достижимый уровень прав и свобод в обществе. В этом ключевом вопросе наконец-то классики либерализма и марксизма единодушны: К. Маркс: «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще», «бытие определяет сознание». Хайек: «Неэкономические, жизненные задачи определяются экономической деятельностью, которая заставляет нас четко определять свои приоритеты»{1055}.

Нас в данном случае интересуют крайние сектора графика. Они демонстрируют, что, чем ближе то или иное общество приближается к хаосу и анархии, тем более жесткие формы должна приобретать мобилизационная политика. Дж. Кейнс обосновал этот тезис и принципы мобилизационной политики в работе How to Pay for the War, вышедшей в 1939 г.{1056}. Еще до него эти меры применялись британским, немецким, французским, российским… правительствами во время Первой мировой войны, советским во время иностранной интервенции.

Мобилизационные меры, имея большую эффективность по сравнению с рыночными и демократическими, имеют при этом неизбежно худшее потребительское качество и резко ограничены временем по своему применению. Мобилизация — это использование, истощение, напряжение последних ресурсов государства для выживания. Но ничего не дается бесплатно, радикальное перенапряжение сил не проходит бесследно для общества.

В случае, если негативные, кризисные тенденции продолжаются достаточно долго или слишком глубоки, эти ресурсы исчерпываются, одновременно набирает силу инерция — консерватизм власти. В итоге мобилизационная политика со временем вырождается в деспотию, выход из которой представляет гораздо большую трудность, чем установление диктатуры. Если деспотию не удается преодолеть, то она неизбежно приводит к деградации общества.

Экономическая и политическая мобилизации общества меняют и его психологию. Ведь для радикальной мобилизации, напряжения последних сил человеку необходимы какие-то стимулы. Людям необходимо ради чего-то жить. В рыночном обществе люди действуют ради наживы, их цель согласно Экономиксу, максимальное удовлетворение материальных потребностей. Если у общества нет достаточных капиталов для достижения этих целей, то им на смену приходит тот или иной вид религии или идеологии, и у людей появляется, какой-то смысл жизни.

На этот аспект человеческой психологии обращал внимание Ремарк в «Трех товарищах», приводя разговор между своими героями, попавшими на сборище национал-социалистов: «…теперь я знаю, чего хотят эти люди. Вовсе им не нужна политика. Им нужно что-то вместо религии… Они хотят снова поверить. Все равно во что. Поэтому-то они так фанатичны». Будущий главный пропагандист Третьего рейха отлично чувствовал эту психологию. Геббельс в 1928 г. провозглашал: «Национал-социализм — это религия. Нам не хватает только религиозного гения, который отверг бы старые, изжитые формулы и поставил бы новые… Национал-социализм должен стать государственной религией немцев… Моя партия — моя церковь»{1057}. Четырьмя годами раньше Геббельс объяснял сам себе, зачем нужна эта религия: «Вживание — это все. Надо вжиться в идею. На верном ли я пути? Я иногда сомневаюсь. Найду ли я крепкую, непоколебимую веру!!!»{1058}

Сам А. Гитлер заявлял: «Главная миссия нашего движения заключается в том, чтобы дать растерянным и встревоженным массам новую твердую веру, веру, которая не покинет их в эти дни хаоса, веру, которой они присягнут, которой будут держаться и которая позволит их уставшим сердцам обрести покой»{1059}. По той же причине, по которой разоренные нации впадают в тоталитаризм, богатые счастливо избегают его. М. Вебер по этому поводу замечал: «Там, где растет богатство, в той же мере уменьшается религиозное рвение…»{1060}

Фашизм и военный коммунизм являются идеологическими (теократическими) формами оформления радикальной мобилизации власти, когда обычные механизмы уже исчерпали себя и общество можно удержать от хаоса и развала, только опираясь на какие либо веру, религию, идеологию. Власть становится тоталитарной.

* * *

Как же работает данная теория диаграмм на практике? Начнем с Германии, диаграмма которой отражает тот факт, что ее развитие после 1914 г. происходило под воздействием трех негативных сил: Первой мировой, Версаля и Великой депрессии, последовательно снижавших экономический потенциал общества. «Вектор развития» задавался господствующей индивидуалистической идеологией, как следствие результирующий вектор оказался в секторе фашизма — жесткой тоталитарной диктатуры, вставшей на пути хаоса и анархии.

Пример России в этом плане так же показателен. Россия пала в Первой мировой достигнув предела истощения своих сил, что привело к революции, хаосу и анархии, к «русскому бунту бессмысленному и беспощадному». Последовавшая интервенция союзников привела к развязыванию тотальной гражданской войны. К окончанию интервенции Россия была полностью разорена и радикализована, например, только ее людские потери за этот период превзошли потери всех стран участвовавших в Первой мировой войне, вместе взятых. А промышленное производство вместе с самой производственной базой было уничтожено практически до основания[129].

Диаграмма становления германского фашизма.

Большевики в этих условиях были вынуждены использовать жесткую мобилизационную политику, выразившуюся сначала в виде диктатуры пролетариата, а затем в еще более радикальной форме — военного коммунизма[130]. Почему народ согласился на эту жесткую диктатуру? Почему пошел за большевиками? Из-за насилия? — но в нем белый террор не только не уступал красному, но и превосходил его. Однако белые генералы не смогли удержать своих диктатур. Из-за большевистской идеологии? — отчасти да, однако настоящих большевиков была лишь ничтожная кучка, что же заставило большинство народа сплотиться вокруг них?

То же, что и во время Первой мировой, заставляло в Англии и Франции народ сплачиваться вокруг своих правительств — патриотизм и инстинкт коллективного самосохранения. Иностранная интервенция бросила русский народ за грань жизни и смерти, и народ согласился на невиданно жесткую диктатуру большевиков ради своего выживания. Без внешней агрессии — интервенции, большевики никогда не смогли бы не только установить прочную диктатуру пролетариата и тем более военный коммунизм, но и вообще надолго удержаться у власти.

Динамика спада промышленного производства во время Первой мировой войны и интервенции в России, 1913 г. =100%{1061}

Диаграмма становления военного коммунизма

Впрочем, сами большевики к установлению коммунистической диктатуры вовсе и не стремились[131]. В чем в чем, а в политэкономии это были, пожалуй, самые образованные люди того времени. Они прекрасно знали и понимали все недостатки коммунизма и никогда даже в теории не помышляли довести свою революцию, по крайней мере в обозримом будущем, до этой стадии. Большевики даже диктатуру пролетариата считали лишь временной мерой. Их обобщенное мнение отражали слова Троцкого: «…Всеруководящие большевики без изъятия — мы не знаем ни одного — считали, что… после того как Временное правительство буржуазии «исчерпает себя», установится демократическая диктатура рабочих и крестьян, как преддверие буржуазно-парламентарного строя»{1062}. Следует добавить только — социал-демократического парламентского строя. Ленин, в свою очередь, утверждал, что «с точки зрения марксизма, интересы общественного развития выше интересов пролетариата», а классовая борьба «не задерживает развитие капитализма, а ускоряет его, заставляя прибегать к более культурным, более технически высоким приемам капитализма»{1063}.

Только агрессия либерального капитализма образца XIX в., пытавшегося «утопить в крови» зачатки появления новой социальной силы, привела к радикализации форм политической борьбы и установлению большевистской диктатуры. Военный коммунизм стал последним рубежом коллективной борьбы русского народа за свое выживание. Троцкий, указывая на этот факт, констатировал: «Вся эта политика военного коммунизма была нам навязана режимом блокированной крепости с дезорганизованным хозяйством и истощенными ресурсами»{1064}. Ленин: «Военный коммунизм» был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам… политикой. Он был временной мерой»{1065}. Дж. Кейнс призывал к сотрудничеству с Советской Россией, поскольку «Советское правительство подходит русскому темпераменту, а восстановление торговли, жизненного комфорта, простых экономических мотивов не способствуют экстремистским доктринам насилия и тирании, являющихся детьми войны и отчаяния»{1066}.

* * *

Остается вопрос: почему в России к власти пришли большевики, а в Германии фашисты? Почему вектор их развития был направлен в разные стороны? На этот вопрос в 1933 г. в беседе с советскими дипломатами пытался ответить немецкий дипломат Мильх: «Германская буржуазия не подлежит ликвидации по той простой причине, что она играет в Германии ту же самую роль, которую крестьяне играют в СССР. Подобно тому, как мы (т. е. СССР) не уничтожаем крестьянство, а пытаемся его переделать мирными средствами, так точно и немецкие наци будут пытаться мирными средствами вовлечь буржуазию в национальный социализм…»{1067}.

Пространный ответ на вопрос дан в книге автора «Революция по-русски». В качестве его резюме можно привести цитату из журнала «Лайф», который спустя полвека после рассматриваемых событий писал про большевиков: «Их возмездием явился сплоченный средний класс Европы… как раз слабо представленный в России. В основном поэтому никакая коммунистическая партия до сих пор не в силах захватить власть в Западной Европе»{1068}. Сплоченный средний класс Европы, оказавшись на пороге хаоса и анархии, привел к тому, что власть в ней захватили другие силы…

ДЬЯВОЛ МАЛЬТУСА

Мальтус раскрыл Дьявола.

Дж. М. Кейнс{1069}

В 1798 г. английский экономист Т. Мальтус в своем памфлете «Опыт о законе народонаселения» впервые попытался установить баланс между производством и потреблением. Мальтус утверждал, что в аграрном обществе плодородие почв увеличивается в арифметической прогрессии, а населения в геометрической. Как следствие, указывал Мальтус, нищета вызвана не структурой общества или политическими институтами, а постоянной тенденцией к уменьшению средств к существованию народонаселения, которая сдерживается только нищетой, ведущей к повышению смертности, и единственным путем к разрешению этой проблемы является принуждение бедноты к сокращению ее численности{1070}.

Теория, описывающая тенденции аграрного общества, не подошла для индустриального. Мальтус усовершенствовал свою теорию и опубликовал ее в «Принципах политической экономии» (1820 г.). Теперь уже не столько наличие доступного продовольствия определяло численность населения, сколько возможность обеспечения населения работой, при сохранении определенного его социального статуса и уровня эффективности производства. Мальтус связал рост населения с увеличением возможностей занятости. Для нормального развития, приходил Мальтус к выводу, необходим баланс между потреблением и производством{1071}. В случае нарушения баланса, утверждал Мальтус, «…гибель в той или иной форме просто неизбежна. Человеческие пороки — это очень активные и умелые пособники уничтожения людей. Они передовой отряд великой армии, сеющей смерть и разрушение, и часто сами завершают эту зловещую работу»{1072}.

Бурное развитие промышленности увеличившей спрос на труд, выселение избыточного населения в колонии и завершение демографического перехода сгладило радикализм реальной жизни и отчасти девальвировало саму теорию. Темпы прироста населения в Европе значительно снизились, а Франция даже озаботилась проблемой депопуляции.

Возвращение к балансу Мальтуса произошло после Первой мировой войны. Оно прозвучало в обращении к мирной конференции 13 мая 1919 г. графа Брокдорф-Ранцау: в результате принятия Версальского мира «огромная часть промышленности Германии будет обречена на разрушение… Таким образом, в скором времени Германия не сможет обеспечить хлебом и работой миллионы жителей, которым мешают заниматься судоходством и торговлей. Они могли бы эмигрировать, но на практике это невозможно, поскольку многие страны, и самые важные страны, будут противиться иммиграции из Германии. Претворение в жизнь условий мира логически приведет к потере нескольких миллионов жизней в Германии… Те, кто подписывает этот договор, подписывают смертный приговор многим миллионам немецких мужчин, женщин и детей»{1073}.

«Я не вижу адекватного возражения этим словам… — писал Дж. Кейнс. — Перед нами стоит важнейшая проблема, по сравнению с которой вопросы территориального урегулирования и баланса сил в Европе совершенно несущественны.

Многие катастрофы прошлого, отбросившие развитие человечества на столетия назад, произошли по причине внезапного исчезновения (как по естественным причинам, так по вине человека) временно благоприятных условий, обеспечивших рост населения более того уровня, который мог бы быть обеспечен по окончании благоприятного периода»{1074}.

Версальский мир, подтверждал Гувер, поставит Европу перед проблемой появления огромного избытка населения: «по приблизительным оценкам, население Европы превышает на 100 млн. человек ту величину, которую можно было бы поддерживать в отсутствие импорта и которая существует за счет производства и распределения экспорта»{1075}. Что ожидало Европу? Ответ, основываясь на теории Мальтуса, давал Кейнс в 1919 г.: «Нам угрожает опасность стремительного падения уровня жизни населения Европы, для многих означающего настоящий голод… Люди не всегда умирают тихо. Голод, погружающий одних в летаргию и беспомощное отчаяние, других ведет к психической несдержанности и отчаянию в безумии. И они могут низвергнуть остатки организации и утопить саму цивилизацию в отчаянных попытках удовлетворить непреодолимые личные нужды…»{1076}.

Обреченные на вымирание вдруг не только позволили себе сопротивляться, но и провозгласили принципы нового общества, новой цивилизации, чем вызвали яростный, священный гнев правящих классов. «В прежние времена те, кто был лишен прав и свобод, находили утешение в учениях церкви, которая выдвигала заповеди любви в противоположность доктрине силы, однако, — негодовал Папен, — времена изменились. Марксизм во всех своих формах ныне противопоставляет силу силе, а власть масс — авторитету правителей»{1077}.

Согласно принципам либеральной демократии образца XIX в., которые защищал Папен, десятки миллионов тех, «кто был лишен прав и свобод» должны были безмолвно умереть от голода в интересах «цивилизации капитала и церкви», а еще многие десятки и сотни миллионов прозябать в нищете и лишениях.

Для наглядности можно привести условное графическое сравнение моделей поведения трех основных теорий в условиях кризиса, подчеркивающее их приоритеты.

ЛИБЕРАЛЬНАЯ

Либеральная идеология XIX в. предполагала, что в условиях кризиса в первую очередь должен сохраняться капитал, как необходимый и трудно получаемый источник экономического роста. В то же время нижние слои населения представляли собой дешевый и быстро восстановимый биологический ресурс. Действительно, при существовавших высоких нормах рождаемости и при том, что работать начинали с 7 лет, а можно было и вообще использовать дармовых рабов или эмигрантов, восстановление биологического ресурса по сравнению с капиталом обходилось дешевле и проще. 

Однако подобная форма борьбы с кризисами по мере созревания социального сознания низов скоро стала угрожать внутренней стабильности государства. Либеральная идея ответила на вызов выносом кризиса за границы государства, путем внешней военной, экономической, колониальной экспансии и соответственно культивированием национализма. С середины XIX в. империализм стал одним из основных инструментов Великих европейских демократий (Англии, Франции…) в борьбе с кризисами.

МАЛЬТУС

Теория Мальтуса подразумевала, что в условиях кризиса необходимо по возможности соблюдать баланс между населением и капиталом. Т.е. за счет мобилизации капитала обеспечить более низкие потери среди населения, путем: либо перераспределения капитала; либо резкого увеличения объемов потребления и производства. Идеи Мальтуса были взяты на вооружение и получили свое развитие в марксизме, кейнсианстве и социалистических теориях. 

Социальные теории смогли получить распространение только после того, как индустриализация Запада, в разы повысив производительность труда, создала для них соответствующую экономическую базу. Техническая революция сделала для социальной не меньше, чем ее революционеры.

МОБИЛИЗАЦИОННАЯ (ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ)

Идея военного коммунизма начинала действовать в жестких кризисных условиях, она устанавливала абсолютным приоритетом сохранение человеческой жизни за счет масштабного перераспределения капитала. Впервые основные принципы военного коммунизма были использованы на практике во время Первой мировой войны в большинстве стран Европы, в том числе в Германии, Англии, Франции, России, в качестве составной части общей мобилизационной политики. 

Наибольшую известность термин «военный коммунизм» приобрел во время гражданской войны и иностранной интервенции в Советскую Россию, бросивших население страны за грань выживания. Не случайно, что политика военного коммунизма приобрела здесь свои крайние формы, устанавливая абсолютным приоритетом сохранение человеческой жизни, за счет тотального насильственного перераспределения капитала и ресурсов[132].

В очередной раз Баланс Мальтуса нарушила Великая депрессия. В Германии опять оказался критичный излишек населения, обреченного на вымирание. Однако на этот раз возможности для нового «синтетического бума» Германии не представилось, мир сам упал на дно великого кризиса. За исключением фашистов и коммунистов, в Германии не оказалось ни одной партии, способной предложить в тех условиях хоть какую-нибудь позитивную программу. Верх взяли фашисты, которые в полном соответствии с либеральной доктриной попытались вынести кризис за пределы страны. В существовавших условиях это можно было сделать только одним путем — путем военной экспансии.

ЭКОНОМИКА

Веймарская конституция скрупулезно выполнялась, пока на это хватало денег.

В. Грызун{1078}

Наглядное понимание того положения, в котором оказалась Германия в 1920–1930-х годах, может дать его оценка с помощью простейшей производственной функции — Q, которая имеет следующий вид:

Q = Q(K,L), где К — капитал, L — труд

При этом общий выпуск определяется объемом лимитирующего фактора. Таким образом, если количество капитала снижается ниже определенного уровня, то выпуск становится невозможным, «труд» превращается в безработных. Но это только одна сторона функции. С другой, рост безработицы сверх критического уровня снижает уровень потребления, что, в свою очередь, приводит к очередному сокращению количества предлагаемого капитала и новому падению производства. Получается замкнутый и все более сжимающийся круг кризиса перепроизводства, вырваться из которого традиционными рыночными методами не удается.

Именно данная ситуация стала складываться в Германии в 1928 г., после пяти лет синтетического процветания, закончившегося бегством капиталов. Пытаясь компенсировать отток капитала, крупный бизнес пошел на снижение уровня заработной платы. Последнее в свою очередь привело к снижению покупательной способности внутреннего рынка и кризису перепроизводства.

Непосредственный участник событий, имперский комиссар по трудоустройству в правительстве Шлейхера, — Г. Гереке вспоминал о том времени: «Производственные мощности Германии расширились до предела, магазины и универмаги ломились от разнообразных товаров. Но этот огромный ассортимент товаров не соответствовал скромным покупательным способностям населения. Противоречие это и стало причиной кризиса в Германии, который еще усугублялся событиями в США. Недостаточная покупательная способность населения была следствием безудержного стремления крупных концернов и предприятий извлечь в годы процветания максимальные прибыли. В то же время хозяева концернов держали заработки на чрезвычайно низком уровне. И тут не помогали ни переговоры, ни профсоюзная борьба. Наоборот, предприниматели в специальном меморандуме потребовали дальнейшего радикального снижения заработной платы»{1079}. Первое снижение зарплаты произошло в 1928 г., когда Крупп возглавил объявленный рурскими промышленниками локаут, в результате которого были выброшены на улицы 250 тыс. рабочих, а после этого убедил правительство провести «чрезвычайное» снижение заработной платы на 15%{1080}.

Безудержное «стремления крупных концернов и предприятий извлечь в годы процветания максимальные прибыли» было характерно не только для Германии, но и для их конкурентов из других стран мира. Правда между германским бизнесом и мировым в то время существовала определенная разница, она заключалась не столько в большей алчности немцев, сколько в том, что им приходилось работать на заемные средства, т.е. покрывать стоимость процентов. Они повышали издержки германского бизнеса, который вступал в ожесточенную, смертельную борьбу за возвращение своих конкурентных позиций на мировом рынке. Снижение зарплат, должно было компенсировать издержки и повысить конкурентоспособность немецких товаров.

Нарастающая эксплуатация вела к тому, что Геббельс в 1925 г., в период подъема немецкой экономики, писал: «Мы в отчаянии. Немецкий народ систематически зреет для гибели. А пролетариат? Где же его борьба? Он терпит все, все и рад-радешенек, когда б только голод миновал»{1081}. «Отвратительный народ немцы. Празднуют свое рабство»{1082}. Рабочие действительно превратились в пролетариев и рабов ведь именно «Зарплата — материальная база и основной показатель всего культурно-бытового положения и социальной независимости рабочего класса»{1083}.

Между тем увеличивающаяся зависимость от внешнего рынка вела к тому, что в случае любого даже незначительного катаклизма весь этот поток товаров должен был обрушиться на собственное население. Что и произошло после начала Великой депрессии. В итоге внутренний рынок оказался переполнен товарами, которые не на что было покупать. Летом 1930 г. в Германии снова царил голод. Геббельс в то время отмечал странную картину: «Состояние сельского хозяйства ужасно. Зимой будет катастрофа. Поля, поля, колосья стоят высоко. Благословенный урожай! И вымирающее крестьянство»{1084}. Последовавшее за сжатием рынка сбыта сокращение производства стало причиной обвального роста массовой безработицы{1085}, что привело к взрывному росту социальной напряженности. Ответной мерой, направленной на подавление социальных волнений, стало установление фашистских диктаторских режимов.

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ АГРЕССИЯ — ВОЙНА НА УНИЧТОЖЕНИЕ…

Нас ужасают военные конфликты между государствами. Но экономическая война не менее страшна, чем вооруженное столкновение… Экономическая война — это длительная пытка. И она оставляет после себя опустошение не менее ужасное, чем обычная война…

М. Ганди{1086}

Можно ли, по правде говоря, верить в искренность людей, которые говорят о том, что война есть пережиток варварства, льющих слезы об ужасах войны, но в то же время не желающих добровольно уступить тех преимуществ, которые они уже захватили.

Я. Головин{1087}

Вышеприведенные рассуждения демонстрируют, что установление тоталитарных режимов, как в России, так и в Германии, помимо внутренних экономических и политических проблем, было прямым следствием действия внешней силы. Американский обвинитель Р. Джексон на Нюрнбергском процессе в этой связи был вынужден признать: «Совершенно не означает, что Соединенные Штаты или любая другая страна не повинны в тех условиях, которые превратили германский народ в легкую жертву запугивания и обмана со стороны нацистских заговорщиков»{1088}. Размер вины — потерь, нанесенных экономическими мерами, оказался вполне сопоставимым с потерями от прямой вооруженной агрессии.

В этом нет ничего удивительного, поскольку суть обоих форм агрессии, в соответствии с определением К. Клаузевица, одна и та же. По Клаузевицу, цель войны состоит в стремлении «навязать противнику нашу волю», путем «нанесения ему вообще убытков»{1089}. Каким путем экономической, идеологической или военной агрессии страна доводится до разорения, хаоса и самоуничтожения, непринципиально. В данном случае не столь важна форма, сколько содержание, ибо последствия всех видов агрессии одинаковы — получение тех или иных материальных, политических, конкурентных и пр. выгод за счет или путем разорения и порабощения противника.

Форма дает лишь юридические нюансы. Так, вооруженная агрессия после Первой мировой войны была осуждена и многочисленными международными договорами признана международным преступлением. Главный обвинитель от Великобритании на Нюрнбергском процессе X. Шоукросс ссылался именно на этот факт: «Агрессивная война, согласно Парижскому пакту и другим договорам, стала, вне всякого сомнения, преступлением. Именно на этом всемирном договоре, пакте Бриана — Келлога, главным образом, основывается второй раздел обвинительного акта»{1090}. Британскому обвинителю вторил главный обвинитель от Франции Ф. де Ментона: «агрессивная война, бесспорно, является нарушением международного права и, в частности, общего договора об отказе от войны от 27 августа 1928 г., известного под названием «Парижский пакт»… Таким образом, с 1928 года агрессивная война перестала быть законной»{1091}.

На немцев была возложена коллективная ответственность за Вторую мировую войну{1092}. Г. Али, например, утверждал: «Тот, кто не желает говорить о выгодах миллионов простых немцев, пусть молчит о национал-социализме и Холокосте». Выгоды «из аризации извлекали именно немцы… иными словами, 95% населения. Тот, кто говорит, что это были лишь отъявленные нацисты, уходит от реальной исторической проблемы»{1093}.

О чем же тогда должны молчать те, кто пользуясь естественным правом не желает говорит о выгоде миллионов простых французов, англичан, американцев, бельгийцев… — получателей репараций и ростовщиков, которые наживались на разорении немцев после Первой мировой, ради личной наживы?

Да они не стреляли, не вешали, не сжигали, не убивали миллионы людей, они не держали в руках оружие и не стреляли в затылок. Они вели добропорядочный и пристойный образ жизни, были истинными демократами и защитниками прав человека, сидели в офисах, наверно, были и прилежными семьянинами, у них не возникало даже тени садистских мыслей. Они лишь прикрывшись законом и правом делали деньги на разорении и радикализации других, на доведении их до животного состояния, на уничтожении их цивилизации.

Но экономическая агрессия в цивилизованном либеральном обществе преступлением не только не считалась, но и относилась к неотъемлемой части естественного права (конкурентной борьбы) и контрактного (юридического) права. Последнее в случае с Германией, так же было подтверждено многочисленными международными договорами, например, Версальским миром, кредитами по планам Дауэса и Юнга и т.д. Естественное право было возведено в закон. Когда Франция, Англия и США вышибали репарации и долги из Германии они это преступлением не считали.

Ф. Рузвельт столкнулся с той же проблемой внутри собственной страны. Его реакция была вполне определенной. В своей полемике с Верховным судом, президент заявил, что последний посчитал «право безжалостно взыскивать все до цента по частному контракту священно и выше самой Конституции, главное назначение которой состоит в том, чтобы заложить прочные и вечные основы жизни нации»{1094}. На международной арене американские и французские «ростовщики» после Первой мировой войны поставили свои прибыли, свои права взыскивать долги выше не только человеческой жизни, но и существования самой цивилизации и возвели это право в закон[133]. …Это утверждение не означает, что контракт, договор преступны сами по себе — но «все есть яд и все есть лекарство, тем или другим его делает лишь доза». Превышение дозы неизбежно превращает законное право в наиболее злостное преступление, конкурентную борьбу в кровавую агрессию. Объект агрессии вынужден прибегать к адекватным мерам противодействия, которые обеспечили бы его выживание и развитие. Эти меры диктует закон самосохранения.

Появление немецкого фашизма стало объективным и неизбежным следствием, защитной реакцией на экономическую агрессию, экономический террор Великих Либеральных Демократий. Министр иностранных дел Германии Штреземан в интервью Б. Локкарту в 1929 г., указывая на этот факт, говорил: «Теперь нам не остается ничего, кроме грубой силы. Будущее находится в руках нового поколения. Германскую молодежь, которая могла бы пойти к миру и обновленной Европе, мы упустили. Это моя трагедия и ваше преступление»{1095}.

Мы вплотную подошли к вопросу об ответственности за фашизм и Вторую мировую войну. Официальный приговор был вынесен победителями на Нюрнбергском трибунале и он справедлив, но лишь отчасти. Ведь немецкий фашизм был и неизбежным следствием внешней политики самих Великих Демократий. Речь не идет об оправдании немцев, правящих и деловых кругов германской элиты, нанявших Гитлера, но они внесли не более чем лишь свой вклад в общее дело наравне с народами, правящими и деловыми элитами Франции, Англии, США, Польши и т.д., всеми теми, кто прямо или косвенно получил выгоды от версальского мира, от разорения и радикализации Германии.

Казалось бы, после всего сказанного ответ ясен. Но все не так просто. Ведь установление фашистской диктатуры или развязывание войны для многих десятков и сотен миллионов людей, населявшие разные страны, в том числе и Германию, не было самоцелью. Что же ими двигало?

За всем стоял всесокрушающий и неотвратимый интерес.

ДАМОКЛОВ МЕЧ ЛИБЕРАЛИЗМА

Либерализм возник в европейских странах в XVII–XVIII вв., провозгласив принципы гражданских, политических, экономических прав и свобод. Истоки либерализма лежат в концепциях Дж. Локка, физиократов, А. Смита, Ш. Монтескье… Однако изложенные ими принципы не были абсолютно новым откровением, они господствовали в западном мире уже более века, в виде постулатов кальвинизма. Говоря об идеологическом наследстве, оставленном кальвинизмом, М. Вебер отмечал: «Полная интенсивной религиозной жизни эпоха XVII века… завещала… безупречную чистую совесть… сопутствующую наживе»{1096}.

Дилемма «совести и наживы» была обусловлена тем, что либерализм в реальных условиях ограниченности материальных и экономических ресурсов может реализовать свои идеи абсолютной свободы только для ограниченного круга элиты, за счет остальной части общества. Об этом говорил уже один из основоположников гражданского общества, Джон Локк: «Никто не может разбогатеть, не нанося убытка другому».

Однако для того, чтобы эти принципы утвердились в обществе, раннему капитализму потребовалось религиозное оправдание наживы, которого не давало Евангелие. Именно эти цели преследовала Религиозная реформация, которая была призвана дать капитализму необходимое моральное оправдание. Она началась с возникновения духа капитализма, сопровождавшегося сдвигом от евангельских, христианских установок к законам Моисея, как «естественному праву», и здесь, по словам М. Вебера, нужна была «вся мощь ветхозаветного Бога, который награждал своих избранных еще в этой жизни».

Фундаментальное утверждение кальвинистов (1609 г.) гласило: «Хотя и говорят, что Бог послал сына своего для того, чтобы искупить грехи рода человеческого, но не такова была его цель: он хотел спасти от гибели лишь немногих. И я говорю вам, что Бог умер лишь для спасения избранных». С. Кара-Мурза замечает, что это был «отход от сути христианства назад, к идее «избранного народа». Видимым признаком избранности стало богатство. Бедность ненавиделась как симптом отверженности. Кальвин настрого запретил подавать милостыню, принятые в Англии «Законы о бедных» поражают своей жестокостью»{1097}.

Материальные стимулы и религиозные проповеди взывали к радикализации индивидуализма, принципы которого сформулировал Т. Гоббс: «…человек ищет не общения, а господства, к другим людям его влечет не любовь, а жажда славы и удобства. Повсюду человек добивается только своей выгоды… люди в естественном состоянии пребывают в постоянной вражде друг с другом. Они проникнуты жаждой приносить вред друг другу. Один человек боится другого человека как своего врага. Он ненавидит его и старается ему навредить. Эгоистическое стремления и страх характеризуют человека в естественном состоянии». Кредо Гоббса — «человек человеку — волк».

Как только дух капитализма завоевал западное общество, религиозная оболочка стала тесна для него и была просто отброшена, представив в чистом виде идеологию либерализма. Вебер поясняет, почему так случилось: «Капиталистическое хозяйство не нуждается более в санкции того или иного религиозного учения и видит в любом влиянии церкви на хозяйственную жизнь такую же помеху, как регламентирование экономики со стороны государства. Мировоззрение теперь определяется интересами торговой или социальной политики. Тот, кто не приспособился к условиям, от которых зависит успех в капиталистическом обществе, терпит крушение или не продвигается по социальной лестнице.

Капитализм, одержав победу, отбрасывает не нужную ему больше опору»{1098}.

Или, говоря словами К. Маркса: «Эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой»{1099}. Однако с исчезновением религии потребность общества в соответствующей моральной базе не исчезла, и она подтолкнула основоположников либерализма преобразовать религиозные постулаты кальвинизма в принципы просвещенного, светского общества.

Для реализации своей идеологии в виде политической власти либерализм использовал принципы древнегреческой демократии Солона, утверждавшие, что каждый человек является свободным и наделяется соответствующими правами. При этом свободным мог быть только грек, рабы к людям не относились[134]. Таким образом, уже греческая демократия утверждала права избранной нации. Зачем? — По словам историков, Солон отвечал: если у грека будет менее пяти рабов, то кто будет его кормить?

Древнегреческая форма демократии воскресла во время буржуазных революций, когда наследственную аристократию сменила финансовая, а политическое рабство сменилось на экономическое. «Экономическое рабство» по мнению Хайека, обладало явным преимуществом: «Несомненно, легче сносить неравенство, если оно является результатом действия безличных сил… Люди готовы покорно сносить страдания, которые могут выпасть на долю каждого… Недовольство человека своей долей возрастает многократно от сознания, что его судьба зависит от действий других».

Свобода теперь определялась не столько национальностью или родом, сколько толщиной кошелька. Апостол либерализма Ф. Хайек утверждая этот принцип провозглашал: «правильнее видеть в деньгах величайший из когда-либо изобретенных человеком инструментов свободы»{1100}. Под деньгами понимался, прежде всего, капитал, не имевшие капитала становились его рабом. Жан Жак Руссо в своей книге «Общественный договор» доводил принципы либерализма до логического конца: чтобы свободный человек был свободен в максимальной степени, раб должен пребывать в сугубом рабстве{1101}.

Н. Бердяев в этой связи отмечал, что либеральная «свобода не демократична, а аристократична»{1102}. А. Герцен: «Упрекайте и ругайте сколько угодно, петербургский абсолютизм и нашу русскую безропотную покорность, но ругайте же везде и умейте разглядеть деспотизм всюду, в какой бы форме он не являлся: в виде ли президента республики… или Национального Собрания… Мы теперь видим, что все существующие правительства, начиная с наиболее скромного швейцарского кантона и кончая автократиею всей Руси, — лишь вариация одной и той же темы»{1103}. Ле-Бон писал о либеральной демократии образца XIX в.: «Демократический режим создает социальное неравенство в большей мере, чем какой-либо другой… Демократия создает касты точно так же, как и аристократия…»{1104}. У. Хаттон назвал либеральный порядок — «аристократией богатства» и «рабством нищеты»{1105}.

Ответной реакцией на распространение идей либерального неофеодализма стало появление социальных теорий. Реакция сторонников либерализма последовала незамедлительно в виде попытки маскировки идеологической сущности либерализма за рассуждениями о форме власти — «чистой демократии». Примером могут служить слова Де Токвиля: «Демократия расширяет сферу индивидуальной свободы, социализм ее ограничивает. Демократия утверждает высочайшую ценность каждого человека, социализм превращает человека в простое средство, в цифру. Демократия и социализм не имеют между собой ничего общего, кроме одного слова: равенство. Но посмотрите, какая разница: если демократия стремится к равенству в свободе, то социализм — к равенству в рабстве и принуждении»{1106}. Через сто лет, в обоснование принципов «чистой демократии» слова Де Токвиля приводит Хайек. А еще полвека спустя Ференбах, вслед за Брахером («Время идеологий») и Дж. X. Сабином вновь попытается убедить читателя в незыблемости постулатов Де Токвиля{1107}.

Между тем уже во времена Де Токвиля либеральное понятие «чистой демократии» было оспорено классиками марксизма: «Не имеет смысла говорить о чистой демократии в обществе, разделенном на классы», — утверждал Ф. Энгельс, «Государство есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не меньше, чем в монархии»{1108}. К. Маркс: «Современная (демократическая) государственная власть — это только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии»{1109}. В. Ленин: «Чистая демократия» есть лживая фраза либерала, одурачивающего трудящихся… биржа и банкиры тем больше подчиняют себе буржуазные парламенты, чем сильнее развита демократия»{1110}.

Сущность «чистой демократии» формулировал Дж. Мэдисон, «главный архитектор конституции» США. В 1829 г. он утверждал: «Единственная эффективная гарантия прав меньшинства должна базироваться на таких основаниях и структуре самого правительства, какие могли бы сформировать в определенной степени, прямо или косвенно орган защиты прав меньшинства». А. Смит был более откровенен: «приобретение крупной и обширной собственности возможно лишь при установлении гражданского правительства. В той мере, в какой оно устанавливается для защиты собственности, оно становится, в действительности, защитой богатых против бедных, защитой тех, кто владеет собственностью, против тех, кто никакой собственности не имеет».

Не случайно А. Уайт назвал государство «союзом бизнеса и правительства, действующего в интересах бизнеса». Американский посол У. Додд в 1930-х гг. мог только предупреждать: «Правительства, утверждающие, что они демократические, то есть что они действуют на благо своих народов, часто злоупотребляют своими возможностями. Но это всего лишь осторожная критика того, что происходит во всех великих державах после мировой войны»{1111}.

Дж. Оруэлл демонстрировал эти особенности «чистой демократии» на примере собственной страны: «Существует некий абстрактный политический термин, используемый весьма широко, которому придается расплывчатый, но хорошо понимаемый смысл. Это слово — демократия. В известном смысле англичане действительно считают, что живут в демократической стране. И не то чтобы все были достаточно глупы, чтобы думать так в буквальном смысле слова. Если демократия означает власть народа или социальное равенство, то ясно, что Британия не демократическая страна. Однако она демократична во вторичном значении этого слова… Прежде всего, меньшинства обладают достаточными возможностями, чтобы быть выслушанными. Более того, возжелай общественное мнение высказаться, его невозможно было бы игнорировать. Оно может выражаться косвенными путями — через забастовки, демонстрации и письма в газеты, но оно способно влиять па политику правительства, и влияние это весьма ощутимо. Британское правительство может проявлять несправедливость, но не может проявить абсолютный произвол. Не может делать то, что в порядке вещей для правительства тоталитарного государства. Политическое мышление англичан во многом руководствуется словом «они»[135]. «Они» — это вышестоящие классы, таинственные силы, определяющие вашу жизнь помимо вашей воли. Но широко распространено ощущение, что хоть «они» и тираны, но не всемогущи. Если потребуется на «них» нажать, «они» поддадутся»{1112}.

Впрочем, отмечал Оруэлл: «Факт, что хвалебная свобода британской прессы существует скорее в теории, чем в действительности. Прежде всего, централизованное владение прессой означает на практике, что непопулярные мнения могут высказываться лишь в книгах или газетах с малым тиражом. Более того, англичане в целом не так уж интересуются печатным словом, чтобы проявлять особую бдительность к сохранению данного аспекта их свобод, и многочисленные посягательства на свободу печати, имевшие место на протяжении последних двадцати лет, не вызывали какого-либо широкого протеста»{1113}. В итоге образный пример вторичной (чистой) английской демократии давал Суинберн:

Край Мильтона великий. Ты под ярмом склонен…  Приемлешь глав венчанных Заржавленную ложь И, раб речей обманных, Покорно спину гнешь{1114}.

Вторичная демократия может существовать до той поры, пока не исчерпает своих ресурсов развития и в итоге не выведет общество из равновесия, заведя его в тупик, поставив на грань выживания. До этого времени Вторичная демократия полностью обеспечивает незыблемость правящих классов.

О методах, которыми вторичная демократия подчиняет народ своей власти, писал в начале XX в. французский дипломат М. Палеолог: «Демократия… не нарушая своих принципов… может сочетать в себе все виды гнета политического, религиозного, социального. Но при демократическом строе деспотизм становится неуловимым, так как он распыляется по различным учреждениям, он не воплощается ни в каком одном лице, он вездесущ и в то же время его нет нигде; оттого он, как пар, наполняющий пространство, невидим, но удушлив, он как бы сливается с национальным климатом Он нас раздражает, от него страдают, на него жалуются, но не на кого обрушиться. Люди обыкновенно привыкают к этому злу и подчиняются. Нельзя же сильно ненавидеть то, чего не видишь»{1115}.

* * *

Ф. Хайек указывал еще на одну черту доставшуюся либерализму в наследство от кальвинизма: «У нас нет привычки оценивать моральные кодексы с точки зрения их большей или меньшей полноты… Нас здесь не интересует вопрос, желательно ли существование такого полного этического кодекса… до сегодняшнего дня развитие цивилизации сопровождалось последовательным сокращением… правил, из которых состоит наш моральный кодекс…, а содержание их принимало все более обобщенный характер… мы пришли к морали, в рамках которой индивид может действовать по своему усмотрению… Это фундамент, и на нем строится вся философия индивидуализма».

А поскольку целью деятельности индивида в либеральной доктрине является «максимальное удовлетворение материальных потребностей», то моральным для индивида становится все, что приносит прибыль. Так, авторы современной библии либеральной экономики К. Макконелл и С. Брю утверждают принципы либерализма формулой: «рыночная система это бесстрастный механизм. Она не имеет совести, не приспосабливается к моральным нормам…»{1116}. Именно из либерального отрицания морали выросли тезисы Ницше: «Мораль — полезная ошибка… ложь осознанная, как необходимость». «Мораль — это зверинец; предпосылка ее та, что железные прутья могут быть полезнее, чем свобода…». «Возражение против дарвинизма. Средство слабых, необходимые для того, что бы удержать власть…»{1117}.

Отрицание морали неизбежно привело бы к скорому взаимному самоуничтожению общества. Однако этого не произошло. Почему? — Либеральная идеология быстро нашла замену морали в виде — римского права. Последнее неожиданно воскресло в начале XVI века, вместе с первым пробуждением капитализма. Как отмечает В. Шубарт, «наряду с Реформацией и Ренессансом рецепция римского права была третьим большим культурным процессом, в котором заметен поворот в мироощущении Запада»{1118}.

Возвращение к римскому праву решало две ключевые задачи. Во-первых, обществу, отрицающему мораль необходим «намордник», чтобы его члены не перегрызли друг другу глотки. И на смену морали пришло насилие: «В новой Европе все больше утверждалась римская идея о государстве принуждения, покоящемся не на всеобщем чувстве солидарности, а на страхе перед наказанием, не на свободе, а на насилии…»{1119}.

Во-вторых, «римское право вытеснило товарищеские права готики не потому, что оно юридически превосходило их, а потому, что это было право материально сильного, это было властное право»{1120}. Ф. Хайек разъяснял мысль, указывая, что само понятие римского права призвано закрепить социальное неравенство: «Формальное равенство перед законом несовместимо с любыми действиями правительства… основанны(ми) на идее справедливого распределения, (они) однозначно вед(ут) к разрушению правозаконности… Никто не будет отрицать, что правозаконность ведет к экономическому неравенству…»{1121}.

* * *

Либерализм, как и коммунизм, обладает своей правдой и своей ложью. Ложь коммунизма, по словам Н. Бердяева, заключается в подавлении личности, правда — в открытии общности людей. Правда либерализма состоит в праве людей на индивидуализм, в том, что частный (личный) интерес является одним из определяющих факторов человеческого развития. Правда либерализма открыла индивидуальные возможности человека, чем сделала революционный прорыв в его развитии. Именно либерализм сбросил с человеческого общества феодальные оковы и обеспечил промышленное и научное развитие мира. Ведомая либеральной идеологией «буржуазия, — отмечал К. Маркс, — менее чем за сто лет своего классового господства создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все предшествующие поколения, вместе взятые». «Она впервые показала, чего может достигнуть человеческая деятельность»{1122}.

Правда либерализма, вторил Чаадаев, «ускорила развитие человеческого разума», однако при этом его ложь «изъяла из сознания разумного существа плодотворную, возвышенную идею всеобщности и единства…»{1123}. Ложь либерализма состоит в том, что он проповедует независимость индивидуума от общества. В таком случае сторонникам чистого либерализма стоило бы поселиться где-то на необитаемых островах и не мешать другим и друг другу. Однако они стремятся жить в обществе. Зачем? Потому что они хотят получать от него все блага, которые только человеческое общество и может предоставить человеку, однако сами они не хотят нести никакой ответственности за него.

В рафинированном виде эти идеи отражали рассуждения немецкого философа первой половины XIX в., идеолога либерального анархизма М. Штирнера: «Я считаю себя не чем-нибудь особенным, но единственным. Конечно, я имею сходство с другими, но это имеет значение лишь для сравнения или рефлексии, в действительности я несравним и единственен. Я не хочу в тебе признавать или уважать ни собственника ни босяка, ни даже только человека, но хочу пользоваться тобой… Для меня ты являешься тем, что ты составляешь для меня, именно мой предмет, а так как мой предмет, то и мою собственность»{1124}.

Либеральная идеология отражает интуитивное стремление любой ценой получить или защитить привилегированное положение и «право» получать дивиденды со всего общества. Она дает внутреннее моральное основание и право получать эти дивиденды. Мало того, подобная либеральная нажива является самым доходным видом бизнеса, когда либо придуманным человечеством. И поэтому пропаганда либерализма щедро оплачивается, тем или иным способом. Ведь данные вложения капитала окупаются многократно.

Либерал, когда ему это выгодно, отрицает познаваемость мира, связь времен (историзм), зависимость политики от экономики и вообще системный анализ. «Как? Вы верите, что экономика влияет на политику? Фи, да вы же марксист! Да вы коммунист! Да вы сталинист!»{1125} Системный, научный подход раскрывает ложь либерализма, поэтому либерал всегда будет отвергать его, ибо он представляет для его монополии, приносящей сверхприбыли, смертельную угрозу.

Истинный либерал отвергает потребность в социализме (социальной силе), поскольку она точно так же вскрывает ложь либерализма, угрожая его монополии и сверхприбылям. Либерала не интересует ни научная истина, ни человеческая мораль, ни развитие человечества, ни существование самого человечества, его интересует лишь выгода, которую он лично прямо или опосредованно может получить. Абсолютизация личной выгоды неизбежно приводит к вырождению человека, когда «человек уже не являлся бы человеком в истинном смысле слова»{1126}, и превращается в сверхчеловека Ницше. М. Делягин, очевидно основываясь на собственном опыте столкновения с либеральным реформаторством, доводит данную мысль до логического конца: «Вкладывание знаний и умений в человека с социальными инстинктами либерального реформатора является, строго говоря, подготовкой будущих массовых убийств, то есть преступлением против человечества»{1127}.

Либерал использует ложь совершенно сознательно, как оружие партийной и классовой борьбы, цель оправдывает любые средства. Например, немецкий канцлер Ф. Папен заявлял: «Методы обмана и лжи, обыкновенные. в партийных баталиях»{1128}. П. Милюков, лидер русской либеральной революции, считал «ложь в интересах партийной борьбы» вполне законным средством борьбы. С. Витте, описывая методы действия либеральных обществ и союзов в 1905 г., отмечал: «Цель оправдывает средства, а потому для достижения поставленной цели не брезговали никакими приемами, в особенности же заведомой ложью, распускаемой в прессе»{1129}.

Либерал использует ложь не только в партийной борьбе, эта ложь всеобъемлюща и охватывает все виды человеческой деятельности и интересов. Например, в отношениях между государствами — разве Версаль не был ложью? А «блестящая изоляция» разве не великая ложь Великих Демократий? «Блестящая изоляция» на деле означает не что иное, как стремление получать выгоду за счет остального мира, не неся ответственности за него.

Если говорить в терминах чикагской экономической школы, то ложь создает виртуальные стимулы, на которые реагируют люди и в соответствии с которыми строят свою экономическую и социальную жизнь.

Можно привести еще массу подобных примеров, «утолить жажду мести» и закрыть страницу. Но оказывается, без либерализма не только развитие, но и само существование человечества оказывается под угрозой. Именно об этом предупреждал Дж. Кейнс: «Мне кажется, что мы сумеем вернуться к некоторым наиболее прочным и непреходящим принципам религии и традиционной добродетели: что алчность — грех, что ростовщичество — преступление… Мы сможем ставить наши цели выше средств и отдавать наши предпочтения добру, а не пользе. Но будьте осторожны! Время еще не пришло. На протяжении по крайней мере следующих ста лет мы должны продолжать притворяться, что справедливость — это грязь, а грязь — справедливость; что грязь полезна, а справедливость нет. Еще некоторое время алчность, ростовщичество и бдительность должны быть нашими спутниками. Ибо только тогда мы выйдем из тьмы экономической необходимости на свет дня»{1130}.

Действительно либерализм, несмотря на все свои недостатки, граничащие с преступлением, вносит ключевой вклад в развитие общества. Принципы личного интереса, личной самореализации остаются одними из наиболее сильных двигателей развития, человеческого прогресса и останутся, скорее всего, с ним навсегда. Неравенство — это объективная необходимость. По словам Дж. Кейнса, «неравенство получает право на существование только благодаря тому, что только оно может обеспечить накопление капитала, который, в свою очередь, является основой прогресса»{1131}.

Но будьте осторожны, предупреждал Карлейль: «Бездеятельность и ложь (знайте же, что ложь не исчезает бесследно, но, подобно брошенному в землю зерну, всегда приносит плод), накапливаясь со времен Карла Великого, т. е. вот уже тысячу лет, давно ждут, когда наступит день расплаты…».

Момент расплаты наступит в виде Первой мировой войны, но победители не свернут со своего пути. «После войны не наступило мира. Выяснилось, что «выиграть мир» гораздо труднее, чем даже войну. И в этом смысле можно сказать война прошла впустую. Длиться ненависть, длится ложь, лицемерие. Ложью пытаются спаять, склеить рассыпающуюся цивилизацию, спасти цивилизованное человечество. Но и эта ложь стала мелкой…»{1132}. Ложь либерализма готовила новый день расплаты…

* * *

Отрицать либерализм глупо, отрицать коммунизм преступно[136]. Трудно даже представить, к чему мог бы привести бьющийся в кровавой агонии средневековый либерализм. Все страдания Второй мировой представляли бы лишь каплю в море по сравнению с тем, что ожидало человечество, не окажись перед ним альтернативы тупику европейского либерализма начала XX века. Ужасы будущего, рисуемые фантастами могли стать явью уже в прошлом столетии. Недаром на грани веков доминирующей нотой становились: отчаяние и пессимизм немецких философов, брутальность неизбежного англосаксонских экономистов. Человечество тогда спасла Русская революция, открывшая новые пути его развития[137].

Но будьте осторожны!!!

Общество еще не нашло способов развития, не опирающихся на естественные законы, с другой стороны, ничто не обеспечит наиболее гарантированное и надежное порабощение и уничтожение человечества, чем прямое следование им. «Характерная черта» либерализма, которую Гоббс охарактеризовал как «война всех против всех», а Хайек «бунт индивида против вида», в какой-то момент может не оставить человечеству выбора.

Существует вполне определенная тонкая грань, порой едва уловимая, которая превращает инструмент, обеспечивающий развитие человечества, в слепую и беспощадную машину его порабощения и убийства.

Указывая на эту данность, В. Шубарт накануне Второй мировой писал: «Тварь убивает творца — трагедия Голема во всемирно-историческом масштабе. — Западная культура стремится к самоуничтожению. Конечно, все преходящее смертно, но форма гибели данной культуры присуща только ей. Она не будет сломлена чужеземными завоевателями, как культура инков и ацтеков. Она не умрет и от старческого истощения, как культура римлян. Она убьет сама себя от переизбытка сил. Это самоубийство целой культуры — особый случай в человеческой истории. Гете предчувствовал его, когда писал: «Предвижу время, когда Бог не будет рад человечеству и будет вынужден все сокрушить, чтобы начать творение заново»{1133}.

Однако до начала трагедии, было еще относительно далеко.

В мире была страна, перед либерализмом и индивидуализмом которой меркло все, что могли себе представить даже искушенные в этом деле европейцы. Именно там развивался главный акт драмы. Указывая на этот факт, Дж. М. Кейнс писал: «Какие бы тоталитарные тенденции ни намечались в Веймарской республике и в немецкой мысли того времени, маловероятно, что Гитлер пришел бы к власти, если бы не разразилась Великая депрессия… Постепенное усиление социалистических тенденций никогда не привело бы к тоталитаризму, если бы не экономические беды»{1134}.

Что представляла собой эта ВЕЛИКАЯ ДЕПРЕССИЯ, которая перевернула не только Германию, но и весь мир? Она оказала решающее влияние на приход Гитлера к власти Германии, Народного фронта во Франции, Социал-демократических партий в Скандинавии, Сталина в России и т.д. Ее влияние на послевоенный мир оказалось сильнее, чем даже последствия Первой мировой войны. Чем же она была?

ВЕЛИКАЯ ДЕПРЕССИЯ

Крах фондового рынка в октябре 1929 г. является одной из тех драматических вех, таких, как убийство Юлия Цезаря, высадка на берег Колумба или битва при Ватерлоо, которыми историки отмечают поворотные пункты истории человечества.

Д. Xonne{1135}

В «Черный четверг» — 24 октября 1929 г. на Нью-йоркской фондовой бирже было продано 12,8 млн. акций, т. е. в 1,5 раза больше, чем когда-либо ранее. 29 октября, был достигнут новый пик — 16,4 млн. акций. За несколько часов Уолл-стрит потерял около 10 млрд. долл. Началась паника. Всего лишь за несколько недель акции, котировавшиеся на Нью-йоркской фондовой бирже, потеряли более трети своей стоимости — 32 млрд. дол. Но это было только началом. Падение курса акций продолжалось безостановочно почти три с половиной года. Стоимость акций «Юнайтед стил» упала в 17 раз, «Дженерал моторос» — почти в 80 раз, «Радиокорпорэйшн» — в 33 раза, «Крайслер» — в 27 раз. Общая цена акций снизилась в 4,5 раза. Падение акций вызвало цепную реакцию обрушения всей американской экономики. Потерпели крах 130 тысяч бизнесменов, корпоративные доходы упали на 60%. Валовой национальный продукт страны рухнул с 103 млрд. долларов до 58 млрд. Безработица выросла с 3% — в 1929 г. до 25% — в 1933 г. Остались без крова 2,5 млн. человек. Доход на душу населения снизился на 45% — с 847 до 465 долларов.

Обвал американской экономики повлек за собой в пропасть Великой депрессии все страны мира. Мировое промышленное производство к 1933 г. снизилось на 37%. Оказалась разрушенной кредитная сфера: в период кризиса 25 стран прекратили платежи на общую сумму 6,3 млрд. долларов. Наглядную картину катастрофы демонстрирует динамика промышленного производства великих стран мира.

Динамика промышленного производства, 1913 г.=100%{1136}

Историю Великой депрессии можно начать с Первой мировой войны, во время которой Соединенные Штаты испытали необыкновенный экономический рост. К концу войны американцы, численность которых составляла всего 6% населения Земли, производили 85% всех автомобилей мира, 66% — нефтепродуктов, больше половины — чугуна и стали. «Виновником», обеспечившим столь выдающиеся результаты, явился скачкообразный — трехкратный, по сравнению с довоенным периодом, рост американского промышленного экспорта.

Но война закончилась, а вслед за ней рухнул и экспорт. Внешний рынок сжался до довоенного уровня, что в сочетании с резким сокращением бюджетных трат, втрое превышавших бюджетные поступления во время войны, привело к обвалу производства. Всего за один 1921 г. безработица выросла более чем в два раза. Необходимо было, чем-то срочно компенсировать неожиданно исчезнувший внешний спрос. Помощь пришла с внутреннего рынка, в виде массовых потребительских кредитов и рассрочек платежей (фирменных кредитов) стимулировавших рост частного спроса. Инструмент в национальных масштабах был опробован во время той же Первой мировой, когда Америка прокредитовала своих европейских «союзников» на 11 млрд. долл., что покрыло почти четверть всего объема их закупок в США.

Федеральная резервная система США (ФРС) стимулировала спрос снижением процентной ставки, т.е. кредитной накачкой экономики[138]. Лишь однажды управляющий Федеральной резервной системой США Б. Стронг отклонился от данного правила, когда в 1924 г. поднял процентные ставки в период правления первого лейбористского правительства в Англии и преддверии введения там золотого стандарта.

Повышение процентных ставок привело к немедленному падению производства в США. После этого случая руководство ФРС больше не экспериментировало, и последовательно накачивало экономику деньгами. В этом ФРС активно помогала банковская система. Даже такой прожженный «коммерсант до мозга костей», как владелец «Шелл» Г. Детеринг, вначале 1920-х, был потрясен инвестиционными действиями американских банкиров: «Изо всех хватких субъектов, которых я когда-либо встречал, — отмечал британец, — американские банкиры вне конкуренции»{1137}. Промышленность не заставила себя ждать, ответив скачком роста промышленного производства — примерно на 10% в 1925 г.

Однако в тот же год появились и первые тревожные симптомы. Они выразились в том, что основная часть денег на этот раз пошла не в реальный сектор, а на фондовый рынок. Стоимость акций на Нью-йоркской фондовой бирже за год выросла почти в 1,5 раза — с 27 млрд. до 40 млрд. долл. Опасаясь перегрева рынка, руководство ФРС в 1926 г. замедлило рост денежной массы, что тотчас же привело к замедлению темпов роста промышленности до почти 3% в год. Тем не менее этот шаг погасил волну спекуляции на фондовом рынке. Часть свободных капиталов была утилизирована в Германии, где после введения плана Дауэса для погашения репараций правительство резко подняло стоимость денег. «Поток капитала из-за границы, особенно из Соединенных Штатов, хлынул в Германию, привлеченный высокими процентными ставками»{1138}.

Однако Америка уже не могла выскочить из монетаристской петли — рост промышленного производства и экономики страна могла обеспечить только за счет дальнейшего увеличения денежного предложения. Отмечая этот факт, швейцарский банкир Ф. Сомари в лекции, прочитанной в Венском университете в сентябре 1926 г., указывал, что для Америки единственный выход состоит в постоянном расширении краткосрочного кредитования… И если сегодня Соединенные Штаты должны ссужать, чтобы поддерживать на плаву свою экономическую систему, то это значит, что мыльный пузырь фондовой биржи скоро раздуется до поистине циклопических размеров{1139}. По мнению Сомари все должно «закончиться банкротством правительств и крупных банков» и новой мировой войной{1140}. 

Общий показатель ипотечных кредитов в 1929 г. почти втрое превышал показатели 1920 г.{1141}

Слова швейцарского банкира получили свое первое подтверждение уже в 1927 г., когда в США наметилась стагнация промышленного производства и начался крах на рынке недвижимости во Флориде[139]. ФРС ответила снижением процентной ставки с 4 до 3,5%, однако на этот раз спад в реальном секторе продолжился, все деньги хлынули на фондовый рынок. Таким образом, по мнению Дж. Робинсона, «совет директоров Федерального резервного банка допустил рост спекулятивной активности, который к августу 1928 года вышел из-под контроля и стал катастрофическим к июлю 1929 г.»{1142}.

Масла в огонь добавили события в перенасыщенной спекулятивными капиталами Германии, в которой, в условиях закрытых рынков, в 1927 г. начался кризис перепроизводства. Он обрушил процентные ставки, краткосрочные капиталы бежали из Германии главным образом обратно в США.

Доходность государственных ценных бумаг{1143}

Крах пирамиды Дауэса в Германии вызвал эффект спонтанного последовательного обрушения финансовых рынков большинства стран мира. Г. Гувер в связи с этим находил причины Великой депрессии в «распаде европейской экономической и финансовой структуры»{1144}. Доходность казначейских бумаг в США с января 1928 г. опустилась ниже нуля. Одновременно «немецкий допинг» стимулировал стремительный экономический рост Соединенных Штатов, в течение двух последующих лет. Правда, основная масса средств вновь досталась не реальному сектору экономики, а фондовому рынку. При росте промышленного производства в 1927–1929 гг. на 11%, стоимость акций за то же время, на и без того перегретом фондовым рынке, выросла в 2,3 раза.

Привлеченный бумом на фондовом рынке, в Америку хлынул поток капиталов из Европы. «Однако отток капитала не радовал те страны, из которых он уплывал, — отмечает П. Бернстайн, — и они подняли процентные ставки, стараясь его удержать. К моменту, когда фондовый рынок рухнул в октябре, на Британию, Германию, Италию и Австрию уже надвигалась депрессия; в одной только Германии с лета 1928 г. до конца 1929 г. уровень безработицы вырос в 4 раза»{1145}. Но европейцы не могли ничего противопоставить стремительно взлетающему американскому фондовому рынку.

В самих Соединенных Штатах в то время уже набрала обороты фондовая лихорадка, рост стоимости акций привлек капиталы из других отраслей экономики, которые хлынули на Уолл-стрит. Ажиотаж подогревала «покупка ценных бумаг с оплатой части суммы в счет кредита», кредитное плечо при этом составляло 1 к 10, т.е. кредит составлял 90% от суммы покупки. В качестве обеспечения займа можно было использовать покупаемые акции. Деньги ссужались покупателям в виде «24-часовой брокерской ссуды до востребования», т.е. долг должен быть погашен в течение суток с момента требования кредитора[140]. Объем брокерских ссуд банков за 1925–1928 гг. вырос с 1,5 до 2,6 млрд. долларов. Ссуды из внебанковских источников прыгнули с 1 млрд. до 6,6 млрд. во время пика, включая значительные суммы из-за границы{1146}. К октябрю 1929 г. 40% всех акций покупалось в кредит.

Политика «легких денег» привела к росту промышленного производства и экспорта, но одновременно еще большими темпами рос перегрев фондового рынка, приносящий огромные прибыли спекулянтам. Период 1921–1928 гг. остается самым длительным в истории Америки отрезком времени, когда наблюдались устойчиво положительные доходы на акции. Средний реальный доход на акцию достиг в эту восьмилетку 25% годовых. В период с мая 1928 года по сентябрь 1929-го средняя цена акций увеличивалась на 40% годовых. Оборот торговли подскочил почти в два раза: с 2–3 млн. акций в день до 5,5 млн.

Попытки охлаждения фондового рынка, предпринимавшиеся руководством Федерального резерва, наталкивались на упорное сопротивление банков. Так, когда департамент ФРС в Вашингтоне попытался призвать свои банки оказать «прямое давление» на коммерческие банки, дающие «спекулятивные кредиты», отказывая им в федеральных кредитах, президенты региональных банков восстали, указывая, «что это предложение незаконно и невыполнимо одновременно: как можно обоснованно определить «спекулятивную ссуду»?»{1147}

Тем не менее, ФРС постепенно поднимала ставку, по которой она кредитовала коммерческие банки с 3% в 1925 г. до 5% в 1928-м. С февраля 1929 г. уже Федеральный резервный банк Нью-Йорка стал добиваться повышения дисконтной ставки до 6%, но теперь сопротивлялся Вашингтон, уступив только в августе{1148}. Однако было уже слишком поздно. Спекулятивный доход от игры на бирже настолько превышал ставку ФРС, что последняя уже не являлась серьезным препятствием. Ставка процента по онкольным ссудам в 1929 г. подскочила до 15–20%{1149} при том, что за II квартал 1929 г. на фондовом рынке можно было получить до 25% прибыли{1150}.

«Вся страна играла в финансовый покер с компаниями в неком казино, которое, как казалось, гарантировало прибыль, пока вы продолжаете активно спекулировать»{1151}. Однако, как только этот процесс останавливался, те, кто покупал акции в кредит, немедленно разорялись, что неизбежно приводило к обрушению фондового рынка[141]. Крах рынка должен был стать закономерным итогом безраздельного господства в США либеральной доктрины образца XIX в., утверждал У. Хаттон: «Это был абсолютно свободный рынок — естественная кульминация позиции республиканцев в вопросах собственности и неприкосновенности рынков, которую они отстаивали на протяжении первых 150 лет существования СДМ»{1152}.

Вновь избранный (в марте 1929 г.) президент США Г. Гувер, используя методы грубого нажима, попытается повлиять на банкиров и заставить их поддерживать дешевый кредит для торговли и промышленности, и не подпускать к нему биржевиков. Одновременно Гувер потребует от президента Нью-йоркской фондовой биржи обуздать спекулянтов, предупреждая редакторов и издателей об опасных последствиях биржевой игры на повышение. Однако деловой мир не спешил откликнуться на «моральное воздействие» президента.

Между тем, к сентябрю фондовый рынок достиг предела возможности амортизации избыточных капиталов. (Стоимость акций, котировавшихся на Нью-йоркской фондовой бирже, к тому времени выросла, по сравнению с 1924 г., в 3 с лишним раза — с 27 млрд. до 87 млрд. долл.) Рынок рухнул, ввергая мир в Великую депрессию.

Великая депрессия «глазами» Доу Джонса (индекс Доу Джонса)

УЖАС ВЕЛИКОГО КРАХА…

Весь ужас Великого краха состоит в том, что ему не найдено объяснения. У людей осталось ощущение, что резкий экономический спад может произойти в любой момент, без предупреждения, без причины.

А. Рейнолдс{1153}

До сих пор у специалистов нет единого взгляда на причины Великой депрессии, они все так же, как и 80 лет назад, остаются предметом поиска и ожесточенных споров. Среди наиболее популярных версий можно выделить следующие:

ЗАГОВОР

Версий заговора было сразу несколько, но наибольшую известность получили две.

— Сторонники первой версии указывают, что за 1920–1929 гг. по одному и тому же сценарию были построены три финансовые пирамиды, в 1920–1921 гг., 1927–1929 гг. в США и 1925–1927 гг. в Германии. По мнению одного из наиболее известных американских апологетов теории заговора К. Куингли, во главе заговора стоял управляющим Федеральным резервным банком Нью-Йорка в (1914–10.1928) Б. Стронг, «как объединенный кандидат банков «Дж. П. Морган» и «Кун, Леб и Ко»{1154}.

По итогам паники 1920 г. конгрессмен Линдбург в 1921 г. в книге «Экономические тиски» утверждал: «Согласно Закону о Федеральном Резерве, паники создаются на научной основе; данная паника была первой, созданной научно, она была просчитана подобно математической задаче»{1155}.

История кризиса 1920–1921 г. началась с подписания Версальского договора (в июне 1919 г.). Запущенная Первой мировой необычайная кредитная инфляция, с окончанием войны, обрушилась на Соединенные Штаты, вызвав рост цен, взлет на фондовой бирже и спекуляцию недвижимостью, достигшую своего апогея в ноябре 1919 г.{1156}.О масштабах инфляции говорит размер процентов по займам до востребования, которые достигли астрономической высоты — 20%{1157}.

Б. Стронг пошел на резкое ограничение денежной массы, подняв процентную ставку до 7%. Внезапное ограничение кредита привело к весне 1921 г. к тяжелейшей депрессии в истории США, головокружительное падение цен на 44% стало самым крутым падением за всю историю страны{1158}. Паника 1920 г. разорила 5 400 банков. Национальный доход в 1921 г. снизился на 15 млрд. долл. (или почти на 20%), работу потеряли миллионы людей (уровень безработицы за год вырос более чем в два раза){1159}.[142]

Великая депрессия привела к еще большим подозрениям, поскольку вызвала кардинальное изменение на американском банковском рынке — 16 000 банков или 52% их общего их числа, разорилось, 100 из оставшихся 14100 банков (менее 1%) стали контролировать 50% банковских активов страны. 14 крупнейших банков владели 25% депозитов{1160}. Конгрессмен МакФэдден в этой связи утверждал, что «денежные и кредитные ресурсы Соединенных Штатов отныне полностью контролировались банковским альянсом — группой First National Bank Дж.П. Моргана и National City Bank Куна-Леба». 23 мая 1933 г. МакФэдден обвинил ФРС в организации Биржевого краха «Я обвиняю их в присвоении более 80 млрд. долларов правительства Соединенных Штатов в 1928 г… Я обвиняю их… в произвольном и незаконном повышении и понижении цены на деньги… увеличении и уменьшении объема денежной массы в обращении в частных интересах… Это было тщательно подготовленное событие…»{1161}.

Примечательно, что одним из очевидцев биржевого краха был У. Черчилль, которого Б. Барух привел на фондовую биржу 24 октября 1929 г. По мнению Дж. Гэлбрейта, это было сделано специально, чтобы он увидел могущество банковской системы в действии{1162}. После принятия правительством Ф. Рузвельта в 1933 г. законов по контролю в сфере финансового и фондового рынков, строительство пирамид в Америке на время прекратилось. Остальной мир оставался полем свободной охоты…

— Приверженцы второй версии заговора подозревают в организации Великой депрессии управляющего Банком Англии М. Нормана, которому они приписывают поистине демонические черты. Одним из наиболее радикальных сторонников этой версии является Г. Препарата.

Демонические черты М. Нормана, по словам Г. Препарата, выразились в его способности обаять нужных людей. Первым из них стал Б. Стронг, управляющий ФРС, причем настолько явно, что президент США Г. Гувер обвинил его в том, что последний стал «ментальным довеском» Европы и Нормана{1163}.

По мнению сторонников «заговора Нормана», снижение процентной ставки ФРС в августе 1927 г. было осуществлено под давлением Нормана, который на конференции в Лонг-Айленде в июле 1927 г.[143], под угрозой обрушения золотого стандарта в Англии, убедил Стронга удешевить кредит. В этих целях Федеральный резерв не только понизил процентную ставку, но и в больших количествах начал скупать государственные ценные бумаги и банковские акцепты (на 445 млн. долл. за второе полугодие 1927 г.). Эти месяцы стали периодом самого масштабного увеличения банковских резервов за все 1920-е гг.

Угрозу золотому стандарту Англии, покоящемуся на кредитах Дж. П. Моргана и ФРС, представляли требования Франции, чьи кредиты Сити, благодаря высокой процентной ставке банка Англии, всего за полгода (11.1926–5.1927), выросли более чем в 30 раз{1164}. Подозревая банк Англии в спекуляциях, директор банка Франции Моро потребовал от Нормана поднять процентные ставки, в противном случае он (Моро) конвертирует французские счета в золото Английского банка.

Снижение Стронгом ставки ФРС привело к притоку капитала из США в Англию, принесшего с собой так необходимое Лондону золото. Банк Франции к середине 1929 г. также сумел конвертировать треть своих стерлинговых резервов в золото. Правда, согласно договоренности в Лонг-Айленде Банк Франции менял эти фунты не в Лондоне на золото, а в Нью-Йорке на доллары. В результате, как отмечал Ч. Харди, если в первой половине 1925 г. [Соединенные Штаты] потеряли золота на 140 млн. долларов, то за четырнадцать месяцев до мая 1928 г. потеряли золота еще на 540 млн. долларов. Первый протуберанец составил основу новой золотой валюты Германии; второй — основу золотой валюты Франции{1165}.

Однако передышка оказалась недолгой, рост фондового рынка США вызвал обратное движение капитала. В конце 1928 г. положение Британии ухудшилось; она продолжала терять золото на Уолл-стрит и во Франции{1166}. Норман писал Шахту: «Евреи продолжают день за днем отбирать наше золото»{1167}.

В довершение всех бед партнер Нормана Стронг в октябре умер от туберкулеза. Он сам выбрал себе преемника, Дж. Гаррисона, также из людей Моргана. По словам Г. Препарата, Норману не потребовалось много времени, чтобы обаять своими чарами Дж. Гаррисона, преемника Стронга. Уже очень скоро заместители Гаррисона, члены совета директоров стали говорить, что их босс «живет и дышит так, как велит Норман»{1168}.

По версии Г. Препарата, Норман находил выход из тупика в схлопывании американского фондового пузыря, для чего его необходимо было проткнуть. Тогда деньги из Америки вновь бы ринулись на Туманный Альбион, и английское золото было бы спасено. По словам Препарата, в этих целях Норман сделал решительный шаг и 7 февраля 1929 г. поднял ставку банковского процента на целый пункт, доведя ее до 5,5%, ожидая немедленной реакции от Нью-Йорка. Но последний медлил. Десять раз подряд, с февраля по август 1929 г., боясь, что это неблагоприятно скажется на деловой активности, Совет ФРС отклонял предложение Нью-Йорка о повышении ставки. Наконец, 9 августа 1929 г., Совет федерального резерва установил ставку на уровне 6%{1169}.

Дождавшись зеленого света из Нью-Йорка, утверждает Препарата, 26 сентября 1929 г., через неделю после того, как цены акций достигли своего пика за всю историю, Норман поднял ставку до 6,5% и выпустил воздух из чрезмерно раздутого пузыря{1170}. По мнению современника событий и автора книги о кризисе (1931 г.) Ф. Хирста, «определенно ясно, что… повышение Лондоном банковской ставки до 6,5%… ускорило прекращение спекуляций в Соединенных Штатах… [и] и в октябре вызвало кризис и обрушение фондовой биржи»{1171}.

Представители банка Англии оправдывали повышение процентной ставки кризисом, разразившимся в Германии. В результате центральные банки Франции, Голландии, Швейцарии и Бельгии ликвидировали часть своих стерлинговых счетов в Лондоне, изъяв оттуда 32 млн. золотых фунтов — то есть около 20% золотого запаса Нормана{1172}. Атак же следствием деятельности серой безликой массы спекулянтов…, которые в сентябре обобрали подвалы банка{1173}.

В том же сентябре неожиданно начались массированные продажи американских акций. «Тогда, совершенно внезапно, — писал финансовый редактор газеты «Нью-Йорк таймс» А. Нойес, — началось падение… Никто не мог объяснить нарастание числа продажных поручений, которые буквально хлынули потоком… Возможно, Лондон запустил беспорядочные международные продажи»{1174}. Подозрения А. Нойеса очевидно строились не на пустом месте. Еще в марте 1929 г. Р. Леффин-гвелл из империи Моргана, узнав, что Норман стал агитировать за подогрев спекуляции на фондовом рынке, заметил, что «Монти и Бен посеяли ветер[144]. Полагаю, что мы пожнем бурю… Мы стоим на пороге мирового кредитного кризиса»{1175}.

ДЕЛОВОЙ ЦИКЛ

Среди экономистов нет разногласий в том, что такие связанные между собой проблемы, как, повторяемость экономических депрессий и острые экономические или финансовые кризисы, не могут быть успешно решены в отрыве от главной проблемы, частью которой они являются, а именно проблемы экономического или торгово-промышленного цикла…

Г. Хаберлер{1176}.

Основная проблема циклического кризиса заключается… в определении его причин. Посвятивший целую книгу (1937 г.) исследованию причин циклических колебаний Г. Хаберлер, в итоге приходил к выводу: «Проблему цикла составляет не только величина колебаний, но и их специфическая природа — об этом в данный момент нельзя ничего сказать»{1177}. Между тем, с того времени, как проблема цикла начал волновать экономистов, было выдвинуто немало теорий на этот счет. Одна из первых, очевидно, принадлежит английскому экономисту XIX в. У. Джевонсу, который полагал, что экономический цикл порождается, прежде всего, колебаниями в величине урожая{1178}. Впоследствии были разработаны теории инвестиционных, межотраслевых, строительных (С. Кузнеца), демографических{1179}, глобальных энергетических{1180} и прочих циклов, выделены бизнес-циклы, большие циклы Н. Кондратьева и т.п. Но в случае с Великой депрессией набольший интерес исследователей вызвали другие теории происхождения циклических кризисов:

ТЕХНОКРАТИЧЕСКАЯ ВЕРСИЯ

Первой в этом ряду стоит технократическая версия, которая основывает свои постулаты причин Великой депрессии на влиянии неденежных факторов: изобретений, открытий, создании новых рынков и т.д., т.е. факторов обеспечивающих благоприятные условия для новых вложений.

Конец XIX — начало XX в. в Америке как раз ознаменовались взрывом массового появления на рынке новых высокотехнологичных продуктов. В первом ряду шли электричество, автомобили, радио, телефонная связь и т.п., они тянули за собой революционное изменение всего технологического уклада экономики той эпохи. Техническая революция создала новые рынки, которые для удовлетворения возросшей потребности товарного обращения требовали создания дополнительных средств финансового покрытия (денежной массы). В этой связи запуск в 1913 г. Г. Фордом первого в истории конвейера, совпавший с созданием в том же году Федеральной Резервной Системы, кажется глубоко символичным. Одно новшество стимулировало рост другого.

После создания ФРС, пояснял его будущий глава А. Гринспен, «технически золотой стандарт сохранялся… Однако теперь помимо золота, в качестве законного средства платежа… мог служить расширяемый Федеральными резервными банками кредит («бумажные резервы»)»{1181}. Закон о Федеральном резерве открыто ставил перед ним главную задачу: «обеспечить эластичность денег».

Пример Форда в данном случае является весьма показательным. Начиная с 1909 г. менее чем за десять лет объем производства автомобилей Форд вырос почти в 100 раз, а цена упала в среднем в 2 раза. Производительность труда на его заводах, благодаря внедрению конвейера и новых технологий, выросла за этот период в 4 раза, (там, где при прежних технологиях должны были работать 200 тыс. человек, у Форда, по его словам, в начале 1920-х работало 50 тыс.){1182}. В другом виде рост производительности труда наглядно демонстрирует снижение стоимости автомобилей «Форд-Т» почти в два раза с одновременным ростом средней зарплаты по заводам Форда в 2,2 раза.

Наглядная картина, отражающая рост производительности труда: цена на автомобиль «Форд-Т» и средняя зарплата на заводах Форда, долл.{1183} 

Форд был первым, но не единственным. Его опыт быстро перенимали другие автогиганты, и производство автомобилей в 1920-х гг. в Америке росло невероятными темпами. К 1929 г. один автомобиль приходился на пятерых американцев.

Количество и производство автомобилей в США, шт.{1184}

Автомобильная индустрия стала движущей силой промышленного бума 1920-х гг., в ней было занято 4 млн. человек, она потребляла 13% всей производимой в США промышленной продукции. В том числе, в середине 1920-х — 96% всей производимой в США нефти, 75% — листового стекла, 65% — кожи, 80% — резины, 20% — стали. Помимо прямого спроса автомобильная промышленность создавала массированный косвенный спрос на объекты инфраструктуры. Уже в 1921 г. был принят Федеральный Highways Act, с которого до 1929 г. в США ежегодно строилось по 10 000 миль федеральных трасс. В течение 1920-х американцы тратили ежегодно около 1 млрд. долларов на строительство и содержание хайвэев, и еще 400 млн. на городские дороги{1185}.

Автомобиль стал инструментом урбанизации и соответственно строительства домов, заводов, фабрик и магазинов. С 1919 по 1928 г. строительная промышленность выросла на 5 млрд. долл., или примерно на 5096.{1186} Не меньший если не больший вклад в промышленный бум «Ревущих Двадцатых» внесло массовое внедрение электричества. Если в 1907 г. только 8% американских домохозяев имели электричество, к 1920 г. уже — 35%, к 1929 г. — 70%. Распространение электричества привело к появлению электрических утюгов, стиральных машин, холодильников, пылесосов, радио и даже ватерклозетов. К 1929 г. 25–30% американских семей имели хотя бы один из видов бытовой электрической техники, а около 50% — радио и ватерклозеты.

Но и это было не все, появились пластики, например, Бакелит, которые применялись все шире от электровыключателей до конвейерных лет и бетономешалок. Появились и синтетические волокна типа вискозы, ставшие очень популярными. О процветании Америки свидетельствовало и массовое строительство универмагов, количество которых с 1921 по 1929 г. выросло более чем в 4 раза (с 312 до 1395). Женская одежда стала делиться по размерам и серийно производиться промышленным способом. Продажа одежды в течении 1920-х выросла на 427%.

Но этим экономический эффект внедрения новых технологий не исчерпывался, он вызвал кумулятивный рост производительности труда дальше по технологической цепочке. Наиболее показательным в данном случае является внедрение тракторов «Фордсон» в сельском хозяйстве. По расчетам Г. Форда, один час работы на пашне трактора «Фордсон» с одним трактористом был эквивалентен работе 30 лошадей с 15 пахарями{1187}. Кроме этого трактор, в отличие от сезонно использовавшихся лошадей, был загружен работой круглогодично, поскольку использовался и как бульдозер, и как привод для мельниц, молотилок, генераторов и т.п. Форд насчитывал всего около 90 способов использования своего трактора с навесным оборудованием[145],{1188}.

Конвейер и технические новшества быстро набирали популярность в американской промышленности, резко повысив производительность труда. Как следствие, отмечают исследователи, термин «технологическая безработица», прочно вошел в словарный запас нации — порядка 200 тыс. человек ежегодно заменялись механизированным и конвейерным трудом. Однако благодаря тому, что с 1924 по 1928 гг. Америка пережила беспрецедентный рост объемов производства, реальная безработица снижалась.

У Федерального резерва, по словам Г. Хаберлера, в то время не было особых причин для беспокойства, несмотря на кредитную эмиссию, товарные цены оставались «сказочно стабильны»{1189}.

Но в 1928 г. неожиданно завершился строительный бум, а с весны 1929 г. началось снижение продаж автомобилей. Экономика США вступила в стадию рецессии в августе — за два месяца до краха биржи. За эти два месяца объемы производства упали на 20%, цены розничной торговли снизились на 7,5%, личные доходы американцев — на 5%. В октябре рухнула биржа: за месяц потери составили $16 млрд. — астрономическая сумма по тем временам. Что же произошло с процветающей американской экономикой?

Сторонники технократической версии на этот вопрос отвечают следующим образом. Рост производительности труда предполагает, что все большее количество продукции производится все меньшим количеством людей. Как следствие, если темпы экономического роста отстают от темпов роста производительности труда, то в результате увеличивается и безработица[146]. Если при этом и население растет, то рост безработицы становится еще быстрее. Таким образом, чтобы поддерживать низкий уровень безработицы, темпы экономического роста должны быть достаточно высоки. Высокие темпы экономического роста можно получить, за счет искусственной накачки экономики кредитными ресурсами. Однако у этого метода существуют две серьезные проблемы: во-первых, вследствие роста количества и сложности финансовых операций возрастает значение финансового (фондового) сектора, который начинает вытеснять реальный сектор экономики. Во-вторых, — долг растет быстрее экономики, что рано или поздно, если не предпринимать жестких мер, должно неизбежно закончиться общим экономическим коллапсом.

Технократическую версию подтверждала динамика развития США с 1919 по 1929 г. В среднем по стране производительность труда в этот период выросла на 43%, а валовой внутренний продукт на 34% (среднегодовые темпы роста ВВП в 1920-е гг. составили около 3%){1190}. Проблема заключалась в том, что в то время, как новые отрасли промышленности интенсивно прогрессировали, традиционные — деградировали. Сельское хозяйство, энергетика и угледобыча с окончания Первой мировой пребывали в состоянии постоянной депрессии. Производство текстиля и обуви, судостроение и железнодорожные перевозки демонстрировали хронический спад.

Особенно показателен был пример американских фермерских хозяйств. Об их месте в экономике говорит хотя бы такой факт: аграрное население США в 1919 г. составляло почти 30% от численности всех североамериканцев{1191}.

В 1920-х для фермеров наступили черные времена — они массово разорялись. Количество ферм впервые в американской истории сокращалось. В 1920-х гг. 66% ферм работало в убыток. Более 3 млн. фермеров зарабатывало менее 1000 долл. в год. К 1924 г. 600 000 ферм стали банкротами, еще более 1 млн. работников ферм покинули землю. Многие из них закончили свою жизнь городскими бродягами. Что бы поправить свое финансовое положение фермеры все чаще прибегали к кредитам, с 1921 по 1929 г. фермерские займы составили около 2 млрд. долл. Но все было тщетно количество заброшенных ферм в 1929 г. достигло 435 000.[147] Если среднегодовой доход американца в 1929 г. составлял 750 долл., то сельскохозяйственного рабочего — 273 долл.{1192}. Объем произведенной фермерской продукции сократился с 21,4 млрд. в 1919 г. до 11, 8 млрд. в 1929-м. Доля фермеров в национальном доходе — с 16 до 9%.

Основной причиной обрушения фермерского хозяйства стала массовая механизация сельхозпроизводства, что привело к стремительному росту производительности труда в крупных хозяйствах и сделало неконкурентоспособными мелкие. Последние не могли позволить себе внедрение новых высокоэффективных методов производства и в итоге разорялись. С другой стороны фермеров поджимали протекционистские таможенные тарифы, введенные американской администрацией после Первой мировой, в результате европейцам стало выгоднее покупать зерно в Аргентине и Канаде, чем в США.

Что касается новых секторов экономики, то там производители столкнулись прежде всего с проблемой недостаточного спроса. Она стала доминантной уже на следующий день после окончания мировой войной. Для того чтобы поправить положение, General Motors и Dupont в 1919 г. предложили покупать автомобили в рассрочку. Вместо банка они создали General Motors Acceptance Corporation (GMAC). За ними последовали другие производители потребительских товаров. В результате к 1929 г. более 75% всех автомобилей и почти 50% бытовой техники было продано в рассрочку. Общая сумма потребительского кредита к 1929 г. составила 7 млрд. долл. При этом количество непогашенных потребительских кредитов с 1925 по 1929 г. более чем удвоилось — с 1,38 млрд. до почти 3 млрд. долл.{1193}

Федеральный резерв, помогая промышленникам, активно накачивал экономику деньгами, расширив кредит с 45,3 млрд. долл. 1921 г. до 73 млрд. в 1929 г. Однако подлинными «счастливчиками» оказались представители не реального сектора экономики, продукция которого выросла за 1920-е гг., почти в 1,5 раза, а финансисты и фондовые спекулянты, доходы, которых за то же время выросли в 3–4 раза. Финансовый сектор экономики в полном согласии с технократической версией вытеснял реальный.

Г. Форд отмечал наступление этих изменений уже в 1922 г.: «Посредством господства над кредитом банкиры практически властвуют в обществе… могущество банков за последние 15–20 лет — и особенно со времен войны — выросло неимоверно…», при этом «банкиры мыслят исключительно категориями денег. Для них предприятие выпускает не товар, а деньги… Составить состояние при помощи финансовых махинаций намного легче, чем организацией и налаживанием эффективного производства…»{1194}. Война, продолжал Г. Форд, «продемонстрировала все дефекты, присущие нашей финансовой системе, но нагляднее всего она продемонстрировала неустойчивость бизнеса, в основе которого лежат только деньги… Существующая система придет в упадок сама собой, поскольку ей не на чем будет держаться»{1195}.

АВСТРИЙСКАЯ ШКОЛА

Одна из наиболее популярных версий причин возникновения Великой депрессии была выдвинута представителям австрийской экономической школы во главе с Л. Мизесом и его последователями Ф. Хайеком, М. Ротбартом, Роббинсоном, Репке, Ф. Махлупом, Штриглем и др. Австрийские экономисты сконцентрировали свое внимание на том, что искусственно низкие процентные ставки и кредитная экспансия поощряют развитие «опасного бума на фондовом рынке и рынке недвижимости»{1196}.

Представители австрийской школы были одними из немногих, предсказавших Великую депрессию задолго до ее начала, что вызвало первый всплеск интереса к ним. Теоретические основы прогноза были изложены Мизесом в 1912 г. в книге «Теория денег и кредита». Основываясь на денежной теории К. Викселля, Мизес доказывал, что принудительное снижение процентных ставок центральными банками неизбежно создает искусственный бум, особенно в отраслях, производящих капитальные блага; и этот бум не может продолжаться долго. Более того, золотой стандарт, пусть даже ослабленный центральными банками, в конце концов заставит отдельные страны отказаться от инфляционной политики и пройти через крах{1197}. Крах неизбежен вне зависимости от того, растут цены или нет. В своем главном произведении «Человеческая деятельность» Мизес пояснял: «Крах явился необходимым следствием попыток понизить ставку процента посредством кредитной экспансии»{1198}. В 1924 г. Мизес предупредил, что приближается обвал, депрессия будет всемирной, поскольку почти каждая страна имела золотой стандарт и центральный банк, проводивший инфляционную политику после великой войны{1199}.

Ученик Мизеса Ф. Хайек в качестве директора Австрийского института экономических исследований в 1929 г. утверждал, что «у Европы не будет никаких надежд на выздоровление до тех пор, пока не упадут процентные ставки, а процентные ставки не упадут, пока не обрушится американский бум, что, вероятно, произойдет в течение следующих нескольких месяцев»{1200}.

В США также был обширный круг экономистов, предсказавших грядущий крах[148]. Они так же, как и представители австрийской школы, были сторонниками твердых денег. Наиболее известными из них были Б. Андерсон, главный экономист Chase Manhatten Bank, который неоднократно называл политику ФРС «неверной и опасной»{1201}, и П. Уиллис, профессор банковского дела в Колумбийском университете и редактор Journal of Commerc{1202}. Когда ФРС в августе 1927 г. снизил учетную ставку до 3,5% Б. Андерсон заявил: «мы подносим спичку к пороховой бочке» и «выпускаем на волю непредсказуемые психологические силы спекулятивной заразы»{1203}.

Е. Харвуд, сторонник «золотого стандарта», основатель независимого Американского института экономических исследований (Массачусетс) и регулярный автор для The Annalist, финансово-экономического еженедельника New York Times, с середины 1920-х неоднократно заявлял, что банки «выдали слишком много кредитов» и что кредитная экспансия ФРС скоро закончится. Вначале 1929 г. Е. Харвуд предупреждал: «…Текущая спекуляция капитальными товарами, представителями которых являются ценные бумаги, и инфляция их цен намного опаснее спекуляции потребительскими товарами»{1204}.

М. Ротбард подсчитал, что с середины 1921 г. по середину 1929 г. ФРС раздула денежное предложение более, чем на 60%{1205}. Как только рост денежной массы в США замедлится, предсказывал М. Ротбард, депрессия станет неизбежной{1206}. Так и произошло.

Какая же сила вызывает колебания денежной массы?

Мизес отвечал на этот вопрос следующим образом: Экономические циклы вызваны поведением банков. Если бы расширение банковского кредита не вело к снижению денежной ставки процента ниже естественной ставки, то равновесие не было бы нарушено. Но почему банки снова и снова совершают одну и ту же ошибку? «Ответ должен быть таков: потому что с точки зрения идеологии, господствующей в среде бизнесменов и политиков, понижение ставки процента является важной целью экономической политики и потому что инфляционное расширение кредита считается лучшим средством для достижения данной цели». «Коренная причина того явления, что один экономический цикл следует за другим, имеет, таким образом, идеологический характер»{1207}.

Темпы роста совокупной денежной массы в США{1208}

Представители австрийской школы считали кредитную политику американского правительства и ФРС главной, если не единственной причиной краха{1209}. По мнению Мизеса виной всему центральные банки, монополизировавшие денежную эмиссию. «Если бы каждый банк имел право эмиссии банкнот, которые могли бы быть обменены на золото, то чреватое опасностью расширение кредита и понижение процента стало бы невозможным»{1210}. Австрийские монетаристы настаивали на сохранении золотого стандарта и бесконечной эластичности заработной платы (т.е. возможности бесконечного ее снижения), последнее, по их мнению, должно было предупредить рост безработицы. По сути, это было прямое возвращение к рикардианскому «железному» закону заработной платы: безработица в рыночной экономике невозможна, так как избыточное население вымирает.

Гимн золотому стандарту пропоет и будущий глава ФРС А. Гринспен в 1970-х гг.: «Золото и экономическая свобода неразделимы… золотой стандарт является инструментом политики невмешательства… каждое из этих понятий подразумевает другое». «Золото стоит на защите прав собственности»{1211}. Однако, как ни странно, встав во главе ФРС, А. Гринспен на практике будет проводить прямо противоположную политику, все дальше и дальше уходя от призрака золотого стандарта. К концу его правления твердый вначале доллар превратиться, по словам современных экономистов, в «разбавленный кисель». Рекомендациям австрийской школы не последует практически ни одно правительство или денежная власть мира. Почему?

Очевидно потому, что еще ни одной правящей элите не надоело собственное существование. Предложение австрийских монетаристов обеспечить стабильную стоимость денег (золотого стандарта), а, следовательно, и прибылей капитала за счет бесконечного снижения заработной платы является ничем иным, как разновидностью социал-дарвинизма и ведет либо к установлению фашистской диктатуры, либо к революции.

«Урезание заработной платы, — замечал в этой связи практик реального капитализма Г. Форд, — это самый легкий и самый пошлый способ решить проблему, не говоря уже о нарушении общечеловеческих законов. В действительности это значит обвинить рабочих в собственном бессилии и некомпетентности»{1212}.

Но главное, урезание заработной платы не решает самой проблемы, поскольку ее снижение ведет к сжатию спроса, а следовательно дефляции, экономическому и политическому кризису, радикализованному огромными размерами социальной пропасти, в которую толкает общество австрийская монетарная школа.

Не случайно Г. Хаберлер отмечал, что выбор экономической стратегии в данном случае выходит далеко за рамки экономики: «Это чрезвычайно важный вопрос, — отмечал он, — имеющий большое значение для определения политического курса»{1213}.

Таким образом, из чисто экономической проблемы проблема кризиса переросла в политическую. Другими словами, поиск причин кризиса начинает диктоваться не столько стремлением к научной истине, сколько мировоззренческими интересами противоборствующих сторон. На этом поле в непримиримой борьбе сошлись две версии: либерально-монетаристская и социально-политэкономическая. «В миру» ее прозвали «войной Фридмана против Кейнса». Какие же аргументы приводила каждая из сторон?

ПОЛИТЭКОНОМИСТЫ

Крах был неминуем, потому что железные дороги рассматривались скорее как фактор на фондовой бирже, чем как способ служения.

Г. Форд{1214}

Политэкономическая версия связана в первую очередь с именами К. Маркса и Д. Рикардо.

К. Маркс обосновал свою теорию в 1867 г. («Капитал«, т. 1). Согласно его версии в основе циклических кризисов лежит кризис перепроизводства, т.е. в производстве товаров в таком количестве, которое превышает платежеспособный спрос. Причина этого, по мнению К. Маркса, заключается в том, что заработная плата, представляющая собой совокупный конечный спрос, составляет лишь часть созданной «прибавочной стоимости»[149], как следствие, спрос всегда будет меньше имеющегося предложения.

Чтобы распродать товаров на общую сумму больше, чем совокупная сумма заработной платы, владельцы капитала вынуждены реализовать товар в кредит. Общая сумма долга последовательно накапливается с каждым циклом производства. В итоге неизбежно наступает фаза, когда сумма выплат по долгу начинает превышать платежеспособные возможности населения, что приводит к резкому спаду товарного производства, массовым банкротствам и безработице[150].

Теория Маркса была дополнена сторонниками теории «процента»[151]. Ее приверженцы отмечают, что распределение «прибавочной стоимости» происходит не только в «сфере производства» но и в «сфере циркуляции денег», причем именно последняя запускает механизм «патологического развития экономики и денежной массы»{1215}. Инструментом перераспределения «прибавочной стоимости» в «сфере циркуляции денег» являются проценты. Именно они обеспечивают перераспределение капитала причем по экспоненциальному закону. В результате все большие суммы денег концентрируются у все меньшего количества людей[152],{1216}.

Обратной стороной «медали» является экспоненциальное накопление все большей суммы долга у все увеличивающегося количества должников. Таким образом, разрыв между спросом и предложением нарастает в экспоненциальной прогрессии, что не может не закончиться всеобщим крахом. Американский историк экономики Дж. Кинг в этой связи назвал проценты невидимой «машиной разрушения»{1217}. В цивилизованном обществе кровожадность «процента» сдерживает прогрессивный подоходный налог и налог на наследство и т.п.

Особую популярность теория «процента» приобрела в Германии начале XX в. К ее представителям можно отнести упоминавшегося выше Г. Федера, который в 1917 г. основал «Немецкий союз для уничтожения процентного рабства»{1218}, и С. Гезеля, который опубликовал свои первые работы еще в 1904 г.{1219} Основываясь на своей теории, в 1918 г. С. Гезель предскажет неизбежность послевоенного финансового бума, который закончится таким же неизбежным финансовым крахом, который так же неизбежно приведет к новой мировой войне. Все эти события, утверждал Гезель, должны будут произойти в течении ближайших 25 лет{1220}. В Англии в 1921 г. к подобным выводам придет лауреат Нобелевской премии Ф. Содди, который докажет, что при существующем финансовом устройстве, экономика неизбежно должна время от времени «уничтожать деньги» в форме финансовых кризисов, нанося тем самым тяжелые удары по реальному хозяйству[153].

Из теории прибавочной стоимости вытекает, что при капитализме не существует сколько-нибудь продолжительного периода равновесия между спросом и предложением. Равновесие Л. Вальраса представляет собой не более чем частный случай кратковременного баланса между ними. Вследствие этого капитализм как форма хозяйства крайне неустойчив, что неизбежно приводит его к кризису. С другой стороны, именно отсутствие равновесия является условием, определяющим динамизм капитализма, которому для сохранения равновесия необходимо постоянное расширение или создание новых рынков сбыта.

Невозможность достижения равновесия в рыночных условиях подтвердили исследования шведского экономиста К. Викселя (1926 г.). По его мнению, рыночная система не только не способна сама восстановить свое равновесие, но наоборот, со временем ее дисбалансы нарастают и ускоряются в динамике.

Развитием темы можно считать кейнсианскую теорию, появившуюся в 1933 г. в ответ на начало Великой депрессии. Ее основоположник Дж. М. Кейнс утверждал, что в условиях рыночной экономики невозможно достижение полной занятости, а следовательно невозможно и достижение продолжительного равновесия между спросом и предложением. Причина тому — возникновение так называемого парадокса бережливости, когда потребители, вследствие роста доходов, начинают предпочитать увеличению потребления сбережения, что приводит к снижению совокупного спроса и кризису перепроизводства.

Д. Рикардо в своих политэкономических воззрениях был полным антиподом К. Маркса. В отличие от Маркса, он считал главным двигателем развития накопления — главный источник богатства нации[154]. Свой взгляд на причины экономических кризисов Рикардо изложил в «Началах политической экономии» (1817 г.). В «Началах» он сформулировал закон «убывающей отдачи капитала»: «прибыль имеет естественную тенденцию падать…»{1221}. В соответствии с данным законом, последовательные вложения капитала, при прочих равных условиях, дают все меньшую норму прибыли[155]. А «капитал, — дополнял спустя полвека Т. Даннинг, — боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты»{1222}.

На протяжении золотого века капитализма методом сохранения высокой нормы прибыли являлся технический прогресс и империализм. Однако к началу XX в. свободных внешних рынков уже не осталось. Зажатый в тисках ограниченных рынков капитализм стал поедать сам себя, что выразилось, по Марксу, в «экспроприации многих капиталистов немногими…». Концентрация и монополизации капитала стали отчетливо наблюдаться в США уже с конца XIX в. К 1929 г. всего 200 корпораций будут контролировать более половины всей американской промышленности (5% общего числа корпораций сосредоточат 49% всего капитала американских корпораций).

Г. Форд, на примере железнодорожных компаний, демонстрировал приемы, к которым прибегали монополии ради повышения нормы прибыли: железнодорожные компании, связанные картельным сговором, «как можно дольше затягивали перевозки, пуская грузы окружным путем, что бы максимально повысить цену перевозки»{1223}. Но подобные меры давали только временный эффект, железнодорожные компании разорялись и спускались за долги. Процесс концентрации и монополизации также подходил к своему насыщению. Экспроприировать больше было некого и нечего.

И в конце 1920-х в США в поисках прибыли, накопившиеся за время «просперити» капиталы, не находя себе применения, обрушились на фондовый рынок, затягивая в водоворот спекуляций сбережения населения и капиталы из реального сектора экономики. И если с 1926 по 1929 г. промышленное производство в США выросло на 8,1%, товарные цены упали на 4,7%, то цены обыкновенных акций выросли на 93%{1224}. Согласно Standard Statistics Common Stock Average с 1924 по 1929 г. стоимость сильно дифференцированного портфеля американских акций более чем утроилась{1225}. Крупный капитал успел получить с фондового рынка такую норму прибыли, о которой даже и не мечтал.

Как же это ему удалось? Откуда взялись деньги? Ведь в финансовом мире действует тот же самый закон сохранения, открытый еще Ломоносовым: если где то что-то прибавилось, то где-то столько же убыло. Если спекулянты на фондовом рынке получали прибыль, не создавая новой потребительской стоимости, то что или кто являлся для них ее источником. Откуда убывало в данном случае?

По своему смысловому значению фондовый и финансовый рынки призваны выполнять роль своеобразных амортизаторов, автоматически компенсирующих колебания спроса и предложения капитала на необходимом и достаточном для реальной экономики уровне. Этот механизм работает в узких рамках, очерченных возможностью существующей финансово-экономической системы. Чрезмерные спекуляции выводят механизм из равновесия, и фондовый рынок начинает оттягивать на себя капиталы из реального сектора экономики. Таким образом, происходит своеобразная тезаврация (вывод из оборота) денег из реального сектора экономики в виртуальный. По словам Дж. М. Кейнса, в данном случае «финансовое обращение ворует деньги у промышленного обращения»{1226}. В результате, несмотря на инфляционный рост на фондовом рынке, в реальном секторе экономики происходит сжатие, т.е. дефляция. Спад производства и кризис становятся неизбежным.

Каким же образом может быть нарушена нормальная работа фондового рынка? Что заставило расти стоимость акций галопирующими темпами?

Ссылки на эйфорию от технического прогресса и политику «легких денег» Федерального резерва, конечно, имеют свое место, но они не дают ответа, почему масштаб спекуляций на фондовом рынке достиг такого размаха. В 1921 г. огромное число инвесторов сочло, что 1 долл. прибыли корпорации стоит 5 долл. цены акции. Но в конце 1920-х случилось нечто такое, что изменило их взгляды. К 1929 г. инвесторы были готовы платить по 33 долл. за каждый доллар прибыли и все еще полагали, что это выгодно{1227}. В среднем прибыль превышала чистый доход на акцию (Р/Е), на максимуме стоимости рынка в 1929 г., более, чем в 15 раз[156].

По мнению практика рынка, короля спекулянтов Дж. Ливермора, это была чрезмерная цена. 21 октября 1929 г. он заявит: «То, что произошло… является неизбежным результатом биржевых спекуляций, сделавших цены на многие акции во много раз выше их действительной стоимости, определяющейся прибылью и чистым доходом на акцию…»{1228}А. Нойс, редактор отдела финансов New York Times, предупреждал о чрезвычайно опасном уровне спекуляций на фондовом рынке в редакционной статье еще за год до краха{1229}.

Один из ведущих банкиров Америки, основатель Федерального резерва Пол Варбург, сыгравший, по мнению Ротбарда, решающую роль в формировании Федеральным Резервом политики легкого кредита и низких процентных ставок, прозреет в марте 1929 г. и заявит, что высокие цены на акции «совершенно не связаны с соответствующим увеличением производственных мощностей, собственносmu или способности зарабатывать прибыль», если финансовый разгул не прекратится, то дело кончится «общей депрессией, которая охватит всю страну»{1230}.

Почему же ни у кого из спекулянтов не сработал инстинкт самосохранения? Почему галопирующий рост стоимости акций продолжался до самого последнего дня?

Отвечая на этот вопрос после наступления краха, А. Нойс предположил, что широкая публика была захвачена врасплох, потому что в отличие от предыдущих паник в 1929 г. не было никаких предупредительных сигналов вроде банкротства крупных предприятий или банков. «Конец великой спекуляции наступил в тот момент, когда все общество, казалось, убедило себя в том, что конец никогда не наступит»{1231}. Другой ответ дал Р. Мак-Элван. По его мнению, рост стоимости курса акций давал такую норму прибыли, что инвестор просто уже не мог сопротивляться, для него уже ничего не имело значения, в том числе и прибыль, которую демонстрировала компания{1232}.

Р. Мак-Элван приводил пример компании «RCA corporation» стоимость акций которой прыгнула с 85 до 420 в течение 1928 г., хотя компания не выплачивала никаких дивидендов{1233}. Но даже эти почти 400% прибыли для инвестора, использующего маржинальный рычаг, не были пределом возможного. Пример той же «RCA» демонстрировал, что инвестор мог купить 1 акцию компании за 10 своих долларов, а оставшиеся 75 долл. занять у брокера. Если он через год продавал акцию за 420 долл. то получал 3400% годовых с учетом интересов брокера. «Инвесторы сходили с ума от таких перспектив»{1234}.

Психологическими причинами объясняют иррациональный рост стоимости акций во время бума и современные исследователи У. Боннер с Э. Уиггин, утверждая, что «цена (акций) является функцией уверенности»{1235}. А уверенность у обывателя обретается не посредством знаний, а под влиянием эмоций, поскольку «знание стоит сил и времени»{1236}. Эмоциональное восприятие формируется под влиянием авторитетов и набирает силу, когда становится массовым. Не случайно У. Боннер и Э. Уиггин назвали период фондовой лихорадки «Эпохой толпы». Посвятив проблеме одну из глав своей книги, они утверждают: «Мы имеем дело со сказочными химерами коллективного сознания»{1237}. Дж. Кейнс еще в 1933 г. придет к выводу, что рынком накануне Великой депрессии двигал в основном «чрезмерный оптимизм», присущий американцам{1238}. Глава ФРС А. Гринспен назовет соответствующую главу своей книги — «Иррациональный оптимизм»{1239}, а У. Хаттон — «Иррациональная алчность»{1240}.

Кто же представлял те авторитеты, которые формировали настроения фондового рынка?

Одним из них был самый известный американский экономист, представитель монетарной школы, профессор Йельского университета И. Фишер[157]. В середине 1920-х он утверждал, что «так называемый деловой цикл» больше не имеет основы в экономической системе{1241}. Фишер считал бум на фондовом рынке отражением «новой эры» постоянного процветания Америки. В сентябре 1929 г. он отрицал какую бы то ни было «спекулятивную оргию». 15 октября, менее чем за две недели до краха, Фишер возвестит: «Я ожидаю, что через несколько недель уровень цен на бирже будет значительно выше, чем сегодня» и даже 21 октября он заявлял, что «цены на акции еще не достигли своей реальной стоимости…»{1242}. «Предсказания о резком изменении курсов ценных бумаг, которое затронет общий уровень цен, не имеет под собой оснований», — утверждал Фишер буквально накануне кризиса{1243}.

Другой бесспорный, по словам М. Скоузена, авторитет в области экономического цикла: профессор Колумбийского университета и директор Национального бюро экономических исследований У. Митчел так же, как и Фишер, был сторонником наступления «новой эры»{1244}. За несколько месяцев до критического поворота в докладе для Национального бюро он писал: «Ключом к пониманию экономического развития последних лет является ускорение, а не структурные изменения… Ситуация складывается благоприятно, энергия движения поразительна»{1245}.

Митчела активно поддерживал профессор Гарвардского университета Э. Гэй{1246}, протагонистами «новой эры» выступало и Гарвардское экономическое общество{1247}. Профессор Принстонского университета Дж. Лоуренс летом 1929 г. провозглашал «Консенсус миллионов людей, суждения которых определяют цены на фондовом рынке, гарантируют нам, что акции не переоценены»{1248}. Профессор Ч. Дайс в книге «Новые уровни фондового рынка» заявлял, что цены акций всего лишь «регистрируют происходящие потрясающие изменения»{1249}.

Редактор ведущего финансового издания Wall Street Journal У. Гамильтон, сторонник теории технического анализа Ч. Доу[158], в октябре 1927 г. в редакционной статье заявлял: «Рынок всеми способами сигнализирует, что деловые перспективы благоприятны и, по-видимому, такое состояние дел будет продолжаться…»{1250}. У. Гамильтон, как и сторонник фундаментального анализа Б. Грэм, автор библии Уолл-стрита Security Analysis, сохранял оптимизм до самого краха{1251}. Президент рейтингового агентства Moody's Investor Service и издатель Moody's Bond Ratings Дж. Муди даже в январе 1929 г. предрекал беспрепятственное движение Америки к беспрецедентному будущему: «Уроки, преподнесенные грубыми финансовыми ошибками, усвоены правительством и финансовыми кругами страны»{1252}. Dun's Review & Modern Industry 5 октября 1929 г. отражал атмосферу уверенности, царившую в деловых кругах: «Не происходит ничего, что указывало бы на начало широкомасштабной рецессии»{1253}.

Правящие круги США активно поддерживали царящую эйфорию. Президент Кулидж в марте 1928 г. называл американское процветание «абсолютно здоровым» и «акции дешевыми при текущих ценах»{1254}. «Нью-Йорк тайме» 16 ноября 1927 г. в этой связи отмечала, что вашингтонская администрация является главным источником новостей о продолжении роста. Гувер продолжал делать широковещательные заявления о здоровье экономики. Даже на следующий день после «черного вторника», когда рынок упал на 100 пунктов, Гувер в обращении к нации заявил: «Основа деловой жизни страны… покоится на здоровом и процветающем фундаменте»{1255}. И несколько месяцев спустя он продолжал утверждать: «Все указывает на то, что худшие последствия краха исчезнут в течение 60 дней»{1256}.

Министр финансов при всех республиканских администрациях 1920-х гг. мультимиллионер Э. Меллон, давнишний союзник Моргана, в сентябре 1928 г. успокаивал: «Нет причин для беспокойства. Прилив процветания будет продолжаться»{1257}. Бывший член правления General Motors Дж. Рэскоб, ставший председателем Демократической партии в августе 1929 г., ездил по стране и рекламировал фондовый рынок под лозунгом «Все должны быть богатыми»{1258}.

Однако для простых инвесторов большим авторитетом являлись не теории экономистов или заявления членов Правительства, а личный пример воротил Уолл-стрита — капитанов американского бизнеса являвшихся крупнейшими апологетами фондового рынка и легкого кредита. Среди них был К. Дюран, президент General Motors{1259}, «J.P. Morgan», «Goldman, Sachs», «Chase»{1260} и т.д. Ч. Митчелл президент National City Bank of New York игнорировал предупреждения, специалистов даже собственного банка, которые в апрельском 1929 г. докладе предупреждали о наступлении «…чрезмерной уверенности, чрезмерной спекуляции и, в конце концов, крахе»{1261}. Ч. Митчелл спустя полгода как ни в чем бывало заявлял: «В настоящее время рынки в целом находятся в здоровом состоянии»{1262}. А легендарный Джон Д. Рокфеллер даже после краха утверждал: «В экономической ситуации нет ничего, что оправдывало бы разрушение ценностей, имевшее место на прошлой неделе»{1263}.

Чем же руководствовалась в своих прогнозах деловая и правящая элита американской нации?

Г. Гувер в своих мемуарах оправдывался, что его ввели в заблуждение члены Федерального резерва, говорившие ему «Финансовой паники больше никогда не будет… Паника невозможна, немыслима»{1264}. В. Жувенель добавлял в оправдание, что «минимальной силой предвидения обладают люди… находящиеся у власти»{1265}. Г. Форд на подобные заявления заочно отвечал: «Невозможно представить, что мы обречены на голод и нищету только лишь по причине бездарного руководства, которым отличается вся наша финансовая система»{1266}.

Экономисты мэйн стрима, апологеты фондового рынка, обласканные в период бума престижными кафедрами, должностями, званиями и т.п., оправдывали крах своих прогнозов непредсказуемостью рынка и несовершенством своих теорий. По мнению же У. Боннера и Э. Уиггина, причина ошибочных прогнозов крылась в изменении приоритетов экономистов новой либеральной эпохи: «Для них экономика — это гигантская машина, не имеющая ни души, ни сердца, ни права, ни справедливости. Вся штука лишь в том, чтобы найти педаль газа. За последние 200 лет профессия экономиста радикально преобразилась. Если бы Адам Смит заказывал сегодня визитку, там стояло бы не «экономист», а «моральный философ»{1267}.

Но истинным протагонистом эпохи стал крупный бизнес, который руководствовался одним принципом — максимализации прибыли, и который за время просперити, благодаря господству радикального либерализма, перераспределил в свою пользу большую часть доходов и национального богатства Америки.

Во главе процесса перераспределения стоял финансовый сектор. Вслед за ним шла промышленность, где за 1923–1929 гг. производительность труда выросла на 32%, а средняя зарплата только на 8%, зато доходы корпораций выросли на 62%, а дивиденды на 65%{1268}. Не отставал и Верховный суд, вносивший свою лепту в расширении социальной пропасти. Примером может быть случай 1923 г. Adkins v. Children's Hospital, когда Верховный суд посчитал установление минимума заработной платы неконстуционным{1269}.

Вклад Федерального правительства в перераспределение капитала выражался главным образом в проведении политики дерегулирования и последовательном снижении налогообложения личных доходов. Главной движущей силой снижения налогов был министр финансов, миллионер А. Меллон. По мнению Меллона, снижение налогов должно было предотвратить уклонение от них, в результате в абсолютном значении налоговые доходы должны были вырасти[159]. Меллон предлагал сохранить прогрессивную систему налогообложения, но при этом снизить максимальную ставку с 77 до 24%, а минимальную с 4 до 1/2%, а также снизить налог на наследство{1270}.

На основании этой идеи в 1925 г. был принят Revenue Act, который радикально снизил налоги с дохода и наследства. В результате, если в 1921 г. доходы свыше 300 000 долл. дали почти 65% всех налоговых поступлений от подоходного налога, то в 1926 — только 20%. В тот же период налоговая ноша для тех, кто зарабатывал менее 10 000 долл. снизилась со 155 млн. до 32,5 млн.{1271} Снижение налогов привело к росту социальной поляризации общества — чем ниже были налоги, тем большая доля распределяемого дохода попадала к наиболее богатым слоям общества.

Доля распределяемого дохода, приходящаяся на богатейшие 5% семей Америки{1272}, и максимальная ставка подоходного налога, % 

Согласно оценке Brookings Institute, в 1929 г. верхние 0,1% американцев получали такой же доход, как нижние 42%. Те же верхние 0,1% американцев в 1929 г. контролировали 34% всех сбережений, в то время как 80% американцев не имело сбережений совсем{1273}. 1% населения владел 59% всего национального богатства и 15% национального дохода США[160]. Средний класс составлял лишь 15–20%, а доход более половины всех американцев не достигал даже уровня прожиточного минимума. Социальную картину Америки конца 1920-х наглядно представляет распределение американских семей по их годовому доходу — 71% семей получал доход ниже черты бедности — 2500 долларов.

Доход домохозяйств США, 1929,%{1274}

В то же время миллионные состояния росли невиданными темпами. Америка стала страной миллионеров. Известный журналист Ф. Ландберг в те дни отмечал, что состояния наиболее быстро росли «при поддержке со стороны правительств Гардинга и Кулиджа (1923–1928 гг.), приведенных к власти усилиями крупного капитала, что подтверждается подписными листами взносов в фонды избирательных кампаний»{1275}.

Динамика числа доходов в миллион долларов и выше{1276}

Резкий рост миллионных доходов отражал не столько соответствующий рост экономики США, сколько перераспределение доходов внутри общества в пользу высших его слоев. Перераспределение богатства вело к сжатию наиболее емких сегментов потребительского рынка — рынка сбыта среднего класса, что привело к падению его спроса и кризису перепроизводства.

Г. Форд забил тревогу уже в 1922 г. Понижение оплаты труда, утверждал живой символ американской мечты, «ведет только к падению покупательной способности и сокращению внутреннего рынка… Уровень жизни — уровень оплаты труда — определяет преуспевание страны»{1277}. Именно крайняя социальная поляризация, вызвавшая падение спроса, по мнению американского экономиста Дж. Гэлбрейта, как и легендарного главы ФРС (1934–1948 гг.), в честь которого названо здание Федеральной Резервной Системы, М. Эксла, в итоге и привела Америку к Великой депрессии{1278}. Слепое следование протестантской этике, по мнению Эклса, оказало плохую услугу американцам: «Стремясь к личному спасению, мы принялись губить общественные интересы»{1279}.

Обрушение фондового рынка было лишь следствием.

В своей статье «Рычаг неравенства», появившейся в конце 2010 г. на сайте Международного Валютного Фонда М. Kumhof, R. Ranciere, на основании сравнения кризисов 1929 и 2007 гг. пришли к выводу, что «когда заработок рабочих падает, они начинаю больше занимать, для того, что бы поддержать свое потребление… Долгий период неравенства в доходах подстегивает заимствование у богатых, что увеличивает риск серьезного экономического кризиса»{1280}.

Вместе с перераспределением дохода перераспределению подверглась и политическая власть, превращая слои общества в политические классы. На этот факт, на наступление Новой либеральной эпохи, задолго до Великой депрессии в 1903 г. обращал внимание президент Т. Рузвельт: «Похоронный звон по республике прозвучал, едва власть попала в руки тех, кто служил не всем гражданам, как богатым, так и бедным, а определенному классу и, защищая интересы этого класса, противопоставлял их интересам остальных»{1281}.

Г. Форд в 1922 г., говоря про новый класс, отмечал: «Вся их деловая философия сводится к следующему; «Хватай, пока можешь». Это спекулянты-эксплуататоры, нарыв на теле настоящего честного бизнеса…»{1282} «Финансовая система не может быть признана правильной, если она отдает предпочтение какому-либо одному классу…»{1283}. Своими «уловками современная система подчиняет целые нации и народы власти нескольких человек»{1284}.

Ф. Рузвельт в 1934 г. находил причины Великой депрессии в господстве в США дикого, радикального либерализма, его результатом стал «паралич, сковавший экономику после того злосчастного десятилетия, когда люди были охвачены погоней за незаработанным богатством, а их лидеры во всех сферах деятельности не желали ничего знать, кроме собственных корыстных интересов и легкой наживы»{1285}.

По словам известного журналиста Ф. Ландберга: «Момент истины раскрыл следующее свойство американской экономики: она не может быть отдана на откуп безмерно жадным пройдохам и биржевым спекулянтам»{1286}.

* * *

Какие же антикризисные или предупреждающие кризис меры предлагали сторонники политэкономической версии?

Одна из превентивных мер была предложена К. Марксом в работе «Заработная плата, цена и прибыль». В ней Маркс предлагал в рамках всей национальной экономики поднять уровень заработной платы для низших и средних слоев общества, поскольку именно они являются основными потребителями массовых товаров, и тем самым стимулировать совокупный спрос. Идеи Маркса почти дословно будет повторять глава ФРС при Ф. Рузвельте М. Эклс: «Массовое производство должно сопровождаться массовым потреблением, а массовое потребление, в свою очередь, требует распределения богатства… с тем, чтобы покупательная способность человека равнялась количеству товаров и услуг, предлагаемых средствами национальной экономики…»{1287}

Согласно рекомендаций Дж. Кейнса, необходимо было оказать влияние на психологию и «восстановить доверие» делового мира. При этом Кейнс предупреждал, что «регулирование объема текущих инвестиций оставлять в частных руках небезопасно»{1288}. Кейнс считал, что необходимо начинать наступление сразу «на двух фронтах» с увеличения инвестиций и увеличения потребления{1289}, за счет наращивания государственных расходов. По идее Кейнса государственное вмешательство должно было оказать стимулирующее частный бизнес к инвестированию и тем самым вывести его из ловушки ликвидности[161].

По мнению Г. Форда, необходимо было срочно реформировать финансовую систему: «Если этих азартных игроков лишить звания «банкиров» и навсегда свергнуть с того пьедестала, на который воздвигло их звание, доброе имя банковского дела будет восставлено… и бремя несправедливости денежной системы и финансовых ухищрений будет снято с плеч народа»{1290}. «Прежняя прогнившая система будет подвержена многочисленным преобразованиям. Банки начнут работать на общее благо… Нам доступны два пути для реформирования: один начинается снизу, другой — сверху… по первому пути пошла Россия» — предупреждал Г. Форд{1291}.

«Спекуляции и погоня за наживой — катастрофа для бизнеса, — утверждал Г. Форд. — Бизнес зажат в «финансово-юридических тисках»… «банкир или юрист на посту руководителя — настоящая катастрофа»… «этому поколению не выжить без глубокой веры, искреннего убеждения в том, что в основе производства должны лежать принципы справедливости, добродетели и гуманности»{1292}.

Все эти меры будут использованы Ф. Рузвельтом в его «Новом курсе» — в его революции сверху. Однако они не смогут вывести страну из кризиса. Это дало основание последователям монетарной теории подвергнуть политэкономистов самой уничижительной критике. Взятое для примера заявление одного из них, Л. Рида о том, что «британский экономист Джон Мейнард Кейнс был во многих отношениях не более, чем влиятельным шарлатаном»[162], можно считать едва ли не самым невинным.

Подобные обвинения не остались без ответа со стороны приверженцев кейнсианской теории, например, одного из наиболее авторитетных из них Дж. Стиглица. «Во время Великой депрессии государственные расходы не дали ожидаемого эффекта… они не вытянули страну из Великой депрессии: Соединенные Штаты фактически не смогли выйти из Великой депрессии до Второй мировой войны, — подтверждал Дж. Стиглиц, — Но причина этого в том, что Конгресс и администрация Рузвельта действовали нерешительно. Стимулирующие меры не были тогда достаточно сильными»{1293}.

На деле, проблема, очевидно глубже и заключается в том, что экономическая система, выведенная из равновесия, после снятия возмущающего усилия не возвращается в исходное состояние (равновесного спроса), а либо деградирует, либо подобно маятнику отклоняется в противоположную сторону с пропорциональной амплитудой отклонения. Как следствие, перед Рузвельтом стояла задача не столько стабилизации экономики, сколько предупреждение установления в США либерально-фашистской диктатуры либо развязывания в США новой гражданской войны.

В ПОИСКАХ ЭЛИКСИРА «ВЕЧНОЙ МОЛОДОСТИ»

Экономисты не могли успокоиться на полумерах борьбы с кризисом, они искали методы предупреждения их как таковых. В изложении Дж. Кейнса эта мысль звучала следующим образом: «Эффективное средство борьбы с экономическими циклами нужно искать не в устранении бумов и установлении хронической полудепрессии, а в том, чтобы устранить кризисы и постоянно поддерживать состояние квазибума»{1294}.

Соответственно каждая школа предлагала свои рецепты «квазивечной молодости».

Представители австрийской монетарной школы, как отмечалось выше, настаивали на том, что вся проблема кризисов исходит от государства и центральных банков. Не случайно их рецепт борьбы с циклами заключался в отказе от централизованной банковской системы и радикальном снижении роли государства. Свободный рынок, основанный на золотом стандарте, по мысли либерал-анархистов, должен был сам все расставить на свои места. Наиболее точно эту мысль передавал один из последователей австрийской школы М. Ротбард утверждавший, что государство надо вообще отменить.

Политэкономисты в лице К. Маркса и Ф. Энгельса предлагали свой рецепт. Для того чтобы избежать возникновения кризисных диспропорций между спросом и предложением они предлагали перейти от рынка к государственному централизованному, плановому управлению экономикой, от капитализма к бесклассовому обществу.

Таким образом, в качестве эликсира «квазивечной молодости» человечеству предлагался выбор между социал-дарвинизмом либералов и плановым равенством марксистов. Конечно, найдется немало сторонников правого или левого радикализма, отдающих предпочтение одной из этих схем, однако в случае, если они станут единственным эликсиром, то тогда история человечества остановится по-настоящему.

Рекомендации самого Дж. Кейнса занимали промежуточное место и сводились к усилению регулирующей роли государства в экономике, порой напоминая адаптированные к рынку постулаты марксизма. Не случайно Кейнса не раз обвиняли в пропаганде социалистических идей. Однако, по мнению Стиглица, здесь не было ни грана идеологии, просто «Кейнс пытался спасти капитализм от самого себя»{1295}. Кейнсианство обещало минимизировать риск скатывания к новой депрессии.

Федеральный резерв также решил не рисковать. Причины для этого были более чем убедительные, отмечал А. Гринспен: «Депрессия 1930-х привела к развязыванию Второй мировой войны, и нас переполняла решимость не допустить подобное впредь»{1296}. И действительно, после войны ФРС следовал строго в русле рузвельтовских (кейнсианских) реформ[163]. Конечно, начиная с 1945 г. Америка пережила много циклических подъемов и спадов, но все эти спады, не считая двух, были умышленными. «Плановые рецессии» были целенаправленно организованы Федеральным резервом, чтобы охладить экономику. «Ни один из послевоенных подъемов не умер своей смертью, всех их прикончил Федеральный резерв», — замечает профессор Массачусетского технологического института Р. Добишуа. Первым исключением был спад 1973–1974 гг., когда роль ФРС сыграло нефтяное эмбарго. Вторым — спад 2001 г., когда лопнул пузырь доткомов{1297}.

Последний спад представляет для нас особый интерес, поскольку он связан с очередной попыткой найти рецепт эликсира «вечной молодости». Свой рецепт предложили американские наследники австрийской монетарной школы. Их рекомендации имеют особое значение, поскольку мы живем именно в то время, когда они определяют финансовую и экономическую политику единственной сверхдержавы мира — Соединенных Штатов Америки и от успеха или провала этих рецептов зависит судьба не только самих Штатов, но и всего остального человечества.

Начнем эту историю с конца:

Кейнс и Фридман предстали перед вратами рая. Святой Петр попросил их рассказать о земных деяниях, и Кейнс поведал, как во время Великой депрессии спас миллионы бедных от голода, а Фридман коротко ответил, что посвятил жизнь избавлению человечества от греха.

— Каким образом? — спросил Петр.

— Нарушать правила — грех, — отозвался Фридман, — вот я и пытался уничтожить правила{1298}.

НАСЛЕДНИКИ ДЖОНА ЛО

Просто печатайте деньги…

М. Фридман{1299}

Основоположник неолиберальной («чикагской») экономической школы М. Фридман никак не объясняет обвал фондового рынка осенью 1929 г. По его мнению, крах и депрессия были непредсказуемы{1300}. А. Шварц только отмечает, что накануне Великой депрессии ценные бумаги в целом не были переоценены{1301}. Американские наследники австрийской школы в своем исследовании обращали внимание, прежде всего, на совпадение динамики изменения денежной массы и ВВП в межвоенный период, и ее резкое сокращение в 1929–1933 гг.{1302}

Динамика реального ВВП и денежной массы (М2) США, долл.{1303}

Исходя из этой зависимости, школа Фридмана выдвинула, в качестве причины обвала экономики США, ужесточение финансовой политики ФРС, вызвавшее резкое сжатие денежной массы. М Фридмен и А. Шварц в своем труде «Монетарная история США», указывая на этот факт, утверждали, что ФРС могла предупредить депрессию. Именно действия ФРС, заявлял М. Фридмен в своем фундаментальном труде «Капитализм и свобода», явились причиной депрессии. По этому поводу в 2002 г. член совета директоров ФРС Бен Бернанке, выступая на 90-летии М. Фридмана, сказал: «Я хотел бы сказать Милтону и Анне [Шварц]: что касается Великой депрессии — вы правы, это сделали мы. И мы очень огорчены. Но благодаря вам мы не сделаем это снова»{1304}.

Общее мнение сторонников неолиберальной (монетарной) теории, пояснял П. Кругман, заключается в том, что Великая депрессия представляет собой «ничем не оправданную и вовсе не обязательную трагедию»: «Не пытайся Герберт Гувер сбалансировать бюджет перед лицом надвигающегося экономического спада, не защищай Федеральная система так рьяно золотой стандарт, и наконец, профинансируй чиновники быстро и своевременно банки… то крах фондового рынка 1929 г. привел бы лишь к заурядной рецессии, о которой все скоро бы забыли»{1305}.

Основы монетарной теории были сформулированы за полвека до М. Фридмана британским экономистом Р. Хоутри, который утверждал, что в конечном итоге причиной повторения экономических кризисов является «золотой стандарт»: «Если бы не произошло ограничение кредита, то активная фаза торгово-промышленного цикла могла бы продолжаться безгранично»{1306}.

По мнению сторонников монетарной школы, бурное развитие американской экономики после Первой мировой требовало соответствующего увеличения денежной массы, но привязка ее к «золотому стандарту» препятствовала этому. Возникший денежный дефицит вызвал дефицит платежеспособного спроса, что, в свою очередь, привело к дефляции (падению цен) и кризису перепроизводства.

Критики этой версии отмечают, что сама Федеральная Резервная Система была создана для эмиссии необеспеченных золотом долларов путем кредитной и дебетовой эмиссии. «Золотой стандарт» выполнялся лишь формально. К апрелю 1929 г. отношение золота к общему объему кредита в Америке упало ниже 7%, — самый низкий уровень за всю ее историю{1307}. Проблемы начались лишь тогда, когда рост производительности труда в промышленности затормозился, а количество псевдоденег (векселей, расписок и т. д.), наоборот, выросло[164].

Свое основное внимание приверженцы монетарной версии акцентирует, не на «золотом стандарте», а на недостаточных монетарных мерах, предпринятых Федеральным резервом и Правительством в ответ на разразившийся кризис. Например, ФРС ограничилась лишь понижением ставки в феврале 1930 г. с 6 до 4%, а Правительство (в целях расширения денежного предложения) — покупкой крупных партий.бумаг казначейства. В следующие два года власти не сделают практически ничего. Тон денежной политике задавал министр финансов Э. Меллон, который считал, что необходимо дать возможность рынку самостоятельно произвести необходимые корректировки пропорций и цен.

Оппоненты монетарной теории в ответ указывают, что расширение денежной базы, как требуют того монетаристы, не могло привести к восстановлению ликвидности. В подтверждение своих слов оппоненты отмечают, что в ответ на расширение денежной базы (с 6,05 млрд. долл. в 1929 г. до 7,02 млрд. в 1933-м) денежная масса не выросла, а наоборот, резко упала — с 26,6 до 19,9 млрд. долларов. Даже в 1935 г., когда процентная ставка снизится до 0,14%, ситуация практически не изменится. Банки и население боялись финансовых операций, предпочитая хранить деньги в наиболее ликвидной форме. В результате возникла так называемая «ловушка ликвидности». С точки зрения теории Кейнса, денежные власти никак не могли исправить эту ситуацию, она корректируется лишь с помощью экспансивной налогово-бюджетной политики.

М. Фридман и А. Шварц отвергли подобные возражения. По их мнению, проблема состояла в том, что ФРС упустила время, она начала действовать слишком поздно, когда панические настроения уже охватили рынок. ФРС, утверждают М. Фридман и А. Шварц, виновата в создании «кризиса доверия», так как вовремя банкам не была оказана помощь и началась волна банкротств…{1308}.

На подобные обвинения М. Эклс, глава ФРС в 1930-е, отвечал, что понижать ставки в больной стране бессмысленно. Накачивать экономику деньгами «можно в процветающей стране, где покупательная способность масс подталкивает их к усвоению более высоких жизненных стандартов и позволяет приобретать массу вещей помимо, самых необходимых. Но разве можно надеяться на технологический прорыв в Америке 1930-х, в которой у миллионов людей не хватает покупательной способности даже для того, чтобы удовлетворить самые насущные потребности»{1309}.

На фундаментальном уровне расхождение между монетарной (неолиберальной) и кейнсианской школами сводятся к тому, что первая, по сути, отвергает влияние спроса на экономический рост, утверждая, что последний определяется технологическим трендом на увеличение производственных возможностей экономики, т.е. предложением (или накоплением капитала по Д. Рикардо). В подтверждение своей позиции монетаристы приводят факт постоянно повышающегося линейного тренда развития экономики США в XX веке, несмотря на встречающиеся значительные колебания его текущих значений.

Но главное, монетарная школа в отличие от кейнсианской (марксистской) фактически настаивает на равновесности рыночной системы, т.е. ее способности самостоятельно возвращаться в равновесное состояние. Монетаризм воскрешает принципы «невидимой руки рынка», которая должна сама расставить все по своим местам, обеспечить непрерывное процветание экономики и развитие свободного общества. По мнению монетаристов именно государственное вмешательство в экономику вносит диспропорции в рыночную систему, что и приводит к экономическим кризисам.

Не случайно рецепт «эликсира вечной молодости» от «чикагской школы» сводится к радикальному снижению роли государства в экономике, по сути, являясь развитием идей австрийской школы. Основные постулаты монетарной теории изложены в книге М. Фридмана «Капитализм и свобода», ставшей экономической программой неоконсерватизма[165]. Базовая формула Фридмана включает в себя три фундаментальных положения: дерегуляция, приватизация, снижение социальных расходов.

Положения базовой формулы разъяснялись в большом количестве дополнений и уточнений, которые предписывали в частности, что налоги должны быть низкими и взиматься по единой ставке, а заработная плата должна быть абсолютно эластичной и не иметь установленного минимума[166], что любую стоимость должен определять рынок, что приватизации подлежат не только традиционные коммерческие предприятия, но и здравоохранение, почтовая служба, образование, пенсионная система и т.п. Мировой рынок должен стать полем для свободной торговли и инвестиций, а правительства не должны вводить протекционистских мер для защиты своих производителей или собственности и т.д.

В финансовой сфере формула Фридмана в теории имела три основных дополнения: стопроцентное резервирование под активы коммерческих банков, что должно исключить банковские кризисы; расширение денежной массы с постоянным темпом на уровне около 3–4% в год (т.е. пропорционально среднегодовым темпам роста экономики в XX в.), причем точный показатель значительно менее важен, чем его постоянство (что должно предохранять от попыток стимулирования экономики со стороны государства); введение свободно плавающих гибких обменных курсов национальных валют. Применить на практике эти «финансовые дополнения» не решилось ни одно правительство в мире.

На деле формой реализации монетарной теории в финансовой сфере стала все та же денежная эмиссия, что и у кейнсианцев, отличие состояло лишь в том, что кейнсианская школа осуществляла эмиссию в основном посредством государства, а монетарная — рынка, на безинфляционной основе. Т.е. эмиссия не должна была приводить к росту текущей инфляции.

Формула М. Фридмана приобрела не просто чрезвычайную популярность, а стала практически единственной общественно-политической и экономической теорией, царящей на мировой арене с конца XX века.

А. ГРИНСПЕН

Капитализму не в чем упрекнуть себя.

А. Гринспен

Либеральная (монетарная) политика будет использована главой ФРС А. Гринспеном при лечении беспрецедентного биржевого краха в октябре 1987 г. Апофеозом краха стал «черный понедельник» — 19 октября, когда произошло «крупнейшее в истории внутридневное падение, затмившее даже «черную пятницу» 1929 г., с которой началась Великая депрессия»{1310}.

Кейнсианские модели спасения на этот раз оказались бессильны, утверждал Гринспен, поскольку они «не предусматривали одновременного роста безработицы и инфляции. Это явление, получило впоследствии название стагфляции»{1311}.

Стагфляция почти одномоментно охватила большинство стран мира с рыночной экономикой во второй половине 1960-х гг.[167]. До конца 1970-х гг. безработица в ведущих странах выросла в среднем 3–4 раза. Инфляция за тот же период прыгнула с 1–3% до ~14% во Франции, ~24% в Англии, ~7% в Германии, ~11% в США. Все главные мировые валюты: американский доллар, английский фунт, итальянская лира… за время стагфляции обесценились в разы. Наглядный пример стагфляции дает сравнение тренда роста безработицы и индекса потребительских цен в США.

Причиной стагфляции стал начавшийся с Кеннедираунда и создания Общего рынка новый этап глобализации мировой экономики[168]. Последовавший крах Бреттон-Вудской системы[169] открыл дорогу инфляции. Снижение торговых барьеров, в условиях плавающих валютных курсов, сделало инфляцию наиболее действенным инструментом конкурентной борьбы в международной торговле[170]. С другой стороны, снижение торговых барьеров привело к масштабному вытеснению неконкурентоспособных производств и как следствие росту безработицы.

Стагфляция в США 1960–1980-е гг.{1312}

Не меньшее значение, чем стагфляция, в принятии решения о переходе к монетарной политике сыграл и тот факт, что к 1980-м годам Америка успела оправиться от шока вызванного Великой депрессией[171]. Уже президент «Дж. Форд начал кампанию ликвидации уродливых форм государственного регулирования. В своем выступлении в Чикаго в августе 1975 г. он пообещал предпринимателям «освободить американских бизнесменов от оков» и «отучить федеральное правительство, насколько это будет в моих силах, влезать в ваш бизнес, в вашу жизнь, ваши кошельки»{1313}. Политика дерегулирования, ставшая неотъемлемой частью процесса глобализации, наберет силу в период неолиберальной контрреволюции, начавшейся с приходом в Белый дом президента Р. Рейгана в 1981 г.

Следуя монетарной теории во время краха 1987 г., ФРС срочно закачала в экономику денежные средства{1314}. Снижение процентных ставок привело к быстрому восстановлению экономики. При этом роста инфляции, которого так опасалась ФРС в конце 1920-х гг., на этот раз не было. Как вспоминал А. Гринспен «большая часть наших инициатив, призванных противостоять растущему инфляционному давлению, не требовала жестких мер. Достаточно было слегка «нажать на тормоз», чтобы долгосрочные ставки пошли на убыль… Доходность 10-летних казначейских облигаций… падала на протяжении 16 лет независимо от политики ФРС»{1315}.

Динамика процентных ставок по 30-летним Т-облигациям с 1981 по 2009 г.{1316}

Почему же не было инфляции?

«Инфляция не представляла проблемы, — отвечал А. Гринспен, — поскольку глобализация оказывала на страну дефляционное воздействие»{1317}. По мнению бывшего главы ФРС, ключевую роль в этом сыграл крах Советского Союза: «экономическая значимость развала Советского Союза грандиозна…»{1318}. В результате из постсоветских и развивающихся стран «более миллиарда низкооплачиваемых, зачастую хорошо обученных работников потянулись на мировой конкурентный рынок»[172],{1319}. «Такая миграция рабочей силы на рынке снизила мировой уровень заработной платы, инфляцию, инфляционные ожидания и процентные ставки и тем самым способствовала экономическому росту в глобальном масштабе»{1320}. Крах Советского Союза позволил США печатать доллары почти без ограничения, тем самым создав небывалый в истории финансовый рычаг[173].

С идеологической точки зрения, поражение СССР в холодной войне создало ту самую необходимую для финансового рычага «точку опоры», которая позволила использовать всю его невероятную силу. Этой «точкой опоры» стало укрепление права собственности в постсоциалистических и развивающихся странах после краха советской идеологии. «Укрепление права собственности позволило иностранным инвесторам использовать дешевую местную рабочую силу, — отмечал А. Гринспен, — что привело к ускорению роста экспортно-ориентированных отраслей»[174].{1321} С другой стороны, укрепление права частной собственности в мировом масштабе вызвало процесс «глобализации рынков капитала, который привел к снижению стоимости финансирования и, как следствие, к увеличению мирового объема реального капитала — ключевого фактора роста производительности»{1322}.

Движущей силой, приложенной к этому финансовому рычагу, явился спрос (в широком смысле), который финансовый рычаг усиливал многократно. Вся идея сочетания движущей силы и финансового рычага выражена в одной фразе А. Гринспена: «Нельзя мешать обществу удовлетворять текущие потребности, надев на него финансовую смирительную рубашку»{1323}. Наоборот, для роста экономики необходимо увеличивать возможности общества по удовлетворению этих потребностей, т.е. увеличивать потребление — СПРОС — движущую силу развития. И Америка стала страной потребления. В начале 2000-х гг. ее население составляло 5% населения мира, но она потребляла 25% всех ресурсов планеты. К 2002 г. американцы закупали 60% мирового экспорта. На американский импорт пришлось 60% прироста мировой торговли за предыдущие пять лет{1324}. Рост американского спроса стал одной из главных движущих сил мирового экономического развития в конце XX — начале XXI в.

Что ждало Америку и мир в противном случае? Согласно расчетам Дж. Мейкина, если бы американцы не расходовали, а сберегали лишь треть от реального уровня 1990-х, т.е. 5%, ежегодные расходы снизились бы на 350 млрд. долл. Соответственно ВВП сократился бы на 3,5%, что надежно гарантировало бы экономический спад на многие годы вперед. К подобным выводам пришел и Д. Рихебэхер; по его мнению, если восстановить сбережения на уровне лишь половины того, что было после войны, Америка получила бы самую глубокую и сильную рецессию за весь послевоенный период{1325}. В такой же рецессии оказался бы и весь мир.

Успеху монетарной политики ФРС способствовали достижения неолиберальной революции президента Р. Рейгана, получившей собственное название — «рейганомики»[175]. Свои взгляды президент Рейган выразил уже в своей первой инаугурационной речи: «Во время кризиса правительство не решение, правительство — это и есть проблема». «Рейганомика» последовательно шла к отказу от постулатов кейнсианства и рузвельтивизма, в сторону идей «чикагской школы». «Рейганомика», за счет снижения налогов, прежде всего для наиболее обеспеченных слоев общества, зарплат и социальных расходов для всех остальных, а также рекордного для мирного времени увеличения военных расходов (на 40% с 1981 по 1985 г.) и государственного долга (на 188% с 1980 по 1988 г.) стимулировала рост, как спроса, так и финансового рычага, а за счет все большего дерегулирования экономики повышала уровень конкуренции и частной инициативы. В дальнейшем эта политика будет в значительной мере углублена и расширена при президенте Дж. Буше{1326}.

Не меньший, если не больший вклад в успех монетарных реформ внесла «компьютерная революция» 1990-х гг., по масштабу и значению сопоставимая только с английской «промышленной революцией», открывшая новый виток развития человеческой цивилизации. Экономический бум способствовал «компьютерной революции», а она, в свою очередь, способствовала буму. Благодаря «компьютерной революции» федеральный бюджет США впервые за многие десятилетия стал профицитным (1998–2001 гг.). Бум технологических компаний вновь возбудил дух спекулятивной лихорадки на фондовом рынке. За время компьютерной революции число американских семей, разместивших свои сбережения в акциях, выросло с 27,8% в 1989 г. до 53,9% в 1998 г. Что почти в 10 раз больше чем накануне краха 1929 г., тогда в игре на рынке акций участвовало всего лишь около 5% американских семей.

Эпоха процветания, по мнению Р. Шиллера, автора книги «Иррациональная эйфория», произвела коренные изменения в психологии американцев: «В 1990-е г. случилось то, что люди действительно поверили в наступление новой эпохи и охотно шли на такой риск, которого никогда не допустил бы ни один разумный человек… люди не считали, что нужно делать сбережения на будущее. Они тратили все до гроша, потому, что решили, что будущее гарантировано»{1327}.

Однако неожиданно будущее оказалось под угрозой: бум роста высокотехнологичных компаний, поощряемый расширением денежной базы, привел к надуванию фондового пузыря на рынке доткомов. Пузырь лопнул в начале 2000 г., с марта 2000 г. по октябрь 2002 г. стоимость акций высокотехнологичных компаний упала на 78%[176]. Бюджет снова стал дефицитным, а Америка снова начала было погружение в депрессию.

Но внезапно в Америке начался новый бум, на этот раз на рынке недвижимости, ставший новым двигателем американского роста. Как отмечал Р. Самюэлсон в 2002 г.: «Бум на рынке жилья спас экономику…[177] Наигравшись на рынке акций, американцы устроили оргию на рынке недвижимости. Мы поднимали цены, пускали дома под снос и подсчитывали барыши»{1328}. Игра затягивала в свои сети не только простых американцев и финансовые компании, но и таких промышленных гигантов, как General Motors, 70% прибыли которой в 2004 г. дала не продажа автомобилей, а выдача ипотечных кредитов{1329}.

Для того чтобы подстраховаться от возможных финансовых рисков был использован институт деривативов — производных финансовых инструментов. А. Гринспен по поводу одного из наиболее рискованных видов деривативов — дефолтных свопов[178], замечал: «Рыночный инструмент, позволяющий кредиторам с высокой долей заемных средств передавать риск третьей стороне, может иметь критическое значение для экономической стабильности, особенно в глобализированной среде. Дефолтные свопы, появившиеся в ответ на такую потребность, мгновенно завоевали рынок»[179].{1330}

Некоторое беспокойство вызывало только нарастание долговой нагрузки. Однако, полагал Гринспен, при оценке этого «фундаментального факта современной жизни», следует читывать, что «в условиях рыночной экономики повышение долгового бремени неразрывно связано с прогрессом. Долг почти всегда возрастает по отношению к доходу по мере углубления разделения труда и специализации, повышения производительности и, соответственно, роста размера активов и обязательств, выраженного в виде процента от дохода. Иными словами, сам по себе рост отношения долга домохозяйств к их доходу или совокупного нефинансового долга к ВВП не является индикатором экономических проблем»{1331}.

Бескризисное процветание американской экономики продолжалось почти 15 лет, что дало повод лауреату Нобелевской премии Р. Лукасу в 2003 г. заявить: «Центральная проблема недопущения депрессии решена, если говорить о ней на практическом уровне»{1332}. На следующий год будущий наследник Гринспена на посту председателя ФРС Б. Бернанке выступит с речью «Великое умиротворение», в которой будет утверждать, что современная макроэкономическая политика решила проблему делового цикла (т.е. вызванных им кризисов){1333}.

Неужели М. Фридман вместе с А. Гринспеном нашли тот самый заветный «эликсир вечной молодости»?

* * *

Почему же ни Гувер, ни Кулидж тогда не воспользовались либеральной моделью во время Великой депрессии (1929 г.) и не снизили процентные ставки, не насытили рынок деньгами? Ведь подобные идеи еще накануне кризиса высказывал президент Федерального резервного банка Нью-Йорка Дж. Гаррисон, который вслед за своим предшественником Стронгом предлагал «принять «жесткие и энергичные меры» и поднять процентные ставки так высоко, чтобы искоренить спекуляцию, а затем немедленно снизить их, чтобы избежать падения деловой активности…»{1334}. Т.е. вызвать искусственный кризис, а потом сразу насытить рынок деньгами. Почему же они не сделали этого?

На этот счет П. Кругман выдвигает две версии: во-первых, что кризисное состояние кредитных рынков не позволило ФРС вести более агрессивные действия для того, чтобы переломить тенденцию; во-вторых, человечество еще не имело опыта борьбы с подобными экономическими катастрофами и руководители государства оказались не готовы к удару стихии[180].

Непосредственный свидетель событий Р. Хоутри был другого мнения. Он отмечал, что Федеральный Резерв был вынужден ограничивать предложение кредита из-за необходимости сохранения устойчивости валюты: «Невозможность способствовать оживлению с помощью дешевых денег… начиная с 1930 г. превратилась в бедствие для всего мира и поставила перед нами проблемы, которые угрожают разрушением строя цивилизации»[181].{1335} И Хоутри был прав. К тому времени доллар еще не имел тех мировых позиций, которые он получил после Второй мировой войны. Ожесточенная конкурентная борьба с европейцами за рынки сбыта не оставляла ФРС выбора в 1929 г. Снижение ставок в США на фоне сохранения высоких ставок в Европе угрожало в любой момент развернуть денежный поток с Уолл-стрит в Старый Свет[182].

Подобная опасность возникла в 1927 г. В результате, для того чтобы сохранить возможность поддержания низких процентных ставок в США, Федеральный резервный банк Нью-Йорка был вынужден приступить к скупке первоклассных коммерческих векселей других стран, индоссированных их центральными банками. Таким образом, банк Нью-Йорка искусственно укреплял иностранные валюты по отношению к доллару, и, как следствие, расширял возможность европейских стран оплачивать американский экспорт.

Ведущие воротилы Уолл-стрит почувствовали приближение предела амортизации капиталов фондовой биржей и стали сбрасывать акции задолго до повышения ставок ФРС. Среди них был Б. Барух, один из богатейших людей мира: «Я начал ликвидировать свои акции и вкладывать деньги в облигации и запас наличности. Я также купил золото». От акций зимой 1928/29 г. избавился и известный биржевой спекулянт Джозеф П. Кеннеди, ставший при Ф. Рузвельте главой Федеральной комиссии по ценным бумагам{1336}.

В социальном плане применение либеральной модели лечения Великой депрессии неизбежно привело бы не только к сохранению прежних тенденций перераспределения богатства в пользу «безмерно жадных пройдох и биржевых спекулянтов», но и к катализации этого процесса. В условиях 1930-х годов стремительно растущая социальная пропасть угрожала даже оплоту либерализма — США катастрофическими социальными потрясениями. «Социальные бури в Америке будут сильнее, чем где бы то ни было, потому что здесь капитализм развился до последних пределов, финансовый капитал приобрел чрезвычайную мощь и силу, вместе с тем на другой стороне накапливается огромное недовольство широких масс, имеющих больше возможностей, чем где бы то ни было…» — предупреждал советский полпред в США А. Трояновский в 1936 г.{1337}.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ. ВЕЛИКАЯ РЕЦЕССИЯ

Современная экономика с ее верой в свободный рынок и глобализацию обещала процветание для всех… Однако Великая рецессия… разбила эти иллюзии.

Дж. Стиглиц{1338}

В конце XX — начале XXI в. ситуация кардинально изменилась. Теперь Америка могла наращивать свой финансовый рычаг, т.е. «печатать» деньги свободно и не бояться дефицита текущего баланса. Как отмечал летом 2007 г. бывший глава ФРС А. Гринспен: «Статус доллара как основной мировой резервной валюты до сих пор позволял финансировать наш внешний дефицит»{1339}. Только одна страна в мире могла позволить себе подобное. Не случайно Стиглиц назвал Соединенные Штаты страной с «дефицитом последней инстанции»{1340}.

Денег было не просто много, а очень много. Это было денежное цунами, в результате которого, по словам автора «Покера лжецов» М. Льюиса, уже с середины 1980-х годов «американский народ лишился финансового рассудка»{1341}. К середине 2000-х гг. денег было так много, что инвесторы уже не знали, куда их вкладывать, и были готовы бросаться на пустой крючок, чтобы лишь только подержаться за него. Наблюдая, как инвесторы жадно заглатывали низкокачественные ипотечные облигации, герой Льюиса, реальный участник событий, замечал: «Было совершенно очевидно, что у инвесторов сорвало крышу»{1342}. Стиглиц пишет о почти шизофреническом поведении на финансовых рынках{1343}.

Однако, по мнению А. Гринспена, такое поведение инвесторов не представляло серьезной проблемы: «Разумеется, любой бум порождает мыльные пузыри… Готовы ли мы к обвалу рынка недвижимости?… Мы имеем дело не с пузырями, а с пеной — локальными скоплениями пузырьков, которые не могут нанести ущерб экономике в целом»{1344}. Президент Буш неизменно демонстрировал оптимизм, заявляя в ноябре 2007 г.: «Фундамент нашей экономики является очень прочным, а сама экономика — устойчивой», в феврале 2008 г.: «Я не думаю, что мы идем к рецессии», мы всего лишь построили чуть больше, чем надо, домов{1345},[183]

Тем не менее, относительно будущего у Гринспена все же возникало некоторое беспокойство: «Рост отношения долга к доходу у домохозяйств или совокупного нефинансового долга к ВВП сам по себе не является индикатором стресса… Как активы, так и долг нефинансового сектора растут быстрее дохода на протяжении последних 50 лет. При этом рост долга опережает рост активов, иными словами, возрастает финансовый рычаг… Очень трудно судить о том, насколько опасен долгосрочный рост финансового рычага… Очевидно, что выход доли долгового финансирования за пределы уровня, допускаемого новыми технологиями, ведет к кризисам. Не могу с уверенностью сказать, где находится критическая точка»{1346}.

Для того чтобы несколько охладить рынок, Федеральный резерв с июня 2004-го по июнь 2006 г. поднимал процентные ставки 17 раз, каждый раз на 25 базисных пунктов, в результате чего за этот период процентная ставка по федеральным фондам выросла с 1,25 до 5,25%. Однако повышение ставки не произвело на рынок существенного влияния. Так, ставка по 10-летним казначейским облигациям США снизилась с 4,7% в июне 2004 г., до 3,9% в июне 2005 г. и чуть подросла до 5,1% к июню 2006 г.{1347}

Падение цен на недвижимость начнется в октябре 2006 г., а паника на Уолл-стрит — 25 июня 2007 г., когда лопнет «Пузырь недвижимости»*. Самый известный биржевой спекулянт Дж. Сорос прокомментирует это событие следующим образом: «Этот суперпузырь, накачанный все возраставшими кредитами и долгами, а также убежденность в том, что рынки исправляют себя сами, рос в течение 25 лет. А теперь он лопнул». Последовавший «кризис, охвативший Уолл-стрит, — по мнению богатейшего человека мира У. Баффета, — приведет, возможно, к самым драматическим в ее истории изменениям ландшафта, организации и механизмов действия»{1348}. Фаррелл предупреждал о возможных последствиях накануне краха в 2007 г.: «С учетом мирового ВВП, составляющего $48 трлн., деривативы, представляют собой… финансовое «оружие массового разрушения экономики»[184].

В результате схлопывания «Пузыря недвижимости», цены на жилье упали в среднем на 30% по сравнению с пиковыми, а во многих регионах страны — на 50% и более{1349}. Падение цен привело к массовым дефолтам по ипотечным кредитам. В результате за 2007–2009 гг. дома потеряли более 5 млн. человек. И это еще не конец, поскольку примерно для трети всего заложенного по ипотечным кредитам жилья, т.е. 15 млн. домов, стоимость кредита превышает стоимость жилья{1350}.

Одновременно в США произошел производственный коллапс. В число банкротов попали даже такие гиганты мирового автомобильного бизнеса, как «Дженерал моторе» и «Крайслер»{1351}. Число действительно безработных достигло уровня, невиданного со времен Великой депрессии. При этом, считает Дж. Стиглиц, официальный размер безработицы в октябре 2009 г. скрывал истинное положение дел на рынке труда… Более широкий индекс безработицы включающий «добровольно-принудительно» согласившихся на неполный рабочий день и тех, кто отчаялся найти работу, составил 17,5%, что является для данного показателя историческим максимумом{1352}. К середине 2009 г. на каждое вакантное место приходилось шесть безработных — рекордное значение… Рабочая неделя сократилась — до 32 часов — самая короткая продолжительность с начала наблюдений (с 1964 г.)[185].

Наглядную картину изменения настроения американцев в результате схлопывания технологического и ипотечного пузырей дают результаты опроса общественного мнения, проводимые CNN, об удовлетворенности американцев текущей экономической ситуацией в стране:

Степень удовлетворенности американцев текущим экономическим состоянием страны, в %, по данным CNN{1353}.

Как видно из графика, начиная с пика в конце 1990-х годов, количество американцев, позитивно оценивающих текущую экономическую ситуацию в стране, сократилось к 2009 г. почти в 5 раз. При этом количество респондентов CNN, оценивающих ее как «очень хорошую», сократилось более чем в 40 раз, с 42% в марте 2000 г. до 1% с начала 2009 г., и с тех пор не менялось{1354}.

Кризис 2008 г. потряс всю мировую экономику, однако краха, подобного 1929 г., не произошло. Почему? В полном соответствии с теорией Фридмана кризис был залит очередной масштабной долларовой эмиссией, поскольку главные кредиторы Америки соглашались покупать ее казначейские облигации. Гринспен понимал, что это не может продолжаться бесконечно, однако, считал он «более важным… представляется вопрос, примет ли неизбежная внешняя корректировка мягкую форму или, как опасаются многие, приведет к краху доллара и международному финансовому кризису… я склоняюсь к более мягкому варианту»{1355}.

Однако действовавшая модель американской финансовой системы, в которой экономический рост обеспечивался за счет опережающего увеличения совокупного долга, не свидетельствовала в пользу оптимизма бывшего главы ФРС[186]. Возможности долгового роста оказались исчерпаны к 2010 г. — эффективность долга стала отрицательной[187]. Т.е. каждый доллар прироста долга приводил уже не к росту, а к снижению ВВП. Экономика США оказалась распятой на классическом кресте построенной ею же самой финансовой пирамиды, что наглядно демонстрирует диаграмма финансовой модели экономики США.

Финансовая модель экономики США{1356}

Ставки ФРС в 2010 г. упали до нуля. Но уже закачавшаяся американская долговая пирамида не рухнула, как, например, рухнула пирамида ГКО в России в 1998 г. Проблема была решена очередной масштабной порцией долларовой эмиссии. Правда, для этого пришлось искать новые механизмы, поскольку прежние оказались исчерпаны. Новая политика денежной накачки экономики получила название «количественного смягчения» (quantitative easing; QE)[188].{1357}

Федеральный резерв начал использовать политику «количественного смягчения» с 2007 г., за ним последовали, со своими особенностями, Центробанки Великобритании и Еврозоны. Однако и этот механизм видится не вечным. По мнению Стиглица, «мы (лишь) купили себе немного времени до наступления очередного кризиса»{1358}.

Результаты политики количественного смягчения наглядно демонстрирует динамика денежной базы США, которая за 25 лет (1984–2008 гг.) увеличившись почти в 5 раз, всего за 2,5 года с 09.2008 по 05.2011 г. прыгнула в 2,8 раза.

Денежная база США 01.1959–05.2011, млн. долл.{1359}

Переход к политике количественного смягчения, по сути, означал переход к прямому инфляционному финансированию экономики. Последовавший рост цен на основные биржевые товары говорит о том, что отсроченная инфляция, которую представляет собой не кто иной, как накопленный совокупный американский долг, начала свое превращение в текущую инфляцию.

С точки зрения теории отсроченной инфляции, ФРС удавалось на протяжении четверти века проводить безинфляционную монетарную политику только за счет того, что текущая инфляция заменялась постоянным накоплением отсроченной инфляции в виде совокупного американского долга. Т.е. монетарная политика безинфляционного финансирования экономики фактически осуществлялась за счет «будущих поколений». Дж. Стиглиц отмечая этот факт, приходил к пессимистическим выводам: «Мы живем не по средствам», «то, что происходило до сих пор, не предвещает нам хорошего будущего»{1360}.

Если объемы отсроченной инфляции достигнут критического значения, то ее превращение в текущую может носить взрывной характер. Так было в Германии накануне Второй мировой. Тогда вырвавшееся на свободу цунами инфляции, воспоминал Ш. фон Крозиг, министр финансов Германии тех лет, привело к лету 1939 г. к полному разрушению всех основ существовавшей системы финансирования…[189]

Правда, пока в 2007 г. большее беспокойство Гринспена вызывала не инфляция, а пример Японии, где политика «количественного смягчения» не смогла остановить скатывания страны в дефляционную спираль. «Не могу даже вообразить дефляцию в условиях использования необеспеченных бумажных денег, — отмечал бывший глава ФРС. — Я всегда полагал, что при угрозе дефляции можно запустить станок и печатать столько долларов, сколько нужно для остановки дефляционной спирали. Теперь я начал сомневаться в этом. Япония, образно говоря, перестала сдерживать выпуск бумажных денег, снизила ставки до нуля и сделала бюджет дефицитным, но уровень цен в стране продолжал снижаться»{1361}.

Кейнс назвал ситуацию, когда денежная эмиссия сопровождается падением цен (дефляцией), ловушкой ликвидности. Она случается тогда, когда домохозяйства направляют получаемые деньги не на рынок, а откладывают их у себя. США попали (в очередную после 1929 г.) «ловушку ликвидности» в 2009 г., когда деньги, предоставленные банкам в рамках программы спасения (bailout), последние оставили у себя.

«Ловушка ликвидности» финансовой системы США

(М2/Монетарная база){1362}

Однако в дальнейшем именно инфляция, по мнению Гринспена, должна будет стать главной проблемой для США. Рост инфляции связан с исчерпанием мирового источника глобального дефляционного эффекта — дешевой рабочей силы посткоммунистических стран[190], «что повлечет за собой усиление инфляционного давления». «Бремя управления этой динамикой ляжет на плечи ФРС. Ключевым рычагом регулирования инфляции является денежно-кредитная политика»{1363}. Т.е. повышение процентных ставок.

Пример, эффекта, вызываемого повышением процентных ставок, может дать данная мера примененная главой ФРС П. Волкнером в начале 1980 г., когда он был вынужден пойти на ограничение денежной массы. Это событие вошло в историю под названием «шока Волкнера». Основные процентные ставки тогда перевалили за 20%. В результате «автомобили перестали продаваться, дома оставались недостроенными, миллионы людей потеряли работу…»{1364}.

На этот раз повышение ставок может вызвать гораздо более драматичные последствия, чем три десятилетия назад, поскольку приведет к схлопыванию искусственно раздутого (за счет набранных кредитов и отказа от сбережений) совокупного американского спроса — главной движущей силы экономического развития не только Америки, но и всего мира в последние 25 лет.

Полвека назад любимый Гринспеном Дж. Шумпетер предупреждал о последствиях подобных синтетических бумов: бум «полезен, если только он происходит сам собой. А при любом восстановлении, являющемся всего лишь результатом искусственных стимулов, остается часть работы, которую депрессия не выполнила, что добавляет к прежним неудачам адаптации свои собственные, которые также должны быть ликвидированы, в это угрожает бизнесу в будущем еще более тяжелым кризисом»{1365}.

БОЛЬШОЕ ОГРАБЛЕНИЕ ПО-АМЕРИКАНСКИ{1366}

Что бы ты ни думал о безнравственности этой сферы, в реальности дело обстоит гораздо хуже.

М. Льюис{1367}

Оборотной стороной «экономического бума, — отмечал А. Гринспен, — явилось стяжательство и должностные преступления…»{1368}. В качестве примера глава ФРС приводит банкротства, к которым привели финансовые махинации компании Enron (в 2001 г.) и одной из крупнейших телекоммуникационных компаний США — WorldCom (в 2002 г.), активы которой составляли 107 млрд. долл. Это было крупнейшее банкротство в истории корпоративной Америки{1369}. Одна из немецких газет писала в 2002 г.: «Список предприятий, которые в последнее время заподозрены или уже изобличены в фальсификации балансов, огромен… Не проходит и недели, чтобы не выплыло какое-нибудь новое дело». Среди них такие монстры, как: Taico, Enron, Mart, WorldCom, Global Crossing, Xerox{1370}. Всего по данным ФБР, с 2000 по 2005 г. число случаев мошенничества выросло в пять раз{1371}.

Но это была лишь надводная часть айсберга. «Сегодняшние махинации с недвижимостью, — замечал по этому поводу М. Льюис, — характеризуются тем, что они стали неотъемлемым элементом национальных институтов»{1372}. Для того чтобы описать все схемы, которые использовали финансовые институты для «хищнического кредитования», здесь просто не хватит места. Наиболее популярными были несколько: «шаровые платежи», требовавшие рефинансирования каждые 5–10 лет; схемы с отрицательной амортизацией, когда недоплаченные проценты плюсуются к основной сумме долга[191]; мошенничество кредитных брокеров; завышение стоимости жилья[192]; и.п.{1373} Но это был только начальный этап, дальше в дело вступали асы финансовых инноваций:

ТЕХНОЛОГИЯ ГРАБЕЖА

Кредиторы привлекали людей уверениями: «Заложив дом, вы сможете погасить другие кредиты — долги по кредитным картам, автомобильный кредит. И обратите внимание на низкую ставку!» Но эта ставка лишь приманка. На деле позже она окажется совсем другой…[193] Кредиторов абсолютно не интересовала платежеспособность клиентов, они выдавали кредиты всем и даже тем, кто никогда не имел возможности рассчитаться по ним. Эти кредиты получили статус низкокачественных с рейтингом «три В»[194].

Но кредиторы ничего не теряли, поскольку под ипотечные кредиты инвестиционными банками выпускались облигации, упакованные в пакеты, которые страховались в страховой компании с рейтингом «три А» (например, в American International Group Financial Products (AIG FP) созданной в 1987 г.) к этой компании предъявлялись два требования: во-первых, она не должна была относиться к банковским организациям, на которое распространялось банковское регулирование и требования к резервному капиталу, а во-вторых, она должна была иметь возможность скрывать в своем балансе нетипичные риски{1374}. После этого кредитные облигации продавались конечным покупателям.

Главной проблемой в этой схеме было получение самого высокого кредитного рейтинга «три А» для самых низкосортных облигаций «три В». Эту часть работы выполняли рейтинговые агентства. «Вся отрасль держалась на спинах рейтинговых агентств»{1375}. Или, по словам одного из инвестиционных банкиров, на «идиотизме и продажности» двух крупнейших рейтинговых агентств Standard & Poor's и Moody's[195].{1376} Впрочем, если одно из агентств проявляло твердость и не шло на компромисс, инвестиционный банк мог обратиться к его конкуренту и там за хорошие деньги получить желаемый рейтинг для своих низкосортных облигаций.

«На помощь» рейтинговым агентствам пришли инвестиционные банки со своими инновационными финансовыми инструментами, основанными главным образом на дефолтных свопах. На их основе Goldman Sachs изобрел настолько сложную и маловразумительную ценную бумагу, что в ней не могли разобраться ни инвесторы, ни рейтинговые агентства: синтетические CDO (облигации обеспеченные долговыми обязательствами)[196]. На деле за синтетическими CDO не было ничего кроме дефолтных свопов[197]. Рынок «синтетических» бумаг снял все ограничения на размер риска, связанного с выдачей низкокачественных ипотечных кредитов{1377}. «Мы искали рычаг…, — писал один из инвесторов, — и тут появилось CDO»{1378}.

Необходимость рычага была вызвана тем, что «число неплатежеспособных американцев, берущих кредиты, уже не удовлетворяло спрос инвесторов на конечный продукт». Рычаг заключался в синтезировании новых бумаг. В результате инвестиционным банкирам уже «было мало дела до реальных заемщиков, покупающих в кредит дома, которые они не могли себе позволить. Уолл-стрит создавала их из воздуха. Множила и множила! Вот почему реальные убытки финансовой системы оказались во много раз больше объема низкокачественных кредитов… Я все удивлялся: разве это законно?» — восклицал один из героев книги М. Льюиса{1379}.

Где же были регулирующие органы? Почему они не вмешались и не предупредили столь масштабное злодеяние? На этот факт обращал внимание и Дик Парсон, председатель Citigroup, приводя доводы в оправдание своих действий: «Помимо действий банков следует отметить снижение регулятивного надзора, поощрение выдачи кредитов ненадлежащим заемщикам и тот факт, что люди брали ипотечные кредиты или кредиты под залог жилой недвижимости, которые не могли себе позволить»{1380}.

В данном случае американское Правительство, Конгресс и Федеральный резерв действовали в полном соответствии со своими идеями рыночного фундаментализма, последовательно проводя политику дерегулирования, т.е. «отмены правил». Они неуклонно блокировали и отменяли регулирующие нормы, одновременно снижая стандарты бухгалтерского учета.

Например, когда в 1990-е годы глава Комиссии по торговле и товарным фьючерсам Б. Борн высказывалась в пользу введения регулирования[198], министр финансов Р. Рубин, его заместитель Л. Саммерс и А. Гринспен блокировали введение регулирующих норм. А чтобы отделаться от внимания регулирующих органов раз и навсегда, представители финансовых рынков активно и успешно пролоббировали принятие закона, гарантирующего, что рынок деривативов по-прежнему будет нерегулируемым (закон о модернизации товарных фьючерсов){1381}. Позже Глава ФРС А. Гринспен сам фактически заблокировал предложение по усилению контроля за деятельностью кредиторов, выдававшие субстандартные кредиты{1382}.

Сильным ходом политики дерегулирования стало принятие (в 1999 г.) закона Грэмма-Линча-Блайли, которым был отменен закон Гласса-Стиголла (1933 г.) разделявший коммерческие и инвестиционные банки[199]. По мнению А. Гринспена новый закон «восстановивший гибкость финансовой индустрии, (был) построен на правильных предпосылках»{1383}. В результате доминирующее место в этом симбиозе двух типов банков заняла культура, свойственная инвестиционному бизнесу. Еще одним следствием отмены регулятивного закона стало снижение конкуренции и усиление концентрации банковской системы: за десять лет рыночная доля пяти крупнейших банков увеличилась с 8% до 30% (в 2009 г.){1384}.

Снижение стандартов банковского учета началось еще при Р. Рейгане и продолжилось в дальнейшем. Оправдывая снижение стандартов, А. Гринспен ссылался на работу экономиста Б. Эйхенгрина и политолога Д. Леблана, опубликованную в конце 2006 г., в которой авторы отмечали, что «демократия… ведет к ослаблению контроля над капиталом»{1385}. Такая «демократия» была очень выгодна банкам. Банкам не нравится прозрачность. Полностью прозрачный рынок был бы очень конкурентным, а при жесткой конкуренции получаемые банком прибыли и платежи неизбежно сократились бы{1386}.

Снижение прозрачности привело и к еще одному эффекту, на который указывает Стиглиц: американские банки стали активно вводить всех нас в заблуждение: они выводили рискованные активы с балансовых счетов, и поэтому никто не мог их надлежащим образом оценить. Достигнутые ими масштабы жульничества являются ошеломляющими: Lehman Brother's мог, к примеру, незадолго до прекращения своей деятельности сообщить, что чистая стоимость их банка составляет около 26 млрд. долл., и при этом имел дыру в балансовом отчете, по размерам приближающуюся к 200 млрд. долл.{1387}

Но, американское правительство, Конгресс и Федеральный резерв закрывали на это глаза, главным было достижение максимально высоких темпов экономического роста любой ценой, т.е. требовалось выжать из экономики максимум возможного в кратчайшие сроки. В соответствии с этой целью изменились и задачи, поставленные перед ФРС. И если после Второй мировой войны ФРС решала проблему «обеспечения предельно высокого экономического роста и уровня занятости в долгосрочной перспективе»{1388}, то с середины 1990-х главным стал вопрос: «Существует ли предельный темп роста, который можно поддерживать, не вызывая инфляции?»{1389}

Двигателем экономического роста является спрос, т.е. его необходимо было стимулировать; основным двигателем инфляции является повышение зарплат, значит, их было необходимо снизить. Однако снижение зарплат приведет к сокращению спроса. Получается замкнутый круг. Как его разорвать, как увеличить спрос? — Предоставить людям кредиты. А для того чтобы люди почувствовали себя богатыми (т.е. создать для них иллюзию богатства), эти кредиты должны быть дешевыми. Как раз эту стратегию и реализовывала политика «дерегулирования» Рейгана-Буша-Гринспена. Как следствие, поставленная перед инвестиционными банками с Уолл-стрит главная задача сводилась к непрерывному «расширению кредитования за счет использования финансовых инструментов»{1390}.

Для того чтобы наглядно представить, о чем идет речь можно привести результаты расчетов S. Pomboy, согласно которым за последние 30 лет заработная плата в США снизилась с 78 до 62% от подушевого дохода, в то же самое время потребительские расходы наоборот выросли со 120 до 160% от зарплаты. Как такое может быть? Расходы растут при снижении зарплаты? Ларчик открывается просто, рост потребления был получен за счет увеличения заимствований. Так, за 2002–2005 гг. рост потребительских расходов американцев был покрыт за счет займов на 675 млрд. долл. (не считая ипотечных кредитов), и только на 530 млрд. за счет зарплаты{1391}.

Реализовать данную стратегию в существующих рыночных условиях можно только за счет построения финансовых пирамид и надувания рыночных пузырей, способных дать максимальный эффект в кратчайшие сроки. Пирамиды и пузыри обеспечивали возможность увеличения кредитования при сохранении низкого уровня инфляции. Не случайно именно финансовая пирамида, основанная на опережающем росте совокупного долга, стала главной движущей силой американской экономки в последнюю четверть века[200]. Тактика построения пузырей сначала была использована в период технологического бума, а затем при надувании пузыря на рынке недвижимости.

Надувательством пузырей был охвачен весь финансовый рынок, а не только сегмент ипотечного кредитования. Например, «еще более отвратительными, — полагает Стиглиц, — были приемы мошенничества операций с кредитными картами, применение которых после 1980 года быстро приняло огромный масштаб»{1392}. Но все же «вопиющая алчность финансового сектора Америки, — по мнению Стиглица, — возможно нигде не проявила себя более наглядно, чем в политическом давлении, которое его представители оказали в ходе поддержки программы предоставления кредита студентам{1393}. «Современная Америка отбросила в сторону уроки об опасности ростовщичества…»{1394}.

Реализация подобной стратегии была бы невозможна, без плотного сотрудничества между государством и крупным финансовым бизнесом. И это сотрудничество действительно было, правда, по словам Стиглица, оно носило неявный характер: Федеральный резерв и Минфин фактически поощряли банки действовать все более безрассудно и поэтому эти финансовые институты знали, что если у них возникнет проблема, то, скорее всего они будут спасены. (Финансовые рынки назвали такую политику «путом Гринспена-Бернанке»){1395}. Правительство фактически стало неявным страховщиком огромных убытков{1396}. И финансовые компании пускались во все более рискованные авантюры. О величине риска достаточно наглядно говорит соотношение величины заемных и собственных средств в крупнейших инвестиционных компаниях Уолл-стрит, которое к 2007 г. выросло до 30:1 и даже 40:1. Для банкротства любой из этих компаний требовалось лишь небольшое снижение стоимости их активов{1397}.

Впрочем, правительство и не собиралось в одиночку отдуваться за результаты своей деятельности, часть ноши оно заранее перенесло на конечных потребителей своей политики т.е. получателей кредитов. По отношению к последним правительство придерживалось прямо противоположной политики, чем к банкам: в то время как требования к финансовым институтам все более снижались, требования к заемщикам наоборот постоянно ужесточались.

Примером может служить принятый в апреле 2005 г. «Закон о предотвращении злоупотреблений банкротством и о защите прав потребителей». Новый закон поощрял кредиторов выдавать кредиты на все более плохих условиях и одновременно позволял налагать арест на четверть заработной платы заемщика, просрочившим погашение кредита (до этого закон о банкротстве не имел права регресса, т.е. гарантировался только недвижимостью, под которую брался кредит). Администрация Обамы хотела отменить этот закон в 2005 г. но банки выступили против и добились успеха{1398}.

Конечным получателем всех выгод от политики дерегулирования и либерализации финансовых рынков оказался финансовый сектор, на который в 2007 г. пришелся 41% прибыли всего корпоративного сектора{1399}.

Динамика (тренды) корпоративной прибыли в финансовом и промышленном секторах экономики США,% от совокупной корпоративной прибыли{1400}

Сверхвысокая прибыль, получаемая в финансовом секторе, достигалась за счет принесения в жертву процветания и эффективности остальной экономики. Например, в 2007 г. Американское общество инженеров-строителей заявило, что США настолько мало заботятся об общественной инфраструктуре — дорогах, мостах, школах, дамбах, — что потребуется потратить более полутора триллионов долларов в течение пяти лет, чтобы вернуть все это в нормальное состояние. Однако расходы подобного рода продолжали сокращать{1401}. Стиглица же в этой связи особенно беспокоило то, что «деятельность финансового сектора привела к растрате самого редкого нашего ресурса — человеческих талантов. Я видел, что слишком много наших лучших студентов после получения диплома шли в финансовую отрасль. Они не могли сопротивляться притяжению предлагавшегося там огромного вознаграждения»{1402}.

ЭРЗАЦ-КАПИТАЛИЗМ

…приватизация доходов и социализация убытков.

Дж. Стиглщ{1403}

Когда «пузырь недвижимости» лопнул, крупнейшие американские инвестиционные и финансовые институты Fannie Мае и Freddie Mac, Bear Stearns, AIG, Morgan Stanley, Citigroup, Goldman Sachs, Solomon Brothers и т.п. оказались на грани банкротства. По словам одного из героев М. Льюиса, «инвестиционные банки оказались не просто в дерьме — они вымерли как мамонты»{1404}. Воротилы финансового бизнеса бросились за спасением к тому, от вмешательства кого они раньше всячески открещивались, — к государству.

По словам успешного инвестиционного брокера непосредственного участника событий, героя книги М. Льюиса, «фирмы с Уолл-стрит презрительно отмахивавшиеся от правительственного регулирования в хорошие времена, стали умолять правительство о помощи, как только атмосфера накалилась. Успех — это личное достижение; провал — социальная проблема»{1405}. Дж. Гутфройнд генеральный директор Solomon Brothers, по этому поводу замечал: «Принцип невмешательства государства в экономику действует лишь до тех пор, пока ты по уши не увязнешь в дерьме»{1406}.

Следует лишь уточнить, что банки с Уолл-стрит не просили, а требовали от государства денег с наглостью профессионального грабителя. По словам Стиглица, «банки, образно говоря, приставили пистолет к виску американского народа: «Если вы не дадите нам больше денег, то сами от этого больше пострадаете»{1407}. И банки Уолл-стрита имели на это все основания, поскольку благодаря отмене закона Гласса-Стиголла они стали «слишком большими для банкротства».

Впрочем, требования были излишни, государство само с готовностью бросилось спасать банки, представлявшие основу финансовой системы США. При этом, осуществляя акцию спасения, правительство действовало строго в рамках идей рыночного фундаментализма. Например, администрация решила не осуществлять никакого контроля над получателями выделяемого, в рамках акции спасения, огромного количества средств налогоплательщиков, поскольку такой контроль, по ее мнению, стал бы вмешательством в работу свободной рыночной экономики, как будто, замечал в ответ Стиглиц, выделение триллионов долларов на спасение банков не является таким вмешательством{1408}.

Общая стоимость государственных гарантий и спасательных операций приблизилась к 80% ВВП США или примерно 12 трлн. долл. Но еще неизвестные сотни миллиардов долларов были выделены неизвестно кому, в обход демократических процедур (в обход Конгресса), через ФРС и Федеральную корпорацию по страхованию вкладов, без всякого контроля{1409}. В защиту этой практики ФРС утверждала, что закон о свободе информации на нее не распространяется{1410}.

Особенностью акции спасения Буша-Гринспена стал и отказ от ужесточения регулирования финансовых рынков. По словам Стиглица, «министерство финансов США и Федеральная резервная система не только не предлагают ввести правила регулирования, но и используют силовое давление, иногда почти в грубой форме, чтобы оказать сопротивление любым инициативам это сделать»{1411}.

Мало того, в условиях кризиса администрация продолжила процесс либерализации и дерегулирования финансовой системы. Одним из шагов на этом пути стало принятие серии антикризисных актов 2008–2009 гг. по снижению стандартов бухгалтерского учета, сделавших финансовую систему совсем непрозрачной{1412}. Представители администрации и раньше оказывали политическое давление на Совет по стандартам финансового учета (FASB), отмечает Стиглиц, но то, что произошло в ходе нынешнего кризиса, является еще более ужасным: члены Конгресса угрожали отменить положения FASB, если они противоречат требованиям банков — снизить стандарты банковского учета{1413}. Не случайно, согласно индексу банковской скрытности Tax Justice Network (за 2009 г.) Соединенные Штаты, Великобритания и Сингапур стали одними из худших в этой области{1414}.

Все эти меры могли бы быть оправданы достижением конечной цели — восстановлением кредитования экономики. Однако этого не произошло. Деньги, предоставленные правительством для рекапитализации банков, в экономику не пошли. Куда же они делись?

Полученные, в рамках акции спасения от государства средства многие руководители финансовых компаний использовали для выплаты себе рекордных бонусов — за рекордные убытки. Девять организаций кредиторов, которые в совокупности понесли убытки в 100 млрд. долл., и получившие по программе спасения TARP 175 млрд. долл., направили 33 млрд. из них на выплату бонусов… Остальные деньги были использованы для выплаты дивидендов для акционеров{1415}. Частным примером может являться X. Харблер управляющий CDO Morgan Stanley, который был уволен еще в 2007 г. с несколькими десятками миллионами долларов в кармане, нанеся банку убыток в $9 млрд. — самый крупный операционный убыток в истории Уолл-стрит{1416}.

И даже после удовлетворения своих аппетитов банки не возобновили кредитование экономики, оставшиеся средства они продолжали держать у себя. В результате кредит даже на жестких условиях оказался почти недоступным. «Для крупных банков такое положение дел является золотым дном. А вот для остальной части страны просто кошмар. Другими словами, — отмечает Стиглиц, — огромные субсидии финансовому сектору предоставляются за счет других секторов экономики»{1417}.

Роль кредитора первой инстанции была вынуждена взять на себя ФРС… Когда рынок перестал покупать коммерческие бумаги, это стал делать Федеральный резерв. ФРС сделала подарок и банкам, начав выплачивать им проценты по банковским резервам, в результате банки стали резервировать деньги вместо того, что бы выдавать кредиты{1418}.

Власти США выполняли буквально все требования и запросы финансового сектора, которые выходили уже не только за рамки либеральной доктрины, но и просто здравого смысла. Чем же руководствовались в своих действиях представители финансовой и политической элиты США? В поисках ответа на этот вопрос Стиглиц приходил к выводу, что «министерство финансов находилось в кармане у финансового сектора»{1419}.

«Финансовый сектор, — поясняет Стиглиц, — использовал свои сверхвысокие прибыли для покупки политического влияния, благодаря чему он сначала освободился от регулирования, а затем получил триллионы долларов субсидий…»{1420} На эти деньги покупалось не только политическое влияние, но и общественное мнение. Захватив (явный или неявный) контроль над средствами массовой информации, образования, культуры, мошенники разрушали моральные основы общества и навязывали ему ложные ориентиры, превращая общество в послушное орудие для достижения своих интересов{1421}.

Надежды на то, что новый президент Б. Обама сможет переломить ситуацию, не оправдались. Об этом говорит хотя бы подписанный новым президентом в июле 2010 г. закон Додда-Франка о реформе в области регулирования и защите прав потребителей, который включал такое большое количество исключений, что, по словам Стиглица, был похож на швейцарский сыр: казалось бы, головка крупная, но в ней имеются большие отверстия{1422}. В конечном итоге, по мнению Стиглица, «администрация Обамы встала на сторону банков», она «предложила предоставить Федеральному резерву еще больше полномочий, чем те, которые имел последний, приведя страну к кризису»{1423}.

Этот вывод подтверждают и данные Федерального резервного банка Нью-Йорка, согласно которым в 2010 г. 18 американских банков, среди которых были Morgan Stanley, Citigroup, JP Morgan, Bank of America, Goldman Sachs, Lehman Brothers, пользуясь несовершенством законодательства и лазейками в системе бухгалтерского учета, систематически маскировали реальные объемы своего долга. В среднем банки занижали показатели своей долговой нагрузки на 42%. Только один Lehman Brothers «спрятал» около 50 млрд. долл. собственных долгов{1424}.

Победа банкиров над Америкой была полной, считает Стиглиц. У них был даже аргумент, оправдывающий такой подход: дерегулирование позволило им заработать больше денег, а деньги являются символом успеха{1425}. Тем не менее «в конце концов, систему удалось спасти, но за это, отмечает Стиглиц, пришлось заплатить цену, в которую до сих пор трудно поверить»{1426}. Но главное, считает нобелевский лауреат, «тревогу вызывают политические последствия, связанные с реакцией финансового рынка»{1427}.

ОЛИГАРХИЯ

Преимущества роста… в последние два десятилетия в США, распределялись неравномерно: неравенство и в богатстве и в доходах возросло до уровня, невиданного во времена Великого Гэтсби[201].

П. Кругман{1428}

Рост неравенства, по словам Гринспена, начался с середины 1980 г.: «И хотя другие страны также сталкиваются с растущей концентрацией доходов{1429}, на сегодняшний день ее последствия куда менее значительны, чем в Соединенных Штатах. США явно выделяются среди мировых торговых партнеров»{1430}. «Американцы уже видели подобное, — продолжал Гринспен, — В последний раз доходы концентрировались в руках столь же узкого круга людей на короткий период в конце 1920-х годов и на более длительное время — непосредственно перед Первой мировой войной». «Двухуровневая экономика — обычное дело для развивающихся стран, однако американцы не сталкивались с таким различием в доходах с 1920-х годов»{1431}.

На факт роста неравенства указывают представители всех политических сил, но между ними существует принципиальное различие в оценке самой проблемы концентрации доходов. А. Гринспен воспринимает ее лишь как досадную помеху угрожающую «обычаям и стабильности демократических обществ. Боюсь, что неравенство может спровоцировать политически выгодный, но экономически разрушительный поворот»{1432}. Либеральная идеология отрицает сам моральный аспект проблемы. В лице Ф. Хайека она утверждает, что выражение «социальная справедливость» «лишено смысла» и «неприменимо к цивилизованному типу общества»{1433}. Нижние классы общества к людям вообще не относятся, «пролетариат — это дополнительная популяция…»{1434}.

Диаметрально противоположных взглядов придерживается один из реальных и вполне успешных героев книги М. Льюиса: «Будучи консервативным республиканцем, ты не задумываешься о том, что одни зарабатывают, грабя других… Я пришел к выводу, что вся сфера потребительских кредитов существует для того, чтобы снимать с людей последнюю рубаху»{1435}. «Высшие слои общества изнасиловали свою страну. Вы обманули ее жителей. Вы создали машину, обдирающую людей»{1436}. «На сегодняшний день на финансовых рынках почти каждый участник заявляет о своей невиновности. Все они утверждают, что всего лишь выполняли свою работу. Так оно и было, отмечает Стиглиц. Но их работа часто предусматривала эксплуатацию других или благоденствие за счет результатов такой эксплуатации»{1437}. На деле, полагает Стиглиц, «идеология свободного рынка оказалась лишь предлогом для применения новых форм эксплуатации»{1438}.

Не меньше различий и в определении источников роста неравенства. По мнению Гринспена, он стал следствием глобализации и технологического бума. Что объективно имело свое место. Глобализация и технологический бум повышают эффективность и соответственно доходы тех, кто в наибольшей мере связан с этими процессами, и наоборот. Противники этой версии утверждают, что рост неравенства обеспечил не столько рост экономики, сколько перераспределение уже существовавшего богатства внутри общества: после того, как «финансовые институты обнаружили, что в нижней части общественной пирамиды имеются деньги», они,.считает Стиглиц, «сделали все возможное… чтобы переместить эти деньги ближе к вершине пирамиды»{1439}.

Деньги внизу общественной пирамиды копились еще с окончания Второй мировой, почему же тогда финансовые институты начали их безудержное перераспределение только с начала 1990-х? По мнению канадской исследовательницы Н. Кляйн, причина этого крылась в том, что социальные «страны Запада возникли в результате компромисса между коммунизмом и капитализмом. Теперь нужда в компромиссах отпала…», «когда Ельцин распустил Советский Союз… капитализм внезапно получил свободу обрести самую дикую свою форму, и не только в России, но и по всему миру…»{1440}.

Процесс перераспределения демонстрирует снижение за 1979–2009 гг. реальной средней (median) зарплаты в США на 28%{1441}, на фоне роста реального валового внутреннего продукта на душу населения за тот же период почти на 60%{1442}. Куда же девался доход, если зарплата упала? Весь доход концентрировался на верхних этажах социальной лестницы. И если 30 лет назад оплата руководителя высшего звена превышала оплату труда работника средней квалификации приблизительно в 40 раз, то сейчас это соотношение составляет сотни и тысячи раз{1443}.

Наглядную картину перераспределения дает график роста совокупных доходов по группам домохозяйств за последние десятилетия. Как правило, в США доходы рассчитываются по квинтилям — 5 групп от беднейшей 1/5 до богатейшей 5/5. Самая богатая группа делится по процентам от 10 до 0,01%. Последняя представляет примерно 14 000 богатейших семей США.

Рост доходов социальных групп в США за 1979–2004 гг., в %{1444}

Приведенный график подтверждает расчеты профессора университета Беркли Е. Сайза, согласно которым 2/3 национального дохода за последние годы пришлись всего на 1% богатейших домохозяйств. Доход этого 1% рос в 10 раз быстрее, чем остальных 90% домохозяйств. По мнению Сайза, к настоящему времени США достигли самого высокого уровня концентрации доходов с 1928 г.{1445}

Оценивая результаты неолиберальных реформ, Дж. Стиглиц приходит в итоге к радикальным выводам: то, что происходило в США на протяжении более четверти века, было «созданием государства корпоративного благосостояния»{1446}. Да, речь идет о том самом корпоративном государстве, в котором на смену родовой аристократии к власти должна была прийти финансовая аристократия («привилегированная каста»{1447}) неофеодального стиля. Том самом корпоративном государстве, о котором мечтали в начале 1930-х канцлер Германии Ф. Папен и стальной магнат Ф. Тиссен, «нанявшие» Гитлера для защиты своих привилегий, когда они оказались под угрозой. Превращение Соединенных Штатов Америки в Корпоративные Штаты наглядно демонстрирует сравнение показателей социального неравенства и наследственной преемственности богатства европейских стран и США.

Корпоративные Штаты Америки[202],{1448},[203] 

Процесс превращение Соединенных Штатов в Корпоративные отмечают множество исследователей этого вопроса. Так, американский социолог Р. Лахманн, приводя факты небывалой концентрации богатства в руках немногих, приходит к выводу, что в последние три десятилетия правительство США и крупнейшие американские корпорации оказались под контролем олигархии{1449}. Д. Харви, в свою очередь, полагает, что именно передача власти олигархии и являлась истинной целью неолиберальной политики Запада{1450}.

«Новый курс» Буша носил исключительно корпоративный характер, считает и Н. Кляйн. «Вся 30-летняя история чикагского эксперимента — это история масштабной коррупции и корпоративистского сговора между государством и крупными корпорациями…»{1451}, «роль правительства в корпоративистском государстве — работать конвейерной лентой для передачи общественных денег в частные руки{1452}.

На «повсеместную практику защиты правительством интересов крупных американских компаний»{1453}, указывает и Р. Райх. Он же отмечает, что «лоббистская деятельность становится все более прибыльной. В 1970-х вашингтонскими лоббистами становились примерно 3% бывших членов конгресса, в 2009 г. эта цифра достигла уже 30%»{1454}. Повышение эффективности лоббизма является отражением соответствующего роста коррупции в высших эшелонах американского истеблишмента.

Коррупция становится неизбежным следствием роста неравенства. Требуя привилегий для себя «привилегированный класс» вынужден делиться с теми, кто эти привилегии создает для тех, кто участвует в процессе создания или обслуживания интересов «привилегированного класса вымогательство, за исключением случаев чистого криминала, подсознательно становится средством восстановления экономической и социальной «справедливости» в отношении лично себя, пускай и за счет других. Но такие правила игры установлены самим «привилегированным классом», не желающие принимать в ней участие превращаются в париев и опускаются на «дно».

Чувство справедливости также присуще человеку, как и чувство эгоизма. Это чувство справедливости базируется не на зависти к богатым, а на чувстве собственного достоинства. В классовом обществе, разделенном на расу господ и расу рабов, борьба за справедливость становится борьбой за право называться человеком. Это чувство свойственно как русским крестьянам, восставшим в 1917 г. «за право считаться людьми», так и современным американским профессорам, в лице, например, Р. Райха, по мнению которого «ни один американец не сможет жить спокойно и счастливо в стране, где малая доля получает все более крупную часть национального дохода, а то, что остается большинству, постоянно уменьшается»{1455}. «Когда мы поймем, что экономическая игра ведется нечестно, — предупреждает Р. Райх, — положение может стать взрывоопасным»{1456}.

Наиболее популярными методами перераспределения капитала, за исключением чисто финансовых (ипотечных, кредитных и т.п.) махинаций, в США стали:

Государственные контракты: «Сотни миллиардов долларов ежегодно из общественных средств переходили в руки частных компаний. Это происходило на основе контрактов, многие из которых заключаются в тайне, без конкуренции», — отмечает Н. Кляйн[204]. Как писала в феврале 2007 г. газета New York Times, в США, «без каких-либо публичных обсуждений или формальных процедур подрядчики фактически заняли положение четвертой ветви власти»{1457}.

Приватизация общественных секторов экономики, таких, как пенсионное и медицинское обеспечение, национальная оборона и т.д.

Соединенные Штаты переняли чилийский (времен правительства Пиночета) опыт приватизации пенсионной системы и создания частных пенсионных фондов{1458}.[205] В частных фондах доминирует накопительная пенсионная система с фиксированными взносами, которые инвестируются в ценные бумаги. Безусловно, частный бизнес дает несравнимо более высокое качество услуг, чем государственно-бюрократический, беда лишь в том, что это «счастье» не для всех, а только для тех, кто может за него заплатить[206]. В отношении пенсий, таких в США нашлось около половины работающих, но и из них сделать достаточные пенсионные накопления смогли весьма немногие. Но не это самое главное, а то, что большая часть средств частных пенсионных фондов пошла на строительство той самой финансовой пирамиды, о которой говорилось выше. Рухнет она, рухнут и пенсии. Показательным примером в этом отношении стал кризис 2008 г., когда частные пенсионные фонды США показали отрицательную доходность на уровне 26%{1459}. Некоторые корпоративные фонды оказались еще в более худшей ситуации. Например, обязательства одной из крупнейших корпораций мира «Дженерал моторс» (GM) перед пенсионерами в 2008 г. более чем в два раза превысили рыночную стоимость самой компании. Если бы не десятки миллиардов долларов государственной помощи, более полумиллиона пенсионеров, имевших корпоративную страховку GM, могли потерять ее полностью[207].

Приватизация здравоохранения привела к тому, что в США самые высокие в мире расходы на здравоохранение на душу населения, и эти расходы растут опережая инфляцию. При этом в США самый высокий среди всех индустриально развитых стран уровень детской смертности, а предполагаемая продолжительность жизни ниже, чем в 40 других странах включая Иорданию и Каймановы острова. США единственная богатая страна, которая не обеспечивает медицинское страхование всем своим гражданам; на 2010 г. медицинской страховки не имели почти 45 млн. человек{1460}.

«Приватизация» системы национальной безопасности США осуществляется в соответствии с доктриной «нового курса» Буша, где все вспомогательные функции по обеспечению национальной безопасности должны быть возложены на частные фирмы. Последние становятся ежегодными получателями десятков миллиардов бюджетных долларов от министерства обороны, ЦРУ и других силовых ведомств{1461}. Эта реформа породила «целую армию фирм-лоббистов, предлагающих связать новые компании с нужными людьми на Капитолийском холме. В 2001 г. в сфере безопасности было всего две такие фирмы, а к середине 2006 г. их насчитывалось 543.{1462}

Снижение верхней ставки подоходного налога — является одним из наиболее эффективных механизмов концентрации доходов. Об этом наглядно говорит, например, график сравнения ставки налогов и доходов 0,5% богатейших налогоплательщиков США. На самом деле из-за большого количества исключений «эффективная (реальная) налоговая ставка» снизилась еще ниже номинальной, как по размеру, так и по степени прогрессии{1463}.

Изменение верхней ставки подоходного налога в США и доли 0,5% богатейшей части населения, в общих доходах американцев, за 1917–2008 гг., в %{1464}

По мнению богатейшего человека мира У. Баффета, в последние 20 лет налоги в США были слишком выгодными для состоятельных людей, что позволяло «супербогатым» становиться еще богаче: «Изменения налогового законодательства очень благоприятствовали этой группе, в которую вхожу и я. В течение этого времени среднестатистический американец в экономическом плане никуда не двигался. Он шел на месте по беговой дорожке, в то время как супербогатые были на космическом корабле»{1465}.

Впрочем, дальнейшее снижение ставки налога уже не играло принципиальной роли, поскольку после накопления капитала в дело вступают проценты, которые перераспределяют собственность еще эффективнее, чем снижение налогов.

Причем проценты в США, как это ни странно, облагаются по в два раза меньшей ставке налога (15%), чем доход, полученный от реальной деятельности (35%). В результате четыреста наиболее высокооплачиваемых налогоплательщиков 2007 г., получающих средний доход более чем в 300 млн. долл. каждый, заплатили налоговой службе всего 17% своего общего годового дохода, поскольку преобладающую часть доходов проводили по графе «доход от вложенного капитала»{1466}.

Превращению американского капитализма в неофеодальное корпоративное государство способствовало и «эффективное» снижение максимальной ставки налога на наследство более чем в два раза, с 45 до почти 20%{1467}. Правда республиканцы считают, что и этого недостаточно, и требуют полной отмены налога на наследство. Тем временем доля собственности 1% богатейших американцев, в общем богатстве страны, выросла за последние 30 лет почти в 1,8 раза с 20% в 1979 г., до 35% в 2007 г.{1468}.

Рост неравенства Соединенных Штатов, все в большей мере приобретает корпоративистские черты и в бытовой сфере, все ярче подчеркивая разделение американцев на две социальные расы. Британское правительство для описания данного явления ввело даже специальное понятие «социальное отчуждение», которое значительно шире и глубже, чем обычное понятие неравенства{1469}.

Признаки «социального отчуждения» проявляются, например, в том, что «по всей стране наиболее состоятельные американцы отделяются от прочих и образуют собственные сообщества, налоговые базы которых могут обеспечить обслуживание на гораздо более высоком уровне. Этот класс обитает в бизнес-парках и поселках за шлагбаумами, вместо обычной полиции окружает себя охранниками…»{1470}. По мнению Н. Кляйн, в США уже возникло «вполне сформировавшееся (корпоративное) государство в государстве, которое обладает силой и имеет огромные возможности, тогда как настоящее государство стало хрупким и немощным»{1471}. Корпоративное государство за счет общественного обзаводится даже собственными корпоративными армиями. Примером может являться фирма Blackwater, создавшая на базе госконтрактов собственную частную армию из 20 тысяч наемных солдат{1472}. Правый американский журнал назвал Blackwater «Аль-Каидой» для хороших парней»{1473}.

Несмотря на то что видимое богатство растет и за пределами «зеленых островов» корпоративного государства (площадь типичного американского дома в 1977 г. составляла 550 кв.м., в 2007 г. — 700, типичная свадьба в 1980 г. обходилась в 11 тыс. долл., в 2007–28 тыс., с учетом инфляции){1474}, картина там диаметрально противоположная.

Там за поддержание своего социального статуса на фоне снижения почасовых ставок борются более 90% американцев. Двухнедельный отпуск является для них нормой, у европейцев для сравнения — 5 недель. По данным ОЭСР, среднегодовой фонд рабочего времени американца с 1970 по 2006 г. сократился с 1900 до 1800 часов, немца — с I960 до 1440, француза — с 1940 до 1680; англичанина и итальянца — с 1870 до 1590{1475}. По данным же американских исследователей, количество часов, отработанных за год средним американцем, не сократилось, а наоборот, выросло за счет сверхурочных работ и совместительства до 2200{1476}. Фонд рабочего времени американской семьи вырос еще больше — на 26%, за счет увеличения количества работающих женщин, имеющих детей за 1966–2000 г. с 20 до 60%{1477}.

А работать необходимо еще больше, поскольку нужно оплачивать долги, которые с 1970-х по 2007 гг. выросли с 55% (долг средней американской семьи (включая долги по ипотеке)) до 138%{1478}. По данным исследователей, для того, чтобы уделять больше времени работе американцы по ночам стали спать на один-два часа меньше, чем в 1960-х г. (Подобное ограничение породило абсолютно новую отрасль. В 2007 г. американцы потратили громадную сумму в 23,9 млрд. долларов на товары и услуги, связанные со сном){1479}. А каждый десятый американец принимает годичный курс антидепрессантов, вследствие чего антидепрессанты стали наиболее часто прописываемым лекарством в стране и даже в истории{1480}.

Между тем, несмотря на кажущуюся осознанную последовательность действий по концентрации богатства, рост неравенства является не столько целью, сколько сущностью неолиберальной доктрины, настаивающей на абсолютной эластичности заработной платы, что на другом конце социальной лестницы подразумевает такую же абсолютную эластичность доходов. Т.е. бесконечное снижение заработной платы на одном конце подразумевает такое же бесконечное увеличение доходов на другом.

Попытки критики существующей системы, по словам Стиглица, привели к тому, что представители администрации (Клинтона) «обвинили нас в том, что мы способствуем разжиганию классовой борьбы. Если уж наши спокойные попытки обуздать то, что с высоты сегодняшнего дня (времен президента Буша) кажется небольшими эксцессами[208], воспринимались так резко и получали столь решительный отпор, какой реакции можно ожидать при прямой атаке на беспрецедентную перекачку денег финансовому сектору Америки»{1481}. «Эта раздача денег на самом деле оказалась одним из самых крупных в истории перераспределений богатства за столь короткий промежуток времени. (Почти наверняка еще более крупной можно признать (только) проведенную в России приватизацию государственного имущества)», — отмечает Дж. Стиглиц{1482}.

Концентрация богатства в руках немногих сама по себе разделяет общество на классы, порождает напряжение между ними и в конечном итоге приводит к классовой борьбе. Классовая борьба никогда не возникает сама по себе, а только как ответная реакция на социальный расизм верхов, выражающийся, в экономических отношениях, главным образом в чрезмерном росте неравенства.

Каких бы идеологических установок ни придерживались стороны, все они признают необходимость срочного решения проблемы. По мнению А. Гринспена: «Если мы не займемся этой проблемой и не обуздаем рост неравенства доходов, наблюдающийся в последние 25 лет, то культурные связи, которые скрепляют наше общество, могут нарушиться. Вероятные последствия — рост недовольства, разложение власти и даже серьезные проявления насилия — создают угрозу основам цивилизованности, от которой зависит развитие экономики»{1483}. Однако Гринспен не дает решения этой проблемы, и не способен дать, поскольку либеральная идеология, ставящая во главу угла «личность, стремящуюся к своей выгоде»[209], не имеет собственных позитивных идей на этот счет.

Решение пока предлагается только из-за другой стороны баррикад. В устах Дж. Стиглица оно звучит следующим образом: «Кому-то придется заплатить по счетам. Даже если эти счета будут распределены между всеми гражданами страны пропорционально, для большинства американцев последствия этого станут катастрофическими… у нас нет выбора, если мы хотим хотя бы в какой то мере чувства справедливости, вся тяжесть корректировки должна лечь на тех представителей верхушки общественной пирамиды, которые за последние три десятилетия очень много выиграли благодаря созданному положению дел, и на финансовый сектор, действия которого так дорого обошлись остальной части общества»{1484}.

Помимо восстановления справедливости решение проблемы неравенства, по мнению Стиглица, должно помочь решить и экономическую проблему: «Чтобы восстановить общий объем американского потребления, следует осуществить масштабное перераспределение доходов… Более прогрессивное налогообложение… не только позволит добиться желаемого результата, но и поможет стабилизировать экономику»{1485}.

Однако подобные предложения остались без ответа. «Финансовый сектор не желает расплачиваться за совершенные им промахи… они усердно пытаются переложить свою вину на других, включая и тех, кто пострадал от их действий», — констатировал Стиглиц год спустя{1486}. В частности, под давлением республиканцев (имеющих большинство в Сенате), Обама был вынужден продлить налоговые льготы для наиболее состоятельных американцев. Сравнивая политику демократа Обамы и республиканца Буша, Стиглиц пришел к выводу, что при смене власти практически не произошло никаких изменений. Это привело к «распространению мнения о том, что нынешняя администрация (Обамы) оказалась в руках тех же сил, которые породили этот кризис»{1487}.

Б. Обама оказался заложником тех самых сил, о которых писал еще Д. Харви: «Союз сил, которые нам удалось консолидировать, и большинство, которое нам удалось возглавить, оказались настолько сильны, что последующие поколения политиков не смогут игнорировать это наследство. Возможно, самое большое проявление их успеха состоит в том, что как Клинтон, так и Блэр находились в ситуации, в которой оставленное им пространство для маневра оказалось так мало, что они не слишком много могли сделать и, вопреки собственному верному инстинкту, обязаны были поддерживать процесс восстановления правящего класса»{1488}.

Следующий акт драмы начнется в первые месяцы 2011 г. По всей стране власти штатов, столкнувшись с дефицитом бюджета, начали законодательную атаку против работников государственных и муниципальных коммунальных служб, стремясь урезать или полностью отменить права на коллективные сделки, ревизии подверглись также госрасходы на образование и здравоохранение. В ответ почти половину штатов: от огромной Калифорнии до крохотного Массачусетса — охватили массовые акции протеста{1489}. В апреле 2011 г. был задержан даже мэр Вашингтона В. Грей, который вместе со своими сторонниками перекрыл улицу у здания сената и скандировал лозунги протеста против сокращения социальных расходов.

ПОТЕРЯ ДОВЕРИЯ

Законы регулируют лишь малую толику повседневной рыночной деятельности. Потеря доверия ощутимо подрывает способность нации к ведению бизнеса… Государственное регулирование не может заменить честность.

А. Гринспен{1490}

Одним из «условий нормального функционирования рыночного капитализма, которое не часто увидишь в перечнях факторов экономического роста и повышения уровня жизни, является доверие к слову, данному другими, — отмечает А. Гринспен, — В условиях верховенства закона у каждого есть право на судебное исполнение договоренностей, однако, если судебного решения потребует значительная часть заключенных договоров, судебная система захлебнется, а общество не сможет следовать принципу верховенства закона»{1491}.

Без доверия, утверждал бывший глава ФРС, «разделение труда, принципиально необходимое для поддержания нашего уровня жизни, было бы невозможным…»{1492}. «Даже в условиях рыночной экономики доверие является той смазкой благодаря которой общество выполняет свои функции», — подтверждает Стиглиц{1493}.

Однако, отмечает нобелевский лауреат, господствовавший последнюю четверть века в США «жесткий индивидуализм в сочетании с явно доминирующим материализмом привел к подрыву доверия», а последовавший кризис окончательно «обнажил не только недостатки основной экономической модели, но и недостатки нашего общества. Слишком многие получали в нем преимущества за счет других. Чувство доверия было утрачено»{1494}.

По мнению А. Гринспена, основной причиной утраты доверия были участившиеся случаи мошенничества: «Мошенничество разрушает сам рыночный процесс, поскольку он невозможен без доверия участников рынка друг другу»{1495}.

При этом Гринспен заявлял, что «никакой необходимости в законе о борьбе с мошенничеством не было…»{1496}. Рынок должен все отрегулировать сам, считал А. Гринспен. Как последовательный либертарианец он основывал свое мнение не на моральных, а на чисто практических соображениях — доверие определяется лишь заинтересованностью контрагента в сделке и его репутацией{1497}. Мошенники являются исключением из правил, и своими действиями они подрывают свою репутацию, полагал Гринспен, и, следовательно, рано или поздно с ними просто перестанут иметь дело.

В отличие от бывшего главы ФРС, Дж. Стиглиц находил причины роста мошенничества и утраты доверия именно в моральной деградации финансовой и политической элиты американского общества. В качестве примера Стиглиц приводит заявление главы Goldman Sachs Л. Бланкфейна, который «утверждал, что он всего лишь делал «работу Бога» и при этом он и другие ему подобные отрицали, что в их действиях было предосудительное, возникало ощущение, — замечал в этой связи Стиглиц, — что банкиры живут на другой планете. По крайней мере, они пользуются явно другими моральными ориентирами»{1498}.

Одну из главных причин моральной деградации американской элиты Стиглиц находил в крахе ее морального оппонента — Советского Союза:

«Основные экономические и политические права перечислены во Всеобщей декларации прав человека. В ходе этих дебатов Соединенные Штаты желали говорить только о политических правах, а Советский Союз только об экономических… После краха Советского Союза права корпораций стали приоритетными по сравнению с базовыми экономическими правами граждан…»{1499}. «За период американского триумфа после падения Берлинской стены… Экономическая политика США в меньшей степени основывалась на принципах, а в большей на своих корыстных интересах или точнее, на симпатиях и антипатиях групп с особыми интересами, которые играли и будут играть столь важную роль в формировании экономической политики»{1500}.

Моральная деградация элит ведет к социальному разрушению общества (потере доверия), люди перестают воспринимать других людей, как равных, а лишь как инструмент для достижения собственных эгоистических целей. Люди все меньше становятся людьми и все больше «волками Гобса». Тот же самый процесс происходил накануне обеих мировых войн, люди постепенно теряли человеческое. И нужен был лишь небольшой толчок, чтобы все утончающаяся ткань, отделявшая человека от зверя, была прорвана.

Чрезмерное неравенство ведет к исчерпанию накопленного социального капитала и в итоге приводит к разрушению социальной ткани общества[210]. Неравенство, становясь чрезмерным, из двигателя общественного развития превращается в его убийцу. Не случайно тема «социального единства» (Social cohesion) становится все более популярной в последнее время{1501}.

Не случайным стало и нарастание ощущения понижения безопасности в американском обществе, что связано с усилением тревожности{1502}. «Очень небедные американские корпорации, — отмечает Стиглиц, — также говорят об обеспечении мер безопасности. Они подчеркивают необходимость обеспечения прав собственности… в то же время многие представители органов власти утверждают, что сеть безопасности[211] для частных лиц должна быть ослаблена, что нужно сократить выплаты по системе социального обеспечения и ослабить меры, направленные на сохранение рабочих мест для рядовых граждан… налицо любопытное противоречие, которое приобретает особое значение в свете… дискуссий о правах человека»{1503}, как и дискуссий о демократии.

«Мы либо имели дело с абсолютно грязной игрой, либо рехнулись, — восклицали герои книги М. Льюиса, непосредственные участники событий, — Мошенничество было настолько очевидным, что мы испугались, не подорвет ли оно нашу демократию»{1504}, «Грядет кончина демократического капитализма»{1505}.

«Еще одной жертвой произошедшего стала вера в демократию, — подтверждал Стиглиц, — В развивающемся мире люди смотрят на Вашингтон и видят систему управления, позволяющую Уолл-стрит диктовать правила, которые работают на обеспечение корыстных интересов и ставят при этом под угрозу всю мировую экономику… Уолл-стрит получила деньги в таких количествах, о которых даже самые коррумпированные руководители в развивающихся странах никогда и не думали в самых светлых своих мечтах»{1506}.

Демократия противоречит самому либеральному пониманию свободы. Друг Фридмана экономист А. Мельцер, сторонник неолиберализма, так описывает эту головоломку «Голоса распределяются равномернее, чем доходы…»{1507}. Демократия не может существовать при наличии огромной разницы в доходах, при разрушении социальной ткани общества[212]. Видимость демократии в данном случае сохраняется лишь за счет того, что власть «покупает избирателей», например, за счет предоставления дешевых кредитов или обещаний каких-либо недостижимых социальных гарантий… Однако это лишь временная мера, действующая до тех пор, пока у правящей элиты хватает ресурсов на «подкуп». Как только ресурсы заканчиваются, заканчивается и видимость демократии…

Пример невыполнимых социальных обещаний дают гарантии социальной системы США: перед Соединенными Штатами, как и большинством других развитых стран мира, стоит проблема пирамиды социального страхования, которая в США получила даже собственное название — «пенсионного цунами»{1508}. Doomsday, по мнению исследователей, должен наступить с достижением пенсионного пика поколением бэби-бумеров[213]. С 2011 г. они начинают достигать пенсионного возраста и получают право на выплаты по социальному страхованию и Медикэр{1509},[214]. Однако уже в 2011 г. Р. Нови-Марке из Чикагского университета и Д. Раух из северо-западной Школы управления Келлогга, подсчитав общую пенсионную задолженность для всех 50 штатов, пришли к выводу, что большинство из них окончательно сломлены и находятся на грани банкротства{1510}.

Существование этой пирамиды не было секретом: «Как нация мы возможно уже пообещали будущим поколениям пенсионеров то, что мы не в состоянии будем выполнить», — отмечал А. Гринспен на слушаниях в бюджетном комитете еще в 2004 г.{1511}. «Поколение бэбибумеров и Great Generation поставляет экономическую катастрофу своим детям», — утверждал в те же годы Л. Котликофф, экономист Бостонского университета и соавтор книги «The Coming Generation Storm…»{1512}. «Я отчаянно пытался объяснить людям значение этого, для нашей страны, наших детей и наших внуков», — говорил Генеральный контролер (главный бухгалтер) американского правительства Д. Уокер{1513}. А П. Петерсон, комерцеекретарь в правительстве Р. Никсона, даже написал книгу «Как Демократическая и Республиканская партии банкротят наше будущее».

Тревога сквозила и в словах бывшего главы Федерального резерва. Ее источником, по словам А. Гринспена, стало нарастание партийного радикализма между республиканцами и демократами: «Голоса при обсуждении законопроектов распределяются теперь не в соотношении 60% к 40%, как раньше, а в пропорции 95% к 5%. В итоге принимаемые законы стали сильно партийными»{1514}. Эксперт в области выборов Н. Орнстейн отмечает, что раньше «член другой партии воспринимался как личный друг, с которым г есть определенные разногласия… А сегодня (2008 г.) представителей иной партии воспринимают не как соперников, а как врагов. Очевидно, что врага следует уничтожить. Это создает совершенно иную динамику отношений»[215]. Непримиримое столкновение между демократами и республиканцами по вопросу повышения потолка государственного долга в июле 2011 г., грозящее, по словам президента Обамы, армагеддоном мировой экономике, наглядно демонстрировало уровень радикализации политической ситуации в США.

Ключевым вопросом стал вопрос власти. Об этом после поражения на ноябрьских 2006 г. выборах заявил бывший лидер республиканского большинства в палате представителей Дик Арми: его партия пришла к власти в 1994 г. с идеями «как преобразовать правительство и вернуть американскому народу деньги и власть. Однако со временем инновационная политика и «дух 1994 года» были вытеснены узкими взглядами недальновидных бюрократов. Их волновал другой вопрос, как удержать политическую власть»{1515}. Ситуацию отягощает тот факт, считает Гринспен, что «власть стала пугающе несостоятельной». В этих условиях вопрос, кому принадлежит власть, приобретает особую остроту. «Возможно, этот вопрос стоял бы не так остро в условиях мира на Земле… (но) ситуация, — отмечает Гринспен, — изменилась. Теперь чрезвычайно важно, кто держит бразды правления»{1516}. В наше кризисное время, как и в начале 1930-х гг., действительно становится принципиально, «чрезвычайно важно», какую из альтернатив развития выберет Америка в XXI в. и куда она поведет за собой остальной мир…

МИРОВОЙ ЛИДЕР

Только Америка имеет моральное право, а также материальную основу, позволяющие занимать место мирового лидера. Судьба Америки неразрывно связана с основанием ценностей свободы в глобальном масштабе.

М. Тэтчер{1517}

«Нравится вам это или нет, — заявляла бывший премьер-министр Великобритании, — но в «холодной войне» победу одержал Запад. И все же главным победителем являются Соединенные Штаты… На сегодня Америка — единственная сверхдержава. Ни одна из сверхдержав прошлого… не обладала таким превосходством в ресурсах и размахе над своим ближайшим соперником, как современная Америка»{1518}.

Цели единственной сверхдержавы торжественно провозгласил в своей избирательной компании Дж. Буш: «Америка по осознанному выбору и волей судьбы будет поддерживать распространение политической свободы — и считать наивысшей для себя наградой расширение демократии»{1519}. «Мы получили уникальный шанс, — комментировала М. Тэтчер, — распространить свободу и господство закона на те страны, которые никогда их не знали…»{1520} «Чтобы добиться прогресса, — конкретизировала «железная леди», — все атрибуты социализма — структуры, институты и отношения — должны быть уничтожены…»{1521}.

Останки Берлинской стены еще не успели остыть, как Ф. Фукуяма, провозгласил ставший уже нарицательным «конец истории»: «Либеральная демократия может представлять собой «конечный пункт идеологической эволюции человечества» и «окончательную форму правления в человеческом обществе»«{1522}. Практические меры по достижению «конечного пункта эволюции», в том же 1989 г. сформулировал британский экономист Д. Уильямсон в документе, получившем название «Вашингтонский консенсус». Его положения покоились на неолиберальной концепции М. Фридмана: приватизация, дерегулирование, сокращение социальных расходов и свободной торговле: все «барьеры, препятствующие проникновению иностранных фирм, следует устранить»{1523}. Принципы «Вашингтонского консенсуса» легли в основу мирового «крестового похода» «чикагской школы» под руководством Международного валютного фонда и Всемирного банка{1524}.

Неолиберальный «крестовый поход» начался, впрочем, несколькими десятилетиями раньше с военных переворотов Сухарто в Индонезии и Пиночета в 1973 г. в Чили. А затем, в 80-е годы, продолжился в странах Латинской Америки и Африки. Именно в те годы была отработана методика проведения неолиберальной контрреволюции, основанная на «Доктрине шока»{1525}. Тем не менее, отмечает Н. Кляйн, «оглядываясь на прошлое, можно определенно сказать, что именно с России началась новая глава в истории крестового похода чикагской школы, в 1970–1980-х годах проводившей эксперименты с шоковой терапией»{1526}.

Отличие нового этапа состояло, прежде всего, в масштабах: по словам Т. Кэротерса, возглавлявшего в правительстве США систему поддержки демократии, «в первой половине 1990-х количество «стран в ситуации перехода» резко увеличилось: их стало около сотни (примерно 20 — в Латинской Америке, 25 — в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе, 30 — в южной части Африки, 10 — в Азии и 5 — на Ближнем Востоке), и в них совершался резкий переход от одной модели к другой»{1527}. А во-вторых, в мирном характере этого перехода.

Практически во всех вновь обращенных странах в той или иной мере, при помощи «шоковой терапии» воспроизводился экспортный вариант неолиберальной модели мирового лидера, расчищавший путь для международного капитала и транснациональных корпораций. Вместе с тем результаты неолиберальных реформ для стран-реципиентов носили зачастую неоднозначный и прямо противоположный характер. Крайними примерами в данном случае могут служить впечатляющий рост Китая и не менее потрясающая деградация России.

Пример России в данном случае весьма примечателен. «Россия стала новым Клондайком для международных финансовых спекулянтов», — гласил один заголовок в русской газете 1997 года, а журнал Forbes называет Россию и Центральную Европу «новым фронтиром»[216].{1528}. Язык колониальной эпохи тут весьма кстати, — замечает Н. Кляйн{1529}. Но главное, по мнению Н. Кляйн, заключается в том, что «Россия в большей мере, нежели Чили, была практическим осуществлением этой идеологии, предвестником ситуации: «стань богатым или умри»…»{1530}.

Н. Кляйн говорит об идее, лежащей в основе протестантской этики, обеспечившей невероятный прогресс человечества на протяжении последних веков. Проблема заключается в том, что в последние десятилетия она стала приобретать все более радикальные черты, мало того, началось ее вырождение, в результате которого она все чаще сводится к формуле: «урви или умри».

Справедливость слов Кляйн подтверждает, с одной стороны, доля состояний миллиардеров Forbes (02.2011 г.) в национальном богатстве их стран, где Чили опережает все страны мира в разы, уступая первое место только России{1531}, (т.е. по уровню неравенства в накопленном богатстве Россия является безусловным мировым лидером, опережая всех, даже ближайших, «конкурентов» в разы.) А с другой стороны, заявление не кого иного, как М. Тэтчер в 2003 г.: «Россия больна и в настоящее время, без преувеличения, умирает». Как заметил один эксперт: «Ни одна промышленно развитая страна еще не переживала столь сильного и длительного ухудшения состояния [здравоохранения][217] в мирное время»{1532}. Непримиримый проповедник неолиберального фундаментализма, «железная леди» на этот раз, в качестве рецепта по исправлению ситуации, приводит мнение своих российских друзей, которые «говорят о необходимости «национализировать» Кремль еще раз после того, канон в течение долгого времени оставался «приватизированным» различными влиятельными силами»{1533}.

В любом случае достигнутые результаты тут же закреплялись законодательными и экономическими мерами таким образом, что отменить или изменить проведенные преобразования становилось почти невозможно. Отработка этих мер началась еще в Чили, когда встал вопрос передачи власти от Пиночета избранному правительству. «Чикагские мальчики» заблаговременно подготовили страну к тому, что реформы Пиночета оказались необратимыми{1534}.

Среди развитых стран в авангарде неолиберальных реформ шли Англия и Австралия. Подчеркивая свою роль в установлении «нового мирового» порядка, М. Тэтчер заявляла: «Без твердой поддержки Великобритании администрации Рейгана вряд ли удалось бы удержать своих союзников на правильном пути. Я глубоко уверена, что именно то, что мы с Рональдом Рейганом разговаривали на одном языке (во всех отношениях), убеждало и друзей, и врагов в серьезности наших намерений»{1535}. И прежде всего, конечно в своих собственных странах.

Эти же страны одними из первых почувствовали на себе приближение реального «конца истории», когда неолиберализм завел их в тупик развития[218]. Уже в 2009 г. австралийский экономист[219] С. Киин в результате моделирования «успехов» либерально-монетарной теории в своей стране, пришел к выводу, что «благодаря порокам монетарной теории Фридмана однажды Гринспен-Бернанковский Федеральный Резерв может быть заслуженно обвинен в гораздо более масштабном кризисе, чем кризис 1929 г.»{1536}.

В Англии процесс либерализации достигнет пика к началу мирового кризиса Например, в 1997 г. функции Банка Англии по надзору за рынком финансовых услуг страны были переданы негосударственному органу. Отрезвление придет в 2008 г. с банкротством банка Northern Rock и фактической национализацией (65% акций) Lloyds Banking Group и (70%) Royal Bank of Scotland, что спасет их от банкротства, а также с масштабными финансовыми антикризисными мерами. Но это будет только началом — в 2011 г. в столице Англии пройдут массовые митинги протестов «против сокращений», а бывший премьер-министр Великобритании признает дерегулирование своей ошибкой. «Мы не понимали, насколько все вещи оказались взаимосвязаны». В свое оправдание Г. Браун заявит: «И я, и вся Британия находилась под постоянным давлением Сити, который обвинял нас в чрезмерном регулировании»{1537}. Весной 2011 г. правительственная комиссия по реформированию финансового сектора Великобритании потребует жесткого разграничения инвестиционных и коммерческих подразделений банков.

К этому времени — лету 2011 г. Великобритания станет лидером по уровню социального неравенства среди стран Евросоюза. В августе 2011 г. в бедных районах Лондона начнутся уличные беспорядки, в которых примут участие тысячи человек, громящих магазины, бензозаправки и т.п. Беспорядки перекинутся на другие города, и британской полиции впервые будет разрешено применять пластиковые пули против погромщиков. Премьер-министр Д. Камерон предупредил, что для охраны порядка может быть использована армия. Будет задержано более 1600 человек. Причины беспорядков, по мнению Камерона, крылись отнюдь не в накопившихся социальных проблемах: «речь идет не о бедности, а о культуре…, которая прославляет насилие и неуважение к власти, говорит о правах, но не об обязанностях»{1538}.

Континентальная Европа и прежде всего Германия, как двигатель европейской экономики, получила от неолиберальной революции свою долю дивидендов в виде Восточной Европы с ее дешевой и образованной рабочей силой и девственными рынками сбыта. «Восточная Европа была неприкосновенной для западного капитализма, — отмечает по этому поводу Н. Кляйн, — там еще просто не существовало потребительского рынка, достойного внимания. Практически все богатства страны находились в руках государства — главного кандидата на приватизацию. Потенциальные возможности быстрого получения прибыли для тех, кто придет первым, были просто невероятными»{1539}.

Вместе с тем на Континенте неолиберальная революция неожиданно натолкнулась на жесткое сопротивление. «И французы, и немцы…, — отмечала М. Тэтчер, — сходятся в том, что экономическая политика, проводимая Америкой и, в значительной мере, Великобританией после 1979 года, является для них неприемлемой»{1540}. «Европейская» модель хоть и имеет различные формы.., тем не менее, заметно отличается от американской модели, а точнее, резко с ней расходится, — продолжала бывший премьер министр Англии, — Чтобы охарактеризовать философию, стоящую за ней, и не отождествлять ее со старомодным социализмом, вполне можно воспользоваться высказыванием Э. Балладура, который был в свое время премьер-министром Франции: «Что такое рынок? Это закон джунглей, закон природы. А что такое цивилизация? Это борьба против природы»{1541}.

Тэтчер подвергла абстрагизм европейцев сокрушительной критике. Ее наибольшее недовольств вызвала Всеобщая декларация прав человека (1948 г.), которая, по мнению «железной леди», не соответствует неолиберальным принципам «свободы» и особенно те ее статьи, которые посвящены «социальной защищенности»: «право на работу… и защиту от безработицы», «право на отдых и свободное время», право на «образование», «право на социальный и международный порядок, обеспечивающий всеобъемлющую реализацию прав и свобод, предусмотренных в настоящей Декларации»{1542}. Европейская модель, отмечает М. Тэтчер, является прямо-таки воплощением этой картины: она ставит (социальную) защищенность превыше всего и в своем стремлении уменьшить риск неизбежно подавляет предприимчивость{1543}. М. Тэтчер назвала европейских последователей Декларации прав человека бригадой Новых Левых и призвала бороться с ними с той же энергией, с которой мы прежде боролись со Старыми Левыми{1544}.

Эта борьба шла не без успеха, и неолиберальные идеи активно завоевывали все более прочные позиции в Европе. Тем не менее европейцы все же пытались ограничить экспорт заокеанского рыночного фундаментализма, однако здесь они неизбежно наталкивались на жесткое давление Вашингтона. Например, министерство финансов США выступило резко против попыток Европы упорядочить деятельность американских хедж-фондов…{1545}. А администрация Обамы, по словам Стиглица, казалось, хотела всеми способами помешать попыткам Европы бороться с практикой выплаты необоснованных бонусов, а после финансового нападения на Грецию еще и за сокращение масштабов спекулятивной деятельности{1546}.

Попытка создать альтернативу Соединенным Штатам в виде Единой Европы оказалась слишком поверхностной и малоэффективной. Кризис 2008 г. потряс экономику Европы до основания, и она так и не смогла оправиться от него. Преддефолтные долги Греции, Испании, Португалии и возникшие в последнее время долговые проблемы в Италии, грозят похоронить не только евро и Евросоюз, но и саму европейскую цивилизацию[220].

Кризис 2008 г. обнажил корни проблемы неолиберального фундаментализма — показал тупик развития, в который он завел человечество. Не случайно, по мнению Дж. Стиглица «15 сентября 2008 г. когда рухнул Lehman Brothers, может стать таким же символом краха рыночного фундаментализма, каким для краха коммунизма является падение Берлинской стены»{1547}. «Вашингтонский консенсус», определявший мировое развитие на протяжении почти 20 лет зашел в «Вашингтонский тупик». «Наша страна потеряла право оставаться моральным и интеллектуальным мировым лидером…», — констатировал Стиглиц в 2009 г.{1548}.

А между тем «кризис не закончился, — предупреждал Стиглиц, — До этого еще далеко. То, что происходит сейчас, похоже на замедленное крушение поезда… По обе стороны Атлантики оптимизм, царивший в начале этого десятилетия, к его концу вновь сменился мрачными ожиданиями…»{1549}. Ресурсы развития, двигавшие развитием человечества последние 30 лет, благодаря Соединенным Штатам Америки подошли к концу, а проблемы, накопившиеся за этот период, наоборот, обострились до предела.

Одной из основных проблем, которая может служить в качестве своеобразного индикатора, стал рост неравенства. Согласно данным международных организаций, таких, как МОТ (2008 г.) и ОЭСР (2011 г.) с 1990 по 2005 гг. примерно две трети стран столкнулись с ростом неравенства доходов, кризис 2008 г. в еще большей мере усугубил эту проблему. По мнению авторов доклада МОТ, «чрезмерный рост неравенства доходов представляет опасность для общества и эффективной экономики»{1550}.

Весной 2011г. не выдержал даже глава самого МВФ Д. Стросс-Кан, который выступая в Вашингтоне на открытии очередной сессии МВФ и Всемирного банка, фактически взвалил на «консенсус» вину за мировой экономический кризис, заявив при этом: «Вашингтонский консенсус» с его упрощенными экономическими представлениями и рецептами рухнул во время кризиса мировой экономики и остался позади». «При определении макроэкономических рамок нового мира маятник качнется от рынка к государству». При этом на первый план выходит социальная справедливость — ведь финансовая глобализация усилила неравенство, и это стало одной из тайных пружин кризиса. «Поэтому в более долгосрочной перспективе устойчивый рост ассоциируется с более справедливым распределением доходов, — объявил глава МВФ. — Нам нужна глобализация нового рода, более справедливая глобализация, глобализация с человеческим лицом. Блага от экономического роста должны широко распределяться, а не просто присваиваться горсткой привилегированных людей»[221].{1551}

Правда, далеко не все были настроены так пессимистично, как Д. Стросс-Кан. Спустя две недели после выступления последнего, в апреле 2011 г. Л. Бланкфейн, гендиректор Goldman Sachs, заявит: «Глядя в будущее, мы продолжаем видеть вселяющие оптимизм индикаторы экономической активности по всему миру»{1552}.

Пройдет всего менее трех месяцев, и в начале августа, после одобрения Конгрессом нового потолка суверенного госдолга, рейтинговое агентство Standard & Poor's впервые в истории понизит кредитный рейтинг США…[222] Спустя полмесяца Р. Зеллик, президент Всемирного банка, заявит: «За последние две недели мир перешел в новую и еще более опасную фазу. Мы на пороге нового и совершенно иного шторма, чем финансовый кризис 2008 г…»{1553}

Уйдя в начало XXI в., мы слишком отвлеклись от темы книги, что в данном случае было оправдано, поскольку это отступление позволяет лучше понять прошлое, а также задуматься над будущим… Однако мы действительно ушли слишком далеко, и нам пора вернуться в первый послевоенный мир:

* * *

Задолго до Великой депрессии в 1918 г., в письме к издателю берлинской газеты «Цайтунг ам миттаг» С. Гезель писал: «Несмотря на то, что народы дают священную клятву заклеймить войну на все времена, несмотря на призыв миллионов: «Нет войне!», вопреки всем надеждам на лучшее будущее я должен сказать: если нынешняя денежная система сохранит процентное хозяйство, то я решусь утверждать, что не пройдет и 25 лет, и мы будем стоять перед лицом новой, еще более разрушительной войны. Я очень отчетливо вижу развитие событий. Сегодняшний уровень техники позволит экономике быстро достигнуть наивысшей производительности. Несмотря на значительные потери в войне, будет происходить быстрое образование капиталов, которые вследствие избыточности предложения снизят проценты. Тогда деньги будут изъяты из обращения. Это приведет к сокращению промышленного производства, на улицу будут выброшены армии безработных… В недовольных массах пробудятся дикие революционные настроения, снова пробьются ядовитые ростки сверхнационализма. Ни одна страна не сможет больше понять другую, и финалом может стать только война»{1554}.

Г. Форд в 1921 г.: «Мы катимся к глубокой пропасти…»{1555}. «Когда сами деньги становятся предметом торговли, который можно покупать и продавать, прежде чем будут проданы или обменены настоящие товары, спекулянты и ростовщики получают право взимать налоги с производства… Подобное положение неизбежно приводит к парадоксу — мир, полный богатства, терпит нужду. Эти факты нельзя просто перевести в цифры и забыть о них. Ведь речь идет о судьбе человечества…»{1556}.

В. Ленин в том же 1921 г. приходил к выводу о неизбежности новой мировой войны: «Вопрос об империалистических войнах, — это вопрос о той главенствующей ныне во всем мире международной политике финансового капитала, которая неизбежно порождает новые империалистические войны… Это вопрос жизни и смерти десятков миллионов людей. Это вопрос о том, будет ли в следующей, на наших глазах подготовляемой буржуазиею, на наших глазах вырастающей из капитализма, империалистической войне перебито 20 миллионов человек…»{1557}.

Правда, внешне еще вроде бы ничто не предвещало войны. Приход Гитлера к власти, казалось, пока принес только возрождение германской нации. Версаль и Великая депрессия вспахали и засеяли поле Европы семенами ненависти и насилия, но они могли и не взойти? Что же ввергло мир в самую кровавую из всех войн человечества? Почему Гитлер во вроде бы процветающей Германии вдруг перепрофилировал автомобильные заводы на выпуск танков? Почему же Гитлер начал войну? Ради своих идей о расовом превосходстве и жизненном пространстве поставил на карту само существование Германии?

Поиску ответов на эти вопросы посвящена следующая книге автора «Америка против…».

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Александр Михайлович (1866–1933) — великий князь (член царствовавшей в России династии Романовых). Председатель Совета по делам торгового мореплавания (1902–1905). В Первую мировую — командующий авиацией фронта, с 1916 генерал-инспектор военно-воздушного флота. С 1918 в эмиграции.

Аттали Ж. (1943-) — с 1981 советник Президента Франции, с 1991 первый глава «Европейского Банка Реконструкции и Развития». Автор десятка книг.

Айронсайд Э. (1880–1959) — британский генерал, с 1918 командующий войсками интервентов на Севере России. В 1939–40 — начальник генерального штаба Англии. Фельдмаршал. При возведении в пэры в 1941 принял титул «барона Архангельска».

Бальфур А.Д. (1848–1930) — лорд, один из лидеров консервативной партии. В 1916–19 министр иностранных дел Англии. С марта 1918 активно участвовал в осуществлении антисоветской интервенции. В 1919–22 и 1925–29 входил в состав правительства.

Барбюс А. (1873–1935) — французский писатель и общественный деятель. Член Французской компартии с 1923. Участник Первой мировой, отобразил антивоенные настроения в романах. Призывал к сплочению художественной интеллигенции в поддержку Октябрьской революции.

Барту Л. (1862–1934) — в 1922–26 председатель Репарационной комиссии; настаивал на выполнении Германией постановлений Версальского договора. С 1933 сторонник франко-советского сотрудничества. С 1934 министр иностранных дел Франции. Убит хорватским террористом.

Барух Б. (1870–1965) — финансист, сделал карьеру на Нью-Йоркской бирже. Советник нескольких президентов США, во время Первой мировой — председатель Военно-промышленного комитета.

Батлер P.O. (1902–82) — парламентский заместитель министра иностранных дел Великобритании в 1938–40. Занимал ряд постов в кабинетах Р. МакДональда, С. Болдуина и Н. Чемберлена.

Белинский В.Г. (1811–48) — выдающийся литературный критик, публицист. Сотрудничал в журнале «Телескоп», «Современник»… Доказывал необходимость социально-политических преобразований, уничтожения крепостничества и самодержавия. Оказал глубокое влияние на современное ему общество и развитие всей русской литературы и политической мысли.

Беллами Э. (1850–1898) — американский писатель, юрист. Автор утопического романа «Взгляд в прошлое», где социалистическое общество достигнуто путем мирной эволюции; характерны реформистские и технократические идеи.

Беллок X. (1870–1953) — английский писатель. Критиковал как капиталистический строй, так и социализм, идеал общественного устройства видел в средневековье.

Бенеш Э. (1884–1948) — в 1918–35 министр иностранных дел Чехословакии, в 1935–38 президент. В 1927–1938 председатель Комитета безопасности Лиги Наций. Приняв условия Мюнхенского соглашения, в октябре 1938 вышел в отставку. С 1939 руководитель чехословацкого правительства в изгнании. В 1943 подписал в Москве советско-чехословацкий договор о взаимопомощи. В 1946–48 президент республики.

Бердяев Н.А. (1874–1948) — выдающийся русский философ. Выступал в программных сборниках русских идеалистов: «Вехи», «Из глубины»…; основные произведения «Философия свободного духа», «Русская идея», «Самопознание»… В развитие русской общинности утверждал, что «общество — часть личности». В 1922 выслан за границу. Занял особую общепризнанную роль мыслителя-посредника между русской и западной культурами.

Бернштейн Э. (1850–1932) — один из лидеров правого крыла германской социал-демократической партии и II Интернационала, идеолог «ревизионизма». В 1881–90 — редактор газеты «Социал-демократ». Депутат рейхстага с 1902. В книге «Предпосылки социализма» (конец 90-х) подверг ревизии учение Маркса. Сторонник эволюционного пути развития за счет сращивания интересов рабочего класса и буржуазии в вопросах таможенной и колониальной политики, вооружений. Перед Первой мировой «обосновал» значение идеи отечества для рабочего класса.

Бжезинский З. (p. 1928) — американский социолог, в 1977–81 помощник президента Дж. Картера по национальной безопасности. В 1970-х выдвинул теорию вступления американского общества в т. н. технотронную эру — один из вариантов «постиндустриального общества». Ярый антикоммунист.

Блюм Л. (1872–1950) — лидер Французской социалистической партии. В 1936–37 и в марте-апреле 1938 возглавлял правительства Народного фронта. В июне 1940 противник предоставления чрезвычайных полномочий Петэну, арестован, до 1945 интернирован в Германии. Премьер-министр в 1946–47.

Болдуин С. (1867–1947) — английский государственный деятель, лидер Консервативной партии. С 1908 член парламента. В 1921–22 министр торговли, в 1922–23 министр финансов. В 1923–1924 и 1924–1929 премьер-министр. Подавил всеобщую стачку английских рабочих (май 1926), осуществил разрыв дипломатических отношений с СССР (май 1927). В 1931–35 лорд-председатель Совета, в 1935–37 снова премьер-министр. Проводил политику попустительства фашистской агрессии.

Бонна Ж. — министр иностранных дел Франции в 1938–39.

Браухич В. (1881–1948) — генерал-фельдмаршал. С1938 главнокомандующий сухопутными войсками вермахта. Участвовал в разработке и осуществлении планов войны на Западе и против СССР. После провала наступления на Москву в 1941 уволен в запас. В 1945 сдался в плен английским войскам.

Бриан А. (1862–1932) — дипломат, в 1909–31 неоднократно занимал пост премьер-министра и министра иностранных дел Франции. Один из инициаторов Локарнской конференции, автор проекта «Пан-Европы».

Брусилов А.А. (1853–1926) — генерал. В Первую мировую главком Юго-западного фронта. Получил широкую известность после удачного наступления 1916 — «брусиловского прорыва». В мае — июле 1917 Верховный главнокомандующий. С 1920 в Красной Армии.

Брокдорф-Ранцау У. (1869–1928) — граф, в 1919 министр иностранных дел в правительстве Шейдемана. Председатель германской делегации на Парижской мирной конференции, возражал против принятия Германией условий Версальского мирного договора. В 1922–28 посол в СССР.

Брюнинг Г. (1885–1970) — лидер фракции партии Центра в рейхстаге с 1929. В 1930–1932 рейхсканцлер. Провел декреты о снижении заработной платы рабочим и служащим, о введении новых налогов на трудящихся, преследовал антифашистские рабочие организации и особенно компартию. В 1934 эмигрировал.

Буллит У.К. (1891–1967) — дипломат. Член американской делегации на Парижской конференции 1919, возглавлял секретную миссию В. Вильсона в Советской России. После отклонения его предложения о признании советского правительства, вышел в отставку. Первый посол США в СССР (1933–36), затем во Франции, перешел на резко антисоветскую позицию. В 1944–45 в армии де Голля.

Буллок А. — член совета Коледжа Св. Екатерины Оксфорд, автор крайне субъективистской книги «Гитлер и Сталин» — параллельная биография.

Вебер М. (1864–1920) — немецкий социолог, историк, экономист и юрист. Исследователь аграрной истории древнего мира, социологии религии и методологии общественных наук. Автор теории происхождения «современного западноевропейского капитализма». Автор теории бюрократии, авторитета и власти. Одна из главных работ «Протестантская этика и дух капитализма», 1904.

Веблен Т. (1857–1929) — американский экономист и социолог. Основоположник институционализма. Сторонник социального дарвинизма. Особую роль в общественном развитии отводил технической интеллигенции. Идеи Веблена стали основой различных теорий технократии.

Вильсон В. (1856–1924) — доктор философии, профессор права, в 1902–10 ректор Пристонского университета, 1910–12 губернатор, в 1912–21 президент США от Демократической партии. В 1910–12 губернатор штата Нью-Джерси.

Гайдар Е.Т. (1956-) — экономист, работал в журнале «Коммунист», газете «Правда». Директор института экономической политики АН СССР. В ноябре 1991–92 — зампред правительства и министр финансов, и.о. Председателя правительства. С 1993 директор Института экономики переходного периода. Председатель партии «Демократический выбор России», сопредседатель «Союза правых сил» (2000–04). В правительстве проводил реформы радикально-неолиберального курса.

Ганди М. (1869–1948) — лидер национально-освободительного движения Индии. Юрист. Лидер Индийского национального конгресса. Выработал тактику ненасильственного сопротивления колонизаторам. Осуждал классовую борьбу. Идеализировал патриархальные отношения, выступал за возрождение крестьянской общины и кустарной промышленности. Во время Второй мировой выдвинул прямой лозунг независимости Индии.. Гезель С. (вторая половина XIX — начало XX вв.) — немецкий коммерсант, автор теории «естественного экономического порядка» (1890), основанного на «свободных, беспроцентных деньгах»{1558}.

Геллер М.Я. (1922-) — историк, писатель. Преподаватель высшей школы, эмигрировал в 1950-х в Польшу, затем во Францию. Автор праворевизионистского толка, выступал с резкой критикой советской истории и действительности. Работы: «Концентрационный мир и советская литература», «Утопия у власти» и т.д.

Гельферих К. — германский дипломатический представитель в Москве в 1918 г.

Генри Э. (Ростовский С. Н.) (1904–90) — журналист, публицист («Гитлер против СССР» и др. книги). Участник антифашистского движения в Германии, член Коммунистической партии Германии в 1920–1933, в 1935–1951 — сотрудник советского посольства в Лондоне.

Гереке Г. (1893–1970) — политический деятель Веймарской республики, прусский помещик, в 1924–29 Президент Германского конгресса земельных общин, депутат рейхстага от Немецкой национальной партии, с 1929 от Христианско-национальной крестьянской… партии. По настоянию Гинденбурга был включен в кабинет Шлейхера, а затем Гитлера как «имперский комиссар по трудоустройству», отказался вступать в НСДАП, за что был арестован гестапо. В 1946 министр внутренних дел в Нижней Саксонии, затем занимал посты в земельных правительствах и ХДС. Из-за несогласия с авторитарной политикой Аденауэра и возвращения нацистов на руководящие посты ФРГ, эмигрировал в ГДР.

Геринг Г. (1893–1946) — один из лидеров фашистской Германии. В Первой мировой войне летчик. С 1922 член Национал-социалистской партии, руководитель штурмовых отрядов. С1932 председатель рейхстага. С 1933 имперский министр авиации. Главнокомандующий ВВС с 1935. Один из организаторов нацистского террора в Германии и на оккупированных территориях. С 1940 рейхсмаршал. Нюрнбергским трибуналом приговорен к смертной казни.

Герцен А.И. (1812–70) — революционер, писатель, философ. С 1847 в эмиграции. После поражения европейских революций 1848–49 разочаровался в революционных возможностях Запада, разработал теорию «русского социализма», один из основоположников народничества. В газете «Колокол» вел пропаганду социалистических идей, требовал освобождения крестьян с землей.

Гилберт М. (1936-) — английский историк, автор 3-х томного труда «История XX века», истории мировых войн, биографии У. Черчилля и т.д.

Гинденбург П. (1847–1934) — генерал-фельдмаршал. В Первой мировой войне командовал войсками Восточного фронта. С августа 1916 начальник Генштаба. Возглавил подавление Ноябрьской революции 1918. В 1925, 1932 президент Веймарской республики. В 1933 передал власть в руки фашистов.

Гоббс Т. (1588–1679) — английский философ-материалист. Основой нравственности считал «естественный закон» — стремление к самосохранению и удовлетворению потребностей. Рассматривал государство, как результат договора между людьми, положившего конец состоянию «войны всех против всех», продукт добровольного ограничения людьми своих прав в пользу государства. Оптимальной формой государства считал монархию.

Головин Н.Н. (1875–1944) — генерал-лейтенант, сын генерала, закончил Пажеский корпус, академию Генерального штаба, диссертация по военной психологии, с 1907 профессор Николаевской академии. В Первой мировой ком. полка, нач. штаба армии. В гражданскую войну ярый сторонник интервенции, воевал в армии Колчака, эмигрировал. Один из крупнейших специалистов по истории Первой мировой, военной теории, социологии войны, контрреволюции. Автор более 30 фундаментальных работ и 100 публикаций по этим темам. Активно сотрудничал с различными французскими и американскими институтами и научными обществами. Создатель курсов «высшего военного самообразования» для русских офицеров-эмигрантов и т.д. Член РОВС.

Гофман М. (1869–1927) — генерал, писатель. В 1904–05 в германской военной миссии при японской армии. В Первой мировой генерал-квартирмейстер штаба Восточного фронта, начштаба. Фактический глава германской делегации во время Брестских переговоров.

Грей Э. (1862–1933) — виконт, с 1885 член парламента от Либеральной партии, министр иностранных дел Великобритании в 1905–16.

Гринспен А. (р. 1926) — американский экономист. Председатель Федеральной резервной системы США (1987–2006).

Гутенберг А. (1865–1951) — в 1909–18 генеральный директор фирмы Круппа. В 1916 создал собственный концерн и стал одним из самых могущественных промышленников Германии. Владелец многих газет, телеграфных агентств и издательств, крупнейшей киностудии УФА. Лидер крайне правой Национальной партии. В 1933 министр продовольствия и сельского хозяйства. После войны в ФРГ, освобожден от наказания. Способствовал восстановлению в Западной Германии милитаристских организаций, в том числе «Стального шлема».

Гувер Г. (1874–1964) — президент США в 1929–33 (от Республиканской партии). В 1919–23 возглавлял Американскую администрацию помощи в Европе. В 1921–28 министр торговли. Во внешней политике содействовал восстановлению военно-промышленного потенциала Германии, поощрял японскую агрессию на Дальнем Востоке. Приветствовал Мюнхенское соглашение 1938.

Гэлбрейт Д. (1908–2006) — американский экономист. В годы рузвельтовского «нового курса» работал в президентской администрации, разрабатывал программы сокращения безработицы. Советник Дж. Кеннеди. Посол США в Индии (1961–1963). По просьбе президента Джонсона разработал программу борьбы с бедностью. Противник войны во Вьетнаме, сторонник «разрядки» и идеи «конвергенции» стран с различным экономическим строем.

Даладье Э. (1884–1970) — лидер республиканской партии радикалов и радикал-социалистов. Неоднократно министр по военным вопросам и обороне, иностранных дел и премьер-министр Франции в 1933, 1934, 1938 — марте 1940.

Даллес А. (1893–1969) — государственный деятель США. По профессии юрист. В 1942–45 возглавлял систему политической разведки США в Европе. С 1947 — в ЦРУ, в 1953–61 директор ЦРУ. Один из организаторов разведывательной и шпионско-диверсионной деятельности США, направленной против СССР.

Делягин М.Г. (р. 1968) — экономист, публицист. С 1991 эксперт в группе экспертов председателя Верховного Совета РСФСР, 1992–1996 главный специалист, главный аналитик в группе экспертов Президента РФ, 2002–2003 — помощник председателя Правительства РФ, председатель идеологического совета партии «Родина«, директор Института проблем глобализации, .

Деникин А.И. (1872–1947) — генерал, писатель. В Первую мировую войну командовал бригадой, дивизией, корпусом; в 1917 начштаба Верховного главнокомандующего. После Октября 1917 один из лидеров Белого движения; в 1918–20 главнокомандующий Добровольческой армией, «Вооруженными силами Юга России»; «Верховный правитель Российского государства». Оставил воспоминания — «Очерки русской смуты», весьма объективное свидетельство событий революции и гражданской войны.

Димитров Г.М. (1882–1949) — деятель болгарского и международного рабочего движения. Участник восстания 1923, эмигрировал. Работал в ИККИ. В 1933 арестован в Берлине по обвинению в поджоге германского рейхстага, предстал перед судом на Лейпцигском процессе. В 1934–45 в СССР. В годы Второй мировой инициатор создания и руководитель Отечественного фронта Болгарии.

Дирксен Г. фон (1882–1955) — германский дипломат, с 1920 в посольстве в Варшаве. В 1923–25 генеральный консул в Данциге. В 1929–33 посол в СССР. С 1938 посол в Лондоне. После вступления Великобритании в сентябре 1939 в войну покинул страну, вышел в отставку.

Додд У. (1869–1940) — историк, получил докторскую степень в Лейпциге. Преподавал в Чикагском университете. Президент Американской исторической ассоциации. Составил жизнеописания Джефферсона, Линкольна, Вильсона. Пламенный сторонник Ф. Рузвельта. Посол США в Германии в 1933–1937. Оставил свой уникальный дневник, который благодаря уму и честности автора, дает понимание истинных причин Второй мировой войны.

Дуйсберг К. — глава И.Г. Фарбениндустри, Председатель Союза германской промышленности до 1927.

Дюпон — семейная группа финансового капитала США. Родоначальник группы — французский роялист-эмигрант Э. И. Дюпон, основал в США пороховой завод. Военный бизнес во время англо-американской войны 1812–14, войны США с Мексикой 1846–48, Гражданской войны 1861–65 и особенно во время обеих мировых войн способствовали обогащению Дюпонов. Завладели в результате поражения Германии патентами «И.Г. Фарбениндустри», став крупнейшим химическим трестом.

Зиновьев (Радомысльский) Г.Е. (Апфельбаум Герш. О.А.) (1883–1936) — член РСДРП(б), участник Революции 1905–07, в октябре 1917 выступал против вооруженного восстания. С декабря 1917 председатель Петроградского совета. В 1919–26 председатель Исполкома Коминтерна. В 1923–24 вместе со Сталиным и Каменевым боролся против Троцкого. Член ЦК партии в 1907–27; член Политбюро ЦК в октябре 1917 и в 1921–26. В 1934 арестован по делу «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра», расстрелян.

Кара-Мурза С. (1939-) — химик, историк, профессор. Зам. директора Института истории естествознания и техники (1968–90), в 1986–91 член группы экспертов ЦК КПСС, в 1990–2000 в Аналитическом центре по научной и промышленной политике АН. Автор многочисленных исторических, аналитических работ: «Советская цивилизация», «Интеллигенция на пепелище России», «История государства и права России»…

Калинин М.И. (1875–1946) — участник революционного движения с 1896, член РСДРП(б) с 1903. Активный участник революций. В 1918 комиссар городского хозяйства Петрограда. С 1926 член Политбюро ЦК, с 1919 председатель ВЦИК. В 1938–45 председатель Президиума Верховного Совета СССР.

Карлей М. (р. 1945) — канадский историк, проф. Акронского ун-та (США), специалист и автор книг по политической истории России, см: /~mcarley

Карлейль Т. (1795–1881) — английский публицист, историк и философ. По словам И. Тэна, в Англии XIX в. не было писателя более влиятельного, чем Карлейль. Биограф Карлейля Шульце-Геверниц утверждал, что Карлейль «господствует над эрой королевы Виктории»{1559}.

Каутский К. (1854–1938) — один из лидеров и теоретиков германской социал-демократии. Первоначально — на марксистских позициях. В дальнейшем — автор теории ультраимпериализма (мирного развития капитализма и изживания его противоречий).

Кафенгауз Л.Б. (1885–1940) — экономист. Известен составлением статистических рядов промышленного производства России 1885–1927. Критиковал политику большевиков. Сотрудничая с антисоветским «Национальным центром» в 1919 подготовил программу либерального пути экономического возрождения России на случай крушения Советской власти. Работал в Центральном отделе статистики ВСНХ, преподавал в МГУ, 1937–40 в Институте экономики АН СССР.

Кейнс Дж. М. (1883–1946) — выдающийся английский экономист, один из основоположников макроэкономического анализа. В 1919 на Версальской конференции представлял Британское казначейство. В начале 1920 работал в советской России. На основе ее примера в своем основном сочинении «Общая теория занятости, процента и денег» сформулировал необходимость активного участия государства в экономике.

Келлог Ф. Б. (1856–1937) — дипломат, юрист. Принадлежал к Республиканской партии. В 1916–23 сенатор, в 1924 посол США в Великобритании, в 1925–29 государственный секретарь. Выступал против признания Соединенными Штатами СССР.

Кеннан Д. Ф. (1904–2005) — дипломат, историк. С 1925 занимал различные посты в дипломатических и консульских представительствах США. В 1952 посол США в СССР, отозван в связи с враждебными выпадами в адрес СССР. В 1961–63 посол США в Югославии. Один из идеологов холодной войны, сторонник политики «с позиции силы» в отношении СССР.

Керенский А.Ф. (1881–1970) — адвокат, лидер фракции трудовиков в IV Думе, с 1917 — эсер. Во Временном правительстве: сначала министр юстиции, военный и морской министр, затем министр-председатель и одновременно верховный главнокомандующий. После Октября эмигрировал.

Киреевский И.В. (1806–56) — философ, один из виднейших представителей славянофильства. Противопоставлял рациональную западноевропейскую форму познания и живую, свойственную православному славянству, предрекал гибель западной цивилизации, пораженной язвой рационализма.

Клаузевиц К. (1780–1831) — военный теоретик, генерал. Участвовал в войне с Францией 1806–07. Служил в русской армии в 1812–14. С 1814 в Пруссии начштаба корпуса, армии. В 1818–30 директор Всеобщего военного училища. Впервые применил диалектический метод в военной теории, рассматривая явления военного искусства в их взаимосвязи и развитии.

Клемансо Ж. (1841–1929) — Премьер-министр Франции в 1906–09, 1917–20. Неоднократно министр. Председатель Парижской мирной конференции 1919–20. В 1880–90-х гг. лидер радикал-социалистов, журналист, редактор газеты «Справедливость», издатель журнала «Блок» и т.д. («Bloc»), с 1913 издавал газету «Свободный человек», в которой выражал мнение о неизбежности войны с Германией.

Криппс Р.С. (1889–1952) — один из лидеров левого крыла лейбористской партии Великобритании; в 1934–35 член ее исполкома. Выступал за создание единого фронта левых сил, включая компартию. В 1939 исключен из партии (восстановлен в 1945). В 1940–42 посол в СССР. В 1942–50 в правительстве.

Кругман П. (1953-) — американский экономист и публицист, лауреат Нобелевской премии по экономике (2008), профессор Принстонского университета.

Крупп А. (1812–1887) — германский промышленник, превратил небольшое семейное сталелитейное предприятие в крупнейшую фирму. С 1847 занимался выпуском артиллерийского вооружения. Крупповские артиллерийские орудия с характерным горизонтальным затвором помогли Пруссии победить Австрию (1866) и Францию (1871). Осуществлял программу социальной помощи работникам своих предприятий. Создал первую в Германии комплексную промышленную империю.

Кюстин А. (1790–1857) — маркиз, французский автор романов и путевых заметок. Европейскую славу принесла книга «Россия в 1839 г.». В России была запрещена, неоднократно использовалась в целях антироссийской пропаганды. Однако если отбросить идеологизмы, до сих пор остается одной из лучших и наиболее проникновенных книг о России.

Лаидберг Ф. — американский журналист, в 20–30 гг. финансовый обозреватель «Нью-Йорк геральд трибюн», автор трудов «60 богатейших семей Америки», «Богачи и сверхбогачи», оказавших значительное влияние на политику администрации Рузвельта. В 1950 гг. сотрудник Фонда XX века А. Берли. В 1970 гг. профессор Нью-Йоркского университета.

Лансинг Р. (1864–1928) — в 1915–20 госсекретарь США.

Лебон Г. (1841–1931) — французский философ-идеалист, социолог, антрополог. Стремился найти доказательства неравенства человеческих рас. Упадок цивилизации связывал с наступлением «эры масс», когда все решает толпа. В книге «Психология народов и масс» (1895) рассматривал толпу как иррациональную разрушительную силу, подавляющую индивидуальность человека.

Либнехт К. (1871–1919) — один из основателей Коммунистической партии Германии. Сын В. Либкнехта. С 1900 член социал-демократической партии. В 1912–16 депутат германского рейхстага. В 1914 Либкнехт один голосовал против военных кредитов. Один из организаторов «Союза Спартака», убит контрреволюционерами.

Лист Ф. (1789–1846) — немецкий экономист. Основная работа — «Национальная система политической экономии» (1841). Требовал активного вмешательства государства в экономическую жизнь. Считал «умственный капитал» (научные открытия и т. д.), главным источником богатства нации. Защищал идею господства Германии в Европе, рассматривая войну как «благословение нации».

Ллойд Джордж Д. (1863–1945) — лидер либеральной партии Великобритании. В 1905–08 министр торговли и в 1908–1915 министр финансов. В 1916–22 премьер-министр.

Ло Джон (1671–1729) — финансист. В 1716 создал во Франции, находившейся на грани финансового краха, частный Всеобщий банк, банкноты которого должны быть обеспечены налогами, поступающими в казну королевства Франции. В 1718 банк был преобразован в государственный (Ло стал министром финансов Франции). Банк выпускал необеспеченные бумажные деньги (по мнению Ло, это могло способствовать деловой активности и обогащению нации). В 1720 банк лопнул. Ло бежал за границу.

Лондон Дж. (1876–1916) — американский писатель, с 1895 член социалистической партии США. Первые романы посвящены превосходству природы над цивилизацией, воспеванию сильной личности. Очерки «Люди бездны» (1903) дают яркую картину тяжелого положения английских трудящихся. «Железная пята» (1908) — критика власти промышленно-финансовой олигархии, идеи борьбы за социальное переустройство. Незадолго до смерти вышел из Социалистической партии, утратив веру в ее боевой дух.

Локк Дж. (1632–1704) — английский философ-материалист, создатель идейно-политической доктрины либерализма. Автор эмпирической теории познания, теории естественного права и общественного договора.

Людендорф Э. (1865–1937) — генерал. С 1894 в германском генштабе. В Первой мировой начштаба Восточного фронта, затем 1-й генерал-квартирмейстер штаба верховного командования — фактически руководил всеми вооруженными силами, сторонник военной диктатуры. В 1923 возглавил вместе с Гитлером путч в Мюнхене.

Люксембург Р. (1871–1919) — деятель немецкого и международного рабочего движения. В 1905–1906 вела революционную работу в Польше. В годы Первой мировой за антимилитаристскую агитацию подвергалась преследованиям и репрессиям. Убита контрреволюционерами в январе 1919 после подавления Берлинского восстания.

Макдональд Р. (1866–1937) — один из лидеров лейбористской партии. В 1924 и 1929–31 премьер-министр Великобритании, в 1924 его правительство признало СССР, в 1929 восстановило дипломатические отношения с СССР, разорванные в 1927 консервативным правительством.

Маклаков В.А. (1869–1957) — адвокат, один из основателей и лидеров партии кадетов. Депутат нескольких Госдум, в 1917–24 белогвардейский представитель во Франции, занимался военным и финансовым обеспечением белого движения. Неофициальный глава русской эмиграции.

Макс Веденский (1867–1929) — наследник баденского престола, рейхсканцлер Германии в 1918. В завершающий период Первой мировой высказывался за ограничение захватнических целей Германии и проведение частичных реформ, чтобы предотвратить революцию. 3 октября 1918 поставлен во главе правительства, с целью спасения монархии. Свергнут Ноябрьской революцией.

Мальтус Т. (1766–1834) — выдающийся английский политэкономист. Приобрел нарицательное значение в связи с работой «Опыт о законе народонаселения», где утверждал, что рост населения опережает рост средств существования людей, что ведет к вымиранию низших слоев общества. В главной работе «Начала политической экономии» он впервые поставил в центр экономической теории проблему реализации, а не накопления, особенно в условиях кризисов перепроизводства.

Маркузе Г. (1898–1979) — немецкий и американский философ и социолог, представитель Франкфуртской школы. Автор философского бестселлера «Одномерный человек«.

Манн Г. (1909–1994), немецкий историк. После прихода нацистов к власти покинул Германию. Работал журналистом в Швейцарии, преподавал в США. В 1960 возвратился в Германию. Основной труд — «Немецкая история XIX и XX веков» (1958).

Меньшиков М. О. (1859–1918) — русский философ, журналист. Противник революционных преобразований, националист.

Мережковский Д. С. (1866–1941) — русский писатель, критик противник реализма в искусстве. Враждебно встретив Октябрьскую революцию, в 1920 эмигрировал; писал романы, эссе, стихи и статьи в резко антисоветском духе. Во время Второй мировой во Франции — на коллаборационистских позициях.

Мизес Л. (1881–1973) — австрийский «экономист», философ и политолог. Один из авторов («второй после Хайека») «экономической теории» австрийской школы. Как и все ее последователи является догматиком либерализма, выдающий свой идеологический догмат за научное экономическое и философское знание.

Милль Дж. Ст. (1806–1873) — основатель английского позитивизма, экономист, социолог. Выводил суть общественных явлений из особенностей индивидуальной психологии. Разработал основные схемы логического анализа причинно-следственных связей в социологии. Придавал большое значение применению в социальных науках статистических методов.

Мирабо О. (1749–1791) — граф, деятель Великой французской революции. В 1789 избран в Генеральные штаты, критиковал абсолютистский режим, сторонник цензовой парламентской монархии. С развитием революции стал лидером крупной буржуазии, проводя скрытую политику торможения революционного процесса.

Монтескье Ш. (1689–1755) — французский просветитель, философ и писатель. Труд «О духе законов» (1748) посвящен проблеме разумного государственного строя и его организации. Идеолог конституционной монархии, компромисса между буржуазией и дворянством на условиях совместного участия в осуществлении государственной власти. Считал принцип разделения властей и федеративную форму государственного устройства способом предотвратить превращение монархии в деспотию. В правовой области выдвинул ряд прогрессивных принципов: равенство граждан перед законом, широкое избирательное право, свобода слова, печати, совести, отделение церкви от государства, отказ от пыток. В труде «Размышления о причинах величия и падения римлян» (1734) выдвигает положение об объективной закономерности исторического процесса.

Морган — одна из старейших и крупнейших финансовых групп США. Основатели — Дж. С. Морган и его сын Дж. П. Морган-старший обогатились во время Гражданской войны в США 1861–65. Банкирский дом «Дж. П. Морган и К» в Нью-Йорке занял ведущие позиции в разных отраслях промышленности, на ж.-д. транспорте и особенно в банковском деле, контролировал крупнейшие коммерческие банки Нью-Йорка и Филадельфии.

Мосли О. (1896-?) — баронет, лидер британских фашистов. Член парламента с 1918, сначала от консерваторов, затем от лейбористов. В 1929–30 член лейбористского правительства Макдональда. Вышел из лейбористской партии, в 1932 основал Британский союз фашистов. Выступал за сотрудничество Великобритании с Германией и Италией, за установление фашистских порядков в Великобритании. В 1940–43 интернирован.

Некрич A.M. (1920–93) — историк. Автор книги «22 июня 1941 г.» (1966), ставшей сенсацией в СССР и подвергшейся резкой официальной критике. Исключен из партии, в 1976 эмигрировал. Преподавал в Гарвардском университете. Другие произведения: «Наказанные народы»; «Утопия у власти».

Николсон Гарольд (1886–1968) — британский политик, дипломат, писатель.

Ницше Ф. (1844–1900) — немецкий философ, представитель иррационализма. В 1869–79 профессор классической филологии Базельского университета. Продолжатель традиционного пессимизма немецкой философии, эпохи обострения общественных противоречий при капитализме.

Норман М.К. (1871–1950) — потомственный банкир, один его дед долгое время был членом совета директоров Банка Англии, другой был его управляющим (М. Коллет 1887–89). Учился в Итоне, Кембридже, но ни один не закончил. Управляющий Банком Англии в 1920–44 (уникальный случай в истории Англии).

Носке Г. (1868–1946) — деятель крайне правого крыла германской социал-демократии, 1914–18 социал-шовинист. Во время Ноябрьской революции 1918 член правительства. В 1919–20 военный министр.

Оруэлл Дж. (1903–50) — английский писатель-созерцатель. Участник гражданской войны в Испании в рядах анархистов, троцкистской ориентации. В годы Второй мировой корреспондент Би-би-си. Разочаровавшись в революционных идеалах, перешел на позиции буржуазно-либерального реформизма и антикоммунизма.

Палеолог М.Ж. (1859–1944) — дипломат. В 1912–14 директор политического департамента МИДа Франции, в 1914–17 посол в России, в 1920 — генеральный секретарь МИДа.

Пальмерстон Г.Д. (1784–1865) — виконт, лидер вигов, министр иностранных дел Англии в 1830–40-е, в 1855–59 премьер-министр. 1830–55 министр иностранных дел, внутренних дел. Сторонник консервативно-реакционного курса.

Папен Ф. фон (1879–1969) — сын крупного землевладельца. В 1914–18 офицер Генштаба. В 1913–15 военный атташе в США, откуда был выслан за шпионаж и подрывную деятельность. В 1921–32 депутат прусского ландтага от католической партии «Центра»; примыкал к ее крайне правому крылу. В июле — ноябре 1932 канцлер. В 1933 вице-канцлер, в 1934–38 посол в Австрии, содействовал аншлюсу. В 1939–44 посол в Турции. В 1946 предстал перед Нюрнбергским трибуналом, был оправдан.

Першинг Д. (1860–1948) — американский военачальник, генерал армии (1919). С 1905 военный атташе в Токио; состоял при японской армии в Маньчжурии во время русско-японской войны. Подавил восстание на Филиппинах. В 1916 возглавил карательную экспедицию в Мексике. В 1917 назначен командующим Американскими экспедиционными силами во Франции. В 1921–1924 начальник штаба армии США. С 1937 президент Американского военного движения.

Петэн А.Ф. (1856–1951) — маршал, с 1917 начальник Генштаба, главнокомандующий французской армией. В 1934 — военный министр, в 1940 премьер-министр. Подписал капитуляцию Франции. Глава правительства Виши 1940–44. В 1945 приговорен к смертной казни, замененной пожизненным заключением.

Пик В. (1876–1960) — немецкий партийный и государственный деятель. С1895 — в Социал-демократической партии Германии. Участвовал в подготовке и проведении Ноябрьской революции 1918. Один из основателей коммунистической партии Германии. После установления фашистской диктатуры в 1933 вел работу за рубежом. Во время Второй мировой один из руководителей созданного в СССР Национального комитета «Свободная Германия». Вел разъяснительную работу среди немецких военнопленных, в т. ч. среди высших офицеров и генералов. Первый президент ГДР (с 1949).

Платон (428–348 до н.э.) — выдающийся древнегреческий мыслитель, один из родоначальников европейской философии. Считал идеи вечными и непостигаемыми прообразами вещей. Разрабатывал диалектику, систему основных ступеней бытия, теорию идеального государства, основанного на иерархии сословий.

Поппер К. Р. (1902–94) — австрийский, британский философ, социолог, представитель аналитической философии. Критик историзма и марксизма (концепция «открытого общества»),

Пуанкаре Р. (1860–1934) — в 1893–1906 министр просвещения, финансов Франции. В 1912–13 премьер-министр и министр иностранных дел. В 1913–20 президент республики. В 1920 председатель репарационной комиссии. Один из организаторов антисоветской интервенции. В 1922–24 премьер-министр.

Радек К.Б. (1885–1939) — в 1919–24 член ЦК РКП(б). В 1920–24 член (в 1920 секретарь) Исполкома Коминтерна. Сотрудник газет «Правда» и «Известия». Репрессирован.

Райх Р. — проф. госуправления Университет Беркли (Калифорния), министр труда в кабинете Б. Клинтона, советник Обамы, до его вступления в должность. Автор 12 книг. The Wall Street Journal причислил его к 10 наиболее влиятельным бизнес-мыслителей США.

Ратенау В. (1867–1922) — мультимиллионер, наследственный владелец Всеобщей электрической компании (АЭГ). По словам Г. Далласа: «Ратенау был богат, как Гувер, и был философом, как Кейнс». В 1921–22 министр восстановления, иностранных дел Германии. Во время Генуэзской конференции подписал Рапалльский договор с Советской Россией. Убит националистами.

Ржевская Е. (1919-) — русская писательница, участница Второй мировой. В своих произведениях обращается к военной теме, послевоенному городскому быту.

Рем Э. (1887–1934) — один из главарей фашистской Германии. В Первой мировой офицер рейхсвера. Участник фашистского путча 1923. В 1931 начальник штаба штурмовых отрядов. В 1933 назначен имперским министром. Стремился подчинить себе генералитет, превратить штурмовые отряды в костяк создававшейся армии. Убит с санкции Гитлера.

Рикардо Д. (1772–1823) — английский экономист, представитель классической буржуазной политэкономии. Главное произведение «Начала политической экономии и налогового обложения» (1817). Сформулировав закон обратно пропорциональной зависимости между заработной платой рабочего и прибылью капиталистов, фактически обнаружил противоположность экономических интересов пролетариата и буржуазии. Считал капитализм единственно возможным и естественным строем, а его экономические законы — всеобщими и вечными.

Ритчл А. — Universitat Pompeu Fabra (Barcelona/Spain)

Роде Сесиль (1853–1902) — приобрел громадное состояние, став собственником алмазных россыпей в Южной Африке. В 1890–96 первый министр Капской колонии, президент Южноафриканской компании. Один из инициаторов Англо-бурской войны.

Роллан Р. (1866–1944) — французский писатель, общественный деятель. В годы Первой мировой антивоенный публицист. Лауреат Нобелевской премии в 1915. Приветствовал Октябрьскую революцию, посетил СССР в 1935. Один из идейных вдохновителей международного антифашистского фронта.

Рузвельт Т. (1858–1919) — в 1899–1900 губернатор штата Нью-Йорк. С 1901–09 сначала вице-президент, затем президент США, от республиканской партии.

Рузвельт Ф. Д. (1882–1945) — юрист. В 1910 избран в сенат. В 1913–20, будучи помощником морского министра, выступал за усиление военно-морской мощи США. В 1928 избран губернатором штата Нью-Йорк. В 1932–45 президент США.

Руссо Ж. Ж. (1712–78) — французский философ-просветитель, писатель. Подвергал критике цивилизацию, основанную на неравенстве и эксплуатации, противопоставляет ей «естественное состояние» человека. Основанием неравенства считал частную собственность. Обосновывал право народа на восстание. Автор теории «общественного договора».

Салтыков-Щедрин М.Е. (1826–1889) — писатель-сатирик, демократ-просветитель. Творчество направлено против самодержавно-крепостнического строя. В книге очерков «За рубежом» критически отобразил политический строй и нравы Европы.

Самсонов А.В. (1859–1914) — генерал. Участвовал в русско-японской войне. С 1906 начштаба Варшавского военного округа, с 1907 наказной атаман Войска Донского, с 1909 туркестанский генерал-губернатор. В начале Первой мировой командовал армией.

Сект X. (1866–1936) — генерал. В Первой мировой командовал войсками на восточном фронте. С 1918 начальник турецкого Генштаба. В 1919–20 начальник войскового управления (аналога Генштаба). В 1920–26 начальник управления сухопутными войсками. Сторонник передачи власти нацистам.

Сениор Н. (1790–1864) — английский экономист. Профессор политической экономии Оксфордского университета. Занимал руководящие посты в правительственных комиссиях по вопросам труда в промышленности. Главный труд — «Основные начала политической экономии» (1836). Выдвинул теорию прибыли, рассматривавшейся им как вознаграждение капиталиста за его «воздержание» от расходования средств на непроизводительные цели. Пытался теоретически обосновать невозможность сокращения рабочего дня.

Смит А. (1723–1790) — выдающийся шотландский экономист и философ, один из основоположников классической политэкономии. Главное произведение «Исследование о причинах богатства народов», оказало влияние на все последующее развитие экономической мысли во всем мире и политику многих государств.

Спенсер Г. (1820–1903) — английский философ и социолог, один из родоначальников позитивизма. Основатель органической школы в социологии; идеолог либерализма. Развил механистическое учение о всеобщей эволюции; в этике — сторонник утилитаризма.

Стиглиц Дж. (1943-) — американский экономист-неокейнсианец. Лауреат Нобелевской премии по экономике (2001). Профессор Колумбийского университета. Председатель Совета экономических консультантов при президенте США (1995–97); Шеф-экономист Всемирного банка (1997–2000).

Стиннес Г. (1870–1924) — немецкий промышленник, владелец металлургических и угольных предприятий. Обогатился на военных поставках в годы Первой мировой. Создал мощный трест тяжелой промышленности, электротехническое объединение, основал собственную пароходную компанию, завладел многими печатными изданиями. Лидер правого крыла германской народной партии. В 1923 выступил с проектом хозяйственного оздоровления Германии за счет увеличения продолжительности рабочего дня, снижения заработной платы и т. п.

Тардье А. (1876–1945) — в 1919–20 делегат Франции на парижской мирной конференции, участник разработки Версальского мирного договора. В 1919–20 министр освобожденных районов, в 1928–29 и 1930 министр внутренних дел, в 1932 военный министр. В 1929–1930 премьер-министр; в 1932 премьер-министр и министр иностранных дел. Один из лидеров правых кругов французской буржуазии, требовал усиления исполнительной власти и ограничения прав парламента.

Тельман Э. (1886–1944) — деятель германского и международного рабочего движения. Участник Ноябрьской революции 1918, член Независимой социал-демократической партии. Примкнул к КПГ. Играл руководящую роль в Гамбургском восстании 1923. С 1925 глава Союза Красных фронтовиков. С 1924 представлял КПГ в рейхстаге. В 1925 и 1932 его кандидатура выдвигалась на пост президента страны. В 1933 ушел в подполье, арестован. Убит в концлагере.

Тиссен Ф. (1873–1951) — крупнейший германский промышленник, пользовавшийся решающим влиянием в тресте «Ферайнигте штальверке». Субсидировал нацистский переворот, а затем — вооружение гитлеровской Германии. Поссорившись с Гитлером, в 1939 г. покинул страну, издал книгу «Я оплачивал Гитлера». После Второй мировой активно способствовал восстановлению западногерманского промышленного потенциала.

Типпельскирх К. (1891–1957) — германский генерал, в начале Второй мировой начальник разведывательного управления генштаба сухопутных сил. С 1942 — командир дивизии на Восточном фронте, затем командует корпусом, армией. В 1944 переведен на Западный фронт. В апреле 1945 — командир группы армий «Висла». Автор книги «История второй мировой войны», содержащей обширные сведения и разнообразный документальный материал, ряд объективных оценок немецкой армии и армий противников Германии.

Тойнби А.Д. (1889–1975) — английский историк и социолог. Профессор Лондонского университета, затем Лондонской школы экономических наук. В 1925–55 один из руководителей Королевского института международных отношений; автор «Исследования истории», в которой стремился переосмыслить все общественно-историческое развитие человечества в духе теории круговорота локальных цивилизаций.

Толстой А.Н. (1883–1945) — граф, известный русский писатель. В Первой мировой военный корреспондент. Октябрьскую революцию сначала воспринял враждебно, в 1919 эмигрировал, в 1923 вернулся в СССР. Академик АН СССР.

Торез М. (1900–64) — член Французской коммунистической партии, в 1930–1964 Генеральный секретарь ФКП. С 1932 депутат парламента. В 1928–43 член Исполкома Коминтерна. В 1946–47 заместитель председателя Совета Министров Франции.

Тургенев Н. И. (1789–1871) — государственный деятель, экономист. Служил в министерстве финансов. Член «Союза благоденствия». Один из основателей Северного общества декабристов. В восстании не участвовал. Заочно судим, эмигрировал. Автор книги «Россия и русские», которая легла в основу либерально-буржуазной концепции истории декабризма; автор работы «Опыт теории налогов», положившей начало русской финансовой науке. Разрабатывал проекты отмены крепостного права.

Тэн И. (1828–1893) — французский философ, литературовед, искусствовед и историк.

Уборевич И.П. (1896–1937) — военачальник. В Гражданскую войну командующий армией на Южном, Кавказском и Юго-западном фронтах. В 1922 военный министр и главком Народно-революционной армии Дальневосточной республики. С 1925 командующий войсками ряда военных округов. Репрессирован.

Устрялов Н. В. (1890–1938) — юрист, писатель, с 1908 член кадетской партии, приват-доцент Московского университета. В гражданскую войну юрист-консульт, а затем директор пресс-бюро, редактор газеты «Русское дело» в правительстве Колчака. В 1920-м эмигрировал в Харбин. В публицистических работах выступал против фашизма, рассчитывал на буржуазное перерождение советского строя. Профессор Харбинского университета. Идеолог национал-большевизма. В1935 вернулся в СССР, обосновывая причину заявлял: «Лучше ежовые рукавицы отечественной диктатуры, чем бархатные перчатки цивилизованных соседей». Занимался преподавательской деятельностью. Репрессирован, в 1989 — реабилитирован.

Уткин А.И. (р. 1944) — историк, профессор МГУ с 1994, с 1997 директор центра международных исследований Института США и Канады РАН, эксперт по внешней политике США, советник Комитета по международным делам Госдумы. Автор монографий: «Забытая трагедия. Россия в Первой мировой войне», «Франклин Рузвельт», «Американская стратегия для XXI века» и др.

Уэллс Г.Д. (1866–1946) — английский писатель, классик научно-фантастической литературы, получил известность и как писатель-социолог, историк.

Ференбах О. — немецкий журналист, главный редактор газеты «Штутгартен цайтунг».

Фест И. (1927–2006) — немецкий писатель, автор книг «Лица Третьего рейха: профили тоталитарной власти», «Закат» (о последних днях Третьего рейха), биографии Гитлера.

Фош Ф. (1851–1929) — маршал Франции. В Первой мировой командовал корпусом, армией, группой армий «Север». С 1917 начальник Генштаба, с 1918 верховный главнокомандующий союзными войсками. Один из активных организаторов военной интервенции в Советскую Россию.

Фридрих II Великий (1712–1786) — король Пруссии с 1740, считался величайшим монархом своего времени, как в области правления, просвещения, так и в военном искусстве.

Фуллер Д.Ф. (1878–1966) — военный историк и теоретик, генерал-майор. Участник англо-бурской и Первой мировой войн. Труды посвящены истории Первой и Второй мировым войнам.

Хайек фон Ф. (1899–1992) — представитель австрийской школы экономического либерализма. Родился в Австрии, эмигрировал в Великобританию, затем в США. Основные направления работ: денежная теория, методология… Подверг острой критике идеи и практику социализма. Автор книг «Дорога к рабству» (1944), «Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма» (1988) и др. Один из вдохновителей (наряду с М. Фридменом) неоконсервативного поворота в экономической политике стран Запада. Нобелевская премия (1974).

Хаксли Д. (1887–1975) — английский ученый, философ, социолог. Основатель Международного Гуманистического и Этического Союза. Генеральный директор ЮНЕСКО. Президент Британской Гуманистический Ассоциации. Развивал идею создания новой идеологической системы, которая обеспечила бы «идеальные» условия для развития каждой личности. Автор теории «эволюционного гуманизма», давшей начало «синтетической теории эволюции».

Хауз Э. (1858–1938) — полковник, дипломат, ближайший советник президента В. Вильсона. Создатель и руководитель «Исследовательской группы» разработавшей идейный багаж связки Хауз — Вильсона и предопределившей развитие США и мира на десятилетия вперед.

Хоркхаймер М. 1895–1973 — немецкий философ и социолог, один из основателей Франкфуртской школы, профессор (1930–33 и 1949–63), а впоследствии ректором (1951–53) университета Франкфурта-на-Майне. В 1930–65 директор Института социальных исследований. В 1934–49 профессор Колумбийского университета.

Чемберлен Н. (1869–1940) — консерватор, брат О. Чемберлена, член парламента с 1918, в 1922–37 генеральный почтмейстер, казначей вооруженных сил, министр здравохранения, финансов, премьер-министр Великобритании в 1937–40.

Черчилль У. (1874–1965) — в 1911–21 министр: военно-морской, военного снабжения, военный и авиации. Один из главных организаторов антисоветской интервенции. С 1939 военно-морской министр, с 1940 премьер-министр, с 1945 глава консервативной оппозиции в парламенте. В 1951–55 премьер-министр.

Шарапов С.Ф. (1855–1911) — экономист, философ, писатель, один из ведущих теоретиков славянофильства. Закончил Николаевское инженерное училище. Участвовал добровольцем в войне против Туреции 1875 г., «за освобождение славян». Создатель одного из лучших в России сельхозпредприрятий. Основатель и редактор газет «Русское дело», «Русское слово» и т.д. Автор множества работ на сельскохозяйственные, экономические, философские, славянофильские темы.

Шахт Я. (1877–1970) — финансист, в 1916 директор Национального банка Германии. В 1923–1930,1933–1937 и с 1938 президент Рейхсбанка. В 1934–1937 рейхсминистр экономики.

Шейдеман Ф. (1865–1939) — с 1883 член правого крыла социал-демократической партии Германии, с 1911 член правления. Депутат рейхстага в 1903–33. В Первую мировую социал-шовинист. В 1919 глава первого правительства Веймарской республики. После 1933 эмигрировал.

Шлейхер К. фон (1882–1934) — генерал. С 1913 офицер германского Генштаба. После 1918 сотрудник командующего рейхсвером фон Секта, участвовал в разработке планов восстановления военного потенциала Германии. С 1929 статс-секретарь военного министерства, в 1932 военный министр. В декабре 1932 занял пост рейхсканцлера. В январе 1933 уволен в отставку. Убит в ночь «Длинных ножей».

Ширер У. (1904-?) — американский журналист и историк, автор многих книг, статей и радиорепортажей о Третьем рейхе. В 1925–1932 собкорр газеты «Трибюн» в Западной Европе, затем шеф берлинского бюро американской службы новостей.

Шопенгауэр А. (1788–1860) — немецкий философ-иррационалист. В своих произведениях философским языком отражал нарастание общественных противоречий в переходную к капитализму эпоху, называл существующий мир «наихудшим из всех возможных», свое учение «пессимизмом» — мировая история не имеет смысла.

Шотан К. (1885–1963) — французский радикал-социалист. Премьер-министр в 1930, 1933–34, 1937–38, 1938. В 1938–1940 вице-премьер, сторонник соглашения с фашистскими агрессорами. В ноябре 1940 выехал с дипломатическим поручением Петэна в США, остался там, отойдя от политической деятельности.

Шоу Б. (1856–1950) — английский драматург, лауреат Нобелевской премии (1925), позитивно воспринял Октябрьскую революцию, в 1931 посетил СССР.

Шпенглер О. (1880–1936) — немецкий философ-идеалист. Стал известным после сенсационного успеха главного труда «Закат Европы» (1918–22). Отрицал существование единой общечеловеческой культуры. Призывал отречься от культурных претензий и предаться голому техницизму, принять империализм как неизбежную судьбу человечества.

Штирнер М. (1806–1856) — немецкий философ-младогегельянец, идеолог правого анархизма.

Штрассер Г. (1892–1934) — нацистский партийный деятель. На раннем этапе нацистского движения соперник Гитлера за лидерство в партии. С 1932 — руководитель НСДАП по организационно-партийной работе. Отстранен от руководства, в 1934 во время «Ночи длинных ножей» арестован и убит.

Штреземан Г. (1878–1929) — в 1903–18 зампред Союза германской промышленности. Один из организаторов и лидеров Немецкой народной партии. В 1923 глава правительства, министр иностранных дел.

Шубарт В. (1897–194?) — немецкий философ, в 1933 эмигрировал из Германии в Ригу, в 1941 арестован НКВД и исчез в ГУЛаге. Главное произведение «Европа и душа Востока». Развивает традиции немецкой философии пессимистического восприятия жизни, находит спасение человечества только в русской душе. Пожалуй, ни один западный писатель так не писал о России.

Шульце-Геверниц Г. (1864–1943) — немецкий экономист, теоретик и представитель исторической школы политэкономиии. Сторонник идеи «социального мира».

Эберт Ф. (1871–1925) — социал-демократ, в 1916 возглавил свою фракцию в рейхстаге. В 1918 рейхсканцлер, подавил германскую коммунистическую революцию. С 1919 президент Германии.

Эррио Э. (1872–1957) — лидер французских радикалов с 1919. В 1916–17 министр общественных работ, транспорта и снабжения. В 20-е гг. противник реакционной политики Пуанкаре. В 1924–25, в 1932 премьер-министр и министр иностранных дел. Вывел войска из Рура, установил дипломатические отношения с СССР (1924). Выступал за отпор фашизму. Подписал с СССР договор о ненападении (1932). Во время Второй мировой противник «Виши», арестован, интернирован. В 1947–1954 председатель Национального собрания, противник ремилитаризации Германии.

Эрцбергер М. (1875–1921) — член германского правительства в октябре — ноябре 1918; подписал от имени Германии Компьеннское перемирие 1918. В 1919–20 министр финансов. Убит членами террористической организации «Консул».

СОКРАЩЕНИЯ

Александр М… — Александр Михайлович. Воспоминания великого князя. — М.: Захаров, 2004.- 524 с.

Аттали Ж… — Аттали Ж. Мировой экономический кризис… А что дальше? — СПб.: Питер. 2009. — 176 с.

Бердяев Н.А… — Бердяев Н. А. Самопознание. — М.: Эксмопресс, Харьков: Фолио, 1999.

Бернстайн П.Л… — Бернстайн П. Л. Власть золота. — М.: Олимп-бизнес, 2004. — 400 с.

Боннер У., Уиггин Э… — Боннер У, Уиггин Э. Судный день американских финансов: мягкая депрессия XXI в. — Челябинск: Социум, 2005, 402 с.

Борисов Ю. В… — Борисов Ю. В. СССР и Франция: 60 лет дипломатических отношений, М., 1984.

Булатов В.Н… — Булатов В.Н. Адмирал Кузнецов. — Архангельск: Поморский университет, 2004. — 268 с.

Буллок А… — Буллок А. Гитлер и Сталин: в 2 т., пер. Н. Бочкаревой, Н. Пальцева, Н. Казаковой, Л. Артемова, А. Фельдшерова. — Смоленск: Русич, 2000.

Вандам А. Наше положение … — Вандам А. Наше положение. СПб, 1912. (Неуслышанные пророки грядущих войн. Пред., сост. И. Образцов. — М.: ACT, Астрель, 2004. — 363 с.)

Вандам А… — Вандам А. Величайшее из искусств. Обзор современного международного положения при свете высшей стратегии. СПб, 1913. (Неуслышанные пророки грядущих войн. Пред., сост. И. Образцов. — М.: ACT, Астрель, 2004. — 363 с.)

Винцер О… — Винцер О. Двенадцать лет борьбы против фашизма и войны. — М.: Издательство иностранной литературы, 1956. Winzer Otto. Zwolf jahre kampf gegen faschismus und krieg. — Berlin: Dietz Verlag, 1955. militera.lib.ru/research/winzer/index.html

Витте С.Ю… — Витте С.Ю. Воспоминания, мемуары: в 3 т. — Мн: Харвест, М: ACT, 2001.

Восленский М… — Восленский М. С. Тайные связи США и Германии. (1917–1919). М.: «Наука», 1968. mUitera.lib.ru/research/ voslensky/index.html

Гайдар Е., May В… — Гайдар Е., May В. Марксизм: между научной теорией и «светской религией». Вопросы экономики. — М.: Институт экономики РАН. № 6, 2004.

Геббельс… — Ржевская Е.М. Геббельс. Портрет на фоне дневника. — М.: ACT-ПРЕСС Книга, 2004. — 400 с.

Генри Э… Генри Эрнст. Гитлер над Европой? Гитлер против СССР. — М.: ИПЦ «Русский раритет», 2004. — 488 с.

Гереке Г… — Гереке Г. Я был королевско-прусским советником. — М.: Прогресс, 1977. — 868 с.

Голдин В. И… — Заброшенные в небытие. Интервенция на русском Севере (1918–1919) глазами ее участников. Составитель В. И. Голдин. — Архангельск: Правда Севера, 1997.

Головин Н., Бубнов А… — Головин Н., Бубнов A. «The Problem of the Pacific in the Twentieth Century». Лондон, Нью-Йорк, 1922 г.; Стратегия американо-японской войны. — М.: Военный вестник, 1925. (Неуслышанные пророки грядущих войн. Пред., сост. И. Образцов. — М.: ACT, Астрель, 2004. — 363 с.)

Гринспен А…, — Гринспен А. Эпоха потрясений. — М.: Альпина Бизнес Букс, — 2008. — 469 с.

Гринспен А. Золото… — Гинспен А. Золото и экономическая свобода. Боннер У., Уиггин Э с. 376–383.

Данн Д… — Данн Д. Между Рузвельтом и Сталиным. Американские послы в Москве. — М.: Три квадрата, 2004. — 472 с.

Деникин А. И… — Деникин А. И. Очерки русской смуты. — Мн.: Харвест, 2002.

Дирксен фон Г… — Дирксен фон Г. Москва, Токио, Лондон. Двадцать лет германской внешней политики. Пер. с англ. Н.Ю. Лихачевой. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001–445 с.

Додд У… — Додд У. Дневник посла Додда. 1933–1938./ Пер. с англ. В. Мачавариани и В. Хинкиса. — М.: Грифон, 2005–480 с.

Инграссия П… — Играссия П. Падение Титанов. — М.: Карьера Пресс, 2011. — 384 с.

Исаев А… — Исаев А. Антисуворов. Десять мифов Второй мировой. — М.: Эксмо, Яуза, 2004–416 с.

Карлей М.Д… — Карлей М.Д. 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны. — М.: «Грантъ», 2005. — 376 с.

Картье Р… — Картье Р. Тайны войны. После Нюрнберга. — М.: Вече, 2005. — 448 с.

Кейнс Дж.М… — Кейнс Дж.м. Общая теория занятости процента и денег. Избранное. — М.: Эксмо, 2007. — 960 с.

Киган Д… — Киган Д. Первая мировая война/ Пер. с англ. Т. Горошковой, А. Николаева. М.: «ACT», 2002–576 с.

Клаузевиц К. … — Клаузевиц К. О войне, /пер. Рачинского — М.: Логос; Наука, 1994–448 с.

Кляйн Н… — Кляйн Н. Доктрина шока. — М. Добрая книга, 2009. — 656 с.

Кожинов В. В… — Кожинов В. В. Россия. Век ХХ-й (1901–1939). — М.: ЭКСМО-Пресс, 2002–448 с.

Кожинов В. В. О русском… — Кожинов В. В. О русском национальном сознании. — М.: Эксмо, Алгоритм, 2004. — 416 с.

Колодко Г.В… — Колодко Г.В. Мир в движении. — М.: Магистр, 2011. — 575 с.

Кремлев С. Россия и Германия… — Кремлев С. Россия и Германия: стравить!: От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона. Новый взгляд на старую войну/С. Кремлев. — М.: «Издательство ACT»: «Издательство Астрель», 2003. — 318 с.

Кремлев С… — Кремлев С. Россия и Германия: путь к пакту: Коридоры раздора и пакт надежды: историческое исследование. — М.: ACT; Астрель; ВЗОИ, 2004. — 469 с.

Куняев С… — Куняев СЮ. Русский полонез — М.: Алгоритм, 2006. — 352 с.

Лампмен Дж. Роберт… — Лампмен Дж. Роберт. — Принстонский университет 1962 г. Богачи и сверхбогачи. Ф. Ландберг. — М.: Прогресс. 1975.

Льюис М…, — Льюис М. Большая игра на понижение. — М.: Альпина Паблишере, 2011. — 280 с.

Манчестер У… — Манчестер У. Стальная империя Круппов. — М.: Центрполиграф 2003. — 702 с.

May В., Стародубровская И… — May B.A., Стародубровская И.В. Великие революции: От Кромвеля до Путина. — М.: Вагриус, 2001.

Мельтюхов М.И… — Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939–1941 (Документы, факты, суждения). — М.: Вече, 2000.

Михальская Н… — Кроин А. Замок Броуди. вступ. ст. Михальская Н. — М.: Эксмо, 2004–608 с.

Молодяков В.Э… — Молодяков В.Э. Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио. — М.: Вече, 2004. — 480 с.

Некрич A.M… — Некрич А. М. 1941, 22 июня — М.: Памятники исторической мысли, 1995. — 335 с.

Нольте Э… — Нольте Э. Европейская гражданская война (1917–1945). Национал-социализм и большевизм. Пер. с нем./Послесловие С. Земляного. — М.: Логос, 2003, 528 с.

Нюрнбергский процесс… — Нюрнбергский процесс в 8 т., т.1 — М.: Юридическая литература, 1987. — 688 с.

Оруэлл Дж… — Оруэлл Дж. «Англичане». Эссе. Статьи. Рецензии — Пермь: Капик, 1992, 320 с.

Папен Ф…, Папен Ф. Вице-канцлер Третьего рейха. 1933–1947. /пер. с анг. М. Барышникова. — М.: Центрполиграф, 2005. — 590 с.

Перкинс Дж…, — Перкинс Дж. Экономический убийца объясняет. — М.: Эксмо, 2010. — 272 с.

Печатное В.О… — Печатное В.О. Сталин, Рузвельт, Трумэн: СССР и США в 1940-х гг. — М.: ТЕРРА, 2006. — 752 с.

Платон… — Платон. Государство, в «Книга Государя». Антология под ред. Р. Светлова и И. Гончарова. — СПб.: Амфора, 2004. — 509 с.

Препарата Г.Дж… — Препарата Г.Дж. Гитлер Inc. Как Британия и США создали Третий рейх/ Пер. А.Н. Анваера — М.: Поколение, 2007. — 448 с.

Пуанкаре Р… — Пуанкаре Р. На службе Франции 1914–1915. М.: ACT, Мн.: Харвест, 2002. — 784 с.

Пыхалов И… — Пыхалов И. Великая оболганная война. — М.: Яуза, Эксмо, 2005. — 480 с.

Райх Р.Б… — Райх Р.Б. Послешок. Экономика будущего. — М.: Карьера Пресс. 2010. — 208 с.

Рикардо Д. Начало политической экономии и налогового обложения. Избранное. — М.: Эксмо, 2007. — 960 с.

Рыбас С.Ю… — Рыбас С. Ю. Столыпин. — М.: Молодая гвардия. 2003. — 421 с.

Скидельски Р… — Скидельски Р. Хайек versus Кейнс Дорога к примерению. Вопросы экономики № 6 июнь 2006.

Скоузен М… — Скоузен М. Кто предсказал крах 1929 года? Боннер У., Уиггин Э…, с. 335–375.

Советско-американские отношения… — Советско-американские отношения. Годы непризнания. 1927–1933. — М.: МФД, 2002–824 с.

Соколов Б. Германская империя… — Соколов Б. Германская империя: от Бисмарка до Гитлера. — М.: Изд-во Эксмо, 2003. — 480 с.

Стиглиц Дж… — Стиглиц Дж. Крутое пике — М.: Эксмо, 2011. — 512 с.

Такман Б… — Такман Б. Первый блицкриг, август 1914 / Предисл. и пер. О. Касимова. — М.: ООО «Издательство ACT»; СПб.: Terra Jantastica, 2002. — 635 с.

Таннер В… — Таннер В. Зимняя война. Дипломатическое противостояние Советского Союза и Финляндии. 1939–1940. / Пер. с англ. В. Кайдалова. — М., 2003–349 с.

Типпельскирх К… — Типпельскирх К. История Второй мировой войны. — СПб., М., Полигон. ACT. 1998. 795 с.

Типпельскирх К., Киссельринг А. Гудериан Г… — Типпельскирх К., Киссельринг А. Гудериан Г. Итоги Второй мировой войны. Выводы побежденных. — СПб., М.: Полигон, ACT. 1998.

Тиссен Ф… — Тиссен Ф. Я заплатил Гитлеру. Исповедь немецкого магната 1939–1945/ Пер. с англ. Л.А. Игоревского. — М.: Центрполиграф, 2008. — 225 с.

Трухановский В.Г… — Трухановский В.Г. Уинстон Черчилль. — М.: Международные отношения. 1982, — 464 с.

Тэтчер М… — Тэтчер М. Искусство управления государством. Стратегия для меняющегося мира. — М.: Альпина Паблишер, 2003. — 504 с.

Устрялов Н… — Устрялов Н. Национал-большевизм. — М.: Эксмо, 2003. — 656 с.

Уткин А.И. Рузвельт… — Уткин А.И. Рузвельт. — М.: Логос. 2000.-544 с.

Уткин А. И. Забытая трагедия… — Уткин А. И. Забытая трагедия. Россия в Первой мировой войне. Смоленск: «Русич», 2000–640 с. (Мир в войнах), с. 206

Уткин А. И. Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен. — М.: Изд-во Эксмо, Изд-во Алгоритм, 2004. — 624 с.

Уткин А.И. Россия над бездной… — Уткин А.И. Россия над бездной — Смоленск: Русич, 2000. — 480 с.

Фест И. Путь наверх… — Фест И. Гитлер. Биография. Путь наверх. Пер. А. Федорова, Н. Летнева, А. Андропова. — М.: Вече, 2006. — 640 с.

Фест И. Триумф… — Фест И. Гитлер. Биография. Триумф и падение в бездну. Пер. А. Федорова, Н. Летнева, А. Андропова. — М.: Вече, 2006. — 640 с.

Форд Г…, — Форд Г. Моя жизнь мои достижения. — Минск.: Попури, 2010–352 с.

Фридрих II… — Фридрих II Великий. Анти-Макиавелли, в «Книга Государя». Антология под ред. Р. Светлова и И. Гончарова. — СПб.: Амфора, 2004. — 509 с.

Фурсов А. И… — Фурсов А. И. «Биг Чарли», или О Марксе и марксизме: эпоха, идеология, теория… РИЖ. Весна 1998.

Фуллер Дж. Ф… — Фуллер Дж. С. Вторая мировая война 1939–1945 гг. Стратегический и тактический обзор. — М.: ACT, СПб. Полигон, 2006. — 559 с.

Фурсов А. И. Saeculum.. — Фурсов А. И. Saeculum vicesimum: in memoriam. РИЖ 2000, N 1–4.

Хаберлер Г… — Хаберлер Г. Процветание и депрессия: теоретический анализ циклических колебаний. 1932. — Челябинск: Социум, 2005, — 474с.

Хауз… — Архив полковника Хауза. В 2 т. — М.: ACT, Астрель, 2004. — 602 с; — 744 с.

Хоскинг Дж… — Хоскинг Дж. Россия и русские в 2 кн., — М.: ACT, Транзиткнига, 2003. — 492 с.

Черчилль У… — Черчилль У. Мировой кризис. Автобиография. Речи. — М.: Изд-во Эксмо, 2003. — 768 с.

Шамбаров В. Е… — Шамбаров В. Е. За веру, царя и Отечество! — М.: Алгоритм, 2003. — 656 с.

Шацилло В. К… — Шацилло В. К. Первая мировая война 1914–1918. Факты. Документы. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. — 480 с.

Шацилло К. Ф… — Шацилло К. Ф. От Портсмутского мира к Первой Мировой войне — М.: РОССПЭН, 2000. — 399 с.

Ширер У… — Ширер У. Взлет и падение Третьего рейха. В 2-х томах. — Пер. с англ./С предисловием и под ред. О. А. Ржешевского. — М.: Воениздат, 1991.

Шпеер А… — Шпеер А. Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности, /пер. СВ. Лисогорского — М.: Центрполиграф, 2005. — 654 с.

Шубарт В… — Шубарт В. Европа и душа Востока. М.: ЭКСМО, Алгоритм, 2003. — 480 с.

Язьков Е.Ф… — Язьков Е.Ф. История стран Европы и Америки в новейшее время (1918–1945) — 2 изд. М. МГУ; ИНФРА-МБ 2001.- 352 с.

Baughman, Judith S… — Baughman, Judith S. American Decades 1920–1929, Detroit: Gale Research, Inc., 1996. (Paul Alexander…)

Churchill W… — Churchill W. The Second World War. — London Pimlico. 2002. — 1034 p.

Hicks, John D… — Hicks, John D. Republican Ascendancy, 1929–1933. New York: Harper & Row, 1960. (Paul Alexander…)

Hoffman, Mark S… — Hoffman, Mark S., ed. The World Almanac. 1992 ed. New York: Pharos Books, 1992.141 (Paul Alexander…)

Keynes J.M… — Keynes J.M. The Economic cosequences of the Peace. Printed by R. & R. Clare, Limited, Edinburg.

Keynes, J.M… — Keynes, J.M. How to Pay for the War, in Collected Writings of John Maynard Keynes, vol. IX. New York: Cambridge University Press, 1972.

Robert S. McElvaine…- Robert S. McElvaine, The Great Depression: America 1929–1941 (New York: Times Books, 1981) 44. (Paul Alexander…)

Paul Alexander… — Paul Alexander Main Causes of the Great Depression. Gusmorino 3rd: May 13,1996.

* * * 

Примечания

1

Указатель имен в конце книги.

(обратно)

2

Чтобы как можно дальше дистанцироваться от империалистических держав — Англии и Франции, США даже вступили в войну не как союзник, а как ассоциированный член.

(обратно)

3

78-летний Клемансо определял расстановку сил между Вильсоном и Ллойд Джорджем следующим образом: «Я чувствую себя, словно сижу между Иисусом Христом по одну сторону и Наполеоном Бонапартом по другую». Вильсон, по его словам, «верит, что все можно сделать при помощи формул и «14 пунктов». Сам Бог удовлетворился десятью заповедями… Четырнадцать заповедей — это слишком». Отношение Вильсона к своей миссии характеризует его ответ на предложение французов посетить опустошенные войной районы Франции: «Это негативно повлияет на мое хладнокровие… Даже если бы Франция целиком состояла из орудийной воронки, это не должно изменить конечного решения проблемы». (Wilson W. Papers. V. LIV, p. 175—178. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 369)). Ллойд-Джордж в книге «Правда о мирных переговорах» не оставался в долгу: «Я думаю, что идеалистически настроенный президент действительно смотрел на себя, как на миссионера, призванием которого было спасение бедных европейских язычников… особенно поразителен был взрыв его чувств, когда, говоря о Лиге Наций, он стал объяснять причины неудачи христианства… «Почему, — спрашивал он, — Иисус Христос не добился того, чтобы мир уверовал в его учение? Потому, что он проповедывал лишь идеалы и не указывал практического пути для их достижения. Я же предлагаю практическую схему, чтобы довести до конца стремления Христа».

(обратно)

4

Кстати до Вильсона на Нобелевскую премию мира норвежскими социал-демократами был выдвинут… В. Ленин. Именно лидер большевиков в ноябре 1917 г. впервые официально провозгласил все те основные пункты справедливого демократического мира, которые год спустя повторит американский президент в своем воззвании: «Мир без аннексий и контрибуций» («Мир без победителей и побежденных»), отказ от тайных договоров, принцип наций на самоопределение и т.д. Неофициальный посланник президента в России Буллит в то время встревоженно писал В. Вильсону, что большевики захватили лидерство предложив самые демократичные принципы нового мира, (первоначально эти принципы были провозглашены, как партийная программа, российскими социал-революционерами в марте 1917 г.)

(обратно)

5

Конференция закончится 28 июня в день убийства принца Франца-Фердинанда, послужившего началу Первой мировой войны.

(обратно)

6

К этому времени, несмотря на декларации о «братстве» всех стран, из 27 стран, принявших участие в работе мирной конференции, все дела фактически решала тройка: Англия, Франция и США.

(обратно)

7

Единственным государством, которое сразу без всяких задержек и оговорок признало и ратифицировало пакт Келлога, был Советский Союз. Более того, он предложил своим непосредственным соседям (Польше, Литве, Эстонии, Латвии, Румынии, Финляндии, Персии и Турции) ввести пакт в силу немедленно, не дожидаясь всеобщего признания.

Однако скоро наступило разочарование, как докладывал М. Литвинов И. Сталину в мае 1930 г.: «В настоящее время всем ясно, что пакт Келлога никакого влияния на разоружение не оказал. Англо-французское морское соглашение… англо-американское соглашение, закончившееся Лондонской конференцией, с ослепительностью молнии показали, что, несмотря на десятилетние разговоры в Лиге Наций о разоружении и на пакт Келлога, капиталистические государства намерены и впредь строить свои внешнеполитические планы и взаимоотношения на соотношении военно-морских сил, на учете новых войн…». (Советско-американские отношения…, с. 283.)

(обратно)

8

По словам Э. Хауза Англия предъявила Германии предварительный счет на сумму в 120 млрд. долл., Франция на — 200 млрд. с рассрочкой платежа на 55 лет. Американцы настаивали, что счет не должен превышать 22 млрд. долл. (Дневник Хауза 21, 27 февраля 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 588))

(обратно)

9

В основе расчетов лежала «постоянно сумма, которую Германия сможет уплатить», максимальный срок принимался в пределах 30–35 лет. Так как «при более длительном сроке нарастающие проценты превысили бы сумму ежегодных взносов в счет основного долга» (Хауз…, т.2, с. 642, прим.)

(обратно)

10

Ллойд Джордж предложил поделить репарации в соотношении: 50% — Франции, 30% — Англии, остальным странам — 20%. Клемансо потребовал 56% и «ни центом меньше». В итоге Франции досталось 52%, Британской империи — 22%, Италии — 10%, Бельгии — 8% и т.д. Американцы взяли свою долю, сразу секвестрировав всю германскую собственность на американской территории на сумму 425 млн. ф.ст. (более 2 млрд. долл., или свыше 8 млрд. золотых марок) и захватив германских кораблей общим тоннажем вдвое против потерянного.

(обратно)

11

Или 34 млрд. долл., срок выплаты репараций был увеличен до 37 лет. С 5%-ной пеней на просроченные платежи. Это была огромная сумма для Германии, чей годовой ВНП в послевоенные годы составлял всего 40 млрд. золотых марок. Установленный союзниками ежегодный объем выплат составлял 4 млрд. золотых марок, т.е. 10% ВНП. Вследствие экономического хаоса в стране, средний объем выплачивавшихся в 1920–1923 гг. репараций составил всего 1,7 млрд. золотых марок или примерно 4% ВНП.

(обратно)

12

Максимальная сумма репараций, которая могла быть выплачена Германией, по мнению Кейнса и британского казначейства, составляла всего 2 млрд. ф.ст. (= 10 млрд. долл.», 42 млрд.. марок) (Keynes J.M…, р. 186).

(обратно)

13

Справедливости ради размер союзнических репараций необходимо сравнить с запросами самой Германии. Она их продемонстрировала в Брест-Литовском договоре с Советской Россией. Тогда немцы фактически потребовали аннексий стратегических территорий, раздела и полного экономического порабощения России. Условия Брест-Литовского договора произвели шок на союзников. Э. Грей писал, что германский мир привел его в депрессию и что он не видит, «как быть в мире с людьми, правящими Германией». Его наследник на посту министра иностранных дел Бальфур вторил в январе 1918 г. своему предшественнику: война ужасна, но она «ничто по сравнению с германским миром». (Gilbert M. The First World War. N.Y., 1994, 395, 396. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 59, 74))

В случае победы над западными союзниками Германия, по словам Г. Ремпела, собиралась содрать с них в четыре раза больше, чем они впоследствии определили ей. (Rempel G. Western New England College.) В цивилизаторском плане, по мнению Тойнби, она «низвела бы Запад до состояния хаоса «вооруженного грабежа, неизвестного нам со времен Столетней войны и подвигов Карла Лысого; она смела бы начисто работу четырех столетий, уничтожила бы не только национальное самоуправление, введенное английской и французской революциями» (Toynbee A. J. Nationality and the War. Lnd., 1919, p. 275 (Уткин А. И. Забытая трагедия…, с. 74–75)).

Есть и еще одна оценка условий Версальского договора она принадлежит У. Додду, американскому послу в Берлине. По его мнению, Версальский договор был «совсем не так плох по сравнению с тем, что Соединенные Штаты навязали побежденному Югу в 1865–1869 годах, и что привело к пятидесятилетнему экономическому угнетению этого района, более суровому, чем все тяготы, выпавшие на долю Германии». (Додд У…, с. 164.)

(обратно)

14

В это самое время Англия, Франция, США… вели «крестовый поход» — интервенцию в Советскую Россию главным формальным поводом для, которой служила именно экспроприация большевиками частной собственности.

(обратно)

15

Сумма долгов союзников перед США составляла 10 млрд. долл., что равнялось примерно 1/3 от величины германских репараций, определенных лондонским ультиматумом в мае 1921 г.

(обратно)

16

Счет по долгам «союзников» американский министр финансов представил накануне Рождества 1918 г. К 1920 г. проценты по долгу достигли 66 млн. ф.ст. ежегодно.

(обратно)

17

С практической стороны позиция Лондона объяснялась безнадежностью возврата его собственных военных кредитов. Союзники были должны Великобритании 1,7 млрд. ф. ст., однако они были слишком разорены войной, чтобы иметь возможность покрыть их. Наиболее определенной в этом плане была позиция большевиков, которые придя к власти, аннулировали все долги царского и Временного правительств, на которые приходилась почти половина военного долга союзников Великобритании. Доля же германских и прочих репараций приходящаяся на так же разоренную войной Англию, не покрывала потерь, связанных с выплатой ее собственного долга США, который составлял 0,86 млрд. ф. ст.

(обратно)

18

Немцы, правда, ввели оккупацию только на пять лет. Для того чтобы оказать давление на позицию Вильсона, правительство Франции дало специальные тайные инструкции прессе: «1) подчеркивать факты республиканской оппозиции Вильсону в Америке; 2) подчеркивать состояние хаоса в России и необходимость союзной интервенции; 3) убеждать читателя в способности Германии платить большие репарации». (Уткин А. И. Унижение России…, с. 411)

(обратно)

19

Ультиматум устанавливал ежегодные репарационные требования в размере 2 млрд. марок плюс 26% годового германского экспорта. Требования по выплате аванса по репарациям странным образом совпали с убийством министра финансов Германии, пытавшегося восстановить ее финансовую систему, в августе 1921 г.

(обратно)

20

82 млрд. марок следовало представить в виде специально выпущенных для этой цели ценных бумагах, которые следовало оплатить в обозримом будущем. Остальные 50 млрд. следовало оплачивать с темпом 2,5 млрд. марок в год для погашения процента и 0,5 млрд. марок для уменьшения собственно долга (Carroll Quigley, Tragedy and Hope. A History of the World in Our Time (New York: Macmillan Company, 1966, p. 305). Ежегодный транш составлял приблизительно 5,8% ВВП Германии за 1921 г. или 40% годовой стоимости размещенных за границей государственных ценных бумаг и облигаций (Gerald Feldman, The Great Disorder. Politics, Economics and Society in the German Inflation, 1914–1924. (Oxford: Oxford University Press, 1977), p. 400). Возместить все это количество золотом или иностранной валютой представлялось абсолютно немыслимым (Geminello Alvi, Dell'restremo occidente. II secolo americano in Europa. Storie economiche (Firenze: Marco Nardi Editore, 1993), p. 177). (Препарата Г…, с. 177).

(обратно)

21

Дж. Фуллер приводил слова членов британского парламента и отзывы прессы на оккупацию Рура Францией: Дж. Саймон заявил, что это, по существу, «акт войны». Ч. Роберте: «Роковые мероприятия, проводимые сейчас, в конечном итоге могут привести только к одному результату — новой мировой войне, которая, по моему мнению, будет означать закат цивилизации». Р. Беркли: «Если и было в прошлом когда-нибудь действие, граничащее с актом войны… то приказ французского правительства об оккупации Рура является таковым». Журнал «Либерел мэгезин»: «Перспектива новой войны через несколько лет становится все более очевидной и определенной». Ежегодник «Либерел ир бук»: «С каждым днем неизбежность европейской войны становится все более очевидной… психологическая рана, нанесенная немцам, возможно настолько глубока, что не затянется до того времени, когда Германия соберется с силами и станет способной к возмездию». (Фуллер Дж.Ф…, с. 17)

(обратно)

22

15 ноября 1923 г. Рейхсбанк выпустил денег на сумму 92,8 квинтильона марок. Фунт масла тогда стоил 6 триллионов марок, одно яйцо — 80 млрд. марок.

(обратно)

23

Немецкий бауэр даже после изнурительной войны получал с гектара в полтора раза больше пшеницы, чем канадец, и в два с половиной раза больше, чем американский фермер.

(обратно)

24

Что почти в двое превосходило годовой доход страны к концу 1918 г. Или составляло половину достояния Германии в 1913 г., которое оценивалось в 300 млрд. марок. (Ludwig Holtfrerich, L'inflazione tedesca 1914–1923 (Diedeutsche Inflation), Bari: Laterza, 1989 [1980], p. 132 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 193)).

(обратно)

25

Общее число подписчиков военного займа составило 39 млн. человек.

(обратно)

26

Следует отметить, что с 1914 по 1918 г. вследствие инфляции марка уже потеряла примерно половину своей покупательной способности. (Epstein, Erzberger, pp. 342. (Препарата Г…, с. 154)).

(обратно)

27

Налоговые выплаты могли покрываться векселями военного займа.

(обратно)

28

А. Уткин: «его налоговая политика была воистину свирепой». (Уткин А.И. Унижение России…, с. 527).

(обратно)

29

А также банки Швейцарии, Норвегии, Швеции, Дании и Испании.

(обратно)

30

Или 190 млн. долларов, под 7,75% годовых, на два пункта больше общепринятого. Для сравнения в 1913 г. золотой запас Рейхсбанка оценивался в 280 млн. долларов. (Geminello Alvi, De U'restremo occidente. II secolo americano in Eumpa. Storie economiche, Firenze: Marco Nardi Editore, 1993, p. 208 (Препарата Г…, с. 247,249)).

(обратно)

31

Таким образом, восстанавливался старый паритет — за 2970 новых марок можно было купить один килограмм чистого золота.

(обратно)

32

Из синдикатов Уолл-стрит, назначенных размещать американский транш займа Дауэса, «Морган и К°» получили 865 тысяч долларов в виде обычных комиссионных (53% от общей суммы) (Geminello Alvi, Dell'restremo occidente. II secolo americano in Eumpa. Storie economiche, Firenze: Marco Nardi Editore, 1993, p. 208 (Препарата Г…, с. 247)).

(обратно)

33

С 1923 по 1929 г. Германия получила 4 млрд. долларов внешних займов, из которых 2,5 млрд. были американскими.

(обратно)

34

Оуэн Юнг — глава «Дженерал электрик», не считая постов в Федеральном резервном банке и в «Дженерал моторе» Моргана.

(обратно)

35

Ф. Тиссен, вспоминая то время, писал: «Когда начал проводиться в жизнь план Юнга, ряду немецких частных банков пришлось приостановить платежи, так как они были не в состоянии выполнять требования американских банков по возвращению предоставленных им кредитов». (Тиссен Ф…, с. 101–102.)

(обратно)

36

Доля проголосовавших за оставшиеся четыре партии, относящиеся к правому спектру, составляла около 20%. В том числе партия Центра — 4,6 млн. чел.

(обратно)

37

Чуть позже, в июле 1919 г. Хауз выступит за полный распад России, поскольку, по его мнению, Россия «слишком велика и однородна для безопасности мира».

(обратно)

38

Советская Россия находясь в блокаде и борясь с интервенцией была бессильна в еще большей мере, чем даже побежденная Германия. Она признала независимость Прибалтики подчинившись диктату Антанты. Мало того, пользуясь слабостью России новые «цивилизованные государства» навязали ей свои «миниверсальские» договора, включающие территориальные уступки, компенсации в золоте и т.д.

(обратно)

39

Лимитрофы (limitrophe) — пограничные области Римской империи, которые должны были содержать войска, стоявшие на границе.

(обратно)

40

Польша — «защитница европейской демократии» по У. Черчиллю, начала ассимилирование восточных славян с обращения их из православия в католицизм. В Восточной Польше были разрушены или переданы католикам сотни православных храмов, священники репрессировались. (Шубарт В…, с. 225, прим.) Для укрощения строптивых белорусов и украинцев были созданы специальные концлагеря. Но ни одного даже шепота возмущения Великих демократий на это не последовало.

(обратно)

41

Щедрость в отношении Чехословакии не в последнюю очередь была платой за услуги «чехословацкого корпуса», который в то время выступал основной силой интервенции Антанты против Советской России в Сибири.

(обратно)

42

В 1905 г. «Сан-Франциско Хроникл» открыло поход против японской эмиграции. Образуется «Азиатик Эксклюжен Лиг», которая настаивает на выселении японцев из США. Штат Калифорния начинает издавать антияпонские законы. В 1908 г. дети японских эмигрантов исключаются из общественных школ. За один январь 1913 г. Калифорния издает более сорока законов, направленных против японцев. Примеру Америки последовала и Австралия. Причина антияпонских настроения, по словам Н. Головина, крылась в том, что «отличные и трудолюбивые… дешевые рабочие…, «желтые» оказались опасными конкурентами на рынке труда». (Головин Н. Тихоокеанская проблема…, с. 153–154).

(обратно)

43

Колонии были поделены на три группы. «Группа А» — прежние владения Турции — Сирия, Ливан, Палестина, Трансиордания, Ирак — наиболее развитые регионы, которые были признаны независимыми территориями с правом на участие в их административном управлении. Вошедшие в «группу В» не получали формальной независимости. Они должны были управляться на условиях запрещения торговли рабами, оружием, алкоголем, защиты свободы совести и религиозных убеждений подмандатного населения. В «группу С» вошли остальные колонии, которые должны управляться по законам государства, обладающего мандатом, как составная часть его территории.

(обратно)

44

Непримиримой оставалась только позиция большевиков. В. Ленин утверждал: «Когда говорят о раздаче мандатов на колонии, мы прекрасно знаем, что — это — раздача мандатов на расхищение, грабеж, что это раздача прав ничтожной части населения земли на эксплуатацию большинства населения земли».

(обратно)

45

Мало того, по мысли Хауза, нейтральные страны должны были еще и получить компенсации за военные действия. Так, в предверии мирной послевоенной конференции Хауз заявлял: «Нейтральные державы страдают вместе с воюющими странами… (поэтому) мы пользуемся одинаковыми с ними правами…» (Хауз…, т.1, с. 306).

(обратно)

46

Статья 116 Версальского договора давала право России на возмещение военных долгов за счет Германии на сумму в 16 млрд. золотых рублей. Кроме того, по статье 177 Россия имела право на репарации. В январе 1922 г. Франция предложила русскому правительство воспользоваться 116-й статьей. В обмен Франция предлагала политическое признание, коммерческие кредиты и сокращение своих контактов с Польшей. (Blucher W. von. Der Weg nach Rapallo. Wesbaden, 1951. (Папен Ф…, с. 121)). В ответ Ленин в апреле подписал рапалльский договор, по которому СССР и Германия отказались от взаимных претензий. (Для сравнения — совокупные претензии Германии за национализированную большевиками немецкую собственность и немецкие довоенные кредиты составляли к 1918 г. всего 1,5 млрд. золотых рублей).

(обратно)

47

В ноябре 1918 г. Венгрия была объявлена республикой, в январе 1919 г. Карольи был всенародно избран президентом. Он был настроен на выполнение всех платежей по венгерским репарациям. Почти весь ЦК компартии Венгрии в то время сидел в тюрьме, не просуществовав как партия и двух месяцев. 20 марта глава французской миссии Вике вручил венгерскому правительству решение Антанты об отделении от Венгрии Восточной Венгрии и Закарпатской Украины с целью передачи их Румынии и Чехословакии. В ответ правительство Венгерской республики в полном составе подало в отставку. Получившие от Карольи власть социал-демократы не справившись с нею, пригласили в правительство коммунистов и фактически согласились на их диктатуру. После разгрома коммунистов к власти пришли фашисты, создав концлагеря задолго до немцев.

(обратно)

48

В социал-демократических партиях Европы в то время состояло около 8 млн. членов. Кроме этого, в профсоюзах, придерживавшихся социал-демократических идей, объединившихся в Амстердамский Интернационал и не присоединившихся к нему, находилось более 26,5 млн. членов. Коммунистов же во всех коммунистических партиях капиталистических стран в 1921 г. насчитывалось всего примерно 750 тыс. человек.

(обратно)

49

Подробнее о гражданской войне и интервенции см.: В. Галин. Красное и белое. М.: Алгоритм, а также: В. Галин. Интервенция.

(обратно)

50

Наказания избежали и военные преступники. У. Черчилль и Ллойд Джордж требовали суда над кайзером: «Человек, ответственный за такое оскорбление человеческой расы, не может быть прощен только потому, что был коронован». 10.01.1920 Версальский договор вступил в силу, в соответствии со статьями 227–230, союзники потребовали выдачи «военных преступников», в списке которых значилось 900 имен, среди которых значились Вильгельм и Людендорф, Тирпиц (впервые применивший отравляющие газы на западном фронте) и Гельфрейх. Но военные преступники укрылись в нейтральных странах Швеции, Швейцарии, Голландии. Победители не стали настаивать на их получении.

(обратно)

51

И не только Европу: Аргентина — военно-фашистский переворот (1930), Куба — военный переворот (1933), Чили — осадное положение, усиление политических репрессий (1936), Япония — попытка военного переворота (02.1936).

(обратно)

52

«Умному буржуа нечего доказывать, что рабочий… получит не более высокую заработную плату, чем та, которая абсолютно необходима ему для поддержания самого скудного существования». (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 63. (Гайдар Е., May В. Марксизм: между научной теорией и «светской религией». Вопросы экономики. — М.: Институт экономики РАН. № 5, май, 2004. с. 9.))

(обратно)

53

Ллойд Джордж вышел из самых низов, он рос в семье дяди-сапожника и затем приобрел популярность как адвокат.

(обратно)

54

Закон об избирательной реформе «The Second Reform Bill», принятый во время экономического кризиса 1848 г., впервые предоставил избирательные права рабочим, точнее их части; но и этого современникам мало не показалось, не случайно они назвали акт «прыжком в темноту». Одновременно был отменен «Закон о хозяевах и слугах», что формально уравняло в правах перед судом предпринимателей и рабочих. В 1893 г. в Англии возникает Независимая рабочая партия, а в 1900 г. создан Комитет рабочего представительства, который в 1906 г. был реорганизован в Лейбористскую партию.

(обратно)

55

Вот как, например, описывал свои впечатления от приема в королевском дворце один из видных лейбористских лидеров Дж. Р. Клайнс: «Когда мы стояли среди золота и пурпура королевского дворца, ожидая выхода Его Величества, я не мог не дивиться необыкновенному повороту колеса фортуны, вознесшему голодного клерка Макдональда, машиниста Томаса, чернорабочего-литейщика Гендерсона и фабричного парня Клайнса на эту вершину, рядом с теми, чьи предки на протяжении столетий были королями. Мы творили историю» (Язьков Е.Ф…)

(обратно)

56

Летом 1924 г. редактор коммунистической газеты «Workers Weekly» Д. Кэмпбелл поместил в газете ряд статей, в которых он призывал английских солдат «ни в классовой борьбе, ни в войне не обращать своих винтовок против своих собратьев-рабочих». По требованию военных кругов правительство Макдональда начало уголовное преследование Кэмпбелла. Однако против этого решительно выступили рабочие… Макдональд вынужден был отказаться от начатого было уголовного дела. Но тут против лейбористского правительства выступили консерваторы. Обвинив его в «потворстве преступной агитации», они предложили выразить правительству недоверие… либералы предложили создать специальную комиссию для расследования действий правительства, но вотума недоверия не поддержали. Хотя, следовательно, лейбористское правительство могло продолжать свою деятельность, лидеры кабинета решили использовать этот предлог для ухода правительства в отставку». (Язьков Е.Ф…, с. 167, 168)

(обратно)

57

«Манчествер Гардиан» проведя свое расследование 23 мая 1927 г. указывала, что «Письмо Коминтерна» (Зиновьева) было фальшивкой изготовленной одной из белогвардейских организаций в Берлине. Об этом же говорил Чичерин в интервью. (Известия ЦИК СССР, 1928, 22 марта.) Сын Локкарта утверждал, что письмо было изготовлено по инициативе С. Рейли. (Lockart R.B. Асе of spies. London, 1967, p. 127). В расследовании в 1968 г. проведенном газетой «Санди тайме», с привлечением члена Британской академии криминалистики Д. Конвея, автором фальшивки был признан С. Рейли. (Голинков Д…, с. 146–149). В Германии спустя десять лет появится свой вариант «письма Коминтерна» — в виде «поджога рейхстага».

(обратно)

58

1 ф. ст., приведенный к золотому стандарту, приравнивался к 4,86 долл. США. Для предотвращения неконтролируемых атак на фунт золото было практически изъято из обращения, а разовый объем продаж ограничен количеством не меньшим 400 унций, — «за сумму, не меньшую чем 8268 фунтов стерлингов».

(обратно)

59

Вышло всего восемь номеров.

(обратно)

60

Вышло всего восемь номеров.

(обратно)

61

Консерваторы — 260, либералы — 59, остальные — 9.

(обратно)

62

Слова Г. Раттенхубера, начальника личной охраны Гитлера. (Геббельс…, с. 16. прим. составителя.)

(обратно)

63

Говоря об английском народе, отмечал Трухановский, «Черчилль делал вид, будто не знает, что в это время Ч. Бут и С. Раунтри провели обследование жизни английских трудящихся в ряде районов и неопровержимо доказали, что одна треть населения Англии находится на грани голода». (Трухановский…, с. 70).

(обратно)

64

С сентября 1924 по июль 1926 гг. Бернстайн П…, с. 262

(обратно)

65

Социалистическая партия Франции — официальное название: «Французская секция рабочего интернационала» (Section Franchise del International Ouvrier — СФИО)

(обратно)

66

В состав праворадикальной «директории» входили известные всей Франции люди: Петен, А. Тардье, П. Лаваль, Г. Думберг, А. Марке. Все они вошли в правительство, пришедшее к власти в результате праворадикального переворота 9 февраля 1934 г.

(обратно)

67

Это был первый крупный успех ФКП с 1921 г. Тогда левые партии насчитывали 140 тыс. коммунистов и 30 тыс. социалистов. L'Humanite (коммунистическое издание) выходила тиражом 200 тыс. экземпляров, а социалистический Populaire — лишь 5 тыс. Бурный экономический рост привел к резкому снижению численности компартии, и в 1924 г. социалистов было уже больше, чем коммунистов, ибо в 1923 г. 2/3 коммунистов покинули партию. (Wright G. France in Modern Times: since the Enlightment to the Present. NY., Lnd., 1981, p. 348).

(обратно)

68

Членам которой современники дали название «кагуляров».

(обратно)

69

В 1936 г. составил 55 млрд. франков, против 82 млрд. в 1934 г.

(обратно)

70

В Дании, Норвегии и Швеции монархическая форма правления ведет отсчет с IX в. и существует по наши дни.

(обратно)

71

Социал-демократическая рабочая партия Швеции с небольшими перерывами находилась у власти с 1932 по 2006 г., как и Норвежская рабочая партия. В Швеции через налоги аккумулируется в госбюджете от 1/2 до 2/3 ВВП, 1/3 ВВП направляется в сферу социальных услуг. 90% «синих воротничков» являются членами Центрального объединения профсоюзов.

(обратно)

72

«Союз Спартака» образовался в 1918 г. из группы «Интернационал», в которую левые социал-демократы объединились в 1916 г. Во главе «Союза Спартака» стояли Р. Люксембург, К. Либкнехт, К. Цеткин и т.д. С момента создания «Союз Спартака» примкнул к НСДПГ. Спартаковцев тогда было всего несколько сот человек.

(обратно)

73

Советы создаются в городах: Пархим, Бранденбург, Кенигсберг, Познань, Глогау, Яроцин, Лигниц, Бреслау, Герлиц, Рейдт, Мец, Мангейм, Дармштадт, Кассель, Эйзенах, Лрфут, Веймар, Плацем и т.д.

(обратно)

74

В Германской империи, в соответствии с конституцией 1871 г., абсолютным главой государства был император — король Пруссии. Он назначал главу правительства, созывал и распускал парламент, возглавлял вооруженные силы, имел право объявлять войну. Верхняя палата парламента — бундесрат назначалась из представителей входивших в Германскую империю государств. Нижняя палата избиралась на основании имущественного ценза. Император и бундесрат имели право вето к решениям рейхстага.

(обратно)

75

Революция в Германии на первом этапе внешне развивалась по русскому образцу: «Коалиционное демократическое правительство» являлось почти полным аналогом «Временного правительства» России 1917 г. Роль Макса Баденского совпадала с ролью князя Львова, Эберта — Керенского, Либкнехта — Ленина. «Свободные корпуса», численность которых к 1919 г. насчитывала почти 400 тыс. человек, соответствовали добровольческим офицерским (белогвардейским) отрядам в России…

(обратно)

76

Президентом новой республики 21 августа 1919 г. стал Ф. Эберт. Президент являлся главой государства и верховным главнокомандующим, имел право: распускать рейхстаг и назначать новые выборы; формировать правительство, не обладающее большинством голосов в парламенте. Статья 48 конституции предоставляла президенту право вводить чрезвычайное положение, издавать декреты, по своему усмотрению использовать войска в том случае, если возникает «угроза нарушения общественной безопасности и порядка». Эберт воспользуется правом, данным 48-й ст. конституции, в общей сложности 135 раз.

(обратно)

77

Именно в эти дни Геббельс принял окончательное решение примкнуть к фашистам: «Я впервые вижу Людендорфа. Это для меня потрясение… Людендорф национал-социалист… Людендорф устранил во мне многие скептические возражения. Он дал мне последнюю крепкую веру… Мы находимся с признанной элитой Германии…». (Геббельс… 19 августа 1924 г., с. 27).

(обратно)

78

В штурмовых отрядах НДСАП в 1932 г. насчитывалось около 500 тыс. человек.

(обратно)

79

Личное состояние О. Вольфа и его компаньона, которое они сделали на Первой мировой войне, благодаря близким отношениям с партией Центра (находившейся у власти), в 1933 г. оценивалось в 170 млн. марок. Ф. Тиссен имел личное состояние в 120 млн. марок. (Генри Э…, с. 12).

(обратно)

80

1932 г. — третьи (31 июля) выборы за год, на них нацисты получили 13,75 млн. (37%) голосов. Первые — 11 млн. голосов; вторые — 13,4 млн.; ноябрьские — пятые. Доля остальных партий, относящихся к правому спектру: Немецкая национальная народная партия — 6–9%, Немецкая народная партия 1–2%, Центр — 12–12,5%, Немецкая государственная партия — 1%. На ноябрьских выборах 1932 г.: нацисты получили — 195 мест, социалисты — 121, коммунисты — 100, партия центра — 70, националисты — 51, бывшая демократическая партия — 2. На выборах 5 марта 1933 г. нацисты получили 17,2 млн. голосов или 47% мест в рейхстаге.

(обратно)

81

Конкорад был подписан 8 июля и ратифицирован 10 сентября 1933 г.

(обратно)

82

После поджога рейхстага депутаты от коммунистов были арестованы, а их мандаты объявлены недействительными.

(обратно)

83

Социал-демократы поддержали голосовавших за Гинденбурга, в результате 13 марта 1932 г. на президентских выборах Гинденбург получил 49,7% голосов, Гитлер — 30,1%, Тельман — 13,3%. Во втором туре Гинденбург собрал — 53% голосов, Гитлер — 36,8%. Лозунг КПГ гласил: «Кто выбирает Гинденбурга, выбирает Гитлера, кто выбирает Гитлера, выбирает войну!» (Гереке Г…, с. 178).

(обратно)

84

Готовность социал-демократов удовлетворить все требования победителей привела Гитлера к оригинальным выводам: «Я… понял действительный смысл того, чего добивался в течение всей своей жизни еврей Карл Маркс…, понял смысл его «Капитала»… Теперь мне до конца стало ясно, что борьба эта ставит себе единственной целью подготовить почву для полной диктатуры интернационального финансового и биржевого капитала» (Гитлер А…, с. 179).

(обратно)

85

Вместо предложения конкретных мер, направленных на решение ключевых вопросов, лидеры СДПГ призывали только к созданию «широкого антифашистского фронта». Когда же дошло до дела, например 20 июля 1932 г., когда Папен при поддержке рейхсвера распустил прусское правительство, СДПГ без всякого сопротивления приняли этот шаг. «Этим самым СДПГ, по мнению Г. Тереке, возложила на себя часть вины за дальнейший ход событий, которые привели наш народ к катастрофе». Мало того, в переломный момент декабря 1932 г. один из лидеров СДПГ О. Браун будет откровенно торгашески шантажировать Шлейхера тем, что он поддержит его кабинет в случае, если последний отменит «чрезвычайный закон» Папена от 20 июля и восстановит полномочия бывшего прусского правительства, которое лидеры СДПГ так покорно сдали. За них теперь воевать с фашистами должен был Шлейхер. Но было поздно, Шлейхер уже не мог отменить закона и пал, ему на смену пришел А. Гитлер. (Гереке Г…, с. 195,213).

(обратно)

86

Речь идет о декабре 1932 — январе 1933 г., когда социал-демократы отказали в поддержке последнему канцлеру Веймарской республики Шлейхеру.

(обратно)

87

В оправдание социал-демократов можно сказать, что в Германии в то время не было ни одной партии, включая и коммунистов, которая могла бы предложить какой-либо позитивный выход из сложившейся ситуации.

(обратно)

88

После банковского краха 1931 г. под контроль государства перешли два крупнейших банка Германии Дрезднер банк и Коммерц банк, и только Дойче банк смог сохранить свою самостоятельность.

(обратно)

89

«Аутсайдер», или «дикий» — предприятие не входящее в состав картеля, синдиката и т.д.

(обратно)

90

Муссолини не только подписал свой конкорад, но и дал Ватикану государственную независимость, и щедро одарил его финансовыми ресурсами.

(обратно)

91

По другим данным, например, по заявлению газеты «Рейн Неккар Цайтунг» (23 января 1947 г.), издававшейся по лицензии американских оккупационных властей в Германии, на основании данных института экономики США, сумма выплаченных репараций составила — 37,8 млрд. марок, по немецким источникам — 67,7 млрд. марок. (Коваль К.И…, с. 186)

(обратно)

92

Союзники поспешили на помощь Германии с «великодушной», «далеко идущей» уступкой в репарациях, выразившейся в … досрочной эвакуации союзнических войск из Рейнской области. Но неблагодарные немцы, по словам У. Черчилля, остались индифферентны к такой «выдающейся уступке». (Churchill W…, с. 30) Немцев «почему-то» в большей мере заботило количество безработных, которых союзники оставили им в наследство после своего поспешного бегства.

(обратно)

93

По словам современников событий, на госпрограмме помощи восточным территориям «Osthilfe» многие сделали состояния.

(обратно)

94

Для предотвращения оттока капитала Центральный банк поднял процентную ставку до 10%. Одновременно Центральный банк пытался накачать экономику деньгами, учитывая векселя, гарантом по которым выступал специальный акцептный банк, созданный крупнейшими банками (который за свои услуги добавлял еще 2%). N. J. Johannsen, A Neglected Point in Connection with Crises, New York: Augustus M. Kelley Publishers, 1971 [1908], pp. 35, 80 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 314–315).

(обратно)

95

Безработица сократилась благодаря масштабным заказам из Советского Союза. С этих пор до 1933 г. СССР стоял на первом месте во внешнеторговом балансе Германии.

(обратно)

96

С 13 февраля 1919 г. по 2 июня 1932 г. сменилось 19 правительств рейха, представители партии Центра занимали в них 83 министерских поста, 9 раз они становились канцлерами.

(обратно)

97

«Налоговые сертификаты» (Steuergutschein) выдавались под 4% годовых, в результате получатели сертификатов могли учитывать их в банках для получения наличных денег. По сути, схема представляла собой краткосрочный кредит банков рейху и беспроцентный кредит рейха бизнесу. (Jan Marczewski, Politique monetaire et financiere du III Reich, Paris: Librairie du Recueil Sirey, 1941, p. 32–33 (Препарата Г…, с. 316)).

(обратно)

98

Именно так восприняли программу Папена и большинство промышленников, используя «налоговые сертификаты» для оплаты долгов, а налоговую скидку — для снижения цены на свою продукцию, тем самым еще туже затягивая петлю дефляции…

(обратно)

99

Э. Генри приводит численность безработных в это время в 8,5 млн. чел., из них число зарегистрированных безработных — 5,8 млн., незарегистрированных — 2,7 млн. При этом, общая численность рабочих в Германии 31.12.1932–20,5 млн. чел. (Генри Э…, с. 64)

(обратно)

100

Кстати, одним из авторов «плана трудоустройства» в Германии и в США был известный экономист, русский социал-демократ, сначала большевик, затем меньшевик, комиссар Временного правительства во время революции 1917 г. в России — В. Войтинский, после большевистской революции эмигрировавший в Германию. (В Германии В. Войтинский представлял профсоюзный орган «Ди арбайт». (Гереке Г…, с. 176)) После прихода Гитлера к власти В. Войтинский эмигрировал в США, где вошел в группу советников Ф. Рузвельта по социальным вопросам.

(обратно)

101

Первая попытка расколоть фашистов была сделана в апреле, когда после победы на выборах Гинденбург распустил СА. Тогда зам. министра обороны Шлейхер попытался переманить штурмовиков в рейхсвер на правах полувоенной милиции. Однако попытка не удалась, Гитлер сохранил контроль над штурмовиками.

(обратно)

102

Сам Папен в то время вел активную кампанию против Шлейхера и вместе с Шахтом инициировал переговоры с Гитлером. Одновременно Папен давил на Гинденбурга предлагая Гитлера в качестве канцлера. Папен договорился с Гитлером о разделении портфелей в будущем кабинете: Гитлер согласился стать канцлером и рейхскомиссаром Пруссии, при этом члены его партии должны были занять посты федерального и прусского министерства внутренних дел. Остальных восьмерых министров, принадлежавших к консервативному лагерю, должен был назначить Гинденбург, по рекомендации вице-канцлера — Папена.

(обратно)

103

Брюнинг (27.03.1930–30.05.1932), Папен (31.05.1932–17.11.1932), Шлейхер (2.12.1932–28.01.1933), Гитлер (с 30.01.1933).

(обратно)

104

Рем писал: «Пусть сгорит Европа и весь мир — какое нам до этого дело? Германия должна жить и быть свободной. Война пробуждает и поощряет лучшие силы нации. В наше время это (т.е. война) — внешняя и внутренняя необходимость для народа, если он намерен жить и занять свое место в этом мире. Для солдата война одновременно и воскресение, и надежда, и свершение». (Генри Э…, с. 40.)

(обратно)

105

«Активные СА» в возрасте (от 18 до 35 лет), кроме этого, был «резерв СА» (от 35 до 45 лет) и ландштурм (свыше 45 лет), всего около 1400 тыс. чел. Рем 7 декабря 1933 г. определял общую численность коричневых и черных рубашек в 2,5 млн. чел. (Генри Э…, с. 130, 428).

(обратно)

106

При разоружении штурмовых отрядов летом 1934 г. было изъято 177 000 винтовок, 651 станковый и 1250 ручных пулеметов, что соответствовало оснащению десяти пехотных дивизий рейхсвера, установленному Версальским договором. (Sauer W., Bracher K.D., Schultz G. Die national-socialistische Machtergreifung. Koln, Oplander, 1960, S. 946 (Фест И. Гитлер. Триумф…, с. 116, прим.))

(обратно)

107

Металлургическое научно-исследовательское общество — «Mefo».

(обратно)

108

В 1932 г. налог на зарплату — 8–4%, страхование: по безработице — 5%, здоровья — 4–5%, нетрудоспособности — 2–3%, подушный налог — 1–2%. В 1933 г. к ним прибавились: «помощь безработным» — 2–3%, «брачное пособие» — 2–3%, налоги в пользу корпорации — 2%, «зимняя помощь» — 1%, прочие «добровольные» взносы 3–4% (в «народный трудовой фронт», «народную социальную помощь», «программу предоставления работ», «праздник жатвы» и т.д.) (Генри Э…, с. 66.)

(обратно)

109

По вычислениям известного статиста Кучинского (прожиточный минимум семьи с двумя детьми). (Генри Э…, с. 69)

(обратно)

110

В 1934 г. в поездках, организованных KdF, участвовало 2 млн. рабочих, в 1935 г. — 3, а в 1936 г. — уже 6 млн. Средний заработок рабочего составлял 140 рейхсмарок, а полумесячная путевка на Женевское озеро с проездом, питанием и обслуживанием стоила 66 марок, на Северное море — 35, круиз вокруг Италии — 155 марок. (Кремлев С. Вместе или порознь…, с. 271)

(обратно)

111

26 мая 1938 г. Гитлер заложил первый камень в фундамент завода. Немецкий Трудовой Фронт инвестировал в его строительство 300 млн. марок — и к июлю 1939 г. завод уже дал первую продукцию! ДКВ по прайслисту завода стоил 990 марок. Продавать эти машины планировалось в кредит, который покрывался еженедельными платежами, в течение неполных 4 лет, в 5 марок. Т.е. 20 марок в месяц, при ежемесячной средней зарплате 400 марок! (Усовский А…, с. 49).

(обратно)

112

Сходные результаты демонстрировала мобилизационная экономика Муссолини. Так, производство электроэнергии с 2 млрд. киловатт-часов к 1933 г. выросло до 11 млрд. Теперь Италия стояла на первом месте в Европе… Норвегия — 9,15 млрд.; Франция — 5,88; Германия — 5,02… «в этом суть всей «индустриализации» Муссолини. Итальянская промышленность, железные дороги, города в течение нескольких лет в значительной мере освободились от иностранного угля. Национальный импорт уменьшился на несколько миллиардов лир: количество электропечей для выплавки стали выросло до нескольких сот, в то время как до войны их было всего семь». (Генри Э…, с. 271, 272).

(обратно)

113

На объединение постов Гитлер пошел после смерти 2 августа 1934 г. 87-летнего президента Гинденбурга.

(обратно)

114

Плебисцит 12.11.1933, как и референдум 19.08.1934 принес, Гитлеру более 90% голосов голосовавших.

(обратно)

115

«…но вместе с тем растет и возмущение рабочего класса, который постоянно увеличивается по своей численности, который обучается, объединяется и организуется механизмом самого процесса капиталистического производства. Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают того пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» (Маркс К., Энгельс Ф. 2-е изд. Т. 23, с. 771–773.)

(обратно)

116

Политика «laissez faire» строилась на крайнем индивидуализме в экономике и политике. В ее фундаменте лежали принципы: «святости частной собственности», «свободы торговли», «свободы предпринимательства», «свободы конкуренции», «полной свободы от традиционной морали».

(обратно)

117

Во Франции: Ж. и Э. де Гонкур, Э. Золя, Г. де Мопассан; в Бельгии: К. Лемонтье; в Италии Дж. Верга; в Англии С. Батлер, Т. Харди, Дж. Мур; в США — Ф. Норрис, С. Крейн, Т. Драйзер, Дж. Лондон и т.д.

(обратно)

118

С творчеством натуралистов плотно пересекаются социальные романы таких авторов, например, как Б. Шоу. В своем романе «Дом, где разбиваются сердца» (1919 г.), действие которого происходит накануне Первой мировой, Б. Шоу представлял символом всей Англии образ дома-корабля, несущегося навстречу неизвестности. Находящиеся в доме люди ощущали неизбежность надвигающейся на них катастрофы: «что же с этим кораблем, в котором находимся мы? С этой тюрьмой душ, которую мы зовем Англией». (Михальская Н… с.9)

(обратно)

119

В Англии традицию натурализма продолжат: Г. Уэллс «Игрок в крокет», Б. Шоу «Горько, но правда», романы Дж. Линдсея, «Шотландская тетрадь» Г. Гибсона. Например, дилогия «Мы живем» и «Кумарди» Л. Джонсона о жизни и борьбе шахтеров Англии 1930-х, прямо перекликается с романом «Жерминаль» Э.Золя о борьбе французских шахтеров конца 1880-х.

(обратно)

120

Термины «социализм» и «коммунизм» ввели французские мыслители П. Леру в 1834 г., и Э. Кабе в 1840-м.

(обратно)

121

Например, Достоевский писал о Европе провозгласившей мир и свободу, «и что же мы видим в этой свободе? Одно лишь рабство». «Да будет проклята цивилизация, если для ее сохранения необходимо сдирать с людей кожу…». (Достоевский Ф…, с. 467).

(обратно)

122

Герцен находил предпосылки к социализму в России в общинном характере русского крестьянства.

(обратно)

123

Папа римский Лев XIII (Leo) в энциклике «Рерум новарум» (1891) сформулировал социальную доктрину католической Церкви: сотрудничество между трудящимися и предпринимателями ради общего блага, создание корпораций в противовес классовой борьбе. (Шубарт В…, с. 223, прим. 1.)

(обратно)

124

Меньше чем через месяц после публикации данной статьи Летельер будет убит в центре Вашингтона, сотрудником спецслужб Пиночета.

(обратно)

125

Как покажет не столь далекое будущее, рецепты Фридмана можно будет выполнить и без применения военной силы или террора, по крайней мере, на первом этапе, но при особых условиях.

(обратно)

126

Подробнее о «Теорию баланса» см. серию: В. Галин «Запретная политэкономия»: «Революция по-русски» и «Красное и белое». М.: Алгоритм. 2006.

(обратно)

127

Платон выделял сменяющие друг друга: демократию, олигархию, аристократию и деспотию. Мостом, ведущим от демократии к тирании, утверждал Платон, является хаос: «Когда демократический город, горя жаждой свободы, попадет в руки дурных виночерпиев и налива(ется) свободой без меры…», граждане совсем перестают обращать «внимание на законы — как писаные, так и не писаные… (из этого) рождается тирания» (Платон…, с. 142–144).

(обратно)

128

Знакомые с математикой сразу отметят в этом тезисе несоответствие математической практике, оси абсцисс (переменной) и ординат поменяны местами. В данном случае это сделано сознательно, поскольку без людей не существовало бы не только эффективности, но и самой экономики.

(обратно)

129

Подробнее о гражданской войне и интервенции см. серию В. Галин «Запретная политэкономия»: «Революция по-русски»; «Красное и белое» — М.: Алгоритм. 2006.

(обратно)

130

Спад производства в 1918–1919 гг. иногда трактуют как следствие «коммунистической — неэкономической» политики большевиков. Однако в эти годы большевики контролировали всего от 1/4 до 1/3 территории страны. В частности, в 1919 г. власть большевиков распространялась на территорию, на которой до 1913 г. в Российской империи добывалось всего 2% угля и производилось 4,5% чугуна. Аналогичная ситуация была и с продовольствием. Все основные производители товарного хлеба бывшей Российской империи располагались на территориях, занятых белыми и националистическими силами.

(обратно)

131

Об этом свидетельствует, например, практически немедленное провозглашение большевиками новой экономической политики (нэпа) на следующий день после окончания интервенции и гражданской войны. Все основные принципы нэпа были изложены Лениным еще в начале 1918 г., но широкого распространения из-за начавшейся интервенции они получить не успели.

(обратно)

132

Подробнее о гражданской войне и интервенции в Советскую Россию 1918–1922 гг., о военном коммунизме см.: Галин В. Красное и белое. Запретная политэкономия. — М: Алгоритм; Галин В. Интервенция. Запретная политэкономия. — М.: Алгоритм.

(обратно)

133

Что же касается христианской морали, то еще в 1139 г. Второй Латеранский собор постановил: «Кто берет проценты, должен быть отлучен от церкви; принимается обратно после строжайшего покаяния и с величайшей осторожностью. Взимателей процентов, не вставших перед смертью на путь истины, нельзя хоронить по христианскому обычаю». Мартин Лютер в начале XVI в. утверждал: «ростовщик… не человек. Он должно быть оборотень, хуже всех тиранов, убийц и грабителей, почти такая же скверна, как сам дьявол». (Кеннеди М…, с. 65).

(обратно)

134

Все греки были равны, но были те, кто был «равнее». Греческое общество делились на пять категорий по социальному и имущественному цензу.

(обратно)

135

Кто эти «ОНИ», писал в 1902 г. Джек Лондон: «И в наши дни пятьсот лордов владеют по наследству одной пятой частью Англии; вкупе с придворными и королевскими слугами и всеми теми, кто представляет власть, они растрачивают ежегодно на ненужную роскошь миллиард восемьсот пятьдесят миллионов долларов…, что равно 32% общего богатства». (Лондон Дж…, с. 427).

(обратно)

136

Время меняет названия и формы, но суть останется та же. Именно о ней в середине XVIII в. говорил Фридрих Великий: с одной стороны, «ни одно государство так не изобилует нищими, как духовные державы». Однако с другой: «Если бы даже… не было на небесах Бога, то людям тем более надлежало бы быть добродеятельными, поскольку лишь одна добродеятель в состоянии их умиротворить, и она необходима для собственного их сохранения». (Фридрих II…, с. 330, 336).

(обратно)

137

Агония европейского либерализма образца XIX в. привела к гибели более 100 млн. человек в первой половине XX в.: 20 млн. погибли в Первой мировой, 8 млн. во время интервенции в Россию, и почти 55 млн. во Второй мировой. И это не считая десятков миллионов умерших от голода и болезней, вызванных обеими мировыми войнами. Советская Россия заплатила за будущее Европы и мира, только жизнями, почти 40 млн. своих граждан, выдержав интервенцию Запада и победив во Второй мировой войне.

(обратно)

138

Представители ФРС объясняли эту меру по-своему — решимостью Б. Стронга «помочь остальному миру восстановить прочную основу своих финансов». Один из соратников Стронга добавлял: летом 1926 г., американская политика дешевых денег пагубна, но «здесь ничего не поделаешь. Это плата за нашу помощь Европе».

(обратно)

139

Б. Андерсон отмечал, что рынок «быков» на недвижимость существовал не только во Флориде, но и на Манхэттене и в других частях страны. (Anderson В. Economics and the Public Welfare. P. 186–187, 204. (Скоузен М…. С.357))

(обратно)

140

«Ссуда до востребования» — вариант онкольного кредита (the call rate on margin loans) — главного инструмента финансирования биржевых спекуляций. До создания ФРС ставка по ссудам, в периоды биржевого бума, нередко подскакивала выше 100%, но в ходе бума 1928–1929 гг. ставка не поднималась выше 10%. На таком уровне ставку поддерживал Федеральный резервный банк Нью-Йорка.

(обратно)

141

К середине 1929 г. размер только неоплаченных брокерских ссуд достигнет 7 млрд., а три месяца спустя — 8,5 млрд. долл. (Robert S. McElvaine…, 45; Hicks John D…, 227.)

(обратно)

142

Тяжесть событий 1920–1921 гг. во многом определялась также послевоенным промышленным кризисом, связанным с возвращением экономики на гражданские рельсы. Особенно сильный удар пришелся на американских фермеров, которых правительство во время войны стимулировало к увеличению объемов производства в расчете на то, что Америке придется кормить разоренную войной Европу. В течение мировой войны федеральное правительство платило неслыханные 2 долл. за бушель пшеницы. Фермеры набрали долгов в расчете на военные цены. Однако война закончилась и в 1920 г. цена упала до 0,67 долл. (Hicks John D…, 19.). Требование банками возврата невыплаченных долгов привело к массовым банкротствам фермеров. Стоимость фермерских земель упала на 25 млрд. долл., и они по дешевке скупалась банками.

(обратно)

143

В конференции приняли участие Стронг, Норман, Шахт и Ш. Рист, второй человек во Французском банке. Стронг был так уверен в себе, что даже не известил о происходящем Совет управляющих ФРС. Стронг и Норман сделали все, чтобы добиться проведения скоординированной политики денежной инфляции и дешевого кредита, однако безуспешно. Рист согласился только покупать золото не в Лондоне, а в Нью-Йорке, при том, что Стронг согласился продавать Франции золото по льготной цене. Шахт вообще отказался от сотрудничества ввиду обеспокоенности размахом кредитной экспансии в Англии и США. Шахт по этой причине уже сократил до минимума стерлинговые резервы и увеличил по мере возможности запасы золота.

(обратно)

144

Монти — Монтагью Норман, управляющий Английским банком, Бен — Бенджамин Стронг, управляющий Федеральным резервным банком Нью-Йорка.

(обратно)

145

Применение трактора высвободило огромные сельхозплощади, которые раньше использовались для производства кормов для тягловых животных. Размер этих площадей достиг пика в 1915 г. на уровне 93 млн. акров (79 млн. для их содержания и 14 млн. для производства кормов). Кроме этого трактор позволил распахать прерии, почвы которых с трудом преодолевались мускульной силой животных, добавив тем самым в 1920-е гг. более 5 млн. акров пахотной земли к имеющимся 20 млн.

(обратно)

146

Темпы общего экономического роста отстают от темпов роста национальной производительности труда, поскольку развитие различных секторов экономики происходит неравномерно. На этот факт указывал Й. Шумпетер в своей теории «созидательного разрушения» (1942 г.). Согласно его теории рыночная экономика постоянно совершенствуется изнутри, за счет естественного вытеснения устаревшего и убыточного бизнеса и перераспределения ресурсов в пользу новых более продуктивных компаний. К этому следует лишь добавить, что в случае технологического бума производительность труда растет быстрее, чем успевает перестраиваться вся экономика в целом.

(обратно)

147

В 1927 г. McNary-Haughen впервые представили законопроект, предусматривающий скупку излишков сельхозпродуктов в целях стабилизации цен, и продажи их на внешнем рынке. Законопроект не прошел. Республиканское правительство придерживалось консервативно-либеральной политики и помогало фермерам лишь косвенными мерами, например, облегчало получение кредита, увеличивало импортные тарифы на сельхозпродукцию и т.п. Но эти меры оказались малоэффективны.

(обратно)

148

Самым известным американским предсказателем судного дня считают Р. Бэбсона, инвестиционного консультанта из Бостона, который предсказал крах фондового рынка в 1926 г. и начал играть на понижение. См. Babson R. W. Actions and Reations: An Autobiography of Roger Babson. 2nd ed. New York: Harper Collins, 1950. p. 1950. P. 267. См. также: Smith E.L. Yankee Genius: A Biography of Roger W. Babson. New York: Harper & Brothers, 1954. Pp. 262–270. Согласно Wall Street Journal (6 September 1929), (Скоузен М…, с 361–362).

(обратно)

149

Оставшуюся часть «прибавочной стоимости», по Марксу, составляет прибыль капиталиста.

(обратно)

150

В ответ еще Д. Рикардо отмечал, что увеличение зарплаты приводит к снижению прибыли, и что в конечном итоге «весьма низкая норма прибыли остановит всякое накопление…», что в свою очередь приведет к стагнации. (Рикардо Д…, с. 148).

(обратно)

151

Устойчивое название данной теории не сформировалось и поэтому она условно названа теорией «процента».

(обратно)

152

Сторонники теории «процента» дополнительно отмечают, что поскольку частью каждого товара или услуги является процент на капитал, то все потребители вне зависимости от желания становятся плательщиками процентов, получателями которых являются владельцы капитала. Согласно приводимым М. Кеннеди данным получателями процентов являлись не более 10% населения ФРГ, еще 10% сводили баланс «вничью», оставшиеся 80% являлись чистыми плательщиками процентов, причем по экспоненциальному закону, чем беднее, тем больше. Вследствие подобного распределения социальная пропасть растет ускоренными темпами.

(обратно)

153

Содди Ф., лауреат Нобелевской премии по химии, автор лекций «Картезианская экономика», прочитанных в 1921 г. в Лондонской экономической школе. (Кара-Мурза С.Г. Демонтаж народа. — М.: Алгоритм, 2007–704 с, с. 271.)

(обратно)

154

Соответственно Д. Рикардо ратовал за снижение роли государства и налогообложения, поскольку рост налогообложения ведет к снижению накопления.

(обратно)

155

«Эта тенденция» повторяется каждый раз «через повторные промежутки времени благодаря усовершенствованиям в машинах, применяемых в производстве предметов жизненной необходимости…» (Рикардо Д…, с. 148.)

(обратно)

156

По мере вхождения в рецессию соотношение Р/Е вырастет до 22 в 1930-м и 26 в 1931-м.

(обратно)

157

М. Блаут назвал И. Фишера «одним из величайших, если не самым великим, и, безусловно, самым ярким американским экономистом». (Who's Who in Economics. Mark Blaug, ed. 2nd ed. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1986. P.273.) (Скоузен М…, с 337).

(обратно)

158

Ч. Доу был одним из учредителей журнала.

(обратно)

159

При этом Меллон выделял «заработанный» и «незаработанный» доходы; к первому относился тот, который добывался человеческой энергией и зависел от ее состояния, второй получался из инвестиций и мог передаваться по наследству.

(обратно)

160

К 1929 г. 5% населения получало треть всех личных доходов страны.

(обратно)

161

На вмешательстве государства в рыночную экономику для достижения равновесия рынка настаивал в начале XX в., предшественник теории кейнсианства — К. Виксель.

(обратно)

162

Л. Рид (Lawrence W. Reed) — президент Фонда экономического образования (Foundation for Economic Education), / libra ry/study/565/

(обратно)

163

После реформ Ф. Рузвельта «банковские паники — подобно полиомиелиту — практически исчезли. Исчезли причины для беспокойства — банки были теперь застрахованы! В самом деле, сильные банковские паники имели место в 1890, 1893, 1899, 1901, 1903 и 1907 гг., и ни одной после Второй мировой войны. «Вряд ли деловые циклы будут доставлять нашим детям столько же беспокойств и волнений, как нашим отцам», — заявлял А. Берне в 1959 г. в обращении к Американской экономической ассоциации. Ромер обнаружила, что в послевоенный период средняя продолжительность экономического подъема на 65% больше, чем в довоенный период. «Главный итог в том, что после Второй мировой войны периоды экономического подъема стали более длительными, а это значит, что рецессии сегодня случаются реже, чем в прошлом». (Боннер У., Уиггин Э…, с. 283).

(обратно)

164

Речь, в частности, идет о создании Федеральным резервом по европейскому образцу рынка банковского акцепта векселей. Суть последнего состояла в том, что ФРС субсидировала рынок акцепта векселей (по льготным ставкам покупала любые векселя, акцептованные избранными акцептными банками) — т.е. осуществляла дебетовую эмиссию долларов. В 1928 г. ФРС купила акцептированных векселей на 330 млн. долл., а кроме этого в первой половине года еще переучла банковских векселей на 450 млн. долл. При этом ФРС практически ничего не делала для ужесточения условий учета векселей. Незначительное повышение учетной ставки с 3,5% до 5% не привело к перелому ситуации, и объем переучета векселей продолжал медленно расти до окончания бума.

В августе 1929 г., когда Совет управляющих ФРС наконец согласился повысить учетную ставку до 6%, возможный эффект от этого был немедленно съеден решением ФРС понизить ставку акцептования, что немедленно сообщило инфляционный импульс рынку векселей. Причиной того, что ставку опять понизили, после того как она только в марте была повышена, по мнению Г. Препарата, стал «еще один визит Управляющего Нормана».

(обратно)

165

То, что в США называется неоконсерватизмом, в Европе ближе к понятию неолиберализма.

(обратно)

166

При этом в отличие от австрийской школы, «чикагская» считает необходимым сохранять фоновый (естественный) уровень безработицы.

(обратно)

167

В социалистических странах инфляция была подавлена, что выразилось в росте структурного дефицита предложения (см. теорию Я. Корнай). (Колодко Г…, с. 277). Безработица в соцстранах была подавлена за счет принятия новых законов о труде (в СССР КЗоТ 1971 г.), повысивших защищенность работников от увольнений, что привело к росту скрытой (паразитарной) безработицы, и как следствие к прогрессирующему снижению производительности труда. В Китае в 1977 г. наоборот началась реформа Дэн Сяопина по построению рыночного социалистического хозяйства. В Европе мерой борьбы с безработицей стало сокращение рабочего времени (средний отпуск был увеличен до 5 недель)

(обратно)

168

Кеннеди-раунд — 6-й раунд (1964–1967 гг.) из серии международных конференций, посвященных либерализации мировой торговли в рамках ГАТТ, приведший к повсеместному снижению таможенных барьеров. Общий рынок — европейская система экономической интеграции, начавшаяся с Римского договора (1957г.) и в целом сформировавшаяся к концу 1960-х гг. Глобализация стала ответной мерой на кризис перепроизводства, перспективы которого замаячили уже в конце 1950-х, после того как ведущие мировые экономики восстановились после Второй мировой войны.

(обратно)

169

В 1965 г. Ш. де Голль потребовал обменять принадлежащие Франции доллары США на золото. За Францией последовали Германия, Канада, Япония и другие страны. В 1969 г. были введены SDR МВФ. В 1971 г. Р. Никсон заявил о полном прекращении конвертации доллара в золото, а в 1973–1976 гг. на Ямайских конференциях была сформирована модель свободных обменных курсов, действующая до сих пор.

Бреттон-Вудс стал жертвой не обеспеченной золотом долларовой эмиссии, вызванной Вьетнамской войной, выросшими (после Кеннеди-раунда) потребностями международной торговли, а также обострением конкуренции с европейским Общим рынком.

(обратно)

170

Именно инфляция привела к четырехкратному росту цен на нефть в 1973 и на продовольствие в 1974. Стоимость нефти в золоте в то время не росла, а снижалась: в 1967 г. нефть стоила 13,3 грамма за тонну, а в 1973-м — 12,3 грамма. Все 1970–80 гг. средняя цена нефти держалась на уровне 14,6 грамма золота за тонну.

(обратно)

171

Примечательно, что практически все американские авторы, исследующие данный вопрос, ссылаются только на Великую депрессию и совсем не упоминают Вторую мировую войну. Очевидно, мировая война, в отличие от европейцев, вызвала у американцев гораздо меньшее потрясение, чем депрессия.

(обратно)

172

Крах Советского Союза большинство западных авторов на макроэкономическую тематику, в том числе и А. Гринспен, начинают с падения Берлинской стены — 9 ноября 1989 г.

(обратно)

173

«Именно темпы изменений, скорость перехода от централизованного планирования к конкурентному рынку определяют степень дефляционного воздействия на заработную плату в развитых странах, а значит, и на цены… Появление ощутимого системного эффекта под влиянием вроде бы ничтожного первоначального импульса кажется таким же невероятным, как способность человека поднять тонну. Однако с помощью рычага человек делает это без труда. Траектория роста изменилась, возник новый цикл: сокращение затрат на оплату труда ведет к снижению инфляционных ожиданий, что, в свою очередь, препятствует росту заработной платы и тормозит повышение цен». (Гринспен А…, с. 366).

(обратно)

174

Например, прямые иностранные инвестиции в Китае с 1980 по 1990 год росли не очень быстро, однако к 2006 году их объем увеличился в 17 раз.

(обратно)

175

За 8 лет президентства Рейгана уровень инфляции снизился с 12,5 до 4,5%, а уровень безработицы — с 7,5 до 5,3%, достигая максимумов в 9,6% в 1982–1983 гг.

(обратно)

176

Сводный индекс NASDAQ 9 марта 2000 г. закрылся на самом высоком уровне — 5048,86 пункта. 9 октября 2002 г. он закрылся на самом низком уровне — 1114,11 пункта. = IDEXNASDAQ:COMPX. (Стиглиц Дж..., с. 403).

(обратно)

177

Значимость рынка жилой недвижимости для экономики США определялась тем, что с ним так или иначе были связаны от двух третей до трех четвертей ВВП, а также тем, что в период бума на него приходилось от 30 до 40% общего объема инвестиций в США. (Стиглиц Дж…, с. 31, 360).

(обратно)

178

ISDA — Международная ассоциация по свопам и деривативам была создана в 1986 г. под руководством Salomon Brothers. Дефолтные свопы CDS были изобретены J.P. Morgan в середине 1990-х гг.

(обратно)

179

Эти идеи получили теоретическое обоснование в работах американских экономистов в лице Р. Мертона, М. Скоулза, Г. Марковича, М. Миллера, получивших Нобелевские премии за доказательство, что использующиеся при создании деривативов компьютерные математические модели могут распылять риск бесконечно и безопасно. Нобелевские лауреаты апробируют свои модели на практике; в результате в 1998 г. обанкротится Long-Term Capital Management — хедж-фонд с активами в триллионы долларов, основанный Р. Мертоном и М. Скоулзом. В сентябре 2006 г. Н. Талеб, автор книги по теории кризисов «Черный лебедь», назовет управляющего инвестициями «Фэнни Мэй» Г. Марковича шарлатаном. Спустя два года «Фэнни Мэй» станет банкротом.

(обратно)

180

Сам П. Кругман в этом случае придерживается монетарных взглядов: «Рецессии не являются необходимым следствием бумов. С ними можно и нужно бороться, но только не мерами аскетизма, а методами щедрости — побуждая людей тратить не меньше, а больше». (P. Krugman, Setting Sun» State. 11 June 1998. (Боннер У. Уиггин Э…, с. 314)).

(обратно)

181

Вероятная вариативность событий была гораздо шире, в арсенале конкурентов было такое оружие, как девальвация, протекционистские пошлины, создание валютных блоков, массовые государственные и коммерческие дефолты и т.д. Весь этот арсенал будет полностью задействован конкурентами на протяжении 1930-х годов.

Кроме этого, даже если США имели бы возможность бесконечно наращивать денежную массу, в 1930-х годах ее просто не во что было вкладывать, прежняя модель экономики, основанная на идеях либерализма образца XIX в., достигла предела своего насыщения.

(обратно)

182

«По уверениям Бен Бернанке (март 2007 г.): «Влияние проблем рынка низкокачественных ценных бумаг на экономику в целом и финансовые рынки находится под контролем». Журналисты ведущих деловых изданий, как и Управление по контролю соблюдения законов Комиссии по ценным бумагам и биржам не выказывали своей озабоченности возникшей проблемой. Профессор Йельского университета Г. Гордон, разработавший модель оценки дефолтных свопов, считал, что повода для беспокойства нет, поскольку доля низкокачественных ипотечных кредитов не превышала 10%…. на деле она достигала 95%. (Льюис М…, с. 183,179–180,102).

(обратно)

183

В это время цитируемая книга А. Гринспена как раз готовилась к печати.

(обратно)

184

Объем деривативов, зарегистрированных на межбанковском рынке, составлял накануне кризиса 2008 г. почти 500 трлн. долл. Кроме этого, номинальная стоимость деривативов ОТС (сделки, заключаемые вне официальных рынков и не учитываемые в официальных балансах банков и других финансовых институтов), по оценкам Банка международных расчетов, достигала 600 трлн. долл. Всего в 2007 г. DTCC зарегистрировала трансакций с деривативами на 1,09 квадриллиона долл., что примерно в 25 раз больше объема всего мирового ВВП.

(обратно)

185

Кризис американской экономики, по данным ООН, вызвал снижение зарплат и всплеск безработицы по всему миру.

(обратно)

186

Совокупный долг США (в 2008 г.) = долг финансового сектора («120%) + долг нефинансового корпоративного сектора («60%) + долг домохозяйств (= 100%) + общий государственный долг (= 60%). Всего к 340% от ВВП. Не считая долгов по медицинскому страхованию. К лету 2011 г. государственный долг США достиг =14 трлн. долл., (96% ВВП) с темпом роста — 3,4 млрд. долл. в день.

(обратно)

187

Рост стоимости содержания существующей финансовой системы представляет угрозу уже с другой стороны. Например, за 2010 фискальный год выплаты по госдолгу составили 413 млрд. долл., или 18% от текущих годовых налоговых доходов США (2 228 млрд. долл.)

(обратно)

188

Впервые механизм QE был применен Банком Японии в марте 2001 г., после того, как его процентные ставки упали до нуля. Для того чтобы избежать сваливания в дефляционную спираль, Банк Японии стал покупать на вторичном рынке государственные облигации и другие финансовые активы, тем самым создавая дополнительную денежную массу. Т.е. Центральный банк кредитует напрямую не правительство, а рынок.

(обратно)

189

Подробнее см. следующую книгу серии «Политэкономия войны» — «Америка против…».

(обратно)

190

Первые признаки этого, полагает Гринспен, появились уже в 2007 г.

(обратно)

191

Эти схемы работали при росте стоимости жилья. С 1999 по 2005 г. цены жилой недвижимости выросли на 42%. А доходы медианной семьи за тот же период снизились почти на 3%. В результате для средней семьи соотношение цен жилья и ее доходов выросло с 3,7 раза в 1999 г. до 5,3 в 2005 г.

(обратно)

192

Если попадался честный оценщик недвижимости, продавцы кредитов создавали собственную компанию по оценке недвижимости. Например, у компании Wells Fargo была своя дочерняя компания оценки недвижимости Rels Valuation.

(обратно)

193

Кредит выдавался под низкую «завлекающую» фиксированную ставку 6%, которая через два года менялась на плавающую и ставка вырастала до 11% (Льюис М…, с. 45). Популярность этой схеме придал А. Гринспен, который в 2004 г. заявил, что домовладельцы «в течение последнего десятилетия могли бы сэкономить десятки тысяч долларов, если бы брали ипотечные кредиты с плавающей, а не с фиксированной ставкой» (т.е., когда ставка по кредиту меняется в зависимости от изменения учетной или межбанковской учетных ставок). (Стиглиц Дж…, с. 122).

(обратно)

194

Ипотечные кредиты Alt-A на общую сумму $1,2 трлн., выданные в США между 2004 и 2008 гг., и низкокачественные кредиты на общую сумму в $1,8 трлн. имели одинаковую вероятность дефолта. (Льюис М…, с. 208).

(обратно)

195

Moody's, бывшее когда-то частной компанией, стала публичной в 2000 г. С тех пор ее доходы возросли с $800 млн. в 2001 г. до $2,03 млрд. в 2006 г. Существенная доля прироста — более половины, — приходилась на загадочный сегмент жилищного кредитования, известный как структурированные финансы. (Льюис М…, с.172, 187).

(обратно)

196

Collateralized debt obligation. «В чреве лопнувшего монстра оказалась пуповина, уходившая в 1980-е годы. Причины кризиса 2008 г. крылись не только в низкокачественных кредитах, выданных в 2005 г., но и в идеях, зародившихся еще в 1985-м… Мезонинные CDO, были придуманы отделом бросовых облигаций в Drehem Burnham в 1987 г.» (Льюис М…, с. 267).

(обратно)

197

Суть синтетических CDO заключалась в том, что «Goldman Sachs собрав 100 нижних этажей со 100 различных низкокачественных ипотечных облигаций с рейтингом «три В», убедил рейтинговые агентства в том, что эти облигации не остались тем же, чем были, как могло показаться, а превратились в дифференцированный портфель активов! Абсурд…. Рейтинговые агентства, получавшие жирный куш от Goldman Sachs и прочих фирм с Уолл-стрит за рейтинг каждой сделки, оценили 80% новой долговой башни как «три А»…Оставшиеся 20% с более низким кредитным рейтингом можно было сложить еще в одну башню и еще раз на 80% превратить в новые облигации класса «три А»«. (Льюис М…, с. 87, 90).

(обратно)

198

Предложение было внесено при обсуждении плана спасения Long-Term Capital Managemnt, хедж фонда, чей крах, стоивший в денежном исчислении более триллиона долларов, грозил обвалить весь мировой финансовый рынок.

(обратно)

199

Инвестиционные банки, в отличие от коммерческих, не страхуются государством. Часть финансовой системы, в которую входят денежные рынки, и инвестиционные банки часто называют теневой банковской системой. Она возникла для того, чтобы обойти правила регулирования, установленные для основной банковской системы с целью обеспечения ее безопасности и стабильности. (Стиглиц Дж…, с. 159,161).

(обратно)

200

Национальная финансовая пирамида не исчерпывается только госдолгом в 14 млрд. долл., обязательства государственной власти США значительно больше. Они включают в себя: обязательства штатов и муниципалитетов 5,2 трлн. + гарантии Fannie Мае и Freddie Mac 8 трлн. + необеспеченные обязательства по Медикэр 24,8 трлн. и Социальному страхованию 21,4 трлн. долл. + прочие обязательства и гарантии правительства. Совокупный объем государственных обязательств США превышает 70 трлн. долл. или почти 500% ВВП.

(обратно)

201

Герой одноименного романа Ф.С. Фицжеральда действие, которого происходит в 1920-е годы в США.

(обратно)

202

Меньшее значение коэффициентов указывает на более высокий уровень социальной справедливости (Джини), и социальной мобильности.

Коэффициент социальной мобильности показывает, насколько уровень дохода детей зависит от уровня дохода родителей. Все основные европейские страны, Япония, Канада по этим двум показателям находятся между Скандинавскими странами и Великобританией.

(обратно)

203

См. также исследования Suttontrust: Из восьмерки наиболее развитых стран (Великобритания, США, Германия, Канада, Норвегия, Дания, Швеция, Финляндия) Соединенные Штаты показали самую низкую мобильность движения доходов между поколениями. ( rgenerationalMobility.pdf. (Стиглиц Дж…, с. 402)). См. также результаты исследований социальной мобильности Solon (2002), Blanden (2004), Corak (2004) у Schmitt, John and Ben Zipperer. 2006. «Is the U.S. a Good Model for Reducing Social Exclusion in Europe?« exclusion_2006_08.pdf

(обратно)

204

Отсутствие конкуренции при заключении контрактов было одной из характерных особенностей правления Буша. Аналитики газеты New York Times в феврале 2007 г. выявили, что «меньше половины всех «контрактных акций»… сегодня производятся в условиях полноценного открытого соревнования. В 2005 г. такие открытые акции составляли лишь 48%, в 2001 г. — 79%». (Кляйн Н…, с. 387).

(обратно)

205

Закон о налоговых сборах 1978 г. план 401(к).

(обратно)

206

Например, административные расходы по государственной программе медицинского страхования Medicare составляют 2–3%, корпоративного страхования — 5–10% (от страховых премий), частного страхования — 40%. ((Health Affairs 27, №3 May/June 2008. (Райх Р.Б…, с. 166.)) Аналогичные данные приводит Стиглиц (Стиглиц Дж…, с. 241).

(обратно)

207

Обязательства одной GM составили 172 млрд. долл., при стоимости активов 82 млрд., биржевая стоимость вообще сошла на нет. На каждого работающего на GM приходилось 10 корпоративных пенсионеров. На спасение крупнейшего частного работодателя Америки — GM, вместе с Крайслером, американское правительство потратило более 100 млрд. долл., кроме этого миллиарды в спасение собственных подразделений вложили канадское и германское правительства. Американскому правительству отошло 60% акций GM, канадскому — 12,5%, профсоюзам — 17,5%, кредиторам без обеспечения — 10%. После банкротства (в 2009 г.) в GM осталось всего 12% работающих от пикового значения тридцатилетней давности. Акции Крайслера распределились между профсоюзами 55%, «Фиатом» — 25%, американским и канадским правительствами по 10%. (Инграссия П…, с. 328, 350, 353, 359, 363)

(обратно)

208

Состояние 400 богатейших людей Америки, за время правления Буша-младшего 2001–2007 гг. выросло с 1 трлн. до 1,6 трлн. долл. За этот же период доход среднего американца снизился более чем на 2000 долл.

(обратно)

209

Отдельная личность, стремясь к собственной выгоде, независимо от ее воли и сознания, направляется к достижению выгоды и пользы для всего общества, — Адам Смит, «Богатство народов».

(обратно)

210

Об этом может говорить, например, и беспрецедентное количество заключенных в США, которое в 3–10 раз превышает уровень любой другой страны мира (за исключением России). В 2004 г. в США в тюрьмах (в том числе и частных) сидело 2,3% всего взрослого мужского населения страны.

(обратно)

211

«Сетка безопасности» — устойчивый термин (см. например, Тэтчер М…, с. 361) означающий систему социальной государственной поддержки неимущих слоев населения.

(обратно)

212

Не случайно самые свободные страны (свободнее, чем США), которыми М. Фридман считает Чили (времен Пиночета) и Гонконг, по словам самого Фридмана, не имеют демократии. (Friedman M., Friedman R.D. Two Lucky People, pp. 558; Friedman M. If Only the United States Were as Free as Hong Kong // Wall Street journal. 1997. July 8. (Кляйн Н…, с 244)). При этом Чили занимает одно из ведущих мест в мире по уровню социального неравенства (к. Джини), а в Гонконге плотность концентрации миллиардеров и их капиталов, согласно данным журнала Forbes 2011 г., в разы превышает любое другое место на планете.

(обратно)

213

Американское Бюро переписи населения относит к нему тех, кто родился с 1946 по 1964 г.

(обратно)

214

И это не считая собственно демографической проблемы, остроту которой наглядно демонстрирует количество американских работников приходящихся на одного пенсионера в 1959-м г. их было 16, в 2010-м — 3,3;. к 2025-му каждого пенсионера будут содержать всего 2 работающих американца.

(обратно)

215

Н. Орнстейн \ Norman Ornstein, Институт Американского Предпринимательства\American Enterprise Institute, эксперт в области выборов, автор многих книг (из них наиболее известна, вероятно, «Сломанная Ветвь: Как Конгресс Терпит Неудачи и Как Исправить Ситуацию»\Тпе Broken Branch: How Congress Is Failing America and How to Get It Back on Track),

(обратно)

216

Фронтир — буквально зона освоения. Американский историк Ф. Тернер, введший понятие фронтира, называл его «точкой встречи дикости и цивилизации», (-xix.org.ru/library/zamyatina/)

(обратно)

217

Речь в данном случае идет не о здравоохранении, а о психологическом состоянии нации, неожиданно попавшей в объятия «невидимой руки» рынка, который, будучи представленным в самых диких своих формах, сеет «невидимую смерть». Его жертвой в России ежегодно становятся сотни тысяч людей. Законы политэкономии беспристрастней любых юридических законов.

(обратно)

218

Очевидно, из развитых стран первой, под напором экспортируемых либеральных, идей рухнула Япония. «В 1980-е годах успехи Японии вызывали у нас некоторые сомнения. Была ли наша система действительно лучше, чем у «корпорации» Japan, Inc., — в итоге, отмечает Стиглиц в 1985 г., — мы фактически потребовали от Японии принять наш стиль капитализма». (Стиглиц Дж…, с. 21). Отход японцев от своей традиционной экономической модели стал одной из причин глубокого кризиса начавшегося в Японии в 1990 г. По мнению П. Кругмана, «рассказ о японских событиях звучит так, будто это моралите, поставлено специально нам в поучение и назидание». (См. подробнее: Боннер У., Уиггин Э…, с. 112–144).

(обратно)

219

А. Гринспен: «Австралия всегда привлекала меня, как отражение США в миниатюре… во время работы в ФРС я рассматривал Австралию как хороший индикатор экономических результатов США». (Гринспен А…, с. 285).

(обратно)

220

Примечательно, что именно Греция, Испания, Португалия и Италия имеют худшие показатели по уровню образования в Европе, http:// en.wikipedia.org/wiki/Economic_inequality

(обратно)

221

Всего через месяц после этого своего выступления Д. Стросс-Кан будет обвинен в сексуальных домогательствах к горничной американского отеля и арестован. Не пройдет и месяца, как кресло главы Международного фонда займет К. Лагард. А Стросс-Кан буквально на следующий день будет освобожден.

(обратно)

222

Международное рейтинговое агентство Feri EuroRating Services AG понизило кредитный рейтинг США с Ааа до Аа в июне 2011 г.

В середине сентября глава Standard & Poor's Д. Шарп из-за понижения рейтинга США, будет вынужден подать в отставку, а его место займет выходец из Citibank.

(обратно)

Ссылки

1

Записка Хауза о предварительном договоре, 9 апреля 1928 г. (Хауз…, т.2, с. 485); Хауз…, т.2, с. 438–439.

(обратно)

2

Keynes J.M…. р. 128.

(обратно)

3

Keynes J.M…, р.34.

(обратно)

4

Хауз…, т.2, с. 515

(обратно)

5

Язьков Е.Ф…, с. 36.

(обратно)

6

Daily Mail, Paris, 14 February 1919 (Хауз…, т.2, с. 567)

(обратно)

7

Ллойд Джордж 13 октября 1918, Хорэс Рамболд из Швейцарии 14 октября 1918.; Gilbert M. The First World War. N.Y., 1994, p. 478 (Уткин А.И. Унижение России…, с. 161)

(обратно)

8

Dallas G. 1918. War and Peace. London: Pimlico, 2000, p. 85 (Уткин А.И. Унижение России…, с. 188)

(обратно)

9

Ллойд Джордж Д. Военные мемуары. Т. VI. Москва, 1935, с. 275.

(обратно)

10

Prince Max of Baden. The Memoirs of Prince Max of Baden. V. I. N.Y., 1928, p. 20 (Уткин А.И. Унижение России…, с. 185)

(обратно)

11

Хауз…, т.2, с. 444–446

(обратно)

12

Keynes J.M. The Economic cosequences of the Peace. Printed by R. & R. Clare, Limited, Edinburg, p. 35.

(обратно)

13

Людендорф Э…. с. 776

(обратно)

14

Людендорф Э…. с. 603

(обратно)

15

Людендорф Э…. с. 622

(обратно)

16

Людендорф Э…. с. 789

(обратно)

17

Дирксен фон Г…, с. 10–12.

(обратно)

18

Prince Max of Baden. The Memoires of Prince Max of Baden. V.II.N.Y., 1928, p. 319. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 220)

(обратно)

19

Groener W Lebenserinnerungen. Gottingen, 1957, s. 457–462. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 220)

(обратно)

20

Людендорф Э…. с. 790

(обратно)

21

Людендорф Э…. с. 791

(обратно)

22

Людендорф Э…. с. 771

(обратно)

23

Уткин А. И. Унижение России…, с. 208

(обратно)

24

Mordacq J.-H. Le Ministere Cemenceau. Paris, 1930 Т. II, p. 344–352 (Уткин А.И. Унижение России…, с. 209–210)

(обратно)

25

Gilbert M. The First World War. N.Y., 1994, p. 503 (Уткин А.И. Унижение России…, с. 167)

(обратно)

26

Dallas G. War and Peace. London: Pimlico, 2000, p. 168.

(обратно)

27

KnowltonA. Berlin after the Armistice. Chicago, 1919, p. 77 (Уткин А. И. Унижение России…, с. 303)

(обратно)

28

Соколов Б. Германская империя, с. 209–210

(обратно)

29

Гитлер А…, с. 190–191

(обратно)

30

Гитлер А…, с. 190–191

(обратно)

31

В. Вильсон, речь от 22 января 1917 г. (Хауз…, т.1, с. 559).

(обратно)

32

Кейнс Д.М. Экономические последствия Версальского договора. — М.: Госиздат, 1924, с. 26–27. (Фуллер Дж.Ф…, с. 11–12).

(обратно)

33

Николсон Г. Как делался мир в 1919 г. — М.: Огиз, 1945, с. 53. (Фуллер Дж. Ф…, с. 12).

(обратно)

34

Nitti F.S. Peaceless Europe. 1922, p. 114. (Фуллер Дж. Ф…, с. 12–13).

(обратно)

35

«Hansard». Vol. 113. Н. of С. Deb. 5s, col. 84. (Фуллер Дж. Ф…, с. 13).

(обратно)

36

Уткин А. И. Унижение России…, с. 277

(обратно)

37

Blue Book, Cmd. 6106, 1939, p. 162. (Фуллер Дж. Ф…, с. 13).

(обратно)

38

Churchill W. The Second World War. — London Pimlico. 2002. — 1034 p., p. 7.

(обратно)

39

Г. Д. Уэллс…, с. 263

(обратно)

40

Wilson W. War and Peace. Presidential Messages, Addresses and Public Papers (1917–1924). Ed. By R. Baker and W. Dodd. V.I.N.Y., 1970, p.165. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 54)

(обратно)

41

Хауз…, т.2, с. 458

(обратно)

42

Официальный американский комментарий к «14 пунктам», октябрь 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 480)

(обратно)

43

Хауз…, т.2, с. 458

(обратно)

44

Steed. Through Thirty Years, v. II, p. 282 (Хауз…, т.2, с. 557)

(обратно)

45

Вильсон-Хаузу, 4 марта 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 596–597)

(обратно)

46

Речь В. Вильсона в торговой палате Сент-Луиса, сентябрь 1919 г. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 514).

(обратно)

47

Уткин А.И. Унижение России…, с. 456.

(обратно)

48

Уткин А.И. Унижение России…, с.516.

(обратно)

49

Уткин А.И. Унижение России…, с.511.

(обратно)

50

Dallas G. 1918. War and Peace. London: Pimlico, 2000, p. 85 (Уткин А. И. Унижение России…, с. 188)

(обратно)

51

Язьков Е.Ф…, с. 57.

(обратно)

52

Churchill W…, p. 8.

(обратно)

53

Churchill W…, p. 9.

(обратно)

54

Головин Н. Тихоокеанская проблема…, с. 286.

(обратно)

55

Вильсон-Хаузу, 30 октября 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 447).

(обратно)

56

Советско-американские отношения…, с. 132.

(обратно)

57

Советско-американские отношения…, с. 133.

(обратно)

58

Советско-американские отношения…, с. 617–618.

(обратно)

59

Ширер У…, т.1, с. 508–509.

(обратно)

60

Головин Н. Бубнов А. Тихоокеанская проблема в XX столетии…, с. 281.

(обратно)

61

Дневник Хауза, 21 февраля 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 588)

(обратно)

62

Хауз…, т.2, с. 527

(обратно)

63

Кейнс Дж. М. Пересмотр версальского мирного договора./ Кейнс Дж. М. Россия. 1922 г. /Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. — М.: Эксмо, 2007. — 960 с, с. 677.

(обратно)

64

Дневник Хауза, 16 марта 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 627)

(обратно)

65

John Maynard Keynes, The Economic Consequences of the Peace, New York: Penguin Books, 1995 [1920], p. 200 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 127).

(обратно)

66

John Maynard Keynes, The Economic Consequences of the Peace, New York: Penguin Books, 1995 [1920], p. 289–290, 294 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 129).

(обратно)

67

Keynes J.M…, p. 138.

(обратно)

68

Жан Моне. Реальность и политика. Мемуары. Пер. с фр. М., 2000, с. 111

(обратно)

69

Information, 1921, 6 septembre (Викторов В. П. Политика французских радикалов и радикал-социалистов в правительстве А. Бриана// Актуальные проблемы новейшей истории Франции, Грозный, 1980, с. 10)

(обратно)

70

Keynes J.M…, p. 133.

(обратно)

71

Keynes J.M…, p. 140.

(обратно)

72

Miller D. H. What Really Happened at Paris, p. 262 (Хауз…, т.2, с. 588, примечание)

(обратно)

73

Мирный договор между Союзными и Объединившимися Державами и Германией, подписанный 28 июня 1919 г., часть VIII: Репарации, отдел I, с. 231 («Версальский мирный договор»). М., 1925. [25]

(обратно)

74

Keynes J.M…, p. 200–203.

(обратно)

75

Keynes J.M…, p. 200–203.

(обратно)

76

Keynes J.M…, p. 200–203.

(обратно)

77

Keynes J.M…, p. 200–203.

(обратно)

78

Keynes J.M…. p. 102.

(обратно)

79

Keynes J.M…, p. 101.

(обратно)

80

Keynes J.M…, p. 95.

(обратно)

81

Keynes J.M…, p. 64–67.

(обратно)

82

Keynes J.M…, p. 70–74.

(обратно)

83

Steed. Through Thirty Years, v. II, p. 317 (Хауз…, т.2, с. 629)

(обратно)

84

Ludwig Holtfrerich, L'inflazione tedesca 1914–1923 (Die deutsche Inflation) (Bari: Laterza, 1989 (1980)), p. 128. (Препарата Г…, с. 178).

(обратно)

85

Ллойд Джордж — Вильсону апрель 1919 г. D. Lloyd George. The Truth about Reparations and War Debts. London, 1932, p. 105–107. (Восленский М…, с 232).

(обратно)

86

8 марта 1919 г. казначейство США D. Lloyd George. The Truth about Reparations and War Debts. London, 1932, p. 105–107. (Восленский М…, с 232). См. также: Felix D. Walther Rathenau and the Weimar Republic: The Politics of Reparation. Baltimore: Johns Hopkins Press, 1971, p. 16. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 526.)

(обратно)

87

Geminello AM, Dell'restremo occidente. II secolo americano in Europa. Storie economiche (Firenze: Marco Nardi Editore, 1993), p. 175). (Препарата Г…, с. 178).

(обратно)

88

Gerald Feldman, The Great Disorder. Politics, Economics and Society in the German Inflation, 1914–1924. (Oxford: Oxford University Press, 1977), p. 333. (Препарата Г…, с. 179).

(обратно)

89

Дневник Хауза, 4 января 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 528)

(обратно)

90

Keynes J.M…, p. 269.

(обратно)

91

Keynes J.M…, p. 264.

(обратно)

92

Хауз Вильсону, 30 сентября 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 725–727)

(обратно)

93

Хауз Вильсону, 30 июля 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 721–722)

(обратно)

94

Хауз Вильсону, 30 сентября 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 725–727)

(обратно)

95

Хауз…, т.2, с. 527

(обратно)

96

Дневник Хауза, 7 января 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 530–531)

(обратно)

97

Wilson W Papers. V. LIV, p. 493–494. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 371)

(обратно)

98

Макконелл Кэмпбелл Р., Брю Стэнли…, с. т.2, с…334.

(обратно)

99

Churchill W…, р. 9.

(обратно)

100

Черчилль У.., с. 210.

(обратно)

101

Хауз…, т.2, с. 639

(обратно)

102

Хауз…, т.2, с. 623–624

(обратно)

103

Miller D. H. What Really Happened at Paris, p. 267 (Хауз…, т.2, с. 628, примечание)

(обратно)

104

Записка Хауза о предварительном договоре, 9 апреля 1928 г. (Хауз…, т.2, с. 484–485)

(обратно)

105

Хауз…, т.2, с. 432–433.

(обратно)

106

Хауз Вильсону, 5 ноября 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 464)

(обратно)

107

Записка Хауза о предварительном договоре, 9 апреля 1928 г. (Хауз…, т.2, с. 483)

(обратно)

108

Harry Kessler, Rathenau (Bologna: II Mulino, 1995 (1928)), p.275 (Препарата Г…, с. 179).

(обратно)

109

Gerald Feldman, The Great Disorder. Politics, Economics and Society in the German Inflation, 1914–1924. (Oxford: Oxford University Press, 1977), p. 345. (Препарата Г…, с. 179).

(обратно)

110

Carroll Quigley, Tragedy and Hope. A History of the World in Our Time, New York: Macmillan Company, 1966, p. 307 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 191).

(обратно)

111

Фест И. Путь наверх…, с. 271.,

(обратно)

112

Keynes J.M…. р. 96.

(обратно)

113

Додд У.,с.413

(обратно)

114

Грызун В…, с. 558

(обратно)

115

Официальная статистика Рейхсбанка и данные Берлинской биржи, с 1918-го по 1923 гг. — I. Benoist-Mechin, Histoire de l'armee allemande, Paris: Editions Albin Michel, 1966, Vol. 2, p. 205; Andre Fourgeaud, La depreciation et la revalorisation du Mark allemand, et les enseignements de I'experience monetarire allemande, Paris: Payot, 1926, p. 11 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 189, таблица 3.1).

(обратно)

116

Кремлев С. Россия и Германия…, с. 253–254.

(обратно)

117

Тиссен Ф…, с. 85–86.

(обратно)

118

Кремлев С. Россия и Германия…, с. 254.

(обратно)

119

Ференбах О…,с. 78

(обратно)

120

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 199–200.

(обратно)

121

Viscount D'Abernon, The Diary of an Ambassador, New York: Doubleday, Doran & Company Inc., 1929, p. 329 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 193).

(обратно)

122

Fritz К. Ringer, The German Inflation of 1923, New York: Oxford University Press, 1969, p. 94 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 192).

(обратно)

123

Clark, Gregory. Inflation on the Industrialized World. // University of California, Davis, ECN HOB. Spring 2002. Chapter 11, p. 8.

(обратно)

124

Кейнс Дж. М. Пересмотр версальского мирного договора. /Кейнс Дж. М. Россия. 1922 г. /Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. — М.: Эксмо, 2007. — 960 с, с. 675.

(обратно)

125

Keynes J.M…, р. 203.

(обратно)

126

Hermann Jacques, Allemagne, societe a responsabilitee limitee, Paris: Editions de la revue mondiale, 1932, pp. 118, 141(Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 196).

(обратно)

127

Keynes, J.M…, P. 376.

(обратно)

128

Keynes, J.M. How to Pay for the War, in Collected Writings of John Maynard Keynes, vol. IX. New York: Cambridge University Press, 1972. — P. 379.

(обратно)

129

F.W. Henning, Das industrialisierte Deutschland 1914 bis 1972. (Paderborn: Ferdinand Schoningh, 1974), p. 42–43. (Препарата Г…, с. 150–151)

(обратно)

130

Matthias Erzberger, Reden zu Neuordnung des deutschen Finanzwesens (Berlin: Verlag von Reimar Hobbing, 1919), p. 4–6; Ludwig Holtfrerich, L'inflazione tedesca 1914–1923 (Die deutsche Inflation) (Bari: Laterza, 1989 (1980)), p. 280. (Препарата Г…, с. 151).

(обратно)

131

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 197, 410.

(обратно)

132

Epstein, Erzberger, pp. 336–343. (Препарата Г…, с. 153).

(обратно)

133

Epstein К. Matthiaz Erzberger and Dilemma of German Democracy. Princeton, 1959, p.380. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 527.)

(обратно)

134

Epstein, Erzberger, pp. 336–343. (Препарата Г…, с. 153).

(обратно)

135

Johannes Erger, Der Kapp-Luttwitz Putsh. Bin Beitrag zur deutschen Innenpolitik. Dusseldorf: Droste Verlag, 1967, p. 78. (Препарата Г…, с. 154).

(обратно)

136

Johannes Erger, Der Kapp-Liittwitz Putsh. Bin Beitrag zur deutschen Innenpolitik. Dusseldorf: Droste Verlag, 1967, p. 77. (Препарата Г…, с. 154).

(обратно)

137

Erich Eyck, Storia della repubblica di Weimar, 1918–1933 (Geschichte der Weimarer Republik) (Torino: Giulo Einaudi Editore, 1966 (1956)), p. 152; Epstein, Erzberger, p. 367; Ernst Troeltsch, La democrazia improwisata, la Germania dal 1918 al 1922 (Napoli: Guida Editori, 1977 (1924)), p. 111. (Препарата Г…, с. 155).

(обратно)

138

Costantino Bresciani-Turroni, The Economics of Inflation, New York: Augustus M. Kelley Publishers, 1968 [1931], p. 58 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 195).

(обратно)

139

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 197.

(обратно)

140

Ludwig Holtfrerich, L'inflazione tedesca 1914–1923 (Die deutsche Inflation), Bari: Laterza, 1989 [1980], p. 290–295 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 196).

(обратно)

141

Коваль К.И…, с. 186.

(обратно)

142

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 198.

(обратно)

143

Keynes J.M…. р. 220–221.

(обратно)

144

Keynes, J.M…, Р. 376.

(обратно)

145

Ширер У…, т.1.

(обратно)

146

Генри Э…, с. 13.

(обратно)

147

Walther Rathenau, In Days to Come (Von kommenden Dingen), London: George Allen & Unwin, 1921 [1917], p. 158 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 180–181).

(обратно)

148

Тиссен Ф…, с. 85–86.

(обратно)

149

Clark, Gregory. Inflation on the Industrialized World. // University of California, Davis, ECN HOB. Spring 2002. Chapter 11, p. 9.

(обратно)

150

Кремлев С. Россия и Германия…, с. 258.

(обратно)

151

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 193–194.

(обратно)

152

Andre Fourgeaud, La depreciation et la revalorisation du Mark allemand, et les enseignements de I'experience monetarire allemande, Paris: Payot, 1926, p. 93–94 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 194).

(обратно)

153

Andre Fourgeaud, La depreciation et la revalorisation du Mark allemand, et les enseignements de I'experience monetarire allemande, Paris: Payot, 1926, p. 94–96 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 194).

(обратно)

154

Andre Fourgeaud, La depreciation et la revalorisation du Mark allemand, et les enseignements de I'experience monetarire allemande, Paris: Payot, 1926, p. 13; Geminello Alvi, DeU'restremo occidente. II secolo americano in Eumpa. Storie economiche, Firenze: Marco Nardi Editore, 1993, p. 181; Max Hermant, Les paradoxes e'conomiques de I'AUemagne moderne 1918–1931, Paris: Librarie Armand Collin, 1931, p. 54–55 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 194–196).

(обратно)

155

Adolf Hitler, Hitler's Secret Conversations 1941–1944, New York: Farrar, Straus & Young, 1953, p. 54 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 198–199).

(обратно)

156

Keynes J.M…, p. 221–222.

(обратно)

157

Мизес Л. Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война./Пер. Б.С. Пинскера, под ред. А.В. Куряева. — Челябинск: Социум, 2009. xii + 466 с, с. 301, 308.

(обратно)

158

Мизес Л. Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война./Пер. Б.С. Пинскера, под ред. А.В. Куряева. — Челябинск: Социум, 2009. xii + 466 с, с. 284–285.

(обратно)

159

Мизес Л. Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война./Пер. Б.С. Пинскера, под ред. А.В. Куряева. — Челябинск: Социум, 2009. xii + 466 с, с. 308.

(обратно)

160

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 200.

(обратно)

161

Costantino Bresciani-Turroni, The Economics of Inflation, New York: Augustus M. Kelley Publishers, 1968 [1931], p. 329 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 191).

(обратно)

162

Quigley Caroll, Tragedy and Hope. A History of the World in Our Time, New York: Macmillan Company, 1966, p. 258 (Эпперсон Р…, с 93.)

(обратно)

163

Warburg James P. The West in Crisis, p. 35. (Эпперсон Р…, с 92.)

(обратно)

164

Папен Ф…, с. 106.

(обратно)

165

Папен Ф…, с. 122.

(обратно)

166

Кейнс Дж. М. Пересмотр версальского мирного договора./ Кейнс Дж. М. Россия. 1922 г. /Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. — М.: Эксмо, 2007. — 960 с, с. 676.

(обратно)

167

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 201.

(обратно)

168

Hjalmar Schacht, My First Seventy-six Years. The Autobiography of Hjalmar Schacht, London: Allen Wingate, 1955, p. 188 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 244).

(обратно)

169

Andrew Boyle, Montagu Norman, London: Cassell, 1967, p. 169 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 244).

(обратно)

170

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 242–243.

(обратно)

171

Anton Chaitkin, Treason in America, from Aaron Burr to Averell Harriman., New York: New Benjamin Franklin House, 1985, p. 546 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 243).

(обратно)

172

Andrew Boyle, Montagu Norman, London: Cassell, 1967, p. 171 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 244).

(обратно)

173

Hjalmar Schacht, My First Seventy-six Years. The Autobiography of Hjalmar Schacht, London: Allen Wingate, 1955, p. 194 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 244–245).

(обратно)

174

Demetre Delivanis, La politique des banques allemandes, en matiere de credit a court terme, Paris: Librairie du Recueil Sirey, 1934, p. 53 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 247–248).

(обратно)

175

Geminello Alvi, DeU'restremo occidente. II secolo americano in Eumpa. Storie economiche, Firenze: Marco Nardi Editore, 1993, p. 198 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 248).

(обратно)

176

Тиссен Ф…, с. 100–101.

(обратно)

177

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 248–249.

(обратно)

178

Geminello Alvi, Dell'estremo occidente. II secolo americano in Europa. Storie economiche, Firenze: Marco Nardi Editore, 1993, p. 195 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 245).

(обратно)

179

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 245.

(обратно)

180

Geminello Alvi, Dell'estremo occidente. II secolo americano in Europa. Storie economiche, Firenze: Marco Nardi Editore, 1993, p. 197 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 245).

(обратно)

181

Carroll Quigley, Tragedy and Hope. A History of the World in Our Time, New York: Macmillan Company, 1966, p. 308 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 246).

(обратно)

182

Geminello Alvi, DeU'restremo occidente. II secolo americano in Eumpa. Storie economiche, Firenze: Marco Nardi Editore, 1993, p. 197–198 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 246).

(обратно)

183

Keynes J. V. The Collected Writings of John Maynard Keynes V.XVI. London: Macmillian, 1971, p. 437–440.

(обратно)

184

Ludwig Holtfrerich, L'inflazione tedesca 1914–1923 (Die deutsche Inflation), Bari: Laterza, 1989 [1980], p. 149 (Препарата Г…, с. 191).

(обратно)

185

Demetre Delivanis, La politique des banques allemandes, en matiere de credit a court terme, Paris: Librairie du Recueil Sirey, 1934, p. 53 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 247–248).

(обратно)

186

Garl Т. Schmidt, German Business Cycles, 1924–1933, New York: National Bureau of Economic Research, 1934, p. 71 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 249).

(обратно)

187

Theo Balderston, The Origins and Causes of the German Economic Crisis, November 1923 to May 1932, Berlin: Haude & Spener, 1993, p. 140 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 249).

(обратно)

188

Charles L. Mowat, Britain Between the Wars, 1918–1940, Chicago: University of Chicago Press, 1955, p. 373 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 245).

(обратно)

189

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 251.

(обратно)

190

Garet Garrett, The Rescue of Germany & As Noble Lenders, New York: The Chemical Foundation, 1931, p. 36–40 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 251).

(обратно)

191

Louis Т. McFadden, Collected Speeches of Congressman Louis T. McFadden, as Compiled from the Congressional Record, Hawthorne, CA: Omni Publications, 1970, p. 57 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 250).

(обратно)

192

Arthur Rosenberg, Storia delta repubblica tedesca (Deutsche Republik), Roma: Edizioni Leonardo, 1945 [1934], p. 193 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 251).

(обратно)

193

История второй мировой войны. 1939–1945. Том 1: Зарождение войны. Борьба прогрессивных сил за сохранение мира. М., 1973, с.20 (Грызун В…, с. 28–29)

(обратно)

194

Erich Kastner, Fabian: The Story of a Moralist, Evanston: Northwestern University Press, 1990 [1931], p. 33 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 252).

(обратно)

195

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 249.

(обратно)

196

Keynes J. The Collected Writings. V. XVI. London, Macmillian, 1971, p. 441. (Уткин А.И…, с. 499)

(обратно)

197

Источник: разница в процентных ставках по кредитам в Германии и США — макроэкономическая база данных Национального бюро экономического анализа (ряд 13028: доход по золотым облигациям, ряд 13033: доход по восьмилетним облигациям США); (ряд 13016: ставки по кредитам на лондонском открытом рынке). (A. Ritschl Department of Economics University of Zurich/Switzerland and CEPR June, 1999 Corresponding address: Dept. of Economics, Universitat Pompeu Fabra, Ramon Trias Fargas, 25–27, 08005 Barcelona/Spain. E-mail: ritschl@upf.es.

(обратно)

198

Источник: германские заказы — Wangemann (1935, стр. 228, ряд 66), иностранные заказы — Wangemann (1935, стр. 228, ряд 67), индекс Берлинского фондового рынка — Wangemann (1935, стр.115, ряд 2, пересчет по ценам оборудования; стр. 105, ряд 27) (A. Ritschl Department of Economics University of Zurich/Switzerland and CEPR June, 1999 Corresponding address: Dept. of Economics, Universitat Pompeu Fabra, Ramon Trias Fargas, 25–27, 08005 Barcelona/Spain. E-mail: ritschl@upf.es.)

(обратно)

199

Link, W. (1970) Die amerikanische Stabilisierungspolitik in Deutschland 1921–32, Dusseldorf: Droste. Peter Temin and the Onset of the Great Depression in Germany: A Reappraisal Albrecht Ritschl Department of Economics University of Zurich/Switzerland and CEPR June, 1999.

(обратно)

200

Источник: чистый импорт капитала в Германию. Бундесбанк (1976, стр. 328) (A. Ritschl Department of Economics University of Zurich/Switzerland and CEPR June, 1999 Corresponding address: Dept. of Economics, Universitat Pompeu Fabra, Ramon Trias Fargas, 25–27, 08005 Barcelona/Spain. E-mail: ritschl@upf.es.)

(обратно)

201

Коваль К.И…, с. 183.

(обратно)

202

Schuker. S. Ammerican Reparations to Germany, 1924–1933, Princeton: Princaton University Press 1988.

(обратно)

203

Тиссен Ф…, с. 101–102.

(обратно)

204

Тиссен Ф…, с. 96–97.

(обратно)

205

Фест И. Путь наверх…, с. 427.

(обратно)

206

Ritschl Albrecht. Was Schacht rigt? Reparation the Young plan, and the Great Depression in Germany. Universitat Pompeu Fabra (Barcelona/Spain) and CEPR. November 1996.

(обратно)

207

Буллок А…, т. 1, с. 224.

(обратно)

208

Ritschl Albrecht. Was Schacht rigt? Reparation the Young plan, and the Great Depression in Germany. Universitat Pompeu Fabra (Barcelona/Spain) and CEPR. November 1996.

(обратно)

209

Кеннеди М. Деньги без процентов и инфляции. — М: Московская правда, Lilalex 1993–96с.

(обратно)

210

James H. The German Slump. Politics and Economics 1924–1936. Oxford: Clarendon Press, 1986. Цит. по Аникин А. История финансовых потрясений. — M.: Олимп-Бизнес. 2000. — 384 с. [207]

(обратно)

211

James H. The German Slump. Politics and Economics 1924–1936. Oxford: Clarendon Press, 1986

(обратно)

212

Hjalmar Schacht, Das Ende der Reparationen, Oldenburg: Gerhard Stalling, 1931, pp. 97–127; Geminello Alvi, DeU'restremo occidente. II secolo americano in Eumpa. Storie economiche, Firenze: Marco Nardi Editore, 1993, p. 318 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 285).

(обратно)

213

Язьков Е.Ф…

(обратно)

214

Barry Eichengreen, Golden Fetters. The Gold Standard and the Great Depression, 1919–1939, New York: Oxford University Press, 1992, p. 272 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 287).

(обратно)

215

Коваль К.И…, с. 184.

(обратно)

216

Додд У…, с. 34

(обратно)

217

Коваль К.И…, с. 185.

(обратно)

218

Официальный американский комментарий к «14 пунктам», октябрь 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 469–470)

(обратно)

219

Wilson W. The Papers of Woodrow Wilson (Link A. e.a. eds). V. LIII. Prinston: Prinston University Press, p. 372–375. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 264)

(обратно)

220

Уткин А. И. Унижение России…, с. 408

(обратно)

221

Хауз-Вильсону, 27 ноября 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 507)

(обратно)

222

Уткин А. И. Унижение России…, с. 408

(обратно)

223

Mayer A. Politics and Diplomacy of Peace making, N.Y., 1967 p. 647. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 337)

(обратно)

224

«Тан» 10 ноября 1918 г. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 246.)

(обратно)

225

Kent В. The Spoils of War. Oxford, 1989, p. 34–35. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 279.)

(обратно)

226

Хауз…, т.2, с. 452–453

(обратно)

227

Keynes J.M…, р. 93.

(обратно)

228

Keynes J.M…. р. 61.

(обратно)

229

Keynes J.M…, р. 70–74.

(обратно)

230

Keynes J.M…, р. 75.

(обратно)

231

Keynes J.M…, р. 80–90.

(обратно)

232

Bergmann К. Der Weg der Reparation. Von Versailles über den Dawespan zum Ziel. Frankfurt, 1926, s. 374. (Коваль К.И., Последний свидетель…, 179).

(обратно)

233

Keynes J.M…, p. 270.

(обратно)

234

Keynes J.M…, p. 275.

(обратно)

235

Keynes J.M…, p. 277.

(обратно)

236

Хаффнер С. Дьявольский пакт (Ференбах О…, с. 82, 84–85)

(обратно)

237

Гитлер А. Моя борьба. — М.: Витязь. 2000. — 587 с, с. 110–120, 130.

(обратно)

238

Проэктор Д.М. Фашизм: путь агрессии и гибели. М., 1985,с.303,304. (Кожинов В.В…, с. 21)

(обратно)

239

Collier to Strang, Apr. 28, 1939, C6206/3356/18, PRO FO 371 23064 (Карлей М…, с 180)

(обратно)

240

Tabois. The Called Me Cassandra, pp. 386–387. (Карлей М. Дж…, с. 127).

(обратно)

241

Головин Н. Тихоокеанская проблема…, с. 283–284.

(обратно)

242

Илюхина Р. М. Лига Наций, 1919–1934. М., 1982. С. 85 (Грызун В…, с. 95, примечание 1)

(обратно)

243

Головин Н. Тихоокеанская проблема…, с. 284.

(обратно)

244

Геббельс…, с. 169, прим. составит.

(обратно)

245

Речь В.А. Маклакова на банкете Государственной Думы 16 мая 1916 г. в честь прибытия министра юстиции Франции Вивиани и заместителя министра военного снабжения известного социалиста Альбера Тома. (Уткин А. И. Забытая трагедия…, с. 231.)

(обратно)

246

Уэллс Г. Д…, с. 263

(обратно)

247

Черчилль У…, с. 216.

(обратно)

248

Хауз-Вильсону, 11 ноября 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 504)

(обратно)

249

Хауз…, т.1,с. 559.

(обратно)

250

Moynihan D.P. Pandemonium: Ethnicity in International Politics. New York: Oxford University Press, 1993, p.83. (Уткин А.И. Месть за победу…, с 132–133; Унижение России…, с. 258).

(обратно)

251

Официальный американский комментарий к «14 пунктам», октябрь 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 474)

(обратно)

252

Официальный американский комментарий к «14 пунктам», октябрь 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 474)

(обратно)

253

Официальный американский комментарий к «14 пунктам», октябрь 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 472–473)

(обратно)

254

Официальный американский комментарий к «14 пунктам», октябрь 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 473)

(обратно)

255

Людендорф Э…. с. 558

(обратно)

256

Людендорф Э…. с. 360

(обратно)

257

Fischer F…, р. 544 (Уткин А.И.. с. 551–552)

(обратно)

258

Mayer A. Politics and Diplomacy of Peace making, N.Y., 1967, p. 229–230, 245–246. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 301.)

(обратно)

259

Sen A.E. The Emergence of Modern Lithuania. N.Y., 1959, p. 77. (Уткин А. И. Унижение России…, с. 351)

(обратно)

260

Крысин М.Ю. Прибалтика между Сталиным и Гитлером. — М.: Вече, 2004. — 464 с, с. 16.

(обратно)

261

Черчилль У…, с. 330.

(обратно)

262

Пальмерстон — Дж.Эбердину7(19).03.1854. The Latercorrespondence of lord G. Russell. L. 1876. Vol. II. P. 160–161. (Хрестоматия…, с. 285.)

(обратно)

263

Трухановский В.Г…, с.171.

(обратно)

264

Егоров А. И.., с. 42.

(обратно)

265

Айронсайд Э… (Голдин В.И.. с. 306.)

(обратно)

266

Штейн Б.Е., Русский вопрос на Парижской мирной конференции 1918–1920, М, 1949, с. 243

(обратно)

267

Устрялов Н…,с. 57.

(обратно)

268

Фош, выступление на Версальской конференции 25 февраля 1919 г.; FRUS. Paris Peace Conference. Vol. IV, p. 123; Штейн Б.Е. Буржуазные фальсификаторы истории (1919–1939). М., 1951, с. 25. (Молодяков В.Э…, с. 33).

(обратно)

269

Кафенгауз Л.Б…, с. 652.

(обратно)

270

Официальный американский комментарий к «14 пунктам», октябрь 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 478)

(обратно)

271

Официальный американский комментарий к «14 пунктам», октябрь 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 480)

(обратно)

272

Киган Д…, с. 556.

(обратно)

273

Wilson W. The Papers of Woodrow Wilson (Link A. e.a. eds). V. LIV. Prinston: Prinston University Press, p. 300–327. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 367)

(обратно)

274

Zeman Z. (ed.). Germany and the Revolution in Russia, 1915–1918. Lnd., Documents from the archives of the German Foreign Ministry. Lnd., 1958, p. 115 (Уткин А. И. Забытая трагедия…, с. 429)

(обратно)

275

Hoffman M. War Diaries and othe Papers. London, 1929.; Генерал Макс Гофман. Записки и дневники. 1914–1918. — Л.: 1929. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 12.)

(обратно)

276

Меморандум Ллойд Джорджа участникам Парижской конференции «Некоторые соображения для сведения участников конференции, перед тем как будут выработаны окончательные условия» — так называемый «документ из Фонтенбло» от 25 марта 1919 г.

(обратно)

277

Mayer A. Politics and Diplomacy of Peace making, N.Y., 1967, p. 647. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 337.)

(обратно)

278

Дневник Хауза, 4 декабря 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 507)

(обратно)

279

Elcock H. Portrait of Decision: The Council of Four and the Treaty of Versailles. London: Eyer Methuen, 1972, p. 156. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 485)

(обратно)

280

Черчилль У…, с. 262.

(обратно)

281

Официальный американский комментарий к «14 пунктам», октябрь 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 475–476)

(обратно)

282

Miller D. H. What Really Happened at Paris, p. 464 (Хауз…, т.2, с. 640, примечание)

(обратно)

283

Киган Д…, с. 557.

(обратно)

284

Дебидур А. Дипломатическая история Европы (Кремлев С. Путь к пакту…, с. 363)

(обратно)

285

Дневник Хауза, 29 июня 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 713)

(обратно)

286

Черчилль У…, с. 417–418.

(обратно)

287

Keynes J.M…, р. 250–251.

(обратно)

288

Устрялов Н…, с. 71.

(обратно)

289

Hoover H. Memoirs of Herbet Hoover. V.I.N.Y., 1951, p. 329–330. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 265)

(обратно)

290

Уткин А.И. Унижение России…, с. 448.

(обратно)

291

Уткин А.И. Унижение России…, с. 510.

(обратно)

292

Шубарт В…, с. 257–258.

(обратно)

293

Бердяев Н. А…, с. 518.

(обратно)

294

Ленин В. И. ПСС, т. 38, с. 4

(обратно)

295

Киган Д. с. 555.

(обратно)

296

Геллер М.Я., Некрич A.M…, с. 10.

(обратно)

297

Бердяев Н. А…, с. 519.

(обратно)

298

Людендорф Э…. с. 201–202

(обратно)

299

«Письма к германскому народу» И. Фихте (1808) взывали к моральному возрождению и объединению германской нации.

(обратно)

300

Rathenau W. An Deutschlands Jugend. Berlin, 1918. S. 69–86 (Уткин А. И. Унижение России…, с. 144)

(обратно)

301

Черчилль Уинстон. Вторая мировая война. Книга первая. М., 1991, с. 149 (Кожинов В.В…, с. 61–62)

(обратно)

302

Хауз Э…, т.2, с. 562–564.

(обратно)

303

Хауз Э…, т.2, с. 560

(обратно)

304

Головин Н. Тихоокеанская…, с. 282.

(обратно)

305

Кремлев С. Россия и Германия…, с. 252.

(обратно)

306

Э. Хауз. Запись 28.04.1917. (Хауз…, т.2, с. 35.)

(обратно)

307

Хауз…, т.2, с. 442–443

(обратно)

308

Черчилль У. … с. 416.

(обратно)

309

Baker R. Woodrow Wilson, Life anf Letters. V. VII. N.Y., 1939, p. 206. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 76)

(обратно)

310

Официальный американский комментарий к «14 пунктам», октябрь 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 436, 472)

(обратно)

311

Черчилль У…, с. 207.

(обратно)

312

Перси Ю. «Истории мирной конференции»

(обратно)

313

Пуанкаре Р…, с. 527–528.

(обратно)

314

Шамбаров В. Е…, с. 357.

(обратно)

315

Черчилль У…, с. 206

(обратно)

316

Лорд Керзон, речь в палате лордов в день заключения перемирия, 11 ноября 1918 г. (Язьков Е.Ф…)

(обратно)

317

Уткин А.И. Черчилль…, с. 170.

(обратно)

318

Кремлев С. Россия и Германия…, с. 247.

(обратно)

319

Мировая война в цифрах. М.; Л.; 1934. С. 92–94 (Шацилло В. К…, с. 474)

(обратно)

320

Официальный американский комментарий к «14 пунктам», октябрь 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 471)

(обратно)

321

Balfour Michael, The Kaiser and His Times, NY: W. W. Norton & Co., 1972 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 26–27).

(обратно)

322

Ширер У…, т.1, с. 508–509.

(обратно)

323

Гитлер А…, с. 110–111

(обратно)

324

Гитлер А…, с. 111–112

(обратно)

325

Гитлер А…, с. 113–114

(обратно)

326

Гитлер А…, с. 115–116

(обратно)

327

Гитлер А…, с. 117

(обратно)

328

Ленин В.И. О лозунге Соединенных Штатов Европы. 1915.

(обратно)

329

Хауз…, т.2, с. 435.

(обратно)

330

Хауз…, т.2, с. 443.

(обратно)

331

Хауз…, т.2, с. 444–446

(обратно)

332

Хауз…, т.2, с. 446, примечание

(обратно)

333

Хауз…, т.2, с. 458

(обратно)

334

Хауз…, т.2, с. 439–440

(обратно)

335

Вильсон-Хаузу, 30 октября 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 447)

(обратно)

336

Вильсон Хаузу, телеграмма, 4 ноября 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 455)

(обратно)

337

Дневник Хауза, 4 ноября 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 457–458)

(обратно)

338

Дневник Хауза, 28 октября 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 440)

(обратно)

339

Хауз-Вильсону, 7 марта 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 602)

(обратно)

340

Хауз…, т.2, с. 444

(обратно)

341

Дневник Хауза, 4.ноября 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 457–458)

(обратно)

342

Хауз — Вильсону, 30 июля 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 718–719)

(обратно)

343

Хауз — Вильсону, 30 июля 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 720)

(обратно)

344

Официальный американский комментарий к «14 пунктам», октябрь 1918 г. (Хауз…, т.2, с. 480)

(обратно)

345

Keynes J.M…, р. 211.

(обратно)

346

Keynes J.M…, р. 212.

(обратно)

347

Черчилль У. Мировой кризис, т. II, с. 1–2. (Хауз…, т.1, с. 440.)

(обратно)

348

Мизес Л. Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война./Пер. Б.С. Пинскера, по ред. А.В. Куряева. — Челябинск: Социум, 2009. xii + 466 с., с. 298.

(обратно)

349

Архив полковника Хауза. Т. IV., М., 1944, с. 377. (Молодяков В.Э…, с. 19)

(обратно)

350

Робиен Л. 27 ноября 1918 г… (Голдин В.И…, с. 212.)

(обратно)

351

Черчилль У…, с. 211–212.

(обратно)

352

Черчилль У…, с. 216.

(обратно)

353

Keynes J.M…, р. 74.

(обратно)

354

Willam P. Hoar, «The Treaty», American Opinion, February, 1976, p.35

(обратно)

355

Keynes f.M…, p. 209–210.

(обратно)

356

Шейдеман Ф. Крушение Германской империи, М.-Л., Госиздат, 1923 (Соколов Б. Германская империя, с. 202–203)

(обратно)

357

Luckau A. The German Delegation at the Paris Peace Conference. N.Y., 1941, p. 70–71. (Уткин A.M. Унижение России…, с. 494)

(обратно)

358

Margaret Macmillan, Paris 1919. Six Months that Changed the World, New York: Random House, 2002, p. 472 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 125).

(обратно)

359

Деникин А. И. Очерки русской смуты: Крушение власти и армии. Т. 1. М., 2002, стр. 288

(обратно)

360

Александр М…, с. 469.

(обратно)

361

Уткин А.И. Унижение России.., с. 515.

(обратно)

362

Уткин А. И. Унижение России…, с. 408

(обратно)

363

Уткин А.И. Унижение России…, с. 492

(обратно)

364

В. Вильсон, выступление в Омахе, 1920 г. Hamilton Armstrong, Peace and Counterpeace. From Wilson to Hitler (New York: Harper&Row Publishers, 1971), p. 98. (Препарата Г…, с. 131).

(обратно)

365

Николсон Г. Как делался мир в 1919 г. Огиз. — М.: 1945, с. 53. (Фуллер Дж. Ф…, с. 15)

(обратно)

366

Кейнс Д. М. Экономические последствия Версальского договора. — М.: Госиздат, 1924, с 22–23.

(обратно)

367

Keynes J.M…, р. 250–251.

(обратно)

368

Уткин А. И. Забытая трагедия…, с. 232.

(обратно)

369

Keynes J.M…, р. 239.

(обратно)

370

Churchill W…, р. 10.

(обратно)

371

Уткин А.И. Черчилль…, с. 228, 239.

(обратно)

372

А. Толстой «Гиперболоид инженера Гарина» 1927 г.

(обратно)

373

Фест И.Триумф…, с. 90.

(обратно)

374

Kessler H. G. Tagebucher 1918–1937. Frankfurt/M., 1961, s. 26. (Фест И…, с. 136).

(обратно)

375

Churchill W…, р. 5.

(обратно)

376

Фест И. Путь наверх…, с. 136.

(обратно)

377

Протокол заседания делегации США 24 февраля 1919 г. — PPG, vol. XI, р. 73. (Восленский М…, с. 233).

(обратно)

378

Будберг А…, с. 47–48.

(обратно)

379

Гинс Т.К…, с. 539.

(обратно)

380

Устрялов Н…, с. 57.

(обратно)

381

Хауз…, т.2, с. 689

(обратно)

382

Людендорф Э…. с. 573

(обратно)

383

Тирпиц А. Воспоминания. М.: Воениздат, 1957.

(обратно)

384

Типпельскирх К…, с. 772–773.

(обратно)

385

Фуллер Дж. Ф…, с. 19.

(обратно)

386

Даллес А. ЦРУ против КГБ. — М.: Центрполиграф. 2000. 425 с. [Ю]

(обратно)

387

Е. Ржевская. Геббельс…, с. 168.

(обратно)

388

Гитлер А…, с. 189.

(обратно)

389

Гитлер А с. 309–310, примечание редактора.

(обратно)

390

Гитлер А…, с. 177–178.

(обратно)

391

Ширер У…, т.1, с. 508–509.

(обратно)

392

Ленин В. И. Полное собрание сочинений, 5-е изд., М.: — Политиздат, 1975.

(обратно)

393

И. Сталин — Идену, Кремль 29 марта 1935 г. Внешняя политика СССР. — М., 1937, т. XVIII, с. 249–250. (Некрич А…, с. 22).

(обратно)

394

Дневник Хауза, 22 марта 1919 г. (Хауз…, т.2, с. 634)

(обратно)

395

Язьков Е.Ф…. с. 45.

(обратно)

396

Из меморандума «Некоторые соображения для мирной конференции до того, как она окончательно сформулирует свои условия» (Меморандум из Фонтенбло). Ллойд Джордж Д. Правда о мирных договорах. Т.1. М., 1937. С. 350 (Шацилло В. К…, с. 469)

(обратно)

397

Черчилль У…, с. 251–252.

(обратно)

398

Александр М…, с. 303–304.

(обратно)

399

Язьков Е.Ф…

(обратно)

400

Пейн Р. Ленин. Жизнь и смерть. М.: Молодая гвардия, 2003, с. 520 (Уткин А. И. Унижение России…, с. 398)

(обратно)

401

Уткин А.И. Черчилль…, с. 178.

(обратно)

402

Трухановский В.Г…, с. 186–187.

(обратно)

403

Трухановский В.Г…, с. 178.

(обратно)

404

Устрялов Н…, с. 68.

(обратно)

405

Трухановский В.Г…, с.174.

(обратно)

406

Деникин А. И. Очерки русской смуты. Вооруженные силы юга России. Заключительный период борьбы. Январь 1919 — март 1920. Минск, 2002, с. 178

(обратно)

407

Thorstein Veblen, The Economic Consequences of the Peace (1920), in Thorstein Veblen, Essays in Our Changing Order, New York: Augustus M. Kelley, 1964, p. 468 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 138–139).

(обратно)

408

Thorstein Veblen, The Economic Consequences of the Peace (1920), in Thorstein Veblen, Essays in Our Changing Order, New York: Augustus M. Kelley, 1964, p. 462–466 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 137–138).

(обратно)

409

Thorstein Veblen, The Nature of Peace and the Terms of its Perpetuatio, New Brunswick: Transaction Books, 1998 [1917], p. 142 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 135).

(обратно)

410

Thorstein Veblen, The Economic Consequences of the Peace (1920), in Thorstein Veblen, Essays in Our Changing Order, New York: Augustus M. Kelley, 1964, p. 469 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 139).

(обратно)

411

Thorstein Veblen, The Nature of Peace and the Terms of its Perpetuatio, New Brunswick: Transaction Books, 1998 [1917], p. 270 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 136).

(обратно)

412

Thorstein Veblen, The Economic Consequences of the Peace (1920), in Thorstein Veblen, Essays in Our Changing Order, New York: Augustus M. Kelley, 1964, p. 469 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 139).

(обратно)

413

Уткин А.И. Черчилль…, с.179–80.

(обратно)

414

FRUS, Paris Peace Conference, 1919. V. IV, p. 1–21 (Уткин А. И. Унижение России…, с. 391)

(обратно)

415

FRUS, Paris Peace Conference, 1919. V. IV, p. 120–125 (Уткин А. И. Унижение России…, с. 392–393)

(обратно)

416

Уткин А.И. Черчилль…, с.179–80.

(обратно)

417

Дирксен фон Г…, с. 259.

(обратно)

418

Лондон Дж…, с. 519

(обратно)

419

Белинский — Боткину от 7/19 июля 1847 г. Кожинов В. В. О русском…, с. 379

(обратно)

420

Лондон Дж…, с. 497

(обратно)

421

Лондон Дж…, с. 470–471

(обратно)

422

Лондон Дж…, с. 519

(обратно)

423

Лондон Дж…, с. 517

(обратно)

424

Capitalism and the Historians. Hayek F. (ed.). Chicago, The University of Chicago Press, 1954, p. 14

(обратно)

425

Розенберг Н., Бирдцелл, мл. Как Запад стал богатым. Пер. Б. Пинскер. Новосибирск.: Экор. 1995. — 352 с.

(обратно)

426

Лондон Дж…, с. 352

(обратно)

427

Шубарт В…, с. 301.

(обратно)

428

Карлейль Т. Теперь и прежде. М.: 1994, с. 202, 203, 256 (Булгаков С.Н…, с. 508–509).

(обратно)

429

Коббет У. Сельские прогулки верхом.

(обратно)

430

Пушкин А.С. Путешествие из Москвы в Петербург. (XI, 257)

(обратно)

431

Лондон Дж…, с. 351

(обратно)

432

Лондон Дж…, с. 392

(обратно)

433

Лондон Дж…, с. 463–464

(обратно)

434

Лондон Дж…, с. 469

(обратно)

435

Лондон Дж…, с. 473–474

(обратно)

436

Лондон Дж…, с. 485–486

(обратно)

437

Лондон Дж…, с. 377

(обратно)

438

Лондон Дж…, с. 508

(обратно)

439

Лондон Дж…, с. 516–517

(обратно)

440

Лондон Дж…, с. 519

(обратно)

441

Трухановский В.Г…, с. 76.

(обратно)

442

Трухановский В.Г…, с. 97.

(обратно)

443

Трухановский В.Г…, с. 90.

(обратно)

444

Daily Mail, 11 августа 1911 (Кремлев С. Россия и Германия…, с. 102)

(обратно)

445

Трухановский В.Г…, с. 118.

(обратно)

446

Лондон Дж…, с. 469

(обратно)

447

Лондон Дж…, с. 454

(обратно)

448

Такман Б…, с. 145.

(обратно)

449

Язьков Е.Ф…

(обратно)

450

Уткин А. И. Унижение России…, с. 273

(обратно)

451

Уткин А. И. Унижение России…, с. 275

(обратно)

452

Язьков Е.Ф…

(обратно)

453

Язьков Е.Ф…

(обратно)

454

Кремлев С. Путь к пакту…, с. 140

(обратно)

455

Язьков Е.Ф…, с. 167.

(обратно)

456

Трухановский В.Г…, с. 212.

(обратно)

457

Язьков Е.Ф…, с. 169.

(обратно)

458

Язьков Е.Ф…, с. 172.

(обратно)

459

Язьков Е.Ф…, с. 170.

(обратно)

460

Язьков Е.Ф…, с. 171.

(обратно)

461

Трухановский В.Г…, с. 216–218.

(обратно)

462

Boyle A. Montagu Norman: A Biography, Lnd.: Cassell, 1967, p. 196 (Бернстайн П…, с. 259)

(обратно)

463

Язьков Е.Ф…, с. 172.

(обратно)

464

Язьков Е.Ф…, с. 173.

(обратно)

465

Трухановский В.Г…, с. 218.

(обратно)

466

Уткин А.И. Черчилль…, с. 221.

(обратно)

467

Язьков Е.Ф…, с. 175.

(обратно)

468

Трухановский В.Г…, с. 221.

(обратно)

469

Трухановский В.Г…, с. 222.

(обратно)

470

Churchill…, р.32.

(обратно)

471

Churchill…, р.32.

(обратно)

472

Трухановский В.Г…, с. 226.

(обратно)

473

Крафтс Н.Ф. «Экономическая теория и история». В кн. Панорама экономической мысли конца XX столетия. Т.2. — СПб.: Экономическая школа, 2002. — 387 с, с. 999.

(обратно)

474

Уткин А.И. Черчилль…, с. 239.

(обратно)

475

Новейшая история зарубежных стран. Европа и Америка. 1917–1939, с. 75.

(обратно)

476

Додд У…, с. 459

(обратно)

477

У. Черчилль «Великие современники» 1935 г. Трухановский В.Г…, с. 262.

(обратно)

478

Уткин А.И. Черчилль…, с. 249–250.

(обратно)

479

Фурсов А. И. Saeculum…, с. 120.

(обратно)

480

Подробнее см. Галин В. Революция по-русски. — М.: Алгоритм, 2005. или сайт Galin.ru

(обратно)

481

Ллойд Джордж Д…, с. 85.

(обратно)

482

Уэллс Г. Собрание сочинений, т. 15. — М.: Правда, 1994.

(обратно)

483

Keynes J.M…. р. 237–238.

(обратно)

484

Оруэлл Дж. Артур Кестлер (Оруэлл…, с. 175)

(обратно)

485

Оруэлл Дж…, с. 212.

(обратно)

486

Кремлей С. Россия и Германия…, с. 35.

(обратно)

487

Table 81. Trade of 1913? 1925 and 1926 reduced to dollars. League of Nations: Memorandum on International Trade and Balances of Payments 1912–1926. Vol. 1. General Trade.

(обратно)

488

Александр М…, с. 97.

(обратно)

489

Трухановский ВТ…, с. 193.

(обратно)

490

Трухановский В.Г…, с. 192.

(обратно)

491

Трухановский В.Г…, с. 193–194.

(обратно)

492

Уткин А.И. Черчилль…, с. 226–27.

(обратно)

493

Черчилль У…, с. 242.

(обратно)

494

Hobsbawn E. 1999. Industry and Empire: The Birth of the Industrial Revolution, Penguin Books. New Press. NY.

(обратно)

495

G. Balachandran, John Bullion's Empire: Britain's Gold Problem and India Between the Wars, Richmond, Surrey: Curzon Press, 1996, p. 64; Marcello De Cecco, Moneta e impero. II sistema flnanziario internazionak dal 1890 al 1914, Torino: Piccola biblioteca Einuadi, 1979, p. 157 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 231, 238).

(обратно)

496

Maxwell S. Stewart, Silver — Its International Aspects', Foreign Policy Reports. Vol. VII, No. 13 (1931), p. 242 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 232).

(обратно)

497

William Adams Brown Jr., England and the New Gold Standard, 1919–1926, New Haven: Yale University Press, 1929, p. 84 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 232).

(обратно)

498

G. Balachandran, John Bullion's Empire: Britain's Gold Problem and India Between the Wars, Richmond, Surrey: Curzon Press, 1996, p. 91 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 232–233).

(обратно)

499

Francis W Hirst, Money, Gold, Silver and Paper (New York: Charles Scribner's Sons, 1934), p. 162; G. Balachandran, John Bullion's Empire: Britain's Gold Problem and India Between the Wars, Richmond, Surrey: Curzon Press, 1996, p. 152 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 278).

(обратно)

500

G. Balachandran, John Bullion's Empire: Britain's Gold Problem and India Between the Wars, Richmond, Surrey: Curzon Press, 1996, p. 177 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 278).

(обратно)

501

Geminello Alvi, Dell’restremo occidente. II secolo americano in Eumpa. Storie economiche, Firenze: Marco Nardi Editore, 1993, p. 376 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 278).

(обратно)

502

G. Balachandran, John Bullion's Empire: Britain's Gold Problem and India Between the Wars, Richmond, Surrey: Curzon Press, 1996, p. 181(Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 278).

(обратно)

503

Мартышин О. Политические взгляды М. Ганди. — М., 1970, с. 260.

(обратно)

504

Оруэлл Дж. Писатель и Левиафан.., с. 292.

(обратно)

505

Оруэлл Дж. Политика против литературы.., с. 276.

(обратно)

506

Уэллс Г. Д…. с. 279

(обратно)

507

Кремлев С. Путь к пакту…, с. 86

(обратно)

508

Шубарт В…, с. 302–303.

(обратно)

509

Шубарт В…, с. 301.

(обратно)

510

Трухановский В.Г…, с. 72.

(обратно)

511

Рузвельт Ф. Радиообращение 30 сентября 1934 (Рузвельт Ф…, с. 82)

(обратно)

512

Шубарт В…, с. 312–313

(обратно)

513

Подробнее см.: Смирнов А. Империя Наполеона III. М.: ЭКСМО, 2003, с. 159–163, 183–190

(обратно)

514

Crisis and Compromise: Politics in the Fourth Republic, Lnd., 1972, p. 45 (Larkin M. France since the Popular Front., Oxford, 1997, p. 35)

(обратно)

515

Бердяев Н. А. Самопознание. М.: Эксмо-пресс, Харьков: Фолио, 1999, С. 502–503, 527.

(обратно)

516

Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в 28 тт. — М. — Л.: Наука, 1968 (Кремлев С. Россия и Германия…, с. 17–18)

(обратно)

517

Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в 28 тт. — М. — Л.: Наука, 1968 (Кремлев С. Россия и Германия…, с. 19)

(обратно)

518

Шубарт В…, с. 318

(обратно)

519

Keynes J.M…, р. 30–31.

(обратно)

520

Шубарт В…, с. 313–314.

(обратно)

521

Шубарт В…, с. 313

(обратно)

522

Шубарт В…, с. 309–310

(обратно)

523

Шубарт В…. с. 306

(обратно)

524

Шубарт В…, с. 307

(обратно)

525

Шубарт В…, с. 307

(обратно)

526

Bernard Ph. Le Fin d'un Monde. 1914,1929. P., 1975, p. 111; L'Economiste français, 1924, 18 octobre (Ачкинази Б. А. Национальный блок и проблемы хозяйственной реконструкции Франции// Актуальные проблемы новейшей истории Франции, Грозный, 1980, с. 16)

(обратно)

527

Sauvy A. Histoire economique de la France entre les deux guerres 1918–1931, P., 1965, p. 31 (Ачкинази Б. А. Национальный блок и проблемы хозяйственной реконструкции Франции// Актуальные проблемы новейшей истории Франции, Грозный, 1980, с. 18)

(обратно)

528

Le Matin, 1919, 15 fevrier; Королев И.С. Ленин и международное рабочее движение 1914–1918. М., 1968, с. 4 (Ачкинази Б. А. Национальный блок и проблемы хозяйственной реконструкции Франции// Актуальные проблемы новейшей истории Франции, Грозный, 1980, с. 19)

(обратно)

529

Kindleberger С. A Financial History of Western Europe. NY., Oxford University Press, 1993, p. 339–340 (Бернстайн П…, с. 262–263)

(обратно)

530

Kindleberger C. A Financial History of Western Europe. NY., Oxford University Press, 1993, p. 343 (Бернстайн П…, с. 263)

(обратно)

531

Арзаканян М.Ц. Новейшая история Франции. М., 2002, с. 28

(обратно)

532

Felix Somary, Die Ursache der Krise, Tubingen: J. С. В. Mohr, 1932, p. 11 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 262).

(обратно)

533

Викторов В. П. Внешняя политика правительства радикалов во главе с Э. Эррио //Актуальные проблемы новейшей истории Франции, Грозный, 1980

(обратно)

534

Бернстайн П…, с. 263–264

(обратно)

535

Alfred Sauvy, Histoire economique de la France entre les deux guerres, Paris: Fayard, 1965, p. 158 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 264).

(обратно)

536

Всемирная история, т. IX, М“ 1956, с. 67

(обратно)

537

Язьков Е.Ф…, с. 283.

(обратно)

538

Генри Э…, с. 74

(обратно)

539

Timothy Green. Central Bank Gold Reserves. World Gold Council. November 1999.

(обратно)

540

Larkin M. France since the Popular Front., Oxford, 1997, p. 34

(обратно)

541

«Запись беседы… с послом Франции в СССР Альфаном», Стомоньяков, 5 июля 1933, Документы внешней политики СССР, М, 1958–XVI, стр. 411–416 (Карлей М…, с. 47–48)

(обратно)

542

Elliot Paul. A Narrow Street, Lnd., 1947, p. 206 (Larkin M. France since the Popular Front., Oxford, 1997, p. 34)

(обратно)

543

Wright G. France in modern times: from the Enlightment to the Present, NY, Lnd., 1981, p. 365

(обратно)

544

Aran R. Memoires: 50 years of Political Reflection., NY., Lnd., 1990, p. 20

(обратно)

545

Перов Б. М. Франция накануне войны. Внутренняя и внешняя политика правительства Э. Даладье в 1938–1939 гг. Самара, 2001, с. 235–236

(обратно)

546

The State of France: A Study of Contemporary France. Lnd., 1955, p. 39–40 (Larkin M. France since the Popular Front., Oxford, 1997, p. 43)

(обратно)

547

R. De)ouvenel. La republique des camarades. P., 1914, p. 4 (Wright G. France in modern times: from the Enlightment to the Present, NY, Lnd., 1981, p. 352)

(обратно)

548

Wright G. France in modern times: from the Enlightment to the Present, NY, Lnd., 1981, p. 352

(обратно)

549

Язьков Е.Ф… 286–287.

(обратно)

550

Язьков Е.Ф…280–282.

(обратно)

551

Покровская С. А. Движение против войны и фашизма во Франции, 1932–1939 гг. М., 1980, с. 14 (Шубин А. В…, с. 178)

(обратно)

552

Покровская С. А. Движение против войны и фашизма во Франции, 1932–1939 гг. М, 1980, с. 14–15 (Шубин А. В…, с. 178)

(обратно)

553

Шубин А. В…, с. 178–179

(обратно)

554

Язьков Е.Ф…, с. 290.

(обратно)

555

Язьков Е.Ф…, с. 288–289.

(обратно)

556

Язьков Е.Ф…, с. 292–294.

(обратно)

557

Язьков Е.Ф…, с. 298.

(обратно)

558

Язьков Е.Ф…, с. 292.

(обратно)

559

Черчилль У. Коммунистический раскол. Речь 16 октября 1936 г. (Черчилль У. Мировой кризис. Автобиография. Речи. — М.: Изд-во Эксмо, 2003. — 768 с. — с. 524)

(обратно)

560

Черчилль У. Коммунистический раскол. Речь 16 октября 1936 г. (Черчилль У. Мировой кризис. Автобиография. Речи. — М.: Изд-во Эксмо, 2003. — 768 с. — с. 524–525)

(обратно)

561

Язьков Е.Ф…, с. 299–300.

(обратно)

562

Шубин А. В…, с. 217

(обратно)

563

Язьков Е.Ф…, с. 301.

(обратно)

564

Larkin M. France since the Popular Front., Oxford, 1997, p. 54

(обратно)

565

Язьков Е.Ф…, с. 304.

(обратно)

566

Защита империи. Речь 13 мая 1937 г. (Черчилль У. Мировой кризис. Автобиография. Речи. — М.: Изд-во Эксмо, 2003. — 768 с. — с. 538–539)

(обратно)

567

Язьков Е.Ф…, с. 304.

(обратно)

568

Язьков Е.Ф…, с. 306.

(обратно)

569

Шубин А. В…, с. 218

(обратно)

570

Иностранная литература, 1988, № 4, с. 166 (Шубин А. В…, с. 263)

(обратно)

571

Коминтерн против фашизма. М., 1999, с. 39 (Шубин А. В…, с. 264)

(обратно)

572

Макдермотт К., Агню Д. Коминтерн. История международного коммунизма от Ленина до Сталина. М., 2000, с. 160 (Шубин А. В…, с. 264)

(обратно)

573

Шубин А. В…, с. 220

(обратно)

574

Язьков Е.Ф…, с. 311.

(обратно)

575

Le Populaire, 1938, 8 mars (Перов Б. М. Франция накануне войны. Внутренняя и внешняя политика правительства Э. Даладье в 1938–1939 гг. Самара, 2001, с. 167)

(обратно)

576

Zay S. Carnets secrets, P., 1942, p. 57–58 (Перов Б. М. Франция накануне войны. Внутренняя и внешняя политика правительства Э. Даладье в 1938–1939 гг. Самара, 2001, с. 168)

(обратно)

577

Язьков Е.Ф…, с. 308–310.

(обратно)

578

Peau de Е. Edouard daladier, 1884–1970, P., 1993, p. 318 (Перов Б. М. Франция накануне войны. Внутренняя и внешняя политика правительства Э. Даладье в 1938–1939 гг. Самара, 2001, с. 168)

(обратно)

579

Daladier Ed. Defense du pays, P., 1939, p. 158–159 (Перов Б. М. Франция накануне войны. Внутренняя и внешняя политика правительства Э. Даладье в 1938–1939 гг. Самара, 2001, с. 168)

(обратно)

580

Vive la France!. Речь 25 июня 193 г. (Черчилль У. Мировой кризис. Автобиография. Речи. — М.: Изд-во Эксмо, 2003. — 768 с. — с. 540)

(обратно)

581

Язьков Е.Ф…, с. 68.

(обратно)

582

Язьков Е.Ф…. с. 65.

(обратно)

583

Людендорф Э…. с. 792

(обратно)

584

Prince Max of Baden. The Memoirs of Prince Max of Baden. V. II. N.Y., 1928, p. 102–161 (Уткин А. И. Унижение России…, с. 190–191)

(обратно)

585

Людендорф Э…. с. 751

(обратно)

586

Gilbert M. The First World War. N.Y., 1994, p. 398 (Уткин А. И. Унижение России…, с. 72)

(обратно)

587

Язьков Е.Ф…, с. 77.

(обратно)

588

Язьков Е.Ф…. с. 79. 5

(обратно)

589

Язьков Е.Ф…, с. 71.

(обратно)

590

Dallas G. War and Peace. London: Pimlico, 2000, p. 285. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 314)

(обратно)

591

Feldman G. The Great Disorder. Oxford, 1997, p. 111–133. (Уткин А.И. Унижение России…, с. 315)

(обратно)

592

Язьков Е.Ф…, с. 96.

(обратно)

593

Язьков Е.Ф…, с. 97.

(обратно)

594

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 157.

(обратно)

595

Erich Eyck, Storia delta repubblica di Weimar, 1918–1933 (Geschichte der Weimarer Republik), Torino: Giulo Einaudi Editore, 1966 [1956], p. 150 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 157).

(обратно)

596

Johannes Erger, Der Kapp-Lüttwitz Putsch. Bin Beitrag zur deutschen Innenpolitik. Diisseldorf: Droste Verlag, 1967, p. 41 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 158).

(обратно)

597

Erwin Konnemann, Kapp-Putsch gegen die weimarer Republik. Ein Spiel mit den Roten und den weissen Russen', in Der Tagesspiel, March 14,2000, p. 2 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 158–159).

(обратно)

598

Erwin Konnemann, Kapp-Putsch gegen die weimarer Republik. Ein Spiel mit den Roten und den weissen Russen; in Der Tagesspiel, March 14, 2000, p. 6 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 164).

(обратно)

599

John Wheeler-Bennett, The Nemesis of Power. The German Army in Politics 1918–1945, London: Macmillan & Co., 1961, p. 73 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 164).

(обратно)

600

Alex De Jonge, The Weimar Chronicle. Prelude to Hitler, New York: Meridian Books, 1978, p. 64 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 164).

(обратно)

601

Hagen Schulze, La repubblica di Weimar, la Germania dal 1918 al 1933 (Weimar, Deutschland 1918–1933), Bologna: II Mulino, 1993 [1983], pp. 262-263 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 166–167).

(обратно)

602

David Lampe and Lazlo Szenasi, The Self-made Villain. A Biography of I. T. Trebitsch-Lincoln, London: Cassell, 1961, p. 148 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 172–173).

(обратно)

603

Людендорф Э…. с. 793

(обратно)

604

Нюрнбергский процесс…, с. 395.

(обратно)

605

Людендорф Э…. с. 791

(обратно)

606

Мюнхенский процесс 1924, судебный отчет, т. II, с. 104 (Гитлер А. Моя борьба, с. 308, прим. редактора)

(обратно)

607

Гитлер А…, с. 199, прим. редактора

(обратно)

608

Генри Э…, с. 367

(обратно)

609

Генри Э…, с. 367

(обратно)

610

Кремле» С. Вместе или порознь?, с. 283

(обратно)

611

Генри Э…, с. 18.

(обратно)

612

Гитлер А. Моя борьба. С. 308–309, прим. редактора

(обратно)

613

Геббельс… 18 января 1931 г., с. 121.

(обратно)

614

Шубин А…, с.119.

(обратно)

615

Генри Э…, с. 10.

(обратно)

616

Генри Э…, с. 18.

(обратно)

617

Манчестер У…, с. 348

(обратно)

618

28 февраля Додд У…, с. 336–337

(обратно)

619

Тиссен Ф…, с. 47.

(обратно)

620

28 февраля Додд У…, с. 336–337

(обратно)

621

Манчестер У.., с. 345–346

(обратно)

622

Манчестер У…, с. 347.

(обратно)

623

Манчестер У.., с. 346

(обратно)

624

ШубинА…,с.113.

(обратно)

625

Тереке Г…, с. 173.

(обратно)

626

Процесс о поджоге рейхстага и Георгий Димитров. Документы Т.1, с.229. Шубин А…, с.134)

(обратно)

627

Язьков Е.Ф…

(обратно)

628

Тиссен Ф…, с. 106.

(обратно)

629

Генри Э…, с. 18.

(обратно)

630

Манчестер У…, с. 348.

(обратно)

631

Генри Э…, с. 11–12.

(обратно)

632

Генри Э…, с. 11–12.

(обратно)

633

Манчестер У…, с. 349–350

(обратно)

634

Буллок А…, т.1, с. 337.

(обратно)

635

Геббельс… 8 ноября 1932 г., с. 137–138.

(обратно)

636

Документы Нюрнбергского процесса. (Геббельс…, с. 138. Прим. составителя.)

(обратно)

637

Геббельс…, с. 138–139. Прим. составителя.

(обратно)

638

Кремлев С. Вместе или порознь?, с. 259

(обратно)

639

Манчестер У…, с. 350–351

(обратно)

640

Пленков О.Ю. Мифы нации против мифов демократии: немецкая политическая традиция и нацизм. — СПб.: 1997, с. 293. (Шубин А…, с. 113)

(обратно)

641

Гереке Г…, с. 227.

(обратно)

642

Гереке Г…, с. 308.

(обратно)

643

Папен Ф…, с. 226.

(обратно)

644

Генри Э…, с. 368

(обратно)

645

Манчестер У…, с. 351

(обратно)

646

Папен Ф…, с. 31.

(обратно)

647

Benoist-Me'chin, Histoire de Tarmee allemande, Paris: Editions Albin Michel, 1966, Vol. 3, p. 87 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 304–305).

(обратно)

648

Геббельс… 14 февраля 1933 г., с. 143.

(обратно)

649

Манчестер У…, с. 352

(обратно)

650

Протокол речи Теринга предъявлен на Нюрбернском трибунале. Геббельс…, с. 143, прим. составителя.

(обратно)

651

Манчестер У…, с. 352–353

(обратно)

652

Манчестер У…, с. 353–354

(обратно)

653

Папен Ф…, с. 29Z

(обратно)

654

Папен Ф…, с. 269.

(обратно)

655

Папен Ф…, с. 274.

(обратно)

656

Манчестер У…, с. 355–356; См. также: Ответ США на ходатайство от имени Круппа (Нюрнбергский процесс, т. 1, с. 344).

(обратно)

657

Манчестер У…, с. 356

(обратно)

658

Папен Ф…, с. 273.

(обратно)

659

Заявление фракции центра кельнского муниципалитета от 30 марта 1933 г. (Винцер О…, с. 35).

(обратно)

660

Буллок А…, т.1, с. 561.

(обратно)

661

Макдермотт К., Агню Д. Коминтерн. История международного коммунизма от Ленина до Сталина. М., 2000, с. 148 (Шубин А. В…, с. 210)

(обратно)

662

Язьков…, с. 212.

(обратно)

663

Руге В…, с. 216. (Шубин А…, с. 123)

(обратно)

664

Винцер О…, с. 24.

(обратно)

665

Винцер О…, с. 24.

(обратно)

666

Шубин А…, с.113.

(обратно)

667

Папен Ф…, с. 169–170.

(обратно)

668

Гереке Г…, с. 200.

(обратно)

669

Фест И. Путь наверх…, с. 591, 592.

(обратно)

670

Гереке Г…, с. 191.

(обратно)

671

Ференбах О…, с. 87–88

(обратно)

672

Ференбах О. … с. 87

(обратно)

673

Папен Ф…, с. 282.

(обратно)

674

Манчестер У…, с. 355–356; См. также: Ответ США на ходатайство от имени Круппа (Нюрнбергский процесс, т. 1, с. 344).

(обратно)

675

Манчестер У…, с. 356–357

(обратно)

676

Генри Э…, с. 18.

(обратно)

677

Генри Э…, с. 21.

(обратно)

678

Генри Э…, с. 21–22.

(обратно)

679

Генри Э…, с. 24.

(обратно)

680

Манчестер У…, с. 366.

(обратно)

681

Манчестер У.., с. 365–366

(обратно)

682

См. также: речь Главного обвинителя от США Р. X. Джексона (Нюрнбергский процесс, т. 1, с. 399)

(обратно)

683

Кремлев С. Вместе или порознь?, с. 261

(обратно)

684

Манчестер У…, с. 370

(обратно)

685

Манчестер У…, с. 380

(обратно)

686

Ответ США на ходатайство от имени Круппа (Нюрнбергский процесс, т. 1, с. 345)

(обратно)

687

Кремлев С. Путь к пакту…, с. 162–163

(обратно)

688

Тиссен Ф…, с. 47, 234–235.

(обратно)

689

Папен, выступление 4 октября 1931 г. в Дульмене (Папен Ф…, с. 112.)

(обратно)

690

Папен Ф…, с. 305.

(обратно)

691

См. например, Тиссен Ф…, с. 50,122–125; 234–235.

(обратно)

692

Тиссен Ф…, с. 215.

(обратно)

693

Тиссен Ф…,с. 121.

(обратно)

694

Папен Ф…, с. 265.

(обратно)

695

См. например, Тиссен Ф…, с. 52,123–125.

(обратно)

696

Тиссен Ф…, с. 154.

(обратно)

697

Тиссен Ф…, с. 20, 237.

(обратно)

698

Тиссен Ф…, с. 16.

(обратно)

699

Тиссен Ф…, с. 48.

(обратно)

700

Папен Ф…, с. 132.

(обратно)

701

Мизес Л. Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война./Пер. Б.С. Пинскера, по ред. А.В. Куряева. — Челябинск: Социум, 2009. xii + 466 с, с. 301.

(обратно)

702

Мизес Л. Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война./Пер. Б.С. Пинскера, по ред. А.В. Куряева. — Челябинск: Социум, 2009. xii + 466 с, с. 301.

(обратно)

703

Коваль К.И…. с. 185.

(обратно)

704

Коваль К.И…. с. 186.

(обратно)

705

Stolper, German Economy 1870–1940 (New York, 1940) p. 179. (Мизес Л. Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война./Пер. Б.С. Пинскера, по ред. А.В. Куряева. — Челябинск: Социум, 2009. xii + 466 с, с. 302).

(обратно)

706

Геббельс… 1–2, 23 февраля 1929 г., с. 92.

(обратно)

707

Зверинг — 13 марта 1930 г. Папен Ф…, с. 133.

(обратно)

708

Геббельс… 20, 23, 29 сентября 1929 г., с. 99.

(обратно)

709

Геббельс… 16 января 1930 г., с. 104.

(обратно)

710

Папен Ф…, с. 210.

(обратно)

711

Папен Ф…, с. 117.

(обратно)

712

Папен Ф…, с. 133.

(обратно)

713

Буллок А…, т.1, с. 331.

(обратно)

714

Папен Ф…, с. 135.

(обратно)

715

Папен Ф…, с. 135,136.

(обратно)

716

Папен Ф…, с. 134.

(обратно)

717

Папен Ф…, с. 166.

(обратно)

718

Папен Ф…, с. 137.

(обратно)

719

Папен Ф…, с. 137.

(обратно)

720

Папен Ф…, с. 138.

(обратно)

721

Папен Ф…, с. 139.

(обратно)

722

Кремлев С. Вместе или порознь?, с. 274–275

(обратно)

723

Гереке Г…, с. 172.

(обратно)

724

Папен Ф…, с. 144.

(обратно)

725

Генри Э…, с. 53.

(обратно)

726

Папен Ф…, с. 145.

(обратно)

727

Брюнинг речь 16 октября 1930 г. (Папен Ф…, с. 136–137).

(обратно)

728

Пленков О.Ю. Мифы нации против мифов демократии: немецкая политическая традиция и нацизм. — СПб.: 1997, с. 295. (Шубин А…, с. 121)

(обратно)

729

Папен Ф…, с. 137.

(обратно)

730

Линденберг К. Технология зла: К истории становления национал-социализма. — М.: 1997, с. 31–32. (Шубин А…, с. 121)

(обратно)

731

Папен Ф…, с. 171.

(обратно)

732

Папен Ф…, с. 137.

(обратно)

733

Папен Ф…, с. 133.

(обратно)

734

Папен Ф…, с. 140.

(обратно)

735

Ritschl Albrecht. Was Schacht rigt? Reparation the Young plan, and the Great Depression in Germany. Universitat Pompeu Fabra (Barcelona/Spain) and CEPR. November 1996.

(обратно)

736

Г. Рэмболд — правительству Лондон 9 июня 1932 г. (Папен Ф…, с. 166–167).

(обратно)

737

Пленков О.Ю. Мифы нации против мифов демократии: немецкая политическая традиция и нацизм. — СПб.: 1997, с. 522. (Шубин А…, с. 122)

(обратно)

738

Геббельс… 30 мая 1932 г., с. 133–134.

(обратно)

739

Папен Ф…, с. 136.

(обратно)

740

Папен Ф…, с. 134–135.

(обратно)

741

Папен Ф…, с. 154.

(обратно)

742

Папен Ф…, с. 200.

(обратно)

743

Папен Ф…, с. 156.

(обратно)

744

Папен Ф…, с. 305.

(обратно)

745

Папен, выступление 4 октября 1931 г. в Дульмене (Папен Ф…, с. 112.)

(обратно)

746

Папен Ф…, с. 161.

(обратно)

747

Папен Ф…, с. 162.

(обратно)

748

Кремлев С. Вместе или порознь?, с. 274–275

(обратно)

749

Папен Ф…, с. 159.

(обратно)

750

Documents on British Foreing Policy. 1919–1939. Vol. III, № 149. (Папен Ф…, с. 180.)

(обратно)

751

Папен Ф…, с. 176–177.

(обратно)

752

Папен Ф…, с. 176–177.

(обратно)

753

Папен Ф…(с. 181–182.

(обратно)

754

Папен Ф…, с. 179.

(обратно)

755

Папен Ф…, с. 185.

(обратно)

756

Documents on British Foreing Policy. 1919–1939. Vol. III, № 149. (Папен Ф…, с. 180.)

(обратно)

757

Папен Ф…, с. 139, 175.

(обратно)

758

Папен Ф…, с. 185.

(обратно)

759

Папен Ф…, с. 187.

(обратно)

760

Папен Ф…, с. 188.

(обратно)

761

Мюллер В. Я нашел подлинную Родину. Записки немецкого генерала. — М.: 1974, с. 241. (Шубин А…, с.125–126)

(обратно)

762

Папен Ф…, с. 194.

(обратно)

763

Манчестер У…, с. 348

(обратно)

764

Папен Ф…, с. 163.

(обратно)

765

Папен Ф…, с. 210–211.

(обратно)

766

Kenyon Poole, German Financial Policies 1932–1939, Cambridge, MA: Harvard University Press, 1939, p. 47 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 317).

(обратно)

767

Папен Ф…, с. 211.

(обратно)

768

Геббельс… 28 сентября, 2 октября 1932 г., с. 136.

(обратно)

769

Гереке Г…, с. 203.

(обратно)

770

Папен Ф…, с. 199.

(обратно)

771

Папен Ф…, с. 215.

(обратно)

772

Папен Ф…, с. 152.

(обратно)

773

Папен Ф…, с. 222.

(обратно)

774

Папен Ф…, с. 223, см. также: Ширер У…, т.1…, с. 210.

(обратно)

775

Геббельс… 2 декабря 1932 г., с. 139.

(обратно)

776

Папен Ф…, с. 155.

(обратно)

777

Язьков Е.Ф…

(обратно)

778

Языков Е.Ф…

(обратно)

779

Мюллер В. Я нашел подлинную Родину. Записки немецкого генерала. — М.: 1974, с. 249. (Шубин А…, с.130)

(обратно)

780

Гереке Г…, с. 214.

(обратно)

781

Гереке Г…, с.222.

(обратно)

782

Гереке Г…, с. 201.

(обратно)

783

Гереке Г…, с. 201–202.

(обратно)

784

Гереке Г…, с. 209.

(обратно)

785

Гереке Г…, 204 с.

(обратно)

786

Папен Ф. — Шлейхеру 9 января 1933 г. Ф. Папен, Мемуары. (Гереке Г…, с. 308.)

(обратно)

787

Руге В. Как Гитлер пришел к власти: германский фашизм и монополии. — М.: 1985, с. 264. (Шубин А…, с.131)

(обратно)

788

Гереке Г…, с. 224.

(обратно)

789

Гереке Г…, с. 221.

(обратно)

790

Геббельс… 8 декабря 1932 г., с. 139.

(обратно)

791

Папен Ф…, с. 226.

(обратно)

792

Гереке Г…, с. 212–213.

(обратно)

793

Папен Ф…, с. 234.

(обратно)

794

Папен Ф…, с. 236.

(обратно)

795

Ширер У…, т.1. с. 210.

(обратно)

796

Геббельс…, с. 139. прим. составителя.

(обратно)

797

Нольте Э…, с.29.

(обратно)

798

Гитлер 22 апреля 1939 г. (Картье Р…, с. 23).

(обратно)

799

Папен Ф…, с. 259.

(обратно)

800

Шпеер А. Воспоминания, Смоленск. Русич, 1998, с. 27 (Грызун В…, с. 484–485)

(обратно)

801

Шпеер А. Воспоминания, Смоленск. Русич, 1998, с. 57 (Грызун В…, с. 485)

(обратно)

802

Геббельс… 24 июля 1926 г., с. 59.

(обратно)

803

Уткин А.И. Черчилль…, с. 249–250.

(обратно)

804

Трухановский В.Г…, с. 262.

(обратно)

805

19 мая 1933 г. У. Липпман. Уткин А.И. Черчилль…, с. 252.

(обратно)

806

Картье Р. Тайны войны. После Нюрнберга. — М.:Вече, 2005. — 448 с, с. 15.

(обратно)

807

Генри Э…, с. 35.

(обратно)

808

Защита свободы и мира. Речь 16 октября 1938 г. (Черчилль У. Мировой кризис. Автобиография. Речи. — М.: Эксмо, 2003. — 768 с, с. 596)

(обратно)

809

Генри Э…, с. 81.

(обратно)

810

Генри Э…, с. 52.

(обратно)

811

Геббельс…, с. 120–121.

(обратно)

812

12 февраля 1936 г. Додд У…, с. 334

(обратно)

813

Генри Э…, с. 41.

(обратно)

814

Папен Ф…, с. 257.

(обратно)

815

См. так же речь Главного обвинителя от США Р. X. Джексона (Нюрнбергский процесс, т. 1, с. 397–398)

(обратно)

816

Язьков Е.Ф…

(обратно)

817

Генри Э…, с. 25, 36.

(обратно)

818

Генри Э…, с. 39.

(обратно)

819

Генри Э…, с. 25.

(обратно)

820

Из письма Муссолини к Мосли (Фест И. Гитлер…, с. 105, эпиграф)

(обратно)

821

Генри Э…, с. 25.

(обратно)

822

Р. Гесс, 25 июня 1935 г. (Фест И. Гитлер…, с. 105, эпиграф)

(обратно)

823

Генри Э…, с. 29.

(обратно)

824

Генри Э…, с. 29.

(обратно)

825

Генри Э…, с. 29.

(обратно)

826

Rohm E. SA und deutsche Revolution. In: NS-Monatshefte, 4 Jhg. S. 251 ff. (Фест И. Гитлер…, с. 107)

(обратно)

827

Ширер У…, с. 263.

(обратно)

828

Папен Ф…, с. 251–252.

(обратно)

829

Уборевич. Доклад о пребывании в Германии 13 января 1929 г. (Дирксен фон Г…, с. 422–423.)

(обратно)

830

Доклад командующего войсками СИБ ВО Левандовского, Берлин. 19 июля 1933 г. ЦГАСА. Ф. 33987. Оп.З. Д. 505. Л. 41–43. (Дирксен фон Г…, с. 424.)

(обратно)

831

Голо Манн, Германская история (Ференбах О…, с. 106–107)

(обратно)

832

Ференбах О…, с. 95.

(обратно)

833

Буллок…, т. 1, с. 465.

(обратно)

834

Папен Ф…, с. 186.

(обратно)

835

Осень 1933 г. Додд У…, с. 111–112

(обратно)

836

Февраль 1937 г. Додд У…, с. 403

(обратно)

837

Заявление председателя вестфальского Бюро труда д-ра Ордемана. Генри Э…, с. 60.

(обратно)

838

Генри Э…, с. 62.

(обратно)

839

Генри Э…, с. 67–69.

(обратно)

840

Кремлев С. Вместе или порознь?, с. 267

(обратно)

841

Генри Э…, с. 67.

(обратно)

842

Язьков…, с. 228.

(обратно)

843

Март 1934 г. Додд У.., с. 244–245

(обратно)

844

Язьков…, с. 228.

(обратно)

845

Кремлев С. Вместе или порознь?, с. 263

(обратно)

846

Кремлев С. Вместе или порознь?, с. 263

(обратно)

847

Barkai A. Nazi Economics: Ideology, Theory, and Policy. — Oxford, New York, Munich: Berg, 1990. P. 27.

(обратно)

848

Barkai A. Nazi Economics: Ideology, Theory, and Policy. — Oxford, New York, Munich: Berg, 1990. P. 26–27. (May B.A., Стародубровская И.В…, с. 330.)

(обратно)

849

Newman K.J. European Democracy Between the Wars. — London: George Alien & Unwin LTD, 1970. P. 304. (May B.A., Стародубровская И.В…. С. 398.)

(обратно)

850

Milward A.S., Saul S. B. The Economic Development of Continental Europe 1780–1870. — London: George Alien and Unwin, 1979. P. 435. (May B.A., Стародубровская И.В…, с. 346.)

(обратно)

851

Barkai A. Nazi Economics: Ideology, Theory, and Policy. — Oxford, New York, Munich: Berg, 1990. P. 155.

(обратно)

852

Генри Э…, с. 132.

(обратно)

853

Кремлев С. Вместе или порознь?, с. 264

(обратно)

854

Кремлев С. Вместе или порознь?, с. 265

(обратно)

855

Норден А. Уроки Германской истории. К вопросу о политической роли германского капитала и юнкерства. — М, 1948, с. 131–132. (Шубин А….С.148)

(обратно)

856

Тиссен Ф…, с. 148, 152.

(обратно)

857

Peukert Detlev J.K. The Weimar Republic: The Crisis of Classical Modernity — London: Penguin Books. 1991. P. 114. (May B.A., Стародубровская И.В…, с. 339.)

(обратно)

858

Тиссен Ф…# с. 141.

(обратно)

859

Декабрь 1936 г. Додд У…, с. 390–391

(обратно)

860

Гереке Г…, с. 233.

(обратно)

861

А. Гитлер речь от 4 мая 1942 г. (Соколов Б. Германская империя, с. 273–274).

(обратно)

862

Тиссен Ф…, с. 161–167.

(обратно)

863

Roseman M. National Socialism and Modernisation // Bessel R. (ed.).Fascist Italy and Nazi Germany: Comparisons and Contrasts. — Cambridge: Cambridge University Press. 1996. P. 216. (May B.A., Стародубровская И.В…, с. 337.)

(обратно)

864

Фурсов А. И. Saeculum vicesimum: in memoriam (РИЖ 2000, N 1–4, с. 77)

(обратно)

865

Нюрнбергский процесс…, с. 395.

(обратно)

866

Фурсов А. И. Saeculum vicesimum: in memoriam (РИЖ 2000, N 1–4, с. 77–78)

(обратно)

867

Буллок А…, т.1, с. 622.

(обратно)

868

Трухановский В.Г…, с. 262.

(обратно)

869

Ширер У…, т. 1, с. 509–510.

(обратно)

870

Усовский А…, с. 49

(обратно)

871

Додд У. ... , с. 417

(обратно)

872

Как ковался германский меч. /Пер. с нем. Г.В. Смирнова, В.М. Шаститко. М.: Яуза, Эксмо, 2006. — 608 с, с. 199–200.

(обратно)

873

Э. Шнейдер Расцвет и упадок германской науки в период Второй мировой войны. Типпельскирх К., Кессельринг А., Гудериан Г. и др., с. 336–337.

(обратно)

874

Ференбах О…, с. 98.

(обратно)

875

Тиссен Ф…, с. 138.

(обратно)

876

Шубарт В…, с. 18.

(обратно)

877

Шубарт В…, с. 30–31.

(обратно)

878

Киреевский И. В. «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России», 1952; Киреевский И. В. ПСС в 2 тт., М., 1911, т. 1, с. 176–181 (Шубарт В…, с. 247)

(обратно)

879

Герцен т., V, 419. Петроград, М. Лемке, 1915–1917 г. (Устрялов Н…, с. 475).

(обратно)

880

Герцен т., VIII, 29. Петроград, М. Лемке, 1915–1917 г. (Устрялов Н…, с. 473).

(обратно)

881

Мережковский Д.С. Пророк русской революции. (К юбилею Достоевского). Достоевский Ф. Бесы: Антология русской критики. Сост. Л. Сараскиной. — М.: Согласие, 1996. 752 с, с. 467.

(обратно)

882

Герцен. К старому товарищу. (Устрялов Н…, с. 229).

(обратно)

883

Edward Bellamy. «Равенство», «Страна слепых».

(обратно)

884

Шарапов С.Ф., пред. О. Платонова, — М.: Алгоритм, 2005. — 624 с, с. 14.

(обратно)

885

Оруэлл Дж. Мысли в пути (Оруэлл…, с. 136–137)

(обратно)

886

Бердяев Н. Предсмертные мысли Фауста. (Устрялов Н…, с. 395).

(обратно)

887

Шубарт В. Европа…, с. 358–360

(обратно)

888

Philip Dru: Administrator. (Бернет Т., Геймз А. Кто на самом деле правит миром? — СПб: ДИЛЯ, 2007, 382 с, с. 69–70).

(обратно)

889

Keynes J.M…

(обратно)

890

Keynes J.M…, p. 238.

(обратно)

891

Keynes J.M…, p. 263.

(обратно)

892

Кейнс Дж. М. Конец Laissez-Faire. 1926 г. /Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. — М.: Эксмо, 2007. — 960 с, с. 379.

(обратно)

893

Socialism and the Problems of Democratic Parlamentarism. «International Affairs». V. XIII. P. 501. (Хайек Ф…)

(обратно)

894

The Spectator 1939, p. 337; (Хайек Ф.А. Дорога к рабству. — London: Nina Karsov, 1983, с. 58) (May В., Стародубровская И., с. 330.)

(обратно)

895

Lawson R. A. The Failure of Independent Liberalism (1930–1941). — New York: Putnam, 1971. P. 61–66. Ekirch A. Ideologies and Utopias: The Impact of the New Deal on American Thought. — Chicago: Quadrangle Books, 1969. P. 63. (May В., Стародубровская И., с. 330.)

(обратно)

896

Barkai A. Nazi Economics: Ideology, Theory, and Policy. — Oxford, New York, Munich: Berg, 1990. P. 98. Ekirch A. Ideologies and Utopias: The Impact of the New Deal on American Thought. — Chicago: Quadrangle Books, 1969. P. 66, 179. (May B.A., Стародубровская И.В…, с. 329.)

(обратно)

897

Гайдар Е., May В… № 5, — с. 25.

(обратно)

898

Michels R. Sozialismus und Faszismus. Munich, 1925. Vol. II. P. 264–266; 311–312. (Хайек Ф.)

(обратно)

899

Устрялов Н…, с. 553.

(обратно)

900

Кремлев С. Вместе или порознь?, с. 261

(обратно)

901

Кремлев С. Россия и Германия…, с. 28.

(обратно)

902

Гэлбрейт Экономические теории и цели общества. — М.: 1976, с. 40.

(обратно)

903

Шкундин М. 3. К истории государственно-монополистической социальной политики США. 1929–1939, М., 1980, с. 122 (Шубин А. В…, с. 68)

(обратно)

904

Лондон Дж…, с. 389

(обратно)

905

Чаадаев П.Я…, с. 72.

(обратно)

906

Чаадаев П.Я…, с. 82.

(обратно)

907

Чаадаев П.Я…, с. 83.

(обратно)

908

Шубарт В. Европа…, с. 330–331

(обратно)

909

Ницше Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей. — М.: REJL-book, 1994. -352 с, с. 8.

(обратно)

910

Шубарт В. Европа…, с. 189

(обратно)

911

Мережковский Д.С. Пророк русской революции. (К юбилею Достоевского). Достоевский Ф. Бесы: Антология русской критики. Сост. Л. Сараскиной. — М.: Согласие, 1996. 752 с, с. 468.

(обратно)

912

Шубарт В. Европа…, с. 191

(обратно)

913

По мотивам Толмачева В.М. предисловие к Золя Э. Творчество. Человек зверь…/пер. с. фр. Э. Золя. — М.: НФ «Пушкинская библиотека», ACT, 2003. — 941 с, с.669–670.

(обратно)

914

Золя Э. Творчество. Человек зверь…/пер. с. фр. Э. Золя. — М.: НФ «Пушкинская библиотека», ACT, 2003. — 941 с, с.669–670.

(обратно)

915

См. его «Krise der Weltanschauung» в журнале «Die neue Rundschau», январь 1924 г. (Устрялов Н…, с. 505)

(обратно)

916

Чаадаев П. Я. Философские письма (Чаадаев…. с. 148)

(обратно)

917

Шубарт В. Европа…, с. 74.

(обратно)

918

Устрялов Н…, с. 498.

(обратно)

919

Устрялов Н…, с. 506.

(обратно)

920

Устрялов Н…, с. 505–507.

(обратно)

921

Мережковский Д.С. Пророк русской революции. (К юбилею Достоевского). Достоевский Ф. Бесы: Антология русской критики. Сост. Л. Сараскиной. — М.: Согласие, 1996. 752 с, с. 466.

(обратно)

922

Оруэлл Дж. Мысли в пути (Оруэлл…, с. 135)

(обратно)

923

Герцен т., V, 287. Петроград, М. Лемке, 1915–1917 г. (Устрялов Н…, с. 473).

(обратно)

924

Герцен т., V, 386; VIII с, 30. Петроград, М. Лемке, 1915–1917 г. (Устрялов Н…, с. 475–476).

(обратно)

925

Theories of Production and Distribution, p. 494. (Кейнс Дж. М. Конец Laissez-Faire. 1926 г. /Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. — М.: Эксмо, 2007. — 960 с, с. 375).

(обратно)

926

Герцен т., V, 419. Петроград, М. Лемке, 1915–1917 г. (Устрялов Н…, с. 473).

(обратно)

927

Генри Э…, с. 226.

(обратно)

928

Герцен т., VII с, 229. Петроград, М. Лемке, 1915–1917 г. (Устрялов Н…, с. 476).

(обратно)

929

Устрялов Н…, с. 474.

(обратно)

930

Герцен т., V с, 23, 243, 246; VI с, 543.. Петроград, М. Лемке, 1915–1917 г. (Устрялов Н…, с. 474).

(обратно)

931

Герцен т., V, 419. Петроград. М. Лемке, 1915–1917 г. (Устрялов Н…, с. 475).

(обратно)

932

Герцен т., V с, 110, 236; VIII с, 45. Петроград, М. Лемке, 1915–1917 г. (Устрялов Н… с. 476–477).

(обратно)

933

Шубарт В…, с. 151.

(обратно)

934

Шубарт В…, с. 108.

(обратно)

935

Герцен т., VI с, 456; VIII с, 46, 151. Петроград, М. Лемке, 1915–1917 г. (Устрялов Н…, с. 479).

(обратно)

936

Устрялов Н…, с. 453.

(обратно)

937

Шубарт В. Европа…, с. 201.

(обратно)

938

Герцен т., VII с, 229, 253; VIII с, 494. Петроград, М. Лемке, 1915–1917 г. (Устрялов Н…, с. 480).

(обратно)

939

Чаадаев П. Я…, с. 200–202.

(обратно)

940

Де Кюстин А… Т.1., с. 19.

(обратно)

941

Данилевский Н.Я. Россия и Европа. 1871. — М.: Книга. 1991. 574 с, с. 509.

(обратно)

942

Сакулин. «Кн. Одоевский» т. 1, ч. 2, с. 274, 592, 594. (Устрялов Н…, с. 456, 545).

(обратно)

943

Достоевский Ф.М. Дневник, Статьи, т. 3. Дневник писателя, — январь 1877 г., — М.: Захаров, 2005. — 576 с, с. 8, 26.

(обратно)

944

Достоевский Ф. М. ПСС, М.(1984, т. 26, с. 147 (Шубарт В. Европа…, с. 243)

(обратно)

945

Шубарт В. Европа…, с. 43–44.

(обратно)

946

Шубарт В. Европа…, с. 385–386.

(обратно)

947

Троцкий Л. «Действительное положение в России», с.260 (Шубарт В. Европа…, с. 201)

(обратно)

948

Кожинов В. В. О русском…, с. 20.

(обратно)

949

Кожинов В. В. О русском…, с. 20–21.

(обратно)

950

Устрялов Н…, с. 502.

(обратно)

951

Гайдар Е., May В… № 6, — с. 31.

(обратно)

952

М. Шаймиев Судьбы демократии в России. Независимая газета 15 сентября 2006 г.

(обратно)

953

Оруэлл Дж. Мысли в пути (Оруэлл…, с. 136–137)

(обратно)

954

Шубин А. В…, с. 180

(обратно)

955

Оруэлл Дж…, с. 213.

(обратно)

956

Оруэлл Дж…, с. 233.

(обратно)

957

Кейнс Дж. М. Конец Laissez-Faire. 1926 г. /Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. — М.: Эксмо, 2007. — 960 с, с. 379.

(обратно)

958

Клименко М.Я. Другая Америка. Мечты и действительность. — М.: 2001.320 с, с.184.

(обратно)

959

Keynes J.M…, р. 221–222.

(обратно)

960

Язьков Е.Ф…, с. 102.

(обратно)

961

Язьков Е.Ф…, с. 36.

(обратно)

962

Иванян Э.А. Экономическая политика Рузвельта. — М.: Политиздат, 1975.

(обратно)

963

Spargo, J. Bolshevism. The Enemy of Political and Industrial Democracy. — NY. Haper & Brothers, 1919.

(обратно)

964

Розанов. Опавшие листья. Устрялов Н…, с. 409.

(обратно)

965

Шубарт В…, с. 53–54.

(обратно)

966

Drucker P. The End of the Economic Man, 1939. P. 230. (Хайек Ф.)

(обратно)

967

Churchill…, p. 10.

(обратно)

968

Ференбах О…, с. 66–67

(обратно)

969

Голо Манн, Германия и Россия в XX веке (Ференбах О…, с. 88)

(обратно)

970

Ференбах О…, с. 88

(обратно)

971

Додд У…,с.369

(обратно)

972

1931 г. Коминтерн против фашизма. — М.: 1999, с. 259.

(обратно)

973

Pierre Drieu La Rochelle. Mesure de la France, suivi de crits 1939–1940. Paris, 1964, p. 79, 103, 200–209. (Молодяков В.Э…, с. 14).

(обратно)

974

Шубарт В…, с. 285.

(обратно)

975

Октябрь 1936 г. Додд У…, с. 379

(обратно)

976

Оруэлл Дж. Заметки о национализме…, с. 236.

(обратно)

977

Валянский С…, с. 55.

(обратно)

978

Оруэлл Дж…, с. 219–220.

(обратно)

979

Лондон Дж…, с. 436

(обратно)

980

Оруэлл Дж. Вспоминая войну в Испании (Оруэлл…, с. 170–171)

(обратно)

981

Фест И. Путь наверх…, с. 510.

(обратно)

982

Из речи Главного обвинителя от Франции Ф. де Ментона (Нюрнбергский процесс, т. 1, с. 517–518)

(обратно)

983

Кара-Мурза С…, с. 461.

(обратно)

984

Фест И. Путь наверх…, с. 458.

(обратно)

985

Фест И. Путь наверх…, с. 459.

(обратно)

986

А. Гитлер в беседе с О. Штрассером 21–22 мая 1930 г. (Буллок А…, с. 242–243).

(обратно)

987

Рузвельт Ф. Радиообращение 30 сентября 1934 (Рузвельт Ф…, с. 83)

(обратно)

988

Roseman M. National Socialism and Modernisation // Bessel R. (ed.).Fascist Italy and Nazi Germany: Comparisons and Contrasts. — Cambridge: Cambridge University Press. 1996. P. 211.

(обратно)

989

Додд У…, с. 140–141.

(обратно)

990

Папен Ф…, с. 265.

(обратно)

991

Папен Ф.-.с. 393.

(обратно)

992

Гамсун К. Собрание сочинений в 6 т., т.1. — М.: Художественная литература, 1991. — 560 с, с. 13.

(обратно)

993

Александр М…, с. 493.

(обратно)

994

Ференбах О…, с. 73

(обратно)

995

Папен Ф…, с. 577).

(обратно)

996

Геббельс…, прим. составителя.

(обратно)

997

Геббельс…, с. 155. Прим. составителя.

(обратно)

998

Рузвельт Ф. Радиообращение 14 апреля 1938 (Рузвельт Ф…, с. 148–149)

(обратно)

999

Папен Ф…, с. 253.

(обратно)

1000

Дирксен фон Г…, с. 202.

(обратно)

1001

Буллок А…, т. 1,с. 463.

(обратно)

1002

Нюрнбергский процесс…, с. 403.

(обратно)

1003

Хайек Ф. Дорога к рабству.

(обратно)

1004

Хайек Ф. Дорога к рабству.

(обратно)

1005

Буллок А…, с.458.

(обратно)

1006

Сталин И. Соч. т. 13, с. 293. (Некрич А…, с. 16)

(обратно)

1007

Фест И. Путь наверх…, с. 460–461.

(обратно)

1008

Pichon (col). Le coup d'etat de l'amiral Koltchak. — Le monde Slave, p. 42 (Мельгунов С. П. Трагедия адмирала…, с. 167–168).

(обратно)

1009

Гитлер А…, с. 373–375.

(обратно)

1010

Папен Ф…, с. 281.

(обратно)

1011

Кляйн Н…, с. 167.

(обратно)

1012

Harvey R. Chile's Counter-Revolution // The Economist. 1980. February 2. (Кляйн H…, с 108).

(обратно)

1013

Marchak P. God's Assassins: State Terrorism in Argentina in the 1970s. Montreal: M. University Press, 1999. P. 241,155. (Кляйн H…, c.150).

(обратно)

1014

Письмо М. Тэтчер от 17 февраля. Коллекция писем архива Ф. Хайека // Box 101 folder 26 Hoower Institution Archives, Palo Alto, CA. (Кляйн H…, с 178).

(обратно)

1015

Кляйн Н…, с. 179.

(обратно)

1016

Friedman M., Friedman R.D. Two Lucky People, p. 596. (Кляйн Н…, с 160).

(обратно)

1017

Интервью с Милтоном Фридманом 1 октября 2000 года // Commanding Heights: The Battle for the World Economy, . (Кляйн H…, c.160).

(обратно)

1018

Letelier O. The Chicago Boys in Chile. (Кляйн Н…, с 120).

(обратно)

1019

Field Listing — Distribution of family income — Gini index // Central Intelligence Agency World Factbook 2007, . (Кляйн Н…, с 120).

(обратно)

1020

Letelier O. The Chicago Boys in Chile. The Nation август 1976. (про убийство: Dinges]., Landau S. Assassination on Embassy Row. New York: Pantheon Books, 1980. Pp. 207–210. Constable P., Valenzuela A. A Nation of Enemies, pp. 103–107; Kornbluh P. The Pinochet File, p. 167). (Кляйн Н…, c.136,161).

(обратно)

1021

Constable P., Valenzuela A. A Nation of Enemies, pp. 171,188. (Кляйн H…,c. 151).

(обратно)

1022

Frank A.G. Economic Genocide in Chile, p. 42. (Кляйн Н…, с 117).

(обратно)

1023

A Draconian Cure for Chile's Economic Ills?; Friedman M, Friedman R.D. Two Lucky People, p. 601. (Кляйн H…, c.160).

(обратно)

1024

Лопухов Б.Р. Эволюция буржуазной власти в Италии. — М.: 1986, с. 104. (Шубин А…, с.83)

(обратно)

1025

Павлов И.П. Лекции по физиологии. — М: 1952, с. 21.

(обратно)

1026

Кюстин де А…, с. 146.

(обратно)

1027

Устрялов Н…, с. 402.

(обратно)

1028

В. Ленин Пролетарская революция и ренегат Каутский. 10 ноября 1918.

(обратно)

1029

Геббельс…, с. 112. (Прим. составителя Ржевской Е.М.)

(обратно)

1030

Гитлер А…, с. 114

(обратно)

1031

Шубарт В. Европа…, с. 259.

(обратно)

1032

Кара-Мурза С…, с. 461.

(обратно)

1033

Геббельс… 2 января 1926 г., с. 49.

(обратно)

1034

Бердяев Н. А…, с. 539

(обратно)

1035

Геббельс…, с. 112. (Прим. составителя Ржевской Е.М.)

(обратно)

1036

Шубарт В. Европа…, с. 116–117

(обратно)

1037

Шубарт В..., с. 130.

(обратно)

1038

Шубарт В..., с. 259.

(обратно)

1039

Шубарт В..., с. 290.

(обратно)

1040

Шубарт В..., с. 291-

(обратно)

1041

Шубарт В..., с. 291.

(обратно)

1042

Мизес Л…, с. 251.

(обратно)

1043

Chamberlin W.H. A False Utopia, 1937. P. 202–203. (Хайек Ф.)

(обратно)

1044

Voigt F.A. Unto Caesar. 1939. P. 95. (Хайек Ф.)

(обратно)

1045

Eastman M. Stalin's Russia and the Crisis of Socialism, 1940. P. 82. (Хайек Ф.)

(обратно)

1046

Устрялов Н…, с. 501.

(обратно)

1047

Gustav Meyrink, The Golem, Sawtry, Cambs: Dedalus, 1995 [1915], p. 59 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 101).

(обратно)

1048

Головин Н. Тихоокеанская проблема…, с. 165.

(обратно)

1049

См. например Keynes, J.M… — Keynes, J.M. How to Pay for the War, in Collected Writings of John Maynard Keynes, vol. IX. New York: Cambridge University Press, 1972. — P. 377–378.

(обратно)

1050

Ллойд Джордж Д…, с. 110–111.

(обратно)

1051

Clemenceau G. Discours de guerre. Paris.: Presses Universitaires de France, 1968, p. 130–132 (цит. по: Уткин А. И. Унижение России…, с. 31)

(обратно)

1052

Лэнсиснг Вильсону, 10.12.1917. SD, RG59. 861. 00807а, NA. (Дэвис Д., Трнаи Ю…, с. 182.)

(обратно)

1053

Робиен Л… (Голдин В.И…, с. 163.)

(обратно)

1054

Петроградская правда, 11.06.1918; Dotsenko P. The struggle for r democracy in Siberia: Eyewitness account of contemporary. Stanford, 1983. p. 109 (Литвин А…, с 145–146)

(обратно)

1055

Хайек Ф. фон…, Дорога к рабству, с. 111. (Скидельски Р…, с. 64.)

(обратно)

1056

Keynes, J.M…. Р. 376.

(обратно)

1057

Геббельс… 16 октября 1928 г., с. 81.

(обратно)

1058

Геббельс… 20, 22 сентября 1924 г., с. 34.

(обратно)

1059

J. О. Hertzler, «Crises and Dictatorships», American Sociological Review 5 (1940): 157–69. (Райх Р…, 148).

(обратно)

1060

Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. В кн.: Вебер М. Избранные произведения, М., 1990, с. 201

(обратно)

1061

Statistical Yearbook of League of Nations, National Bureau of Economic Research (Cambrige, MA, USA). Russia/USSR Кафенгауз Л.Б. «Эволюция промышленного производства России» — М.: Эпифания, 1994. — 848 с, с 285. Оценке динамики промышленного производства в России в дореволюционный период посвящено множество исследований, например, Н.Д. Кондратьева, В.Е. Варзара, В.И. Бовыкина, И. Боренштейна, Г.В. Наттера, Я.П. Герчука, А. Гершенкрона, Р. Голдсмита, П. Грегори, (см. Поиск истины в исторических данных. Еще одна оценка промышленного производства в России 1887–1913 гг. Экономическая история. Ежегодник, 1999. — М.: РОССПЭН, 1999–502 с, с. 471–491.)

(обратно)

1062

Троцкий Л.Д. История русской революции т. 1. Февральская революция.

(обратно)

1063

Земляной С. Н. Ленин и «третий путь» России (РИЖ, т. III, 2000, N1–4, с. 685–686)

(обратно)

1064

Троцкий Л.Д. Проблемы международной пролетарской революции. Основные вопросы пролетарской революции. (Л. Троцкий. Сочинения. Том 12. — М., Л.: 1925)

(обратно)

1065

Н. Ленин. О продовольственном налоге. 21.04.1921.

(обратно)

1066

Keynes J.M. The Economic cosequences of the Peace. Printed by R. & R. Clare, Limited, Edinburg, p. 276.

(обратно)

1067

Из беседы Бессонова и Александровского с Мильхом в Берлине 29 мая 1933 г. (Дирксен фон Г…, с. 316.)

(обратно)

1068

«Revolution», Life, October 10, 1969, p. 112. (Эпперсон P…, c.147)

(обратно)

1069

Keynes J.M. The Economic cosequences of the Peace. Printed by R. &R. Clare, Limited, Edinburg, p. 8.

(обратно)

1070

Clark, Gregory. The Problem of the Poor in the Nineteenth Century Europe // University of California, Davis, ECN HOB. Spring 2002. Chapter 7, P-6.

(обратно)

1071

H. John Thorkelson. University of Connecticut // Encyclopedia Americana, Grolier Incorporated, 1992. First printing: 1829

(обратно)

1072

Мальтус Т. «First Essay on Population» 1798. Сакс Д., Ларрен Ф. Макроэкономика. Глобальный подход. -М.: Дело, 1996. — 848 с.

(обратно)

1073

Keynes J.M…. р. 214–215.

(обратно)

1074

Keynes J.M…, р. 215–216.

(обратно)

1075

Keynes J.M…. р. 219.

(обратно)

1076

Keynes J.M…, р. 213–214.

(обратно)

1077

Папен Ф..., с. 95.

(обратно)

1078

Грызун В…, с. 42, примечание 1

(обратно)

1079

Гереке Г…, с. 163–164.

(обратно)

1080

Манчестер У…, с. 349.

(обратно)

1081

Геббельс… 4 апреля 1925 г. (Ржевская Е. М. Геббельс, с. 39)

(обратно)

1082

Геббельс… 22 мая 1925 г. (Ржевская Е. М. Геббельс, с. 40)

(обратно)

1083

Генри Э…, с. 69.

(обратно)

1084

Геббельс… 11, 15 июля 1930 г., с. 110.

(обратно)

1085

Гереке Г…, с. 165.

(обратно)

1086

М. Ганди «Ненасилие — величайшая сила», 1926г. (Кляйн Н…, с. 175).

(обратно)

1087

Головин Н. Тихоокеанская проблема…, с. 195.

(обратно)

1088

Нюрнбергский процесс…, с. 452.

(обратно)

1089

Клаузевиц К…, с. 35,65.

(обратно)

1090

Из речи Главного обвинителя от Великобритании X. Шоукросса (Нюрнбергский процесс, т. 1, с. 465)

(обратно)

1091

Из речи Главного обвинителя от Франции Ф. де Ментона (Нюрнбергский процесс, т. 1, с. 529)

(обратно)

1092

Папен Ф…, с. 252.

(обратно)

1093

Али Г. Народное государство Гитлера. Gotz Aly. Hitlers Volkstaat. Raub, Rassenkrieg und nationaler Sozialismus. M.: Fischer, 2005. S. 47–48, 362. (С. Мадиевский Экономическая история «Третьего рейха». Вопросы экономики. № 5 Май 2006, с. 150).

(обратно)

1094

Рузвельт Ф. Радиообращение 9 марта 1937 (Рузвельт Ф…, с. 110-111)

(обратно)

1095

Lockhart В. retreat From Glory. London, 1934. (Папен Ф…, с. 188.)

(обратно)

1096

Вебер М…, с. 202.

(обратно)

1097

Кара-Мурза С…, с. 336–337.

(обратно)

1098

Кара-Мурза С…, с. 266.

(обратно)

1099

Манифест Коммунистической партии. К. Маркс — Ф. Энгельс (1848).

(обратно)

1100

Хайек Ф. фон…, Дорога к рабству, с. 104. (Скидельски Р…, с. 63.)

(обратно)

1101

Беспалов Ю. Г. Революционеры Романовы…, с. 23

(обратно)

1102

Бердяев Н. А…, с. 479

(обратно)

1103

Герцен А. V с, 328. (Устрялов Н…, с. 476).

(обратно)

1104

Ле-Бон Психология социализма. (Устрялов Н…, с. 405).

(обратно)

1105

Хаттон У. Мир, в котором мы живем/ Пер. с англ. под ред. В.Л. Иноземцева. — М.: Ладомир. 2004. — 556 с.

(обратно)

1106

Discours prononce a assemblee constituante le 12 Septembre 1848 sur la question du droit au travail Oeuvres completes dAlexis de Tocqueville, vol. IX, 1866. P. 546. (Хайек Ф. Дорога к рабству.)

(обратно)

1107

Брахер, Время идеологий (Ференбах О…, с. 66)

(обратно)

1108

Энгельс в предисловии к «Гражданской войне» Маркса. (В. Ленин Пролетарская революция и ренегат Каутский. 10 ноября 1918).

(обратно)

1109

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. — 2-е изд. Т. 4, с. 426.

(обратно)

1110

В. Ленин Пролетарская революция и ренегат Каутский. 10 ноября 1918.

(обратно)

1111

Додд У…, с. 432

(обратно)

1112

Оруэлл Дж. Англичане (Оруэлл…, с. 214–215)

(обратно)

1113

Оруэлл Дж. Англичане (Оруэлл…, с. 209)

(обратно)

1114

Цит. по: Лондон Дж…, с. 424

(обратно)

1115

Палеолог М. Царская Россия накануне революции. — М., 1991 (Репринт 1923 г.), с. 145–146 (Кожинов В. В. О русском…, с. 70)

(обратно)

1116

Макконелл К., Брю С. Экономикс…, т.2, с. 279.

(обратно)

1117

Ницше Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей. — М.: REJL-book, 1994. — 352 с, с. 178,179.

(обратно)

1118

Шубарт В. Европа…, с. 68, 71.

(обратно)

1119

Шубарт В…, с. 180.

(обратно)

1120

Шубарт В. Европа…, с. 71–72.

(обратно)

1121

Хайек Ф. Дорога к рабству…

(обратно)

1122

К. Маркс, Ф. Энгельс: «Манифест Коммунистической партии».

(обратно)

1123

Чаадаев П. Я. Философские письма (Чаадаев…. с. 148)

(обратно)

1124

Stirner M. Der Einzige und sein Eigenthum. 1880, s. 143. (Булгаков C.H…, с. 614).

(обратно)

1125

Грызун В…, с. 248, примечание 3

(обратно)

1126

Кожинов В. В. О русском…, с. 25–26

(обратно)

1127

Делягин М. Система образования не должна воспитывать самовлюбленных рабов, 06.2010.

(обратно)

1128

Папен Ф…, с. 260.

(обратно)

1129

Витте С.Ю… т. 1, с. 755.

(обратно)

1130

Collected Writings of John maynard Keynes. Vol. IX, p. 321–332. (Скидельски Р…, с 65)

(обратно)

1131

Keynes J.M…, p. 18.

(обратно)

1132

Устрялов Н…, с 497.

(обратно)

1133

Шубарт В…, с. 374–375.

(обратно)

1134

Скидельски Р. Джон Мейнард Кейнс 1883–1946: Экономист, философ, государственный деятель. М.: Московская школа политических исследований, 2005, т. 2, с. 438–439. (Скидельски Р… с. 63.)

(обратно)

1135

Норре D.J. How to Invest in Gold Stocks and Avoid the Pitfalls. New Rochelle, N.Y. Arlington House, 1972. P.99. (Скоузен М. Кто предсказал крах 1929 г…, с. 337)

(обратно)

1136

Построено на базе данных: Statistical Yearbook of League of Nations (1929–1940) National Bureau of Economic Research (Cambrige, MA, USA); Institut fur Konjunkturfoschung Berlin (1929–1939) Russia/USSR(1898–1927); Кафенгауз» Эволюция промышленного производства России» — М.: Эпифания, 1994. — 848 с. [285].

(обратно)

1137

Ергин Д. Добыча…, с. 244.

(обратно)

1138

Eichengreen В. Globalizing Capital: A History of the International Monetary System. Princeton; Princeton University Press, 1996, table 3.1, p. 66 (Бернстайн П…, с. 264)

(обратно)

1139

Felix Somary, Die Ursache der Krise, Tubingen: I. С. В. Mohr, 1932, p. 4, 11–13 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 263).

(обратно)

1140

Somary F. The Raven of Zurich: The Memoirs of Felix Somary, Sherman A.J., trans. New York: St. Martin's Press. 1986. P. 281. (Скоузен М…, с 359).

(обратно)

1141

Райх Р…, 25.

(обратно)

1142

George B. Robinson, Monetary Mischief, New York: Columbia University Press, 1935, p. 30 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 268).

(обратно)

1143

Источник: германская временная структура, британская временная структура — макроэкономическая база данных Национального бюро экономического анализа (ряд 13041: доход по британским консолям), временная структура в США — (ряд 13029: доход по краткосрочным ценным бумагам казначейства)

(обратно)

1144

Г. Гувер, выступление по радио 12 февраля 1931 г. (Rosen E.A…. р. 67 (Шубин А…, с. 43))

(обратно)

1145

Kindleberger С. A Financial History of Western Europe. NY., Oxford University Press, 1993, p. 355, 358 (Бернстайн П…, с. 268)

(обратно)

1146

Bureau of the Census, 1975, tables 548–550, p. 1009; Kindleberger С The World in Depression, 2nd ed., Berkeley: University of California Press, 1986, table 9, p. 100 (Бернстайн П…, с. 267)

(обратно)

1147

Kindleberger С. The World in Depression, 2nd ed., Berkeley: University of California Press, 1986, p. 100–102 (Бернстайн П…, с. 267)

(обратно)

1148

Бернстайн П…, с. 267–268

(обратно)

1149

Скоузен М…, с. 343; См. так же: Hicks John D…, 227.

(обратно)

1150

Боннер У., Уиггин Э…, с. 157.

(обратно)

1151

Хаттон У…, с. 146.

(обратно)

1152

Хаттон У…, с. 146.

(обратно)

1153

Reynolds A. What Do We Know About the Great Crash? // National Review. 1979. November 9. P. 1416. /

(обратно)

1154

Carroll Quigley, Tragedy and Hope. A History of the World in Our Time, New York: Macmillan Company, 1966, p. 326 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 228).

(обратно)

1155

Allen G. Federal Reserve, Anti-Economics of Boom and Bust, American Opinion, April, 1970, p. 24. (Эпперсон Р…, с 235).

(обратно)

1156

William Adams Brown Jr., England and the New Gold Standard, 1919–1926, New Haven: Yale University Press, 1929, p. 55 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 230).

(обратно)

1157

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 230–231.

(обратно)

1158

Stanley Lebergott, The Americans. An Economic Record (New York: Norton & Co., 1984), p. 396; Barry Eichengreen, Golden Fetters. The Gold Standard and the Great Depression, 1919–1939, New York: Oxford University Press, 1992, p. 118 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 234–236).

(обратно)

1159

Allen G. Federal Reserve, Anti-Economics of Boom and Bust, American Opinion, April, 1970, p. 24. (Эпперсон Р…, с 234).

(обратно)

1160

Kennan H.S. The Federal Reserve Bank, p. 70.

(обратно)

1161

Larson M. The Federal Reserve, p. 99. (Эпперсон Р…, с 239).

(обратно)

1162

Galbraith J. К. The Great Crash, 1929, (New York: Time Incorporated, 1954), p. 102. (Эпперсон Р…, с 239).

(обратно)

1163

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 228.

(обратно)

1164

Kindleberger С. A Financial History of Western Europe. NY., Oxford University Press, 1993, p. 332(Бернстайн П…, с. 264)

(обратно)

1165

Charles О. Hardy, Is There Enough Gold?, Washington DC: Brookings Institution, 1936, p. 155 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 268).

(обратно)

1166

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 270.

(обратно)

1167

Bank of England, Gl/453, Norman to Schacht, 11 December 1928 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 270).

(обратно)

1168

Stephen V. О. Clarke, CentralBank Cooperation, 1924–1931, New York: Federal Reserve Bank of New York, 1967, p. 157 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 270).

(обратно)

1169

George В. Robinson, Monetary Mischief, New York: Columbia University Press, 1935, p. 85 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 270).

(обратно)

1170

J. R. Levien, Anatomy of a Crash — 1929, New York: Traders Press, 1966, p. 45 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 270).

(обратно)

1171

Francis W. Hirst, Wall Street and Lombard Street. The Stock Exchange Slump of 1929 and the Trade Depression of 1930, New York: Macmillan Company, 1931, pp. 6, 9 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 271).

(обратно)

1172

Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 273.

(обратно)

1173

Melchior Palyi, The Twilight of Gold 1914–1936. Myths and Realities, Chicago: Henry Regnery Company, 1972, p. 155 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 275).

(обратно)

1174

Alexander Dana Noyes, The Market Place. Reminiscences of a Financial Editor, Boston: Little, Brown & Company, 1938, pp. 329, 330 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 270–271).

(обратно)

1175

Chernow R. The House of Morgan. NY.: Atlantic Monthly Press, 1990, p. 313 (Бернстайн П…, с. 266)

(обратно)

1176

Хаберлер Г…, с.211.

(обратно)

1177

Хаберлер Г…, с. 217.

(обратно)

1178

Кейнс Дж…, с. 300.

(обратно)

1179

См., например, работы, посвященные демографическим причинам Великой депрессии: С. Barber, an economist at the University of Manitoba. P. Longman, author of «The Empty Cradle», in a documentary, «Demographic Winter»,

(обратно)

1180

См. например: Roberts J.M. Europe 1880–1945. A General History of Europe. Logman. UK. 1989.

(обратно)

1181

Гринспен А. Золото и экономическая свобода…, с. 380.

(обратно)

1182

Форд Г…, с. 258–259.

(обратно)

1183

(обратно)

1184

(обратно)

1185

Hicks John D…, 115.

(обратно)

1186

Hicks John D…, 115.

(обратно)

1187

Форд Г…, с. 258–259.

(обратно)

1188

Egan Т. The Worst Hard Time: The Untold Story of Those Who Survived the Great American Dust. Boul. Y. Mifflin. 2006; Olmmsted A.L., Rhode P.W. Reshaping the Landscape: The Impact and Diffusion of the Tractor in American Agricalture, 1910–1960. The Jornal of Economic History. Vol. 61, №3, Sept. 2001.

(обратно)

1189

Хаберлер Г…, с. 9–10.

(обратно)

1190

(обратно)

1191

Statistical Abstract of the United States; Economic Report of the President. Макконелл Кэмпбелл Р. Брю Стэнли Л. Экономикс. — М.: Республика, 1995. Т.2. — 400 с, с. 243.

(обратно)

1192

Robert S. McElvaine…, 21.

(обратно)

1193

Robert S. McElvaine…, 41.

(обратно)

1194

Форд Г…, с. 225.

(обратно)

1195

Форд Г…, с. 169.

(обратно)

1196

Rothbard М. N. «The New Deal and the International Monetary System» // The Great Depression and New Deal Monetary Policy. San Francisco: Cato Institute, 1980. P. 85. Статья Ротбарда впервые была опубликована в: Watershed of Empire: Essays on New Deal Foreign Policy. Liggio L. P., Martin J. J., eds. Colorado Springs: Ralph Myles, 1976. (Скоузен М…, с 356).

(обратно)

1197

Mises L. von. The Theory of Money and Credit. 2nd ed. Irvington-onHudson, NY.: Foundation for Economic Education, 1971. P. 402. (Скоузен М…, с 354)

(обратно)

1198

Мизес. Л. фон. Человеческая деятельность. М.: Экономика, 2001. С. 800. (Скоузен М…, с. 354)

(обратно)

1199

Machlup F. «Tribute to Mises». The Mont Pelerin Society, 13 September 1974. P. 12. (Скоузен М…, с 355).

(обратно)

1200

«Interview with Hayek». Gold and Silver Newsletter. Newport Beach, Calif.: Money International, June 1975. Доклад Хайека появился в Monatsberichte des Osterreichischen Institutes für Konjunkturforschung (1929). (Hayek F. Prices and Production. 1st ed. London: George Routledge & Sons, 1931. P. xii.) (Скоузен М…, с 356).

(обратно)

1201

Anderson В. М. «Commodity Price Stabilization. A False Goal of Central Bank Policy» // The Chase Economic Bulletin 9, no. 3. 8 May 1929. P. 4. (Скоузен М..., с 352)

(обратно)

1202

Willis H. P. «Some Conclusions: The Nature and Effect of Inflation» // Willis H. P., Chapman J. M. The Economics of Inflation. New York: Columbia University Press, 1935. P. 216. (Скоузен М…, с 353).

(обратно)

1203

Anderson В. М. «Commodity Price Stabilization. A False Goal of Central Bank Policy» и «The Financial Situation» // The Chase Economic Bulletin 9, no. 6. 22 November 1929. P. 4. (Скоузен М…, с 353).

(обратно)

1204

Harwood E. C. «The Probable Consequences to Our Credit Structure of Continued Gold Exports». The Annalist. 23 March 1928. Резюме этой и других статей, написанных Харвудом, приведены в: Cause and Control of the Business Cycle. 5th ed. (Great Barrington, Mass.: American Institute for Economic Research, 1932/1957. P. 63–66); Harwood E. С «Speculation in Securities vs. Commodity Speculation». The Annalist. 15 February 1929. (Скоузен M…, с 363).

(обратно)

1205

Rothbard M. America's Great Depression. Kansas City: Sheed and Ward, Inc., 1975. P. 89.

(обратно)

1206

Rothbard M.N. America Great Depression. San Francisco: Cato Institute, 1980, p. 147. (Скоузен М…, с 358).

(обратно)

1207

Rothbard M.N. America Great Depression. San Francisco: Cato Institute, 1980, Table 1, p. 88. (Скоузен М…, с 358).

(обратно)

1208

Mises L. Geldwertstabilisierung und Konjunkturpolitik. Jena, 1928. s. 56–61. (Хаберлер Г…, с. 66)

(обратно)

1209

Бум, крах и будущее: анализ австрийской школы. — М.: 2002, с. 188–189. (Шубин А…, с.47)

(обратно)

1210

Neisser H. Notenbankreiheit? // Weltwirfschaftliches Archiv.Bd. 32, s. 446–461 (Хаберлер Г…, с. 66)

(обратно)

1211

Гринспен А. Золото и экономическая свобода…, с. 377, 382.

(обратно)

1212

Форд Г…, с. 173.

(обратно)

1213

Хаберлер Г…, с. 418.

(обратно)

1214

Форд Г…, с. 291.

(обратно)

1215

Кеннеди М. Деньги без процентов и инфляции. Lilalex. Швеция. 1993

(обратно)

1216

Кеннеди М. Деньги без процентов и инфляции. Lilalex. Швеция. 1993. — 96 с, с. 18.

(обратно)

1217

Кеннеди М. Деньги без процентов и инфляции. Lilalex. Швеция. 1993. — 96 с, с. 6.

(обратно)

1218

Гитлер А. с. 309–310, примечание редактора.

(обратно)

1219

Silvio Gesell, Die Naturliche Wirtschaftsordnung, Rudolf Zitzmann Verlag, Nuremberg, 1904 (IXth. Edition 1949)

(обратно)

1220

Zeitung am Mettag, Berlin, 1918. Кеннеди М. Деньги без процентов и инфляции. — Швеция; Lilalex. 1993, 96 с, с. 82.

(обратно)

1221

Рикардо Д…, с. 148.

(обратно)

1222

Т.J. Dunning, «Trade's Unions and Strikes». London, I860, стр. 35, 36, цит. по К.Маркс «Капитал», гл.24 примечание в конце п.6. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 23, с. 770.

(обратно)

1223

Форд Г…, с. 292.

(обратно)

1224

Boulton S. «Inflation and the Stock Market» // Willis H.P., Chapman J.M. The Economics of Inflation. New York: Columbia University Press, 1935. P. 311. (Скоузен М…, с 340).

(обратно)

1225

Скоузен М…, с. 340.

(обратно)

1226

Keynes J.M. A Treatise on Money. (Хаберлер Г…, с. 271).

(обратно)

1227

Боннер У., Уиггин Э…, с. 195.

(обратно)

1228

The New York Times. 21 October 1929. См. также: Shachtman Т. The Day America Crashed. P. 57. (Скоузен М…, с 365). Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. P. 336.

(обратно)

1229

New York Times. 21 November 1928. (Patterson R. T. The Great Boom and Panic. P. 57–58. (Скоузен М…, с 367)).

(обратно)

1230

Commercial and Financial Chronicle. 9 March 1929. p. 1444. Цит по.: Patterson R. T. The Great Boom and Panic. P. 73. Rothbard M. America's Great Depression. P. 117–120. (Скоузен М…, с. 368).

(обратно)

1231

Thomas D. L. The Plunger and the Peacocks. P. 194. (Скоузен М…, с 368).

(обратно)

1232

Robert S. McElvaine…, 44.

(обратно)

1233

Robert S. McElvaine…, 44.

(обратно)

1234

Robert S. McElvaine…, 45.

(обратно)

1235

Боннер У., Уиггин Э…, с. 77.

(обратно)

1236

Боннер У, Уиггин Э…, с. 195.

(обратно)

1237

Боннер У. Уиггин Э…, с. 286.

(обратно)

1238

Кейнс Дж. М…, с. 289.

(обратно)

1239

Гринспен А…, с. 168.

(обратно)

1240

Хаттон У. Мир в котором мы живем. — М.: Ладомир. 2004. — 556 с, с. 144.

(обратно)

1241

Fisher I. «Our Unstable Dollar and the So-called Business Cycle». Journal of America Statistical Association. June 20. 1925. Pp. 179–202. (Скоузен M..., с 338).

(обратно)

1242

Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. New York Penguin Books, 1979, P. 343. (Скоузен М…, с 341).

(обратно)

1243

Patterson R. T. The Great Boom and Panic. P. 129. (Скоузен М…, с 341).

(обратно)

1244

Stoneman W.E. A History of Economic Analysis of the Great Depression in America. New York. Garland Publishing, 1979. P. 20. (Скоузен М…, с 344).

(обратно)

1245

«Report of the Committee». Recent Economic Changes in the United States. New York: McGraw-Hill, 1929. P. ix, xxii. (Скоузен М…, с 344).

(обратно)

1246

Введение Э. Гэя к статье У. Митчела «Report of the Committee». Recent Economic Changes in the United States. New York: McGraw-Hill, 1929. P. 11. (Скоузен М…, с 344).

(обратно)

1247

Allen F.L. Only Yesterday. New York: Happer & Row, 1931. 323. (Скоузен M…, с 345).

(обратно)

1248

Bonner Bill, «Traditional Values» Daily Reckoning (June 10. 2002). (Боннер У, Уиггин Э…, с. 194).

(обратно)

1249

Sobel R. Panic on Wall Street. New York: Macmillian, 1968. P. 368. (Скоузен М…, с 345).

(обратно)

1250

Editorial. Wall Street Journal. 3 October 1927. (Скоузен М…, с 350).

(обратно)

1251

Dreman D. The New Contrarian Investment Strategy. New York: Random House, 1982. P. 43. (Скоузен М…, с 351).

(обратно)

1252

Скоузен М…, с. 352.

(обратно)

1253

Скоузен М…, с. 368.

(обратно)

1254

Hoover H. Memoirs of Herbert Hoover: The Great Depression, 1929–1941. New York: Macmillian, 1952. P. 16. (Скоузен М…, с 347).

(обратно)

1255

Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. P. 376. (Скоузен М…, с. 349).

(обратно)

1256

Норре D.J. How to Invest in Gold Stocks. P. 100. (Скоузен М…, с 349).

(обратно)

1257

Galbraith J.K. The Great Crash, 1929. P. 15. (Скоузен М…, с 348).

(обратно)

1258

Полное описание хитрых маневров Дюрана см. в: Thomas D.L. The Plunger and The Peacocks. New York: G. P. Putnam's, 1967. P. 189–192, 214 —

1215. (Скоузен М…, с 251)

(обратно)

1259

Полное описание хитрых маневров Дюрана см. в: Thomas D.L. The Plunger and The Peacocks. New York: G. P. Putnam's, 1967. P. 189–192, 214–215. (Скоузен М…, с 251)

(обратно)

1260

См. подробнее: Гэлбрейт Д.К…

(обратно)

1261

Скоузен М…, с. 249.

(обратно)

1262

Brooks J. Once in Golconda. New York: Harper and Row, 1969. P. 112. (Скоузен М…, с 349).

(обратно)

1263

New York Times. 31 October 1929. Цит. по: Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. P. 402. (Скоузен М…, с 350).

(обратно)

1264

Hoover H. Memoirs of Herbert Hoover: The Great Depression, 1929–1941. New York: Macmillian, 1952. P. 7. (Скоузен М…, с 348).

(обратно)

1265

De Jouvenel B. The t of Conjecture. New York: Basic Books, 1957. P. 151. (Скоузен М…, с 349)

(обратно)

1266

Форд Г…, с. 168.

(обратно)

1267

Боннер У. Уиггин Э…, с. 313.

(обратно)

1268

Robert S. McElvaine…, 38–39.

(обратно)

1269

Baughman, Judith S…, P.78.

(обратно)

1270

Andrew Mellon Taxation: The People's Business. 1924. (Thorndike, Joseph J. (24 Mar 2003). «Was Andrew Mellon Really the Supply Sider That Conservatives Like to Believe?». Tax History Project, / thp/readings.nsf/ArtWeb/lD6628F544D4A43C85256EE0004D414D.)

(обратно)

1271

Folsom, Burton W. Jr. (1987). The Myth of the Robber Barons. Young America's Foundation. ISBN 978–0963020314.

(обратно)

1272

(Ставка налога 1920–1940) / historyonline/us34.cfm

(обратно)

1273

Robert S. McElvaine…, 38. См. так же: G. William Domhoff. Wealth, Income, and Power September 2005 (updated January 2011) (. ucsc.edu/whorulesamerica/power/wealth.htm.

(обратно)

1274

(обратно)

1275

Ландберг Ф.., с. 96.

(обратно)

1276

Ландберг Ф.., с. 95–97.

(обратно)

1277

Форд Г…, с. 149.

(обратно)

1278

М. Эклс Beckoning Frontiers (New York, Alfred A Knopf, 1951), pp.54, 71–81 (Райх P…, 13–14.)

(обратно)

1279

M. Эклс Beckoning Frontiers (New York, Alfred A Knopf, 1951), pp.54, 71–81 (Райх Р…, 13).

(обратно)

1280

M. Kumhof, R. Ranciere. Leveraging Inequality. Finance & Development, December 2010, Vol. 47, No. 4. (/ pubs/ft/fandd/2010/12/Kumhof.htm)

(обратно)

1281

Перкинс Дж…, с. 235.

(обратно)

1282

Форд Г…, с. 210.

(обратно)

1283

Форд Г…, с. 227.

(обратно)

1284

Форд Г…, с. 228.

(обратно)

1285

Рузвельт Ф. Радиообращение 28 июня 1934 (Рузвельт Ф…, с. 66)

(обратно)

1286

Ландберг Ф…, с. 96.

(обратно)

1287

Райх Р…, 18–19.

(обратно)

1288

Кейнс Дж. М…, с. 293.

(обратно)

1289

Кейнс Дж. М…, с. 297.

(обратно)

1290

Форд Г…, с. 229.

(обратно)

1291

Форд Г…, с. 232.

(обратно)

1292

Форд Г…, с. 17, 285, 205, 135.

(обратно)

1293

Стиглиц Дж…, с. 104–105.

(обратно)

1294

Кейнс Дж. М..., с. 294.

(обратно)

1295

Стиглиц Дж…, с. 288.

(обратно)

1296

Гринспен А…, с. 39.

(обратно)

1297

Боннер У. Уиггин Э…, с. 281.

(обратно)

1298

Перкинс Дж…, с. 47.

(обратно)

1299

«More Answers for Japan», Investor's Business Daily (September 11, 1998): A6. (Боннер У. Уинггин Э…, с.293).

(обратно)

1300

Dominguez K.M., Fair R.C., Shapiro M.D. «Forecasting the Depression: Harvard versus Yale» American Economic Rewiew. September 1988. (Скоузен M…, с 336)

(обратно)

1301

Schwartz A. «Understanding 1929–1933» //Money in Historical Perspective. Chicago: University of Chicago Press, 1987. P.30 (Скоузен М…, с 339)

(обратно)

1302

Friedman M., Schwartz A.L. A Monetary History of United States 1867–1960. Princeton: Princeton University Press. 1963 p. 299–300. (Скоузен M…, с 339).

(обратно)

1303

–011.pdf

(обратно)

1304

Speech by Ben Bernanke, November 8, 2002, The Federal Reserve Board, retrieved January 1, 2007 saying on Nov. 8 2002 (/ wiki/Causes_of_the_Great_Depression)

(обратно)

1305

Кругман П. Возвращение Великой депрессии? /пер. В.Н. Егорова. — М.: Эксмо, 2009. — 336 С, с. 15.

(обратно)

1306

Hawtrey R.G. Trade and Credit. London. 1928, p.98. (Хаберлер Г…, с. 36, 33)

(обратно)

1307

George В. Robinson, Monetary Mischief, New York: Columbia University Press, 1935, p. 37 (Препарата Г., Гитлер, Inc., с. 271).

(обратно)

1308

Friedman M., Schwartz A.J. A Monetary History of the United States, 1867–1960. N.Y.: National Bureau of Economic Research, [1963] 1993. P. 411–415.

(обратно)

1309

M. Эклс Beckoning Frontiers (New York, Alfred A Knopf, 1951), pp.54, 71–81 (Райх Р…, 13.)

(обратно)

1310

Гринспен А…, с 112.

(обратно)

1311

Гринспен А…, с. 68.

(обратно)

1312

Инфляция (рост потребительских цен): ftp://ftp.bls.gov/pub/special. requests/cpi/cpiai.txt; безработица:

(обратно)

1313

Гринспен А…, с. 80.

(обратно)

1314

Гринспен А…, с. 116.

(обратно)

1315

Гринспен А…, с. 373.

(обратно)

1316

Построено A. McCrindle на основании TYX 30-Year T-Bond (StockCharts.com)

(обратно)

1317

Гринспен А…, с. 228.

(обратно)

1318

Гринспен А…, с. 365.

(обратно)

1319

Гринспен А…, с. 365.

(обратно)

1320

Гринспен А…, с. 365.

(обратно)

1321

Гринспен А…, с. 369.

(обратно)

1322

Гринспен А…, с. 351.

(обратно)

1323

Гринспен А…, с. 329.

(обратно)

1324

Боннер У, Уиггин Э…, с. 300.

(обратно)

1325

Боннер У. Уиггин Э…, с. 267.

(обратно)

1326

См. подробнее: /Государственный_долг_ США

(обратно)

1327

Боннер У, Уиггин Э…, с. 178.

(обратно)

1328

Р. Самюэлсон 30 декабря 2002 г. в Newsweek (Гринспен А…, с. 230).

(обратно)

1329

П. Игнассия…, с. 200.

(обратно)

1330

Гринспен А…, с. 355.

(обратно)

1331

Гринспен А…, с. 333, 345.

(обратно)

1332

Р. Лукас, лауреат Нобелевской премии, профессор University of Chicago, речь на ежегодном собрании Американской экономической ассоциации. (Кругман П. Возвращение Великой депрессии? /пер. В.Н. Егорова. — М: Эксмо, 2009. — 336 с, с. 24.)

(обратно)

1333

Кругман П. Возвращение Великой депрессии? /пер. В.Н. Егорова. — М.: Эксмо, 2009. — 336 с, с. 24.

(обратно)

1334

Kindleberger С. The World in Depression, 2nd ed., Berkeley: University of California Press, 1986, p. 100–102 (Бернстайн П…, с. 267)

(обратно)

1335

Hawtrey R.G. Capital and Employment. London. 1937, p.86. (Хаберлер Г…, c.35)

(обратно)

1336

Allen G. Federal Reserve, Anti-Economics of Boom and Bust, American Opinion, April, 1970, p. 63. (Эпперсон Р…, с 239). См. Так же Whalen R. J. The Founding Father: The Story of Joseph P. Kennedy. New York: New American Library, 1964. P. 66. (Скоузен М…, с 364).

(обратно)

1337

А. Трояновский — M. Литвинову 20.05.1936. (Советско-американские отношения 1934–1939…, с. 443).

(обратно)

1338

Стиглиц Дж…, с. 9, 29.

(обратно)

1339

Гринспен А…, с. 336.

(обратно)

1340

Стиглиц Дж…, с. 281.

(обратно)

1341

Льюис М. Большая игра на понижение: Тайные пружины финансовой катастрофы. — М: Альпина Паблишерзб 2001–280 с, с. 8.

(обратно)

1342

Льюис М. Большая игра на понижение: Тайные пружины финансовой катастрофы. — М.: Альпина Паблишерзб 2001–280 с, с. 42.

(обратно)

1343

Стиглиц Дж…, с. 301.

(обратно)

1344

Гринспен А…, с. 230.

(обратно)

1345

Стиглиц Дж…, с. 59, 13.

(обратно)

1346

Гринспен А…, с. 345.

(обратно)

1347

.; 10-year Treasure Note, TNX на finance.yahoo.com. (Стиглиц Дж…, с. 404, 405).

(обратно)

1348

Интервью У. Баффета РИА Новости, конец 2008 г.

(обратно)

1349

Стиглиц Дж…, с. 357.

(обратно)

1350

Стиглиц Дж…, с. 30, 113.

(обратно)

1351

См. подробнее Играссия П. Падение Титанов…

(обратно)

1352

Стиглиц Дж…, с. 97.

(обратно)

1353

Построено на основе данных «Total good». CNN Opinion Research Corporation June 3–7, 2011.

(обратно)

1354

CNN Opinion Research Corporation June 3–7, 2011.

(обратно)

1355

Гринспен А…, с 338.

(обратно)

1356

(ВВПх) Построено на основании графика С. Rupe и N. Martin: U.S. Treasury Zl Flow of Funds report March 11, 2010. . blogspot.com/2010/03/most-important-chart-of-century.html; и графика Ned Davis Research (). Оригинал см.: (-debt-bingeconsumerdebt-outstanding-and-total-us-debt-and-us-debtworld-equity-ratio — 2/)

(обратно)

1357

См. подробнее:

(обратно)

1358

Стиглиц Дж…, с. 352.

(обратно)

1359

/ [Монетарная база]

(обратно)

1360

Стиглиц Дж…, с. 337, 349, 351.

(обратно)

1361

Гринспен А…, с. 228.

(обратно)

1362

Построено на основании данных: / releases/h3/hist/ и -cgi/data.exe/fedstl/m2sl+1 (Монетарная база)

(обратно)

1363

Гринспен А…, с. 367, 452.

(обратно)

1364

Гринспен А…, с. 93.

(обратно)

1365

Кругман П. Возвращение Великой депрессии? /пер. В.Н. Егорова. — М.: Эксмо, 2009. — 336 с, с. 42.

(обратно)

1366

Название главы в книге Стиглица, посвященной этой теме. (Стиглиц Дж…, с. 147).

(обратно)

1367

Льюис М…, с. 118.

(обратно)

1368

Гринспен А…, с. 226.

(обратно)

1369

Гринспен А…, с. 226.

(обратно)

1370

Frankfurter Allgemeine Zeitung от 15.08.2002 г. /

(обратно)

1371

Льюис М. Большая игра на понижение: Тайные пружины финансовой катастрофы. — М.: Альпина Паблишерз, 2001–280 с, с. 69.

(обратно)

1372

Льюис М…, с. 69.

(обратно)

1373

См. подробнее Стиглиц Дж…, с. 121–122, 124.

(обратно)

1374

Льюис М…, с. 82–83.

(обратно)

1375

Льюис М…, с. 171.

(обратно)

1376

Льюис М…, с. 80.

(обратно)

1377

Льюис М…, с. 92.

(обратно)

1378

Льюис М…, с. 144.

(обратно)

1379

Льюис М…, с. 158–159.

(обратно)

1380

Стиглиц Дж…, с. 112.

(обратно)

1381

Стиглиц Дж…, с. 190.

(обратно)

1382

Стиглиц Дж…, с. 421.

(обратно)

1383

Гринспен А…, с. 359.

(обратно)

1384

ww2.fdic.gov/SOD/sodSummary.asp?barItem=3. (Стиглиц Дж…, с. 206).

(обратно)

1385

Гринспен А…, с. 359.

(обратно)

1386

Стиглиц Дж…, с. 205.

(обратно)

1387

Стиглиц Дж…, с. 199.

(обратно)

1388

Гринспен А…, с. 118.

(обратно)

1389

Гринспен А…, с. 166.

(обратно)

1390

Льюис М…, с. 192.

(обратно)

1391

. html

(обратно)

1392

См. подробнее: Стиглиц Дж…, с. 221.

(обратно)

1393

Стиглиц Дж…, с. 223.

(обратно)

1394

Стиглиц Дж…, с. 222.

(обратно)

1395

Стиглиц Дж…, с. 46, 36.

(обратно)

1396

Стиглиц Дж…, с. 138.

(обратно)

1397

См. подробнее: Льюис М…, с. 242.

(обратно)

1398

Стиглиц Дж…, с. 139, 225–226.

(обратно)

1399

Стиглиц Дж…, с. 35.

(обратно)

1400

Построено на основании данных Ray Dalio. Bridgewater Associates. US Corporate Profits, 1950–2004.

(обратно)

1401

Herbert B. Our Crumbling Foundation // New York Times. 2007. April 5. (Кляйн Н…, с 544).

(обратно)

1402

Стиглиц Дж…, с. 328.

(обратно)

1403

Стиглиц Дж…, с. 176.

(обратно)

1404

Льюис М…, с. 264.

(обратно)

1405

Льюис М…, с. 225.

(обратно)

1406

Льюис М..., с. 277.

(обратно)

1407

Стиглиц Дж…, с. 83.

(обратно)

1408

Стиглиц Дж…, с. 149.

(обратно)

1409

Стиглиц Дж…, с. 148, 186. См. также: «Уолл-стрит джорнэл», 21.02.2009. Т. Варадаранджан «Нуриель Рубини».

(обратно)

1410

Стиглиц Дж…, с. 84, 438.

(обратно)

1411

Стиглиц Дж…, с. 190.

(обратно)

1412

Стиглиц Дж…, с. 200, 202, 439.

(обратно)

1413

Стиглиц Дж…, с. 441–442.

(обратно)

1414

(Стиглиц Дж…, с. 444).

(обратно)

1415

Стиглиц Дж…, с. 46, 114.

(обратно)

1416

Льюис М…, с. 229, 270.

(обратно)

1417

Стиглиц Дж…, с. 361,172.

(обратно)

1418

Стиглиц Дж…, с. 179.

(обратно)

1419

Стиглиц Дж…, с. 366.

(обратно)

1420

Стиглиц Дж…, с. 71, 386.

(обратно)

1421

Харви Д. Краткая история неолиберализма. Актуальное прочтение. Москва, 2007, с.64. -kuzovkov.ru/second_book/text2/

(обратно)

1422

Стиглиц Дж…, с. 390.

(обратно)

1423

Стиглиц Дж…, с. 81, 224.

(обратно)

1424

Банки взялись за РЕПО. РБК daily 12.04. 2010 г. N» 62 (867).

(обратно)

1425

Стиглиц Дж…, с. 38.

(обратно)

1426

Стиглиц Дж…, с. 327.

(обратно)

1427

Стиглиц Дж…, с. 375.

(обратно)

1428

Кругман П. Возвращение Великой депрессии? /пер. В.Н. Егорова. — М.: Эксмо, 2009. — 336 с, с. 53.

(обратно)

1429

См. например данные: Organization for Economic Cooperation and Development (OECD), Growing Unequal? Income Distribution and Poverty in OECD Countries, Paris, October 2008. и / social-mobility-and-education/

(обратно)

1430

Гринспен А…, с 382, 380.

(обратно)

1431

Гринспен А…, с. 379, 231.

(обратно)

1432

Гринспен А…, с. 350.

(обратно)

1433

Хайек Ф. Конкуренция, труд и правовой порядок свободных людей. Фрагменты сочинений — СПб.: ПНЕВМА, 2009. — 200 с, с. 102.

(обратно)

1434

Хайек Ф. Конкуренция, труд и правовой порядок свободных людей. Фрагменты сочинений — СПб.: ПНЕВМА, 2009. — 200 с, с. 119.

(обратно)

1435

Льюис М…, с. 33.

(обратно)

1436

Льюис М…, с. 246.

(обратно)

1437

Стиглиц Дж…, с. 335.

(обратно)

1438

Стиглиц Дж…, с. 269.

(обратно)

1439

Стиглиц Дж…, с. 331.

(обратно)

1440

Кляйн Н…,с. 329.

(обратно)

1441

При полной занятости. / opinions/2011/0304Jobs_greenstone_Iooney.aspx

(обратно)

1442

(обратно)

1443

Стиглиц Дж…, с. 296.

(обратно)

1444

Income Category Minimums for All Households, by Household Income Category, 1979–2006 . cfm см. так же Колодко Г…, с. 297–298. (income_ranges).

(обратно)

1445

Emmanuel Saez /~saez/ / cms/index.cfm?fa=view&id=2908

(обратно)

1446

Стиглиц Дж…, с. 245.

(обратно)

1447

Стиглиц Дж…, с. 350.

(обратно)

1448

Построено на основании данных: Bernt Bratsberg e-a. Nonlinearities in Inter-generational Earnings Mobility, Royal Economics Society, London 2006; American Exceptionalism in New Light, Institute for the Study of Labour, Bonn 2006. и Г. Колодко (Колодко Г…, с. 299, 196–198, 298).

(обратно)

1449

Эксперт. Еженедельный журнал 8/2007, с. 58 -kuzovkov.ru/second_book/Iist/

(обратно)

1450

Харви Д. Краткая история неолиберализма. Актуальное прочтение. Москва, 2007, с.50,155, 159. -kuzovkov.ru/second_book/ list/

(обратно)

1451

Кляйн Н…, с. 315–316, 410.

(обратно)

1452

Кляйн Н…, с. 463.

(обратно)

1453

Райх Р…, 136.

(обратно)

1454

Райх Р…, 134.

(обратно)

1455

Райх Р…, 176.

(обратно)

1456

Райх Р…, 123.

(обратно)

1457

Shane S., Nixon R. In Washington, Contractors Take on Biggest Role Ever. (Кляйн H…, с 388).

(обратно)

1458

Тэтчер М…, с. 365. См. также о результатах чилийской пенсионной реформы: http://rus-crisis.ru/index.php?option=com_content&view=artic le&id=814:814&catid=41:2009–07–27–17–56–33&Itemid=69

(обратно)

1459

(обратно)

1460

Подробнее см. например: Schmitt, John and Ben Zipperer. 2006. «Is the U.S. a Good Model for Reducing Social Exclusion in Europe?«http://www. cepr.net/documents/social_exclusion_2006_08.pdf

(обратно)

1461

Кляйн Н…, с 410.

(обратно)

1462

Monahan R., Beaumont E.H. Big Time Security; Ratliff E. Fear, Inc. (Кляйн Н…, с 392).

(обратно)

1463

Об эффективной ставке см. подробнее статистику: / publications/collections/taxdistribution.cfm, аналитику: . edu/whorulesamerica/power/wealth.html

(обратно)

1464

Top fractiles income shares (including capital gains) in the United States [table A3] 1913–2007: #/data_sets/ 3158; http://www. irs.gov/taxstats/index.html; Налоги: / Income_tax_ in_the_United_States. (Tax income rate USA; Income USA Лист2)

(обратно)

1465

H. Огай 15.11.2007 /160142.html

(обратно)

1466

David Cay Johnston, Tax Analysts, m/…/oD ECoEAA7E4D7A2B852576CDoo7i4692. (Райх Р…, 158.)

(обратно)

1467

cbpp.org см. также: -tax/

(обратно)

1468

Sources: 1922–1989 data from Wolff (1996). 1992–2007 data from Wolff (2010) http:// = 1235 (Wealth distribution)

(обратно)

1469

%3Fid%3D213&usg=ALkJrh hlo3iy9_MYfn73CF91-ZDq2tD-ZA; См также подробнее: Schmitt, John and Ben Zipperer. 2006. «Is the U.S. a Good Model for Reducing Social Exclusion in Europe?«

(обратно)

1470

Райх P…, 24.

(обратно)

1471

Sizemore В., Kimberlin J. Profitable Patriotism // The Virginian-Pilot. Norfolk. 2006. July 24. (Кляйн Н…, с 547).

(обратно)

1472

Кляйн Н…, с. 545.

(обратно)

1473

Manchester J. Al Qaeda for the Good Guys: The Road to Anti-Qaeda // TCS Daily. 2006. December 19, . (Кляйн Н…, с 546).

(обратно)

1474

Gopal Ahluwahlia, National Association of Home Builders: Consumer Preferences, February 14, 2008. (Райх Р…, 119.)

(обратно)

1475

Колодко Г…, с. 295.

(обратно)

1476

Райх Р.Б…, с.72.

(обратно)

1477

Райх Р.Б…, с.72–73.

(обратно)

1478

Райх Р.Б…, с.73.

(обратно)

1479

Райх Р…, 105.

(обратно)

1480

Archives of General Psychiatry, 2009 г. (Райх Р…, 105.)

(обратно)

1481

Стиглиц Дж…, с. 69,72.

(обратно)

1482

Стиглиц Дж…, с. 246.

(обратно)

1483

Гринспен А…, с. 444.

(обратно)

1484

Стиглиц Дж…, с. 345.

(обратно)

1485

Стиглиц Дж…, с. 109.

(обратно)

1486

Стиглиц Дж…, с. 345.

(обратно)

1487

Стиглиц Дж…, с. 361, 374.

(обратно)

1488

David Harvey. A brief History of Neoliberalizm, Oxford University Press, Oxford-New York 2005, p. 68–88 (Колодко Г…, с. 280).

(обратно)

1489

Inosmi.ru оригинал статьи: Thousands Across USA Rally in Support of Workers' Rights -com_content &task=view&id=31&Itemid=74&jumival=6568

(обратно)

1490

Гринспен А…, с 252–253.

(обратно)

1491

Гринспен А…, с. 252–253.

(обратно)

1492

Гринспен А…, с. 252–253.

(обратно)

1493

Стиглиц Дж…, с. 343.

(обратно)

1494

Стиглиц Дж…, с. 343, 327.

(обратно)

1495

Гринспен А…, с. 359.

(обратно)

1496

Стиглиц Дж…, с. 440.

(обратно)

1497

Гринспен А…, с. 253.

(обратно)

1498

Стиглиц Дж…, с. 387, 330.

(обратно)

1499

Стиглиц Дж…, с. 340.

(обратно)

1500

Стиглиц Дж…, с. 285.

(обратно)

1501

См. например обзор: inequality#cite_note — 35 и

(обратно)

1502

Стиглиц Дж…, с. 338.

(обратно)

1503

Стиглиц Дж…, с. 340.

(обратно)

1504

Льюис М…, с. 180.

(обратно)

1505

Льюис М…, с. 175.

(обратно)

1506

Стиглиц Дж…, с. 274.

(обратно)

1507

MeltzerA.H. Choosing Freely: The Friedmans' Influence on Economic and Social Policy // The Legacy of Milton and Rose Friedman's Free to Choose / Eds. M. Wynne, H. Rosenblum. R. Formaini. Dallas: Federal Reserve Bank of Dallas, 2004. R 204, (Кляйн Н…, с 182).

(обратно)

1508

/

(обратно)

1509

См. например, весьма подробное описание проблемы — Боннер У. Уиггин Э…, с. 267.

(обратно)

1510

-boom.ru/blog/7275.html

(обратно)

1511

Р. Оверберг и В. Розенстейн –10–03-debt-cover_x.htm

(обратно)

1512

Р. Оверберг и В. Розенстейн –10–03-debt-cover_x.htm

(обратно)

1513

Р. Оверберг и В. Розенстейн –10–03-debt-cover_x.htm

(обратно)

1514

Дик Лрми. «Конец революции». Wall Street Journal. 12.2006 (Гринспен А…, с. 243).

(обратно)

1515

Дик Арми. «Конец революции». Wall Street Journal. 12.2006 (Гринспен А…, с. 243).

(обратно)

1516

Гринспен А…, с. 246.

(обратно)

1517

Тэтчер М…, с. 48–49.

(обратно)

1518

Тэтчер М…, с. 48–49.

(обратно)

1519

Тэтчер М…, с. 51.

(обратно)

1520

Тэтчер М…, с. 32.

(обратно)

1521

Тэтчер М…, с. 196.

(обратно)

1522

Фукуяма ф. Конец истории, или Последний человек. (Национальный Интерес. 1989) — М.: ACT, 2004.

(обратно)

1523

Appendix: The «Washington Consensus» // The Political Economy of Policy Reform, p. 27. (Кляйн Н…, с 217).

(обратно)

1524

Кляйн Н…, с. 242–243.

(обратно)

1525

Кляйн Н…, с. 218.

(обратно)

1526

Кляйн Н…, с. 319.

(обратно)

1527

Carothers Т. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy 13 11. 2002. № 1. lanuary. Pp. 6–7. (Кляйн Н…, с 240).

(обратно)

1528

Татьяна Кошкарева и Рустам Нарзикулов. Независимая газета. 1997. 31 октября; Ktebnikov P., Shook С. Russia and Central Europe: The New Frontier // Forbes. 1997. July 28. (Кляйн H…, с 316).

(обратно)

1529

Кляйн Н…, с. 315–316.

(обратно)

1530

Кляйн Н…, с. 339.

(обратно)

1531

Расчеты автора, на базе: состояния миллиардеров по странам (Forbes 02.2011) к ВВП соответствующих стран за 20 лет (обоснование и результаты см. на сайте автора).

(обратно)

1532

Тэтчер М…, с. 112 (Nicholas Eberstadt, «Russia: Too Sick to Matter?», Policy Review, 95, June-July 1999, p. 1)

(обратно)

1533

Тэтчер M…, с 133.

(обратно)

1534

ValdesJ.G. Pinochet's Economists, pp. 31,33; автор цитирует слова министра экономики при Пиночете П. Бараоны, дающего характеристику «новой демократии»; Harvey R. Chile's Counter-Revolution (Роберт Харви приводит слова министра внутренних дел С. Фернандеса); Pinera J. Wealth Through Ownership, p. 298. (Кляйн Н…, с 266).

(обратно)

1535

Тэтчер М…, с. 31.

(обратно)

1536

Steve Keen. Household Debt: The Final Stage in an Artificially Extended Ponzi Bubble. 2009 The University of Melbourne, Melbourne Institute of Applied Economic and Social Research. 356 The Australian Economic Review September 2009. (-content/uploads/ papers/aere_560Final.pdf) s.keen@uws.edu.au

(обратно)

1537

Выступление Г. Брауна в Институте экономического мышления в Бреттон-Вуд. (РБК daily 12.04.2011. № 63).

(обратно)

1538

The Guardian. 09.08.2011.

(обратно)

1539

Кляйн Н…, с. 227.

(обратно)

1540

Oscar Lafontain and Dominique Strauss-Kahn, Le Monde, 15 January 1999. (Тэтчер М…, с 361).

(обратно)

1541

Financial Times, 31 December 1993. (Тэтчер М…, с. 360).

(обратно)

1542

Тэтчер М…, с. 286.

(обратно)

1543

Тэтчер М…, с. 363.

(обратно)

1544

Тэтчер М…, с. 312.

(обратно)

1545

Стиглиц Дж…, С. 374.

(обратно)

1546

Стиглиц Дж…, с. 386.

(обратно)

1547

Стиглиц Дж…, с. 267.

(обратно)

1548

Стиглиц Дж…, с. 364, 395, 398.

(обратно)

1549

Стиглиц Дж…, с. 395, 398.

(обратно)

1550

«Мир труда в 2008 г.: неравенство доходов в эпоху финансовой глобализации» (World of Work Report 2008: Income inequalities in the age of financial globalization) Международный институт трудовых исследований (МОТ), ; Доклад ОЭСР

(обратно)

1551

Филатов Ю. 6.04.2011. KMnews, km.ru

(обратно)

1552

РБК daily 20.04.2011.

(обратно)

1553

Зеллик Р. Выступление в Сиднее на заседании Азиатского сообщества. 15.08.2011.

(обратно)

1554

Zeitung am Mettag, Berlin, 1918. (Кеннеди М. Деньги без процентов и инфляции. — Швеция; Lilalex. 1993, 96 с, с. 82).

(обратно)

1555

Форд Г…, с. 230.

(обратно)

1556

Форд Г…, с. 232.

(обратно)

1557

Ленин В. И. К четырехлетней годовщине Октябрьской революции». ПСС, т. 33, с. 33. (Урланис Б…, с. 401–402).

(обратно)

1558

Silvio Gesell, Die Naturliche Wirtschaftsordnung, Rudolf Zitzmann Verlag, Nurenberg, 1904, (IX th. Edition 1949).

(обратно)

1559

Булгаков C.H.., с 487.

(обратно)

Оглавление

ВЕРСАЛЬ

  ПЕРЕМИРИЕ

  ЛИГА НАЦИЙ

  РЕПАРАЦИИ

  СВОБОДА ТОРГОВЛИ

  ОГРАНИЧЕНИЕ ВООРУЖЕНИЙ

  НА РУИНАХ ИМПЕРИЙ

  КОЛОНИИ

  СВОБОДА МОРЕЙ

  БРАТСТВО И МИР ВЕРСАЛЯ

  «ПРИЗРАК КОММУНИЗМА»

ЕВРОПЕЙСКАЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

  ВЕЛИКОБРИТАНИЯ

  ФРАНЦИЯ

  И ВСЕ-ТАКИ ОНА ВЕРТИТСЯ?

МЫ НАНЯЛИ ГИТЛЕРА

  ВРЕМЯ ГИТЛЕРА

  БУДУЩЕЕ ГЕРМАНИИ?

  СВОБОДА В ОБМЕН НА ПОРЯДОК

ФАШИЗМ И ЛИБЕРАЛИЗМ

  ХАЙЕК И ГИТЛЕР

  БАЛАНС ГАЛИНА

  ДЬЯВОЛ МАЛЬТУСА

  ЭКОНОМИКА

  ЭКОНОМИЧЕСКАЯ АГРЕССИЯ — ВОЙНА НА УНИЧТОЖЕНИЕ…

ДАМОКЛОВ МЕЧ ЛИБЕРАЛИЗМА

  ВЕЛИКАЯ ДЕПРЕССИЯ

УЖАС ВЕЛИКОГО КРАХА…

  ЗАГОВОР

  ДЕЛОВОЙ ЦИКЛ

  ПОЛИТЭКОНОМИСТЫ

  НАСЛЕДНИКИ ДЖОНА ЛО

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ. ВЕЛИКАЯ РЕЦЕССИЯ

  БОЛЬШОЕ ОГРАБЛЕНИЕ ПО-АМЕРИКАНСКИ{1366}

  ЭРЗАЦ-КАПИТАЛИЗМ

  ОЛИГАРХИЯ

  ПОТЕРЯ ДОВЕРИЯ

  МИРОВОЙ ЛИДЕР

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

СОКРАЩЕНИЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg