«Великая Отечественная на Черном море. часть 1»

Великая Отечественная на Черном море. часть 1 (fb2) - Великая Отечественная на Черном море. часть 1 [calibre 1.47.0] 1121K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Борис Витальевич Никольский

Великая Отечественная на Черном море. Часть 1

Борис Никольский

Часть первая. Битва за Севастополь

В КАЧЕСТВЕ НЕОБХОДИМОГО ВСТУПЛЕНИЯ

Утро светлого майского дня 1961 года. Около дома Офицеров флота в Севастополе необычное оживление. Впервые за пятнадцать послевоенных лет была организована конференция, посвященная обороне города. Что такое пятнадцать лет для нашего суетливого ритма жизни? Собиравшиеся в ДОФ мужчины, большинству из которых было немного за сорок, и оглянуться не успели, как с последней военной встречи минуло пятнадцать лет. Многие из приглашенных были в парадной военной форме с боевыми наградами. Некоторые пришли с женами и детьми, у многих в руках были цветы, – они шли на встречу со своей боевой молодостью. Прибывшие в Севастополь из других городов, не виделись с боевыми друзьями много лет. Вход на конференцию был свободный. Многие сослуживцы моего отца, – офицеры, служившие во время войны на кораблях или в частях флота, принимали непосредственное участие в обороне Одессы, Севастополя, Кавказа. Для меня, одиннадцатилетнего мальчугана, многое на этом мероприятии было неожиданно. Бросалось в глаза то, что среди приглашенных было много инвалидов; с палками, на костылях, некоторые подъехали на инвалидных колясках с ручным приводом. Некоторые не могли самостоятельно передвигаться. Не обошлось и без курьезов. Чего там греха таить, у нас в России, всегда находятся любители и себя показать, и всех удивить. Когда большинство приглашенных и гостей расселись в зале, появилась довольно импозантная группа – два здоровенных мужика в матросской форме внесли на руках – третьего… – без обеих ног. На груди у инвалида, кроме прочих наград выделялись два ордена Отечественной войны. Три героических моряка уселись в самом конце зала на возвышении. Героический инвалид многим в Севастополе был известен. По вечерам, а в выходные дни с утра, на ступеньках главпочтамта часто можно было наблюдать своеобразную картину – два инвалида на тележках, двое с костылями; кто-то играл на баяне, кто-то на гитаре, все четверо пели. Трое из них были в морской форме, один в форме старшины-артиллериста. Севастопольцы, которым сейчас за шестьдесят, помнят этот квартет, который незаметно превратился в трио, а затем – в дуэт. Самый «живучий» из моряков долго еще играл на баяне в конце улицы Маяковского при входе на старый Центральный рынок.

Удивляло еще и то, что среди пришедших на конференцию много было младших офицеров в званиях не старше капитана. Значительно позже я узнал, что большинство из них прошло плен, в воинских званиях их восстановили уже в процессе реабилитации 50-х годов, поэтому к форме и к званиям у них было отношение особенное – выстраданное…

В те годы сохранялись традиции фронтового братства… Знаменателен уже тот факт, что в самом начале 60-х годов удалось собрать более 600 участников боев. Многим из них было не просто приехать в Севастополь, сохранявшим статус режимного города, но эта была реальная возможность встретиться с боевыми друзьями.

Детская память избирательна. Я запомнил, что в президиуме был писатель Леонид Соболев, чьи книжки о подвигах моряков в годы войны были хорошо знакомы моим сверстникам. Торжественная часть конференции проходила так, как обычно проходят подобные мероприятия. С приветственным словом к участникам конференции выступил член военного совета флота контр-адмирал Руднев. С большим докладом выступил адмирал Ф.С. Октябрьский. Дальнейшего хода конференции я почти не запомнил, оценить важности обсуждаемой темы, по своему возрасту, не мог. Должно быть, мой осмотрительный батюшка, увидев, что в зале страсти накаляются, после первого же перерыва увел меня домой. И, тем не менее, я с полным основанием могу утверждать, что к «теме» обороны Севастополя я соприкоснулся со дня присутствия на этой по всем меркам необычной конференции.

На этой конференции впервые была публично затронута тема последних боев на мысе Херсонес, и впервые озвучен позорный факт оставления командованием гибнущей армейской группировки. Фактически, именно день проведения этой конференции, выступление на ней полковника Дмитрия Пискунова с его гневными обвинениями в адрес адмирала Октябрьского, стали первыми шагами длинного и сложного процесса установления исторической истины.

Период войны на Черном море – оборона Одессы и Севастополя, битва за Кавказ – тема многих публикаций и исследований. Хотим то признать или нет, но мы уже перешагнули тот временной рубеж, когда еще можно было ждать появления новых воспоминаний участников боев. Удивляться нечему, тем, кому в 1944 году было 20 лет,- сейчас под девяносто. Если до сих пор престарелые ветераны не посчитали нужным поделиться с нами своими воспоминаниями, то сейчас не стоит беспокоить их подобными просьбами и ограничиться той информацией, что накопилась за семьдесят лет. В последние годы в информационный оборот попали воспоминания ветеранов, предоставленные их детьми или внуками. К примеру, воспоминания капитана 2 ранга Ивана Зарубы, опубликованные его дочерью, или воспоминания бывшего, политрука, замполита начальника арсенала в Сухарной балке – А.М. Вилора, написанные им в 1985 году, но до последнего времени находившиеся в семейном архиве. Эти два заслуженных ветерана войны, многое повидали, немало пережили, но не спешили делиться своими воспоминаниями. Их воспоминания и свидетельства далеко не всем могли понравиться. В этом отношении их можно понять, будучи свидетелями, а то и участниками многих трагических эпизодов обороны Севастополя, они, не без оснований считали, что для публикаций их воспоминаний время еще не пришло.

Анализ архивных материалов, воспоминаний очевидцев и непосредственных участников событий, материалов исследований последних десяти лет, позволяет заново проанализировать, критически осмыслить все этапы борьбы за Севастополь. Давно пришла пора, отказавшись от голословных, часто надуманных обвинений в адрес отдельных руководителей, всесторонне исследовать и объективно оценить деятельность командования флота и Севастопольского оборонительного района.

Борьба за Севастополь, изобиловала примерами массового героизма матросов, солдат и офицеров. Большинство подвигов и героических поступков, совершенных в ходе боев за Севастополь, нашло отражение в мемуарной литературе, в исследованиях послевоенных лет. Массовый героизм, проявляемый моряками в боях за Севастополь, носил характер осознанного жертвенного подвига. Сначала это необычное явление проявилось в боях добровольческих отрядов моряков под Одессой, затем его дух и некая потребность проявилась в боях на Севере Крыма. Затем, как нечто естественное и ставшее уже привычным, это явление проявилось в боях на рубежах Севастополя. Наверное, в этом явлении была духовная, в прямом смысле этого слова, составляющая. Пройдет тридцать лет, и пронзительный талант Владимира Высоцкого простыми, доходчивыми словами донесет до нас живое дыхание того массового, коллективного порыва: «…на людях сказали – умрите достойно…». Проявлять неуверенность, слабость, растерянность не говоря уже о трусости и малодушии, было стыдно и позорно среди тех, кто добровольно, или осознанно-коллективно встал на защиту Севастополя и флота. В матросской среде проявилась и затем упорно поддерживалась и культивировалась та потребность жертвенного подвига, что была присуща русскому солдату и матросу во все времена, а тогда нашла благодатную почву на святой земле Севастополя. В дальнейшем, красноармейцы и их командиры, смотрели на это явление с начала – некоторым испугом, затем с откровенным восхищением и старались ему подражать. Наиболее крепкие в физическом и моральном плане бойцы общевойсковых частей, подражая морякам, вели за собой остальную солдатскую массу. Недаром, расчетливые и распорядительные командиры дивизий, типа Коломийца, старались внедрять морские батальоны и роты в свои пехотные полки. Эта матросская, а следом за ней и солдатская масса, готовая к подвигу и к смерти, была страшна для врагов – ее побаивались и некоторые нерадивые командиры, не готовые проникнуться тем же духом и готовностью стоять насмерть, и побеждать, презирая смерть.

На фоне массового героизма в батальонах, полках и бригадах флотского формирования быстрее и успешнее осваивались в боевой обстановке прибывающие в Севастополь общевойсковые формирования и воины маршевых рот. Командование на Кавказе не всегда правильно оценивало обстановку в Севастополе. Наряду с полками кадровых дивизий, выводимых из Ирана, батальонов бригад сибирского формирования, в Севастополь стали направлять полки дивизий, сформированных из уроженцев горных аулов Осетии, Дагестана, Чечни… Такое «пополнение» (?) создавало известные проблемы при решении задач в сложной боевой обстановке. Но и это было поправимо при грамотном распределении таких подразделений на рубежах обороны.

В подразделениях целенаправленно проводилась воспитательная работа, в пример ставились героические защитники Севастополя в Крымской войне, герои Порт-Артура. Основная цель воспитательной работы была достигнута, боевые и моральные качества матроса и среднего солдата среди защитников Севастополя были исключительно высоки. В ходе ожесточенных, кровопролитных боев, когда от рот оставались единицы, а от батальонов – десятки, бойцы, понимая, что шансов остаться в живых мало, тем не менее, горели желанием уничтожать врага, и если погибнуть – то достойно…

С рядовыми защитниками рубежей Севастополя, все ясно: они действительно были достойными наследниками героев Крымской войны. На фоне проявлений массового героизма бойцов и командиров на севастопольских рубежах рельефнее высвечиваются те мелкие, расчетливые, бездумно-жестокие, либо позорно-суетливые проявления среди руководителей обороны Севастополя, основными носителями которых являлись Ф.С. Октябрьский и Н.М. Кулаков.

Если сравнивать боевые и моральные качества защитников Севастополя в двух оборонах, то имеет смысл сравнить и руководителей. Если генерал И.Е. Петров заметно проигрывал по многим параметрам тому же Хрулеву, то Моргунов имел преимущество перед адмиралом Панфиловым разве что массой тела… Отбросим боевые, морские, моральные качества, оставим только внешние – наиболее характерные параметры сравнения. Достаточно представить себе Нахимова, бесстрашно посещавшего бастионы Севастополя, общавшегося с рядовыми защитниками, не кланявшегося пулям и ядрам, и Октябрьского, безвылазно сидящего в бетонном бункере. Помня о том, что мы с вами интеллигентные люди, я не стану приводить сравнения по другим, более значимым для военного руководителя и моряка критериям. Филипп Сергеевич Октябрьский в сравнении с Павлом Степановичем Нахимовым и без того смотрелся бы жалкой, дешевой карикатурой на военного вождя.

Вы вправе спросить, почему же в России за сто лет так измельчали представители командования, и где же внуки и правнуки тех, легендарных, героических руководителей обороны Севастополя 1854-1855 годов? Те, кто, по житейской логике и по праву преемственности должен был занять их места в руководстве страной и ее вооруженными силами? Зная кровавую историю России с ноября 1917 года, такой вопрос, кажется, неуместен и глуп… И все же… В основном, потомки героических руководителей обороны находились там, куда изгнали их дедов и отцов после кровавой бойни гражданской войны. Для тех же, кто, оставаясь в Советской России, рискнул «делать» военную карьеру, возможности были крайне ограничены искусственно созданными социальными барьерами. Были, конечно, отдельные исключения. Так, внук легендарного командира парохода-фрегата «Владимир» – капитан 1 ранга Бутаков служил в штабе флота, был инициатором сооружения плав-батареи № 3, более известной как – «Не тронь меня», самоотверженно командовал дивизионом канонерских лодок в ходе десантных операций в Крыму и на Тамани, но и не более того… Внучатый племянник флаг-офицера Корнилова – капитана 1 ранга Дмитрия Васильевича Ильинского – старший лейтенант Борис Ильинский служил старшим офицером разведывательного отдела флота. Борис Ильинский с отличием закончил ВМУ им. Фрунзе, знал в совершенстве немецкий язык… Исключительно одаренный человек, блестящий аналитик, грамотный оперативник, он заведовал отделением сбора, обработки и анализа разведывательной информации, был представлен к награждению боевым орденом. Такие как он, со временем должны были встать во главе флотов… Должны были, но не стали…

Прежде всего, потому, что такие руководители, как Октябрьский и Кулаков, своей бездарной деятельностью привели Севастополь к катастрофе июля 1942 года, и бросили на смерть и плен десятки тысяч воинов армии и флота. Среди многих десятков флотских офицеров, попавших в плен, оказался и Борис Ильинский. О нем особый разговор. Но стоило бы задать вопрос, кто «сдал» их врагу? Кто поставил многих из них на грань выбора: смерть или измена? Кто способствовал тому, что флотский офицер, воспитанный в духе служения своему Отечеству, превратился в матерого врага, сознательно боровшегося со своими бывшими коллегами – разведчиками? Случай с Борисом Ильинским не был единичным. Иван Заруба, вспоминает, что при общении в плену с Ильичевым, тот ему рассказал, что в Симферопольской тюрьме при его допросе присутствовал бывший офицер штаба бригады подводных лодок, капитан 3 ранга, перешедший на службу немцам. Чтобы не бросить тень на родственников изменника, многоопытный и многострадальный Иван Заруба не называет его фамилии. Н.И. Александров – автор воспоминаний о «Севастопольском» бронепоезде, упоминал о бывшем старшине, героически сражавшимся с врагом, но в плену, изъявившим желание служить в администрации лагеря. Этот человек, не снимая формы моряка, носил на рукаве повязку со свастикой и исполнял все требования лагерной администрации. От отчаяния, и от безвыходности, для таких как Ильинский альтернативой измены могла быть только смерть…

Этих людей мы не оправдываем, они изменили Родине, но Родине, в одночасье ставшей для них хуже злобной мачехи… Эти люди мотивировали свое поведение в плену, прежде всего тем, что командование их предало, безжалостно бросив на поругание врагу. Так ли оно было? А если так, то, что же это было за командование, приведшее армию к поражению и жестокому разгрому, а затем, позорно, тайно покинувшее гибнущую армию? Во всем этом нам и предстоит разобраться.

Перед нами стоит комплексная задача: всесторонне исследовать ход обороны Севастополя с позиции оценки деятельности его руководителей – командования Севастопольским оборонительным районом. Для начала, стоит произвести своеобразную «пристрелку», сосредоточив внимание на очевидных болевых эпизодах в деятельности руководства, как то: создание перманентной минной опасности в районах военно-морских баз, грозившей своим судам и кораблям; проблеме с обеспечением боезапасом, проблеме транспортного обеспечения Севастополя с баз Кавказа, и другим… Если наши подозрения по отдельным эпизодам деятельности командования сформируются в обвинения, то продолжим более тщательное расследование путем кропотливого изучения всего процесса обороны с первого и до последнего дня.

Надеюсь, это позволит нам составить объективное мнение о стиле, качестве и эффективности руководства обороной Севастополя.

ВВЕДЕНИЕ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Тема уголовной ответственности за воинские преступления не сходила со страниц нашей прессы, начиная с первого дня прихода к власти большевиков. В этом нет ничего удивительного – эта власть пришла на насилии и крови, и этот кровавый след сопутствовал ей все годы ее существования. Нас же в данном случае интересует военный период, когда в силу чрезвычайной обстановки на фронтах, флотах и в тылу работа трибуналов всех уровней была, что называется, «поставлена на поток». Трибунал Черноморского флота не составлял исключения. В том, что это была вынужденная мера – никто не сомневается, вопрос лишь в том, всегда ли эта мера была вынужденной и до какой степени она была правомерной. Поскольку мы рассматриваем деятельность конкретного трибунала на конкретном флоте, то нет необходимости тиражировать весь тот негатив, что вольно или невольно сопровождал деятельность этих специфических учреждений в масштабах наших вооруженных сил в военный период.

Согласно положению о деятельности военных трибуналов в военное время их приговоры утверждались или отменялись командующими фронтов, флотов или округов, в том числе и прифронтовых. На Черноморском флоте эту функцию выполнял, за исключением небольшого перерыва, командующий флотом вице-адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский. Объективности ради, тот промежуток времени, когда флотом командовал вице-адмиралом Владимирский, мы тоже рассмотрим. Кто же были эти люди, во власти которых было судить или миловать подчиненных им адмиралов, офицеров, матросов и военнообязанных флота в период длительной, напряженной и жесточайшей войны?

Именно с этой позиции и стоит подступиться к обсуждению героических, печальных и трагических страниц военной истории флота.

На фоне анализа целого ряда архивных документов, как общеизвестных, так и недавно «введенных в оборот», воспоминаний участников событий войны в Крыму на Кавказе и на Черном море активно идет процесс переосмысления, казалось бы, давно изученных событий той сложной, противоречивой, героической, но неизменно трагической эпохи.

Самым героическим и в тоже время трагическим этапом войны на Черном море были последние недели и дни обороны Севастополя, как известно, завершившиеся тем, что на небольшом участке земли в районе мыса Херсонес были пленены остатки героической Приморской армии и различных штабов, частей и подразделений Черноморского флота. Этой трагедии предшествовал факт оставления своих погибающих войск высшим командованием Севастопольского оборонительного района, Черноморского флота и Приморской армии. Этим событиям и особенно последнему факту посвящено много статей, исследований, значительно меньше воспоминаний, потому как большинство потенциальных «воспоминальщиков» погибло в последних боях, было замучено в фашистских лагерях, либо по факту своего пребывания в плену на многие десятилетия было лишено «права голоса». Ну а голос тех, кто его все-таки подал, как полковник Пискунов, сразу же прозвучал как обвинительный приговор тем, кто по своим должностным обязанностям руководил обороной, затем, действуя по варианту прикрытия эвакуации, поспешно свернул ее и, бросив обреченные на гибель войска, спасая свои драгоценные жизни, благополучно убыл на Кавказ. Вот о суде людском и «делах» суда военного трибунала нам и предстоит поговорить.

ОЦЕНКА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ Ф.С. ОКТЯБРЬСКОГО

НА ПОСТУ КОМАНДУЮЩЕГО ЧЕРНОМОРСКИМ

ФЛОТОМ В ПРЕДВОЕННЫЙ ПЕРИОД

 Страна знает и помнит своих героев. Что нам известно о Филиппе Сергеевиче Октябрьском? «…Советский военно-морской деятель, адмирал, Герой Советского Союза. В ходе Великой Отечественной войны командовал Черноморским флотом. Один из руководителей обороны Севастополя в 1941-1942 годах, а также Крымской операции апреля-мая 1944 года. Будучи командующим Черноморским флотом, одновременно в 1941-1942 годах являлся командующим Севастопольским оборонительным районом… За «умелое руководство флотом и проявленное мужество, отвагу и героизм в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками» Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 февраля 1958 года адмиралу Октябрьскому (Иванову) Филиппу Сергеевичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№10800).

Почетный гражданин города Севастополя. Похоронен на кладбище Коммунаров в Севастополе. Имя адмирала носит: большой противолодочный корабль Северного флота, учебный отряд Черноморского флота, улица в городе-герое Севастополе в начале которой установлена мемориальная доска, улица в городе Старица Тверской области. На центральной площади установлен бюст адмирала».

Казалось бы, все известно, но хотелось бы знать больше…

Октябрьский (Иванов) Филипп Сергеевич, родился 11 (23) октября 1899 года в деревне Лукшино Старицкого уезда Тверской губернии в крестьянской семье. У него было два брата и две сестры.

Для максимальной лояльности в оценках основных этапов биографии Филиппа Сергеевича обратимся к воспоминаниям дочери адмирала – Риммы Филипповны Октябрьской. Свои воспоминания Римма Филипповна назвала «Люди из прошлого».

Привожу отрывок из воспоминаний полностью: «…Следующая волна вынесла к берегам Севера «десант» из Петрограда – группу военных моряков. В их числе был совсем молодой человек, которому доверили ответственную по тем временам должность начальника политотдела (?) Филипп Иванов – мой будущий отец… 16-летний деревенский паренек, приехав в Петербург в поисках работы, знал мир в масштабах своей деревни Лукшино Тверской губернии да окружавших ее полей и лугов, на которых он несколько лет пас помещичий скот. В Петербурге на него с ходу налетел вихрь революционных событий, закрутил и понес за собой… (Октябрьская Р.Ф. Люди из прошлого. Киев 1989. стр. 23). Романтично, трогательно, но не слишком ли романтично? Попробуем дополнить эту информацию из других источников, включая воспоминания самого Филиппа Сергеевича.

Из анализа фотографий отца и матери – Сергея Ивановича и Прасковьи Васильевны, Филипп Сергеевич чертами лица более походил на мать. Кроме Филиппа в семье было двое братьев и две сестры. До 15-ти лет Филипп окончил четыре класса сельской школы,- весьма прилично для деревенского подпаска. Из воспоминаний самого адмирала следует, что в 1915 года он отправился с отцом на заработки в Шлиссельбург и трудился кочегаром на судах, ходивших по Ладоге, Свири, Неве. Две навигации ходил в рейсы, в зимнее время изучал механизмы. В весенней навигации 1918 года был помощником машиниста на буксире, а в декабре, когда ему шел уже двадцатый год пошел добровольно служить на Балтийский флот. Служил матросом на посыльном судне «Озалия», затем на транспорте «Секрет». Старший брат Филиппа – Матвей, в это время служил на одном из кораблей эскадры. Во время одной из встреч братья, оставшись ночевать на корабле брата, попали под ночной налет английской морской авиации, в котором старший брат погиб. Гибель Матвея произошла, прежде всего, из-за того, что, уступив Филиппу спальное место в кубрике команды, он ночевал на верхней палубе корабля и был убит осколками единственной брошенной с гидросамолета бомбой.

Старшего брата Филиппа Сергеевича звали Ильей. Ни в одном их источников, описывающем биографию адмирала Октябрьского, о старшем брате ни слова. На фотографии, сделанной в Петрограде в 1920 году, Илья стоит рядом с сидящим на стуле Филиппом. Старший брат покровительственно положил руку на плечо младшего. На вид Илье никак не меньше 25 лет. Почему он не в армии? С каким видом деятельности связан явно «приблатнённый» для 20-го года внешний вид Ильи? В этой связи возникает немало вопросов. Что за хозяйство было в этой крестьянской(?) семье, в которой все взрослые мужчины так основательно осели в столице? И, наконец, что это была за «крестьянская» семья, в которой все три сына были наречены библейскими еврейскими именами: Илья, Матвей, Филипп…

В сентябре 1919 года, служа на эскадренном миноносце «Самсон», Филипп чуть было не утонул в Неве при аварии корабельной шлюпки. В том же 1919 году Филипп Сергеевич вступил в РКП(б). В 1920 году прошел курс подготовки в Машинной школе Балтийского флота и в конце года был направлен в Архангельск на вспомогательный крейсер «Лейтенант Шмидт», на котором служил кочегаром, затем машинистом. Судя по всему, при достижении призывного возраста (21 год) с учебы в Машинной школе Кронштадта и началась действительная воинская служба Филиппа Иванова.

Отчаявшись найти хотя бы один эпизод участия Октябрьского в боевых действиях периода гражданской войны, я в тайне надеялся, что Филипп Сергеевич участвовал в боях по подавлению кронштадского мятежа. Дело в том, многие военнослужащие, отличившиеся в ходе штурма мятежного Кронштадта, были награждены орденами Красного знамени, а все участники боев с мятежниками, как бы сейчас сказали, получили статус участников гражданской войны. Адмирал Пантелеев, 19-ти летним курсантом участвовавший в штурме и награжденный орденом, в своих воспоминаниях подробно описал эти события. Все проясняет информация, данная самим Октябрьским в одной из многочисленных биографий: «…Во время кронштадского мятежа тяжело заболел тифом и после «фильтрации» признан благонадежным, возвращен на Балтику и направлен машинистом на линейный корабль «Гангут».

Способность успешно проходить «фильтрации» особенно пригодится Филиппу Сергеевичу в 1937-1939 гг. и в более поздние годы, о чем нам еще предстоит вести речь.

Стоит принять к сведению, что в марте 1921 года команда линкора «Гангут» активно участвовала в выступлении моряков и пролетариата Кронштадта против антирусского произвола большевистских лидеров. После подавления мятежа активные его участники были расстреляны, в их числе было много матросов «Гангута». Большая часть команды линкора, не успевшая уйти по льду в Финляндию, была арестована и сослана в лагеря.

Нет ни одного конкретного упоминания об участии Филиппа Сергеевича в боевых действиях в годы гражданской войны. Это к тому, что в марте 1938 года Филипп Сергеевич был награжден почетной наградой – медалью «20 лет РККА». Без лишних фантазий смотрим статус медали:

«…Награждению подлежали военнослужащие, прослужившие в рядах РККА и ВМФ к 23 февраля 1938 года 20 лет и заслуженные перед родиной участники гражданской войны, состоящие в рядах РККА и ВМФ;

– награжденные орденом Красного Знамени за боевые отличия в гражданской войне».

В выслугу лет в рядах РККА засчитывается служба в отрядах Красной гвардии и в красных партизанских отрядах в период 1917-1921 гг. …».

Нашли вы хотя бы одно из условий, по которому можно было наградить этой медалью комбрига Филиппа Сергеевича Октябрьского? Вот и я тоже не нашел. Через пару лет после утверждения этой медали для отдельных тугодумов появилось некое разъяснение по условиям награждения медалью – «…Награждению подлежали военачальники, отличившиеся в деле строительства РККА и ВМФ». Вот теперь мое нездоровое любопытство вполне удовлетворено.

Вы скажете, стоило ли привязываться к какой-то малозначащей медали, когда Филипп Сергеевич за время своей многолетней, успешной службы и руководства боевой деятельностью флота был награжден десятком орденов, среди которых только орденов Ленина было три, тремя орденами Красного Знамени, четырьмя полководческими орденами, в 1958 году он станет Героем Советского Союза…

Вот уж, не скажите, отношение к первым наградам всегда особое, памятное. Да и потом, еще в 1935 году за успехи в руководстве боевой и политической подготовки бригады Ф.С. Октябрьский был награжден орденом Красной Звезды. По тем временам эта была высокая награда, незадолго до этого утвержденная, но все же это не орден Красного Знамени, награжденные которым выделялись в особую категорию при рассмотрении права награждения медалью «20 лет РККА».

Я упомянул об этом, на первый взгляд, незначительном эпизоде из перечня многочисленных заслуг и наград Филиппа Сергеевича, чтобы в дальнейшем определиться с какого периода вести отчет многочисленных импровизаций и откровенных фальсификаций, имевших место в его служебной деятельности.

Послужить машинистом на линкоре Филиппу Иванову толком не удалось – уже в ноябре 1921 года его как молодого коммуниста направили на курсы при Петроградском коммунистическом университете. После окончания курсов с отличием молодому моряку сразу присвоили звание, соответствующее батальонному комиссару и направили на службу в Военно-морской отдел Главного политуправления РККА. В Москве Филипп Сергеевич не задержался, и в августе 1922 года был направлен на службу в политотдел Управления безопасности мореплавания Северного моря.

 Обратите внимание, если предположить что Филипп Сергеевич всего полгода учился на университетских «курсах», и то служба в Москве составила всего два месяца. За такой срок и дела по приличной должности принять не успеешь, не говоря о том, чтобы освоиться по кругу своих обязанностей. Но, судя по тому, как складывалась дальнейшая служба молодого политработника «освоиться» в ГлавПупре даже за столь короткий срок Филипп Иванов вполне успел.

Поскольку в процессе очередного этапа службы произошло знакомство Филиппа Сергеевича с его будущей женой и матерью автора воспоминаний – Риммы Филипповны, в описании дальнейшей службы ее отца мы сделаем небольшую паузу и для полноты информации познакомимся с семьей ее матери.

Со слов Риммы Филипповны ее матушка происходила из старинного поморского рода, с давних пор проживавшего в Соломбале. На старом архангельском кладбище сохранилась могила ее прадеда – Якова Васильевича Кропотова. Не знаю до какой глубины Римма Филипповна провела генеалогические изыскания по своей родословной, но по многим признакам в ее роду были не только поморы – среди носителей этой фамилии было много служилых дворян, купцов, мещан. Вполне закономерно Римма Филипповна обратила внимание на упоминание майора Кропотова на памятнике в честь победы Петра над Шведами. Фамилия деда по материнской линии – Стародворский, – прямой намек на его происхождение от дворян – «однодворцев». Не стоит забывать о том, что Архангельский край издавна рассматривался российскими царями не только как база военного судостроения и морской торговли, но и как традиционное место ссылки не в меру строптивых подданных. Я хорошо понимаю Римму Филипповну, свято уверовавшую если и не в рабоче-крестьянское, то уже определенно – в глубинно-народное происхождение своих предков. Но уже только один факт, что среди ее предков были «почетные граждане» Архангельска (Римма Филипповна ошибочно пишет: «потомственные мещане» – Б.Н.) заметно выделял их среди прочих горожан, давая право представителям этой семьи служить офицерами и чиновниками, учиться в высших учебных заведениях. Я умышленно не стал углубляться в анализ родословной жены Филиппа Сергеевича Иванова, ограничившись информацией, предоставленной самой Риммой Филипповной, но фотографии ближайших родственников архангельских «поморов»(?) очень красноречивы и настраивают на разные мысли об их истинном происхождении…

Увлекательный рассказ о семейном быте предков по материнской линии Риммы Филипповны достоин внимательного прочтения и…анализа, но нас, прежде всего, интересуют подробности биографии Филиппа Сергеевича.

В беседе Филиппа Сергеевича с бывшим связистом и военным журналистом Николаем Шестаковым прозвучало: «… В сентябре 1918 года вступил в партию большевиков, а затем в этом же году добровольно пошел на службу на Балтийский флот». В конце концов, мы не следователи НКВД, а Филипп Сергеевич не наш подследственный, чтобы подлавливать его на противоречивых показаниях, тем не менее, год вступления в партию, и год начала действительной воинской службы – это серьезно. Быть может, мы не знаем всей специфики учета похождения службы в 20-е годы, и вольнонаемная служба на вспомогательных судах флота, в связи военным периодом, засчитывалась в срок действительной военной службы? Что касается партийного стажа, то из анализа последующих событий в жизни адмирала, следует считать, что в сентябре 1918 года он стал кандидатом в члены ВКП(б)…»

Возвращаемся к послужному списку Филиппа Сергеевича:

«…После окончания курсов в течение четырех лет находился на партийной работе: сначала в морском отделе Политуправления РККА, затем – в политотделе Северной военной флотилии…».

Реальные сроки «службы» Филиппа Сергеевича в Морском отделе Политуправления РККА мы уже без труда вычислили – они не превышали двух месяцев. Теперь по службе Филиппа Сергеевича в Архангельске.

По информации Риммы Филипповны ее отец являлся начальником политотдела УБЕКО – Управления безопасности кораблевождения Северного моря. Эта информация вызывает некоторое сомнение, по крайней мере, документально подтверждается лишь должность начальника сектора пропаганды и агитации политотдела. В то «шальное» время явление, когда на должности ответственных политработников назначали бывших малограмотных матросов-коммунистов – это было типичным явлением. Интересно, на какой должности юный коммунист Иванов «отметился» в течение двух месяцев в политуправлении РККА? Не иначе как инспектором политуправления? Судя по всему, перед Филиппом Сергеевичем открывалась широчайшая перспектива карьеры политработника. Показателем высокой идейности батальонного комиссара (смотри нашивки на рукавах кителя на фотографии 1924 года – Б.Н.) Филиппа Иванова стала в 1924 году смена фамилии на Октябрьский.

В России первых лет советской диктатуры с ее прожидовленной верхушкой власти человеку, готовящему себя к великому поприщу, стало неуютно носить такую «старорежимную» фамилию – Иванов!!?

Смена фамилии – явление редкое и непростое. В свое время я знал еще одного комиссара – заместителя командира БПК «Исаков», капитана 2 ранга Загубисало. Грамотный политработник, (кстати, из корабельных механиков) заботливый воспитатель… Его планировали назначить на должность заместителя командира 170-й бригады при условии, что он… сменит фамилию. Казалось бы, чего проще, если командование настоятельно «…рекомендует». У моего батюшки в период командования им дивизионом морских тральщиков был неплохой заместитель по политической части с фамилией – Дуля… Одновременно с представлением на очередное звание – «капитана 3 ранга», капитан-лейтенант Николай Дуля взял себе звучную фамилию – Громов… Быть может, у политработников это было профессиональной традицией? Что там Громов,  среди этой падкой на показушные эффекты братии часто встречалась фамилия Вилор – Владимир Ильич Ленин – организатор революции.

Но тот же Загубисало, происходивший из старинного кубанского казачьего рода, знавший и гордившийся своей родословной, очень переживал, делая выбор между карьерой и уважительным отношением к исторической памяти своих предков… Как видим, подобные человеческие чувства были чужды Филиппу Иванову, решившему таким своеобразным способом выразить свою безграничную преданность партии большевиков и ее вождю…

Тихий провинциальный Архангельск, разоренный и несколько пришибленный вихрями гражданской войны. Совсем рядом уже получившие печальную известность «Соловки». Но и Архангельск в те годы активно использовался как место ссылки лиц, не принявших советскую власть фракционеров различного рода и штрафников. Посмотрите на фотографию, запечатлевшую работников политотдела Управления Безопасности кораблевождения Северного моря. В центре сидит мужчина, всем своим видом напоминающий провинциального сутенера, или администратора гей-клуба. Эти усики, жидкая бородка, эти сложенные на коленях холеные руки… Да и форма на нем смотрится как на актере провинциального самодеятельного театра. Посмотрите на его обувь. Лакированные штиблеты в виде калошек с ремешком по щиколотке. Он подтянул брючины, выставив свою модельную обувь напоказ, чтобы мы ее оценили. И мы вполне оценили и столь элегантную обувь и ее хозяина. Судя по внешним признакам и почетному месту на фотографии – это столичный «визитер» из Главного политуправления. Нашивки на рукавах его кителя соответствуют полковому комиссару.

Начальник политотдела в светлом хлопчатобумажном кителе сидит от него по правую руку. Это тоже – элемент ритуала. По правую руку начальника сидит его заместитель. У начальника на рукавах нашивки старшего батальонного комиссара, у заместителя – батальонного комиссара. Крайний слева – развалился по домашнему на стуле, навалившись на фортепиано и подперев рукой щеку, ну, прямо, «Сократ» с внешностью боцмана портового угольного буксира. Крайний справа сидит, откинувшись на спинку стула, молодой мужчина в бушлате. На лице его читается значительность и глубокая озабоченность. Он единственный из всех присутствующих смотрит в сторону от объектива фотоаппарата, подчеркивая этим, что вынужден был ради фотографирования оторваться от столь важного дела, что не посчитал даже возможным снять бушлат. Люди, стоящие во втором ряду: это рядовые исполнители: заведующий канцелярией, заведующий секретной частью, представитель особого отдела, командир разъездного катера, комендант, секретарь-машинистка, водитель автомашины. Кстати, стоит обратить особое внимание на секретаря-машинистку – вот и Филипп Сергеевич, похоже, обратил на нее пристальное внимание.

Теперь смотрим на групповую фотографию, сделанную в том же 1924 году по случаю захода в Архангельск учебных кораблей «Аврора» и «Комсомол». Чуть возвышаясь на палубном помосте, стоят советские и партийные руководители края. В центре снимка начальник ВМУЗов В.М. Орлов, возглавлявший поход учебных кораблей. Кстати, посмотрите, сколько в задних рядах позирующих на фотографии типичных «шариковых», и насколько благородно смотрится В.Н. Чичагов. Он с нашивками, соответствующими вице-адмиралу, четвертый слева. Крайний слева – Филипп Сергеевич Иванов, еще не ставший Октябрьским. Он нервно поправляет галстук, сосредоточенно смотрит в глазок объектива. Этот молодой человек хорошо знает «свое» место в присутствии руководителей высокого ранга. Видимо, способность перевоплощаться в зависимости от ситуации присуща с молодости Филиппу Сергеевичу. В этой связи любопытно упоминание Риммы Филипповны о том, что, служа в Архангельске, Филипп Сергеевич принимал участие в постановке небольших пьес в драмкружке клуба «Спартак». Похоже, до конца не реализованный талант актера проявлялся в Филиппе Сергеевиче всю жизнь. В декабре 1924 года Филипп Иванов сменил фамилию. Свое решение он пояснил так: «Я решил, родившись в октябре 1899 года, снова рожденный октябрем 1917 года, сменить фамилию Иванова на Октябрьского…».

Вспоминая об этом периоде, Римма Филипповна именует отца «руководителем политотдела». Судя по скромному месту на коллективной фотографии, Филипп Сергеевич не был даже в числе заместителей начальника политотдела. А «детские» воспоминания Риммы Филипповны, видимо, связаны с особой значимостью той роли, что придавал себе Филипп Иванов, служа в политотделе. Не стоит забывать о том, что в политотдел Северной флотилии Филипп Сергеевич прибыл с ответственной должности в морском отделе политуправления РККА, где в 1921-1923 годах шла активная «ротация» кадров. В чем была причина перевода Филиппа Сергеевича из Москвы в Архангельск, мы, наверное, никогда не узнаем, если даже дочь его не посчитала нужным уточнить этот факт. Очевиден лишь тот факт, что служба в ГПУ РККА способствовала завязыванию на самом высшем уровне тех служебных и дружеских контактов, которые у политработников всех времен значили больше, чем вера в торжество мировой революции.

Возвращаемся опять к воспоминаниям Риммы Филипповны. В зависимости от настроения, автор воспоминаний несколько «возвращается» во времени. Нам спешить некуда, последуем вслед за ней: «…Волна благоденствия и достатка сменяется накатом бедности и тревог, словно та, прежняя, отшумевшая, уходя, унесла с собой все, опустошив берег.

В 1918 году на Севере появились интервенты-англичане, канадцы, американцы. Вслед за ними, пришедшими на военных кораблях, потянулись купцы, торговый люд. Они наводнили город заморскими товарами, продуктами, экзотическими фруктами. У Стародворских на столе появился белый хлеб. Бабушка нарезала тонюсенькими ломтиками шпиг, ставила блюдечко на крышку горячего самовара. Хлеб ели, макая в растопленное сало.

Интервенты вели себя вольно, иногда доходило до хулиганства.

Как-то бабушка собралась на речку за водой. Набрала воды, поставила бадейку на санки и пустилась в обратный путь. Услышав за собой шаги и иностранную речь, оглянулась: ее нагоняли два офицера, махали руками, давая понять, чтобы она остановилась. Бабушка уже была наслышана о подобных «шутниках», кинулась бежать. Офицеры за ней. Бежала бедная бабушка без оглядки, воду расплескала, но успела шмыгнуть в чужой двор.

То же самое повторилось с мамой. Два франта в шляпах и кожаных куртках, помахивая хлыстиками, завидели на безлюдной улице девушку и ускорили шаг. Мама бежала от этих то ли американцев, то ли канадцев, не переводя духа. Забежала в ближайший чужой двор и затаила дыхание. Иностранцы топтались за воротами, прислушиваясь. Подождав какое-то время, ушли.

Время интервенции закончилось. В город вошли наши (?). Голодные солдаты, заросшие щетиной, плохо одетые, в обмотках, грязных шинелях, начали обход продовольственных лавок. Обнаружив продукты, тут же, не отходя от прилавка, штыками вскрывали консервные банки, жадно пили сгущенку, заедая шпигом.

Новая волна принесла к берегам Северной Двины отряды рабочих. Они ходили по домам в поисках продуктов (значит, и это – тоже «наши» – Б.Н.).

У бабушки запасов не было, нечего было и терять, но когда она увидела в окно входящих во двор людей, то быстро сняла со стены гитару и мандолину – самое ценное – и положила на кровать, прикрыв одеялом.

Люди ходили по дому, заглядывали в шкафы и под кровати, а струны под одеялом тихонько позванивали. От страха у бабушки подкашивались ноги, но рабочих музыка не заинтересовала, и они удалились.

 Голод вынудил маму, юную гимназистку, искать работу. На грамотных людей тоже ощущался голод, и ее приняли переписчицей бумаг в организацию, сокращенно именуемую УБЕКО-Север – Управление безопасности кораблевождения Северного моря. Мама стала приносить паек, жить стало легче… Но однажды мама на работе услышала из соседней комнаты сказанные в ее адрес слова: «У них свой дом. У ее отца была меховая шуба». Для нее подобная характеристика вполне могла закончиться увольнением. Первые шаги будущих доносов: кто-то начал уже собирать сведения о сотрудниках и доносить по начальству…».

Что в этой ситуации оставалось делать видной, образованной и решительной девушке? Правильно, искать преданного друга и защитника. А если этот защитник будет молодым и пригожим, да на рукавах у него будут комиссарские звезды,- это уже предел мечтаний. По традиционным северным, поморским меркам, Филипп Иванов не был образцовым женихом. Крепкого хозяйства и рыбацкого баркаса не имел, на промысел зверя и рыбы в море не ходил, телосложения был хрупкого, роста невысокого. Но что делать бедной девушке – новые времена, другие критерии надежности избранника… Быть может, и решение Филиппа Сергеевича овладеть военно-морской специальностью было вызвано желанием соответствовать высоким требованиям невесты и ее поморской родни? Дальнейшая многолетняя жизнь показала, что супруга у Филиппа Сергеевича была – дай Бог каждому морскому офицеру…

К этому периоду относится знакомство матери Риммы Филипповны с ее будущим отцом – Филиппом Ивановым, работником политотдела УБЕКО-Север. Дружба, переходящая в любовь – это чудно, но с учетом всей предыдущей информации, чем вам не сюжет, схожий с фильмом «На Муромской дорожке…», или «Гадюка»…

Уточняя факт появления Филиппа Иванова в Архангельске, Римма Филипповна пишет: «…Следующая волна вынесла к берегам Севера «десант» из Петрограда – группу военных моряков. В их числе был молодой человек, которому доверили ответственную по тем временам должность начальника политотдела, Филипп Иванов – мой будущий отец…». Оставим в покое наименование должности Филиппа Сергеевича, в конце концов, разве это настолько принципиально? Тем не менее, стоит уточнить, что Филипп Иванов «десантировался» в Архангельск не из Петрограда, а из Главного Политуправления РККА в Москве.

Из воспоминаний Риммы Филипповны: «…Служа в окружении грамотнейших моряков-навигаторов – бывших офицеров российского флота, Филипп Сергеевич осознал острую необходимость продолжить свое образование не в политической академии, куда его вела проторенная дорожка, а в стенах Военно-морского училища».

Очень сомневаясь в столь радикальной, добровольной (?) смене «курса» молодого политработника, следует отметить, что решение об обучении в Военно-морском училище флотских политработников среднего звена было вызвано острой потребностью любыми средствами повысить общий и специальный уровень этой категории политических руководителей, которым партия доверила контроль над деятельностью командиров кораблей и частей флота.

Было ли правильным такое решение? Сказать трудно, но терпеть и дальше на мостиках кораблей рядом с грамотными, всесторонне подготовленными командирами амбициозных, агрессивных недоучек – политработников, видимо, стало невмоготу. Именно представители этой первой волны флотских политических «образованцев» – командиров-комиссаров, через несколько лет сосредоточат в своих руках командные и политические функции во флотских частях и на кораблях.

С рецидивами подобного явления мне пришлось столкнуться сначала в стенах училища, а затем при службе на авианесущем крейсере «Киев». В ЧВВМУ, параллельно с нами, занимались слушатели заочного отделения – офицеры, по разным причинам не получившие высшего образования и наверстывающие упущенное. В основном, это были специалисты технических позиций, береговых частей, имевшие гражданское техническое образование – реже – корабельные офицеры. Реже, прежде всего, потому, что режим службы на корабле не позволяет офицеру корабельной специальности отвлекаться на учебу – даже заочную. Мой первый командир дивизиона на УКР «Дзержинский» – капитан-лейтенант В.А. Марсаков, – к 1972 году уже шестой год учился на заочном отделении в ЧВВМУ, и на тот момент достиг… 3-го курса. Но он был отличным специалистом, настоящим «Мастером военного дела», диплом ему был нужен ради диплома. На «Киеве» первым заместителем командира боевой части два по политчасти был старший лейтенант Андрусенко. К тому моменту он имел опыт службы матросом и сержантом-сверхсрочником морской пехоты – комсоргом батальона. В 1968 году он окончил 11-месячные курсы при учебном отряде флота, получил звание «лейтенант» и диплом об окончании экстерном среднего военного училища. К нам на корабль он был назначен с должности заместителя командира малого противолодочного корабля по политической части. Предыдущие шесть лет он заочно обучался в ЧВВМУ. Диплом об окончании училища он получил в 1976 году, но о том, что он стал дипломированным специалистом ракетчиком в нашем кругу он даже не заикался, хорошо представляя свой уровень специальной подготовки. Кстати, для политработника большего и не требовалось.

Что же касается «параллельных» классов при ВМУ им. Фрунзе, на которых предстояло обучаться Филиппу Сергеевичу, то эксперимент подобный тому, что был предпринят в середине 20-х годов, был повторен в начале 60-х годов, когда на базе все того же училища был образован факультет для подготовки флотских политработников, получавших в процессе учебы основательную военно-морскую подготовку. Об этом «творческом» эксперименте после «подвига» замполита БПК «Сторожевой» – Валерия Саблина, постарались сразу же и напрочь забыть. Но факт этот в истории советского флота имел место быть. Как показывает обзорный анализ военно-морского образование в советское время, оба эти эксперимента способствовали формированию отряда амбициозных, агрессивных, жестких в службе недоучек – «…ни тебе – командир, ни тебе – комиссар»…

К сожалению, у нас в России национальным спортом считается хождение по граблям – в 1945 году на базе Бакинского ВМУ (подальше от глаз московского командования) были организованы «параллельные» классы для неимевших законченного военного образования заслуженных офицеров ВМФ –участников прошедшей войны. Только Героев Советского союза в группе было пять человек, среди них дважды Герои: катерник-североморец Шабалин и герой-разведчик Виктор Леонов.

Пока «героические слушатели» в ускоренном варианте повышали уровень своих «специальных» знаний – все училище, что называется, «стояло на ушах». И это в какой-то мере вполне естественно: обучающийся в полной мере должен представлять чему его учат и главное – для чего…

Так или иначе, но в 1925 году Филипп Сергеевич становится слушателем «параллельных» классов при ВМУ им. Фрунзе. В те годы он был не одинок в своем выборе. При первичном анализе несколько удивляло количество политработников солидного уровня среди слушателей этих групп. Это явление объяснилось очень просто – нахождение на борту боевых кораблей малограмотных, амбициозных комиссаров, пытавшихся не только контролировать, но и зачастую руководить деятельностью командиров, вызывало закономерное возмущения командиров и недоумение команд кораблей. Для преодоления этой непростой проблемы, было два пути: воспитание командиров-коммунистов, либо подготовка командиров из числа наиболее достойных комиссаров. Официально этот процесс нашел отражение в истории развития ВВМУ им. Фрунзе. Смотрим историческую справку: «В ноябре 1925 года при училище были сформированы, так называемые, параллельные классы командного состава флота. Трехлетний курс параллельных классов предусматривал подготовку в объеме программы ВМУ командиров в возрасте до 35 лет, выдвинутых на руководящие должности в годы Советской власти, но не получивших ранее законченного образования. Слушателями параллельных классов становились преимущественно политработники. В 1928-1937 гг. было произведено 9 выпусков параллельных классов».

Сама идея создания параллельных классов при Военно-морском училище, была вызвана проблемами подготовки квалифицированных, преданных родине командных кадров ВМФ, но при своей дальнейшей реализации она явилась своеобразной миной замедленного действия, подложенной под командный состав флота.

Сколько лет существовали политорганы в вооруженных силах, ровно столько же лет они лихорадили флот и армию своей суматошной деятельностью: то вводился институт комиссаров, то отменялся, то вводилось единоначалие, то опять отменялось. В нашем случае мы имеем возможность оценить результаты одного из многих десятков, если не сотен творческих экспериментов, проводимых на многострадальном теле наших советских-российских вооруженных сил. Единственным хоть и жалким оправданием подобных экспериментов, было то, что производились они, что называется, не от хорошей жизни.

В нашем случае предполагалось формирование в одном лице – командира-комиссара: с примерами такого гибридного явления нам предстоит встретиться в предвоенный период и в самом начале войны. Политкомиссар «Авроры» батальонный комиссар Харченко поступает на учебу в военно-морское инженерное училище; бывший комиссар канонерской лодки Амурской флотилии Николай Абрамов приступает к занятиям на тех же классах ВМУ. Кстати, к служебной деятельности Николая Абрамова мы еще неоднократно вернемся при анализе первого этапа войны на Черном море. Кстати, добрым словам помянем и инженер-капитана 3 ранга Харченко – будущего командира легендарного «Севастопольского» бронепоезда.

Читателю будет небезынтересно узнать, что «параллельные» классы при ВМУ 20-х-30-х годов принципиально отличались от тех же «гардемаринских» классов периода 1-й Мировой войны. В первом случае, в условиях казарменного положения, по насыщенной занятиями ускоренной программе обучались выпускники или старшекурсники высших учебных заведений России, стремящиеся стать офицерами флота, во втором же случае – судорожно пытались «образовать» классово-близких великовозрастных недоучек, экстренно готовящихся на замещение должностей старых офицеров флота, усиленно «выдавливаемых» со службы. Я далек от мысли, что слушатели при обучении на «параллельных» классах были лишены возможности получать основательные знания и достаточную практику по военно-морскому делу. Было бы только желание…Преподаватели у курсантов и у слушателей классов были одни и те же. Вот только основательное овладение военно-морской специальностью – это вам не шестимесячные курсы политруков при Коммунистическом университете. За такой срок даже дети рождаются недоношенными, а политруки появлялись вроде как вполне «дозревшие»… Представьте себе занятия в классах, где каждый второй слушатель – как минимум, заслуженный участник «броуновского» движения, то есть гражданской войны, с комиссарскими звездами, с разноцветными нашивками до локтя, многие с орденами, и с багажом знаний в лучшем случае на уровне церковно-приходской школы… При этом слушатели, как матерые подраненные волки на охотника, смотрят на преподавателя из числа бывших офицеров Российского Императорского флота. Поставь им «неуд»– обвинят в контрреволюции, поневоле всех «записывали» в отличники. Много ли знаний такие «слушатели» вынесли с занятий?

Аналогичное явление происходило и в армии: будущий маршал Иван Конев в 1921-1922 гг. – комиссар штаба Народной армии Дальневосточной республики. После гражданской войны последовательно – комиссар Приморского стрелкового корпуса, а затем – 17-й стрелковой дивизии в Забайкалье. Когда дивизия была передислоцирована в Московский военный округ, его командующий Клим Ворошилов сказал: «Вы товарищ Конев, по нашим наблюдениям, комиссар с командирской жилкой. Это счастливое сочетание. Поезжайте на командные курсы, подучитесь. В 1926 году Конев оканчивает курсы усовершенствования высшего командного состава при военной академии им. Фрунзе. В 1934 году он завершает учебу на особом факультете той же академии. Не миновал такой схемы службы и генерал Петров. Офицер военного времени, участник гражданской войн, командир – кавалерист, отличившийся в борьбе с басмачами в Средней Азии… При командовании Ташкентским пехотным училищем, «вовремя» став членом ВКП(б), комбриг Петров именовался командиром-комиссаром, что было гарантом его политической зрелости и благонадежности.

Такая тенденция «сращивания» командирской деятельности с политработой несколько подугасла к 1937 году, похоже, этот вариант гибридизации на флоте не привел к желаемому результату. Да и потом, виданное ли это дело, прирожденным(?) комиссарам тратить время на изучение военно-морских наук. Один из ближайших соратников и «пожизненных» друзей Филиппа Сергеевича Октябрьского – вице-адмирал Николай Михайлович Кулаков, окончив в 1937 году Военно-политическую академию им. Толмачева, с июля – военком подводной лодки «Щ-318», «С-1»; с августа 1938 года – военком линкора «Марат», с июля 1939 года – Член военного совета Северного флота, с апреля 1940 года – член военного совета Черноморского флота. При такой стремительной карьере до морской ли практики и навигации ему бедному было?

Для уточнения ситуации с ротацией командно-политических кадров на флоте и в армии я недаром вспомнили о Коневе и Кулакове, так как Римма Филипповна Октябрьская называла именно этих военачальников среди самых близких друзей Филиппа Сергеевича. К этим «друзьям» мы вернемся в послевоенные годы, когда каждый из них возглавит позорные судилища своих бывших соратников по прошедшей Великой войне.

Отбросив преждевременные эмоции, следует признать, что выпуск ВМУ им. Фрунзе 1928 года по числу офицеров, отличившихся в войну, в том числе и ставших адмиралами, вполне соответствует категории «звездных».

Кстати, этот же анализ ярко высвечивает разницу между выпускниками, прошедшими полный курс обучение в стационарных условиях училища и обучавшихся на параллельных классах.

На примере Балтийского флота в начальный период войны: Зозуля Ф.В. – начальник штаба Кронштадской ВМБ, затем – начальник штаба Балтийского флота; Филипповский А.А. – начальник разведывательного отдела штаба Балтийского флота; Дрозд В.П. – командующий эскадрой кораблей КБФ, успевший до этого покомандовать Северным флотом; Нарыков В.М. – начальник штаба эскадры КБФ; Карпышев М.М. – начальник штаба и исполняющий обязанности командира ОВРа ГБ флота; Милешкин А.А. – командир ОВР Главной базы; Иванов П.К. – командир линкора «Марат». Обратите внимание, это только Балтика и исключительно начальный период войны.

А теперь вернемся к нашим фигурантам – выпускникам того же училища, обучавшихся в те же годы на параллельных классах.

Крастин П.М. родился в 1899 году. Окончил курсы комиссаров в Кронштадте в 1924 году, «параллельные» классы при ВМУ им. М.В. Фрунзе (1925-1928). Шесть лет (03.1932–05.1938) являлся командиром дивизиона тральщиков. Учитывая, что 8-й дивизион тральщиков состоял из мобилизованных катеров-«ижорцев», а сам Крастин был призван из запаса, то такое назначение можно считать вполне естественным.

Обратите внимание, Крастин – ровесник Октябрьского, в период обучения на «классах» – политрук. Закончил учебу с отличием, стажируясь вместе с Филиппом Сергеевичем в качестве помощников командиров тральщиков, в отличие от Филиппа Октябрьского остался служить в бригаде траления. Через год стал командиром корабля, через три был назначен командиром дивизиона, участвовавшим в боевом тралении на Балтике. Тем не менее, квалификационной комиссией с представителями НКВД в декабре 1937 года, признан несоответствующим должности, получил партийное взыскание и уволен в запас. Партийное взыскание снято в 1940 году, в марте 1941 года возвращен в кадры ВМФ, восстановлен в звании капитан 3 ранга, назначен на должность начальника штаба дивизиона тральщиков. Командир дивизиона тральщиков с августа по декабрь 1941 года. Карьера Крастина, со всеми ее нюансами, вполне типичная для однокашников Октябрьского по выпуску. Большинство из них, занимая ответственные должности среднего командного звена, имели воинские звания капитанов 2, 3 рангов, только единицы из них к этому сроку окончили академию.

Бук Александр Владимирович. Родился в 1899 году. Член ВКП(б) с 1918 года. Первичное военное образование – артиллерийские курсы в 1920 году. Параллельные курсы при ВМУ им. Фрунзе (1926-1929). Прохождение службы: вахтенный начальник ПЛ «Шахтер», (1929-1931); штурман ряда подводных лодок типа «АГ» (1931); подводный командирский класс при Учебном отряде подводного плавания (1932 год); дублер командира ПЛ «Марксист» (1932-1933); командир ПЛ «М-2» (февраль 1933-ноябрь 1934); руководил «мероприятием» по перебазированию «спецсудна № 243» на Дальний восток. Речь шла о транспортировке на Тихий океан по железной дороге на специальных платформах малых подводных лодок.

С ноября 1934 года командир строящейся «Щ-122» (заводской № 251). Участник автономных так называемых, «Стахановских» походов (8 марта-22 апреля 1936 года). 20 октября 1937 года назначен командиром 33-го дивизиона бригады подводных лодок ТОФ. Летом 1938 года был арестован, приговорен к 10 годам лишения свободы и до лета 1940 года находился в заключении. Освобожден и восстановлен в кадрах ВМФ. Командир ряда дивизионов ПЛ Черноморского флота (1940-1941). К началу ВОВ капитан 2 ранга. С начала войны до 28 августа 1942 года – командир 2-го дивизиона ПЛ ЧФ. С 3 сентября 1942 года до 21 марта 1943 года – командир аварийной ПЛ «Л-6».С апреля по декабрь 1943года – начальник штаба отдельного дивизиона ПЛ Каспийской Военной Флотилии. В 1944-1955 гг. – на преподавательской работе, капитан 1 ранга. Награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны, Красной Звезды. Имеет смысл уточнить, что все перечисленные ордена, кроме ордена Отечественной войны, получены за «выслугу» лет на офицерских должностях. Орден Отечественной войны 2-й степени был вручен в мае 1945 года всем старшим офицерам действующей армии и флота, по каким-либо причинам не отмеченным боевыми наградами в ходе войны. Не понятно, почему не указан орден Ленина, которым Александр Владимирович был награжден в 1936 году за экспериментальные походы под водой. Не исключено, что по приговору суда Александр Владимирович был лишен этого ордена. Выходит так, что за весь период командования подводными лодками и дивизионами подводных лодок в период войны Александр Бук не был награжден ни единым орденом. К личности Александра Бука мы вернемся, обсуждая факты репрессивной деятельности Филиппа Октябрьского на должности командующего Черноморским флотом.

Абрамов Николай Осипович – характерный для нашего исследования «однокашник» адмирала Октябрьского по учебе на параллельных классах при ВМУ. По всем признакам – его жизнь и военная карьера – клубок загадок и противоречий. О национальности Николая Абрамова ни в одном из документов не упоминается, что позволяет нам не без основания предположить, что он еврей. После призыва на флот в 1915 году пошел годичную подготовку в Машинной школе в Кронштадте. С 1916 года – служба машинистом на эсминце Балтийского флота. С 1917 года член РСДРП, участник штурма Зимнего дворца, участник гражданской войны на Восточном фронте в составе матросских отрядов кронштадских моряков. Похоже, на фронте Николай Абрамов долго не задержался, так как в августе 1918 года он уже окончил в Екатеринбурге курсы Красных командиров. В 1919 году Абрамов участвует в обороне Петрограда от войск Юденича. В ноябре того же года окончил пехотные курсы командного состава. В декабре того же года в связи с болезнью он был демобилизован из РККА. Поступив на учебу в совпартшколу, закончил ее в 1921 году и уже в новом качестве военкома был призван в РККФ, здесь «здоровья» (?) хватило с избытком. С 1921 года – военком сторожевого корабля «Ярославна» Морских сил Северного моря. В период службы на Северном море он был «обречен» на рабочий контакт со своим будущим однокашником, а в то время – работником политотдела «военкомом» Филиппом Ивановым. До июня 1924 года – слушатель Военно-морского политического училища им. Рошаля. После окончания училища, до октября 1925 года, служил военкомом канонерской лодки «Беднота» Амурской флотилии. В период с 1925 по 1928 год обучался на параллельных классах при ВМУ им. Фрунзе. С сентября 1928 по октябрь 1929 года – помощник командира канонерской лодки «Красный Аджиристан», до октября 1930 года – командир канонерской лодки «Красная Грузия». В 1930 году поступил на учебу в Военно-морскую академию, окончив которую в сентябре 1933 года получил назначение на должность старшего помощника командира крейсера «Червона Украина». Нам еще предстоит разобраться во взаимоотношениях Николая Герасимовича Кузнецова и Николая Абрамова, но уже тот факт, что с приходом в ноябре 1933 года Кузнецова командиром на «Червону Украину», Николай Абрамов, не прослужив в должности старпома и двух месяцев, покидает корабль, говорит об очень многом. Мы же остановимся на стандартном варианте – «не сработались». Возможно, Николай Абрамов после окончания академии претендовал сразу на должность командира крейсера, но, приняв должность старпома, болезненно отреагировал на назначение командиром Кузнецова. Похоже, Абрамовым здесь двигали ничем не подкрепленные амбиции. Не говоря об исключительно высоких командирских и морских качествах, Николай Герасимович Кузнецов все годы предыдущей службы, исключая время учебы в академии, прослужил на крейсерах этого проекта и, безусловно, более соответствовал должности командира.

Складывается впечатление, что до того момента более 80% службы Николая Абрамова занимала учеба. Вопрос: пошла ли она ему впрок? Это уже интересно, так как, не задержавшись на должности старпома крейсера, в марте 1934 года Николай Абрамов возвращается на свои любимые канонерские лодки в качестве начальника штаба дивизиона, где служит до 1936 года. В 1936 году Абрамов непродолжительное время командует новым миноносцем «Быстрый», затем миноносцем «Шаумян», – из дореволюционной серии «Новиков». Прокомандовав несколько месяцев новейшим лидером эсминцев «Харьков», Абрамов направляется советником в воюющую Испанию. В 1936-1939 годах был военно-морским советником командира соединения миноносцев республиканского флота. В его обязанности входило обеспечение доставки грузов в море республиканцам из портов Советского союза: встреча и конвоирование транспортов. Но и здесь, в республиканской Испании, главным начальником Николая Абрамова оставался Николай Герасимович Кузнецов, являвшийся старшим военно-морским советником при командующем республиканским флотом Испании.

Как известно, после возвращения из Испании Кузнецов был назначен заместителем командующего Тихоокеанским флотом, а капитан 2 ранга Абрамов – командиром лидера «Ленинград» Балтийского флота. Абрамов получил очередное звание – капитан 1 ранга и был награжден орденом Красного Знамени, но, судя по всему, боевая деятельность Николая Осиповича в Испании не получила высокой оценки у Кузнецова, иначе он был бы назначен на более высокую должность. Это к тому, что в Испанию Абрамов отправился с должности командира лидера «Харьков», на равноценную должность и вернулся. Во время войны с финнами лидер «Ленинград» совершил два боевых выхода. На должности командира лидера Абрамов не задержался: уже в январе 1940 года он назначается на явно надуманную должность – офицера для особых поручений при Военном совете Черноморского флота. Такой стремительный переход можно объяснить только тем, что в командование флотом вступил Филипп Сергеевич Октябрьский – сослуживец Абрамова по Северной флотилии и однокашник по параллельным классам… Принимая во внимание назначение строевого (?) офицера на столь специфическую должность, невольно возникает вопрос, кем более ощущал себя Абрамов: заслуженным комиссаром или все-таки строевым морским офицером? Казалось бы, несколько щекотливая ситуация была снята уже в феврале назначением Николая Абрамова заместителем начальника штаба Черноморского флота. Но и этим назначением череда стремительных прыжков по должностям для Абрамова не кончилась, уже в марте того же 1940 года он передал должность капитану 1 ранга Васильеву, а сам отправился командовать Днепровской военной флотилией. Видимо, командовать канонерскими лодками было написано на роду Николаю Осиповичу. Приблизившись к кануну начала войны, хотелось оставить в покое Николая Осиповича Абрамова. Но не уделить должного внимания другу и однокашнику Филиппа Сергеевича Октябрьского было бы не вежливо. В ноябре 1941 года, командуя Учебным отрядом Черноморского флота, Николай Иосифович временно был комендантом второго сектора обороны Севастополя, и проявил себя не с самой лучшей стороны. Кстати, на должности командира Учебного отряда Николай Иосифович очутился в результате, мягко скажем, не очень успешного командования Днепровской флотилией в первые месяцы войны. В декабре 1941 года при проведении Керченско-Феодосийской десантной операции контр-адмирал Абрамов, возглавляя дивизион канонерских лодок, дважды безуспешно пытался высадить десант в районе Керчи, и оба раза возвратился в Геленджик, не выполнив поставленной задачи, чем очень огорчил своего высокопоставленного «однокашника» – вице-адмирала Октябрьского. Но этот неприятный факт не особенно повредит дальнейшей карьере контр-адмирала Абрамова.

Я сознательно привел данные о прохождении службы наиболее заметными однокашниками Филиппа Сергеевича Октябрьского по параллельным классам при ВМУ им. Фрунзе. Так уж непроизвольно случилось, что среди немногих наших фигурантов двое последних стали «клиентами» военных трибуналов, а Абрамов – совершенно случайно избежал такой «чести». На личности Николая Иосифовича Абрамова я несколько задержал ваше внимание еще и потому, что он – единственный из однокашников Ф.С. Октябрьского, достигший адмиральского звания.

Завершив курс обучение на «параллельных» классах в 1928 году, Октябрьский получил назначение на Балтийский флот. По окончании училища Филиппу Сергеевичу была предложена должность командира сторожевого корабля «Пионер», но по причине отсутствия командирской практики, первоначально Филипп Сергеевич согласился на должность помощника командира тральщика «Клюз». Проплавав летнюю компанию в качестве стажера помощника командира, и убедившись на практике в сложностях боевого траления, Филипп Сергеевич удовлетворился должностью командира торпедного катера или, как их тогда называли – катер-истребителя».

Здесь уместно провести параллель – 30-летний «военмор» Октябрьский, с отличием закончивший «параллельные» классы, имея на рукавах нашивки, соответствующие нынешнему званию – капитана 3 ранга, реально оценив уровень своей подготовки, выбрал скромную должность командира торпедного катера с экипажем в 5 человек, а 21-летний лейтенант Сергей Горшков, с отличием закончивший в 1931 году то же(?) ВМУ им. Фрунзе, уже через год стал командиром новейшего сторожевого корабля и успешно справлялся со всеми поставленными задачами. Разницу чувствуете? Несомненно, эту разницу между «моряком от Бога» – С.Г. Горшковым и флотским «руководителем от партии», каким все годы считал себя Филипп Сергеевич, наблюдали и ощущали их сослуживцы и начальники на всем протяжении совместной службы.

У нашего «военкома», Филиппа Октябрьского, переквалифицировавшегося в «военмора», кроме немереных амбиций и страстного желания отличиться – в резерве – девятилетний партийный стаж. За неполные четыре года он проходит должности: командира катера, командира звена и командира отряда катеров. Четко представляя себе сложности морской карьеры на Балтике, в окружении старых, опытных морских офицеров, Октябрьский переводится на равноценную должность на Тихий океан. Весной 1932 года с Балтики на побережье Тихого океана по железной дороге перебрасывался отряд торпедных катеров. Помятуя, что «…враг не дремлет» – катерников переодели в гражданскую одежду, строго предупредили, что сообщать членам семей о цели и месте нового базирования строго запрещено. Первоначально катера базировались в бухте Большой Улисс, рядом был участок берега, выделенный для строящейся береговой базы подводных лодок. Об этом периоде подробно пишет в своих воспоминаниях дочь Филиппа Сергеевича Октябрьского: «…С середины 1932 года – Филипп Сергеевич – командир-военком отряда торпедных катеров». С 1934 года на базе отряда торпедных катеров была развернута бригада, командиром бригады был, естественно, назначен Филипп Сергеевич Октябрьский. Римма Филипповны вспоминает: «…старая техника, изношенная за долгие годы, приходила в негодность. Катера то и дело выходили из строя. Подъемниками их ставили на рельсы, закатывали на эллинг и там, проявляя находчивость и изворотливость, восстанавливали вышедшие из строя блоки, возвращая катера в строй… Из Москвы приезжали знакомиться с условиями службы и быта начальник Управления БП ВМС Э.С. Панцержанский, заместитель наркома обороны Я.Б. Гамарник… На благодатной почве в Большом Улиссе выросли три командующих флотами: А.Г. Головко, Ф.С. Октябрьский, В.А. Чекуров, девять комбригов: А.В. Кузьмин, В.Н. Алексеев, А.М. Филиппов, Н. Кухта, Л.Н. Пантелеев, В.Т. Проценко, Г.Д. Дьяченко, С.П. Кострицкий, С. Гвоздецкий, а кроме них, много офицеров, посвятивших себя военно-морской науке, Героев Советского Союза».

По специфике нашего исследования особый интерес вызывает период службы Филиппа Сергеевича в 1937-1938 годы, когда из-за деятельности сверх ретивых чекистов, а то и из-за цепной реакции оговоров безвинно пострадали многие перспективные морские офицеры. Прежде всего, нас интересует реакция комбрига Бригады торпедных катеров на аресты его подчиненных; последствия этих арестов; дальнейшие взаимоотношения комбрига с бывшими подчиненными. Доверимся по этим вопросам дочери Филиппа Сергеевича, Риммы Филипповны: «…в 1937 году без суда и разбирательства Владимир Довгай был демобилизован из рядов ВМФ. У него и его жены Тамары Николаевны отобрали партийные билеты и выпустили на все четыре стороны без права проживания в родном Ленинграде. Это было тем более обидно, что незадолго до этого, в декабре 1936 года, командиры двух лучших по всем показателям отрядов бригады – Владимир Довгай и Павел Петров получили благодарность наркома обороны и именные часы, а в начале 37-го очередные звания – капитан-лейтенантов. Более иезуитского способа издевательства трудно придумать: облагодетельствовать, чтобы одного через полгода выбросить из рядов флота, а другого расстрелять.

Помогать попавшим в беду было рискованно и небезопасно. Владимир Иванович вспоминал, как весной 38-го они с женой приехали в Ленинград, и после долгих скитаний ему удалось устроиться слесарем на вагоностроительный завод. Порядочные люди сумели оценить его старания и сметку и в конце 1940 года направили на судостроительный завод сдаточным капитаном. Он воспрянул духом, но… видимо, о нем не забывали и наблюдали. Вскоре его без всяких оснований арестовали.

А дальше случилось трудно объяснимое: как арестовали, так и отпустили, ничего не объяснив, да еще выдали разрешение на прописку, правда, временную.

Что же произошло? Владимир Иванович вспомнил, что незадолго до ареста отправил письмо в адрес командующего Амурской флотилией – своему бывшему комбригу по ТОФу, моему отцу. Видимо, ответ командующего был направлен в Комитет партийного контроля при ЦК ВКП(б) с просьбой разрешить Довгаю и его жене восстановить прописку на их родине в г. Ленинграде. Письмо это, надо полагать, совпало с моментом ареста Довгая. Комитет партийного контроля в те времена – орган авторитетный. Его решение об освобождении Довгая изменило последующую жизнь Владимира Ивановича.

В 1941 году Довгай приехал в Севастополь для сдачи ОВРу катера МО-4. Прибыл он как штатский человек. Во время процедуры сдачи катера в Стрелецкой бухте они случайно встретились с комфлотом (отец уже служил на Черноморском флоте).

Они обрадовались, долго трясли друг другу руки.

– На военную службу не хотите вернуться? – критически окинув взглядом цивильное платье бывшего катерника, спросил комфлот.

– Филипп Сергеевич, – ответил Довгай, – я шесть лет учился в военно-морском училище, чтобы стать моряком, меня насильно отлучили от флота.

Довгай вернулся в строй незадолго до начала войны, воевал на Черном море. Описав в письме свою «одиссею», в конце заметил: «Поступок комфлота в те кошмарные годы был не только по-человечески благородным, но и смелым…».

Этот красивый эпизод о заботливом, благородном и смелом начальнике, я пока оставлю без комментариев, многое в нем требует конкретики… Факт обращения Октябрьского в КПК с подобной просьбой за человека, «вычищенного» из партии, требует доказательств. Судя по всему, кроме единственного письма бывшему комбригу, дальнейшего обмена информации между Довгаем и Октябрьским не прослеживается, иначе Филипп Сергеевич был бы в курсе текущих дел бывшего подчиненного. Тот же факт возвращения Довгая на военную службу… C мая 1941 года происходило массовое возвращение на службу офицеров запаса, и Довгай не составил исключения.

Безусловно, используя свои депутатские полномочия, Филипп Сергеевич имел право обращаться по проблемным вопросам в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б), но я очень сомневаюсь, что комиссия такого уровня стала бы реагировать на проблемы с пропиской одного из сотен тысяч граждан, подвергшихся административным наказаниям в ту пору. Спрашивается, почему же Филипп Сергеевич не обратился в эту комиссию, когда был арестован начальник политического отдела бригады, когда его, командира бригады, лишили двух самых перспективных командиров отрядов торпедных катеров, причем, одного из репрессированных офицеров расстреляли… Непростое время, сложно объяснимые поступки. Римма Филипповна будучи ребенком, не могла всего увидеть, многое понять… Сам Филипп Сергеевич, описывая этот период своей жизни и службы, рассказал нам еще меньше своей дочери. Я не думаю, что для бригады торпедных катеров в процессе компании борьбы с врагами народа делалось какое-то исключение. Если же сравнить события, происходившие в тот же период в других соединениях Тихоокеанского флота, то вырисовывается следующая картина.

13 января 1938 года был арестован командир бригады траления и заграждения флагман 2 ранга Васильев Александр Васильевич (4 мая расстрелян), начальник штаба 2-й Морской бригады ПЛ капитан 1 ранга Кельнер Иосиф Викентьевич (17 августа расстрелян). 14 января арестован заместитель начальника политуправления ТОФ бригадный комиссар Карасев Николай Михайлович (14.05.1938 года приговорен к расстрелу). 15 января арестован командующий морской авиации ТОФ комдив Никифоров Леонид Иванович (23 мая приговорен к расстрелу).

В процессе необоснованных репрессий штаб, отделы и службы ТОФ потеряли более 58 представителей командно-начальствующего состава. Почти все они были арестованы, в том числе начальник штаба и 9 начальников отделов штаба. Штаб флота, который по состоянию на 1 июня 1937 года насчитывал 119 командиров, лишился почти половины своего состава. Некоторые отделы были почти полностью разгромлены, в том числе – разведывательный. Можно ли при этом поверить, что за 1937-1939 гг. в бригаде торпедных катеров было репрессировано только два офицера. А если такое явление «имело место быть», то каким образом? Почему Римма Филипповна, упоминая об аресте двух капитан-лейтенантов, «забывает» (?) об аресте начальника политического отдела бригады бригадного комиссара Малютина?

Для «врастания» в обстановку на Тихоокеанском флоте познакомимся с фрагментами уголовных дел по командному составу 5-й Морской бригады подводных лодок. Почему именно пятой? Хотя бы потому, что территория береговой базы этой бригады граничила с территорией береговой базы БТКА и еще потому, что скрыть масштабы репрессий в этой бригаде стало невозможно после опубликования мемуаров бывшего комбрига Георгия Никитича Холостякова.

На странице 43 Уголовного дела на комбрига Холостякова свидетель В.В. Кордюков, сотрудник политотдела бригады, очень подробно перечислял недостатки в автономных и крейсерских плаваниях, проводимых в 5-й Морской бригаде: «…все эти безобразия Холостяков от высшего командования скрыл, как в отчете, так и в докладах», а подсудимые Бауман и Ивановский-Иванов, по его мнению, «…способствовали Холостякову проводить явно вредную политику, направленную на снижение мощи Тихоокеанского флота…».

На стр. 53 того же уголовного дела свидетельница Пономарева, занимавшая должность инструктора политотдела бригады по работе с семьями военнослужащих показала: «…Зайдулина я знаю с 1935 года, так как жили мы в одном доме. О нем я могу сказать, что он очень любил выпить, из-за чего у них с женой часто происходили ссоры, так как она была против этого…». На стр. 54 Пономарева перечисляет фамилии всех командиров, которых она видела входящими в квартиру Зайдулина, в том числе Холостякова и бригадного комиссара Карасева из политуправления флота.

На стр. 44 того же дела свидетель Станкевич, бывший в 1935-1936 гг. комиссаром ПЛ «Щ-122», также считал, что «…походы подлодок 5-й морской бригады автономными назвать нельзя, так как принцип автономного плавания состоит в том, чтобы плавать оторванными от базы, у чужих берегов, выполняя боевую задачу…».

После подобных пояснений Станкевича, о том, что все отчеты об автономных плаваниях являются «липой», командир лодки подсудимый А.В. Бук неожиданно признал: «…Да, при составлении отчетов об автономности плавания как ПЛ «Щ-122», так и других имело место очковтирательство, повинен в этом Холостяков и Шевцов, которые в борьбе за «орденоносную бригаду» создали не нужную шумиху…».

На стр. 47 того же дела свидетель Киселев, командир «Щ-119», повторил слово в слово все ранее изложенное другими – и про банкеты в пунктах захода лодок, и про прием топлива и продуктов в ранее обозначенных пунктах и пр. На странице 40 Уголовного дела читаем: «…На вопрос подсудимого Холостякова свидетель Корнилов Н.И. ответил6 «Да, со слов Сызрина мне известно, что Холостяков, будучи командиром бригады, недооценивал политработников, были случаи, что он их называл нецензурными словами…». Вот и получается, что в числе обвинений, предъявленных комбригу Холостякову, кроме явно надуманных или голословных, прозвучало «страшное»(?) по всем меркам советской эпохи обвинение в гонении на «…представителей ЦК в вооруженных силах», как они любили себя величать, – на политработников. После свидетельства о подобном «страшном преступлении» даже объективные свидетельства подчиненных Холостякову офицеров уже не могли переломить настроя суда. А ведь такие свидетельства были.

Так, на стр. 50 Уголовного дела свидетель Касатонов (будущий адмирал флота – Б.Н.) показал: «Холостяков мне, как молодому командиру помог в освоении техники и получении командирских навыков». Положительно характеризовал подсудимых и свидетель Кроль, служивший инженер-механиком в 5-й и 6-й морских бригадах.

Стоит обратить внимание на то, что большинство обвинительных свидетельских показаний исходили от политработников в большинстве своем людей технически неграмотных, службой на подводных тяготящихся, явно завидующих успехам командиров в деле освоения новой техники, новаторам в тактических приемах использования боевых кораблей…

Объективной оценке событий 1936-1939 годов в 5-й Морской бригаде, вне всякого сомнения, предшествовали мемуары бывшего комбрига вице-адмирала Холостякова, для нас же важны подтверждения того, что жесточайшему разгрому подверглась и другие бригады флота. 9 мая 1938 года был арестован командир 2-й Морской бригады ПЛ капитан 2 ранга Кузнецов Константин Матвеевич, командир 4-й Морской бригады капитан 2 ранга Кулишов Илья Данилович, 19 мая уволен помощник командира «Щ-125» старший лейтенант Чибизов Николай Яковлевич. 8 июня арестован командир «Щ-129» Гафрон Вильгельм Вильгельмович, командир «Щ-125» капитан-лейтенант Гольдберг Григорий Алексеевич, 14 июня арестован командир «Щ-102» капитан-лейтенант Корейшо Александр Иванович, командир «Щ-116» капитан-лейтенант Хияйнен Лев Петрович, командир «Щ-110» капитан-лейтенант Шеркнис Петр Петрович. Уволен из ВМФ командир БЧ-1 «М-16» старший лейтенант Оя Фридрих Мартынович, 20 июня уволен командир БЧ-5 «Щ-112» воентехник 1 ранга Дзевалтовский Людвиг Иванович, 26-го командир «Щ-106» капитан-лейтенант Тузов Иван Николаевич, 31 июня арестован командир 42-го дивизиона подводных лодок капитан 2 ранга Курников Лев Андреевич, инженер-механик 23-го дивизиона подводных лодок военинженер 3 ранга Степанов Алексей Сергеевич. 2-го августа арестован флагманский химик 2-й Морской бригады ПЛ капитан-лейтенант Раубо Адольф Иосифович, 3 августа – инженер-механик 32-го дивизиона подводных лодок военинженер 3 ранга Сидлер Константин Иванович, командир БЧ-1 «М-11» лейтенант Сталбо Казимир Андреевич, 7 августа уволен по ст. 43 а командир БЧ-3 «Щ-102» старший лейтенант Биби Анатолий Николаевич, уволен по ст. 43 а помощник командира «Л-15» старший лейтенант Земель Ян Янович, уволен по ст. 43 а командир БЧ-1 «М-23» лейтенант Яйло Андрей Георгиевич. 15 августа уволен флагманский инженер-механик 3-й Морской бригады ПЛ военинженер 3 ранга Кордюков. 22 ноября арестован командир «М-13» старший лейтенант Бородавский Иван Ильич. Кроме того, 22 ноября уволен по ст. 43 а командир «М-1» старший лейтенант Холмквист Андрей Альбертович. 10 декабря арестован командир «Щ-109» капитан-лейтенант Веке Виктор Кузьмич, 23 декабря были арестованы: командир 2-й Морской бригады капитан 3 ранга Матвеев Александр Иванович, помощник начальника штаба Исаев Александр Васильевич, флагманский механик 1-й бригады подводных лодок Веселовский Евгений Александрович, командир «Щ-116» Герасимов Виктор Николаевич. В тот же день военком подводной лодки Петров Павел Иванович был освобожден из под стражи в зале суда. Видимо, был признан «социально близким» и «осознавшим»…».

Всего на флоте репрессиям подверглись 66 офицеров подводников, из них 8 были расстреляны. Это М.Е Гуткин, Н.Н. Клюквин, А.Н. Кочетков, Г.А. Наринян, В.А. Павлов, М.С. Карпухин, расстрелянные в мае 1938 года, и В.Е. Кожанов, И.В. Кельнер, расстрелянные в августе 1938 года. Остальные были осуждены на разные сроки заключения и половина из них в последствии была освобождена и восстановлена в кадрах ВМФ.

Вся эта вакханалия арестов проходила на глазах командиров, сверхсрочников, матросов.

К концу 1938 года на ТОФе было арестовано еще около 50 старших морских офицеров. Среди них: капитан 2 ранга А.К. Пашковский, военный инженер 1 ранга С.П. Костылевский, бригадный комиссар Д.А. Сергеев, капитан 3 ранга Д.И. Тютчев. Иногда обвинения ретивых следователей звучали слишком абсурдно. Если офицер не был связан с иностранной разведкой, то вполне, как интендант 2 ранга И.Н. Аракин, мог хранить и распространять среди сослуживцев троцкистскую литературу, что каралось 5 годами тюремного заключения.

В процессе анализа ситуации по выявлению «врагов народа» на Тихоокеанском флоте нас, прежде всего, интересовала бригада торпедных катеров под командованием Ф.С. Октябрьского, но для полноты картины мы ознакомились с событиями в других бригадах кораблей и подводных лодок.

Может возникнуть вопрос, быть может, только подводники подверглись такому жестокому погрому? Мы уже имеем информацию о том, что в числе самых первых арестов на флоте был арест командира бригады траления и заграждения флагмана 2 ранга Васильева Александра Васильевича.

Вернемся в бригаду торпедных катеров, возглавляемую комбригом Ф.С. Октябрьским. В бригаде были арестованы капитан-лейтенанты Павел Петров и Владимир Довгай и начальник политического отдела бригадный комиссар Малютин. По воспоминаниям Риммы Филипповны Октябрьской, Петрова арестовали ночью вместе с женой, и информации об их судьбе не было никакой. Предположим, что Владимира Довгая демобилизовали из ВМФ как уроженца Западной Белоруссии по ст. 43 а в соответствии с директивой наркома РРКФ от 6 июля 1938 года. По этой директиве предписывалось в 7-дневный срок всесторонне подготовиться к проведению массовых оперативных мероприятий по «изъятию» противников советской власти, а заодно церковников, сектантов, подозреваемых в шпионаже, проживавших на территории региона немцев, поляков, корейцев, финнов, эстонцев и т.д. По результатам проведения мероприятий по этой директиве Нарком Фриновский уже 27 июля направил в Москву рапорт о том, что ему удалось «…распознать и обезвредить 66 вражеских агентов из числа руководящего состава Тихоокеанского флота…».

Вы посмотрите на мерзкую рожу этого «борца за чистоту рядов строителей социализма», как Фриновский часто именовал себя. С такой внешностью как у этого, с позволения сказать, «борца» в ранге Наркома ВМФ, только сутенером «трудиться» в портовом квартале Хайфы…

Предположим, что командира бригады Филиппа Октябрьского не поставили в известность о причинах ареста двух «самых лучших», со слов Риммы Филипповны, офицеров бригады, незадолго до этого отмеченных в приказе Наркома обороны… Но начальника политотдела так же просто, без согласования с политуправлением, арестовать не могли… Значит, у заместителя наркома Смирнова с Октябрьским был разговор, подобный тому, какой он вел с Холостяковым перед его арестом. Из показаний Холостякова: «…Совещание началось с того, что наркома ВМФ тов. Смирнов задал мне вопрос: «сколько вы вскрыли врагов народа?». Я ему ответил, что у нас арестовали Клюквина и Нарыняна. После чего он задал мне вопрос, а как вы их знаете? Я ответил, что знаю их как хороших командиров, но почему их арестовали, я не знаю. В своем заключительном выступлении Смирном сказал нам: «Я вашей работой не доволен, работайте, выводы я сделаю после», и уехал. После чего меня вызвали в штаб и арестовали» (РГА ВМФ, фонд р. 322, опись 2, дело 50, лист 57). После этого можно ли сомневаться в том, что арест Холостякова был напрямую связан с приездом в бригаду наркома П.А. Смирнова. Кстати, начальник политотдела бригады М.З. Кривицкий, после ареста Холостякова, нашел в себе мужество заявить, что он не верит что комбриг враг народа. После этого заявления и Кривицкого арестовали. И уже после ареста Холостякова были арестованы: начальник штаба бригады Бауман Арнольд Эрнестович (14.07), командир 33-го дивизиона бригады Бук Александр Владимирович (14.07), командир 41-го дивизиона бригады Иванов-Ивановский Николай Степанович (31.07), командир ПЛ «Л-7» Зайтулин Измаил Матитулович (1.08). Обвинения всем арестованным предъявили в контрреволюционных преступлениях, предусмотренных статьями 58-1 б, 58-7, 58-8, и 58-11 УК РСФСР. С отдельными выдержками из материалов уголовных дел на арестованных подводников мы уже имели возможность ознакомиться.

Теперь у нас уже вполне созрело убеждение в том, что бригада торпедных катеров была чуть ли не единственным соединением ТОФа, где командный состав практически не подвергся массовым арестам….

Написал последнюю фразу и сам поразился своей непозволительной доверчивости и наивности. В бригаде были арестованы командиры двух отрядов катеров – самые перспективные офицеры, начальник политического отдела, а мы готовы признать факт, что «…среди командно-политического состава бригады не выявлено случаев массовых арестов».

Остается только удивляться чем это Филипп Сергеевич сумел так очаровать Фриновского и Смирнова, опьяневших от запаха крови бесчисленных жертв и видевших практически в каждом военачальнике «врага народа»… А ведь было в послужном списке у Филиппа Сергеевича то, чем не могли похвалиться другие комбриги этим ополоумевшим живодерам – это «светлое комиссарское прошлое». Уже только это «роднило» молодого комбрига с тем же наркомом Петром Александровичем Смирновым, принявшим наркомовский пост после должности начальника ГлавПУпРА. Хотя, даже эта версия смотрится очень зыбко на фоне того, что с подачи тех же Фриновского и Петра Смирнова были арестованы многие флотские политработники вплоть до членов военных советов флотов… Не оставался в стороне от последних событий и заместитель наркома ВМФ Петр Иванович Смирнов-Светловский.

Чем больше приходится работать с материалами событий тех лет, вникать в суть репрессивной политики, в том числе со стороны руководства наркомата ВМФ, невольно возникает убеждение, что истинными врагами народа были те, кто искусственно раскручивал маховик репрессий, те кто, способствуя созданию атмосферы коллективного психоза, сами представляли смертельную угрозу для окружающих и всего государства…

Вглядитесь в их лица – Петр Смирнов-Светловский. Указывая свою национальность, поясняет – «родился в русской семье казака». А что в казачьих станицах бывали еще и не русские казаки? И тут же пишет, что отец у него врач, исключительно типичная профессия для русского казака… Да если бы он был из казачьей семьи, то, несмотря на учебу в политехническом институте, призвали бы его не на флот, а в казачьи части. Посмотрите на фотографию этого «русского казака», он более походит на родного брата Льва Бронштейна-Троцкого.

Взять того же Михаила Фриновского. Опять та же история: там, где следовало указать национальность, запись «родился в семье деревенского учителя». Но и этого показалось мало, поясняет: учился в духовном училище, как будто бы это что-то проясняет. В те времена в центральных российских губерниях, что ни еврей, то врач, либо юрист… В нашем нетипичном случае – сельский учитель. Поступив «добровольно» (?) вольноопределяющимся в кавалерийский полк, получив звание унтер-офицера, Фриновский дезертирует из полка, переходит на нелегальное положение и сотрудничает с анархистами. Ну, настоящий «русский» патриот… Из истории русской литературы начала 20-го века нам хорошо известен до боли знакомый сюжет – из вольноопределяющихся – в дезертиры, из дезертиров – в левые эсеры… Речь идет об Александре Гриневском, советскому читателю более известном под псевдонимом «Грин».

Примерно так же «вошел» в революцию и Петр Смирнов, пройдя славный путь от солдата запасного полка до начальника политуправления РККА, народного комиссара ВМФ и члена Советского правительства.

Что касается кадровой политики советского периода, не исключая пресловутой «ротации кадров» нынешнего смутного времени, чудес в этом процессе не бывало, и не бывает. В нашем же случае – в ходе массовой «чистки» военачальников ТОФа из шести комбригов корабельных соединений остался на свободе и сохранил должность только Филипп Октябрьский. Более того, буквально на гребне этой волны репрессий он назначается командующим Амурской флотилией и получает звание флагмана 2-го ранга. Здесь можно и к гадалке не ходить: кто-то из могущественных руководителей не только вывел его из-под удара, но и резко продвинул на вышестоящую должность. И судя по самому поверхностному анализу, на эту роль более других подходит заместитель наркома ВМФ Петр Смирнов-Светловский.

По вновь открывшимся обстоятельствам, для уточнения некоторых служебных контактов Филиппа Сергеевича, вернемся к периоду его службы на севере. С февраля по июнь 1924 года в Архангельске готовился к межфлотскому переходу во Владивосток сторожевой корабль «Воровский». Штаб и политотдел Северной флотилии обеспечивали эту подготовку. Начальник отделения пропаганды и агитации, периодически замещавший начальника политотдела, был просто обречен на плотное сотрудничество с командованием корабля. Остается напомнить, что этим работником политотдела был Филипп Иванов (вскоре ставший Октябрьским), а старшим помощником командира корабля был Петр Смирнов, вскоре ставший Светловским. Что у них было общего? Ну, разве что возраст. Казалось бы, ну что такое два года разницы? Но именно эти два года гражданской войны приблизили Петра Ивановича Смирнова к самому олимпу военно-политической элиты новой, советской России. 17-ти лет, с 1914 года он был в партии, с марта 1917 года редактировал газеты Кронштадского комитета РСДРП, возглавлял техническую комиссию кронштадского порта… В ходе восстания – комиссар и начальник штаба сводного отряда моряков, направленного под командой Павла Дыбенко в поддержку восставшего Петрограда. В феврале 1918 года – комиссар и командир минно-подрывного отряда из моряков в составе морского полка под общим командованием все того же Дыбенко, уже под Псковом. В июне того же 1918 года – возглавил экспедицию моряков-балтийцев в Нижний Новгород для формирования Волжской флотилии и возглавил ее штаб. Затем командир конного морского отряда в составе 5-й армии, ведущей бои с белоказаками. Первые месяцы 1919 года – военком Кронштадской морской крепости. Это был самый опасный период наступления войск Юденича на Петроград. Уже 17 апреля 1919 года Смирнов назначен командующим и военкомом Волжской военной флотилии. Под его руководством флотилия содействовала 2-й армии при форсировании Камы в ходе Пермской операции.

После объединения Волжской флотилии с Каспийской в конце июля 1919 года Петр Смирнов направлен командовать Днепровской военной флотилией с членством в РВС Гомельского укрепрайона. Флотилия содействовала войскам 12-й армии в форсировании Днепра и освобождении Киева. Если кому-то интересно, то армией в этот период командовал Антонов-Овсеенко, никогда не скрывавший своей особой линии в партийном руководстве, а основным конкурентом командарма и командиром ударной дивизии фронта являлся все-тот же Павел Дыбенко. Уже 7 августа 1920 года Смирнов направлен для командования Морской экспедиционной дивизией, участвовавшей в разгроме десанта генерала Улагая. На этой должности Смирнов сменил бывшего адмирала Немитца, умудрившегося к этому моменту в боях с врангелевцами потерять два морских полка из трех… Затем в период решительных боев по овладению Крымом Смирнов опять возглавляет Днепровскую флотилию.

После такой краткой исторической справки мы вынуждены признать, что Петр Иванович Смирнов – один из самых деятельных и успешных представителей флота на фронтах гражданской войны. На фоне его боевой деятельности тот же Паша Дыбенко не более как дилетант-недоучка и бузотер. К чести Смирнова было и то, что с толпой своих соратников по гражданской войне он не ринулся за должностями комкоров и командармов, а довольствовался скромной должностью на сторожевом корабле. Кстати, не исключено, что назначение на эту должность – следствие каких-то крутых политических интриг внутри военно-политического руководства РККА.

Итак, возвращаемся в февраль 1924 года. У причала архангельского порта стоит сторожевой корабль «Воровский», готовясь к межфлотскому переходу во Владивосток. Естественно, подготовку организуют и обеспечивают штаб и политотдел Северной флотилии. Вполне резонно предположить, что среди работников штаба и политотдела у старпома командира «Воровского» Смирнова единственное знакомое по Москве лицо и лицо это принадлежит работнику политотдела Филиппу Иванову. Исходя из этой предпосылки, Петр Иванович Смирнов и Филипп Сергеевич Иванов в этой ситуации еще в большей степени были обречены на контакт. Иначе, что могло бы связать бывшего легендарного командующего Волжской, Днепровской флотилий, члена многочисленных Военных советов периода гражданской войны, дважды орденоносца со скромным работником периферийного политотдела батальонным комиссаром Филиппом Ивановым. Очень похоже, что подобная трансформация заслуженного военачальника гражданской войны в старшего помощника командира обычного сторожевого корабля способствовала последующему необычному выбору Филиппа Сергеевича – всерьез овладеть военно-морскими знаниями, пройдя курс обучения в военно-морском училище.

Первое персональное звание Филиппа Сергеевича на тот период я выяснил по фотографии 1921 года, сделанной в период его службы в политуправлении РККА в Москве. Публикуя эту фотографию в своей книге, Римма Филипповна сопроводила ее следующей надписью – «Ф.С. Октябрьский в Москве перед совещанием». На заднем плане фотографии просматривается здание с массивной колоннадой, в нем с 20-х годов размещалось Главное Политуправление РККА. Филипп Сергеевич, как и подобает настоящему политработнику, готовится к совещанию, просматривая передовую статью газеты «Правда». На рукавах его кителя три нашивки над ними красная – «комиссарская» звезда. Это персональное звание будет ему сохранено при переводе на службу в Архангельск. Не иначе как гримасой судьбы можно расценить и тот факт, что аналогичные нашивки по должности старшего помощника командира корабля 3-го ранга имел на тот момент и Петр Иванович Смирнов. Если бы он сохранил те нашивки, которые ему причитались по должностям командующего флотилий или члена военного совета, то рукав его кителя до локтя был бы покрыт этими красными байковыми полосками, окантованными золотистым шнурком. Смирнов был умным человеком, не склонным к клоунаде и позерству, и до подобной порнографии дело не дошло. И без того я представляю состояние командира корабля, в старпомы которому назначили столь заслуженного военачальника – героя гражданской войны. Несколько проясняет ситуацию тот факт, что начальником перехода и одновременно командиром корабля был назначен бывший вице-адмирал Андрей Семенович Максимов. Это был человек с очень сложной судьбой, противоречивой натурой, но при всем этом он был опытнейшим моряком и блестящим судоводителем. У такого командира не грех было поучиться морскому делу, особенно учитывая специфику дальнего похода.

То, что Петр Смирнов в последующие годы служил серьезно и основательно свидетельствует его послужной список: 1925год – командировка в Китай в качестве военного советника. 1925-1927гг. – учеба в военно-морской академии. 1928-1929 гг. – командир эскадренного миноносца. 1930-1934 гг. – командир дивизиона эскадренных миноносцев Балтийского флота. Опять таки, в этот период, служа в Кронштадте, вполне вероятны контакты Филиппа Октябрьского и Петра Ивановича Смирнова. От гипотез переходим к реалиям. С 1934 года Петр Смирнов – инспектор Управления Военно-Морских сил РККА, курирующий строительство береговых объектов флота, Филипп Сергеевич Октябрьский – командир бригады торпедных катеров Тихоокеанского флота, активно ведущий строительство объектов береговой базы бригады. По различным заявкам, отчетам оба военачальника, опять таки, обречены на служебные контакты. Приближаемся к роковым для флотов 1937-1938 годам. Флагман 2 ранга Петр Иванович Смирнов-Светловский – первый заместитель наркома ВМФ Петра Александровича Смирнова. В апреле 1938 года состоялся печально известный визит наркома ВМФ на Тихоокеанский флот, в процессе которого были инициированы аресты среди командования флота и корабельных соединений. Мы уже вели речь о многочисленных арестах среди руководящего состава флота. По самому поверхностному анализу после визитов на флот наркома Петра Александровича Смирнова, затем – Михаила Фриновского из руководителей уровня – комбрига-комдива не пострадал только Филипп Сергеевич Октябрьский. В чем же причина такой поразительной неуязвимости?

За шесть лет бригада торпедных катеров под командованием Октябрьского превратилась в боеспособное мобильное соединение. За успехи в боевой и политической подготовке командир бригады Филипп Сергеевич в 1935 году был награжден орденом Красной Звезды.

Создать на таежном берегу океана за такой короткий срок сложную береговую инфраструктуру, обеспечивающую повседневную и боевую деятельность бригады торпедных катеров – это серьезное достижение.

Быть может, к деятельности командира бригады Октябрьского не возможно было придраться? Было несомненное преимущество у комбрига Октябрьского перед коллегами – командирами бригад надводных кораблей и особенно подводных лодок – он действительно в исключительно короткий срок обеспечил создание и оборудование образцовой береговой базы и военного городка для катерников и их семей. В масштабах же флота именно срыв сроков строительства береговых баз и объектов звучал вторым или третьим пунктом в перечне обвинений ответственных военачальников. По самому определению не бывало на флоте командира бригады кораблей у кого не нашлось бы недостатков в работе. Если даже теоретически допустить такое небывалое явление, то в чем тогда причина ареста начальника политотдела бригады торпедных катеров? Что у них с комбригом была настолько разная сфера деятельности, что один оказался врагом народа, а другой – передовиком, достойным награждения орденом, повышения в звании и назначения на вышестоящую ответственную должность? Чушь собачья – они делали одно общее дело и должны были делить и ответственность, и награды. Кстати, начальник политотдела бригады торпедных катеров бригадный комиссар Малютин – член партии с апреля 1917 года, за участие в боях гражданской войны был награжден именным оружием. Да и орден Красной Звезды из рук Гамарника он получил в один день с Филиппом Сергеевичем.

Свою версию чудесного избавления Филиппа Сергеевича Октябрьского от кровожадных наркомов Смирнова и Фриновского я уже изложил. Если такое объяснение грешит субъективностью и натяжками, готов выслушать ваше мнение.

Потому как Филипп Сергеевич не только не был арестован, но, получив внеочередное высокое звание, ушел на повышение, стоило ли ожидать, что он вступится за арестованного начальника политотдела, или «замолвит» кровожадному еврею Фриновскому хоть слово в защиту арестованных молодых перспективных капитан-лейтенантов Довгая и Петрова…Такая постановка вопроса грешит не просто наивностью, но и явной глупостью.

Посмотрите на фотографию Филиппа Сергеевича, сделанную в 1938 году. Именно в этом году, а не в 1935-м как ошибочно указала Римма Филипповна. На груди у Октябрьского медаль «20 лет РККА», награждение которой состоялось не ранее весны-лета 1938 года.

О «…поразительной целеустремленности, настойчивости и скрытой мужской силы…», что вовремя разглядела в Филиппе Иванове его будущая жена, и о которых пишет его дочь. Мне, глядя на фотографию молодого комбрига Октябрьского, видится и многое другое. Не хотел бы я попасть в подчинение к начальнику с таким взглядом. Посмотрев в эти глаза, на эти плотно сжатые губы, мне стало понятнее многое из того, что в последствие явилось причиной конфликтов Филиппа Сергеевича с Николаем Герасимовичем Кузнецовым, с Львом Владимирским, с Сергеем Горшковым и что однажды переполнило чашу терпения у самого Сталина, – отличавшегося до жестокости жестким характером…

Волна первых арестов на ТОФе и на Амурской флотилии началась еще летом 1937 года. Тогда были арестованы командиры мониторов: Фоменко, Кузнецов, Лепин. В Зейском отряде кораблей были арестованы: Герасимов, Е.А. Гончаров, Синицын, Медовый, Бирин и др. Большинство из них было расстреляно.

На Амурской флотилии, как и на Тихоокеанском флоте, главным организатором репрессий в начале 1938 года стал Нарком ВМФ Петр Александрович Смирнов. В феврале 1938 года на общем собрании командного состава флотилии он сказал: «Вы не видите, среди вас сидят враги народа». По воспоминаниям офицеров флотилии: «…хотелось оглянуться, посмотреть на врагов, но рядом знакомые лица друзей и боевых товарищей, с которыми уже семь лет служишь на кораблях, охраняешь государственную границу страны. Хотя наше поколение и было воспитано на вере в Партию и в Сталина, но такое огульное обвинение привело всех присутствующих на собрании в шок и вызвало смятение в душах…».

Сразу после этого совещания на флотилии начались новые аресты. В марте 1938 года после вызова в Москву был арестован командующий флотилией флагман 1 ранга И.Н. Кадацкий-Руднев. Услышав эту звучную двойную фамилию, изначально предполагаешь, что Иван Николаевич принадлежал к знатному шляхецкому роду и несколько удивляешься, что ее носитель – в прошлом простой матрос, активный участник гражданской войны. Следом за командующим были арестованы: начальник штаба – капитан 2 ранга Николайчик; флагманский штурман Палечек, начальник отдела боевой подготовки – А. Цибульский. Аресту подверглись и более мелкие руководители, служившие в штабе и в военном речном порту. Аресты продолжались в течение длительного срока, об арестах никому не объявляли и ничего не объясняли. На флотилии об арестах узнавали случайно, чаще при встречах на очередных совещаниях. По воспоминанию одного из моряков флотилии: «…Лично я никогда не верил, что среди моих друзей, с которыми вместе учился в морском училище, служил на одном корабле, жил в одной квартире, – такими, к примеру, как Юра Польский – командир монитора «Киров», Коля Рогинов, Саша Цибульский, которых уже арестовали, – есть враги народа. Было арестовано много моих товарищей, с которыми я учился в училище: Козлов, Копылов, Хван, командир БТ-5 Федоров, Польский, Заруба. Поверить, что они были враги невозможно… Думалось, что происходит какая-то ошибка, что кому-то нужны эти аресты, но так до конца разобраться не смог. Только в период гласности стало понятным, что это было время запланированного сверху, планомерного уничтожения людей, которое охватило не только командиров на флотилии на Дальнем Востоке, но и по всей стране: в промышленности, науке, в самой партии».

К воспоминаниям подобного рода следует относиться критически. Автор часто повторяется, одним списком приводит фамилии офицеров, пострадавших от репрессий в разные годы и тут же попадаются фамилии офицеров по разным причинам избежавших репрессии… Так, о капитан-лейтенанте И.А. Зарубе нам еще предстоит неоднократно упоминать.

Судя по всему, автор воспоминаний закончил ВМУ в 1931 году и в составе большой группы выпускников прибыл служить на Дальний восток. Это важно уже потому, что большинство его ровесников к 1938 году имели звание капитан-лейтенантов и занимали ответственные должности в штабах отрядов, дивизионов кораблей, командовали канонерскими лодками и мониторами. В этом же (1931) году окончил училище, и в 1938 году стал капитаном 3 ранга Сергей Горшков, о котором мы неоднократно будем упоминать в нашем исследовании.

По послужному списку Филиппа Сергеевича проанализируем прохождением им службы во второй половине 30-х годов. Многое настораживает, содержание отдельных записей в личном деле удивляет. Если принять на веру, что приказ Наркома ВМФ о вступлении в должность командующего Амурской флотилии комбрига Октябрьского состоялся в феврале 1938 года, то приходится признать, что и отстранение от должности флагмана 1 ранга Кадацкого-Руднева, и арест его ближайших помощников происходил уже в присутствии Филиппа Сергеевича Октябрьского. Если же допустить, что назначение Октябрьского на должность командующего Амурской флотилии состоялось сразу же после ареста Кадацкого-Руднева, то придется смириться с тем, что до конца марта, пока не был оглашен приговор суда, на должности командующего продолжал числиться флагман 1-го ранга Кадацкий-Руднев. Работники отделов кадров флотского уровня подобных нарушений не должны были допустить. А ведь здесь значение каждой даты исключительно важно. Казалось бы, месяц вперед, месяц назад, – нашел к чему придраться… Для объективного суждения по конкретной ситуации даже несколько суток имеют большое значение. В феврале Наркомом ВМФ еще был Петр Александрович Смирнов, с 8 сентября – наркомом стал Михаил Фриновский, а в период с 30-го мая по 8 сентября обязанности наркома исполнял первый заместитель Наркома – Петр Смирнов-Светловский. По многим признакам, продвижению Октябрьского на должность командующего флотилией способствовал именно Смирнов-Светловский, и в последующем Филиппу Сергеевичу очень уж не хотелось «засвечивать» своего давнего благодетеля, ставшего вдруг (?) «врагом народа»… Это только потом, когда все три «фигуранта» из нашего «наркомовского» списка будут причислены к врагам народа, станет одинаково опасно упоминать их имена…

От эмоций и предположений переходим к фактам. В феврале 1938 года Филиппу Сергеевичу было присвоено звание флагмана 2 ранга, что еще в большей степени подтверждает факт назначения Октябрьского на должность командующего флотилией именно в этом месяце…

Вы думаете что-либо изменилось на Амурской флотилии в плане арестов после назначения ее командующим Филиппа Октябрьского? Обратимся к документам. В мае-июне были арестованы командир дивизиона мониторов М.П. Антонов, начальник политуправления бригады мониторов полковой комиссар Строкин. 4 августа арестовали капитан-лейтенантов Н.Д. Сергеева, Н.Н. Логинова, А.М. Гущина и многих других.

Последние аресты были связаны с прибытием на Тихоокеанский флот и Амурскую флотилию нового Наркома ВМФ М.П. Фриновского и начальника Главного политуправления РККА Льва Мехлиса. Благодаря столь активным действиям органов НКВД, на Амурской флотилии стал ощущаться явный недостаток квалифицированных кадров. Причем, речь уже шла не только о командном составе: на одном из мониторов было арестовано 8 человек сверхсрочников и военнослужащих срочной службы. Аресты многих младших офицеров и сверхрочников парализовали боевую деятельность отдельных кораблей. Это стрелковый батальон на строевую подготовку может вывести старшина сверхсрочной службы, а управлять монитором на такой реке как Амур, не всегда и помощнику командира можно доверить… Какова же реакция на ситуацию командующего флотилией?

 Как уже говорилось, на должность командующего Филипп Сергеевич был назначен Наркомом Петром Александровичем Смирновым. Заступивший Нарком Михаил Фриновский совместно с начальником главного политуправления РККА Львом Михайловичем Мехлисом деятельность Октябрьского проинспектировали и, судя по всему, одобрили. Успехами в боевой подготовке при таком дефиците опытных кадров в бригадах и отрядах флотилии Филипп Сергеевич вряд ли мог похвастаться. Чем же мог так очаровать этих двух кровожадных евреев флагман 2 ранга Октябрьский? Правильно, – только тем, что настойчиво и успешно выполнял их указания по выявлению и искоренению врагов народа на флотилии. Быть может, у вас какие-то другие соображения на этот счет?

Как же комментирует в своих воспоминаниях подобную обстановку на флотилии дочь Филиппа Сергеевича – Римма Филипповна? «…На памяти у меня один странный разговор, состоявшийся в нашей семье. Отец пришел хмурый со службы, чем-то расстроенный. На мамин вопрошающий взгляд ответил раздраженно:

– Я ему сказал: что же ты делаешь? Мне скоро не с кем будет работать. Знаешь, что он мне ответил? «Погоди, погоди, скоро и до тебя доберемся».

– И что же ты? – спросила мама.

– Говорю: руки коротки.

Этот короткий диалог запал в детскую память, видимо, в связи с названной в разговоре фамилией Кротова – начальника Особого отдела флотилии. Эта фамилия наводила страх…».

Любопытные воспоминания. Чем же объясняется такая смелость Филиппа Сергеевича в разговоре с начальником Особого отдела флотилии? Да только тем, что Филипп Сергеевич хорошо представлял уровень тех, кто стоял за его спиной, кто, сохранив его на прежней должности, решительно назначил на более высокую и ответственную должность.

По свидетельству Николая Герасимовича Кузнецова, в то время командующего ТОФ, в начале апреля 1938 года во Владивосток приехал глава недавно образованного Наркомата ВМФ бывший начальник Политуправления РККА Петр Александрович Смирнов. Прямо с перрона вокзала Смирнов заявил Кузнецову: «Я приехал навести у вас порядок и почистить флот от врагов народа».

О «плодотворной» деятельности Смирнова в ходе этого приезда мы уже вели речь. Для нас важен лишь тот факт, что Филипп Сергеевич Октябрьский, назначенный командующим Амурской флотилии, – ставленник, или если вам будет угодно, – «назначенец» наркома ВМФ Петра Смирнова. Наверняка, назначая его на эту ответственную и вполне независимую от командующего ТОФ должность, Смирнов придал Октябрьскому особые полномочия и права по наведению «порядка» на флотилии, что и давало Филиппу Сергеевичу основание сдерживать неуемную прыть того же особиста Кротова.

При этом стоит обратить внимание и на то, что в разговоре с Кротовым, обнаруживается не столько желание защитить своих непосредственных подчиненных от явного произвола, сколько сохранить штат полезных для дела сотрудников… А это, как говорят в Одессе, «…две большие разницы».

Объективности ради, следует признать, что Филипп Сергеевич делал попытки вывести из-под удара отдельных офицеров. Обратимся к воспоминаниям Ивана Зарубы. Иван Александрович очень точно передает ситуацию, сложившуюся на флотилии в период репрессий: «В конце 1937 года, 12 ноября меня вызвали в штаб сдать должность. Значит, дела мои плохи. Я сдал за два часа. Лялько у меня принял. Я ушел домой, и вдруг звонит Октябрьский. Я удивился, в чем дело? Он говорит: «Я ничего не могу сделать. Все делается без меня. Я дам совет: получите все ваши деньги и уезжайте. Никаких вопросов не задавайте. На следующий день я уехал, а вещи попросил продать соседа».

Остается уточнить, что Заруба ошибочно датирует события 1937 годом, вместо 1938-го, так как Октябрьский принял дела командующего флотилией не ранее марта 1938 года. Что же касается самого эпизода с Зарубой, то Филипп Сергеевич, выводя его из-под удара, ничем особенно не рисковал, исполняя приказание штаба флота о представлении капитан-лейтенанта Ивана Зарубы к демобилизации… Нас ждет еще не один эпизод общения с Иваном Зарубой, поэтому мы с ним надолго не расстаемся. Очередная встреча с Иваном Зарубой, ставшим к тому времени капитаном 2 ранга, произойдет 11-го ноября 1941 года. Именно в этот день крейсер «Червона Украина», которым командовал капитан 2 ранга Заруба, благодаря странному упрямству командующего флотом Октябрьского, был буквально «подставлен» под удар немецкой авиации и утоплен в Южной бухте рядом с Графской пристанью. Не особенно дорожил Филипп Сергеевич свидетелями своей «плодотворной» (?) деятельности на Амуре… Еще через 8 месяцев, в июле 1942 года, наш «заботливый» Филипп Сергеевич, убывая с Херсонесского аэродрома на Кавказ, бросит своего сослуживца по Амуру в числе многих десятков тысяч человек, обрекая всех на смерь и плен… По обоим упомянутым эпизодам, в которых Ивану Зарубе пришлось фигурировать и как участнику и как невольному свидетелю, нам предстоит в свое время уточнить многочисленные детали.

Возвращаясь к событиям 1938-1939 годов, приведем выдержку из воспоминаний очевидца: «…Но этому «набору» (имеется в виду группа, арестованная в августе 1938 года – Б.Н.) повезло: все они в начале 1939 года были выпущены на свободу и уехали с базы флотилии к новым местам службы на западе и на других флотах. В то время мы, конечно, были рады тому, что справедливость восторжествовала, но не могли понять, что происходит. Только теперь, десятилетия спустя, что было тайным, становится явным. В конце 1938 года, когда еще продолжалось следствие над арестованными «последнего набора», нарком внутренних дел Ежов и Фриновский были сняты с занимаемых должностей и арестованы. Ежова сменил Берия…».

Действительно, процесс репрессий завершал свой очередной кровавый цикл. 30 июня 1938 года Смирнов Петр Александрович был арестован как участник военно-фашистского заговора. Расстрелян он был 22 февраля 1939 года.

26 марта 1939 года арестован Смирнов-Светловский Петр Иванович, занимавший при двух наркомах должность первого заместителя. Расстрелян 6 марта 1940 года.

6 апреля 1939 года арестован по обвинению в «…организации троцкистско-фашистского заговора в НКВД» Фриновский Михаил Петрович. Расстрелян 4 февраля 1940 года.

Казалось бы, и некоторым «назначенцам» последних наркомов могло не поздоровиться?

Я специально выписал даты арестов двух наркомов и их первого заместителя, чтобы не было сомнений в обстановке очередного назначения Филиппа Сергеевича Октябрьского теперь уже на очередную должность – командующего Черноморским флотом.

Обратимся к уже проверенному «первоисточнику» – воспоминаниям Риммы Филипповны Октябрьской: «…В начале марта 1939 года в Москву с Дальнего Востока отправился специальный поезд с делегатами 18-го съезда партии. В числе делегатов был и мой отец. Мы уезжали всей семьей. Родители решили совместить поездку на съезд с очередным отпуском. Но мог ли военный человек планировать свою жизнь?

Все вышло совсем иначе. Съезд закончился, папа приехал в Ленинград, где мы его ждали, и сообщил о полном изменении планов. Отпуска не будет, он назначен командующим Черноморским флотом, и мы сейчас же едем в Севастополь…».

Детская память очень цепкая: сказано весна, значит – весна, сказано март, значит – март. Очевидно, что в кулуарах съезда высшим военно-политическим руководством страны было принято решение о назначении флагмана 2 ранга Октябрьского командующим Черноморским флотом. Мог ли как-то повлиять на это назначение Николай Герасимович Кузнецов? Не мог, потому, как решение о его назначении заместителем Наркома ВМФ было принято в процессе того же съезда и озвучено на совещании, которое собрал Врио Наркома ВМФ флагман 2 ранга Смирнов Петр Александрович. С ходом этого совещания мы уже знакомы по воспоминаниям Николая Герасимовича Кузнецова. Зачем же тогда годами писать в биографиях и в различных справках, что назначение Октябрьского на Черноморский флот состоялось в августе 1939 года? Да потому, что уже 26 марта 1939 года был арестован флагман 2 ранга Смирнов-Светловский, который первым предложил назначить Филиппа Сергеевича командующим… Тихоокеанским флотом. Да, я не ошибся, именно – Тихоокеанским. Но вот тут уже, что называется, «удила закусил» Кузнецов, в присутствии которого обсуждалась кандидатура Октябрьского, и было принято компромиссное решение – Октябрьский назначается командующим Черноморским флотом, а флагман 2 ранга Иван Юмашев направляется из Севастополя во Владивосток, командовать Тихоокеанским флотом. С учетом того, что с Юмашевым нам предстоит встретиться только в 1947 году, когда он сменит на посту Главкома ВМС Кузнецова, имеет смысл кое-что о нем узнать.

Наш нездоровый интерес вызван, прежде всего, тем, что при неожиданной смене начальников, невольно возникают разные вопросы. Прежде всего, – чем была вызвана эта замена? На этот вопрос, несколько невнятно, но мы получили ответ. Вопрос второй,- равноценная ли это была замена? Для ответа на него следует знать человека, кому на смену пришел Филипп Сергеевич Октябрьский. И только, выполнив это условие, имеет смысл вести речь о том, что потерял или что приобрел флот и Севастополь от этой замены.

И так, что за человек был бывший командующий Черноморским флотом Иван Степанович Юмашев?

Чтобы не спугнуть боязливого читателя, я не стану знакомить с биографией Ивана Юмашева с момента его рождения. В нашем случае уместно начать с начала его командной карьеры, которая привела его на должность командующего флотом. Без фантазий, только факты: 1924 году в должности старшего артиллериста служил на сторожевом корабле «Воровский», на котором участвовал в межфлотском переходе – Архангельск – Владивосток. Так вот, непосредственным начальником «военмора» Юмашева являлся старший помощник командира «Воровского» Смирнов Петр Александрович. Если же учесть и тот факт, что в период гражданской войны оба они служили матросами на кораблях в Кронштадте, затем воевали в составе Волжской военной флотилии, то очень велика вероятность их общения в процессе дальнейшей службы. Вот они хитросплетения флотских судеб – безотказный служака, отличный моряк, прошедший все основные ступени флотской службы (в отличие от Филиппа Сергеевича Октябрьского), а в клубок интриг все-таки попал.

Филиппу Сергеевичу впоследствии очень уж не хотелось, чтобы оба последних его назначения как-то ассоциировались с именем «врага народа» Смирнова-Светловского. Но это была только одна из причин последующей подтасовки дат назначений на должности и сроков передачи дел. При фактическом положении дел получалось, что Октябрьский не пробыл в должности командующего Амурской флотилией и календарного года. Когда же дата назначения на должность командующего Амурской флотилией плавно сместилась с апреля на февраль, а дата принятия дел командующего Черноморским флотом так же плавно переместилась с апреля на август – здесь уже все в соответствии со стандартами кадровой политики. Ведь не бросился же Филипп Сергеевич, прямо со съезда в Хабаровск, сдавать дела по должности командующего флотилией своему преемнику – капитану 1 ранга Арсению Головко, и не спешил он в штаб Черноморского флота принимать дела у флагмана 2 ранга Юмашева, убывающего командовать Тихоокеанским флотом. А времена то были ох какие суровые – спешить явно не следовало. Не успели разъехаться делегаты 18-го съезда, как 26 марта был арестован Смирнов-Светловский, а 6 апреля был арестован Нарком ВМФ Фриновский. Послужной список офицера, даже с учетом помарок, затушевок, писарских ошибок – это документ серьезный. И по нему выясняется, что отпусков за 1938-1939 годы флагмана 2  ранга Октябрьского Нарком ВМФ не лишал, и два весенних месяца 1939года вполне вписываются в выверенные до мелочей поступки Филиппа Сергеевича.

Кузнецов по натуре был не злопамятный, но очень впечатлительный и эмоциональный. А повод для смертельной обиды на Филиппа Октябрьского у него был, и не у него одного. Нам трудно будет объективно оценить дальнейшие взаимоотношения Филиппа Сергеевича Октябрьского с Николаем Герасимовичем Кузнецовым и Сергеем Георгиевичем Горшковым, если мы не познакомимся с некоторыми подробностями гибели эскадренного миноносца «Решительный». Но для этого нам придется вернуться на Дальний Восток – в Хабаровск и Владивосток осени 1938 года.

8 ноября 1938 года в Татарском проливе недалеко от Советской гавани погиб в шторм эсминец «Решительный». Казалось, какое отношение к этому событию имел Октябрьский, который находился в Хабаровске, командуя Амурской флотилией? Дело в том, что по приказанию наркома ВМФ Михаила Фриновского, флагман 2 ранга Филипп Октябрьский возглавил комиссию по расследованию катастрофы с эсминцем.

Теперь по сути дела. Осенью 1938 г. руководство флота приняло решение перевести строившиеся в Комсомольске-на-Амуре лидер «Орджоникидзе» и эсминец проекта «7»  «Решительный» во Владивосток, где они должны были достраиваться на «Дальзаводе». Эсминец, как говорилось выше, погиб 8 ноября. А уже 17 ноября была создана особая комиссия по расследованию причин его гибели. Председателем комиссии был назначен командующий Амурской флотилией флагман 2 ранга Октябрьский.

С 17 по 24 ноября комиссия осмотрела место катастрофы, ознакомилась с документами в штабе Тихоокеанского флота, опросила лиц, имевших отношение к делу, и 24 ноября отправила докладную записку в Москву наркому ВМФ командарму 1 ранга М.П. Фриновскому.

Далее я, дабы не быть обвиненным в предвзятости в столь деликатном деле, приведу текст записки без купюр.

«По имеющимся предварительным данным о предполагаемом переводе из Комсомольска во Владивосток двух кораблей «Серго Орджоникидзе» и «Решительный», Военсовет Тихоокеанского флота 13 сентября с.г. [1938 г.] приказом № 0082 назначил отряд по переводу кораблей во главе с командиром 7 морской бригады капитаном 3 ранга Горшковым и военкомом отряда старшим политруком Мещеряковым. Тем же приказом был объявлен план перевода кораблей, предусматривающий одновременный перевод обоих кораблей по двум вариантам: перевод кораблей своим ходом, или же перевод последних под буксирами с соответствующим обеспечением в обоих случаях: в случае перевода кораблей под буксирами, при следовании последних от Де-Кастри до Владивостока буксирующими средствами были помечены: ледокол «Казак Хабаров» для эсминца, а буксир «Посьет» для лидера. Этим же планом предусматривался заход отряда в Совгавань для осмотра механизмов переводимых кораблей. Связь на переходе должна была быть обеспечена разработанным в июне месяце с. г. планом отдела связи Тихоокеанского флота. Каких-либо планов политического обеспечения перевода кораблей для военкома отряда разработано не было.

26 сентября с.г., получив Вашу телеграмму № 557 с решением правительства о переводе кораблей и с Вашим требованием о необходимости обратить серьезное внимание на подготовку кораблей к морскому переходу, на организацию связи, организованность и бдительность всего личного состава при выполнении ответственного задания правительства, Военсовет Тихоокеанского флота никаких изменений в ранее утвержденный план перевода кораблей не вносил, никаких дополнительных указаний Горшкову, имевшему у себя этот план, не дал, работникам штаба флота никаких задач по корректировке плана не поставил, и этот план действовал до прибытия кораблей 9 октября с.г. в Совгавань.

Несмотря на телеграфное приказание Вашего заместителя флагмана флота 2 ранга т. Смирнова от 1 октября с г. № 578, запрещающего задерживать корабли в Совгавани для приведения в порядок механизмов с целью следования кораблей во Владивосток своим ходом, Военсовет Тихоокеанского флота категорически не запретил Горшкову приводить в порядок механизмы переводимых кораблей, а наоборот, 6 октября с.г. запрашивает Горшкова, «какое время нужно для того, чтобы корабли могли идти во Владивосток своим ходом?», и 8 октября с.г. дает указание коменданту СГУР-8 обеспечить стоянку кораблей у завода Совгавани.

 Об игнорировании Военсоветом Тихоокеанского флота приказания Вашего заместителя, а также о задержке кораблей в Совгавани по причине приведения в порядок механизмов на последних, и в связи с выбором буксирующих кораблей, – нами установлены следующие факты:

а) 9 октября с.г. Военсовет намечает ориентировочный срок выхода кораблей из Совгавани 20 октября 1938 года и требует от Горшкова план его работы;

б) 10 октября с.г. Горшков доносит Военсовету о том, что по одной машине будет готово: на лидере к 15 октября 1938 г. и на эсминце к 18 октября 1938 г.; что «вторые машины сомнительны, завод в помощи отказал»;

в) 11 октября с.г. Военсовет предлагает Горшкову «приготовиться к выходу на 18 октября 1938 г.» и одновременно штафлот Тихоокеанского флота доносит в Главморштаб о выходе кораблей ориентировочно 15–18 октября с.г.;

г) 18 октября с.г. Горшков донес комфлотом о том, что по одной турбине на обоих кораблях окончен монтаж и идут испытания. В это же время Военсовет принял решение о переводе кораблей из Совгавани двумя эшелонами. И 22 октября 1938 г. лидер под руководством Горшкова был выведен из Совгавани.

После получения Вашей телеграммы от 23 октября 1938 г. № 0026, с категорическим запрещением приводить в порядок механизмы на кораблях, комфлота, через начштаба, 23 октября 1938 г. ограничился передачей обезличенного распоряжения на имя коменданта СГУР (майора В.Н. Моложаева) следующего содержания: «Комфлот запретил всякого рода испытания машин эсминце до прибытия Владивосток. Проследите исполнение», не дав прямого указания оставшемуся в Совгавани на эсминце капитану 2 ранга т. Капустину и строителям.

25 октября 1938 г. во время личного доклада Горшкова командующему флотом т. Кузнецову о приводе лидера во Владивосток, Горшков вновь докладывал т. Кузнецову о целесообразности испытания механизмов на эсминце, против чего Кузнецов не возражал, и молчаливо соглашался с Горшковым, на основе чего последний, то есть Горшков, потребовал от Капустина доклада о ходе проворота турбин на эсминце.

В связи с таким, на первый взгляд непонятным, а по существу преступным отношением комфлота к выполнению Ваших и Вашего заместителя прямых и четких приказаний, 28 октября 1938 г. комендант СГУР запрашивает комфлотом следующее: «Вами запрещены испытания машин на эсминце. Комбриг требует доклада проворота турбин, на имя строителей распоряжений нет».

Ни комфлот, ни Военный совет на этот запрос коменданта СГУР не ответили и никаких указаний последнему не дали. Горшков же, узнав о том, что работа по опробованию машин на эсминце прекращена, самовольно и без ведома комфлота приказал Капустину продолжать производство испытания машин на эсминце.

Таким образом, мы констатируем, с чем согласен и Военсовет, о том, что Военсовет Тихоокеанского флота Ваших и Вашего заместителя прямых указаний и категорических запрещений об испытании механизмов на кораблях не выполнял и их игнорировал, что, несомненно, имело отражение на своевременном выводе кораблей, в особенности эсминца «Решительный» из Совгавани. Мы считаем, что у комфлота, до последних дней вывода эсминца из Совгавани, была тенденция на осуществление возможности привода эсминца во Владивосток своим ходом.

15 октября начальник Главморштаба Галлер в адрес штафлота телеграммой № 632 снова подтверждает Ваше приказание о скорейшей выводке кораблей из Совгавани с расчетом использования благоприятной погоды.

Однако в связи с отсутствием твердого плана перевода кораблей и это приказание не выполняется. Подтверждением этому может служить то обстоятельство, что Военсоветом еще не было выделено определенных кораблей в качестве буксировщиков. Так, например, наштафлот 12 октября сообщает Горшкову, что для буксировки в Совгавань направляются «Партизан» и «Полярный».

Горшков 18 октября, в свою очередь, доносит комфлоту о подготовке к буксировке «Кулу» и вторым буксиром просит разрешить использовать минный заградитель «Астрахань», на что получает отказ за непригодностью «Астрахани».

17 октября Военсоветом неожиданно принимается решение выводить корабли по одному, о чем даются указания Горшкову с предложением выводить лидер с помощью «Кулу» и одного тральщика, а для эсминца, в отмену прежних буксиров, намечается уже «Казак Хабаров».

Военсовет объясняет, что решение о раздельном выводе кораблей было основано на меньшем риске.

22 октября лидер на буксире «Кулу» был выведен из Совгавани и доставлен во Владивосток.

Несмотря на то что, казалось бы, после перевода лидера можно было твердо определить и сроки, и наметить корабли для буксировки эсминца, этого не делается и на всем протяжении подготовки к переводу эсминца продолжается возмутительная свистопляска с подбором буксирующих кораблей и сроков готовности к выходу.

26 октября комендант СГУРа доносит комфлоту, что в Совгавани находится гидрографическое судно «Океан», и запрашивает о возможности отправки с ним «Решительного».

Военсовет, приняв решение, что переводом «Решительного» также будет руководить Горшков, прибывший к этому времени во Владивосток с лидером, запрещает отправку эсминца до возвращения в Совгавань Горшкова, но не дает никаких указаний об использовании «Океана».

28 октября комендант СГУРа снова запрашивает комфлота, когда и каким буксиром будет отправлен «Решительный», на что получает ответ Военсовета, что 2 ноября в Совгавань прибудет Горшков, который будет руководить буксировкой.

В отношении же буксиров опять-таки неопределенно указывается, что будут буксировать гидрографические суда «Охотск» или «Океан».

Эта неразбериха с буксирующими кораблями, помимо отсутствия у Военсовета твердого плана перевода «Решительного», объясняется еще тем, что перевод не рассматривался как целевая задача, а совмещался, или, вернее, был подчинен, другим перевозкам Тихоокеанского флота. Отсюда и сроки перевода не были установлены, и когда начальник Главморштаба Галлер телеграммой № 072 от 1 ноября запросил о сроке перевода эсминца, заместитель комфлота Арапов донес, что «Решительный» будет отправлен ориентировочно 7 или 8 ноября.

Из предыдущего изложения видно, что даже для такого «ориентировочного» ответа у Арапова оснований не было.

Это подтверждается теми безобразиями в части подбора буксиров, которые имели место и после определения сроков выхода по запросу Главморштаба. Отсутствие плана и твердого руководства со стороны Военсовета широко используется Горшковым, который берет инициативу в свои руки и, по существу, самостоятельно решает вопросы и плана, и срока буксировки. Так, телеграммой от 2 ноября Горшков, сообщая комфлоту о том, что «Охотск» задерживается под выгрузкой, выдвигает предложение выводить эсминец буксиром «Самоед» и назначает срок выхода 3 ноября, на что получает разрешение комфлота. При этом ни в телеграмме Горшкова, ни в телеграмме комфлота нет никаких указаний о средствах обеспечения перехода.

Как оказалось в последующем, «Самоед» не был готов к буксировке, в связи с чем Горшков, опять-таки сам, переносит выход на 12 часов 4 ноября, о чем доносит комфлоту, и здесь же просит выделить в качестве обеспечения одну подлодку.

В связи с ожидающимся штормом, комфлот 4 ноября запрещает выход Горшкову до особого распоряжения и одновременно доносит в Главморштаб о задержке эсминца в связи со свежей погодой.

Казалось бы, что к этому времени вопрос с буксирующими кораблями разрешен окончательно, что подтверждается телеграммой Горшкова 4 ноября, когда он доносит: «К переходу готов, ожидаю разрешения».

Задержка в переводе уже может быть отнесена исключительно за счет неблагоприятной метеообстановки, что также подтверждается телеграммой наштафлота от 4 ноября, в которой Горшков ориентируется, что «ближайшие три дня ожидается сильный тайфун», и в связи с этим выход запрещается до особого приказания комфлота.

В той же телеграмме, несмотря на донесения Горшкова о готовности к переходу под буксиром «Самоеда», наштафлот снова поднимает вопрос о буксирах и запрашивает Горшкова, чем лучше буксировать, «Самоедом» или «Охотском». На этом факте мы останавливаемся потому, что вместо проверки пригодности буксира установленным порядком, то есть по судовым документам или через бюро регистра, вопрос решается усмотрением Горшкова.

То же и в части метеообстановки, вместо того, чтобы, имея прогноз об ожидающемся в ближайшие три дня тайфуне, твердо решить вопрос о запрещении выхода эсминца до 7 ноября, делается другое. На запрос штафлота, чем лучше буксировать, Горшков выдвигает совершенно новый план буксировки одновременно двумя судами, который без всякой проверки и изучения утверждается комфлотом. Одновременно и Горшков, и комендант СГУРа запрашивают, когда выходить, на что комендант СГУРа от начштафлота, а Горшков от комфлота получают разрешение отправлять эсминец 5 ноября, фактически отменяя отданное ими же накануне запрещение и тем самым грубо игнорируя неблагоприятную метеообстановку.

Это особенно важно, имея в виду Ваши неоднократные указания Военсовету Тихоокеанского флота об учете метеообстановки при организации перехода. Разрешение на выход 5 ноября становится еще более непонятным, если учесть, что в этот день комфлоту докладывалась специально по его вызову метеообстановка и снова был подтвержден неблагоприятный прогноз погоды.

Игнорирование метеообстановки имело место и со стороны Горшкова, который в телеграмме от 4 ноября, донося о плане буксировки, одновременно сообщает. «Завел три буксира, штормы не опасны». На это лихачество и зазнайство Горшкова Военсовет никак не реагирует.

В последующие дни, вплоть до выхода миноносца из Совгавани 7 ноября, безобразно-преступное отношение к выполнению важнейшего задания правительства достигает своего предела.

Горшков, донося 4 ноября о готовности к переходу двойной тягой, и получив разрешение на выход 5 ноября, в тот же день, т е. 5 ноября доносит, что: «Распоряжением коменданта СГУР «Самоед» отдает буксир и готовится уйти, «Охотск» без угля и имеет задание в ряде бухт по побережью брать демобилизованных».

На подготовке к буксировке «Охотска» и его готовности следует остановиться особо.

4 ноября в 18 ч 30 мин Горшков донес, что ждет приказания о выходе под буксиром «Охотска» и «Самоеда», в то время как командир «Охотска» в 16 ч 50 мин того же 4 ноября, донося о прибытии в Совгавань, одновременно сообщает, что «имеет угля только 10 тонн, в Совгавани угля нет, дальше работать без щелочения котлов не могу, прошу за счет неприкосновенного запаса угля следовать во Владивосток».

Не менее характерна и вторая телеграмма командира «Охотска» от 5 ноября 00 ч 12 мин в адрес зам. Комфлота: «Комбриг эсминца передал задание Военсовета Тихоокеанского флота буксировать эсминец. Помощник начальника штаба флота предлагает собрать демобилизованных. Угля нет, запросил разрешения расходовать непзапас, ответа нет. При имеемом условии немедленного выхода могу дойти Владивосток. Что выполнять?».

Затем командир «Охотска» в течение всего дня 5 ноября до 20 часов 20 мин трижды доносит в штафлот, что стоит на якоре и ждет разгрузки, и лишь в 20 часов 23 мин доносит, что вышел для буксировки эсминца. Если учесть, что в ночь на 6 ноября Горшков выходил из Совгавани, можно судить, в какой готовности был буксир «Охотск».

Не лучше обстояло дело и со вторым буксиром «Самоед», который, стоя под буксиром, имел в неотапливаемых трюмах демобилизованных красноармейцев, направляемых во Владивосток. Это свидетельствует не только о безответственном отношении Горшкова к порученному заданию правительства, но не в меньшей мере характеризует и стиль руководства, контроль и продуманность действий со стороны Военсовета.

Естественно, что при таком положении с буксирами Горшков, наспех их подготовив и выйдя в ночь на 6 ноября из Совгавани, сразу же по выходе в связи с обрывом одного буксира возвращается, о чем доносит комфлоту.

Комфлот, одобрив возвращение в Совгавань и не требуя никаких объяснений о причинах обрыва буксира, ограничивается лишь запросом Горшкова, удобно ли буксировать двумя судами, а через наштафлота телеграммой 6 ноября запрещает Горшкову выход из Совгавани без его особого приказания.

Горшков, не отвечая по существу этого запроса комфлота, своей телеграммой 6 ноября доносит, что отпускает «Самоед» и 7 ноября выходит с одним «Охотском», то есть опять-таки самостоятельно изменяет план буксировки и назначает срок выхода. Не получив ответа на эту телеграмму, Горшков 7 ноября утром пытается выйти из Совгавани, но по семафору задерживается комендантом СГуРа в связи с отсутствием разрешения комфлота.

Комфлота 6 ноября, запретив Горшкову выход, созывает у себя специальное совещание по анализу метеообстановки и, еще раз получив подтверждение о неблагоприятном прогнозе на ближайшие дни, 7 ноября в 9 ч 50 мин передает Горшкову, что 7 и 8 ноября на побережье ожидается неблагоприятная погода. И вновь подтверждает запрещение выхода до особого распоряжения.

Еще до получения этой телеграммы Горшков, после задержания его комендантом при первой попытке выйти, в 8 ч 50 мин того же 7 ноября просит у комфлота разрешения на выход, сообщая о том, что погода благоприятная.

Получив эту телеграмму, комфлот, не считаясь с только что им же переданным Горшкову прогнозом и запрещением выхода, находясь на трибуне, в связи с проходящим в то время парадом, требует снова дать ему метеообстановку, которая и передается ему на трибуну через начштаба.

Несмотря на то, что и на этот раз прогноз дается неблагоприятный, комфлота здесь же на трибуне без участия члена Военсовета (находившегося также на трибуне) отдает распоряжение передать Горшкову разрешение на выход, что и было исполнено.

Надо сказать, что не только это решение было принято комфлотом без участия члена Военсовета. Расследованием установлено, что если при переводе лидера все вопросы решались Военсоветом, то при переводе эсминца член Военсовета корпусной комиссар т. Лаухин никакого участия в решении принципиальных вопросов не принимал, и они решались комфлотом единолично. По мнению комиссии, т. Лаухин самоустранился и не проявил должной заинтересованности в обеспечении выполнения важнейшего задания правительства, а комфлот флагман 2-го ранга Кузнецов, в свою очередь, игнорировал члена Военсовета.

7 ноября 1938 г. в 15.00 эсминец «Решительный» на буксире гидрографического судна «Охотск» вышел из Советской Гавани во Владивосток, не имея никаких кораблей в обеспечении, так как предназначенный в обеспечение ледокол «Казак Хабаров» грузил уголь в Советской Гавани, и не был готов к совместному выходу с караваном, а тральщик № 12 был оставлен в Советской Гавани с целью торопить ледокол «Казак Хабаров» в погрузке угля и выходе в море на присоединение к каравану. Несмотря на явное неблагополучие с обеспечивающими данную операцию кораблями, командир отряда Горшков вышел в море, считая, что обеспечивающие корабли догонят его в море. Впоследствии тральщик № 12 через три часа действительно догнал шедший караван в море, присоединился к нему и продолжал движение в обеспечении, ледокол же «Казак Хабаров» настолько запоздал с выходом, что присоединиться к каравану так и не присоединился, а выйдя в море и попав в шторм, проболтался в море далеко в стороне от терпевшего бедствие гидрографического судна «Охотска» и эсминца «Решительного», не оказав никакой помощи ни тому, ни другому до самой гибели эсминца «Решительного».

Руководитель перехода капитан 3-го ранга Горшков, его помощник капитан 2-го ранга Капустин, оба находились на эсминце «Решительный». С момента выхода гидрографического судна «Охотска» и эсминца «Решительного» и до 4 часов 8 ноября движение каравана шло нормально. Сила ветра и волны была незначительная, до 2–3 баллов остовой четверти, к часу ночи 8 ноября ветер начинает усиливаться и особо заметно начало свежеть, начиная с 4 часов 8 ноября. Ни усиление ветра, особо зюйд-остовой четверти, ни получение сведений о поднятом штормовом сигнале № 9, ни после получения предупреждения от оперативного дежурного штаба Тихоокеанского флота около 2 часов 8 ноября о том, что ожидается сильный шторм, никакого изменения в решении продолжать движение командир отряда Горшков не принимает, ограничиваясь лишь отданным приказанием командиру «Охотска» держаться не ближе 10 миль от берега, а когда шторм усилился до 8-9 баллов, отдал приказание «Охотску» больше повернуть на ветер, то есть влево.

Командир отряда Горшков, имея явно неблагополучный прогноз погоды перед выходом, начиная с 4 ноября, видя усиление ветра зюйд-остовой четверти после 8-9-часового движения в море, получив сведения о штормовом сигнале № 9 и особо получив предупреждение от оперативного дежурного штаба Тихоокеанского флота около 2 часов 8 ноября, что ожидается снежный шторм (Горшкову это предупреждение было передано в 00 ч 50 мин 8 ноября), не принял решения возвращаться в Советскую Гавань, хотя все данные метеообстановки наталкивали на принятие должного решения и к тому была полная возможность и необходимость, а продолжал движение вперед до того момента, пока совершенно стало очевидно, что море настолько разбушевалось, что каравану грозит быть выброшенному на берег, так как «Охотск» руля не слушает, на ветер не идет, и его бортовая волна кладет на 50°. Только с этого момента (около 8 ч 30 мин 8 ноября) у командира отряда Горшкова возникает мысль повернуть на обратный курс.

Попав в столь тяжелое положение, командир гидрографического судна «Охотск» капитан-лейтенант Горбунов испугался, что вверенный ему корабль может волной перевернуть и, не имея возможности идти влево на волну, принял решение сделать поворот на обратный курс через правый борт. При повороте вправо крутой волной, килевой качкой у «Охотска» стал оголяться винт. Вместе с тем, поворотом «Охотск» уменьшил поступательное движение вперед, тогда как эсминец «Решительный» продолжал по инерции движение, чем был ослаблен буксир, который около 9 часов 8 ноября намотался на оголяющийся винт «Охотска». Потеряв ход, гидрографическое судно «Охотск» отдал якорь, задержался на якоре, эсминец «Решительный», продолжая движение по инерции, приблизился своей кормовой частью к форштевню гидрографического судна «Охотска» вплотную, в результате чего получил три подводных пробоины в левый борт (это произошло между 9-10 часами 8 ноября). Дальнейшие удары «Охотска» об эсминец «Решительный» были прекращены путем отклепывания якорного каната на «Охотске», отдачи буксира и пуском одной машины на эсминце «Решительный».

Отойдя от «Охотска» (отнесло волной), а затем, освободившись от буксира, эсминец «Решительный» задержался на отданном якоре, но ввиду большой волны эсминец продержался на одном якоре при подрабатывании малым ходом одной машины не больше двух часов, после чего якорь-цепь лопнула, и эсминец «Решительный», дав ход, лег на курс 90°, пошел в море. В данном случае особо ярко сказалась преступность капитана 3-го ранга Горшкова в отношении наличия якорей. На эсминце «Решительный» было 4 якоря, из которых в критический момент мог быть использованным только один носовой якорь, так как у второго носового якоря была взята якорь-цепь в качестве буксира, а два кормовых якоря были приварены на корме к палубе без заранее заведенных концов.

Наблюдая за происходящим, командир тральщика № 12 лейтенант Ципник несколько раз запрашивал капитана 3-го ранга Горшкова: «Чем могу помочь?», на что получил ответ не подходить к эсминцу. Горшков объясняет это решение боязнью утопить тральщик, а при даче хода эсминцем лейтенант Ципник получил приказание следовать за эсминцем «Решительный», что выполнено не было ввиду большого хода эсминца, который быстро оторвался от тральщика № 12 и скрылся в нашедшей мгле.

 Не имея радиосвязи с гидрографическим судном «Охотск», который не знал даже позывных эсминца «Решительного», работая на общей радиоволне на данный день, эсминец «Решительный», продержавшись своим ходом до 16 ч 12 мин, оказался без хода, без якорей, совершенно беспомощным. К тому же рация к этому времени, как левая так и главная машина, вышла из строя, что лишило возможности эсминцу «Решительный» хотя бы сообщить о своем местонахождении. Тральщик № 12 найти эсминец не мог ввиду большой мглы, большой волны, при наличии одного узла скорости. В результате создавшейся обстановки эсминец «Решительный», дрейфуя со скоростью 3 мили «по воле волн», как выразился руководитель перехода капитан 3-го ранга Горшков, в 18 ч 50 мин 8 ноября 1938 года был выброшен на берег и разбит о каменные гряды. При катастрофе погиб один рабочий завода т. Есауленко. Часть краснофлотцев, командиров и рабочих завода получили ушибы.

Эсминец «Решительный» после катастрофы оказался разломан на три части, имеет разбитой подводную часть, совершенно выведен из строя. Подробности и состояние эсминца изложены в техническом акте и прилагаемых при этом фотоснимках.

Необходимо отметить, что, попав в исключительно тяжелое положение, личный состав эсминца «Решительного», за исключением небольшого числа рабочих завода, проявил достаточную выдержку, дисциплинированность и организованность. Благодаря выдержке, настойчивости и распорядительности капитана 3 ранга Горшкова в самые критические минуты после того, когда эсминец «Решительный», выброшенный на камни, начал разламываться на части от удара волн о корпус корабля, весь личный состав эсминца был спасен и благополучно высажен на берег.

Выводы:

Исходя из вышеизложенного, комиссия считает, что основными причинами гибели эсминца «Решительный» являются:

1) Недооценка Военсоветом Тихоокеанского флота правительственного задания о переводе кораблей из Комсомольска во Владивосток и невыполнение Ваших указаний, предупреждающих об особой ответственности при выполнении данного правительственного задания: вести корабли под буксирами, не задерживаться в Советской Гавани для подготовки механизмов кораблей, не упустить период хороших погод.

2) Отсутствие плана перевода кораблей из Советской Гавани во Владивосток, отсутствие всякой организации в подготовке к переводу кораблей, отсутствие всякого политического обеспечения перевода кораблей.

3) Исключительная неорганизованность, бесплановость и бестолковщина в подборе кораблей для буксировки эсминца из Советской Гавани во Владивосток, а также отсутствие достаточно надежных обеспечивающих средств на данный переход.

4) Грубое игнорирование метеообстановки и прогноза погоды при выходе эсминца «Решительный» из Советской Гавани во Владивосток как со стороны Горшкова, так и в особенности со стороны командующего флотом Кузнецова.

5) Отсутствие настоящего конкретного руководства подготовкой, а также переходом эсминца «Решительного» со стороны командующего флотом Кузнецова, самоустранение от руководства члена Военсовета Лаухина и полная бездеятельность штаба флота, его работников и начальника штаба Богденко.

6) Зазнайством, высокомерием «нам все нипочем», а также военно-морской неграмотностью Горшкова, который преступно игнорировал элементарные военно-морские правила крепление буксиров намертво, лишение эсминца якорей, нахождение всех руководителей на эсминце, движение близко к берегу, игнорирование прогнозов состояния погоды.

7) Неудачный корабль-буксировщик «Охотск», не приспособленный для буксировки, не имевший глаголь-гаков, имевший неопытного командира по буксировкам, не получивший никакого инструктажа перед выполнением.

Исходя из указанных причин гибели эсминца «Решительный», считаем прямыми и главными виновниками являются командующий флотом флагман 2 ранга Кузнецов и командир 7-й морбригады капитан 3 ранга Горшков.

Виновны также в гибели эсминца член Военсовета Тихоокеанского флота корпусной комиссар Лаухин и в меньшей степени начальник штаба Тихоокеанского флота капитан 3 ранга Богденко (изложено в настоящих выводах). Также виновны: командир дивизиона капитан 2 ранга Капустин, выполнявший обязанности помощника командира отряда по переводу кораблей, командир гидрографического судна «Охотск» капитан-лейтенант Горбунов, комиссар «Охотска» старший политрук Лопатников, командир эсминца «Решительный» старший лейтенант Беляев и комиссар эсминца «Решительный» Отрубянников, которые халатно относились к выполнению возложенных на каждого из них служебных обязанностей и безответственно выполняли неправильные, а порой и явно преступные распоряжения капитана 3 ранга Горшкова».

 Вот такие – простые и понятные выводы сделал председатель комиссии флагман 2 ранга Ф.С. Октябрьский. Мне ли вам рассказывать о том, что при расследовании любого самого тяжелого происшествия можно совершенно по-разному оценивать те или иные факты. Все зависит от того, какую цель преследует начальник, назначивший расследование, с учетом личных качеств председателя комиссии и его частных целей. Казалось бы, что нет особых оснований обвинять Октябрьского в необъективности или в некомпетентности при составлении этого документа, если не принимать во внимание массу грамматических ошибок при составлении документа, которые я сохранил полностью, до последней буквы и запятой.

Но слишком очевидно стремление председателя комиссии, составлявшего заключительный документ – представить действия комбрига Горшкова как преступно-легкомысленные, при явном попустительстве комфлота, не организовавшего грамотную, ответственную работу своего штаба, не способного решительно и эффективно выполнять свои прямые функциональные обязанности. В довершение всего, в расследовании неоднократно звучат обвинения комфлота в прямом игнорировании указаний наркома ВМС, в недооценке партийно-политической работы, в нарушении принципа коллегиальности в принятиях ответственных решений, в прямом игнорировании члена Военного совета. Более того, член Военного совета обвиняется в самоустранении от выполнения своих прямых обязанностей…

В докладной записке, поданной председателем Государственной комиссии на имя Наркома ВМФ командарма 1 ранга Михаила Фриновского все эти «преступления»(?) легко проcлеживаются. Должно быть, Филипп Сергеевич не был свидетелем беспричинных арестов, последовавших за визитами Петра Смирнова и Михаила Фриновского на Тихоокеанский флот? Быть может, он рассчитывал, что по результатам работы его комиссии Сергея Горшкова за распорядительность и грамотные действия при спасении экипажа и сдаточной команды завода наградят орденом? По тем фактам, что были им «объективно» исследованы и «грамотно» представлены, как минимум пять человек были бы расстреляны, а с десяток получили бы большие сроки лагерей.

Нарком ВМФ Михаил Петрович Фриновский полностью согласился с выводами комиссии и решил судить Горшкова и Кузнецова. Ситуация усугублялась тем, что нашелся «доброжелатель» в лице военпреда А.М. Редькина, сообщившего по своим инстанциям в Москву о невозможности перевода кораблей во Владивосток в таком техническом состоянии. Легко представить какая участь ждала Кузнецова, Горшкова и прочих, обвиняемых в гибели эсминца.

Подписывая докладную записку в адрес Фриновского, и ожидая вполне естественную реакцию, с заранее предсказуемыми последствиями, Филипп Сергеевич не знал, что за неделю до этого, 17 ноября 1938 г., Сталин подписал постановление Совнаркома и ЦК «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», где отмечались извращения в работе НКВД. 23 ноября Ежов отправил на имя Сталина письмо с просьбой освободить его от обязанностей наркома внутренних дел в связи с допущенными им ошибками. 25 ноября его просьба была удовлетворена. Началось расследование поистине преступной деятельности руководящих сотрудников наркомата НКВД. В качестве одного из основных обвиняемых фигурировал бывший заместитель Ежова по наркомату – Михаил Фриновский.

По счастливому стечению обстоятельств главный инициатор создания и комиссии – Фриновский в марте будет арестован и в последствие расстрелян, а Николай Герасимович Кузнецов, мобилизовав свою волю и талант дипломата и аналитика, сможет доказать невиновность свою и своих подчиненных в случившейся катастрофе. В обстановке ноября 1938 года Фриновскому было не до Кузнецова с Горшковым, дело не дошло до суда, даже, казалось бы, неминуемых оргвыводов и наказаний не последовало.

Что же касается Кузнецова, то в декабре того же года он был вызван в Москву на заседание Реввоенсовета ВМФ, состоявшееся в Кремле с участием членов Политбюро. 19 декабря Кузнецов выступил на Главвоенсовете ВМФ и аргументированно доказал невиновность Горшкова и свою собственную. Между заседаниями съезда Кузнецова принял И.В. Сталин. Он интересовался проблемами флота, мнением Николая Герасимовича относительно отдельных руководителей наркомата ВМФ. В начале марта, в ходе съезда, Кузнецов был избран в члены ЦК ВКП(б).

Как уже говорилось, 26 марта 1939 года был арестован первый заместитель наркома ВМФ Смирнов-Светловский Петр Александрович, 6 апреля был арестован нарком ВМФ командарм 1 ранга Михаил Фриновский. Как бы отслеживая эти аресты, 28 марта Николай Герасимович назначается первым заместителем Наркома ВМФ, а в конце апреля – Наркомом ВМФ. На фоне резкой смены командования ВМФ С.Г. Горшков в июне 1939 г. был отправлен на Черноморский флот командовать бригадой эсминцев, а через год он уже был командиром бригады крейсеров Черноморского флота.

Объективности ради следует признать, что командование ТОФа, штаб, командир перехода без должной осмотрительности подошли к решению серьезной задачи по межбазовому переводу недостроенных заводом кораблей.

Было бы наивно предполагать, что Кузнецов и Горшков великодушно простят Октябрьскому его неуемную прыть во главе государственной комиссии и особенно целевую направленность докладной записки в адрес Михаила Фриновского. Так что вполне естественным следует считать, что у Филиппа Сергеевича появилось два недоброжелателя. Горшкову предстояло стать на долгие годы непосредственным подчиненным Октябрьского, Кузнецову долгие годы возглавляя Наркомат ВМФ, быть непосредственным начальником Филиппа Сергеевича.

О том, как объяснял причины взаимной неприязни сам Филипп Сергеевич, мы узнаем из воспоминаний Риммы Филипповны:

«…Чтобы внести ясность, придется вернуться к осени 1938 года, на Дальний Восток. Именно в то время на ТОФе произошло ЧП – при переходе из Совгавани во Владивосток погиб новый эсминец, первый, построенный на дальневосточной верфи. Переход проходил в условиях сильного шторма. Подхваченный океанской волной корабль был выброшен на берег и разбит.

Для расследования причин гибели корабля была назначена правительственная комиссия в составе командующего Амурской флотилией, прокурора ОДКА и начальника НКВД Приморского края. Главной причиной гибели корабля, по заключению комиссии, явилась неудовлетворительная организация служб флота. Командовал флотом Н.Г. Кузнецов, председателем комиссии был Ф.С. Октябрьский.

К большому сожалению, критические выводы комиссии комфлот воспринял как личное оскорбление и в разговоре с председателем комиссии не преминул сказать об этом в резкой форме. С этого все и началось.

По-человечески можно понять душевное состояние командующего, связанное с потерей корабля-первенца, его ущемленное самолюбие. Можно оправдать и простить его горячность и неосторожно сорвавшиеся слова.

У отца было время осмыслить происшедшее. Забыть сказанное он, конечно, не мог, но, если здесь уместно это слово, простил. Николай Герасимович не забыл ничего. Так волею судьбы и пошли рядом жизни двух флотоводцев. Иногда они пересекались, и тогда один, стоя на ступень выше по служебной лестнице, использовал свое положение в ущерб нижестоящему…».

Скажите, какой благородный и гуманный Ф.С. Октябрьский, фактически дав путевку на эшафот Кузнецову и его ближайшему окружению, нашел в себе силы «…простить их за высказанные в его адрес нелестные слова». А когда, казалось бы, неминуемая расправа над комфлотом не состоялась, более того, он занял еще более высокий пост, то правдолюбивый и справедливый Филипп Сергеевич был вынужден иногда страдать, испытывая неприязнь со стороны Николая Герасимовича.

Мы уже отмечали тот факт, что назначение Октябрьского командующим Черноморским флотом фактически совпало с назначением Кузнецова первым заместителем Наркома ВМФ, то есть Николай Герасимович не волен был как-то препятствовать назначению Филиппа Сергеевича. Став через месяц Наркомом, Кузнецов дал возможность Октябрьскому проявить себя на должности командующего флотом. Судя по последующим событиям, Октябрьский не оправдал доверие наркома. Что явилось причиной для такого вывода мы постараемся выяснить в процессе дальнейшего расследования, а пока обратимся к воспоминаниям Риммы Филипповны.

«…В 1940 году Николай Герасимович вызвал отца в Москву. В течение десяти суток сидел отец в приемной наркома с утра до 24 часов, теряясь в догадках, что бы это значило. Только на 11-е сутки от порученца Сталина Поскребышева он узнал, что без утверждения Сталина Нарком не мог снять отца с должности комфлота.

Хозяин вызвал обоих в кабинет, где находились В.М. Молотов и начальник политуправления ВМФ И.В. Рогов. Выслушав предложение Кузнецова снять Октябрьского с должности, Сталин обратился к Рогову:

– Дайте мне материал, который бы говорил, что Октябрьский неграмотно действует, что его приказы невежественны, что он в морском деле ничего не понимает.

– Товарищ Сталин, таких приказов и документов нет, – ответил Рогов.

– Какие же есть основания, чтобы снять Октябрьского? – спросил Сталин. Нарком молчал.

Сталин оставил отца на Черном море, приказав Рогову временно, как было сказано, на выучку выехать и поработать на Черноморском флоте членом Военного совета. Эта была первая попытка Сталина примерить двух адмиралов. Но и после этого перемен в отношении Николая Герасимовича к отцу не наступило…».

Зная мягкость, интеллигентность и терпеливость Кузнецова в отношениях с людьми при решении кадровых вопросов, можно не сомневаться в том, что все претензии, высказанные в адрес Октябрьского, как командующего флотом, были обоснованы и вполне естественны. В мирное время от командующего флотом не требовалось каких-то необычайных действий, чрезвычайных усилий. Тем не менее, требовалось грамотно спланировать боевую учебу, обеспечить отработку учебно-боевых задач, избегая аварий кораблей и самолетов. Поддерживать высокую организацию в частях и соединениях флота, в военно-морских базах и гарнизонах флота. Естественно, приходилось составлять десятки планов, представлять массу отчетов, отрабатывать многочисленные вводные наркома ВМФ и его заместителей. Большую часть этих задач теоретически можно было поручить штабу флота и заместителям командующего, но во все времена были задачи и проблемы, которые должен был отрабатывать лично командующий флотом и отчитываться по ним лично перед наркомом. Вот этот процесс и вызвал большие претензии у наркома ВМФ к командующему Черноморским флотом. В процессе полугодового общения, претензии эти сформировались в конкретные обвинения: «…действия неграмотны, приказы невежественны, в морском деле ничего не понимает…». Быть может, и к деятельности предыдущих командующих флотом были подобные претензии? Ни для кого не было тайной, что в течение трех предыдущих лет были сняты с должностей два командующих Черноморским флотом. Вы скажете – какое время, такие и песни. Быть может, прошла пора дилетантов и недоучек на высших командных должностях? А быть может Кузнецов предъявлял к Октябрьскому как командующему флотом заведомо завышенные требования?

Попробуем разобраться в этом вопросе, исследуя «местную» черноморскую специфику деятельности командующих флотом. Для начала уточним за что отстранили от должности и судили комфлота Кожанова? Оказывается, он был признан недостаточно грамотным и требовательным командующим, допустившим на флоте высокую аварийность… И только потом, когда у многих членов «Особого совещания» возникли сомнения в справедливости предъявленных обвинений, прозвучали стандартные обвинения в потере классовой бдительности, непринятии мер по выявлению врагов народа и… постройки за казенный счет шикарной дачи… Казалось бы, с этого и следовало начинать. А что мы знаем о Иване Кузьмиче Кожанове?

Кожанов Иван Кузьмич в 1915 году окончил в Ростове-на-Дону реальное училище, год проучился в привилегированном Петроградском Горном институте и после ускоренного окончания гардемаринских классов включился в «революционный процесс». С ноября 1918 года он начальник десантного отряда Волжской флотилии, с августа 1919 года – командующий всеми десантными отрядами Волжско-Каспийской флотилии; руководил десантом в персидский порт Энзели, освобождая его от англичан и белогвардейцев. В сентябре-декабре 1920 года – начальник Морской экспедиционной дивизии в боях против отборных врангелевских войск.

Обратите внимание, в боях на Волге непосредственным начальником Кожанова был Петр Иванович Смирнов. У него же в сентябре 1920 года он принял на Южном фронте Морскую экспедиционную дивизию. За бои на Каме, по представлению Смирнова, Кожанов был награжден орденом Красного Знамени. Стоит обратить внимание на то, что Петр Иванович Смирнов и Иван Кузьмич Кожанов, – ровесники, земляки, оба учились в петроградских технических вузах, одновременно обучались в Военно-морской академии.

Можно нисколько не сомневаться в их близких служебных и личных контактах. Это факт не мог остаться незамеченным и следователями НКВД. Обвинение в связях с «врагами народа» звучало среди прочих на суде над Смирновым и над Кожановым.

В марте 1921 года Кожанов – командующий Балтийским флотом в процессе подавления Кронштадского мятежа. Мог ли тогда Иван Кузьмич вообразить, что не пройдет и 18 лет и его наследником по должности командующего Черноморским флотом станет один из матросов линкора «Гангут», никому тогда не известный «кочегар» Филипп Иванов?

С ноября 1921 года Кожанов – начальник Кавказского сектора обороны побережья Черного моря, с 9 декабря – Член Реввоенсовета Черноморского флота.

С 17 ноября 1922 года начальник и комиссар Морских сил Дальнего Востока.

C октября 1924 года по август 1927 года Иван Кузьмич прошел полный курс обучения в Военно-Морской академии. С 1927 по 1930 год – военно-морской атташе при полномочном Представительстве СССР в Японии.

Стоит принять во внимание, что на этот период пришелся, так называемый, «военный конфликт на КВЖД». После стажировки в должности старшего помощника эскадренного миноносца «Урицкий» назначен начальником штаба Морских сил Балтийского моря.

С 27 июня 1931 года по 15 августа 1937 года – командующий Морскими силами Черного моря, флагман 2 ранга.

Арестован 5 октября 1937 года.

Можно было бы не заострять внимание на заслугах Кожанова в годы гражданской войны и на службе на руководящих постах в ВМФ до 1927 года. Но не учесть того, что к боевому опыту гражданской войны добавилась основательная подготовка в академии, успешная военно-дипломатическая работа – было бы глупо. Да, действительно, опыт командования кораблями у Ивана Кузьмича был небольшой, но он не сопоставим с опытом Филиппа Сергеевича Октябрьского, прошедшего стажировку в качестве помощника командира минного тральщика в 1928 году и последствие – командира торпедного катера…

Попробуем обратиться к мнению основного «независимого (?) арбитра» – Николая Герасимовича Кузнецова: «…С точки зрения субъективного анализа – Кожанову не помешал бы опыт командования кораблями, бригадой, эскадрой, штабами разного уровня…».

Но никто же не поставил в вину тому же Кузнецову, что если не брать в учет «испанский опыт», то у него тоже не было опыта командования бригадой и эскадрой… Практически, Николай Герасимович с должности командира легкого крейсера «шагнул» в заместители командующего флотом.

Очень редко вспоминают о том, что с сентября 1937 по январь 1938 года (менее пяти месяцев) на Черноморском флоте «отметился» флагман 2 ранга П.И. Смирнов-Светловский до своего назначения первым замом Наркома ВМФ. Но даже у этого, с позволения сказать, «флотоводца» в активе была кратковременная служба помощником командира сторожевого корабля «Воровский» во время межфлотского перехода из Архангельска во Владивосток в 1924 году, затем с 1927 по 1934 год служба командиром миноносца и командиром дивизиона эскадренных миноносцев на Балтике.

На фоне своих предшественников по должности командующего Черноморским флотом более выгодно смотрится флагман 1 ранга Иван Степанович Юмашев. Имея фундаментальное среднее образование (реальное училище в Тифлисе), Иван Степанович в течение пяти лет служил кочегаром, машинистом, машинным унтер-офицером на линейных кораблях Императорского флота. Несмотря на значительный служебный и житейский опыт, всю гражданскую войну он провоевал на кораблях Волжской и Астрахано-Каспийской флотилий, занимая незначительные должности, не выпячивая своих «революционных» заслуг.

Вернувшись на Балтийский флот в 1920 году, хорошо представляя специфику военно-морской службы, начал свою командирскую карьеру, что называется «…с нуля».

В 1920-1921 гг. – командир батареи на линкоре «Петропавловск», с 1923 года – помощник командира линкора.

В 1924 году участвовал в переходе из Архангельска во Владивосток на сторожевом корабле «Воровский» в должности старшего артиллериста. Судьбе будет угодно так распорядиться, что бывший старший помощник командира «Воровского» Петр Иванович Смирнов станет его предшественником по должности командующего Черноморским флотом в 1938 году.

В 1925 году Иван Юмашев прошел обучение на краткосрочных курсах комсостава флота, затем был старшим помощником командира на эсминцах Балтийского флота «Ленин» и «Войков».

С 1926 года на Черноморском флоте – старший помощник командира крейсера «Коминтерн», с февраля 1927 года – командир эскадренного миноносца «Дзержинский».

В 1931-1932 годах обучался на тактических курсах подготовки командиров кораблей при Военно-морской академии. Следует учесть исключительно основательную подготовку на этих курсах.

С конца 1932 года Юмашев – командир крейсера «Профинтерн», с 1934 года командир дивизиона миноносцев, в 1935-1937 гг. – командир бригады крейсеров. Приказом наркома обороны СССР от 28 ноября 1935 года Ивану Степановичу было присвоено персональное воинское звание флагман 2 ранга.

С сентября 1937 года Юмашев стал начальником штаба, а с января 1938 года командующий Черноморским флотом, приняв дела у флагмана 2 ранга Петра Ивановича Смирнова.

Вышеприведенные данные свидетельствуют о том, что этой должности предшествовали 16 лет службы на командных должностях в плавсоставе флота. Это был серьезный критерий при назначении на столь ответственную должность.

Быть может, Ивану Степановичу не доставало фундаментального военно-морского образования? Но это могло показаться только тому, кто не знаком со спецификой военно-морской службы. Начав службу с командира плутонга на линейном корабле и закончив ее Военно-Морским министром, Иван Степанович, переходя на очередную служебную ступень, был просто обязан овладеть немалым объемом знаний, без которого было бы немыслимо продвижение по службе на кораблях, и в штабах корабельных соединений. Свидетельством высокого уровня общих, специальных и военных знаний адмирала Юмашева явилось успешное руководство им в течение последних 6 лет Военно-морской академией.

Я не поленился привести выдержки из послужных списков флагманов Кожанова и Юмашева – для объективного сравнения их с приемником по должности командующего флотом – Филиппом Сергеевичем Октябрьским. Параметров для объективного сравнения предостаточно. Ваше право, уважаемый читатель, составить свое суждение по последнему назначению Ф.С. Октябрьского командующим Черноморским флотом. Но пользуясь правом автора, вернусь к оценке деятельности командующего Черноморским флотом, сделанной его непосредственным начальником – Наркомом ВМФ адмиралом Н.Г. Кузнецовым: «… неграмотно действует, приказы его невежественны, в морском деле он ничего не понимает…».

Учитывая, что деятельность командующего оценена Наркомом по истечении года, и зная объективный характер оценок, даваемых Кузнецовым, примем ее к сведению и проследим, насколько она, эта оценка, будет соответствовать деятельности Филиппа Сергеевича Октябрьского в период командования им флотом и Севастопольским оборонительным районом в военный период.

БЫЛА ЛИ РЕАЛЬНАЯ ОПАСНОСТЬ

НАПАДЕНИЯ ИТАЛЬЯНСКОГО ФЛОТА

НА НАШИ ЧЕРНОМОРСКИЕ БАЗЫ?

Советская пресса конца тридцатых годов постоянно трубила о сговоре англофранцузов и японцев с Гитлером и Муссолини, то есть, настойчиво напоминала советским гражданам о глобальном враждебном капиталистическом окружении, грозящим неминуемой войной. В расчет упорно не принималось то, что в течение двадцати послевоенных лет Англия и Франция любой ценой пытались сохранить «санитарный кордон» между Россией и Германией, состоявший из Финляндии, прибалтийских лимитрофов – Польши, Чехословакии и Румынии. Англосаксы и французы не желали принимать к сведению тот факт, что все эти государственные «новообразования», до 1918 года являлись составными частями России, Германии и Австро-Венгрии. В свою очередь Германия и Россия, не забывая о своих унижениях после мировой войны, жаждали реванша и восстановления своих довоенных границ. Самое интересное, что Германия и Россия нашли возможность по русско-германским «понятиям» «разобраться» с той же Прибалтикой, Польшей и Румынией, не привлекая в качестве посредников корыстных англосаксов, что очень оскорбило последних, считавших себя с 18-го года признанными «законниками» Европы.

Натравить Германию на СССР и помогать при этом Германии, было бы абсурдным для Англии и Франции. Но были еще США, с их агрессивными и корыстными еврейскими банкирами – обладателями европейского «общака», и на правах «смотрящих», готовых вмешаться в любые европейские «разборки», естественно, учитывая свой корыстный местечковый интерес. Вот кому действительно была нужна большая европейская война, но по своей «местечковой» идеологии они рассчитывали оставаться в будущей войне только кредиторами и арбитрами, но никак не участниками.

С середины 1930-х годов стало ясно, что для СССР возможны два варианта участия в Европейской войне. Первый – с Англией и Францией против Германии, а второй – в союзе с Германией против Англии и Франции. Такой политической воли, которая смогла бы России обеспечить нейтралитет в будущей войне в стране не существовало с времен Блаженной памяти Императора Александра Третьего.

При развитии сценария по второму варианту «санитарный кордон» рухнул бы за месяц-два, затем капитулировала бы Франция, а капитуляция Англии стала бы вопросом времени.

При втором варианте, имея потенциальным противником англофранцузский флот, главной задачей Черноморского флота стала бы защита своего побережья с помощью мощной минно-артиллерийской позиции. Основу ее составили бы крупнокалиберные дальнобойные береговые батареи, прикрытые мощными поясами минных полей. Под их защитой следовало иметь несколько бригад торпедных катеров и подводных лодок. Торпедные катера следовало разместить подивизионно, в удобных закрытых с моря базах, от Очакова и Одессы до Батума. Обеспечить катера и пункты их базирования надежными средствами связи. На ближайших аэродромах разместить бомбардировочную, штурмовую, истребительную и противолодочную авиацию. Для обеспечения активной обороны следовало иметь корабельную группировку в составе нескольких линкоров, пяти-шести новейших крейсеров и бригады эскадренных миноносцев. Если проанализировать судостроительные программы 30-х годов, то не сложно убедиться, что военные идеологи Советской России в качестве потенциального противника рассматривали именно Англию и Францию.

При первом варианте, имея потенциальным противником флот Италии и теоретически – Германии, не более как теоретически рассчитывая на поддержку союзников со стороны Черноморских проливов, к группировке по первому варианту следовало добавить средства для комплексного морского и воздушного десанта на побережье черноморских союзников Германии и в район Черноморских проливов с целью овладения проливной зоной. Для обеспечения морского десанта требовалась основательная доработка сил и средств, воздушный десант мог быть обеспечен силами общевойскового корпуса, размещенного в Крыму, используя в качестве первого броска несколько воздушно-десантных бригад. К началу войны воздушно-десантные бригады были созданы, и две из них были размещены в Киевском и Одесском военных округах.

Наши морские стратеги, в целом, грамотно вели подготовку к возможной войне: на верфях Николаева строились мощные линейные корабли, крейсера, подводные лодки. Береговая обороны черноморских баз обеспечивалась мощными стационарными батареями; к защите побережья готовились подвижные артиллерийские батареи, полки и батальоны береговой обороны. Мин в запасе было столько, что ими можно было засыпать все прибрежные районы.

Объективной оценке ситуации в Европе очень навредили мидовские бездельники типа посла в Англии – Майского (недаром И.В. Сталин, хоть и с большим опозданием санкционировал его арест) и узколобые московские стратеги во главе с Молотовым. К началу войны не были определены союзники, до самого последнего момента не могли определиться с противниками. Можно ли было в таких условиях надеяться на победоносную войну, если единственным реальным союзником СССР оставалась Народная Монголия? Кто бы мог предположить, что главная опасность для Черноморского флота исходит от сухопутной армии и авиации Германии…

Резко изменившаяся ситуация должна была заставить наше высшее военно-морское руководство, решительно отказавшись от первоначальных прогнозов и планов, оперативно действовать по варианту – защите баз с суши, при обеспечении их с моря… С быстрой перестройкой мышления были большие проблемы, приведшие к большой крови… Да и о какой перестройке мышления могла идти речь, если в конце ноября 1941 года, когда Севастополь был уже в жесткой блокаде и бои развернулись в непосредственной близости от города, Нарком ВМФ продолжал издавать Директивы, заставляющие волноваться севастопольцев о психическом здоровье московского руководства. Так 25 ноября в адрес СОР пришла Директива № 179: «О создании противодесантной обороны Севастополя и Кавказского побережья».

Казалось бы, следовало немедленно менять предвоенную стратегическую установку, так как появление сильного морского противника на Черном море исключалось. Флоты Турции и Румынии были очень слабы. Итальянский флот был связан серьезными боевыми столкновениями с англичанами. Оба флота обречены были на решительную борьбу в поддержку своих конвоев, обеспечивая свои африканские группировки.

Следует признать, что с итальянской угрозой все было не так просто, как теперь может показаться. Все признаки военно-морской и авиационной мощи Италии имели место в предвоенные годы.

К июню 1940 г. итальянский флот имел в своем составе два современных линкора «Литторио» и «Витторио Венето» (полное водоизмещение 45 тыс. т, главный калибр – девять 380/50 мм/клб орудий), четыре линкора времен Первой мировой войны, прошедших модернизацию в 1930-х годах. Их полное водоизмещение составляло 29 тыс тонн, а вооружение – десять 320/43,8 мм/клб орудий. Кроме того, итальянские ВМС имели 8 тяжелых и 12 легких крейсеров, 70 подводных лодок и много других кораблей. Самые быстроходные в мире крейсера и эсминцы состояли в итальянском флоте, большая часть авиационных рекордов принадлежало итальянским авиаторам, выполнивших их на своих отечественных самолетах.

Немаловажным фактом было и то, что вся военно-морская мощь Италии была сосредоточена в центральной части Средиземного моря, что изначально способствовало реальному контролю за международным судоходством в регионе.

На все эти явления не могли не обратить внимание в соответствующих наркоматах в Москве. И внимание обратили, и вполне конкретные действия предприняли. Кто сейчас помнит, что при выборе проекта постройки первого советского крейсера, за основу был взят итальянский проект? И понесли гордо советский военно-морской флаг крейсера 26-го проекта: «Киров», «Молотов», «Оржоникидзе» и пр. внешним своим видом напоминавшие крейсера итальянского флота.

Сотрудничеством на уровне морского проектирования процесс не ограничился. В январе 1937 года на верфи ОТО в Ливорно был заложен по заказу СССР лидер-разведчик проекта «И», принятый в марте 1938 года советским ВМФ под названием «Ташкент». Все предыдущие и последующие корабли этого подкласса, построенные советской судостроительной промышленностью, не имели столь высоких характеристик как их итальянский собрат. Более того, николаевский судостроительный завод так и не смог обеспечить реализацию проекта по технологическим причинам и от дальнейшей постройки лидеров на Черном море и на Дальнем востоке отказались. Моряки, военпреды, сотрудничавшие с итальянцами, могли судить о мощи итальянского флота не по наслышке…

Это техническая сторона чисто флотской проблемы. Была еще и авиационная составляющая проблемы. Доктрина генерала Дуэ, о всемогущей роли авиации, в том числе и для завоевания господства на военно-морских театрах, будоражила умы авиаторов и моряков с конца 20-х годов. Эта же теория нашла свое воплощение и в известной степени блестящее фактическое подтверждение в процессе боевой деятельности немецкой авиации в ходе первых двух этапов войны на Черноморском военно-морском театре. И отрицать это глупо.

Была еще одна несколько неожиданная составляющая проблемы. По дипломатическим каналам приходила информация о повышенном интересе королевского двора Италии к Крыму. Король Виктор-Эммануил III не забывал о том, что его дед из Сардинского захолустья взобрался на итальянский трон только благодаря активному участию Сардинии в Крымской войне на стороне Франции и Англии. Не исключено, что незадачливый венценосный внучонок рассматривал «крымский вариант», как возможную ступень к лидерству Италии в Южной Европе…

Между тем, 12 ноября 1940 г. устаревшие английские бипланы «Суордфиш», поднявшиеся с авианосцев, торпедировали в порту Торонто итальянские линкоры «Литторио», «Андреа Дориа» и «Конте де Кавур», причем последний итальянцы не сумели ввести в строй до самого конца войны. В марте 1941 г. в сражении у мыса Матапан англичане потопили новейшие крейсера «Заре», «Пола» и «Фиуме», а линкор «Витторио Венето» был серьезно поврежден и с трудом дотянул до базы. Модернизация же старого линкора «Андреа Дориа» еще не была закончена.

К 22 июня 1941 г. в боях с английским флотом погибли тяжелый крейсер «Сан Джоржио», легкие крейсера «Армандо Диас» и «Бартоломео Колеони». Из 70 подводных лодок к 22 июня 1941 г. англичане потопили 19, а еще 15 были отвлечены для действий в Атлантике. В итоге – к июню 1941 г. итальянский флот с большим трудом удерживал свои коммуникации с Ливией.

Морской мощи Италии был нанесен существенный ущерб, заставивший ее отказаться от проведения активных боевых операций в Средиземном море.

Быть может, это политический анекдот, но… Бенито Муссолини страдал язвой желудка, но когда его жена Рашель спросила, почему он морщится и хлопает себя по животу, Муссолини ответил: «Я страдаю от нападений на наши африканские конвои» (Колье Р. Взлет и падение Бенито Муссолини. Центрполиграф. 2001, стр. 223).

Англичане в их борьбе с Италией на Средиземноморье были настроены даже более решительно чем на боевую деятельность против Германии в Северной Атлантике. Дело дошло до обстрелов британскими линкорами Генуи и других итальянских городов.

Оставшиеся в строю итальянские линкоры и крейсера не решались атаковать британские конвои, регулярно пересекавшие Средиземное море от Гибралтара до Александрии и Порт-Саида.

И в то же время, категорическое утверждение, что посылка итальянского флота в Черное море стала бы катастрофой для Италии и лично для Бенито Муссолини, звучит не особенно убедительно. Мощь итальянского флота не сильно пострадала бы от выделения старого линкора типа «Джулие Чезаре» и пары новейших легких крейсеров. Если бы такой отряд кораблей был направлен весной 1940 года с визитом «дружбы» (?) в румынскую Констанцу, это прибавило бы уверенности румынам при решении спора с Советами по Бессарабии. А если бы король Михай решился повторить комбинацию турок с немецкими кораблями «Гебеном» и «Бреслау», и приобрел бы «по дешевке» (?) итальянские корабли вместе с экипажами? Самое время было подумать о таком варианте, когда устанавливаемая немцами у Констанцы батарея получило прозорливое название – «Бреслау». Минные поля, сильное ПВО и мощные береговые батареи Констанцы вполне могли гарантировать базирование, а воздушное прикрытие немецкой авиации могли бы обеспечить боевую деятельность подобной корабельной группы.

Вы скажите, что де турки не пропустили бы в Черное море итальянские корабли. Конвенция 1936 года категорически не препятствовала покупке боевых кораблей черноморскими державами, а трусливых, корыстных румын можно было бы соблазнить перспективной «халявой» резко пополнить свой нищий флот. Пропустили те же турки купленный СССР у Италии «Ташкент»…

Правда, для его проводки потребовалась небольшая маскировка под гражданское судно. Если бы переход кораблей был совершен весной 1940 года, то, памятуя о традиционной «любви» англичан к России, они едва ли бы стали этому препятствовать. Вот такой вариант создал бы серьезную угрозу советским морским коммуникациям, и в какой то мере оправдал бы мощные защитные минные заграждения у советских военно-морских баз.

С другой стороны, турецкое правительство смертельно боялось вовлечения страны в войну. В Стамбуле хорошо помнили уроки Первой мировой войны и понимали, что вступление в войну раз и навсегда лишит страну контроля над Проливами, а то и вообще положит конец существованию турецкого государства.

Это может показаться неожиданным, но появлению итальянского флота на Черном море препятствовала Германия. По прогнозу Гитлера, и ведущих политиков Европы, заключение общеевропейского мира и закрепление послевоенных границ должно было произойти не позже лета 1942 года.

Похоже, Гитлер уже летом 1940 года был всерьез озабочен захватническими планами Муссолини. По этой причине немцы не дали Италии оккупационной зоны во Франции и категорически отказались передать ей хотя бы часть французского средиземноморского флота. Дуче несколько раз затевал с фюрером разговор на «крымскую» тему, и каждый раз получал резкий отказ. Гитлера приводила в бешенство сама мысль, что кто-то посягает на Крымскую Готию, – потенциальную «зону отдыха арийцев». 24 июня 1941 г. фюрер истерично кричал собравшимся генералам: «Я никогда не допущу в Крым итальянцев!» Вечером начальник генштаба генерал Гальдер занес его слова в свой дневник.

Возникает резонный вопрос: почему же эти факторы не были приняты во внимание советским руководством? Дело в том, что в 30–40-х годах XX века советская разведка, бесспорно, являлась одной из лучших в мире. В 1939–1941 гг. Берия и Сталин знали практически все секреты Гитлера и Муссолини. Тот же план «Барбаросса» за несколько недель до войны стал известен Берии во всех деталях. Но, увы, информация, добытая разведкой, не спускалась ниже членов Политбюро, начальника генштаба и других высших руководителей. Сложилась совершенно фантастическая по глупости ситуация. Гитлер и его окружение в плане «Барбаросса» почти не предусматривали участия германского ВМФ. Ни планом «Барбаросса», ни другими предвоенными документами не предполагалась посылка немецких военных судов в Черное море, но это не было учтено при стратегическом планировании в СССР.

До 1938 года нашим резидентом в Италии был Григорий Маркович Хейфиц. Его аналитические отчеты позволяли отслеживать внешнеполитические и военные планы Италии. После его отзыва в Москву с получением информации из Рима появились серьезные проблемы.

В нашем генштабе знали о плане «Барбаросса» и разрабатывали ответные планы по разгрому в течение 10–15 дней германских армий на территории Польши и Чехословакии. Но и в этих планах о Черноморском флоте всерьез не упоминалось. Черноморскому флоту ставились весьма скромные задачи. Так, в августе 1940 г. маршал Тимошенко и начальник генштаба Б.М. Шапошников направили Сталину и Молотову записку о развертывании вооруженных сил СССР. Там от Черноморского флота требовалось:

а) постановкой минных полей, действиями подводных лодок и авиации затруднить проход неприятельскому флоту в Черное море;

б) активными действиями Черноморского флота уничтожить прорвавшийся в Черное море флот противника;

в) активно оборонять наши берега от прорвавшегося в Черное море надводного флота вероятных противников (?);

г) не допускать высадки десантов на берега Черноморского побережья в Крыму и на Кавказе;

д) активными действиями, прежде всего, авиации, постановкой мин с воздуха вести постоянную борьбу с морским флотом противника в Черном и, особенно, в Мраморном море;

е) прочно обеспечивать с моря фланг Юго-Западного фронта;

ж) в случае выступления Румынии уничтожить румынский флот и прервать ее морские сообщения;

з) в случае выступления Турции нанести поражения ее флоту, прервать здесь ее морские сообщения, разрушить гавань Трапезунд…

(Документы «Россия 20-й век. 1941 год» составитель П. Решин. Международный фонд «Демократия», 1998, Кн. 1, стр. 190).

В одной из предвоенных разведывательных сводках ГШ ВМФ отмечалось: «…Итальянский флот свои основные действия будет иметь в Черном море»… Построение фразы выдает в ней дословный перевод с английского языка, что уже настораживает и уж точно не предполагает принимать ее за непреложную истину…

Нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов и командование Черноморского флота, вычленяя эту корявую фразу из десятка страниц информационного текста, включат ее в директиву и начнут действовать в соответствии с планом защиты берегов от возможного нападения сильного морского противника. Причем, под вероятным морским противником будет по-прежнему подразумеваться итальянский флот.

Самое интересное, что как бы сжалившись над нашими незадачливыми морскими стратегами с их предвоенными убогими прогнозами, итальянцы таки появятся на Черном море в мае 1942 года. Это будет 110-я флотилия МООАС – мобильная группа морских диверсантов под командованием коммондора князя Боргезе. Диверсанты Боргезе успеют принять участие в самых последних боях по разгрому нашей группировки под Севастополем.

О них у нас в свое время пойдет разговор.

НЕВОЛЬНЫЕ ЖЕРТВЫ

«РУКОТВОРНОЙ» МИННОЙ ОПАСНОСТИ

Если говорить о Минной войне на Черном море, как таковой, то единственной серьезной акцией немцев в этом направлении была попытка минирования с помощью авиации подходов к главной базе флота – Севастополю. Для минных постановок немцы использовали бомбардировщики «Ю-88» и «Хе-111». Каждый самолет брал по две мины и сбрасывал их на парашютах с высоты 800–1000 м, а также и без парашютов – с высоты от 30 до 100 метров. Было замечено, что мины, падавшие в море на глубинах менее 8 м, взрывались.

Германские неконтактные мины ставились на глубинах от 12 до 40 метров. По некоторым данным отдельные мины ставились на глубину 50 м. То есть, на глубинах более 40–50 м можно было спокойно ходить боевым кораблям и судам. Правда, выяснить эту закономерность удалось не сразу. Всего с 22 июня 1941 г. по 1 июля 1942 г. немцы поставили на подходах к Севастополю и в его бухтах 131 магнитную и акустическую мину. Все мины были поставлены с самолетов. За весь период обороны Севастополя не было обнаружено ни одной якорной мины противника.

На германских минах в первые дни войны подорвался эсминец «Быстрый» (1 июля затонул, а 13 июля поднят и отбуксирован на понтонах в Западный док), а также два вспомогательных судна. Это были буксир СП-12 (22 июня) и 25-тонный плавучий кран (24 июня).

Подходы к Севастополю охранялись силами Охраны водного района (ОВР). В первые дни войны в состав сил ОВРа входили: 1-й и 2-й дивизионы больших тральщиков типа «Трал» – 13 единиц; 3-й дивизион мобилизованных тральщиков типа «Земляк» – 5единиц; отряд минных заградителей «Островский» и «Дооб»; 1-й и 2-й дивизионы сторожевых катеров типа МО-4–25 единиц, 3-й дивизион сторожевых катеров разного типа – 14 единиц; 9-й и 12-й дивизионы катерных тральщиков – 25 единиц.

Охрана рейда главной базы (ОХР) включала 3 буксира, 4 рейдовых катера, 2 морских бронекатера, сетевую баржу, плавбатарею № 3 и гидроакустическую станцию.

В оперативном подчинении ОВРа находился 2-й отдельный артиллерийский дивизион с четырьмя противокатерными батареями, дивизион торпедных катеров (12 единиц) и три морских разведчика МБР-2.

С ноября 1941 г. на постоянное базирование в Севастополе были оставлены один большой тральщик, и 18–20 катеров. Их состав постоянно менялся, поскольку МО-4 все время участвовали в конвоировании транспортов.

Таким образом, к началу обороны Севастополя на него базировалось около 60 плавсредств ОВРа. База ОВРа находилась в Стрелецкой бухте, где стояли сторожевые катера и катера-тральщики, в Южной бухте стояли большие тральщики, а в Карантинной бухте – торпедные катера. Поскольку на тот момент у нас активные средства борьбы с донными магнитными минами отсутствовали, штаб ОВР предложил использовать для траления железную баржу. Чтобы увеличить магнитное поле ее загрузили металлическими болванками, а для буксировки использовали катерные тральщики 12-го дивизиона с деревянными корпусами.

При профилактическом (до того момента, бесполезном – Б.Н.) сбрасывании глубинных бомб, с целью борьбы с потенциальным подводным противником, выявились новые способы борьбы с германскими минами. 26 июля три сторожевых катера атаковали глубинными бомбами очередную (?) вражескую субмарину. «За кормой раздались глухие взрывы, над поверхностью воды поднимались высокие фонтаны. А когда сбросили последнюю серию бомб, за обычными тремя фонтанами неожиданно взметнулся над морем четвертый, значительно большей силы.

Место четвертого взрыва достаточно точно определил и зафиксировал на кальке помощник командира катера лейтенант B.C. Чаленко. Уже в базе флагманский штурман капитан-лейтенант Дзевялтовский, наложив кальку на карту минной обстановки, увидел, что четвертый взрыв совпал с местом, где ранее был запеленгован сброс немецкой мины. Стало ясно, что эта мина сдетонировала от взрыва глубинных бомб и взорвалась.

О подрыве мин глубинными бомбами позже докладывали командир МО-072 лейтенант В.А. Чешов и командир МО-052 лейтенант В.В. Селифанов…

Убедившись в эффективности такого способа борьбы с минной опасностью, командование Черноморского флота стало активно использовать глубинные бомбы для уничтожения донных мин. За всю оборону Севастополя на эти цели было израсходовано более полутора тысяч больших и малых глубинных бомб. Этот способ широко применяли и в других наших военно-морских базах» (Из истории ОВРа ГБ ЧФ, стр. 18-20).

Вскоре наши минеры разгадали секрет германских магнитных мин. На основании полученных данных инженер Б.Т. Лишневский сконструировал баржевый электромагнитный трал (БЭМТ), который построили в короткий срок. Была выработана методика траления.

Траление осуществлялось путем буксировки БЭМТ катерным тральщиком с деревянным корпусом на пеньковом тросе длиной 200–250 метров. По корме трала на расстоянии 180–200 метров от него буксировалась деревянная шхуна с питающим обмотку трала агрегатом. Траление проводилось на глубинах от 15 до 50 метров. На глубинах менее 15 метров применялся плотиковый трал, действовавший по тому же принципу, что и баржевый. Его буксировал катерный тральщик, который одновременно служил и питательной станцией. Скорость траления не превышала 2–3 узлов.

Впервые трал-баржа вышла на боевое траление 7 июля 1941 года. На ее борту находился конструктор Лишневский. Уже 9 июля была подорвана германская донная неконтактная мина.

Итак, активная противоминная оборона подходов к главной базе проводилась тралением магнитно-акустическим тралом, контрвзрывами, маневрированием малых охотников с переменной скоростью с целью подрыва акустических и магнитно-акустических мин.

Кораблями ОРВа из 130 сброшенных противником мин было уничтожено трал-баржой – 17, глубинными бомбами – 11, от шумов гребных винтов малых охотников – 8, от подрывов фугасов на грунте – 8, поднято и разоружено – 3 мины. Таким образом, всего было уничтожено 69 мин.

Как видим, затея немцев с минированием подступов к главной базе Черноморского флота не оправдала надежд противника. Тем не менее, встревоженный минной угрозой Ф.С. Октябрьский 22 июня отдал приказ, согласно которому «…все находившиеся в строю подводные лодки 2-й бригады и штаб 7-го дивизиона перешли из Севастополя в Балаклаву». До этого Балаклава не рассматривалась как возможная база, даже в порядке изучения своего побережья не посещалась подводниками с 1935 года.

В начале июля 3-й и 4-й дивизионы «щук» были перебазированы в Феодосию. Попытались использовать для базирования лодок в бухте Ак-Мечети. Не обеспеченная прикрытием от ударов авиации противника, эта попытка оказалась неудачной: выведенные туда из Севастополя 12 августа боевые подводные лодки «М-35», «М-36» и достраиваемые «М-111», «М-112» и «М-113» с плавбазой «Эльбрус» в первый же день стоянки подверглись налету самолетов противника и были возвращены в Севастополь». Настоящая минная угроза вскоре появилась и носила она уже местный – «рукотворный» характер. Из издания в издание переносится изустная легенда о том, что «…утром 22 июня Нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов приказал Военному совету Черноморского флота произвести постановку оборонительных минных заграждений. Через несколько минут корабли Черноморского флота получили приказ начать минные постановки у всех наших военно-морских баз…»

Каждый, кто хоть немного знаком с организационно-мобилизационной системой, знает, что она разрабатывается и контролируется соответствующим управлением Генерального штаба. Структура эта охватывает все вооруженные силы вплоть до низовых войсковых частей – полка и корабля. Инструкции, вложенные в пакеты, обязывали командиров соответствующего уровня при выполнении директивных указаний, учитывать особенности конкретной обстановки. Мероприятия эти в соответствии с военной доктриной разрабатывались, дополнялись, изменялись, корректировались. По засекреченным линиям связи должен был прийти кодовый сигнал на открытие соответствующего пакета с перечнем мероприятий по конкретной ситуации. В нашем случае –засургученный пакет, с какой-нибудь красной полосой, предусматривал перечень мероприятий, в соответствии с началом боевых действий. Как показал горький исторический опыт, нашлись командующие армиями и отдельными корпусами, которые, не взирая на то, что противник обошел их фланги, выполняя требования моб. предписания, пытались «…громить супостата на его собственной территории…». На их фоне, действия адмирала Октябрьского с его «минной» авантюрой выглядят еще весьма пристойно… Корабли Дунайской флотилии, выполняя аналогичные предписания, успешно высаживали десанты на румынский берег Дуная…

Утром 23 июня крейсера «Коминтерн», «Красный Кавказ» и «Червона Украина», минный заградитель «Островский», лидер «Харьков» и 4 новых эсминца – «Бойкий», «Безупречный», «Беспощадный» и «Смышленый» – начали ставить минные заграждения у берегов Севастополя. Всего было поставлено 609 мин и 185 минных защитников. Минные постановки в районе главной базы Черноморского флота продолжались и в дальнейшем. На следующий день крейсера «Красный Кавказ» и «Червона Украина», лидер «Харьков» и два эсминца продолжили постановку минного заграждения. Было выставлено 330 мин и 141 минный защитник.

А.В. Платонов в воспоминаниях писал: «Выполняя распоряжения командования ВМФ, Черноморский флот в период с 23 июня по 21 июля 1941 г. поставил в районе Севастополя, Одессы, Керченского пролива, Новороссийска, Туапсе, Батуми и озера Устричное 7300 мин и 1378 минных защитников, что составило, соответственно, 61% и 50% всего наличного минного запаса. Минные заграждения ставились как в дневное, так и в ночное время боевыми кораблями и переоборудованным под минный заградитель транспортом «Островский». Боевое обеспечение минных постановок включало ведение воздушной разведки, несение дозоров надводными кораблями и подводными лодками, поиск подводных лодок противника в районах минных постановок самолетами-разведчиками и сторожевыми катерами. Оперативное прикрытие (от кого? – Б.Н.) возлагалось на корабли эскадры, находившиеся в Севастополе в трехчасовой готовности к выходу в море, и дежурившую на аэродромах авиацию».

То есть все делалось по планам, которые разрабатывались в течение 20 предшествующих, довоенных лет! Разница была лишь в одном – реальную опасность советскому Черноморскому флоту нес не итальянский и даже не немецкий флот, а немецкая авиация, взявшая на вооружение доктрину итальянца Дуэ.

Все послевоенные годы, до конца своей жизни, Филипп Сергеевич пытался ответственность за гибель своих кораблей и судов на минах «оборонительных» (?) минных заграждений переложить на Николая Герасимовича Кузнецова. Тот слабо, но упорно отбивался. Следует заметить, что директива наркома предписывала: «…выставление минных заграждений в районе Севастополя немедленно, а в районах Одессы, Керчи, Новороссийска, Туапсе, Поти и Батуми – по усмотрению командующего флотом» (Хроника ВОВ на ЧФ, стр. 35).

По утверждению Платонова: «…минные заграждения ставились как в дневное, так и в ночное время», что противоречит данным К.И. Воронина – непосредственного участника минных постановок: «Все минные постановки производились скрытно, в ночное время, и противник их не обнаружил» (Воронин К.И. На черноморских фарватерах, стр. 18).

Надо ли говорить, что точность постановки мин днем и ночью в условиях светомаскировки, как говорят в Одессе, «две большие разницы». Ниже мы узнаем во что обошлась нашим кораблям подобная поспешность и невысокая точность минных постановок.

Уже более 70-ти лет муссируется вопрос, можно ли было избежать массированных минных постановок у черноморских портов? И выясняется,- что можно… Аналогичный приказ на выставление оборонительных минных полей получили командующие Балтийским и Северным флотами. Адмирал Трибуц, действуя так же тупо, по солдафонски как Октябрьский, в течение недели, засыпая минами Финский залив, умудрился при этом погубить миноносец «Гневный», БТЩ «Шкиф» и тяжело повредить новейший крейсер «Максим Горький». Немцы, тоже не мешкая, засыпали минами восточную часть Балтики. После такой активной «совместной» деятельности немецкое командование корабли крупнее тральщика в глубь Финского залива не посылало, оставив право взрываться на минах советским кораблям, судам и подводным лодкам, что они «успешно» и делали вплоть до начала 50-х годов.

По сути, выполняя ту же директиву, командующий Северным флотом адмирал Арсений Головко сразу же заявил, что, имея ограниченный запас мин, оборонительные минные поля в зоне ответственности флота будут выставляться в соответствии с изменением оперативной обстановки на театре. И никто не поставил под сомнение правомочность его действий. Финны в войну вступили на неделю позже немцев, а немецкие корабли не проявляли большой активности на Северном театре до начала движения союзных конвоев. В результате такой постановки вопроса Северный флот потерял на минах на порядок меньше судов и кораблей, чем на Черном море и Балтике. А если и случалось взрываться на минах – так гибли они на вражеских минах, что было значительно «приятнее»... Вот вам и повод для размышлений и отдельных выводов. Можно конечно сказать, что Филипп Сергеевич Октябрьский не был знаком с методикой постановки мин и деятельностью минно-тральных сил. Быть может, он не знал о том, что корабли и суда иногда взрываются и на своих минах?

В свое время, стажируясь в течение двух месяцев в должности помощника командира минного тральщика, Филипп Сергеевич, настолько «глубоко» вник в специфику минно-трального дела, что всю свою последующую 30-летнюю службу не выходил в море на тральщиках. Сохранилась редкая фотография, сделанная в сентябре 1940 года на борту тральщика «Взрыв». Филипп Сергеевич с видом знатока беседует с матросами-членами трального расчета. Рядом с ним загадочно улыбаясь, стоит Кулаков. Факт своего присутствия на минном тральщике Филипп Сергеевич посчитал целесообразным запечатлеть на фото, что в те годы он позволял делать очень редко.

Вполне естественным последствием этих поспешных и не продуманных минных постановок на Черном море стали подрывы судов и кораблей на собственных минах. Так, 30 июня паровая шаланда «Днепр» вышла из Севастополя и взорвалась на мине. Шаланда направлялась в Николаев для переоборудования в сторожевой корабль.

19 июля в 7 ч 47 мин в 14,5 км южнее Керчи у мыса Панагия на минном поле подорвался и затонул транспорт «Кола» вместимостью 2654 брт. Транспорт «Кола» вышел из Новороссийска в Феодосию вместе с транспортом «Новороссийск», шедшим головным с лоцманом на борту. «Кола» в темноте отстал, потерял из виду «Новороссийск» и, опасаясь подводных лодок (?), на рассвете стал прижиматься к берегу, вышел на наше минное заграждение и подорвался. На следующий день примерно в том же районе, у мыса Кыз-Аул в 9 милях от берега в 5 ч 57 мин транспорт «Десна» водоизмещением 6160 т (грузоподъемностью 2926 брт) подорвался на нашей мине. При спасении людей с «Десны» подорвался на мине морской охотник СКА-043.

Еще через день, 21 июля в 12 ч 10 мин недалеко от Железного порта (район Николаева) «…взорвалась и затонула на нашем минном заграждении шедшая с грузом зерна парусномоторная шхуна «Ленин». Погибло три и спасено два человека. Самолет МБР-2, прилетевший спасать людей, при посадке разбился. Экипаж был подобран» (Хроника ВОВ на ЧФ, Выпуск 1, стр. 35). Позже шхуна «Ленин» была поднята немцами и введена в состав их транспортной флотилии.

Процесс, что называется, пошел… Через два дня, 23 июля, шхуна «Дзыпша», следовавшая без лоцмана в Керченском проливе, сошла с фарватера, подорвалась на нашем минном заграждении и затонула.

27 июля в 19 ч 09 мин из Севастополя вышел конвой в составе транспортов «Ленин», «Ворошилов» и «Грузия». Охранял их всего лишь один сторожевой катер СКА-026. Магнитные компасы, забортный лаг и электролаг на «Ленине» не были выверены. Свежий ветер вызывал дрейф судна, течение за мысом Фиолент из-за своей переменчивости затрудняло определение курса. В результате судно оказалось на краю фарватера у нашего минного заграждения. В 23 ч 20 мин пароход потряс сильный взрыв в районе между трюмами № 1 и № 2. Через 10 минут все было кончено. Судно затонуло на глубине 94 м.

На грузопассажирском пароходе «Ленин» (бывший «Симбирск») вместимостью 2713 брт по официальным данным находилось 700 призывников, 458 эвакуированных и 92 члена команды. Кроме того, на борту было около 400 тонн цветного металла в слитках и активы одесского госбанка. На самом деле, на «Ленине» находилось гораздо больше людей. По официальным данным погибло 650 человек, по неофициальным – от 2000 до 2500 человек.

Из дневника адмирала Октябрьского: «Принял у себя на БФКП (Береговой флагманский командный пункт) капитана парохода «Ленин» тов. Борисенко и нашего военного лоцмана тов. Свистуна. Оба остались живы после этой ужасной катастрофы. Очень много погибло женщин, стариков и детей. А сколько? Капитан не знал, сколько у него на борту было людей. Это непостижимо, но это так. Будут уточнять в Одессе…». Душевный ты наш, как же мы тебе сочувствуем…

Продолжаем читать дневниковые записи. 31 июля 1941 года: «Наконец, кое-что уточнили в связи с походом из Одессы на Кавказ парохода «Ленин». Все шло по линии гражданской и Морфлота (не поздно ли уточнять взялись, товарищ командующий флотом?). Пароход «Ленин» взял на борт около (точно никто не знает) 1250 пассажиров и 350 тонн груза (цветные металлы в слитках). На борт прибыл наш военно-морской лоцман тов. Свистун, и пароход «Ленин» вышел из Одессы…».

Исключительно важное уточнение. Быть может, вас интересует дальнейшая судьба капитана Борисенко и лоцмана лейтенанта Свистуна? Да, осерчал на них Филипп Сергеевич… И не только на них, неразумных… Чему только Cвистуна 4 года в училище учили, за что ордена тов. Борисенко давали? К вопросу гибели парохода «Ленин» мы еще вернемся.

15 августа в открытом море в 150 км к югу от Тендры погиб на мине нашего заграждения буксир «Снег». Это сколько же сорванных штормами мин по морю «гуляло», если они в 80 милях от берега встречались?

22 сентября в 5 ч 55 мин на нашем минном заграждении у Новороссийска подорвался транспорт «Крым» вместимостью 4867 брт. Погибли два человека. В 14 часов транспорт был отбуксирован в Новороссийский порт.

1 сентября эсминец «Совершенный», проходивший ходовые испытания на Херсонесской мерной миле, подорвался на нашем минном заграждении и получил пробоину в правом борту площадью 30 кв. м. Были затоплены 1-е, 2-е котельные и 1-е машинное отделения. Эсминец отбуксировали в Севастополь, где позже он был добит германской авиацией.

27 октября на переходе Керчь – Новороссийск погиб на своей мине катер-тральщик № 536 «Серов».

9 ноября в 18 ч 20 мин транспорт «Десна» вместимостью 2920 брт, следуя по фарватеру, подорвался на своей мине и затонул.

17 ноября ледокол «Макаров» погиб на собственной мине недалеко от мыса Фиолент. На этом факте мы подробно остановимся в следующей главе.

11 декабря в 14 ч 20 мин танкер «Апшерон», шедший из Туапсе в Севастополь с 5000 тоннами мазута по фарватеру № 3, подорвался на советской плавающей мине (других версий не было, так как немцы ставили лишь донные мины) и в 16 часов затонул.

Новый 1942 год начался с новых потерь на своих минах. 8 января 1942 г. при перевозке войск из Новороссийска в Феодосию на своей мине в районе Мысхако подорвался эсминец «Способный». Носовая часть корабля по 41-й шпангоут была оторвана. Погибли 84 десантника и 20 человек команды. Эсминец «Железняков» с трудом отбуксировал «Способный» в Новороссийск. Ремонт эсминца затянулся почти на полтора года. В строй «Способный» вошел лишь в середине мая 1943 г. для того, чтобы 5 октября погибнуть вблизи Ялты под ударами немецких бомбардировщиков.

Транспорт «Коммунист» вместимостью 1940 брт. вышел из Новороссийска 19 февраля и должен был прийти в Севастополь 23 февраля, но бесследно исчез, приблизившись ко входу в минный фарватер. Через несколько дней транспорт «Восток», следуя в Севастополь, встретил шлюпку с двумя обледеневшими трупами членов экипажа транспорта «Коммунист».

Еще более страшная трагедия произошла 1 марта. Транспорт «Чапаев» водоизмещением 5000 т в 7 ч 13 мин из-за ошибки в определении места, вошел за кромку минного заграждения, подорвался и затонул. Погибли 120 бойцов маршевого пополнения, десять 37-мм зенитных автоматов, 1000 т боеприпасов и 240 лошадей.

Нарком Кузнецов пришел в ярость, что с ним бывало крайне редко и в телеграмме от 3 марта указал Военному совету Черноморского флота на гибель большого количества транспортов по причине плохой организации их переходов. «Последняя гибель транспортов «Коммунист» и «Чапаев», – указывал нарком, – свидетельствует о том, что Военный совет флота не обеспечил должного порядка и безопасности перевозок на своих коммуникациях при господстве нашего флота на Черном море. Народный Комиссар обратил внимание Военного совета на то, что плохая организация защиты своих коммуникаций продолжает оставаться неизменной, и приказал в кратчайший срок навести порядок. Предлагалось обратить особое внимание на проверку кадров военных лоцманов» (Хроника ВОВ на ЧФ, Выпуск 2, стр. 95).

Я представляю себе состояние капитана 2 ранга Ильи Михайловича Нестерова, ответственного за подготовку и обеспечение безопасности конвоев, и делавшего все от него зависящее для успешной проводки судов. Но, что можно было ожидать от капитанов тихоходных, маломаневренных гражданских судов, если на своих минах регулярно подрывались современные боевые корабли под командой грамотных командиров, опытных штурманов, оснащенные новейшими средствами противоминной защиты… Немалую опасность представляли и плавающие мины, сорванные штормами с якорей, и блуждающие по морю в поиске своих жертв…

6 марта, то есть через три дня после грозного приказа наркома, эсминец «Смышленый» подорвался на нашем минном заграждении в точке с координатами: Ш = 45°01ў5ўў; Д = 36°46ў. В результате взрыва было затоплено 1-е машинное отделение, и командир приказал стать на якорь. После прибытия в район стоянки эсминца лидеров «Ташкент» и «Харьков» он снялся с якоря и в сопровождении лидеров своим ходом пошел в Новороссийск. Во время перехода при сильном шторме на корабле затопило 2-е и 3-е котельные отделения. Эсминец потерял ход. Сильные волны не позволили взять его на буксир, и эсминец начало заливать.

7 марта в 8 ч 07 мин в точке с координатами: Ш = 44°43ў и Д = 36°45ў он затонул. Когда корпус эсминца погрузился в воду, взорвались глубинные бомбы. От динамического удара погибли почти все члены команды, покинувшей корабль и находившиеся в воде. «Ташкент» и «Харьков» подняли из воды лишь двух человек.

К этой, с позволения сказать, «хронике событий» следует добавить, что, по уточненным данным, эскадренный миноносец «Смышленый» подорвался не на минном заграждении, а на одиночной, плавающей мине, а это не одно и то же. На минное заграждение корабли попадали из-за навигационных ошибок штурмана, или неграмотных действий командира, а подрыв на плавающей мине в штормовом море,- это та же партия игры в рулетку…

Обратимся к воспоминаниям адмирала П.В. Уварова, в то время служившего старшим помощником командира лидера «Харьков»: «…«Смышленый» с тремя сторожевыми катерами вышел из Новороссийска, сопровождая конвой в составе транспорта «Березина», «В. Чапаев» и тральщика «Тракторист», следовавший в Камыш-Бурун. В районе мыса Железный Рог, как и предусматривалось заданием, командир «Смышленого» капитан 3 ранга Виктор Михайлович Шегула передал конвой командиру охранения от Керченской военно-морской базы, а сам, развернувшись на обратный курс, намеревался возвратиться в Новороссийск. Вот тут-то и случилась беда – эсминец подорвался на мине. Не потеряв плавучести, корабль стал на якорь. Обо всем Шегула доложил командиру отряда Легких сил.

«Харькову» следовало идти на помощь «Смышленому». Выйдя из Новороссийска около девяти часов, мы прибыли в район стоянки «Смышленого» через три часа и начали маневрирование на расстоянии пяти-шести миль, опасаясь минных полей…». Прибывшие на помощь терпящему бедствие кораблю, современные лидеры, не приближались к объекту спасения ближе 8-9 километров!!!? Это вынужденное признание того факта, что четких границ минных полей не представляли себе даже командиры боевых кораблей.

«…Вообще, минная опасность на Черном море была весьма запутанной. Минные заграждения ставили мы, ставил противник, причем, фашисты недавно (с 1-го дня войны – Б.Н.) начали применять мины нового образца – гидроакустические. В непогоду мины срывало с якорей, волокло течениями вместе с якорями. Карты минных полей быстро устаревали и, когда уже не отражали реальной минной обстановки, фарватеры прокладывали тральщики – шли по минным полям, образуя за собой чистые от мин проходы. Вот и со «Смышленого» сообщили – требуются тральщики. На эсминце к тому времени вода затопила 1-ю машину и 2-е котельное отделение, но ход не был потерян – «Смышленый» вполне мог идти под одной машиной.

К пятнадцати часам из Керчи прибыли тральщики и приступили к тралению. Часа через три «Смышленый» вышел на чистую воду…» (П.В. Уваров. «На ходовом мостике», Киев, 1980, стр. 161-162).

Список потерь от собственных оборонительных заграждений может занять не одну страницу. На них гибли не только крупные боевые корабли, но и морские охотники, десантные мотоботы, сейнера, шхуны, самоходные баржи, которым скоро и счет перестали вести. Корабли и суда продолжали взрываться на минах спустя несколько лет после окончания войны. Но зато на этих заграждениях не подорвался ни один корабль противника, по крайней мере, до занятия соответствующих портов германскими войсками.

Печально сознавать, но, что касается потерь на собственных минах, то Черноморский флот уподобился той унтер-офицерской вдове из произведения бессмертного Салтыкова-Щедрина, что сама заставила себя высечь…

Наши оборонительные минные заграждения под Севастополем, ограничивая способность к маневру, приводили к напрасным потерям наших боевых кораблей и транспортных судов от авиации и артиллерии противника. Не только быстроходные эсминцы и крейсера, но и тихоходные транспорты осенью 1941 г. – весной 1942 г. могли в темное время суток пройти большую часть пути от Новороссийска и войти затемно в Севастопольскую бухту. Могли войти, но не входили до тех пор, пока их не встретят тральщики, посылавшиеся из Севастополя.

Замечу, что германская авиация в то время в темное время суток не атаковала наши корабли и суда. Но, опасаясь подрывов на минах, кораблям приходилось вставать на якоря на подходах к фарватерам в минных заграждениях, и ждать прихода тральщиков и наступления рассвета. Затем идти за тральщиками малой скоростью, по узкому фарватеру под огнем германской дальнобойной артиллерии и под вой германских пикирующих бомбардировщиков. Надо ли говорить, что все фарватеры были хорошо известны вражеским летчикам и пристреляны артиллеристами.

28 ноября 1941 г. в 22 ч 00 мин крейсер «Красный Кавказ», шедший в Севастополь с грузом боеприпасов и маршевым пополнением, «…из-за плохой видимости и штормовой погоды не мог пройти фарватером через минное заграждение в районе Севастополя и, вследствие ограниченного запаса топлива, был возвращен в Новороссийск» (Хроника ВОВ на ЧФ, Выпуск 1, стр. 256).

Крейсер «Коминтерн» 2 января 1942 г. в 6 ч 25 мин закончил выгрузку десанта в Феодосийском порту и немедленно отправился в Новороссийск. Однако из-за боязни плавающих мин (своих) в районе Феодосии, а затем у Новороссийска он дошел до пункта назначения лишь 3 января в 13 ч 40 мин, то есть двигался со скоростью 3,5 узла!!!

23 января в 12 ч 25 мин крейсер «Коминтерн» вышел из порта Новороссийск в Севастополь, «…приняв на борт полк морской пехоты, 132 тонны авиационных бомб и реактивных снарядов… Боезапас был размещен в демонтированном котельном отделении и в жилых помещениях под верхней палубой. Начиненный таким большим количеством боеприпасов корабль представлял собой пороховую бочку. При попадании авиационной бомбы, торпеды или подрыва на мине ему грозила смертельная опасность…

В районе Севастополя шел снег, видимость измерялась десятками метров. В таких условиях ограждение единственного входного фарватера в Севастополь через выставленное в начале войны оборонительное минное заграждение не обеспечивало безопасного плавания. Вот почему штаб оборонительного района высылал навстречу кораблям и транспортам тральщики или сторожевые катера, для последующего «лидирования» при прохождения ими фарватера.

Для встречи и обеспечения перехода «Коминтерна» было выделено два базовых тральщика – БТЩ-22 и БТЩ-27.

В установленное время крейсер подошел к точке встречи у входного фарватера, но тральщиков не обнаружил. Командир донес в штаб Севастопольского оборонительного района об отсутствии тральщиков в расчетной точке встречи, и стал маневрировать в шести-восьми милях от расчетной внешней кромки минного заграждения.

С момента выхода из Новороссийска «Коминтерн» прошел около 250 миль, и за это время ему ни разу не представилась возможность произвести точное определение своего местонахождения по береговым ориентирам или хотя бы по небесным светилам. К месту встречи он шел по счислению. Радиолокационные средства, с помощью которых корабли могли бы обнаружить друг друга, на крейсере и встречающих его тральщиках отсутствовали. Малая видимость исключала всякую возможность уточнить свое местоположение по береговым ориентирам. Идти же без уточнения своего места означало подвергнуть корабль риску вероятного подрыва на минном поле.

Стрелки часов отсчитывали минуты, часы. Время было за полночь, а видимость не улучшалась. С командного пункта командующего флотом крейсер получил указание: «…принять все меры к встрече с тральщиками и обеспечению входа в базу…» (Исключительно конструктивный, а главное – своевременный приказ – Б.Н.).

Вам читатель не надоело бесконечное перечисление потерь наших боевых кораблей и транспортов на собственных минах? Я готов их продолжить до тех пор, пока вы не дозреете до вопроса, – почему же основного инициатора и виновника этого дичайшего положения не сняли с должности и не судили?

«…Приближалось утро. Крейсер и тральщики продолжали кружиться в районе намеченного места встречи. В 7 часов 30 минут видимость улучшилась, и «Коминтерн» после семичасового (!!!) маневрирования, наконец, встретился с кораблями обеспечения. Крейсер лег в кильватер тральщикам. В Севастопольскую бухту крейсер вошел лишь в 10 ч 37 мин» (Степанов С.Ф. Крейсер «Коминтерн», Киев, Изд-во политической литературы Украины, 1990, стр. 100-101).

13 января 1942 г. эсминец «Бойкий» вышел из Новороссийска в Поти. На военном фарватере Новороссийской ВМБ, ограниченном минными полями, он столкнулся с транспортом и, получив повреждения, вернулся в Новороссийск» (Хроника ВОВ на ЧФ, Выпуск 2, стр. 27).

Из-за минных полей были существенно ограничены возможности обстрела вражеских береговых объектов. Вот характерный пример. 3 декабря 1941 г. в 20 ч 07 мин крейсер «Красный Кавказ» в сопровождении тральщиков ТЩ-25 и ТЩ-26 вышел из Северной бухты в район Балаклавы и, «…маневрируя между берегом и внутренней кромкой минного заграждения, с 21 ч 33 мин до 21 ч 43 мин обстреливал дер. Черкез-Кермен. Выпущено 20 снарядов. ТЩ-25 обстрелял высоту 471,7, выпустив 30 снарядов, и ТЩ-21 выпустил 60 снарядов по высоте 566,2. Стрельбы велись по площадям» (Хроника ВОВ на ЧФ, Выпуск 1, стр. 263).

Не позавидуешь командиру крейсера, маневрирующему ночью между отвесными скалами и минными полями!

Я не склонен резко судить адмиралов Ф.С. Октябрьского и Н.Г. Кузнецова за все те потери, что понесли на минах своих заграждений боевые корабли и суда Черноморского морского пароходства. Прежде всего – я им не судья – уровень не тот. Но скорбная память о взорвавшихся на своих минах кораблях, многих сотнях погибших моряков дает мне право высказать свое мнение. Я – военный моряк и сын военного моряка. Мой отец, командуя дивизионом тральщиков, неделями и месяцами руководил боевым тралением, рисковал кораблями, отвечал головой за жизни членов экипажей кораблей. Мало того, в середине 50-х годов наши тральщики проводили траление в районах румынских и болгарских берегов. Тральщики в мирное время выполняли боевую задачу по тралению тех мин, которые угрожали судоходству, тех мин, которыми были бездумно засыпаны прибрежные районы портов Черного моря. Так что, некоторое моральное право судить я имею…

Хватит нагнетать истерию, сделаем очередной вывод.

По суетливому недомыслию Наркома ВМФ и по злобному коварству командующего Черноморским флотом с первого же дня войны на Черном море была создана перманентная минная опасность, резко снизившая эффективность использования боевых кораблей в прибрежных зонах и транспортных возможностей обеспечивающих судов. Эта же минная опасность явилась причиной частых подрывов и гибели судов и боевых кораблей с многочисленными жертвами среди экипажей и мирного населения, подлежащего эвакуации.

Будучи опытными моряками, Николай Герасимович Кузнецов и Филипп Сергеевич Октябрьский должны были реально представлять, какие проблемы создадут обширные минные поля, выставленные у всех без исключения баз флота. Оба адмирала хорошо представляли себе масштабы проводимых минных постановок и, соответственно, те средства и усилия, что потребуются для последующего траления этих мин.

В условиях ведения боевых действий, неоднократно делались судорожные попытки хоть немного расширить судоходные фарватеры в минных полях. В течение многих недель суда ОВРа главной базы тралили собственные минные заграждения. Цитирую: «Минный заградитель «Дооб», шесть тральщиков-катеров, четыре сторожевых катера и шхуна «Курортник» (ОВР ГБ) в течение дня производили тральные работы по очистке и расширению ФВК № 3 ГБ. На кромках фарватера затралено и уничтожено восемь наших мин» (Хроника ВОВ Сов. Союза т. 4, стр. 276).

Замечу, тральные работы производились под воздействием германской артиллерии и авиации, и серьезно расширить фарватер у Севастополя так и не удалось. Собственные минные заграждения удалось окончательно вытралить лишь в середине 1950-х годов. Для справки: с целью эффективного траления в послевоенные годы на Стрелецкую бухту Севастополя базировалось две бригады траления: в каждой более 30 больших морских тральщиков. По дивизиону тральщиков базировалось в Одессе, Керчи, Феодосии. Отдельные дивизионы тральщиков насчитывали до 20 кораблей. И все они «работали» с большим напряжением. В целом, справиться с минной опасностью на Черном море удалось к середине 50-х годов. Об окончательном решении проблемы борьбы с минной опасностью речь еще долго не шла…

В книге Р.Ф. Октябрьской «Штормовые годы» говорится: «Адмирал Ф.С. Октябрьский писал позднее: «Мне казалось – и в те дни, и впоследствии – что это тоже давление прошлого, как и постановка оборонительных минных заграждений в районе главной базы».

Предположим, что взгляды на постановку оборонительных минных полей командующего флотом и Наркома ВМФ Кузнецова расходились. Ф.С. Октябрьский впоследствии писал: «Зачем нужно было с первых дней войны ставить минные заграждения? Против кого их ставили? Ведь противник-то сухопутный, он на море имеет главным образом авиацию да торпедные катера, которым мины – не помеха. Вот, несмотря на то, что мины будут больше мешать нам, чем противнику, заставили нас ставить мины, на которых больше погибло своих кораблей, чем противника, У нас одних эсминцев погибло на своих минах три: «Дзержинский», «Смышленый», «Совершенный» (Октябрьская Р.Ф. Штормовые годы. Рассказ об адмирале Ф.С. Октябрьском. Киев, Политиздат Украины, 1989. стр. 65).

Ну что, посочувствуем Филиппу Сергеевичу? Солидный человек, полный адмирал, прикидывается простачком, которым он никогда не был. Быть может, он не знал, что выполнение заведомо преступных приказов не освобождает исполнителя от ответственности? Должно быть, Филипп Сергеевич не был знаком с материалами Нюрнбергского процесса? Нелепость мощных минных постановок на Черном море была слишком очевидна.

Но тут возникает естественный вопрос: почему Филипп Сергеевич, получив приказ Кузнецова, не обратился лично к Сталину, к чему он неоднократно прибегал для оперативного решения и менее значимых проблем? Аргументов у него было больше чем достаточно, самый простой: «По имеющимся в штабе Черноморского флота данным угроза вторжения итальянского и немецкого флота не просматривается. Считаю постановку массированных минных заграждений преждевременной». В нашем же случае поведение Филиппа Сергеевича выглядит очень даже типично, ведь ему было не в первой «подставлять» Наркома Кузнецова.

Спору нет, у вождя хватало головной боли с катастрофическими ситуациями сухопутных войск, но уверен, что телеграмма от Октябрьского была бы им рассмотрена, и наверняка было бы принято разумное решение.

Кстати, обращаясь к Сталину, Октябрьский мог бы достичь сразу трех целей – существенно подправить ход войны на Черном море, очередной раз «подставить» Кузнецова, требующего выполнения преступных (?) приказов и, как это не парадоксально звучит – способствовать уменьшению потерям от своих мин на Тихом океане. Адмирал Юмашев, внимательно отслеживая обстановку на западных морских театрах военных действий, не спешил выполнять требования Директивы в течение первых 20 дней войны. Но, наблюдая лихие действия по постановке минных заграждений Трибуцем и Октябрьским, и оценивая реакцию на их действия со стороны Главного штаба, решил последовать их примеру. У Владивостока и трех военно-морских баз Приморья с 12 по 30 июля 1941 г. было выставлено 9105 мин и минных защитников, что впоследствии привело к гибели, как минимум, подводных лодок «М-49» и «М-63» и не менее десяти других судов. И все это за четыре года до фактических боевых действий на Дальнем Востоке. Как мог пойти на эту акцию такой опытный и мудрый адмирал, каким представляется Юмашев, уму непостижимо…

На Балтике немцы и финны ходили по протраленным, безопасным фарватерам, прижимаясь к финским берегам, при этом неоднократно использовали советские минные заграждения против нас же.

Как можно расценить многочисленные факты гибели боевых кораблей, подводных лодок и судов на своих же минных заграждениях? Адмирал Трибуц, по анализу минной обстановки на Балтике, мог без труда привести десятки примеров преодоления немецкими и финскими кораблями наших оборонительных минных заграждений и этим как-то оправдать их постановку. Постановке же мощных «оборонительных» (?) минных заграждений на Черном море нет и не может быть никаких оправданий. По сути, все факты гибели и повреждения судов, кораблей, подводных лодок на своих минных заграждениях, требуют юридической оценки действий военачальников, принявших решение по их постановке, либо исполнивших заведомо неправомерный приказ.

Дополнения и уточнения к главе:

1. «Коммунист» – грузовой пароход 1941 брт. Капитан Кабаненко (погиб). Следовал с грузом из Новороссийска в Севастополь. На борту находилась материальная часть артиллерийского полка 386-й дивизии. Транспорт пропал без вести 19.02.1942 г., не передав никаких сигналов. С большой вероятностью, транспорт подорвался на своем минном заграждении.

2. «Антон Чехов» – грузопассажирский теплоход, переоборудованный в санитарный транспорт, 2121 брт. Капитан З.В. Соболев. 14.04.42 г. шел из Новороссийска в Камыш-Бурун с грузами и людьми. Подорвался на мине своего минного заграждения и сел на грунт. Взрывом оторвало полубак. Погибло 200 человек, 50 человек ранено. Окончательно уничтожен немецкой авиацией.

3. «Восток» – грузовой теплоход. Капитан Д.С. Сариев. Следовал из Новороссийска в Камыш-Бурун с грузами для Крымского фронта. При входе в пролив подорвался на мине, по официальной версии, выставленной авиацией противника. Однако, координаты его гибели совпадают с нашим оборонительным минным заграждением. Погибло 10 человек, спаслось 47.

4. «Чапаев» – транспорт Черноморского гражданского морского пароходства, 3566 брт. Капитан А.И. Чирков. 01.03.42 г. следовал из Туапсе в Севастополь с 200 бойцами, лошадьми и 1300 тоннами боеприпасов на борту. Из-за ошибки счисления подорвался на двух якорных минах оборонительного минного заграждения. Погибло 120 бойцов маршевого пополнения, 1000 тонн боезапаса, десять 37-мм орудий, 83 тонны разного груза, 240 лошадей.

Потери на минах боевых кораблей:

1. «Шаумян» эскадренный миноносец. Направлялся из Новороссийска в Батуми. В условиях ограниченной видимости, уклоняясь от внутренней кромки минного заграждения, выскочил на каменную гряду в районе бухта Рыбачья–мыс Тонкий, пробил днище и лег на грунт. Снять его с мели не удалось. Ввиду начавшегося шторма с корабля сняли экипаж, а позже демонтировали часть оборудования и артиллерию. Из четырех корабельных 102-мм орудий в районе Новороссийска сформировали береговую батарею № 464, которая обслуживалась корабельными комендорами.

Комментарий контр-адмирала И.М. Нестерова: «…Еще Новороссийск был наш – август-сентябрь 1942 года. «Шаумян» вышел из Цемесской бухты, прошел в Геленджик. Для него были все полноценные огни. Он допустил грубую ошибку в навигации. Опасаясь минных полей, прижался к берегу и с полного хода выкатил на береговые камни. Корабль разломился, часть личного состава погибла, сам Федоров – командир – спасся, его отправили на передовую, и там он погиб…».

Каким образом направляли «опальных» командиров на «передовую», нам еще предстоит поговорить.

2. «Дзержинский» эскадренный миноносец.14 мая 1942 года следовал к Севастополю в составе отряда кораблей. Имея на борту большое количество взрывчатки, боеприпасов и роту маршевого пополнения, в условиях тумана сошел с фарватера, и в 12 часов 27 минут подорвался на минах заграждения. Из 170 человек экипажа и 125 человек маршевого пополнения спасено 35 человек во главе с командиром корабля капитаном 3 ранга К.П. Валюхом, остальные погибли.

 Нужно ли уточнять судьбу К.П. Валюха?

3. Экадренный миноносец «Смышленый», командир Шегула. Совершенно новый корабль. Ему надо было прямо идти в Севастополь, а командир скомандовал: «Пройдем в Анапу (совершенно забыв, что там минное заграждение), а потом пойдем в Севастополь. Там всего час ходу». Шегула в моральном отношении был недостоин. После взрыва не организовал спасение. Берег там низменный, западнее Анапы песчаный пляж, но большинство людей потонуло. Командир застрелился на мостике».

Я сохранил полностью фрагмент воспоминаний Ильи Михайловича Нестерова.

4. Катастрофа с эскадренным миноносцем «Быстрый», со слов И.М. Нестерова. «…При выходе конвоя из базы я подошел, проинструктировал, выдал схему капитану «Днепра», лоцману сказал: «Идите не по Инкерманскому створу, а уклоняйтесь, как указано на схеме».

Потом подошел к Денежко, командиру ПЛ «Щ-210»: «Имейте в виду, не идите строго по Инкерманскому створу, там магнитные мины зафиксированы. Вам надо идти по такому пути, все написано».

В это время подошел командующий эскадрой Владимирский, сам инструктировал Сергеева – командира «Быстрого». Я скомандовал «Днепру»: «Можно выходить». Потом подошел к ПЛ, и сказал то же самое. Они снялись и пошли в кильватер. Следом за ними вышел «Быстрый», и по планшету я вижу, что он неправильно идет. Через несколько минут эсминец подорвался и выбросился на берег. Владимирский сразу пошел к нему. Часть личного состава высадили на берег. Сергеев сидел около мостика и плакал…».

Нужно ли уточнять дальнейшую судьбу капитана 2 ранга Сергеева?

КОЛИЧЕСТВО ПОГИБШИХ В ВОЙНУ НА ЧЕРНОМ МОРЕ CУДОВ СОИЗМЕРИМО С ЧИСЛОМ УГОЛОВНЫХ ДЕЛ

НА КАПИТАНОВ И ЛОЦМАНОВ

 У наших западных союзников по антигитлеровской коалиции среди ветеранов войны особым почетом и уважением пользуются ветераны Атлантических конвоев. С большим опозданием у нас в России вспомнили об участниках тех же конвоев, но уже с нашей стороны – военных и гражданских моряках. Были конвои и на Черном море, только вот с участниками этих конвоев просматривалась одна проблема – из них в живых осталось не более пары сотен моряков, а сохранившиеся после войны транспорта можно было пересчитать по пальцам одной руки. Посмотрите на Крымские открытки конца тридцатых годов. На фоне Крымских гор перед вами проплывают лайнеры… Чуть было не сказал – белоснежные и вспомнил, что по традиции тех лет пассажирские и тем белее грузопассажирские суда красились в черный цвет, что очень торжественно смотрелось на фоне светло-зеленой черноморской воды.

Многие ли из этих судов пережили годы войны? Попытаемся разобраться хотя бы с самыми крупными из них.

«Ленин» («Симбирск») – погиб 27.07.1941.

«Ильич» («Император Николай II», «Вече») – в 1935 передан ДВМП, 23.06.1944. затонул во время ремонта в Портленде.

«Пестель» («Великий князь Константин») – потоплен немецкой ПЛ U-20 19.06.1944.

«Севастополь» – потоплен немецким ТКА S-102 10.08.1942.

«Новороссийск» – тяжело повреждён при авианалёте, выбросился на берег 12.08.1941.

«Аджария» («Аджаристан» (1927) – потоплен вражеской авиацией 23.07.1941.

«Абхазия» (1928) – потоплен вражеской авиацией 10.06.1942.

«Армения» (1928) – потоплен вражеской авиацией 07.11.1941.

«Украина» (1928) – потоплен вражеской авиацией 02.07.1942.

«Грузия» (1928) – потоплен вражеской авиацией 13.06.1942.

«Молдавия» – повреждён при авианалёте, выбросился на берег и сгорел 14.09.1941.

«А. Чехов» («Дельфин») (1930) – погиб 14.04.1942.

«Н. Островский» («Чайка») (1930) – потоплен вражеской авиацией 23.03.1942.

«Львов» (Ciudad de Tarragona, транспорт № 3), бывший испанский теплоход, чудом сохранился.

«Белосток» (Ciudad de Ibiza), транспорт № 4, бывший испанский – потоплен немецким ТКА S-102 19.06.1942.

«Игнатий Сергеев» (ранее «Батум», после – учебное судно, плавбаза ЧФ «Очаков») сохранился.

«Чичерин» («Принцесса Евгения Ольденбургская») сохранился.

«Котовский» – передан ЧФ плавбаза, сохранился.

«Теодор Нетте» (1926–1929), передан Дальневосточной конторе Совторгфлота

«Крым» (1928) после войны возвращён ЧМП.

«Пётр Великий» («Император Пётр Великий») сохранился.

Прибыли в Черноморский бассейн по репарациям из Германии и союзных с ней стран:

• «Орион» («Deutschland», «Frigga», «Zenith») (из Сочинского МП, 1945-1969);

• «Абхазия» («Мариенбург», «Ленсовет») 1956-1980;

• «Адмирал Нахимов» («Berlin») (1957);

• «Победа» («Magdalena», «Iberia») ... -1977;

• «Россия» («Patria») 1946-1984;

• «Украина» («Basarabia») ... -1987;

• «Пётр Великий» («Дуала») ... -1973;

• «Николаев» («Carl Legien», «Alba Julia») 1946-19...;

• «Иван Сусанин» («Rugen»).

Если бы не суда, полученные по репарациям от Италии и Германии, Черноморское пароходство после войны осталось бы без судов.

Значительно больший процент потерь был среди транспортных судов, использовавшихся для военных перевозок в период войны.

Вы скажете – на то она и война… В общем-то – да. Но потери потерям – рознь – были среди них обидные, досадные и самое печальное –совершенно неоправданные… Вот о них мы и поведем речь…

Вспомним о самых печальных эпизодах из этой героической эпопеи.

К началу войны в составе Черноморского флота состояли три транспорта и танкера, 33 буксира, 74 баржи, 2 мотобота и 4 плавкрана, всего 116 вспомогательных судов. Суда вспомогательного флота в недостаточной мере обеспечивали нужды боевых кораблей, не говоря уже о других задачах.

 Резервом Черноморского флота были суда транспортного флота. В его составе было 102 сухогруза и грузопассажирских судна (общей грузоподъемностью 191 тыс. т.), 17 танкеров (общей грузоподъемностью 125,3 тыс. т.). Кроме того, имелось несколько десятков рыболовецких и различных служебных судов гражданских ведомств.

С началом войны в состав Черноморского флота было мобилизовано 147 судов. Как распорядилось командование этим весьма солидным пополнением? Для начала, по вине военного командования и гражданского руководства эвакуация морем войск и населения из Северо-Западного района Черного моря была организована безобразно. Срыв эвакуации населения Южного берега Крыма осенью 1941 года полностью на совести командования войск Крыма и командующего Черноморским флотом. Этот эпизод военной истории Крыма до сих пор основательно не изучен и не проанализирован. Что же касается судьбы наиболее заметных судов, встретивших войну под флагом вспомогательного флота.

Первой серьезной жертвой среди судов стал теплоход «Ленин».

Обратимся к официальным материалам:

В 1941 году пароход прошел модернизацию и его капитаном стал Иван Семёнович Борисенко. За рейсы с гуманитарной помощью в республиканскую Испанию в 1937 году капитана наградили орденом Ленина.

12.VII.1941 г. Всвязи с началом боевых действий «Ленин» выполнил рейс Одесса – Мариуполь с эвакуированным населением и грузом сахара.

22.VII.1941 г. капитан парохода «Ленин» И.С. Борисенко получил приказ руководства Черноморским морским пароходством на срочное транспортирование груза и пассажиров в Мариуполь. Согласно информации руководителя погрузки, представителя военно-морской комендатуры порта ст. лейтенанта Романова, пропуском на судно был посадочный талон, по которому проходили 2-3 взрослых пассажира. Несовершеннолетние не подсчитывались. Значительное (неизвестно) количество пассажиров прошло с записками от городского и областного Комитетов партии, военной комендатуры г. Одесса. Зафиксировано самовольное размещение членами экипажа в собственных каютах родных и знакомых (количество неизвестно). Впоследствии многие из них составили печальный список «пропавших без вести». По неподтвержденным данным (которые базируются на протоколах допросов следствия НКВД), на борту находилось более 4000 человек. Перед выходом на борт прибыло еще 1200 человек призывников. Согласно материалам следствия, людьми были заполнены все салоны, камбуз, коридоры, трюмы и палубы. На борт транспорта были погружены эвакуированные активы Одесского государственного банка (информация не подтверждена – Б.Н.) и 400-450 т цветных металлов в слитках. Рейс проходил в усложненных условиях плавания в районе выставленных оборонительных минных заграждений. Предусматривалась обязательная лоцманская проводка в связи с переводом маяков на мунипуляционный режим работы по особому графику.

24.VII.1941 г. Обратимся к материалам уголовного дела: «…В 22.00 транспорт «Ленин» в составе конвоя с теплоходом «Ворошилов», судна «Березина» и двух шаланд вышел в рейс на Мариуполь. Во время движения зафиксировано отсутствие связи с оперативным дежурным флота. По причине разных мощностей судовых силовых установок на траверсе мыса Тарханкут конвой распался. На траверсе мыса Лукулл вышел из строя двигатель «Ворошилова». В нарушение маршрута, «Ленин» выполнил буксировку «Ворошилова» в Казачью бухту порта Севастополь для проведения ремонта…».

Из материалов уголовного дела:

«…27.07.1941 г. В 19.00 транспорт «Ленин» в составе конвоя нового состава (транспорты «Грузия» и «Ворошилов») в охране сторожевого катера «СКА-026» вышел курсом из Севастополя на Ялту и далее на Кавказ. Общее количество пассажиров на «Ленине» и «Ворошилове»: близко 10.000 чел… Проводку судна выполнял военный лоцман лейтенант И.И. Свистун – выпускник Ленинградского мореходного училища им. Фрунзе 1941 года, всего лишь месяц как его закончившего...».

Немаловажный факт – следователь военной прокуратуры, по-видимому, не видел разницы между мореходным училищем и военно-морским, а брался судить о профессиональной подготовке лоцмана.

Согласно информации СМЕРШ магнитный компас, забортный лаг и электролаг не были выверены, эхолот отсутствовал. В Севастополе не был проведен инструктаж должностных лиц конвоя, не был назначен начальник конвоя, не были уточнены особенности плавания в этом районе и вопрос обеспечения безопасности. Судно двигалось в условиях невозможности уточнения курса по пеленгу (откровенная белиберда, написанная человеком, совершенно не знакомым со штурманской и судоводительской терминологией. Должно быть, допрашиваемый штурман имел в виду, способ определения места судна по методу «крюйс-пеленга»? – Б.Н.), дрейфуя под влиянием ветра N и течения за мысом Фиолент.

Индивидуальные спасательные средства (спасательные пояса) были собраны и заперты.

В 23.33 на траверсе мыса Сарыч произошел взрыв в районе трюмов № 1 и № 2 по левому борту. Пароход стал оседать носом при возникшем крене на правый борт. При крене 15-20 градусов со штатного места сорвало трубу. В течение 7-10 минут транспорт в вертикальном положении (кормой вверх с работающими винтами) затонул. В связи с быстрым затоплением основная масса пассажиров не успела покинуть судно. Спасательные мероприятия проводились транспортами «Грузия» (около 300 чел.), «Ворошилов» (200 чел.) и катерами. Официальное количество погибших – до 900 человек. Спаслось около 600 человек (лишь те, кто имел спасательные круги, пояса, либо попал в шлюпку)… По данным Ялтинской комендатуры спаслось 272 человека. Капитан, трое его помощников и лоцман покинули судно последними. Из команды спаслась половина (43 из 92). Спасательная группа в составе торпедных катеров Балаклавской базы прибыла поздно.

Расследование факта гибели судна велось НКВД Крымской области и Особого отдела ЧФ СССР. В результате следствия выяснилось, что во время погрузки подсчет пассажиров, прибывших на борт судна, не велся.

Следствием отработано три гипотезы гибели транспорта «Ленин»:

1. Торпедирование подводной лодкой ВМС Румынии «Delfinul» (книга «Немецкие подводные лодки на Чорном море». Герд Эндерс). Версия не подтверждена архивными источниками Румынии. Версия подтверждена (?) показаниями пассажиров «Ворошилова», которые видели след торпеды, показаниями вахтового радиста И. Назаретия и машиниста 1-го класса П. Попова про сильный удар в правый борт до взрыва.

28.VII.1941 г. в 10.00 в районе Севастопольской базы СКА ЧФ СССР потопили (?) неидентифицированую подводную лодку. По неподтвержденным данным в закрытом архиве ДВАРФ есть материалы (доклад) командования подводной лодкой Кригсмарин про торпедирование «Ленина». В 1941 г. В акватории Черного моря действовали подводные лодки и торпедоносная авиация ВМС Румынии…

Откровенный бред, вписанный в материалы уголовного дела в более поздние годы. Представитель транспортной прокуратуры, взявший дело для ознакомления, «озадаченный» руководством, пытался выдать желаемое за действительное.

2. Ошибки в расчетах во время управления судном, выход за границы фарватера и подрыв на мине оборонного минного заграждения (показания штурмана Бендерского).

3. Вероятной причиной гибели транспорта считается подрыв на плавучей мине.

11.VIII.1941 г. Закрытым совещанием Военного трибунала ЧФ СССР, основываясь на доказательствах указанной версии, согласно статьи 193-17 «б», приговорил военного лоцмана И.И. Свистуна к расстрелу.

При использовании материалов официального расследования сохранена орфография источников.

Отрешившись от туповато составленного расследования, попытаемся уточнить отдельные детали гибели судна по воспоминаниям очевидцев трагедии и по «…вновь открывшимся обстоятельствам».

В свой первый военный рейс из Одессы в Мариуполь с эвакуированными гражданами и грузом сахара пароход отправился в начале июля 1941 года. Обстановка на фронте резко ухудшалась. На обратном рейсе при подходе к Одессе вражеские пикирующие бомбардировщики атаковали пароход, но были отогнаны огнём крейсера «Коминтерн».

Немецкая авиация совершала по нескольку налётов на город, появились первые жертвы бомбардировок среди мирных жителей. Капитан Борисенко получил приказ от руководства Черноморского морского пароходства срочно принять груз и пассажиров и следовать вновь в Мариуполь.

Утверждение о том, что не велся должный учет принятых на борт пассажиров не совсем верно. Другое дело, что, выполняя требование администрации порта и комендатуры, вместо 482 пассажиров и 400 тонн груза, согласно официальному регламенту, пароход «Ленин» только одних пассажиров принял на борт около 4000 человек! Людей было столько, что ими были забиты все салоны, столовые, коридоры, трюмы и палубы, а тут пришёл ещё приказ принять команду в 1200 человек призывников. А люди всё продолжали прибывать.

С началом войны на Чёрном море во многих районах были выставлены оборонительные минные заграждения, и был введён особый режим плавания, предусматривающий обязательную лоцманскую проводку. Плавание осуществлялось по специальным фарватерам, которые знал ограниченный круг лиц. Маяки были переведены на «манипуляторный режим», работая по особому расписанию, как и все береговые навигационные огни, дабы затруднить плавание кораблям противника, а фактически для создания проблем своим судоводителям. Единой и чёткой службы обеспечения коммуникаций, которой бы подчинялись и капитаны, и лоцманы, увы, на Чёрном море, по крайней мере, в первые месяцы войны, не было и серьезных мер к этому не предпринималось.

Вам, читатель, не хотелось бы знать, кто должен был создать эту службу и обеспечить безопасность проводки конвоев и отдельных судов? До 1932 года должность командующего флотом именовалась – НАМОРСИ Черного и Азовского морей. Что означало – Начальник морских сил и портов Черного и Азовского морей. И этим было все сказано. Наименование должности изменилась, но суть ее осталась прежней – командующий флотом, кроме всего прочего, отвечал за режим судоходства и мореплавания в Азово-Черноморском бассейне в мирное и, тем более – в военное время. Не обеспечив этот самый режим, он должен был нести за это ответственность, а в случаях трагических происшествий из-за отсутствия или нарушения установленного режима – вплоть до уголовной…

Пароход «Ленин» отправился в свой последний рейс 24 июля 1941 года. В 22 часа 00 минут он медленно отвалил от причала и вышел в море, возглавив конвой. Конвой состоял из теплохода «Ворошилов», судна «Березина» и двух шаланд, которые плелись в хвосте, всё время грозя потерять из виду основной конвой. Через несколько часов было принято решение – «Березине» с шаландами следовать отдельно. Наконец-то «Ленин» и «Ворошилов» могли увеличить скорость и быстро скрылись за горизонтом. Однако на траверсе мыса Лукулл капитан «Ворошилова» доложил, что на теплоходе вышла из строя машина, и он не может двигаться самостоятельно. Капитан Борисенко знал, что это результат поспешного и некачественного ремонта и принял решение отбуксировать «Ворошилов» в Севастополь. Знал он и то, что «Ворошилов» также перегружен людьми, как и его судно. До Севастополя было рукой подать, но из-за шаланд время было упущено. В условиях войны это была непростительная ошибка, как и ошибочно было составлять конвой из столь разных судов, да ещё с плохо отремонтированными машинами. Чудом избежав налётов авиации противника, «Ленин» отбуксировал теплоход «Ворошилов» в Казачью бухту Севастополя для ремонта машин.

Наконец вечером 27 июля в 19 часов 15 минут получили радиограмму: «Транспортам сняться и следовать в Ялту». «Ленин» и «Ворошилов» в сопровождении сторожевого катера СКА-026 вышли в море, но конвой был жёстко ограничен в скорости передвижения: «Ворошилов» не мог дать больше 5 узлов. Уже на следствии второй помощник капитана Г.А. Бендерский скажет: «Караван был составлен абсолютно неправильно. Такой подбор судов я считаю преступным!».

Не стоило бы Грише Бендерскому бросаться такими терминами как «преступный…». Лучше бы он объяснил следователю, на каком основании он как старший помощник капитана, позволил членам экипажа загрузить на судно всю свою одесскую родню…, а затем уже «…свидетельствовал за то», что капитан не организовал учет взятых на борт пассажиров.

Что же касается «…утверждения некоторых членов экипажа, что установка на судне двух зенитных орудий нарушила поправку магнитного компаса», то это не большее нарушение магнитного поля судна, чем загрузка на него десятков ящиков с 450 тоннами металла в слитках. Другое дело, что в подобных случаях требовалось «устранить девиацию» и уточнить новую поправку магнитного компаса, за что, кстати, тоже отвечает старший помощник капитана… Кроме того, на пароходе «Ленин» отсутствовал эхолот для замера глубины, а лаг для определения скорости судна был не выверен. Остается сделать вывод, что навигационное оборудование судна не обеспечивало безопасного перехода судна, тем более, в условиях движения в условиях повышенной минной опасности. Руководство Одесским пароходством и командование базы должно нести ответственность за то, что в условиях военного времени в межбазовый переход было направлено судно в должной мере не подготовленное к рейсу и без соответствующего обеспечения. Но даже в этих непростых условиях можно было предпринять меры для обеспечения большей безопасности перехода.

Начать следует с того, что переход судов от Одессы до Мариуполя планировался в непосредственной близости от минных полей, а в районах портов – по минным фарватерам. Лично командующим флотом, в первый же день войны было принято решение о выставлении в районах, примыкающим к судоходным фарватерам, обширных минных полей. Это уже предполагало принятия ряда мер по обеспечению безопасности плавания, мягко скажем, в условиях повышенной минной опасности. При нахождении в портах, а так же на переходе морем существовала угроза атак судов воздушным противником. Все эти условия требовали особого обеспечения перехода. Были ли они обеспечены?

Быть может, у командующего Одесской ВМБ контр-адмирала Гавриила Жукова не было необходимых средств обеспечения?

Еще накануне войны в Одессе базировались: дивизион канонерских лодок в составе: «Красный Аджаристан», «Красная Армения», «Красная Грузия», а также старый крейсер «Коминтерн». На порт Очаков базировалась 2-я бригада торпедных катеров.

Для сопровождения конвоев использовались эскадренные миноносцы: «Незаможник», «Фрунзе», «Шаумян», Бойкий», «Бодрый», «Безупречный». Некоторая накладка произошла потому, что накануне был организован переход из Николаева в Севастополь плавдока грузоподъемностью 5000 тонн, который буксировали ледокол «Макаров» и буксир «СП-13». С воздуха их прикрывали истребители. В их охранении находились три сторожевых катера и канонерская лодка «Красная Абхазия». Из Николаева переводились в восточные порты недостроенные крейсера: «Куйбышев» и «Фрунзе»; лидеры «Киев» и «Ереван»; эсминцы: «Огневой», «Свободный» и «Озорной» также вспомогательный крейсер «Микоян» и несколько подводных лодок. Их переходы осуществлялись на достаточно высоком организационном уровне, а на второстепенные (?) межбазовые переходы сил обеспечения не хватало.

Почему же так безобразно проходил переход «нашего» конвоя? Интересный вопрос, требующий объяснений. Быть может, на этот счет не было соответствующих указаний и распоряжений?

28 июня 1941 года была издана Директива Наркома ВМФ № 9/49: «Об обеспечении своих коммуникаций», где доходчиво и подробно излагались требования по комплектации и проводке конвоев.

11 июля 1941 года издана Директива № 324/ш: «По усилению мер борьбы с минной опасностью».

22 июля 1941 года. Директива № 3Н/22: «Об усилении охраны транспортов».

Теперь проследим насколько выполнялись требования изданных Директив Наркома ВМФ. Для охраны «Ленина», «Ворошилова» и «Грузии», где в общей сложности находилось около 10 000 человек, был выделен лишь один сторожевой катер СКА-026.

Требования двух последних директив предусматривали в районах с повышенной минной опасностью движение судов морского пароходства только в светлое время суток. Выполнялось ли это требование? А если нет, то по чьему приказанию оно было отменено?

Обратимся к «свидетельским» показаниям: «…Южная ночь наступает быстро. Кромешная тьма окутала «Ленина», «Грузию», «Ворошилова» и сторожевой катер, следовавших в кильватер друг другу. Слева берег только угадывается, не видно ни одного огонька (светомаскировка). Капитан Борисенко, молодой лоцман Свистун и вахтенный рулевой Киселёв всматриваются в темноту.

В 23 часа 33 минуты сильный взрыв заставил содрогнуться весь пароход «Ленин». Рвануло между трюмами № 1 и № 2. Пароход начал оседать носом и крениться на правый борт. Забегали люди, раздались крики: «Тонем!» Капитан Борисенко дал команду: «Лево руля!» и затем: «Полный вперёд!» – в надежде поближе подойти к крымскому берегу (решение было бы правильным, если не минное поле слева по борту судна и не колоссальная перегрузка – Б.Н.).

Очевидец Колодяжная: «В момент взрыва я спала в каюте… Проснувшись, я спустилась на вторую палубу, судно стремительно валилось на правый борт. Навстречу мне с главной палубы бежали пассажиры с криками. В этот момент крен судна был примерно 15–20 градусов. В коридоре было много воды. Крен судна увеличивался… Меня что-то потянуло. Я очутилась в море и увидела, что на меня валится труба. Я отплыла в сторону, и всё время наблюдала, как тонул пароход. Я видела, как корма парохода поднялась, винты продолжали работать. Потом он стал вертикально и быстро пошёл под воду. Наступила удивительная тишина, и затем раздались крики ужаса людей, оказавшихся в воде. Я стала плыть к берегу».

Пароход «Ленин» погрузился в море за 7–10 минут. Шедшая в кильватере «Грузия» приблизилась к месту гибели. Капитан дал команду по трансляции: «Спустить шлюпки на воду!» Не разобрав, в чём дело, люди в панике бросились к шлюпкам. Команда вёслами и кулаками пыталась отбиться. «Шлюпки спускают для оказания помощи пассажирам «Ленина»! – хрипела трансляция, но это мало помогало. Было упущено много драгоценного времени. Шлюпки спустили на воду лишь через 30 минут.

Конечно, многие члены экипажа парохода «Ленин» вели себя самоотверженно, спасая жизни людей, но быстро затонувшее судно увлекло многих на дно. Капитан Борисенко, трое его помощников и лоцман покинули судно последними. Успели спустить на воду лишь две спасательные шлюпки. «Грузии», «Ворошилову» и подоспевшим катерам удалось спасти в кипевшем от людских голов море лишь около 600 человек. В основном это были те, кому достались пробковые пояса, спасательные круги и кто был в шлюпках. Те, кто не умел плавать, тонули мгновенно. Многих увлекла в пучину намокшая одежда.

11 и 12 августа 1941 года в Севастополе состоялось закрытое заседание Военного трибунала Черноморского флота в составе председательствующего бригвоенюриста Лебедева и членов трибунала Фридмана и Бондаря. О гибели парохода «Ленин» ходило много слухов. Суд был скорый. Формулировки обвинительного заключения звучали, неубедительно. К примеру: «в ходе следствия выяснено, что из-за приблизительной и неточной прокладки курса «Ленин» мог «задеть» (?) у мыса Сарыч самый край минных заграждений и подорваться». В этом узрели вину лоцмана, а его молодость и неопытность, только подтверждала суть обвинения.

По мнению «независимых» экспертов из числа опытных судоводителей, подрыв транспорта «Ленин» произошел на плавающей, сорванной с минрепа мине. Если бы транспорт вышел на минное заграждение, то, учитывая габариты судна, ему грозил бы подрыв на нескольких минах. На эту версию «работает» и тот факт, что прошедший правее и мористее (то есть уклонившийся в сторону минного заграждения) транспорт «Ворошилов» остался невредимым.

Торпедная атака румынской подводной лодки в районе минных полей была маловероятной.

«…Капитан Борисенко и его помощники затруднялись назвать не только количество погибших, но и общее количество пассажиров. Было ясно, что более всего погибло детей, женщин и стариков».

Что же касается низкой организации службы на судне, то не чекистам и следователям прокуратуры о ней судить. В прямую обязанность их «одесских» коллег входил непосредственный контроль за организацией погрузки грузов и пассажиров на судно в Одессе. При той же системе, что существовала при стоянке в Одесском порту, капитан был бессилен, что-либо изменить.

Бывший лоцман лейтенант Иван Свистун был разжалован и приговорён к расстрелу. 24 августа 1941 года приговор был приведён в исполнение. Напрасно Иван Свистун доказывал суду (и это подтвердили свидетели), что «манипуляторный режим» скрытого навигационного обеспечения бездействовал, и что лоцманская проводка не была обеспечена, и что маяк на мысе Сарыч зажёгся лишь после того, как «Ленин» подорвался и стал тонуть. Суд не принял во внимание его показания. Когда приговор был доведён до личного состава флота, моряки дали ему невесёлый комментарий: «Если нет виновного – то его назначают»…

Когда материалы о гибели парохода «Ленин» были рассекречены, офицеры, члены Севастопольского Военно-научного общества и ветераны гидрографического управления Черноморского флота потребовали дополнительного расследования всех обстоятельств гибели судна.

18 августа 1992 года Военный трибунал Черноморского флота под председательством полковника юстиции А.Д. Ананьева, с участием помощника прокурора флота подполковника С.Г. Мардашина рассмотрел в судебном заседании уголовное дело по протесту в порядке надзора и определил: «Дело производством прекратить за отсутствием состава преcтупления, приговор Военного трибунала Черноморского флота от 12 августа 1941 года в отношении И.И. Свистуна отменить».

Судя по всему, объективно проанализировав обстоятельства гибели судна, суд был обязан был вынести частные определения по должностным лицам, в сферу деятельности которых входила подготовка и проверка судов к плаванию в составе конвоя, обеспечение их безопасности на переходе… Это, прежде всего, командующий Одесской военно-морской базой контр-адмирал Жуков, заведующий конвойной службой флота, начальник юго-восточного сектора навигационного обеспечения проводки кораблей и судов. Особо стоило отметить роль главного инициатора создания «минной опасности» – командующего флотом вице-адмирала Ф.С. Октябрьского.

Переходя к следующей катастрофе – гибели 7 ноября 1941 года санитарного транспорта «Армения», не следует впадать в истерику, сравнивая число жертв на нем с «Титаником». Достаточно того, что по количеству жертв эта катастрофа вполне сопоставима с гибелью нашего парохода «Ленин».

Пассажирское судно водоизмещением 6700 брт оно было рассчитано на 518 каютных и 462 палубных пассажиров. Сколько на нем погибло людей? Очевидцы показывают, что пассажиры стояли по палубам и отсекам, тесно прижавшись друг к другу. Но это не аргумент для подсчета жертв.

Свыше полувека документы по катастрофе судна «Армения» хранились под грифом «совершенно секретно», и причин для этого было немало. Начнем по порядку.

Утром 6 ноября в Севастополе началась посадка на теплоход «Армения». Сначала судно стояло на внутреннем рейде, и погрузка шла с помощью рейдовых плавсредств. Но, поскольку предстояла погрузка несколько сотен раненых бойцов, а также медперсонала многочисленных медицинских учреждений и оборудования, судно пришвартовалось к причалу Корабельной бухты. Трудно сказать, была ли заранее запланирована посадка гражданского населения, но в этой ситуации полностью исключить посадку этой категории пассажиров было сложно. Для начала, на «Армению» был посажен персонал главного госпиталя Черноморского флота, затем – военно-морского госпиталя, развернутого на базе санатория «Максимова дача», санитарно-эпидемиологической лаборатории, 5-го медсанотряда, базовой флотской поликлиники и ряда гражданских лечебных учреждений. Причем, медики прибывали на судно вместе со своими семьями. В этой обстановке, должного контроля и учета гражданского населения, попавшего на судно, не было. О количестве людей, оказавшихся на судне, судить сложно. Специалисты, учитывая водоизмещение, габариты и особенности конструкции судна, считают, что, включая экипаж, на «Армении» было не более пяти с половиной – шести тысяч человек.

Казалось бы, организация всего процесса посадки должна была отработана до автоматизма. С начала войны рейсов судов, подобных этому, было уже далеко за сотню. Ситуация усугублялась тем, что накануне 4-5 ноября был бездарно потерян Дуванкойский узел обороны (о чем у нас будет отдельный разговор – Б.Н.), тяжелые бои шли в районе хутора Макензия и Черкез-Керменского узла обороны, немецкие разведывательные подразделения вышли в Мартынов овраг в полутора километрах от Северной бухты. Одновременно с этим подходящими с юга передовыми немецкими и румынскими частями был окончательно блокирован Севастополь, препятствуя выходу к городу частям Приморской армии…

Генерал Петров уже двое суток со своим штабом находился в Севастополе, координируя по радио (?) выход к Севастополю войск армии. Накануне командующий войсками Крыма вице-адмирал Левченко назначил генерал-майора Петрова командующим Севастопольским оборонительным районом. Оценив непростую ситуацию, тот решительно приступил к исправлению ошибок, что за 5 дней успели совершить Жуков, Моргунов и примкнувший к ним 3-го ноября Октябрьский.

Не согласовывая с Петровым своего «особого» взгляда на ситуацию, вечером 5 ноября Ф.С. Октябрьский доносил в Ставку: «…Положение Севастополя под угрозой захвата… Противник занял Дуванкой – наша первая линия обороны прорвана, идут бои, исключительно активно действует авиация…Севастополь пока обороняется только частями флота – гарнизона моряков… Севастополь до сих пор не получил никакой помощи армии… Резервов больше нет… Одна надежда, что через день-два подойдут армейские части… Исходя из данной обстановки, мною принято было решение, написано два донесения… я до сих пор не получил никаких руководящих указаний… Докладываю третий раз, прошу подтвердить, правильны ли проводимые мной мероприятия. Если вновь не будет ответа, буду считать свои действия правильными… Если позволит обстановка, довести дело эвакуации до конца, после выполнения намеченного плана ФКП флота будет переведен в Туапсе, оттуда будет осуществляться руководство флотом и боевыми действиями на Черноморском и Азовском театрах».

Обратите внимание на последние строки телеграммы, в разной интерпретации они повторятся еще несколько раз, при усложнении обстановки под Севастополем, и до боли знакомые мотивы прозвучат в последней телеграмме, отправленной Филиппом Сергеевичем 30 июня 1942 года. Ход мыслей Филиппа Сергеевича в Москве поняли правильно, – уже спустя два часа после получения телеграммы Октябрьского адмиралом Кузнецовым на КП флота пришел ответ: «Октябрьскому. Нарком приказал (в) связи (с) обстановкой Вам находиться в Севастополе. Алафузов».

Вот тебе, блин, и эвакуация в Туапсе… Разве тут до проблем с какой-то «Арменией»? Тем не менее, механизм эвакуации продолжал набирать обороты…

Можно нисколько не сомневаться, что погрузка раненых бойцов и медицинских учреждений была организована на уровне начальника медсанупра флота, список эвакуируемых учреждений и перечень имущества был утвержден начальником тыла флота, – об этом остались многочисленные воспоминания, подтверждающиеся документами. Что же касается списков эвакуируемых граждан, то если бы они и были, то впоследствии их постарались бы уничтожить те, кому очень не хотелось оглашения числа и личностей эвакуированных, потому как официально эвакуация из Севастополя строго контролировалась и всячески ограничивалась. В своем описании истории с гибелью «Армении» тот же «правдолюбивый» Александр Борисович Широкорад решительно утверждает, что посадку гражданского населения на судно никто не контролировал и никто не фиксировал. Чтобы подобное утверждать, нужно не знать специфики расположения причалов Корабельной бухты, имевших только три выхода: на территорию морского госпиталя, на территорию артзавода и на территорию Морского завода. Все три выхода во все времена жестко и надежно контролировались. Кто поверит, что ход посадки не контролировался усиленными нарядами войск НКВД на морском транспорте?

Пройдет 9 часов и в предутренней мгле 7-го ноября в Ялте, ожидавшей немцев в ближайшие часы, у трапов и вдоль борта «Армении» выстроятся воины НКВД с винтовками наперевес, контролируя посадку. Стоило после этого утверждать, что накануне в Севастополе у режимного причала некому было организовать и проконтролировать посадку? Нагнетание страстей, усугубление и без того непростой обстановки – это дело нужное, но лучше было бы Широкораду оставить этот прием для московских салонов.

Если кто-то и исхитрился проскочить между носилками с ранеными, то это были исключительно родственники местечковых вождей, обеспеченные соответствующими пропусками. Если безобразные явления бесконтрольной посадки на суда и имели место в других случаях, то это бывало при паническом оставлении портов. В случае с «Арменией» при ее стоянке в Севастополе, это полностью исключалось. Факт организованной посадки на «Армению» гражданского населения никто и не пытается отрицать, но это были, прежде всего, семьи рабочих Морского завода, рабочие коллективы которого подлежали эвакуации, и представители семей совпартноменклатуры, которые по каким то причинам еще не покинули блокированный город. Факт покидания города первой и особенно – второй категорией граждан особенно не афишировался. Списки эвакуируемых, наверняка составлялись администрацией завода, согласовывались с особым отделом, управлением коменданта гарнизона и визировались на уровне Военного совета флота. Если это по каким-то причинам не было выполнено, то именно эти должностные лица были ответственны за нарушения, допущенные в процессе эвакуации, и ответственности с них никто не снимал. Если уголовное дело по факту гибели судна не было своевременно возбуждено, то теперь еще не поздно уточнить отдельные детали. Начальником тыла флота был контр-адмирал Заяц, начальником гарнизона – генерал-майор Моргунов, комендантом гарнизона – подполковник Старушкин, членом военного совета – дивизионный комиссар Кулаков при командующем – вице-адмирале Филиппе Сергеевиче Октябрьском.

Кто поначалу мог предположить, что на «Армении» окажется столько людей? Ведь изначально – комфортабельный лайнер, совсем недавно переоборудованный в санитарный транспорт, казался идеальным средством для эвакуации, в отличие от тех же боевых кораблей, не говоря уже о танкерах, сухогрузах и пр. За весь 1941 год ни один наш надводный корабль на Черном море не только не был потоплен, но даже не был атакован неприятельскими надводными кораблями или подводными лодками. Единственную опасность представляла авиация врага, но немецкие бомбардировщики и торпедоносцы тогда еще не имели радиолокационных прицелов для ночной атаки кораблей в море. Ночной переход судна на Кавказ был бы вполне безопасен. Кроме того, «Армения» несла все огни и знаки, положенные госпитальному судну. Казалось бы, идеальный вариант для эвакуации…

Сколько человек погрузилось на «Армению» определить трудно. От нижних отсеков до капитанского мостика люди стояли плотной массой. Носилки с тяжелоранеными поднимали вертикально, чтобы освободить место. Согласно «Хронике…» и «Справочнику потерь…», при гибели судна погибло около 5000 человек. Как мы уже говорили, эта цифра вполне реальная.

Вечером 6-го ноября «Армения» отходит от причала в Корабельной бухте Севастополя и берет курс на Туапсе. Для сопровождения судна был выделен только один морской охотник МО-041 под командованием старшего лейтенанта Кулашова. При столь слабом охранении следовало бы дождаться темного времени суток, но «Армения» покинула Севастополь в 17:00, то есть, засветло. Любопытно, что все последующие годы время выхода «Армении» из Севастополя не указывалось даже в секретной «Хронике Великой Отечественной войны Советского Союза на Черноморском театре», где с точностью до минуты указывалось время выхода и входа в порт даже самых малых судов. По свидетельству многочисленных свидетелей, не попавших на «Армению», судно отошло от причала Корабельной бухты 6 ноября в 17 часов.

Уже в море капитану приказали подойти к Балаклаве. На траверсе входа в Балаклавскую бухту к вставшему на якорь судну подошли два катера погранохраны НКВД, с которых были перегружены деревянные ящики. На борт поднялись и сопровождающие груза. Перегрузка тяжелых ящиков на открытом рейде заняла не менее часа, в целом же задержка на рейде Балаклавы составила 3 часа. Существует вполне обоснованное предположение, что на борт судна были приняты картины с экспонатами передвижной выставки – «Основные этапы развития русской живописи» из коллекции Русского государственного музея, которую война застала в Алупке. Версия эта требует дополнительной проработки, так как по учету Русского музея из 183 экспонатов 60 произведений искусства вернулись на постоянное хранение в фонды музея. Именно эта подборка полотен русских мастеров, отправленная из Ленинграда в Крым, бесследно исчезла с тех пор и по официальной версии считалась, не без оснований, почищенной оккупантами. Несомненно, что указание на эвакуацию этих бесценных полотен поступило из Москвы, прошло по линии Военного совета флота и его невыполнение грозило большими неприятностями командованию флота и, прежде всего – члену Военного совета дивизионному комиссару Кулакову.

Еще на рейде Балаклавы капитаном была получена радиограмма с требованием – зайти в Ялту. Здесь все было яснее и проще – требовалось эвакуировать сотню представителей партийно-хозяйственного актива Крыма. Партийные функционеры и чиновники Крыма, прибывшие из Симферополя вместе с частями Приморской армии, естественно, ждали эвакуации на Кавказ.

Если мы, действительно, хотим объективно исследовать события, не следует, как говорится, «вешать всех собак» на одного командующего флотом, а стоит выяснить сопричастность к источникам трагедии и других руководящих лиц. В этой связи выясняется, что заход «Армении» в Ялту произошел по настоятельному требованию члена военного совета дивизионного комиссара Кулакова. Полковник И.М. Величенко, служивший специалистом засекреченной связи на командном посту командующего флотом, свидетельствует: «…В тот день по неудовлетворительно работающей проводной связи из Ялты сообщили контр-адмиралу (дивизионному комиссару – Б.Н.) Кулакову, что в городе собралась большая группа руководящих работников и партактива, которых не на чем эвакуировать… выбор пал на «Армению», и она пошла к своей гибели…» (Величенко И.М. Воспоминания. Сборник музея КЧФ).

К сожалению, И.М. Величенко не называет времени получения информации по составу и числу партийный работников, скопившихся в Ялте. Будем считать, что приказание Плаушевскому на заход в Ялту был получено уже в море, иначе сам факт заранее запланированного захода «Армении» в Ялту, с учетом последующей катастрофы, должен квалифицироваться для членов военного совета как должностное преступление со всеми вытекающими из этого последствиями.

Кто сомневается в том, что все радиограммы, посланные в адрес капитана-командира «Армении», отправлялись узлом связи штаба флота? Кто визирует подобные радиограммы? Правильно, – оперативный дежурный по указанию командующего флотом, тем более, что предыдущие две недели командующий лично возглавлял процесс эвакуации главной базы, неоднократно докладывая об этом в Москву.

Невольно складывается впечатление, что в тот вечер на командном пункте флота правил не разум, а встревоженные эмоции и что важно для исследуемого сюжета, нагнетались они членом военного совета флота. Если трехчасовая задержка на рейде Балаклавы заставила капитана Плаушевского понервничать, то приказ зайти в Ялту грозил самыми печальными последствиями. Следует учесть, что капитан Владимир Плаушевский с июля месяца был не капитаном грузопассажирского транспорта, а командиром санитарного судна, имел воинское звание – капитан-лейтенант и обязан был неукоснительно выполнять все приказы вышестоящего командования.

Итак, очередной радиограммой капитану было приказано идти в Ялту, к которой уже подходили германские войска.

В известной степени, независимым свидетелем описываемого события явился заместитель начальника штаба Приморской армии полковник Н.И. Крылов: «…Отдых войск в Ливадии пришлось ограничить несколькими часами. Около полудня 7 ноября они были подняты по тревоге, чтобы продолжить марш. К этому времени два полка нашей 421-й дивизии, которые трое суток вместе с пограничниками сдерживали противника у Алушты, заняли оборону уже под самой Ялтой, а немцы были в Гурзуфе (Крылов Н.И. Не померкнет никогда. Воениздат, 1984, стр. 38).

Теперь представим себе обстановку в Ялте в ночь с 6 на 7 ноября. К 2 часам ночи «Армения» пришвартовалась к причалу, оборудованному у корня мола, так как у внутренних причалов в это время продолжалась погрузка на эсминцы подразделений морской пехоты. Кстати, отчего бы партийным работникам не воспользоваться реальной возможностью и на боевых кораблях «эвакуироваться» (?) из Ялты в Севастополь? Нет, они рвались туда, где их присутствие нужнее – на Кавказ…

Город и порт заполнены техникой и войсками, отступившими из центральной части Крыма. Только к 5 часом утра были освобождены причалы после погрузки войск 7-й бригады морской пехоты на эскадренные миноносцы «Бойкий» и «Безупречный». Эти корабли приняли на борт более 1800 человек, три батареи 76-мм орудий и в 3 часа 45 минут вышли из Ялты. Часть артиллерии, минометный дивизион и весь автотранспорт бригады был направлен по ялтинской дороге в сторону Севастополя.

Командир бригады со штабом, взводом конной разведки из моряков и ротой охраны направились в Севастополь по горной дороге. То есть утром 7 ноября был период, когда в Ялте не оставалось наших войск. Это потом отдельные части Приморской армии с боями еще будут прорываться через этот район. Но это будет потом…

Вход в Ялтинский порт такого транспорта как Армения», в ночное время, при светомаскировке, «дело не простое. Имеются свидетели того, что до освобождения причалов эсминцами, «Армения» вынуждено стояла на рейде, на якоре. Вы хорошо представляете себе рейд Ялты в лунную ночь? До тех пор «Армении» везло: было облачно и моросил дождь.

Кроме группы партийных работников на борт «Армении» было принято более 800 человек. Вот здесь, уже точно производилась посадка населения Ялты. Об этом сохранились воспоминания очевидцев. К 7 часам утра «Армения» была готова к выходу в море. Обстановки толком никто не знал. По информации, полученной от командования портом и военного коменданта – полковника Новикова, немецкие войска находились в Гурзуфе – в 10 километрах от Ялты. Между городами Южного берега Крыма отличное шоссе, по которому даже пешие подразделения немцев могли достичь Ялты за несколько часов. Ялтинский порт расположен в лагуне, полукругом обрамленной высокими горами. «Армения» по своим габаритам просматривалась со всех сторон. Любое полевое орудие противника, выйдя на прямую видимость порта, могло бы как на полигоне расстрелять беззащитный транспорт. О возможных атаках торпедоносцев, вроде, и не задумывались. Но если проанализировать эффективность их предыдущих атак, то крупное судно, стоящее у мола – идеальная цель для торпедоносца, атакующего со стороны моря. Средств противовоздушной обороны Ялтинский порт на тот момент был уже лишен. Зенитные средства, которые могли бы отразить нападение воздушного противника на порт, по приказанию командующего флотом были отправлены в Севастополь.

Казалось бы, рисковать столь ценным транспортом было попросту идиотизмом. В Севастополе стояли без дела десятки малых боевых и вспомогательных судов Черноморского флота, а также буксиры, шхуны и иные малые суда, принадлежавшие гражданским ведомствам, которые можно было бы использовать для эвакуации войск и населения с Южного берега. С этой задачей легко бы справились морские охотники и тральщики, не говоря уже о миноносцах и крейсерах. Проще сказать, такую задачу им никто не ставил. Позиция командующего флотом предельно ясна: этим «приморцам» надо – они прорвутся… О населении никто и не думал… Кто виноват в такой постановке вопроса? Ту же 7-ю бригаду морской пехоты вывезли из Ялты только потому, что это были моряки – севастопольцы. А сколько в тех же южнобережных городах было брошено пехотинцев, артиллеристов, кавалеристов?

Обратимся к воспоминаниям свидетелей пребывания «Армении» в порту Ялты. Вспоминает Е.С. Никулин: «…С вечера мы о теплоходе «Армения» ничего не знали. Ночью часа в два нас разбудили и повели почти строем по середине улицы в порт. В порту стоял громадный теплоход. Вся пристань и мол были заполнены людьми. Мы влились в эту толпу. Посадка на теплоход шла медленно, за два часа мы с пристани продвинулись на мол. Давка неимоверная. Погрузка шла примерно с двух часов и до семи утра. Поперек мола стояли бойцы НКВД с винтовками и пропускали только женщин с детьми. Иногда прорывались через оцепление мужчины. Погода была ненастная, часто шел дождь. Полная луна проглядывала в разрывах черных, быстро несущихся облаков. Через мол перекатывались волны. В городе начал гореть склад горючего, и черные клубы дыма ветром несло на город. Наступал рассвет…».

Вспоминает Вера Чистова, которой тогда было 9 лет: «…Папа купил билеты, и мы с бабушкой должны были уйти из Ялты на теплоходе «Армения». Ночью 6 ноября на молу было полно народа. Вначале грузили раненых, потом пустили гражданских. Билетов никто не проверял, и на трапе началась давка. Смелые лезли на судно по вантам. В суете с борта скидывали чемоданы, вещи. К рассвету погрузку закончили. Мы на «Армению» так и не попали. Сотни людей остались на молу. Мы с бабушкой пошли в папину мастерскую, что на набережной…».

По официальной версии во время стоянки «Армении» в Ялте был получен приказ командующего флотом, что в связи с отсутствием авиационного прикрытия выход судна из порта запрещается до 19 часов, то есть до наступления темноты. Если Октябрьский имел объективную разведсводку по обстановке на Южном берегу, то это был преступный приказ, рассчитанный только на то, чтобы командующему «прикрыть задницу», даже в случае гибели судна… Если разведсводка не отражала фактической обстановки, то грош цена такому командующему, который не смог наладить работу одного из основных отделов – разведывательного…

В этот момент в истории последнего рейса «Армении» при нахождении судна в Ялте появляется новый персонаж – капитан 1 ранга И.А. Бурмистров. Сразу возникает вопрос – каким образом в Ялте 7-го ноября 1941 года оказался Иван Алексеевич Бурмистров – командир бригады подводных лодок, базирующихся в Феодосии? Биографы героя-подводника не слишком глубоко вникали в отдельные фрагменты его боевой биографии, а сын, по известным причинам, обходил негативные стороны биографии отца, но факты – упрямая вещь и рано или поздно они напоминают о себе…

По информации сына Ивана Алексеевича получается, что его отец – капитан 1 ранга Бурмистров чуть ли не случайно (?) оказавшись в Ялте в день захода в порт «Армении», дает командиру судна рекомендации (?), совершенно не обязательные к исполнению и, приняв к сведению решение капитана Плаушевского на немедленный переход в Туапсе, переходит на корабль охранения – морской охотник…

В 8.00 «Армения» в охранении двух морских охотников выходит из Ялтинского порта, ложится на курс движения в Туапсе и через три часа гибнет от попадания торпеды, сброшенной с немецкого торпедоносца.

Обратимся к официальным биографам Ивана Бурмистрова.

Читаем строки из биографической справки на Ивана Алексеевича, составленной журналисткой Ольгой Олеговой: «…Руководил срочной эвакуацией людей, грузов из Феодосии, Ялты, Севастополя…» (Альманах «Виктория. Большой сбор», № 5 за 2004 г.).

В связи с этой информацией становится более понятной деятельность Бурмистрова в Ялте в ночь с 6-го на 7-е ноября, логическую последовательность приобретают и воспоминания самого Ивана Алексеевича об этих днях.

Для уточнения специфической деятельности отца в начальный период войны Анатолий Иванович Бурмистров упоминает о том, что до первых чисел ноября 1941 года Иван Алексеевич был старшим морским начальником в Феодосии, а 3-го ноября оказался в Ялте.

Да, действительно, командуя бригадой подводных лодок, базирующихся на Феодосию, капитан 1 ранга Бурмистров являлся старшим морским начальником города и порта Феодосии. По приказанию Командующего войсками Крыма вице-адмирала Левченко, Иван Алексеевич, в преддверии грозящей катастрофы, руководил переводом подводных лодок в порты Кавказа, а затем организовывал эвакуацию флотского имущества. Эта информация очередной раз подтверждает тот факт, что вице-адмирал Левченко, назначенный командующим войсками Крыма, опирался на ответственных, лично ему известных офицеров для поддержания порядка и организации эвакуации. Одним из них и был ветеран-подводник, Герой Советского Союза, авторитетный и уважаемый на флоте руководитель – Иван Алексеевич Бурмистров. И, судя по всему, Бурмистров делал в эти дни все от него зависящее. После оставления нашими войсками Феодосии он на катере перешел в Ялту. Наверняка, вызов эсминцев и организация переброски в Севастополь бригады морской пехоты – это следы его деятельности. Скорее всего, Бурмистров из Феодосии направлялся в Севастополь, но по стечению обстоятельств, находясь в Ялте, оказался сопричастен к трагической судьбе «Армении». Можно сказать проще и грубее, – используя его авторитет и доверчивость, его грубо «подставил» тот же Филипп Сергеевич Октябрьский. И не только «подставил», но и «прикрылся» его именем, когда катастрофа с «Арменией» произошла.

Из дневниковых записей адмирала Октябрьского: «…Когда мне стало известно, что транспорт «Армения» собирается выходить из Ялты днем, я сам лично передал приказание командиру ни в коем случае не выходить до 19:00, то есть до темноты. Мы не имели средств хорошо обеспечить прикрытие транспорта с воздуха и с моря. Связь работала надежно, командир приказание получил и, несмотря на это, вышел из Ялты. В 11:00 он был атакован самолетами-торпедоносцами и потоплен. После попадания торпеды «Армения» находилась на плаву четыре минуты».

Что ни строчка в «откровениях» Филиппа Сергеевича, то требуются уточнения и дополнения. Средства защиты Ялтинского порта в виде зенитной батареи и противокатерной батареи № 17 были демонтированы и сняты с позиций в ночь с 6-го на 7-е ноября по приказанию штаба флота; связь с Ялтой, по свидетельству полковника Ивана Величенко, работала неудовлетворительно и с перебоями…

Теперь обратимся к страницам книги «Флагман» Анатолия Ивановича Бурмистрова, сына капитана 1 ранга, героя Советского Союза, Ивана Алексеевича Бурмистрова:

«…Ялта тоже была обречена. Отец прибыл туда 3 ноября. Как он рассказывал, город был окутан дымом, раздавались взрывы, шла перестрелка. 6 ноября, практически уже ночью, в порт вошел теплоход «Армения». Наступило утро 7 ноября. Отец находился рядом с капитаном «Армении» капитан-лейтенантом Владимиром Яковлевичем Плаушевским. Посоветовал (?) ему продержаться день в порту и выходить по темноте, днем опасно.

«Не могу, – ответил тот, – получил радиограмму из штаба: отшвартоваться сразу после завершения погрузки. Я уже загрузился. Да к тому же вы сами знаете, что немцы вот-вот будут в городе. Так что будем выходить. Мы же обозначены как санитарное судно».

Что мог на это сказать тот, кто хорошо знал о фашизме еще с испанских событий? Но права нарушить приказ у него не было. Вздохнув, благословил капитана на удачу. Попрощавшись, перебрался на один из катеров сопровождения теплохода.

Утро выдалось ненастным. Это вселяло надежду на то, что все обойдется. Не обошлось… Через два часа, после того, как «Армения» отошла от причальной стенки, ее засекли фашистские самолеты-торпедоносцы. Сброшенные с них смертельные снаряды угодили точно в цель. «Армения» продержалась на плаву не более четырех минут.

Иван Бурмистров успел подобрать в свой катер лишь несколько человек… Плаушевский тоже разделил судьбу корабля…».

Что касается легитимности атаки немецких торпедоносцев. Какие бы знаки ни были нанесены на теплоходе «Армения», он шел в конвое двух вооруженных катеров, а на борту теплохода были установлены четыре 45-мм пушки 21К. Так что германские летчики действовали в данном случае в полном соответствии с международным правом, хотя, вообще-то говоря, на него в 1941–1945 гг. плевать хотели обе стороны. В марте 1945 года капитан 3 ранга Маринеско потопит лайнер «Густав Густлов», несущий все знаки санитарного судна, и станет нашим национальным героем.

Так до конца не прояснились взаимоотношения командира-капитана «Армении» капитан-лейтенанта Плаушевского и капитана 1 ранга Бурмистрова. Фраза: «…Попрощавшись, перебрался на один из катеров сопровождения теплохода», однозначно дает нам понять, что Бурмистров был старшим перехода, находясь на катере сопровождения. Очевидно и то, что старшим перехода «Армении» от Севастополя до Ялты был сам капитан-командир судна капитан-лейтенант Владимир Плаушевский. Если бы капитан не имел официально присвоенного воинского звания, то на переход был бы назначен старший перехода, которому были бы подчинены и катера охранения.

Кто принял решение на усиление охраны судна при выходе из Ялты, добавив еще один морской охотник? Почему на связь со штабом флота выходил не Бурмистров, а Плаушевский? Какие полномочия при выходе из Ялты были у капитана 1 ранга Бурмистрова?

Решение на усиление сил охранения мог принять только ФКП флота, в любом случае действовавший от имени командующего. В каком бы качестве не вышел в море Бурмистров, он по своему званию и последней должности автоматически становился старшим перехода по всему кругу обязанностей и с соответствующей мерой ответственности.

Тот факт, что МО-4, обеспечивший переход «Армении» до Ялты, после отхода судна от причала, максимально возможным ходом направился в сторону Севастополя, может означать только то, что он планировался для сопровождения очередного судна, быть может, в ту же Ялту. Вполне логично было бы продолжить эвакуацию войск и населения Ялты… Ведь недаром упорно циркулировала версия, что причал «Армения» спешно освобождала в ожидании подхода очередных судов, якобы выделенных для эвакуации войск.

Если верить воспоминаниям Ивана Бурмистрова, а нам нет оснований ему не доверять, то со стороны адмирала Октябрьского просматривается явный оговор покойного капитана Плаушевского с целью «отмазать» очевидных виновников катастрофы. Но это не меняет сути проблемы для самого Ивана Бурмистрова – трагическая гибель «Армении» превращает Ивана Алексеевича как минимум в соучастника «деяния», приведшего к гибели судна.

Вернемся в Ялту ранним утром 7 ноября. Кое-что проясняется. Находясь в Ялте, Бурмистров принял на себя обязанности старшего перехода, а значит – он был обязан обеспечить безопасность судна. У меня не поворачивается язык назвать конвоем судно, идущее под охраной двух морских охотников.

Если Бурмистров – начальник конвоя, почему он стал им только в Ялте, и по чьему приказанию? Казалось бы, наивный вопрос – приказ на обеспечение перехода и срок выхода Бурмистров мог получить только от имени командующего флотом. Тогда довольно странным и не типичным для военной субординации видится тот факт, что, указания с ФКП флота получал не начальник конвоя, а капитан-командир судна. Что-то здесь явно не стыкуется. Темнят здесь все… Либо было условие, что Владимир Плаушевский уполномочен лично командующим на самостоятельное принятие решений, либо – Иван Алексеевич Бурмистров вынужденно-вымученно «темнит» в своих воспоминаниях…

Адмирал Октябрьский, редактируя свои дневниковые записи, был уверен, что рано или поздно они будут востребованы, и он не ошибся. Но почему же Филипп Сергеевич, изначально, исследователей и потенциальных читателей «держал» за каких-то недоумков, неспособных сопоставить простые факты и события и сделать определенные выводы? Если бы Плаушевский не получил с ФКП флота приказание и не подтвердил время выхода из Ялты, то не могло быть и речи об авиационном прикрытии, а оно было обеспечено в виде двух истребителей И-153 – «Чайка». Именно это условие – основное свидетельство того, что на КП флота знали до минуты время выхода «Армении» из Ялты. Знали и не препятствовали…

Ивана Бурмистрова можно понять, перейдя с охраняемого судна на корабль охранения, не обеспечив безопасности перехода, он уже тем «причислил» себя к основным виновникам трагедии и был обречен до конца жизни нести на себе этот «груз», разделенной с Октябрьским и Кулаковым ответственности за гибель судна и жертвы катастрофы.

У нас, у русских, есть хорошая, «добрая» традиция – всю вину валить на покойников… Вот и получается, что основной виновник в гибели судна – капитан, якобы не выполнивший приказание командующего, а сам командующий, член военного совета и даже начальник конвоя, вроде и не «при делах»… Все остальное – уже «лирика»… Сколько было торпедоносцев? А быть может, это были бомбардировщики? Правильно ли действовали корабли охранения и истребительное прикрытие? Буквально следом за гибелью «Армении» появляется инструкция по обеспечению конвоев, согласно требования которой начальник конвоя был обязан находиться на охраняемом судне, корабли охранения не должны были удаляться от охраняемых судов более чем на одну милю и пр. и пр.

Из воспоминаний моряка с морского охотника МО-04 (?) Михаила Яковлева: «…Около 10 часов утра в районе мыса Сарыч над нами пролетел немецкий разведчик, а через непродолжительное время над водой, на бреющем полете, едва не касаясь гребней волн (погода была штормовой, и нас болтало основательно), в наш район вышли два вражеских торпедоносца. Один из них начал делать разворот для торпедной атаки, а второй пошел в сторону Ялты. Открыть огонь мы не могли, так как крен катера достигал 45 градусов. Торпедоносец сбросил две торпеды, и они взорвались в прибрежных скалах мыса Айя. Нас поразила сила взрыва – не видели мы до этого более мощного, и почти все разом сказали, что если второй торпедоносец достанет «Армению», то ей несдобровать… Так оно и получилось…».

К воспоминаниям Михаила Яковлева следует отнестись очень осторожно, здесь многое настораживает. Для начала: номер морского охотника «04». Не числилось в октябре 1941 года в ОВРе ЧФ морского охотника с таким двузначным номером. Но это не гарантия того, что в процессе архивного хранения мерзкие крысы не отгрызли циферку «1» у номера катера. Тогда получается, что это МО-041, сопровождавший «Армению» от Севастополя до Ялты, и в момент гибели транспорта, оказавшийся в 40  километрах от места катастрофы на траверсе мыса Сарыч… Судя по тому, как члены экипажа морского охотника «озабочены» судьбой «Армении», они в курсе предполагаемых событий… Очевидно, что начиная с 8.00 утра «Армения» и означенный морской охотник двигались расходящимися курсами: транспорт – в Туапсе, МО-041 – в Севастополь. Все логично: в сопровождении транспорта находились два других морских охотника; скорее всего, в Ялте произошла пересменка катеров и усиление охранения транспорта.

«…7 ноября. На море штормило, в небе – низкая облачность, в охране санитарного транспорта Армения» идут уже два катера сопровождения, в небе появились два истребителя прикрытия, которые барражируют на высоте 500 метров. К 10 часам погода в районе Ялты значительно улучшилась, сплошной облачности не было. В 11 часов 42 минуты немецкий торпедоносец «Не-111» зашел со стороны берега неожиданно и на бреющем полете с дистанции 600 метров сбросил 2 торпеды, после чего ушел в облака и скрылся. Истребители прикрытия даже не успели отреагировать на происходящее…».

Итак, что мы с вами имеем? С печальной ролью Ивана Алексеевича Бурмистрова в катастрофе с «Арменией» мы вроде разобрались… Кстати, адмирал Октябрьский принял «посильное» (?) участие в дальнейшей судьбе Ивана Алексеевича и осенью 1943 года он был откомандирован для учебы в Военно-морской академии. Факт такого проявления «заботы» (?) более напоминает острое желание командующего убрать подальше свидетеля и невольного соучастника печальной истории гибели «Армении». Отдельные разночтения в сроках учебы в академии капитана 1 ранга Бурмистрова ничего не меняют. После учебы Иван Алексеевич не вернулся на Черное море, а был отправлен на Балтику на малозначащую должность командира дивизиона строящихся и ремонтирующихся подводных лодок со штабом на канале Грибоедова, в Ленинграде. А ведь именно в это время специалисты подводники его уровня были крайне востребованы на Черном море и на Севере… да и на той же Балтике. Последующая преподавательская деятельность в Военно-морском училище, ранняя демобилизация и преждевременная смерть – все это очень похоже на последствия той печальной истории с «Арменией»…

Был еще один военачальник кто по своей должности был обязан обеспечивать воинский порядок и процесс эвакуации в Ялте – полковник Новиков. Да, тот самый Петр Георгиевич Новиков, будущий начальник первого сектора Севастопольского оборонительного района, генерал-майор и командующий войсками СОР в последние двое суток отчаянной борьбы и последующей трагедии.

Что же заставило адмирала Гордея Левченко в Ялту, никогда не имевшую своего гарнизона, назначить комендантом ни капитана, ни майора, а целого командира дивизии, полковника?

Я прошу прощения за некоторое отклонение от основной темы главы, с тем, чтобы уже не возвращаться к событиям на Южном берегу в период со 2-го до 7-го ноября, и к роли Петра Новикова в этом эпизоде.

Обратимся к документам, послужившим основой для составления очерка, посвященного военной биографии Петра Новикова. Смотрим послужной список генерала: До 08 ноября 1941 года временно исполнял обязанности военного коменданта Большой Ялты.

Для нас это немаловажная информация, потому как в понятие «Большая Ялта» входит южнобережная территория от Фороса до Краснокаменки. Восточная зона ответственности южнобережной комендатуры проходила в районе Партенита, примыкая непосредственно к Алуште. Каким образом полковник Новиков оказался на должности коменданта Большой Ялты? Как следует из боевого донесения от 30-го октября «2-я кавалерийская дивизия под командованием полковника Новикова 22 октября выступила в авангарде войск Приморской армии для поддержки войск 51-й армии в северной части Крыма. В процессе отступления Приморской армии через горные перевалы к портам Южного берега, командующим войсками Крыма вице-адмиралом Левченко приказал командиру 2-й кавалерийской дивизии полковнику Новикову прибыть в Ялту и организовать прием и координировать дальнейшее продвижение войск, отходящих в сторону Севастополя»...

По сути, Петр Георгиевич являлся старшим воинским начальником Южнобережного района Крыма. И как он справился с возложенными на него обязанностями?

Назначение Новикова комендантом района было неслучайно. Кавалерийская дивизия его шла в авангарде войск армии, имея большую мобильность и подвижность. Может быть и не стоило называть дивизией несколько конных эскадронов, штабные подразделения на автомашинах и тачанках… Кстати, к Севастополю из 2-й дивизии вышло всего 320 человек без артиллерии.

Поручая столь ответственные обязанности молодому, инициативному, опытному общевойсковому командиру, имеющему опыт командования и боевого использования стрелковых и кавалерийских частей, адмирал Левченко надеялся, что Новиков оправдает его доверие. По отзывам сослуживцев, Петра Новикова отличала «…жесткость, граничащая с жестокостью». Такие качества всегда ценилось у советских военачальников, и служили основным мерилом при назначении на должности комендантов всех уровней. Биографы Новикова пишут: «Ялта была перекрестком возможных для отступления в Севастополь коммуникаций и последним портом на этом направлении. Новиков проявил себя как грамотный руководитель, сумевший организовать переброску частей и соединений».

А теперь, как часто говорят следователи, опрашивающие свидетелей преступления,  с этого момента – немного поподробнее…

О периоде деятельности полковника Петра Новикова в Ялте, как представителя командующего войсками Крыма и координатора по выходу войск армии к Севастополю более одной строки вы нигде не найдете. Быть может, данных Новикову полномочий было недостаточно или у него под рукой не было достаточных сил и средств? Быть может боевого опыта и организационных способностей не хватало или критическая ситуация не позволяла проявить ему эти способности? Кто сейчас ответит на эти вопросы? В Испании Новиков отличился, будучи советником командира батальона, под Одессой командовал стрелковым полком неполного состава, считай – тоже батальоном… Командиром 2-й кавалерийской дивизии полковник Новиков был назначен в конце сентября, то есть командовал дивизией в Одессе неполный месяц… Кстати, дивизию он принял у генерал-майора Петрова.

При прохождении через Ялту отдельных подразделений, техники, автотранспорта Новиков мог не единожды сформировать мобильную ударную группу силой до батальона, усилить ее легкой артиллерией, посадить бойцов на автомашины и нанести удар по немцам, удерживавших Алушту с 4 по 6 ноября. Это позволило бы пробиться через Алушту в Ялту 48-й кавалерийской дивизии генерал-майора Аверкина и остаткам 297-го полка. Но, к сожалению, этого не произошло. В процессе неоднократных попыток пробиться с боем через Алушту большая часть кавалеристов генерала Аверкина погибла, а оставшиеся в живых кавалеристы с воинами 297-го полка отошли в горы.

Генерал Дмитрий Иванович Аверкин организовал в горах несколько партизанских отрядов. 13 декабря 1941 года в бою с карателями в районе родника Бештекнэ Дмитрий Иванович Аверкин погиб. Бывший командир кавалерийского полка подполковник Байсан Городовиков будет эвакуирован с партизанской базы самолетом. Командуя кавалерийскими частями, станет генералом, Героем Советского союза.

Немного позже мы остановимся на воспоминаниях майора Мартыненко о боях в окрестностях Алушты 4 и 5 ноября.

Генерал Петров, умер не оставив серьезных, основательных воспоминаний; мемуары, написанные маршалом Крыловым, писались в те годы, когда всей правды сказать было нельзя, да и «правда» эта оставалась крайне нежелательной …Генерал Ласкин большую часть своих мемуаров посвятил Сталинграду, а о событиях периода боев в Крыму и обороне Севастополя писал очень осторожно, часто не договаривая… Генерал Моргунов выждал пока «вымрет» большая часть его ближайших соратников по обороне Севастополя и только тогда написал подробные, но, к сожалению, не всегда правдивые мемуары…

А собственно что мы хотели услышать от людей, являвшихся членами одной «команды», сплоченных кровью (в основном – чужой) и ошибками (как коллективными, так и личными, но однозначно – роковыми). И самое главное – все потенциальные мемуаристы по исследуемой проблеме не фигурально, а фактически своей жизнью были обязаны Октябрьскому и Кулакову, составлявшим списки на эвакуацию из обреченного Севастополя в июле 1942 года. А воспоминания полковника Пискунова, капитана 2 ранга Зарубы – бывших узников немецких лагерей, все послевоенные годы воспринимались настороженно, недоверчиво и усиленно замалчивались.

По конкретной, исследуемой проблеме исчерпывающую информацию мог бы дать генерал армии Хренов. Мы же располагаем сведениями о том, как этот умный, решительный, а главное – инициативный военачальник, но беспринципный человек до середины 60-х годов самым «решительным» образом «корректировал», а то и «чистил» многие документы военных архивов, где высвечивались нежелательные факты его деятельности в Крыму в 1941-1942 годах.

Стоит ли дальше развивать эту тему? Остается подытожить, что имя Новикова, как, кстати, и имя Бурмистрова до сих пор никак не связывалось с трагической судьбой транспорта «Армения». Полковник Петр Новиков, как специалист (?) по «ялтинскому» направлению 9 ноября был назначен командующим первым сектором обороны Севастополя и об этом назначении мы еще не единожды вспомним.

Любопытно, что 8 ноября, то есть на следующий день после трагедии с «Арменией», «…начальник штаба Черноморского флота объявил по флоту, что предположительно Ялта занята противником» (Хроника ВОВ СССР на Черноморском театре. Выпуск 1, стр. 272). Какая поразительная проницательность, какое знание обстановки!

В качестве своеобразного эпилога к главе.

В ноябре 1948 года состоялось назначение Ф.С. Октябрьского первым заместителем Главнокомандующего Военно-морским флотом. В дневнике адмирала от 4 января 1949 года: «…Продолжаю знакомиться с ВМС. Продолжаю изучать обстановку…».

Обстановку адмирал, похоже, изучал основательно и в Москве времени зря не терял.

В феврале 1949 года папка, в которой хранилось «Дело № 19» с материалами по трагической гибели транспорта «Армения» была уничтожена «установленным» (?) порядком с включением в соответствующую ведомость на сжигание...

Кстати в той же папке, находилось «Дело № 20» с материалами о гибели легкого крейсера «Червона Украина».

Видимо к этому сроку Филипп Сергеевич уже основательно «врос» в обстановку в центральном аппарате ВМС… Подобная судьба постигнет еще не один документ, связанный с «творческой деятельностью» адмиралов Октябрьского и Кулакова, генералов Хренова и Петрова…

НУЖНЫ ЛИ БЫЛИ ЛЕДОКОЛЫ НА ЧЕРНОМ МОРЕ

ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ?

Не прошло и 10 дней с момента трагедии с транспортом «Армения», как «17 ноября в 20 ч 35 мин транспорт «Ногин», ледокол «Макаров», тральщик «Щит» и сторожевой катер вышли из Севастополя в Туапсе» (Хроника ВОВ на Черном море, Выпуск 1, стр. 318).

Что нам известно ледоколе «Макаров»? Он был построен для России в Англии. Полное водоизмещение 4600 т. Три паровые машины тройного расширения общей мощностью в 6400 (6500) л.с. и шесть цилиндрических паровых котлов располагались в двух машинных отделениях и работали на три вала. Ледокол развивал скорость полного хода 14 узлов, скорость экономичного хода – 8 узлов. Запас топлива в 700 тонн угля обеспечивал дальность плавания экономичным ходом 3300 миль. Штатная численность экипажа 149 человек.

1 января 1917 года ледокол введен в состав флотилии Северного Ледовитого океана под названием «Князь Пожарский». 7 февраля 1920 года его переименовали в «Лейтенант Шмидт», а 12 июля 1921 года – в «Степан Макаров». Не сложно проследить – в 1921 году на ледоколе, в бытность его вспомогательным крейсером, начинал военно-морскую службу будущий командующий флотом – Филипп Сергеевич Октябрьский.

В конце 1925 г. ледокол перешел на Черное море. До 1941 г. «Степан Макаров» обеспечивал продление навигации на Азовском море и северо-западной части Черного моря. С началом боевых действий на Черном море ледокол был мобилизован и вооружен как вспомогательный крейсер. На корабле установили 5 одноорудийных 130-мм артустановок (3 – в носовой части и 2 – на корме), а также два 12,7-мм пулемета ДШК. Мощь его артиллерийского вооружения вполне сопоставима с лидером эскадренных миноносцев.

24 июля 1941 г. ледокол «С. Макаров», имея в охранении пять кораблей, успешно отбуксировал из Николаева в Севастополь плавучий док грузоподъемностью 5000 т. В период с 7 по 9 августа 1941 г. «С. Макаров» совместно с буксиром «Силин» (капитан П.М. Бондаренко) под охраной канонерской лодки «Красная Армения» провел успешную буксировку металлического плавучего дока «Марти» (4000–6000 т). На палубе дока находилось 26 паровозов, 10 тендеров и 52 локомотивные бригады. При завершении эвакуации из Николаева ледокол «С. Макаров» под обстрелом немецкой артиллерии вывел из порта корпус недостроенного крейсера «Куйбышев». При прохождении Днепро-Бугского и Очаковского каналов караван трижды подвергался налетам авиации, но умелое маневрирование и зенитный огонь эскорта помогли благополучно завершить переход. 22 октября 1941 г. ледокол участвует в буксировке крупного плавдока из Ейска в Керчь. Последний заход в Мариупольский порт «С. Макаров» совершил 25 сентября 1941 г. Тогда он вывел в море корпус недостроенного теплохода «Пролетарий». Какова же дальнейшая судьба этого ветерана и труженика?

Германский автор Ю. Мейснер в книге «Советские корабли в Великой Отечественной войне» (Лондон, 1977) пишет: «Судьба ледокола «С. Макаров» неизвестна, почти наверняка – погиб. Согласно сообщениям, полученным от военнопленных – потоплен советскими самолетами западнее мыса Тарханкут в январе 1942 года при попытке уйти».

В газете «Флот Украiни» севастопольский историк Виталий Костриченко писал: «Откуда появились слухи о предательстве экипажа исчезнувшего ледокола? Возможно, что эти утверждения – плод фантазии «особистов», состряпавших в свое время ни одно подобное дело об «измене». Интерпретации о судьбе исчезнувшего «Степана Макарова» можно было услышать самые разнообразные: дескать, на ледоколе был бунт, и часть экипажа хотела сдаться немцам. Капитан, комиссар и особо рьяные коммунисты были выброшены за борт. Однако, радист ледокола успел открытым текстом выйти в эфир и сообщить командованию Черноморского флота о происшедшем. Затем то ли советская авиация, то ли наша подводная лодка перехватили и утопили мятежный ледокол… По другой версии – ледокол ушел к немцам и какое-то время служил у противника, курсируя между Констанцой и Одессой. После войны кто-то (?) якобы видел «макаровские» краны в румынском порту Констанца. Клеймо предателей не обошло и семьи пропавших без вести моряков. Все эти мерзкие сплетни вполне удовлетворяли командование флота, состоявшее из верных и благодарных учеников Филиппа Сергеевича Октябрьского и Николая Михайловича Кулакова. Как естественное следствие подобной агитационной компании вплоть до середины пятидесятых годов членам семей погибших моряков не выплачивались пенсии.

Черное море – это вам не Балтика, где мачты большинства погибших судов чуть ли не торчат из воды. Глубины за тысячу метров, плотный сероводородный слой надежно хранят тайны погибших кораблей. Долгие годы ледокол числился без вести пропавшим судном. И такое положение устраивало, прежде всего, тех, кто был непосредственно виновен в гибели судна.

В конечном итоге, после неоднократных запросов и журналистских расследований в извещениях о гибели членов экипажа, подписанных заместителем начальника Черноморского пароходства А. Поликарповым, местом гибели судна называлось Соленое озеро на Тамани. Датой гибели ледокола указывалось 26 сентября 1941 года. Любопытное утверждение, учитывая, что официально в последний рейс ледокол отправился 17 ноября!!! Нормальным людям, не знакомым с извращенной фантазией флотских особистов, может показаться диким тот факт, что перед выходом в свой последний рейс на борту ледокола красовалась надпись «Керчь». Судя по всему, этот элемент «маскировки» (?) входил в легенду прикрытия, обеспечивавшую проход ледокола Черноморскими проливами.

В последних числах октября 1941 года Нарком ВМФ адмирал Николай Кузнецов встречался в Архангельске с представителями английского Адмиралтейства для согласования вопросов, связанных с организацией и обеспечением проводки в СССР атлантических конвоев союзников. Там же речь шла о возможном использовании арктической трассы из Баренцева в Охотское море. Наши меркантильные соратники по антигитлеровской коалиции выдвинули ряд условий, в числе которых звучало и требование включения в состав конвоев наиболее ценных советских судов. Обсуждался примерный список этих судов, среди которых преобладали нефтеналивные суда и мощные ледоколы.

Итак, около 00 часов 17 ноября 1941 года ледокол «Макаров», оставив свое артиллерийское вооружение на Угольном причале, вышел из Севастополя. Движение ледокола ночью по фарватеру № 3 между минными полями, наверняка, было элементом той же легенды прикрытия, притом, что действовал строжайший приказ судам наркомата Морского флота проходить фарватер лишь в светлое время суток. Можно не сомневаться, что перед выходом в свой последний рейс на ледокол кроме штатной команды были назначены и опытные военные моряки, но пройти минным фарватером на этот раз ледоколу не удалось. Обширные минные поля, поставленные перед Севастополем, станут причиной гибели еще многих и многих судов и кораблей…

Ранним утром 18 ноября 1941 г. радисты ОВРа приняли радиограмму, повергшую командование в недоумение: «Ледокол «Керчь». Подорвался на мине. Тону. Вышлите катера». Больше таинственный ледокол «Керчь» на связь не выходил. Поскольку о кодовом переименовании «С. Макарова» радистам ОВРа никто не сообщил, то эту радиограмму приняли за очередную хитрость коварного врага, каким-то образом овладевшего нашими кодами. Никаких катеров в условиях густого тумана, низкой облачности и интенсивного парения никто, естественно, посылать не стал.

Все мы о печальном, да о печальном. «Дикие» инструкции, составленные особистами, действовали и в наши времена. При выходе однотипных кораблей для несения боевой службы в Средиземном море и Атлантике часто перекрашивались бортовые номера, что бы ввести в заблуждение вероятного противника. Так, в спешке готовясь пройти Черноморскими проливами, на одном из бортов крейсера Северного флота «Мурманск», прошедшего ремонт в Севастополе, не успели перекрасить номер. Посты контроля в Босфоре по левому берегу «числили» прохождение «Михаила Кутузова», по правому – берегу – «Мурманска». По линии МИДа, естественно, последовали вопросы, так как в заявке на проход запрашивалось разрешение на прохождение крейсера «Мурманск». Это называется – самим себя обмануть, а затем – наказать. Бессмертный Салтыков-Щедрин здесь «отдыхает».

В декабре 1941 года, в критический период второго штурма, для артиллерийской поддержки и доставки крупногабаритных грузов был задействован линкор, тогда и вспомнили о ледоколах, способных на своих палубах и в трюмах доставлять самые разнообразные грузы, вплоть до тяжелых танков, но было поздно…

Пройдет совсем немного времени и осажденный врагом Севастополь будет задыхаться от нехватки снарядов для полевой артиллерии, топлива для самолетов, продовольствия и пр. необходимых для успешной обороны видов снабжения. Для их доставки потребуются быстроходные, маневренные суда, способные по условиям ведения боев в сутки доставлять не менее 250 тонн боезапаса, не говоря о прочих грузах. А в самое напряженное время таких судов будет оставаться все меньше и меньше, и придется использовать в транспортных целях боевые корабли и подводные лодки.

Обеспечив ледоколы достаточным числом зенитной артиллерии, их можно было сделать недосягаемыми для вражеской авиации а, поставив на них артиллерию от 130- до 152-мм, их можно было сделать и грозой для береговых батарей противника. Кто заставлял тех же адмиралов Кузнецова, Алафузова и Галлера в угоду сиюминутной прихоти союзников посылать черноморские ледоколы и танкера практически на верную гибель, лишая флот столь нужных для войны судов? Адмирал Октябрьский, когда считал нужным, бывал очень тверд в отстаивании своих решений. Для военачальника такого уровня кроме упрямства неплохо бы обладать предусмотрительностью и здравым смыслом.

Начиная с первого отчета-оправдания о сдаче немцам Севастополя, первым пунктом-причиной сдачи Севастополя будет звучать: «…отсутствие судов, способных обеспечить восполнение боезапаса защитникам города…». А осенью 1941 и даже зимой 1942 года эти самые суда, как невостребованные (?) на Черном море, направлялись через проливы по требованию алчных и безжалостных «союзников».

Принимается решение о переводе через турецкие проливы ледокола «Микоян» и танкеров «Сахалин», «Туапсе» и «Варлаам Аванесов».

Что же это были за корабли? Линейный ледокол «Микоян» (до 1938 г. он назывался «О.Ю. Шмидт») был заложен в Николаеве в ноябре 1935 г. Его полное водоизмещение 11 242 тонн, скорость 15,5 уз, дальность плавания 6000 миль. Обратите внимание,- фамилия «Шмидт» на борту судов да и сами носители этой фамилии на мостиках кораблей традиционно приносили одни несчастья… Ледокол, естественно, строился не для Черного моря, а для Арктики. К 22 июня 1941 г. ледокол достраивался на плаву. 28 июня он был зачислен в списки Черноморского флота как вспомогательный крейсер. На нем установили пять 130-мм, четыре 76-мм пушки и четыре 7,62-мм пулемета. «Микоян» несколько раз обстреливал позиции германских войск под Одессой, то есть, уже показал целесообразность своего боевого применения…

Варианты использования ледоколов с их мощными машинами, широченными палубами были безграничны. Эти корабли кроме их транспортных возможностей могли быть превращены в мощнейшие плавбатареи, защищенные автоматическими зенитными установками. К тому времени, когда решался вопрос по их переводу с Черного моря, уже успешно использовалась плавбатарея «Не тронь меня», созданная на базе отсека недостроенного линкора…

Танкеры были построены непосредственно перед войной. Водоизмещение их составляло около 10 тыс. т, а скорость хода 12-13 узлов.

Ледокол «Микоян» был разоружен в Поти и готовился в длительному походу. 25 ноября в 3 ч 45 мин ледокол «Микоян», танкера «Сахалин», «Аванесов» и «Туапсе» в сопровождении лидера «Ташкент», эсминцев «Способный» и «Сообразительный» вышли из Туапсе в море. Конвой вышел в открытое море, взяв курс на Босфор. 30 ноября, выдержав в пути жестокий шторм, подошли к турецкому берегу. Здесь боевые корабли пожелали танкерам и ледоколу «счастливого плавания» и повернули назад. В Константинополе танкеры передали нефть туркам. Видимо, это было платой за проход через Проливы. Всем четырем кораблям удалось благополучно выйти в Эгейское море.

Судя по всему, ледокол «Степан Макаров», отправленный 17 ноября из Севастополя в Туапсе, должен был войти в эту группу судов-заложников, – гарантов доброго отношения союзников…

Ледокол «Микоян» спустя девять месяцев после выхода из Туапсе, 9 августа 1942 г., пройдя 25 000 миль, вошел в советские территориальные воды в Анадырском заливе.

Танкер «Варлаам Аванесов» был потоплен 19 декабря 1941 г. германской подводной лодкой U-652 у мыса Баба примерно в 38 милях от Дарданелл. Танкеру «Туапсе» также не удалось достичь родных берегов – 4 июля 1942 г. в Юкатанском заливе его торпедировала подводная лодка U-129.

Итак, половина советских судов, уведенных из Черного моря, были потоплены, а два других выведены из непосредственного обеспечения боевых действий почти на год.

Как же решалась проблема с нехваткой транспортных судов для обеспечения Севастополя и Крымского фронта?

Несколько иностранных судов 22 июня 1941 г. были застигнуты войной в портах Черного моря. Согласно сложившейся международной практики СССР мог реквизировать их и использовать в военных целях. Так поступали Англия в 1914 г. и 1939 г. и Россия в 1914 г. (на Балтике и Черном море).

Однако, наши адмиралы, идущие на поводу у недальновидных дипломатов и политиков, решили иначе – слишком много иностранных транспортов оказалось на Черном море, и их тоже отправили в Средиземное море. Танкер «Ойлшипнер» прошел Босфор под панамским флагом, но за Дарданеллами был поврежден вражеским самолетом, и ему пришлось интернироваться в Турции. Малому же греческому пароходу «Агхиос Геориос» удалось дойти до Кипра.

КТО ВЫШЕЛ ПОБЕДИТЕЛЕМ В ЕДИНОБОРСТВЕ

«КОРАБЛЬ-САМОЛЕТ» НА ЧЕРНОМОРЬЕ

В ПЕРВЫЙ И ВТОРОЙ ПЕРИОДЫ ВОЙНЫ?

 Первым успехом германских торпедоносцев стало потопление 29 августа 1941 г. транспорта «Каменецк-Подольск». Пароход был спущен на воду в 1911 г. Вместимость его 5117 брт, скорость хода 9 узлов. Он шел без груза из Керчи в Новороссийск под командованием капитана В.А. Рогового. В 15 милях к югу от Керченского полуострова (Ш = 44°49ў; Д = 36°06ў) в 20 ч 45 мин пароход был атакован двумя торпедоносцами. Одна из торпед попала в середину борта, и «Каменец-Подольск» начал тонуть. Сторожевой катер подобрал 44 члена экипажа, а еще 9 человек утонули. Катеру сопровождения МО-33 удалось сбить один торпедоносец, а второй зацепился за мачту тонущего судна и рухнул в воду.

 В начале октября 1941 г. на аэродром Бузяу (в 80 км от Бухареста) прибыло солидное подкрепление в виде 6-й эскадрильи авиагруппы KG26, что создало дополнительные проблемы безопасности нашим транспортам.

Крупным успехом германских торпедоносцев стала атака большого по меркам Черного моря конвоя. 3 октября в 15 ч 35 мин учебный корабль «Днепр», транспорты «Чехов» и «Абхазия» вышли из Новороссийска в Севастополь под охраной эсминца «Смышленый» и базового тральщика «Якорь». Транспорты шли пустыми, так как они должны были участвовать в эвакуации Одессы.

Почти сразу после выхода из Новороссийска конвой был обнаружен германским самолетом-разведчиком, который навел на него торпедоносцы.

В 18 ч 35 мин на конвое заметили три торпедоносца «Хе-111». Первый заход торпедоносцы совершили против «Смышленого», но торпеды прошли мимо. Через 5 минут два «Хе-111» сбросили по одной торпеде, целясь по «Днепру», но промахнулись. В 18 ч 55 мин два самолета с дистанции 4 каб. сбросили еще две торпеды по «Днепру». Одна из них прошла мимо, а вторая попала в среднюю часть корпуса ближе к корме, с левого борта. В 19 ч 15 мин учебный корабль встал вертикально носовой частью и через пять минут затонул. Погибло 40 человек, включая командира корабля капитана 2 ранга А.Л. Моргунова. 163 человека было спасено кораблями охранения.

Ни один из торпедоносцев не был сбит, несмотря на то, что транспорты имели по 4-6 45-мм пушек 21 К. Этот эпизод показал слабость германской авиации на Черноморском театре и исключительно слабую защищенность наших конвоев. Имея возможность послать хотя бы дюжину торпедоносцев и столько же бомбардировщиков, немцы могли полностью разгромить конвой, что имело бы важное психологическое значение.

«Днепр» был самым большим советским кораблем, потопленным германскими торпедоносцами в годы Великой Отечественной войны. Более того, он стал самым большим кораблем, потопленным немцами на Черном море. О потоплении «Днепра» кратко упоминается даже в секретных советских справочниках. Причем «Днепр» именуется то транспортом, то учебным кораблем. Воспользуемся открытым официальным справочником, составленным капитаном 1 ранга С.С. Бережным и изданным в 1988 году. Там вообще нет учебного корабля с таким названием. Ну, так может, он числится в списках торговых судов Черноморского бассейна? И там нет. А. Широкорад считает, что «Днепр» был не военным и не торговым, а… ворованным судном.

Двухтрубный пассажирский лайнер «Кабо Сан Аугустин» стандартным водоизмещением 16 000 т и вместимостью 12 589 брт был построен в Испании. В конце гражданской войны в Испании он доставил в СССР эвакуируемых коммунистов и их родственников. Возвращать столь ценный «трофей» наши власти не захотели. «Кабо Сан Аугустин» был срочно перекрашен, на корпусе сделали небольшие косметические изменения и на борту написали новое название – «Днепр». На корабле был поднят военно-морской флаг, и он в качестве учебного корабля был введен в состав Черноморского флота.

Следующей жертвой германских торпедоносцев стал транспорт «Большевик». 16 октября в 14 ч 00 мин советский конвой, вывозящий войска Приморской армии, вышел из Одессы. Погодные условия благоприятствовали переходу конвоя. В обеспечение конвоя было выделено значительное число истребителей. Конвой сопровождали два крейсера, четыре эскадренных миноносца и десять сторожевых катеров. Пароход «Большевик» имел вместимость 1419 брт, но шел сейчас порожняком и несколько отстал от основного состава судов конвоя. На его борту находились лишь 20 солдат Приморской армии. Вел пароход капитан Э.И. Фрейман.

Три торпедоносца «Хе-111», явно запоздавшие с выходом для атаки на основные суда конвоя, произвели атаку на отставшее судно как на учебном полигоне. После попадания торпеды транспорт быстро затонул, но при этом погибло только два человека. Официальные координаты гибели «Большевика» Ш = 45°44ў5ўў; Д = 32°58ў. Похоже, что координаты гибели не соответствуют фактической точке гибели судна, так как по сведениям дайверов на том месте останков судна нет.

23 октября в 6 ч 58 мин одиночный торпедоносец Хе-111 атаковал советский конвой в Феодосийском заливе в районе мыса Киик-Атлама. В составе конвоя были танкер «Советская нефть», пароходы «В. Кутюрье», «В. Аванесов» а также несколько тральщиков и сторожевых катеров. Торпеда попала в левый борт головного судна «Советская нефть» между средней надстройкой и кормой. В пробоину поступило 2160 т воды. Однако танкер сохранил ход и в 8 ч 15 мин самостоятельно прибыл в Феодосийский порт. Через короткое время отремонтированный танкер был введен в строй.

Первый в 1942 г. вылет торпедоносцев «Хе-111», зафиксированный советской стороной, состоялся лишь 24 февраля. В этот день три «Хе-111» летали к фарватеру у Севастополя и атаковали конвой в составе танкера «Москва», ведшего на буксире транспорт «Г. Димитров». Суда шли из Новороссийска в Севастополь. Прикрытие конвоя состояло из тральщиков «Щит» и ТЩ № 27. В 19 ч 15 мин торпедоносцы сбросили 4 торпеды, но все они прошли мимо. Наши корабли, уклоняясь от торпед, маневрировали в результате чего оборвался буксир, и «Москва» с базовым тральщиком № 27 прошли в главную базу, а транспорт «Г. Димитров» и тральщик «Щит» остались на фарватере.

Вернувшись к месту нахождения транспорта, базовый тральщик № 27 стал во главе конвоя и начал проводку по фарватеру. 26 февраля в 1 час ночи танкер «Москва», имея на борту маршевые роты, нефтепродукты и другие грузы, прибыл в Севастополь в сопровождении тральщика № 27. А за транспортом «Г. Димитров», груженным цементом и стройматериалами, из Севастополя выслали спасательное судно «Меркурий». Спасатель взял на буксир «Димитрова» и скоростью 5-6 узлов в 22 ч 35 мин привел его в Большую Севастопольскую бухту. В этом случае проявилась исключительная пассивность немецкой авиации. Немцы уже вечером 25 февраля знали, что на фарватере стоит без хода транспорт в охранении тральщиков, у которых из зенитного вооружения есть только одна 45-мм полуавтоматическая пушка. И вот целый световой день «Димитров» находился в зоне действия немецких батарей и авиации, а под конец дня начал движение в базу со скоростью 2–3 узла. При этом, ни один германский самолет не пытается атаковать всю эту суетливую компанию.

Первой жертвой германских торпедоносцев в новом, 1942 году, стал транспорт «Фабрициус». Он был спущен на воду в 1906 г., первоначально назывался «Сайда», вместимость его 2434 брт, скорость 9 узлов.

2 марта 1942 г. транспорт «Фабрициус» под командой капитана-командира капитан-лейтенанта М.И. Григора вышел без охранения из Новороссийска в Камыш-Бурун, имея на борту 700 человек маршевого пополнения, шесть минометов, 1200 т фуража, 20 лошадей и 12 повозок. В 1 ч 45 мин, находясь между Новороссийском и Анапой, «Фабрициус» был атакован с дистанции 300–500 м германским торпедоносцем «Хе-111». Попытка уклониться не удалась, и торпеда попала в правый борт. Погибло 10 человек. Однако судно не затонуло, поскольку груз сена и пустых бочек держал его на плаву. Тогда капитан решил посадить судно на мель и вызвал по рации буксиры. На помощь подошел транспорт «Василий Чапаев». Через два часа «Фабрициус» удалось посадить на мель в 150 м от мыса Малый Утриш. Красноармейцы были успешно сняты с аварийного судна.

3 марта в 19 ч 00 мин германский торпедоносец атаковал корпус «Фабрициуса», но обе торпеды прошли мимо цели.

Впоследствии предпринимались попытки снять судно с мели, но начавшийся шторм окончательно посадил его на камни. Экипаж «Фабрициуса» оставался на нем до августа 1942 г.

«Фабрициус» вполне можно было снять с мели и отремонтировать, но 16 мая 1943 г. командир подводной лодки М-111 М.И. Хомяков всадил в корпус транспорта две торпеды, а по прибытии в базу объявил о потоплении крупного германского корабля. Останки судна до сих пор лежат на глубине от 4 до 18 и периодически посещаются водолазами-любителями.

23 марта 1942 г. транспорт «Василий Чапаев» (2690 брт) под командованием капитана П.И. Степанова следовал из Поти в Севастополь в охранении эсминца «Шаумян» и двух сторожевых катеров. На борту судна находились 233 человека маршевого пополнения, восемь 122-мм, три 107-мм и десять 47-мм орудий, шесть автомашин, 276 лошадей, 195 т. чугунного литья, 25 т. обмундирования.

В 19 ч 40 мин в 40 милях южнее Херсонесского маяка в точке Ш = 43°54ў; Д = 33°20ў транспорт был атакован одиночным торпедоносцем «Хе-111». Транспорт уклонился от одной торпеды, но в 19 ч 55 мин получил попадание второй торпедой в кормовую оконечность. Пробоина оказалась настолько большой, что завести пластырь оказалось невозможно. Трюм № 4 полностью заполнился водой. Через тоннель гребного вала началось затопление машинного отделения. Капитан отдал распоряжение спустить на воду шлюпки. Шлюпки отходили от борта переполненными людьми, и одна из них перевернулась. Оставшимся на борту солдатам было приказано прыгать в воду и плыть к кораблям охранения. В 20 ч 09 мин транспорт затонул. Корабли охранения спасли 173 человека. Погибли 16 членов экипажа и 86 красноармейцев. Глубина на месте гибели около 2000 м.

28 марта в 12 ч 30 мин транспорт «Ворошилов» (3908 брт), имея на борту 2650 раненых, в охранении базовых тральщиков «Искатель», «Взрыв» и трех сторожевых катеров, вышел из Камыш-Буруна в Новороссийск. В 19 ч. 05 мин. в районе мыс Утришонок – мыс Мысхако «Ворошилов» атаковали четыре торпедоносца «Хе-111». Одна торпеда попала в район второго трюма, не повредив механизмы. Транспорт выбросился на берег в районе устья реки Озерейки. Люди с него были сняты. 2 апреля 1942 года «Ворошилов» сняли с мели и отвели в Новороссийск.

По приказу командующего Черноморским флотом для ПВО транспортных судов на переходах морем с конца марта 1942 г. начали привлекаться пикирующие бомбардировщики Пе-2, поскольку радиус действия наших старых истребителей И-16 и новых Як-1 и МиГ-1 был крайне мал.

30 марта 1942 г. вице-адмирал Октябрьский обратил внимание командиров военно-морских баз, соединений и кораблей, что корабли конвоя при движении с караванами уходят от транспортов на дистанцию более 10 кабельтовых. Командующий предупредил всех командиров кораблей, что подобные действия граничат с преступлением и что задача конвоя – охранять транспорты от надводного противника и, прежде всего, от его авиации – невыполнима, если корабль охранения будет находиться не в двух, а в 10 кабельтовых от транспорта.

2 апреля в 18 ч 58 мин танкер «Куйбышев» (4629 брт), шедший из Новороссийска в Камыш-Бурун, у мыса Железный Рог был атакован пятью торпедоносцами «Хе-111». Танкер шел со скоростью 10 узлов в сопровождении эсминца «Незаможник» и двух сторожевых катеров. С воздуха его прикрывали два МиГ-3. Танкер вез 2500 т бензина, 1000 т керосина, 250 т лигроина и 120 т масла. Одна из торпед попала в кормовой танк судна. Возник сильный пожар, пламя достигало высоты 30 метров. Танкер сдрейфовал в район банки Мария Магдалина, где переломился от взрыва и затонул на мелководье (Ш = 44°57ў; Д = 36°58ў). 24 человека из команды погибло, 34 было спасено. Пожар на полузатопленном судне бушевал с неделю.

Для анализа я привел примеры с гибелью крупных транспортов и танкеров. Начиная с осени 1943 года на флоте катастрофически не хватало транспортов и танкеров. Были десятки случаев гибели барж, буксируемых тральщиками и морскими охотниками. Для доставки топлива часто использовались плавцистерны, буксируемые морскими охотниками. Расчет делался на то, что торпедоносцы не станут атаковывать столь незначительные цели.

Приближаемся к логическому выводу по поставленной проблеме – обеспечение морским транспортом боевой и повседневной деятельности Севастопольского оборонительного района. Командование СОР и Черноморского флота было настолько обеспокоено большой потерей транспортов, потопленных германской авиацией и погибших на собственных минах, что 24 марта 1942 г. Военный совет флота обратился к наркому ВМФ с просьбой о выделении на Черное море самолетов Пе-2. Одновременно был поднят вопрос о закупке транспортов в Турции. 28 марта Кузнецов сообщил, что в апреле Черноморский флот получит Пе-2 и истребители, а также о том, что «…за границей свободного тоннажа, который бы нам продали, сейчас нет…».

Был период в самом начале войны, когда нашим руководителям казалось, что число наших судов в Черноморском бассейне позволяет выделить из их числа суда-приманки. Лучший пассажирский лайнер на Черном море – «Сванетию» – решили превратить в… плавбазу для шпионов. До войны «Сванетия» (водоизмещение 5050 т, 244 каютных места) обслуживала пассажирскую линию Одесса – Александрия. Война застала лайнер у входа в Дарданельский пролив, но, как следует из наших официальных источников, его якобы задержали в Стамбуле турецкие власти и не выпускали до конца февраля 1942 г. Такая версия не выдерживает критики. Задерживать пассажирский лайнер вопреки всем международным конвенциям турки не могли. В ходе войны турки безболезненно пропускали через Проливы торговые суда всех стран Черноморского бассейна. Более того , как выяснилось позже, через проливы проходили замаскированные под «нейтралов» немецкие суда, обеспечивающие немецкие базы в Эгейском море.

По утверждению историков «от дипломатии» «Сванетия» в Стамбуле некоторое время использовалась в качестве плавгостиницы для советских дипломатов, покинувших Германи и в феврале 1942 г. лайнер доставил в Поти «последнюю группу дипломатов» (?). Версия выглядит неубедительно. На самом деле последняя группа сотрудников советских посольств и консульств была переправлена в СССР через Карс в начале августа 1941 г., а основной состав посольства во главе с послом Деканозовым воспользовался железнодорожным экспрессом Стамбул – Анкара, а затем самолетом все перелетели в СССР.

Фактически же «Сванетия» использовалась как полулегальная база наших разведчиков-нелегалов, действующих в странах южной Европы. После запроса по линии МИД возможности закупки в Турции торговых судов присутствие «Сванетии» в Стамбуле стало более чем неуместно и в первых числах апреля 1942 года судно перешло в Поти.

16 апреля в Севастополе на «Сванетию» погрузили 221 раненого, 358 человек из 40-й кавалерийской дивизии и 99 пассажиров. В тот же день в 21 ч 20 мин лайнер в охранении эсминца «Бдительный» вышел из гавани и двинулся в Новороссийск. На следующий день в 7 ч 24 мин наши корабли, прошедшие уже примерно полпути до Новороссийска, были обнаружены вражеским самолетом-разведчиком. В 11 ч 00 мин 17 апреля «Сванетия» была безуспешно атакована одиночным бомбардировщиком «Ю-88».

В 14 ч 00 мин. лайнер подвергся атаке уже восьми самолетов «Хе-111» и четырех «Ю-88», которые сбросили до 50 бомб и несколько торпед. От сброшенных бомб и торпед транспорт уклонился маневрированием, повреждения были невелики.

В 15 ч 55 мин в атаку на транспорт с обоих бортов вышли девять «Хе-111», которые сбросили шесть торпед, две из которых попали в носовую часть судна. Возник дифферент на нос. С целью уменьшения нагрузки на носовые переборки командир транспорта приказал дать полный ход назад. Через некоторое время старший механик доложил о том, что у главных двигателей греются подшипники, из картера двигателей идет дым, потекли крышки цилиндров. Командир приказал остановить машины. Напором воды были разрушены подкрепления переборок. Судно стало погружаться с креном на левый борт и дифферентом на нос. Из 18 имевшихся на борту шлюпок успели спустить на воду лишь пять, три из которых были накрыты корпусом тонущего судна. Не уместившиеся в шлюпках люди бросались за борт.

По одной из версий, на палубу судна выскочили кавалеристы, не имевшие понятия о механизмах спуска шлюпок на воду. Они выхватили шашки и перерубили первые попавшиеся под руку блоки (лопаря), удерживающие шлюпки, и те, сорвавшись вместе с людьми, полетели за борт, переворачиваясь или разбиваясь о воду.

В 16 ч 30 мин м, продержавшись на плаву 18 минут, «Сванетия» затонула на глубине 2000 м в точке с координатами Ш = 43°00ў; Д = 36°48ў, увлекая за собой в образовавшуюся воронку плававших рядом людей. Оставшиеся на воде две шлюпки и спасательный плот были расстреляны самолетами из пулеметов. Погибло 753 человека, в том числе 220 раненых и 112 человек личного состава судна. В 17 ч 05 м «Бдительный», отразив атаку авиации, начал спасение людей. Было спасено 143 человека, 17 из них умерли на борту эсминца от переохлаждения в воде.

Любопытная складывается ситуация: с 23 марта и до падения Севастополя в конце июня 1942 года немцы утопили шесть наших транспортов: «Чапаев», «Сванетия», «Громов», «Абхазия», «Грузия», «Белосток», – общим водоизмещением 21 773 тонн. Именно гибель этих скоростных и достаточно маневренных для своего уровня судов, нашим командование в отчетах расценена как причина срыва снабжения Севастополя и предвестник последовавшей катастрофы. Вот здесь и стоило бы напомнить о факте перевода в ноябре 1941 года с Черноморского театра военных действий шести транспортных судов общим водоизмещением 42 574 т, то есть в два раза большего тоннажа. Как следует из нашего анализа, часть этих судов при соответствующем оснащении и вооружении вполне бы справилась с поставленной задачей.

Ветераны черноморских конвоев неизменно отмечают слабость и малую эффективность зенитного вооружения наших судов. Согласно данным документа «Итоги работы артодела Черноморского флота» – к 22 июня 1941 года складах Черноморского флота имелось 37-мм автоматов: корабельных 70К – 18, армейских колесных 61К, числившихся за ПВО Севастополя, – 18, и, наконец, одна спаренная установка 66К, предназначенная для строившихся кораблей. Кроме того, имелось 258 12,7-мм зенитных пулеметов типа ДШК. Зенитных 7,62-мм пулеметов типа «Максим» было несколько сот.

До конца 1941 г. Черноморский флот получил от промышленности 29 – 37-мм автоматических установок 70К; в 1942 г. – 40 установок 70К и 16 – 20-мм английских зенитных автоматов «Эрликон»; в первой половине 1943 г. – еще 69 установок 70К и 40 «Эрликонов». Что же касается 12,7-мм зенитных пулеметов, то только в 1942 г. Черноморский флот получил: наших типа ДШК – 264 штуки, спаренных Браунинга – 42 и счетверенных Виккерса – 22.

Любопытно, что потери зенитных автоматов на Черноморском флоте были крайне малы для этой тяжелой войны. Так, в 1941 г. не был утерян ни один (!) 37-мм зенитный автомат; в 1942 г. потеряно десять 37-мм автоматов 70К и два 20-мм «Эрликона», а в первой половине 1943 г. – четыре 70К и два «Эрликона».

А кто мешал адмиралу Октябрьскому принять решение о вооружении транспортов не артиллерийским «металлоломом», а новыми зенитными автоматами и 76-мм зенитными пушками? То, что адмирал Октябрьский берег боевые корабли, еще как-то можно объяснить, но почему он не разрешал в полной мере использовать зенитные автоматы для вооружения судов? Весогабаритные характеристики зенитных автоматов были невелики и их можно было ставить практически на любой корабль вне зависимости от проекта. Так, к примеру, на лидере «Баку» Северного флота уже в ходе войны установили 11 автоматов 70К, хотя по проекту их установка на этот корабль вообще не предусматривалась. А сколько зенитных автоматов было на печально известном лидере «Харьков»?

И в 1941 г., и в 1942 г. на Черном море в боевых операциях единовременно участвовали лишь несколько кораблей, а остальные достраивались, ремонтировались или просто отстаивались в базах. Казалось бы, чего проще – передай на корабль, идущий в боевой поход, 37-мм зенитные автоматы и 12,7-мм ДШК вместе с боекомплектами и расчетами. Кстати, 45-мм корабельные полуавтоматы 21К (скорострельность 20–25 выстр/мин) были не столь эффективным средством ПВО, но они тоже иногда сбивали вражеские самолеты. 45-мм автоматами можно было без ограничения вооружить все суда и корабли… К 22 июня 1941 г. их в наличии было 474 штуки, да еще до конца 1941 г. поступило 154 орудия.

Даже перемещая на действующие корабли самые совершенные орудия калибра 37–45 мм и 12,7-мм пулеметы, можно было в несколько раз увеличить эффективность ПВО кораблей. По анализу мобилизационного отдела Северного флота, на транспорте в 2–4 тыс. тонн водоизмещением можно было установить до 10 автоматов или полуавтоматов, а на транспорте 5–15 тыс. тонн водоизмещением – 20 и более таких установок.

Примерно таким в 1942 г. было зенитное вооружение британских и американских транспортов, действовавших в опасных районах. А американские легкие крейсера несли в тот период от 24 до 32 40-мм автоматов и, кроме того, от 12 до 16 20-мм автоматов. Смотря кадры военной кинохроники, мы видим, как отражая атаки японских самолетов-«камикадзе», зенитные средства американских линкоров и крейсеров создавали фактическую завесу из разрывов зенитных снарядов. Примерно в такой же сложной обстановке приходилось нашим летчикам торпедоносной авиации Северного флота атаковать немецкие конвои, начиная с 1943 года. Вспомните эпохальный фильм «Торпедоносцы». Кстати, исключительную правдивость этого фильма отмечали ветераны авиации Северного флота. Что же мешало, или кто мешал подобную защиту создать на Черноморских кораблях и судах? Что, Филипп Сергеевич не знал об опыте Северного флота? Отлично знал, но дождался такого положения, что устанавливать зенитные автоматы стало некуда, – транспортов не осталось… К весне 1944 года на Черном море судов, требующих защиты, практически не оставалось.

В немалой степени проблема защиты от воздушного противника касалась и боевых кораблей. На всех наших лидерах, эсминцах и крейсерах стояло по два громоздких и тяжелых пятитрубных 533-мм торпедных аппарата. С самого начала войны стало ясно, что использовать их на Черноморском флоте никогда не придется. Кстати, за всю войну торпедные аппараты наших надводных кораблей использовались всего один раз – на севере, и то до сих пор не выяснили, по кому был произведен этот «исторический» торпедный залп.

Казалось бы, кто мешал Октябрьскому принять решение на демонтаж торпедных аппаратов и установку на шкафутах кораблей дополнительных зенитных автоматов? Практика показала, что при необходимости торпедный аппарат ставился на штатное место за 12 часов, включая необходимые регулировки и загрузку торпедного боезапаса.

На фоне, казалось бы, строгих ограничений, фантазии наших флотских «кулибиных» не имели предела. Так бывший командир тральщика «Щит», капитан 2 ранга в отставке Демин, вспоминал, что у него на тральщике по инициативе экипажа были установлены два однотрубных торпедных аппарата. Зачем, спрашивается тральщику торпедные аппараты? А вот пару дополнительных зенитных автоматов не помешали бы.

Искренний гнев Широкорада, направленный против наших военно-морских руководителей мне вполне понятен, так же как и его поразительная наивность. Знает ли он о том, что торпедные аппараты продолжали устанавливать не только на крейсерах 68«б» проекта, построенных в начале 50-х годов, но даже на авианесущих крейсерах типа «Киев», построенных в 70-х годах?

Накапливая статистику о потерях наших судов от бомбардировщиков, торпедоносцев, штурмовиков врага, анализируя возможные способы избежать эти потери, мы дозреваем до готовности сделать принципиальный вывод об основных виновниках создания критической обстановки в снабжении Севастопольского оборонительного района в период мая-июня 1942 года.

У вас еще остаются сомнения в виновности Командующего флотом, не оценившего обстановку с транспортными возможностями флота и допустившего существенное ослабление транспортной группы, приведшее к срыву снабжения Севастопольского оборонительного района?

В ЧЕМ БЫЛА ПРИЧИНА

ГОСПОДСТВА НЕМЕЦКОЙ АВИАЦИИ?

или, «ЗЕНИТНОЕ ПРОКЛЯТИЕ» СЕВАСТОПОЛЯ

12 ноября 1941 года на виду всего города и флота рядом с Графской пристанью германской авиацией был потоплен крейсер «Червона Украина»; две бомбы пробили маскировочную сеть, оставшуюся на месте стоянки линкора, были повреждены корабли, стоявшие у достроечной стенки завода и в сухом доке. Гибель крейсера тяжело переживали и моряки и горожане. Римма Филипповна Октябрьская, используя дневниковые записи Филиппа Сергеевича, по ходу событий вносит весьма актуальные комментарии – «…Какое это варварство по отношению к гражданскому населению, детям, старикам! – записал 18 ноября командующий в своей тетради. – Еще раз осмотрел город. Нигде никого не видно. Думаю, к 25 ноября в основном эвакуацию закончим. Сегодня уходит большой теплоход «Украина». Она, помимо раненых, увозит на Кавказ училище БО, ПВО ЧФ для кавказских ВМБ, гражданское население, всего более 4000 человек» (Октябрьская Р.Ф. Штормовые годы. Рассказ об адмирале Ф.С. Октябрьском, стр. 100).

Избыточной простотой и тем более наивностью Филипп Сергеевич никогда не отличался, и вдруг – такое откровенное признание, – под немецкими бомбами гибнут корабли, население города, на стволах немногочисленных зенитных установок от частой стрельбы обгорает краска, а в это время наши суда, уходящие на Кавказ, вывозят дивизионами и полками зенитную артиллерию.

Пройдут долгие два с половиной года войны, но одной из самых болевых точек на теле многострадальной России останется героическая трагедия Севастополя. Испытывая хронический дефицит в распорядительных и волевых военачальниках, И.Ф. Сталин вызовет Филиппа Сергеевича из Хабаровска и примет решение о возвращении его на должность командующего Черноморским флотом.

В дневнике Ф.С. Октябрьского имеется запись:

«…14 марта 1944 года.

1. Только что прибыл из Кремля, был у т. Сталина, было заседание Государственного Комитета Обороны, решался вопрос о моем назначении на Черноморский флот.

В начале разговора т. Сталин сказал: решили вновь тебя послать на ЧФ, как ты смотришь на это, как твое мнение. Я сказал: буду рад выполнить ваше решение, с удовольствием поеду, и буду руководить флотом.

2. Главным мотивом разговора было: а) положение на флоте после моего ухода с флота; мой доклад.

3. Доложил я о причине гибели крейсера «Червона Украины и операциях «Ворошилова» у румынских берегов…».

Как следует из вопросов, задаваемых вождем, членов ГКО прежде всего интересовало осознал ли Октябрьский те ошибки и просчеты, что были им допущены как командующим флотом. При этом определенно давалось понять, что с него не сняты обвинения за период руководства Севастопольским Оборонительным районом. Были у Сталина к Октябрьскому и другие вопросы, но поскольку они относились к более позднему периоду войны, мы напомним о них по ходу событий…

Очевидно, что Сталин заслуженно ценил в Октябрьском выдающегося руководителя и администратора, закрывая глаза на очевидные промахи Филиппа Сергеевича при руководстве военно-морскими операциями флотского уровня, и тем белее общевойсковыми операциями в процессе обороны Севастополя.

Незадачливому флотоводцу определенно дали понять, что не от хорошей жизни его возвращают на Черное море.

Как следует из дневниковых записей вождем было задано несколько «неприятных» вопросов, в числе которых было упоминание о гибели крейсера «Червона Украина». Об этом, казалось бы, малозначащем эпизоде мы бы никогда не узнали, если бы Римма Филипповна не написала о нем в «Штормовых годах», при том, что полностью дневниковые записи адмирала Октябрьского до сих пор не опубликованы.

В тот трагический для флота день, – 11 ноября, командир крейсера капитан 2 ранга Иван Заруба несколько раз обращался к командующему с просьбой изменить место стоянки крейсера с целью его сохранения при очередных налетах немецкой авиации – и всякий раз получал отказ. После нелепой, трагической гибели корабля Иван Заруба, заведуя кораблями ремонта и базовыми плавсредствами, постоянно находился в поле зрения командующего. При оставлении города командованием флота в ночь на 1-е июля 1942 года Ивана Зарубу «случайно (?) забыли» в погибающем Севастополе. Сохранилась даже расхожая версия, что при убытии на «большую землю» Зарубу «…очень искал» начальник тыла контр-адмирал Заяц…

Кого считали нужным – всех нашли, даже «лишних» прихватили… И надо ж было такому случиться, пройдя все ужасы плена, Иван Заруба вернулся на Родину… как неприятное «живое» напоминание о последних днях борьбы за Севастополь и главное – о бестолково потерянном крейсере. Вот и получилось, что большая часть прочих пагубных решений, отразившихся на судьбе осажденного Севастополя, принималось коллегиально, – Военным советом, а гибель «Червоны Украины» и «набеговая» (?) операция крейсера «Ворошилов» числились в личном «зачете» командующего…

По нелепому стечению обстоятельств Заруба прокомандовал крейсером всего пять дней. Прежний командир корабля, капитан 1 ранга Басистый Николай Ефремович, был назначен командиром отряда легких сил (ОЛС) и 7 ноября убыл к новому месту службы в Поти, где к тому времени базировались корабли, входившие в отряд, в командование которым ему предстояло вступить. Что нельзя было подождать с этим назначением десяток дней? Правильно, у Филиппа Сергеевича основная забота состояла в том, чтобы обеспечить и упорядочить флотское «хозяйство» на Кавказе, а то, что назначенному на крейсер командиру требуется освоиться с управлением кораблем в боевой обстановке, на это было наплевать. Крейсер – это не торпедный катер с пятью членами экипажа. Послужил бы сам Филипп Сергеевич пару лет на крейсере, сдал бы зачеты на самостоятельное управление кораблем, дослужился хотя бы до должности старшего помощника, глядишь, и подобные решения принимал бы осмотрительнее. С большой долей уверенности можно сказать, что при командовании кораблем Басистым у «Червоны Украины» было значительно больше шансов уцелеть в тот злополучный день – 12 ноября. Басистый – единственный из офицеров Черноморского флота закончил Академию Генерального штаба, что заметно выделяло его на фоне представителей командования, традиционно гордящихся тем, что «они академиев не кончали»… Ему бы ни Октябрьский, ни тем более Васильев не посмели бы отказать в резонной просьбе перейти в более защищенное место рейда с «лобного» места, каким несомненно являлась якорная стоянка в 75 метрах от Графской пристани.

Утром 12-го ноября крейсер вел огонь по скоплениям частей противника в районе Варнутки. Во время стрельбы крейсера над Севастопольской бухтой трижды появлялись самолеты-разведчики противника. После второго пролета командир корабля запросил командующего разрешение о смене позиции крейсера. До 11 часов ответ на запрос не был получен.

Крейсер четверо суток не менял место стоянки и, естественно, его позиция неоднократно фиксировалась воздушными разведчиками врага.

На флоте в соответствии с приказом Военного совета интенсивно продолжались мероприятия по плановой эвакуации базы. В ночь на 7 ноября в самый разгар боев в третьем и четвертом секторах обороны на транспорте «Грузия» была вывезена очередная партия станков и оборудования Морского завода и более двух тысяч рабочих завода с семьями. В том же рейсе на Кавказ убыли три зенитных батареи №№ 211, 212, 213…

По странному (?) стечению обстоятельств именно в эти дни совершался массовый вывоз зенитной артиллерии из Севастополя на Кавказ. В том, что Севастополе было немало агентов противника, можно было неоднократно убедиться на всем протяжении обороны города. Видимо, данный эпизод не составил исключения. Следует учесть и то, что эвакуация большого числа зенитных установок, наверняка, была отмечена и воздушными разведчиками врага.

Воспользовавшись ослаблением ПВО главной базы флота, командование 11-й армии предпринимает массированный налет на корабли, объекты порта и города. В большинстве отчетов указывалось, что массированный налет на главную базу флота произошел в 11.00, но по воспоминаниям очевидцев, первый раз сигнал воздушной тревоги прозвучал в 9.00, именно в это время немецкий самолет-разведчик появился над севастопольскими бухтами, а первый налет в этот день вражеская авиация совершила в 10 часов 50 минут. У командования базы, начальника ПВО было достаточно времени, чтобы достойно отразить воздушного противника…

Обратимся к хронике: «23 «Юнкерса-88» появились над базой и начали бомбить заранее назначенные объекты. Налеты продолжались весь день. В 12 часов 08 минут 20 самолетов атаковали крейсер. Уже через две минуты под палубой в районе 83-го шпангоута разорвалась бомба. Образовалась пробоина площадью 5 кв. метров. Взрыв повредил цистерну с турбинным маслом. На рострах возник пожар, который был потушен через 7 минут. В результате попадания второй бомбы в обоих бортах было вырвано до 11 кв. метров обшивки. Все помещения и отсеки до 15-го шпангоута оказались затопленными. Третья бомба с замедлителем взрыва разорвалась под днищем крейсера, был перебит киль, большие разрушения возникли в днищевой части крейсера. Более 15 разорвавшихся вблизи корабля бомб изрешетили его борта осколками. В результате полученных повреждений крейсер принял более 4тысяч тонн забортной воды. Личный состав корабля в течение многих часов вел борьбу за живучесть для удержания корабля на плаву. Для помощи механику в организации борьбы за живучесть крейсера на борт прибыл флагманский механик бригады крейсеров капитан 2 ранга Красиков. Помощь крейсеру оказывали спасатель «Меркурий» и буксир «СП-7», но повреждения были настолько сильны, что спасти корабль не удалось. Около 3 часов 00 минут 13-го ноября крейсер «Червона Украина» сел на грунт с креном в 25% на правый борт. Над водой оставались верхняя палуба и надстройки корабля. В процессе боя с вражеской авиацией 21 член экипажа погиб, 120 были ранены».

Кроме капитана 2 ранга Зарубы невольными соучастниками трагедии и, в известной мере, заложниками трагического боя и гибели корабля стали старшие офицеры крейсера: старший помощник, капитан 3 ранга Пархоменко, военком – Валериан Андреевич Мартынов, командир электромеханической боевой части капитан 3 ранга Трифонов Александр Фомич, командир дивизиона главного калибра старший лейтенант Семен Рабинович, управляющий огнем главного калибра капитан-лейтенант Владимир Александрович Федюшко, командир зенитного дивизиона капитан-лейтенант И. Воловик. Десятки лет ненавязчиво, но упрямо формировалось «мнение» (?), что именно они не смогли обеспечить отражение налета вражеской авиации, не проявили должного упорства в процессе борьбы за живучесть корабля и т.п. По-разному сложилась дальнейшая служба и боевая деятельность этих офицеров и подчиненных им матросов и старшин. Артиллеристы были направлены на укомплектование береговых батарей, в том числе и из орудий, снятых с погибшего крейсера. Подавляющее большинство их погибло в ходе боев, особенно в последние дни обороны, о них еще будет время вспомнить.

Безусловно, гибель крейсера «Червона Украина» явилась сильным моральным ударом по всем морякам, особенно – ветеранам флота. На фоне этой потери кажутся уже не столь значимыми тяжелейшие разрушения, полученные эскадренным миноносцем «Беспощадный», эсминцем «Совершенный», подводной лодкой «Д-5», находившейся в капитальном ремонте в Севморзаводе. Но и о них стоит напомнить.

В эсминец «Совершенный», находящийся в доке, попала бомба, пробившая его насквозь и разорвавшаяся под килем в районе 122-го шпангоута. В результате был пробит кожух 4-го котельного отделения, пробит котел, от взрыва сильно пострадал корпус. Вторая бомба взорвалась в 8 метрах от левого борта, в районе 127-го шпангоута, изрешетив корпус осколками и вызвав пожар: в топливных цистернах все еще оставалось топливо. Кормовая часть корабля выгорела, а в цистерне на 186-205-м шпангоутах произошел взрыв паров мазута. Бомбы повредили батопорт, и в док хлынула вода. Носовая часть корабля начала всплывать, и эсминец переломился в районе 2-го котельного и 1-го машинного отделений. «Совершенный» соскочил с кильблоков и лег на дно дока с креном 25% на левый борт. В довершение всех бед, в корпус, практически разрушенного корабля, 17-го ноября при обстреле города дальнобойной немецкой артиллерией, попали два снаряда: один – в полубак, второй – в надстройку.

На эсминце «Беспощадный», стоящем у Минной стенки, прямым попаданием бомбы были затоплены 2-е и 3-е котельные отделения, но корабль остался на плаву.

В причинах гибели и повреждений от налета 12-го ноября кораблей следовало разобраться и определить виновных, и тогда бы среди претензий к Филиппу Сергеевичу звучало бы не только название загубленного крейсера, но и названия миноносцев и подводной лодки, утопленной у достроечной стенки морзавода.

Отчеты и ежедневные сводки событий в условиях военного времени составляли и утверждали те же самые начальники, что «творили» эти события… Можно ли при такой постановке дел доверять этим сводкам? Да, рядом с подписью командующего будет стоять подпись члена Военного совета, мельком просмотрит ежесуточную сводку начальник особого отдела флота… И все равно это люди одной «команды», в условиях войны повязанные правдой и ложью, наградами и кровью (в основной, чужой)… Так что к серьезному «Делу...», а именно таким и должно было стать «Дело № 019», по факту гибели в Севастопольской бухте легкого крейсера «Червона Украина», – эти «сводки», что называется – «не пришьешь». Филипп Сергеевич хорошо знал, что ожидает нерадивых военачальников в подобных случаях, неоднократно сам возглавлял комиссии по расследованию гибели кораблей и чрезвычайным происшествиям в частях флота. В этой ситуации никто бы не удивился, если бы по частному определению следователя прокуратуры, ведущего «Дело № 019», очередное «Дело № 020» могло быть заведено уже на самого командующего флотом… Времена то были очень непростые… На тот момент не прошло и двух недель как в Тульской тюрьме была расстреляна большая группа военачальников, куда более заслуженных, чем вице-адмирал Октябрьский.

Как сам Филипп Сергеевич комментировал события 12-го ноября в Севастополе: «…Сегодня особо сильно бомбила ГБ авиация противника, сбрасывали большие 500-килограммовые бомбы. В результате близких разрывов и прямых попаданий противнику удалось потопить крейсер «Червона Украина». Это большая потеря, это очень тяжело перенести. Противник силен авиацией, а мы слабы. Вот и результат. Корабль не удастся спасти. Стоит он у бывшей пристани Совторгфлота, что рядом с Графской пристанью, Южная бухта. А Кузнецов требовал все арт. корабли держать в Севастополе. Всех бы постигла участь «ЧУ» («Червона Украина» – Б.Н.).

Вот оно что… Значит, нарком Кузнецов виноват в том, что на виду у всего города, в 200 метрах от штаба флота, немецкая авиация устроила погром флоту? А теперь, после гибели крейсера и повреждения эсминцев, что скажет нарком?

После того, как мы ознакомились с обстоятельствами гибели крейсера, и трагедией, постигшей город и флот 12-го ноября 1941 года, быть может, вам будет интересна версия гибели «Червонной Украины», бытовавшая в семье Филиппа Сергеевича и воспроизведенная со слов Риммы Филипповны: «…Червона Украина» не меняла места стоянки. Это было возмутительно. Старпомом был Пархоменко. Бомба попала в крейсер. Аварийно-спасательная служба приготовила понтоны, чтобы поднять, поставить корабль в док. А Пархоменко командует: – Взять всем обмундирование № 1 и сойти на берег. И отправил команду в пешем строю во флотский экипаж. Доложили Октябрьскому, что команда с котомками и песнями идет в экипаж. Он страшно возмутился и послал флагману Красикову: – Возьмите мою машину, перегородите дорогу, заставьте их вернуться.

На улице Ленина у музея дали очередь в воздух и скомандовали:

– Марш бегом на корабль!

Но корабль был к тому времени потоплен».

(Ну как же можно работать с такими подчиненными как Пархоменко, Заруба и прочие??? – Б.Н.).

В воспоминаниях Риммы Филипповны фигурирует «флагман» (?) Красиков, который с автоматом в руках перекрыл движение колонны экипажа крейсера, и заставил Пархоменко вести всех назад…

Капитан 2 ранга Красиков, флагманский механик бригады, прибыл на крейсер и возглавил борьбу за живучесть. По его приказанию к борту крейсера подошли буксир «СП-7» и спасатель «Меркурий». Красиков оставался в посту Энергетики и живучести корабля до тех пор, пока туда не стала поступать вода. Только по его заключению была прекращена борьба за живучесть и начата эвакуация личного состава.

Из уважения к солидному возрасту Риммы Филипповны я оставлю последнюю выдержку из ее «воспоминаний» без комментариев.

Кстати, имеются воспоминания, которые вполне могли бы стать свидетельскими показаниями по этому эпизоду.

Из воспоминаний С.М. Щеголя, мастера цеха № 201 (СМЗ): «…Все это случилось в тот день, когда я с семьей должен был покинуть город на транспорте «Кубань»… я прибыл на работу рано, к семи часам. В первый раз сирены завыли около девяти, но тревога была ложной, «Рама», пройдя над городом, ушла в сторону моря. В 10 часов 50 минут опять завыла сирена. Первая волна «лаптежников» отбомбилась по нашему заводу, особенно досталось цеху № 1, плазу и стапелю. Если раньше завод прикрывало сразу три зенитные батареи, то в этот день действовала всего одна. Разобрали и увезли зенитные автоматы, стоявшие в районе беседки 1-го бастиона, (батарея МЗА № 388, 6 37-мм зенитных автоматов – информация А.В. Неменко). Еще в августе ушла железнодорожная зенитная батарея, стоявшая раньше на запасных путях возле завода (скорее всего, зенитная железнодорожная батарея № 58, сбившая первый немецкий самолет при налете на город 22.06.1941 г.) Сняли зенитные автоматы и на противоположном берегу бухты (батарея МЗА № 368, вооружение – 8 37-мм зенитных автомата). На «Камчатке» (возвышенность бывшего Камчатского люнета – Б.Н.) батареи еще не было поэтому и разгром завода был полный. На стапеле были повреждены бомбами корпуса двух тральщиков 59-го проекта, при этом один из корпусов соскочил с килевой дорожки, и встал наискосок, третий корпус был сильно поврежден. Но этого я не видел. Бежал к доку, пытаясь укрыться в подсобках сухого дока. Добежать не успел, споткнулся и полетел кубарем, когда поднялся, увидел жуткую картину. Часы мои были разбиты при падении, и на них было 11.15. Именно в это время начался сущий кошмар. Немцы сначала утопили подлодку у достроечной набережной («Л-6» – Б.Н.). Почти одновременно два «лаптежника» зашли со стороны солнца и сбросили бомбы на док, где стоял в ремонте «умник» (эсминец «Совершенный», проект 7У, по индексу – «умник»). Одна бомба попала в кожух 4-го котельного отделения, насквозь пробила котел и днище и взорвалась под килем в районе 122-го шпангоута, сильно изрешетив обшивку осколками и вызвав пожар: в топливных цистернах эсминца еще оставался мазут. Минут через пять на «умнике» рванула мазутная цистерна. Еще одна бомба разбила батопорт дока и туда хлынула вода, тогда погибло несколько рабочих, тех, кто не ушел в убежище. Нос корабля всплыл, и с треском начали срезаться заклепки. Семерка переломилась в районе 2-го котельного и 1-го машинного отделений, как раз в том месте, где корпус ремонтировали после подрыва на мине. Эсминец соскочил с килевой дорожки и лег на дно затопленного дока с креном 25 градусов на левый борт. Но это были еще не все наши беды.

Примерно в полдвенадцатого дня, уже на завершающем заходе немцев открыла огонь «семерка», стоящая на достройке (эсминец «Беспощадный»), которого незадолго до этого притащили из Севдока. Ей полностью сделали оторванную взрывом носовую часть. Нос от нулевого до 18-го шпангоута взяли у другой «семерки», безнадежно разбитой, корпус которой валялся в районе Килен-бухты (эсминец «Быстрый – Б.Н.), а с 18-го до 40-го шпангоута наши корпусники изготовили заново. Семерка была уже почти готова, ждала довооружения, топлива, снабжения. На нее одновременно устремились два «лаптежника». Прогремели взрывы. Эсминец получил крен и дифферент, но был спасен командой, хотя и получил повреждения. После этого «Юнкерсы» ушли. Но не надолго. До той поры крейсер, стоявший напротив завода, у Совторгфлотовской» пристани, успешно отбивал атаки, но и он получил в 11 часов две небольших бомбы в районе шкафута, но быстро потушил пожар. Наступило недолгое затишье. Через полчаса налетела вторая волна, самолетов двадцать…».

Из анализа документов, воспоминаний участников событий, рабочих завода причину разгрома 201-го завода и гибели кораблей установить несложно. Основная причина – эвакуация большей части зенитной артиллерии на Кавказ без должного анализа требований ПВО базы.

Как следует из многочисленных воспоминаний и подтверждается частью документов по загрузке судов, следующих в порты Кавказа: ранее бухта прикрывалась тремя батареями 37-мм зенитных автоматов по 6-8 зенитных автоматов в каждой. Однако, к 12 ноября 1941 года БМЗА №№ 388, 358, 357 были сняты с позиций и отправлены на Кавказ. Это потом, через несколько дней, началось формирование новых частей зенитной артиллерии (в основном из числа зенитных средств с потопленных и поврежденных кораблей), часть которых заняли позиции ранее эвакуированных батарей. Это уже не черный юмор – это что-то похлеще…

Вне всякого сомнения, по факту гибели кораблей, по жертвам на Морском заводе следовало привлекать к судебной ответственности должностных лиц, непосредственно отвечающих за противовоздушное обеспечение Главной базы флота. Но если бы полковнику Жилину эти серьезные обвинения были предъявлены, то, зная его принципиальность и известную житейскую мудрость, он нашел бы что сказать в адрес командующего флотом – по его нераспорядительности и чрезмерно активной эвакуационной деятельности. Как известно, в тот раз до трибунала дело не дошло, все «списали» на исключительную активность немецкой авиации.

Другое дело, когда в аналогичные переделки попадали ближайшие подчиненные Филиппа Сергеевича. Так, 18 марта 1942 года во время массированного налета немецкой авиации на Туапсинскую ВМБ, были потери среди кораблей и серьезные повреждения в порту. По этому факту был осужден военным трибуналом командир базы – капитан 1 ранга Кулешов Илья Данилович. В вину ему поставили непринятие должных мер к защите Военно-морской базы от налетов вражеской авиации. Здесь все было ясно и понятно. У Филиппа Сергеевича не дрогнула рука при утверждении приговора трибунала с особой припиской – «с отсрочкой приговора…». И за то спасибо величайшему гуманисту...

Еще более трагическая ситуация сложилась 2 июля 1942 года в Новороссийске. При массированном налете немецкой авиации погибли: лидер «Ташкент», эскадренный миноносец «Бдительный», санитарный транспорт «Украина», спасательный буксир «Черномор», несколько траулеров, баржа, недостроенный транспорт «Пролетарий». Серьезные повреждения получили: крейсер «Коминтерн», эскадренный миноносец «Сообразительный», миноносец «Незаможник», сторожевые корабли «Шторм» и «Шквал», подводная лодка «Л-24», ТК-41, транспорт «Курск», плавдок со стоящим в нем транспортом «Ворошилов». Здесь было уже, где порезвиться флотским особистам и работникам флотской прокуратуры.

Кстати, в ходе судебного разбирательства выяснилось, что на КП ПВО с минуты на минуту ожидали подлета первой группы наших «ТБ-3-ф», возвращавшихся с минных постановок в районе Севастополя, и поэтому доклад операторов станции «Рус-2» о приближении с моря групповой воздушной цели восприняли именно в этом ключе… Береговые и корабельные средства ПВО не были своевременно приведены в состояние немедленной готовности к открытию огня. Бомбардировщики врага были опознаны только после захода первой атакующей группы на боевой курс. Когда в военном порту прозвучал сигнал воздушной тревоги, корабли уже вели огонь по воздушному противнику. В массированной атаке на цели в порту участвовали 64 бомбардировщика и 13 истребителей.

Впоследствии флотские острословы окрестили Новороссийский «погром» 2 июля – «Черноморским Перл-Харбором», и сравнение это вполне соответствовало не только большому числу потерь, но и обстановкой в посту ПВО базы перед налетом вражеской авиации. И в нашем, и в «американском» случаях ожидался подлет своей авиационной группы, что привело к явному запаздыванию в принятии решения на отражение атаки воздушного противника. Не исключено, что немецкая разведка, обеспечивающая боевые действия авиации, с учетом конкретной ситуации, грамотно и очень своевременно проложила курс и определила подлетное время своим бомбардировщикам.

В нашем, «новороссийском» случае некоторый колорит трагедии добавил тот факт, что командующий флотом, не успев отдышаться после перелета в Туапсе с Херсонесского аэродрома, приказал направить все наличные тяжелые бомбардировщики для минирования подходов к Севастополю… Стратег ты наш великий… Вместо того, чтобы направить транспортную авиацию для спасения защитников Севастополя, в крайнем случае – основательно пробомбить немецкие позиции на мысе Херсонес и тем хоть как-то облегчить участь нашей обреченной группировки Филипп Сергеевич как настоящий руководитель уже думал о грядущих делах флота, плевать он хотел на десятки тысяч погибающих воинов армии и флота… Кстати, в ночь с 1-го на 2-е июля, услышав с моря гудение приближающихся самолетов, десятки тысяч пар глаз с надеждой следили за их приближением и были очень удивлены тем, что вся эта армада пролетела в сторону Севастополя… Справедливости ради следует напомнить, что среди самолетов, выполнявших бестолковый – исключительно для «галочки», приказ комфлота, нашелся один, рискнувший при возвращении после минной постановки, снизиться до 200 метров и от души из всех бортовых пушек и пулеметов, «причесать» немецкие позиции. Мы не знаем фамилии этого решительного командира экипажа, сознательно нарушившего полетное задание. Это было последнее «прости-прощай» погибающим героям Севастополя от Родины, ставшей вдруг для них хуже злобной мачехи…

К чему я привел этот печальный для флота эпизод? После скоротечного расследования причин столь больших потерь среди боевых кораблей и судов обеспечения, судом военного трибунала к высшей мере наказания был приговорен командир зенитного полка, прикрывавшего Новороссийский базовый район – полковник Гусев. По ряду источников в числе обвиняемых фигурировали операторы поста ПВО: старший лейтенант Пшенко и лейтенант Ханаев. Серьезное взыскание получил командир базы капитан 1 ранга Холостяков…

Сам Филипп Сергеевич быстро «назначал» виновников происшествий: когда тот же эскадренный миноносец «Беспощадный» 13-го июля, маневрируя при выходе из базы при штормовом ветре, уклонился от курса и слегка повредил винты о подводную скалу, его командир капитан 3 ранга П.В. Глазовский был отдан под суд военного трибунала и осужден на 5 лет лагерей. Это пока только так, для общей информации.

Мы еще вернемся к судьбе командира эскадренного миноносца «Совершенный» и командира БЧ-5, допустивших постановку корабля в док, не слив топливо с цистерн и не провентилировав их…

Вы думаете, факт гибели кораблей в процессе массированного налета на Севастополь вражеской авиации как то повлиял на привлечение дополнительных зенитных средств с целью защиты главной базы флота? Вовсе нет.

Кстати, в Директиве Ставки от 7-го ноября четко указывалось, что для усиления ПВО Новороссийска и других Кавказких баз использовать исключительно зенитную артиллерию, выведенную из оставленных противнику районов… Выполнил ли командующий флотом это требование директивы? Интересный вопрос…

Штатными средствами ПВО главной базы флота являлись: 61-й и 62-й зенитные артиллерийские полки и два отдельных зенитных дивизиона. В составе этих полков было 32 батареи (25 среднего калибра – 100 орудий и 7 мелкого калибра – 34 орудия); зенитный пулеметный дивизион (18 установок счетверенных пулеметов – М-4); батальон ВНОС; радиотехническая рота; отдельный отряд аэростатов заграждения (23 аэростата); два прожекторных батальона (около 60 прожекторов).

В процессе оставления черноморских ВМБ на западном побережье и в Крыму к Севастополю отошли: 122 зенитный артиллерийский полк из Николаева; 114-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион из Сарабуза (Гвардейское); 26-й отдельный зенитный дивизион из Евпатории; 25-й отдельный зенитный дивизион из Ак-Мечети (Донузлав).

То, что зенитная артиллерия убывала из Севастополя в массовом количестве – не подлежит сомнению, остается только уточнить в каком? В большинстве документов фигурирует 122-й зенитный артиллерийский полк из Николаева, 62-й зенитный артиллерийский полк из штатного расписания ПВО главной базы флота и три отдельных дивизиона, но периодически непроизвольно (?) всплывают: 102-й зап, 73-й зап, 243-й отдельный зенитный дивизион…

Наши «правдивые» летописцы забывают о 73-м зенитном артиллерийском полку Черноморского флота. До самого последнего дня зенитные средства этого полка отражали атаки воздушного противника и танков под Одессой совместно с полками 15-й отдельной бригады ПВО Одесского военного округа. После эвакуации войск Одесского оборонительного района части 15-й бригады были направлены на усиление ПВО Симферопольского района и после отступления наших войск из района перешейков отступили к Керчи с последующим переводом на Тамань. Только этих зенитных средств с избытком хватило бы для пополнения средств ПВО флотских баз на Кавказе. А что же наш, флотский 73-й полк? Поскольку под Севастополем он так и не появился, остается предположить, что при эвакуации Одессы транспорты с материальной частью и личным составом полка были направлены сразу на Кавказ. Если теперь предположить, что 102-го полка не было в природе, что это просто писарская опечатка в номере 122-го полка… И даже в этом случае выходит, что Севастополь в самый напряженный период боев был лишен трех полков зенитной артиллерии: 122-го, 73-го и 62-го – полков из штатного расписания системы ПВО Главной базы флота.

При той ведомственной жлобливости и эвакуационной неразберихе кто теперь это сможет теперь подтвердить или опровергнуть? А то, что номера этих полков «высветились» в хрониках обороны можно объяснить тем, что пара батарей из них «случайно» (?) попала в Севастополь…

Теперь уже можно с уверенностью сказать, что в последних числах октября обстановка в районе главной базы благоприятствовала тому, чтобы район порта и город сделать недосягаемыми для немецкой авиации и танков, если бы вся стянутая к Севастополю зенитная артиллерия была выдвинута на огневые позиции, но…

Хорошо нынешним первоклассникам, им знакомы четыре действия над цифрами и еще не знакома способность лжи и фальсификации фактов. Если бы им поручили распределить 160 зенитных орудий на 46 километров передового оборонительного рубежа, то они бы, произведя устные вычисления, сказали бы вам, что на каждые 285 метров боевого рубежа можно установить по одному зенитному орудию. Если бы при этом был привлечен к организации распределения зенитных огневых средств третьеклассник, который с учетом более солидного возраста посмотрел с десяток фильмов о войне, то было бы принято решение перенести позиции зенитной артиллерии ближе к главному рубежу обороны. Тогда, с учетом его протяженности в 35 километров, орудия можно было бы расставить на каждых 220 метрах… Но если на помощь ученикам младших классов призвать шестиклассника, то дав малышам по подзатыльнику, чтобы впредь не только считали, но и «соображали», принял бы решение объединить в каждую группу по три орудия, обеспечив массирование огня по воздушным целям, обеспечивая в случае необходимости эффективное поражение танков с учетом того, что в среднем дистанция между зенитными группами не будет превышать 700 метров. Если бы вся эта зенитная артиллерия была поставлена по позиции, то весь наш передний край был бы засыпан обломками сбитых немецких самолетов и сгоревшими танками врага. Наступит май 1944 года и эти рубежи действительно будут засыпаны обломками самолетов… Только с той разницей, что это будут обломки советских самолетов и чадящими факелами будут гореть наши танки, десятками гибнувшие в отчаянных атаках. На наше счастье самолетов и танков у нас уже было столько, что мы могли себе позволить такую роскошь. Но все это будет после, а пока…

К 9-му ноября 1941 года в Севастополе были сосредоточены зенитные средства Приморской армии: 880-й зенитный артиллерийский полк в составе 7 батарей (20 85-мм орудий), 26-й отдельный зенитный дивизион. В 95-й и 25-й стрелковых и 40-й кавалерийской дивизиях имелись штатные зенитные дивизионы очень слабого состава (2-4 орудия). Они были оставлены в распоряжении командиров дивизий.

Я очень хорошо представляю себе сложности с отчетностью по материальной части, возникшей у командования флотом и, прежде всего, у руководства береговой и противовоздушной обороной флота. Сначала требовалось всячески запутать учет выведенных из баз и объектов на побережье батарей, дивизионов, отдельных орудий, затем всячески «затемнить» вопрос с вывозимой на Кавказ техникой. В первом случае, масса батарей стационарных и передвижных была потеряна из-за отсутствия должной организации и просто в результате паники при отступлении, во втором – острым желанием, опять-таки навеянным паникой и страхом грядущей ответственности, вывести как можно больше техники и вооружения на Кавказ. Но если потеря ряда стационарных береговых батарей, могла быть хоть как-то оправдана, то брошенные зенитные средства тяжким грузом ответственности ложились на начальника ПВО флота, командующего береговой обороной и непосредственно на командующего флотом. Все эти факты в связи с грядущей гибелью армейских и части флотских архивов в июле 1942 года подтвердить или опровергнуть сейчас очень сложно, видимо на это и рассчитывали составители отчетов… Но кроме «ответственных» (?) руководителей обороны были еще и рядовые исполнители, чудом оставшиеся в живых и наблюдавшие обстановку, что называется, на местах…

Смотрим воспоминания старшего лейтенанта И.В. Иваненко: «…Нам был дан приказ стоять до последнего, прикрывая отход армии на Алушту. Нам было сказано, что командование Крымским оборонительным районом в Алуште организует оборону Южного берега Крыма. И мы стояли до последнего. Правее, где-то в горах гремели выстрелы, нам говорили, что это сражаются пограничники 4-й Крымской дивизии. Спустя два дня наши посты встретили колонну пограничников, отступающих от Алушты. От них получили данные о движении противника. Никаких приказов мы не получали, но было принято решение отойти к городу под прикрытие береговых батарей и там совместно организовать оборону.

Алушта встретила нас тишиной. Никакого штаба в городе не оказалось. Орудия двух береговых батарей находились в исправности, но расчетов не было. В городе находились две зенитные батареи с расчетами. Их орудия с тремя 122-мм пушками пограничников и были нашей артиллерией. Через два дня бой уже шел на набережной. Отступали с боями. Ели павших лошадей, но пограничники орудия не бросали, тянули на себе, помогая лошадям. Из-за нехватки лошадей одно из орудий оставили в лесничестве. К Севастополю в нашем отряде с пограничниками нас вышло из состава нашей дивизии человек двадцать, не более…».

Вот вам один из фактов потерь (?) береговых орудий на брошенных батареях и зенитных орудий «не осиливших» горных перевалов и пр.

За отсутствие должной организации в боях по удержанию перевалов и портов намеченной эвакуации войск Приморской армии понесет наказание Командующий войсками Крыма вице-адмирал Левченко. Хотя, прямой его вины не просматривается, и наказан он был, прежде всего, за последующую потерю Керчи…

Немалая вина просматривается здесь и начальника инженерных войск Крыма генерала Хренова с его явно запоздавшими полубредовыми проектами «отсечных» рубежей обороны, приведших к распылению с последующей потерей и без того малых сил и средств обороны, напрасной гибели людей и потере техники. Недаром этот «выдающийся» фортификатор так настойчиво «работал» в послевоенные годы над анализом «опыта»(?) строительства оборонительных сооружений в степном и горном Крыму в конце октября начале ноября 1941 года. Так активно корректируя и «подчищая» следы своей сверхинициативной деятельности  что вызвал ряд жалоб работников архивов самого разного уровня. Советский «Тотлебен», блин…

Слишком очевидным фактом является и то, что в процессе эвакуации войск с Южного берега Крыма не были в достаточной мере задействованы корабли флота. А здесь просматривается прямая ответственность командующего флотом, в те дни более озабоченного переводом кораблей в базы Кавказа. По сути дела, трагическая гибель в районе Алушты конников во главе с генералом Аверкиным, воинов 4-й дивизии и пограничников, фактически брошенных на побережье, куда они прорывались с такими жертвами, целиком на совести командующего флотом и члена военного совета. Для компании можно сюда «пристегнуть» вице-адмирала Гордея Левченко – он то и принял на себя основную долю сталинского гнева…

Возвращаемся к «нашей» зенитной артиллерии. «…По указанию командования флота штаб ПВО под руководством начальника ПВО флота полковника Жилина пересмотрел дислокацию зенитной артиллерии с таким расчетом, чтобы ее можно было использовать не только по прямому назначению – против воздушного противника, но и в интересах сухопутной обороны» (Материалы отчета по обороне Главной базы Черноморского флота. Август 1942 года, стр. 18).

Во многих публикациях, посвященных первым дням обороны Севастополя, звучат истеричные нотки, что, де, зенитная артиллерия, скопившаяся в районе главной базы флота, сразу же подлежала эвакуации на Кавказ. Это не верно, точнее не совсем верно. Выполняя задачу прикрытия эвакуации флотского имущества, начальник ПВО флота полковник Жилин в достаточной мере обеспечил прикрытие района зенитными огневыми средствами. Но… начиная с вечера 4-го ноября, когда, казалось бы, задача «прикрытия» была выполнена, начался массовый отвод зенитных батарей с позиций и вывоз их на Кавказ.

Вернемся к первому дню боев под Севастополем.

Расстановка зенитной артиллерии на 31 октября 1941 года была следующей. На высоте Тюльку-оба, над Качей в 1,5 км от позиции 80-й зенитной батареи заняла позицию 218-я батарея старшего лейтенанта Попирайко. К этому моменту 80-я зенитная батарея старшего лейтенанта Пьянзина была снята с позиции и сосредоточилась для вывоза в районе Бартеньевка-Буденовка. Вершину горы Киячик-бурун над современным поселком Вишневое заняла 553-я батарея старшего лейтенанта Воловика из 55-го дивизиона. На оконечности плато Кара-тау в районе современной отметки 306.6 заняла позицию зенитная батарея старшего лейтенанта Григорова из 30-го ОЗАД. 217-я батарея лейтенанта Коваленко из 122-го ЗАП заняла позиции между деревнями Орта-Кисек (Фронтовое) и Заланкой( Холмовка). Эти зенитные батареи создавали как бы зенитный фронт на подступах к городу со стороны движения противника.

Все это говорит за то, что, действуя по плану прикрытия эвакуации, командование флота активно использовало часть зенитных средств в варианте противотанковом, а уже потом в варианте ПВО.

С учетом того, что немецкая авиация активно противодействовала эвакуации, пришлось установить зенитные батареи прикрытия на основных маршрутах отхода. Были прикрыты зенитными установками и основные дороги в город. На своих позициях оставался 3-й дивизион 61-го Зенитного артиллерийского полка, прикрывавший главную базу флота. Это зенитные батареи №№ 54, 55, 56.

Симферопольское шоссе от Дуванкоя до Северной стороны прикрывали зенитные батареи №№ 213, 214, 215 122-го ЗАП.

552-я батарея лейтенанта Шишляева была отведена в район Братского кладбища для прикрытия войск на Северной стороне. Дорогу вокруг Северной бухты прикрывала батарея на высоте 60.0. Ранее здесь была позиция зенитной батареи № 77. Но эта батарея погибла во время боев в Северном Крыму. Ее штатные пустовавшие позиции заняла 365-я батарея, прибывшая из Сарабуза (Гвардейское) в составе 114-го ОЗАД. 229-я батарея старшего лейтенанта Старцева заняла позиции у поселка Сахарная Головка. Чуть позже были установлены еще две батареи стареньких орудий из 114-го ОЗАД. Установка батарей этого дивизиона имела свои сложности, так как они имели на вооружении орудия образца 1915/1928 года, которые устанавливались только на стационарных основаниях. В связи с этим 364-я батарея заняла дворики только что убывшей 79-й батареи над поселком Бельбек (Фруктовое).

Батареи зенитного фронта уже 1-го ноября вступили в бой с воздушным и наземным противником. Следует признать, что это была грозная сила на пути наступающего врага.

218-я зенитная батарея успешно вела огонь по румынским частям в районе Качи, 553-я – по немецким войскам, наступавшим вдоль дороги Бахчисарай-Кача. 217-я была полностью уничтожена в бою с авиацией противника. Были в первые дни боев потери людей и материальной части в батареях на тыловых позициях обороны главной базы флота.

Казалось бы, чего еще больше – на направлении ожидаемого противника семь батарей направили, ближайшие коммуникации прикрыли четырьмя батареями… Суть преступного распоряжения командующего в том, что временные рамки боевой деятельности этих батарей были строго ограничены расчетным временем «прикрытия эвакуации Главной базы флота»… О дальнейшем обеспечении ПВО и ПТО частей на рубежах обороны, с целью удержания позиций и речи не было.

Вопреки распространенному мнению командование флота не собиралось оборонять Севастополь и не скрывало этого. «Эвакуационное» настроение у Филиппа Сергеевича Октябрьского особенно проявлялось до 6-го ноября, до того момента, когда Наркомом ВМФ и Ставкой было принято решение назначить его командующим Севастопольским оборонительным районом с задачей жесткой длительной обороны. Первый же приказ с подписью Октябрьского, уже в роли командующего Севастопольского оборонительного района, появился только 11-го ноября, когда, благодаря решительным мерам генерала Петрова и его штаба обстановка на рубежах обороны несколько стабилизировалась.

Чтобы не говорили в своих воспоминаниях генерал Моргунов, маршал Крылов, адмирал Кулаков и все менее информированные мемуаристы, – готовилась и осуществлялась полная эвакуация Главной базы флота. Из города вывозилось все ценное, готовился подрыв всех объектов флота. Директива Наркома ВМФ по этому поводу касалась как Ленинграда, так и Севастополя. Это только в телеграммах, отправляемых в Москву, велась речь о том, что вывозится имущество ненужное для обороны. Ежели следовать легенде прикрытия, выработанной Филиппом Сергеевичем, то в числе «ненужного» для обороны вооружения оказались:

• зенитные батареи № 359 и 358. Убыли 1-го ноября на палубе линкора «Парижская коммуна».

• №№ 211, 212, 213 (всего 11 76-мм орудий) 1-го ЗАДн, 122-го ЗАП убыли 7-го ноября на транспорте «Грузия».

• №№ 214, 215, 216 (всего 10 76-мм орудий) 23-го ЗАДн, 122-го ЗАП убыли 12-го ноября на транспорте «Красная Кубань».

В дальнейшем мы получим подтверждения о том, что зенитные средства из Севастополя будут вывозиться вплоть до конца 1941 года.

Никто не спорит, тяжело усидеть на двух креслах, особенно если одно – на ФКП флота в Севастополе, а второе – на КП флота в Туапсе. При таком расстоянии между креслами целое Черное море, можно не только ножки промочить, но и задницу порвать…

Сейчас же мы акцентируем внимание на том, какие зенитные средства были вывезены из Севастополя накануне трагедии, постигшей флот и Морской завод 12-го ноября 1941 года, и подходим к выводу о том, кто должен был нести ответственность за эту трагедию. При стандартном, туповатом подходе к проблеме ответственности, за жертвы и потери, понесенные вследствие неграмотного распределения или неэффективного применение средств ПВО, ответственность должен был нести начальник ПВО флота полковник Жилин. По предыдущему блоку информации о выделении значительных сил зенитной артиллерии на рубежи обороны для отражения противника выяснилось, что отправляя зенитные батареи на Качу и Бельбек, Жилин ослабил систему ПВО Главной базы, а вовремя не поставленные на позиции в базе зенитные средства, явились причиной столь больших потерь, понесенных флотом и заводом. Но мы уже выяснили и то, что зенитные средства, снимаемые с позиций ПВО Главной базы флота, большей частью не направлялись на рубежи обороны, а спешно готовились к отправке на Кавказ и их замена своевременно не была произведена.

Если бы Жилин действительно «пересмотрел» дислокацию зенитной артиллерии с перспективой выделения средств на угрожаемые направления на рубежах обороны, то на месте снимаемых с позиций батарей появились бы другие, но этого, к сожалению, не произошло. Как следует из материалов нашего расследования, из трех зенитных батарей, непосредственно защищавших внутренний рейд Севастополя, на 12-е ноября оставалась только одна! Более того, Железнодорожная зенитная батарея № 58, ранее находившаяся на запасных путях и прикрывавшая Морской завод со стороны Угольной пристани, еще в августе была снята с позиции.

При любом раскладе основными виновниками трагедии 12-го ноября в Севастополе должны рассматриваться командующий флотом вице-адмирал Октябрьский, начальник штаба СОР капитан 1 ранга Васильев и начальник ПВО ГБ ЧФ полковник Жилин.

Не станем нарушать лучшие традиции и требования того времени, включив в этот список Члена Военного совета флота дивизионного комиссара Кулакова, чья подпись неизменно присутствовала рядом с подписью командующего.

Итак, выполняя распоряжение Военного совета флота по подготовке ряда зенитных батарей к эвакуации, начальник ПВО полковник Жилин дал приказание на передислокацию батарей в том числе и тех, которые защищали важные объекты флота, порта и Морской завод. Имея в своем распоряжении и во временном подчинении большое число зенитных огневых средств, начальник ПВО вместо того, чтобы максимально усилить противовоздушную оборону наиболее важных объектов за период с 1 по 12 ноября не предпринял должных мер в этом направлении, что привело к трагическим последствиям в процессе массированного налета на порт и город 12-го ноября немецкой авиации.

По выявленным фактам: начальник ПВО нарушил существовавшую схему ПВО главной базы флота, существенно ослабив ее, не выполнил ряд пунктов своих прямых обязанностей, что привело к тяжелейшим последствиям: гибели и повреждению ряда кораблей, разрушению важных промышленных объектов и многочисленным человеческим жертвам. В этом просматривается состав преступления, наказания за которые входят в компетенцию суда, а в условиях военного времени – военного трибунала.

Частные определения военный прокурор должен был вынести в отношении остальных должностных лиц, принимавших решения, способствовавших произошедшей трагедии, или по кругу своих обязанностей отвечавших за безопасность кораблей в местах постоянного базирования и объектов Главной базы Черноморского флота.

Попытаемся встать на позицию защитника в виртуальном суде над виновниками трагедии 12-го ноября в Севастополе.

Быть может, той зенитной артиллерии, что скопилась в районе Севастополя на 31 октября 1941 года, было столько, что и девать ее было некуда, и решение о вывозе ее на Кавказ было вынужденной мерой?

К сожалению, в своем желании обратиться к фактам мы обречены в расследовании опираться на материалы, представленные генералом Моргуновым – составителем отчетов военного времени и основному источнику информации. Простая же, бытовая логика подсказывает, что, подводя итоги своей многомесячной деятельности в Севастополе и пользуясь высоким служебным положением, Петр Алексеевич постарался «секретные» (?) отчетные документы по обороне Севастополя привести в максимальное соответствие своему «мемуарному» варианту видения проблемы. При этом он оказался значительно мудрее генерала Батова, маршала Крылова, генерала Ласкина, адмирала Кулакова – не спеша делиться своими воспоминаниями по обороне Севастополя. Накапливая и обрабатывая материалы в течение нескольких десятков лет, Петр Алексеевич, попросту говоря, дождался момента, когда основные потенциальные оппоненты ушли в мир иной… и его фундаментальный труд на десятки лет стал своеобразной энциклопедией обороны Севастополя.

Итак: «…К 15-му ноября после передислокации части зенитных средств на Кавказ для прикрытия базирования кораблей в Севастополе осталась 21 батарея, в том числе 16 батарей среднего калибра и 5 батарей малого калибра, пулеметный батальон с 10 пулеметами М-1 (турельные установки пулеметов «Максим») и 15 пулеметами М-4 (счетверенные «Максимы» – Б.Н.) и прожекторные части с 29 прожекторами. Осталась рота ВНОС с радиолокационной станцией обнаружения…». Эта информация соответствует истине. А вот дальше Петр Алексеевич начинает лукавить: «…Таким образом, в обороне Севастополя остались 61-й зенитный артиллерийский полк четырехдивизионного состава (44 орудия) и три отдельных зенитных дивизиона (92-й, 114-й и сформированный позднее 55-й – 31 орудие среднего калибра), прожекторный батальон (29 прожекторов, три пулеметные роты (12 пулеметов М-4) и рота ВНОС с установкой «Рус-2». Впоследствии в состав средств ПВО вошли плавбатарея № 3 и команда дымомаскировки «Ястреб».

Проанализируем приведенный фрагмент воспоминаний генерала Моргунова. Начнем с того, что плавбатарея «Не тронь меня», или № 3, созданная по инициативе капитана 1 ранга Бутакова, к 31октября уже функционировала; 55-й зенитный дивизион уже активно использовался в системе ПВО.

В Севастополе на 12 ноября 1941 года оставались:

• 114-й ОЗАД в составе: 364, 365, 366 батарей, каждая по 4 76-мм орудия образца 1915/1928 гг.;

• 92-й ОЗАД в составе 927, 926 (4 76-мм орудия обр. 1931 г.), (4 85-мм орудия обр. 1938 г.);

• 61-й зенитный артиллерийский полк в составе: 1-й дивизион (ЗБ № 78-80), батарея № 77 не вернулась после боев в Северном Крыму); 2-й дивизион (ЗБ № 73-76); 3-й дивизион (ЗБ № 54-56).

Кроме того, в городе оставались две батареи 122-го полка: 218-я и 219-я. 217-я батарея старшего лейтенанта Попирайко к тому времени в полном составе была уничтожена в бою, а две другие батареи временно задержались с отправкой на Кавказ. Речь идет о батареях 26-го дивизиона – № 227 и 229 (228-я погибла в боях в Северном Крыму).

Малокалиберные орудия были в 55-м ЗАД: № 357 и 360 (она же – № 459-я).

О распределении отдельных батарей по объектам мы уже вели речь, с указанием фамилий командиров на тот момент. Всерьез вышеприведенную информацию принимать не следует, так как перечисленный состав ЗОС просуществовал недолго – уже 15-го ноября на транспорте «Ташкент» (не путать с одноименным лидером – Б.Н.) ушло еще четыре батареи: №№ 73, 74, 76, 218.

В то же время в город с частями Приморской армии вышли зенитные батареи из состава 880-го ЗАП (7 батарей 20–85-мм орудий), прожекторная рота (5 прожекторов), остатки пулеметного батальона (7 пулеметов М-4) и батальон ВНОС. В 25-й, 95-й стрелковых и 40-й кавалерийской дивизиях имелись штатные зенитные дивизионы ослабленного в боях состава (10 76-мм орудий образца 1938 г., не считая пулеметных установок). Мы о них уже вели речь.

Весь этот подсчет зенитных огневых средств не имеет прямого отношения к исследуемой нами проблеме – событиям 12-го ноября в Севастополе, просто дает общее представления о тех возможностях и тех порядках, что практиковались в Севастополе с использованием зенитных средств.

Если верить отчетам, составленным командованием флота, что называется «по свежим следам» – в августе 1942 года, «добросовестно»(?) продублированным и основательно «дополненным» в июне 1946 года, то «…с учетом угрожающего положения Севастополя, около 70% этих зенитных батарей были выдвинуты на сухопутные рубежи обороны». Насколько это соответствует истине, вы могли убедиться по представленным мною данным. Так в отчетах и в резко просветленной памяти руководителей обороны появляются зенитные батареи с №№ 112 по 116, якобы направленные в районе Качи 2 ноября… Появление там двух батарей малокалиберной зенитной артиллерии из состава 61-го зенитного артиллерийского полка действительно отмечалось защитниками рубежа, но оставались они на рубежах только до 4-го ноября.

На позициях под Севастополем большую часть этих батарей никто не видел по причине малого времени их пребывания, но массовое скопление зенитных установок в портовой части Севастополя в районе Угольной пристани и в балках, примыкающих к железнодорожному вокзалу, отмечали многие участники обороны и жители города, наблюдая это «явление» с начала октября до наступления нового 1942 года. Эти факты следовало как-то объяснить, и появляется слабо аргументированная версия о том, что: «…выдвинуть на боевые позиции большую часть зенитных батарей с личным составом не удалось…». Как будто были попытки это сделать…

Главное же в том, что в самом скором времени все эти средства ПВО, пробыв на позициях 4-5 дней, были отправлены на Кавказ.

Итак, в Севастополе был оставлен только один зенитный полк – 61-й. В этой связи становится понятной информация о том, что к 29 октября часть стационарных зенитных батарей, ранее входивших в систему ПВО главной базы, были сняты с позиций и находились в стадии демонтажа с целью отправки на Кавказ. В основном это касалось батарей 62-го полка и четырех батарей 61-го полка.

Вывоз средств ПВО продолжался даже в разгар второго штурма немцами и румынами наших позиций: 5 декабря в 18 ч 30 мин из Севастополя вышел транспорт «Жан Жорес». Он вез в Поти четыре зенитные установки и 1500 т боезапаса артиллерийского отдела Черноморского флота. В тот же день «транспорт «Белосток» вывез из Севастополя (!!!) 180 тонн боезапаса, а транспорт «Львов» – 250 тонн» (Хроника ВОВ Советского Союза на Черноморском театре. Выпуск 1, стр. 266).

Слишком очевидно, что командованием флота в первые дни обороны было совершено немало ошибок, но не станем «пороть горячку» и постараемся разобраться в конкретном вопросе – обеспечения Севастопольского оборонительного района зенитными огневыми средствами и их использования в целях обороны.

Из анализа официальных документов следует, что с 12 ноября по 20 декабря из Севастополя в порты Кавказа было отправлено две трети зенитной артиллерии – два полка и три отдельных дивизиона.

Судите сами: после оставления противнику баз флота и аэродромов морской авиации в Крыму, в район Севастополя официально были выведены следующие зенитные средства: 122-й зенитный артиллерийский полк из Николаева и пять отдельных зенитных артиллерийских дивизионов из пунктов базирования флота и авиационных гарнизонов. После активной «эвакуации» (?) зенитных средств на Кавказ в Севастополе остались лишь 61-й полк, 92-й и 114-й дивизионы. При этом, 92-й дивизион был не кадровым, он спешно был сформирован из курсантов Военно-морского училища береговой обороны имени ЛКСМУ. Материальная часть в батареях этого дивизиона – восемь 76-мм и четыре 85-мм пушки – тоже были учебными, причем 76-мм орудия крайне изношены, стволы их были «расстреляны» и не обеспечивали требуемую точность стрельбы.

Мало того, по приказанию командующего СОР 25 декабря из Севастополя была вывезена на Кавказ одна из двух радиолокационных станций «РУС-2», ранее обеспечивающих дальнее обнаружение воздушных целей. Действительно, зачем в Севастополе теперь такие станции, ведь воздушный противник совсем рядом, на ближайших крымских аэродромах. С аэродрома на Бельбеке, наземные цели немецким летчикам можно было назначать визуально.

Попробуем разобраться, быть может наши корабли, переведенные в базы Кавказского побережья, остро нуждались в защите их дополнительными средствами ПВО? Шел шестой месяц войны, уже можно было бы уяснить, что германская авиация бомбила лишь те объекты, на которые непосредственно наступали части вермахта. Не стали исключением и порты Кавказа. До весны 1942 г. налетов на Туапсе, Сочи, Поти и Батуми не было! Лишь эпизодически пролетали самолеты-разведчики.

Немцы очень рационально использовали свою бомбардировочную авиацию. Когда же, по мнению немецкого руководства, война пошла на истощение противника, начались налеты на военные объекты в глубоком советском тылу – в Горьком, в Дзержинске, в Астрахани…

По принятой до войны организации Черноморский флот отвечал за оборону Севастополя и военно-морских баз черноморского побережья до Адлера. А от Адлера и до турецкой границы за оборону, в том числе и противовоздушную, побережья Кавказа отвечал Закавказский военный округ.

С первых же дней войны Кавказские базы прикрывались сравнительно надежной сухопутной системой ПВО. В Новороссийске дислоцировался 434-й зенитный артиллерийский дивизион, в Туапсе – 485-й зенитный артиллерийский полк, в Сочи – 371-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион, в Поти – 365-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион, а в Батуми – 8-я бригада ПВО.

Много это или мало? Воспользуемся данными, приведенными А. Широкорадом. Вот штаты отдельных частей ПВО на 1941 г.:

Таблица 1. Зенитное вооружение частей ПВО Красной Армии на 1941 г.

Добавим сюда зенитную артиллерию кораблей Черноморского флота, будет не так уж мало. Проблем с обеспечением зенитной артиллерии армии и флота не наблюдалось. В конце 1941 г. – начале 1942 г. зенитных орудий еще хватало на центральных складах.

Кстати, в 1941 г. было произведено 85-мм зенитных пушек: в первом полугодии – 1670, во втором полугодии – еще 1701, а в 1942 г. их изготовили 2761 штуку.

Совсем рядом с флотскими базами на Кавказском побережье был 3-й корпус ПВО, прикрывавший бакинские нефтепромыслы. За всю войну ни сам город, ни нефтепромыслы атакам немецкой авиации не подвергались. Сначала немцы сохраняли их для себя, а после было уже не до того… Усиленные зенитные дивизионы прикрывали Кутаиси, Ленинакан, Тбилиси и Ереван, на которые за всю войну не упала ни одна бомба.

Наконец, через Кавказ и Каспий шел огромный поток военной техники союзников, в том числе и средств ПВО. При необходимости можно было и оттуда получить несколько батарей. Судя по всему – такой необходимости не было.

Попробуем оценить степень эффективности обеспечения черноморских баз зенитными огневыми средствами с точки зрения выполнения командующим ЧФ требований Директивных указаний Наркома ВМФ. В процессе ведения активных боевых действий на Черноморском театре Наркомом издавались следующие директивы:

24 июня1941 года. Приказ о новых формированиях по усилению ПВО ЧФ № 00144;

28 июня 1941 года. Директива №276/Ш. Об усилении ПВО военно-морских баз;

6 апреля 1942 года. Директива об усилении противовоздушной обороны кораблей № 8/48;

13 апреля 1942 года. Директива об усилении ПВО Туапсе № 202/Ш;

27 мая 1942 года. Директива о принципах организации ПВО на флотах № 266/ш;

6 мая 1943 года. Приказ № 0306. О введении должности заместителя командующего ВВС по ПВО;

22 мая 1943 года. Директива № 140/ш. О противодействии авиации противника;

22 октября 1943 года. Приказ № 00275. О вооружении кораблей ВМФ (крейсеров и эсминцев) зенитными радиолокационными установками;

29 января 1944 года. Директива № ОУ-3/42. Об усилении ПВО военно-морских баз;

12 апреля 1944 года. Приказ № 0087. О состоянии ПВО Туапсинской ВМБ ЧФ.

Казалось бы, проблемам ПВО уделялось должное внимание наркоматом ВМФ, значит, за проблемы, возникавшие с ПВО на Черноморском театре военных действий, – спрос с местного руководства.

К моменту осложнения обстановки в Крыму для защиты объектов флота на Кавказе уже были сосредоточены многочисленные полки истребительной авиации. Процесс этот продолжался по мере оставления нами флотских аэродромов в степном Крыму. 2 ноября 1941 г. истребительные эскадрильи 62-го смешанного авиаполка перелетели из Крыма в Анапу. 16 ноября в Новороссийск из Крыма перелетели 93-я и 101-я отдельные истребительные эскадрильи. В случае необходимости, остававшиеся в СОР истребители могли перелететь на Кавказ за пару часов. Начиная с сентября 1941 года с иранских аэродромов перегонялись на наши авиационные базы в районе Баку многочисленные английские самолеты, в основном, истребители и штурмовики. Многие из них шли на пополнение полков флотской авиации. Не знаю, нашло ли это отражение в мемуарной литературе об авиаторах-североморцах, но мой отец, будучи курсантом 3-го курса Бакинского ВМУ, видел в базовом Доме РККФ Баку в декабре 1941 года старшего лейтенанта Бориса Сафонова, прибывшего из Ваенги за очередной партией английских самолетов. Сафонов, награжденный к тому времени двумя орденами Красного Знамени, был уже известной личностью. Значит, самолеты были, и наши, и английские.

В то же время в Севастополе счет современных самолетов исчислялся единицами. К чему привело столь «рациональное» (?) распределение средств ПВО между Севастополем и базами на Кавказе? Кто за это должен держать ответ?

Перейдем к фактам. Какие же боевые корабли погибли под ударами немецкой авиации?

Крейсер «Червона Украина» на якорной стоянке на внутреннем рейде Севастополя 12-го ноября 1941 года.

Лидер «Ташкент» у причала в Новороссийске 28 июня 1942 года.

Эсминец «Безупречный» при переходе в Севастополь 26 июня 1942 года.

Эсминец «Свободный» на внутреннем рейде Севастополя 10 июня 1942 года.

Эсминец «Бдительный» вблизи Новороссийска 2 июля 1942 года.

Эсминец «Беспощадный» 5 октября 1943 года при возвращении в Новороссийск из района Ялты.

Эсминец «Способный» 5 октября 1943 года при возвращении в Новороссийск из района Ялты.

Лидер «Харьков»5 октября 1943 года при возвращении в Новороссийск из района Ялты.

Официальный список потерь в корабельном составе от атак воздушного противника составлен весьма лукаво. Здесь вы не найдете эсминца «Совершенный», фактически разрушенного бомбами во время налета немецкой авиации на объекты Морского завода 12-го ноября 1941 года; эсминца «Беспощадный», жестоко пострадавшего во время того же налета и спасенного только благодаря исключительного мужества команды. Совершенно непонятно, почему в этом перечне нет упоминания о подводной лодке «Л-6», утонувшей у достроечной стенки завода в результате разрушения прочного корпуса бомбами при налете авиации на завод 12 ноября 1941 года. Хотя, почему не понятно, если бы в Москву вечером 12-го ноября прошел доклад обо всех потерях кораблей и разрушении важных объектов завода, то едва ли адмирал Октябрьский остался бы на своей должности. Если в марте 1944 года, решившись на назначение Филиппа Сергеевича командующим, Сталин припомнил незадачливому флотоводцу только о гибели «Червоной Украины», то легко себе представить, что, имея полную информацию о потерях флота и города в тот печальный день, и речи бы о повторном назначении Октябрьского не было.

Удачно миновав упоминания в сводках потерь за 1941-1942 гг., эти корабли не минуют скорбного перечня боевых потерь,- «Беспощадный» был добит немецкой авиацией 5-го октября 1943 года… Упоминать же лишний (?) раз о невезучем эсминце «Совершенный», успевшим за первые два месяца войны, погнуть винты на подводной каменной гряде, «слегка» подорваться на мине своего оборонительного заграждения… и вовсе не хотелось.

Приближалась к своей трагической развязке оборона Севастополя.

20 июня 1942 г. в 5 ч 10 мин адмирал Октябрьский вышел из бункера, Севастополь весь в дыму, сплошные пожарища. Вернувшись, в этот день он записал в дневнике: «…Тяжело, больно, жаль город-красавец. Получил от Буденного телеграмму. Он недоволен, что противник прорвался к Северной бухте, требует восстановить положение. А чем? Где войска? Где боезапас?».

До окончательной развязки еще 10 дней, адмирал продиктовал дежурному офицеру телеграмму: «Елисееву, копия Исакову. Положение с людьми и особенно боезапасом на грани катастрофы… Бои продолжаются жестокие. Надо еще раз пойти на риск направить мне крейсер «Молотов», который доставит хотя бы 3000 человек маршевого пополнения; прошу вооружения и максимум комплектов боезапаса, что я уже просил в своих телеграммах. Срочно шлите. Жду. Октябрьский».

Если бы Филипп Сергеевич остался на 35-й батарее, а не вылетел на Большую землю в ночь на 1июля, то уже 4 июля светил бы своей бритой головой рядом с Манштейном при прохождении перед ним колонны военнопленных, в которой по самым скромным подсчетам было не менее 60 тысяч человек… не считая 37 тысяч раненых, плюс погибших за последние три дня.

Кажется, вы просили пополнение людьми, товарищ командующий? Вы, должно быть, страстно желали численность людей в этой колонне довести до 100 тысяч?

По нормальным, людским меркам, не генерал Новиков должен был стоять перед Манштейном, а вы, в крайнем случае, – генерал Петров, который, кстати, порывался покончить с собой, оставляя свою брошенную на поругание врагу армию. Но вы,- адмирал, благоразумно «прихватили» с собой генералов Петрова, Моргунова, как потенциальных ответчиков за все содеянное вами и вашим ближайшим соратником – «подельником» в лице члена военного совета дивизионного комиссара Кулакова.

Да, действительно, севастопольские батареи из-за недоставки к ним снарядов вскоре замолчали. И после падения главной базы флота, делая отчет, командующий Северо-Кавказским фронтом С.М. Буденный писал: «Помимо преимущества противника в танках и господства его в авиации, причиной преждевременного падения Севастополя явилось отсутствие значительных запасов боевого снабжения и, в частности, боезапаса, что было основной ошибкой командования Крымским фронтом. Не числовое соотношение сил решило борьбу в конечном итоге к 3.07.42 г., а ослабление мощи огня защитников. При наличии боезапаса СОР мог продержаться значительно дольше».

Можно не сомневаться, что отчет по обороне Севастополя для маршала Буденного составляли офицеры штаба флота и штаба Приморской армии: те, кому посчастливилось покинуть гибнущий Севастополь вместе с Октябрьским и Петровым и кто теперь «отрабатывал» свое «чудесное спасение».

В первом, наспех составленном, варианте это был скорее не отчет, а голословные оправдания недавних руководителей обороны. Если бы Семен Михайлович Буденный вчитывался в строки отчета, он не стал бы обвинять командование Крымского фронта в недопоставке снаряжения и боеприпасов Севастополю. Снабжение Севастополя шло напрямую с кавказских баз по указаниям штаба Северо-Кавказского фронта, заявки на все виды боевого обеспечения шли на имя Буденного, в копии – на имя Исакова – начальника Главного Морского штаба, и лично Семен Михайлович принимал решение по этим поставкам. Другое дело, начиная с января 1942 года основной поток пополнений войсками и вооружением шел на Крымский фронт, а Севастополю оставались сущие крохи, но здесь и Буденный не волен был что-то изменить, не портить же отношения с Мехлисом?

Не стал бы сам Буденный обвинять себя в нераспорядительности, а Филипп Сергеевич, зная о печальной судьбе командования Крымским фронтом, обозначил более удобного виновника а «…мертвого льва даже заяц за хвост подергать может…». Попробовал бы Филипп Сергеевич высказать свои претензии по снабжению СОРа Льву Мехлису в апреле, когда они вместе с Кулаковым были у него в Керчи!

Кстати, нечто подобное просьбе прозвучало, на что Лев Захарович сказал, что севастопольцы уже достаточно навоевались, следует дать возможность отличиться войскам Крымского фронта, и выразил надежду на скорую встречу в Симферополе. Действительно, в Симферополе, точнее – в симферопольской тюрьме в середине июля соберутся последние руководители-заложники обороны: генерал Новиков, капитан 2 ранга Заруба, капитан 3 ранга Ильичев, майор Александер, полковники Пискунов, Хомич и другие… Только не будет среди них ни Мехлиса, так стремившегося в столицу Крыма, ни Октябрьского с Кулаковым…

Но вернемся к отчету СМ. Буденного от 12 июля 1942 г. Одной из основных причин падения Севастополя он считал господство авиации противника. Здесь с Семеном Михайловичем не поспоришь: противопоставить под Севастополем 8-му воздушному флоту люфтваффе адекватную авиационную группировку мы не могли… Но защитить город зенитными средствами как минимум трех полков были просто обязаны…

От лозунгов перейдем к цифрам. В составе 8-го воздушного флота было 975 самолетов. Наши источники подтверждают непосредственное участие в боях 860 самолетов. Из состава этого флота для поддержки штурмующих войск были приданы пять полноценных зенитных артиллерийских полков (так называемая группа Nord). Зенитные установки этих полков находились в наступающих порядках пехоты, но при необходимости отражали атаки нашей немногочисленной авиации. Авиация СОР располагала авиационной группой из 116 самолетов (исправными на начало 3-го штурма – 82 машины, в том числе, 56 истребителей, 16 бомбардировщиков, 12 штурмовиков, 31 ночной бомбардировщик (летающие лодки МБР-2, ГСТ и самолеты У-2). Кроме того, 28 мая в оперативное подчинение командира 3-й особой авиагруппы прибыла эскадрилья 247-го истребительного полка (12 самолетов Як-1) 5-й воздушной армии во главе с командиром полка майором Я.М. Кутихиным.

Приводя в отчетах численность нашей авиагруппы, опять допускается двойной счет, так как самолеты ГСТ и большая часть МБР-2 в первые же дни начала штурма перелетели на кавказские аэродромы, как не представляющие боевой ценности.

Зенитная артиллерия Приморской армии состояла из 880-го отдельного зенитного полка (7 батарей с 20 орудиями калибра 85 мм).

Зенитная артиллерия 61-го полка изначально состояла из 44 стволов, но это число постоянно менялось, к сожалению, не в сторону увеличения.

На первом этапе штурма наших позиций (20 мая–2 июня) авиация противника действовала небольшими группами, плотность огня полевой артиллерии была меньше, чем на втором – заключительном этапе. Удары наносились преимущественно по порту, артиллерийским позициям, аэродромам, командным пунктам. На этом фоне немецкое командование пыталось всячески ослабить противовоздушную оборону Севастополя. Производилось это поэтапно. Так 27 мая мощный огневой налет был произведен на 926-ю зенитную батарею старшего лейтенанта А.С. Белова. Батарея располагалась на северном склоне высоты над деревней Новые Шули. Во время налета батарея была уничтожена: погибло более 30 бойцов, уничтожено 4 орудия и погиб командир батареи.

В самый критический момент третьего штурма Севастополя 29 июня, в строю оставалось всего 13 зенитных орудий!!! В эти дни большая их часть привлекалась для отражения танковых атак. Безусловно, они не были в состоянии создать требуемой плотности зенитного огня. Это при том, что 76-мм снаряды для зенитной артиллерии в достаточном количестве оставались на складах до последнего дня обороны.

Значит, основная причина слабости ЗОС – в отсутствии требуемого числа зенитных артиллерийских установок, а не боезапаса к ним, о чем мы вели речь с первых строк этой главы.

Даже по состоянию на начало штурма, 1 июня, количество зенитных орудий на квадратный километр защищаемой территории был втрое меньше нормативного. Авиация Сор по своей малочисленности и из-за сложностей с базированием не могла обеспечить защиту войск от воздушных налетов противника. За время огневых налетов авиация СОР понесла большие потери, моторы к неисправным самолетам прибыли перед самым штурмом и в строй смогли ввести только три машины. Все это сказалось на эффективности действия нашей авиации и в совокупности с зенитным фактором явилось основной причиной господства в воздухе авиации противника.

Очень мягко будет сказано: «…командование СОР мало внимания уделяло ПВО, что стало одним из факторов падения города…». Всего лишь…

Организация, обеспечение и руководство всем комплексом ПВО всецело лежало на начальнике штаба СОР капитане 1 ранга Васильеве и командующем СОР – Ф.С. Октябрьском, и они с этой задачей не справились. Предъявлять здесь претензии генералам Петрову и Моргунову или погибшему в мае Острякову не совсем корректно – это не их сфера деятельности.

Все в нашей жизни познается в сравнении, особенно если есть с чем сравнивать. Посмотрите на фотографии, сделанные нашими военными корреспондентами на мысе Херсонес 12 мая 1944 года. Длинными рядами стоят немецкие трофейные орудия (в основном – зенитные). Немецкое командование не скупилось на средства защиты своих войск. Для обеспечения эвакуации своих войск на небольшом Херсонесском плацдарме они стянули 8 полков зенитной артиллерии.

Вы почитайте воспоминания наших летчиков и танкистов, штурмовавших этот рубеж! Вас никогда не смущал тот факт, что Севастополь был освобожден 9 мая, а Херсонесский плацдарм был окончательно взят 12-го мая. Под надежной защитой зенитного огня немцы до утра 12-го мая принимали на Херсонесском аэродроме транспортные самолеты. Поэтому из всей немецко-румынской группировки в плен попало… менее 20 тысяч человек, из них более половины – румыны.

Остается признать, что военный совет ЧФ во главе с командующим, действовали исключительно с позиции узковедомственных интересов, делая упор на обеспечении (в том числе и ПВО) боевого ядра флота в Кавказских базах. Этими действиями был причинен значительный ущерб вооружению и обеспечению севастопольских оборонительных рубежей и в целом обороне главной базы флота, что в конечном итоге явилось одной из основных причин потери Севастополя в июле 1942 года.

СУДЬБА ДУВАНКОЙСКОГО УЗЛА ОБОРОНЫ

Еще 20 сентября 1941 года Военным советом флота был утвержден акт работы рекогносцировочной комиссии. По результатам рекогносцировки было решено наметить передовой рубеж обороны главной базы флота по линии: Камары-Чоргунь-Шули-Черкез-Кермен-Дуванкой-гора Азис-Оба-Аранчи, и севернее по возвышенности до уреза моря в 1,5 км севернее реки Кача. На новом рубеже были спроектированы следующие узлы обороны: АРАНЧИЙСКИЙ (от берега моря по реке Кача до села Аранчи (совпеменное – Суворово); ДУВАНКОЙСКИЙ (район Бельбекской долины); ЧЕРКЕЗ-КЕРМЕНСКИЙ (район Эли-Бурун, пос. Шули (современная Терновка); ЧОРГУНСКИЙ (район выхода реки Черная из Чернореченского каньона). В дальнейшем планировалось соединить узлы обороны промежуточными укреплениями.

Первыми строились Дуванкойский и Черкез-Керменский опорные пункты. Это было связано, прежде всего, с тем, что в районе этих опорных пунктов находилась зона, которая плохо простреливалась береговыми батареями, вооруженными морскими орудиями, имевшими настильную траекторию стрельбы.

Чтобы ускорить работы в Дуванкойском опорном пункте применяли так называемые бронедоты под 45-мм орудия. На бетонированную площадку устанавливалась стальная опалубка толщиной 20 мм, которая после заливки бетоном служила броневым усилением для дота и одновременно противооткольной обшивкой. Срок возведения такого дота был вдвое меньше ранее принятых объектов. К 10 октября работы в Дуванкойском опорном пункте были практически завешены, оставалось достроить только запроектированные пулеметные доты. Все работы в Дуванкойском опорном пункте велись только силами войск, специалисты были задействованы на строительстве Черкез-Керменкого и Чоргунского опорных пунктов, по этой причине строительство артиллерийских дотов в Дуванкое задерживалось.

В связи с отвлечением специалистов на строительство объектов Передового рубежа, работы на Противотанковом (Тыловом) рубеже, естественно, задерживались. В этот период Главный рубеж не особо выделяли, позже его основу составит Противотанковый рубеж.

В Приказе НК ВМФ Н.Г. Кузнецова от 6 10.1941 г. № 00356 говорилось:

«Числить сформированными, и содержать по штатам как указано ниже:

1. Три управления групп ДОТов:

– пять ДОТов;

– четырнадцать ДОТов;

– пятнадцать ДОТов.

Управление групп ДОТов подчинить коменданту БО ГБ ЧФ.

Дислокацию ДОТов определить приказом ВС ЧФ.

2. Два управления групп ДОТов:

– девять ДОТов;

– шесть ДОТов.

Дислокация ДОТов – район Дуванкой и Шули-Чоргун. Управления групп ДОТов подчинить коменданту БО ГБ ЧФ».

В организационном плане управления дотов соответствовало делению обороны города на три сектора. По приказу шло четкое разделение на два рубежа: Передовой и Противотанковый. Цифры совпадают. Действительно, в Дуванкойском опорном пункте было девять дотов, а в Черкез-Керменском шесть (седьмой был построен позже).

Я не стал более подробно останавливаться на приказе Наркома ВМФ от 6 октября. Читая этот приказ, мне невольно делается стыдно и за Наркома, и за весь его немалый наркомат. В течение полугода они засыпали флот директивами и приказами по созданию ублюдочного противодесантного рубежа, который теперь стыдливо именуется – противотанковым или тыловым, – по своей противоестественной для эффективной обороны конфигурации и расположению, а теперь судорожно без учета реальных сроков и графиков требуют создания Передового рубежа. Понятно здесь и другое: основанием для этого приказа послужило итоговое донесение Военного Совета флота о «ударных» работах по созданию основных объектов Передового рубежа.

ДОТы опорных пунктов, намеченные по проекту Передового рубежа, получили номера с 51-го по 74-й. Именно на этих строительных площадках велись работы по возведению артиллерийских дотов до 14 октября 1941 года. С прибытием из Одессы генерала Хренова, по его рекомендации на линии Передового рубежа были добавлены несколько дотов береговой обороны. Так, на дороге от села Дуванкой на хутор Мекензия в пересечении ее с Екатерининской дорогой было предложено установить дот № 75; дорогу к поселку Кача было предложено перекрыть дотом № 76. Ранее дорога на Качу и грунтовые дороги в районе деревни Мамашай не перекрывались дотами, так как считалось, что этот участок надежно перекрыт зоной поражения береговой батареи № 10. Из этих соображений здесь оборудовали только стрелковые позиции и пулеметные дзоты.

Начиная с 14 октября следует внимательно отслеживать факты вмешательств генерала Хренова в процесс строительства оборонительных сооружений. Для начала следовало определиться со служебным статусом и полномочиями генерала Аркадия Хренова. В Приморской армии и на Черноморском флоте имелись свои инженерные управления, со своими начальниками. Если Хренов оставался начальником инженерного управления Южного фронта, то его место было в штабе фронта, если он числился представителем Ставки, то это положение должно было также оговорено.

Дело в том, что, начиная с 16 октября фортификационные работы на всех рубежах обороны затормозились. Генерал А.Ф. Хренов, прибыв в Севастополь, резко раскритиковал реализуемый проект построения оборонительных сооружений, разработанный флотскими инженерами. В служебной записке, поданной Хреновым в адрес адмирала Октябрьского, указывалось, что Передовой рубеж расположен слишком близко к городу, были даны замечания в расположении огневых средств. В частности, в записке указывалось на то, что основную линию обороны следует отнести на рубеж реки Альма, с перспективой создания, так называемого, Дальнего рубежа.

Стоит обратить внимание на последствия столь активной деятельности Хренова – сумятица первых дней боев, произошла, в том числе, из-за путаницы среди командиров высшего и среднего звена с наименованием и распределением рубежей.

Существовавшая схема Дальнего рубежа достаточно условна, она составлена уже после войны по материалам, которые в большинстве своем, к настоящему времени утрачены. Проект Дальнего рубежа был исполнен только в эскизном варианте. По сообщениям работников Центрального архива МО и Центрального Главного ВМФ архива в 60-х годах записка в адрес Октябрьского и схема рубежа были откорректированы генералом Хреновым, что вызвало недоумение и законное возмущение работников архива. Они с возмущением говорили о том произволе, который творился с архивными документами военного периода с 1957 по 1964 гг. Остается признать, что первоначальный вариант схемы Дальнего рубежа безнадежно или наоборот – надежно (?) «…утрачен в процессе творческой переработки…». Теперь приходится по крупицам собирать информацию о строительстве объектов на намеченном планом рубеже и делать соответствующие выводы. Самое дикое то, что ради возведения призрачного «Дальнего» рубежа», были свернуты работы на основных рубежах, что губительно отразилось на сроках их окончательной готовности и поставило на грань катастрофы едва начавшуюся борьбу за Севастополь.

Сам Аркадий Федорович излагает свои действия так: «Идея заключалась в том, чтобы попытаться создать действительно передовую оборонительную полосу, отнесенную от главной базы километров на двадцать пять-тридцать. Я высказал свои суждения о том, что уже сделано, и предложил взяться за создание Дальнего рубежа.

– Заманчиво, – сказал Филипп Сергеевич, но не велик ли замах? И силенок для строительства маловато, и войск нет, чтобы такую полосу держать.

– Но ведь сейчас уже можно высвободить силы с тылового рубежа, а отчасти и с главного, возразил я. – А войска, сдается мне, у вас будут. Если наши оставят Ишунь, то к Севастополю отойдет не одна дивизия.

Я рассказал Ивану Ефимовичу (Петрову – Б.Н.) о своем намерении создать еще и Промежуточный рубеж между Джанкоем и Симферополем, на широте Саки (от пос. Николаевка), и поставить заграждения на горных дорогах».

Обратите внимание: Хренов не говорит о том, как отреагировал на его предложения Петров. Да и что мог сказать по этому поводу командующий Приморской армии, срочно выдвигавший свои поредевшие дивизии для сдерживания противника в районе Ишуни?

Остается только тяжко вздохнуть: этот бы проект в сочетании с неуемной энергией и инициативой Аркадия Федоровича да в августе 1941 года… Тогда, когда московское руководство истерично требовало создания противодесантного рубежа.

По ситуации же середины октября 1941 года приведенные строки воспоминаний генерала – фактическое признание того, что Аркадий Федорович, совершенно не учитывая степени грозящей Севастополю опасности, предложил талантливый, заманчивый, но, по сути, запоздавший, а потому авантюристический план обороны; увлек своей идеей командующего флотом и командующего войсками Крыма, сделав их своими сторонниками, а в случае возможной ответственности и «подельниками» (?), и решительно приступил к реализации своей полубредовой идеи.

Любопытная ситуация: на Севере Крыма назревает катастрофа, грозящая потерей всего полуострова; Приморская армия спешно выдвигается на север полуострова для помощи дивизиям 51-й армии с боями оставляющим Ишуньские позиции. В это время генерал-майор Хренов, с 23-го октября ставший официально начальником инженерного управления армии, активно вмешивается в процесс подготовки рубежей обороны Главной базы флота, по сути, сворачивает постройку укреплений ради возведения призрачного Дальнего рубежа обороны. Командующий флотом, по своей должности несущий персональную ответственность за оборону базы, горячо его поддерживает.

Не пройдет и недели, как передовые немецкие войска, выйдя на дальние подступы к Севастополю, застанут врасплох бригады военных строителей и гражданского населения, задействованные на строительстве объектов Дальнего рубежа, без задержки пройдут к передовому рубежу и только там встретят организованное сопротивление наших морских батальонов.

Интересно на какую аудиторию читателей рассчитывал Аркадий Федорович, когда писал в своих мемуарах:

«…Что касается Дальнего рубежа, к выбору которого я имел некоторое касательство, но не участвовал в рекогносцировке, то там только-только начинало создаваться инженерное оборудование и велись работы под руководством Петра Алексеевича Моргунова. В районе Бахчисарая по возвышенностям у реки Альмы были отрыты окопы и землянки, заминировано предполье. Некоторое количество окопов удалось сделать и у Байдарских ворот…».

Можно только поражаться умению Аркадия Федоровича свои явные промахи и просчеты превращать в заслуги:

«…Не знал я тогда и того, какую помощь отходившим войскам оказали подготовленные нами заграждения, как действовали саперы, которым было приказано помешать продвижению противника на горных дорогах. Об этом пришлось потом выслушать немало докладов, прочитать отчеты… Заградительные работы, выполненные инженерными частями на путях отхода, обеспечили частям Приморской армии возможность выиграть некоторое время на закрепление вновь занятого Передового рубежа обороны Севастополя... Таким образом, мероприятия… по прикрытию отхода войск заграждениями оправдали себя полностью…».

Что же вы, Аркадий Федорович, нас за полных лохов держите? Одно дело, прогнозируя пути отхода дивизий армии, создавать лесные завалы, организовывать небольшие отсечные рубежи, другое дело возводить батальонные опорные пункты, предназначенные для длительной и напряженной обороны… Лесные завалы и небольшие узлы обороны в горном Крыму создали не подчиненные вам саперы и военные строители, а воины-пограничники 184-й дивизии НКВД, удерживавшие горные перевалы, обеспечивая отход дивизий Приморской армии. А упоминаемые вами «окопы» (?) в районе Байдарского перевала, согласно вашего плана, должны были превратиться в позицию из пяти батальонных опорных пунктов, соединенных этими «окопами». 2 ноября в этот район вышли передовые подразделения немцев, выполнявших задачу захватить горные перевалы на пути отхода наших войск. Практически безоружные солдаты-строители из 82-го Отдельного строительного батальона заняли построенные ими укрепления и сдерживали противника в течение четырех суток.

Что же получается Аркадий Федорович? Следуя вашим с Гордеем Ивановичем Левченко гениальным, перспективным планам, сворачиваются работы по возведению укреплений на Передовом рубеже Севастополя, делаются судорожные попытки создать батальонные опорные пункты на Дальнем рубеже…

С учетом проводимых вами «заградительных» работ, Гордей Иванович Левченко, доверившись вам, прибывает со штабом войск Крыма в Карасубазар, чтобы возглавить боевые действия на Промежуточном рубеже, предполагая, что в тылу у него готов встретить врага Дальний рубеж, и обнаруживает, что средства связи на КП отсутствуют, рота военных строителей, закончив работы, ожидает транспорта для убытия в расположение своего батальона, а войск там и в помине нет. Вице-адмиралу Левченко ничего не оставалось как на трех легковых машинах в сопровождении двух танкеток убыть в Алушту под защиту войск, размещенных на укрепленных горных перевалах, и гордо именуемых в ваших планах – «Крепость – Горный Крым».

Как же комментирует сам Аркадий Федорович такую «неувязочку»?

«…Сутки назад (надо полагать, 3-го ноября – Б.Н.), в Алуште я узнал от Шишенина, что штаб войск Крыма действительно поначалу разместился к Карасубазаре. Но оказалось, что оттуда управлять войсками невозможно (а кто же, интересно, должен был оборудовать КП средствами связи и подготовить его к прибытию командующего?). Тогда и решили двинуть на юг и повернуть в сторону Севастополя…» (А.  Хренов «Мосты к победе», Воениздат, стр. 218).

Прикажите смеяться или плакать, – начальник инженерного управления штаба войск «узнает» (?) от начальника штаба армии о неготовности КП, в то время как генерал Шишенин по своей должности обязан был непосредственно руководить деятельностью инженерного управления… Ну и помощников подобрал себе Гордей Иванович Левченко: Шишенин не владеет ситуацией и не способен заполнить карту оперативной обстановки, Хренов на коленке рисует цветные схемы укрепленных рубежей и дает им романтические названия, генерал Батов сперепугу проскочив Ак-Монайскую укрепленную позицию, без боя оставляет немцам Керчь…

Аркадий Федорович продолжает:

«…Трезво оценив обстановку, Левченко распорядился, чтобы Петров, оставив за себя заместителя, прибыл к нему со своим полевым штабом. А когда тот появился в Алуште, приказал ему проинструктировать командиров дивизий и сразу отправиться в Севастополь, чтобы включиться в организацию обороны и готовиться к приему войск. Иван Ефимович поспешил в обратный путь. Как раз тогда я и встретил его на развилке алуштинской дороги…».

Представим себе вполне возможное для тех дней развитие событий: связанные боями с немцами, остатки дивизий Приморской армии не успевают выйти к Севастополю. В результате распыления крайне ограниченных сил и средств обороны между не дооборудованным Дальним и оголенным Передовым рубежами обороны, морские батальоны не выдерживают натиска врага, передовые части 11-й германской армии, сминая на своем пути наши слабые заслоны, прорываются к Севастополю. В порту идет лихорадочная эвакуация. Остатки частей гарнизона эвакуируются на судах и кораблях флота, частично отступают по горным дорогам в сторону Феодосии и Керчи. Кстати, именно такое развитие событий не исключал и сам Филипп Сергеевич, настойчиво и планомерно переводя флот на Кавказ, эвакуируя имущество и оборудование из Севастополя.

Верховный Главнокомандующий приказывает назначить комиссию c целью выяснения причин оставления главной базы флота и примерного наказания основных виновников. Вы назначены следователем, я – главным обвинителем… Неужто анализируя ситуацию, изучая документы и свидетельские показания, вы не обратили бы внимание на тот факт, с которым мы только что ознакомились и не «высветили» в процессе расследования своеобразную роль генерала Аркадия Хренова? Можете не сомневаться, Филипп Сергеевич нашел бы, что сказать в свое оправдание: и корабли то он спасал, выполняя директиву Наркома, и всю наличную артиллерию из резерва береговой обороны, плюс два бронепоезда и бригаду морской пехоты направил на защиту Крыма. Более того, корабли флота успешно перевел в кавказские базы, обеспечив первоначальное базирование; зенитную артиллерию и часть флотского боезапаса спас от захвата противником… Ну а то, что в приватном разговоре с генералом Хреновым не разгадал его крамольной цели сдать немцам Севастополь, так в вопросах сухопутной обороны не силен, свою то, морскую академию и то не судьба была закончить… В самом худшем варианте, учитывая партийный стаж и крестьянское происхождение, отправился бы Филипп Сергеевич командовать Амурской флотилией, а то бы сразу в академию Генштаба – подучиться направили бы.

Так может, адмирал Октябрьский был прав активнейшим образом проводя эвакуацию Севастополя?

Нам же остается удивляться, как это Аркадий Федорович в своем стремлении создать Дальний рубеж, не разорил полностью Передовой и Основной рубежи… Немцы помешали своими решительными действиями, и дивизии отступающей Приморской армии связали противника боями на горных перевалах.

Из виртуального вернемся в наш грешный мир, в Севастополь конца октября 1941 года. Обратимся к фактам: с 28 октября по 3-е ноября вице-адмирал Октябрьский находился на Кавказе, изучая обстановку перед переводом кораблей основного боевого ядра флота в Кавказские базы.

Когда в последних числах октября враг появился под самым городом, гарнизон базы состоял из местного караульного полка и двух полков морской пехоты неполной численности. Полк запаса береговой артиллерии составил расчеты артиллерийских и пулеметных дотов и дзотов.

За командующего в Севастополе оставался контр-адмирал Гавриил Жуков. Именно благодаря его энергии и инициативе, на базе кораблей и частей флота были в считанные часы сформированы флотские батальоны, которые тут же выдвигались на назначенные им рубежи обороны. В период с 1 по 3 ноября, с момента получения моряками оружия и до того момента как они занимали места в окопах проходило всего несколько часов. За считанные дни число защитников города, выдвинутых на позиции, достигло 20 тысяч человек. Именно эти батальоны, плюс прибывшая с Кавказа 8-я бригада морской пехоты, опираясь на поддержку береговых батарей, сдержали врага на подступах к городу, не дали ему сходу прорваться к бухтам.

О роли Гавриила Жукова в обороне Севастополя мы еще вспомним в декабре.

К 1 ноября было сформировано 100% расчетов артиллерийских дотов береговой обороны. Организационно было создано семь групп ДОТов, о чем мы уже вели речь. В основном на формирование расчетов были направлены бойцы запасного артиллерийского полка береговой обороны. Возраст запасников-артиллеристов составлял от 30 до 45 лет. Под стать своим подчиненным был командир полка – 55-ти летний полковник Шемрук Николай Герасимович. С материальной частью дотов были серьезные проблемы. Построено было только 75% запроектированных дотов и всего 25% полевых укреплений: окопов, проволочных заграждений, блиндажей. Курсантам и морским пехотинцам, выделенным в обеспечение дотов, приходилось самостоятельно оборудовать выделенные им рубежи обороны.

Знал дальновидный Аркадий Хренов, «творчески» корректируя архивные материалы, что рано или поздно посуточно и почастно будут исследоваться следы его «плодотворной» деятельности… Не отставал от него в этом отношении и Петр Моргунов.

Попробуем восстановить обстановку на рубежах обороны не по отчетным документам, а по воспоминаниям участников событий. Для того, чтобы отслеживать ход событий, следует воспользоваться картой № 1, прилагаемой к главе.

Гавриил Жуков, руководствуясь указаниями штаба Обороны Крыма (следует понимать тандем Гордей Левченко–Аркадий Хренов), изначально вывел морские батальоны на позиции Дальнего рубежа. Более дальновидный и трезво мыслящий генерал Моргунов подчиненные ему полки и отдельные батальоны «попридержал» на позициях Передового рубежа, активно поддерживаемых, береговыми батареями и зенитной артиллерией. Такая картина наблюдалась в третьем и частично в четвертом секторах обороны. Батальон ВМУБО в этом отношении составил исключение, – непосредственно подчиненный генералу Моргунову, исполнительный и ответственный полковник Костышин без задержки выполнил приказ с ФКП флота, оперативно вывел батальон на указанные ему позиции и первым оказался на пути передовых немецких моторизованных частей, наступавших от Бахчисарая. Если быть предельно точными, то первым противником, с кем пришлось сразиться курсантам училища береговой обороны, были передовые мобильные группы левой колонны бригады полковника Циглера. Получив приказание генерала Манштейна выйти на перехват отступавшим на Севастополь частям Приморской армии, Циглер направил свою левую колонну через Булганак-Бодрак к станции Альма (Почтовое), а правая, связанная боем с береговой батареей № 54 лейтенанта Заики, задержалась в своем движении и через Бакал-Су, Кучук-Яшлав, оставляя слева Бахчисарай, вышли в район села Мостового. На своем пути мотопехота немцев и румын вышла на позиции только успевшего закрепиться курсантского батальона. Первый свой бой курсанты приняли именно с ними. Но уже на следующий день в район, удерживаемый курсантским батальоном, вышли передовые подразделения 132-й пехотной дивизии немцев.

Из воспоминаний капитана 1 ранга в отставке, бывшего курсанта батальона ВМУБО Мирошниченко: «…Кроме собственной 76-мм батареи нас поддерживали огнем доты Дуванкойского опорного пункта: №№ 53, 59, 60. Даже эта незначительная артиллерийская поддержка дала возможность батальону удержать свои позиции…».

Из воспоминаний большинства участников боевых действий в четвертом секторе обороны выясняется очень низкая организация обороны, наличие участков, совершенно незащищенных пехотой.

Оборону перед Дуванкойским узлом обороны держали 16-й, 17-й и батальон ВМУБО. Позиции до конца дня батальоны удержали. Но к вечеру отошли непосредственно в район узла обороны. Почему? Чей приказ они выполняли?

Из воспоминаний полковника Костышина: «…Сзади нас хорошо поддерживали морские орудия, установленные на скатах высот. Надежно прикрывали от атак с воздуха две зенитные батареи…».

Ванеев пишет: «К вечеру 17-й батальон по приказу командования (?) был отведен на новый участок: хутор Кефели – деревня Дуванкой, так как возникла угроза, что батальон будет отрезан от основного рубежа обороны в районе Дуванкоя, где стоял 3-й полк морской пехоты. Этот полк отразил все атаки противника, подошедшего через деревни Теберти и Сююрташ, но понес значительные потери».

Мы уже привыкли к тому, что все исследование Г.И. Ванеева построено на официальных документах и сводках, а они, как водится, очень часто не отражали фактического хода событий.

Обратимся к воспоминаниям представителя того самого командования, дававшего приказание на отход морских батальонов. П.А. Моргунов пишет: «К вечеру 17-й батальон по приказу командования отошел на новый рубеж: хутор Кефели-деревня Дуванкой, так как возникла угроза, что батальон будет отрезан от основного рубежа обороны в районе Дуванкоя, где стоял 3-й полк морской пехоты. Этот полк 2 ноября отразил все атаки противника, подошедшего через деревни Теберти и Сююрташ, но понес значительные потери».

Я специально привел дословно записи генерала Моргунова и исправно вторящего ему Ванеева. Не мешало бы ответить на вопрос: как мог 3-й полк понести потери на рубеже Теберти-Сююрташ, если по приказу того же Моргунова он занимал позиции на рубеже – Черкез-Кермен-Заланкой-хутор Кефели-высота 142.4?

Если держать перед собой карту боевых действий 1-2 ноября 1941 года, то кое-что проясняется. Отход батальонов был вынужденной мерой, но отход отходу – рознь. Батальон ВМУБО подчинялся непосредственно Моргунову, 16-й и 17-й батальоны подчинялись Жукову. Рубеж, занимаемый батальонами № 17,16 и ВМУБО, был импровизированным заслоном, опиравшимся на складки рельефа, прикрытыми с фронта мелководной Качей. Позиции, удерживаемые батальонами почти сутки, оказались обойденными с двух сторон.

Выход немцев на дорогу, идущую по плато Кара-Тау, означал обход позиций батальонов по левому флангу. К вечеру 2-го ноября противник показался перед левым флангом 17-го батальона, нависая над ним. По правому флангу противник так же попытался обойти позиции батальона ВМУБО. После многочисленных атак противнику удалось форсировать Качу в районе разрушенного моста (смотри изображение местности на памятнике курсантам ВМУБО), занять деревню Теберти (Тургеневку) и пройти по балке к деревне Сююрташ (Белокаменное). 1-й батальон 3-го полка морской пехоты попытался остановить обход противника, оставив ранее подготовленные к обороне позиции, выдвинувшись в направлении Сююрташ, перекрыл балку на выходе. Во встречном бою с противником 1-й батальон понес большие потери, отбросил немцев, но и сам вынужден был отойти. Дело в том, что вторая рота этого батальона, находилась на позиции в районе деревни Кабарта. Заметив около 14 часов движение противника, командир роты атаковал немцев, подходивших к окраине деревни Биюк-Сюрень. 3-я рота этого батальона так же была атакована противником.

Немецкие части предприняли глубокий охват наших позиций, пройдя через Бахчисарай, мимо бывшего Успенского монастыря, вышли в Иософатову долину, а затем по старой дороге, через деревню Керменчик (Высокое) вышли в район деревни Албат(Куйбышево). Таким образом, противник, пользуясь точными картами местности, вышел в долину реки Бельбек в тылу наших позиций. Далее, продвигаясь по дороге Албат- Биюк-Сюрень, немцы вышли в тыл позиций 1-го батальона 3-го ПМП, который в панике начал отступать. Это было в 17 часов 2-го ноября. Вскоре командиру 1-го батальона удалось восстановить положение, перекрыв долину реки Бельбек в районе балки Змеиная 3-й ротой батальона, а еще две роты батальона заняли позиции от верховий балки до деревни Сююрташ (Белокаменное).

К ночи удалось создать почти сплошной фронт обороны на участке по линии реки Бельбек: линию Баракой (Шепетовка)–Заланкой (Холмовка) занимал 3-й полк морской пехоты; вдоль железнодорожного полотна от изгиба – 16-й батальон… через Дуванкойский узел до хутора Кефели – курсантский батальон (боевое охранение батальона на станции Сюрень); от хутора Кефели до скатов плато – 17-й батальон. Над его флангом на плато заняли позиции еще два батальона.

К 14 часам 2-го ноября 19-й батальон морской пехоты и батальон ВВС были переброшены в деревню Дуванкой, откуда начали подъем на плато по двум дорогам. К ночи батальоны вышли на исходные рубежи, заняв оборону на высотах 242.3 (современная отметка)–269.0–241.5–курган Срабеды-оба–курган Калан.

Не повезло батальонам ВВС и 19-му с их соседом слева… 8-я бригада морской пехоты опоздала с развертыванием на сутки: назначенные ей позиции оказались захваченными немцами, и ей пришлось отвоевывать их решительными и кровопролитными атаками. Этот факт в течение 40 послевоенных лет пытался отрицать командир бригады полковник Вильшанский. Но боевые эпизоды первых дней боев, собранные по крупицам, позволили воссоздать фактический ход событий. Атаки батальонов 8-й бригады шли с переменным успехом. Так в 14.00 3-го ноября противник нанес удар по позициям 5-го батальона бригады и занял деревню Эфендикой (Айвовое). Незадолго перед этим, в 13 часов, противник контратаковал позиции 3-го и 4-го батальонов. На участке 3-го батальона майора Сметанина пришлось отойти. Закрепиться удалось только за дорогой и на кургане Азис-оба.

Затем, в 15 часов, перебросив пулеметы 8-й роты на участок 4-го батальона, морские пехотинцы под общим командованием комбата 4-го батальона вновь попытались выйти на плато Кара-Тау. Большая часть возвышенности к 14 часам была отвоевана частями бригады. В руках немцев оставалась только траншея, идущая вдоль балки Коба-Джилга. Но к 17 часам 30 минутам плато вновь было потеряно. Атакуя высоту 158.7, командование бригады не учло того факта, что немцы на этот рубеж выдвинули две пехотные роты, две минометные батареи и пулеметную роту. К ночи все плато было в руках немцев, а на скатах Зеленской балки залегли бойцы 4-го батальона.

3-й батальон был вынужден оставить первую линию немецких траншей, зато надежно закрепился в верховьях балки Коба-Джилга, нависая над флангом немецких войск, и установил связь с соседями справа: 19-м батальоном морской пехоты и батальоном ВВС.

Вот теперь мы вполне четко определились с позициями этих двух батальонов. Правый фланг батальона ВВС нависал над долиной в районе фонтана Хан-Ел. В этом месте долину пересекали две грунтовые дороги, одна из которых выходила к роднику. Накануне, 2-го ноября, от деревни Чоткара (Красноселье) на плато выдвинулись три немецких пехотных батальона: два батальона 437-го пехотного полка и батальон полевого пополнения 132-й дивизии. Подтянув на плато еще два батальона 436-го полка и дивизионную артиллерию, противник с утра 3-го ноября начал массированную атаку позиций 19-го батальона и батальона ВВС.

Естественно, два батальона, позиции которых были растянуты на 5 километров, рубежей обороны не удержали и под ударами немецких войск с 11 часов начали отход.  «…Нам удалось закрепиться в районе двух больших загонов для скота, и организовать оборону, укрываясь за высокими каменными стенками. Пока фрицы не подтянули тяжелые минометы, мы стойко держали позиции, разя фашистов огнем пулеметов. В сумерках фрицы прорвались и окружили нас, пришлось отходить, пробиваясь с боем. Через час, двигаясь в темноте, остатки моей роты вышли к проселку, ведущему вниз в долину». Загоны для скота хорошо сохранялись до конца 90-х годов. Здесь были сооружены навесы для сельскохозяйственной техники, обслуживавшей ближайшие поля.

Батальон ВВС отошел к урочищу Кизил-Баир, 19-й – к кургану Калан, наконец-то установив непосредственную связь с 8-й бригадой.

Несмотря на большие потери, понесенные батальонами, они удерживали свои новые позиции до 16 часов 4-го ноября, и лишь с наступлением темноты они отошли, по сути, продержавшись на сутки более срока, оговоренного в боевом распоряжении, отданном комбатам при выдвижении на позиции днем 2-го ноября. С левым флангом, нависающим над Дуванкойским узлом обороны, разобрались.

Попробуем уточнить обстановку на правом фланге.

На правом склоне, на высоте, нависающей над позициями ДОТов Дуванкойского узла, находились орудия зенитной батареи № 217. К этому времени 227-я батарея была отведена в тыл. На зенитной батарее № 217 оставалось только два орудия, из них одно было повреждено, но к вечеру его ненадолго удалось ввести в строй. Личный состав батареи понес большие потери, погиб командир батареи.

В связи с отсутствием боезапаса, замолчал дот № 60 у деревни Заланкой (Холмовка). Чуть позже он подвергся налету пикирующих бомбардировщиков. Прикрывать его было некому, боезапас к нему подвозить никто не собирался…

Выбив бойцов роты прикрытия из дзотов на берегу реки Бельбек, противник к 20.00 захватил Заланкой и вышел к окраинам деревни Орта-Киссек, где был остановлен огнем двух орудий зенитной батареи № 217 и бойцами 3-го полка морской пехоты.

Третьему полку морской пехоты удалось удержать конусообразную высоту 164.7 (современная отметка в метрах) над деревней Заланкой и надежно закрепиться на безымянной высоте над деревней Орта-Киссек (Фронтовое) в районе противотанкового рва. Однако, противнику удалось форсировать реку Бельбек и закрепиться на его левом берегу.

Опять обратимся к официальным документам:

3 ноября в 7 утра началась артподготовка на участке 16-го, 17-го и курсантского батальонов. Артподготовка велась огневыми средствами сразу двух немецких дивизий – 50-й и 132-й. Вскоре, вражеская пехота, поддержанная штурмовыми орудиями, предприняла ожесточенные атаки, расчищая себе путь в долину Бельбека. В течение дня батальоны удерживали свои позиции, но к вечеру вынуждены были отойти.

«…В 20.00 противник, обойдя передовые огневые точки Дуванкойского узла сопротивления, вышел на окраину деревни Заланкой. 3 ноября противник упорно атаковал и на других участках в районе Дуванкойского узла обороны. Ему удалось обойти наши артиллерийские доты и поздно вечером захватить деревню Заланкой…».

Можно было бы и дальше цитировать боевые сводки и донесения, выдержки из книги Ванеева и воспоминаний Моргунова, если бы они отражали фактическую суть событий. В действительности Дуванкойский узел сопротивления в открытом бою никто не штурмовал, разведывательные батальоны двух немецких дивизий воспользовались старой дорогой из долины Качи через район современного села Баштановка в долину реки Бельбек. Тому имеются многочисленные свидетельства. К примеру, воспоминания А.П. Хотинина, служившего в 3-м полку морской пехоты. Неприятно, но приходится признать, что немецкие передовые подразделения – разведывательные батальоны дивизий, лучше ориентировались в горном Крыму, чем наши военачальники, многие из которых прослужили здесь не один десяток лет.

После беспорядочного отхода батальонов 3-го полка морской пехоты с занимаемых позиций (дважды обойденных передовыми немецкими батальонами), Дуванкойский опорный пункт и три батальона:16-й,17-й и ВМУБО, оказались в тяжелейшем положении. Со стороны долины Бельбека их блокировали мобильные части 50-й дивизии, со стороны плата Кара-Тау – 132-й дивизии.

Территория блокированного участка простреливалась вражеской артиллерией, но расчеты дотов, расставленных исключительно грамотно, не позволяли немецким войскам прорваться к Севастополю по Бельбекской долине.

Ночью, с 3-го на 4-е ноября наше командование принимает решение отвести батальоны из района Дуванкойского узла. Мы уже вели речь о том, что первые два дня боев управление войсками на рубежах обороны осуществлялось из двух командных пунктов: морскими батальонами и бригадой морской пехоты командовал контр-адмирал Гавриил Жуков, артиллерийскими батареями и формированиями береговой обороны командовал командующий береговой обороной генерал-майор Моргунов.

Контр-адмирал Жуков, пытавшийся руководить войсками с ФКП флота, не имея устойчивой связи с рядом участков обороны, перешел на КП Береговой обороны и стал «врастать» в обстановку совместно с Моргуновым. Об этом безобразном этапе «управления» (?) войсками сами незадачливые военачальники старались не вспоминать, благо до катастрофы дело не дошло. Ситуацию на местах спасали сами командиры полков и батальонов, лучше ориентировавшиеся в местной обстановке, чем их незадачливые начальники.

Итак в ночь с 3-е на 4-е ноября 16-й и 17-й батальоны были отведены с занимаемых ими рубежей и переданы в распоряжение командира 3-го полка морской пехоты, удерживавшего позиции на рубеже Биюк-Отаркой-Черкез-Кермен. Курсантский батальон вышел южнее ст. Сюрень в район горы Читаретир в долине Кара-Кобы.

Передача 16-го и 17-го батальонов в распоряжение командира 3-го полка морской пехоты еще не означает, что эти батальоны были направлены на усиление позиции, удерживаемой полком.

Вернемся к фразе боевого донесения командующего 4-м сектором обороны: «В связи с усиливавшейся угрозой полного окружения 16-й и 17-й батальоны морской пехоты …были отведены на передовой рубеж обороны, а остатки курсантского – в обход ст. Сюрень к Севастополю».

По простой бытовой логике отвести батальоны на Передовой рубеж можно было только с Дальнего рубежа. Выделенная мной строка донесения – документальное подтверждение тому, что 1-го по 2-го ноября эти батальоны вели бои именно на Дальнем рубеже обороны. Затем они перешли на Передовой рубеж, где их и застал приказ об отходе. Все остальные байки о том, что эти батальоны были передовым заслоном, выдвинутым на угрожаемом направлении, что в районе Дальнего рубежа они были окружены… Другое дело, что в данном направлении оборудованного рубежа не существовало (генерал Хренов стыдливо говорит об окопах и землянках, подготовленных на Бахчисарайском участке Дальнего рубежа – Б.Н.), тем не менее, враг на нем был задержан и имел значительные потери.

Дальнейший анализ действий отдельных военачальников, тщательный анализ сводок и донесений, воспоминания участников событий приведут нас к несколько неожиданному выводу – длительная оборона Дуванкойского узла и опирающегося на него Дальнего рубежа не входила в оперативный план «прикрытия эвакуации».

За три дня напряженных боев батальоны отходили не единожды. 2-го ноября они оставили свои позиции под Бахчисараем, а в ночь с 3-го на 4-е ноября, выполнив задачу по «прикрытию эвакуации», батальоны должны были отойти к Севастополю.

Перед нами выдержка из боевого распоряжения, данного командиру батальона, сформированного из специалистов ВВС ЧФ: «…Создать временные заслоны на дорогах в районе высот 142.8, Таш-Оба, не допуская продвижения противника в течение суток, обеспечивая эвакуацию имущества ГВМБ ЧФ. Отход начать в темное время суток, после выхода 8-й бригады на исходные рубежи. По прибытии в Севастополь вывести личный состав для получения дальнейших указаний по эвакуации и распределения специалистов».

Вот и выходит, что батальон в назначенное время 16.00 2-го ноября занял назначенные позиции, примыкающие к краю плато в районе фонтана Хан-Ел, успешно удерживал их в течение обозначенного в распоряжении периода.

Логично предположить, что 19-й батальон морской пехоты, сформированный одновременно с батальоном ВВС, имел аналогичное боевое распоряжение.

Командиры батальонов определенно знали, что они выполняют роль временного заслона от врага на период эвакуации флотского имущества, и не более того…

Получив такой инструктаж, командиры среднего звена от роты до батареи и батальона сделали вывод о том, что долго оборонять Севастополь командование не собирается, и в соответствие с этой установкой рассчитывали свои силы. Командиры батальонов, сформированных из специалистов флота, четко осознавали, что их формирования временные, вызванные критической обстановкой. Любопытная картина – документирование приказов, боевых распоряжений, журналы донесений и суточных сводок стали вестись с 4-го ноября, с момента официального образования СОР. До этого соответствующая положению боевая документация велась лишь в структурах береговой обороны. Командиры батальонов флотского подчинения в большинстве своем погибли в ходе боев, а контр-адмирал Гавриил Жуков, мужественно исполнив в эти дни роль «мальчика для битья», официальных мемуаров не оставил.

Обратимся к воспоминаниям очевидцев событий. Из воспоминаний И. Ващенко: «…Колонна моряков, во главе с пожилым старшиной уходила из полуразрушенного Дуванкоя… Я спросил командира отступающей колонны моряков: «Отчего же бежите, братишки? На кого нас оставляете? Он грустно на меня посмотрел, и ответил: «Не бежим мы, планово отступаем!» и показал мне приказ, написанный на листе из амбарной книги. «Вместо нас целая армия придет, а нам нужно в Севастополь, на корабли! Воевать на суше – дело сухопутных. А мы к себе, назад в кубрики флотского экипажа, а потом обратно на корабли…».

То что приказ на отход подразделений был написан на листе амбарной книги, никого не смущало, что было под рукой, то и использовали – была бы подпись непосредственного командира…

Вся предыдущая информация не дает нам ответа на вопрос – в чем состояло особое значение рубежа, удерживаемого трое суток тремя батальонами? С какой целью предпринимал отчаянные атаки полковник Костышин?

Хронология событий на позициях батальона ВМУБО такова.

3.11.41 г. в 8:30 передан приказ перейти в атаку и занять свои старые окопы. Роты немедленно начали атаку, но ...3-я рота в атаку не пошла! Как пишут, «…майор Демьянов проявил нерешительность и неспособность командовать в бою курсантами». Именно в этом бою батальоны понесли наибольшие потери. По приказу полковника Костышина майора Демьянова отстранили от должности и приказали явиться на КП батальона, находившемуся в то время в большом доте на высоте 122.3. Вряд ли майор Демьянов струсил. Он нашел в себе мужество явиться на КП батальона, зная, что его ждет. Вместо Демьянова, командиром роты был назначен капитан Лобов.

Чей приказ выполнял полковник Костышин, посылая на верную смерть поредевшие курсантские роты? Можно ли было еще что-то предпринять для обеспечения прорыва «приморцев» по долине реки Кача?

Кто сейчас ответит на этот вопрос, если семьдесят послевоенных лет этот эпизод в ходе обороны традиционно обходили стороной…

10:30. Бой шел в садах, идущих по левому берегу Качи. 1-я и 2-я роты, атаковавшие от казармы в районе ст. Сюрень, вели бой с противником, который, установив артиллерию на ранее оставленных курсантами высотах (Эгиз-Оба и соседняя высота, между железной и автодорогой), вел непрерывный обстрел. 16-й батальон прикрывал фланг атаки справа, 17-й батальон занимал Дуванкойский узел.

10:50. Противник нанес бомбоштурмовой удар 15 самолетами. Г.В. Воинов вспоминает: «…В батальоне не было никаких средств борьбы с немецко-фашистскими самолетами, а наша авиация в небе не появлялась».

Действительно, 217-я зенитная батарея 2.11.41 г. была почти уничтожена, но должны были еще оставаться 2 или 3 орудия 702-й батареи 70-го дивизиона 122-го зенитного артполка. Но и ей приходилось отражать атаки авиации: «…3 ноября на батарею налетело три группы по 9 «Ю-87». Они сбросили 57 бомб среднего калибра, а затем облили батарею горючей жидкостью. Начали гореть ящики с боезапасом…».

11:55. На КП батальона прибыл майор Демьянов. Он был арестован и отправлен под конвоем бойцов комендантского взвода в Севастополь. Бой продолжался, курсантов поддерживали артиллерийским огнем 213-я батарея, минометчики, два орудия зенитных батарей, и два орудия Дуванкойского узла.

13:50. 1-я и 2-я роты, которые вели бой на прежней позиции, в садах, доложили о больших потерях.

14:30. Для поддержки батальона из состава 80-го отдельного разведбатальона Приморской армии прибыла танкетка, но было поздно, в 15:00 роты отошли на исходные позиции в район Дуванкойского узла.

3.11.41 г. в 18:30 получена радиограмма Г.В. Жукова: «Командиру батальона ВМУБО. Отойти на рубеж д. Бельбек – совхоз им. Софьи Перовской».

Курсантский батальон под командованием полковника Костышина, сохранивший большую мобильность, снялся с позиции первым и успел отойти в район Кара-Кобы, а 16-й и 17-й батальоны, связанные сбоем, вынуждены были занять позиции на западной окраине деревни Дуванкой. Оставшиеся без пехотной поддержки расчеты ДОТов в верховьях Бельбекской долины мужественно сражались и гибли на своем последнем рубеже. Не мешало бы ответить на вопрос: не поспешил ли контр-адмирал Жуков, отзывая с позиций три наши батальона?

Для уточнения событий, происходивших 2-го- 3-го ноября вверх по течению Качи, то есть, правее удерживаемых 16-м, 17-м и батальоном ВМУБО позиций, обратимся к воспоминаниям генералов Ласкина и Жидилова.

Ласкин пишет: «…Приказ о «…повороте на Севастополь» был отдан И.Е. Петровым еще накануне, и отступающие части изменили направление движения. Ближайшим путем, по которому части могли прорваться к Севастопольским рубежам (не к самому городу, а именно к его оборонительным рубежам) была долина реки Кача. Вдоль нее шла хорошая дорога на Бешуйские копи (не путать с селом Бешуй – Б.Н.) далее шла грунтовка, пересекающая дорогу Саблы-Алушта, по которой отступала одна из колонн Приморской армии. Была и еще одна дорога (или, скорее тропа) по руслу реки Аполах идущая к этой же дороге, но ближе к началу дороги. В связи с этим, 95-я дивизия развернулась головными частями на грунтовку к Бешуйским копям. 7-я бригада, двигавшаяся в хвосте колонны, получила приказ двигаться вдоль реки Аполах к тому же пункту назначения».

Из воспоминаний Е.И. Жидилова: «3 ноября мы весь день пробирались по сухому руслу горной реки Аполах, узкому, извилистому, усеянному обломками скал. Протащить по нему автомашины, тракторы и пушки – труд адский. Кирками, ломами, лопатами бойцы пробивали проходы, а часто буквально на руках вытаскивали застрявшие орудия и машины. За весь день мы продвинулись всего лишь на десять километров».

По всему выходит, что отчаянная атака курсантов 3-го ноября 1941 г. была как раз попыткой открыть путь Приморской армии. Но, увы, попыткой неудачной. Единственный начальник, способный на тот момент принять решение по координации прорыва передовых частей Приморской армии вдоль Качинского каньона был контр-адмирал Жуков. И с этой задачей он не справился. Генерал Моргунов в своих мемуарах этот эпизод обороны никак не комментирует.

Воспоминания командира 172-й дивизии И.А. Ласкина и начальника оперативного отдела штаба армии полковника Крылова противоречивы. Совершенно непонятен походный порядок движения частей. Воспоминания рядового и младшего офицерского состава так же ясности не дают, т.к. они по своему служебному положению не обладали достаточной информацией. Немецкие источники дают одностороннюю информацию. Сложив воедино всю имеемую информацию, получим интересную картину.

Приведу цитату из воспоминаний Крылова:

«Противник проявил больше мобильности, чем мы ожидали, когда в ночь на 2 ноября намечали в Шумхае маршрут движения главных сил армии по долине Качи через Бия-Сала, Шуры (теперь Верхоречье – Кудрино)».

Как стало потом известно, Манштейн, бросив свой 54-й корпус прямо на Севастополь, поставил частям 30-го корпуса задачу не выпустить из гор Приморскую армию. Быстро реагируя на маневр наших войск, гитлеровцы сумели занять Шуры раньше, чем туда подошли «приморцы».

Крылов пишет: «Узнав о занятии противником селений Шуры, Улу-Сала, Мангуш, через которые должны следовать части армии, генерал И.Е. Петров приказал командиру 25-й Чапаевской дивизии генералу Т.К. Коломийцу возглавить руководство всеми отходившими частями армии, разгромить противника, который преградил путь отхода войск, и продолжать движение на Севастополь кратчайшим путем через Керменчик, Айтодор, Шули».

«…Качинская долина действительно была перекрыта немецкими частями, причем, боев было два. На сей раз, серьезную ошибку допустили немцы. В результате скоротечного боя немецкие части сводной моторизованной бригады были смяты, и в брешь смог пройти сводный отряд нашего 31-го полка…».

С 31-м стрелковым полком 25-й дивизии очень много вопросов. К моменту описываемых событий он отступал двумя группами, одна числилась 31-м полком, другая именовалась группой подполковника Мухамедьярова. Отступали группы разными путями. Были и более мелкие группы из состава полка. Достаточно любопытный фрагмент содержат воспоминания Н. Ширяева (бывшего командира батареи 31-го СП 25-й СД).

Широкорад приводит фотокопию фрагмента воспоминаний Николая Ширяева о прорыве полка через горный перевал от поселка Марьино в сторону села Нижний Чоргунь в ночь с 1-го на 2-е ноября. Вероятно, что под прикрытием этого сводного отряда в Севастополь прошла группа штаба Приморской армии во главе с генералом Петровым. Эти данные подтверждаются воспоминаниями В. Котенева, который утверждал, что их сводный отряд прикрывал отход штаба Приморской армии. К сожалению, других подтверждений пока найти не удалось.

По воспоминаниям В. Котенева маршрут движения становится более понятным. Он утверждает, что воспользовавшись тем, что противник был связан боем, их отряд, вместе со штабом армии проследовал по маршруту Ауджикой (Охотничье)–Керменчик (Высокое)–Албат (Куйбышево). Такая дорога существует по сей день. Дальнейшее движение группы не представляло сложности так как проходило по территории, удерживаемой нашими частями. И.А. Ласкин пишет: «Разгадав новый замысел противника, генерал Петров тут же, в 2 часа ночи 2 ноября, отдал распоряжение командиру 40-й кавалерийской дивизии полковнику Ф.Ф. Кудюрову: «Противник стремится прорваться на Ялту. Любыми усилиями не позднее 10 часов утра 2 ноября перехватить дорогу на Ялту в районе Албат». Речь идет о дороге Сюрень-Ялта через-Ай-петринский перевал. Сюда же из Ялты перебросил сводный отряд 2-й кавдивизии полковник П.Г. Новиков.

Противник быстро исправил свою ошибку и отбросив передовые отряды Приморской армии, поднялся вверх по долине Качи и, захватив деревню Ауджикой (Охотничье), закрыл этот путь отступления. Удар наносили немецкая конная разведрота 73-й дивизии, румынская мотоциклетная рота и противотанковый дивизион 72-й пехотной дивизии

Ночью 4-го числа советские части нанесли ответный удар. В 2 часа части 95-й стрелковой дивизии, 287-й стрелковый полк 25-й Чапаевской дивизии, две роты саперного батальона и 747-й полк 172-й дивизии атаковали противника, пытаясь расчистить путь по долине Качи.

Из воспоминаний И.А. Ласкина: «Наши подразделения еще добивали метавшихся фашистов, а обоз и артиллерия полным ходом двинулись по шоссе. В бою был полностью разгромлен мотоотряд и 72-й противотанковый дивизион немцев, было взято 18 вражеских орудий, 28 пулеметов, до 30 автомашин и 19 мотоциклов. В этой ночной схватке принимали участие 747-й полк и другие подразделения 172-й стрелковой дивизии. Саперному взводу 172-й дивизии под командованием лейтенанта Петра Терентьевича Лепехи было приказано выбить немцев, засевших в домах и садах на окраине селения. Лепеха скрытно через огороды вывел взвод. Бойцы внезапно открыли огонь из винтовок, забросали врага гранатами, а затем с криком «ура!» атаковали гитлеровцев. Вражеская группа была полностью разгромлена».

Почему армия не развила этот успех не совсем понятно. Вероятнее всего, противник подтянул основные силы и остановил продвижение советских войск. Да и продвижение войск Приморской армии к Севастополю по долине реки Кача явно запоздало. Батальон ВМУБО к этому сроку был переброшен в Мартынову балку, 17-й и 19-й батальоны отошли в глубь Бельбекской долины, ведя бой за Дуванкойский опорный пункт. Противник не только перекрыл выход из долины Качи, но и продвинулся в верховья Бельбекской долины. В этих условиях дальнейшее продвижение по узкому ущелью реки Кача грозило частям Приморской большими потерями, с трудно предсказуемым результатом.

Весь блок последней информации позволяет сделать вывод о том, что не удержав позицию вдоль реки Кача, отведя батальоны в глубь Бельбекской долины, командование флота не обеспечило кратчайший путь выхода Приморской армии, чем усугубило и без того критическую обстановку в Севастополе.

Оставим пока в покое части Приморской армии, которым теперь предстояло резко изменив маршрут, форсированными маршами с боями прорываться через Ай-Петринский перевал к Алуште, с перспективой выхода к Севастополю по ялтинской дороге.

Удивляться подобному развитию событий не стоит. Все распоряжения командования флота и действия войск на позициях под Севастополем с 1-го до 4-го ноября были подчинены задаче удержания рубежей в течение четырех-пяти дней…для обеспечения эвакуации флота. Стоит ли эти распоряжения, не предусматривающие длительную, устойчивую оборону, расценивать как преступные… Быть может, это были единственно возможные, оправданные обстановкой действия? Попытаемся разобраться в том, кто был инициатором такого своеобразного планирования, и насколько оно было оправдано складывающейся обстановкой.

Для того, чтобы ответить на этот непростой вопрос, для начала попытаемся выяснить, чем в это время занималось командование флота и командование войсками Крыма. Как мы выяснили, командующий Приморской армией генерал-майор И.Е. Петров с немалыми сложностями прибыл в Севастополь и приступил к координации действий выходящих к Севастополю дивизий армии.

Первоначально штаб Приморской армии разместился в потернах бывшей 12-й береговой батареи в районе Херсонесских казарм. Воспользовавшись местным узлом связи, офицеры штаба, делали попытки взять под контроль процесс выхода к Севастополю дивизий армии. Дело в том, что 3 ноября к Севастополю от Приморской армии вышли только штабы и знаменщики дивизий и полков со знаменами в опечатанных чехлах.

Вечером того же дня на КП береговой обороны прибыл Г.И. Левченко в сопровождении контр-адмирала Жукова. Генерал-майор П.А. Моргунов доложил о состоянии обороны и ее силах. Выслушав доклад, Левченко дал указание продержаться хотя бы несколько дней. Создается впечатление, что командующего флотом не было на этой встрече. Оно и понятно, – процесс эвакуации флотского имущества и боезапаса был в самом разгаре.

Стоит ли после этой информации искать виновников в том, что бездарно была организована оборона в течение первых трех дней, что именно в часы этих бесплодных совещаний героически гибли расчеты дотов и дзотов, брошенного командованием Дуванкойского узла сопротивления…

Для информации: «…От командующего флотом с момента его возвращения с Кавказа никаких распоряжений войскам на рубежах обороны не поступало…».

В большинстве исследований, посвященных первому периоду обороны Севастополя, утверждается, что в тот же вечер, 3 ноября, «…генерал-майор Петров прибыл к адмиралу Октябрьскому с докладом о ходе прорыва частей армии к Севастополю».

Очень, скажу я вам, подозрительная информация. Казалось, почему бы поздно вечером, после убытия Левченко с Батовым и Хреновым в Керчь, Ивану Ефимовичу и не зайти к Филиппу Сергеевичу, и не поделиться своими непростыми проблемами и тревогами по проблемам вывода войск армии к Севастополю? Если такой визит и состоялся, то основная его нелепость была бы в том, что после издания приказа об образовании Севастопольского оборонительного района и назначения командующего Приморской армией командующим СОРом, адмирал Октябрьский должен был ходить с докладом к Петрову, а не наоборот. Логичнее было бы предположить, что в соответствие со своим нынешним служебным статусом, генерал Петров даст указания адмиралу Октябрьскому направить корабли и суда флота в Алушту и Ялту для вывоза техники и личного состава дивизий Приморской армии, чтобы решить проблему быстрого выхода войск к Севастополю.

По утверждению же наших штатных «сказителей» Моргунова и Кулакова, Иван Ефимович Петров со «своими» (?) проблемами и заботами, идет не к своим ближайшим помощникам и сотрудникам – контр-адмиралу Жукову и генерал-майору Моргунову, а к командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Филиппу Октябрьскому, местом пребывания которого, приказом адмирала Левченко, определено на КП флота в Туапсе. Подобными, казалось бы, ненавязчивыми сюжетными вывертами Кулаков и вторящий ему Моргунов, пытаются убедить нас в том, что Петров, «…явно тяготившийся свалившимися на него обязанностями командующего СОР, был чрезвычайно рад передать свои полномочия более достойному «во всех отношениях» адмиралу Октябрьскому. Что и произошло 7 ноября».

Кто теперь скажет, как происходило в эти дни общение Петрова с Октябрьским? Казалось бы, какая разница: Петров пришел к Октябрьскому, Октябрьский пришел к Петрову… Не скажите… Это для двух добрых соседей по лестничной клетке или по гаражу разницы нет. В конкретной, критической для Севастополя ситуации каждый штрих в поведении, каждый поступок руководителей обороны имел большое значение. 3 ноября Командующий войсками Крыма назначает командующим Севастопольским оборонительным районом генерал-майора Петрова, а уже 7 ноября, с подачи Наркома ВМФ, Верховный Главнокомандующий своим приказом, отменяя приказ адмирала Левченко, назначает командующим СОР вице-адмирала Ф.С. Октябрьского.

В процессе осложнения ситуации в Крыму, нас не переставал удивлять Нарком ВМФ адмирал Кузнецов. В начале двадцатых чисел октября, когда стало очевидно, что генерал-полковник Кузнецов не способен эффективно командовать войсками 51-й армии по отражению немецкого наступления на Крым, Николай Герасимович не препятствовал (а быть может, способствовал?) замене Кузнецова вице-адмиралом Левченко, назначенного Командующим войсками Крыма. Очевидно, что подобное решение, когда на смену генералу, военному практику и признанному теоретику, назначается адмирал, командовавший до этого исключительно корабельными соединениями, было вызвано чрезвычайным дефицитом на умных и распорядительных общевойсковых командиров. Но причем здесь флот? Наплодили генералов, неспособных ориентироваться в сложной боевой обстановке, – ищите им достойную замену из своей среды. Теперь же, когда обстановка в Крыму все более перерастала в катастрофу и стало очевидно, что и Гордею Ивановичу Левченко ситуацию не переломить, Кузнецов очередной раз, как представитель Ставки, вмешивается в «крымские» дела: с помощью маршала Шапошникова отстраняет генерала Петрова от должности командующего СОР и на его место «протаскивает» своего ставленника – командующего флотом вице-адмирала Октябрьского, ставя этой заменой в исключительно дурацкое положение адмирала Левченко – по сути, выражая этим актом ему полнейшее недоверие.

Не пройдет и десяти дней, как передовые батальоны немцев «на плечах» отступавших дивизий 51-й армии ворвутся в Керчь, фактически сбросив в пролив наших незадачливых вояк во главе с генералом Батовым. После потери Керчи первый заместитель Наркома ВМФ вице-адмирал Гордей Левченко лишится своей должности в наркомате и сменит погоны вице-адмирала на скромные погоны капитана 1 ранга. О должности Главнокомандующего войсками Крыма, я уже и речи не веду. За «крымскую услугу», оказанную ему Наркомом Кузнецовым, Гордей Иванович сполна отблагодарит своего начальника, заседая в суде над адмиралами Кузнецовым, Галлером и Алафузовым в 1948 году.

Но не будем забегать вперед: и так события в Севастополе изменялись слишком динамично. При анализе взаимоотношений между Октябрьским и Петровым не следует забывать и того, что Иван Ефимович Петров был мудрым человеком и ответственным военачальником. Адмирала Жукова Петров хорошо знал по Одессе и не без основания считал, что Гавриил Васильевич не та фигура, что требуется во главе обороны Главной базы флота. Да и Манштейн с его победоносной 11-й армией, это уже не «мамалыжники» генерала Антонеску…

После того, как дивизии Приморской армии, опоздав с развертыванием в Северном Крыму, подверглись жестокому разгрому и теперь с большими потерями и с величайшими трудностями выходили к Севастополю, Иван Ефимович считал необходимым во что бы то ни стало остановить противника и организовать жесткую оборону севастопольских рубежей. Какими соображениями и чувствами руководствовался Петров? Быть может, Иван Ефимович надеялся, что Октябрьский его в этом поддержит?

Генерал Петров очень прозорливо просчитал, что в случае оставления Севастополя без напряженной борьбы, «крайним» в глазах Ставки и лично Сталина будет он – командующий Приморской армией –  армией, созданной для обороны Одессы; и именно от него ждут в Москве решительных действий по защите Севастополя. Деятельность по эвакуации имущества флота в последние дни полностью поглотила адмирала Октябрьского, и я не уверен, что предложения по защите Севастополя, высказанные ему Петровым, воодушевили Филиппа Сергеевича на ратный подвиг.

Так, уже в 22 часа 30 минут 3 ноября в адрес Верховного Главнокомандующего и Наркома ВМФ от имени Военного совета флота была направлена телеграмма о предлагаемых им решениях, вытекающих из создавшейся обстановки:

«Вывести на Кавказ основные корабельные силы флота, оставив в Севастополе два старых крейсера, четыре эсминца и несколько тральщиков и катеров.

Эвакуировать на Кавказ все достраивающиеся корабли, Морской завод и мастерские флота.

Передислоцировать всю авиацию на аэродромы Кавказа, оставив в районе Севастополе лишь небольшое количество самолетов.

Эвакуировать в Поти и Самтреди отделы тыла.

Ввиду невозможности управлять флотом из Севастополя, организовать флагманский командный пункт в Туапсе, куда перевести штаб и учреждения флота».

То, что Филипп Сергеевич Октябрьский был великолепным психологом, у него не отнять… Перевод кораблей в Кавказские базы осуществлялся с 16 октября, и на момент отправления телеграммы этот процесс был практически завершен.

О том, что флотское имущество, средства ПВО, боезапас всех видов и наименований, в том числе и для флотской авиации, вывозились в течение предыдущего месяца, речь уже шла. Теперь оставалось эту «разумную» (?) инициативу закрепить юридически, потому как риск был велик, – что с получением указаний из Москвы по укреплению обороны Севастополя, вся эта «хозяйственная» деятельность могла быть расценена как пораженческая, со всеми вытекающими отсюда последствиями… Но все обошлось – в ответной телеграмме перевод флотского КП на Кавказ был разрешен, и уже в 18 часов 27 минут крейсер Красный Крым» вышел из Севастополя в Туапсе с документами и имуществом штаба Черноморского флота. С перспективой создания запасного ФКП ЧФ в скале в четырех километрах юго-восточнее Туапсе была оборудована штольня.

Н.Г. Кузнецов до вечера 5 ноября отсутствовал в Наркомате, и телеграммы от командующего флотом, действительно, оставались без ответа. Можно только поражаться терпеливому отношению Кузнецова к весьма экстравагантным поступкам Октябрьского. Ведь, по логике, своей последней телеграммой в адрес Ставки, Филипп Сергеевич в очередной раз «подставлял» Николая Герасимовича перед начальником Генерального штаба и Сталиным…

В своих мемуарах Кузнецов пишет: «То, что Военный совет Черноморского флота, где бы он не находился, прежде всего, занимался обороной Севастополя, является бесспорным… Вечером 5 ноября я вернулся в Москву и уже имел возможность обменяться своими соображениями об организации обороны Севастополя с начальником Генерального штаба. После подробного обсуждения с работниками Главного морского штаба и адмиралом Галлером положения в Севастополе я пришел к убеждению, что в сложившейся обстановке только Военный совет флота сможет эффективно руководить защитой города». Поэтому уже 4-го ноября Октябрьский получил указание Наркома – находиться в Севастополе.

Это решение совершенно не устраивало адмирала Октябрьского. В связи с этим, командующий ЧФ направляет в Ставку очередную телеграмму. Следует отметить, что теперь это уже было явным нарушением субординации, – Филипп Сергеевич нервничает: «…Положение Севастополя под угрозой захвата …Противник занял Дуванкой (вы сами, адмирал и ваши ближайшие соратники – Жуков, Моргунов и Кулаков сдали противнику Дуванкой – Б.Н.) – наша первая линия обороны прорвана, идут бои, исключительно активно действует авиация… Севастополь пока обороняется исключительно частями флота – гарнизона моряков… Севастополь до сих пор не получил никакой помощи армии… Резервов больше нет… Одна надежда, что через день-два подойдут армейские части… Исходя из данной обстановки, мною принято решение, написано два донесения… я до сих пор не получил никаких руководящих указаний… Докладываю третий раз, прошу подтвердить, правильны ли проводимые мной мероприятия. Если вновь не будет ответа, буду считать свои действия правильными…. Сего числа все руководство сухопутной обороной Главной базы решением Левченко возложено на командующего Приморской армией, который также прибыл как и Левченко в Севастополь. Я назначил заместителя по обороне Главной базы Жукова командиром Севастопольской базы, функции которого сделались весьма ограниченными, которому передаю часть кораблей флота, всю Береговую артиллерию, ОВР ГБ, истравиацию и средства ПВО (которые не успел до конца перебазировать для усиления обороны Кавказских баз – Б.Н.) и ряд прочих органов ВМБ.

Если позволит обстановка довести дело эвакуации до конца после выполнения намеченного плана ФКП флота будет перенесен в Туапсе, откуда будет осуществляться руководство флотом и боевыми действиями на Черноморском и Азовском театрах. Данные мероприятия согласованы, целиком одобрены ВС Крыма т.т. Левченко и Роговым.

5 ноября 1941 года. 19-00. Октябрьский».

Вот вам, пожалуйста, и ответ на многие наши вопросы. Нарком приказывает командующему находиться в Севастополе и всемерно способствовать обороне, а Филипп Сергеевич продолжает информировать Ставку о ходе эвакуации и о готовности КП в Туапсе для перевода туда Военного совета флота. А мы тщетно пытаемся найти признаки деятельности Филиппа Сергеевича по сдерживанию противника… Искать-то не стоило. Достаточно было прочитать в воспоминаниях Моргунова: «…с момента приезда от адмирала Октябрьского никаких указаний не поступило».

А то, говорят, какой-то там рубеж по Каче оставили, не обеспечив прорыва «приморцев», батальоны флотского формирования, понесшие большие потери, отвели за позицию ДОТов в Дуванкойском узле обороны, а теперь и ДОТы, оставшиеся без пехотного прикрытия, придется взрывать... Как все это мелко и неинтересно… Вот то, что до сих пор выезд в Туапсе командующего флотом Москвой не разрешен – вот это проблема…

22-го октября, убывая на Кавказ и оставляя за себя контр-адмирала Г.В. Жукова, Филипп Сергеевич наверняка позаботился, чтобы того ввели в Военный совет флота, иначе все его распоряжения были бы нелегитимны. А все эти разговоры о том, что де с Октябрьского как с командующего флотом никто ответственности за состояние дел в Севастополе не снимал… Для любого чиновника, особенно для прокурора, важен документ, а не эмоции. Ну, а Гавриил Жуков чем думал, принимая «дела» у Филиппа Сергеевича в столь ответственное время? Видимо, мало ему было лавров героя обороны Одессы, хотелось еще и в Севастополе отличиться. Шанс был как в игре на крапленой рулетке… Так надо помнить, с кем дело имеешь. Общаясь с Филиппом Сергеевичем, сам Нарком Николай Герасимович Кузнецов не позволял себе ни на минуту расслабиться, помятую декабрь 1938 года и «дело» о гибели эскадренного миноносца «Решительный», когда бескомпромиссный ленинец Филипп Октябрьский, возглавляя государственную комиссию по факту гибели корабля, упорно подталкивал к расстрельной стенке «нерадивого» комфлота Кузнецова и за компанию с ним «преступно халатного» комбрига Горшкова… А тут… Жуков… Гавриил.

Так что наш аллигатор в адмиральском обличьи, каковым был во все времена Филипп Сергеевич, при необходимости Гавриила Жукова проглотил бы и не поморщился… Просто час контр-адмирала Жукова еще не пришел. Да и понадобится он адмиралу Октябрьскому еще не единожды как штатный «заложник ситуации». В конце декабря ситуация в Севастополе опять сложится – «мама не горюй!». И опять Филиппу Сергеевичу приспичит на Кавказ смотаться и, как на грех, под рукой окажется все тот же незаменимый в подобных ситуациях Гавриил Васильевич Жуков… Учитывал бы Жуков народное толкование своего простецкого имели – «Гаврила», да и поостерегся бы доверяться таким «благодетелям» как Филипп Сергеевич.

А теперь мы подходим к самому важному моменту в описании боевых действий на исследуемом нами участке фронта.

В ночь с 3-го на 4-е ноября по личному приказанию генерала Петрова в помощь частям, оборонявшим дуванкойское направление, была направлена парашютно-десантная группа разведотдела ЧФ и 18-й батальон морской пехоты.

Вам, читатель, что нибудь понятно? В течение одной ночи с позиций в Бельбекской долине выводятся три батальона: 16-й, 17-й и ВМУБО, оставляя без пехотного прикрытия ДОТы и ДЗОТы узла обороны, и в ту же ночь для удержания позиций на том же рубеже в срочном порядке выдвигается 18-й батальон и рота парашютистов…

И все-таки, кое-что проясняется. У Октябрьского, Моргунова, Жукова и Кулакова с благословения адмирала Левченко, стояла задача сдерживания противника для обеспечения эвакуации; у вникшего в ситуацию генерала Петрова – совсем иная задача – любыми средствами закрепиться на рубежах обороны, по возможности исправляя ошибки команды «эвакуаторов».

Только что мы с печалью отмечали, что руководители обороны накануне боевых действий не изучили топографические карты предполагаемого района боев, а теперь приходится признать, что командование флота в ходе первых дней боев не имело даже четкого представления о рубежах обороны… Филипп Сергеевич в своей последней телеграмме в Москву указал просто – «…наша первая линия обороны прорвана…». Нам уже пришлось убедиться в том, что для кого-то «первая» линия – это Дальний рубеж, для кого-то – Передовой рубеж, а для кого-то, быть может, и Тыловой?... Не исключается и то, что в процессе составления отчетов в более позднее время, группа «ограниченных» лиц, не имевшая должной топографической подготовки, либо незнакомая с фактическим ходом событий, грубо «корректировала» журналы боевых донесений, карты боевых действий в секторах обороны и прочие отчетные документы.

Вволю пообщавшись с представителями командования флота и Приморской армии, вернемся в сырой окоп на окраине деревни Хаджикой. Сориентируемся, что называется – на местности и в пространстве…

Из воспоминаний Ивана Ващенко – жителя хутора Кефели: «…морская пушка стояла в 200-300 саженях от нашего дома. В самом конце октября мы принимали участие в ее строительстве, наравне со всеми копали землю, месили бетон, подсыпали землю. Прораб, из гражданских, очень торопился, приказал яму копать неглубокую, чуть больше аршина глубиной. С ним спорил военный, с двумя кубарями в петлицах, но потом уступил. Так и сделали. Яму залили бетоном, обложили диким камнем, сделали два глубоких погреба, закрыв их дверями. Посередине замуровали болты по кругу. Я когда то работал строителем, так что помогал чем мог.

Другие жители сел Дуванкой и Хаджикой копали противотанковый ров. Дорогу перекрыли сваренными рельсами и небольшими бетонными пирамидками. Вход и въезд по дороге был только по пропускам… Недалеко от нашего дома на меже фруктового сада из бетонных кирпичей построили пулеметное гнездо, перекрыв его запасными шпалами с железной дороги. С другой стороны сада, ближе к железной дороге, из камней развалившегося дома сложили еще одно пулеметное гнездо…

Пушку привезли в последний момент, когда в Бахчисарае была уже слышна стрельба. Приехала машина с краном, на тягачах привезли детали пушки, покрашенной в серый цвет. Как собирали – не видел, в это время месил бетон на другой площадке, что строили примерно в версте от нашего дома. Когда пришел посмотреть, пушка уже стояла, в погребах уже стояли двухъярусные нары и возле костра грелись морячки. Их было человек десять, а нары были на шестерых. Так что, спали по очереди, укрываясь шинелями. Командовал ими совсем молодой офицер с одним кубиком на петлицах шинели. Ночью приехала машина, и выгрузила десять ящиков с длинными снарядами.

Вначале грохотало где-то далеко, летали самолеты, по шоссе прошло две колонны краснофлотцев. Числа первого ноября мы проснулись от грохота. Стреляла пушка на холме. Потом кончились снаряды и морячки отошли. Вместо них пришли другие, в запыленной и перепачканной форме. В ночь, кажется, со 2-го на 3-еноября в дверь постучали. На пороге стоял краснофлотец, перепоясанный лентами: «Собирайтесь хозяева, война пришла!». Нам с женой идти было некуда, вот мы и остались. Морячки разместились в соседних комнатах. Они поставили пулемет в бетонном гнезде на деревянный стол, выкопали окоп к входу в гнездо. В окопе поставили железную бочку, которую нашли у нас во дворе, в нее натаскали ведрами воды из родника у подножия холма, и начали копать длинный окоп на границе сада… Боя я не видел, мы с женой прятались в подвале дома в Хаджикое, вечером мимо нас прошли те же моряки, что стояли в нашем доме. Они шли в Дуванкой. Подались и мы за ними следом, остановились в пустовавшем доме родственников жены».

Внимательное изучение документов и воспоминаний очевидцев событий дает следующую картину: 16-й батальон к вечеру 3 ноября занимал оборону в 500 метрах позади 100-мм орудийной площадки в районе современного бетонного знака в виде якоря при обозначении границ Севастополя. ДОТ был оставлен расчетом, так как весь имевшийся боезапас был расстрелян.

Дуванкойский узел имел на тот момент на вооружении семь орудий, причем половина из них была калибром 100-130 мм. Но при этом орудия дотов имели только по одному боекомплекту, и складывается впечатление, что пополнять боезапас никто не планировал. Начиная с вечера 3-го ноября, практически отсутствовало надежное пехотное прикрытие узла обороны. Лишь три ДОТа и ДЗОТа были заняты пулеметными расчетами 1-го пулеметного взвода, приданного опорному пункту. По крайней мере, семь огневых точек оказались незанятыми из-за некомплекта пулеметов и личного состава. Пехотное прикрытие осуществляли бойцы 2-го пулеметного взвода, не имевшего пулеметов. Обычно стараясь скрыть этот дикий факт, постоянно тиражируется утверждение Моргунова о том, что пехотное прикрытие узла осуществляли подразделения 3-го полка морской пехоты. Анализом документов этот факт не подтверждается. В боевом донесении 3-го ПМП от 3 и 4 ноября четко указываются рубежи обороны, и левой его границей обозначена высота 65.8, которая находится значительно правее границ Дуванкойского опорного пункта.

В отчетных документах за 4-е ноября отмечено: в 14 часов 30 минут противник силою до полка атаковал на участке батальонов ВВС и № 19, стремясь ворваться в Дуванкойский опорный пункт.

В числе частей, которым приписывается оборона Дуванкойского узла сопротивления, указываются: 3-й полк морской пехоты, 8-я бригада и ряд других частей, но все они до 5-го ноября к обороне на данном участке не привлекались. Это можно проследить по сводкам боевых действий этих частей.

4 ноября Дуванкойскую долину защищали только расчеты артиллерийских ДОТов и до двух взводов морской пехоты из состава 3-го полка морской пехоты, присланные по личному приказанию командира полка к концу дня.

У П.А. Моргунова описание событий дано так: «Наращивая силы, противник вынудил к вечеру некоторые подразделения 3-го морского полка отойти на новый рубеж, проходивший около селений Орта-Кесек, Биюк-Отаркой и высоты 65.8. Враг захватил высоты 134.3 и 142.8 и, потеснив батальоны ВВС и № 19, занял высоту 103.4 и урочище Кизил-Баир севернее деревни Дуванкой. Создалась угроза прорыва противника в долину реки Бельбек».

Требуется дать некоторые пояснения. Урочище Кизил-баир находится в районе современного села Голубинка, и оно было захвачено противником, теснящим батальон ВВС, еще днем 3-го ноября. Высоты 134.3 и 142.8 – это обозначенные в саженях горы Кая-Баш и Баш-Кая в долине, где находится село Заланкой (Холмовка), соответственно, 208 и 214 на современных картах. Здесь немудрено запутаться: раньше долина за современным селом Фронтовое носила название Кизил-баир, а само село Фронтовое располагается на месте двух сел – Биюк-Отаркой и Орта-Кесек.

Пользуясь подавляющим численным преимуществом, привлекая штурмовую авиацию, противник настойчиво пытался прорваться по дороге через Дуванкой на Севастополь. ДОТ № 53, расстреляв весь боезапас, замолчал. Личный состав отбивался стрелковым оружием, но был уничтожен. Орудие взорвать морякам не удалось. Однако воспользоваться им противник не смог, не было 102-мм боезапаса. Пулеметных ДОТов и ДЗОТов в Дуванкойском узле было пять, но два из них пулеметными расчетами не занимались. Поэтому артиллерийские ДОТы не были надежно защищены от атак пехоты противника. Расстреляв весь боезапас, был взорван ДОТ № 60 со 130-мм орудием. Доставить боезапас в дневное время в доты Дуванкоя не представлялось возможным, а предыдущей ночью это не было сделано. И это не смотря на то, что и.о. коменданта Дуванкойского опорного пункта старший лейтенант Н.К. Иванов посылал нарочного с требованием доставить боезапас. Судя по всему, пополнение боезапаса в ДОТах и ДЗОТах Дуванкоя не планировалось. Артсклады тыла, были настолько поглощены процессом эвакуации, что не выполняли своей первейшей боевой функции. О покойниках грех плохо говорить, но это должен был обеспечить полковник Донец.

Пользуясь малочисленностью наших подразделений и уничтожением ДОТов № 53 и 60, немцы начали просачиваться вдоль русла Бельбека и железнодорожного полотна. Им пытались противодействовать мелкие подразделения, две зенитные батареи и ДОТы № 54, 59, 57, 58. К концу дня 4-го ноября на счету ДОТа № 58 было два тягача и одно орудие противника. Но отсутствие пехотного прикрытия сыграло свою отрицательную роль. Один из самых сильных и самых важных узлов сопротивления оказался на грани захвата противником.

День 5 ноября стал критическим для Дуванкойского узла обороны. Противник атаковал на этом участке силами двух полков при поддержке 12 бронемашин и двух танков. Тип танков неизвестен, но по опыту боев 1-2 ноября не исключается, что немцы использовали наши трофейные танки.

Из-за процесса перестройки системы руководства обороной Севастополя на позиции поступали противоречивые приказы, снабжение боевых участков и до того нерегулярное, было нарушено. В Дуванкой не были доставлены боеприпасы и продовольствие: подразделения тыла флота «самоотверженно» эвакуировались на Кавказ. А что по этому периоду говорится у нашего самого информированного мемуариста генерала Моргунова? «…Утром 5 ноября враг возобновил наступление в районе деревни Дуванкой. 1-й, 3-й батальоны 3-го полка морской пехоты, понеся большие потери, вынуждены были отойти на рубеж деревень Дуванкой, Гаджикой и Биюк-Отаркой».

По воспоминаниям командира ДОТа № 58 ситуация была несколько иной. Около 50 бойцов 3-го полка морской пехоты и запасного артполка, к которым присоединились расчеты двух пулеметных дотов, окопались на конусовидной высоте недалеко от ДОТа № 58. Позиция их располагалась над современным водохранилищем у села Пироговка и над ДОТом. Вторая группа краснофлотцев сражалась вокруг ДОТов № 55, 56 и 57, не позволяя противнику пересечь рубеж противотанкового рва в районе современного дорожного домика, перестроенного в наши дни в отель. Особенно успешно отбивал атаки расчет пулеметного ДОТа, прикрывавшего ров. Лишь когда в ДОТе № 55 из-за отсутствия боезапаса замолчало орудие, немцам удалось вывести пулеметный ДОТ из строя, подтянув два орудия. Основные силы обороняющихся отошли к станции Бельбек (Верхнесадовая), заняв высоты над станцией. При дальнейшем отходе был взорван и ДОТ № 61, размещенный у железнодорожных путей. На высоте над селами Арта-Кесек и Биюк-Отаркой продолжал сражаться поредевший 3-й батальон полка морской пехоты. Влево от него через долину вдоль урочища Кизил-баир у села Голубинка «задержался» (?) на позициях батальон ВВС, а далее в сторону высоты с отметкой 103.4 протянулись позиции 19-го батальона. По численности личного состава эти батальоны не превышали строевой роты.

Судя по всему, связанные боем батальоны специалистов флота, еще 4-го ноября были переподчинены армейскому командованию и оставлены на занимаемых позициях, их «планомерный» (?) отход не состоялся. Единственный из этой группы батальон ВМУБО, выполняя распоряжение Военного совета, 3-го ноября успел отойти в район долины Кара-Коба. Но война и здесь быстро нагнала курсантский батальон.

А что по этим событиям говорят официальные документы? «…Противник продолжал наносить удары на стыке 8-й бригады морской пехоты и 3-го полка морской пехоты, стремясь прорваться в Бельбекскую долину. Весь день шли упорные кровопролитные бои. 8-я бригада прочно удерживала свои рубежи, а первый и третий батальоны 3-го полка, понеся большие потери, вынуждены были отойти южнее Дуванкоя».

Начать следует с того, что на протяжении боев со 2 по 5 ноября 8-я бригада не имела локтевой связи с позициями 3-го полка. Между ними находились 19-й батальон морской пехоты, батальон ВВС, а в долине держали оборону расчеты огневых точек Дуванкойского узла сопротивления.

Начиная с вечера 3-го ноября, со своих позиций в долине в районе узла обороны были отведены 17-й батальон и батальон ВМУБО. Если не считать двух взводов морской пехоты, то позиции 3-го полка начинались с высоты 65.8 над современным селом Фруктовое. То есть, противник 3-го ноября атаковал отдельные батальоны морской пехоты, оборонявшиеся в глубине долины реки Бельбек.

После отхода батальонов в критической ситуации оказались расчеты ДОТов. В официальных сводках написано слишком правильно: «Гарнизоны ДОТов, расстреляв весь боезапас, взорвали ДОТы и отошли». По нашей же версии, отход частей с последующим взрывом дотов предусматривался приказом Военного совета. Немецкие фотографии и современное состояние огневых точек, показывают, что не все ДОТы были взорваны личным составом. Некоторые морские орудия были просто брошены.

«…Гарнизон артиллерийского ДОТа № 54, расстреляв весь боезапас, подбил одну бронемашину и три мотоцикла противника, отошел, взорвав ДОТ».

Но отошли не все. «…гарнизоны ДОТов …отошли, кроме расчета 130-мм орудия, расположенного левее железной дороги и окруженного противником.

ДОТ № 59, представлявший собой небольшое полевое укрепление, вооруженное 130-мм орудием, оказался в полном окружении. Но расчет ДОТа продолжал упорно сражаться, нанося потери врагу. ДОТ был приспособлен к круговой обороне, он имел стрелковые окопы и блиндажи, чем и воспользовались его защитники. Огнем орудия был подбит один из танков. Взрывом 130-мм снаряда башня танка была отброшена, а сама машина осела на бок. К концу дня закончились снаряды, из 12 человек в живых остался командир ДОТа старший лейтенант Н.К. Иванов и четверо раненых краснофлотцев. Двое легкораненых бойцов командир отправил за подкреплением. В это время началась очередная атака немцев. Погибли оба оставшихся с лейтенантом бойца. Контуженный командир ДОТа попал в плен. Двум ранее отосланным артиллеристам удалось уйти от врага. Взвод бойцов 3-го полка морской пехоты отбросил фашистов и закрепился на подходах к ДОТу…».

Информация о ходе боя в районе ДОТа № 59 вполне объяснима. Оказавшись в окружении старший лейтенант Николай Иванов не получил приказание на уничтожение орудия и на последующий отход.

«…В ночь с 4-го на 5-е ноября в долине прозвучало несколько мощных взрывов – взрывали ДОТы и командные пункты. Моряки, занимавшие оборону в этом районе, ссылаясь на приказ коменданта береговой обороны, снялись и начали отход. Хутор Кефели, села Биюк-Отаркой и Гаджикой были оставлены без боя, и противник немедленно занял оставленные позиции, но об этом мы узнали позже, когда вернулись наши связные… Где-то правее, утром шел бой, были слышны редкие выстрелы мощного орудия и отдельные винтовочные выстрелы, застрочил и захлебнулся пулемет. Мы не могли понять, что происходило у наших соседей справа…». Это строки из воспоминаний бывшего старшего батальонного комиссара Д.С. Озеркина.

Следы этого, по своей сути преступного приказа не сохранились, но состав Военного совета флота нам известен. Читаем строки объяснительной записки, написанной на имя командира роты Запасного артиллерийского полка береговой обороны: «…Во исполнение приказа ВС ЧФ, мной старшиной 2-й статьи Афониным, была произведена попытка подрыва материальной части дота штатным подрывным зарядом. Из-за отсыревания заряда взрывное устройство не сработало…». Факты подрыва ДОТов и отдельных морских орудий после израсходования боезапаса никто и не скрывал. Кроме старшего лейтенанта Иванова никто из командиров расчетов не делал попыток пополнить боезапас с целью продолжения обороны. Воспоминания очевидцев тому подтверждение. Из воспоминаний Ващенко, на позиции 130-мм орудия было доставлено автомашиной 10 ящиков со снарядами. Вариантов немного – были укупорки на два и четыре снаряда. Даже, взяв за основу второй вариант, орудие только 40 раз выстрелило по врагу… Казалось, стоило бы устанавливать орудие на бетонное основание, оборудовать погреба и «кубрик» для расчета? Филипп Сергеевич поставил конкретную задачу Петру Александровичу, и тот ее выполнил буквально: поставил задачу на удержание позиций в течение 3-4 суток… Из этого расчета и был отпущен боезапас. Дальнейший ход событий вполне вписывается в эту схему…

В ходе боев под Дуванкоем были потеряны ДОТы №№ 53, 54, 60, 61.

К 15 часам, бойцы, сражавшиеся на высотах у ДОТа № 58 в район Гаджикой (современное село Пироговка), отошли в ДОТу № 67, взорвав 58-й. Однако, как раз в 15 часов 30 минут началась контратака. 17-му батальону морской пехоты, только накануне отведенному из опорного пункта, было приказано срочно выдвинуться в район Дуванкоя, войти в распоряжение командира 3-го полка морской пехоты и приготовиться к контратаке.

Интересно, что думал генерал Петров об Октябрьском, Жукове, Кулакове, Моргунове, да и о Левченко с Хреновым, предпринимая отчаянные попытки остановить развал обороны и вернуть преступно брошенные позиции.

По личному приказанию генерал-майора Петрова из состава выходящей к Севастополю Приморской армии в район Дуванкоя был направлен разведывательный батальон капитана Антипина (80-й отдельный разведбат Приморской армии – Б.Н.) для совместной контратаки с 17-м батальоном. Общее руководство контратакой возлагалось на командира 3-го полка морской пехоты майора Затылкина. Для контратаки батальону были приданы два огнеметных танка, два бронеавтомобиля и батарея 76-мм орудий на механической тяге. Около 16 часов части 3-го полка морской пехоты с поддержкой 17-го батальона и 80-го отдельного разведывательного батальона решительной контратакой остановили продвижение немцев и закрепились на рубеже. В результате атаки один из огнеметных танков был подбит и эвакуировать его не удалось.

В 17:35 командующий СОР И.Е. Петров отдал боевое распоряжение № 0056, в соответствии с которым, 19-му батальону морской пехоты (командир капитан А.Ф. Егоров) надлежало немедленно занять рубеж к северу от деревни Черкез-Кермен и не допустить дальнейшего продвижения противника на этом направлении. 18-му батальону морской пехоты (командир капитан М.С. Черноусов) надлежало поступить в распоряжение командира батальонного участка полковника А.Г. Дацишина с задачей прикрыть долину в районе деревни Дуванкой.

На некоторое время после контратаки удалось задержать врага на линии деревень Дуванкой-Гаджикой по линии ДОТов № 55, 56, 57. Это дало возможность демонтировать орудия из оставленных дотов. Позиции обороняющихся обстреливали немецкие батареи, установленные на вершине плато Кара-Тау. От их огня можно было укрыться только за небольшими высотами вдоль дороги. 18-му батальону морской пехоты, в задачу которого входил контроль за долиной Бельбека, удалось закрепиться только на южной окраине села Дуванкой. В боевом распоряжении, отданном генералом Петровым в 19 часов 5 ноября, дополнительно было приказано 2-му Перекопскому батальону занять оборонительный рубеж Черкез-Кермен-гора Яйла-Баш левее 2-го батальона 3-го полка морской пехоты, подчинив оба эти батальона командиру первого подсектора 3-го сектора полковнику Дацишину.

Все, «проехали» и забыли: был Дуванкойский узел обороны, и не стало… Как-то неудобно, знаете ли, был он расположен…

7 ноября жители ближайших селений Бельбекской долины извлекут из-под обломков дотов обугленные, обезображенные тела их защитников, с ужасом глянут на искореженные взрывом и огнем орудия с расстрелянными стволами… Вечная память безымянным героям…

Говоря с «непосвящённой» публикой о боях первых дней ноября в районе Дуванкоя, рекомендуется приводить красивую легенду о подвиге пятерки моряков во главе политруком Фильченковым, погибшим в неравном бою с немецкими танками… Впечатлительные слушатели проникаются героикой жертвенного подвига, у них создается впечатление, что немцев под Дуванкоем остановили пять героев-моряков…

Нисколько не принижая величия подвига этих моряков, следует напомнить, что таких групп было несколько, и потребность бросаться с гранатой или бутылкой с горючей жидкостью на вражеские танки возникла после того, как вечером 3-го ноября в Бельбекской долине были преступно оставлены на верную смерть расчеты артиллерийских дотов Дуванкойского узла обороны. Чтобы хоть как-то облагородить факт позорного оставления позиции в районе Дуванкойского оборонительно узла командованию флота потребовалось «выявить» среди оставшихся в живых защитников героев последних боев. Сделать это было несложно, в боях с 1-го по 5-е ноября героически сражались курсанты ВМУБО, моряки 17-го батальона морской пехоты; выполняли поставленные задачи по сдерживанию противника моряки из 19-го и батальона ВВС, сражавшиеся на правом краю плато Кара-тау. Некоторую проблему с выявлением наиболее отличившихся героев, составляло то, что большинство групп моряков не имело связи друг с другом, и следы их героической борьбы и смерти не всегда позволяли даже выяснить их имена… О подвиге пяти краснофлотцев из состава 18-го батальона морской пехоты написано много, но реальных фактов известно мало. Примерно в 16 часов 7 ноября на склонах возвышенности, вне видимости с основных позиций 18-го батальона, разгорелся бой. По звукам боя наблюдатели определили, что немцами было предпринято три атаки. Ночью из пяти противотанковых групп вернулись только две. Около 3 часов ночи подошла третья группа, которая принесла раненного краснофлотца Цибулько из состава группы Николая Фильченкова. Подробности боя так и остались неизвестными. Цибулько умер сутки спустя, не приходя в сознание.

По воспоминаниям Д.С. Озеркина и В.Л. Вильшанского 7 ноября, после атаки 8-й бригады, противник силами до полка при поддержке транспортеров и артиллерии начал прорыв к дороге, ведущей на плато (современная грунтовая дорога из долины к поселку Семеренко – Б.Н.) с целью выхода во фланг 8-й бригаде. Бои шли в течение суток. На горной дороге, которая ныне ведет к поселку Семеренко, разведчиками бригады были найдены три транспортера, два броневика и пять уничтоженных мотоциклов противника. По сообщениям разведчиков, трупы своих солдат противник унес с собой.

Из воспоминаний Озеркина: «…на КП начальник разведки доложил, что на изгибе дороги стоят сгоревшие транспортер и два мотоцикла, и еще дальше возле нашего ДЗОТа еще два транспортера и броневик. Еще один броневик, очевидно пытавшийся обойти огневую точку, лежит на боку на склоне горы. ДЗОт уничтожен, в траншеях в районе ДЗОТа найдены тела девяти краснофлотцев, четверо из которых были не нашими (не 8-й бригады – Б.Н.). Трупов противника обнаружено не было, противник забрал их с собой. На обратном пути, в лощине было найдено еще три сгоревших мотоцикла…».

Очевидно, прорвавшись к дороге, немцы двинулись вверх, но были остановлены огнем пулеметного ДЗОТа. ДЗОт находился на плато в месте выхода дороги. При поддержке транспортеров ДЗОт был подавлен, но дальнейшее продвижение противника было остановлено.

Вопросов остается немало. Памятник установлен почти в километре от места, где шел бой. В месте установки памятника тоже был бой, но уже 8-го ноября. Не совсем понятно, почему услышав звуки боя, на КП бригады сразу же не были приняты меры для помощи сражавшейся с врагом группе… Как выделяли потенциальных героев из девяти (с Цибулько – из десяти) погибших моряков? Не иначе как по наличию на трупах комсомольских и партийных билетов...

И самое последнее, какое отношение погибшие герои имели к защитникам Дуванкойского узла сопротивления? Ведь это уже были бои 7-8 ноября….

Благодаря подробным воспоминаниям бывшего военкома 8-й бригады морской пехоты Озеркина, по сути, являющимся основным связующим информационным звеном в массе взаимоисключающих и противоречивых сообщений, становится очевидным, что в ночь с 3-го на 4-е ноября вступил в силу приказ Военного совета об отводе на тыловой рубеж 17-го и батальона ВМУБО, прикрывавших Бельбекскую долину, с последующим подрывом оборонительных сооружений Дуванкойского узла сопротивления. В результате поспешных и непродуманных решений командования флотом был потерян важный рубеж обороны, с целью возвращения которого в тот же день вновь назначенным руководством обороны предпринимается ряд атак, приведших к многочисленным, неоправданным жертвам, но полностью восстановить положение не удалось.

Я специально подробно и всесторонне исследовал события, связанные с Дуванкойским узлом сопротивления в период с 1-го по 5-е ноября. Именно в этом районе, на этих рубежах развернулись основные бои. С этого направления Севастополю угрожала основная опасность. С этого направления безуспешно пыталась пробиться в Севастополь Приморская армия. Во время боев на этих рубежах массовый героизм проявили бойцы морских батальонов, курсанты ВМУБО. В то же время, в процессе руководства войсками были допущены ошибки, совершенные по неопытности, по глупости, по недостаточной готовности к ведению современной войны с опытным и жестоким противником.

Быть может, мы необоснованно обвиняем командование флотом в слабом руководстве боевыми действиями на рубежах обороны в первые дни ноября? Косвенным подтверждением нашей правоты – стабилизация обороны на рубежах, с последующими попытками вернуть утраченные рубежи с первого же дня вступления Петрова в должность командующего СОР.

Анализ боев на этом направлении позволил сделать следующие неприятные для командования флота выводы:

1. Отсутствие у командования флота твердой воли на длительную оборону рубежей. Командованием флота оборонительные действия рассматривались как средство сдерживания противника на время завершения эвакуации базового и флотского имущества, снаряжения и боезапаса.

2. Слабая подготовленность рубежей обороны, недостаточное количество огневых средств на передовом рубеже.

ЧЕРНОМОРСКИЕ ДЕСАНТЫ ЯНВАРЯ 1942 ГОДА.

КТО ОТВЕТСТВЕНЕН ЗА ИХ ТРАГИЧЕСКИЙ ИСХОД?

Ночью 1 января 1942 года вице-адмирал Ф.С. Октябрьский получил очередную директиву командующего Кавказским фронтом за № 02/ОП от 01.01.42 г., в которой требовалось перейти в наступление с высадкой тактических десантов в Алуште (при невозможности – в Ялте) и в Евпатории. Планировалось совместное наступление войск Крымского фронта и СОР на Симферополь, а затем и освобождение всего Крыма. Для содействия продвижению войск, в дальнейшем, планировалась высадка еще одного тактического десанта в районе Сары-Булат (современное – Портовое за Бакальской косой). Идея всех эти «мероприятий» родились не в недрах штаба Кавказского фронта, а была предложена самим Филиппом Сергеевичем Октябрьским при разработке плана Керченско-Феодосийской операции еще в начале декабря 1941 года.

Система секторов СОР оправдала себя в обороне, но состав сил и огневых средств не позволял оперативно собрать ударную группировку для перехода в решительное наступление. У каждого из комендантов было свое видение обстановки и расставаться с резервами никто из них не спешил. Противник под Севастополем был еще достаточно силен, его артиллерия, расположенная на командных высотах, препятствовала маневру войсками между нашими секторами обороны.

В директиве командующего Кавказским фронтом от 1 января подтверждался ранее отданный приказ о переходе войск СОРа в наступление 5 января 1942 года.

Первого января в Севастополь прибыл последний 772-й стрелковый полк 386-й дивизии. Многие авторы указывают, что в этот день дивизия полностью прибыла в Севастополь. Это не совсем так. Прибыли только ее стрелковые полки без техники и тяжелого вооружения. Не прибыл и ее 952-й артиллерийский полк, и ряд вспомогательных подразделений. Если сравнить силы 386-й дивизии и противостоявшей ей 1-й румынской горнострелковой бригады, то последняя окажется вдвое сильнее, а по артиллерии румыны имели подавляющее преимущество.

Советские исследователи склонны переоценивать первоначальный эффект Феодосийского десанта, утверждая , что от Севастополя были отведены значительные силы немцев и румын. Так ли это? Попробуем проанализировать ситуацию. Г.И. Ванеев указывает: «Будучи вынуждено часть своих сил (170-ю, а затем 132-ю и частично 50-ю пехотные дивизии) перебросить на керченское направление, командование 11-й немецкой армии отвело оставшиеся под Севастополем войска на оборонительный рубеж, проходивший по основным командным высотам, которые были превращены в сильные опорные пункты. Блокирующие Севастополь немецко-фашистские войска располагали большим количеством огневых средств и оказывали упорное сопротивление нашим наступавшим частям». Если принимать на веру утверждения Ванеева, то выходит, что немецкая группировка под Севастополем была уменьшена чуть ли не вдвое. Тогда, совершенно непонятно, почему советские части не смогли прорвать вражескую блокаду.

К 1-му января со своих позиций под Севастополем почти полностью ушла 170-я пехотная дивизия (за исключением пионерного батальона). В этом советские и немецкие источники сходятся. Советский историк Басов указывает, что ушли, кроме этого, 132-я и 72-я дивизии. Увы, это не так. Точнее не совсем так. По состоянию на 2 января и 132-я, и 72-я, и уж тем более, 50-я дивизии все еще находились на своих местах. Да, действительно, 105-й пехотный полк 72-й дивизии и большая часть 132-й дивизии готовились к переброске, но только готовились. Более того, после ликвидации Феодосийской группировки советских войск большая часть 132-й дивизии вернулась под Севастополь.

11-я армия обладала достаточными ресурсами для того, чтобы осаждать Севастополь и для того, чтобы блокировать десант. Сил для решительного наступления у противника не было, а вот остановить советские войска сил хватало даже с избытком. Манштейн предпринял ряд профилактических мер по стабилизации ситуации под Керчью и Севастополем. Проштрафившегося командира 42-го корпуса генерал-лейтенанта графа Ганса фон Шпонека сняли с должности и вместо него 1-го января назначили генерала Франца Маттенколота. Это был тот самый граф фон Шпонек, который до октября 1941 г. командовал легендарной 22-й дивизией. Он прокомандовал корпусом всего два месяца. Сменивший его генерал Маттенклот в 1940-м командовал 72-й дивизией, затем находился на штабных должностях. Отступившей из под Керчи командир 46-й ПД Курт Химер отделался выговором.

Немецким войскам не хватало сил для продолжения наступления под Севастополем, но критической ситуации для их войск не отмечалось. Это Манштейн в своих мемуарах несколько драматизировал ситуацию. Ситуация для немцев оставалась опасной на Керченском направлении, пока к месту высадки советского десанта спешили 3-й мотополк 8-й румынской кавбригады, моторизованная группа полковника Корнэ, 4-я румынская горнострелковая бригада (совершившая 100-километровый марш по горам в экстремальных погодных условиях всего за 1,5 суток). После прибытия этих частей ситуация стабилизовалась.

Уже спустя неделю после высадки нашего десанта Феодосийский участок был надежно прикрыт 42-м немецким корпусом в составе: 170-й ПД (нем.), 46-й ПД (нем.), 213-го ПП 73-й ПД (нем.), 105-го ПП 72-й ПД (нем.), 4-й ГСБр (рум.), 8-й КБр (рум.), 18-й ПД (рум.). Выделенных на Керченский участок фронта сил было вполне достаточно для обороны 35 км участка перешейка между Черным и Азовским морями. Для ликвидации Феодосийской группы 42-му корпусу (из 54-го АК) была придана большая часть 132-й пехотной дивизии.

Под Севастополем на 1 января оставались: 54-й корпус – 22-я пехотная дивизия, часть 132-й пехотной дивизии (подчинена 22-й ПД), 24-я пехотная дивизия, 50-я пехотная дивизия; 30-й корпус – два полка 72-й пехотной дивизии и усиленная 1-я румынская горнострелковая бригада. Но это только штатные части, на усиление корпусов были переброшены армейские и пионерные и вспомогательные части (в т.ч. 744-й и 70-й пионерные батальоны, 560-й противотанковый дивизион и т.д.). Т.е. противник был достаточно силен. Именно поэтому попытки войск СОР перейти в наступление, на этом этапе были обречены на неудачу.

Что же происходило в эти дни в самом Севастополе? Дальнобойной артиллерией противника был серьезно поврежден танкер «Москва». Отличились меткой стрельбой артиллеристы 737-го тяжелого немецкого артдивизиона, вооруженного 150-мм чешскими гаубицами (15-cm tezka houfnice vz. 15). Танкер был поставлен в ремонт.

2 января 1942 г. советские войска должны были перейти в решительное наступление в направлении центрального Крыма, но ни десантная группировка на Керченском плацдарме, ни части СОР в наступление не перешли. Десант с севастопольского плацдарма не был высажен, а войска не были перегруппированы для наступления. Отслеживая эту ситуацию, одна за другой издавались грозные директивы.

ДИРЕКТИВА СТАВКИ ВГК № 170005 КОМАНДУЮЩЕМУ ВОЙСКАМИ

КАВКАЗСКОГО ФРОНТА О ПЛАНЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ КРЫМА

Копия: народному комиссару Военно-Морского флота 2 января 1942 г. 22 ч 35 мин

Ставка Верховного Главнокомандования:

1. Утверждает представленный вами план освобождения Крыма действиями главных сил на направлении Джанкой, Перекоп, Чонгар, наступлением одной армии на Симферополь и высадкой морских десантов в районах Алушты, Ялты, Перекопа и прежде всего в районе Евпатории. Одновременно Ставка требует всемерно ускорить сроки окончания сосредоточения войск и начала перехода в общее наступление, для чего предлагает использовать все возможные средства для переброски войск в Крым как по линии Черноморского военного, так и гражданского флотов.

2. Для развития и завершения операции дополнительно разрешается перебросить в Крым управление 47-й армии, 77-ю и 138-ю горнострелковые дивизии и 56-ю танковую бригаду, в связи с чем, передислоцировать 223 сд. из Сумгаита в район Махачкалы и 151 сд. из Уджара в район Кировокан, Амамлы.

3. Обязать т. Октябрьского силами Севастопольского оборонительного района не допустить противнику свободного маневра из-под Севастополя. Принять все меры к быстрому перебазированию на Керченский полуостров, а в дальнейшем и в Крым, фронтовой, и прежде всего истребительной, авиации.

4. В случае установления отхода противника из Крыма немедленно перейти в общее наступление всеми имеющимися в Крыму силами и средствами, независимо от окончания сосредоточения, с целью выхода на Перекоп и Чонгар – отрезать пути отхода противнику.

Ваше решение о начале операции донести не позднее 4 января. Получение подтвердить.

Ставка Верховного Главнокомандования И. СТАЛИН, А. ВАСИЛЕВСКИЙ

 Сигнал к действию был передан сверху вниз. Из штаба фронта командующему СОР Ф.С. Октябрьскому так же была направлена телеграмма:

«1. Директивой... от 30.XII.41 г. Вам была поставлена задача о переходе с утра 31.XI1.41 г. в наступление Приморской армии.

3. Директивой... от 31.ХП.41 г. первая задача подтверждалась указанием создания ударных кулаков на важнейших направлениях и организацией десантов с целью охвата флангов западного и юго-восточного побережья Крыма. Было приказано представить мне к 23 часам 31 декабря план операций. Изложенное Вами не выполнено полностью без объяснения причин. Вы сообщили 1 января, что Вами решено провести последовательные захваты отдельных рубежей и две десантные операции Евпаторию и Ялту. Поставленные в моих директивах задачи путем последовательного захвата отдельных рубежей Вы не решаете. Требую с утра 4 января перейти в решительное наступление по всему фронту СОРа, используя высадку десантов в пунктах по Вашему усмотрению, не отрывая средств, выполняющих основные задачи по перевозке войск. Конкретный план наступательной операции донести точно к 15.00 3.1.42 г. Получение подтвердить. Козлов. Шаманин».

2 января 1942 г. советские части продолжили беспрепятственное продвижение следом за оставляющим позиции противником до тех пор, пока немецкие войска не заняли ранее намеченные рубежи. Обманчиво-быстрое движение советских войск позволило штабу фронта нарисовать смелые схемы, на которых, по состоянию на 2.01.42 г. немецкие войска были отброшены к долине Качи и за дер. Шули.

Г.И. Ванеев пишет: «Выполняя директивы командующего Кавказским фронтом, войска СОР продолжали наступление. Наибольший успех был достигнут в полосе четвертого сектора, ибо здесь сопротивление противника ослабло, так как он начал отводить часть своих сил на Керченский полуостров». Увы, радужным надеждам не суждено было сбыться. Выйдя к намеченным рубежам, немцы заняли жесткую оборону. Да, действительно, количество немецких и румынских войск под Севастополем уменьшилось, но не так значительно, как ожидало командование фронтом.

Советские же части, действительно пытались создать «ударный кулак», но «кулак» этот создавался медленно и неуверенно. Только 2-го числа завершилась передислокация 172-й дивизии в 4-й сектор. В дивизии было два полка свой 514-й и 31-й полк (из 25-й СД). Ее место заняли стрелковые полки 386-й дивизии. Но позиции 386-й не совпали со старыми позициями 172-й дивизии. Не убедившись в боевых качествах новой дивизии, командование СОР, выводя ее на рубеж высоты Чериш-тепе, в качестве второго эшелона выдвинуло 7-ю бригаду и 1-й Севастопольский полк.

Насколько мощной была ударная группировка, составленная из полков 172-й дивизии в 4-м секторе? Попробуем определиться. Свой штатный артполк в дивизии отсутствовал, зато, ей придали 953-й артполк 388-й дивизии (в строю 20 76-мм горных пушек и 5 122-мм гаубиц). В дивизии оставался 514-й полк (и его наличие сомнений не вызывает). До марта в ней был 31-й полк.

С 383-м полком ситуация непонятная. Он, вроде бы, убыл в 4-й сектор, но вскоре вернулся в 1-й сектор. Известно, что 23.01.42 г. полк снова находился в составе 2-й дивизии. Причем сам И.А. Ласкин (командир 172-й СД) указывает, что этого полка в составе дивизии в рассматриваемый период вообще не было.

Приведу фрагмент из его воспоминаний:

«– Вопросов нет, товарищ командующий, – сказал я. – Но есть две просьбы: вернуть нам штатный триста восемьдесят третий стрелковый полк и поддержать наступление дивизии сильным огнем артиллерии.

– Полк я вам не передам, – жестко произнес Петров, – он больше нужен Новикову. А вот огнем поддержим. На вас будет работать вся армейская и часть береговой артиллерии. Кроме того, в ваше распоряжение поступает артиллерийский полк триста восемьдесят восьмой дивизии...».

Разгадку удалось найти в отчетных документах 2-й стрелковой дивизии. 383-й полк, действительно, использовался штабом армии по отдельному плану, но не в 4-м секторе, а в 3-м, ведя бои за овладение горой Трапеция и высотой с отметкой 115.7. 383-й полк в этом районе действовал успешно. В ходе боев были отбиты у противника 76-мм горное орудие 388-й СД и 107-мм пушка 265-го артполка, ранее захваченные врагом.

Крейсер «Молотов», доставивший накануне группу инженерного усиления ген. Галицкого, имея на борту 340 раненых, вышел из Севастополя и в этот же день прибыл в Туапсе.

Продолжала действовать авиация, «беспокоя» немецкие части. Днем 2-го января позиции противника атаковали семь «Пе-2».

Около 14 часов налет на противника совершили три «Ил-2» под прикрытием пяти истребителей. Самолеты штурмовали войска на дороге в районе Дуванкоя, но наткнулись на плотный огонь зенитных автоматов 22-го немецкого батальона ПВО (22-й ПД). При этом один «Ил-2» сел на брюхо на своей территории, а «Як-1» Бориса Бабаева сгорел. Летчик получил ожоги.

По приказу от 2.01.42 г. части 11-й немецкой армии распределялись следующим образом – Керченскую десантную группировку блокировали два корпуса: горный румынский (правый фланг, командующий – генерал Аврамеску) и 42-й (левый фланг, командующий Ф. Маттенклотт). В горнострелковый корпус (командующий – генерал Аврамеску) входили 4-я румынская ГСБр и 8-я кавбригада (без 3-го моторизованного полка). 42-й корпус (генерал Маттенклотт) включал в себя 46-ю, 170-ю пехотные дивизии, 213-й полк 73-й дивизии, 105-й полк 72-й дивизии (находился еще под Севастополем) и румынскую бригаду Р. Корнэ с подчиненным ей 3-м моторизованным полком каларишей. С 10 числа на этом участке появляются части 10-й румынской дивизии. В прямом армейском подчинении находилась 18-я румынская пехотная дивизия. Т.е. сил у Манштейна на этом направлении было достаточно.

Под Севастополем находились так же два корпуса 30-й и 54-й. Состав 30-го корпуса был довольно слабым с точки зрения пехотных частей. В него входили 1-я горнострелковая румынская бригада и два полка (144-й и 266-й) 72-й дивизии. 105-й полк этой дивизии в Байдарах уже грузился на машины для отправки в Симферополь.

Зато в 110-й артиллерийской корпусной комендатуре было достаточно много орудий. В ней числятся: 172-й артиллерийский полк, 154-й тяжелый артдивизион (150-мм гаубицы), 4-я батарея 818 артполка, 2-й дивизион 2-го легкого артполка. Неплохо была оснащена артиллерией и румынская горная бригада.

54-й корпус состоял из 22-й, 24-й, 50-й и частично из 132-й дивизий. Правда, следует обратить внимание на то, что Эрих фон Манштейн в этот период очень динамично маневрировал частями, и состав корпусов постоянно менялся. Так, после отражения советского наступления 5-7 января большая часть 132-й дивизии ушла под Феодосию, а после разгрома Феодосийской группировки пехотные полки 132-й дивизии опять оказались под Севастополем.

Получив 2.01.42 г. разгромную телеграмму из штаба фронта, Ф.С. Октябрьский начал судорожно готовить обещанные ранее десанты. Точнее, готовился только десант в Евпаторию. Идея этой операции родилась в недрах разведотдела ЧФ давно. Часть высадочной группы готовилась заранее. Еще за месяц до описываемых событий, 5 декабря 1941 года командир 1-го дивизиона СКА ОВРа ГВМБ капитан-лейтенант В.Т. Гайко-Белан получил приказание штаба ОВРа выделить два малых охотника для доставки разведгруппы в Евпаторию.

В этот же день командир ОВРа контр-адмирал В. Фадеев вызвал командиров катеров СКА-041 лейтенанта И.И. Чулкова и СКА-014 младшего лейтенанта С.Н. Баженова и в обстановке строгой секретности поставил перед ними боевую задачу. Кораблям предстояло в ночь на 6 декабря высадить в порту Евпатория две диверсионно-разведывательные группы под командованием мичманов М. Аникина и Ф. Волончука. После выполнения группами задания их следовало принять на борт и доставить в Севастополь. Общее руководство операцией возлагалось на капитана В.В. Топчиева и батальонного комиссара У.А. Латышева (впоследствии оба они погибнут в ходе январского десанта в Евпаторию – Б.Н.).

Следующей ночью оба морских охотника с погашенными ходовыми огнями вошли в Евпаторийскую бухту. На флагманском СКА-041 кроме группы Аникина находились командир звена морских охотников старший лейтенант Соляников и дивизионный штурман К.И. Воронин. В их задачу входило обследование навигационной обстановки в районе Евпатории.

Второй штурм Севастополя внес поправку в сроки высадки десанта. О десанте вспомнили только после напоминания из штаба фронта. Естественно, данные о противнике месячной давности устарели, но это никого не смутило. Было начато формирование частей десанта.

4 января 1942 г. десантная группа готовилась к выходу. Обычно пишут, что десант готовился заранее, якобы, десантники проходили специальную подготовку. Это наглая ложь, опровергнуть которую вскоре будет некому. До последнего момента никто не знал, состоится ли десант, и какие части будут высаживаться. К высадке были готовы только целевые спецподразделения: части Евпаторийского НКВД (милиции), части местной погранкомендатуры, партийные работники, которым предстояло «принять» (?) власть в городе. А вот основной группы десанта до последнего дня сформировано не было. Десант готовился наспех с использованием тех частей, которые были под рукой. Евпаторийский десант – это отдельная трагическая и героическая страница истории Крыма, и рассмотрение событий этого десанта (как и остальных крымских «тактических» десантов) в объем данного исследования не входит, но...

В состав десанта были посланы наиболее подготовленные бойцы СОР. Из Севастополя ушла почти тысяча бойцов, а вернулись... Только четырем десантникам во главе с лейтенантом И.Ф. Литовчуком удалось 17 января пересечь линию фронта на участке Мекензиевых гор. Это были старшина 2-й статьи А.Н. Лаврухин, краснофлотцы А.Ф. Задвернюк и Н.Ф. Ведерников. Это были как раз представители разведгруппы, которые и проходили спецподготовку перед высадкой.

Кто же ушел в десант, как удалось так быстро (всего за сутки) сформировать десантную группу? На самом деле, ее собрали из конкретных частей. Из 7-й бригады забрали остатки батальона к-на Г.К. Бузинова (бывший батальон керченской 9-й бригады), пополненного бойцами 1-го батальона 2-го полка морской пехоты. Кроме этого, вместе с десантом высаживались: разведгруппа ЧФ, бывшие Евпаторийские милиционеры, партработники, «особисты».

Во второй эшелон десанта, предположительно, должны были войти остатки 2-го полка МП и 8-й бригады МП, в т.ч. и остатки батальона Л.П. Головина (основу которого составляли те же бойцы 9-й бригады МП). Удивительно, но судьба берегла Л. Головина во время всей обороны города.

Для высадки первого эшелона был сформирован отряд кораблей Севастопольского ОВРа в составе быстроходного тральщика «Взрыватель» (командир капитан-лейтенант В.Г. Трясцин, военком политрук П.Г. Болотин), буксира «СП-14» (капитан И.М. Сапега) и семи сторожевых катеров типа MO-IV из состава 1-го и 2-го дивизионов СКА ОВРа ГВМБ и Сочинской базы: СКА-081, СКА-024 (0115), СКА-042 (0105) СКА-062, СКА-0102, СКА-062 (0125) и СКА-041.

Десант предполагалось высадить двумя эшелонами. Командиром отряда кораблей и командиром высадки был назначен уроженец Евпатории, начальник штаба ОВРа (представленный к назначению начальником штаба Новороссийской ВМБ – Б.Н.) капитан 2 ранга Николай Васильевич Буслаев, комиссаром – полковой комиссар А.С. Бойко. Бойко занимал достаточно высокую должность – военного комиссара ОВРа Севастопольской базы. Справедливости ради следует отметить, что Бойко вызвался своим участием в десантной операции поддержать Буслаева, когда стало очевидно, что наспех готовящейся десант – чистейшей воды авантюра.

В первом эшелоне было 533 десантника, отряд спецназначения разведотдела штаба Черноморского флота в составе 60 человек (командир капитан В. В. Топчиев), отряд погранохраны НКВД (23-я Севастопольская комендатура) – 60 человек, группа разведчиков капитан-лейтенанта И.Ф. Литовчука – 46 человек, группа разведчиков Н.И. Панасенко – 22 человека. В отряде были сотрудники Евпаторийского отдела НКВД во главе с начальником горотдела капитаном П.В. Берёзкиным. Всего в первой волне десанта насчитывалось 740 бойцов. Практически все десантники основной ударной группы не были оформлены приказом и числились в своих частях. В связи с этим возникают трудности в установлении судеб многих десантников.

В литературе указывается, что в качестве «тяжелого» (?) вооружения десанту были приданы три 45-мм противотанковых пушки и три тягача Т-20 «Комсомолец», вооруженных пулеметами. По воспоминаниям свидетелей подготовки десанта в десант выделили три трофейных 37-мм пушки, ранее принадлежавшие 8-й БрМП, а не советские 45-мм, но эта информация нуждается в уточнении.

Буквально за двое суток десант был укомплектован, о чем и было доложено командованию фронтом. Вице-адмирал Ф.С. Октябрьский избегал прямого общения с командованием фронта, а общался с генерал-лейтенантом Козловым через начальника штаба ЧФ контр-адмирала И.Д. Елисеева, который находился в Новороссийске.

Так, 4.01.42 г. командующий просил передать командующему Кавказским фронтом, что в Севастополе подготовлен десант в составе одного батальона в качестве первого эшелона и одного батальона в качестве второго эшелона.

На самом деле, днем 4-го января было только начато формирование первой группы десанта, а о второй очереди даже речи не было. Чтобы лишний раз не давать объяснения по срокам высадки, командующий флотом указал, что высадка начнется «…как только позволит погода». На самом деле, с 1 по 5 января 1942 г. в районе Севастополя было окно благоприятной погоды, во всяком случае, так указывала в своих сообщениях флотская метеостанция. Шторм, нанесший большой урон Черноморскому флоту и ставший одной из причин гибели десанта, начался гораздо позже.

В том же сообщении в адрес командующего фронтом командующий ЧФ сообщал об отмене десанта в районе Сары-Булат (современный пос. Прибрежное). Причиной тому указывалась неустойчивая погода, лед (!), малые глубины и отсутствие необходимых высадочных средств. Фактически, к формированию десантной группы для высадки в районе Сары-Булата даже и не думали приступать, так же как и к обещанному командующим десанту в Алушту.

С учетом того, что «тактические» десанты в указанные пункты планировались фронтом по личной инициативой командующего, то в процессе планирования должны были составляться плановые таблицы десантных операций, оговариваться варианты связи, рассматриваться возможные нестандартные ситуации… рассчитываться силы доставки и обеспечения, силы высадки; на схемы должны быть нанесены маршруты, глубины, учтена текущая и перспективная метеообстановка и т.д. После соответствующего планирования эти документы должны были утверждаться соответствующими начальниками вплоть до командующего флотом и согласовываться с представителем флота при командующем фронтом. А если всего этого не было, то стоило бы строго спросить с ответственных лиц: а почему?... В материалах ЦВМА карта обстановки и пояснительные таблицы сохранили следы многочисленных правок, более поздних исправлений и дополнений. Схема проведения десантной операции в Евпатории подписана начальником штаба ОВРа – капитаном 2 ранга Буслаевым, и должна была утверждаться – начальником ОВРа – контр – адмиралом Фадеевым. Таблица по составу второго эшелона десанта имеет все признаки более позднего происхождения. Судя по многочисленным правкам, начальником сил высадки первоначально планировался командир ТЩ «Взрыватель» – капитан-лейтенант В. Трясцин. Учитывая, что на схеме отсутствует подпись контр-адмирала Фадеева, можно предположить, что схема эта была черновая. Но уже тот факт, что схема была подписана Буслаевым, вызывает ряд вопросом. Даже для людей не знакомых с требованиями, так называемой, «штабной культуры», может показаться странным факт, когда начальник, разработавший документ, был назначен руководить спланированной операцией. Все это выглядит несколько странно, так как по всем признакам десантная операция заявлялась как мероприятие флотского масштаба. «Гриф секретности» с карты был снят только в 1986 году. Судя по пометкам на архивной папке, из 18 ранее подшитых документов, сохранены только пять. Причем, три их них являются имитацией отчетов по десантным операциям января 1942 года. Особенно остро все эти вопросы должны были стоять после трагической гибели десанта. Может быть, я не прав? Тогда вы меня поправьте…

В донесении в штаб фронта от 4.01.42 г. командующий СОР опять указал, что Приморская армия понесла потери и перейти в наступление не может, пообещав перейти в наступление 6-го января: «…Прибывшая 386-я стрелковая дивизия в боях не участвовала; слабо обеспеченная оружием, организационно не сколоченная, она вводится на пассивный участок фронта. За счет частей старых дивизий создается ударная группа, которая утром 6 января перейдет в наступление на северном участке фронта, имея задачей выйти на рубеж: высота 62,5 – д. Мамашай – устье р. Кача» (орфография документа сохранена).

Планы более чем смелые, вызванные явными недоработками разведки. Командование СОР недооценивало силы противника под Севастополем.

К ночи 4.01.42 г. первый эшелон Евпаторийского десанта был готов, и командующий флотом условно выполнил свои обязательства по подготовке первой волны десанта (пусть и с задержкой). А вот к наступлению, как того требовал штаб Крымского фронта, части СОР 4-го января не были готовы. Не перешли они в наступление и 5-го января 1942 г. Смысл высадки «тактического» (?) десанта терялся полностью. И все же... помня о своих обязательствах перед командованием Кавказским фронтом, десант решили высадить. В ночь на 5-е января десантный отряд кораблей вышел в Евпаторию. Успех сопутствовал десанту, пока его поддерживали корабли. Но те, после высадки, оказав посильную огневую поддержку, легли на обратный курс. Был получен приказ: «Кораблям возвращаться на базу».

Корабли вернулись все, кроме флагмана: ТЩ «Взрыватель», на котором была повреждена радиостанция, вовремя не принял сигнал. Расстреляв боезапас, тральщик не рискнул возвращаться без приказа, что и предопределило гибель корабля.

Лишившись корабельной поддержки, десант был обречен. В 10 часов утра в Севастополе была получена телеграмма от военкома Бойко: «Положение угрожающее, требуется немедленная помощь людьми, авиацией, кораблями». В это время 2-й эшелон десанта, как минимум, должен был находиться под погрузкой (а в идеале, курсировать уже в районе высадки и поддерживать первый эшелон огнем корабельной артиллерии). 700 бойцов без тяжелого вооружения не могли захватить и удержать город. Первая группа, высаженная в Евпатории, могла рассматриваться лишь как первая «волна» десанта.

Десант оказался фактически без авиационной поддержки, если не считать удара двух «Ил-2» и четырех «И-16» по артиллерийской батарее вблизи Мойнакского озера и налета двух «Пе-2» на войска противника в пригороде. В 11 часов в район Евпатории были направлены два торпедных катера с боезапасом. На переходе катера были перехвачены авиацией противника, один из них (ТКА-91) был потоплен на траверзе устья Качи, а второй повернул назад. Прикрывая катера, вылетело звено истребителей «Як-1». В воздушном бою сбит один «Ме-109» (из 9/JG77).

В эти часы авиация СОР действовала совсем в другом районе. 10 самолетов Севастопольской авиагруппы штурмовали Дуванкой, Гаджикой, Биюк-Отаркой и аэродром в Сарабузе.

Немецкие войска сработали очень оперативно. 70-й корпусной пионерный батальон Х.М. Риттера фон Хайгля завязал бой с передовыми подразделениями десанта. Первым ему на подмогу прибыл из-под Мамашая (Орловки) 22-й разведбат (по сути дела – армейский спецназ, составивший в октябре ударную группу полковника фон Боддина в бригаде Циглера – Б.Н.) вместе с диверсантами из 6-й роты полка «Бранденбург-800» (большинство документов их участие не подтверждают – Б.Н.), которых использовали, как штурмовое стрелковое подразделение. Эти части и понесли большие потери. Немецкое командование понимало, что десант нужно уничтожить быстро, а для этого требовались большие силы. Буквально через несколько часов в Евпаторию со стороны Симферополя входил 105-й полк 72-й дивизии. Его доставка была выполнена всего за пять часов на грузовиках, собранных со всей армии. В атаку на десантников были брошены 18 самолетов «Ме-109» и до десяти бомбардировщиков.

А что же наши руководители? Как они отреагировали на ход десантной операции в Евпатории? Филипп Сергеевич Октябрьский считал, что не «барское это дело» проявлять особую заботу о брошенных в бой десантниках, в то время как 55-летний генерал-полковник, граф Эрих фон Манштейн, племянник маршала, имевший в роду 23 генералов, не посчитал для себя зазорным лично проконтролировать и обеспечить разгром советского десанта.

Ожили и брошенные поначалу береговые батареи противника. Обычно пишут, что батареи были румынскими. Это не совсем так. Из трех батарей на побережье Евпатории две были немецкими. В 12 часов дня 5.01.42 г. соотношение сил превысило 1:4 в пользу противника, даже без учета авиации и артиллерии.

Первая волна десанта вела наряженный бой, а в это время в Севастополе 2-й эшелон еще только планируют формировать. Быть может, ситуация была бы иной, если бы части СОР перешли бы в наступление, но как указывают сводки: «…Части Приморской армии, удерживая занимаемые позиции, производили частичную перегруппировку».

А что по этому поводу говорят немецкие источники?

Манштейн писал об этом событии так: «…5 января последовала высадка русских войск под прикрытием флота в порту Евпатории. Одновременно в городе вспыхнуло восстание, в котором участвовала часть населения, а также просочившиеся, по-видимому, извне партизаны. Незначительные силы охранения, выделенные для обороны города и порта, не смогли помешать высадке и подавить восстание. Румынский артиллерийский полк, предназначенный для береговой обороны, оставил свои позиции. Если бы не удалось немедленно ликвидировать этот новый очаг пожара, если бы русские смогли высадить здесь новые войска, перебросив их из недалеко расположенного Севастополя, то за последствия никто не мог бы поручиться.

Хотя обстановка на феодосийском участке была очень серьезной, командование армии вынуждено было все-таки решиться на то, чтобы повернуть первый же направлявшийся туда на автомашинах с южного фронта из-под Севастополя полк (105-го ПП) и послать его в Евпаторию с задачей возможно скорее уничтожить высадившиеся здесь войска и поддерживающие их вооруженные элементы из населения. Находившиеся в распоряжении командования армии разведывательный батальон 22-й ПД, несколько батарей и 70-й саперный батальон уже ранее были направлены в Евпаторию.

Посланным в Евпаторию частям, находившимся сначала под началом командира корпусного 70-го пионерного батальона полковника Руперта фон Хайгля, а затем полковника Мюллера (командира 105-го ПП), удалось в тяжелых уличных боях одержать верх над противником. Особенно упорное сопротивление оказывали повстанцы и партизаны, засевшие в большом здании. Не оставалось, наконец, ничего другого, как подорвать это здание с помощью штурмовых групп саперов. В боях в Евпатории наряду со многими храбрыми солдатами пал смертью героя и командир 22-го разведывательного батальона, подполковник фон Боддин, один из храбрейших наших офицеров и горячо любимый солдатами командир. Он был застрелен в спину партизанами, находившимися в засаде».

В разных источниках указываются разное время ухода наших кораблей с Евпаторийского рейда. Очень много откровенного вранья, начиная с целей и задач десантной операции. Если десант был предназначен для содействия Севастопольскому оборонительному району в операции прорыва блокады со стороны 4-го сектора, то десант следовало высаживать не далее устья Качи, ну в самом крайнем случае – в устье Альмы. Но даже и в этом случае следовало высаживать как минимум полк со средствами усиления. В таком варианте при грамотной подготовке прорыва можно было рассчитывать на успех. В нашем же случае для десанта в Евпаторию, удаленную от линии фронта на 80 километров, следовало выделить дивизию, в крайнем случае – бригаду со средствами усиления, включающими несколько дивизионов артиллерии и танковый батальон. Это азбучные истины, которые преподавали на шестимесячных курсах командиров стрелковых рот. Исходя из этих установок, стоит ли горевать, что не была высажена вторая волна десанта, якобы состоявшая из второго усиленного батальона? Если предположить, что этот батальон был бы высажен, то с учетом подтягиваемых немцами сил, агония нашего десанта продлилась бы на пару суток, и наши потери были бы удвоены…

Когда Филиппу Сергеевичу Октябрьскому в 1948 году предложили должность первого заместителя Главнокомандующего ВМФ, то он, скромно потупившись, напомнил, что ни академии, ни академических курсов не заканчивал. При этом, ему не следовало забывать и того, что и полного курса военно-морского училища он тоже не проходил, отучившись на «параллельных» классах, предназначенных для великовозрастных недоучек. Но в Севастополе рядом с Октябрьским находились грамотные тактики: генералы Петров, Ласкин и Крылов, закончившие академию. Где же они были при составлении плана наступления 4-6 января? И, кстати, в чем выразилось это наступление, в поддержку которого сложили головы 1000 отважных бойцов десанта?

Серьезные претензии к Петрову и Крылову, казалось бы, предъявлять не стоит. Подготовка, высадка десанта, его обеспечение – это исключительно флотское мероприятие. Разве только, поддержка авиацией. Кстати, именно авиационная поддержка имела место. С другой стороны, Петров и Крылов хорошо представляя состояние войск, знали, что успеха в наступлении не будет… Не удержав Октябрьского от явной авантюры с высадкой десанта, они уже только этим разделили часть ответственности за трагедию десанта.

Кстати, сразу же когда стало ясно, что десант погиб, а наступление «не сложилось» (?), была задним числом слегка подкорректирована и цель десанта: «…отвлечение немецких войск от Феодосии и Севастополя...». Тут уж ничего не скажешь, немецкие войска действительно… слегка отвлеклись…

Из кадров трофейной кинохроники, дополненных съемками наших военных кинооператоров, создан коротенький фильм, посвященный героям и жертвам Евпаторийского десанта. Комментарии к фильму вполне соответствуют фактическим трагическим событиям.

Чем же был занят Филипп Сергеевич Октябрьский в эти утренние часы, когда немцы «…отвлеклись» для разгрома Евпаторийского десанта? Оказывается, адмирал был занят своим любимым делом – написанием телеграмм.

5 января 1942 г. Утром 5-го января 1942 г. командующий ЧФ (уже напрямую), направил телеграмму в штаб фронта. Телеграмма имела весьма примечательное содержание и была ответом на телеграмму штаба фронта от 3.01.42 г. :

«1. Вашу директиву войска Приморской армии выполняли, высажен десант в Евпатории в составе усиленного батальона и готовится вторая волна десанта, и десант в Алушту, но продолжавшееся наступление противника в направлении Камышлы – Северная сторона, что вынудило под давлением превосходящих сил противника наши части отойти на рубеж кордон Мекензи № 1 – южнее ПСТ М.Г. (полустанка Мекензиевы Горы – Б.Н.). Понеся большие потери в предыдущих боях, скованная беспрерывными атаками противника на всем фронте, армия утром 1 января не могла перейти в контрнаступление.

С утра 2 января наши войска перешли в наступление. Противник отошел на рубеж Камышлы и севернее реки Бельбек. 3 января части возобновили наступление и к утру 4 января вышли на рубеж высоты восточнее Камышлы и реки Бельбек. Остальных участках фронта успеха не было.

Переход в наступление на всем фронте не выполнен по причинам:

а) в связи с большими потерями... были выведены из строя 8-я брмп, 2-й полк мп, 40-я кд, 241-й сп. Остальных частях осталось штыков: 2-я сд – 2382, 172-я сд – 2274, 7-я брмп – 2620, 25-я сд – 2069, 95-я сд – 2876, 79-я бр – 982, 345-я сд – 820 и 388-я сд – 1693.

б) 386-я стрелковая дивизия в боях не участвовала – закончено сосредоточение. Сейчас части готовятся и 6.1.42 г. перейдут в наступление на фронте IV сектора».

Какие вам еще нужны доказательства преступной бездеятельности и авантюризма командующего флотом, если он сам подтверждает факт подготовки второй волны десанта только утром 5-го января? Более того, пытается убедить командование фронтом в том, что батальона для развития успеха десанта вполне достаточно…

Особо интересные места в телеграмме выделены жирным шрифтом. Оставим в стороне лукавые фразы о планируемом наступлении и превосходящих силах противника. Оставим без комментариев данные по количеству «штыков». С ними мы уже разбирались. Не будем даже обсуждать фразу: «Остальных участках фронта успеха не было» (хотя толком никто и не пытался атаковать, кроме 1330-го полка и полка НКВД в первом секторе). Обратим внимание на упоминание о десанте в Алушту. Получив эту информацию, командующий фронтом спешит доложить об этом выше, в Ставку:

«Высадка десантов в различных пунктах Крымского полуострова, в частности в Евпатории, Алуште, Судаке, преследовала цель отвлечь внимание противника от феодосийского направления и сковать его силы с тем, чтобы он не мог свободно собрать их для контрудара на феодосийском направлении.

Десанты увязывались с активизацией действий на феодосийском направлении, но этому помешал шторм, который не дал возможности выгрузить мотополк и танковый батальон. Десант в Евпатории увязывался с действиями Приморской армии, которая должна была теснить противника, которого осталось там немного, в общем направлении на Симферополь, Кача. Ввиду того, что активные действия на феодосийском направлении частью сил намечаются 8-9, я решил десант в районах Алушты и Судака сегодня не проводить, а увязать это с действиями на феодосийском направлении, хотя должен доложить, что десанты уже вышли в море».

Ознакомившись с телеграммами штаба фронта в адрес Ставки, мы узнаем, что «…к высадке готовился мотополк и танковый батальон»!!?. Видимо, предела фантазий наших военачальников не существовало.

На самом деле десант в Алушту из частей СОР не формировали, и сообщение об этом командующего ЧФ в адрес штаба фронта было чистой дезинформацией. Это уже второй факт, который должен рассматриваться как сообщение командованию заведомо ложных сведений. Командование фронтом в расчете на то, что части СОР перейдут в наступление, продолжало направлять в город подкрепления.

Утром прибыл транспорт «Львов», доставив 710 человек маршевого пополнения. Это были обещанные еще 27 декабря пять маршевых рот из Гори. Наконец-то воинственные грузины спустились с гор и прибыли на защиту Севастополя. Кроме того, транспорт доставил 80 тонн армейского боезапаса, 3 122-мм орудия 386-й дивизии. В этот же день прибыл транспорт «Потемкин», доставивший 412 человек маршевого пополнения и 139 тонн муки. В 23.00 – транспорт «Пестель», имея на борту 690 бойцов, 185 т армейского боезапаса, продовольствие, зимнее обмундирование армейских частей в охранении эскадренного миноносца «Смышленый» прибыл в Севастополь. Фронт накапливал в Севастополе силы для наступления, но...

Лишь в 1-м секторе сводный полк НКВД атакуя из района балки Кефало – Вриси в направлении высоты 386.6 смог продвинуться на 250 метров. 1-й батальон 124-го пехотного полка 72-й немецкой пехотной дивизии, сменивший 3-й батальон 105-го полка той же дивизии в районе старых фортов, вынужден был отойти, и бой завязался у подступов к Южному форту. В результате боя бойцы 1-го и 2-го батальонов полка НКВД вынуждены были отойти на исходные рубежи.

Но, вернемся к событиям в Евпатории. Мы уже особо зафиксировали информацию, что 2-й эшелон для высадки в Евпатории утром 5.01.42 г. еще только формировался в Севастополе. В это время 1-й эшелон уже вел бой и ночью наметился определенный успех. Но... Если верить советским источникам, то второй эшелон десанта должен был высадиться в ночь с 5-го на 6 января, и вроде бы, ему помешал шторм. Ознакомимся с официальной версией.

«Второй эшелон десанта (командир – майор Н.Н. Таран), который должен был высадиться в ночь с 5-го на 6 января с эсминца «Смышленый», тральщика «Якорь» и четырех катеров MO-IV, так и не высадился. Из-за штормовой погоды и сильного артиллерийского огня противника командир высадки капитан 1 ранга М.Ф. Романов вынужден был с отрядом кораблей вернуться в Севастополь» (Г.И. Ванеев).

Объективно говоря, из-за явных нестыковок в документах, воспоминаниях и сводках возникает большое сомнение в том, что к вечеру 5.01.42 года второй эшелон десанта был сформирован и, тем более – вышел в море. Тем более, что в донесении капитана 1 ранга Романова указано, что ЭМ «Смышленый» выходил не более как для: «…артиллерийской поддержки десанта». В то же время как, по «…уточненным (?) данным…», Эскадренный миноносец «Смышленый» должен был доставить основную группу десантников. Никто из оставшихся в живых участников тех событий не подтверждает погрузку десанта ни на ЭМ «Смышленый», ни на тральщик «Якорь». Есть нестыковки по кораблям, которые должны были доставить 2-й эшелон десанта. Так, среди кораблей фигурирует даже лидер «Ташкент». Возникает естественный вопрос: «А был ли вообще загружен на корабли второй эшелон десанта?». Этот вопрос требует более тщательного изучения и проработки.

Из воспоминаний очевидцев трагедии: «Если бы она (помощь – Б.Н.) пришла хотя бы к концу дня 5 января... Но эсминец, тральщик и четыре катера подошли только в ночь на 6 января. Уже был семибалльный шторм, он не позволил десантникам высадиться. 6 января в 20 часов те же корабли снова двинулись к берегам Евпатории, их вел за собой мощный лидер «Ташкент». И снова буря не позволила высадиться. Моряки с кораблей видели на берегу пламя: это горела гостиница «Крым» – штаб десантного батальона...». То есть, с кораблей наблюдали последние очаги сопротивления групп десанта.

Моряки группы Литовчука – официальные свидетели, оставившие воспоминания, видели своих беспомощных и на удивление нерешительных потенциальных «спасателей». Последствия десанта: «…Город был усеян телами моряков, три дня трупы никто не убирал: фашисты запретили под угрозой расстрела». Чтобы выяснить судьбу десанта командование Севастопольского оборонительного района отправило в Евпаторию разведывательную группу – 13 человек под командованием батальонного комиссара Латышева. Это он со своим другом Топчиевым месяц назад совершил дерзкий налет на Евпаторию. Теперь Ульян Андреевич отправился искать следы друга.

8 января подводная лодка «М-33» высадила группу разведчиков в районе маяка. На следующий день Латышев сообщил: десант полностью уничтожен. Разведчики приготовились в обратный путь. Но... снова разыгрался шторм. Подводная лодка и сторожевой катер не смогли снять группу. Шесть суток горстка моряков обороняла последние метры свободной земли – Евпаторийский маяк. 14 января Латышев передал последнее донесение: «Мы подрываемся на собственных гранатах, прощайте...».

Сколько их тогда осталось в живых, так никто и не знает. Единицы. Каждого спасло чудо. Разве не чудо, что тяжело раненный Дунайцев не остался в больнице и не был расстрелян прямо в кровати. Разве не чудо, что Шевченко, дважды раненный, ковылял к тральщику «Взрыватель», который был потом расстрелян танками с берега, а его перехватил по дороге товарищ и отвел на буксир. Разве не чудо, что морской пехотинец Николай Панасенко в бессознательном состоянии был схвачен румынами в плен, прошел шесть фашистских концлагерей и лазаретов; его выводили на расстрел и он остался жив.

И даже из группы Латышева – из 13 человек, высадившихся с заданием узнать судьбу десанта, один спасся – Василюк, он кинулся в море. Остался жив Иван Клименко, который с гибнущего «Взрывателя» отправился вплавь в Севастополь. В январской лютой воде он проплыл 42 мили (!!!) и был практически без сознания, когда на траверсе чуть северо-западнее Николаевки его подобрал сторожевой катер. Об Иване Клименко рассказывал бывший чекист Галкин: «…Он очень больной был. Так с виду вроде ничего, а как заговоришь о десанте, его начинает трясти... Я почти ничего не узнал от него. Он умер…».

«За помощь десанту» (?) немцы расстреляли более шести тысяч мирных жителей Евпатории. А всего было расстреляно 12 640 стариков, женщин, детей – почти треть довоенного населения Евпатории.

Трагический исход Евпаторийского десанта неоднократно анализировался исследователями. Непосредственный виновник трагедии – командующий флотом, приложил максимум усилий, чтобы отвести от себя обвинения в гибели людей и боевого корабля. Большая часть его оправданий не выдерживает критики.

 Очевидный результат: вторая волна десанта вовремя подготовлена не была, должной воли для ее подготовки и высадки не наблюдалось. Десант был принесен в жертву жалким попыткам командования Кавказским фронтом и СОРом «перераспределить» ответственность за очередной провал наступления.

6 января 1942 г. части СОР, завершив перегруппировку, попытались атаковать противника. Правда, сделано это было довольно поздно. За прошедшую неделю противник сумел укрепить свои позиции. Кроме того, создание «ударного кулака» было чистой фикцией. Да, в сектор перебросили 172-ю дивизию, но сразу же сняли с позиций 345-ю, отправив ее на отдых в Мартынов овраг.

Теперь остается выяснить, с какой целью высаживался десант в Евпатории. Обратимся к официальным сводкам:

«…6 января в 11 час. утра после артподготовки 172-я и 95-я стрелковые дивизии перешли в наступление на фронте IV сектора в направлении Аранчи – Азис-Оба, но встретили упорное сопро¬тивление врага. В результате ожесточенного двухдневного боя наши войска овладели дер. Бельбек, вышли к северным отрогам долины Бельбек и закрепились на рубеже: 500 м восточнее дер. Бельбек, южные скаты вые. 103,9 и 1,5 км севернее дер. Люби¬мовки».

 Опять тот же лукавый прием: «172-я и 95-я стрелковые дивизии» на деле оказались двумя сводными батальонами из состава 514-го и 161-го полков общей численностью чуть более тысячи бойцов. Потеряв до половины личного состава эти батальоны смогли продвинуться вперед лишь на 700-900 метров и залегли под огнем немецкой артиллерии. Атаковать такими силами немецкие войска, занимавшие господствующие высоты правого берега реки Бельбек, было, мягко говоря, неразумно. Если бы атакующие части поддержал 1-й Севастопольский полк, ранее входивший в состав 172-й дивизии, может быть, и можно было рассчитывать на успех, но... история не терпит сослагательного наклонения.

Действия по высадке десанта и переходу в наступление были предприняты явно несвоевременно. Только 8 января Военный совет Кавказского фронта отдал директи¬ву по которой войска 51-й и 44-й армий должны были перейти в наступление (ориентировочно 12 января) согласно особому при¬казу, и к 14 января выйти на намеченные рубежи. Одновременно с Крымским фронтом должна была начать наступление Приморская армия, нанося удар левым флангом в направлении Дуванкой – Бахчисарай и к 14 января выйти на рубеж реки Кача. Черноморскому флоту предписы¬валось высадить тактический десант в Евпаторийском заливе, тем самым воздействовать на правый фланг бахчисарайской группировки противника, а также провести демонстративные высадки в Алуште и Ялте. Кораблям предписывалось поддержи¬вать артогнем 44-ю армию в районе Коктебель – Судак и Примор¬скую армию в районе Евпатория – Саки.

Создается впечатление, что общение командующего фронтом с командующим Севастопольским оборонительным районом происходило на уровне слепого с глухонемым… Генерал Козлов не желал ничего видеть вокруг себя, а адмирал Октябрьский упорно делал вид что он ничего не слышит… О каком десанте в Евпаторийском заливе могла идти речь 8 января, если последние десантники погибли вечером 6-го числа? О каком контрударе силами армейской группировки в направлении на Бахчисарай могла идти речь, если, с горем пополам собранные для прорыва блокады части, понесли серьезные потери в боях предыдущих трех дней?

 Кто больше виноват в этой несогласованности сейчас сказать сложно. Очевидно: большая часть вины лежит на командовании Черноморским флотом и СОР. Адмирал Октябрьский упорно не желал признавать главенство над собой командования Крымским фронтом, но на дальнейшее «общение» командующий СОР и командующий фронтом были обречены обстоятельствами и руководящими указаниями Генерального штаба.

10 января Ф.С. Октябрьский доложил командующему Кавказским фронтом о нецелесообразности высадки десантов, наме¬ченных директивой от 8 января, так как флот несет большие по¬тери, а поставленные цели не достигнуты.

Командующий фронтом в уточнение директивы от 8 января предложил высадить небольшие десанты в районе Мамашай – Кача (т.е. предложил более грамотное, но «несколько» запоздавшее решение – Б.Н.) с целью воздейст¬вовать на тылы противника. Но и это предложение теперь уже было отвергнуто штабом флота. Севастопольский оборонительный район перешел к глухой обороне.

Пассивность советских войск в районе Севастополя для немецких войск явилась полной неожиданностью. Подождав пять дней, 14 января немецкие войска провели разведку боем с целью выяснить причину этого бездействия. Части севастопольской обороны мужественно отразили вражеские атаки, предпринятые, силами трех немецких взводов (!) с южных скатов высоты 103,9 и вдоль Качинского шоссе.

Взаимоотношения между командующим ЧФ Ф.С. Октябрьским и командующим фронтом Д.Т. Козловым складывались явно ненормальные и в определенной степени это явилось одной из причин трагического итога Евпаторийского десанта. Приведу фрагмент из письма Д.Т. Козлова, написанного писателю К. Симонову в 1967 году: «...Опала моя длится вот уже почти 25 лет. В моей памяти часто встают события тех дней. Тяжко их вспоминать особенно потому, что вина за гибель всех наших полков лежит не только на нас, непосредственных участниках этих боев, но и на руководстве, которое осуществлялось над нами. Я имею ввиду не профана в оперативном искусстве Мехлиса, а командующего Северо-Кавказского направления и Ставку. Также я имею ввиду Октябрьского, который по сути дела не воевал, а мешал воевать Петрову, и строил каверзы Крымскому фронту. А теперь стал герой! Даже его Члену (Военного Совета Черноморского флота – Б.Н.) дали Героя (звание Герой Советского Союза вице-адмиралу Н.М. Кулакову присвоено 7.05.1965 г. – Б.Н.). Вылезли они на шее Крымского фронта. Не было бы этого – не было бы Севастополя. Еще в декабре он его оставил бы врагу. К этому все шло, и его приезд в Тоннельную (местонахождение управления Крымским фронтом – Б.Н.) преследовал цель добиться разрешения на оставление Севастополя. Теперь же везде гремит крик: «Слава матросам-черноморцам за Севастополь и Крым!». Как будто они все сделали, а сухопутные войска не при чем. Хотя в действительности было наоборот. Их был набольшая часть – едва ли наберется 1/10 всего состава войск, атаковавших и оборонявших Крым. Почему-то все забыли, даже Генеральный штаб, что как мы ушли из Крыма, Севастополь продержался только около месяца. Моряки же из кожи лезут, доказывая, что они держали Крым и Севастополь, и внушили это ЦК КПСС, и во всех выступлениях и в печати это афишируется очень широко. Тем самым оскорбляются честь, заслуги и достоинство тех, кто сложил свои головы за Крым. Я очень жалею, что не сложил там свою голову. Не слышал бы я несправедливостей и обид, ибо мертвые срама не имут. Но не удалось мне, несмотря на то, что уходил из Еникале с арьергардными частями Волкова. Тогда уже никакого начальства – ни малого, ни большого там не было, все перешло во власть Буденного и его заместителя Черевиченко. Ваши данные о приезде Октябрьского на Тоннельную точны. Я потребовал его отбытия в Севастополь. Он своими кляузами в Ставку только отсрочил начало Керченской операции, вырвав у Ставки из 1-го эшелона десанта 1 сд и 1 морскую бригаду, которые были отправлены в Севастополь...» (Сохранена орфография первоисточника).

Д.Т. Козлов, «зарвавшийся барин из мужиков», как его охарактеризовал М.З. Мехлис, тоже был сложным человеком и у него были свои амбиции, и отношения с командующим ЧФ у него явно не складывались. С интересной меркой подходил главный идеолог РККА, оценивая суть советских военачальников… Для того его «подельники» и сотворили октябрьский переворот, чтобы во главе армии стали не природные воины-дворяне, а грубые, неотесанные мужланы, мнящие из себя великих полководцев…

И все же не стоило придавать особого значения характеристике Д. Козлова, данной М. Мехлисом. С таким же успехом самого Мехлиса того периода можно охарактеризовать как обнаглевшего политического авантюриста с бундовскими, садистскими замашками, вообразившего себя величайшим стратегом…

Евпаторийской авантюрой не закончилась «десантная» деятельность Ф.С. Октябрьского в 1942 году.

Командующий флотом в телеграмме от 5-го января доносит: «Отряд кораблей «Красный Крым», БТЩ и четыре катера МО-4 выходят с десантом в Алушту…»

Сообщается, что отряд кораблей выходит, а десантной группы еще нет и в помине. Если проанализировать подробности этой операции, то выяснится, что корабли, в лучшем случае, «сходили» к Алуште, но ни о какой высадке речь не шла. В воспоминаниях Г.И. Петрашина указано, что для высадки в Алуште 5.01.42 г. была создана Особая морская рота, в которую вошли 97 моряков и 7 армейцев – минеров, но затем, высадка не состоялась и они были направлены в 79-ю морскую бригаду.

Десант в Алушту был чистой выдумкой, а командующий фронтом уже докладывал в Ставку и Сталину о десантной операции в Алушту и о других десантах. Шутить с «огнем» изволил Филипп Сергеевич…

Правда, в этот день ЧФ, действительно, высаживал еще один «тактический» десант – в Судаке. Но высаживались там не части СОР, а части Крымского фронта. История десанта в Судак, сходна с историей Евпаторийского десанта, с той лишь разницей, что он высаживался... неоднократно.

Войска в Судак высаживались трижды. В общей сложности было высажено два полка, но судьба их была так же печальна. Первый судакский десант, так же как и евпаторийский, погиб почти полностью, здесь высаживалось еще меньше бойцов, чем в Евпатории. Это еще одна из малоизвестных страниц Крымской истории. П.А. Моргунов об этом событии пишет: «Почти одновременно с высадкой десанта в Евпаторию было принято решение высадить тактический десант в район Судака с целью поддержки запланированного наступления войск Кавказского фронта. Первостепенной задачей десанта являлось отвлечение сил противника из района Феодосии. Первоначально намечалось высадить в ночь на 6 января усиленный батальон 226-го полка 63-й сд. 44-й армии.

Доставку и высадку десанта должны были осуществить эсминец «Способный» (командир капитан 3-го ранга Е.А. Козлов) и сторожевой катер МО-111 (командир – лейтенант К.Н. Бондаренко). Приняв в этот день в Новороссийске передовой отряд десанта (218 бойцов полка), корабли вечером вышли в море. Вот тут уж, действительно, из-за штормовой погоды сторожевой катер мог следовать только малым ходом. Становилось очевидным, что за темное время суток с такой скоростью хода расстояние до Судака не перекрыть. Капитан 3 ранга Е.А. Козлов решил снять со сторожевого катера десантников и выполнить задачу самостоятельно».

А вот теперь разберем внимательно приведенный фрагмент. Во-первых, 218 бойцов это не батальон, и уж тем более не «усиленный» – это подразделение не более, чем усиленная рота. Во-вторых, на эсминце можно разместить гораздо больше десантников. В-третьих, ...в 63-й горнострелковой дивизии числились 251-й, 291-й, 346-й стрелковые и 26-й артполк, а вот 226-го полка и в помине не было.

Не было такого полка и среди других частей 44-й армии. Лишь после Керченской катастрофы в июле 1942 г. он появляется в составе вновь созданной 63-й дивизии, но это было уже совсем иное подразделение, сформированное из моторизованной стрелковой дивизии НКВД. Так что вопросов много: кого высаживали? зачем высаживали?... С нумерацией полков могли намудрить в процессе вывода горнострелковых дивизий из Ирана осенью 1941 года. И самый главный вопрос в том, для чего понадобилось высаживать двести человек на расстоянии 40 км от основных сил десанта в Феодосии?

Нормальной логикой и тактическими соображениями эту высадку объяснить так же сложно, как и в случае с Евпаторийским десантом. В планировании, если таковое, вообще было, просматривается одна и та же «рука»…

Но, так или иначе, двести бойцов высадили на Судакский пляж. Высадили и... забыли. Просто бросили. Десантники, разгромив местные части самообороны, заняли позиции на горе Перчем, что возвышается над Судаком. Отразив несколько сильных атак «самооборонцев», остатки десанта попытались уйти к партизанам. Во всяком случае, такова официальная версия, не подтвержденная самими партизанами.

19 января Военный совет СОРа дал телеграмму командующе¬му Кавказским фронтом: «Продолжать наступательные действия под Севастополем из-за отсутствия боезапаса невозможно, прошу выделить боезапасы. 19/1-42 г. Октябрьский, Кулаков».

За такое планирование боевых действий, по-хорошему, тоже нужно было строго спросить, и даже ясно с кого…

После этой телеграммы в адрес командующего Кавказским фронтом к теме «тактических» десантов силами СОР более не возвращались.

ПРОБЛЕМЫ С АРТИЛЛЕРИЙСКИМ БОЕЗАПАСОМ

В ХОДЕ ОБОРОНЫ СЕВАСТОПОЛЯ

Есть все основания утверждать, что, смирившись с неминуемой, по их убеждению, потерей Севастополя, командование Черноморского флота, начиная с середины октября 1941 года, приступило к эвакуации на Кавказ наиболее ценного имущества и вооружения флота, оборудования ремонтных предприятий и их персонала. Для начала стоит определиться с требованиями по проблеме, выдвигаемыми Наркомом ВМФ и его аппаратом.

22 сентября 1941 года издана Директива Наркома ВМФ о рациональном использовании артиллерийского боезапаса № 598/Ш. Это уже означает, что проблема учета и использования боезапаса была поставлены на повестку дня. Связано это было, прежде всего, с массовой утратой боезапаса на Балтике в первые месяцы войны.

Быть может, в тыловых базах флота на кавказском побережье была необходимость в артиллерийском боеприпасе для кораблей и полевой артиллерии? Согласовав с московским руководством вопрос о переводе в кавказские базы основного боевого ядра флота, Октябрьский, как рачительный хозяин стремился обеспечить предстоящее базирование флота в базах, малопригодных для этой цели и нуждавшихся буквально во всем, начиная от технического и шкиперского имущества и кончая медико-санитарным обеспечением. Процесс вывоза имущества, оборудования и вооружения был поручен руководству тыла флота, а непосредственными исполнителями указаний командования являлись начальники отдельных отделов и служб. Но следует учесть и то, что вся эта «кампания» возглавлялась Военным советом флота, не говоря уже об особом отделе, и прочих задействованных структурах. Никто не спорит, ситуация была сложная, временами – критическая, особенно в октябре-ноябре 1941 года, когда при отсутствии должного планирования и контроля процесса «перебазирования» (термин «эвакуация» мог относиться только к раненым воинам и жителям города). В этих условиях отдельными строптивыми военными чиновниками проявлялась не всегда разумная инициатива. Только так может быть объяснима массовая эвакуация лечебных учреждений флота и армии, вывоз боезапаса береговой артиллерии, вывоз зенитной артиллерии и боезапаса к ней, вывоз стрелкового боезапаса.

Условно приняв на веру, что из Севастополя вывозилось только вооружение и снаряжение, крайне необходимое для обеспечения базирования флота в кавказских базах, мы сталкиваемся с любопытными фактами. Заглянем в книгу «История Севастопольского арсенала Черноморского флота Российской федерации», выпущенную в 1999 г. в Севастополе ветеранами арсенала. На странице 133 читаем: «Основные запасы артиллерийско-стрелкового боезапаса Черноморского флота находились в Севастополе на артбоескладе № 7, в других базах флота боезапас имелся только для береговых батарей». И это было вполне разумно – главная база флота располагала достаточным числом подземных хранилищ боеприпасов. Так, еще перед войной флоту были предоставлены огромные хранилища в инкерманских штольнях, недоступных для воздействия самых мощных авиабомб. К августу 1941 г. весь боезапас главной базы Черноморского флота был укрыт в подземных хранилищах.

Теперь я беру ветхий отчет «Итоги работы артотдела Черноморского флота за два года Отечественной войны», отпечатанный в 1943 г. в Поти в четырех экземплярах и снабженный грифом «совершенно секретно». Гриф снят 20 октября 1992 года. Там говорится, что командование Черноморского флота в середине октября 1941 г. решает вывезти значительную часть боезапаса Черноморского флота из Севастополя на Кавказ. Все подобные решения заверялись подписями членов Военного совета, но даже ребенку понятно, что при принятии решений подобного уровня главное слово принадлежало командующему флотом. Едва ли, известный своей осмотрительностью и осторожностью заместитель наркома по вооружению, адмирал Галлер, давал по этому поводу столь категоричные приказания. Наверняка, звучало традиционное: «…действуйте по обстановке».

Согласно отчету Артуправления ВМФ СССР, за всю войну было расстреляно и утеряно только 18-25% имевшихся снарядов морских орудий крупного и среднего калибра. А мы ведем речь о причинах снарядного дефицита. Похоже, в масштабе ВМФ следовало вести речь не о дефиците снарядов, а о дефиците умных, преданных делу и распорядительных руководителях…

По фактам вывоза на Кавказ того или иного имущества, оборудования, вооружения и пр. следует разбираться в каждом случае отдельно. При оставлении Николаева и Херсона, недостроенные суда переводились на Кавказ. Можно ли при этом винить начальника судоремонта и вооружения флота за вывоз на Кавказ станочного оборудования судоремонтных цехов, и оборудования крайне необходимого для последующих работ по достройке кораблей и подводных лодок? На переводимых кораблях и судах эвакуировались рабочие заводов, переправлялись стройматериалы и оборудование цехов заводов, оставляемых врагу. Здесь проблема была в одном – вывести как можно больше. С конца сентября начался демонтаж и вывоз станков и оборудования из Севастополя, одновременно шла эвакуация специалистов-судоремонтников. Был ли в этом смысл? Быть может, стоило большую часть работ на кораблях и судах «недостроя» провести в Севастополе? Нужно ли уточнять, удалось ли достроить корабли на Кавказе? В тоже время, трудно себе представить процесс ремонта кораблей и подводных лодок в Поти, если бы туда своевременно не был переведен большой плавдок и прочее специализированное оборудование.

Кто сейчас вспомнит о том, что из Севастополя были вывезены тысячи противогазов, десятки тонн имущества химического отдела флота? А если бы под Севастополем началось применение отравляющих веществ? Но этого, слава Богу, не произошло, а то бы мы теперь «лихим» словом вспоминали бывшего начальника химического отдела флота. А так, даже оставшихся на складах в Севастополе противогазов хватило с избытком не только на весь личный состав гарнизона, но и на рабочих и служащих города.

Особняком стоит вопрос лишь о том имуществе и вооружении, в котором крайне нуждался гарнизон осажденного Севастополя, а оно,- это вооружение в самые напряженные дни обороны, как это не странно, вывозилось из главной базы флота. Прежде всего, речь идет о стрелковом боезапасе и боезапасе для артиллерии. Хронически не хватало в осажденном Севастополе зенитных средств, но и они в октябре-ноябре и даже декабре 1941 года вывозились из уже осажденного города.

Вся нелепость ситуации была в том, что десятки тысяч солдат и матросов были готовы ценой своих жизней защитить Севастополь, а в тайне от них из Севастополя вывозилось самое необходимое для обороны вооружение и имущество.

Скажите, была бы необходимость нашим морякам и пехотинцам использовать бутылки с горючей смесью, бросаться под танки со связками гранат, если бы на танкоопасные направления были в достаточном количестве выдвинуты мобильные батареи зенитной артиллерии, способные не только поражать воздушные цели, но и эффективно бороться с танками и живой силой противника?

В середине 30-х годов были сооружены Центральные арсеналы и хранилища по основным видам флотских боеприпасов. Основными хранилищами боеприпасов артиллерии были склады: № 145 – на станции Бурмакино Ярославской железной дороги; № 142 – в городе Горький и № 2004 – на станции Часовня Верхняя близ Ульяновска. Там хранились снаряды, заряды, а также мины, торпеды и их комплектующие элементы. Оттуда и начал поступать флотский боезапас на Кавказ. Читаем стр. 36 труда: «Итоги работы артиллерийского склада Черноморского флота за первые два года Отечественной войны»: «…начавшие поступать с октября месяца 1941 г. из центральных складов транспорты с боезапасом в Новороссийск в короткий срок забили склады, и большое количество боезапаса оставалось под открытым небом. Доходило до того, что по неделям прибывшие вагоны оставались неразгруженными...». Это положение легко объяснить, если вспомнить информацию, приведенную в первом разделе того же труда о том, что «… военно-морские базы имели крайне ограниченные складские площади, которые еле обеспечивали нужды самой базы».

Всего, согласно тем же «Итогам…», за первые 24 месяца войны на Черноморский флот от промышленности и с центральных складов поступило 305/52-мм выстрелов – 1920, 203/50-мм выстрелов – 781, 180-мм выстрелов – 17 648, 152-мм – 6951, 130-мм – 137 196 выстрелов и т.д. Причем, речь идет о боезапасе для морских орудий. Боекомплект для сухопутных орудий, принадлежавших флоту, учитывался отдельно. Так, только для 152-мм гаубиц-пушек МЛ-20, находящихся на вооружении флотских структур, было поставлено 44 282 выстрела.

Итак, на Кавказе все склады забиты флотским боезапасом, а в середине октября 1941 г. по приказу командования Черноморского флота в Поти выехала оперативная группа Артотдела флота для «…подыскания мест для складирования намеченного к вывозу из Севастополя боезапаса». Заранее подготовленных и оборудованных хранилищ для складирования боеприпасов там не было. Насилу подыскали:

«1. Рабочий поселок законсервированного строительства Азотно-Тукового комбината в районе станции Бродцеули.

2. Часть помещений винзавода в совхозе Варцихе, находящихся в 4 км от станции Риони.

3. Хоз. городок местного полка в г. Махарадзе (станция Озургети).

4. Несколько складов в районе г. Сухуми (селение Михайловка).

5. Часть складских помещений Батумского Укрепленного сектора в г. Батуми…

…В середине октября месяца 1941 г. была составлена ведомость вывоза боезапаса из Главной базы. В складах Севастополя оставлялись только готовые выстрелы из расчета на три месяца расхода для нужд береговой артиллерии и кораблей поддержки.

Спрашивается, а почему расчет делался только на три месяца, а не на два или на пять? Что, в декабре 1941 года командование собиралось «сдавать» Севастополь врагу?

Обратимся к материалам, подобранным А. Широкорадом. Согласно ведомости, подлежало вывозу из Севастополя:

Кроме готовых выстрелов в Севастополе была оставлена часть элементов для сборки их в выстрелы, но обстановка вынудила и эти элементы отправить на Кавказ. Таким образом, дополнительно подлежало вывозу:

Таким образом, по документам Служебного отчета штаба Черноморского флота всего было намечено к вывозу 8036 тонн боеприпасов и комплектующих к ним. Всего же было вывезено около 15,0 тысяч тонн. Ну, прямо стахановские темпы работы…

Вывозить боезапас в намеченные сроки не всегда удавалось, возникали и проблемы. Так, 16 октября при налете 39 самолетов противника на флотские объекты от взрыва авиабомбы у причала Сухарной балки сдетонировал 130-мм боезапас, загруженный на баржу для последующей отправки на Кавказ.

 Далее опять процитирую «Итоги…»: «Вследствие того, что транспорты из Севастополя уходили один за другим, то к концу ноября месяца 41 г. и началу декабря 41 г. причалы Поти и Батуми оказались забитыми боеприпасами. Убирать снаряды было некому. Работу в основном выполняли краснофлотцы кораблей. Все же, к концу декабря 41 г. причалы в Поти были очищены, а с причалов Батуми боезапас был убран только к маю месяцу 1942 г.». Долетел бы до Батуми один «Хе-111», сбросил бы пару бомб на огромные штабеля боеприпасов, и что бы осталось от порта и города?

Быть может, мы напрасно нагнетаем истерию, и из Севастополя вывозился исключительно не нужный для обороны боезапас?

Читаем в том же отчете: «…До конца 1941 года помимо боекомплекта для морских орудий вывезли из Севастополя 1241 тонну 76-мм выстрелов и 750 тонн 7,62-мм винтовочных патронов». Последний факт объяснить с точки зрения здравой логики очень сложно.

Зачем все это делалось? Ведь формально никто не собирался сдавать Севастополь в октябре 1941 г. На батареях Севастополя и в артиллерийских дотах к тому времени уже стояли орудия всех представленных к вывозу боезапаса калибров. Наконец, рассмотрим даже самый худший и маловероятный случай – падение Севастополя в ноябре–декабре 1941 г. Вывезти весь боезапас из флотского арсенала было нереально, тыловые склады были завалены морскими снарядами всех основных калибров.

Приходится признать, что боезапас из Севастополя вывозился не только из опасения, что он попадет в руки противника, а больше – с целью имитации активной деятельности, для возможных оправданий перед судом трибунала. Похоже, руководители увлеклись, слегка переборщили… С кем не бывает?

Любопытное соотношение приводит в своем исследовании Александр Широкорад: «в конце 1941 г. корабли Черноморского флота вывезли из Севастополя боезапас весом 15 тыс. т., а в первой половине 1942 г. ввезли 17 тыс. т.»

Факты вывоза боезапаса из Севастополя слишком очевидены, остается проследить последствия этого «действа». П.А. Моргунов в воспоминаниях пишет: «Артиллерия СОРа, испытывая снарядный голод, была вынуждена вести огонь только по большим скоплениям пехоты и танков противника». Если Моргунову пришлось бы, испытать все ужасы плена как полковнику Пискунову или капитану 2 ранга Зарубе, едва ли бы стал кривить душой, подыгрывая в отчетах и в последующих «воспоминаниях» своему соратнику, а по сути, подельнику – адмиралу Октябрьскому.

По воспоминаниям очевидцев событий в штольнях арсенала хранилось большое количество специальных боеприпасов: осветительных, «ныряющих» и пр. В самом крайнем случае и эти снаряды могли быть использованы, просто в этом не было необходимости. При внимательном изучении отчетных документов, выясняется, что до самого последнего дня обороны в большом количестве оставался боезапас: 45-мм, 76-мм – к орудиям Лендера, 75-мм – к орудиям Канэ, и в достаточном количестве к орудиям 34-К. К 100-мм орудиям Б-24 количество снарядов даже было избыточным. Со 130-мм боезапасом к орудиям Б-13 ситуация была более напряженной, но и его было достаточно.

Немалой проблемой в последние недели и особенно дни боев была доставка боезапаса на позиции батарей, и известную сложность составляло то, что на позициях стояли орудия Б-13 с тремя различными видами нарезки стволов, и к каждому требовались свои снаряды. 130-мм орудия образца 1913 года и 152-мм орудия Канэ были обеспечены боезапасом, достаточным для полного расстрела стволов. В избытке были и 180-мм снаряды. Но все это был боезапас к морским орудиям, составлявшим примерно 1/10 артиллерии СОР. Хотя процентные соотношения здесь не совсем логичны: эффективность огня береговых батарей по открытым целям была несравненно большей, чем армейской артиллерии. При стрельбе по закрытым целям боле эффективны были армейские пушки-гаубицы. Кстати, в хранилищах флотского арсенала находился и армейский боезапас. В последние дни боев был полностью израсходован боезапас к 155-мм и 152-мм орудиям. Не оставалось боезапаса у 107-мм и у 120-мм минометов, но на складах оставалось большое количество боезапаса к 45-100-мм орудиям и 50-мм минометам.

По информации, скопившейся за 70 послевоенных лет, можно с уверенностью утверждать, что на момент подрыва штолен арсенала в них оставался флотский боезапас для орудий калибром 100-203 мм и армейский боезапас для орудий 45-100 мм.

Исчерпывающую информацию по исследуемому нами вопросу мог бы дать заместитель начальника артиллерийского отдела, заведующий боепитанием флотской и береговой артиллерии полковник Е.П. Донец. По сценарию драмы «Оборона Севастополя», полковник Донец не должен был остаться в живых; и он не нарушил сценария. Когда немцы приблизились к штольням, и судьба арсенала флота была уже предрешена, Донец был послан в Сухарную балку для организации вывоза боезапаса и последующего подрыва штолен. В течение двух последних дней перед взрывом штолен героический гарнизон арсенала отбивал атаки немецкой пехоты, усиленной танками и артиллерией, а по ночам катерами и шлюпками переправляли боезапас на Южную сторону, в основном, в Инкерманские штольни. Старались вывести, прежде всего, 76-мм боезапас. Более 60 тонн боезапаса было вывезено и складировано в потернах бывшей 10-й батареи в Мартыновой бухте, на бывшей 23-й батарее (в районе современного парка Победы) и на бывшей 19-й батарее – напротив нынешнего Автобата. Боезапас для артиллерии Приморской армии перевозился в штольни Лабораторной балки.

Казалось, что теперь мешало теперь, поднакопив боезапас, организовать жесткую оборону на Сапун-горе и вдоль скал, нависающих над Северной бухтой?

К проблемам последних дней обороны мы вернемся в свое время, пока же мы подытожим данные по проблемам с боезапасом. По отчетам Артуправления ВМФ до 1960 года на складах оставались сотни тысяч 76-мм снарядов для полевой артиллерии, изготовленных в 1914–1917 гг., и теперь уже подлежащих утилизации. А вот у защитников Севастополя к началу июня их почти не осталось!

Отдельно стоит остановиться на обеспечении боеприпасами 305-мм батарей, составляющим основу береговой обороны базы.

Батарея № 30 с 1 ноября 1941 г. по 17 июня 1942 г. выпустила по врагу 1243 снаряда. Около 1000 снарядов выпустила батарея № 35. Наконец, 853 305-мм снаряда выпустил линкор «Парижская коммуна». Перед войной на кораблях, береговых батареях и складах имелось 305/52-мм снарядов: 9670 фугасных, 4108 бронебойных, 1440 дальнобойных обр. 1928 г. и 441 шрапнельных. В ходе войны от промышленности поступило 305/52-мм. снарядов: в 1941 г. – 1020 шт., в 1942 г. – 1674 шт., а всего до конца войны – 6186 шт. Итого, по текущему учету прошло 21 845 снарядов, а всего за войну было израсходовано только 4511 снарядов, то есть 20,6%!

Таким образом, снарядов было предостаточно. Кроме основного вида 305 мм. боезапаса, для десяти устаревших 305/40-мм береговых орудий на Дальнем Востоке к 22 июня 1941 г. имелось 4283 снаряда, которые вполне подходили к 305/52-мм орудиям батарей № 30, № 35 и линкора «Парижская Коммуна». Из них 464 дальнобойных снаряда образца 1928 г. хранились сравнительно рядом – на центральных складах.

Имелось еще 8,5 тысяч 305-мм гаубичных снарядов, хранившихся на складах РККА. Тридцать 305-мм гаубиц обр. 1915 г., состоявших на вооружении РККА, с начала 1941 г. до июня 1944 г. находились на хранении в Орловском военном округе.

В конце 20-х годов в ходе опытных стрельб была доказана полная взаимозаменяемость 305-мм морских и гаубичных снарядов армейской артиллерии, разница была лишь в дальности стрельбы.

До сих пор считалось, что к концу боев за Севастополь в хранилищах главной базы отсутствовал боезапас для 305-мм орудий. В ноябре 2011 года по программе РЭН ТВ был показан сюжет, снятый во взорванных штольнях телеведущим Андреем И. Пробираясь между обломками скал, ведущий программы комментировал свои находки, среди которых явно просматривались 305-мм снаряды, что дает основание предполагать, что аналогичных снарядов в штольне до ее подрыва был не один десяток. Значит, причина «дефицита» снарядов 305-мм калибра еще и в отсутствии должной организации и учета отдельных видов боезапаса.

В Отчете также отмечалось: «…к началу третьего штурма Севастополя СОР имел меньше 2,5 боекомплекта снарядов крупного калибра, меньше 3-х боекомплектов снарядов среднего калибра, меньше 6 боекомплектов мелкого калибра и около одного боекомплекта мин, что совершенно недопустимо. В то же время период длинных зимних ночей не был использован для подвоза при еще слабой блокаде Севастополя» (Буденный С.М. Отчет в ГШ РККА, Отд. ЦВМА, Ф. 83, Д. 488).

Кроме уже неоднократно приведенных мной выдержек из отчета, подписанного С.М. Буденным, был еще один отчет: «…по причинам оставления Севастополя», написанный в 1946 году. Этот отчет бывшим руководителям обороны Севастополя составлять было значительно сложнее, потому как были захвачены немецкие военные архивы, из плена стали возвращаться чудом уцелевшие защитники Севастополя, которые не считали нужным что-либо скрывать от следователей СМЕРШ и НКВД… Пришло время всерьез поволноваться адмиралу Ф.С. Октябрьскому, генералу армии Петрову, генерал-лейтенантам Хренову и Моргунову, вице-адмиралу Кулакову.

Вопрос стоял конкретный, почему не удалось удержать Севастополь?

Поскольку, одним из традиционных оправданий была нехватка боезапаса для полевой и береговой артиллерии, требовалось привести конкретные факты, цифры и дать соответствующие объяснения. Ознакомимся с отдельными фрагментами отчета.

«…Артиллерия Приморской армии перед третьим штурмом была обеспечена боеприпасами следующим образом:

Орудия калибра 122-152 мм – 2-3 боекомплекта (60-90 снарядов на орудие);

Орудия калибра 75-85 мм – 2,5-3 боекомплекта (200-300 снарядов на орудие);

Орудия калибра 45 мм – до 6 боекомплектов (900 снарядов на орудие);

Минометы калибра 82 мм – немногим более одного боекомплекта;

Минометы калибра 50 мм – 2 боекомплекта».

Действительно, обеспеченность боеприпасом артиллерии Приморской армии была слабая, но не катастрофическая.

В боевом Уставе артиллерии РККА имеются нормы запасов боеприпасов в зависимости от задач и ситуации. Ситуация обеспечения изолированного плацдарма, окруженного вражеской армией, имеющей мощнейшую группировку артиллерии с практически неограниченным запасом снарядов, требовала особого подхода и особого решения. Ни того, ни другого на практике руководства артиллерией армии со стороны командующего артиллерией полковника Рыжи не просматривается.

Морские же орудия зачастую имели даже избыточный боезапас, достаточный для полного расстрела каналов стволов. Так орудие калибра 180 мм (восстановленное учебное орудие) во дворе Лазаревских казарм имело боезапас, превышающий нормы износа ствола.

В отчете просматриваются явные подтасовки фактов, рассчитанные, прежде всего, на людей, далеких от проблем эксплуатации дальнобойной крупнокалиберной артиллерии. Так, по утверждению П.А. Моргунова 305-мм орудия батарей № 30 и 35 имели боезапас, достаточный для полного расстрела стволов. Фактически расчет делался из предположения стрельбы орудий на полную дальность, что практиковалось на этих батареях крайне редко. Реально эти орудия стреляли уменьшенным зарядом по целям, расположенным сравнительно недалеко, и в этом случае ресурс их увеличивался вдвое. Сопоставив количество выстрелов 305-мм орудий, дальность стрельбы и ресурс стволов можно уверенно сказать, что орудия 35-й батареи на момент подрыва имели износ в 75%. То есть, батарея могла еще произвести 50 выстрелов каждым стволом полным зарядом, и более 100 выстрелов уменьшенным. То есть, 305-мм орудия 30-й и 35-й батарей (принимая во внимание даже повреждения отдельных стволов) могли выпустить еще не менее 350 снарядов по противнику. Могли, если бы эти снаряды имелись в наличии…

Хорошо представляя себе значение 30-й и 35-й батарей в системе артиллерийской обороны Севастополя не сложно промоделировать запас живучести основного и главное – рубежа прикрытия эвакуации…

А теперь возвращаемся к телеграмме Ф.С. Октябрьского от 25 июня 1942 года с просьбой прислать снаряды для 305-мм батарей.

Штаб флота отреагировал оперативно, уже 26 июня 305-мм снаряды были «отгружены» (?) в Севастополь. В этот день в 17 ч 30 мин эсминец «Сообразительный» вышел из Поти с грузом 305-мм снарядов. Полутонные снаряды раскрепили на шкафутах, заряды к ним разместили в трюме. Но эсминец отправили зачем-то не прямо в Севастополь, а в Новороссийск, куда он прибыл в 4 часа утра 27 июня. Но уже в 6 ч 45 мин «Сообразительный» вышел из гавани для спасения лидера «Ташкент». Через три часа «Сообразительный» доставил в Новороссийск 1900 человек, снятых с лидера. В последующие четыре дня, с 28 июня по 2 июля, «Сообразительный» зачем-то пять раз гоняли по маршруту Новороссийск – Поти и обратно, и ночью 2 июля эсминец был поврежден в ходе налета германской авиации. Куда делись 305-мм снаряды установить не удалось, да и кому потом они были нужны в Севастополе?

Известно лишь то, что произведя несколько залпов учебными «болванками», орудия 35-й батареи, перешли на стрельбу «холостыми» зарядами, извергавшими из стволов длинные снопы огня… Полностью расстреляв боезапас, орудия были взорваны личным составом.

152-мм орудия имели 1,84 комплекта или по 370 снарядов (в пересчете на армейские нормы – 6-7 боекомплектов). Учитывая изношенность стволов, этого количества снарядов хватило бы для полного расстрела стволов.

130-мм орудия имели по 1,7 комплекта или по 340 снарядов (в пересчете на армейские нормы – 5-6 боекомплектов). 130-мм боезапаса было явно недостаточно. Ресурс стволов 130-мм орудий ОСЗ (батареи № 702, 703, 704, 705) позволял еще сделать 1200-1500 выстрелов, а стволы орудий Б-13 (батареи № 12, 14, 701, 701 бис) были лейнированными, и на складах флота до последнего дня обороны имелся достаточный запас сменных лейнеров к стволам орудий Б-13. Это условие предполагало возможности накапливания выстрелов для этих орудий.

Орудия 100-102 мм были обеспечены боезапасом полностью. Из Севастополя перед третьим штурмом даже вывезли 38 тонн 100-мм боезапаса, так как наличные орудия имели по 1000 снарядов на ствол (по армейским нормам это более 10 боекомплектов).

Орудия калибром 37, 45, 75 и 76 мм имели по 1000 снарядов на ствол (по армейским нормам – около 6 боекомплектов).

Мы все усердно считаем артиллерийские стволы, число снарядов на ствол, а не пора бы сравнить мощь немецкой артиллерийской группировки с нашей, и сделать выводы: может и тягаться не стоило бы, а как из под Одессы в октябре – собрать манатки, да и отплыть на Кавказ? Ведь то, первое решение было правильным… Или нас даже ближайший исторический опыт ничему не учит?

Проблема с обеспечением артиллерийским боезапасом нашей артиллерии была актуальна лишь до той поры пока мощь нашей артиллерии была сопоставима с вражеской,- то есть, наша артиллерия была способна на эффективное противоборство. Аналогичный расчет с последующим выводами нужно было сделать с авиацией, с зенитными средствами… И только потом следовало рассматривать проблемы инженерного обеспечения, противотанковой, навязшей в зубах – противодесантной, и как ни странно,  даже противохимической обороны… В марте месяца смерившись, а в апреле убедившись в том, что главная задача СОР – оборона, остро встала проблема инженерного оборудования рубежей. В этом направлении была проделана колоссальная работа, но она вся пошла прахом в первые же дни третьего штурма при массированных артиллерийских и авиационных налетах врага.

Анализируя различные этапы обороны Севастополя, с первого до последнего дня, невольно приходишь к выводу: при том раскладе сил, что сложился на полуострове к началу третьего штурма города, шансов выдержать натиск врага практически не было.

Если бы Октябрьский в полной мере привлек флот, продержавшись еще пару недель, Севастополь пришлось бы оставить. Был реальный шанс спасти основной костяк армии, но этим шансом даже и не подумали воспользоваться. Сохраняя оставшиеся суда и ржавые, раздолбанные и, по большому счету, на том этапе войны бесполезные в Черном море крупные надводные корабли… командование отказалось от планомерной поэтапной эвакуации всей севастопольской группировки войск.

Для того, чтобы мое заявление не выглядело голословным, сопоставим армейские, артиллерийские и авиационные группировки противоборствующих сторон. По состоянию на начало июня 1942 года почти все немецкие дивизии имели полный штатный состав. Исключение составляла 132-я немецкая дивизия, но и она к началу штурма была усилена смешанной боевой группой, заменившей ее 438-й полк, понесший серьезные потери и еще находившийся на переформировании. Смешанная боевая группа была усилена советской трофейной техникой, основу которой составили танки КВ и три батальонами, составленные из местного населения и пленных.

Не стоит забывать и о румынских войсках. К началу штурма румынские бригады были развернуты в полнокровные дивизии. В их состав входили тяжелая, противотанковая и полевая артиллерия, минометы, пулеметы, различный транспорт. В современной литературе сформировалось презрительное отношение к румынским войскам, что не соответствует реальности. Немецкие источники замалчивают успехи румынских войск в ходе штурма, выпячивая победы своих войск. Замалчивают их и советские источники (в основном из политкорректности по отношению к Румынии, входившей в СЭВ). Воспоминания же участников боев рисуют румын, как серьезного противника, который нанес войскам СОР серьезные потери. Румынские части были неплохо оснащены и вооружены. Их мощь была усилена, за счет чешской, французской и трофейной советской техники. В ходе боев на Керченском полуострове было захвачено большое количество советского вооружения: артиллерии, тягачей, пулеметов, танков (в т.ч. и тяжелых танков КВ). Вся эта техника была включена в состав штурмующих подразделений и использовалась при штурме Севастополя. Обычно трофейную технику не показывают ни советские, ни немецкие источники.

Немцами на Керченском полуострове были захвачены в исправном состоянии 2546 (!) орудий и минометов, 55 танков (в том числе 12 тяжелых), 3 тыс. автомашин, 560 тракторов и тягачей. Часть техники была захвачена в неисправном состоянии, но была восстановлена на заводах в Симферополе. Большая часть этой техники была использована для усиления огневой мощи немецких и румынских войск. Попробуем привести полный список немецких частей стоявших под Севастополем к началу штурма:

11-я армия состояла из пяти корпусов, из которых непосредственно под Севастополем находились три: ХХХ корпус (командующий ген. Зальмут), LIV корпус (командующий ген. Хансен), румынский корпус (командующий полковник Раду Корнэ)

Кроме указанных корпусов, в непосредственном армейском подчинении находились:

– 306-я моторизованная артиллерийская дивизия;

– 300-й танковый батальон;

– 223-я танковая рота;

– 776-й артполк (три дивизиона 105-мм орудий (147-й, 789-й и 148-й) и три дивизиона 150-мм орудий (284-й, 774-й и 747-й);

– инженерные, строительные, саперные подразделения.

Для выполнения задачи к 11-й армии был прикомандирован 8-й воздушный флот Люфтваффе, в составе которого числилось 975 самолетов. Но и это еще не все. Из состава Люфтваффе для поддержки штурмующих наземных войск были выделены пять зенитно-артиллерийских полков (т.н., группа Nord), которые почему-то при подсчете войск большинством авторов не учитываются.

Рассмотрим подробнее каждый из корпусов.

ХХХ корпус состоял из трех пехотных дивизий полного состава: 28-й легкопехотной или егерской командир оберст Шинхубер; 72-й ефрейторской (командир оберст Мюллер-Гебхарт); 170-й легкопехотной.

В корпусном подчинении находились приданные ему части:

– 249-й дивизион штурмовых (самоходных) StugIII;

– 610-й легкий моторизованный дивизион ПВО;

– 70 моторизованный ракетный дивизион (реактивные минометы);

– две батареи 2-го румынского артиллерийского полка (210-мм гаубицы и 150-мм орудия);

– 154-й тяжелый артиллерийский дивизион (150-мм гаубицы);

– батарея 624-го тяжелого артиллерийского дивизиона (305-мм гаубицы);

– две батареи 767-го тяжелого артиллерийского дивизиона (150-мм орудия);

– батарея 818-го тяжелого артиллерийского дивизиона (105-мм орудия).

LIV корпус состоял из пяти дивизий: 22-й Нижнесаксонской пехотной дивизии (командир – оберст Вольф), в составе 65-го,16-го, 47-го пехотных полков); 24-й Саксонской пехотной дивизии (командир – оберст фон Теттау) в составе 30-го, 31-го, 32-го пехотных полков); 132-й дивизии (командир – оберст Линденберг) в составе 436-го, 437-го пехотных полков и смешанной боевой группы; 50-й пехотной дивизии (командир – оберст Шмидт) в составе 121-го, 122-го, 123-го пехотных полков); 4-й румынской горной дивизии.

Многим свойственно недооценивать вооружение, оснащение и качества румынской королевской армии, и совершенно напрасно. Румынская армия в начале войны представляла собой грозную силу, имевшую на вооружении английскую, немецкую, французскую, чешскую и советскую технику.

Вопреки тому, что принято писать в советской и немецкой литературе, румынские части под Севастополем показали себя очень неплохо. Артиллерия румынской дивизии была усилена советскими трофейными орудиями, в т.ч., и мощными пушками-гаубицами МЛ-20.

Для штурма 54-му корпусу были приданы:

• 138-я артиллерийская бригада в составе:

– 458-я отдельная тяжелая артиллерийская батарея (420-мм гаубицы),

– 624-й тяжелый артиллерийский дивизион (305-мм гаубицы),

– 641-й тяжелый артиллерийский дивизион (305-мм и 355-мм гаубицы),

– 737-й тяжелый артиллерийский дивизион (150-мм гаубицы),

– 767-й тяжелый артиллерийский дивизион (150-мм орудия),

– две батареи 814-го тяжелого артиллерийского дивизиона (240-мм гаубицы),

– 2-я батарея 818-го тяжелого артиллерийского дивизиона (105-мм орудия),

– 815-й тяжелый артиллерийский дивизион (305-мм гаубицы),

– 833-й дивизион тяжелых самоходных орудий (600-мм гаубицы «Карл»),

– 857-й тяжелый артиллерийский дивизион (210-мм гаубицы),

– 917-я отдельная батарея самоходных орудий (194-мм гаубицы);

• 49-й тяжелый моторизованный артполк в составе:

– 1-я батарея 147-го артиллерийского дивизиона (105-мм пушки);

– 3-я батареи 148-го артиллерийского дивизиона (105-мм пушки);

– 502-я отдельная артиллерийская батарея (280 мм гаубицы);

– 741-я отдельная артиллерийская батарея (280-мм гаубицы);

– 742-я отдельная артиллерийская батарея (280-мм гаубицы);

– 743-я отдельная артиллерийская батарея (280-мм гаубицы);

– 744-я отдельная артиллерийская батарея (280-мм гаубицы);

• 781-й тяжелый железнодорожный артиллерийский полк в составе:

– 459-я отдельная артиллерийская батарея (420-мм гаубица Гамма)

– 672-й артиллерийский железнодорожный дивизион (800-мм орудие Дора)

– 688-я артиллерийская железнодорожная батарея (280-мм орудия Бруно);

• 787-й артиллерийский полк в составе:

– батарея румынских 210 мм гаубиц;

– две батареи 54-го артиллерийского дивизиона (150-мм гаубицы и 105-мм орудия);

– батарея 77-го тяжелого артиллерийского дивизиона (150-мм гаубицы);

– три батареи 111-го тяжелого артиллерийского дивизиона (150-мм гаубицы)

– батарея 2-го тяжелого артиллерийского полка (210-мм гаубицы)

• первая ракетная бригада (реактивные минометы);

• первый ракетный полк (пусковые установки 280/320-мм);

• батарея 1-го полка реактивных минометов (150-мм);

• батарея 54-го дивизиона реактивных минометов (150-мм);

• 4-й отдельный минометный дивизион (105-мм минометы).

Непосредственно пехотные части поддерживали:

– 190дивизион штурмовых (самоходных) орудий StugIII;

– 197 дивизион штурмовых (самоходных) орудий StugIII.

Но это список частей по состоянию на начало штурма.

Помимо пяти дивизий на направлении главного удара вводились еще три полка 46-й пехотной дивизии. Официально дивизия в штурме Севастополя не участвовала и входила в состав 42-го корпуса. Однако один полк этой дивизии с самого начала находился в резерве 22-й дивизии, а на завершающем этапе еще два полка дивизии были переброшены под Севастополь.

Кроме этих частей в ходе штурма под Севастополь был переброшены 213-й пехотный полк 73-й пехотной дивизии и 33-й пехотный полк 10-й румынской пехотной дивизии. На Керченском полуострове эти полки сменили остатки немецких частей, выводимые из-под Севастополя из-за высоких потерь. Румынский горный корпус, действовавший между 30-м и 54-м немецкими корпусами, состоял из:

– 1-й горнострелковой королевской дивизии;

– 18-й пехотной дивизии;

– 52-го тяжелого артдивизиона;

– 54-го тяжелого артдивизиона;

– 57-го тяжелого артдивизиона

Ко времени начала штурма на исходной позиции находились 2225 орудий, 75 самоходных орудий, 125 танков, около 800 самолетов. Без преувеличения можно сказать, что вся 11 армия была задействована в штурме города. Оборона Керченского полуострова поручалась тем частям, которые отводились из-под Севастополя для переформирования и пополнения. За время штурма Севастополя 11-я армия получила 27 маршевых батальонов пополнения (данные по пополнению для румынских войск найти пока не удалось).

Для сравнения, артиллерия Приморской армии состояла из восьми полков дивизионной артиллерии (57-го, 69-го, 99-го, 134-го, 404-го, 905-го, 952-го и 953-го) по одному на дивизию, кроме 25-й дивизии, в которой было два полка; из одного тяжелого артиллерийского полка корпусной артиллерии (18-го гвардейского, бывшего 265-го), артиллерийского полка армейской артиллерии (52-го); 51-й артиллерийский полк был переименован в 404-й и включен в состав 109-й дивизии, трех отдельных артиллерийских дивизионов (7-й, 8-й и 79-й бригад) и батарей 2-го и 3-го полков морской пехоты. Реально армейский 52-й артполк в расчет можно было не принимать. Оснащенный французскими 155-мм орудиями Шнейдера он почти не имел боезапаса. Ставка резерва Главного командования (РГК) выделила в Севастополь два легких артиллерийских противотанковых полка (674-й и 700-й), которые были разделены на дивизионы и приданы дивизиям.

Что интересно, в большинстве источников численность всех дивизий дана с учетом приданных противотанковых дивизионов легких артполков РГК и, в то же время, эти полки считаются отдельно. Налицо двойной счет. Всего насчитывалось около 400 орудий разного калибра. Кроме того, в армии было 1770 минометов и 3-й гвардейский минометный дивизион «катюш» – 12 реактивных установок «М-8».

Вопреки распространенному мнению, реактивные минометы впервые появились в немецких войсках (как, впрочем, и противотанковые ружья). Эффективность немецких реактивных установок была существенно выше советских. Достоинство советских «катюш», установленных на шасси грузовика или танковых шасси, была именно в их мобильности. Помимо полевой артиллерии в войсках Приморской армии были и морские орудия. Ей были переданы шесть морских орудий, из которых было создано три батареи: в районе старой позиции 19-й батареи (предположительно, 2х152-мм); в районе хутора Дергачева (предположительно, 2х152-мм) и над Лабораторным шоссе. По воспоминаниям участников боев, орудия, переданные армии, были сильно изношены и к ним было мало боезапаса. История этих батарей мало изучена, и многие вопросы требуют уточнения.

В составе Приморской армии числились и два отдельных танковых батальона: 125-й и 81-й. Всего 47 легких танков различных модификаций (БТ-7, Т-37, Т-27, Т-26, Т-34). Большинство машин представляли собой пулеметные – Т-26 ранних выпусков. Лишь 8 танков имели пушки. Часть боевых машин, были переоборудованы в огнеметные танки с огнеметами севастопольского производства. Кроме того, в 81-м и 125-м отдельных танковых батальонах Приморской армии насчитывалось 7 бронеавтомобилей (БА-10 и БА-20).

Зенитная артиллерия Приморской армии состояла из 880-го отдельного зенитного полка (7 батарей с 20 орудиями калибра 85 мм), 26-го отдельного зенитного дивизиона (три батареи с 9 орудиями 76,2-мм образца 1938 г.) и 21-й отдельной прожекторной роты.

Артиллерия Береговой обороны к началу третьего штурма состояла из:

– 1-го отдельного дивизиона в составе двух башенных батарей: № 30 и 35 с 8 орудиями 305-мм калибра;

– 2-го отдельного артиллерийского дивизиона в составе батарей: № 8 (4х45-мм 21К), № 12 (3х130-мм Б-13), № 14(3х130-мм Б-13), № 2 (2х100-мм Б-24БМ) и № 2-бис (2х100-мм Б-24БМ);

– 3-го отдельного артиллерийского дивизиона в составе трех батарей: №18 (4х152-мм), № 19 (2х152-мм) и № 705 (2х130-мм, обр. 1913 г.);

– 177-го (бывшего 4-го) отдельного артиллерийского дивизиона в составе батарей: № 701 (2х130-мм Б-13), № 702 (2х130-мм, обр. 1913 г.), № 702-бис (2х130-мм Б-13), № 703 (2х130-мм обр. 1913 г. и 1х180-мм) и № 704 (2х130-мм обр. 1913 г. и 2х100-мм Б24БМ);

– четырех артиллерийско-пулеметных батальонов ДОТов и дЗОТов (1, 2, 3 и 4-го) с 64 орудиями калибра от 45 до 130 мм и около 75 пулеметов;

– двух отдельных тяжелых подвижных батарей (724-й и 725-й) с 8 полевыми орудиями калибра 152 мм;

– бронепоезда «Железняков» с тремя универсальными орудиями калибра 76 мм.

Нужно отметить, что материальная часть береговой артиллерии и дотов была сильно изношена. Орудия были многократно отремонтированы, пневматика орудий Б-13 и Б-24 не действовала, на многих батареях не хватало приборов управления стрельбой, отсутствовали дальномеры. Огонь велся по пристрелянным участкам. Зачастую под словом «артиллерийский ДОТ» понималось морское орудие, иногда даже без щита, установленное за земляным валом.

В составе Береговой обороны были части морской пехоты, стрелковые и специальные части и подразделения:

– 9-я бригада морской пехоты в составе четырех стрелковых батальонов, артиллерийского и минометного дивизионов (это было уже третье формирование бригады, остатки первых двух формирований были еще раньше влиты в состав СОР);

– местный стрелковый полк в составе трех стрелковых батальонов (каждый численностью не более роты);

– 178-й отдельный инженерно-саперный батальон (бывший местный инженерно-саперный батальон);

– запасной артиллерийский полк (существовавший в основном в отчетах и сводках, его численность составляла всего 241 человек);

– отдельные химическая и дегазационная роты и три огнеметно-фугасные роты.

Всего в Береговой обороне, включая артиллерию 9-й бригады морской пехоты (31 орудие), было 151 артиллерийское орудие и до 12 батальонов (пулеметно-артиллерийских, стрелковых и морской пехоты), задействованных, в основном, в противодесантной обороне.

Итого: на позициях СОР находилось 551 орудие (с учетом 151 орудия береговой обороны); 1770 минометов и 12 реактивных установок М-8, 8 танков, вооруженных орудием. И это против 2225 орудий, 75 самоходных орудий, 125 танков.

Многократное преимущество немецкой авиации было настолько очевидно, что не требует каких либо доказательств. Преимущество по артиллерии и танкам у немецко-румынской группировки настолько подавляющее, что вопросов на этот счет не возникает.

При углубленном анализе проблемы обеспечения артиллерии СОР боеприпасами выясняется следующая картина:

1. Определенную суету, нервозность и неуверенность в организацию артиллерийской обороны крепости внесла непродуманная, самодеятельная эвакуация на Кавказ части артиллерийского боезапаса для береговой и армейской артиллерии.

2. Одной из основных причин систематического дефицита снарядов на позициях армейской и береговой артиллерии явилось слабая организация тылового обеспечения – в первую очередь системы контроля за расходом и своевременной доставкой снарядов.

3. Непродуманная система размещения и складирования боеприпасов в звене – дивизия – полк, бригада – батальон, приводящая к вынужденному оставлению противнику или самоуничтожению боеприпасов в ходе активных боевых действий.

4. Слабое оборудование и как следствие – повышенная уязвимость складов дивизионных хранилищ от атак авиации и ударов артиллерии противника, приводящая к неоправданным потерям боеприпасов.

5. Периодические проблемы с восполнением дефицитного боезапаса за счет его поставок с Кавказа.

Вывод: основная причина перебоев обеспечения частей СОР артиллерийским боезапасом в отсутствии четкой и грамотной организации артиллерийского снабжения. За это должны были нести ответственность: начальник артиллерии Приморской армии полковник Рыжи, ВРИО начальника артиллерийского отдела флота полковник Донец, В полной отвечали за эту проблему начальник штаба армии генерал-майор Крылов и начальник штаба СОР капитан 1 ранга Васильев.

лем за систематическое пьянство (см. Директиву Начальника ГлавПУ № 28695с от 6 февраля 1942), назначен командиром 8-й роты 3-го батальона бригады морской пехоты ЧФ, затем начальником штаба отдельного дивизиона канонерских лодок ЧФ.

В 1942 году вторично осужден на 10 лет лишения свободы, разжалован. Погиб в ходе десанта в районе Южной Озерейки на борту катера «№ 051». Определением Военного трибунала ЧФ от 21 мая 1943 года судимость снята.

Шейхатович Михаил Исаакович

Годы жизни: (11 июня 1910 – 1980). Капитан 3 ранга.

Образование: Военно-морское училище им. Фрунзе (1936), Курсы командного состава Учебного отряда подводного плавания им. Кирова (1938).

Карьера: штурман «М-56» (1936 – 1937), помощник командира «А-2» (1938 – 1939), командир «М-49» (27 июня 1939 – 21 ноября 1940), «Щ-129» (21 ноября 1940 – 24 февраля 1942), экспериментальной «М-401» (9 апреля 1942 – 21 марта 1947). Приговорен военным трибуналом за злоупотребление служебным положением к 5 годам лишения свободы. В 1952 году освобожден, позже реабилитирован, судимость снята. Работал заместителем главного инженера на кораблестроительном заводе в Рыбинске. Последнее место работы – заместитель главного конструктора ЦКБ «Рубин».

Фролов Александр Сергеевич

Годы жизни: 21.8(2.9).1902 – 9.8.1952, Москва, советский военачальник, вице-адмирал (1944). Член КПСС с 1925 г. В Советской Армии с 1918 г., в ВМФ – с 1922 г. Окончил Военно-морское училище им. М.В. Фрунзе в 1927 году, подводный класс Спецкурсов усовершенствования командного состава в 1930 году, курсы при Военно-морской академии в 1932 году и Воен. академию Генштаба в 1951. В 1918-1920 гг. служил рядовым в войсках связи, с 1920 г. – в органах ВЧК, принимал участие в ликвидации Кронштадтского мятежа. С 1927 на Черномор, флоте: командир роты учебного, отряда, вахтенный начальник тральщика, помощник командира и командир ПЛ, командир дивизиона, начальник штаба и командир бригады ПЛ. С сентября 1940 года – заместитель начальника штаба Черноморского флота.

Во время Великой Отечеств, войны командовал Новороссийской ВМБ (июль-сентябрь 1941), с сентября 1941 г. – Дунайской военной флотилией, сумел успешно, с минимальными потерями обеспечить переход кораблей флотилии в Севастополь и далее – в Керчь. Командуя флотилией, обеспечил переправу войск и гражданского населения при оставлении нашими войсками Керчи в ноябре 1941 года. Командуя Керченской ВМБ, обеспечил выполнение боевой задачи в Керченско-Феодосийской десантной операции. Командуя с ноября 1941года по июнь 1942года Керченской военно-морской базой, обеспечивал перевозки войск и техники в интересах Крымского фронта. После разгрома войск Крымского фронта обеспечивал эвакуацию войск и техники через Керченский пролив. Обвинен Львом Мехлисом в срыве эвакуации войск и отдан под суд военного трибунала. После ходатайства адмирала Кузнецова перед Сталиным обвинения с контр-адмирала Фролова были сняты.

С июня 1942 по январь 1943 гг. – начальник тыла Черноморского флота. С января 1943 г. – начальник управления подводного плавания ВМФ, с ноября – консультант по военно-морским вопросам при представителе СССР в Консультативном Совете по делам Италии (Алжир). С июня 1944 г. – начальник штаба Тихоокеанского флота, участвовал в планировании, подготовке и осуществлении боевых действий на море в ходе войны с Японией. С января 1947 командующий 5-м ВМФ, с 1951 г. на преподавательской работе в Академии Генштаба. Награждён орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденами Ушакова 1-й степени, Нахимова 1-й степени, Красной Звезды и медалями.

Первые два месяца войны постоянно «пересекался» по ряду должностей с контр-адмиралом Николаем Осиповичем Абрамовым. Невольно возникает ощущение, что и Фролова и Абрамова из под удара неоднократно выводил Николай Герасимович Кузнецов. Подчиненный Фролова – начальник конвойной службы Керченской ВМБ капитан-лейтенант Козюберда, по тому же обвинению получил по приговору военного трибунала 10 лет лагерей, с заменой на 3 месяца штрафного батальона и погиб в бою. А многократно «проколовшиеся» адмиралы регулярно переходили с должности на должность и только, когда терпение у Наркома лопнуло, он способствовал и назначению их на военно-дипломатические должности.

*  *  *  *  *  *  *

Приведенные мной краткие биографические справки на офицеров флота являются документальным свидетельством – своеобразным блоком информации, позволяющим представить себе героизм и трагизм борьбы в условиях колоссальных физических и психологических нагрузок, на фоне тупости, бессердечности, а в отдельных случаях – явного сволочизма командования по отношению к людям, вынесших на своих плечах основную тяжесть борьбы с фашизмом на Черном море.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подводя итог первой части исследования, следует отметить, что рассмотрев в отдельных главах наиболее проблемные аспекты деятельности командования флотом и Севастопольским оборонительным районом, мы не ответили на главный вопрос – насколько успешно может быть в целом оценена деятельность командования по руководству обороной Севастополя. Наши оппоненты, не воспринимая всерьез весь негатив, имевший место в ходе начального периода войны на Черном море, скажут: зачем выискивать недостатки, заниматься очернительством заслуженных военачальников, высокая оценка деятельности которых была дана на самом высоком уровне и прошла испытания многими десятилетиями и прочее?

Одесса героически держалась более трех месяцев, Севастополь сражался в полной блокаде девять месяцев, сдерживая и обескровливая 11-ю армию Манштейна, не пуская ее на Кавказ. Флот своими батареями, батальонами и бригадами морской пехоты составил костяк этой обороны. Флот своими боевыми кораблями, авиацией и транспортами обеспечивал эту напряженную и героическую борьбу. Разве этого мало?

Никто не ставит под сомнение героические усилия и большие жертвы, принесенные армией, флотом и населением Одессы, Севастополя. Вопрос лишь в том, насколько были оправданы эти усилия и жертвы, и насколько эффективно действовали руководители, возглавляя эту борьбу. Пока нам трудно освободиться от навязчивой мысли, что защитники Одессы и в еще большей мере защитники Севастополя героически отражали натиск врага, не, благодаря, а зачастую вопреки  деятельности своего командования.

Давайте на время отрешимся от слов до боли знакомой песни Булата Окуджавы кинофильма «Белорусский вокзал»: «мы за ценой не постоим...», и в каждом отдельном эпизоде борьбы за Севастополь попытаемся оценить те усилия и те жертвы, понесенные в борьбе; ту кровь, что была пролита защитниками Севастополя.

Мы не собираемся ничего прощать ни нашим врагам, ни тем руководителям, что смотрели на жизни своих подчиненных как на расходный материал, годный только для достижения поставленных и не всегда оправданных обстоятельствами целей. Для того, чтобы иметь основания для объективной оценки деятельности командования СОР в процессе обороны Севастополя нам придется, привлекая все возможные источники информации, день за днем проследить и оценить процесс боевой, административной и хозяйственной деятельности руководства.

Этому и будет посвящена вторая часть нашего исследования.

Перечень использованных источников и литературы

1. Воспоминания участников обороны Севастополя 1941–42 гг. последних дней. Фонд музея КЧФ д. НВМ.

2. А.Г. Васильев. Отчет по итогам обороны Севастополя за июнь 1942 года. Отд. ЦВМА. ф. 83. д. 488. л. 115.2. Д.И. Пискунов. Рукопись «Заключительный этап обороны Севастополя 1941–42 гг.» онд музея.

3. И.С. Маношин. Запись беседы на пленке с В.И. Мищенко в Кривом Роге 10.07.98 г. Фонд музея.

4. И.С. Маношин. Запись на пленку беседы с Д.И. Пискуновым 2.11.85 г. г. Калинин. Фонд музея КЧФ.

5. Отдел ЦВМА ф. 10. д. 1951. Л. 297. Отчет по обороне Севастополя, т. 1.

6. С.М. Буденный Отчет в ГШ РККА. Отд, ЦВМА. ф. 83. д. 488. лл. 69–70.

7. А.М. Василевский Дело всей жизни. М. Политиздат. 1974 г. стр. 188.

8. Отдел. ЦВМА. ф. 10. д. 18506. л. 181. Исторический журнал ЧФ.

9. П.А. Моргунов. Героический Севастополь. М. Наука. 1979 г.

10. Д.И. Пискунов. 95-я Молдавская. Кишинев. 1987 г. Картя Молдавенеску.

11. С.Д. Якунин. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 303.

12. Н.А. Анишин. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 304

13. И.С. Маношин. Воспоминания Г.П. Зюзько. Запись на пленку беседы с ним 10.12.88 г. в Севастополе.

14. Р.С. Иванова-Холодняк. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 259–271.

15. Г.П. Бильченко. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. л. 407.

16. И.С. Шаров. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 658.

17. И.М. Харченко. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 428–433.

18. Г.А. Воловик. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 213.

19. И.С. Ятманов. Такое не забывается. Йошкар-Ола. 1971 г.

20. Наумов. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 417.

21. И.П. Михайлик. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 318–325.

22. Лощенко. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп./д. 282 л. 178.

23. В.И. Мищенко. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 666.

24. С.П. Ильченко. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ.

25. С.В. Пух. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 419 -420.л. 626–627.

26. К.Н. Кварцхелия. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 650

27. Г.А. Воловик. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 206.

28. Г.И. Овсянников. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 153–158.

29. Н.М. Бусяк. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 486–487.

30. В.А. Типков. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 421–422.

31. И.Ф. Хомич. Стеногр. Воен.-истор. конференция. 1961 г. Севморбибл. т. 2. П. л. 589. д. НВМ. лл. 337–341.

32. А.И. Почечуев. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 443.

33. П.В. Егоров. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 279–281.

34. В.М. Осотов. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 559–562.

35. Г.П. Сорокин. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 563–564.

36. А.П. Авдошенков. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 518–519.

37. Н.И. Андриянов. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 506–507.

38. В.А. Семенов. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 651.

39. И.П. Пыжов. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 648.

40. Т.А. Любецкая. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 476–479.

41. Н.А. Янченко. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 508–512.

42. И.В. Антонюк. Воспоминания. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282. л. 11.

43. Л.А. Тарасенко. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 488–490.

44. А.П. Утин. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 316–317.

45. Ф.П. Городов. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ.

46. И.С. Маношин. Запись на пленку беседы с Н.Н. Алексеенко. 25.01.85 г. в г. Херсоне. Фонд музея КЧФ.

47. Г.П. Сорокин. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 563–564.

48. А.М. Восканов. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 544–547.

49. А.Е. Зинченко. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 166–173.

50. Попов. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 630.

51. В.Н. Фокусов. Воспоминания. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 513–517.

52. Отд Отд. ЦВМА. ф. 10 д. 1950. Отчет по обороне Севастополя, лл. 108-112. ЦВМА,  ф. 10. д. 1950. л. 127.

53. Т.К. Коломиец. На бастионах чапаевцы. Крым. 1970 г.

54. Э. Манштейн. Утерянные победы. М. 1957 г.

55. ЦВМА. ф. 2092. оп. 1. ед. хр. 117. Хроника ВОВ на ЧФ. вып. 2.1946 г. л. 322.

56. П.Ф. Горпищенко. Отчет. Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9120. л. 62.

57. Е.И. Жидилов. Отчет. Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9120. л. 59.

58. Р.И. Володченков. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 32. л. 47.

59. С.В. Козленков. Рукопись. Пограничники в обороне Севастополя 1941–42 гг.

стр. 28. Фонд музея КЧФ.

60. ЦВМА. ф. 2092. Хроника ВОВ.

61. Отд. ЦВМА ф. 10. д. 1952. л. 36.

62. Отд. ЦВМА ф. 10. л. 1951. л. 320.

63. Отд. ЦВМА ф. 83. д. 308. л. 262.

64. ЦВМА ф. 1087. оп. 5. д. 73. л. 130

65. Отд. ЦВМА ф. 10. д. 1950. лл. 396–400. д. 20. лл. 325–327.

66. Отд. ЦВМА. ф. 83. л. 98 ф. 10. д. 9143. лл. 15–14.

67. Центр. Арх. МО РФ. ф. 288. оп. 9900. д. 132. лл. 26–27.

68. Н.В. Благовещенский. Отчет. Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9120. лл. 64–66.

69. А.Т. Ильин. Воспоминания. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282 лл. 89–90.

70. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282. лл. 89–90. 199.

71. А.Ф. Краснодубец. Брошюра. Боевая деятельность малых охотников за ПЛ в ВОВ на ЧФ. Севастополь. 1993 г. Отдел БП шт. ЧФ. стр. 7.

72. А.В. Басов. Крым в Великой Отечественной войне 1941–45 гг. Вопросы и ответы. Симферополь. Таврия. 1994 г., стр. 43.

73. В.И. Мищенко. Сборник воспоминаний участников обороны Севастополя.

Фонд музея КЧФ. Д. НВМ. л. 607.

74. В.В. Гусаров. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 378.

75. И.И. Карякин. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 254.

76. Н.И. Головко. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 342–355.

77. В.А. Володин. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 389–399.

78. В.И. Осокин. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 400–401.

79. В.М. Голов. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. 681–682.

80. В.В. Гусаров. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 378.

81. В.Т. Кирсанов. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 184.

82. Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9606. л. 190. Боевое донесение командира СКА-0105

ст. л-та Шаруева от 3.07.42 г.

83. Ф.С. Октябрьский. Доклад на воен.-ист. конференции 1961 г. Морская библиотека, т. 1. стр. 1102.

84. И.А. Заруба. Воспоминания. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3 д. 282. л. 163.

85. И.С. Маношин. На причалах Севастополя 1941-42 гг. Севастополь. Флаг Родины. 1991 г. стр. 21.

86. З.Г. Олейник. Горькая правда войны 1993 г. Самиздат. Кременчуг, стр. 90. Фонд музея КЧФ.

87. З.Г. Олейник. Воспом. о выступл. Октябрьского в 1968 г. в Матросском клубе г. Севастополя. Фонд музея КЧФ.

88. Отдел ЦВМА ф. 83. д. 488.

89. Отдел ЦВМА. ф. 10д. 1950. л. 127.

90. Центр. Арх. МО РФ. ф. 288. оп. 9900 д. 132. л. 27.

91. Отдел ЦВМА ф. 10. д. 1951. л. 305.

92. Неменко А.В. Огненные рубежи ч. 1, ч. 2, ч. 3, ч. 4. Севастополь. 2001.

92. Мощанский И.Б. Борьба за Крым (сентябрь 1941–июль 1942 года). Симферополь. 2007.

93. Хренов А.Ф. Мосты к победе. Москва. 1978.

94. Карпов В.В. Полководец. Москва. 1989.

95. Широкорад А.Б. Адмирал Октябрьский против Муссолини. Севастополь. 2010.

96. Октябрьская Р.Ф. Люди из прошлого. Севастополь. 1989.

97. А. В. Басов «Крым в Великой Отечественной войне 1941–42 гг.» Вып. 4. Вопросы и ответы. Симф. Таврия. 1994 г. стр. 53–54. Донесения 30-го арм. корп. войск вермахта.

I. Разведотдел корпуса докладывает в штаб 11 армии от 7.07.42 г. ...1.07.42 г. захвачено пленных 9720... Дело 03/32098 л. 608/ Затем идет длинный список захваченной техники — Г.Л./.Особое примечание: прошлой ночью итальянские быстроходные катера возле Ялты потопили два бронированных катера русских. Был захвачен командир дивизии и много комиссаров. Пленные находятся в Ялте. Допрос пленных по приказу из армии продолжается.

II. Количество захваченных пленных в полосе корпуса за период с 21 до 30.06.42 г. составило 6504 чел. Дело 03/32098. л. 604.

IV. Донесение от 4.07.42 г. За период с 3-го по 4-е июля было захвачено пленных 33624 чел. Дело 03/32098 л. 633.

VII. Разведотдел корпуса. Вечернее донесение в 11 армию от 7.07.42 г. Новых частей не установлено. Пленные показывают, что на мысе Херсонес — находится еще 4–5 чел., которые имеют радиосвязь с Новороссийском. 6.07.42 г. захвачено 512 пленных. Дополнение к донесению за 1.07.42 г. вечером были захвачены итальянскими катерами 12 чел. из 381-го СП, которые вышли из Балаклавы на весельных лодках. Д. 03/ 32098. л. 643.

VIII. Донесение от Ш.07.42 с. За период с 07.06.42 г. XXX АК захватил 80914 чел. пленных, 269 артиллерийских орудий и много другой военной техники и материалов. Д. 03/32095. л. 287.

II. Донесение от 11.07.42 г. XXX АК за период боев в Севастополе захватил пленных с 7.06. по 10.07.42 г. 80914 человек. Д. 03/32098. л. 663.

Примечание А. В. Басова: последние два донесения взяты из разных дел оперативного и разведотдела. Данные сходятся. Возможно, у них тоже были приписки, так как в обороне принимали участие и жители города.

98. В.Е. Турин. Воспоминания. Письмо Н.М. Кулакову. Фонд музея КЧФ. д. НВМ л. 333.

© Copyright: Борис Никольский, 2014

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg