«Войны Роз»

Войны Роз (fb2) - Войны Роз (пер. А. А. Кралина) 1789K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джек Роберт Ландер

Дж.Р. Ландер ВОЙНЫ РОЗ

2013

Посвящается моей маме

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Вот уже почти полвека «Войны Роз», книга крупного специалиста по средневековой английской политической истории профессора Дж. Ландера, пользуется неизменным успехом. За это время монография переиздавалась в Великобритании десятки раз, а теперь и у русскоязычного читателя впервые появилась возможность с ней познакомиться.

«Войны Роз» является первой в серии из четырех одноименных книг, написанных в разное время английскими историками-медиевистами о событиях, которые происходили в средневековой Англии в XV в. и были связаны с политической борьбой двух влиятельных династий — Ланкастеров и Йорков. В свое время такое образное определение противостоянию английских элит по изображению на эмблемах враждующих домов (белая роза — для Йорков, алая — для Ланкастеров) в повести «Анна Гейерштейнская» дал сэр Вальтер Скотт, благодаря которому начиная с XIX в. это выражение стало популярным, вошло в научный обиход и даже дало название для целой череды научных и научно-популярных публикаций.

Несмотря на установившиеся в исторической литературе хронологические рамки конфликта (1455—1485), носящего столь романтичное название, отдельные связанные с войной столкновения имели место как до, так и после войны. Основная причина войн заключалась в отсутствии четкого публичного права, регламентирующего престолонаследие. Именно эта правовая лакуна привела к тому, что Ланкастеры претендовали на корону как наследники Эдуарда III по мужской линии, отрицая права Ричарда Йоркского, основного наследника, который вел свой род по женской линии. Война завершилась победой Генриха Тюдора из рода Ланкастеров, основавшего династию, правившую Англией и Уэльсом в течение 117 лет.

Проделав огромную и плодотворную работу в британских и французских архивах, рукописных фондах и книгохранилищах, Дж. Ландеру удалось обнаружить и систематизировать уникальные хроники, мемуары, деловые соглашения и письма высокопоставленных особ той эпохи, с помощью которых он постарался проиллюстрировать один из наиболее драматичных периодов в истории Англии. Очевидно, что при освещении событий какие-то из привлеченных Ландером первоисточников наряду с исторической правдой отражают тенденциозное мнение, нелепые слухи, парадную пропаганду или даже клевету. Но как раз на основе таких, порой прямо противоположных и противоречащих друг другу фактов и складывается более или менее объективная историческая картина, восстановить которую иными способами мы сейчас уже не в силах. Многие из этих первоисточников до сих пор не изданы и доступны ученым только в наиболее укомплектованных библиотеках Западной Европы, поэтому их появление в русском переводе, пусть даже в виде цитат и ссылок, уже даст пищу для размышления любому образованному читателю, а не только профессиональному историку.

Монография Дж. Ландера целиком и полностью основывается на первоклассном, оригинальном и неизбитом историческом материале, что не только очень выгодно отличает ее от работ его последователей, но и дает возможность современному читателю глубоко проникнуться духом и реалиями той эпохи и разглядеть детали, которые нередко пропадают в тени сухих исторических фактов. На случай, если выводы автора покажутся не вполне убедительными, даны точные ссылки на оригиналы документов, использованных в книге.

Большая часть текста книги представлена на частично адаптированном автором среднеанглийском языке, при переводе которого на русский была сделана попытка максимально сохранить его архаичную специфику, несущую на себе «патину времени». Поэтому длинные, занимающие иногда до полустраницы пассажи, составляющие одно предложение, не случайны. Также необходимо отметить, что общеизвестные имена собственные и топонимы даются в привычной транслитерации, остальные были унифицированы — в таких случаях за именем или названием в круглых скобках дано оригинальное написание. В квадратных скобках (если нет других объяснений) заключены слова, отсутствовавшие в оригинальном тексте, но показавшиеся необходимыми при переводе для устранения неясностей или разночтений.

Данная книга может быть не только предназначена для специалистов-историков, но и рекомендована широкому кругу читателей. Переводчик выражает глубокую признательность за помощь в работе и ценные советы и замечания к. ист. н., доценту, преподавателю исторического факультета СПбГУ Л. П. Сергеевой и к. ист. н., ст. н. с. ИВР РАН А. А. Хисматулину.

А. Кралина

БЛАГОДАРНОСТИ

Издатели хотели бы поблагодарить следующих лиц и следующие организации за их любезное разрешение использовать цитаты: Гилдхолскую библиотеку, муниципалитет Лондона за выдержки из Большой Хроники Лондона; инспектора Государственной канцелярии ее величества за материалы, охраняемые государственным авторским правом, из государственного архива (ссылки: Е.404/57/166, Е.404/62/188 и К.В.9/118/30); Совет Королевского исторического общества и профессора Д. Хэя за фрагменты из “Anglica Historia of Polydore Vergil”; издательство Кембриджского университета и лично г-на С. В. Краймса за выдержки из перевода сэра Дж. Фортескью “De Laudibus Legum Anglie”; издательство Клэрндэн, Оксфорд, и г-на С. Дж. Армстронга за фрагменты из перевода Манчини “The Usurpation of Richard III”; издательство “The Clarendon Press” Колумбийского университета и лично г-на Р. X. Роббинса за стихотворение “The Five Dogs of London” из “Historical Poems of the 14th and 15th Centuries”; “Eyre & Spottiswoode” за разрешение от имени г-на В. Е. Кэмпбэлла использовать выдержки из издания “The Works of Sir Thomas More”; “Longmans, Green &' Co”, и г-жу И. Д. Торнли за фрагменты перевода из “England under the Yorkists” Дж. де Ваурин; издательство “Lutterworth” и г-на Бересфорда за выдержки из “The Lost Villages of England”; компанию “Mercers” за фрагменты из “Acts of Court”, изданные Л. Лайеллом и Ф. Д. Уотни; г-жу К. С. Джеймс за фрагменты перевода г-на М. Р. Джеймса “Collectarium Mansuetudinum et Bonorum Morum Regis Henrici VI”.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Общеизвестно, что материалы по английской истории середины XV столетия сложны для обработки. Многие исследователи в замешательстве были вынуждены вторить отчаянному восклицанию историка XVII в. Уильяма Николсона, который после попытки систематизировать историю правления короля Эдуарда IV признался, что зашел в тупик, стараясь «из такого чудовищного нагромождения абсурда и неразберихи создать единую историческую картину». Хотя его последователи и получили в свое распоряжение множество официальных документов, последние изобилуют административными подробностями, при описании которых используется деловой английский, скучный канцелярский язык, лишенный какого бы то ни было изящества. Лишь иногда они подходят для цитирования в книге такого рода. Поэтому я не приношу извинения за выбор цитат (за некоторым исключением) из уже напечатанных хроник и писем — многие из них (если есть необходимость в оправданиях) не изданы, зачастую неполны и доступны ученым только в наиболее укомплектованных библиотеках.

Четкое описание событий середины XV в., которое дают хрестоматии по истории, не всегда достоверно. На самом деле часто в них представлена мозаика, составленная из легенд, смешанных со слухами, и все мы слишком часто принимаем это за факты. Убедительную политическую историю этого периода еще предстоит написать, и успех тут будет зависеть от более детального исследования экономической и социальной структуры и от издания новых и более критических публикаций целого ряда хроник. Многие из писем и рассказов, на которые ссылается автор этой книги, наряду с исторической правдой содержат пристрастные мнения, нелепые слухи, парадную пропаганду или грязную клевету. Но не нужно брезговать даже приводящими в замешательство наветами недобросовестных политиков или ложными, простодушными представлениями лондонских торговцев и сельских жителей. Мысли людей, их привязанности и предубеждения зачастую так же важны в истории, как и сама истина! Я постарался указать на наиболее вызывающие несуразности такого рода: было бы невозможно обозначить их все даже в обширных (и весьма неуместных) критических материалах.

Эта книга предназначена для широкого круга читателей, не для специалистов. Несмотря на то, что существуют серьезные возражения против такого метода, для более легкого чтения я, насколько возможно, модернизировал написание и пунктуацию, оставляя грамматические конструкции и структуру предложений в их оригинальной форме, чтобы сохранить суть первоисточника — хотя и невозможно быть абсолютно последовательным в таких вопросах. Точные ссылки даны для всех цитат, и, следовательно, ученый может легко проследить, из каких оригиналов они взяты. Где возможно, я использовал существующие переводы латинских и французских источников. Они указаны в библиографии. Остальные переводы мои собственные. Я хочу поблагодарить г-на Ф. Лиройда (F. Learoyd), профессоров П. Чейви (P. Chavy) и И. Коффин (I. Coffin) за советы и помощь в переводе отрывков с французского и профессора Дж. П. Этертона (J. P. Atherton) за помощь с цитатами из работ аббата Ветамстеда (Whethamstede) во второй главе. Профессор X. С. Грантер (Н. S. Granter) был любезен прочесть и оценить введение.

Эта книга была начата под знойным солнцем Западной Африки и закончена среди снежных бурь Новой Шотландии, вдали от любых собраний книг по пятнадцатому столетию. Большая часть копий была сделана во время двух поездок в Англию. Я обязан поблагодарить университет Ганы, который предоставил мне дополнительный отпуск для этой цели, и Университет Далхузи, который, насколько это было возможно, свел мои обязанности к минимуму, благодаря чему я смог закончить эту книгу.

Дж. Р. Ландер

Галифакс, Новая Шотландия.

Апрель, 1965

ВВЕДЕНИЕ

События, которые великий писатель, автор сэр Вальтер Скотт назвал «Войной Роз»[1], дабы приукрасить этот назидательный, почти драматический сюжет английской истории пятнадцатого века, впервые отображены итальянским церковником Полидором Вергилием из Урбино. К началу шестнадцатого столетия значение, которое латынь имела для дипломатии и пропаганды, настолько возросло, что монархи Северной Европы предпочитали предъявлять миру доказательства своих родословных в светской прозе итальянских историков. Паоло Эмилиани уже писал такую историю при французском дворе, когда в 1502 г. Полидор, дипломат и сборщик старинного папского налога «пенс в пользу святого Петра», на правах посланника Адриано Кастелли (Adriano Castelli) прибыл в Англию.

Поощряемый Генрихом VII, Полидор вскоре стал собирать материалы для написания истории Англии и к 1513 г. закончил первый вариант своей Anglica Historia. Эта работа, сделавшаяся вскоре хорошо известной, часто становилась образцом для просвещенных историков, писавших в Англии во времена Тюдоров. Летописец Генриха, Эдуард Холл, дополнил, приукрасил, почти канонизировал образ, созданный его итальянским предшественником; таким он и дошел до Шекспира, который, пренебрегая педантичным уважением ученых к «старым, поеденным мышами документам», как называл их сэр Филипп Сидней, с вольностью поэта игнорировал или менял суть неудобных фактов, чтобы драматизировать нравственные аспекты{1}. Полидор Вергилий же изобразил картину мира, где на протяжении веков общественные институты были более или менее стабильны и где, в рамках этой стабильной структуры, личности конкретных королей определяли судьбу их государств. Три устойчивых убеждения довлели над умами поколений, о которых он писал: неотступное присутствие руки Божьей в делах правителей, незыблемый характер родового наследования и святость помазанного короля.

Авторы пятнадцатого и шестнадцатого столетий были щедры на свидетельства вмешательства Бога в дела правителей. Филипп де Коммин изложил свои взгляды, заключавшееся в том, что правители этого мира, слишком могущественные, чтобы быть подконтрольными другим людям, были подчинены в своих деяниях особому вмешательству Всемогущего. Несмотря на то что для решения обычных юридических споров и установления истины в случаях с простыми смертными поединки уже не проводились, в делах правителей они продолжали существование благодаря идее свершения божественной справедливости в битве. Эдуард IV, согласно намекам некоторых авторов, его современников, отложил свою коронацию до знака Господнего благословления — победы в битве при Тоутоне. Иерархия существовала даже в прегрешениях. Поскольку Бог наблюдал за государями более пристально, то и карал их проступки с большей суровостью уже в этом мире, а место в царствии небесном они покупали по расценкам столь отличным от расценок для простых смертных, что это могло вызвать у их подданных лишь зависть.

«Только Бог может назначить наследника». Правители того времени считали лишение наследника его законных прав — хотя это было далеко не редким явлением — одним из тягчайших преступлений. Как пишет Шекспир вслед за Полидором Вергилием и Холлом, Ричард II сначала изгнал Генри Болинброка, затем, после смерти его отца, Джона Гонта, незаконно отобрал его наследное имение, герцогство Ланкастерское. Болинброк вернулся из изгнания, чтобы вернуть себе свои владения при поддержке части родовой знати. Генри Хотспер, по прозвищу Сорвиголова, описывает, каким он видел Болинброка:

Забытый, одинокий, он бежал На родину из ссылки за границу. Отец мой ждал его на берегу И встретил беглеца со всем радушьем. Когда ж он от него узнал, что тот Приехал только за своим наследством, За герцогством Ланкастерским, когда Услышал клятвы и увидел слезы, Отец поверил и пообещал Ему поддержку, что он и исполнил{2}.

Сам Болинброк возвратился в Англию без намерения узурпировать корону. Волею случая он получил высокий сан — и поплатился долгими несчастьями:

Бог ведает, какими, милый сын, Извилистыми, темными путями Достал корону я, как весь мой век Она мне лоб заботой тяжелила{3}.

Отобрать у человека его владения было великим грехом, вызывающим гнев Господень. Убить короля было грехом смертельным и несоизмеримо больший — «гнусным, черным, грязным», — слова не могли в полной мере выразить того ужаса, который порождало подобное прегрешение. В помазаннике Божьем есть часть тайны Господней. На нем лежит божественная благодать, и он не может быть умерщвлен без неминуемой Божьей кары. Даже на одну только мысль подданных о свержении Ричарда II епископ Карлейльский ответил предостережением о грядущем гневе:

Так можно ли судить вам государя, Носителя небесного величья, Избранника, наместника господня, Венчанного, помазанного Богом, И приговор заочно выносить{4}? Если же подобное случится, Кровь павших англичан удобрит землю, И многие грядущие века Оплачут горько это злое дело; К язычникам переселится мир, А здесь междоусобья разгорятся, Восстанет брат на брата, род на род. Насилье, страх, разруха и мятеж Здесь будут жить, и край наш будет зваться Голгофой и страною мертвецов{5}.

Наводящая ужас тема вины поднимается снова и снова. Даже в ночь перед Азенкуром Генриха V терзали думы о грехе и искуплении:

О, не сегодня, Боже, позабудь Про грех отца — как он добыл корону! Прах Ричарда я царственно почтил И больше горьких слез над ним пролил, Чем крови вытекло из жил его. Пять сотен бедняков я призреваю, Что воздевают руки дважды в день, Моля прощения за кровь{6}.

Генрих V избежал проклятия. Ему наследовал его сын, Генрих VI, чья слабость и неспособность контролировать вздорную аристократию дала Ричарду Йоркскому благоприятную возможность более решительно возобновить свои легитимистские притязания на трон. Одна трагедия перерастала в другую. Каждое новое преступление порождало очередную волну бесчинств. Убийство двух принцев — сыновей Эдуарда IV в Тауэре — плата за вероломство, совершенное им по возвращении из изгнания в 1471 г.: чтобы получить поддержку, он сразу заявил, что прибыл, дабы вернуть себе только герцогство Йоркское, свое фамильное владение, а не корону! В конце концов Босуортское сражение потопило в крови чудовищное воплощение злодейства в лице Ричарда III и объединило династии Йорков и Ланкастеров браком Генриха VII и Елизаветы Плантагенет:

Нет больше распрей, кончена вражда. Да будет мир на долгие года.

Все было готово для спокойствия и процветания Англии Тюдоров.

Законы жанра вынуждали Шекспира вмещать все события в определенные временные рамки. Он свел унылое описание политической жизни и войн к неисторическому, но трагическому единству, потрясающему нас своим напряжением и ужасом: вслед за Маргаритой Анжуйской мы представляем это царствование «пристанищем жестоких убийств». Начиная с призыва герцогини Глостер отомстить за Ричарда II, через шокирующее хвастовство принца Генриха, что он мог бы похоронить его легкомыслие в кровавых одеждах, через сцену при Тоутоне, где отец убивает сына и сын отца, зловоние смерти и ужаса достигает своего апогея в последних ядовитых издевках королевы Маргариты, обращенных к герцогине Йоркской:

Твоя утроба вытолкнула в мир Чудовище, которое нас губит. Тот пес, что, быв еще слепым щенком, Имел уж зубы, чтоб терзать ягнят И лакомиться их невинной кровью, Тот изверг, исказивший образ божий, Тот на земле невиданный тиран, В чьем королевстве стон стоит и плач, — Твоим был чревом порожден на свет Затем лишь, чтоб нас всех загнать в могилу{7}.

Однако столь кровожадную моралистическую стилистику нельзя считать полностью восходящей к традиции Полидора Вергилия и летописцев династии Тюдоров. Истоки такого подхода могут быть найдены в пропаганде Йорков. Проблема обоснованности притязаний дома Йорков не была столь простой, как заставляет нас поверить эта отредактированная всеми сторонами история.

В Англии XV века не существовало никакого сформулированного публичного права, регламентирующего престолонаследие. Ланкастеры претендовали на корону как наследники Эдуарда III по мужской линии, отрицая права Ричарда Йоркского, основного наследника, ведущего свой род по женской линии (Ричард Йоркский также был наследником и по мужской линии от пятого сына Эдуарда III, Эдмунда Лэнгли, но он никогда не основывал свои требования на этом факте), допуская, таким образом, существование в Англии вариант салического закона, который был ими же отвергнут во Франции.

В 1460 г. Ричард Йорк вновь поднял эту проблему и в ходе длительных дебатов пытался доказать правомочность своих притязаний, основываясь на аналогии с общим правом. В итоге благодаря этой аналогии заседавшая в парламенте знать, хоть и неохотно, признала его претензии правомерными. Достигнутый тогда компромисс, по которому Йорк признавался наследником Генриха VI в обход сына Генриха, принца Эдуарда, вскоре был разрушен. После того как несколькими неделями позже при сражении близ Уэйкфилда Ричард Йорк был убит, а Маргарита Анжуйская во Второй битве при Сент-Олбенсе победила другую армию сторонников Йорка под началом графа Уорика, лишь остаток фракции ради спасения отчаянной ситуации провозгласил сына Йорка, графа Марча, королем Эдуардом IV. Сторонники нового короля отнюдь не были многочисленны. Необходимость заставила его использовать любые возможности для укрепления своего шаткого положения.

Во время коронации в Вестминстере 4 марта 1461 г. была произнесена специальная речь, доказывающая его право на престол; это заявление повторилось почти дословно в ноябре на заседании его первого парламента. Король вместе со своими советниками отстаивал свои права, основываясь на декларации, которую его отец провозгласил за несколько месяцев до этого: «Даже если закон пока почивает и безмолвствует, все же он не зачах и не канет в вечность». Они делали вид, что никто не может поставить под сомнение законность права Эдуарда, и недавние беспорядки в королевстве язвительно приписывали Божьей каре за столь длительное терпение узурпации трона Ланкастерами и несправедливое лишение династии Йорков законного права на престол. Согласно такой интерпретации, Генрих IV «захватил корону и титул короля и повелителя этого государства и всех владений его; и, не удовольствовавшись даже этим, он замыслил еще большую гнусность, пугающую своей жестокостью, подлостью и злодейством: короля нашего Ричарда, помазанного на царство, коронованного и благословенного, и господина своего, и самого высокородного лорда на этой земле, против всех законов Божьих и человеческих и клятвы верности, свирепо и жестоко предал он лютой, отвратительной и мучительной смерти; вот почему скорбные предсмертные стенания каждого христианина, обращенные на небеса, не забыты и на земле, особенно в королевстве английском — потому, что оно терпело натиск невыносимого преследования, наказаний и несчастий, подобных которым не знало ни одно христианское государство… смуты, междоусобицы и беды, бесчинства, потоки невинной крови, попрание законов, несправедливость, бунты, вымогательства, убийства, насилие и порок верховодили в благородном государстве английском»{8}.

Правительство следило, чтобы такая пропаганда имела как можно более широкое распространение, и уже одно только чтение этого специфического заявления в парламенте должно было гарантировать, что оно станет хорошо известным. Полидор не смог не подпасть под влияние столь резких оценок. При описании эпохи правления Эдуарда IV он полагался как на популярную устную традицию, так и на воспоминания наделенных властью людей, переживших события тех дней, или тех, кто по крайней мере слышал о них от своих отцов. Поэтому он отразил то мнение о конце династии Ланкастеров, которого придерживались его современники-англичане, оказавшиеся под сильным воздействием пропаганды Йорков. «Миф Йорков», так настоятельно насаждавшийся в 1461 г., несомненно, должен был заложить основы более совершенного «мифа Тюдоров».

С тех пор как возобладал этот миф, многие поколения авторов, очевидно, полюбили писать о пятнадцатом столетии как о пропитанном кровью времени вырождения и упадка и сравнивали его с великим созидательным периодом средневековья. По современным меркам это столетие было буйным и хаотичным. Было ли оно значительно хуже, чем четырнадцатое или шестнадцатое столетие, и являлись ли его беспорядки результатом гражданских войн — это уже другой, и весьма спорный, вопрос. Очень эффектный, эклектичный сплав красочных легенд, кровавых сражений, изгнаний и лишения прав, стремительных разорений, ночей, полных отчаяния, и внезапных побед вводят в заблуждение относительно истинного состояния дел в стране. Скорее всего, в пятнадцатом веке Англия была захвачена войнами не более, чем в предыдущие столетия. Между 1066 и 1377 г. было только два периода длиною более тридцати лет, когда в стране в основном преобладал мир{9}. В течение Войны Роз продолжительность активных боевых действий между первым сражением при Сент-Олбенсе (1455 г.) и сражением при Стоуке (1487 г.) в сумме составляла немногим более двенадцати или тринадцати недель — двенадцать или тринадцать недель за тридцать два года{10}. Продвижение Генриха VII с момента его высадки в Милфорде до его победы на Босуортском поле продолжалось только четырнадцать дней.

Эти почти миниатюрные кампании не выносят никакого сравнения с масштабом войн в остальной части Европы. С некоторым преувеличением первое сражение при Сент-Олбенсе было описано как короткая стычка на улице{11}.

Только в битве при Тоутоне (1461 г.), самом большом сражении этого периода, участвовало, возможно, около 50 000 человек. Военная подготовка и тактика были одинаково примитивны. Закон предписывал каждому свободному англичанину в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет встать под ружье, однако подобная практика не позволяла создать настоящую армию. За исключением гарнизона Кале (который в любом случае не являлся действующей армией) и с 1468 г. личной гвардии короля, состоящей из двухсот стрелков, в стране не существовало никаких постоянных вооруженных сил, регулярно проходящих военную подготовку. Отряды, которые участвовали в сражениях Войны Роз, формировались наспех перед каждым конкретным решающим сражением и зачастую наперекор большому нежеланию будущих вояк и расформировывались сразу же по окончании битвы. Ни одна из сторон не могла позволить себе расходов на что-то более основательное{12}. Стратегия тоже была элементарна. При втором сражении у Сент-Олбенса Уорик просто не знал о подходе войск королевы Маргариты. Тоутон был захвачен в разгар снежной бури, Барнет — в тумане апреля, и даже прославленное преследование Эдуардом армии Ланкастера до Тьюксбери в 1471 г. отличалось скорее чрезвычайным упорством, чем талантливой стратегией.

Тем не менее несколько английских городов были разграблены в периоде 1459 по 1461 г., ни один не перенес длительной осады. Никто не жег своих предместий, чтобы облегчить их защиту от осаждающих, что в ходе Столетней войны были вынуждены сделать несколько французских городов. Подобная беспечность горожан тем более знаменательна, если вспомнить, что английские города по сравнению с европейскими были легкой добычей для нападающих. Вследствие раннего объединения Англии и мощи центральной власти необходимость в оборонительных сооружениях была меньше, чем где-либо еще. Небольшие укрепленные торговые городки, характерные для Франции, были почти неизвестны в Англии. Даже крупные города, такие как Рединг и Оксфорд, были недостаточно укреплены{13}. Возможно, ветхое состояние стен Лондона в известной степени объясняет готовность отцов города к переговорам как с Йорками, так и с Ланкастерами в 1450-х и 1460-х гг. Если это действительно так, значит, они продолжали чувствовать себя в достаточной безопасности. Несколькими годами позже они остались безучастными и отнеслись пренебрежительно к усилиям энергичного мэра по восстановлению укреплений.

Ретроспектива тех дней показывает несколько попустительское отношение к войне. К концу царствования Ричарда II фортификационная наука была почти неизвестна в Англии, пока Генрих VIII между 1538 и 1540 г. не построил цепь прибрежных артиллерийских фортов в новаторском иностранном стиле. Эпоха Войн Роз не создала ничего сопоставимого с фортификационными сооружениями и земляными укреплениями, возведенными в течение большой гражданской войны в семнадцатом столетии. Замки, подобные Таттершелу, Кайстеру, Эшби-де-ла-Зучу и Хейсменси (первые два имеют высоту, характерную для более поздних замков французского или рейнского стилей), были, несмотря на их обманчивый воинственный вид, скорее великолепными дворцами, чем крепостями.

Частные замки, построенные в течение пятнадцатого столетия, никак не могли иметь того значения в Войне Роз, которое им приписывалось. В действительности это были небольшие здания абсолютно невоенного характера. Когда Джон Норрей (Norreys) в период одной из наиболее острых стадий гражданской войны возводил Оквеллз (Ockwells) — к его смерти в 1465 г. строительство еще не было завершено, — он хотел построить дом, примечательный числом и размером окон, по проекту, основанному на простых, но гармоничных математических пропорциях; все это должно было служить эстетическому восприятию и было весьма далеко от оборонных задач{14}. Из старинных королевских замков только Харлеч (Harlech), в силу ряда причин ныне весьма неприметный, выдержал продолжительную блокаду. Остальная часть уэльских замков и известных цитаделей Северной Англии, которые играли заметную роль в борьбе начала 1460-х гг., никогда не противостояла осаде долее нескольких недель, а зачастую это вовсе был вопрос считанных дней.

Грабежи не были редкостью — без этого не может обойтись ни одна война. Однако жалобы на мародерство были единичны. Война имела очень ограниченное распространение. Любой причиненный ущерб был невелик по сравнению с разрушением, вызванным опустошительными набегами шотландцев и примкнувших к ним английских «мусорщиков» в начале четырнадцатого столетия, когда за годы между сражением при Баннокбуре и смертью Роберта I, короля Шотландии, доход от церквей, принадлежащих монастырю Дарем (Durham), упал с 412 фунтов до 10 фунтов в год{15}. В XV в. беспорядков в Англии было, конечно, меньше, чем на территории ее более бедного соседа, Шотландии. На фоне событий в северном королевстве, где два короля неистовствовали в течение двадцати лет и тянулась бесконечная кровавая вражда Черного и Красного Дугласов, Кричтонов и Ливингстонов, Война Роз кажется менее варварской. В то же время Англия кажется тихой обителью по сравнению с Богемией того времени с ее битвами кланов.

Советник Людовика XI, Филипп де Коммин, однажды заметил: «Англии более других королевств была ниспослана особая благостыня, что ни деревни, ни люди, ни жилища не были разорены, разрушены или уничтожены; но бремя войны легло только на воинов, и, особенно, на знать»{16}. Хотя сам Коммин и признавал, что он был не вполне осведомлен о деталях английской политики, его сопоставления обстановки в различных странах представляются чрезвычайно разумными.

Ущерб англичан не кажется большим по сравнению с тем ущербом, который они причинили многим провинциям Франции в ходе Столетней войны. Укрепленные церкви, почти неизвестные в Англии, снова, как и в более ранние времена, стали во Франции распространенным явлением. Хронист Молине (Molinet) полностью посвятил свою длинную поэму разрушению французских аббатств. Они достигли такого оскудения, какого не знали с Темных веков: монастыри во Франции так и не оправились после разрушения англичанами{17}. Когда наконец англичан выгнали из Гаскони в 1453 г., тридцать процентов деревень было полностью разорено или сильно разрушено{18}. Ничто в английской истории не могло сравниться с судьбой Лиможа (Limoges), где, согласно свидетельствам, в 1435 г. в городе осталось в живых лишь пять человек. Восстановление заняло более двадцати лет. Даже в 1480-х гг. некоторые районы все еще страдали из-за нехватки скота, отобранного во время войны: мужчины, женщины и дети вынуждены были впрягаться в плуги{19}. Разрушения вокруг Амьена были настолько велики, что церкви всего города и большинство культовых сооружений в округе необходимо было отстраивать заново — они были восстановлены приблизительно между 1470 и 1490 г.{20} Потребовалось примерно столько же времени, чтобы ликвидировать другое, более серьезное последствие войны — путаницу и противоречия в правах собственности: во время войны обеим сторонам дарились одни и те же поместья, часто по нескольку раз, что вызвало юридические проблемы и общественные конфликты гораздо более острые, чем любые конфискации и акты лишения прав, наложенные на представителей противоборствующих сторон в течение гражданских войн в Англии{21}.

Англия избежала ужасов вторжения иностранной власти: это склонило историков рассматривать Войну Роз исключительно как инцидент английской истории. Однако, хотя общественные беспорядки и были спровоцированы внутренним кризисом, они, несомненно, затронули не только Англию. Ни Ланкастеры, ни Йорки не решались призвать иностранную помощь, когда они могли бы рассчитывать на нее, и стремительные перемены в английской политике путали все расчеты государственных деятелей таких отдаленных дворов, как Милан, Неаполь и Арагон. Джон Калабрийский, брат Маргариты Анжуйской, основываясь на своем наследном праве, по-прежнему претендовал на трон Неаполя, и его итальянские амбиции отразились на судьбе его сестры в Англии.

В начале 1450-х гг. французы все еще боялись новых вторжений англичан; во второй половине десятилетия ими овладел страх перед Бургундией. Приблизительно с 1456 г. вплоть до смерти Карла Смелого в 1477 г. политика Северо-Западной Европы вертелась вокруг взаимных подозрений Франции и Бургундии. Это ожесточенное противостояние не знало запрещенных приемов. Лицемерие, интриги и жестокость их дипломатии могли бы научить Макиавелли не хуже, чем распри итальянских государств. Как только дипломатия терпела неудачу, война занимала ее место. Обе стороны конкурировали за союз с Англией, и много лет их амбиции усиливали хаос в английской политике.

После 1459 г. мысль объединить Англию и Бургундию для вторжения во Францию, чтобы лишить французской поддержки Джона Калабрийского, претендующего на Геную и Неаполь, захватила миланского герцога Франческо Сфорца. Роль его доверенного лица выполнял папский посол Франческо Коппини, который бессовестно использовал свое положение для поддержки Уорика и его сторонников, когда те предприняли свое наступление из Кале в 1460 г. В 1462 г. король Франции Людовик XI, опасаясь еще одного англо-бургундского союза, отказал в поддержке Маргарите Анжуйской, бросив ее в бедственном положении, хотя в конце года непосредственная опасность миновала его королевство.

Франция и Бургундия продолжали конкурировать между собой за альянс с Англией. Карл Смелый безуспешно пытался убедить Эдуарда присоединиться к Лиге общего блага против Людовика. Позже Франция добилась временного успеха, подтолкнув Карла к браку с Маргаритой Йоркской; согласно едкому замечанию одного летописца, для того, чтобы отомстить королю Франции, он был вынужден жениться на шлюхе. Действуя стремительно, Людовик (вероятно, уже в 1468 г.) стал реализовывать идею примирения королевы Маргариты с Уориком. Этот почти фантастический план привел к успешному вторжению в Англию в 1470 г., но в конечном счете потерпел неудачу, потому что Людовик, зайдя слишком далеко, спровоцировал марионеточное правительство Ланкастеров к агрессии против Бургундии. Тут герцог Карл, который до этого момента не демонстрировал особого сочувствия к горю своего испанского шурина, сразу же поддержал планы Эдуарда по контрнаступлению. Обе противоборствующие группировки — Маргарита и Уорик с одной стороны, Эдуард — с другой — пожертвовали, по крайней мере, частью своего успеха ради интересов чужеземцев, которые поддержали их во имя своих собственных целей. Даже после восстановления Эдуарда на троне в 1471 г. его французский поход, отсроченный до 1475 г., стал реальностью только после длительной чехарды из перемирий, отмены перемирий и противоречащих друг другу переговоров между этими тремя сторонами. Генрих VII вторгся в страну с помощью бретонцев, и в течение многих лет почти во всех дворах Северной Европы считалось целесообразным время от времени поддерживать притязания йоркистского самозванца Перкина Уорбека.

Хотя по континентальным меркам Англия избежала ужасов войны, она была достаточно неспокойной стороной. Задолго до гражданских войн и через много лет после них ее население постоянно горько жаловалось на «недостаток твердой власти и разгул лиходейства». По представлениям людей эпохи Средневековья, главенство справедливых законов всегда было присуще некоему давнему Золотому веку, и условия их собственной жизни, как им казалось, никак не соответствуют этому мифическому эталону{22}. Поскольку история более ранних веков накопила множество свидетельств чудовищных преступлений, наивно полагать, что в середине пятнадцатого столетия произошло масштабное ухудшение общественного устройства. Приведение в исполнение наказаний за уголовные преступления всегда было слабым местом{23}, и список злодеяний любого периода в Англии Средних веков или XVI в. представляет собой мрачную и зловещую картину[2].

За представителями благородных слоев общества числится столько же черных дел, сколько и за простолюдинами. Письма, относящиеся к XV в., часто демонстрируют настораживающую вспыльчивость нравов их авторов. Благородные члены компании Мерсеров на заседаниях компании хватались за ножи, угрожая друг другу. Дома лендлордов, которые обвиняли друг друга в целых списках преступлений, от насильственного вторжения до поджога и погрома, вскоре были снова в хороших отношениях и даже организовывали браки между членами своих семейств. Даже при Генрихе V варварские набеги и другие подобные бесчинства не были редкостью.

В 1415 г. слуги членов парламента от Шропшира подстерегли и напали на сборщиков налогов графства. Прекрасным примером головореза из джентльменов был Джон Ньюпорт, ветеран французских войн, которого герцог Йорк назначил управляющим острова Уайт. В 1450 г. жители острова жаловались:

…Упомянутый Джон Ньюпорт в те дни не имел никакого иного источника дохода, чтобы поддерживать свое высокое положение, помимо угнетения бедных людей в области, где он сидит, и он не задумываясь разорял несчастный остров; когда он был управляющим острова, он имел только десять марок жалованья, а имел стиль поведения и держал домашнее хозяйство подобно лорду, с такими дорогими винами, какие только можно себе представить, и называл себя кавалером Ньюпортом; а жители области именуют его Ньюпортом-толстосумом и поносят его ежедневно, как только он прибывает туда…{24}

Один из самых бурных потоков насилия не ослабевал из-за дефицита земли, сочетавшегося с невероятной запутанностью норм права на недвижимость. Слаборазвитые аграрные общества всегда глубоко погрязали в сутяжничестве. В позднем средневековье и шестнадцатом столетии люди использовали любой шанс для увеличения своих владений хотя бы на акр. Некоторые семейства лендлордов увязли в разнообразных судебных разбирательствах на долгие годы. Закон о недвижимости был не в состоянии удовлетворить все требования такого алчного общества. В порядке вещей были не только приводящие в уныние промедления и отсрочки — со времен Эдуарда I правовыми нормами вообще не было предусмотрено никаких ограничений исковой давности. На практике срок юридической памяти все еще восходил к 1189 г. Только в 1540 и затем в 1623 г. законодательство ввело некоторые немногочисленные средства судебной защиты для устранения этого недостатка{25}.

Неподтвержденные права собственности всюду стали одной из напастей общественной и экономической жизни. Многие люди, разозлившись на проволочки и противоречивость закона, прибегали к насилию, чтобы «восстановить справедливость». Для оправдания большинства из печально известных нападений на владения Пастонов выдвигался предлог якобы внезапно обнаруженных давних законных прав. Едва ли будет преувеличением сказать, что изъяны обветшавшего закона провоцировали больше беспорядков, чем единичные случаи гражданских войн.

Драматические переломные моменты истории искажают наше видение прошлого. Несмотря на эффектные конфликты, время от времени вспыхивавшие между власть предержащими, отношения в государственной верхушке представляли собой нормальное взаимодействие короля и аристократии. В то время как все авторы, начиная с пятнадцатого столетия и до наших дней, полностью осудили непреклонные амбиции могущественных подданных, видя в них угрозу королю от высокородной знати, «равной ему», как выразился сэр Джон Фортескью (13947-1476), — они слишком часто оставляли без внимания менее интересные (поскольку те были не столь влиятельными) слои общества. Эдуард IV и Генрих VII сочли бы такую интерпретацию истории, согласно которой они подавляли родовитую аристократию и делали основой своего правления средние классы, весьма наивной. Политики не живут в вакууме: тот, кто управляет, должен исходить из существующих реалий. Даже если бы монархи тех дней были в состоянии оперировать понятием «игнорирования знати», суровая действительность никогда не допустила бы таких анахронических иллюзий. В провинции вассалы короля не были надежнее родовитого дворянства. Конторы шерифов долго имели дурную славу средоточия мздоимства. Еще со студенческой скамьи опытные служители Фемиды, как, например, Джеффри Скроуп (Geoffrey Scrope), смотрели на институт мировых судей с мрачными — и обоснованными — сомнениями относительно их потенциальной дееспособности{26}. Общество тех дней было неспособно к организации эффективной бюрократической системы и в ее отсутствие ни одно правительство не могло игнорировать знать. Епископ Расселл (Russell) в черновике своей проповеди в 1483 г. сравнивал аристократию с незыблемыми островами и скалами в бушующем море и добавлял, что, несомненно, «благоразумное управление каждой области предопределено состоянием знати».

В то же самое время английское дворянство едва ли было типичным для Европы того времени. Местничество в Англии проявлялось слабо, т.к. это была маленькая страна, рано объединенная под сильными королями. У нее не было провинций, сопоставимых с теми, которые Шекспир точно сравнил с французскими «почти королевскими герцогствами», где существовали сильные сепаратистские тенденции, которые время от времени были практически независимы от центральной власти. Как в 1497 г. указывал один образованный венецианский посланник, по континентальным меркам высокородное английское дворянство, нуждавшееся в поместьях и обширных юридических полномочиях, представляло собой не что иное, как богатых землевладельцев. Предполагалось (так оно и было), что к ним должны относиться с большим почтением, чем к остальным, начиная с таких мелочей, как выпекание хлеба по воскресеньям, когда они неожиданно прибывали в чужие города (в других случаях это было запрещено законом), возможность декларирования своих доходов под присягой вместо оценки имущества для налогообложения, участие короля и Совета в улаживании их основных ссор вместо предъявления иска в законные суды наравне с другими людьми.

Все же власть их была ограничена, если сравнить ее с возможностями равных им по положению вельмож во Франции, Италии и Германии — слишком могущественными, чтобы шаткие дома Йорков и Тюдоров могли позволить себе пренебрегать ими. Конечный их успех заставляет нас забыть, что и Эдуард IV и Генрих VII так непрочно сидели на троне, что были вынуждены прибегать к любой помощи, полученной посредством власти, силы или подкупа. Их уловки, неожиданные ходы и непременное приспособленчество могут придать их действиям несколько случайный и противоречивый характер, но, далекие от подавления дворянства, они приветствовали преданность бывших противников. Восемьдесят четыре процента дел по лишению гражданских и имущественных прав за государственную измену, возбужденных против аристократии в ходе Войны Роз, были полностью аннулированы. Война не имела никакого существенного воздействия на численность или богатство английских землевладельческих классов. Эдуард IV и первые Тюдоры были готовы, когда в силу особых обстоятельств возникала такая необходимость, преумножать богатство и влияние лояльных власти и одновременно взыскивать любыми средствами, которые были у них в арсенале, с тех, кто, имея высокое положение, был политически неблагонадежен или чей слабый интеллект, самоуверенность или сумасбродство могли спровоцировать опасность для государства. Влияние рода Перси в управлении Севером было если и не обязательным, то, по крайней мере, весьма желательным. Если Эдуард IV вернул Генри его владения в графстве Нортумберленд в 1469-1470 гг., чтобы создать противовес власти Невиллов, то Генрих VII вскоре освободил его из заключения после Босуортского сражения, чтобы сделать наместником Шотландской марки.

Существует лишь немного фактов, подтверждающих традиционную точку зрения о том, что короли в это время в качестве противовеса старой родовитой аристократии создавали новое, более послушное дворянство. Идея «старой элиты» была очень раздута. Баронские семейства в основном, кажется, угасали по мужской линии приблизительно в каждом третьем поколении, и в Войне Роз смерть не предоставляла аристократам особых привилегий. Привилегии же большей части пэрства не простирались очень далеко. Между 1439 и 1504 г. шестьдесят восемь дворян были введены в сословие пэров (не считая продвинутых по службе от одного звания к другому). Из них двадцать один достались мужьям или сыновьям от наследниц старых фамилий; сорок семь были абсолютно новы. Ряды аристократии постоянно пополнялись снизу за счет продвижения по службе групп богатых, незнатных семейств, чей образ жизни и политическое чутье отличались немного, если вообще отличались, от образа жизни малочисленной элиты. Король преследовал определенные политические цели, жалуя пэрство и назначая роскошное содержание некоторым из них. В 1461 г. Эдуард возвысил Уильяма Гастингса, пожаловав ему в Лейстершире конфискованные владения графа Уилтшира (Wiltshire), виконта Бомонта (Beaumont) и лорда Руса (Roos), превратив его из среднего землевладельца в магната, способного держать в подчинении земли в центральных графствах, которые до 1461 г. находились исключительно под влиянием Ланкастеров{27}.

Такие люди, с их связями среди местного дворянства, сочетанием покровительства и господства, обозначенного современным той эпохе термином good lordship — «доброе лордство», в немалой степени обеспечивали провинции мир и спокойствие. Новоиспеченный лорд Гастингс в течение двадцати двух лет на территории по крайней мере пяти округов скрепил печатью договоры с не менее чем восьмьюдесятью восьмью подданными различного происхождения — от двух других пэров до простых рыцарей и сквайров. Благородная свита, фаворитизм, другими словами, «феодализм выскочек», который так часто осуждался как явное зло, были обязательной частью правления Йорков и Тюдоров. Недостаток сил правопорядка и регулярной армии восполнялся личными союзами между лордом и другими людьми, которые применялись подобно договорным положениям лорда Гастингса по принципу «как велят закон и совесть» и были весьма существенны для сохранения мира в провинции{28}. Говоря по правде, зачастую именно закона и совести заметно недоставало в этих отношениях. Магнату необходимо было давать полную волю в его собственной вотчине; в обмен на преданность правительство закрывало глаза на его демарши.

Потенциальные успехи или неудачи системы зависели от личности короля и от того, мог ли он сохранять равновесие между вздорными вельможами, слишком влиятельными, чтобы не обращать на них внимания, не задевал ли он их интересов, беря под свое управление чрезмерное количество земельных, человеческих и денежных ресурсов, и был ли он способен, вообще говоря, следить за тем, чтобы они действовали во благо страны и на пользу своему государю.

Видимо, Генрих VI не сумел этого. На протяжении всего Средневековья и вплоть до начала правления Елизаветы I монархи и Королевский совет потратили массу времени на урегулирование личных и территориальных проблем своих высокопоставленных подданных{29}. «Феодализм выскочек», отдав силовую составляющую власти на откуп магнатам, несомненно развязал им руки для того, чтобы, пользуясь нерешительностью характера Генриха и будучи свободными от такого традиционно сдерживающего фактора, как королевское наказание, они могли разрешать свои ссоры vi et armis (военным путем). Поэтому в 1440-х и 1450-х гг. все большая и большая часть знати для улаживания своих проблем прибегала к насилию. Груз ответственности за деградацию общественной жизни и в конечном счете полная потеря доверия, приведшие к внезапному поражению в Столетней войне, легли на правительство, что дало Ричарду Йорку возможность противопоставить свои притязания на трон основанному на давнем обычае праву дома Ланкастеров. Примечательно, что даже в этих условиях на всем протяжении 1450-х, когда бы Йорк ни пытался силой завладеть троном, лишь незначительная часть аристократии поддерживала его. Необузданные и воинственные без меры, склонные хвататься за оружие всякий раз, чтобы уладить собственные ссоры, они не были готовы перейти грань, которая отделяет насилие от измены. Возможно, главный соперник Йорка Сомерсет и не был популярен, но не существует и никакого свидетельства того, что Йорка очень любили. Программа Йорка, если это можно так назвать, была программой честолюбивого магната, а не партии. Конечно, в 1450-х гг. аристократия не была разделена на сторонников Йорков и Ланкастеров. Возможно, большее количество людей, чем нам известно, поддержало недовольство Йорка, и их симпатии к нему могли расти, поскольку в конце 1450-х гг. поддержка династии Ланкастеров уменьшилась — еще до того, как стало ослабевать влияние ее двора. Тем не менее только после того как в 1459 г. Йорка лишили прав в Дьявольском парламенте, его начинает поддерживать хоть сколько-нибудь значительная часть знати. Даже тогда на первых порах они все, включая самых близких друзей Йорка, не осознавали, что он планирует восстановить свое потенциальное право на корону.

Дискуссии в парламенте 1460 г. демонстрируют прежде всего нежелание принимать требования герцога и невозможность мирного их отклонения. Сам Йорк никогда не был способен свергнуть Генриха VI: он был вынужден пойти на компромисс, по которому признавался наследником Генриха. Несколькими месяцами позже всего лишь часть сторонников Йорка, число которых выросло после 1459 г., провозгласила королем Эдуардом IV его сына — на это их подвигли скорее отчаянные обстоятельства, которые сложились вследствие изоляционистской политики Йорка, чем убеждение и желание поддержать его{30}.

Однажды посеянные семена измены дают обильные всходы — так случилось и теперь. Сражения, конфискации и опалы следующих двадцати пяти лет были неспособны запугать или образумить аристократию и неродовитое дворянство. Четыре политических переворота за четверть столетия бросали тень на идеалы преданности и представления о святости монархии и порождали атмосферу, зараженную мятежом, которая ярко контрастирует с более строгой моралью 1450-х гг. «Союз двух благородных и блестящих династий» Йорков и Ланкастеров, заключенный в браке Елизаветы Йоркской и Генриха Ричмонда, не сумел покончить с крамолой. Заговоры против Генриха VII были и многочисленнее и масштабнее, чем любые козни злоумышленников против Генриха VI (если поверить донесениям некоего шпиона) даже после того, как полторы тысячи самых высокопоставленных вельмож смогли обсудить вопрос о порядке престолонаследования без упоминания сына короля.

В заключение необходимо сказать, что в последнее время историками активно обсуждалась проблема экономических условий в Англии пятнадцатого века. Эти споры не утихают и сейчас. После того как в течение некоторого времени экономика той эпохи обыкновенно оценивалась как застойная, если не вовсе упадочная, современные авторы сменили эту концепцию на идею относительно развивающегося экономического общества{31}. Не представляется возможным обсудить эту отдельную тему здесь, но необходимо обратить внимание, что гражданские войны если и имели какое-либо влияние на аграрную и экономическую жизнь страны, то оно было крайне незначительным, а также нужно отметить определенную связь между финансовой мощью и возрождением монархии.

При описании последних лет периода «новой монархии», как окрестил десятилетие, последовавшее за 1461 г., Дж. Р. Грин в своей «Истории английского народа» (J. R. Green. “History of the English People”), или «деспотизма Тюдоров», как его называют другие, до недавнего времени использовался подход, согласно которому принято было придавать этому времени видимость стабильности; своего рода зарождающаяся автократия, основанная на сильных королевских финансах, угасании парламента и аристократии, ослабленной и деморализованной Войной Роз, — или, наоборот, средневековая монархия, возрожденная для новых высот надежной и уверенной власти. Оба представления едва ли соответствуют реальному положению дел. Эту стабильность нужно искать в других причинах.

Противостояние между королем и парламентом в позднем средневековье нельзя назвать более серьезным, чем между королем и аристократией. Парламент не добывал свои права в борьбе, его положение сложилось исторически. Обычно его роль сводилась к сотрудничеству с королем в управлении государством. Длительные периоды драмы парламентаризма, за исключением политических кризисов, были временем неумелого финансового руководства и финансового напряжения, когда Палата общин, с подозрением и негодованием относясь к большим королевским расходам, которые, как король ожидал, те обеспечат налогами, требовала финансовых реформ и уступок. Время так называемой новой монархии совпало с одним из самых продолжительных периодов в английской истории, на протяжении которого не было длительных и дорогостоящих внешних войн. Между 1453 и 1544 г. велись короткие военные кампании за границей, происходившие с большими интервалами. Самого по себе окончания Столетней войны было достаточно, чтобы остановить основную утечку средств из королевской казны{32}. Эдуард IV, больше благодаря счастливому стечению обстоятельств, чем собственной проницательности, избежал длительной войны с Францией, и его единственный поход за границу закончился его возвращением домой с добычей — солидной пенсией от Людовика XI. Генрих VII воспользовался этой улыбкой фортуны. Люди ожидали, что в отсутствие войны король будет «жить сам по себе» и таким образом устранит наиболее вопиющие разногласия между ним и его подданными в парламенте. С крупным изменением в английской торговле — переходе от экспорта шерсти к экспорту ткани — доход от таможенных пошлин стал намного меньше, чем в четырнадцатом столетии. Риск большого политического недовольства мог возникнуть даже не вследствие радикального преобразования таможенных пошлин, а из-за реформирования устаревшей и невыгодной системы налогообложения на движимое имущество, что было сделано, чтобы иметь возможность отслеживать изменения в распределении национального дохода. Чтобы избежать этого риска, Эдуард IV стремительно выдвинул в качестве положений своей официальной политики требования, которые Палата общин вынуждала принять Генриха VI между 1449 и 1453 г. — уменьшение налогообложения и сохранение и более рациональное управление землями короны. Он существенно увеличил свой постоянный доход, аннулировав акты дарения этих земель и добавив к этому неусыпный надзор за осуществлением феодальных прав, поместив их под строгий контроль администрации, скопированной с наиболее современных методов сеньорального управления поместьями, тем самым полностью выведя эти земли из-под руководства относительно устаревшего казначейства и поручив более гибкой и приспосабливаемой Палате (Департаменту дворцового хозяйства). Добавив к этой новой системе более тщательное управление таможенной службой, дабы избежать уклонений от выплаты пошлины, свою французскую контрибуцию и значительную прибыль от своих частных торговых предприятий, он выплатил огромный долг монархии и спас ее богатства от разорения, став единственным английским королем, сделавшим это со времени Генриха I. Парламент отошел в тень, вполне довольный властью, которая не лезет в его кошельки. Извлекая пользу из экспериментов Эдуарда, Генрих VII продолжил эту тактику, которую время и его собственное внимательное попечение сделали даже более выгодной{33}.

Эдуард IV и Генрих VII, несмотря на драматические повороты их судеб, ни в коем случае не были людьми авантюрного склада. Мыслящие абсолютно традиционно, они действовали исходя из социальных и политических реалий, в которых они жили, а не против них. Они допускали и коварство, и даже клятвопреступления, если это служило их целям; их моральный облик был не хуже и не лучше, чем нравы тех людей, во благо которых они должны были править. Хотя оба могли быть тверды и жестоки, в целом они проявляли милосердие к своим противникам: отчасти потому, что политическая ситуация тех дней требовала этого, отчасти из-за того, что они не могли позволить себе чего-нибудь другого. С финансовой точки зрения — по современным стандартам или даже по стандартам некоторых из более могущественных и воинственных средневековых королей, их предков — их состояние едва ли вообще могло считаться таковым. С ограниченными доходами, полученными из источников, обусловленных договором, допускавшим лишь ограниченный рост, они были вынуждены использовать методы скорее казначея колледжа, чем современного министра финансов. Назвать такую монархию могущественной равносильно тому, чтобы принять тень за сущность. Английская монархия вышла из Войны Роз со стабильной, сильной властью, но одновременно это была ветхая структура: ее выживание зависело от защиты моря, служившего, по выражению Джона Гонта — «чтимого в веках Ланкастера», — «как оборонный ров для дома, на зависть менее счастливым странам». Спустя поколение даже реформаторским усилиям Томаса Кромвеля, министра Генриха VIII, не удалось преодолеть ее наследственные слабости. По континентальным меркам, Англия была всего лишь маленькой тихой заводью{34}.

Глава I. ДИНАСТИЯ ЛАНКАСТЕРОВ

Когда в 1399 г. Генрих Дерби, потомок Джона Гонта, герцог Ланкастерский, четвертый сын великого Эдуарда III, узурпировал трон своего кузена Ричарда II, он скрыл недостаточную обоснованность своих прав на корону в пространном и уклончивом заявлении в парламенте:

Во имя Отца, Сына и Святого Духа, я, Генрих Ланкастерский, принимаю на себя королевство английское и беру под руку свою все владения его и подданных как прямой наследник по крови, идущей от доброго государя нашего короля Генриха III, и по этому праву Бог милостью своей вернул мне корону с помощью семьи моей и друзей моих; существовавшая же доныне власть должна быть упразднена из-за недостатков в управлении и несоблюдения добрых законов.{35}

Так он проигнорировал права семейства Мортимеров, ведущего происхождение от Филиппы, дочери Лайонела Кларенса, третьего сына Эдуарда III. Эти права после 1425 г. перешли к ее правнуку Ричарду, герцогу Йоркскому. В то время не было твердых правил наследования английского престола, регламентирующих, должно ли наследование вестись только по мужской линии или вне зависимости от пола. Тогда обычное право наследования было потенциально возможным, но воспринималось как опасное. Только успех мог оправдать притязания семьи Ланкастеров на трон. Столетняя война во Франции, возобновленная Генрихом V, потеряла привлекательность для всех, кроме солдат, получавших непосредственную прибыль от его кампаний, и торговцев, снабжавших его армии. Одним из последствий побед Генриха над Валуа явилось растущее недовольство высокими налогами, которыми он обложил остальную часть общества. К 1421 г. многие вторили отчаянному восклицанию, которым Адам из Уска заканчивает свою хронику:

И, стремясь еще более отомстить за это[3], наш царственный повелитель буквально разрывает на куски каждого человека в государстве, у кого есть деньги, будь то богач или бедняк, намереваясь снова вернуться во Францию в полной силе. Но горе мне! Это предприятие разорит могущественных людей и сокровища государства. И, по правде говоря, столь непомерные поборы, ведущие к катастрофическому финалу, сопровождаются ропотом и приглушенными проклятиями народа из-за ненависти к такому бремени, и я молю, чтобы мой сиятельный господин избежал меча гнева Господня и не разделил судьбу Юлия Цезаря, Ашшурбанапала, Александра Македонского, Гектора, Кира, Дария и Маккавея!{36}

На следующий год после преждевременной смерти Генриха англичане под предводительством его брата Джона, герцога Бедфорда, продолжили свои завоевания во Франции. Однако, начиная приблизительно с 1429 г., французы стали отвоевывать земли у англичан. К 1435 г., после смерти Джона Бедфорда и провала мирных переговоров в результате слишком смелых и необдуманных требований, выдвинутых англичанами на Аррасской конференции, военное противостояние с Францией достигло апогея. Сэр Джон Фастольф, один из наиболее опытных военачальников, предположил, что политика завоеваний и укрепления территорий, проводимая Генрихом V, стала чересчур дорогостоящей из-за затрат на содержание армии. Он предложил в будущем использовать тактику террора и «выжженной земли».

…Во-первых, очевидно, что… король не должен завоевывать территории за пределами Нормандии, так же как и использовать тактику осады; в прошлом осады не способствовали его победам, но приводили к многочисленным жертвам как среди лордов, военачальников и рыцарей, так и среди простого люда; наряду с этим были потрачены впустую бесчисленные денежные суммы как в Англии и Франции, так и в Нормандии. Поскольку вряд ли какой-либо король в состоянии завоевать большое государство непрерывными осадами, специально следить за экипировкой и снаряжением, которые обычно используются в современной войне, знанием и опытом врагов в этой области, одновременно наблюдая за своими территориями и территорией противника, а также оказывая должное покровительство своим преданным подданным.

Вот почему… кажется целесообразным для быстрых и успешных побед короля и уничтожения его врагов выбрать двух знатных, осмотрительных и придерживающихся единой стратегии полководцев, при которых будут тщательно отобранные воины числом 750 копий, чтобы они могли постоянно удерживать свои позиции и командовать войсками, продвигаясь единым фронтом на пространстве в 6,8 или 10 лиг[4], или более, или менее, на их усмотрение; и каждый из них должен иметь возможность взаимодействовать или объединяться в случае необходимости.

Таким образом, они ведут военную кампанию непрерывно с первого дня июня по первый день ноября, высаживаясь для начала в Кале или Кротуа, или сначала в Кале, а затем в Кротуа, как покажется более разумным; далее они должны продвигаться через Артуа и Пикардию, затем через Вермандуа, Ланнуа, Шампань и Бургундию, сжигая все земли на своем пути, уничтожая дома, зерно, вина и все плодоносящие деревья, пригодные для людей; весь домашний скот, который невозможно угнать, должен быть забит; а что можно переправить и сохранить для нужд армии, необходимо отослать в Нормандию, в Париж и другие территории, находящиеся в подчинении у короля, и, если все это как следует обдумать, то все получится, поскольку известно, что с предателями и разбойниками должно придерживаться другого стиля ведения войны — более жестокого и беспощадного, чем с обычным и благородным врагом…

…Кроме того, считается… что эта война должна продолжаться с неослабевающим напором, по крайней мере, 3 года, чтобы таким образом довести врагов до крайнего истощения, и начинаться ежегодно в военные сезоны описанным выше способом. Этот способ должен быть применен на тех территориях из предложенных королем и его Советом, которые покажутся наиболее подходящими и особенно там, где существует наибольшая поддержка, как продовольствием, так и финансами. Потому представляется, что король может вести и обеспечивать такую трехлетнюю войну полностью в вышеупомянутые сезоны с оплатой как за год с четвертью, выплачивая за каждый год только пятимесячное жалованье…{37}

При таких неудачных обстоятельствах Генрих VI и его будущий противник Ричард, герцог Йоркский, взяли на себя бразды политического правления. Генрих подписал свой первый указ в декабре 1436 г., когда ему было 15 лет. Ричард Йоркский принимал участие в Большом совете в Вестминстере в апреле и мае 1434 г., а в январе 1435 г. (ему было 24 года) Королевский совет назначил его генерал-лейтенантом и наместником во Франции и Нормандии. Много лет спустя духовник Генриха, картезианский монах Джон Блэкман, в мемуарах, посвященных своему господину, описал характер, который можно было бы считать подходящим для набожного и немного наивного агиографа; но он был пагубным для народа во дни, когда король должен не только управлять, но и властвовать.

Он был, словно второй Иов, человеком простым и прямодушным, в целом богобоязненным и избегающим греха. Простой, без каких-либо хитрых уловок и лжи, он вел себя со всеми как равный. Он никогда ни с кем не хитрил, никогда не сказал никому слова неправды, и всегда речи его соответствовали истине.

Он одновременно был прямой и справедливый, всегда вершил дела по правде. Никогда он не мог бы преднамеренно поступить с кем-нибудь нечестно. Богу Всемогущему он жертвовал ревностно, стараясь в полном объеме выделять земельные десятины и совершать дары Богу и Церкви; и был он при этом столь искренен и усерден, что, даже облаченный в одеяния монарха, со знаками царского отличия и с короной на голове, он сделал для себя обязательным преклонять колени перед Господом так низко, как это делал какой-нибудь юный монах…

…И то, что король питал благоговейный сыновний страх перед Господом нашим, было видно по многим деяниям его и по его религиозному рвению. Некий преподобный прелат Англии любил рассказывать о том, что в течение 10 лет он держал исповедальню для короля Генриха, и при этом он утверждал, что никогда за столь длительное время ни один смертный грех не запятнал его души…

…Прилежным и искренним почитателем Всевышнего был сей король, более расположенный к Богу и святой молитве, чем к мирским и суетным вещам, будь то бессмысленные спортивные состязания или охота: он презирал их как пустяковые, будучи постоянно занятым либо святой молитвой, либо чтением священных писаний или хроник, откуда он черпал немало мудрых изречений для душевной гармонии своей и других…

…Король Генрих был целомудрен и чист с младых ногтей. Пока он был юн, он сторонился любой распущенности на словах или в поступках; по достижении брачного возраста он женился на самой благородной женщине, леди Маргарите, дочери короля Сицилии, от которой он родил единственного сына, благороднейшего и добродетельного принца Эдуарда; по отношению к ней он хранил брачный обет даже в ее отсутствие; и, несмотря на то, что иногда королева бывала в отъездах довольно длительное время, он никогда не изменил ей ни с одной женщиной. Когда же они жили вместе, он не позволял себе обращаться с нею недостойно, всегда относясь к королеве со всей искренностью и почтением.

…Случилось однажды, что на Рождество некий почтенный лорд, возможно, чтобы испытать его или искусить его молодую натуру, решил показать ему представление, на котором юные девушки должны были танцевать с обнаженной грудью. Однако король не остался слеп к этому, осознал дьявольскую хитрость и с презрением отверг сию затею: гневно отвел взгляд, повернулся к ним спиной и ушел в свою комнату, сказав: «Фу, какой стыд, грех вам».

В другой раз, проезжая через Бат, где находились купальни с теплой водой, в которых, как рассказывают, люди того края освежались и мылись, король, заглянув туда, увидел обнаженных людей, скинувших все свои одежды. Раздосадованный, он стремительно ушел оттуда, считая такую наготу великим грехом, не забывая высказывания Франческо Петрарки, гласящего, что нагота животных неприемлема для человека, но благопристойность одежды создана для скромности{38}.

Кроме того, он принимал серьезные меры предосторожности для защиты не только своего целомудрия, но и своих подданных. С этой целью, еще до женитьбы, будучи юным приверженцем непорочности, он внимательно следил через потайные окна своей палаты, чтобы ни одна дурная непристойная женщина, вошедшая в его дом, не посеяла семян искушения в головах и не явилась причиной падения кого-либо из его домочадцев…

…Я должен вам поведать, что он был выдающийся человек благодаря своему достоинству смирения. Этот набожный герцог не стыдился прислуживать священнику в церкви во время праздников и отвечать во время мессы «Аминь», «И остави нас» и пр. Он обычно вел себя так же даже на моих, бедного священника, службах. Даже когда он чуть-чуть перекусывал, то (как истинно религиозный человек) всякий раз быстро поднимался из-за стола и в полной тишине проникновенно в молитве благодарил Бога. Также, по свидетельству доктора Тона, он взял за правило, чтобы, когда он закусывал, его слуга, раздающий милостыню, перед любым яством сначала ставил ему на стол некое блюдо, олицетворяющее пять ран Христа, такое же красное, как если бы это была кровь, и, размышляя над этим символом, он истово благодарил Бога с глубоким чувством.

…Более того, его смирение выступало и в манере держаться, и в одежде, в деталях гардероба, в речи и других проявлениях публичного поведения; так, хорошо известно, что с юности он всегда носил стоптанные башмаки с загнутыми носами или сапоги, подобные тем, в которых ходят крестьяне.

Также, явно пренебрегая всеми капризами моды, подобно простому горожанину, обычно он облачался в длинную накидку с круглым капюшоном или просторный плащ ниже колен с черными чулками и обувью. На главные торжества года, особенно в случаях, когда традицией ему было предписано быть в короне, он всегда надевал на голое тело грубую власяницу, дабы укрощать этим свою плоть, или, вернее, чтобы подавлять в себе гордыню и пустое возвеличивание, порождаемое роскошью.{39}

Йорк (к сожалению, не существует соответствующего описания характера Йорка), не имея практически никакого военного опыта, впервые взял на себя командование при самых удручающих обстоятельствах. Французы подошли к самым воротам Руана и в пасхальную неделю захватили Париж. На следующий год, несмотря на некоторый успех и отклоняя настойчивые протесты Королевского совета, он настоял на своем отказе от руководства. Будучи вновь назначенным в июле 1440 г., он задержался в Англии, игнорируя срочные призывы пересечь Ламанш до тех пор, пока в июне 1441 г. Совет в Руане не предрек полного разгрома в том случае, если он не отправится немедленно к ним на выручку. Как видно из следующего приказа, правительство не жалело никаких усилий, чтобы отправить необходимые для его войска деньги:

Генрих, Божьей милостью Король Англии и Франции, Лорд Ирландии. Приветствую Лорда казначея и камергеров Казначейства. Те значительные суммы, которые необходимо послать за море нашему кузену герцогу Йорку для защиты и сохранения нашего правления во Франции и герцогстве Нормандия, одновременно срочно нужны и Нам для удержания в подчинении других территорий. Из-за чего Мы не можем сейчас ничего поставить, без того чтобы не занять у Наших подданных, или продать, или отправить часть Наших драгоценностей. Также та сумма, которую Мы можем одолжить для указанных выше надобностей, в настоящее время не будет достаточной для содержания этой армии на наличные деньги, кои вынуждают Нас заплатить, и единственное, что смогло бы успокоить Нас и Наших истинных подданных, так это если Наша армия с помощью Божьей добьется успеха и использует его на благо и для военной поддержки Нашего государства, герцогства и всех других Наших владений.

Поэтому Мы повелеваем и поручаем именно вам тотчас по прочтении добыть, отчеканить, продать и заложить такие и столько наших драгоценностей, чтобы Нам хватило заплатить жалованье в войсках, согласно вашим расчетам, а также сделать авансовые платежи для поддержания армии; посему соберите этих драгоценностей столько, сколько можно. И эти Наши письма будут служить вам одновременно приказом и распиской. Заверено Нашей личной печатью в Виндзорском замке 2 февраля в 19-й год Нашего правления.{40}

В течение следующих нескольких месяцев Йорк, пользуясь советами Талбота, одного из выдающихся ветеранов войны, совершил по крайней мере пять отважных нападений, чтобы освободить осажденную крепость Понтуаз. В конце концов войска, не способные жить в разоренной сельской местности, отступили к Руану, и Понтуаз был сдан французам.

После лета 1442 г. Йорк достиг очень немногого, несмотря на распри и заговоры при французском дворе, ослабившие его противника на поле боя. Когда в апреле 1444 г. англичане и французы заключили перемирие, он обнаружил, что за 5 лет его второго командования активные боевые действия длились менее 3 лет, и положение англичан было едва ли лучше, чем в 1440 г. Йорк и сам, вероятно, потерял присутствие духа из-за обструкционных политических интриг на родине[5]и, как ясно показывает королевский указ от 1446 г., из-за недавнего отказа правительства покрыть его расходы:

Генрих, Божьей милостью Король Англии и Франции, Лорд Ирландии. Приветствую казначея и управляющих нашей казной. Мы доводим до вашего сведения, что Мы поняли из мольбы нашего кузена герцога Йорка, что, когда недавно Мы велели вам в нашем письме указом удовлетворить его во всем, согласно положенному по его должности жалованью в 20 000 фунтов за период в 5 лет, который уже закончился в день святого Михаила, все эти деньги ушли на защиту нашего государства Французского и герцогства Нормандского. И, как в основном становится ясно из его бумаг, все обстоит так, как он и говорит, и с ним необходимо рассчитаться согласно срокам упомянутых контрактов; он должен получить за четвертый год из тех пяти 18 666 фунтов 13 шиллингов 5 пенсов и за пятый год целую сумму в 20 000 фунтов, что составляет 38 066 фунтов 13 шиллингов 4 пенсов[6]. И как быть с тем, что он обещал выдать жалованье лордам, командирам и солдатам гарнизонов внутри нашего государства и герцогства, что он не может сделать, пока не получит указанной суммы. Но тем не менее он согласился, учитывая бремя больших расходов, лежащих на Нас, к уступке в 12 666 ф. 13 ш. 4 п. из упомянутых 38 066 ф. 13 ш. 4 п. Таким образом, ему должен быть выплачен монетами или достаточным количеством других ассигнований остаток в сумме 26 000 ф. Закреплено Нашей личной печатью в лондонском Тауэре 2 июня 24-го года Нашего правления.{41}

В подтверждение того, что англичане безрассудно следовали политике «выжженной земли» сэра Джона Фастольфа, говорит сделанное несколькими годами позже признание его секретаря Уильяма Вустера, что «нынешнее управление стало чрезвычайно жестоким и беспощадным».

Как видно из следующих записей, сделанных нормандским священником Тома Базеном, в своей безграничной жестокости они довели до крайней нищеты обширные территории пограничных областей Северной Франции, где легитимность их правления постоянно ставилась под сомнение.

Таким образом, после смерти его отца… Карл VII унаследовал французский престол в возрасте приблизительно двадцати двух лет. Во дни его правления из-за непрерывных междоусобиц и войн с иноземцами, из-за нерадивости и праздности тех, кого он поставил вести дела или командовать войсками, а также из-за недостатка военного порядка и дисциплины, как и по причине алчности и бессилия тяжеловооруженных всадников, упомянутое королевство было доведено до чрезвычайного разорения; от Луары до Сены крестьяне были либо убиты, либо обращены в бегство. Большая часть полей в течение долгого времени оставалась не только невспаханной, но и не хватало людей, чтобы вспахать их, не считая нескольких разрозненных клочков земли, которые было невозможно даже хоть немного расширить, иначе пришлось бы возделывать их вдалеке от городов и замков, где вовсю хозяйничали разбойники.

Однако Бассен (Bassin), Котантен (Cotentin) и Нижняя Нормандия, находившиеся под властью англичан, располагались достаточно далеко от линии обороны противника, а потому были не так легкодоступны и реже подвергались набегам грабителей. Благодаря данному обстоятельству эти земли не были настолько заброшены, хотя часто и они пребывали в большом запустении, что наглядно демонстрирует следующая цитата.

Мы своими глазами видели обширные равнины Шампани, Боса (Beauce), Бри, Гатинэ (Gatinais), Шартра, Дрё, Мена, Перше, Вексена (Vexin), как французского, так и нормандского Бовези (Beauvaisis), Пэи де Ко (Pays de Caux) близ Сены, наряду с Амьеном и Абвилем (Abbeville), сельские районы вокруг Санлиса (Senlis), Суассона и Валуа справа к Лану (Laon) и далее к Эно (Hainault), абсолютно пустынные, невозделанные, заброшенные, безлюдные, заросшие колючим кустарником и ежевикой; и пуще того, большинство отдаленных глухих уголков покрылось непроходимыми чащобами. Становилось страшно, что следы такого опустошения во многих местах могут сохраниться еще надолго, если божественное провидение не обратит свой взор на происходящее в этом мире.

В этих районах возделывать землю можно было только в черте города или замка, или в непосредственной близости от них, чтобы со сторожевой башни дозорный мог увидеть приближение разбойников. Тогда звуком набатного колокола или рога, или любого другого инструмента он подавал сигнал работающим в поле или в виноградниках отойти к укреплениям.

Такие случаи почти всюду были настолько обычным делом, что распряженные из плуга волы и тяжеловозы, наученные длительным опытом, как только слышали сигнал дозорного, без какой-либо команды в панике галопом устремлялись к убежищу, где, как они знали, они будут в безопасности. Даже у овец и свиней это вошло в привычку. Но поскольку в вышеупомянутых областях укрепленные города или селения встречались достаточно редко, да и те большей частью были сожжены, разрушены, разграблены неприятелем или заброшены, то небольшие участки возделанной земли, как будто украдкой окружившие крепостные стены, казались совсем крошечными, почти ничем, по сравнению с обширным пространством абсолютно пустынных полей без единого работающего на них человека.{42}

Несмотря на то что ободренная победой Франция воспрянула духом в противоположность царившему в Англии безвластию при праздном короле, успех в войне был лишь видимостью, печальным заблуждением. В начале 1444 г. Уильям де ла Поль (William de la Pole), лидер тех, кто желал избавить страну от нынешнего неутешительного наследия амбиций Генриха V, полностью сознавая всю степень риска, бежал от местных озлобленных консерваторов во Францию, возглавив посольство. Там ему удалось договориться о помолвке Генриха VI с Маргаритой Анжуйской и заключить двухлетнее перемирие. Маргарита, шестнадцатилетняя невеста без приданого, высадилась в Портсмуте в апреле 1445 г. Тринадцатью годами позже Раффаэло де Негра (Raffaelo de Negra) изложил Бьянке Марии Висконти (Bianca Maria Visconti), герцогине Милана, эпизод, обсуждавшийся тогда при английском дворе, изображавший Генриха VI очень непохожим на того скучного сельского мужлана, которого описывал Джон Блэкман:

Я пишу с целью передать вам то, что англичане рассказывали мне о великолепии английской королевы и об истории ее прибытия в Англию. Я хочу сообщить Вам кое-что и о короле Англии. Прежде всего англичане поведали мне, что король Англии взял ее без какого-либо приданого и даже вернул некоторые земли, захваченные у ее отца[7]. Когда королева сошла на английскую землю, король и герцог Саффолк, переодетые сквайрами, передали ей письмо, написанное, по их словам, королем Англии. Пока королева читала это послание, король внимательно рассматривал ее, говоря, что получить истинное представление о женщине можно, когда она читает письмо. Королева так и не поняла, что пред нею был сам король, поскольку была сильно поглощена чтением и ни разу не взглянула на «сквайра», который все это время оставался коленопреклоненным. После того как король ушел, герцог Саффолк спросил:

— О, светлейшая королева, что Вы думаете о сквайре, который принес это письмо?

— Я не обратила на него внимания, — ответила королева, — поскольку была занята чтением письма, которое тот принес.

— О, светлейшая королева, человек, одетый сквайром, был светлейший король Англии, — ответил герцог.

Королева удалилась, сильно раздосадованная своей оплошностью, поскольку так и не подняла того с колен.{43}

Хроника Брута так описывает ее торжественный въезд в Лондон:

И в пятницу, в 26-й день мая, мэр Лондона, со старейшинами и шерифами и свободными горожанами отправились к Блэкхиту (Blackheath) в Кенте; и там они, оставаясь верхом, смиренно пребывали в ожидании прибытия королевы. И так они отправились с нею к Лондону, и препроводили ее к лондонскому Тауэру, где она почивала всю ночь. И там король, в знак глубокого уважения к королеве и в честь ее прибытия, посвятил сорок шесть рыцарей в кавалеры ордена Бани. И затем в полдень грядущего дня королева пожаловала из Тауэра в карете, запряженной двумя лошадьми в попонах из белой парчи, расшитых золотом; и такими же были ее одежды, в которые она была облачена; и подушки и вся карета гармонировали друг с другом; и ее распущенные по плечам волосы венчала золотая корона, украшенная богатыми жемчугами и драгоценными камнями; ее сопровождали лорды на лошадях и высокородные леди на колесницах; всего было девятнадцать колесниц, на которых восседали леди и их фрейлины, а представители всех гильдий города Лондона, шествовавшие пешком в своих лучших одеждах, замыкали процессию, двигавшуюся к собору Св. Павла. И вдоль всего пути следования этой процессии повсюду в городе было установлено множество знамен с изображением ангелов и других небесных символов, отовсюду звучали песни и музыка; и стояли бочки с вином, как белым, так и красным, для всех желающих…

И на следующий день, который пришелся на воскресенье, на 30-й день мая, в Вестминстере во дворце короля с подобающей роскошью и величием состоялась церемония коронации и торжественная трапеза.{44}

Дядя короля, Хэмфри, герцог Глостер, прямой наследник по линии Ланкастеров и наиболее ярый приверженец войны, категорично выступал против перемирия, утверждая, что французы могут воспользоваться им как передышкой, чтобы восстановить собственные силы для более решительного нападения на Нормандию. Хотя Саффолк и его сторонники почти полностью лишили Глостера влияния на короля, его фрондерство против договоренности о возвращении Мена французам[8]стало настолько вызывающим, что они решили заставить его замолчать любой ценой. В начале 1447 г. они созвали парламент в Берисент-Эдмундсе (Bury St. Edmunds), чтобы осудить его за измену. Ричард Фокс, монах из Сент-Олбенса, написал следующий отчет о заседании парламента в Бери:

…Парламент начал свою работу на десятый день февраля. И 16-го дня этого месяца на северной окраине Бери на Хеноухит (Henow Heath) собралось людей этой местности числом до 40 000.

И на следующий день они показались в юго-восточной части города Бери. И там они разбились на дозорные отряды, и каждый отправился в определенное место: кто за тридцать миль, кто за двадцать миль, за десять миль, за четыре мили, кто дальше, кто ближе, невзирая на пробирающий до костей холод.

И на следующий день, то есть 18 февраля, в воскресенье, на масленой неделе (Shrove-Sunday's Even), прибыл герцог Глостер из Лайнхэма (Lyneham); и не успел он проехать полмили или более, как его встретили сэр Джон Стоуртон, казначей королевской казны, и сэр Томас Стэнли, контролер королевской казны, с посланием от короля (как об этом рассказывали некоторые из свиты вышеназванного герцога). В нем король, обеспокоенный тем, что столь холодная погода должна была утомить герцога Глостера, желал, чтобы тот проследовал к его жилью и отведал его пищи. И действительно, он вступил в Саутгейт, когда на часах было приблизительно одиннадцать до полудня. И его сопровождали всадники, числом около восьмидесяти. Когда эти гонцы получили королевский приказ, они распрощались с герцогом и вернулись к королю.

И вышеупомянутый герцог приехал на конский базар и, повернув налево к Нортгейту, оказался в отвратительном переулке. И затем герцог спросил одного бедного человека, который жил здесь:

— Как называется этот переулок?

— Поистине, мой лорд, он называется Мертвым переулком, — ответил бедный человек.

— На все воля Божья, — вспомнив одно старое пророчество, изрек затем благородный герцог и отправился дальше к Норт Спитал (North Spital) к королевскому столу.

И тотчас после трапезы, по приказу короля, к нему прибыли герцог Бэкингем, маркиз Дорсет, граф Солсбери, виконт Бомонт, лорд Садли. И виконт Бомонт арестовал упомянутого герцога Глостера; и по приказу короля герцога сопровождали два хранителя короны (yeomen of the crown) и вооруженный сержант: Бартоломью Холли (Bartholomew Halley) и Палфорд (Pulford), хранители короны, и Томас Келброс, сержант.

И что в тот же самый день, между восьмью и девятью часами пополудни, были арестованы офицерами короля сэр Роджер Чамберлен и сэр Генри Воэн, рыцари, Томас Герберт, Томас Вериот, Джон Воэн, Хаувил ап Дэвид Томас (Howell ар David Thomas) и многие другие.

И в воскресенье был отдан приказ заключить в тюрьму даже Джона Хобергера.

И во вторник на масленой неделе, в конце праздничной трапезы, в замке были арестованы сэр Роберт Вер, сэр Джон Чейн, рыцари, Джон Бакленд, контролер вышеназванного герцога, Артейс, Томас Уайлд, Ричард Миддлтон, Уаллераун, Бассингтон, сквайры; Ричард Нидхэм, Джон Свефилд, йомены; и другие, числом 28 человек. И они были отправлены по различным тюрьмам: некоторые в лондонский Тауэр, некоторые в Винчестер, некоторые в Ноттингем и некоторые в Нортемптон и в другие места, как пожелали король и его Совет.

И в следующий четверг после своего ареста с третьим ударом колокола пополудни упомянутый герцог Глостер умер в своем собственном замке под названием Сент-Сальваторс (St. Salvator's), близ Нортгейта. Да помилует Господь душу его. Аминь.{45}

Хотя Глостер был бездарным политиком, он заслуживает того, чтобы его помнили как одного из первых английских меценатов. Анонимный летописец отмечал:

И на 26-й год [его правления] умер герцог Глостер, Хэмфри, сын Генриха IV, брат Генриха V и дядя Генриха VI, во время Парламента в Бери в преддверии празднования дня Св. Апостола Матвея (26 февраля), приблизительно в полночь. Этот герцог был литератор, истинный подвижник образования и веры, преданный церкви и государству. Он пополнял и обогащал Университет Оксфорда драгоценными, красивыми и роскошными книгами по различным наукам и областям знаний; и его имя и память о нем навсегда останутся в сердцах человеческих, и небеса воздадут ему должное.{46}

Смерть Глостера открыла Йорку путь к трону, ведь он был следующим по очереди. Срок его пребывания наместником во Франции истек в 1445 г. В течение многих месяцев он надеялся на его возобновление. В конце концов осенью 1447 г. эта должность досталась союзнику Саффолка, Эдмунду Бофорту, который стал герцогом Сомерсетом в марте 1448 г. (Аббат Уэтемстэд (Whethamstede) связывал начало Войны Роз с этим инцидентом{47}, однако в данной части его работы слишком много художественного вымысла.) С этого момента Бофорт становится объектом для всех подозрений Йорка. Тот вел свой род от Джона Гонта, благодаря чему имел определенные основания претендовать на трон и, по крайней мере начиная с 1450 г., Йорк боялся его как возможного конкурента. В сентябре 1447 г. двор отправляет Йорка в своего рода почетную ссылку, назначая его на десятилетний срок наместником Ирландии (он оставался в Англии до июля 1449 г.). Одновременно для смягчения удара король предоставил ему множество ценных подарков.

Триумф Саффолка был недолог. Франсуа де Сюрьен (Franpois de Surienne), арагонский рыцарь, состоявший на службе у англичан, безрассудно нарушил англо-французское перемирие, напав на бретонский город Фужер 23 или 24 марта 1449 г. Саффолк и Эдмунд Бофорт, возможно, были посвящены в это опрометчивое предприятие. Если так, они срубили сук, на котором сидели. Карл VII, король Франции, прибыл на помощь своему кузену, герцогу Бретани, и контратаковал Нормандию. Фатальное сочетание хитрости и предательства, коварства англичан, пытавшихся пойти на сделку с врагом и так сохранить свои нормандские владения, и неравенство сил (английское войско ослабляла еще недисциплинированность младших военачальников) вытеснили англичан за пределы Нормандии меньше чем за шестнадцать месяцев. Уильям Вустер с изумлением и негодованием описал эту катастрофу.

О вы, благородные воины! Сколь часто во имя торжества истинного права на французскую корону и для благоденствия короля, и для процветания его обоих царств Англии и Франции, ради сохранения своего права и для достижения славы, вы пускаетесь в великие авантюры, подобно тому, как это было во времена достойных римлян. И поэтому истинно можно сказать, что вы всегда были преданы своему владыке и повиновались ему, не взирая на опасности и не щадя живота своего. Видимо, была воля Божья на то, что в течение всего лишь одного года и четырнадцати недель, с 15 мая 1449 г. от Рождества Христова до 15 августа 1450 г., внезапно и коварно вторгшись из Франции, враги подло захватили Нормандию, Анжу и Мен с герцогствами Гасконь и Гиень, а их укрепленные замки, крепости и города были взяты с боем либо сдались, пойдя на сделку с неприятелем. И если бы там всегда имелись дружины с достаточным числом воинов, хорошо вооруженных, обеспеченных провизией и жалованьем, должным образом положенным и оплаченным, то сие помогло бы им продолжать удерживать оборону этих владений. И подобно бесстрашному и отчаянному льву, они были бы столь же мужественны и непреклонны, как во времена завоевания Нормандии, когда смогли захватить и удерживать те владения в течение полных тридцати пяти лет и семи дней с начала последнего похода, что был на 3-й год правления короля Генриха V; и колесо фортуны не повернулось бы против этой земли, как случилось ныне…

…Но, увы! Мы, несчастные, страдая от невыносимых гонений и бедствий, оттого, что унизили наше достоинство, разорили наши дома, расхитили наше добро, что можем сделать или сказать теперь? Доколе мы будем пребывать в подобной скорби и страданиях, склоняя головы под тяжким бременем? Нет, Бог не допустит того, чтобы подобные вторжения, чудовищная несправедливость и тирания остались безнаказанными, а столь большие разрушения не возродились бы из пепла!{48}

В начале января 1450 г. один из основных сторонников Саффолка был убит в Портсмуте.

И в этом году, в пятницу, на 9-й день января, мессир Адам Молейнс (Master Adam Moleyns), епископ Честера и хранитель личной печати короля, был послан королем в Портсмут с целью выплаты жалованья неким солдатам и морякам; и случилось так, что он напустился на них с бранью, чтобы не отдавать им денег, и невоздержанными речами вызвал ссору, в результате чего те набросились на него и безжалостно убили.{49}

Саффолк, серьезно обеспокоенный тем, что события приняли такой оборот, решил подавить оппозицию тактикой, которая уже однажды сослужила ему хорошую службу в 1445 г.: заставить парламент всенародно одобрить его образ действий и руководство. В тот самый день, когда парламент собрался (22 января), он выступил с длинной речью, подробно остановившись на беззаветной службе, которая в течение поколений связывала его семейство с королями династии Ланкастеров:

Наш самый благородный и грозный сиятельный лорд, я полагаю, что, к моему глубочайшему прискорбию и горю, до Ваших ушей дошли — и о том Бог ведает — столь низкие и немыслимые слухи, которые разносятся по всем владениям Вашим и на устах почти у каждого простолюдина. Тягчайшие обвинения и гнусная клевета, порочащие меня перед Вашей величественной королевской персоной и Вашей землей, возведены на меня за достойный всяческого осуждения проступок хранителя Вашей личной печати, кому, как говорят, Бог воздал по заслугам в смерти его. И что молва эта ложится на меня непосильным бременем, которое я не могу сносить, поскольку — и тому Всевышний свидетель — совершенно невиновен. Заклинаю Ваше Высочество, чтобы Вы в милости своей вспомнили, как преданно служил господин мой и отец королю — благородной памяти предку Вашему во всех его походах, как морских, так и сухопутных. И позднее, во времена победоносного государя, короля, отца Вашего, на чьей службе он умер в Арфлёре (Harfleur); мой старший брат пал следующим, сражаясь с ним при Азенкуре; два других моих брата также погибли, сражаясь за Вас в Жаржо (Jargeau), в день, когда я был взят в плен, но, как положено рыцарю, доверившись милости Божьей, выплатил 20 000 фунтов выкупа; мой четвертый брат, остававшийся там ради меня в заложниках, также умер от рук Ваших врагов; я сам встал под ружье во дни правления короля, Вашего отца, и в Ваши тридцать четыре зимы, и состоял в ордене Подвязки тридцать лет, и непрерывно в течение всего этого времени сражался там семнадцать лет, ни разу не побывав дома и не видев родной земли[9]; и после моего возвращения домой я пятнадцать лет непрерывно служил Вашей благороднейшей персоне, в которой я нашел столько милосердия и совершенства, сколько когда-либо вассал мог найти в своем господине и покровителе, да вознаградит Бог Ваше Высочество за это на небесах и на земле. И в сем Вашем королевстве, Сиятельный Лорд, я родился, и здесь мои наследные владения, и мне должно, что бы ни случилось с этими землями и что бы ни произошло со мной, служить Вам, Сиятельный Лорд, и нашему благородному государству. И все сие справедливо рассудив, если в каких-либо поступках, совершенных мной, будь то во Франции, или здесь, на этой Вашей земле, Вы усмотрите жажду суетной выгоды или стремление к власти, или деяния мои покажутся криводушными или оскорбительными для Вашего высокого положения, или Вашей земли, коей я плоть от плоти, то не существует такого страшного наказания, которого бы я не заслужил…{50}

Саффолк сильно недооценил характер своей аудитории. Такая прочувствованная речь с перечнем его прошлых заслуг нисколько не помогла ему, поскольку Палата общин ненавидела его как за его продолжительное неумелое правление на родине, так и за потерю Нормандии. От «непомерного корыстолюбия» Саффолка воротили носы даже представители того поколения, которое не отличалось особой чистоплотностью в финансовых вопросах. Начиная с 1437 г. его друзья среди знати и придворных, следуя его примеру, с беспрецедентным размахом стали растаскивать королевскую казну и запускать руки в другие источники дохода{51}. Палату общин сильно возмущали требования возмещать такие растраты из налогов (начиная с 1449 г. Палата общин требовала введения «Актов о возврате» (Acts of Resumption), то есть аннулирования всех дарственных актов короля, должных обеспечиваться за счет королевских земель и доходов). Теперь их время пришло. Через четыре дня после заявления Саффолка они потребовали заключить его в тюрьму. Немного позже они обвинили его в государственной измене и в злоупотреблениях и жестоких преступлениях (обвинения в измене были надуманы, но современные исследования показали правомочность других обвинений, выдвинутых против Саффолка).

Следующие цитаты взяты из их обвинительного акта.

Сначала упомянутый герцог в 20-й день июля, на 25-й год Вашего благословенного правления[10] в Вашем городе Лондоне, в приходе гроба Господня в районе Фаррингдон Инфра (Farringdon Infra), замыслив и намереваясь лицемерно и вероломно лишить жизни Вашу блистательную королевскую персону и уничтожить Ваше названное государство, там и тогда предательски подучивал и подстрекал графа Дюнуа, бастарда из Орлеана, Бертрана лорда Прессинь (Bertrand Lord Pressigny), мессира Уильяма Кансета (Master William Cunyset), Ваших ненавистников, о благородный повелитель, и других Ваших недругов, подданных и послов Карла, называющего себя королем Франции, Вашего самого непримиримого противника и врага, советовать и побуждать того самого Карла прийти в Ваше царство с великою силою, спровоцировать и развязать войну против Вас, Сиятельный Лорд, уничтожить Вашу королевскую персону, и Ваших верных подданных того же самого государства. И злоумышлял сделать Джона, сына того самого герцога, королем Вашего названного царства, и лишить Вас Ваших высоких регалий; тот же самый герцог Саффолк, которому Вы тогда доверили опеку над Маргаритой[11], дочерью и наследницей Джона, последнего герцога Сомерсета, намеревался выдать ее замуж за своего вышеупомянутого сына, представив ее следующей наследницей короны Вашего королевства, поскольку у Вас нет потомства, Сиятельный монарх, для достижения своей вышеназванной изменнической цели и намерения тот самый герцог Саффолк перед своим арестом выдал замуж названную Маргариту за своего сына[12].

…Кроме того, названный герцог Саффолк, будучи Вашим приближенным во время военных кампаний против названного государства французского и герцогства нормандского и являясь там Вашим доверенным лицом и всех советников Ваших, знал обо всех тайнах королевского совета и поставках для Ваших армий, обороне и охране Ваших городов, крепостей и других мест, и о том, когда должны быть сделаны поставки провизии и снаряжения для войск в те же самые места; он, ведая подобными секретами и оставаясь сторонником вашего названного смертельного врага, называющего себя королем Франции, многократно вероломно раскрывал ему, и военачальникам его, и проводникам армии его, всем Вашим врагам доверительные сведения Вашего названного Совета касательно снабжения провизией и снаряжением армии, обороны и защиты городов и крепостей; и благодаря этой его измене и вероломству Ваш названный злостный противник и остальные враги получили множество богатых поместий, городов, замков, крепостей и других мест в пределах Вашего названного царства Франции и герцогства Нормандии, мешая Вам и военачальникам Ваших войск одерживать победы, охранять и поддерживать Ваши законные права владения в тех землях…

…Упомянутый герцог на 16-й год Вашего правления[13], являвшийся тогда ближайшим и самым доверенным из Вашего Совета и управляющим Вашего благородного двора, в течение долгого времени сбивал с толку Ваше Высочество единственно ради собственной наживы. Поскольку тогда, в упомянутый 16-й год, Вы благоденствовали и процветали, и, обладая обширными владениями и неисчислимыми богатствами, он побуждал Вас жаловать многие Ваши земли и названное добро различным людям в Вашем государстве Английском. И оттого Ваша казна сильно оскудела, расходы Вашего благородного двора непомерно выросли, жалованье Вашим нижайшим слугам не платилось, выплаты с Ваших замков и маноров не поступали, и другие Ваши издержки не восполнялись. Его коварные советы, суетные и расточительные деяния на службе Вашей высокой королевской персоне привели к тому, что доходы от поместий и собственности Вашей короны, Вашего герцогства Ланкастерского и других Ваших наследственных поместий были чрезвычайно сокращены, и это настолько тяжко обременило простой люд названного Вашего государства, что привело почти к их полному разорению…

…А также, когда лорд Садли (Lord Sudeley), бывший до недавнего времени казначеем Вашего государства[14], откладывая попечение о своей должности, по добропорядочности и бережливости, ему свойственной, на цели защиты Вашего названного государства и пополнения расходов, необходимых на этот предмет, оставил после себя в Государственной казне наличными и векселями сумму в 60 000 фунтов, полученных с налогов («пятнадцатая» и «десятая» части)[15] и из других источников дохода Вашего государства. Если бы эти деньги были распределены правильно и на те цели, как это предполагалось в Вашем Казначействе, тогда можно было бы отстоять Ваши владения; однако большая часть этих 60 000 фунтов стараниями и средствами упомянутого герцога Саффолка была неправедно роздана и поделена между им самим и друзьями и доброжелателями его; и из-за нехватки денег не удалось ни обеспечить должным образом в необходимые сроки армию, ни наладить соответствующее снабжение и поставки в эти земли.

…Также упомянутый герцог, чувствуя, что вошел к Вам в полное доверие, в течение многих лет позволял себе от имени Вашего Высочества ставить различных людей шерифами многих Ваших округов в Вашем государстве сообразно собственной корысти: некоторых за барыши или какое добро, а некоторых, чтобы служили его выгоде и выполняли его приказы и желания; и назначал таких, которые ему нравились, чтобы возвыситься и иметь безграничные и неподходящие права в Вашем царстве. Посему повелось так, что те, кто не стал искать его покровительства в своих провинциях, были низложены; каждому делу, которое он одобрял, будь оно даже неправедным, оказывалось содействие и продвижение, а правым делам людей, которые не имели его покровительства, чинились препоны, и решения по ним постоянно откладывались. Таким образом, процветало вероломство, многие из Ваших истинных вассалов силой его могущества и с помощью его сторонников были лишены наследства, разорены и лишены самой жизни. И так при помощи лихоимства, вымогательств и душегубства он заполучил бесчисленные богатые владения; убийцы, мятежники и чернь, видя его неограниченную власть и всесилие, стали открыто творить бесчинства. Дурной люд потянулся к нему со всех сторон Вашего государства, нашел там поддержку и защиту от правосудия и попрание Ваших законов на горе истинным подданным Вашего королевства…{52}

Генрих выслал его, чтобы спасти от тюрьмы. На пути к Кале тот был убит неизвестными людьми. 5 мая Уильям Ломнер (William Lomner) писал Джону Пастону:

Истинно благородный сэр, я рекомендуюсь Вам и искренне сожалею о том, что мне придется сейчас сказать, так что омойте этот клочок бумаги слезами печали, как только начнете читать его.

Поскольку в понедельник, следующий за Майским днем, до Лондона дошли вести, что в четверг перед тем как герцог Саффолк со своими двумя кораблями и небольшой дозорной лодкой пристал к побережью Кента аккурат около Дувра, он послал эту лодку отвезти некоторые письма к неким доверенным людям в крепость Кале — узнать, на какой прием он может рассчитывать. И лодке повстречался корабль под названием «Николас из Тауэра» с другими судами, ожидавшими его, и от находившихся в лодке капитан «Николаса» узнал о прибытии герцога. И когда он распознал корабли герцога, то выслал вперед свою шлюпку предупредить о себе, и герцог сам говорил с ними и известил, что король приказал ему прибыть в Кале и т. д.

И они заявили, что он должен поговорить с их капитаном. И так он с двумя или тремя из своих людей отправился с ними в их шлюпке к «Николасу»; и когда он прибыл, капитан, по слухам, приветствовал его так: «Добро пожаловать, предатель!»; и далее капитан пожелал узнать, одобряют ли моряки герцога, и те сообщили, что никоим образом не одобряют; и так его оставили на «Николасе» до следующей субботы.

Некоторые говорят, что он много писал королю, но это неизвестно доподлинно. У него был свой исповедник и т. д. И некоторые утверждают, что по местному обычаю его привлекли к суду прямо там на судне и признали виновным и т. д.

Также он спросил название судна, а узнав его, вспомнил предсказание Стейси (Stacy), который сказал, что ему ничто уже не будет угрожать, если он сможет избежать опасности, исходящей из Тауэра: и тут у герцога упало сердце, поскольку он понял, что был обманут, и на глазах его собственных людей его вытащили из корабля в лодку; и там был топор и плаха, и один из самых отъявленных мерзавцев из экипажа приказал ему склонить голову и сказал, что с ним поступят по заслугам, и он умрет под мечом; и взял ржавый меч, и после полудюжины ударов отсек герцогу голову и забрал его обагренное кровью платье и его камзол из бархата с металлическими пластинами, бросив его тело на песках близ Дувра; и некоторые говорят, что его голова установлена была на шесте, и люди герцога Саффолка сошли на берег в великой скорби и с молитвой на устах. И шериф Кента, увидев тело, послал заместителя шерифа к судьям узнать, что надлежит сделать, а также — к королю.{53}

К концу мая люди Кента взяли в руки оружие. Вспыхнуло восстание Кэда. Хроника Грегори дает представление о развитии событий в последующие нескольких недель.

И после этого горожане Кента встали на борьбу вместе с жителями некоторых других графств, и они выбрали себе вожака, который заставил всех джентри присоединиться к ним. И по окончании заседания Парламента они, числом 46 000 человек, направились с великою силой и могучим войском к Блэкхиту, близ Гринвича; и там они встали лагерем, окружив его рвом и тщательно укрепив столбами, как это делалось во времена войны, и они подчинялись единственно Джеку Робину, подобно как Джону из Ноука (Noke). И поскольку все они были столь же благородны, как ноги свиней, то когда настало время вести переговоры с особами такого положения[16]и к ним были отряжены посыльные, они вручили всю власть человеку, которого назвали капитаном всего их войска. И там несколько дней они ожидали возвращения короля из Парламента в Лестере. И затем король послал к командиру различных лордов, и духовных и светских, узнать, в чем причина этого многочисленного и богопротивного сборища. Капитан их сообщил королю, что они действуют во благо его, нашего Верховного лорда, и всего королевства, ради искоренения предателей, находящихся в его окружении, и других различных несправедливостей, которые они постоянно видят вокруг, и что это должно быть безотлагательно исправлено. На что посланные туда лорды именем короля Англии призвали всех истинных королевских вассалов оставить это поле при Лестере. И следующей ночью все они покинули это место и ушли.

На следующее утро король во всем вооружении отправился из Сент-Джонса мимо Клеркенвэлла к Лондону и с ним многие светские лорды этой земли английской в полном боевом порядке. И за каждым лордом следовала его свита числом до 10 000 человек, снаряженных так, как будто они отправляются сражаться на Святую землю, — с поясами на своих доспехах, чтобы можно было отличить одного рыцаря от другого. И за то, что они стали преследовать войско капитана повстанцев, те убили в Севеноксе в Кенте сэра Хэмфри Стаффорда и Уильяма Стаффорда, сквайра, одного из самых отважных людей всего королевства Англии, и многих других из армии нашего Верховного Лорда, короля Генриха VI. И король той ночью остановился в Гринвиче, и вскоре лорды со своими свитами отправились домой, каждый в свою сторону.

И после этого, в первый день июля, тот же самый командир появился снова, хотя жители Кента утверждали, что это был уже другой, и он приехал в Блэкхит. И на следующий день он пришел с большим войском в Саутворк, и в Уайт Харте (White Hart) он встал лагерем. И на следующий день, в пятницу, они разрубили в куски веревки разводного моста и боролись отчаянно, и многие полегли в этой битве. Имен их я не могу назвать, поскольку там было множество всякого сброда. И затем они вступили в город Лондон как люди, которым недоставало ума; и в этом угаре они, по их словам, ради процветания царства Английского ворвались даже в дом к торговцу по имени Филип Малпас из Лондона. Если действительно они представляли себе последствия своих деяний, то я хочу напомнить изречение — Deus scit et ego поп. Но я хорошо знаю, что всякое дурное дело плохо заканчивается, и, напротив, каждое хорошее начало имеет самое хорошее окончание. Proverbium: Felix principium finem facit esse beaturn. Тот Филип Малпас был олдермен, а они обокрали его до нитки и унесли много денег, серебряных и золотых, очень значительную сумму, и в особенности товаров из олова, вайду, крапп, и марену, и большое количество дорогих тканей, и много драгоценных камней, и другое ценное имущество — перины, постели, покрывала, и множество богатых гобеленов, имеющих большую ценность — nescio.

И вечером они пошли со своим капитаном простого звания в его лагерь; но некоторые из его шайки остались там на всю ночь, полагая, что им хватит умения и мудрости управлять всей Англией. Вскоре благодаря тем перерезанным веревкам Лондонского разводного моста, на месте которых сейчас прочные железные цепи, они рыскали по всему городу. Кроме того, к ним присоединились и жители Лондона, и все вместе они хозяйничали в городе всю ночь.

И наутро этот мятежный капитан со своей свитой заявился снова; это было в субботу, 4 июля, в день Святого Мартина в Винтри. И затем проводились различные допросы в Гильдхолле; и там Роберт Хом, являющийся ольдерменом, был арестован и брошен в Ньюгейт. И в тот же самый день Уильям Кроумер, сквайр, и шериф Кента были казнен в поле недалеко от Элдгейта в Майл Энде около Клаптона. И другой человек, которого называли Джоном Бейлом (Bayle), был обезглавлен в Уайтчепле. И в тот же самый день в полдень был казнен в Чипе (Cheap) перед знаменем сэр Джеймс Файнс (Fiennes), бывший тогда лордом Сэем и главным Казначеем Англии. Его привезли из лондонского Тауэра в Гилдхолл и там допрашивали о различных изменах и о его причастности к смерти этого могущественного и известного принца, герцога Глостера[17]. И затем они привели его к штандарту в Чипе, и там он встретил свою смерть. И затем все три отрубленные в тот день головы были установлены на Лондонском мосту, а две другие головы, что стояли на Лондонском мосту прежде, сняли. И капитан, прибыв в Саутворк, позволил отрубить голову отъявленному мерзавцу, которого звали Хайвардин (Haywardyn). И на следующий день, в воскресенье, во время торжественной мессы он позволил казнить жителя Хамптона, сквайра, который звался Томасом Мейном. И в тот же самый вечер с десятым ударом колокола жители Лондона поднялись против них, и их возглавили старые добрые лорд Скэйлз и Мэтью Гоу (Gough). И до восьмого удара колокола следующего дня все они боролись на Лондонском мосту. И многие люди были убиты и сброшены в Темзу, и в воду летели доспехи, тела и все остальное; и, раздавленные толпой, погибли Мэтью Гоу и олдермен Джон Саттон (Sutton). И в ту же самую ночь, вскоре после полуночи, капитан из Кента обстрелял разводной мост Лондона; а перед тем он ворвался в Суд королевской скамьи и тюрьму Маршальси и освободил всех заключенных, находившихся там. И на следующий день прибыли милорд Кардинал Йоркский и милорд Кэнтерберийский, и епископ Уинчестерский (Джон Кемп, Джон Стаффорд, Уильям Вейнфлет). И они вели переговоры с лордом Скэйлзом и тем капитаном, чтобы прекратить эту кровавую бойню, пообещав капитану вместе с его шайкой общее прощение на имя Джона Мортимера, как он величал себя, чем внесли смятение в умы большинства его товарищей.

И шестью днями позже, вечером в субботу, три головы — лорда Сэя, Кроумера и Бейла — были сняты с Лондонского моста, а две другие головы, установленные на Лондонском мосту прежде, были водружены снова; головы же тех троих были захоронены вместе с их телами в Грэйфраерс (Grey Friars) в Лондоне. И на 12-й день июля, в вышеупомянутый год, на всех углах Лондона, также в Саутворке и многих других местах названного капитана под именем Джон Кэд объявили предателем, и тому, кто сможет доставить королю названного Джона Кэда, живого или мертвого, была обещана тысяча марок. Также королем была назначена награда в пятьсот марок тому, кто приведет любого из его главных советников или сторонников, которые имели какое-либо влияние или власть в войске этого самозваного капитана Джона Кэда. И в тот же день вероломный предатель капитан из Кента был пойман и убит в Вилде (Weald) в графстве Сассекс. И на следующий день его абсолютно голого доставили на телеге в Харт (Hart) в Саутворке, чтобы хозяйка того дома, где он останавливался во времена своего былого величия, смогла опознать, тот ли это человек, кто назывался капитаном из Кента. И затем его отвезли в Суд королевской скамьи, где он лежал с понедельника и до вечера следующего четверга; и там названный капитан был обезглавлен и четвертован. И тогда же телегу с кусками его тела провезли от Суда королевской скамьи через Саутворк, и затем по Лондонскому мосту, и затем через весь Лондон к Ньюгейту, после чего его голова была установлена на Лондонском мосту.{54}

Волна беспорядков прокатилась и по другим районам страны. В конце июня прихожане Эдингтона убили епископа Солсбери после того, как он отслужил мессу, и раздели его донага, и разорвали на куски его окровавленное платье, и каждый прихватил с собой по куску, и похвалялись совершенным ими злодеянием.

Солдаты — дезертиры из Нормандии — продолжали бесчинствовать в окрестностях Лондона, создавая столь серьезную опасность для благополучия двора, что лорду Скэйлзу даже пришлось выделить на их нужды 50 фунтов, чтобы хоть как-то улучшить бедственное положение этих вояк. Во время восстания Кэда Йорк наблюдал за событиями из Ирландии. Теперь, пользуясь преимуществом того пункта договора, по которому ему разрешалось вернуться в Англию в случае опасности, он в конце августа пересекает Ирландское море. Он горько сетует на то, что некие королевские офицеры пытались задержать его:

Ваше превосходительство, соблаговолите узнать, что перед самым моим отъездом на службу в Ваши Ирландские владения меня поджидали сэр Джон Талбот, рыцарь, в замке Холт (Holt), сэр Томас Стэнли, рыцарь, в Чешире, Палфорд (Pulford) в Честере, Элтон в Вустере, Брук (Brooke) в Глостере и Ричард, служащий Гилдхолла, в Бомарисе (Beaumaris), которые приказали, как я знаю, схватить и заточить меня в Вашем замке Конвей, и отрубить голову сэру Уильяму Олдхоллу, рыцарю, и бросить в тюрьму сэра Уильяма Деврё (Devereux), рыцаря, и сэра Эдмунда Малсо (Mulso), рыцаря, содержа это в тайне, пока Ваше Высочество не повелели освободить их.

Также, когда я намеревался прибыть в Бомарис, чтобы предстать пред Вашей благородной персоной и отрекомендоваться Вашим преданным слугой и истинным подданным, как велит мне мой долг, в Северном Уэльсе мне преградили путь Генри Норрис, Томас Норрис, Уильям Бакли, Уильям Груст и Бартоломью Боудд, Ваши офицеры, объявив, что ни я, ни моя свита не должны ни следовать через эти земли, ни запасаться там провизией, ни вставать лагерем, как я уже писал Вашему высочеству; поскольку тот Генри Норрис, представитель управляющего Северного Уэльса, сказал мне, что у него есть приказ ни в коем случае не оказывать мне никакого содействия или помощи в пополнение запасов или в пристанище, будь то для людей, или для лошадей, или в чем другом, что могло бы соответствовать моей знатности или облегчить тяготы дороги. А виноват в том сэр Уильям Сэй, казначей, который, как мне говорили, показывал на меня как на предателя, и что якобы я иду против Вашей воли. И, кроме того, несколько писем было послано в Честер, Шрусбери и в другие места, дабы и там мне так же чинили препятствия.{55}

Когда в 1459 г. Йорк был обвинен в измене, обвинение гласило, что в то время:

…Он выехал из Ирландии с чрезмерным великолепием и отправился к Вам в Вестминстерский дворец в сопровождении множества воинственно настроенных людей в доспехах, шествовавших в боевом порядке, и там они творили бесчинства, крушили и ломали перегородки и стены в Вашей палате, невзирая на Ваше высочайшее присутствие…{56}

Враги Йорка позже обвиняли его в соучастии в мятеже Кэда. Этому нет никаких доказательств, а мы можем только предполагать, почему он решил оставить Ирландию. Из написанного им в мае 1450 г. письма своему шурину, графу Солсбери, видно, что он опасался, как бы поражения на подчиненной ему территории не подорвали его репутацию, подобно тому, как Саффолк и Сомерсет потеряли свое доброе имя из-за неудач в Нормандии. Возможно, он счел лучшим вернуться домой и опровергнуть зловещие слухи, которые теперь ходили вокруг его персоны. Присяжные Ипсвича (Ipswich) в феврале 1453 г. фактически обвинили его управляющего, сэра Уильяма Олдхолла, в том, что в то время он участвовал в заговоре. Письмо Йорка представляет его собственную версию событий в Ирландии.

Благороднейший и всем сердцем безмерно любимый брат мой, обращаюсь к Вам со всей искренностью и почтением. Хочу сообщить Вам то, о чем я уже писал королю нашему Высочайшему лорду Его Высочеству, что ирландский враг, то есть Магохигам (Magoghigam), и с ним три или четыре ирландских капитана, объединившись с большой бандой английских мятежников, несмотря на то, что король наш верховный лорд жил с ними в мире, вероломно презрев закон и свой вассальный долг, коварно захватили большой город, относящийся к моим родовым владениям в Мите (Meath) и называемый Ремур (Ramore), и другие близлежащие деревни, и убивали и мужчин, и женщин, и детей без милосердия. Эти злодеи сбивались в шайки в лесах и крепостях, чтобы чинить истинным подданным короля вред и обиду, которые они только могли придумать. Посему я сейчас написал Его Королевскому Высочеству и молил его благоволения поспособствовать скорейшей отправке мне денег, согласно его предписаниям, недавно направленным казначею Англии, дабы я смог повести людей числом достаточным, чтобы дать отпор преступным замыслам тех самых врагов и наказать их в назидание другим, кто вознамерится совершить подобное. Поскольку, несомненно, если я в ближайшее время не получу суммы, необходимой для набора войска, способного защитить и охранять эти земли, то не в моей власти будет сохранить их в подчинении королю; и крайняя нужда заставит меня вернуться в Англию, чтобы влачить там жалкое существование на свои скудные средства. Но Бог милостив, и хроники никогда не опишут такого позора, что Ирландия была потеряна по моей вине: ведь я предпочту умереть, чем стать причиной подобного несчастья. И поэтому я молю Вас, любезный брат мой, скорейшим манером взять это дело в свои руки, дабы я получил деньги вовремя во избежание возможных осложнений. Поскольку, к величайшему сожалению, с другими людьми уже бывали случаи подобного бесчестья, то я хочу доказать свою преданность Его Королевскому Высочеству, как велит мне долг мой. И посему прошу и призываю Вас, дражайший брат мой, представить это мое слово Его высочайшей милости, и надеюсь, Вы будете настолько любезны, что ко времени моего возвращения покажете это письмо Парламенту, чтобы снять с меня все наветы. Прошу Вас не оставить своими милостями подателя сего, Роджера Ро, а равно и других моих слуг, посланных с этим поручением к Его Королевскому Высочеству, и оказать полнейшее доверие к сообщению упомянутого Роджера касательно названного дела. Истинно почитаемый и всем сердцем возлюбленный брат, да благословит Вас Господь Бог, да сохранит Вас во всей славе, благополучии и счастье, и дарует Вам праведную и долгую жизнь. Писано в Дублине в пятнадцатый день июня.

Ваш истинно преданный брат, Ричард Йорк.{57}

Присяжные Ипсвича выдвинули обвинение:

Тот Уильям Асшетон (Assheton), родом из Сохам Комитис (Soham Comitis), Саффолк, рыцарь, Уильям Олдхолл, родом из Хансдона (Hunsdon), Хартс, рыцарь, Эдмунд Фиц Вильям, родом из Флемингемского замка, Саффолк, эсквайр, Карл и Отвел Новеллы (Otwell Nowell) тоже эсквайры… (и другие)… предлагали свергнуть короля и возвести на трон герцога Йорка. Они понимали, что не смогут сделать этого, пока он остается могущественным в окружении своих лордов. Посему, собравшись в Берисент-Эдмундсе 6 марта на 28-й год правления Генриха VI (1450 г.), они замыслили убить короля, отменить его законы и посеять раздор среди его подданных. Они сговорились изготовить в Берисент-Эдмундсе и других местах различные документы и письма в форме стихов и баллад и разместить их на дверях и окнах людей; в них должно было рассказываться, что король, по совету последнего герцога Саффолка, епископов Солсбери и Чичестера, лорда Сэя и других своих приближенных, предал королевства Англии и Франции и намеревался отдать бразды правления английского государства дяде короля Франции. Все это они задумали, чтобы лишить короля любви его подданных и расчистить путь названному герцогу Йорку к короне и королевству Англии.

И они послали письма в различные округа Англии, особенно в Кент и Сассекс, подстрекая к восстанию против короля, по причине которого был убит герцог Саффолк…{58}

Следующие несколько лет засвидетельствовали безжалостный поединок за верховенство между Йорком и Сомерсетом: велась ожесточенная личная борьба за влияние на короля. Со смертью Саффолка на берегу Дувра и началом финансовой реформы речь о каких бы то ни было принципах уже не шла. Конечно, это не было противостоянием между силами хорошего и плохого правительств, как утверждали некоторые историки. Письмо, написанное Уильямом Уэйтом (Wayte) (клерк Уильяма Элвертона, одного из судей Суда королевской скамьи) Джону Пастону 6 октября, показало, что Йорк, Олдхолл и их друзья имели максимальное для того времени влияние при дворе и вербовали своих сторонников в Восточной Англии.

Сэр, я был в доме моего господина Йорка, и я слышал намного больше, чем мой хозяин написал Вам; это было на Флит-стрит. Но, сэр, мой господин был с королем, и он представил дело так, что двор короля пребывает в состоянии сильного страха; и мой названный господин подал королю документ и желал много вещей, которые намного превосходят запросы Палаты общин: чтобы все подчинялось правосудию, и поместить под арест всех обвиняемых, кто не имеет гарантии или основного поручительства, и вести расследования, как предписывает закон; просьб было так много, что в понедельник сэр Уильям Олдхолл пребывал с королем в Вестминстере более двух часов и получил благословение короля. И король велел сэру Уильяму Олдхоллу поговорить с его кузеном Йорком, чтобы тот оказал содействие Джону Пеникоку (Penycock)[18] и сказал, что мой лорд Йорк должен приказать своим крестьянам позволить слугам Пеникока собирать арендную плату за земледельческие хозяйства во владениях названного герцога. И сэр Уильям Олдхолл отвечал королю, умоляя простить моего господина за то, что даже если бы мой лорд и написал им и приложил печать своей рукой, то его арендаторы не стали бы повиноваться этому; даже дошло до того, что, когда сэр Томас Ху встретился с моим лордом Йорком вблизи Сент-Олбенса, люди, родом с запада, напали на него и убили бы его, если бы там не было сэра Уильяма Олдхолла, и поэтому эти люди набросились на названного сэра Уильяма и убили его, так он сказал королю.

Сэр Борл Джонг (Borle Jonge) и Джосс (Josse), состоящие в свите Хейдона (Heydon) и Тадденхэма (Tuddenham)[19], предложили сэру Уильяму Олдхоллу более двух тысяч фунтов, чтобы заполучить его расположение…

…Сэр, мой господин приказал мне написать Вам, чтобы Вы убедили мэра и всех олдерменов (из Норвича взывать к моему господину и требовать правосудия для этих людей, которые были обвинены, и что мой лорд передаст это королю. И, сэр, в разных частях города, где проедет мой лорд, должно заранее собрать толпы простолюдинов, чтобы те просили моего господина учинить справедливый суд для этих людей, выкрикивая их имена, особенно Тадденхэма (Tuddenham), Хейдона (Неуdon), Виндхэма (Wyndham), Прентиса (Prentys). Сэр, я посылаю Вам копию документа, который мой лорд Йорк представил королю; и пусть копии ходят по городу в достаточном количестве во имя любви Господа нашего, который да хранит Вас.{59}

В то время Йорк, ставший теперь самой влиятельной персоной при дворе, импонировал Палате общин благодаря тому, что поддерживал их требования реформ, особенно финансовых. Когда парламент собрался в ноябре, Палата общин более чем за неделю до прибытия герцога в Вестминстер избрала сэра Уильяма Олдхолла спикером, несмотря на то, что он вообще впервые заседал в парламенте. Вероятно, Генрих в то время пытался поддержать равновесие между Сомерсетом и Йорком. Если это было действительно так, то он потерпел полную неудачу. Редкие хроники, слишком скудные, чтобы их можно было процитировать, и более поздние обвинительные акты Суда королевской скамьи показывают, что дом Сомерсета подвергся нападению и разграблению; сам Олдхолл не только подстрекал других к разбою, но и непосредственно участвовал в налете[20]. Сомерсет был заключен в тюрьму в Тауэре, но вскоре выпущен. Одна анонимная хроника того времени упоминает об этом:

В вышеупомянутом Парламенте Палата общин просила лорда короля удалить некоторых людей от себя (de familiaritate domini regis) и т. д. Но из этого ничего не вышло. В том же самом Парламенте герцогиня Саффолк была оправдана равными ей по положению, и Джон Сэй и Томас Даниелл и другие клятвопреступники, которые были обвинены в измене во время мятежа. В том же самом Парламенте Томас Йонг (Yonge) из Бристоля, неискушенный в законах, внес предложение о том, что, поскольку у короля нет потомства, ради безопасности королевства необходимо прояснить, кто же будет прямым наследником. И он назвал герцога Йорка. По этой причине тот самый Томас впоследствии был препровожден в лондонский Тауэр.{60}

Должно быть, Йорк сам инспирировал последнее предложение, поскольку Йонг являлся адвокатом, чьими услугами герцог пользовался в прошлом в течение нескольких лет. Проявление обеспокоенности Йорка проблемой наследного права служило скорее предупреждением герцогу Сомерсету, чем было выпадом в сторону короля. Но для него было характерно неудачно выбирать время для своих политических ходов. Йорк мог бы преуспеть, если бы прибыл в Англию во время восстания Кэда или даже в течение предшествующего ноября. Но его план не имел никакого шанса на успех теперь, когда деморализованный было клан Бофорта стал возвращать себе прежние позиции. Парламент был немедленно распущен. Йорк, ставший как никогда далеким от власти, скрылся в своем поместье в Валлийской марке. К июню 1451 г. Олдхолл снова готовил заговор. Сам Йорк ждал до начала 1452 г., когда он выпустил два манифеста, обвиняющих Сомерсета в подготовке своего убийства. Один из них предназначался членам парламента от Шрусбери:

…Вероятно, вам известно, что после моего возвращения из Ирландии я, как истинный вассал короля и слуга его до конца дней моих, видел свой долг в том, чтобы, осознавая все те затруднения, о которых я уже сообщал[21], предложить Его Королевскому Высочеству некоторые меры для блага и безопасности как его королевской персоны, так и для спокойствия и защиты всего этого государства. Эти пропозиции, которые представлялись крайне важными, были отложены, и из-за зависти и козней герцога Сомерсета им не был дан ход. Названный герцог, несмотря на мою честность, верность и преданность королю и заботы о процветании и пользе для всего государства, постоянно подговаривал Его Королевское Высочество без всякой на то причины, чему Бог свидетель, уничтожить меня, и истребить род мой, и лишить наследства меня и детей моих, а также расправиться с людьми, окружающими меня. Посему, почтенные друзья, я извещаю вас, что с помощью и поддержкой небес, Бога Всемогущего и Богородицы, намереваюсь восстановить свое доброе имя и огласить свои истинные цели, чтобы всякий знал меня таким, каков я есть. После долгого промедления и попустительства, порожденного нежеланием вызвать недовольство моего верховного лорда, видя, как названный герцог неизменно верховодит и управляет королевской персоной, что, наверное, приведет к разрушению государства, я окончательно решил выступить против него со всей поспешностью при поддержке родственников и друзей моих и таким образом добиться воцарения мира, спокойствия и безопасности на всей этой земле. Находясь ныне в своих владениях, как велит мне долг, я прошу и призываю Вас поддержать меня и оказать мне всяческое содействие и помощь, и всенепременно присоединиться ко мне, или собрать так много подходящих и надежных людей, как только возможно, чтобы осуществить вышеупомянутое намерение. Написанное закреплено моей печатью в моем замке Ладлоу (Ludlow), в 3-й день февраля. Кроме того, прошу Вас, чтобы тем людям, которые примкнут к Вам или будут посланы ко мне по договоренности с Вами, было строго наказано не учинять никаких беспорядков, ни грабежей, ни притеснения людей, ни творить беззакония. Написано, как выше, и т. д. Ваш искренний друг Р. Йорк.{61}

Как видно из следующего сообщения, взятого из лондонской хроники, попытка Йорка добиться от короля желаемого с помощью силы полностью провалилась.

30-й год правления короля Генриха VI. В этом году в среду, 16-го февраля, король с лордами отправился задержать герцога Йорка, потому что тот поднял людей для захвата герцога Сомерсета; прознав об этом, герцог Йорк поехал к Лондону другим путем. И как только король услышал о том, в День Св. Матвея он послал письма мэру, олдерменам и Палате общин Лондона, чтобы те охраняли город и не допустили туда герцога Йорка; для чего в городе было поставлено много дозорных, о чем рассказали герцогу Йорку, и, свернув с Лондонской дороги, он двинулся к Кингстонскому мосту. И в следующее воскресенье, которое было первым воскресеньем Великого Поста, авангард короля прибыл в Лондон рано утром и расквартировался в Саутворке. И в следующий понедельник утром их перевезли отсюда в Кент. И в полдень в тот же самый день король прибыл в Лондон со своей армией, и также вошел в Саутворк и квартировал в Сент-Мэри-Оверейсе (St. Mary Overeys). И герцог Йорк встал лагерем в Дартфорде с большим войском. И пока король оставался в Сент-Мэри-Оверейсе, епископ (возможно, «епископы». — Примеч. автора) ездил между королем и герцогом Йорком, чтобы установить между ними согласие и мир. Но герцог Йорк сказал, что либо он получит герцога Сомерсета, либо умрет. И в следующую среду (1 марта) король с его войском поехал к Блэкхиту и дальше через Шутерз Хилл (Shooters' Hill) в Веллинг (Welling), и там оставался в тот день и на следующий. И в четверг в полдень через лордов там состоялись переговоры между королем и герцогом Йоркским (при посредничестве епископов Винчестера и Или (Ely), графов Солсбери и Уорика и лордов Бошана (Beauchamp) и Садли (Sudeley)). И на следующий день, в пятницу, перед полуднем король собрал свое войско в Блэкхите; и там ожидал прибытия герцога Йорка после окончания переговоров. И в войске короля насчитывалось 20 000 воинов, и люди говорили, что столько же было и у герцога Йоркского, и много военного снаряжения и артиллерии. И, наконец, приблизительно в полдень герцог Йорк в сопровождении сорока всадников явился к королю и повиновался ему как своему сюзерену, а с ним и граф Девонширский и лорд Кобхэм (Cobham), которые держались одинаковых взглядов с герцогом Йорком и состояли в его войске. И король даровал им свое прощение и прочее.{62}

Один современный автор заявляет, будто Йорк сдался за обещание, что Сомерсета арестуют, и тот будет вынужден ответить на обвинения Йорка против него. Если это правда, то Йорк был обманут, и перед собранием магнатов в соборе Св. Павла он, граф Девонширский, и лорд Кобхэм были вынуждены клясться под присягой, что по сути было условным приговором по лишению прав за государственную измену, включая штрафы за измену и конфискацию всей их собственности в случае дальнейших проступков.

Ярость Палаты общин из-за печально известных хищений Саффолком королевских ресурсов и разбазаривания земель короны среди алчных придворных и чиновников двора была одной из главных причин, которые привели герцога к краху. В 1449 г. Палата общин потребовала принятия Закона о возвращении, который представлял собой закон парламента, отменяющий все пожалования, сделанные короной. Придворные и должностные лица начинали длительное, умное и искусное противодействие, но в конце концов выигрывала Палата общин. В день, когда члены добились своего, они продемонстрировали непривычное благородство по отношению к королю, постепенно уменьшая влияние Йорка. В парламенте, который собрался в Рединге (Reading) в марте 1453 г. для поддержания порядка в стране, пошли на исключительные уступки по налогообложению и предоставлению обеспечения для войска в 13 000 лучников. За несколько месяцев до заседания парламента начались преследования некоторых сторонников Йорка в Суде королевской скамьи. Уже в ноябре 1451 г. сэр Уильям Олдхолл искал прибежища под сводами Сен-Мартен-Легран (St. Martin-le-Grand). Парламент теперь лишил прав его, приняв закон о конфискации, направленный против тех, кто был с Йорком в Дартмуте. Один летописец, сильно симпатизировавший Йорку, дал описание событий, относящихся к 1452-1453 гг.:

В это время король, по совету герцога Сомерсета, разъезжал по различным городкам во владениях герцога Йорка, где жителей в лютый мороз и снег заставили пребывать голыми со сдавливающими горло веревками на шеях. Они могли рассчитывать только на милость короля, поскольку прежде были со своим лордом, чей победный час над герцогом Сомерсетом еще не пробил. И хоть сам король простил их, но герцог Сомерсет определил им быть повешенными.{63}

Сам Йорк тоже вынужден был продемонстрировать раскаяние, хотя и в менее экстремальной форме.

В 21-й день ноября (1453 г.) в Вестминстере в Звездной палате (Star Chamber)[22] … герцог Йорк подробно излагал названным лордам, что он, как истинный вассал короля и подданный его, был вызван сюда, в Большой королевский совет, приказом, скрепленным государственной печатью короля, и должен был со всем почтением к его могуществу показать всем им свое истинное стремление к благополучию короля и его подданных, но он не знал об этом, так как тем людям, которые прежде в течение долгого времени были в его counsail[23], было приказано оставить его и не оказывать ему никакой помощи, что привело его к большой беде и явилось причиной того, что он не смог вести дела, которые вменяются ему в обязанность при дворе короля и в других местах. Потому он просит согласия тех лордов из вышеупомянутого совета, чтобы люди, с которыми он дотоле совещался, могли бы и дальше свободно время от времени помогать ему в необходимых вопросах, и чтобы ему в сем деле не чинилось никаких препятствий, и никакие обвинения не затронули этих людей. Все вышеупомянутые лорды снизошли до его просьбы и согласились с нею, поскольку расценили ее как справедливую и разумную, и беспрекословно разрешили тем людям, которых он назвал, свободно и беспрепятственно стать его советниками, и приказали, чтобы это было записано среди постановлений Королевского совета.{64}

Трагические события быстро прервали это непродолжительное возрождение могущества двора. Не позднее 1 августа Генриха VI охватило безумие. 15 октября родился его единственный ребенок, принц Эдуард, уничтожив, таким образом, все надежды Йорка на трон. Когда парламент повторно собрался в ноябре, его отложили уже до февраля 1454 г. Даже тогда большинство людей отчаянно стремилось избегать насущного вопроса о регентстве, которое Йорк решил закрепить за собой, отвоевав его у оппозиции, представленной в лице королевы и Сомерсета. Посещаемость в Палате лордов, вообще небольшая в эпоху позднего Средневековья, была исключительно низкой в феврале 1454 г. Йорк, которого как ближайшего взрослого родственника короля Большой совет уполномочил открыть парламент, надеялся по крайней мере на широкое одобрение своих собственных планов. Он был настолько встревожен такой явной сдержанностью пэров, что попытался принудить Совет к сотрудничеству. Впервые, и это был единственный известный случай в английской истории, пэры были оштрафованы за игнорирование заседаний парламента. (28)

Болезнь короля и дебаты в Палате лордов были описаны в письмах Пастона и в парламентских свитках.

…Когда принца привезли в Виндзор, герцог Бэкингем взял его на руки и представил королю надлежащим образом, моля короля благословить его; но король никак не ответил. Тем не менее герцог, держа принца, покорно стоял перед королем; и когда он так и не смог получить никакого ответа, вошла королева, и взяла принца на руки и представила его так же, как это сделал герцог, желая, чтобы он благословил его; но все их старания были напрасны, и они отбыли оттуда, так и не дождавшись какого-либо ответа или одобрения; лишь единожды король взглянул на принца и снова опустил глаза…

…Также королева чаяла получить одобрение подготовленного ею документа из пяти статей; в первой статье значилось, что она желает иметь полное управление этой землей; во второй — что она может назначать канцлера, казначея, хранителя королевской печати и остальных слуг этого королевства, включая шерифов и всех прочих, кого обычно должен утверждать король; третье — что она может жаловать всем епископствам этой земли и всем другим приходам пожалования от имени короля; четвертый — что она имеет право назначать достаточное содержание для короля, принца и непосредственно для себя. Что же касается пятой статьи, я еще не знаю, что в ней…

…И для того, чтобы организовать своих сторонников, мой господин (т. е. Йорк) отправляет твердые и мудрые послания своим слугам и жителям в Сассексе и в других местах, повелевая быть наготове и ждать его прибытия близ Лондона; но мой лорд должен быть осторожен, чтобы письма не попали к кардиналу[24] и Палате лордов, как уже случилось однажды, когда одно из писем принесло много вреда и бед.

И что касается тех сведений, о которых упоминалось в письме, посланном на родину Джоном Самптермэном (Sumpterman), я до сих пор не слышал ничего противоречащего тому положению дел, что любой из единомышленников герцога Сомерсета старается усилить его влияние насколько возможно. Посему необходимо, чтобы мой лорд был осмотрительным и находился под защитой своей свиты, и не отделялся от нее, поскольку он должен опасаться, чтобы на него не напали. И если случится так, что мой лорд прибудет сюда, как он приезжал раньше, его могут легко обмануть и заманить в ловушку, да убережет его Господь. И поэтому позвольте моему господину дождаться подходящего момента, чтобы быть уверенным в своей безопасности.

Герцог Сомерсет имеет своих людей в доме каждого лорда этой земли: некоторые живут там под видом монахов, некоторые как моряки, подобранные в море, некоторые скрываются под другими личинами; они сообщают ему обо всем, что видели или слышали касательно названного герцога. И поэтому будьте внимательны и остерегайтесь таких шпионов.{65}

Палата лордов уполномочила двенадцать своих членов отправиться в Виндзор и попытаться обсудить дела с королем. Вот что произошло 25-го марта:

…названные лорды, духовного и мирского звания, предстали перед королем в месте, где он трапезничал; и вскоре после обеда епископ Честерский весьма толково, скорбно и внушительно огласил перечень необходимых вопросов, нисколько не меняя сути полученных инструкций[25], ни убавляя, ни прибавляя, поскольку названный епископ Честерский лучше других умел ясно и обстоятельно представлять доклады. И в этой связи названный епископ Честера, как и советовали ему приехавшие туда лорды, сначала затронул три темы: смиренно представил названных лордов Его Королевскому Высочеству, выразил пожелания доброго здоровья государю и сообщил о ревностных и усердных трудах лордов в этом Парламенте. И затем, поскольку не предполагалось, что король должен был как-то отвечать на это, названный епископ Честера, руководствуясь рекомендациями остальных лордов, поставил перед Его Королевским Высочеством другие вопросы, содержащиеся в названной инструкции; но ни на один из них они не смогли получить ни ответа, ни подписи. Они были сильно разочарованы и смущены тем, что ни просьбы, ни увещевания, ни их глубокое уныние — ничто не затронуло короля. И затем епископ Винчестера сказал, что лорды еще не отобедали, и они явятся к нему снова. И так после обеда они застали короля в том же самом месте; и там они всеми путями и способами, которые только могли придумать, пытались получить от него ответы по вышеупомянутым делам, но так ничего и не услышали. И оттуда они заставили короля перейти в другую палату и так отвели его между двумя людьми в покои; и там в третий раз лорды старались вынудить его ответить на названные вопросы, а также хотели узнать, желает ли король, чтобы они подождали, пока он отдохнет, но так и не смогли добиться какого-нибудь ответа, слова или хотя бы знака…{66}

Не имея возможности долее откладывать этот щекотливый вопрос, 2 марта Палата лордов назначила Ричарда Йорка протектором. Они сделали минимум того, что могли бы в сложившейся ситуации, и сильно перестраховались, решительно ограничив его полномочия (полномочия герцога Глостера сходным образом были сильно ограничены во время, когда он был протектором при малолетнем Генрихе VI).

…Названный герцог должен стать главой Королевского совета, и поэтому ему дается титул, отличный от титулов других членов совета, однако не звание опекуна, заместителя, правителя, регента или какое другое звание, которое должно подразумевать власть над этой землей, но вышеупомянутая должность протектора и защитника, которая обязывает заботиться об этой земле вплоть до обороны ее, если потребуется, как от внешних врагов, так и от мятежников внутри страны, чего Бог никогда не допустит, во время отдыха короля, и так, чтобы это не нанесло ущерба моему лорду принцу…{67}

К концу года король поправился, 9 января 1455 г. Эдмунд Клер (Clere) написал Джону Пастону:

…Да будет благословен Бог, после Рождества король поправился и на День Св. Иоанна приказал своему слуге, раздающему милостыню, отправиться в Кентербери с его пожертвованиями и велел секретарю раздать милостыню в Сент-Эдвардсе.

И в понедельник после полудня королева пришла к нему и принесла с собой моего лорда принца. И он спросил, как зовут принца, и королева ответила, что Эдуард; и затем он воздел руки к небу и поблагодарил Бога. И он рассказал, что, пока он болел, до сего времени не понимал ни что ему говорят, ни что происходит, и не знал, где он находился…

И она поведала ему, что кардинал[26] умер, и король заявил, что он не знал об этом; и он сказал, что умер один из самых мудрых лордов на этой земле.

И мой лорд Винчестер [Уильям Уэйнфлит (William Waynflete), епископ Винчестерский] и мой лорд Сент-Джонс[27] были с ним на следующий день после Крещения, и он говорил с ними как обычно; и когда они вышли от него, то плакали от радости.

И он сказал, что ныне благодушно взирает на весь мир, и желает того же всем лордам…{68}

Сомерсет был выпущен из Тауэра (во время протектората он находился в заключении ради собственной же безопасности). Недолгий протекторат Йорка подошел к концу, и он оставил двор. Проиграв в Палате совета, он взялся за оружие, скорее всего, подстрекаемый Невиллами, его шурином, графом Солсбери и сыном Солсбери, графом Уориком, которые хотели использовать его в своих собственных целях в их вооруженном конфликте с семейством Перси. Король и Сомерсет, надеясь разрешить дело с Йорком мирным путем в Большом совете в Лестере (он был созван в надежде примирить противоборствующие стороны), оставались в неведении относительно его военных приготовлений, пока, уже на пути к Лестеру, не услышали, что он движется на юг. Поспешные попытки в последний момент набрать армию и сконцентрировать силы вокруг Сент-Олбенса слишком запоздали. Когда в ночь на 2 мая королевская армия достигла Уотфорда (Watford), то была лишь немногим больше свиты придворных пэров, которая обычно сопровождает короля: она составляла не более двух тысяч человек. Силы Йорка и его друзей, достигших к тому времени Уэра (Ware), насчитывали около 3 000 ратников. Позднее сторонники Йорка сами вписали в ведомости парламента свои собственные сомнительные аргументы, которые, как им казалось, могли служить в оправдание последовавших бедствий. Под их давлением король заявил:

Наши вышеназванные кузены, опасаясь замышленных против них козней… (Сомерсетом, Томасом Торпом (Thorpe) и Уильямом Джозефом — теми, на кого сторонники Йорка пытались сложить всю вину за события), отправились в Наше присутствие, дабы объявить себя Нашими истинными вассалами, имея сопровождение больше обычного для гарантий их собственной безопасности и противостояния преступным намерениям, так как они искренне полагали, что существуют замыслы напасть на них по пути к нам и казнить… а равно и по другой причине. И для того, чтобы Мы не удивились неожиданному прибытию Наших вышеназванных кузенов, ни манере этого, и чтобы не вызвать у Нашей персоны какого-либо подозрения или недоверия, 20 мая в Ройстоне они написали письма, где говорилось об их намерениях, и перед тем как отправиться к Нам, они послали их Его высокопреосвященству отцу архиепископу Кентерберийскому, канцлеру Англии, чтобы тот показал их Нам, в подтверждение чего здесь приложены их копии.{69}

Письмо начинается с длинного заверения королю в их преданности и продолжается так:

Также мы понимали, что, поскольку наши враги своими лживыми и хитроумными сетями опутали благороднейшую персону нашего названного верховного лорда и окружили его людьми, вооруженными до зубов, нам придется по прибытии в Его высочайшее присутствие иметь при себе достаточно охраны, чтобы защитить себя от коварных замыслов наших названных врагов, которые не оставляют попыток схватить нас…

…Поскольку, как мы знаем, другим лордам этой земли приказом короля было велено прибыть в его совет, недавно тайно созванный в Вестминстере, но в оном приказе наши имена не были упомянуты среди названных лордов, мы видим в этом проявленное к нам недоверие, и по той причине мы намереваемся с Божьей помощью высказаться и показать, каковы мы есть на самом деле, и заявить свою преданность и вассальный долг нашему названному верховному лорду, намереваясь всеми возможностями устранить подозрение и поклеп, которых мы не заслужили. Кроме того, мы слышим, как наши враги распускают кругом клевету и хулят нас за наше недавнее появление. Заклинаем Вас именем Господа преданностью Вашей названному верховному лорду и от нашего собственного имени увещеваем и просим Вас, чтобы Вы, будучи отцом и архиепископом английской Церкви, по нашей просьбе со всем возможным усердием осудили от имени Церкви на распятии в соборе Св. Павла на весь город Лондон и по всей этой земле, в столь строгой и богобоязненной манере, как предписывает Церковь, тех, кто замыслил причинить какой-либо вред, несчастье или ослабление наперекор процветанию и благосостоянию или нашего названного верховного лорда, или его названной земле.

На следующий день (21 мая) аналогичные оправдания Йорк и его друзья изложили в послании королю, приложив копию письма, посланного ими канцлеру. Они утверждали, что Сомерсет и его приспешники, Томас Торп и Уильям Джозеф, перехватили и конфисковали эти важные документы. В конце концов армия Йорка прибыла, по всей видимости, около семи часов утра 22 мая и заняла свои позиции на Кей Филде (Key Field), несколько восточнее Сент-Олбенса. Генрих и его сторонники вступили в город приблизительно в девять. Сражение не последовало немедленно: согласно давно установленной традиции, нарушенной только в 1461 г. при втором сражении у Сент-Олбенса и сражении при Тоутоне, считалось, что битве англичан друг против друга должна предшествовать некоторая попытка примирения. Переговоры затянулись. Они зашли в тупик после окончательного, непреклонного отказа Генриха сдать Сомерсета его противнику. Сохранилось несколько противоречивых описаний последовавшего сражения. Нижеследующий, найденный в Архиве La Cote d'Or в Дижоне, был написан в течение пяти дней после конфликта скорее всего иностранным резидентом в Англии (я предпочел сохранить стиль этого фрагмента, предложив более или менее буквальный перевод, несмотря на его многие двусмысленности, нежели уничтожить его специфический «аромат» вводя исправления).

Когда герцог Сомерсет и те, кто держал его сторону и находился тогда в городе Лондоне, услышали о том, что герцог Йорк и с ним многие другие лорды выдвинулись против них с силой пяти тысяч человек, он, принимая во внимание свершенное им против упомянутого герцога Йорка и учитывая свою дурную репутацию среди жителей Лондона, пришел к выводу, что ему не следует оставаться в городе Лондоне из-за опасения, что люди могут напасть на него в момент, когда тот (т. е. герцог Йорк) прибудет. По этой причине он убедил короля внезапно атаковать упомянутого герцога Йорка и других его врагов, их противников, за пределами города и торопливо собрал в упомянутый третий день после трапезы по случаю праздника Вознесения около 3500 людей, и на 2-й день мая утром [они] вышли из Лондона и расположились в двадцати милях от него, в небольшой деревне, где есть аббатство под названием Сент-Олбенс: около той деревни, меньше, чем в половину дня пути, стояли лагерем их враги. Когда те узнали о прибытии короля, то немедленно двинулись к нему; и на 22-й день упомянутого месяца, очень рано, король послал герольда к герцогу Йорку узнать причину, по которой тот прибыл туда с таким большим количеством людей, и сообщить, что это представляется королю чем-то весьма новым, чтобы он, герцог, поднялся против него, короля. Полученный ответ состоял в том, что тот никоим образом не идет против него, всегда был готов повиноваться ему, но намеревается так или иначе получить находящихся рядом с королем предателей, дабы наказать их, и что, если ему не выдадут их по доброй воле и по справедливому согласию, он предполагает в любом случае заполучить их силой. Король же ответил упомянутому герцогу Йорку, что он (т. е. король), не ведает, чтобы рядом с ним были какие-либо предатели, а герцог Йорк сам поднялся против его короны. И даже еще прежде, чем герцог Йорк получил этот ответ, перед деревней началась небольшая схватка одной стороны с другой. И таким образом, когда герцогу доставили вышеупомянутый ответ, сражение стало только еще более ожесточенным, и обе стороны с развернутыми знаменами вступили в смертельную схватку. И сразу люди герцога Йорка подошли к деревне и установили хорошую охрану на всех подступах вокруг нее, и ворвались туда с такой большой силой и натиском, что захватили и блокировали рынок оной деревни, и часть его людей оказалась в центре, и в такой манере они начали сражаться одна сторона против другой. Сражение началось утром с десятым ударом колокола, но, поскольку место было небольшое, немногие из воинов смогли там сражаться, и ситуация стала настолько чрезвычайной, что четыре телохранителя короля в его присутствии были убиты стрелами, и сам король был поражен стрелой в плечо, но она не причинила ему особого вреда. Наконец, после трех часов битвы, люди короля, видя, что дела у них плохи, раскололись на одном крыле и пустились в бегство, и герцог Сомерсет отступил на постоялый двор в надежде спастись и скрыться. Как только это заметили необузданные сторонники упомянутого герцога Йорка, то окружили вышеназванное строение. И там герцог Йорк отдал приказ вывести короля из толпы и поместить его в безопасности в аббатстве, и так это и было сделано. И в этом аббатстве также нашел убежище очень серьезно раненный тремя стрелами герцог Бэкингем. И в своем неистовстве они стали биться с Сомерсетом и его людьми, которые находились там внутри названного постоялого двора и защищались отважно.

И в конце, после того как двери были выломаны, герцог Сомерсет, видя, что у него не осталось никакой другой возможности, держал совет со своими людьми о том, как выбраться оттуда, и в результате такой попытки он и все его воины были окружены людьми герцога Йорка. И после того как некоторые из нападающих были сражены и герцог Сомерсет своей собственной рукой убил четырех, как говорят, он был сражен топором и получил столь серьезные ранения, что там и закончил свою жизнь. И все то время, пока упомянутый Сомерсет защищался в том доме, другие приверженцы, оставшиеся снаружи, продолжали бороться против таковых герцога Йорка; и там пали три лорда со стороны Сомерсета: граф Нортумберлендский, лорд Клиффорд (к великому сожалению, поскольку он был храбрый человек) и сэр Ричард Харрингтон, тоже благородный и отважный рыцарь, и многие другие джентльмены и эсквайры как с одной стороны, так и с другой, так что всего там полегло приблизительно 200 человек или около того[28]. Сражение продолжалось до двух с половиной часов пополудни, после чего люди герцога Йорка отправились к аббатству, чтобы убить герцога Бэкингема и казначея, который звался графом Уилтширским, находившихся там с королем, но упомянутый герцог Йорк не позволил этого. Он послал своего герольда к королю с сообщением, что тот должен выбрать: или передать ему этих двух лордов как пленников, или в его присутствии они будут убиты, и он еще раз подвергнет себя опасности. Поэтому король легко согласился позволить ему арестовать названных двух лордов, и тот захватил в плен герцога Бэкингема. Казначея так и не смогли найти из-за того, что он, переодевшись, бежал в одеждах монаха, и даже ныне, 27 мая, никто не знает, куда он ушел. И когда со всем этим было покончено, герцог Йорк вступил в аббатство и предстал перед королевской персоной и там, преклонив перед ним колени, умолял о прощении за все, чем он мог его оскорбить, и за опасность, которой он подверг его персону, и говорил много других добродетельных и смиренных слов, доказывая ему, что он шел не против него, но против предателей его короны. И под конец, прежде чем герцог Йорк ушел оттуда, король совершенно простил его и проявил к нему милосердие. И в этот день король, герцог Йорк и все другие лорды прибыли в Лондон, где были встречены торжественной процессией с восторгом и ликованием. И ныне никто не посмеет возразить против того, чтобы упомянутый герцог Йорк стал теперь первым после короля и правил всеми. Да благословит его Бог на праведные труды и милосердие к душам грешников. Аминь.{70}

Несущественное с военной точки зрения первое сражение у Сент-Олбенса ничего не решило. Хотя Йорк и Невиллы и стали теперь «первыми после короля», их победа оказалась ничего не значащей. Письмо, написанное в начале июля Уильямом Бейкером (Baker) Уильяму Вустеру, показывает, что положение их было небезопасным.

Герцог Бак (Buk) прибыл и подтвердил под присягой, что он всенепременно будет повиноваться и следовать их линии; и так же поступят братья его, поручительством чего служит залог на значительную сумму. Граф Уилтширский послал в Палату лордов из своего поместья, называемого Петерфилд (Peterfield), письмо, желая узнать, должен ли он прибыть и находиться подле королевской персоны, как это было прежде; и если нет, то не разрешат ли ему отправиться жить в свою ирландскую вотчину и т. д. Но Палата лордов посоветовала ему прежде поступить так же, как это сделал герцог Бак, и не более; а что из этого вышло, пока еще никто не может сообщить.

Барон Дадли (Dudley) находится в Тауэре; что с ним будет дальше, ведает лишь Бог. Граф Дорсет (старший сын Сомерсета) находится в заключении с графом Уориком.

Поговаривали, что Харпер и двое других из королевской палаты сговорились заколоть герцога Йорка в покоях Короля; но этого не случилось, потому что их раскрыли.

Парламент собрался 9 июля. Двумя днями позже Генрих Виндзор, один из окружения сэра Джона Фастольфа, написал двум друзьям в Норфолк:

…Сразу спешу сообщить, что король, наш верховный лорд, и все его преданные лорды пребывают в полном здравии телесном, но не все в непринужденности сердца, как мы. Что касается других удивительных вещей, то за два дня до написания этого письма в присутствии короля случилась ссора между лордами Уориком и Кромвелем, поскольку лорд Кромвель должен был оправдываться за все беспорядки и действия во время жестокого сражения при Сент-Олбенсе; лорд Уорик, прослышав про эти извинения, поспешно явился к королю и поклялся, что лорд Кромвель сказал неправду, но что именно он и был зачинщиком всего, что привело к той битве у Сент-Олбенса; и так эти два лорда Уорик и Кромвель в этот день озлобились друг на друга, что граф Шрусбери по желанию лорда Кромвеля поселил его в Сент-Джеймсском приюте, близ Мьюза (Mewes), ради его собственной безопасности.

И также все люди милорда Уорика, милорда Йорка и милорда Солсбери ходят в доспехах, вооруженные до зубов, и ежедневно отправляют к Вестминстеру баржи своих лордов, битком набитые оружием. И в день, когда писалось это письмо, судом лорда-канцлера от имени короля было сделано предписание, запрещавшее любому носить оружие или доспехи, и т. д.

Также, за день до написания этого письма, королем и обеими Палатами был выпущен законопроект, возлагавший ответственность за все несчастья на Торпа (Thorpe), Джозефа и милорда Сомерсета, и согласно которому, если в результате этих военных действий кому-либо был причинен ущерб, это необходимо предать забвению, утверждалось, что все произошедшее сделано правильно, и больше об этом упоминать никому не следует. Упомянутый законопроект вызвал сильное неудовольствие многих, однако был принят[29].{71}

Хотя Йорк и Невиллы с большим трудом справились с общественным осуждением своего недавнего поведения, их пребывание у власти оставалось, мягко говоря, весьма ненадежным. Они планировали упрочить свое положение, сделав Йорка протектором во второй раз под предлогом того, что страна, особенно юго-запад, была так сильно охвачена бунтом и беспорядками, что для борьбы с ними необходимы экстраординарные меры. Их заговор был подготовлен к 12 ноября, когда собралась вторая сессия парламента. Драма развязалась на второй день сессии, когда Уильям Барли, рыцарь графства Шропшир, идеально подходивший для возложенной на него задачи, не будучи спикером (спикером был сквайр Джон Венлок) Палаты общин, но являясь одним из вассалов герцога Йорка и членом его совета, возглавил депутацию от Палаты общин, чтобы оказать давление на Палату лордов.

… 13 дня упомянутого месяца ноября герцогу Йорку, лорд-лейтенанту короля в настоящем Парламенте, и лордам, духовным и светским, устами Барли, сопровождаемого значительным числом представителей Палаты общин, от имени всей Палаты общин было сделано представление. Оно гласило, что Его Королевскому Высочеству по определенным причинам было угодно поручить упомянутому герцогу Йорку быть его лорд-лейтенантом в этом существующем Парламенте и вершить делами Парламента… А потому им, пришедшим по поручению общин этой земли, думается, что если по таким же причинам король в будущем не сможет быть опорой и защитой этой земле[30], то он желает получать советы от своего названного лорд-лейтенанта, и Палата лордов должна обязать этого достойного человека заботиться и охранять названное государство, и это нужно сделать так срочно, как только возможно, и им должны сообщить об этом, чтобы они знали, кто будет защитником и протектором этой земли, и к кому они должны обращаться за помощью, чтобы предъявлять иски за причиненный им ущерб. А также западную сторону раздирает смертельная вражда между графом Девонширским и лордом Бонвилем, из-за чего некоторые люди убиты, некоторые ограблены, включая детей и женщин: все ждут, что если сыщется такой защитник и протектор, то подобные бунты и несправедливости будут сразу пресечены, правосудие восторжествует, и все будет по закону, как и должно…{72}

Действительно, Девонширское семейство более года терроризировало части юго-запада. В октябре 1455 г., как показывают следующие петиции, они дошли до крайней точки в своих бесчинствах:

…В четверг 23 октября 38-го года вашего благородного правления, [сэр Николас Редфорд (Radford)] мирно пребывал в своем собственном имении под названием Аппекот (Uppecote) в городе (т. е. округе) Кедли (Cadley) в том самом графстве (т. е. в Девоншире). В тот самый день и год туда прибыли Томас Кортене (Courtenay) родом из Тивертона (Tiverton), рыцарь в упомянутом графстве, сын Томаса, графа Девонширского, Николас Филипп, иначе называемый Николас Ги (Gye), родом из того же самого города и графства, йомен, Томас Филипп, родом из того же самого города и графства, йомен, Джон Амор, иначе зовущийся Джоном Пеньялом, родом с Экзесских (Ехе) островов, в том же самом графстве портной — (еще перечислены различные другие люди, числом 94) — с другими мятежниками, чьи имена до сих пор неизвестны, в полном вооружении, то есть в доспехах, с луками, стрелами, мечами, щитами, алебардами, длинными кинжалами и другим оружием, и, нарушив спокойствие Вашего королевства, напали и окружили названный дом в полночь того четверга.

Упомянутый Николас, его жена и вся их челядь в то время уже были в своих кроватях. Те же злодеи, как только окружили оное место, стали кричать и подожгли тамошние ворота. И названный Николас Редфорд проснулся и, услышав сильный шум и суматоху вокруг его дома, поднялся и открыл окно своей спальни. И, увидев объятые пламенем ворота, спросил, кто они такие, что там происходит и есть ли среди них кто-нибудь из джентльменов. И упомянутый Николас Филипп ответил: «Вот — сэр Томас Кортене».

И затем этот сэр Томас Кортене, услышав упомянутого Николаса Редфорда, позвал его таким манером: «Спускайся, Редфорд, и поговори со мной». И Николас Редфорд, зная голос названного рыцаря сэра Томаса Кортене, ответил ему так: «Сэр, если Вы дадите мне ваше честное слово, поскольку Вы — истинный рыцарь и джентльмен, что не причините никакого вреда ни мне, ни моему имуществу, я спущусь к Вам». И затем упомянутый рыцарь сэр Томас Кортене снова обратился к упомянутому Николасу Редфорду и сказал ему следующее: «Редфорд, идите ко мне, и я обещаю Вам как истинный рыцарь и джентльмен, что ни Вам, ни Вашему добру ничего не грозит». После чего упомянутый Николас Редфорд, простодушно поверив этому обещанию, вышел из своих палате факелом, открыл ворота и впустил его, а за ним ввалились и остальные. И упомянутый Николас Редфорд, увидев столько людей в своем жилище, сильно испугался и сказал рыцарю сэру Томасу Кортене: «Сэр, что здесь делают все эти люди?» А тот ответил: «Редфорд, вам никто не причинит никакого вреда». И вслед за тем упомянутый сэр Томас Кортене велел упомянутому Николасу Редфорду отвести его в свои покои, и тот повиновался, и там упомянутый сэр Томас К. ел и пил, и оттуда они прошли в зал и там стояли вместе у буфета и пили его вино. И там упомянутый сэр Томас Кортене ловко удерживал упомянутого Николаса Р. разговорами, пока его люди ломали двери в покоях упомянутого Николаса Р. и вскрывали его денежный сундук. И затем названные злодеи, вышеперечисленные и другие вытащили из сундука упомянутого Николаса Редфорда деньги в сумме 300 фунтов или более и похитили другое его имущество и драгоценные камни, постель, платье, меха, книги и церковную утварь ценою в 1000 марок и больше, и все это они погрузили на его собственную лошадь и увезли.

И пока они рыскали по его палатам, наткнулись на жену упомянутого Николаса Редфорда, которая тяжело болела уже более двух лет, и выкатили ее из ее кровати, и забрали простыни, на которых она лежала, и присовокупили их к остальному награбленному имуществу.

И после этого названный сэр Томас Кортене оборвал свой разговор с Николасом Р. и сказал упомянутому Н. Р.: «Давай, Редфорд, ты должен идти со мной к милорду моему отцу». А тот сказал, что готов отправиться с ним, и приготовился было ехать и велел своему слуге седлать лошадь, но слуга ответил ему: «Сэр, Вашу лошадь забрали вместе со всем Вашим добром». И упомянутый Николас Р., услышав это, сказал названному сэру Томасу К.: «Сэр, я стар и не могу идти пешком и поэтому прошу Вас позаботиться о том, чтобы я смог ехать». И упомянутый сэр Томас Кортене ответствовал так: «Немощный Редфорд, ты должен ехать очень быстро, чтобы прибыть вместе со мной». И он отошел от него подальше, тайно переговорил с упомянутым Николасом Филиппом, Томасом П. и Джоном Амором и, пришпорив свою лошадь, поехал своей дорогой со словами: «Прощай, Редфорд». И упомянутые Николас Ф., Томас П., Джон Амор и другие сразу подошли к Николасу Редфорду, и прямо там упомянутый Николас П., выхватив меч, предательским смертельным ударом в лицо сразил этого Николаса Редфорда и поверг его на землю, затем упомянутый Николас Филипп снова ударил его и размозжил ему голову. И затем упомянутый Томас Филипп подло перерезал ножом горло несчастному, и одновременно упомянутый Джон Амор ударил в спину Николаса Редфорда его же длинным кинжалом и пронзил ему сердце. И так упомянутый Николас П., Томас П. и Джон Амор нанесли упомянутому Николасу Редфорду несколько смертельных ран и прямо там вероломно убили его….И сразу после этого ужасного преступления сэр Томас Кортене со всеми названными злодеями отправился в Тивер-тон, что в графстве Девоншир, где сам граф в пятницу после того страшного четверга, зная, что они совершили это черное дело, преступно предоставил кров и поддержку сэру Томасу Кортене и другим вышепоименованным злодеям, равно как и остальным ворам, привезшим с собой награбленное добро.

И затем в понедельник после упомянутого четверга Генрих Кортене, родом из Тивертона, сквайр из графства Девон, брат упомянутого рыцаря сэра Томаса К. и крестник упомянутого Николаса Редфорда с некоторыми из названных злодеев и многими другими прибыл туда, где в часовне его названного места в Кедли (Cadley) лежало тело Николаса Редфорда, и тут же упомянутый Генрих К. взял на себя роль коронера, не имея на это права, и назначил одного из своих подельщиков свидетелем, и тот называл ему имена людей, которые якобы убили упомянутого Николаса Редфорда, кого никто не знал, и никогда люди не слышали, чтобы такие жили в той стране. И эти злодеи, глумливо выслушав имена, которые они сами придумали, вынесли заключение о том, что они сами должны предъявить обвинение упомянутому Николасу Редфорду в его собственной смерти, оказав тем самым большое пренебрежение к Вашим законам и насмеявшись над ними. И вскоре после того упомянутый Генрих со своими приспешниками заставил нескольких слуг этого Николаса Редфорда отнести его тело к церкви… И там эти лиходеи вынули тело из сундука, в котором оно лежало, выкатили его из простыни, куда оно было завернуто, тут же бросили тело абсолютно голым в яму и забросали его камнями, которые Николас Редфорд сам незадолго подготовил для своей могилы, желая, чтобы она располагалась именно там; этим они ужасно изуродовали его останки, имея не больше сострадание и жалости, чем у какого-нибудь еврея или сарацина…{73}

Через неделю после убийства граф и его сыновья собрали банду людей из Тивертона, прошли в Эксетер, захватили городские ворота и до Рождества держали весь город в подчинении. Затем они отправились в Паудерамский (Powderham) замок, запугали его владельца сэра Филиппа Кортене и жестоко обошлись с двумя священниками из собора в Эксетере.

В Вестминстере Барли (Burley) и его делегация возмутительно давили на Палату лордов — они потребовали трех обсуждений в течение пяти дней для ответа на их запросы о протекторате. В третье обсуждение в Палате лордов 17 ноября Барли втиснул сообщение о зверствах в Девоншире, вести о которых только что достигли столицы; по пути они обросли новыми, еще более жуткими подробностями.

…Барли, сопровождаемый значительным числом представителей Палаты общин, от имени всех их товарищей, напомнил упомянутому лорд-лейтенанту и всей Палате лордов, что Палата общин несколько раз делала запросы их добрым светлостям, до сих пор оставшиеся без ответа, о том, что они, будучи хорошими помощниками Его Королевскому Высочеству, должны выбрать протектора этой земли. Поскольку, как сообщает один сведущий человек, посланный на запад страны Палатой лордов, в городе Эксетере граф Девонширский в сопровождении многих мятежников, из которых, как говорят, 800 конных и 4000 пеших, творят ужасающие беззакония. Они разграбили церковь Эксетера и похитили оттуда иконы, чтобы использовать их для выкупов, и также чтобы нанимать в той стороне джентльменов, и еще совершили там множество других гнусностей. А потому, для подавления таких бунтов и разбоя, нужно иметь оного защитника и протектора, чтобы, прознав про его могущество и власть и про вмененную ему обязанность урезонить их, эти воры убоялись бы его; иначе такой разгул беззакония приведет к потере той земли, а вслед за тем и к ниспровержению всего этого государства…{74}

Палата лордов сдалась. Йорк формально опроверг свое соответствие этой должности, однако он уже имел готовый длинный и детальный список условий, при которых был готов занять этот пост, — список, который не мог быть составлен с ходу. Но его триумф был краток. Девонширская фракция на юго-западе к концу года подчинилась, как только столкнулась с угрозой применения силы со стороны правительства: этот стремительный крах должен был бы оставить после себя много людей, и без того никогда не симпатизировавших Йорку, в первую очередь, с осознанием того, что двумя месяцами ранее герцог слишком бессовестно вынудил к введению протектората. Дальнейшее — и весьма бестактное — бряцание оружием не помогло ему ничем: и на третьей сессии парламента, открывшейся 14 января 1456 г., у короля были развязаны руки для того, чтобы удалить его от власти.

К концу февраля он персонально принял участие в парламенте и отрешил Йорка от власти.

Приблизительно шестьюдесятью годами позже итальянец Полидор Вергилий в своей «Истории Англии» (Anglica Historia) позволил себе сделать предположение относительно мотивов, которыми руководствовался Йорк. Хотя он был сильно предубежден против герцога, его предположения достаточно правдоподобны.

Добившись успеха, герцог Йорк, напоминая свое первое послание, где он указывал, что его возвышение имело целью всеобщее процветание, проявил себя мягким, милосердным и либеральным, был очень далек от жесткого обращения с королем Генрихом и вел себя с ним так же, как когда он благородно сопровождал его к Лондону в качестве победителя на поле брани[31]. Он советовался с обоими Ричардами Невиллами и другими знатными людьми, кого он полагал увидеть на заседании, где решался вопрос о протекторате. Он рассчитывал, что вместе с Ричардом Невиллом, отцом, лордом-канцлером Англии, будет управлять государством, а Ричард Невилл-сын, капитан Кале, станет главным военачальником; и так Генрих оставался бы королем только номинально, а не фактически. Они решили, что будет лучше до поры до времени быть с ним снисходительными, чтобы не настраивать против себя простолюдинов, которые повиновались своему королю, поразительно любили и чтили его за святость его жизни. Далее они намеревались распространить свое влияние на область как внутренних, так и иностранных дел, и в конце концов они смогли бы по их собственному усмотрению лишить короля Генриха либо короны, либо жизни, как они думали, не встречая сопротивления, поскольку собирались оставить его без старых советников, отстраняя их от власти и лишая должностей, заменяя их повсюду своими людьми. Так они задумали, постановили и следовали этому правилу во всех службах королевства.{75}

С Йорком не стали сводить счеты (ему выплатили более 1800 фунтов, которые ему должны были за время его первого протектората, и суммы, обещанные за расходы в течение второго; также уже в мае 1456 г. он получил ценное пожалование всех золото- и серебродобывающих шахт в Девоне и Корнуолле), тем не менее его жестокость и интриги ухудшили его положение. Кругом звучали жестокие насмешки в его адрес. Хроника Бейла сообщает, что:

Ночью 19 сентября, еще до того как герцог Йорк остановился у епископа Солсбери, головы нескольких убитых собак были насажены на штандарте на Флит-стрит, а из их пастей торчали листки с сочинениями наподобие следующей «баллады»:

Пять лондонских псов[32]

Колл, 1-й лондонский пес

Когда власть обманет, друг щитом станет.

Мой лорд жесток и позабыл про честь, Плачу за грех милорда я, Бессмысленно я умираю здесь, Ему — свобода, мне — петля.

Грабб, 2-й пес

Часто сын платит за грех отца.

Невинный жалобу вознес О том, что жизнь его прекращена. Напрасно на Луну выл пес — Мой срок истек, оглашена вина.

Лагтрайп, 3-й пес

Язык камень точит, хоть сам мягок очень.

Мой господин не стал моей броней, Милорд был глух к моей мольбе, И только холм могильный надо мной, В награду получу себе.

Слагг, 4-й пес

Кто к приключениям стремится, на суд не сможет положиться.

За что судьбой служить я обречен Тому, кто ненавистен всем? На плахе должен быть не я, а он, Кто корень зла и всех проблем.

Тернболл, 5-й пес

Felix quern faciunt aliena pericula cautum.

(Счастлив тот, кто предостережен чужой бедой.)

Как звезды в небесах давным-давно Судили — так все и произошло. Горчайшее лекарство мне дано, Чтоб совершенное исправить зло. Милорды, гибель нашу не считайте в свой доход, Ведь скоро и по вашу душу злой мятеж придет.{76} (Пер. баллады В. А. Ковалева)

Несмотря на то что они потерпели политический крах, эта последняя неудача оставила Йорка и его друзей с двумя ценными активами — финансовой поддержкой компании купцов Стапля, наиболее мощной организованной финансовой группой в стране, и владениями Кале. В то время, когда Йорк был во власти, купцы, с опозданием и неохотно, поддержали его в своих собственных целях, дабы получить оплату долгов короны, и теперь оказались слишком завязшими в его делах, чтобы отойти от его интриг. Кале дал ему великолепный плацдарм для начала нападения на Англию.

После сражения у Сент-Олбенса и под конец второго протектората Йорка было невозможно восстановить нормальную политическую жизнь. Беспорядки и военные столкновения по прошествии месяцев достигли небывалых размеров.

В октябре 1456 г. двор сделал свой первый враждебный — и неблагоразумный — ход, сместив канцлера, Томаса Буршье (Bourchier), архиепископа Кентерберийского и единокровного брата герцога Бэкингемского, который в то время, очевидно, пытался занять посредническую позицию между двумя враждующими лагерями.

В августе 1457 г. Пьер де Брезе (Breze), великий сенешаль Нормандии, разграбил город Сэндвич, к чему, по слухам, его поощрила сама королева. В начале следующего года несколько слуг короля напали на графа Уорика в разгар его конфликта при дворе. Граф удалился в Кале, где, испытывая недостаток продовольствия и денег, сделал неудачную попытку поддержать свой гарнизон, добывая средства пиратством.

В марте 1458 г., после длительных переговоров в Большом совете в соборе Св. Павла между сторонами было достигнуто на первый взгляд впечатляющее, но по сути мнимое соглашение. Оно не решило ничего, и с того времени в Йоркских документах стали появляться низкие, злобные ноты. Следующие отчеты взяты из анонимной хроники, составленной между 1461 и 1471 г. и известной по имени их редактора, жившего в XIX в., как Хроника Дэвиса.

На 36-й год правления короля Генриха (1457—1458 гг.) в январе месяце в аббатстве Абингдон был отравлен[33] находившийся там в то время с королевой Маргаритой граф Девонширский…

Тогда в королевстве английском не существовало хорошего управления, как это было в прежние времена, поскольку король был безумен, и им верховодил Королевский совет, наводненный стяжателями; и долгов набралось больше, чем было денег в казне. И долги короля увеличивались ежедневно, но оплаты не производились; все имущество и владения, которые принадлежали короне, король раздал: что-то — лордам, а что-то — безродным людям, так, что у него почти ничего не осталось. И все собранные налоги — такие как талья и королевская десятина, которые тяжким бременем легли на людей — растратили впустую, поскольку король не занимался внутренними делами государства и не вел никакой войны. Из-за такого дурного положения и из-за многого другого сердца людей отвернулись от тех, кто управлял землей, и благословение народа сменилось на проклятия.

Королева со своими прислужниками управляла государством по своему усмотрению, собирая неисчислимые богатства. Чиновники королевства, и особенно граф Уилтширский, казначей Англии, ради собственного обогащения разоряли бедных людей, и лишали наследства законных наследников, и творили много несправедливостей. Королева была опозорена и опорочена, и тот, кого называли принцем, не был ее сыном, но ублюдком, зачатым в прелюбодеянии; из-за чего она, испугавшись, что он не будет наследовать английскую корону своего отца, объединилась со всеми рыцарями и сквайрами Чешира, добиваясь от них благосклонности, и держала открытый двор; и от имени своего сына, называемого принцем, раздавала ливреи членов Ордена Лебедя всем джентльменам страны и многим другим, надеясь с их помощью сделать своего сына королем. Плетя тайные интриги с некоторыми из лордов английских, она хотела вынудить короля оставить корону ее сыну, но не смогла добиться своего.

На 38-й год правления короля Гарри, в сентябре 1459 г. после Рождества Христова, в воскресенье на празднование Св. Матвея, граф Ричард Солсбери, имевший при себе семь тысяч хорошо вооруженных людей, боясь преступных намерений своих врагов и особенно королевы и ее приспешников, которые смертельно ненавидели его, и герцога Йорка, и также графа Уорика, держал свой путь в Лудлоу, где в то время находился упомянутый герцог Йорк, чтобы вместе с ним отправиться к королю в Коулсхилл в Стаффордшире и оправдаться и отвести от себя ложные наветы и несправедливые обвинения в предательстве, злонамеренно возведенные на них их врагами.

Когда король услышал об их прибытии, те, которые были рядом с ним, посоветовали ему выставить против них войско и сказали ему, что якобы они приехали убить его. Тогда находившаяся в Эклсхолле (Eccleshall) королева подбила короля собрать большую силу и назначить лорда Одли (Audley) командовать ими. Названный лорд повел их в область под названием Блор Хит (Blore Heath), где упомянутый герцог Йорк и граф должны были встретиться. И там оба войска сошлись в смертельной схватке. И лорд Одли был убит, и многие из известных рыцарей и сквайров Чешира, которые стали членами Ордена Лебедя; и там были взяты в плен два сына графа Солсбери, Томас и Джон, и сэр Томас Харрингтон, и заключены в тюрьму в замке Честера; но вскоре их освободили.

После этого печального события граф продолжил свой путь к герцогу Ричарду в Лудлоу, и туда из Кале к ним прибыл граф Уорик, и они втроем написали письмо королю Гарри, содержание которого было таким: «Самый истый христианин из всех королей, подлинно благородный и могущественный принц и наш грозный господин, позвольте нижайше обратиться к Вашему высокому превосходительству. В этом письме мы хотим показать Вашему Высочеству наше истинное стремление к Вашему благополучию и процветанию, а также к общему благу этого государства. Подтверждением тому — договор, подписанный нами собственноручно в соборе Вустера, содержащий в себе доказательства того, что служение Вам верой и правдой и свой долг перед Вами мы ставим превыше всего, чему Бог свидетель. Названную бумагу мы послали Вашей милости с приором из упомянутой церкви и другими докторами, среди которых мессир Уильям Линвуд (Lynwode), доктор богословия, который каждого из нас причастил телом Бога нашего Господа Иисуса; после чего мы поклялись честью соблюдать упомянутый договор. И в подтверждение чего все было подробно записано, и также мы присягнули на королевском гербе ордена Подвязки не только Вашему Высочеству, но также и хорошим и достойным лордам, находящимся в Вашем высочайшем присутствии, в нашей преданности и нашем искреннем желании всеми путями доказать это, и избегать различных опасностей, в каких мы оказывались прежде. Вот почему нам приходится сетовать и жаловаться, причина чего известна всем названным достойным лордам и всей этой земле, и возносить мольбы к Вашему Высочеству разрешить нам ради нашей безопасности держать вокруг себя такое товарищество, на что мы имеем законное право. И к тому же мы сдержали себя и избежали пролития христианской крови из благоговейного страха, который мы питаем перед Богом и Вашим Королевским Величеством; и также не посмели приблизиться к Вашей высочайшей персоне из скромного почтения и преклонения, какого отношения к Вам мы не изменим до конца наших дней. И все же мы слышим, что нас всенародно оклеветали и незаконно опорочили наши имена из притворного усердия во имя Ваше, и лишь Бог знает, чем мы заслужили такое; повсюду известно благородное стремление Вашей милости оказывать покровительство Вашим истинным и нижайшим подданным, и такие чинимые нам обиды никак не могут сочетаться с Вашей высочайшей волей или служить Вашим благородным целям. Но тем не менее вопреки всем Вашим праведным законам и в нарушение спокойствия этого королевства, наши владения и жители подвергаются жестокому разграблению, и мы терпим большие потери и убытки. Поэтому мы, как только смеем, молим Вашу милость вернуть нам наши добрые имена, которые мы снискали нашими чистыми помыслами, чему Бог свидетель, и что мы показали в упомянутом договоре. Мы нижайше просим Вас в Вашем великодушии и справедливости, которыми Бог сполна одарил Ваше высокоблагородие, не споспешествовать злобе и раздражению тех людей, которые под тенью Вашего великого могущества замыслили черные дела, противные Богу, стремясь уничтожить нас, чтобы заполучить наши земли, службы и имущество. Но благодаря воле Бога мы не допустили пролития благородной христианской крови этой земли или потери Ваших истинных вассалов, верно служащих защите и процветанию Вашего названного государства, не из страха перед вышеупомянутыми людьми, но только из благоговейного трепета перед Богом и Вашим Высочеством, и мы не будем прибегать к вооруженной защите до того времени, пока нас не заставит необходимость, чему в свидетели мы призываем небеса и землю и делаем о том запись; и так молим Бога быть нашим Судьей и воздать нам по помыслам и делам нашим и по преданности Вашему Высочеству и упомянутому общему благу. Самый праведный из христианских королей, благородный и могущественный принц и самый грозный лорд, мы молим нашего благословляемого Бога сохранить Вашу честь и положение в радости и счастье. Написано в Лудлоу, 10 октября. Р. Йорк, Р. Уорик, Р. Солсбери.

После своих оправданий, содержащихся в этом письме, посланном королю, они отвели войска и пошли в различные стороны вдоль моря для большей собственной безопасности: герцог Йорк прибыл в Ирландию, где ему оказали достойный прием. Графы Марч, Солсбери и Уорик, не без риска, который подстерегал их как на суше, так и на море, отправились в Кале и остались там.{77}

Последние фразы хрониста были менее откровенны. Обвинительный акт против Йорка и его друзей, составленный в парламенте несколькими неделями позже, дает весьма отличное от предыдущего документа описание их последних часов пребывания в Лудлоу.

Вы [Генрих VI], проявив сострадание к Вашим подданным, которых сбил с пути вышеназванный герцог Йорк с графами Уориком и Солсбери, провозгласили высочайшее прощение в Вашем войске всем, находящимся с тем самым герцогом и графами, чтобы эти заблудшие отступились от них; и оповестили тех самых герцога Йорка и графа Уорика, что Вы даруете им прощение и сохраните им жизни, положение и имущество, и не только им, но и всем людям, с ними собравшимся, кроме нескольких человек, показанных виновниками смерти лорда Одли, если они в течение шести дней после объявления упомянутого воззвания смиренно примут Ваше прощение и всем сердцем возжелают этого; для чего по Вашему поручению войсковыми герольдами им было доставлено письмо с Вашим высочайшим приказом, подписанным Вашей рукой. Но те самые герцог и графы пренебрегли им и продолжали стремиться к своей неправедной и изменнической цели. И в пятницу, в канун праздника Преображения святого короля Эдуарда Исповедника, на 38-й год Вашего благороднейшего правления, в окрестностях Лудфорда в графстве Херефорд, те самые упомянутые герцог Ричард Йорк, граф Эдуард Марч, граф Ричард Уорик, граф Ричард Солсбери — [перечислены имена] — с другими рыцарями и людьми, которых они завлекли и ослепили деньгами, обещаниями и иными хитроумными уловками, заставили нескольких людей поклясться перед народом, что Вы умерли во время Мессы, и убеждали всех оставить страх и идти сражаться. Однако после того как Вы самолично появились перед лордами, рыцарями и джентльменами, столь умно, благородно и мужественно, с таким королевским достоинством и уверенностью обратились к своему войску, что всех охватили восторг и воодушевление, их единственным стремлением стало как можно быстрее исполнить Ваше храброе благородное желание, несмотря на сложности пути и водную преграду. Они проявили такую поспешность, что Вы даже не успели занять необходимые позиции, развернуть свои знамена, выстроить Ваши войска в боевой порядок и расположить Ваши палатки. А вышеназванные отступники, будучи уже там, заранее предательски построились в боевой порядок, укрепили выбранное ими место, выстроили свои телеги с оружием перед отрядами и предварительно пристрелялись, чтобы внезапно воспользоваться преимуществом перед Вашим войском. И они в ту самую пятницу в том самом месте намеревались уничтожить Вашу благороднейшую персону, развязать войну против Вас и прямо там застрелить Ваше Высочество, а также Ваших лордов и людей, сопровождавших Вас. Но Бог, в чьих руках жизни королей, сделал так, чтобы стало известно, что те, чьи сердца жестоки, помыслы грязны, а желания корыстны, замыслили совершить самый страшный грех, криводушно прикрывая его одеждами из лицемерной законности: Роберт Радклиф, один из приспешников упомянутого герцога Йорка и графов Уорика и Солсбери, на смертном одре исповедался, что те посягают на корону Англии и герцогство Ланкастерское. Но Всемогущий Бог, который насквозь видит сердца людей и для которого ничто не является тайным, низверг их с высоты их непомерной гордыни и поразил сердца упомянутого герцога Йорка и графов внезапно обуявшим их низким позорным страхом, какой только можно было бы представить, так что тогда же, около полуночи, они сбежали оттуда под предлогом того, что им некоторое время нужно отдохнуть в городе Лудлоу, побросав свои боевые знамена и гербы прямо перед Вашим лагерем; оставив город, они отправились в Уэльс невооруженные в сопровождении немногочисленной свиты. Однако по милости Божией большая часть людей, одурманенная ими, опомнилась; они раскаялись, и покорно отдаются на Вашу милость, которая так присуща Вам…{78}

Бургундский хронист Жан де Ворин приводит красочный отчет, поясняющий причину внезапного отступления Йорка.

…Герцог Йорк, подобно отважному принцу, приказал, чтобы на следующее утро все отправлялись в сторону Лудлоу на выбранное ими поле боя, надеясь застать войско короля в беспорядке. Но они не стали сражаться, поскольку люди короля прибыли в большом количестве и были очень сплочены. Милорд Уорик, построив свои войска в боевой порядок, назначил вести авангард Эндрю Троллопу (Andrew Trollope)[34], потому что доверял ему больше всех. Этот Эндрю тайно получил очень убедительное послание от герцога Сомерсета, который упрекал его в том, что тот за деньги прибыл воевать против короля, своего верховного лорда. В письме говорилось также об указе, который король издал по своему войску, гласящем, что все те, кто был сторонником противной стороны, но возжелал возвратиться для служения королю, будут прощены и получат большое вознаграждение и еще много чего. Тогда упомянутый Эндрю скрытно вернулся в гарнизон Кале и там призвал солдат присоединиться к нему, чтобы они все вместе отправились к графу Уорику заявить о нежелании сражаться против их верховного лорда: они покидают сторонников Йорка и никто не может их остановить.{79}

Парламент, собравшийся в Ковентри 20 ноября, за измену лишил мятежников прав (актом лишения гражданских и имущественных прав за государственную измену парламент признавал их виновными без судебного процесса; видами наказания были казнь, конфискация собственности и изменение правил наследования таким образом, чтобы они не могли наследовать или передавать собственность). Мнения относительно обвинения в измене сильно рознились. Лорды — сторонники Йорка в манифесте, который они послали из Кале, объясняли свое осуждение алчностью их врагов.

Графы Уилтшира и Шрусбери и лорд Бомонт, не удовольствовавшись владениями короля и его добром, подстрекали Его Высочество созвать Парламент в Ковентри, где благодаря их козням против нас — герцога Йорка, его сыновей Марча и Ратленда, и графов Уорика и Солсбери, и сыновей упомянутого графа Солсбери, и многих других рыцарей и эсквайров — был принят акт, ложно и неправедно обвиняющий нас в измене, за что они ответят перед Всемогущим Богом в день Страшного суда. Упомянутые графы Шрусбери и Уилтшира и лорд Бомонт спровоцировали это в надежде уничтожить нас и наших отпрысков, чтобы заиметь наши владения и богатства, поскольку они и раньше открыто грабили места и дома наши, равно как и многих других праведных людей…{80}

Приор Брекли (Brackley), знакомый Пастонов и ярый приверженец Йорка, придерживался той же точки зрения.

Боготворимый господин и преданный друг, со всем почтением обращаюсь к Вам, и не сомневайтесь, я сейчас сообщу Вам истинную правду, в чем ручаюсь. Недавно я общался с достойным, порядочным и преуспевающим человеком этой страны, который тайно поведал мне, что он слышал, как доктор Алейн говорил после Парламента в Ковентри, что если лорды, бывшие раньше в силе, а ныне изгнанные, оставались бы у власти, то судья Фортескью, доктор Мортон, Джон Хейдон, Торп и он оставили бы все без изменения; а поскольку фортуна отвернулась от них, то их положение и дальше будет ухудшаться; для того и было состряпано это ложное обвинение, являя собой злонамеренный заговор против невинных лордов, рыцарей, джентльменов, простолюдинов и всех их наследников и т. д.{81}

Другие авторы были одинаково настроены против мятежников. Анонимный памфлет (иногда, хотя с большой долей сомнения, приписываемый сэру Джону Фортескью) Somnium Vigilantis, написанный в начале 1460 г. между Дьявольским парламентом (1459 г.) и вторжением прибывших из Кале графов, утверждал, что они понесли заслуженное наказание за свою длительную строптивость, и что лишение их прав было необходимо для спокойствия государства.

Разве можно упоминать о милосердии применительно к людям, о которых Вы говорите (памфлет составлен в форме диалога)? Такие рассуждения были бы уместны, если бы это было их первое нарушение, которое произошло из-за невежества или же по какой-либо небрежности. И, возможно, в данном случае правосудие могло бы закрыть глаза. По разве прощают неприкрытые преступные намерения и давно задуманное зло, которое, после того, как уже однажды простили их вину, вернулось в более страшном обличий и коварном преступлении, что тоже сошло с рук. И, не оценив сладости прощения, без тени стыда они в третий раз попытались довести до конца свое черное дело — сможет ли теперь какой-либо порядочный человек приписать это любой другой цели, как не умерщвлению доброго короля и безвозвратному ниспровержению всех его истинных приверженцев?! Есть ли здесь хоть какая-то причина быть милосердными?.. Итак, я заканчиваю. Здесь не было ничего другого, помимо жестокости, и не следует щадить тех, кто столь часто грешил…

…Что касается второго вопроса, где Вы связываете их ниспровержение с разрушением государства (ответ на аргумент, что государство может пострадать от утраты ими былого могущества), то, если бы на то были веские причины, я бы ответил более подробно. Но данное замечание настолько легкомысленно, что я со смехом и негодованием отвергаю его. Вот лучшее сравнение для этого. У меня во рту гнилой зуб, что мучает меня день и ночь. Лучше вырвать его, оставшись со щербиной, которая, о чем я хорошо знаю, не украсит меня, чем от смущения замазывать его, и так уничтожить все другие, которые в конце концов выпадут согласно своей природе, что сделает меня уродливым и больным. Воистину, даже если бы король, кроме них, вообще не имел лордов на этой земле, все же без сомнения было бы лучше отдать их в руки сатане на бесконечную муку, чем примириться с ними, поскольку восстановление их влияния привело бы единственно к подчинению ими короля своей воле для выполнения их низких желаний: как говорил святой Августин, Veternose consuetudinis vis nimis alto radices habet. Они неисправимы, они неизлечимы. И даже если предположить, что у короля не осталось бы ни одного лорда и советника себе в помощь, все равно они не заслуживали бы того, чтобы их положение было восстановлено и не могли находиться среди истинных рыцарей, коих король имеет подле себя. И если нас обвинят в том, что память изменяет нам и мы наговариваем на этих предателей, то остается еще много свидетельств, подтверждающих нашу правоту. В заключение я утверждаю, что для блага государства будет полезнее навечно изгнать и уничтожить их, нежели примириться с ними, как бы то ни было…{82}

Глава II. БОРЬБА ЗА ТРОН

Йорк и лорд Клинтон сбежали из Лудлоу (Ludlow), сжигая за собой мосты, чтобы избежать преследования, и пробивались к Ирландии. Солсбери, Уорик и молодой граф Марч во весь опор поскакали в Девон, где сквайр Джон Динхам заплатил 73 фунта за утлое суденышко, на котором они поплыли в Кале. Согласно Ворину, Уорику самому пришлось стоять у штурвала, поскольку никто из его отряда этого не умел. Тепло принятые в Кале братом Уорика, лордом Фоконбергом, они прибыли, как отмечает Хроника Дэвиса, как раз вовремя, чтобы разбить герцога Сомерсета[35], пытавшегося принять на себя управление городом.

В следующем октябре молодой герцог Сомерсет, Гарри, лорд Рус и лорд Одли[36] с некоторым числом вооруженных людей, имея при себе письма короля, подошли к Кале, так как упомянутый герцог, согласно воле короля, намеревался стать капитаном Кале. Он полагал, что граф Уорик сразу передаст ему эту должность, поскольку таков был высочайший приказ; но когда он прибыл на эту землю, то засевшие в Кале попытались схватить его, и он в большом расстройстве вынужден был ретироваться и укрыться в замке Гин (Guisnes), где ему пришлось оставаться еще достаточно долго. Сопровождавших его солдат разоружили и отпустили. Лорд Одли был захвачен в Кале, откуда сбежал во Фландрию и затем тайно вернулся в Англию.

Вскоре лорда Риверса послали в Сэндвич охранять город, чтобы граф Уорик и другие лорды не смогли остановиться там, поскольку, как говорили, весь Кент одобрил и поддержал их; и также правда, что упомянутый лорд Риверс должен был удерживать несколько больших кораблей, принадлежавших графу Уорику, которые стояли там в бухте на якоре.

И тогда упомянутый граф Уорик, улучив удобный момент, послал ночью нескольких своих солдат схватить лорда Риверса и Энтони [Вуд-вилла], его сына, которых вытащили прямо из постелей; он привез их в Кале и вернул себе все суда, кроме одного, называвшегося «Грейс Диу» и на котором невозможно было бы далеко уплыть из-за пробоины в днище.{83}

28 января 1460 г. Уильям Пастон в письме из Лондона сообщал своей матери о событиях в Кале:

Что касается новостей, то милорд Риверс был доставлен в Кале, и там в присутствии 160 лордов милорд Солсбери бранил его сыном холопа и невеждой за то, что тот называл его и этих лордов предателями, когда на самом деле они являются истинными вассалами короля, а настоящий предатель — он и ему подобные. И милорд Уорик напустился на него с ругательствами, говоря, что его отец, будучи всего лишь сквайром, возвысился при короле Гарри V, который устроил его брак и сделал его лордом, и что не подобает ему поносить лордов, в коих течет королевская кровь. И милорд Марч тоже вступил в перепалку[37]. И сэр Энтони также стал браниться с этими тремя лордами.{84}

Памфлетист Дэвис (Davies) из числа сторонников Йорка продолжает эту историю:

Тогда появился один рыцарь из Девоншира, звавшийся сэром Болдуином Фалфордом, и сказал, что под страхом смерти он должен был уничтожить графа Уорика и его флот, а король — возместить ему его издержки; на это он получил тысячу марок. Его путешествие закончилось, когда он, растратив все деньги, вернулся домой.

И наконец, чтобы досадить графу Уорику, с большим флотом был послан герцог Эксетерский, носивший звание адмирала, который проплыл от Сэндвича до Дартмута (Dartmouth), и там из-за отсутствия продовольствия и денег его солдаты разбежались. И на пути между Сэндвичем и Дартмутом он повстречал графа Уорика, державшего свой путь из Ирландии, где тот, должно быть, встречался с герцогом Йорком, и, забрав оттуда свою мать, которая боялась там оставаться, вез ее в Кале. Но ни герцог не осмелился напасть на графа, ни граф не стал причинять ему беспокойства, потому что тот был адмиралом и королевской крови, и он позволил ему спокойно уйти.

В июне того же самого года были снаряжены пятьсот солдат, которым надлежало арестовать герцога Сомерсета и препроводить его из Гина в Англию. Пока они ожидали попутного ветра в порту Сэндвича, туда прибыли солдаты графа Уорика и разоружили их, а некоторых убили…[38]

…Тем временем граф Уилтширский, казначей Англии, лорд Скэйлз и лорд Ханджерфорд, имея на то полномочия от короля, отправились в город Ньюбери (Newbury), который находился во владениях герцога Йорка, и там провели строгие допросы всех тех, кто в той или иной степени оказывал помощь, или проявлял благосклонность, или находился в дружбе с упомянутым герцогом либо с любым из его приспешников; в результате часть горожан были признаны виновными — некоторых привязали к хвостам лошадей и пустили тех вскачь, некоторых повесили, некоторых четвертовали; у всех прочих жителей города отобрали все их имущество.

После чего граф Уилтширский отправился в Саутемптон якобы с целью захватить графа Уорика, но в действительности, как оказалось впоследствии, чтобы скрытно покинуть королевство; он снарядил пять больших генуэзских кораблей (галеонов), стоявших тогда в порту упомянутого города, и расположил там английских солдат, и запасся продовольствием на королевских условиях — без оплаты, поскольку должен был совершить рейс для короля, и поместил большую часть своих богатств на упомянутые суда; и вскоре после этого он спешно вышел из порта в море, боясь всю дорогу встретиться с графами Уориком и Солсбери, и наконец прибыл на голландскую землю, и отослал своих солдат обратно в Англию.

Тогда ко всем епископам, аббатам, приорам и другим влиятельным духовным и мирским персонам были посланы тайные королевские указы, предписывавшие без задержки собрать деньги для короля, чтобы было чем платить воинам, охранявшим морские рубежи от упомянутых графов; и упомянутый граф Уилтширский пообещал всем тем, кто был готов предоставить королю любые деньги, что они получат владения и добро герцога Йорка и графов, которых называли откровенными предателями. И упомянутый граф Уилтширский определил сумму, которую обязан был заплатить каждый человек, введя таким образом очень значительный налог. И, более того, король приказал, чтобы каждый город, городок, поселение или округ содержал на свои деньги солдат, которым вменялось в обязанность охранять побережье из страха высадки там упомянутых графов.

Кроме того, Палата общин Кента, боясь, как бы месть жестокого и деспотичного графа Уилтширского не коснулась и их подобно тому, как это случилось в Ньюбери, послала секретные письма в Кале к вышеупомянутым графам, упрашивая их со всей возможной поспешностью придти к ним на помощь и защитить от их врагов и обещая оказать им все возможное содействие.

Названные графы не сразу поверили в искренность этих слое, а послали в Кент лорда Фоконберга узнать, соответствуют ли их прступки их обещаниям: и большинство жителей Кента и других графств молило лорда Фоконберга о помощи, с нетерпением ожидая прибытия графов.{85}

Франческо Коппини, епископ Терни, папский легат, пересек Канал вместе с графами. Помимо того, что он был папским послом, он являлся также шпионом Франческо Сфорцы, миланского герцога, который дал поручения епископу устроить ряд союзов, должных помешать Франции активно поддерживать притязания Анжуйского дома в Неаполе. Джон Калабрийский, претендент на трон Неаполя, был братом Маргариты Анжуйской. Если бы удалось нейтрализовать власть Анжу в Англии и изолировать Францию, французский король не смог бы помочь Джону Калабрийскому осуществить свои амбиции в Южной Италии. Коппини весьма непорядочно использовал свое положение легата для продвижения дела Франческо Сфорцы. Поэтому в критический момент он оказал английским мятежникам неоценимую поддержку, надеясь, что в случае успеха они объявят войну Франции. Таким образом, международные события стали переплетаться с английской внутренней политикой. 4 июля 1460 г. Коппини написал открытое письмо Генриху VI, которое он также обнародовал у креста святого Павла:

…По прибытии в Кале я обнаружил там царящую почти повсюду суматоху, вызванную недавними событиями, и местную знать, готовую отправиться в Англию: они заявляли, что не могут долее мириться с существующим состоянием дел. Однако после того как я переговорил с ними и призвал их к миру и повиновению, они дали мне письменное обещание преданно служить и повиноваться Вашему Величеству, делая все, что в их власти, для сохранения и преумножения Вашей славы и процветания Вашего государства. Но они хотели бы явиться к Вашему Величеству и быть восстановленными в их прежнем положении и взяты под Ваше покровительство, чего были лишены, как уверяют, из-за происков своих врагов, и просили меня отправиться через море вместе с ними, чтобы с моей помощью предотвратить кровопролитие. Они поклялись мне в чистоте и благородстве своих помыслов и в стремлении к благополучию Вашего Величества и благосостоянию Вашего королевства, что я и должен был подтвердить, особенно отдельные положения, содержавшиеся в документах под их собственными печатями и присягами, которые они передали и которые, как я уверен, Ваша Милость непременно одобрит после спокойного и здравого рассмотрения…

…Движимый этой надеждой и опасаясь любой отсрочки, я пересекся с ними, поскольку не было никакого иного выхода. Они продвигались гораздо быстрее, чем сами ожидали, из-за людей, стекавшихся к ним отовсюду, мечтавших об их прибытии и воссоединении целого государства. Я не мог ускорить свою поездку к Вашему Высочеству, поскольку у меня было мало времени, а также вследствие помех и опасностей, подстерегавших меня на пути из-за скопления большого количества различных людей. Однако они пересекли море в четверг и двинулись вперед, пока не достигли Лондона.{86}

Дэвис продолжает эту историю:

…Тогда благородные графы Марч, Уорик и Солсбери, имея, на свое счастье, попутный ветер и хорошую погоду, благополучно достигли Сэндвича, где их встретил архиепископ Кентерберийский, доктор Томас Барчер, в сопровождении множества людей; и, держа перед собой крест, он отправился вместе с упомянутыми графами и их людьми к Лондону; и они послали герольда к городу узнать, каковы настроения среди жителей, и выступят ли те на их стороне в их правом деле, и позволят ли им пройти через город. Те же, кто не был дружественно настроен к графам, рекомендовали мэру и общинам установить пушки на мосту, чтобы не пустить их; таким образом, между гражданами возникло короткое противостояние, но вскоре все уладилось[39].

Тогда к упомянутым графам было послано двенадцать почтенных и благоразумных олдерменов, которые от имени всего города предоставили им свободный въезд с таким почетом, какой только могли, дабы оказать подобающее уважение. После чего олдермены возвратились в город, а герольд отправился к лордам.

На второй день июля они вступили в Лондон. И с ними прибыл легат папы римского, только что приехавший в Англию. Он имел буллу, в которой были обозначены полномочия устроить мир между королем и графами, если бы возникла такая необходимость; но на самом деле, как стало известно позже, он позволил себе выйти гораздо дальше за рамки своих полномочий.

Тогда в соборе Святого Павла в Лондоне состоялась конвокация духовенства, куда прибыли упомянутые графы; и там граф Уорик перед всем благородным собранием и бесчисленными толпами собравшихся людей провозгласил причины их возвращения на эту землю. В числе таких причин он назвал и вынудившие к тому беспорядок и несправедливости, и то, как их насильно и жестоко изгнали из королевского окружения, не дав возможности прибыть к Его высочеству и смыть с себя позор лживых наветов, измышленных врагами. И теперь они, по словам Уорика, милостью Божьей вернулись в сопровождении людей, чтобы предстать перед королем и доказать свою невиновность или умереть на поле брани. И там они всенародно присягнули на Кентерберийском кресте и поклялись, что всегда были верны и глубоко преданы королевской персоне, желая ему вреда не более чем самим себе, чему в свидетели призвали Господа, Деву Марию и всех святых.

Король, державший совет в Ковентри, услышав о прибытии графов, отправился в Нортгемптон.

Граф Солсбери с общего согласия города в отсутствие названных графов был назначен правителем и губернатором Лондона. А упомянутые графы Марч, Уорик и другие лорды, а именно лорд Фоконберг[40], лорд Клинтон, лорд Барчер, приор из С.-Джонса, лорд Одли[41], лорд Бергавенни (Bergavenny)[42], лорд Сэй, лорд Скроуп, архиепископ Кентерберийский, папский легат, епископ Эксетера[43], епископы Или, Солсбери и Рочестер снарядились к королю в Нортгемптон.

До прибытия графов лорд Скэйлз и лорд Ханджерфорд находились в Лондоне; они хотели было взять бразды правления городом в свои руки, но те не позволили им этого, заявив, что сами в состоянии управлять городом; посему лорды в сопровождении многих других почтенных мужей в негодовании скрылись в лондонском Тауэре… Тауэр был окружен рвами с водой, так что не было никакой возможности доставить продовольствие находящимся внутри.

Когда прибывшие графы и лорды пошли к Нортгемптону, те, кто прятался в Тауэре, открыли по городу бешеный огонь из пушек и поубивали на улицах и мужчин, и женщин, и детей. И жители Лондона с противоположного берега Темзы обстреляли Тауэр и разрушили его стены в нескольких местах; тем не менее те еще надеялись, что им удастся спастись, но все было напрасно.

Король, находясь в монастыре Нортгемптона, приказал готовиться к отчаянной битве на поле близ женского монастыря[44], построиться в боевой порядок и расположить пушки, заняв позицию перед рекой.

Графы, имея войско, как говорят, числом в 60 000 человек, прибыли в 11ортгсмптон и послали нескольких епископов к королю молить его не допустить пролития христианской крови и позволить графам предстать перед ним и оправдаться. Герцог Бэкингем, стоявший подле короля, сказал им:

— Вы прибыли не как епископы, договаривающиеся о мире, но как воины, поскольку вас сопровождает многочисленная вооруженная свита.

— Мы явились таким манером, чтобы обеспечить собственную безопасность, ведь короля окружают наши недруги, — ответили они.

— Поистине, — сказал герцог, — граф Уорик не должен приближаться к королю, а если он все-таки осмелится сделать это, то должен будет умереть.

Посыльные передали эти слова графам. Тогда граф Уорик отправил к королю вооруженного герольда, упрашивая принять его и говоря, что в подтверждение того, что они нисколько не угрожают королю, он согласен прийти к нему голым; но того не стали слушать. И в третий раз он передал королю свою просьбу, что если в два часа пополудни король не станет говорить с ним, то он готов сложить свою голову на поле брани.

Архиепископ Кентерберийский отправил местного епископа к королю с посланием. Но тот вместо того, чтобы безучастно выполнить данное ему поручение, стал, как говорили видевшие это своими глазами, уговаривать и подбадривать королевских сторонников вступить в битву. В другой раз его послала к королю Палата общин, но тогда он уже не поехал, а тайно скрылся. Епископ Херефордский, Белый Монах, исповедник короля, сделал то же самое; за что после сражения его надолго заточили в замке Уорика.

Тогда в четверг, 10 июля, в 1460 году от Рождества Христова, в два часа пополудни упомянутые графы Марч и Уорик бросили клич своим полкам, чтобы никто не смел поднять руку ни на короля, ни на простых людей, но только на лордов, рыцарей и сквайров: тогда затрубили трубы, и оба войска сошлись и боролись в течение получаса. Лорд Грей, бывший гвардейцем короля, остановил битву и прибыл в лагерь сторонников графов, чем спас жизни многих людей: многие уже были убиты, многие сбежали с поля боя и утонули в реке.

Герцог Бэкингем, граф Шрусбери, лорд Бомон и лорд Эгремон были убиты жителями Кента около палатки короля, и также полегло много других рыцарей и сквайров. Пушки короля были бесполезны, так как целый день шел сильный дождь, и оружие оказалось лежащим в воде, отсырело и не могло стрелять.

По окончании боя, благодаря сопутствовавшей удаче одержав победу, графы прибыли к королю в палатку и повели такие речи: «Благороднейший принц, не осуждайте нас, ведь Богу было угодно по милости своей предоставить нам победу над нашими смертельными врагами, которые своими ядовитыми преступными сетями коварно опутали Ваше Высочество, заставив сослать нас из Вашей земли, окончательно опозорить и сокрушить нас. Мы прибыли не с целью причинить Вам беспокойство или огорчить Ваше названное Высочество, но чтобы угодить Вашей благороднейшей персоне, трепетно желая Вам и Вашему государству полного благосостояния и процветания, являясь до конца дней своих Вашими истинными вассалами».{87}

Лорд Грей, демонстративно, как Руфь, перебежав из лагеря короля при сражении у Нортгемптона, совершил одну из самых коварных измен в истории войн, доселе известных. Начиная с похода из Ладфорда, знать в целом перестала разделять амбиции Йорка. Солсбери и Уорик держались обособленно; известны только четыре пэра (граф Девонширский и лорд Кобхэм в 1452 г., лорд Клинтон при Сент-Олбенсе в 1455 г., тот же лорд Клинтон и лорд Грей из Поуиса (в Ладфорде)), которые были готовы бороться за него, тогда как другие, возможно, считали его для этого человеком малоподходящим. Лишь в последние месяцы жизни и по неизвестным нам причинам Йорк получил-таки сколько-нибудь значительную поддержку среди равных ему по положению дворян. Между походом из Ладфорда в октябре 1459 г. и вступлением на престол Эдуарда IV в 1461 г. число высокородных сторонников Йорка возросло до семнадцати пэров от общего количества титулованных особ приблизительно в шестьдесят человек. Однако эта группа кажется намного менее внушительной, если принять во внимание, что в ее рядах было не так много представителей высшей аристократии: не считая Солсбери и Уорика, только два герцога, один граф и один виконт.

Йорк задержался в Ирландии подозрительно надолго. Нуждаясь для достижения успеха в каждом лишнем человеке, герцог не сделал никакой попытки скоординировать свое прибытие в Англию со вторжением своих друзей из Кале: он сомневался, действительно ли они затеяли это новое рискованное предприятие. Он прибыл в Англию только когда Невиллы одержали для него победу в Нортгемптоне. Никто не был уверен в его намерениях, и он медленно пробирался через всю страну, рассчитав время своего прибытия в Лондон и на заседание парламента так, чтобы избежать любых объяснений со своими союзниками. И теперь он ошеломил своих товарищей крамольными планами, которые состояли в том, чтобы восстановить гипотетические права дома Мортимеров и требовать трона. Если верить бургундскому хронисту Жан Ваврену, Йорк, опьяненный собственными мечтами, даже установил день своей коронации. Аббат Сент-Олбенса, Ветамстед (Whethamstede), вероятно, присутствовавший там, так описал сцену в парламенте:

В то время как люди были взволнованы неопределенностью этого положения, а лорд король с прелатами, магнатами и Палатой обшин продолжили заседание в Парламенте в Вестминстере, обсуждая вопросы управления королевством, неожиданно и как будто для открытия Парламента, с большим великолепием и пышностью появился упомянутый лорд герцог Йоркский, в большом воодушевлении, в сопровождении звуков труб и рожков, с вооруженными людьми и многочисленной свитой. И так он вошел во дворец и прошел прямо через большой зал в палаты, где король обычно проводил заседания Парламента с Палатой общин. И подошел прямо к трону короля, и положил свою руку на лежащее на нем покрывало — в этом движении угадывалась решимость человека добиться осуществления своего права — и оставался так еще некоторое время. Отдернув руку, он обратил свой взор к людям и, стоя неподвижно под пологом символа королевского величия, глазами нетерпеливо искал их одобрения.

Пока он так стоял и смотрел, доктор Томас Барчер, архиепископ Кентерберийский, поднялся и, поприветствовав его, спросил, приехал ли он навестить короля. Он, как будто уязвленный таким вопросом, отрезал: «Я не помню, чтобы я знал кого-нибудь в этом королевстве, кому бы не надлежало со всей поспешностью являться ко мне, а не я должен посещать кого бы то ни было».

Архиепископ, услышав такой ответ, быстро отошел и передал королю слова герцога. Когда архиепископ ушел, герцог тоже удалился (король находился в покоях королевы) в главные комнаты дворца: выламывая запоры и распахивая двери, он хозяйничал там, более похожий на короля, чем на герцога. Как только простой люд узнал о таком своевольном поведении герцога, и когда стало известно о его торжественном въезде, и что в поступках своих он следует своим собственным незаконным суждениям, а не продуманные и взвешенные решения движут им, то сразу люди всех сословий, положений, возрастов и пола стали сильно роптать и упрекать его[45]…{88}

Ваврен, вероятно получивший сведения спустя несколько лет от своих английских знакомых, которые принимали участие в этих событиях, описывает недовольную реакцию друзей Йорка более детально, чем любой из англичан.

Когда герцог Йорк увидел, что все готово, он выехал из Лудлоу в Лондон, сопровождаемый многими династийными вельможами Уэльса. Они продвинулись так далеко, что подошли к городу под названием Барнет, находившемся оттуда на расстоянии приблизительно десяти миль, где лорды разместились в ожидании своих людей. На следующий день, после того как все собрались, они свернули лагерь и отправились вперед, и так прибыли в Лондон, и герцог Йорк поехал прямо ко дворцу, из-за чего люди были очень поражены. Там он спешился и, войдя внутрь, разместился в королевских покоях, а к королю была приставлена охрана из шести человек герцога Йорка. Граф Солсбери, увидев такой ход дел, не сказав ни слова, отправился в Лондон к своему сыну графу Уорику, которому пересказал все события — и о том, как хозяйничает герцог Йорк и как короля выдворили из его палат. Когда граф Уорик услышал слова отца, то сильно разгневался, поскольку уже знал, что жители Лондона едва ли были довольны этим, так что граф немедленно попросил архиепископа Кентерберийского прибыть туда и ради установления правильного хода вещей умолял его отправиться к герцогу Йорку и указать на творимое им зло, поскольку тот не должен забывать важные обещания, данные им королю и лордам страны. Когда архиепископ Кентербери услышал, какой груз возлагается на его плечи, это показалось ему опасным. И он ответил, что не желает идти туда, зная, что герцога сопровождало много народа, и не осмелится вызвать его неудовольствие. Граф Уорик, увидев, что архиепископ совсем не хочет идти туда, сказал, что пойдет сам, и созвал доктора Томаса Невилла и других своих людей; и, сев в свою баржу, поплыл по Темзе во дворец, который нашел полным вооруженных людей. Увидев такую картину, он засомневался, вознамерится ли герцог понять его. Несмотря на это, упомянутый граф не оставил своего предприятия и так вступил в палаты герцога, который стоял, опершись на сундук; и когда герцог увидел его, он подошел, и они обменялись приветствиями. А затем они наговорили друг другу много гневных слов, поскольку граф поведал герцогу о том, что из-за его намерения лишить короля короны лорды и простой люд стали настроены против него. В разгар этой ссоры прибыл граф Ратленд, брат графа Марч, и сказал графу Уорику:

— Справедливый кузен, Вы не должны сердиться, поскольку знаете, что у нашей семьи есть право на корону, которое принадлежит стоящему здесь милорду, моему отцу, и все увидят, что он получит ее.

— Брат мой, не будьте ни к кому жестоки, все будет хорошо, — ответил на слова графа Ратленда присутствовавший там же граф Марч.{89}

Упрямый и настойчивый, Йорк был глух к доводам и продвигал свои требования в парламенте. В Палате лордов даже в отсутствие Генриха VI самые верные сторонники, что видно из их длительных дебатов, изо всех сил старались избежать ответственности, и под конец только безумное упорство Йорка вынудило их к компромиссу. Парламентские свитки повествуют:

Это меморандум о том, что 16 октября, на 9-й день этого Парламента, советник истинно высокородного и могущественного принца Ричарда, герцога Йорка, доставил в Палату Парламента письмо, содержащее в себе заявление о своих правах на короны Англии и Франции и владения в Ирландии. И такое же письмо было отправлено Его Преосвященству Георгу, епископу Эксетерскому, канцлеру Англии, с намерением, чтобы тот представил его лордам, духовным и светским, заседающим в Парламенте, и чтобы упомянутый герцог мог получить на него четкий и обдуманный ответ. Посему упомянутый канцлер объявил об этих претензиях лордам, духовным и светским, спросив их, нужно ли читать публично перед ними упомянутое письмо. И все лорды посчитали это необходимым, поскольку каждого человека, взывающего к этому высокому собранию, будь он знатного или низкого происхождения, по справедливости надлежит выслушать и разобраться с его просьбами и ходатайствами. И также упомянутое письмо должно внимательно рассмотреть, но не отвечать на него без приказа короля, поскольку вопрос слишком серьезный и важный…[46]

На следующий день под давлением канцлера Палата лордов ответила:

…Палата лордов решила так, что это дело столь большой важности, что никто из подданных короля не смеет приступить к нему без высочайшего на то согласия и повеления. И, кроме того, поскольку названный герцог желал и требовал срочного и безотлагательного ответа на упомянутое письмо, то необходимо избежать неприятных последствий, которые возможны при поспешном решении данного вопроса. Посему лорды согласились с тем, что всем им нужно идти к королю и, представив упомянутый вопрос на суд Его Высочества, покориться тому решению, которое соблаговолит принять Его Милость. И тотчас все лорды, духовные и светские, отправилась в высокое королевское присутствие, и канцлер Англии донес тому суть вопроса. И тогда Его Королевскому Высочеству было угодно просить и приказать всем упомянутым лордам найти все возможные резоны, которые можно было бы противопоставить требованиям и притязаниям упомянутого герцога. И лорды молили короля припомнить какие-либо основательные доводы, с помощью которых можно было бы возразить претензиям герцога, поскольку Его Высочество видел много различных старинных писем и хроник и разбирался в них. После чего, утром 18 октября, на 11-й день того Парламента, вышеупомянутые лорды послали за королевскими юстициариями в Палату Парламента, чтобы получить от них совет по этому делу, и им огласили письмо с претензиями упомянутого герцога и от имени короля строго положили держать совет и найти все возражения, которые можно было бы использовать против герцога и для упрочения прав короля.

К тому же в следующий понедельник, 20 октября, юстициарии, которым было наказано ответить на упомянутое письмо и вершить правый суд в споре между этими двумя сторонами по закону, заявили, что в таких вопросах они не могут дать совета. И они не смеют ни вмешиваться в столь серьезный спор между королем и упомянутым герцогом Йорком, ни советовать в таком особом деле: ведь вопрос настолько важен и затрагивает высочайшую персону самого короля, который стоит выше закона. И они перепоручают рассмотрение данного дела лордам королевской крови и высшей знати его земли, которые могут касаться таких вопросов. И поэтому они кротко молили всех лордов освободить их от любого участия в том деле.

И затем названные лорды, рассмотрев ответ упомянутых судей и пожелав выслушать мнение всех королевских советников, послали за всеми королевскими старшинами и главой юстициариев и именем короля дали им прямое указание обязательно отыскать такие факты, которые могли бы наилучшим образом поспособствовать пользе короля и опровергнуть притязания, выдвинутые упомянутым герцогом.

И в следующую среду упомянутые старшины и глава юстициариев ответили, что такой вопрос должен быть решен королевскими судьями; и, как в предыдущий понедельник, судьи заявили о том, что данный вопрос имеет столь большое значение, что они не смеют касаться его; но и лорды снова сказали то же самое, и передали изучение этого дела королевским судьям, и просили Палату лордов простить их и не требовать от них какого-либо совета или рекомендаций.

На это упомянутый канцлер заявил им, что они не могут быть оправданы, поскольку являются специальными советниками короля, за что им и платят жалованье. И упомянутые сержанты и атторней сказали, что являются советниками короля в вопросах закона, в таких вещах, над которыми тот властен, однако этот вопрос — выше власти закона, и здесь они не могут вмешаться, и они покорно молили упомянутых лордов освободить их от любых советов в сем деле. И лорды снова ответствовали, что не считают их свободными от этого дела, но позволят Его Королевскому Высочеству узнать о том, что они сказали. И после того упомянутый канцлер передал лордам, духовным и светским, высказывания и оправдания старшин, юстициариев и их главы, а также высочайший наказ короля найти все возможные сильные возражения для защиты королевского права и титула и признания необоснованными притязаний упомянутого герцога Йорка. И также для того, чтобы король смог понять, кто из лордов верен своему долгу в упомянутом вопросе, он пожелал, чтобы каждый из них сказал о своих доводах в пользу права короля с целью опровергнуть требования упомянутого герцога. И на том они согласились, что каждый из лордов должен свободно высказаться, без страха быть обвиненным или вызвать неудовольствие своими словами. И после того, как все выступили один за другим, они решили, что их речи должны быть собраны и записаны, чтобы служить оружием против доводов упомянутого герцога…

В качестве причин, стоящих на пути притязаниий Йорка на трон, члены палаты лордов смогли назвать только право, основанное на давности, долгий срок пребывания у власти дома Ланкастеров, их собственные присяги на верность королю и различные постановления парламента. Тогда произошло следующее.

…Упомянутый Ричард Плантагенет заявил, что поистине, как кажется, не существует ни одного постановления или закона наследования, принятого каким-либо из предыдущих Парламентов; но только на 6-ом году правления короля Гарри созванным им Парламентом были приняты определенный акт и постановление, где говорилось о том, что королевства Англии и Франции наряду с другими землями принадлежат ему и наследникам его по крови, и его четырем сыновьям и их наследникам по крови, как это закреплено данным актом. И если бы корона и пр. достались тому по праву наследования, по происхождению или преемственности, у него бы не было ни необходимости, ни желания закреплять их за собой таким образом, как это было сделано упомянутым указом. Но этот акт был принят, чтобы у истинных наследников короны отнять то, что дано им Богом по праву рождения…

…Поскольку, хотя правда и закон пока еще безмолвствуют, все же их не скрыть, и они не должны погибнуть…

…Затем, в субботу, на 17-й день заседания этого Парламента, перед лордами, духовными и светскими, канцлер предложил решение вопроса касательно вышеназванных притязаний упомянутого герцога Йорка, который тот настойчиво призывал скорейшим образом рассмотреть. Поскольку все лорды согласились с невозможностью отмести доводы упомянутого герцога, то, стремясь избежать возможных беспорядков, он, как ему казалось, нашел способ не уронить достоинства и сохранить положение короля, и при этом ублажить упомянутого герцога. Суть этого способа заключалась в том, что король будет сохранять корону, положение и королевский титул в течение всей своей жизни, а упомянутый герцог со своими отпрысками станут его наследниками. Канцлер воззвал ко всем лордам и попросил, чтобы тот из них, кто может указать на какой-либо лучший выход, сказал о нем. Все лорды согласились с этими печальными и зрелыми речами, и Палата постановила, что раз нельзя пренебречь правами упомянутого герцога Йорка, то, горя единственным желанием избежать осложнений, которые могут последовать, лорды должны сделать все так, как только что было решено. Так они не нарушат присяги, данной Его Королевскому Высочеству в Ковентри и других местах, и их совесть будет чиста. И все договорились представить королю это решение. И немедленно отправились в его покои в Вестминстерском дворце, где он тогда находился. И, покидая стены Парламента, упомянутый канцлер спросил названных лордов, должен ли именно он изложить Его Королевской Милости их решение, и будут ли они стоять на своем, как бы король к этому ни отнесся; и они подтвердили свои намерения.{90}

Генрих пошел на это. Соглашение было закреплено в Договоре о согласии (Act of Accord), по которому Йорку и его семейству так же выделялось содержание в 10 000 марок в год, что являлось значительной частью королевского дохода. Такой шаг едва ли согласовывался с прежней поддержкой герцогом актов о возврате (Acts of Resumption). Конечно, было общепринятым обеспечивать предполагаемого наследника за счет королевских доходов, но в случае, если бы без этих денег он бедствовал, тогда как Ричард из Йорка, по всей видимости, являлся самым богатым человеком в Англии. Маргарита Анжуйская, будучи женщиной отчаянной, отказалась примириться с тем, что ее сына лишили наследства. Лондонский хронист Грегори описал ее приготовления к продолжению борьбы против Йорка.

И в ту самую ночь, когда король помимо своей воли вынужден был вернуться в Лондон (из Вестминстера) во дворец местного епископа, герцог Йорк в сопровождении факельщиков прибыл к нему, чтобы признать его своим королем и подтвердить, что все было сделано по закону. И затем королева, услышав это, отправилась в Уэльс, но недалеко от замка Малепас (Malepas)[47] ей преградили путь, а собственный слуга, которого она сделала йоменом и дворянином и определила на должность при своем сыне принце, ограбил ее и так подверг опасности жизни ее и сына. И затем она прибыла в замок Харлеч (Harlech) в Уэльсе, где ей сделали много дорогих подношений и утешили, в чем она очень нуждалась, ибо при ней осталась лишь убогая свита из четырех человек. И чаще всего ее сопровождал молодой бедный джентльмен 14 лет от роду, звавшийся Джоном Комбом, родом из Эймсбери (Amesbury) в Уилтшире. И оттуда она тайно приехала к лорду Джасперу, лорду и графу Пембрука, поскольку не осмеливалась нигде появиться открыто. Тому причиной были подложные знаки, якобы посылавшиеся ей почитаемым ею господином королем Гарри VI. Но на самом деле посылал их не он, и не им они делались: это были подделки, ибо приносившие их принадлежали кто к свите короля, кто к свите принца, кто к ее собственной, что заставляло ее опасаться таких знаков и не верить им. Дело в том, что при отъезде короля из Ковентри в Нортгемптон он поцеловал ее и благословил принца, и приказал не приезжать к нему, пока он не пошлет специальный знак, известный лишь им двоим. Но лорды хотели выманить ее в Лондон: им было хорошо известно, что она заправляла всеми делами, поскольку была умнее короля; все ее решения только представлялись как плоды его трудов и пр.

Когда королева узнала о таком коварстве, то послала к герцогу Сомерсету, находившемуся тогда в Дорсетшире в замке Корф (Corfe), письмо, заклиная его прибыть к ней как можно скорее вместе со своими вассалами, снаряженными как для военного похода, и передать то же графу Девонширскому и Александру Ходи (Hody), так как лорд Рус, лорд Клиффорд, барон Грейсток (Greystock), лорд Невилл и лорд Латимер собрались у герцога Эксетера для встречи с нею в Халле (Hull). И это дело не стали оттягивать, но точно выполнили при полной секретности. И она отправила письма ко всем своим высшим офицерам с такой же просьбой, и чтобы они предупредили всех тех слуг, которые любили ее и намеревались и впредь верно служить ей, о том, что в назначенный день им надо ожидать ее в Халле. Все приготовления велись в такой строжайшей тайне, что, пока не было собрано людей числом до 15 000, никто так и не поверил в это. Даже если бы кто-то рассказал о подобном, то он мог опозорить себя или, пуще того, подвергнуться большой опасности, поскольку, когда простые люди клялись, что они говорят правду, им отвечали: «Если все действительно так, значит, вы там были»; но им так никто и не поверил. В конце концов лорды положили себе дознаться до истины.{91}

Дэвис снова вспоминает историю ответных приготовлений йоркистов.

…И вскоре после этого упомянутый герцог Йорк, граф Ратленд — его сын, и граф Солсбери вместе с несколькими другими особами незадолго перед Рождеством также отправились на север пресечь коварные планы местных жителей, которые не любили ни самого герцога Йорка, ни графа Солсбери, и засели в замке Сандал и в Уэйкфилде.

Тогда Лорд Невилл, брат графа Уэстморленда (Westmorland), лицемерно явился к упомянутому герцогу Йорку, прося у него разрешения поднять людей для наказания мятежников; и герцог позволили ему это, поверив, что тот говорит правду и действительно находится на его стороне. Когда же тот получил право собрать 8000 человек, то привел их под знамена противников и злостных врагов герцога Ричарда—к графу Нортумберленду, лорду Клиффорду и герцогу Сомерсету. И, выгадав удобное для своих коварных планов время[48], в последний день декабря они напали на упомянутого герцога Ричарда и убили его самого, и сына его, графа Ратленда, и многих других рыцарей и сквайров, среди которых были молодой лорд Харрингтон, Томас Харрингтон, рыцарь, сэр Томас Невилл, сын графа Солсбери и сэр Гарри Редфорд, рыцарь: всего полегло до 2200 человек. Граф Солсбери был взят в плен и препровожден герцогом Сомерсетом в замок Помфрет (Pomfret), и ему обещали сохранить жизнь в обмен на большой выкуп. Но чернь, которая не любила его, захватила его силой в замке, и он был обезглавлен.{92}

Войску Маргариты, опьяненному победой в битве, которая известна как сражение при Уэйкфилде, в качестве оплаты было разрешено заниматься грабежом: мародерство охватило весь север и центральные земли, они разбойничали в сельской местности на несколько миль вглубь по обе стороны своего продвижения. Малодушный приор Кройленда сокрушался в связи с их походом, используя все известные ему слова ужаса и отчаяния.

После того как герцог покинул сей бренный мир, северяне почувствовали, что исчезло единственное препятствие на их пути, и теперь некому будет противостоять их нашествию. И они снова двинулись вперед подобно северному вихрю и в своем яростном порыве попытались захватить всю Англию. Тогда сонмы нищих и бродяг, решивших, что теперь им все позволено, наводнили страну и, подобно полчищам мышей, разбегающимся из своих нор, стали рыскать повсюду и грабить всех без разбору. В дикой и необузданной злобе они, забыв страх Божий, врывались даже в церкви и другие святые места и нечестиво грабили их, расхищая потиры, книги и облачения слуг Господних и — неслыханное преступление! — раскрывали ларцы, хранившие тело Христово и вытряхивали оттуда Святые Дары. Когда священники и другие верующие всеми способами пытались остановить их, те, как последние негодяи, каковыми они и были, безжалостно вырезали их в самих храмах или церковных дворах. Творя такое, они заполонили все окрестности на тридцать миль вокруг и покрыли почти всю землю точно саранча, подойдя почти к самым стенам Лондона. В каждой местности все, что только можно было сдвинуть с места, они водрузили на вьючных животных и увезли. Они были охвачены такой жаждой наживы, что выкапывали сосуды с драгоценностями, которые люди, из опасений перед ними, зарывали в землю, и под страхом смерти заставляли их доставать свои сокровища, спрятанные в тайных местах.

Можете ли вы представить себе тот ужас, который должен был овладеть нами, живущими на этом острове, когда каждый день до наших ушей доходили слухи об этих бесчинствах, и какой страх пронизывал нас, когда мы думали, что нам придется испытать то же, что пережили наши соседи?! Поэтому мы также предчувствовали, что множество людей этой земли, стремясь сохранить свои жизни и свое добро, спешно сбежится к этому острову, как к своему последнему убежищу. Они везли сюда то, что считали наиболее ценным, а потому это место становилось еще более притягательным для врага. Тем временем мы вывесили наши священные одеяния и хоругви, тогда как все драгоценности, серебряные сосуды вместе с нашими грамотами и документами запрятали в стены. Помимо этого, в [женском] монастыре проходили ежедневные службы, и каждую ночь в конце заутрени мы с сокрушенным сердцем обращали наши смиренные просьбы и слезы к могиле Гутлака, нашего самого святого отца и защитника, чтобы при его посредничестве снискать себе Божественное милосердие. Тем временем у каждых ворот монастыря и в прилегающей к нему деревне были выставлены дозорные посты, которые непрерывно следили за спокойствием как на реках, так и на суше. И все места на плотинах или запрудах, где имелась возможность преодолеть окружающую это селение водную преграду, с помощью прочного частокола и столбов сделали непроходимыми, чтобы никто никоим образом не смог пройти туда без позволения. На наших гатях и дамбах, через которые пролегает широкая и ровная дорога для пеших путников, соорудили препятствия, деревья повалили поперек дороги так, чтобы они не создавали помехи для тех, кто двигается в противоположном направлении. На самом деле мы оказались в сложном положении, когда до нас дошли вести, что эта армия, столь отвратительная и ужасная, приблизилась к нашим границам на расстояние шести миль. Но возблагодарим Господа за то, что Он не отдал нас им на растерзание! Поскольку, после того как соседние округа подверглись их разорительному набегу (здесь мы славословим Бога нашего, который в милости своей внял мольбам страждущих и уберег нас от этого страшного бедствия), наш Кройленд стал как бы вторым маленьким Зоаром[49], в котором мы смогли спастись; и Божественное провидение и милосердие Господне защитило нас.{93}

Королева Маргарита слишком поздно поняла, какой вред нанес ей разгул мародерства; на своем пути к Лондону она послала два письма, пытаясь успокоить напуганных отцов города. Они же тем временем услышали новость о том, что Эдуард, граф Марч, одержал победу на западе в Мортимер-Кроссе, о чем Грегори ведет повествование.

Эдуард, граф Марч, сын и наследник герцога Йорка, во 2-й день февраля совершил удачный поход в Мортимер-Кросс в Уэльсе, и там он обратил в бегство графа Пембрука и графа Уилтшира и взял в плен и убил рыцарей и сквайров числом 3000 и пр.

И в том походе участвовал Оуэн Тюдор, которого захватили и отвезли в Хаверфордвест (Haverfordwest) и казнили на рыночной площади, и его голову водрузили на верхушку рыночного креста, а некая безумная женщина расчесывала его волосы и смывала кровь с его лица и обошла вокруг, неся в руках свечи, более ста раз. Этот Оуэн Тюдор был отцом графа Пембрука и был женат на королеве Екатерине, матери короля Гарри VI; он оставался в уверенности, что его не посмеют казнить, пока не увидел топор и плаху. Он все надеялся на прощение и милосердие до тех пор, пока с его красного бархатного камзола не сорвали воротник. Тогда он сказал: «На плаху склоняется голова, которая обычно возлежала на коленях королевы Екатерины», положил голову на плаху и, направив мысли свои к Господу, смиренно принял свою смерть.{94}

В это же время граф Уорик, взяв с собой короля, выдвинулся из Лондона, чтобы задержать продвижение королевы. Как рассказывает Грегори, это было в преддверии битвы при Сент-Олбенсе.

И 17 февраля король Гарри поехал к Сент-Олбенсу, а с ним герцог Норфолк, граф Уорик, граф Арундел (Arundel), лорд Барчер и лорд Бонвиль (Bonvile) со многими родовитыми лордами, рыцарями и сквайрами, и простой люд числом 100 000 человек[50]. И там они жестоко сразились с королевой, чье войско от Уэйкфилда направилось к Сент-Олбенсу со всеми вышеупомянутыми лордами; и на одеждах ее слуг и людей из войска лордов были эмблемы своих господ, чтобы стороны противников могли отличать своих от врагов. И кроме того, у каждого лорда и простолюдина была эмблема принца, представлявшая собой малиново-черную полосу со страусиными перьями. Дело в том, что в этой битве сражались служившие при дворе и наемники. Я думаю, в войске королевы было не более 5000 человек, потому что основная часть северян дезертировала, причем некоторые из них сбежали вместе с оружием и доспехами. Скорбно слышать, что некоторые из них начинали воровать, едва успев приехать. Но за день до того произошло сражение при Данстабле (Dunstable). Войско короля было недостаточно хорошо организовано: многие были новичками в военном деле, а главный военачальник был мясником этого города; и северяне победили полки короля. А вскорости, как говорят, мясник от стыда за свое неумелое руководство и потерю убитыми 800 ратников с горя повесился; и некоторые утверждали, что для него было лучше оказаться мертвым — Бог все видит.

И в разгар битвы король Гарри, оставив всех своих лордов, бежал к королеве[51] — он доверял ей больше, чем своим собственным лордам. Герцогу Норфолку и графу Уорику с большим трудом удалось скрыться. Епископ Эксетерский, бывший в то время канцлером Англии, и брат графа Уорика, лорд Барчер, со многими другими рыцарями, сквайрами и простыми людьми бежали, и много народу полегло с обеих сторон. И лорд Бонвиль был обезглавлен: люди говорят, что ему навредил его собственный язык[52] — принц сам судил его. И там же был убит мужественный рыцарь сэр Томас Кайрил (Kyriel). Погибших было более 3500 человек. Лорды, бывшие на стороне короля, разбив лагерь и тщательно укрепив его, словно глупцы, стали перестраивать свой боевой порядок. И прежде чем они успели развернуть свои войска для сражения, полки королевы оказались совсем рядом с ними у городка Сент-Олбенс. Тем временем в стане лордов все было в полном беспорядке, никого и ничто нельзя было найти, а их гонцы не смогли доставить весть, что королева находится у них под боком, в девяти милях. И прежде чем артиллеристы и бургундцы[53] успели нацелить пушки, они были атакованы, а многие орудия оказались совсем бесполезными, поскольку у бургундцев были такие орудия, которые могли стрелять как свинцовой дробью, так и стрелами в эль длиной (45 дюймов); орудия эти были с шестью выступами — тремя посередине и тремя на конце — и с очень большим наконечником из железа с другого конца, и все сопровождалось страшным огнем. Они легко умели управляться с такими пушками, стрелявшими всем этим одновременно, но в тот раз, когда было нужно, не смогли выстрелить: огонь вырвался наружу прямо на них самих. Еще у них имелись сети, сделанные из толстых шнуров, четырех фатомов (6 футов) длиной и 4 футов шириной, похожие на те, которыми ловят кроликов: там в каждом втором узле были воткнуты торчащие гвозди, ранившие любого, кто попытался бы перейти через них. Также у них были щиты наподобие двери с древком, ходившим вверх и вниз, что позволяло им легко управлять этими щитами по собственному желанию, и петли с откидывающимися окнами для стрельбы, и они прятались за щитами, целиком истыканными трехдюймовыми гвоздями, после приказа, разрешающего им встать за них. И выстрелив, они бросали щиты перед собой, так что никто не мог подойти к ним по торчащим гвоздям, не причинив себе увечья. Еще у них были приспособления, напоминавшие решетки, полные гвоздей, как те сети, но человек мог переносить их с места на место, когда надо; он мог их сжать, и тогда их длина составляла не более двух ярдов, а в случае необходимости мог растянуть их широко, и тогда они становились квадратными. И их использовали в качестве западни в ущельях, где могли проезжать всадники. И поскольку священникам (как людям, пользующимся почетом) не пристало быть пристрастными, льстить кому-нибудь или подхалимничать, я должен сказать, что находившиеся в нашем войске с королем Гарри не могли понять, какой прок может быть от всего этого снаряжения, потому и не использовали его. Наши воины брали с собой только свинцовые палицы, луки, мечи, копья и секиры. Что касается копьеносцев, то им надлежало ехать перед пехотой, и они съедали и выпивали их продовольствие, и делали много подобных вещей: простите меня, но я говорю, как было, ведь все зависит от пехоты.{95}

Лондон теперь жил в ужасе от того, что войска северян могут войти в город и Маргарита отдаст его на разграбление. События следующих нескольких дней были описаны очевидцем, итальянцем К. Джильи (Gigli), в письмах Микеле Арнольфини (Michele Arnolfini) в Брюгге.

Когда сюда дошли эти новости, мэр, по всей видимости, обещал королю и королеве сдаться без сопротивления, если горожане будут уверены, что в городе не будет разбоя.

Тем не менее тогда же они установили надежную охрану в воротах, которые держат практически постоянно закрытыми, и усердно стерегут весь город, так что все здесь, слава Богу, чувствуют себя защищенными и в хорошей руках. Всё же лавки держат закрытыми, и на улице не встретишь торговцев, а люди стараются не уходить далеко от своих домов. Мы все надеемся, что, поскольку королева и принц не обрушили в злобной решимости на город свое войско, им можно было бы открыть ворота, договорившись полюбовно, и позволить вступить сюда мирно. Да разрешится все так с помощью Божией! Иначе…[54] польза [покровительство], и таким образом мы сильно боимся, что…[55] даже малейший беспорядок все бы разрушил. Да будет Бог нам защитой, и да простит нам грехи наши.

Спустя несколько дней Джильи снова писал, что посланцев, которых лондонские власти отправили к королеве, сопровождали вдовствующие герцогини Бэкингем и Бедфорд и леди Скэйлз. Он продолжает:

Они возвратились двадцатого и сообщили, что король и королева не имеют никакого намерения грабить важнейший город и сердце их государства, и так они обещали; но в то же самое время это не значило, что они не накажут злодеев. Получив такой ответ, члены городского магистрата огласили указ о том, что все должны быстро разойтись по своим домам и вести себя спокойно, чтобы король со своим войском мог бы мирно вступить в город. Но уже меньше чем через час все люди побежали за своим оружием, и пошли слухи, что Йорк[56] с 60 000 ирландцев и граф Марч с 40 000 валлийцев спешат сюда и будут охранять их город; и они сказали, что мэр должен дать им ключи от ворот. Они призвали какого-то пивовара быть их предводителем, и в тот день здесь начались такие беспорядки, что я никогда не боялся, что случится нечто более страшное, чем тогда. Но, по милости Божьей и благодаря премудрым действиям мэра, олдерменов и знати, присутствовавших на Совете, было решено в прошлую субботу послать королю и королеве четырех олдерменов и некоторых других персон, включая тех же самых леди. Они должны были привести с собой четырех рыцарей, которым король и королева доверяли совершенно, и провести здесь переговоры с членами магистрата в присутствии людей, и прийти к соглашению, что в город могут войти король, королева и принц в сопровождении всей знати со своими военачальниками, но без войска. Утром они стали выбирать этих четырех, и так люди успокоились, видя, что никто не вооружен, кроме самого мэра и шерифов, которых через весь город до ворот сопровождал внушительный отряд охраны, и никто не взял в руки оружие, кроме тех, кому было приказано, и они вели себя благоразумно…{96}

В конце концов переговоры провалились. Маргарита заслужила вечную благодарность уже тем, что не использовала свои шансы на успех, не напала на Лондон, решив не рисковать, а отошла на север. Потерпев поражение при Сент-Олбенсе, Уорик бежал на запад и в Барфорде (Bur-ford), что в Котсволдсе (Cotswolds), присоединился к графу Марчу, продвигавшемуся к Лондону после своей победы в Мортимер-Кроссе. Они продолжили свой поход вместе и вступили в Лондон 27 февраля, спустя десять дней после разгрома Уорика в Сент-Олбенсе. Большая Хроника Лондона (The Great Chronicle of London), написанная городским торговцем тканями Робертом Фабьяном, говорит об их отчаянности и о том, что они подвергали себя большой опасности.

И в следующий четверг графы Марч и Уорик с силой великой, но небогатой славными именами, вступили в город Лондон, граждане которого встретили их ликованием. И на следующее воскресенье упомянутый граф велел собрать своих людей на Сент-Джонс-Филде (St. John's Field), где перед войском перечислил деяния, в которых король Генрих был грешен, после чего он вопрошал народ, достоин ли король Генрих править дальше. На что люди неистово закричали: «Нет, нет». И после того, как он спросил, согласны ли они, чтобы королем стал граф Марч, они в один голос завопили: «Да, да!» После того как Палата общин согласилась с таким решением, нескольким офицерам было поручено оповестить о нем упомянутого графа Марча, остановившегося тогда у себя в замке под названием Бейнард (Baynard's Castle), за что тот поблагодарил Бога и их. И как мудрый принц он сказал им в подобающей манере, что считает себя недостойным занять столь ответственное место и по различным причинам не может взвалить на себя столь тяжкую ношу. Однако же наставленный архиепископом Кентерберийским и епископом Эксетерским, а равно и другими почтенными мужами, наконец уважил их просьбы… Тогда граф Марч, избранный и признанный быть королем, на следующий день с процессией отправился в приход Св. Павла, где пели Те Deum[57] со всей торжественностью. После окончания церемонии он был препровожден в Вестминстер с подобающей для короля пышностью и там в зале сел на королевский трон, держа в своей руке скипетр Святого Эдуарда. Так он восседал, а его лорды, духовные и светские, стояли перед ним, и зал был полон народа; вскоре всем было приказано замолчать, и воцарилась тишина; там было представлено законное право этого принца наследовать корону по двум причинам: во-первых, по праву и титулу своего отца, герцога Йорка, а во-вторых, из-за растрат короля Генриха, которые тот совершил вопреки указаниям Парламента, проведенного в Вестминстере в прошлый День всех Святых. Чтобы это утвердить, вновь спрашивали людей, согласны ли они иметь своим королем графа Марча. И все отвечали: «Да, да». После того как некоторые принесли ему присягу, он с процессией отправился в Вестминстерское аббатство и там расположился на хорах в специально установленном для королей месте, где сидел все время, пока пели Те Deum, после чего вознес молитвы у гробницы Св. Эдуарда, а затем по воде вернулся в собор Св. Павла и остановился во дворце епископа. И так во вторник, 4 марта, этот достойный принц вступил во владение королевством английским.{97}

Жизненно важное решение сделать Эдуарда королем было принято на встрече в замке Бейнард.

3 марта архиепископ Кентерберийский, епископы Солсбери (Бошан) и Эксетерский (а именно преподобный Джордж Невилл), Джон герцог Норфолк, Ричард, граф Уорик, лорд Фицуолтер (Fitzwalter), Уильям Герберт, лорд Феррерс из Чартли (Chartley) и многие другие держали совет в замке Бейнард, где они договорились и заключили, что Эдуард, герцог Йорк, должен теперь стать королем. И 4 марта упомянутый лорд Эдуард, герцог Йорк, с названными лордами срочно прибыл в Вестминстер, где был допущен к процессии. После того как объявили его права на престол, он завладел венцом и скипетром святого короля Эдуарда и сам провозгласил себя королем Эдуардом IV.{98}

Несмотря на пропаганду, которую сторонники Эдуарда развернули сразу после этих событий, Коппини на этот раз высказался предельно откровенно, когда несколько недель спустя написал правду Франческо Сфорце: «Несмотря на то, что ситуация в Англии пока еще не вполне устойчива, тем не менее в конечном счете у милорда Уорика все получилось, и он посадил на престол нового короля — сына герцога Йорка»{99}. Положение Эдуарда еще оставалось крайне уязвимым. Всевозможные фантастические слухи о событиях в Англии то и дело пересекали Канал. Просперо ди Камулио (Prospero di Camulio), посол Милана при французском дворе, передал многие из них на родину. Тем не менее нужно отдать ему должное: он был чрезвычайно скептически настроен к некоторым из наиболее неправдоподобных россказней. 15 марта он написал из Брюсселя:

Здесь говорят, что королева Англии дала яд королю после того, как тот отказался от престола в пользу своего сына. По крайней мере, он знал, как умереть, если не мог придумать, что можно еще сделать. Рассказывают, что королева объединится с герцогом Сомерсетом. Однако к этим слухам я не питаю особого доверия. Море, разделяющее нас и Англию, в эти дни было бурным, и после десятого суда не ходили.{100}

Двенадцать дней спустя в письме домой он дал собственную оценку обстановки в Англии. Несмотря на наличие в этом письме некоторых неточных сведений, оно было достаточно проницательным.

Я также написал, как жители Лондона, предводители народа этого острова, вместе с некоторыми другими лордами, охваченные негодованием, поставили нового короля, Эдуарда, сына герцога Йорка, известного как милорд Марч. По дошедшим до нас сведениям, он был выбран новым правителем государства, как они утверждают, единодушно, принцами и населением Лондона. В последних письмах они говорят, что Его Светлость принял королевский скипетр и жезл, и были выполнены все другие церемонии вхождения в верховную власть, кроме помазания и коронования[58], которые они отложили до тех пор, пока не будет низложен прежний король и пока на острове и в государстве не воцарятся мир и спокойствие, и среди прочего Эдуард потребовал мести за смерть своего отца и многих рыцарей и лордов, убитых недавно[59].

Как они говорят, граф Уорик только что покинул Лондон с двенадцатью или тринадцатью тысячами человек для встречи нового короля Эдуарда, собиравшего по стране большое войско для битвы с королем и королевой: некоторые утверждают, что он сам так решил, некоторые — что был вынужден. Как обычно бывает при обсуждении многих жизненно важных дел, мнения разнятся в зависимости от пристрастий людей. Те, кто поддерживает притязания Эдуарда и Уорика, говорят, что у Эдуарда больше шансов на успех из-за того, что у него на острове и в Ирландии обширные поместья, и из-за того, что королева жестоко и несправедливо относится к нему, равно как и благодаря поддержке Уорика и жителей Лондона, которые полностью склоняются к партии нового короля и Уорика; и поскольку Лондон — богатейший город всего христианского мира, это чрезвычайно увеличивает их возможности. Кроме того, нужно учитывать и благоприятное мнение относительно доброго нрава и выдерженности Эдуарда и Уорика. Другие, напротив, говорят, что королева чрезвычайно благоразумна и правильно делает, оставаясь в обороне, поскольку, как они утверждают, она заставит обстоятельства играть себе на руку и разобьет в пух и прах нападающих, которые, почувствовав себя вставшими не на ту дорогу, легко перебегут на сторону соперников, что так присуще самой человеческой природе; ведь если человек действует не по принуждению, он никогда не позволит себе зайти так далеко, чтобы потом невозможно было вернуться. Но, однако, возможно, как я уже сообщал прежде Вашему превосходительству, Йорк, будучи человеком весьма горячим, находился уже в нескольких шагах от своей цели, и перед ним встала необходимость безотлагательно действовать так или иначе.{101}

После своей светской коронации в Вестминстерском зале Эдуард отправился в погоню за отступающей армией сторонников Ланкастера, побежденного им в самом крупном и самом кровавом сражении Войны Роз — битве при Тоутоне в Вербное воскресенье в 1461 г. Джордж Невилл, епископ Эксетерский и брат графа Уорика, описал это преследование и сам бой в письме, посланном Коппини.

Король, отважный герцог Норфолк, мой вышеупомянутый брат, и мой дядя, лорд Фоконберж (Faucomberge), ехавшие разными дорогами, в конце концов встретились и объединили свои армии в окрестностях Йорка. Они перестроили и выставили порознь свои войска против неприятеля близ города под названием Феррибридж (Ferrybridge); приблизительно в шестнадцати милях от него наши враги были обращены в бегство и разбиты. Наши противники сломали мост, что воспрепятствовало нашему продвижению, и основательно укрепились на противоположном берегу, так что наши люди смогли перебраться на ту сторону лишь по узкой дорожке, которую они сделали себе после разрушения моста. Но наши воины проложили себе путь мечами, и много народу полегло с обеих сторон. Наконец враг стал поспешно отступать, и очень многие из них были убиты во время бегства.

В тот день была великая битва, которая началась с первыми лучами солнца и продолжалась до десятого часа ночи, столь большим было упорство и отвага людей, забывших про страх смерти. Многие из бежавших врагов утонули в реке около города Тадкастер (Tadcaster), в восьми милях от Йорка, потому что сами же сломали мост с целью отрезать нам путь, чтобы никто не смог пройти. Большая же часть оставшихся из тех, кому удалось уйти и кто собрался в упомянутом городе, были убиты, и территория в шесть миль длиной и три-четыре фарлонги шириной повсюду была покрыта множеством мертвых тел. В этом сражении пали одиннадцать вражеских лордов, включая графа Девона, графа Нортумберленда, лордов Кнорда (Chnord) и Невилла и некоторых рыцарей; и, как мы слышали от заслуживающих доверия людей, приблизительно 28 000 человек погибли с обеих сторон. О вы, сильные мира сего, даже если у вас не было никакого сострадания к французам, неужели в ваших сердцах не зажглась хоть искра жалости к собственному несчастному племени, когда вы проливали кровь лучших и достойнейших людей на полях сражений гражданской войны?!

Если бы какой-нибудь способный и многоопытный капитан повел войска против турок, врагов христианского мира, это было бы большим ударом[60] и несчастьем. Но сказать по правде, вследствие этих гражданских разногласий наше богатство начинает таять, и мы сами обильно поливаем собственной кровью свою землю, в то время как мы не желали помочь людьми и деньгами армии Его Святейшества против неверных турок, несмотря на все просьбы Его Святейшества и Его Преподобия. Но границы письма не позволяют мне высказать свое мнение обо всех этих вещах.

Позвольте нам теперь вернуться к нашей марионетке, которая вместе с вышеупомянутой Маргаритой, своим сыном, герцогом Сомерсетом и некоторыми другими нашла убежище в новом замке[61] приблизительно в шестидесяти милях к северу от Йорка. Из двух писем, присланных сюда двумя разными людьми, мы услышали, что они были захвачены несколькими рыцарями той стороны из числа наших друзей. Я не могу, однако, утверждать этого, поскольку сам не вполне уверен[62], но я не думаю, что они уйдут отсюда так легко, как им хотелось бы. Я предпочел бы, чтобы Ваша Светлость услышала от других, а не от меня о поведении в сем сражении короля, отважного герцога Норфолка, моего брата и моего дяди, боровшихся мужественно, и о том, как они предводительствовали войсками, ободряли и вдохновляли их, что придавало тем силы.

Наш король Эдуард в прошедший день марта мирно ввел свои войска в Йорк. Мой брат, лорд Монтегю (Montacute), остававшийся в городе во время бегства врагов, с милордом Барнесом (Barnes)[63] пошли к королю просить прощения за граждан.

Полагают, что король пробудет здесь несколько дней для улучшения положения дел в этих местах. И недавно я получил распоряжение Его Величества явиться к нему немедленно. После пучины горя и страданий, наверное, мы заслужили, чтобы на нашей земле воцарились спокойствие и мир, и, я надеюсь, что ненастья сменит ясное небо, и после стольких кораблекрушений мы пристанем к желанному приюту.{102}

Многие иностранцы, оказавшиеся свидетелями этих событий, в своих письмах домой описали свои впечатления. Один неизвестный корреспондент писал из Лондона Пигелло Портинари (Pigello Portinari) 14 апреля:

Та сторона фактически разрушена, и король Эдуард стал хозяином и правителем целого государства. Мне не хватает слов описать, насколько народ обожает и чтит его, как будто он их Бог. Все королевство торжествует по этому случаю, который кажется ниспосланным свыше. Пока он производит впечатление справедливого принца, имеющего намерение исправить и организовать дела иначе, чем это делалось до сих пор, так что все тешат себя надеждами на будущее благоденствие.{103}

Просперо ди Камулио, давший свою оценку событиям четыре дня спустя, был настроен гораздо менее благосклонно.

Добрую славу Эдуард и Уорик заслужили благодаря своему успешному командованию, и их огромная популярность обязана их многочисленным победам…

…Я думаю, что обязан сделать следующие замечания:

Во-первых, если король и королева Англии с другими беглецами, упомянутыми выше, не пойманы, то кажется вполне вероятным, что в свое время нужно ожидать возникновения новых беспорядков; к тому же еще не отбили охоту у народа наводить смуту, значит, покуда буря продолжает бушевать одинаково как над их собственными головами, так и над головами принцев; чем меньше власть предержащих, тем людям лучше, и они думают, что сейчас находятся ближе к свободе, к которой, как я слышал, население Лондона очень стремится.

Если же беглецы будут схвачены, тогда это королевство, где будут править король Эдуард и граф Уорик, можно будет рассматривать как прочное и спокойное и затем, поскольку они хорошо расположены к дофину и герцогу Бургундии, кажется вполне вероятным, что из-за тех непредсказуемых вещей, которые король Франции сделал герцогу Бургундскому, равно как и из уважения к дофину, полагающему, что так больше не может продолжаться, они будут преследовать планы пойти во Францию[64], особенно, если дофину не удастся договориться с королем Франции…

…Я обратил внимание на то, что герцог Бургундский проявляет к Англии особый интерес. Он одновременно был в хороших отношениях с графом Уориком и поддерживал контакты своего сына с королевой Англии так, чтобы при любом повороте дел Англия сохранила дружбу с Бургундским домом…

…Мы постоянно получаем новости относительно английских дел. Два дня назад сюда прибыли письма от почтенных английских купцов, и также через Кале дошло сообщение, подтверждающие, что король Генрих, королева, принц Уэльский, их сын, герцог Сомерсет, лорд Рус, его брат[65], и герцог Эксетер схвачены, и герцога Сомерсета вместе с братом немедленно казнили. Когда та же самая судьба нависла над герцогом Эксетером, туда прибыл приказ освободить его, и, как говорят, ему удалось избежать наказания благодаря родственным узам с королем Эдуардом, на чьей сестре женат. Однако, поскольку он жестокий и свирепый, думается, они уготовят-таки ему смерть, но более благородную. Я пока не буду об этом писать, чтобы посмотреть, подтвердятся ли мои предположения[66]; если все обстоит именно так, то вскоре король Эдуард и Уорик припомнят все обиды побежденным королю Генриху и королеве; а тот, кто, казалось, уже имел мир у своих ног, явит собою замечательный пример того, что благоразумные люди, оправдывая человеческие ошибки, называют Судьбой.

И любой, кто станет оплакивать несчастливую долю этой королевы и останки тех убитых и осуждать жестокость страны и победителей, должен, без сомнения, как мне кажется, молиться Богу за души павших не меньше, чем за живых.

Относительно будущего этой страны существует множество разнообразных мнений у тех, кто наблюдает за ней, лишившейся столь многих своих принцев, из которых остались только двое. Оба они благодаря своему благоразумию, доброму нраву и храбрости преодолели все гонения и выдержали все, что выпало на их долю. Однако, поскольку распутывание столь сложных узлов не является моей слабостью, я буду наблюдать за событиями, чтобы исправно держать в курсе всего происходящего Ваше Превосходительство.{104}

Глава III. ЭДУАРД ЙОРК И УОРИК, «ДЕЛАТЕЛЬ КОРОЛЕЙ»

Просперо ди Камулио не был одинок в своих сомнениях относительно будущего нового короля. В мае 1461 г. даже Коппини отметил, что «теперь, когда их положение стало слишком ненадежным»{105}, Эдуард и Уорик стали нуждаться в совете и поддержке. 2 июня Камулио в письме домой дал оценку перспективам французского вторжения:

Войско из 20 000 французов, покинув Нормандию, отправилось в Англию. Говорят, что услуги и содержание 5000 из них оплатил граф Мэнский. Также ходят слухи, что они выбрали дорогу мимо острова в Бристольском заливе, чтобы поднять людей из Уэльса, которые, как считается, любят королеву. Однако Бристоль — хорошо защищенный город, и любым судам, не считая совсем крохотных, нелегко будет пройти отсюда к Шотландии вдоль острова из-за отлива, который длится шесть часов. Поэтому кажется, что они не смогут добраться до Шотландии таким путем. Уорик, как считают, имеет недостаточно большой флот, чтобы дать сражение французам в открытом море, посему он просто постарается не допустить их высадки на острове и будет охранять Дуврский пролив на участке между Дувром и Кале, который составляет восемнадцать миль.

Здесь опасаются, что благодаря покровительству шотландцев и столь значительной поддержке французов та сторона сможет напасть и завязать сражение. Если так действительно произойдет, то, без сомнения, сюда будет вовлечена остальная часть общества и все королевство английское. В любом случае, король Эдуард и Уорик, имея в своей власти весь остров и королевство, предпринимают необходимые в этой ситуации меры предосторожности. Король Эдуард в настоящее время идет к Лондону, как мне кажется, чтобы предпринять определенные шаги для объединения королевства и усилить свои позиции перед лицом возможной угрозы. Воистину, достойнейший из лордов, эти англичане не получат спокойного правления, пока не найдут подходящего лидера, каковыми и являются король Эдуард и граф Уорик…{106}

Заседание парламента, отложенное в июне из-за опасности нападения с севера шотландцев, состоялось наконец 4 ноября. После того как спикер, сэр Джон Стренджвейс (Strangeways), родственник Невиллов, выступил со льстивой речью, восхвалявшей личную красоту Эдуарда и недавнее «избавление и спасение» им своих подданных, король и его советники под видом парламентского акта[67], декларирующего его право на трон, выпустили злобный пропагандистский памфлет. Акт не оправдывал притязаний семейства Йорков. Он просто делал невозможным дальнейшее обсуждение этого вопроса. Эдуард потребовал признать себя наследником, решив наконец реализовать долго игнорируемые права своего семейства, следуя завету герцога Йорка, гласящего, что даже если право пока почивает и безмолвствует, все же оно не зачахло и не канет в лету. В акте говорилось следующее:

Генрих, последний граф Дерби, сын упомянутого Джона Гонта… безрассудно, вопреки правосудию и справедливости, предав веру и нарушив свой вассальный долг, силой и оружием развязал войну во Флитшире в Уэльсе против упомянутого короля Ричарда, жестоко взял его в плен и заточил в тюрьму в Лондонском Тауэре; и лишил находящегося в тюрьме короля Ричарда королевской власти, положения, достоинства, привилегий, имущества и названного королевства; и захватил корону и титул короля и повелителя этого государства и всех владений его; и, не удовольствовавшись даже этим, он замыслил еще большую гнусность, пугающую своей жестокостью, подлостью и злодейством: короля нашего Ричарда, помазанного на царство, коронованного и благословенного, и господина своего, и самого высокородного лорда на этой земле, он с предельной свирепостью и мучениями предал лютой, отвратительной и страдальческой смерти против всех законов Божьих и человеческих и клятвы верности; скорбные предсмертные стенания каждого христианина, обращенные к небесам, не забыты и на земле, особенно в королевстве английском именно потому, что оно терпело натиск невыносимого преследования, наказаний и несчастий, подобных которым не знало ни одно христианское государство; ничего подобного не может припомнить ни один человек и ни одна старинная хроника.

Тогда здравствовал названный Эдмунд Мортимер, граф Марч, сын и наследник названного Роджера, сын и наследник названной Филиппы, дочери и наследницы названного Лайонела, третьего сына названного короля Эдуарда III. Этот Эдмунд после смерти упомянутого короля Ричарда в соответствии с законом, традицией и совестью должен был наследовать право на корону и королевство. И ныне права сии принадлежат нашему названному господину и верховному лорду королю Эдуарду IV как кузену и наследнику названного короля Ричарда, согласно вышеупомянутому порядку. Наш названный господин и верховный лорд король Эдуард Четвертый, опираясь на свои права на эту корону и королевство, после смерти упомянутого истинно благородного и прославленного принца герцога Ричарда Йорка, его отца, от имени Иисуса, которому так было угодно, в четвертый день прошлого месяца марта взял на себя долг перед государством Английским, и получил высокое положение короля со всеми поместьями, имуществом, привилегиями, и достиг высочайшего величия и власти.

И в тот же самый день был низложен Генрих, недавно называвшийся королем Генрихом Шестым, сын Генриха, сына упомянутого Генриха, последнего графа Дерби, сына упомянутого Джона Гонта, по причине того, что он и предки его захватили трон и незаконно правили этим государством Английским и землями его; а также в стремлении к благополучию и объединению всех своих подданных и вассалов, трепетно желавших, чтобы был лишен короны и могущества неправедно достигший верховной власти узурпатор, во времена царствования которого не было ни мира, ни правосудия, ни хорошего управления, ни благоразумия, ни добродетели, но были смуты, междоусобицы и беды, бесчинства, потоки невинной крови, попрание законов, несправедливость, бунты, вымогательства, убийства, насилие и порок царили в благородном государстве Английском…{107}

Теперь победившие йоркисты по закону «О парламентском осуждении виновного в государственной измене» (Act of Attainder) наложили штрафы на сто тринадцать человек из числа своих противников. Сэр Джон Скудмор (Scudamore), один из прежних сторонников Генриха VI, позже утверждал, что некоторые из приверженцев нового правительства доверились клятвенным обещаниям, данным от имени новой власти. Скудмор, если верить его собственному рассказу, был обманут и обворован этим самым парламентом.

…[Сэр Джон Скудмор] в начале блистательного царствования нашего верховного лорда короля, который ныне правит нами, как и до того, имел под своей опекой и управлением замок Пембрук (Pembroke) в Южном Уэльсе. Как только он узнал, что наш названный верховный лорд король вступил на трон этого государства, тот самый Джон, пребывавший тогда в вышеупомянутом замке, обратился к посредничеству неких лордов, состоявших при высочайшей персоне, чтобы те порекомендовали и представили его королю как истинного и преданного вассала, и заявил, что готов сдать замок мирно и без сопротивления. И вскоре Его Королевскому Высочеству было угодно передать власть и полномочия лордам Феррерсу и Герберту, чтобы те приняли упомянутый замок во славу и пользу короля.

И вслед за этим те самые лорды прибыли в упомянутый замок, и как только названный Джон Скудмор, правивший в том замке[68], узнал, что сии лорды явились туда, имея вышеупомянутые полномочия, сообразно своему вассальному долгу и преданности сдал им замок во славу и пользу короля после обещания, данного упомянутыми лордами упомянутому Джону, что ему сохранят жизнь, поместья и имущество его. И сверх того, упомянутые лорды поклялись упомянутому Джону от имени короля, что он получит еще лучшие владения за то, что поступил столь достойно и преданно, а король не обделит его милостью своей, о чем они готовы дать письменное свидетельство, скрепив печатью упомянутого лорда Герберта. Они убедили его, что лорд Герберт имеет такие полномочия, чтобы принять этот замок на имя короля, как предписывало упомянутое письмо; и тогда этот Джон был приведен к присяге как истинный вассал короля.

Но, несмотря на это, на первом Парламенте нашего названного верховного лорда короля, состоявшегося в Вестминстере в 4-й день ноября, в первый год его правления, вскоре после сдачи упомянутого замка, благодаря злобным проискам имя упомянутого Джона было внесено в общий билль о лишении прав за государственную измену: и когда Палате общин этого Парламента было представлено упомянутое обещание и постановление, имя этого Джона было вычеркнуто из билля, а затем лордами, духовными и светскими, в упомянутом Парламенте был рассмотрен специальный законопроекте лишении прав упомянутого Джона. Перед ними были обнародованы упомянутое постановление и обещание, где фигурировали упомянутые лорды Феррерс и Герберт, являясь гарантами того, что все это правда. Посему упомянутый билль тогда был отклонен и отвергнут. Тем не менее в самом конце упомянутого Парламента, после того, как некоторые лорды и рыцари графств отбыли, непостижимым образом благодаря чьим-то тайным козням билль, подписанный королем, был доставлен в Палату общин; к нему прилагалось указание, что этот самый Парламент должен принять постановление о необходимости сохранения жизни и имущества упомянутого Джона, но не его поместий…{108}

Спокойное правление Эдуарда продолжалось недолго. В начале 1462 г. был раскрыт заговор графа Оксфордского. Хотя этот заговор действительно имел место, слухи сильно преувеличили его опасность. Франческо Делла Торре (Francesco Delia Torre), доверенное лицо Эдуарда и Уорика, посланный ими к Коппини, написал, находясь в Брюгге, следующий отчет:

Ваше Высокопреосвященство, король и все эти лорды держали меня до 24 февраля, постоянно говоря, что я должен остаться еще на день, и еще, и я все никак не мог получить возможность прибыть к Вашей Светлости, как обещал, что меня весьма огорчало. В тот день король намеревался идти в Нортумберленд, желая либо договориться с шотландцами о мире, либо начать войну. Милорд Уорик, двадцать второго того же самого месяца, отправился в Сэндвич и снарядил для похода много кораблей, и вывел их из гавани. Сделав это, он возвратился в Лондон, а пятого числа сего месяца уехал отсюда и двинулся вслед за королем. Некоторые говорят, что шотландцы собираются прийти сюда и развязать войну, но я едва верю этому, потому что шотландские послы оставлены здесь с различными поручениями, как я уже уведомлял Ваше Преподобие.

За одиннадцать дней до отъезда короля они обнаружили большой заговор, предводительствовал которым граф Оксфордский. И он, и его старший сын, и много других рыцарей и эсквайров лишились своих голов. Прежде чем король уехал, измена была обнаружена способом quidquid fortassis dicatur. Упомянутый граф с его сообщниками послали письма королю Генриху и королеве в Шотландию со своим слугой, который, будучи сторонником Йорка, показал их королю Эдуарду; их прочитали, скопировали и затем, запечатав снова, отправили с тем же самым посыльным королю Генриху, взяв с гонца обещание, что он возвратится с ответом. Он так все и сделал, сохраняя это в тайне. После того как прочитали ответ, граф Вустер, констебль Англии, был послан арестовать названного графа и других.

Их план был следующим: следовать за королем на север, притворившись его верными слугами, и, поскольку Его Величество не собирался брать с собой более тысячи всадников, а их было бы около двух тысяч, то в определенный момент одновременно с врагом они должны были бы напасть на короля и убить его и всех его сторонников. Тем временем герцог Сомерсет, который и поныне находится в Брюгге, должен был напасть на Англию, равно как и король Генрих собирался прийти с шотландцами, и граф Пембрук из Бретани. Некоторые священники тоже были взяты за то, что, как говорят, они прикрепили к дверям церквей воззвания, в которых утверждалось, что святейший папа римский отменил все, что Ваша Светлость сделал в этом королевстве, и якобы он дал полное прощение всем тем, кто будет с королем Генрихом, и отлучил от церкви приверженцев нашего короля. Я полагаю, что они будут наказаны, как того заслуживают[69].{109}

В окружении Пастонов ходили даже более тревожные слухи. Как-то в феврале 1462 г. Томас Хоуэс (Howes) писал Джону Пастону:

Также, сэр, мне было сообщено под строжайшим секретом, что сила великая, числом 120 000 человек готова прибыть сюда сразу с трех сторон под предводительством короля Гарри и королевы, и герцога Сомерсета и других; и если им посчастливится с ветром и погодой, они должны вскоре на Сретение Господне появиться здесь. От Трента к окрестностям Лондона одна их часть дойдет, вероятно, вскоре после Сретения, другая часть пойдет из Уэльса, и третья из Джерси и Гернси. Вы хорошо сделали, что сообщили об этом милорду Уорику, потому что он может поговорить с королем, чтобы дать достойный отпор их злонамеренным планам…{110}

Заговор был подавлен, а Оксфорд казнен. Но на этом неприятности Эдуарда не завершились. События уже показали, что Война Роз была отнюдь не только внутренним делом. В течение последующих семнадцати лет политика Северо-Западной Европы вращалась вокруг неопределенности во взаимоотношениях правителей Англии, Франции и Бургундии. Каждый был готов строить козни в делах другому всякий раз, когда это служило его собственным интересам.

В апреле 1462 г. Маргарита Анжуйская отправилась из Шотландии во Францию и вскоре, находясь в Булони, попыталась подкупить гарнизон Кале. Людовик XI в своих собственных целях решил поддержать ее, но через год вследствие изменившейся дипломатической ситуации потерял к этому всякий интерес. Однако он позволил Пьеру де Брезе, главному сенешалю Нормандии, повести в Англию небольшой отряд, но тот оказался чересчур мал, что сильно разочаровало обнадеженную было Маргариту. Одна из Лондонских хроник так описывает эту экспедицию:

В этом году на третий день ноября королева Маргарита повела войско из Франции в Шотландию; и так вступила на земли Англии и начала войну. Тогда король пошел к северу со множеством людей; и 13 ноября королева, услышав, что он движется сюда с великою силой, оставила свой лагерь и обратилась в бегство. И она сбежала на каравелле вместе со всем своим скарбом. По пути ее настигла сильная буря, и ей пришлось оставить каравеллу и пересесть в рыбацкую лодку, на которой она достигла берегов Бервика (Berwick); а корабль со всем добром потонул.

И в тот же самый день приблизительно четыреста французов, составлявших все ее войско, отправились к Бэмборо (Bamborough), где обнаружили, что из-за бури не могут уплыть. Тогда они сожгли свои корабли и пошли в сторону острова, где столкнулись с неким Менерсом (Maners), сквайром, и бастардом Огле, при которых было двести человек; те поубивали некоторых из этих французов, а оставшихся взяли в плен. И когда король узнал о бегстве Маргариты, то хотел преследовать ее и захватить в плен; но случилось так, что на него напала корь, из-за чего ему не удалось исполнить до конца задуманное. И на 12-й день, в Рождество, прибыли шотландцы, чтобы захватить замок Алнвик; но еще до их прихода гарнизон этого замка уже сдался королю. И одновременно замки Бамбург и Данстенбургтоже покорились королю. И герцог Сомерсет и сэр Ральф Перси сдали их на милость короля, который взял их под свое покровительство. И к Масленице король прибыл на юг.{111}

Джон Пастон-младший, служивший в королевской армии, 11 декабря 1462 г. из Ньюкасла-на-Тайне написал домой следующее письмо.

Истинно почитаемый брат, вверяю себя Вашим заботам. Соблаговолите узнать новость, которую сегодня мы здесь услышали: через семь дней шотландцы собираются вступить на земли Англии, чтобы спасти эти три замка — Алнвик, Данстенбург и Бамбург, — осаждаемые со вчерашнего дня. Под стенами Алнвика стоит милорд Кентский и лорд Скэйлз; осаду замка Данстенбург держат граф Вустер [и] сэр Ральф Грей; и у замка Бамбург находятся лорд Монтегю и лорд Огле, и другие различные лорды и джентльмены, которых я не знаю. И там у них достаточно артиллерии, привезенной из Ньюкасла и пригодной как для осады, так и для сражения на поле в случае, если там развяжется битва, чего, как я полагаю, не будет, поскольку шотландцы не держат своих обещаний. Милорд Уорик стоит под стенами замка Варкворт, в трех милях от Алнвика, и ежедневно ездит ко всем этим замкам для наблюдения за ходом осады. И если у них [у осаждающих] возникает необходимость в продовольствии или чем-либо другом, он своей властью готов им все обеспечить. Король повелел милорду Норфолку привезти продовольствие и артиллерию из Ньюкасла к Ворквортскому замку милорду Уорику.

…Король находится в Дареме (Durham), а милорд Норфолк — в Ньюкасле. Людей у нас достаточно. В случае, если мы здесь задержимся, я прошу Вас прислать мне денег, чтобы хватило к будущему Рождеству, поскольку может случиться, что ни я не получу разрешения на то, чтобы послать домой кого-нибудь из моих наемников, и никому другому не разрешат; а того, кто ускользнет тайно, если об этом дознаются, ждет суровое наказание. Веселитесь, пока еще можно, покуда не грозит никакая опасность.{112}

Успех на севере, как стало в конце концов ясно, был иллюзорным. Хроника Грегори описывает события конца 1463 г. и первых месяцев 1464 г.:

И затем вышеупомянутый Ральф Перси возвратился в Нортумберленда и стал охранять два из названных замков согласно назначению[70]. И названный сэр Гарри Бофорт[71], пребывая по-прежнему с королем, поехал с ним в Лондон. Король отнесся к нему настолько милостиво, что часто делил с ним свою кровать и несколько раз на охоте позволял ему ехать позади себя; это при том, что у короля было самое большее шесть лошадей, у людей герцога Сомерсета было три. Король искренне любил его, но, как выяснилось, герцог, прикрываясь сладкими речами, замышлял измену.

Упомянутый сэр Ральф Перси, войдя в крамольный сговор с французами, коварно сдал им замок Бэмборо из-за своего nolens volo. Что касается замка Алнвик, то все достойные ратные люди силой оружия вырвались оттуда и спасли сэра Пьера де Брезе наутро двенадцатого дня; те же, кто остался в замке, сдали его по требованию врагов и пр. И затем король Эдуард назначил сэра Джона Эстли (Astley), рыцаря, мужественно сражавшегося с иноземцами при Смитфилде (Smithfield), капитаном замка Алнвик, сменив им констебля сэра Ральфа Грея.

И через три или четыре месяца этот лживый рыцарь и предатель, сэр Ральф Грей, вероломно захватил упомянутого сэра Джона Эстли и передал его королеве Маргарите; и его отвезли в замок к лорду Ханджерфорду (Hungerford), который пребывал там вместе с французами; и так он отнял у короля, нашего верховного лорда, эти владения. И затем, когда король Гарри и королева прибыли к королю Шотландии, сэр Пьер де Брезе с восемьюдесятью тысячами шотландцев осадил замок Норхэм (Norham) и стоял там восемнадцать дней. И затем милорд Уорик и его брат лорд Монтегю поклялись освободить упомянутый замок Норхэм и так и сделали, и обратили короля Гарри и короля шотландцев в бегство. И королева Маргарита со всеми ее советниками и сэром Перисом де Бразилем вместе с французами сбежала по воде на четырех небольших суденышках; и они высадились в Слейсе во Фландрии, и, опасаясь войска милорда Уорика и брата его лорда Монтегю, которое шло за ними по пятам, они в спешке бросили отставшего от них короля Гарри и всех своих лошадей и доспехи. И после отступления сэра Периса Бразила со товарищи там остался лишь один мужественный человек, барабанщик, который решил встретиться с милордом Уориком: он стоял на холме со своим барабаном и трубой и барабанил и трубил так бодро, как только можно себе представить; и пока милорд не подъехал к нему, он не сдвинулся с места; и так он стал человеком милорда и до сих пор верно служит ему и его господину.

Тогда король Эдуард IV решил отправить армию в Шотландию как по суше, так и по воде, чтобы мятежники короля Гарри и королева Маргарита не смогли добраться морем. И король сделал графа Вустера капитаном. И затем он снарядил большой флот и большую армию на случай сражения на море или на суше. Но все было напрасно, и ни один из отрядов не достиг цели.

Также после уговоров король согласился отправиться в Йоркшир и его окрестности, чтобы узнать настроения людей на севере. И взял с собой герцога Сомерсета и двести хорошо вооруженных человек на добрых конях. И упомянутый герцог, Гарри Сомерсет, и его люди были поставлены охранять короля, поскольку король оказывал этому герцогу особое покровительство и очень доверял ему. Но охрана его была подобна злобным волкам, стерегущим ягненка; однако же пастухом был Всемогущий Бог.

И когда король отбыл из Лондона, он направил свой путь к Нортгемптону и прибыл туда в день Апостола Святого Иакова, и лживый герцог был с ним. И люди Нортгемптона из соседнего графства видели, что этот вероломный герцог и предатель был так близок к королю и служил его охраной. Горожане выступили против того лицемерного предателя — герцога Сомерсета — и хотели убить его прямо во дворце короля. И с большим трудом в тот раз королю удалось своими мудрыми речами спасти ему жизнь, к моему искреннему прискорбию, потому что впоследствии из-за этого погибло множество народа, о чем Вы еще услышите.

И затем король тайно отослал этого вероломного герцога Сомерсета в свой собственный замок, чтобы обезопасить его жизнь, а людей герцога отправил охранять город Ньюкасл, выплатив им сполна достойное жалованье. И король заботливо пожаловал жителям Нортгемптона бочку вина, чтобы они пили и веселились. И те с радостью выпили вино на рыночной площади. Осмелюсь сказать, что никогда доселе в тавернах не набивалось столько народа, как тогда, поскольку у них в изобилии водились куски чистого серебра. Некоторым разливали вино в чаши, некоторым — в котелки, некоторым — в кубки, некоторым — в кастрюли и некоторым — в блюда. Вот сколько денег у них было в то время…

И в тот же самый год в канун Рождества этот коварный герцог Сомерсет, без какого бы то ни было разрешения короля, выехал из Уэльса со своей свитой к Ньюкаслу, и он, и его люди были движимы идеей сдать упомянутый Ньюкасл. И на пути туда его выследили и чуть не схватили близ Дарема в его собственной кровати. Но ему удалось убежать в рубашке и босиком, а взяли двух из его людей, при которых была его шкатулка и доспехи. И когда его люди узнали, что он бежал, а его обман раскрыт, они, как настоящие предатели, скрылись из Ньюкасла, и некоторые из них были схвачены и казнены за их подлые деяния и пр.

И так король, наш верховный лорд Эдуард IV узнал о грязных намерениях этого лживого герцога Гарри Сомерсета. Король послал большой отряд своих царедворцев охранять город Ньюкасл и сделал лорда Скроупа из Болтона капитаном города; и они надежно охраняли его всю зиму. И к следующей Пасхе шотландцы запросили мира у нашего верховного лорда короля. И король назначил уполномоченных для встречи с шотландцами[72]…

Местом переговоров был выбран Йорк. И договориться о мире с шотландцами должен был милорд Монтегю, поскольку он был губернатором Шотландской марки. Милорд Монтегю отправился в сторону Ньюкасла. И на его пути, недалеко от Ньюкасла, в лесу, была подготовлена засада лицемерным герцогом Гарри Сомерсетом и Перси со товарищи, к которым также примкнул подлый предатель сэр Хэмфри Невилл с 80 копьеносцами и лучниками. И они должны были внезапно напасть на лорда Монтегю и убить его, но во благодарение Богу их измена была раскрыта.

И затем лорд Монтегю поехал другим путем, собрал большой отряд, приехал в Ньюкасл и далее продолжил свой путь в Норхэм. И по дороге ему повстречались коварный герцог Сомерсет, сэр Ральф Перси, лорд Ханджерфорд и лорд Рус со всей их компанией, числом вооруженных до зубов 5000 человек[73]. Это случилось в День Святого Марка; и в тот самый день был убит сэр Ральф Перси. И увидев его мертвым, вся та сторона пришла в уныние и пустилась в упреки. И каждый человек покидал это место с тяжелым сердцем. И затем милорд Монтегю поскакал в Норхэм, где представил шотландцам лордов — специальных посланцев короля. И там был заключен мир с Шотландией на пятнадцатилетний срок. И шотландцы должны были быть верны этому договору все это время, однако им трудно верить, ведь они всегда были очень хитры и вероломны.

И затем 14 мая милорд Монтегю поехал из Ньюкасла в Хексхэм (Hexham). И там он схватил того лживого герцога Гарри Бофорта Сомерсета, лорда Руса, лорда Ханджерфорда, сэра Филиппа Вентворта (Wentworth), сэра Томаса Финдерна (Findern) и многих других; смотрите, сколь мужественный человек этот добрый граф Монтегю, поскольку он не попался в хитрые сети этих изменников, но взял в плен многих из них и многих поубивал во время того похода…

И в том же самом месяце около Ньюкасла в угольной шахте был захвачен Тейлбойс (Tailbois)[74], и при нем было много денег, и золота и серебра, которые он собирался передать королю Гарри. И если бы они достались Гарри, недавнему королю Англии, то это принесло бы много горя, поскольку у него было в достатке оружия и пушек, но люди не пошли бы за ним без вознаграждения. И они ежедневно и ежечасно ждали денег, которые этот Тейлбойс должен был послать или привезти им; эта сумма составляла 3000 марок. А люди, сопровождавшие лорда Монтегю, были измождены и страдали от ран и болезней, и многие из них не выдержали этого долгого и тяжелого перехода. Он поделил эти деньги среди своих людей, что было для них словно целебным бальзамом. И на следующий день Тейлбойс сложил свою голову на плахе в Ньюкасле.{113}

Эдуард во время своего похода на север тайно женился на Елизавете Вудвилл, вдове сторонника Ланкастеров сэра Джона Грея из Гроуби (Groby) и дочери сэра Ричарда Вудвилла, лорда Риверса, и Жаккетты (Jacquetta) Люксембургской, вдовствующей герцогини Бедфорд. Фабьян, лондонский торговец тканями, многими годами позже записал эту историю.

В первый день мая, находясь в этом походе, король Эдуард тайно вступил в брак с Елизаветой, бывшей женой сэра Джона Грея, рыцаря, который был убит в битве при Тоутоне или Йорке; эта свадьба состоялась рано утром в городе под названием Графтон (Grafton), близ Стоуни Стредфорда (Stony Stratford). На церемонии кроме жениха с невестой были лишь герцогиня Бедфордская, ее мать, священник, две фрейлины и юноша, прислуживавший священнику. После чего король отправился в опочивальню, где провел около трех или четырех часов, а затем вернулся в Стоуни Стредфорд, изобразив, что все это время провел на охоте, и там снова лег спать.

И через день или два он послал в Графтон лорду Риверсу, отцу своей жены, предупреждение о своем намерении приехать и остановиться у того на некоторое время. Принятый со всеми почестями и уважением, он гостил там четыре дня. В это время его жену приводили к нему в опочивальню в такой строжайшей секретности, что почти никто, кроме ее матери, не был посвящен в эту тайну. И так этот брак год держался в секрете, пока необходимость не заставила короля открыться[75].{114}

О браке было объявлено в сентябре на королевском совете в Рединге. Уорик, который вел переговоры о возможности брака Эдуарда с француженкой, был оскорблен тем, что из-за женитьбы короля потерял свою репутацию за границей. Возвышение семейства новой королевы, вполне естественное, но слишком поспешное, стало все более и более отдалять его от короля — возвышение и его политические последствия ни в коем случае не были столь внушительными, как настаивают некоторые историки, и Уорик в течение долгого времени скрывал свой гнев. Свою точку зрения на эти события подробно описывает один из приверженцев Уорика в небольшой анонимной хронике, прежде приписывавшейся Уильяму Вустеру.

…И в День Святого Михаила в Рединге упомянутая леди Елизавета была допущена в часовню местного аббатства, ведомая герцогом Кларенсом и графом Уориком и почитаемая как королева лордами и всеми людьми…

В том же месяце [в октябре 1464 г.] в Рединге состоялась свадьба лорда Малтраверса (Maltravers), сына и наследника графа Арундела (Arundel), и Маргариты, сестры королевы Елизаветы.

…В январе [1465 г.] Екатерина, герцогиня Норфолкская, стройная девушка лет восьмидесяти[76], была выдана замуж за Джона Вудвилла, брата королевы, двадцати лет от роду: дьявольский брак…

…Король вынудил Генриха, герцога Бэкингема, жениться на сестре королевы Елизаветы, к неудовольствию графа Уорика. И сын и наследник графа Эссекса женился […пробел в рукописи…] на другой сестре королевы. И Грей Ратин (Ruthyn), сын и наследник графа Кентского, женился на еще одной сестре королевы.

В марте [1466 г.] лорд король на своем тайном совете в Вестминстере освободил Уолтера Блаунта (Blount), лорда Маунтджоя (Mountjoy), от службы казначеем Англии и поставил на его место Ричарда, лорда Риверса, вызвав этим скрытую досаду графа Уорика и магнатов Англии.

Король отмечал Троицу в Виндзоре, где в честь королевы он сделал лорда Риверса графом Риверсом, к неудовольствию целого королевства (communis regni).

В сентябре [1466 г.] в Виндзоре был устроен брак между сыном и наследником лорда Герберта и Марией, сестрой королевы Елизаветы, и между молодым лордом Лайлом (Lisle) и дочерью лорда Герберта. И лорд король посвятил в рыцари наследника Герберта и сделал его лордом Данстером (Dunster), к тайному неудовольствию графа Уорика и магнатов земли.

…В октябре [1466 г.] в Гринвиче король устроил брак Томаса Грея, рыцаря, сына королевы, и леди Анны, наследницы герцога Эксетерско-го, племянницы короля, к большому, но тщательно скрываемому разочарованию графа Уорика, который был недоволен, поскольку существовала предварительная договоренность о браке названной леди Анны с сыном графа Нортумберленда, брата графа Уорика, и королева уже заплатила упомянутой герцогине 4000 марок приданого{115}…{116}

После поражения на севере в 1463 г. Маргарита Анжуйская, узнав о готовящейся в Сент-Омере дипломатической конференции Англии, Франции и Бургундии, сильно забеспокоилась. В надежде помешать заключению какого бы то ни было соглашения она отправилась к Бургундскому двору. Жорж Шателен (Georges Chastellain), официальный историограф герцога Бургундии, описал ее прибытие.

Когда после бесславного отступления шотландцев от Реля (Rel)[77], навлекшего позор на французов, бывших тогда на стороне короля Генриха, и из-за трусости и обмана упомянутых шотландцев они потеряли последнюю надежду на помощь и успокоение в этом суетном мире, и им не оставалось ничего другого, как бежать и искать приюта в каком-нибудь другом королевстве или земле, королева в надежде на лучшую долю, вынуждаемая как необходимостью, так и своими секретными планами вспомнила, что она — дочь короля Сицилии, племянница короля Франции, а ее муж — его племянник, и ее благородная кровь и искренняя любовь помогли ей в ее решимости пересечь море, рискуя погибнуть ради него [Генриха VI].

И, находясь в уверенности, что ее муж, король Генрих, еще некоторое время будет находиться в достаточно безопасном месте, она взяла с собой своего сына Эдуарда, принца Уэльского, и по совету и с согласия отважного рыцаря, сэра Пьера де Брезе, ее сторонника, сопровождавшего ее, отправилась на корабле через море в надежде пристать в первом же подходящем порту, чтобы найти там приют. Она намеревалась не только навестить своих родственников и друзей во Франции, но и посетить земли герцога Бургундского.

Итак, в конце июля легкий бриз доставил ее вместе с немногочисленной свитой к побережью недалеко от города Слейса. Ее прибытие в порт вызвало немалое удивление, ведь каждому было доподлинно известно, что во дни ее процветания она была смертельным врагом герцога, и во всей Англии было не сыскать более зложелательного ему человека — и в поступках, и в помыслах своих. Потому с уст многих срывались слова недовольства, и повсюду ходили злобные толки касательно причины ее неудачи. Поскольку [она] прибыла туда обездоленной и одинокой и всеми заброшенной, у нее не было более ни имени, ни денег, ни имущества, ни драгоценностей — ничего, подо что можно было бы получить залог. У нее был лишь сын; никаких королевских одежд, ни состояния (estate)[78] и никаких украшений, приличествующих королеве. Она была одета в одно-единственное платье, которое даже не имела возможности сменить. Пожиток у нее было не больше, чем у любой из семи женщин, составлявших всю ее свиту; их одежды были подобны одеянию их хозяйки, прежде одной из самых роскошных женщин мира, а ныне самой обездоленной; и, наконец, даже на хлеб ей неоткуда было взять денег, кроме как из кошелька благорасположенного к ней ее рыцаря, сэра Пьера де Брезе, который сам пребывал в чрезвычайной бедности, поскольку он все потратил на ее содержание и на ведение войны против ее врагов, при этом ничего не оставив себе; как он рассказывал мне, он израсходовал около 50 000 крон своих личных денег.

Тяжело было видеть эту высокородную принцессу развенчанной и униженной, оказавшейся перед лицом стольких опасностей, перед угрозой голодной смерти и лишений, которую жизнь заставила обратиться к милосердию того, кто, как известно, во всем мире был наиболее враждебно и злобно настроен к ней. Тем не менее, надеясь своими извинениями добиться для себя снисходительности и полагая, что ее прирожденное благородство и отчаянное мужество вызовут сострадание к ней и ее печальной судьбе, она не побоялась безотлагательно отправиться прямо к нему…

…Когда герцог узнал об этом ее намерении и что он никоим образом не сможет изменить ее решения встретиться с ним, он вынужден был согласиться и сказал, что раз ему не удастся избежать этого, он должен будет увидеться с нею и принять ее любезно, как предписывают обстоятельства, и использовать это в своих интересах. Но поскольку сельская местность, через которую она пробирается, полна для нее всяческих опасностей — ведь он уже слышал, что англичане в Кале ищут ее и попробуют схватить и низложить ее, как только она прибудет к нему, — то он сразу сообщил ей, что она должна оставаться в первом же городе, где это его послание настигнет ее и куда он прибудет так быстро, как только возможно, без дальнейших церемоний. Так что английская королева по совету герцога стала ждать его в Сент-Поле (St. Pol); это было в последний вторник августа.

Сия благородная принцесса прибыла туда из Брюгге в деревенской телеге, покрытой холстиной и запряженной четырьмя кобылами, словно обыкновенная бедная женщина. Ее сопровождало не более трех женщин, сэр Пьер де Брезе и еще несколько человек, о которых и говорить не стоит. В Брюгге она повстречалась с графом Шароле, предоставившем ей пятьсот крон, на которые она и добралась туда. Сколь душераздирающее зрелище являла собой эта некогда великолепная королева, пребывающая ныне в таком жалком состоянии!

Она оставила своего сына принца Уэльского в Брюгге, отчасти по причине скудости средств, отчасти не желая подвергать его персону опасности. Не имея ни малейшего представления, ни что ей предпринять, ни о чем говорить на встрече с герцогом (которому она сама себя назвала недостойной), она оставила всю свою немногочисленную свиту в Брюгге, переоделась в платье простолюдинки и отправилась искать его.

И случилось так, что, когда она добралась до Бетюна (Bethune), приблизительно двести английских всадников выехали в Булонь, думая схватить ее там, как только она туда прибудет; но тем не менее целой и невредимой ей удалось добраться до Сент-Поля, куда, приказав ей не трогаться с места, и отправился герцог, презрев всякую для себя опасность; он приехал встретиться с нею величественно и в подобающей манере.{117}

Герцог Бургундии, хотя и проявил вежливое сочувствие и обеспокоенность судьбой принцессы, отказался менять свою политику. После этого отказа Маргарита отправилась в вотчину своего отца и в течение следующих нескольких лет жила со своим небольшим бедствующим двором в Сен-Мишель-на-Баре (St.Michel-sur-Bar). 13 декабря 1464 г. сэр Джон Фортескью отправил послание графу Ормонду (Ormond), бывшему тогда в Португалии, с описанием условий их существования.

…Милорд, с королевой здесь находятся герцоги Эксетер и Сомерсет, и брат его, который, как и сэр Джон Куртене, ведут свой род от дома Ланкастеров. Также здесь пребывают милорд, хранитель малой королевской печати, мастер Джон Мортон, епископ Сент-Асафа (St. Asaph), сэр Эдмунд Моунтфорд, сэр Генрих Рус, сэр Эдмунд Хампден, сэр Уильям Ваукс, сэр Роберт Виттингем и я, рыцари; мой господин, Ваш брат, Уильям Гримсби, Уильям Джозеф, телохранители и многие другие достойные сквайры и также секретари. Мы влачим жалкое существование, но все же королева заботится о том, чтобы на нашем столе были мясо и вино, чтобы не довести нас до нужды чрезвычайной. Ее Высочество не в состоянии сделать для нас большего, чем она делает. Поэтому я советую Вам не растрачивать свои деньги: они Вам здесь очень пригодятся. Здесь найдется множество людей, которые захотят, чтобы вы поделились с ними своими средствами; но во всей этой стране не отыщется никого, кто бы одолжил вам хоть какую-то сумму, как бы сильно вы ни нуждались…

Также, если Вы увидите, что король Португалии занимается нашими делами, не пожалейте времени задержаться у него подольше. Но если Вы найдете его безразличным, не растранжиривайте свои деньги в той стране впустую, поскольку после этого Вы прибудете сюда и, возможно, остановитесь здесь ненадолго, а это значит, Вас вскорости ждут очень серьезные траты…{118}

В начале 1465 г. Маргарита еще раз попыталась получить из Франции помощь от Людовика XI. Албрико Маллета (Albrico Malleta), миланский посол во Франции, писал домой следующее.

Королева, жена короля Генриха, написала королю сюда о полученном ей сообщении, что король Эдуард и граф Уорик разругались и начали войну друг с другом. Она просит короля оказать любезность и помочь ей, чтобы она смогла вернуть себе королевство или, по крайней мере, иметь возможность получать помощь от лордов этого королевства, желающих оказать ей поддержку, и пишет она, что если он ни в чем не поможет ей, тогда она сама сможет найти для себя лучший выход. Король отметил: «Смотри, как гордо она пишет…».{119}

Джон Варкворт, магистр кембриджского Петерхауза (1473-1500 гг.), в период между 1474 г. и своей смертью написал сам или заказал написать хронику, относящуюся к событиям первых тринадцати лет правления Эдуарда IV. Он так описывает последующие несчастья, обрушившиеся на Ланкастеров:

Также в тот самый год по доносу одного черного монаха из Абингдона (Abingdon) вблизи какой-то монашеской обители в Ланкашире, в лесу под названием Клетервуд (Cletherwood) около Бангерли Хиппингстоунс (Bungerly Hippingstones) король Гарри был схвачен Томасом Талботом, сыном и наследником сэра Эдмунда Талбота из Бесшейла (Basshalle), и Джоном Талботом, его кузеном из Колебри (Colebry), и многими другими; его обманом заманили на обед в Уэддингтон-Холл, откуда отправили в Лондон верхом на лошади, и его ногу привязали к стремени, и так провезли через весь Лондон к Тауэру, где все время длительного заточения его стерегли два сквайра и два йомена короны со своими людьми; и каждый человек, желавший встретиться с ним, должен был получить на то разрешение его охранников.{120}

В начале 1467 г. и Бургундия, и Франция стремились к заключению династического союза с Англией. Король Эдуард предпочитал Бургундию, Уорику было разрешено договориться с Францией. Людовик XI, как обычно, был готов в случае неудачи рассмотреть даже откровенно фантастические идеи. В феврале Джованни Пьетро Паничарола (Giovanni Pietro Panicharola) в письме сообщил герцогу и герцогине Милана подробности званого обеда, который сопровождался обменом колкостями и где присутствовали Людовик и брат Маргариты Анжуйской, Джон Калабрийский.

Король недавно совершил паломничество к иконе Божией Матери в Бурже. Как-то раз он сидел за столом с герцогом Джоном, сопровождавшим его в поездке. Побеседовав о соколах и охоте, они заговорили с маршалом Бургундии, послом глафа Шаром[79], при дворе Его Величества, который заявил, что из-за герцога расстроилась их дружба. Герцог сказал, что он бы очень обрадовался, если бы так оно и было. Когда Его Величество славословил маршала, герцог поносил его так сурово, как только мог.

Когда они заговорили о графе Уорике, первом дворянине Англии, герцог гневно согласился с тем, что он предатель, и добавил, что никогда бы не сказал и никому бы не позволил сказать о нем ничего хорошего, поскольку тот умеет только обманывать и является врагом и причиной падения короля Генриха и его сестры королевы Англии. Герцог заявил, что его Величеству следовало бы лучше помочь его сестре вернуть себе королевство, чем потакать графу Уорику, и наговорил еще много других вздорных и оскорбительных слов.

Его Величество ответил, что он имеет больше причин хорошо говорить о графе Уорике, чем о ком-либо еще, и не только потому, что у них добрые отношения, но и потому, что граф всегда оставался другом его короны и был против войны с его государством. Король Генрих же, наоборот, его смертельный враг, и часто вел войны против него, и потому эту дружбу [с Уориком] следует сохранять.

Поскольку король упорствовал в своих похвалах графу Уорику, герцог сказал, что, раз он так любит его, он должен постараться восстановить его сестру на троне, и тогда он уверится в искренности его слов еще больше.

Король спросил, могут ли они предложить какое-либо ручательство или заложником будет сын королевы. Этот мальчик, хотя ему только тринадцать лет, уже твердит только о войне и о том, как полетят с плеч головы, как будто уже все в его руках, или же он бог войны, или крепко сидит на троне. Король также спросил, гарантируют ли они безопасность для его королевства. На что герцог в припадке гнева заявил, что, если его племянник не сдержит данного им слова, он посчитается с ним и с другими, и набросится на него и вырвет ему глаза.

В пылу спора герцог, потеряв всякое уважение, начал пенять Его Величеству, что тот никогда не любил их дом; на это король парировал, что Анжуйский дом дал ему для этого основания. Таким образом, полушутя-полусерьезно они наговорили друг другу за обедом множество весьма неприятных вещей.{121}

К маю послы из Милана сообщали:

Утверждают, что граф Уорик скоро прибудет сюда. Его Величество поедет в Руан встречать его. Есть свежее сообщение, что маршал Карл снова стал вести секретные переговоры о том, чтобы взять в жены сестру короля Эдуарда, дабы еще больше укрепить старый союз с англичанами. Если это правда, то, вероятно, король попытается уговорить графа Уорика восстановить на английском престоле короля Генриха; а посол бывшей английской королевы уже здесь.{122}

К началу 1468 г. отношения между Бургундией, Англией и Францией были полны взаимных подозрений. В Англии Уорик, видя, что Эдуард все более склоняется к бургундскому брачному союзу, возможно, был раздражен уже достаточно для того, чтобы замыслить измену. 16 января сэр Уильям Манипенни (Monypenny), один из французских послов в Англии, написал следующее письмо Людовику XI.

Сир, мессир Роберт Невилл[80]и я высадились в Сэндвиче в Англии в четверг перед Рождеством, из-за сильного встречного ветра мы не смогли доплыть до того места, где находился милорд Уорик; и оттуда мы взяли путь на Лондон, где застали совещание упомянутого лорда Уорика… Они спросили меня, истинно ли, что бургундские послы поехали к Вам и Вашему брату. Я подтвердил, что видел в Онфлере (Honfleur) монсеньора Оливье де ла Марша (Olivier de la Marche) и других советников упомянутого герцога Бургундии. Они ответили, что это лучшие новости, которые могут послужить для блага лорда Уорика, из тех, что они смогли узнать…

Также они сказали, будто слышали много разговоров о браке между одной из миледи, Ваших дочерей, и принцем Уэльским[81], чем все здесь крайне встревожены; во всех лондонских тавернах и по всей стране говорят, что предатели, посоветовавшие их королю отказаться от всех договоренностей с Вами и объединиться с герцогом Бургундским, должны быть казнены.

Также, Сир, по их совету я направился в то место, где находился король, который, как только я прибыл, сразу послал за мной; он спрашивал меня о Вас и есть ли для него письма.

В отношении новостей я ответил, что, благодарение Богу, король пребывает во здравии и процветании… и что я оставил Вас в окружении лордов и рыцарей личной охраны, что обычно для короля Франции.

Что касается писем, я ответил, что ему нет ни одного… Он спрашивал, было ли что-либо адресовано милорду Уорику, я сказал: «Да». Он спросил меня, известно ли мне их содержание: я сказал, что ни о чем не догадываюсь, за исключением того, что Вы были очень удивлены, что он не послал Вам ответа, который должен был дать на предложения Вашего прошлого посольства.

Он ответил, что собирался вскоре послать кого-нибудь к Вам, согласно пожеланиям своего совета и лорда Уорика, чтобы договориться с Вами… он сказал мне… в присутствии своего гофмейстера и лорда Скэйлза[82] и еще пяти или шести других, что помог бы Вам против Вашего брата… Насколько я могу знать, кажется, он не очень уверен относительно обещаний, данных ему лордами Вашего королевства, особенно после того, как названный лорд Бургундии проинформировал его через своего секретаря, прибывшего следом за мной, о том, что относительно заключения брака упомянутого герцога Бургундии и сестры упомянутого короля даст ему исчерпывающий ответ в конце сего месяца, когда ожидается возвращение его посольства от папы римского; он говорил, что в Риме у него возникли большие сложности с получением разрешения на брак.

Сир, если можно найти какую-нибудь возможность, чтобы папа римский отложил благословение упомянутого брака, то я не сомневаюсь, что, по воле Бога, Вы поднимите все королевство английское против упомянутого герцога Бургундии, поскольку они будут думать, что это только притворство, и таким образом Вы уничтожите его сторонников.

Сир, я считаю, что Вы любыми средствами, которые покажутся Вам наиболее пригодными, должны продолжить переговоры с лордом Бургундии, не заключая с ним никаких договоров…

Также, Сир, на следующий день после Трех Королей [т. е. 7 января] король Англии послал гонца к лорду Уорику и приказал, чтобы тот явился к нему, на что, после долгого обсуждения со своим советом, тот коротко ответствовал, что не приедет…

Также, Сир, вдень Нового года часть жителей Кента восстала, и они пошли в то место упомянутого графства, которым владеет казначей, отец королевы, и, сломав ограждения его лесных угодий, убили его оленя…

Также в другом графстве, называемом Сурфоршир (Surforchier) [Южный Йоркшир], взбунтовалось целых триста лучников. Они выбрали предводителя, подобного Робину[83], и послали узнать у милорда Уорика, пришло ли время действовать, и сообщили, что все их соседи уже готовы. На это он приказал им возвращаться домой, так как время еще не настало, но сказал, что он даст им знать, когда будет нужно.

Также, Сир, милорд Уорик удерживает подле себя мессира Роберта Невилла до разговора и договоренности со своим братом, графом Нортумберлендом… вот тогда он пошлет его к Вам со всей поспешностью… но не прекращайте вести переговоры с милордом Бургундским и изо всех сил препятствуйте браку. И когда этот брак расстроится, в Англии не останется никого, будь то женщина или ребенок, кто не будет осыпать его [т. е. герцога] ругательствами…

Также, Сир, герцог Бретани недавно предложил королю Англии четырнадцать или пятнадцать селений, которые, по его словам, он получил от Вас в герцогстве Нормандском, при условии, однако, что тот предоставит ему три тысячи лучников для защиты упомянутых мест и своей страны.

Также, Сир, милорд Уорик уезжает завтра… на шотландскую границу, где к нему прибудут его брат граф Нортумберлендский и все жители этого края, и он намеревается обороняться от короля, если тот покажется на севере. Вот и вопрос: кто здесь должен быть господином, а кто — слугой?.. Что до меня, то я думаю, нет никого более преданного Вам в этом мире, чем он.{123}

Несмотря на резкие возражения Уорика, Эдуард не оставил своих планов относительно Бургундского союза. В июле герцог Бургундский и Маргарита Йоркская поженились. Джон Пастон-младший описал в письме своей матери свадебную церемонию в Брюгге.

Что касается здешних новостей, я ни о чем не могу рассказать, кроме как о торжестве по случаю бракосочетания миледи Маргариты в прошлое воскресенье в городе, который называется Дамм (Damme), расположенном в трех милях от Брюгге; оно состоялось в пять часов утра, и в тот же день ее привезли в Брюгге на праздничную трапезу; и туда она прибыла так величественно, как только можно представить, в сопровождении процессии, где были леди и лорды настолько пышно наряженные, что доныне я не видел и не слышал ничего подобного. На пути ее следования в Брюгге разыгрывалось множество театрализованных представлений, которыми приветствовали ее; это было лучшее, что я видел за всю свою жизнь.

И в то же самое воскресенье милорд Бастард, в свою очередь, взяв с собой двадцать четыре рыцаря и джентльмена, в течение восьми дней устраивал рыцарские турниры; …и сражавшиеся с ним и он сам в этот день были богато разодеты; одежды их из шелка и парчи украшали, должно быть, ювелиры — платья были убраны золотом, жемчугами, драгоценными каменьями; честное слово, я никогда не слышал о таком роскошестве, какое царило здесь…

…И что касается двора герцога, его лордов, леди и фрейлин, рыцарей, сквайров и джентльменов, то я никогда не слышал ни о чем подобном, разве только о дворе короля Артура. И, по правде говоря, мне не хватает слов, чтобы описать Вам и половину этого великолепия…

Других новостей у нас здесь нет, разве что герцог Сомерсет со всей своей шайкой отбыл из Брюгге за день до приезда миледи герцогини, и здесь поговаривают, что он отправился к бывшей королеве Маргарите и не вернется сюда снова, и герцог более не будет оказывать ему покровительство…{124}

Согласно Паничароле, репутация «миледи герцогини» была небезупречна. Он писал Галеаццо Марии Сфорцеа:

В Брюгге лорд Бургундский тщательно подготовился к предстоящему событию и даже учредил [специальные] суды в преддверии своего брака с сестрой короля Эдуарда, который хотел заключить немедленно, приложив к этому все свое рвение. А так как ему сообщили, что все больше и больше народу узнает о прежних любовных похождениях его будущей супруги, и более того, по мнению многих, она якобы даже имеет сына, то он выпустил официальный указ, согласно которому никто в стране в присутствии Его Светлости или в любом другом месте, будь то дома или на людях, не смеет дерзнуть говорить или хотя бы упоминать подобное под страхом быть брошенным в реку немедленно, если его застанут за такими порочными речами…{125}

Дома псевдо-Уильям Вустер описал слухи, подозрения и интриги, которые создавали атмосферу паники и ужаса в течение 1467-1468 гг., накануне и после бургундского брака.

Лорд король и лорд граф Уорик продолжают относиться друг к другу со скрытым раздражением, вызванным устройством женитьбы герцога Кларенса на дочери упомянутого графа, о чем король стал догадываться[84].

Мессир [Уильям] Ласи был послан к римскому двору, чтобы получить благословение на этот брак, которое было необходимо из-за кровного родства, но не смог добиться аудиенции у папы римского. Некий человек был захвачен в Уэльсе по дороге к Харлечскому (Harlech) замку с письмами от королевы Маргариты, и лорд Герберт послал его в Лондон к королю. Он обвинил в измене королю многих людей и среди прочих графа Уорика, поскольку слышал за границей подозрительные слова, будто бы граф поддерживает сторону королевы Маргариты. Поскольку граф не приехал, король послал упомянутый… [пробел в манускрипте] …под охраной к лорду графу в Миддлхем (Middleham), чтобы тот смог там проверить это. В конце концов дело было объявлено несерьезным. Лорд король назначил двести слуг, испытанных и крепких английских лучников, приказав выдавать каждому из них по 8 пенсов в день для сопровождения своей собственной персоны во время поездки в Ковентри…

…Король с королевой и многими другими лордами отмечали праздник Рождества Христова в Ковентри в местном аббатстве, где гостивший там шесть дней герцог Кларенс вел себя вполне дружественно. И вскоре после Крещения, при посредничестве тайных друзей, архиепископ Йоркский и лорд Риверс встретились в Ноттингеме и договорились, чтобы архиепископ привез графа Уорика к королю в Ковентри к январскому совету, на котором состоялось примирение графа Уорика, лорда Герберта, Стаффорда и Одли {concordatisunt). И там король вернул архиепископу земли Пенели (Penely) и Вайдстоуна (Widestone), отнятые у него прежде.

…[пропуск в рукописи]… октября некоторые письма от папы римского, датированные….[пропуск в рукописи] …сентября… были доставлены королю в Брейнфорд (Brainford). В них лорд папа римский назначал лорда Томаса Барчера, архиепископа Кентерберийского, кардиналом, пресвитером в епархии Святых Сиракуз, и лорд король в шутку передал упомянутые письма лорду Джорджу, архиепископу Йоркскому, чтобы показать то, что было написано в них…

…Парламент был распущен на третий день после Троицы. И на той же неделе некий Корнелиус, сапожник, служащий у Роберта Уайттингема (Whittingham), который был приверженцем королевы Маргариты, был схвачен, когда тайно вез в Англию несколько писем от ее сторонников Томасу Данверсу, из-за чего упомянутый Томас Данверс около полуночи в канун Святой Троицы был хитростью выманен из приюта лондонского Темпла, арестован и препровожден к королю в Стрэтфорд Ленгторн (Stratford Langthorn), а тремя днями позже его, испуганного и безутешного, бросили в Тауэр. И таким же образом Хью Милле схватили по подозрению в измене и притащили из Флита в Лондонский Тауэр.

В Тауэре упомянутого ранее Корнелиуса мучили, поджаривая ему ноги, пока он не признал многое. Тогда он обвинил Питера Алфрея, лондонского торговца тканями, Джона Плуммера, Гервейса Клифтона, рыцаря, Хью Пакенхема, Николаса Хьюза, Томаса Порталейна, Уильяма Белкнепа, Роберта Ноллиса, сквайров, Джона Фишера из Темпла, Джона Хокинса, слугу лорда Венлока и многих других в том, что те получали письма от упомянутой королевы Маргариты. И когда арестовали упомянутого Хокинса, он обвинил Томаса Кука, рыцаря, отрицая вину Хью Милле, и показал на своего собственного лорда Венлока.{126}

Большая Хроника Лондона продолжает этот рассказ:

…Упомянутый Хокинс был неожиданно схвачен и доставлен в Тауэр, где по прошествии времени, поскольку он поначалу отказывался сознаваться лорду Риверсу, сэру Джону Фогге (Fogge)[85] и другим из Совета короля во вменяемых ему преступлениях, его в конце концов поставили под большую борону, носящую имя «дочь герцога Эксетерского», и, не выдержав боли, он покаялся во многих грехах, среди прочего сознавшись в предложении, которое он сделал упомянутому Томасу Куку[86], и приписал себе совершение таких страшных измен, что в результате его казнили. Из-за этого признания упомянутый сэр Томас был арестован и допрошен… после чего упомянутый сэр Томас пробыл в Тауэре с Троицы до дня Святого Михаила; за это время было проведено множество допросов в стремлении определить его вину, но все было напрасно, пока один из присяжных, по наставлению сэра Джона Фогге и других, не обвинил его в предательстве, после чего в Гилдхолле судебной комиссией было вынесено обвинение по данному делу. Тогда помимо мэра там заседали герцог Кларенс, граф Уорик, лорд Риверс, сэр Джон Фогге и другие из Совета короля. И туда привели упомянутого сэра Томаса, где решали, жить ему или умереть. Во время этого слушания мэр, толстый неуклюжий человек, занимавший место главного судьи, уснул. Герцог, сидевший от него по правую руку, увидев такое, выставил его на посмешище, попросив: «Господа, говорите тише, мэр почивает».

В тот день упомянутого сэра Томаса оправдали[87] и после поместили в Каунтер (Counter) на Бред-стрит, где он оставался несколько дней, а оттуда отвезли в Суд королевской скамьи в Саутворк, где в первую ночь он лежал, страдая от мучительной боли и увечий. Сэр Роберт Брандон, комендант той тюрьмы, немного сжалился над ним. Потому утром он с радостью послал за сэром Ральфом Джосселином, своим шурином, и еще несколькими людьми из числа своих друзей, чтобы те упросили доктора Брандона разрешить перевезти его к себе в дом и платить за стол и постель приемлемую сумму, которую тот запросит. Сэр Ральф вместе с другими просителями согласились поспособствовать такому делу; им было поставлено условие, чтобы он еженедельно платил по двадцати шиллингов за свое содержание и еще значительную сумму денег за то, чтобы числиться настоящим заключенным. На том и порешили, и он находился там все время, пока тот мэр оставался в должности.

…И во время правления этого мэра в городе много поговаривали о связи графа Уорика и королевы. Граф был в большом почете у жителей этой земли благодаря тому, что жил на широкую ногу везде, где бы ни останавливался хотя бы на день, и когда он прибывал в Лондон, то держал там такое хозяйство, что на завтрак съедалось шесть волов, а каждая таверна была полна мяса для всех, даже мало-мальски знакомых, и каждый мог нажарить себе столько, сколько умещалось на его длинном кинжале; эти кинжалы были в ходу в те дни, а ныне такими орудуют убийцы…[88]

…В это время, к радости короля, Верховным судом Англии было решено освободить сэра Томаса Кука, поскольку за ним не водилось никакой измены, но было только небрежение к предателям, за что полагалась не смерть, а штраф в пользу короля. Этим решением остался сильно недоволен лорд Риверс, а пуще того герцогиня Бедфорд, его жена, чьими стараниями потерял свою должность некто лорд Мархем (сэр Джон Мархем). Тогда упомянутый сэр Томас был вынужден снова нижайше молить короля и упомянутую герцогиню, которая была настроена против него чрезвычайно, и все потому, что ей никак не удавалось получить несколько приглянувшихся ей гобеленов и ценностей, принадлежащих упомянутому сэру Томасу.

В конце концов королевский Совет обложил его штрафом в сумме 8000 фунтов, в оплату которого король позволил упомянутому сэру Томасу Куку включить все имущество, конфискованное для короля лордом Риверсом и сэром Джоном Фогге или другими; это имущество должно было быть оценено справедливыми торговцами или кем-либо еще, по назначению Совета короля.

Что касается упомянутого имущества, тогда было конфисковано двести с лишним отрезов шерстяных тканей, также большое количество драгоценных камней и посуды стоимостью, как говорили, 700 фунтов, и упомянутые выше гобелены (которых так жаждала герцогиня Бедфордская) самой тонкой работы, где золотом была вышита целая история осады Иерусалима. Про них, как я слышал, один мастеровой моего господина[89] говорил, что они стоят целого имения, тогда как мой названный господин купил их за 800 фунтов. И когда к Сретению Господню он заплатил этот штраф в залог того, что и остальное будет выплачено, его освободили, и он вернулся в свой дом, где зажил, занимаясь, как и прежде, торговлей. Но все это было в Лондоне.

После того как это дело было улажено таким образом, Ее Королевская Светлость запросила с него восемьсот марок в соответствии с законом старых времен, по которому с любого выкупа, выплаченного королю за освобождение из тюрьмы, королева имеет право на 100 марок с каждой тысячи фунтов на булавки, и позднее он достаточно долго с этим судился. Но благодаря покровительству некоего доктора Пейджа, вхожего к королеве, он добился-таки своего, и больше об этом не вспоминали. Тогда искра зависти, зажегшаяся в сердцах лордов той стороны еще прежде, во времена мэрства Мэтью Филипа, разгорелась с новой силой, и на севере среди простого люда началось брожение.

Приблизительно в это время один вудхаузский шут, любимец Его Королевской Светлости, который обычно при дворе учтиво бранил его и всячески почтительно развлекал, однажды в знойный летний день явился в королевские палаты, одетый в короткий плащ, отрезанный кинжалом, и пару ботинок на ногах, таких длинных, что их можно было бы привязать к концам его рукавов; в руке у него был длинный болотный посох. Когда король увидел его одеяние, то поинтересовался, почему на нем такие высокие ботинки, а в руках столь длинный посох.

— Поверьте мне, сэр, — сказал он, — я прошел через многие земли Вашего государства и везде, где бы я ни был, «Риверсы» были столь высоки, что я едва бы смог перебраться через них, если бы не помогал себе этим длинным посохом.

Король понял, что он подразумевал под этим большую власть, которую прибрали к своим рукам в его государстве лорд Риверс и его семейство в то время, и засмеялся. Но это было грустное знамение, о чем вы вскоре узнаете.{127}

11 июля в Кале Кларенс женился на дочери Уорика Изабелле Невилл. Из Кале герцог и граф, презрев советников короля, отправились в Кент, чтобы поднять восстание. В то же самое время Робин Ридсдейл — разбойник, взявшийся неизвестно откуда — пошел походом с северных земель в сторону юга. Он столкнулся с силами короля, которыми предводительствовали граф Девонширский и Уильям Герберт, и разгромил их в Эджкоте (Edgecote), в шести милях к северо-востоку от Банбари (Banbury). Писавший в 1486 г. второй анонимный автор, который продолжил Кройлендскую хронику и который скорее всего был одним из членов совета Эдуарда, дал собственную интерпретацию событий тех лет, а также описал первые скоропалительные успехи графа Уорика против Эдуарда. Он повествует:

Ричард Невилл, граф Уорик, чьи симпатии были на стороне французов в их противостоянии с бургундцами, был сильно возмущен этим браком[90]. Поэтому он предпочел искать упомянутую леди Маргариту во Франции, чтобы заключить с ней союз, благодаря которому было бы возможно установить добрые отношения и взаимопонимание между монархами этих двух королевств. Ему очень не хотелось, чтобы вследствие союза с Англией Карл, нынешний герцог Бургундский, смог осуществить свои намерения. Дело в том, что он питал лютую ненависть к этому человеку.

Это, по моему мнению, а не союз короля с королевой Елизаветой, о чем упоминалось ранее, было настоящей причиной разногласий между королем и графом[91]. Этот брак короля и королевы (хотя он и вызвал сначала определенное недовольство со стороны графа, который ранее изо всех сил пытался женить короля на королеве Шотландии, вдове короля той страны, недавно отошедшего в мир иной), тем не менее давно уже был торжественно одобрен в Ридинге самим графом, всеми прелатами и влиятельными лордами королевства. Ведь, действительно, граф был любезен со всей родней королевы, пока не обнаружил, что ее родственники, вопреки его желанию, стараются устроить другой брак, который, с благословения короля, в конечном счете и был заключен между Карлом и леди Маргаритой; кроме того, родственники королевы потворствовали и другим, противным ему замыслам.

К причинам такого рода можно приписать резню валлийцев и убийство их лидера, Уильяма Герберта, новоиспеченного графа Пембрука, при вышеупомянутом сражении, которое имело место в Эджкоте, что недалеко от Банбари, поскольку тот дворянин имел тогда большой вес на Советах короля и королевы; его старший сын незадолго до этого женился на одной из сестер королевы…

…Тем временем король Эдуард был взят в плен в некоей деревушке близ Ковентри, откуда его отвезли и держали в замке Уорика, а вся его свита распущена. Это несчастье случилось с ним по вине его собственного брата Георга, герцога Кларенса, Ричарда, графа Уорика, и брата Уорика Георга, архиепископа Йоркского, и произошло летом на девятый год его правления в 1469 году от Рождества Христова.

Чтобы предотвратить возможные попытки его истинных подданных из южных частей королевства освободить своего короля и отомстить за такое страшное преступление, они перевезли его на север, в Миддлхемский замок, откуда он и не пытался бежать; как вдруг случилось чудо, и Уорик сам освободил его.

В это время в Англии, вблизи шотландской границы, взбунтовались оставшиеся сторонники Генриха, которые выбрали своим предводителем некоего сэра Хэмфри Невилла. Граф Уорик увидел, что он не сможет дать им достойный отпор, если на борьбу с ними не поднимутся призванные королем все его верные подданные, дабы защитить его от мятежников, поскольку люди, видя, что их король содержится как пленник, отказывались принимать во внимание любые подобные воззвания до тех пор, пока не убедились после его появления в городе Йорке, что он абсолютно свободен. После чего враг был разбит упомянутым графом, сражавшимся отважно; и король получил возможность, наслаждаясь свободой, вернуться в Лондон.

С этого дня, как уже говорилось, начались бесконечные обмены посланиями и гонцами между королем и недовольными представителями знати. В конце концов был созван Большой совет всех пэров королевства, и в установленный день в Большую палату Парламента явились герцог Кларенс, граф Уорик и их союзники, и обе стороны договорились мирно и окончательно предать забвению все взаимные обиды. Но, видимо, одну из сторон слишком глубоко задело явное неуважение к Его Величеству и нанесенные оскорбления, другая же «ощущала себя способной на дерзкие и отважные поступки».{128}

Первый государственный переворот Уорика, таким образом, не удался на фоне пассивного сопротивления страны. Его собственные чувства — глубокая личная злоба, зиждущаяся на чрезмерной алчности и жажде власти, — не позволили объединить даже его самое близкое окружение и родственников, чтобы те открыто решились на измену, не говоря уже об основной части аристократии. Сила обстоятельств привела знать к согласию в вопросе о свержении Генриха VI в 1461 г. Теперь же они были слишком осторожны, чтобы снова последовать за Уориком. Пока только два пэра, его зятья граф Оксфордский и лорд Фитцхью (Fitzhugh), оказали ему активную поддержку. Однако вскоре он делает новую попытку, тоже не нашедшую поддержки[92]. Анонимная хроника, инспирированная двором Йорков, описывает восстание 1470 г. в Линкольншире.

…Когда он [король] 6 марта прибыл в Уолтхем (Waltham), на следующий день, 7 марта, ему передали слова Роберта Веллеса, называвшего себя главой совета общин Линкольншира, призывавшего во всех храмах того графства в воскресенье, 4 марта, от имени короля, герцога, графа [т. е. Кларенса и Уорика] каждого человека под страхом смерти явиться в Ренби Хейв (Ranby Hawe) во вторник, 6 марта, чтобы помешать королю приехать в упомянутое графство, поскольку, по его утверждению, он якобы собирается уничтожить совет общин этого самого графства, как явствовало из этих речей. И вслед за этим, 7 марта, король послал в Лондон за последним лордом Веллесом, сэром Томасом Диммоком, и другими, которые прибыли туда с тайным поручением короля. [Восстание началось с ссоры между лордом Виллоугби Веллесом и сэром Томасом Бургом, одним из королевских придворных. Эдуард вызвал лорда Виллоугби Веллеса ко двору, чтобы разрешить дело. Роберт Веллес был сыном лорда Виллоугби Веллеса.]

В четверг, 8 марта, король на дороге между Бантингфордом (Bunting-ford) и Ройстоном (Royston) повстречал мальчика, который был послан с письмами от Джона Морлинга, управляющего лорда Кромвеля, благодаря чему узнал о собрании упомянутых персон и выяснил некоторые их планы. Из содержания этих писем становилось очевидно, что ко времени прибытия короля в Стамфорд они, жители Йоркшира и других земель, должны были собраться числом до 100 000 человек. И подобное письмо было написано в Таттесхолл (Tatteshall) 6 марта.

В тот же самый четверг король приехал в Ройстон, куда прибыл слуга герцога Кларенса с письмом, чтобы уведомить Его Высочество, что, несмотря на данное ему в Лондоне высочайшее позволение отправиться на запад, все же он для того, чтобы послужить королю в этой поездке, готов явиться к Его Высочеству в такое время и место, которое тот укажет, и граф Уорик тоже должен прибыть, как он и обещал королю в Лондоне. Посему король тогда ответил, что он весьма доволен, и написал ему своей собственной рукой письмо с благодарностью. Только это сообщение, посланное герцогом, было лживым прикрытием, как явствует из последующих событий.

Король воспринял их слова за чистую монету, не допуская и мысли о подобном двуличии, и потому сразу отослал упомянутым герцогу и графу соответствующие бумаги, позволяющие им поднять народ в различных графствах под знамена короля на борьбу с мятежниками. И далее в пятницу, 9 марта, король прибыл в Хантингтон.

Король, находясь в Хантингтоне, велел допросить поочередно упомянутого лорда Веллеса, сэра Томаса Диммока и других, в результате чего было выяснено, что такие заговорщицкие собрания проводились у лорда Веллеса его сыном, упомянутым сэром Томасом Диммоком, простолюдинами и другими; и что он и упомянутый сэр Томас Диммок были посвящены во все их тайные переговоры, и хотя, возможно, сами они ничего и не делали, но именно ими были спровоцированы эти события. После этого король повелел ему послать за своим сыном и приказал тому оставить его товарищей и с покаянной головой предстать перед ним, пригрозив, что иначе за свое предательство они примут смерть, которую заслужили. И пока король находился там, к нему снова пришло донесение, что упомянутый Роберт Веллес с чернью, собравшейся в великом множестве, через Линкольн идет в сторону Грантхэма (Grantham).

В воскресенье, 6 марта[93], король прибыл в Фотерингей (Fotheringay), где до него дошли новые вести о том, что восставшие миновали Грантхэм и продвигаются в его сторону, но кое-кто из них пошел в сторону Лестера, поскольку, как стало ясно позднее, вышеупомянутому сэру Роберту Веллесу и другим мелким главарям пришло указание от герцога Кларенса и графа Уорика к понедельнику быть в Лестере, где они обещали присоединиться к ним с войском в 20 000 человек, что явствовало из последующих событий и из нескольких признаний упомянутых капитанов…[94]

…На следующий день после того, как король отбыл из Лондона, упомянутый герцог [Кларенс], лорд Веллес, настоятель монастыря Св. Иоанна и некоторые другие держали тайный совет в монастыре, после чего он [Кларенс] немедленно отбыл к Уорику вопреки обещанию, данному королю прежде; и по пути послал королю почтительное письмо, подобное тому, которое Его Высочество получил в Ройстоне. Король, веря в то, что он выполнит свое обещание, вновь послал ему ответное письмо с благодарностью.

И по прошествии некоторого времени, к 14 марта, когда король прибыл в Грантхэм, оба они послали королю такие приятные сообщения с уверениями в искренности своих депеш; однако, несмотря ни на что, то и дело коварно обманывали Его Высочество, поскольку при этом продолжали ежедневно отправлять сообщения мятежникам, приветствуя и подбадривая их, и приказывая им держать путь на Лестер, где они обещали соединиться с ними, в чем и проявилось их лицемерие и вероломство.

И если бы Господь не образумил короля в Хантингтоне пригрозить лорду Веллесу смертью за его предательское укрывательство, о чем уже упоминалось, и если бы тогда его сын не оставил свою шайку, подчинившись приказу своего отца, посланному вслед за этим упомянутому сэру Роберту, они бы непременно объединились с упомянутым герцогом и графом прежде, чем король смог бы встретиться с ними. Но Бог в милости своей хранил короля.

Известие от отца настигло того самого последнего сэра Роберта Вел-леса на его пути к Лестеру, и он, поняв, что жизнь его родителя в опасности, и зная также, что король остановился в то воскресенье ночью в Фотерингее, решил поехать в Стамфорд в тот самый понедельник и, не подчиняясь общему плану, лично выступить против короля и коварно начать войну против Его Высочества, и намеревался вместе со своими людьми напасть в Стамфорде на короля в ночь понедельника, и так внести сумятицу в ряды противника, и таким образом спасти своего отца; и потому он со своим войском не пошел в Лестер, а развернулся к Стамфорду.

Король, не догадываясь об этих вероломных приготовлениях, движимый едино своим благородным и отчаянным мужеством, намеревался немедленно идти походом на упомянутых мятежников его государства и рано утром в понедельник выбрал поле будущей битвы недалеко от Стамфорда; и по прибытии туда он послал свой передовой отряд в сторону мятежников, а сам со своим войском остановился передохнуть в городе, куда священник по имени сэр Ричард … [здесь в тексте пробел]… и Томас Вудхилл доставили послание от упомянутых герцога и графа, в котором содержались уверения в том, что они прибыли к нему в помощь против мятежников, и той ночью они были в Ковентри, и в ночь понедельника они должны были появиться в Лестере; на что король послал им письма с благодарностью, написанные его собственной рукой, и сразу приготовился принять бой, поскольку узнал, что сэр Роберт Веллес ведет под знаменами войско, намереваясь сразиться с ним; он решил, что ему не подобает рисковать своей королевской персоной, а потому не стоит оставлять в живых его отца и упомянутого сэра Томаса Диммока, которые явились виновниками и причиной такой измены, и так же решили все лорды, дворяне и остальные воины его армии. И, стоя на поле под своим знаменем, Его Высочество приказал казнить упомянутого лорда Веллеса и сэра Томаса Диммока. И немедленно он продолжил свое выступление против этих крамольников и с помощью Всемогущего Бога добился победы над более чем 30-тысячной армией, проявив милосердие к обездоленному простому люду, сохранив им жизни.

Здесь необходимо упомянуть, что в начале битвы, когда полки схлестнулись и король со своим войском стал теснить бунтовшиков, те подбадривали себя криками «Кларенс! Кларенс! Уорик!», и среди них некоторые были в ливреях герцога Кларенса, в том числе сам сэр Роберт Веллес, а также человек самого герцога, которые затем были убиты во время преследования. На поле боя была захвачена его шкатулка, полная множества удивительных бумаг, из которых становилось ясно, какие непомерные надежды они лелеяли. Так, они планировали даже свержение самого короля и нарушение всего порядка, царящего на этой земле, замышляя самую низкую измену, неведомую доныне в этом государстве; и в погоне за бегущим врагом был взят в плен сэр Томас Делаланд (Dela-lande). Одержав эту победу, король возвратился в Стамфорд поздно ночью, воздавая хвалу Всемогущему Богу.

Во вторник, 13 марта, король, все еще не подозревая ни в чем дурном упомянутых герцога и графа, послал к ним из Стамфорда Джона Донна[95], одного из своих телохранителей, с двумя собственноручно написанными письмами, оповещая их о победе, которую Бог послал ему, и с пожеланием, чтобы они прибыли к нему с приличествующими их положению свитами; одновременно король велел распустить по своим графствам людей, собранных ими согласно данным им полномочиям, поскольку он считал необходимым установить должное управление в Линкольншире, пока он там находится, для чего ему нужен был добрый совет. Король искренне полагал, что они были в тот понедельник ночью в Лестере, как они прежде писали Его Высочеству. И считалось, что, в крайнем случае, во вторник они должны были бы прибыть туда с необходимым количеством людей, если бы не победа короля в понедельник, которая застала их врасплох, из-за чего они на некоторое время задержались в Ковентри, где упомянутый Джон Донн нашел их…

В среду и четверг, 14 и 15 марта, королю, пребывавшему в Грантхэме, привели всех главарей, как то: упомянутого сэра Роберта Веллеса, Ричарда Уоррена и других, и после того, как их допросили каждого поодиночке, действовали ли они по доброй воле, и не страх ли смерти либо что другое вынуждало их взбунтоваться, было установлено, что их основными союзниками в этом изменническом деле и главными подстрекателями были упомянутые герцог и граф. И выяснилось, что целью их было уничтожить короля и сделать упомянутого герцога королем, в чем перед лицом смерти они открыто признались в присутствии всего многочисленного королевского войска.

И когда упомянутый Джон Донн доставил им [т. е. Кларенсу и Уорику] в Ковентри письма короля, они пообещали ему как можно быстрее прибыть к королю, оставив при себе не более тысячи — полутора тысяч сопровождающих; и, несмотря на присутствие упомянутого Джона Донна, они отбыли со всем их войском к Бартону-на-Тренте (Burton-upon-Trent); и, когда упомянутый Джон Донн указал им, что, как ему кажется, они поехали не той дорогой, они ответили, что им нужно поговорить с некими слугами, которые ушли вперед, и вежливо удалились под предлогом того, что они якобы должны получше подготовиться, чтобы затем достойно послужить королю; и с этими словами они пошли в Бартон и затем к Дерби, чтобы собрать под свои знамена людей числом поболее и усилить свои ряды против короля настолько, насколько только возможно, и строить ему козни на каждом шагу.{129}

Кларенс и Уорик настойчиво пытались перехитрить короля. Ко времени, когда они достигли Честерфилда, Эдуард послал герольда, чтобы сообщить им о разоблачении сэра Роберта Веллеса. Последовали переговоры, но, поскольку король отказался давать этой паре бунтарей гарантии их личной безопасности, они добрались до Ланкашира, надеясь на поддержку лорда Стэнли. Эдуард преследовал их до Ротерхэма (Rother-ham). Он не решился продвигаться далее, поскольку силы мятежников смели запасы продовольствия по всей округе. Королевская армия подошла к Йорку, стремясь отрезать повстанцев от любой помощи с севера. Столкнувшись с таким препятствием, Кларенс и Уорик бежали с юга, захватив судно в Дартмуте в Девоншире, и пошли под парусами в Кале. Филипп де Коммин, все еще служивший в то время при дворе герцога Бургундского, описывает их прибытие.

Силы графа Уорика оказались слишком малы, чтобы противостоять королю Эдуарду. Дав указания своим личным друзьям, что делать в его отсутствие, он отправился через море с герцогом Кларенсем, который женился на его дочери и был с ним заодно, несмотря на то что сам являлся королю братом; и, взяв с собой жен и детей, а также многочисленное войско, они появились в Кале. В то время в городе было несколько слуг графа, и один из них, его лейтенант, лорд Венлок, вместо приветствия обстрелял их из большой пушки. Пока они стояли на якоре близ города, герцогиня Кларенс[96] родила сына, и пришлось долго упрашивать Венлока и остальных, прежде чем он разрешил послать ей две бутылки вина, чем проявил чрезвычайную для слуг строгость по отношению к своему господину…

Но Венлок вел двойную игру.

…Он сильно угодил королю Англии: тот щедро отблагодарил лорда Венлока за отказ принять своего капитана и послал патент на его имя, закрепляющий его в должности губернатора вместо Уорика, поскольку лорд был старым опытным офицером, мудрым джентльменом и кавалером Ордена Подвязки. Герцог Бургундии был также очень доволен этим его поступком, и он послал меня из Сент-Омера, где я тогда находился, к лорду Венлоку передать сообщение о положенной ему пенсии в 1000 крон с пожеланием всегда выказывать ту же привязанность королю Англии, кою он только что показал.

Я нашел его позиции незыблемыми и твердыми, и в гостинице L'Etape в этом городе он торжественно поклялся мне, что будет преданно служить королю Англии наперекор любым его недругам; и вслед за ним весь гарнизон и все горожане дали такую же присягу.

Я провел около двух месяцев в поездках к нему и от него, чтобы удостовериться в его преданности. Пока большую часть того времени я проводил с ним, герцог Бургундии прибыл в Булонь, где остановился ненадолго, чтобы собрать большой флот против графа Уорика, который при своем отъезде из Кале захватил несколько судов, принадлежащих подданным герцога Бургундского, что отчасти явилось поводом для развязывания войны между ним и королем Франции из-за того, что солдаты графа Уорика продавали всю свою добычу в Нормандии, герцог Бургундский в качестве ответного шага конфисковал товары всех французских купцов, прибывших на ярмарку в Антверпен.

Поскольку абсолютно необходимо знать примеры обмана и хитрости этого мира, а не только образцы честности (не для того, чтобы брать их на вооружение, но быть готовыми дать им отпор), я должен в этом месте рассказать об уловке, или политическом ходе (назовите это, как вам угодно, без сомнения, это было мудро придумано), на подобное плутовство наши соседи способны ровно так же, как и мы сами, ведь в любом уголке мира можно встретить и хороших, и плохих людей.

Когда граф Уорик прибыл в Кале — место, которое он всегда рассматривал как возможное убежище, — лорд Венлок, человек в высшей степени благоразумный, послал сказать ему, что если он впустит его, то станет изгоем для всей Англии, и герцог Бургундский ополчится против него; кроме того, к этому враждебно отнесутся горожане и большая часть гарнизона, так как монсеньер Дюрас (Duras), маршал Англии, и некоторые другие, которые имели свой интерес в этом месте, были настроены против него. Поэтому он и посоветовал ему: лучшее из того, что он может сделать, так это удалиться во Францию и не показываться в Кале, откуда он даст знать ему, как только ситуация изменится. Этим советом он сослужил добрую службу своему капитану, но никак не своему королю. Конечно, никто не проявлял такой большой преданности, как лорд Венлок [по отношению к графу Уорику][97], принимая во внимание, что король Англии сделал его губернатором Кале, и герцог Бургундский назначил ему внушительную пенсию.{130}

Во многом благодаря замешательству Людовика XI, Кларенс и Уорик смогли высадиться в Нормандии. Им были совсем не рады, поскольку неосмотрительное пиратство Уорика прогневило Карла Смелого до такой степени, что Людовик испугался объединенного нападения на Францию Бургундии и Бретани. После некоторых сомнений и колебаний он очередной раз выкинул один из своих непредсказуемых политических трюков, приняв Уорика и обещав Карлу Смелому компенсацию. Уже в 1468 г. сэр Джон Фортескью послал из Сен-Мишеля-на-Баре (St. Michel-sur-Bar) несколько меморандумов, предлагая союз между Уориком и сосланными Ланкастерами{131}. Людовик теперь решил развить этот план и спешно послал за Маргаритой Анжуйской. Джон Стоу, лондонский портной и антиквар шестнадцатого века, переписал много документов пятнадцатого столетия, которые иначе были бы утрачены. Один из них, авторство которого неизвестно, представляет собой отчет о встрече между Маргаритой и Уориком в Анжере (Angers) в июле 1470 г.

Во-первых, при посредничестве короля Франции упомянутый граф Уорик купил прощение королевы Маргариты и ее сына. Во-вторых, теми же стараниями провели переговоры о браке сына упомянутой королевы, называемого принцем Уэльским, и второй дочери графа Уорика. В-третьих, договорились, что он пойдет походом на Англию с большой силой.

Что касается первого пункта, то он дался упомянутой королеве с трудом, и она объявила королю Франции, а также присутствующему там герцогу Гиени и многим другим, что ее собственная честь, как и честь ее сына, не позволяют ей простить упомянутого графа, из-за которого пал король Генрих, она и их сын, и что никогда она не сможет помириться с ним.

Кроме того, упомянутая королева заявила королю и другим, что если она простит упомянутого графа Уорика и вступит с ним в коалицию, то это должно сильно навредить королю Генриху, ей и ее сыну, потому что некоторые из их сторонников и друзей из-за подобного поступка могут отойти от них, что сильно огорчит их и нанесет им гораздо больше вреда по сравнению с теми преимуществами, которые мог бы принести союз с графом. Поэтому она молила короля проявить любезность и оставить все дальнейшие разговоры и радения касательно ее прощения, дружелюбия или вышеупомянутого союза.

Граф Уорик, слышавший все это, признался королеве, что хорошо понимает, что именно из-за него король Генрих вместе с ней потеряли корону Англии; но в оправдание свое сказал, что король Генрих, следуя лживым наветам своих придворных, незаслуженно преследовал его самого и друзей его, чего они никак не заслужили и из-за чего понесли большие убытки. И посему ему казалось, что у него были серьезные причины желать их свержения, и он совершил лишь то, что на его месте должен был бы сделать любой оскорбленный и униженный дворянин.

Также он признался, что нынешний король, обязанный ему английским троном, на самом деле все это время держал против него камень за пазухой, вынудив в конце концов покинуть королевство; и насколько ранее он был близок с ним, настолько теперь все будет иначе, и он отныне станет врагом тому королю. И граф молил королеву и упомянутого принца поверить словам его и простить за причиненное в прошлом зло, предлагая считать себя отныне их истинным и преданным подданным и располагать им по своему усмотрению, поручителем чего просил быть короля Франции. Присутствовавший там же упомянутый король с превеликой охотой согласился взять на себя такое ручательство, заклиная упомянутую королеву простить упомянутого графа Уорика, говоря, что питает большую любовь к нему и доверяет ему более, чем любому другому, а посему готов сделать для него больше, чем для кого-либо из смертных.

И так королева после подобных настоятельных просьб короля и, как говорят, также прислушавшись к советам вассалов короля Сицилии, ее отца, после бесчисленных встреч и долгих переговоров простила графа Уорика, и то же сделал ее сын. И вслед за тем они простили также и бывшего вместе с графом Уориком графа Оксфордского, которому было легче добиться от нее снисхождения, поскольку она хорошо знала, как сильно он со своими друзьями пострадал от ссор с королем Генрихом.

Касательно второго пункта, относительно брака, дело было в том, что королева ни в коем случае не желала давать согласия на это предложение, как ни уговаривал ее король Франции. Несколько раз она повторяла, что не видит в этом ни чести, ни выгоды ни для себя, ни для ее сына, принца. Вдобавок она утверждала, что могла бы найти более выгодную и достойную партию для короля Англии. И действительно, она показала королю Франции письмо, которое, по ее словам, было послано ей из Англии на прошлой неделе и в котором ее сыну предлагалась миледи принцесса; и так королева еще пятнадцать дней упорно сопротивлялась, прежде чем согласилась рассмотреть возможность такого брака, и наконец благодаря стараниям короля Франции и его советников, находившихся в Сицилии в Анжере, удалось обо всем договориться, и брак был обещан…

…Далее, при обсуждении вышеупомянутого брака, от имени короля Генриха было посулено, что после его восстановления на престоле и провозглашении принца регентом и губернатором государства Английского, милорд Кларенс получит назад все земли, которые принадлежали ему до его отъезда из Англии, и герцогство Йоркское, и многие другие, а граф Уорик — свои земли и другие, поименованные в соглашении.

Также было обговорено, что впредь упомянутая дочь графа Уорика должна оставаться при королеве Маргарите, и также что упомянутый брак не будет заключен до того момента, пока граф Уорик не высадится с армией на английском берегу и не вернет королю Генриху его государство. Были оговорены и другие условия этого брака, слишком многочисленные, чтобы перечислять их все.

…Касательно же похода Уорика, правда состоит в том, что граф каждый день убеждал короля Франции, что регулярно получал письма от английских лордов, в которых говорилось, что, как только он высадится там, под его знамена встанет более 50 000 его сторонников, почему упомянутый граф и обещал королю, что, если сейчас тот немного поможет ему людьми, кораблями и деньгами, он незамедлительно пустится в плавание. В ответ на эти его обещания король выделил ему значительные средства, чтобы поддержать его, и, кроме того, продовольствия для судов на сумму в 66 000 эскудо[98] и на содержание 2000 французских лучников и пр.{132}

Хроника Воркворта описывает их успешное вторжение в Англию после заключения этого соглашения.

И в том же самом десятом году, незадолго до дня Св. Михаила, герцог Кларенс и граф Уорик высадились на западе страны[99] и собрали там влиятельных людей. Лорд маркиз Монтегю собрал 6000 человек: король Эдуард приказал ему дать отпор упомянутым герцогу Кларенсу и графу Уорику. Но упомянутый маркиз Монтегю ненавидел короля и поставил себе целью захватить его; и когда он был в миле от короля Эдуарда, то поведал своим людям, как король Эдуард сначала жаловал ему графство Нортумберлендское и как отнял его, передав Гарри Перси, чей отец пал на бранном поле близ Йорка, и как недавно сделал его маркизом Монтегю, чтобы поддержать этим его положение[100]. Посему он дал знать своим людям, что встанет на сторону графа Уорика, своего брата, и попытается при возможности захватить короля Эдуарда и всех его приверженцев. Но вскоре кто-то из войска бежал и обо всем донес королю Эдуарду, посоветовав тому не вступать в бой, поскольку он недостаточно силен, чтобы дать сражение маркизу Монтегю; и затем король Эдуард стремительно поскакал в город Линн, откуда в День Св. Михаила, на десятом году своего правления, совместно с лордом Гастингсом, гофмейстером короля, лордом Сэем, с несколькими другими рыцарями и сквайрами на корабле отправился за подмогой во Фландрию к своему зятю герцогу Бургундскому и пр.

Здесь необходимо напомнить, что в начале октября 1470 г. от Рождества Христова епископ Винчестерский, с согласия герцога Кларенса и графа Уорика, поехал в лондонский Тауэр, где по приказу короля Эдуарда содержали короля Гарри, и забрал того у охранявших его стражников. Там с ним обходились не так почтительно, как подобало бы обходиться с тем принцем, и не содержали в чистоте. Его вывели и переодели, и оказали большие почести, и доставили к Вестминстерскому дворцу, и таким образом снова восстановили на троне, и стали так писать во всех высочайших письмах, указах и других бумагах год его правления: Anno regni Regis Henrici Sexti quadragesimo nono, et readempcionis sue regie potestatis primo\ и этому сильно обрадовались все его приверженцы и значительная часть народа. И это несмотря на то, что прежде король Эдуард низложил его; и, поскольку тогда большинство граждан Англии ненавидело его, то они были вполне довольны переменами; а причина крылась в том, что был казнен добрый герцог Глостер и отравлен Джон Холланд, герцог Эксетерский, и что герцог Саффолк, лорд Сэй, Дэниел Тревельян и другие зловредные люди, состоявшие при королевской персоне, были непомерно алчны и не заботились ни о чести короля, ни о его благе, ни об общем процветании земли, которую король Гарри доверил их заботам, и, пользуясь его неосведомленностью, заботились лишь о собственном кошельке, вопреки его желаниям; и также Франция, Нормандия, Гасконь и Гиень были потеряны во время его царствования. И это, наравне с другими причинами, настроило людей против него, и все из-за этих вероломных лордов, а вовсе не из-за него самого; и простой люд говорил, что, если бы они могли получить другого короля, он должен был бы исправить все то, что было сделано неверно, и навести порядок, и привести государство Английское к процветанию и покою. Но тем не менее во время правления короля Эдуарда IV люди не дождались ни мира, ни благоденствия; напротив, одно сражение следовало за другим, и простые люди терпели несчастья и разорения…

…И 26 ноября король Гарри созвал Парламент в Вестминстере, и туда явился Георг, архиепископ Йоркский, канцлер Англии, который [обсуждал] это дело в присутствии короля и его лордов и Палаты, Revertimini admefilii revertentes, ego enim virvester. Jeremie tcrcio, и т. д. И затем, в феврале, герцог Гарри Эксетерский, герцог Эдмунд Сомерсет, лорд Джон Сомерсет, его брат, граф Ормонд, граф Джаспер Пембрук, брат короля Гарри и граф Ричмонд со многими другими рыцарями и сквайрами, джентльменами и йоменами вернулись в Англию и вступили во владение своими землями и поместьями, поскольку Парламентом были отменены все предыдущие конфискации и лишения прав за измену, введенные во времена короля Эдуарда; и королю Гарри были возвращены корона и положение, а всем его людям — их наследные владения. И затем граф Вустер был схвачен, арестован и привлечен к суду перед сэром Джоном Вером (Vere), графом Оксфордским, сыном и наследником вышеупомянутого графа Оксфордского, который был казнен в Тауэр Хилле, о чем говорилось прежде; и так к графу Вустеру применили тот же закон, по которому он судил других; и, когда он был мертв, его тело и голову захоронили в Блэк Фраэрсе в Лондоне, со всей честью и уважением, которые его друзья пожелали оказать ему. Также Королева Елизавета, жена короля Эдуарда, которая находилась в хорошо укрепленном и снабженном продовольствием Лондонском Тауэре, как только услышала, что ее муж и господин бежал, тайно скрылась из Тауэра и нашла прибежище в Вестминстере, со всеми ее детьми, и сама она была беременна, и прямо там и родила сына, которого назвали Эдуардом, принцем Англии; и там она претерпела много невзгод, пока король Эдуард не вернулся к ней.{133}

Герцог Бургундский нисколько не обрадовался вести о высадке близ Алкмаара (Alkmaar) своего шурина и на первых порах был настроен игнорировать его насколько возможно. Людовик XI поддержал недавнее вторжение Уорика в Англию, потому что по крайней мере с 1468 г. он боялся англо-бургундского союза. Английское нападение на Бургундию было платой за поддержку Людовика. Сам он объявил войну в начале 1471 г., и 12 февраля Уорик приказал гарнизону Кале присоединиться к своим войскам. Последние колебания герцога Карла исчезли. Он помог Эдуарду снарядить экспедицию против Англии. Его сила была, естественно, не очень значительной — никак не более 2000 человек, а, вероятно, и не более 1200. История его возвращения описана в рассказе, известном как «Возвращение Эдуарда IV» и написанном по горячим следам слугой короля, который собственными глазами видел большинство его подвигов, и об остальных знал из правдивых описаний, которые составлялись каждый раз. Также этот рассказ сохранен в собрании Джона Стоу. Здесь приведена его большая часть.

Эдуард отплыл из Флашинга (Flushing) 11 марта.

…В ту самую ночь, наутро в среду, и в четверг, 14 марта, на море бушевали сильный шторм и буря, и 14 марта с большим трудом он [Эдуард] достиг Хамберхеда, потеряв другие суда, которые причалили в разных местах. Король, имея единственный корабль, в котором находился лорд Гастингс, его гофмейстер, и другие избранные числом 500 человек, высадился в пределах Хамбера, в Холдернесской стороне, в месте под названием Ревенерспорн (Ravenersporne)[101], именно в том самом месте, где когда-то узурпатор Генрих Дерби, позднее называемый королем Генрихом IV, сошел с корабля по возвращении из изгнания…

Брат короля Ричард, герцог Глостер, со своими тремястами товарищами причалил в четырех милях оттуда. Граф Риверс в сопровождении 200 человек оказался в местечке под названием Паулл (Paull) в четырнадцати милях от короля, и остальные высадились там, где легче было достичь берега. Король в компании нескольких человек остановился на ночлег в бедной деревне, в двух милях от того места, где он сошел со своего корабля; и наутро следующего дня после того, как гнев бури несколько поутих, остальные его спутники с корабля также двинулись в его сторону.

И наутро 15 марта из разных мест к нему подошли все его товарищи, прибывшие на других кораблях. Что до местных жителей, то там к нему присоединилось всего-то несколько человек, практически никто не пожелал примкнуть к королю, поскольку в эти места мятежниками были разосланы специальные люди, которые настраивали народ против Его Высочества, чтобы они не признавали его и не принимали своего короля. Несмотря на это, люди, прежде чтившие принца герцога Йорка, благородной памяти отца его, перенесли теперь свою любовь и почтение на него, так как он также был герцогом Йоркским, и ему переходили все права своего отца. Потому в различных частях страны собирались большие толпы людей, готовых с оружием в руках ради себя самих не допустить того, чтобы его лишили государства и короны; они поклялись, что единственно это желание двигало ими и ничто другое; они ни в коем случае не хотели причинить вред ни ему, ни товарищам его.

После того как собралось все войско короля, он держал совет, как лучше поступить, и все быстро пришли к заключению, что произошедшее — результат происков его врагов, и главные возмутители спокойствия засели на юге страны, в Лондоне и его предместьях, и что путь их должен лежать через Линкольншир, а посему им пришлось бы снова идти морским путем, минуя Хамбер, который они ненавидели; но затем они подумали, что если выбрать такой путь, то пойдут толки, что они отступили из страха, а такой поклеп они не смогли бы снести; по этим и другим здравым соображениям они постановили себе не идти снова водным путем, но отправиться прямо к городу Йорку. Король решил также, что, поскольку ему придется идти через всю страну, то до того времени, пока он не получит помощи своих истинных и преданных слуг и подданных, которые, как он верил, присоединятся к нему во время его похода, чтобы собрать достаточную мощь и силу, он со всеми своими товарищами должен во всеуслышание провозглашать везде, куда бы они ни прибыли, что его единственным намерением и целью является восстановление своих прав как герцога Йоркского, и ему достаточно своего родового наследования, в котором он был рожден, по неотъемлемому праву истинно благородного принца его отца, и более ничего…

Первые силы мятежников, с которыми он столкнулся на своем пути, позволили ему пройти. Беверли признал его, Халл (Hull) отказался. Его собственная личная храбрость позволила ему пройти к Йорку.

Правда в том, что, когда король был уже в трех милях от города, его посетил некто, назвавшийся Томасом Кониерсом, рикордером этого поселения, чье имя доселе не было известно приверженцам короля. Он посоветовал тому не входить в город, поскольку либо ему не удастся этого сделать, либо, в случае, если он все же войдет, он будет повержен и уничтожен, и разобьют все его войско. Король, понимая, сколь большое расстояние он уже прошел и что он уже никак не может вернуться туда, откуда он начал свой поход, и осознавая, что возможен самый печальный исход, решил, что, собравшись с силой духа и мужеством, ему необходимо продолжить начатое и положиться на Бога и благоволение судьбы, хотя благополучный исход дела зависел скорее от обстоятельств, чем от возможной небрежности или недостатка храбрости. И поэтому, несмотря на приводящие в уныние слова рикордера, он отважно двинулся прямо к городу.

И в это время к нему из города прибыли Роберт Клиффорд и Ричард Бург, которые обнадежили его и его спутников, утверждая, что поскольку жители были на стороне его отца, герцога Йорка, то и сейчас должны принять и пропустить его; это несколько подбодрило его, и он продолжил свой путь. Но вскоре прибыли упомянутые Кониеры (Coniers) и вновь повергли его в сомнения. И так, то воодушевляясь, то снова теряя уверенность, он достиг городских ворот, где его войско остановилось, и в сопровождении шестнадцати или семнадцати человек с шествовавшими впереди Клиффордом и Ричардом Бургом он даже прошел через ворота и объявил собравшимся невдалеке почтенным гражданам о своих намерениях и целях в такой форме и столь вежливо, что люди остались довольны и впустили его и всех его товарищей; той ночью все они встали на постой и отдохнули, и наутро отобедали, и затем отбыли из города в сторону Тадкастера (Tadcaster), города во владениях графа Нортумберленда, в десяти милях южнее.

И на следующий день он отправился к Уэйкфилду и Сандалу, большому манору, принадлежавшему герцогам Йоркам, оставив полевую руку замок Помфрет (Pomfret), где находился маркиз Монтегю, который никак не стал препятствовать ему и его войску, позволив мирно пройти — по доброй воле или нет, каждый вправе судить по своему разумению; я считаю, что это было его собственное решение; но, по правде говоря, и силы его были недостаточны, и он не был бы в состоянии собрать такую дружину, чтобы открыто выступить против Эдуарда, или за короля Генриха; на то существовала еще одна веская причина: большинство народа тех мест любило короля Эдуарда, и их нельзя было бы сподвигнуть выступить открыто против его притязаний как герцога Йорка — он, по словам его товарищей, всячески прикрывался лишь этим титулом и ничем более.

Другая важная причина состояла в том, что большая часть местной знати и простолюдинов была за графа Нортумберленда, и они не стали бы выступать вместе ни с каким другим лордом или дворянином, кроме как с упомянутым графом или, по крайней мере, по его приказу. А поскольку тот ничего не предпринял, то, даже если бы маркиз стал собирать войско помимо его желания, никто бы не послушался ни его, ни кого другого, даже из более высокопоставленных особ, и ни в чем не стали бы ему помогать. И так удачно вышло, что упомянутый граф своим поведением сослужил ему добрую службу…

Эдуард через Уэйкфилд пошел к Ноттингему. При вести о его приближении герцог Эксетерский и граф Оксфорд сбежали из Ньюарка, и сам Уорик, сомневаясь в преданности некоторых своих наемников, отошел за стены Ковентри. «Возвращение Эдуарда IV» продолжает:

В Лестере к королю присоединились его новые сторонники, числом три тысячи человек, искушенные в военном деле, которым можно было довериться и которые не подвели бы его ни в горе, ни в радости, и все до последнего человека готовы были преданно служить ему. Это были люди лорда Гастингса, гофмейстера короля: вызванные его посланиями, которые рассылали его слуги, друзья и приверженцы, они стали прибывать к нему.

И так, пополнив ряды своего войска, он отбыл из Лестера и 29 марта подошел к городу Ковентри. И, узнав, что упомянутый граф засел в городе, и с ним шесть или семь тысяч человек, король возжелал, чтобы тот вывел всю свою рать, дабы все разрешилось на поле брани. Но тот самый граф тогда отказался, и это повторялось еще три дня. Король, видя это, повел вперед свое войско и остановился всего в восьми милях оттого места, где засел Уорик; и там его встретили как короля. Находясь там, он бросил Уорику вызов, ожидая, что упомянутый граф наберется храбрости и выйдет из города Ковентри, и примет бой, но тот не собирался делать этого. Тем не менее к королю ежедневно прибывали от имени упомянутого графа некие люди и делали попытки склонить его к тому, чтобы окончить дело миром, что было самым разумным решением. Но, несмотря на то, что во имя спокойствия государства Английского и во избежание пролития христианской крови казалось весьма благоразумным воспользоваться советом своих приближенных и пообещать упомянутому графу сохранить жизнь ему и всем людям, оказавшимся там при нем в это время, и принять другие его мирные предложения, король, учитывая совершенные им тяжкие прегрешения, все же не принял эти предложения и не стал договариваться, потому что, если бы он сделал это, то не смог бы сохранить свою королевскую честь.

Здесь необходимо напомнить, что, когда король был в Голландии, герцог Кларенс, второй брат короля, испытывал страдания оттого, что между ним, его братом королем и его братом герцогом Глостером установилась вражда, спровоцированная хитрыми кознями графа Уорика и его сообщников; и всех их отлучили от государства и короны Англии и всего, что к тому принадлежало; и, помимо этого, кровопролитная и отвратительная война разразилась между ними. И так стало очевидно, что, какой бы стороне Бог ни ниспослал победу, все равно победитель не будет чувствовать себя в безопасности: все равно останется чувство страха, возможно, еще большее, чем сейчас. И особенно ясно он понял, что ему не доверяют, но подозревают и ненавидят все лорды, дворяне и другие сторонники узурпатора Генриха, Маргарита, его жена и их сын

Эдуард, называемый принцем; он видел также, что они постоянно нарушают заключенные с ним соглашения и данные ему обещания, и, скорее всего, чем дальше, тем более будут они интриговать против него, стремясь изничтожить его и весь род его; кроме того, становилось очевидно, что королевство и все регалии они передадут тем, кто не имеет на это ни малейшего права…

Тайно велись переговоры при помощи хороших посредников и посредниц — высокородной и могущественной принцессы, моей госпожи, их [короля и его братьев] матери; миледи Эксетерской, миледи Саффолк, их сестер, милорда кардинала Кентерберийского, милорда Батского, милорда Эссексского, миледи Бургундской, нескольких священников и других достойных людей. Когда король находился в Голландии и в других местах за морем, высокородная и могущественная принцесса, герцогиня Бургундская, использовала все свое влияние и прилагала крайнее усердие к тому, чтобы постоянно посылать гонцов к королю, где бы тот ни был, а также к милорду Кларенсу в Англию; и такую же службу сослужил милорд Гастингс, гофмейстер короля, благодаря чему между братьями было достигнуто полное согласие и заключен договор, который упомянутый герцог Кларенс совершенно благородно и честно исполнил. Едва прознав о прибытии короля на север страны, он сразу, как и обещал, и так быстро, как только мог, в сопровождении 4000 ратников отправился к нему, чтобы помочь ему расправиться со всеми его врагами.

Король и Кларенс встретились и в конце концов помирились по дороге к Бенбари, что было в трех милях от того места, где находился Уорик. Кларенс тогда попытался примирить своего брата с Уориком, но граф решительно отверг эти попытки.

…Когда король собирался атаковать Уорика, к графу в Ковентри прибыли герцог Эксетер, маркиз Монтегю, граф Оксфордский со многими другими числом предостаточным, и тем значительно увеличили силы той стороны. Король, еще раз посоветовавшись с братьями, решил, что никак нельзя ни спровоцировать их выход из города, ни вступать с ними в бой, ни осаждать их; также для предотвращения большой резни, которая неминуемо должна за этим последовать, им надлежит, как они думали, отправиться к Лондону, где можно будет собрать много их преданных лордов и истинных слуг. Было известно, что его основной противник, Генрих, со множеством своих союзников находится в Лондоне, захватив там трон и пользуясь королевской властью, что позволяло королю получить дополнительную помощь и поддержку с разных сторон, если он смог бы хоть единожды показать собственную возможность сокрушить их; вот почему, пользуясь советом своих братьев и других единомышленников, он взял путь на Лондон, оставив Уорика. Перед этим, однако, в Ковентри он заявил упомянутому графу и его войску о своем желании разрешить их спор на поле брани, от чего те наотрез отказались; посему король и его братья сохранили свое намерение двигаться дальше на юг. Это было 5 апреля, в пятницу.

И в субботу король со всем своим войском прибыл в город под названием Девентри (Daventry), где он, полный благочестия, выслушал всю церковную службу утром в Вербное Воскресенье в местной церкви, где Господь и Святая Анна явили прекрасное чудо — доброе предзнаменование счастливого окончания задуманного им предприятия, которое вскоре должно произойти по воле Бога и при посредничестве святой матроны Святой Анны. Случилось так, что во время скитаний короля за границей на его плечи свалились страшные невзгоды и страдания; злой рок и несчастья как будто преследовали его по пятам, особенно в море, и потому он часто молился Богу, Пресвятой Деве, Святому Георгию и другим святым; но особенно просил Святую Анну помочь ему; он поклялся, что каждый раз, когда ему случится увидеть любой образ Святой Анны, он будет обращать к ней свои молитвы и совершать пожертвования в честь этой благословляемой святой.

Так произошло, что в это самое Вербное Воскресенье король участвовал в шествии, а вслед за ним шли остальные, полные глубокого религиозного чувства, как и подобает в такой день, и, когда процессия вошла в церковь и, по порядку службы, подошла к тому месту, где перед Крестом должно подниматься покрывало, чтобы все люди могли почтить Крест гимном, трижды пропев «Ave», у одной из колонн церкви, непосредственно перед тем местом, где король преклонил колени и рьяно кланялся Кресту, все увидели небольшой образ Святой Анны, сделанной из алебастра, установленный около этой колонны и скрытый от глаз скрепленными вместе маленькими раскрашенными четырьмя дощечками, установленными вокруг этой статуи, подобно тому, как это делается обычно везде, где есть такие изображения — в церквях, часовнях, у распятий, молельнях и во многих других местах. И здесь эта статуя была закрыта таким же манером сообразуемо с правилом, по которому во всех церквях Англии все святые лики должны быть закрыты со среды на первой неделе Великого Поста до утра Пасхи.

И вдруг внезапно во время службы между дощечками, окружавшими этот образ, появилась большая щель, они приоткрылись, что король почел за добрый знак, и все люди вокруг него тоже. И затем дощечки закрылись сами собой без чьей либо помощи или касания, как если бы это было сделано с помощью высшей силы, что видели все присутствовавшие там. Король, увидев это, возблагодарил и почтил Бога и Святую Анну, решив, что это хороший знак и символ того, что Бог благословляет его на этот поход…{134}

Королевская армия пошла в сторону Лондона. Большая Хроника описывает события, развернувшиеся в городе.

Тогда в Лондоне по приказу сэра Томаса Кука и некоторых других были предприняты меры, чтобы задержать короля Эдуарда, который в это время стремительно приближался к городу. И для того чтобы сильнее расположить граждан к королю Генриху в тот день, бывший Чистым Четвергом, приблизительно в девять часов его перевезли из дворца через Чип (Cheap) и Корнхил (Cornhill) к его жилью по Кендлвик-стрит и Воутлинг-стрит в сопровождении архиепископа Йоркского, который держал его за руку весь путь, и лорда Зоуча, немощного старика, который нес меч короля; и так, сопровождаемый немногочисленными джентльменами, идущими перед ним пеши, он единственный был верхом. Он держал в руках шест или длинное древко с двумя лисьими хвостами[102], закрепленными на конце этого шеста. Его поддерживала лишь маленькая группка следовавших за ним слуг. Все это более напоминало спектакль, чем шествие принца, призванного воодушевить сердца людей, благодаря которому он, скорее, многое потерял, но уж точно ничего не выиграл; где бы он ни появлялся, он постоянно был одет в одно и то же длинное платье из синего бархата, как будто у него не было ничего другого. Но прежде чем эта процессия завершилась, авангард короля Эдуарда подошел к Шордитчу (Shoreditch) и Ньюингтону (Newington), из-за чего упомянутый архиепископ, не сильно доверявший горожанам и не надеявшийся, что они будут сопротивляться королю Эдуарду или его людям, удалился и оставил короля Генриха во дворце; его примеру последовали и другие, те, у которых еще оставалось хоть немного порядочности.{135}

Филипп де Коммин прокомментировал вход Эдуарда в Лондон.

Насколько я знаю, существовало три момента, которые особенно поспособствовали его входу в Лондон. Первый — это люди, находившиеся в убежище, и рождение молодого принца. Второй — большие долги, которые он ввел в городе, после чего обязал всех торговцев, которые были его кредиторами, явиться к нему. Третий состоял в том, что знатные леди и жены богатых горожан, с которыми прежде он имел интрижки, вынудили своих мужей и родственников встать на его сторону.{136}

Уорик теперь выдвинулся из Ковентри в надежде, что Лондон не впустит короля, или что Эдуард не ожидает нападения в Пасхальный день. «Возвращение Эдуарда» продолжает повествование.

…Но король, вовремя оповещенный об этих злодейских планах, постарался встретить его на дальних подступах к городу и не позволить ему приблизиться; и поэтому в субботу в Пасхальный вечер, 13 апреля, он в сопровождении большой армии выдвинулся из Лондона в его сторону. И также он взял с собой на поле боя короля Генриха; и так в тот вечер он поехал в Барнет (Barnet), что в десяти милях от Лондона, где его передовой отряд наткнулся на авангард войска графа Уорика и разбил его, и погнал их из города более чем на половину мили, пока они не достигли места, занятого многочисленным войском противника.

Король, прибыв после к упомянутому городу и поняв, что здесь происходит, не позволил никому остаться в этом городе, а взял всех с собой на битву с врагами. И поскольку уже было совсем темно и он не мог достаточно хорошо видеть, где выстроились его враги, то случилось так, что он со своим войском сделал привал много ближе к ним, чем он предполагал: он не встал бы так близко, если бы мог лучше видеть их, но предпочел бы расположиться несколько в стороне.

И так они оставались всю ночь, ни издавая никакого шума, и вели себя так тихо, как только возможно. Обе стороны имели оружие и артиллерию, но у графа Уорика оружия было гораздо больше, чем у короля, и поэтому ночью с целью досадить королю и его войску с вражеской стороны почти всю ночь летели ядра. Но благодаря Богу так случилось, что они постоянно промахивались, не нанося никакого ущерба королевским полкам; а причина была в том, что войско короля находилось много ближе, чем полагали противники. И также потому, что король со своим войском всю ночь соблюдал тишину и, как говорят, не издавал никакого шума, благодаря чему те не могли догадаться об истинном месте их пребывания. И для того, чтобы не быть обнаруженными, король никому не позволил стрелять по противнику, иначе бы у тех появилось большое преимущество, поскольку таким образом они смогли бы оценить их точное местонахождение и нацелить на них свои пушки.

Рано утром следующего дня, как только рассвело, между четырьмя и пятью часами, несмотря на большой туман, из-за которого противники не могли даже видеть друг друга, король, решив отдаться на суд Всемогущего Бога, выставил знамена и возвестил трубами начало битвы, и ринулся на них; вначале они стреляли из ружей, но вскоре перешли в рукопашную, встретив мужественное и отчаянное сопротивление своих врагов. Но из-за тумана и плохой видимости оба войска не смогли встать друг перед другом, как должно было бы быть, и, так как места было очень мало, сражение было чрезвычайно жестоким и кровавым.

Случилось так, что один край войска противника перешел за линию войска короля, да так, что в этом месте, на западном фланге, они оказались намного сильнее королевской армии, чем причинили ей сильный ущерб, из-за чего многие бежали к Барнету и даже к Лондону, или куда-либо еще; и враги погнались за ними и наделали много вреда. Но другие части и остатки фланга не могли видеть ни этого поражения, ни бежавших, ни преследовавших по причине большого тумана, который мешал им различить хоть что-нибудь. И поскольку воины короля не ведали о том, что произошло, они не потеряли присутствия духа и малой силой продолжали сражаться, видя лишь немногих — тех, кто стоял рядом с ними плечом к плечу. Одновременно по той же самой причине сторону противника не смогло ободрить поспешное отступление неприятеля. И точно так же на восточном фланге королевская армия, встретившись с врагом, намного превзошла его мощь и сильно потрепала там их ряды, и так король оказался в самом центре сражения и выдержал всю мощь и напор битвы. Однако из-за неприятностей, которые постигли королевское войско на западном фланге, в Вестминстер, в Лондон и в другие места дошла весть, что король разгромлен и сражение проиграно. Но — хвала Всемогущему Богу! — все случилось иначе, поскольку король, истинно веря в помощь Бога, Пресвятой Девы и Святого Георгия, преисполнился отчаянной отваги и решительности подавить вероломство всех тех, кто замыслил против него предательский заговор, и благодаря преданной, искренней и могущественной помощи его товарищей, которые не отступились от него и оставались так же верны ему, он мужественно, стремительно и отважно напал на своих врагов, ринувшись в самую гущу сражения, где безжалостно рубил всех, кто оказывался на его пути, то с одной стороны, то с другой, и так бил и крушил их, что никто не мог устоять при виде его, и собственным примером вселял уверенность в своих товарищей, которые преданно следовали за ним. И так, да будет благословен Бог, он одержал победу, и поразил тридцатитысячное (согласно их собственным подсчетам) войско мятежников…

Эдуард с триумфом возвратился в Лондон. Тела Уорика и маркиза Монтегю были выставлены в соборе Св. Павла, чтобы упредить распространение возможных слухов о том, что они все еще живы. После трехнедельной задержки в Онфлере (Honfleur) из-за плохой погоды королева Маргарита в конце концов отправилась в плавание, чтобы высадиться в Уэймуте (Weymouth) в тот самый день, когда ее друзья потерпели поражение в Барнете. Эдуард послал разведчиков, чтобы разузнать о продвижении ее сил, и, когда стало ясно, что они выступили в сторону северо-запада, надеясь соединиться со своими сторонниками в Уэльсе, Чешире и Ланкашире, он стал их преследовать. Началась большая погоня в направлении Севернских мостов.

Маневром в сторону Йовила (Yeovil) не удалось обмануть короля; тот оставил Виндзор 24 апреля, пойдя через Абингдон (Abingdon) к Сайренсестеру (Cirencester), когда в понедельник, 2 апреля, как продолжает «Возвращение»:

…Он узнал новость, что в следующий вторник они [будут] в Бате; и затем, утром следующего дня, в среду, они вышли бы прямо к войску короля. Посему, чтобы подготовить и выстроить своих людей в боевой порядок, он вывел весь народ[103] из города и той ночью встал лагерем в поле в трех милях от города. И на следующий день, не получив никаких донесений о вражеском продвижении, в поисках их войска он пошел в Малмсбери (Malmesbury). И там он узнал, что те, прослышав о его приближении, не решились дать ему сражение и повернули в другую сторону в направлении Бристоля, окруженного прочными стенами города, где они отдохнули и получили помощь деньгами, людьми и артиллерией от таких же, как они, мятежников. Потому они снова набрались мужества и в следующий четверг были готовы сразиться с королем, для чего отправили передовой отряд к городу под названием Садбери (Sudbury), что был в девяти милях от Бристоля и в миле от стоянки короля, и назначили место предстоящей битвы вблизи Садбери Хилл. Король, услышав об этом, в тот же самый четверг в первый день мая со всем своим войском в правильном боевом порядке[104] прибыл к месту, определенному ими как поле боя. Противник также выдвинулся вперед в тот же самый день из Бристоля, изобразив, что направляется прямо к назначенному месту, но, узнав о приближении короля, они свернули с этого пути, хотя их передовые отряды уже прибыли в город Садбери, где убили пятерых или шестерых человек из числа королевских сторонников, и беспечно продвигались вперед, ничего не опасаясь, намереваясь обеспечить там жилье своим господам, которые тем временем изменили свои планы и взяли путь прямо к Беркли; они шли всю ночь, а оттуда двинулись к городу Глостеру. Король в этот же самый четверг, вскоре после полудня, подошел к тому самому месту, называемому Садбери Хилл и, не питая никакого доверия к своим врагам, послал своих разведчиков в эту местность, чтобы получше разузнать обо всем.

Рядом с тем местом была поистине огромная равнина, и он засомневался, стоит ли идти далее, пока не услышал какие-то звуки. Тогда, предположив, что враги где-то совсем рядом, он выдвинулся вперед из Бристоля. И, поскольку он не мог быть абсолютно уверен, что это действительно были враги, он велел своему войску двигаться вперед и разместил авангард у подножия холма, в долине у города Садбери, а сам с остатком своей рати встал на самом холме под названием Садбери Хилл.

Рано утром, вскоре после трех, король получил донесение, что неприятель действительно идет мимо Беркли к Глостеру. После чего он держал совет, как ему остановить их, выбирая между двумя направлениями, упомянутыми прежде: или через Глостер, или же через Тьюксбери. Сперва он предпочел Глостер, послав к Ричарду Бошану, сыну и наследнику лорда Бошана, которому прежде он передал в управление этот город и замок, нескольких своих собственных слуг и приказал им охранять город и замок для короля, также пообещав, что в случае, если враги нападут на город, он придет с подмогой, какая только есть, и будет защищать его, поскольку полагали, что нападение будет совершено этим же утром. Он поклялся, что будет внимательно следить за передвижениями врагов и при необходимости сразу придет на выручку своим союзникам. Упомянутого Ричарда вместе с королевскими слугами, принесшими эту весть в город Глостер, приняли там доброжелательно.

Сообщение пришло как раз вовремя, поскольку враги короля наверняка питали надежду войти в город и захватить его или, по крайней мере, пройти через город к другим местам, в коих они рассчитывали получить большую помощь как валлийцев, которые, как они предполагали, должны были примкнуть к ним в компании с Джаспером, называемым графом Пембруком, так и большинства жителей Ланкастера и Чешира, которым они очень доверяли. По этим причинам они заставили своих людей идти всю ночь, а наутро в пятницу приблизительно в десять часов подошли к Глостеру и оказались крайне раздосадованы, увидев там Ричарда Бошана и других слуг короля, которых тот как раз и послал туда с этой целью, несмотря на тот общеизвестный факт, что многие жители того города весьма симпатизировали королевским недругам. Прибывшие сильно расстроились, узнав о таком повороте дел, и стали угрожать и притворились, что собираются напасть на город, и, вероятно, постепенно склонили бы его жителей сдаться. Но обе противоборствующие стороны прекрасно знали, что король с могучей силой был недалеко, и если бы произошла какая-нибудь стычка, то он уже вскорости смог бы оказаться под стенами города, и тогда бы у охранявших замок оказалось неоспоримое преимущество. Потому те, кто находился в городе, ничуть не испугались. Тогда недруги короля приняли решение идти далее к Тьюксбери, куда они и прибыли в тот же самый день приблизительно в четыре часа пополудни. К этому времени они уже не могли двигаться дальше, поскольку слишком утомились в пути, идя и ночью, и днем; так, они прошли тридцать шесть долгих миль, то мешая грязь, то по узким и каменистых тропинкам, то через лес, так ни разу как следует и не отдохнув. И поскольку большая часть их войска состояла из пехоты, после прибытия к Тьюксбери их армия не смогла бы, по-видимому, двигаться дальше, но если бы они даже и оставили своих пехотинцев позади, все равно сами всадники были чрезвычайно утомлены этим переходом, так же как и их лошади. Так что, сделан был этот выбор по доброй воле или нет, но все-таки они вынуждены были остановиться по двум причинам: первая — усталость людей, которые, как можно было предположить, больше не вынесли бы дальнейшего перехода; другая — они хорошо знали, что король во всеоружии с каждой минутой приближается к ним в правильном построении[105], готовый в любую минуту напасть на них, и если они пойдут дальше, то он может застать их врасплох. Поэтому определили положиться в этом деле на волю Божью, чтобы Господь рассудил спор между ними и королем. И с этой целью той же ночью они расположились в поле на окраине города, на задворках аббатства; вокруг были грязные переулки, повсюду их окружали глубокие рвы, холмы, лощины и множество других преград: поистине, выбранное ими место было весьма труднодоступным.

Король тогда же рано утром в пятницу, выставив свои знамена, разделил свое войско на три фронта и выслал вперед всадников и авангард; и так в правильном порядке и построении он двинулся через равнину, называемую Котсволдом (Cotswold), ведя за собой всех своих людей числом более трех тысяч пехотинцев; и в ту пятницу, которая была поистине горячим днем, они прошли более тридцати миль. Во время всего этого перехода его воины не смогли раздобыть ни пропитания для людей, ни корма для своих лошадей, ни воды; лишь единожды удалось найти небольшой ручей, но и это принесло облегчение ненадолго, так как впряженные в телеги лошади очень скоро устали.

И весь этот день войско короля следовало по пятам своих врагов на протяжении пяти или шести миль, скрытно следя за ними: те шли по открытой местности, а их противники — среди леса. Так продолжал он свой поход, пока не прибыл со всем своим войском в деревню под названием Челтенхем (Cheltenham), что в пяти милях от Тьюксбери. Там королю стало известно наверняка, что незадолго до его прибытия туда его враги достигли Тьюксбери и встали там лагерем — они решили-таки дождаться противника и дать сражение. После этого король не стал задерживаться, лишь немного подкрепил себя и своих людей мясом и напитками, которые вез с собой, и, не мешкая, отправился прямо туда, где остановились его недруги, и встал лагерем в трех милях от них.

На следующий день, в субботу, 4 мая, [король] сам оделся, и все его войско построилось для битвы; взвились королевские знамена, затрубили трубы; доверив разрешить их спор Всемогущему Богу и его Пречистой Матери Деве Марии, и великому святому мученику Георгию, и всем святым, король ринулся прямо на врагов своих, которые находились в весьма труднодоступном месте и на которых было непросто напасть. Однако артиллерия короля[106] так удачно расположилась перед ними, что сразу обрушила град стрел на авангард противника.

Затем король снова атаковал, обстреляв своих врагов из луков и пушек, поскольку те не имели такого большого количества оружия, как у короля. Перед их лагерем были такие гибельные тропы и глубокие рвы, так много преград, деревьев, и кустарников, что поистине трудно было приблизиться к ним и захватить; но тут Эдмунд, называемый герцогом Сомерсетом[107], выступавший в тот день в авангарде, то ли потому, что в него с товарищами постоянно стреляли из пушек и луков в том месте, где они стояли, то ли, может, по причине отважного сердца и храбрости, благородно и мужественно выдвинулся сам со своими солдатами немного в стороне от передового отряда короля и, продвигаясь какими-то тропами, оказался далеко впереди; король не знал, что тот миновал место столкновения и вышел на ровное место позади сражающегося монарха, откуда отчаянно напал на его войско. Король, полный мужества, бросился на нападающих, преодолел ров и другие преграды, вставшие у него на пути, и загнал их на холм; и с ним также был королевский авангард, ведомый герцогом Глостером.

Здесь также нужно напомнить, что в начале битвы король опасался, как бы неприятель не устроил засаду в роще, находившейся по правую руку от поля предстоящего сражения, поскольку там росло множество деревьев, [где можно было бы легко спрятаться]. Посему, дабы принять все необходимые меры на этот случай, он выбрал из своего воинства всадников количеством в двести копий и снарядил из них отряд, и оставил его в четверти мили от поля боя, дав наказ внимательно смотреть в сторону этого леса. В случае же, если они увидят, что никакая опасность не грозит войску с той стороны, он наказал им в обязанность использовать свои силы так, как покажется им наиболее подобающим в этот момент в том месте.

Их час пробил, когда, поняв, что в лесу никакой засады нет, они нашли себе лучшее применение, внезапно набросившись на герцога Сомерсета с его отрядом со стороны, откуда тот не мог ожидать никакой угрозы, и привели его войска в большое замешательство и таким образом обратили их в бегство; и люди герцога бросились врассыпную: кто в рощу, кто на находившийся неподалеку луг, кто в соседние закоулки, кто во рвы, где они надеялись избежать опасности; тем не менее многие из них были настигнуты, пойманы и убиты; и во время их бегства король смело бросился на другой край поля, где предводительствовал Эдуард, называемый принцем; ряды врагов дрогнули, не выдержав натиска королевской армии; прошло немного времени, и они побежали, а их противники бросились в погоню. Многие из бежавших были убиты, многие утоплены в миле оттуда в болоте, начинавшемся сразу за городом; другие скрылись в городе, многие в церкви, многие в аббатстве: все бежали, кто куда только мог.

После завершения битвы попавшие в плен были безжалостно убиты; Эдуард, называемый принцем[108], был схвачен при попытке скрыться за городскими стенами и казнен в поле. Также были убиты: Томас, называемый графом Девонширским, Джон Сомерсет, называемый маркизом Дорсетом[109], лорд Венлок и многие другие.{137}

Согласно «Возвращению», Эдуард обещал прощение беглецам, спрятавшимся в церкви аббатства, но местная хроника утверждает, что их вытащили оттуда, и расправа над ними была столь кровавой, что церковь пришлось освящать повторно. Затем король отправился на север, чтобы разобраться со вспыхнувшими там новыми восстаниями, намереваясь переманить мятежников на свою сторону.

В Ковентри Маргарита Анжуйская была захвачена «в бедной церковной обители[110], где она скрывалась, чтобы спасти свою персону», — и король услышал, что остаток северных мятежников, лишенных теперь предводительства Невилла, подчинился графу Нортумберленду. Поэтому он, изменив свои планы, пошел к Лондону, чтобы разобраться с бастардом Фоконбергом, напавшим на город. Теперь предоставим слово Воркворту.

И в то самое время, когда шло сражение при Тьюксбери, сэр Уолтер Роттесли (Wrottesley) и Джеффри Гэйт, рыцари графа Уорика, будучи губернаторами города Кале, действительно послали рыцаря сэра Джорджа Броука из Кале с тремя сотнями солдат к Томасу бастарду Фоконбергу, который находился в море с флотом графа Уорика, чтобы помочь тому сохранить флот и войти в Кент, и поднять весь Кент с целью вызволения короля Генриха из Тауэра и уничтожения короля Эдуарда, если это будет ему под силу; этот бастард вошел в Кент, в Кентербери, и при поддержке других джентльменов поднял весь Кент[111] и прибыл в Лондон 5 мая вышеупомянутого года. Но лорд Скэйлз[112], отправленный королем Эдуардом охранять город, с мэром и олдерменами не позволил и упомянутому бастарду войти в город, поскольку они уже знали, что принц Эдуард мертв, а все его войско разгромлено; поэтому бастард стал стрелять из своих пушек по городу и поджег Старые ворота и Лондонский мост; из-за этих поджогов жители Лондона, сильно разгневавшись, выступили против него; а если бы бастард не устроил стрельбы, горожане впустили бы его, отдав ему головы лорда Скэйлза, мэра и всех его братьев. Посему бастард со всем своим войском отошел к Кингстонскому мосту на десять миль на запад, намереваясь либо уничтожить короля Эдуарда, либо изгнать с земли. И если бы бастард продолжил свой путь, королю Эдуарду, возможно, не хватило бы сил для сопротивления, поскольку у того было более двадцати тысяч хорошо вооруженных воинов, и если бы он пошел вперед, люди короля сдались бы.

Лорд Скэйлз и некоторые другие из совета короля Эдуарда, бывшие в это время в Лондоне, видели, что бастард со своим войском двинулся на запад и что это может оказаться для короля Эдуарда большей опасностью, чем битва при Барнете или Тьюксбери (поскольку после битвы при Тьюксбери он распустил свое войско[113]); посему они обещали бастарду и другим, которые были при нем, и в особенности некому Николасу Фонту, мэру Кентербери, [высочайшее помилование], если он повернет обратно. И поскольку дураки охотно верят красивым словам и обещаниям, бастард приказал всей своей рати повернуть назад к Блэкхиту, чем обрек себя и многих других на гибель; и вскоре упомянутый бастард был казнен в Йоркшире герцогом Глостером, несмотря на то, что имел грамоту о помиловании; и Николас Фонт позже был повешен, выпотрошен и четвертован в Кентербери.

На следующее утро по прибытии в Блэкхит, бастард бросил свое войско и в сопровождении шестисот всадников и матросов из Кале поехал в Рочестер, а оттуда в Сэндвич, где стал ожидать прибытия короля; солдаты же по морю отправились в Кале. И когда его воины поняли, что командир бросил их, то они держались вместе день и ночь, а затем каждый человек отбыл к своему дому. И когда король Эдуард прослышал об этом, то остался доволен и пр.

Здесь должно узнать, что король Эдуард произвел новые назначения во многие графства Англии; вновь назначенные, числом до тридцати тысяч человек, через десять дней прибыли к королю туда, где он находился, и пошли с ним к Лондону, где его торжественно встречали. И в ту же самую ночь, когда король Эдуард прибыл в Лондон, 21 мая, во вторник, между одиннадцатью и двенадцатью часами был предан смерти король Генрих, пребывавший в тюрьме в Лондонском Тауэре; при этом в Тауэре находился герцог Глостер, брат короля Эдуарда, и многие другие. На следующий день тело переложили в ящик и принесли в собор Св. Павла, а лицо было открыто, чтобы каждый человек мог увидеть его; и на пол из него сочилась кровь; и позже его перевезли в Блэк Фаэрс, и там его тело продолжало кровоточить; и оттуда его отвезли на лодке в аббатство Чертси (Chertsey) и захоронили там в Часовне Пресвятой Девы.

На следующий день, после того как король прибыл в Лондон, за хорошую службу он сделал рыцарями олдерменов, сэра Джона Стоктона, сэра Ральфа Вернея, сэра Ричарда Ли, сэра Джона Йонга, сэра Уильяма Тэйлора, сэра Джорджа Ирланда, сэра Джона Стоккера, сэра Мэтью Филипа, сэра Уильяма Хамптона, сэра Томаса Сталброука, сэра Джона Кросби, сэра Томаса Арсвика, рикордера Лондона.

И после этого король вместе со всем своим войском отправился в Кент, в Кентербери, где многие бывшие сподвижники бастарда в Блэкхите были арестованы и доставлены к нему; и там был повешен, выпотрошен и четвертован некий Фонт Кентерберийский, приверженец графа Уорика — тот, который упрашивал бастарда бросить свое войско; и много всяких мужчин графства были повешены или обезглавлены.

После этого король поехал в Сэндвич к тому месту, где был флот графа Уорика, которым управлял бастард, и захватил его вместе с бастардом и снова возвратился к Лондону. И немедленно после этого лорд Динхам, сэр Джон Фогге и ряд других были назначены членами парламентских комиссий [по сбору податей] по всему Кенту, Сассексу и Эссексу и по многим другим областям. Вследствие этого кому-то пришлось заплатить двести марок, кому-то — сто фунтов, кому-то больше, а кому-то меньше; даже самым бедным пришлось отдать по семь шиллингов, но, поскольку у них не было и этого, они были вынуждены продавать всю одежду, какая у них только была, и еще брать в долг, который они потом отрабатывали; так что король получил из Кента много богатства и очень мало любви. Смотрите, какое разорение оставляет после себя мятеж!{138}

Глава IV. МИР И УСПЕХ: 1471-1483

Всего за несколько первых месяцев после своего возвращения Эдуард потратил огромные суммы денег на приобретение новых великолепных одежд. В эпоху, прославившуюся показным великолепием, блеск одеяний самого, по словам Филиппа де Коммина, «роскошного среди всех принцев мира» стал притчей во языцех, как, впрочем, и его собственная красота. Эдуард никак не рисковал заслужить презрение, которое Генрих VI заслужил своим одним-единственным потертым синим бархатным платьем. Подобную роскошь нельзя рассматривать только как свидетельство непомерного тщеславия нового короля: это было одним из инструментов политики, помогавшим удерживаться на троне. Поддержание великолепия двора стало бесценным вкладом в его политическую копилку — до тех пор, пока король регулярно оплачивал свои счета.

Если верить Джону Воркворту, к 1470 г. авторитет Эдуарда, десять лет занимавшегося подавлением мятежей и выявлением измены вместо того, чтобы посвятить себя исправлению «несовершенств всего хода вещей, тогда существовавших», пал не меньше, чем престиж Генриха VI к 1460 г. Теперь, свободный наконец от разрушительной непримиримости Уорика, он более удачно продолжил политику, которую начал еще на заре своего царствования.

Не имея достаточно сил для успешного управления, опираясь лишь на немногочисленную группу своих приверженцев, посадивших его на трон, он стал приближать к себе бывших противников. Двадцать обвинительных актов по делам об измене были полностью отменены уже в 1470г., еще тридцать между — 1472 и 1475 г.{139}. Даже такого истого врага, как Джон Мортон (одного из наиболее видных сторонников Генриха VI в изгнании, лишенного прав в 1461 г.), Эдуард назначил на один из главных государственных постов. Будучи слишком осторожным, чтобы нарушать закрепленные законом имущественные права, король, проведя радикальную реформу устаревшей системы налогообложения[114], после 1474 г. оставил этот вопрос и скопил значительное состояние с помощью методов, используя которые было меньше шансов спровоцировать объединение состоятельных классов против себя: сбор средств в казну на королевские нужды, проходивший под неусыпным присмотром (те, кто страдал от него, склонны были расценивать такие поборы как непомерную жадность), и демонстративное бряцание оружием обеспечивали ему солидную прибавку к ежегодной пенсии, получаемой от короля Франции, но только до тех пор, пока, как отметил кройлендский хронист, он «никого не боялся».

Накануне победы Эдуарда некоторые из его противников, как, например, граф Оксфордский, бежали; другие же, подобно Джону Пастону-младшему, умудрились получить прощение. Людовик XI Французский, чьи грандиозные планы к тому времени провалились, замыслив, по своему обыкновению, очередную каверзу, тогда же начал вести переговоры. Эдуард мечтал отомстить Людовику, но не забыл и отнюдь не сердечный прием в Бургундии в 1470 г. В течение некоторого времени Эдуард, Карл Смелый и Людовик вели сложные переговоры, пытаясь взять верх друг над другом. Ни один из них так и не смог ничего позаимствовать у Макиавелли из его науки интриг, уловок и обмана.

В 1472 г. брат Уорика — Джордж Невилл, архиепископ Йоркский, — помирившийся с Эдуардом год назад, был неожиданно арестован. Хроника Воркворта повествует:

Также в этом году или немногим ранее Джордж, архиепископ Йоркский и брат графа Уорика, находился с королем Эдуардом в Виндзоре, и охотился там, и пребывал в полной безмятежности, полагая, что король искренне расположен к нему, поскольку тот сообщил упомянутому архиепископу о своем намерении навестить его поместья, чтобы поохотиться и развлечься в его угодьях в Муре; этому архиепископ обрадовался от всей души и, получив соизволение, отправился домой, чтобы сделать необходимые приготовления; и привез из Лондона и других мест все свое столовое серебро и всевозможную утварь, которые ему удалось припрятать после сражений при Барнете и Тьюксбери; и также позаимствовал большое количество разнообразной снеди у других людей и к приезду короля сделал запасов мяса и вина на два или три дня, и подготовил комнаты, столь богатые и приятные глазу, сколь только мог.

И накануне того дня, когда король должен был пожаловать к архиепископу в упомянутое поместье в Муре, купленное и отстроенное упомянутым архиепископом с хорошим вкусом и на широкую ногу, король прислал тому джентльмена с приказом прибыть к нему в Виндзор; и, как только тот прибыл, его арестовали по обвинению в государственной измене якобы за намерение помочь графу Оксфордскому и сразу же бросили в тюрьму.

И тотчас сэр Уильям Паррский, рыцарь, и Томас Воэн (Vaughan), сквайр, в сопровождении многих других джентльменов и йоменов были посланы в вышеупомянутое поместье в Муре и там, по высочайшему приказанию, взяли под управление короля этот манор и все находившееся там имущество стоимостью 20 000 фунтов или более, и все другие английские владения, принадлежавшие упомянутому епископу вкупе со всем его добром и богатствами; его же самого отправили через море в Кале, а оттуда — в замок Хамм (Hammes), где он пребывал в заключении много дней; и все это время король получал доходы с его владений и пр.

И король разломал митру того архиепископа, богато украшенную драгоценными каменьями, и велел сделать из них себе корону. И все другие его сокровища и утварь король подарил своему старшему сыну и наследнику, принцу Эдуарду; поскольку упомянутый архиепископ долгое время был канцлером Англии, то и он, и братья его, правя этой землей многие годы, скопили бесчисленные богатства, утраченные теперь в одночасье; как считали многие, высшее правосудие покарало его за непомерную жадность и за то, что он не пожалел сторонников короля Гарри, став причиной гибели многих людей с целью любой ценой выслужиться перед королем Эдуардом. Добро, нажитое греховно, было потеряно, не принеся ничего, кроме страданий.

Также многие полагали, что он вел двойную игру по отношению к королю Гарри и [специально] удерживал того в Лондоне, когда в Вестминстер ему пришло письмо от короля Эдуарда с повелением не выпускать его, чтобы тот не нашел прибежище в каком-нибудь святом месте; а если бы он был действительно предан королю Гарри, как простые горожане, то король Эдуард не смог бы войти в Лондон перед битвой при Барнете и пр.{140}

Вскоре при дележе состояния Уорика, «делателя королей», между братьями короля — герцогами Кларенсом и Глостером вспыхнула ссора. Сэр Джон Пастон сообщал о разногласиях между ними уже в феврале 1472 г. Кройлендский хронист дает представление о том, как развивались события.

Здесь я хотел бы подробно описать упоминавшуюся уже размолвку, возникшую во время мессы в День архангела Михаила между двумя братьями короля, которую с трудом удалось сгладить. После… того как в сражении при Тьюксбери был убит сын короля Генриха, женатый наледи Анне, младшей дочери графа Уорика, Ричард, герцог Глостер, нацелился заполучить в жены упомянутую Анну. Эти планы, однако, не устраивали его брата, герцога Кларенса, который уже был женат на старшей дочери того самого графа. Посему он повелел молодой женщине скрыться, чтобы его брат не смог разыскать ее: он боялся разделения собственности графа[115], поскольку надеялся, опираясь на права своей жены, владеть этими богатствами единолично и не делить их ни с кем другим. Однако герцог Глостер оказался хитрее и нашел молодую леди живущей под видом простой кухарки в городе Лондоне, откуда и увез ее в церковь Св. Мартина.

В результате между братьями вспыхнула серьезная ссора, и так много весомых доводов было выдвинуто обеими сторонами в присутствии самого короля, сидевшего в Палате совета при решении этого вопроса, что все находившиеся там, включая даже адвокатов, были весьма удивлены тому, что эти принцы смогли найти столько аргументов, подтверждающих правоту каждого из них.

В самом деле, трое этих братьев — король и два герцога — обладали столькими превосходными способностями, что, живи они мирно, такой тройной канат никто никогда не смог бы разрубить. Наконец их любящий брат король Эдуард согласился быть посредником между ними; и чтобы разногласие между принцами таких благородных кровей не могло причинить вред его королевским намерениям касательно взаимоотношений с Францией, недоразумение было в конце концов улажено на следующих условиях: герцог Глостер должен будет жениться на вышеназванной Анне и получить такие и столько из земель графа, как то будет согласовано между ними при помощи посредников; между тем все остальное должно остаться во владении герцога Кларенса. Последствия этого решения были таковы, что истинной наследнице, леди графине Уорик, не осталось почти ничего из благородного наследства Уориков, принадлежавшего ей по праву и которым она могла бы распоряжаться в течение всей своей жизни.{141}

Кларенс быстро забыл урок 1470 г. и в течение следующих двух лет то и дело снова возникали темные слухи, связывающие его имя с заговорами и мятежом. В 1473 г. граф Оксфордский сделал попытку вторжения. Хроника Воркворта сообщает о его действиях.

Также на тринадцатый год правления короля Эдуарда сэр Джон Вер, граф Оксфордский, бежавший с поля битвы при Барнете в Шотландию, а оттуда во Францию, где его приняли с большим почетом, на нескольких судах приблизился к западному берегу острова и с помощью хитрого маневра вступил на гору [в крепость] Св. Михаила в Корнуолле, представлявшую собой хорошо укрепленное место, которое невозможно было бы захватить, если бы его защищали хотя бы несколько человек: уже двадцати солдат хватило бы для обороны хоть от целого света.

Так упомянутый граф с людьми числом до десяти сороков в последний день сентября того года спустился с той горы на земли Корнуолла, где был радостно встречен простолюдинами и пр. Король и его совет поняли, что это может принести много беды и пр., и приказали Бодругану (Bodrugan), правителю Корнуолла, окружить это место, что тот и сделал. И, провозгласив перемирие, каждый день солдаты графа Оксфордского спускались и разговаривали с Бодруганом и его людьми; и когда наконец войско упомянутого графа стало испытывать недостаток продовольствия, то упомянутый Бодруган доставил все необходимое к нему в лагерь, о чем вскоре стало известно королю и что стало причиной низложения упомянутого Бодругана; и Ричард Фортескью, эсквайр, волей короля взял в свои руки осаду этой горы и пр.

И так между Бодруганом и Фортескью возникла вражда, поскольку Фортескью стал шерифом Корнуолла и пр.; и упомянутый Фортескью продолжил осаду на 23-й день декабря того года; и каждый день они сражались друг с другом, и люди упомянутого графа убили нескольких людей Фортескью; и иногда они договаривались о перемирии на один день и одну ночь, а иногда на два или три дня и пр. Во время этих перемирий они вели переговоры друг с другом. Король и его советники отправили тайные послания нескольким приближенным графа Оксфордского, пообещав им прощение, а также богатые подарки, земли и добро, и те постепенно стали переходить от графа к королю; и так в результате при графе осталось только восемь или девять верных ему человек, что было его концом. Ведь не даром говорится, что ни замок, который разговаривает, ни женщина, которая слушает, не смогут устоять: так, если солдаты, находящиеся в осажденном замке начнут вести переговоры со своими врагами и вымаливать для себя снисхождение, то в конце концов сдадут замок; так же и женщина, которая начнет слушать обращенные к ней безумные речи, непременно уступит: не сейчас, так потом. Мудрость этой пословицы была доказана упомянутой историей с графом Оксфордским, который сдался на милость короля: если бы он сам этого не сделал, так его бы непременно сдали его собственные люди.

И так Фортескью вступил на эту гору, где хватило бы запасов еще до следующего лета, 15 февраля того года [то есть 1474]. И так королевскими пленниками стали вышеупомянутый граф, лорд Бомонт (Beaumont), двое братьев упомянутого графа и Томас Клиффорд; и привело ко всему этому их собственное безрассудство и пр.{142}

25 ноября 1473 г. папский посланник Пьетро Алипрандо, с которым довольно пренебрежительно обошлись во время его предыдущего приезда в Англию, находясь на безопасном расстоянии, во Фландрии, отвел душу в злобном письме Галеаццо Марии Сфорце, герцогу Милана.

Я коротко поведаю о том, что случилось со мной недавно у англичан. Утром они столь же набожны, как ангелы, но после обеда, подобно дьяволам, они рыщут в поисках папских легатов, чтобы бросить их в море…

…Говорят также, что они арестовали в Кале того рыцаря, посла короля Шотландии, которому сами дали охранную грамоту. Стало ясно, что они не держат слова — порочные островитяне, рожденные с хвостами…

…Во всяком случае, говорит само за себя уже то, что этой зимой англичане обманывают герцога [т. е. Карла Смелого], каждый день обещая прислать ему людей, тогда как он уже послал им деньги. Но они не решились пересечь [море]; они настолько дурны, что обманывают весь мир, поглощенные лишь своим чревоугодием.

Ныне они заняты тем, что собирают в Лондоне Большой Парламент из представителей трех сословий Англии, дабы усовершенствовать королевство; но пока дальше разговоров дело не идет. Все время они посвящают обжорству.

Там сейчас находятся два посла от короля Франции, вместе с двумя из Бретани и четырьмя из Бургундии.

Они сеют некую смуту, суля Нормандию и делая другие заманчивые предложения. Я думаю, что герцог поддерживает их, и, несмотря на то, что англичан никак нельзя назвать друзьями фламандцам или бургундцам, все же сейчас он готов пообещать им многое, лишь бы они приплыли; но вполне вероятно, что они снова обманут.

Король не может сделать большего, поскольку он лишь вывеска на таверне.

Те люди все еще надеются, что появится новый Уорик, потому что они не любят нынешнего короля, хоть он и предоставил им всевозможные удовольствия, лишь бы получить власть. Сейчас он отменил им церковный налог, с тем чтобы они смогли предоставить ему 20 000 воинов с содержанием на год, дабы в течение шести месяцев он смог добраться до Франции, поскольку король поклялся, что сам возглавит этот поход. Но сначала он должен решить вопрос о регентах и управляющих, на которых можно будет оставить королевство, чтобы его брат, герцог Кларенс, женатый на дочери Уорика, не смог свергнуть его: всё в Англии зыбко и непрочно вследствие самой природы этого государства и по причинам, перечисление коих в письме заняло бы слишком много времени.

Чтобы прийти к какому-либо итогу, они произносят грозные и смелые речи, однако не делают ничего. До окончания этого Парламента нельзя быть ни в чем уверенным. Я слышал, что он продлится еще четыре месяца, возможно, до Пасхи. Пока же в Кале, который находится в трех лигах отсюда, они ожидают лорда-камерария графа Гастингса [т. е. лорда Гастингса] с тремя тысячами человек — не для оказания помощи Бургундии, но для формирования флота с целью очистить море от викингов короля Дании, которые курсируют на шестнадцати больших военных кораблях вдоль берегов Кале и занимаются грабежом…

…Думается, что будет новая большая война, если попытка герцога Бургундии заключить соглашение между королем и упомянутыми викингами не увенчается успехом. Последнее прибежище [те нашли] в Голландии, Фландрии и иных владениях герцога, и даже англичане обвиняют короля в их укрывательстве, ведь в действительности они никакие не добрые друзья, их сдерживают лишь рамки родственных отношений, и король должен делать то, что решат Совет и Парламент.

…Тот король — действительно очень красивый, достойный и величественный принц; сама по себе страна хороша, но люди дурные и извращенные.

…Я останусь при дворе герцога в течение всего января, принимая меры против англичан, которые понимают лишь порку, а не добрые речи. О милорд, когда я говорю об англичанах, Ваше Превосходительство представляет себе тех старых прелатов, аббатов или других жирных священников, которые управляют Советом и подговаривают короля арестовывать всех прибывших из Рима, к большому позору для его двора…{143}

Когда Пьетро Алипрандо писал это письмо, Эдуард уже больше года вел приготовления к вторжению во Францию. Он распространил среди членов Палаты общин «письменную декларацию», убеждающую их одобрить его политику, нацеленную на войну с Францией. В ноябре 1472 г. парламент утвердил специальный налог на содержание 13 000 лучников в размере десятой части от всех земельных доходов. Парламентские свитки сообщают об унизительных попытках Эдуарда ввести этот и другие военные налоги, ввергшие страну в хаос.

…И было так: везде, где бы ни собирали эту десятину — во всяком графстве, городе, городке и селении, — или сборщики налогов не привозили полученные ими деньги в место, назначенное специальными уполномоченными, присваивая их себе, или тех, кто собрал деньги, но не привез, находили потом мертвыми, или же, если налоги доставляли, куда требовалось, губернаторы этих земель прибирали их к своим рукам; и некоторые из упомянутых специальных уполномоченных, получив собранные суммы, не собирались отдавать их назначенному королем особому представителю, и некоторые люди, которым эту десятину сборщики налогов отдавали для пущей сохранности ради пользы государевой, позже не возвращали ее; иногда же лихие люди грабили те места, где, согласно упомянутому указанию, хранились собранные деньги; через такое повсеместное стяжательство уполномоченные королем представители никак не могли предоставить нашему верховному лорду целиком всю сумму, необходимую ему для оплаты жалованья лордам, рыцарям, сквайрам и прочим наемникам, которые должны были сопровождать его в военном походе, что приносило большие убытки его названным лордам, рыцарям, сквайрам и прочим, а также вызывало большое неудовольствие нашего верховного лорда; посему наш верховный лорд ради скорейшей и полной выплаты упомянутой десятины, по совету и с согласия Палаты общин, данной ему властью приказал и предписал, чтобы каждый, будь то сборщик налогов, или хранитель этих денег, или любой, через чьи руки проходит хотя бы часть этих денег, утаивший их, должен быть доставлен в налоговый департамент королевского казначейства в канун грядущего праздника Воскресения Бога нашего к лорду-казначею и камергерам казначейства под страхом тройной выплаты собранных, но сокрытых им денег…{144}

Перспективы получения достаточного количества денег через парламент стали так очевидно безнадежными, что Эдуард начал самолично прилагать огромные усилия, умоляя, лебезя, заигрывая или запугивая своих богатых подданных с целью получить с них пожертвования — пресловутые беневоленции. Большая Хроника Лондона повествует:

Король, намереваясь совершить свой блистательный поход во Францию, проводил политику, которая была неведома никому из благородных его предков, если иметь в виду то, сколь значительные суммы денег он занимал у своих подданных в конце двенадцатого года своего правления. Узнав о благорасположении своих лордов и знати своей земли, он вызвал к себе мэра и провозгласил ему свою королевскую волю и прочие планы, а под конец вопросил, что бы тот мог добровольно пожертвовать для этого его похода. И тот хвастливо преподнес ему 30 фунтов. И Его Светлость принял эти деньги с благодарностью. И после того, как мэр проявил так свое доброе желание, Его Светлость призвал к себе олдерменов одного за другим; и те поднесли ему кто 20 фунтов, кто 20 марок, кто 10 фунтов. И когда он закончил все дела с олдерменами, то послал за главой Палаты общин, который пожертвовал сумму на полугодовое содержание солдата, составлявшую 4 фунта 11 шиллингов 3 пенса. После этого он отправился в Эссекс, Саффолк, Норфолк и другие земли и почтительно уговаривал людей, благодаря чему получил денег гораздо больше, чем мог бы получить посредством налогов.

Сообщалось, что, когда он прибыл в город в Саффолке и среди прочих вызвал к себе некую богатую вдову и спросил ее, что та может пожертвовать, она щедро даровала ему 10 фунтов; он поблагодарил ее и поцеловал; этот поцелуй она воспринила так восторженно, что за столь милостивые знаки своего благорасположения он мог бы получить все 20 фунтов вместо 10. И таким вот образом его собственным трудом и стараниями назначенных им поверенных — таких как епископ Или (Ely), доктор Мортон и других — он собрал значительные суммы денег, на которые со всей возможной поспешностью была проведена подготовка к упомянутому походу…{145}

В 1475 г. Маргарита Пастон утверждала, что непомерные потребности короля привели к снижению цен на сельскохозяйственную продукцию.

…Что касается Спорлского (Sporle) леса, то до приезда короля в Норфолк я бы еще могла договориться с кем-нибудь из торговцев продать его весь целиком сразу за 240 марок, ну а ныне никто не будет покупать его весь, поскольку с людей взимаются огромные поборы на королевские нужды; посему самое большее из того, что мы можем, это продать его по частям…

…Король доводит нас, жителей этой страны, и бедных, и богатых, до крайности, и я не представляю, как мы будем жить, если положение не улучшится. Все вернется на круги своя, когда на то будет воля Божья. Мы не можем без убытков продавать ни зерно, ни рогатый скот. Солод здесь стоит только 10 пенсов за сноп, пшеница — 28 пенсов, овес — 10 пенсов, но это столь мало…{146}

Христофоро де Боллато рассказал Галеаццо Марии Сфорце о реакции Людовика:

Я думаю, что Ваша Светлость примет во внимание слова, произнесенные самим королем Франции, которые я здесь привожу. Я сообщаю Вашей Светлости, что Его Величество получил достоверные сведения о том, что англичане готовят огромные силы, дабы сразу всей мощью вторгнуться в Нормандию, и король Англии сам собирается вести это многочисленное войско.

Трудно найти слова, чтобы описать обеспокоенность Его Величества; он потерял обычное для себя веселое расположение духа. Вот его точные слова, которые, среди прочего, он произнес в отчаянии и горечи: «О, Пресвятая Мария, даже теперь, когда я пожертвовал тебе 1400 крон, ты нисколько не помогаешь мне…»{147}

В июне переброска армии наконец началась. Сам Эдуард, отплыв из Дувра, высадился в Кале 4 июля. Советник Людовика XI Филипп де Коммин отмечает в своих «Мемуарах», что это войско было «самым многочисленным, дисциплинированным и хорошо вооруженным из всех, с которыми английские короли когда-либо вторгались во Францию»[116]. Карл Смелый, герцог Бургундский, преднамеренно игнорировал свои обязательства по соглашению и вместо того, чтобы отправиться со своим войском помогать англичанам, продолжил осаду швейцарского города Нуз (Nuz), под стенами которого появился некоторое время назад. Не рассчитывая больше на его поддержку, Эдуард с готовностью стал прислушиваться к мирным предложениям хитрого и испуганного короля Франции. Не обращая внимания на колкости взбешенного герцога Бургундии, Эдуард прежде, чем его армия выпустила хотя бы один снаряд, согласился оставить Францию при условии выплаты ему 75 000 крон, договорившись также относительно будущего брака его старшей дочери с французским дофином и ежегодной пенсии в 50 000 крон. Кроме того, Людовик XI заплатил ему 50 000 крон, чтобы выкупить Маргариту Анжуйскую. Последовали и торговые соглашения — настолько успешные, что Договор при Пикиньи, как вместе были названы все достигнутые там договоренности, в Бордо прослыл как «Купеческий договор». Когда он был заключен, Людовик щедро угостил английскую армию, а короли устроили в Пикиньи личную встречу. Филипп де Коммин живописал эти события.

Намереваясь заключить мир, король английский прошел пол-лиги в сторону Амьена, и король Франции, находившийся на городских воротах, издалека увидел, как марширует это войско. Говоря откровенно, английские солдаты больше были похожи на деревенщин, никак не готовых к настоящей битве, поскольку шли в большом беспорядке и не соблюдали никакой дисциплины. Наш король послал королю Англии в подарок триста возов лучших французских вин; и, я думаю, эти телеги произвели [на нас] такое же большое впечатление, какое вся английская армия.

В соответствии с условиями перемирия толпы англичан вошли в город. Вели же они себя очень неблагоразумно, нимало не заботясь о чести своего принца: они вступили в город вооруженными до зубов и большими компаниями; и, если бы король Франции не был связан данной им клятвой, у него была бы прекрасная возможность перерезать большую их часть; но Его Величество намеревался только достойно развлечь их и договориться о прочном и долгом мире, который царил бы все время его правления.

Король приказал поставить при входе в городские ворота с обеих сторон улицы два больших стола, на которых красовались бы разнообразные блюда, должные оттенить вкус множества вин, самых изысканных из всех, которые производились во Франции; гостей поджидали многочисленные слуги, которые не смели взять в рот даже каплю воды. За каждым из столов король поместил по пять или шесть приятных собеседников, людей высокого положения, чтобы развлекать тех, кто собирался осушить кубок доброго вина; среди них были лорд Краон (Сгаоп), лорд Брикбек (Briquebec), лорд Брессюр (Bressure), лорд Вильер (Villiers) и некоторые другие. Англичан, приезжавших на угощение, у ворот встречали специальные люди, которые брали под уздцы их лошадей и провожали иноземцев к столам, где, к удовольствию тех, с каждым из них обходились любезно и почтительно. Как только они вступили в город, везде, где бы они ни появлялись и чего бы ни требовали, им ни за что не нужно было платить; двери девяти или десяти таверн были открыты для них, где им бесплатно давали все, чего бы они ни пожелали, — таков был приказ короля Франции, который взял на себя бремя всех расходов за эти развлечения, продолжавшиеся три или четыре дня.

…Однажды ночью лорд Торси (Torcy) прибыл к королю и поведал ему о том, сколь много англичан собралось в городе, и он предчувствует, что это может грозить бедой; но Его Величество рассердился на него за такие речи, так что все остальные приутихли. На следующий день, который был Днем Избиения младенцев, король сам больше не заговаривал об этом и не позволил никому другому, но воспринял сие за дурной знак и был, по-видимому, весьма раздосадован таким ходом вещей.

Однако утром, о котором я веду речь, когда король оделся и отправился на богослужение, ко мне явился один человек с новостью, что в городе находится по меньшей мере 9000 англичан. Рискуя вызвать неудовольствие короля, я решил поведать ему об этом, после чего, зайдя в его кабинет, я сказал: «Сир, несмотря на то, что сегодня День Избиения младенцев, я почитаю своим долгом сообщить Вашему Величеству о том, что услышал». Тогда я назвал ему число солдат, уже находящихся в городе, и сообщил, что постоянно прибывают все новые и новые; что все они вооружены, и никто не смеет закрыть перед ними ворота, боясь спровоцировать их.

Король не разозлился, но прекратил молиться, сказав мне, что на сей раз отложит богослужение по случаю этого дня. Он приказал мне немедленно скакать к нескольким известным английским офицерам и попытаться поговорить с ними, чтобы те приказали увести свои войска, и велел, если я встречу кого-нибудь из командиров, послать их к нему, поскольку он прибудет к городским воротам одновременно со мной.

Я встретил трех или четырех английских командиров, с которыми был знаком, и говорил с ними согласно указаниям короля; но пока они призывали покинуть город одного, вошло еще двадцать. Король послал лорда Ги (Gie), нынешнего маршала Франции, за мной; когда тот нашел меня, мы вместе отправились в таверну, где, хотя еще не было и девяти утра, уже скопилось для оплаты сто одиннадцать счетов. Дом был битком забит народом: некоторые пели, некоторые спали, и все были пьяны; увидев такое, я заключил, что никакой опасности нет, и послал сообщить об этом королю, который под надежной охраной немедленно прибыл к воротам и приказал тайно вооружить двести или триста солдат в домах своих командиров, отправив некоторых из них к воротам, через которые входили англичане. Король повелел доставить свой обед к воротам на место постоя одного из стражников, где Его Величество оказал честь нескольким английским офицерам, пригласив разделить с ним трапезу.

Королю Англии было сообщено о таком беспорядке, и он очень устыдился этого и послал королю Франции пожелание, чтобы Его Величество не допускал более его солдат в город. Король Франции ответил ему, что не станет делать этого, но если бы английский король был так любезен прислать туда некоторых из своих личных гвардейцев, то охрану ворот можно было бы доверить им, и они смогли бы на свое усмотрение решать, впускать или нет кого бы то ни было. Короче говоря, так они и сделали, и многие из англичан были выдворены из города согласно специальному указу своего короля.

И затем, чтобы покончить со всем этим делом, они решили выбрать наиболее удобное место для своей встречи, для чего были назначены специальные люди; представлять нашего господина были выбраны лорд дю Буше (du Bouchage) и я; лорд Говард, некий Челенджер (Chalanger) и один герольд представляли короля Англии. После того как мы осмотрели пойму реки, мы согласились, что самым удобным и наиболее безопасным местом был бы принадлежавший амьенскому видаму надежный замок Пикиньи, расположенный приблизительно в трех лигах от Амьена, сожженного герцогом незадолго до этого; город находится в низине, через него протекает река Сомм, узкая в этом месте и не имеющая брода.

С одной стороны, откуда должен был появиться наш король, простиралась абсолютно открытая равнина; по другую сторону была та же картина, однако, когда король Англии подъехал к реке, ему пришлось проехать по насыпной дороге, длиной приблизительно в два полета стрелы и проложенной через болото, что могло бы дорого обойтись англичанам, не будь наши намерения благородны. И конечно, как я уже упоминал, англичане не умеют вести переговоры так тонко и хитроумно, как это делают французы: они откровенно и прямодушно обсуждают свои планы; все же человек должен проявлять осторожность и осмотрительность, не боясь оскорбить кого-либо недоверием, дабы избежать любой возможной опасности.

После того как мы выбрали место, нам нужно было решить вопрос с мостом, который необходимо было построить большим и надежным, для чего мы и доставили туда наших плотников и материалы. Посреди моста было решено установить прочную деревянную решетку наподобие тех, из которых делают клетки для львов. Расстояние между ее прутьями сделали таковым, чтобы туда могла только-только пролезть рука; наверху от дождя был сооружен навес из досок; с каждой стороны там свободно хватило бы места для десяти или двенадцати человек; вдоль обеих сторон моста были закреплены штыри, чтобы помешать любому приблизиться; и на реке была только одна небольшая лодка с двумя гребцами, которые должны были передавать решения…

Когда строительство барьера уже подошло к концу и были завершены другие приготовления для переговоров, о чем вы уже слышали, на следующий день, 29 августа 1475 г., появились эти два короля. Первым в сопровождении примерно восьмисот человек прибыл король Франции; при английском короле была вся его армия, выстроенная в боевом порядке; и, хотя мы не могли обозреть всю их силу, все равно наше войско по сравнению с бесчисленным количеством конных и пеших воинов, которых мы видели, казалось совсем ничтожным; при том, что на самом деле там не было и четверти нашей армии. Было решено, что на переговорах с каждым из королей будет по двенадцать человек из числа самых влиятельных и преданных вельмож.

С нами было четверо представителей со стороны короля Англии, столько же наших человек, призванных следить за действиями противника, было у англичан. Как я уже упоминал, наш король первым подъехал к барьеру в сопровождении двенадцати человек, среди которых были Джон, герцог Бурбонский, и кардинал, его брат. Согласно старому обычаю, король пожелал, чтобы в этот день я был одет так же, как он.

Король Англии очень отважно проехал по насыпной дороге (о которой я упоминал прежде), полный истинного королевского достоинства; в его свите был его брат, герцог Кларенс, граф Нортумберленд, камерарий, лорд Гастингс, его канцлер, и другие пэры государства; среди них трое или четверо были одеты в золотые одежды, такие же, какие были на короле. На голове короля Англии красовался черный бархатный берет с большим цветком лилии, сделанным из драгоценных камней: он производил впечатление принца благородного и величественного, правда, был немного склонен к полноте. Я видел его прежде, когда граф Уорик изгнал его из королевства; тогда я нашел его более привлекательным, и, насколько помню, мне показалось, что доселе мои глаза никогда не созерцали более красивого мужчины.

Остановившись в нескольких шагах от барьера, он снял берет и поклонился почти до самой земли; и король Франции, опершись на барьер, очень почтительно встретил его. Они обнялись через отверстия решетки, и король Франции приветствовал английского государя, вновь склонившегося перед ним в низком поклоне, такими словами: «Кузен, сердечно рад встрече с Вами; я, как никто другой, счастлив и благодарен Богу за столь благословенную возможность лицезреть Вас». Король Англии вернул ему его комплимент на превосходном французском языке.

Тогда канцлер Англии, бывший прелатом и епископом Лайла[117], начал свою речь с предсказания (которые англичане всегда запасают), что в Пикиньи должен быть заключен мир между англичанами и французами, который навечно останется в памяти потомков. После того как он закончил, был предъявлен документ, содержавший положения договора, переданного французским королем английскому. Канцлер вопрошал нашего короля, действительно ли тот сам диктовал упомянутое соглашение и согласен ли с ним. Король ответствовал: «Да»; и нашей стороне были предоставлены бумаги короля Эдуарда, и он дал такой же ответ.

И тогда принесли молитвенник, и оба короля положили одну руку на него, а другую на святой истинный крест, и поклялись неукоснительно и твердо соблюдать условия заключенного перемирия в течение полных девяти лет; и примкнуть к нему должны союзники с обеих сторон; и должен быть заключен брак между их детьми, как то было предусмотрено в соответствии с упомянутым соглашением.

После того как два короля поклялись быть верными данному договору, наш король (у которого всегда при себе было острое словцо) весело заметил королю Англии, что был бы рад видеть Его Величество в Париже и что, если там тот попадет в сети какой-нибудь красотки, то он назначит ему исповедником кардинала Бурбонского, который, как он знает, охотно отпустит ему любые грехи, порожденные чрезмерной любовной пылкостью. Королю Англии пришлась по душе его шутка, и в ответ он сказал Его Величеству несколько весьма метких и остроумных слов, поскольку ему была известна слава кардинала как весельчака и балагура.

После того как они перебросились еще парой фраз в той же шутливой манере, наш король, желая показать свою власть, повелел нам, сопровождавшим его, отойти, поскольку хотел переговорить с королем Англии с глазу на глаз. Мы повиновались, и те, кто был с королем Англии, видя, как мы уходим, сделали то же самое, не ожидая приказания.

После того как эти два короля некоторое время поговорили наедине, наш господин подозвал меня и спросил короля Англии, знает ли тот меня. Английский король ответил утвердительно, перечислив те места, где видел меня ранее, и сказал королю, что прежде я, состояв в свите герцога Бургундского, усердно служил ему в Кале. Король Франции спросил, что будет делать английский государь, если герцог Бургундский откажется присоединиться к их соглашению (как можно было ожидать, исходя из его упрямого ответа). Король Англии ответил, что повторил бы ему свое предложение, а если тот откажется, тогда он не будет более иметь до него никакого касательства, но предоставит его полностью собственной судьбе.

Постепенно король перешел к персоне герцога Бретани (который и был настоящей целью этой беседы) и также поинтересовался им. Король Англии выразил желание, чтобы Его Величество не делал никаких попыток идти против герцога Бретани, поскольку тот в лихую годину всегда был для него самым истинным и преданным другом. Король не стал более настаивать, но подозвал свою свиту, попрощался с английским королем и его спутниками в самой изысканной и доброжелательной манере, и оба короля почти одновременно отошли от барьера, отправившись верхом каждый в свою сторону — король Франции возвратился в Амьен, а король Англии поскакал к своей армии.

Французский король предоставил правителю Англии все, что тот только пожелал, вплоть до факелов и свечей. Герцог Глостер, брат английского короля, как и некоторые другие его вельможи, не присутствовал на этой встрече, поскольку не поддерживал идею данного договора; они присоединились позднее, а герцог Глостер ожидал господина нашего короля в Амьене, где ему устроили блестящие развлечения и разместили с подобающим почетом, предоставив все — от утвари до прекрасных лошадей.

…На следующий день великое множество англичан прибыло в Амьен, некоторые из них сообщали, что Дух Святой поспособствовал заключению этого мира и были видения, подтверждающие это; главным доказательством они называли белого голубя, который все время, пока шли переговоры, сидел на палатке короля Англии, и его не смог спугнуть даже стоявший в лагере шум. Но другие давали этому другое объяснение — в тот день прошел небольшой дождь, а затем пригрело солнце, и, поскольку палатка возвышалась над всем прочим, бедный голубь нашел ее самым удобным местом, где можно было обсушиться.{148}

Война в Средневековье была доходным предприятием. С точки зрения монарха, Договор при Пикиньи явился чрезвычайно удачным окончанием французской кампании. Едва ли так же считали многие из тех, кто пересек Канал, лелея мечты о прибыльном выкупе и богатой военной добыче. Для них все произошедшее представилось потраченными впустую огромными усилиями и закончилось жестоким разочарованием. Кройлендский хронист так описывает возвращение армии домой:

И так наш лорд король возвратился в Англию, заключив этот благородный мирный договор: так это и было расценено высшими чинами королевской армии, хотя не существует ни одного столь святого или столь высокого соглашения, которое не могло бы быть предано презрению, когда о нем говорит дурной человек.

Действительно, некоторые люди немедленно начали поругивать мир, заключенный таким образом, но вскоре они получили заслуженное наказание за свою наглость и самонадеянность. Другие, по возвращении домой, сами занялись воровством и грабежами, так что нигде в Англии не осталось ни одной дороги, безопасной для торговцев или паломников. Из-за этого нашему лорду королю пришлось самому вместе со своими судьями инспектировать свое королевство; он не делал поблажек никому, даже своим приближенным, приказывая немедленно вешать любого, уличенного в воровстве или убийстве.

Такие строгие меры применялись повсюду, и вскоре они привели к тому, что повальные грабежи надолго прекратились. Однако если бы сей благоразумный принц своей твердой рукой не положил конец этому злу в самом зародыше, то число людей, недовольных неправильным распоряжением богатствами королевства (поскольку те были набраны из их собственных сундуков и бесполезно использованы), достигло бы такого размера, что никто не смог бы предсказать, кто из советников короля сохранит свою голову: и более всего из тех, кого дружба с французским королем или его подарки склонили убедить нашего государя заключить мир таким образом, о котором уже говорилось.{149}

Эдуард или тот (кем бы он ни был), кто направлял его политику в первые месяцы его правления, сделал серьезные выводы из финансовых уроков царствования Генриха VI, увидев, что налогообложение порождает недовольство, и Палата общин призывала короля «жить на собственные доходы», аккуратно управляя своими наследственными владениями. Требования Эдуардом прямого налогообложения были сравнительно немногочисленны. Актом о возвращении в 1461 г. он немедленно положил выполнение запросов Палаты общин 1450 г. в основу своей официальной политики. Уже в 1462 г. он с таким успехом начал реорганизовывать управление землями короны, что в январе 1468 г. уже смог сделать следующее заявление в парламенте.

Джон Сэй[118], и вы, господа, явившиеся на этот Парламент от жителей земли моей! Причина, по которой я созвал вас, заключается в том, что я намереваюсь жить на свои собственные средства, а не обременять мой народ, за исключением случаев особой важности и срочности, когда, во имя блага самих моих подданных, а также для защиты их и моего государства, но не ради моего собственного удовольствия, на моих землях будет тот же порядок вещей, каковой был прежде во времена моих предков; я верю, что, когда настанет такое время, вы, господа, и весь народ земли моей будете ко мне столь милостивы и любезны, как это всегда бывало прежде во времена царствования моих прародителей. И я благодарю вас так сердечно, как только возможно, за то, что, как я верю, ваши добрые и искренние сердца и впредь будут столь же преданы мне, как это было доныне; я же, по воле Господней, буду вам добрым и милосердным королем и обещаю так же справедливо править вами, как правили народом все мои предки во дни минувшие; и в лихое время встану на защиту вашу и всего государства, не щадя ни себя, ни самой жизни своей и не боясь никакой опасности.{150}

После своего возвращения в 1471 г. он продолжил энергично осуществлять ту же политику финансовых реформ, оплачивая старые долги, создавая денежный запас, настаивая на экономии при дворе, усиливая контроль над таможенной системой, настойчиво требуя проводить строгое управление землями короны и предписывая твердо соблюдать феодальные права наследования выморочного имущества, опеки и брака.

Приблизительно в 1475 г. Годфри Грин писал своему другу и патрону сэру Уильяму Пламптону, насколько трудно тогда было получить прибыльное место на землях короны.

А что касается получения должности управляющего имением или сельскими угодьями, сэр, Вашей чести нужно представить себе, сколько усилий для этого необходимо приложить: сначала представить ходатайство королю, затем — нескольким лордам Совета (поскольку есть указ о том, что ни одна бумага не должна выйти от короля, пока они не увидят ее), а потом — хранителю личной королевской печати и канцлеру; это столь утомительно, что приходится заниматься только этим, отложив все остальное, и едва ли даже через месяц дело сдвинется с мертвой точки.{151}

В августе 1478 г. сэр Джон Пастон описал своему брату Джону-младшему, насколько суровым может быть королевское феодальное право.

Итак, молодой Уильям Брандон находится в тюрьме; он арестован за то, что намеревался силой овладеть одной пожилой достопочтенной леди, и, хотя ему это не удалось, он изнасиловал ее старшую дочь, а затем пытался надругаться и над ее сестрой; за это люди называют его мерзавцем, говоря, что он собирался съесть курицу и всех ее цыплят; и некоторые утверждают, что король собирается разбирать его дело и что его, скорее всего, повесят из-за женитьбы на вдове[119].{152}

Политика Эдуарда по сохранению королевских ресурсов, во многом согласующаяся с идеями сэра Джона Фортескью, не всем пришлась по вкусу. Потерявшие свои владения капитаны французских войн — их оставалось еще довольно много, хотя их перспективы к этому времени были отнюдь не радужные — мечтали совсем о разном. «Книга дворянства»[120] демонстрирует их мнения.

Кроме того, Ваш бедный народ во времена Ваших предшественников не платил сполна свои долги по взятым ссудам, заемам продовольствия и других товаров (чему вопиющим примером явились дни правления предместника Вашего Генриха VI, называвшегося королем), но платежи различными путями были отсрочены, а большая часть товаров израсходована прежде, чем они смогли выплатить все по своим обязательствам, вынужденно смирившись с тем, что им погасят часть долгов с условием, что они выплатят остальное, а это сильно тяготит и обременяет Ваш народ.

И поэтому, дабы избежать такого неудобства, истинно достойный король, позвольте Вашим благородным лордам дать почтительный совет разрешить несметные богатства Ваши, как драгоценности, так и золотые и серебряные слитки, отвезти за границу и разместить у Ваших истинных подданных, в особенности для умножения Ваших славных побед и помощи Вашим подданным, терпящим нужду, наипаче же тем, кто потерял свои земли, владения и добро в войнах; сделать же это следует так, чтобы упомянутые богатства могли быть пущены в обращение, и следует позволить им быть установленными в деньгах, дабы оказать помощь в такой великой нужде и ради защиты Вашего государства от Ваших противников, о чем уже упоминалось; поскольку, как говорится, империя или королевство без сокровищ и золота лучше, чем без почета, и также лучше жить небогато в процветающем государстве в спокойствии и мире, чем быть богатым в бедной стране, где царят раздоры и хаос. И если Вы сделаете так, то каждый человек в меру своих возможностей последует примеру столь могущественного, благоразумного и решительного человека.{153}

Король игнорировал их обиды. Автор, продолживший кройлендскую хронику, выражая свое не вполне искреннее, одобрение резюмировал его финансовые методы и их результаты.

Нет сомнения в том, что король чувствовал и принимал близко к сердцу эту непростую ситуацию; он был хорошо осведомлен о положении, в котором оказался его народ, и о том, что тот с готовностью пойдет на предательство, если отыщется предводитель, умышляющий измену и бунт. Соответственно, видя такой оборот дел, когда в случае какой-либо опасности ему будет уже невозможно попросить у англичан помощи, и находя причину этого в их неосуществленных чаяниях получить деньги во время французской экспедиции (что действительно было так), которая, закончившись в такие короткие сроки, не принесла ничего, все свои мысли он посвятил тому, какими путями в будущем он собственными усилиями смог бы пополнять свои богатства для обладания состоянием, достойным королевского положения.

Для этого, созвав Парламент, он возобновил владение почти всеми королевскими землями[121], невзирая на то, кому они были предоставлены, и использовал их все для поддержания расходов короны. Повсюду, во всех портах королевства он назначил инспекторов таможни, людей замечательной проницательности, но слишком суровых, по общему-мнению, к торговцам. Также король, самолично раздобыв торговые корабли, снарядил их самой превосходной шерстью, тканями, оловом и другими производимыми в королевстве товарами и, подобно простому человеку, живущему торговлей, обменивался товарами с итальянцами и греками с помощью своих доверенных лиц. Доходы свободных прелатств, которые, согласно Великой хартии вольностей, не могут быть проданы, он собирался сразу передать за определенную сумму вообще без каких-либо других условий. Король также изучил регистры и свитки Канцелярии и на тех, кто вторгся и захватил владения без подтверждения судом их прав, как того требовал закон, наложил крупные штрафы, обязав их вернуть ренту, которую они получили к тому времени.

Такими, равно как и более простыми методами, которые мог бы изобрести и человек, не особо сведущий в этих вопросах, он пополнял свой кошелек; надо добавить к этому и ежегодную пенсию в тысячу фунтов из Франции вместе с выплатой десятины многочисленными церквями, от которой прелаты и духовенство были не способны освободить себя. Все это всего за несколько лет превратило его в чрезвычайно богатого принца — настолько богатого, что по собранным слиткам из золота и серебра, по самым дорогим гобеленам и убранствам для своих дворцов и для многих церквей, по количеству строившихся замков, колледжей и других достопримечательных мест и по масштабам приобретения новых земель и владений ни один из его предшественников не смог бы сравниться с ним по замечательным достижениям.{154}

Однако семейные распри вновь нарушили покой короля. Георгу, герцогу Кларенсу, были неизвестны достоинства скромности и смирения. Вечно недовольный, он совсем разъярился после того, как ему пришлось разделить наследство Невилла со своим братом Глостером. К 1477 г. он уже открыто демонстрировал свое недовольство Актом о возвращении; герцог, несмотря на решительное возражение короля, обсуждал рискованные и нежелательные иностранные браки, спровоцировал убийство в суде и был, наконец, хотя и довольно неопределенно, обвинен в заговоре с целью заполучения короны. Самый полный, несмотря на некоторую уклончивость в ключевых местах, комментарий дает кройлендскии продолжатель{155}.

Описывая историю этого королевства и воскрешая в памяти, какого процветания и безмятежности достиг король Эдуард, скопив неисчислимые сокровища, собрав вместе французскую дань и деньги из других источников, о чем уже шла речь выше, нужно поведать еще о некоторых событиях, умолчать о которых невозможно. Новая ссора, вспыхнувшая вскоре между ним и его братом, герцогом Кларенсом, бросала большую тень на славу этого самого благоразумного из королей. Теперь этот герцог, казалось, постепенно все более и более отстранялся от короля, редко когда произносил в Совете даже слово и с неохотой ел или пил в его доме. Из-за того, что их прежняя дружба дала трещину, многие думали, что герцог затаил злобу потому, что, в соответствии с Актом о возвращении, который король обнародовал недавно в Парламенте [в 1473 г.], герцог потерял знаменитое поместье Татбери (Tutbury) и часть других земель, полученных им ранее в дар от короля.

Тем временем Карл, герцог Бургундии… прибрал к своим рукам всю Лотарингию. Отважно, если не сказать безрассудно, продвигаясь вперед, …[здесь пропуск в тексте] когда в третий раз вступив в бой с людьми, которых ныне называют швейцарцами, вдень Крещения он был повергнут, и встретил тогда смерть свою; это случилось, согласно Римскому исчислению, в году 1477 от Рождества Христова.

Я упомянул здесь этот фрагмент иностранной истории, потому что повсюду говорили, что после смерти Карла его вдова, герцогиня леди Маргарита, которая из всей родни более всех была расположена к своему брату Кларенсу, приложила все силы и энергию для бракосочетания Марии, единственной дочери и наследницы упомянутого погибшего герцога Карла, с тем герцогом, чья жена недавно умерла. Однако подобная возможность столь сильного возвеличивания его неблагодарного брата вызвала недовольство короля. Он употребил все свое влияние, чтобы этот брак не состоялся и чтобы наследница вышла замуж за Максимилиана, сына императора; так впоследствии и случилось.

Очевидно, что это вызвало еще большее негодование герцога; и теперь каждый из них стал смотреть на другого совсем не по-братски. Вы могли бы тогда увидеть (таких людей можно встретить при дворах всех принцев) льстецов, бегавших то туда, то сюда, от одной стороны к другой, передавая то одному, то другому брату слова друг друга, даже если те, случалось, были произнесены в самой секретной комнате. Арест герцога, имевший целью заставить его ответить на выдвинутые против него обвинения, случился при следующих обстоятельствах.

Некий мессир Джон Стейси, человек, которого называли астрономом, когда в действительности он был скорее могущественным колдуном, замыслил заговор вместе с неким Бурде (Burdet), эсквайром и одним из приближенных упомянутого герцога; среди многих других обвинений ему было вменено то, что с помощью сделанных им свинцовых фигурок и других вещей он хотел уморить Ричарда, лорда Бошана, по просьбе его виновной в супружеской неверности жены. После сурового допроса касательно подобных богомерзких опытов он во многом признался и показал на себя и упомянутого Томаса Бурде. Вследствие этого арестовали также и Томаса; и в конце концов в Вестминстере на Суде королевской скамьи присутствовавшими там судьями, равно как и почти всеми светскими лордами королевства, им обоим был вынесен смертный приговор. Перед тем как отправить на виселицу в Тайберн, им разрешили перед смертью коротко произнести свое последнее слово, в котором каждый из них сказал о своей невиновности: Стейси был совсем маловыразителен, в то время как Бурде говорил долго и с большим чувством и в конце воскликнул: «Посмотрите! Я должен умереть, тогда как никогда не делал ничего подобного».

На следующий день герцог Кларенс прибыл в Палату совета в Вестминстере, привезя с собой известного доктора права из ордена миноритов по имени Уильям Годдард[122], чтобы тот смог прочитать покаяние и заявление о невиновности вышеупомянутых перед лордами в Совете, что он соответственно и сделал, после чего удалился. Король был тогда в Виндзоре, но когда ему рассказали об этом, то он очень рассердился и решил предать огласке полученные им прежде сведения, свидетельствующие против брата, которые он долго хранил в тайне; он велел герцогу появиться в определенный день в королевском дворце Вестминстера, где в присутствии мэра и олдерменов города Лондона самолично стал яростно выступать против поведения вышеназванного герцога, презирающего законы государства и весьма опасного для судей и присяжных заседателей повсюду в королевстве. Но к чему долго говорить об этом? Герцог был заточен в тюрьму и с того дня до самой своей смерти, как известно, так никогда больше и не увидел свободы.

Я содрогаюсь при мысли, что должен описать события, произошедшие на заседании следующего Парламента, участники которого стали свидетелями прискорбной вражды этих двух высокородных братьев. Ни единый человек, за исключением короля, не произнес ни одного слова против герцога; и никто не ответил королю, кроме герцога. Многие терзались сомнениями относительно некоторых участников и не знали, будут ли они представлять сторону обвинения или свидетелей, ведь в данном случае им не подходила ни одна из этих ролей. Герцог опровергал все выдвинутые против него обвинения и предложил, в случае если все-таки состоится слушание дела, самостоятельно защищать себя. Но к чему устраивать проволочки и многословие? Парламент, считая, что они знают уже достаточно, вынес приговор признать его виновным, о чем провозгласил Генрих, герцог Бэкингем, назначенный по этому случаю сенешалом Англии. После этого наказание было отсрочено на некоторое время, пока спикер Палаты общин не прибыл со своими товарищами в Верхнюю палату с новым напоминанием о том, что это дело нужно каким-то образом завершить. Поэтому несколькими днями позже в Лондонском Тауэре состоялась казнь (какой бы она ни была[123]) — и какие беды она за собой принесла!..{156}

Насколько мирной была ситуация в Англии в сравнении с некоторыми континентальными странами в это время во многом говорит уже то, с каким безразличием граждане Лондона отнеслись к планам восстановления городских стен. Большая Хроника описывает проект Ральфа Джосселина, которым он занимался с начала 1477 г. на протяжении года своего мэрства.

…Который после назначения на должность решил восстановить городские стены. Так, сначала он нашел глину для изготовления кирпича, чтобы всегда иметь его под рукой. Затем он установил печь для обжига извести у так называемых Мурских ворот (Moor Gate), в Кенте купил мел по самой выгодной цене и доставил по воде в Лондон. И пока делали печь и везли мел, рыли глину для кирпича и заливали в формы, готовя к обжигу.

Ради осуществления этого замысла он дал указание Городскому совету, чтобы все граждане со всех округов Лондона любого положения, так же как и свободные люди, должны были платить каждое воскресенье в течение того года по 5 пенсов; более того, Джосселин, отправляясь в город осматривать рынки и другие места согласно своей должности, всегда имел при себе специальную коробку для подношений и, встретив любого благородного человека, призывал его пожертвовать сколько-нибудь на это дело; а также он собрал достаточно денег с вдов и палачей, так что на эти средства сделал одну или две большие печи для обжига кирпичей, и также заготовил извести в таком количестве, что каменщики приступили к работе уже следующим летом и восстановили часть стен, а чтобы ускорить работу, он так настойчиво уговаривал почтенных сограждан, что многие из них жертвовали деньги на строительство других частей стены: он предоставлял известь и кирпич, а они только оплачивали работу. И чтобы подбодрить других, он начал со своей собственной гильдии торговцев тканями, заставив их сделать ту часть стены, которая протянулась от Церкви Всех Святых к Епископским воротам, и затем призвал торговцев шелком, бакалейщиков, ювелиров, портных и прочих взять под свою опеку другие части стены. И дело пошло столь быстро, что за время его мэрства большая часть работ была завершена, и многие мудрые люди думали, что за этот год он должен был израсходовать весь кирпич и известь. Однако он сделал такие значительные запасы, особенно кирпича, что в последующие годы, поскольку никто из его преемников так и не приложил особых усилий для завершения начатого им благородного дела, часть того кирпича была утеряна и растащена, а то, что сохранилось после превратностей непогоды, пошло на ремонт домов и других построек, принадлежавших городу, или продано королевскому камерарию для нужд двора.

И таким вот образом этот благородный человек затеял замечательное дело ради всеобщего блага, и пока он находился на своем посту, то продвигал его в надежде на то, что его преемник закончит начатое им, поскольку за время своего мэрства он сделал большую часть стены вокруг города. Но тогда люди были настроены так, что кем бы ни было начато хорошее дело, преемник этого мэра не будет завершать дело своего предшественника, полагая, что слава будет приписана его предшественнику, а не ему. И много раз случалось так, что Совет Палаты общин принимал какой-либо хороший закон, внесенный одним мэром, а его преемник разрешал не обращать на него внимания или же как-либо еще вредил ему; получалось так: один мудрый человек делает, другой, безрассудный или жестокий, ломает…[124],{157}

Сэр Томас Мор и кройлендский хронист описывают последние мирные годы Эдуарда. Мор, который, разумеется, вовсе не был сторонником внебрачных отношений, все же дал снисходительное, даже благосклонное, описание любовницы короля, Джейн Шор.

Эта женщина родилась в Лондоне, получила достойное воспитание, и ее удачно выдали замуж, правда, слишком рано; ее муж был честным гражданином, молодым и видным, и хорошего положения. Но поскольку, когда они поженились, она была еще слишком юна, нельзя сказать, чтобы она пылко любила того, кого никогда не желала. Вероятно, поэтому она легко откликнулась на страсть короля. Как бы то ни было, уважение к его королевскому величию, надежда получить блестящие наряды, праздную жизнь, полную удовольствий, и прочие нежданные богатства способны быстро растопить сердце. Но, когда король воспользовался ею, ее муж (будучи честным человеком и понимая превосходство короля над собой) не осмелился коснуться его любовницы и сразу оставил ее ему.

Когда король умер, лорд камерарий забрал ее к себе и, несмотря на то, что он был очарован ею еще во дни здравствования короля, он все же не смел посягать на нее, то ли из почтения, то ли из определенной дружеской верности. Она действительно была все еще прекрасна, ничто в ней не изменилось, она стала даже еще привлекательней. Так говорят те, кто знал ее еще в юности, хотя некоторые, видевшие ее теперь (ведь она все еще жива), находят, что она никогда не была хороша. Мне кажется, они судили о ее красоте так, как судят о красоте кого-нибудь давно умершего по его черепу, вынутому из склепа, поскольку сейчас она стара, тоща, ее красота увяла, от нее не осталось ничего, кроме кожи да костей. И все же даже в нынешнем ее облике можно найти следы былой красоты и представить себе, какой она была.

К тому же люди восхищались не столько ее красотой, сколько приятным обхождением: она была весьма остроумна, могла хорошо читать и писать, была весела в компании, на все у нее был готов ответ, никогда не молчала, но и не болтала попусту, иногда могла быть острой на язычок, но без злости и шутя. Король обычно говорил, что у него было три любовницы, каждая из которых была непревзойденной в одном из достоинств: одна самая прекрасная, другая — самая хитрая, третья — самая благочестивая проститутка в его государстве, поскольку запросто могла, выйдя из церкви, сразу отправиться в его кровать. Две другие были достаточно высокопоставленные персоны, и, несмотря на их покорность, не следует называть их имен и возносить похвалы их достоинствам.

Но «самой прекрасной» была жена вышеупомянутого Шора, которой король особо благоволил: у него было много женщин, но ее он любил; она же, в свою очередь, сказать по правде (здесь грех не встал на службу дьявола), никогда не использовала покровительства государя, чтобы навредить кому-нибудь, а прибегая к нему только лишь для помощи и утешения. Когда король раздражался, она успокаивала его; когда кто-либо оказывался в опале, она помогала ему вернуть королевское расположение; для многих провинившихся она добивалась прощения; других она спасала от конфискаций; и, наконец, она часто оказывала услуги, когда к ней обращались с ходатайствами, или бескорыстно, или за очень незначительное вознаграждение, и то, скорее, за что-нибудь эффектное, нежели дорогое; делала она это или потому, что ей приносило удовольствие делать добро, или она стремилась показать, как может крутить королем, или потому, что такие распутные женщины не всегда обязательно корыстны.

Я не сомневаюсь, что некоторые подумают, что эта женщина не такая большая птица, чтобы упоминать о ней, когда речь идет о серьезных вещах. Но мне кажется нужным заметить, в каких жалких условиях сейчас она влачит свое существование, брошенная всеми, без друзей и знакомых, после столь блестящей жизни, после того, как ее так сильно любил принц, после того, как многие искали ее помощи и поддержки — ведь она была одной из влиятельных особ, подобно некоторым другим людям того времени, но те знамениты ныне только позором своих грязных делишек. Ее поступки не были менее заметными, хотя о них гораздо меньше помнят, потому что они не были столь коварными, ведь людям свойственно высекать в мраморе порочные имена; тех же, кто оказал нам добрую услугу, мы смешиваем с грязью: эта женщина не была самым худшим человеком, а посему просит сейчас подаяния у тех, кто нищенствовал бы сейчас, если бы в свое время она не протянула им руку помощи.{158}

Кройлендский автор, несмотря на свою в целом весьма критичную позицию, в следующих строках проявляет снисходительность, даже восхищение.

…После этого события[125] Эдуард стал править столь высокомерно и своевольно, что, казалось, все его подданные начали трепетать перед ним, в то время как сам он не боялся никого. Поскольку он озаботился тем, чтобы повсюду во всех землях королевства посадить на должности хранителей замков, поместий, лесов и парков своих наиболее заслуживающий доверия слуг, то никто не посмел бы ни в чем пойти против его воли без риска, что король сразу не узнает об этом и не накажет провинившегося…

…На праздновании следующего Рождества [в 1482 г.] в своем дворце в Вестминстере король Эдуард часто переодевался, появляясь в разнообразных дорогих одеждах, весьма отличающихся по покрою от тех, которые обычно носили в то время в нашем королевстве. Рукава его платья, отороченные драгоценным мехом, были очень широки и висели, напоминая одеяния монаха, придавая этому принцу в глазах окружающих еще более величественный и изящный вид. Нужно было видеть, какое блистательное зрелище представлял в эти дни королевский двор, полностью приличествовавший одному из самых могущественных королевств, сиявший роскошью и где можно было встретить людей почти всех племен…

Эдуард умер 9 апреля 1483 года…

Кройлендский хронист продолжает:

Ни подточенный старостью, ни сраженный какой-либо известной болезнью, он слег в постель[126]. Это случилось в канун Пасхи; и на девятый день апреля в Вестминстерском дворце его душа предстала перед Богом…

Хотя полагали, что во дни своего правления он слишком потворствовал своим страстям и желаниям, этот принц, что касалось религии, был весьма набожным католиком, грозой всех еретиков и преданным покровителем мудрых и ученых людей и духовенства. Он был также ярым почитателем Таинств Святой Церкви и самым искренним из всех кающихся за свои грехи, о чем свидетельствуют те, кто присутствовал при его кончине, а особенно те, кого он выбрал исполнителями своей последней воли и кому он объявил отчетливо и в полном соответствии с католическим обычаем, что его воля заключается в том, чтобы из богатств, которые он оставляет после себя в таком изобилии, полностью или частично, если на то будет добровольное, выказанное без всякого давления, согласие, были выплачены его обязательства всем тем людям, кому он был должен по договору, или у кого вымогал деньги, либо получил их обманным путем или любым другим способом.

Таков был славный конец этого мудрого принца, лучше которого трудно себе представить, особенно если учесть, как часто он подвергался соблазнам и проявлял слабости, свойственные роду человеческому. Посему все его преданные слуги стали питать серьезную надежду, что, возможно, ему даруется награда вечного спасения, поскольку, подобно Закхею[127], он возжелал, чтобы половина его добра была роздана бедным, и повелел, чтобы, если он хоть в чем-нибудь обманул кого-либо, тому вернули это в четырехкратном размере… [пробел в рукописи], без всяких сомнений, благодаря такому намерению с его стороны он обретет спасение своей души, потому что он был сыном Авраама, предназначенного к свету, который Бог прежде обещал Аврааму и его семени. Поскольку мы читаем, что это отмеченное Христом пожелание Закхея, хотя тогда он не был еще на смертном одре, было впоследствии выполнено; в то время как король, полностью заслуживая награды за эти свои добрые намерения, сразу сошел в могилу: вероятно, чтобы вытеснявшие их злые мысли не смогли бы изменить задуманного.

Я буду здесь хранить молчание относительно обстоятельства, которое могло бы быть упомянуто выше, в более подходящем месте, заключающееся в том, что люди любого сословия, состояния и опыта повсюду в королевстве задавались вопросом, как человек столь дородный, любящий приятные компании, суетные развлечения, невоздержанный, сумасбродный, склонный к чувственным удовольствиям мог при этом так хорошо хранить в своей памяти столько имен людей и их титулы, тогда как ежедневно во всех концах королевства он наблюдал множество народа; при этом он даже мог вспомнить какого-нибудь простого джентльмена, жившего в отдаленной стороне.{159}

Мнение этого хорошо осведомленного английского автора, скорее всего одного из личных советников Эдуарда, мы можем дополнить точкой зрения одного итальянского путешественника, Доминика Манчини[128].

Эдуард был великодушен по своей натуре и имел доброжелательное выражение лица, однако в гневе он мог казаться страшным. Он был доступен не только для своих друзей, но и для других, даже для людей неблагородного звания. Зачастую он подзывал к себе и вовсе не знакомого человека, когда ему казалось, что тот хочет обратиться к нему или поближе увидеть его. В его характере было показать себя каждому, кто желал лицезреть его, и он использовал любую возможность подолгу во всей красе демонстрировать свою удивительную стать. Он приветствовал людей столь благожелательно, что если видел вновь прибывшего, потрясенного его наружностью и королевским великолепием, то поощрял того к разговору, любезно кладя руку на его плечо. Король благосклонно выслушивал тех, кто жаловался на несправедливость или взывал к правосудию; обвинения против себя, если он не устранял их причину, он принимал с извинениями. Он был более других принцев любезен с иностранцами, посещавшими его государство для ведения торговли или по какой-либо другой причине.

Он очень редко проявлял щедрость, и то весьма сдержанно, но тем не менее был очень благодарен тем, от кого получал помощь. Не проявляя чрезмерного интереса ко многим ценным для других людей вещам, этот государь все же так стремился к деньгам, что приобрел репутацию жадного. Для накопления богатства он использовал следующую уловку: когда созывалась ассамблея от целого королевства, он начинал жаловаться на то, сколь много понесено расходов, и на то, что неизбежно нужно быть готовым к новым тратам для защиты государства… Король говорил, что эти суммы должны быть возмещены народом, для чьей выгоды они были потрачены[129].

Таким образом, ссылаясь на причины если не истинные, то, по крайней мере, имеющие под собой какую-то основу, он, казалось, не вымогал, а почти что просил субсидий. Подобным образом он вел себя и с частными лицами, правда, с ними иногда более властно; и так он собрал огромные богатства, размеры которых не сделали его более щедрым или скорым при выплате [долгов] по сравнению с тем временем, когда он был беден: скорее он приобрел славу весьма прижимистого человека, ведь теперь его жадность стала всем очевидна. По той же самой причине его убедили оставить фламандцев, поскольку, окажи он им помощь против Людовика XI, он потерял бы свою ежегодную пенсию в пятьдесят тысяч экю от французского короля. Он знал, что будет получать ее, пока воздерживается от помощи фламандцам.

Его чревоугодие и любовь к спиртным напиткам были чрезмерными: у него была привычка, как я узнал, употреблять рвотное средство, чтобы наесться еще раз. По этой причине, а также из-за праздности, которой он особенно дорожил после своего восстановления на троне, на его пояснице появился жирок, в то время как раньше он был не просто высок, а еще весьма худощав и очень энергичен.

Он был безнравственным до крайности: более того, поговаривали, что он чрезвычайно нагло поступал со многими женщинами после того, как совращал их: как только он пресыщался ими, то уступал дам другим придворным, зачастую против их желания. Король преследовал женщин, не обращая внимания на то, замужем они или нет, благородного сословия или простолюдинки, однако никогда ни одну из них он не взял силой. Он добивался женщин деньгами и обещаниями и, одержав победу, оставлял их.

Хотя рядом с ним всегда было много смутьянов и дружков, потворствовавших его порокам, среди них особенно выделялись трое родственников королевы, два ее сына и один из ее братьев. В противоположность им лорд Риверс всегда выглядел человеком положительным, серьезным, испытавшим все превратности жизни. Несмотря на свое высокое положение, он никому не причинил вреда, но помог многим, и поэтому король поручил ему воспитание и заботу о своем старшем сыне. Те же трое вызывали ненависть людей — отчасти своей безнравственностью, но главным образом из-за некоторой естественной ревности, которая обычна для людей равного происхождения, когда у кого-нибудь из них меняется положение в обществе. Их, конечно, не переваривали аристократы, потому что они, незнатные выскочки, стали выше тех, кто далеко превосходил их по благородству и мудрости. Им пришлось терпеть обвинения в причастности к смерти герцога Кларенса. Тогда же трое других имели на короля достаточно серьезное влияние: о них нельзя не упомянуть в этом рассказе, потому что в том перевороте им тоже была отведена важная роль.

Первым был Томас Ротерам, архиепископ Йоркский и одновременно лорд-канцлер; другим был епископ Илийский [Джон Мортон], а третьим — камергер по имени Гастингс. Они, будучи людьми зрелого возраста, имевшими большой опыт в государственных делах, помогали более других членов Совета формировать и проводить политику короля. Однако Гастингс был не только проводником государственной политики своего господина, делившим с королем все невзгоды и опасности, но и являлся сообщником и наперсником его тайных удовольствий. Он состоял в смертельной вражде с сыном королевы, который, как мы говорили, назывался маркизом; это было из-за женщин, которых они похитили или попытались отбить друг у друга. Каждый имел подкупленных информаторов, что угрожало другому тяжкими обвинениями. Размолвка этих двоих, кажется, явилась одним из важных факторов, приведших к перевороту; и, хотя по воле и просьбе короля, который любил их обоих, они были примирены за два дня до его смерти, все же, как показывают события, они только скрыли ревность друг к другу.{160}

Глава V. РИЧАРД III

Итальянский клирик Доминик Манчини{161}, чье описание личности Эдуарда IV приведено в предыдущей главе, прибыл в Англию скорее всего, с папской миссией летом 1482 г. Здесь он оставался до коронации Ричарда III6 июля 1483 г. Его могущественный и высокопоставленный патрон Анжело Като, архиепископ Вены, планировал написать на латыни историю правления Людовика XI и тщательно собирал сведения у людей, хорошо информированных о событиях того времени, в результате чего мы имеем две очень интересные книги. Одна — небезызвестная Memoires Филиппа де Коммина, создававшаяся для того, чтобы снабдить архиепископа информацией о событиях внутри французского двора; другая — De Occupatione Regni Anglie per Riccardum Tercium Доминика Манчини, законченная к декабрю 1483 г. и сохранившаяся в уникальной рукописи в муниципальной библиотеке в Лилле, будучи напечатанной только в 1936 г.

Повествование Манчини, созданное в новом гуманистическом стиле, далеко отстоит от аналогичных описаний, принадлежащих перу современных ему английских авторов, которые продолжали следовать старомодной традиции довольно безыскусных хроник. Манчини мог бы начать свой рассказ об узурпаторстве Ричарда III с появления «скрытой ревности», о чем он уже упоминал.

Когда умирал Эдуард IV, его брат Ричард находился в своих владениях в Глостере, в двухстах милях от столицы[130]. Эдуард, сын короля, наследник английского престола, был также за двести миль от столицы, поскольку жил в Уэльсе, который всегда доставался старшим сыновьям королей, и по этой провинции принцам давалось имя. В Уэльсе он посвящал свое время лошадям и собакам и другим забавам юности. Королева со своим вторым сыном, герцогом Йоркским, и остальной частью семейства пребывала в Лондоне, где находились также камергер двора Гастингс с епископами Йорка и Или, которых мы уже недавно упоминали как друзей короля. Королевские сокровища, которые, как полагали, были бесчисленными, хранились у королевы и ее людей в неприступной цитадели близ города[131].

После похорон короля и перед прибытием молодого короля Эдуарда и герцога Ричарда Глостера, в то время как многие пэры государства из соседних областей находились в городе, состоялось заседание Совета, где бароны подняли проблему управления государством на тот период, пока король не достигнет совершеннолетия. На обсуждение были выдвинуты два предложения. Одно заключалось в том, что править должен герцог Глостер, поскольку такова воля самого Эдуарда[132] и потому что так велит закон. Но такое решение не было принято; возобладала точка зрения, согласно которой правление должно осуществляться многочисленной группой людей, среди которых главным будет герцог. Таким образом герцогу оказали бы должную честь и обезопасили бы королевскую власть, потому что никогда никто из регентов не уступал свою власть добровольно, зачастую же это происходило только после применения силы, что приводило к возникновению гражданских войн. Кроме того, если бы вся власть была передана одному человеку, он мог бы легко узурпировать ее. Все, кто держался семейства королевы, проголосовали за это предложение, поскольку боялись, что если Ричард приберет к своим рукам корону или даже будет управлять один, то те, на ком лежит вина за смерть Кларенса, будут убиты или по меньшей мере лишены своего положения.

Согласно общему отчету, камергер Гастингс сообщил о ходе этого обсуждения в письме, посланном с гонцами герцогу Глостеру, потому что водил давнюю дружбу с герцогом и был враждебно настроен ко всей семье королевы из-за маркиза[133]. Кроме того, поговаривали, что он советовал герцогу поспешить к столице с большой силой и отомстить за оскорбление, нанесенное ему врагами. Тот мог бы легко достичь этой цели, если бы перед тем, как войти в город, взял под свою защиту и власть молодого короля Эдуарда на время, пока существует угроза, исходящая от сторонников короля, несогласных с этой политикой.

Гастингс добавлял, что находится в столице один и в большой опасности, поскольку ему едва удается избегать ловушек своих врагов, так как их старая ненависть усилилась из-за его дружбы с герцогом Глостером. Последний, получив подобные рекомендации, для успешного достижения своих целей написал Совету примерно следующее: он был верен своему брату Эдуарду дома и на чужбине, в мире и войне, и будет, если только ему разрешат, так же верен сыну брата своего и всем детям его, даже женщинам, если нечаянно, не дай Бог, юношей настигнет смерть; он готов ценой собственной жизни защитить детей своего брата от любой опасности, которая может подстерегать тех в государстве их отца. Он попросил членов Совета принять во внимание его поступки при решении вопроса об управлении государством, на что имел право в соответствии с законом[134] и ордонансом своего брата. Далее он попросил их достичь решения, которое учитывало бы его заслуги перед братом и страной, и напомнил, что любое решение, принятое вопреки закону и воле его брата, принесет вред.

Это письмо произвело большое впечатление на умы людей, поскольку, если раньше они любили герцога в душе, веря в его честность, то теперь стали открыто поддерживать, так что все теперь говорили о том, что тот заслужил править. Однако лорды, составлявшие Совет, большинством проголосовали за противоположный вариант: они установили день коронации и написали молодому королю Эдуарду о необходимости прибыть в столицу за три дня перед этой датой. Были, однако, в Совете и те, кто сказал, что не следует так спешить и нужно подождать дядю молодого короля, который был весьма заинтересован в том, чтобы присутствовать и при принятии таких важных решений, и при их исполнении, поскольку, если они будут действовать иначе, герцог сможет лишь неохотно согласиться, а, возможно, и вообще все отменит. На что, говорят, маркиз ответил: «Мы сами достаточно важные персоны и можем даже без дяди короля принимать такие решения».{162}

Сэр Томас Мор написал свою «Историю Ричарда III» (History of Richard III) приблизительно в 1513 г. Он взял за основу воспоминания широкого круга людей, как активных членов йоркистского правительства, так и приверженцев Генриха Ричмонда, поддерживавших его в изгнании{163}. Хотя Мор имел предубеждение против короля и был склонен сочинять речи за своих героев в манере, которая осуждается современными историками, его описание правления Ричарда (с некоторыми оговорками) достаточно правдоподобно. Он так повествует о первых коварных поступках герцога Глостера:

Королева, которую убедили в этом[135], послала сообщить о таком решении сыну и находящемуся при короле брату; и, кроме того, сам герцог Глостер и другие лорды, предводители его сторонников, написали королю так почтительно, а друзьям королевы так преданно, что те, не ожидая никакого подвоха, проявили беспечность, отправив короля без сопровождения достойных людей и без должной поспешности.

Король уже вышел из Нортгемптона и был на пути в Лондон, когда туда прибыли герцоги Глостер и Бэкингем. В Нортгемптоне еще оставался лорд Риверс, дядя короля, который собирался на следующий день последовать за королем и прибыть в Стоуни Стрэтфорд (Stony Stratford) …[пробел в рукописи][136] прежде, чем тот покинет этот город.

Так случилось, что тот вечер эти герцоги и лорд Риверс провели вместе за дружеским столом. Однако, весело и непринужденно распрощавшись с лордом Риверсом, герцоги большую часть ночи тайно совещались с несколькими из своих наиболее близких друзей. И на заре они повсюду разослали секретные приказы всем своим слугам быть наготове в кратчайшее время, а их лордам уже находиться в седле. И потому большинство их людей пребывало уже во всеоружии, тогда как люди лорда Риверса оказались застигнутыми врасплох. Затем эти два герцога взяли также на хранение ключи от гостиницы, чтобы никто не смог выйти без их разрешения. Более того, они послали нескольких слуг на главную дорогу, ведущую к Стоуни Стрэтфорду, куда отправился король, чтобы те возвращали назад любого, кто ехал из Нортгемптона в Стоуни Стрэтфорд, до их особого распоряжения якобы потому, что герцоги, желая продемонстрировать свое усердие, сами хотят быть первыми среди тех, кто будет сопровождать Его Королевское Высочество, в пути из того города: так они обманули людей.

Но лорд Риверс, обнаружив, что ворота заперты и ему вместе со слугами запрещено выходить, пришел в замешательство. Сравнивая нынешнее обхождение с любезностью и дружелюбием прошлой ночи, он отлично понимал, что это должно что-то значить: эти перемены, произошедшие всего за несколько часов, ему сильно не понравились. Тем не менее он забеспокоился, не вызвано ли подобное его собственным поведением и не совершил ли он сам нечаянно какой-нибудь оплошности; и поскольку он не нашел в своих поступках никакой на то причины, то решил, положась на собственную совесть, смело пойти к герцогам и спросить, что бы сие могло означать. И, едва завидев его, они стали ругаться с ним, обвиняя в намерении отдалить от них короля и поссорить их, и предупредили, что теперь это не в его власти. И как только лорд Риверс начал (поскольку был весьма учтивым человеком) вежливо извиняться, они, не дав ему закончить, схватили его и арестовали и, сделав это, немедленно сели на коней и отправились в Стоуни Стрэтфорд, где нашли короля со своей свитой, готового уже скакать вперед и оставившего им это место для постоя, потому что там было бы слишком тесно для обеих компаний.

И, таким образом, в большом множестве они прибыли к королю, и, преклонив колени, смиренно приветствовали Его Светлость. Тот принял их очень радушно и любезно, пока еще ни о чем не догадываясь и не подозревая ничего дурного. Но даже в его присутствии они развязали ссору с лордом Ричардом Греем, еще одним братом короля по матери, говоря, что тот вместе с лордом маркизом, своим братом, и лордом Риверсом, своим дядей, замышляли управлять королем и государством и устраивать раздоры между землями [т. е. между лордами], и ослабить и уничтожить благородную кровь государства. Для исполнения этого, утверждали они, лорд маркиз забрался в Лондонский Тауэр и похитил оттуда сокровища короля[137], и послал людей к морю.

— Я не могу сказать, что сделал мой брат маркиз, — ответил король на эти слова, — но готов поручиться за то, что ни мой дядя Риверс, ни мой брат, который присутствует здесь, ни в чем неповинны.

— Несомненно, мой господин, — ответствовал герцог Бэкингем, — они сохраняли в тайне свой заговор, дабы Ваша Светлость ни о чем не догадывалась.

И немедленно в присутствии короля они арестовали лорда Ричарда и сэра Томаса Воэна (Vaughan), рыцаря,[138] и отвезли короля и всех остальных назад в Нортгемптон, где продолжили свое совещание. И там они по своему усмотрению отослали от короля некоторых слуг и приставили к нему новых, которых сами выбрали, чем тот остался очень недоволен и плакал, но это нисколько не помогло. И на обеде герцог Глостер послал блюдо со своего стола лорду Риверсу, попросив его пребывать в добром расположении духа и сказав, что все будет хорошо. И тот поблагодарил герцога и попросил посыльного передать это угощение своему племяннику, лорду Ричарду, с таким же добрым пожеланием, так как думал, что тот, впервые оказавшись в такой ситуации, больше нуждается в участии. Сам же он стойко перенес эти дни как человек, уже повидавший на своем веку много подобных невзгод. Но любезность и забота герцога Глостера закончились тем, что он отослал лорда Риверса, лорда Ричарда и сэра Томаса Воэна в различные тюрьмы на севере страны, а затем всех их собрал в Помфрет (Pomfret), где они и были казнены.

Таким образом герцог Глостер взял на себя управление молодым королем, которого с большим уважением и смиренным почтением и препроводил к городу. Но вскоре эти новости дошли до королевы, и ближе к полуночи она с ужасом узнала, что король, ее сын, захвачен, а брат, другой сын и некоторые друзья арестованы, и одному Богу ведомо, что теперь с ними будет. Узнав об этом, королева, в большой тревоге и беспокойстве, оплакивая своего ребенка, горюя из-за злоключений друзей и своего собственного несчастья, проклиная себя за то, что когда-то отказалась снабдить короля многочисленной охраной, в спешке, на какую только была способна, имея на руках малолетнего сына и дочерей, бежала из Вестминстерского дворца, где тогда находилась, найдя прибежище для себя и своих домочадцев в аббатстве.

Той же ночью, вскоре после полуночи, к архиепископу Йоркскому (тогда канцлеру Англии) в его дом, что недалеко от Вестминстера, прибыл некий человек от лорда-камергера. И он сказал слугам, которые, не разрешая будить хозяина, не пропускали его, что имеет новости чрезвычайной важности; от него архиепископ узнал, что упомянутые герцоги вместе с Его Светлостью королем вернулись из Стоуни Стрэтфорда назад в Нортгемптон.

— Тем не менее, сэр, — продолжил он, — милорд велел передать Вам, что не стоит опасаться, и он уверяет Вас, что все должно быть хорошо.

— Я верю, — ответил архиепископ, — все, что ни делается, — все к лучшему.

И после того как посыльный отбыл, он тотчас велел всем своим слугам прибыть к нему, и так со всеми своими людьми, каждый из которых был вооружен, и захватив с собой свою большую печать, еще до восхода солнца явился к королеве. Там он нашел много скорби, дурных слухов и суматохи; все были заняты упаковкой и перевозкой ее добра в храм; повсюду были сундуки, ящики, тюки, узлы — все это люди перетаскивали на собственных спинах, никто не сидел без дела: кто-то нагружал, кто-то шел с поклажей, кто-то снимал с людей груз, другие шли за новой ношей, некоторые ломали стены, чтобы сократить путь, некоторые шли к ним на подмогу.

Сама королева одиноко сидела среди этой суеты, брошенная всеми и испуганная. Архиепископ успокоил ее как только мог, заявляя о своей уверенности в том, что положение не настолько безнадежно, как она считает, и что не стоит бояться, а нужно надеяться, чему подтверждением может служить посланное ему от лорда камергера сообщение.

— Ах, будь он проклят! — ответила она. — Ведь он один из тех, кто задумал уничтожить меня и мою кровь.

— Госпожа, — сказал архиепископ, — взбодритесь, поскольку я ручаюсь Вам: если они коронуют кого-нибудь вместо Вашего сына, который сейчас находится с ними, на следующий день мы коронуем его брата, того, который сейчас здесь с Вами. И вот — большая печать, которую благородный принц, Ваш муж, доверил мне, а сейчас я передаю ее Вам, чтобы использовать ее во благо и для пользы Вашего сына.

И с такими словами он отдал ей большую печать и еще на заре вернулся домой. К этому времени он уже мог из окон своих покоев видеть Темзу, всю заполненную лодками слуг герцога Глостера, которые следили за тем, чтобы никто не отправился к храму и никто не смог пройти необысканным. Тогда повсюду, а особенно в городе, царило беспокойство, и ходили разнообразные слухи: люди пытались предугадать исход этого противостояния. И некоторые лорды, рыцари и джентльмены, или ради королевы, или из страха за собственную жизнь, одетые в доспехи, собирались компаниями и ходили вместе; многие же считали, что все это предпринято не столько против других лордов, сколько против самого короля с целью сорвать его коронацию. Но вскоре лорды собрались вместе в …[пробел в тексте]. Перед этим собранием архиепископ Йоркский, опасаясь, что ему будет вменено (так оно и случилось) чрезвычайное легкомыслие, с которым он так внезапно выдал большую печать королеве, коей никак не полагалось ее хранить без специального указа короля, тайно послал за печатью и принес ее[139].{164}

Доминик Манчини продолжает историю:

Поскольку по столице ходил зловещий слух, будто бы он привез своего племянника не ради заботы о нем, а с целью заполучить корону, герцог посреди всех этих событий написал Совету и главе города, которого называют мэром. В обоих письмах он говорил о том, что не захватывал своего племянника, короля Англии, а только спас его самого и государство его от гибели, ведь молодой человек мог попасть в руки к тем, от кого нельзя было бы ожидать проявления большого уважения к молодости сына[140], коль скоро они не сумели спасти ни чести, ни жизни отца. Он уверял, что так было необходимо поступить ради его собственной безопасности и защиты королевства, что никто так не заботился о благосостоянии короля Эдуарда и сохранении государства, как он, и говорил, что рассчитывал прибыть с мальчиком в город заблаговременно, чтобы наилучшим образом подготовить все для торжественной церемонии коронации.

Впредь герцог старался любым способом расположить к себе людей, надеясь, что если при их поддержке он будет объявлен единственным правителем, то впоследствии легко сможет прибрать всю власть к своим рукам даже против их желания.

После того как эти письма были во всеуслышание прочитаны в Королевском совете и перед народом, все стали хвалить герцога Глостера за его преданность племянникам и за стремление наказать их врагов. Однако некоторые из тех, кто всегда подозревал о его амбициях, уже раскусили обман и поняли, куда он метит. Через несколько дней, выяснив для себя позицию каждого и с помощью своих друзей в столице, застраховав себя от любых неожиданностей, он и молодой король вступили в город, сопровождаемые не более чем пятьюстами солдатами, взятыми частично из его собственной свиты, а частично из свиты герцога Бэкингема. Последний был всегда под рукой, готовый помочь Глостеру советом и деньгами. По очереди они охраняли короля, боясь, как бы тот не убежал, или чтобы его не высвободили у них из рук силой, так как валлийцам несносно было думать, что у них похитили принца вследствие их собственной глупости.

Поскольку эти два герцога стремились при каждом удобном случае возбудить ненависть по отношению к семье королевы и направить общественное мнение против ее родственников, они проявили особое усердие, чтобы сделать так и в день своего вступления в город. Потому перед процессией они послали четыре фургона, груженных оружием, на которых были эмблемы братьев и сыновей королевы, а также наняли крикунов оповещать повсюду в многолюдных местах, через которые они проезжали, что это оружие было собрано врагами герцога и припрятано в удобных местах за пределами столицы для нападения и убийства герцога Глостера. Так как многие знали о лживости этих обвинений, ведь оружие было помещено туда для различных целей задолго до смерти последнего короля, когда велась война против шотландцев[141], то сразу возросли и недоверие относительно его обвинений, и подозрения в его посягательстве на трон.

Первое, чем герцог озаботился при вступлении в город, — это объявить себя, с разрешения Совета и всех лордов, протектором или регентом[142] короля и государства. Все его мысли были направлены на то, как устранить любые препятствия, стоящие на пути к трону. Перед входом в столицу он снял с должности канцлера Томаса Ротерама, посчитав, что тот был быть предан наследникам Эдуарда, поскольку видел на предшествующих заседаниях Совета, что тот является их ярым сторонником. Заменив Ротерама Джоном Расселлом, епископом Линкольна, человеком столь же большой учености и благочестия, Ричард поспешил устранить другие препятствия. Он попытался добиться осуждения тех, кого поместил в тюрьму (то есть графа Риверса, лорда Ричарда Грея, сэра Томаса Воэна и сэра Ричарда Хаута), и получить решение Совета, подтверждающее их вину в устроении засад и в конце концов, в государственной измене; но эта его идея не увенчалась успехом, потому что не было ни одного случая засад. И, даже если бы провозгласили, что такое преступление имело место, оно не могло бы считаться изменой, поскольку, когда якобы были устроены эти засады, он не был ни только регентом, но и вообще не занимал никакого государственного поста.{165}

Совершая один преступный шаг за другим, Глостер и Бэкингем продвигались в своих планах. Их следующий ход, описанный Домиником Манчини, заключался в том, чтобы захватить младшего брата короля, Ричарда, герцога Йоркского, который тогда находился с матерью в Вестминстерском аббатстве.

Поскольку Глостер предвидел, что у герцога Йоркского будет законное право занять престол в случае, если его брат будет устранен, то для осуществления своего замысла он определил дату коронаций. И когда этот день стал приближаться, он представил на рассмотрение Совету вопрос о том, правильно ли, чтобы король был коронован в отсутствие брата, который, будучи одним из ближайших родственников будущего монарха, по своему положению должен играть важную роль в церемонии. Потому он заявил, что, так как мать держит этого мальчика в храме против его желания, его нужно освободить, ибо храм был основан их предками как место убежища, а не как тюрьма, и мальчик хотел бы быть вместе с братом. И с согласия Совета он осадил храм войсками.

Королева, увидев, что их окружили и готовы напасть, сразу же отдала сына, доверившись слову кардинала Кентерберийского, пообещавшего, что мальчика вернут после коронации. Действительно, кардинал не подозревал ни о каком коварстве и убедил королеву поступить так лишь во избежание нападения на храм и для смягчения своей доброй услугой жестокого решения герцога[143]. Приблизительно в то же время Глостер приказал привезти в город сына герцога Кларенса, еще одного своего брата, тогда мальчика десяти лет, и оставить в заключении при дворе своей жены, тети ребенка со стороны матери, опасаясь, что, даже если с лица земли исчезнет все потомство короля Эдуарда, этот ребенок, в чьих жилах также течет королевская кровь, все еще будет ему помехой.

Заполучив в свои руки всех представителей королевской крови этой земли, он все же полагал, что его положение не будет достаточно безопасным, пока живы и на свободе самые близкие друзья брата, которые, по всей вероятности, будут верны и его потомству. В их число он включал Гастингса, камергера короля, Томаса Ротерама, которого незадолго до этого лишил должности, и епископа Илийского (Джона Мортона). Этот Гастингс был с младых ногтей верным наперсником Эдуарда и мужественным солдатом, в то время как Томас, хотя и незнатного происхождения, благодаря своим способностям занял при короле Эдуарде высокое положение и много лет прослужил в суде лордом-канцлером. Что касается епископа Илийского, то он был человеком чрезвычайно находчивым и отчаянным, поскольку прошел хорошую школу интриг еще во времена короля Генриха; после поражения партии бывшего монарха он добился покровительства Эдуарда и приобрел при его дворе большое влияние. Поэтому протектор не стал останавливаться ни перед чем, лишь бы только не дать способностям и влиянию этих людей навредить ему. Пытаясь осторожно пронюхать об их планах с помощью герцога Бэкингема, он узнал, что время от времени те собираются друг у друга.

Однажды эти трое еще с несколькими людьми около десяти часов прибыли в Тауэр, чтобы, согласно традиции, приветствовать протектора. Когда их пропустили во внутренние помещения, протектор, как и было заранее задумано, закричал, что ему устроили засаду, что у пришедших спрятано оружие и что они собирались напасть на него. Вслед за тем туда под предводительством герцога Бэкингема ворвались солдаты и убили Гастингса, ложно обвинив его в измене[144]; они арестовали и других, сохранив им жизни, как предполагалось, из уважения к религии и святости духовного сана. Так пал Гастингс, убитый не теми врагами, кого он всегда опасался, а другом, в ком не сомневался никогда. Но неужто безумную жажду власти могут остановить родственные связи или дружба?!

После происшествия в крепости среди горожан, услышавших непонятный шум, началась паника, и все схватились за оружие. Но, дабы успокоить толпу, герцог немедленно послал герольда объявить, что в крепости раскрыт заговор, а его зачинщик Гастингс поплатился за это жизнью; посему он попросил всех успокоиться. Невежественные люди поначалу поверили, хотя правда была на устах у многих: поговаривали, что заговор был придуман самим герцогом, чтобы избежать позора и не вызвать ненависть народа за такое преступление. Одновременно от своих шпионов герцог узнал, что маркиз бежал из храма; решив, что тот скрывается где-то рядом, он окружил уже колосящиеся поля и перелески отрядами людей с собаками, и они, подобно охотникам, устроили облаву, но тот так никогда и не был найден. Что касается остальных, то, чтобы обезопасить себя со всех сторон, но не добившись от Совета одобрения казни лорда Риверса и Ричарда Грея, которые, как мы уже сказали, были схвачены и томились в темнице, он своей собственной властью протектора приказал верным ему офицерам казнить их.

Хотя все тогда указывало на его стремление заполучить корону, все же оставалась еще слабая надежда, что это не так, потому что он пока не требовал трона, утверждая, что лишь мстит за измену и наказывает за совершенные несправедливости, и потому что во всех частных бумагах и на официальных документах упоминались титул и имя короля Эдуарда V. Но после смерти Гастингса всем тем, кто прислуживал королю, было запрещено посещать его. Эдуарда с братом забрали во внутренние помещения Тауэра, и день ото дня их все реже можно было заметить за решетками окон, пока они не перестали появляться совсем.

Доктор Аргентин[145], последний из слуг, у кого оставался доступ к королю, сообщал, что молодой король подобно жертве, подготовленной к закланию, искал отпущения грехов ежедневной исповедью и епитимьей, чувствуя, что смерть уже стоит на пороге. В этом месте кажется необходимым упомянуть о талантах юноши. Он был человеком широких взглядов, его речи и поступки свидетельствовали о достойном образовании, скорее светском, и знаниях, далеко опережавших его возраст; я заслуживаю справедливого прощения за то, что не в состоянии, как подобает, перечислить их все. Но есть нечто, что я не посмею обойти молчанием, — это особое знание литературы, которое позволяло ему вести беседы весьма изящно, глубоко проникать в суть произведений и превосходно декламировать как стихи, так и прозу, если только это не были работы слишком заумных авторов. Во всем его виде было такое достоинство, а в лице сквозило такое обаяние, что, казалось, никогда не устанешь любоваться им. Я видел сам, как многие люди начинали плакать и стенать при упоминании о нем, когда он пропал и уже возникло подозрение, что с ним разделались. Однако убили ли его, и какую смерть он встретил, об этом мне ничего не удалось узнать.{166}

2 июня Саймон Столлворт (Simon Stallworthe) писал своему другу сэру Уильяму Стонору о напряженной атмосфере, царившей в Лондоне.

Почтенный сэр, позвольте поведать Вам новости, из которых вы поймете, как Вам повезло, что Вы избежали давящих на нас невзгод, — вокруг тревога и взаимные подозрения, и каждый боится другого. В прошлую пятницу после полудня был казнен лорд-казначей. В прошлый понедельник в Вестминстере было множество вооруженного народу. Герцог Йорк освободил милорда кардинала, милорда канцлера и многих других светских лордов. В Вестминстерском зале с ним встретился милорд Бэкингем, а в дверях Палаты Звезды милорд протектор поприветствовал его любезными словами и затем отбыл с милордом кардиналом в Тауэр, где, слава Иисусу, повеселел. Лорд Лайл прибыл к милорду протектору, чтобы охранять его. К концу недели в Лондоне ожидают двадцать тысяч человек милорда протектора и милорда Бэкингема: с какими намерениями, не знаю, но никак не для сохранения мира. Лорд архиепископ Йоркский и епископ Илийский все еще пребывают в Тауэре вместе с доктором Оливером Кингом. Предполагаю, что они тем не менее должны выйти[146]. За их домами пристально следят, и, я полагаю, милорд протектор отправит этих людей в свои поместья по стране. Пока их не хотят выпускать из заточения, поскольку он цепко держится за власть и боится за свою жизнь. Миссис Шор находится в тюрьме. Что с ней будет, не знаю. Прошу у Вас прошения за столь длинное письмо. Я настолько болен, что не могу как следует держать перо.

Да хранит Вас Иисус. Из Лондона в 21-й день июня Ваш покорный слуга Саймон Столлворт.

Все люди лорда-казначея стали людьми милорда Бэкингема.{167}

Когда Полидор Вергилий из Урбино в 1502 г. впервые прибыл в Англию в качестве сборщика папского налога, он уже был автором с международной репутацией. Историю, написанную в новом итальянском гуманистическом стиле, к тому времени уже расценили как хорошую пропаганду при дворах к северу от Альп: Паоло Аэмилиани (Paolo Aemiliani), начиная с 1499 г., писал историю французской монархии. Генрих VII имел серьезные основания ради укрепления влияния своей династии за границей одобрить написание подобного труда в новом светском стиле. Полидор серьезно работал над своей Anglia Historia, начиная с 1506 г., и первый вариант был закончен к 1513 г. Он имел вполне реальную возможность обсуждать события, происходившие во дни Ричарда III с людьми, которые приняли в них заметное участие — хотя в целом его интерпретация, как и можно было бы ожидать, была враждебной.

…Эти мысли не оставляли его [Ричарда Глостера]. Наконец он придумал предлог, с помощью которого можно было бы обмануть людей так, чтобы его деяния не вызвали всплеска недовольства. И как человек, слепо рвущийся к власти, готовый теперь ради своей цели пойти на любую низость, он не пощадил ни кровь своей семьи, ни честь ее. Он не заботился о достоинстве, придумав такую уловку: посоветовавшись тайно с неким Ральфом Шаа (Ralph Shaa), братом мэра города и богословом, пользовавшимся тогда большим уважением, он заявил, что должен был наследовать своему отцу по праву старшего сына, которого Ричард, герцог Йорк, его отец, породил от своей жены Сесили (Cecily). Поскольку очевидно, что правивший прежде Эдуард был бастардом[147], то есть рожденным не честной и законной женой, он просил упомянутого Шаа убедить в этом людей на своей проповеди в соборе Св. Павла, в конце которой те должны были признать его своим истинным господином. Он утверждал, что настаивает на этом и готов скорее пожертвовать честью своей матери, нежели снести осквернение столь благородного королевства правителями такого происхождения. Этот Ральф, то ли обуянный страхом, то ли лишенный рассудка, обещал повиноваться приказу и все исполнить.

В назначенный день герцог Ричард прибыл к собору Св. Павла сильно преобразившимся: он ехал величаво, словно король, в сопровождении многочисленной вооруженной охраны, и там внимательно слушал проповедь, на которой Ральф Шаа, ученый человек, используя эту возможность, обратился к прихожанам не с божественным словом, но повел постыдные речи, убеждая людей в том, что тот последний король Эдуард был порожден не герцогом Ричардом Йорком, но неким другим, имевшим тайную близость с его матерью, и что это было очевидно, потому что король Эдуард не был похож на Ричарда-отца ни лицом, ни фигурой: ибо первый был высок, другой же — низкоросл, тот имел крупное лицо, другой же — небольшое и круглое. Как бы то ни было, если внимательно рассмотреть дело, никто не станет сомневаться в том, что только Ричард, находящийся ныне здесь, и есть единственный законный сын герцога: именно он по праву должен унаследовать государство своего отца; и поэтому Шаа призвал родовую знать сделать своим королем Ричарда, герцога Глостера, истинного отпрыска королевской крови, и отвергнуть всех других, рожденных во грехе.

Услышав эти речи, люди были потрясены и смущены таким бесстыдством, все прониклись отвращением и брезгливостью к суетности, безрассудству и глупости проповедника, так же как и безумию герцога Ричарда, который в диком помутнении рассудка не увидел, сколь обесславил собственный дом и целое королевство, каким невиданным позором было открыто обвинять в прелюбодеянии свою мать, женщину целомудренной и благородной жизни, как вымарал в грязи имя своего достойнейшего брата и какую печать вечного бесчестья поставил он на своих невинных племянников.

В тот момент вы могли бы видеть, как некоторые, сраженные такой невообразимой новостью, застыли словно безумные; другие были ошеломлены вопиющей жестокостью и коварством этого поступка и испугались за себя, потому что были друзьями детей короля; третьи же, наконец, сожалели о судьбе детей, чья горькая участь теперь была предрешена, но по общему свидетельству, в той проповеди бастардами называли детей короля Эдуарда, а не его самого, что противоречило любой логике[148]. Что касается Сесил и, матери короля Эдуарда, как было уже сказано, ложно обвиненной в прелюбодеянии, то впоследствии она всюду жаловалась многим истинно благородным людям, некоторые из которых до сих пор живы, на то, какое страшное оскорбление нанес ей ее сын, Ричард…

…Таким образом, отныне все примирились, хотя больше из страха, чем по доброй воле, с тем, что верховная власть принадлежит герцогу Ричарду, о чем было повсюду сообщено; сам же он, сильно опасаясь за свою голову, твердо решил повременить с Советом, несмотря на то что многие из друзей убеждали его самому всенародно провозгласить себя королем и одним махом разделаться сразу со всем. Все же, чтобы своими действиями не вызвать открытого недовольства, он хотел как-то убедить народ, для чего это решение должно было быть принято от имени других людей, например судей.

И вот, приблизительно 13 июня, он велел судьям и членам городского магистрата, Роберту Биллесу, лорду мэру, Томасу Норланду и Уильяму Марину, шерифам, собраться вместе с олдерменами в Гилдхолле. К ним он послал герцога Бэкингема в сопровождении нескольких дворян, составлявших его совет, представить его сторону и от его имени потребовать выслушать их доводы, чтобы разобраться-таки с этим сложным делом и постановить декретом, как поступить с богатствами целого государства и жителями его.

Герцог Бэкингем, поставленный защищать в долгом процессе интересы герцога Ричарда, объявил, что не существует никаких иных причин, кроме закона, преданности, решимости, честности и справедливости, следуя коим необходимо было бы вернуть герцогу Ричарду королевство, которого прежде обманом его лишил собственный брат Эдуард, и поэтому он молит благородное собрание данной им властью разрешить это дело и определиться со столь тяжелым вопросом, благодаря чему Ричард смог бы, по доброй воле простого народа, которому они дадут правителя в соответствии с их суждением, осуществить наконец-таки свое королевское право, что послужило бы общему благоденствию, ведь герцог Ричард имеет ту мудрость и скромность, которые, по убеждению всех людей, обеспечат господство закона и благоразумия в стране. Это было требованием и решением самого герцога, которому никто не посмел перечить, потому что сила всегда попирает закон.

На следующий день герцог Ричард Глостер проехал в карете короля от Тауэра к центру города в Вестминстер в королевских одеждах в сопровождении крепкой вооруженной охраны, так как если бы испуганные судьи уже поддержали по закону его сторону. Тогда он впервые повел дела как король: принял решения по некоторым вопросам, пообещав, что другие выслушает позже; членам городского магистрата дал указ, чтобы впредь все делалось от его имени…{168}

Согласно продолжателю кройлендской хроники, Глостер выдвинул и другие требования.

С этого дня[149]герцоги не действовали больше в тайне, но открыто проявили свои намерения, поскольку упомянутый протектор Ричард, вызвав устрашающее количество вооруженных людей с севера, Уэльса и со всех других частей, тогда находившихся у них в подчинении, принял на себя управление королевством и королевский титул в двадцатый день вышеупомянутого месяца июня; и в тот же самый день в Большом зале в Вестминстере воссел на мраморном троне. Предлог для этого акта узурпации и захвата трона был следующим: в некоем прошении на свитке пергамента заявлялось о незаконнорожденности сыновей короля Эдуарда на том основании, что он был женат на некоей леди Элеоноре Батлер (Eleanor Boteler) еще до своего брака с королевой Елизаветой; к тому же род другого его брата, Георга, герцога Кларенса, был лишен прав; и, таким образом, теперь единственным человеком, в чьих жилах текла истинная, неиспорченная наследственная кровь Ричарда, герцога Йорка, оставался только упомянутый Ричард, герцог Глостер. И по этой причине в конце упомянутого послания содержалась нижайшая просьба к нему со стороны лордов и Палаты общин государства принять на себя свои законные права. Однако именно тогда поползли слухи, что это прошение было состряпано на севере, откуда и стекались в Лондон многочисленные толпы людей; хотя одновременно все очень хорошо знали, кто был единственным зачинателем в Лондоне столь мятежных и позорных дел.{169}

Самая большая тайна правления Ричарда, так и оставшаяся нераскрытой, — это судьба его племянников — принцев, заточенных в Тауэре. Уже в январе 1484 г. Гильом де Рошфор (Gaillaume de Rochefort), канцлер Франции, публично обвинил Ричарда в их убийстве. Он, вероятно, сделал подобный вывод после разговоров с Домиником Манчини, но, видимо, это обвинение являлось не более чем предположением. Хотя различные авторы и пытались снять вину с дяди принцев, однако косвенные свидетельства указывают на то, что последние умерли в период его царствования, вероятнее всего, летом 1483 г.{170}

Самое известное повествование, описывающее их кончину, принадлежит перу сэра Томаса Мора; его мы и приводим ниже. Время от времени возникают серьезные сомнения относительно достоверности данной работы{171}. Несмотря на это, ее стоит процитировать, показав, как возникают и распространяются слухи при отсутствии надежных сведений. Вероятнее всего, что он был просто сбит с толку противоречивыми историями, поскольку сказал: «Я поведаю вам о печальной кончине этих детей, не пересказывая все слышанные мною версии, но лишь обращаясь к той истории, которую я узнал от таких людей, что это заставляет меня верить в ее правдивость».

Король Ричард после коронации взял путь к Глостеру, чтобы посетить в своем новом почетном статусе город, по которому он имел прежний титул, раздумывая над осуществлением своего давнего замысла. И, поскольку рассудок подсказывал ему, что, пока живы племянники, люди не будут считать его законным правителем, он решил срочно избавиться от них, как будто убийство родственников могло изменить суть дела и сделать его славным королем. Потому он послал некоего Джона Грина, которому особенно доверял, к сэру Роберту Брэкенбери (Brackenbury), коменданту Тауэра, с письмом, где приказывал любым способом придать смерти этих двух детей. Джон Грин передал поручение Брэкенбери, преклонив колени перед ликом Мадонны в Тауэре, на что тот прямо ответил, что даже под страхом смерти никогда не убьет их; эти слова Джон Грин передал королю Ричарду, застав того в Уорике. Такой ответ столь сильно опечалил и раздосадовал его, что той же ночью он поведал своему доверенному:

— Ах, кому я могу доверять? Те, кого я сам возвысил, те, кто, я надеялся, будут всегда верно служить мне, даже они подводят меня и не исполняют моего указа.

— Сир, — отвечал его паж, — я осмелюсь сказать, что там, на соломенном тюфяке, лежит один человек, который ради спокойствия Вашей Светлости не откажется выполнить ни одного поручения, каким бы сложным оно ни было.

Он подразумевал сэра Джеймса Тирелла (Tyrell), который, будучи человеком прекрасной наружности, по своей природной одаренности достоин служить более благородному принцу, поскольку Господь в милости своей наградил его как искренностью и железной волей, так и силой и остроумием. Чрезвычайно мужественный и отчаянный, он страстно желал возвыситься, что ему никак не удавалось из-за препятствий, чинимых сэром Ричардом Ратклиффандом (Ratcliffand) и Уильямом Кэтсби, которые в борьбе за благосклонность принца не терпели конкурентов, а уж тем более такого, который не был даже пэром, и не давали ему проявить свое рвение, о чем этот паж был хорошо осведомлен. И вот теперь представился случай. И, ведомый сомнительной дружбой, он воспользовался моментом для продвижения Тирелла, сослужив тем самым ему такую страшную службу, какой не смог бы никто из врагов его, кроме дьявола. На слова пажа король Ричард вскочил (во время секретных совещаний он сидел на специальном ковре) и вышел в комнату, где находилось убогое походное ложе. На нем он нашел сэра Джеймса и сэра Томаса Тиреллов, братьев по крови, но людей совершенно разных. Король весело сказал им:

— Господа, что же вы так рано легли спать?!

И вызвав к себе сэра Джеймса, тайно поведал ему свои грязные планы, в которых тот не нашел ничего странного. Потому на следующий день он послал его к Брэкенбэри с письмом, в котором приказал оставить сэру Джеймсу все ключи от Тауэра на одну ночь, чтобы тот мог в конце концов выполнить данное королем поручение. Доставив письмо и получив ключи, сэр Джеймс начал готовиться к убийству. Принцу уже стало ясно, что править будет не он, а корону получит его дядя, лишь только протектор перестал упоминать его имя и повел себя как король. Он, сокрушенно вздохнув, тогда сказал:

— Увы, хотя я теряю свое королевство, но, надеюсь, дядя все же пощадит мою жизнь.

Тот слуга, который рассказал принцу об этих произошедших в королевстве изменениях, подбодрил его добрыми словами и предоставил наилучшие условия, на которые только был способен. Но немедленно принца вместе с братом заперли и удалили от них всех слуг, за исключением одного по имени Черный Билл, или Уильям Душегуб, который прислуживал и следил за ними. После этого принц уже никогда не наряжался и не завязывал своих шнурков (шнурков с наконечниками вместо пуговиц), но вместе с тем малышом, своим братом, пребывал в задумчивости и отчаянии до того момента, пока вероломная смерть не покончила с их несчастной долей[150].

По замыслу сэра Джеймса Тирелла, они должны были быть убиты в собственных постелях. Для исполнения этого плана он назначил Май-леса Фореста, одного из четырех охранников, человека, уже искушенного в убийствах. К нему он приставил некоего Джона Дайтона, здоровенного детину, своего собственного конюха. Затем Майлес Форест и Джон Дайтон, удалив всех остальных слуг, около полуночи (когда невинные дети были в постели) вошли к ним в опочивальню и неожиданно накинулись на них, скрутили, замотали простынями, набросили перины и подушки на рты и стали душить: так их невинные души отправились на небеса, оставив мучителям в кроватях бездыханные тела. Когда негодяи убедились, что их жертвы уже мертвы, они положили обнаженные тела на кровати и привели сэра Джеймса. Тот, взглянув, заставил убийц закопать их глубоко в землю у подножия лестницы и завалить большой кучей камней.{172}

После коронации Ричард совершил долгую поездку по стране. В начале августа Йорк радостно приветствовал короля, т.к. наведенный им порядок и управление северными землями в течение последних нескольких лет придали ему здесь популярности, но в его родных краях и на юге ропот недовольства становился все громче. Соратник Ричарда по заговору герцог Бэкингем, тот, кому он был так многим обязан и кого щедро вознаградил, перешел к врагам Ричарда. Время и неразбериха оставили причины поступка герцога совершенно неясными. К октябрю рискованный заговор был в процессе подготовки. Продолжатель кройлендской хроники приводит свое мнение относительно истоков этого мятежа и описывает его ход.

Между тем два сына короля Эдуарда, о которых мы уже говорили, оставались в Лондонском Тауэре под надзором нескольких людей, специально назначенных для этой цели. Намереваясь освободить их из заточения, жители южных и западных частей королевства стали устраивать секретные встречи и заговоры. Вскоре стало известно, что ради осуществления этих планов делается многое — что-то в тайне, а что-то открыто — особенно теми, кто из страха за свою жизнь прятался за стенами святых мест. Ходили также слухи, что те, кто нашел убежище в храмах, советовали нескольким дочерям короля скрытно оставить Вестминстер и схорониться за морем; замысел состоял в том, чтобы в том случае, если в Тауэре с упомянутыми сыновьями последнего короля все же случится непоправимое несчастье, то хотя бы его дочери остались бы в безопасности, а королевство когда-нибудь можно было бы вновь передать в руки законных наследников. Когда все открылось, благородная обитель монахов в Вестминстере вместе с окрестностями приняла вид замка и крепости, поскольку король Ричард назначил своих самых суровых людей неусыпно охранять ее. Командиром и главой их был некий Джон Несфелд, эсквайр, который поставил часовых на все входы и выходы монастыря, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти без его разрешения.

Наконец в окрестностях Лондона, повсюду на землях Кента, Эссекса, Сассекса, Гэмпшира, Дорсета, Девоншира, Сомерсета, Уилтшира и Беркшира, так же как и в некоторых других южных округах королевства, люди решились отомстить за нанесенные им ранее обиды. Было принародно объявлено, что Генрих, герцог Бэкингем, который тогда находился в Брекноке (Brecknock) в Уэльсе[151], раскаивается в своем прежнем поведении и будет главным предводителем в этой попытке; тогда же распространился слух, что вышеназванные сыновья короля Эдуарда умерли насильственной смертью, но точно неизвестно какой. Соответственно все те, кто готовил восстание, понимая, что их замыслы постигнет неудача в случае, если они не смогут найти того, кто возглавит их мятеж, обратили свои взоры на Генриха, графа Ричмонда, уже много лет жившего в изгнании в Бретани. Тогда герцог Бэкингем по совету лорда епископа Илийского, который был в ту пору его пленником в Брекноке, послал ему депешу с просьбой поспешить как можно быстрее к берегам Англии, дабы жениться на Елизавете, старшей дочери последнего короля, и взять при этом под руку свою королевство Английское.

Однако благодаря проискам шпионов все эти планы мятежников стали полностью известны королю Ричарду, который, как уже показал пройденный им к вершине власти путь, никогда не дремал, будучи всегда начеку и во всеоружии. Он придумал разместить повсюду в Уэльсе и во всех его пределах вооруженных людей, чьей задачей было окружить владения упомянутого герцога и подготовиться к нападению, как только он высунет оттуда свой нос. Эти люди жаждали любым способом помешать герцогу, согреваемые мыслью получить его богатства, которые король пообещал им за это. В результате со стороны замка Брекнок, который был обращен лицом к Уэльсу, за всей окруженной территорией с помощью своих братьев и родственников тщательно следил Томас, сын последнего сэра Роджера Воэна; одновременно Хэмфри Стаффорд частично разрушил мосты и дороги, по которым можно было пробраться в Англию, и большими силами охранял другую сторону.

Герцог тем временем пребывал в Уэбли (Webley), в доме Уолтера Девере (Walter Devereux), лорда Феррерса (Ferrers), вместе с упомянутым епископом Илийским и другими своими советниками. Оказавшись в чрезвычайно сложном положении и не имея возможности перемещаться, он нашел наиболее безопасный способ спасения, сначала переодевшись, а затем тайно оставив своих людей, но был в конце концов обнаружен в доме бедного человека из-за того, что туда доставляли гораздо больше еды, чем обычно[152]. После этого его отвезли в город Солсбери, куда король явился в сопровождении громадного войска в День поминовения усопших; и, несмотря на праздник Господень, герцог понес тяжкое наказание на рыночной площади того города.

На следующий день король повел всю свою армию на запад королевства, где собрались почти все его враги, за исключением прибывших из Кента, в Гилдфорде, которые ожидали исхода событий. Когда он достиг города Эксетера, повергнутые в чрезвычайный ужас при его приближении Питер Куртене, епископ Эксетерский, а также Томас, маркиз Дорсет и часть другой знати из соседних областей, принявшие участие в заговоре, собрались на побережье. Те из них, кто смог найти готовые к отплытию суда, отправились к берегам Бретани. Другие какое-то время прятались у своих верных друзей, а впоследствии нашли прибежище за стенами святых мест. Один благороднейший рыцарь того города по имени Томас Сейнт Леджер (Thomas Saint Ledger) погиб[153]; ради спасения его жизни предлагались очень большие суммы денег, но все оказалось напрасно, и он был приговорен к суровому наказанию…

…В то время как повсюду на западе происходили все описанные выше события и король был все еще в упомянутом городе Эксетере, Генрих, граф Ричмонд, ничего не зная о постигшей его сторонников беде, на нескольких кораблях отплыл со своими сторонниками из Бретани и бросил якорь в Плимутской гавани, намереваясь навести порядок в королевстве. Когда до него наконец дошли новости о случившемся — смерти герцога Бэкингема и бегстве его собственных приверженцев, — он сразу поднял парус и снова отправился в море.{173}

Хотя Ричард подавил восстание Бэкингема, ни щедрый подкуп, ни жестокие репрессии не смогли умерить враждебность многих из его подданных[154]. Большая Хроника Лондона описывает некоторые события второй половины 1484 г.

В эти дни главными фаворитами короля, державшими в своих руках бразды правления, были лорд Ловелл (Lovell) и два джентльмена, звавшиеся мистер Ратклифф и мистер Кэтсби. Про них придумали крамольные стихи, вывешанные на храме в Чипе и в других местах города, следующего содержания: «Кот, крыса и собака Ловелл правят всей Англией при борове»[155]. Это должно было подразумевать, что вышеназванные три человека — лорд Ловелл и двое других, Кэтсби и Ратклифф, — управляли землей при короле, которого в соответствии с гербом называли белым вепрем.

Тотчас бросились повсюду разыскивать сочинителей стихов, и нескольких людей уже заподозрили, когда наконец двум джентльменам по имени Турбервилл (Turberville) и Коллингборн (Collingbourne) было вменено в вину их авторство и ряд других вещей. Их арестовали и бросили в тюрьму, а вскоре после …[пропуск в рукописи] в Гилдхолле состоялось слушание их дела, на котором двух упомянутых господ признали виновными. Одного из них, звавшегося Коллингборном, заставили сознаться в этом и других преступлениях. За что в следующий …[пропуск в рукописи] его отвезли в Тауэр Хилл и там безжалостно предали смерти, сначала повесив, а затем сразу же разодрав на куски; и его внутренности бросили в огонь. Казнь была проведена столь стремительно, что, когда палач вынул его сердце, несчастный еще успел произнести: «Иисус, Иисус!». Этот человек [Коллингборн] был очень любим людьми за добрый нрав и приятную внешность.{174}

Затем продолжатель кройлендского хрониста рассказывает о событиях, которые привели к последнему большому заговору против короля Ричарда, результатом чего явилось вторжение Генриха Ричмонда.

Праздник Рождества проходил с должной торжественностью во дворце в Вестминстере, и король с королевой вышли к народу в День Крещения. Именно в день этого торжества, проводимого, как и прежде коронация, с чрезвычайной пышностью и великолепием в Большом зале, король получил новость от заморских шпионов, что, несмотря на могущество и блеск его королевского положения, противники, без сомнения, сделают попытку вторгнуться в королевство следующим летом. Именно этого он желал сильнее всего, поскольку вообразил, что подобная попытка положит конец всем его страхам и неприятностям. Однако, благоразумно придя к выводу, что деньги, которых к тому времени у него практически не осталось, являются основой, необходимой для ведения войны, он обратился к тактике вымогательства, которую использовал король Эдуард и которую сам он осудил перед лицом всего Парламента. Это была так называемая беневаленция, суть которой отвратительна, как ее ни назови. Посему после проверки содержимого казны государства он повсюду разослал специально отобранных людей, которые должны были любым способом, будь то просьбы или угрозы, правда или неправда, насобирать огромные суммы денег у людей почти всех сословий.

О Боже! Ужели мы должны так долго останавливаться на этом предмете, приумножая подробное описание столь неприятных вещей, коих было такое великое множество, что едва ли возможно перечислить их все; эти примеры столь пагубны в своем примере, что нам не следует долее продолжать, дабы не дать пищи для умов вероломных. И так их было сверх всякой меры, считая многочисленные другие вещи, не упомянутые в этой книге, о которых мне больно говорить. Тем не менее не должно умолчать о том, что во время этого пира в честь праздника Рождества слишком много внимания придавалось танцам, веселью и показным сменам одеяний, подаренных королеве Анне и леди Елизавете, старшей дочери последнего короля. Платья этих дам были схожи по цвету и фасону, что породило кривотолки среди народа и вызвало изумление знати и прелатов: многие стали поговаривать, будто бы король рассчитывает договориться о заключении брака с упомянутой Елизаветой, надеясь либо на скорую смерть нынешней королевы, либо на развод, на который, по его мнению, он имел вполне достаточные основания; ему казалось, что нет никакого иного способа упрочить свою королевскую власть и положить конец надеждам своего конкурента.

Спустя несколько дней королева серьезно заболела, и казалось, что ей день ото дня становилось все хуже и хуже, потому что король совсем избегал ее ложа, якобы по совету врачей. К чему долго рассказывать? Где-то в середине следующего месяца, вдень большого затмения солнца, которое тогда случилось, вышеназванная королева Анна покинула сей мир и была захоронена в Вестминстере с почестями не большими и не меньшими, чем приличествовало при погребении королевы.

На специально созванном Совете король опроверг, что в его планы входит женитьба на своей племяннице Елизавете, как то утверждали противники этой идеи; он очень многословно оправдывал себя, заявляя, что такая мысль никогда не приходила ему в голову. Однако на Совете присутствовали люди, очень хорошо знавшие обратное. Теми же, кто особенно не желал подобного брака и чьему мнению король едва ли когда-либо осмелился бы противоречить, были сэр Ричард Ратклифф и Уильям Кэтсби, эсквайры его личной охраны. Они открыли ему глаза на то, что если он не откажется от своей цели относительно женитьбы в присутствии мэра или Палаты общин города Лондона, то его противники уже не ограничатся только недовольными высказываниями и предупреждениями: все северяне, в чьи сердца он вселил самую большую веру в себя, поднимут восстание против него и припишут ему смерть королевы, дочери и одной из наследниц графа Уорика, благодаря которому ранее он получил свое нынешнее высокое положение, и обвинят его в желании удовлетворить богомерзкую кровосмесительную страсть к своей вышеназванной племяннице. Помимо этого, они привели к нему больше дюжины докторов богословия, которые утверждали, что папа римский не сможет дать благословение на брак при столь близком кровном родстве.

Как многие считали, эти люди вкупе с другими такими же не стали бы столь усердно препятствовать планам короля, если бы не опасались, что в случае достижения упомянутой Елизаветой статуса королевы, вполне вероятно, спустя какое-то время в ее власти будет отомстить им как особым советникам короля в подобных делах за смерть своего дяди, графа Энтони, и брата Ричарда. Король соответственно последовал их советам и незадолго перед Пасхой в присутствии мэра и граждан Лондона в Большом зале приюта Св. Иоанна (Hospital of Saint John) во всеуслышание сделал упомянутое опровержение — скорее, однако, как многие предполагали, для удовлетворения просьбы тех, кто посоветовал ему так поступить, нежели следуя собственному желанию.{175}

В записях Компании Мерсерса описана эта сцена в Лондоне.

Поскольку среди народа, к большому огорчению короля, уже долго ходят придуманные и разносимые дурными людьми невежественные речи о том, что королева была отравлена по воле и с согласия короля для того, чтобы он мог сочетаться браком и взять в жены леди Елизавету, старшую дочь своего брата, недавно умершего короля Англии, да упокоит Господь его душу и пр., король послал за мэром и олдерменами и сам прибыл в приют Св. Иоанна, где вчера в Большом зале в присутствии многих своих лордов и других важных людей показал свое неудовольствия вышеупомянутыми слухами и сказал, что никогда не помышлял о подобном браке, никак не желал смерти своей королеве и не радовался ей, но, напротив, сердце его преисполнено скорби и глубокой печали, а горе его лишь становится сильнее оттого, что про него могут подумать такое, и что отныне любой распространяющий подобные лживые речи, должен будет замолчать под страхом вызвать монарший гнев. И король пообещал, что впредь любой, кто расскажет или повторит эту клевету, будет заточен в тюрьму вместе с тем, от кого он это услышал и пр.{176}

Кройлендский продолжатель снова принимается за рассказ:

Слухи о том, что вооруженные противники короля спешат высадиться в Англии, день ото дня становились все более упорными, и король находился в сомнении, какой из портов они выберут (поскольку никому из шпионов не удалось раздобыть эту информацию). В конце концов незадолго перед праздником Святой Троицы он отправился на север, оставив лорда Ловелла, своего гофмейстера, близ Саутгемптона срочно подготовить флот, чтобы иметь возможность держать под строгим наблюдением все гавани тех мест; тогда, если бы враг попытался там высадиться, можно было бы объединить все размещенные в этом месте силы и использовать возможность напасть на него.

Большое количество провианта и денег было потрачено впустую из-за столь непродуманной политики …[пропуск в тексте]. Король понес такие большие расходы, в силу обстоятельств будучи введен в заблуждение названием той гавани, которая упоминалась многими как место их возможной высадки. Поскольку говорят, что в окрестностях Саутгемптона так же, как и в Уэльсе, есть гавань под названием Милфорд (Milford), то некоторые увидели знак провидения в том, что это было не то всем известное место, а другое, носившее то же самое название. И, кроме того, король в это время, казалось, все внимание уделял укреплению южных частей королевства. Но все оказалось напрасным: в первый день августа[156] враг, не встретив никакого сопротивления, при попутном ветре высадился в знаменитой Милфордской гавани (Milford Haven) близ Пембрука.

Узнав об их прибытии, король обрадовался или, по крайней мере, стал выглядеть довольным и разослал своим сторонникам во все стороны света письма, в которых писал, что наконец настал тот долгожданный день, когда они смогут одержать легкую победу над столь презренной шайкой и впредь нести пользу и благоденствие своим подданным благодаря воцарившемуся спокойствию. Одновременно в некоторых посланиях содержались строжайшие приказы, чтобы никто, по крайней мере из числа тех, кто по рождению мог наследовать какую-нибудь собственность в королевстве, не смел уклоняться от участия в приближающейся войне; король угрожал, что если после грядущей победы будет найден хоть кто-нибудь, кого он не увидел на поле брани, то его неминуемо ожидает только одна судьба — потеря всего добра и владений, равно как и самой жизни.

Незадолго перед высадкой Томас Стэнли, сенешал королевского двора, получил разрешение войти в Ланкашир, свои наследные земли, чтобы посетить свое семейство и дом, где он давно не был. Однако ему разрешили остановиться там при единственном условии — он должен был послать своего старшего сына, Георга, лорда Стрэнджа (Strange), к королю в Ноттингем, где тот тогда находился; так Стэнли и сделал.

Как уже говорилось, противники короля, сойдя на берег в Милфорде в Уэльсе, стали продвигаться труднопроходимыми окольными путями по северу этих земель, которыми на правах лорда-камергера короля единолично управлял Уильям Стэнли, брат упомянутого лорда-сенешала. Тогда король велел упомянутому лорду Стэнли срочно предстать пред ним в Ноттингеме, поскольку боялся, что (как это и случилось позднее) мать упомянутого графа Ричмонда, на которой лорд Томас Стэнли был женат, убедит мужа перейти на сторону сына[157]. На это с замечательным … [пропуск в тексте] он стал оправдываться тем, что страдает от приступов потницы и никак не может приехать. Однако его сына, который собирался тайно покинуть короля, разоблачили с помощью хитрости. Он был арестован и признался, что в заговоре помимо него участвовали его дядя, вышеупомянутый сэр Уильям Стэнли, и сэр Джон Савадж (Savage), и что они собирались перейти на сторону графа Ричмонда; при этом он молил короля о пощаде и обещал, что отец со всей поспешностью прибудет на подмогу королю. Он послал отцу письмо, в котором рассказал о том, какой опасности подвергся, и одновременно просил оказать королю помощь, о чем уже было упомянуто.

В это время, когда двух вышеназванных рыцарей в Ковентри и в других местах публично объявляли предателями и заговорщиками, действующими против короля, враг поспешал и, следуя за королем по пятам днем и ночью, вынудил его переместить свою армию, хотя та еще не была полностью укомплектована, из Ноттингема в Лестер. Тогда обнаружилось, что здесь собралось множество воинов, готовых сражаться за короля, — никогда еще доселе не воевало столько народа на стороне одного человека[158].

В День Господень накануне праздника Апостола Варфоломея король помпезно, с короной на голове, продолжил свой путь в сопровождении Джона Говарда, герцога Норфолка, и Генриха Перси, графа Нортумберленда, а также других могущественных лордов, рыцарей и эсквайров, и вместе с бесчисленным множеством простых людей. При отъезде из города Лестер разведчики донесли ему о месте, где враг, вероятнее всего, должен был остановиться следующей ночью; после чего он расположился около аббатства Миривел (Mirival), на расстоянии приблизительно восьми миль от того города.{177}

Полидор Вергилий, несомненно получивший свою информацию от свидетелей, описывает битву при Босуорте — последнюю жестокую битву Ричарда за трон.

В этом походе с графом Генрихом произошел случай, достойный быть упомянутым; поскольку, хотя он и был человеком замечательного мужества, а под его знамена отовсюду стекались все новые силы, он все же пребывал в большой тревоге, не будучи уверенным в Томасе Стэнли, который пока не мог определиться, к какой из сторон примкнуть, страшась того, что король Ричард может сделать с его сыном, о чем я уже говорил. Генрих понимал, что здесь у короля Ричарда больше преимуществ, и, следовательно, не соглашался с друзьями, убеждавшими его в том, что его позиции более прочные. И так, в сопровождении всего двадцати вооруженных людей, он ехал поодаль, размышляя о том, что следует предпринять, поскольку хорошо понимал оправданность своих опасений. Кроме того, он слышал, что король Ричард с бесчисленным войском был неподалеку.

В то время как он, погруженный в свои грустные думы, следовал в стороне, вся его армия ушла вперед в Тэмворт (Tamworth), и с наступлением ночи он потерял их след. После долгих блужданий в попытке найти свое войско Генрих, дрожа от страха, прибыл к некоему городу, находящемуся более чем в трех милях от лагеря; и, чтобы его не выдали, он не осмелился никого ни о чем спросить, но остановился там на всю ночь, беспокоясь за настоящее меньше, чем за будущее, так как решил, что произошедшее — это дурное предзнаменование грядущего несчастья. А вот из его солдат никто не воспринял столь трагически внезапное исчезновение своего предводителя, поскольку, вернувшись в лагерь сумрачным утром следующего дня, Генрих скрыл, что заблудился в пути, но оправдался тем, что покинул войско с целью получить некоторые добрые вести от своих тайных друзей.

После этого он тайно отправился в Атерстоун (Atherstone), где разбили лагерь Томас и Уильям Стэнли. Здесь Генрих повстречался с Томасом и Уильямом. Приветствуя, они схватили друг друга за руки — каждый был доволен тем, что все нашлись в добром здравии, и их сердца преисполнились радостью. Затем они стали обсуждать боевой порядок для предстоящей схватки с королем Ричардом, который, как они слышали, был уже неподалеку. Незадолго до наступления вечера того же самого дня Джон Савадж, Брайен Сенфорд, Саймон Дигби и многие другие, перебежавшие от короля Ричарда, прибыли к Генриху с лучшими отрядами вооруженных людей, что одновременно увеличило силы графа Генриха и очень подбодрило его, вселив надежду.

Между тем король Ричард, услышав, что враг на подходе, первым прибыл на место предстоящего сражения, находившееся неподалеку от Лестера (название той деревни — Босуорт (Bosworth)), поставил палатки и ночью дал хорошо отдохнуть своим солдатам, а затем длинной речью воодушевил их на бой.

Той ночью королю Ричарду, говорят, приснился ужасный сон: он видел кошмарные образы злых духов так явно, как будто они находились у него перед глазами; он решил, что они не оставят его в покое и всегда будут преследовать. Когда он проснулся, это видение не столько поразило его внезапным страхом, сколько вызвало тревогу: сразу же он лишился покоя и уверенности, а сердце стало подсказывать ему, что исход следующего сражения будет печален, и он уже не рвался в бой с такой отвагой и хладнокровием, как прежде. Эти мысли, о которых не следовало никому говорить, легли на него тяжкой ношей, он уже не мог скрыть их и, утратив силу духа, опасаясь своих врагов, наутро рассказал многим о своем сне. Но (я верю) это было не просто сном, но совестью, на которой лежала вина в отвратительных преступлениях, — совестью (утверждаю я), гложущей тем сильнее, чем страшнее преступления, которая, пусть и не тогда, но хотя бы в последний день нашей жизни все же, как правило, возвращает память к грехам нашим, дабы напомнить о неминуемом наказании и дать хорошую возможность покаяться в эту минуту за совершенное нами в жизни зло. Но пора вернуться к моему рассказу.

На следующий день король Ричард, как и подобает, вывел все свое войско из палаток и построил в боевом порядке авангард, который, включая пеших и всадников, растянулся на такую длину, что тех, кто видел его уже издалека, брала оторопь от их количества; впереди были выставлены лучники, которые выполняли роль защиты; командиром лучников он назначил герцога Джона Норфолка. За авангардом следовал сам король с отборными отрядами солдат.

В это время Генрих, воспрянув духом, нигде не задерживаясь, возвращался после совета со своими друзьями и расположился в непосредственной близости от врага. Там он отдыхал всю ночь, а рано утром приказал солдатам готовиться к бою и послал сказать Томасу Стэнли, который находился уже недалеко от поля предстоящей битвы, где-то посередине между двумя войсками, чтобы тот со своими силами подошел построить солдат в боевой порядок. Тот ответил, что граф должен сам привести в боевой порядок своих собственных людей, а тем временем он подойдет к нему со своей армией, которая уже будет готова к бою.

Генрих не ожидал такого ответа: он терял необходимые ему преимущества во времени и численности, но тем не менее нисколько не рассердился и не пал духом, а немедля выстроил своих людей. Выставив вперед немногочисленный авангард, он поместил перед ним лучников, чьим командиром был назначен граф Джон Оксфордский; на правом крыле авангарда он поставил Гилберта Талбота, на левом — Джона Саваджа, а сам, веря в помощь Томаса Стэнли, взял себе один отряд всадников и несколько пехотинцев; поскольку число всех его воинов едва ли достигало 5000 человек, не считая отряда Стэнли, в котором было приблизительно 3000 человек под командованием Уильяма, то силы короля были вдвое больше. Таким образом, оба авангарда были построены. Завидев друг друга, солдаты тотчас взяли в руки оружие и приготовились к битве, напряженно ожидая сигнала.

Оба войска разделяло болото, которое Генрих целенаправленно оставил по правую руку, — оно могло бы послужить его людям в качестве линии обороны — из-за чего солнце оказалось у него за спиной. Но, когда король увидел, как враги переходят болото, он приказал своим солдатам напасть на них. Они внезапно громко закричали и выпустили на недругов град стрел, но те ничуть не испугались и также стали отчаянно стрелять. Когда оба войска приблизились друг к другу на расстояние удара, началось сражение на клинках.

Между тем граф Оксфордский, опасаясь, как бы его люди не попали в окружение, приказал своим солдатам не отходить от знамени более чем на десять футов. Услышав такой приказ, все его люди столпились вместе и остались в стороне от сражающихся, что испугало противников, которые предположили, что за этим кроется какая-то хитрость, а потому на время прекратили сражаться. Поистине, солдаты короля не рвались в бой: они скорее жаждали смерти короля, нежели его здравствования. Тогда граф Оксфордский на одном фланге, а другие в иных местах сражения с отрядами солдат, идущими бок о бок друг с другом, свежими силами напали на врага и боевым треугольником снова яростно бросились в бой.

Пока продолжалась жаркая схватка между двумя авангардами, король Ричард тайно выискивал графа Генриха, подозревая, что тот с небольшим отрядом находится неподалеку. Затем, когда их войска перешли в рукопашную, он благодаря очевидным признакам уже знал точно, где находится Генрих; потому, весь пышущий яростью, он пришпорил лошадь и во весь опор помчался в ту сторону, оставив свой авангард позади себя. Генрих понял, что король Ричард несется к нему, и, поскольку вся его судьба теперь зависела только от доблести собственного оружия, он встретил того с отчаянной храбростью.

Король Ричард при первой атаке убил несколько человек, поверг знамя Генриха вместе со знаменосцем Уильямом Брендоном и сразился также с Джоном Чени, человеком большой силы духа, неожиданно возникшим у него на пути, когда он достиг рядов врага. Но король ударом недюжинной силы опрокинул его на землю, прокладывая себе дорогу оружием, рубя направо и налево. Тем не менее Генрих выдерживал натиск дольше, чем даже могли ожидать его собственные солдаты, у которых уже почти не осталось надежды на победу. Когда же Уильям Стэнли с тремя тысячами человек прибыл на помощь, именно тогда оставшиеся солдаты неприятеля бежали, а король Ричард был убит, мужественно сражаясь в одиночку в самой гуще своих врагов.

Между тем граф Оксфордский после недолгой схватки также обратил в бегство тех, кто дрался впереди, и много народу было убито во время преследования. Хотя очень многие из тех, кто пришел с Ричардом, отнюдь не стремились в бой, поскольку пришли туда не по доброй воле, а из страха и старались избежать любой опасности, как если бы желали не процветания, но гибели тому ненавистному принцу. Там было убито около тысячи человек и среди них цвет воинства: Джон, герцог Норфолк, Уолтер, лорд Феррерс, Роберт Бракенбери, Ричард Ратклифф и много-много других.

Двумя днями позже в Лестере был казнен Уильям Кэтсби, юрист, с несколькими своими товарищами. А среди тех, кто сбежал, были Фрэнсис, лорд Ловелл, Хэмфри Стаффорд со своим братом Томасом и еще очень много народу укрылось в церкви Св. Иоанна, которая находится в Колчестере, прибрежном городке Эссекса.

Что касается числа пленников, то их было множество, поскольку, когда король Ричард был убит, все люди немедленно побросали оружие и добровольно отдались на милость Генриха. Большинство из них поступили бы так еще в самом начале, если бы не суета короля Ричарда, который носился то туда, то сюда. Предводителями среди них были Генрих, граф Нортумберленд и Томас, граф Суррей[159]. Этот человек был заточен в тюрьму, где провел много времени; ему как истинному другу было оказано покровительство. Генрих потерял в том сражении не более сотни солдат, среди них главной потерей был Уильям Брендон, который нес знамя графа Генриха. Сражение произошло 11 сентября в 1486 году от Рождества Христова[160] и продолжалось более двух часов.

Говорят, что король Ричард мог бы попробовать спастись бегством, поскольку те, кто был подле него, видели уже с самого первого удара, что солдаты сражаются очень неохотно. И некоторые из приближенных, подозревая измену, уговаривали его тайно бежать с поля боя, а когда положение стало угрожающим, привели ему быстрых лошадей. Но король не был несведущ в том, что люди ненавидят его. Не надеясь на хоть какое-то дальнейшее улучшение, он, послухам, ответил, что настал именно тот день, когда он положит конец либо войне, либо жизни — такой свирепости и такой же огромной силы духа был этот человек. Потому, точно осознавая, что этот день или приведет его к мирному и спокойному царствованию, либо навечно лишит королевства, он прибыл на бранное поле с короной на голове, чтобы наконец таким вот образом начать или закончить свое правление. И так сей презренный человек внезапно встретил конец, какой обычно и должен случаться с теми, кто живет не по праву и не по закону божескому и человеческому, но выбирает нечестивость и зло…

…После победы Генрих немедленно вознес благодарность Всемогущему Богу. Затем, преисполненный невероятной радости, он направил свои стопы к соседнему холму, где после похвальных слов в адрес своих солдат приказал вылечить раненых и похоронить убитых и произнес дворянам и джентльменам слова вечной благодарности, обещая, что никогда не забудет оказанной ими услуги, а в это время солдаты ликовали: «Бог хранит короля Генриха, Бог хранит короля Генриха!» и всячески выражали свой непомерный восторг. Тогда Томас Стэнли взял корону короля Ричарда, обнаруженную среди военной добычи, и водрузил ему на голову[161], как если бы он уже был провозглашен королем волею народа, подобно тому, как это было во времена его предков; и это явилось первым знаком наступившего времени процветания.

Вслед за тем, велев упаковать всю поклажу, Генрих со своей победоносной армией вечером подошел к Лестеру и остановился там на два дня, чтобы солдаты могли отдохнуть от перенесенных страданий и невзгод и подготовиться к походу в Лондон. Между тем голое, лишенное всех одежд тело короля Ричарда с болтающимися по обеим сторонам руками и ногами было водружено на спину лошади и привезено в аббатство монахов-францисканцев в Лестере — то было жалкое зрелище, достойное жизни этого человека, — и там же и было захоронено двумя днями позже без какого бы то ни было великолепия или торжественности.

Он правил два года, несколько месяцев и еще один день. Он был невысок, с уродливой фигурой, одно плечо было выше другого, коротким и угрюмым лицом, которое, казалось, имело черты порочного и лживого человека. Когда он о чем-нибудь думал, то непрерывно кусал свою нижнюю губу, как если бы его жестокая природа таким образом источала гнев против собственной убогой оболочки. Также у него была привычка правой рукой до половины вытаскивать из ножен свой кинжал, который он постоянно носил, и снова вставлять его обратно. Очевидно, что он имел острый ум, осторожный и проницательный, способный быть и лицемерным, и скрытным. Храбрость, отчаянная и жестокая, не покинула его и в минуту самой смерти: когда люди оставили его, он предпочел скорее умереть с мечом в руках, чем постыдным бегством продлить свою жизнь, не зная, не ждет ли его уже вскоре смерть от болезни или иной мучительный конец.{178}

Глава VI. ГЕНРИХ VII И ПОСЛЕДНИЕ ВОЙНЫ

В заключительной части кройлендской хроники третий анонимный автор дает свою довольно критическую оценку первого парламента Генриха VII и его права на трон.

После того, как в вышеупомянутый день состоялась торжественная коронация короля Генриха, в Вестминстере был проведен первый Парламент, на котором было рассмотрено так много вопросов (к моему сожалению, я не могу сказать «умело рассмотрено»), что краткий характер этого рассказа не позволяет мне перечислить их все. Среди прочего проголосовали за объявление вне закона, или «изгнание с лишением прав», тридцати человек[162]; хотя по сравнению с временами короля Ричарда или короля Эдуарда, когда при подобных обстоятельствах наказанию подвергалось большее количество народа, этот шаг казался вполне милосердным, тем не менее данные меры вызвали серьезное осуждение.

О боже! Что же ждет дальше наших королей, и могут ли они надеяться на то, что в день сражения их не бросят и не оставят без помощи хотя бы их собственные подданные, которых собрал под знамена господина лишь один страх перед ним? Ведь такое уже случалось, и не раз, и не столь уж маловероятно, что и в будущем, брошенные своими сторонниками, они могут потерять все — наследство, богатства и даже саму жизнь.

На этом Парламенте была подтверждена верховная власть нашего лорда короля, принадлежащая ему не по одному, а по многим правам: так что мы можем быть уверены, что он управляет английским народом совершенно законно, а не как захватчик, одержавший победу в войне. Однако некоторые считали, что было бы мудрее обойти молчанием этот вопрос, чем закреплять его в законодательном акте Парламента, особенно потому, что на том же самом Парламенте обсуждалась с согласия короля возможность его брака с леди Елизаветой, старшей дочерью короля Эдуарда, чья фигура возникла из необходимости укрепить права самого короля.{179}

Это было незадолго до того, как в Йоркшире и на западе страны вспыхнули восстания против правления Генриха. О том, что случилось после их подавления, поведал Полидор Вергилий.

Таким образом, подавив эти мятежи, которые наполнили тревогой его сердце, и уладив все дела с северянами, король возвратился в Лондон…

Тем временем по какой-то малозначительной и надуманной причине там возникли большие волнения. Поскольку дело обстояло так, что еще со времени, когда Эдуард, свергнув Генриха VI, присвоил себе королевство Английское, люди были взрощены в расколе, от которого позднее никак не могли отказаться, и так немыслимо запутали свои божеские и человеческие обязательства, что, ослепленные фанатичной преданностью, ведомые не благоразумием, но грехом и неправедной страстью, были вовлечены в тысячи распрей. Эту беду, которую практически искоренил Эдуард, истребив почти всех потомков Генриха VI, вновь воскресил к жизни его брат Ричард, который своим примером навел других на мысль затеять новые раздоры и интриги и так заполучить себе побольше власти или привилегий.

Самый последний среди таких авантюристов был священник низкого происхождения по имени Ричард и фамилии Саймоне, человек столь же хитрый, сколь и порочный. Он и замыслил это злодейское дело, могущее поколебать устои и спокойствие государства. В Оксфорде, где он посвятил себя науке, он воспитывал некоего юнца, звавшегося Ламбертом Симнелом[163]. Сначала священник преподавал мальчику изысканные манеры, с тем чтобы, если тому когда-нибудь придется выдавать себя за юношу королевского происхождения (что входило в его планы), люди с большей готовностью поверили бы этому смелому обману.

Некоторое время спустя после того, как Генрих VII (только-только получивший власть) заключил Эдуарда, единственного сына герцога Кларенса, в Лондонский Тауэр, и, как поговаривали, Эдуард был там убит, священник Ричард решил, что пробил час, когда он может с выгодой для себя осуществить задуманное злодеяние. Он изменил мальчику имя, назвав его так же, как и сына герцога Кларенса — Эдуардом, и немедленно отбыл с ним к берегам Ирландии. Там он тайно встретился со многими представителями ирландской знати, которые, по слухам, были недружелюбно настроены по отношению к Генриху. Стараясь завоевать их доверие, он описал им, как спас от смерти сына герцога Кларенса и как привез его на землю, где (как он слышал) всегда заботились о семействе короля Эдуарда и всем было дорого его имя.

Дворяне с готовностью поверили этой истории и вскоре стали пересказывать ее другим. Она была так легко принята на веру, что Томас Фицджералд, ирландский канцлер короля Генриха на острове, одним из первых признав в мальчике отпрыска королевских кровей, стал оказывать ему всяческую поддержку. Фицджеральд сначала собрал вместе всех своих приверженцев и рассказал им о прибытии мальчика и о том, что королевство Английское принадлежит тому по праву единственного [оставшегося в живых] мужчины королевской крови, и призвал их поддержать его в попытке восстановить юношу на троне. Затем он посвятил в эти планы остальных дворян, которые обещали ему любую помощь, что в их власти. Эти новости быстро облетели все ирландские города, которые сразу же выказали свою преданность юноше, назвав его королем. Тогда зачинщики этого заговора послали в Англию секретных гонцов к тем людям, кого они знали как сторонников короля Ричарда, умоляя их решиться поддержать мальчика. Другие гонцы отправились во Фландрию к сестре Эдуарда Маргарите, вдове герцога Карла Бургундского, также просить о помощи…

Леди Маргарита действительно не могла не знать о том, что династия Йорков была почти полностью уничтожена ее братом Ричардом, но ненависть, которая практически стерла с лица земли семейство Генриха VI, еще клокотала, и ей не по сердцу был тот брак, который, как мы говорили, наконец объединил два дома — Йорков и Ланкастеров. Она преследовала Генриха своей жуткой злобой и никогда не упускала случая чем-нибудь навредить ему как представителю враждебной фракции. Поэтому, узнав о недавно возникшей новой коалиции против Генриха, хотя и считая, что в ее основе лежит обман (как это и было в действительности), она не только обещала помощь, но и взяла на себя труд уговорить примкнуть к заговору еще нескольких человек из английской знати. Кроме того, лорд Фрэнсис Ловелл, добравшийся к тому времени до берегов Фландрии, поощрял эту женщину осуществить и более честолюбивые планы.

Когда обо всех этих вещах доложили Генриху, он был глубоко встревожен (что вполне естественно) тем, что обман простого священника может спровоцировать столь серьезное нападение на него. Однако, придерживаясь правила, что хороший полководец может победить врага не только силой, но и хитростью, он предложил попробовать образумить своих подданных без вооруженного конфликта. Поэтому Совет знати, собравшийся в картезианском монастыре[164] при королевском дворце, который король позднее назвал Ричмондом, рассматривал меры, необходимые при таком опасном положении.

Лишь только собравшись, все согласились с тем, что благоразумнее всего перед обсуждением каких-либо других вопросов распространить амнистию на всех виновных в преступлениях, а иначе, если еще ее отсрочить, то у сэра Томаса Брутона (Broughton), в течение долгого времени державшегося лорда Фрэнсиса Ловелла и находившегося с ним и сейчас, а также у других участников нового заговора, пребывающих в отчаянии от того, что не получили прощения, не будет иного выхода, кроме как держаться своего решения и, подвергая себя большим опасностям, погрузиться в открытый мятеж. Посему король сразу провозгласил амнистию и освобождение от наказания для всех обвиненных в измене или любых других преступлениях. Во-вторых, после долгого обсуждения всем показалось здравым продемонстрировать народу сына герцога Кларенса с целью изгнать из умов безрассудную мысль о том, что мальчик находится в Ирландии. Также было принято много постановлений, касающихся усовершенствования общественного управления[165].

…Король, распустив свой Совет, прибыл в Лондон и в следующее воскресенье приказал провести Эдуарда, сына герцога Кларенса, из Тауэра через центр города к собору Св. Павла. Здесь мальчик (как его научили), показывая себя каждому, принял участие в богослужении, а затем говорил со многими важными персонами и особенно с теми, кто был на подозрении у короля, так, чтобы они смогли ясно осознать, что ирландцы основывают свое новое восстание на пустой и ложной причине. Но это лекарство оказалось бесполезным для нездоровых умов, поскольку Джон, граф Линкольнский, сын Джона, герцога Саффолка, и сестры короля Эдуарда, Елизаветы, вместе с Томасом Брутоном и многими другими, жаждавшими переворота, присоединился к заговору против Генриха и решил отправиться к Маргарите для объединения с другими предводителями восстания. Поэтому, как только Совет был распущен королем, граф тайно бежал во Фландрию и там вместе с Маргаритой и лордом Фрэнсисом Ловеллом занялся приготовлениями к войне.

Тем временем король Генрих, который надеялся успокоить знать, показав Эдуарда, подлинного сына герцога Кларенса, сконцентрировал усилия на усмирении безрассудности ирландцев, когда внезапно узнал о бегстве графа Линкольнского. Придя от этого в ярость, король решил открыто преследовать по суду своих врагов и жестоко отомстить за совершенные ими преступления: как он чувствовал, здесь нельзя было обойтись простым благоразумием. Соответственно он приказал солдатам встать под ружье, а сам, боясь, как бы граф тем временем не вовлек в заговор много знати, полностью перегородил ту часть острова, которая ближе всего примыкала к Фландрии, — маршрут, которым ранее следовал граф при своем побеге. Когда король достиг Берисент-Эдмундса, ему доложили о приближении маркиза Томаса Дорсета. Подозревая о причастности того к заговору, король приказал Джону, графу Оксфордскому, арестовать его и поместить в Лондонский Тауэр…

Оттуда король отправился в Норидж, где праздновал Пасхальную неделю. Затем он посетил место под названием Уолсингхэм (Walsingham)[166], где рьяно молился перед образом Благословенной Девы Марии — кому там поклоняются с особой преданностью, — чтобы она оберегла его от коварства врагов. Наконец, пройдя через все прибрежные районы, король нашел, что там все тихо и спокойно, и возвратился в Кембридж.

Тем временем Джон, граф Линкольнский, и Фрэнсис Ловелл, получив от Маргариты армию приблизительно в две тысячи воинов, состоящую из немцев под командованием искушенного в сражениях Мартина Шварца, приплыли в Ирландию и в городе Дублине короновали юношу Ламберта — человека позорного происхождения, поменявшего свое имя и звавшегося теперь Эдуардом — кого притворно (что ясно понимали) называли сыном герцога Кларенса. После этого, собрав большое число нищих и почти невооруженных ирландцев под предводительством Томаса Джеральдина[167], они приплыли в Англию со своим новым королем и высадились, согласно плану, на западном побережье недалеко от Ланкастера, рассчитывая на богатство и помощь Томаса Брутона, который имел большую власть в тех землях и был (что объяснено выше) одним из заговорщиков.

Король Генрих действительно ожидал именно того, что и случилось впоследствии на самом деле, и незадолго до прибытия врага послал Кристофера Урсвика (Urswick) выяснить, способны ли порты на Ланкаширском побережье принять большие суда; в случае, если бы они оказались подходящими для его недругов, он мог бы сразу разместить там своих солдат, чтобы не дать врагу возможности пристать к берегу. Кристофер выполнил распоряжение и, узнав, что дно там глубокое, отправился назад к королю. Но по дороге ему рассказали о внезапной высадке неприятеля. Тогда он послал вперед гонца сообщить королю о подходе врагов, а затем, прибыв сразу за гонцом, сам дал более полный отчет о положении дел.

Король находился в Ковентри, когда прибыл гонец. Отложив все прочие дела, он рассудил, что немедленно должен выступить навстречу противнику, чтобы не дать ему времени собрать большие силы. Он двинулся в Ноттингем и разбил лагерь недалеко от города, расположенного в лесу, который местными людьми зовется Бенрис (Banrys). В сопровождении большого числа воинов туда к нему прибыли Джордж Талбот, граф Шрусбери, лорд Джордж Срендж и Джон Чейни — все выдающиеся полководцы, а также многие другие, опытные в военных делах.

Граф Линкольнский тем временем вступил в Йоркшир вместе с другими мятежниками, двигаясь медленно и не причиняя никакого вреда местным жителям, поскольку надеялся, что кое-кто из них встанет на его сторону. Но, увидев, что его войско так и не увеличилось, он все же решил испытать свою военную удачу, памятуя о том, как двумя годами ранее Генрихе небольшим количеством солдат победил большую армию короля Ричарда; и хотя и немцы, и ирландцы объявили, что целью их прибытия является восстановление на троне молодого Эдуарда, недавно коронованного в Ирландии, граф (который, как мы уже сказали, был сыном сестры короля Эдуарда) планировал в случае победы сам получить корону.

Так, доверившись богу войны, граф из Йоркшира взял путь на город под названием Ньюарк на берегу реки Трент, с тем чтобы, пополнив там ряды своего войска, быть в состоянии двинуться прямо на короля. Но прежде чем он достиг этого места, король Генрих (в вечер накануне сражения) сам отправился навстречу врагу и прибыл в Ньюарк. Не задержавшись там, он отошел на три мили от города, где и расположился на ночлег. Граф, узнав о подходе короля, нисколько не встревожился, но, продолжая двигаться в выбранном направлении, в тот же самый день прибыл в деревню, рядом с которой был разбит лагерь его противника и которая называется Стоук, где и сделал привал.

На следующий день король, разбив свое войско на три колонны, подошел к деревне Стоук, остановился перед лагерем графа и предложил драться на этой земле. Принимая вызов, граф вывел вперед свои отряды и дал сигнал к сражению. Обе стороны бились очень ожесточенно. Те яростные люди гор, немцы, столь опытные в войне, находились в центре сражения, лишь немногим уступая англичанам в доблести. Мартин Шварц, их предводитель, был далеко не последним по своей храбрости и решительности. С другой стороны, ирландцы, хотя и сражались очень рьяно, не были, однако (по традиции их страны), защищены доспехами и чаще других участников сражения падали замертво под страшными ударами. Но жестокое избиение несчастных ирландцев не посеяло паники среди воюющих.

В течение некоторого времени не было заметно преимущества какой-либо из сторон, но наконец первая шеренга армии короля (единственная вовлеченная в битву и выстоявшая) атаковала врага с такой силой, что сразу отделила ряды неприятеля от их вожаков, продолжавших сопротивляться. Затем оставшиеся отряды врага обратились в бегство; тогда бежавшие были или захвачены в плен, или убиты. Насколько безрассудным был дух, вдохновлявший вражеских солдат, стало вполне очевидным только по окончании сражения, поскольку их лидеры Джон, граф Линкольнский, лорд Фрэнсис Ловелл, Томас Брутон и самые смелые Мартин Шварц и ирландский командир Томас Джеральдин были убиты прямо там, где их захватили во время сражения.

Ламберт, самозваный мальчик-король, был захвачен вместе со своим наставником Ричардом, но обоим сохранили жизнь: невинному парню — потому что слишком юн, чтобы отвечать самому за любые преступления, наставнику — потому что священник. Ламберт жив и поныне и служит королевским сокольничьим; до этого некоторое время он был приставлен к вертелу и делал другую черную работу на королевской кухне.{180}

Иногда наивный английский хронист простодушно сообщает нам больше, чем утонченный историк-гуманист. Большая Хроника Лондона добавляет интересные подробности о сражении при Стоуке.

…Победа досталась королю, да будет благословен Господь, несмотря на то, что перед местом сражения были хитроумно расставлены люди, которые убеждали многих королевских подданных, прибывавших к его Светлости, что король бросил поле боя и бежал. Благодаря таким изощренным уловкам и сообщениям многие преданные королю люди повернули вспять, а некоторые дворяне из страха поскакали к храму и остановились там ждать лучших новостей.

Сражение было проиграно из-за того, что вышеназванного Мартина Шварца обманули, поскольку, когда он возглавил этот поход, граф Линкольн обнадежил его, пообещав, что после высадки под знамена упомянутого графа встанет еще много народа. Но когда они зашли уже далеко в глубь страны, а он так и не увидел ничего подобного, вот тогда он хорошо понял, что его обманули, потому-то и сказал графу: «Сэр, теперь я отлично вижу, что Вы ввели в заблуждение себя и меня, но тем не менее я исполню все, что обещал миледи герцогине, и призываю Вас сделать то же».

И после этого он поскакал к полю битвы еще быстрее с таким мужеством, как если бы у него имелось на двадцать тысяч человек больше, и там сдержал обещание таким образом, что сам он и граф вместе со многими из своих людей пали на поле брани.{181}

Несмотря на победу в Стоуке, волнения продолжались. Недовольство легко смешалось с пройоркистскими настроениями. В начале 1489 г. парламент проголосовал за выделение 100 000 фунтов для войны против Франции. Большая Хроника Лондона освещает историю восстания, последовавшего после попыток собрать налог с жителей Йоркшира и Дарема, которые считали, что и так уже достаточно обременены обязанностью защищать земли от шотландцев.

…Общины севера подняли восстание под предводительством йомена по имени Джон Чембир (Chambyr)[168]. Граф Нортумберленд, намереваясь успокоить народ мирными средствами, взял с собой свою свиту и сам отправился к ним для дружелюбных переговоров, поскольку упомянутый Джон Чембер прежде отказался прибыть к упомянутому графу, когда тот посылал за ним. Но, как только упомянутый граф приблизился, они, ведомые преступными намерениями, напали на него, убив его самого и некоторых из его слуг. Прослышав об этом, король послал туда отряд под предводительством графа Суррея, к кому он проявил великодушие, освободив из Тауэра, где тот пребывал в заключении со времени вышеупомянутой битвы при Босуорте[169]. После чего король в сопровождении сильного войска помчался за ним.

Но прежде чем король прибыл туда, граф сразился с ними, разбил их отряды и захватил живым их вышеназванного вожака, которого вместе с другими представил королю в Йорке. Тогда бедняки, помогавшие Джону Чемберу и его шайке в этом бунте, опасаясь сурового наказания, надели на шеи веревки и в одних рубахах вошли в большой суд дворца, где находился король. Став на колени, они принялись слезно молить о прощении и милосердии, и король помиловал их и простил. И вскоре после этого упомянутый Джон Чембер и некоторые другие, признанные зачинщиками мятежа, были повешены в упомянутом городе Йорке на четырехугольной виселице, одна из сторон которой была выше остальных: на ней был повешен упомянутый Джон как главный предводитель, а на других, пониже, — остальные как его последователи или нечестивые сторонники.{182}

Надежды йоркистов все еще не угасли благодаря имени сына герцога Кларенса, молодого графа Уорика, которого держал в заключении Генрих VII. В декабре 1489 г. аббат Абингдон (Abingdon), будучи вовлечен в заговор с целью освободить его, был казнен за свое участие в нем. Даже тогда крамола все еще не была искоренена. Джон Тейлор, эксетерский купец, бывший во времена Йорков таможенным чиновником, в сентябре 1490 г.[170], находясь в изгнании во Франции, написал следующее письмо Джону Хейесу, прежде одному из приближенных герцога Кларенса, впоследствии состоявшему на службе у Генриха VII.

Истинно достопочтенный и благородный сэр, сердечно обращаюсь к Вам, прося воскресить в Вашей памяти нашу с Вами беседу в храме Св. Петра в Эксетере и во время завтрака в Блэк Фраере (Black Friars) и желая своим посланием убедить Вас в следующем: сэр, Вы должны поверить, что Его Светлость король Франции, по предложению и с согласия своего Совета, поможет и поддержит господина сына Вашего [т. е. графа Уорика] в его праве и всех его сторонников и верных слуг и примет их как друзей и на земле и на воде. Все они могут быть абсолютно уверены в благополучном прибытии во Францию как их самих, так и их имущества. И они могут приехать сюда, даже ничего не имея, и им окажут вспомоществование, если они известны как истинные приверженцеы этой стороны в данной ссоре. И сверх этого король предоставит помощь своими собственными подданными, кораблями, золотом и серебром, чтобы войти в Англию, и в таком количестве, какое сочтете необходимым Вы и остальные друзья господина сына Вашего. И они будут готовы высадиться в то время и в том месте, которое Вы и остальные назначат.

И поэтому я молю Вас обсудить это дело с теми, о ком Вы точно знаете, что они дадут добрый совет и окажут содействие. И если Вы сможете, привезите ответ сами или перешлите с Томасом Гейлом из Дармута. И Вы можете говорить, используя тот же пароль, который был у нас с ним при обсуждении этого дела (касательно господина сына Вашего) в парке Стокингэм, когда там охотился сэр Джон Халвелл (Halwell); и не бойтесь открыть ему все Ваши мысли, поскольку ему можно доверять…

Сэр, запомните, что пароль между Вами и мной будет тем же, как во время нашего выезда из Клойстера (Cloister) в храм Св. Петра — я возьму Вас за большой палец — и благодаря этому знаку Вы должны быть уверены во всех вещах и ничего не опасаться, и так убедите всех Ваших друзей и моих.

Вы должны услышать от других друзей, сэр, что пришло время объединиться, и поэтому теперь вам самому необходимо приложить усилия и взять все в свои руки, и не жалеть средств, поскольку помощь прибудет с трех сторон из-за моря, но здесь, на этой земле, самое лучшее, если бы все сосредоточилось в Ваших руках, а Вы ни в чем не испытывали недостатка. Предъявитель сего поведает Вам больше, и я молю, чтобы Вы поверили ему. Написано в Руане в Нормандии 15 сентября Вашим старым знакомым Джоном Тейлором-старшим.{183}

В 1491 г. заговор йоркистов, задуманный в Англии и Франции, волей случая вступил в свою активную стадию в Ирландии. Осенью Джон Тейлор и два жителя Корка, Хьюберт Бург и Джон Уолтер, склонили красивого семнадцатилетнего фламандца, находившегося тогда в городе, исполнять роль Ричарда, герцога Йоркского, младшего из двух убитых сыновей Эдуарда IV. Фламандец был Перкином Уорбеком, который в течение следующих шести лет стал известной международной фигурой и опасным соперником Генриха VII. Полидор Вергилий описывает следующие этапы карьеры Перкина.

Во время этих приготовлений слух о них достиг Франции; Карл вызвал Питера [Перкина] к себе, чтобы вооружить его против Генриха, который тогда напал на него[171]. Питер был очень сильно удивлен такому повороту событий; теперь все вокруг стали относиться к нему как к королю, и он сразу нашел прибежище у Карла, который любезно принял его, удостоил его свитой и всеми другими привилегиями, которые полагались особе королевской крови. Однако вскоре с англичанами был заключен мир[172], и Карл отделался от этого человека, который вернулся со своими разбитыми надеждами к Маргарите во Фландрию.

Маргарита встретила Питера так[173], как если бы он восстал из мертвых, и сделала вид, будто никогда раньше в глаза его не видела. Ее радость была столь велика, что, казалось, от счастья у нее помутился рассудок. Чтобы все заметили ее ликование, она публично поздравила своего племянника со счастливым избавлением и восхищенно снова и снова слушала его рассказ о том, как он, хитростью спасшись от смерти, блуждал среди многих народов с целью убедить всех, что он действительно Ричард, сын ее брата Эдуарда. После этого она начала обращаться с юнцом с большим уважением, и ради нее фламандцы также всячески возвеличивали его. Чем больше они лгали, тем больше люди делали вид, что верят, будто этот юноша ускользнул от короля Ричарда благодаря божественному вмешательству и благополучно добрался до своей тетки.

Новость о столь удивительном случае быстро распространилась по соседним странам и быстрее всего достигла берегов Англии, где простые люди просто не поверили в эту историю, но многие важные персоны посчитали ее правдивой. В результате, когда повсюду стали ходить слухи, что Ричард, сын короля Эдуарда, жив и находится у фламандцев в большом почете и уважении, заговоры немедленно стали плодиться подобно тому, как весной деревья всегда одеваются во множество цветов.

С одной стороны, были головорезы, которые по причине различных совершенных ими преступлений нашли убежище в святых местах. Они, гонимые бедностью и мечтая о вознаграждении, стали стекаться к Питеру во Фландрию. С другой стороны, и среди знати многие склонялись к заговору: некоторыми двигала просто безрассудная храбрость; другие, веря, что Питер — Ричард, сын Эдуарда, поддержали требование йоркистской стороны; некоторые считали, что король Генрих плохо отблагодарил их за оказанные ему услуги, когда они преданно и рьяно защищали его, и теперь перешли на другую сторону частично от негодования, а частично от жадности; наконец, были те, чья мечта о перевороте бросила их с головой в этот заговор. Но все это случилось несколько позже…

…Тем временем слух о Ричарде, воскресшем герцоге Йорке, разделил почти всю Англию на фракции, наполняя умы людей надеждой или страхом. Никто не остался равнодушным. Каждый, согласно своей натуре, ожидал или беды, или выгоды. Сам король, как и его друзья, недоумевал, как можно было изобрести такую выдумку, чтобы по мере распространения столь откровенная ложь повсюду стала сходить за правду и уверить многих из его магнатов (он явственно чувствовал, что так и вышло), что это непреложная истина. Посему Генрих боялся, что если вскорости обман не откроется, то случатся большие волнения.

Были некоторые, довольные таким развитием событий. Они полагали, что эта история правдива, и рассчитывали благодаря такому повороту дел что-нибудь выгадать для себя, на что надеялись и заговорщики. И так как подобные преступления всегда более опасны, чем простой бунт, то мятежники решили послать кого-нибудь от себя во Фландрию к Маргарите, которая должна была определить, когда герцог Ричард Йорк будет готов отправиться в Англию, и сразу сообщить им об этом, чтобы они смогли своевременно выступить с подмогой.

С общего согласия сэр Роберт Клиффорд был послан во Фландрию вместе с Уильямом Барли, и он раскрыл Маргарите все планы заговорщиков. Маргарита осталась чрезвычайно довольна прибытием Роберта, легко убедив его, что все слухи относительно герцога Ричарда верны. Позже она показала ему своего Питера, который очень умело выдавал себя за Ричарда. Увидев юношу, Роберт немедленно решил, что тот — отпрыск королевского рода, о чем и рассказал своим сообщникам. Получив сообщение Роберта, мятежники, дабы поднять народное восстание, принялись всюду утверждать, что юноша, о котором все говорят, на самом деле истинный герцог Йорк. Они делали это с такой ловкостью, что никто из слышавших тот рассказ не мог понять, откуда исходят подобные слухи.

Когда король увидел, что эти измышления, вызывая доверие, оказывают сильное влияние на людей, то он справедливо заподозрил в сговоре против него кое-кого из знати[174] и сразу послал нескольких рыцарей с отборными отрядами охранять побережье и порты. Они должны были стоять дозором на берегу моря и не дать никому высадиться, а также — старательно следить за всеми дорогами и тропами, чтобы никто не мог приблизиться к берегу с суши, и нигде не допускать скопления больших толп людей…[175]

Одновременно король послал шпионов во Фландрию, одни из которых, притворившись, что бежали к вновь обретенному герцогу Йорку, должны были выяснить планы заговорщиков и их имена; в обязанности других входило убедить Роберта Клиффорда и Уильяма Барли вернуться, обещая им прощение. Эти эмиссары выполнили оба поручения хорошо, узнав имена некоторых из заговорщиков и убедив Роберта Клиффорда вернуться. Уильям Барли действительно тогда ничего не захотел и слышать о возможном возвращении, но двумя годами позже, будучи прощенным Генрихом, опомнился и возвратился домой. Таким способом шпионы, действуя тайно, одним махом оставили ложного герцога в одиночестве и подробно сообщили Генриху обо всем, что им удалось выяснить. Некоторые из них остались, чтобы сопровождать Роберта при его возвращении.

Всех мятежников, выявленных шпионами, король приказал арестовать и доставить к нему в Лондон. В числе арестованных среди знати были Джон Ратклифф, лорд Фитцуолтер, сэр Саймон Маунтфорд, сэр Томас Тваитес, Уильям Добени, Роберт Ратклифф, Ричард Лейси и многие другие. Было также несколько священников, более здоровых телом, чем разумом, а именно: брат Уильям Ричфорд, архиепископ английских доминиканцев, и Уильям Саттон — оба ученые мужи и выдающиеся проповедники, Уильям Уорсли, настоятель собора Св. Павла, Роберт Лейборн и Томас Поуис, приор из Лэнгли и доминиканец. Другие их сообщники, услышав о раскрытии заговора, попрятались в различных храмах. Все они были схвачены и осуждены за измену. Из их числа Саймон Маунтфорд, Роберт Ратклифф и Уильям Добени были казнены как зачинщики и подстрекатели к мятежу. Остальных, включая священников (из почтения к их сану), пощадили. Казнь отменили и Джону, лорду Фитцуолтеру, но он был отправлен в Кале; заключенный там в тюрьму, он подкупил охрану и пробовал бежать, за что вскоре также был казнен.

Несколькими днями позже Роберт Клиффорд, отчасти под влиянием обещаний Генриха, отчасти из-за того, что заговор был раскрыт и многих наказали, оставил надежды на успех и тайно бежал из Фландрии в Англию. Король, ожидая этого, рассчитывал, что с помощью свидетельств Роберта удастся установить имена еще многих вельмож, причастных к заговору. Соответственно перед прибытием Роберта он намеренно обосновался в Тауэре[176], чтобы иметь возможность сразу сажать в тюрьму в столь надежном месте любых членов заговора, которых мог назвать Роберт, поскольку, когда бы он вызывал их, они не боялись бы оказаться там на суде. Ведь то, что ко времени прибытия Роберта суд состоится не где-нибудь еще, а именно в Тауэре, было делом случая, а не заранее намеченной целью…

Когда Роберт явился к королю, его подробно допросили: сначала он оправдывал свое собственное поведение (насколько было возможно) и выдал все подробности и размеры заговора и всего того, что замышлялось во Фландрии. Он назвал имена мятежников, особенно указав на Уильяма Стэнли, кому приписал много больше содеянного им. Узнав об этом, король поначалу сильно опечалился тем, что Уильям был в числе изменников, так как тот состоял при нем лордом-камергером и Генрих поручал ему все свои дела; его верность и преданность король видел в сражении, когда был побежден Ричард. Поэтому сначала король не поверил заявлению Роберта, но, когда было приведено бесспорное доказательство подлинности обвинений, он приказал арестовать и допросить Уильяма; тот держался гордо и открыто признавал себя в определенном смысле преступником.

Некоторые утверждают, что все его преступление состояло в том, что при обсуждении с Робертом Клиффордом человека по имени Питер, утверждавшего, что является сыном Эдуарда, Уильям Стенли заявил, что если он будет уверен в этом, то никогда не поднимет против него оружия. Такие чувства скорее указывали на равнодушие к королю Генриху, чем на измену. Все же он сильно ошибся, открыто признавшись в совершении преступления и понадеявшись, что король дарует ему жизнь за признание. Король действительно мог бы пойти на это, частично из-за великодушия, частично чтобы [наказанием своего брата] не вызвать отчуждения у графа Томаса Дерби[177], о чьей усерднейшей преданности король хорошо знал. Но Генрих боялся, что такая мягкость обернется против него в том числе и потому, что гордость Уильяма, некоторое время наслаждавшегося большой властью над людьми, может так и остаться глубоко уязвленной, а его примирение не будет искренним. Короля также терзали сомнения, не подвигнет ли других то, как Уильям избежал наказания, на подобные безумные поступки. В результате Уильям был осужден и несколькими днями позже казнен; он, будучи, без сомнения, отважным солдатом, пал жертвой собственной гордыни…

Это наказание за черную измену было осуществлено очень своевременно. Поскольку уже тогда в умах людей стали возникать крамольные мысли, и не только знать лелеяла тайные планы свергнуть короля, но также и люди самого низкого происхождения повсюду порочили самого короля позорными письмами и стихами на вульгарном языке. Действительно, чтобы такие злобные и постыдные речи не смущали умы остальных, ловили и казнили тех, кто их разносил.

После этого королю ничего не оставалось, кроме как уничтожить в Ирландии те семена новой измены, которые год назад были посеяны там среди варваров Питером Уорбеком. Поэтому Генрих сразу послал на остров Генриха Дина, приора Ллэнтони (Llanthony), и епископа Бангора (Bangor), которого он назначил канцлером острова, и сэра Эдуарда Пойнингса с четырьмя батальонами солдат; они должны были пересечь те части острова, где останавливался Питер, преследуя и наказывая тех, чьи головы заражены крамолой.

При попутном ветре они быстро прибыли на остров и назначили встречу местным вельможам. Когда те собрались, Генрих и Эдуард сначала убеждали их хранить верность королю, оставаясь его преданными вассалами, а затем приказали взять в руки оружие и последовать за ними против мятежников, которые раньше (по ошибке или злонамеренно) приняли сторону самозванца Питера Уорбека. Все дворяне пообещали предоставить им свою помощь, но впоследствии это обещание выполнили немногие, так как они неохотно повиновались англичанам. Тогда было объявлено, что Эдуард Пойнингс прибыл выследить всех, кто поддерживал Питера. Те, кто знал за собой вину, скрылись в лесах, где разрабытывали планы (в традициях их земли) и выбирали места, откуда будут делать вылазки против англичан, и где, при необходимости, смогут подготовиться к сражению.

Во всей Ирландии есть только два вида людей, о чем мы уже упоминали в другом месте, описывая жизнь Генриха II. Одни из них являются благородными и образованными. Многие из купцов соседних народов ведут дела с этими более богатыми и цивилизованными жителями; особенно часто там бывают англичане. Эти ирландцы легко перенимают их образ жизни, и большинство понимает язык благодаря постоянной торговле. Такие ирландцы повинуются английскому королю.

Другой вид островитян — дикие, грубые и неотесанные. Из-за пренебрежения любыми изысканными манерами и своих примитивных привычек они известны как «лесные дикари», но тем не менее они остаются добрыми христианами. У них несколько правителей, которые постоянно борются между собой, отчего ирландцы, превосходящие других в своей свирепости и склонные к бунту, всегда готовы поддержать любой переворот. Именно к таким ирландцам, «лесным дикарям», в основном обращался Питер, с легкостью заставляя их поверить всей той лжи, которую он рассказал о себе.

Поэтому для разорения тех, кто поддерживал Питера, Эдуард Пойнингс направил свои силы против диких ирландцев, тем более что все другие ирландские враги короля бежали к ним, чтобы, объединив силы, защищаться вместе. Эдуард, однако, без обещанной от ирландской знати помощи не достиг особого успеха в противостоянии местным варварам, с которыми никак не мог вступить в бой, потому что те только блуждали среди лесов и болот из-за малочисленности их войска, всячески избегая открытого сражения.

Тогда Эдуард, заподозрив, что все случилось из-за хитрости и коварства Джеральда, графа Килдэра, губернатора острова, неожиданно арестовал Джеральда и привез его как заключенного к королю в Англию. Хотя граф был обвинен во многих преступлениях, он так искусно оправдался, что вскоре король отпустил его назад с честью, дав должность губернатора Ирландии[178]. Король учитывал несколько факторов: влияние этого человека среди диких ирландцев, напряженная ситуация[179] и доверие, которое до настоящего времени оказывалось графу. Уладив таким образом дела, король нашел возможность немного отдохнуть, и в середине лета он отправился в графство Ланкашир навестить свою мать Маргариту, которая тогда жила там со своим мужем, Томасом, графом Дерби.{184}

В начале 1495 г. повсеместно распространились нелепые слухи. 4 февраля в Палате Звезды был допрошен архиепископ Йоркский, а 11-го миланский посол во Фландрии написал домой из Буа-ле-Дюк:

В эти дни бежал первый человек[180], у которого во время своего нахождения в Англии нашел пристанище сын короля Эдуарда. Многих схватили, включая епископа Лондона[181]. Его Величество [т. е. Максимилиан I] сказал мне, что этот человек [т. е. сэр Роберт Клиффорд], находясь в Англии, раскрыл, что герцог Йоркский не отпрыск короля Эдуарда, а сын вдовы герцогини Бургундской и епископа Камбре (Cambrai).

Его Величество также сказал мне, что упомянутый герцог отправится пока в Ирландию, где у него имеются надежные связи, и что этот остров оказывал ему покровительство и раньше, до поездки во Францию, если верить словам самого герцога.{185}

В действительности же Уорбек и его последователи атаковали Кент. Большая Хроника Лондона описывает их нападение.

Также на третий день июля к местечку под названием Дил близ Кента добрались некие люди числом пятьсот или более — сторонники этого нечестивца из Фландрии, обманувшего (что позднее станет очевидным) так много народа при помощи и содействии нескольких порочных человек. Этот Перкин с отрядом на четырнадцати небольших парусных суденышках подплыл к Кенту, пребывая в уверенности, что простолюдины помогут ему, и велел своим людям сойти на землю, а сам с другими мошенниками остался на корабле неподалеку. Но когда те высадились на берег, то не заметили никакого сочувствия со стороны местных жителей; наоборот, отношение было скорее недоброжелательным; тогда они стали понемногу отходить к своим кораблям.

Тем временем мэр Сэндвича, прознав об этом, настолько неожиданно возник перед ними со своим войском, что некоторым пришлось вступить в бой, тогда как другие бежали на корабли. В стычке несколько человек было убито и сто шестьдесят взято в плен живыми; среди пленных было четыре названных командира: Маунтфорд, Корбет, Уайт и Белт; тот Маунтфорд был сыном казненного [в 1495 г.] сэра Саймона Маунтфорда.

И когда главный мятежник с остатками своей недостойной шайки увидел, что часть его людей убита, а другие захвачены в плен, то, понимая, что события разворачиваются не в его пользу, со всей поспешностью поднял паруса и отплыл на запад. Тех же, кого поймали, отправили в Сэндвич и далее в Лондон, так что на 12-й день июля упомянутого года сэр Джон Пекч (Pecche), тогдашний шериф Кента, велел запрячь кое-кого из них словно лошадей и тащить телеги, на которых сидели остальные их сообщники. И так он доставил их к Лондонскому мосту, где шерифы Лондона, уже будучи наготове, встретили упомянутых мятежников, числом сто пятьдесят девять, из которых сорок два были посланы в Ньюгейт, а остальные в Тауэр. Это были в основном фламандцы и прочие иноземцы: охотники и те, что живут воровством и разбоем.{186}

Потерпев полное фиаско, Уорбек приплыл в Ирландию. Нападение на Уотерфорд (Waterford) окончилось неудачей, и после посещения Корка он бежал в Шотландию. В июле 1496 г. Джиованни де Бебулчо (Giovanni de Bebulcho) сообщал домой из Брюгге в Милан самую последнюю информацию о Перкине и состоянии дел в Англии.

Когда я спросил, какие есть новости о герцоге Йорке, он[182] ответил, что герцог был в Шотландии, собираясь там заключить брак с кузиной короля [он женился наледи Екатерине Гордон]; я спросил у него, слышал ли он о том, что шотландцы собираются вторгнуться в Англию. Он ответил, что нет, и что король Шотландии очень беден и денег у него мало, но вот людей предостаточно, и что шотландцы — враги англичан и друзья французов. Я поинтересовался состоянием дел в Англии. Он рассказал, что короля больше боятся, нежели любят по причине его жадности. Я попытался узнать, кто имеет влияние на короля. Он поведал мне, что можно выделить только одного, кто имеет хоть какое-то влияние, его имя доктор Брей[183], и он смотритель королевской сокровищницы. Государь очень богат деньгами, но если бы фортуна позволила какому-нибудь лорду королевской крови возвыситься, а королю пришлось вступить в битву, то его положение было бы плачевно в силу его жадности: люди бросили бы его. Они обошлись бы с ним так же, как с королем Ричардом, предав его и перейдя на другую сторону, потому что тот убил своих племянников, тех, кому принадлежало королевство.{187}

В сентябре 1496 г. Яков IV Шотландский и Перкин Уорбек совершили нападение на Англию. Их экспедиция была неудачна. Хотя шотландцы продвинулись немногим более чем на четыре мили от границы и уже через несколько дней вернулись назад, охваченные паникой, их вторжение вызвало в Англии крайне опасную реакцию. Налог, введенный для карательной экспедиции против них, в 1497 г. поднял жителей Корнуолла на восстание. Корнуольское восстание снова разбудило надежды Перкина. Яков IV предложил объединиться с мятежниками, вторгнувшись с севера, в то время как Перкин повел бы морской поход в Корнуолл. Яков не изменил своих планов, несмотря на то, что Корнуольский мятеж был подавлен прежде, чем он закончил свои приготовления. Он был полностью разбит в начале сентября графом Сурреем. После победы миланский посол Раймондо Раймонди посетил Генриха VII в Вудстоке. Извлечения из трех писем, которые он послал в Милан между 8 и 16 сентября, приведены ниже.

…второго [сентября] нас приняли в Оксфорде, университетском городе. Венецианский посол был размещен в одном из колледжей для студентов, а я в другом. На следующий день нас препроводили в королевские апартаменты, что в семи милях от Оксфорда. Когда мы находились в миле от места, нас встретили епископ Лондонский и герцог Саффолк, и епископ приветствовал нас небольшой речью на латыни. Мы отправились в королевское жилище, где нас на некоторое время оставили ждать в комнате, а затем те же самые лорды и другие сопроводили нас к королю.

Король встретил нас стоя и продолжал стоять до нашего ухода. Королевский трон был украшен золотой тканью. Помимо множества знати и джентльменов там также присутствовали шесть епископов, кардинал Кентерберийский и испанский посол. Также присутствовал старший сын короля Артур, принц Уэльский, приблизительно одиннадцати лет от роду, достаточно высокий для своих лет. Мальчик обладал удивительной красотой и изяществом и очень хорошо говорил на латыни.

Великолепные одежды Его Величества украшал роскошный воротник, изобилующий крупным жемчугом и множеством других драгоценных каменьев, расшитых в четыре ряда, и на его шляпе красовался грушевидный жемчуг, который показался мне особенно ценным…

…Ваша Светлость уже от многих слышал о мудрости этого короля и его манерах, я могу лишь еще раз засвидетельствовать, и нет необходимости что-то добавлять к этому. Он говорит по-французски, причем так, что все понимают его, и прежде всего он, очевидно, имеет самый спокойный нрав…

…Письмо с поздравлениями по случаю победы, одержанной королем, датированное 17 июля, прибыло кстати, хотя со значительным опозданием. Побед было две: первая — над жителями Корнуолла, которые количеством приблизительно в десять тысяч человек под предводительством некоего кузнеца взялись за оружие, объявив, что не будут платить налог; вторая — над королем Шотландии, довольно бесславно поднявшим свое войско. Другой вопрос, не затронутый в разговоре со мной Его Величеством, — о юноше, предполагаемом сыне короля Эдуарда, который тайно бежал, а его жена, как считают, томится в заключении, так что полагаю, эта угроза в лице юноши по имени Перкин рассеялась как дым…

…Это королевство совершенно устойчиво, во-первых, по причине мудрости короля, перед которой все испытывают благоговейный трепет, а во-вторых, из-за его богатства. Как мне говорили, он имеет свыше шести миллионов золотом{188} и, кажется, откладывает ежегодно больше пятисот тысяч дукатов. Король легко может увеличить свое состояние, поскольку имеет значительный реальный, а не просто на бумаге, доход и при этом ничего не тратит.

У него есть гарнизоны в двух или трех крепостях, вопреки традиции его предков, которые нигде не размещали войск. Помимо этого, у него нет ни артиллерии, ни запасов на случай войны, а его охрана не составляет и ста человек, хотя он теперь живет в лесном районе, который не укреплен…[184]

…Папа римский любит короля сердечно, усиливает его власть церковными порицаниями мятежников и всегда предает их анафеме. Действенность таких осуждений теперь чувствуют на себе жители Корнуолла, которые ныне попали в такую беду, что все, кто ест взрощенное после восстания зерно или пьет сделанное из зерна этого года пиво, умирают, как будто приняли яд. Поэтому всенародно сообщается, что король находится под прямой защитой всемогущего Бога…

…Все благоволит королю; особенно кстати пришлись громадные сокровища. Вся знать государства признает мудрость короля, или боится его, или испытывает к нему необычайную привязанность, и нет человека какого бы то ни было положения, который бы присоединился к герцогу Йорку, и состояние дел государства находится в руках знати, а не простых людей…{189}

Перкин Уорбек, к сожалению Генриха, не «рассеялся как дым». Через несколько дней он высадился в Корнуолле. Поплыв сначала к берегам Ирландии, он упустил свой последний шанс на успех. Его тамошние могущественные друзья держались от него подальше, и он прибыл в Корнуолл без дополнительного подкрепления и слишком поздно. Большая Хроника Лондона сообщает:

В этом сентябре Перкин Уорбек, как говорят, всего лишь на трех маленьких кораблях приплыл в гавань Корнуолла и, высадившись на берег со ста двадцатью (или меньше) своими сторонниками, прискакал к деревне под названием Бодмин (Bodmin). Там к нему примкнуло большое количество народа, так что вскоре его шайка уже насчитывала 3000 человек или более того. Большинство из них представляло собой голодранцев, а мошенников было без счету. И тогда в сопровождении такой компании он провозгласил себя королем Ричардом IV и вторым сыном Эдуарда IV, последним королем английским.

И так при поддержке трех благородных командиров и своих основных советников в лице Джона Хейрона, торговца тканями из Лондона, который ранее сбежал из города Лондона из-за долга, Ричарда Скелтона и Джона Астелея, писца схожей репутации и порядочности, он устремился к Эксетеру и на 17-й день сентября напал на упомянутый город с двух сторон, а именно с восточных и северных ворот. Но благодаря мужественным рыцарям графа Девонширского и помощи граждан их выгнали оттуда, а двести его человек были убиты.

Тогда на следующий день они сделали новую вылазку, обстреляли ворота и боролись отчаянно. Но благодаря умелому командованию вышеназванного графа и своевременной помощи упомянутых граждан они были снова побиты, к их большому позору и бесчестию. Во время этого второго нападения упомянутый граф был ранен стрелой в руку; оказались ранеными и некоторые другие, но, кажется, почти никто с их стороны благодаря Богу не был убит.

Когда Перкин со своими мятежниками увидел столь мощную защиту города Эксетера, где, задержись они там подольше, им угрожала бы серьезная опасность, он, с тревогой обозрев потери среди своих сторонников, отбыл оттуда и взял путь на Тоутон, где в следующую среду, на 20-й день сентября, пересчитав число своих приверженцев, обнаружил, что их ряды поредели, поскольку бедняки, увидев, какой отпор ему дали в городе Эксетере, и что никто из благородных людей не примкнул к нему и его постыдной шайке, как бывало прежде, стали понемногу тайно уходить от него, чтобы уцелеть самим.

Таким образом, оказавшись без должной поддержки и держась лишь с виду мужественно, он покинул то место под покровом ночи в сопровождении шестидесяти всадников. И в следующую пятницу, бросив оставшихся своих сторонников из простолюдинов, он тайно прибыл к святой обители под названием Болье близ Саутгемптона, где представился монахам как Джон Хейрон, и несколько его спутников также назвались вымышленными именами.

Как только это стало известно, милорд лорд-камергер отправился к нему навстречу с отрядом копьеносцев и других солдат, послав вперед к побережью пятьсот из своих копьеносцев охранять морские рубежи и разыскать место, где о нем могли слышать. Им вскоре удалось узнать, что он находится в вышеназванном монастыре. Туда немедленно были посланы несколько человек, дабы удостовериться в том, что он вместе с сообщниками действительно прячется там, прежде чем сообщить об этом королю.

Когда преследовали Перкина, мятежник и пират по имени Джеймс, который собрал в море компанию пиратов числом семьсот или восемьсот человек, намереваясь помочь упомянутому Перкину, захватил приора Перина (Peryn), отвечающего за сбор и подсчет налогов, и привез его к вышеназванному городу Тоунтону и там зверски изуродовал на рыночной площади, а после сообщил людям, что это из-за него вспыхнул мятеж в Корнуолле, потому что он, будучи назначенным специальным уполномоченным в тех местах, обязал местных жителей заплатить по налогу гораздо большую сумму, чем сам передал королю, что и вызвало большой ропот и недовольство среди простого люда и привело в конце концов к восстанию.

На 25-й день упомянутого месяца в Вестминстер прибыл лорд-канцлер упомянутого Перкина, священник, который прежде был управляющим рыцаря сэра Ральфа Гастингса. Его звали сэр Уильям Лоунд. Его господин так сильно доверял ему, что тот полностью управлял его делами и вел хозяйство его дома, и даже серебро и драгоценные камни целиком находились в его ведении, и он сам хранил большие суммы денег своего упомянутого господина. И вот он, прихватив с собой часть серебра, тайно покинул своего названного господина и приплыл к Перкину, и там добился его покровительства, и даже заслужил титул канцлера; после этого отъезда его названный господин оказался в большой опасности…

На следующее воскресенье к мэру прибыл гонец от короля с сообщением, что Перкин схвачен, после чего мэр собрал народ в соборе Св. Павла и там заставил торжественно петь Те Deum. И в следующую среду упомянутого мэра известили о том, что упомянутый Перкин, скрывавшийся под именем Джона Хейрона, с несколькими своими сообщниками доставлен к королю в Тоунтон, где после их признания в злонамеренных деяниях по отношению к Его Светлости государь проявил к ним чрезвычайное милосердие и великодушно полностью их простил.

После полученного таким образом прощения упомянутый Перкин поклялся в вечной преданности королю, обещая всегда быть его нижайшим слугой. И на праздник Св. Луки либо в 17-й день октября королева прибыла в Лондон из Уолсингхэма, и мэр, уведомленный об этом заранее, встретил Ее Светлость в Бишопсгейте и сопроводил к королю в окружении олдерменов верхом на лошадях. Улицы были забиты людьми, представителями различных гильдий города, разодетыми в свои лучшие одежды по случаю ее прибытия, а на следующий день, который был днем Св. Луки, после подношения мэром даров Ее Светлость в полдень отбыла в Шин, где в субботу, накануне праздника Симона и Иуды Фаддея, Ее Светлости была представлена жена вышеназванного Перкина, которая оказалась благородной и прекрасной леди и дочерью лорда Хантли, графа Шотландского.{190}

5 октября в Тоунтоне Перкин сделал следующее признание, рассказав историю своей юности и происхождение его фантастической королевской легенды.

Перво-наперво следует знать, что я родился в городе Турне, и отец мой звался Джоном Осбеком. Этот упомянутый Джон Осбек был контролером города. Имя моей матери — Катрин де Фаро. И один из моих предков по линии отца, ныне покойный, звался Дериком Осбеком. После его смерти моя бабушка вышла замуж за Питера Фламма. И этот другой мой предок по имени Питер Фламм был выходцем из вышеназванного города Турне и старейшиной лодочников на реке Лейставе (река Эско). А мой предок по линии матери звался Питером Фаро. У него хранились ключи от ворот Святого Иоанна вышеназванного города Турне. Также у меня был дядя по имени мессир Джон Стелайн, живший в округе Сент-Пьяс в пределах того же самого города и женившийся на сестре моего отца по имени Джохейн или Джейн, у которой я проживал некоторое время. Позднее вместе со своей матерью я отправился в Антверпен изучать фламандский язык в доме моего кузена, чиновника упомянутого города, зовущегося Джоном Стейнбеком. Там я прожил полгода. И после этого я возвратился в Турне из-за войн, которые разразились во Фландрии.

И через год меня послали с купцом из упомянутого города Турне по имени Берло и его господином по имени Алекс на ярмарку в Антверпен, где меня сразила болезнь, которая длилась пять месяцев. Упомянутый Берло оставил меня в доме скорняка, что проживал неподалеку от дома англичан. Тот перевез меня на ярмарку в Бероу и разместил в приюте «Олдмен», где я прожил два месяца.

И позднее этот упомянутый Берло определил меня в Миддлбург на службу к торговцу, чье имя было Джон Стрев и с кем я прожил от Рождества до Пасхи. А затем я отправился в Португалию в свите жены сэра Эдуарда Бромптона на судне под названием «Королева». Прибыв туда, я устроился на службу к рыцарю, который проживал в Лиссабоне; он звался Питер Вакс де Когна, и у него был только один глаз. Там я провел целый год. Затем, поскольку я хотел увидеть другие страны, то выспросил у него позволения уехать.

Тогда я определился на службу к бретонцу по имени Прежент Мено, который привез меня с собой в Ирландию. И когда мы прибыли туда в город Корк, жители города, поскольку я был одет в шелковое платье моего названного господина, явились ко мне и сказали, что я, должно быть, сын герцога Кларенса, который ранее был в Дублине. И поскольку я отверг это, мэр города, который звался Джоном Левелином, принес мне Святое Евангелие и Крест, и там же в присутствии его и других с меня взяли присягу, что, воистину, я не являюсь сыном вышеупомянутого герцога и никем другим его крови.

После этого ко мне приехал один англичанин, звавшийся Стеффом Пойтроном, с неким Джоном Ватером. Они свято поклялись мне, что точно знают о том, что я незаконнорожденный сын короля Ричарда. Я дал им слово, что это не так. И затем они посоветовали мне не бояться и смело взять это на себя, и сказали, что если я это сделаю, то они и иже с ними помогут мне всей своей властью против короля Англии. Они были твердо уверены, что графы Десмонд и Килдэр сделают то же, поскольку обеспокоены тем, что нет никакой такой силы, с помощью которой они могли бы отомстить королю Англии. И так, против моего желания, меня заставили выучить английский язык и обучали всему, что я должен делать и говорить.

После чего они назвали меня герцогом Йорком, вторым сыном короля Эдуарда Четвертого, потому что незаконный сын короля Ричарда находился в руках короля Англии. И благодаря этому упомянутые Джон Уолтер, Стефф Пойтрон, Джон Тилер, Хьюберт Бург и многие другие, равно как и вышеназванные графы, вошли в тот крамольный заговор. И вскоре французский король отправил ко мне в Ирландию послов, чьи имена были Лойт Лукас и доктор Стефф Фрайон, чтобы пригласить меня приехать во Францию; и я отправился во Францию, затем во Фландрию, из Фландрии в Ирландию, из Ирландии в Шотландию, а потом в Англию.{191}

В ноябре Перкин был привезен в Лондон и препровожден для всеобщего обозрения через Чипсайд и Конихилл к Тауэру. Несколькими днями позже двое из его соратников были повешены в Тайберне. Венецианский посланник написал в своем письме домой, что видел Перкина, «который находился в палатах королевского дворца. Он пользуется благосклонностью; он молод, ему двадцать три года, а его жена очень красивая женщина; король обращается с ними хорошо, но не позволяет им спать вместе»{192}. Его бурная карьера закончилась. Он бежал в июне 1498 г., но был вскоре пойман и казнен в ноябре 1499 г.

Казалось, что теперь все невзгоды и опасности Генриха остались позади. В конце января 1499 г. Раймондо де Раймунди написал домой в Милан это письмо:

Король обласкан доброй судьбой, ему нечего делать, кроме как хранить и пополнять свои несметные сокровища. Король Шотландии прилагает все усилия, чтобы склонить Его Величество отдать ему в жены свою старшую дочь, которой девять лет отроду, но английский государь на это не пойдет. Такая дружба приятна ему со всех сторон, за исключением того, что бедность той страны кажется ему чрезвычайной. Я слышал это от самого Его Величества, с которым мы недавно беседовали в дороге, пока скакали вместе приблизительно четыре мили. Поскольку беседа, начатая Его Высочеством, касалась разных предметов, я перевел ее на тему, которой всегда придавал значение с того момента, как вторично прибыл в Англию.

Оказывается, Его Величество действительно убежден в том, что ни в ком не нуждается, в то время как все ищут его расположения. И хотя он ясно видит, что может случиться с миром, все же он считает это весьма маловероятным, практически невозможным. Посреди всего этого Его Величество может возвышаться одиноко, подобно тому, как башня смотрится на равнине. Он также, по-видимому, полагает, что даже если король Франции станет государем Италии, чего ему не хотелось бы, то все равно будет так занят государственными делами и управлением страной, что не сможет причинить никакого вреда ни Его Величеству, ни наследникам его. Хотя у меня было что ответить на эти и подобные суждения, он будет, по-видимому, всегда придерживаться своего мнения…{193}

Все же дома заговоры продолжались. В 1499 г. Большая Хроника Лондона сообщает:

По прошествии некоторого времени на границе Норфолка и Саффолка объявился новый самозванец, который назвался упомянутым графом Уориком и хитростью и коварством привлек к себе некоторых сторонников. Но все напрасно. В результате он был схвачен и доставлен к графу Оксфордскому. Ему он во всем признался, что на самом деле был рожден в Лондоне, и что он сын возничего с улицы Черного Быка, что у Бишопсгейт.

После этого признания его доставили к королю и оттуда в тюрьму, и на суде он был назван виновным в измене преступником и, наконец, во вторник на масляной неделе повешен в Сент-Томасе в Уотеринге, где провисел до следующей субботы. Затем, чтобы не вызывать раздражения у прохожих, его сняли и похоронили; ему было от роду девятнадцать или двадцать лет. И, как позднее сообщалось, он признался, что, когда учился в школе в Кембридже, ему несколько раз являлось во сне, что он должен назвать себя сыном герцога Кларенса, и тогда он получит такую власть, что сможет стать королем.{194}

Дело Ральфа Вулфорда (так звали этого незадачливого молодого человека), кажется, убедило Генриха ликвидировать сам предлог для таких измен. В ноябре Перкин Уорбек и невинный граф Уорик — он был узником с самого детства — были казнены. Теперь оставался последний претендент — Эдмунд де ла Поль, граф Саффолк, старший из оставшихся в живых сыновей[185] сестры Эдуарда IV Елизаветы. Он бежал за границу, покинув двор Генриха в 1499 г., и, будучи прощен, возвратился только для того, чтобы снова бежать в 1501 г.

Пока эрцгерцог Филипп Габсбургский не выдал его Генриху в марте 1506 г., Эдмунд де ла Поль блуждал от одного европейского двора к другому, с неизлечимым, безответственным оптимизмом политического эмигранта оставляя после своих отъездов неоплаченные счета, в зависимости от проявленного к нему великодушия, даже за надетые на нем платья — разменная пешка, которую используют в различных темных делишках, — вечная дипломатическая проблема и, в глазах Генриха, временами подлинная угроза короне. Следующее письмо Томаса Киллингуорта графу, относящееся, вероятно, приблизительно к 1505 г., показывает отчаянную нужду, в которой оказался потенциальный король.

Сэр, даже если здесь еще нет Вашего друга[186], я ранее отправил Вам это послание. Он останавливался на столь долгое время, прежде чем отправиться к Вам, поскольку хотел собрать для Вас некоторые английские новости; но так ничего и не узнал. И он просил меня написать Вам, что про Вас он слышал только хорошее; и также он предложил мне сообщить Вам о задержке в королевских[187] землях кораблей, которые, как мне по секрету сказали, предназначены для Вас. И, сэр, на случай, если Вы предстанете перед ним, он посылает Вам четыре локтя лучшего атласа из того, что можно купить здесь, и подкладку к нему, а также ткань и подкладку для двух пар панталон. И с этим он посылает своего собственного слугу из опасения, чтобы сэр Уолтер ничего не взял себе[188] [и также, как мне кажется, из намерения, чтобы его слуга мог видеть, как у Вас обстоят дела; как я знаю от шпионов, он не вполне верит Вам][189].

— Сколько локтей бархата понадобится Вам для платья? — спросил он у меня.

— Четырнадцать английских ярдов, — сказал я ему.

— Какую к нему нужно подкладку? — затем спросил он.

— Подкладочный шелк, — ответил я. — Благодаря его дешевизне можно было бы ускорить дело.

— Хорошо, я посмотрю, что смогу сделать, — сказал он мне.

Так что, сэр, если это не затруднит Вас, напишите ему по-голландски и поблагодарите его, и обмолвитесь о Вашем платье, я не сомневаюсь, что Вы его получите. Я обращался к нему, согласно Вашему пожеланию, и относительно помощи милорда Невилла[190] и Ваших слуг, и относительно хозяина гостиницы в Цволле (Zwolle)[191], и таким образом, я предчувствую, что [наблюдая ту бедность, в которой Вы пребываете] милорд Невилл поможет с платьем и шляпой, но не более. Он не стал разговаривать ни об оплате гостиницы, ни о вспомоществовании Вашим слугам. И также он сказал, чтобы Вы не обращались к нему с этими вещами. И, сэр, когда Вы сами разговаривали с ним, все было иначе. Поскольку он милый и дружелюбный человек, и одно слово из Ваших собственных уст стоит сотни просьб от других людей…

…Сегодня, сэр, в день Девы Марии мистер Поль показал мне некоторые бумаги и письма с подписью и печатью герцога Йорка [т. е. Перкина Уорбека] касательно денег, одолженных у него милордом Йорком; и, сэр, вот с чем он обратился ко мне. Он бы охотно помог Вам и мог бы также сослужить Вам добрую службу в этом вопросе, что и является его целью. Однако же, он не сделает ничего, кроме как по Вашей собственной просьбе и желанию. Если это устроит Вас и Вы согласны, то он пошлет с кем-нибудь из этого города королю Гарри заверенные нотариусами копии писем и долговых обязательств герцога Йорка. Дав взаймы свои товары герцогу Йорку, [который был истинным королем Англии, и] видя, что того уже нет в живых, а долги его остались неоплаченными, он желает, чтобы король Г. соблаговолил заплатить эти самые деньги, и если король Г. не сделает этого, чего точно не произойдет, тогда он мог бы сказать королю Г. открыто, что поддержит Вашу сторону и поможет Вам своим войском, деньгами и всем, что в его власти. Это один способ, которым он мог бы вынудить короля взять на себя ответственность.

Другой способ, сэр, следующий. Поль родился в Эстленде на землях, принадлежащих герцогу Помбернесу и граничащих с королевством Дании, куда ежедневно прибывают купцы из Англии, а принцы этих земель — его друзья. И поэтому, если это понравится Вашей Светлости, его план таков. Вы хорошо знаете, как король Г. оскорбил герцога Йорка, назвав самозванцем. Посему он желает, чтобы Вы своим именем и авторитетом засвидетельствовали, что это неправда, и если Вы соблаговолите, поставьте Вашу подпись на пергаменте, который привезет гонец, если на то будет Ваша воля. И вслед за тем он сможет рассчитывать на помощь короля Дании и герцога Помбернеса в том, что вскорости ему вернут эти товары, изъяв их у некоторых английских торговцев, и тогда в скором времени [, если Ваши дела не наладятся,] он также поможет и Вам. И, по воле Вашей Светлости, он написал об этом своей собственной рукой, и также он посылает Вам секретный знак, который будет служить паролем для него и Вашей Светлости. Этот секретный знак он умоляет Вашу Светлость вернуть с этим же гонцом…{195}

Эдмунд де ла Поль был последним серьезным претендентом, но снова и снова в народе появлялись признаки недовольства и скрытой нелояльности.

Почти через двадцать лет после сражения при Босуорте единственный выживший сын Генриха VII был все еще ребенком, и в частных беседах влиятельные люди продолжали игнорировать его права наследования.

Около 1504 г. Джон Фламанк пересказал королю длинную беседу между некоторыми из офицеров гарнизона Кале.

…Этот самый сэр Хью сказал: «Мы, собравшиеся здесь истинные слуги короля до самой смерти, готовы отдать все сокровища мира, лишь бы услужить Его Светлости. Поэтому не может быть никакой измены в том, что мы обсуждаем ради его безопасности и ради спокойствия его города. Это настолько справедливо, что мы смотрим и говорим о грядущих вещах так же, как о настоящих. Я говорю об этом потому, что мы с печалью видим, что Его Светлость король — всего лишь слабый человек, подверженный болезням, и вряд ли будет жить долго. Когда Его Высочество заболел и лежал в своем поместье Уонстед (Wanstead)[192], я находился в компании многих влиятельных персон. Они вдруг стали беседовать о Его Королевской Светлости и миропорядке, который настанет после того, если Его Светлости будет суждено отправиться в мир иной». Потом он сказал, что некоторые из них называли милорда Бэкингемского, говоря о том, что тот благородный человек и мог бы быть истинным королем. Другие, как он говорил, упоминали также имя предавшего Вас Эдмунда де ла Поля, но никто из них и не вспомнил милорда принца.{196}

Даже в свои последние годы Генрих все еще боялся заговора. Хроника Кале так описывает начало 1507 г.:

Сэр Ричард Карю (Carew), рыцарь, лейтенант замка Кале, по приказу короля доставил из Англии лорда маркиза Дорсета и лорда Уильяма из Девоншира, сына и наследника графа Девонширского. Оба принадлежали к семье последней королевы Елизаветы[193] и были ее крови. Их долго держали в Лондонском Тауэре. Затем при жизни короля Генриха VII они были узниками замка Кале, и их бы непременно казнили, проживи он дольше. Их доставили в замок Кале 18 октября на 23-й год правления Генриха VII.{197}

В конце концов Генриху удалось преодолеть все опасности, и его сын, Генрих VIII, мирно наследовал ему в 1509 г. Полидор Вергилий таким образом заканчивает описание его правления:

Генрих правил двадцать три года и семь месяцев. Он прожил пятьдесят два года. От жены Елизаветы он имел восьмерых детей, четырех мальчиков и столько же девочек, из которых выжило трое: единственный сын, принц Генрих Уэльский, и две дочери; Маргарита вышла замуж за Якова, короля Шотландии, а Мария обручилась с Карлом, принцем Кастилии.

Король был ростом выше среднего, худощав, но хорошо сложен и силен. Он имел очень привлекательную внешность, и его лицо казалось добродушным, особенно при беседе; у него были небольшие синие глаза; его немногочисленные зубы были плохие и черноватые; его волосы были редкие и седые, а цвет лица — землистый. Человек выдающийся, мудрый и благоразумный, он обладал мужеством и решительностью, и сила духа никогда, даже в минуты наибольшей опасности, не покидала его. Он имел очень твердую память. К тому же он не был чужд наукам.

В управлении он был проницателен и благоразумен, так что никто не мог взять над ним верх обманом или хитростью. Он был великодушен и добр, проявляя внимательность к своим посетителям, которые могли легко попасть к нему. Он был удивительно гостеприимен; король любил принимать иноземцев при своем дворе и часто оказывал им свое покровительство. Однако с теми из своих подданных, кто задалживал ему, не оплачивал долг или расщедривался только на обещания, он обращался сурово. Он хорошо знал, как подобает обслуживать его королевскую особу, и все то, что относилось к привилегиям короля в любое время и в любом месте. Он был весьма удачлив в войне, хотя по своей натуре был более склонен к миру. Прежде всех вещей он ценил правосудие; в результате он строго наказывал насилие, убийства и любые злодеяния. Поэтому о нем очень сожалели все его подданные, которые при нем могли жить в мире, не подвергаясь набегам и разбою.

Он был ревностный сторонник нашей веры и ежедневно с большим благочестием присутствовал на службах. Тем, кого он считал наиболее достойным и благочестивым священником, государь часто тайно делал пожертвования, чтобы те молились о его спасении. Из монахов-францисканцев он особенно любил тех, кто называется у них «хранителем» (observants). Для них он основал много женских монастырей[194], так что с его помощью их орден в королевстве постоянно процветал. Но все эти достоинства были затенены под конец только скупостью…[195]

Жадность, без сомнения, достаточно сильный недостаток даже для простого смертного, которого она постоянно гложет; в монархе же ее можно считать наихудшим изъяном, так как она вредит всем, искажая те добродетели правдивости, правосудия и честности, которыми государство должно управляться.

Да будет благословен наш Господь, Бог Иисус Христос, да будет молиться за всех нас Богоматерь Мария. Аминь!{198}

Глава VII. СЧАСТЛИВЫЙ ОСТРОВ

Хотя мы и склонны представлять Англию пятнадцатого века раздираемой на части гражданской войной, современники той эпохи, как англичане, так и иностранцы, имели на сей счет довольно противоречивые мнения. Уильям Вустер, призывая обучать сыновей знати и джентльменов владению оружием, сокрушался:

Но ныне, к великому сожалению, многие потомки знатных родов, рожденные для военного дела сыновья рыцарей, эсквайров и другие отпрыски благородных кровей, ведут странный образ жизни, выбирая для себя иные, неподобающие им занятия, как то изучение права или традиций земли, или гражданского дела, и так растрачивают очень много времени на бесполезные дела — проводят суды, с гордым и значительным видом восседают на заседаниях Парламента и советах в графствах, а также управляют вашими бедными простолюдинами с грубыми манерами и животными привычками, мечтающими только о том, как бы жить, ничего не делая.

И кто теперь может научить их, направить на путь истинный и заставить вернуться на стезю своих предков, которые посвящали тридцать или сорок лет жизни суровым опасностям славных походов и войн? Да будет на то воля Иисуса, чтобы они обучались премудрости, как стать хорошими воинами или полководцами на поле боя, где должно показывать подобающие им благородство и мужество. Это намного лучше нынешних их занятий, когда они могут быть полководцами или правителями только на заседаниях или заниматься делами графства, предъявлять обвинение или наказывать ваших бедных людей подлого звания, доводя их до обнищания, и обогащаться самим или еще сильнее возвеличивать себя. А ведь единственное, что им надлежит делать, — это защищать ваше правосудие и ваших чиновников, используя добрые традиции ваших законов. И, воистину, их долг — завоевывать и отстаивать ваше законное наследование, или оберегать ваше государство от ваших врагов. А теми чуждыми делами не следует заниматься и не должно приучать себя к ним, это неправильно для людей столь благородного происхождения.{199}

И при этом в конце столетия знать не стала менее мощной или почитаемой по сравнению с тем, какой она была в начале века[196]. Джон Расселл, епископ Линкольна, охарактеризованный сэром Томасом Мором как «человек мудрый и добрый, и большого опыта, и, без сомнения, один из самых ученых мужей, живших тогда в Англии», оставил свое мнение о знати в проповеди, предварявшей открытие парламента в 1483 г.

Если на этой грешной земле и существует какая-то прочность и основательность, то мы скорее найдем их на островах и землях, окруженных водой, чем в море или в любой большой реке[197] — Nam qui mare navigant pericula narrant. И поэтому почтенных людей этого мира, обеспеченных многими богатствами, имуществом и сокровищами, некоторых — благодаря достоинствам их предков, некоторых — за собственные заслуги, лучше всего сравнить с устойчивой землей, которую люди видят в островах, в отличие от людей низких сословий, которые, не имея указанных достоинств, не могут наслаждаться таким изобилием и потому пробиваются своими случайными трудами, отчего их можно сравнить с непостоянной и текущей водой… Дворянство — достоинство и древнее богатство.

…Причина, по которой знать и благородные люди должны быть пожалованы большим и к ним необходимо прислушиваться внимательнее, чем к большинству людей, проста и очевидна — благоразумное политическое управление каждой областью полностью зависит и предопределяется положением и поддержкой дворянства…

…Посему вам, милорды, надлежит выполнять свой долг, заслушивая все государственные дела, и вершить правосудие среди людей по справедливости, не жалея сил. Вы должны, подобно Моисею и Аарону, подняться на гору, где дарован закон. Остальным надлежит стоять поодаль и не пересекать границы. Вы разговариваете с принцем, который является quasi deus noster in terris, подобно тому, как те беседовали с Богом из уст в уста, благодаря чему люди с должным почтением получают указания принца, переданные его мудрыми министрами и чиновниками.{200}

Все же, как писал в своих записках, отправляемых на родину, венецианский посланник в 1497 г., власть английской аристократии была ограничена сравнительно узкими рамками. По континентальным стандартам эти люди вообще едва ли могли называться знатью.

Осмелюсь предположить, что Ваше Величество весьма удивится тому, что в целом королевстве там только один Верховный судья, и, возможно, вообразит, будто я подразумеваю, что герцоги Ланкастер, Йорк, Саффолк и многие другие сами вершат правосудие в собственных землях. Но эти дворяне не более чем просто богатые джентльмены, владеющие обширными землями, которые принадлежат территории английской короны[198]. И любой король из тех, кто имел несколько сыновей, или родственников, или людей, заслуживших награду, не только оделял их большими поместьями, но также и давал титулы герцога, маркиза или графа, передавая каждому определенную толику дохода с земли, где они получили титул, как, например, двести крон в год были выделены герцогу Йорку с королевской пошлины города Йорка. А отправление правосудия, как по гражданским, так и уголовным делам, и крепости остаются в руках короны.{201}

Согласно тому же самому автору, Англия была беспокойным местом: не из-за войны, а вследствие несовершенства ее судебной системы и недостаточной защиты правопорядка.

В этой стране проще простого бросить человека в тюрьму; любой судейский, занимающийся делами гражданскими или уголовными, имеет право арестовать кого угодно по просьбе любого частного лица, а обвиненный не может быть освобожден без залога, пока его не оправдают в соответствии с решением вышеназванных двенадцати человек[199]; причем там не предусмотрено никакого наказания за клевету. Подобные серьезные меры против преступников призваны держать англичан в узде, но при всем этом нет ни одной страны в мире, где, как в Англии, было бы такое же количество воров и грабителей, что немногие решаются путешествовать в одиночку по этой стране, кроме как в середине дня[200], а еще меньше храбрецов отваживаются показаться в городе ночью, особенно в Лондоне.

Описав различные возможности избежать правосудия, например для духовенства, которое считалось непогрешимым и непрокосновенным, он добавляет:

Но, несмотря на все уклонения от правосудия, людей хватают каждый день во множестве, подобно стаям птиц, и особенно в Лондоне.

Тем не менее они не прекращают грабить и убивать на улицах. Возможно, такое повсеместное нарушение закона можно было бы быстрее остановить, если бы прежние короли не передали всю судебную власть в одни руки, именуемые Верховным судьей, который обладает высшим правом — наказания смертью. Этот чиновник разъезжает сам, или рассылает своих лейтенантов, или специальных уполномоченных, по крайней мере дважды в год, по всему королевству, но чаще всего в Лондон, для казни незадачливых преступников. И вряд ли возможно, чтобы один человек мог обслужить столь большую страну, как бы он ни старался.{202}

Сэр Джон Фортескью, находясь в изгнании с королевой Маргаритой в 1460-х гг., в качестве наставления молодому принцу Эдуарду написал книгу De Laudibus Legum Anglie. В этой книге он сравнивает положение Англии и Франции.

Англия действительно настолько плодородна, что, сравнивая ее с прочими областями, видно, как она превосходит почти все другие страны по своим урожаям. Это происходит из ее собственной гармонии и мало зависит от труда самого человека, поскольку ее поля, равнины, опушки и рощи изобилуют таким богатством растительности, что они, даже необработанные, часто дают своим владельцам больший урожай, чем вспаханные земли, хотя те и очень плодородны зерном. Кроме того, в этой стране пастбища примыкают к канавам и изгородям и обсажены деревьями, что защищает стада от ветра и зноя; большинство этих земель орошается, так что животные, закрытые в таких загонах, не нуждаются в присмотре ни днем, ни ночью. Поскольку на этой земле нет ни волков, ни медведей, ни львов, то овцы остаются ночью в полях, а не с охраной в овчарнях, благодаря чему удабривается почва.

Поэтому люди той земли не очень обременены работой, им не приходится трудиться до седьмого пота, так что они живут с большим смыслом, подобно тому, как жили древние отцы, предпочитавшие присматривать за стадами, нежели прерывать свой душевный покой заботами о сельском хозяйстве. По этой причине люди той земли более склонны к исследованию вопросов, требующих изучения, чем люди, погруженные в сельскохозяйственную работу, невежественные и ограниченные умом от постоянного копания в земле. В этих местах многие владеют землями и полями. Здесь нет деревень, даже самых маленьких, где бы нельзя было найти какого-нибудь рыцаря, эсквайра или домовладельца из тех, кого обычно называют фригольдерами[201], или зажиточного человека, или многочисленных других свободных арендаторов, или много йоменов…

…О сын короля, в мире нет других таких королевств, расположенных и заселенных подобно этому, поскольку, хотя в них и есть люди особого могущества, обладающие большими богатствами и владениями, все же никто из них не живет так тесно друг с другом, как в Англии, и не родит такого количества наследников и хозяев земли, как можно найти тут. Ведь в тех прочих странах в редкой деревне, да и то с трудом, можно найти одного человека, достойного служить присяжным у себя на своей земле[202]. За пределами городов и крепостных стен вряд ли встретишь кого-нибудь, не считая дворян, кто был бы владельцем полей или другой недвижимости. Там знать не имеет изобилия пастбищ, а ее статус несовместим с тем, чтобы выращивать виноградники или самой браться за плуг, хотя большую часть ее имущества составляют как раз виноградники и пашня, исключая лишь некоторые луга, примыкающие к большим рекам и лесу, где пастбища обычно принадлежат арендаторам и соседям…

…Вспомните, сиятельнейший принц, Вы видели во время своего путешествия, насколько богаты урожаями деревни и города королевства Франции, но как же их обременяют королевские войска вместе со своими лошадьми, которые встречаешь едва ли не в любом месте, исключая большие города. Там Вы узнали от жителей, что солдаты, хотя и могут встать на постой в одной деревне на месяц или два, тем не менее абсолютно не желают возмещать расходы на себя и своих лошадей, и, что еще хуже, вынуждают жителей деревень и городов, где они останавливаются, снабжать их из собственных средств вином, мясом и прочим, что они требуют от них, а также большим количеством фуража. А если кто-нибудь отказывает им, то они ударами палок сразу заставляют его одуматься. И затем эти люди, истребив все припасы, еду и фураж для лошадей в одной деревне, поспешают к другой, чтобы опустошить ее в той же самой манере, не платя ни пенни ни за какие из своих надобностей, равно как и за капризы своих любовниц, которых они всегда в больших количествах привозят с собой, — ни за ботинки, ни за панталоны, ни за другие подобные вещи, ни даже за самый маленький ремень. Напротив, они неволят жителей деревень, где останавливаются, оплачивать все расходы.

Такое творилось повсюду в стране, в каждой деревне или неокруженном стеной городе, так что не осталось ни одного поселения, которого не затронуло бы это бедствие и которое не было бы раз или дважды в год разграблено столь отвратительным вымогательством.

Кроме того, король не позволяет никому в своем государстве есть соль, купленную где-либо еще, кроме как у него, и по цене, установленной им по собственной прихоти. И если какой-нибудь бедняк предпочтет есть без соли, нежели покупать ее по чрезмерной цене, то вскоре он вынужден будет покупать еще большее ее количество по цене короля согласно численности расквартированных в его доме людей.

Помимо того, все жители той страны отдают своему королю каждый год четвертую часть всех произведенных ими вин, а любой трактирщик — каждый четвертый пенни с проданного им вина. При этом все деревни и города ежегодно выплачивают королю огромные суммы, наложенные на них для выплаты жалования военным, так что всегда очень многочисленные отряды короля каждый год получают плату из бедных деревень, городов и городков государства.

Кроме того, каждая деревня всегда выставляет по крайней мере двух лучников или несколько больше, чтобы те сражались за короля в его войнах так часто, как он того пожелает, а он призывает их непрестанно. Несмотря на все это, ежегодно во всех деревнях в пользу короля собирают и другие обременительные налоги, от которых их еще ни разу не освобождали.

Люди очень бедствуют, проклиная свалившиеся на их головы несчастья. Они утоляют жажду только водой и даже не пробуют никаких других напитков иначе, как по большим праздникам. Они носят холщовые платья или накидки, напоминающие мешки. Они не используют шерстяной ткани, кроме самой дешевой. Под платьем у них одни рубахи. Они не носят никаких штанов, разве только до коленей, выставляя напоказ остальную часть голени. Их женщины всегда, за исключением праздников, ходят босыми.

Мужчины и женщины не едят никакого мяса, кроме свиного сала, маленькими кусочками которого они приправляют свою похлебку. Они не видят другого мяса, жареного или вареного, только иногда им достаются потроха и головы животных, убитых для знати и торговцев. Напротив, солдаты едят их домашнюю птицу, а им достаются только яйца, редкое для них лакомство. И если кого-нибудь посчитают богаче остальных, то в пользу короля для него тут же введут подать больше, чем для соседей, так что он немедленно сравняется с ними по бедности. Так, если я не ошибаюсь, и живут люди низкого сословия в том государстве; все же знать не подвергается таким поборам…

…В королевстве английском никто не встанет на постой в чужом доме против желания хозяина, кроме как в общественных гостиницах, где даже в этом случае он оплатит все полностью перед отъездом; и причем никто не возьмет безнаказанно чужое имущество без разрешения владельца; и никому в этом государстве не запрещают привозить самому соль или любые другие товары на собственное усмотрение.

Король действительно может приказать слугам взять необходимое для своего домашнего хозяйства по разумной цене, которая будет определена на усмотрение старост деревень без разрешения владельцев. Но тем не менее он обязан, согласно своим собственным законам, заплатить эту цену сразу или вдень, установленный его домоправителями, потому что, в соответствии с теми законами, он не может грабить никого из подданных и забирать их добро без должной оплаты. Король ни сам, ни через своих министров не вводит ни налогов (tallagia), ни податей, ни любых других поборов для своих граждан, не изменяет законы, не принимает новые без признания или с согласия всего своего государства, представленного в Парламенте.

Таким образом, каждый житель того королевства использует по собственному желанию урожай, который дала его земля, приплод его стада и весь доход, который он получил благодаря своим усилиям или стараниям других от земли и моря, никто не может причинить ему убыток или ограбить, во всяком случае, не получив за это по заслугам. Поэтому жители той земли богаты, имеют в изобилии золото и серебро и все необходимое для жизни. Они не пьют простой воды, кроме тех, кто из-за религиозного рвения или покаяния иногда воздерживается от спиртных напитков. Они в изобилии едят любое мясо и рыбу, которыми богата их земля. Вся их одежда и прочие вещи сшиты из прекрасной шерстяной ткани; в их домах много всякой домашней утвари, орудий труда для сельскохозяйственных работ и всего остального, что необходимо для тихой и счастливой жизни, согласно положению каждого из них.{203}

Угнетающее описание бедности и упадка французского крестьянства, которое дал Фортескью, не было пристрастным взглядом тоскующего по дому эмигранта. Это вполне подтверждают представленные двумя десятилетиями позже на собрании представителей Генеральных штатов в Туре в 1484 г. наказы третьего сословия, которые мы частично приводим ниже.

Что касается простых людей, то невозможно вообразить себе притеснения, нищету и несчастья, от которых они страдали и страдают.

Сначала начиная с упомянутого времени[203] не было ни одного района, куда бы ни приезжали и где бы ни останавливались на постой в домах бедных людей либо вооруженные всадники, либо солдаты артиллерии, либо знать, вызванная на феодальную военную службу, либо лучники, в прежние же времена алебардщики, а в другие времена швейцарцы и копьеносцы, бесчинствовавшие там и причинявшие хозяевам бесконечное зло.

И там царят несправедливость и беззаконие, и попирают права бедняков, поскольку ратным людям платят за защиту народа от притеснений, но сами они — именно те, кто угнетает его больше всего. Бедный крестьянин должен обеспечивать тех, кто бьет его, выгоняет из собственного дома, заставляет спать на земле и грабит его добро; хотя деньги этим воякам платят за то, чтобы они охраняли и заступались за него и берегли его имущество!

Все это зло достаточно очевидно, поскольку, когда бедный крестьянин проработал целый день, надрываясь и обливаясь потом, и собрал плоды своего труда, которыми собирался жить, вдруг приезжают и отбирают у него эти плоды для передачи тем людям, которые, быть может, изобьют бедного крестьянина и уведут его лошадей, обрабатывающих землю, а она родит зерно, с чего воинам и платят жалованье. И когда бедный крестьянин работает, чтобы с большим трудом отдать свою долю налога для платы солдатам, и думает, что оставшегося хватит прокормиться этот год и посеять, к нему прибывают другие вояки, которые съедают то немногое, что удалось уберечь бедному человеку себе на пропитание.

И самое дурное, когда солдаты, не удовольствовавшись найденным в закромах крестьянина, жестокими ударами палки или копья заставляют его идти в город и покупать вино, белый хлеб, рыбу, деликатесы и прочие излишества. И по правде говоря, если бы не Бог, который советует бедным и дает им терпение, они впали бы в отчаяние. И если в прошлом солдаты творили много зла, то теперь, после смерти короля, они учиняют еще худшие злодейства[204].

Из-за непосильных налогов и поборов, которые бедные люди выплатить не в состоянии, поскольку сделать это невозможно, они умирают от голода и бед. Невыразимая печаль и страдание, жалобные слезы, скорбные вздохи и стоны опустошенных сердец вряд ли могут выразить тяжесть того бремени и величину бед, преследующих их, и несправедливость, избиения и вымогательства, которые совершаются при сборе налогов.

Что касается данных налогов, мы можем назвать их не просто непосильными, но пагубными и смертельными. Могли кто когда подумать или вообразить себе, видя этих бедных людей, когда-то называвшихся французами, что с ними будут так обращаться? Теперь мы можем сказать, что их существование хуже жизни рабов, поскольку раб ест, а этих людей самих съедают непосильные поборы — налоги на заработок, на соль, пошлины и непосильные долги.

И если раньше, во времена короля Карла VII, налоги были кратны двадцати фунтам: двадцать фунтов, сорок, и шестьдесят, то после смерти этого лорда они стали исчисляться сотнями и так выросли от сотен до тысяч. И многие округа, которым к смерти короля Карла[205] полагалось выплачивать сорок или шестьдесят фунтов в год, ко времени кончины последнего короля[206] должны были платить уже тысячи фунтов. И во времена упомянутого короля Карла герцогства, подобные Нормандии, Лангедоку (Languedoc) и другим, были оценены только в тысячи, тогда как сегодня они должны платить уже миллионы. И даже в упомянутой Нормандии, где налоги ко времени смерти упомянутого короля Карла составляли только двести пятьдесят тысяч фунтов или около того, ныне они повысились аж до одного миллиона двухсот тысяч фунтов, не считая мелких налогов, составляющих сто тысяч фунтов, и без налогов на вино, соль, таможенных пошлин и других поборов, исчисляющихся немалыми суммами. Все вместе они составляют более одного миллиона пятисот тысяч фунтов, не включая другие большие подушные налоги, установленные для упомянутых земель.

Это стало причиной огромных несчастий, поскольку некоторые люди бегут в Англию, Бретань и прочие места, другие умирают от голода в неисчислимых количествах, а третьи, видя, что им не на что жить, от отчаяния убивают своих жен и детей и затем накладывают руки на себя. И много мужчин, женщин и детей из-за того, что у них не осталось скотины, вынуждены сами впрягаться в плуг и пахать на себе, а другие работают ночью, чтобы днем их не арестовали за упомянутые долги. Из-за этого часть земель остается невспаханной, и все потому, что они во власти тех, кто жаждет обогатиться за счет добра этих людей, без их согласия и нисколько не думая о них.

И в подобной манере провинция Лангедок была жутко разорена и измучена долгами и пошлинами; так что пока был жив упомянутый король Карл VII, они платили только около пятидесяти тысяч турских ливров, а ко времени смерти последнего короля налог составлял уже более шестисот тысяч фунтов. Такое же положение было во Франции[207], Гиени, Бурбони, Руже, Куерси, Лангедоке [sic], Оверни, Форезе, Божале, Шампани, Вермоне, Ниверне, Ретеле, Лионе, и Гатинуа, Пуату, Лимузена, Артуа, Пикардии, Берри и других краях королевства, из-за чего эти земли оказались в столь плачевном положении, что описывать его было бы слишком долго…[208]

Представляется, что есть способ покончить с таким положением, если король пожелает воссоединить и полностью вернуть существовавшую с древних времен «земельную собственность короны», которая к моменту смерти короля Людовика почти целиком была раздарена многим церквям и людям, и отменить все вышеупомянутые дарения, восстановив старые принципы. И такое требование разумно, поскольку домен (demesne) — это истинное наследие короны, которое в соответствии с правом (droict) не может и не должно быть отчуждаемо. И когда оно будет возвращено и присоединено к короне, то оплата чиновникам, пржертвования и различные вознаграждения будут производиться из королевского состояния; когда же король отдает что-нибудь из своих владений, то столько же он берет у бедных людей.{204}

Насколько мы знаем, эти горестные упреки так и не были услышаны. Что касается Англии, то здесь, напротив, мы не имеем никаких описаний отвратительных и жестоких результатов войны. Англичане, конечно, вели бы хронику подобных ужасов, если бы таковые имели место, поскольку они осуждали зло, причиненное людям жадностью землевладельческих классов. За год до созыва Генеральных штатов в Туре епископ Расселл написал:

Необходимо везде иметь чиновников для наблюдения, а не разрешать любому владельцу запускать и портить свое собственное хозяйство — Ne civitas defloretur minis, чтобы из-за лени и небрежности землевладельцев крупные и небольшие города не пришли бы в полный упадок и разорение. Если свобода не укоренится на этой земле, то легко предвидеть, что из этого выйдет: полное крушение всех городов и поселений.{205}

Уорикширский антиквар Джон Роус (Rous), умерший в 1491 г., осудил огораживание общинных земель намного раньше памфлетистов времен Тюдоров.

Что можно сказать относительно нынешнего разрушения деревень, которое приносит голод вместо всеобщего благосостояния? Корень этого зла — жадность. Чума жадности заразила наше время, она ослепляет людей. Они — не сыновья Бога, но дети маммоны… Как Христос плакал по Иерусалиму, так и мы скорбим о разрушении нашего собственного времени. Есть люди, что радуются: и горе Христа к их радости.

Церковь тоже страдает, и наша земля выглядит так, будто по ней прошел враг. Сколько возмутительных вещей творят люди! Они огораживают площади деревень насыпями и окружают их канавами. В таких местах королевские дороги перегорожены, и бедные люди не могут пройти по ним. На месте пришедших в упадок деревень делают то же. Осмеян наказ Бога Ною, гласящий: «Возделывайте землю и взращивайте урожай».

Если разрушение, постигшее Уорикшир[209], последует и в других частях страны, то это будет бедствием для королевства. Ведь такое происходит не только в Уорикширских деревнях: уже есть подобные случаи, пусть их пока и немного, в Глостершире и Вустершире.{206}

Хотя большинство путешественников отмечало обширные территории пустующих земель в Англии, они также старательно подчеркивали очевидное процветание страны. Образованный, хорошо осведомленный (хотя иногда и несколько саркастичный) венецианский посланник в 1497 г. в своем письме домой сравнил Совет дожей и парламент. Это письмо мы можем также использовать как эпилог к описанию Войн Роз.

…Англия превосходит по своим богатствам любую другую страну в Европе, как мне говорили самые старые и наиболее опытные торговцы, и в чем я также сам могу поручиться, исходя из того, что видел. Это происходит, во-первых, благодаря чрезвычайной плодородности почвы, такой, что, за исключением вина, они не привозят из-за границы никаких продуктов питания. Затем, продажа их ценного олова приносит королевству большие деньги; больше всего прибыли они получают благодаря необычайному изобилию их шерсти[210], которая повсюду в Европе ценится очень высоко. И чтобы сохранить в стране золото и серебро, они выпустили закон, который действует уже довольно давно и гласит, что никакие деньги, ни золотые, ни серебряные пластины нельзя вывозить из Англии под угрозой большого штрафа.

И каждый, кто окажется на этом острове, скоро оценит его удивительное богатство хотя бы потому, что там нет ни единого владельца даже небольшой таверны, каким бы бедным и скромным он ни был, кто не подавал бы на стол серебряные блюда и кубки; и нет никого, кто не имел бы в своем доме серебряной посуды стоимостью, по крайней мере, 100 фунтов стерлингов, что у нас равняется 500 золотым кронам. Но прежде всего их богатства представлены сокровищами церкви, поскольку в королевстве нет ни одной приходской церкви, которая не обладала бы распятиями, подсвечниками, кадилами, дискосами и кубками из серебра; и при этом не найти женского монастыря ордена нищенствующих монахов (mendicant friars) столь бедного, где бы не было такой же серебряной утвари[211], не считая множества других положенных соборной церкви украшений из того же металла. Ваше Величество может представить, каковы должны быть убранства тех чрезвычайно богатых бенедиктинских, картезианских и цистерцианских монастырей. Это, воистину, скорее дворцы баронов, чем здания, посвященные Богу…

…Вся красота этого острова заключена в Лондоне, который, хотя и находится в шестидесяти милях от моря, обладает всеми преимуществами приморского города. Он расположен на реке Темзе, уровень воды в которой на много миль вглубь (я не знаю точно, на сколько) зависит от морских приливов. Лондону приливы и отливы реки приносят такую пользу, что суда грузоподъемностью аж до 100 тонн могут подходить к городу, а корабли любого размера — еще и на пять миль за него. Тем не менее вода в реке чистая на двадцать миль ниже Лондона.

Хотя город не имеет никаких зданий в итальянском стиле, а только из древесины или кирпича, как у французов, лондонцы живут уютно, и, мне кажется, жителей здесь не меньше, чем во Флоренции или Риме.

Здесь во множестве есть предметы роскоши, так же как и жизненно необходимые вещи. Но больше всего потрясает в Лондоне изобилие серебра. Я имею в виду не частные дома, хотя владелец дома, в котором жил миланский посол, имел столового серебра на сумму в 100 крон, но магазины Лондона. На одной-единственной улице под названием Чипсайд, ведущей к собору Св. Павла, находятся пятьдесят два ювелирных магазина, столь же богатые серебряной посудой, большой и маленькой, как и все магазины Милана, Рима, Венеции и Флоренции вместе взятые. Причем там, я думаю, не найти в изобилии многих великолепных вещей, которые можно увидеть в Лондоне. И вся эта посуда представляет собой либо банки для соли, либо кубки, либо чаши для мытья рук, поскольку они едят из прекрасного олова [т. е. оловянной посуды], которое немногим хуже серебра.

Это большое богатство Лондона не объясняется тем, что его жители являются дворянами или джентльменами; напротив, все они люди низкого происхождения и ремесленники, приехавшие сюда со всех частей острова, и из Фландрии, и из разных других мест… Однако граждане Лондона выглядят так же внушительно, как венецианские джентльмены в Венеции…

Англичане всех возрастов, и мужчины, и женщины, в большинстве своем красивы и хорошо сложены, хотя и не настолько, как мне думалось раньше, до приезда сюда Вашего Величества. И я слышал от людей, знающих эти края, что шотландцы гораздо привлекательнее и что англичане чрезмерно любят себя и все принадлежащее им — они думают, что кроме них, не существует никого и нет никакого другого мира, только Англия. И всякий раз, завидя красивого иностранца, они говорят о том, как он похож на англичанина или как жаль, что он не англичанин.

И когда они едят какое-нибудь лакомство вместе с иноземцем, то спрашивают у него, бывает ли такое в его стране. Они получают большое удовольствие от изобилия превосходной пищи и также много времени проводят за столом, очень экономя вино, когда пьют его за свой счет. И, как говорят, они делают это, чтобы вынудить других английских гостей тоже пить вино медленно: не считается неудобным, когда трое или четверо пьют из одного кубка. Немногие держат вино в собственных домах, покупая его главным образом в таверне. И когда они хотят выпить много, то идут в таверну, и так поступают не только мужчины, но и леди. Недостаток вина, однако, вполне восполняется обилием эля и пива, к потреблению которого эти люди настолько привыкли, что во время празднеств, изобилующих вином, они будут пить и его [т. е. пиво], и в больших количествах. И они думают, что нет большей чести, чем пригласить другого к себе за стол или быть самому приглашенным. И они скорее дали бы пять или шесть дукатов, чтобы развлечь человека, чем грот[212], чтобы помочь ему в любом несчастье.

Они все с незапамятных времен носят прекрасную одежду и чрезвычайно вежливы, говоря на своем языке, который, как и фламандский, хотя и заимствован от немцев, но потерял свою естественную резкость и достаточно приятен на слух. К тому же они невероятно любезны и обходительны при разговоре друге другом, во время которого они остаются с непокрытыми головами. Они одарены быстрым умом и очень сообразительны; немногие, однако, за исключением духовенства, расположены изучать грамоту…

Они имеют очень хорошую репутацию в военном деле. Из большого страха французы им всячески угождают, надо полагать, чтобы задружиться с ними. Но у меня есть также достаточно достоверные сведения, что даже когда война идет слишком яростно и неистово, они будут заботиться о хорошей еде и других удобствах, не задумываясь о том, что это может им навредить.

Они недолюбливают иностранцев, воображая, что те приезжают к ним на остров только с целью похозяйничать и присвоить их товары. Никогда не рассчитывайте на их искреннюю и преданную дружбу, поскольку они не верят даже друг другу при обсуждении будь то общественных или частных дел, как это делаем мы у себя в Италии, ведя доверительные разговоры.

И хотя их нравы довольно распущенны, мне никогда не доводилось замечать ни при дворе, ни среди простолюдинов кого-либо, кто бы был влюблен, из чего можно сделать вывод, что либо англичане — самые скрытные влюбленные в мире, либо они и вовсе неспособны любить. Я говорю так про мужчин, понимая, что с женщинами, очень сильными в чувствах, все обстоит наоборот. Тем не менее англичане очень ревниво охраняют своих жен, хотя, в конце концов, власть денег способна возместить любой ущерб.{207}

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

B. I. H. R. — Bulletin of Institute of Historical Reseach.

Commynes — P. de Commynes. Memoires / ed. J. Calmette et G. Durville (1924-1925); translated by A. R. Scoble (1855-1856).

Croyland — “Historiae Croylandensis Continuatio” in Rerum Anglicarum Scriptorum Veterum, Abbey of Croyland (Bohn's Antuquarian Library, London, 1854).

C. S. — Camden Series.

C. S. P. M. — Calendar of State Papers and Manuscripts existing in the Archives and Collections of Milan. I / ed. and translated by A. B. Hinds (1912).

Davies — An Englisch Chronicle of the Reigns of Richard II, Henry V, and Henry VI / ed. J. S. Davies (1856).

E. E. T. S. — Early English Text Sosiety.

E. H. L. — С L. Kingsford Englisch Historical Literature in the Fifteenth Century (Oxford, 1913).

E. H. R. — Englisch Historical Review.

Flenley — Six Town Chronicles of England / ed. R. Flenley (Oxford, 1911).

G. С L. — The Great Chronicles of London / ed. A. H. Thomas and I. D. Thorn-ley (London, 1938).

Gregory — “Gregory's Chronicle”, in the Historical Collections of a Citizen of London / ed. J. Gaidner (C. S., 1876).

Mancini — The Usurpation of Richard III (Diminicus Mancinus ad Angelum Catonem de Occupatione Regni Anglie Per Riccardium Tercium Libellus) / ed. and translated by C. A. J. Armstrong (Oxford, 1936).

More — “The History ofking Richard III”, in the Englisch Works of Sir Thomes More /ed. W. E. Campbell, I (1931).

P. L. — The Paston Letters / ed. J. Gaidner (4 vols., Edinburg, 1910).

Pollard A. F. Pollard — The Regn of Henry VII from Contempopary Sourses (3 vols., London, 1913-1914).

P. R. О. — Public Record Office.

P. V. (E) — Three Books of Polidore Vergil's Englisch History / ed. Sir H. Ellis (C. S., 1844), from a sixteen-century translation.

P. V. (H) — The Anglica Historia of Polidore Vergil, A. D. 1485-1537 / ed. and translated by D. Hay (C. S. 1950).

R. P. — Rotuli Parliamentorum (6 vols., London, 1767).

R. S. — Rolls Series. Stevenson — Letters and Papers Illustrative of the Wars of the Englisch in France During the Reign of Henry VI / ed. J. Stevenson (2 vols., R. S., 1861-1864). Walkworth — J. Walkworth, A. Chronicle of the First Thirteen Years of the Reign of King Edward the Fourth / ed. J. O. Halliwell (C. S., 1839).

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

1399 г., 30 сентября …… Узурпация власти Генриха IV

1411 г., 21 сентября …… Рождение Ричарда Йоркского

1421 г., 6 декабря …… Рождение Генриха VI

1422 г., 31 августа — 1 сентября …… Смерть Генриха V

1434 г., апрель — май …… Участие Йорка в Большом совете в Вестминстере

1435 г., 1 июля — 6 сентября …… Аррасский конгресс

сентябрь …… Отчет Фастолфа о ведении войны во Франции

14-15 сентября …… Смерть Джона, герцога Бедфордского

21 сентября …… Соглашение Бургундии и Франции

1436–1437 г. …… Ричард Йоркский — генерал-лейтенант Франции и Нормандии

1436 г., 12 декабря …… Генрих VI подписывает свой первый королевский варрант

1439 г., сентябрь …… Провал англо-французских мирных переговоров в Ойе (Оуе)

1440–1445 г. …… Йорк — генерал-лейтенант Франции и Нормандии

1443 г., 30 марта …… Назначение Джона Бофорта, герцога Сомерсета, капитаном-генералом Франции и Гиени

1444 г., 24 мая …… Помолвка Генриха VI и Маргариты Анжуйской

28 мая …… Перемирие с Францией

1445 г., 9 апреля …… Высадка Маргариты Анжуйской в Портсмуте

сентябрь-декабрь …… Возвращение Йорка в Англию

1447 г., февраль …… Парламент в Сент-Едмундсе. Смерть Хэмфри, герцога Глостера

11 апреля …… Смерть кардинала Бофорта

9 декабря …… Назначение Йорка лорд-лейтенантом Ирландии

1449 г., 24–25 марта …… Разграбление Фужера (Fougeres)

1449–1450 г., (март)-(апрель) …… Потеря Нормандии

1450 г., 22 января …… Оправдание Саффолка в Парламенте

17 марта …… Высылка Саффолка на пять лет

2 марта …… Убийство Саффолка

21 мая — 12 июля Восстание Кэда

август …… Возвращение Йорка в Ирландию

сентябрь …… Возвращение Сомерсета из Кале

1451 г., июнь …… Ходатайство Томаса Йонга признать Йорка наследником трона

1452 г., февраль — март …… Восстание Йорка в Дартмуте

1453 г., к 10 августа …… Безумие Генриха VI

13 октября …… Рождение наследника Генриха VI Эдуарда, принца Уэльского

1454–1455 г., 3 апреля — …… Первый Протекторат Йорка

февраль …… Возвращение разума к Генриху VI

22 мая …… Сражение при Сент-Олбенсе. Смерть Эдмунда, герцога Сомерсета

1455, 19 ноября …… Второй Протекторат Йорка

1456 г., 25 февраля ……

1455–1456 г. …… Получение Йорком и Невиллами контроля над Кале

1459 г., 23 сентября …… Битва при Блор-Хите

12-13 октября …… Бегство Йорка, Марча, Солсбери и Уорика из Лудфорда

ноябрь …… Дьявольский Парламент в Ковентри. Обвинение в измене йоркистов

1460 г., 26 июня …… Марч, Солсбери и Уорик оставляют Кале и высаживаются в Кенте

10 июля- …… Сражение у Нортгемптона

сентябрь …… Возвращение Йорка из Ирландии

октябрь …… Провозглашение в Парламенте требований Йорка и их принятие. Признание Йорка наследником трона

30 декабря …… Сражение при Уэйкфилде. Смерть Йорка

1461 г., 2 февраля …… Сражение при Мортимер-Кроссе

17 февраля …… Второе сражение при Сент-Олбенсе

4 марта …… Признание королем Эдуарда IV

29 марта …… Сражение при Тоутоне

1462 г., февраль …… Арест и казнь графа Оксфордского

16 апреля …… Маргарита Анжуйская в Бретани

сентябрь …… Высадка Маргариты Анжуйской и Пьера де Брезе в Нортумберленде. Гибель их флота. Бегство к Бервику

1462–1463 г., декабрь- январь …… Ланкастерцы сдают замки Нортумбрии

весна (?) …… Ланкастерцы возвращают себе замки Нортумбрии

август …… Маргарита Анжуйская и принц Эдуард приплывают во Фландрию

1464 г. …… Отступничество Генриха, герцога Сомерсета. Восстание ланкастерцев на севере

25 апреля …… Битва при Хеджли Мур

1 мая …… Тайная женитьба Эдуарда IV на Елизавете Вудвилл

14 мая …… Сражение при Хексхэме

июнь …… Окончательное изгнание ланкастерцев из замков Нортумбрии

1465 г., июль …… Пленение Генриха VI

1468 г., июнь-ноябрь …… Нарастает время всеобщей подозрительности; время арестов и казней

3 июля …… Свадьба Карла Смелого Бургундского и Маргариты Йоркской

1469 г., июнь …… Восстание Робина из Редесдейла

11 июля …… Свадьба Георга, герцога Кларенса и Изабеллы Невилл в Кале

26 июля …… Сражение при Эджекоте (Edgecote)

август …… Эдуард IV — узник Уорика в Миддл-хэме

1470 г., февраль — март …… Линкольнширское восстание

12 марта — апрель …… Сражение при Эмпингхэме (при Лоскотфилде)

…… Бегство Кларенса и Уорика. Их не пускают в Кале

5 мая …… Высадка Кларенса и Уорика в Онфлел

середина июля — август …… - Соглашение Маргариты Анжуйской и Уорика в Анжу

13 сентября …… Вооруженное вторжение Уорика в Дортмут и Плимут

29 сентября …… Бегство Эдуарда IV из Линна в Голландию. Восстановление на троне Генриха VI

1471 г., 14 марта …… Высадка Эдуарда IV в Рэвенсере (Ra-venser)

14 апреля …… Сражение при Барнете. Смерть Уорика. Высадка Маргариты Анжуйской и Эдуарда, принца Уэльского, в Уэймуте

4 мая …… Сражение при Тьюксбери. Смерть Эдуарда, принца Уэльского

13 мая …… Нападение Фоконберга на Лондон

21-22 мая …… Убийство Генриха VI

1473 г., 30 сентября …… Захват холма Св. Михаила Джоном, графом Оксфордским

1474 г., 15 февраля …… Сдача холма Св. Михаила Джоном, графом Оксфордским

1475 г., 4 июля …… Пересечение Эдуардом IV Кале и начало похода против Франции

29 августа …… Встреча в Пикиньи

1478 г., 18 февраля …… Смерть Георга, герцога Кларенса

1483 г., 9 апреля …… Смерть Эдуарда IV

11 апреля …… Провозглашение королем Эдуарда V

14 апреля …… Приход новости о смерти Эдуарда IV в Лудлоу

24 апреля …… Эдуард V оставляет Лудлоу и отправляется в Лондон

29 апреля …… Встреча Глостера, Бэкингема и Вудвиллов в Нортгемптоне

30 апреля …… Королева Елизавета скрывается в Вестминстерском аббатстве

4 мая …… Эдуард V входит в Лондон

13 июня …… Казнь лорда Гастингса

16 июня …… Ричарда, герцога Йоркского, забирают из Вестминстерской церкви

В тот же день …… Провозглашение Ричарда Глостера королем Ричардом III

26 июня …… Убийство Эдуарда V и Ричарда, герцога Йоркского

октябрь …… Восстание Бэкингема

2 ноября …… Казнь Хэмфри, герцога Бэкингемского

1485 г., 7 августа …… Высадка Генриха Ричмонда в Милфордском приюте

22 августа …… Босуортское сражение

1486 г., 18 января — апрель …… Женитьба Генриха VII на Елизавете Йоркской. Восстание лорда Ловелла, Хэмфри и Томаса Стаффордов

1487 г., январь (?) …… Ламберт Симнел в Ирландии

16 июня …… Сражение при Стоуке

1489 г., декабрь …… Заговор аббата Абингдона

1491 г., осень …… Появление Перкина Уорбека в Ирландии

1492 г., весна — лето …… Приглашение Карлом VIII Перкина Уорбека во Францию

3 ноября …… Этапльский договор

…… Перкин Уорбек отправляется в Бургундию

1493 г., ноябрь …… Перкин Уорбек в Австрии

1495 г., 16 февраля …… Казнь сэра Уильяма Стэнли

июль …… Неудача Перкина Уорбека в Кенте

июль — август …… Неудача Перкина Уорбека в Уотерфорде

ноябрь …… Перкин Уорбек в Шотландии

1496 г., сентябрь …… Вторжение Джеймса/Якова IV Шотландского и Перкина Уорбека в Северную Англию

1497 г., июнь …… Восстание в Корнуолле

июль …… Экспедиция Томаса, графа Суррея, против Шотландии

сентябрь-октябрь …… Перкин Уорбек сдается в плен

1499 г., 23 ноября …… Казнь Перкина Уорбека

28 ноября …… Казнь Эдуарда, графа Уорика

1509 г., 21 апреля …… Смерть Генриха VII

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Карл Смелый

Эдуард IV

Ричард III

Генрих VI

Генрих VII

Маргарита Анжуйская (медаль 1463 г.)

Людовик XI

Примечания

1

В «Анна Гейерштейнская» (гл.VII). Я обязан этому выражению и информации профессору С. Б. Краймсу. Указывая, что белая и красная розы были только двумя среди множества других символов, использовавшихся династиями Ланкастеров и Йорков, профессор Краймс критикует этот термин как вводящий в заблуждение и хотел бы, чтобы историки отказались от него. См.: History. XLVII (1963). Р. 24; Lancastrians, Yorkists and Henry I (1964). P. 11-14.

(обратно)

2

В начале тринадцатого столетия более чем триста преступлений, связанных с насилием, было совершено в течение одного года только в графстве Линкольн, тогда, как в 1600-х гг. Совет Валлийской марки в течение такого же короткого периода времени наложил двести семьдесят штрафов только за один бунт.

(обратно)

3

То есть за поражение при Буже 22 марта 1421 г.

(обратно)

4

1 лига равна приблизительно 3 милям.

(обратно)

5

В 1443 г. Джон Бофорт, герцог Сомерсет, был назначен капитан-генералом Франции и Гиени. Его полномочия частично были вне контроля Йорка. Обстоятельства, которые привели его за границу и в результате которых его обошли деньгами, были очевидной неудачей, и Йорк, естественно, обижался за это назначение. См.: Ramsay J. Lancaster and York. II (1892). P. 48-55.

(обратно)

6

Правильная сумма равна, естественно, 38 666 фунтам 13 шиллингов 4 пенсам. Вообще, кажется, такая ошибка говорит о том, что министры Генриха VI в вопросах, касающихся денег, обращались с Йорком не вполне добросовестно и что финансовые обиды увеличивали его недовольство. На первый взгляд, этот специфический указ наводит на мысль, что с Йорком обращались крайне плохо. Однако с другими, менее знатными людьми, обходились не лучше: например, с графом Уориком и графом Девонширским. Незадолго до описываемых событий простой сквайр Джон Нанфан отказался от 8938 из 22 938 ливр, чтобы хоть что-то получить. Несколькими годами позже секретарь Джона Фастольфа, Уильям Вустер писал, что подобные сделки были обычной практикой.

(обратно)

7

Очевидно, имеется в виду уступка Мена.

(обратно)

8

Король Франции Карл VII и Рене Анжуйский, отец королевы Маргариты, заставили ее убедить Генриха VI пойти на эту уступку. Позднее это сослужило ей плохую службу, так как было очевидно, что в силу своей тогдашней неопытности она была лишь инструментом в чужих руках. После 1441 г., когда Глостер был скомпрометирован обвинениями в попытке убить короля колдовством, выдвинутыми против его жены Элеоноры Кобхэм (Eleanor Cobham), он практически не участвовал в политике.

(обратно)

9

Саффолк, конечно, здесь преувеличивает. Возможно, он безотлучно находился во Франции в течение четырнадцати лет, в 1417—1431 гг.

(обратно)

10

To есть 1446- 1447 гг.

(обратно)

11

Леди Маргарита Бофорт, позднее мать Генриха VII, вела свой род от Джона Гонта и Кэтрин Суинфорд, дети которых, рожденные вне брака, были узаконены Ричардом II. В 1407 г. Генрих IV объявил, что это не дает им права наследовать корону. Заявление Генриха было сомнительным с юридической точки зрения.

(обратно)

12

18 августа 1450 г. папа римский Николай V разрешил этим двум детям (леди Маргарита была рождена в 1441 г., а Джон де ла Поль (John de la Pole) в 1442 г.) остаться в браке. Должно быть, они были спешно и тайно обвенчаны годом ранее.

(обратно)

13

То есть 1436-1437 гг.

(обратно)

14

Ральф Батлер, первый лорд Садли, королевский казначей в июле 1443 — декабре 1446 г.

(обратно)

15

Пятнадцатые (quinzimes) и десятые (dismes) части были стандартной формой налогообложения движимого имущества. Между 1429 и 1449 г. пятнадцатая часть и десятая часть выплачивались в среднем каждый второй год, то есть выходило гораздо больше, чем 15000 фунтов в год, что было значительно меньше, чем в период правления Генриха V, но несоизмеримо больше, чем в 1420-х гг.

(обратно)

16

То есть лордами, людьми высшего сословия.

(обратно)

17

Ходили слухи, что Глостер был убит в Берисент-Эдмундсе. Это кажется весьма правдоподбным, однако обстоятельства указывали на то, что он умер естественной смертью.

(обратно)

18

Один из рыцарей личной охраны Генриха VI.

(обратно)

19

Джон Хейдон, норфолкский джентльмен, и Томас Тадденхэм, также из Норфолка, были печально известны (по версии их противников) притеснениями в Вос точной Англии, поощряемыми герцогом Саффолком, и теперь боялись, что пострадают от рук Йорка и его друзей.

(обратно)

20

Это верно в том случае, если обвинение не было предвзятым и злонамеренным. Об этих и подобных инцидентах, в которые Олдхолл был вовлечен в эти годы, см. RoskellJ. S. Sir William Oldhall, Speaker in the Parliament of 1450-1451 //Nottingham Medieval Studies. V (1961).

(обратно)

21

Первая часть письма содержит жалобы на положение дел во Франции и на Сомерсета.

(обратно)

22

Я опустил длинный список присутствующих.

(обратно)

23

Слово может быть расшифровано как «совет» или «совещание».

(обратно)

24

Скорее всего, имеется в виду кардинал Кемп, канцлер.

(обратно)

25

То есть инструкции, данной Палатой лордов тем двенадцати, кто отправился в Винздор.

(обратно)

26

Джон Кемп, кардинал, архиепископ Кентерберийский, умер 22 марта 1454 г.

(обратно)

27

Роберт Ботайл (Robert Botyll), настоятель Ордена Св. Иоанна Иерусалимского в Англии.

(обратно)

28

По более точным современным оценкам, потери не превышали 60 человек.

(обратно)

29

Возложив всю вину за Сент-Олбенс только на трех человек — Сомерсета, Томаса Торпа и Уильяма Джозефа, — это «Парламентское прощение» защитило всех остальных от упреков, предъявляемых по поводу их участия в этих событиях, и изобретательно запретило любые претензии к победившим йоркистам относительно требований возмещения ущерба за потери частным лицам. Это вызвало возмущение очень многих людей. См.: Armstrong С. A. J. Politics and the Battle of the St. Albans, 1455 // B. I. H. R. XXXIII (1960). P. 58-61.

(обратно)

30

В этой речи содержатся намеки на то, что король может снова стать неспособным к управлению. На самом деле у него, по утверждению многих авторов, в это время не было повторных припадков безумия.

(обратно)

31

То есть имеется в виду битва при Сент-Олбенсе.

(обратно)

32

Каждое четверостишие предваряется пословицей, поговоркой или крылатым выражением, некоторым образом связанным и с текстом, причем в четырех первых случаях это английские пословицы, в пятом — латинская крылатая фраза. — Примеч. перев.

(обратно)

33

Это утверждение абсолютно ложно.

(обратно)

34

Начальник гарнизона Кале и один из наиболее известных солдат тех дней. Возможно, Уорик уверил его перед отъездом из Кале, что от него не будут требовать выступать против короля.

(обратно)

35

Сын герцога, убитого при Сент-Олбенсе (1455 г.).

(обратно)

36

Сын лорда Одли, сражавшегося на стороне Ланкастеров и убитого при Блор-Хите(1459г.).

(обратно)

37

Достаточно комично после этого выглядит тот факт, что в 1464 г. «милорд Марч» (Эдуард IV) женился на дочери лорда Риверса Елизавете.

(обратно)

38

Я опустил длинный манифест, который графы послали из Кале архиепископу Кентерберийскому и в целом Палате общин Англии. См.: Davies. P. 86-90.

(обратно)

39

Лондонские хроники показывают, что это было больше чем «короткое противостояние». Городские власти не имели никакого желания поддержать ни одну из сторон. Их главной заботой было предотвратить разрушения в пределах города. См.: Реаке М. I. London and the Wars of the Roses // B. I. H. R. (Британский Институт по правам человека) (1926-1927). Р. 45-47.

(обратно)

40

Брат Уорика, Джон Невилл.

(обратно)

41

К этому времени он перешел к йоркистам.

(обратно)

42

Дядя Уорика, Эдвард Невилл.

(обратно)

43

Брат Уорика, Джордж Невилл.

(обратно)

44

Аббатство Делапре (Delapré).

(обратно)

45

Далее следует длинная вымышленная речь.

(обратно)

46

Здесь следует длинное и детальное описание обоснования требований, предъявленных Йорком.

(обратно)

47

Малпас в Чешире.

(обратно)

48

Хроники, ранее приписываемые Уильяму Вустеру (Worcester), гласят, что люди Йорка блуждали по сельской местности в поиске съестных припасов.

(обратно)

49

Книга Бытия, XIX, 20.

(обратно)

50

Это число сильно преувеличено.

(обратно)

51

Во Францию пришло сообщение, что Генрих в то время, как бушевало сражение, сидел под деревом в одной миле оттуда, смеялся и пел.

(обратно)

52

Возможно, слова, сказанные в адрес принца.

(обратно)

53

Уорик держал на службе иностранных наемников.

(обратно)

54

В этом месте в тексте пропуск.

(обратно)

55

В этом месте в тексте пропуск.

(обратно)

56

Джиджли, очевидно, не знал о смерти Йорка при сражении у Уэйкфилда.

(обратно)

57

Те Deum (лат.: Те Deum laudamus — «Тебя, Бога, хвалим») — католическое песнопение, сложившееся в IV в. и исполнявшееся при богослужениях в праздничные дни, по случаю торжественных событий и во время процессий.

(обратно)

58

Несмотря на стремительность этого решения, проницательный взгляд, брошенный на их пропагандистские ходы, мог заметить, что церемония была организована с большим великолепием, вплоть даже до преднамеренного возрождения архаичной Хвалы Королю (Laudes Regiae) — ритуального поклонения правителю, неизвестного в Англии уже в течение почти столетия, а, возможно, и долее. См.: Armstrong С. A. J. The Inauguration Ceremonies of the Yorkist Kings and their Title to the Throne //T. R. T S. 4. Ser. XXX (1948). P. 51-73.

(обратно)

59

Одна из причин, возможно, состояла в нехватке времени для вынесения решения по обряду коронации. С другой стороны, Эдуард, возможно, желал подтверждения своих прав в соответствии с практикой установления истины Судом Божьим в сражении. Кройлендский хронист утверждает: «Однако он в настоящее время не позволил бы себе быть коронованным, но немедленно, подобно Гидеону или другому герою из “Книги судей”, поступая по заповедям Господним, приготовился отстоять правду в сражении с мечом в руках».

(обратно)

60

По казне?

(обратно)

61

То есть Ньюкасл-на-Тайне.

(обратно)

62

Эти слухи были ложны.

(обратно)

63

Лорд Бернерс (Berners).

(обратно)

64

Упоминание о плане Франческо Сфорцы уменьшить французское влияние в Италии, поощряя англо-бургундское нападение на Францию.

(обратно)

65

Его сводный брат. Овдовевшая герцогиня Сомерсет вышла замуж за лорда Руса.

(обратно)

66

Он добавил в постскриптуме, что этого не произошло.

(обратно)

67

Акт представлял собой почти дословное воспроизведение речи, произнесенной во время светского возведения на престол Эдуарда в марте. См.: Armstrong С. A. J. The Inauguration Ceremonies of the Yorkist Kings and their Title to the Throne // T. R. T S.4. Ser. XXX (1948).

(обратно)

68

Который по своим запасам продовольствия, количеству людей и различной экипировки мог бы продержаться еще длительное время.

(обратно)

69

Аббат и монахи монастыря Сент-Эдмунде были тогда взяты под арест, и хотя они вскоре получили общее прощение, аббат был оштрафован на 500 марок.

(обратно)

70

По условиям капитуляции, в декабре 1462 г. Перси было передано командование замками Бамбург и Данстенбург.

(обратно)

71

То есть герцог Сомерсет. Он был взят в плен после сдачи северных замков в декабре 1462 г.

(обратно)

72

Я опускаю их имена.

(обратно)

73

Возможно, эта цифра сильно преувеличена.

(обратно)

74

Сэр Уильям Тейлбойс из Кайма.

(обратно)

75

Как говорили позднее, Елизавета, считая себя недостойной роли жены короля, но слишком благородного происхождения, чтобы стать его наложницей, была одной из немногих женщин, кто отверг домогательства Эдуарда Плантагенета.

(обратно)

76

Фактически, ей не могло быть более шестидесяти семи.

(обратно)

77

Возможно, это Райль (Ryle) в Нортумберленде или Святой Остров (Holy Island).

(обратно)

78

Имеется в виду окружение или имущество, соответствующие ее положению.

(обратно)

79

Сын герцога Бургундского Филиппа Доброго, после 1467 г. называемый Карлом Смелым.

(обратно)

80

Кузен Уорика, доставлявший письма королю Франции.

(обратно)

81

Эдуард, сын Генриха VI и Маргариты Анжуйской.

(обратно)

82

Энтони Вудвилл, старший сын графа Риверса и брат королевы.

(обратно)

83

Значение неясно. Слишком рано, для ссылки на восстание Робина Ридесдейла.

(обратно)

84

С начала 1467 г. Уорик вел тайные переговоры о браке Кларенса и своей старшей дочери Изабеллы. Их поженили в Кале 11 июля 1469 г.

(обратно)

85

Казначей двора короля в 1461-1471 гг.

(обратно)

86

За два или три года до этого он просил Кука о ссуде для королевы Маргариты и получил отказ.

(обратно)

87

Суд обвинил его только в попустительстве изменникам.

(обратно)

88

То есть другой тип кинжала.

(обратно)

89

Роберт Фабиан, автор Большой Хроники, был отдан в учение сэру Томасу Куку.

(обратно)

90

Браком Маргариты Йоркской и герцога Бургундского.

(обратно)

91

Имеется в виду предыдущий автор, продолживший кройлендскую хронику, кого этот хронист счел пристрастным и плохо информированным.

(обратно)

92

Только два пэра поддержали его: лорд Виллоугби Веллес и лорд Скроуп из Болтона.

(обратно)

93

Скорее всего, это было 11 марта.

(обратно)

94

Параграф, где комментируется лицемерие Кларенса, опущен.

(обратно)

95

Донн заказал Мемлингу знаменитый Триптих Донна, прежде хранившийся в Чэтсуорте (Chatsworth), а теперь в Национальной галерее.

(обратно)

96

Дочь графа Уорика.

(обратно)

97

Я исправил перевод в этом месте, следуя предложениям Кальмета и Перинеля. См.: Memoires. I. 196, п. 2.

(обратно)

98

Людовик фактически обещал 30 000 эскудо.

(обратно)

99

Их люди были высажены 13 сентября, часть в Дартмуте, часть в Плимуте.

(обратно)

100

На самом деле Джона Невилла вынудили отказаться от титула и положения в пользу Перси в обмен на маркизство, но письменные свидетельства указывают на то, что Эдуард уже тогда начал заметно выдвигать его.

(обратно)

101

Ревенсер (Ravenser) — порт в устье Хамбера, сейчас там море.

(обратно)

102

Лис был оскорбительным символом вызова.

(обратно)

103

То есть свою армию, а не горожан.

(обратно)

104

То есть построенном рядами.

(обратно)

105

Построение по рангам или рядам.

(обратно)

106

Возможно, здесь имеются в виду просто ряды воинов.

(обратно)

107

«Называемый», поскольку его семейство было лишено прав.

(обратно)

108

Большинство современных авторов заявляет, что он был убит или на поле битвы, или во время отступления. История о том, что он был захвачен в плен, а король приказал убить его, впервые появилась в «Хронике Фабьяна» (“Fabyan's Chronicle”), напечатанной в 1496 г. См.: Ramsay J. Lancaster and York. II (1892). P. 381, n. 3.

(обратно)

109

«Называемые», поскольку их семейства были лишены гражданских и имущественных прав.

(обратно)

110

Возможно, это Дирхерстский (Deerhurst) женский монастырь.

(обратно)

111

Для сравнения (G. С. L. Р. 218) повествует следующее: «…И разбойник, называемый бастардом Фоконбриджем (Fauconbridge), предводительствуя множеством других таких же разбойников, высадился в Кенте, поднял там много бездельников, а после поплыл в сторону Лондона и вошел в Темзу с некоторыми из своих судов с артиллерией. И когда эта весть достигла Эссекса, трусливые мужья побросали свои острые косы и, прихватив с собой сорочки своих жен, рулон ткани и старые просты ни и вооружившись тяжелыми большими дубинками, длинными вилами и палками из ясеня, поспешили к Лондону, бахвалясь, что они пошли отплатить мэру за то, что тот установил такие низкие цены на их масло, сыр, яйца, свиней и всякое другое продовольствие, и так присоединились к кентским мужланам».

(обратно)

112

Энтони Вудвилл, ставший лордом Скэйлзом после смерти своего отца, графа Риверса.

(обратно)

113

Эдуард, очевидно, расформировал свои истощенные отряды после Тьюксбери, намереваясь набрать новые силы.

(обратно)

114

Парламент так и не одобрил введения прямого налогообложения вплоть до 1483 г.

(обратно)

115

Эта ссора оказала значительное влияние на политику начала 1470-х гг. См.: Lander J. R. Attainder and Forfeiture, 1453-1509 // The Historical Journal. IV (1961). P. 128-130.

(обратно)

116

Commynes. II, 27; Боннский перевод. 1,251. См. также русский перевод: Филипп де Коммин. Мемуары / пер. с фр. Ю. П. Малинина. М.: Наука, 1986. — Примеч. перев.

(обратно)

117

Томас Ротерем, епископ Рочестерский (1468-1472), Линкольнский (1472-1480), архиепископ Йоркский (1480-1500 гг.).

(обратно)

118

Сэр Джон Сэй, спикер Палаты общин.

(обратно)

119

Брандон вскоре после этого получил прощение за женитьбу на вдове без королевского разрешения.

(обратно)

120

«Книга дворянства» была составлена в 1450-х гг., затем пересмотрена и представлена Эдуарду IV как раз перед французской кампанией 1475 г.

(обратно)

121

Здесь память несколько подводит автора. Эдуард начал представлять некоторые положения этой политики значительно раньше. Его последний Акт о Возвращении увидел свет в 1473 г. См.: Wolffe В. P. The Management of English Royal Estates Under the Yorkist Kings// E. H. R. (1956). P. 1-27; Lander J. R. Edward IV: The Modern Legend: And a Revision// History. 141-143 (1956). P. 45-50.

(обратно)

122

Не Уильям, а Джон Годдард. В высшей степени бестактный выбор, поскольку 30 сентября 1470 г. в соборе Св. Павла он выступил с речью, в которой настаивал на правах на трон Генриха VI.

(обратно)

123

Легенда, согласно которой Кларенс был утоплен в бочке с мальвазией, скорее всего, правдива.

(обратно)

124

Преемник Ральфа Джосселина, Хэмфри Хейфорд, начал очистку городских канав, что также имело только временный успех.

(обратно)

125

То есть после смерти Кларенса.

(обратно)

126

Смерть Эдуарда породила много спекуляций относительно ее причины: назывались, в том числе, лихорадка или обжорство. Вероятно, самым близким к истине является предположение сэра Уинстона Черчилля, считавшего, что это аппендицит.

(обратно)

127

3акхей (Zaccheus) — мытарь (сборщик налогов), удостоившийся особого внимания Иисуса Христа (Лк. 19:1-10). — Примеч. перев.

(обратно)

128

О Манчини см. ниже.

(обратно)

129

Это не было столь необычно, как подразумевает Манчини. Фактически такая тактика добывания денег стала обычной в позднем средневековье. См.: Harriss G. L. Aids, Loans and Benevolences//The Historical Journal. VI (1963). P. 1-19.

(обратно)

130

Вероятно, Манчини жил только в Лондоне. Его знание английской топографии было слабым, и он ошибочно считал, что английская знать, как и аристократия на континенте, в основном проживала в местах, названия которых фигурируют в их титулах.

(обратно)

131

Лондонский Тауэр. Размеры состояния Эдуарда неизвестны. Большинство специалистов считают, что оно исчезло после его смерти. Манчини, единственный, утверждал позднее, что оно было поделено между королевой, маркизом Дорсетом и сэром Эдуардом Вудвиллом.

(обратно)

132

Это утверждение невозможно проверить, поскольку Эдуарда не было в живых. См.: Mancini. P. 131, п. 7.

(обратно)

133

Томас Грей, маркиз Дорсет, старший сын королевы от ее первого мужа, сэра Джона Грея Гроуби (Groby). Гастингс и Дорсет, как считалось, соперничали за расположение любовницы Эдуарда Джейн Шор.

(обратно)

134

На самом деле не существовало никакого определенного закона касательно этого положения.

(обратно)

135

В том, чтобы согласиться на ограниченный эскорт для принца количеством в 2000 солдат. Кройлендский хронист писал, что «королева чрезвычайно благо разумно старалась погасить любое проявление недовольства и волнений…».

(обратно)

136

Расстояние от Нортгемптона до Стоуни Стрэтфорда 14 миль.

(обратно)

137

См. выше.

(обратно)

138

Казначей двора Эдуарда IV (1464-1483 гг.) и советник принца в Лудлоу.

(обратно)

139

См.: Jacob E. Е The Fifteenth Century, 1399-1485 (1961). P. 614. Он подвергает сомнению эту историю с Большой печатью, но свидетельство, которое он цитирует, ее не опровергает.

(обратно)

140

Очевидно, здесь имеет место попытка замарать семейство Вудвиллов.

(обратно)

141

Также перед самой своей смертью Эдуард готовился к войне с Францией. Люди и деньги, собранные Советом после смерти короля, действительно были предназначены для национальных целей, а не для оппозиции Ричарду. См. примечание С. А. Дж. Армстронга, Mancini. P. 145, п. 58.

(обратно)

142

В XV столетии между этими двумя должностями было большое различие. Протектор имел намного меньше полномочий, чем регент. См.: RoskellJ. S. The Office and Dignity of Protector in England, with Special Reference to its Origins // E. H. R. IXXVIII (1963). P. 193-233.

(обратно)

143

Кардинал Барчер был восьмидесятилетним старцем. Он, кажется, действовал искренне и, согласно Манчини (Р. 102), позднее короновал Ричарда, только очень неохотно.

(обратно)

144

Другие современные исследователи заявляют, что Гастингс отправился в Тауэр на заседание Совета, там был обвинен в заговоре, схвачен и казнен.

(обратно)

145

См. поправку г. Армстронга к его переводу в: An Italian Astrologer at the Court of Henry VII // Italian Renaissance Studies. E. Ф. Якоб (1960). P. 449. Джон Аргентин (Argentine) — с 1501 г. ректор Королевского колледжа в Кембридже, был богословом и врачом.

(обратно)

146

Это предложение в оригинале зачеркнуто.

(обратно)

147

Обвинения в том, что Эдуард был незаконнорожденным, к этому времени были уже старым скандалом. См.: Mancini. P. 133, п. 12.

(обратно)

148

Воспоминания современников относительно содержания проповеди Шаа расходятся. Ср.: G. С. L. Р. 231, 435.

(обратно)

149

То есть дня отъезда Ричарда, герцога Йорка из Вестминстерского аббатства.

(обратно)

150

Экспертиза останков, принадлежавших, по всей вероятности, принцам, показывает, что Эдуард V страдал от болезни кости нижней челюсти, а его депрессия, возможно, объяснялась скорее состоянием здоровья, нежели каким-либо предчувствием собственной участи. См.: Tanner L. E., Wright W. Recent Investigations Regarding the Fate of the Princes in the Tower // Archeologia. IXXXIV(1934). P. 1-26.

(обратно)

151

Он сопровождал Ричарда в конце июля во время его королевской поездки по стране только до Глостера. Там они расстались, Бэкингем отправился к Брекноку, Ричард — к Вустеру, Уорику и Йорку.

(обратно)

152

Другие авторы утверждают, что он был предан его собственным слугой, Ральфом Баннастером (Bannaster) из Вема (Wem), вместе с которым скрывался.

(обратно)

153

Он был вторым мужем сестры Ричарда, герцогини Анны Эксетерской.

(обратно)

154

Сэр Томас Мор отметил, что Ричард в обмен на дорогие подарки получал не надежную дружбу. Рукопись Харлейна (Harleian) из Британского музея (433, f. 282ff) показывает, что Ричард быстро раздарил земли стоимостью почти 12 000 фунтов, при том что сохранил за собой ренты только на 750 фунтов. Записи Суда Королевской скамьи демонстрируют судебные преследования многих противников Ричарда.

(обратно)

155

Обыгрывается намек на первый слог фамилии Ратклиффа (a rat — «крыса») и первый слог фамилии Кэтсби (a cat — «кошка»). — Примеч. перев.

(обратно)

156

На самом деле 7 августа.

(обратно)

157

Полидор Вергилий по-другому описывает этот заговор, приписывая более важную роль леди Маргарите Бофорт.

(обратно)

158

Это преувеличение. Ричард имел, скорее всего, не более 10 000 человек, максимум 16 000; Генрих — 5000 плюс 3000 под предводительством Стэнли.

(обратно)

159

Нортумберленд стоял без дела во время битвы, но история Суррея едва ли правдива. Его отец Джон, герцог Норфолк, был убит, сражаясь на стороне Ричарда.

(обратно)

160

На самом деле, 22 августа 1485 г.

(обратно)

161

Недавно напечатанные документы из Папского архива вызывают некоторое сомнение относительно этого инцидента и истории конференции в Атерстоуне. Там утверждается, что сам Дерби датировал его встречу с Генрихом 24-м августа. См.: McFarlane К. В. // Е. Н. R. IXXVIII (1963). Р. 771-772.

(обратно)

162

Члены этого Парламента составили 28 актов по данному обвинению.

(обратно)

163

Он был, скорее всего, сыном органного мастера, хотя о его отце писали разное: что он был плотником, пекарем или портным.

(обратно)

164

Заложен Генрихом V в 1415 г. на Темзе в Шине (Sheen) к северу от королевской резиденции.

(обратно)

165

Я опустил отрывок, описывающий, как в это время Елизавета Вудвилл, королева-мать, была лишена своей вдовьей части наследства и заключена в монастырь в Бермодси. Основания для этих действий остаются неясными.

(обратно)

166

Уолсингхэм, вероятно, самый популярный центр паломничества в Англии в XV столетии.

(обратно)

167

То есть сэра Томаса Фицджералда, ирландского канцлера.

(обратно)

168

На самом деле он был слугой короля.

(обратно)

169

Король послал Суррея на север только приблизительно через три месяца после того, как тот был освобожден из Тауэра.

(обратно)

170

Обычно указывается этот год, но вполне возможно, что события происходили в 1491 г. Письмо было написано в Руане 15 сентября и получено в Винчестере 26 ноября.

(обратно)

171

Он был при дворе Карла VIII, когда Генрих вторгся во Францию в октябре 1492 г.

(обратно)

172

Этапльский договор 3 ноября 1492 г. Карл VIII обещал не оказывать помощи английским мятежникам.

(обратно)

173

Полидор Вергилий утверждал, что заговор начался в Бургундии и что появление Уорбека в Корке не было делом случая.

(обратно)

174

Очевидным доказательством этому послужил внезапный отъезд Роберта Клиффорда.

(обратно)

175

Я опустил перечень посольств, которые Генрих посылал к советникам эрцгерцога Филиппа во Фландрию, чтобы раскрыть лживость истории Уорбека и выразить недовольство действиями Маргариты Йоркской.

(обратно)

176

Который в любом случае являлся одной из его резиденций, где он часто бывал.

(обратно)

177

Четвертый муж матери Генриха VII, леди Маргариты Бофорт.

(обратно)

178

Килдэр был лордом-наместником в 1486-1492 гг., арестован 27 февраля 1495 г., вновь назначен лордом-представителем 6 августа 1496 г.

(обратно)

179

Генрих считал, что война возможна.

(обратно)

180

Сэр Роберт Клиффорд. Описываемое, должно быть, относится к бегству Клиф форда из Бургундии и возвращению в Англию, где он рассказал подробности заговора против Генриха в декабре 1494 г.

(обратно)

181

Очевидно, здесь ошибка. Имеется в виду настоятель собора Св. Павла.

(обратно)

182

Флорентинец Альдобрандини (Aldobrandini), который был на Пасху в Лондоне, а в то время, о котором идет речь, в Брюгге.

(обратно)

183

Сэр Рейнольд Брей, один из наиболее известных слуг Генриха. Был осужден корнуольскими мятежниками в 1497 г.

(обратно)

184

Венецианский посланник думал, что у Генриха более значительное вооружение.

(обратно)

185

Его старший брат Джон, граф Линкольн, был убит в битве при Стоуке (1487 г.), сражаясь против Генриха VII.

(обратно)

186

Вероятно, Пауля Захтлевента (Zachtlevent) из Амстердама.

(обратно)

187

Вероятно, Филиппа Кастильского (короля Кастилии и Арагона).

(обратно)

188

Духовник де ла Поля.

(обратно)

189

Фрагменты в квадратных скобках в оригинале зачеркнуты.

(обратно)

190

Наиболее вероятно — сэр Джордж Невилл Третий, барон Абергавенни (Abergavenny).

(обратно)

191

Вероятно, де ла Поль покинул Цволле, не оплатив счет в гостинице.

(обратно)

192

Генрих купил манор в Уонстеде в 1499 г.

(обратно)

193

Королева Елизавета умерла в 1503 г.

(обратно)

194

К моменту смерти Генриха в Англии фактически существовало только шесть женских монастырей францисканцев такого толка, из которых король основал пять; три из них были переданы от ордена конвентуалов (Friars Conventual).

(обратно)

195

Это уже обсуждалось. См.: Противоречие между г. Р. Эльтоном и Дж. П. Купером в Историческом Журнале (The Historical Journal). I (1958), II (1959) и IV(1961).

(обратно)

196

Вопреки мнению некоторых современников и многих историков нашего времени, Войны Роз практически никак не отразились на численности знати. См. предисловие.

(обратно)

197

«In eny grete Ryvers» — «у Риверсов». Игра слов, намекающая на семейство Вудвиллов.

(обратно)

198

Упоминание феодального землевладения.

(обратно)

199

То есть присяжных.

(обратно)

200

Это заявление не получает никакого подтверждения у других английских авторов того времени.

(обратно)

201

То есть свободными землевладельцами.

(обратно)

202

Этот пассаж написан Фортескью в поддержку института присяжных.

(обратно)

203

То есть с 1415 г.

(обратно)

204

То есть Людовика XI (1461-1483).

(обратно)

205

То есть Карла VIII (1422-1461).

(обратно)

206

То есть Людовика XI.

(обратно)

207

То есть Иль-де-Франс.

(обратно)

208

Общая сумма налога повысилась с 1 200 000 ливр в 1462 г. до 4 600 000 ливр в 1481 г.

(обратно)

209

Автор дает список из пятидесяти восьми мест, уничтоженных в Уорикшире: все, кроме двух, установлены.

(обратно)

210

Фактически к этому времени экспорт шерсти сильно снизился, частично из-за спроса для производства тканей внутри страны.

(обратно)

211

Это преувеличение. В своем указе Генрих VII предписывал, чтобы серебряная дароносица с выгравированным на ней королевским гербом была дана каждой приходской и монастырской церкви, где были только деревянные.

(обратно)

212

Groat — монета в 4 пенса.

(обратно)

Источники

1

Shakespeare's History Plays. Tillyard E. M. W. (1944). Hay D. Polydore Vergil, Renaissance Historian and Man of Letters (1952).

(обратно)

2

См.: «Король Генрих IV», часть I, акт IV, сцена III. Пер. Б. Пастернака. — Примеч. перев.

(обратно)

3

Там же. Часть II, акт IV, сцена V. — Примеч. перев.

(обратно)

4

Там же. «Ричард II», акт IV, сцена I. — Примеч. перев.

(обратно)

5

Там же. — Примеч. перев.

(обратно)

6

Там же. «Генрих V», акт IV, сцена I. — Примеч. перев.

(обратно)

7

Там же. «Ричард III», акт IV, сцена IV. — Примеч. перев.

(обратно)

8

См. ниже, с. 115.

(обратно)

9

Dunham W. Н. Jr. Lord Hastings' Indentured Retainers, 1461-1483//Trans of the Con necticut Academy of Arts and Sciences. XXXIX (1955). P. 24-25.

(обратно)

10

Oman С The Political History of England, 1377-1485 (1920). P. 367.

(обратно)

11

О явных финансовых и административных трудностях для сохранения единой армии см.: Hooker J. R. Notes on the Organisation and Supply of the Tudor Military under Henry VII // Huntingdon Library Quarterly. XXIII (1959). P. 19-31.

(обратно)

12

Medieval England / ed. A. L. Poole, I (1958). P. 65-67.

(обратно)

13

O'Neil H. St. J. Castles and Cannon (1960). P. 1-64.

(обратно)

14

Evans J. English Art, 1307-1461 (1949). P. 134.

(обратно)

15

Scammell J. Robert I and the North of England // E. H. R. IXXIII (1958). P. 385-403.

(обратно)

16

Commynes. II, 231. Bonn's trans., I, 394.

(обратно)

17

Evans J. Art in Medieval France, 987-1498 (1948). P. 264-267.

(обратно)

18

Lopez R. S. Hard Times and Investment in Culture // The Renaissance: a Symposium (1953). P. 19-32.

(обратно)

19

См. ниже.

(обратно)

20

Evans J. Art in Medieval France. Op. cit. P. 282.

(обратно)

21

Bossuat A. Le retablissement de la paix sociale sous le regne de Charles VII // Le Moyen Agc. 4 Ser. IX (1954). P. 137-162.

(обратно)

22

Stones E. G. L. Е. H. R. IX-XII (1957). т-2.

(обратно)

23

Plucknett Е.Т. Edward I and Criminal Law (1960). Chs. III and IV

(обратно)

24

Jacob E.L. The Fifteenth Century, 1399-1485 (1961). P. 134.

(обратно)

25

R. P.V. P. 204-205.

(обратно)

26

Holdsworth W. The History of English Law. IV (3rd ed., 1945). P. 415-461,484 и далее; Ogilvic С. The King's Government and the Common Law, 1470-1641 (1958). P. 1-33; McFarlane K. B. The Investment of Sir John Fastolf s Profits of War // T. R. Hist. S. 5 Ser. VII (1957). P. 111-114.

(обратно)

27

Об аристократии см.: Kingston Oliphant Т. L. Was the old English Aristocracy destroyed by the Wars of the Roses?//T. R. Hist. S. I (1875). P. 437-438; Lander J. R. Council, Admi nistration and Counci lore, 1461 —1485//B. I. H. R. XXXII (1959). P. 151-155; Attainder: and Forfeitire, 1453-1509//The Historical Journal. IV(1961). P. 119-151; Marriage and Politics in the Fifteenth Century: The Nevilles and the Wydevilles // B. I. H. R. XXXVI (1963). P. 148-149.

(обратно)

28

Dunham W. H. Jr. Lord Hastings. Op. cit. Appendices A and B.

(обратно)

29

MacCaffery W. Т. Talbot and Stanhope: An Episode in Elizabethan Polities // 13. 1. H. R. XXXIII (1960).

(обратно)

30

Lander J. R. Marriage and Politics, etc. Op. cit. P. 123-129.

(обратно)

31

Bridbury A. R. Economic Growth: England in the Later Middle Ages (1962).

(обратно)

32

Holmes G. The Later Middle Ages, 1272-1485 (1962). Ch. 12.

(обратно)

33

Wolfe В. P. The Management of English Royal Estates under the Yorkist Kings; Acts of Resumption in the Lancastrian Parliaments, 1399-1456; Henry VIIs Land Revenues and Chamber Finance // E. H. R. IX-XI (1956), IXXIII (1958) и IXXIX(1964) соответственно.

(обратно)

34

Harriss G. L. Medieval Government and Statercraft // Past and Present. No. 25 (1963).

(обратно)

35

R. P. iii. P. 422-423.

(обратно)

36

Chronicon Adae de Usk, A. D. 1377-1421 /ed. and trans. E. Maunde Thompson (1904). P. 133, 319-320.

(обратно)

37

Выдержки из Sir John Fastolf s Report upon the Management of the War in France upon the Conclusion of the Treaty of Arras. Stevenson. II. Pt. II. P. 575-585, sections on p. 579-582.

(обратно)

38

О пользовавшихся дурной репутацией обычаях жителей Бата, которые вызывали недовольство местного епископа, см.: The Register of Thomas Bekynton, Bishop ofBath and Wells, 1443-1465/ed. SirH. С Maxwell-Lyte and M.C. B. Dawes I (1934-1935). P. 116-117.

(обратно)

39

Collectarium Mansuetudinum et Bonorum Morum Regis Henrici VI, ex Collectione Magistri Joannis Blakman bacchalaurei theologiae, et post Cartusiae monachi Londoni / ed. and trans. M. R. James as Henry the Sixth (1919). P. 4-5, 7-8, 13-14, 26-27, 29-30, 35-36.

(обратно)

40

P. R. O. Warrants for Issues. E. 404/57/166.

(обратно)

41

P. R. O. Warrants for Issues. E. 404/62/188.

(обратно)

42

Basin T. Histoire de Charles VII / ed. C. Samaran (1933-1944). I. P. 84-89.

(обратно)

43

C. S. P. M. I. P. 18-19.

(обратно)

44

The Brut or The Chronicles of England / ed. F. W. D. de Brie (1906). II. P. 489.

(обратно)

45

Davies. Appendix. P. 116-117.

(обратно)

46

A Chronicle for 1445 to 1455 // E. H. L. P. 344.

(обратно)

47

Registrum Abbatiae Johannis Whethamstede / ed. H. T. Riley R. S. I (1872-1873). P. 159 и далее.

(обратно)

48

The Boke of Noblesse/ed. J. G. Nichols (1860). P. 48-49.

(обратно)

49

Davies. P. 64.

(обратно)

50

R. P.V. P. 176.

(обратно)

51

По этим финансовым вопросам см.: Wolffe В. P. Acts of Resumption in the Lan castrian Parliaments, 1399-1456// E. H. R. IXXIII (1958). P. 583-613.

(обратно)

52

R. P.V P. 177-181.

(обратно)

53

P. L. I. P. 124-125.

(обратно)

54

Gregory. P. 190-194.

(обратно)

55

P. L. Intro. P. 93-94.

(обратно)

56

R. P.V. P. 346.

(обратно)

57

Holinshed J. Chronicles of England, Scotland and Ireland/ed. H. Ellis (1807-1808). VI. 267-268.

(обратно)

58

P. R. O. Ancient Indictments Suffolk. К. В. 9/118/30.

(обратно)

59

P. L. I. 150-153.

(обратно)

60

Stevenson. II. Pt. II. P. 770.

(обратно)

61

Ellis H. Original Letters Illustrative of English History. 1 Ser. I (1824). P. 11-13.

(обратно)

62

London Chronicle for 1446-1452 // E. H. L. P. 297-298.

(обратно)

63

Chronicle В. М. Rawlinson В. 355 // Flenley. P. 107.

(обратно)

64

Calendar of Patent Rolls, 1452-1461. P. 143-144.

(обратно)

65

P. L. I. 263-264, 265-267. News Letter of John Stodeley.

(обратно)

66

R. P. V. P. 241.

(обратно)

67

R. P. V. P. 242.

(обратно)

68

P. L. I. P. 315.

(обратно)

69

R. P. V. P. 280-281.

(обратно)

70

The Dijon Relation; Dijon, Archives de la Cote d'Or, B. 11942. no. 258. Printed by Armstrong С. A. J. // Politics and the Battle of St. Albans 1455 // B. I. H. R. XXXIII (1960). P. 63-65.

(обратно)

71

P. L. I. P. 345-346.

(обратно)

72

R. P. V. P. 284-285.

(обратно)

73

Radford G. H. Nicholas Radford, 1385 (?) -1455 // Trans, of the Devonshire Association. XXXV (1903). 265-268, printed from a petition (then in the duke of Northumberland's collections) exhibited to the king in parliament by John Radford, cousin and executor of Nicholas Radford.

(обратно)

74

R. P. V. P. 285.

(обратно)

75

P. V. (E). P. 97-98.

(обратно)

76

Historical Poems of the 14th and 15th Centuries / ed. R. H. Robbins (1959). P. 189-190.

(обратно)

77

Davies. P. 75, 79-83.

(обратно)

78

R. P. V. P. 348-349.

(обратно)

79

Waurin J. de. Recueil des Croniques Anchiennes Istories de la Grant Bretaigne, a present Nomme Engleterre / ed. W. Hardy (1864-1891). V. P. 275-276.

(обратно)

80

Davies. P. 89.

(обратно)

81

P. L. I. P. 535. Letter of 23 October, 1460.

(обратно)

82

Gilson J. P. A Defence of the Proscription of the Yorkists in 1459 // E. H. R. XXVI (1911). P. 512-525, especially p. 516-518.

(обратно)

83

Davies. P. 84-85.

(обратно)

84

P. L. I. P. 506.

(обратно)

85

Davies. P. 85-86, 90-91.

(обратно)

86

С S. P. M. I. 24.

(обратно)

87

Davies. P. 94-98.

(обратно)

88

Registrum Abbatiae Johannis Whethamstede, Abbatis Monasterii Sancti Al-bani / ed. H. T. Riley (1872-1873). I. 376-8.

(обратно)

89

Waurin. Op. cit. V P. 313-315.

(обратно)

90

P. P. V. P. 375-379.

(обратно)

91

Gregory. P. 208-210.

(обратно)

92

Davies. P. 106-107.

(обратно)

93

Croyland. P. 531. Bohn's trans. P. 421-423.

(обратно)

94

Gregory. P. 211.

(обратно)

95

Gregory. P. 211-214.

(обратно)

96

С S. P. M. I. P. 49-50.

(обратно)

97

G. С. L. Р. 194-196.

(обратно)

98

Stevenson. II. Pt. II. P. 777.

(обратно)

99

С. S. P. M. 1. P.69.

(обратно)

100

С. S. P. M. I. P. 58.

(обратно)

101

С. S. P. M. I. P. 58-59.

(обратно)

102

С S. P. M.I. P. 61-62.

(обратно)

103

С S. P. M. I. P. 69.

(обратно)

104

С S. P. M. I. P. 74-77.

(обратно)

105

С. S. P.M. IP. 83.

(обратно)

106

C. S. P. M. I. P. 93-94.

(обратно)

107

P. P. V. P. 463-467.

(обратно)

108

R. P. VI. P. 29-30.

(обратно)

109

C. S. P. M. I. P. 106-107.

(обратно)

110

P. L. II. P. 91.

(обратно)

111

B. M. Vitellius A XIV// Kingsford C. L. Chronicles of London (1905). P. 177-178.

(обратно)

112

P. L. II. P. 120-121.

(обратно)

113

Gregory. P. 219-226.

(обратно)

114

Fabyan R. The New Chronicles of England and France / ed. H. Ems (1811). P.

(обратно)

115

См. мою статью: Marriage and Politics in the Fifteenth Century// B. I. H. R. XXXVI (1963). P. 129-145.

(обратно)

116

Stevenson. II. Pt. II. P. 783-786.

(обратно)

117

Oeuvres de Georges Chastellain / ed. M. le Baron Kervyn de Lettenhove (1863—1865). IV P. 278-280, 284-286.

(обратно)

118

The Works of Sir John Fortescue / ed. Lord Clermont (1869). I. P. 23-25.

(обратно)

119

С S. P. M. I. P. 116. Letter of 6 February 1465.

(обратно)

120

Warkworth. P. 5.

(обратно)

121

С S. P. M. I. P. 117-118. Letter of 14 February 1467 written from Bourges-en-Berri.

(обратно)

122

С S. P. M. I. P. 120. Letter of 19 May, 1467.

(обратно)

123

Waurin J. de. Recueil des Croniques et Anchiennes Istories de la Grant Bretaigne, a present Nomme Engleterre / ed. Mile Dupont (1858-1863). III. P. 186-195. Trans. Thornley I. D. England Under the Yorkists (1921). P. 33-36.

(обратно)

124

P. L. II. P. 317-319. Letter of 8 July from Bruges.

(обратно)

125

С S. P. M. I. P. 124-125.

(обратно)

126

Stevenson. II. Pt. II. P. 788-789.

(обратно)

127

G. С L. P. 205-208.

(обратно)

128

Croyland. P. 551-552; Bonn's trans. P. 457-459.

(обратно)

129

Chronicle of the Rebellion in Lincolnshire, 1470 / ed. J. G. Nichols // Camden Miscellany. I. (1847). P. 5-12.

(обратно)

130

Commynes. I. P. 193-196. Bonn's trans. I. 184-186.

(обратно)

131

CalmetteJ., Perinelle M. Louis XI et L'Angleterre. 1461-1483. (1930). P. 104; Pieces Justificatives. № 28. Этот документ является недатированным, но исходя из того, что это свидетельства очевидца, его можно отнести к 1468 г.

(обратно)

132

Harleian B. M. 543, f. 169 b // Ellis H. Original Letters Illustrative of English History. 2 Ser. I (1827). P. 132-135.

(обратно)

133

Warkworth. P. 10-13.

(обратно)

134

Historie of the Arrivall of Edward IV in England and the Finall Recouverye of his Kingdomes from Henry VI. A.D. M. CCCC. LXXI / ed. J. Bruce (1838). P. 2-4, 5-11, 12-14, 15.

(обратно)

135

G. С. L. P. 215.

(обратно)

136

Commynes. I. P. 213. Bonn's trans. I. P. 200.

(обратно)

137

Arrivall. Op. cit. P. 18-30.

(обратно)

138

Warkworth. P. 19-22.

(обратно)

139

См.: Lander J. R. Attainder and Forfeiture, 1453-1509 // The Historical Journal. IV (1961). P. 127-128.

(обратно)

140

Warkworth. P. 24-26.

(обратно)

141

Croyland. P. 557. Bonn's trans. P. 469-470.

(обратно)

142

Warkworth. P. 26-27.

(обратно)

143

С S. P. M. I. P. 164-168.

(обратно)

144

R. P. VI. P. 121.

(обратно)

145

G. С. L. P. 223.

(обратно)

146

P. L. HI. P. 126, 135. Letters of 29 January and 23 May, 1475.

(обратно)

147

С S. P. M. I. P. 189. Letter с (1475).

(обратно)

148

Commynes. II. P. 54-60, 62-67, 69-70. Bonn's trans., I. P. 268-273, 274-277, 279.

(обратно)

149

Croyland. P. 559. Bonn's trans. P. 473.

(обратно)

150

R. P. V. P. 572.

(обратно)

151

The Plumpton Correspondence / ed. T. Stapleton (1839). P. 33.

(обратно)

152

P. L. HI. P. 235.

(обратно)

153

The Boke of Noblesse. Op. cit. P. 80-81.

(обратно)

154

Croyland. P. 559. Bonn's trans. P. 474-476.

(обратно)

155

Лучшее исследование этих событий содержится в: Scofield С. L. The Lift and Reign of Edward the Fourth II. (1923). P. 174-212.

(обратно)

156

Croyland. P. 561-562. Bonn's trans. P. 477-480.

(обратно)

157

G. С. L. P. 225-226.

(обратно)

158

More. P. 56-57,431-432.

(обратно)

159

Croyland. P. 562, 563-564. Bonn's trans. P. 480, 481-482, 483-484.

(обратно)

160

Mancini. P. 78-85.

(обратно)

161

Полное описание его жизни и деятельности см.: Armstrong С. A. J. The Usurpa tion of Richard III (1936).

(обратно)

162

Mancini. P. 85-91.

(обратно)

163

См.: Pollard A.F. The Making of Sir Thomas More's Richard III // Historical Essays in Honour of James Tait (1933). P. 223-238.

(обратно)

164

More. P. 42-43, 407-411.

(обратно)

165

Mancini. P. 99-103.

(обратно)

166

Mancini. P. 107-115.

(обратно)

167

Bentley S. Excerpta Historica (1833). P. 16-17.

(обратно)

168

P. V. (E.). P. 183-186.

(обратно)

169

Croyland. P. 566-567. Bonn's trans. P. 489.

(обратно)

170

Самые последние всесторонние исследования: Kendall Р M. Richard the Third (1955), приложение I критикуется Е. Я. Якобом как неубедительное; The Fifteenth Century, 1399-1485 (1961). P. 623-625; The Complete Peerage. XII. Pt. II (1959). См. также: Chrimes S. B. The Fifteenth Century // History. XLVIII (1963). P. 22-23.

(обратно)

171

См.: Kendall P. M. Richard the Third (1955). P. 398-406.

(обратно)

172

More. P. 67-68, 449-451.

(обратно)

173

Croyland. P. 567-568, 570. Bonn's trans. P. 490-493, 495.

(обратно)

174

G. С L. P. 236.

(обратно)

175

Croyland. P. 571-573. Bonn's trans. P. 498-500.

(обратно)

176

Acts of Court of the Mercers' Company. 1453-1337 /ed. L. Lyell and F. D. Watney(1936). P. 173-174.

(обратно)

177

Croyland. P. 573-574. Bonn's trans. P. 500-502.

(обратно)

178

P.V. (E.). P. 220-227.

(обратно)

179

Croyland. P. 581. Bonn's trans. P. 511-512.

(обратно)

180

P. V (H.). P. 10-27.

(обратно)

181

G. С. L. P. 241.

(обратно)

182

G. С L. P. 242-243.

(обратно)

183

R. P. VI, 454-455. Pollard. I. P. 82-84.

(обратно)

184

P.V(H.). P.64-81.

(обратно)

185

С S. P. M. I. 292-293. Pollard. I. 102-103.

(обратно)

186

G. С. L. P. 258—259

(обратно)

187

C.S.P.M. I. P. 299-300. Pollard. I. P. 135-136.

(обратно)

188

Но см.: Е. Н. R. IХХIХ(1964). Р. 254.

(обратно)

189

С. S. P. M. I. P. 321-326. Pollard. I. P. 159-160, 164.

(обратно)

190

G. С. L. P. 281-283.

(обратно)

191

В. М. VitelliusAXVI//C. L. Kingsford. ChroniclesofLondon(1905). P. 219-221. Pollard. I. 183-185.

(обратно)

192

Каталог Государственных бумаг Венеции, I, 335, Pollard, 1, 187. Извлечения из донесений.

(обратно)

193

С. S. P. M. I. P. 364-365.

(обратно)

194

G. С. L. P. 289.

(обратно)

195

Gairdner J. Letters and Papers Illustrative of the Reigns of Richard III and Henry VII (1861-1863). I. P. 263-265.

(обратно)

196

Gairdner J. Letters and Papers etc. Op. cit. I. P. 231-240; Pollard. I, 240-250. (Датированы Гайднером с 1503 г., но Поллард полагает, что самое раннее — 1504 г.)

(обратно)

197

Chronicle of Calais in the Reigns of Henry VII and Henry VIII to the Year 1540. / ed. J. G. Nichols (1846). P. 6. Pollard. I. P. 299-300.

(обратно)

198

P.V (H). P. 142-147.

(обратно)

199

The Boke of Noblesse. Op. cit. P. 77-78.

(обратно)

200

Brit. Mus., MS. Cott. Vitellius E.x. Art 23, f. 177 // Grants of King Edward the Fifth / ed. J. G. Nichols (1854). P. 50-51; see also p. 59.

(обратно)

201

A Relation, or Rather a True Account, of the Island of England / ed. and trans. C.A. Sneyd(1847). P. 37.

(обратно)

202

Italian Relation. Op. cit. P. 33-34, 36.

(обратно)

203

Sir J. Fortescue. De Laudibus Legum Anglie / ed. and trans. S. B. Chrimes (1949). P. 67-71, 81-85, 87-89.

(обратно)

204

Journal des Etats Generaux de France Tenus a Tours en 1484 / ed. J. Masselin et A. Bernier(1835). P. 672-675.

(обратно)

205

Grants of King Edward the Fifth. Op. cit. P. 50-51.

(обратно)

206

Rous J. Historie Regum Anglie / ed. T Hearne (1745). P. 113-118. Я использовал очень вольный и сокращенный перевод из чересчур длинного и пространного публичного обвинения Роуса, сделанный мистером М. Бересфордом. в: The Lost Villages of England (1954). P. 81.

(обратно)

207

Italian Relation. Op. cit. P. 20-24, 28-29, 31,41-43.

(обратно)

Оглавление

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

БЛАГОДАРНОСТИ

ПРЕДИСЛОВИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. ДИНАСТИЯ ЛАНКАСТЕРОВ

Глава II. БОРЬБА ЗА ТРОН

Глава III. ЭДУАРД ЙОРК И УОРИК, «ДЕЛАТЕЛЬ КОРОЛЕЙ»

Глава IV. МИР И УСПЕХ: 1471-1483

Глава V. РИЧАРД III

Глава VI. ГЕНРИХ VII И ПОСЛЕДНИЕ ВОЙНЫ

Глава VII. СЧАСТЛИВЫЙ ОСТРОВ

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

ИЛЛЮСТРАЦИИ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg