«Знаменосец «Черного ордена». Биография рейхсфюрера СС Гиммлера, 1939-1945»

Генрих Френкель, Роджер Мэнвелл Знаменосец «Черного ордена». Биография рейхсмаршала Гиммлера. 1939—1945

Введение

Это биографическое исследование посвящено Генриху Гиммлеру – одному из главных сподвижников Гитлера, участвовавшему вместе с ним в создании Третьего рейха. Стремление осмыслить природу этого режима и поближе познакомиться с теми, кто стоял у его истоков, получило особенно широкое распространение именно в последние годы, когда Германия и весь мир наконец оправились от причиненного нацистами шока и вновь обрели способность смотреть на вещи непредвзято. Пока немцы осознавали себя как нацию, которая помогла Гитлеру прийти к власти и установить в стране современную форму тирании, другие европейские державы и США также не могли не задаться вопросом: в какой степени они сами способствовали укреплению гитлеровского режима?

Цель написания этой биографии, равно как и другой нашей книги «Июльский заговор», в которой исследуется сила и слабость германского Сопротивления, состоит в том, чтобы как можно полнее раскрыть характеры людей, способствовавших становлению нацизма как господствующей философии, и критически осмыслить все известные факты их биографий. Мы отвергаем упрощенную трактовку, представляющую Гитлера, Геринга, Геббельса и Гиммлера извергами рода человеческого. В популярной прессе их часто называют «чудовищами» или «монстрами», но эти термины, как бы отделяющие ненавистную четверку от обычных людей, служат главным образом для того, чтобы успокоить читателей. Не следует забывать, что на протяжении длительного периода времени эти «монстры» свободно вращались в германском и европейском обществе и точно так же, как и других политиков, дипломатов и военных, их любили или не любили, презирали или боялись, принимали или избегали. Нацистские лидеры, таким образом, не могут быть исключены из человеческого общества только потому, что теперь, по прошествии многих лет, их приятнее и удобнее рассматривать как каких-то «нелюдей». Тысячи мужчин и женщин, которые в свое время близко соприкасались с ними, были, по большей части, их убежденными последователями, добровольными и сознательными помощниками; что же касается влиятельных европейцев и американцев, которые либо активно поддерживали немецких нацистов, либо терпели их как неизбежное зло, в отношении которого бессмысленно применять силу, совсем недалеко ушли от тех, кто восторженно приветствовал своих вождей на улицах и площадях.

Как указывал Алан Буллок в своей великолепной биографии Гитлера, нацисты практически не имели политической философии; власть была для них чем– то, что необходимо завоевать во что бы то ни стало, невзирая ни на какие препятствия или соображения морального свойства. Действительно, в свое время Гитлер довольно беззастенчиво пользовался слабостями лидеров других стран и умело манипулировал ими, извлекая пользу даже из их слепой веры в ценности традиционной дипломатии, однако подобная неразборчивость в средствах нередко встречается и в других сферах человеческой деятельности. Можно даже сказать, что в период между 1933-м и 1938 годом именно абсолютная беспринципность Гитлера помогла ему завоевать восхищение и широкую поддержку как в Германии, так и за ее пределами.

Природу нацистского режима, как, впрочем, и реакцию на него в стране и в мире, можно легко объяснить, исходя непосредственно из характеров людей, его создававших. Это утверждение может считаться в той или иной степени верным в отношении всех когда-либо существовавших политических систем, однако гитлеровский рейх имеет ту особенность, что ни один из известных в новейшей истории режимов не создавался так поспешно и так небрежно. Его политическая система и структура государственного управления складывались стихийно, формируясь под влиянием как индивидуальных причуд разных лидеров, так и скоропалительных, наполовину интуитивных решений, принимавшихся в условиях настоятельной необходимости устранить очередного конкурента. Таким образом, страдания и бедствия, которые обрушились на немцев и их соседей двадцать лет тому назад, были в значительной степени обусловлены индивидуальными особенностями личной психологии Гитлера и его сподвижников. Биографию одного из них мы и попытались воссоздать и исследовать.

Приступая к жизнеописанию Гиммлера, мы старались быть максимально объективными. Начали мы, как это принято, с детства и юности и подробно остановились на том, как он присоединился к нацистской партии. Особенно нас интересовал тот вклад, который Гиммлер внес в становление германского национал-социализма, тем более что, будучи вознесен на вершины власти, он не только в значительной степени повлиял на судьбу родной страны, но и стал главой собственной маленькой империи, существовавшей внутри созданного Гитлером рейха.

Мы утверждаем также, что двенадцать лет нацистского правления в Европе служат столь же явным предупреждением человечеству, что и взрывы атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки. Нацисты сами навлекли на себя возмездие своими преступлениями, однако слишком много людей поддерживало их тогда и слишком многие чтут их память сегодня, чтобы мир мог спать спокойно. Вот почему мы решили, что настало время рассказать биографию одного из вождей нацизма – рассказать без предубеждения и ложного пафоса, выяснить, что побудило Гиммлера вести себя тем или иным образом, а главное – показать, что общего есть у него со всеми нами, с такой готовностью заявляющими о ненависти к нацистским преступникам.

Весьма поучительным опытом явилась для Генриха Френкеля поездка в Германию, где он обсуждал действия и поступки или, наоборот, причины бездействия Гиммлера с теми, кто когда-то работал бок о бок с ним. При подготовке этой книги мы по возможности обращались к непосредственным свидетелям. Нам очень помогли дочь Гиммлера Гудрун и его брат Гебхардт, до сих пор сохранившие о нем самые теплые воспоминания. Им все еще трудно примирить в себе образ человека, которого они так хорошо знали, с укоренившимися в обществе представлениями о Гиммлере как о палаче и убийце миллионов. Тот же вопрос интересовал и нас, и мы в нашем исследовании попытались проанализировать эти две стороны характера нашего героя, чтобы понять, как этот простой, непритязательный в быту человек стал убежденным в своей правоте массовым убийцей.

Вклад Гиммлера в теорию и практику нацизма был вкладом добросовестного педанта, который всегда хотел быть солдатом, но в итоге стал полицейским. В конце войны Гиммлер, правда ненадолго, принял командование войсковыми соединениями, однако на этом поприще его ждал полный провал; сам он, впрочем, так не считал, поскольку последовавшая вскоре отставка носила вынужденный характер. Зато карьера Гиммлера как шефа германской тайной полиции была поистине триумфальной; пожалуй, можно даже утверждать, что наиболее полным практическим воплощением идей нацизма была именно репрессивная деятельность подчиненных Гиммлеру карательных организаций. Достаточно сказать, что во время войны самым надежным орудием тирании Гитлера стали СС и гестапо, а вовсе не армия, как иногда считают. С другой стороны, именно масштабы кампании по массовому уничтожению людей, начатой ради осуществления ложной мечты о расовой чистоте, которой были одержимы и сам Гиммлер, и его фюрер, сделали всю систему неуправляемой. В конце концов массовые убийства, совершаемые по непосредственным указаниям Гиммлера, уничтожили то, что он создавал всю свою жизнь. Фигурально выражаясь, можно сказать, что чудовище пожрало самое себя.

В причудливом сплетении соперничающих амбиций, постепенно изолировавших Гитлера в последний, маниакальный период его правления, власть Гиммлера носила характер наиболее тайный, власть Геринга была наиболее бросающейся в глаза, а Геббельса – наиболее саморекламируемой. Геббельс вообще выступал как вечный организатор громких кампаний и почти не скрывал своего желания быть гражданским вождем Германии, покуда Гитлер оставался ее военным лидером. Непостоянная, эгоцентричная натура рейхсминистра требовала постоянного появления на публике и потоков лести; быть центром всеобщего внимания, находиться во главе того или иного начинания доставляло ему ни с чем не сравнимое наслаждение. Больше всего ему хотелось быть признанным и Гитлером, и немецким народом в качестве второго человека в Третьем рейхе, незаменимым управляющим государством при Гитлере.

Что касалось Геринга, то постоянные неудачи люфтваффе, понемногу проигрывавшего борьбу за господство в воздухе, означали гибель его репутации воздушного аса-весельчака, самой популярной и колоритной фигуры среди всей нацистской верхушки. Подверженный резким перепадам настроения (в том числе и из– за пристрастия к наркотикам), он тоже чувствовал себя в высшей степени неуверенно и постоянно нуждался в самостимуляции. Геринг наслаждался получением бесконечных руководящих должностей от фюрера, которого одновременно и боготворил, и боялся, или обращался к своей коллекции произведений искусства, собранной им как благодаря частным подаркам, покупкам, так и с помощью обыкновенного грабежа, которая к концу войны оценивалась приблизительно в 30 миллионов английских фунтов. Несмотря на существенное охлаждение к нему Гитлера, Геринг до последних дней оставался номинальным преемником фюрера. Правда, после 1943 года реальная власть, которой он обладал, уменьшалась день ото дня, однако сам Геринг этого уже не замечал. Он слишком привык потакать своим слабостям и незаметно для себя оказывался все дальше и дальше от реальных вопросов военного строительства и управления экономикой.

Именно Гиммлеру – идеалисту без идеалов, самому нерешительному и в то же время самому педантичному человеку в нацистской иерархии, неуверенному в себе и, одновременно, воинственному и любящему власть – выпало сосредоточить в своих руках всю полноту тайной власти в нацистской Германии. Но для него это обернулось личной трагедией, ибо, любя власть, он оказался абсолютно не способен правильно ее использовать. Одно упоминание его имени внушало ужас миллионам людей, однако сам Гиммлер трепетал и утрачивал дар речи, если Гитлеру случалось распекать его за какое-то пустячное упущение или промах. Он обладал властными манерами, но под ними скрывалась обыкновенная трусость: в присутствии личностей более сильных или тех, от кого он зависел – будь то Гейдрих, Шелленберг или даже его личный массажист Феликс Керстен, который один был в состоянии справиться с приступами хронических желудочных колик, развившихся у Гиммлера на почве постоянного нервного стресса, – он сразу терялся и сникал. Все же к концу войны из всей нацистской верхушки именно Гиммлер сохранил у себя больше козырей, чем кто бы то ни было, и потому считался наиболее вероятным преемником Гитлера в случае его падения.

Чем больше узнаешь о характере и поступках этих людей, тем более удивительным кажется, что меньше четверти века назад они, находясь в подчинении только у Гитлера, были объединенными хозяевами Европы и самыми реальными претендентами на мировое господство. Однако факты именно таковы, и для нас разумнее всего будет рассматривать этот мрачный период как грозное предупреждение. В современном мире есть немало молодых государств и достаточно много старых народов, не обладающих ни достаточным опытом в первом случае, ни необходимым внутренним иммунитетом во втором, чтобы противостоять лидерам нацистского толка, если те попытаются силой или хитростью захватить власть. Таких людей не всегда легко распознать, а потом, как правило, бывает уже слишком поздно.

Именно поэтому цель, которую мы ставили перед собой, когда задумывали нашу книгу, состояла в том, чтобы выяснить, какими человеческими и деловыми качествами обладал Гиммлер, фактически – второй человек в Германии после Гитлера, а также те, кого он выбирал себе в помощники. Не меньше, а может быть, даже больше, чем объяснение успехов, важны и интересны причины, приведшие его к краху. Всего за восемь лет Гиммлер прошел путь от полной безвестности до положения одного из властелинов Германии. Спустя каких– нибудь двенадцать лет он был мертв и полностью дискредитирован, и эта поистине удивительная история произошла не в какой-то волшебной сказке, не во времена беззакония и варварства, а в наши дни.

В период подготовки этой книги Генрих Френкель неоднократно посещал Германию. Он беседовал там со многими людьми, в том числе с видными деятелями СС и бывшими сотрудниками Гиммлера, которые просили не называть их имен. Наша задача облегчалась еще и благодаря тому, что Гиммлер, будучи человеком методичным и аккуратным, оставил после себя довольно много личных бумаг, официальной корреспонденции и секретных меморандумов, которые хранятся в указанных нами архивах. Немало новых фактов стало известно и из захваченных американскими военными документов, переданных недавно правительством США Германскому федеральному архиву в Кобленце. Эти и другие материалы были изучены нами, а их содержание помогло завершить нашу работу над портретом Гиммлера.

Хотя наша книга является первой подробной биографией Гиммлера, мы должны выразить огромную признательность Джералду Райтлингеру, чьи работы, касающиеся СС и истории уничтожения евреев в Европе (имеются в виду книги «Окончательное решение» и «СС»), оказались для нас поистине незаменимыми. Большим подспорьем в работе явилась для нас и книга Вилли Фришауэра, хотя она посвящена не столько Гиммлеру, сколько деятельности созданных им СС.

Мы также получили ценную помощь от дочери Гиммлера фрейлейн Гудрун Гиммлер, от его старшего брата Гебхардта Гиммлера, а также от бывшего генерала СС Карла Вольфа, отбывающего тюремное заключение в Мюнхене, где его несколько раз посетил Генрих Френкель. Среди других людей, предоставивших нам важную информацию, были гитлеровский министр финансов граф Шверин фон Крозиг, доктор Отто Штрассер, у которого на заре своего пребывания в нацистской партии Гиммлер работал в качестве помощника, доктор Вернер Бест, ставший в период Третьего рейха имперским комиссаром Дании, вдова одного из высокопоставленных руководителей СС фрау Лина Гейдрих, телохранитель Гиммлера Йозеф Кирмайер, одна из секретарш Гиммлера фрейлейн Дорис Менер, глава земельного суда доктор Рисс и полковник Зарадет (оба – бывшие товарищи Гиммлера по Мюнхенскому университету), доктор Отто Йон, вдова массажиста Гиммлера Феликса Керстена фрау Ирмгард Керстен, а также британские офицеры полковник Л.М. Мерфи и капитан Том Селвестер, отвечавшие за Гиммлера после его ареста. Мы также хотели бы поблагодарить за всестороннюю и щедрую помощь сотрудников филиала Венской библиотеки в Лондоне (в особенности фрау Ильзе Вольф), Германского федерального архива в Кобленце (и доктора Бобераха), Института современной истории в Мюнхене (и в особенности – доктора Хоха), Берлинского хранилища документов, Государственного института исторических документов в Амстердаме (и доктора де Йонга), а также персонал центра службы розыска Международного Красного Креста в Арользене (и доктора Буркхардта). В заключение мы хотим отдельно поблагодарить миссис М.Х. Питерс, взявшую на себя нелегкую работу по перепечатке рукописи этой книги.

Роджер Мэнвелл

Глава I Непорочная юность

На рубеже веков тридцатипятилетний профессор, преподаватель гимназии Гебхардт Гиммлер был в Мюнхене весьма уважаемым человеком. Усердный и педантичный по характеру, он, однако, отлично понимал, что своим положением в обществе обязан покровительству баварского королевского дома Виттельсбахов. После окончания Мюнхенского университета, где Гиммлер-старший изучал филологию и языки, его назначили наставником принца Генриха Баварского, и только по окончании периода придворной службы он начал преподавать в Мюнхене.

Живя в ограниченном буржуазном мирке, Гебхардт Гиммлер особенно кичился своей связью с королевским семейством. Вся обстановка в доме: массивная мебель, фамильные портреты, коллекция старинных монет и антиквариата – была отражением его серьезной респектабельной натуры и желания хоть чем-то выделиться из среднего класса, к которому он принадлежал. Отец Гебхардта был солдатом, всю жизнь провел в скитаниях и не сумел скопить никакой мало-мальски приличной суммы, которую мог бы оставить сыну, и только жена Гебхардта Анна, переехавшая в Мюнхен из Регенсбурга, принесла ему в качестве приданого скромную сумму денег, так как ее отец занимался коммерцией.

Седьмого октября 1900 года в комфортабельной квартире на третьем этаже дома на мюнхенской Хильдегардштрассе Анна Гиммлер родила своего второго сына1. В семействе Гиммлеров это был уже второй ребенок. Первенца, появившегося на свет два года тому назад, назвали Гебхардтом в честь отца, но его младшего брата ожидала высокая честь быть названным именем самого принца Генриха, который любезно согласился стать крестным отцом ребенка своего старого наставника. Набросок письма, датированный 13 октября 1900 года и написанный безупречным, слегка наклонным почерком профессора, сохранился до наших дней; в нем он выражает надежду, что принц почтит семью своим присутствием и выпьет с ними бокал шампанского. «На второй день своего пребывания в этом мире, – пишет профессор, – наш маленький отпрыск весил семь фунтов и двести граммов»2.

Воспитание братьев Гиммлер (третий сын, Эрнст, родился в декабре 1905 года) соответствовало традициям эпохи. При наличии отца-учителя типичное для немецких семей доминирование мужского начала становилось в их жизни все более заметным, особенно после того, как мальчики начали посещать школу в Ландсгуте – городке, куда семья переехала в 1913 году, когда профессор Гиммлер был назначен одним из директоров местной школы.

Ландсгут – это небольшой живописный городок милях в сорока к северо-востоку от Мюнхена, стоящий на берегах реки Изар. Старинный замок местного феодала и связанная с ним история усиливали растущий интерес юного Генриха к национальным традициям, семейным портретам и другим предметам из отцовской коллекции, благодаря которым связь их семьи с прошлым Германии как бы обретала вещественность, становилась наглядной. Профессор Гиммлер, делавший все, что было в его силах, чтобы воспитать в сыновьях серьезность и самодисциплину, обрел в его лице старательного и благодарного ученика; Генрих всегда оставался по-своему предан своим родителям и никогда не терял с ними связь.

Первая личная запись Генриха Гиммлера дошла до нас в виде фрагмента дневника, который он вел в Мюнхене в 1910 году. «Принял ванну, – писал он 22 июля. – Тринадцатая годовщина свадьбы моих дорогих родителей». В своем дневнике юный Генрих фиксирует мельчайшие подробности своей жизни – от ванны до прогулки – и всегда выказывает уважение к взрослым, неизменно предпосылая фамилии звание или титул. Даже в этом возрасте он производит впечатление крайне усердной и педантичной натуры3.

С возрастом записи в дневнике Гиммлера становятся все более длинными и все яснее раскрывают его ум и характер. Сохранившиеся фрагменты в основном относятся к первому году войны, когда он был четырнадцатилетним школьником в Ландсгуте, к юношескому (с девятнадцати до двадцати двух лет) периоду в Мюнхене и к пребыванию там же в двадцатичетырехлетнем возрасте. Дневник, таким образом, охватывает почти десятилетний и весьма важный для становления личности этап жизни молодого Гиммлера, но сохранившиеся в отдельных тетрадях записи носят, к сожалению, весьма отрывочный характер и, за исключением нескольких месяцев, не дают полного представления о его детских и юношеских годах. Тем не менее они все же представляют огромный интерес, так как даже по дошедшим до нас отрывкам можно судить о характере их автора.

Хотя поначалу война почти не коснулась жизни в Ландсгуте – дневник за 1914 год полон записей о мирных прогулках, о посещениях церкви, о возне с коллекцией марок и выполнении домашних заданий, – совершенно очевидно, что военные новости настолько волновали Генриха, что он переписывал в дневник сведения, почерпнутые из газет, изредка прибегая к школьному жаргону. Двадцать третьего сентября Гиммлер отмечает, что принц Генрих написал его отцу письмо и что принц был ранен.

Первые победы Германии переполняли его энтузиазмом; так, 28 сентября Гиммлер пишет, что он и его школьный товарищ были бы счастливы, если бы могли пойти на фронт и «свести счеты» с англичанами и французами. В целом, однако, Гиммлер продолжал жить обычной жизнью школьника: посещать мессу, ходить с братьями к друзьям («пил чай с фрау президентшей, которая была очень любезна»), играть в обычные детские игры и практиковаться в игре на фортепиано, к чему у него, по-видимому, было крайне мало способностей. Одновременно он полон презрения к ворчливым и робким жителям Ландсгута, которые недовольны войной: «Глупые старухи и мелкие буржуа в Ландсгуте… распространяют идиотские слухи о казаках, которые, по их мнению, отрубят им руки и ноги». Двадцать девятого сентября Гиммлер отмечает, что его родители отправились на железнодорожную станцию помогать в раздаче продуктов раненым солдатам. «Вся станция была заполнена любопытными ландсгутцами. Они громко возмущались и даже затеяли драку, когда хлеб и воду начали раздавать тяжело раненным французам, которым приходится все-таки хуже, чем нашим парням, так как они пленные. Потом мы гуляли по городу, и нам было ужасно скучно». Второго октября он выражает свою радость по поводу растущего числа русских пленных. «Они размножаются, как паразиты. Что касается ландсгутцев, то они, как всегда, глупы и трусливы… Они готовы обмочиться, как только разговор заходит об отступлении наших войск», – пишет Гиммлер, стараясь быть грубым. В следующее воскресенье, побывав в церкви, Гиммлер записал в своем дневнике: «Теперь я каждый день упражняюсь с гантелями, чтобы стать сильнее». Одиннадцатого октября, через несколько дней после своего четырнадцатого дня рождения, он упоминает об армейских учениях в городе и о том, что ему «хотелось бы поступить в армию».

Дневники этого раннего периода, однако, свидетельствуют, что, несмотря на регулярные прогулки, занятия плаванием и другие физические упражнения, Гиммлер постоянно жаловался на сильные простуды, жар и расстройство желудка. В школе он, по-видимому, был старательным, но не блестящим учеником: в его дневнике часто упоминаются история, математика, латинский и греческий языки, которые давались ему с большим трудом. Послушный родительской воле, Гиммлер усердно занимался игрой на фортепиано, однако его успехи на этом поприще были более чем скромными, так как, в отличие от старшего брата, он не был наделен соответствующими способностями. Тем не менее прошло несколько лет, прежде чем он обратился к родителям с просьбой позволить ему прекратить занятия. Гиммлер учился также стенографии и в 1915 году начал пользоваться ею для записей в дневнике. Это, однако, продолжалось недолго: после сентября 1915 года он неожиданно перестает делать записи и возвращается к дневнику только через год после войны, то есть в августе 1919 года.

Если судить по школьным дневниковым записям, Гиммлер был буквально одержим идеей поскорее вырасти и поступить на службу в армию. Двадцать девятого июля 1915 года его старшему брату исполнилось семнадцать лет; в тот же день Гиммлер записал в своем дневнике, что Гебхардт «вступил в ландштурм», то есть во вспомогательные войска. «О, как бы мне хотелось быть таким же взрослым, – пишет Генрих, – чтобы отправиться на фронт».

Но ему пришлось ждать до 1917 года, прежде чем он смог влиться в ряды добровольцев. Сохранился черновик письма Гиммлера-старшего, датированный 7 июля, в котором профессор, используя свои связи при баварском королевском дворе, добивается для сына разрешения считаться кадетом и одновременно продолжать обучение в школе, чтобы иметь возможность поступить в университет, прежде чем быть призванным на действительную военную службу. Его же рукой написано и прошение от 26 июня, в котором отец ходатайствует о зачислении Генриха на армейские офицерские курсы.

Но все эти усилия ни к чему не привели. Формально Гиммлер поступил на учебу только 18 октября 1919 года, то есть за два дня до начала занятий в Высшей технической школе Мюнхенского университета. В 1917 году он был призван в армию и служил в 11-м Баварском пехотном полку, проходя подготовку в Регенсбурге, родном городе матери. Впоследствии Гиммлер утверждал, что водил солдат в атаку еще во время Первой мировой войны4, но это не согласуется с сохранившимся ходатайством о выдаче воинских документов, написанным им собственноручно и датированным 18 июня 1919 года. Этот документ недвусмысленно свидетельствует, что Гиммлер был уволен с действительной службы 18 декабря 1918 года, так и не получив свидетельства об окончании кадетских офицерских курсов во Фрайзинге летом 1918 года и курсов пулеметчиков в Байрейте в сентябре. В своем рапорте Гиммлер, однако, заявляет, что эти бумаги нужны ему, так как после службы в ландсгутском Добровольческом корпусе[1] он собирается поступить в рейхсвер[2].

Гиммлер, однако, так и не успел получить офицерский патент, чтобы попасть на Западный фронт, однако даже после перемирия 1918 года он не терял связи с армией. Очевидно, карьера военного настолько привлекала его, что даже слабое здоровье не смогло заставить его отказаться от своей мечты. Только трудности послевоенных лет, в числе которых были галопирующая инфляция и недолгое правление коммунистов[3], вынудили Гиммлера обратиться к гражданской деятельности. Именно тогда он решил изучать сельское хозяйство. Когда в августе 1919 года Гиммлер возобновил регулярные дневниковые записи, он уже работал на ферме возле Ингольштадта на Дунае, куда в сентябре предстояло переехать из Ландсгута и его семье, так как профессор Гиммлер получил в местной школе пост директора.

Но помощником фермера Гиммлер оставался недолго; 4 сентября он внезапно заболел. В ингольштадтской больнице у него обнаружили паратиф. После выздоровления врачи рекомендовали Гиммлеру оставить работу на ферме как минимум на год, и 18 октября он поступил на сельскохозяйственное отделение Мюнхенского университета. Из дневниковых записей того периода следует, что Гиммлер весьма сожалел о том, что ему пришлось распрощаться с армейской службой хотя бы в качестве резервиста или члена фрайкора. Очевидно, именно в качестве утешения он вступил в традиционный студенческий фехтовальный клуб.

В августе 1922 года Гиммлер оканчивает Мюнхенский университет и получает диплом агронома. Сохранившиеся фрагменты дневников свидетельствуют, что во время учебы в университете он старался жить традиционной студенческой жизнью, регулярно меняя партнеров по фехтованию (пока на последнем курсе не заполучил наконец обязательный шрам на лице) и заводя близкие знакомства с соучениками, с которыми можно было вести серьезные интеллектуальные дискуссии. Не чурался Гиммлер и развлечений, и даже учился танцевать, надеясь таким путем добиться успеха в обществе. Но уроки танцев казались ему утомительными. «Я буду рад, когда они закончатся, – писал он 25 ноября. – Обучение танцам оставляет меня абсолютно холодным и только отнимает время».

В Мюнхене Гиммлер жил в меблированных комнатах без пансиона и ходил обедать в дом некоей фрау Лоритц, у которой были две дочери, Майя и Кете. Правда, он часто уезжал домой на выходные и проводил много времени со своим братом Гебхардтом, но это не помешало ему вскоре влюбиться в Майю. «Я так счастлив, что могу назвать эту чудесную девушку своей подругой, – пишет он в октябре и добавляет в следующем месяце: – Долго говорил с ней о религии. Она много рассказывала о своей жизни». Некоторые записи довольно загадочны: «Мы беседовали и немного пели. Позднее тут было о чем подумать». Но по-видимому, влюбленность вскоре сменилась обыкновенной дружбой, хотя в ноябре Гиммлер и «говорил с Майей об отношениях между мужчиной и женщиной», а после дискуссии о гипнотизме пришел к выводу, что «имеет на нее значительное влияние».

Очевидно, для Гиммлера это время было нелегким. Он ощущал беспокойство и мечтал когда-нибудь уехать из Германии и начать свое дело за границей. Хотя ему часто приходилось работать по вечерам, он начал изучать русский язык на случай, если будущие путешествия приведут его на Восток. В то время ближайшим другом Гиммлера, помимо его брата Гебхардта, был некий молодой человек по имени Людвиг Цалер, товарищ по службе в армии, с которым он подолгу беседовал, но чей характер, по-видимому, его тревожил. «Людвиг кажется мне все более непостижимым», – пишет Гиммлер, добавляя через два дня: «Теперь у меня не осталось сомнений насчет его характера. Мне жаль его».

Гиммлер питал некоторые сомнения и в отношении самого себя. «Я был печален и подавлен, – отмечает он в ноябре после проведенного с Майей вечера. – Думаю, приближаются серьезные времена. Мне не терпится снова надеть форму». Менее чем через неделю Гиммлер признается: «Я не вполне уверен, для чего работаю, во всяком случае – сейчас. Я работаю, потому что это мой долг, потому что нахожу в работе душевный покой… и преодолеваю свою нерешительность».

Эти записи были сделаны, когда Гиммлеру едва исполнилось девятнадцать лет, но он уже открыл в себе качества, которым было суждено оставаться неизменными в течение всей его жизни. Он наслаждается пребыванием в узком кругу друзей, но инстинктивно избегает чересчур близких человеческих отношений. Им движет сила, которую он называет «долгом»; именно она заставляет его усердно учиться, одолевая университетский курс, и укреплять тело с помощью физических упражнений, таких, как плавание, катание на коньках и прежде всего фехтование. Его консерватизм и приверженность условностям, довольно странные в двадцатилетнем юноше, становятся своего рода навязчивой идеей: Гиммлер стремится к общению, не испытывая при этом подлинного тепла, и готов искать компании девушек, только будучи уверенным, что это не приведет к любовным отношениям. Он все еще посещает мессу, но в свободное время все чаще практикуется в стрельбе вместе с Гебхардтом и Людвигом в ожидании того момента, когда сможет вновь «надеть форму».

Дневниковые записи прерываются между февралем 1920-го и ноябрем 1921 года и вновь между июлем 1922-го и февралем 1924 года, однако из других источников известно, что в последние годы в университете Гиммлер не изменил выработавшимся у него стереотипам поведения. Единственным, что до некоторой степени нарушало однообразное течение студенческой жизни, был краткий курс военной подготовки для резервистов и обязанности письмоводителя, которые он выполнял для студенческой организации, именуемой Всеобщий студенческий комитет (Allgemeiner Studenten Ausschuss). Однако намерения Гиммлера насчет занятий сельским хозяйством где-нибудь на Востоке претерпели изменения; теперь Турция кажется ему местом гораздо более привлекательным, чем та же Россия. В конце концов Гиммлер отправился в Гмунд (впоследствии именно там он построил себе дом на берегу озера Тегернзее), чтобы встретиться со своим дальним знакомым, знавшим кое-что о перспективах турецкой экономики. Гиммлер, однако, все еще сомневался в своем характере. В ноябре 1921 года, когда ему исполнилось двадцать два, он пишет: «Мне по– прежнему недостает того природного высокомерия в поведении (die vornehme Sicherrheit des Benehmens), которое я бы так хотел приобрести».

Его отношения с девушками также остаются вполне платоническими. В одной из дневниковых записей Гиммлер упоминает о девушке из Гамбурга, с которой познакомился в поезде, и тут же отмечает, что она была «милой, безусловно невинной и очень интересовалась Баварией и королем Людвигом II». Его друг Людвиг, который устроился на работу в банк, как-то сказал ему, что Кете убеждена, будто он презирает женщин, и Гиммлер пишет, что она права. Потом он добавляет:

«Настоящий мужчина любит женщину трояко. Во-первых, как милого ребенка, которого следует воспитывать, даже наказывать, когда он капризничает, но также защищать и лелеять, потому что он слаб. Во– вторых, как жену и верную подругу, которая помогает ему в жизненной борьбе, находясь рядом с ним, но никогда не портит ему настроения. В-третьих, как женщину, чьи ноги он жаждет целовать и которая благодаря своей детской чистоте придает ему силу, позволяющую не дрогнуть в самой жестокой битве».

В своих записях Гиммлер упоминает о многих девушках, но его отношение к противоположному полу постепенно становится все более прохладным. Он по– прежнему посещает церковь, а пообедав в ресторане, пространно рассуждает на страницах дневника о том, что красота официантки неизбежно приведет ее к моральному падению. Он даже позволяет себе пофантазировать, с каким удовольствием он бы дал ей денег (если бы они у него имелись), чтобы помешать бедняжке сбиться с пути истинного. Несколько позднее Гиммлер пишет об охлаждении, даже о разрыве отношений с фрау Лоритц и с Кете, чье «женское тщеславие» начинает его раздражать. В мае 1922 года Гиммлер отмечает в дневнике, как шокировал его вид трехлетней девочки, которой родители позволили бегать нагишом перед его целомудренным взором. «В таком возрасте, – замечает он с негодованием, – ребенку уже давно следовало внушить чувство стыда».

Содержащиеся в дневнике воспоминания о некоторых соучениках5 служат прекрасным дополнением к портрету молодого Гиммлера. Он часто упоминает о том, как тяжело давалось ему общение с другими и как скован он при этом был. Гиммлер носил пенсне без оправы даже во время студенческих дуэлей, скверно декламировал баварскую народную поэзию, избегал знакомств с девушками (за исключением тех случаев, когда того требовали правила этикета) и никогда не искал возможностей заняться любовью, что отличало его от большинства студентов. Несколько раз он говорил своему брату Гебхардту, что, несмотря на любые искушения, решил оставаться девственником до тех пор, пока не вступит в брак официально. При этом Гиммлер был чрезвычайно амбициозен в социальном плане; он часто выдвигал себя кандидатом на различные должности в разных студенческих организациях, неизменно получая крайне малое число голосов за. Больше всего ему хотелось блеснуть в студенческом клубе «Аполлон», ориентированном скорее на культурное развитие, чем на спорт или простое поглощение пива.

Следует заметить, что в тот период в «Аполлон» входили в основном бывшие военные и старшекурсники; президентом же клуба был доктор Абрам Офнер, еврей по национальности. Став младшим членом «Аполлона», Гиммлер вынужден был держаться предельно вежливо как с доктором Офнером, так и с другими состоявшими в клубе евреями, однако в душе он уже тогда был ярым антисемитом и даже участвовал в жарких публичных дискуссиях о том, не следует ли изгнать евреев из общества. В политике Гиммлер придерживался устойчивых правых взглядов, естественных для члена (хотя и не очень активного) фрайкора, созданного с единственной целью не допустить коммунистического проникновения в послевоенную баварскую администрацию.

Как видим, перед нами возникает портрет маленького человека – скучного и вполне заурядного, – который прячет неуверенность в себе при помощи внешней холодности и высокомерия. Боясь показаться неспособным к полнокровной студенческой жизни, он проявляет чрезмерное усердие в учебе и демонстрирует готовность вступить в одно из милитаристских движений правого толка, каких было много в то неспокойное время. Его педантичность кажется почти маниакальной, во всяком случае, его дневник изобилует подробными и точными записями о том, когда он побрился, когда постригся и когда принял ванну, причем все эти бытовые мелочи явно ставятся им в один ряд с дуэлями, военными упражнениями и серьезными дискуссиями о религии, сексе и политике. Больше того, красоту своих партнерш в танцах Гиммлер описывает с теми же хладнокровием и методичностью, с какими повествует о собственной стрижке или бритье:

«Танцы. Было довольно приятно. Моей партнершей была фрейлейн фон Бюк, симпатичная девушка, благоразумная и патриотически настроенная, и при этом – не синий чулок… Другие девушки тоже были хорошенькими, а некоторые даже красивыми… Мариэль Р. и я немного поболтали… Проводил домой фрейлейн фон Бюк. Она не стремилась взять меня под руку, что я оценил… Немного упражнений перед сном».

Дневник Гиммлер использовал и для того, чтобы упрекать себя, когда, по его мнению, он переставал соответствовать своему скромному идеалу. Частенько он жалуется на излишнюю болтливость, чрезмерное мягкосердечие, недостаток самоконтроля и «аристократической уверенности в манерах». Ему нравится помогать людям, навещать больных, утешать стариков и бывать дома со своей семьей. «Они считают меня веселым, забавным парнем, который обо всех заботится; «Хайни (так называли Гиммлера в семье) за всем проследит», – пишет он в январе 1922 года.

Ясно, что Гиммлер, как и многие другие, ищет признания в семейном и социальном кругу, принимая посильное участие в делах других людей. Вполне вероятно, что эта доброта была в какой-то мере искренней, однако главной его целью всегда оставалась популярность среди студентов, чему препятствовали природная чопорность и слабый организм, не позволявший ему пить пиво, не страдая при этом расстройством желудка, – серьезные недостатки, позволявшие другим студентам посматривать на него свысока и посмеиваться над его чрезмерным усердием.

Гиммлер продолжал регулярно посещать церковь, по крайней мере до 1924 года, хотя сомнения в отношении религии начинают появляться в его дневнике значительно раньше. «Думаю, я вхожу в конфликт с моей верой, – пишет он в декабре 1919 года, – но что бы ни случилось, я всегда буду любить Бога и молиться Ему, оставаясь преданным католической церкви и защищая ее, даже если буду от нее отторгнут». В феврале 1924 года Гиммлер все еще ходит в церковь, но упоминает о своих сомнениях в главных церковных постулатах, о дискуссиях относительно «веры в Бога, религии (возможности непорочного зачатия, исповеди и пр.), а также о спорах о дуэлях, крови, половых сношениях, мужчинах и женщинах». Тема секса привлекает его даже сильнее, чем религия, несомненно из-за убеждения, что воздержание от половых связей до брака является моральной обязанностью каждого человека. Судя по всему, Гиммлер оставался девственником до двадцати шести лет, и сексуальная неудовлетворенность несомненно причиняла ему серьезные страдания. В феврале 1922 года, после одной из частых дискуссий о сексе со своим другом Людвигом, он записал в дневнике:

«Мы обсуждали опасности, которыми чреваты подобные вещи… Я по опыту знаю, что значит лежать с кем-то в одной постели, чувствовать рядом крепкое горячее тело… Возбуждаешься так, что с трудом сохраняешь способность мыслить здраво. Девушки заходят так далеко, что перестают отдавать себе отчет в том, что делают, и ты тоже начинаешь испытывать жгучее, бессознательное желание удовлетворить могучий зов природы. Вот почему это так опасно и для мужчины, ибо требует развитого чувства ответственности. Девушки практически не имеют силы воли, поэтому мужчина мог бы сделать с ними все, что угодно, если бы ему не приходилось бороться с собой».

Другой бедой было отсутствие денег. Гиммлера все сильнее тяготила финансовая зависимость от семьи, хотя он и научился довольствоваться получаемым от отца небольшим содержанием, строжайше ограничивая свои и без того небольшие расходы на одежду и питание. Сохранившиеся письма к родителям наглядно показывают, как скрупулезно он учитывал все мелочи, до последнего пфеннига рассчитывая суммы, необходимые на еду или починку платья и обуви. При этом его письма изобилуют выражениями любви и почтения:

«Ваша милая открытка ко дню рождения…»; «Галстук снова нужно штопать с левой стороны…»; «К сожалению, дорогие родители, я вынужден попросить у вас денег: у меня осталось только двадцать пять марок из последней сотни, которая включала и ежемесячные тридцать…»; «Я никогда не ношу на работе белые рубашки, поэтому мои вещи хорошо сохраняются…»; «Галстук в горошек, который я получил на Рождество, порвался в нескольких местах…»; «Сердечный привет и поцелуи».

Характер этого человека ярко раскрывается во всем, что он пишет; не менее выпукло характеризует Гиммлера и то обстоятельство, что его письма (как и многое другое, относящееся к тому периоду, – квитанции, списки, черновики, корешки билетов и так далее) уцелели, даже несмотря на постигшую Германию катастрофу.

Приверженность правилам была его второй натурой. Пятого ноября 1921 года Гиммлер, взяв напрокат траурный фрак, посещает похороны Людвига II Баварского; спустя несколько недель он наносит формальный визит вдовствующей королеве, матери своего крестного отца; 18 января 1922 года он присутствует на церемонии студентов-националистов, посвященной очередной годовщине основания Германской империи. Неделей позже, 26 января, Гиммлер посещает собрание стрелкового клуба в Мюнхене, где знакомится с капитаном Эрнстом Ремом, который, как он отмечает в своем дневнике, «держался весьма дружелюбно». «Рем относится к большевизму крайне отрицательно», – лаконично добавляет Гиммлер.

В то время Эрнст Рем, который был на тринадцать лет старше Гиммлера, еще служил в армии. Благодаря его влиянию Гиммлер стал проявлять все больший интерес к вопросам политической жизни. Вместе со своим старшим братом Гебхардтом Гиммлер вступил в возглавляемый Ремом местный националистический корпус «Имперское военное знамя» («Reichskriegsflagge») – полувоенную организацию, которая в ноябре 1923 года объединилась с Гитлером для участия в мюнхенском путче.

Пятого августа 1922 года Гиммлер окончил университет. Программа его обучения в Высшей технической школе включала химию и науку об удобрениях, а также селекцию, то есть выведение новых разновидностей растений и сельскохозяйственных культур. Ему сразу же удалось устроиться лаборантом в некую фирму в Шляйсхайме, специализировавшуюся на производстве удобрений. Шляйсхайм находится милях в пятнадцати от Мюнхена, следовательно, Гиммлер не утратил контакта с городом, где Гитлер в это время пропагандировал свою разновидность национализма и уже создал национал– социалистическую партию. Гиммлер, разумеется, не мог не слышать о Гитлере и о той политической активности, которую последний развернул в Мюнхене, однако первая из сохранившихся дневниковых записей, касающихся этого предмета, была сделана им только в феврале 1924 года – спустя пять месяцев после путча. Это объясняется тем, что из множества соперничающих или параллельных националистических группировок, существовавших в то время, Гиммлер, как и Геббельс, присоединился к той, которая подпала под растущее влияние Гитлера, далеко не сразу.

Гиммлер, однако, уже тогда активно культивировал антисемитизм – чувство, достаточно распространенное среди правых католических националистов юга Германии. С 1922 года антиеврейские мотивы звучат в дневнике Гиммлера все сильнее, хотя он и делает некоторое исключение для некоей молодой танцовщицы – австрийской еврейки, с которой познакомился в ночном клубе, куда, после долгих уговоров, привел Гиммлера один из его друзей по имени Альфонс. Как бы оправдываясь, Гиммлер пишет по этому поводу: «В ее поведении не было ничего еврейского, насколько я мог судить. Я даже сделал несколько замечаний насчет евреев, абсолютно не подозревая, что она – одна из них». Впрочем, к своей новой знакомой он был сентиментально-снисходителен; она была довольно хорошенькой и к тому же приятно шокировала его признанием, что не является «невинной». Значительно менее снисходительно Гиммлер относится к своему соученику по школе и университету Вольфгангу Хальгартену6, которого называет «еврейским мальчишкой» (Judenbub) и «еврейской вошью» (Judenlauser) за то, что тот примкнул к левым пацифистам. С этого времени в дневнике Гиммлера все чаще встречаются упоминания о «еврейском вопросе».

Упомянутые записи были сделаны Гиммлером в июле 1922 года, то есть незадолго до того, как он окончил университет и начал сам зарабатывать себе на жизнь. Документы свидетельствуют, что официально он вступил в нацистскую партию только в августе 1923 года, за четыре месяца до неудавшегося «пивного путча», в котором Гиммлер участвовал в довольно незначительном качестве знаменосца группировки Эрнста Рема7. Ему не довелось даже пройтись по улицам Мюнхена в колонне, возглавляемой Гитлером и Людендорфом; перед группой Рема стояла задача захвата штаб-квартиры Военного министерства в центре города, и Гиммлер, специально приехавший из Шляйсхайма, отправился туда со своим вождем. Сохранилась фотография, на которой он, стоя рядом с Ремом и держа в руках традиционное имперское знамя, глядит раскрыв рот из-за хлипкой баррикады из бревен и колючей проволоки. После провала путча Гиммлер, однако, даже не был арестован, хотя двухдневный прогул стоил ему рабочего места.

Два дня мюнхенского путча впервые объединили будущих нацистских лидеров: Гитлера, Геринга, Рема и Гиммлера. Но если Гиммлер со знаменем в руках держался пока на заднем плане, то Геринг, бывший летчик-ас, маршировал рядом с Гитлером и Людендорфом 9 ноября – на следующий день попытки переворота, предпринятой Гитлером во время митинга в пивном зале «Бюргербройкеллер», на котором выступало несколько баварских министров. Рем, к тому времени начавший тесно сотрудничать с нацистским движением, согласился выдвинуться со своим отрядом к штаб-квартире Военного министерства на Шёнфельдштрассе и захватить ее; там он и его сторонники забаррикадировались колючей проволокой и установили пулеметы для обороны.

Надо сказать, что это была, пожалуй, единственная успешная акция путчистов. Заняв здание, Рем и его люди оставались там всю ночь с 8-го на 9 ноября, в то время как Гитлер и его штурмовики на протяжении нескольких часов сидели в темноте на площадке возле «Бюргербройкеллера», обсуждая положение. Только к утру было принято решение двинуться маршем к центру города и соединиться с Ремом, который был единственным из лидеров путча, кто не вел себя как актер в дешевой мелодраме.

В начавшемся около одиннадцати утра шествии, возглавляемом размахивающим пистолетом Гитлером и мрачным, серьезным Людендорфом, приняло участие около 3 тысяч штурмовиков, которые пересекли реку Изар и прошагали около мили к ратуше на Мариенплац. Оттуда им предстояло пройти по узким улицам, ведущим к Военному министерству, но именно там вооруженная полиция наконец остановила путчистов. В столкновении Гитлер был легко ранен, а Геринг получил серьезное ранение в пах. Только Людендорф, будучи уверен в своем непререкаемом авторитете, продолжал шагать как ни в чем не бывало, не обращая внимания на пули. Вскоре он, однако, был арестован; что касалось Рема и его людей, то примерно двумя часами позднее они были вынуждены сдаться, так как еще на рассвете пехотные части регулярной армии блокировали здание министерства и мятежники оказались в настоящей осаде.

Никаких серьезных разбирательств между заговорщиками, однако, не последовало, поскольку политическая ситуация в то время была слишком неопределенной и нестабильной. Нацистская партия была запрещена; Гиммлер потерял работу и вынужден был уехать к родным в Мюнхен, куда его семья вернулась в 1922 году. Эрнст Рем, к которому Гиммлер все еще относился с почтением, как к старшему офицеру, был заключен в тюрьму вместе с другими лидерами неудавшегося путча. Пятнадцатого февраля 1924 года Гиммлер обратился в баварское министерство юстиции за разрешением посетить штадельхаймскую тюрьму, где содержался Рем. Он отправился туда на своем дорогом мотоцикле, взяв с собой апельсины и экземпляр «Гроссдойче цайтунг». «Двадцать минут говорил с капитаном Ремом, – записал Гиммлер по возвращении. – У нас была весьма содержательная беседа, и мы разговаривали абсолютно свободно». Из дальнейшего следует, что во время встречи они обсуждали сильные и слабые стороны политических лидеров, а в конце Рем поблагодарил Гиммлера за апельсины. «Даже в тюрьме он сохраняет чувство юмора и остается прежним славным капитаном Ремом», – отмечает Гиммлер.

На процессе заговорщиков, который начался 26 февраля и продолжался более трех недель, Гитлер вел себя как обвинитель, обратив суд в пустую формальность. Правда, формально Гитлера признали виновным, однако наказание было чисто номинальным; Рема и вовсе освободили, хотя он также был признан виновным в государственной измене.

После суда Гитлер был заключен в Ландсбергский замок. Рем вернулся к планам создания военно-революционного движения, пока Гитлер, погрузившись в работу над своим программным трудом «Майн кампф», намеренно позволил партии разлагаться без «твердой руки». Ко времени освобождения Гитлера, которому в немалой степени способствовал весьма благоволивший к нему министр юстиции Баварии Франц Гюртнер, Рем уже перестал быть для гитлеровской партии приемлемой фигурой. В апреле 1925 года он был вынужден направить Гитлеру прошение об отставке с поста командующего штурмовыми отрядами.

Гиммлер тем временем также вернулся к активной политической жизни, изрядно огорчив отца отказом начать поиски работы; свое решение он мотивировал тем, что хочет быть свободным, чтобы иметь возможность целиком посвятить себя политической борьбе. Наиболее близкими по духу к официально запрещенной нацистской партии были крайне правые националистические и антисемитские группировки, известные под общим названием Народного движения. В числе сторонников этого блока были такие известные личности, как Людендорф, Грегор Штрассер и Альфред Розенберг, а сами объединенные группировки являлись влиятельной силой в баварском правительстве. В 1924 году они получили значительную поддержку на выборах в рейхстаг, обеспечив себе тридцать два места. Среди новых депутатов рейхстага были Штрассер, Рем и Людендорф8.

Гиммлер не мог, разумеется, остаться равнодушным к этому успеху националистических сил. Наличие свободного времени позволило ему принять участие в кампании Народного движения в Нижней Баварии. Разъезжая по городкам и деревням в окрестностях Мюнхена, он выступал на политических митингах, разглагольствуя о «порабощении трудящихся биржевиками-капиталистами» и о «еврейском вопросе», заодно приобретая бесценный ораторский опыт. «Труден и тернист этот путь, но долг перед народом превыше всего», – пишет Гиммлер после особенно напряженных митингов в сельской местности, где его оппонентами были не только крестьяне, но и коммунисты. Вместе с другими ораторами он часто смешивался с аудиторией и затевал индивидуальные споры. Таким образом, в начале своей политической карьеры он прошел ту же нелегкую школу, что и молодой Йозеф Геббельс, вращавшийся в тех же политических кругах и выступавший на аналогичных митингах в индустриальных районах Рура.

Имя Гитлера редко появляется в сохранившихся дневниках за тот период, хотя с уходом Рема Гиммлеру пришлось искать другого лидера, которому он мог бы предложить свои услуги и у которого, если повезет, мог бы получить оплачиваемую работу. Девятнадцатого февраля 1924 года Гиммлер пишет, что читал вслух друзьям брошюру «Жизнь Гитлера». Второго августа 1925 года Гиммлер вступил в нацистскую партию; примерно в то же время он начинает работать у братьев-баварцев Грегора и Отто Штрассер (владевших в Ландсгуте семейным фармацевтическим предприятием), которые возглавили реконструкцию нацистского движения. Братья Штрассер являлись соперниками Гитлера, который после своего освобождения 20 декабря 1924 года (тогда ему было тридцать пять лет) снова попытался взять бразды правления в свои руки. Штрассеры, в частности, стояли за компромисс с другими националистическими группировками, в то время как Гитлер планировал создание новой, энергичной политической партии, которую он держал бы под полным личным контролем. В том же декабре прошли вторые выборы в рейхстаг, на которых альянс нацистов и «народников» потерял восемнадцать мест из тридцати двух, но Гитлера, к крайнему возмущению Штрассеров и Рема, это, казалось, совершенно не заботило. Добившись отмены запрета на деятельность нацистской партии, он был готов даже к потере поддержки антикатолических группировок Народного движения. Теперь Гитлера интересовало только одно: задуманное им реформирование нацистской партии под его единоличным лидерством. Об этом он откровенно заявил в конце февраля 1925 года, причем его политическая платформа включала в себя пункт о начале решительной кампании против марксистов и евреев.

Формально Гиммлер занимал у Штрассеров пост секретаря, но фактически являлся их помощником по общим вопросам, готовым исполнить любое поручение. По свидетельству Отто Штрассера, его брат высоко ценил Гиммлера; однажды он даже сказал: «Этот парень вдвойне полезен – у него есть мотоцикл, к тому же его переполняет неудовлетворенное желание быть солдатом»9. Гиммлер отвечал, в частности, за тайные склады оружия, находившиеся в сельских районах, вдали от глаз объединенной союзнической комиссии по разоружению Германии. Эта полулегальная деятельность чрезвычайно нравилась двадцатичетырехлетнему юноше. По словам того же Отто Штрассера, она заставляла Гиммлера гордиться своей принадлежностью к немецкому народу; он, во всяком случае, явно предпочитал эту работу скучной канцелярской рутине, которой занимался по поручению Грегора Штрассера – депутата рейхстага, с 1920 года руководившего нацистскими группировками в Нижней Баварии.

Грегор Штрассер был талантливым оратором и неутомимым организатором. В то время Гитлер еще не мог без него обойтись и предпочитал путь переговоров. Несмотря на растущие разногласия между ними и Гитлером, Штрассеры тоже пошли последнему на уступки и, по взаимной договоренности, перенесли главную сферу своей деятельности на север: Отто Штрассер, чьим призванием была журналистика, переехал в Берлин и основал там северную партийную газету «Берлинер арбайтерцайтунг».

В 1925 году Геббельс и Гиммлер, которые теперь оба работали на братьев Штрассер, несколько раз встречались в Ландсгуте. Скоро стало очевидно, что если Геббельс был блестящим оратором, наделенным к тому же недюжинными журналистскими способностями, то талант Гиммлера был более прозаическим и лежал скорее в области рутинной канцелярской работы. Одно время – главным образом на основании расплывчатых и неопределенных заявлений Отто – даже считалось, что на службе у Штрассеров Гиммлера сменил непостоянный и тщеславный молодой человек из Рура10, но это было далеко не так. Геббельс, часто совершавший поездки на юг, все больше увлекался Гитлером, который вскоре заметил его таланты и в 1926 году уговорил занять ответственный пост гауляйтера Берлина и секретаря местного отделения партии. До этого, однако, Геббельс проводил много времени в Руре или исполнял поручения Штрассера или Гитлера в других частях страны. Гиммлер в свою очередь достаточно укрепил свою позицию в Нижней Баварии, чтобы в конце 1925 года написать Курту Любеке – одному из сторонников Гитлера, вскоре уехавшему в Америку, – следующее письмо:

«Дорогой герр Любеке!

Простите, что беспокою Вас этим письмом и беру на себя смелость обратиться к Вам с вопросом. Возможно, Вы знаете, что я теперь работаю в партийной организации земли Нижняя Бавария. Я также помогаю издавать местный «народный» журнал «Курьер Нижней Баварии».

Дело в том, что вот уже некоторое время я раздумываю над тем, чтобы опубликовать списки всех проживающих в Нижней Баварии евреев и сочувствующих им христиан. Однако прежде, чем решиться на что-либо подобное, я хотел бы узнать, считаете ли Вы подобный шаг перспективным и полезным с практической точки зрения. Я был бы весьма признателен, если бы Вы как можно скорее сообщили мне Ваше мнение, которым я очень дорожу, так как именно Вы являетесь для меня непререкаемым авторитетом во всем, что касается еврейского вопроса и антисемитского движения во всем мире»11.

По словам Любеке, Грегор Штрассер, узнав об этом письме, рассмеялся и сказал, что евреи становятся для Гиммлера навязчивой идеей. «Он предан мне, и я использую его как секретаря, – добавил Штрассер. – Гиммлер очень честолюбив, но я бы не брал его на север, так как он не из породы победителей».

Тем не менее усердие и старательность Гиммлера помогли ему получить пост помощника Штрассера по организации партийной работы в Нижней Баварии, хотя работать ему приходилось, конечно, в подчинении обосновавшегося в Мюнхене Гитлера. Он также стал заместителем командира небольшого отряда, насчитывавшего около двухсот человек и известного под названием Охранный отряд (Schutzstaffel), или СС. Первоначально это была группа, сформированная перед мюнхенским путчем в 1922 году и именовавшаяся штурмовым отрядом Адольфа Гитлера, хотя, по сути дела, эти крепкие парни, державшиеся рядом с Гитлером на публичных мероприятиях, были просто его телохранителями. Согласно официальным документам, Гиммлер вступил в СС в 1925 году, получив личный номер 168. Реформированный отряд СС маршировал перед Гитлером на втором съезде партии в Веймаре в 1926 году и получил особый «кровавый флаг» за услуги, оказанные вождю во время ноябрьского путча. «Услуги» эти заключались в поломке печатных станков социал-демократической газеты в Мюнхене.

Основной задачей Гиммлера, работавшего в штаб– квартире партии в Ландсгуте, где со стены за ним хмуро наблюдал портрет Гитлера, было увеличение числа сторонников партии. Он получал сто двадцать марок в месяц и отправлял местных членов СС собирать пожертвования и развешивать плакаты с рекламой партийной газеты «Фолькишер беобахтер». В 1926 году Гиммлер был назначен заместителем начальника департамента пропаганды; постепенное увеличение подчиненных повлекло за собой незначительный рост жалованья, однако на этом этапе его, по-видимому, рассматривали только как усердного и добросовестного администратора.

Вот что записал в своем дневнике Геббельс 13 апреля 1926 года накануне отъезда Гиммлера в Берлин, когда партия стремительно росла: «Был у Гиммлера в Ландсгуте. Гиммлер хороший парень и очень толковый, мне он нравится». Шестого июля Геббельс «катался на мотоцикле с Гиммлером». Запись от 30 октября, несмотря на свой лаконизм, достаточно красноречива: «Цвиккау. Гиммлер. Сплетничали, спали»12. Она совершенно ясно свидетельствует, что снедаемый тщеславием двадцативосьмилетний Геббельс рассматривал Гиммлера просто как мелкого администратора, распорядителя своего звездного ораторского турне (собственно говоря, в Ландсгут Геббельс как раз и попал в ходе своей пропагандистской поездки).

В Берлин Гиммлер ездил несколько раз. В 1927 году во время одного из таких визитов он познакомился с женщиной, которая позднее стала его женой. Маргарет Концежова, полька по происхождению, была на семь лет старше Гиммлера. Марга, как ее обычно называли, была медсестрой и владела в Берлине крошечной лечебницей. Гиммлера привлекли в первую очередь ее неортодоксальные взгляды на медицину, которые живо напомнили ему дискуссии студенческих лет, разговоры о гомеопатии и лечении травами. Несмотря на разницу в возрасте, эти двое, похоже, были просто созданы друг для друга. Оба превыше всего ставили бережливость, практичность и аккуратность, оба остро нуждались в уюте простой семейной жизни и верили, что их общий интерес к медицине и травам способен заменить любовь. Как бы там ни было, их увлечение друг другом оказалось столь сильным, что вскоре Марга продала свою лечебницу, чтобы приобрести недвижимость в деревне.

Они поженились в начале июля 1928 года. В архиве Гиммлера сохранилось одно из писем Марги, написанное за восемь дней до свадьбы, – взволнованное и в то же время исполненное застенчивости. В нем речь идет о доме и участке, который они купили на ее деньги в Вальтрудеринге, что расположен милях в десяти от Мюнхена. Радуясь предстоящему событию, Марга, однако, довольно подробно пишет о том, сколько они потратят и смогут ли избежать выплат по закладной. На полях письма есть сделанная рукою Гиммлера пометка, согласно которой Марга ошиблась в своих подсчетах на 60 марок. Тем не менее Гиммлер – «скверный малыш», как она его называет, – скоро будет принадлежать ей, и Марга не стесняется постоянно ему об этом напоминать13.

Имение в Вальтрудеринге было весьма скромным, и бремя ведения хозяйства почти целиком легло на плечи Марги Гиммлер. Они держали около пятидесяти кур и продавали яйца, продукты с огорода и кое-какой сельхозинвентарь; это прибавляло немного денег к жалованью Гиммлера, которое в то время составляло примерно двести марок в месяц. В следующем году Марга родила своего первого и единственного ребенка – их дочь Гудрун.

Этот год – 1929-й – стал поворотным пунктом в жизни Гиммлера. Шестого января Гитлер издал приказ о назначении его рейхсфюрером СС вместо капитана Эрхарда Хайдена, чьим заместителем он был. Назначение оказалось весьма удачным. Должно быть, что-то подсказало Гитлеру, что этот похожий на мелкого чиновника человек наделен, кроме воинских амбиций и скрупулезной самодисциплины, высочайшей требовательностью к себе и другим, необходимой для создания надежного противовеса неуправляемым толпам штурмовиков, марширующим по улицам от имени нацизма14.

Глава II Рейхсфюрер СС

Для Гитлера назначение Гиммлера командующим СС было просто вопросом целесообразности, но для него самого это означало исполнение едва ли не самого заветного его желания. Теперь он был рейхсфюрером СС. Новый пост сам по себе служил вызовом его упорству и воле и вдохновлял на самые глубокие размышления о величии, к которому Гитлер с его помощью сможет привести немецкий народ в будущем.

В это время Гиммлер был еще совсем молодым человеком двадцати восьми лет, весьма небогатым и с беременной женой на руках. Быть рейхсфюрером базирующихся в Мюнхене СС означало командовать менее чем тремя сотнями человек, причем даже эти небольшие властные полномочия имели свои ограничения. Например, в Берлине, где благодаря энергичной геббельсовской пропаганде политическая жизнь била ключом, главой местных СС был назначен Курт Далюге, имевший полномочия действовать независимо от Гиммлера, который к тому же обязан был подчиняться не только Гитлеру, но и руководству СА – нацистских батальонов коричневорубашечников. Фактически СС были подразделением СА, хотя в их официальную задачу входила охрана Гитлера и других нацистских лидеров на митингах, съездах и парадах.

Но, по свидетельству Гюнтера д'Алькуена, ставшего впоследствии редактором специального журнала СС «Черный корпус», примерно в то же время Гитлер дал свежеиспеченному рейхсфюреру СС указание превратить охранные отряды в надежную боевую организацию, укомплектованную отборными людьми.

Таким образом, Гиммлер получил возможность воплотить свои идеи в жизнь. Сутулые плечи, коротко стриженные волосы, аккуратные усики и пенсне на цепочке делали его похожим на солидного банковского служащего, однако в мозгу его роились грандиозные планы. Прежде всего Гиммлер видел свою «черную гвардию» как элитный отряд прекрасно подготовленных бойцов, чьи уникальные качества должны были возвысить их над уличными хулиганами из СА. СС предстояло стать верным оплотом Гитлера.

Осуществление этой мечты стало для Гиммлера навязчивой идеей. Тот факт, что он играл довольно незначительную роль в повседневной борьбе и интригах, с помощью которых Гитлер, Геринг и Геббельс мостили себе дорогу к власти между 1929-м и 1933 годом, его почти не беспокоил. Гиммлер следовал собственной путеводной звезде. Его амбиции по партийной линии были временно удовлетворены, когда он был назначен командующим СС и получил мандат депутата рейхстага после выборов 1930 года, а амбиции, так сказать семейные, если таковые вообще у него имелись, окончательно уснули в 1929 году, когда жена родила Гиммлеру дочь. Кстати, Маргу пользовал доктор Брак, сын которого Виктор спустя двенадцать лет возглавил гиммлеровскую программу эвтаназии, хотя свою службу у Гиммлера он начинал в качестве шофера.

Численность рядов СС под руководством Гиммлера в первое время почти не росла. Годы 1929-й и 1930-й явились подготовительно-организационным периодом, стадия же бурного роста началась, как мы увидим, в 1931 году, когда к организации Гиммлера присоединились тысячи людей. Именно тогда обязанности членов СС, ограниченные прежде явкой на переклички и разделением на группы для охраны партийных ораторов на митингах, были существенно пересмотрены, став более секретными и более разнообразными.

Первая фаза превращения охранных отрядов в постоянное элитное формирование наступила, когда в январе 1932 года Гиммлер издал печально известный брачный кодекс для членов СС. Кодекс основывался на принципах, изложенных Вальтером Дарре в его книге «Кровь и почва» («Um Blut und Boden»), которая была опубликована под покровительством партии в Мюнхене в 1929 году.

Дарре был экспертом Гитлера по сельскому хозяйству, уверовавшим в могущество селекционной работы. Он родился в 1895 году в Аргентине и получил образование в Англии в школе Королевского колледжа в Уимблдоне. Некоторое время Дарре служил в прусском министерстве сельского хозяйства, но уволился в 1929 году из-за разногласий с коллегами. В том же году он опубликовал книгу о крестьянстве как источнике жизни арийской расы. Его желание стать рейхсминистром сельского хозяйства осуществилось в 1933 году.

Дарре представляет интерес только из-за его растущего влияния на Гиммлера, чьи заблуждения впоследствии развились в жуткие навязчивые идеи. Он был на пять лет старше Гиммлера и, состоя в движении, которое не гнушалось поощрять антинаучные теории, если они были полезны для пропагандистских целей, вскоре стал признанным философом от нацизма, тесно связанным с Альфредом Розенбергом – одним из убежденных сторонников мифа о расовом превосходстве германской нации.

Розенберг сам был немцем, но родился в прибалтийском городе Ревеле и изучал архитектуру в Москве, прежде чем бежать в Германию во время русской революции. В 1923 году он стал редактором гитлеровской газеты «Фолькишер беобахтер». В книге «Миф двадцатого столетия», опубликованной в 1930 году, Розенберг объявлял бесполезными гуманистические идеалы христианской Европы. По его мнению, Европе необходимо было как можно скорее освободиться от рыхлых и абстрактных христианских принципов, происходящих с Востока и из Малой Азии, и открыть для себя новую философию, которая бы коренилась в недрах земли и признавала превосходство и чистоту представителей арийской расы. «Культура всегда загнивает, – писал Розенберг, – когда гуманистические идеалы… препятствуют праву господствующей расы управлять теми, кто ей подчинен». Именно в немецком народе он видел расу, которую сама природа наделила истинным, мистическим разумом или, если воспользоваться его терминологией, «религией крови». Христианство, по его мнению, проповедовало упадочническую доктрину о том, будто представители всех народов обладают одинаковой душой. Розенберг же был абсолютно убежден, что германская раса вскоре докажет несостоятельность этой коварной и зловредной теории. Вместо мягкой и всепрощающей личности Христа, Розенберг создал идеал «могучей, земной фигуры», «сильного крестьянина»; именно этот образ Дарре, верный последователь Розенберга, и взял в качестве отправного пункта для духовного воспитания Гиммлера.

В работе «Кровь и почва» Дарре приводил свои доводы в пользу теории, согласно которой германская раса занимала привилегированное положение среди других арийских народов. Его аргументация основывалась главным образом на восхищении врожденным благородством немецкого крестьянина, чья кровь была столь же богатой и плодородной, как и почва, которую он обрабатывал. Добродетели этой породы были, по Дарре, столь велики, что он, не колеблясь, связывал будущее процветание Европы с выживанием нордической расы. Немцы должны плодиться и размножаться, писал он, покуда их великолепная белокурая молодежь не перевесит численно и не посрамит засевших в городах коварных славян и евреев, чья кровь является подлинным ядом для человеческой расы1.

Как мы уже упоминали, вся энергия Гиммлера в этот начальный период была направлена на решение теоретических и практических вопросов по реорганизации СС. В 1931 году Дарре присоединился к его штабу для организации так называемого управления расы и поселений (Rasse und Siedlungshauptamt, или R.U.S.H.A.). Оно было создано специально для разработки расовых стандартов, на основе которых можно было бы судить о принадлежности того или иного лица к истинно немецкой расе, а также для руководства поисками сохранившихся в Европе этнических групп, которые могли бы быть признаны германскими, и решения любых вопросов генеалогии проживающих в Германии или за рубежом лиц, в отношении которых имеются расовые сомнения. Руководителем этого управления, влияние которого все усиливалось, Дарре оставался до 1938 года, хотя уже с 1933 года он являлся также рейхсминистром по продовольствию и сельскому хозяйству. Именно с его помощью были разработаны специальные отборочные тесты для невест эсэсовцев, которые были объявлены обязательными в печально знаменитом законе о браке для членов СС, датированном 31 декабря 1931 года и вступившем в действие уже на следующий день.

В преамбуле гиммлеровского закона о браке говорилось о важности соблюдения высоких стандартов крови в СС2. Следовавшие далее пункты основной части внушали страх большинству неженатых эсэсовцев:

«Каждый член СС, который собирается вступить в брак, должен получить для этой цели соответствующее разрешение за подписью рейхсфюрера СС.

Члены СС, вступившие в брак, несмотря на отказ в выдаче такого разрешения, исключаются из членов СС; при этом им может быть предоставлена возможность расторгнуть брак, чтобы остаться в организации.

Разработка деталей прошений о браке – задача расового управления СС.

Расовое управление СС ведет Родовую книгу СС, в которую заносятся сведения о семье членов организации после получения ими разрешения на брак.

Гарантией полной секретности всех сведений является слово чести рейхсфюрера СС, руководителя расового управления и его специалистов».

Гиммлер завершил свой брачный кодекс таким вызывающе цветистым пассажем:

«Для СС ясно, что принятие этой директивы является важным шагом вперед. Насмешки, презрение и непонимание нас не трогают; будущее принадлежит нам!»

Брачный кодекс Гиммлера обязывал каждого члена СС, желающего жениться, предварительно заручиться свидетельством о расовой принадлежности невесты, чтобы чистота арийской породы, которую он представляет, сохранялась и в его потомках.

Управление вело родословные на всех членов СС, каждому из которых выдавалась так называемая «клановая» книжка (Sippenbuch)3, где, кроме сведений об арийском происхождении, было записано его право и обязанность сочетаться браком с избранной женщиной и иметь от нее детей. От невесты и ее родителей требовалось доказать, что они физически и психически здоровы; молодую девушку к тому же тщательно обследовали врачи СС на предмет удостоверения ее способности к деторождению. Арийское происхождение каждой женщины, желавшей выйти замуж за члена СС, устанавливалось вплоть до 1750 года; за этот период среди ее предков не должно было быть ни славян, ни евреев и никаких иных представителей низших рас.

Позднее Гиммлер основал ряд школ для невест эсэсовцев, в которых, помимо политического образования, девушек обучали ведению домашнего хозяйства, гигиене родов и принципам воспитания будущих детей в истинно нацистских традициях.

Этот возмутительный и бесчеловечный кодекс лег в основу будущей расовой политики Гиммлера, и то, что вначале казалось некоторым его коллегам всего лишь нелепицей, очень скоро стало тем ядовитым корнем, из которого произросла практика принудительной эвтаназии и геноцида тех, кого он не считал чистокровными немцами.

Значение брачного кодекса СС не следует ни занижать, ни преувеличивать. Можно утверждать, будто, используя евгенику и селективное размножение среди ограниченной группы людей, Гиммлер предвосхитил принципы, которые цивилизованным сообществам придется принять в будущем. Он сам, во всяком случае, несомненно был в этом убежден. Но если подобные принципы когда-то и будут приняты, прежде должны быть созданы все необходимые медицинские, психологические и социальные гарантии того, что мужчины и женщины, обзаводящиеся потомством, действительно в той или иной степени являются носителями способностей и талантов, заложенных в человечестве. И вина Гиммлера не в том, что он хотел видеть человеческую расу улучшенной; главной его ошибкой было то, что он счел себя и своих неквалифицированных и нечистоплотных коллег вправе решать, каким быть идеальному человеческому существу. Увлекшись необоснованными псевдонаучными теориями, Гиммлер с безрассудством невежды спешил осуществить их на практике, совершенно забыв о страданиях людей, ставших объектами его экспериментов. В результате те, кто вступал в СС, оказывались в нелепом, невозможном положении и должны были либо подчиняться унизительным декретам Гиммлера, либо искать способ как-то обойти их, что вскоре стало повсеместной практикой не только в СС, но и во всем обществе, в котором распространилось нацистское угнетение.

Идеальным человеком Гиммлера был светловолосый голубоглазый атлет, чьи достоинства определялись средневековой концепцией связи с землей. Воплощенное физическое совершенство, такой человек презирал большинство достижений современной культуры, потому что не разбирался в них, хотя – как, например, Гейдрих, – мог сносно играть на скрипке или читать не слишком сложные книги. Прерогативу решать все политические и социальные вопросы идеальный человек оставлял своим вождям, которым беспрекословно повиновался. В личной жизни он мог быть добрым мужем и снисходительным отцом, но по своей сути идеал Гиммлера являлся разрушителем, готовым выполнять самые жестокие и нелепые приказы командиров, не понимая, что они лишь демонстрируют глупость и предубежденность последних.

Подобный образ идеального человека, внешне примитивного и жестокого в своих поступках, был плодом расовой нетерпимости Розенберга, Дарре и Гиммлера, чей разум был затуманен ложными представлениями о былой славе великой Германии, не имеющими, однако, никакого отношения ни к исторической правде, ни к нуждам современного общества или какого-либо типа будущего социального устройства, которое можно было бы назвать цивилизованным.

В июне 1931 года, когда Дарре и Гиммлер стряпали свой брачный кодекс, к ним неожиданно явилась помощь, принявшая облик незнакомца с лицом молодого мессии. Один из сотрудников штаба Гиммлера, барон фон Эберштейн, обратился к своему шефу с просьбой побеседовать с неким молодым человеком, недавно вступившим в гамбургское отделение СС. Имя его было Рейнгард Гейдрих; он происходил из хорошей семьи, приходился крестником матери Эберштейна и до недавнего времени служил в военно-морском флоте в чине лейтенанта. Гиммлер сначала согласился, но потом заболел и отменил встречу, однако Гейдрих все же приехал в Мюнхен, надеясь, что Эберштейн устроит ему встречу с Гиммлером, который, как ему стало известно, удалился в свое загородное имение поправляться после болезни. Услышав по телефону о прибытии Гейдриха в Мюнхен, Гиммлер решил принять его в Вальтрудеринге.

Первая встреча этих двух человек, чьим странным отношениям было суждено создать прямую угрозу благополучию легко завоеванной Гитлером старушки Европы, произошла 4 июня 1931 года. Гиммлер полагал, что Гейдрих является офицером разведки военно-морского флота, и рассчитывал, что человек с такой подготовкой и опытом способен выполнить задуманную им важную задачу. Гиммлер уже давно хотел организовать внутри СС собственную разведку или секретную службу для тайного наблюдения за теми членами партии, в особенности за лидерами СА, чьи амбиции казались враждебными его собственным или шли вразрез с его партийными воззрениями.

Молодой человек, прибывший в Вальтрудеринг, действительно отличался впечатляющей внешностью. Высокий, светловолосый и голубоглазый, он в точности соответствовал арийскому типу в гиммлеровской концепции образцового члена СС. Взгляд его необычайно светлых глаз был пронизывающим, почти гипнотическим. Правда, в личное дело Гейдриха вкралась небольшая ошибка (на самом деле он был офицером службы кодов и сигналов военно-морской разведки), однако его красивое лицо и уверенные манеры произвели сильное впечатление на Гиммлера, чья природная робость заставляла его нервничать каждый раз, когда ему приходилось иметь дело с людьми более способными. Скорее ради самоутверждения, чем для пользы дела, Гиммлер устроил Гейдриху своего рода письменный экзамен, словно учитель, проверяющий сверходаренного ученика. Сначала Гиммлер вкратце обрисовал, какие задачи он планирует поставить перед создаваемой им разведслужбой, а затем попросил Гейдриха изложить на бумаге, как бы он ее организовал. На всю работу Гиммлер дал испытуемому только двадцать минут. Времени было катастрофически мало, но Гейдрих блестяще использовал свой шанс произвести хорошее впечатление на человека, чью ограниченность он, возможно, почувствовал уже тогда. Прочитав текст, Гиммлер тут же предложил Гейдриху пост главы нового отдела СС, создававшегося при его штабе и называвшегося СД, или служба безопасности (Sicherheitdienst).

В течение следующих десяти дней Гейдриху предстояло соткать паутину власти, которая со временем стала угрожать не только его непосредственному начальнику, но и всем членам нацистского руководства, включая самого Гитлера. Этот холодный и жестокий красавец, на три с половиной года моложе Гиммлера, был сыном известного учителя музыки, некогда выступавшего в опере и происходившего, как и мать Гиммлера, из музыкальной семьи. Второе имя Гейдриха было Тристан, – он с детства занимался музыкой и стал незаурядным скрипачом, но музыкальные таланты не избавили его от строгого обращения, которому подвергались ученики школы в Халле, где жила семья Гейдрих. Рейнгард блестяще успевал в школе, и казалось, что он столь же преуспеет в научной или музыкальной карьере; он был также отличным спортсменом и фехтовальщиком. Мать воспитывала сына в католической вере, однако скептицизм, очевидно, слишком рано поразил его холодный и острый ум, а традиционная для многих семей вера в германский национализм уже в шестнадцать лет привела Гейдриха во фрайкор. В конце концов он решил отказаться от карьеры музыканта и стать офицером флота.

Несмотря на относительную молодость, характер Гейдриха уже вполне сформировался. Он был смышленым, полным нервной энергии, волевым, неугомонным, трудолюбивым и нетерпимым. Его худое лицо бывало по временам суровым и безжалостным. Будучи еще курсантом, Гейдрих быстро овладел основами навигации и сумел очаровать искусной игрой на скрипке жену капитана третьего ранга Канариса – старшего помощника капитана учебного крейсера, к которому был приписан. Фрау Канарис даже пригласила его участвовать в квартете, исполнявшем камерную музыку. Затем энергичный ум Гейдриха обратился к изучению языков, и вскоре он приобрел солидные познания в английском, французском и русском, одновременно упражняясь в донжуанстве, к которому был склонен всегда. В 1926 году Гейдриха произвели в лейтенанты; в 1928 году он подал рапорт о переводе в Киль, чтобы стать офицером связи, и командование пошло ему навстречу. Именно в Киле на балу в канун Рождества 1930 года Гейдрих познакомился с красивой девятнадцатилетней девушкой Линой Матильдой фон Остен, такой же яркой блондинкой, как и он сам. Через три дня они обручились, несмотря на скандал, поднятый другой блондинкой, дочерью видного промышленника, заявившей, что она и Гейдрих давно любят друг друга. Промышленник, который, к несчастью, оказался близким другом гросс-адмирала Редера, употребил все свое влияние, чтобы добиться увольнения Гейдриха со службы, если только он не разорвет помолвку и не женится на его дочери. В апреле 1931 года от Гейдриха потребовали уйти в отставку, но Лина фон Остен осталась его невестой, несмотря на возражения недовольных скандалом родителей4.

Гейдрих тяжело воспринял отставку. Он не мыслил для себя другого будущего, кроме морской службы, но у Лины фон Остен имелись на сей счет кое-какие собственные идеи. Лина была страстной нацисткой, чье обращение началось в шестнадцатилетнем возрасте, когда она впервые услышала Гитлера, выступавшего на митинге в Киле. Лина знала все об СС и не сомневалась, что в этой организации найдется место для такого талантливого и красивого офицера, каким был ее безработный возлюбленный. Заразившись ее энтузиазмом, Гейдрих вступил в партию; настойчивость Лины побудила его вскоре установить контакт с Эберштейном, который и помог ему встретиться с рейхсфюрером СС5.

Будучи во многих отношениях слабым человеком, Гиммлер тем не менее был хитер и расчетлив. В течение всего времени пребывания на посту главы СС он окружал себя людьми, которые компенсировали его недостатки, оставаясь при этом у него в подчинении. Ставя перед ними ту или иную задачу, являющуюся лишь частью общего плана, Гиммлер максимально использовал их силу, интеллект или жестокость для достижения своих целей. Подобная тактика была для него совершенно естественной, так как, в отличие от Геринга или Геббельса, Гиммлер предпочитал держаться на заднем плане, никогда не выпячивая себя (исключением были, пожалуй, лишь официальные партийные мероприятия, когда ему приходилось появляться на публике вместе с другими лидерами). Он часто позволял своим подчиненным действовать самостоятельно в качестве агентов, сам оставаясь вне поля зрения, словно паук, неподвижно сидящий в засаде в центре паутины и ожидающий, пока добыча попадет в сети. Но в лице Гейдриха Гиммлер столкнулся с равным противником. Гейдрих рано разгадал намерения рейхсфюрера СС и, старательно играя роль усердного подчиненного, использовал его в своих интересах.

На протяжении длительного времени отношения между этими людьми характеризовались взаимным уважением, не лишенным, однако, некоторой настороженности. Можно даже сказать, что Гиммлер со своей стороны питал к своему подчиненному нечто вроде привязанности. Во всяком случае, идеалы у них были общими, хотя по натуре и темпераменту трудно было найти людей столь несхожих. Как бы там ни было, в продолжение следующего десятилетия они оставались словно прикованы друг к другу, и при этом каждый был для другого злым гением. Только гибель Гейдриха в 1942 году разорвала их странную связь, причем, по мнению людей, хорошо ориентировавшихся в закулисной ситуации, произошло это именно тогда, когда он готовился оттеснить Гиммлера на второй план и даже затмить Гитлера, лидерство которого в тот период было уже в значительной степени подорвано его болезнью и интригами ближайшего окружения.

Но это было много позднее, а тогда, в июне 1931 года, двадцатисемилетний Гейдрих с радостью принял незначительный пост в СС, в ряды которых вступало все больше и больше офицеров и даже аристократов. Официально он приступил к исполнению своих обязанностей 10 августа и уже к Рождеству получил звание майора СС. В то же время, 26 декабря, Гейдрих женился на своей решительной невесте Лине фон Остен, которой тогда было всего двадцать лет. Жалованье Гейдриха составляло всего сто восемьдесят рейхсмарок в месяц6, однако это его не обескуражило, и за работу он взялся со рвением. С самого начала Гейдрих стал методично и терпеливо собирать секретную информацию о частной жизни мужчин и женщин, состоящих в партии, а иногда, если это могло оказаться полезным, и не принадлежащих к ней. К концу 1931 года Гейдрих набрал небольшой штат проверенных помощников, и уже в 1932 году, когда с апреля по июль СА и СС были внезапно распущены правительством Германии (во всяком случае, формально их деятельность была запрещена), помогал Гиммлеру в реорганизации всего движения. Летом Гейдрих был произведен в полковники и получил пост шефа СД, однако к тому времени он уже пользовался достаточно большим влиянием, чтобы учредить для Гиммлера элитную юнкерскую школу (S.S. Junkerschule)7 в Бад-Тёльце в Верхней Баварии.

СС к тому времени уже представляли собой значительную силу. За первый год – с января 1929 года, когда Гиммлер был назначен главой этой организации, – численность охранных отрядов выросла с 280 до 400 официальных членов, не считая примерно 1500 человек, которые работали неполный день, однако к апрелю 1932 года, когда правительство Брюнинга распустило СА и СС, численность последних составляла уже около 30 тысяч человек. Номинально, однако, охранные отряды все еще считались составной частью СА.

Столь быстрый рост рядов СС настоятельно требовал придания этой военизированной группировке соответствовавшей ее задачам организационной формы. Решая эту задачу, Гиммлер охотно пользовался советами Гейдриха, который не только занимался СД, но стал у Гиммлера фактическим начальником штаба, имевшим дело с общими вопросами развития СС, отделения которого распространились уже по всей Германии. Правда, в крупных промышленных районах и городах, таких, как Берлин, где СС контролировал Далюге, эти отделения функционировали совершенно независимо, не обращая или почти не обращая внимания на штаб-квартиру в Мюнхене, однако Гиммлер был намерен положить этому конец. Структура и управление его организацией постоянно совершенствовались. В СС были созданы отделы, занимавшиеся координацией действий, обучением личного состава и контролем за дисциплиной; не последним среди них был и отдел Гейдриха, который, хотя и именовался скромно разведсекцией, на деле представлял собой хорошо законспирированную и прекрасно организованную секретную службу, располагавшую огромным количеством тщательно отобранных осведомителей, информаторов и агентов. Специально для нее была разработана система досье, в которых могло найтись место для любой мало-мальски интересной информации, касающейся общественной или частной жизни лиц, работавших как для, так и против партии, являвшихся и не являвшихся ее членами, в особенности если в будущем эти сведения можно было использовать для оказания давления или шантажа. Таким образом, с самого начала сила и влияние Гиммлера и Гейдриха зиждились на страхе перед этими досье, бдительно охраняемыми СД. Следует также отметить, что свою секретную службу Гейдрих создавал по образцу британской разведки, которую он считал самой эффективной в мире.

Одна тысяча девятьсот тридцать второй год был для нацистской партии периодом трудностей и разногласий. Инстинктивная осторожность и недоверчивость Гитлера заставляли его искать способ как– то противостоять растущей власти и влиянию его сподвижников. И такой способ, конечно, нашелся. Как и многие диктаторы до него, Гитлер заставлял их решать одни и те же или очень близкие задачи, умело используя неизбежно возникающие трения и конфликты. Эта тактика очень скоро принесла свои плоды. Соратники Гитлера, которых он имел основания опасаться, тратили избыток энергии на взаимное недоверие и интриги друг против друга.

Важная роль в планах Гитлера отводилась и СС, расширение и усиление которых фюрер поощрял. С одной стороны, организация Гиммлера представляла собой мощную, хорошо организованную, классово сознательную силу, привлекавшую в ряды нацистов все большее количество бывших военных и даже представителей высшего общества. С другой стороны, многочисленная и хорошо организованная военизированная организация могла служить хорошим противовесом недисциплинированной армии «коричневорубашечников». Последняя насчитывала в 1930 году около 100 тысяч человек, однако членами СА были в основном безработные и люмпены, причинявшие Гитлеру серьезное беспокойство в период, когда он особенно нуждался в поддержке правых политиков и промышленников.

Действительно, в 1930 году отношения между левым и правым крылом нацистской партии были весьма напряженными, а временами дело доходило чуть не до открытой вражды. Накануне сентябрьских выборов в рейхстаг, на которых национал-социалисты надеялись завоевать парламентское большинство, отряды СА неожиданно начали штурмовать партийные учреждения в Берлине, открыто демонстрируя свое недовольство тем, что Отто Штрассер, которого они считали своим защитником, был исключен из партии за то, что вместе со Штеннесом препятствовал попыткам Гитлера заручиться поддержкой правых.

Кризис действительно был очень серьезным, и только решительность и находчивость Гитлера позволили предотвратить катастрофу. Чтобы утихомирить бунтарей, он назначил себя командующим СА.

В результате, используя вызванный безработицей кризис, нацисты одержали на выборах значительную победу, получив в рейхстаге сто семь мест. Вскоре после этого, в январе 1931 года, Гитлер предложил своему старому стороннику Рему, работавшему военным инструктором в Боливии, вернуться в Германию и стать начальником штаба СА. Для Гиммлера и Гейдриха это назначение было крайне нежелательным, так как означало появление новой фигуры в их замкнутом, закрытом для посторонних мире. Рем, профессиональный военный, способный и честолюбивый, начал с того, что установил в СА, частью которых оставались и СС, жесткую дисциплину, но главное – он принял весьма активное участие в очередном раунде политической интриги, в которой главными действующими лицами были Геринг и пропагандист Геббельс.

Тот факт, что Рем был гомосексуалистом, оказался совершенно бесценным для секретной картотеки Гейдриха. Это был мощный инструмент давления, однако прежде, чем начать действовать, Гиммлеру необходимо было четко знать, какое положение он занимает в партии и каковы его отношения с Гитлером и другими лидерами8.

Гиммлер так никогда и не вошел в ближайшее окружение Гитлера. Во всяком случае, он никогда не был так близок к фюреру, как Геббельс и Геринг, которые наперебой развлекали Гитлера, обедали с ним или сопровождали его в качестве консультантов во время поездок по стране. Гитлер никогда не оставался надолго в доме Гиммлера в Гмунде, хотя изредка и бывал там с краткими визитами. Гиммлер со своей стороны тщательно скрывал свое непомерное честолюбие и делал вид, будто целиком поглощен своими обязанностями главы СС. Тем не менее ему приходилось мириться с тем, что уровень его влияния в этот весьма важный период яростных атак Гитлера на сменяющие друг друга слабые и неустойчивые правительства действительно был чрезвычайно низок. Правда, в 1930 году Гиммлер все же стал депутатом рейхстага9, но, в отличие от Геринга и Геббельса, почти не участвовал в язвительных перепалках, инициируемых в основном Герингом, ставившим перед собой задачу дискредитировать рейхстаг как механизм управления страной. Роль же Гиммлера как депутата от нацистской партии сводилась к тому, чтобы голосовать за стратегические решения, предлагаемые другими. Сохранилось яркое воспоминание о том, как Гиммлер вел себя в тот день, когда Герингу, как председателю рейхстага, удалось вчистую переиграть правительство фон Папена и обеспечить роспуск палаты. Как только был объявлен перерыв в заседании, Гиммлер – в своей черной униформе и пенсне – помчался из рейхстага к Гитлеру, чтобы доставить его на конференцию во дворец Геринга. Он сиял, щелкал каблуками, кричал «Хайль Гитлер!» и со страстью в голосе умолял фюрера поспешить, так как Папена, дескать, удалось поставить в невыгодное положение10.

Хрупким, но тем не менее важным связующим звеном между Гиммлером и фюрером являлся в то время крупный финансист Вильгельм Кеплер, которого Папен на Нюрнбергском процессе охарактеризовал как человека, «которого Гитлер никогда не отпускал далеко». К 1932 году Кеплер стал одним из ближайших экономических советников Гитлера; фюреру его представил Гиммлер, а последовавшая благодарность магната выражалась в щедрой финансовой поддержке гиммлеровских расовых исследований11. В тот период Кеплер был одной из ключевых фигур, обеспечивавших связь нацистской партии с растущей прослойкой крупных промышленников; он же явился организатором знаменитой встречи Гитлера и Папена в доме банкира Курта фон Шрёдера в Кёльне 4 января 1933 года, на которой обсуждались планы ниспровержения кабинета Шлейхера. Результатом встречи явилось то, что уже в конце месяца Гитлер был назначен рейхсканцлером.

Гиммлер участвовал в этом как один из тайных устроителей встречи; позднее он подготовил следующую стадию переговоров, использовав для этого Иоахима фон Риббентропа, который был на политической арене новой, мало кому известной фигурой. Именно на его вилле в Далеме продолжались совещания Гитлера и Папена, по-прежнему проходившие в присутствии Кеплера и Гиммлера.

Тем временем Рем повел весьма жесткое наступление на берлинское отделение СС, которое, руководимое все тем же Далюге, продолжало сохранять независимость от мюнхенского штаба. В своей зоне ответственности Рем даже назначил начальником боевой подготовки СС своего человека Фридриха Крюгера; с его стороны это было довольно дерзким шагом, и Гиммлер не мог не чувствовать себя задетым, однако на публичных мероприятиях он и Рем по-прежнему появлялись вместе, словно ни о каких разногласиях между ними не было и речи. Истина же заключалась в том, что Гиммлер был не в том положении, чтобы открыто добиваться власти; вынужденный играть роль дисциплинированного подчиненного, он, однако, не терял времени даром, внимательно изучая и анализируя материалы, которые поставляли ему Гейдрих и его тайные осведомители. В целом же Гиммлер был доволен быстрым ростом СС, происходившим под его непосредственным контролем, а также достигнутым уровнем организации и подготовки личного состава.

Структура СС в период 1933–1934 годов известна из показаний фон Эберштейна, которые этот человек, познакомивший Гейдриха и Гиммлера, дал Международному военному трибуналу в Нюрнберге. Сам Эберштейн, бывший офицер и высокопоставленный государственный чиновник, вступивший в СС в 1928 году, являлся типичным представителем аристократического крыла нацистской организации. «До 1933 года, – заявлял он в Нюрнберге, – в СС вступали многие аристократы и даже германские принцы»12. В качестве примеров он привел имена принца фон Вальдека и принца фон Мекленбурга, а также упомянул принца Липпе-Бистерфельда, генерала графа фон Шуленбурга, архиепископа Грёбера Фрайбургского, архиепископа Брунсвикского и принца Гогенцоллерн-Зигмарингена, вступивших в ряды СС после 1932 года. По словам того же Эберштейна, работавшего в веймарском отделении охранных отрядов, в 1929 году, когда эту организацию возглавил Гиммлер, во всей Тюрингии было не больше 50 членов СС, однако после захвата власти нацистами под его началом оказалось около 15 тысяч человек, представлявших Тюрингию и Саксонию. Ничего странного в этом, однако, не было: одна только элегантная эсэсовская форма, сразу повышавшая общественный престиж своего обладателя, способна была привлечь в организацию сотни новых членов.

«Столь быстрый рост рядов организации, – говорил Эберштейн в Нюрнберге, – можно объяснить, во-первых, приходом к власти национал-социалистов и естественным желанием многих людей продемонстрировать лояльность новому режиму. Во-вторых, после того, как в 1933 году партия заявила о прекращении приема новых членов, многие захотели поступить в полувоенные организации типа СС и СА, чтобы стать членами партии через них. Но были и молодые люди, которых интересовала не столько политика, сколько спорт и атмосфера товарищества… В феврале или марте 1934 года Гиммлер приказал провести проверку всех членов СС, вступивших в организацию в 1933 году. Тщательное расследование проводилось до 1935 года, и в результате из организации были исключены от 50 до 60 тысяч членов СС… Исключались, во-первых, те, кто не мог предъявить справку о достойном поведении от полиции. Кроме того, члены СС должны были доказать, что ведут добродетельную жизнь и честно исполняют свой профессиональный долг. Безработным или не желавшим работать доступ в СС был закрыт».

Вскоре после прихода нацистской партии к власти Гейдрих понял, что СС может стать ядром нацистской тайной полиции. Правда, по свидетельству Райтлингера, официальные подразделения политической полиции уже тогда существовали в Берлине и Мюнхене, и когда после 30 января в этой организации началась грандиозная чистка, многие сотрудники официальной секретной службы выразили готовность сотрудничать с новым режимом. Одним из таких добровольцев был Генрих Мюллер, который возглавил гестапо еще до того, как стал членом партии.

Из материалов Нюрнбергского процесса ясно видно, что СД успела тщательно проверить штаты мюнхенской политической полиции, известной под названием «Отдел VI». Большинство сотрудников этого отдела были приняты на службу к Гиммлеру, когда Гитлер назначил его полицей-президентом Мюнхена. Правда, это был не самый значительный пост, особенно если иметь в виду, что Геринг, который был членом кабинета и председателем рейхстага, стал к тому же министром внутренних дел Пруссии, и все же благодаря новому назначению Гиммлер получил в свое подчинение полицейские силы одной из самых крупных административно-территориальных единиц Германии.

Получив новые широкие полномочия, Геринг поспешил воспользоваться ими, чтобы еще больше укрепить свое положение. Во главе прусской полиции он поставил шефа берлинского отделения СС Курта Далюге, а Рудольфа Дильса, полицейского чиновника, женатого на его кузине Ильзе Геринг, сделал руководителем созданного им отдела политической полиции или Берлинского полицейского бюро 1А, позднее переименованного в гестапо.

Далюге в тот период находился полностью под влиянием Геринга и даже отказался принять Гейдриха, который 15 марта специально приехал в Берлин, чтобы встретиться с ним по поручению Гиммлера. Молодой, вежливый и услужливый Далюге, не отличавшийся, однако, ни особым интеллектом, ни порядочностью, был произведен в генералы СС в возрасте двадцати девяти лет. Для Далюге, до вступления в охранные отряды руководившего уборкой мусора при муниципалитете, это была действительно головокружительная карьера, однако теперь ему понадобилась вся его изворотливость, чтобы не запутаться во всех хитросплетениях тайной борьбы за власть13.

Таким образом, в первые месяцы правления Гитлера аппарат полицейского контроля находился в основном в руках Геринга, который всю свою неистощимую энергию направил на искоренение остатков демократии и на разгром коммунистов – основных врагов нацистской партии как в рейхстаге, так и в среде рабочих. Для решения этой задачи требовались быстрота и широкое применение террора и насилия, способных сломить силы сопротивления прежде, чем они успеют сориентироваться в ситуации и объединиться, чтобы дать Гитлеру отпор на выборах 5 марта. И Геринг действительно начал действовать стремительно. В течение недели прусский парламент был распущен. В течение одного месяца ненадежные начальники полиции и государственные служащие были уволены и заменены верными сторонниками нацистской партии, а полицейские – вооружены. «Каждая пуля, выпущенная из дула полицейского пистолета, – моя пуля!» – восклицал Геринг. Чтобы предотвратить возможные беспорядки, Геринг также вооружил и направил на усиление полиции 25 тысяч человек из СА и 10 тысяч из СС; лидеры коммунистов были арестованы, а их партия – обескровлена и парализована.

В феврале, в ночь поджога рейхстага, Гитлер и Геринг заявили на всю страну, что коммунистический путч был неминуем и пожар явился небесным маяком, осветившим след коммунистических изменников. Двадцать восьмого февраля статьи конституции, гарантировавшие гражданские свободы, были отменены, так что теперь любой человек мог быть без суда отправлен в «защитное заключение». На выборах нацисты, вместе со своими союзниками националистами, набрали, однако, лишь незначительное большинство голосов, но это не помешало Гитлеру, получившему полный контроль над рейхстагом, где не осталось никого из депутатов-коммунистов, провести 23 марта закон, дававший ему полномочия управлять страной посредством чрезвычайных указов.

Действия подобного рода едва ли были в натуре Гиммлера. Во всяком случае, решение о роспуске католического консервативного правительства в Мюнхене осуществили 8 марта боевики СА под командованием фон Эппа, друга Рема, в то время как Гиммлер, полицей-президент Баварии, оставался в стороне. В том же месяце Геринг создал в Пруссии первый концентрационный лагерь под руководством Дильса, а в апреле предоставил своей политической полиции штаб-квартиру на Принц-Альбрехтштрассе в Берлине. В январе новое полицейское формирование получило официальное название Тайной государственной полиции (Geheime Staatspolizei), или, сокращенно, гестапо. Создание гестапо было первым решительным шагом нацистской власти в сторону усиления государственного полицейского контроля и, одновременно, явилось серьезным предупреждением Гиммлеру, чьи полномочия все еще ограничивались Баварией.

Гиммлер, однако, не спешил, предпочитая двигаться к цели своим собственным, пусть не самым прямым путем, и с апреля 1933-го по апрель 1934 года принял несколько важных решений. Назначив Гейдриха главой баварской тайной полиции и управления СД в составе СС, Гиммлер организовал собственный «образцовый» концентрационный лагерь в Дахау. Этот лагерь находился под его полным контролем и существовал параллельно множеству других, создававшихся полуофициально и неофициально не только Герингом, но и мелкими чинами СС, СА и даже нацистскими гауляйтерами, управлявшими гау (Gaue), или регионами, на которые разделила Германию нацистская администрация. На процессе в Нюрнберге Геринг утверждал, будто закрывал эти несанкционированные лагеря, где, по его мнению, практиковалось жестокое обращение с заключенными.

Лагерь, основанный СС возле Оснабрюка, привел к серьезным трениям между Гиммлером и Герингом. Возглавляемые Дильсом следователи гестапо заявили, что, отправившись в Оснабрюк для выяснения принадлежности и обстоятельств возникновения лагеря, они якобы были обстреляны охраной СС. Разразился громкий скандал, и Гиммлер, повинуясь прямому указанию Гитлера, был вынужден закрыть лагерь. Вмешательство Геринга объяснялось главным образом его честолюбивым стремлением стать главным координатором полицейской деятельности в Германии. То, что ему это не удалось, объяснялось умелой политикой Гиммлера, старательно укреплявшего свой личный авторитет и влияние, а также противодействием Рема, который со своей стороны мечтал объединить силы СА с регулярной армией и возглавить их, хотя с подобным не стали бы мириться ни Геринг, ни тем более Гитлер.

Для управления лагерем в Дахау Гиммлер создал добровольное подразделение эсэсовцев, желавших нести долгосрочную службу по лагерной охране. Это подразделение получило название «Мертвая голова» (Totenkopf) и специальную эмблему в виде черепа и скрещенных костей; во главе этого и других подразделений «Мертвой головы» Гиммлер поставил Теодора Эйке – бывшего армейского офицера, ветерана Первой мировой войны, который был одним из самых верных сторонников Гиммлера во всем, что касалось расовых вопросов. В числе охранников лагеря в Дахау были также австриец Адольф Эйхман и, в 1934 году, Рудольф Хёсс, позднее руководивший уничтожением евреев в Освенциме.

Хёсс, который, подобно Геббельсу и Гейдриху, одно время намеревался стать католическим священником, в Первую мировую войну был солдатом, а затем присоединился к фрайкору14. За участие в громком политическом убийстве он был осужден и провел шесть лет за решеткой, а освободившись – вступил в члены нацистской партии и в СС. После краха гитлеризма – находясь в тюрьме, в одиночном заключении, – этот незаурядный, хотя и склонный к некоторому морализаторству человек написал мемуары, в которых подробно остановился на своих отношениях с Гиммлером. Изначально Хёсс принадлежал к стоявшей на позициях крайнего идеализма и национализма молодежной группировке «Артаманен», члены которой придавали огромное значение земледелию и стремились избегать городской жизни. По словам Хёсса, именно через эту организацию он познакомился с Гиммлером, который в июне 1934 года – во время смотра сил СС в Штеттине – предложил Хёссу работать в Дахау, где в декабре ему присвоили звание ефрейтора охранного подразделения «Мертвая голова».

Экспериментальный концлагерь в Дахау создавался на основании приказа Гиммлера, изданного им 21 марта в качестве полицей-президента Мюнхена и завизированного премьер-министром Баварии Генрихом Гельдом, поддерживавшим нацистов консерватором-католиком, за несколько дней до его принудительной отставки. Приказ, опубликованный в мюнхенской газете «Нойесте нахрихтен» в день подписания его главой правительства Баварии, гласил:

«В среду 22 марта вблизи Дахау будет открыт первый концентрационный лагерь, способный вместить 5000 заключенных. Планируя размеры лагеря, мы пребывали в полной уверенности, что нас поддержат все, кто думает о нации и служит ее интересам, и не обращали внимания ни на какие второстепенные соображения.

Генрих Гиммлер,

действующий полицей-президент города Мюнхена».

Дахау, находившийся милях в двенадцати к северо– западу от Мюнхена, стал постоянным центром репрессий нацистов сначала против немецкого, а потом и других порабощенных Гитлером народов. В начальный период, когда власть нацистов ничем не ограничивалась, СС и СА проводили широкомасштабные аресты, задерживали мужчин и женщин без всякого разбора и допрашивали, зачастую прибегая к пыткам. Процесс зашел так далеко, что перед Рождеством 1933 года Гитлеру пришлось объявить амнистию 27 тысячам заключенных. Никто, однако, не знает, сколько человек было освобождено на самом деле. Несколько позднее Гиммлер, в частности, заявлял, будто ему удалось убедить Гитлера, чтобы амнистия не распространялась на заключенных, находящихся в его лагере в Дахау.

Приказ о «защитном заключении» был столь же кратким, как и приказ об учреждении Дахау:

«На основании статьи 1 указа рейхсканцлера о защите народа и государства от 28 февраля 1933 года вы беретесь под защитную охрану в интересах общественной безопасности и порядка. Основание: подозрение в деятельности, враждебной государству».

Геринг был вполне откровенен относительно причин организации лагерей: «Мы должны были безжалостно расправляться с врагами государства… поэтому были созданы концентрационные лагеря, куда нам пришлось отправить первые тысячи членов коммунистической и социал-демократической партий». Позднее Фрик характеризовал «защитное заключение» как «вынужденную меру Тайной государственной полиции… имевшую целью противостоять всем устремлениям врагов народа и государства»15.

Варварская энергия Геринга являлась одним из аспектов нацистской жестокости, а гиммлеровское внимание к деталям – другим. Почти двадцать лет отделяют нас от полного разоблачения того, что происходило в концентрационных лагерях; никакие документы не могли бы дать картины более наглядной и полной, чем показания тысяч уцелевших мужчин и женщин или подробные свидетельства таких людей, как Хёсс и Эйхман, являвшихся ближайшими подручными Гиммлера и осуществлявших акты массового уничтожения. Если Геринг как человек был не более жесток, чем любой другой угнетатель в истории современной Европы, то хладнокровный садизм Гиммлера не поддается пониманию. И все же в нем необходимо разобраться хотя бы потому, что всегда будут существовать люди, которые, получив неограниченную власть и обладая такой же убежденностью в собственной правоте, могут начать поступать аналогичным образом.

Как мы уже писали, Гиммлер привык жить и работать по раз и навсегда усвоенным правилам. Первого ноября 1933 года была завершена работа над правилами внутреннего распорядка лагеря в Дахау, которые под придирчивым руководством Гиммлера составлял Эйке. Тщательно подобранная юридическая фразеология этого документа, созданного в тиши кабинетов поднаторевшими в бюрократической казуистике экспертами, к каковым можно отнести и Гиммлера, на деле служила лишь маскировкой для самого настоящего террора. Так, например, в одном из параграфов «Правил…» было записано:

«Срок заключения в концентрационный лагерь официально может устанавливаться любой, в том числе и «до выяснения всех обстоятельств»… В отдельных случаях рейхсфюрер СС и шеф германской полиции могут дополнительно санкционировать меры физического воздействия… Для усиления эффекта устрашения не следует препятствовать распространению слухов об использовании телесных наказаний…

Напротив, для распространения таких слухов должны подбираться особо подходящие и надежные люди.

Считается агитатором и подлежит смертной казни через повешение каждый, кто… произносит подстрекательские речи, устраивает митинги, формирует кружки и комитеты, распространяет сплетни или собирает правдивую или ложную информацию о концентрационных лагерях с целью снабдить оппозиционную пропаганду историями о якобы творящихся там зверствах…»16.

Тайное восхождение Гиммлера к власти начиналось за пределами Пруссии, где, как он понимал, Геринг был всемогущ. Рем, внимательно следивший за ситуацией, ясно видел, что Гиммлер и Гейдрих, создавшие по-настоящему могущественную организацию, вряд ли довольствуются доверенными им незначительными постами, поэтому дальновидно решил не ссориться с руководством СС. К лету кипучая энергия Геринга начала наконец иссякать. Привычка окружать себя роскошью и желание заполучить другие важные посты привели к тому, что Геринг ослабил контроль за подчиненными, которые были непосредственно вовлечены в развернувшееся между СА, СС и гестапо соперничество. Даже Далюге, геринговский шеф полиции, счел небезвыгодным для себя установить за спиной шефа контакт с Мюнхеном.

Из всех работавших в гестапо эсэсовцев самой заметной фигурой был, несомненно, Артур Небе; Дильс утверждает, что Небе шпионил за ним по поручению Гейдриха, а Карл Эрнст, начальник штаба берлинских отрядов СА Рема, прямо угрожал его жизни, пока Рем не положил этому конец, предложив Дильсу ради собственного блага присоединиться к СС. Возможность сделать это представилась последнему после налета СС на квартиру Дильса, приведшего к открытому разрыву между Герингом и Гиммлером (впрочем, оба были достаточно дальновидны, чтобы вскоре урегулировать это недоразумение на встрече в Берлине). В качестве компенсации Дильс получил в СС почетный пост, который, однако, был чисто номинальным. Уже в октябре Дильс вынужден был скрываться от ареста, причем, как он утверждал, СС угрожали ему ордером, подписанным самим Герингом. Это, в свою очередь, стало возможным после того, как Герингу предъявили сфабрикованные Гейдрихом доказательства антинацистского прошлого Дильса.

Вне зависимости от того, правдив или нет рассказ Дильса, он важен хотя бы потому, что свидетельствует о значительном росте авторитета Гейдриха и Гиммлера в Берлине – городе, который постепенно становился центром политической власти в стране. Необходимо отметить, что в тот период Германия состояла из множества больших и малых районов или земель, зачастую пользовавшихся значительной автономией; Бавария же, где зародилась нацистская партия, была из них второй по значению, уступая одной лишь Пруссии. Поэтому Гиммлер, как и Геринг, знавший, что Гитлер хотел бы создать в Германии надежную систему единой централизованной власти, попросил фюрера в награду за хорошую работу в Баварии распространить власть рейхсфюрера СС и на другие земли Германии.

Если воспользоваться спортивной терминологией, можно сказать, что в гонке за создание единых полицейских сил Геринг сделал мощный стартовый рывок, но ему не хватило выносливости, чтобы победить. С октября Гиммлер начал прибирать к рукам управления и отделы политической полиции в остальных германских землях и к марту следующего года успешно завершил этот процесс17.

Ассимиляция полицейских сил в автономных землях путем занятия поста главы политической полиции была, строго говоря, не совсем законной хотя бы потому, что при этом не проводилось никаких консультаций с нацистским министром внутренних дел Фриком, с которым местным правительствам формально полагалось обсуждать все подобные вопросы. Чтобы придать своей деятельности видимость законности, Гиммлер всегда объявлял себя на службе провинциальных правительств, когда – после наводившего страх на чиновников парада местных подразделений СС – принимал от местной власти ту или иную должность.

Все это происходило в полном соответствии с гитлеровской политикой постепенной централизации власти, и Фрик был практически бессилен помешать Гиммлеру, активно вмешивавшемуся в сферу его компетенции. Как отмечает Гизевиус, Фрик пытался запретить землям создавать новые посты и службы без его прямого согласия, но Гиммлер легко обходил запрет, принуждая министров финансов провинциальных правительств субсидировать действующие на их территориях подразделения СС и концентрационные лагеря или прибегая к иным, столь же изощренным приемам. Очень скоро эта политика принесла свои плоды: паутина, которую плел Гиммлер, накрыла собой всю Германию, и только в Пруссии авторитет Геринга все еще был достаточно высок.

Осенью 1933 года, явно в пику Герингу, Гейдрих открыл в Берлине, на Айхеналлее, отделение СД; тогда же, в ноябре месяце, Грегор Штрассер, бывший некогда шефом Гиммлера, направил Гансу Франку послание, в котором впервые появился его знаменитый каламбур: «Гитлер, кажется, полностью в руках своих Himmlers und Anhimmlers (Гиммлеров и обожателей)». В декабре 1933 года членом гитлеровского кабинета стал Рем, и это так встревожило Геринга, что он поспешил переосмыслить свои отношения с Гиммлером.

Гизевиус, в то время еще остававшийся сотрудником гестапо, подробно описал, как он оказался вовлечен в интриги между Далюге, Дильсом и Гейдрихом. В феврале 1934 года его и Небе в очень жесткой форме «пригласили» посетить собрание, проходившее в казармах подразделения СС «Лейбштандарте» в Лихтерфельде. Отправляясь туда, оба были уверены, что настал их последний час; каково же было их удивление, когда принявший их командир «Лейбштандарте» Дитрих сообщил им, что Гиммлер и Гейдрих очень лестно отзывались об их работе, причем особо была отмечена их борьба с коррупцией в рядах гестапо. После этого вступления Гизевиусу и Небе было предложено сесть и написать рапорт о своих «жалобах», как назвал это Дитрих, что они и сделали, сообщив о многих случаях «вымогательства, пыток и убийств». По словам Гизевиуса, это был «излюбленный прием СС, готовых рядиться в тогу порядочных граждан и публично порицать злоупотребления, обман и нарушения закона. Во всяком случае, Гиммлер, выступая перед небольшой группой людей, всегда говорил как стойкий поборник порядочности, честности и правосудия». Несомненно, Гиммлер верил в свою миссию строгого учителя и наставника, предоставляя Гейдриху собирать информацию для решительного удара по прусской цитадели Геринга.

Чтобы подчеркнуть необходимость объединения политической полиции под единым руководством, Гейдрих воспользовался рапортом своего агента, сообщавшего о готовящемся коммунистическом заговоре с целью убийства Геринга, причем особый упор делался на то, что гестапо о заговоре не знало. Аресты по этому делу Гейдрих произвел так быстро, что Геринг и Гитлер узнали о заговоре, только когда все было кончено. Гиммлер со своей стороны воспользовался ситуацией, чтобы убедить фюрера передать все полицейские силы Германии под контроль СС. После недолгих колебаний Гитлер пошел ему навстречу, и, с согласия Геринга, прусское министерство внутренних дел было объединено с аналогичным рейхсминистерством, а его политическая полиция, включая гестапо, перешла в ведение Гиммлера как нового главы общенациональной тайной политической полиции. Передача власти, впрочем, происходила постепенно. В первое время Геринг, как премьер-министр Пруссии, еще оставался номинальным главой полицейского ведомства, однако уже 10 апреля он, в присутствии Гиммлера и Гейдриха, выступил перед сотрудниками гестапо. В своем обращении к ним Геринг заявил, что в ближайшем будущем непосредственное руководство работой гестапо примет на себя его заместитель Гиммлер, и призвал сотрудников поддержать нового руководителя в борьбе с врагами государства. В свою очередь Гиммлер, очевидно не до конца справившись с овладевшей им радостью, поспешил поклясться гестапо в своей лояльности: «Я всегда останусь преданным вам. Вам никогда не придется меня опасаться».

Двадцатого апреля 1934 года Гиммлер был назван официальным главой гестапо с Гейдрихом в качестве заместителя. Так встало на место последнее звено в цепи. Теперь Гиммлер был готов начать свое восхождение к власти.

Глава III Элита

Продолжая постепенно наращивать свое влияние и авторитет, Гиммлер довольно скоро осознал, что статус высокопоставленного руководителя скверно сочетается с наличием поместья, по необходимости превращенного в куроводческое хозяйство, к тому же не очень успешное. Продав имение в Вальтруде– ринге, Гиммлер перевез жену и детей (к пятилетней Гудрун прибавился приемный сын Герхард) в Линденфихт, расположенный невдалеке от Гмунда на берегу прекрасного озера Тегернзее1. После того как в апреле 1934 года Гиммлер принял на себя руководство гестапо, он перенес свою официальную резиденцию в Берлин и обосновался на вилле в Далеме – фешенебельном пригороде, где жил также Риббентроп. Берлинская штаб-квартира Гиммлера находилась на Принц-Альбрехтштрассе, где Геринг с самого начала разместил гестапо; штаб Гейдриха располагался неподалеку на Вильгельмштрассе.

Между тем семейная жизнь Гиммлера оставляла желать лучшего. Не питая сильных чувств к женщине, на которой женился, он был страстно предан лишь своей работе, что и привело к окончательному охлаждению отношений между супругами, хотя до официального разрыва дело так и не дошло2. Большую часть времени Гиммлер проводил теперь в Берлине; что касалось Марги, то она продолжала жить в Гмунде, в доме, который приверженный буржуазным условностям Гиммлер до конца жизни называл своим семейным гнездом. Правда, Марга часто писала мужу, но в ее посланиях уже не было ни следа былого чувства; теперь она писала о погоде, об одежде, о делах в саду и в огороде или жаловалась на его редкие визиты: «Мы с нетерпением ждем твоего приезда… Только не привози так много бумаг и документов. Мы тоже хотим немного твоего внимания». С начала 1931 года она обращается к нему в письмах как «Mein Lieber Guter» и не забывает напомнить о деньгах на хозяйство. Марга, несомненно, была хорошей и бережливой хозяйкой, но постоянное отсутствие мужа ожесточило ее. Несмотря на стремительную карьеру Гиммлера, социальный статус Марги почти не вырос, так как она никогда не ездила с ним в Берлин и не разделяла его успехов. В октябре 1931 года Марга наивно пишет о хороших новостях для нацистов, добавляя: «Как бы я хотела присутствовать при этих великих событиях!», но Гиммлер никак на это не отреагировал, продолжая держать супругу на заднем плане. Тем не менее Марга понимала, что значит быть женой «герра рейхсфюрера СС», и вовсю пользовалась этим в повседневном общении с местными торговцами, которые, впрочем, предпочитали иметь дело с самим Гиммлером, который казался им куда меньшим снобом. Впрочем, как уже упоминалось, Гиммлер приезжал в Гмунд крайне редко, да и то только ради дочери, которую очень любил.

У Марги было две сестры – Лидия и Берта. Девятнадцатого апреля Берта получила от своего зятя официальное письмо, которое гласило:

«Мне сообщили, что ты снова побывала в нашей канцелярии, делая бестактные и чертовски глупые (saudumme) замечания. Посему запрещаю тебе (а) посещать мою канцелярию, (б) звонить кому-либо в мою канцелярию, исключая меня самого или бригадефюрера СС Вольфа… Впредь тебе следует воздерживаться от любых замечаний по поводу дел и персонала СС. Все начальники отделов ознакомлены с этим письмом. Хайль Гитлер!»

Гиммлер обвинял Берту в том, что она делала враждебные замечания о Гейдрихе и заявляла, что в его, Гиммлера, отсутствие в Берлине должна сама руководить канцелярией.

Отношения Гиммлера с родителями в их последние годы были корректными и теплыми. Он даже поручил отцу провести изыскания относительно родословной семьи. Ответ Гиммлера-старшего, написанный в Мюнхене и датированный февралем 1935 года, начинается словами: «Мой дорогой Генрих, на сей раз твой отец не обращается к тебе с просьбой, а, наоборот, сам шлет тебе кое-что полезное…» В постскриптуме к письму мать Гиммлера добавляет, что каждый раз, видя в газете его имя или фотографию, она чувствует удовлетворение и гордость, и тут же просит сына подумать о себе, не трудиться слишком усердно и поскорее навестить их в Мюнхене.

Гиммлер действительно при каждом удобном случае приезжал к родителям и катал их на служебном автомобиле, не забывая впоследствии вычесть стоимость бензина из своего жалованья.

Переезд Гиммлера в Берлин произошел примерно за месяц до внезапной яростной атаки Гитлера на Рема и его сподвижников в руководстве СА. Решение это несомненно далось фюреру нелегко, ибо, несмотря на свои амбиции и моральную нечистоплотность, Рем был человеком, к которому Гитлер все еще относился лояльно и даже питал дружеские чувства. Возможно, впрочем, что он просто его боялся. На заре своей диктаторской карьеры Гитлер старался избегать широкомасштабных насильственных действий, способных привести к непредвиденным и неконтролируемым последствиям, но Гиммлер и Геринг, твердо решившие избавиться от Рема и покончить с влиянием СА, сумели убедить фюрера, что командующий СА и его подчиненные планируют государственный переворот.

Рем и сам существенно осложнил свое положение. Используя предоставленное ему место в правительстве Гитлера, он продолжал настаивать на объединении под одним командованием отрядов СА (насчитывавших уже 3 миллиона человек) и регулярной армии, причем во главе нового образования Рем хотел видеть себя. У Гитлера, однако, были несколько иные планы. Престарелому Гинденбургу оставалось жить всего несколько месяцев, и Гитлер, планировавший стать президентом Германии после него, заключил тайную сделку с верховным командованием армии и флота, пообещав распустить СА, если вооруженные силы поддержат его на выборах. В самом деле, отряды СА больше не были нужны Гитлеру. Уличные баталии, в которых «коричнево– рубашечники» играли ключевую роль, ушли в прошлое, и наличие в государстве столь значительной, но плохо управляемой военизированной организации было чревато крупными неприятностями. На новом этапе борьбы за власть решающее значение принадлежало контролю за вооруженными силами, ради приобретения которого Гитлер готов был идти на серьезные уступки. Так, встречаясь с сэром Джоном Саймоном и Энтони Иденом, посетившими Германию 21 февраля в ранге государственных министров, он пообещал демобилизовать две трети СА и позволить союзным державам инспектировать оставшуюся треть.

Чтобы очернить Рема и других командиров СА в глазах Гитлера и доказать, что они состоят в заговоре с другими признанными диссидентами (вроде Шлейхера, которого Гитлер сменил на посту канцлера, и Грегора Штрассера, попытавшегося в 1932 году вывести радикальное крыло нацистской партии из-под власти Гитлера и с тех пор жившего в уединении), пришлось обратиться к досье Гейдриха. И, как и следовало ожидать, это принесло свои результаты. Согласно показаниям гитлеровского министра внутренних дел Фрика на Нюрнбергском процессе, именно Гиммлер, а не Геринг, был тем человеком, который убедил Гитлера прибегнуть к решительным действиям3.

Так в карьере Гиммлера наступил новый этап. Пока Гейдрих в Берлине готовил для Геринга списки подлежащих аресту членов СА, он потратил несколько недель, разъезжая по основным местам дислокации подразделений СС и выступая перед личным составом с призывами сохранять верность фюреру. Шестого июня СД Гейдриха была объявлена Гитлером официальной разведслужбой партии, которой каждый лояльный гражданин был обязан предоставлять всю необходимую информацию. Лидеров СА в Берлине и на юге держали под постоянным наблюдением.

Постепенно ход событий, завершившихся кровавой кульминацией 30 июня 1934 года[4], начал ускоряться. Гитлер приказал Рему предоставить всем его штурмовикам месячный отпуск с 1 июля; сам же Рем с согласия Гитлера отбыл 7 июня в Баварию – в отпуск по болезни, как гласила официальная версия. При этом он, однако, сохранял формальные контакты с Гитлером, который обещал посетить его для обсуждения положения 30 июня.

Но Гиммлер не сидел сложа руки. После совещания с Гитлером, прошедшего в Берлине 20 июня, он неожиданно заявил о покушении на свою жизнь. По словам Гиммлера, в него стреляли, когда, сидя за рулем своей машины, он направлялся на похороны первой жены Геринга Карин, которые должны были пройти в названном в ее честь загородном поместье Каринхаль, где Геринг выстроил роскошную усыпальницу4.

На Нюрнбергском процессе Эберштейн упомянул о том, что «дней за восемь до 30 июня» Гиммлер вызвал его к себе и, сообщив, что Рем планирует государственный переворот, приказал держать эсэсовцев в казармах в состоянии «тихой готовности». Эберштейн также дал показания, касающиеся нескольких казней, совершенных по приказам Гейдриха:

«В тот день, 30 июня, ко мне обратился полковник СС Бойтель, имевший на руках секретный приказ, полученный из аппарата Гейдриха. Бойтель был молод и не знал, что ему делать, поэтому он пришел ко мне за советом, как к старшему. В приказе были поименно перечислены тридцать восемь человек. Из постскриптума следовало, что некоторые из этих людей должны были быть арестованы, а некоторые – казнены. Подписи на документе не было, поэтому я посоветовал полковнику получить более точные указания и предостерег от опрометчивых действий.

После этого, насколько мне известно, в Берлин был отправлен курьер, который привез восемь приказов Гейдриха о казнях. Каждый приказ выглядел примерно так: «По приказанию фюрера и рейхсканцлера такой-то (далее следовало имя жертвы)… приговаривается к смертной казни через расстрел за государственную измену».

Эти документы были подписаны лично Гейдрихом… На их основании восемь членов СА и партии были расстреляны политической полицией Саксонии в Дрездене… Вот что мне об этом известно – по крайней мере, о том, что происходило в моем районе»5.

В период, предшествовавший чистке, Гиммлер поддерживал контакт с Военным министерством и, в частности, с генералом Вальтером фон Рейхенау, представителем высшего армейского командования, готовым сотрудничать с нацистами.

Пока в период между 21-м и 29 июня Гитлер разъезжал с различными официальными миссиями, Гиммлер провел в Берлине совещание верховного командования СС. Оно состоялось 24 июня, а уже 25-го армия была приведена в состояние повышенной готовности. В тот же день Гейдрих с помощью нескольких тщательно подобранных офицеров СД начал готовить окончательный список подлежащих репрессиям членов СА и их сторонников. Гитлер и Геринг как раз присутствовали в качестве свидетелей на свадебной церемонии эссенского гауляйтера Тербовена, когда из Берлина с требованием неотложных мер неожиданно прибыл Гиммлер. Несомненно, держать фюрера в постоянном напряжении входило в планы Геринга и Гиммлера; после очередного совещания они расстались с Гитлером и вместе вернулись в Берлин, чтобы осуществлять окончательную подготовку чистки.

В конце концов им удалось подтолкнуть Гитлера к решительным действиям. Тридцатого июня он еще до рассвета вылетел самолетом в Мюнхен. Прибыв на автомобиле в санаторий на Тергензее, Гитлер разбудил Рема, обвинил в измене и арестовал. В качестве подкрепления в Баварию было отправлено и находившееся в подчинении Зеппа Дитриха специальное подразделение «Лейбштандарте», в чьи обязанности входила и личная охрана фюрера, но Гитлер, не желавший или боявшийся присутствовать при массовых казнях, удалился в «Коричневый дом» – штаб-квартиру партии в Мюнхене. Возникла небольшая заминка, так как баварский министр юстиции Ганс Франк отказался производить казни без суда, лишь на основании представленного Герингом и Гиммлером списка, в котором Гитлер подчеркнул имена жертв карандашом. Сам Рем был расстрелян только 2 июля.

Но в Берлине заминки не произошло, поскольку Геринг и Гиммлер не имели ни времени, ни желания соблюдать все юридические формальности. У них имелись расстрельные списки, имелись заключенные и палачи – отряды тайной полиции Геринга, ожидавшие в Кросс-Лихтерфельде приказа начать казни. Как вершилось нацистское «правосудие» – известно. Обвиняемых доставляли в частную резиденцию Геринга на Лейпцигерплац; там Геринг и Гиммлер, установив личность задержанного, предъявляли ему обвинение в измене и выносили приговор – расстрел, который приводился в исполнение, как только имена несчастных помечались в особых списках галочкой. Этот процесс описан несколькими свидетелями – в частности фон Папеном, которого, как вице-канцлера, Геринг счел разумным охранять. Он даже послал своего адъютанта Боденшатца, чтобы тот привез Папена на Лейпцигерплац, где его можно было бы поместить под стражу. Как только Папен прибыл, Гиммлер дал по телефону сигнал о начале налета на вице-канцелярию. Во время этой акции пресс-секретарь Папена Бозе был застрелен, а весь штат арестован. Когда Папену наконец позволили удалиться, он обнаружил, что его канцелярия занята эсэсовцами, пререкавшимися с полицией Геринга. В итоге Папена отправили под домашний арест, причем капитан охранявших его эсэсовцев заявил, что отвечает перед Герингом за безопасность вице-канцлера. Для вице-канцлера это, несомненно, был благополучный исход: Гейдрих и Гиммлер, дорвавшись до абсолютной власти, не постеснялись бы расправиться с Папеном, но Геринг оказался более дипломатичным6.

Оргия убийств, приказ о начале которой исходил из штаб-квартиры Геринга, успела за выходные докатиться до самых отдаленных уголков Германии, и когда Гитлер в сопровождении Геббельса вылетел из Мюнхена в Берлин, Геринг и Гиммлер, прихватив с собой Фрика, поспешили на аэродром в Темпельхофе, чтобы отчитаться перед фюрером о проделанной работе.

Когда самолет приземлился, небо над взлетным полем было кроваво-красным. Гитлер, не спавший двое суток, молча пожал руки встречающим и произвел смотр почетного караула. Сцена, красочно описанная присутствовавшим на ней Гизевиусом, имела явно выраженный характер вагнерианской мелодрамы. Гиммлер, подобострастный и одновременно назойливый, держал список имен перед покрасневшими глазами Гитлера. Покуда остальные находились на почтительном расстоянии, фюрер пробежал пальцем по перечню мертвых или тех, кому вскоре предстояло умереть, в то время как Геринг и Гиммлер что-то ему нашептывали. Затем, словно похоронная процессия, палачи во главе с Гитлером молча двинулись к ожидающим машинам.

Геббельс, воспользовавшись тем, что германская пресса находилась теперь под его полным контролем, поспешил запретить публикацию сообщений о количестве приведенных в исполнение приговоров. Краткое сообщение о заговоре Рема было сделано только для представителей иностранной печати, которых Геринг спешно созвал в тот же день, причем выступал перед ними тот же человек, который и выдумал этот заговор от начала и до конца. Расправы между тем не прекращались, и Фрик, не выдержав, излил перед Гизевиусом свой ужас и возмущение поведением Геринга и Гиммлера. После этого министр отправился к успевшему отоспаться Гитлеру с намерением предупредить о том, что СС может представлять для его безопасности угрозу куда большую, чем СА. Но фюрер, устроивший чаепитие в саду канцелярии, не пожелал его выслушать.

Для Гиммлера и Гейдриха, провинциалов с юга, бойня 30 июня открыла новые возможности при гитлеровском «дворе». Гейдрих был произведен в группенфюреры СС чуть ли не в тот же день, когда первая партия смертников из его списков предстала перед расстрельной командой. Геринг получил личные поздравления от лежащего на смертном одре Гинденбурга. Двадцать шестого июля Гитлер официально предоставил СС статус организации, пользующейся исключительными правами. Когда 2 августа, наконец, умер Гинденбург, Гитлер объединил должности президента страны и рейхсканцлера, провозгласив себя фюрером – высшим главой государства и верховным главнокомандующим вооруженными силами рейха. От армии сразу же потребовали принести присягу верности лично Гитлеру.

За день до наделения СС исключительными правами, означавшими практически полную независимость и неподконтрольность, в Вене при попытке захвата города австрийскими нацистами был убит австрийский федеральный канцлер доктор Дольфус. Гитлер незамедлительно выступил с заявлением, в котором отрицал какую-либо причастность к неудачному перевороту, но сделано это было не потому, что он отрицательно относился к самой идее, а потому, что считал подобного рода выступление несвоевременным, заранее обреченным на провал. Разумеется, достоверных свидетельств того, что Гиммлер или Гейдрих давали какие-либо указания или инструкции действовавшим в Австрии эсэсовцам и их сторонникам, найти не удалось, иначе уверенность Гитлера в осторожности и благоразумии руководителей СС могла быть серьезно поколеблена. Но пока Гитлер публично открещивался от убийства Дольфуса, они хранили полное молчание, и только после аншлюса Австрии Рудольф Гесс объявил погибших во время путча австрийских эсэсовцев мучениками. Как бы там ни было, в июле 1934 года, когда имя Гитлера все еще ассоциировалось с последствиями чистки в СА, кровавая акция его австрийских сторонников не могла не подпортить образ героя, который он стремился создать себе за пределами Германии. Достоверно неизвестно, распекал ли Гитлер людей, недавно произведенных им в высшие чины СС; Гиммлер, во всяком случае, должен был понести какую-то ответственность за убийство Дольфуса, так как оружие австрийские эсэсовцы приобретали у германских. Среди людей, арестованных в Австрии, был также адвокат Эрнст Кальтенбруннер, которого Гейдрих использовал в качестве агента. После убийства Гейдриха в 1942 году Кальтенбруннер стал исполнять его обязанности в Берлине.

Когда СС обрели, наконец, полную независимость (за свои действия они отчитывались только перед самим Гитлером), Гиммлер смог заняться сплочением своей организации, а также дальнейшим осуществлением своей программы расовой чистоты, которая стала его навязчивой идеей. СС виделись ему как некий рыцарский орден, существующий внутри партии и государства. Надо сказать, что Гиммлера куда больше заботил качественный состав СС, нежели число солдат, которых он мог поставить под ружье. Как мы уже видели, еще до событий 30 июня он начал избавляться от тех, кто был завербован сразу после захвата нацистами власти и кому не удалось пройти строгой проверки. Согласно показаниям Эберштейна в Нюрнберге, в период 1934–1935 годов из СС было отчислено около 60 тысяч человек. Тем не менее даже после этого организация насчитывала около 200 тысяч членов и представляла серьезную силу, которая вызывала все более серьезное беспокойство в армии, где уже появились первые признаки раскола из-за далеко не однозначного отношения военных к Гитлеру. В этих условиях Гиммлер, которому всегда была свойственна осторожность и взвешенность в поступках, вынужден был действовать особенно мягко, скрытно, хотя это и не мешало ему время от времени выступать с публичными клятвами в вечной преданности фюреру.

С 1934 года членам СС было запрещено принимать участие в маневрах и проходить военную подготовку в армии, хотя некоторые из них и являлись армейскими резервистами. Официально они были вооружены только мелкокалиберными винтовками, которыми их обучали пользоваться. Особенно тщательно членов СС проверяли на предмет принадлежности к арийской расе. По словам Гиммлера, эсэсовец должен быть «солдатом национал-социалистического ордена арийской расы». Как говорил Гизевиус, давая показания в Нюрнберге7, «члены СС должны были принадлежать к так называемому нордическому типу… Если я не ошибаюсь, признаки, по которым мужчин и женщин отбирали для службы, включали сотни характеристик, доходя чуть не до проверки химического состава пота под мышками».

По словам того же Гизевиуса, сознательная ложь, использовавшаяся вербовщиками для привлечения новых членов, часто оставалась неразоблаченной. Многие вступали в СС, полагая, что будут работать в организации, которая, в отличие от СА, где царили хулиганство, разложение и мелкая уголовщина, провозглашала своей целью защиту порядка и достоинства граждан, однако очень скоро все эти люди оказывались втянуты в преступную деятельность, осуществлявшуюся по приказам Гиммлера и Гейдриха. Впрочем, многие члены СС участвовали в работе организации лишь в свое свободное время; их могли мобилизовать также в случае возникновения особых обстоятельств или государственной необходимости. В остальное же время они продолжали вести совершенно обычную жизнь.

Присяга, приносимая каждым вступающим в СС новым членом, звучала следующим образом: «Я клянусь вам, Адольф Гитлер, как фюреру и рейхсканцлеру, в верности и храбрости. Клянусь, не щадя самой жизни, повиноваться вам и тем, кому вы поручите командовать мною, и да поможет мне Бог»8.

Продолжала функционировать и школа командного состава в Бад-Тёльце в Баварии, основанная Гейдрихом еще в 1932 году (этот учебный центр, правда со значительными изменениями в программе, просуществовал почти до самого конца войны). Гейдриха заботили как физическое здоровье, так и интеллект будущих командиров СС. Спорт, гимнастика и прочие виды деятельности, развивавшие в студентах дисциплину, составляли вместе с нацистскими версиями истории, географии и военного дела основу для воспитания расового сознания.

Гиммлер тоже мечтал о создании центра по подготовке высших руководящих кадров СС, которые бы могли достойно представлять идею расового очищения. Хотя мышление Гиммлера ушло достаточно далеко от католицизма, в традициях которого он воспитывался, история католических монашеских орденов, члены которого отличались глубоким самопожертвованием и фанатизмом, повлияла на его планы относительно принципов организации этого центра. Сам Гитлер не раз сравнивал Гиммлера с Игнатием Лойолой, а Вальтер Шелленберг, талантливый молодой интеллектуал, вступивший в гейдриховскую СД после окончания Боннского университета, где он изучал медицину и право (впоследствии Шелленберг войдет в узкий круг людей, достаточно хорошо изучивших Гиммлера, чтобы контролировать его), писал в своих «Мемуарах»: «Организация СС была выстроена Гиммлером по принципу ордена иезуитов. Устав и духовные ритуалы, предписываемые Игнатием Лойолой, были образцом, который Гиммлер усердно пытался копировать»9.

Действительно, иезуитские идеалы смешивались в голове Гиммлера со средневековыми представлениями о тевтонских рыцарях, чье религиозное рвение и рыцарская брутальность вдохновляли его на мысли об аналогичном рыцарском ордене СС. Центр Тевтонского ордена, основанного в конце XII века для завоевания новых земель и обращения неверных, находился в Мариенбургском замке, служившем резиденцией великого магистра. Тевтонские рыцари похвалялись доблестью и государственной мудростью, самоотречением и опытом управления и в зените могущества, пришедшегося на XIV век, распространили свое влияние на всю Польшу и далее – вплоть до Прибалтийских государств. Образ великого магистра стал частью навязчивых идей Гиммлера, но его ум, не способный к подлинному величию и вдохновению, мог лишь впитывать взятые из исторического прошлого упрощенные концепции и переносить их в настоящее в качестве незыблемых догм. Очень скоро Гиммлер начал воображать себя великим магистром современного Тевтонского ордена, целью которого должно стать избавление нордической Германии от разлагающего влияния еврейской крови. Подобно средневековым тевтонским рыцарям Гиммлер тоже обращал взор на Восток, к другой величайшей угрозе чистоте германской расы – к низшим славянским народам с их порочными коммунистическими воззрениями. Как в 1936 году заявлял сам Гиммлер, «мы позаботимся, чтобы в Германии, сердце Европы, больше никогда не вспыхнула еврейско-большевистская революция – ни сама по себе, ни с помощью эмиссаров извне»10.

В приливе вдохновения Гиммлер приказал соорудить в лесах возле Падерборна – древнего вестфальского города, связанного исторической традицией с именем Карла Великого, – новый тевтонский замок Вевельсбург. Спроектированный архитектором Бартельсом, Вевельсбург был воздвигнут на фундаменте настоящей средневековой крепости, а его строительство, продолжавшееся целый год, обошлось в 11 миллионов марок. По свидетельству Шелленберга, в замке были установлены строгие монастырские порядки; созданная по католическому образцу структура иерархического подчинения была обязательной для всех членов СС, посещавших Вевельсбург для участия в регулярных собраниях, проводимых под председательством Гиммлера, который, если воспользоваться иезуитской терминологией, стал генералом ордена. Каждый член тайного капитула имел свой собственный стул с серебряной именной табличкой; прежде чем обсуждать высокую политику СС, каждый «должен был исполнить последовательность духовных упражнений, нацеленных в основном на достижение максимальной сосредоточенности», что являлось своеобразным эквивалентом молитвы11.

Вевельсбург был единственной уступкой Гиммлера нравам, царившим среди привыкших окружать себя роскошью нацистских лидеров. Замок был оборудован с тем же средневековым размахом, что и расположенная к северу от Берлина резиденция Геринга Каринхаль, которую он расширял и перестраивал примерно в то же время, когда Гиммлер возводил Вевельсбург. По его замыслу, все убранство и сама атмосфера замка должны были навевать мысли о величии Германии: каждая комната, каждая зала получили собственное наименование в честь того или иного исторического лица, а в музее замка имелась богатейшая коллекция реликвий прошлого. Комната самого Гиммлера была названа им в честь Генриха I Птицелова – короля, тысячу лет тому назад основавшего Германскую империю.

Чтобы ублажить Гиммлера, который тратил все больше и больше времени на изучение и пропаганду бесполезных исторических знаний, лидерам СС, вне зависимости от того, были ли они подлинными интеллектуалами или нет, приходилось поддерживать его игру. Гиммлер обладал задатками отшельника – безжалостного анахорета, посвятившего себя ученым занятиям и твердо решившего переделать человечество в соответствии с образцом, созданным его эксцентрическим учением. И величайшая трагедия нашего века состоит в том, что Гиммлер, в конце концов, получил достаточную власть, чтобы на протяжении нескольких лет проводить свои безумные эксперименты, стоившие жизни миллионам людей.

К тому времени Гиммлер уже был ревностным антикатоликом и антихристианином, заменившим веру, в которой был воспитан, разного рода поверхностными суевериями вроде астрологии, которая как нельзя лучше соответствовала его великогерманским убеждениям12. Католическая церковь подверглась жестоким нападкам в иллюстрированном еженедельном журнале СС «Черный корпус», который начал издаваться в апреле 1935 года эсэсовским историком Гюнтером д'Алькуеном, получавшим указания непосредственно от Гейдриха.

Одновременно с этим Гиммлер основал научное общество, известное под названием «Аненербе» («Ahnenerbe» – «Родовая наследственность»), в котором проводились исследования германских расовых истоков13. Себя Гиммлер сделал президентом общества, а его директором стал профессор доктор Вальтер Вюст, которому Гиммлер присвоил звание почетного гауптштурмфюрера СС. Перед «Аненербе» стояла задача перекинуть мостик от прошлого к настоящему, найдя новые неопровержимые доказательства принадлежности нордических народов к индогерманской (арийской) расе и восстановив духовное и культурное наследие этой самой благородной расы на земле. Так, «Аненербе» предприняло широкие археологические раскопки древнегерманских руин в Науэне и Альткристенберге и даже направило экспедицию в Тибет. Для финансирования этих изысканий Гиммлер вновь обратился к своему другу Кеплеру, экономическому советнику Гитлера, который основал общество промышленников, именуемое «Друзья рейхсфюрера СС» и пожертвовавшее крупные суммы на поддержку этой деятельности Гиммлера.

После расправы над Ремом и его сподвижниками в ведении Гиммлера и СС оказались также концлагеря. Ответственность за них взял на себя Гейдрих, сделавший успевшего получить чин бригадефюрера СС Эйке своим инспектором по лагерям. Подразделение «Мертвая голова», которое Эйке готовил для Гиммлера, отвечало теперь за концлагеря, созданные на постоянной основе. В их числе были «образцовый» лагерь Дахау на юге, сооруженный в 1937 году неподалеку от Веймара Бухенвальд и северный лагерь Заксенхаузен под Берлин-Ораниенбургом, и это было далеко не все. По мере того как нацистский режим набирал силу, базовые лагеря и их филиалы росли в Германии как грибы после дождя, и перед войной их число достигло почти сотни; впоследствии концлагеря во множестве появились и на территориях оккупированных гитлеровцами стран.

Создание концентрационных лагерей, в которых к концу войны одних только евреев было уничтожено от 5 до 6 миллионов, стало одним из главных преступлений нацистского режима. Патологический страх перед концлагерями и тем, что там делали с беспомощными людьми, распространился по всей Германии и оккупированной Европе; многие немцы до сих пор очень неохотно признаются в том, что им вообще было что-либо известно об этих «фабриках смерти». И в Германии, и за ее пределами далеко не все способны признать пугающие факты, оглашенные на Международном военном трибунале в Нюрнберге и рассматривавшиеся на последующих процессах.

Главным идеологом и создателем бесчеловечной системы концлагерей был Гиммлер. Будучи убежден, что именно в этом заключается его долг перед нацией, он считал себя не вправе поддаваться обычным человеческим эмоциям. По его мнению, при организации столь масштабной кампании массового устрашения страдания отдельных личностей были неизбежны; при этом Гиммлер искренне верил, что охранники в лагерях были жертвами необходимости в гораздо большей степени, чем те, кого они охраняли.

Было бы неправильно полагать, будто Гиммлер не имел ни совести, ни жалости, но по-настоящему он жалел только эсэсовцев из подразделения «Мертвая голова», которым приходилось нести возложенное на них тяжкое бремя охраны заключенных. Мысли об этом преследовали Гиммлера постоянно и, в конце концов, нанесли серьезный ущерб его здоровью. Со временем Гиммлер даже стал делиться своими переживаниями по этому поводу с личным массажистом Керстеном – человеком, облегчавшим ему боли и ставшим в итоге главным доверенным лицом, которому рейхсфюрер СС поверял свои самые сокровенные мысли.

Однако это произошло несколько позднее, поначалу же Гиммлер весьма гордился своими концлагерями. В октябре 1935 года, получив от Гитлера поздравление с днем рождения, он устроил для Гесса и других выдающихся гостей экскурсию в Дахау, где предложил осмотреть построенные заключенными новенькие казармы. (В этих казармах – в дополнение к «Мертвой голове» – Гиммлер уже в следующем месяце планировал разместить еще одно подразделение СС, которое, кроме кое-каких гарнизонных обязанностей, выполняемых вместе с лагерной охраной, занималось главным образом военной подготовкой.) Базовые лагеря располагали также квартирами для женатых офицеров, так что даже во время войны, то есть в наихудший период истории концлагерей, жены и дети эсэсовцев вынуждены были мириться с близостью этих «фабрик смерти»14.

После «кровавой бани» 30 июня структура СС, которая и так была военизированной организацией, стала изменяться и совершенствоваться по военному образцу. Гитлеру приходилось опасаться уже не только тех, кто критиковал его режим за границей и мог принять против него меры военного характера, но и верховного командования германской армии, которое все еще было влиятельным и обладало достаточной мощью, чтобы свергнуть его. К тому же приближался период открытого вызова союзу держав-победительниц и условиям, навязанным Версальским договором, поэтому характер подготовки СС менялся в соответствии с тем, какую задачу Гитлер считал основной на том или ином этапе. В январе 1935 года в результате плебисцита Гитлер вернул Германии Саар; в марте объявил о призыве в армию и об учреждении военно– воздушных сил – геринговских люфтваффе; в июне Риббентроп, бывший послом в Великобритании, заключил важный военно-морской договор, позволявший Германии иметь флот, а в декабре наступил черед тайных сделок по Эфиопии, позволивших Муссолини приступить к ее завоеванию.

Что касалось СС, то Гитлер потребовал от Гиммлера выставить полностью укомплектованную, подготовленную к боевым действиям дивизию и даже вынудил армейское руководство согласиться с этим, включив дивизию в план организационно-мобилизационных мероприятий. В ноябре 1934 года руководителем этого проекта был назначен армейский генерал-лейтенант Пауль Хаузер. Хаузер возглавил гейдриховскую командирскую школу в Бад-Тёльце и превратил ее в один из лучших центров офицерской подготовки. По словам Райтлингера, после войны Хаузер даже рассматривал свою школу СС в Бад– Тёльце как идеальную модель для подготовки офицеров НАТО. Школа эта стала зародышем гиммлеровских Ваффен-СС – военного крыла организации, ставшей международной силой, когда СС начали вербовку среди наиболее «подходящих» рас на завоеванных территориях.

Отношения Гиммлера с Гитлером, Герингом, Фриком и Шахтом – банкиром, ставшим в 1934 году гитлеровским министром экономики, а также с верховным командованием армии и прежде всего с собственным старшим офицером Гейдрихом характеризовались главным образом беспринципностью и приспособленчеством, которые определяли действия и поступки всех нацистов, какое бы положение они ни занимали в партии или в руководстве страны. Приспособленчество и беспринципность – это профессиональная болезнь всех политиканов, но нацистский менталитет с его полным отрицанием какой– либо морали оказался особенно благоприятной почвой для интриг, с помощью которых нацистские лидеры старались перехитрить друг друга. Гитлер, например, лишь поощрял своих комендантов, министров и советников, когда они расходовали свои силы и способности на борьбу друг с другом, так как его больше чем устраивала роль верховного арбитра, которому принадлежит последнее, решающее слово.

Положение Гиммлера в этой причудливой и изначально порочной административной системе все еще оставалось неудовлетворительным. С одной стороны его ограничивал министр внутренних дел Фрик – слабый, но упрямый бюрократ, а с другой – высшее армейское командование, которому очень не нравилось существование неподконтрольной ему двухсот– пятидесятитысячной военизированной организации СС, как раньше ему не нравились значительно более многочисленные, но куда хуже организованные штурмовики Рема. Впрочем, что касалось сопротивления бюрократического чиновничества, то эту проблему удалось разрешить сравнительно легко. Воспользовавшись тем, что Геринг, занявшись другими делами, обращал на политическую полицию все меньше и меньше внимания, Гиммлер и Гейдрих быстро справились с Фриком и министром юстиции Гюртнером, которые в 1934–1935 годах пытались мешать СС и гестапо арестовывать и содержать в «защитном заключении» людей на основании одних лишь подозрений. Фрик даже пытался провести закон, ограниченный вначале только территорией Пруссии, согласно которому заключенные в лагерях получали право обращаться в суд. Но когда Геринг представлял проект закона совету министров Пруссии, Гиммлер, который тоже был приглашен на заседание, хотя и не являлся членом совета министров, позаботился о том, чтобы проект провалился. Окончательная же победа над Фриком была достигнута 2 мая 1935 года, когда прусский административный суд признал, что деятельность гестапо находится вне его юрисдикции.

Прошло, однако, более десяти месяцев, прежде чем 10 февраля 1936 года Гитлер наконец постановил, что гестапо является особой полицейской организацией, чьи полномочия распространяются на всю Германию. В июне Гиммлер официально стал шефом германской полиции при министерстве внутренних дел, получив таким образом возможность на законном основании заниматься тем, что благодаря отсутствию эффективной оппозиции он проделывал уже давно. Фрик хотя и остался формальным начальником Гиммлера, прекратил бесполезные попытки вмешиваться в дела рейхсфюрера СС15.

Другим открытым критиком Гиммлера был банкир Шахт – безжалостный и амбициозный деспот. Назначенный Гитлером на пост министра экономики, он твердо решил вести дела по-своему, хотя со временем его все-таки сумел оттеснить Геринг. Гизевиус утверждает, что он и один гестаповский техник однажды проверяли резиденцию Шахта на предмет наличия подслушивающих устройств. Об этом просил сам министр; он был уверен, что агенты Геринга шпионят за ним, записывая его критические замечания. И им действительно удалось обнаружить микрофон в телефоне министра. В своих мемуарах «Мои первые семьдесят шесть лет» Шахт вспоминает, как Гиммлер угрожал ему, когда он возглавил министерство, и даже требовал уйти в отставку. Тогда Шахт ответил, что уйдет только по распоряжению фюрера и что СС лучше держаться от него подальше, что, разумеется, не могло внушить Гиммлеру теплых чувств.

Стратегия, к которой прибегли Гиммлер и Гейдрих в борьбе против верховного командования вермахта, была еще более изощренной и в начале 1938 года привела к тому, что из Военного министерства были удалены Бломберг и Фрич.

Вернер фон Бломберг был министром обороны и принадлежал к восторженным поклонникам Гитлера. Высокий, светловолосый, неизменно гладковыбритый, он не обладал ни особым умом, ни достаточной хитростью, чтобы противостоять тем, кто вознамерился от него избавиться. Врагом Гиммлера он стал после того, как оказал серьезное противодействие милитаризации СС во время объявленного Гитлером в 1935 году призыва. В 1938 году он был отправлен в отставку за то, что женился на проститутке, на которую в полиции было заведено досье.

Вернер фон Фрич был назначен командующим сухопутными войсками в 1934 году вопреки воле Бломберга. В армейских кругах циркулировали слухи о том, что Фрич и его начальник штаба Бек, позднее участвовавший в заговоре армейских чинов против Гитлера, возражали против широкомасштабной призывной кампании, однако, несмотря на это, Гитлер продолжал доверять обоим. Слухи эти распространял Гиммлер, а Геринг, который хотел сам командовать армией, был готов ухватиться за любую возможность, чтобы очернить Бломберга и Фрича. Берлин полнился тревожными сплетнями о путче и контрпутче и буквально гудел, как растревоженное осиное гнездо.

Девятнадцатого января 1935 года Бломберг, пытаясь восстановить дружеские отношения с нацистской политической верхушкой, пригласил Геринга и Гиммлера выступить перед верховным армейским командованием в Академии кайзера Вильгельма, но они воспользовались этой возможностью, чтобы дать армии понять, что путч военных будет незаконным. Тем не менее в своем стремлении ублажить Гиммлера Бломберг пошел еще дальше и в следующем месяце пригласил его выступить на собрании армейских офицеров в гамбургском отеле «Четыре времени года». Он не знал, что призыв, хотя о нем еще не было объявлено официально, был уже окончательно согласован, и Гиммлер не преминул отомстить Бломбергу, заявив, что численность СС в военное время должна быть значительно увеличена, чтобы сражаться с врагами на территории Германии, покуда армия будет действовать за границей. Только в этом случае, утверждал Гиммлер, СС сможет спасти страну от предательского удара в спину, какой был нанесен Германии в 1918 году. Говоря же об идеальных людях, зачисленных им в СС, он словно бросал вызов расовой чистоте присутствующих офицеров.

В январе 1935 года Бломберг назначил Канариса шефом военной разведки (абвера), которую Гейдрих, подробно информированный о предшественнике Канариса, хотел включить в СД, хотя тогда это едва ли было реально. Так между Гейдрихом и его бывшим флотским наставником зародились трения, отражавшие различия в подходе к использованию двух разведслужб. Впрочем, подписанное тогда же рабочее соглашение, известное как «Десять заповедей», разграничивало сферы деятельности СД и абвера. Канарису на откуп был отдан военный и неполитический шпионаж, так что внешне дружеские отношения были восстановлены. Гейдрих даже стал снова навещать Канариса дома и играть на скрипке для его жены, но это продолжалось недолго. Адмирал начал опасаться бывшего подчиненного, пользовавшегося неограниченным влиянием на Гитлера, и стал собирать тайную информацию о деятельности Гиммлера и Гейдриха, используя для этого шефа берлинской полиции Хельдорфа и других.

Между тем интересы Гиммлера больше не ограничивались одной Германией. Он все больше думал о немцах, живущих за границей, и в 1936 году заключил с Эрнстом Боле, возглавлявшим зарубежную организацию нацистской партии, соглашение о распространении нацизма за пределами рейха, а также об организации шпионажа, что обеспечивало СД разветвленной сетью зарубежной агентуры. Это бесцеремонное вторжение в сферу деятельности, относившуюся скорее к ведомству Канариса или к министерству иностранных дел, привело к возникновению довольно странного дела о заговоре Тухачевского против сталинского режима, в котором решающую роль сыграли поддельные документы, подброшенные советскому правительству службой Гейдриха.

Маршал Михаил Тухачевский был тогда заместителем народного комиссара обороны СССР. Он же являлся главным действующим лицом в советской делегации, подписавшим в 1926 году протоколы об использовании Советским Союзом немецких военных специалистов. Суть истории, реконструированной на основании показаний и свидетельств ее участников16, заключается в следующем. В конце 1936 года Гейдрих получил сведения о заговоре против Сталина, который якобы составили Михаил Тухачевский и другие военачальники из советского верховного командования. Использовать эту информацию можно было двумя способами: либо поддержать заговор, либо предоставить Сталину информацию о нем в такой форме, чтобы за измену было арестовано как можно больше высших командиров Красной Армии. Канарис, также знавший о заговоре, поддерживал первый вариант и предлагал перейти ко второму, только когда ситуация будет максимально этому благоприятствовать, но Гиммлер и Гейдрих настаивали на немедленном разоблачении заговорщиков. Позднее Гейдрих утверждал, что Гитлер сам санкционировал подделку соответствующих документов сотрудником СД Берендсом и одним работавшим на немцев русским политическим агентом. Эти документы, впоследствии фигурировавшие на закрытом процессе в Москве в 1937 году в качестве вещественных доказательств и содержавшие подписи не только советских военачальников, но и германских офицеров, с которыми те якобы находились в контакте, были проданы Гейдрихом Сталину через установленных агентов НКВД в Германии. Говорят, будто за доказательство измены своих военачальников Сталин заплатил 3 миллиона рублей золотом, но пометил деньги, рассчитывая, что немцы используют их для оплаты своих агентов в России и это поможет разоблачить шпионов СД. Позднее возникла еще одна версия, согласно которой Сталин сам спланировал всю операцию против Тухачевского и близких к нему людей, а СД воспользовалась, чтобы получить через германскую спецслужбу необходимые доказательства их вины.

Завершающий этап в становлении власти Гиммлера наступил только летом 1936 года. Незадолго до этого законодательным актом прусского парламента от 10 февраля был юридически признан особый статус гестапо. В этот документ был включен пункт, согласно которому судебные органы лишались права опротестовывать действия и решения гестапо. Затем рядом указов, первый из которых вышел в свет 17 июня, Гиммлер был утвержден шефом полиции Германии, но этот пост все еще был отделен от поста рейхсфюрера СС17.

Новое назначение Гиммлер отметил с помощью причудливой церемонии, устроенной им 2 июля в тысячелетнюю годовщину со дня смерти Генриха I – поборника германской экспансии на Востоке. Церемония прошла в основанном Генрихом Кведлинбурге – небольшом городке в Гарцских горах. Вознося хвалу «величайшему из когда-либо существовавших немцев» (так охарактеризовал Генриха I Гюнтер д'Алькуен, которому было поручено описать церемонию для потомков), Гиммлер называл его «умным, осторожным, упорным политиком», нарочно выбирая выражения, которые, как ему казалось, могли быть отнесены и к нему самому. Воспользовавшись благоприятной возможностью, он не удержался от выпада против церкви, упомянув о том, что именно Генрих запретил духовенству вмешиваться в государственные дела. Свою речь Гиммлер завершил напоминанием о том, что ставший основателем германского государства саксонский герцог, известный как Генрих Птицелов, «никогда не забывал, что сила немецкого народа заключена в чистоте его крови»18.

В своей статье, опубликованной в том же году, Гиммлер вновь доказывал читателям, к которым запросто обращался как к «братьям-крестьянам», что драгоценное наследие крови должно сохраняться и поддерживаться в германской расе с помощью силы.

«Я, рейхсфюрер СС, – писал Гиммлер, – сам являющийся крестьянином по наследию, крови и плоти, хотел бы заявить вам, немецким крестьянам: идея чистоты крови, с самого начала поддерживавшаяся СС, была бы обречена, не будь она неразрывно связана с ценностью и святостью почвы».

Отряды СС, добавлял Гиммлер, стоят бок о бок с немецким крестьянством и бдительно охраняют благородную немецкую кровь.

«Я знаю, что в Германии есть люди, которых тошнит при виде нашей черной формы. Мы понимаем причину этого и не рассчитываем, что нас полюбят все без исключения. У тех, кто нас боится, нечиста совесть перед фюрером и нацией. Из-за этих людей мы и создали организацию, именуемую секретной службой… Мы будем безжалостно действовать карающим мечом правосудия…

Каждый из нас знает, что он не одинок, что за его спиной – двести тысяч человек, связанных единой клятвой, и это придает каждому из нас огромную силу… Согласно неизменным законам истории, мы объединились в национал-социалистический военный орден арийской расы, и это сообщество связанных нерушимой клятвой людей будет двигаться вперед в далекое будущее… Мы – основа грядущих поколений, необходимая для вечной жизни немецкого народа».

Увлечение прошлым, однако, не мешало Гиммлеру с интересом глядеть в будущее. Он всегда поощрял своих эсэсовцев производить потомство, мечтая таким путем увеличить численность населяющих Европу «чистопородных» немцев. Наиболее концентрированное выражение эта политика получила в знаменитом указе, опубликованном в октябре 1939 года, в котором Гиммлер убеждает эсэсовцев зачинать детей перед уходом на войну. Он тщательно следил за рождаемостью в СС, но сохранившиеся статистические данные за август 1936 года свидетельствуют, что в тот период эсэсовские семьи имели в среднем одного– двух детей. Одновременно Гиммлер собирался создать систему социальной помощи одиноким матерям и их детям, если только и те и другие будут соответствовать арийским стандартам.

В 1936 году СС взяли шефство над родильными домами «Лебенсборн» (Lebensborn – «Источник жизни»), которыми Гиммлер весьма гордился и которые, как свидетельствуют многочисленные сохранившиеся документы, он курировал лично. Взяв на себя ответственность за жизнь и здоровье юных немцев, СС тщательно следили за тем, чтобы им с самого начала внушались соответствующие идеи. Кроме того, каждый эсэсовец должен был отчислять на родильные дома определенную часть своего жалованья, причем основное бремя возлагалось на холостяков19.

Гиммлер оставался верен собственному учению даже в мелочах. Ясно понимая, что его внешность многим кажется «неарийской», он распорядился произвести тщательное исследование своей родословной (сохранились досье с докладными записками по этому поводу). Эти изыскания продолжались даже во время войны; их центр находился в Вевельсбурге, откуда после завершения каждого этапа исследований, дошедших постепенно до XVIII века, в Берлин поступали отчеты, подкрепленные замысловатыми генеалогическими схемами. Аналогичному исследованию подверглась и родословная Марги Гиммлер. Любопытно, что, как только об интересе Гиммлера к своим корням стало известно широкой публике, многочисленные однофамильцы буквально засыпали его письмами и телеграммами, в которых предъявляли свои права на родство с рейхсфюрером СС.

Всегда отличавшийся педантичностью, Гиммлер был способен часами корпеть над письмами и рапортами, доказывавшими чистоту происхождения его самого, его семьи, членов его штаба и подчиненных. Сохранившаяся документация по этой проблеме, включающая в себя не только многолетний труд работников архивов и историков, но и – во многих случаях – горестные самобичевания тех, кто не сумел доказать своей принадлежности к «истинным арийцам», является яркой иллюстрацией к истории нацизма. Так, уже после начала войны Гиммлер лично сделал выговор эсэсовцу, принявшему угощение от отца еврея, которого он сопровождал из концлагеря. В апреле 1940 года Гиммлер направил длинное сочувственное письмо другому эсэсовцу, написавшему рейхсфюреру о страшном потрясении, которое он испытал, узнав, что в его жилах имеется примесь еврейской крови.

«Я хорошо представляю себе ваше положение и разделяю ваши чувства, – писал Гиммлер. – Что касается чистоты нашей крови, то я определил год окончания Тридцатилетней войны (1648) как рубеж, начиная с которого каждый из нас обязан быть уверенным в своем происхождении. Человек, среди предков которого после указанного года были евреи, должен покинуть СС… Сообщая вам это, я надеюсь, что вы поймете, какую великую жертву я вынужден заставить вас принести… Ведь в глубине души вы все еще принадлежите к нашей организации, все еще ощущаете себя членом СС».

Эсэсовец этот уже находился на фронте, и Гиммлер, сочтя необходимым подсластить горькую пилюлю, добавляет, что, если его адресат погибнет, СС позаботятся о его жене и детях.

Во время войны у Гиммлера возникла прочная связь с девушкой по имени Хедвиг, которая была его личной секретаршей и с которой в 1942-м и 1944 годах он прижил двух детей: сына Хельге и дочь Нанетту Доротею. Хедвиг была дочерью кадрового военного, который во время ее рождения в 1912 году был старшим сержантом германской армии. В 1936 году она получила спортивный диплом (Deutsche Sportabzeichen) за достижения в беге, плавании и прыжках. Это, однако, не помешало Гиммлеру начать архивный поиск с целью установления ее арийского происхождения, который продолжался и в годы войны20.

Несмотря на то что в 1937 году Гиммлер с помпой прошел процедуру сдачи спортивных норм на утвержденный им же самим спортивный значок СС, бегая и прыгая до тех пор, пока адъютанты не убедили его, что он уже достиг необходимых результатов, его здоровье было далеко не блестящим21. Уже несколько лет Гиммлера преследовали мучительные головные боли. От рождения болезненный, он страдал желудочными коликами, приступы которых участились из-за постоянного нервного напряжения, вызванного служебными тревогами. Гиммлер также очень боялся рака, от которого умер его отец22. При этом он не доверял ортодоксальной медицине, и в 1934 году Вольф убедил Гиммлера попробовать массаж. Для этой цели к рейхсфюреру СС был приглашен «природный целитель» Франц Зетцкорн, но его лечение было, по-видимому, не особенно удачным. Только в 1939 году удалось найти человека, который сумел облегчить страдания Гиммлера. Им оказался Феликс Керстен, финн по национальности, чьей второй родиной перед самой войной стала Голландия. Репутация массажиста, умеющего справляться с болями нервного происхождения, помогла Керстену обзавестись прибыльной практикой в Берлине, в окрестностях которого он еще в 1934 году приобрел поместье Хартцвальде. Но тогда Керстен еще не был известен Гиммлеру.

В середине января 1937 года Гиммлер снова выступил перед офицерами вермахта, проводя с ними своего рода политический инструктаж в рамках подготовки к войне, которая, по мнению Гитлера, была неизбежна23. В этот раз он не стал подробно объяснять свои взгляды, а начал с изложения истории СС, созданных в 1923 году в качестве личной охраны фюрера и превратившихся к 1925 году в подразделения для охраны митингов, базировавшихся в нескольких городах страны. Из этого скромного начала, говорил далее Гиммлер, и выросла благородная идея элитного корпуса. «Я являюсь приверженцем доктрины, согласно которой подлинного величия способны достигнуть только люди, в жилах которых течет настоящая кровь», – заявил он. При отборе в СС, добавил Гиммлер, «шанс быть принятыми имеют только те кандидаты, в жилах которых течет хорошая, нордическая кровь. Сам я давно понял, что если мне удастся отобрать достаточно много людей с такой кровью (а в немецкой нации таких большинство), если удастся обучить их военной дисциплине, а со временем – пониманию ценности арийского происхождения и вырастающей из этого идеологии, тогда я сумею создать элитную организацию, способную при любых обстоятельствах выполнять поставленные задачи».

По словам Гиммлера, именно ради достижения этой грандиозной цели для кандидатов в СС были установлены жесткие стандарты отбора (так, минимальный рост был определен в 1 метр 70 сантиметров), а также процедура тщательного обследования портретных снимков самим рейхсфюрером СС, который собирался таким образом выявлять в кандидатах «примеси чуждой крови, чрезмерно выдающиеся скулы».

На тех, кто был отобран, ложилось нелегкое бремя («ценные кадры вырастают только из тех, кому не делается послаблений»). Так, несмотря на то, что жизнь в стране была трудной, каждый эсэсовец сам обеспечивал себя формой установленного образца. И все же к 1937 году численность СС составила 210 тысяч человек; как утверждал Гиммлер, это была лишь десятая часть от общего количества обратившихся с ходатайством о приеме.

Когда молодой человек, скажем, восемнадцати лет хочет стать эсэсовцем, объяснял он, «мы выясняем политическую ориентацию и взгляды его родителей, братьев и сестер, а также родословную до 1750 года… Мы требуем удостоверение о наследственном здоровье», а также «сертификат расового соответствия» – документ, выдаваемый руководителями СС, антропологами и врачами после полного обследования кандидата. Если возраст кандидата – всего восемнадцать лет (минимальный возраст для рассмотрения заявления), то в течение трех месяцев он остается просто соискателем, и только потом, после присяги на верность фюреру, приобретает статус признанного кандидата в СС. В этом качестве он обязан в течение года получить спортивный диплом и пройти двухлетнюю службу в рядах регулярной армии. Затем кандидат возвращается в СС для «тщательного идеологического инструктажа», изучая среди прочих дисциплин эсэсовский закон о браке, и только после этого становится полноправным членом СС.

Не удержался Гиммлер и от того, чтобы не упомянуть о себе. «Рейхсфюрер СС, – заявил он, – является по отношению к своей организации таким же эсэсовцем, как и каждый из вас… Как и вы, он клянется исполнять закон о браке и все дисциплинарные уставы СС».

Затем Гиммлер подчеркнул важность крепкого здоровья. Городская жизнь с ее суетой делает людей «бледными и толстыми… что всегда плохо для государства. Если мы хотим оставаться молодыми, то должны быть спортсменами». Он описал, как заставляет эсэсовцев практиковаться в стрельбе из пистолета и винтовки и в толкании ядра правой и левой рукой. Каждый немец в возрасте от восемнадцати до пятидесяти лет должен тренироваться, чтобы сохранять форму, добавил он.

Идеологическая подготовка, сказал Гиммлер, протекает параллельно физической. «Каждую неделю происходит инструктаж, во время которого читаются выдержки из «Майн кампф» Гитлера. Чем старше человек, тем тверже он должен быть в идеологии».

Далее Гиммлер описал различные эсэсовские подразделения, включая СД – «величайшую идеологическую разведслужбу партии, а в конце концов, и государства», и подразделение «Мертвая голова», «созданное из охранных единиц концентрационных лагерей». Заключенных лагерей он охарактеризовал как «отребье, преступников и уродов» и «большей частью – рабские душонки». Пытаться внушать идеи подобным людям было, по мнению Гиммлера, пустой тратой времени; единственное, что они обязаны были исполнять, – это правила гигиены. «Этих людей учат мыться дважды в день и пользоваться зубной щеткой, с которой большинство из них не знакомы. Едва ли любая другая нация была бы столь гуманна, как мы», – сказал он.

Разобравшись с целями секретной службы, Гиммлер перешел к брачным законам СС. «Ни один эсэсовец не может жениться без одобрения рейхсфюрера СС. Требуется физическое обследование невесты и гарантии ее идеологических и человеческих качеств, а также генеалогическое исследование до 1750 года, требующее проведения колоссальной работы. Но мы все равно стремимся, чтобы наши люди вступали в брак».

Далее Гиммлер коснулся текущего этапа проводимой им реформы германской полицейской системы: «Сейчас мы впервые в истории Германии имеем полицию рейха». В военное время роль полиции крайне важна – она сражается «на четвертом театре боевых действий, внутри Германии» против коварных сил «еврейско-марксистского влияния… Главная обязанность СС и полиции – решение проблемы внутренней безопасности».

Гиммлер закончил выступление еще одним упоминанием о грандиозной расовой борьбе, в которую вовлечена Германия:

«Мы более ценны, чем другие, которые превосходят и всегда будут превосходить нас численно. Мы более ценны, потому что наша кровь позволяет нам создавать больше, чем остальным, и быть лучшими вождями для нашего народа, чем остальные. Давайте раз и навсегда уясним себе, что следующие десятилетия будут означать борьбу, ведущую к уничтожению во всем мире тех недочеловеков, которые противостоят немцам – главному народу арийской расы, единственному носителю мировой культуры».

Эта речь, как, несомненно, поняли генералы, была прямым вызовом армии. Она напомнила им о Реме и о его посягательствах на их авторитет, однако теперь перед ними был враг куда более могущественный и опасный, чем злосчастный лидер СА.

Выступление Гиммлера было одобрено Гитлером и распространено в сокращенном виде как официальный документ, в то время как полный стенографический отчет был тайно переправлен за границу и вскоре появился в одном антинацистском журнале. К этому времени Гитлер, однако, уже настолько доверял Гиммлеру, что объявил исходящие из его канцелярии решения имеющими такую же силу, что и правительственные указы.

К лету по Берлину поползли слухи о том, что СС планирует путч против высшего армейского командования. Агенты Гейдриха действительно держали под наблюдением начальника штаба Фрича; что касалось Бломберга, то он, как говорится, сам готовил свое падение. Когда 5 ноября Гитлер проводил свою знаменитую штабную конференцию, ни фельдмаршал, ни генерал не проявили особого энтузиазма по поводу из ряда вон выходящего заявления Гитлера о необходимости войны с западными державами и аннексии Австрии и Чехословакии. Несколько позднее Бломберг, посоветовавшись предварительно с Герингом, обратился к Гитлеру с просьбой разрешить ему жениться на машинистке, в которую он влюбился, несмотря на свой шестидесятилетний возраст. Фюрер любезно дал свое согласие и даже присутствовал вместе с Герингом на бракосочетании, которое состоялось 12 января 1938 года, однако Бломбергу этот брак не принес ничего, кроме неприятностей.

Последствия этого брака хорошо известны, хотя различные источники по-разному оценивают роли, которые сыграли в падении Бломберга Геринг, Гиммлер и Гейдрих. Сразу же после свадьбы в ведомстве графа Хельдорфа, полицей-президента Берлина, отыскалось подробное досье, свидетельствовавшее о том, что мать новобрачной содержала бордель, а сама фрау Бломберг имела приводы в полицию за проституцию. Когда Хельдорф увидел эти документы, он тактично решил не передавать их Гейдриху, а отнес советнику Бломберга в министерстве генералу Кейтелю, чей сын к тому же недавно женился на дочери Бломберга. Но Кейтель наотрез отказался заниматься этим делом, и бумаги было решено отправить Герингу. (По словам Гизевиуса, Геринг, вероятно, с самого начала кое-что знал, хотя есть и другие свидетельства, противоречащие этому.) Гестаповец Йозеф Мейзингер перед своей казнью в Польше в 1947 году признал, что сфальсифицировал доказательства против молодой жены Бломберга, используя досье ее матери. По его же словам, о том, что подделка будет пущена в ход после свадьбы, было известно Гейдриху, но если это так, будет только логично предположить, что об этом был осведомлен и Гиммлер. Впрочем, как бы ни обстояло дело в действительности, цель оказалась достигнута:

Бломберг впал в немилость, и ему не оставалось ничего другого, кроме как уйти в отставку.

Отставка Бломберга, в свою очередь, серьезно ослабила позиции Фрича, который, согласно имевшимся в распоряжении Гейдриха компрометирующим материалам, был гомосексуалистом. Тот же Мейзингер, возглавлявший в гестапо отдел по борьбе с гомосексуализмом и абортами, сообщал, что еще в 1935 году некий профессиональный шантажист по фамилии Шмидт неожиданно заявил на допросе, что среди его жертв был и Фрич, которому он угрожал разоблачением. Стараясь скомпрометировать своего противника, сохранявшего еще достаточное влияние и авторитет в армейских кругах, Гейдрих, Гиммлер и Геринг извлекли Шмидта из забвения, чтобы использовать его в качестве решающего доказательства. Двадцать шестого января 1938 года Гиммлер в присутствии Гитлера открыто обвинил Фрича в мужеложстве; в подтверждение своих слов он сослался на Шмидта, которого специально вызвали для опознания Фрича. Но Гитлер не захотел спешить и отправил Фрича в отпуск на все время, пока не будут расследованы выдвинутые против него обвинения.

Тем временем гестаповцы, продолжавшие допрашивать Шмидта, сделали ужасное открытие. Оказалось, что в своих показаниях 1935 года Шмидт допустил ошибку и человеком, у которого он вымогал деньги, был другой человек – отставной кавалерийский офицер капитан фон Фриш. Гестапо допросило этого офицера у него дома и обнаружило, что новые показания Шмидта верны. Обвинение против Фрича разваливалось.

На встрече с представителями генерального штаба Беком и Рундштедтом Гитлер разрешил армии и министерству юстиции провести объединенное официальное расследование «дела Фрича»; при этом фюрер настоял, чтобы оно проводилось в сотрудничестве с гестапо. Это расследование сразу поставило Гиммлера и Гейдриха в затруднительное положение. Теперь армейские и гражданские чиновники получили законное право допрашивать Шмидта, который находился в руках гестапо. Для Гиммлера, с самого начала противившегося попыткам армейского руководства начать кампанию по реабилитации Фрича, это был чувствительный удар, да и Небе, очевидно контактировавший с обеими сторонами, намекнул Гизевиусу на гестаповские проблемы. Ободренные армейские и гражданские следователи стали требовать, чтобы гестапо передало им свидетеля.

В итоге Шмидт после долгих допросов назвал следователям министерства юстиции адрес дома, куда, по его словам, Фрич ходил за деньгами, которые требовал у него шантажист. Следователи посетили указанный адрес и выяснили, что в соседнем доме проживает капитан фон Фриш, который так смущал гестапо. Отставной капитан был серьезно болен и лежал в постели. Во время визита к нему следователей экономка капитана показала, что гестапо уже побывало здесь, и даже вспомнила точную дату. Как только гестаповцам стало об этом известно, больного капитана тут же подняли с постели и отправили под арест.

К тому времени Гитлер объявил о значительных структурных и кадровых перестановках в высшем армейском руководстве. Он упразднил Военное министерство и сам возглавил заменившую его организацию, получившую название ОКВ, или верховное командование вооруженными силами. Об этом он сообщил в своем выступлении по радио 3 февраля; на следующий день, присутствуя на собрании офицеров нового верховного командования, Гитлер много времени посвятил подробному разбору дел Бломберга и Фрича и в конце концов согласился на созыв 11 марта специального суда чести под председательством Геринга, являвшегося самым старшим офицером в вооруженных силах.

Все знали, что дело Фрича имеет глубокую политическую подоплеку и что в данном случае речь, разумеется, идет не просто о репутации офицера, с которым обошлись несправедливо. По словам Гизевиуса, использовать эту историю для разоблачения гестапо стремился достаточно широкий круг людей – от адмирала Редера и Браухича, назначенного Гитлером новым главнокомандующим, до министра юстиции Гюртнера и Шахта, который ушел со своего поста, так как не мог выносить постоянного вмешательства Геринга в вопросы экономики. Судьба же Фрича, как таковая, мало кого волновала. Йодль, например, писал в своем дневнике 26 февраля, что Редер и Гюртнер верят в виновность Фрича и что в этом деле их интересует исключительно разоблачение гестапо, а Бломберг в одной из последних бесед с Гитлером прямо заявил, что Фрич «не интересуется женщинами».

Впрочем, сам Фрич – прусский аристократ и офицер, свято веривший в строгие воинские традиции и этикет, – тоже вел себя накануне суда не самым разумным образом и этим сыграл на руку своим врагам. Гизевиус, например, считает, что, если Фрич был «абсолютно честным человеком», ему следовало бы публично заявить о своей невиновности, после чего устраниться от дела, предоставив дальнейшее разбирательство адвокатам; к тому же он не мог не знать, что армия на его стороне и что расследование дела будет вести суд чести. Однако после выдвинутых Гиммлером громких обвинений в свой адрес Фрич не стал дожидаться увольнения, а сам настоял на собственной отставке, что не только вызвало серьезные сомнения в его невиновности, но и создало определенные юридические трудности, так как теперь на созванном по инициативе армии суде чести пришлось бы официально рассматривать свидетельства, направленные против него. Фрич к тому же еще больше скомпрометировал себя, признав, что однажды взял к себе в дом «нуждающегося Hitlerjunge» (мальчика из числа членов гитлерюгенда). Кроме этого, очевидно желая продемонстрировать свою невиновность, он по собственной инициативе побывал в штаб-квартире гестапо, где был готов «ответить на любые вопросы».

В феврале Фрич решил стреляться с Гиммлером, которого считал своим главным врагом24. Однако Рундштедт, которого он сделал своим секундантом и отправил к Гиммлеру, чтобы передать формальный вызов, счел эту затею настолько бредовой, что даже не подумал выполнить поручение. Впоследствии он упомянул о дуэли в разговоре с адъютантом Гитлера Хоссбахом, который также счел этот случай достаточно курьезным. Любопытно было бы, однако, узнать, как бы отреагировал Гиммлер, если бы все-таки получил вызов.

После признания Шмидта Гейдрих решил, что гестапо пора что-то предпринять, чтобы каким-то образом выпутаться из затруднительного положения. Сам Гейдрих после того, как выяснилось, что Шмидт перепутал две схожие фамилии, тоже нес всю полноту ответственности за обвинения, предъявленные Фричу 26 января. Шеф СД категорически отрицал, что гестаповцы побывали в доме Фриша и что они угрозами вынудили Шмидта признаться, будто он брал деньги у обоих офицеров. Из этого со всей очевидностью следовало, что гомосексуалистами являются и Фрич, и Фриш. И действительно, когда несчастного кавалерийского капитана вырвали из лап гестапо и передали в распоряжение министерства юстиции, он признался в своей склонности к лицам одного с ним пола, а заодно подтвердил, что был жертвой шантажа Шмидта. Увы, перенесенное потрясение оказалось ему не по плечу – болезнь обострилась, и Фриш вскоре умер.

Теперь Гиммлер и Гейдрих зависели от Шмидта и от сотрудников гестапо, которым предстояло выступить на суде чести в качестве свидетелей. Им, впрочем, было приказано дать ложные показания. Председателем был Геринг, которому, по обычаю, предстояло вести допрос. Заседателями были избраны Браухич, Редер и два парламентских председателя Лейпцигского верховного суда.

Приготовления обещали незаурядный спектакль. Все судьи, за исключением Геринга, были настроены против гестапо, но Геринг обладал достаточной властью, позволявшей направлять процесс в нужную ему сторону. Очень многое зависело и от Фрича; сам генерал был твердо уверен, что его честь будет восстановлена, однако никто не знал, воспользуется ли он представившейся ему возможностью начать встречный процесс против гестапо – особенно после того, как ему было отказано в удовольствии застрелить Гиммлера. Существовали и другие вопросы. Будут ли сотрудники гестапо придерживаться своей последней версии? Расколется ли Шмидт или Геринг защитит его? Вызовут ли в качестве свидетелей Гиммлера и Гейдриха? (Последний, как со слов Небе утверждал Гизевиус, был совершенно уверен, что этот суд положит конец его карьере.) Иными словами, ситуация была настолько напряженной и сложной, что формальная в общем-то процедура суда, призванная решить, является ли конкретный мужчина гомосексуалистом, могла стать в истории нацистского режима одним из редких моментов, способных породить действительно серьезное сопротивление власти Гитлера и потрясти фундамент, на котором покоилась его тирания.

Однако того, что произошло, не ожидал никто. Десятого марта, то есть буквально накануне суда чести, Гитлер приказал армии в течение двух дней приготовиться к вторжению в Австрию, где уже на протяжении месяца бушевал глубокий политический кризис. В день, когда было назначено первое заседание суда, Гитлер с помощью Зейсс-Инкварта и других нацистских лидеров в Австрии попытался поставить австрийского канцлера Шушнига в безвыходное положение, чтобы у армии был предлог для вторжения. Шушниг, однако, продолжал сопротивляться, и около полудня Гитлер приказал Герингу, Браухичу и Редеру прервать заседание суда и явиться в канцелярию. Гиммлер, Гейдрих и гестапо получили временную передышку.

После полудня 11 марта Геринг приступил к своему знаменитому завоеванию Австрии по телефону. Уже на следующий день Австрия оказалась в руках нацистов, и Гиммлер срочно отправился в Линц, где он обеспечивал безопасность вылетевшего туда Гитлера. В этот час национального триумфа Фрич был забыт.

Когда спустя неделю, 17 марта, суд собрался вновь, политическая ситуация коренным образом изменилась. Гитлер снова был героем, великим вождем, и оппозиции из числа военных не хватило мужества противостоять ему. Впрочем, в любом случае было маловероятно, чтобы Фричу достало отваги или безрассудства продолжать нападать на гестапо в лице участвовавших в процессе свидетелей; единственное, к чему он стремился, было официальное признание своей невиновности.

Дальнейший ход событий определил Геринг, решивший пожертвовать Шмидтом, которого никто не испытывал желания защищать. Используя свою власть, чтобы запугать его, Геринг вынудил Шмидта сделать признания, которые при благоприятном стечении обстоятельств могли быть с легкостью использованы для обвинения гестапо в неподобающем обращении со свидетелем. Однако когда на второй день суда Шмидт изменил показания и заявил, что оклеветал Фрича, Геринг поспешно вызвал последнего для заключительного слова в свою защиту, после которого с учетом вновь открывшихся обстоятельств Фрич был незамедлительно оправдан.

Гиммлер и Гейдрих, занятые организацией террора в Австрии, в чем им активно помогали их союзники, австрийские нацисты, не могли присутствовать на суде 17-го и 18 марта, поэтому наблюдение за процессом они предоставили агентам гестапо. Однако это вовсе не означало, что они были спокойны и на сто процентов уверены в успехе. По свидетельству жены Гейдриха, в январе и феврале ее супруг постоянно пребывал в сильном напряжении. Шелленберг тоже упоминает о случае, когда Гейдрих, пригласив его отобедать у себя в кабинете, неожиданно вышел к столу вооруженным, так как, по его собственным словам, ожидал, что армия «может выступить из Потсдама».

Если Гейдрих откровенно нервничал, то поведение Гиммлера – особенно на начальном этапе расследования «преступлений» Фрича – выглядело еще более необычно. Шелленберг вспоминает об этом так:

«Я впервые стал свидетелем того, как сильно проявляется в Гиммлере его склонность к мистицизму. Он собрал двенадцать наиболее доверенных руководителей СС в комнате, смежной с помещением, где допрашивали Фрича, и попросил их сосредоточиться, чтобы телепатически воздействовать на генерала и заставить его сказать правду. Случайно зайдя в комнату, я увидел всех этих людей, которые сидели кружком, погрузившись в безмолвные размышления. Зрелище было замечательное»25.

Гиммлер настолько хорошо подготовился к австрийскому путчу, что даже загодя обзавелся новой полевой формой серого цвета, которую собирался носить в Австрии. В этой форме – в сопровождении вооруженных до зубов эсэсовских телохранителей – он и вылетел на аэродром Асперн под Веной. С ним также летели его адъютант Вольф, отвечавший за координацию разведрапортов из Австрии Шелленберг и представитель Австрии в СД Адольф Эйхман, только что назначенный специалистом по еврейским делам. Именно он подготовил списки австрийских евреев, которых Гиммлер заранее решил нейтрализовать26.

Скверная погода сделала перелет в Вену на перегруженном самолете крайне неприятным. Шелленберг вспоминает такой случай: они с Гиммлером стояли в задней части самолета, обсуждая вопросы управления новой провинцией Остмарк, как теперь предстояло называться Австрии, когда Шелленберг вдруг заметил, что Гиммлер прислонился к незапертой двери. Схватив его за китель, Шелленберг резко оттолкнул Гиммлера в сторону и тем, очевидно, спас ему жизнь. Оправившись от потрясения, Гиммлер тепло поблагодарил Шелленберга и сказал, что был бы счастлив когда-нибудь отплатить ему тем же.

На аэродром Асперн Гиммлер и его свита прибыли до рассвета. До последних минут они не были уверены, что ждет их в Вене, однако к моменту посадки схватка за Австрию уже завершилась. Германские войска вступили на территорию этой страны еще ночью, а австрийская армия, получившая соответствующие приказы от временного правительства Зейсс-Инкварта, не оказала им никакого сопротивления. Поэтому Гиммлера, как самого высокопоставленного представителя Гитлера в Австрии, встречал на аэродроме шеф австрийской полиции Михаэль Скубль, который едва ли испытывал при этом приятные чувства, так как на этот пост он был назначен Дольфусом в день убийства последнего нацистами.

Из Асперна Гиммлер отправился на автомобиле в венскую канцелярию, чтобы посовещаться с главой австрийского СС Кальтенбруннером. Следуя составленному им еще в Германии плану, Гиммлер отправил Скубля в отставку, а полицию отдал в подчинение Кальтенбруннеру. Оставив, таким образом, контроль над Австрией в руках своих людей, Гиммлер вылетел в Линц – наблюдать за приемом, который устраивался в честь Гитлера в городе, где прошло его детство. В этой поездке его сопровождал сам Зейсс-Инкварт, новый нацистский канцлер Австрии. В тот же день в Вену – на подмогу Кальтенбруннеру – прибыл Гейдрих, после чего австрийская столица окончательно оказалась в руках нацистов и уже очень скоро вкусила всех «прелестей» их правления.

Восторженный прием, оказанный Гитлеру в Австрии (он прибыл туда в субботу, а уже в воскресенье – со слезами на глазах – принял пост президента этой страны, превращенной в «провинцию Германского рейха» наспех состряпанным законодательным актом), не помешал Гиммлеру предупредить фюрера о том, чтобы он не появлялся в Вене, пока не будут приняты все меры предосторожности. Сам Гиммлер, вернувшись в Вену из Линца, обосновался в отеле «Империал», Гейдрих приспособил под штаб-квартиры СС и СД гостиницу «Метрополь», и вся нечестивая компания немедленно принялась за работу: Гиммлер и Гейдрих продолжали печься о Германии, а Кальтенбруннер и его коллега Одило Глобочник взяли на себя ответственность за Австрию.

Кальтенбруннер, которого в 1943 году Гиммлер назначил преемником Гейдриха и который после войны предстал перед трибуналом в Нюрнберге, был юристом по образованию, однако политические интриги привлекали его куда больше. Крупный, физически сильный и грубый, этот человек, отличительной чертой которого были маленькие пронзительные глазки на бесстрастном, словно из дерева вырезанном лице, на самом деле легко возбуждался. Придя в волнение, он обычно принимался колотить по столу своими огромными твердыми кулаками – коричневыми от никотина и напоминавшими Шелленбергу верхние конечности гориллы. В СС Кальтенбруннер вступил в 1932 году и уже при правительстве Дольфуса угодил за свою деятельность в тюрьму. Помощник Кальтенбруннера Одило Глобочник приехал в Австрию из Триеста, имея на своем счету ограбление с применением насилия, поэтому не было ничего удивительного, что даже после того, как Гитлер назначил его гауляйтером Вены, он продолжал смешивать уголовщину с политикой.

Кампания террора, развязанная по поручению Гейдриха и Гиммлера этими двумя людьми и австрийскими СС, была намного страшнее того, что происходило в Германии. Уже после войны Зейсс-Инкварт признал, что всего за несколько недель в Вене было произведено 79 тысяч арестов. Евреев выселяли, унижали, заставляли подметать улицы. Многие видные австрийские противники нацизма, как евреи, так и лица других национальностей, были задержаны и без суда отправлены в Дахау и другие концентрационные лагеря на территории Германии, куда их вывозили товарными составами.

Из всех заключенных самыми известными были, наверное, смещенный канцлер Австрии Шушниг и барон Луи де Ротшильд, которых Кальтенбруннер временно посадил под арест в комнаты для прислуги на пятом этаже отеля «Метрополь». Там их вскоре посетил Гиммлер. Барон Ротшильд, очевидно, сразу догадался, что Гиммлер планирует освободить его за выкуп, поэтому на вопросы рейхсфюрера СС о здоровье отвечал с иронической сдержанностью и холодностью; Гиммлер со своей стороны не удержался от соблазна показать свою власть и, захватив с собой Шушнига, отправился осматривать расположенные в мансарде уборные. Во время осмотра рейхсфюрер распорядился, чтобы ветхое старое оборудование заменили более современным и гигиеничным, которое бы лучше соответствовало некогда высокому статусу обоих пленников. Вместе с тем Гиммлер не разрешил близорукому, как и он, Шушнигу пользоваться очками, которые были конфискованы при аресте.

Все это было прямым следствием гитлеровского аншлюса Австрии. Сам фюрер приехал из Линца в Вену только 14 марта и на одну ночь остановился в отеле «Империал», где разместился и Гиммлер. Прием ему был оказан самый торжественный. «Никогда я не видел таких огромных и радостных толп», – писал Шелленберг. Именно ему, однако, пришлось оставить движущийся по городу кортеж Гитлера и срочно выехать вперед, к одному из мостов, чтобы проследить за обезвреживанием установленного там взрывного устройства. Тысячу раз был прав Гиммлер, принимая повышенные меры предосторожности!

В то время еврейское население Австрии составляло около 200 тысяч человек; их организованное преследование и уничтожение и стало приоритетной задачей нацистов. Гиммлер лично контролировал поиски подходящего места для концлагеря, которое нашлось вскоре возле Маутхаузена на Дунае. Новый лагерь расположился на лесистом склоне горы над каменоломней, а возведен он был при помощи рабского труда заключенных, специально доставленных сюда из Дахау. Деревянные караульные вышки, установленные на гранитных стенах, Гиммлер велел украсить загнутыми по углам крышами наподобие сторожевых башен Великой Китайской стены.

Роль, которую Адольф Эйхман сыграл в качестве доверенного лица Гиммлера и Гейдриха по делам евреев, стала особенно заметной после аншлюса. Правда, этот человек всегда старался держаться в тени, однако слава его все же настигла. В 1960 году Эйхман (проживавший в то время в Аргентине, куда он перебрался после побега из американского лагеря для военнопленных) был похищен сотрудниками израильских спецслужб, вывезен в Израиль и предан суду.

В зале суда, стоя при ярком свете в специальной пуленепробиваемой кабине, куда его поместили из соображений безопасности, Эйхман производил впечатление человека недалекого, хотя на самом деле он был талантливым и энергичным администратором, способным быстро и с бюрократической точностью исполнить любое распоряжение начальства. Не были исключением и приказы об уничтожении евреев, подчиняться которым Эйхмана побуждало развитое чувство долга.

Свою карьеру Эйхман начинал в подразделении СС «Мертвая голова» в Дахау, поэтому зрелище чужих страданий давно не вызывало у него угрызений совести; в последнее время делаются также вполне обоснованные предположения, что Эйхман не отказывался сопровождать Гейдриха в его частых экскурсиях по городским борделям. Проявляя служебное рвение, Эйхман объездил всю Европу, лестью или угрозами принуждая местных представителей или агентов СС активнее заниматься исполнением своих прямых обязанностей – истреблением евреев. Особое внимание он уделял вопросам транспортировки жертв и статистике смертей, которую, очевидно, от переизбытка энтузиазма он нередко преувеличивал. Только на суде припертый к стене Эйхман признал, что ненавидел работу, которую ему поручали выполнять.

Именно по предложению Эйхмана Гиммлер создал в Вене Бюро еврейской эмиграции и назначил его руководить им. В результате деятельности Эйхмана в период с середины 1938 года и до начала войны Австрию покинуло более 100 тысяч евреев. Почти все они, за редким исключением, выехали за границу практически нищими, а их имущество было присвоено нацистами. Барону Луи де Ротшильду позволили выехать только после годового пребывания под стражей, причем плата за свободу включала, в частности, передачу Герингу нескольких прокатных станов; дворец Ротшильда в Вене стал штаб-квартирой Эйхмана. Евреев просто вынуждали эмигрировать, но чтобы получить выездную визу со штампом «Jude» (еврей), было недостаточно расстаться с деньгами и имуществом; каждый отъезжающий должен был дать обязательство, что покидает страну навсегда. Австрия стала Германией.

Именно в этот период Гиммлеру впервые пришла в голову идея коммерциализации концлагерей. Аншлюс привел к лавинообразному росту числа заключенных, и оставлять такое количество даровых рабочих рук без работы было бы по отношению к рейху безответственно и преступно. До аншлюса общее количество заключенных гиммлеровских концлагерей оценивалось Райтлингером примерно в 20 тысяч, причем занимались они главным образом строительством и расширением самих лагерей, казарм и других объектов для частей СС. Но к апрелю 1939 года число заключенных возросло примерно до 280 тысяч, и с ними необходимо было что-то делать.

И вот, пока Эйхман конфисковывал состояния евреев, Гиммлер спешно формировал подразделения СС для охраны и управления лагерями, в которых были сосредоточены значительные трудовые ресурсы, обеспечивавшие добычу камня, а также производство кирпича и цемента для различных проектов, которые фюрер то и дело затевал с подачи своего молодого советника по архитектуре Альберта Шпеера – будущего министра военной промышленности27. Главой промышленной империи, основанной на использовании подневольного труда, стал Освальд Поль – внешне напоминавший Муссолини выходец из рабочего класса, чье поистине садистское стремление выжимать все силы из подконтрольных ему людей сделало его одним из самых страшных орудий Гиммлера.

Доказавшая свою эффективность гитлеровская политика разделять и властвовать была распространена Гиммлером и на администрацию лагерей. В 1936 году он предпринял специальные меры, чтобы не позволить Гейдриху получить полный контроль над концлагерями, хотя, с точки зрения последнего, инспекционное управление Эйке и трудовая администрация Освальда Поля «Verwaltungsamt» серьезно ограничивали его свободу управления заключенными. Это противоречие, однако, совершенно естественным образом вытекало из того обстоятельства, что главной задачей Гейдриха было уничтожение «недочеловеческих» расовых элементов и врагов государства, в то время как Эйке и Полю заключенные нужны были живыми (некоторым из них за хорошую работу даже предоставлялось поощрение в форме дополнительного питания).

Как бы там ни было, почти до середины войны коммерциализация лагерей шла медленно и трудно, что объяснялось острым соперничеством между административными управлениями. Кроме того, наблюдение за работой заключенных зачастую поручалось капо – закоренелым уголовникам, специально помещенным СС в лагеря для этой цели, что также увеличивало жестокость режима содержания заключенных и снижало производительность их труда.

На печально знаменитом совещании, созванном после ноябрьских погромов 1938 года, председательствовавший на нем Геринг предпринял попытку предотвратить значительные потери для экономики рейха, вызываемые разграблением жилищ, занимаемых евреями, но не всегда им принадлежащих и к тому же застрахованных от повреждений и краж. На самом деле интересовали Геринга только данные о причиненном ущербе и возможность избежать компенсационных выплат. Он также похвалялся тем, что за несколько месяцев Австрию покинуло 50 тысяч евреев, в то время как из Германии выехало всего 19 тысяч, и добивался скорейшей сегрегации оставшихся евреев и их выдворения за пределы страны. И цель эта была близка. Тот же Гейдрих заранее предпринял все возможные меры, чтобы сделать погромы максимально эффективными. Проконсультировавшись с Гиммлером, который в это время находился в Мюнхене, он направил руководителям государственной полиции на местах подробные инструкции, в которых особо оговаривались вопросы отношения полиции к антиеврейским демонстрациям и проблема возможной порчи имущества, принадлежащего этническим немцам. После погромов Гейдрих также санкционировал широкомасштабную кампанию по аресту евреев, чье присутствие в Германии оскорбляло его чувство порядка.

Хёсс, который к 1938 году был произведен в коменданты Заксенхаузена, вспоминает, как летом 1938 года Гиммлер побывал у него с инспекционной поездкой. Он привез с собой министра внутренних дел Фрика, впервые посещавшего концентрационный лагерь. Гиммлер пребывал «в отличном настроении и был явно доволен тем, что ему удалось показать министру внутренних дел и его чиновникам один из секретных и знаменитых концентрационных лагерей». Он отвечал на вопросы «спокойно и дружелюбно, хотя иногда саркастически». После инспекции Гиммлер и его спутники были приглашены на обед.

После успешного вторжения в Австрию Гиммлер почувствовал вкус к иностранным делам, и Гитлер стал использовать его – хотя и в меньшей степени, чем Геринга, – для «неформальной» дипломатии, параллельной официальному курсу министерства иностранных дел, которое в начале 1938 года возглавил Риббентроп. Скоро Гиммлер стал одним из наиболее близких и доверенных подчиненных Гитлера. Внешне их отношения были вплоть до мелочей подчинены формальному протоколу, однако среди окружения фюрера Гиммлер считался признанным соратником, который к тому же, в отличие от генералов, делавших все возможное, чтобы удержать Гитлера от грандиозных военных планов, безоговорочно поддерживал политику вождя и даже, когда его об этом просили, давал советы, как лучше ее осуществлять. Напомним, что именно Гиммлер возглавлял делегацию, встречавшую фюрера в Линце, а спустя несколько недель – в мае – был в числе тех, кто сопровождал Гитлера во время официального визита в Италию, и даже останавливался с фюрером в королевском дворце Квиринале. «Здесь вдыхаешь воздух катакомб», – заметил по этому поводу Гиммлер, и его слова передали королю.

Как бы там ни было, в конце концов Гитлер понял, что Гиммлера можно использовать в качестве дипломата. В 1936-м и 1937 годах его уже посылали в Италию с визитами доброй воли, причем в обоих случаях Гиммлера сопровождал Гейдрих. Ими были установлены дружеские отношения с муссолиниевским министром полиции Боччини, который даже удостоил Гейдриха личной беседы (во время первого визита в Италию Гиммлер заболел).

Успехи Гиммлера на дипломатическом поприще можно объяснить тем, что начиная с 1938 года он применял против министерства иностранных дел и верховного командования ту же тайную стратегию, которой пользовался для ограничения власти Геринга над полицией. Поддерживая дружеские отношения с Риббентропом, Гиммлер одновременно вторгался в сферу деятельности МИД, дублируя ее через шпионскую сеть СД за границей. Например, после беседы с Гитлером, во время которой прозвучала мысль о возможности использования западными державами Северной Африки как плацдарма для контратаки на Европу (после того, как Германия ее захватит), Гиммлер отправил Шелленберга – самого толкового агента из числа людей Гейдриха – в Западную Африку с рискованным заданием наблюдать за морскими портами. Это было осенью 1938 года, а уже в январе 1939-го Гиммлер сделал своему штабу доклад о беседах с японским послом, касающихся укрепления Трехстороннего пакта и попытках засылки в СССР диверсантов, которые должны были убить Сталина. В мае 1939 года Чано доложил, что Гиммлер посоветовал Италии установить свой протекторат в Хорватии, что противоречило политике Риббентропа, желавшего, чтобы Югославия оставалась неприкосновенной. В следующем месяце Гитлер поручил Гиммлеру трудную задачу ведения переговоров с итальянским послом Бернардо Аттолико о переселении тирольских немцев на территорию рейха. Это было первое массовое перемещение населения на расовой основе, и надо сказать, что со своей задачей рейхсфюрер СС справился.

Тем временем специфическое отношение Гиммлера к Чехословакии побудило его создать в 1938 году в сотрудничестве с Гейдрихом диверсионно-десантную организацию СД, которая должна была войти в страну вслед за германской армией «с целью обеспечения нормальных условий для политической жизни и национальной экономики». При этом Гиммлер надеялся приобрести личный контроль над созданным судетскими немцами фрайкором, который Браухич со своей стороны рассчитывал подчинить армии. За четыре дня до Мюнхенского соглашения, когда вторжение в Чехословакию казалось неминуемым, Гиммлер информировал лидера судетских немцев Генлейна, что тот переходит в его непосредственное подчинение, и выдвинул к границе шесть батальонов охранников «Мертвой головы». Это было сделано, однако, без санкции верховного командования, которое вскоре отменило приказ и выпустило инструкцию о переподчинении «Мертвой головы» военным. Приказ заканчивался так: «Требуется, чтобы все дальнейшие решения принимались совместно командующим армией и рейхсфюрером СС».

Мюнхенское соглашение от 30 ноября 1938 года вывело эту ситуацию из тупика. Гитлер, как обычно, был не слишком расстроен, узнав о вмешательстве Гиммлера в планы армейского командования, поскольку это отвечало его инстинктивному чувству безопасности. Уже 17 августа фюрер издал указ, согласно которому специальные военизированные формирования Гиммлера – будущие Ваффен-СС – получали исключительный статус вооруженного отряда партии и выводились из-под контроля полиции и армии, а 26 августа Гиммлер оказался в числе лиц, сопровождавших Гитлера во время поездки последнего по западным укрепрайонам.

По всей видимости, эти знаки внимания и привели к тому, что Гиммлер начал переоценивать свою роль. Во всяком случае, задание, которое ему предстояло выполнить в случае, если бы ситуация в Чехословакии потребовала военного вмешательства, сводилось к организации серии провокаций на границе, а также к скорейшему установлению полицейского контроля на оккупированной территории – задаче, которую можно было решить только после того, как армия исполнит свою часть работы. И Гиммлер был готов начать действовать решительно и беспощадно, однако свои планы ему пришлось пересмотреть. По свидетельству Чиано, наблюдателя внимательного, хотя и достаточно пристрастного, Гиммлер в это время пребывал «в настоящем отчаянии, так как достигнутое соглашение, казалось, предотвращало войну».

Тем временем Гитлер продолжал строго и неуклонно воплощать в жизнь свою политику, согласно которой СС и армия должны были превратиться в две совершенно самостоятельные и даже до некоторой степени противостоящие друг другу организации. И надо сказать, что он вполне в этом преуспел. Уже к сентябрю 1939 года в подчинении Гиммлера находилось уже около 18 тысяч человек, прошедших военную подготовку (это были так называемые S.S. Verfugungstruppen, переименованные в 1940 году в Waffen S.S.), – и это не считая подразделений «Мертвая голова» и различных отделов СС и гестапо. С любой точки зрения это была внушительная сила, на которую фюрер мог опереться в случае необходимости.

Между тем Гиммлер, заразившись от Гитлера военной лихорадкой, объединился с Риббентропом, чтобы подтолкнуть фюрера к завоеванию Европы. Любопытно, что в это же самое время Геринг и высшее армейское командование вели фактически двойную игру, потакая Гитлеру спешными приготовлениями к войне и в то же время делая все от них зависящее, чтобы отсрочить начало военных действий. Геринг, к примеру, вел переговоры одновременно в пользу войны и мира, хорошо зная, что Германия не готова к кампаниям, включающим боевые действия на два фронта. Но для Гиммлера, чье военное чутье и знание стратегии были практически равны нулю, война служила лишь средством еще раз подтвердить превосходство арийской расы, в котором он никогда не сомневался. Сэр Невилл Гендерсон, в то время британский посол в Берлине, писал: «В сентябре 1938 года, как и в августе 1939-го, Риббентроп и Гиммлер были, по-моему, главными его [Гитлера] сподвижниками в партии войны»28. Согласно Гендерсону, поступки Гитлера часто являлись следствием усилий этих двух людей и в конечном итоге были направлены на развязывание войны. Лорд Галифакс подтверждает это мнение в своем рапорте, направленном в январе 1939 года президенту Рузвельту и французскому правительству. Гёрделер, один из наиболее выдающихся представителей германского Сопротивления, в своих записках мюнхенского периода также называет Риббентропа и Гиммлера главными поджигателями войны.

Нет ничего удивительного в том, что 15 марта Гиммлер сопровождал Гитлера и Риббентропа в его поездке в Прагу, которой предшествовала постыдная сцена в берлинской канцелярии, когда Гитлер, Риббентроп и Геринг вынудили престарелого чешского президента, пережившего к тому же настоящий сердечный приступ, капитулировать и отдать им на растерзание то, что оставалось от его страны. Воспользовавшись случаем, Гиммлер назначил руководителем чешского филиала СС и полиции Карла Германа Франка – лидера фрайкора судетских немцев и государственного секретаря при новом германском протекторе фон Нейрате. Разумеется, Франк, формально подчиненный Нейрату, на самом деле отчитывался только перед Гиммлером. Таким образом, чешская служба безопасности управлялась непосредственно из Берлина.

В июне Гиммлер присутствовал на важном заседании совета обороны рейха, членами которого были высокопоставленные представители военных и гражданских властей. Председательствовал на нем Геринг, а темой служила подготовка к неминуемой войне. Проникнувшись, что называется, текущим моментом, Гиммлер выступил с предложением использовать заключенных из его лагерей на военных работах.

Операция, явившаяся существенной частью вклада Гиммлера в гитлеровский план нападения на Польшу, была названа его именем. Глубоко символично, что операция «Гиммлер» представляла собой грубый акт обмана и отвратительной жестокости. Общий план провокационных мероприятий с целью создания предлога для вторжения уже обдумывался Гиммлером, когда он надеялся принять участие в нападении на Чехословакию, но тогда обман не понадобился. Теперь же настал его звездный час.

Проведение операции было поручено шефу гестапо Генриху Мюллеру. Нескольких заключенных концлагерей переодели в польскую военную форму, ввели им смертельную дозу яда и в нужный момент застрелили уже умирающих. Жертвы фигурировали под кодовым наименованием «консервы». Трупы сфотографировали и впоследствии продемонстрировали представителям прессы, сопровождавшим германскую армию.

Эта история была раскрыта на Нюрнбергском процессе благодаря показаниям сотрудника СД, который и руководил нападением на немецкую радиостанцию в Гляйвице вблизи польской границы29. (Дав показания, этот человек бежал, и о нем ничего не было известно до тех пор, покуда в 1964 году он не объявился под собственным именем, чтобы продать эту историю журналу «Штерн».) В Нюрнберге он рассказал, как происходило нападение и как говоривший по– польски немец произнес в эфире провокационную речь, направленную против рейха. В последнюю минуту на станции оставили также одного умирающего, которого поляки якобы сочли убитым. Такова была операция «Гиммлер», первый преступный акт Второй мировой войны, начавшейся 1 сентября 1939 года вторжением в Польшу.

Глава IV Тайные соперники

Хрупкий баланс власти, сложившийся между нацистскими лидерами в начале войны, почти не поддается анализу. После успехов в Австрии и Чехословакии Гитлер повел себя как законченный тиран; во всяком случае, он стал значительно менее восприимчив к советам или давлению, оказываемому с целью подтолкнуть его к тому или иному решению. И если в 1938–1939 годах Риббентроп и Гиммлер слыли более решительными сторонниками войны, чем Геринг и Геббельс, это можно легко объяснить их готовностью потакать любым желаниям Гитлера. Слепо поддерживая и поощряя стремление фюрера развязать войну, эти двое не питали никаких сомнений относительно готовности Германии к полномасштабным военным действиям. У Геринга же были на этот счет некоторые сомнения. Что касалось Геббельса, то с лета 1938 года он временно пребывал в немилости, так как просил фюрера освободить его от своих обязанностей, дабы он мог развестись с женой и жениться на чешской актрисе Лидии Бааровой. (Гитлера, как видно, весьма раздражало, что личные дела мешают его подчиненным сосредоточиться на обдумываемых им грандиозных стратегических планах, да и скандальные истории Рема, Бломберга и Браухича – главнокомандующего сухопутными войсками, который после шумного развода женился на молодой девушке, – были еще слишком свежи.)

Скромная связь Гиммлера с его секретаршей Хедвиг была не столь вредоносной и не повлекла за собой никаких последствий для карьеры рейхсфюрера. Напротив, по словам Лины Гейдрих, он стал другим человеком. Хедвиг убедила Гиммлера отказаться от цепочки, прикреплявшей пенсне к уху, и носить менее строгую стрижку.

Отношения Гиммлера с Гейдрихом в первый год войны были довольно запутанными. Когда Гиммлер принимал Гейдриха в СС, оба были совсем молодыми людьми: Гиммлеру был тридцать один год, а Гейдриху – двадцать семь. К началу войны Гиммлеру еще не исполнилось сорока, а Гейдриху было тридцать пять. Близко наблюдавшие этих столь не похожих друг на друга людей Гизевиус, Керстен и Хёттль были почти полностью единодушны в своих оценках1. Согласно Хёттлю, занимавшемуся подделкой паспортов и банкнотов сначала под руководством Гейдриха, а затем Шелленберга, Гиммлер был просто посредственностью в сравнении с Гейдрихом, которого, кстати, мало волновали расовые и прочие навязчивые идеи его начальника и который быстро научился использовать вверенную ему власть. По свидетельству Хёттля, Гейдрих в конце концов настолько дискредитировал Гиммлера, что получил право обращаться к фюреру напрямую. Если бы Гейдрих не погиб, то уже в 1943 году он мог быть назначен министром внутренних дел в противовес власти, сосредоточенной в руках Гиммлера.

Однако в 1941 году позиции Гейдриха относительно Гиммлера были не усилены, а ослаблены, когда Гитлер, не посоветовавшись с Гиммлером, назначил его заместителем имперского протектора Чехословакии. Гейдриху предстояло навести «порядок» в этой злосчастной стране, проявлявшей непокорность при сравнительно мягком правлении фон Нейрата, который был гитлеровским министром иностранных дел до назначения на этот пост Риббентропа. Нейрату пришлось полностью передать все дела в руки Гейдриха.

Таким образом, продвижение Гейдриха к самостоятельности и независимости происходило в первые два года войны. Гиммлер, который никогда не был приверженцем решительных действий, перепоручал ему выполнение всех задач, которые возлагал на него Гитлер, и даже мирился с тем, что Гейдрих подчас отчитывался об их выполнении непосредственно фюреру или Герингу. Не следует забывать, что Гиммлер был больным человеком, с 1939 года и до конца жизни вынужденным постоянно прибегать к массажу, чтобы избавиться от физического и психологического напряжения.

Было бы, однако, ошибкой недооценивать Гиммлера (подобные промахи со стороны окружающих часто позволяют внешне незначительным людям добиваться немалой власти в политике или промышленности). На самом деле за пенсне без оправы, аккуратными усиками, как бы срезанным подбородком, узкими и сутулыми плечами скрывался человек убежденный и страстный, которому власть требовалась не для того, чтобы, подобно Герингу, купаться в роскоши или удовлетворять ораторские амбиции, как это делал Геббельс, а чтобы осуществлять ту мессианскую роль, которую он принял на себя во имя германской расы.

Тем не менее стать человеком действия Гиммлеру не позволяли особенности характера и слабое здоровье, хотя он, несомненно, очень хотел бы проявить себя именно в таком качестве. В мечтах Гиммлер видел себя полицейским, солдатом или даже командиром на поле боя, но для этого ему недоставало ни физической, ни душевной стойкости; когда же ему, наконец, удалось осуществить это свое желание, он только выставил себя на посмешище. К тому времени, впрочем, Гейдриха уже не было в живых, а ведь именно он в годы бурного развития СС, а также в первые два года войны снабжал Гиммлера идеями и средствами для их осуществления, оставаясь его вторым «я» до тех пор, пока не достиг той стадии, когда смог выйти из тени рейхсфюрера СС и начать добиваться власти самостоятельно, служа непосредственно Гитлеру.

По свидетельству жены Гейдриха Лины, которая была столь же ревностной нацисткой, что и Магда Геббельс, и, подобно ей, часто бывала на небольших вечеринках, устраиваемых для жен видных нацистов, ее муж, возвращаясь домой, неоднократно сетовал на то, что расовые и иные предрассудки Гиммлера вынуждают руководство СС тратить время и силы на глупые и помпезные мероприятия. Получив власть над Гиммлером, Гейдрих не преминул продемонстрировать бывшему шефу презрение, питаемое им к этой безумной мифологии. Для Гейдриха имела значение одна лишь практика; по его мнению, не было никакой нужды изобретать какие-то сложные теории, чтобы обосновать очевидную необходимость преследовать тех, чье существование так или иначе препятствовало «арийскому доминированию». Впрочем, какими бы глубокими ни были разногласия между Гиммлером и Гейдрихом, последний всегда старался, чтобы со стороны их отношения выглядели по-прежнему доверительными.

Согласно Гизевиусу, который краткий период работал под его руководством, Гейдрих был «дьявольски умен», предпочитая оставаться за кулисами событий и добиваться своего окольными путями. Его террористические методы оставались максимально секретными. Наделенный «необычайно сильной склонностью к убийствам», он обучал своих людей «принципам практического террора», одним из которых, по словам Гизевиуса, был «сваливать вину на других». Акты репрессий Гейдрих всегда обосновывал требованиями дисциплины, справедливости или просто необходимостью быть хорошим немцем, предоставляя Гиммлеру проповедовать более высокопарные доктрины, приводящие в итоге к преследованию тех же людей. В нацистском руководстве, указывает Гизевиус, на самый верх пробирались только специалисты в области насилия: «Их доминирующей чертой была жестокость. Геринг, Геббельс, Гиммлер, Гейдрих… мыслили и чувствовали только понятиями насилия». Шелленберг, который двенадцать лет служил Гиммлеру и Гейдриху, оставил, пожалуй, одно из лучших описаний Гейдриха:

«Когда я вошел в кабинет, Гейдрих сидел за письменным столом. Он обладал высокой внушительной фигурой, широким и необычайно высоким лбом, маленькими беспокойными глазками – хитрыми, как у зверя, и в то же время излучающими какую-то сверхъестественную силу, а также длинным хищным носом и широким ртом с толстыми губами. Руки у него были тонкими и чересчур длинными, напоминающими паучьи лапы. Фигуру несколько портили широкие бедра – эта женоподобная черта придавала ему еще более зловещий облик. Для такого крупного мужчины у него был слишком высокий голос и слишком нервная и отрывистая речь. Хотя Гейдрих редко заканчивал фразу, он всегда умудрялся выражать свои мысли четко и понятно».

По мнению Шелленберга, Гейдрих стал «скрытой осью, вокруг которой вращался нацистский режим», а его острый ум и сильный характер направляли развитие всей нации:

«Он намного превосходил своих коллег по партии и контролировал их так же, как обширную разведывательную машину СД… Гейдрих невероятно остро ощущал моральные, человеческие, профессиональные и политические слабости других… Его необычайно высокий интеллект дополнялся недремлющими инстинктами хищного животного… Он действовал по принципу «разделяй и властвуй», используя его даже в отношениях с Гитлером и Гиммлером. Главным для него всегда было знать больше других… и пользоваться этими знаниями, чтобы делать окружающих – от самых высокопоставленных до самых незначительных – полностью зависимыми от него… Фактически Гейдрих был кукловодом Третьего рейха».

Единственной слабостью Гейдриха Шелленберг считал неконтролируемый сексуальный аппетит, который тот удовлетворял без всякой сдержанности и осторожности. В 1940 году Гейдрих организовал собственный первоклассный бордель – знаменитый «Салон Китти», арендованный СД на Гизебрехтштрассе рядом с Курфюрстендамм в восточной части Берлина2. «Салон Китти» располагал девятью спальнями, в которых были установлены скрытые микрофоны, связанные с наблюдательной комнатой в полуподвале. Это, несомненно, был весьма приятный способ шпионажа, позволявший, в частности, контролировать работавших в Германии дипломатов, однако Шелленберг старательно подчеркивает, что его функции ограничивались записью разговоров, в то время как шеф криминальной полиции Артур Небе, в прошлом имевший отношение к полиции нравов, контролировал женщин. Гейдрих и его подручные уговаривали высокопоставленных дипломатов, вроде Чиано, посещать «Салон Китти», а их беседы во время выпивки и занятий любовью записывались на пленку[5]. В феврале 1941 года Гейдрих даже приглашал в салон Керстена, объяснив ему, что заведение открыто с санкции Риббентропа с целью уберечь иностранных гостей от дешевых проституток. Хотя салон субсидировался, Гейдрих не сомневался, что он вскоре станет самоокупаемым, и даже подумывал об открытии аналогичного заведения для гомосексуалистов. Но, как указывает Шелленберг, в действительности салон был открыт без ведома Риббентропа, и министр иностранных дел сам несколько раз побывал там, прежде чем узнал, кто контролирует заведение Китти.

Любопытно отношение к Гейдриху гиммлеровского массажиста Керстена, который имел возможность видеть его глазами своего шефа. Керстен, разумеется, время от времени сталкивался с Гейдрихом, но стремился не иметь с ним никаких дел, полагая – и не без оснований, – что в данном случае близость к рейхсфюреру СС не может принести ему ничего, кроме вреда. Как и Шелленберг, Керстен высоко оценивал яркую нордическую внешность Гейдриха, «лаконичную военную манеру» его речи и поразительную способность так подать проблему, чтобы заставить Гиммлера принять нужное решение, однако он видел в нем слабости характера, которые Шелленберг либо не замечал, либо предпочитал игнорировать. Если Гиммлер относился к Гейдриху с «искренним дружелюбием», то Гейдрих часто отвечал ему с «абсолютно необъяснимым подобострастием: «Да, рейхсфюрер», «конечно, рейхсфюрер». Гейдрих был «куда динамичнее» и всегда умудрялся убедить Гиммлера, приводя самые разнообразные доводы, но «Гиммлер как будто обладал какой-то тайной властью над Гейдрихом, которой тот безоговорочно подчинялся». По свидетельству Керстена, адъютанты Гиммлера Вольф и Брандт, которые сами имели возможность влиять на рейхсфюрера СС, ставили Гейдриха довольно низко, считая его законченным эгоистом, не имеющим ни одного друга или сторонника мужского или женского пола. Никто не доверял ему, все старались его избегать3. Одной из величайших слабостей Гейдриха был страх оказаться побежденным или просто недостаточно успешным в спорте. Желая приобрести хоть какой-нибудь военный опыт, он вступил в люфтваффе и получил Железный крест после шестидесяти боевых вылетов.

Керстен отмечал также, что у Гиммлера имелись свои методы противостояния решительной личности Гейдриха. Он пишет, что часто видел шефа, «полностью сокрушенным» вескими аргументами Гейдриха, однако уже очень скоро Гиммлер звонил в канцелярию Гейдриха и, ссылаясь на необходимость посоветоваться с Гитлером, распоряжался отложить меры, на которые согласился в личном разговоре. Таким образом Гиммлер сохранял свое реноме начальника, однако во время войны привычка откладывать выполнение решений в конце концов привела его к гибели.

Только после смерти Гейдриха Гиммлер, все еще державшийся в тени Гитлера, признался Керстену, что власть над Гейдрихом давало ему знание о небезупречной родословной последнего. У Гейдриха якобы была примесь еврейской крови, однако Гитлер решил, что способности Гейдриха следует использовать на службе партии; фюрер также полагал, что необходимость искупить свою «вину» заставит Гейдриха преследовать евреев более рьяно, чем сделал бы это любой так называемый «чистокровный ариец». И расчет этот полностью оправдался – Гитлер и Гиммлер сумели превратить Гейдриха в ревностного истребителя расы, к которой, как они полагали, он в какой– то степени принадлежал. «Читайте Макиавелли», – сказал Керстену Гиммлер по этому поводу. Вернувшись к этому разговору несколько дней спустя, Гиммлер добавил, что Гейдрих всегда страдал от чувства неполноценности и был «несчастным человеком, раздираемым надвое, как часто случается с представителями смешанных рас. Он хотел доказать, что германские элементы доминируют в его крови, – сказал Гиммлер. – И никогда не знал покоя».

«В одном отношении Гейдрих был незаменим, – задумчиво пробормотал он, закуривая сигару и глядя на тающие облачка дыма. – У него был безошибочный нюх на людей. Разрываясь между одним и другим, он остро чувствовал аналогичную двойственность в окружающих. Кроме того, Гейдрих был великолепным скрипачом. Однажды он сыграл серенаду в мою честь. Это было превосходно».

Но тогда Гейдрих был уже мертв, и Гиммлеру было легко выражать в отношении него цинизм или сентиментальность. Несомненно, прежде между ними существовала некая напряженность, а может быть, даже ревность; они возвысились вместе, сами пробивая себе дорогу, и каждый в какой-то степени зависел от другого. Те же, кто их окружал, были приучены отыскивать в людях слабости, поэтому охотно драматизировали поведение своих начальников. Шелленбергу, как и многим другим, Гиммлер казался похожим на педантичного директора школы, требующего аккуратности, прилежания и послушания, но боящегося высказать собственное мнение из опасения оказаться неправым. Он предпочитал, чтобы другие брали на себя ответственность и получали нагоняй. «Такая линия поведения, – писал Шелленберг, – придавала Гиммлеру вид человека, стоящего выше повседневных конфликтов. Она делала его судьей, которому принадлежит решающее слово».

Еще одной особенностью характера Гиммлера было его раболепное отношение к Гитлеру. Шелленберг слышал, как один из адъютантов прошептал, когда Гитлер что-то говорил слушавшему с напряженным вниманием Гиммлеру: «Взгляни-ка на Хайни – еще немного, и он заползет старику в ухо». Когда Керстен спросил у Гиммлера, покончил бы он с собой, если бы Гитлер приказал ему это, Гиммлер ответил: «Да, безусловно! Сразу же! Ибо, если фюрер приказывает нечто подобное, значит, у него есть свои причины. И не мне, дисциплинированному солдату, подвергать эти причины сомнению. Я признаю только безоговорочное повиновение».

Любопытной чертой характера Гиммлера было и то, что, добившись власти, он крайне неохотно ею пользовался; исключение составляли случаи, когда он был уверен, что это не чревато риском. Смерть Гейдриха только усилила его одиночество и заставила еще больше трепетать перед Гитлером.

Но напомним, это было тремя годами позднее. Когда же после сокрушительных авианалетов люфтваффе гитлеровские полчища вторглись в Польшу, дела обстояли несколько по-иному. В войне, практически завершившейся к 18 сентября, приняли участие и боевые подразделения СС, насчитывавшие более 18 тысяч человек. Тринадцатого сентября Гиммлер, захватив с собой Риббентропа, отправился в собственном бронепоезде, известном под названием «Генрих», в район Гданьска, куда несколько раньше – также специальными поездами – выехали Гитлер и верховное командование. Гиммлера давно возмущало, что он не имеет контроля над несущими тяжелые потери подразделениями СС. Но все, что он мог сделать, – это сопровождать Гитлера во время официальной инспекции войск; уже 26 сентября он вслед за фюрером вернулся в Берлин.

Гейдрих не участвовал в этой попытке Гиммлера хоть как-то приобщиться к руководству сражающимися в Польше войсками; СД в бронепоезде представлял Шелленберг, который поначалу был довольно холодно принят Гиммлером и его начальником штаба Вольфом. Шелленберг, однако, был полон решимости использовать представившуюся ему возможность, чтобы добиться благосклонности рейхсфюрера СС и заодно изучить характеры людей, пребывающих на вершинах власти, а также царящую в руководстве атмосферу. После полета над горящей Варшавой усилия Шелленберга произвести впечатление на Гиммлера наконец-то увенчались успехом: его пригласили к рейхсфюреру СС на ужин и сообщили конфиденциальную информацию о тайном соглашении между Германией и Россией относительно раздела Польши. Там же было решено провести следствие по делу личного врача Гитлера доктора Морелля, который, пребывая с фюрером на боевых позициях, едва не впал в панику.

Как мы уже писали, Вальтер Шелленберг был в СС одним из интеллектуалов. Он учился в иезуитской школе и в двадцать два года окончил Боннский университет, где изучал медицину и право. Острый ум и наблюдательность помогали ему в различных шпионских миссиях, которые он с таким самодовольством и энергией описывает в своих мемуарах. Для нас, однако, представляют ценность не столько его подробные отчеты о самых увлекательных эпизодах работы в СД, сколько детальные характеристики коллег, в особенности Гейдриха и Гиммлера, завоевав доверие которых Шелленберг заложил основы своей блестящей карьеры.

Из множества отделов, на которые Гейдрих разделил СД, Шелленберг работал сначала в АМТ, или IV отделе, специализировавшемся на контрразведке внутри Германии и в оккупированных странах. Позднее, в июне 1941 года, ему поручили руководство VI отделом, осуществлявшим координацию внешней разведки. Когда же в 1944 году была расформирована разведслужба Канариса, часть ее функций также была передана Шелленбергу. В зените своей карьеры – уже после смерти Гейдриха – он стал одним из ближайших советников Гиммлера. В этом качестве Шелленберг добивался принятия мер по облегчению положения заключенных в концентрационных лагерях и даже был причастен к тайным попыткам самой здравомыслящей части нацистской верхушки положить конец войне в обход Гитлера.

Стремясь понравиться начальству, Шелленберг держался скромно, подчас даже заискивающе, однако это было лишь маской. Показательно в этом отношении его утверждение, будто в течение краткого периода времени он был увлечен женой Гейдриха Линой4. Интрига стала для него второй натурой, а умение ее плести – неиссякаемым источником гордости, которая звучит в каждой строчке его увлекательнейшей автобиографии. Правда, в руководстве Третьего рейха интриговали буквально все, однако Шелленберг, проявивший себя настоящим виртуозом по этой части, выглядит, пожалуй, наиболее симпатичным из своих коллег.

Тем временем Гейдрих, удовлетворив личные амбиции несколькими боевыми вылетами в составе люфтваффе, посетил Гиммлера в его бронепоезде и взял на себя заботы по обеспечению безопасности на праздновании победы в Варшаве. Двадцать седьмого сентября он стал главой Reichsicherheit– shauptamt – Главного управления имперской безопасности (РСХА)5. Это должно было обеспечить ему куда большую независимость в отношениях с Гиммлером и возможность прямого доступа к Гитлеру. Кроме того, должность руководителя РСХА давала Гейдриху возможность контролировать гестапо, криминальную полицию Небе и СД, ставшую обособленной от партии государственной организацией. РСХА, еще номинально подчиненное Гиммлеру, начало свою деятельность в Польше, используя спецподразделения СС и полиции, известные как Einsatz, или Группы действия6.

Шестого октября, на следующий день после парада победы, прошедшего на фоне руин Варшавы, Гитлер произнес в рейхстаге свою знаменитую речь, в которой громил Польшу и бросал вызов ее союзникам. «Польша Версальского договора больше никогда не возникнет», – заявил он. Гитлер предсказал также массовые миграции населения, способные еще больше укрепить единство германской нации и обезопасить ее от осквернения евреями, которых уже вылавливали действующие на территории Польши отряды Гейдриха.

Седьмого октября, в день сорокалетия Гиммлера, Гитлер назначил его главой новой организации – Рейхскомиссариата по консолидации германской нации (РКФДВ), главной задачей которого было создание немецких колоний в регионах, освобожденных от евреев и других чуждых и нежелательных народов. Друзья Гиммлера преподнесли ему «Памятный адрес рейхсфюреру СС по случаю его сорокалетия» (Festgabe zum 40 Geburststage des Reichsfuhrer S.S.), в котором он характеризовался как создатель нового европейского порядка, отвечающего нуждам германской экспансии.

Менее чем через год, уже после падения Франции, Гиммлер сам описал то, что он тогда думал и чувствовал. Сохранились рукописные черновики лекции Гиммлера, прочитанной им 13 марта 1940 года на выступлении перед верховным армейским командованием, в которой рейхсфюрер ясно определил политику в отношении Польши: отныне, утверждал он, славяне будут пребывать под германским руководством; их жизненное пространство должно быть таким, чтобы они никогда больше не смогли атаковать Германию в период ее слабости; их нечистая кровь не допускает смешения рас. «Казнить всех потенциальных лидеров Сопротивления, – писал Гиммлер своим мелким, угловатым почерком. – Сурово, но необходимо. Проследить за этим лично… Никаких тайных жестокостей… Суровые наказания в случае необходимости… Грязное белье нужно стирать дома… Мы должны быть суровыми, это наш долг перед Богом… Миллион рабов – как с ними обращаться».

В страшную зиму 1939/40 года множество мужчин и женщин были выброшены из своих домов во исполнение плана принудительной эмиграции, к которой не было сделано никаких приготовлений. Бессердечные приказы передавались по цепочке из кабинетов Гиммлера и Гейдриха, покуда не достигали Групп действия на местах, готовых исполнять любые приказы, не задумываясь о последствиях. Более 250 тысяч лиц немецкого происхождения, которые жили на территории Польши и оккупированных русскими Прибалтийских стран, были, по соглашению с СССР, переправлены в оккупированную немцами часть Польши, в то время как вдвое большее число евреев и славян должно было, по приказу Гиммлера от 9 октября, переселиться на Восток, чтобы освободить место для немцев. Позднее, к 1943 году, количество перемещенных возросло до 566 тысяч этнических немцев, привезенных с востока, и полутора миллионов выселенных поляков и евреев7. В ноябре Гиммлер поручил рейхсминистру сельского хозяйства Дарре, обратившемуся к нему с соответствующей просьбой, задачу размещения немецких иммигрантов на конфискованных польских фермах. Стремление Дарре принять участие в организации великих расовых миграций, явившихся прямым следствием теорий, внушенных им Гиммлеру десять лет назад, объяснялось, очевидно, его желанием войти в историю, однако выполнить взятую на себя задачу он так и не смог, и удивляться этому не приходится. Растерзанной Польше было навязано слишком много дублирующих друг друга и, одновременно, жестко конкурирующих между собой органов администрации и управления; свою роль сыграл и извечный антагонизм между армией и полицией, а жестокость правления Ганса Франка еще больше усугублялась зверствами отрядов СС, которыми в Польше руководили бывший специалист по уличным схваткам и контрабандному ввозу оружия Фридрих Крюгер и вступивший в СС в Австрии садист-алкоголик Одило Глобочник, которого Гиммлер в итоге удалил из-за его постоянного воровства.

Историки долго ломали голову, пытаясь определить, когда именно в умах нацистских лидеров окончательно созрела и оформилась концепция геноцида. С самого начала войны эсэсовцы или Группы действия время от времени совершали отдельные акты геноцида в отношении еврейского населения, но к январю 1940 года выселение евреев из западных воеводств Польши стало по-настоящему массовым, что делало неизбежной высокую смертность в застрявших на запасных путях перегруженных и неотапливаемых эшелонах. Порой в вагонах не оставалось никого живого, и, когда двери, наконец, открывались, оттуда начинали вываливаться окоченевшие трупы взрослых и детей.

В декабре Эйхман получил от Гейдриха приказ сделать все необходимое, чтобы упорядочить процедуру депортации евреев. Вот-вот должна была начаться эмиграция евреев из самой Германии, когда Геринг, бывший в тот период председателем совета обороны рейха, остановил ее из-за циркулировавших среди дипломатического корпуса слухов о страданиях и массовых смертях. Примерно в то же время Гитлер одобрил представленный ему Гиммлером план порабощения тех поляков, которых затруднительно было эвакуировать. План включал лишение их всякой собственности и запрет на образование для их детей, если только последние не подходили по антропометрическим признакам для переселения в Германию и последующей ассимиляции через «Лебенсборн», который сначала подвергал их строгой проверке, а потом размещал у приемных родителей.

Формальное принятие геноцида в качестве нацистской политики произошло, однако, лишь в начале 1941 года, когда в представлениях Гиммлера он уже прочно увязывался с грядущим вторжением в Россию. Но к тому времени его расовые предрассудки уже нашли выход, подготовив Гиммлера и его сподвижников к основному испытанию, с которым им предстояло столкнуться в 1941 году. В октябре 1939 года Гитлер потребовал у Гиммлера помощи в подготовке общенациональной программы эвтаназии для умалишенных, которая в 1941 году привела к «убийству из милосердия» около 60 тысяч пациентов психиатрических лечебниц8. Хотя идея принадлежала Гитлеру, о чем свидетельствует его записка возглавлявшему канцелярию фюрера Филиппу Боулеру, врачей для выполнения задачи должно было обеспечить именно СС, а общее руководство операцией было поручено Виктору Браку – другу семьи Гиммлера и сотруднику Боулера по связям с министерством здравоохранения.

Операция начиналась превосходно. Родственники отобранных для уничтожения людей даже не догадывались о происходящем, а причины смерти, указанные в медицинских свидетельствах, были ложными. Центры уничтожения строго охранялись, а врачи и прочий медперсонал СС прошли первый опыт отбора, транспортировки, отравления газами и кремации огромного количества беспомощных людей.

Первая программа уничтожения, осуществлявшаяся под медицинским руководством Карла Брандта, явилась, таким образом, актом произвола против самих немцев и была приостановлена телефонным звонком Гитлера Боулеру в августе 1941 года после серии публичных протестов, в том числе и со стороны церкви9. На сей раз фюреру пришлось отказаться от своей затеи в результате общественного давления. Гиммлеру, видимо, тоже было не по себе из-за столь бурной реакции общества на «убийства из милосердия», и в декабре 1940 года он высказал Браку свое мнение по этому поводу. Но, несмотря на это, программа эвтаназии продолжала в той или иной форме осуществляться до августа 1941 года, когда для отборных медицинских команд Гиммлера нашлась другая работа. Началась война с СССР, и центры уничтожения, вместо того чтобы закрыться, стали использоваться для уничтожения душевнобольных среди узников концлагерей и многочисленных иностранных рабочих в Германии. Брак со своей стороны давно был готов распространить программу эвтаназии на заключенных, признанных дефективными, однако на данном историческом этапе уже не существовало никакой принципиальной разницы между «убийствами из милосердия» и массовым уничтожением ни в чем не повинных людей.

На послевоенном Процессе врачей Брандт, допрашивавшийся в связи с его участием в организации уничтожения умственно неполноценных людей, заявил следующее:

«Это может показаться бесчеловечным… Но нашим истинным мотивом было желание помочь тем, кто не может помочь себе сам… Такие соображения не могут считаться негуманными. Я никогда не относился к ним как к неэтичным или аморальным… Я убежден, что, если бы Гиппократ жил в наши дни, он бы изменил слова своей клятвы… в которой врачу запрещается давать больному яд даже по его требованию. Он не был сторонником сохранения жизни при любых обстоятельствах… Я тоже не чувствую себя виноватым. Моя совесть чиста»10.

Преступная деятельность врачей из ведомства Гиммлера не сводилась к одной только эвтаназии. Первые документально зафиксированные эксперименты над заключенными концлагерей относятся еще к 1939 году, когда на них стали проверять действие боевых отравляющих газов. Жидкий иприт или фосген наносились на кожу специально отобранным, физически крепким людям, после чего врачи тщательно фиксировали симптомы наступающего отравления и даже фотографировали вызванные газами ожоги и язвы. Как правило, подобные эксперименты приводили к мучительной смерти заключенного. Рапорты о результатах опытов врачи направляли Гиммлеру, который и санкционировал дальнейшее развертывание этой «научной» работы. В 1942 году даже встал вопрос о том, следует ли выплачивать заключенным гонорар за участие в опытах. Тогда один из врачей, до глубины души возмущенный подобной идеей, написал в своем рапорте: «Когда я думаю о наших военных исследованиях, проводимых здесь, в концентрационном лагере Дахау, я испытываю сильное желание сказать несколько благодарных слов в адрес тех, кто отнесся к нашей задаче с пониманием и выразил готовность оказывать нам любую помощь, какая только потребуется. Вопрос о гонорарах заключенным у нас никогда не обсуждался. Похоже, в лагере Натцвайлер просто пытаются выжать из этого как можно больше денег».

Вряд ли, однако, участие заключенных в подобных экспериментах было действительно добровольным. Согласно одному свидетелю, подопытные страдали от таких мучительных болей, что «рядом с ними невозможно было находиться». Тем не менее, чтобы продемонстрировать рейхсфюреру СС свою добрую волю, узники Бухенвальда прислали ему ценный рождественский подарок – письменный прибор из зеленого мрамора, изготовленный в лагерной скульптурной мастерской, где художники-заключенные создавали для СС произведения искусства.

Для Гиммлера сохранение жизни и умерщвление были неразделимы. В том же месяце, когда в Польше началось выселение евреев, а эсэсовские врачи приступили к уничтожению умалишенных в Германии, Гиммлер издал приказ по «Лебенсборну» от 28 октября 1939 года, в котором говорилось:

«Отныне величайшей задачей немецких девушек и женщин с хорошей кровью является рожать детей от солдат, отправляющихся на войну… вне рамок буржуазных законов и обычаев, которые сами по себе могут быть необходимыми, даже вне брачных уз – не из легкомыслия, а во имя высшего морального долга. На мужчин и женщин, остающихся дома по приказу государства, нынешнее время более чем любое другое налагает священную обязанность снова и снова становиться отцами и матерями»11.

Гиммлер обещал от своего имени и от имени СС заботиться обо всех детях с чистой кровью, как законнорожденных, так и появившихся на свет вне брака, чьи отцы погибли, сражаясь за Германию. При этом он велел повесить работавшего на ферме поляка за связь с немецкой женщиной, а немок, позволявших польским пленным и рабочим сексуальные вольности, присуждали к длительному тюремному заключению. Все это считалось осквернением расы.

Во время войны Гиммлер с отеческой заботой наблюдал за СС, все еще рассматривая свою организацию как рыцарский орден и требуя от его членов соответствующего поведения. В апреле 1942 года Гиммлер подписал воззвание, в котором призывал эсэсовцев не соблазнять девушек из легкомысленных побуждений, дабы не лишать нацию потенциальных плодовитых матерей. Обо всех случаях соблазнения следовало докладывать ему лично. В 1943 году, узнав о двухста сорока четырех случаях гонореи в дивизии СС «Лейбштандарте», он пришел в ужас. Впоследствии, однако, Зепп Дитрих информировал его и о других фактах, так что уже в июле Гиммлер мог с удовлетворением констатировать, что в «Лейбштандарте» многие стали отцами «достаточно большого количества незаконнорожденных детей. Мне нужны имена этих детей и их матерей», – добавлял он. Был составлен также свод правил поведения женщин, служащих в подразделениях СС; согласно идеям Гиммлера, их досуг следовало посвящать спорту и культурным мероприятиям. Гомосексуализм среди эсэсовцев он приравнивал к саботажу.

Честную и верную службу Гиммлер считал достойной награды. С этой целью он создал различные механизмы поощрения своих подчиненных, проявив в этом вопросе такое же внимание к деталям, как и во всяком другом. Вдовы эсэсовцев, имеющие детей, получали пенсию, причем Гиммлер не жалел времени, лично посылая таким женщинам письма с выражениями соболезнования и шоколад в подарок им и их детям. Аналогичная забота проявлялась и в отношении мужчин, демобилизованных из СС по ранению или инвалидности. Отчеты о состоянии их здоровья, рекомендованный врачами режим питания и прочие нужды скрупулезно записывались и подшивались в личные дела; многие из сохранившихся документов часто помечены инициалами рейхсфюрера СС или содержат его собственноручные комментарии. Как хороший директор школы, Гиммлер старался уделять внимание каждому учителю и ученику, скольких бы часов работы это ни стоило. Например, Гиммлер вел долгую и обстоятельную переписку с министром сельского хозяйства по вопросу об уменьшении ежемесячного взноса последнего в фонд «Лебенсборна» до одной марки.

Уже во время войны Гиммлер начал строить планы на будущее. Какие квартиры следует предоставить в мирное время эсэсовцам, воспитывающим не менее шести детей? Нужно ли отмечать могилы эсэсовцев тевтонским крестом вместо «привычного христианского символа, не отражающего ни мужества, ни силы характера»? Руководители СС, по его мнению, должны были обладать каждый собственным гербом, как это пристало настоящим «тевтонским братьям»12. Дисциплина, считал Гиммлер, должна быть самоналагаемой – немыслимо, чтобы эсэсовец подчинялся обычному военному или гражданскому правосудию. Члену СС также не следовало покупать товары в рассрочку, чтобы ненароком не оказаться в затруднительном положении. «Эсэсовец не покупает того, чего не может себе позволить, – хвастался Гиммлер. – Это – честнейшее существо на земле». Он также весьма гордился тем, что на шкафах в эсэсовских казармах не было замков.

Жены эсэсовцев, родившие минимум семерых детей, награждались особыми Материнскими крестами. Рейхсфюрер СС вникал во все вопросы материнства, тщательно проверяя происхождение забеременевших от эсэсовцев девушек, прежде чем выдать разрешение на брак. Проблемы размножения всегда занимали Гиммлера. Даже в военное время он часами корпел над родословными девушек, с которыми путались эсэсовцы. Гиммлер задумывался даже о воскрешении старого тевтонского мифа о том, что младенец, зачатый на могиле предков, наделяется их доблестным тевтонским духом. Женатым эсэсовцам, решил он наконец, следует предоставлять дополнительный отпуск, дабы поощрять их к произведению потомства – если и не обязательно на могилах, то, по крайней мере, вблизи оных. Если же мужчин в силу обстоятельств нельзя было отправлять к их женщинам, тогда женщин следовало посылать к мужчинам. Характерным примером служит сохранившееся досье по делу об адюльтере между эсэсовцем и женой солдата – в итоге Гиммлер принял решение в пользу молодой пары и отправил в трудовой лагерь учиться уму-разуму женщину, сообщившую об их связи.

В том, как Гиммлер руководил движением «Лебенсборн», нашли отражение и его расовые идеи, и фантазии на тему генетики, и даже своеобразный гуманизм, всегда присутствовавший в натуре Гиммлера в отношениях как со своими детьми, так и с многочисленными крестниками. Сложилась даже своеобразная традиция, когда родители немецких детей, появившихся на свет в один день с рейхсфюрером СС, обращались к Гиммлеру с просьбой стать крестным отцом их чад. Для этого были отпечатаны специальные двухстраничные бланки, куда вносились многократно перепроверявшиеся сведения о родословной младенца, так как ребенок, которому рейхсфюрер СС окажет честь быть его крестным отцом, разумеется, не мог не принадлежать к арийской расе. Желание Гиммлера быть крестным отцом целого поколения «чистых» немцев осуществлялось и через «Лебенсборн». По его мнению, дети с безупречной родословной должны были изыматься у неблагонадежных или не подходящих по иным причинам родителей и помещаться в специальные реабилитационные отделения детских домов «Лебенсборна».

Центры «Лебенсборн» были, как правило, укомплектованы специально отобранными активистками движения, которые отличались усердием и дисциплинированностью и исполняли функции нянь, сотрудниц благотворительных учреждений и политических инструкторов для матерей и их детей. Матерям в центрах не позволялось проводить время с мужчинами, хотя Гиммлер в приказе от 11 января 1941 года отмечал, что в особых случаях они могут принимать гостей мужского пола, «предлагая им чашку кофе, но не предоставляя никаких возможностей для интимных отношений». Обо всех случаях серьезного нарушения дисциплины следовало докладывать лично Гиммлеру. В 1941 году в центрах «Лебенсборна» был введен новый порядок, согласно которому матерям предписывалось есть на завтрак овсяную кашу и фрукты: считалось, что подобная диета нормализует кровяное давление, измерение которого было организовано по прямому указанию Гиммлера. Кроме того, по мнению Гиммлера, овсянка на завтрак служила в Британии чем-то вроде символа высокого общественного статуса. Когда же женщины стали жаловаться, что с овсянки они толстеют, Гиммлер дал такое письменное указание, датированное 12 декабря 1941 года:

«Я хочу, чтобы им объяснили, что англичане, в особенности лорды и леди, буквально вырастают на подобной пище… Она считается очень полезной. Мужчины и женщины, питающиеся овсянкой, отличаются стройными фигурами. Поэтому наших матерей следует приучить к овсянке и убедить кормить ею своих детей. Хайль Гитлер!»

В качестве доказательств того, что люди хорошего происхождения и воспитания не толстеют от овсянки, Гиммлер приводил лорда Галифакса и сэра Невилла Гендерсона, отличавшихся завидным телосложением. В канцелярии Гиммлера данные о здоровье матерей и детей зачитывались постоянно. «Все расово полноценные матери священны для нас», – писал Гиммлер.

Движение «Лебенсборн», начавшееся с создания детских центров и домов для сирот и незамужних матерей с их детьми, во время войны еще больше расширило масштабы своей деятельности. Гиммлер, в частности, организовал при СС специальные учреждения, занимавшиеся поиском на оккупированных территориях детей, соответствовавших арийским расовым критериям. В июне 1941 года он изложил свой план в письме одному из офицеров:

«Я считаю весьма желательным забирать подходящих с расовой точки зрения детей из польских семей, чтобы обучать их в специальных (и не слишком больших) детских садах и домах. Изъятие детей можно объяснить соображениями здоровья. Дети, не достигшие особых успехов, должны возвращаться родителям.

Я предлагаю начать понемногу – возможно, с двух или трех домов, чтобы приобрести практический опыт. Подробности родословной детей, показавших удовлетворительные результаты, следует устанавливать через полгода. После года успешного обучения можно рассматривать возможность передачи этих детей в расово полноценные немецкие семьи, не имеющие своих детей.

Во главе задуманных мною учреждений следует ставить тщательно отобранных мужчин и женщин, сведущих в расовых вопросах»13.

Бездетные немецкие семьи были для Гиммлера одним из важнейших предметов заботы. В письме, написанном в апреле 1942 года, он утверждал, что человек, не способный к деторождению, должен позволять своему партнеру по браку спариваться на стороне с целью произвести детей. Впоследствии бездетные семьи приобрели для Гиммлера еще большее значение, являясь базой для программы усыновления детей с арийскими расовыми характеристиками, похищенных СС на оккупированных территориях.

В более поздней речи от 14 октября 1943 года Гиммлер счел возможным пойти еще дальше. По поводу славян он говорил так:

«Очевидно, что в той смеси наций и народностей, которую на деле представляют собой славяне, не могут не появляться расово полноценные типы. Я считаю нашим прямым долгом изымать подобных детей из их окружения, в случае необходимости похищая их… Мы либо заполучим хорошую кровь, которую сможем использовать для себя и дать ей место среди нашего народа… либо уничтожим эту кровь».

Политическая цель этого накопления «германской породы» была вполне ясна:

«Окончание этой войны будет означать для нас открытую дорогу на восток, расширение германского рейха, превращение его тем или иным образом… в дом для тридцати миллионов человек, в жилах которых течет одна кровь, чтобы еще при нашей жизни мы могли стать народом, чья численность составит сто двадцать миллионов германских душ. Это означает, что мы сможем стать единственной мощной державой в Европе и отодвинуть границу германского государства еще на пятьсот километров к востоку».

Теперь, наверное, мы уже никогда не узнаем, сколько детей в возрасте до двенадцати лет было изъято у родителей во исполнение этого бредового замысла. Большинство их прибыло из Польши, однако известны случаи усыновления детей и из Югославии, Чехословакии или России. Масштаб этой работы был ограничен только размерами организации, которая по причине военного времени не могла быть особенно большой или располагать достаточно многочисленным штатом. Как бы там ни было, юрист движения «Лебенсборн» доктор Ганс Гильмар Штаудте в своих показаниях утверждал, что в одном только польском административном округе Вартегау было изъято с целью германизации от двухсот до трехсот детей. После проверки их размещали у немецких приемных родителей, от которых они и получали новые фамилии. Имена, как правило, сохранялись прежние, однако им по возможности придавалась германизированная форма. Начиная с момента усыновления похищенные дети начинали говорить только по-немецки и, в конце концов, превращались в обычных немцев – вот почему прослеживать подобные случаи так трудно. Эта проблема, кстати, существует до сих пор, ею занимается Центр поисковой службы Красного Креста в Арользене.

В начале 1943 года Гиммлера совершенно очаровали два светловолосых голубоглазых русских мальчика, которых он увидел в Минске. Эти дети были практически усыновлены рейхсфюрером СС и его адъютантами. После необходимой гигиенической и дисциплинарной подготовки их самолетом отправили к Гиммлеру, с которым они долгое время разъезжали в его поезде. Сохранилась довольно объемистая эсэсовская корреспонденция по поводу потерянного в Мюнхене пальто одного из мальчиков. Впоследствии обоих поместили в школу для подобающего детям рейха обучения.

В Германии, однако, отношение к «Лебенсборну» было далеко не однозначным. Из-за того, что его центры и приюты были полны незамужних женщин, многие принимали их за бордели для членов СС. Особенно возражала против существования подобного движения церковь. Значительно позднее – в речи, произнесенной в мае 1944 года перед узким кругом высокопоставленных чиновников, Гиммлер так говорил о «Лебенсборне», о критических выпадах против него и лично против себя (вызванных мерами по поощрению эсэсовцев к обзаведению потомством):

«…С самого начала дома «Лебенсборн», как и всякая новая идея, стали объектом для нападок сплетников и ханжей. Они называли их местами для выведения молодняка, конными заводами для людей и так далее. В действительности в этих домах мы заботились о матерях и детях, одни из которых были законнорожденными, а другие – нет. Думаю, соотношение было примерно пятьдесят на пятьдесят – скорее, даже шестьдесят на сорок в пользу законнорожденных.

К каждой женщине в таких домах обращаются по имени – фрау Марта, фрау Эльза и так далее. Никого не волнует, законные у них дети или нет. Мы заботимся о матерях и детях, оберегаем их, помогаем в их проблемах. Не прощается лишь одно: неспособность женщины ухаживать за своим ребенком, как подобает матери.

К концу 1939 года, после польской кампании – как только стало известно, что британцы и французы отвергли мирные предложения фюрера и война продолжится на западе, – я издал приказ, вызвавший значительное противодействие и новый поток оскорблений, на сей раз – в мой адрес. Этот приказ гласил: каждый эсэсовец перед уходом на фронт должен зачать ребенка.

Приказ казался мне простым и достойным, и теперь, после многих лет ужасных потерь, которые несет немецкий народ, его по достоинству оценят те, кто не сумел сделать этого раньше. Я сам много и серьезно раздумывал над этими вопросами, и вот какие соображения пришли мне в голову: согласно закону природы, нация, не производящая потомства, теряет свою лучшую кровь. Само собой разумеется, что самые лучшие с точки зрения расовой полноценности люди являются храбрейшими воинами и чаще гибнут в бою. Нация, которая за двадцать пять лет потеряла миллионы своих лучших сыновей, просто не может позволить себе подобную потерю. Следовательно, если эта нация хочет выжить, нужно что-то делать, чтобы эту потерю восполнить».

Когда Гиммлер произносил эту речь о производстве потомства в СС, его официальная любовница Хедвиг была на последних месяцах своей второй беременности. Вскоре она разрешилась дочерью, которую назвали Нанетта Доротея. Ее сын от Гиммлера Хельге родился 15 февраля 1942 года14. Содержание второй семьи оказалось, однако, довольно обременительным для Гиммлера, чьи доходы и без того были весьма скромными. Шелленберг объясняет эту ситуацию следующим образом: в период перемирия с Борманом, с которым он позднее вступил в некое подобие тактического союза, Гиммлер попросил в долг 80 тысяч марок из фондов партии для постройки нового дома. Борман предоставил ему ссуду, но под очень высокий процент, который Гиммлер едва ли мог выплатить из официального жалованья. Условия этого странного соглашения настолько удивили Шелленберга, что он стал докапываться до его причин и вскоре сделал кое-какие выводы относительно семейных проблем Гиммлера.

«Первый брак Гиммлера, – писал Шелленберг, – не был счастливым, но ради дочери он не пытался развестись. Вскоре Гиммлер сошелся с женщиной, на которой не был женат. Она родила ему двух очаровательных детей, в которых Гиммлер души не чаял; для этих детей он делал все, не считаясь с расходами, однако обеспечивать их ему было нелегко, даже несмотря на то, что Гиммлер был вторым после Гитлера человеком в Третьем рейхе и, контролируя многие экономические организации, мог иметь в своем распоряжении миллионы»15.

Когда Шелленберг намекнул рейхсфюреру, что ипотека обошлась бы значительно дешевле ссуды, Гиммлер отказался с «видом полной покорности судьбе». По его словам, это было «абсолютно частным делом», а он хотел «быть честным даже в мелочах и ни при каких обстоятельствах не обсуждать личные проблемы с фюрером». Действительно, Гиммлер продолжал обеспечивать свою официальную семью в Гмунде и даже с Маргой (несомненно, знавшей о связи с Хедвиг) поддерживал видимость нормальных отношений, что, очевидно, делалось ради дочери.

В ноябре 1939 года Гиммлер поручил Шелленбергу похитить в Венло, голландском городке на границе с Германией, двух офицеров британской разведки, с которыми тот поддерживал контакт, выдавая себя за немецкого офицера-антифашиста. Британские агенты, капитан Пейн Бест и майор Р.Х. Стивенс, были обвинены в причастности к покушению на жизнь фюрера, имевшему место 8 ноября в Мюнхене. Тогда при взрыве, происшедшем уже после того, как фюрер и другие нацистские лидеры покинули место проведения теракта, погибло семь человек, однако это вовсе не противоречит распространившемуся в последнее время мнению, что покушение было подготовлено с одобрения самого Гитлера. Фюреру в то время очень нужен был предлог для развязывания ожесточенной пропагандистской кампании против держав, выступавших в Первой мировой войне противниками Германии, а также для широкой демонстрации того, с какими отчаянными противниками приходится иметь дело агентам Гиммлера. Двадцать первого ноября Гиммлер объявил, что за заговором стояла британская разведка, агенты которой арестованы.

Инциденту в Венло было суждено стать одной из самых захватывающих шпионских историй времен войны – об этом позаботились Шелленберг и капитан Пейн Бест, которые независимо друг от друга дали подробные отчеты о происшедшем. (Кстати, следующие пять лет британские офицеры провели в концлагерях, а Шелленберг был произведен в бригадефюреры СС за усилия по их поимке.) Успехи Шелленберга на поприще зарубежного шпионажа вызвали к жизни практику назначения сотрудников СД и гестапо атташе в различных германских дипломатических представительствах и посольствах, что позволило Гиммлеру вновь вторгнуться на территорию Риббентропа. В марте 1940 года, в качестве логического завершения операции в Венло, Шелленберг помог Гиммлеру подготовить подробный рапорт, доказывающий тесные связи между британской и голландской военными разведками. Рапорт был направлен Гитлеру, который с успехом использовал его для оправдания нападения на нейтральную Голландию.

В первые месяцы 1940 года Гитлер готовился к атаке на Запад, однако февральский инцидент с потерей планов кампании против Нидерландов и Бельгии, когда из-за плохой видимости везшему их специальному курьеру пришлось совершить вынужденную посадку в Бельгии, серьезно напугал нацистских лидеров. Геринг, особенно близко воспринимавший все, что касалось люфтваффе, даже уволил командующего воздушным флотом, чей офицер был повинен в ущербе. Что касалось Гиммлера, то, как свидетельствует Шелленберг, он был настолько взволнован и растерян, что оказался не в состоянии дать сколько-нибудь четких указаний относительно срочного введения в армии новых правил обеспечения секретности.

Тем временем военные амбиции Гиммлера все еще оставались нереализованными. Правда, боевые подразделения СС получили официальное название Ваффен-CC (Waffen-SS, вооруженные силы СС) за участие в европейской кампании, хотя в походе против Бельгии, Франции и Голландии участвовало только две эсэсовские дивизии (армейских дивизий было задействовано сорок семь). Эсэсовцам часто предоставлялись самые благоприятные позиции для демонстрации безжалостности в бою, а специальный бронетанковый полк из состава дивизии СС «Лейбштандарте Адольф Гитлер», которой командовал Зепп Дитрих, сыграл заметную роль в падении Роттердама и Булони. Дивизия Теодора Эйке «Мертвая голова», укомплектованная в основном охранниками из германских концлагерей, действовала с ужасающей жестокостью, о чем свидетельствует почти поголовное уничтожение британских войск в Ле-Па– ради в мае 1940 года: во время резни уцелело только два человека, одним из которых был широко известный рядовой Пули.

Иными словами, СС худо-бедно проявило себя на театре боевых действий, и только сам Гиммлер не принимал непосредственного участия в кампании, которая продолжалась с апреля 1940 года, когда были оккупированы Дания и Норвегия, по 21 июня, когда завершилось завоевание Бельгии, Голландии и Франции. Даже на церемонии в Компьеньском лесу, где Гитлер подписал акт о перемирии, Гиммлер не присутствовал.

Гейдрих тем временем снова сел в свой боевой самолет, чтобы участвовать в сражениях. Пятого мая он направил Гиммлеру открытку, обещая вернуться в свой кабинет через восемь дней. Рейхсфюрер СС в это время ехал на запад в своем бронепоезде, как обычно следуя в «кильватере» Гитлера. Пятнадцатого мая он нашел время отправить «Mein lieber Heydrich» («моему дорогому Гейдриху») письмо, в котором рассказывал, что несколько дней работал в штаб-квартире фюрера, добавляя с явной ссылкой на польскую кампанию: «история повторяется, меняется только место». Финал письма проливает некоторый свет на его чувства к Гейдриху. «Я очень много думаю о вас, – писал Гиммлер. – Надеюсь, все идет хорошо. Желаю вам новых успехов, счастья и всего самого лучшего. Вольфхен и Хешен шлют вам привет. Ваш Генрих Гиммлер». К письму Гиммлер приложил официальный приказ, согласно которому Гейдрих должен был ежедневно докладывать ему обо всех своих действиях по телефону.

Гейдрих летал с люфтваффе до конца кампании и завершил ее во Франции, на Монмартре, где у него были все возможности насладиться плодами победы. В июле он в срочном порядке составил для гестапо и СД рабочие планы по контролю над Британскими островами, завоевание которых было намечено на осень. Уже 27 сентября руководителем Групп действия в Великобритании, которые должны были начать осуществление своих задач сразу же после вторжения, был назначен штандартенфюрер СС Франц Зикс – профессор и доктор наук, некогда возглавлявший экономический факультет Берлинского университета.

Гиммлер, стремившийся к увеличению численности Ваффен-СС, столкнулся с непредвиденными трудностями. Во-первых, Гитлер решил ограничить состав войск СС четырьмя дивизиями или максимум пятью процентами от общей численности вооруженных сил. Кроме того, сам Гиммлер установил столь высокие стандарты отбора в Ваффен-СС, что большинство новобранцев германской армии просто не соответствовали этому нордическому идеалу. В 1940 году Гиммлер и начальник штаба Ваффен-СС Готтлоб Бергер, большой любитель спорта и природы, решили, что на зачисление в эти элитные войска СС могут претендовать все представители нордической расы, не важно, немцы они или нет. К концу 1940 года в Ваффен-СС была создана дивизия «Викинг» с немцем-командиром, куда начали принимать добровольцев из Голландии, Дании, Норвегии и Финляндии. В последние же месяцы войны существовало уже тридцать пять дивизий Ваффен-СС, значительная часть личного состава которых была набрана в оккупированных странах. В сохранившейся записке от 13 апреля 1942 года Гиммлер настаивает, что командиры и их заместители этих подразделений СС непременно должны проходить специальную идеологическую подготовку и лично представляться ему перед тем, как приступать к исполнению своих обязанностей. Они должны, утверждает он, иметь «твердую веру в наш идеал». Как мы видим, Гиммлер все же заставил свои расовые теории работать на себя и стать во главе мощных вооруженных формирований, однако, если не считать нескольких месяцев в 1944–1945 годах, когда Германия была уже обречена, ему так и не удалось покомандовать частями регулярной армии, о чем он всегда мечтал.

Седьмого сентября 1940 года Гиммлер отправился во Францию, чтобы выступить в Меце перед эсэсовцами дивизии «Лейбштандарте Адольф Гитлер». Всего за месяц до этого, 6 августа, Гитлер в своей адресованной СС речи заявил, что в будущем эта организация будет представлять собой элитные добровольческие силы, выполняющие роль и функции политической полиции, а еще тремя неделями раньше фюрер с трибуны рейхстага высказал свою благодарность победоносной армии и назначил двенадцать новых фельдмаршалов. Гиммлер, которого это не коснулось, почувствовал себя обойденным и в своей речи в Меце сделал несколько ловких замечаний, касающихся отношения армии к СС, основной целью которых было напомнить всем, в том числе и фюреру, о важности СС для государства и СД – для его внутренней безопасности. Гиммлер знал, что многие члены СС этого периода не до конца разделяют идеалы, за которые он боролся с 1929 года, и понимал, что принудительные депортации, «очень трудная задача, выполняемая полицией безопасности при поддержке наших людей», кажутся некоторым отвратительными. Поэтому он продолжал объяснять, почему они должны этим заниматься:

«То же самое происходило в Польше при сорока градусах ниже нуля, где нам приходилось вывозить тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч, где нам приходилось проявлять твердость, чтобы… расстреливать тысячи способных стать лидерами поляков и таким образом избежать мести, которая неминуемо обрушилась бы на нас какое-то время спустя… Гордые солдаты говорили об этих обязанностях: «Боже мой, почему мы должны выполнять эту мерзкую работу?» Конечно, гораздо легче идти в атаку со своей ротой, чем подавлять непокорное, не обладающее достаточно высоким уровнем культуры население, осуществлять казни, переселять народы, выбрасывать из домов плачущих женщин или возвращать из России наших немецких братьев по крови, чтобы заботиться о них… Вы должны рассматривать работу СД или полиции безопасности как важную часть нашего общего дела, как непреложный факт, во многом подобный вашему умению воевать. Вы – люди, которым можно только позавидовать, так как… если подразделение завоюет славу в бою… оно может быть награждено публично. Гораздо труднее приходится тем, кто… занимается этой трудной и тайной работой»16.

Далее Гиммлер говорил о необходимости улучшать политическое образование в Ваффен-СС, чтобы личный состав сознавал необходимость существования СД и лучше разбирался в ее функциях. Вы должны твердо знать, настаивал он, что обязанности сотрудников СД «очень, очень трудны» и «бесконечно важны». Затем Гиммлер рассказал собранию о своем видении будущего, о мечтах, об «охраняющих расу» гарнизонах СС, которым предстояло организовывать поселения немцев за пределами Германии, создавая для них безопасное «жизненное пространство» (Lebensraum) в новых колониях, завоеванных, например, в Южной Африке, в Арктике или на Западе. «Первые два года мира будут решающими для нашего будущего, – говорил Гиммлер. – Мир устанавливается железной рукой… Мы должны начать с неслыханного самообразования. Необходимо беспрекословное повиновение». То, что будет сделано после войны, «при жизни Адольфа Гитлера, должно существовать веками… Если мы допустим ошибку, она также проживет столетия».

Даже обязанности по охране в лагерях «отбросов человечества», продолжал Гиммлер, должны служить «формой идеологической обработки низших существ и низших рас. Как я уже говорил, эта деятельность необходима, чтобы изгнать эти негативные элементы из рядов немецкого народа, использовать их на благо нашего великого сообщества – например для добычи камня или обжига кирпичей, – дабы фюреру было из чего воздвигать свои величественные здания. Если хорошая кровь не будет воспроизводить сама себя, мы не сможем править миром… Нация, имеющая в среднем четырех сыновей на семью, может рискнуть вести войну; если двое сыновей погибнут, двое других останутся для продолжения рода». В заключение Гиммлер добавил: «В течение одиннадцати лет моего пребывания на посту рейхсфюрера СС моей главной задачей неизменно оставалось создание своего рода рыцарского ордена, куда бы вошли люди с хорошей кровью, способные вдохновить Германию… ордена, который распространит нордические идеи так далеко и широко, что мы сможем привлечь к себе арийские народы всего мира, забрать эту кровь у наших противников и впитать ее в себя, чтобы больше никогда… народы, принадлежащие к нордической расе, не сражались против нас». Это, заявил он, и есть та «великая общая цель», которой СС будет «служить до конца: только рейх – идеология, созданная фюрером, только его рейх – рейх всех тевтонцев».

Отсутствие Гиммлера во Франции на торжествах по случаю победы во многом объяснялось его непрекращающимся недомоганием. После первого курса лечебного массажа, проведенного Феликсом Керстеном, он испытал облегчение, казавшееся почти волшебным для его напряженных нервов.

Керстен был на два года старше Гиммлера и обладал совершенно иным складом характера. После тяжелой жизни в молодые годы он решил наслаждаться богатством и положением, которые обеспечивала ему прибыльная практика среди европейской аристократии. Согласно его же рассказам, он родился в Эстонии, изучал сельское хозяйство в Гольштейне, управлял фермой в Анхальте, служил в финской армии во время войны с Россией в 1919 году, затем принял финское гражданство и, в конце концов, угодил с ревматической лихорадкой в больницу для ветеранов в Хельсинки. Именно там он и открыл в себе талант массажиста. Решив сделать массаж своей профессией, Керстен, по его собственным словам, работал и докером, и судомойкой, чтобы оплачивать изучение медицины. В 1922 году он впервые отправился в Берлин, где некоторое время учился в университете, а затем долго тренировался под руководством знаменитого китайского целителя доктора Ко. По словам Керстена, доктор Ко «заявлял, что не встречал никого с такими руками, как мои. Он говорил, что у меня поистине чудесное чувство прикосновения». Действительно, китайский врач, похоже, настолько уверовал в Керстена, что передал ему свою берлинскую практику, когда в 1925 году вернулся в Китай.

Керстен обслуживал очень высокопоставленных лиц. На какое-то время он даже переселился в Гаагу по личному приглашению принца Нидерландов Генриха, ставшего одним из его пациентов в 1928 году, а в 1934 году купил милях в сорока к северу от Берлина поместье Хартцвальде, намереваясь со временем вновь вернуться в Германию и стать «фермером-землевладельцем». В 1937 году Керстен женился на красивой девушке из Силезии почти вдвое моложе его.

Таким был человек, который 10 марта 1939 года в первый раз встретился с Гиммлером и был более чем удивлен, найдя его «узкогрудым человечком в очках, с безвольным подбородком и льстивой улыбкой». В библиотеке Гиммлера Керстен увидел на полках множество книг по германской и средневековой истории, посвященных Генриху Птицелову, Чингисхану, Мухаммеду и магометанской вере. В спальне он заметил также Коран в немецком переводе, который Гиммлер регулярно читал перед сном. Умудренный жизненным опытом Керстен счел его «педантом, мистиком и книжным червем». К тому же «у него были мягкие руки».

При первом обследовании они обсудили симптомы болезни, непосредственной причиной которой казалось птомаиновое отравление[6], вновь спровоцировавшее застарелые нервные недуги, развившиеся у Гиммлера как осложнение после тяжелого брюшного тифа, перенесенного еще во время Первой мировой войны. Керстен узнал также, что ребенком Гиммлер перенес паратиф, а в молодости – дизентерию и желтуху. Приступив затем к непосредственному осмотру, Керстен приподнял рубашку пациента и начал прощупывать самые болезненные участки его живота. По словам Гиммлера, эти прикосновения были «подобны бальзаму», и он решил во что бы то ни стало уговорить чудо-массажиста взяться за лечение его хворей. Керстену было совершенно ясно, что в его силах принести больному лишь временное облегчение, однако отказываться он не стал.

Уникальный талант массажиста сочетался в Керстене со стремлением к богатству и успеху в обществе. Он был удачливым человеком – великий дар исцеления принес ему признательность и дружбу многих влиятельных людей, да и суммы, которые Керстен брал за курс массажа, были по тем временам совершенно астрономическими. Так, например, немецкий химический магнат Ростерг, которого он сумел вылечить, заплатил ему 100 тысяч марок, на которые Керстен и приобрел поместье Хартцвальде, однако деньгами благодарность промышленника не ограничилась. Именно Ростерг в 1939 году и свел его с Гиммлером.

Перед началом войны Керстен лечил Гиммлера в Берлине и Гмунде и имел возможность убедиться, что при общей слабости характера его пациент отличается значительным упрямством. Узнав, что Гиммлер стремится к войне так же сильно, как Гитлер, Керстен научился спорить с ним, не подвергая себя риску. Впрочем, поначалу Керстен практически не интересовался политикой, что, вероятно, можно объяснить тем, что, не являясь этническим немцем и гражданином Германии, он оказался невосприимчив к массовой истерии нацизма. Больше того, когда война уже началась, он мог отказаться от лечения Гиммлера, о чем умоляли его жена и друзья. Но в финском посольстве, куда через свои многочисленные знакомства среди дипломатов Керстен обратился за советом, ему не только порекомендовали оставаться при Гиммлере, но и весьма прозрачно намекнули, что будет очень неплохо, если он станет передавать в посольство содержание разговоров, в которые Гиммлер пускался после каждого сеанса расслабляющего массажа. К тому же жене Керстена, немке по национальности, нравилось жить в Хартцвальде, куда после захвата Сталиным Эстонии и объявления войны Финляндии (родившийся в Эстонии Керстен был финским подданным) он перевез своего девяностолетнего отца.

Впрочем, Гиммлер не мог принуждать Керстена лечить себя только в первое время. Уже весной 1940 года рейхсфюрер буквально заточил его в Хартцвальде и отказал в визе для выезда в Голландию, где у Керстена оставались пациенты. Несколько дней спустя Гиммлер сообщил Керстену о вступлении германских войск в Голландию и объяснил, что визу ему не выдали, чтобы защитить от возможных последствий вторжения. И снова чиновники финского посольства убедили Керстена остаться в Германии, пустив в ход тот же аргумент: мол, его контакты с Гиммлером могли стать делом величайшей государственной важности.

Пятнадцатого мая 1940 года Керстен получил приказ прибыть в бронепоезд Гиммлера, чтобы обслуживать рейхсфюрера СС в качестве официального штабного врача. В поезде он также лечил секретаря Гиммлера Брандта и понемногу обзавелся широкими связями и полезными знакомствами среди сотрудников гиммлеровского штаба, которыми впоследствии с успехом пользовался. Но начиная с лета 1940 года и до осени 1943-го (все это время Керстен с разрешения Гиммлера жил в Стокгольме) он оставался в полном распоряжении рейхсфюрера СС, хотя во время своих приездов в Германию ему доводилось лечить и других пациентов. Гиммлер потребовал также, чтобы Керстен отказался от дома и контактов в Гааге, а его профессиональные услуги неожиданно стали одним из пунктов в договоре Гиммлера и Чиано, в результате чего Керстен получил право пользоваться личным почтовым каналом рейхсфюрера СС для частной корреспонденции. Существует мнение, будто Керстен выпросил у Гиммлера эту привилегию, чтобы устраивать свои любовные делишки, однако в действительности он использовал этот канал для связи со своими тайными друзьями в Голландии.

В августе 1940 года Керстен впервые добился освобождения узника концлагеря. (Это был один из слуг Ростерга, пострадавший исключительно по политическим мотивам.) Несколько позднее – с помощью одного телефонного звонка Гиммлеру – он организовал освобождение другого человека – своего друга антиквара Бигнеля, нуждавшегося в срочном лечении. Как видим, Керстен быстро научился льстить Гиммлеру и пользоваться тем, что он может принести ему облегчение. Просьбы эти постепенно стали привычными; как говорил сам Гиммлер: «Керстен на каждом сеансе массажа вытягивает у меня чью-то жизнь». Однако Гейдрих и другие руководители СС относились к Керстену довольно ревниво; положение, когда какой-то посторонний человек имел возможность влиять на Гиммлера, им очень не нравилось. От ареста и допросов в гестапо Керстена спасало лишь то, что он пользовался особым расположением рейхсфюрера СС, так как Гейдрих до конца жизни относился к нему с подозрением.

Несмотря на множество других важных дел, Гиммлер продолжал со рвением заниматься концентрационными лагерями, которые по-прежнему были подчинены непосредственно ему. По данным Когона, в начале войны их было уже более сотни, не считая многочисленных филиалов, однако образцом для всех по-прежнему оставался лагерь в Дахау. Другими крупными лагерями были Бухенвальд, Заксенхаузен, Гросс-Розен, Флоссенбург, женский лагерь Равенсбрюк и Маутхаузен (в Австрии). В разгар боевых действий существовало около тридцати основных лагерей; в некоторых из них режим номинально считался более строгим, чем в других. Сразу после начала войны на оккупированных территориях тоже стали создаваться новые лагеря – такие, например, как Освенцим (Аушвиц) и Люблин в Польше, Натцвайлер в Восточной Франции, в то время как другие – например Берген-Бельзен – открывались в Германии. По оценке Когона, в период войны во всех лагерях содержалось одновременно около миллиона человек, причем число это колебалось в сторону уменьшения или увеличения по мере того, как машина истребления ускоряла или замедляла свою работу.

Дисциплина в лагерях постоянно ужесточалась. Хёсс все еще служил в Заксенхаузене, когда в январе 1940 года Гиммлер нанес туда неожиданный визит. Он с горечью констатировал, что работающие заключенные и охранники не узнали его и не салютовали, когда он проезжал мимо в своей машине. В результате Хёсс был снят со своего поста, однако всего лишь полгода спустя – в июне 1940 года – он стал комендантом нового лагеря в Освенциме.

Жизнь содержавшихся в лагерях мужчин и женщин практически зависела от воли только одного человека – рейхсфюрера СС, что обусловило почти немедленное возобновление программы экспериментов над людьми, которые хотя и осуществлялись в сравнительно меньших масштабах, были ничуть не менее ужасными, чем массовые казни. То, что в этом кошмаре принимало активное участие около трехсот пятидесяти квалифицированных врачей (один врач из каждых трехсот, практиковавших тогда в Германии), представляется даже более ужасным, чем назначение бывшего преступника Хёсса комендантом Освенцима, где он показывал пример дисциплины и трудолюбия, открывая и закрывая вентили газовых камер.

С декабря 1946-го по июль 1947 года в Нюрнберге на процессе, известном как Процесс врачей, двадцати трем обвиняемым было позволено выступить перед судом в свою защиту. Большинство экспериментов, проведенных ими по прямому указанию Гиммлера, могло быть квалифицировано как преднамеренное убийство. Суть дела совершенно не менялась от того, что эксперименты, зачастую причинявшие заключенным неописуемые страдания, проводились под видом государственной программы сбора медицинских данных. Защищаясь, обвиняемые использовали классические аргументы: доктрину повиновения («В то время я был подчиненным Рашера, который являлся штабным хирургом люфтваффе») и доктрину войны («Абсолютная необходимость победы с целью искоренения вредных элементов»). Один профессор, проводивший в Натцвайлере эксперименты по созданию вакцины против тифа и отправивший на тот свет девяносто семь заключенных, оправдывал свои действия ссылками на единственный смертный случай среди группы приговоренных к смерти американских преступников, которые согласились добровольно участвовать в исследовательской программе по выявлению причин алиментарного полиневрита.

Причастность Гиммлера к этим крайне жестоким деяниям доказывают сохранившиеся письма и меморандумы17. Основные эксперименты проходили в 1941–1944 годах, однако, как мы уже знаем, начало программе бесчеловечных опытов над людьми было положено еще в 1939 году, когда Гиммлер санкционировал использование заключенных для испытаний иприта и фосгена. Несколько позднее эти опыты возглавил профессор анатомии, одновременно являвшийся офицером СС. Эксперименты над людьми имели непосредственное отношение и к гиммлеровскому Институту по изучению наследственности («Аненербе»), которым руководил бывший книготорговец Вольфрам Зиверс, который в июле 1942 года основал по приказу Гиммлера и Институт практических исследований в военной науке, ставший филиалом «Аненербе». В одном из писем Зиверс обращался к Хирту с такой просьбой: «Рейхсфюрер СС хотел бы услышать от вас больше подробностей, касающихся начальной стадии ваших экспериментов с ипритом… Не могли бы вы в ближайшее время отправить ему небольшой секретный доклад?» Опыты включали нанесение на тело человека жидких отравляющих веществ, вызывавших страшные ожоги и язвы, которые с каждым днем становились все больше и часто приводили к слепоте и смерти. Посмертное вскрытие обычно показывало, что легкие и кишечник были полностью разъедены.

В мае 1941 года доктор Зигмунд Рашер (офицер СС, бывший штабной хирург люфтваффе) без труда получил от Гиммлера, приславшего ему цветы по случаю рождения второго сына, разрешение на использование заключенных в экспериментах с низким давлением, возникающим обычно на большой высоте. При этом он открыто предупредил рейхсфюрера СС, что опыты сопряжены с риском для жизни. «Спешу информировать вас, – писал в ответ Рудольф Брандт, секретарь Гиммлера, – что заключенные с радостью примут участие в ваших экспериментах».

Благосклонность Гиммлера к доктору объяснялась не только интересом к его экспериментальной программе. Любовница Рашера, которая была на пятнадцать лет старше его, утверждала, что родила троих детей уже после сорока восьми лет. Кроме того, она была близкой подругой Марги Гиммлер. В ее родословной, однако, имелись кое-какие изъяны, препятствовавшие ее браку с Рашером. Используя свою власть, Гиммлер любезно помог ей обойти это препятствие и даже стал крестным отцом последнего отпрыска доктора.

Эксперименты Рашера, формально проводившиеся по поручению командования люфтваффе, осуществлялись в основном в течение 1942 года в Дахау. Об их результатах Рашер письменно докладывал Гиммлеру; кроме того, заключенных, помещаемых в камеры с низким давлением, которые люфтваффе одолжило администрации лагеря, снимали на кинопленку. Почти двести человек подверглись этим экспериментам, более семидесяти из них умерли. Рапорты и кинокадры сохранились и использовались в качестве доказательств на различных этапах Нюрнбергского процесса. Глубокий личный интерес Гиммлера к опытам Рашера доказывает его письмо от 13 апреля 1942 года.

«Последние открытия, сделанные в ходе ваших экспериментов, – пишет Гиммлер, – крайне меня заинтересовали… Опыты необходимо повторить на других людях, приговоренных к смерти… Учитывая, как долго работает сердце, условия проведения экспериментов следует модифицировать таким образом, чтобы выяснить, нельзя ли оживить этих людей. В случае успеха приговоренный, разумеется, должен быть помилован и отправлен в концентрационный лагерь для пожизненного заключения».

Энтузиазм и Гиммлера, и Рашера в итоге оказался чисто любительским. С точки зрения врачей, более опытных, чем Рашер (в их число входил и медицинский советник Гиммлера профессор Гебхардт, считавший рапорты «абсолютно ненаучными»), подобные эксперименты изначально были бесполезными. В марте 1942 года, несмотря на энергичное сопротивление Рашера, камеры низкого давления были наконец демонтированы и вывезены из Дахау. На процессе в Нюрнберге врача, ассистировавшего Рашеру, но признанного невиновным, спросили, не испытывал ли он угрызений совести. «Что касается юридического аспекта нашей деятельности, – ответил он, – то я был совершенно спокоен, так как знал, что человеком, официально санкционировавшим программу опытов, был сам Гиммлер… В отношении же медицинской этики я действительно испытывал некоторые колебания. Для всех нас эксперименты над людьми были делом совершенно новым… Я должен был привыкнуть к этому».

В конце концов этот человек сумел успокоить свою совесть тем, что подобные эксперименты проводились и в других странах – для него этого аргумента оказалось достаточно. Рашер, по-видимому, даже не задумывался о столь высоких материях. Об этом свидетельствуют, в частности, такие строки из его письма к Гиммлеру: «Ваш активный интерес к этим экспериментам… оказывает огромное положительное влияние на нашу работоспособность и инициативу».

В августе Рашер под наблюдением медицинского эксперта приступил ко второй серии опытов, на сей раз касавшихся воздействия холода на человеческий организм. Считалось, что исследования в этом направлении имеют важное практическое значение, так как сбитые немецкие самолеты часто падали в море. Эксперименты должны были дать ответ, можно ли оживить человека, подвергшегося сильному переохлаждению. На Процессе врачей еще один обвиняемый, признанный впоследствии невиновным, рассказал о своем разговоре с Гиммлером:

А д в о к а т о б в и н я е м о г о. Говорил ли Гиммлер на этой встрече что-нибудь еще об экспериментах по сверхохлаждению?

О б в и н я е м ы й. Да. Он начал с того, что эти эксперименты крайне важны для армии, военно-воздушных сил и флота. Гиммлер долго рассуждал об опытах и о том, как их нужно проводить… Он добавил, что сельским жителям известны многие превосходные целительные средства, ценность которых давно доказана, например чай, заваренный на лекарственных травах, и другие… Этими народными средствами, по его мнению, ни в коем случае не следовало пренебрегать. Гиммлер сказал, что может хорошо себе представить, как жена рыбака ложится в постель со своим только что вытащенным из воды полузамерзшим мужем и согревает его… Он советовал Рашеру экспериментировать и в этом направлении…

А д в о к а т. Добавил ли Гиммлер что-либо еще во время этого обсуждения?

О б в и н я е м ы й. Он сказал, что не следует опасаться привлекать к участию в таких экспериментах заключенных концентрационных лагерей, которых нельзя отправить на фронт из-за совершенных ими преступлений… Таким образом они могут реабилитировать себя…

А д в о к а т. Какое впечатление произвели на вас эти замечания?

О б в и н я е м ы й. Учитывая серьезность положения в те дни, им нельзя было не сочувствовать.

Рапорты Рашера начали поступать в октябре 1942 года, а посвященную первым результатам исследований конференцию, прошедшую в том же месяце, посетило почти сто медицинских офицеров люфтваффе. После нее медицинский эксперт-консультант отказался от дальнейшего участия в экспериментах, в ходе которых из пятидесяти участников умерло уже человек пятнадцать, но Рашера это не остановило. Он продолжил опыты самостоятельно, и число погибших вскоре возросло до восьмидесяти– девяноста. Удивляться этому не приходится, так как испытуемых, одетых в летную форму или вовсе раздетых, погружали в воду, температура которой была всего на несколько градусов выше нуля, на срок до полутора часов. Гиммлер, крайне заинтересовавшийся и этой новой программой «сбора медицинских данных», писал Рашеру 24 октября: «Я очень жду результатов экспериментов с теплотой тела», хотя Рашер в рапорте из Дахау от 15 августа предлагал отказаться от них, так как замерзшие люди плохо поддавались оживлению. Гиммлер также выражал свое возмущение теми, кто осмеливался критиковать опыты Рашера. «Я рассматриваю как виновных в измене тех, – писал он, – кто даже сегодня отвергает эксперименты на людях, обрекая на смерть отважных немецких солдат… Я без колебаний буду сообщать о таких случаях».

В развитие программы экспериментов по оживлению замерзших из женского концлагеря Равенсбрюк были доставлены четыре проститутки, которым предстояло согревать испытуемых своими телами. Гиммлер глубоко верил в действенность этого метода, однако одна из девушек, к несчастью, оказалась немкой. Рашер пытался ее отговорить, но она заявила, что сама вызвалась в течение шести месяцев исполнять известные обязанности в обмен на последующее освобождение из лагеря. «Мое расовое чувство, – писал Рашер Гиммлеру 5 ноября, – не позволяет мне использовать девушку с чисто нордической внешностью в качестве проститутки, так как в ходе экспериментов ей придется иметь дело с расово неполноценными элементами». В конце концов расовая справедливость восторжествовала, немку отстранили от участия в программе, и опыты продолжились. Уже 13 ноября Гиммлер лично посетил Дахау, чтобы ознакомиться с результатами. В том же месяце он направил старшему офицеру люфтваффе письмо с просьбой отчислить Рашера из военно-воздушных сил, чтобы он мог продолжать свою работу исключительно в рамках СС. «Эти исследования, – писал Гиммлер, – …могут быть осуществлены нами с большей эффективностью, так как я лично принял ответственность за доставку из концентрационных лагерей преступников и других асоциальных элементов, которые заслуживают только смерти». Кроме того, продолжал излагать свои аргументы рейхсфюрер, в последнее время усилились нападки на нашу программу со стороны христианских медицинских кругов, поэтому будет гораздо лучше, если экспериментами будут заниматься только СС, а наш «нехристианский медик» станет офицером по координации усилий между СС и люфтваффе. В качестве главного возмутителя спокойствия Гиммлер назвал доктора Хольцлёнера.

Со временем Рашер действительно был отчислен из люфтваффе и смог осуществлять свою деятельность в условиях полной секретности. Двенадцатого февраля 1943 года он отправил из Дахау подробный рапорт, в котором описывал, насколько ускоряют согревание замерзших людей как сексуальное возбуждение перед половым актом, так и сам половой акт. В конце рапорта Рашер просил перевести его в Освенцим, так как «этот лагерь настолько обширен, что работа будет привлекать меньше внимания. Подопытные слишком громко вопят, когда замерзают!». Но Гиммлер проводил в Освенциме другие эксперименты, и Рашер оставался в Дахау, пока в 1944 году не был арестован вместе с женой за похищение ребенка – все трое детей, чье рождение так впечатлило их крестного отца Гиммлера, оказались незаконно присвоенными. Согласно полученным на Нюрнбергском процессе сведениям, публичному расследованию дела помешал Гиммлер. Рашер оставался под арестом в Дахау и был расстрелян накануне прихода американцев. По словам Гебхардта, «по предложению Гиммлера» тогда же была повешена и его жена.

Рашер – преступник и садист, который испытывал удовольствие, причиняя людям страдания под видом научных исследований, – был, однако, лишь одним из многих, кто трудился не покладая рук, чтобы удовлетворить страсть Гиммлера к медицинским экспериментам. В 1942–1944 годах опыты над людьми велись сразу в нескольких лагерях. Помимо экспериментов с ипритом и фосгеном, которые, как мы уже писали, начались еще в 1939 году, в женском лагере Равенсбрюк экспериментировал с сульфамидными препаратами профессор Гебхардт, бывший личным врачом Гиммлера и хирургом-консультантом Ваффен-СС. Эти опыты были начаты по инициативе Гиммлера и являлись ответом на использование союзными державами сульфамидов и пенициллина, слухи о которых достигли ушей немецких солдат, подрывая их боевой дух. В мае 1942 года Гиммлер провел конференцию, на которой присутствовали Гебхардт и шеф медицинской службы СС. Недавняя смерть Гейдриха от гангрены, несомненно, повлияла на решение Гитлера и Гиммлера произвести экспериментальное заражение газовой гангреной нескольких приговоренных к смерти польских женщин в Равенсбрюке. Работу по испытанию различных сульфамидных препаратов на «девушках-кроликах», как их именовали, курировали шеф медслужбы СС и Гебхардт. Доктор Фриц Фишер, ассистировавший Гебхардту в его частной ортопедической клинике в Гогенлихене (находившейся, кстати, всего в восьми милях от Равенсбрюка) и участвовавший в качестве старшего медицинского работника в экспериментах, причинявших жертвам ужасные боли, говорил на Процессе врачей:

«Преданность государству в период, когда около полутора тысяч солдат ежедневно погибало на фронтах, а счет умерших в тылу вследствие тяжелых военных условий шел на сотни, казалась мне высшим моральным долгом. Я верил, что мы предлагаем нашим подопытным разумный шанс выжить, хотя по германским законам их ожидала неминуемая смертная казнь… Тогда я не был гражданским врачом, свободным в принятии решений. Я был… медицинским экспертом, обязанным подчиняться такой же строгой дисциплине, как и любой солдат».

С точки зрения Гиммлера, высказанной им на майской конференции, женщинам предоставлялся «хороший шанс на отсрочку приговора».

Но самыми жестокими были, наверное, опыты, связанные с попытками разработать новые методы массовой стерилизации. Они начались осенью 1941 года, когда стало ясно, что уничтожение рас на Востоке легче всего достигнуть именно с помощью контроля над рождаемостью. План стерилизации с помощью специальных препаратов был представлен Гиммлеру в октябре 1941 года специалистом по венерическим заболеваниям. «Сама мысль, что три миллиона большевиков, являющихся в настоящее время германскими военнопленными, могут быть стерилизованы и использованы в дальнейшем как работники, которые не в состоянии размножаться, открывает далеко идущие перспективы», – писал он. Гиммлер был заинтересован и распорядился, чтобы «эксперименты по стерилизации в любом случае проводились в концентрационных лагерях».

Опыты по лекарственной стерилизации оказались неудачными, и внимание Гиммлера переключилось на эксперименты по «рентгеновской кастрации», о которой еще в марте 1941 года сообщал ему Виктор Брак, рекомендовавший в своем рапорте использование «высоких доз рентгеновского облучения», которые «подавляют деятельность яичников и яичек». Операция по облучению, указывал Брак, занимает всего две минуты для мужчин и три для женщин и может быть проведена без их ведома, например, пока они заполняют анкеты. Однако через несколько дней или недель появляются сильные ожоги и «некоторые ткани оказываются поврежденными». Повторно Брак представил свой план в июне 1942 года, утверждая, что «рентгеновская кастрация… не только относительно дешева, но может быть осуществлена на тысячах людей в кратчайший промежуток времени».

В следующем году эксперименты с рентгеновскими лучами начались в Освенциме и его филиале Биркенау, где операции подверглись польские евреи «продуктивного возраста». Облучение вызывало сильные боли, однако, несмотря на это, заключенных продолжали выводить на работы. Позднее многие из них были кастрированы обычным способом с целью исследования их яичек. Эксперименты продолжались до конца апреля 1944 года, когда преемник Брака доложил Гиммлеру, что массовая стерилизация с помощью рентгена не может считаться практичной.

Другому экспериментатору, профессору из Верхней Силезии, была предоставлена возможность работать в Равенсбрюке, стерилизуя женщин. Десятого июля 1943 года Рудольф Брандт писал ему: «Прежде чем вы начнете вашу работу, рейхсфюрер СС хотел бы знать, сколько времени займет, по вашим расчетам, стерилизация тысячи евреек». Проверку Гиммлер предлагал проводить, «заперев на определенный период еврея и еврейку, чтобы потом посмотреть, что из этого выйдет». Метод профессора состоял в том, что в матку женщины делалась инъекция вызывающего воспаление жидкого препарата, а результаты исследовались с помощью рентгена. Операция производилась без анестезии; в числе жертв были и дети. Точное количество пострадавших от этих жестоких и болезненных опытов теперь едва ли удастся установить. Несколько уцелевших женщин выступали свидетелями на Процессе врачей.

В 1943 году начались эксперименты по исследованию вируса эпидемического гепатита в Заксенхаузене. «Я одобряю использование для этих опытов восьмерых приговоренных преступников в Аушвице [восемь приговоренных к смерти евреев, участников польского движения Сопротивления]», – писал Гиммлер врачу 16 июня 1943 года. «Следует ожидать потерь», – предупреждал он двумя неделями ранее. В Дахау врачи искусственно вызывали у заключенных флегмону, причем в качестве подопытных были выбраны католические священники. Гебхардт утверждал, что решительно возражал против этого, но рейхсфюрер СС, одержимый идеей «найти среди кучи мусора действенные народные средства» и тем самым утереть нос презираемой им академической медицине, отказался прекратить работы.

Воспользовавшись близостью Равенсбрюка к своей клинике в Гогенлихене, Гебхардт, по «особому распоряжению» Гиммлера проводивший на заключенных опыты по трансплантации кости, украл лопатку одной из заключенных и пересадил своей частной пациентке.

Осенью 1943 года Гиммлер лично вмешался в диспут о выборе подопытных для экспериментов с противотифозной вакциной, проводившихся в специальном центре, который в 1941 году он основал в Бухенвальде под Гравицем. Согласно новым инструкциям, использованию подлежали только лица, приговоренные минимум к десяти годам каторжных работ. Аналогичные эксперименты проводились в 1943 году и в Натцвайлере, где исследованиями руководил профессор гигиены. В июле 1944 года Гиммлер санкционировал использование цыган для проверки возможности питья морской воды. Так как он едва ли считал цыган человеческими существами, то велел «для сравнения» внести в список подопытных трех «нормальных» людей.

Процесс уничтожения «недочеловеков», начавшись в 1940 году с умалишенных, быстро набирал обороты и вскоре коснулся физически и умственно неполноценных детей. Приказы Гиммлера относительно находящихся в лагерях дефективных детей были совершенно недвусмысленными: их следовало уничтожать наравне с другими «неизлечимыми». В июне 1942 года Гиммлер дал согласие на «специальную обработку» туберкулезных поляков. Только в 1943 году, когда роль заключенных как рабочей силы существенно возросла, комендантам лагерей был разослан приказ Гиммлера, согласно которому «для акции 14f 13» (кодовое обозначение эвтаназии) впредь должны были отбираться только психически больные. «Все прочие непригодные для работ заключенные – лица, страдающие туберкулезом, прикованные к постели инвалиды и т. д. – должны быть исключены из этой акции, – писал Гиммлер. – Прикованным к постели следует поручать работу, которую можно исполнять, не вставая с койки». Однако существуют свидетельства, что уничтожение больных и нежелательных заключенных продолжалось.

Как мы уже упоминали, в июле 1942 года Гиммлер создал в рамках «Аненербе» Институт практических исследований в области военной науки. Работая в тесном сотрудничестве с рейхсуниверситетом в Страсбурге, этот институт начал собирать коллекцию скелетов и черепов евреев. Эта работа осуществлялась под наблюдением специалиста-анатома, который 9 февраля 1942 года обратился к Гиммлеру с просьбой помочь ему в приобретении «черепов еврейско-большевистских комиссаров, в которых наиболее ярко персонифицированы отталкивающие, но характерные признаки недочеловека». Двадцать третьего февраля Гиммлер дал официальное согласие, а уже осенью руководивший «Аненербе» Зиверс направил Эйхману меморандум, озаглавленный «Собирание коллекции скелетов», в котором просил подготовить для института группу из ста пятнадцати человек, включая тридцать евреек. В следующем году все сто пятнадцать были умерщвлены в Ораниенбурге при помощи предоставленного Хиртом газа (впоследствии главный исполнитель этой чудовищной акции Йозеф Крамер, допрошенный следователями международного трибунала, с холодной точностью профессионала описывал, как он и его подручные казнили заключенных) и в специальных баках отправлены прямо в институт. Свидетель из числа сотрудников института так описывал доставку первой партии, в которую вошли останки тридцати убитых евреек: «Когда трупы прибыли, они были еще теплыми. Глаза были блестящими и широко открытыми, глазные яблоки вылезли из орбит и налились кровью. Следы крови присутствовали также возле носа и рта… Не было заметно никаких признаков трупного окоченения. Партии мужских трупов прибывали через регулярные промежутки времени».

Гиммлер очень гордился инициированными им исследованиями и своими отношениями с организацией «Аненербе». На Процессе врачей Гебхардт, который давал очень уклончивые показания, стараясь выгородить себя, заявил следующее:

«Гиммлер стал, как мне сейчас говорят, председателем «Аненербе» – организации по изучению наследия предков. Я знаю, что он являлся центром… им же основанного общества так называемых «друзей Гиммлера», представлявшего собой взрывоопасное сборище разных эксцентричных личностей и крупных промышленников. От них Гиммлер получал деньги на финансирование своих фантазий, которых у него было тысяча и одна и которые он во что бы то ни стало стремился осуществить. Мне кажется, что этот странный, буквально на пустом месте созданный институт, где собирались ученые друзья рейхсфюрера СС, действительно мог быть упомянутой организацией по наследию предков. Короче говоря, Гиммлер, как я уже неоднократно указывал, был просто одержим ложными, совершенно нерациональными взглядами на все, связанное с прошлым… Главная опасность заключалась в том, что все решения он принимал единолично».

Таким образом, Гиммлер, будучи слишком скрытным, чтобы, подобно Герингу, выставлять свое могущество напоказ, предпочел избрать для самоутверждения скрытый от глаз посторонних мир лагерей, где он сумел создать своего рода «жизнь среди смерти» для обширного, хотя и тайного сообщества, которое должно было поглотить и уничтожить миллионы европейцев, и в первую очередь – евреев. Так зародилась тайная империя смерти – горе и позор немецкого народа, который, впрочем, почти ничего не сделал, чтобы противостоять ей. Свирепая исполнительность Гейдриха помогла Гиммлеру отвлечь от себя и своей деятельности внимание других нацистских лидеров, которым он предоставил управлять повседневной жизнью Германии и захваченных территорий. Сам Гиммлер взял на себя управление смертью, чтобы очистить расу, которую, по его твердому убеждению, ему суждено было сделать господствующей. С течением времени он, однако, все глубже увязал в своих навязчивых представлениях о расовом превосходстве арийской расы, в вопросах практического управления движением «Лебенсборн», в противоречивых результатах изысканий своего Института по изучению наследственности и других неотложных проблемах. Главной целью рейхсфюрера СС стало противостояние удушающему влиянию евреев и славян в Восточной Европе. Что касалось стран Запада, с которыми Гитлер стремился достичь более или менее благоприятного соглашения на время восточной кампании и вторжения в Советскую Россию, то они были для Гиммлера практически недосягаемы. Лишь несколько позднее фюрер позволил Гиммлеру начать полномасштабную борьбу с движением Сопротивления и антифашистским подпольем западноевропейских стран.

Причиной разногласий Гиммлера с другими нацистскими лидерами – в особенности с Риббентропом и Герингом – были его попытки вторгнуться в сферы, которые те считали своей вотчиной. Например, гиммлеровские информационные службы, где работало достаточно много опытных, талантливых сотрудников, таких, как Шелленберг и некоторые другие, значительно превосходили аналогичные органы Геринга и Риббентропа. Накануне так и не состоявшегося вторжения в Великобританию гиммлеровская оценка авиационного производства в этой стране была значительно точнее оценки Геринга, который легкомысленно заявлял, что он-де в состоянии уничтожить британские Королевские ВВС за считанные дни. По его мнению, в Великобритании выпускалось не больше 300 самолетов в месяц, тогда как реальная цифра была почти вдвое выше. Геринг, однако, не слушал никаких возражений и продолжал стоять на своем.

Что касалось Риббентропа, то его серьезно раздражало постоянное вмешательство Гиммлера в иностранные дела. Начало охлаждению отношений между ними было положено еще в 1940 году, когда они не сошлись во мнениях по поводу политики рейха в Румынии. Впоследствии именно Гиммлер отправился в Испанию с поручением фюрера попытаться вовлечь в войну Франко. В тот же период Гиммлер побывал и в Норвегии, где требовались срочные меры по борьбе с набирающим силу движением Сопротивления. Для нормализации положения Гиммлер использовал привычную тактику террора, приказав арестовывать и удерживать в качестве заложников детей и близких родственников тех мужчин и женщин, которые пытались бороться с оккупационным режимом. В не меньшей степени возмущали Риббентропа как успехи гиммлеровской внешней разведки под руководством Шелленберга, так и попытки рейхсфюрера СС влиять на германскую политику в покоренных странах.

Ухудшение отношений между двумя министрами достигло пика зимой 1941/42 года, когда, по словам фрау фон Риббентроп, Гиммлер даже «…пытался вовлечь мужа в свои личные интриги… Мой муж считал невозможным, чтобы Гиммлер стал преемником Гитлера, так как это могло плохо отразиться на отношениях с зарубежными странами». В своих «Мемуарах» Риббентроп перечисляет тогдашние разногласия с Гиммлером, называя среди них бескомпромиссное отношение последнего к масонству и церкви, жестокое обращение с евреями и скверную репутацию в таких странах, как Франция, Дания и Венгрия. Он также жаловался, что его послы находятся под наблюдением СД и что секретные рапорты об их благонадежности направляются непосредственно фюреру. Риббентропу не нравилось, что это делается за его спиной; в особенности возмущали его случаи, когда Гитлер вынужден был принимать решения, основанные на «ложной информации». К примеру, Риббентроп неоднократно сетовал, что в Румынии Гиммлер поддержал Хорию Симу, хотя он договорился с Гитлером сделать ставку на Антонеску[7]18.

В своем стремлении нанести друг другу максимальный урон противники не брезговали никакими средствами. Так, Шелленберг, пытаясь дискредитировать секретную службу Риббентропа (по его словам, он получил от Гиммлера строгие инструкции «сделать все возможное, чтобы уничтожить эту службу»), прибег к одному из своих излюбленных трюков в духе Макиавелли. Снабдив агентов Риббентропа ложной информацией о польском правительстве в изгнании, которое в то время заседало в Лондоне, он стал ждать, пока содержащие дезинформацию рапорты не лягут на стол министра иностранных дел и не будут переданы фюреру. Уловка сработала в точности, как и рассчитывал Шелленберг, однако подобные методы вряд ли были способны изменить личные отношения Риббентропа и Гиммлера в лучшую сторону.

В январе 1941 года Гиммлер предпринял попытку распространить свою и Гейдриха власть на германские суды, попросив Гитлера передать их из министерства юстиции в ведение министерства внутренних дел Фрика, секретарь которого Вильгельм Штуккарт был членом СС и, следовательно, находился под влиянием Гиммлера. Гитлер, бдительный во всем, что касалось перераспределения властных полномочий, отказался это сделать, и суды до конца войны оставались вне ведения гестапо.

Однако контроль Гиммлера над делами уголовной и политической полиции был практически полным. Каждая гау в составе Германии имела своего высшего руководителя СС и полиции, дублировавшего полномочия нацистского гауляйтера, но подчиненного непосредственно Гиммлеру и Гейдриху. С распространением законов рейха на территорию Европы такие эсэсовские руководители появились в Осло, Афинах, Варшаве и Гааге. В России они прикреплялись к каждой армейской группировке. Эти люди были всемогущи в делах, которые можно было квалифицировать как уголовные или политические, и подчинялись только своей штаб-квартире в Берлине.

Что касалось отношений между Гиммлером и Гейдрихом, то они становились все более сложными и напряженными. Из двух лет, прошедших с момента, когда в мае 1940 года Гейдрих покинул свой кабинет, чтобы летать вместе с люфтваффе над охваченной ужасом Францией, и до его смерти в 1942 году, первые пятнадцать месяцев ушли на подготовку Групп действия, которым предстояло выполнять задание на территории СССР, а также на усовершенствование системы уничтожения в лагерях – задачу, временно отложенную Гиммлером. Оставшиеся девять месяцев Гейдрих исполнял обязанности имперского протектора в Праге, где он и был убит в мае 1942 года. В течение всего этого времени Гейдрих, несомненно, считал себя новым фаворитом Гитлера и был готов к новому этапу своей карьеры, рассчитывая подняться до уровня рейхсминистра и даже обойти Гиммлера в движении к вершинам власти. Одновременно этот самый могущественный подчиненный Гиммлера относился к нему как к союзнику, тесно сотрудничая с ним в разработке планов установления контроля над Россией.

Тринадцатого марта 1941 года Гитлер издал директиву, подписанную также Кейтелем и касавшуюся грядущей кампании на Востоке, которая серьезно встревожила верховное армейское командование. В документе говорилось: «По поручению фюрера в районах боевых действий на рейхсфюрера СС возлагаются особые задачи по созданию органов политического управления, характер которых определяется требованиями борьбы между противостоящими друг другу политическими системами. В рамках этих задач рейхсфюрер СС уполномочен действовать самостоятельно, под свою личную ответственность»19. Не удовлетворившись тем, что отныне Гиммлер отвечал за очищение России от коммунизма, а Геринг – как один из авторов четырехлетнего экономического плана – за вывоз с оккупированных территорий необходимого Германии продовольствия и сырья, Гитлер внезапно извлек из забвения партийного интеллектуала Альфреда Розенберга и назначил его министром по делам оккупированных территорий на Востоке. Последнее назначение выглядело настолько нелепым, что его можно истолковать только как формальную попытку фюрера как-то сбалансировать растущее влияние Гиммлера и Гейдриха или потенциальную алчность агентов Геринга.

На этапе интенсивных приготовлений к вторжению в Россию, осуществлявшихся одновременно с подготовкой к массовому уничтожению нежелательных народов, Гиммлеру и Гейдриху предстояло разработать для Групп действия такие планы, которые были бы приемлемы и для армии, и – хотя бы номинально – для Альфреда Розенберга. Розенберг со своей стороны постоянно пытался корректировать планы, подготовленные Гейдрихом, хотя Гиммлер презрительно игнорировал его существование. Эта ситуация неожиданно сблизила Гейдриха с Мартином Борманом, могущественным помощником Гитлера, так как Борман не одобрял Розенберга, питавшего безумные идеи сыграть роль балтийско– германского освободителя русского народа от советской тирании. Что касалось армии, которая продолжала возражать против чрезмерной самостоятельности и бесконтрольности Групп действия, то в июне Шелленбергу поручили использовать свои дипломатические способности для переговоров с представлявшим верховное командование генералом Вагнером. В итоге было подписано удовлетворившее обе стороны соглашение, согласно которому вне районов непосредственных боевых действий полиция безопасности и СД полностью освобождались от армейского контроля. Фактически же армия должна была содействовать им в осуществлении акций устрашения и массовых расправах.

Когда 22 июня 1941 года неоднократно откладывавшееся нападение на СССР наконец началось, Гейдрих попытался вновь присоединиться к люфтваффе, однако после нескольких вылетов его самолет серьезно пострадал от русской зенитки. Он, однако, сумел посадить машину неподалеку от позиций германских войск и доковылять до своих, несмотря на ранение в ногу. За этот подвиг Гейдрих получил от фюрера Железный крест первой степени, но Гиммлера известия об опасности, которой подвергался его подчиненный, по-видимому, серьезно напугали.

Пока Гейдрих летал над советской территорией, Группы действия начали свою жуткую деятельность, расстреливая, вешая и терроризируя советских чиновников и партизан, а также все еврейское и цыганское население. После войны один из гиммлеровских интеллектуалов и офицер Группы действия Отто Олендорф дал под присягой показания, в которых во всех ужасных подробностях описал действия этих диверсионных подразделений службы безопасности:

«В июне 1941 года я был назначен Гиммлером командиром одной из специальных боевых групп, которые были сформированы для сопровождения германской армии во время русской кампании… Гиммлер заявил, что важной частью нашей задачи является уничтожение евреев – мужчин, женщин и детей – и коммунистических функционеров. О нападении на Россию меня информировали примерно за четыре недели до его начала… Когда германская армия вторглась в Россию, я командовал Группой действия «Д» в южном секторе… Группа ликвидировала около 90 тысяч мужчин, женщин и детей… выполняя программу уничтожения… Подразделение… входило в город или в деревню и приказывало видным еврейским гражданам собрать вместе всех своих евреев для переселения. От них требовали сдать все ценности… а перед казнью – и верхнюю одежду. Мужчин, женщин и детей приводили к месту казни, которое обычно располагалось возле глубокого противотанкового рва. Потом их расстреливали в положении стоя или на коленях, а трупы сбрасывали в ров… Весной 1942 года мы получили газовые фургоны от шефа полиции безопасности и СД в Берлине… Нам приказали использовать их для убийства женщин и детей. Когда подразделение собирало достаточное количество жертв, присылали фургон для их ликвидации»20.

Олендорф добавил, что готов подтвердить показания командира другой Группы действия, который взял на себя ответственность за уничтожение 135 тысяч евреев и коммунистов в течение «первых четырех месяцев выполнения программы».

Жестокость, которую проявили Гитлер, Геринг и Гиммлер, планируя нападение на Россию, не имеет аналогов в истории. В своей директиве от 23 мая 1941 года, первой из составивших знаменитую «Зеленую папку» и касавшейся экономической эксплуатации СССР, Геринг говорил о «голоде, который, несомненно, будет иметь место», и принимал как неизбежное, что «десятки миллионов людей в этих местах станут лишними». Гиммлер специально ездил в Норвегию, где путешествовал по северным районам и посещал полицейские подразделения – так он изучал нужды кампании в условиях русской зимы. Вернувшись в Германию, он приказал Освальду Полю добыть валюту с целью закупки в Норвегии портативных печей и меховой одежды для своих подчиненных.

В марте Гиммлер вызвал Гейдриха, Далюге, Бергера и нескольких старших офицеров в свой замок в Вевельсбурге. Присутствовали также Вольф и специалист по партизанской войне Эрих фон дер Бах-Зелевски, впоследствии вызванный в качестве свидетеля на Международный военный трибунал в Нюрнберге. По словам Бах-Зелевски, на этом тайном совещании Гиммлер заявил, что одной из целей русской кампании является «уничтожение тридцати миллионов славян»21. Вольф предпочитает вспоминать это заявление в иной форме: Гиммлер якобы сказал, что война с Россией должна стоить миллионы жизней.

Решение об использовании геноцида как организованной и активной политики очищения Европы для нужд арийской расы было, несомненно, принято в 1941 году. (Существует фундаментальное различие между практикой тотального геноцида и теми преднамеренными жестокостями, которые со времен оккупации Польши и последующего массового переселения народов привели к гибели десятков тысяч «нежелательных элементов».) Вольф утверждает, что Гиммлер был глубоко удручен необходимостью принятия такого решения, возлагавшего на него всю ответственность за это величайшее из преступлений, когда-либо совершенных человеком против своих ближних. О том же пишет в своих воспоминаниях и Керстен22.

Выбор в пользу геноцида был, однако, логически предопределен существованием более ранней концепции «окончательного решения», согласно которой миллионы европейских «недочеловеков» должны были быть насильственно депортированы на остров Мадагаскар, для использования которого в этих целях предполагалось заключить соответствующий договор с Францией. Сама же идея выросла из активно проводившейся в середине 30-х годов политики поощрения выезда евреев за пределы Германии. «Мадагаскарский проект», впервые вынесенный на широкое обсуждение в 1938 году, просуществовал (по крайней мере, теоретически) до конца 1940 года, на протяжении которого Эйхман разрабатывал план создания на острове автономной резервации для четырех миллионов евреев, управлять которыми должен был германский полицей-губернатор. Гиммлер и Гейдрих одобрили готовый план, однако воплотиться в жизнь ему было не суждено. Согласно голландскому изданию «Мемуаров» Керстена, вскоре после капитуляции Франции Гитлер отказался от этой идеи и велел Гиммлеру приступить к постепенному уничтожению европейского еврейства23. Однако лишь в феврале 1942 года Гитлер направил министерству иностранных дел официальный меморандум, в котором окончательно отверг «Мадагаскарский проект».

Решение о том, чтобы сделать геноцид национальной политикой новой Германии, было принято после длительного и тайного обсуждения вопроса, несомненно проходившего под диктовку Гитлера. По свидетельству Вольфа и Керстена, в этот период Гиммлер часто бывал обеспокоен без всякой видимой причины и казался поглощенным некоей важной проблемой, которую в силу ряда причин он не мог обсудить с окружающими.

Как бы там ни было, решение было принято. Тридцать первого июля 1941 года Геринг направил Гейдриху подробную директиву, в которой тот назначался ответственным за административное планирование массового уничтожения.

«В дополнение к порученной вам 24 января 1939 года задаче, состоявшей в том, чтобы добиться решения еврейской проблемы через эмиграцию и эвакуацию, которые в достаточной степени соответствовали тогдашним условиям, вам предписывается предпринять все необходимые меры, касающиеся организационной, финансовой и материальной сторон полного решения [Gesamtlosung] еврейского вопроса в районах германского влияния в Европе… Далее вам надлежит как можно скорее представить генеральный план подготовительных и иных мероприятий, необходимых для достижения окончательного решения [Endlosung] еврейского вопроса»24.

Согласно показаниям главы рейхсканцелярии Ламмерса, данным им на Нюрнбергском процессе, разницу между «полным» и «окончательным» решением еврейского вопроса Геринг разъяснил Гейдриху устно. В любом случае Гейдрих наверняка знал, о чем идет речь, так как своим первым заместителем в этих вопросах он назначил Адольфа Эйхмана. Одновременно Эйхман был обязан отчитываться и перед Гиммлером, сохранявшим непосредственный контроль над концлагерями, которым и предстояло стать центрами уничтожения. Давая показания на процессе в Израиле в 1961 году, Эйхман заявил, что даже в ноябре 1941 года еще «не знал никаких подробностей плана», хотя ему «было уже известно, что такой план существует»25.

В своих показаниях на Нюрнбергском процессе в январе 1946 года помощник Гейдриха Вислицени показал, что Эйхман действительно получил конкретные распоряжения Гиммлера только весной 1942 года. На встрече в кабинете Эйхмана в «конце июля или начале августа» обсуждалось истребление евреев в Польше:

«Эйхман сказал, что может показать мне письменный приказ, если это успокоит мою совесть. С этими словами он достал из сейфа небольшую папку с документами, перевернул несколько страниц и действительно показал мне письмо Гиммлера, адресованное шефу полиции безопасности и СД. Смысл письма сводился к следующему: фюрер распорядился достичь «окончательного решения» еврейского вопроса, а осуществление необходимых мер поручалось шефу полиции безопасности и СД, а также инспектору концентрационных лагерей. При этом «окончательное решение» не должно было применяться немедленно в отношении трудоспособных еврейских мужчин и женщин, которых надлежало сначала использовать на работах в концентрационных лагерях. Письмо было подписано лично Гиммлером. Я не мог ошибиться, так как подпись рейхсфюрера СС была мне хорошо знакома»26.

По свидетельству Вислицени, этот приказ, классифицированный как «совершенно секретный» и датированный апрелем 1942 года, был направлен Гиммлером Гейдриху и инспектору концентрационных лагерей. Эйхман в своих показаниях также подтвердил, что «под словами «окончательное решение» подразумевалось физическое уничтожение еврейской расы на восточных территориях» и что исполнение этого приказа было доверено ему лично.

Но и после того, как решение было принято, Гиммлер еще долго оставался подавленным. Проходя у Керстена очередной курс лечения, он после долгих расспросов признался, что фюрер планирует поголовное уничтожение евреев. Когда Керстен не смог скрыть свой ужас, Гиммлер от подавленности перешел к агрессивности и принялся с жаром доказывать, что евреев давно пора истребить, так как они всегда были и будут причиной раздоров и вражды в Европе. Как американцы уничтожили индейцев, так немцы должны стереть с лица земли евреев, говорил он, однако, несмотря на все свои доводы, Гиммлер не смог справиться с угрызениями совести и несколько дней спустя заметил, что «уничтожение целого народа – это не по-немецки».

Главным центром гиммлеровского плана уничтожения стал расположенный под Краковом Освенцим. Когда-то на этом болотистом месте, где даже зимой от земли поднимался сырой туман, уже располагался австрийский военный лагерь. Гиммлер переделал это военное поселение в концлагерь для поляков, который был официально открыт 14 июня 1940 года. Первым комендантом Освенцима был лейтенант Рудольф Хёсс, а его адъютантом стал не кто иной, как Йозеф Крамер, позднее руководивший лагерем в Бельзене.

Хёссу, ставшему одним из доверенных агентов Гиммлера, суждено было пережить падение Германии. В мае 1945 года он был взят в плен, однако сумел скрыть свое подлинное имя и был освобожден. Когда его схватили во второй раз, Хёсс назвал себя и 16 марта 1946 года написал письменное признание, в котором заявил: «Действуя по прямому указанию Гиммлера, полученному в мае 1941 года, я, будучи комендантом Аушвица, организовал в период с июня – июля 1941-го по конец 1943 года удушение газом 2 миллионов человек».

В Нюрнберге Хёсс был абсолютно откровенен и давал свои леденящие кровь показания со спокойной уверенностью хорошего управляющего. Позднее его передали польским властям, где Хёсс, коротая время в ожидании суда, писал свою биографию – возможно, самый невероятный документ, исходящий от нацистского преступника. Правда, многие бывшие нацисты обращались к воспоминаниям, но если Шелленберг, к примеру, со смаком описывает свои шпионские операции, превращая историю в подобие триллера, то Хёсс, получивший строгое католическое воспитание, предельно скромен, меланхоличен и даже склонен к морализаторству.

В своем автобиографическом опусе Хёсс, явно считавший послушание высшей добродетелью, изображает себя простым человеком, любящим тяжелую работу и военную службу, но вынужденным подчиняться разного рода преступным подонкам27. В Дахау ему не нравились применяемые Эйке методы, но, утверждая, что его «симпатии часто были на стороне заключенных», Хёсс признает, что «слишком полюбил форму СС», чтобы оставить службу. «Я считал, что лучше выглядеть суровым, чем слабым», – пишет он. Когда его перевели в Заксенхаузен, ему пришлось казнить офицера СС, из сострадания позволившего заключенному бежать. «Я был так взволнован, – вспоминает Хёсс, – что едва мог удержать пистолет». Но скоро казни стали его рутинной обязанностью, и Хёсс привык прятать голову в песок повиновения. Образцовое поведение и исполнительность привели к тому, что вскоре он был назначен комендантом Освенцима. «Там, – пишет Хёсс, – я жил только для моей работы… Я был поглощен, можно даже сказать, одержим ею… Трудности только усиливали мое рвение».

Но идеализм Хёсса вскоре сошел на нет, разбившись о «ненадежность» окружающих, с которой ему приходилось ежедневно иметь дело. Разочаровавшись в подчиненных, чьей недоброжелательности и коррумпированности он не смог противостоять, Хёсс начал тайком пить. Жена пыталась как-то помочь ему, устраивая в их доме при лагере вечеринки и приемы, но и это не помогло, так как для Хёсса «все человеческие эмоции уже отошли на задний план».

В ноябре 1940 года Хёсс доложил Гиммлеру о своих планах относительно Освенцима, но рейхсфюрер СС не обратил никакого внимания на опасения и тревоги коменданта и проявил какой-то интерес, только когда речь зашла о превращении Освенцима в некое подобие опытной сельскохозяйственной станции со своими лабораториями, теплицами и питомниками. В результате Хёссу была предоставлена возможность «импровизировать» сколько душе угодно во всем, что касалось заключенных и улучшения их снабжения, однако в лагерь Гиммлер наведался только в марте следующего года. В поездке его сопровождало несколько «высокопоставленных чиновников из «И.Г. Фарбен индустрие». Хёсс вспоминает, что инспектор концлагерей Глюкс прибыл в Освенцим заранее и «не уставал предупреждать меня о том, чтобы я не вздумал сообщать рейхсфюреру СС что-либо неприятное». Когда же, не вняв совету, Хёсс попытался привлечь внимание Гиммлера к проблеме перенаселенности лагеря, а также к отсутствию канализации и нормального водоснабжения, Гиммлер ответил только, что лагерь должен быть расширен для приема 100 тысяч заключенных, необходимых «И.Г. Фарбен индустрие» в качестве рабочей силы. В конце концов Хёсс добился только одного: разрешения «импровизировать» дальше.

Таков был человек, которому в июне 1941 года Гиммлер оказал особое доверие, приказав «подготовить в Аушвице оборудование, с помощью которого можно проводить массовое уничтожение узников…». Так по воле рейхсфюрера СС Аушвиц стал крупнейшим центром истребления людей из всех когда-либо существовавших.

В том же разговоре, о котором Хёсс подробно вспоминает в своей автобиографии, Гиммлер объяснил, что выбрал Освенцим «как из-за его крайне удобного расположения относительно дорог, так и потому, что район лагеря можно легко изолировать, а сам лагерь – замаскировать». Рейхсфюрер СС также добавил, что в ближайшее время в Освенцим должен прибыть Эйхман, который и передаст Хёссу секретные инструкции, касающиеся установки необходимого оборудования.

Хёсс оставил пространный и весьма откровенный отчет об их с Эйхманом «импровизациях», приведших к сооружению следующей зимой первых газовых камер, которые испытывались на русских военнопленных. К весне 1942 года организованные убийства должны были стать в Освенциме привычной операцией. «Убийства… в то время не внушали мне особой тревоги, – писал Хёсс. – Должен даже признать, что умерщвление с помощью газа действовало на меня успокоительно». Действительно, Хёссу никогда не нравилось кровопролитие, а Гиммлер уже предупредил его, что поезда с депортированными евреями вот-вот отправятся в путь.

Предполагают, что Гиммлер намеренно выбрал в качестве основного центра геноцида лагерь в Польше, дабы не осквернять германскую землю уничтожением такого количества нечистой плоти28. В Польше находились и такие вспомогательные центры массового уничтожения, как Треблинка, однако именно Освенцим должен был обеспечивать рабочей силой расположенные в этом районе заводы «И.Г. Фарбен» по производству синтетического угля и каучука, в спешном порядке возводившиеся одновременно с приготовлениями к массовым убийствам. Хёсс, однако, был куда больше озабочен своим вкладом в готовящуюся вакханалию смерти, чем отправкой рабов на расположенные за пределами лагеря предприятия, поэтому вместо того, чтобы налаживать взаимодействие с химическими заводами, он нанес визит своему «коллеге» коменданту Треблинки. «В первую очередь он стремился ликвидировать евреев из Варшавского гетто, используя в основном угарный газ. Не думаю, чтобы его методы были достаточно эффективны», – писал Хёсс после войны.

Множество документов – показания бесчисленных свидетелей, бесконечные протоколы допросов и материалы самых тщательных осмотров, проведенных как до, так и во время процессов о военных преступлениях, – позволяют в подробностях восстановить картину массового истребления людей в концентрационных лагерях в годы войны. Именно эти жуткие документы, которые, кроме историков, мало кто читает, позволяют констатировать, что кровавой бойне на самом деле сопутствовала поистине чудовищная неразбериха. Администраторы вроде Эйхмана и Хёсса так и не смогли обуздать взяточников и садистов, на которых им приходилось полагаться в проведении всех работ в лагерях, в отборе и уничтожении жертв, а также в массовой кремации трупов. Старшие офицеры СС, как правило проживавшие в казармах или квартирах для семейных вблизи лагеря, либо вовсе не принимали участия в казнях, либо держались как можно дальше от ада, который они создали и который были обязаны поддерживать. Контроль над пленными все больше переходил в руки капо – закоренелых преступников или пленных-изменников; к концу войны они вели себя даже более жестоко, чем эсэсовцы, чья верность идеям великого рейха с усилением хаоса и близостью поражения нацистов значительно ослабела. Лишь Гиммлер, вознесенный высоко на вершины власти и взиравший сверху вниз на эту бездну страданий, даже в условиях роста трудностей и напряженности продолжал исполнять то, что считал своим долгом.

С сентября 1941 года Эйхман взял на себя всю ответственность за соблюдение планов уничтожения узников. Он готовил для Гейдриха планы и наброски приказов, контролировал транспортировку еврейского населения и организовывал совещания, на которых уточнялись детали массовых казней. Но уже 27 сентября Гейдрих был произведен в обергруппенфюреры СС и назначен имперским протектором Чехословакии вместо слабого и больного фон Нейрата, одним махом приобретя ранг и привилегии министра. Это был высший и последний взлет в карьере Гейдриха. Работая в подчинении у Гиммлера, он был серьезно ограничен в своих возможностях, в Праге же ничто не могло помешать ему купаться в роскоши.

Не вызывает сомнения, что Борман, главный союзник Гейдриха среди ближайшего окружения Гитлера, способствовал этому возвышению куда больше, чем Гиммлер, который, по словам Шелленберга, «не проявлял по этому поводу особенного энтузиазма», но в конце концов решил не чинить препятствий, дабы не раздражать Бормана. С тех пор как в прошлом мае Гесс внезапно вылетел в Шотландию, это было первое столь явное указание на рост влияния Бормана при гитлеровском дворе. Гиммлер, впрочем, по-прежнему пользовался благосклонностью фюрера, в то время как Геринг, не способный ни совладать с собственными слабостями, ни поддержать пошатнувшееся реноме люфтваффе, быстро его терял. Можно даже сказать, что во многих отношениях Гиммлер уже стал самым могущественным после Гитлера человеком в Германии, однако он никогда не выставлял свою власть напоказ. Власть всегда оставалась для него тайной силой.

Отношение Гиммлера к внезапному взлету Гейдриха было двойственным. Его не могло не радовать, что он снабдил фюрера столь выдающимся слугой, да и теплые чувства, которые он питал к Гейдриху, как к образцовому носителю нордического характера, были в значительной мере удовлетворены его успехом. В то же время Гиммлер сожалел о потере ценного помощника и советника, на которого привык полагаться и который теперь вышел из его подчинения. Гейдрих, однако, не собирался отказываться от своих прежних постов; сохранив за собой место главы управления имперской безопасности, он постоянно курсировал между Берлином и Прагой. Данные о количестве телефонных разговоров между канцеляриями Гиммлера в Берлине и Гейдриха в Праге являются еще одним свидетельством того, что рейхсфюрер СС в значительной мере зависел от своего энергичного и решительного офицера. Несомненно, Гиммлер испытывал некоторый страх перед столь быстрым продвижением человека, который, как он, безусловно, понимал, во многих отношениях его превосходил. Тем не менее, а быть может, именно благодаря этому они поддерживали постоянные контакты. Отъезду Гейдриха в Прагу предшествовал к тому же ряд совместных совещаний и консультаций, посвященных в основном ситуации на восточном фронте.

Назначение Гейдриха имперским протектором Чехословакии стало для Шелленберга сигналом к смене ориентиров. Шелленберг одновременно и восхищался Гейдрихом, и ненавидел его, не без оснований считая, что Гейдрих его не жалует. Используя свои многочисленные таланты и блестящую подготовку, Шелленберг за семь лет прошел путь от молодого стажера СС до поста руководителя службы внешней разведки СД (Amt VI), который он получил в день нападения Германии на СССР. Прирожденный интриган, Шелленберг отлично понимал, что теперь будет разумнее всего «повернуться лицом» к Гиммлеру, чтобы попытаться занять при нем положение, которое прежде занимал Гейдрих. Как впоследствии говорил сам Шелленберг, «многие мои противники утверждали, будто я являюсь «двойником» Гейдриха… Однако со временем эта злобная клевета сменилась аналогичным вымыслом, в котором место Гейдриха занял Гиммлер». Он также утверждает, что именно ему поручили составить текст обращения Гитлера к немецкому народу о начале войны с Россией, над которым он трудился всю ночь, покуда Гиммлер и Гейдрих осаждали его телефонными звонками. «Гиммлер действовал мне на нервы, – пишет Шелленберг. – Как только Гитлер задавал ему вопрос или что-то ему говорил, он мчался к телефону и бомбардировал меня вопросами и советами». Как бы там ни было, Шелленберг довольно быстро стал ощущать, что рейхсфюрер в нем остро нуждается. И действительно, повышение не заставило себя ждать.

Назначенный исполняющим обязанности начальника внешней разведслужбы СД, Шелленберг два месяца готовил меморандум о политической секретной службе за рубежом, который, очевидно, произвел на рейхсфюрера СС настолько сильное впечатление, что он довел его до руководства СС и партии в виде приказа, выступив, по словам Шелленберга, «проводником моих идей». В течение последующих четырех лет Шелленберг оставался очень близок к Гиммлеру и, пользуясь положением его специального советника, постоянно пытался подтолкнуть рейхсфюрера СС к действиям, которые бы максимально соответствовали его собственным хитроумным замыслам.

Не забывал Шелленберг наслаждаться и теми возможностями, которые давала ему новая должность. Он как будто играл в секретного агента из какого– нибудь дешевого американского боевика. С детским восторгом он описывает свои служебные апартаменты: ковры, столик на колесиках и телефоны на нем, с помощью которых Шелленберг мог напрямую связаться с канцелярией Гитлера. В стенах, в лампах и под столом размещались встроенные микрофоны; вход контролировался сигнализацией на фотоэлементах, а в большой письменный стол красного дерева были вмонтированы автоматические ружья, простреливавшие все пространство кабинета. Охрана, вызываемая одним нажатием кнопки, в любой момент была готова окружить здание и блокировать выходы, а служебный автомобиль был оснащен коротковолновым передатчиком, по которому Шелленберг мог связаться с секретариатом и продиктовать секретарше необходимый документ или записку. Сам Шелленберг также был экипирован надлежащим образом; отправляясь за рубеж с очередной миссией, он вставлял искусственный зуб, содержащий достаточно яда, чтобы убить его за полминуты.

В июле и августе 1941 года Гиммлер много времени проводил на русском фронте. Свою штаб-квартиру он оборудовал в здании бывшей советской военной академии в Житомире, в сотне миль к северу от гитлеровской штаб-квартиры «Вервольф» в Виннице. В Житомире Гиммлер поддерживал контакт с Группами действия, полицией и, в меньшей степени, с Ваффен-СС, чьи четыре дивизии – «Адольф Гитлер» (бывшая «Лейбштандарте»), «Рейх», «Мертвая голова» и «Викинг» – блестяще зарекомендовали себя на первом этапе кампании. И все же Гиммлера в гораздо большей степени интересовали операции Групп действия по уничтожению евреев, цыган и политических комиссаров за линией фронта.

Тем временем Гейдрих продолжал курсировать между Берлином и Прагой, где после краткой кампании террора, проведенной им в первые же дни с целью подавления движения Сопротивления, он дал понять марионеточному правительству президента Гахи, что ожидает от него всемерного сотрудничества и полной лояльности в отношении Германии29. Деятельность Гейдриха в Чехословакии находилась полностью в русле политики нацистов в Восточной Европе и включала в качестве основных элементов уничтожение расово неполноценных этнических групп, а также германизацию остального населения и территории Чехословакии. Основные принципы этой политики были определены в 1940 году, за год до назначения Гейдриха, и одобрены Гитлером после консультаций с судетским немцем Карлом Германом Франком, ставшим впоследствии эсэсовским комендантом Праги.

Второго октября на секретном совещании нацистских руководителей в Праге Гейдрих изложил детали своего плана. Богемия, заявил он, всегда была территорией Германии и должна быть вновь заселена немцами; при этом расово полноценные чехи должны быть германизированы, а все прочие – уничтожены или стерилизованы. Гейдрих коснулся также долговременных планов в отношении всей Европы, согласно которым арийцы германского происхождения должны быть объединены под контролем Германии.

«Ясно, что мы должны обращаться с этими людьми совсем иначе, чем с другими расами – славянами и прочими. Арийскими народами следует управлять твердо, но справедливо; если мы хотим, чтобы они навсегда остались в рейхе и смешались с нами, ими следует руководить так же гуманно, как мы руководим своим собственным народом».

Впрочем, здесь Гейдрих не сказал ничего нового; он лишь повторял мысли Гиммлера. Продвигаясь на Восток, заявил он, немцы должны превращать низшие расы, которые они не уничтожили, в армии рабов-илотов, которые выстроились бы от побережья Атлантики до Уральских гор, защищая великий рейх от орд азиатов. Восток и его обращенное в рабство население должны кормить арийский Запад.

В отношении чехов, добавил Гейдрих, после того как мы продемонстрировали им сильную руку СС, было бы разумно соблюдать определенный такт. «Лично я, – говорил он, – буду поддерживать нормальные отношения с некоторыми чехами, не переступая при этом известных пределов». В заключение Гейдрих осторожно коснулся проблемы «окончательного решения» (Endlosung), предупредив слушателей, чтобы они пока не распространялись об этом, так как ему потребуется полная расовая панорама чешского народа, собранная под видом переписи населения:

«Для лиц расово полноценных и благонамеренных все будет предельно просто – они будут германизированы. От остальных – представителей низших рас и враждебно настроенных элементов – предстоит избавиться. Для них полно места на Востоке… В течение короткого времени, которое я, возможно, проведу здесь, я постараюсь положить хотя бы несколько камней в фундамент нашего национального дела».

Как мы видим, меньше чем через неделю после назначения, Гейдрих уже говорил и действовал как признанный нацистский лидер. Хотя выдвигаемые им идеи были хорошо известны по гиммлеровским речам, выступал он теперь от своего лица. В уведомлении о своем прибытии в Прагу, посланном 27 сентября в ставку Гитлера в России, Гейдрих сообщал, что «все политические рапорты и донесения будут передаваться [им] через рейхсляйтера Бормана»; о связи с фюрером через Гиммлера не было сказано ни слова. Больше того, Шелленберг, которого Гейдрих пригласил отметить новое назначение бутылкой шампанского, упоминает о том, что его бывший шеф, расхваставшись, передал ему содержание своего разговора с Борманом, причем последний якобы сказал, что фюрер приготовил для Гейдриха еще более высокий пост, если он достигнет успеха в Чехословакии. Из этого следует, что Гейдрих – как он и говорил на секретном совещании в Праге – был уверен, что пробудет в Чехословакии недолго. Кроме того, он все еще возглавлял РСХА и не собирался терять свои позиции в Берлине. На аэродроме постоянно дежурил самолет, который доставлял Гейдриха в Германию и обратно. Тем не менее жену и детей Гейдрих перевез в Прагу и поселил в роскошном поместье, предоставленном протектору в Паненске-Брешене в двенадцати милях от столицы. В качестве взятки за хорошее поведение он увеличил рацион чешских рабочих, а по окончании первой чистки даже примеривал маску искреннего друга чешского народа, одновременно стараясь повысить отдачу промышленного производства на благо Германии. Несмотря на плотное рабочее расписание, регулярные поездки в Берлин и нередкие визиты к Гитлеру на Украину, Гейдрих прилагал некоторые усилия, чтобы выглядеть покровителем искусств в Праге, где он субсидировал гастроли Немецкой оперы.

Именно Гейдрих, а не Гиммлер, председательствовал на совещании в Ванзее, созванном Эйхманом 20 января 1942 года, на котором с циничной велеречивостью обсуждались различные фазы «окончательного решения». Одиннадцати миллионам евреев (включая лиц с примесью еврейской крови), – а по оценкам Гейдриха, именно столько их проживало в Европе как на территориях, находящихся под нацистским правлением, так и за их пределами, – была уготована смерть от непосильного труда, депортации на Восток, стерилизации и прямого уничтожения. Единственными евреями, которым по настоянию геринговского министерства не грозило немедленное истребление, были лица, занятые на военных работах.

Присутствовавшие на совещании лидеры СС и правительственные чиновники заявили о готовности содействовать заявленной программе, а министр юстиции Тирак официально одобрил внесенные предложения и передал СС все полномочия по решению еврейского вопроса. По ходу дела участникам подавали коньяк, поэтому конференция проходила в обстановке непринужденности и веселья.

В 1961 году на процессе в Иерусалиме Эйхман показал, что эта конференция была нужна Гейдриху, во– первых, для того, чтобы потешить свое тщеславие, а во-вторых, чтобы добиться более широких полномочий, позволявших ему решать судьбу еврейского населения Европы практически единолично. После Ванзейской конференции Гейдрих отбыл в Прагу, где 4 февраля провел еще одно секретное совещание, на котором представил свой долгосрочный план по Чехословакии, включавший массовую депортацию миллионов непригодных для германизации людей. Вскоре под предлогом всеобщей проверки на туберкулез, на деле проводившейся специалистами по расовым вопросам, были сделаны первые шаги к составлению подробного отчета о национальной ситуации в Чехословакии.

Эйхман тоже не мешкал. Шестого марта он провел совещание по проблеме транспорта, имевшей самое непосредственное отношение к эвакуации евреев на Восток, а заодно подверг обсуждению вопрос о стерилизации евреев, живущих в смешанном браке, и их отпрысков.

Тем временем Гейдрих, чувствуя, что может остаться в Праге надолго, передал дела РСХА Эйхману и его сотрудникам. Весной, когда Шелленберг побывал у него, Гейдрих выглядел обеспокоенным сильнее обычного. Гитлер, сказал он, «все больше и больше полагается на Гиммлера, который… может использовать свое влияние на фюрера в личных интересах». Очевидно, Гейдрих уже заметил, что Гиммлер больше не прислушивается к его советам, а Борман завидует и относится к нему враждебно. «Несомненно, – делает вывод Шелленберг, – отношения [Гейдриха] с Гиммлером были омрачены ревностью последнего». Гиммлера и Бормана не могли, разумеется, не беспокоить частые совещания фюрера с Гейдрихом один на один; Гейдрих же со своей стороны чувствовал, что Борман, некогда бывший его сторонником, начинает интриговать против него.

Такова была ситуация, когда 27 мая в начале третьего ночи Гейдрих, весьма беспечно относившийся к личной безопасности, выехал из своего поместья в аэропорт. На повороте улицы его поджидали два агента «Свободной Чехословакии», сброшенные с парашютом с британского самолета еще в декабре и с тех пор ожидавшие приказа об устранении Гейдриха. Один из них был вооружен автоматом, а другой – гранатой. В критический момент автомат заклинило, и второй агент бросил гранату в машину. Гейдрих, который, казалось, был невредим, выскочил из машины и, стреляя из пистолета, погнался за нападавшими, которые спрятались между двумя трамваями. Внезапно Гейдрих упал: осколок гранаты повредил ему основание позвоночника. Прибывшая чешская полиция доставила испытывавшего страшные боли Гейдриха в госпиталь. Покушавшимся на него диверсантам удалось скрыться, но три недели спустя оба погибли при сопротивлении аресту.

Гитлер и Гиммлер были в своих штаб-квартирах в Восточной Пруссии, когда Франк сообщил им о серьезном ранении Гейдриха. По словам Вольфа, находившегося в этот момент рядом с Гиммлером, рейхсфюрер разразился слезами, а затем поспешил выехать вместе с Вольфом к Гитлеру в Растенбург. Фюрер и Гиммлер сразу решили отправить в Прагу своих личных врачей, но никто из них не смог спасти Гейдриха от гангрены, явившейся следствием раны. Окруженный докторами, он через три недели скончался. На Процессе врачей Гебхардт описывал обстановку так:

«Я прилетел слишком поздно. Два ведущих пражских хирурга уже провели соответствующую операцию, и все, что я мог сделать, – это наблюдать за последующим лечением. Нервозная обстановка, которую еще больше подогревали ежедневные звонки Гитлера и Гиммлера, требовавших отчета о состоянии раненого, привела к тому, что ко мне поступали самые разные предложения касательно способов лечения… Мне практически приказали допустить к раненому… личного врача фюрера Морелля, который хотел испробовать на нем собственные целительные средства… Пражские хирурги превосходно справились с операцией и применяли сульфамид. Я считал, что для пациента опаснее всего нервное перенапряжение и присутствие слишком многих докторов, поэтому, несмотря на прямые требования сверху, я категорически отказался вызывать других врачей, не сделав исключения даже для Морелля… Гейдрих умер через четырнадцать дней. После мне пришлось позаботиться о том, чтобы привести в порядок его личные дела».

Тем временем Франк по приказу Гиммлера обрушил на чехов жесточайшие репрессии. До утра 27 мая в Праге было запрещено всякое движение. За любые сведения, которые приведут к аресту покушавшихся, было обещано вознаграждение в один миллион крон. По установленной нацистами традиции сразу же были взяты заложники, причем оккупационные власти поспешили воспользоваться поводом, чтобы избавиться от враждебных и неблагонадежных элементов. В результате сотни пражан были убиты и тысячи арестованы. Телетайп Гиммлера Франку гласил: «Так как интеллектуалы – наши главные враги, к вечеру расстреляйте сотню из них».

Шестого июня в Праге состоялась первая из целого ряда траурных церемоний, на которой присутствовал и Гиммлер, проявлявший трогательную заботу о сопровождавших его двух несовершеннолетних сыновьях Гейдриха. Беременная фрау Гейдрих оставалась в Паненске-Брешене. После церемонии тело в сопровождении охраны отправили на поезде в Берлин, чтобы выставить в штаб-квартире СД. Восьмого июня в три часа дня Гитлер открыл траурную церемонию в рейхсканцелярии, куда тело перенесли для последнего прощания. Он возложил венок из орхидей к гробу человека, который, по его словам, «был величайшим защитником нашего великого немецкого идеала… человеком с железным сердцем». После этого фюрер погладил по головам сыновей Гейдриха, которых Гиммлер держал за руки. Берлинский филармонический оркестр исполнил траурный марш Вагнера, а Гиммлер произнес длинную речь о карьере своего бывшего подчиненного. Затем тело отвезли на Кладбище инвалидов для предания земле.

На следующую ночь по приказу Гитлера отмщение обрушилось на жителей чешской деревни Лидице и их детей. Шеф пражского отделения полиции безопасности изложил подробности расправы в отчете, отправленном 12 июня в Бюро по переселению в Лодзи:

«По высочайшему приказу в наказание за убийство группенфюрера Гейдриха деревню Лидице в протекторате сровняли с землей. Все мужское население было расстреляно, а женское отправлено в концентрационный лагерь для пожизненного заключения. Дети были обследованы на предмет годности для германизации. Непригодные будут отправлены в Литцманштадт для распределения в польские лагеря. Этих девяносто детей доставят в вагоне, прикрепленном к поезду, прибывающему в воскресенье 13 июня 1942 года в 21.30. Просьба проследить за тем, чтобы вагон встретили на вокзале и немедленно распределили детей в соответствующие лагеря. Возрастные группы следующие: один-два года – пять человек; два – четыре года – шесть; четыре – шесть лет – пятнадцать; шесть – восемь лет – шестнадцать; восемь – десять лет – двенадцать; десять – шестнадцать лет – тридцать шесть.

Дети не имеют ничего, кроме того, что на них надето.

Специальный уход или внимание не требуется».

Сразу после смерти Гейдриха Гиммлер по соглашению с Гитлером принял на себя временное руководство РСХА. Об этом он объявил старшим офицерам прямо на церемонии прощания с телом. По свидетельству Шелленберга, Гиммлер воспользовался случаем, чтобы сурово раскритиковать каждого из них, за исключением самого Шелленберга, о котором он отозвался как о «Вениамине[8] нашего руководящего корпуса», добавив, что надеется на более тесное сотрудничество в будущем. Шелленберг признается, что покраснел, услышав такую похвалу, в то время как другие, старше его по возрасту, были пристыжены. Принимая командование СД, Гиммлер также сделал все необходимое, чтобы никто, кроме него, не получил доступа к секретному сейфу, в котором хранилось много компрометирующих документов о нацистском руководстве.

Все вышесказанное относится, однако, к внешней стороне отношений Гиммлера и Гейдриха. О том, как он относился к своему подчиненному на самом деле, мы можем лишь косвенно судить по уже цитированному нами разговору с Керстеном. Вполне вероятно, что, избавившись от столь опасного соперника, Гиммлер лишь с облегчением вздохнул. Того же мнения, похоже, придерживался и Шелленберг, которого Гиммлер неожиданно вызвал к себе два месяца спустя. Когда Шелленберг вошел в кабинет, Гиммлер встал и, держа в руках посмертную маску покойного, произнес очень серьезным тоном: «Да, как сказал фюрер на похоронах, он действительно был человеком с железным сердцем. Именно поэтому судьба забрала его, когда он был на вершине могущества». В этом месте, вспоминает Шелленберг, Гиммлер кивнул, как бы лишний раз подтверждая собственные слова, но его маленькие холодные глазки поблескивали за стеклами пенсне, словно глаза гадюки.

Глава V Окончательное решение

Какие бы сомнения ни тревожили ум и совесть Гиммлера, в подробнейших директивах и приказах, которые он тайно направлял своим офицерам, не содержится ни одного намека на какие-либо душевные борения. Напротив, в этих документах он с пугающей методичностью оценивает, как лучше распорядиться имеющимся у него человеческим материалом. После Ванзейского совещания в январе 1942 года Гиммлер назначил бережливого Освальда Поля, с 1939 года отвечавшего за экономическую сторону управления лагерями, начальником нового отдела СС, что давало последнему дополнительные стимулы для усиления эксплуатации заключенных. Полю было сказано также, что он может использовать труд узников концлагерей не только на благо германской военной промышленности, но и для удовлетворения нужд СС.

Поль, некогда служивший во флоте капитан-казначеем, изо всех сил старался угодить начальству, принуждая умирающих мужчин и женщин к непосильному труду; с этой целью он создал штат в полторы тысячи сотрудников. Средства добиться желаемого у него тоже были. Двадцатого февраля того же года Гиммлер издал новую директиву, согласно которой ко всем заключенным, нарушающим дисциплину, отказывающимся работать или симулирующим болезнь, должна была применяться так называемая «специальная обработка». «Специальная обработка – это повешение, – пояснял Гиммлер с нехарактерной для него прямотой и тут же добавлял: – Его не следует производить на территории лагеря, но несколько человек из числа заключенных непременно должны присутствовать при казни».

Пятнадцатого декабря 1942 года Гиммлер писал Полю по проблеме обеспечения заключенных продовольствием:

«В грядущем году старайтесь решать вопросы питания заключенных за счет свежих овощей и лука. В сезон давайте им как можно больше моркови, капусты, репы и др. Зимой держите большой запас овощей, чтобы хватило всем заключенным. Думаю, таким способом мы сможем улучшить состояние их здоровья. Хайль Гитлер!»

В январе 1943 года Гиммлер издал подробную инструкцию по проведению казней в концлагерях1. Она включала следующие пункты:

«Казнь не должна фотографироваться или сниматься на кинопленку. В исключительных случаях должно быть получено мое личное разрешение… После каждой казни к принимавшим в ней участие служащим СС и сотрудникам лагеря должен обратиться комендант или замещающий его офицер СС. Людям следует разъяснить законность производимых действий, чтобы казнь не оказала отрицательного воздействия на их характер и душевное состояние. Следует всемерно подчеркивать необходимость самого решительного искоренения преступных элементов ради общего блага. Разъяснения должны даваться в дружеской форме, время от времени их можно повторять и на собраниях.

После казни польских гражданских заключенных или работников с бывших советских территорий (Ostarbeiter) их соотечественников, работающих поблизости, следует проводить мимо виселиц с соответствующей лекцией о наказании за неподчинение приказам. Это должно осуществляться регулярно, если нет противоположного приказа, обусловленного особыми обстоятельствами вроде необходимости участия заключенных в уборке урожая, или иных причин, делающих перерыв в работе нежелательным или невозможным.

Повешение должно осуществляться самими заключенными; в случае казни иностранных работников желательно участие их соотечественников. Этим заключенным следует выдавать в качестве вознаграждения по три сигареты за каждого повешенного…

Хотя мы вынуждены быть суровыми и не можем мириться с мягкостью, ответственные за экзекуцию офицеры СС должны обеспечивать недопущение каких бы то ни было зверств».

В июне 1944 года Гиммлеру, однако, пришлось напомнить эсэсовцам о правилах, запрещающих съемки казней. «В военное время, – добавлял он к этому напоминанию, – казни, к сожалению, неизбежны. Но снимать их означает проявлять дурной вкус, не говоря уже об ущербе, приносимом нашему отечеству. Враг может использовать подобные факты в своей пропаганде».

Планируя ужесточение режима содержания узников, Гиммлер не забывал и о собственных интересах. Особенно заботила его проблема обеспечения независимости – своей и СС. С этой целью он попытался организовать в некоторых лагерях производство военного снаряжения, но Шпеер, новый министр вооружений, сумел этому помешать. Как он заявил на Международном трибунале в Нюрнберге, «неконтролируемое производство оружия силами СС следовало предотвратить… Гиммлер намеревался использовать свое влияние в этой области промышленности и тем или иным способом несомненно добился бы полного контроля над ней»2. Иными словами, Шпеер был готов эксплуатировать труд заключенных, но только на своих условиях; вот почему он позаботился о том, чтобы Гитлер отверг планы Гиммлера. Заключенных в конце концов все же стали использовать для производства оружия, однако, хотя они и работали по шестьдесят часов в неделю, никакой особенной пользы это не принесло. Смертность в лагерях была столь велика, а число пригодных для работы узников так быстро уменьшалось, что 28 декабря Гиммлеру пришлось издать новую директиву: «Рейхсфюрер СС настаивает, что смертность должна быть значительно уменьшена»3.

В первые шесть месяцев 1944 года Гиммлеру удалось пополнить количество рабочих рук в лагерях, отправив за колючую проволоку около 200 тысяч совершивших мелкие преступления новобранцев не немецкого происхождения на том простом основании, что они подпадали под его юрисдикцию. Окончательно отобрать их у Шпеера он, однако, смог только 18 сентября после состоявшейся в житомирской ставке Гиммлера дискуссии, в ходе которой ему лишь с большим трудом удалось достичь соглашения с новым министром юстиции Отто Тираком, недавно назначенным на этот пост Гитлером.

Тирак, судья нацистского Народного суда, стал рейхсминистром юстиции по предложению Геббельса; задача, которая при этом была перед ним поставлена, состояла в создании новой законодательной системы, благоприятной для нацистов. Среди пунктов соглашения, записанных помощником Тирака после встречи с Гиммлером, были следующие:

«Наказание спецобработкой осуществляется полицией в случаях, когда судебный приговор недостаточно суров.

Антиобщественные элементы вместо исполнения приговора могут передаваться рейхсфюреру СС для пожизненных принудительных работ».

(Под «антиобщественными элементами» подразумевались лица, находящиеся в «защитном заключении»: евреи, цыгане, русские, украинцы, поляки с приговорами более трех лет; чехи и немцы, приговоренные к заключению на срок более восьми лет.)

«В соответствии с намерениями правительства относительно решения восточной проблемы преступления, совершенные евреями, поляками, цыганами, русскими и украинцами, будут в дальнейшем рассматриваться не обычными судами, а рейхсфюрером СС лично»4.

По мере того как процесс содержания узников в лагерях все больше выходил из-под контроля, росли возможности для личного обогащения охранников и обслуги. Например, согласно нескольким специальным приказам Гиммлера, первый из которых датирован еще 23 сентября 1940 года, золотые зубы должны были сниматься с трупов умерших заключенных; у живых золотые коронки изымались изо рта, если они выглядели «непригодными для починки». Золото вместе с другими конфискованными ценностями должно было помещаться в рейхсбанк на счет СС под кодовым именем Макса Хайлигера. В разгар войны рейхсбанк старался отдавать эти груды ценностей под залог за твердую валюту5. В своей речи в октябре 1943 года Гиммлер говорил об этом жутком кладе, не имеющем владельца: «Мы забрали у них все ценности, которыми они располагали. Согласно моему строжайшему приказу, выполненному генералом СС Полем, эти ценности были немедленно переданы рейху. Себе мы ничего не взяли». Он добавил также, что уличенные в краже эсэсовцы должны быть расстреляны. Однако вскоре стало очевидным, что в сокровищницу поступала только часть добычи и что не обремененные щепетильностью служащие лагерей всех рангов занимаются воровством. В частности, за один только 1943 год Глобочник в Люблине скопил целое состояние. Известен также случай, когда Гиммлеру пришлось направить в Освенцим специального чиновника для расследования краж золота, которые становились все масштабнее. Зачастую заключенных оценивали по количеству золотых зубов во рту, а не по труду, который они были способны выполнить.

В дополнение к рабскому труду в лагерях и переплавке золотых коронок, Гиммлер довольно скоро отыскал еще один источник средств для нужд рейха, который заключался в возможности продавать евреям их свободу. В конце 1942 года он выдвинул предложение финансировать целую дивизию СС в Венгрии за счет покупки словацкими евреями разрешения на эмиграцию. Как видно, в своей политике геноцида Гиммлер был склонен к компромиссу в случаях, когда финансовая выгода для рейха перевешивала ущерб, приносимый выживанием нескольких евреев. Меморандум от декабря 1942 года, подписанный Гиммлером, гласит: «Я просил фюрера об освобождении евреев в обмен на твердую валюту. Он уполномочил меня санкционировать подобные акты в случае, если они приносят значительные средства из-за рубежа».

Эйхман, однако, рассматривал такие сделки как признак слабости и возражал против них. Попытки продавать подобным образом жизнь и свободу евреев в конце концов воплотились в так называемый «План «Европа», который представитель Эйхмана Вислицени впервые обсуждал от имени СС в полунезависимой Венгрии, где собралось много еврейских беженцев. На процессе Эйхмана Йоэль Бранд, резидент сионистской организации в Будапеште, давал показания о проведенных им многочисленных встречах, в том числе с самим Эйхманом, на которых обсуждалась цена свободы евреев. «На одной из этих встреч, – говорил Бранд, – мне сообщили, что Гиммлер поддерживает предложения Эйхмана, так как он якобы не хочет, чтобы истребление евреев продолжалось». Эти переговоры, однако, практически ничего не дали; как тридцать сребреников, они в итоге оказались ценой крови. Только на последней стадии войны Гиммлер, подталкиваемый Керстеном и Шелленбергом, уступил и сам заключил твердые соглашения с евреями через их агента Мазура6.

И действительно, в 1942–1944 годах единственной целью нацистов было истребление «людей второго сорта». Вся разница заключалась в том, что для одних – для тех, кто по здоровью оказывался годным для принудительных работ, – смерть отодвигалась на некоторый, не слишком долгий срок, в то время как для других, в силу возраста, болезней или немощи признанных «негодным материалом», смерть была почти мгновенной. Гиммлер довольно недвусмысленно декларировал этот основополагающий принцип нацистской политики в своей речи, произнесенной 4 октября 1943 года в Познани на собрании генералитета СС7. Говоря о людских потерях и разрушениях в России, он сказал:

«Не следует предаваться сожалениям, рассматривая этот вопрос с точки зрения будущих поколений, однако на нынешнем этапе, когда проблема рабочей силы является действительно актуальной, представляется весьма и весьма прискорбным, что десятки и сотни тысяч заключенных умирают от истощения и голода…

Мы должны быть честными, лояльными и дружественными к тем, в чьих жилах течет наша кровь, и ни к кому больше! Что происходит с русскими или чехами, не заботит меня ни в малейшей степени. То, что эти нации могут предложить в смысле хорошей крови, мы, если такая необходимость возникнет, возьмем, отбирая у них детей и воспитывая среди нас. Процветают эти народы или вымирают от голода, интересует меня лишь постольку, поскольку мы нуждаемся в них в качестве рабов для нашей культуры… Умрут ли от изнеможения десять тысяч русских женщин, выкапывая противотанковые рвы для Германии, волнует меня лишь до тех пор, покуда эти рвы еще не выкопаны… Беспокоиться о них, давать им какие-либо поводы хотя бы задуматься о собственной ценности – значит совершить преступление против нашей собственной крови, так как это создаст дополнительные трудности для наших сыновей и внуков. Когда кто-нибудь приходит и говорит мне: «Я не могу заставлять женщин и детей рыть противотанковый ров – это негуманно, потому что это их убьет», я отвечаю: «Вы убиваете вашу же кровь, так как, если противотанковый ров не будет выкопан, погибнут немецкие солдаты – сыновья немецких матерей. Они – наша кровь». Вот что я стараюсь внушить СС в качестве одного из важнейших законов, касающихся нашего будущего, и я надеюсь, что сумел сделать это… Я хочу, чтобы все члены СС относились ко всем иностранным, негерманским народам, в особенности к русским, именно так, и никак иначе».

Далее в той же речи Гиммлер сделал самое откровенное заявление, какое он когда-либо делал на официальном совещании, касавшееся его намерения уничтожить всех европейских евреев. Завуалированные обозначения геноцида – «окончательное решение», «специальная обработка», а также символика «мрака и тумана»8 были отброшены, и теперь устами Гиммлера вещал фанатичный убийца:

«Между собой мы можем говорить об этом абсолютно свободно, но не должны упоминать об этом публично, как не упоминаем мы о 30 июня 1934 года, когда мы без колебаний выполняли свой долг, ставя к стенке наших заблудших товарищей и расстреливая их… Я имею в виду освобождение от евреев, уничтожение еврейской расы. Легко сказать: «Еврейская раса должна быть уничтожена… это наша программа, мы ее выполняем». Но потом придут восемьдесят миллионов достойных немцев, и у каждого найдется свой достойный еврей. Они будут говорить: «Остальные, конечно, сброд, но вот этот еврей – прекрасный человек…» Большинство из вас должны хорошо представлять себе, что такое сто, пятьсот или тысяча трупов, лежащих рядом… Необходимость видеть это и (я сейчас не говорю об исключениях, вызванных человеческой слабостью) оставаться при этом достойными людьми – вот что сделало нас поистине несгибаемыми…

Мы – продукт естественного отбора. Мы знаем, каков на самом деле наш народ, существующий уже в течение многих веков и поколений, и мы сделали свой выбор… Чужие народы смешивались с ним, оставляя свое наследие… но он смог выжить, питая силу в особенностях своей крови. Этот народ… объединен нордическо-германской кровью… В тот момент, когда мы позабудем закон, служащий основой нашей расы – закон отбора и требовательности к себе, – мы посеем первые семена собственной гибели… Мы должны помнить наши принципы: кровь, отбор, требовательность!»

На другом совещании, состоявшемся в апреле того же года в университете Харькова, Гиммлер выступал перед командным составом действующих на советской территории дивизий СС. Он говорил о «великой крепости в Европе», которую им выпала честь защищать и укреплять. «Здесь, на Востоке, решается ее судьба; наши враги, двести миллионов русских, должны пасть на поле битвы и истечь кровью один за другим… Либо они будут депортированы, чтобы работать на территории Германии и на благо Германии, либо просто полягут в бою».

Затем Гиммлер заговорил об истреблении низших рас вообще. По его словам, это была работа, которая «ничем не отличается от выведения вшей. Избавление от них – вопрос не идеологии, а гигиены, и очень скоро мы будем чисты». Задачей будущего являлось объединение всех арийских народов под властью германского рейха. «Я быстро сформировал отряды СС в различных странах», – говорил Гиммлер, имея в виду в первую очередь Фландрию и Нидерланды, Норвегию и Данию. «Нам удалось быстро набрать там достаточное количество добровольцев», – добавил он, заметив, что далеко не всем лидерам упомянутых стран это нравилось, однако ничего поделать они не могли. Гиммлер также просил офицеров быть снисходительнее к незнанию немецкого языка представителями германской расы, инкорпорированными в СС. Новобранцам нужно помогать выучить язык, указал он. Гиммлер мечтал, что когда-нибудь он соберет воедино германские народы со всего мира, «в том числе из-за океана – из Америки, – где живут миллионы германцев… Сейчас же перед нами стоит только одна задача: быть твердыми и безжалостно вести расовую битву».

Гиммлер часто подобным образом заглядывал в будущее, но те, к кому он обращался, слушали его с тяжелым сердцем. Лишь немногие верили этим предсказаниям, да и высокие идеи расового превосходства, которые с такой страстью проповедовал Гиммлер, выглядели не особенно убедительно на фоне первых крупных неудач Германии. После отступления в Северной Африке в 1942 году, сокрушительного удара под Сталинградом в январе следующего года, после падения Муссолини и только что начавшегося вторжения союзников в Италию многие стали осознавать, что выиграть эту войну будет очень непросто. Но Гиммлер ничего не замечал и продолжал с неумолимой убежденностью фанатика: «Если наступит окончательный мир, мы сможем взяться за нашу великую работу во имя будущего. Мы будем вести колонизаторскую деятельность. Будем внушать нашей молодежи законы организации СС… Само собой разумеется, что самый обильный урожай должен давать именно этот высший слой германской расы. Через двадцать или тридцать лет мы должны представить всей Европе ее правящий класс».

Гиммлер сказал также, что просил фюрера предоставить СС привилегию продвигать границу Германии на восток. «Мы должны устанавливать на востоке наши законы. Мы будем двигаться вперед и дойдем до Уральских гор». Это, как он считал, должно было вдохнуть бодрость в его солдат и помочь им сохранять твердость духа даже перед лицом смерти.

«Таким образом мы создадим необходимые условия для всех германских народов, создадим новую Европу, управляемую, контролируемую и ведомую нами, немцами. Наши будущие поколения должны выстоять в битве с Азией, которая неминуемо повторится… Если германским народам не удастся выжить, это станет всемирной катастрофой, концом красоты, культуры и творческой силы на земле… Так будем же помнить о нашем фюрере, Адольфе Гитлере, который создаст германский рейх и поведет нас в германское будущее!»

Решимость Гиммлера выиграть эту войну (впрочем, его представления о ней были подчас весьма причудливыми) никогда не была так сильна, как в тот период. Превратности войны, смерть Гейдриха, вызов его власти, брошенный евреями Варшавского гетто, студенческие волнения в Мюнхене и другие события закалили и ожесточили его. Одним из наиболее чувствительных ударов был для Гиммлера заговор «Красной капеллы» в Германии.

«Красной капеллой» именовалась шпионская сеть, работавшая на советскую разведку. Многие из ее членов оказались немцами, происходившими из семей с хорошими связями в высших эшелонах власти; многие сами работали в различных оборонных министерствах. Их лидером был поэт Харольд Шульце-Бойзен, который в 20-е годы был революционером радикального толка, а во время войны трудился в одном из отделов министерства авиации, специализировавшемся на «исследованиях» в области подслушивания телефонных разговоров. Вполне естественно, что такой отдел вскоре привлек внимание Гиммлера.

В марте 1942 года Шелленберг был отправлен в Каринхаль – роскошный загородный особняк Геринга, где глава люфтваффе проводил все больше времени, стараясь забыть о катастрофическом падении своего авторитета. Шелленберг должен был просить Геринга передать работу по подслушиванию телефонных линий СД. По свидетельству Шелленберга, Геринг принял его одетый в тогу, но с маршальским жезлом в руках; перебирая драгоценности в чаше из граненого стекла, он в конце концов впал в транс и умудрился увильнуть от ответа, способного удовлетворить Гиммлера. В отместку рейхсфюрер СС предпринял энергичное расследование деятельности заинтересовавшего его отдела, которое, по мнению некоторых историков, уже в июле было приостановлено Гитлером с целью избежать публичного скандала. Геринг надеялся уладить дело миром; в августе он даже наградил Гиммлера почетными «крыльями» авиационного аса, однако в том же месяце вся сеть «Красной капеллы» была раскрыта с помощью независимого расследования, проведенного абвером – военной разведкой адмирала Канариса, хотя последующие аресты (всего было схвачено более ста человек) проводились объединенными усилиями полевой жандармерии Канариса и гестапо. Правда, дальнейшее следствие по делу Гитлер поручил именно гестапо, однако это не могло подсластить пилюлю – Гиммлер понимал, что выставил себя в невыгодном свете, не сумев первым раскрыть «Красную капеллу», сам факт существования которой вызвал скандал значительно более громкий, чем можно было ожидать, если оценивать значение раскрытой шпионской сети объективно.

Студенческие волнения в Мюнхенском университете, доставившие Гиммлеру немало неприятных минут, произошли в феврале 1943 года вскоре после серии процессов над агентами «Красной капеллы». Во главе студенческой организации, которая вела антинацистскую пропаганду не только в Мюнхене, но и в других германских университетах, стояли студент-медик Ганс Шолль и его сестра Зофи. Гнусная речь гауляйтера Баварии Пауля Гислера, в которой он призвал немецких студенток производить незаконных детей с помощью его адъютантов, привела к открытым демонстрациям в университете и на улицах Мюнхена. Но Ганс и Зофи Шолль были выданы провокатором и после пыток в гестапо предстали перед судом. Судил их Роланд Фрейслер – гитлеровский аналог печально знаменитого судьи Джеффриса[9], который без особых колебаний приговорил обоих к смертной казни вместе с несколькими их сторонниками. По свидетельству Хасселя, бывшего посла, ставшего впоследствии участником германского движения Сопротивления, Гиммлера уговаривали перенести казнь на более позднее время, чтобы избежать превращения студентов в мучеников, но он слишком долго колебался и его приказ прибыл слишком поздно: приговор был приведен в исполнение уже в начале марта.

Вызов могуществу Гиммлера был брошен и из Варшавского гетто – городского района площадью около двух с половиной квадратных миль, где когда-то находилось средневековое гетто9. Нацисты соорудили вокруг него высокую стену и загнали туда около 400 тысяч польских евреев. В марте 1942 года в речи, полный текст которой не сохранился, Гиммлер изложил свой первоначальный план частичного переселения польских евреев10. (К началу германского вторжения в Польше проживало более 3 миллионов евреев, и хотя многие из них бежали на восток или были убиты Группами действия, около 2 миллионов, включая находившихся в Варшавском гетто, все еще ожидали своей участи.) Когда к лету 1942 года нацистская машина смерти заработала в полную силу, Гиммлер отдал приказ о полном «переселении» польских евреев, в результате чего с июля по октябрь свыше трех четвертей обитателей Варшавского гетто было отправлено в лагеря, главным образом в Треблинку, расположенную в шести милях от Варшавы, и задушено газами. В октябре Гиммлер решил превратить само гетто, площадь которого сократилась до 300 тысяч квадратных ярдов, а «население» составляло около 60 тысяч человек, в новый концентрационный лагерь, однако этот план так и не был осуществлен. Узнав, что за прошедшие полгода в разных лагерях погибло или было убито около миллиона евреев, Гиммлер нашел время, чтобы в январе 1943 года нанести неожиданный визит в Варшаву и разобраться в ситуации с черным рынком еврейской рабочей силы, продажа и аренда которой стали общепринятой практикой в отношениях между эсэсовцами и предпринимателями. (В этой торговле людьми участвовал и бывший строитель-десятник Глобочник, которого после непродолжительной опалы, вызванной его многочисленными спекуляциями и другими злоупотреблениями, Гиммлер весьма неосмотрительно восстановил в 1939 году в звании офицера СС и назначил шефом полиции провинции Люблин.) Прибыв в Варшаву, Гиммлер очень скоро обнаружил, что 24 тысячи евреев, зарегистрированных как рабочие-оружейники, фактически работали портными и скорняками. Это открытие переполнило его праведным гневом: «Я снова устанавливаю окончательный срок переселения – 15 февраля», – распорядился он.

Первый мятеж в гетто вспыхнул 18 января, через четыре дня после визита Гиммлера. Евреи, поддерживавшие связь с движением Сопротивления, сумели тайно доставить в гетто оружие, из которого группы повстанцев начали обстреливать эсэсовцев и милицию, конвоировавшую колонны депортируемых. Мятеж удалось подавить лишь ценой значительных потерь, и Гиммлер решил, что гетто должно быть уничтожено как можно скорее.

В апреле Гиммлер направил в Варшаву будущего высшего руководителя СС и полиции в Греции группенфюрера СС Штропа с приказом о депортации 56 тысяч евреев, все еще остававшихся в гетто. Задача представлялась не особенно сложной. Люди Штропа прибыли на место в нескольких бронемашинах, однако евреи не собирались сдаваться без сопротивления. Мобильным вооруженным группам обитателей гетто Штроп смог противопоставить всего 2 тысячи полицейских – в основном поляков и литовцев, многие из которых не прошли полной военной подготовки, а также два батальона Ваффен-СС. Сражение за гетто продолжалось тридцать три дня. В конце концов Гиммлеру, разозленному столь явной демонстрацией неповиновения, пришлось объявить гетто партизанской территорией и распорядиться, чтобы с мятежниками обращались «с безжалостной твердостью».

Постепенно евреи-повстанцы, как вооруженные, так и безоружные, были окружены; кварталы гетто захватывались один за другим, а здания разрушались. «Партизан» и просто спрятавшихся от смерти выкуривали из развалин с помощью дыма или изгоняли, затопляя подвалы канализационными водами. Непригодных для работы отправляли в газовые камеры Треблинки.

Вскоре все гетто превратилось в обугленные руины, среди которых скрывались последние уцелевшие. К 16 мая Штроп счел акцию завершенной – хвастливый рапорт, подготовленный им для Гиммлера и озаглавленный «Варшавского гетто больше не существует», сохранился до сих пор; он отпечатан на превосходной бумаге и снабжен фотографиями в кожаных футлярах. В ответ Гиммлер распорядился сровнять развалины Варшавского гетто с землей, превратить этот район в парк, а затем приступить к ликвидации других еврейских поселений. Акции по уничтожению других еврейских гетто на территории Польши были завершены только в сентябре 1944 года.

В произнесенной вскоре речи Гиммлер описывал расправу в Варшавском гетто следующим образом11:

«Я решил уничтожить весь район, сжигая один квартал за другим, включая жилые здания возле оружейных предприятий. Кварталы эвакуировались и сразу же поджигались. Почти везде спрятавшиеся евреи выскакивали из укрытий и землянок. Многие из них оставались в горящих зданиях, покуда огонь и страх сгореть заживо не вынуждали их выбрасывать с верхних этажей матрасы и другие мягкие предметы, а потом прыгать на них. С переломанными костями они пытались ползти по улицам в еще не подожженные или только частично охваченные огнем дома. Некоторые меняли укрытия по ночам, передвигаясь среди руин сожженных зданий, пока их не выловили наши патрули. Часть евреев скрывалась в канализационной системе, однако спустя неделю пребывание там тоже стало малоприятным. Часто на улицах можно было слышать голоса, доносившиеся из канализационных люков. Солдаты из Ваффен-СС, полиции и инженерных подразделений вермахта отважно спускались в эти люки, выгоняя живых и извлекая мертвых, зачастую подвергаясь обстрелам. Для выкуривания евреев приходилось использовать дымовые шашки. Однажды мы открыли сто восемьдесят три люка и в условленное время бросили туда шашки. Опасаясь, что это может быть газ, бандиты побежали к центру бывшего гетто, где их извлекли наружу. Большое число евреев было уничтожено во время взрывов люков и землянок».

Двадцать третьего марта 1943 года доктор Корхерр, который вел для Гиммлера статистику еврейского переселения, представил рейхсфюреру СС рапорт, озаглавленный «Окончательное решение еврейского вопроса». Согласно этому документу к концу 1942 года 1 873 549 европейских евреев (в отчет не были включены данные, касавшиеся жителей Сербии и оккупированных территорий Советского Союза) погибли, в том числе и вследствие гиммлеровской «спецобработки», эмигрировали или были депортированы. Гиммлер выразил удовлетворение, но велел убрать из рапорта все упоминания о «спец– обработке» и добавил, что считает рапорт «превосходным образцом камуфляжа», хотя «в настоящее время ни публиковать, ни передавать кому бы то ни было его не следует»12.

Необходимость избавиться от евреев стала для Гиммлера навязчивой идеей. Мысли об уцелевших отравляли ему жизнь гораздо сильнее, чем призраки убитых по его приказу. Евреи мерещились ему повсюду: на севере, на западе, на юге; каждый регион, куда Гиммлер не мог дотянуться, казался ему чуть ли не центром мирового еврейства. Только на Востоке, где день и ночь чадили крематории, а газовые камеры не справлялись с потоком жертв, Гиммлер считал себя хозяином положения. В октябре 1941 года, во время визита в штаб-квартиру Группы действия в Николаеве, Гиммлер воспользовался случаем, чтобы упрекнуть командира группы Олендорфа в излишней, по его мнению, мягкости по отношению к евреям, населяющим окрестные сельскохозяйственные районы. Гиммлера также беспокоило, что большое количество евреев, бежавших из пригородов Одессы, сумело смешаться с румынскими евреями, согнанными властями Румынии в небольшую еврейскую резервацию, располагавшуюся в приднестровском регионе – на бывшей советской территории, отошедшей к румынским союзникам по соглашению с Германией. Многие из этих евреев, кстати, сумели пережить войну; Гиммлер так и не смог до них добраться, так как отношения между Германией и Румынией и без того служили одним из поводов для конфликтов с Риббентропом13.

Еврейское население Румынии было, кстати, одним из самых многочисленных в Европе. Перед изменением границ страны оно доходило до 750 тысяч, однако и до, и в течение всего периода политической нестабильности и гражданской войны, предшествовавшего германской интервенции, румынские власти обращались с евреями не менее жестоко, чем нацисты, чьи Группы действия орудовали в Буковине и Бессарабии, возвращенных Румынией СССР в 1940 году. Что касалось еврейского населения Приднестровья, то оно стало предметом циничного торга, который длился чуть ли не всю войну и в который под конец оказались вовлечены Всемирный еврейский конгресс, швейцарский Красный Крест, британцы (как опекуны Палестины) и даже неповоротливый государственный департамент США. Все эти силы стали соучастниками алчности Антонеску и заложниками тактики Эйхмана, который в целом не одобрял подобные процедуры, компрометировавшие, по его мнению, «чистоту окончательного решения».

В Болгарии Гиммлер также потерпел поражение; там евреи хотя и подвергались преследованиям, однако так и не были депортированы. Массовые депортации в Словакии, начавшиеся после германского вторжения, были практически остановлены марионеточным правительством на период с июля 1942-го до сентября 1944 года и ненадолго возобновились лишь перед самым концом войны, причем инициаторами этого процесса снова были немцы.

Как мы уже знаем, Вислицени и Гиммлер вели переговоры о выкупе за жизни евреев не только на упомянутых территориях, но и в Венгрии, где в 1944 году Эйхман, отвечавший за депортацию около 380 тысяч евреев, вышел наконец из тени, которой предпочитал держаться, и зажил на широкую ногу, обзаведясь в Будапеште любовницей и лошадьми. Операция по насильственному выселению венгерских евреев носила кодовое название «Акция «Хёсс». Название было более чем оправданно – большая часть депортированных попала в Освенцим. Райтлингер считает, что летом 1944 года Хёсс отправил в газовые камеры Освенцима более 250 тысяч венгерских евреев, хотя сам он похвалялся, что их было 400 тысяч.

Как мы видим, на востоке Гиммлер развернулся вовсю, однако отнюдь не бездействовал он и на севере. В июле 1942 года, в самый разгар войны, он лично посетил Финляндию, пытаясь принудить ее правительство произвести депортацию евреев. Тогда же он побывал в Таллине, откуда послал прямую директиву Бергеру – своему представителю в министерстве по делам восточных территорий – и потребовал приостановить опубликование декрета, согласно которому последней инстанцией в деле определения принадлежности того или иного лица к еврейской нации становился генеральный комиссар министерства Розенберга, а не гиммлеровская полиция безопасности. «Не публикуйте декрета о правилах определения принадлежности к еврейской нации, – писал Гиммлер Бергеру. – Эта глупая педантичность только связывает нам руки. Восточные территории будут свободны от евреев. Я один отвечаю за это перед фюрером и не желаю никаких обсуждений».

На западе могущество Гиммлера было значительно слабее, так как главной нацистской силой во Франции оставался вермахт, который и должен был осуществлять депортацию евреев. Еврейские беженцы, пойманные во Франции, отправлялись на Восток, однако, по сведениям Райтлингера, за годы оккупации было депортировано немногим более одной шестой части всех французских евреев. Впрочем, агенты Гиммлера, Гейдриха и Эйхмана активно преследовали их и другими способами – особенно в период массовых облав 1942 года, официально проводимых в качестве репрессалий за нападения на немецких солдат. Когда в ноябре 1942 года немцы оккупировали Свободную зону, переговоры относительно решения еврейского вопроса пришлось вести с итальянцами, в чью оккупационную зону на юге Франции хлынули с севера десятки тысяч евреев, однако все попытки Эйхмана заполучить их назад закончились неудачей.

В Голландии приказы Гиммлера выполнялись лучше: из этой страны было депортировано почти три четверти еврейского населения. На рапорте высшего руководителя СС и полиции в Гааге Ганса Ройтера, полученном в сентябре 1943 года, Гиммлер собственноручно начертал одобрительное «Sehr gut» («Очень хорошо»). Но в соседней Бельгии СС чувствовали себя уже далеко не так свободно, так как германский глава военной администрации этой страны генерал фон Фалькенхаузен до самого своего ареста в июле 1944 года препятствовал деятельности гиммлеровских головорезов. В Дании попытки Гиммлера начать широкомасштабную антиеврейскую кампанию столкнулись с еще более упорным сопротивлением. В начале 1943 году Гиммлер попытался убедить Карла Вернера Беста, ранее состоявшего в штате Гейдриха, а теперь являвшегося полномочным представителем рейха в Дании, что «окончательное решение» должно применяться к евреям не только на Востоке, но и на полунейтральной датской территории. Однако его усилия не имели никакого практического результата вплоть до августа 1943 года, когда после выступлений в доках Оденсе, акций движения Сопротивления в Копенгагене и мятежа на флоте в Дании не было введено военное положение. Гиммлер, ставший к тому времени министром внутренних дел, воспользовался этими беспорядками, чтобы надавить на Риббентропа, и вскоре Бест получил приказ начать аресты датских евреев и отправку их на Восток. На дворе, однако, стоял 1944 год, обстановка на фронтах изменилась, и крамольная мысль о скором поражении Германии проникла во многие умы. Неуверенность в будущем и страх перед возможным наказанием привели к тому, что вместо выполнения приказа нацистские чиновники затеяли обычную бюрократическую чехарду, пользуясь любыми предлогами, чтобы снять с себя ответственность и ничего не делать. Облавы хотя и проводились, однако они были чисто символическими, а зачастую даже предоставляли новые возможности для защиты евреев или их эвакуации в нейтральную Швецию. Бест со своей стороны сделал все от него зависящее, дабы поощрить евреев к бегству, и вскоре Гиммлер смог с удовлетворением констатировать, что Дания стала «свободной от евреев» страной. Что касалось Норвегии, где условия для дипломатических ухищрений были значительно менее благоприятными, чем в Дании, две трети маленького еврейского населения сумели спастись, перейдя шведскую границу.

Но наиболее значительное противодействие навязчивые идеи Гиммлера встретили на юге Европы, ибо итальянцы никогда не были склонны к антисемитизму, к тому же в Италии проживало не более 50 тысяч евреев. Итальянцы отказывались участвовать в преследованиях евреев на юге Франции, и Эйхман постоянно жаловался Гиммлеру, что союзники, дескать, «саботируют» его решения в Греции и Югославии. Правда, в 1938 году Муссолини под давлением Гитлера все же издал собственный закон, направленный против евреев, однако участвовать в геноциде он по-прежнему не стремился.

Как мы уже упоминали, фюрер считал Гиммлера самым подходящим эмиссаром для переговоров с Муссолини. За всю историю германо-итальянских отношений Гиммлер нанес дуче несколько визитов на государственном уровне, последний из которых состоялся в октябре 1942 года, однако нет никаких сведений, что во время этих встреч обсуждался вопрос о депортации евреев14. Даже когда в сентябре 1943 года немцы оккупировали Италию, в лапы гиммлеровских палачей попали только те евреи, которые давно обосновались в Риме, но не сумели избежать последующих облав в столице и на севере. В отличие от Италии, в Югославии и Греции от депортаций пострадало очень много евреев.

«Весной 1942 года первые транспорты с евреями, предназначенными для уничтожения, прибыли из Верхней Силезии», – писал Хёсс15. Их вели через цветущие луга к новым газовым камерам, раздевали якобы для дезинфекции, а потом запирали в камерах и убивали.

«Каждый из нас всегда знал, что приказу Гитлера нужно подчиняться беспрекословно и что выполнение его является долгом СС. Тем не менее многие из нас терзались тайными сомнениями… Мне приходилось делать над собой усилие, чтобы скрывать собственную подавленность… Я был вынужден наблюдать за тем, как матери идут в газовые камеры со смеющимися или плачущими детьми… Меня мучила жалость, мне хотелось очутиться как можно дальше от этого кошмарного места, но я не смел дать волю своим чувствам».

Хёсс часто и помногу выпивал с Эйхманом, пытаясь выяснить, испытывает ли и он что-то подобное, однако это ему так и не удалось.

«…Он [Эйхман] неизменно демонстрировал полную одержимость идеей уничтожения всех евреев, которые только попадут ему в руки… Я, напротив, часто чувствовал себя не в силах вернуться домой после очередной казни. Тогда я садился на коня и ездил верхом, пока потрясение не проходило. По ночам я часто вставал и приходил в конюшню, ища утешения среди моих любимых животных».

Еще более красноречиво, чем эти приступы жалости к себе, характеризует Хёсса его неспособность понять масштабы совершенных им преступлений. Эмоциональный стиль его воспоминаний до нелепости не соответствует природе трагедии, которую он пытается описать, если не оправдать. «Откровенно говоря, у меня не было причин жаловаться на скуку, – заявляет Хёсс. – Сад моей жены был настоящим цветочным раем… Заключенные никогда не упускали возможности сделать что-нибудь хорошее моей жене и детям, привлекая таким образом их внимание. Ни один бывший заключенный не может сказать, что в нашем доме с ним плохо обошлись».

О представившемся шансе переехать в Заксенхаузен Хёсс пишет: «Сначала я был очень огорчен необходимостью покидать насиженное место… но в итоге испытал облегчение, освободившись от всего этого». В качестве оправдания содеянного Хёсс цитирует британскую поговорку: «Права она или нет, но это моя страна» – и возлагает всю вину на Генриха Гиммлера, которого называет «самым жестоким» из членов нацистской верхушки. «Я никогда не был жесток», – утверждает Хёсс, признавая, что его подчиненные часто бывали таковыми, но ему якобы не удавалось их остановить. Характер этих жестокостей, практикуемых садистами из СС и капо, наслаждавшимися абсолютной властью над заключенными, подробно описан Когоном и другими бывшими заключенными нацистских лагерей.

Вероятно, не следует особенно удивляться тому, что после первого визита в Освенцим в марте 1941 года Гиммлер побывал там только один раз. Это произошло летом 1942 года, когда он приехал, чтобы ознакомиться с ходом строительства в лагере. По словам Хёсса, рейхсфюрера СС интересовали только сельскохозяйственные и промышленные работы.

Когда же ему сообщили об ужасающих условиях существования заключенных, об их подверженности заболеваниям и невероятной тесноте в бараках, Гиммлер пришел в ярость. «Я не желаю больше слышать о трудностях, – сказал он Хёссу. – Офицер СС не признает трудностей – когда они возникают, он должен немедленно устранить их собственными силами. Как это сделать – ваша забота, а не моя!» Гиммлер привел в пример прогресс, достигнутый на предприятиях «И.Г. Фарбен», хотя, с точки зрения Хёсса, «Фарбен» использовал самых квалифицированных работников и обладал приоритетом в поставке стройматериалов.

Затем Гиммлер перешел к другим делам.

«Рейхсфюрер лично наблюдал за процессом уничтожения целой партии евреев, которая только что прибыла. Некоторое время он следил за отбором самых крепких из них, но не делал никаких замечаний. Гиммлер не стал комментировать и процедуру уничтожения, молча наблюдая за участвовавшими в ней офицерами и унтер-офицерами, в том числе за мной. После этого он приступил к осмотру фабрики синтетического каучука».

Хёсс хватался за любую возможность для жалоб, хотя знал, что «Гиммлер с большим интересом и удовольствием воспринимал позитивную информацию». За обедом, когда Хёсс сказал, что многие его офицеры не справляются со своими обязанностями, Гиммлер просто посоветовал ему использовать больше собак. Впрочем, уже вечером, на приеме в доме местного гауляйтера, у которого он остановился, Гиммлер держался более дружелюбно («особенно с дамами») и даже выпил несколько бокалов красного вина. На следующий день Гиммлер лично наблюдал порку заключенной в женском лагере – в прошлом апреле он лично распорядился «интенсифицировать» телесные наказания для нарушителей дисциплины. Мужчин и женщин секли по обнаженным ягодицам, привязывая ремнями к деревянным стойкам. После этого, сообщает Хёсс, он «долго беседовал с женщинами из секты «Свидетели Иеговы» об их фантастических верованиях»16. На последнем совещании с Хёссом Гиммлер сказал, что ничем не может облегчить его трудности и что ему следует выкручиваться самостоятельно. Вместе с тем, добавил рейхсфюрер СС, Аушвиц должен расширяться и дальше, что на практике означало увеличение объемов выполненных работ и, как следствие, уничтожение еще большего количества заключенных, потерявших способность к труду из-за бесчеловечных условий содержания. После этого он произвел Хёсса в оберштурмбаннфюреры СС и улетел в Берлин. Больше Гиммлер никогда не бывал в Освенциме.

Хотя Освенцим являлся главным гиммлеровским лагерем смерти, в России и Польше существовали и другие, где в 1942–1944 годах происходили организованные расстрелы и умерщвление газом евреев, славян и цыган. Бойня, начавшись в Освенциме и в его филиале Биркенау в марте 1942 года, не прекращалась до октября 1944 года. Газовые камеры и крематории, старательно уничтоженные Гиммлером накануне наступления советских войск, находились, как правило, на особой территории за пределами самого лагеря. Уничтожение людей несколько сдерживали только ограниченные размеры и оборудование этих сооружений; например, в Освенциме, где было установлено четыре новых комбинированных камеры-крематория, созданных в 1943 году главным проектировщиком площадок для запуска ракет «Фау» Хайнцем Каммлером, дневная норма не превышала 6 тысяч заключенных в день. Еще одно ограничение создавал транспорт; набитые заключенными вагоны подолгу простаивали на запасных путях, пропуская воинские эшелоны и грузы военного назначения. Эти и некоторые другие препятствия, мешавшие скорейшему освобождению Европы от евреев, бесконечно раздражали Гиммлера и Эйхмана, которым не терпелось довести свое дело до конца; как бы там ни было, один Освенцим за пять лет своего существования успел поглотить около двух миллионов жизней. Механические бойни Гиммлера намного превзошли те, что устраивал его кумир Чингисхан.

Бесцеремонное обращение с Хёссом свидетельствовало, что Гиммлера в это время тревожили несколько иные проблемы. Одна тысяча девятьсот сорок второй год был годом первых неудач Германии как в Северной Африке, так и на русском фронте, сопровождавшихся к тому же усилением бомбардировок самой Германии авиацией союзников. В июле 1943 года произошли события еще более тревожные: пала Италия, а Муссолини был арестован. Примерно в это же время фюрер созвал в своей штаб-квартире в Растенбурге несколько срочных совещаний, посвященных обстановке на фронтах. Когда известие о том, что Муссолини арестован Бадольо, достигло Растенбурга, Гитлер, встречавшийся с дуче в Фельтре всего несколько дней назад, предложил обсудить планы оккупации Италии и восстановления Муссолини на его посту. Совещание продолжалось всю ночь; на следующий день, когда в Растенбурге собрались все нацистские лидеры, фюрер велел им «позаботиться о применении самых суровых полицейских мер для предотвращения подобной опасности здесь».

Далее последовал период нестабильности и неопределенности. Перемирие с союзниками, высадившимися в Северной Италии 3 сентября, было заключено только 8-го, и небольшая группировка Кессельринга на юге Италии уцелела лишь благодаря нерешительности и нерасторопности англичан и американцев. Гиммлеру тем временем было приказано отыскать Муссолини и организовать его спасение, однако Бадольо серьезно затруднил освобождение плененного диктатора, перевозя узника с места на место в ожидании окончательного решения его судьбы. Лишь незадолго до того, как Муссолини должен был быть вот-вот передан союзникам (таково было одно из условий заключенного перемирия), он был неожиданно освобожден в результате блестящей операции, проведенной с санкции Гиммлера эсэсовским офицером Отто Скорцени. Группа Скорцени высадилась с планера на вершину горы на горнолыжном курорте в Абруццких Апеннинах неподалеку от того места, где Бадольо спрятал диктатора. Выведя Муссолини из маленького отеля, где он содержался, Скорцени вылетел с ним в Вену на маленьком самолете, приспособленном для взлета с горных склонов.

Гиммлер не питал особых иллюзий в отношении Муссолини. Агенты в Риме подробно информировали его о ситуации в Италии, в которой, по свидетельству Скорцени, рейхсфюрер СС прекрасно разбирался. Тем не менее агентурных рапортов ему было явно недостаточно. Шелленберг и Хёттль утверждают, что после ареста Муссолини Гиммлер консультировался с группой астрологов, пытаясь таким способом узнать, где находится дуче. Провидцев разместили в сельском доме на берегу Ванзее, где – после употребления изрядного количества пищи, напитков и табака – один из них, магистр Звездного маятника, заявил, что Муссолини находится на некоем острове к западу от Неаполя. Так как Муссолини действительно одно время содержался на Понце, Гиммлер, несомненно, считал расходы СС на оккультизм оправданными.

После гибели Гейдриха Гиммлер лишился единственного помощника и был вынужден осуществлять свою политику практически в одиночку. Это было тяжкое бремя, так как положение, в котором Германия оказалась из-за амбиций Гитлера на мировое господство, было чрезвычайно сложным. Казалось бы, в этих условиях даже в диктаторском государстве нельзя обойтись без консультаций с министрами и с армейским командованием, однако Гитлер по-прежнему предпочитал принимать решения единолично, практически не прислушиваясь к советам, которые ему давали. Геринг все еще был в опале; Геббельс, чье влияние понемногу росло, по-прежнему ограничивал себя вопросами пропаганды, поэтому нет ничего удивительного в том, что Гитлера окружали в основном ничтожества, чье высокое положение явилось прямым следствием их способности поддерживать военные фантазии фюрера. Гитлер, впрочем, еще не утратил своей силы и был по-прежнему хитер, однако напряженное положение на театрах боевых действий требовало максимально эффективного использования имеющихся в его распоряжении людских ресурсов и вооружения. Фюрер же, напротив, словно нарочно ослаблял свои вооруженные силы, распыляя их, растягивая вдоль линии фронта протяженностью почти в две тысячи миль, и в то же время оставлял Германию беззащитной перед рейдами авиации союзников, которым люфтваффе уже не могло успешно противостоять. Очевидно, фюрер не допускал и мысли о поражении, и уход в мир иллюзий был его инстинктивным ответом на все превратности войны. Он просто не обращал на них внимания! Еще в декабре 1941 года Гитлер в присутствии Гиммлера, Геринга и Геббельса объявил себя верховным главнокомандующим, чтобы ему было легче игнорировать мнение армейского руководства.

С 1942 года он начал отдаляться от немецкого народа и от марширующих на парадах солдат, чьи громкие приветствия некогда тешили его тщеславие. Теперь Гитлер считал себя одиноким гением, титаном мысли, способным вести войну с помощью депеш и шифровок, находясь при этом на солидном расстоянии от районов боевых действий. Его первая штаб-квартира не случайно располагалась в Виннице на Украине, в тылу атакующих армий. Впоследствии Гитлер устраивал свой штаб то в Растенбурге в Восточной Пруссии, то в Цоссене под Берлином, то в уединенном Берхтесгадене, где живописные горы воплощали покой и совершенство, которых он так жаждал.

Таков был человек, находившийся на вершине нацистской иерархии. Чуть ниже обитал Гиммлер – личность, несомненно, более мелкая, но вылепленная по образу и подобию человека, которому она поклонялась. Вместо извращенного гения Гитлера, Гиммлер мог предложить только свои навязчивые идеи и педантичное внимание к деталям; вместо гитлеровского гипнотического дара лидерства – только абсолютную преданность долгу и требовательность к подчиненным. Его могущество основывалось на страхе, но и сам он был подвержен этому чувству вследствие глубокой зависимости от других и отсутствия каких-либо особенных талантов. Кроме того, его хроническое заболевание обострилось, и теперь только Керстен мог облегчать ему страдания. Очевидно, стремление Гиммлера уничтожить евреев и славян и поставить себя во главе пышущей здоровьем нордической Европы было своего рода компенсацией за слабость тела, сутулость плеч, сильную близорукость и кривые ноги. Наличие любовницы и детей придавало ему уверенность в сексуальном плане, но доблести на этом фронте не были его коньком. Гиммлер стремился к славе военного и с гордостью носил элитный черный мундир СС или серую полевую форму своих вооруженных сил, однако даже в 1942 году его личная армия все еще находилась под строгим контролем Гитлера, а планы организации собственного производства оружия в лагерях потерпели неудачу. Кстати говоря, прохладное отношение Гитлера к СС сохранялось вплоть до марта 1943 года; во всяком случае, к проблемам комплектования и обучения элитных частей Гиммлера фюрер относился весьма и весьма сдержанно.

Действительно, личный бронепоезд рейхсфюрера СС и его ставка в Житомире, куда Гиммлер так часто ездил в 1941–1943 годах, служили не для организации военной подготовки, а для руководства кампанией террора на оккупированных территориях17. Украинский город Житомир находился в семистах милях к юго-востоку от Берлина и примерно в шестидесяти милях от ставки Гитлера в Виннице – то есть на значительном удалении от линии фронта. Собственно штаб разместился в бывшей школе красных командиров, соответствующим образом переоборудованной для нужд рейхсфюрера СС. По словам Шелленберга, часто бывавшего там и руководившего установкой необходимого оборудования, штаб-квартира Гиммлера располагала коротковолновой и телефонной связью со всеми регионами оккупированной немцами Европы. Впрочем, несмотря на наличие современных средств связи, Гиммлер часто ездил в Винницу в своем бронированном автомобиле, чтобы лично встретиться с фюрером в период пребывания последнего в ставке. При штабе имелся и теннисный корт, где Гиммлер пытался поддерживать спортивную форму.

Одной из забот Гиммлера был высокий моральный уровень членов СС. Письма с упреками шли из ставки настоящим потоком. «Я обратил внимание, что ваша дочь работает в вашем же ведомстве. Вам следовало вначале спросить об этом меня»; «Загляните-ка лучше в ваши досье по германизации; там вы найдете ссылки на все случаи половой связи немецких женщин с уличенными в преступлениях поляками и прочими инородцами»; «Я не желаю, чтобы вы разъезжали повсюду, изображая из себя большого начальника»; «Рейхсфюрер СС считает непростительным для эсэсовских офицеров напиваться на четвертом году войны»; «Дитрих рассказал мне вчера, что в «Лейбштандарте» во время пребывания во Франции было двести случаев гонореи. Людей трудно за это винить – они прибыли с восточного фронта и, очевидно, сексуально изголодались… Все подразделения СС должны иметь прикрепленные бордели, за строгий медицинский контроль над которыми отвечают сами подразделения. В то же время командиры подразделений должны следить, чтобы семнадцатилетние и восемнадцатилетние молодые люди не растрачивали здоровье на проституток, и организовывать свидания семейных эсэсовцев с женами, так как иначе мы не можем рассчитывать, что эти браки принесут желательное или хотя бы необходимое количество детей». По мнению Гиммлера, для этого командирам следовало составить список подходящих отелей, находящихся вблизи тренировочных лагерей; расходы на транспорт и проживание для жен должны были оплачиваться из фондов СС. Одновременно эсэсовцам предписывалось посещать лекции о производстве здорового потомства.

Ход мыслей и поведение Гиммлера в середине войны можно понять, если знать содержание документа, который он показывал Керстену в декабре 1942 года в своей ставке. Это был двадцатишести– страничный рапорт о состоянии здоровья Гитлера.

Достав его из сейфа, Гиммлер передал документ Керстену, предупредив о необходимости строго хранить тайну. Рапорт содержал полную историю болезни Гитлера; в нем упоминалось, в частности, о едва не приведшем к слепоте отравлении газом в Первую мировую войну, а также о сифилисе, которым он заразился в молодости и от которого так и не излечился до конца. После ремиссии симптомы вновь проявились в 1937-м и в начале 1942 года; они включали бессонницу, головокружение, сильные головные боли и свидетельствовали о том, что Гитлер страдает прогрессивным параличом, который рано или поздно подействует на его мозг. Лечился фюрер только у своего постоянного лекаря Теодора Морелля – бывшего судового врача, некогда державшего в Берлине нечто вроде подпольной клиники по лечению венерических заболеваний. В 1936 году его представил Гитлеру личный фотограф фюрера Генрих Гофман. Гитлер, подобно Гиммлеру предпочитавший неортодоксальные методы лечения, ввел Морелля в круг своих близких людей и позволил пичкать себя лекарствами и инъекциями, многие из которых предприимчивый доктор патентовал и производил ради личной выгоды. Ортодоксальное лечение в обычной психиатрической клинике для Гитлера, разумеется, исключалось.

«Теперь вы понимаете, как я обеспокоен, – сказал Гиммлер Керстену. – Мир должен считать Адольфа Гитлера сильным человеком, и таковым он обязан войти в историю. После войны территория великого германского рейха протянется от Урала до Северного моря, и это будет главным достижением фюрера. Он – величайший из людей, которые когда-либо существовали, без него такое было бы невозможно. Сейчас он болен, но какое это имеет значение, если его труд почти завершен?»

Только сильное беспокойство вынудило Гиммлера показать рапорт Керстену, на которого он привык полагаться и которому доверял, но совет массажиста оказался совершенно неприемлем для Гиммлера. Гитлеру, сказал Керстен, следовало бы немедленно уйти в отставку и поручить себя заботам медиков, и пусть его преемник заканчивает войну как можно скорее. В ответ Гиммлер привел множество контраргументов, многие из которых явно были приготовлены заранее: дескать, никакой преемник не предусмотрен, а без Гитлера партия вскоре вступит в конфликт с армейским командованием. Кроме того, Гиммлер заявил, что не может посоветовать фюреру уйти в отставку, так как подобное предложение сразу поставило бы под сомнение его преданность. В конце концов, закончил он, успокаивая не то Керстена, не то самого себя, симптомы, наблюдаемые у Гитлера, могут оказаться результатом физической и умственной усталости, а не прогрессивного паралича.

«Что же вы намерены делать? – напрямик спросил Керстен. – Пустите все на самотек и будете смотреть, как состояние Гитлера с каждым днем становится все хуже и хуже? Неужели вас не бросает в дрожь при мысли о том, что немецкий народ боготворит человека, страдающего прогрессивным параличом?»

Ответ Гиммлера был вполне в его духе. «Болезнь фюрера еще не зашла так далеко, – сказал он. – Я буду внимательно следить за происходящим, и если выяснится, что все написанное в рапорте – правда, тогда я приму меры».

По свидетельству Шелленберга, Гейдрих тщательно собирал всю информацию о здоровье и привычках Гитлера, включая его врачебные диагнозы и результаты медицинских осмотров. После смерти Гейдриха эти сведения попали к Гиммлеру. Материалы, которые, несомненно, только забавляли главу СД, наполняли Гиммлера острейшей тревогой. Позднее Керстен предполагал, что рапорт о здоровье Гитлера был составлен по материалам досье Гейдриха анонимным медицинским консультантом, наделенным безупречной честностью и изрядной смелостью. Правда, слухи о болезни и психических отклонениях фюрера появились уже давно, однако подробности были известны лишь немногим, в числе которых, как считал Керстен, были Борман и, возможно, Геринг18.

Спустя неделю, 16 декабря, Гиммлер вновь обсуждал ситуацию с Керстеном. И снова разговор получился очень серьезным. Керстен доказывал, что Гитлер обязан уйти в отставку и подвергнуться лечению хотя бы ради Германии. По его мнению, человек, чей разум замутнен бредовыми иллюзиями и манией величия и чьи суждения в любой момент способны стать неадекватными, не мог и не должен был оставаться у власти. Такие больные, говорил Керстен, сначала теряют контроль над мышечной системой, потом у них развивается паралич речи и конечностей. Под влиянием болезни человек плохо воспринимает окружающее и может совершать необдуманные, иррациональные поступки, которые в случае с Гитлером могут обернуться катастрофой для всей страны. Одним словом, заключил Керстен, наш фюрер тяжело болен и с ним нужно обращаться соответственно его недугу.

Гиммлер ничего не ответил, и Керстен снова попытался объяснить ему, что Гитлера просто необходимо убедить передать власть преемнику, после чего следует начать переговоры о мире. На это Гиммлер возразил, что по завещанию фюрера преемник может быть назначен только в случае его смерти; если же Гитлер утратит власть еще при жизни, между армией и партией тут же начнется «бешеная грызня из-за наследства». Гиммлер добавил, что никогда не выступит против фюрера первым, так как в этом случае его мотивы «сочли бы эгоистическими» и заподозрили бы «в стремлении захватить власть». Учитывая все еще высокий авторитет Гитлера, рапорту о состоянии его здоровья в лучшем случае не придали бы значения, а в худшем – сочли бы фальшивкой. Фюрер должен оставаться на посту, так как его отставка причинила бы стране непоправимый вред; Гитлер в состоянии справиться с болезнью – имеющиеся симптомы являются обычными признаками крайнего утомления и некоторого истощения нервной системы, заключил Гиммлер.

Так Керстен еще раз убедился, что за внешней силой рейхсфюрера СС скрывается врожденная слабость, которую ему так и не удалось побороть.

В 1943 году здоровье Гитлера действительно ухудшилось – это подтверждали все, кто встречался с ним изо дня в день. Трудно сказать, что мог знать Шелленберг о секретном рапорте, касающемся состояния здоровья фюрера. В своих воспоминаниях он отмечает только, что «в конце 1943 года у Гитлера проявились симптомы прогрессирующей болезни Паркинсона… налицо были признаки распада личности». Еще в марте Геринг выражал Геббельсу свою озабоченность состоянием здоровья фюрера, который, по его словам, за три с половиной года войны постарел лет на пятнадцать. Геббельс согласился с этим утверждением, добавив, что Гитлер никогда не отдыхает, а только «сидит в своем бункере, размышляя и тревожась».

Теперь фюрер страдал к тому же тремором левой руки и левой ноги и принимал состряпанное Мореллем лекарство от хронических болей в животе. В состав средства входили стрихнин и белладонна, которые, как гласило более позднее медицинское заключение, могли причинить фюреру только вред; кроме того, «чудодейственное» лекарство Морелля вызывало стойкое изменение цвета кожи, которое становилось все заметнее.

Впрочем, в Берлине Гитлер показывался редко. Он находился либо в Оберзальцбурге, где уединенно жила его любовница Ева Браун, либо отправлялся в одну из отдаленных штаб-квартир, откуда руководил боевыми действиями. Особенной любовью фюрера пользовалось «Волчье логово», находившееся в Растенбурге, в лесах Восточной Пруссии, где летом 1941 года для Гитлера соорудили подземные бетонированные апартаменты, над которыми находилось несколько тщательно охраняемых шале. Как говорил генерал Йодль, «Волчье логово» было причудливой смесью «монастыря и концентрационного лагеря».

В этих бетонированных комнатах Гитлер и проводил большую часть времени. Он ел и спал в зависимости от настроения, не занимаясь спортом и не предаваясь никаким развлечениям. Воспоминания, в которые фюрер погружался, как только ему удавалось найти слушателя, были, пожалуй, единственным, что возбуждало его, помогая выйти из состояния мрачной задумчивости и апатии. При этом Гитлера, похоже, нисколько не смущало, что зачастую он по нескольку раз повторял одно и то же одному и тому же человеку.

Здесь же Гитлер принимал своих министров: Геринга, Геббельса, Гиммлера, Риббентропа, Шпеера и Бормана, когда они, стремясь добиться преимущества в жестокой борьбе за внимание фюрера, с каждым днем становившегося все более непостоянным и капризным, приезжали на восток, чтобы встретиться с ним. Именно там Гитлер однажды прочитал Гиммлеру и нескольким его подчиненным эмоциональную лекцию о Вагнере.

Гиммлера тянуло к фюреру как к источнику силы – как, впрочем, и остальных нацистских боссов, которых терзали те же сомнения и тревоги. Каждый из них думал только о том, как сохранить и приумножить свою власть за счет других. Со стороны они казались коллегами, товарищами по борьбе, объединенными общей преданностью фюреру; в действительности же каждого интересовало только одно: как максимально усилить свое влияние и власть к моменту, когда один из них займет место Гитлера. Никогда эти люди не представляли собой единого кабинета министров, способного к организованным и эффективным действиям. Впрочем, Гитлер, инстинктивно понимая всю опасность существования подобной силы, не допустил бы этого, так как сохранение его собственной власти и авторитета полностью зависело от степени дезорганизованности подчиненных. Для обсуждения важных дел фюрер предпочитал встречаться со своими министрами поодиночке; на коллективных же совещаниях решались в основном второстепенные вопросы. Зачастую от собравшихся требовалось только выслушать очередное распоряжение Гитлера.

Райтлингер отмечает, что Гиммлер, как и Гитлер, не поощрял совместных обсуждений своими старшими служащими и офицерами их общих задач. Они тоже соперничали между собой из-за его благосклонности, и Гиммлер встречался с ними по отдельности, чтобы не дать им объединиться против него. Подобно Гитлеру, Гиммлер любил окружать себя служащими более низкого ранга, которых он мог заменять когда угодно, но которые благодаря близости к нему достигали куда большей власти, чем их командиры. Керстен, например, довольно скоро уяснил, каким огромным влиянием пользуется старший адъютант Гиммлера Брандт, начинавший свою карьеру простым стенографистом и дослужившийся до звания генерала СС. Обращаться к Гиммлеру с разного рода просьбами следовало именно через него, так как только от Брандта зависело, каков будет ответ рейхсфюрера.

Шелленберг описывает Брандта как маленького невзрачного человечка, который изо всех сил старался выглядеть и вести себя как Гиммлер. Он обладал феноменальной памятью на конкретные факты и начинал работать в семь утра, спеша к хозяину с папками и документами, дабы приступить к делу, покуда Гиммлер бреется. Принося плохие новости, Брандт начинал со слова «простите», и Гиммлер прерывал бритье. «Брандт был живой записной книжкой Гиммлера… Уверен, что он был единственным, кому Гиммлер доверял полностью… Брандт был глазами и ушами своего хозяина, а манера, в какой он представлял дела Гиммлеру, часто оказывалась решающей». И Шелленберг, и Керстен поддерживали с ним хорошие отношения19.

Старшие сотрудники Гиммлера вращались по орбитам вокруг солнца, роль которого выполнял для них обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер, назначенный в 1943 году главой службы безопасности рейха. Ближайшими политическими советниками Гиммлера стали руководитель хозяйственной службы СС и инспектор концлагерей обергруппенфюрер СС Поль и глава внешней разведки СС бригадефюрер Шелленберг. Кроме них, в распоряжении рейхсфюрера СС было множество советников по специальным вопросам – таких, например, как Корхерр, который, кроме статистики, занимался сбором конфиденциальной информации о других лидерах СС, за что и был избит неизвестными в августе 1943 года.

Назначив Кальтенбруннера руководителем службы безопасности рейха, Гиммлер допустил серьезную ошибку. Для этого он отозвал его из Вены, где Кальтенбруннер несколько лет возглавлял полицию СС, полагая, видимо, что человек со стороны будет значительно более послушным, чем кто-то из непосредственных подчиненных Гиммлера. Однако Кальтенбруннер, хотя и не блистал умом, разделял точку зрения многих руководителей СС, считавших, что война проиграна, и искал способ как можно скорее добиться власти. Одним из путей наверх было формирование деятельного альянса с Борманом, ставшим в апреле 1944 года личным секретарем Гитлера. Гиммлер едва ли предвидел эту опасность; куда больше рейхсфюрера СС беспокоил другой его подчиненный – шеф гестапо Мюллер, который, по свидетельству Шелленберга, тоже установил хорошие отношения с Борманом. В качестве страны, с которой следует вести переговоры, и Борман, и Мюллер ориентировались скорее на СССР, чем на союзные державы.

Сам Шелленберг считал Кальтенбруннера и Мюллера своими врагами, стремящимися перехитрить и дискредитировать его, а может быть, и Гиммлера. Он описывает Кальтенбруннера как «неуклюжего гиганта, настоящего лесоруба… с маленькими пронизывающими карими глазками, которые неподвижно смотрели на собеседника, напоминая глаза гадюки, старающейся загипнотизировать добычу». Кисти рук у него были маленькими, как у «старой гориллы», с перепачканными табаком пальцами; к тому же он много пил. Говорил Кальтенбруннер с сильным австрийским акцентом, а Мюллер – с баварским.

Генрих Мюллер, состоявший в штате Гиммлера с 1933 года, был профессиональным полицейским – сдержанным, скрытным, с непроницаемым лицом и внимательным взглядом, но лишенным яркой индивидуальности. Капитану Пейну Бесту он показался чуть ли не благообразным, хотя Мюллер и пытался запугать его, то крича ему в лицо, то пристально глядя на него «своими странными глазами, которые могли бегать из стороны в сторону с величайшей быстротой». Несмотря на высокий пост, который он занимал в иерархии СС, Мюллер, подобно Гитлеру и Гиммлеру, часто расходовал время на несущественные мелочи, лично проводя допросы только потому, что ему это нравилось. Шелленберг пренебрежительно описывает его квадратный череп, выпуклый лоб, тонкие губы, дергающиеся веки и массивные руки. В конце войны Мюллер исчез, возможно найдя убежище у русских, чьими полицейскими методами он всегда восхищался20.

Первое упоминание о том, что Гиммлер может быть настроен в пользу заключения сепаратного мира с Великобританией, мы находим в дневнике фон Хасселя. Запись была сделана в мае 1941 года, непосредственно перед нападением Германии на СССР. Сам Хассель, служивший в 1932–1937 годах германским послом в Италии, был профессиональным дипломатом, придерживавшимся правых взглядов. Его твердая вера в возможность союза с Англией и США в конце концов привела его к конфликту с Риббентропом; с 1937 года Хассель больше не работал за рубежом, хотя и оставался на дипломатической службе до шестидесяти лет, став, по словам американского представителя в Швейцарии Аллена Даллеса, «дипломатическим советником тайной оппозиции Гитлеру». Хассель действительно был связан с Сопротивлением, осуществляя свою деятельность под прикрытием экономических исследований, что давало ему возможность относительно свободно перемещаться по территории Европы и знакомиться со многими высокопоставленными чиновниками и общественными деятелями. Дневник, который Хассель вел с сентября 1938-го по июль 1944 года, когда после неудачного покушения на Гитлера он был арестован, является одним из наиболее интересных документов времен нацистской Германии.

Зафиксированные в дневнике Хасселя слухи о возможности измены Гиммлера фюреру позволяют нам хотя бы отчасти восстановить события, в конце концов приведшие Гиммлера к прямому контакту с германским движением Сопротивления.

Карл Лангбен – берлинский адвокат, работавший во многих странах и известный, в частности, тем, что в 1933 году он вызвался защищать депутата-коммуниста Эрнста Торглера на процессе о поджоге рейхстага, – был соседом Гиммлера в Гмунде и Далеме. До войны они были знакомы через дочерей, которые учились в одной школе. Общительный и дружелюбный человек, превосходный лингвист, Лангбен стал сотрудником абвера и по просьбе Гиммлера работал для него в качестве независимого обозревателя во время своих поездок за границу. Одновременно он выполнял функции связного, через которого информация о Гиммлере попадала к тем, кто был так или иначе связан с различными отделениями растущего движения Сопротивления. Лангбен к тому же был другом профессора Альбрехта Хаусхофера – человека весьма неординарного, приходившегося родным сыном известному геополитику, который когда-то вдохновил Гитлера на мечты об экспансии.

Именно Альбрехт Хаусхофер спланировал поездку Гесса в Англию в мае 1941 года. Сам он действовал в качестве канала связи между Гессом и президентом Международного Красного Креста в Швейцарии Карлом Буркхардтом, который в свою очередь дружил с Хасселем и его женой. В мае, накануне полета Гесса, Буркхардт рассказал фрау фон Хассель, что в прошлом месяце его посетил в Цюрихе «агент Гиммлера», интересовавшийся мнением Буркхардта по поводу возможной реакции англичан на предложение обсудить условия мира не с Гитлером, а с Гиммлером. Этим «агентом», несомненно, был Лангбен, который познакомился с Хасселями позже, в августе того же года, став одним из их лучших друзей.

Эта запутанная цепочка связей наводит на мысль, что Гиммлер, а может быть, даже Гитлер знали о миссии Гесса в Британии. Во всяком случае, Хаусхофер, чья роль в перелете Гесса была хорошо известна гестапо, был освобожден по приказу Гитлера после недолгого пребывания в тюрьме и пользовался покровительством Гиммлера до конца войны. Возможно, однако, что в самые мрачные месяцы русской кампании именно Лангбен стал источником касавшихся Гиммлера слухов, так как, пользуясь с 1941 года и до самого своего ареста в сентябре 1943-го благожелательным отношением и даже в определенной степени доверием рейхсфюрера СС, он одновременно поддерживал через Попица и фон Хасселя тесный контакт с одной из самых мощных групп Сопротивления. Заметим в скобках, что даже в 1938 году отношения Лангбена и Гиммлера были достаточно тесными и дружескими; во всяком случае, именно через рейхсфюрера СС Лангбену удалось добиться освобождения из концлагеря профессора Фрица Прингсхайма, еврея по национальности, который некогда обучал его праву. Впоследствии Прингсхайму даже позволили покинуть страну.

Лангбен, о котором Хассель упоминает в своем дневнике в мае 1941 года, был, однако, лишь первой ласточкой, за которой вскоре последовали и другие. Нападение на СССР ознаменовало собой начало длительного периода неуверенности и разочарований, приведших к росту недовольства даже в эсэсовской среде. Получив соответствующие сведения от одного из младших служащих СС, Хассель уже в сентябре 1941 года записал в своем дневнике: «Совершенно ясно, что окружение Гиммлера всерьез обеспокоено и ищет выхода».

В декабре Лангбен сообщил Хасселю, что он «занимался проблемой освобождения людей из гиммлеровских лагерей» и что это часто удавалось сделать за солидное вознаграждение. Он также упомянул о «брожении умов в СС», которое, по его мнению, являлось следствием причудливого смешения «варварского партийного духа» и «непонятых аристократических устремлений». И действительно, лидеры СС часто позволяли себе скептически отзываться о партии, исходе войны и самом Гитлере.

В марте 1942 года Лангбен, по свидетельству Хасселя, «все еще уверен в наличии заговора в окружении Гитлера». Эти слухи, несомненно, достигли длинных ушей Чиано в Риме, который уже в следующем месяце отметил в своем дневнике: «[Гиммлер], который прежде был экстремистом, теперь ощущает реальный пульс страны и хочет компромиссного мира». В мае Чиано добавил, что князь Отто фон Бисмарк в германском посольстве в Риме распространяет слухи, согласно которым «Гиммлер ведет собственную игру, побуждая народ роптать».

Сведения о контактах Лангбена и Гиммлера и об их взаимоотношениях вообще, до некоторой степени проливают свет на подлинные намерения последнего. Сотрудница гестапо, занимавшаяся выяснением характера связей Хаусхофера в Великобритании, до такой степени прониклась доверием к объекту своего расследования, что пересказала ему сплетню, согласно которой Гейдрих якобы надеялся сменить Гиммлера на его посту. Хаусхофер в свою очередь решил, что эта информация поможет ему завоевать доверие Гиммлера, и Лангбен передал ее рейхсфюреру СС, который сухо поблагодарил и велел арестовать женщину-агента за распространение ложных слухов. В начале 1943 года Гиммлер предупредил Лангбена, чтобы тот не принимал юридического участия в шпионском процессе, так как самый ход следствия мог вынудить его выступить на стороне Риббентропа против интересов рейхсфюрера СС.

К середине 1942 года Шелленберг почувствовал, что пользуется достаточным доверием Гиммлера, чтобы попытаться обсудить с ним возможность мирных переговоров. Если не считать Геринга, находившегося «более или менее в опале», Гиммлер, по оценке Шелленберга, «был и до самого конца оставался самым могущественным представителем режима». Считая полную победу в войне недостижимой, Шелленберг в августе 1942 года провел в Житомире предварительную беседу с Керстеном (по рекомендации Гиммлера лечившим его от последствий нервного перенапряжения), от которого он хотел узнать, как лучше поднять эту тему в разговоре с Гиммлером. Обретя в лице Керстена верного и надежного союзника, Шелленберг уже на следующий день попросил у Гиммлера об аудиенции для обсуждения «дела, требующего непростого, но важного решения». После второго завтрака, за которым Гиммлер «превратился из сухого чиновника в радушного и любезного хозяина», Шелленберг попытался подготовить почву для разговора. Упомянув о необходимости разумного подхода к решению каждой проблемы, а также о необходимости тщательного анализа и оценки всех возможных вариантов, он напрямик спросил, не обдумывал ли рейхсфюрер альтернативные способы завершения войны. Сначала Гиммлер возмутился, но затем успокоился и стал внимательно слушать аргументы Шелленберга, доказывавшего, что руководителям Германии лучше заключить сделку сейчас, пока они еще могут действовать с позиции силы, а не ждать, покуда война на несколько фронтов настолько ослабит страну, что она растеряет все преимущества. Упомянул Шелленберг о том, какую роль он готов сыграть в предстоящих событиях:

«– Мое положение в настоящий момент таково, что мне, возможно, даже удалось бы повлиять на Гитлера. Я мог бы убедить его уволить Риббентропа, если бы был уверен в поддержке Бормана. Но Борман не должен ничего знать о наших планах. Он способен разрушить всю схему или перекроить ее в пользу компромисса с Советами. А этого нам нельзя допускать.

Гиммлер тем временем что-то бормотал себе под нос, потом стал грызть ноготь и наконец начал вертеть на пальце кольцо в форме змеи – верный признак сосредоточенности. Потом он посмотрел на меня и спросил:

– Вы могли бы начать действовать немедленно, но так, чтобы наши враги не интерпретировали это как слабость с нашей стороны?

Я заверил его, что мог бы.

– Отлично. Но откуда вы знаете, что все это не подействует как бумеранг? Что, если это усилит решимость западных держав достигнуть единства с Востоком?

– Напротив, рейхсфюрер, – ответил я. – Если переговоры начнутся должным образом, это предотвратит такую возможность.

– Хорошо, – сказал Гиммлер. – Как именно вы собираетесь действовать?»

Шелленберг объяснил, что пробные переговоры необходимо вести через «политический сектор секретной службы», поручив эту задачу доверенному агенту, облеченному реальными полномочиями. Одновременно Гиммлер должен был «нажать» на Гитлера, чтобы тот отправил Риббентропа в отставку и назначил на пост министра иностранных дел кого– то более сговорчивого.

После этого Гиммлер и Шелленберг развернули карту Европы и после непродолжительного обсуждения пришли к заключению, что Германия могла бы без особого ущерба для себя отказаться от большей части оккупированных территорий, чтобы сохранить власть в регионах, считавшихся исконно германскими. По словам Шелленберга, когда рано утром они, наконец, расстались, Гиммлер предоставил ему «все полномочия действовать… и дал честное слово, что к Рождеству Риббентроп лишится своего поста».

В своих расчетах Шелленберг, однако, не учитывал крайней осторожности Гиммлера, который никогда не участвовал в чужих интригах и спокойно относился к открытым нападкам таких людей, как Геббельс, предпочитая «подниматься к власти по черной лестнице». Тем не менее он, по свидетельству Шелленберга, все же «пытался потихоньку создать новое руководство рейха, естественно, с одобрения Гитлера. Гиммлер был убежден, что все, кто займет руководящие посты в правительстве, промышленности, коммерции и торговле, науке и культуре рейха… должны быть членами СС». Внешне, впрочем, все оставалось без изменений: рейхсфюрер СС все так же с головой уходил в текущие дела и увлекался несущественными деталями, словно был не вторым человеком в государстве, а мелким служащим, корпящим над стопкой бумаг.

Граничащая с нерешительностью осторожность Гиммлера привела к тому, что в конце года он не осмелился воспользоваться знаменитым меморандумом Мартина Лютера, в котором речь шла о психической неуравновешенности Риббентропа. Дело было и в том, что заместитель министра иностранных дел Лютер, благодаря интригам Шелленберга превратившийся из друга и наперсника Риббентропа в его злейшего врага, выбрал для представления своего рапорта крайне неудачное время. Гиммлер, полагавший, что утратил доверие фюрера, переживал глубокую депрессию и был просто не способен на сколько-нибудь решительные действия. Суть проблемы между тем заключалась в том, что Гитлер по совету Риббентропа решил поддержать боровшегося за власть в Румынии Антонеску, в то время как Гиммлер и Гейдрих отдавали предпочтение лидеру Железной гвардии Хории Симе. Накануне нападения на СССР Гитлер стремился укрепить связи с Румынией, однако подстрекаемый Гейдрихом Сима предпринял в январе 1941 года неудачный путч против Антонеску, завершившийся разгромом Железной гвардии. По соглашению с Антонеску СД держала Симу под арестом, однако пленнику каким-то образом удалось бежать. На протяжении целых двух недель Мюллер не осмеливался доложить Гиммлеру об инциденте, и прошло немало времени, прежде чем Сима был снова схвачен. Риббентроп, однако, сумел убедить Гитлера, что рейхсфюрер СС не мог не знать о побеге и не предпринимал никаких мер, надеясь с помощью Симы возбудить в Румынии новые волнения.

Если Гиммлер чего-то не выносил, так это критики или враждебности со стороны фюрера. Недолюбливал он и Лютера, который казался ему чересчур фамильярным и крикливым. Против Лютера настраивал Гиммлера и Вольф, в то время как Шелленберг, не оставлявший надежд сместить Риббентропа, убеждал рейхсфюрера не делать поспешных выводов. Гиммлер долго колебался, но в конце концов инстинкт самосохранения взял верх. Лютера арестовали и допросили, и репутация Риббентропа была спасена.

Справедливости ради следует сказать, что Гиммлеру никогда не хватало смелости открыто выступить против Риббентропа. Он опасался, что восхищение перед человеком, которого фюрер считал уступающим только Бисмарку, превышает доверие Гитлера к нему. В итоге тщательно подготовленный план Шелленберга провалился, а Гиммлер временно оказался в опале. В частном письме к жене, датированном 16 января 1943 года, Борман упоминает, что Гиммлер был «глубоко оскорблен… Он считает, что шеф несправедлив к нему». Он утверждал также, что пытался успокоить Гиммлера, который реагировал на критику со стороны фюрера «очень болезненно, вплоть до язвительности», и полагал, что рейхсфюрер находится на грани «нервного срыва».

Несколько позднее Шелленберг с отвращением узнал, что Гиммлер хотел открыто обсудить все происшедшее с Риббентропом, что, по его мнению, свидетельствовало о «трусости и нерешительности». Рейхсфюрер, однако, согласился с тем, что переговоры о мире следует вести через нейтральную страну. «Я не желаю знать все детали, – добавил он. – Это ваша работа».

В тот период Гиммлер особенно настаивал на сохранении контактов с Лангбеном, который, по-видимому, какое-то время действовал в качестве доверенного лица Шелленберга по установлению контактов с представителями союзников в Швейцарии. Например, в декабре Хассель отмечал в дневнике: «Лангбен имел беседу с английским официальным лицом в Цюрихе (12 декабря) и американским чиновником (Хоппером) в Стокгольме с одобрения СД». Беседы, как всегда, ни к чему не привели, потому что союзники требовали безоговорочной капитуляции Германии и полного свержения нацистского режима.

В конце сентября 1943 года Керстен, все еще сохранявший финское гражданство, переехал с семьей в Стокгольм. Там он познакомился с Абрахамом Стивенсом Хьюиттом, находившимся в Швеции в качестве специального представителя президента Рузвельта. Вскоре Керстен обнаружил, что американский дипломат, ставший его пациентом, полностью разделяет его взгляды. В свете усиления угрозы со стороны России, утверждал Хьюитт, войну необходимо как можно скорее прекратить и начать переговоры о мире. Керстен со своей стороны предложил обсудить этот вопрос с Гиммлером и 27 сентября 1943 года направил рейхсфюреру СС соответствующее письмо финской дипломатической почтой.

В начале своего послания Керстен писал о том, что оно касается «предложений, которые могут иметь величайшее значение для Германии, для Европы и даже для всего мира. Как мне кажется, нам представилась реальная возможность заключить почетный мир».

Далее он упомянул о том влиянии и авторитете, которыми Хьюитт пользовался в американском правительстве, и перешел собственно к переговорам, которые Хьюитт считал возможными, но на очень суровых условиях, включавших упразднение диктатуры Гитлера, ликвидацию нацистской партии и суд над ее лидерами, виновными в военных преступлениях. «Умоляю вас не выбрасывать это письмо в мусорную корзину, герр рейхсфюрер, – писал Керстен, – а отнестись к нему с позиций гуманности, которая, я уверен, живет в сердце Генриха Гиммлера». Керстен предложил также направить в Стокгольм Шелленберга, чтобы он мог встретиться с Хьюиттом. В каждом абзаце он взывал к тщеславию Гиммлера и закончил прямым вызовом: «Судьба и история вложили вам в руки возможность положить конец этой ужасной войне».

Керстен также прилагал значительные усилия, подталкивая правительство Финляндии к выходу из войны, в которой эта страна стала невольной союзницей нацистской Германии из-за недавнего конфликта с СССР. Для этого он даже выезжал в Хельсинки, но вскоре вернулся в Швецию, где с тревогой ожидал ответа Гиммлера. Шелленберг прибыл в Стокгольм 9 ноября и встретился с Хьюиттом, с которым, по утверждению Керстена, неплохо поладил21. Но из этого так ничего и не вышло. Как и всегда, когда Гиммлера принуждали к решительным действиям, им овладевало что-то вроде паралича.

Керстен встретился с Гиммлером 4 декабря в Хохвальде, его штаб-квартире в Восточной Пруссии. Он буквально умолял Гиммлера принять решение, на что рейхсфюрер, по словам Керстена, ответил: «Не мучайте меня. Дайте мне время. Я не могу избавиться от фюрера, которому обязан всем».

Чувствуя, что судьба переговоров висит на волоске, Керстен использовал все известные ему трюки, чтобы воздействовать на тщеславие Гиммлера и заставить его вспомнить о своей роли «великого вождя германского народа».

«В Стокгольме мистер Хьюитт ожидает вашего решения, – сказал он, – чтобы передать его Рузвельту».

Но Гиммлер нашел условия для переговоров «ужасающими». Он не мог представить Германию без нацистского режима.

«Как я могу взять на себя такую ответственность перед лидерами партии?» – спросил он.

«Вам не придется отвечать перед ними, – ответил Керстен. – Они перестанут существовать».

Гиммлер был очень встревожен условием, согласно которому виновные в военных преступлениях должны были предстать перед судом, так как ему было хорошо известно, что союзники рассматривают уничтожение евреев как худшее из преступлений нацистского режима. Это вообще не является преступлением, доказывал Гиммлер Керстену, так как осуществлялось в соответствии с законом. «Фюрер распорядился уничтожить евреев в Бреслау в 1941 году. Приказы фюрера – высший закон в Германии. Я никогда не действовал по собственной инициативе, а только выполнял распоряжения фюрера. Поэтому ни я, ни СС не могут за это отвечать».

Устранение Гитлера Гиммлер считал равносильным тому, как если бы «кто-то выбил у меня из-под ног опору», а отвод германских войск – как «приглашение для СССР и США доминировать в Европе».

В итоге Гиммлер так и не принял никакого решения, заявив, что слишком устал, чтобы думать. Он соглашался, что войну следует прекратить, но считал, что выдвинутые Хьюиттом условия слишком суровы.

«Эти предложения, однако, не являются для меня полностью неприемлемыми, – сказал он Керстену, – за исключением ответственности за так называемые военные преступления».

Керстен утверждает, что в последующих беседах 9-го и 13 декабря он снова попытался склонить Гиммлера к принятию решения. Он доказывал, что Гитлер – тяжело больной человек, чьи приказы подталкивают Европу все ближе к краю пропасти. В конце концов Гиммлер согласился направить Шелленберга в Стокгольм, чтобы он тайно привез Хьюитта в Берлин для обсуждения условий переговоров.

Но к тому времени, когда Шелленберг добрался до Стокгольма, лимит времени, отведенный Хьюиттом для предварительных дискуссий, был исчерпан, и американский дипломат вернулся на родину. Слабый шанс заключить мир был упущен, хотя сейчас уже трудно судить, были ли переговоры сорваны намеренно или причиной всему стала обычная нерешительность Гиммлера.

В 1943 году Гиммлер вспомнил о своих амбициях военачальника. Поражение под Сталинградом и отступление в Северной Африке побудило Гитлера отменить запрет на расширение Ваффен-СС. Потери в России и Африке превышали полмиллиона человек. После того как весной германские войска вновь взяли Харьков, Гиммлер на выступлении в здании университета заявил, что скоро в войсках СС будут сражаться иностранные добровольцы. В 1943 году было сформировано восемь новых дивизий, добрая половина личного состава которых, будучи набрана в странах Восточной Европы, далеко не соответствовала германским расовым критериям. Набору подлежали все румыны германского происхождения, что породило недовольство в румынской армии; многие из новобранцев пополнили эсэсовские дивизии в Европе, где румын недолюбливали. Рекрутировали даже боснийских мусульман – в мае Гиммлер произвел муфтия Хаджи Имана в почетные генерал-лейтенанты войск СС.

Очевидно, перед лицом грозной опасности все прежние эсэсовские стандарты оказались выброшены за борт, так как в том же месяце начался набор в войска СС антибольшевистски настроенных украинцев, в итоге составивших едва ли не большую часть многочисленной (более полумиллиона) группы бывших советских граждан, которых немцы разными способами склонили на свою сторону. Гиммлер, правда, все еще стремился сохранить хорошую мину при плохой игре и несколько раз заявлял, что славяне были и остаются низшей расой, однако рост рядов его персональных вооруженных сил был для него важнее. Об этом говорит и тот факт, что рейхсфюрер приветствовал в рядах СС выходцев из Азии, которые ассоциировались у него с Чингисханом. Несколько дивизий было сформировано в Латвии и Эстонии, так что на конец войны в тридцати пяти дивизиях СС служило около полумиллиона активных штыков. Учитывая понесенные СС серьезные потери, можно предположить, что общее количество рекрутов составило около 900 тысяч, из которых собственно немцев было меньше половины, а около 150 тысяч вообще не принадлежали к арийской расе22.

Восемь месяцев, прошедших с января по август 1943 года и вместивших не только назначение на должность министра внутренних дел, но и падение Муссолини и измену Италии, были для Гиммлера невероятно сложными. («Долгими», – как с иронией замечает Шелленберг.) Фактически ему пришлось заново завоевывать доверие Гитлера, серьезно подорванное инцидентом с побегом Хории Симы, однако, несмотря на это, за пределами гитлеровского «двора» авторитет и влияние Гиммлера продолжали расти. Правда, как утверждает Райтлингер, в это время Гиммлер не имел непосредственного доступа к Гитлеру, проводившему большую часть времени в Растенбурге, однако это вовсе не означает, что он не поддерживал с фюрером никаких контактов.

Много времени и сил отнимала у Гиммлера борьба с Борманом за влияние на Гитлера, хотя обоим хватало ума не делать это открыто. По словам Шелленберга, ненавидевшего Бормана, «контраст между ним и Гиммлером был поистине гротескным; если Гиммлер представлялся мне похожим на аиста на заросшем лилиями пруду, то Борман скорее напоминал свинью в картофельном поле». В этой борьбе Гиммлер допустил немало ошибок, которые Борман использовал в своих интересах; одной из таких ошибок были взятые взаймы из партийных фондов 80 тысяч марок, которые Гиммлер при посредничестве Бормана получил для нужд своей любовницы Хедвиг.

Став в апреле 1943 года личным секретарем Гитлера, Борман все сильнее влиял на повседневную жизнь фюрера; превратившись в его постоянного спутника, он разделял его тревоги, успокаивал нервы, разъяснял военную ситуацию, в которой Гитлер с каждым днем все больше запутывался, и как следствие имел возможность «подсказывать» ему, какое решение следует принять в каждом конкретном случае.

«Фюрер настолько привык к Борману, – жаловался Гиммлер Шелленбергу, – что ограничить его влияние будет крайне трудно. Мне раз за разом приходится договариваться с ним, хотя мой долг – избавиться от него. Надеюсь, в конце концов мне удастся его перехитрить. Борман несет ответственность за многие ошибочные решения фюрера. Фактически он не просто соглашается с его позицией, но и заставляет действовать еще более бескомпромиссно»23.

Сам Шелленберг явно получал удовольствие, повергая своего патрона в смущение постоянными напоминаниями о его обещании устранить Риббентропа:

«Из-за отражения в стеклах очков я едва мог видеть его глаза… Поэтому у меня выработалась привычка смотреть ему в лоб, в точку, расположенную чуть выше переносицы; от этого ему уже через несколько минут становилось не по себе. Он принимался делать какие-то заметки или выдвигать и задвигать ящик стола, чтобы избежать моего взгляда. В тот раз… он сказал: «Я могу убрать Риббентропа лишь с помощью Бормана, но в результате мы получим еще более радикальный политический курс».

В марте 1943 года Геббельс, надеявшийся сколотить из нацистских лидеров старой закалки влиятельную группу, способную противостоять союзу Бормана, Риббентропа, Ламмерса и Кейтеля, провел серию личных встреч с Герингом. Гиммлера он изначально рассматривал как своего потенциального союзника. Его план состоял в том, чтобы «растормошить» Геринга и заставить его вновь созвать предвоенный совет министров, в котором значительным авторитетом пользовалась оппозиционная группа Геббельса, Гиммлера, Шпеера и Лея. Уже в мае Геббельс с удовлетворением отмечает в своем дневнике, что Гиммлер одобрительно отозвался о деятельности его министерства и подверг резкой критике министра внутренних дел Фрика, которого презирал за отсутствие инициативы и качеств лидера. Вместе с тем помощник Геббельса Земмлер, который вел собственный дневник, писал в марте, что Геббельс с одинаковым подозрением относится и к Гиммлеру, и Борману. «Ни один из этой троицы не доверял другому по-настоящему».

Нельзя, однако, сказать, чтобы Борман был настроен враждебно в отношении Гиммлера. Просто он твердо решил вклиниться между фюрером и рейхсфюрером, чья ставка в Биркенвальде в Восточной Пруссии находилась милях в тридцати от «Волчьего логова». Для Бормана (отец которого, по словам Риббентропа, играл в духовом оркестре, до 1914 года нередко выступавшем на английских приморских бульварах) Гиммлер всегда был «дядюшкой Генрихом», однако, будучи главой партийной канцелярии, контролировавшей партийную машину в масштабах всей Германии, Борман обладал достаточными возможностями, чтобы нейтрализовать влияние таких невероятно могущественных людей, какими Гиммлер и Геббельс стали в период между 1943 годом и концом войны.

Гиммлер тем временем создавал свою бюрократическую империю. Помимо Ваффен-СС у него в подчинении находилось теперь около 40 тысяч работников управляющего аппарата СС, а штат главного управления имперской безопасности вырос до 60 тысяч человек. Единолично управляя этой внушительной силой, Гиммлер весьма ревниво относился к любым посягательствам на свои полномочия. Так, встречаясь 11 апреля в Берхтесгадене с генералом СС Хайнцем Гудерианом (блестящим знатоком тактики и специалистом по использованию бронетанковых войск в современной войне, на протяжении некоторого времени находившимся не у дел и лишь недавно назначенным Гитлером главным инспектором танковых войск), Гиммлер довольно резко выступил против передачи новых танковых дивизий СС в оперативное управление армейского командования. Ни Гиммлер, ни Гитлер не хотели, чтобы СС, превратившиеся к тому времени в личную гвардию нацистского руководства, смешивались с армией. Гудериан так и не смог добиться, чтобы Гиммлер повлиял на фюрера; само выражение лица Гиммлера заставило его отбросить всякие мысли о предоставлении армейскому командованию более широких полномочий, означавших «ограничение власти Гитлера».

Параллельно с расширением Ваффен-СС Гиммлер разрабатывал и другое перспективное направление, способное еще больше укрепить его позиции. В апреле 1943 года он впервые посетил ракетное предприятие в Пенемюнде, где встречался с генерал-майором Вальтером Дорнбергером – военным и ученым-исследователем, отвечавшим за создание и усовершенствование жидкостного реактивного двигателя. Первая экспериментальная ракета с таким двигателем, впоследствии получившая название «Фау-2», была успешно запущена еще в октябре 1942 года, и Гиммлер стремился узнать об этом сверхсекретном оружии как можно больше24. Дорнбергер так описывает поведение и внешность Гиммлера:

«Он показался мне похожим на интеллигентного учителя начальной школы, а отнюдь не на человека, способного к насилию или жестокости… Из-под средней высоты лба на меня смотрели сквозь стекла пенсне серо-голубые глаза, светившиеся спокойным любопытством. Подстриженные усики под прямым носом правильной формы прочерчивали единственную темную линию на его нездоровом бледном лице. Губы были бесцветными и очень тонкими, необычным казалось только почти полное отсутствие подбородка. Кожа на шее была дряблой и сморщенной. С лица рейхсфюрера не сходила легкая улыбка, которая по временам казалась мне не то насмешливой, не то презрительной. Иногда она становилась немного шире, и тогда между губами ненадолго показывались превосходные белые зубы. Тонкие, бледные и почти по-девичьи мягкие руки, оплетенные голубоватыми венами, во время нашего разговора неподвижно лежали на столе».

Вскоре Дорнбергеру стала известна и причина приезда к нему Гиммлера. «Я здесь, чтобы защитить вас от саботажа и измены», – заявил он. Пенемюнде, по его словам, находилось слишком на виду, в то время как обеспечение секретности проводившихся там работ было вопросом национального значения и предметом заботы не только армии, к ведению которой формально были отнесены исследования, но и государства в целом. Перед отъездом Гиммлер пообещал Дорнбергеру, что вернется для более детального разговора. «Меня очень интересует ваша работа, – сказал он. – Возможно, я сумею вам помочь».

Сразу после этой встречи началось проникновение СС в Пенемюнде. Командир секретного полигона полковник Цанссен, прослуживший в Пенемюнде несколько лет, был внезапно отставлен от должности без уведомления армейского кадрового управления. Это было сделано по приказу Гиммлера на основе каких-то пустячных обвинений, истинность которых СС даже не проверялась. Дорнбергер смог добиться восстановления Цанссена в должности только при поддержке генерала Фромма, главнокомандующего Резервной армией, в чьем прямом подчинении находилась база в Пенемюнде. Уже после войны Дорнбергеру стало известно, что Гиммлер тайно предлагал одному из старших офицеров исследовательской группы фон Брауну самую широкую помощь и поддержку исследований, если Пенемюнде когда-нибудь перейдет в ведение СС, но тот отверг предложение.

Второй визит Гиммлера в Пенемюнде состоялся 29 июня; он приехал туда без помпы, на собственном небольшом бронированном автомобиле. Как это часто бывало, в конфиденциальной обстановке Гиммлер производил впечатление куда более приятное, чем во время официальных мероприятий. Вот как описывает Дорнбергер его встречу со старшими сотрудниками исследовательской группы:

«Гиммлер обладал редким талантом внимательного слушателя. Он сидел, свободно закинув ногу на ногу, и с лица его не сходило выражение доброжелательной заинтересованности. Вопросы, которые он время от времени задавал, свидетельствовали о том, что он схватывает технические подробности буквально на лету… Затем разговор коснулся положения на фронтах, и мы в свою очередь засыпали рейхсфюрера вопросами, которые тревожили всех нас. Гиммлер отвечал без колебаний, спокойно и откровенно. Лишь в редкие моменты он опирался локтями на подлокотники стула и принимался слегка постукивать кончиками пальцев друг о друга, словно подчеркивая собственные слова. Ему были присущи спокойные, неэмоциональные жесты. Это был человек без нервов».

Казалось, что, находясь среди людей, чьи интересы были сосредоточены в основном в области науки и техники, Гиммлер был рад возможности порассуждать о политике. Он говорил о будущей Европе как о социальном и экономическом объединении, контролируемом расово здоровой Германией, которой предстоит достичь разумного компромисса с Америкой и с Британией, основные интересы которой сосредоточены в области колоний. Славянский блок, по словам Гиммлера, представлял собой величайшую опасность для Европы. Поэтому, объяснял он, Гитлер и начал войну с СССР, чтобы не дать славянским народам объединиться под руководством коммунистического режима. Гиммлер также сравнивал привыкшего к высокому жизненному уровню и разнообразному досугу западного рабочего с русским пролетарием, готовым затопить мировые рынки дешевыми товарами, так как его личные интересы крайне ограниченны и не выходят за рамки вопросов производства. Следовательно, заключал он, война является проявлением не только политической, но и экономической борьбы.

Когда разговор коснулся оккупации Польши, «глаза Гиммлера заблестели под стеклами пенсне. Ошибся ли я, – писал Дорнбергер, – или его невозмутимость и дружелюбие действительно на мгновение исчезли?»… Польша нуждалась в германской колонизации, заявил рейхсфюрер. Рождаемость поляков необходимо сдерживать до тех пор, пока численность германских поселенцев не возрастет настолько, что они окажутся в состоянии освоить эту территорию. «Мы будем устраивать браки молодых немецких крестьян с украинскими девушками из подходящих по расовым признакам фермерских семей и в конце концов создадим новое поколение, хорошо приспособленное к местным условиям… На завоеванных территориях экономику надлежит строить на основе строгого государственного планирования в отношении людей и материалов», – добавил он.

Дорнбергер и его коллеги слушали, одновременно и очарованные, и возмущенные манерой, в которой Гиммлер представлял свою политику. «Он говорил четко, просто и естественно. Прозаичный стиль изложения приводил меня в дрожь. Но при этом я восхищался даром Гиммлера объяснять сложные проблемы так, что они становились понятны каждому», – вспоминал впоследствии Дорнбергер.

На протяжении всего разговора Гиммлер не переставал хвалить Сталина, которого, по его словам, Гитлер считал своим единственным великим противником, а также превозносил Чингисхана, всеми силами укреплявшего владычество монголов в Азии. Именно его азиатская кровь, считал Гиммлер, неожиданно вернулась в Россию в лице ее нынешнего правителя. И победить Иосифа Сталина – как и Чингисхана – можно только самыми варварскими методами, подобными тем, какие они сами практиковали на побежденных народах.

Беседа, проходившая в неформальной обстановке, затянулась до четырех часов утра. Гиммлер отлично понимал, что привлечь этих людей на свою сторону, завоевать их симпатии можно только при помощи интеллектуальной дискуссии, и преуспел. С помощью умело подобранных фраз он превратил инженеров и техников в своих горячих и искренних сторонников. На следующий день после полудня Гиммлер присутствовал при успешном запуске ракеты «Фау-2» и отбыл, полный решимости отобрать у армии контроль над Пенемюнде.

В августе 1943 года Лангбен согласился устроить Гиммлеру встречу с видным участником одного из отделений германского движения Сопротивления. Этим человеком был доктор Иоганнес Попиц – один из друзей Хасселя, ученый и интеллектуал, в отношении которого Геббельс еще недавно питал серьезные подозрения. «Гитлер, – писал Геббельс в своем дневнике, – абсолютно убежден, что Попиц – наш враг. Он уже приставил к нему наблюдение, чтобы собрать доказательства его вины; как только Попиц себя выдаст, фюрер с ним покончит».

Прослеживая запутанные отношения между Гиммлером, Лангбеном и Попицем, невозможно достоверно определить все двигавшие Гиммлером мотивы, хотя догадаться о главных из них нетрудно. Шелленберг, которому, как нам уже известно, Гиммлер поручил прозондировать через Лангбена вопрос о возможности заключения мира с союзниками, в своих опубликованных мемуарах о Попице не упоминает. Хассель со своей стороны всегда сомневался в том, что Гиммлер может оказаться сколько-нибудь полезным участником любого заговора, направленного против Гитлера, однако Попиц, являвшийся членом хасселевского кружка заговорщиков-аристократов, в конце концов уговорил его проверить, насколько далеко простирается лояльность Гиммлера по отношению к фюреру. В этом вопросе Попица поддерживал также и Лангбен, являвшийся его близким другом.

Следует отметить, что в 1943 году в рядах заговорщиков царили уныние и растерянность. Несмотря на значительные усилия, им так и не удалось привлечь на свою сторону армейских генералов и добиться симпатий в вооруженных силах. С 1941 года заговорщики время от времени возвращались к идее осуществить «дворцовую революцию» сначала через Геринга, а затем через Гиммлера, каждого из которых можно было впоследствии отстранить от власти, как только он выполнит свою задачу по свержению Гитлера, однако на фоне первых военных успехов Германии было весьма маловероятно, что кто-то из этих двоих согласится предать фюрера. Предпосылки к этому созрели лишь к концу 1943 года, и заговорщики начали действовать.

Наиболее подходящим человеком, через которого Попиц мог быть представлен Гиммлеру, был именно Лангбен. Согласно материалам следствия, оглашенным на процессе 1944 года, Лангбен и Попиц познакомились зимой 1941/42 года вскоре после того, как последний присоединился к кружку Хасселя. Попиц, чью истинную позицию и мотивы теперь довольно трудно определить, является еще одной загадочной фигурой в этой истории. Известно, что он был членом нацистской партии и с 1933 года до своего ареста в 1944 году входил в правительство Пруссии в качестве министра без портфеля и имперского комиссара прусского министерства финансов, подчинявшегося непосредственно Герингу. Он также был другом Шлейхера и, возможно, после убийства последнего нацистами в 1934 году начал испытывать сомнения, постепенно сделавшие его одним из самых активных участников Сопротивления. Тот факт, что Попиц ранее являлся сторонником нацистов и в 1937 году даже получил от Гитлера золотой значок члена нацистской партии, заставлял многих членов подполья относиться к нему с осторожностью, тем более что Попиц придерживался крайне правых политических взглядов и выступал за восстановление в Германии монархии. Несмотря на это, Хассель полностью доверял ему, как другу и товарищу по заговору. В мае 1943 года было решено, что Лангбен попытается при посредстве Вольфа организовать встречу Попица с Гиммлером, но в начале лета Вольф неожиданно заболел, и подготовка встречи затянулась. Только 26 августа 1943 года Гиммлер, наконец, принял Попица в своем новом кабинете в министерстве внутренних дел.

Ни Вольф, ни Лангбен не присутствовали при беседе, о которой сохранилось два отчета. Первый является частью официального обвинительного заключения против Лангбена и Попица и вряд ли может служить основанием для правильной оценки роли Гиммлера во всей этой истории. Во всяком случае, если не считать довольно неопределенных показаний Попица, в нем нет ни слова о том, что говорил или предлагал Гиммлер. Судя по этому документу, Попиц вообще ограничился тем, что выразил беспокойство по поводу усиления коррупции в верхах, неэффективности администрации и невозможности выиграть войну, покуда Гитлер, даже будучи признанным гением, сохраняет абсолютную власть. Что касалось возможных переговоров о мире, то Попиц не считал возможным начать их, пока в окружении фюрера «не будет людей, с которыми такие переговоры можно вести». После этого выпада, направленного в первую очередь против Риббентропа, Попиц упомянул имена должностных лиц из числа высшего армейского руководства и министерства иностранных дел, с которыми, по его мнению, можно было договориться о разумном компромиссе. Он также условился с Гиммлером об еще одной встрече.

Пока в кабинете происходил этот разговор, Лангбен в приемной делился с Вольфом своими соображениями. Он, в частности, боялся, что Попиц не сумеет убедить Гиммлера, и хотел присутствовать при следующем разговоре.

Другой отчет о встрече был несколько дней спустя дан Попицем одному из друзей по имени Цалер. Попиц сказал, в частности, что Гиммлер действительно говорил мало, но не возражал против предложения начать переговоры без ведома Гитлера25.

После первой встречи Лангбен отправился в Швейцарию, чтобы сообщить хорошие новости представителям союзников, ожидавшим на территории этой нейтральной страны известий об ответе Гиммлера. Сложившаяся ситуация действительно могла служить поводом для некоторого оптимизма, однако именно в этот момент дамоклов меч, висевший над каждым заговорщиком, опустился на голову Лангбена. Как пишет Шелленберг, «было перехвачено радиосообщение о переговорах, которые доктор Лангбен вел с представителями союзников в Швейцарии. В нем говорилось, что это в высшей степени неофициальное дело Лангбен начал с моего прямого благословения; упоминалось также и об участии Керстена. Кальтенбруннер и Мюллер сразу же провели тайное расследование, но влияние Керстена на Гиммлера спасло меня от катастрофы».

Перехват радиограммы (которая, по утверждениям Аллена Даллеса, не была ни британской, ни американской) привел к тому, что Гиммлеру и Шелленбергу пришлось пожертвовать Лангбеном, хотя Попиц, как ни странно, оставался на свободе и был арестован только в следующем году после покушения на Гитлера. Впрочем, по некоторым сведениям, Лангбену все же удалось встретиться с Гиммлером сразу по возвращении из Швейцарии, то есть еще до того, как Гиммлер и Шелленберг узнали о перехвате сообщения. Доказательством этого служат, в частности, слова самого Лангбена, рассказавшего своей близкой знакомой скульпторше Пуппи Зарре, что в разговоре с рейхсфюрером он «коснулся устранения Гитлера лишь мимоходом» и что «Гиммлер был чрезвычайно серьезен, задавал вопросы о конкретных фактах, но не пытался выяснить какие-либо имена». Однако, когда в игру вступило гестапо, Гиммлер сумел защитить лишь себя и Шелленберга, которого Кальтенбруннер и Мюллер уже готовы были объявить британским шпионом. Лангбена же арестовали вместе с женой и Пуппи Зарре.

Потерпев неудачу в установлении контактов с Западом, Гиммлер, однако, смог одержать важную победу на другом фронте. В начале 1944 года разразился скандал в управлении армейской внешней военной разведки под руководством Канариса. Причиной кризиса явилось разоблачение еще одной антинацистской группы, центром которой стала вдова бывшего германского посла в Японии доктора Вильгельма Зольфа, исповедовавшего весьма либеральные взгляды. Сам Зольф, ненавидевший нацистов и не боявшийся говорить об этом открыто, умер в 1936 году, но его жена Ханна Зольф, которой активно помогала ее дочь графиня Баллестрем, продолжала поддерживать тех, у кого возникали какие бы то ни было трения с режимом. Эти две женщины, придерживавшиеся независимых, прогрессивных взглядов, практически создали в своем доме подпольный кружок интеллигентов-антифашистов, в который входили известные общественные деятели, крупные гражданские и военные чиновники. К сожалению, кружок просуществовал недолго. Десятого сентября на чаепитие, устроенное фрау Зольф для членов группы, был приглашен выдававший себя за швейцарского студента-медика агент гестапо Рексе, которого подпольщики намеревались использовать для передачи в Швейцарию сообщений и шифровок. Три месяца спустя стараниями Рексе было арестовано свыше семидесяти антинацистов, принадлежавших к либеральному крылу Сопротивления, в том числе бывший сотрудник германского министерства иностранных дел, а ныне стипендиат Родса[10] Отто Кип и Хельмут фон Мольтке, работавший в юридическом отделе абвера. Были также предприняты попытки вызвать из Стамбула Эриха и Элизабет Фермерен – двух других агентов абвера, которые были близкими друзьями Кипа, однако они, узнав об арестах, нашли убежище у англичан и были самолетом переправлены в Каир26.

Воспользовавшись этими фактами как предлогом, Гиммлер посоветовал Гитлеру расформировать абвер, сделавшийся прибежищем настроенных против режима интеллектуалов. Восемнадцатого февраля 1944 года Гитлер действительно распустил армейскую внешнюю разведку, объявив, что отныне германская разведслужба становится единой. Несколько позднее различные секции абвера перешли в подчинение гестапо и СД. В мае, выступая в Зальцбурге перед бывшими начальниками отделов организации Канариса, Гиммлер произнес одну из своих стандартных речей, в которой, в частности, высмеял само название «абвер» (Abwehr – оборона). По его словам, истинно немецкая разведслужба должна быть не оборонительной, а агрессивной, наступательной. Впрочем, в критической ситуации, в которой оказалась Германия, пораженчество было решительно невозможно, и Гиммлер зашел настолько далеко, что даже приветствовал вторжение противника на ее территорию, ибо так, сказал он, армиям фюрера будет проще утопить врагов «в морях их собственной крови». Заметим в скобках, что Гиммлер оказался пророком. Через две недели – 6 июня 1944 года – союзные войска высадились на Атлантическом побережье Европы.

После падения абвера Канарис попал в немилость далеко не сразу. Сначала его назначили главой управления торговой и экономической войны – для человека, который был слишком озабочен собственным положением, чтобы стать эффективным руководителем нацистских шпионов или влиятельным агентом Сопротивления, это была самая подходящая должность. Впрочем, абвер, укомплектованный энтузиастами– дилетантами и используемый как прикрытие рядом членов Сопротивления – такими, как пасторы Дитрих Бонхёффер и Бетге, Ганс Петер Гизевиус, Отто Йон и Йозеф Мюллер, – был обречен с самого начала. «Подчиненным ничего не стоило обвести его вокруг пальца», – писал Шелленберг о Канарисе, чьим обществом он всегда наслаждался, несмотря на то, что VI управление РСХА и абвер часто конфликтовали из-за раздела сфер влияния. Обширное досье на адмирала было собрано задолго до того момента, когда Гиммлер решил уничтожить этого человека, которым, по его словам, он всегда восхищался. То, что Гиммлер столько времени мешкал, заставило подозрительного Шелленберга предположить, что Канарис, вероятно, знал о Гиммлере какой-то секрет, позволявший ему оставаться недосягаемым. Действительно, Канариса не трогали до июля, когда после покушения на Гитлера Шелленбергу приказали арестовать адмирала.

До покушения на Гитлера оставался в заключении и Лангбен, дело которого никак не могло дойти до суда. Очевидно, нацисты, как и сами участники Сопротивления, присматривались к нему, пытаясь уяснить его подлинную роль. Попытка Попица справиться у Гиммлера о судьбе Лангбена не имела успеха, к тому же сам Попиц был на подозрении у многих членов Сопротивления, знавших, что он опасен хотя бы потому, что за ним пристально наблюдают. Хассель отмечал, что на протяжении всего времени, пока Лангбен ожидал суда, его постоянно допрашивали, однако никаких действий не предпринималось, поскольку в том, чтобы расследование проводилось в строжайшей тайне, Гиммлер был заинтересован едва ли не больше всех. Во всяком случае, на этом этапе следствия Лангбена не пытали, что могло явиться только следствием прямого указания рейхсфюрера.

В начале ноября 1943 года у Гиммлера состоялся долгий разговор с Геббельсом, во время которого оба пришли к выводу, что страдающая отсутствием гибкости внешняя политика Риббентропа является пагубной для Германии, и заодно отдали должное критике некомпетентных действий верховного армейского командования. Затем Гиммлер попытался оправдать собственную позицию в отношении движения Сопротивления. Рассказав Геббельсу о существовании группы врагов государства, включающей Гальдера и, возможно, Попица, он заявил, что эти люди, по-видимому, стремятся войти в контакт с Англией в обход фюрера. Судя по всему, рейхсфюреру удалось полностью обелить себя. «Гиммлер проследит, чтобы эти господа не причинили особого вреда своим трусливым пораженчеством, – писал Геббельс после этой встречи. – У меня сложилось четкое впечатление, что внутренняя безопасность страны находится в надежных руках Гиммлера».

Глава VI Волшебные руки

Отношения между Гиммлером и Керстеном длились почти шесть лет; они оказались одним из решающих факторов, определивших жизнь Гиммлера. В особенности возросла роль Керстена после гибели Гейдриха. Даже самому сильному человеку, оказавшемуся на вершине власти, требуется поддержка советников, хотя, ожидая от них одобрения своих решений, он может держать их в тени своей личности. Некоторым могущественным людям просто необходимо иметь подле себя человека, чье мнение они уважают. Такой человек становится для них своего рода духовником, способным облегчить им муки совести, если их жестокость привела к последствиям, в которых они не уверены или которых стыдятся.

Как известно, Керстену пришлось стать массажистом и духовником Гиммлера против своей воли. Биограф Керстена Йозеф Кессель описывает его как «мягкого человека с добрыми глазами и чувственным ртом, свидетельствующим о любви к прекрасному». Его сила заключалась в его мягкости: пациенты, страдающие от болей в основном невротического происхождения, видели в нем ангела, приносящего долгожданное облегчение. Все, кого он лечил, не испытывали к нему ничего, кроме благодарности. Принцы, министры, промышленники и военачальники буквально боготворили Керстена, считали его святым, осыпали подарками и превозносили до небес.

Больной, которого врач избавил от страданий, часто начинает изливать душу исцелившему его человеку. Для Гиммлера Керстен как раз и был таким избавителем, поэтому нет ничего удивительного в том, что он доверял ему и даже по-своему любил. Именно благодаря Керстену Гиммлер взвалил на себя противоестественное бремя, которое в итоге оказалось ему не по плечу.

Сам Керстен описывал ситуацию следующим образом:

«Любой человек, занимающий сегодня ответственное положение в политической, административной, производственной или любой другой сфере общественной жизни, постоянно находится под воздействием физических и психических стрессов, к которым он не привык. В результате именно среди таких людей наблюдается устрашающий рост числа заболеваний: термин «профессиональная болезнь» придуман в наши дни… Исходя из своей многолетней практики, я убежден, что моя физионеврологическая терапия способна сохранить здоровье и радость тем людям, которые испытывают серьезные физические и психические нагрузки. Регулярные курсы моей терапии позволят им справиться с их нелегкими задачами. Я всегда готов помочь и облегчить боль»1.

Используя свое огромное влияние на Гиммлера, Керстену удалось спасти тысячи жизней. Однако помощь шефу СС и гестапо в худшие годы его преступной карьеры превратила Керстена в сложную и противоречивую фигуру. Гиммлера он начинал лечить против своей воли; его, как и большинство нормальных людей, пугала сама мысль о встрече с рейхсфюрером, но, столкнувшись с проблемами Гиммлера как пациента, Керстен быстро преодолел свою первоначальную антипатию и страх и почти сразу почувствовал, что тому необходим не только врач, но и духовник. И действительно, едва избавившись от болей, Гиммлер тотчас принимался изливать душу своему личному массажисту, тем более что этот похожий на древнего мудреца финн из Голландии, смотревший на него со спокойной и уверенной улыбкой («загадочный Будда», – назвал его однажды Гиммлер), подходил для этой роли как никто другой. Кроме того, рейхсфюрер отчаянно стыдился своей болезни, и тот факт, что лишь несколько человек из его окружения знали о переносимых им страданиях, обеспечивал Керстену привилегированное положение.

Свои отношения с Гиммлером Керстен отражал в своем дневнике; записывал он и впечатления от встреч и бесед с другими лидерами СС, но главными его союзниками всегда были секретарь Гитлера Брандт и Вальтер Шелленберг. Мемуары Керстена интересны тем, что они помогают понять Гиммлера как человека и разобраться в его мировоззрении. Например, он часто обсуждал с Керстеном свои мысли или делился впечатлениями от прочитанного (Гиммлер старался больше читать, насколько позволяло время, хотя, как и Гитлер, предпочитал книги, которые подтверждали и развивали его предвзятую точку зрения), хотя чтение не расширяло, а скорее сужало его кругозор. Гиммлер видел себя в роли учителя и реформатора, рожденного для того, чтобы изменить мир, и это мешало ему отбросить идеологические шоры и взглянуть на вещи с общечеловеческой точки зрения.

Кроме политики, одной из любимых тем Гиммлера была медицина. Будучи противником традиционных лекарственных средств, он одновременно глубоко верил в лечение травами – в отвары, тинктуры, бальзамы – и длительное время серьезно изучал средневековые травники. Его познания в этом вопросе порой производили впечатление даже на Керстена, но именно познания, а не выводы, которые он порой делал. Гиммлер вообще считал себя незаурядным специалистом в области медицины и был всегда готов порекомендовать какое-нибудь простое, но действенное средство, вроде прикладывания ко лбу мокрой холодной ткани для лечения головной боли. Кое-какими приемами Гиммлер действительно овладел, и Керстен признавал это, но реформы, которые он намеревался провести после войны, вызвали бы сердечный приступ у профессоров медицины, если бы они о них узнали. Гиммлер, в частности, хотел призвать в СС врачей-гомеопатов, чтобы они убедили в эффективности своего метода остальных медиков, а немецкий народ тем временем стал бы выращивать лекарства (читай травы) в своих садах. Пока же он пытался ввести в СС экспериментальные диеты и оздоровительные процедуры.

Будущее общества Гиммлер видел только с точки зрения представителей избранной расы. Он считал, что самые здоровые, умные и трудолюбивые дети родятся в крестьянской среде, и хотел основать европейскую систему государственного фермерства в качестве основы для «выращивания» универсальной аристократии будущего. Все политики, государственные служащие, ученые и промышленники, утверждал Гиммлер, должны будут в дополнение к своим основным профессиям активно заниматься сельским хозяйством. «Их дети, – говорил он, – будут отправляться за город, как лошади уходят на пастбища».

Керстен приводил все возможные доводы против такой политики, пытаясь убедить рейхсфюрера, что невежество этих неумелых фермеров нанесет серьезный ущерб государственному сельскому хозяйству, однако Гиммлер надеялся избежать этого путем создания системы профессиональных консультантов– управляющих, которые и будут нести основную ответственность за процветание ферм. Все до одного промышленные рабочие, мечтал он, получат участки земли для сельскохозяйственных работ, а что касается солдат, то статус крестьян будет присвоен им автоматически. СС все организует, говорил Гиммлер, и «деревни, населенные вооруженными крестьянами, составят основу поселений на Востоке – главного оборонительного бастиона Европы».

Политические взгляды Гиммлера были главным образом обращены в прошлое, каким он его себе представлял. Представления же его отличались подчас просто убийственной простотой, так как он совершенно не учитывал процессы естественной эволюции различных народов, которые и привели к складыванию современных границ европейских государств, на протяжении веков то воевавших между собой, то заключавших важные политические и экономические союзы. Европой, утверждал Гиммлер, могут управлять либо германцы, либо славяне, третьего не дано – в это он верил твердо; должно быть, именно поэтому его больше всего поражало, что англичане – германский по своему происхождению народ – объединились с чужеродными для них славянами против своих братьев по крови. Вот как он говорил об этом Керстену:

«Наши методы не так уж оригинальны. Как и мы, все крупные нации, такие, как французы, испанцы, итальянцы, поляки, а также англичане и американцы, прибегали к силе или развязывали войну, чтобы приобрести статус великой державы. Много веков назад Карл Великий, переселивший саксов и франков, подал нам пример перемещения целого народа. Так поступали англичане с ирландцами, испанцы – с маврами, а американцы откровенно истребляли индейцев… Но в одном важном вопросе мы все-таки оригинальны: мы не ищем преимуществ для себя, наши методы не являются следствием чьих-то амбиций… а выражают великую глобальную идею. Мы хотим лишь реализовать германскую концепцию идеального общества и объединить Запад. И мы будем добиваться своего любой ценой. Вполне возможно, что через какие-нибудь три поколения Запад примет новый порядок, ради которого были созданы СС»2.

Таким было бы будущее Европы, если бы нацистская Германия выиграла войну. Гиммлер намеревался силой насаждать свой порядок, если бы стал преемником Гитлера. Он собирался также создать огромную экономическую конфедерацию европейских и североафриканских государств под руководством Германии с населением, в три раза превышающим население Соединенных Штатов. Высказывания Гиммлера на эту тему аккуратно зафиксировал в своем дневнике Керстен:

«Европейская империя будет представлять собой конфедерацию свободных государств, в состав которой войдут Великая Германия, Венгрия, Хорватия, Словакия, Голландия, Фландрия, Валлония, Люксембург, Норвегия, Дания, Эстония, Латвия и Литва. Эти страны смогут управлять собой сами. У них будет общая европейская валюта, некоторые общие области управления, включая полицию и армию, в которой различные нации будут представлены национальными формированиями. Торговые отношения будут регулироваться особыми договорами; Германия, как самая экономически развитая страна, должна свести свое вмешательство в эти области к минимуму, чтобы способствовать развитию более слабых государств. Предусмотрены также свободные города со своими особыми функциями, одной из которых должно стать сохранение национальной культуры…

Когда большевизм в России будет уничтожен, ее западные территории перейдут под управление Германии по образцу пограничных областей, которые Карл Великий создал на востоке своей империи; далее мы используем методы, с помощью которых Англия превратила свои колонии в доминионы. Когда мир и экономика полностью восстановятся, мы вернем эти территории русскому народу, который будет жить там совершенно свободно, а с новым правительством мы заключим договор о двадцатипятилетнем мире и торговле»3.

Огромное пространство России предстояло разделить и передать под административный контроль Германии, Британии и Соединенным Штатам после того, как эти государства придут к соглашению с Гитлером. Германии отходила территория от польской границы до реки Обь; англичане получали земли между Обью и Леной; американцам оставался обширный регион к востоку от Лены, включая Камчатку и Охотское море. В начале войны Гиммлер неоднократно говорил Керстену, что Германия не собирается покушаться на престиж Великобритании как великой державы. Наоборот, она должна была занять одно из ведущих мест в новой германской Европе. Британский флот, говорил он, будет защищать Европу на море, а германская армия – на суше. Так Гиммлер разложил все по полочкам, и лишь определить будущее Америки ему мешала постоянная обращенность к прошлому, в котором он черпал все свои идеи. Как объяснял это Керстен, «американский образ мысли был настолько ему чужд, что он даже не пытался его понять».

Гиммлер часто говорил, что, как только Европа достаточно укрепится в качестве политического, экономического и культурного центра мира, управляемого земельной аристократией и обороняемого солдатами-крестьянами, наступит период роста и распространения чистой германской расы. Основы этого германского мира были заложены путем написания эсэсовского кодекса о браке и деторождении и выработки строгой концепции движения «Лебенсборн». «СС для меня словно дерево, которое я посадил, – говорил Гиммлер Керстену. – Его корни достаточно глубоки, чтобы выстоять в любую погоду». По его мнению, такая элита должна была быть выделена в каждой нации, способной к воспроизводству чистокровной нордической расы; там, где нужная кровь отсутствует, необходимо основать поселения иммигрантов-арийцев.

Наряду с мужчинами необходимо развивать и нордических женщин – «избранных», как называл их Гиммлер, «сильных, целеустремленных женщин», лучшие из которых будут обучаться в специальных женских академиях знаний и культуры и станут достойными представительницами германской расы во всем мире. Истинно нордическая женщина, говорил он, охотно вступает в брак с выбранным для нее мужчиной с целью увеличения численности высшей человеческой расы. Гиммлер утверждал, что «людей можно разводить точно так же, как и животных», и что «путем селекции можно создать расу людей, обладающих высокими духовными, интеллектуальными и физическими качествами». Когда рейхсфюрер видел белокурых детей, рассказывал Керстен, «он бледнел от захлестывавших его чувств».

Поскольку лучшие представители мужского населения Германии во множестве гибли на фронте, Гитлер и Гиммлер собирались после войны внести в законы о семье соответствующие поправки и легализовать двоеженство. Военные потери должны были быть восполнены любой ценой.

«Лично я считаю, – говорил Гиммлер Керстену в мае 1943 года, – что отмена моногамии станет шагом вперед в нашем развитии. Брак в современном виде – это дьявольская игра католической церкви; законы о семье безнравственны сами по себе… С введением двоеженства одна жена будет стимулировать другую, и в результате обе будут соревноваться за любовь мужа – и больше никаких растрепанных волос, никакой неряшливости. Образцами для подражания станут красавицы с картин и с экранов кинотеатров».

Сам Гиммлер, не скрываясь, жил с Хедвиг, которая уже родила ему одного ребенка, поэтому он поддерживал бигамию как по политическим, так и по личным мотивам. Ему нравилось порассуждать о полигамной семье:

«Когда мужчина вынужден всю жизнь жить с одной женой, он начинает изменять ей, а потом превращается в лицемера, пытаясь скрыть измену. В результате между партнерами возникает отчуждение. Они избегают объятий друг друга и в конечном счете перестают производить детей. Именно по этой причине миллионы детей так и не появились на свет – детей, которые так нужны нации. С другой стороны, муж не смеет заводить детей от своей любовницы просто потому, что это противоречит морали среднего класса. А в итоге потери несет государство, потому что вторая женщина тоже не рожает детей»4.

Его возмущал тот факт, что незаконнорожденные дети были официально лишены права считаться отпрысками своего отца, а общественное порицание, обрушивавшееся на незамужнюю женщину с ребенком, казалось ему возмутительным:

«Мужчина в такой ситуации не имеет на собственного ребенка никаких прав. Если он выражает желание усыновить свое дитя, или, говоря юридическим языком, добиться официальной регистрации фактического родства, то и здесь закон ставит у него на пути множество препятствий на основании того, что у усыновителя либо уже есть законные дети, либо существует вероятность их появления. Иными словами, закон служит помехой на пути осуществления нашей программы: дети, дети и еще раз дети – как можно больше детей. Вот почему в этом вопросе мы должны действовать смело и решительно, даже рискуя вызвать еще большее недовольство церкви; если попы будут кипеть и возмущаться чуточку сильнее, это ни на что не повлияет и ничего не изменит»5.

Гиммлер был ярым противником гомосексуализма, в особенности среди членов СС; те, кто был неоднократно уличен в мужеложстве, вскоре оказались в концентрационных лагерях. Место гомосексуалиста, говорил Гиммлер, в деградирующем обществе, которое не заботится о воспроизведении потомства. Гомосексуалист в рядах нордической расы был, по мнению Гиммлера, «предателем своего народа». Как ни пытался Керстен убедить рейхсфюрера, что курс специального лечения может вернуть мужчинам с гомосексуальными наклонностями нормальную сексуальную ориентацию, он отказывался слушать.

В 1940 году один из высших офицеров попытался образовать в СС гомосексуальную элиту. Узнав об этом, Гиммлер пришел в ужас и потребовал, чтобы Керстен провел беседу с этим офицером.

Гиммлер враждебно относился к христианству, в особенности к католической церкви, и занимался изучением других религий, что опять же уводило его в прошлое. Ему нравилось встречаться с немецкими учеными-религиоведами и высказывать свои идеи, тем самым вызывая их на спор. Любил он устраивать и дружеские споры на ту или иную религиозную тему, но никогда не был настолько непримирим, чтобы запретить своей дочери читать христианскую молитву перед едой. Подтверждение своим идеям Гиммлер искал в священных книгах других вероисповеданий. Он изучал «Бхагавадгиту» (по свидетельству Керстена, Гиммлера восхищали ее «чисто арийские концепции»), индуизм и буддизм; кроме того, он весьма интересовался астрологией. Однако, когда летом 1942 года Керстен, который сам заинтересовался сравнительным религиоведением, спросил, есть ли у него хоть какая-нибудь вера, Гиммлер был страшно возмущен тем, что у Керстена вообще могли возникнуть на этот счет какие-то сомнения. Он полагал, что «…некое Высшее Существо – не важно, как его называть, Бог, Провидение или еще как-нибудь, – управляет природой и миром людей, животных и растений. Если не верить в это, то чем мы лучше марксистов? Я настаиваю на том, чтобы члены СС верили в Бога. Я не потерплю рядом с собой людей, которые не признают существование Высшего Разума или Провидения».

Гиммлер добавил также, что всегда мечтал быть министром по религиозным вопросам, чтобы иметь возможность «посвятить себя исключительно приятным делам… Конечно, лучше копаться в цветочных клумбах, чем разгребать политическую грязь и мусорные ямы, но кто-то должен заниматься и этим». Гестапо он называл «национальной уборщицей», наводящей порядок в государстве. Часто Гиммлер читал перед сном «Бхагавадгиту»; особенно ему нравились такие строки: «Когда люди перестанут уважать закон и истину и в мире воцарится несправедливость, я должен возродиться заново». «Эти слова относятся к фюреру, – утверждал он. – Кармой германского мира ему предначертано развязать войну против Востока и спасти германский народ». Когда он пребывал в сентиментальном настроении, Гитлер представлялся ему в военном снаряжении и со светящимся нимбом над головой, наподобие легендарных рыцарей Святого Грааля. Себя Гиммлер считал реинкарнацией Генриха Птицелова, которому он изо всех сил старался подражать. Несмотря на враждебность по отношению к католической церкви, он предлагал в будущем выбирать фюрера по той же системе, как выбирают Папу6.

Керстен, тщательно изучавший характер Гиммлера, чтобы иметь возможность хоть как-то контролировать рейхсфюрера, нередко затрагивал в их беседах и еврейский вопрос. Гиммлер был готов к обсуждению этой темы, хотя порой подходил к проблеме с рациональностью, доходящей до бессмыслицы. Он сравнивал евреев с масонами, которые создавали тайные общества с целью завоевания власти и влияния в государстве. По мнению Гиммлера, евреи тоже обвили своими ядовитыми щупальцами всю Германию и паразитировали на ее экономике. Тайный враг, пьющий жизненные соки из германского народа, стал для Гиммлера навязчивым кошмаром, и ни один из аргументов Керстена, которые рейхсфюрер охотно выслушивал, не поколебал его уверенности в своей правоте. Сама мысль о еврейском проникновении в немецкую экономику и культуру была ему невыносима. Две разные расы, два разных мира, говорил он, не могут существовать вместе; их необходимо разделить силой, пока причиненный ущерб не стал слишком большим.

Именно эта одержимость в сочетании с какой-то школярской любовью к «аккуратности» и привела к тому, что Гиммлер в конце концов отказался от идеи выселения евреев на другие территории и поддержал их полное истребление посредством геноцида.

Гиммлер, однако, был жесток не по характеру, а по убеждению. Как и Керстен, он часто ездил на охоту, но стрелял скверно. Больше того, Гиммлер никак не мог понять страсти Керстена к охоте на оленей. «Что за удовольствие, герр Керстен, – часто говорил Гиммлер, – в стрельбе из укрытия по бедным животным, спокойно пасущимся на опушке?.. Если задуматься, это настоящее убийство».

Тем не менее он все же участвовал в подобных поездках, так как охота издавна считалась традиционным немецким видом спорта. Кроме того, Гиммлер считал, что «дичь должна знать свое место», и потому полагал себя не вправе поддаваться сентиментальности. Он, однако, всегда презирал спортсменов – «показушников», каким был, к примеру, Геринг, превративший охоту в разновидность собственного культа. Гиммлер же считал, что детям нужно прививать любовь к животным, а не учить убивать их ради развлечения.

Идея уничтожения людей была навязана Гиммлеру извне, и он принял ее только потому, что верил: это – единственный способ решить проблему сохранения расовой чистоты. В современном мире подобные убеждения ведут либо к сегрегации, либо к геноциду, но в условиях тотальной войны Гиммлер считал геноцид единственным выходом для Германии. Примитивная ненависть и страх, порождающие такие идеи, и вынудили Гиммлера, который от рождения не был ни умственно ограничен, ни подвержен сильным страстям, запятнать свою совесть массовыми убийствами.

Керстен узнал о том, что мучает его пациента в ноябре 1941 года: «После некоторого нажима… он сказал мне, что планируется уничтожение евреев».

Это признание означало, что часть ответственности ляжет и на Керстена, к чему он совершенно не был готов. До сих пор ему обычно удавалось упросить Гиммлера освободить в качестве личного одолжения того или иного человека, оказавшегося в лагере или в тюрьме. Но масштаб задуманной Гиммлером «чистки» был столь грандиозен, что Керстен просто растерялся и не знал, что ему теперь делать. Единственное, что он мог, – это высказать свое отношение к ужасающей новости:

«Я пришел в ужас и принялся умолять Гиммлера отказаться и от этого чудовищного плана, и от самой идеи. Представляете ли вы, какие страдания принесет людям осуществление этого плана, сказал я ему. На это Гиммлер ответил, что евреи, несомненно, будут много страдать и что ему об этом известно. «Но что в свое время сделали американцы? – спросил Гиммлер. – Они уничтожили индейцев, которые всего лишь хотели спокойно жить в своей собственной стране. Все великие нации вынуждены идти по трупам, чтобы построить новую жизнь. В этом их проклятие. Если мы хотим построить новую жизнь, нам нужно расчистить почву, иначе она не даст плодов. Мне будет тяжело нести это бремя»7.

Гиммлер говорил также о еврейской концепции «искупления» и о поговорке «око за око, зуб за зуб». Разве евреи не уничтожили миллионы людей, строя свою империю, доказывал он.

Иными словами, Гиммлер пытался как-то примирить свою совесть с идеей геноцида. И для него это было достаточно мучительно. «Это старая как мир борьба между желанием и долгом, – говорил он Керстену. – Теперь я понимаю, как это тяжело… Уничтожение людей противоречит германским понятиям этики. Можете требовать от меня чего угодно, даже жалости, но не требуйте защищать организованный нигилизм. Это просто самоубийство».

Постепенно Гиммлер свыкся с необходимостью исполнить то, что требовал от него долг. Он, однако, продолжал испытывать угрызения совести, и Керстен прилагал огромные усилия, чтобы не дать рейхсфюреру окончательно успокоиться. Однако война взяла свое. За последующие два года Керстену удалось вытащить из гиммлеровских лагерей около десятка человек, но спасти целую расу он не мог. Только в 1944 году, когда поражение Германии стало очевидным даже для Гиммлера, борьба Керстена за освобождение евреев стала приносить более существенные результаты.

Но даже на этом этапе сила воздействия его доводов во многом зависела от точного знания характера Гиммлера. И тогда, и теперь многие считали Гиммлера заурядным школьным учителем, по какому-то капризу судьбы получившим колоссальную политическую власть. С этим мнением можно согласиться лишь отчасти. Гиммлер был скорее инструктором, чем учителем; во всяком случае, объяснять, что и как следует делать, он умел превосходно. Однако, несмотря на свои обширные познания в разных областях, по-настоящему образованным человеком он так и не стал. По наблюдениям Керстена, Гиммлер частенько брал уже известную теорию, подкреплял фактами из своего внушительного багажа и преподносил как свою всем, кто готов был его слушать. При этом, впрочем, он «вел себя достаточно терпимо и не без чувства юмора» и даже поощрял подчиненных высказывать свое мнение и вступать с ним в спор – точь-в-точь школьный учитель, устраивающий в классе диспут только затем, чтобы дети наверняка усвоили то или иное положение школьной программы.

В целом, однако, характер у Гиммлера был чрезвычайно серьезным, причем серьезным в самом мрачном смысле этого слова. Он научился скрывать свои слабости, используя в борьбе с угрызениями совести собственные навязчивые идеи, которые он заботливо культивировал. Свои многочисленные предрассудки Гиммлер также использовал в зависимости от настроения. К примеру, решив проявить снисхождение к какому-нибудь заключенному, он обычно требовал сначала доставить ему фотографию, и если счастливец оказывался блондином нордического типа, Гиммлер приказывал смягчить наказание.

Впрочем, врожденная телесная слабость и плохое здоровье, всегда доставлявшие Гиммлеру немало огорчений, понемногу брали над ним верх; особенно сильно это проявилось в последние годы, когда Гиммлер уехал в свое убежище в Гогенлихене, где надеялся восстановить силы после простуды. К тому же и Керстен научился тонко воздействовать на его совесть, часто добиваясь от него уступок, которые раньше казались невозможными. Очевидно, Гиммлеру все-таки не хватало той бескомпромиссной твердости, которой он так восхищался и о которой непременно упоминал в своих публичных речах, когда ему требовалось подтвердить свою репутацию человека, не останавливающегося ни перед чем ради достижения высших идеалов. Семья и школа воспитали в нем честность, трудолюбие и глубокое чувство ответственности, но как человек действия Гиммлер был совершенно бесполезен. Солдат из него не получился, а вот администратором он оказался трудолюбивым и педантичным, хотя и здесь ему пришлось огородить себя защитной стеной исполнительной власти.

Как и все нацисты, Гиммлер был деспотом, слепо преданным избранному лидеру. На форменных ремнях СС он приказал наносить следующую надпись: «Моя честь – моя преданность». Влияние Гитлера на него было огромным, Гиммлер выполнял все приказы и пожелания фюрера, когда же это стало невозможным, он пережил настоящее душевное потрясение. По словам Керстена, государственную службу Гиммлер путал с работой телохранителя, от которого требуется лишь беспрекословное подчинение. Он никогда не противоречил Гитлеру, хотя порой его и терзали сомнения, как совместить преданность фюреру с заботами о будущем германской расы. Мучения Гиммлера достигли максимума, когда он понял, что Гитлер серьезно болен и должен уйти в отставку ради блага своего и Германии. Неразрешимые сомнения и нервное напряжение, в котором он из-за этого пребывал, привели к тому, что у Гиммлера снова обострились желудочные колики. Он был беззаветно предан Гитлеру, когда же приказы последнего вышли за пределы разумного, Гиммлер дошел до такого состояния, что просто боялся показаться фюреру на глаза.

В частной жизни Гиммлер был человеком непритязательным и скромным, старавшимся по мере сил проявлять доброту и заботу о близких ему людях. Он исправно содержал жену, любил любовницу и был привязан к детям. Презирая деньги, Гиммлер старался жить на свое небольшое жалованье, которое по тем временам составляло примерно 3 тысячи фунтов стерлингов в год. Когда в 1943 году Керстен приобрел для Гиммлера в Швеции недорогие часы, рейхсфюрер СС поблагодарил его, выдал чек на 50 марок и пообещал отдать остальную сумму, когда получит следующую зарплату. В еде, питье и курении Гиммлер соблюдал умеренность и требовал того же от подчиненных. Нужно посвящать всего себя труду и борьбе за идею, не раз говорил он, очевидно считая подобный образ жизни высоконравственным.

На самом деле Гиммлер – с помощью СС и гестапо – сеял одно только зло, но понимал это не лучше, чем твердолобый викторианский моралист понимает, за что он третирует ни в чем не повинных членов своей семьи. Он так и не постиг, почему один звук его имени вызывает такую ненависть. Гиммлер совершенно искренне считал себя хорошим человеком, который если и совершает ошибки, то из лучших побуждений. Рассылая свои страшные приказы, он редко задумывался о моральном разложении исполнителей или о страданиях жертв. Гиммлер считал себя хорошим администратором, однако созданный им хаос был прямым следствием необычайной жестокости и непродуманности его распоряжений и планов.

Гиммлер был и самым обыкновенным, и в то же время – весьма незаурядным человеком. Если бы он с самого начала занял в обществе свое место, из него мог получиться толковый исполнитель, аккуратный чиновник или педагог-методист. Но Гиммлер не был посредственностью. При всех своих качествах, присущих обычному «среднему» человеку, он был еще и энергичным фанатиком; воображая себя крупной политической фигурой, Гиммлер был уверен, что примерно через десятилетие станет одним из правителей Европы. Кроме того, настоящее ничтожество никогда бы не сумело стать одной из самых жутких фигур в современной истории. И все же как личность Гиммлер оказался мелковат для той масштабной задачи, на которую замахнулся. До самого конца он оставался обыкновенным буржуа, чей комичный облик вызывал невольную улыбку, – типичным представителем среднего класса, до такой степени преданным своему вождю, что за все время он не сказал в его адрес ни слова упрека.

Сам Гиммлер вряд ли сознавал эту двойственность своей натуры, однако она не могла не сказаться на состоянии его нервной системы. Керстен же кое о чем догадывался, и это знание давало ему определенную власть над своим пациентом. Вот как он пытался объяснить характер этой власти в своих послевоенных воспоминаниях:

«Причиной этих частых желудочных приступов было не слабое здоровье или переутомление, как он полагал; они скорее были следствием его общего психического состояния. Я быстро понял, что могу снять боль на более или менее длительный срок, но излечить его полностью я был не способен… Когда Гиммлер заболевал, я прежде всего старался воздействовать на человеческую сторону его натуры. Когда же он чувствовал себя нормально, Гиммлер-человек оказывался в плену правил и предписаний, которые он сам же придумал, и тогда никто, даже его ближайшие родственники, не могли заставить его сделать что-нибудь идущее вразрез с этими правилами. Если возникал какой-то спорный момент, он действовал строго по закону даже в отношении родных. Это слепое повиновение инструкциям как будто гнездилось в каком-то особом уголке его души, куда были не в силах проникнуть обычные человеческие чувства.

С другой стороны, поскольку это безусловное подчинение закону и правилам имело-таки под собой вполне реальную основу (а такой основой могла быть принадлежность Гиммлера к среднему классу с характерным именно для этого слоя общества образом мышления), человек, способный пробиться к нему сквозь эти социально обусловленные стереотипы, мог рассчитывать на взаимопонимание – достаточно глубокое, чтобы, например, обсуждать с Гиммлером возможность тех или иных действий, которые, будучи осуществлены на практике, полностью противоречили бы приказам фюрера… Гиммлер был оторван от родных корней. Ему совершенно не на кого было опереться, поэтому он радовался, что рядом с ним есть человек, не связанный с партийной иерархией. В такие моменты мне и удавалось получать положительные ответы на мои просьбы»8.

Как видим, этот человек, наделенный огромной тайной властью, на самом деле был управляем собственными амбициями и страхом. Гиммлер прилагал огромные усилия, чтобы соответствовать сложившимся представлениям о той роли, которая, как он считал, была уготована ему судьбой, однако эта задача оказалась ему просто не по плечу. С другой стороны, в человеческой истории вряд ли найдется другой столь же яркий пример того, какие чудовищные преступления способен совершить человек, слепо верящий в неизбежность и необходимость своих деяний.

Глава VII Раб власти

Высадка союзных войск в Нормандии, начавшаяся ранним утром 6 июня – всего через два дня после освобождения Рима, – застала нацистских лидеров врасплох. Гитлер в это время находился в Берхтесгадене, а Роммель, командовавший армейской группировкой в Голландии, Бельгии и Северной Франции, проводил время с семьей в Ульме. Геринг отдыхал в одном из своих замков на юге Германии, когда ему позвонил его помощник и сообщил тревожные новости. Не мешкая, фельдмаршал созвал срочное совещание в Клессхайме – дворце в стиле барокко неподалеку от Зальцбурга, где в 1942 году Гитлер с почетом принимал Муссолини и Чиано, а в 1944-м распекал строптивого Хорти. На совещании присутствовал и Гиммлер, чей бронепоезд всегда стоял в окрестностях Берхтесгадена, когда Гитлер находился в Оберзальцбурге. Риббентроп прибыл из Фюшла – своего летнего дворца неподалеку от Зальцбурга, где, по свидетельству Шелленберга, он всерьез обдумывал план убийства Сталина из револьвера, замаскированного под авторучку. Гитлер же, услышав новости из Франции, отправился спать и приказал его не беспокоить.

Не сохранилось никаких сведений о том, что обсуждали на этой встрече Гиммлер, Геринг и Риббентроп. Только вторжение могло собрать вместе этих троих без Гитлера, кстати говоря, появившегося во Франции перед своими генералами только 17 июня, то есть на следующий день после запуска по Лондону первой «Фау-2», когда фюрер вызвал Рундштедта и Роммеля на конференцию в Марживале. По свидетельству присутствовавшего на совещании генерала Шпейделя, Гитлер выглядел «бледным и невыспавшимся»; он постоянно вертел в пальцах цветные карандаши, а когда они сели за стол, быстро проглотил рис с овощами, закусив пригоршней таблеток. Своего обещания посетить штаб армии Роммеля фюрер так и не выполнил; вместо этого он вернулся в Берхтесгаден, и в ту же ночь одна из «Фау-2» сбилась с курса и взорвалась рядом с его бункером.

Вновь Гитлер принял Рундштедта и Роммеля только 29 июня, через неделю после того, как русские начали наступление на всех фронтах. Отклонив предложение генералов о перемирии, Гитлер прочел им целую лекцию о своем чудесном оружии. Первого июля он заменил Рундштедта на Клюге. Роммель, оставшись в одиночестве, направил Гитлеру письмо, в котором открыто говорил о том, что поражение во Франции теперь неизбежно. Письмо было датировано 15 июля, а два дня спустя Роммель был серьезно ранен, когда самолет союзников обстрелял его штабную машину.

Ситуация на обоих фронтах день ото дня становилась все хуже. В начале июля русские заняли Польшу и приближались теперь к границам Восточной Пруссии. Гиммлер тем не менее по-прежнему оставался на юге, возле Гитлера, ожидая решения фюрера. Гитлер размышлял до 14 июля. Затем он перенес свой штаб в «Волчье логово», находившееся в Растенбурге в Восточной Пруссии. Гиммлер последовал за ним, но на первой штабной конференции, созванной 15 июля, не присутствовал, так как Гитлер поручил ему сформировать пятнадцать новых дивизий СС для отправки на восточный фронт, где потери были особенно большими. Через пять дней, 20 июля, Гиммлер был назначен командующим Резервной армией, сменив на этом посту генерала Фромма. В этот же день, 20 июля, группа старших офицеров Резервной армии произвела попытку государственного переворота, совершив покушение на Гитлера во время дневного совещания1.

Начальник штаба генерала Фромма полковник фон Штауффенберг подложил бомбу с часовым механизмом под стол для заседаний в том месте, где сидел Гитлер. В 12.42 – через десять минут после того, как Штауффенберг разбил капсулу с кислотой, которая должна была разъесть идущий к запалу провод, бомба взорвалась. Но один из офицеров случайно передвинул контейнер с бомбой на другое место, и взрыв не причинил Гитлеру вреда. В это время Штауффенберг как раз проходил через первый пропускной пункт в Растенбурге, направляясь к самолету, который должен был перенести его в Берлин – к другим заговорщикам, ожидавшим его в штабе Резервной армии на Бендлерштрассе. Штауффенберг был уверен, что Гитлер мертв.

Ни Геббельс, ни Гиммлер, ни Геринг с Риббентропом не присутствовали на этом совещании. Геббельс в это время был в Берлине; Геринг работал в своем штабе в пятидесяти милях от Растенбурга, что касалось Гиммлера, то он находился на вилле Хагевальд– Хохвальд на озере Маурси в Биркенвальде; его спецпоезд стоял неподалеку. Утром Керстен проводил с ним курс лечения, и Гиммлер сказал, что, по его мнению, противоречия между американцами и русскими могут повлиять на весь ход войны. Затем Керстен отправился на прогулку по окрестностям, а позднее спал в своем купе в поезде.

После взрыва Гиммлера сразу вызвали к фюреру. Его телохранитель Кирмайер хорошо запомнил, как после телефонного звонка они с большой скоростью мчались по проселочным дорогам, преодолев расстояние в двадцать пять километров за полчаса.

Между тем события в Растенбурге продолжали развиваться. Заговорщики заранее условились, что сразу после гибели Гитлера командующий войсками связи генерал Фельгибель, также участвовавший в покушении, должен был послать шифрованное сообщение в штаб на Бендлерштрассе, чтобы дать сигнал к началу сложной операции по осуществлению государственного переворота; после этого Фельгибель должен был отключить Растенбург от связи с внешним миром на максимально возможный срок. Штауффенберг приехал на аэродром в полной уверенности, что фюрер мертв, однако несколько минут спустя Гитлер, Кейтель и другие пострадавшие выбрались из взорванного здания, и Фельгибель, растерявшись, бросился вместе с остальными к ним на помощь. Придя в себя, Гитлер приказал сохранять взрыв в тайне от внешнего мира и передать весь район Растенбурга под контроль СС. Фельгибель, таким образом, не имел возможности сообщить о случившемся на Бендлерштрассе.

Заговорщики в штабе ничего не знали до 15.30, когда Тиле, отвечавший за связь, сумел дозвониться в Растенбург и получить расплывчатую информацию о покушении. Этого оказалось достаточно, чтобы операция по осуществлению государственного переворота под кодовым названием «Валькирия» началась немедленно. Да и Штауффенберг летел в Берлин в полной уверенности, что цель достигнута и что он успешно выполнил свою историческую миссию.

Гиммлер прибыл в Растенбург после 13.15 и сразу взялся за дело. Связавшись со штаб-квартирой гестапо в Берлине, он приказал группе полицейских следователей немедленно вылететь в Растенбург. Судя по всему, после этого всякая связь с Берлином была прекращена, и только в 15.30 Тиле удалось получить какие-то сведения. Вскоре после этого Кейтель сообщил Фромму, что Гитлер жив.

Фромм сразу же попытался отменить операцию «Валькирия», которую заговорщики начали, ссылаясь на него, как на нового верховного командующего всеми военными силами государства, но отступать им было уже некуда, и они арестовали Фромма. Тем временем в Растенбурге гиммлеровские следователи проследили происхождение бомбы и связали ее со Штауффенбергом. Гиммлер тут же позвонил в Берлин и приказал арестовать Штауффенберга либо в аэропорту, либо на Бендлерштрассе, но штандартенфюрер СС и двое подчиненных ему офицеров, прибывшие в 17.30 в штаб Резервной армии, чтобы исполнить это распоряжение, сами оказались под арестом.

Гиммлер между тем пребывал в полной уверенности, что на жизнь фюрера покушался один человек или небольшая группа отщепенцев. Он еще не понял, что в Берлине планировался государственный переворот; в противном случае он вряд ли бы отправился вместе с Гитлером встречать Муссолини, который посетил Растенбург с визитом. Сам Гитлер, однако, не видел никакой необходимости отменять эту встречу. Напротив, ему нужен был слушатель, которому он бы мог похвастаться, что само Провидение сохранило его жизнь для Германии. Не имело никакого значения, что этим слушателем был стареющий, потерявший былую власть дуче, к которому то же самое Провидение явно повернулось спиной. Впрочем, разрушенный взрывом зал заседаний, который Гитлер и Муссолини отправились осматривать, действительно производил сильное впечатление, и то, что Гитлер уцелел, казалось самым настоящим чудом. Впоследствии Гиммлер, сопровождавший двух вождей во время этой экскурсии, признавался, что его возвращение к вере в Бога началось именно тогда2.

Когда связь с Берлином была восстановлена, выяснилось, что в столице начался переворот, поэтому Гитлер, собиравшийся выпить чаю с Муссолини и другими нацистскими лидерами, приказал Гиммлеру немедленно отправиться в Берлин. Проявив неожиданную решительность, он передал рейхсфюреру СС официальное руководство безопасностью рейха и назначил командующим Резервной армией вместо Фромма. Наконец-то Гиммлер получил то, к чему так давно и страстно стремился: прямой доступ на Бендлерштрассе и должность командующего армией. Многие слышали, как он ответил Гитлеру: «Мой фюрер, можете на меня положиться».

Действовал он, однако, совсем не как солдат, который получил сложное и ответственное задание и теперь рвется в бой. Пока Гитлер развлекал гостей на скучной чайной церемонии, Гиммлер, вместо того чтобы немедленно вылететь в Берлин, вернулся в Биркенвальд. Когда Керстен, узнавший о покушении от водителя Гиммлера, заглянул в кабинет, рейхсфюрер СС разбирал и уничтожал какие-то бумаги. «Пришел мой час, – сказал он. – Теперь я возьму всю банду в кольцо – я уже отдал приказ об аресте предателей. Провидение послало нам знак, сохранив жизнь фюреру. Я сейчас же лечу в Берлин».

Но когда поздно вечером Гиммлер наконец добрался до Берлина, он слишком устал, чтобы отправиться в свою новую штаб-квартиру на Бендлерштрассе. Вместо этого он прямиком отправился к Геббельсу, который, будучи самым высокопоставленным из оставшихся в Берлине министров, развил бурную деятельность. В ходе переговоров с одним из подразделений берлинского полка, которое Геббельс хотел использовать для ареста полкового командира, рейхсминистр пропаганды сделал умный ход, напрямую соединив командира этого подразделения майора Ремера, ревностного нациста, с Гитлером. Гитлер с ходу присвоил Ремеру звание полковника и поручил обеспечение безопасности Берлина. Он также приказал новоиспеченному командиру полка подчиняться только Геббельсу и Гиммлеру – новому командующему, который, как сказал фюрер, уже летит в Берлин.

Тем временем Геббельс, выполняя распоряжение Гитлера, подготовил чрезвычайный выпуск новостей о покушении на фюрера и его счастливом спасении, который должен был выйти в эфир в 18.30. Через два часа после того, как эта новость была объявлена по радио, Кейтель разослал всем командующим армиями срочное телетайпное сообщение с известием о назначении Гиммлера и требованием выполнять только приказы фюрера или рейхсфюрера СС.

Штауффенберг на Бендлерштрассе предпринимал отчаянные усилия, чтобы с помощью телетайпа и телефона как-то подбодрить заговорщиков, но почва стремительно уходила у него из-под ног. Активные выступления были предприняты только во Франции и в Австрии, в остальных же местах ни о каких организованных действиях не было и речи, хотя Штауффенберг и фроммовский начальник управления снабжения генерал Ольбрихт проявляли чудеса красноречия. Последний удар заговорщикам был нанесен, когда в девять часов вечера по радио объявили, что в ближайшие часы Гитлер выступит перед своим народом.

Иными словами, к тому времени, когда Гиммлер прибыл в Берлин, главная опасность уже миновала. Правда, ему пришлось просить Гитлера отменить истерические распоряжения Бормана, приказавшего всем гауляйтерам нейтрализовать армейское командование в своих зонах ответственности. Когда около полуночи Скорцени с отрядом десантников наконец подошел к зданию на Бендлерштрассе, выяснилось, что Фромм, освобожденный из-под ареста, не только вновь занял свой пост, но и успел провести срочный военно-полевой суд над заговорщиками. В результате Бек, Ольбрихт, Штауффенберг и еще несколько человек, принадлежавших к ядру заговора, были либо расстреляны, либо совершили вынужденное самоубийство. Дальнейшую расправу остановил Скорцени, отдав соответствующий приказ от имени нового командующего Резервной армией.

Гиммлер тем временем создал официальную следственную комиссию, заседавшую в резиденции Геббельса на Герман-Герингштрассе. Оба министра вдвоем допрашивали доставленных к ним офицеров, в том числе самого Фромма. Допрос продолжался всю ночь. Они сделали перерыв только для того, чтобы прослушать выступление Гитлера, переданное по радио в час ночи. Против обыкновения, фюрер говорил усталым, тихим голосом, однако его речь произвела на Геббельса очень сильное действие. Рейхсминистр пришел в настоящую ярость и потребовал для предателей самой страшной кары.

На следующий день Борман, вынужденный исправлять допущенные накануне ошибки, разослал на места более четкие распоряжения, подтверждающие полномочия Гиммлера. Рейхсфюрер тем временем назначил Кальтенбруннера главой следственного комитета, готовившего серию показательных процессов, первый из которых состоялся 7 августа в Народном суде. За порядок рассмотрения дела отвечал председатель суда Роланд Фрейслер. По его приказу первую группу заговорщиков – измученных, небритых, одетых в скверно сидящую гражданскую одежду – ввели в зал для унизительного допроса, снимавшегося на кинопленку по распоряжению сжигаемого жаждой мести Гитлера. Правда, главные заговорщики, Бек, Ольбрихт и Штауффенберг, были уже мертвы, но их сообщников – таких, как фельдмаршала фон Вицлебена (подвергшегося особенно жестоким насмешкам со стороны Фрейслера по поводу отсутствия пояса в брюках), генералов Гепнера и Штифа, а также двоюродного брата Штауффенберга Петера Йорка фон Вартенбурга, – по очереди допросили и приговорили к повешению. Восьмого августа их, раздетых догола, действительно повесили в небольшой камере тюрьмы Плотцензее. В качестве орудия казни послужила струна от фортепиано, закрепленная на крючке для разделки мясных туш, причем вся экзекуция от первой до последней минуты снималась на кинопленку. По свидетельству очевидцев, агония некоторых из повешенных продолжалась не менее пяти минут.

Вечером того же дня Гитлер просматривал отснятую пленку в рейхсканцелярии. Мучения казнимых были столь ужасны, что даже Геббельс, человек жестокий и суровый, не мог досмотреть фильм до конца. Впоследствии все копии пленки были уничтожены.

Для Гиммлера и Кальтенбруннера следствие по делу о покушении на фюрера вылилось в бесконечную череду допросов, которые не прекращались все последние месяцы войны. За допросами следовали новые аресты и новые казни; точное число казненных неизвестно, однако по некоторым оценкам расстреляно и повешено было несколько сотен человек3. Жертвами репрессий стали многие выдающиеся члены Сопротивления; некоторых из них отправили в тюрьмы и казнили незадолго до конца войны, чтобы скрыть хотя бы часть преступлений нацистского режима. Фон Хассель был повешен 8 сентября 1944 года, Лангбена казнили 12 октября, Попица повесили 2 февраля 1945 года, Небе – 3 марта; лучшего из немецких военачальников Роммеля вынудили покончить с собой 14 октября, пастора Дитриха Бонхёффера и адмирала Канариса казнили в один день – 9 апреля.

Первый публичный комментарий к событиям 20 июля Гиммлер дал в своем обращении к группе гауляйтеров и других официальных лиц, собравшихся 3 августа в Познани. С едкой иронией рассказывал он о своих встречах с Лангбеном, которого он называл посредником, и Попицем:

«Мы позволили этому посреднику болтать сколько влезет, и вот, в общих чертах, что он нам сказал: «Войну нужно остановить. Для этого – учитывая сложившуюся ситуацию – мы должны заключить мирный договор с Англией, но главным условием подобного мира является отстранение фюрера и его почетная ссылка». Никаких репрессивных мер против СС не планировалось».

Далее Гиммлер рассказал, что передал этот разговор Гитлеру и они вместе над ним посмеялись. Встреча с Попицем, впрочем, была не особенно информативной, и поэтому Лангбена пришлось арестовать:

«В конце концов, я арестовал посредника. С тех пор прошло уже почти девять месяцев, и этого хватило, чтобы герр Попиц стал похож на сыр. Он бледен как полотно и, по-моему, являет собой наглядный пример того, что может сделать с человеком нечистая совесть. Он шлет мне телеграммы, звонит по телефону, спрашивает, что случилось с доктором Икс, а я молчу, как сфинкс, или даю уклончивые ответы, чтобы он не знал, имею я какое-то отношение к случившемуся или нет»4.

Как и следовало ожидать, Гиммлер высмеял всех гражданских участников заговора – от Лангбена и Попица до Кипа и обеих Зольф. «Мы давно знали о заговоре», – заявил он. Впрочем, в отношении генералов он был не менее язвителен, заявив, что «Фромм действовал по сценарию дешевого фильма». Гиммлер также обвинял в заговоре всю армию и утверждал, что Штауффенберг собирался выпустить на свободу узников концентрационных лагерей. «Это значит, что через несколько недель нами стали бы править коммунисты, а наши улицы превратились бы в арену кровавых преступлений»5.

Эти слова предназначались, однако, только для широкой публики, на деле же Гиммлер стремился сохранить по возможности в тайне подробности дела Лангбена и Попица. Когда осенью наконец началось слушание дела, Кальтенбруннер направил министру юстиции такое письмо:

«Вскоре состоится суд над бывшим министром Попицем и адвокатом Лангбеном. Учитывая известные вам обстоятельства, а именно факт встречи Попица с рейхсфюрером СС, прошу вашего разрешения на проведение закрытого судебного заседания. Полагая, что ничто не помешает вам дать такое разрешение, направляю в ваше распоряжение десять моих сотрудников, которые будут присутствовать в зале заседаний во время слушаний»6.

На суде Лангбена и Попица приговорили к смертной казни. Лангбен, как нам уже известно, погиб в октябре; перед смертью его пытали. Что касается Попица, то его оставили в живых до февраля следующего года в надежде выудить из него побольше информации. После этого он также был казнен.

В своем обращении к гауляйтерам и старшим офицерам в Познани 29 мая 1944 года Гиммлер с необычной прямотой высказался по еврейскому вопросу. Он говорил четко и ясно, словно находился в кругу близких друзей. Уничтожение, объяснил он, является трудной операцией:

«Внимательно выслушайте меня, но никогда никому не говорите об этом. Нам предстоит решить вопрос: что делать с женщинами и детьми? Лично мне все совершенно ясно. По-моему, недостаточно искоренить – или, называя вещи своими именами, уничтожить одних мужчин. Если мы убьем только мужчин, то их дети, когда вырастут, будут мстить нашим детям и внукам. Я не мог этого допустить. Решение далось нам нелегко, но мы его приняли: этот народ должен исчезнуть с лица земли. Выполнить это задание оказалось чрезвычайно сложно, но мы с ним справились, без – я надеюсь – ущерба для психического и морального состояния наших лидеров и их подчиненных. Опасность, однако, была очень велика, так как наши люди легко могли превратиться либо в безжалостных головорезов, не знающих цену человеческой жизни, либо в бесхребетных слабаков, страдающих от нервных срывов».

Он также пообещал гауляйтерам, которых назвал «верховными сановниками партии, этого рыцарского политического ордена», что «к концу года еврейская проблема будет решена раз и навсегда». Свою речь Гиммлер закончил следующими словами:

«Это все, что я хотел бы сказать сейчас по еврейскому вопросу. Теперь вы полностью в курсе дела, однако я советую вам сохранить нашу беседу в тайне. Возможно, позже мы подумаем, стоит ли рассказать об этом германскому народу. По-моему, лучше этого не делать! Мы взяли на себя ответственность не только за действия, но и за саму идею, и должны унести эту тайну с собой в могилу».

Одна тысяча девятьсот сорок четвертый год стал для Гиммлера одним из самых удачных за всю его карьеру. Теперь он был, пожалуй, единственным из нацистской верхушки, кто пользовался полным доверием Гитлера. В том же году исполнилась и его давняя заветная мечта: в дополнение к должности командующего Резервной армией и Ваффен-СС фюрер назначил его командующим боевыми соединениями рейха. В то же время Гиммлер стал более реалистично относиться к еврейской проблеме, и для этого было много причин. По мере того как развивалось наступление советских войск на восточном фронте, эффективно управлять машиной массового уничтожения становилось все труднее. Весной 1944 года стало совершенно очевидно, что такие лагеря, как Аушвиц, и некоторые другие рано или поздно будут захвачены противником, в то время как серьезные потери в живой силе и технике, которые несла германская армия, требовали резкой интенсификации труда заключенных. Кроме того, Гиммлер начинал опасаться, что возмущение всего мира геноцидом евреев, который связывали главным образом с его именем, может помешать ему выступить в качестве представителя Германии в мирных переговорах с западными союзниками.

Вместе с тем Гиммлер по-прежнему не понимал, почему его имя вызывает такую ненависть. Он, во всяком случае, совершенно искренне верил, что несколько жестов доброй воли помогут ему восстановить свою репутацию, и это притом, что он не мог не знать о решении американцев добиваться по окончании войны суда над немецкими военными преступниками. Как бы там ни было, Гиммлер снова начал задумываться о контактах с представителями союзников, хотя подобный пересмотр позиций во многом объяснялся не столько его неожиданным прозрением, сколько благотворным влиянием Керстена и интригами Шелленберга. Первым его шагом на этом пути стало, однако, не ослабление, а усиление геноцида, только теперь «людей второго сорта» не загоняли в газовые камеры, а умерщвляли при посредстве непосильного труда. Затем последовала попытка получить крупный выкуп за нескольких видных евреев, причем на одной чаше весов оказалась их жизнь, а на другой – деньги или товары, необходимые для продолжения войны7. Первые серьезные переговоры такого рода начал Йоэль Бранд, представлявший интересы венгерских евреев, которых нацисты внесли в число своих жертв в 1943 году. В мае 1944 года Эйхман предложил Бранду жизни 700 тысяч венгерских евреев в обмен на 10 тысяч грузовиков, которые союзники собирались направить в Салоники. Тогда договориться не удалось, однако за первым предложением последовали и другие, не менее чудовищные. Так, Эйхман предложил от имени Гиммлера обменять жизнь и свободу 30 тысяч евреев на 20 миллионов швейцарских франков. Несмотря на неприкрытый цинизм подобной сделки, некоторые результаты были достигнуты. В августе и декабре 1944 года в Швейцарию перевезли 1684 румынских еврея, а в феврале следующего года – еще 1000 евреев из Венгрии. За обе партии Гиммлер получил через президента Швейцарии Жан– Мари Муси 5 миллионов швейцарских франков, проведенных через Международный еврейский благотворительный фонд. Кроме того, Гиммлер получил от некоей мадам Имфельд предложение расселить освобожденных им евреев на юге Франции. Главной помехой при осуществлении этого и других подобных проектов была, однако, деятельность государственного департамента США, активно препятствовавшего переводу вырученных средств в Германию.

Сведения об этой унизительной торговле рано или поздно должны были достичь ушей Гитлера. Но к этому времени, как мы увидим, Гиммлер уже вел самые активные переговоры с Красным Крестом.

В своих послевоенных мемуарах Шелленберг, стремясь представить себя активным сторонником мирных переговоров, довольно подробно описывает, как он организовывал встречи Муси и Гиммлера зимой 1944/45 года. На первой встрече Муси убедил Гиммлера взять деньги вместо техники и медикаментов, а на второй, которая, по словам Шелленберга, состоялась 12 января, они пришли к такому соглашению:

«Каждые две недели специальный поезд, состоящий из вагонов первого класса, должен был доставлять в Швейцарию примерно 1200 евреев. Еврейская организация, с которой работал Муси, обещала оказать всестороннюю помощь в решении вопроса в соответствии с предложениями Гиммлера. В то же время ведущаяся во всем мире пропаганда против Германии должна была претерпеть существенные изменения. Согласно моему предложению деньги выплачивались не непосредственно Международному Красному Кресту, как планировалось вначале, а вручались Муси как доверенному лицу»8.

Узнав об этом плане, Гитлер пришел в бешенство, которое, по утверждению Шелленберга, намеренно подогревал Кальтенбруннер. В результате «Гитлер тотчас издал два приказа: немец, помогающий бежать еврейскому, британскому или американскому заключенному, будет немедленно казнен».

Вызвав Гиммлера, Гитлер в таких выражениях высказал ему свое негодование, что Гиммлер долго не мог прийти в себя и, по словам Курта Бехера, доверенного лица рейхсфюрера СС на переговорах о выкупе евреев, издал собственный приказ, согласно которому «ни один узник концлагеря в южной части Германии не должен попасть в руки врага живым»9.

Осенью 1944 года, накануне сдачи Венгрии советским войскам, была возобновлена программа депортации евреев. Гиммлер назначил Хёсса, занимавшего в то время должность инспектора всех концентрационных лагерей, одним из кураторов этого процесса, вменив ему в обязанность надзор за соблюдением «разумной гуманности». В результате, когда в декабре пал Будапешт, значительная часть еврейского населения все еще оставалась в городе и не пострадала10. Кроме этого, Гиммлер позволил Международному Красному Кресту провести инспекцию Аушвица, имевшую, правда, весьма поверхностный характер. Есть сведения, что в октябре и ноябре 1944 года он пытался остановить массовые убийства или по крайней мере переложить ответственность за них на плечи своих подчиненных. По свидетельству Бехера, Гиммлер начал с того, что «между серединой сентября и серединой октября» отдал Полю и Кальтенбруннеру следующий приказ: «Настоящим приказом, вступающим в силу немедленно, ликвидация евреев запрещается. Приказываю также оказывать медицинскую помощь слабым и больным. Ответственность за невыполнение данного распоряжения вашими подчиненными возлагается на вас лично»11. Двадцать шестого ноября Гиммлер издал еще один приказ, который также известен из записок Бехера: «…Снести крематории в Аушвице; евреям, работающим в рейхе, выдавать такие же порции пищи, что и восточным работникам; при отсутствии специальных больниц для евреев лечить их вместе с арийскими пациентами».

Советская Армия дошла до Аушвица и прилегающих к нему лагерей только в конце января 1945 года. К этому моменту эвакуация заключенных на запад, начавшаяся в сентябре прошлого года, была почти полностью завершена; советские войска застали в лагере лишь около 3 тысяч совершенно больных людей. Зато в лагерях на территории Германии, которых в начале 1945 года насчитывалось больше сотни, в нечеловеческих условиях содержалось 500 тысяч арийцев и 200 тысяч евреев, чья судьба все еще оставалась нерешенной. Гиммлер, по свидетельству Райтлингера, собирался использовать их для торга с союзниками, а Гитлер с Кальтенбруннером считали, что они должны быть уничтожены.

Гиммлер, как мы уже не раз отмечали, всегда скрывал слабость и нерешительность характера под маской силы. И не последнюю роль играли для него должность и мундир командующего армией, с помощью которых Гиммлер пытался внушить себе, что он – решительный человек действия. Когда-то рейхсфюрер заставлял свое хилое тело выполнять сложные спортивные нормативы; теперь он пытался стать боевым генералом нечеловеческим усилием воли.

Увы, ни умом, ни телом Гиммлер не подходил для этой задачи. Но он слепо верил в себя, а все сомнения, время от времени зарождавшиеся в тайных уголках сознания, неизменно подавлялись его советниками. Если Керстен поддерживал в нем человечность, то Шелленберг убеждал, что он – прекрасный дипломат, а Скорцени, гений диверсионной тактики, помогал почувствовать себя великим военачальником. Вряд ли Гиммлер был до такой степени падок на лесть; скорее он инстинктивно стремился компенсировать таким образом любые неудачи или неприятности – такие, например, как смерть или психическое расстройство Гитлера, интриги генералов, развал германской армии, сутяжничество Геббельса и Геринга и многое другое. Находясь в центре паутины нацистских интриг, он старался учесть все мелочи, поэтому не было ничего удивительного в том, что у него постоянно болела голова и сводило судорогой желудок. Вот уж поистине есть что-то противоестественное в том, что человек, наводивший ужас на всю Германию, оказался жертвой собственных страхов и сомнений!

В те дни Гиммлеру было просто необходимо заняться каким-то новым делом, чтобы снять напряжение и вернуть уверенность в себе. Как известно, в июле, во время попытки государственного переворота, Гитлер доверил ему командование Резервной армией, состоявшей главным образом из пожилых, но продолжающих носить форму офицеров, раненых, но не комиссованных солдат, и стажеров-новобранцев, еще не принимавших участия в реальных сражениях. Но для Гиммлера командование войсками, расквартированными по всей территории Германии, было хорошим началом, а отнюдь не концом. Конечно, чтобы укрепить свою власть и потешить самолюбие, ему требовалось нечто большее, и Гиммлер решил направлять подчиненных ему людей в войска для усиления национал-социалистской пропаганды, для чего ему пришлось провести приказ об увеличении числа специальных офицеров-политработников. Кроме этого, он выступил инициатором создания двух новых военизированных соединений, которые были названы «Фольксгренадир» и «Фолькс– артиллери».

Представители нацистской партии в войсках, среди которых особенно выделился лейтенант Хаген, известивший Геббельса о заговоре на Бендлерштрассе, фактически являлись политработниками или комиссарами, занимавшимися политической подготовкой солдат. Через несколько дней после покушения на фюрера Гиммлер обратился к группе политкомиссаров, призвав их принять самые суровые меры против предателей и дезертиров: «Я наделяю вас властью арестовывать любого, кто повернется к нам спиной… Поручите это задание самому лучшему, самому энергичному и самому жестокому офицеру дивизии. Они быстро разделаются с этой мразью. Они поставят к стенке всех недовольных»12. А 10 сентября Гиммлер издал приказ о том, что семьи предателей также должны быть расстреляны:

«Некоторые неблагонадежные элементы, похоже, думают, что война для них кончится, как только они перейдут на сторону врага. Так вот, пусть не надеются. Каждого дезертира ждет справедливое наказание. Более того, его позорное поведение повлечет за собой самые суровые последствия для его семьи. После расследования всех обстоятельств его семья будет расстреляна»13.

В августе 1944 года Гиммлер наконец-то получил контроль над проектом «Оружие возмездия»14, как называлась работа по созданию ракет «Фау-1» и «Фау-2». По свидетельству генерала Дорнбергера, руководителя исследовательского центра в Пенемюнде, еще в сентябре 1943 года Гиммлер назначил бригадефюрера СС доктора Каммлера, руководившего строительством различных объектов для СС, ответственным за возведение зданий, необходимых для разработки «оружия возмездия». В действительности же Каммлер исполнял обязанности осведомителя, регулярно докладывавшего Гиммлеру о положении дел. Конечной целью этого внешне обаятельного и энергичного, но лишенного каких-либо принципов человека было сменить Дорнбергера на посту руководителя проекта, и свои надежды он связывал именно с Гиммлером. Так в конце концов и произошло. Формально Дорнбергер находился в подчинении Фромма, поэтому, когда после покушения на Гитлера место командующего Резервной армией занял Гиммлер, проект официально оказался в его ведении. Четвертого августа Гиммлер назначил Каммлера своим специальным уполномоченным, отвечающим за всю программу, однако, несмотря на это, разработке секретного оружия продолжали серьезно мешать непрекращающиеся интриги, которых и раньше плелось вокруг проекта великое множество.

Еще одну порцию власти над боевыми частями Гиммлер отвоевал у нового начальника штаба Гитлера Гудериана, а произошло это через две недели после взрыва в Растенбурге, когда накануне прихода советских войск началось восстание в Варшаве. Гудериан так описывает события: «Я просил включить Варшаву в зону боевых действий, но амбиции генерал-губернатора Франка и лидера СС Гиммлера получили поддержку Гитлера… Подавить восстание было поручено рейхсфюреру СС… Сражение продолжалось несколько недель и отличалось необычайной жестокостью»15.

Сражаться на улицах Варшавы Гиммлер отправил обергруппенфюрера СС и генерала войск СС фон дер Бах-Зелевски, возглавившего объединенные силы Ваффен-СС и полиции. В подавлении восстания участвовал и русский эмигрант, бывший офицер Белой армии Каминский со своим отрядом СС, состоявшим из 6500 русских военнопленных. Этих людей направили в Варшаву, так как об их ненависти к полякам было хорошо известно в нацистском руководстве. Русские творили там такие зверства, что, как утверждал после войны Гудериан, он посчитал необходимым убедить Гитлера вывести отряд Каминского из Варшавы. Что касалось Бах-Зелевски, то он и вовсе утверждал, что казнил Каминского16.

Гитлер, памятуя о восстании в гетто в 1942 году, приказал Гиммлеру стереть Варшаву с лица земли, и это было исполнено. Повстанцы, так и не получившие поддержки от вышедшей к Висле Советской Армии, продолжали сопротивление, но все их усилия были тщетны – устоять они не могли. Варшава была заминирована и разрушена практически полностью. Некоторое время спустя, когда советские войска подступали к Будапешту, Гиммлер предложил поступить с этим городом так же, как и с Варшавой. Для этого он специально объявил Будапешт центром партизанского движения, чтобы сохранить руководство операцией в своих руках и в руках своего любимого командира Бах-Зелевски.

Несмотря на то что 3 августа в своей речи в Познани Гиммлер дошел до того, что поблагодарил головорезов Каминского за находчивость, которую они проявили в Варшаве при разграблении брошенного армией провианта, на самом деле он относился к русским весьма осторожно и старался использовать их как можно меньше. Так, известно о его недоверчивом отношении к перешедшему на сторону немцев генералу Власову, который выразил готовность сражаться против Сталина. Вермахт очень хотел использовать этого красного генерала, попавшего в плен весной 1942 года, чтобы с его помощью набрать казаков для борьбы против Красной Армии. В апреле 1943 года Власов действительно создал в Смоленске так называемую Русскую освободительную армию, но Гиммлер, узнав об этом, пришел в неистовство. В своей речи в Познани 4 октября 1943 года он подверг уничтожающей критике самонадеянные заявления Власова, утверждавшего, что русских могут победить только русские и что он сможет набрать 650-тысячную армию дезертиров, чтобы воевать наравне с немцами17. Позднее в неофициальной и более откровенной беседе с группой гауляйтеров и старших офицеров Гиммлер рассказал, как Фегелейн посмеялся над русским генералом, обращаясь с ним как с равным и называя его «герр генерал», говоря ему комплименты до тех пор, пока не выудил у него всю необходимую информацию.

«Нам всем известна национальная черта славян – они очень любят слушать самих себя, – иронизировал Гиммлер. – …Все это доказывает, что людей такого сорта можно купить по бросовой цене… Шумиха, поднятая вокруг Власова, меня просто пугает. Вы знаете, что я всегда стараюсь смотреть на вещи с оптимизмом и меня нелегко взволновать, но это дело кажется мне чрезвычайно опасным… Среди нас нашлись глупцы, готовые дать этому изворотливому типу оружие и технику, которые он собирается направить против своего народа, но при удобном случае может повернуть и против нас».

После покушения на жизнь Гитлера Гиммлер поручил Гюнтеру д'Алькуену, возглавлявшему на тот момент армейское управление пропаганды, набрать русских дезертиров и передать их Власову, однако вместо двадцати пяти дивизий, которые обещал представить советский генерал, сформировать удалось только две. Гиммлер, однако, был вынужден и дальше поддерживать Власова, объявившего себя украинским де Голлем, так как рассчитывал со временем подчинить РОА себе и даже присоединить ее к СС в случае, если эти формирования будут представлять собой сколько-нибудь реальную силу. Этого, однако, так и не произошло. К тому времени, когда Власов наконец вступил в бой, Гиммлера интересовало только собственное спасение. В конце концов Власова захватили и повесили бойцы Советской Армии.

Став главнокомандующим Резервной армией, Гиммлер при поддержке Бормана учредил фольксштурм – германское ополчение, которое должно было выполнять оборонные функции в случае вражеского вторжения. Затем – в ноябре – был разработан план создания сил «Вервольф»18 – ядра будущих партизанских групп и отрядов, которые должны были начать действовать в случае оккупации Германии противником. На этой почве Гиммлер сблизился – насколько он вообще мог с кем-то сблизиться – с Геббельсом, которого Гитлер назначил ответственным за ведение «тотальной войны»[11]. Высшее армейское командование находилось в опале, и эти двое – всю жизнь остававшийся сугубо гражданским человеком министр пропаганды и шеф тайной полиции, который никогда не командовал на поле боя даже взводом, – поделили между собой ответственность за будущие боевые действия. По свидетельству помощника Геббельса фон Овена, в ноябре Геббельс заявил: «Армия – Гиммлеру, а мне – гражданские аспекты войны! Вдвоем мы сумеем переломить ход кампании и добиться решающего перевеса!»19 С этой целью они спланировали перераспределение трудовых ресурсов и набор миллиона новобранцев (половина из которых должна была поступить из люфтваффе Геринга), которым предстояло пройти подготовку в рядах Резервной армии Гиммлера. Фактически Гиммлер стал военным министром, хотя Гитлер и не назначал его на этот пост официально20. Фюрер, впрочем, оказал ему особую честь, поручив выступить 9 ноября в Мюнхене на ежегодном праздновании годовщины партии. Это свидетельствовало о том, что в глазах Гитлера Гиммлер занимал одно из первых мест в нацистском руководстве.

Гиммлеру, как мы знаем, всегда недоставало смелости и решительности, поэтому ему особенно импонировала жестокость Геббельса в применении власти. Если Геббельс принимал решение, то никакие страхи и сомнения не могли заставить его отступить. Если верить фон Овену, Геббельс часто задумывался о том, кто будет править Германией вместе с ним, если Гитлера лишат власти. Разумеется, это не могли быть ни Геринг, который бесстыдно пренебрегал своими обязанностями, ни Борман, которого Геббельс считал просто мелким карьеристом. Так почему бы не Гиммлер? В этом месте, как свидетельствует фон Овен, Геббельс обычно делал паузу, а потом произносил твердое «нет». В последнее время, считал он, Гиммлер стал слишком непредсказуемым и «своевольным» (eigenwillig). Действительно, мысли об измене – о ее возможности и о выгодах, которые сулил своевременный переход в другой лагерь, не оставляли Гиммлера до самой смерти Гитлера. Что касалось Геббельса, то он был вполне способен справиться с подобными соблазнами, даже если что-то подобное и приходило ему в голову, и дело было не только в твердости его характера. Просто Геббельс понимал то, чего не способен был постичь Гиммлер, – что без Гитлера таким людям, как они, не нашлось бы места в Германии.

Гиммлеру удавалось также поддерживать более или менее дружеские отношения с Борманом, которого Гудериан описывает как «коренастого, неповоротливого, неприятного, самодовольного и плохо воспитанного» eminence grise[12] Третьего рейха. Любовница Гиммлера Хедвиг подружилась с женой Бормана Гердой, матерью восьмерых детей, в которой муж души не чаял. В письмах, которые Борман регулярно отправлял домой, он называл Гиммлера «дядей Генрихом». В одном из ответных писем Герда написала мужу, как счастлива Хедвиг со своими детьми Хельге и Гертрудой в новом доме в Оберзальцбурге21, и что теперь, когда они стали соседями, старшие дети могут играть вместе. «Хельге намного выше нашего Хартмута, – пишет Герда, – но гораздо тоньше и стройнее. Фигурой и движениями он похож на Генриха, как Хартмут похож на тебя, но внешнее сходство уже исчезло. Однако девочка удивительно похожа на отца. Хедвиг показывала мне детские фотографии Генриха – у них просто одно лицо. Малышка растет большой и крепкой, и она такая милая…»

Это письмо было отправлено в сентябре, а уже в октябре Борман описывает Гиммлера в домашней обстановке: «Генрих сказал, что вчера вешал картины, занимался домашними делами и весь день играл с детьми. Он не отвечал на телефонные звонки и полностью посвятил себя семье». Борман также писал: «Дядю Генриха радует, что Хельге всеми командует – он видит в нем качества будущего лидера».

Герда видит в Гиммлере и своем муже преданных учеников, верой и правдой служащих своему учителю. «Ах, папочка, – пишет она Борману в конце сентября, – трудно представить, что произойдет, если вы с Генрихом не позаботитесь обо всем. Фюреру одному не справиться. Поэтому вы оба должны беречь себя, ведь фюрер – это Германия, а вы – его верные товарищи по оружию…»

Герда была, пожалуй, единственным человеком, кто совершенно искренне восхищался этими людьми. Вероятно, в этом было повинно нежное отношение Бормана, называвшего жену «милая мамочка», «радость моя», «сердце мое», «любимая» (так он обращался к ней в письмах). Впрочем, в своих посланиях Борман редко касался действительно серьезных проблем. Вот типичное письмо, в котором Борман описывает, как они с Гиммлером проводили время в Берлине:

«Вчера вечером я и Гиммлер ужинали вместе с Фегелейном и Бургдорфом. Признаться, мы до слез хохотали над этими двумя чудаками – они вели себя как расшалившиеся мальчишки. А ведь Бургдорфу уже сорок девять и он скоро станет генералом пехоты! Фегелейн рассказывал, что он чувствует, когда на него кричат по телефону… Оказывается, при этом ему кажется, что у него из ушей идет белый дым… Можешь представить, как нам было весело»22.

В других письмах Борман описывает новоиспеченного командующего в действии. Вот, например, письмо от 3 сентября: «Вчера Генрих Г. уехал на Западный вал[13], но мы несколько раз говорили по телефону. Он очень энергично взялся за новые обязанности командующего Резервной армией». В ответ Герда передала Гиммлеру через мужа записку со словами ободрения.

Письмо от 9 сентября гласило: «Я рассказал Г. Г., который звонит мне каждый день, как ты рада, что он находится там, потому что, по твоему мнению, это поможет решить все проблемы. Он был очень доволен и передавал тебе горячий привет…»

Узнав, что Гиммлер не может работать по ночам, как работали Гитлер и сам Борман, последний заметил: «Гиммлер пришел в ужас от нашего нездорового образа жизни. Он говорит, что должен ложиться спать не позже полуночи. А мы работаем до четырех утра, хотя утром спим немного дольше. Но так было всегда…»

Тридцать первого октября Борман пишет: «По моей просьбе дядя Генрих отправляется 3 ноября в Рур… чтобы навести там порядок».

Это письмо предшествовало попытке Гиммлера изменить в лучшую сторону положение на западном фронте, которая, однако, лишь продемонстрировала полную беспомощность рейхсфюрера СС в военных вопросах. Десятого декабря Гитлер назначил его командующим группой армий «Верхний Рейн», что оказалось полной неожиданностью для армейского руководства. Многие военачальники пытались понять, почему фюрер вообще доверил Гиммлеру этот пост. Мнение Гудериана на этот счет не только отражает точку зрения большинства, но и представляется наиболее близким к истине: судя по всему, к этому назначению приложил руку не кто иной, как Борман, стремившийся дискредитировать соперника и сознательно поставивший Гиммлера в такое положение, чтобы его некомпетентность как военачальника проявилась как можно ярче. Существует, однако, и другое мнение, согласно которому только через это назначение Гиммлер мог добиться превращения своей Резервной армии в полноценное боевое соединение, добывающее для рейха столь необходимые ему победы. Возможно также, что Гитлер, давно уже переставший доверять своим военным специалистам, решил, что этот преданный и энергичный человек преуспеет там, где генералы терпели одно поражение за другим.

Как ни странно, но это назначение не позволило Гиммлеру принять на себя руководство знаменитым контрнаступлением в Арденнах, спланированным Гитлером и порученным генералу войск СС Зеппу Дитриху, которому фюрер передал командование Шестой танковой армией для действий под общим руководством командующего западным фронтом Рундштедта. Не исключено, кстати, что назначение Гиммлера преследовало цель не дать ему вмешиваться в действия Дитриха. Рундштедт и без того весьма болезненно относился к вмешательству рейхсфюрера СС, который вел себя настолько бестактно, что позволял себе во время инспекционных поездок посылать ему приказы, подписанные «верховный главнокомандующий западного фронта»23.

Танковая армия СС Зеппа Дитриха не вполне соответствовала своему громкому названию; одна треть ее танковых дивизий была набрана из «Фольксгренадир», еще треть – из Ваффен-СС. Контрнаступление окончилось неудачей, даже несмотря на участие в нем сформированной Скорцени особой бригады, подчинявшейся непосредственно Гиммлеру, который принял командование на западном направлении всего за несколько дней до начала Арденнской операции. Союзники заранее знали, что Скорцени собирает говорящих по-английски немцев, чтобы переодеть их в английскую и американскую форму и перебросить в расположение противника. Правда, большинству диверсантов Скорцени удалось просочиться в тыл союзнических армий, но все их усилия оказались напрасными, так как танки Зеппа Дитриха застряли в снегу и не смогли оказать им поддержку. Наспех сформированные войска Гиммлера и их командиры, включая прибывшего из Варшавы Бах-Зелевски, тоже воевали недолго и не особенно успешно. Рейхсфюрер попытался было взять Страсбург, но потерпел серьезное поражение; от позора его спасло лишь назначение на пост командующего группой армий «Висла». Двадцать третьего января Гиммлер уехал на Восток, забрав с собой Скорцени. По насмешливому свидетельству начальника штаба Рундштедта генерала Вестфаля, рейхсфюрер СС оставил после себя «целый ворох неразосланных приказов и отчетов».

Новый штаб Гиммлера разместился в Шварцвальде. Борман писал по этому поводу жене: «Его штаб – то есть его поезд – стоит где-то в окрестностях одного из Мургтальских тоннелей или около Трайберга». Штаб– квартира Гитлера находилась в это время в Бад-Наугейме в ста пятидесяти милях оттуда, но Гиммлер держал с ним связь. В канун Рождества он даже присутствовал на приеме и сидел рядом с Гудерианом, который не преминул отметить, что Гиммлер, судя по всему, полностью разделял заблуждения Гитлера:

«У него не возникало никаких сомнений по поводу собственной значимости. Он искренне верил в свои способности военного и считал, что может принимать решения по ходу ведения войны ничуть не хуже Гитлера, а уж про генералов и говорить нечего. «Знаете, мой дорогой генерал-полковник, я не думаю, что русские перейдут в наступление. Все это просто блеф. Цифры, переданные вашим отделом… сильно преувеличены. Эти люди излишне тревожатся. Я убежден, что на восточном фронте ничего не происходит». С такой наивностью не поспоришь!»

Легкомысленное отношение к ситуации, в которой оказалась Германия, действительно передавалось всем, кто находился под влиянием Гитлера. Сам фюрер проводил все вечера за просмотром кинофильмов, а его соратники развлекались как могли. Двадцать девятого декабря Гиммлер устроил прием для Рундштедта и Бормана, после которого гости разъехались по собственным квартирам, чтобы «продолжить веселье, послушать музыку и потанцевать». «Я не танцевал, – пишет Борман жене, – но видела бы ты Йодля!..»

Это, впрочем, не мешало Гиммлеру пристально следить за теми, кто, по его мнению, нуждался в постоянном присмотре. В январе он писал Ройтеру, своему представителю в Голландии: «Приказываю в полном объеме осуществлять репрессии и другие антитеррористические мероприятия. Невыполнение будет рассматриваться как серьезный проступок. Если поступят жалобы о вашей жестокости, вам следует этим гордиться». В мае 1944 года он написал Панке, шефу полиции в Дании: «Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы ваша жена вела себя скромнее… Вынужден просить вас напомнить ей о дисциплине; недопустимо, когда молодая женщина позволяет себе безответственные высказывания по поводу того или иного политического события… Как мне кажется, вы не сумели занять главенствующего положения в семье, подобающего настоящему руководителю СС. Хайль Гитлер!» В августе он послал резкую записку военному губернатору Кракова: «Я крайне недоволен вашими распоряжениями, которые касаются исключительно эвакуации. Я требую стойкости от всех членов администрации. Нужно заниматься делом, а не вывозить свой багаж!» Оказавшись в тяжелом положении на западном фронте, Гиммлер тем не менее нашел время, чтобы написать генералу войск СС Хофле. Сначала рейхсфюрер собирался объявить ему строгий выговор, но потом изменил свое решение: «Я долго размышлял над своим письмом, написанным более двух недель назад, и решил… дать вам еще один шанс». Письмо заканчивалось словами: «Если бы я мог представить, насколько мое поручение превышает ваши умственные способности, я бы избавил нас обоих от этого позора».

В это время Гиммлер уже наверняка понял, что члены СС оказались не способны на то героическое самопожертвование, которого он от них требовал. Об этом свидетельствует сохранившаяся переписка того периода. К примеру, в письме, датированном 14 января 1944 года, анонимный корреспондент сообщал о взяточничестве, мошенничестве и грабежах, в которых были замешаны многие высокопоставленные руководители СС. Автор назвал по именам около дюжины офицеров СС, которые вели роскошный образ жизни, в то время как все его сыновья воевали на фронте, а дом сгорел после авианалета. Это – настоящее предательство, писал возмущенный корреспондент.

Десять дней спустя, 24 января, старший офицер СС написал Гиммлеру, что глупо призывать на фронт рабочих с военных заводов, так как на фронте не хватает не солдат, а снаряжения.

Шестнадцатого февраля бригадефюрер СС Хофман прямо спрашивает у Гиммлера, что ему делать с огромным количеством иностранных рабочих, которые стали серьезной обузой для рейха теперь, когда границы сокращаются и для них не остается никакой работы. Следует ли их оставить врагу? Ответ на это письмо не сохранился.

Двадцать третьего февраля Гиммлер сам отправил письмо Борману, которого по-прежнему называл «дорогой Мартин». В письме он упомянул о донесении молодого офицера СС Вильгельма Вермолена, в котором тот сообщал о низком моральном духе партийных руководителей, первыми бежавших с поля боя.

Назначение Гиммлера на высокий «боевой» пост произошло почти одновременно с передачей фюрером Герингу и Гиммлеру непосредственного командования боевыми частями люфтваффе и СС соответственно. Армия больше не имела власти над этими формированиями, которые отчитывались только перед своими руководителями и передавались в оперативное управление армейского руководства только на период решения отдельных тактических задач. Теперь Гиммлер, как и Геринг, мог свободно вмешиваться в вопросы стратегии и тормозить приказы армейских командиров, если они касались его людей.

По свидетельству Вестфаля, Гиммлер исторгал «потоки бессмысленных приказов», но Кейтель, к счастью, негласно порекомендовал профессиональным военным «принять к сведению новые методы руководства». Это, впрочем, не могло полностью исправить положение, так как Гиммлер, будучи «патологически недоверчив», ревностно следил, чтобы его не «выставляли в невыгодном свете», и частенько обвинял армию в том, что его идиотские приказы остались не выполнены или не дали ожидаемых результатов.

Вестфаль утверждает также, что он бездумно растрачивал присылаемое ему снаряжение:

«Гиммлер получал больше снаряжения, чем другие участки фронта, так как все боялись, что в противном случае он позвонит Гитлеру и потребует направить все эшелоны с боеприпасами и снаряжением на свой участок. При этом он обычно расстреливал все снаряды до единого, а потом просил еще… Сам Гиммлер сидел в своем поезде в Шварцвальде и при малейшем намеке на воздушную тревогу приказывал загнать поезд в тоннель. Излишне говорить, что на передовой Гиммлер ни разу не появился, предпочитая отдавать все приказы из безопасного убежища в глубоком тылу»24.

Едва ли можно утверждать, что Гиммлер реально понимал, какие задачи и какая ответственность на него возложены. Гитлер снова назначил его командующим группой армий «Висла» в надежде, что рейхсфюрер СС сумеет как-то заполнить вакуум, образовавшийся на этом участке перед неизбежным наступлением русских. Гудериан, как начальник генерального штаба, был, разумеется, против этого назначения, но Гитлер остался непоколебим. «Это нелепое предложение привело меня в ужас… – писал Гудериан в своих воспоминаниях. – Фюрер утверждал, что Гиммлер хорошо проявил себя в качестве командующего группой армий «Верхний Рейн» и что под его началом находится Резервная армия; следовательно, он в любой момент может вызвать подкрепление… Гитлер также приказал Гиммлеру создать свой собственный штаб…»25.

По свидетельству Гудериана, гиммлеровский штаб, разместившийся в Дойч-Кроне, в ста пятидесяти милях к северо-востоку от Берлина, состоял почти исключительно из эсэсовских чинов, которые были совершенно не подготовлены к выполнению предстоящей задачи. К 24 января советские войска уже освободили Восточную Пруссию и вышли на рубеж Эльблонг – Торунь – Познань – Бреслау. (В Познани еще недавно находился штаб фронта, где так любил выступать Гиммлер.) Под ударом оказалась вся Северная Германия, и только отдельные отряды немецких войск еще сопротивлялись, с трудом сдерживая дальнейшее наступление.

Познания Гиммлера в военном деле явно носили фрагментарный, отрывочный характер. По свидетельству Скорцени, однажды рейхсфюрер приказал ему деблокировать город, расположенный всего в тридцати милях от Берлина и в ста милях к западу от его собственного штаба. Либо Гиммлер перепутал названия, либо считал, что войска противника рассеялись по отдельным районам Германии. На самом же деле советские войска ожидали лишь пополнения запасов снаряжения, чтобы возобновить свое наступление. Это, впрочем, не помешало им отрезать остававшиеся в Восточной Пруссии германские войска и почти полностью парализовать Познань – крупнейший в этом районе железнодорожный узел. Гиммлер в ответ предпринял следующие шаги: он вывел войска из Торуни, Кульма и Квидзыни, которые при благоприятных обстоятельствах могли бы стать опорными пунктами для контрнаступления в Восточной Пруссии, и сменил начальника познанского гарнизона, назначив на его место энергичного эсэсовского командира, в подчинении у которого было ни много ни мало 2 тысячи курсантов офицерских училищ. Он также разместил вдоль реки Одер отряды полиции, которым приказал расстреливать дезертиров и выставлять их тела на всеобщее обозрение. Когда же Гиммлер попытался организовать тактическое наступление в направлении Шнайдемюля (Пила), его люди были разгромлены и ему срочно пришлось переносить свой штаб из Дойч-Кроны в другое место и отводить войска. При этом часть войск Гиммлер оставил, приказав отдавать под трибунал тех начальников гарнизонов, которые оставят позиции без приказа. На севере советские войска шли за ним по пятам, захватывая плацдарм за плацдармом и приближаясь к Одеру, но Гиммлер, выполняя приказ Гитлера, все сильнее растягивал линию обороны, прикрывая расположенные вдоль побережья Балтики базы подводных лодок.

Тридцать первого января передовые части советских войск захватили плацдармы на реке Одер и начали реально угрожать Берлину, к которому на отдельных направлениях они приблизились на дистанцию менее пятидесяти миль. Началась паника, но наступление русских в этом секторе неожиданно приостановилось.

Вторая штаб-квартира Гиммлера на восточном фронте расположилась в Фалькенбурге, на роскошной вилле, принадлежавшей руководителю Германского трудового фронта Роберту Лею26. Здесь рейхсфюрер зажил привычной для себя размеренной жизнью государственного служащего, которому все равно, что строчить отчеты, что руководить боевыми действиями. Он вставал между восемью и девятью часами утра и делал массаж либо у Керстена, если тот оказывался на вилле, либо у Гебхардта, чья частная лечебница находилась неподалеку в Гогенлихене. Между десятью и одиннадцатью часами Гиммлер просматривал боевые сводки и принимал решения. После обеда он отдыхал, потом снова совещался со своими штабными офицерами. К вечеру Гиммлер уже не мог сосредоточиться, поэтому после ужина сразу ложился. После десяти часов вечера рейхсфюрер обычно уже спал.

Гитлер, не ведая об угрозе столице, продолжал планировать свое стратегическое наступление на юге27, однако Гудериан был убежден, что сейчас гораздо важнее отогнать русских, пока они не перегруппировались для решающего удара. Для этого их необходимо было немедленно атаковать всеми имеющимися в наличии силами, на что Гиммлер, по его глубокому убеждению, был просто не способен.

Свой план Гудериан решил представить на штабной конференции, которую Гитлер созвал 13 февраля в берлинской канцелярии. Гиммлер приехал из своей лечебницы и, как и ожидал Гудериан, высказался против контрудара, заявив, что своевременно подготовить и доставить войскам боеприпасы и топливо будет просто невозможно. Гудериан записал свой разговор с фюрером, происходивший в присутствии Гиммлера:

Г у д е р и а н. Мы не можем ждать, пока последняя канистра с топливом и последний патрон сойдут с конвейера. К тому времени русские подтянут резервы и остановить их будет намного труднее.

Г и т л е р. Я не желаю ждать. Вы не можете обвинить меня в этом!

Г у д е р и а н. Я вас ни в чем не обвиняю. Просто я убежден, что мы не можем позволить себе сидеть и ждать, пока последняя партия снаряжения будет доставлена в войска. Ждать в такой ситуации означает упустить благоприятный момент для наступления.

Г и т л е р. Я только что сказал вам, что не желаю ждать, и не позволю обвинять меня в этом!

Г у д е р и а н. Необходимо включить в состав штаба рейхсфюрера генерала Венка, в противном случае у нас не будет ни одного шанса на успех.

Г и т л е р. Лидер нации способен и сам подготовить и провести это наступление28.

По свидетельству Гудериана, спор продолжался в течение двух часов. Гитлер вскоре пришел в ярость:

«Этот человек стоял передо мной с пылающими от гнева щеками и, подняв вверх кулаки, буквально трясся от ярости. Он совершенно себя не контролировал. После каждого взрыва эмоций Гитлер принимался быстро ходить туда и сюда по кромке ковра, затем резко останавливался и выплевывал очередное обвинение. Он почти кричал; его глаза, казалось, готовы вылезти из орбит, а вздувшиеся вены на висках выглядели так, словно вот-вот лопнут. Но я твердо решил сохранять спокойствие и просто снова и снова повторял свои требования. Эта тактика принесла успех. Гитлер внезапно повернулся к Гиммлеру.

– В общем, так, Гиммлер, – сказал он, – сегодня вечером генерал Венк прибудет в твой штаб и примет на себя командование наступлением».

Гудериан еще никогда не видел Гитлера в таком бешенстве. Суровые глаза Бисмарка на портрете кисти Ленбаха мрачно взирали на эту сцену, а спиной Гудериан чувствовал взгляд бронзового Гинденбурга, стоявшего позади.

«Сегодня генеральный штаб выиграл битву», – сказал Гитлер и неожиданно улыбнулся одной из своих самых очаровательных улыбок.

В этот же день штаб-квартира Гиммлера переехала снова, на этот раз – в лес неподалеку от Пренцлау; теперь она находилась в семидесяти милях к северу от Берлина и в тридцати милях к западу от Штеттина и позиций советских войск на Одере. Сам Гиммлер, однако, вернулся в Гогенлихен, в клинику Гебхардта, и, пребывая на грани нервного срыва, отдал своим войскам нелепейший приказ: «Вперед по грязи! Вперед по снегу! Вперед днем! Вперед ночью! Вперед за освобождение нашей германской земли!»29

Шестнадцатого февраля в штаб Гиммлера прибыл Венк, чтобы руководить операцией, которая началась в тот же день. Гиммлер тем временем вызвал в клинику Скорцени и в его обществе предавался мечтам о скором поражении русских. По словам Гудериана, «его отношение к нашим противникам было по-детски наивным».

Увы, контрнаступление было обречено. Ночью 17 февраля Венк выехал в Берлин на доклад к Гитлеру, но по дороге попал в аварию и сломал плечо. Двадцатого февраля Борман написал жене: «Наступление дяди Генриха не увенчалось успехом, или, точнее, оно развивалось не так, как следовало. Теперь дивизии, которые он держал в резерве, придется использовать на других участках. Это значит, что вместо продуманного плана придется импровизировать на ходу». По свидетельству Гудериана, контрнаступление, так хорошо начинавшееся под командованием Венка, к 18 февраля уже захлебнулось. Русские подтянули резервы и нанесли мощный удар по германским танковым дивизиям.

В течение следующего месяца Гиммлер оставался командующим чисто декоративным. Войска противника захватывали все новые и новые территории на северо-востоке и на юге; военно-морские базы были захвачены врагом или эвакуированы; каждую ночь на Берлин сыпались бомбы. К середине марта моральный дух дивизий СС в Венгрии окончательно упал, и они начали отступать вопреки приказам Гитлера. Гитлер пришел в ярость и приказал, чтобы солдат этих дивизий лишили нашивок СС. Его не остановило даже то, что одной из этих дивизий была «Лейбштандарте», которая когда-то охраняла фюрера лично. Гиммлер получил приказ отправиться на юг Венгрии, чтобы лично проследить за этой процедурой.

Но Гиммлер вот уже несколько недель находился в состоянии близком к полной невменяемости. Появление советских войск в непосредственной близости от Берлина, угроза нового наступления, истерические упреки и приказы фюрера, которые он не мог выполнить, довели его до нервного срыва. Как и Геринг, он не мог выносить ярости фюрера; Гиммлеру не хватало силы духа противоречить вождю, поэтому уже в марте он вернулся в клинику Гебхардта, которая стала его новой штаб-квартирой и убежищем. Гиммлер прятался там, как перепуганный школьник прячется под одеялом от родительского гнева. Гудериан так описывал его состояние: «Несколько раз я замечал, что ему не хватает уверенности и смелости в присутствии Гитлера… Когда он командовал группой армий «Висла», его решения были продиктованы страхом».

Вскоре Гиммлер окончательно утратил последние крохи уважения в глазах своих подчиненных, над которыми он, по приказу Гитлера, творил расправу. В последние дни германского правления в Данциге деревья на Гинденбургской аллее превратились в виселицы для молодых парней с табличками на шее: «Я повешен за то, что оставил свою часть без разрешения».

В середине марта на Одере наступила короткая передышка. Линия фронта не двигалась ни в ту, ни в другую сторону, однако у все еще многочисленных армий Гитлера почти не осталось снарядов и снаряжения. Отражать атаки противника насильно мобилизованным солдатам было практически нечем, однако, несмотря на это, им приказали сражаться до последнего и не думать об отступлении. Струсивших подвергали публичной порке. Это наказание, отмененное еще сто лет назад, снова стало применяться, чтобы хоть как-то остановить массовое дезертирство из армии, в которую Гиммлер набрал иностранных наемников, школьников, уголовников, беженцев из стран Балтики, работников брошенных люфтваффе аэродромов и стариков, призванных из частей местной самообороны.

По уверениям Гудериана, именно он сыграл решающую роль в смещении Гиммлера с поста командующего. Генеральный штаб уже некоторое время не получал от него никаких сведений, и в середине марта Гудериан сам отправился в Пренцлау, чтобы выяснить ситуацию. Но когда он приехал, Гиммлера в Пренцлау не оказалось; Гудериан сумел узнать только, что рейхсфюрер заболел гриппом и находится в Гогенлихене.

«Не могли бы вы избавить нас от нашего командующего?!» – обратился к Гудериану начальник гиммлеровского штаба генерал Хайнц Ламмердинг.

Именно это Гудериан и собирался сделать. Он пишет далее, что из Пренцлау отправился прямо в Гогенлихен, где с удивлением обнаружил «совершенно здорового» Гиммлера. Гудериан, впрочем, тут же оговаривается, что у Гиммлера была слишком большая нагрузка, так как ему приходилось одновременно исполнять обязанности рейхсфюрера СС, начальника полиции рейха, министра внутренних дел, главнокомандующего Резервной армией и командира групп армий «Висла». Кроме того, «он, вероятно, уже понял, что командовать войсками на фронте не так-то просто». Однако в ответ на прямое предложение отказаться хотя бы от командования на Востоке Гиммлер заколебался.

«Я не могу просто пойти и сказать об этом фюреру, – сказал он. – Он не одобрит моего решения».

Но Гудериан почувствовал, что у него есть шанс.

«Разрешите мне поговорить с ним от вашего имени?»30

Гиммлеру пришлось согласиться, и 20 марта он отказался от командования. По словам Гудериана, он держался за эту должность главным образом потому, что надеялся получить Рыцарский крест.

«Он совершенно не понимал, какими качествами должен обладать человек, который хочет стать хорошим командиром. При первой же попытке взяться за работу, которую нельзя было исполнить с помощью закулисных интриг, Гиммлер потерпел фиаско, и произошло это на глазах всего мира. Стремление к высокому положению в армейской иерархии было с его стороны крайне безответственным; не менее безответственно поступил Гитлер, назначивший его на этот пост».

К этому времени Гудериан успел неплохо изучить характер Гиммлера, и все же в своих воспоминаниях он описывает его как «самого непонятного из всех соратников Гитлера». Гиммлер казался генералу «неприметным человеком со всеми признаками расовой неполноценности. Он… производил впечатление простого человека и изо всех сил старался быть вежливым. В отличие от Геринга он вел почти спартанский образ жизни, презрительно относясь к роскоши…», и обладал «живым воображением, но был слишком привержен разного рода фантастическим идеям… Его попытка насаждать национал-социализм среди германского народа привела лишь к созданию концентрационных лагерей». При этом Гудериан замечает, что «способ, с помощью которого практиковавшиеся в концлагерях методы сохранялись в тайне, можно без преувеличения назвать гениальным».

Но когда Гиммлер сталкивался с людьми, готовыми прекратить войну и сохранить хоть что-нибудь, прежде чем разразится катастрофа, он сразу утрачивал всю решительность, которую носил как маску ради Гитлера и СС. Концентрационные лагеря на Востоке один за другим оказывались в руках советских войск, и Гиммлера очень волновал вопрос, как отреагируют союзники, когда увидят концлагеря, расположенные в самой Германии. Избавившись при посредничестве Гудериана от ответственности за ситуацию на восточном фронте, Гиммлер целиком отдался заботам о собственной судьбе и тут же подпал под влияние миротворцев в лице Шелленберга, Керстена и шведского графа Бернадотта, выступавшего в качестве частного представителя Международного Красного Креста.

Сохранились записи Бернадотта о его отношениях с Гиммлером в период с февраля по апрель 1945 года. Приходившийся родственником королю Швеции Бернадотт действительно занимал пост вице-президента шведского Красного Креста и – по его собственным словам – стремился во что бы то ни стало спасти от гибели в Германии несколько тысяч скандинавских военнопленных и группу скандинавских женщин, которые, выйдя замуж за немцев, овдовели во время войны и хотели вернуться на родину. В своей книге «Занавес опускается» Бернадотт то ли из тщеславия, то ли по заблуждению рисует себя этаким спасителем и миротворцем, бесстрашно бросившим вызов лидерам нацистской Германии и особенно – Гиммлеру. Отдавая должное хитроумию Шелленберга, он, однако, ни словом не упоминает о роли Керстена, который своими усилиями подготовил для него почву31. Вероятно, граф опасался, что массажист, начавший гораздо раньше и действовавший в гораздо более трудных условиях, может претендовать на его лавры главного миротворца.

Роль Керстена действительно трудно переоценить. Как известно, в сентябре 1943 года ему удалось перевезти свою семью в Стокгольм, где он договорился о пробных переговорах между Шелленбергом и Абрахамом Стивенсом Хьюиттом – специальным представителем Рузвельта, в то время находившимся в Стокгольме с официальным визитом. Керстен также принял участие в разработке первой стадии плана эвакуации шведов и других скандинавов, находившихся в плену на оккупированных Германией территориях. (Над этим планом он работал совместно с министром иностранных дел Швеции Кристианом Гюнтером.) Кроме того, Керстен прилагал огромные усилия по освобождению голландских, французских и еврейских узников лагерей смерти. Курсируя между Швецией и Германией, Керстен трудился над совестью Гиммлера не менее усердно, чем над его телом. Он и сделал рейхсфюреру первое предложение: освободить нейтральных шведов, а находящихся в концлагерях мужчин и женщин из Норвегии и Дании выслать в Швецию.

Летом 1944 года Керстену удалось убедить Гиммлера перевести скандинавских пленников в лагеря, не подвергавшиеся воздушным налетам, где они могли получать помощь от шведского Красного Креста. Он также поддержал просьбу мадам Имфельд освободить 20 тысяч евреев для вывоза в Швейцарию. В декабре, когда Керстен находился вместе с Гиммлером в его поезде в Шварцвальде, рейхсфюрер согласился освободить тысячу голландских женщин вместе с норвежскими и датскими женщинами, детьми и некоторыми мужчинами при условии, что шведы организуют транспорт. Он также согласился передать Швейцарии 800 французских женщин, 400 бельгийцев, 500 польских женщин и от 2000 до 3000 евреев. Перед возвращением в Стокгольм 22 декабря Керстен написал письмо, подтверждающее эту договоренность, и сообщил, что обсудил детали с Кальтенбруннером в Берлине. Он также заклинал Гиммлера освободить еврейских заключенных и передать их Швейцарии.

Как известно, Гиммлер действительно начал отправлять группы евреев в Швейцарию, но Гитлер приказом от 6 февраля прекратил этот процесс. До этого Гиммлер также вел переговоры со швейцарцами об инспекции концлагерей, и 2 февраля представители Красного Креста даже посетили Ораниенбург, однако впоследствии энтузиазм Гиммлера, всегда боявшегося гнева фюрера, пошел на убыль. После разноса, который Гитлер устроил ему 6 февраля, Гиммлер, сославшись на болезнь, уехал в Гогенлихен и оттуда руководил группой армий «Висла», командующим которой он на тот момент еще оставался.

В Гогенлихене Гиммлер принял нескольких важных гостей. Четырнадцатого февраля, на следующий день после стычки Гиммлера с Гудерианом, происшедшей в присутствии Гитлера, в Гогенлихен прибыл Геббельс, пожелавший навестить «заболевшего» рейхсфюрера. Вот что писал об отношениях этих двух людей помощник Геббельса Земмлер, безусловно опиравшийся в своих суждениях на произнесенные в узком кругу высказывания своего патрона:

«Геббельс, несомненно, недолюбливал Гиммлера, хотя в рабочих вопросах они хорошо понимали друг друга… Геббельсу явно импонировали радикальные взгляды и способность Гиммлера использовать самые жесткие методы для достижения своей цели, но, несмотря на это, шеф СС оставался его основным соперником… Геббельс тоже хотел занять пост министра внутренних дел… но Гиммлер опередил его, и с тех пор он ему завидовал… За исключением Гитлера, перед Гиммлером все испытывают ужас. Геббельс считает, что Гиммлер построил величайшую организацию власти»32.

На следующий день Гиммлеру позвонил Риббентроп. Вероятно, он тоже приезжал в Гогенлихен, чтобы обсудить с Гиммлером свой план, касавшийся отправки в Стокгольм Фрица Гесса с миссией мира. Гесс выехал 17 февраля – на следующий день после прибытия в Германию Бернадотта.

Главной целью Бернадотта было посетить Гиммлера и принять самое активное участие в начатых Керстеном переговорах. В перспективе же шведский граф планировал совершенно перехватить инициативу у массажиста, который, по его мнению, лез не в свое дело. Восемнадцатого февраля33 после официальной встречи с Кальтенбруннером и Риббентропом, пространные речи которых не вызвали у него ничего, кроме скуки (от нечего делать он играл с секундомером, засекая, сколько времени проговорит то или иное высокопоставленное лицо), Бернадотт впервые встретился с Гиммлером в Гогенлихене. На эту встречу он возлагал большие надежды, так как к этому моменту Бернадотт уже догадался, что Риббентроп в своей внешней политике отдавал предпочтение договору со Сталиным о разделе Европы между СССР и Германией, в то время как Шелленберг и Керстен, напротив, настраивали Гиммлера на объединение Германии и западных союзников против дальнейшего распространения коммунизма в Европе.

В Гогенлихен, наводненный немецкими беженцами с Востока, Бернадотт приехал в сопровождении Шелленберга. Вопреки его ожиданиям, они застали Гиммлера оживленным и бодрым. На нем была зеленая форма Ваффен-СС и очки в роговой оправе вместо пенсне, знакомого Бернадотту по множеству портретов и фотографий. Вот как описывает Гиммлера сам Бернадотт:

«У него были маленькие, нежные руки хорошей формы, к тому же тщательно наманикюренные, хотя в СС это запрещалось. Кроме того, к моему изумлению, держался он чрезвычайно дружелюбно. Рейхсфюрер был не лишен чувства юмора, хотя, на мой взгляд, его шутки были несколько мрачноваты… Словом, в его внешности не было ничего дьявольского. Ничто в выражении его лица не выдавало той ледяной жестокости, о которой я столько слышал. Гиммлер… казался жизнерадостным человеком, а о своих взаимоотношениях с фюрером он говорил с хорошей сентиментальностью в голосе».

Бернадотт, знавший об интересе Гиммлера к Скандинавским странам, подарил ему книгу XVII века о скандинавских рунических надписях, и рейхсфюрер был «заметно тронут». Но когда граф обратился к нему с просьбой освободить несколько тысяч норвежских и датских заключенных и выслать их в Швецию, Гиммлер отказал. Он, впрочем, пообещал перевести их в два особых лагеря, где о них могли позаботиться представители шведского Красного Креста. После обсуждения опасностей, грозящих Европе в случае победы русских, он также сказал, что «в случае необходимости позволит передать находящихся в лагерях евреев военным властям союзников». Уже прощаясь, Гиммлер попросил Шелленберга найти для Бернадотта хорошего водителя, чтобы доставить графа в Берлин в целости и сохранности. «В противном случае, – добавил он, – может случиться так, что в шведских газетах появятся заголовки: «Военный преступник Гиммлер убивает графа Бернадотта».

Несмотря на внешне теплое расставание, Гиммлер, по свидетельству Шелленберга, был крайне раздражен этим вмешательством в переговоры, которые он хотел сохранить в тайне. Тот факт, что Риббентроп и Кальтенбруннер знали о визите Бернадотта, означал, в частности, что о нем станет известно и Гитлеру, поэтому Гиммлер решил опередить события и официально приказал Кальтенбруннеру и Фегелейну, своему официальному представителю в штабе Гитлера, ввести фюрера в курс дела. По словам Фегелейна, Гитлер отреагировал следующим образом: «С помощью такой ерунды в тотальной войне ничего не добьешься». Шелленберг со своей стороны утверждает, что по дороге в Гогенлихен посоветовал Бернадотту пойти на компромисс в отношении датских и норвежских заключенных и попросить перевезти их на транспорте шведского Красного Креста в центральный лагерь на северо-западе, а не передавать шведам для интернирования. Свое предложение он подкрепил заверениями, что граф, дескать, «произвел на рейхсфюрера весьма благоприятное впечатление» и что Гиммлер выразил желание поддерживать с ним более тесную связь.

Неделю спустя Гиммлер отправился в Берлин на прием, устроенный Геббельсом в своем министерстве. Там они обсуждали, в частности, возможность мирных переговоров, но Геббельс к тому моменту вновь поверил в Гитлера и отказался предпринимать что-либо без ведома фюрера. Он также намекнул, что предпочел бы объединиться со Сталиным на востоке, а не с союзниками на западе, но только при условии, что фюрер решится на такой шаг. «Безумие», – заметил на это Гиммлер и поскорее отошел прочь34. Геббельс явно готовился к роли героя-защитника Берлина, готового ради фюрера положить свою жизнь и жизни жены и детей.

Керстен вернулся из Стокгольма 3 марта – после переговоров с министром иностранных дел Швеции Гюнтером, опасавшимся, что, если Германия не выведет войска из Норвегии, союзники вынудят Швецию нарушить нейтралитет и вступить в войну. Кроме Гюнтера, Керстен встречался в Стокгольме и с Гилелем Сторчем – одним из лидеров Нью-йоркского отделения Всемирного еврейского конгресса, готовым использовать любой шанс для обеспечения безопасности и освобождения евреев, находящихся в заключении в Германии. Узнав от него о приказе Гитлера уничтожить лагеря вместе с заключенными, но не допустить их освобождения союзниками, Керстен начал переговоры с Гиммлером об освобождении евреев с помощью Международного Красного Креста.

К этой нелегкой задаче он приступил 5 марта. «Гиммлер пребывал в сильном нервном напряжении, – пишет Керстен, – и мне никак не удавалось его убедить».

В следующие дни Керстен пытался воздействовать на совесть Гиммлера и пробудить в нем остатки человечности. Тем же занимался и Шелленберг.

«Я боролся за его душу, – рассказывал он. – Я умолял его воспользоваться шведскими связями… Я посоветовал ему поговорить с графом Бернадоттом, попросить его слетать к генералу Эйзенхауэру и передать ему предложение о капитуляции».

По словам Шелленберга, Гиммлер в конце концов дал свое согласие и поручил Шелленбергу вести дальнейшие переговоры с Бернадоттом, с которым не хотел встречаться сам из страха перед Гитлером и руководящей верхушкой в Берлине, которая, будучи настроена к нему враждебно, имела более свободный доступ к фюреру.

В тот же день, когда Керстен начал переговоры с Гиммлером, из Швеции прибыл Бернадотт, чтобы закончить приготовления для перевозки датских и норвежских заключенных из лагерей по всей Германии в центральный лагерь в Нойенбурге[14]. Эти переговоры вели Кальтенбруннер и Шелленберг, причем трудности возникали с обеих сторон. Бернадотт утверждает, что переборол сопротивление Кальтенбруннера и уговорил его сотрудничать, однако, по словам профессора Тревор-Роупера, Бернадотт сам категорически отказался перевозить заключенных нескандинавского происхождения на шведском транспорте, о чем и написал Гиммлеру35. Эту проблему пришлось решать Гюнтеру и Керстену, из-за чего заключенных перевезли только в последние две недели марта.

Одновременно Керстен вел дальнейшие переговоры с Гиммлером по вопросу чрезвычайной важности, снова выступая в качестве активного посредника между ним и Гюнтером. Двенадцатого марта Гиммлер наконец-то подписал документы, в которых брал на себя обязательство саботировать приказы Гитлера о ликвидации концлагерей и уничтожении заключенных. Рейхсфюрер обещал также остановить массовые казни евреев.

На решение Гиммлера, несомненно, повлияло то, что 10 марта он узнал о разразившейся в концентрационном лагере в Бельзене эпидемии тифа. Кальтенбруннер пытался скрыть от него этот факт, но правда все же выплыла наружу, и Керстен немедленно воспользовался случаем, чтобы усилить давление на рейхсфюрера. «Я подчеркнул, что он ни при каких обстоятельствах не может позволить этому лагерю стать рассадником заразы и подвергнуть риску всю Германию». В результате Гиммлер немедленно отправил Кальтенбруннеру приказ, в котором по настоянию Керстена потребовал принять самые решительные меры по борьбе с эпидемией. Девятнадцатого марта Гиммлер приказал коменданту Бельзена прекратить убийства евреев и любой ценой снизить смертность среди заключенных, которых на тот момент осталось в лагере примерно 60 тысяч. Ситуация в Бельзене действительно была настолько ужасной, что даже Хёсс испытал потрясение при виде такого количества умерших.

Готовясь к намеченному на 22 марта отъезду в Стокгольм, Керстен предпринял еще одну попытку сделать Гиммлера более уступчивым. В дневнике, который он писал главным образом в Хартцвальде – своем старом поместье в окрестностях Берлина, Керстен упоминает, что ему удалось убедить Гиммлера принять меры по недопущению боевых действий в Скандинавии, а также отменить распоряжение Гитлера, который приказал перед приходом союзников бомбить Гаагу и другие голландские города вместе с дамбой Зюйдер-Зее. Четырнадцатого марта Гиммлер неохотно подписал приказ о сохранении городов и дамбы.

«Когда-то мы по-хорошему относились к Голландии, – сказал Гиммлер. – Люди германской расы не являются для нас врагами, которых нужно уничтожать… История ничему не научила голландцев… Они могли бы помочь нам, а мы – им. Но они сделали все для того, чтобы мы не победили большевизм».

Семнадцатого марта, за день до того, как Гудериан уговорил его отказаться от командования группой армий, Гиммлер согласился тайно встретиться с представителем Всемирного еврейского конгресса в Хартцвальде. Керстен предложил Сторчу приехать в Германию при условии, что Гиммлер гарантирует его личную безопасность.

«С герром Сторчем ничего не случится, – заверил Гиммлер. – Готов поручиться своей честью и своей жизнью».

Как и раньше, Керстен во избежание всяких неожиданностей написал Гиммлеру письмо, прося подтвердить все данные рейхсфюрером СС обещания. Гиммлер в свою очередь направил Сторчу приглашение, в котором попытался дать понять, что с самого начала стремился по-человечески относиться к еврейской проблеме и в последние недели вполне доказал искренность своих намерений. Он также подтвердил через своего секретаря Брандта, что готов выполнить все условия, о которых договаривался с Керстеном.

Двадцать второго марта Керстен улетел в Стокгольм, чтобы доложить о своих успехах Гюнтеру. В этот же день Гиммлер в Пренцлау передавал полномочия новому главнокомандующему, генералу Готхарду Хейнрици. Накануне он пытался встретиться с Гитлером один на один, но Гудериан, случайно заметивший, как Гиммлер подстерегает фюрера в саду, без обиняков заявил ему, что война безусловно проиграна, поэтому необходимо как можно скорее прекратить бессмысленное сопротивление, ежедневно уносящее жизни тысяч людей.

«Вы должны сейчас же пойти со мной к Гитлеру и убедить его прекратить военные действия», – потребовал Гудериан.

Но Гиммлер оказался на это не способен.

«Мой дорогой генерал-полковник, – четко ответил он. – Еще слишком рано думать об этом».

Гудериану стало противно. Он понял, что доказывать Гиммлеру что-либо бессмысленно. «С этим человеком уже ничего нельзя было сделать, – пишет он в своих мемуарах. – Он слишком боялся Гитлера».

Двадцать второго марта Гиммлер собрал в Пренцлау штабных начальников и стенографистов и в присутствии Хейнрици продиктовал отчет о боевых действиях за период своего командования. Чем дольше он говорил, тем больше эта претенциозная сцена прощания напоминала театр абсурда. По профессиональному мнению Хейнрици, «за четыре месяца Гиммлер так и не разобрался в базовых принципах управления войсками». Через два часа его речь стала настолько бессвязной, что стенографисты перестали понимать, что он говорит, и вслед за офицерами штаба попытались уклониться от продолжения работы. Хейнрици самому не терпелось поскорее отправиться на фронт, и телефонный звонок наконец избавил его от мучений: генерал Буссе, один из фронтовых командиров, оказался в тяжелом положении и хотел поговорить с главнокомандующим. Гиммлер тотчас передал трубку Хейнрици.

«Теперь здесь командуете вы, – сказал он. – Вы и отдавайте ему приказы»36.

В конце совещания Хейнрици осторожно спросил Гиммлера о возможности мирных переговоров с западными союзниками. Гиммлер не сказал ничего конкретного, но намекнул, что предпринимает определенные шаги.

В хаосе последних месяцев войны многие вели переговоры с союзными державами, надеясь после капитуляции предстать в более благоприятном свете. Среди них был один из высших руководителей СС Карл Вольф, который до 1943 года служил гиммлеровским офицером-координатором при штабе Гитлера, а затем был назначен боевым губернатором Северной Италии. В начале марта он отправился в Швейцарию и попытался через Аллена Даллеса договориться о капитуляции германских войск в Италии. Ему, однако, не удалось встретиться в Цюрихе с эмиссарами генерала Александера, так как Вольф не рискнул признаться Гиммлеру в истинной цели своей миссии. Вместо этого он сделал вид, будто добивается этих встреч исключительно с целью обмена пленными, что, по мнению Гиммлера, было прерогативой Кальтенбруннера. На какое-то время дело зашло в тупик, но Вольф не терял надежды и терпеливо ждал своего часа в надежде перехитрить Кальтенбруннера и снова начать действовать от своего имени.

Довольно трудно разобраться, что на самом деле стояло за попытками выйти на контакт с представителями союзных держав, которые предпринимались за спиной Гитлера многими членами нацистской верхушки. Представляется, что основными мотивами для подобных действий служили главным образом отчаяние или сугубо личные интересы. Так, на процессе в Нюрнберге бывший нацистский гауляйтер Вены Балдур фон Ширах показал, что Гиммлер лично приезжал в Вену в конце марта, чтобы организовать эвакуацию евреев в лагеря Линц и Маутхаузен.

«Я хочу, чтобы работающих на заводах и фабриках евреев перевезли на корабле или автобусе в Линц или Маутхаузен, – приказал рейхсфюрер. – Создайте им самые благоприятные условия и окажите лучшую медицинскую помощь. Пожалуйста, позаботьтесь об этих евреях. Они – мое самое надежное капиталовложение».

В результате этого и других заявлений рейхсфюрера у Шираха сложилось стойкое впечатление, что Гиммлер пытается «искупить свои грехи хорошим обращением с евреями»37. Несмотря на это, уцелевшим венским евреям пришлось идти в Маутхаузен пешком.

В первой половине апреля Гиммлер часто бывал в Гогенлихене. Второго числа он вторично встретился здесь с Бернадоттом. На встрече присутствовал и Шелленберг, который впоследствии свидетельствовал, что Гиммлер выглядел подавленным и нервным, но настаивал на продолжении войны. Несмотря на это, он согласился освободить часть скандинавских заключенных, но подчеркнул, что выпустит не всех сразу, иначе, как он выразился, «это привлечет излишнее внимание». Как видно, Гиммлер по-прежнему боялся Гитлера, который, казалось, каким-то мистическим образом управлял его действиями и помыслами даже на расстоянии. Впрочем, впоследствии – в записках, которые он передавал через Шелленберга, – Гиммлер выражал надежду, что, если с фюрером что-нибудь случится, Бернадотт тотчас свяжется с союзниками от его имени. Бернадотт, однако, предупредил Шелленберга, что союзные державы никогда не пойдут на переговоры с главой СС – с человеком, которого весь цивилизованный мир считал главным создателем системы массового уничтожения людей.

К началу апреля Геббельс тоже понял, что концентрационные лагеря могут стать самым серьезным доказательством преступлений нацистского режима. «Боюсь, Гиммлер не осознает, какую опасность представляют для нас его концлагеря, – сказал он фон Овену, который записал эти слова в своем дневнике. – Страшно подумать, что произойдет, если они окажутся… в руках противника. Визга, во всяком случае, будет много!»

В апреле передовые подразделения армии союзников действительно освободили Бельзен, Бухенвальд и Дахау. Гиммлер был совершенно уверен, что проявил исключительную человечность, не взорвав лагеря вместе с заключенными задолго до того, как союзники их захватят, однако его жест никто так и не оценил по достоинству. Картина, представшая глазам английских и американских солдат, была ужасающей – еще никогда условия содержания в лагерях не были столь бесчеловечными. Голод, болезни, скученность привели к тому, что и в бараках, и в казармах охраны царила атмосфера безнадежности, равнодушия и беспомощного бездействия. Некоторые узники медленно умирали, но никто не мог и не хотел облегчить их страдания. Так миру впервые стало ясно, что человек двадцатого столетия может сделать с другим человеком во имя расовой чистоты.

Первые британцы вступили в Бельзен 15 апреля. Бухенвальд Кальтенбруннер приказал эвакуировать, и эвакуация, по свидетельству Шелленберга, действительно началась 3 апреля, хотя Гиммлер, судя по всему, об этом не знал. Он остановил эвакуацию только неделю спустя, так как пообещал президенту Швейцарии не трогать Бухенвальд до прихода союзников. (По-видимому, это обещание было дано им с целью произвести благоприятное впечатление на генерала Эйзенхауэра.)

Номинально Гиммлер все еще оставался полководцем – руководителем СС и командующим Резервной армией, хотя в суматохе последних недель все войска перешли под непосредственное управление Гитлера. Тем не менее 12 апреля Гиммлер издал строгий приказ, согласно которому командиры, не сумевшие удержать вверенные им города, приговаривались к смертной казни. «Боевые командиры, приписанные к каждому городу, несут личную ответственность за выполнение этого приказа. Невыполнение командиром своего долга, а также попытка государственного служащего склонить командира к такому невыполнению, караются смертной казнью»38.

Керстен тем временем ждал в Стокгольме официального разрешения для Сторча посетить Германию. Десятого апреля Бернадотт привез Керстену письмо от Брандта, в котором тот сообщал, что Гиммлер, хотя и не назначил дату встречи, помнит о своих обещаниях. Но на самом деле предстоящее мероприятие серьезно беспокоило Гиммлера. Тринадцатого апреля он сказал Шелленбергу: «Как я могу сделать это, если Кальтенбруннер постоянно находится рядом? Если что-то пойдет не так, я окажусь полностью в его власти».

Это был как раз один из тех случаев, когда в борьбу за Гиммлера пришлось вмешаться Шелленбергу. Чтобы успокоить рейхсфюрера, он тайно договорился с профессором де Кринисом, чтобы тот представил полный отчет о состоянии здоровья Гитлера, однако, пока такого документа у него не было, Гиммлер не в силах был решиться ни на что конкретное. В один из дней он даже пригласил Шелленберга на прогулку в лесу рядом с его домом в Вюстроу, чтобы поделиться своими тревогами.

«Шелленберг, – начал Гиммлер, – по-моему, Гитлер уже не может предпринять ничего путного».

«Все его последние поступки, – ответил Шелленберг, – указывают на то, что пришло время действовать вам».

Дальнейший разговор Шелленберг передает следующим образом:

«Гиммлер сказал мне, что, помимо Брандта, я – единственный человек, кому он может доверять. После этого он стал советоваться, как ему быть. Ведь я не могу застрелить Гитлера, сказал Гиммлер, не могу отравить, не могу арестовать, потому что тогда вся военная машина перестанет функционировать. Я ответил, что это не имеет значения и что у него есть только два пути: либо пойти к Гитлеру и, откровенно рассказав ему о том, какие катастрофические последствия имели его последние приказы, заставить его отказаться от власти, либо устранить его силой. Гиммлер возразил, что, стоит ему заговорить с Гитлером в таком ключе, фюрер придет в бешенство и просто– напросто застрелит его. Тогда я сказал: «В ваших силах предотвратить подобный исход. Многие высшие руководители СС все еще преданы вам, они выполнят любые ваши приказы. Вы достаточно сильны, чтобы арестовать его. Ну а если не будет другого выхода, в дело вмешаются врачи».

В конце концов Гиммлер последовал совету Шелленберга и назначил встречу со Сторчем на 19 апреля, так как ему было известно, что в это время Кальтенбруннер будет в Австрии. Керстен получил сообщение 17 апреля, но Сторч уже не мог приехать в Германию. Поэтому первым евреем, который вел прямые переговоры с Гиммлером на более или менее равных условиях, стал директор шведского отдела Всемирного еврейского конгресса в Нью-Йорке Норберт Мазур, действовавший по поручению Сторча. В Германию он отправился по подложным документам, к тому же в дороге его опекал Керстен. Девятнадцатого они прибыли в аэропорт Темпельхоф на самолете, который доставил посылки от Красного Креста. Там их встречали солдаты СС; они щелкнули каблуками и выкрикнули: «Хайль Гитлер!» – но Мазур спокойно приподнял шляпу и ответил: «Добрый вечер», затем на машине СС они выехали в Хартцвальд, чтобы дождаться Гиммлера, который провел целый день в Берлине, совещаясь с министром финансов графом Шверином фон Крозигом. Встречу в доме графа организовал Шелленберг, надеявшийся, что министр сможет убедить Гиммлера предпринять действия, которых от него ждали, «с Гитлером или без него»39.

Гиммлер не смог встретиться с Мазуром ни 19-го, ни 20 апреля, потому что это был день рождения Гитлера. Вечером 19-го он послал Шелленберга в Хартцвальд, чтобы тот подготовил почву для переговоров, которые Гиммлер собирался начать сразу после празднования дня рождения. По утверждению Шелленберга, Гиммлер заказал шампанское, чтобы поздравить фюрера.

Но 20 апреля оказалось весьма неподходящим днем для праздника. Американцы уже перешли через Эльбу и заняли Нюрнберг; британские части подступали к Берлину с запада, а советские войска полным ходом наступали с востока – вскоре американская и Советская Армия должны были встретиться. В этой обстановке Гитлер решил принимать гостей в бункере, сооруженном на глубине пятидесяти футов под зданием канцелярии. Хотя Гиммлер вопреки совету Шелленберга все же решил появиться на приеме и пожать руку Гитлеру, однако на приватную беседу к фюреру вместе с руководителями других служб его не пригласили. Вместе с остальными он вынужден был встать в очередь, чтобы поздравить человека, которому верно служил полтора десятилетия. На приеме присутствовали Геринг, Геббельс, Риббентроп и Шпеер, а также гросс-адмирал Дёниц, Кейтель и Йодль. За всеми пристально наблюдал Борман. Предполагалось, что теперь Гитлер отправится на юг и возглавит германское сопротивление, центром которого станет Оберзальцбург. Гиммлер, как и остальные, убеждал его поступить именно так, но Гитлер не стал объявлять о своем решении, сказав только, что в случае, если Германия окажется разделенной на две части, гросс-адмирал Дёниц должен взять на себя руководство обороной на севере. Дорога на юг все еще была открыта, и по окончании приема приглашенные поспешно разошлись. Геринг, путешествовавший в сопровождении целого каравана машин, с важным видом отбыл в безопасный Оберзальцбург; Шпеер поспешил в Гамбург с намерением спасти от разрушения как можно больше промышленных предприятий; Риббентроп задержался в Берлине – в его услугах больше не нуждались. Только Геббельс и Борман остались с Гитлером, ожидая его решения – должны ли они остаться и умереть в Берлине или бежать на юг, чтобы попытаться еще немного отдалить неизбежный конец.

Гиммлер попрощался с присутствующими и отправился в Вюстроу, где его с нетерпением ждал Шелленберг. Больше ему не суждено было увидеть Гитлера.

Глава VIII Самообман

Поднявшись по лестнице из нижней части бункера, Гиммлер оказался в лабиринте коридоров, массивные бетонные стены которых должны были защитить фюрера во время последнего боя в Берлине. Но даже эти стены содрогались от взрывов, превращавших город в руины.

Тщетно пытался Шелленберг связаться с Гиммлером, который не мог выехать из Берлина из-за массированного воздушного налета. В Вюстроу он вернулся только к полуночи. После недолгих уговоров рейхсфюрер согласился ехать в Хартцвальд, куда они с Шелленбергом прибыли между двумя и тремя часами утра 21 апреля.

Керстен встретил Гиммлера около дома и попросил быть дружелюбным и великодушным по отношению к Мазуру; это, сказал он, ваш шанс восстановить честь Германии и – пока еще есть время – показать всему миру, что на место прошлых репрессий и жестокости пришла, наконец, новая гуманная политика. Керстен знал, что такой аргумент непременно найдет отклик у Гиммлера, желавшего выглядеть человечным. Гиммлер заверил Керстена, что на данный момент больше всего хочет достичь какого-нибудь соглашения с евреями.

Впервые с тех пор, как он пришел к власти, Гиммлер встретился с евреем на равных. Он официально поприветствовал Мазура и сказал, что рад его видеть1. Затем они сели, и Гиммлер начал пространно объяснять отношение режима к евреям как к инородцам, не преминув пожаловаться, что разработанную им эмиграционную политику, которая, по его выражению, «могла принести ощутимую выгоду евреям», саботировали другие государства, которые «их не принимали».

Мазур имел солидный опыт в ведении переговоров. К Гиммлеру он приехал, чтобы добиться определенной цели, и был очень спокоен и собран. Лишь изредка Мазур вставлял короткие замечания, когда заявления Гиммлера становились слишком уж безапелляционными. Но когда Гиммлер заявил, что в действительности концлагеря были учебными центрами, где в случае заболевания люди получали соответствующее лечение, Мазур не выдержал и напомнил рейхсфюреру о совершавшихся там преступлениях.

«Признаю, что такие вещи иногда случались, – невозмутимо согласился Гиммлер, – но я наказывал виновных».

Затем он посетовал, что союзники использовали Бельзен и Бухенвальд в пропагандистских целях, хотя он «передал их союзникам согласно договоренности». Гиммлер заявил:

«Когда я освободил 2700 евреев и позволил им уехать в Швейцарию, газеты утверждали, будто я отпустил этих людей только для того, чтобы обеспечить себе алиби. Но мне не нужно алиби! Я всегда делал только то, что считал правильным, что было необходимо для моего народа. И за это я готов ответить. За последние десять лет ни на кого не вылили столько грязи, сколько на меня, но я никого за это не преследовал. Даже в Германии любой человек может сказать обо мне все, что захочет. А вот иностранные газеты начали против меня злобную клеветническую кампанию, которая вряд ли способна вдохновить меня и дальше передавать вам лагеря в целости и сохранности»2.

Мазур настаивал на немедленном освобождении всех оставшихся в живых евреев и на прекращении эвакуации лагерей. Но едва только Гиммлер узнал, каковы будут условия соглашения, он снова начал колебаться, явно не желая брать на себя какие-либо конкретные обязательства. Мазуру даже пришлось ненадолго уединиться с Шелленбергом в соседней комнате, чтобы определить дальнейшую стратегию переговоров. Поскольку они встречались накануне, Шелленберг отлично знал, что нужно Мазуру, и им было проще договориться без Гиммлера. Рейхсфюрер же уступил, только оставшись наедине с Керстеном, который буквально вырвал у него обещание выполнить заключенный в прошлом месяце договор об освобождении из Равенсбрюка тысячи еврейских женщин под предлогом того, что они якобы имеют польское происхождение. Но Гиммлер по-прежнему боялся, что Гитлер узнает о его действиях.

Под конец Гиммлер попытался оправдать действия нацистов, перечисляя, что принесло их владычество народу Германии и населению оккупированных стран. Преступлений стало меньше, сообщил он, никто не голодает, у всех есть работа. Гитлер, сказал он, единолично решил противостоять коммунистам, и его поражение принесет в Европу хаос. Только тогда американцы поймут, что они натворили. В целом Гиммлер казался встревоженным, колебался, уклонялся от конкретных обещаний; он лишь в общих чертах говорил о сложившейся ситуации и о своих гуманных поступках и наотрез отказался обсуждать действия, которые Шелленберг и Брандт намеревались предпринять от его имени. Встреча закончилась около пяти часов утра, и Керстен вышел с Гиммлером на улицу для более обстоятельного разговора один на один.

Именно тогда Гиммлер неожиданно спросил:

«У вас есть выход на Эйзенхауэра или на западных союзников?»

Получив отрицательный ответ, Гиммлер поинтересовался, не согласится ли Керстен отправиться к Эйзенхауэру, чтобы предложить от его имени прекратить боевые действия против Германии и продолжить войну только против русских.

«Я готов уступить победу западным союзникам, – заявил Гиммлер. – Мне нужно только выиграть время, чтобы разгромить русских. Я все еще могу это сделать, если получу технику и боеприпасы».

Гиммлер явно продолжал воображать себя верховным командующим германской армией, и Керстен поспешил возразить, что подобные предложения вряд ли являются прерогативой рейхсфюрера и что перед ним стоит совсем другая задача, а именно обсуждение условий мирного договора. Затем, еще раз удостоверившись, что голландские города и дамба останутся целы и невредимы и что Гиммлер сделает все возможное, чтобы предотвратить кровопролитие в Скандинавии, Керстен заговорил о других вещах. С помощью одной лишь настойчивости он добился от своего пациента всего, что тот был в силах сделать; теперь Гиммлера ждал Шелленберг, чтобы отвезти в Гогенлихен. Там должна была состояться встреча с Бернадоттом, который непременно хотел переговорить с Гиммлером перед отъездом на север.

Возле машины рейхсфюрер протянул руку своему массажисту и поблагодарил за все, что он сделал. Гиммлер как будто знал, что они никогда больше не встретятся. «От всего сердца благодарю вас за помощь, которую вы оказывали мне все эти годы. Я беспокоюсь о своей несчастной семье», – добавил он неожиданно, затем попрощался и уехал с Шелленбергом3.

В Гогенлихен они прибыли в шесть часов утра и позавтракали вместе с Бернадоттом, который накануне вечером специально приехал из Берлина, чтобы встретиться с Гиммлером4. Бернадотт торопился и хотел лишь добиться разрешения Гиммлера на освобождение скандинавских заключенных, которых Красный Крест собрал в Нойенгамме. Но Гиммлер не дал своего согласия, заявив, что «паутина лжи», сплетенная пропагандой союзников вокруг Бельзена и Бухенвальда, заставила его изменить свое решение и что он приказал эвакуировать весь Нойенгамм.

«Меня до глубины души возмущает мысль о том, – сказал Гиммлер Бернадотту, – что этот лагерь, который, на мой взгляд, находится в идеальном состоянии, может послужить поводом для новых бессовестных обвинений. Меня уже давно ничто так не огорчало, как публикации в западной прессе по поводу лагерей».

Бернадотт обратил внимание, что Гиммлер выглядит усталым и нервным. У него был измученный вид; когда же Бернадотт сказал ему об этом, он ответил, что не спал уже несколько ночей. «Казалось, он утратил способность подолгу оставаться на одном месте и теперь мечется из стороны в сторону, давая выход своей тревоге и беспокойству». Ел Гиммлер с жадностью, а при разговоре постукивал ногтями по передним зубам – признак нервного напряжения, как объяснил Шелленберг, отведя Бернадотта в сторону. Рейхсфюрер легко согласился на эвакуацию женщин из Равенсбрюка и на перевозку скандинавов в Данию, где они должны были оставаться под контролем гестапо. Эта процедура, кстати, должна была начаться уже на следующий день, так как Бернадотт уже договорился с датской стороной об обеспечении транспортом.

Гиммлер действительно был вымотан до предела, так что спрашивать Бернадотта о том, не передаст ли он сообщение Эйзенхауэру, пришлось уже Шелленбергу, однако посланник отказался от этого поручения. «Гиммлеру следовало взять судьбу Германии в свои руки еще после моего первого визита», – ответил он.

Затем Шелленберг проводил Бернадотта на аэродром и вернулся в Гогенлихен, «исполненный глубокой грусти». Не успел он, однако, отправиться спать, как его вызвал к себе Гиммлер. Рейхсфюрер лежал в постели, и вид у него был самый несчастный. На вопрос Шелленберга, что случилось, он ответил, что чувствует себя больным. Несмотря на это, Гиммлер все же решил отправиться в Вюстроу.

По пути машина рейхсфюрера часто останавливалась, пропуская колонны войск или застревая в толпах беженцев, наводнивших дороги. «Мне страшно думать о том, что нас ждет», – сказал Гиммлер, глядя в окно. Перед самым Вюстроу их атаковал летящий на малой высоте самолет, но им удалось спастись. Поужинав, они проговорили до самой ночи. Гиммлер мечтал об образовании партии национального единства, не обремененной диктатом Гитлера.

В воскресенье 22 апреля Гитлер, безвылазно сидевший в своем бункере и руководивший воображаемыми войсками на уже занятых врагом территориях, наконец решил, что останется в Берлине. Советские войска уже вступили в пригороды, и к фюреру в его бетонной могиле присоединился Геббельс с женой и шестью детьми. Словно разгневанный бог в приступе жалости к самому себе Гитлер бушевал и поносил мир, который его предал, и изменников, которых он пригрел на груди. Пусть они бегут на юг, кричал фюрер, он умрет в столице, вместе со своими верными друзьями!

В эти часы Гиммлера не было рядом с фюрером. В спешке покинув Вюстроу, к которому тоже подступали передовые части советских войск, он не поехал в Берлин, а вернулся в Гогенлихен, куда ему позвонил по телефону Фегелейн, чтобы сообщить о решении Гитлера. По его словам, Гитлер обвинял Гиммлера и СС в том, что они бросили его в беде.

Свидетелями этого разговора оказались Готтлоб Бергер и Гебхардт, поэтому сообщение задело Гиммлера особенно сильно. К несчастью, рядом не оказалось Шелленберга, чтобы помочь ему умным советом.

«В Берлине все сошли с ума! – кричал Гиммлер. – У меня остался только батальон охраны – шестьсот человек, большинство из которых ранены или больны. Что я могу сделать?!»

Бергер, человек по характеру прямой, но никогда не блиставший умением плести интриги, ответил на это, что долг рейхсфюрера СС состоит в том, чтобы, собрав остатки войск, пробиваться в Берлин к фюреру. Гиммлер был уверен, что Шелленберг был бы наверняка против подобного самоубийственного плана, однако все же позвонил в бункер и договорился встретиться с Фегелейном в Науэне, расположенном на полпути между Гогенлихеном и Берлином, чтобы обсудить этот вопрос более подробно. Разумеется, это был компромисс, и в то же время впоследствии никто не смог бы обвинить Гиммлера в бездействии. К тому же он, похоже, уже понял, что рано или поздно ему все равно придется предпринять какие-то конкретные шаги.

В итоге Гиммлер и Гебхардт отправились в путь на двух машинах. Гебхардту все равно нужно было попасть в Берлин, так как только Гитлер мог утвердить его на посту председателя германского Красного Креста, на который он недавно был назначен. Что касалось Гиммлера, то для него Берлин был как раз тем местом, которого ему следовало избегать любой ценой, однако стремление заслужить похвалу фюрера оказалось сильнее.

Но с Фегелейном он так и не встретился. Несмотря на поздний час, машины Гиммлера и Гебхардта простояли на перекрестке в Науэне целых два часа, но Фегелейн не приехал. Гиммлер терзался неизвестностью и сомнениями. В конце концов было решено, что Гебхардт поедет в Берлин и передаст Гитлеру предложение Гиммлера, а сам рейхсфюрер вернется в Гогенлихен.

Этим поступком Гиммлер подтвердил свою преданность фюреру, так что по крайней мере с формальной точки зрения его не в чем было упрекнуть. Той же ночью Гитлер принял Гебхардта и утвердил его назначение; он также оценил верность Гиммлера, предложившего ему жизни своих людей. Когда Гебхардт спросил, что он должен передать Гиммлеру, Гитлер ответил: «Передайте ему мою любовь».

Следом за Гебхардтом в бункере неожиданно появился Бергер, который должен был срочно лететь на юг, чтобы по поручению Гиммлера следить за действиями Кальтенбруннера. Бергер выразил свою преданность фюреру настолько бестактно, что спровоцировал очередной приступ ярости вождя. Крик Гитлера, его багровое от гнева лицо, трясущиеся конечности, неестественная неподвижность полупарализованной левой стороны тела произвели на него гнетущее впечатление. Это зрелище стояло перед глазами Бергера все время, пока он летел на юг вместе с другими служащими, штабными офицерами, слугами и секретарями. Все спешили прочь из Берлина, сотрясавшегося от грома русских пушек, – все, у кого была возможность покинуть столицу, пока мышеловка еще не захлопнулась.

В Гогенлихене Гиммлер находился в сравнительной безопасности, поэтому его мысли вскоре переключились с фюрера на Бернадотта. Шелленберг, которого, по его собственным словам, Гиммлер отправил к Бернадотту с предложением о капитуляции, встретился с графом во Фленсбурге 23 апреля – в день, когда Геббельс объявил по радио, что фюрер возглавит оборону Берлина, а Геринг в Оберзальцбурге мучительно размышлял о том, как лучше сообщить Гитлеру о своем намерении взять руководство рейхом в свои руки. Согласно достигнутой договоренности, Бернадотт и Гиммлер должны были встретиться в ту же ночь в Любеке. Совещание, проходившее в шведском консульстве, начиналось при свете свечей – электричество отключилось из-за аварии. Неожиданно начавшийся воздушный налет заставил стороны отложить переговоры. Участники встречи перебрались в общественное бомбоубежище, где Гиммлер – министр внутренних дел, руководитель гестапо, глава СС – заговорил с небольшой группой спустившихся в укрытие немцев, которые так и не узнали его в полутьме. Пока шла беседа, Бернадотт исподтишка наблюдал за ним. «Гиммлер был совершенно измучен и пребывал в состоянии невероятного нервного напряжения, – писал он впоследствии. – Казалось, ему пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы хотя бы выглядеть спокойным».

Когда уже после полуночи воздушный налет закончился и они снова поднялись наверх, Гиммлер высказал свою точку зрения на ситуацию. Гитлер, вероятно, уже мертв, заявил он, но даже если это не так, столица долго не продержится и фюрера в любом случае скоро не станет. «Я признаю, что Германия проиграла», – заявил Гиммлер. Продолжение этого разговора сохранилось в записях Бернадотта:

Г и м м л е р. Учитывая все обстоятельства, я считаю себя вправе поступать по своему усмотрению. Чтобы спасти от вторжения русских как можно большую часть Германии, я намерен капитулировать на западном фронте. Тогда западные союзники смогут развернуть свои войска на восток. Но я не готов к капитуляции на восточном фронте. Я всегда был и останусь заклятым врагом большевизма. Перед началом войны я всеми силами боролся против заключения русско– германского пакта о мире. Согласны ли вы передать мое официальное предложение министру иностранных дел Швеции, чтобы он известил о нем западных союзников?

Б е р н а д о т т. Я считаю, что нет ни малейшей возможности капитулировать на западном фронте и продолжать войну на восточном. Уже сейчас можно с уверенностью сказать, что Англия и Америка на это не пойдут.

Г и м м л е р. Я прекрасно понимаю, насколько сложна ситуация, и тем не менее я должен хотя бы попытаться спасти миллионы немцев от русской оккупации.

Б е р н а д о т т. Я готов передать ваше официальное сообщение министру иностранных дел Швеции только при условии, если вы пообещаете включить в предложение о капитуляции Данию и Норвегию.

В конце переговоров Бернадотт спросил Гиммлера, что он будет делать, если его предложения отклонят.

«В этом случае, – ответил он, – я приму командование на восточном фронте и погибну в бою».

Бернадотт просил также, чтобы Гиммлер изложил свои предложения в письменном виде для передачи их шведскому министру иностранных дел Гюнтеру.

Написав соответствующее письмо, Гиммлер передал его Бернадотту, добавив, что сегодняшний день – самый тяжелый в его жизни.

После переговоров Бернадотт и Шелленберг вернулись во Фленсбург, оставив Гиммлера размышлять (как потом сообщил Бернадотту Шелленберг), должен ли он пожать руку верховному командующему союзников или можно будет ограничиться формальным поклоном5.

Между тем в Берлине происходили следующие события. Геринг наконец решился обратиться к Гитлеру со своими предложениями, но фюрер, несмотря на тщательно смягченные формулировки, воспринял послание рейхсминистра как страшное оскорбление. Он назвал Геринга предателем и, лишив всех званий и регалий, приказал СС арестовать его, хотя рейхсминистр находился далеко на юге. Борман, даже теперь, за считанные дни до гибели нацистского режима, не прекративший борьбы с соперниками, приложил все усилия, чтобы Геринг предстал в глазах Гитлера отступником и ренегатом, оставляя, таким образом, открытым вопрос о преемнике фюрера. Борману, однако, не было известно, что Гиммлер уже давно считает себя единственным возможным претендентом на верховную власть в Германии6. Правда, Гитлер еще в марте заявил, что Гиммлер не сможет стать его преемником, поскольку его отношения с партией трудно назвать хорошими, да и «в любом случае от него не будет никакой пользы, так как он начисто лишен художественного вкуса». (Эта точка зрения, кстати, перекликается с мнением Геббельса.) Гиммлер, однако, мечтал о своего рода теневом правительстве, которое он мог бы возглавить, если бы Германия оказалась под властью западных союзных держав. Большинство из оставшихся нацистских министров и военных лидеров, включая Дёница, Шпеера и Шверина фон Крозига, также опасались, что Гиммлер может узурпировать власть и занять место Гитлера.

Три следующих дня – 24-е, 25-е и 26 апреля – были днями ожидания. Опасаясь появления русских в Гогенлихене, Гиммлер переехал в Шверин, где Дёниц устроил штаб обороны севера. С каждым днем кольцо вокруг Берлина сжималось все сильнее, однако Гитлер по-прежнему оставался в бункере и слал приказы измотанным, обескровленным войскам, которые не могли больше ни атаковать, ни сопротивляться.

Двадцать седьмого апреля Шелленберг получил сообщение, которое заставило его в спешке выехать на аэродром Оденсе в Ютландии, чтобы встретить Бернадотта, прилетевшего с большим опозданием из-за плохой погоды. Шелленбергу было уже ясно, что предложения Гиммлера не произвели впечатления на руководство союзников. Он, однако, решил скрыть это от рейхсфюрера, опасаясь очередного приступа малодушия с его стороны, хотя Бернадотт и предлагал поехать с ним в Любек, чтобы лично встретиться с Гиммлером.

Когда Гиммлер, наконец, узнал, что его предложение отклонено, он тотчас затребовал к себе Шелленберга. Чувствуя, что все его хитроумные планы рухнули, Шелленберг ехал на юг, дрожа от страха за свою жизнь. Его страх был столь велик, что в надежде хоть как-то смягчить гнев рейхсфюрера он совершил весьма нехарактерный для себя поступок: позвонив в Гамбург, Шелленберг пригласил на встречу известного астролога Вильгельма Вульфа, так как толкование гороскопа всегда успокаивало Гиммлера.

Но никакой астролог не смог бы предсказать, какой сюрприз судьба готовила Гиммлеру в другой части света. История о том, как информация о переговорах Гиммлера с графом Бернадоттом просочилась в международную прессу, стала известна лишь недавно. Ее подробно изложил Джек Уинокавр, который в то время был директором Британской информационной службы в Вашингтоне7. Уинокавр принимал участие в трехмесячной конференции ООН по международным организациям, которая открылась в Сан-Франциско в апреле 1945 года. В состав британской делегации входил Энтони Иден, тогдашний министр иностранных дел. Во время неофициальной встречи делегатов 27 апреля он, по свидетельству Уинокавра, как бы между прочим сказал: «Кстати… от стокгольмских источников нам стало известно, что Гиммлер сделал через Бернадотта предложение о безоговорочной капитуляции Германии перед американцами и нами. Разумеется, мы сообщили об этом русским». Действительно, утром 25 апреля британский и американский министры доложили о предложениях Гиммлера Черчиллю и Трумэну, которые единодушно отнеслись к ним как к попытке со стороны Германии посеять раздор среди союзных держав и приказали немедленно известить Сталина. Ответ был таков: капитуляция может быть принята только в том случае, если будет предложена всем союзникам одновременно.

В то время Уинокавр ничего не знал об этой истории, но решил, что брошенное вскользь замечание Идена следует передать в прессу. После недолгого колебания он по собственной инициативе передал эту новость своему другу Полу Скотту Рэнкину из агентства Рейтер, предупредив, что источник должен остаться неизвестным. Рэнкин послал телеграмму в Лондон, и рано утром 28 апреля эта сенсационная новость появилась в газетах.

Пока Шелленберг успокаивал Гиммлера с помощью его любимого астролога, западная пресса широко объявила о попытках рейхсфюрера вести мирные переговоры от своего имени. Не имея ни малейшего представления о том, что о его величайшем секрете трубят газеты всего мира, Гиммлер отправился на созванное Кейтелем совещание по военным вопросам и даже председательствовал на нем, из чего следовало, что он по-прежнему считал себя заместителем и преемником Гитлера.

Бернадотт услышал новости по нелегальному радио ближе к вечеру и понял, что Гиммлер больше не сможет вести переговоры. Дёниц, также узнав о происшедшем по своим каналам, позвонил Гиммлеру по телефону и потребовал объяснений. Гиммлер тотчас заявил, что сведения передали в искаженном виде, но при этом добавил, что сам он не собирается делать какие-либо публичные заявления. По свидетельству Шелленберга, остаток дня он провел в размышлениях, как лучше организовать эвакуацию немецких войск из Норвегии и Дании.

Гитлер узнал правду только в девять часов вечера из выпуска новостей Би-би-си. По словам одного из свидетелей, фюрер «побагровел, и его лицо исказилось до неузнаваемости»8. Потом он в ярости кричал о низком предательстве человека, которому доверял больше всех. Собравшиеся в бункере мужчины и женщины дрожали от страха, и каждый «рассчитывал на свой яд». В конце концов Гитлер отдал приказ об аресте Гиммлера, который вслед за Герингом лишился всех своих званий и регалий. «Предателю никогда не быть фюрером!» – верещал Гитлер9. В результате этого неконтролируемого приступа ярости пострадал Фегелейн – единственный представитель Гиммлера в бункере, который, на свое несчастье, оказался в пределах досягаемости фюрера. Гитлера не остановило даже то, что Фегелейн был женат на сестре его любовницы Евы Браун. Он, правда, попытался бежать, но его схватили, выволокли в сад и расстреляли по одному лишь подозрению, что ему могло быть известно о предательстве Гиммлера.

Гитлер тем временем приказал фельдмаршалу фон Грейму, сменившему Геринга на посту командующего люфтваффе, покинуть бункер и под огнем русских истребителей лететь в штаб-квартиру Дёница, которая располагалась теперь в Плоене. Грейм, хотя и был ранен в ногу во время своего рискованного перелета в Берлин, не посмел отказаться. Впрочем, на этот раз за штурвал легкого самолетика, на котором генерал прилетел в столицу, села знаменитая нацистская летчица Ханна Рейтч. Они поднялись в воздух прямо от Бранденбургских ворот и днем 29 апреля прибыли в Плоен, находившийся на Балтийском побережье в двухста милях к северо-западу от Берлина.

В Плоене Дёниц, главнокомандующий северной группой войск, и Гиммлер, начальник СС и полиции, делили власть. По свидетельству Шверина фон Крозига, эти двое в конце концов договорились, что будут верно служить признанному преемнику Гитлера, причем Дёниц явно рассчитывал, что место фюрера займет Гиммлер, а сам он станет рейхсфюрером.

Двадцать девятого апреля Дёниц так и не получил никакого официального сообщения о лишении Гиммлера всех званий и полномочий. Лишь в 3.15 утра 30 апреля в Плоен поступил расплывчатый приказ Бормана, согласно которому Дёниц должен был «немедленно и безжалостно покарать всех изменников». Только Грейм имел недвусмысленный приказ арестовать Гиммлера, однако он не мог выполнить его без поддержки Дёница, а тот все еще ждал, что Гиммлер вот-вот сам станет фюрером. Нет никаких сведений о том, как прошла встреча Грейма с Дёницем, что они сказали друг другу, какое решение приняли. Очевидно одно: никто из них еще не знал, что Гитлер уже составил и подписал завещание, согласно которому официальным преемником фюрера становился сам Дёниц. Рейхсфюрером СС должен был стать гауляйтер Бреслау Карл Ханке, а на пост министра внутренних дел назначался гауляйтер Мюнхена Пауль Гизлер.

Впрочем, эти назначения мало что могли изменить. Гитлер находился в Берлине в полной изоляции, и его последнее желание отомстить Герингу и Гиммлеру – людям, которые почти двадцать лет верно служили ему, – так и осталось невыполненным. Правда, Геринг на юге все же был арестован, но арест этот был чисто номинальным, так как охранявший его небольшой отряд СС был деморализован и пребывал в полной растерянности. Что касалось Гиммлера, остававшегося на свободе на севере, то он вообще услышал о своей отставке только после смерти Гитлера. Не зная, чем занять свое время, он в сопровождении оставшихся у него солдат СС разъезжал на машине вокруг штаб-квартиры Дёница в Плоене и раздумывал лишь о том, как сохранить свое положение и остатки власти10.

О том, что он получил совершенно ненужный ему пост фюрера находившейся на грани распада Германии, Дёниц узнал только вечером 30 апреля из радиограммы Бормана. Свое сообщение Борман составил в крайне неопределенных выражениях; он даже не известил гросс-адмирала о самоубийстве Гитлера, совершенном им в 15 часов 30 минут того же дня. Дёниц узнал только, что он, а не Гиммлер, был назначен официальным преемником Гитлера: «Вместо бывшего рейхсмаршала Геринга фюрер назначает своим преемником вас, герр гросс-адмирал. Вам выслан письменный документ, подтверждающий ваши полномочия. Приступайте к своим обязанностям в соответствии с ситуацией».

Удивленный и встревоженный, Дёниц все же отправил телеграмму с выражением преданности вождю, о смерти которого даже не подозревал. «Если по воле Судьбы… мне суждено править рейхом в качестве вашего преемника, – писал он, – я приложу все силы, чтобы исход этой войны был достоин героической борьбы германского народа».

Одна из трех копий завещания Гитлера, подписанного накануне в четыре часа утра и заверенного новым рейхсканцлером Геббельсом и Борманом, действительно уже была в пути. Ее отправили днем 29 апреля со специальным курьером, который так и не добрался до Плоена.

Между тем в ночь на 1 мая Борман и Геббельс попытались от своего имени заключить выгодное соглашение с советским командованием. Дёницу Борман послал еще одну уклончивую радиограмму, в которой сообщал только, что попытается лично приехать в Плоен. Фраза «завещание вступило в силу» ничего Дёницу не говорила. О смерти Гитлера его в конце концов известил Геббельс, который отправил свое радиосообщение 1 мая в 15 часов 15 минут – почти ровно через сутки после того, как фюрер покончил с собой. Он также назвал по именам основных министров нового правительства, но не упомянул ни о Гиммлере, ни о том, что этой ночью они с женой собираются убить своих спящих детей и по примеру Гитлера покончить с собой.

После этого Гиммлер стал в Плоене нежеланным гостем. Кроме того, он наконец узнал о своей отставке, и это потрясло его до глубины души. Да и Дёниц не скрывал своего неодобрительного отношения к попыткам рейхсфюрера заключить сепаратный мир с союзными державами. Тридцатого апреля Шелленберг долго пробирался по дорогам, забитым армейским транспортом и беженцами, только для того, чтобы найти Гиммлера в замке Калкхерст неподалеку от Травемунде. Было четыре часа утра 1 мая, но Гиммлер только что лег спать. Брандт рассказал Шелленбергу о последних событиях и о подавленном состоянии Гиммлера после ночного разговора с Дёницем, во время которого он предложил себя на пост второго государственного министра11. Дёниц отклонил это предложение, так как по-прежнему опасался, что Гиммлер может восстановить потерянную власть с помощью своего полицейского отряда. По словам Шелленберга, Гиммлер «раздумывал об отставке и даже заикался о самоубийстве».

На следующее утро за завтраком рейхсфюрер выглядел «расстроенным и встревоженным». Днем они вместе поехали в Плоен, но Шелленберг думал теперь только о том, как угодить Бернадотту. Он, в частности, хотел воспользоваться авторитетом Гиммлера, чтобы договориться с Дёницем о мирном решении проблемы германской оккупации Скандинавских стран. Таким образом Шелленберг рассчитывал заслужить признательность союзников и заодно обеспечить себе безопасное пребывание в Швеции, куда он намеревался выехать после капитуляции нацистской Германии. Гиммлер, которому очень хотелось присутствовать на созванной Дёницем конференции, действительно был готов поддержать мирный вывод немецких войск из Норвегии. Он даже признался Дёницу, что пытался заключить перемирие с помощью Швеции, однако это окончательно дискредитировало его в глазах адмирала12.

Первого мая началась капитуляция Германии. Монке, командир полка СС, которому Гиммлер доверил охрану Берлина, был схвачен русскими во время бегства из бункера. В десять часов вечера по берлинскому радио было официально передано сообщение о смерти Гитлера. Кессельринг в Северной Италии капитулировал 2 мая; гауляйтер Гамбурга Кауфман вопреки полученному приказу пропустил в город британские войска, и загнанный в угол Дёниц сдался Монтгомери без дальнейших консультаций с Гиммлером.

Гиммлер тем временем продолжал изображать из себя лицо, облеченное властью, и надо сказать, что устроенная им демонстрация все еще выглядела весьма внушительно. В сопровождении эскорта солдат СС он разъезжал повсюду на своем «мерседесе» как какой-нибудь средневековый феодал. Гиммлер как раз готовился последовать за Дёницем в Фленсбург, расположенный на границе Шлезвиг-Гольштейна и Дании, когда ему поступило неожиданное предложение от Леона Дегреля – командира бельгийских и французских фашистов в Ваффен-СС, бежавшего с русского фронта с остатками своего отряда. Судя по всему, Дегрель решил выслужиться перед Гиммлером, который, хотя и заявлял, что не желает знать изменника, был не прочь пополнить свое поредевшее войско за счет его людей13.

В конце концов Гиммлер согласился встретиться с Дегрелем в Маленте, неподалеку от Киля, но командир бельгийцев перехватил рейхсфюрера СС по дороге. Гиммлер в защитном шлеме ехал на своей машине во главе колонны «мерседесов» и грузовиков. В Маленте они остановились, однако Дегрелю было уже почти нечего предложить своему начальнику: его укомплектованные бельгийцами отряды СС бежали в Данию. Гиммлера, впрочем, волновало только одно – не отстать от Дёница, и Дегрель последовал за ним на север во Фленсбург.

На подъезде к Килю началась дневная бомбежка. Гиммлер сохранял спокойствие и кричал: «Дисциплина, господа, дисциплина!» – в то время, как сопровождавшие его эсэсовцы – и мужчины, и женщины – попадали в грязь, чтобы укрыться от осколков. После налета офицеры со своими помощниками повернули назад, а Дегрель сбежал. Он отправился на север через Киль, а Гиммлер со своей группой двинулся на поиски более безопасной дороги во Фленсбург.

В ту же ночь к Гиммлеру присоединился Вернер Бест из Дании14. Они вместе ехали в «мерседесе» Гиммлера и разговаривали. Из-за воздушных налетов им приходилось часто останавливаться, поэтому во Фленсбург Гиммлер прибыл только утром 3 мая.

В разговоре с Бестом Гиммлер подбирал слова тщательнее обычного. За последние шесть месяцев, признавал он, Гитлер сильно изменился и попал под влияние Бормана. Он отдавал невыполнимые приказы и отказывался даже думать о заключении мира. При этом Гиммлер был абсолютно уверен, что, если бы ему удалось поговорить с Эйзенхауэром хотя бы полчаса, он бы смог убедить его объединиться с Германией, чтобы разгромить русских захватчиков. При расставании Бест сказал, что перед тем, как встретиться с Дёницем, он собирается еще раз пересечь датскую границу.

«А что собираетесь делать вы, рейхсфюрер?» – спросил Бест.

«Пока не знаю», – был ответ. Гиммлер, впрочем, попросил Беста захватить с собой женщин – членов СС, чтобы они могли помыться и поесть, прежде чем вернутся к своим обязанностям.

Еще сильнее нерешительность Гиммлера проявилась во время его разговоров со Шверином фон Крозигом, который сменил Риббентропа на посту министра иностранных дел и тоже находился во Фленсбурге15. В штаб-квартире нового фюрера Гиммлер оказался ненужным, и это повергало его в отчаяние.

«Что со мной будет, граф Шверин?» – вопрошал он.

Но Шверин фон Крозиг не знал ответа на этот вопрос. На тот момент Германия вряд ли нуждалась в услугах министра иностранных дел, не говоря уже о безработных рейхсфюрерах. Единственным полезным делом, которое приходило ему на ум, была эвакуация немцев с востока обратно в Германию, однако, чтобы организовать это, требовалось немало сил и энергии. Тем не менее фон Крозиг попытался серьезно ответить на вопрос рейхсфюрера.

«На мой взгляд, у вас есть три пути, – сказал он. – Первый – сбрить усы, надеть парик и темные очки и попытаться исчезнуть. Но полагаю, вас все равно поймают, и тогда вас ждет бесславный конец. Второй путь – застрелиться, хотя, как христианин, я не могу вам этого советовать; решение вам придется принимать самому. Я бы рекомендовал третий путь: поезжайте в штаб Монтгомери и скажите: «Я – Генрих Гиммлер и хочу взять на себя всю ответственность за деятельность СС». Что будет потом? Кто знает… Но если это означает конец, вы, по крайней мере, умрете с честью».

Но Гиммлера этот вариант не прельщал, поэтому он решил остаться при правительстве Дёница в Плоене. Ему, однако, было трудно смириться с лишением всех званий и должностей, да и его свита все еще насчитывала около 150 штабных офицеров и помощников. Ни Дёниц, ни Гиммлер не знали всех условий отставки рейхсфюрера: офицер фельдсвязи не сумел доставить завещание Гитлера его преемнику, а Борман – как все тогда считали – был убит при попытке к бегству в ночь на 1 мая.

Если бы Дёниц мог прочесть тщательно сформулированное завещание, он бы, по крайней мере, знал, какие чувства питал фюрер к своим бывшим министрам. «Своими тайными переговорами с врагом, которые велись без моего ведома и одобрения, своими незаконными попытками захватить власть в государстве и своим предательством по отношению ко мне лично они опозорили нашу страну и весь народ», – писал фюрер о Геринге и Гиммлере. Увы, Дёниц знал только то, что могли рассказать ему тяжело раненный Грейм, его преданный пилот Ханна Рейтч и Геббельс, телеграммой сообщивший наследнику фюрера о распределении основных государственных постов, которые ни он, ни Борман так и не удосужились занять.

Дёниц стремился к одной цели: насколько возможно дистанцироваться пугающего прошлого и капитулировать таким образом, чтобы сохранить статус адмирала флота, поэтому иметь в своем кабинете человека с такой репутацией, как у Гиммлера, ему не хотелось. С другой стороны, обстоятельства не позволяли Дёницу совершенно его игнорировать, поэтому он в конце концов смирился с присутствием Гиммлера за столом заседаний, хотя и без назначения на какую-либо должность.

Четвертого мая, при обсуждении требования Монтгомери о безоговорочной капитуляции, Гиммлер вслед за другими советниками Дёница высказал свою точку зрения. Он считал, что германские войска в Норвегии должны сдаться шведам, чтобы избежать русского плена. Гиммлер также полагал, что, если без боя вывести войска с территорий, находящихся за пределами Германии, можно будет добиться некоторых дополнительных уступок. Однако Шелленберг, курсировавший между Швецией, Данией и Германией в надежде договориться о мирном выводе немецких войск из Скандинавских стран, по возвращении из своего опасного путешествия обратился не к Гиммлеру, а к Дёницу и Шверину фон Крозигу. Пятого мая Шелленберг снова отправился в Данию, даже не попрощавшись с Гиммлером, который больше не представлял для него интереса.

В тот же день, 5 мая, Гиммлер собрал своих лидеров и советников, включая обергруппенфюрера СС Олендорфа из службы безопасности, обергруппен– фюрера СС фон Вейрша из тайной полиции и обер– группенфюрера и генерала войск СС фон Херфа. На совещании также присутствовали Брандт и Гебхардт, бросивший своих пациентов в Гогенлихене на милость русских. Выступая перед ними, Гиммлер торжественно провозгласил свою политическую линию, которая оказалась настолько оторвана от действительности, что в нее даже трудно было поверить. Он заявил, в частности, что не сдастся и не покончит с собой. Вместо этого Гиммлер планировал создать новое правительство СС в Шлезвиг– Гольштейне, чтобы вести с западными державами независимые мирные переговоры. Закончилось собрание раздачей государственных должностей и министерских портфелей людям, которым предстояло стать его партнерами в основании нового нацистского режима.

Но этим поистине наполеоновским планам не суждено было осуществиться. Гиммлер получил отставку дважды: сначала от Гитлера, а потом, 6 мая, и от Дёница, который лично вручил ему такое письменное уведомление:

«Дорогой герр рейхсминистр!

Учитывая сложившуюся ситуацию, я решил освободить вас от занимаемых должностей министра внутренних дел, члена правительства, главнокомандующего Резервной армией и шефа полиции. Все ваши должности упразднены. Благодарю вас за службу рейху».

Наряду с Гиммлером Дёниц также освободил от должности Геббельса, который давно покончил с собой, а также других гитлеровских министров, которые вызывали стойкие ассоциации с мрачным нацистским прошлым16. Он также приказал твердолобым нацистам из СС прекратить сопротивление.

Но и после этого Гиммлер никуда не уехал. Вместе со своим штабом, охраной и техникой он то и дело появлялся в Фленсбурге, словно чудовищный призрак, лишившийся своих владений. Шверину фон Крозигу Гиммлер сказал, что собирается скрыться, но при этом упрямо надеялся сохранить личную власть. Ради этого он даже встречался с командующим германскими войсками в Шлезвиге и Дании фельдмаршалом Эрнстом Бушем в надежде найти в его лице союзника, но Буш думал только о капитуляции, и Гиммлер ни с чем вернулся во Фленсбург к своему изрядно поредевшему штабу.

Восьмого мая Гиммлер сократил свою автоколонну до четырех машин и сделал первый шаг к самоуничтожению, сбрив усы, однако он пока не знал точно, куда направить свои стопы, – рейхсфюрер СС был слишком известной личностью и мог быть узнан в любом месте и в любой момент. Олендорф советовал ему сдаться и ответить за преступления свои и СС, но он все еще надеялся найти убежище в Арользене у своего друга принца Вальдека, генерала-аристократа, разместившего в своем поместье один из отделов СС17.

Наконец, 10 мая Гиммлер вместе с остатками своей свиты покинул Фленсбург и направился в Марне, что на восточном побережье Шлезвиг-Гольштейна18. Дорога заняла почти двое суток, так что ночевать приходилось на открытом воздухе или в зданиях железнодорожных станций. Гиммлер мог думать только о двух вещах: как спасти положение и договориться с союзниками и что делается с его семьями на юге.

Наконец четыре машины добрались до устья Эльбы. Дальше они ехать не могли – ширина водного пространства, которое им предстояло преодолеть, составляла здесь почти пять миль. Беглецы, которые теперь мало чем отличались от сотен тысяч оставшихся без крова немцев, неохотно бросили автомобили и переправились через Эльбу – за 500 марок их вместе с другими беженцами перевезли на рыбацкой лодке. Теперь им оставалось только идти. Они ночевали в крестьянских домах, а днем делали несколько миль пешком. Утром 21 мая они, наконец, оказались в Бремерверде, на расстоянии более ста миль от Фленсбурга.

В состав группы входили Кирмайер, Брандт, Олендорф, Карл Гебхардт, полковник Вернер Гротманн и майор Махер. Все знаки отличия со своей формы они, разумеется, сняли и выдавали себя за бывших сотрудников тайной военной полиции, которые пробираются в Баварию. Гиммлер в качестве дополнительной маскировки завязал глаз и стал похож на пирата. Кроме того, у него был пропуск на имя Генриха Гитцингера – человека, приговоренного Народным судом к смертной казни, чьи документы Гиммлер на всякий случай сохранил.

В Бремерверде беглецы узнали, что им нужны специальные проездные документы, чтобы пройти через выставленный британским военным командованием контрольно-пропускной пункт. Было решено, что Кирмайер официально обратится к британцам за соответствующим разрешением; когда же он войдет в комендатуру, кто-то из группы будет ждать снаружи и, если Кирмайера арестуют, сразу предупредит Гиммлера. Поскольку тайная военная полиция была внесена британской армией в особый список, Кирмайера действительно задержали. Когда он не вернулся, Гиммлер с остальными своими спутниками скрылся.

Капитан Том Селвестер был начальником фильтрационного лагеря номер 031, который базировался неподалеку от Люнебурга19. В те майские дни огромное количество бывших солдат немецкой армии пытались пробраться домой. На контрольно-пропускных пунктах, расставленных британцами на всех дорогах, их задерживали для проверки документов и, если возникали какие-то сомнения, препровождали для производства полного дознания в фильтрационные лагеря. Там задержанных по очереди направляли к коменданту, который выслушивал их объяснения. Потом задержанных обыскивали, аккуратно регистрируя все их имущество.

В два часа дня 23 мая патруль доставил в лагерь номер 031 группу подозрительных лиц, задержанных на контрольно-пропускном пункте на мосту около Бремерверде. Как обычно, их поставили в очередь к кабинету, однако уже около четырех часов капитану Селвестеру доложили, что трое из группы требуют немедленной встречи с командующим офицером. Капитан Селвестер был заинтригован и приказал привести этих троих. Вот как он описывает их встречу:

«Первым в мой кабинет вошел невысокий, изможденный человек в потрепанной одежде и с черной повязкой на левом глазу; следом появились еще двое – оба высокие, с военной выправкой, один пропорционально сложенный, а другой – худощавый. Тот, что был хорошо сложен, слегка прихрамывал при ходьбе. Мне эти люди показались подозрительными, поэтому я приказал одному из сержантов запереть их в соседней комнате и никого к ним не пускать без моего разрешения. Когда их вывели из моего кабинета, невысокий снял с глаза повязку и надел очки. Я сразу его узнал, а он тихим голосом представился: «Я – Генрих Гиммлер».

Капитан Селвестер тотчас же вызвал вооруженную охрану и послал за офицером разведки. Когда он прибыл, Гиммлера попросили расписаться на листе бумаги, чтобы сравнить его подпись с образцом, имевшимся в их документах. Сначала Гиммлер ответил отказом, решив, что его автограф понадобился британским офицерам в качестве редкостного сувенира, и согласился поставить свою подпись только при условии, что после сравнения почерка бумагу сразу же уничтожат.

Следующим этапом был обыск заключенного; вот как описывает его капитан Селвестер:

«Я лично обыскивал его, передавая каждый предмет одежды моему сержанту, который еще раз все внимательно осматривал. У Гиммлера были при себе документы на имя Генриха Гитцингера. В пиджаке я обнаружил небольшую латунную коробочку, похожую на патронную гильзу; в ней лежал маленький стеклянный пузырек. Я понял, что это такое, но все-таки спросил Гиммлера о содержании пузырька, на что он ответил: «Это мое лекарство. От болей в желудке». Я нашел еще одну такую же латунную коробочку, но без пузырька, и пришел к заключению, что он может быть спрятан где-то на теле заключенного. Мы обыскали всю одежду Гиммлера, осмотрели все отверстия на теле, расчесали волосы и обследовали все места, где можно что-нибудь спрятать, но так ничего и не нашли. На данном этапе мы не просили его открыть рот, так как я полагал, что если пузырек находится во рту и мы попытаемся его изъять, то тем самым можем спровоцировать ответные действия, о которых потом пожалеем. Тем не менее я приказал принести бутерброды с сыром и чай для Гиммлера в надежде увидеть, если он будет что-нибудь вынимать изо рта. Я внимательно следил за ним, пока он ел, но не заметил ничего необычного».

Тем временем в штаб Второй армии было послано сообщение об аресте Гиммлера. Пока капитан Селвестер ждал приезда из Люнебурга старшего офицера разведки, он предложил Гиммлеру переодеться в форму британской армии. Другой одежды у него не было, но когда Гиммлер увидел, что ему предлагают надеть, то сразу отказался – видимо, он боялся, что его сфотографируют во вражеской форме и опубликуют фотографию в прессе. Он согласился надеть лишь рубашку, кальсоны и носки, поэтому ему дали армейское одеяло, чтобы он мог в него завернуться.

Капитану Селвестеру не давала покоя мысль о пропавшем пузырьке. Он постоянно следил за Гиммлером. Этот странный человек возбуждал в нем любопытство.

«Все время, пока Гиммлер находился на моем попечении, он держался очень спокойно и вежливо, очевидно понимая, что выхода нет. Он охотно поддерживал разговор и временами казался даже веселым. Когда я впервые увидел его, у него был больной вид, но после того, как он поел и помылся (бриться ему не разрешили), он стал выглядеть гораздо лучше. Гиммлер провел в моем лагере примерно восемь часов; при этом он часто спрашивал меня о своих «адъютантах», похоже, он искренне о них беспокоился. Мне трудно было поверить, что передо мной – тот самый Гиммлер, о котором мы столько читали в прессе до и во время войны».

Примерно в восемь часов вечера в лагерь прибыл полковник Майкл Мерфи – начальник разведки из штаба генерала Монтгомери. Он сказал, что должен снова обыскать Гиммлера и его телохранителей. В ответ Гиммлер еще раз назвал свое имя, явно рассчитывая на особое отношение. Он также утверждал, что у него есть послание для генерала Монтгомери. Полковник Мерфи никакого письма не видел.

Кроме пузырька, найденного в подкладке пиджака, другого яда у Гиммлера не обнаружили, и полковник Мерфи принял решение доставить Гиммлера в штаб Второй армии. Его отвезли туда на машине под охраной полковника Мерфи и еще одного офицера разведки. Больше капитан Селвестер его не видел.

Полковник Мерфи пишет:

«Я понимал, что Гиммлер может прятать еще одну порцию яда – скорее всего, во рту или в прямой кишке. Я велел ему одеться, а сам позвонил своему заместителю и приказал прислать врача к коттеджу, который я специально приготовил для таких людей, как Гиммлер».

Гиммлера доставили в следственный центр, расположенный в доме на Ульцнерштрассе, и передали на попечение старшины Эдвина Остина, которому поначалу не назвали имени заключенного. Но по его собственному признанию, которое он сделал на следующий день корреспонденту Би-би-си, Остин узнал Гиммлера, как только тот вошел в комнату20. Он по-прежнему был закутан в армейское одеяло.

Некоторое время назад Остин не сумел предотвратить самоубийство генерала СС Прутцманна, который на его глазах разгрыз зубами ампулу с цианидом. Теперь старшина был полон решимости реабилитировать себя. Указав Гиммлеру на кушетку, он сказал по-немецки:

«Вот ваша кровать. Раздевайтесь».

Гиммлер, казалось, не понимал его. Он недоуменно смотрел на Остина, а потом повернулся к переводчику.

«Он не знает, кто я», – сказал он.

«Знаю, – возразил Остин. – Вы – Гиммлер. Тем не менее вот ваша кровать. Раздевайтесь».

Гиммлер попытался смутить его пристальным взглядом, но старшина спокойно смотрел на него. Гиммлер первым отвел глаза и, сев на кушетку, начал снимать кальсоны.

Прибывшие некоторое время спустя полковник Мерфи и армейский врач капитан С.Дж. Уэллс провели обычный осмотр заключенного. Они все еще подозревали, что у Гиммлера может быть яд. Когда он разделся, они осмотрели все его тело – уши, подмышки, волосы, ягодицы. Потом врач приказал ему открыть рот и, по словам полковника Мерфи, «сразу увидел маленький черный шарик, торчащий между зубами с правой стороны в нижней челюсти».

«Подойтите к свету, – велел врач. – Откройте рот».

Он засунул два пальца в рот заключенного. В этот момент Гиммлер резко отдернул голову и сильно прикусил пальцы врача.

«Он сделал это!» – закричал врач.

Полковник со старшиной бросились на Гиммлера и, повалив на пол, перевернули на живот, чтобы он не смог проглотить яд. Доктор держал его за горло, пытаясь заставить выплюнуть отраву. В течение пятнадцати минут они боролись за его жизнь, давали рвотный порошок, промывали желудок, использовали различные методики искусственного дыхания, но все было тщетно. «Он умер, – рассказывал старшина, – мы накрыли его одеялом и ушли»21.

Через два дня Гиммлера похоронили в неприметном месте в окрестностях Люнебурга. Тело завернули в армейское одеяло, обмотали маскировочной сетью и перевязали телефонным проводом. Тайную могилу Гиммлеру выкопал старшина Остин, который в гражданской жизни был мусорщиком.

Приложение А Характеристика Гиммлера в изложении Адольфа Эйхмана

Перед судом в Израиле Адольф Эйхман добровольно согласился пройти тщательную проверку, во время которой были просмотрены и обсуждены сотни документов (большей частью фотокопии аффидевитов[15] и картотеки РСХА). Допросы начались 29 мая 1960 года и продолжались почти каждый день до 15 января 1961 года; было записано 76 пленок и 3564 страницы машинописного текста. Израильское посольство в Лондоне любезно предоставило нам полный отчет допроса.

Эйхман охотно сотрудничал со следователями; он вел себя так же подобострастно, как и со своими бывшими лидерами. Он гордился своей педантичностью в исполнении приказов и с удовольствием описывал всю систему делопроизводства. Эйхман утверждал, что вступил в СС в 1931–1932 годах (он не помнил точной даты) под влиянием Кальтенбруннера, с которым был знаком с детства. Потом он вступил в СД и получил должность секретаря в Музее франкмасонов; впоследствии, как известно, он стал специалистом по еврейским делам.

Во время допроса Эйхман несколько раз подчеркнул, что приказ о физическом уничтожении евреев был отдан Гитлером, а Гиммлер лишь отвечал за техническую сторону вопроса. Своего прямого начальника Эйхман характеризует (с. 38–39) как человека, «всегда готового оказать услугу фюреру». По его словам, Гиммлер «много внимания уделял мелким деталям, но был способен под влиянием импульса подписать далеко идущий указ». На с. 146 Эйхман снова упоминает об импульсивности Гиммлера, который отдавал имеющие серьезные последствия приказы, как только ему в голову приходила какая-либо свежая идея; вместе с тем, когда такой приказ попадал в соответствующее ведомство, Гиммлер часто – словно испугавшись последствий – отменял его.

Эйхман вспоминает о том, с каким отвращением Гиммлер относился к запачканным никотином пальцам. Служившим с ним офицерам настоятельно рекомендовалось пользоваться лимоном и пемзой, которые всегда лежали в умывальной комнате в поезде Гиммлера. Все, кто этого не делал, рисковали получить Rauchverbоt[16] на три или шесть месяцев; это означало, что офицера, пойманного с сигаретой в этот период, сразу же увольняли из рядов СС.

В Минске Эйхман стал свидетелем массового расстрела евреев, которых сразу сбрасывали в канаву. На с. 240 он утверждает, что Гейдрих из чистого бахвальства приказывал убить евреев, которых уже уничтожали по приказу Глобочника. Гейдрих якобы сказал: «Настоящим поручаю вам отправить еще 150 тысяч евреев для «окончательного решения». К слову сказать, Эйхман так и не смог вспомнить точно, какую цифру – 150 или 250 тысяч – назвал Гейдрих.

Много рассказывал Эйхман и о принятых в СС эвфемизмах, таких, например, как «окончательное решение» и «особое отношение». Даже на печально известной конференции в Ванзее нацисты избегали говорить об убийствах открыто. Гейдриху особенно нравился термин «распределение труда на Востоке». На страницах 135–136, 1020, 2028 и 2167 он упоминает, что Гиммлер считал лагерь в Терезиенштадте своей вотчиной и все приказы по этому лагерю отдавал лично. Как уже упоминалось, он старательно поддерживал миф о том, что Терезиенштадт является чем-то вроде Altersghetto – места, где пожилые евреи могут доживать свой век в мире и покое, и очень сердился, когда в прессу просачивалась информация об отправке заключенных из этого лагеря в Освенцим и другие лагеря смерти. Но поскольку лагерь вмещал только 10 тысяч человек, он и пальцем не пошевелил, чтобы помешать «эвакуации» из Терезиенштадта сотен тысяч узников. Единственное, что заботило Гиммлера, – это соблюдение строжайшей секретности, так как ему не хотелось прослыть чудовищем в глазах мирового общественного мнения.

Во все времена Гиммлера особенно интересовали «известные» заключенные; так мы узнаем (с. 2608), что он приказал снять с общего транспорта Фрей Глюк, сестру мэра Нью-Йорка Лагуардии, и перевести ее в лагерь, где уже находились Леон Блюм, Одетта Черчилль и другие важные заключенные.

На с. 2456 и далее Эйхман выражает искреннее удивление по поводу предъявленных ему документально подтвержденных доказательств того, что в трудные 1943–1944 годы Гиммлер посвятил много времени и сил сохранению жизни двум-трем евреям в одном случае и пяти или шести – в другом. На самом деле все объясняется довольно просто: эти заключенные являлись специалистами в металлургической промышленности и ювелирном деле. Именно такие специалисты требовались для производства оружия и для изготовления Рыцарского креста высшей степени.

Есть несколько упоминаний (с. 1249, 1290 и 1318) о приказах Гиммлера, запрещающих эмиграцию евреев из Германии «за исключением отдельных случаев, выгодных для рейха» (имеются в виду состоятельные евреи, способные заплатить минимум 100 тысяч швейцарских франков). В июле 1944 года Гиммлер издал еще один приказ, запрещавший некоторым венгерским евреям выехать в Палестину, «потому что они биологически сильные люди, и сохранение их жизней противоречит интересам рейха». В апреле 1942 года (с. 478) Гиммлер писал шефу СД, что приказы фюрера об «окончательном решении» должны выполняться без всякой жалости, однако при этом он был не против «по мере необходимости» использовать трудоспособных евреев и евреек для работы в концентрационных лагерях. В июле 1942 года ни Эйхман, ни его шеф Мюллер не рискнули принять решение о судьбе французских детей-евреев, все еще находящихся на попечении французских благотворительных организаций (с. 701–702). Мюллер обратился к Гиммлеру, и рейхсфюрер лично отдал приказ «отправить их всех на Восток», то есть убить. На с. 660 и далее есть сведения о личных приказах Гиммлера о массовом переселении (Grossabschiebung) французских евреев на Восток для «окончательного решения».

В последний раз Эйхман виделся с Гиммлером весной 1945 года, когда рейхсфюрер СС заявил, что для переговоров с Эйзенхауэром ему нужны 200–300 известных евреев, которых он собирался использовать «в качестве заложников». Он приказал Эйхману собрать их из разных лагерей и договориться с гауляйтером Инсбрука Хофером об их расселении в эвакуированных деревнях. Эйхман доложил о приказе рейхсфюрера Кальтенбруннеру, который, по словам Эйхмана, «не проявил никакого интереса, потому что теперь ничто уже не имело значения».

Приложение Б Франкфуртский трибунал 1964–1965 годов

К моменту публикации этой книги Аушвицкий трибунал во Франкфурте заседал уже около года, но нисколько не приблизился к своему завершению. Такие же трибуналы (например, суд над помощниками Эйхмана Хунше и Круме в Будапеште) проходили или уже прошли во Франкфурте и в других городах, а многие только готовились.

Обвинение задержалось с началом судебных процессов только потому, что лишь несколько лет назад союзные державы вернули Германии документы, которые были реквизированы после окончания войны, хотя специальная прокуратура, учрежденная для расследования военных преступлений нацистов, начала свою работу еще в 1957 году в Людвигсбурге, неподалеку от Штутгарта. Еще одной причиной задержки стал тот факт, что одни преступники скрывались под чужими именами, другие бежали за границу, и переговоры об их выдаче непозволительно затянулись. Некоторые из них, как, например, переговоры об экстрадиции пресловутого доктора Менгеле, вообще имеют прискорбно мало шансов на успех.

В итоге в 1964 году на скамье подсудимых во Франкфурте оказалось всего двадцать три человека. Представлены неоспоримые доказательства их вины. Характер этих людей, работавших на Гиммлера, можно раскрыть на примере Освальда Кадука. Освальд Кадук славился своей любовью к детям. Известно, что он раздавал еврейским детям воздушные шары («организованно» раздавал, как сказано в документе) непосредственно перед тем, как им «впрыскивали» инъекцию фенола в сердце. «Папа Кадук», как его прозвали за любовь к детям, после войны работал санитаром, пока его не разоблачили и не взяли под стражу.

Когда бывший судья СС выступал в качестве свидетеля, он держался легко и непринужденно, давая скользкие, уклончивые ответы на вопросы председателя и обвинителя. Но страшно звучала в его устах нацистская терминология: «специальная обработка», «расселение», «генеральная линия» и даже «эффективные акции вне пределов юрисдикции», – означавшая только одно – убийство.

Так продолжалось довольно долго, пока один из подсудимых, будучи не в силах и дальше выносить эту едва прикрытую циничными эвфемизмами полуправду, попросил дать ему слово. Когда председатель разрешил ему говорить, этот человек – Стефан Барецки – заявил примерно следующее. Пока эти господа произносили речи, сказал он, мы делали всю грязную работу. Когда мы жаловались, что нам приходится убивать детей, нам говорили, что наше дело – выполнять приказы и не лезть в то, чего мы не понимаем.

Вспышка Барецки весьма наглядно характеризует весь процесс организованного геноцида. Тех, кто проливал кровь невинных, поощряли не думать о сути приказов, которые отдавались им от имени фюрера и нации. Жестокость и умение быстро и без колебаний убивать людей, официально признанных неполноценными, рассматривались как одни из главных добродетелей представителей высшей нации.

Примечания

Важнейшими источниками, к которым мы постоянно обращались во время подготовки книги, служили работы «Окончательное решение» и «СС» Джералда Райтлингера, «Мемуары» Керстена и Шелленберга, а также расшифровка стенограммы процесса над главными военными преступниками в Нюрнберге, опубликованная Издательством ее величества (HMSO) в Лондоне в двадцати двух томах и в дальнейшем именуемая IMT. Мы также часто обращались к использованным на процессе документам, изданным в Нюрнберге на немецком языке, а также к их американскому изданию на английском языке, известному как «Нацистский заговор и агрессия» и в дальнейшем именуемому NCA. Важными вспомогательными источниками стали для нас «Гиммлер» Вилли Фришауэра, «Гейдрих» Чарльза Уайтона, «Последние дни Гитлера» Х.Р. Тревор-Роупера, «Комендант Аушвица» Рудольфа Хёсса, «Гестапо» Эдуарда Крэнкшо и «Доктора смерти» Мичерлиха и Мильке.

В работе над книгой мы также использовали материалы обширных досье из штаб-квартиры Гиммлера, хранящихся ныне в Германском федеральном архиве в Кобленце, Институте современной истории в Мюнхене, Берлинском хранилище документов, Центре службы розыска Международного Красного Креста в Арользене, Государственном институте исторических документов в Амстердаме и филиале Венской библиотеки в Лондоне.

В данных примечаниях авторы книги упоминаются в виде инициалов: Р. М. и Х. Ф.

Глава I Непорочная юность

Мы признательны Гебхардту Гиммлеру, который стал для нас источником весьма ценной информации, относящейся к этому малоизученному периоду жизни Генриха Гиммлера. Мы также изучали фотокопии сохранившихся фрагментов ранних дневников Гиммлера, любезно предоставленные нам Библиотекой института Гувера в Стэнфорде, Калифорния, сверяя свои выводы с самым полным исследованием на эту тему, осуществленным Вернером Т. Ангрессом и Брэдли Ф. Смитом. (См. «Журнал современной истории», том 31, № 3, сентябрь 1959 г.)

Другие источники информации, касающиеся молодости Гиммлера, включают свидетельства людей, знавших его студентом, в частности, доктора Рисса, председателя суда в Эрдинге, и полковника Зарадета из Мюнхена.

1 Семья Гиммлера часто переезжала с места на место. Генрих Гиммлер родился в Мюнхене на Хильдегардштрассе, 2, в квартире на третьем этаже. В марте следующего года его родные переехали в более комфортабельную квартиру над аптекой Либига на Либигштрассе – одной из красивейших улиц города. С марта 1902-го по 1904 год Гиммлеры жили в Пассау, городке близ Мюнхена, после чего снова вернулись в Мюнхен и до 1913 года проживали на Амалиенштрассе, 86. В этом доме протекало отрочество Гиммлера. В 1913–1919 годах семья жила в Ландсгуте, в 1919—1922-м – в Ингольштадте, а в 1922–1930 годах, когда отец Гиммлера в возрасте шестидесяти пяти лет вышел на пенсию, снова в Мюнхене. Отец Гиммлера скончался в 1935-м, а мать – в 1941 году.

2 Разумеется, это немецкие фунты. Вес Гиммлера при рождении составлял 3,7 килограмма.

3 Ведение дневниковых записей не было типичным для мальчиков того периода, но Гиммлера, несомненно, вдохновлял пример отца. Список книг, прочитанных Гиммлером в последние годы школы, включает «Волшебную гору» Томаса Манна и произведения Динтера и Бирбаума, в которых с разных сторон анализируется тевтонский идеал, приводятся доводы как за, так и против него. Как ни странно, Гиммлер никак не комментирует прочитанное, а просто перечисляет названия.

4 Он сделал это заявление графу Бернадотту. См.: «Занавес опускается», с. 57.

5 Эти воспоминания принадлежат в основном доктору Риссу и полковнику Зарадету. Доктор Рисс был членом «Аполлона».

6 Доктор Георг В.Ф. Хальгартен позднее эмигрировал в США, где работал историком и социологом. Он опубликовал брошюру на немецком языке, содержащую воспоминания о пребывании Гиммлера в мюнхенской школе, где преподавал его отец. Хальгартен упоминает о прилежании Гиммлера и о присущей ему аккуратности, не обходя молчанием и его тщетное стремление преуспеть в спорте и гимнастике, к которым у него не было никаких способностей. Например, он не мог ни разу подтянуться на перекладине. Школа, в которой учился Гиммлер, служила для подготовки к Пажескому корпусу – заведению, куда принимали исключительно сыновей баварских аристократов, пригодных для службы пажами при баварском дворе. Хальгартен утверждает, что Гиммлера глубоко задевало то, что он в силу своего происхождения не подходит для Пажеского корпуса. Однако это отрицали в разговоре с Х. Ф. герр фон Манц и барон Вальденфельц, которые знали семью Гиммлера и посещали Пажеский корпус. Воспоминания Хальгартена озаглавлены «Мой соученик Гиммлер» (Венская библиотека).

7 См. примеч. 22, с. 211 упомянутой выше статьи Ангресса и Смита.

8 Каждая земля в Германии имела и до сих пор имеет свой провинциальный парламент, депутатами в который становятся после местных выборов представители различных партий. Рейхстаг представлял собой федеральный парламент, занимавшийся национальной политикой и законодательством. Депутаты выбирались в рейхстаг (как теперь в бундестаг) на основе пропорционального представительства; разные партии выдвигали депутатов, заполняя после каждых выборов отведенное им количество мест.

9 Гебхардт Гиммлер вспоминает, что мотоцикл был подержанной шведской машиной, которой Гиммлер необычайно гордился.

10 Мы пришли к этому выводу на основании заявлений, сделанных Отто Штрассером в разговоре с Х. Ф. в связи с нашей книгой «Доктор Геббельс».

11 См.: Людеке Курт Г. В. Я знал Гитлера, с. 267.

12 См. Ранние дневники Геббельса, с. 78, 94, 116.

13 Отто Штрассер рассказывал Х. Ф., как Гиммлер явился к нему в кабинет незадолго до женитьбы и торжественно признался в потере девственности, с чем Штрассер его и поздравил. По свидетельству Гебхардта, его брата необычайно привлекали светлые волосы Марги. Гиммлер познакомился с ней в Берхтесгадене, когда, войдя в вестибюль отеля, слишком резко снял тирольскую шляпу, забрызгав ее фартук талым снегом. Принесенные им извинения привели к знакомству, за которым последовали длительные прогулки и беседы.

14 Аббревиатура СС означала также Saal-Schutz (охрана зала). Напомним, что первоначальной обязанностью СС было действовать в качестве «вышибал» на политических митингах.

Дополнительное примечание

Среди множества личных бумаг, скрупулезно сохраненных Гиммлером, а ныне находящихся в Федеральном архиве, имеется раннее эссе, написанное очень молодым Гиммлером и содержащее его идеи относительно экономического и идеологического аспектов сельского хозяйства. Дата написания этого эссе неизвестна, но, судя по стилю и содержанию, не может быть сомнений, что Гиммлер написал его во время учебы в Мюнхене. Это подтверждает его брат Гебхардт. Эссе наивно-идеалистично и повествует о взглядах Гиммлера на идеал крестьянской общины: то была коммуна, живущая плодами земли и своего труда. К деньгам, которые зарабатываются продажей избыточных продуктов земли, крестьяне прибегают только для покупки техники и других крупных расходов. Гиммлер намеренно использует для различения общественного положения членов общины архаичные термины «мастер», «подмастерье» и «ученик» и отстаивает целомудрие и тесную связь с землей вкупе с воскрешением старинного фольклора, народных танцев, песен и т. д. Интересно сравнить его концепцию крестьянской общины с экономикой и идеологией современного израильского кибуца.

Глава II Рейхсфюрер СС

Мы признательны фрау Лине Гейдрих, вдове одного из руководителей СС, за предоставленные сведения, касающиеся ранних этапов карьеры ее мужа и обстоятельств его знакомства с Гиммлером.

1 Концепция низших рас, разработанная Дарре, охватывала латиноамериканские народы, негров и азиатов. Когда союз Рима и Берлина расширился за счет японцев, это повергло Гиммлера и других расистов в немалое смущение.

2 Текст кодекса приводится как документ PS-2284 в IMT.

3 Слово Sippe – намеренный архаизм, не имеющий точного эквивалента; возможно, наиболее близкими ему словами являются «род», «клан». Используя его, Гиммлер старался лишний раз подчеркнуть возврат к тевтонским идеалам.

4 В разговоре с Х. Ф. фрау Гейдрих отрицала известную историю, будто девушка, в которую ранее был влюблен Гейдрих, имела от него ребенка. Она также отрицает, что в жилах кого-то из предков Гейдриха текла еврейская кровь, хотя это подозрение преследовало его на протяжении всей его карьеры в партии. См. также гл. IV, примеч. 3.

5 О вступлении Гейдриха в нацистскую партию и его знакомстве с Гиммлером нам рассказала Лина Гейдрих. Ее рассказ подтвердил в разговоре с Х. Ф. и Вернер Бест.

6 Фрау Гейдрих подчеркивала, как мало денег получали ее муж и другие руководители СС. Ни она, ни Гейдрих не имели значительных личных средств и поэтому жили очень скромно. Даже мебелью и постельным бельем обеспечили их родители Лины. На протяжении нескольких лет Гейдрихи также не могли позволить себе держать прислугу.

Фрау Гейдрих также сообщила нам немало интересных сведений о характере Гиммлера в тот период. Он, например, настаивал, чтобы она обращалась к нему «рейхсфюрер», а не «герр Гиммлер», что казалось ей более подходящим для женщины. Фрау Гейдрих находила Гиммлера излишне привередливым; он, в частности, отказывался есть картофель, рис и спагетти.

7 В Германии термин «юнкер» означает отпрыска благородного рода. Следовательно, и Junkerschule (юнкерская школа в дословном переводе) представляет собой учебное заведение для высших классов – по крайней мере, это подразумевал Гиммлер.

8 Тем не менее вначале Гиммлер приветствовал идею возвращения Рема и не рассматривал это как угрозу своему положению. Когда Рем был в Латинской Америке, он и Гиммлер переписывались; в 1930 году Гиммлер писал ему минимум дважды, поздравляя Рема с тем, что ему удалось избежать опасности в кампаниях против индейцев. Он также советовал ему собирать деньги для СС среди богатых латиноамериканцев немецкого происхождения и упоминал, что с нетерпением ожидает возвращения Рема в Германию. Письма хранятся в Федеральном архиве в Кобленце.

9 Герр Рисс, университетский товарищ Гиммлера, рассказывал Х. Ф., что, когда в 1931 году он поздравил Гиммлера с избранием депутатом рейхстага, тот только посмеялся над этой «говорильней» и заявил, что депутаты от НСДАП вошли в парламент только затем, чтобы использовать его в интересах партии. Чем он действительно гордится, сказал Гиммлер, так это званием рейхсфюрера СС.

1 °Cм.: Людеке, ор. cit., с. 433.

11 См. Райтлингер Джералд. С С, с. 27; Л. Шайрер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха, с. 144–145; Нюрнбергский процесс XI, расшифровка решения суда 28, 440–447; 28, 599; 28, 794. Кеплер позднее поддержал так называемые «исследования» Гиммлера в области «истории арийской нации», сформировав круг бизнесменов-спонсоров, именуемый «Друзья рейхсфюрера СС». По заявлению Шрёдера, на встрече с Гитлером должен был присутствовать и Гиммлер. См.: Буллок Алан. Гитлер (изд. 1952 г.), с. 220, и показания Шрёдера в Нюрнберге в NCA, II, 922–924.

12 IMT., XX, с. 246.

13 Позднее, в 1936 году, он возглавил управление полиции порядка (ОРПО) в министерстве внутренних дел, а после убийства Гейдриха в Праге в 1942 году стал его преемником на посту имперского протектора.

14 Это и последующие описания карьеры Хёсса и его отношений с Гиммлером взяты в основном из его автобиографии «Комендант Аушвица», написанной в тюрьме после войны.

15 См. IMT, II, с. 361.

16 См. IMT, документы PS-778, а также Процесс II, с. 371–372. Ср. с Шайрером, op. cit., с. 272.

17 Гиммлер работал быстро; он стал шефом политической полиции в Баварии в апреле 1933 года, в Гамбурге – в следующем октябре и в Мекленбурге, Любеке, Вюртемберге, Бадене, Гессене, Тюрингии и Анхальте – в декабре. В январе 1934 года он занял аналогичный пост в Ольденбурге, Бремене, Саксонии и Пруссии. (Взято из официального досье с перечислением должностей Гиммлера, хранящегося в Берлинском архиве.)

Глава III Элита

1 Гебхардт Гиммлер объяснил Х. Ф., что мальчик Герхард, который был примерно на год старше Гудрун, никогда не был официально усыновлен его братом. Он был сыном офицера СС фон Аэ, погибшего еще до войны, и воспитывался в доме Гиммлера.

2 Ни официально, ни в частных беседах Гиммлер не признавал, что фактически разошелся с женой, хотя о том, что он создал вторую семью и даже стал официальным опекуном двоих своих детей от Хедвиг, было широко известно. Марга молча смирилась со связью мужа с Хедвиг, тем более что Гиммлер не переставал заботиться о своей законной дочери Гудрун. Как бы там ни было, они оставались в законном браке до самого конца. В письмах Марга обращалась к мужу «Mein Lieber Guter» – непереводимая фраза, отдающая старомодной женской сентиментальностью. Следует добавить, что в редких случаях Гиммлер позволял Марте сопровождать его на официальных мероприятиях. Например, он взял ее с собой в Италию и со свойственной ему скрупулезностью настоял, чтобы все ее расходы были отнесены на его личный счет.

3 Отношения Гиммлера с Ремом быстро изменились в худшую сторону, как только бывший командир встал у него на пути. Следует, однако, иметь в виду, что убрать Рема, которого он искренне любил, Гитлера вынудило упорное неприятие СА, имевшее место среди большинства генералов и крупных промышленников, чья поддержка была необходима Гитлеру. Обещание уменьшить численность отрядов СА, данное Гитлером Идену, также было сделано в русле этой политики. Подобные соображения, а не только давление со стороны Геринга и Гиммлера, привело Гитлера к решению сокрушить бывшего союзника и покончить с влиянием СА. См. показания Фрика в NCA, V, с. 654–655. См. также: Райтлингер. СС, с. 62, где юрисконсульт Рема утверждает, что Гиммлер использовал все средства, чтобы очернить Рема в глазах Гитлера.

4 Гизевиус, бывший сотрудник гестапо, который присоединился к движению Сопротивления и чья книга «До конца» является одним из самых содержательных источников информации о нацистском режиме, утверждает, что видел рапорт об этом инциденте, подготовленный Далюге по приказу Гиммлера. Далюге скорее позабавила, чем встревожила дырка в лобовом стекле машины, которая, согласно его рапорту, была проделана камнем, брошенным из проезжающего автомобиля. Такое же объяснение дал Х. Ф. Боденшатц, присутствовавший на церемонии. По словам Гизевиуса, Гиммлер, «бледный, дрожащий и возбужденный», задержал погребение, настаивая, что в отместку нужно немедленно расстрелять сорок коммунистов; позднее он добился казни двух бригадиров СА за покушение на его жизнь. Фришауэр в своей биографии Гиммлера (с. 64) не точен, утверждая, что Гиммлер, ехавший в Каринхаль в одной машине с Гитлером, был ранен в руку.

5 IMT, XX, с. 249.

6 Такова была точка зрения самого Папена, которую он высказал Х. Ф.

7 IMT, XII, с. 278.

8 От офицеров СС требовалась более суровая присяга: например, клятва группенфюрера гласила: «Будучи группенфюрером СС, я обязуюсь делать все от меня зависящее, чтобы в СС принимали только людей, полностью соответствующих стандартам организации, какими бы достоинствами ни обладали их родители или предки. Я буду следить за этим, даже если это означает отказ в зачислении моих собственных сыновей и дочерей или детей моего Sippe. Я также буду обеспечивать, чтобы… четверть кандидатов в СС не являлись сыновьями эсэсовцев. Клянусь хранить верность нашему фюреру Адольфу Гитлеру и быть достойным чести моих предков; да поможет мне Бог». Текст этой присяги хранится в Федеральном архиве в Кобленце. Он важен потому, что свидетельствует о глубоком недоверии Гиммлера к аристократам, кичившимся прежними заслугами и древностью рода.

9 Шелленберг. Мемуары, с. 10.

1 °Cм. IMT, III, с. 130.

11 Обширная корреспонденция, хранящаяся в Федеральном архиве, касается гербов, которые офицеры СС должны были представить, чтобы быть официально принятыми в Вевельсбурге. Так как большинство эсэсовцев были выходцами из среднего класса, они испытывали затруднения при создании «подлинных» гербов, способных удовлетворить тевтонский снобизм Гиммлера. См. гл. IV, примеч. 12.

12 В Федеральном архиве хранится письмо, датированное январем 1937 года, в котором школьник Фриц Брюггеман обращается к Гиммлеру с вопросом, был ли Иисус евреем. Гиммлер отправил ответ через своего подчиненного: «Безусловно, мой дорогой мальчик, Иисус не был евреем». Гиммлер предпочитал приспосабливать христианские церемонии и праздники к тевтонским ритуалам, например обряды крещения и похорон подчеркивали единство человека и нации. Он превратил Рождество в тевтонский праздник, а в качестве рождественского подарка преподносил характерный тевтонский подсвечник, именуемый Jul-Leuchter.

13 «Аненербе» впервые фигурирует как официальная организация в приказе, подписанном Гиммлером в Гмунде 9 августа 1937 года. Свидетельство об этом хранится в главном архиве Амстердама.

14 Хёсс, будущий комендант Освенцима, пишет, что Гиммлер провел «грандиозную инспекцию» Дахау в 1936 году, и добавляет, что «Гиммлер пребывал в превосходном настроении, так как инспекция прошла без сучка без задоринки. В Дахау… все идет хорошо». Гиммлер спросил о семье Хёсса и вскоре произвел его в штурмшарфюреры СС. Следуя обычной практике подобных инспекций, Гиммлер отобрал несколько заключенных и расспрашивал их перед сопровождавшими его гауляйтерами и высокими нацистскими чиновниками.

15 О попытках Фрика вмешаться см. IMT, XII, с. 203–206, 266.

16 Хёттль, Берендс и Шелленберг.

17 Под руководством Гиммлера полиция была разделена на охранную полицию в форме (ORPO) и тайную полицию в штатском (SIPO). Тайная полиция была отдана в подчинение Гейдриху и включала гестапо, крипо (криминальную полицию) и СД, которая все еще оставалась партийной, а не государственной организацией. В сентябре была достигнута очередная стадия объединения СС и полиции, когда эсэсовские лидеры были назначены шефами полиции в своих округах, а деятельность гестапо, все еще официально ограниченная Пруссией, распространилась на всю Германию. Однако только спустя два года, в июне 1938 года, все сотрудники полиции безопасности должны были стать членами СС, что означало окончательную консолидацию тайной власти в руках Гиммлера. (См. Крэнкшо. Гестапо. с. 90.)

18 В своей речи Гиммлер описал стратегию саксонского герцога по прозвищу Генрих Птицелов, ставшего основателем первого германского государства. Генрих Птицелов, или Генрих I, заключил договор с венграми, угрожавшими новому королевству, чтобы выиграть время на подготовку к борьбе с ними. Гиммлер не разделял свойственного немцам восхищения Карлом Великим, которого считал представителем низшей расы.

19 В связи с движением «Лебенсборн» необходимо объяснить, что упомянутые заведения были всего лишь большими родильными домами для матерей, беременных законными и незаконными детьми. Вскоре распространился слух, что они представляют собой «конные заводы», где подходящие мужчины и женщины должны спариваться с целью произведения столь же подходящего потомства. Это не соответствовало действительности, хотя некоторые женщины обращались в дома «Лебенсборн», заявляя, что они «хотят дать фюреру ребенка». Один из официальных ответов таким женщинам гласит: «Мы не брачное агентство». Движение «Лебенсборн» было официально учреждено «по желанию рейхсфюрера СС» в 1936 году и зарегистрировано в Мюнхене 24 марта 1938 года. Относительно дополнительных подробностей о «Лебенсборн» см. Бюллетень Венской библиотеки, июль 1962 г., с. 52. Ср. гл. IV, примеч. 13.

20 В 1944 году Гиммлер был официально признан отцом и опекуном своих незаконнорожденных сына и дочери.

См. гл. IV, примеч. 14. Связь Гиммлера с Хедвиг, которую он любовно называл Хешен, превратилась в подобие параллельного брака и, несомненно, была самой продолжительной любовью в жизни Гиммлера. Фрау Гейдрих говорила Х. Ф., что отношения с Хедвиг изменили все поведение Гиммлера: он стал держаться более непринужденно и человечно. Хедвиг вела очень уединенную жизнь, но ее любили и уважали все, кому приходилось с ней встречаться. В какой-то период Гиммлер хотел развестись с женой и жениться, но Хедвиг не позволила ему сделать это ради Гудрун. В беседе с Х. Ф. гитлеровский министр финансов Шверин фон Крозиг сообщил, что сразу после войны Хедвиг была задержана и на протяжении некоторого времени пребывала в заключении вместе со знаменитой нацистской летчицей Ханной Рейтч. Сейчас Хедвиг замужем и хочет забыть прошлое; ее сын и дочь от Гиммлера приняли другие имена.

21 Даже от пожилых членов СС Гиммлер требовал успехов в таких непростых видах спорта, как спринт, плавание, бег на длинную дистанцию, прыжки в длину или в высоту, метание копья или толкание ядра. Гиммлер и сам много тренировался, но его успехи были более чем скромными. В конце концов подчиненные Гиммлера пошли на обман, заявив рейхсфюреру, что он успешно сдал все положенные нормативы. Большинство эсэсовцев также подходили к спортивным занятиям добросовестно и ответственно, что весьма раздражало Гитлера, никогда не увлекавшегося спортом.

22 См. «Мемуары» Керстена, с. 294, 306.

23 Текст этой речи см. в NCA, IV, с. 616–634.

24 В нашей книге «Герман Геринг» мы следовали Уилеру-Беннетту, утверждавшему в своей «Немезиде», что этот вызов был послан после слушания дела. Представляется, однако, более вероятным, что, как утверждает Райтлингер, вызов был послан Гиммлеру в феврале. Сама история вызова исходит от Отто Йона.

25 «Мемуары», с. 32.

26 Возможно, что Эйхман был уже в Вене. См.: Райтлингер. Окончательное решение, с. 25–26, илорд Расселл. Процесс Адольфа Эйхмана, с. 186.

27 Зимой 1938/39 года Гиммлер сформировал с этой целью две компании, «Deutsche Ausruestungswerke» и «Deutsche Erd – und Steinwerke». Они подчинялись секции деловой администрации СС, руководимой Освальдом Полем. См.: Райтлингер. СС, с. 257.

28 См. Гендерсон, Провал миссии, с. 111.

29 См. IMT, III, с. 191–192.

Глава IV Тайные соперники

1 Гизевиус в «До конца»; Керстен в «Мемуарах» и Хёттль в «Секретном фронте», с. 44 и далее.

2 После войны Х. Ф. расспрашивал об этом элитном заведении саму мадам Китти. Как выяснилось, отнюдь не все женщины, служившие там, были профессиональными проститутками высокого класса; среди них попадались и молодые светские дамы, вызвавшиеся работать в салоне якобы из соображений патриотизма. По свидетельству Китти, регулярным гостем борделя был Риббентроп; Геббельс приходил только один раз, посмотрел лесбийское шоу, но никого из девушек не выбрал. Ни Гитлер, ни Геринг никогда в салоне не бывали.

3 В разговоре с Х. Ф. Вернер Бест, которому доводилось работать непосредственно с Гейдрихом, особо отметил ненасытное честолюбие, ум и безжалостную энергию последнего. Бест совершенно уверен, что Гейдрих надеялся занять место Гиммлера, а возможно, самого Гитлера. Он демонстративно тиранил подчиненных и всегда делал Бесту саркастические замечания относительно его юридического образования. Со временем, однако, Бест стал для него чем-то вроде духовника или наперсника, которому в приливе откровенности Гейдрих однажды рассказал о своих предполагаемых еврейских предках. По словам Гейдриха, одного из них звали Зюсс, но он справедливо отметил, что это не только еврейское имя. (См. также гл. II, примеч. 4.) Вольф в беседе с Х. Ф. говорил о Гейдрихе как о способном и опытном, но крайне неприятном человеке.

4 В разговоре с Х. Ф. фрау Гейдрих отрицала, что когда– либо имела интимные отношения с Шелленбергом. Шелленберг также никогда не заявлял ничего подобного. Несомненно, слухи об этом распустил сам Гейдрих: выставить свою жену неверной, а своего подчиненного – виноватым было вполне в его характере. Хотя в начале карьеры Шелленберг мог участвовать в допросах с применением пыток, после войны ему удалось отделить себя от худших преступлений СС и гестапо. Тем не менее в 1949 году Шелленберга приговорили к шести годам заключения с отсчетом от 1945 года, так как судьи сочли его причастным к казни без суда и следствия нескольких русских пленных. Шелленберг был освобожден в 1951 году по причине слабого здоровья и умер от заболевания почек в 1952 году в Турине. Свои пространные мемуары он начал писать, еще когда скрывался в Швеции, и возобновил работу над ними, выйдя из тюрьмы. Его жена вела переговоры об их посмертной публикации в Англии, и Х. Ф. читал оригинальный машинописный текст, занимавший около трех тысяч страниц. При публикации мемуаров значительное количество несущественного материала и повторов было опущено.

5 Не путать с РУСХА – главным управлением СС по вопросам расы и поселений, которое позднее участвовало в отборе и похищении детей нордического облика для последующей германизации.

6 О возникновении Групп действия (Einsatzgruppen) в управлении гейдриховской СД еще в начале 1938 года см. Крэнкшо. Гестапо, с. 146–152; Райтлингер. СС, с. 126 и далее, и Шайрер, op. cit., с. 958–964.

7 Гиммлеру часто приходилось умерять алчность этих новых поселенцев, стремившихся извлечь из новых обстоятельств максимальную выгоду и захватывавших огромные участки земли.

8 См.: Коэн, op. cit., с. 106–108. Число 60 тысяч называлось самим Браком в отношении Германии. Чехословацкая комиссия по военным преступлениям определила, что было уничтожено около 275 тысяч душевнобольных и стариков. О подробностях процедуры в Германии см.: Доктора смерти, с. 236 и далее.

9 См «Берлинский дневник» Шайрера, с. 569 и далее.

1 °Cм. «Доктора смерти», с. 265.

11 Знаменитый указ Гиммлера, призывавший каждого члена СС зачать ребенка перед уходом на фронт, был опубликован в печати 28 октября 1939 года. «Нельзя забывать, что победа, добытая нашим оружием и кровью, пролитой нашими солдатами, станет бессмысленной, если за ней не последуют победы наших детей и оккупация новых земель», – говорил Гиммлер. Во время войны он был глубоко озабочен интимной жизнью эсэсовцев. Документы, хранящиеся в Федеральном архиве в Кобленце, свидетельствуют, что в 1942 году Гиммлер допускал сексуальные отношения между эсэсовцами и польками, только если женщина официально числилась в каком-нибудь борделе. Другим обязательным условием было отсутствие потомства и какой-либо эмоциональной привязанности. Об этом говорится в секретном приказе, подписанном Гиммлером и датированном 30 июня 1942 года. Седьмого марта следующего года он подписал другой строго секретный приказ, изданный самим фюрером, согласно которому любой эсэсовец, уличенный в гомосексуальной связи с другим эсэсовцем, подлежал смертной казни. Увеличение числа «чистопородных» незаконных детей приветствовалось – «истинных арийцев» не могло быть слишком много. Зато осиротевших детей расово неполноценных родителей следовало, согласно приказу Гиммлера от 1 июня 1943 года, учить «послушанию, прилежанию и безоговорочному повиновению германским хозяевам» и давать им лишь начальное образование, дабы сделать их пригодными к неквалифицированному труду. Гиммлер также испытывал сильный страх перед венерическими заболеваниями среди эсэсовцев, так как они могли привести к импотенции. Принимались все меры, чтобы побудить заболевших немедленно начать лечение.

12 Гиммлер не рассматривал эскизы личной печати рейхсфюрера СС до начала 1944 года, когда ему представили проекты большой и малой печати, где были скомбинированы изображения имперского орла, эсэсовской мертвой головы, дубовых листьев и рунических символов. См. гл. III, примеч. 11.

13 Документы, касающиеся «Лебенсборна» и хранящиеся ныне в Арользенском центре Службы розыска Международного Красного Креста, показывают, что родильные дома движения служили постоянным источником неприятностей, сплетен и скандалов. Так, женщины официально жаловались, что излишки молока сцеживаются у них через сифон, а это плохо влияет на форму груди. Возникали конфликты и по поводу распределения шоколада, качества медицинского ухода, формы обращения к женщинам (по правилам, всех пациенток полагалось именовать только «фрау»), искусственного оплодотворения и денежных пособий особо плодовитым матерям. Отдельной статьей были скандалы из– за выявленных незаконных связей и осквернения расы. (См. гл. III, прим. 18.) Заметим в скобках, что одной из основ, на которых создавалось движение «Лебенсборн», несомненно, была сентиментальная привязанность Гиммлера к детям-блондинам. Однажды на дороге его машину неосторожно «подрезал» водитель-лихач, но Гиммлер не стал его наказывать, так как его автомобиль оказался полон хорошеньких светловолосых детишек.

14 Желая оформить свое отцовство в отношении своих детей от Хедвиг, Гиммлер в юридическом документе, датированном 12 сентября 1944 года, признал себя их отцом и принял официальные обязанности соопекуна Хедвиг над двухлетним Хельге и недавно появившейся на свет Нанеттой Доротеей. В свидетельстве о рождении Нанетты, датированном 20 июля, Гиммлер назван ее отцом и упомянуто, что 25 июня он уже официально признал свое отцовство перед судьей СС.

15 Шелленберг преувеличивает, утверждая, что Гиммлер практически жил совместно с Хедвиг. В действительности он построил для нее и детей дом и регулярно навещал их, как навещал свою официальную жену и дочь в Гмунде. Естественно, ему не хватало денег для содержания двух семей. Крайняя щепетильность в финансовых делах не позволяла ему накапливать состояние нечестным путем, как делали другие нацистские лидеры. Гиммлер жил только на свои официальные доходы.

16 Текст речи в Меце см. в NCA, IV, с. 553–558.

17 Многие из них были использованы в качестве доказательств на Процессе врачей и цитируются в «Докторах смерти», откуда взяты наши цитаты.

18 См.: Мемуары Риббентропа, с. 81–82.

19 См.: IMT, VI, c. 179.

20 NCA, V, c. 341.

21 См.: IMT, IV, с. 29 и 36. Относительно Вольфа, см.: Фришауэр, op. cit., с. 149.

22 См. гл. V, с. 150 и гл. VI, с. 184.

23 См.: Окончательное решение, с. 21–22, 76–79, и голландское издание «Мемуаров» Керстена (1947), с. 197–198.

24 См.: Мэнвелли Френкель, Геринг, с. 244.

25 См.: Расселл. Процесс Адольфа Эйхмана, с. 205.

26 IMT, III, c. 278.

27 См. «Мемуары» Хёсса, написанные в заключении после войны.

28 См. Коэн, op. cit., с. 114.

29 В нашем отчете о последнем этапе жизни Гейдриха мы в основном полагались на его биографию, принадлежащую перу Уайтона, и «Мемуары» Шелленберга.

Глава V Окончательное решение

1 Эти инструкции, насколько нам известно, не были опубликованы ранее. Они существовали в виде машинописного текста на трех страницах с пометкой «секретно» и правкой Гиммлера на полях, который ныне хранится в Федеральном архиве. Педантичные инструкции в точности соответствуют стилю Гиммлера: он указывает, на каком расстоянии от жертвы должна стоять расстрельная команда, а также уточняет, следует ли завязать казнимому глаза или же просто развернуть его лицом к стене.

2 IMT, XVII, с. 19–20.

3 См.: Райтлингер, СС, с. 263. Согласно официальной статистике СС, между июнем и ноябрем 1942 года в лагеря было направлено 136 700 заключенных, из них 70 610 умерли, 28 846 были «перемещены» (то есть отравлены газом) и 4711 освобождены.

4 См.: NCA, III, с. 467–469.

5 Подробное описание этого процесса дано Райтлингером в «Окончательном решении», с. 453.

6 Корреспонденция и меморандумы, содержащиеся в Амстердамском институте, дают представление о ценах, по которым СС продавали жизни евреев. Минимальная цена постепенно возросла от 50 до 100 тысяч швейцарских франков.

7 Текст этой речи см.: NCA, IV, с. 558–578.

8 Для маскировки геноцида использовались различные термины, в том числе Aussiedlung (выселение), Abbeforderung (перемещение) и Auflockerung (разрыхление). Такие термины соответствовали вымыслу, будто гетто, подобные терезиенштадтскому, имеют статус «Alters-Ghetto», то есть места отдыха для пожилых евреев. Гиммлер крайне негодовал, узнав, что в прессу просочились сведения об истинном положении дел в Терезиенштадте.

9 Об этом очень подробно рассказывает Джон Херси в своей книге «Стена». Полный отчет о восстании содержится также в «Окончательном решении», с. 274 и далее.

10 Однако наметки этой речи сохранились. См.: IMT, документы PS-910, и «Окончательное решение», с. 256.

11 IMT, документ PS-1061.

12 См. Окончательное решение, с. 490. Для сравнения интересно отметить, что в речи, произнесенной четырнадцатью месяцами ранее, 25 мая 1944 года, Гиммлер утверждал, что в концлагерях содержится 50 тысяч немцев и 300 тысяч иностранцев.

13 Данные взяты из «Окончательного решения».

14 В разговоре с Р. М. фрау Ирмгард Керстен вспоминала, как она сопровождала мужа и Гиммлера в Италию во время этого визита; это был ее единственный непосредственный контакт с Гиммлером, которого она всегда старалась избегать. Однажды после ленча в Риме Гиммлер заговорил с ней о необходимости избавиться от евреев и Свидетелей Иеговы и даже задержал официальную поездку, чтобы закончить лекцию. Очевидно, ему хотелось сделать жену Керстена своей союзницей.

15 «Мемуары» Хёсса, с. 148.

16 Следует заметить, что Гиммлер открыто восхищался фанатизмом, трудолюбием и приверженностью к трезвому образу жизни членов Общества Свидетелей Иеговы. Он не принимал только их пацифизма и часто сетовал, что такие хорошие люди отказываются от сотрудничества.

17 В отличие от Геринга Гиммлер никогда не использовал свой спецпоезд для того, чтобы «приятно проводить время». Сохранилась запись о весьма скромной стоимости пищевых продуктов, доставленных в поезд 12 декабря 1942 года: двадцать марок семьдесят пять пфеннигов.

18 Следует указать, что в недавно изданной книге о болезнях Гитлера виденный Керстеном документ о якобы имеющемся у Гитлера сифилисе не упоминается. См.: Рехтенвальд Дж. Чем болел Гитлер? Теперь считается установленным, что Гитлер страдал не от последствий сифилиса, а, как часто утверждали, от болезни Паркинсона (Paralysis agitans).

19 Еще одним доверенным лицом и советником Гиммлера был, конечно, оберстгруппенфюрер и генерал-полковник войск СС Карл Вольф, который выполнял функции офицера связи в штаб-квартире Гитлера, пока в 1943 году его не назначили военным губернатором Северной Италии. Х. Ф. несколько раз встречался и беседовал с ним в Штадельхаймской тюрьме в Мюнхене, где Вольф ожидал суда по обвинению в содействии убийству около 300 тысяч евреев. Бывший генерал производил впечатление человека обаятельного и не лишенного чувства юмора. Известно, что Гиммлер иногда ласково называл его Вольфхен.

20 Официально Мюллер некоторое время считался мертвым, но когда в 1963 году вскрыли его могилу, в ней были найдены останки сразу трех человек, каждый из которых на момент смерти был моложе Мюллера. Это обстоятельство косвенным образом подтверждает одну из версий исчезновения шефа гестапо, согласно которой ему удалось бежать в СССР.

21 Шелленберг в своих «Мемуарах» (с. 395 и 492) пишет, что он якобы абсолютно независимо от Гиммлера откликнулся на предложение Керстена посетить Стокгольм и обсудить мирные предложения с Хьюиттом. Когда Керстен доложил об этих переговорах Гиммлеру, тот, по словам Шелленберга, «пришел в ужас». Однако позже он сам разрешил Шелленбергу поддерживать контакты с Хьюиттом.

22 Расовые предубеждения Гитлера и Гиммлера не позволили Германии привлечь на службу около 800 тысяч русских из отборных казачьих полков. Возглавляемые украинским генералом Власовым, они требовали равенства с германскими солдатами и независимости Украины. Гитлер упустил возможность превратить Украину в антисталинистский прогерманский оплот. См. также гл. VII, с. 203.

23 Новое положение Гиммлера фактически не дало ему никакой власти в дополнение к той, которой он уже обладал, – его контроль над Фриком всегда был предельно жестким. Борману, по словам Альберта Шпеера, «не понадобилось много времени, чтобы поставить Гиммлера в патовую ситуацию на посту министра внутренних дел». Если региональная полиция подчинялась Гиммлеру, то гражданские власти и местные гауляйтеры были подконтрольны Борману. На это опиралась власть Бормана в стране, в то время как положение личного секретаря Гитлера служило основой его могущества в штаб-квартире фюрера.

24 Первые встречи Дорнбергера с Гиммлером описаны в его книге, т. 2, с. 172 и далее.

25 Мы признательны не только Отто Йону, но и бывшему генералу СС Вольфу за сведения о попытке Лангбена – Попица выйти на контакт с Гиммлером. Оба утверждают, что между Попицем и Гиммлером состоялась только одна встреча, а не две, как предполагалось раньше. Вольф свидетельствует также, что Лангбен оставался с ним, пока Попиц беседовал с Гиммлером. Отто Йон (правда, со слов самого Попица) поведал Х. Ф., что разговор с Гиммлером Попиц начал с выражения беспокойства по поводу бездействия Геринга, а затем намекнул, что ради блага Германии можно перетряхнуть даже высшие слои руководства.

26 Другая связанная с абвером группа членов Сопротивления, включавшая Дитриха Бонхёффера, Йозефа Мюллера и Ганса фон Донаньи, была арестована в апреле 1943 года.

Дополнительное примечание

Мы получили полезную информацию от Дорис Менер, которая, будучи, как и Гиммлер, баваркой, в 1943 году в возрасте двадцати двух лет поступила в секретариат рейхсфюрера СС. К ней неплохо относились, но платили всего триста марок в месяц и требовали днями и ночами находиться в специальном поезде Гиммлера. Рейхсфюрер часто диктовал ей, так как она хорошо понимала его баварский акцент. Как мужчина Гиммлер не производил на Дорис никакого впечатления, к тому же его привычка пощипывать во время диктовки левую бровь левой рукой весьма ее раздражала, однако он всегда был очень предупредителен и дарил работавшим у него девушкам подарки на день рождения и на Рождество (для этого у него была разработана специальная система памяток). Обширная корреспонденция Гиммлера аккуратно регистрировалась, так что ни одно письмо не оставалось без ответа. Фрейлейн Менер обратила особое внимание на его любовь к Хедвиг: Гиммлер держал ее фотографию на письменном столе и часто смотрел на нее во время работы. Между собой девушки частенько подшучивали над пристрастием Гиммлера к блондинам и блондинкам; фрейлейн Менер часто видела его изучающим фотографии будущих невест эсэсовцев.

Глава VI Волшебные руки

Все комментарии к этой главе взяты нами из «Мемуаров» Керстена (изд. «Хатчинсон», Лондон, 1956). Многочисленные листки из настольного ежедневника Гиммлера, хранящиеся ныне в Федеральном архиве в Кобленце, свидетельствуют о том, как много времени Гиммлер уделял своему личному массажисту. Как правило, на массаж Гиммлер ежедневно тратил не меньше двух часов, так как без него ему с годами становилось все труднее обходиться. Необходимо также помнить, что Керстена очень не любили такие могущественные люди, как шеф гестапо Мюллер и глава управления имперской безопасности Кальтенбруннер.

Используя свое влияние на Гиммлера, Керстен прилагал огромные усилия, чтобы положить конец войне, но даже некоторые из тех, кто был не прочь заключить мир при посредстве нейтральной Швеции, считали, что Керстен лезет не в свое дело. Нет никакого сомнения, что тщеславие играло далеко не последнюю роль среди побудительных мотивов, толкавших простого массажиста на это непростое и небезопасное дело. Особенно резкой критике подвергал Керстена шведский граф Бернадотт, который, впрочем, и сам претендовал на лавры главного миротворца. Основными сторонниками Керстена в послевоенные годы стали его биограф Кессель, профессор Тревор-Роупер и Ахайм Бесген, написавший о нем в 1960 году книгу под названием «Тихое руководство» («Der Stille Befehl»). В послевоенный период в Швеции рассматривался вопрос о присуждении Керстену Нобелевской премии мира.

1 Мемуары, с. 311–312.

2 Мемуары, с. 256–257.

3 Мемуары, с. 257–258.

4 Мемуары, с. 177–178.

5 Мемуары, с. 178.

6 Гиммлер очень не любил, когда его называли агностиком. Для определения своего мировоззрения он изобрел специальный термин gottglubig (букв. – полагающийся на Провидение), подразумевавший веру в некое верховное божество, не имевшее, однако, почти ничего общего с христианским Богом. Гиммлер был также резко отрицательно настроен в отношении священства как профессии и не раз заявлял, что ему не хотелось бы, чтобы в рядах СС возник новый вид «поповства».

7 Мемуары, с. 120.

8 Мемуары, с. 306–307.

Глава VII Раб власти

1 Подробно историю покушения на Гитлера и попытки государственного переворота см. в нашей книге «Июльский заговор».

2 Гиммлер сказал это фон Крозигу, а тот рассказал об этом Х. Ф.

3 Список казненных, включающий 161 фамилию, см. в книге Уилер-Беннетта «Немезида».

4 См.: СС, с. 300–301.

5 См.: СС, с. 268. Согласно свидетельствам очевидцев, зафиксированным в IMT, Гиммлер официально присутствовал на казни советских офицеров, состоявшейся в Маутхаузене в сентябре 1944 года. См.: IMT, V, с. 170, 174, 231.

6 См. Даллес А. Германское Сопротивление, с. 163.

7 В Кобленце, Амстердаме и Варшаве, где Х. Ф. побывал в 1963 году, хранится огромное количество документов, подтверждающих «коммерциализацию» процесса массового уничтожения евреев. Имеется в виду в первую очередь продажа евреям разрешений на выезд из страны; в Амстердаме есть документы, датированные еще апрелем 1942 года. При продаже эмиграционных разрешений предпочтение отдавалось пожилым евреям, не представлявшим особой потенциальной опасности и готовым ради спасения жизни отдать нацистам накопленные деньги, имущество, фабрики и земли. Другие документы касаются распределения награбленного между различными частями вермахта, ВМФ и СС.

8 См.: «Мемуары» Шелленберга, с. 430.

9 См.: Окончательное решение, с. 462. Аффидевит Бехера был представлен во время слушания дела XI в Нюрнберге, док. №. NG. – 2675.

10 Эйхман отказался выполнить полученное по телефону распоряжение Гиммлера о прекращении депортации; он настаивал, что ему необходим письменный приказ. См.: Трибунал над Адольфом Эйхманом, с. 170.

11 См.: IMT, XI, с. 306.

12 См.: СС, с. 385.

13 Процитировано Мильтоном Шульманом в книге «Поражение на Западе», с. 218.

14 См.: Дорнбергер, т. 2, с. 187–201.

15 См.: Гудериан. Бронетанковый лидер, с. 355.

16 О разногласиях, связанных с этим эпизодом, см.: СС, с. 377.

17 О Власове и отказе Гиммлера его использовать см. примеч. 22 к гл. V.

18 «Вервольф», или нацистское сопротивление, которое должно было действовать против войск союзных держав после капитуляции Германии, в значительной степени существовало только на бумаге, служа пропагандистским целям Геббельса и Гиммлера.

19 См.: СС, с. 381.

20 По свидетельству фон Овена (см.: С Геббельсом до самого конца, т. 2, с. 161), Геббельс предложил Гитлеру официально назначить Гиммлера на пост военного министра.

21 Цитаты взяты из «Писем Бормана».

22 Фегелейну и Бургдорфу, над которыми посмеивается Борман, отведено в истории довольно скромное место. Фегелейн, представлявший Гиммлера в штабе Гитлера, был женат на сестре Евы Браун, но это не спасло его от смерти: по приказу Гитлера он был казнен за дезертирство в последние дни войны. Бургдорф приобрел известность благодаря тому, что именно он вручил Роммелю яд, с помощью которого тот должен был покончить с собой.

23 См.: Вестфаль. Германская армия на Западе, с. 172.

24 Вестфаль, ор. cit., с. 188.

25 Гудериан, ор. cit., с. 403.

26 Известный немецкий журналист Юрген Торвальд довольно интересно описывает Гиммлера в роли боевого генерала в своих двух книгах: о кампании на Висле («Начало на Висле») и о кампании на Эльбе («Конец на Эльбе»).

27 Немецкая химическая промышленность, в частности заводы по производству синтетического топлива, сильно пострадала в результате налетов авиации союзных держав.

Не удивительно, что Гитлер хотел любой ценой сохранить австрийские и венгерские нефтяные скважины, которые все еще находились в его руках.

28 Гудериан, op. cit., с. 413.

29 См. СС, с. 406.

3 °Cм.: Гудериан, op. cit., с. 422.

31 Граф Бернадотт вычеркнул все упоминания о Керстене из своей книги «Занавес опускается», большая часть которой написана Шелленбергом, бежавшим вместе с ним в Швецию после поражения Германии. В ней также нет ни слова о работе министра иностранных дел Кристиана Гюнтера, который через Керстена готовил переговоры с Гиммлером. Тревор-Роупер осуждает отношение Бернадотта к Керстену – см. его предисловие к «Мемуарам» Керстена. Доктор де Йонг, выдающийся историк и директор Королевского института истории в Амстердаме, лично знавший Керстена, утверждает, что, несмотря на все его бесспорные заслуги, он был очень тщеславным человеком, стремившимся преувеличивать свою роль. К примеру, Керстен не раз заявлял, что практически в одиночку спас все население Голландии от эвакуации на восток. Керстен и Бернадотт совершенно не выносили друг друга.

32 См.: Земмлер. Геббельс, первый человек после Гитлера, с. 178–179.

33 В книге «Занавес опускается» датой последней встречи Бернадотта и Гиммлера названо 12 февраля (с. 41). Это явная опечатка, поскольку на с. 20 Бернадотт сообщает, что улетел в Берлин 16 февраля. Шелленберг утверждает (с. 435), что отвез Бернадотта к Гиммлеру через два дня после встречи с Кальтенбруннером. В работе «Последние дни Гитлера» профессор Тревор-Роупер ошибочно признает 12 февраля как дату последней встречи рейхсфюрера и шведского графа. Райтлингер в «Окончательном решении» называет 17 февраля (с. 462), а в «СС» – 18 февраля (с. 415).

34 См. СС, с. 414. По свидетельству фон Овена, op. cit., II, с. 252–254.

35 См.: Предисловие профессора Тревор-Роупера к «Мемуарам» Керстена, с. 15–16, и СС, с. 416.

36 См.: Торвальд. Конец на Эльбе, с. 25, и СС, с. 413.

37 См.: IMT, XIV, с. 374, и Окончательное решение, с. 446.

38 Процитировано Шульманом в книге «Поражение на Западе», с. 280.

39 Во время этого разговора граф Шверин фон Крозиг заявил, что только разрыв между западными союзниками и русскими может оправдать жертвы германского народа, навязанные ему Гиммлером. Гиммлер согласился и, по словам Шверина фон Крозига, открыто признал некоторые свои ошибки. Что касалось евреев, то теперь они имели существенное значение в качестве «главного аргумента на будущих переговорах». Гиммлер еще не был готов к неуважительным высказываниям о Гитлере; он просто сказал, что «у фюрера другой взгляд на это». От себя Гиммлер добавил, что, несмотря на репутацию безбожника, в глубине своего сердца он искренне верит в Бога и Провидение, ведь именно Бог сохранил жизнь Гитлеру 20 июля; Бог растопил лед на Одере и задержал наступление русских именно в тот момент, когда германские войска были уже не способны обороняться; Бог забрал жизнь Рузвельта именно в тот момент, когда русские подступали к Берлину. (См.: Шайрер. Конец берлинского дневника, с. 197 и далее.)

Дополнительное примечание

Фрау Гейдрих представила нам необычное описание Гиммлера в период 1944–1945 годов. Она по-прежнему жила в замке под Прагой и прятала у себя немецких женщин и детей, бежавших из Восточной Пруссии, – все они, так или иначе, были связаны с СС. Гиммлер навестил ее после того, как она в письме обратилась к нему за советом. Рейхсфюрер, как всегда, говорил уклончиво и осторожно намекнул на «чудесное оружие Гитлера» (Wunderwaffen). Когда он погладил по белокурой голове одного из сыновей Гейдриха и со вздохом произнес: «Ах, Хейдер…» – Лина поняла, что ей остается надеяться только на себя. Когда же она завела речь об эвакуации, Гиммлер ответил, что «в Баварии много съедобных грибов». По ее просьбе он пожал руки женщинам и уехал. После его отъезда (это была их последняя встреча) фрау Гейдрих сама организовала эвакуацию своих домашних и беженцев на трех грузовиках.

Глава VIII Самообман

Мы благодарим полковника Майкла Мерфи и капитана Тома Селвестера – британских офицеров, арестовавших Гиммлера, а также телохранителя Гиммлера Йозефа Кирмайера и доктора Вернера Беста за их рассказ о последних днях Гиммлера.

1 «Что было, то прошло», – как говорят, именно так он ответил Мазуру.

2 «Мемуары» Керстена, с. 288.

3 Керстену удалось вылететь из Темпельхофа в Копенгаген на следующий день, 22 апреля; оттуда он сразу направился в Стокгольм и вечером 23 апреля явился на доклад к Гюнтеру.

4 Сведения об этой встрече Гиммлера и Бернадотта взяты главным образом из книги Бернадотта «Занавес опускается».

5 Гиммлер был настолько погружен в свои мысли, что, по словам Бернадотта, направил машину прямо на колючую проволоку – даже в эти последние напряженные дни он предпочитал сам водить машину.

6 О различных мнениях по поводу надежд Гиммлера стать преемником фюрера см.: Тревор-Роупер. Последние дни Гитлера, с. 101, 182–183; Земмлер, op. cit., с. 178; Буллок Алан. Гитлер, с. 705, 709. О Шверине фон Крозиге см.: Шайрер. Конец берлинского дневника, с. 203.

7 Это заявление Уинокавра впервые было опубликовано в 1963 году в «Шпионе-любителе» Эвана Батлера. Эван Батлер также рассказывает о выпущенных в Лондоне фальшивых немецких почтовых марках ценой в 20 пфеннигов за штуку; на них вместо Гитлера был отпечатан портрет Гиммлера. Британские агенты в Германии получили приказ выпустить их в обращение в последние месяцы войны. После войны американские коллекционеры предлагали по 10 тысяч долларов за погашенные экземпляры.

Сам Эван Батлер «одолжил» через доверенного агента 150 страниц машинописного текста дневника Шелленберга и каждый день отправлял в Швецию почтой по нескольку страниц. С дневника сняли микрофотокопию, и Батлер перевел его для министерства иностранных дел в Лондоне (см. с. 182–183).

8 Ханна Рейтч. См.: Шайрер. Конец берлинского дневника, с. 168–169.

9 В завещании, которое он составил и подписал утром 29 апреля, Гитлер четко высказал свое мнение по поводу предательства Гиммлера: «Перед своей смертью я исключаю из партии и лишаю всех постов бывшего рейхсфюрера СС и министра внутренних дел Генриха Гиммлера. Вместо него я назначаю рейхсфюрером СС и шефом германской полиции гауляйтера Карла Ханке, а министром внутренних дел – гауляйтера Пауля Гизлера».

10 Дёниц и Гиммлер встретились утром 30 апреля, чтобы обсудить, как помешать Кауфману, гауляйтеру Гамбурга, сдать город британцам. В итоге Дёниц отправил Кауфману свои собственные инструкции, посчитав приказы Гиммлера слишком патетичными и неразумными.

Дёниц довольно сдержанно рассказывает о делах с Гиммлером в своей автобиографии «Десять лет и двадцать дней» (1958), с. 439 и далее. Прежде всего он описывает свою встречу с Гиммлером в Рейнсберге 28 апреля, когда рейхсфюрер прямо спросил, поддержит ли его адмирал, если его назначат преемником Гитлера. Дёниц ответил, что поддержит любое законное правительство, которое остановит кровопролитие. Он также утверждает, что 30 апреля получил сообщение Бормана, в котором шла речь о Гиммлере: «Готовится новое предательство. Из радиоперехвата стало известно, что Гиммлер предложил капитуляцию через Швецию. Фюрер надеется, что вы разберетесь со всеми предателями со скоростью молнии и твердостью стали. Борман». Дёниц отмечает, что не способен был справиться с Гиммлером, которого постоянно окружали люди СС и полиция. Он говорит, что встретился с Гиммлером 30 апреля в полицейском участке Любека, потому что «хотел выяснить, что он замышляет». Гиммлер заставил его ждать и вел себя так, словно уже стал фюрером. Но в целом встреча прошла мирно и почти дружески; Гиммлер отрицал, что вступил в сношения с союзными державами. Только после этой встречи Дёниц узнал от Бормана, что он сам назначен преемником фюрера.

11 Эта встреча, по словам Дёница, произошла в полночь в Плоене. Гиммлер прибыл с шестью вооруженными офицерами. Дёниц утверждает, что во время встречи прятал под бумагами заряженный пистолет. Гиммлер пришел в ужас, узнав о своей отставке.

12 Ханна Рейтч хорошо помнит свой разговор с Гиммлером сразу после смерти Гитлера. Она утверждает, что бросила ему в лицо обвинение в измене родине. Гиммлер даже не пытался отрицать свое участие в переговорах; напротив, по ее словам, он заявил, что Гитлер сошел с ума и переговоры войдут в историю как попытка спасти Германию от дальнейшего кровопролития. См.: Шайрер. Конец берлинского дневника, с. 171–172.

13 Дегрель по-своему описывает эту встречу в книге «Потерянная страна». См.: также СС, с. 442–443.

14 Бест дал свою трактовку этой встречи в разговоре с Х. Ф. Заботу Гиммлера о секретаршах подтвердила Дорис Менер. Она вспоминает, как несколько дней спустя они прощались. Гиммлер поблагодарил ее и велел возвращаться в Баварию и отдыхать. Они скоро встретятся снова, и у них будет очень много работы, сказал он.

15 Шверин фон Крозиг рассказал это Х. Ф.

16 Копия этого письма была обнаружена в документах Дёница.

По мнению профессора Тревор-Роупера, все-таки остается неясным, получил ли Гиммлер оригинал письма, или Дёниц лично сообщил ему об отставке. (См.: Последние дни Гитлера, с. 246, примеч.) Дёниц ничего не пишет об этом в своих мемуарах, но утверждает, что если бы он знал о творившихся в концлагерях зверствах, то никогда бы не позволил Гиммлеру уйти (см. с. 466–468). «Теперь я понял, – пишет он, – какое зло заключено в идее национал-социализма, и изменил свое отношение к порожденному им государству».

17 Теперь в этом поместье в Арользене размещается Центр поисковой службы Международного Красного Креста, финансируемый правительством ФРГ.

18 Подробности этого путешествия мы сумели восстановить благодаря любезности Йозефа Кирмайера, который сопровождал Гиммлера вплоть до его ареста британцами. Кирмайер также предлагал Гиммлеру лететь на юг, пока у них еще есть самолет, чтобы перед смертью в последний раз увидеться с семьями. Гиммлер отклонил его предложение, аргументируя свой отказ тем, что в такие сложные времена мужчины не должны потакать своим личным желаниям.

19 Сведения о последующих событиях представлены полковником Майклом Мерфи и капитаном Томом Селвестером.

20 Эти сведения почерпнуты нами из заявления старшины Остина Би-би-си, сделанного им в программе Честера Уилмота. Передача велась из Люнеберга 24 мая 1945 года через несколько часов после смерти Гиммлера.

21 Полковник Мерфи пишет, что, пытаясь сохранить жизнь Гиммлеру, «приказал принести иголку и нитку, которые доставили в ту же секунду. Я проткнул язык и, протянув через него нитку, вытащил язык наружу». Обычно цианид вызывает быструю смерть, поэтому предсмертная агония Гиммлера, вне всяких сомнений, затянулась из-за попытки воспрепятствовать проникновению яда в организм. Полковник Мерфи рассказывает, что русские прислали своих представителей примерно через двадцать четыре часа после смерти Гиммлера. Они осмотрели тело и «неохотно» признали, что «это может быть Гиммлер». Только после этого тело Гиммлера было предано земле. Гебхардт Гиммлер, который находился на юге, не приезжал на опознание, как утверждает в своей книге Фришауэр (с. 257). Гебхардт Гиммлер подтвердил это в разговоре с Х. Ф.

Полковник Мерфи дал интересные комментарии по поводу капсулы с ядом. По его словам, Гиммлер не ел в его присутствии, «и я нисколько не сомневаюсь, что с момента нашей первой встречи и до самой его смерти капсула все время находилась у него во рту. Насколько я помню, та капсула, которую мы обнаружили в его одежде, была сделана из тонкого металла. Она была достаточно прочной, чтобы не разрушиться при жевании или от воздействия жидкости, особенно если жевать на другой стороне, но при сильном сжатии она могла расколоться. По-моему, смерть наступила в полночь с 23-го на 24 мая, но точного времени я не помню. Гиммлер до самого конца держался уверенно и высокомерно. Он не сомневался, что его доставят к Монтгомери, и очень удивился, когда я проявил твердость, отослав его телохранителей и обыскав его. Вероятно, мне следовало обращаться с немецким генералом с большим почтением!».

Дополнительное примечание

Мы благодарны бывшему гауляйтеру Гамбурга Карлу Кауфману за рассказ об аресте Гиммлера, который он видел собственными глазами. Утром 23 мая Кауфман вместе с Брандтом и другими арестованными стоял у забора из колючей проволоки в лагере номер 031. Они наблюдали за прибытием грузовиков из лагеря в Феллингбосделе. Среди прибывших оказался Гиммлер, только без усов и с повязкой на глазу. Он стоял вместе с остальными, одетый в сапоги, серые брюки и пиджак. Гиммлер не узнал Кауфмана и прочих, но они увидели, как он внезапно скрылся за ближайшими кустами и снял повязку с глаза. Потом он вышел уже в очках и сразу стал похож на самого себя. По мнению Кауфмана, именно в тот момент Гиммлер решил сдаться. Через несколько минут поднялась страшная суматоха: прибежали охранники с пистолетами и автоматами, у ворот поставили дополнительных часовых. Британские солдаты были вне себя от радости, что Гиммлер оказался в числе их пленников.

Примечания

1

Добровольческий корпус – послевоенные нацоналистические группы, появившиеся в Германии после ее поражения в Первой мировой войне. (Примеч. ред.)

(обратно)

2

Рейхсвер – вооруженные силы Германии в 1919–1935 годах, ограниченные по составу и численности условиями Версальского договора. Комплектовались по найму (115 тысяч человек и ограниченное число кораблей). (Примеч. ред.)

(обратно)

3

Имеется в виду Баварская советская республика, просуществовавшая с апреля по май 1919 года. (Примеч. ред.)

(обратно)

4

Имеется в виду «Ночь длинных ножей», когда Гитлер с помощью СС нанес удар по отрядам СА. (Примеч. ред.)

(обратно)

5

Точнее, на магнитную проволоку, предшественницу полимерной магнитофонной пленки. (Примеч. ред.)

(обратно)

6

Птомаины – принадлежащие к классу азотистых соединений вещества с неприятным запахом, вырабатывающиеся особого рода бактериями при разложении протеинов животного и растительного происхождения. Некогда считалось, что эти вещества способны вызвать пищевое отравление (так называемое птомаиновое отравление). (Примеч. ред.)

(обратно)

7

Хория Симаи Йон Антонеску – лидеры соответственно фашиствующего Легиона архангела Михаила и консервативных армейских кругов Румынии. В 1940 году, после отречения короля, в Румынии началась гражданская война между сторонниками этих двух организаций. Война закончилась в январе 1941 года победой Антонеску. (Примеч. ред.)

(обратно)

8

Вениамин – в Ветхом завете – младший сын Иакова; младший и самый любимый ребенок. (Примеч. ред.)

(обратно)

9

Судья Джеффрис – английский судья, с особой жестокостью выносивший приговоры участникам восстания 1865 года и осудивший на смерть свыше 300 человек. Его имя стало нарицательным. (Примеч. ред.)

(обратно)

10

Стипендия Родса – несколько двух– и трехлетних стипендий для обучения в Оксфордском университете молодых людей из стран Британского содружества или США. Установлена по завещанию английского финансиста и колониального администратора Южной Африки Сесила Родса (1853–1902). (Примеч. ред.)

(обратно)

11

«Тотальная война» – концепция ведения войны с применением любых средств и способов уничтожения вооруженных сил и мирного населения противника. Впервые выдвинута в 1935 году генералом Э. Людендорфом. (Примеч. ред.)

(обратно)

12

Тайного советника (фр.). (Примеч. ред.)

(обратно)

13

«Западный вал», «линия Зигфрида» – система укреплений вдоль западной границы фашистской Германии. (Примеч. ред.)

(обратно)

14

Французское название – Невшатель. (Примеч. ред.)

(обратно)

15

Аффидевит – в англосаксонской судебной практике – письменное показание, подтвержденное присягой или торжественным заявлением. (Примеч. ред.)

(обратно)

16

Букв.: запрет на курение (нем.). (Примеч. ред.)

(обратно)

Оглавление

Введение

Глава I Непорочная юность

Глава II Рейхсфюрер СС

Глава III Элита

Глава IV Тайные соперники

Глава V Окончательное решение

Глава VI Волшебные руки

Глава VII Раб власти

Глава VIII Самообман

Приложение А Характеристика Гиммлера в изложении Адольфа Эйхмана

Приложение Б Франкфуртский трибунал 1964–1965 годов

Примечания

  Глава I Непорочная юность

    Дополнительное примечание

  Глава II Рейхсфюрер СС

  Глава III Элита

  Глава IV Тайные соперники

  Глава V Окончательное решение

    Дополнительное примечание

  Глава VI Волшебные руки

  Глава VII Раб власти

    Дополнительное примечание

  Глава VIII Самообман

    Дополнительное примечание X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?