«100 великих тайн Второй мировой»

Николай Непомнящий 100 ВЕЛИКИХ ТАЙН ВТОРОЙ МИРОВОЙ

«ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ» В ТРЕТЬЕМ РЕЙХЕ (По материалам В. Орлова)

В 1933 году, вскоре после прихода к власти, Гитлер устремился в берлинский пригородный район Куммерсдорф, где размещался танковый полигон. Новоиспечённый рейхсканцлер потребовал продемонстрировать ему оснащение механизированных войск. И хотя техника была слабой — всего лишь мотоциклы с колясками, устаревшие бронемашины и лёгкие танки Т-I, — лязг металла привёл фюрера в восторг. Закончив осмотр, в книге для почётных посетителей полигона он размашисто написал: «Германия будет иметь лучшие в мире танки!»

Жаждавшие выслужиться армейские льстецы пустили в оборот словечко «панцерфатер», что означало «отец танков». Так в коридорах рейхсканцелярии именовали конструктора Фердинанда Порше, который вместе со своим сыном Ферри заправлял делами проектной фирмы. Создав очень удачный легковой автомобиль «Фольксваген», оба Порше теперь стремились увековечить свои имена, лепя из крупповской стали бронированные чудовища для вермахта. О сохранении тайн фирмы заботилась служба безопасности, секретные чертежи покоились в сейфах с хитроумными замками и автоматической сигнализацией, в дверях лабораторий стояли вооружённые эсэсовцы…

Тактико-технические данные немецких танков периода Второй мировой войны ныне можно найти в справочниках. А вот закулисные дела фирмы «Порше и К°» и сегодня для многих остаются тайной. Между тем зигзаги конструкторской мысли немецких инженеров в переплетении с буйными фантазиями фюрера весьма поучительны.

Военные историки не раз писали о дилетантских потугах в пожарном порядке выдать Третьему рейху уже в ходе войны различные виды устрашающего сверхоружия. Как правило, подобные монстры оказывались мертворождёнными, и совершенно справедливо попытки их создателей квалифицировались как проявления технического авантюризма. Специалистов концерна Круппа дилетантами не назовёшь. Однако на примере танковых дел особенно ясно видно, как политический авантюризм нацистских заправил повлёк за собой авантюризм в конструкторских решениях и очень скоро привёл Порше и его коллег к паническому пересмотру всех ранее принятых принципов проектирования, а затем к образцам вооружения, так и не попавшим на фронт.

Главная установка фашистских планов агрессии хорошо известна — блицкриг, молниеносная война. В соответствии с такой доктриной готовилась и военная техника. Конструкторские разработки нацеливались на решения задач текущего дня или недалёкого будущего. Для немецких концернов и монополий это было очень выгодно, потому что рынок сбыта разнообразных смертоносных орудий был обеспечен, а при налаженном крупносерийном производстве считалось вполне достаточным проводить лишь незначительные усовершенствования, не связанные с большими затратами. Промышленники охотно приняли теоретическую формулу, выданную стратегами агрессии: «Война должна быть выиграна тем оружием, с которым она была начата».

Со времени первого посещения Гитлером Куммерсдорфского полигона строители бронированных машин преподнесли фюреру три модели танков: лёгкий Т-II, 20-тонные средние Т-III и Т-IV. Их броня не превышала 30 миллиметров, а основным вооружением была скорострельная пушка калибром 37 миллиметров. В расчёте на молниеносную войну выбрали ведущее качество этих машин — повышенную скорость движения. По хорошей дороге Т-III мог выдать 55 километров в час. На грязь и труднопроходимую местность немецкие конструкторы не рассчитывали.

Оккупация Франции и других европейских государств, казалось, подтверждала эти расчёты. Военные кампании были кратковременными, а танки действительно лучше, чем у противников. Летом 1940 года был отдан приказ прекратить в области вооружения все исследовательские и конструкторские работы, которые нельзя закончить в течение одного года. Начавшееся проектирование танковых пушек повышенной мощности и модели тяжёлого танка приостановилось. Все силы были брошены на то, чтобы заменить в войсках устаревшие танки новыми Т-III и Т-IV. Перед нападением на Советский Союз фашисты сосредоточили на нашей границе 3712 машин.

О принятых на вооружение в декабре 1939 года Красной армией танках Т-34 и КВ с противоснарядным бронированием, дизель-моторами и 76-миллиметровой пушкой фашисты не имели сколько-нибудь ясного представления. Появление на фронте этих машин явилось для фашистов полной неожиданностью.

— В районе Вереи, — вспоминал немецкий генерал Г. Блюментритт, — танки Т-34 как ни в чём не бывало прошли через порядки 7-й пехотной дивизии, достигли артиллерийских позиций и буквально раздавили находившиеся там орудия. Понятно, какое влияние оказал этот факт на моральное состояние пехотинцев. Началась так называемая «танкобоязнь».

Т-III и Т-IV, которыми генштаб был вполне удовлетворён, могли поражать наши «тридцатьчетвёрки» с расстояния не более 500 метров, да и то лишь в бортовую или кормовую часть. Тяжёлый КВ вообще стоял на грани непоражаемого танка. Борьбу с новейшими советскими машинами пришлось возложить на зенитную артиллерию и авиацию, ибо основная немецкая противотанковая пушка калибра 37 миллиметров оказалась для этой цели непригодной.

Первым очнулся Гудериан, своими глазами видевший, как на полях сражений таяли его механизированные дивизии. Он поставил вопрос об изменении конструкции немецких танков. С принципов «война должна быть выиграна тем оружием, с которым она была начата», пришлось расстаться. Когда стало ясно, что планы блицкрига сорвались, факт технического превосходства советских танковых частей дошёл и до сознания Фердинанда Порше. Для изучения Т-34 на фронт в ноябре 1941 года выехала группа специалистов. От армейских офицеров они услышали предложение: строить на заводах Круппа копию «тридцатьчетвёрки», используя захваченные образцы этих машин. Такой совет оказался глубоко оскорбительным для «крупповского духа», но главная причина крылась, конечно, не в уязвлённом конструкторском самолюбии. Производство многих деталей Т-34, в особенности его дизель-мотора, было невозможно наладить в достаточно короткий срок. От идеи полного копирования пришлось отказаться. Кроме того, хотя армия желала получить манёвренный танк, равноценный Т-34, Гитлер потребовал сделать упор на другом: увеличить пробивную силу снаряда, применив длинноствольную пушку, и одновременно наращивать броню: более лёгкий и быстрый танк должен уступить место тяжёлому, с длинноствольной пушкой калибра 88 миллиметров.

Проектирование тяжёлой машины, начатое ещё в 1939 году и затем приостановленное, теперь продолжалось с лихорадочной поспешностью. После требований фюрера она прибавила в весе, превратилась в 55-тонную глыбу стали и получила устрашающее название «тигр». Такой вес исключал его выпуск в больших количествах. Управление вооружений было вынуждено заказать ещё один танк, более манёвренный и по весу приближающийся к Т-34. Но вышедшая из фирмы Порше «пантера» из-за утяжелённой брони своими 45 тоннами догнала первоначальный расчётный вес «тигра». Чтобы возместить полное бессилие немецких 37-миллиметровых и 50-миллиметровых пушек против мощных советских танков, решили также заказать самоходное орудие «ягдпанцер».

Внезапно одолевшая конструкторов страсть к гигантизму сказалась и тут. Они породили неповоротливое чудовище с полным бронированием и 88-миллиметровой пушкой, имевшей малый угол обстрела. Солдаты на фронте прозвали его «слоном».

Решения, принятые зимой 1941 года после поражения фашистов под Москвой, означали скоропалительный пересмотр прежнего подхода к танковому вооружению. В соответствии с новой доктриной производство лёгких Т-II в 1942 году резко уменьшилось. В ожидании, пока замыслы проектировщиков воплотятся в металл, стали налаживать выпуск Т-III и Т-IV с более толстой бронёй. Но Т-III, которым ещё совсем недавно восхищались за его высокую, почти как у автомобиля, скорость, не спасла и модернизация. Из-за предпринятого дважды утяжеления он потерял проходимость, и через год его выпуск пришлось прекратить.

В армейской и политической верхушке Германии ждали обещанного Порше непобедимого танка. Наконец в августе 1942 года лучшие мастера собрали первые шесть «тигров», и фюрер лично распорядился испытать их в бою под Ленинградом. О том, что произошло дальше, рассказал в своих мемуарах бывший министр вооружений Третьего рейха Альберт Шпеер: «Всё было напряжено в ожидании результата… Но до генерального испытания дело не дошло. Русские с полным спокойствием пропустили танки мимо батареи и затем точными попаданиями ударили в менее защищённые борта первого и последнего „тигров“. Остальные четыре танка не могли двинуться ни вперёд, ни назад, ни в сторону, и вскоре были также подбиты. То был полнейший провал…» Только что спроектированную машину принялись доводить и улучшать. Выпуск серийных образцов затягивался. Стали подумывать об утолщении брони до 200 миллиметров.

Чтобы успокоить Гитлера, Фердинанд Порше принял к разработке проект нелепейшего сверхтанка весом около 180 тонн. В целях секретности новое чудовище получило игривое название «маус» («мышонок»). Выдвижение нелепых проектов — это уже не просто поспешный и крутой пересмотр прежних принципов. За чертёжными досками началась настоящая паника, разразилось конструкторское землетрясение…

23 ноября 1942 года, в тот самый день, когда накрепко замкнулось кольцо окружения под Сталинградом, в ставке фюрера царило необычное возбуждение. Гитлер вызвал Шпеера и потребовал срочно представить расширенную программу выпуска танков. Первая задача: срочно, к 12 мая 1943 года, дать 500 «тигров» и «пантер», 90 «слонов». Выполнить «расширенную программу» к назначенному сроку не удалось. Именно по этой причине летнее наступление под Курском пришлось отложить до 5 июля 1943 года. Накануне Курской битвы Гитлер в своей обычной напыщенной манере обращался к войскам: «До сих пор достигнуть того или иного успеха русским помогли танки. Мои солдаты! Наконец вы имеете теперь лучшие танки, чем они».

Но наши танкисты уже знали слабое место «тигров». Башня этих мешковатых машин с хищно вытянутыми хоботами пушек поворачивалась медленно. Только успеет бронированный «зверь» дать пристрелочный выстрел, как наша «тридцатьчетвёрка» сразу же делает резкий манёвр и, пока немецкий наводчик разворачивает башню, бьёт по «тигру».

Схватки с первым батальоном серийных «тигров» (44 машины) произошли ещё в конце 1942 года под Сталинградом, когда войска фельдмаршала Манштейна пытались разжать кольцо окружения вокруг группировки Паулюса. Успеха «непобедимые» танки не имели… А через полмесяца, когда наши войска прорвали блокаду Ленинграда, у Синявинских высот выстрел советской 122-миллиметровой пушки разнёс в железную щепу башню ещё одного «тигра». Осколки с такой силой ударили во вторую машину, что её экипаж тотчас открыл люки и в панике бежал. Целёхонький, совсем новый «тигр» своим ходом проследовал в Ленинград, а затем его переправили в Москву.

Уральские конструкторы, разумеется, не сидели без дела. Ещё летом 1942 года они улучшили боевые качества тяжёлого КВ, а 23 октября того же года Государственный Комитет Обороны принял постановление о налаживании в короткие сроки массового производства самоходных артиллерийских установок. К началу Курской битвы Советская армия уже располагала достаточным количеством таких машин. Это был знаменитый «зверобой» СУ-152, созданный на базе тяжёлого танка КВ. Финал Курского сражения хорошо известен.

В феврале 1944 года немцы потеряли Никополь, где находились богатые запасы марганца. Лишь после войны выяснилось, что немецкое командование установило окопавшимся на плацдарме солдатам двойной оклад, обещало щедрые награды и отпуска в Германию для наиболее отличившихся. По словам Манштейна, Гитлер ещё в марте 1943 года трагически заявил: «Потеря Никополя означала бы конец войны».

Если раньше производство танков сдерживали многообразные конструктивные изменения и переходы от одной модели к другой, то теперь сказалась нехватка стратегического сырья. Пока нацистские вожди в подземных бункерах ломали головы в поисках каких-то невероятных шансов, Урал вместе со всей страной опять приготовил фашистам сюрпризы. На фронт пошли вооружённые теперь уже 85-миллиметровой пушкой «тридцатьчетвёрки» и самые мощные танки Второй мировой войны — ИС-2. Немецкие штабы отреагировали ещё одной инструкцией: танкистам вермахта рекомендовали избегать встречных боёв с ИС-2 и вступать с ними в борьбу только из засад и укрытий.

Фердинанд Порше всё ещё ходил на доклады к фюреру, а затем передавал своим конструкторам очередные его указания. Что ещё можно было сделать? Выход по-прежнему видели в создании новых машин. Трудились над «мышонком», хотя этот 180-тонный колосс не мог пройти ни по одному мосту, чтобы не обрушить его. И всё же бесполезное чудовище стали готовить к серийному производству. Тяга к гигантизму затмила всё. Решили вытянуть и без того длинный «хобот» «тигра». Калибр остался тем же, но длина пушечного ствола выросла до 6,2 метра и почти сравнялась с длиной танка. Весил он теперь 68 тонн и назывался «королевским тигром».

В августе 1944 года на западном берегу Вислы один из конструкторов фирмы Порше лично повёл в атаку только что сформированный батальон новейших сверхсекретных машин. И снова провал. Первое же столкновение со спрятавшимся в засаде Т-34, которым командовал младший лейтенант А. Оськин, стоило конструктору жизни. Как оказалось, броня «королевских тигров», несмотря на непомерную толщину, была низкого качества и под ударами бронебойных снарядов раскалывалась.

К концу войны в разработке находился уже «сухопутный броненосец» весом более 500 тонн. На нём предполагали установить крупповское орудие-монстр «Дора» и две 150-миллиметровые пушки, а в качестве двигателей применить дизели с подводных лодок. Для постройки «сухопутного броненосца» в металле не хватило ни времени, ни средств: замысел так и остался на бумаге.

С тех пор как зимой 1941 года в строго охраняемых апартаментах фирмы Фердинанда Порше разразилось конструкторское землетрясение, там при всём изобилии разработок повторяли, в сущности, один и тот же мотив: пушку подлиннее, танк потяжелее. «Панцерфатер» и его помощники с такой завидной последовательностью проводили в жизнь этот принцип, что, по словам западногерманского историка, «немецкая промышленность в ходе войны никогда не могла даже частично удовлетворить спрос войск на танки всех типов».

Просчёты немецких конструкторов танков — факт, отмеченный многими военными историками разных стран. Вот, например, что пишет американский публицист У. Манчестер в книге «Оружие Круппа»: «Отставание в технике было немцам в новинку, и они так и не пожелали признать этот факт. Если им не удавалось разрешить какую-либо техническую проблему, большинство из них утешало себя мыслью, что она вообще неразрешима. В первую военную весну в России, поглядев, как крупповские танки вязнут в липкой украинской глине, они просто махнули рукой и дали этому времени название „грязевого периода“. Но советские широкогусеничные Т-34 прекрасно передвигались в тех же условиях…»

Овладев сырьевыми ресурсами многих европейских стран, Германия произвела в 1941–1944 годах 53 800 танков, а наша промышленность — почти вдвое больше.

В ходе войны, помимо модернизации Т-III и Т-IV, осваивались совершенно новые машины Т-V («пантера»), Т-VI («тигр»), Т-VIB («королевский тигр»). Самоходная установка «фердинанд» с электроприводом также была отдельной конструкторской разработкой. Отличительными особенностями, вернее, дефектами этих машин были, наряду с недостаточной надёжностью, бензиновые двигатели, неоправданно большой вес, трудность транспортировки и слабая проходимость. В то же время основной советский танк Т-34, принятый на вооружение в декабре 1939 года, выпускался до конца войны, причём в его конструкцию не вносились неоправданные изменения, усложняющие его массовый выпуск. Что касается модернизации, то она для всех типов танков была направлена не только на улучшение тактико-технических характеристик, но и на достижение максимальной технологической простоты, замену дефицитных цветных металлов чёрными, уменьшение трудоёмкости в изготовлении агрегатов и машин в целом. Это дало возможность организовать конвейерное производство танков. Победу в «танковом соревновании» с большим преимуществом одержал Советский Союз.

ОХОТА НА ФЮРЕРА (По материалам Ю. Соколова)

Вечером 8 ноября 1939 года три тысячи нацистов собрались в зале мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер», чтобы по традиции отметить годовщину путча, начатого здесь в 1923 году Адольфом Гитлером. С тех пор в этот день фюрер собирал своих старых бойцов. Незадолго до 20 часов появился Гитлер — вид у него был озабоченный. Поднявшись на трибуну после бурной овации, он заклеймил Англию и закончил свою речь такими словами:

— Мы покажем этим господам, что может сила сорока восьми миллионов, спаянных единой волей! Мы победим! За товарищей нашего национал-социалистического движения, за наш немецкий народ и особенно за наш победоносный вермахт! Зиг хайль!

Присутствующие тотчас встали и исступлённо подхватили этот клич. Духовой оркестр грянул «Хорста Весселя». Речь фюрера продолжалась около 50 минут. Завсегдатаи этого торжества утверждали потом, что обычно Гитлер говорил вдвое дольше. Странным было и другое. Как правило, фюрер задерживался, чтобы поговорить со старыми друзьями и родственниками павших нацистов. Но на сей раз, торопливо пожав несколько рук, он покинул пивную в 21.09. В сопровождении свиты Гитлер отправился на вокзал и в 21.31 отбыл в Берлин.

Зал «Бюргербройкеллер» опустел за несколько минут. В нём остались только немногие члены партии, десять полицейских и эсэсовцев, а также обслуживающий персонал пивной. Внезапно в 21.20 здание потряс чудовищный взрыв, обрушивший балки потолка и колонны. Из-под обломков извлекли 7 погибших и 63 раненых. Бомба взорвалась в нескольких метрах от того места, где во время речи стоял Гитлер.

Фюрер узнал о взрыве только во время остановки поезда в Нюрнберге. Дрожащим от волнения голосом он воскликнул: «Если я покинул „Бюргербройкеллер“ раньше обычного, значит Провидению угодно, чтобы я исполнил своё предназначение». Чуть позже, объясняя причину своего внезапного отъезда из пивной, Гитлер заявил: «Я почувствовал властную необходимость сократить речь, чтобы вернуться в Берлин тем же вечером. Я послушался внутреннего голоса, который меня спас».

Примерно около 22 часов в квартире шефа криминальной полиции Артура Небе раздался телефонный звонок Рейнхарда Гейдриха. Заместитель главы СС Гиммлера приказал Небе возглавить комиссию по расследованию покушения на фюрера и немедленно вылететь в Мюнхен. Сам же Гиммлер позвонил начальнику контрразведки Вальтеру Шелленбергу и сообщил ему приказ Гитлера — завтра же арестовать двух английских шпионов Беста и Стивенса, встретившись с ними в голландском городе Венло под видом борца с нацизмом. Фюрер считал, что за спиной террористов стояли британские спецслужбы…

Во время полёта в Мюнхен Небе терялся в догадках — кто же нанёс удар? Партийное меньшинство? Противники из армии? Те из генералов, которые не верили в победоносную войну и хотели бы избавиться от Гитлера? Едва прибыв в Мюнхен, Небе связался с гестапо и создал две следственные группы. Первая, которую возглавил сам Небе, занялась расследованием обстоятельств покушения. Вторая группа под началом Генриха Мюллера взялась за поиски террориста.

Следователям Небе потребовался всего час, чтобы обнаружить в развалинах пивной части адской машины. По заключению экспертов, бомба оказалась самоделкой, хотя механизм был часовым, а взрывчатое вещество было тем же самым, что использовалось при изготовлении мин.

Вскоре следствие вышло на часовщика, который продал часы для бомбы. Он дал точное описание примет покупателя: молодой человек лет тридцати, продолговатое лицо, тёмные волосы, густые брови, сильный швабский акцент. Поскольку бомба находилась в колонне и была замаскирована пробковым деревом, разыскали и торговца, который его продал. Торговец дополнил показания часовщика. Наконец, нашли и слесаря, который предоставил мастерскую молодому швабу, работавшему над каким-то изобретением. Более того — похожего человека уже несколько недель видели в «Бюргербройкеллер». Владелец пивной припомнил, что как-то в октябре застал молодого шваба после закрытия заведения в туалетной комнате. Незнакомец объяснил, что зашёл в туалет перевязать фурункул и был по ошибке заперт.

Полученную информацию Небе передал людям Мюллера и запросил шефа гестапо о человеке с подобными приметами. Ответ пришёл незамедлительно. Гестаповцы получили телеграмму с сообщением, что вечером 8 ноября на пограничном посту Лорраха при попытке тайно перейти в Швейцарию был задержан некий Георг Эльзер, столяр-краснодеревщик тридцати шести лет, уроженец Вюртемберга. При обыске у него обнаружили деталь детонатора и почтовую открытку с изображением зала «Бюргербройкеллера», где одна из колонн была помечена красным карандашным крестиком.

Небе одновременно обрадовался и растерялся. Эльзер был явно причастен к покушению, но вдруг он лишь пешка в руках людей, задевать которых опасно?

10 ноября Эльзера под конвоем привезли в Мюнхен. Допрос вёл сам Небе. При виде спокойного и умного человека он понял, что Эльзер не из простаков. Задержанный располагал алиби — в день покушения он находился в Констанце. На вопрос, зачем же он пытался бежать в Швейцарию, Эльзер откровенно ответил: «Я не хотел воевать». Ему велели раздеться. Так и есть — колени шваба были красными и распухли. Ведь он много часов провёл стоя на коленях возле колонны.

Помолчав, Эльзер признался в том, что совершил покушение. Кто же его направлял? Эльзер отрицательно покачал головой: «Никто». Так, значит, он действовал один? «Да, один», — подтвердил Эльзер. Фюрера он решил убить потому, что ненавидит диктаторов. После прихода Гитлера к власти рабочие стали жить хуже, а когда Германия аннексировала Австрию, Эльзер понял, что фюрер на этом не остановится и втянет страну в войну. И тогда осенью 1938 года он решил действовать.

Поражает упорство, которое проявил Эльзер. Ровно за год до покушения он побывал в «Бюргербройкеллер» сразу же после тогдашней речи фюрера и как следует осмотрел место, на котором стояла его трибуна. Эльзер удостоверился, что каждый год трибуна ставится именно туда. Выходя из пивной, Эльзер знал твёрдо — действовать он будет здесь. В его распоряжении оставался год. Год на подготовку убийства Гитлера.

И в течение этого времени Эльзер готовился днём и ночью: воровал взрывчатку из оружейной мастерской, где работал, а затем проверял её в саду своего дяди. В августе 1939 года он поселился в Мюнхене. Соблюдая осторожность, Эльзер за три месяца четыре раза менял квартиру. Взрывчатку он перевозил в большом чемодане, а часовой механизм изготовлял из часовой фурнитуры в мастерских слесаря, механика и столяра.

На допросах Эльзер ничего не скрывал и откровенно рассказывал следователям обо всём. Следователи были поражены: столяр смог самостоятельно изготовить взрывчатое устройство с двумя детонаторами — замедленного действия и электрическим. Нишу в колонне Эльзер начал готовить с начала октября. Вечером он приходил с чемоданом в пивную, перед закрытием шёл в туалетную комнату, а затем работал всю ночь. Мусор Эльзер выносил в чемодане и бросал в реку. На изготовление ниши для бомбы у Эльзера ушло тридцать пять ночей. В ночь с 5 на 6 ноября он установил взрывной механизм с тем расчётом, чтобы взрыв произошёл восьмого числа между 21.15 и 21.30. В ночь с 7 на 8 ноября Эльзер последний раз проверил механизм и утром дня покушения сел в поезд на Кёльн — город, который он заранее наметил для перехода границы.

Оказавшись в 20.30 около таможенного поста, Эльзер слушает по радиотрансляцию речи фюрера. Вот-вот прозвучит взрыв! Все узнают, что Гитлер мёртв, и мир вздохнёт спокойно. Благоразумие подсказывало швабу, что надо быстрее переходить в Швейцарию. Но Эльзер стоял как заворожённый — он хотел дослушать речь до конца. Вдруг его схватил сзади какой-то таможенник, которому поведение Эльзера показалось подозрительным. Но зачем же Эльзер взял с собой часть детонатора и почтовую открытку? — задали вопрос следователи. «С целью просить политического убежища», — ответил допрашиваемый. Он рассчитывал, что детонатор и открытка с видом зала «Бюргербройкеллер» помогут ему.

Тем временем Небе продолжали одолевать сомнения. Следствие обнаружило, что Эльзер не был ни коммунистом, ни социалистом, ни анархистом. Он продолжал твердить, что хотел спасти мир от войны. Но как любитель мог изготовить столь точное взрывное устройство? Как мог один человек осуществить всю эту операцию? И всё-таки кто такой Эльзер — одиночка или орудие группы заговорщиков?

В конце концов по приказу фюрера Небе передал дело Эльзера шефу гестапо Мюллеру. Гитлер по-прежнему был уверен, что покушением руководила «Интеллидженс сервис» и что Эльзер связан с арестованными в Голландии британскими агентами Бестом и Стивенсом. Газеты сообщали о причастности к террористическому акту Отто Штрассера, основателя «Чёрного фронта» (организации, оппозиционной Гитлеру). Скрывавшийся в Швейцарии Штрассер отверг обвинение относительно своей связи с Эльзером.

Эльзера осматривали трое психиатров, его допрашивали под гипнозом. Показания террориста остались прежними. Правда, добавился любопытный факт: Эльзер показал, что ему помогали доставать взрывчатку ещё двое.

Вскоре Гиммлер заявил, что фюрер требует организации большого процесса, на котором Англии было бы предъявлено обвинение в причастности к покушению. Однако процесс так и не состоялся. В окружении Гитлера стали поговаривать, что «дело тухлое»…

До 1941 года Эльзер оставался в Берлине в руках гестапо. Летом его перевели в концлагерь под Ораниенбургом. Эльзера поместили в ту часть лагеря, которая была отведена знаменитостям — например, таким как канцлер Австрии Шушниг, наследный принц Баварии, французские политики Эдуард Эррио и Поль Рейно. Эльзеру разрешили носить обычный костюм, а не полосатую одежду заключённого. Ему даже позволили оборудовать маленькую столярную мастерскую, где он сделал себе цитру, на которой играл вплоть до самой смерти. В лагере Эльзера так и прозвали — Человек с цитрой. В 1944 году Эльзер был переведён в Дахау, где к нему тоже относились как к почётному узнику.

Между тем в окружении Канариса продолжали считать, что Эльзер действовал не в одиночку и что речь идёт о махинации гестапо. Канарис думал, что Гиммлер или Гейдрих состряпали покушение для того, чтобы поддержать миф о Гитлере, находящемся под защитой Провидения.

Однако если приглядеться повнимательнее, то версия Канариса теряет свою убедительность. Неужели Гитлер мог пойти на такой огромный риск? Кроме того, на следующее утро после годовщины путча его ждало важное заседание в Берлине. Первоначально Гитлер должен был вернуться в Берлин самолётом, но поскольку погода была нелётной, пришлось срочно ехать поездом. Не выдерживает критики и сомнение людей Канариса в том, что Эльзер мог сам изготовить столь сложное устройство, так как обвиняемый повторно собрал перед следователями свой взрывной механизм.

Напрашивается вывод — покушение совершено одиночкой. И всё-таки… Нельзя умолчать о странных признаниях Эльзера своим товарищам по несчастью в Дахау — британскому шпиону Бесту и пастору Нимеллеру. Вот как они передают рассказанное Эльзером.

Летом 1939 года Эльзер как сочувствующий коммунистам был помещён в Дахау. В октябре того же года в лагере появились два незнакомца и потребовали привести Эльзера. В разговоре наедине ему было сказано, что надо уничтожить нескольких предателей из окружения фюрера и с этой целью взорвать бомбу в «Бюргербройкеллере» после ухода Гитлера. Взамен Эльзеру обещали лучшее обращение, вдоволь сигарет, а после выполнения задания — эмиграцию в Швейцарию. В начале ноября Эльзера привезли в пивную, где он поместил бомбу в указанную колонну. Затем, вечером 8 ноября, сообщники Эльзера проводили его до швейцарской границы и, снабдив денежной суммой и той самой почтовой открыткой, исчезли. Почти сразу же Эльзера арестовали.

Удивительный рассказ, и нет оснований сомневаться в искренности британского агента и пастора. Однако вряд ли стоит так уж слепо поверить Эльзеру — бог весть что рассказывают, сидя в заключении. Вспомним хотя бы свидетельские показания слесаря, механика и столяра. Все они видели Эльзера — тот был один и на свободе. Вспомним показания владельца пивной, заставшего как-то Эльзера в туалетной комнате.

И тем не менее версия спровоцированного покушения продолжает жить. Считают, например, что двое неизвестных, имевших дело с Эльзером, были гестаповцами, а бомба управлялась по радио, что исключало риск преждевременного взрыва.

Остаются непонятными привилегии Эльзера в концлагерях. Но эти «награды» были весьма относительны. Не будем забывать про лицо Эльзера в кровоподтёках и его окровавленный костюм после допросов. Из Эльзера хотели выбить правду, но так её и не добились.

Есть и ещё объяснение хорошего обращения с Эльзером. Связано оно с оккультной атмосферой гитлеровской Германии. Быть может, разгадка кроется в признании немецкого дипломата Гизевиуса — одного из тех, кто был посвящён во многие тайны нацистской верхушки. По мнению Гизевиуса, фюрер считал, что жизнь его неразрывна с жизнью столяра Эльзера, и поэтому убивать его нельзя. Но в апреле 1945 года, когда рушилось всё, сохранять жизнь Эльзеру больше не имело смысла. 5 апреля Георг Эльзер был расстрелян и сожжён в лагерной печи по приказу Гиммлера.

НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ ПОКУШЕНИЕ (По материалам Д. Прохорова)

Как известно, в годы Великой Отечественной войны советская разведка провела большое количество операций по устранению генералов и старших офицеров вермахта, а также высших партийных и гражданских чинов фашистской Германии. Так, 24 февраля 1942 года в Анкаре было совершено покушение на германского посла в Турции фон Папена, 22 сентября 1943 года в Минске взорвали в собственной постели гауляйтера Белоруссии Вильгельма Кубе, а 16 ноября 1943 года ликвидировали верховного судью Украины Функа. При этом главным объектом акций, планируемых спецслужбами СССР, был канцлер Германии Адольф Гитлер.

Идея провести спецоперацию, направленную на физическое уничтожение Гитлера, возникла в Кремле осенью 1941 года, когда немецко-фашистские войска рвались к Москве. Советское руководство не исключало возможности захвата противником столицы, в связи с чем Управлению НКВД по Москве и 2-му (диверсионному) отделу НКВД СССР поручили организовать подполье и заминировать главные административные и хозяйственные объекты города. Выполняя приказ, начальник 2-го отдела Судоплатов поставил перед будущими подпольщиками задачу: в случае, если Москва падёт под натиском врага и Гитлер прибудет в город, необходимо попытаться организовать на него покушение. Например, во время предполагаемого парада немецких войск на Красной площади. Вот что сам Судоплатов писал по этому поводу:

«Берия приказал нам организовать разведывательную сеть в городе после захвата его немцами. В Москве мы создали три независимые друг от друга разведывательные сети. Одной руководил мой старый приятель с Украины майор Дроздов. В целях конспирации его сделали заместителем начальника аптечного управления Москвы. Он должен был в случае занятия Москвы поставлять лекарства немецкому командованию и войти к нему в доверие. Очень большую работу по подготовке московского подполья и по мобилизации нашей агентуры для противодействия диверсиям немцев в Москве проводил Федосеев — начальник контрразведывательного отдела Управления НКВД по Москве. По нашей линии за эту работу отвечали Маклярский и Масся. Помимо этих двух агентурных сетей, мы создали ещё одну автономную группу, которая должна была уничтожить Гитлера и его окружение, если бы они появились в Москве после её занятия. Эта операция была поручена композитору Книпперу, брату Ольги Чеховой, и его жене Марине Гариковне. Руководить подпольем должен был Федотов — начальник Главного контрразведывательного управления НКВД».

Как вспоминает Зоя Рыбкина, в начале войны прикомандированная ко 2-му отделу, оставляемые в Москве разведгруппы маскировались под семью: дед (руководитель группы), бабка (его заместитель), внук или внучка (радист-шифровальщик). «Деды и бабушки — старые большевики, лет под шестьдесят и старше, с огромным опытом подпольной работы и партизанской борьбы во время Гражданской войны. По возрасту и здоровью они освобождены от военной службы, должны ехать в эвакуацию вместе с семьями, но наотрез отказались». Весьма интересные подробности о подготовке подпольных групп поведал в своих воспоминаниях сотрудник 4-го отдела Кирилл Хенкин, племянник известного эстрадного артиста Владимира Хенкина, находившийся в непосредственном подчинении Михаила Маклярского: «В октябре 1941 года Москву могли сдать. Для оперативных групп, которым предстояло остаться в столице, нужно было срочно готовить явочные квартиры, склады аппаратуры, оружия, боеприпасов, питания для рации, продуктов. Известные соседям явочные квартиры НКВД для этого не всегда подходили. Маклярский посылал меня что-нибудь подыскать, обращаясь лишь к людям, далёким от органов, и порядочным, чтобы не предали и не обворовали. Я сразу подумал об одной паре теософов. Муж, преподаватель математики, был другом моего покойного брата, жена — учительница химии. Нищие святые люди. Но как уговорить их пользоваться в известных пределах доверенными им продуктами? Эти бессребреники могли, чего доброго, умереть с голоду, охраняя наши консервы. Бежать из Москвы они не собирались, заранее принимая свою карму. Хитрить с ними я не смел. Пришёл в форме, с маузером в деревянной кобуре и сразу сказал, где служу и о чём прошу. Они только замахали руками… Они сделают всё что надо… Эти милые московские интеллигенты, осведомители с большим стажем, тут же настрочили на меня донос: Хенкин приходил к ним с пораженческими разговорами, говорил о возможной сдаче Москвы!»

Но фашисты были отброшены от советской столицы и больше о парадах на Красной площади не помышляли. Однако во 2-м отделе, в 1942 году преобразованном в 4-е (разведывательно-диверсионное) управление НКВД, замысел уничтожить Гитлера не оставили. Внимательно отслеживая перемещения фюрера, разведчики установили, что со второй половины июля по октябрь 1942 года Гитлер находился в полевой ставке «Вервольф» под Винницей. Оттуда он руководил боевыми действиями, периодически вылетая в Берлин или в свою баварскую резиденцию «Бергхоф».

Владея этой информацией, на Лубянке решили попытаться ликвидировать Гитлера во время очередного посещения ставки. Так как действующие в районе Винницы партизанские отряды были малочисленны и недостаточно вооружены, для выполнения операции привлекли специальный диверсионный отряд «Победители» под командованием Дмитрия Медведева. Осенью 1943 года бойцы Медведева захватили немецкие документы, среди которых оказался подробный план полевой ставки фюрера. Но операцию пришлось отменить, так как в 1943 году Гитлер приехал в «Вервольф» лишь один раз, да и то ненадолго.

Впрочем, главные события разворачивались не под Винницей, а в самой Германии. Именно там, по замыслу Судоплатова и его заместителя Эйтингона, следовало нанести фюреру смертельный удар. Разумеется, для этого было необходимо направить в рейх человека, который мог бы, не вызывая подозрений гестапо, организовать покушение. И такой человек нашёлся. Звали его Игорь Миклашевский. Он родился в 1918 году в семье известной актрисы Августы Миклашевской, в которую одно время был влюблён Сергей Есенин. Сестра мужа Августы, танцора Льва Лащилина, Инна незадолго до войны вышла замуж за артиста Всеволода Блюменталь-Тамарина. Будучи личностью неординарной, Блюменталь-Тамарин ни в одном театре долго не задерживался, блестяще играл трагические роли и пользовался репутацией неуравновешенного человека, склонного к загулам. Осенью 1941 года, когда немцы подошли к Москве, он остался на своей даче в Новом Иерусалиме, а затем при невыясненных обстоятельствах перешёл на сторону врага. Вскоре немцы начали использовать его в пропагандистских операциях — выступая по радио, артист призывал бойцов Красной армии сдаваться в плен.

Кроме того, Блюменталь-Тамарин создал цикл игровых передач о заседаниях Политбюро, сам озвучивал диалоги, говорил голосом Сталина, издевательски изображая разговоры вождя с кремлёвскими соратниками, командирами Красной армии, руководителями органов НКВД, интеллигенцией, рабочими, крестьянами и даже с бывшими товарищами по партии из числа «троцкистско-зиновьевского блока». Как утверждает полковник КГБ в отставке Виктор Баранов, Сталин пришёл в бешенство, когда впервые услышал сатирические передачи Блюменталь-Тамарина. Красным карандашом (знак распоряжения особой важности) он наложил резолюцию: «Тов. Берия Л. П. — принять меры к глушению этой пакости, изучить возможности ликвидации радиоцентра». Однако выполнить указание Сталина оказалось затруднительным, поскольку Блюменталь-Тамарин в конце 1941 года был переведён немцами в Берлин. Там он продолжал выступать по радио, а потом стал одним из руководителей так называемого Русского комитета, занимавшегося вербовкой советских военнопленных для немецкого Восточного легиона.

Начальник 4-го управления Судоплатов решил использовать предательство Блюменталь-Тамарина для внедрения в Германию своего агента. К артисту-перебежчику решили направить его племянника Игоря Миклашевского. Зимой 1941 года красноармейца Миклашевского, служившего в войсках ПВО Ленинградского фронта, неожиданно вызвали в штаб. Майор НКВД долго расспрашивал его о службе, семье, а затем предложил выполнить ответственное задание в тылу противника. После недолгого раздумья Миклашевский согласился. Его немедленно отправили в Москву, где он начал готовиться к поездке в Германию. В начале 1942 года Миклашевский в сопровождении спецгруппы под командованием полковника Ломидзе выехал на Западный фронт. Там во время одного из ночных боёв он перешёл на сторону немцев, которым заявил, что давно искал случая сдаться в плен. Разумеется, на слово ему не поверили. Последовали многочисленные проверки в контрразведке — к нему подсаживали провокаторов, а один раз даже инсценировали расстрел. Но Миклашевский выдержал испытание. Ему стали доверять, а весной 1942 года освободили из концлагеря и зачислили в Восточный легион.

Не остался в стороне и Блюменталь-Тамарин. Узнав о том, что его племянник перешёл на сторону немцев, он добился встречи с ним, а потом забрал к себе в Берлин. Там Миклашевский вступил в Русский комитет, но политикой занимался мало — гораздо больше его интересовал бокс. Однажды, во время одного из боёв, на него обратил внимание знаменитый Макс Шмелинг — чемпион мира и гордость нацистского спорта, лично знакомый с вождями Третьего рейха. Он подарил Игорю свою фотографию с автографом. Учитывая популярность Шмелинга в Германии, для советского разведчика она стала своего рода визитной карточкой.

Освоившись в Берлине, Миклашевский дал знать в Москву, что готов приступить к выполнению задания. Вскоре из Югославии прибыла группа в составе трёх опытных разведчиков, в прошлом офицеров Белой армии, обладавших навыками подпольной и диверсионной деятельности. Именно они под руководством Миклашевского и должны были, по замыслу Судоплатова, начать подготовку покушения на фюрера. А для того чтобы получить возможность проникнуть в ближайшее окружение Гитлера, Миклашевский установил контакт с немецкой актрисой Ольгой Чеховой, человеком яркой и необычной судьбы.

Первый раз Миклашевский попытался установить контакт с Чеховой, поджидая её с огромным букетом роз у входа в театр. Но поговорить им не удалось. Тогда агент попросил своего дядю Блюменталь-Тамарина взять его с собой на один из приёмов, где будет Чехова. В результате в середине 1942 года связь была установлена. Однако возможности Чеховой в предстоящей операции оказались весьма ограничены, и Миклашевский направил в Москву сообщение о том, что использовать её для организации покушения на Гитлера нельзя. Правда, в другом донесении он писал о возможности организовать покушение на Геринга, однако такая перспектива советскую разведку не особо интересовала. А в 1943 году Миклашевский получил неожиданный приказ из Центра: разработку операции по ликвидации Гитлера прекратить.

Отменить такую операцию ни руководство разведки, ни даже Берия самостоятельно не могли. Приказ об этом последовал лично от Сталина, которому регулярно докладывали о ходе подготовки операции. О причинах отказа от покушения на фюрера Судоплатов пишет следующее: «Сталин боялся: как только Гитлер будет устранён, нацистские круги и военные попытаются заключить сепаратный мир с союзниками без участия Советского Союза. Подобные страхи не были безосновательными. Мы располагали информацией о том, что летом 1942 года представитель Ватикана в Анкаре по инициативе папы Пия XII беседовал с немецким послом Франции фон Папеном, побуждая его использовать своё влияние для подписания сепаратного мира между Великобританией, Соединёнными Штатами и Германией. Помимо этого сообщения от нашего резидента в Анкаре, советская резидентура в Риме сообщала о встрече папы с Майроном Тейлором, посланником Рузвельта в Ватикане, для обсуждения беседы кардинала Ронкалли (позднее он стал папой Иоанном XXIII) с фон Папеном. Подобное сепаратное соглашение ограничило бы и наше влияние в Европе, исключив Советский Союз из будущего европейского альянса. Никто из кремлёвских руководителей не хотел, чтобы подобный договор был заключён».

Судоплатов выполнил приказ Сталина, хотя к тому времени Миклашевскому удалось наметить план ликвидации Гитлера в одном из берлинских театров. В 1944 году Судоплатов и нарком НКГБ Меркулов вновь подняли перед вождём вопрос об убийстве нацистского лидера, но и на этот раз получили отказ. В результате покушение на Гитлера так и не состоялось, хотя, по утверждению Судоплатова, разрабатываемая Миклашевским операция имела все шансы на успех.

В конце 1944 года Миклашевский бежал во Францию, где присоединился к бойцам Сопротивления. Вместе с ними он участвовал в диверсиях на военных объектах вермахта, во время операции по взрыву подземного завода был тяжело ранен, но остался жив. В конце 1945 года он вернулся в Москву, где его наградили орденом Красного Знамени, и продолжил спортивную карьеру. А вот Ольга Чехова летом 1953 года снова была востребована советской разведкой. По замыслу Берии её связи на Западе следовало задействовать для начала переговоров по объединению Германии. Для этого в Берлин вылетела начальник германского отдела внешней разведки полковник Зоя Рыбкина. Но 26 июня 1953 года Берию арестовали, идею объединения Германии похоронили, а к Чеховой советская разведка окончательно утратила всякий интерес.

ВЗЛЁТ И ПАДЕНИЕ ЭРИКА ХАНУССЕНА

6 апреля 1933 года, ещё задолго до начала представления, у кассы знаменитого берлинского мюзик-холла «Скала» появилась табличка: «Все билеты проданы». Впрочем, никого эта табличка не удивила, так как во время выступления знаменитого на всю страну ясновидца и гипнотизёра Эрика Яна Хануссена, именуемого ещё «Пророком Третьего рейха», попасть в мюзик-холл было крайне трудно. Аншлаг на его сеансах — дело обычное.

Удивило посетителей другое: невероятная паника среди дирекции этого весьма солидного заведения. Приближалось время выступления знаменитого мага и волшебника, а его огромного серого «мерседес-бенца» у подъезда не было. В роскошном особняке на Литценбургштрассе, где совсем недавно справил новоселье Хануссен, никто не отвечал на бесконечные телефонные звонки. Даже Исмет-Ага, руководитель секретариата Хануссена, не подходил к телефону. Такого никогда не бывало — либо Исмет-Ага, либо его заместитель Франц всегда были у телефона…

Не появился Эрик Ян Хануссен и на следующий день. А 8 апреля в центральном органе национал-социалистской рабочей партии Германии «Фёлькишер беобахтер» было опубликовано сообщение, которое повергло в изумление всех читателей газеты. Они узнали, что 44-летний гипнотизёр и ясновидец «убит злоумышленниками». Его тело, изрешечённое пулями, найдено в глухой части леса, окружавшего пригород Берлина — Потсдам. Что же произошло в этом аккуратно ухоженном, необыкновенно чистом лесу? Для ответа на этот вопрос надо восстановить в памяти некоторые факты из жизни этого человека.

…Когда началась Первая мировая война и в Австро-Венгрии объявили мобилизацию, на призывном пункте появился худощавый паренёк Герман Штайншнайдер. Первое время он ничем не выделялся среди таких же молодых людей, но чем ближе подходил день отправки на фронт, тем сильнее беспокоился Герман. И тогда произошло нечто неожиданное: у Германа открылось весьма редкое качество гипнотизёра! Его первые опыты прошли удачно, и вскоре состоялся первый сеанс в офицерском клубе. И тогда у командира призывного пункта родилась гениальная мысль: использовать редкие способности Германа Штайншнайдера и проводить регулярное гипнотическое «облучение» призывников для поднятия их патриотического духа. Молодой гипнотизёр энергично поддержал эту идею и с головой ушёл в систематическую, гипнотическую обработку призывников.

После войны он переменил имя и фамилию на Эрика Яна Хануссена и появился в Вене, где сразу же обратил внимание посетителей цирка на свой необычный номер. В самом деле, представьте себе худую, тщедушную женщину — его партнёршу, которая в гипнотическом состоянии легко поднимала огромные, тяжеленные гири! У зрителей этот номер пользовался огромным успехом. А вот у личного врага Хануссена — силача Брайберта он вызывал возмущение. И тогда, не выдержав, он публично разоблачил шарлатана, наглядно продемонстрировав изумлённым зрителям… пустые гири!

Кончилось дело тем, что Хануссен распрощался с цирком и поспешно исчез из Вены. Вскоре он объявляется в Праге, где вновь берётся за гипноз и преподавание оккультных наук. Немного поправив свои дела, Хануссен неожиданно попадает под суд. Против него было выдвинуто обвинение в 34 мошеннических деяниях. Но на этот раз Хануссен сделал ловкий ход. Он обратился к суду с просьбой провести научную экспертизу его «выдающихся способностей». Суд пошёл ему навстречу: пригласили учёных, которым Хануссен продемонстрировал весь свой репертуар. Двое учёных заявили, что он — мошенник чистой воды, а двое других колебались. Судья пришёл к выводу, что Хануссена нужно освободить из-под стражи и даже выдать ему свидетельство, косвенно подтверждающее его уникальные способности.

Имея в кармане столь ценный документ, он направился на покорение столицы Германии. Осенью 1925 года на последние деньги Хануссен снял особняк и широко оповестил жителей Берлина, что здесь, на Курфюрстендамм, открывается центр гипноза, телепатии, астрологии и оккультных наук. Прошло несколько месяцев, и Хануссен стал знаменитостью. Деньги потекли рекой. И тогда «великий маг» начинает издавать газету — «Хануссен цайтунг» (её тираж вскоре достиг 150 000 экземпляров), а затем и журнал для узкого круга читателей — «Иной мир». Ошеломляющий успех позволил ясновидцу купить типографию и там печатать газету и журнал. Кроме того, он приобрёл феодальный замок, несколько роскошных автомобилей, скаковых лошадей и, наконец, яхту на озере Ванзее…

Немецкие левые обвиняли Хануссена в шарлатанстве, но эти нападки были для оракула как нельзя кстати — лучшей рекламы в глазах нацистов трудно себе представить. Ведь его преследуют коммунисты за преданность идеалам «национального возрождения», то есть именно за то, что так мило сердцу гитлеровцев. И чем больше набирало силу движение национал-социалистов, тем больше апломба и уверенности появлялось у Хануссена.

Нужно, однако, учесть ещё одно обстоятельство. Борец за национальное возрождение уверял, что он может «читать чужие мысли». Его сеансы телепатии привлекли внимание не только бюргеров и экзальтированных берлинских представительниц высшего света, но и… гестаповцев. Они очень заинтересовались умением Хануссена «заглядывать под черепную коробку» своего собеседника.

Будет несправедливо, если мы не найдём в его характере каких-нибудь особых черт, кроме отменных коммерческих способностей и умения обводить вокруг пальца всех и каждого. Он был очень тонким психологом. Хануссен чрезвычайно внимательно следил за развитием событий на политической арене Германии. Ему приносили все крупные газеты Германии, и он их штудировал, в особенности аналитические статьи, а также материалы, посвящённые закулисной жизни многих политических деятелей. Его помощники (а их, по данным парижского журнала «Лю» за апрель 1933 года, было не менее 12 толковых, образованных молодых людей) шныряли по Берлину и вынюхивали все слухи и сплетни, заводили знакомства, пытаясь проникнуть в семьи высокопоставленных гитлеровцев, не представляясь, конечно, что они работают на Хануссена.

Всего этого было достаточно, чтобы умный человек, каким безусловно являлся Хануссен, мог сделать более или менее правильные выводы о том, как дальше будут развиваться события прежде всего в политической сфере, чьё положение пошатнулось, а кто идёт вверх по служебной лестнице. Хануссен очень тонко чувствовал атмосферу неустойчивости в обществе, неуверенности в завтрашнем дне, что неудивительно в стране, переживающей глубокий политический, экономический и моральный кризис. И ещё: он очень хорошо знал психологию малообразованных людей, среди которых так долго вращался. А ведь именно эти маргиналы и составляли основную массу штурмовиков и эсэсовцев. Многие из них бывали в салоне Хануссена, и слава о нём двигалась, так сказать, снизу вверх, к нацистским бонзам. Разговоры о необыкновенных способностях Хануссена достигли ушей окружения всесильного Генриха Гиммлера.

Зная склонность своего шефа к мистицизму, его веру в предсказателей и гипнотизёров, они посоветовали ему посетить салон Хануссена. Гиммлер был потрясён уникальными способностями оракула. Весьма возможно, что по подсказке Гиммлера ясновидца представили Гитлеру, и в течение нескольких лет этот человек с весьма тёмным прошлым был его персональным астрологом. Говорили, что Хануссен настолько сблизился с будущим фюрером, что они были на «ты». Этому можно поверить, ибо, во-первых, Хануссен был, как и Гитлер, из Австрии и говорил с соответствующим акцентом, а во-вторых, и это самое важное, только с близким человеком главарь нацистов мог репетировать свои выступления и прежде всего отрабатывать жестикуляцию.

В конце 1932 года смерть любимой матери, неудачи в политике оказали крайне отрицательное воздействие на психическое состояние Гитлера. Будущее выглядело настолько мрачным, что по совету друзей он снова обратился к Хануссену. Тот поспешил составить гороскоп, из которого следовало, что после полосы препятствий восхождение к власти начнётся 30 января 1933 года. Как известно, Адольф Гитлер именно тогда стал канцлером Германии!

Когда фашисты пришли к власти, положение Хануссена настолько укрепилось, что казалось, ничто не способно столкнуть предсказателя с вершины его славы. Тем более что 26 февраля 1933 года он поразил всех своей прозорливостью. В этот день Хануссен пригласил к себе в новый дом на новоселье избранное общество, которое стало свидетелем сеанса предсказания. Потушили свет, в луче красного прожектора возник Хануссен и после долгой паузы начал произносить странные слова. Вначале их трудно было разобрать, но потом голос его стал крепнуть и зрители услышали: «Я вижу большой зал. На его стене висят портреты знаменитых людей, вершивших судьбами Германии. Это канцлеры?.. Да! Но что я вижу? Я… Я вижу пламя… ужасное пламя… Пожар… Он возгорается… Преступники совершили поджог… Они хотят ввергнуть Германию в бездну… Они хотят помешать победе Гитлера! Германию спасёт только железный кулак». Через день, в ночь с 27 на 28 февраля 1933 года, загорелся Рейхстаг…

Итак, предсказание сбылось, и да здравствует ясновидец! История с пророчеством Хануссена о пожаре в Рейхстаге произвела в Берлине ошеломляющее впечатление. Все только и говорили об удивительном успехе предсказателя. Однако нашлись люди, отнюдь не из низших слоёв общества, у которых возникли серьёзные сомнения в том — предсказание это или… осведомлённость? Говорили, что его дружок полицай-президент Потсдама граф Хелльдорф, перед сеансом незаметно передал Хануссену какую-то записку. Может быть, в ней содержалась необходимая для того информация о предстоящем поджоге? Особое беспокойство проявили в гестапо. Если Хануссен такой уж ясновидец, то, неровён час, он сможет предсказать нечто совсем уж нежелательное. Если же это результат его осведомлённости, то ещё хуже…

Гестапо заинтересовалось личностью ясновидца, а также обстоятельствами его появления в Берлине. Впрочем, это неудивительно, ибо Хануссен оказался в непосредственной близости к фюреру, а что он за человек, откуда — толком никто не знал. Вскоре обнаружилось, что пророк попал в национал-социалистскую партию по подложным документам. Существует версия, что в гороскопе, который Хануссен составил для Гитлера в конце 1932 года и где указывалось, что 30 января 1933 года он станет канцлером, в его заключительных строках имелся намёк на то, что через определённое время Гитлера постигнет трагический конец. Это могло стоить головы прорицателю. Правда, практически никто из тех, кто ссылался на гороскоп, его не видел, и поэтому такая версия выглядит недостаточно обоснованной. Однако это можно предугадать исходя из того, что потом произошло с Хануссеном.

Наконец, известно точно, что к ясновидцу подослали гестаповского провокатора, который потом донёс: Хануссен собирает секретное досье на главарей Третьего рейха. Он намерен в скором времени удрать в Прагу и там опубликовать все эти материалы вместе с подлинной историей «поджога» Рейхстага.

Это уже было слишком. Вечером 5 апреля 1933 года в особняк Хануссена нагрянули вооружённые гестаповцы и увезли его в неизвестном направлении. Всё? Нет, ещё не конец. Хануссен сумел каким-то совершенно невероятным образом выкрутиться из этого, казалось бы, безнадёжного положения и остаться живым, хотя и с большими синяками. Он укрылся в одной частной клинике на окраине Берлина, спрятавшись в подсобном помещении. Но кто-то об этом донёс, и на другой день опять появились гестаповцы. Хануссена выволокли из подвала клиники и увезли. Но теперь великому проходимцу выкрутиться не удалось. Его тело, изрешечённое пулями, нашли в лесу близ Потсдама.

Так закатилась звезда одного из талантливых проходимцев Третьего рейха.

«ВОСТОЧНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ» ГЕНРИХА ХАРРЕРА

Конец августа 1939 года. Генрих Харрер поднялся на Нанга-Парбат, одну из самых высоких вершин Гималаев, в качестве члена экспедиции, проводившейся под покровительством рейха. Экспедиции удалось открыть новый путь наверх, и в Карачи участников ждало судно, которое должно было отвезти их в Германию. Оставались считанные дни до начала Второй мировой войны, и напряжение чувствовалось повсюду. 29 августа экспедиция привлекла внимание одной из частей английской колониальной армии…

1 сентября 1939 года немецкие войска перешли границу с Польшей и Англия объявила войну Третьему рейху. «Через пять минут после объявления войны двадцать пять солдат-индусов, вооружённые до зубов, ворвались в комнату, где мы находились, и увели нас с собой», — сообщает сам Харрер. С этого момента начались его подлинные «восточные приключения», которые продолжались до самой оккупации Тибета китайскими коммунистами.

Одной из групп, которая большей частью слилась с нацистским движением, была «Вандерфогель», или «птицы-скитальцы». Речь идёт о молодёжном движении, которое призывало к возврату на лоно природы и жизни вдали от городской суеты. Многие из «птиц» были альпинистами и скалолазами. В середине 1930-х годов «вандерфогели» верили, что их идеи превосходства, силы и дисциплины совпадают с идеалами нацистов и соответственно охотно вступали в партию.

История австро-немецкого альпинизма с 1939 по 1945 год совпадала с путём нацизма. В Третьем рейхе субсидировали экспедиции, лучших альпинистов эпохи принимали в СС, а в Орденских замках техника скалолазания считалась такой же обязательной для изучения, как военная тактика, германская мифология и руны.

Генрих Харрер, преисполненный духа «вандерфогелей», посвятил восхождениям на горные вершины 18 лет. Он считался спортсменом высшего уровня и за это получил право вступить в СС. В 1938 году, когда он уже был в составе СС, Харрер и трое других альпинистов из той же группы впервые взобрались на вершину Эйгер в Швейцарии по её северному склону. Это было признано настоящим подвигом.

В течение всех трёх дней, что длилось восхождение, Гитлер следил за сообщениями о продвижении экспедиции и, когда она успешно завершилась, пожелал познакомиться с её участниками. Хроника повествует, что фюрер встретил их очень взволнованным вопросом: «Товарищи, а что вы сделали?» Харрер отвечал: «Мы поднялись на вершину Эйгер ради нашего фюрера».

В 1942 году группа альпинистов СС поднялась на Эльбрус — на Кавказе — чтобы установить на вершине нацистское знамя со свастикой. Полное значение этой акции можно понять, вспомнив, что древние персидские учёные считали Эльбрус священной горой арийской космогонии.

В начале 1939 года члены экспедиции на Тибет, которую вёл Эрнст Шефер, член СС и чиновник Института Аненэрбе, получили аудиенцию далай-ламы и в течение нескольких месяцев жили в священных городах Лхасе и Шигацзе. Различные сведения касательно этой экспедиции, переданные пятью исследователями и двадцатью солдатами СС, хранятся в виде микрофильмов в Национальном архиве Вашингтона.

Хотя официальной целью экспедиции было изучение флоры и фауны этого региона, ходят слухи, что Шефер и его люди добыли для Гитлера некоторые документы такой важности, что он держал их в сейфе берлинского бункера. Есть сведения, что фюрер чуть ли не ежедневно размышлял над одним из этих «документов». Скорее всего, речь идёт о символическом изображении, или мандале, весьма распространённом в тибетском буддизме. Также кое-кто считает, что члены экспедиции на Тибет привезли документ, в котором далай-лама признаёт Гитлера мировым главой всех арийских народов. Но все эти сведения плотно прикрыты завесой слухов и легенд. Одно ясно: приказы Шеферу исходили непосредственно от Гиммлера, настоящего маньяка во всём, что касалось оккультизма.

Можно с уверенностью сказать, что экспедиция СС привезла одно настоящее сокровище, которого до тех пор никто на Западе не видел: «Канджур», свод священных текстов в 108 томах на тибетском языке. Говорят, что верхушка СС особенно была заинтересована ритуалом Тантра Калачакра. Эта Тантра — одна из высших посвящений в тибетском буддизме, но что парадоксально, она может быть передана даже профанам, правда, после некоторой предварительной подготовки. Принявшему это посвящение гарантируется перерождение в Шамбале в момент последнего сражения между злом и добром. Посвящение в Тантру Калачакру даже сегодня даётся некоторыми религиозными авторитетами тибетцев, и в 1995 году далай-лама провёл эту церемонию в Барселоне. Речь идёт о воинском посвящении.

На заре гитлеризма один отдел СС, с Гиммлером во главе, занимался поисками новой мудрости, которую можно было бы привить к нордическо-германской традиции для её возрождения. И искали её там, где существовала живая воинская традиция ариев: на Тибете. Тибетская и германская традиции имеют кое-что общее: обе говорят о тайном священном центре, Шамбале или Валгалле; о последней битве (Рагнерёк — у германцев), во время которой только элита воинов сможет встретить завершение нынешнего исторического цикла и подготовить наступление Нового Порядка. Ритуал Тантры Калачакры, в который был посвящён Шефер и некоторые из его людей, подтверждал прямую передачу живой традиции и таким образом возможность возрождения нордическо-германской традиции.

В 1937 году немецкое посольство в Калькутте поддерживало движение за независимость Чандра Босса, соперника Ганди, и даже финансировало антибританский еженедельник, выпускавшийся членами высшей индийской касты. Посол фон Зальцман в предвоенное время установил тесные контакты с кастой браминов, поддерживая их антиколониальную борьбу. Отто Ран, другой высокопоставленный член СС, который за год до того глубоко исследовал движение катаров во французской Окситании, в 1941 году направился в Ирак, чтобы стимулировать там антиколониальное восстание, а затем переехал в Италию.

Нет прямых подтверждений тому, что Генрих Харрер был одним из таких немецких интеллигентов, но он определённо пользовался поддержкой режима на высшем уровне, и с началом войны вёл себя как солдат своего правительства.

С того момента, как он попал в плен 1 сентября 1939 года, его единственным стремлением было бежать. Такая возможность ему представлялась дважды и дважды он пускался в почти месячный путь к Тибету. Заключённый в карцер, он снова пытался бежать, два раза подряд, и, наконец, ему повезло. В своей книге «Семь лет в Тибете» он дотошно описывает, как готовил побег, продумывал всё в мельчайших деталях и вёл себя вовсе не как член элитного отряда альпинистов, а настоящий тайный агент.

17 мая 1944 года он наконец добрался до Тибета. С помощью немецкой делегации, бывшей в Лхасе, Харрер нашёл понимание у тибетских чиновников и в конце концов стал доверенным лицом самого далай-ламы. Он оставался в Тибете вплоть до китайского вторжения. Войну он пробыл в плену или жил высоко в Гималаях, и большинство документов, которые могли бы пролить свет на его участие в операциях СС, были уничтожены, поэтому после войны Харрер не был привлечён к суду.

* * *

Карл Хаусхофер вошёл в историю как один из самых известных теоретиков геополитики. Считается, что он был посвящён в члены некоего секретного общества во время своего пребывания на Ближнем Востоке в качестве военного советника. Впоследствии он был не только одним из первых членов нацисткой партии, но и профессором и самым близким другом Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера. Некоторые историки полагают, что это он вдохновил Гесса лететь в Англию и, наконец, что его сын и помощник Альбрехт участвовал в заговоре против Гитлера и был расстрелян нацистами. Через Гесса Хаусхофер проводил свои геополитические идеи к самой вершине Третьего рейха. Он утверждал, что в Азии, за хребтом Гималаев, между Тибетом и Сибирью, существует особая зона, которая с точки зрения геополитики может рассматриваться как «центр мира». Этот район защищён от нападений с моря и, таким образом, весьма безопасен. Любое движение народов, проживающих там, неизбежно отзывается на их ближайших соседях и, подобно цепной реакции, передаётся в весьма отдалённые места планеты. Оттуда исходили различные нашествия, которые захватывали в своём движении другие азиатские народы, один за другим, и вели их на Запад.

Хаусхофер считал, что стратегия наступления на этот район может сдержать натиск сибирских народов, то есть русского коммунизма, на Запад. Именно поэтому для Третьего рейха имело жизненное значение установление контактов с народами этой области, которая географически совпадает с той, где буддисты тибетской и других — бурятской и монгольской — традиций поддерживают вечное царство Шамбалы, место обитания Царя Мира.

Изучение Генрихом Харрером доктрин тибетского буддизма, таким образом, не было случайным в истории нацистской Германии… Тут многое ещё предстоит открыть.

КОПЬЁ ОТТОНА — ЗАВЕТНАЯ МЕЧТА ГИТЛЕРА (По материалам Е. Тверской)

Захват Австрии был для Гитлером мечтой жизни. Этот несостоявшийся художник и отставной ефрейтор, а позже — вождь нации мечтал овладеть… Нет, не Польшей, не Францией и не Россией, а невзрачным чёрным куском железа. Точнее — наконечником древнего копья, который считался одной из главных христианских реликвий и хранился в бывшем дворце Габсбургов — венском музее Хофбург. Экспонат носил название «Копьё Оттона III» — императора Священной Римской империи.

Ещё в 1909 году начинающий живописец Адольф Гитлер ежедневно, как на работу, приходил в Зал Сокровищ этого музея и часами простаивал перед витриной, за которой на алом бархате чернело Копьё Оттона. Будущий фюрер молился на него, вожделел его, грезил, как в один прекрасный миг возьмёт священный предмет в свои руки. Он кожей, оголёнными нервами, всем своим естеством ощущал, как от этого неприметного куска металла исходят незримые волны какой-то неземной, всесокрушающей мощи. И верил: когда-нибудь эта мощь вольётся в него самого и поможет покорить мир.

А в 1917 году это вожделение перешло совсем уже в открытую манию. Тогда молодой Адольф совместно с Альфредом Розенбергом и ещё двумя «братьями по духу» проводил спиритический сеанс, и вызванный Гитлером дух некоего немецкого князя напророчил: новым предводителем Германии станет тот, кто завладеет Копьём! И вот через полтора десятилетия, утвердившись во главе «Новой Германии», этот мечтательный мистик ещё более окреп в своей решимости захватить Копьё Оттона. Нетерпение переполняло «арийца № 1»! Сколь велико оно было, можно судить по такому факту. Шёл 1935 год, рейх ещё только набирался сил, чтобы вторгнуться в Австрию. И вот — знаменательное событие: здесь открылся так называемый Центр нацистской религии, которому предназначалось впоследствии вырасти в некий «Ватикан СС». Так вот один из главных залов этого фашистского пантеона получил известность как «Комната Копья»: центральное место в нём занимала копия Копья Оттона III!

Но копия не могла удовлетворить сгоравшего от нетерпения фюрера. И прежде чем его войска вторглись в Австрию, он дал указание обеспечить сохранность Копья, пока танки с крестами не возьмут под свою «опеку» дворец Габсбургов.

В марте 1938 года гитлеровские стальные клинья впились в тело суверенной альпийской республики, президент Австрии Миклас распорядился сделать всё возможное, чтобы уберечь исторические реликвии от немецких интервентов. Тотчас полицейские подразделения отправились к Хофбургу. Но там их встретил отряд австрийских эсэсовцев, и земляки эти оказались настроены весьма агрессивно. Доблестная полиция сочла за благо не выполнить распоряжения своего президента и отступила.

И вот наступил, возможно, самый счастливый миг за всю жизнь Адольфа Гитлера: бросив дела государственные, военные и партийные, он самолично заявился в австрийский дворец, который к тому времени был уже окружён частями 8-го армейского корпуса немецкой армии, и наконец уединился с вожделенной реликвией.

Спустя полгода после этого трогательного свидания, 13 октября 1938-го, Копьё Оттона со всеми возможными почестями было переправлено специальным бронепоездом в Германию и помещено в Нюрнбергскую церковь Святой Екатерины. Вместе с Копьём сюда перебрались из Хофбурга лоскут скатерти, покрывавший стол во время Тайной Вечери, кошель святого Этьена, зуб Иоанна Крестителя и другие христианские реликвии.

Заполучив долгожданное Копьё, Гитлер стал прибирать к рукам Европу — перекраивать карту мира и ваять контуры «Нового Рима»…

Почему фюрер столь маниакально рвался к обладанию именно этой реликвией? Почему так безоговорочно верил, что она позволит ему вершить судьбы государств и народов? Да потому, что вся предыстория священного Копья (а она насчитывает несколько тысяч лет!) убедительно доказывала: тот, кто владеет им, — владеет всем миром.

Копьё было выковано с соблюдением сакрально-мистических ритуалов по приказу третьего первосвященника Иудеи Финееса, известного своими незаурядными способностями в сфере магии и каббалистики. Согласно замыслу Финееса, Копьё символизировало магические силы крови иудеев как избранного народа (об этом факте, глубоко оскорбительном для всякого арийца, Гитлер, вероятно, предпочитал не вспоминать). С той поры началось триумфальное шествие Копья по всему миру.

Это путешествие сопровождались победным пением фанфар и потоками крови, гибелью целых государств и рождением новых могущественных империй.

Легендарный военачальник Иисус Навин, потрясая этим Копьём, бросился на мощные укрепления осаждённого Иерихона, и надёжнейшие стены внезапно рухнули. Побывало Копьё и в руках Ирода Великого, приказавшего изничтожить всех младенцев мужского пола Иудеи, чтобы не дать взрасти будущему «царю Иудейскому». С каждым новым владельцем это Орудие Власти обрастало всё большей славой, целые народы благоговели перед ним. Кажется, никто уже не сомневался: Копьё наделяет своего обладателя сверхчеловеческими возможностями, позволяющими ему вершить судьбы мира, творить Великое Добро или же Беспримерное Зло. Среди владельцев Копья Власти исторические хроники называют Оттона Великого — императора Священной Римской империи, Генриха I Птицелова — основателя Саксонской королевской династии, римского императора Константина Великого, провозгласившего христианство официальной религией. С Копьём в руках могущественный король остготов Теодорих разгромил орды доселе непобедимого Аттилы, император Юстиниан вновь отвоевал у варваров земли бывшей Римской империи, а предводитель франкского воинства Карл Мартелл разбил арабов, предотвратив их вторжение в Западную Европу. Карл Великий — объединитель и властитель всей Европы, одержавший победы в 47 военных походах, постоянно держал Копьё подле себя. Хозяевами священной реликвии объявляли себя Фридрих Барбаросса и свыше сорока других германских императоров. Фридрих II использовал Копьё в своих крестовых походах и сражениях, которые постоянно вёл против итальянских государств и армии папы.

Именно это Копьё и свершаемые с его помощью подвиги вдохновили крестоносцев на создание могущественного Тевтонского Ордена. И впоследствии, на протяжении столетий, наследники тевтонских рыцарей, терпя военные поражения и исторические унижения, возвращались своими чаяниями к чудодейственной силе Копья.

Не стал исключением и Адольф Гитлер, особенно склонный к мистическим исканиям и вере в сверхъестественное. Впрочем, Копьё не было безусловной принадлежностью одних лишь немцев. Им обладали и французские Меровинги. Да и Наполеон буквально дневал и ночевал с Копьём Власти. Правда, у великого корсиканца этот талисман выкрали именно в тот момент, когда он двинулся на Москву…

Отчего же это Копьё особо почитается поклонниками Христа и причислено к главным реликвиям христианства? Потому что, согласно преданию, на нём запеклась кровь Спасителя, распятого на кресте.

В тот период оно принадлежало Гаю Кассию — капитану стражи, который был наделён особыми полномочиями при осуществлении государственных церемоний, правосудия и казней. Он наблюдал и за ходом казни Христа на Голгофе. Когда казалось, что Иисус уже мёртв, Кассий подъехал к его кресту и уколол своим (тем самым!) копьём распятое тело. Из раны заструилась кровь, показавшая, что Христос ещё жив. В историю христианства Гай Кассий вошёл под именем Лонгин. А само Орудие Власти, обагрённое кровью Христа, сделалось священной реликвией и получило новое имя — Копьё Лонгина (среди многочисленных названий Копья это стало наиболее распространённым).

Интересно, что в мире имеется несколько артефактов, претендующих на звание и роль Копья Лонгина. Об одном из них мы только что рассказали. Но есть и его двойник, хранящийся в Ватикане. А помимо этого ещё и в Кракове существует некое копьё-реликвия.

Впрочем, большинство исследователей склоняются к мнению, что истинным Копьём Лонгина является именно то, что хранилось во дворце Габсбургов и олицетворяло сокровенную мечту Гитлера, жаждавшего властвовать над миром.

А чем же завершился «Гитлеровский период» в жизни Копья Лонгина? После массированных английских бомбардировок Копьё было укрыто в подземную галерею, упрятанную под Нюрнбергской крепостью: там для него специально оборудовали бронированный бункер. Но в октябре 1944 года бомбы союзной авиации перепахали Нюрнберг до основания и открыли доступ в хранилище священных ценностей.

С той поры начинается агония «Тысячелетнего рейха». Армии Жукова пробиваются всё ближе к Берлину, а с Запада наступают войска союзников. И главная забота фюрера — спасти в первую очередь не Германию, не немецкую нацию, а драгоценную реликвию: «Сохраним Копьё, и Германия возродится!» Он распоряжается тайно вывезти Копьё и другие предметы мистического поклонения из разрушенного подземелья и спрятать их в специальной камере, оборудованной внутри скалы. Одновременно, чтобы сбить со следа разведки противников, проводится операция прикрытия: колонна грузовиков тайно вывозит некий якобы засекреченный груз из нюрнбергских подземелий и доставляет к австрийскому озеру Целль, неподалёку от Зальцбурга, где таинственные ящики благополучно погружают в озёрные воды. И тут в операции, блестяще подготовленной и организованной с истинно немецкой скрупулёзностью, неожиданно происходит сбой. Ошибка. Выполняя приказ Гитлера, исполнители акции вывозят и надёжно захоранивают в скале, как и планировалось, все особо ценные экспонаты из Нюрнберга. Все, кроме самого главного, ради которого и разыгрывалась эта сложнейшая, многоходовая комбинация! Копьё Лонгина в списках предметов на вывоз было обозначено одним из наименее известных своих имён — «Копьё святого Маврикия». Но малосведущая в исторических ценностях солдатня спутала его с также хранившимся в экспозиции Мечом святого Маврикия и, бережно завернув в стекловату, а затем, укрыв в футляр из чистой меди, вывезла именно его. А Копьё Лонгина осталось беспризорно валяться среди третьестепенных экспонатов, оставшихся «на разграбление американским варварам».

30 апреля 1945 года они наткнулись на вход в подземелье и обнаружили там, помимо прочего, Копьё Лонгина. Но не придали ровным счётом никакого значения этой невзрачной «железяке». И неизвестно, как сложилась бы дальнейшая его судьба, если бы о металлическом наконечнике случайно не прослышал находящийся вдали от Нюрнберга генерал Паттон. В отличие от своих коллег он нешуточно увлекался историей, мифологией, древними мистериями и был в этих вопросах подлинным знатоком. А потому, услышав краем уха о наконечнике копья, он тотчас примчался в Нюрнберг. После чего «непонятная железяка» была восстановлена в своём высочайшем статусе, а спустя несколько месяцев, согласно приказу Дуайта Эйзенхауэра, генерал Кларк в торжественной обстановке передал её бургомистру освобождённой Вены.

Копьё Лонгина и поныне хранится под витринным стеклом во дворце Хофбург. Впрочем, вот уже десятки лет не затихают упорные слухи, будто бы прагматичные американцы передали австрийцам искусно выполненную копию Копья. А сам оригинал решили не выпускать из собственных рук.

ОТТО РАН И КАТАРЫ: МЕЖДУ ТАЙНОЙ И МОШЕННИЧЕСТВОМ

Нашли ли нацисты чашу Грааля? Этот весьма каверзный и, казалось бы, праздный вопрос, однако, всерьёз и весьма живо интересовал немецкий народ во время гитлеровского господства. Загадочная археологическая экспедиция, финансированная Третьим рейхом, отправилась на поиски драгоценного полумифического предмета во Францию, которую вскоре после этого оккупировали немцы — а точнее, в то самое место, на которое много веков назад пала легендарная тень катаров. Что же представлял собой этот «исторический поход» на самом деле?

Многие из тех, кто собирается углубиться в историю катаров, самой распространённой и жестоко подавленной ереси средневековой Европы, изучив источники этой подлинной религиозной революции, развернувшейся в Аквитании и на севере Италии, рано или поздно наткнутся на книгу, которая стала уже почти классикой для тех, кто изучает средневековье: «Крестовый поход за Граалем» немца Отто Рана.

Отто Ран родился в Михельштадте, графство Оденвальд, в 1904 году. В 1929-м, став лиценциатом права, он всерьёз увлёкся чтением немецких поэтов-трубадуров средневековья и больше всего — духовной ересью миннезингеров и их неоязыческой мифологией, возникшей, правда, в недрах христианства и собранной в «Парсифале» Вольфрама фон Эшенбаха. Из сочинений певца Грааля Ран, без сомнения, почерпнул глубокий символизм, который заключается в Священной причастной чаше и уходит далеко за рамки традиционного церковного, относящегося к таинству эвхаристии. Но Ран возжелал материального воплощения своего духовного образца и бросился на поиски этой реликвии, которая, как он вынес из чтения текстов Эшенбаха, должна была находиться в том самом месте, где поэт черпал своё вдохновение: там же, где зародилась «весёлая наука» — в катарской Аквитании.

С собой в дорогу Ран взял поверхностное и весьма поэтическое представление о катарстве и завидную трудоспособность. Ран встретил множество людей, готовых помочь ему в его устремлениях. Основная его идея заключалась в том, что таинственная и неуловимая чаша Грааля, которую искали рыцари короля Артура и которую привёз из Святой Земли Иосиф Аримафейский, могла быть спасена и заботливо сохранена катарами, почитавшими её как самое ценное из сокровищ на земле. Вскоре Ран располагал добровольными гидами, которые провели его по всем главным местам катарской географии. Он проник в руины крепости Монсегюр, где местный эрудит, Антонин Гадаль, одержимый катарами, усердно разыскивал альбигойское сокровище: рукопись Евангелия от Иоанна. И в сопровождении этого знатока и других случайных проводников Ран направился в пещеры Сабарты, особенно уповая на грот Ломбривес как возможное хранилище доказательств того, что именно здесь скрывались катары, избежавшие преследования доминиканцев из Святой службы, и что именно здесь они спрятали свои самые ценные реликвии.

Эти пиренейские пещеры и средневековые крепости действительно хранили множество исторических и доисторических сокровищ для археологов, но ещё до того, как началось их изучение настоящими специалистами, всё было основательно разграблено искателями разных эпох, обуянными идеей, что катары превратили эти места в кладовую своих секретов и главных литургических святынь. И можно было надеяться, что среди всех этих вещей (а Ран был просто в этом убеждён) и находится чаша Грааля, которая, по легенде, была вывезена из Монсегюра незадолго до того, как крепость пала под натиском королевских войск.

Сегодня мы можем сказать, и с весьма большой долей уверенности, что немногие катары, которым удалось избежать расправы, подались через север Италии, Лигурию, к землям арагонской короны, благодаря тайной помощи рыцарей-тамплиеров. Ценные документы, найденные недавно, определяют месторасположение тайных альбигойских колоний в Маестразго — со ссылкой на преподобного Белибаста, который тоже нашёл там убежище.

Но существует и другая история, история предвзятых идей, сфабрикованная специально для распространения среди мечтателей и закоренелых искателей разных мифических истин. И эта история, которую Ран так любил и увлёкшись которой начал своё расследование, привела его, как и многих других мечтателей ранее, путём явно подлаженных под его убеждения трактовок и даже скрытых подмен археологических объектов, к совершенному, казалось бы, подтверждению его любимой теории. Она и завела его на холмы пиренейской Аквитании. Повсюду он видел фальшивые альбигойские знаки, которые в действительности начертали розенкрейцеры. Здесь и родилась книга «Крестовый поход за Граалем».

Катарство было крайней формой христианской ереси. Оно зародилось на земле, отмеченной сильной духовностью и утончённой культурой, каких было мало в средневековой Европе, и вышло из целого потока противоречивых религиозных учений, от присциллианской мистики до визиготского арианства, попав под косвенное влияние богумильских миссионеров первых веков второго тысячелетия. Исходя из стремления вернуть христианству его изначальную чистоту, не загрязнённую земной властью, которую присвоила себе римская церковь, катары — а «катарос» значит «чистый» — дошли до самой крайности в своей трактовке Добра и Зла, объявив, что Творение было делом рук не Бога, а Демиурга, который замыслил его несовершенным и полным ошибок, и тем самым намеренно вверг человечество в грех и оставил его жить в нём. Этот неправильный мир должен был, по их мнению, исчезнуть. И настоящий, чистый, совершенный мессия должен способствовать этому исчезновению, делая так, чтобы его собственная жизнь закончилась сознательным уходом и объединением с Богом, который его и создал.

Эта последняя практика называлась «Терпение», и хотя вовсе не все верующие были обязаны ей следовать, тот, кто выбрал смерть, рассматривался как святой, достойный величайшего почитания. Поэтому многие катары, вместо того чтобы спасаться от огня инквизиции, принимали его с радостью, убеждённые, что такое мученичество приблизит их к вечной жизни вместе с Богом.

Читая книгу Рана, понемногу замечаешь, как её автор подбирал документы, из попавших ему в руки отыскивая те, что были способны поддержать идею, давно и прочно утвердившуюся в его голове. Он сортировал всю информацию, извлекая данные, относящиеся к легенде о Граале, которая и так была не чем иным, как прикрытым некоторым флёром символизма пангерманизмом, выраженным ещё Эшенбахом. И конечно же, легенда была как нельзя кстати политическому движению, которое зарождалось, пока Отто Ран находился в Аквитании, и к которому он присоединился, едва узнал о его успешном распространении: национал-социализму.

Сохранился документ-поручительство, который Отто Ран выпросил лично у Генриха Гиммлера, едва был опубликован его «Крестовый поход», что в скором времени он будет принят в СС — элитные отряды нацизма. Личные свидетельства и письма к одному из друзей вроде бы защищают Рана от обвинения в добровольности такого политического выбора, указывая на немалое жалованье, которое ему предложили и на его экономические трудности в то время, но некоторые пассажи его труда, неожиданные намёки на конкретную символику и явный политический уклон в самых ключевых вопросах, могущих помочь разобраться в катарстве, указывают на то, что Ран манипулировал историей, когда факты не вписывались в его идеологическую схему.

Так было с его отстаиванием как катарских доисторических граффити в пещерах Сабарты, с поддержкой гипотез о подземных культах и эзотерических обрядах катаров, которые так и остались бездоказательными; равно как и явное избегание других важных вопросов, как, например, о еврейской общине Лангедока (аквитанские иудеи и были создателями мистической каббалы), с которой поддерживали контакт еретики. Катарскую историю он поставил на службу своему стремлению перейти в ряды «индогерманцев» — вершины, как считалось, духовного и физического развития людей Земли.

И одним из символов их была чаша Грааля. Но не та, которую держал в руках Иисус, и даже не та, которую искало рыцарство «круглого стола», но Грааль чистого государства как универсальный символ знания и власти: тот самый, в котором, как и в Копье Судьбы, так нуждался нацизм и лично Гитлер.

Остаётся признать, что Отто Ран, начавший свою исследовательскую деятельность с разгадывания скорее всего фальшивой тайны, закончил тем, что сам превратился в загадку, и манипулировал своим образом точно так же, как он раньше манипулировал реальностью, которую изучал. Его жизнь, начиная с активного участия в нацистском движении, превратилась в ряд поступков столь же подозрительных, как и его выводы из всей этой аквитанской авантюры, с самого предположительно случайного написания его второй и последней опубликованной книги «Двор Люцифера», вплоть до его собственной смерти, случившейся по официальной версии 13 марта 1939 года, в возрасте 35 лет, при особых обстоятельствах, заставляющих вспомнить катарское «Терпение».

После отказа от своих привилегий как члена СС и нескольких месяцев активной службы в концентрационном лагере Дахау Ран отправляется в Альпы, в местечко Куфштайн. Там он оставляет всю свою свиту в отеле, а сам углубляется в горы Вильден-Кайзер. После того как он не появился в течение нескольких дней, его якобы нашли сидящим на склоне, заледенелым и с мирной улыбкой на устах. Официальные бумаги, сохранившиеся с того времени, оповещают о его смерти и погребении в Дармштадте, хотя последующие тщательные изыскания не смогли их подтвердить, что даёт повод подозревать очередное мошенничество, проделанное для того, чтобы сменить личину.

Существует устойчивое мнение, что Ран и само нацистское правительство инсценировали его смерть, чтобы освободить его от бремени еврейских предков, находившихся в опасной близости к нему на генеалогическом древе, и затем воспользоваться его услугами уже в качестве совершенно другого, вымышленного лица.

ТАЙНЫЙ ИНФОРМАТОР ГИТЛЕРА? (По материалам Г. Польского)

Как известно, за четыре с половиной года фактически весь европейский континент оказался под пятой германского фашизма, причём с минимальными потерями. Причины поражения противников известны, и не о них сейчас речь. Нас интересует миф об «удивительной интуиции фюрера», которая якобы позволяла ему предугадывать все ходы противной стороны и тем самым обеспечивать ошеломляюще быстрые победы.

Гитлер был тонким психологом. Он хорошо знал и понимал специфику презираемого им «демократического» строя, ему были прекрасно известны мощные антивоенные настроения, царившие в умах европейцев, совсем недавно переживших кошмары Первой мировой войны с её чудовищными разрушениями, газовыми атаками и миллионами погибших.

Известно, что для принятия правильного решения государственному деятелю необходимо учитывать множество факторов, в том числе и данные разведки. Гитлеру эту информацию поставляли разные ведомства: МИД, военная разведка (абвер), гестапо и другие. Но вот что удивительно — по свидетельству многих авторов (прежде всего Л. Мосли в книге «Утраченное время»), фюрер демонстративно не обращал внимания на их сообщения. Даже когда глава внешней разведки гестапо Вальтер Шелленберг доложил о том, что его агентам удалось завербовать слугу английского посла в Анкаре и с его помощью узнать точную дату вторжения союзников на континент, Гитлер отмахнулся от него: «Это всё уловки союзников». Пренебрежение данными разведки, судя по всему, должно было показать окружению Гитлера, что он как «сверхчеловек» способен видеть то, что не видит никто. «Ясновидящий» фюрер может, мол, легко предугадывать каждый ход противника и опережать его без данных разведки. Это особенно ярко видно на примере отношений с Великобританией.

Гитлер как-то бросил с обидой окружающим его советникам: «Нас отделяет от Англии канава с водой шириной всего лишь 36 километров, но мы ничего не знаем, что там делается». Действительно, немецких шпионов в Великобритании осталось мало — их практически всех переловили, а те, кому удалось избежать ареста, мало что могли сообщить на континент. Ряд выдающихся немецких шпионов были перевербованы.

Поскольку Гитлер не верил в способности разведывательных органов Германии добыть достойную внимания информацию «через канаву», возникает ряд вопросов. В частности, как писал Мосли, несмотря на неспособность немцев дешифровывать телеграммы посла Великобритании в Берлине Гендерсона, Гитлер с поразительной точностью предопределял и раскрывал ход мышления Чемберлена во время кризисов; что касается разведывательных сводок, которые регулярно представлялись фюреру абвером, то Гитлер их вообще никогда не читал. Получал ли фюрер информацию из какого-то отлично законспирированного источника, тесно связанного с британским кабинетом или «Форин офисом», или он был ясновидцем?

По-видимому, источников было несколько, но один из них, похоже, можно установить с некоторой долей достоверности. В июле 1938 года Гитлер послал в Лондон своего адъютанта капитана Видемана на неофициальную встречу с министром иностранных дел Галифаксом. В его задачу входило выяснить возможность официального визита в Лондон Геринга и одновременно сообщить англичанам, что Берлин не может смириться с дискриминацией судетских немцев. Адъютант успешно выполнил задание и на обратном пути, сидя в самолёте, тщательно обдумывал свой предстоящий доклад Гитлеру, не сомневаясь, что тот будет очень доволен своим адъютантом. Из Берлина он поездом поехал в Бергхоф, где в то время находился фюрер. Но там Видеману сообщили, что его шеф занят очень важной беседой с одной фройляйн. Наконец они появились, и Гитлер, тепло попрощавшись с молодой, стройной шатенкой, пошёл в дом, а она села в свой автомобиль, украшенный флагами со свастикой и «Юнион Джеком», и уехала. Видеман её знал: это была Юнити Митфорд, дочь английского лорда Ридесдейла.

Наконец Видеману удалось зайти к Гитлеру, но тот перебил его сразу же, как только тот открыл рот: «Хватит, больше не надо». Всё говорило о том, что он получил какую-то очень важную информацию и обдумывал её, не желая отвлекаться. Гитлер и раньше встречался с этой энергичной, жизнерадостной девушкой, ярой нацисткой, и каждый раз их разговор происходил без свидетелей: Юнити блестяще знала немецкий язык и даже говорила с заметным баварским акцентом. И каждый раз она без всяких затруднений попадала к нему на приём вне всякой очереди!

Кто же была столь приближённая к Гитлеру девушка? Родители Юнити Митфорд были вхожи в самые привилегированные дома. А сама она, как, впрочем, и другие дети этой знатной семьи, была представлена ко двору, очень близко знакома с такими выдающимися деятелями Англии, как Черчилль, Иден и многими другими. В семье Митфордов росли дети самых разных политических взглядов: сторонница консерваторов Дебора (впоследствии герцогиня), коммунистка Джессика, поклонница фашистов — Диана (вторым браком вышедшая замуж за главаря английских фашистов Освальда Мосли) и безоглядная последовательница немецких нацистов — Юнити.

Она чуть ли не с детских лет была сторонницей крайне правых взглядов. Когда подросла, поспешила переехать в Германию, только время от времени наезжая в Лондон. В первый раз она увидела Гитлера осенью 1933 года, когда в составе английской делегации приехала на съезд нацистской партии. Она буквально упивалась голосом фюрера и пожирала его глазами. Существуют две версии её знакомства с фюрером. По первой, самой распространённой, она, по совету герцогини Гогенлоэ, специально ходила обедать в маленький итальянский ресторанчик «Остерия Бавария», где в определённое время любил бывать и Адольф Гитлер. Кстати, вспоминая об этом периоде своей жизни, он признал, что, посещая «Остерию», он любил обедать там в обществе представительниц прекрасного пола. И вот однажды Гитлер заметил молодую красивую девушку, которая, не отрываясь, смотрела на него. В конце концов он пригласил её за свой столик.

По другой версии они познакомились в доме вдовы композитора Вагнера. Муж дочери Вагнера, англичанин Хьюстон Стюарт Чемберлен, написал книгу «Основоположение XX века», в которой он обосновывал расовые теории и антисемитизм. Введение в этот «труд» написал… отец Юнити лорд Ридесдейл. Гитлер был частым гостем в этом доме и к тому же старательным читателем книги Чемберлена.

Как бы то ни было, Юнити с её антисемитизмом и восторженной преданностью нацизму быстро завоевала расположение Гитлера. Можно с полным основанием утверждать, что она стала даже близким другом фюрера. Ей, иностранке, Гитлер торжественно вручил фашистский значок со свастикой, который она с гордостью носила на отвороте жакета. У девушки был портрет фюрера в серебряной рамке с тёплой дарственной надписью. Она буквально следовала по пятам за Гитлером и его вермахтом. Её видели на улицах Праги, когда туда входили фашистские войска, на приёмах в Берхтесгадене, в пивных Мюнхена, когда там собирались «старые борцы».

За что Юнити заслужила такое внимание фюрера? Видимо, у неё были какие-то особые заслуги перед нацистской Германией. Впрочем, о некоторых из них она говорила во всеуслышание. Так, она открыто хвасталась, что именно при её непосредственном содействии были заключены: знаменитый Мюнхенский договор, а также очень выгодный для Германии договор о процентном соотношении морских сил Великобритании и Германии. Но тогда разве нельзя предположить, что при её содействии в руки Гитлера попадала такая информация, о которой она предпочитает не говорить? Вот пример. «24 июля 1939 года, — пишет уже упоминаемый историк Л. Мосли, — кто-то информировал Гитлера о том, что английское и французское правительства согласились послать на переговоры в Москву военную делегацию». И только через 4 дня — 28 июля — посол во Франции граф фон Вельчек передал в МИД Германии как сенсационную новость сообщение о намечаемом визите. Кто же опередил германскую разведку и доложил фюреру эту новость? Не Юнити ли Митфорд?

Но то, что произошло позже, не оставляет сомнения, что эта девушка была очень ценным информатором Гитлера. 3 сентября 1939 года Юнити пыталась покончить жизнь самоубийством, выстрелив в висок из маленького дамского пистолета. Пуля пробила череп и застряла в мозгу. Девушку положили в лучшую частную больницу Мюнхена. Гитлера немедленно информировали об этом. Несмотря на то что в данный момент шли ожесточённые бои в Польше, фюрер покинул командный пункт и 10 сентября прибыл в Мюнхен и сразу же направился в больницу. Несмотря на просьбы врачей, он зашёл в палату, но Юнити была без сознания. По его распоряжению каждый день в палату ставили новый букет цветов. Когда к Юнити вернулось сознание, она попросила передать Гитлеру, чтобы её отправили в Англию. По его приказу экспресс Мюнхен — Цюрих пересоставили так, что к нему добавили два вагона, причём в одном ехала Юнити в сопровождении врача Райзера и соответствующего медицинского персонала, а во втором — походная операционная на случай, если больной станет хуже и потребуется неотложная операция. Из Цюриха, где её ждал английский представитель, Юнити отправили на родину.

Специальный санитарный поезд для студентки? Некоторые авторы, правда, пытались приписать фюреру какую-то личную привязанность к Юнити, предполагая даже их интимную связь. Но это полностью исключается. Для тех, кто давно и серьёзно изучает личность фюрера, известна его исключительная щепетильность, с которой он подходил к своим увлечениям. И тогда остаётся предположить одно — Юнити Митфорд являлась важнейшим тайным информатором Гитлера. Конечно, это всего лишь предположение, так как, по словам Л. Мосли, «мы, вероятно, никогда не узнаем истины, поскольку даже при тщательном исследовании всех немецких документов не было обнаружено никакого ключа к этой загадке…».

ЗАГАДОЧНЫЙ ПЕРЕЛЁТ ГЕССА (По материалам А. Сидоренко)

Вечером 10 мая 1941 года над северо-восточным побережьем Англии был обнаружен неизвестный самолёт. На его перехват вылетели два английских истребителя, но встретиться с нарушителем им не удалось: вторгшийся в воздушное пространство Британии самолёт летел слишком быстро. Однако уже через час стало известно, что на территории Шотландии упал немецкий «Мессершмитт-110», а сельскохозяйственному рабочему Дэвиду Маклину удалось задержать его пилота, выпрыгнувшего из самолёта с парашютом. Захваченный немецкий пилот, назвавшийся Альфредом Хорном, оказался на самом деле Рудольфом Гессом, заместителем Гитлера.

Почему же Рудольф Гесс совершил такой невероятный перелёт? Считается, что «наци № 2» самостоятельно пришёл к мысли о необходимости мирных переговоров с Англией, а подходящую дату ему подсказали звёзды в лице его личного астролога, доктора Людвига Шмидта, который предрёк на конец мая — начало июня 1941 года критическое расположение созвездий, грозящее опасностью для Гитлера. Якобы пытаясь спасти фюрера и Германию, Гесс и решился на столь необычный поступок. Любопытно, что в Англии за день до явления с небес Рудольфа Гесса британский астролог, выступавший под псевдонимом Цыганский Петуленгро, предсказал, что Гитлер скоро потеряет своего ближайшего соратника. Так в деле Гесса ещё раз прозвучала тема астрологии.

В Германии перелёт новоявленного «миротворца» объяснили приступом сумасшествия на почве увлечения астрологией. Судя по реакции нацистской верхушки, Рудольф Гесс действительно совершенно самостоятельно принял столь роковое для себя решение. Но так ли это было на самом деле?

В деле Гесса есть некоторые обстоятельства, которые позволяют предположить, что в акции с перелётом в Британию принимали участие и другие действующие лица. «Мессершмитт» Гесса не имел дополнительных топливных баков, поэтому не мог покрыть расстояние от Аугсбурга (Германия) до Шотландии без дополнительной дозаправки горючим, значит, он где-то совершил посадку. Известно также, что друг Гесса, Альбрехт Хаусхофер, который посоветовал ему обратиться в Англии к герцогу Гамильтону, поддерживал тесную связь с руководителем абвера адмиралом Канарисом. О том, что перелёт Гесса отнюдь не был сумасбродным поступком, свидетельствует и загадочная смерть «наци № 2» в тюрьме Шпандау в 1987 году. Кто-то явно боялся, что преступника-долгожителя могут помиловать, и он на свободе расскажет, что на самом деле им двигало, когда он совершал свой невероятный перелёт.

В тюрьме Шпандау Гесс оказался по приговору Нюрнбергского трибунала. Практически каждый шаг заключённого № 7, как называли Гесса, контролировался многочисленной охраной тюрьмы, поэтому известие о самоубийстве Гесса на 94-м году жизни вызвало определённые сомнения не только у Вольфа Рюдигера Гесса, сына знаменитого заключённого, но и у ряда журналистов и политиков. Правда, никто, кроме сына Гесса, выпустившего книгу «Убийство Рудольфа Гесса?», не стал поднимать шум по поводу странной смерти старого нациста.

Как же Гесс умудрился совершить самоубийство? По официальным данным, во время прогулки 17 августа 1987 года Гесс соорудил из электрического шнура-удлинителя петлю, привязал шнур к оконной щеколде и удавился в садовой беседке, повалившись на пол. Перед смертью он написал письмо, копию текста которого сыну Гесса удалось получить через месяц. Именно это странное письмо и вызвало сомнения относительно добровольного ухода из жизни заключённого № 7. Дело в том, что в своём послании Гесс просил прощения у своей бывшей секретарши за то, что отказался признать её на Нюрнбергском процессе, но эти извинения он уже давно передал ей на словах, после того как ему разрешили свидания. Короче, письмо по ряду характерных эпизодов больше соответствовало концу 1960-х, когда у Гесса были большие проблемы со здоровьем. Похоже, именно тогда оно было написано Гессом, перехвачено охраной и отложено до «лучших» времён. Как вспоминает сын Гесса, во время свиданий его отец абсолютно не был похож на человека, собирающегося свести счёты с жизнью. Против версии о самоубийстве говорит и то обстоятельство, что Гесс в последние годы особенно заботился о своём здоровье: он надеялся на помилование и собирался окончить свою жизнь в кругу семьи. Маловероятным кажется сам факт сооружения Гессом петли из электрошнура для самоубийства, ведь из-за сильного артрита он был просто не в состоянии её сделать. Кроме того, в день своей смерти Гесс надиктовал своему санитару А. Мелауи большой список покупок.

В своей книге сын Гесса, Вольф Рюдигер, пишет, что один южноафриканский юрист по его просьбе вошёл в контакт с представителем израильских спецслужб, который сообщил ему об обстоятельствах убийства Рудольфа Гесса по заданию министерства внутренних дел Великобритании. Оказалось, что убийство Гесса было вызвано слухами о его возможном помиловании. Кого-то очень сильно испугала предполагаемая возможность бесконтрольного общения Гесса с представителями прессы.

В день смерти Гесса около беседки, где было обнаружено тело, А. Мелауи заметил двух незнакомцев в американской военной форме. По словам санитара, в беседке на земляном полу явно были видны следы борьбы. Когда А. Мелауи предложил сделать Гессу массаж сердца, один из незнакомцев принялся за это с таким зверским усердием, что, даже если узник и был ещё жив, такая «помощь» его сразу убила бы. Как показало вскрытие, при «массаже» Гессу сломали девять рёбер!

Убийство Гесса перечеркнуло неправдоподобную версию о том, что в Шпандау сидел только двойник «наци № 2», а сам Рудольф Гесс был убит ещё в 1941 году, когда стало известно о его намерении лететь на переговоры с англичанами.

Что же говорит о причине убийства своего отца сын Рудольфа Гесса? Во-первых, он уверен, что Гитлер был в курсе намерений Гесса и перелёт осуществлялся с его санкции. Всего за пять дней до перелёта Гитлер и Гесс беседовали наедине около четырёх часов, а именно за сутки до вылета состоялась секретная встреча с Альфредом Розенбергом, о результатах которой было сразу доложено фюреру. Вольф Рюдигер полагает, что на переговорах в Англии речь могла идти даже об общеевропейской мирной конференции. Во-вторых, сын узника Шпандау считает, что власти Великобритании до сих пор скрывают все документы по делу Гесса из-за компрометирующих английские власти обстоятельств. Не исключено, что кто-то в Англии был готов пойти на сговор с фашистами, и Гесс имел все основания надеяться на успешное окончание своего необыкновенного вояжа. Похоже, именно желание сохранить в тайне эти факты и привело к убийству 93-летнего узника. Английские власти не стремятся рассекретить документы по делу Гесса: согласно «Правилу ста лет», оберегающему репутацию ныне живущих людей, они не будут обнародованы до 2041 года.

ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ «ШАРНХОРСТ» — ПРОКЛЯТИЕ КРИГСМАРИНЕ

История линкора «Шарнхорст» очень напоминает жуткие легенды эпохи викингов. Слишком уж много совпадений, чтобы считать произошедшее простой чередой неудач. Ещё будучи достроенным только до половины, корабль по загадочным причинам перевернулся в сухом доке. При этом более сотни рабочих были задавлены и ещё около двух сотен получили тяжёлые увечья.

«Шарнхорст» был закован в цепи, сдерживающие его крепче тисков. Каждая деталь его проверялась знатоками корабельного дела, однако неприятности продолжались. Шпангоуты гнулись, балки и такелаж срывались и калечили людей. Главнокомандующему пришлось даже повысить плату судостроителям, некоторых мастеров пришлось удерживать почти насильно. Почти каждую неделю проводились расстрелы паникёров и разносчиков слухов.

В 1936 году под пристальным оком самого фюрера проводился спуск линкора на воду. Неожиданно семидюймовый трос порвался, и «Шарнхорст» рухнул на две береговые баржи, одна из которых вместе с экипажем тут же пошла ко дну, а на другой погибла почти вся команда, собравшаяся на палубе и наблюдавшая спуск корабля. В немецком военном флоте не было кораблей, подобных «Шарнхорсту». Именно он должен был стать во главе флотилии, которой полагалось, обрушившись на портовые города Англии, привести гордую страну к покорности. Но всё сложилось иначе.

Через три года после трагического спуска при обстреле Данцига корабль сражался с судном соперника. Во время боя взорвалось носовое орудие. Цена катастрофы — 19 человек. Погибли не простые матросы, а опытные артиллеристы, как назло собравшиеся возле злополучной пушки. На следующие сутки система подачи воздуха в башне ещё одного носового орудия вышла из строя. Двенадцать человек погибли от удушья.

Линкор, не получивший ни одного повреждения от союзных войск, оборвал жизни нескольких сотен немцев и был изранен, будто после тяжёлого и долгого сражения.

Год спустя несчастья продолжились. При обстреле Осло норвежская торпеда попала в двигательный отсек линкора. Двигатель взорвался, и корабль стал мишенью для противника. В устье Эльбы «Шарнхорст» был доставлен с тяжелейшими повреждениями и полностью выведенным из строя турбинным отсеком. Дорогое первоклассное оборудование беспричинно отказывало, унося также жизни мастеров, пытавшихся устранить неполадки.

На стоянке в устье Эльбы линкор столкнулся с пассажирским лайнером «Бремен», который в результате этого намертво застрял на мели. Буксиры не смогли его стащить, а через сутки британские бомбардировщики уничтожили беззащитный лайнер. При этом погибла вся команда, а также и пассажиры, которых не успели эвакуировать.

«Карьера» корабля стала настолько зловещей, что в рейхстаге даже был обнародован вопрос о переводе судна в другую акваторию. Командование грешило почему-то на загрязнённые воды Северного моря, из-за которых двигатель корабля засоряется и по цепочке выводит все компоненты механизма.

За очевидными фактами прослеживалась наглядная тенденция: корабль уничтожал своих создателей и обслугу, а враги от него не страдали. Участник десятков боёв и стычек с врагом, он не потопил ни одного иноземного судна. «Шарнхорст» стал одним из самых дорогих кораблей флота — сумма, затраченная на него, увеличивалась почти каждую неделю. На корабле всё время что-то ломалось или выходило из строя. Что же касается мелких неприятностей, они происходили каждый день.

О проклятом судне перестали шептаться, а заговорили вслух, когда на «Шарнхорсте» вышел из строя радар, и его никакими способами не удавалось восстановить, — настолько серьёзной и нелепой оказалась поломка. Худшее, однако, ждало корабль впереди. Через несколько месяцев, когда линкор вновь вернулся к боевой службе, его локаторы каким-то образом «проглядели» беспомощный катер британской береговой охраны. Под покровом темноты катер прошёл почти под самым боком немецкого тяжеловеса. Через несколько часов целая эскадра, поднятая по тревоге, окружила ничего не подозревающий «Шарнхорст». Увидев английскую флотилию, капитан линкора тут же решил спасаться бегством. Хотя огневая мощь нацистского корабля могла припугнуть кого угодно даже одним выстрелом.

Ближе к утру «Шарнхорст» нагнала одиночная торпеда, пущенная почти наугад. Пробоина оказалась ниже ватерлинии, корабль получил течь, потерял скорость. Пробоина тем временем начала загадочным образом увеличиваться, вода хлынула в трюмы, и «Шарнхорст» осел. После этого линкор стал совсем уж беззащитен, и целая группа торпед, пущенных по горячим следам, попала в цель. Прямо в центральную часть трюма.

В артпогребе начался пожар — затем прогремел взрыв. Огромное судно почти взлетело к небесам, рассыпавшись на сотни метров дьявольским фейерверком. К утру от одного из лучших кораблей Третьего рейха не осталось ничего. Из 1968 человек, бывших на борту судна, выжили лишь 36 человек, да и те, кроме двоих, все попали в английский плен и погибли в заточении.

Двое же «счастливчиков» сумели вплавь достичь норвежского берега. Ощутив под ногами твёрдую почву, люди вознесли молитвы и только тогда почувствовали себя в безопасности от проклятия чудовищного корабля.

Как бы не так! Едва они принялись готовить пищу на спасённой с «Шарнхорста» горелке с аварийным запасом бензина, устройство взорвалось, убив обоих наповал. Мощность взрыва была такова, что для похорон не удалось собрать все фрагменты тел.

И только после этой последней жертвы проклятие «Шарнхорста» потеряло силу.

СТРАСТЬ, ЕДВА НЕ СТОИВШАЯ КАРЬЕРЫ ГЕББЕЛЬСУ (По материалам О. Дмитриевой)

Время от времени по чешскому телевидению крутят старые, ещё довоенные фильмы, и на экране можно увидеть темноволосую, смуглолицую женщину с раскосым разрезом красивых, совсем не славянских глаз и томным выражением мелодраматической героини.

Сегодня (1993) чешка Лида Баарова, урождённая Людмила Бабкова, — одинокая бездетная вдова, забытая миром актриса, которая скоро отметит своё 80-летие. Соотечественники, впрочем, вспомнили о ней, показав в канун юбилея Победы над фашизмом в документальном цикле «Галерея элиты нации» фильм о Лиде Бааровой. Эта передача, впрочем, понравилась не всем: для многих чехов Баарова осталась коллаборационисткой, предательницей, отогревавшейся в постели Геббельса в то время, когда её соотечественников гноили в концентрационных лагерях.

Сама же Лида Баарова предательство не признаёт. Она была верна своей родине, она отказалась принять германское гражданство, она никогда не делила постель с нацистскими главарями. В автобиографической исповеди она утверждает, что невиновна.

…Гитлер вошёл в студию берлинской УФА, когда там заканчивались съёмки «Баркаролы», одного из мировых довоенных хитов, где Баарова играла красавицу венецианку, дочь гондольера. Это была её первая заграничная роль: чешскую актрису привёз в Германию немецкий менеджер Вильям Кэролл, собиравший по Европе молодые таланты.

Обратил внимание на Баарову и министр пропаганды: «маленькая чешка», как прозвали Лиду в Германии, зацепила и его сердце. С Геббельсом они оказались соседями: вилла её приятеля, кинозвезды и кумира немецкой публики Густава Фрёлиха, находилась рядом с домом Геббельса. Последовали соседские приглашения на вечеринки, на прогулки по озеру, катания на министерской яхте.

К очередному дню рождения министр пропаганды получил в подарок от Берлина домик у озера, в этом домике Баарова стала частой гостьей. Для неё Йозеф Геббельс вдохновенно музицировал на рояле, зажигался, преображался, становился другим, совсем не тем, каким она видела его на партийной трибуне. С Лидой он был откровенен. Иногда Геббельс впадал в депрессию, начинал сомневаться в предназначении нацизма, боялся, что всё кончится катастрофой.

На УФА снимали «Летучую мышь» по оперетте Штрауса. Баарова, прочно воцарившаяся в немецком кино после оглушительного успеха «Баркаролы», играла Розалинду. На середине съёмок иссякли постановочные деньги. Продюсер бросился к Лиде в ноги: вся надежда на тебя — проси у Геббельса! Она попросила, Геббельс скривился, но дал. Позже, в домике у озера, упрекнул её: вот видишь, люди убеждены в нашей связи, а ты мне отказываешь…

Скоро в бульварной прессе появилось сенсационное сообщение: Баарова — любовница министра Геббельса. Между тем Геббельс, как уверяет она в своих воспоминаниях, так и не был возведён в ранг любовника, оставаясь всего лишь безответным воздыхателем. Баарова получила потрясающее предложение от Голливуда: контракт на 7 лет и сказочные гонорары. Она отказалась: что будет в Голливуде — вопрос, а в Берлине была проторённая дорожка.

Между тем министр пропаганды обрывал Лидин телефон и беззастенчиво требовал явки на свидания. Подзывая её к телефону, он представлялся господином Мюллером…

Наступила осень 1938-го, а с ним — катастрофическая для Чехословакии встреча в Мюнхене Гитлера, Чемберлена, Даладье и Муссолини: Германия отсекла от Чехословакии Судеты, и это было началом конца. В жизни актрисы Бааровой началом конца стал телефонный звонок обезумевшего от любви Йозефа Геббельса, весело сообщившего ей, что он «всё сказал своей жене».

Она чувствовала ужас, предвкушая реакцию этой женщины — красавицы Магды, бывшей жены миллионера Квандта, властной, себялюбивой, «истинной арийки»… По бредовой идее Геббельса, им — возлюбленной и жене — надлежало встретиться и поговорить по душам. Они встретились. Магда Геббельс предложила Лиде чай, ликёр и — перейти на «ты». К вящему изумлению провинциальной чешки, блистательная первая дама рейха предложила ей заключить взаимовыгодный контракт: Лида становится любовницей Геббельса, Магда остаётся его женой. Фрау Геббельс боялась, что в случае, если Лида отвергнет «разумный компромисс», Йозеф может пойти на всё. И тогда она потеряет мужа, отца четверых детей. Лида «разумный компромисс» отвергла. Тогда «на всё» пошла Магда Геббельс: спустя несколько дней Лиде позвонил министр. Голос его дрожал. Он сказал, что его жена — дьявол и что она обратилась с жалобой к вождю. Министра ждал вызов на ковёр.

Из воспоминаний Л. Бааровой:

«Утром он позвонил снова. Я схватила трубку и услышала прерывистые всхлипывания. Он плакал:

— Была страшная сцена, — скорее догадалась, нежели услышала я. — Вождь кричал.

Настала долгая пауза. Я ждала, затаив дыхание.

— Он вынудил меня дать ему честное слово».

Некоторое время спустя от полицай-президента Берлина графа фон Хелльдорфа, присутствовавшего вместе с четой Геббельсов на историческом примирении супругов у вождя, она узнала, что Геббельс пытался отстоять свою возлюбленную и даже заготовил прошение о разводе. Он предложил Гитлеру выйти из щекотливого положения, отправив его, Геббельса, послом в Японию. Гитлер хватил кулаком по столу: «Народ этого не захочет!» На робкое замечание министра пропаганды о праве на личную жизнь фюрер величественно ответил: «Тот, кто делает историю, не имеет права наличную жизнь».

Собственно, граф фон Хелльдорф вызвал Лиду Баарову также для объявления ей высокого вердикта: отныне ей запрещались публичные выступления, включая сцену театра и кино, а также участие в общественной жизни. Покидать территорию Германии запрещалось также.

На премьере её последнего берлинского фильма по «Игроку» Достоевского Бааровой устроили обструкцию: с галёрки кричали «министрова шлюха»! Все фильмы с её участием были изъяты из проката, имя Бааровой запрещено было упоминать в печати. Позднее она узнала, что была занесена в списки подозрительных особ. За ней стало следить гестапо.

Из Германии она бежала ночью, ускользнув из дома через заднее окно: перед входом неотлучно дежурили гестаповцы. В Праге её ждали старые друзья и предложения от киностудии. Но счастье было недолгим: Чехия стала германским протекторатом. Запрет снимать Баарову в кино таким образом распространялся и на Прагу. Не смог помочь даже её ближайший и самый верный друг Милош Гавел, дядя будущего чешского президента, в то время возглавлявший чехословацкий «Люцерна-фильм» и студию «Баррандов».

На короткое время она выскользнула в Италию, где ей предложили роль в фильме. Познакомилась с Роберто Росселлини, сыграла у Витторио де Сика. Но немцы настигли её и в Риме: выдворение в 24 часа. Нескончаемый бег.

В самом конце войны она бежала из Праги, боясь прихода русских: как она объяснит им своё немецкое прошлое? Попала к американцам. Полгода спустя они вернули её в Прагу, предварительно продержав в двух тюрьмах и психиатрической лечебнице. В Праге её снова ждала тюрьма. Унизительные допросы: шпионила на немцев? Грозили народным судом и повешением. После одного из допросов в камере следователя скончалась от инфаркта её мать.

Через полтора года Лиду отпустили — следствие по делу Бааровой за отсутствием улик зашло в тупик. Ещё через год она нелегально, ползком, пересекла государственную границу: к власти в Чехословакии пришли коммунисты. Друзья передали ей, что заготовлен ордер на её арест.

Несколько безрадостных лет в Аргентине. Снова Италия — и ещё один, на сей раз последний всплеск актёрского счастья — съёмки у Феллини. Она получила роль продавщицы антиквариата. Феллини сказал ей, что она слишком красива для его фильмов.

Последние четверть века (до 1993 года) Лида Баарова жила в австрийском Зальцбурге, получая пенсию за своего покойного мужа, австрийского врача. Зальцбург она ненавидит. В Праге она побывала единственный раз со дня своего бегства — в 1990-м. После событий 1989-го всё ждала, что хоть словом отзовётся президент Гавел, с чьим дядей она столько лет дружила… С надеждой слушала его выступления, где он говорил о понимании и прощении, о будущем без обид на прошлое. Верила: это относится и к ней… Вацлав Гавел не отозвался.

«ШПИОНКА, КОТОРАЯ ОВЛАДЕЛА ГИТЛЕРОМ?» (По материалам А. Писаревой)

Пока никто не смог разобраться в хитросплетениях судьбы Ольги Константиновны Чеховой. Афишировать свою шпионскую деятельность она не желала. Сейчас остаётся только сопоставлять факты, догадываться.

Природа наградила Ольгу Чехову классически правильными чертами лица. Это плюс красота, ум и выдержка помогли ей стать звездой экрана. Свой первый брак Ольга в мемуарах называет авантюрой и с ужасом вспоминает годы жизни со злобной свекровью. Михаил Чехов не отличался ни красотой, ни порядочностью. Жизнь эта не задалась. Ольга оставила себе знаменитую фамилию и дочь Аду.

Второе замужество — с бельгийским миллионером Марселем Робинсом — хоть и состоялось в зрелом возрасте, также было неудачным. Муж надеялся, что жена всегда будет рядом, станет обычной женщиной, «покинет эту ужасную страну» (имеется в виду Германия). Но об Ольгиной одержимости профессией ходили легенды, и такие условия для неё были неприемлемы. Брак был расторгнут.

Единственная действительно эмоциональная часть мемуаров — рассказ о романе с лётчиком Йепом. История произошла во время войны, капитан погиб. Останься он в живых — неизвестно, как дальше сложилась бы судьба Ольги Чеховой. Выходит, любовь не стала в жизни этой женщины главным. Стала профессия.

В семнадцать лет уехать в чужую страну, оставив в России маленькую дочь, — это поступок. Для такого шага нужна недюжинная решительность. Актриса пишет о том, что благодаря связям своей тёти Оли (Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой) она в январе 1921-го получает разрешение на полуторамесячную поездку в Германию и остаётся там навсегда. Случай сводит её с Эрихом Поммером — выдающимся немецким кинопродюсером. И она, театральная актриса, говорящая на немецком с сильным акцентом, получает главную роль в фильме «Замок Фогельод». Так началось её восхождение на кинематографический олимп.

Ольга много снимается, играет в театре, ей удаётся вывезти из России маму, сестру, дочку. Всех их кормит профессия актрисы. Родные избавили её от бытовых проблем и позволили делать то, что она хотела. До войны Чехова успела сняться в Голливуде и ещё в трёх картинах в Париже. С лёгкой руки режиссёра Шюнцеля за Чеховой закрепляется прозвище Секс-Ольга. Хотя сама она в отношении своей внешности и актёрского таланта была достаточно самокритична. Шумиха вокруг Ольги Чеховой впервые была поднята в октябре 1945 года в английском журнале «Пипл», поместившем статью под громким заголовком «Шпионка, которая овладела Гитлером». В статье, в частности, утверждалось, что Ольга снискала особую благосклонность фюрера и, пользуясь своим влиянием на фашистского лидера, оказывала содействие в решении разных вопросов представителям германского генералитета и крупным промышленникам. С другой стороны, она работала на СССР, передавая добытую информацию через своего личного шофёра в Москву. Существует даже версия организации покушения на Гитлера с участием актрисы в 1941 году. Исполнителем должен был стать советский агент Игорь Миклашевский.

Подобные публикации появлялись до конца 1945 года в немецких, французских и американских газетах. Не обошлось и без курьёзов. Газета «Курьер» опубликовала статью под названием «Орден для Ольги Чеховой», в которой писали о её награждении орденом Ленина, хотя в действительности получила его Ольга Леонардовна Книппер-Чехова за заслуги в области искусства и в честь 75-летия. Ольга Чехова обратилась к советской военной администрации в Германии с просьбой защитить её от измышлений и добилась опровержения скандальной статьи.

Гитлер действительно любил Ольгу Чехову. Существует знаменитая фотография, облетевшая чуть ли не все издания мира. Они сидят рядом в креслах первого ряда в большом зале. По собственному признанию Чеховой, их знакомство состоялось на приёме у министра народного просвещения и пропаганды доктора Йозефа Геббельса. Приглашения на подобные приёмы не очень радуют актрису. Более того, она не хочет принимать навязанные ей правила игры и вместе со своими коллегами уходит с одного из торжеств, где партийные функционеры «разражаются непотребными нападками на иностранных и еврейских коллег». Реакция не заставила себя долго ждать — Ольге Чеховой не дают ролей. Она пытается реанимировать свои заграничные связи. После съёмок в Париже у Альфреда Хичкока Чехова всё-таки возвращается в Германию. И тут происходит удивительное: она снова обласкана властью, ей присваивают звание «государственная актриса». Она снимается без перерыва, играет в театре. Её не любят Геббельс и Геринг, но поклонение Гитлера делает Чехову неуязвимой для недоброжелателей.

В конце войны Ольга Чехова с дочерью Адой и внучкой Верой жила в собственном доме в Кладове (район Берлина). Когда русские входили в город, она, как и большинство немцев, готовилась к худшему, зарыла драгоценности в саду, но выставила в доме русские иконы. К слову сказать, по воспоминаниям её близких, в доме всегда соблюдались православные обычаи. После нескольких довольно опасных инцидентов Ольга оказывается в советской комендатуре, её допрашивают, подозревают в шпионаже и приговаривают к смертной казни через расстрел. Но дальше начинаются удивительные вещи: актрису сопровождают домой с охраной, переправляют в ставку Красной армии — предместье Берлина Карлсхорст, откуда везут в Москву.

Историк Владимир Гуржий пишет, что Ольгу Чехову задержала контрразведка СМЕРШ 1-го Белорусского фронта 29 апреля 1945 года. Он также приводит выдержки из допроса Чеховой начальником отдела контрразведки 47-й армии полковником Шкуриным, который, видимо, состоялся ещё в Ставке. В Москве Ольга Чехова живёт под домашним арестом, видеться ей ни с кем не дают, но и вреда не причиняют. Верить ей не захотели. За актрисой даже после войны продолжали охотиться (американская разведка) и провоцировать (советские органы). «Однако, — пишет Гуржий, — правопреемники СМЕРШ — ГРУ ГШ МО России, ФСБ и СВР не подтверждают причастности Чеховой к деятельности советской разведки».

Тем не менее о благополучии актрисы в разрушенной войной Германии лично заботился начальник Главного управления СМЕРШ — Виктор Абакумов. По его распоряжению ей помогали с продовольствием, бензином для автомобиля, строительными материалами для ремонта дома. Известный театровед Виталий Вульф свидетельствует, что сохранились письма Ольги Чеховой на имя Абакумова, в которых она называет его «дорогой Виктор Семёнович» и спрашивает: «Когда встретимся?» Дело в том, что Ольга жила вместе с семейством в местечке Гросс-Глинике, которое находилось в американской оккупационной зоне. Сохранилась и «Докладная записка о Чеховой О. К.», подписанная начальником контрразведки СМЕРШ Группы советских оккупационных войск в Германии генерал-лейтенантом Вадисом и адресованная Абакумову. В этом документе подтверждается тот факт, что советские оккупационные власти заботились о семье Ольги Чеховой и содействовали ей в переезде в советскую оккупационную зону — район Берлина Фридрихсхаген. Здесь она была «поселена на жительство по улице Шпрее, дом 2».

В её воспоминаниях описываются события 1955 года, когда она основала свою фирму «Косметика Ольги Чеховой» в Мюнхене. Этот город находился на территории ФРГ. В эпоху железного занавеса и его символа — Берлинской стены, разделявшей Германию на две части, на социалистический и капиталистический лагерь, — такая свобода передвижения была очень большой привилегией. За какие, спрашивается, заслуги советские власти так полюбили Чехову? Когда Ольга в 1921 году уезжала в Германию, она была всего лишь молодой, начинающей актрисой, для советского искусства ничего не сделавшей. Говорят, что во время войны именно Ольга Чехова способствовала тому, чтобы не был разграблен дом-музей её дяди — великого русского писателя Антона Павловича Чехова.

В книге Серго Берии «Мой отец Лаврентий Берия» имя Ольги Чеховой упоминается в одном ряду с именами таких выдающихся советских разведчиков, как Рихард Зорге, Лев Маневич, Ким Филби, Джордж Блейк… По предположению Серго Берии, «тогда в Москве талантливая актриса просто играла и с военной контрразведкой СМЕРШ, и с органами безопасности». Сын Берии утверждает, что Ольга работала в некой «системе советской стратегической разведки». Отсюда и отсутствие документов, которые подтверждали бы причастность Чеховой к разведывательной деятельности. Серго Берия пишет в этой связи: «Мой отец ни тогда, в 45-м, ни позднее решил её не раскрывать». Когда Лаврентий Берия узнал, что СМЕРШ не располагает какими-либо основаниями для ареста Ольги Чеховой, он распорядился отпустить её в Германию. Отсюда Серго Берия делает вывод, что СМЕРШ просто влез не в своё дело. Внешне все факты сходятся.

Волну интереса к секретной стороне жизни Ольги Чеховой вызвали мемуары генерала Павла Судоплатова, в которых он утверждает, что актриса была завербована в 1933 году. Она сообщила о дате и планах нападения Германии на Советский Союз, передала информацию о подготовке наступления гитлеровских войск на Кавказ и Сталинград. Эти сообщения были расценены Сталиным как дезинформация. Поверили ей лишь в третий раз, когда она сообщила о дате гитлеровского танкового удара под Курском.

«Актриса», такую кличку ей дали в Центре, была патриоткой России и работала отнюдь не за денежное вознаграждение. В мемуарной литературе утверждается, что во время своего приезда в Москву Ольга встречалась на конспиративной квартире с Берией, который вёл её в Германии. Берия, чтобы не поднимать шум, позволил Абакумову допросить Чехову.

Ольгу Чехову не расстреляли, не отправили в лагерь, а лишь продержали на конспиративной квартире три месяца и в июле 1945-го отправили в Германию. «Она не была агентом, — утверждает сегодня двоюродный брат Чеховой Владимир Книппер. — Сталин и Берия её пощадили, потому что уважали её как личность».

ЧТО ПРОИЗОШЛО В ГЛЕЙВИЦЕ?

15 июня 1939 года генерал фон Браухич представил фюреру свой секретный план, касающийся военных операций против Польши. Каждая строка этого плана отражала личное мнение Адольфа Гитлера. Мир неумолимо катился к войне. Как ни странно, единственным среди немецких руководителей, кто предпринимал последние попытки предотвратить катастрофу, был Герман Геринг.

17 августа генерал Франц Гальдер вписал в свой журнал такую фразу: «Канарис подписал Секцию VI (Операция). Гиммлер, Гейдрих, Оберзальцберг: 150 польских униформ с аксессуарами для Верхней Силезии». Речь шла о подготовке к предстоящей операции, которая, в случае нападения Германии на Польшу, позволила бы переложить ответственность за развязывание войны на поляков.

Новый проект имел кодовое название «Операция Гиммлер». Для его осуществления адмирал Канарис, шеф абвера, получил от Гитлера персональный приказ снабдить Гиммлера и Гейдриха 150 комплектами униформы и лёгким оружием польского производства. 17 августа Канарис попросил разъяснений у генерала Кейтеля. Шеф ОКБ ответил, что приказ дан Гитлером и, следовательно, обсуждению не подлежит. Канарис исполнил то, что от него требовалось.

Для руководства операцией шеф СД Рейнхард Гейдрих выбрал Альфреда-Гельмута Науйокса. Он родился в Киле, в семье лавочника, в 1931 году вступил в СС и входил в СД со дня её основания. На Нюрнбергском процессе, 20 ноября 1945 года, Науйокс расскажет о беседе с Гейдрихом: «Около 10 августа, — заявит он, — глава СД, Гейдрих, приказал лично мне имитировать атаку польских формирований на радиостанцию Глейвиц, вблизи польской границы. „Нам необходимо материальное доказательство того, что атака была делом поляков не только перед лицом иностранной прессы, но и для внутренней пропаганды“, — сказал мне Гейдрих. Я получил инструкции захватить радиостанцию и удержаться там достаточно долго, чтобы позволить „немце-полякам“, которые поступят в моё распоряжение, передать по радио воззвание. Гейдрих сказал мне также, что Германия атакует Польшу в ближайшие дни».

Аккуратно развешанные по шкафам, перед Альфредом Науйоксом были выставлены униформы, присланные Канарисом. В них можно было вырядить по меньшей мере роту. Рядом стояли коробки, набитые пачками польских сигарет и спичек, письмами и документами, составленными по-польски, которые должны были быть распределены по карманам форм. Люди, которые должны были одеть эти формы, были немцами, бегло говорящими на польском, или же имели двойное гражданство. Чтобы операция оставалась в секрете, необходимо, чтобы о ней знало как можно меньше людей. По мнению Науйокса, не больше семи. Эту цифру он предложил Гейдриху, и тот согласился.

Первых четырёх Науйокс выбрал сам. Это были надёжные люди. Из СС. Двое других были рекомендованы Гейдрихом; им будет поручена радиопередача ложного сообщения. Один из них — радиоспециалист, другой — диктор, бегло говорящий по-польски. Перед отъездом на место Науйокс ещё раз побывал у Гейдриха. Он торжественно произнёс клятву хранить молчание об «Операции Гиммлер». Около тридцати человек были посвящены в курс дела.

Из двух чёрных фордов «V8» вышло семеро человек, семеро штатских. У каждого при себе был чемодан. Перед ними красивое, новое, белое здание — «Обершлейзишер Хоф», лучший отель Глейвица. На бланках, которые заполнили эти семь путешественников, они зарегистрировались как инженеры из Майнца. Их номера были забронированы за два дня до этого. Хозяину гостиницы, который вышел их встретить, они объяснили, что в Глейвице хотят произвести геологические изыскания. И действительно, в течение всего своего пребывания в Глейвице «инженеры» собирали горные породы и образцы почвы. «В Глейвице, — скажет Науйокс в Нюрнберге, — я оставался четырнадцать дней… Между 25 и 31 августа я поехал на встречу с Генрихом Мюллером, который находился в окрестностях Оппельна». Там он встретил не только Мюллера, здесь находился также некто Мельхорн. При Науйоксе эти два человека изучали план ещё одного инцидента на границе, имитирующего нападение польских солдат на немецкие части. Из рассказа Науйокса в Нюрнберге: «Мюллер заявил, что у него есть двенадцать-тринадцать осуждённых уголовников, которых можно вырядить в польских солдат и их трупы оставить на земле так, как будто они были убиты во время боя. Врач, купленный Гейдрихом, предварительно введёт им смертельную инъекцию, и в то же время на трупах оставят следы пулевого ранения. После инцидента на место будут привезены журналисты и другие заинтересованные лица. Мюллер предупредил, что по приказу Гейдриха одного из этих осуждённых, с подходящим прозвищем „консервы“, он предоставит мне».

На следующее утро Мельхорн отказался от задания, которое ему хотели доверить. Жестокий приступ желудочной болезни делал невозможным его прямое участие. Что касается Науйокса, то он и не думал уклоняться. Он обдумывал слова Мюллера. Вопрос теперь не стоял о двенадцати или тринадцати трупах. Мюллер уточнил, что его сотрудничество ограничивается доставкой одного трупа.

— Я расскажу вам, что сделаю для вас, — продолжал Мюллер. — Через две минуты после начала действий, в 19 часов 30 минут, вечером 31 августа, я проследую мимо радиостанции Глейвица в чёрном «Опеле» и оставлю перед входом труп, одетый, как и договаривались, в униформу польской армии; я не буду вмешиваться в вашу работу и тотчас исчезну. По поводу жертвы не волнуйтесь. Мы уже выбрали заключённого в еврейском концлагере.

31 августа 1939 года. 4 часа после полудня. В седьмом номере отеля «Обершлейзишер Хоф» Альфред Науйокс собрал шестерых человек своей диверсионной группы. Они разместились, как смогли: двое на кровати, трое на стульях, последний встал напротив камина. Несколько лет спустя Науйокс будет помнить слово в слово то, что он сказал тогда:

— Ну вот, мы все здесь. В моей машине находятся два ящика. В первом семь униформ польской армии. Сегодня вечером мы будем в лесу Ратибор, в нескольких километрах от нашей цели, и там переоденемся.

Он повернулся к радиоспециалисту, привлечённому Гейдрихом:

— Карл, вы настроите радио, которое находится в другом ящике, и дождётесь сигнала, который прозвучит чуть ранее 19 часов 30 минут и позволит нам приступить к операции. Позже я вам сообщу длину радиоволн. В 19 часов 30 минут ровно мы приедем на станцию и захватим её персонал — там будет не более пяти-шести человек служащих. Вы не произнесёте ни слова — пусть думают, что мы — поляки. После этого со мной останутся только Карл и Генрих.

Генрихом звали диктора, говорящего по-польски, также рекомендованного Гейдрихом. Науйокс продолжал:

— Карл, вы должны будете подключиться к линии Бреслау, вы это знаете. Генрих, для вас у меня есть текст небольшой речи, которую вы прочитаете в микрофон. Предупреждаю, что во время передачи сообщения я сделаю несколько выстрелов в воздух. Постарайтесь не обращать на них внимания… Как только всё будет сделано, мы должны бежать. Если кто-либо из вас будет пойман, он должен утверждать, что является поляком. В Берлине предвидят такую возможность и попросят отдать пленного. Комиссар спецотдела немедленно вышлет за пленным самолёт. Запомните: сегодня вечером, в 19 часов 30 минут, вы станете солдатами польской армии и будете стрелять в любого, кто попытается преградить вам дорогу. Даже если вы убьёте кого-нибудь, ни расследования, ни преследования не будет. Таков приказ!

Две большие чёрные машины остановились на опушке леса Ратибор. В молчании люди вынесли два ящика. В первом лежало семь револьверов системы «Люгер-9», на них — сложенные польские униформы. Также молча все семеро переоделись. «Ни одна униформа не пришлась по размеру, — расскажет потом Науйокс Гюнтеру Пейсу, — но никто не казался смешным в своём наряде». В другом ящике была радиостанция. Карл настроил её и, надев наушники, стал ждать. Внезапно раздался сигнал. Было ровно 19 часов 27 минут.

В темноте наступившей ночи показалась радиостанция Глейвица. Две машины, проскрипев колёсами, резко затормозили. Большая застеклённая дверь, к которой ведут шесть ступенек. Справа — светящееся окно: здесь должен находиться персонал станции. Науйокс взлетел по ступенькам и толкнул входную дверь, за ним — Карл и Генрих. В холле служащий в тёмно-синей форме подался вперёд, но, увидев польских солдат, тут же остановился с приоткрытым от изумления ртом. Генрих бросился на него, схватил за плечи и два раза ударил головой об стену. Без единого звука тот соскользнул на пол, как сломанная кукла.

Науйокс уже устремился по коридору направо и ворвался во вторую комнату, окно которой было освещено.

Прежде чем служащий успел отреагировать, Науйокс оглушил его ударом приклада. В этот момент раздался крик Карла:

— Сюда, скорей!

Науйокс, устремившись на зов, ворвался в студию, где у микрофона уже стоял Генрих, приготовившись читать сообщение.

Карл был в соседней комнате, где находился передатчик, с помощью которого можно было выйти в эфир радио Бреслау и оттуда по всей Германии. Через стекло Науйокс и Генрих увидели, как Карл суетился, опуская и поднимая один за другим все рычаги. Казалось, он не в себе. Науйокс вышел из студии и присоединился к абсолютно растерянному Карлу:

— Что случилось? — спросил он.

— Я не могу найти рычаг подключения…

Это была катастрофа. «Передача должна была состояться, так или иначе, — рассказывал Гюнтер Пейс. — По другую сторону стекла Генрих жестикулировал, повторяя свой текст. Он также потерял обычное самообладание и казался напуганным».

— Вы можете, по крайней мере, сделать локальную передачу? — спросил Науйокс у Карла.

— Да, но только на местных длинах волн. Этого недостаточно. Её не услышат нигде, кроме Глейвица.

— Хорошо, сделайте это! Читайте громко, потому что я буду шуметь и стрелять.

Историк СС Луи Сорель рассказывает, что по сигналу Карла Генрих начал читать свой текст очень быстро, почти крича. Несмотря на предупреждение, при первом выстреле из револьвера он вздрогнул и, уронив микрофон, прервал чтение. По властному жесту Науйокса Генрих, заметно нервничавший, справился с собой и закончил передачу. Как только дело было сделано, командир операции, Карл и Генрих покинули студию, тотчас наполнившуюся дымом.

В сопровождении сообщников Науйокс выбежал из здания радиостанции Глейвица. Спускаясь по ступенькам, «он заметил своего… седьмого невольного помощника: тело грузного, высокого мужчины, одетого в форму польского солдата».

1 сентября 1939 года в семь часов утра Науйокс вошёл в кабинет Гейдриха. Он был небрит. Он не спал двое суток. В течение всего обратного путешествия он твердил себе, что «Операция Гиммлер», проведённая под его руководством, в конечном счёте потерпела провал. Всё было рассчитано на то, чтобы о пресловутой атаке поляков через несколько минут узнала вся Германия. На деле получилось, что только владельцы радиоприёмников города Глейвица смогли услышать о предприятии, которое потребовало столько внимания и забот. Гейдрих молча наблюдал за своим сотрудником. Потом произнёс:

— Сожалею о помехах, но допускаю, что ничего нельзя было сделать. Должен сознаться, что я забеспокоился, когда прошлой ночью в 19 часов 30 минут ничего не услышал. Но не волнуйтесь. Важно, что передача состоялась, и никто не был пойман. Вы читали утренние газеты? Вот, взгляните: «Фёлькишер беобахтер». На первой странице вы найдёте очень интересную статью.

Науйокс взял газету, которую протянул ему шеф, и развернул её. Под крупным заголовком: «Агрессоры атакуют радио Глейвица» было напечатано:

«Группа польских солдат прошлой ночью, чуть ранее 20 часов, захватила здание радиокомитета Глейвица. В этот час на службе находилось всего несколько человек. Как оказалось, напавшие поляки хорошо знали место. Они атаковали персонал станции и ворвались в студию, оглушив тех, кто попался им на дороге.

Агрессоры прервали ретрансляцию на линии Бреслау и прочитали в микрофон пропагандистскую речь, приготовленную заранее на польском и немецком языках.

Они объявили, что город и радиостанция находятся в руках поляков, упоминая в своей речи „польский Бреслау“ и „польский Данциг“… они тем самым нанесли оскорбление Германии».

Несколькими часами позже Адольф Гитлер объявил в рейхстаге, что вооружённые силы вторглись в Польшу. Он сослался на происшествие в Глейвице. «Операция Гиммлер» достигла цели.

КАТЫНЬ: СТАЛИН ИЛИ ГИТЛЕР?

Громадный грузовой немецкий самолёт летел в направлении Белостока. Пассажиры, все гражданские, дремали. За иллюминаторами — ночь. Ночь с 30 апреля на 1 мая 1943 года. Странный это был груз. Врачи, тринадцать врачей. И ещё одна его особенность: все они были разных национальностей. Профессор офтальмологии университета в Ганде, бельгиец доктор Шпелер; болгарин доктор Марков, преподаватель кафедры криминологии и судебной медицины Софийского университета; датчанин доктор Трамсен, ассистент Института судебной медицины в Копенгагене; финн доктор Саксен, профессор-патологоанатом Хельсинкского университета; голландец доктор Бурле, профессор анатомии Гронингенского университета; венгр доктор Орсос, профессор кафедры судебной медицины и криминологии Будапештского университета; итальянец доктор Пальмиери, профессор кафедры судебной медицины и криминологии Неапольского университета; румын доктор Биркле, судебно-медицинский эксперт румынского министерства юстиции; швейцарец доктор Навиль, профессор кафедры судебной медицины Женевского университета; француз доктор Костедо, военный врач; два чеха — доктор Гаек, профессор кафедры судебной медицины Пражского университета, и доктор Зюбик, профессор-патологоанатом Братиславского университета; югослав Милошевич, профессор кафедры судебной медицины и криминологии Загребского университета. Если кто-то и заснул, не выдержав изнурительного физического напряжения последних трёх дней, то и во сне его преследовали картины недавно увиденного: тысячи трупов в огромных ямах. Трупы поляков, офицеров. Почти все — с небольшим круглым отверстием в затылочной части. Трупы расстрелянных. Эти врачи возвращались из Катыни.

Официально всё началось семнадцать дней назад. 13 апреля 1943 года обычная трансляция передач немецкого радио была прервана сообщением, которое потрясло весь мир: «Нами получено срочное сообщение из Смоленска (в апреле 1943 немцы ещё занимали Смоленск. — Прим. сост.). Жители области указали немецким властям место, где большевики проводили акции массового уничтожения, и где ГПУ ликвидировало 10 000 польских офицеров».

Катынь — русская деревня недалеко от Смоленска. Это также и название леса, в котором произошла страшная трагедия.

Гитлер быстро «разобрался» с Польшей. Москва приняла участие в четвёртом разделе польских территорий: запад отошёл к нацистской Германии, восток — к СССР. Сложно представить более страшный для Польши вариант. Несчастные поляки были вынуждены биться на два фронта и гибли тысячами. Пленных отправляли в немецкие лагеря, в советские лагеря.

Но началась Великая Отечественная война. 30 июля 1941 года в Лондоне было подписано польско-советское соглашение, по которому, в случае победы союзников, Россия обязалась вернуть Польше занятые в 1939 году территории. Генерал Сикорский, глава польского правительства в изгнании, и М. Майский, посол СССР в Великобритании, договорились о создании в России польской армии. Она должна была быть сформирована из пленных, военных и гражданских, депортированных в Россию из Польши после сентября 1939 года. Сформировать эту армию и принять над ней командование должен был генерал Андерс. Своего рода дьявольская ирония заключается в том, что в этот момент он натуральным образом находился на Лубянке.

После того как Андерсу с большим трудом удалось покинуть эти страшные стены, возник резонный вопрос — где? Где именно на необъятных российских просторах следует искать польских заключённых, чтобы воссоздать армию? Началось расследование, и оно продолжалось очень долго. Майор Кжепский посвятил себя этому целиком. О своём расследовании в СССР Юзеф Кжепский написал книгу, к сожалению, сейчас совершенно недоступную.

Когда советские войска оккупировали Польшу в 1939 году, около 180 000 поляков, в том числе 12 000 офицеров, были отправлены в Россию. Весь командный состав польской армии без суда и следствия оказался на Лубянке. Остальных расформировали по трём лагерям — лагерь Козельска № 1, 4500 офицеров, лагерь в Старобельске № 1, 3920 офицеров и лагерь в Осташкове, 6500 офицеров, солдат и охраны. Остальные солдаты разделили судьбу русских политических заключённых. Их рассылали в лагеря по всей стране, использовали на самых тяжёлых работах, и они тысячами гибли в невыносимых для них климатических условиях, без медицинской помощи, часто просто от голода. И вот они должны были вернуться в строй по призыву генерала Андерса. Заключённые прибывали отовсюду — из республики Коми, Архангельска, Воркуты, Сибири, Караганды. Армия Андерса собиралась в городке Тоцке, это между Самарой и Оренбургом, в бывшем летнем лагере. Туда ежедневно прибывали новые и новые заключённые, по 50, 200, 500 человек. Однажды привезли 1500. Все в одинаковом состоянии: «В лохмотьях, на ногах — подобие обуви из тряпок, изнурённые трудовыми лагерями, голодом, многодневным переездом».

Судьба офицеров стала навязчивой идеей Юзефа Кжепского. Тем более что он сам вначале был в Старобельске, и многие его друзья там и остались. А его и ещё шестьдесят офицеров в начале 1940 года внезапно перевели в Грязовец. Там он пробыл вплоть до создания армии Андерса. В этом лагере Кжепский встретил около четырёхсот польских офицеров, которые, как и он, были переведены в Грязовец из Старобельска, Козельска и Осташкова.

Но из всех переведённых никто и никогда больше не видел тех, кого оставили в Старобельске, Козельске и Осташкове.

«Шла запланированная ликвидация польских офицеров», — итак, слова были произнесены, злодеяние названо. Комиссия получила свидетельства от двух женщин (независимо одно от другого): они уверяли, что в 1940 году в Белом море были затоплены две огромные баржи с 7000 польскими офицерами и лейтенантами на борту. Это было невообразимо по своей чудовищности. Очень долго в Тоцке в это отказывались верить. Тем более что появилась обнадёживающая новость: в районе Земли Франца-Иосифа, а также на Колыме обнаружилось присутствие польских заключённых, работающих на золотодобыче и строительстве аэродромов. Лейтенант С. и капитан З. приводили точные подробности.

Слова З. приобретают больший вес в сочетании со свидетельством другого военного. Он говорит, что «суровую зиму 1940–1941 годов пережили только 70 из каждой сотни заключённых в трудовом лагере». И уверял, что «начиная с апреля 1940 года из бухты Находка было отправлено от 6000 до 10 000 поляков». Это именно тот момент, начиная с которого от польских офицеров из трёх лагерей перестали поступать какие бы то ни было известия. «Эта дата, — отмечает Юзеф Кжепский, — является датой ликвидации лагерей Старобельска, Козельска и Осташкова».

* * *

Реакция советского правительства на сообщение о Катыни последовала через несколько дней. 15 апреля в 7 часов 15 минут утра по московскому радио прозвучало: «Уже два или три дня ведомство Геббельса распространяет подлую клевету о том, что массовое уничтожение польских офицеров в районе Смоленска весной 1940 года, — дело рук советской власти. Выдвигая это чудовищное обвинение, немецко-фашистские подонки грязно лгут и не остановятся ни перед чем в своём стремлении замаскировать истинного виновника преступления, так как стало известно, что это их рук дело».

Из дальнейшего можно было узнать, что найденные трупы на самом деле принадлежат к «историческим кладбищам села Гнездово», где до войны уже были подобные «археологические находки».

Расчёт Геббельса оправдался. Температура в польских кругах Лондона была близка к точке закипания. После формирования польской армии в СССР Андерс провёл её через Персию в Египет; там они присоединились к англичанам, сражающимся против Роммеля. В апреле 1943 года Андерс воевал в Италии. Помня об «ужасном просчёте», о котором ему говорили советские функционеры, он связался с Лондоном: «Мы располагали информацией, что некоторых из наших офицеров утопили в океане. Вполне возможно, что тех, кого увезли в Козельск, убили под Смоленском… Фактом является то, что в нашей армии нет ни одного из 8300 офицеров Козельска и Старобельска, как нет ни одного лейтенанта из Осташкова и ни одного гражданского или военного полицейского. Несмотря на предпринятые усилия, мы ничего не знаем о них. Мы давно подозреваем, что их уже нет в живых, а их гибель была запланирована. Тем не менее немецкое сообщение произвело на нас неизгладимое впечатление, и мы испытываем глубокое возмущение. Я считаю необходимым для правительства вмешаться в это дело и потребовать от Советов официальных объяснений. Тем более что наши солдаты убеждены, что тех из наших, кто остался в России, постигнет та же участь».

Печальное совпадение: накануне польское правительство в Лондоне тоже отправило в международный Комитет Красного Креста просьбу принять участие в расследовании по Катыни. Они не хотели, чтобы об этом кто-либо знал. Но после телеграммы от 16 апреля обходить молчанием эту тему стало невозможным. 17 апреля польские информационные агентства опубликовали официальное заявление: «Мы глубоко скорбим в связи с недавним открытием, сделанным немецкими властями. Польские офицеры, исчезнувшие на территории СССР, стали жертвой чудовищного преступления, и их трупы обнаружены в общей могиле возле Смоленска. 15 апреля представителю польского правительства в Женеве были даны последние инструкции. Он должен обратиться в международный Комитет с просьбой отправить комиссию на место преступления с целью полного расследования фактов. Мы заинтересованы в том, чтобы результаты расследования, проведённого этой гуманитарной организацией, с целью прояснить все обстоятельства и установить виновных, немедленно стали достоянием мировой общественности».

* * *

В сентябре 1943 года советские войска заняли Смоленск. Западных журналистов, работавших в то время в Москве, больше всего удивляло то, что советские власти на протяжении трёх месяцев обходили молчанием все вопросы, связанные с Катынью. В первой половине января 1944 года всё изменилось. Западным журналистам объявили, что желающие могут принять участие в расследовании и 15 января отправиться в Смоленск вместе с советской комиссией.

Путешествие оказалось показательным. Западных журналистов было человек 20. В их числе — молодая женщина, Кэти Гарриман, дочь американского посла в Москве Аверелла Гарримана. Им показали несколько сотен недавно эксгумированных трупов.

Потом журналистов собрал третий секретарь американского посольства в Москве мистер Милби, и им представили членов советской комиссии по расследованию. Среди них были ключевые фигуры советской медицины: профессор Прозоровский, начальник комиссариата здравоохранения СССР и директор Института судебной медицины; доктор Смолянинов, декан факультета судебной медицины в Московском медицинском институте; профессор патологоанатомии Воропаев; зав. отделением танатологии Государственного научно-исследовательского института по судебной медицине от наркомата здравоохранения СССР; зав. отделением судебной химической медицины профессор Ставайкова; ассистент профессора Швайкова.

По своему уровню и авторитету этот состав комиссии не уступал предыдущему, собранному немцами год с четвертью назад. В комиссию вошли ещё восемь человек: академик Бурденко, писатель Алексей Толстой, митрополит Московский Николай, министр образования Потёмкин. Их присутствие должно было придать происходящему «респектабельность».

Советская позиция по этому вопросу выяснилась сразу. Возможность участия СССР в этом преступлении абсолютно исключена. Комиссия опубликовала свои выводы, и для Москвы и «стран народной демократии» вопрос был закрыт. Многочисленные представители недавно освобождённых стран были счастливы повесить на бывших оккупантов ещё одно преступление. Поэтому степень достоверности советского расследования даже не обсуждалась. Тем более что даже американские дипломаты, побывавшие в Катыни, официально признали вину немцев. Но все попытки советской стороны вставить пункт о Катыни в обвинение на Нюрнбергском процессе потерпели крах.

И лишь после распада СССР и падения коммунистического режима российское правительство открыло материалы секретных архивов и официально признало то, от чего открещивалось почти 60 лет, — польские офицеры в Катыни были расстреляны органами НКВД по прямому указанию Москвы.

ПОХОД РЕЙДЕРА «АТЛАНТИС»

Стоял май 1940 года, шла война, армии нацистской Германии победоносно продвигались на запад, и когда вперёдсмотрящий британского лайнера «Сити оф Эксетер», бороздившего воды Южной Атлантики, доложил о замаячившей на горизонте мачте, капитан насторожился. Но полчаса спустя он с облегчением идентифицировал приближающегося незнакомца как 8400-тонный корабль «Касии Мару» — японский, следовательно, нейтральный.

На его палубе женщина качала коляску, рядом с ней, лениво облокотившись о поручни, стояло несколько членов команды, полы их незаправленных, как у всех японских матросов, рубашек развевались на ветру. Два судна разошлись, не останавливаясь и не подавая никаких сигналов. На самом деле коляска была пустой, а «женщина» вовсе не являлась таковой. Облокотившихся же о поручни «японских» моряков звали Фриц, Клаус и Карл. Остальные члены команды — матросы, комендоры, торпедисты, всего 350 человек — скрылись внутри корабля. Под фанерными вентиляторами, брезентовыми трубами и краской скрывался немецкий рейдер «Атлантис», один из самых опасных хищников, когда-либо выходивших поохотиться на океанские просторы.

За всю войну немцы снарядили девять таких рейдеров, которые утопили в общей сложности 136 судов. Но «Атлантис» имел наибольшее число побед и трофеев на своём счету, наибольшее количество пройденных миль за кормой и одного из самых выдающихся капитанов. Он сошёл со стапелей как «Гольденфельс», 7800-тонное быстроходное торговое судно. Когда началась война, на него скрытым образом поставили шесть 5,9-дюймовых орудий, большое количество пушек меньшего калибра, торпедные аппараты, гидросамолёт и груз мин. Для большего сходства с безобидным торговцем на нём во множестве были установлены всякие опоры, поддержки, растяжки.

В марте 1940 года «Атлантис», находившийся под командой Бернгарда Рогге, сорокалетнего импозантного капитана германского военно-морского флота, прокрался мимо норвежских берегов, прикинувшись советским пароходом, и выскользнул в Северную Атлантику. Данный ему приказ гласил: поражать с максимальной неожиданностью все корабли, проплывающие мимо африканского мыса Доброй Надежды.

После пересечения экватора 25 апреля «Атлантис» спустил советский флаг и убрал фальшивую трубу, превратившись в «японский» теплоход, встреченный «Сити оф Эксетер», который капитан Рогге не стал атаковать из-за большого числа пассажиров на его борту.

Первой жертвой «Атлантиса» стало британское судно «Сайентист». Приказ лечь в дрейф и не передавать радиограмм оказался для британских моряков полной неожиданностью. Радист сохранил присутствие духа и послал сигнал означающий «меня пытается остановить вражеское вооружённое торговое судно». С «Атлантиса» открыли огонь, поразив «Сайентист» в среднюю часть и уничтожив радиорубку. 77 членов команды повреждённого корабля, двое из которых были ранены, один смертельно, погрузились в лодки. Все они были взяты на борт рейдера как военнопленные, а сам «Сайентист» потоплен. Немцы двинулись дальше мимо мыса Доброй Надежды.

Две недели спустя капитан Рогге перехватил переданное британцами предупреждение, что в Индийском океане мог появиться немецкий вспомогательный крейсер, замаскированный под японское судно. Немедленно «Атлантис» сбросил своё «кимоно» и превратился в нидерландский теплоход «Аббекерк».

Второй его жертвой стал норвежский теплоход «Тирранна», гружённый припасами для австралийских войск в Палестине. Капитан Рогге послал на него призовую команду и несколько недель возил за собой, используя как плавучую тюрьму. Через месяц после «Тирранны» жертвами рейдера один за другим стали ещё три судна, а в следующем месяце целых пять.

Сообщения, найденные в мусорной корзине одного корабля, открыли немцам морские торговые коды британцев. После этого Адмиралтейство отдало приказ всем своим кораблям сообщать по радио о подозрительных судах, невзирая на последствия. Как следствие этого, «Атлантис» получил приказ сначала открывать огонь, потом вести переговоры. Радиограммы успевали послать примерно с каждого второго атакованного рейдером корабля, большая часть которых обстреливалась из орудий и иногда со значительными повреждениями. Впрочем, следует отметить, что капитан Рогге вёл свою морскую войну настолько «цивилизованно», насколько было возможно в тех условиях. Он содержал пленников в каютах и брал на борт всё, что можно было спасти. За 20 месяцев, проведённых Рогге в плавании, был момент, когда он держал более тысячи пленников всех возрастов, обоих полов и 20 национальностей. Им всем выдавался тот же рацион, который получала команда. Днём им позволялось выходить на палубу, если только «Атлантис» не вёл бой, и купаться в брезентовом бассейне. Капитаны потопленных судов имели отдельные каюты. Когда пленников предстояло переводить на другие корабли, капитан Рогге устраивал в честь капитанов прощальные обеды.

Первая половина осени 1940 года оказалась для «Атлантиса» крайне скудной на добычу: всего один корабль за сорок дней. Зато в ноябре в течение двух суток ему попались сразу три судна. Норвежский танкер «Оле Якоб», до краёв заполненный высокооктановым бензином, был без сопротивления захвачен двумя подплывшими на моторной лодке офицерами «Атлантиса», переодевшимися британскими офицерами. Норвежский же танкер «Тедди» горел несколько часов, превратившись в огромный факел, видимый за несколько миль. А британский корабль «Аутомедон», перевозивший важные документы, включая совершенно секретный отчёт военного кабинета и почту для британского дальневосточного главного командования, сдался после того, как выпущенный с рейдера снаряд убил всех, кто находился на мостике.

1941 год начался для «Атлантиса» неважно — всего четыре судна за несколько месяцев. Одним из них был египетский лайнер «Зам зам», перевозивший 140 американских миссионеров. И пассажиры, и команда «Зам зама» — всего 309 человек — были благополучно переведены на «Атлантис». На следующий день другой немецкий корабль — «Дрезден» — освободил рейдер от всех пленников и через некоторое время доставил их в Бордо. От ужаса, который внушал рейдер, союзники страдали, пожалуй, не меньше, чем от потери своих судов. Британцам пришлось послать свои боевые корабли, крайне необходимые в других районах, на юг на его розыски; капитаны транспортных судов были вынуждены вести их обходными маршрутами, тратя попусту время и горючее; стало труднее набирать команды, и приходилось выплачивать надбавку за «опасную зону».

Большую часть лета «Атлантис» бороздил южные просторы Индийского океана, не встречая никого, кроме чаек. Наконец, 10 сентября 1941 года он захватил свою 22-ю — и последнюю — добычу, норвежское судно «Силваплана». 21 ноября, совершая посадку после утреннего полёта, разведывательный самолёт «Атлантиса», получив повреждения, вышел из строя, и произошло это как раз в то время, когда он был больше всего нужен. На следующий день рейдеру предстояло встретиться с подводной лодкой U-126, чтобы взять на борт горючее. Это была довольно сложная операция, во время которой «Атлантис» становился очень уязвимым. Рандеву состоялось на полпути между Бразилией и Африкой, и ко времени завтрака перекачка горючего началась. В моторном катере рядом с подводной лодкой сидело несколько членов команды рейдера, а капитан U-126 поднялся на борт «Атлантиса», у которого машины левого борта были разобраны для ремонта.

Неожиданно вперёдсмотрящий, вглядывавшийся в залитый солнечным светом горизонт, заметил верхушку мачты. Несколько минут спустя немцы установили, что к ним приближается тяжёлый британский крейсер «Девоншир», которым командовал капитан Р. Д. Оливер. Мгновенно связывающие два судна тросы были сняты, и U-126 ушла под воду, оставив своего капитана на борту «Атлантиса». Успели ли британцы увидеть подводную лодку? Из поспешно отсоединённого рукава по воде вокруг рейдера радужным пятном разлилось горючее. «Атлантису» оставалось одно: начать переговоры и, затягивая время, постараться ввести противника в заблуждение и заманить его в зону, где его смогут достать торпеды U-126.

Но капитан Оливер был очень осторожен. За исключением вентиляторов и ещё кое-каких частей этот разливший вокруг себя горючее корабль соответствовал данному Адмиралтейством описанию неуловимого рейдера. Поэтому, попеременно меняя курс и держась за пределами досягаемости торпед, он приблизился к «Атлантису» и двумя выстрелами захватил в артиллерийскую вилку.

С рейдера радировали, что судно называется «Полифем». Капитан крейсера послал запрос главнокомандующему в Южной Атлантике: мог ли встретившийся им корабль оказаться настоящим «Полифемом»? Почти целый час «Атлантис», лёжа в дрейфе и мягко покачиваясь на волнах, тянул переговоры. Капитана Рогге не оставляла надежда, что U-126 подкрадётся к крейсеру и выпустит торпеду. Но старший офицер на подводной лодке вместо этого приказал оставаться около рейдера. В 9.34 был получен ответ главнокомандующего в Южной Атлантике: «Нет — повторяю — нет!» Минуту спустя «Девоншир» открыл огонь. После третьего залпа восьмидюймовок, накрывшего «Атлантис», капитан Рогге отдал приказ установить взрывные часовые механизмы и покинуть судно.

За минуту до 10 часов взорвался носовой артиллерийский погреб, и через несколько минут «Атлантис» под аплодисменты и прощальные крики моряков, для которых он был домом на протяжении 20 месяцев, ушёл под воду. Капитан Рогге, находившийся в одной из шлюпок вместе со своим шотландским терьером Ферри, стоя отдал честь.

Капитан Оливер, как он объяснил в своём рапорте Адмиралтейству, не мог подойти и подобрать уцелевших «из-за риска быть торпедированным», поэтому вскоре «Девоншир» скрылся за горизонтом. В результате обстрела на «Атлантисе» погибло только семь человек, не меньше ста плавали в воде и цеплялись за обломки. Всплывшая подводная лодка подобрала раненых и незаменимых специалистов, 200 человек поместились в спасательных шлюпках, а 52, снабжённые спасательными поясами и одеялами, примостились на палубе U-126, а в случае её погружения должны были подплыть к шлюпкам. До ближайшей земли, Бразилии, было 950 миль.

Странная флотилия — шесть шлюпок, которые тащила за собой подводная лодка — отправилась в своё плавание в полдень, сразу после затопления рейдера. Два раза в день при помощи вытаскиваемой из субмарины резиновой лодки производилась раздача горячей пищи.

На третий день им повстречалось немецкое транспортное судно снабжения подводных лодок «Питон». Моряки «Атлантиса» были подняты на его борт — чтобы вскоре опять очутиться в воде, так как «Питон» был встречен и потоплен другим британским крейсером «Дорсетширом», известным тем, что он нанёс «Бисмарку» последний удар в морском бою полгода назад.

В конце концов, на немецких и итальянских подводных лодках члены команды «Атлантиса» добрались до Сен-Назера и оттуда отправились в Берлин, куда и прибыли сразу после наступления нового 1942 года. Капитан Рогге получил чин контр-адмирала и был назначен возглавлять подготовку морских курсантов. Но позднее, когда обнаружилось его антинацистское настроение, его перевели на какую-то маловажную должность.

ТАЙНЫЙ ГРУЗ КРЕЙСЕРА «ЭМЕРАЛЬД»

Эта удивительная история принадлежит к числу наиболее долго сохранявшихся секретов Второй мировой войны — возможно, благодаря тому, что из многих принимавших в ней участие людей лишь некоторые знали её всю от начала до конца. Трём взявшимся рассказать об этом деле исследователям предстояло собрать разрозненные фрагменты и сложить их в единое целое. Сидни Перкинз, прежде служивший в Канадском банке, впервые раскрыл информацию об этом деле, касающуюся его участия в нём. Писатель А. Стамп привёл в соответствие данные им сведения с рассказами других людей, а Лиленд Стоу, зарубежный корреспондент и лауреат Пулитцеровской премии, проведя несколько недель в Канаде и Англии, разузнал там кое-какие некогда секретные подробности.

2 июля 1940, через 17 дней после того, как немецкие войска вошли в Париж, в 5 часов вечера на станцию Бонавентура в Монреале пришёл поезд специального назначения. На перроне его встречали Дэвид Мансур, исполняющий обязанности управляющего Канадским банком, и Сидни Перкинз из отдела валютного контроля. Оба эти человека были осведомлены, что поезд привёз секретный груз, имеющий кодовое название «рыба». Но лишь один Мансур знал, что им предстоит принять участие в крупнейшей финансовой операции, когда-либо осуществляемой государствами в мирное или военное время.

Как только состав остановился, из вагонов вышла вооружённая охрана и оцепила его. Мансура и Перкинза провели в один из вагонов, где их ожидал худощавый невысокий человек в очках — Александер Крейг из Английского банка, сопровождаемый тремя помощниками.

— Мы привезли с собой большой груз «рыбы». «Рыба» — это огромное количество ликвидных активов Великобритании. Мы опорожнили наши хранилища на случай вторжения, вы понимаете. Скоро прибудет и остальное.

Сидни Перкинз начал усиленно соображать, что такое «ликвидные активы» и «остальное». Видимо, всё это должно было означать, что Канадский банк собирался принять все принадлежавшие Великобритании средства, которые могли быть обращены в доллары.

Две недели назад, когда пала Франция и над Великобританией нависла угроза гитлеровского вторжения, Уинстон Черчилль собрал свой кабинет на секретное совещание, на котором было принято рискованное решение о переправке государственного золота и ценных бумаг граждан на сумму семь миллиардов долларов в Канаду. Осуществление этой операции стало возможным благодаря предусмотрительному шагу, сделанному в начале войны: всем гражданам Соединённого Королевства было предписано зарегистрировать в государственном казначействе все принадлежавшие им иностранные ценные бумаги. Эту часть вложений Черчилль и его кабинет и решили теперь реквизировать. Никогда прежде государство не изымало вклады частных лиц на нужды обороны, не получив прежде согласия на то их владельцев. Но в июне 1940 года правительство Черчилля сочло возможным пойти на этот шаг.

«В течение десяти дней, — вспоминал один из участников этой операции, — все отобранные для перемещения вклады в банках Соединённого Королевства были собраны, сложены в тысячи коробок размером с ящики от апельсинов и свезены в региональные центры сбора». Всё это были богатства, принесённые Великобритании поколениями её торговцев и мореплавателей. Теперь вместе с накопленными тоннами золота Британской империи им предстояло переправиться через океан.

Для перевозки первой партии секретного груза был назначен крейсер «Эмеральд», которым командовал капитан Френсис Сирилл Флинн, 24 июня он должен был выйти из гавани Гринока в Шотландии. 23 июня поездом до Глазго из Лондона выехали четыре лучших специалиста по финансовым вопросам из Английского банка с Александером Крейгом во главе. Тем временем усиленно охраняемый специальный поезд привёз в Гринок последнюю партию золота и ценных бумаг для погрузки на стоявший в заливе Клайд крейсер. Ночью на скорости 30 узлов, рискуя в густом тумане наскочить на камни, пришёл эсминец «Коссак», чтобы присоединиться к эскорту «Эмеральда».

К шести часам вечера 24-го крейсер был загружен ценностями так, как ещё ни один корабль до него. Его артиллерийские погреба были наполнены 2229 тяжёлыми ящиками, в каждом из которых лежало четыре золотых бруска. (Груз золота оказался таким тяжёлым, что по окончании плавания были обнаружены погнутыми угольники полов этих погребов.) Тут же лежали коробки с ценными бумагами, всего их было 488 на общую сумму более 400 миллионов долларов. Таким образом, в первой перевозке превратностям войны в Северной Атлантике оказались предоставленными ценности на сумму более полумиллиарда долларов.

С ухудшением погоды ухудшались шансы на успех. С усилением шторма стала падать скорость эсминцев сопровождения, и капитан Вайан, командовавший эскортом, просигналил капитану Флинну идти между эсминцами зигзагами, чтобы «Эмеральд» сохранял свою более высокую и, значит, более безопасную скорость. Но океан бушевал всё сильнее и сильнее, и в конце концов эсминцы отстали так, что капитан Флинн решил дальше плыть в одиночку. На четвёртый день погода улучшилась, а вскоре, 1 июля, где-то после 5 часов утра, на горизонте появились берега Новой Шотландии. Теперь по спокойной воде «Эмеральд» шёл к Галифаксу, делая 28 узлов, и в 7.35 благополучно встал в док.

На подходящей к доку железнодорожной ветке ожидал специальный поезд. Тут же находились представители Канадского банка и железнодорожной компании «Кэнэдиэн нэшнл экспресс». Перед началом разгрузки были приняты чрезвычайные меры предосторожности, причал тщательно перекрыт. Каждый ящик при выносе с крейсера регистрировался как сданный, после чего заносился в список при погрузке в вагон, причём всё это происходило в ускоренном темпе. В семь часов вечера состав с золотом отправился. В Монреале вагоны с ценными бумагами были отцеплены, а золото поехало дальше, в Оттаву.

Именно этот поезд и встречали Дэвид Мансур и Сидни Перкинз. Теперь бумаги переходили под их опеку, и им предстояло куда-то поместить эти тысячи упаковок. Дэвид Мансур уже сообразил куда.

24-этажное гранитное здание страховой компании «Сан лайф», занимавшее целый квартал в Монреале, было самым большим коммерческим зданием на территории британских доминионов. Оно имело три подземных этажа, и самый нижний из них в военное время предполагалось как раз отводить под хранилище ценностей типа этого «Вклада ценными бумагами Соединённого Королевства», как его назвали.

Вскоре после часа ночи, когда движение на улицах Монреаля стихло, полиция оцепила несколько кварталов между сортировочной станцией и небоскрёбом «Сан лайфа». После этого между вагонами и задним въездом в здание начали курсировать грузовики, сопровождаемые вооружёнными охранниками «Кэнэдиэн нэшнл экспресс». Когда последняя коробка упокоилась на своём месте — что было соответствующим образом зарегистрировано, — ответственный за депозит Крейг от лица Английского банка взял у Дэвида Мансура расписку в получении от лица Канадского банка.

Теперь предстояло быстро оборудовать надёжное хранилище. Но изготовление камеры 60-футовой длины и ширины и 11-футовой высоты требовало огромного количества стали. Где её взять в военное время? Кто-то вспомнил о неиспользуемой, заброшенной железнодорожной ветке, две мили путей которой имели 870 рельсов. Из них-то и были изготовлены стены и потолок толщиной в три фута. В потолке установили сверхчувствительные микрофоны звукоулавливающих приборов, фиксирующих даже слабейшие щелчки выдвигаемых из железного шкафа ящиков. Для того чтобы открыть двери хранилища, требовалось набрать две различные цифровые комбинации на запирающем устройстве. Двум банковским служащим сообщили одну комбинацию, двум другим — вторую. «Другая комбинация мне была неизвестна, — вспоминал один из них, — и каждый раз, когда требовалось войти в камеру, мы должны были собираться парами».

В течение трёх летних месяцев по железной дороге в Монреаль прибыло три дюжины грузов ценных бумаг. Для размещения всех сертификатов потребовалось почти 900 четырёхстворчатых шкафов. Спрятанные под землёй ценности круглосуточно охраняли 24 полицейских, которые там же ели и спали.

Поход «Эмеральда» был только первым в череде «золотых» трансатлантических переходов британских кораблей. 8 июля из портов Великобритании вышли пять судов, которые везли самый большой комбинированный груз ценностей, когда-либо транспортировавшийся по воде или по земле. В полночь из залива Клайд вышли линкор «Рэвендж» и крейсер «Бонавентура». На рассвете в Северном проливе к ним присоединились три бывших лайнера «Монарх Бермудов», «Собеский» и «Баторий» (два последних были судами «Свободной Польши»). Эскорт составляли четыре эскадренных миноносца. Этот конвой, которым командовал адмирал сэр Эрнест Расселл Арчер, вёз золотые слитки примерно на 773 миллиона долларов и 229 коробок ценных бумаг общей ценностью приблизительно в 1 750 000 000 долларов.

На всём протяжении перехода через Атлантику восемь 15-дюймовых и двенадцать 6-дюймовых орудий и батареи 4-дюймовых зениток находились в постоянной боевой готовности. 13 июля первые три судна вошли в гавань Галифакса. Вскоре после этого появился «Бонавентура», а потом и «Баторий». Для перевозки золотых слитков в Оттаву потребовалось пять специальных поездов. Груз был таким тяжёлым, что в каждый вагон складывали не больше 200 ящиков, чтобы выдержал пол. Каждый состав вёз от 10 до 14 таких грузовых вагонов. В каждом вагоне было заперто двое охранников, которые сменяли друг друга через каждые четыре часа.

Всё это золото перевозилось без страховки. Кто мог бы или хотя бы захотел страховать слитки на сотни миллионов долларов, особенно в военное время? Доставленный конвоем «Рэвенджа» золотой груз привёл к ещё одному «ценному» рекорду: расходы «Кэнэдиэн нэшнл экспресс» по его перевозке оказались самыми высокими в его истории — что-то около миллиона долларов.

В Оттаве «Кэнэдиэн нэшнл рэйлроуд» организовывала прибытие специальных поездов так, чтобы их разгрузка и перевозка золота в Канадский банк на Веллингтон-стрит проходили ночью. Кто бы мог подумать ещё совсем недавно, что это пятиэтажное здание, в котором располагался банк, высотой всего 140 футов бросит вызов самому Форту Нокс, самому крупному вместилищу ценностей в мире? Три дня груз конвоя «Рэвенджа» золотым потоком лился в хранилище банка, имевшее размеры 60 на 100 футов. Грузовики споро разгружались, 27-фунтовые чушки, точно большие куски жёлтого мыла в проволочных упаковках, аккуратно складывались в хранилище ряд за рядом, слой за слоем в огромный, до самого потолка, штабель из десятков тысяч слитков тяжёлого золота.

Тем временем в Монреале под небоскрёбом «Сан лайфа» просторное высокое помещение рядом с набитым ценными бумагами хранилищем оборудовалось под офис для работы с депозитами. В штат Мансур пригласил 120 человек — бывших банковских служащих, специалистов из брокерских фирм и стенографисток из инвестиционных банков, — которые дали присягу на соблюдение секретности.

Офис, конечно, был исключительным. На третий этаж спускал только один лифт, и каждый сотрудник должен был предъявлять специальный пропуск (которые менялись каждый месяц) — сначала перед заходом в него, а потом внизу — охранникам из Конной полиции и ежедневно расписываться в своём приходе и уходе. У столов охранников имелись кнопки, которые включали сигнал тревоги прямо в управлениях Монреальской и Королевской канадской конной полиций, а также в службе Электрической защиты доминиона. Всё лето, за которое общее количество коробок с ценными бумагами достигло почти двух тысяч, сотрудники Крейга работали по десять часов ежедневно с одним выходным в неделю. Всю эту гигантскую мешанину принадлежавших тысячам разных владельцев бумаг надо было распаковывать, разбирать и рассортировывать. В итоге было установлено наличие примерно двух тысяч разных типов акций и облигаций, включая все внесённые в отдельный список акции компаний, выплачивающих высокие дивиденды. К сентябрю ответственный за депозит Крейг, который знал всё, что у него должно было иметься, знал, что всё это у него действительно имелось. Каждый сертификат был учтён и внесён в картотеку.

Золото, как и ценные бумаги, прибывало непрерывно. Как показывают имеющиеся в Адмиралтействе документы, за период с июня по август британские корабли (вместе с несколькими канадскими и польскими) перевезли в Канаду и Соединённые Штаты золота более чем на 2 556 000 000 долларов. Совершенно невероятным представляется тот факт, что за эти три месяца в Северной Атлантике было потоплено 134 союзных и нейтральных судна — и среди них ни одного, перевозившего золотой груз.

КАК ДУРАЧИЛИ ПИЛОТОВ ПРОТИВНИКА

К концу 1941 года в участвовавших во Второй мировой войне государствах возник целый ряд военных изобретений — большей частью связанных с авиацией.

Когда немцы начали использовать радиолучи для наведения своих самолётов на цели в Англии, там быстро разработали эффективные методы противодействия. Суть немецкого способа заключалась в том, что два луча из двух сильно удалённых источников на континенте наводились на цель так, что ночные бомбардировщики люфтваффе, следуя по одному лучу, сбрасывали бомбы в месте пересечения с другим. Британские радиоспециалисты стали пересекать немецкий луч своим собственным, так что самолёты противника бомбили сельские поля. Со временем британцы, используя ту же длину волны, что и немцы, научились отклонять их лучи так, что пилоты вражеских бомбардировщиков, отбомбившись не по цели и возвращаясь домой по ложному лучу, заканчивали свой полёт в море.

Излюбленной хитростью лётчиков в тяжёлых ситуациях было изобразить свою машину подбитой и потерявшей управление. Немцы иногда устанавливали на своих машинах дымовые шашки, чтобы в случае необходимости, выпустив клубы дыма, можно было создать видимость, будто машина загорелась. К подобной же уловке прибегали и подводники — на поверхность выпускалось масляное пятно и фальшивые обломки, так что можно было подумать, будто лодка уничтожена.

Летом 1941 года, ещё до Пёрл-Харбора, один американец, прогуливавшийся по дороге вблизи Берлина, случайно наткнулся на одну из самых хитроумных уловок нацистов той войны. Его внимание привлекло широкое поле, огороженное проволочной сеткой. Всмотревшись, он увидел, что ограждение начиналось у вырытого в земле блиндажа и шло дугообразно к небольшим строениям в четверти мили от него. У этих строений не было ни крыш, ни оконных рам, а полы были усыпаны ветками и древесными стружками. После включения из блиндажа электрического воспламенителя опилки загорались, и ночью эти дома без крыш и окон казались охваченными большим пожаром, что вводило в заблуждение пилотов британских ночных бомбардировщиков, которые думали, что их зажгли корректировщики.

Американец видел перед собой часть фальшивого города Берлина. В ходе последующих осторожных прогулок он обнаружил ложные фабрики, железные дороги и целые мили фальшивых улиц. Вдоль этих улиц одна на другой стояли огромные упаковочные клети с горевшим внутри каждой из них электрическим светом, так что ночью с воздуха они казались плохо затемнёнными кварталами Берлина. Для большей правдоподобности фальшивого города осуществлялась его зенитная оборона. По словам очевидцев, экипажам бомбардировщиков было очень трудно не обмануться даже после того, как они уже узнали о существовании этого «Берлина».

Немцы создавали и другие города-подделки и сымитировали Плоешти, румынский нефтеперерабатывающий центр, возведя большие «нефтеочистительные заводы» и брезентовые «нефтяные танки», из которых во время бомбардировок валил густой чёрный дым.

В Англии, где объектом немецкого авианалёта могла стать любая одиноко стоящая фабрика, в удалении от таких фабрик возводились дешёвые строения, в которых создавалась видимость нарушенной светомаскировки, в то время как настоящие фабрики были тщательно затемнены. В результате нацисты впустую расходовали большое количество дорогих бомб.

Приёмы маскировки постоянно развивались. Английским промышленным комплексам придавался вид жилых кварталов, а военным сооружениям — безобидных бензоколонок. Фальшивые взлётно-посадочные полосы наносили известью или белым песком на поддельных аэродромах, а фальшивыми шоссе пересекали настоящие взлётные поля. По оценке одного американского обозревателя, вернувшегося из Великобритании, в некоторых округах порядка трети всех аэродромов были ложными, а иные взлётные поля, окружённые ангарами, видоизменёнными и разрисованными под строящиеся жилые дома с дверями, окнами и цветочными ящиками, выглядели натуральнее настоящей стройки.

Немцы совершенно изменили облик Берлина, который виделся с воздуха. Крыши домов скрылись в листве, очертания больших водоёмов были изменены с помощью покрытых дёрном плотов, а маленькие пруды исчезли под натянутыми над ними от берега до берега маскировочными сетками. Широкая Унтер-ден-Линден, хорошо известный и сразу узнаваемый ориентир, посредством лесов и сеток была сужена наполовину.

В Гамбурге серьёзную проблему для немцев представляло устье Эльбы, лежавшее в центре города словно яблоко мишени. Используя плоты и леса, они скрыли устье, создав видимость находившихся на нём зданий и улиц, построили фальшивый мост и изобразили новое устье дальше в бухте, а также замаскировали железнодорожные пути и «проложили» через вокзал улицы. Проведя ряд фотосъёмок, британцы всё же сумели раскрыть обман.

Все хитрости в конце концов раскрывались, и их успешность определялась тем, как долго они вводили в заблуждение противника и провоцировали его на бесполезные бомбардировки. Немцы в течение нескольких ночей сбивали с толку британцев, зажигая «посадочные огни» на фальшивом аэродроме и освещая настоящий словно рождественскую ёлку. Британцы взяли реванш в Египте, когда 18 немецких и итальянских бомбардировщиков, сопровождаемых 30 истребителями, сбросили свои бомбы на муляжи танков, «замаскированных» достаточно плохо, чтобы быть обнаруженными противником.

Во многих случаях от маскировки требовалось только скрыть цели, видимые с самолёта под углом. Пролетая по пять миль за минуту на высоте 20 000 футов, экипаж должен был за десять миль обнаружить цель, за пять миль от неё изготовиться к бомбометанию и за три — сбросить бомбы. Поэтому, если замаскированную цель замечали с бомбардировщика, пролетая прямо над ней, поразить её было практически невозможно.

Нередко сама природа разоблачала маскировщиков. Один нацистский аэродром примыкал к ферме, чётко прочерченной ирригационными канавами, и немцы нарисовали краской на взлётном поле их продолжения, что выглядело на фотографиях англичан вполне натурально — до тех пор, пока вода в канавах не подёрнулась льдом, а яркая нарисованная вода не осталась сиять, как на рекламном щите. Со сменой сезонов маскировочные сети в виде листвы следовало менять, так как их отличие от настоящих листьев становилось быстро заметным на фотоснимках.

Фотокамеры были главным средством воздушных наблюдателей для обнаружения шедевров службы маскировки. Рисунки красками на одном снимке могли казаться вполне естественными, но если фотографии одного и того же места делались утром и днём, их одинаковость часто свидетельствовала о подделке: солнце меняло своё положение, а тени на снимках нет, следовательно, они были нарисованными. Британцы разгадали множество подобных военных хитростей немцев при помощи стереоскопической съёмки, делая одновременные снимки с двух разнесённых точек. Просматривая потом отснятое на стереоскопе, они получали объёмное изображение и видели все нарисованные объекты плоскими.

Мнение, что немцы и японцы опережали своих противников по части военных изобретений, является совершенно неверным. Воздушная разведка союзников применяла инфракрасные фотокамеры, позволявшие определять краску и отличать искусственные листья от настоящих. Они также были пионерами ночного фотографирования и использования цветных фотоплёнок.

Янки проявляли свою изобретательность ещё до Пёрл-Харбора. Они строили свои военные базы так, чтобы те походили на фермерские постройки, а расположенные вблизи побережья промышленные районы снабжались средствами для установки дымовой завесы. Важную роль американская изобретательская мысль сыграла и в последующих событиях.

ФАШИСТСКИЙ МЕЧ КОВАЛСЯ В СССР? (По материалам А. Писаревой)

Относительно недавно широкая общественность узнала, что в 1920–1930-х годах между Советским Союзом и Германией поддерживалось тесное военно-экономическое сотрудничество. В 1993 году вышел сборник документов — «Фашистский меч ковался в СССР». Однако вопрос о том, насколько это сотрудничество было продуктивным и взаимовыгодным, в значительной степени продолжает оставаться открытым.

После Первой мировой войны две страны оказались в положении проигравших. Бывшая Российская империя несколько уменьшилась в территории, а лидеры западных держав упорно не желали на равных разговаривать с большевиками. Германия же не только утратила колонии, но и была ограничена в наращивании военной мощи — ей запрещалось иметь собственную авиацию и танковые войска, а на смену многомиллионной армии пришёл 100-тысячный рейхсвер. Это заставило немцев и русских стремиться друг к другу. 16 апреля 1922 года СССР и Германия заключили Рапалльский мирный договор. Но сотрудничество между военными двух стран началось ещё раньше. В начале 1921 года для взаимодействия в военно-промышленной сфере командование рейхсвера сформировало «Зондергруппу Р» во главе с майором Фишером. Входившие в неё специалисты подготовили временное соглашение о сотрудничестве между рейхсвером и РККА. В 1923 году военное министерство Германии открыло в Москве свои конторы — «Центр Москва» во главе с полковником фон дер Лит-Томзеном и «Общество содействия промышленным предприятиям» (ГЕФУ) во главе с майором Чунке.

Вслед за декларацией о сотрудничестве пришло время конкретных действий. Немцы соглашались предоставить свои деньги и опыт, советская сторона — сырьё, рабочую силу и недвижимость. Пробным камнем стал авиационный завод в Филях под Москвой. Профессор Гуго Юнкерс пообещал наладить на нём серийное производство самолётов из дюралюминия. Это его желание немецкое правительство поощрило безвозмездной суммой в 140 миллионов марок. В ходе Гражданской войны российская авиапромышленность была почти полностью разрушена, так что советским лётчикам машины из дюралюминия казались последним достижением техники. Даже гибель во время испытаний нового «юнкерса» одного из лучших наших лётчиков — Панкратьева, не поколебала веры в достоинства немецкой техники.

По договору с Юнкерсом германская сторона обещала делиться своим опытом с советскими рабочими и инженерами, которые зачислялись в штат предприятия. Уже в первый год немцы обещали выпустить 75 самолётов, причём половина машин продавалась советской стороне по среднеевропейской цене. Ещё 275 машин делалось по заказу СССР на германских предприятиях Юнкерса.

На самом деле в Филях было произведено всего 20 самолётов, качество которых оставляло желать много лучшего. Своим опытом германские специалисты делились неохотно и к тому же, ссылаясь на реально существующие экономические трудности, резко сократили число рабочих — с 1100 до 200. Деньги, полученные от германского военного министерства, Юнкерс расходовал не на Фили, а на другой свой завод в Дессау. Завод в Филях прикрыли, благо в нашей стране появились собственные машины из дюралюминия конструкции Туполева. Впрочем, по старой памяти в Дессау всё-таки закупили 15 бомбардировщиков, которые тайно перегнали из Швеции под видом пассажирских самолётов.

Находившееся тогда у власти социал-демократическое правительство Германии решило свернуть сотрудничество с Советами, но натолкнулось на противодействие военных. В марте 1926 года в Берлине состоялась тайная встреча фон Секта с кремлёвскими представителями, на которой было решено продолжать уже начатые совместные проекты. Наиболее известными из них стали авиашкола в Липецке, танковая школа под Казанью (объект «Кама») и «школа химической войны» (объект «Томка») у станции Причернавская. Все они находились в ведении Лит-Томзена и его заместителя — майора Нидермайера. В советских секретных документах германские военные обычно проходили под наименованием «друзья».

Авиашкола в Липецке действовала с 1925 года и в целях конспирации именовалась «4-м авиаотрядом тов. Томсона». Курсантский состав подбирался из немцев и из русских, преподавательский — только из немцев. Перед тем как прибыть в СССР, германские лётчики отчислялись из рейхсвера и становились служащими частных предприятий. В случае гибели кого-либо из них тела отправлялись на родину в ящиках с надписью: «Детали машин».

За восемь лет немецкие специалисты подготовили для советских ВВС 16 лётчиков, 45 механиков и 40 квалифицированных рабочих. Рейхсвер получил за это же время 120 лётчиков и около 100 наблюдателей, многие из которых впоследствии заняли видное место в люфтваффе. В 1931 году во время манёвров советская и немецкая эскадрильи совместно отрабатывали тактику атак на дневные бомбардировщики.

Несмотря на это нарком обороны Ворошилов жаловался начальнику немецкого генерального штаба К. фон Хаммерштейну: «Авиасредства школы устарели и не интересны для нас. Эта техника нам ничего не даёт. Германские фирмы имеют более современные самолёты». Впрочем, советская сторона также не спешила делиться своими секретами и во время парада в Тушине демонстрировала «друзьям» лишь устаревшие модели машин.

Сходная ситуация складывалась и в Казани. Танковая школа разместилась в бывших Каргопольских казармах и функционировала на тех же принципах, что и Липецкая авиашкола. Правда, курсантов здесь было намного меньше. За 6 лет Красная армия получила около 100 подготовленных танкистов, немцы — чуть больше 30. В числе тех, кто стажировался в Казани, был и будущий отец немецких бронетанковых войск Гудериан. Что же касается технических наработок, то из немецких учебных машин наши конструкторы кое-что позаимствовали для танков Т-24, Т-26, Т-28, Т-35, БТ.

Наименее значительным был объект «Томка», на котором отрабатывались методы современной химической войны. Тут всё сотрудничество свелось к нескольким полётам, в ходе которых производилось распыление ядовитой жидкости с различных высот.

В целом сотрудничество между СССР и Германией в 1923–1933 годах носило взаимовыгодный характер. Советская сторона, хотя и в ограниченной степени, получала доступ к немецким техническим и тактическим разработкам. Рейхсвер, в свою очередь, имел возможность готовить кадры для запрещённых по условиям Версальского договора авиационных и танковых войск. Кое-что немцы позаимствовали и у советских военных теоретиков: не случайно в 1931 году дополнительную подготовку в Москве проходили будущие гитлеровские фельдмаршалы Браухич, Кейтель, Манштейн, Модель.

Однако после прихода нацистов к власти Германия отказалась от соблюдения Версальского договора, вследствие чего отпала и необходимость в объектах, подобных Липецкой авиашколе, «Каме» или «Томке». В 1935 году в Германии ввели всеобщую воинскую повинность и на смену рейхсверу пришёл вермахт. Все немецкие объекты в СССР были ликвидированы. Но связи между советскими и германскими военными в 1933 году не оборвались окончательно. В мае того же года СССР посетила миссия во главе с начальником вооружений рейхсвера генералом фон Боккельбергом. Во время официального приёма нарком Ворошилов много говорил о стремлении сохранить связи между «дружественными» армиями. Немцы после этого посетили заводы в Туле, Харькове и Севастополе.

В 1935 году правительство Германии предоставило СССР 5-летний кредит на 200 миллионов марок. Впоследствии немцы попросили погасить этот кредит досрочно и получили обратно четвёртую часть всей суммы. Затем началась Отечественная война, и про оставшиеся деньги им пришлось забыть.

Ренессанс в советско-германских отношениях наступил в 1939 году после подписания пакта Молотова — Риббентропа. Разделив сферы влияния в Восточной Европе, Сталин и Гитлер совместно провели военную кампанию против Польши. Обрушившись на Польшу с двух сторон, части вермахта и РККА встретились в районе Львова. Здесь не обошлось без накладок. Каждая из сторон пыталась первой овладеть городом, и 19 сентября между русскими и немцами даже произошёл небольшой бой. Каждая из сторон потеряла по три человека убитыми, после чего немцы «галантно» уступили Львов Красной армии.

Вскоре нарком иностранных дел Молотов выразил удовлетворение в связи с уничтожением независимой Польши — «этого уродливого детища Версальского договора». «Сталин — интендант Гитлера» — так называлась статья, опубликованная Троцким в 1940 году. И название это в значительной степени соответствовало действительности. Готовясь к покорению Европы, Германия проявила огромную заинтересованность в продуктах и промышленном сырье из России. Советская сторона изъявляла готовность пойти навстречу в обмен на новейшую технику и технологии.

Одновременно с пактом Молотова — Риббентропа было подписано соглашение, по которому Кремль получал возможность заказать в Германии оружия и оборудования на сумму 200 миллионов марок. Всё это предоставлялось в кредит, причём расплата за него должна была начаться лишь с 1945 года. К началу войны СССР получил в счёт кредита товаров лишь на 45 миллионов марок. Удовлетворительно немцы выполнили заказы на оптические и контрольно-измерительные приборы (заказывали на 6,3 миллиона марок, получили на 4,3) и турбины (получили 6 из 7 заказанных). Хуже обстояло дело с металлорежущими станками (280 вместо 1182), прессами (27 вместо 113), экскаваторами (27 вместо 80), локомобилями (24 вместо 42). Были сорваны заказы на плавучие судоремонтные мастерские, рыболовные траулеры, буксиры, прокатные станы, мостовые краны. В рамках того же соглашения и опять-таки в обмен на технику СССР обещал в ближайшие два года поставить в Германию зерна и промышленного сырья на 180 миллионов марок. Советская сторона выполняла свои обязательства более пунктуально, предоставив по бартеру на 20,1 миллиона марок больше товаров, нежели получила из Германии.

Осенью 1939 года германские военные предприятия посетила специальная госкомиссия во главе с наркомом чёрной металлургии СССР Тевосяном. Познакомившись с вооружением вермахта, наши представители тут же объявили о желании приобрести множество самых различных образцов. Гитлер и его соратники в то время уже рассматривали СССР как потенциального противника, но отказывать Кремлю в тот момент было неразумно, да и опасно. По соглашению от 11 февраля 1940 года в СССР пошло оружие. Но либо устаревшее, либо наоборот — новейших образцов, но в считанных экземплярах. Для того чтобы наладить в СССР промышленное производство этих образцов, требовались время и значительные капитальные вложения. Увеличить количество поставок современной техники немцы отказывались, ссылаясь на то, что сами не имеют её в достаточном количестве.

Советские ВВС получили из Германии 30 новейших самолётов с запасными моторами и запчастями. Но при всех достоинствах этих машин их количество никак не могло существенно повлиять на мощь нашей авиации. А для того чтобы запустить германские самолёты в серийное производство, требовалось всё то же — время и деньги. В конечном счёте отечественные конструкторы, хотя и позаимствовали кое-что из немецкого опыта, пошли своим собственным путём. 10 января 1941 года стороны заключили ещё одно соглашение на сходных условиях. Правда, командование вермахта к этому времени уже приступило к подготовке нападения на СССР. Теперь задача немецкой стороны сводилась к тому, чтобы выкачать из советских «друзей» как можно больше сырья для войны с ними же и одновременно максимально оттягивать выполнение собственных обязательств. Если раньше сотрудничество действительно было взаимовыгодным, то теперь ситуация изменилась радикально. За пять предвоенных месяцев Германия поставила в СССР товаров лишь на 29,9 миллиона марок (главным образом, краски и химические продукты, которые никоим образом не могли увеличить нашу военную мощь), выполнив свои обязательства менее чем на 5 %. Советская сторона, напротив, с удивительной и даже чрезмерной пунктуальностью отправила на Запад сырья и зерна на 185,3 миллиона марок.

Суммируя взаимные поставки и обязательства, историк Шевяков пришёл к выводу, что с августа 1939 по июнь 1941 года в порядке бартера Германия получила от СССР сырья, продуктов и транспортных услуг на 741,5 миллиона марок. Советская сторона получила от немцев товаров и кредитов на 507,3 миллиона марок. Великая Отечественная война подвела черту под этими расчётами: германские партнёры нагрели советских «друзей» на 234,2 миллиона марок.

ПРАВДА О «СВЯЩЕННОЙ ВОЙНЕ»

64 года назад началась Отечественная война, названная Великой и потому, что принесла советскому народу великие муки, и потому, что выявила его великое мужество. Великий символ отмечает её начало. В первые же дни войны прозвучала песня «Священная война». Она выразила дух народа, поднявшегося на защиту своей родины.

«Официальная история песни такова, — рассказывает журналист Михаил Сторожев. — 24 июня „Известия“ и „Красная звезда“ опубликовали стихи В. И. Лебедева-Кумача „Священная война“. На следующий день их прочитал Александр Васильевич Александров, руководитель Краснознамённого ансамбля песни и пляски РККА. Они так потрясли композитора, что он тут же написал к ним музыку».

Удивительно, как быстро была сочинена эта великая песня! Видно, такова сила вдохновения, концентрирующая человеческие возможности. Так Руже де Лиль, «гений одной ночи», за несколько часов сочинил слова и музыку «Марсельезы». Но вот писатель Виктор Суворов, убеждённый, что Сталин планировал сам в июле начать войну против Гитлера, в одной из своих книг пишет, что некоторые представители творческой интеллигенции ещё зимой получили задание сочинить нечто такое, что воодушевляло бы советский народ на подвиги в скорой войне. В апреле Главное политическое управление рассмотрело некоторые плоды их творчества, и была среди них якобы и «Священная война». Так что вроде бы «гениев одного дня» не получается, песня была готова двумя месяцами раньше. Но как бы то ни было, 27 июня на Белорусском вокзале перед уходящими на фронт солдатами ансамбль в первый раз спел «Священную войну». Могучая мелодия, исполненные силы слова потрясли сразу, после первого куплета все, как по команде, встали. Песню пришлось исполнить целых пять раз подряд!

Однако нужно с горечью признать, что происхождение одной из самых дорогих реликвий нашей истории небезупречно. И только в 1991 году стало возможным открыто сообщить то, о чём поговаривали уже давно, — имя настоящего автора слов песни. В журнале «Столица» № 6 появилась статья журналиста А. Мальгина, в которой рассказывалось об учителе А. А. Боде, который написал «Священную войну» ещё в 1916 году.

Род де Боде прославился своими военными подвигами. В конце XVIII века барон Карл де Боде приехал в Россию. С этого времени российская ветвь протестантских баронов, отказавшись от военной карьеры, посвятила себя труду исключительно мирному. Александр де Боде, будущий автор песни, родился 22 марта 1865 года в Клинцах Черниговской губернии. После окончания в 1891 году филологического факультета Московского университета Александр стал преподавать древние языки в Лифляндии, в гимназии Аренсбурга. Женился на дочери коллежского советника Надежде Ивановне Жихаревой, приняв перед этим, по настоянию родителей невесты, православную веру.

О том, что молодой преподаватель древних языков довольно успешно справлялся со своими обязанностями, свидетельствует тот факт, что уже в мае 1895 года Александр Боде (частичку «де» он, должно быть, потерял при крещении в православие) получил чин титулярного советника, а через 20 лет стал коллежским советником, что согласно петровскому установлению о рангах соответствует воинскому званию полковника. Не обделён был преподаватель и наградами: орден Св. Станислава 3-й и 2-й степени, Св. Анны 3-й степени.

В 1906 году А. Боде был переведён учителем русской словесности в Рыбинск, где и встретил начало мировой войны. Сначала под звуки «Боже, царя храни» и «Прощания славянки» эшелоны уходили на фронт, затем, уже без оркестров, стали прибывать эшелоны с ранеными. Душа Александра Боде, «русского гугенота», радовалась победам русского оружия и тяжело переживала поражения. Именно тогда и родились удивительные строки, которые спустя 25 лет стали словами знаменитой песни. Вот её первоначальный текст:

Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой С германской силой тёмною, С тевтонскою ордой. Пусть ярость благородная Вскипает, как волна, Идёт война народная, Священная война. Пойдём ломить всей силою, Всем сердцем, всей душой За землю нашу милую, За русский край родной. Не смеют крылья чёрные Над родиной летать, Поля её просторные Не смеет враг топтать! Гнилой тевтонской нечисти Загоним пулю в лоб, Отребью человечества Сколотим крепкий гроб. Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой С германской силой тёмною, С тевтонскою ордой.

Но тогда песня так и не была востребована. Возможно, свою роль сыграло то, что жил автор в захолустье, а может, к тому времени в стране уже возобладали антивоенные настроения.

Вот как его дочь Зинаида вспоминает о последних годах жизни Александра Адольфовича, которые он провёл в посёлке Кратово под Москвой: «Отец стал говорить о неизбежности войны с Германией: „Чувствую я себя уже слабым, а вот моя песня „Священная война“ может ещё пригодиться“. Считая поэта-песенника В. И. Лебедева-Кумача большим патриотом, отец решил послать ему свою „Священную войну“. Письмо со словами и мотивом песни было отправлено в конце 1937 года, но ответа не было. В январе 1939 года отец умер…» Выходит, поэт-песенник послание от Боде получил. И когда пришёл час, выбросил из песни куплет «Пойдём ломить всей силою…», написав о том, что, мол, «дадим отпор душителям всех пламенных идей» (как же без идей-то!), исправил «тевтонской» на «фашистской», «германскою» на «проклятою». И подписал: «Вас. Лебедев-Кумач». Надо сказать, что грешок этот за ним не единственный. Его ещё обвиняли в том, что присвоил у жительницы Ялты Ф. М. Квятковской слова популярного довоенного фокстрота «Маша», говорили, что стихи, удивительно похожие на «Москву майскую» («Утро красит нежным светом…»), были опубликованы в журнале «Огонёк» ещё до революции.

МИФ О «ВНЕЗАПНОСТИ» (По материалам Ю. Басистова)

«На рассвете 22 июня 1941 года фашистская Германия без объявления войны неожиданно и вероломно напала на Советский Союз…» Эти слова — из выступления Сталина по радио 3 июля 1941 года. Гитлеровское вторжение было действительно вероломным, но вот «неожиданным» его никак нельзя назвать. В том же выступлении сам Сталин признавал, что 170 дивизий, брошенных Германией против СССР, были придвинуты к границам СССР и находились в полной готовности, ожидая лишь сигнала для вторжения.

Архивные материалы советской внешней разведки — разведслужбы НКВД и Главного разведывательного управления (ГРУ) Генштаба — свидетельствуют о том, что руководству СССР систематически докладывалось о нарастании военной опасности. Сталин обладал достаточно широкой и надёжной информацией о замыслах Гитлера.

В 1930-е годы советская разведка имела в ведущих странах Запада, а также в приграничных государствах, разветвлённую агентурную сеть. Опытными кадрами был укомплектован аппарат военных атташе при полпредствах за рубежом. Сталинские репрессии не обошли разведорганы, они были подвергнуты жёсткой «чистке». Тем не менее в 1940–1941 годах была воссоздана зарубежная агентурная сеть. Особое значение приобретали источники информации непосредственно в Германии. Ценными информаторами были иностранные граждане, работавшие на советскую разведку. Такова была группа венгра Шандора Радо, основавшаяся в Швейцарии. Самоотверженно действовал в интересах Советского Союза Рихард Зорге, находившийся в Японии. Насколько важны были добытые им данные, свидетельствуют его шифровки в центр ГРУ:

— 18.11.1940: первое сообщение о возможном нападении Германии на Советский Союз;

— 1.3.1941: из Франции передислоцируется 20 немецких дивизий к советской границе, где уже находятся 80 дивизий;

— 5.3.1941: получил микрофильм с телеграммы Риббентропа немецкому послу в Японии Отту с сообщением о том, что Германия начнёт войну с Россией в середине июня 1941-го. Позже Зорге назовёт точную дату нападения — 22 июня.

Уже за полтора года до начала войны из разных источников в Москву поступала тревожная информация о готовящемся нападении Гитлера. В донесении из Берлина от 20.01.1940 говорилось: «Нужно использовать теперешний момент, чтобы завоевать стопроцентное доверие СССР, а что Гитлер решит русский вопрос — это несомненно. Гитлер не будет делить господство в Европе со Сталиным». В другом сообщении из Берлина от 26.6.1940 указывалось, что министерство путей сообщения Германии получило указание подготовить к концу 1940 года план перевозок с Запада на Восток. Информация из Парижа от 27.9.1940 гласила: «Немцы отказались от наступления на Англию, и ведущаяся подготовка к нему является лишь демонстрацией, чтобы скрыть переброску основных сил на Восток. Там уже имеется 106 дивизий». Работающий на советскую разведку сотрудник МИД Германии барон фон Шелиа сообщил 29.12.1940: из высокоинформированных кругов стало известно, что Гитлер отдал приказ о подготовке к войне с СССР, и война будет объявлена в марте следующего года. Это сообщение было перепроверено и после получения подтверждения доложено по «большому списку», начиная со Сталина.

Трудно переоценить значение добытой информации о начатой в июле 1940 года по приказу Гитлера разработке плана войны против СССР и о подписанной им 18 декабря 1940 года директивы № 21 — плана «Барбаросса». Руководство СССР, благодаря усилиям разведки, было поставлено в известность и об издании директивы главного командования сухопутных войск Германии от 31 января 1941 года о стратегическом сосредоточении и развёртывании на востоке трёх групп армий — «Север», «Центр» и «Юг».

Наиболее крупной советской разведывательной сетью в Европе была организация Харнака — Шульце-Бойзена, известная под именем «Красная капелла». Её члены, имевшие связи в правительственных инстанциях Германии, систематически поставляли службе внешней разведки НКВД ценную информацию военного и политического характера. 18–19 июня 1941 года на основе этих данных был подготовлен обзорный документ, переданный наркому госбезопасности Меркулову для доклада Сталину. Зная отношение Сталина к донесениям иностранной агентуры и опасаясь отрицательной реакции, Меркулов не решился подписать документ и передать его Сталину. Содержание документа было рассекречено и опубликовано лишь в 1991 году. Он сообщал о нарастании гитлеровских приготовлений к нападению на СССР, о конкретных мерах, проводимых немецкими государственными и военными органами в этих целях.

Одно за другим следуют сообщения «Красной капеллы» о концентрации немецких войск на Востоке. Начиная с марта 1941 года, указываются сроки нападения на СССР — весной — летом 1941 года. Далее сообщалось, что все подготовительные военные мероприятия должны быть закончены в середине июня. Сформировано будущее административное управление оккупированной территории СССР во главе с Розенбергом. Назначены начальники военно-хозяйственных управлений будущих округов.

В архиве Министерства иностранных дел РФ обнаружена шифрограмма из Берлина от 4 апреля 1941 года с грифом «Особая. Строго секретно». Полпред Деканозов докладывал советскому руководству обобщённые данные о подготовке Германии к нападению на СССР. Документ содержал сведения о проведении мобилизации запасных и призыве лиц 1922 года рождения, о переброске войск вермахта на Восток, о выпуске для солдат немецко-русских разговорников. В полпредство поступало много анонимных сообщений и телефонных звонков немецких граждан с предупреждениями о грозящей СССР опасности.

В предвоенные месяцы поток информации о подготовке Германии к войне нарастал. Из Берлина поступило сообщение о том, что с 12 января в немецкой армии запрещены отпуска. Источник из Бухареста сообщил 19 января, что в беседе с Антонеску Гитлер заявил, что первоочерёдной задачей Германии является завершение боевых действий с Югославией и Грецией, затем будет поставлен вопрос об СССР.

В марте 1941 года на основе поступивших в ГРУ новых донесений было подготовлено спецсообщение руководству. В нём указывалось, что в министерствах Берлина убеждены в предстоящей войне против СССР. Сроком нападения считают 1 мая 1941 года. Из Бухареста поступило сообщение, что нападение на СССР следует ожидать через три месяца, то есть в июне.

Военный атташе в Берлине генерал Тупиков доложил 9 мая 1941 года план возможных действий немецкой армии против СССР. ГРУ информировало Сталина, Молотова и военных руководителей о боевом составе германской армии, о распределении её войск против Англии и СССР, о группировке немецких войск против западных военных округов. На 1 июня здесь было сосредоточено 120–122 дивизии.

10 апреля 1941 года получены агентурные сведения о содержании беседы Гитлера с югославским принцем, в которой Гитлер заявил, что он решил открыть военные действия против СССР в конце июня 1941 года. В начале мая поступила информация о том, что военные приготовления на территории Польши проводятся открыто, немецкие офицеры прямо говорят о предстоящей войне между Германией и Советским Союзом. 6 июня из Софии поступили сообщения о переброске немецких войск из Болгарии и Греции в Румынию к советской границе. В тот же день была доложена информация о том, что на германо-советской границе сосредоточено около 4 миллионов немецких и румынских солдат. Все начальники аэродромов в Польше и Восточной Пруссии получили указание подготовиться к принятию самолётов.

Наиболее важные сведения были получены центром от двух разведгрупп из Берлина вечером 16 июня. В них говорилось: «Все военные мероприятия Германии по подготовке вооружённого выступления против СССР полностью закончены и удар можно ожидать в любое время». Срочным спецсообщением эта информация была направлена Сталину и Молотову.

Советская разведка располагала уникальным информатором в лице немецкого антифашиста Герхарда Кегеля, бывшего в 1940–1941 годах сотрудником посольства Германии в Москве. Кегель пользовался в посольстве доверием руководства, включая посла Шуленбурга, который стремился не обострять отношения с Советским Союзом, пытался предостеречь Гитлера от недооценки советской оборонной мощи. В середине апреля 1941 года Шуленбург, изложив свою точку зрения по вопросу германо-советских отношений в обстоятельном меморандуме, отправился в Берлин для его вручения лично фюреру. 30 апреля, вернувшись в Москву, он сказал своим ближайшим сотрудникам: «Жребий брошен, война неизбежна».

До слуха Кегеля доходили разговоры сотрудников посольства, имевших родственников в различных берлинских ведомствах. Он был свидетелем начала скрытой эвакуации части семей дипломатов и служащих посольства. Вывозились также секретные документы. В середине мая большинство работников посольства знали, что война вот-вот начнётся. Когда Кегель утром 21 июня приехал в посольство, во дворе жгли документы. Из Берлина пришло указание уничтожить последние шифры, а также сообщалось, что «германские интересы» в Москве будет представлять болгарский посланник. В этой обстановке Кегель, пренебрегая всеми правилами конспирации, вышел на незапланированный контакт с сотрудником ГРУ и сообщил, что война начнётся через считанные часы. Много лет спустя Кегель, живший тогда в ГДР, с горечью вспоминал, что советский полковник ответил ему совершенно в духе того времени: «А вы не думаете, что это провокация?»

Посол Шуленбург и советник немецкого посольства Хильгер считали войну против СССР опасной для Германии. Когда стало ясно, что война неминуема, они пошли на беспрецедентный шаг, чтобы предупредить советское руководство о предстоящем нападении. Когда Сталину было доложено предупреждение Шуленбурга, он в присутствии членов Политбюро сказал: «Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов».

Развитие событий в марте — апреле и вплоть до июня 1941 года отчётливо свидетельствовало: война стучалась в дверь. Маршал Жуков вспоминал, что в связи с сосредоточением крупных немецких войск в Польше Сталин послал Гитлеру в начале 1941 года письмо. В личном и «доверительном» ответе Гитлера утверждалось, что сосредоточение немецких войск в Польше связано с необходимостью обезопасить их от налётов английской авиации на Западе. Гитлер заверял в своей верности германо-советскому пакту «честью главы государства». По мнению Жукова, Сталин поверил фальшивым заверениям фюрера.

Известны два перехода немецких солдат на нашу сторону с предупреждениями о предстоящем нападении вермахта. В час ночи 22 июня в районе Волчина переплыл Буг перебежчик Ганс Шлютер. Он сказал, что в 4 часа утра германские войска начнут вторжение в Россию. Другой солдат, Альфред Лисков, покинув тайно своё подразделение, перешёл границу близ города Сокаль. На допросе в погранотряде он сообщил, что днём раньше командир взвода объяснил солдатам, что в ночь с 21 на 22 июня после артиллерийской подготовки будет форсироваться река Буг на плотах, лодках и понтонах. Полученная от перебежчиков информация была срочно доложена в Москву. Реакция была обычной — «это провокаторы, нас пытаются дезинформировать».

Трудно себе представить, как могло остаться без внимания руководства страны во главе со Сталиным совершенно секретное сообщение НКВД СССР в ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 2 июня 1941 года. В документе докладывалось о широких военных мероприятиях немцев вблизи границы с СССР, в том числе о ночных перебросках частей всех родов войск, сосредоточении двух армейских групп, рекогносцировках немецкими генералами приграничных районов, о сосредоточении вблизи пограничных рек понтонов, брезентовых и надувных лодок, наконец, о запрещении отпусков в германской армии.

Сталин обладал в июне 1941 года достаточно достоверной информацией для принятия действенных мер по подготовке и отражению гитлеровской агрессии. О нарастании военной опасности убедительно свидетельствовала тревожная обстановка на советско-германской границе. С 1 января по 10 июня 1941 года на границе с Германией было задержано 2080 нарушителей, разоблачено 183 германских агента, заброшенных на советскую территорию с разведывательными целями.

Предупреждения о готовящемся нападении Гитлера поступали от правительств США и Англии. Американский дипломат в Берлине Эдисон Вудс, имевший широкие связи в немецких высших кругах, получил в августе 1940 года информацию о приготовлениях в ставках Гитлера к войне против СССР. Позже Вудс узнал о директиве № 21 — плане «Барбаросса», утверждённой Гитлером. Президент США Рузвельт принял решение сообщить в Москву о полученных сведениях.

На основании анализа военной обстановки в Европе весной 1941 года Черчилль решает проинформировать Сталина о немецких планах и высылает ему личное послание. Английский посол в Москве Криппс тщетно пытается вручить его Сталину или Молотову. Лишь через две недели предупреждение Черчилля было передано в Народный комиссариат иностранных дел. Спустя три дня посла уведомили, что послание премьер-министра вручено Сталину.

Предупреждения, поступившие из Вашингтона и Лондона, были расценены Сталиным как очередная «дезинформация», как попытка посеять подозрительность в отношениях СССР с Германией.

Советские разведывательные органы свой долг выполнили — руководство имело убедительные данные о надвигающейся опасности. Но пробить стену убеждённости Сталина в непогрешимости его собственных суждений оказалось невозможным.

Миф о «внезапности» гитлеровского нападения был политическим манёвром Сталина, с помощью которого он хотел снять с себя вину за неподготовленность страны и армии к войне.

БЫЛ ЛИ УДАР ГИТЛЕРА ПО СССР УПРЕЖДАЮЩИМ?

В своё время газета «Московские новости» опубликовала статью Георгия Владимова «Была ли война Отечественной?» Как напоминает Владимов, лет пятнадцать назад «с новой версией нападения Германии на СССР» выступил Виктор Суворов. Она сводится к тому, что «Сталин готовился начать войну с Германией, а Гитлер… упредил его». Сторонники «новой версии», указывает писатель, оперируют ею как вполне доказанной. Говорят даже об «исторической школе» Суворова — Бунича.

Однако верят в неё в основном те люди, которые видят у Сталина одно лицо — великого преступника и игнорируют другое — выдающегося государственного деятеля. «Прочитав последнюю фразу, некоторые могут подумать, что написал её сталинист. Нет, автор этих строк — сын незаконно раскулаченного крестьянина, к тому же поплатившийся военной карьерой за критику сталинщины. 16 февраля 1966 года во время обсуждения в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС книги Александра Некрича „1941. 22 июня“, выступив после сотрудника института, пытавшегося „обелить“ Сталина, я призвал присутствовавших не делать этого и тем задал, по существу, тон дискуссии», — пишет Виктор Анфилов, академик Академии военных наук, профессор МГИМО МИД РФ.

Георгий Владимов привёл аргументы, которыми создатели «новой версии» подтверждают её, считает В. Анфилов: «Называется довольно точная дата — июль 1941-го, но, значит, был мобилизационный план? Где же он? Бумага нашлась — „Соображения по плану стратегического развёртывания“, составленные А.М Василевским, Игорь Бунич… и называет планом…» Никаких других документов, заключает автор, у Суворова и Бунича нет.

Но дело-то в том, что Сталин никогда не помышлял о нападении на Германию. Следуя тезису Ленина, что «столкновения между Советской республикой и буржуазными государствами неизбежны», он настойчиво, пусть с грубыми ошибками, добивался повышения военного могущества страны. Замыслы Гитлера вскоре дошли до Сталина. В конце марта 1935 года по указанию Сталина первый заместитель наркома обороны Тухачевский написал статью «Военные планы Гитлера», которая после правки заказчика была опубликована в «Правде» 31 марта под названием «Военные планы нынешней Германии». В ней автор проявил удивительную прозорливость, изложив не только сценарий будущего вторжения вермахта в СССР, но и планы Гитлера на ведение Второй мировой войны в целом.

Факты опровергают миф о сговоре Сталина с Гитлером. Они стремились перехитрить друг друга, а не сговориться. Потому что цели у них были диаметрально противоположные. В отличие от Гитлера с его захватническими планами советское правительство в тогдашних условиях было вынуждено решать проблемы повышения обороноспособности страны. При этом допускались и противоправные методы (война с Финляндией, советизация Прибалтики и др.). От военного руководства требовали готовить вооружённые силы к будущей войне так, чтобы воевать, если её навяжут, в соответствии с «советской военной доктриной: бить врага на его территории, добиваясь победы малой кровью».

Все планы стратегического развёртывания, кроме майского 1941 года, о котором речь пойдёт ниже, исходили из требования нанесения ответного удара. «Сложившаяся политическая обстановка в Европе, — подчёркивалось в датированных 11.3.1941 „Соображениях по плану стратегического развёртывания…“, — заставляет обратить исключительное внимание на оборону наших западных границ… Вооружённое нападение Германии на СССР может вовлечь в военный конфликт с нами Финляндию, Румынию, Венгрию и других союзников Германии». Общий замысел боевого использования основных сил западных приграничных округов состоял в том, чтобы на первом этапе активной обороной в укреплённых районах прочно прикрыть границу в период сосредоточения и развёртывания войск и не допустить глубокого вторжения врага. На втором этапе планировалось мощными ударами главных группировок Западного и Юго-Западного фронтов нанести решительное поражение противнику и выйти к реке Одер.

Важное место в подготовке к войне занимала организация прикрытия государственной границы. Она осуществлялась в соответствии с разработанным Генеральным штабом «Планом обороны государственной границы 1941 года». В соответствии с общим планом были составлены планы прикрытия округов и армий. Основу обороны должны были составить укреплённые районы (УР). На их строительство 12 февраля 1941 года по настоянию нового начальника Генштаба Жукова (вступил на этот пост 1 февраля) Совнарком СССР отпустил 930 миллионов рублей, а 18 марта Киевскому особому военному округу дополнительно было выделено 252 миллиона рублей. Чтобы представить себе объём оборонительных работ, достаточно знать, что на строительство сооружений в УРах Прибалтийского округа ежедневно выходило 57 778 солдат и вольнонаёмных рабочих, Западного округа — 34 930 человек, Киевского — 43 006 человек. Вся эта масса невооружённых людей под орудийно-пулемётным огнём противника 22 июня в панике бежала на восток. Сказался грубейший просчёт Сталина в оценке времени нападения Германии на СССР.

Вот что рассказывал маршал Жуков: «Решительно отвергая нашу с Тимошенко просьбу о приведении войск западных округов в полную боевую готовность, Сталин говорил, что, во-первых, для ведения большой войны с нами немцам нужна нефть и они должны сначала завоевать её, а во-вторых, необходимо ликвидировать западный фронт, высадиться в Англию или заключить с ней мир». Наличие двух фронтов, рассуждал Сталин, Гитлер ещё в «Майн кампф» считал главной причиной поражения кайзеровской Германии в Первой мировой войне.

В основе «новой версии» войны наряду с «миллионами сапог» и тысячами танков лежат майские «Соображения…». На «Соображениях по плану стратегического развёртывания…» (рукописным текстом, схемами и картами) ориентировочно (точно день не указан) от 15 мая 1941 года никаких автографов вождя, а также подписей наркома обороны и начальника Генштаба. Маршал Жуков рассказывал, почему они с наркомом решили предложить Сталину нанести упреждающий удар. К середине мая они пришли к выводу, что Германия полностью отмобилизовала свою армию, сосредоточила её в основном у границ СССР и развернула тылы. Данные разведки свидетельствовали о скором вторжении врага. Это главный фактор, который предопределил их инициативу. К ней наркома и начальника Генштаба подтолкнуло и выступление Сталина на приёме выпускников военных академий 5 мая. Заявив о перевооружении и перестройке Красной армии, Сталин сделал вывод, что она готова вести войну наступательно. Воодушевлённые «воинственным» настроением вождя и учитывая складывающуюся на границах обстановку, Тимошенко и Жуков решили внести коррективы в мартовский план и предварить новый документ предложением об упреждающем ударе. Эту задачу начальник Генштаба поставил разработчику предшествующих планов генерал-майору Василевскому. В середине мая документ был готов. «Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развёрнутыми тылами, — указывалось в нём, — она имеет возможность предупредить нас в развёртывании и нанести внезапный удар. Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развёртывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развёртывания и не успеет организовать фронт и взаимодействие родов войск». «С этим документом, — продолжал Жуков, — мы через день или два прибыли к Сталину, рассчитывая на его одобрение. Услышав об упреждающем ударе по немецким войскам, он буквально вышел из себя. „Вы что, с ума сошли? Немцев хотите спровоцировать?“ — прошипел он. Мы сослались на складывающуюся у границ обстановку, на его выступление 5 мая перед выпускниками. „Так я сказал это, — услышали мы в ответ, — чтобы подбодрить присутствующих, чтобы они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии, о чём трубят радио и газеты всего мира“. Предложенный план Сталин утверждать не стал, но мероприятия по выдвижению войск из глубины страны и созданию второго стратегического эшелона, в целях противодействия готовящемуся вторжению немцев, разрешил продолжать. Однако строго предупредил при этом, чтобы мы не давали повода для провокации».

В соответствии с решением Главного военного совета в период с 13 по 25 мая Жуков отдал распоряжение выдвинуть на рубеж Западной Двины и Днепра 22-ю, 21-ю, 19-ю и 16-ю армии. Переброска войск была спланирована с таким расчётом, чтобы завершить сосредоточение в назначенных районах в период с 1-го по 10 июля.

Подтверждением крайне негативного отношения Сталина к идее упреждающего удара является и директива наркома обороны, отданная военным советам округов 16 мая 1941 года. В связи с невыполнением плана оборонительного строительства за первые четыре месяца 1941 года Тимошенко, строго предупредив ответственных работников, потребовал увеличить размах работ.

Поскольку Сталин жёстко приказал не допускать никаких поводов для провокации, приграничным округам было запрещено даже занимать предполье. Командующий Киевским военным округом генерал-полковник Кирпонос рискнул нарушить запрет. Заместитель наркома внутренних дел Украины Строкач доложил об этом своему начальнику Берии, а тот немедленно уведомил Сталина, который вызвал Тимошенко с Жуковым, сделал им разнос и потребовал отменить самочинное распоряжение. 11 июня все командующие округами получили очередное строгое указание: «Полосу предполья без особого на то приказания полевыми и УРовскими частями не занимать».

В то время как противник завершал занятие исходного положения для вторжения, войска прикрытия не были приведены в полную боевую готовность, а резервное соединение находилось в движении. «С 13 июня изо дня в день мы с Тимошенко просили Сталина дать разрешение на это, — говорил мне Жуков, — но он до вечера 21 июня так и не откликнулся». С опозданием полученное разрешение, как потом выяснилось, не успели довести до войск. Вот ведь какой парадокс: после войны с Финляндией, как свидетельствуют архивные документы и современники, Сталин, веря в неизбежность войны с Германией, все усилия направлял на подготовку к отражению агрессии — и тем не менее, имея исчерпывающие данные разведки, игнорировал их и допустил ошибку.

Наконец, о какой подготовке нападения Советского Союза на Германию может идти речь, если 25 февраля 1941 года СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление за подписями Молотова и Сталина «О реорганизации авиационных сил Красной Армии». Приведём некоторые выдержки из него: «Для установления в ВВС Красной Армии системы подготовки лётного и технического состава, повышения качества боевой подготовки, ускорения переучивания на новые типы самолётов и реорганизации системы авиационного тыла Совет Народных Комиссаров Союза ССР и Центральный Комитет ВКП(б) постановляют:

…Предусмотреть к концу 1941 года выделение для каждой школьной истребительской эскадрильи 5 самолётов „УТИ-26“ с тем, чтобы в 1942 году расширить обучение в школах на новых типах истребительных самолётов… Для подготовки командного состава авиации наркомату обороны к 1 июня 1941 года сформировать шесть военных авиационных училищ… В подготовке лётного состава строевых частей установить два этапа обучения: первый этап — с задачей подготовить экипаж, звено, эскадрилью к боевым действиям днём в простых условиях… Второй этап — с задачей подготовить звено, эскадрилью и полк к боевым действиям в сложных метеорологических условиях днём… В целях обеспечения работы авиации, в первую очередь в основных приграничных округах: построить в 1941 году 240 взлётно-посадочных полос…»

Данное постановление является одним из свидетельств того, что Сталин, как он сказал впоследствии Черчиллю, ожидал нападения Германии в 1942 году, и позволяет представить, в каком тяжёлом состоянии находилась наша авиация к началу войны. Не лучше было положение в бронетанковых и воздушно-десантных войсках. Могла ли в таких условиях Красная армия наносить упреждающий удар?

То, что в статье Георгия Владимова названо «новой версией» войны, преследует неблаговидную цель — оправдание гитлеровской агрессии против Советского Союза. Факты и документы убедительно свидетельствуют, что версия эта фальшива.

ПРАВДА И ВЫДУМКИ О ЗАГРАДОТРЯДАХ (По материалам А. Щербакова)

Эта тема до сих пор практически не изучена. Что же на самом деле представляли собой заградительные отряды? Прежде всего заградотряды отнюдь не изобретение сталинского руководства. В той или иной форме такие структуры существовали с глубокой древности. Так, например, персидский царь Дарий в битве при Гавгамелах (331 год до н. э.) поставил свою гвардию позади греческих наёмников, поскольку сомневался в поведении греков, вынужденных сражаться против своих же соотечественников. Заградотряды использовал Александр Македонский. Пётр I, особенно в первые годы Северной войны, ставил калмыков с пиками позади плохо обученных новобранцев. Наполеон во время русского похода располагал пушки в тылу наступающих испанских частей. В 1916 году генерал Брусилов размещал позади идущей в атаку пехоты пулемётные команды. Неизвестно, правда, пускали ли пулемёты в ход, но уже сам факт их присутствия убавлял желание отступать… Немцы, кстати, частенько поступали точно так же. А во французской армии солдат, самовольно оставивших передовую, особые отряды отлавливали и ставили к стенке без всяких формальностей. В Гражданскую войну заградительные отряды применяли как белые, так и красные. Особенно когда в погоне за увеличением численности войск обе стороны стали прибегать к насильственной мобилизации. Известны случаи, когда колчаковцы подгоняли наступавшие цепи артиллерийским огнём, особенно этим отличался атаман Анненков, чьи методы породили термин «белый большевизм». А латышские части и личная охрана Троцкого открывали пулемётную стрельбу по дрогнувшим красным войскам. Так что ничего нового в заградительных отрядах нет.

Но во время Второй мировой войны смысл существования заградотрядов несколько исказился. Говоря о заградотрядах Великой Отечественной войны, часто, случайно или сознательно, допускают смешение двух совершенно разных вещей. Потому-то в свидетельствах очевидцев царит путаница. Под термином «заградительные отряды» понимаются порой совершенно разные структуры.

С самого начала войны в Красной армии действовали так называемые заградительные отряды войск НКВД по охране тыла. Подчинялись они Управлению особых отделов НКВД, которым руководил Лаврентий Берия. Войска НКВД — это аналог современных внутренних войск, куда призывались на срочную службу обычные люди. Что же касается частей по охране тыла, то они, по сути, выполняли те же функции, что полевая жандармерия вермахта или англо-американская военная полиция. Они обеспечивали безопасность тыловых коммуникаций, отлавливали вражеских агентов, дезертиров, мародёров и т. д. И доставляли их в особые отделы для выяснения.

Правда, в случае с войсками НКВД дело обстояло сложней. Как известно, первые месяцы войны представляли собой череду отступлений и эвакуации. В этой обстановке некоторые командиры и политработники срывали знаки различия и уничтожали документы, солдаты бросали оружие… Всю эту публику задерживали заградотряды НКВД и в случае нужды — направляли в особые отделы, которые искали в их рядах шпионов. Но это отнюдь не значит, что всех задержанных ставили к стенке. Далеко не всех. Вот что говорит нам официальный документ.

«Совершенно секретно

Народному комиссару внутренних дел СССР

Генеральному комиссару государственной безопасности

товарищу БЕРИЯ

СПРАВКА

С начала войны по 10-е октября с.г. Особыми отделами НКВД и заградительными отрядами войск НКВД по охране тыла задержано 657 364 военнослужащих, отставших от своих частей и бежавших с фронта.

Из них оперативными заслонами Особых отделов задержано 249 969 человек и заградительными отрядами Войск НКВД по охране тыла — 407 395 военнослужащих.

— Из числа задержанных, Особыми отделами арестовано 25 878 человек, остальные 632 486 человек сформированы в части и вновь направлены на фронт.

В числе арестованных Особыми отделами:

шпионов — 1505

диверсантов — 308

изменников — 2621

трусов и паникёров — 2643

дезертиров — 8772

распространителей провокационных слухов — 3987

самострельщиков — 1671

других — 4371

Всего — 25 878

По постановлениям Особых отделов и по приговорам Военных трибуналов расстреляно 10 201 человек, из них расстреляно перед строем — 3321 человек.

Зам. Нач. Управления ОО НКВД СССР комиссар гос. безопасности 3 ранга С. Мильштейн (октябрь 1941 года)».

Появление же других, овеянных жуткой легендой заградотрядов относится к лету 1942 года. Они были созданы после знаменитого Приказа Народного комиссариата обороны № 227 от 28 июля 1942 года. Вот лишь некоторые выдержки:

«1. Не хватает порядка и дисциплины в ротах, полках, дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях. В этом теперь наш главный недостаток. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять свою Родину.

Нельзя дальше терпеть командиров, комиссаров, политработников, части и соединения которых самовольно оставляют боевые позиции. Нельзя терпеть дальше, когда командиры, комиссары, политработники допускают, чтобы несколько паникёров определяли положение на поле боя, чтобы они увлекали в отступление других бойцов и открывали фронт врагу.

Паникёры и трусы должны истребляться на месте.

Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно явиться требование — ни шагу назад без приказа высшего командования.

2. Военным советам и прежде всего командующим армиями…

б) сформировать в пределах армии 3–5 хорошо вооружённых заградительных отрядов (по 200 человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникёров и трусов и тем помочь честным бойцам дивизий выполнить свой долг перед Родиной.

3. Командирам и комиссарам корпусов и дивизий:

а) безусловно снимать с постов командиров и комиссаров полков и батальонов, допустивших самовольный отход частей без приказа командира корпуса или дивизии, отбирать у них ордена и медали и направлять в военные советы фронта для предания военному суду;

б) оказывать всяческую помощь и поддержку заградительным отрядам армии в деле укрепления порядка и дисциплины в частях.

Народный комиссар обороны И. СТАЛИН»

Приказ этот отдали не от хорошей жизни. Летом 1942 года положение Красной армии было хуже некуда. На юге фронт фактически перестал существовать. По бескрайней степи брели части, лишённые связи, не представляющие, где свои, где чужие. Тут выбор один — либо полная катастрофа, либо крутые меры. И были созданы заградотряды. Кстати, само их существование ни для кого не являлось секретом.

Посылали в них обычных военнослужащих — из частей, не имеющих к ведомству Берии никакого отношения. Какого-то особого центрального командования у заградотрядов не было. Собственно, приказ о непосредственном создании таких отрядов издавал командующий конкретной армией, который сам решал, кого туда послать и как вооружить. Командующему армией они и подчинялись. Интересно, что у фронтовых командиров особое недовольство вызвал не сам факт их создания, а то, что заградотряды часто были вооружены автоматами, которых тогда ещё недоставало.

Конечно, предпочитали брать коммунистов. Но и это получалось не всегда. «Я был кандидатом в партию. Как попал в заградотряд? Моего согласия никто не спрашивал. После госпиталя дали предписание: прибыть туда-то. А на месте разъяснили задачу: задерживать дезертиров и паникёров. И всё. Куда послали, там и служил», — рассказывал один ветеран. Никаких сведений о том, что в такие отряды набирали уголовников, которых днём и ночью накачивали водкой, обнаружить не удалось.

Согласно приказу, заградотряды выставлялись в тылу у неустойчивых дивизий. Кто они, эти неустойчивые? Прежде всего — части, наскоро сформированные из новобранцев, укомплектованные необстрелянными командирами. Хотя руководство Красной армии и старалось разбавлять новичками побывавшие в бою части. Но в те критические дни дыры в обороне затыкали кем придётся. Между прочим, за другим детищем Приказа № 227 — штрафными батальонами — заградительных отрядов не было! Их боевой дух был очень высок.

Чем же непосредственно занимались заградотряды? Вот тут-то и начинаются загадки. При самом тщательном поиске никому из историков не удалось обнаружить в архивах свидетельств о том, что эти части гнали войска в наступление под дулами пулемётов и расстреливали отступающих. Вот, к примеру, что пишет в своих воспоминаниях Герой Советского Союза генерал армии Лащенко: «Я не знаю, чтобы кто-нибудь из них стрелял по своим, по крайней мере на нашем участке фронта. Уже после войны я запрашивал архивные документы на этот счёт. Таких документов не нашлось… Заградительные отряды находились в удалении от передовой, прикрывали войска с тыла от диверсантов и вражеских десантов, задерживали дезертиров, которые, к сожалению, были, наводили порядок на переправах, направляли отбившихся от своих подразделений солдат на сборные пункты».

Конечно, не всё было так хорошо и благостно. Вот рассказ одного из ветеранов, служивших в этих соединениях.

«Дело было на Северном Кавказе. Нам встретилась часть, отступающая в полном беспорядке…

Слова на них уже не действовали. Мы стали стрелять в воздух, потом — в землю перед отступающими… Затем наш командир принял решение: расстрелять на месте капитана, командовавшего частью… Этот расстрел хоть привёл остальных в чувство». Скорее всего этот случай не был единичным явлением.

На особо важных переправах нарушителю порядка могли без всяких разговоров пустить пулю в лоб. Но так же действовал и Наполеон при знаменитой переправе через Березину. Дабы избежать паники, старая гвардия открыла огонь по своим. На войне как войне.

А что касается массовых расстрелов отступавших… Ветеран Кононов: «На передовой у нас ходили слухи, особенно среди новобранцев, что за спиной стоят пулемёты, которые откроют по нам огонь, если мы уйдём с позиции. Но чтобы его действительно открывали — такого я не видел и не слышал». Что ж, можно предположить, что особые отделы применили здесь способ психологической обработки. Но одно дело — расстреливать и совсем другое — пугать.

Вот ещё одно мнение человека, прошедшего всю войну: «Заградотряды солдаты, конечно, недолюбливали. Но, по-моему, вокруг них много клеветы. Да, я слышал песню про то, что „эту роту расстрелял из пулемёта свой же заградительный отряд…“ Такое может сочинить только тот, кто никогда не был на войне. Ну, допустим, расстреляли эту роту. А кто воевать-то дальше будет?..»

Кстати, в войсках вермахта специальные заградительные отряды, дополняющие полевую жандармерию, появились ещё раньше, чем у нас, — во время наступления Красной армии зимой 1941–1942 годов. Задачи у них были абсолютно такие же — расстреливать на месте паникёров и дезертиров. Вот что писал в своих послевоенных записках обер-лейтенант Курт Штайгер: «В зимний период наши военнослужащие страдали от страшных русских морозов. Боевой дух упал. Некоторые солдаты пытались под разными предлогами оставить находящиеся на передовой части. К примеру, симулировали тяжёлые обморожения. Поддержанию дисциплины во многом способствовали специальные части, которые по приказу командования задерживали таких солдат. Они имели очень широкие полномочия, в том числе и право на применение смертной казни без суда».

А советские заградительные отряды исчезли незадолго до окончания войны. В связи с изменением ситуации на фронтах после 1943 года отпала необходимость в их дальнейшем существовании. К 20 ноября 1944 года в соответствии с Приказом НКО СССР № 0349 они были расформированы.

Откуда же появилась легенда о жестокости заградотрядов? По мнению специалистов, впервые эту тему начал настойчиво раскручивать пропагандистский аппарат власовской Русской освободительной армии. Ведь главное положение идеологии власовцев — они, мол, воюют не за немцев, а за освобождение России от тирании Сталина. Почему же остальные люди сражаются с освободителями до последнего вздоха? Их под пулемётами гонят.

Но есть и ещё одна тонкость. «На войне бывает всякое, — говорит полковник в отставке Ширенко. — К примеру, я наблюдал, как командир артиллерийской батареи по ошибке накрыл собственную отступающую часть. Его, кстати, за это отправили под трибунал, а потом — в штрафной батальон. Попадали солдаты и под собственные пулемёты. И собственные самолёты и танки подбивали. Мало кто знает, к примеру, что самое крупное в мировой истории танковое сражение под Прохоровкой началось с перестрелки между своими. Две наших танковых колонны не узнали друг друга в тумане». Не из-за таких ли печальных, но, увы, неизбежных на войне ошибок пошли слухи о расстрелах своих?

ПРИКАЗ № 270, ИЛИ РАССТРЕЛЯННЫЕ ГЕНЕРАЛЫ (По материалам полковника юстиции А. Лискина)

В августе 1941 года появился грозный приказ Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии № 270. Его подписали председатель Государственного комитета обороны СССР И. Сталин, заместитель председателя В. Молотов, Маршалы Советского Союза С. Будённый, К. Ворошилов, С. Тимошенко, Б. Шапошников и генерал армии Г. Жуков. И адресован он был всем членам и кандидатам ЦК ВКП(б), секретарям обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик, председателям областных и крайисполкомов, СНК республик, всем секретарям райкомов, горкомов и председателям райисполкомов и горисполкомов. Он не подлежал опубликованию, но его предписывалось прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах. В приказе завуалированно говорилось об обстоятельствах разгрома 6-й, 12-й и других армий, а также о неудачах на Западном фронте. По стилю и содержанию можно предположить, что в гневе и впопыхах его писал лично Верховный. Почему-то командующего 12-й армией генерал-майора Понеделина Павла Григорьевича назвали генерал-лейтенантом. А все военные чины, подписавшие приказ, несомненно, лично знали Понеделина, и ошибка в его воинском звании была бы исправлена, если бы её допустил не сам Верховный.

Приказ начинается с тирады о том, что «не только друзья признают, но и враги наши вынуждены признать, что в нашей освободительной войне с немецко-фашистскими захватчиками части Красной Армии, их громадное большинство, их командиры и комиссары ведут себя безупречно, а порой прямо героически». После нескольких положительных примеров выхода из окружения противника остатков некоторых частей обрушивается лавина проклятий в адрес командармов 28-й и 12-й армий и командира 13-го стрелкового корпуса:

«Но мы не можем скрыть и того, что за последнее время имели место несколько позорных фактов сдачи в плен врагу. Отдельные генералы подали плохой пример нашим войскам.

Командующий 28-й армией генерал-лейтенант Качалов, находясь вместе со штабом группы войск в окружении, проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам. Штаб группы Качалова из окружения вышел, пробились из окружения части группы Качалова, а генерал-лейтенант Качалов предпочёл сдаться в плен, предпочёл дезертировать к врагу.

Генерал-лейтенант Понеделин, командовавший 12-й армией (а где же группы армий? Куда делась 6-я армия, которой командовал Понеделин с 27 июля, так как командарм 6-й был тяжело ранен? — А.Л.), попав в окружение противника, имел полную возможность пробиться к своим, как это сделало подавляющее большинство частей его армии. Но Понеделин не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике, струсил и сдался в плен врагу, совершив таким образом преступление перед Родиной, как нарушитель военной присяги.

Командир 13-го стрелкового корпуса генерал-майор Кириллов, оказавшийся в окружении немецко-фашистских войск, вместо того чтобы выполнить свой долг перед Родиной, организовать вверенные ему части для стойкого отпора противнику и выхода из окружения, дезертировал с поля боя и сдался в плен врагу. В результате этого части 13-го стрелкового корпуса были разбиты, а некоторые из них без серьёзного сопротивления сдались в плен.

Следует отметить, что при всех указанных выше фактах сдачи в плен врагу члены военных советов армий, командиры, политработники, особоотдельщики, находившиеся в окружении, проявили недопустимую растерянность, позорную трусость и не попытались даже помешать перетрусившим Качаловым, Понеделиным, Кирилловым и другим сдаться в плен врагу».

И далее: «Некоторые командиры и политработники своим поведением на фронте не только не показывают красноармейцам образец смелости, стойкости и любви к Родине, а наоборот, прячутся в щелях, возятся в канцеляриях, не видят поля боя, а при серьёзных трудностях в бою пасуют перед врагом, срывают с себя знаки различия, дезертируют с поля боя». Позволю себе процитировать тут же воспоминания известного поэта Евгения Долматовского, очевидца сражений 6-й и 12-й армий в окружении возле г. Умани: «К северу и востоку от Новоархангельска наши войска отражали натиск 16-й, 11-й и 9-й танковых дивизий, а также двух механизированных (одна из которых тоже значилась под номером 16, а другая называлась „Адольф Гитлер“). С запада надвигались 297-я, 24-я, 125-я и 97-я пехотные дивизии. На юге и юго-западе (а мы рассчитывали пробиться на юг) против нас были выставлены 1-я и 4-я немецкие горнострелковые, 257-я и 96-я пехотные, 110-я и 101-я легкопехотные дивизии, да ещё венгерский и румынский корпуса. Здесь же находилась итальянская дивизия, впоследствии оккупировавшая Первомайск. <…>

По немецким данным, наши 6-я и 12-я армии сковали двадцать две… полнокровные дивизии противника с приданными им всевозможными средствами усиления (отдельные артиллерийские дивизионы, отдельные понтонные батальоны, „пионерские“, то есть сапёрные, части, наконец, батальоны фельджандармерии и зондеркоманды). А в воздухе против нас действовали наиболее отличившиеся на европейском театре эскадрильи бомбардировщиков и истребителей общей численностью более 700 самолётов…

Отчаянные бои, которые вели 6-я и 12-я армии сначала в оперативном, а потом и в тактическом окружении с конца июля почти по середину августа, оказались в историческом плане вкладом в разгром гитлеровского блицкрига… 6-я и 12-я армии грудью прикрыли Днепропетровск — крупнейший район сосредоточения нашей промышленности, которую необходимо было эвакуировать. А пока она работала на оборону! Был также сорван захват Киева. Пока эти армии сражались, было эвакуировано в глубь страны 99 тысяч вагонов с промышленным оборудованием».

В приказе Ставки № 270 обо всём этом ни слова.

Против генералов Качалова Владимира Яковлевича, Понеделина Павла Григорьевича и Кириллова Николая Кузьмича военной прокуратурой были возбуждены уголовные дела по обвинению их в измене Родине, а в основу обвинения в качестве главного доказательства положены выписки из приказа Ставки № 270 и несколько малозначащих бумаг.

Судьи Военной коллегии Верховного Суда СССР, пренебрегая отсутствием доказательств, на основании формулировок того же приказа заочно осудили Качалова В. Я. (29 сентября 1941 года), Понеделина П. Г. и Кириллова Н. К. (13 октября 1941 года), определив каждому в качестве меры наказания расстрел. Тут же сработала машина преследования — пострадали жёны и совершеннолетние дети Понеделина и Кириллова. Репрессировали даже тёщу Качалова.

По большому счёту все три генерала стали жертвами политических и военно-стратегических просчётов лиц, подписавших приказ Ставки № 270, ибо войска, которыми эти генералы командовали, были разбиты превосходящими силами противника. Известно, что, находясь в неволе, генералы Понеделин и Кириллов вели себя достойно, их не сломили ни издевательства, ни посулы фашистов, а ведь оба отлично знали о приказе Ставки № 270 от 16 августа 1941 года. 29 апреля 1945 года в числе других пленных они были освобождены американскими войсками. Понеделину предлагали службу в армии США, но он отклонил это предложение.

3 мая 1945 года всех бывших военнопленных генералов доставили в Париж и передали советским представителям. Затем их отправили самолётом в Москву. Какое-то время они жили свободно, носили положенную генеральскую форму и ничего не знали о своих семьях. Видимо, в отношении их проводились мероприятия спецслужб, но заочный приговор Военной коллегии Верховного Суда от 1941 года в исполнение не приводился. Арестовали Понеделина и Кириллова только 30 декабря 1945-го по постановлению начальника следственного отдела ГУКР «СМЕРШ» генерала Леонова, санкционированному начальником ГУКР «СМЕРШ» В. С. Абакумовым и главным военным прокурором генерал-лейтенантом юстиции Н. П. Афанасьевым.

Фактически на основании приказа Ставки № 270 были возбуждены новые уголовные дела, но без ссылок на этот приказ и с умолчанием о наличии уголовного дела с заочным приговором о расстреле. Генералов водворили в Сухановскую тюрьму особого режима. В конце 1946 года власти СССР полностью рассчитались с предателем А. А. Власовым и его ближайшим окружением, а с Понеделиным и Кирилловым не спешили. Для них тянулись страшные годы пребывания в тюремных застенках, заполненные редкими допросами, бесконечными продлениями сроков следствия и содержания под стражей. Похоже, от них ожидали (или требовали) признания вины за окружение и разгром 6-й и 12-й армий.

20 августа 1950 года «по новым обстоятельствам», которых фактически не имелось, по заключению ГВП, Военная коллегия отменила свой заочный приговор от 13 октября 1941 года, Понеделину и Кириллову (по их новым делам) объявили об окончании следствия (без предъявления дела за 1941 год), а 25 августа всё той же коллегией обоих, теперь уже очно, вновь приговорили к расстрелу с немедленным приведением приговоров в исполнение. Генералы признали, что в бою попали в плен. Суду этого было достаточно.

Из собранных следствием и судом материалов очевидно, что генералы невиновны, но грозный приказ Ставки № 270 делал их таковыми, и ни у следователей, ни у судей не хватило мужества хоть как-то протестовать.

После смерти Сталина ГВП было проведено настоящее расследование вновь открывшихся обстоятельств, и всё та же пресловутая Военная коллегия Верховного Суда СССР в феврале 1956 года приняла определение о реабилитации загубленных политическим произволом верных сынов Отечества. Вскоре были реабилитированы их жёны и дочери.

Содержание приказа Ставки № 270 о генерале Качалове было ещё более постыдной и трагической нелепостью. Оказалось, что он, командуя в Ельнинской операции 28-й армией Резервного фронта под руководством Г. К. Жукова, попал в сложную обстановку. В боях севернее города Рославля его штаб был отрезан от войск. Его громили наземным огнём вражеские пушки и миномёты, а сверху старательно бомбила авиация. Генерал Качалов погиб. Это удалось доказательно установить смоленским чекистам при вскрытии братской могилы в деревне Старинка Смоленской области и при дополнительном расследовании.

Значит, в приказе Ставки № 270 глумились над генералом, уже сложившим голову за свободу и независимость Родины. Он реабилитирован в 1953 году, после смерти Сталина, и, согласно сообщению ГУК МО РФ, «считается погибшим в Великой Отечественной войне в районе д. Старинка Смоленской области» (приказ МО СССР № 0855 от 13 февраля 1954 года). Жену генерала Качалова Елену бдительные «законники» дважды упрятывали в тюремные камеры и лагерные зоны. Пострадала, как вы помните, и мать Елены. Реабилитировали их уже в 1954 году.

Безусловно, изменить историю или переписать её заново невозможно. Однако очистить её от наносной грязи назрела необходимость. Подобные попытки очищения истории уже предпринимались. Так, на XX съезде КПСС разоблачили культ личности И. В. Сталина. Потом воскресили из небытия героев Брестской крепости, рассказали о подвиге героя-подводника Александра Маринеско. Настало время официально решить вопрос о несостоятельности и несоответствии действительности приказа Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии № 270 от 16 августа 1941 года в части необоснованных обвинений в трусости и измене Родине генералов Качалова В. Я., Понеделина П. Г. и Кириллова Н. К.

ЛИНКОР «МАРАТ»: ЖИЗНЬ ПОСЛЕ «ГИБЕЛИ» (По материалам А. Мальцева)

Судьбы кораблей, как и судьбы известных людей, со временем обрастают всевозможными легендами и слухами, зачастую имеющими мало общего с реальными фактами. Так случилось и с линкором «Марат», одним из знаменитых кораблей советского Военно-морского флота. Пресса много писала о нём и в предвоенные годы, и после Великой Отечественной. Однако ещё совсем недавно камнем преткновения в истории линейного корабля была роковая дата 23 сентября 1941 года.

27 августа 1911 года корабль, заложенный на Балтийском заводе 15 июня 1909 года под названием «Петропавловск», был спущен на воду и покинул стенку завода в декабре 1914-го. В годы Первой мировой войны линкор находился в Гельсингфорсе. Экипаж корабля принял непосредственное участие в октябрьском перевороте 1917 года. А в феврале 1921 года линкор стал центром антибольшевистского мятежа в Кронштадте. Лидером мятежников был Петриченко, служивший писарем на «Петропавловске». Восстание подавили, и 31 марта того же года корабль получил новое революционное имя «Марат».

Первые мирные годы после Гражданской войны линкор провёл в море на боевой службе. Но осенью 1928-го пришло время для его модернизации. Он простоял у стенки родного завода два с половиной года. В ходе работ уменьшили количество котлов энергетической установки, а на освободившемся пространстве разместили погреба зенитной артиллерии, штурманский и артиллерийский посты, пост энергетики и живучести, радиоцентр и пост гидроакустики. Также отремонтировали главные турбины, переклепали наружную обшивку, сменили листы водонепроницаемых отсеков. Новые надстройки и мачты изменили облик корабля. В апреле 1931 года обновлённый «Марат» снова вошёл в состав бригады линейных кораблей.

В предвоенной биографии корабля произошло три основных события. 7 августа 1933 года во время выполнения учебных артиллерийских стрельб главным калибром матросы, находящиеся на фок-мачте, увидели пламя, выбивающееся из амбразуры второй башни. Немедленно последовавшая команда на затопление погребов башни предотвратила взрыв боезапаса, однако при этом погибло 68 человек. Причиной пожара стало преждевременное открытие орудийного замка после выстрела. Башня была введена в строй уже в октябре. 10 мая 1937 года линкор ушёл в Великобританию для участия в морском параде по случаю коронации Георга V. Возвращаясь, «Марат» побывал в портах Мемеля, Либавы и Таллина. Корабль принял участие и в боевых действиях в ходе советско-финляндской войны. В условиях сложной ледовой обстановки 19 декабря 1939 года «Марат» обстрелял из своего главного калибра финскую батарею Сааремпя на острове Биоркэ.

К 1941 году линкор прошёл более 75 000 морских миль и благодаря постоянной модернизации вооружения и оборудования имел весьма высокие тактико-технические характеристики. Его экипаж насчитывал 1286 человек. Капитальный ремонт корабля намечался на лето 1941 года, однако началась война…

Имя «Марат» неразрывно связано с обороной Ленинграда. Начало войны застало корабль на Большом Кронштадтском рейде. Уже в 14 часов 22 июня он впервые открыл огонь по противнику, обстреляв финский самолёт-разведчик. На следующий день зенитные расчёты корабля сбили два вражеских самолёта и «Марат» первым на Балтике открыл боевой счёт. Атаки авиации противника линкор отражал ежедневно в течение следующих двух месяцев, а 22 августа в связи с возникновением прямой угрозы Ленинграду «Марат» перевели на новую огневую позицию в ограждённой части Морского канала. 9 сентября загрохотали дальнобойные орудия главного калибра корабля, стрельба по наступающим немецким войскам велась почти беспрерывно.

14 сентября линкор получил первые попадания вражеских снарядов. Уже спустя два дня в ходе артиллерийского обстрела были выведены из строя сразу три зенитных орудия на носовой площадке. Эта потеря имела для «Марата» серьёзные последствия, так как в тот же день, 16 сентября, корабль подвергся массированной атаке 27 пикирующих бомбардировщиков. Вражеские самолёты атаковали с носа и кормы. Успеха добилась группа «юнкерсов», зашедших с носового угла. Жизненно важные отсеки и помещения не пострадали. Были разрушены салон кают-компании и несколько офицерских кают. Взрыв бомб также вывел из строя кормовые зенитки, различные повреждения получила четвёртая башня главного калибра и некоторые орудия. Погибло 25 человек. Но среди экипажа появились и первые герои. При отражении налёта отличились командир зенитного дивизиона Сухарев, старшины батарей Беляков, Корбань, Котов. Метким огнём зенитчиков было сбито три «юнкерса».

Сразу после налёта «Марат» снялся с якоря и перешёл на Малый Кронштадтский рейд, одновременно ведя интенсивный огонь по целям противника на южном берегу Финского залива. 18 сентября с помощью буксиров корабль был поставлен в гавани Усть-Рогатки для исправления повреждений и текущего ремонта. Восстановительные работы велись в условиях ежедневных налётов вражеской авиации, избравшей Кронштадт своей главной целью. Корабль-герой сумел отразить все атаки с воздуха, ни одна бомба так и не попала в линкор.

Утро 23 сентября 1941 года выдалось на редкость ясным. Видимость была отличной, чем и воспользовались немецкие самолёты-разведчики. Им удалось сфотографировать Кронштадт и корабли, стоящие в гавани и на рейде. С аэродрома Тирково, расположенного южнее Луги, в воздух поднялись пикирующие бомбардировщики из 2-й штурмовой эскадры «Иммельман». Их главной целью были линкоры «Марат» и «Октябрьская революция», а также тяжёлые крейсеры «Киров» и «Максим Горький». Некоторые «юнкерсы» несли «противолинкорные» бомбы. В одиннадцатом часу бомбардировщики были замечены над Петергофом, и по боевой тревоге личный состав «Марата» приготовился к отражению воздушной атаки. Был произведён выстрел шрапнелью из главного калибра по ближайшим самолётам. Снаряд разорвался с недолётом, а пикировщики, разделившись на две группы, устремились на корабли.

Несмотря на убийственный огонь, несколько бомбардировщиков сумели прорваться к линкорам, и среди них — «юнкерс» обер-лейтенанта Ганса-Ульриха Руделя. Позднее он вспоминал:

«Угол пикирования составляет от 70 до 80 градусов. Я уже поймал „Марат“ на прицел. Мы мчимся вниз, прямо на него, и корабль медленно растёт, превращаясь в настоящего гиганта. Все его орудия нацелены на нас. Теперь ничто не имеет значения кроме нашей мишени, нашей цели…

Чтобы не столкнуться с машиной командира, я увеличиваю угол пикирования, изо всех сил нажимая на ручку управления. Теперь мы пикируем под углом 90 градусов, это всё равно что сидеть на бочке с порохом… Мой „Ju-87“ пикирует удивительно устойчиво, не уходя в сторону ни на сантиметр. Я чувствую, что промахнуться невозможно. Прямо перед собой я вижу огромный „Марат“. По палубе бегут матросы, видимо, они несут боеприпасы. Я нажимаю кнопку сброса бомб на ручке управления и изо всех сил тяну её на себя. Сумею я отвернуть или нет? Перегрузка слишком большая… на какое-то мгновение я теряю сознание. Ещё не совсем придя в себя, я слышу голос своего бортрадиста-стрелка: „Господин обер-лейтенант, корабль взорвался!“ Над „Маратом“ поднимается огромное облако дыма высотой 350 метров. Вероятно, взорвались погреба…»

Тысячекилограммовая бомба, сброшенная Руделем, попала в носовую часть линкора и вызвала детонацию боезапаса первой башни главного калибра. Силой страшного взрыва орудийную башню весом в несколько десятков тонн подбросило в воздух, словно спичечный коробок. Перевернувшись, она упала в образовавшийся пролом палубы. Огромная носовая надстройка корабля вместе с боевыми постами, приборами, зенитной артиллерией, боевой рубкой и находившимися там людьми с оглушительным грохотом приподнялась и завалилась на правый борт, рухнув в воду. А следом за ней — носовая дымовая труба. На командных пунктах и боевых постах смертью храбрых погибли командир корабля капитан 2-го ранга Иванов, старший помощник капитана 3-го ранга Чуфистов и ещё 324 человека. В командование линкором вступил капитан 3-го ранга Родичев.

Как боевая единица линейный корабль «Марат» уже не существовал. Носовая оконечность вплоть до второй башни главного калибра грудой искорёженного металла лежала на дне. Большая часть конструкций была выдрана из корпуса в прямом смысле слова. Оставшаяся неповреждённой часть корабля пока что находилась на плаву с креном на правый борт. В результате взрыва котлы второго котельного отделения проломили водонепроницаемую переборку под второй башней, что привело к затоплению нескольких отсеков. В результате разрыва паровой магистрали давление пара упало до нуля, турбогенераторы встали, и «Марат» спустя всего несколько минут после взрыва был обесточен.

Но, несмотря на тяжелейшие повреждения, команда линкора сразу же начала борьбу за спасение корабля, а точнее, того, что от него осталось. Затопив несколько помещений левого борта, удалось немного выровнять крен, полному спрямлению «Марата» мешала лежащая на грунте носовая часть. Попытка поднять пар в уцелевших котельных отделениях не увенчалась успехом: из-за поступления воды не удалось разжечь топки котлов. Действовало только аварийное освещение, использование водоотливных и противопожарных средств было невозможным.

В тяжелейших условиях, при свете ручных фонарей экипаж корабля, борясь с затоплением, пытался конопатить швы и ставить подпоры. Но усилия моряков оказались тщетными: быстро распространяясь по корпусу, вода скрывала места пробоин и заливала отсек за отсеком на нижней палубе. «Марат» сел кормовой частью на грунт, благо глубина в этом месте не превышала 11 метров. После двухчасовой борьбы за живучесть корабля команде был отдан приказ покинуть «Марат»: на линкоре погасло аварийное освещение. Остались лишь расчёты зенитных орудий, установленных на четвёртой башне главного калибра, они отражали налёты вражеской авиации на Кронштадт.

К вечеру 23 сентября на изувеченном корабле организовали подачу электроэнергии с берега, и часть экипажа, вернувшись, продолжила борьбу за живучесть. Но, несмотря на все усилия, утром 24 сентября «Марат» окончательно лёг на грунт.

К концу сентября немецкие войска подошли вплотную к Ленинграду. Город-крепость оказался в блокадном кольце. В этих условиях было решено использовать «Марат» в качестве мощной плавучей батареи, тем более что третья и четвёртая башни главного калибра линкора не пострадали. Началась откачка воды из отсеков и помещений корабля с помощью водоотливных средств нескольких спасательных судов. Приобретя положительную плавучесть, «Марат» всплыл с дифферентом на нос и креном на правый борт. Последнее объяснялось тем, что лежащая на грунте носовая часть играла роль мёртвого якоря, жёстко связанного с корпусом линкора. Месяц спустя кормовая часть «Марата» была частично осушена и отремонтирована, ввели в строй оставшиеся башни главного калибра.

Уже 31 октября орудия открыли огонь по немецким позициям на южном побережье Финского залива. До конца года артиллерия линкора уничтожила 18 и подавила 87 вражеских батарей, сбила 6 немецких «стервятников». Из-за острого дефицита топлива работы по осушению и восстановлению второй башни главного калибра были перенесены на лето 1942 года.

Несмотря на свою неподвижность, линкор активно участвовал в обороне города. Прикрывая огнём орудий караваны судов из Кронштадта в Ленинград и обратно, вёл контрбатарейную борьбу. Немцы тоже не дремали и неоднократно обстреливали «Марат». 12 декабря 1941 года из 23 выпущенных по кораблю крупнокалиберных снарядов три достигли цели, причём два из них пробили верхнюю палубу и взорвались во внутренних помещениях. Стало ясно, что толщина горизонтального бронирования недостаточна, поэтому были форсированы работы по укладке на верхней палубе линкора гранитных плит с кронштадтской набережной. Эти работы ещё не успели закончить, когда 28 декабря в «Марат» попало два снаряда. Один из них едва не привёл к новой катастрофе: пройдя навылет через артиллерийские погреба третьей башни главного калибра, снаряд по счастливой случайности не разорвался. И всё же усиленная «гранитная» палуба успешно выполнила своё предназначение: несмотря на то что до конца 1943 года линкор «принял» ещё несколько крупнокалиберных снарядов, серьёзных повреждений он больше не получил.

Послевоенная судьба корабля была незавидна. Восстанавливать его не стали. Переименованный ещё в мае 1943-го снова в «Петропавловск», линкор 28 ноября 1950 года был переоборудован в несамоходное учебное артиллерийское судно, получившее название «Волхов». А в 1953 году корабль-герой разобрали на металлолом.

КОНЕЦ «СВАНЕТИИ» (По материалам С. Соловьёва и Л. Вяткина)

«Сванетия» была построена в Дании в 1937 году по заказу СССР и предназначалась для Ближневосточной товаропассажирской линии Черноморского пароходства. Она имела водоизмещение в 5050 тонн, длину 102,5 метра, ширину 14,5 метра, осадку 5,5 метра. На теплоходе были установлены два мощных дизеля по 2100 л.с., работавшие каждый на свой вал и винт, что давало возможность развивать скорость 16 узлов. Экипаж, слаженный и дружный, состоял из 80 человек. Командовал теплоходом опытный капитан дальнего плавания Александр Беляев, немногословный суровый человек, требовательный и справедливый.

Начало войны застало теплоход «Сванетия» в проливе Босфор, и турецкие власти сразу поспешили задержать его, дабы дать почувствовать, что их «нейтралитет» во Второй мировой войне весьма относительный. Это было вопиющим нарушением международной конвенции Монтрё 1936 года, и работники советского посольства в Стамбуле через дипломатические каналы под ухмылки нацистских и турецких спецслужб принялись за вызволение «Сванетии» и всей команды из «турецкого плена».

Вынужденная стоянка в Стамбуле не нарушила общего распорядка судовой жизни, о чём ежедневно и неукоснительно заботился и капитан Беляев, и его старпом. Только однажды ритм жизни был нарушен, когда на теплоход портовой жандармерией были доставлены моряки с буксира «Аккерман» вместе с пассажирами-военнослужащими Тендровского боевого участка. Их буксир застиг жестокий шторм и его на вторые сутки прибило к берегам Турции. Среди потерпевших оказалось много знакомых по Одессе и Севастополю и их быстро распределили по удобным каютам «Сванетии».

После нескольких дней отдыха капитан Беляев собрал всех в салоне первого класса и объявил, что турки всё время пропускают через Босфор немецкие и итальянские корабли, чем нарушают нейтралитет и о чём информирована Москва. Для несения дежурства на верхней палубе и в отдельных помещениях теплохода капитан ввёл боевое дежурство, в которое включил и экипаж «Аккермана»,

10 ноября всех людей с «Аккермана» и часть экипажа «Сванетии» удалось переправить на родину законным порядком. На теплоходе осталось только 25 человек команды. Но турецкие власти продолжали удерживать «Сванетию», несмотря на протесты капитана и советского посла в Турции, ещё три месяца. Но и у Анатолийского побережья война всё время давала о себе знать. 28 ноября под охраной лидера «Ташкент» и двух эскадренных миноносцев «Способный» и «Сообразительный», в условиях плохой видимости и штормящей погоды к Босфору благополучно был проведён большой танкер «Варлаам Аванесов» и который проморгали торпедоносцы и бомбардировщики люфтваффе. Лидер и эсминцы вернулись в Севастополь, но радость успеха была недолгой. 19 декабря в нейтральных водах Эгейского моря танкер был атакован итальянской подводной лодкой и потоплен. Почти всем членам экипажа удалось спастись и достичь на шлюпках и плотах турецкого берега у мыса Баба-Кале, где они были интернированы и вскоре переданы на «Сванетию», как и незадолго до этого люди с «Аккермана».

Капитан Беляев всех спасшихся с танкера поставил на довольствие и каждому было доверено рабочее место на теплоходе. Действительно, в середине февраля турецкие власти официально оповестили капитала Беляева, что причин для удержания теплохода в турецких территориальных водах более не существует и «Сванетии» разрешено покинуть гавань Стамбула. Беляев и штурман Г. Кухаренко так рассчитали время перехода морем, что большую часть пути теплоход прошёл по Чёрному морю под покровом темноты и в день Красной Армии 23 февраля 1943 года встал у причала порта Поти. «Турецкое пленение» кончилось.

Очень скоро капитан Беляев убедился, что конвойная служба на Черноморском флоте плохо организована, отчего гибло большое количество транспортов. Кроме гибели парохода «Ленин» с огромным количеством людей, теплохода «Армения», «Аджария», госпитальных судов «Абхазия», «Чехов», транспортов «Коммунист» и «Чапаев», ушли на дно и многие другие суда.

Капитану Беляеву было присвоено военное звание капитан-лейтенант, часть экипажа (мужчины) были мобилизованы, теплоход окрашен в защитный цвет и на флагштоке взвился военно-морской флаг. Кроме того, на палубе теплохода было установлено пять 45-мм полуавтоматических пушек и два крупнокалиберных пулемёта ДШК. После гибели «Армении» с основным составом флотских квалифицированных медработников (7 ноября 1941 года), «Сванетия» была укомплектована почти сплошь студентами старших курсов медицинских институтов, которые в условиях войны быстро обрели хорошую медицинскую сноровку и практику и неплохо справлялись со своими обязанностями. Для «Сванетии» наступил новый период, полный тревоги и опасностей. Теплоход стал военным транспортом Черноморского флота.

29 марта 1942 года «Сванетия» в охранении лидера «Ташкент», а также эсминцев «Незаможник» и «Шаумян» доставили из Новороссийска в Севастополь 570 человек (две маршевые роты), 36 тонн боезапаса, 740 автоматов ППШ, 86 тонн боезапаса для авиации флота, 160 тонн взрывчатки для Приморской армии, 7 тонн детонаторов, 346 тонн продовольствия и 50 тонн фуража.

Только после того, как Черноморский флот понёс большие потери от налётов авиации Геринга, командующий ЧФ контр-адмирал Ф. С. Октябрьский издал запоздалый приказ: «Корабли конвоя при движении с караваном уходят от транспортов на дистанцию до 10 кабельтовых. Предупреждаем всех командиров кораблей, что подобные действия граничат с преступлением…»

В апреле 1942 года «Сванетия», взяв на борт 191 т боезапаса, 682 т продовольствия для осаждённого Севастополя и более 150 человек бойцов и командиров, благополучно прибыла в осаждённый Севастополь. Город обстреливался и систематически подвергался налётам бомбардировочной авиации. Поэтому разгрузка и погрузка шли усиленными темпами в течение всего дня. Капитану Беляеву доложили, что на борт уже принято 240 человек тяжелораненых, 354 кавалериста 154-го кавполка, отправляемых в тыл для переформирования и отдыха, 50 человек эвакуированных, 10 рабочих морзавода, 65 человек военнослужащих различных рангов, в том числе были и морские лётчики, следовавшие за получением новых самолётов. Всего с экипажем — более 900 человек.

Затем последовал срочный приказ из штаба Севастопольского оборонительного района к 21.00 закончить все погрузочные работы и быть готовым к выходу в Новороссийск.

Свидетельствует штурман «Сванетии» Г. Я. Кухаренко: «Когда мы прибыли на корабль, народу было так много повсюду, что вахтенной службе пришлось расчищать проход, чтобы дать возможность нам добраться до штурманской рубки: все помещения, коридоры, трапы, частично даже верхние палубы были заняты тяжелоранеными бойцами и эвакуированными. Сколько их было на борту — тысяча, а может, полторы тысячи или того больше — никто не знал…»

Капитан Беляев сразу побледнел и осунулся, когда узнал перед самым отплытием, что перегруженную сверх всякой меры «Сванетию» будет сопровождать лишь один эсминец «Бдительный».

Первым, согласно строгому флотскому правилу, из широкой Южной бухты Севастополя вышел эсминец «Бдительный», а за ним отправилась в свой последний рейс «Сванетия».

В 7 часов 24 минуты вахтенные доложили, что на северо-западе наблюдают самолёт-разведчик противника. В 14.00 на высоте 3000 метров показался первый бомбардировщик, а вскоре — восемь «Хейнкелей-111» и четыре «Юнкерса-88». Они зашли со стороны солнца и энергично атаковали теплоход. Капитан всё время менял курс, описывал циркуляцию или стопорил машины, и бомбы, обдавая теплоход дождём брызг, рвались за кормой или у бортов. В первый заход насчитали 48 разрывов и только одна «зажигалка», угодив прямо в трубу, разворотила её и, рикошетом чиркнув по шлюпочной палубе, улетела за борт.

Зенитчики «Бдительного» и «Сванетии» стреляли неплохо, заставляя бомбардировщики и торпедоносцы сворачивать с боевого курса. Один «юнкерс» загорелся и упал в море, а другой, видимо подбитый, стал терять высоту и скрылся.

Сделав ещё несколько заходов, бомбардировщики ушли и, как полагал капитан Беляев, ненадолго, дабы вернуться с новым грузом бомб, до наступления темноты. Из-за слабого охранения теплоход получил множество повреждений разного характера.

В 15 часов 55 минут с западного сектора на горизонте показались самолёты. С каждой минутой характерный гул моторов усиливался и скоро поступил доклад: сзади по правому борту девятка торпедоносцев «Хейнкелей-111»!

Самолёты шли на предельно малой высоте. Разделившись на три группы, они развернулись и легли на боевой курс. Первые восемь торпед были сброшены с высоты 30–40 метров на расстоянии 6–7 кабельтовых и стоявшие на мостике люди видели, как одна из торпед вошла в воду под тупым углом и от удара о воду взорвалась.

— Рулевой, правый коордонат! — выкрикнул Беляев, и опытнейший старший рулевой Куренков бешено стал вращать штурвал. Всё, что не было закреплено, по инерции полетело за борт. Те, кто был на палубе, хватались за поручни. Лёжа в крене, «Сванетия» выписала немыслимую кривую, и торпеда прошла мимо в каких-то 4–5 метрах. Куренков успел уклониться ещё от четырёх торпед, но последние две угодили в носовую часть судна. Последовало два последовательных мощнейших взрыва. Капитал Беляев успел взглянуть на часы — было 16.10. Нос «Сванетии» подпрыгнул и почти сразу образовался дифферент на нос и крен на левый борт.

И тут началось самое страшное: паника обезумевших от страха людей! Краснофлотцы боцманской команды Данченко и Воронов сумели спустить на воду лишь две шлюпки. Неожиданно появившиеся на кренящейся палубе кавалеристы, не имевшие понятия о механике спуска шлюпок на воду, выхватили шашки и в мгновение ока перерубили первые попавшиеся на глаза блоки (лопаря), удерживающие шлюпки, и они, сорвавшись вместе с людьми, полетели за борт, переворачиваясь или разбиваясь о воду. Люди страшно кричали.

Крен судна быстро увеличивался. Зенитки продолжали вести огонь, и один из атакующих торпедоносцев, зацепив крылом воду, взорвался. Капитан Беляев дал команду в машинное отделение: «Задний ход!» Почти сразу его швырнуло новым взрывом на шлюпочную палубу и он потерял сознание. «Сванетия» медленно погружалась под грохот зениток и крики людей.

Свидетельствует штурман Г. Я. Кухаренко:

«Через десять минут после попадания торпед вода на судне поднялась почти до штурманской рубки. Из-за большого крена стало невозможным спустить на воду шлюпки по правому борту. Люди метались, хватаясь за что попало, отчаянно крича и взывая о помощи. Особенный ужас был написан на лицах тех, кто не умел плавать…

С помощью старшего рулевого Куренкова мы чудом отыскали среди этого орущего хаоса капитана Беляева и кавторанга Андреуса, командира санитарных транспортов, и оттащили их на спасательный плот… Вместе с командиром БЧ-4 Чайкиным мы бросились в воду и попытались отплыть подальше в сторону. Слышно было, как стучали крупнокалиберные пулемёты — это не прекращали вести огонь наши матросы. Вдруг они разом смолкли. Мы обернулись. Корма „Сванетии“ поднялась высоко над водой. С неё беспорядочно сыпались люди… Так, под крики людей и рёв гудка „Сванетия“ быстро стала уходить под воду, накрыв своим корпусом сразу три шлюпки. Образовалась большая воронка и многих людей засосало под воду… Всего сумели подобрать лишь 61 человека, в том числе и меня…»

Согласно архивным документам, «Сванетия» держалась на плаву лишь 18 минут. Известны координаты её гибели: 43 градуса 00 минут северной широты, 36 градусов 55 минут восточной долготы. Глубина 150 метров…

Командир эскадренного миноносца «Бдительный», начав бой с атакующими «Сванетию» и его самого самолётами противника, постепенно удалился за горизонт. Вернулся он к месту гибели теплохода лишь через два часа. С поверхности моря был подобран только 61 человек, из которых 18 скончались от переохлаждения.

ЗАСЕКРЕЧЕННАЯ КАТАСТРОФА ТРАНСПОРТА «АРМЕНИЯ»

7 ноября 1941 года, в день традиционного парада на Красной площади, у южного берега Крыма разыгралась новая страшная трагедия. О катастрофе «Армении» было строжайше запрещено что-либо сообщать. Нынешнему поколению трудно постигнуть смысл сокрытия правды войны от народа, что, несомненно, было на руку врагу, но таковы были «законы» тех лет.

У книги «Хроника Великой Отечественной войны Советского Союза на Чёрном море», изданной историческим отделом Наркомата ВМФ СССР ещё в 1946 году, гриф «совершенно секретно» был снят лишь в 1989 году. В ней скупо, всего в несколько строк, сообщалось время гибели и координаты боевых кораблей и судов, оказавшихся на дне моря, в том числе и теплохода «Армения». Мы предлагаем вниманию читателей расследование катастрофы на море, проведённое капитаном 2-го ранга Сергеем Алексеевичем Соловьёвым, учёным секретарём Военно-научного общества Севастополя, который одним из первых подробно изучил документы и показания очевидцев того страшного события.

«Армения» была спроектирована морскими инженерами Ленинградского Центрального бюро морского судостроения под руководством главного конструктора Я. Копержинского, спущена на воду в ноябре 1928 года и вошла в шестёрку лучших пассажирских судов Чёрного моря, состоящей из «Абхазии», «Аджарии», «Украины», «Армении», «Крыма» и «Грузии».

Что касается «Армении», то она имела дальность плавания 4600 миль, могла перевозить в классных каютах 518 пассажиров, 125 «сидячих» и 317 палубных пассажиров, а также до 1000 тонн груза, развивая при этом максимальную скорость — 14,5 узла (около 27 километров в час). Все эти суда стали обслуживать «экспрессную линию» Одесса — Батуми — Одесса, исправно перевозя тысячи пассажиров вплоть до 1941 года.

С началом войны «Армению» срочно переоборудовали в санитарно-транспортное судно: рестораны 1-го и 2-го класса были превращены в операционные и перевязочные, курительный салон — в аптеку, в каютах установлены дополнительные подвесные койки. Капитаном «Армении» был назначен 39-летний Владимир Яковлевич Плаушевский, старпомом Николай Фадеевич Знаюненко. Экипаж судна состоял из 96 человек, плюс 9 врачей, 29 медсестёр и 75 санитаров. Главврач железнодорожной больницы Одессы, которого многие в городе хорошо знали, Пётр Андреевич Дмитриевский был назначен руководителем медперсонала в звании военврача 2-го ранга. На бортах и на палубе ярко-красной краской были нанесены огромные кресты, хорошо видимые с воздуха. На грот-мачте был поднят большой белый флаг также с изображением международного Красного Креста.

Но это не спасало госпитальные судна. С первых дней войны авиация Геринга совершала налёты на них. В июле 1941 года были повреждены санитарные транспорты «Котовский» и «Антон Чехов», а атакованный пикирующими бомбардировщиками «Аджария», весь объятый пламенем, на виду у всей Одессы выбросился на мель близ Дофиновки. В августе такая же участь постигла и судно «Кубань».

Теснимая противником Красная армия в тяжёлых боях несла большие потери. Раненых было очень много. Днём и ночью в любую непогоду на борту «Армении» до изнеможения трудился медперсонал. Корабль совершил пятнадцать невероятно тяжёлых и опасных рейсов с ранеными защитниками Одессы и перевёз около 16 тысяч человек, не считая женщин, детей и стариков, которых члены экипажа размещали в своих каютах.

В обстоятельствах гибели «Армении» много загадочного. В упоминаемой уже «Хронике Великой Отечественной…» говорится, что свои рейсы из Одессы «Армения», а также «Кубань» и учебное судно «Днепр» совершала в сопровождении эсминца «Беспощадный», что, несомненно, уберегало эти суда от дерзких атак немецкой авиации.

Наступление 2-й армии Манштейна на Крым было стремительным, к чему командование ЧФ и в том числе и вице-адмирал Ф. С. Октябрьский были не готовы. Все учения флота перед войной сводились к «уничтожению» крупных морских десантов и боевым походам кораблей Черноморского флота. Никому и в голову не приходило, что оборонять Севастополь придётся со стороны суши.

В октябре и ноябре 1941 года всюду царила неразбериха. Из Севастополя спешно эвакуировали всё, что надо и не надо. Госпитали, оборудованные в штольнях и самом городе, были забиты ранеными, но кто-то дал приказ срочно эвакуировать весь медперсонал. И сейчас, уже в наше время, подъезжая к Севастополю, из окна вагона или автобуса в районе Инкермана можно видеть огромные глыбы и нагромождения камней взорванных расположенных в штольнях госпиталей. По приказу Сталина оттуда были эвакуированы на корабли только легкораненые. Как свидетельствует медсестра этого госпиталя Е. Николаева, «дабы раненые не достались врагу», штольню взорвали вместе с «нетранспортабельными». Взрывными работами руководил представитель СМЕРШа. Два врача отказались покинуть раненых и погибли вместе со всеми.

Сам вице-адмирал Ф. С. Октябрьский держал постоянно при себе быстроходный эсминец «Бойкий» и почти всегда «отбояривался» от задач по формированию конвоев и от охраны пассажирских и госпитальных судов при переходе морем, считая, что этим должны заниматься руководители гражданского флота. Самоустранение Октябрьского от столь важной и ответственной задачи и было одной из причин, что на дно Чёрного моря отправлено столь большое количество лучших пассажирских судов с людьми.

Согласно найденным документам и показаниям очевидцев, удалось восстановить многие события, предшествующие выходу «Армении» в море из Севастопольской бухты 6 ноября 1941 года.

Теплоход стоял на внутреннем рейде и спешно принимал на борт многочисленных раненых и эвакуированных граждан. Обстановка была крайне нервозной. В любую минуту мог начаться налёт вражеской авиации. Основная масса боевых кораблей флота по приказу Октябрьского вышла в море, включая и крейсер «Молотов», на котором была единственная на флоте корабельная радиолокационная станция «Редут-К».

Кроме «Армении», в Карантинной бухте грузился ещё один бывший «рысак», теплоход «Белосток», а у причала Морзавода грузили оборудование и людей на транспорт «Крым». Погрузка шла непрерывно. Капитан Плаушевский получил приказ выйти из Севастополя 6 ноября в 19 часов и следовать в Туапсе. Для сопровождения был выделен только небольшой морской охотник с бортовым номером 041 под командованием старшего лейтенанта П. А. Кулашова.

«Начальник отделения Главной базы 5 ноября получил приказание… госпитали и лазареты свернуть. На „Армению“ было погружено около 300 раненых, медицинский и хозяйственный персонал Севастопольского военно-морского госпиталя (крупнейшего на флоте), во главе с главврачом его, военврачом 1-го ранга С. М. Каганом. Здесь же оказались начальники отделений (с медперсоналом), рентген-техники… Здесь же разместились 2-й военно-морской и Николаевский базовый госпитали, санитарный склад № 280, санитарно-эпидемиологическая лаборатория, 5-й медико-санитарный отряд, госпиталь от Ялтинского санатория. Были приняты на теплоход часть медперсонала Приморской и 51-й армий, а также эвакуированные жители Севастополя…»

Капитан Плаушевский знал, что при отсутствии охранения только тёмная ночь может обеспечить скрытность плавания и не даст возможность авиации противника атаковать «Армению». Каковы же были его удивление и досада, когда ему передали приказ Военного совета флота выйти из Севастополя не в вечерних сумерках, а на два часа раньше, то есть в 17 часов, в светлое время суток. Такой приказ сулил гибель, и некоторые историки склонны были считать, что он исходил из недр абвера адмирала Канариса, от его спецслужб, занимавшихся «дезой».

«Армения», выйдя из Севастополя в 17 часов, ошвартовалась в Ялте только через 9 часов, то есть около 2 часов ночи. Оказывается, в пути последовал новый приказ: сделать заход в Балаклаву и там забрать работников НКВД, раненых и медперсонал, ибо немцы продолжают наступать.

Капитану Плаушевскому доложили, что в Ялте ожидает погрузки «партактив», работники НКВД и ещё одиннадцать госпиталей с ранеными.

Из записок адмирала Ф. С. Октябрьского: «Когда мне стало известно, что транспорт „Армения“ собирается выходить из Ялты днём, я сам лично передал приказание командиру ни в коем случае из Ялты не выходить до 19.00, то есть до темноты. Мы не имели средств хорошо обеспечить прикрытие транспорта с воздуха и моря. Связь работала надёжно, командир приказание получил и, несмотря на это, вышел из Ялты. В 11.00 он был атакован самолётами-торпедоносцами и потоплен. После попадания торпеды „Армения“ находилась на плаву четыре минуты».

Отсутствие документов, уничтоженных в 1949 году и позднее, бросает тень на адмирала Ф. С. Октябрьского, потому что любой историк может заподозрить, что адмирал ищет себе оправдание задним числом, спустя годы после ужасной трагедии. Однако следует признать, что он, как командующий флотом, знал оперативную обстановку на театре, знал, где находится «Армения», знал и время, когда она отвалила от причала, запружённого людьми, знал он и то, что при господстве немецкой авиации в воздухе «Армения», лишённая охранения, представляет собой идеальную мишень для торпедоносцев и пикирующих бомбардировщиков. Поэтому весьма вероятно, что приказ и даже очень строгий «ждать ночи» он действительно передал капитану Плаушевскому, но на «Армении» произошло какое-то зловещее событие, заставившее капитана нарушить приказ Октябрьского. В этом кроется ещё одна тайна гибели теплохода.

Исследуем события и вернёмся назад. Достоверно известно, что первоначальный приказ капитану Плаушевскому был чётко сформулирован: забрать раненых и медперсонал и из Севастополя следовать в Туапсе в ночное время суток. Затем последовал срочный приказ: следовать в Ялту для спасения партактива и раненых. Время выхода теплохода из Севастополя было изменено на два часа. Третий приказ, переданный капитану Плаушевскому, заставил его, не заходя в Балаклавскую бухту, также забрать представителей местной власти и раненых. Четвёртый приказ, переданный капитану «Армении» рано утром Ф. С. Октябрьским 7 ноября, предписывал покинуть Ялту не ранее 19 часов, оказался странным образом нарушен, и капитан отправился в плавание без охранения навстречу своей гибели.

Несомненно, что капитан Плаушевский не подчинился приказу командующего флотом только потому, что вынужден был подчиниться другой власти, оказавшейся на борту, каковой были принятые на борт «Армении» сотрудники НКВД и СМЕРШа. Оставшиеся на причале люди видели, как капитан, прежде чем дать команду отдать швартовы, был разъярён, как загнанный зверь, и громоподобно ругался на чём свет стоит. И это был капитан Плаушевский, которого все сослуживцы характеризовали как исключительно хладнокровного и выдержанного человека. Несомненно, ему угрожали те, кто торопился покинуть Ялту, а за отказ подчиниться угрожали расправой.

Вышедшая рано утром из Ялты «Армения» в сопровождении морского охотника не прошла и тридцати миль, как была атаковала двумя торпедоносцами.

Обратимся к следующему свидетельству катерника с морского охотника МО-04 М. М. Яковлева: «7 ноября, около 10 часов утра, в районе мыса Сарыч над нами пролетел немецкий разведчик, а через непродолжительное время над водой, на бреющем полёте, едва не касаясь гребней волн (погода была штормовой и нас болтало основательно), в наш район вышли два вражеских торпедоносца. Один из них начал делать разворот для торпедной атаки, а второй пошёл в сторону Ялты. Открыть огонь мы не могли, так как крен катера достигал 45 градусов. Торпедоносец сбросил две торпеды, но промазал и они взорвались в прибрежных камнях мыса Айя. Нас поразила сила взрыва — не видели мы до этого более мощного, и почти все разом сказали, что если второй торпедоносец достанет „Армению“, то ей несдобровать».

После торпедирования «Армения» была на плаву четыре минуты. Спаслось лишь несколько человек, в том числе старшина Бочаров и военнослужащий И. А. Бурмистров. Видел гибель теплохода и командир морского охотника старший лейтенант П. А. Кулашов, которого по возвращении в Севастополь целый месяц допрашивали в НКВД, после чего выпустили.

Через немецких ветеранов пытались найти экипаж торпедоносца, атаковавшего «Армению», дабы уточнить детали и координаты гибели теплохода, так как немецкие архивы славятся большой сохранностью документов. Ответ пришёл неожиданный: «архив люфтваффе вывезен в СССР».

ДРАМА ПАРОХОДА «ЛЕНИН»

Немногие знают, что 27 июля 1941 года на погибшем у мыса Сарыч в Чёрном море крупнейшем пассажирском пароходе «Ленин» количество человеческих жертв превышает число погибших на «Титанике» и «Лузитании» вместе взятых! Почти сразу все сведения об обстоятельствах гибели парохода, количестве жертв были строго засекречены. Ничего не сообщалось в сводках Совинформбюро о потоплении и других черноморских пассажирских пароходов и госпитальных судов: «Абхазии», «Армении», быстроходного теплохода «Аджария», теплоходов «Чехов» и «Белосток».

Только сравнительно недавно данные о страшной катастрофе у мыса Сарыч были рассекречены и учёный секретарь Военно-научного общества Севастополя капитан второго ранга Сергей Алексеевич Соловьёв получил к ним доступ. Он тщательно изучил материалы следственного дела, снял копии с карт и фотографий и показаний очевидцев и перед ним возникла из небытия суровая правда — подробности гибели многих тысяч людей.

Обстоятельства гибели парохода «Ленин» и сейчас весьма загадочны и ещё предстоит выяснить — подорвался ли он на собственной мине или был торпедирован подводной лодкой, рассказывает Соловьёв.

Пароход «Ленин» лежит на глубине 78 метров мористее бывшей правительственной дачи «Заря», примерно в 2,5 мили от берега. Хотя граница для погружения с аквалангом расположена на глубине 60 метров, Украина, похоже, намерена исследовать затонувший пароход, как, впрочем, и часть других судов, которых на Чёрном море насчитывается более сотни.

Пароход, о котором пойдёт речь, был построен перед Первой мировой войной на судоверфи в Данциге и получил название «Симбирск». Это был элегантный двухтрубный красавец, вполне комфортабельный и быстроходный, имевший скорость 17 узлов при длине 94 метра, ширине 12 метров и осадке 5,7 метра.

В годы советской власти пароход переименовали в «Ленин». В 1941 году пароход модернизировали, заново покрасили и его капитаном стал Иван Семёнович Борисенко. За рейсы с гуманитарной помощью в республиканскую Испанию в 1937 году его наградили орденом Ленина.

С началом войны в свой первый военный рейс из Одессы в Мариуполь с эвакуированными и грузом сахара пароход совершил в июле 1941 года. Обстановка на фронте резко ухудшалась. На обратном рейсе при подходе к Одессе вражеские пикирующие бомбардировщики атаковали пароход, но были отогнаны огнём крейсера «Коминтерн».

Немецкая авиация совершала по нескольку налётов на город, появились первые жертвы бомбардировок среди мирных жителей. Капитан Борисенко получил приказ от руководства Черноморского морского пароходства срочно принять груз и пассажиров и следовать вновь в Мариуполь. На берегу погрузкой руководил представитель военно-морской комендатуры порта старший лейтенант Романов. Впоследствии на суде он показал, что пропуском на пароход служил посадочный талон, но по одному талону садилось два-три взрослых пассажира. Дети в счёт не шли. Много людей приходило с записками от городских и областных руководителей, военной комендатуры города Одессы. Члены экипажа размещали родных и друзей в своих каютах. Впоследствии многие из них составили печальный список «пропавших без вести».

Капитан Борисенко никакого учёта принятых пассажиров не вёл, в результате вместо 482 пассажиров и 400 тонн груза, согласно официальному регламенту, пароход «Ленин» только одних пассажиров принял на борт около 4000 человек! Людей было столько, что ими были забиты все салоны, столовые, коридоры, трюмы и палубы, а тут пришёл ещё приказ принять команду в 1200 человек необмундированных призывников. А люди всё продолжали прибывать.

С началом войны на Чёрном море во многих районах были выставлены оборонительные минные заграждения и был введён особый режим плавания, предусматривающий обязательную лоцманскую проводку. Плавание осуществлялось по специальным фарватерам, которые знал ограниченный круг лиц. Маяки были переведены на «манипулируемый режим» по особому расписанию, как и все береговые навигационные огни, дабы затруднить плавание кораблям противника. Однако единой и чёткой службы обеспечения коммуникаций, которой бы подчинялись и капитаны, и лоцманы, увы, на Чёрном море, по крайней мере в первые месяцы войны, не было.

Пароход «Ленин» отправился в свой последний рейс 24 июля 1941 года. В 22 часа 00 минут он медленно отвалил от причала и вышел в море, возглавив конвой. Конвой состоял из теплохода «Ворошилов», судна «Березина» и двух шаланд, которые плелись в хвосте, всё время грозя потерять из виду основной конвой.

Наш военно-морской флот на Чёрном море традиционно имел подавляющее преимущество над кораблями противника даже в количественном отношении, поэтому непонятно, почему Военный совет флота не заботился о проводке судов через «секретные фарватеры», и транспорты стали подрываться на собственных минах!

Наконец-то «Ленин» и «Ворошилов» могли увеличить скорость и быстро скрылись за горизонтом. Однако на траверсе мыса Лукулл капитан «Ворошилова» доложил, что на теплоходе вышла из строя машина и он не может двигаться самостоятельно. Капитан Борисенко знал, что это результат поспешного и некачественного ремонта, и принял решение отбуксировать «Ворошилов» в Севастополь. Знал он и то, что «Ворошилов» так же перегружен людьми, как и его судно. До Севастополя было рукой подать, но из-за шаланд время было упущено. В условиях войны это была непростительная ошибка, как и ошибочно было составлять конвой из столь разных судов, да ещё с плохо отремонтированными машинами.

Чудом избежав налётов авиации противника, «Ленин» отбуксировал теплоход в Севастопольскую бухту (Казачью), а сам в сопровождении сторожевого катера пошёл на Ялту. Но до Ялты он так и не дошёл…

Капитан 2-го ранга А. Е. Абаев свидетельствует: «Лоцманом на пароход „Ленин“ для дальнейшей проводки был назначен молодой лейтенант И. И. Свистун, недавний выпускник Ленинградского мореходного училища… Свистун не был готов к лоцманским проводкам в мирное время, а в военное тем более».

Идут третьи сутки, как пароход «Ленин» отошёл от Одесского причала. Заполненный до отказа измученными и уставшими людьми, пароход ждёт «добро» на выход в море. К Севастополю подошёл теплоход «Грузия», вышедший из Одессы на два дня позже. Все понимали, что пароход давно был бы в Ялте, но с полдороги его почему-то вернули в Севастополь и он опять встал на якорь в бухте Казачьей.

Наконец вечером 27 июля в 19 часов 15 минут получили радиограмму: «Транспортам сняться и следовать в Ялту». «Ленин» и «Ворошилов» в сопровождении сторожевого катера СКА-026 вышли в море, но конвой был жёстко ограничен в скорости передвижения: «Ворошилов» не мог дать больше 5 узлов. Уже на следствии второй помощник капитана Г. А. Бендерский скажет: «Караван был составлен абсолютно неправильно. Такой подбор судов я считаю преступным!»

Наконец, нельзя не сказать об ещё одной непростительной оплошности капитана Борисенко. Как потом было выяснено, в Одессе для отражения налётов противника на носу и корме было установлено два зенитных орудия. Это, как говорят моряки, «дополнительный металл» — следовательно, необходимо было «устранить девиацию», дабы сделать более точными показания компаса. Кроме того, в трюмы также был загружен металл в качестве необходимого груза (450 т), подлежащего перевозке в Мариуполь. И, наконец, последнее, также немаловажное: на пароходе «Ленин» почему-то отсутствовал эхолот для замера глубины, а лаг для определения скорости судна был не выверен.

Итак, целый ряд упущений, ошибок плюс и преступная халатность перед тем, как на перегруженном людьми судне выйти в ночной рейс, по узкому фарватеру, в окружении минных полей. При этом для охраны «Ленина», «Ворошилова» и «Грузии», где в общей сложности находилось около 10 000 человек, был выделен лишь один сторожевой катер СКА-026.

Южная ночь наступает быстро. Кромешная тьма окутала «Ленина», «Грузию», «Ворошилова» и сторожевой катер, следовавших в кильватер друг другу. Слева берег только угадывается, не видно ни одного огонька (светомаскировка). Капитан Борисенко, молодой лоцман Свистун и вахтенный рулевой Киселёв всматриваются в темноту.

В 23 часа 33 минуты сильный взрыв заставил содрогнуться весь пароход «Ленин». Рвануло между трюмами № 1 и № 2. Пароход начал оседать носом и крениться на правый борт. Забегали люди, раздались крики: «Тонем!» Капитан Борисенко дал команду: «Лево руля!» и затем: «Полный вперёд!» — в надежде поближе подойти к крымскому берегу.

Очевидец Колодяжная: «В момент взрыва я спала в каюте… Проснувшись, я спустилась на вторую палубу, судно стремительно валилось на правый борт. Навстречу мне с главной палубы бежали пассажиры с криками. В этот момент крен судна был примерно 15–20 гр… В коридоре было много воды. Крен судна увеличивался… Меня что-то потянуло. Я очутилась в море и увидела, что на меня валится труба. Я отплыла в сторону и всё время наблюдала, как тонул пароход. Я видела, как корма парохода поднялась, винты продолжали работать. Потом он стал вертикально и быстро пошёл под воду. Наступила удивительная тишина и затем раздались крики ужаса людей, оказавшихся в воде. Я стала плыть к берегу».

Пароход «Ленин» погрузился в море за 7–10 минут. Шедшая в кильватере «Грузия» приблизилась к месту гибели. Капитан дал команду по трансляции: «Спустить шлюпки на воду!» Не разобрав, в чём дело, люди в панике бросились к шлюпкам. Команда вёслами и кулаками пыталась отбиться. «Шлюпки спускают для оказания помощи пассажирам „Ленина“», — хрипела трансляция, но это мало помогало. Было упущено много драгоценного времени. Шлюпки спустили на воду лишь через 30 минут.

Конечно, многие члены экипажа парохода «Ленин» вели себя самоотверженно, спасая жизни людей, но быстро затонувшее судно увлекло их на дно. Капитан Борисенко, трое его помощников и лоцман покинули судно последними. Успели спустить на воду лишь две спасательные шлюпки. «Грузии», «Ворошилову» и подоспевшим катерам удалось спасти в кипевшем от людских голов море лишь около 600 человек. В основном это были те, кому достались пробковые пояса, спасательные круги и кто был в шлюпках. Те, кто не умел плавать, тонули мгновенно. Многих увлекла в пучину намокшая одежда.

11 и 12 августа 1941 года в Севастополе состоялось закрытое заседание Военного трибунала Черноморского флота в составе председательствующего бригвоенюриста Лебедева и членов трибунала Фридмана и Бондаря. О бесславной гибели «Ленина» ходило много слухов. Суд был скорый. Было выяснено, что из-за приблизительной и неточной прокладки курса «Ленин» мог «задеть» у мыса Сарыч самый край минных заграждений и подорваться. В этом узрели вину лоцмана и его неопытность. Однако было странно, что прошедший правее и мористее «Ворошилов» остался невредимым. Следовательно, «Ленин» мог напороться на плавающую мину, сорванную с минрепа. Таких мин плавало довольно много и после войны, отчего пассажирские суда по Чёрному морю долгое время ходили только днём.

Торпедная атака румынской подводной лодки была маловероятна. Для неё большой преградой было минное поле. К тому же такая субмарина под названием «Дельфин», по данным разведки, в это время находилась в другом районе Чёрного моря.

Капитан Борисенко и его помощники затруднялись назвать не только количество погибших, но и общее количество пассажиров. Было ясно, что более всего погибло детей, женщин и стариков.

Бывший лоцман лейтенант Иван Свистун был разжалован и приговорён к расстрелу. 24 августа 1941 года приговор был приведён в исполнение. Напрасно Иван Свистун доказывал суду (и это подтвердили свидетели), что «манипулируемый режим» бездействовал, и что лоцманская проводка не была обеспечена, и что маяк на мысе Сарыч зажёгся лишь после того, как «Ленин» подорвался и стал тонуть. Суд не принял во внимание его показания. Когда приговор был доведён до личного состава флота, моряки дали ему невесёлый комментарий: «Если нет виновного — то его назначают»…

Когда материалы о гибели парохода «Ленин» были рассекречены, офицеры и моряки Севастопольского Военно-научного общества потребовали дополнительного расследования всех обстоятельств.

18 августа 1992 года Военный трибунал Черноморского флота под председательством полковника юстиции А. Д. Ананьева, с участием помощника прокурора флота подполковника С. Г. Мардашина рассмотрел в судебном заседании уголовное дело по протесту в порядке надзора и определил: «Приговор Военного трибунала Черноморского флота от 12 августа 1941 года в отношении И. И. Свистуна отменить, а дело производством прекратить за отсутствием в его действиях состава преступления».

ТАИНСТВЕННАЯ ГИБЕЛЬ КРЕЙСЕРА «СИДНЕЙ»

19 ноября 1941 года на закате дня возле берегов Западной Австралии в коротком, но кровопролитном сражении погибли овеянный славой австралийский крейсер «Сидней» и немецкий рейдер «Корморан». Но если экипаж последнего уцелел практически целиком, то 645 членам команды «Сиднея» спастись не удалось.

— Как могло случиться, что с «Сиднея» никто не остался в живых? — задался вопросом журналист В. Лукницкий. — Как «Корморан», переоборудованный из торгового судна в военный корабль, смог потопить столь крупный крейсер? Почему официальные власти Великобритании, Австралии и США засекретили все документы, относящиеся к происшедшему?

Эти вопросы и раньше волновали многих историков. Британское правительство отказалось предать гласности телеграммы, которыми обменялись Черчилль и Рузвельт 26 ноября 1941 года в связи с гибелью «Сиднея». Эти документы могли бы стать последними штрихами к картине, старательно собранной из маленьких исторических лоскутков английским писателем Монтгомери. Его отец, штурман «Сиднея», погиб в том сражении. В 1973 году Монтгомери получил возможность ознакомиться с официальным отчётом британского адмиралтейства об этом событии. В нём было столько нелепых вопросов, что он решил предпринять собственное расследование.

Писатель получил доступ к рассекреченным документам, среди которых — протоколы допросов оставшихся в живых членов команды «Корморана», которые добрались до Австралии и затем содержались в лагере для военнопленных. Он разыскал и расспросил многих из них, проживающих в то время в Германии. Его поразило то, что многие опасались говорить с ним откровенно и избегали многих вопросов.

Таким образом, официальные каналы получения информации оказались для Монтгомери закрытыми, и он пришёл к выводу: над всем этим возведена завеса строжайшей секретности. И писатель узнал почему.

«Корморан» заметил крейсер «Сидней» в 17 часов. Первым сообщением акустиков в тот злополучный ноябрьский день было: это крупный корабль. Затем командиру немецкого рейдера Детмеру доставили более точную информацию: это крейсер. Положение «Корморана» оказалось безнадёжным. Дальность орудий главного калибра «Сиднея» составляла свыше 100 кабельтовых (более 18,5 километра), что позволяло ему находиться вне досягаемости огня немцев. Детмер видел единственное спасение в «камуфляже и неожиданном огне из всех орудий с близкого расстояния». Так записано в его отчёте. Но хотя «Корморан» шёл под норвежским флагом, эта уловка могла быть моментально раскрыта, как только на «Сиднее» проверили бы список кораблей, находящихся в этом районе. Детмер приказал радисту передать в эфир сигнал, предупреждающий о появлении в этой зоне подозрительного судна. Эти искажённые данные должны были внушить командиру «Сиднея» Барнетту, что неприятель находится где-то в стороне, а не поблизости. Затем команда «Корморана» имитировала пожар у себя на судне. В 17 часов 30 минут на «Сиднее» ещё считали, что перед ними находится обычное торговое судно под норвежским флагом. Оно еле-еле передвигалось и, по всей вероятности, терпело бедствие, так как передавало сигнал SOS.

Барнетт приказал приготовить к полёту морской самолёт «Вальрус» для поисков мнимого неприятеля. Затем передумал, когда увидел нарастающее облако дыма от немецкого рейдера. «Корморану» был подан сигнал идти на сближение. Полчаса спустя «Сидней» лёг в дрейф, остановил машины и начал готовить шлюпки для оказания помощи. У «норвежцев», решил командир, можно получить информацию о неприятельском корабле.

Он представлял собой идеальную мишень. Крейсер стоял, повернувшись бортом к «Корморану», на расстоянии всего 1100 метров. Барнетт был настолько уверен, что перед ним пострадавшее судно, что разрешил даже кокам выйти на палубу. Именно этого и ждали на «Корморане». Немецкий рейдер выпустил две торпеды, которые попали в цель, затем дал несколько залпов из всех орудий и пулемётов. Снаряды снесли рулевую рубку, вызвали пожары в кормовом отсеке и на куски разнесли самолёт «Вальрус». Когда на крейсере увидели, что на корме противника, окутанного клубами дыма, на смену норвежскому флагу взвился немецкий флаг, пустили в ход орудия главного калибра. «Сидней» сделал несколько залпов. В результате прямых попаданий в машинное отделение «Корморан» запылал, как бумажный склад, а его орудия были выведены из строя. Команда рейдера просигналила, что сдаётся. Перегруженные шлюпки, отбиваясь от огня, стали двигаться в направлении австралийского корабля в надежде, что их подберут.

И тут кто-то нанёс внезапный и страшный удар по «Сиднею» в него попала торпеда. Корабль переломился и исчез в пучине. Кто выпустил эту торпеду? Монтгомери утверждает совершенно определённо: японская подводная лодка, которая вышла в этот рейс специально для встречи с «Кормораном». Другими словами, Япония была тесно связана с фашистами задолго до нападения на Пёрл-Харбор. Ни один член команды «Сиднея» не спасся, так как с субмарины безжалостно расстреливали всех подряд, дабы никто не смог сообщить о её участии в сражении. Этот факт, по мнению Монтгомери, и может объяснить, почему члены команды немецкого рейдера на допросах давали путаные, двусмысленные ответы. Некоторые из них признавались, что боятся раскрыть всю подоплёку тех событий.

Но зачем Лондон окутывает завесой секретности эту историю? Потому, считает Монтгомери, что Черчилль и Рузвельт тоже замешаны в ней. Командование австралийским флотом подозревало с самого начала, что «Сидней» потопила японская подводная лодка, и направило эту информацию в британское адмиралтейство. Об этом узнал Черчилль. Известие пришло для него в критический момент. Англичане и американцы в то время вели тайные переговоры с Токио, в ходе которых добивались заключения с Японией временного пакта о нейтралитете.

Глава британского правительства информировал Рузвельта о причинах гибели крейсера «Сидней», но настоял, чтобы информация держалась в строжайшей тайне до окончания переговоров с японцами. Но отношения с японцами так и не заладились: через две недели, 7 декабря, Япония внезапным нападением на американскую базу Пёрл-Харбор на Гавайских островах активно включилась во Вторую мировую войну.

КАК ЧУТЬ НЕ СДАЛИ ЛЕНИНГРАД

Недавно С. Турченко опубликовал секретные ленты переговоров по прямому проводу между Сталиным и руководством войсками Северо-Западного направления, раскрывающие некоторые причины Ленинградской трагедии 1941 года.

63 года назад фашисты прорвали ленинградскую оборонительную линию, и над нашей второй столицей нависла угроза захвата. Назначенный 10 июля 1941 года главнокомандующим войсками Северо-Западного направления герой Гражданской войны маршал Клим Ворошилов так и не сумел организовать боевые действия в новых условиях, с применением новейшей техники. 22 августа Верховный главнокомандующий вызвал его и А. Жданова на переговоры по прямому проводу.

«Сталин: Вы создали Военный совет Ленинграда. Вы должны понимать, что создавать военные советы может только правительство или по его поручению Ставка… Второе. В Военный совет Ленинграда не вошли ни Ворошилов, ни Жданов. Это неправильно. И даже вредно политически… Словно Жданов и Ворошилов не верят в оборону Ленинграда… Это дело надо исправить. Третье. В своём приказе… вы ввели выборность батальонных командиров. Это неправильно организационно и вредно политически. Это тоже надо выправить. Четвёртое. По вашему приказу… выходит, что оборона Ленинграда ограничивается созданием рабочих батальонов, вооружённых более или менее слабо, без специальной артиллерийской обороны. Такую оборону нельзя признать удовлетворительной, если иметь в виду, что у немцев имеется артиллерия…

Ворошилов: Из всего сказанного мы видим, что по нашей вине произошло большое недоразумение. Первое. Создание Совета обороны Ленинграда ни в коем случае не исключает, а лишь дополняет общую организацию обороны… Второе. Ворошилов и Жданов являются ответственными в первую очередь за всю оборону Ленинграда. Третье. Военный совет обороны Ленинграда мы понимали как сугубо вспомогательный орган общей военной обороны Ленинграда. Четвёртое. Нам казалось, что будет легче создать прочную защиту Ленинграда путём специальной организации рабочей общественности в военные отряды. Пятое. Ленинград имеет специальную укреплённую полосу, которая начинается у Капорского залива и идёт южнее Красногвардейска…

Сталин: Существование под Ленинградом укреплённой полосы нам известно. Не от вас, конечно, а по другим источникам… Но эта укреплённая полоса, кажется, уже прорвана немцами в районе Красногвардейска, поэтому Ставка так остро ставит вопрос об обороне Ленинграда… Что касается поставленных мной вопросов, то вы ни на один не ответили толком… У нас нет гарантии, что вы опять не надумаете чего-либо такого, что не укладывается в рамки нормальных взаимоотношений… Мы никогда не знали о ваших планах и начинаниях, мы всегда случайно узнаём о том, что что-то наметили, что-то спланировали, а потом получилась прореха. Мы с этим мириться также не можем. Вы не дети и знаете хорошо, что в прощении не нуждаетесь… Вы неорганизованные люди и не чувствуете ответственности за свои действия, ввиду чего действуете, как на изолированном острове, ни с кем не считаясь…

Ворошилов: Организуя Военный совет обороны Ленинграда, мы не только не думали нарушать нормы порядка и законы, но и вообще не предполагали, что это может послужить поводом для таких заключений, которые мы только что выслушали. Это наше решение не публиковалось, а приказом оно издано как совершенно секретное. Второе. По вопросу о выборах мы поступили, может быть, неправильно, но на основании печального опыта наших дней, когда не только в рабочих дивизиях, но в отдельных случаях и в нормальных дивизиях командиры разбегались, а бойцы выбирали себе командиров… Третье. Ворошилов и Жданов, как мы уже сообщили, не вошли в Совет обороны Ленинграда потому, что осуществляют общее руководство обороной. Четвёртое. Что касается вашего замечания о том, что мы можем ещё что-либо такое надумать, что не укладывается в рамки нормальных взаимоотношений, то мы, Ворошилов и Жданов, не совсем понимаем, в чём нас упрекают…

Сталин: Не нужно прикидываться наивными. Прочтите ленту и поймёте, в чём вас обвиняют. Немедленно отмените выборное начало в батальонах, ибо оно может погубить всю армию. Выборный командир безвластен, ибо в случае нажима на избирателей его мигом переизберут. Нам нужны, как известно, полновластные командиры. Стоит ввести выборность в рабочих батальонах — это сразу же распространится на всю армию, как зараза. Жданов и Ворошилов, потрудитесь войти в Военный совет обороны Ленинграда. Ленинград не Череповец и не Вологда. Это вторая столица нашей страны. Военный совет обороны Ленинграда не вспомогательный орган, а руководящий орган обороны Ленинграда. Представьте конкретный план обороны Ленинграда. Будет ли у вас, кроме основной укреплённой линии, создана и другая, более узкая укреплённая линия? Если будет, то каким образом?

Ворошилов: Избирательное начало будет отменено. Ворошилов и Жданов в Совет обороны Ленинграда войдут. Более узкой полосы обороны пока ещё не создано, но она создаётся…

Сталин: Возможно, что Северный фронт разделим на две части — на Карельскую часть от Ладоги и до Мурманска со своим фронтовым командованием и южную часть — Ленинградскую, которую следует назвать Ленинградским фронтом. Мотивы известны. После занятия финнами северных берегов Ладоги управлять северной частью Северного фронта из Ленинграда невозможно. Обсудите этот вопрос, дайте свои соображения. Всё».

Однако Ворошилов решительных мер не принял. И даже, судя по всему, ничуть не изменил стиль своего поведения. Сталин откомандировал в Ленинград Молотова, чтобы тот разобрался в обстановке. Вскоре Верховный главнокомандующий направил своему посланцу шифровку.

«Совершенно секретно. Шифром. Молотову.

Только что сообщили, что Тосно взят противником. Если так будет продолжаться, то Ленинград будет сдан идиотски глупо… Что делают Попов (командующий Ленинградским фронтом. — Прим. авт.) и Ворошилов? Они даже не сообщают о мерах, какие они думают предпринять против такой опасности… Откуда у них такая бездна пассивности и деревенской покорности судьбе? Что за люди?! Я их не пойму! В Ленинграде имеется теперь много танков КВ, много авиации… Почему эти технические средства не действуют?.. Что может сделать против немецких танков какой-то пехотный полк, выставленный командованием против таких технических средств?! Почему богатая ленинградская техника не используется на этом решающем участке? Не кажется ли тебе, что кто-то нарочно открывает немцам дорогу на этом решающем участке? Что за человек Попов? Чем, собственно, занят Ворошилов? В чём выражается его помощь Ленинграду? Я пишу об этом, так как очень встревожен непонятным для меня бездействием ленинградского командования. Я думаю, что 29 ты должен выехать в Москву. Прошу не задерживаться.

№ 1457/3 Сталин. 29.08.41 г.»

«Совершенно секретно. Шифром. Товарищу Сталину

Сообщаю: 1. По приезде в Ленинград на совещании с Ворошиловым, Ждановым и членами Военного совета Ленинградского фронта, секретарями обкома и горкома подвергли резкой критике ошибки, допущенные Ворошиловым и Ждановым… 2. В течение первого дня при помощи приехавших с нами товарищей мы занимались приведением в ясность дел в отношении имеющихся здесь артиллерии и авиации, возможной помощи со стороны моряков, особенно по морской артиллерии, вопросам эвакуации, выселения 91 тысячи финнов и 5 тысяч немцев, а также вопросами продовольственного снабжения Ленинграда. По этим вопросам подробнее сообщим отдельно. 3. Мероприятия по созданию особого типа оборонительного рубежа на основе танков и броневиков к востоку от Красногвардейска сумеем представить 29 августа.

Молотов, Маленков. 3.00.29.08.41 г.».

«Совершенно секретно. Шифром. Ворошилову, Жданову

Нас возмущает ваше поведение, выражающееся в том, что вы сообщаете нам только лишь о потере нами той или иной местности, но обычно ни слова не сообщаете о том, какие же вами предприняты меры для того, чтобы перестать, наконец, терять города и станции. Так же безобразно вы сообщили о потере Шлиссельбурга. Будет ли конец потерям? Может быть, вы уже предрешили сдать Ленинград?! Куда девались танки КВ? Где вы их расставили? Почему нет никакого улучшения на фронте, несмотря на такое обилие танков КВ, как у вас? Ведь ни один фронт не имеет того количества КВ, какое имеется у вас. Чем занята ваша авиация? Почему она не поддерживает действия наших войск?.. Мы требуем от вас, чтобы вы в день два-три раза информировали нас о положении на фронте и принимаемых вами мерах.

9.09.41 г. № 1606/ш Сталин. Берия».

Но Ворошилов и на этот раз не отреагировал. Тогда последовала следующая секретная депеша.

«Совершенно секретно. Ворошилову. Приезжай в Москву.

13.09.41 г. № 1686/ш Сталин. Молотов».

Понятно, что Климент Ефремович возвращался в Москву в ожидании жестоких репрессий. Действительно, любого другого в такой ситуации ожидал бы расстрел. Но Сталин, видимо, не решился стереть в порошок легендарную личность, воспетую в советских песнях, являющуюся синонимом могущества Красной армии. Ворошилову была предоставлена возможность реабилитироваться на другой должности. Но «красный маршал» оказался не способен к решению боевых задач в моторизованной войне.

1 апреля 1942 года Сталин подписал постановление Политбюро ЦК ВКП(б) № 356 «О работе т. Ворошилова». В нём отмечалось:

«В начале войны с Германией тов. Ворошилов был назначен главнокомандующим Северо-Западным направлением, имеющим своею главной задачей защиту Ленинграда. Как выяснилось потом, тов. Ворошилов не справился с порученным делом и не сумел организовать оборону Ленинграда… Государственный Комитет Обороны отозвал т. Ворошилова из Ленинграда и дал ему работу по новым воинским формированиям в тылу. Ввиду просьбы т. Ворошилова он был откомандирован в феврале месяце на Волховский фронт в качестве представителя Ставки для помощи командованию фронта и пробыл там около месяца. Однако пребывание т. Ворошилова на Волховском фронте не дало желаемых результатов. Желая ещё раз дать возможность т. Ворошилову использовать свой опыт на фронтовой работе, ЦК ВКП(б) предложил т. Ворошилову взять на себя непосредственное командование Волховским фронтом. Но т. Ворошилов отнёсся к этому предложению отрицательно и не захотел взять на себя ответственность за Волховский фронт, несмотря на то, что этот фронт имеет сейчас решающее значение для обороны Ленинграда, сославшись на то, что Волховский фронт является трудным фронтом и он не хочет провалиться на этом деле.

Ввиду всего изложенного ЦК ВКП(б) постановляет:

1. Признать, что т. Ворошилов не оправдал себя на порученной ему работе на фронте.

2. Направить т. Ворошилова на тыловую военную работу».

При этом нужно сказать, что Климент Ефремович остался членом ГКО и Ставки. Словом, отделался лёгким испугом. Однако ошибки, которые он совершил, руководя обороной Ленинграда, не сумел полностью исправить даже прибывший ему на смену Г. К. Жуков. Ленинград был обречён на жесточайшую блокаду.

БЫЛ ЛИ ПОДВИГ НИКОЛАЯ ГАСТЕЛЛО? (По материалам В. Чуприна)

Постараемся восстановить хронологию того дня, когда Николай Гастелло вошёл в бессмертие — 26 июня 1941 года. На четвёртый день войны немецкие танки Гота и Гудериана продвигались по Белоруссии со скоростью 100 километров в сутки. А уже 29 июня 3-я, 4-я, 10-я и 13-я советские армии Юго-Западного фронта были окружены. Перед нашими войсками стояла задача хоть как-то, любой ценой остановить врага. 26 июня с аэродрома Боровское под Смоленском поднялись три советских бомбардировщика ДБ-3Ф. Они должны были отбомбиться в районе шоссе Радошковичи — Молодечно, где наблюдалось большое скопление немецких танков. Пилотам этих самолётов, по донесению командования, были капитаны Николай Гастелло, Александр Маслов и старший лейтенант Фёдор Воробьёв.

Жители посёлка видели, как около 12.00 26 июня немецкую колонну благополучно атаковали три «сталинских сокола». Самолёт Воробьёва, сбросив бомбы, развернулся и ушёл к своим — за линию фронта. Два других бомбардировщика уже после выполнения боевой задачи, т. е. по дороге «домой», были подбиты немецкими зенитками. Один из них (горящий, со шлейфом густого дыма) «ушёл в неизвестном направлении». Так свидетельствуют донесения 207-го авиаполка 42-й авиадивизии и местные жители. А второй, также горящий, сделал разворот, дотянул до вражеской колонны и спикировал в самую гущу немецких танков.

Фёдор Воробьёв, который вернулся на аэродром в Брянск (т. к. наши войска отступали, то 207-й авиаполк в тот же день, 26 июня, перебазировался в Брянск), тогда же в рапорте указал: он и штурман лейтенант Рыбас видели, что бесстрашный самолёт, совершивший огненный таран, вёл капитан Гастелло.

«26 июня 1941 г. беспримерный героический подвиг совершил капитан Николай Гастелло, который свой подбитый самолёт направил на колонну вражеских танков и цистерн. Десятки машин были уничтожены на месте от взрыва самолёта отважного лётчика» (История СССР. М.: Политиздат, 1970. С. 241).

«Всей стране в начале войны стал известен бессмертный подвиг лётчика коммуниста Н. Ф. Гастелло. От вражеского снаряда самолёт загорелся. Сбить пламя не удалось. Героический экипаж направил горящий бомбардировщик на колонну вражеских машин» (История КПСС. М.: Политиздат, 1970. Т. 5. Кн. 1. С. 147).

Тут всё совершенно ясно. Правда, долгое время считалось, что Гастелло — лётчик-истребитель, даже марки, выпущенные в его честь, изображали отважного пилота на фоне истребителя. Почему же звание Героя присвоили только ему, ведь в бомбардировщике экипаж — 4 человека? Но вернёмся к тем событиям.

Один бомбардировщик успешно вернулся на свою базу и продолжал громить фашистов. (Лейтенант Рыбас впоследствии пропадёт без вести, а старший лейтенант Воробьёв погибнет в ноябре 1941 года.) Командир второго, Николай Гастелло, совершил беспримерный подвиг — первым в истории войны пошёл на таран и стал Героем Советского Союза. О нём и сейчас слагаются стихи, поются песни, на его подвиге воспитывалась и воспитывается молодёжь.

Тайна, покрытая мраком, долгие годы окутывала судьбу экипажа третьего советского бомбардировщика, который 26 июня вместе с Гастелло и Воробьёвым улетел бомбить немецкую технику. И который вёл пилот, капитан Александр Маслов, призванный в Красную армию из подмосковной Коломны.

Вышло всё таким образом. Самолёт был подбит немецкими зенитками и загорелся в воздухе. Но у Маслова не хватило духа развернуть бомбардировщик на вражеские позиции и повторить подвиг своего боевого товарища Николая Гастелло. Самолёт Маслова «ушёл в неизвестном направлении».

Только в мае 1942-го родственникам Маслова в Коломну, а также родственникам членов его экипажа — штурмана лейтенанта Владимира Балашова, младшего сержанта стрелка-радиста Григория Реутова и младшего сержанта воздушного стрелка Бахтураза Бейскбаева — командование 207-го авиаполка отправило извещения, что их мужья (дети) «пропали без вести».

Формулировка эта вплоть до начала 1990-х годов коммунистическими властями воспринималась как предательство и измена Родине.

Действительно, где гарантия, что «пропавший без вести» солдат или офицер погиб смертью храбрых, а не сдался немцам в плен? Когда жена капитана Маслова Софья Евграфовна в 1944 году вернулась в Коломну, её дочку Иру отказались принять в детский сад: было много детишек, чьи папы погибли на фронте. А её отец ещё неизвестно кто — может, и враг народа. Пенсию по потере кормильца семья Маслова также не получала. Соседи рассказывают, что от Софьи Евграфовны отвернулись даже родители её мужа. Отец Маслова, бывший в военное и послевоенное время председателем коломенского колхоза «Проводник», отказал ей в помощи.

Софья Евграфовна часто плакала и жаловалась на судьбу. Ведь её супруг и Николай Гастелло служили в одном авиаполку, были закадычными друзьями, она сама прекрасно знала и Колю, и его супругу Аню, дружили семьями. И вот один день всё перевернул. Николай Гастелло стал Героем Советского Союза, кумиром всех мальчишек и девчонок. А её Саша превратился в изгоя, о котором не хотели слушать ни в коломенском райвоенкомате, ни в коломенском райкоме партии. Не знала тогда ещё Софья Евграфовна, какую фантастическую метаморфозу уготовила судьба 26 июня 1941 года участникам того легендарного вылета.

В 1951 году, по случаю 10-летия подвига Николая Гастелло (белоруса по национальности), братская республика решила увековечить память своего великого земляка, поставить ему в посёлке Радошковичи памятник. И перезахоронить его останки вместе с членами экипажа (штурманом Скоробогатым, воздушным стрелком Бурденюком и стрелком-радистом Калининым) в братскую могилу в сквере Радошковичей. До 1951 года их тела покоились в том самом месте, где героически погибли, останавливая колонну немецких танков — в деревне Декшняны. Тогда, в 41-м в деревне уже хозяйничали немцы, останки экипажа ночью похоронили местные жители — наспех завернув их в парашюты. (Кстати, послевоенное расследование подвига показало, что советский бомбардировщик таранил не колонну танков, а немецкую зенитную батарею: он упал в 180 метрах от дороги, где шла техника. Но это, естественно, нисколько не умаляет самого подвига.)

Всю процедуру по торжественному перезахоронению праха героев должен был проделать радошковичский райвоенком подполковник Котельников. 26 июня 1951 года при огромном стечении народа вскрыли старую братскую могилу. В сохранившейся планшетке пилота, которую сразу открыл райвоенком, он обнаружил… документы на имя капитана Александра Спиридоновича Маслова. А также чудом уцелевшие лётные очки и расчёску. Ещё в могиле был найден медальон на имя стрелка-радиста Григория Реутова, члена экипажа капитана Маслова.

Мозг военкома работал чётко. Получалось, что вражеские войска таранил не всенародный герой капитан Гастелло, а капитан Маслов и его экипаж. Не бомбардировщик Маслова «ушёл в неизвестном направлении», как считалось до сих пор, а самолёт Гастелло! Ведь ДБ-3Ф Воробьёва в тот день благополучно вернулся на свой аэродром.

О найденных документах и о появившихся сомнениях подполковник Котельников на церемонии рассказывать не стал. «Отважный экипаж Гастелло» со всеми воинскими почестями торжественно перезахоронили в сквере посёлка Радошковичи. А самому Николаю Гастелло открыли бронзовый памятник.

Но вечером того же дня под грифом «Секретно» подполковник отправил письмо в ЦК КП(б) Белоруссии. Видимо, он понимал, что обращение в Минобороны СССР никаких результатов не даст, там просто «похоронят» его письмо. В нарушение воинской этики Котельников о находках проинформировал ЦК: что делать? Вскоре оттуда (также под грифом «Секретно») за подписью зав. административным отделом ЦК Перепелицына поступил ответ: обращайтесь в отдел по учёту потерь Советской армии.

Первая информация о подвиге Николая Гастелло в сводках Совинформбюро появилась 5 июля 1941 года. В те дни советские люди, как военные, так и гражданские, гибли тысячами и сотнями тысяч. Партии и её ленинскому Политбюро срочно требовались «маяки самопожертвования». Чтобы боец не просто падал, скошенный пулемётной очередью, а закрывая амбразуру своей грудью. Не просто был раздавлен немецким танком, а бросался под гусеницы со связкой гранат.

У немцев инструкция гласила: если твой танк подбит, ты должен принять меры к спасению экипажа. Наша — если танк загорелся, ты обязан превратить его в долговременную огневую точку. Только такой «массовый героизм» мог спасти отцов нации от позора и прекращал бы всякие разговоры о геноциде своего собственного народа.

Воздушный бой в районе посёлка Радошковичи и беспримерный таран вражеских войск как нельзя лучше вписывались в ту сталинскую идеологию. Вот почему никто не стал разбираться — кто же на самом деле герой? Героем — и это истинная правда — была вся страна.

В коломенской квартире Эдуарда Васильевича Харитонова царит военный порядок. И все документы о подвиге его земляка Александра Маслова разложены «по полочкам». Эдуард Васильевич — майор ВВС в отставке. Делом этим он вплотную занялся в 1990 году, когда стал помощником народного депутата СССР Владимира Стадника. И когда под давлением общественности Минобороны было вынуждено открыть если не все, то часть своих секретных архивов.

— Я убеждён, — говорит Эдуард Васильевич, — что первый огненный таран совершил капитан Маслов. А капитан Гастелло — военный преступник. В том бою он выпрыгнул с парашютом. А это ст. 262 УК РСФСР: «Оставление погибающего военного корабля». Как пилот бомбардировщика, Гастелло должен был сначала выбросить с парашютами экипаж. А потом уже прыгать сам.

В Центральном военном архиве Минобороны, что в Подольске, в 1996 году Эдуард Васильевич обнаружил список «безвозвратных потерь начальствующего и рядового состава 42-й авиадивизии с 22.06 по 28.06.41 г.» (серия «Б», № 138). Подписан он помощником начальника отдела строевой части старшиной Боковым.

В списке значится экипаж Гастелло: сам капитан, а также Анатолий Бурденюк, Григорий Скоробогатый и Алексей Калинин. В графе «примечания» сказано, что «один человек из этого экипажа выпрыгнул с парашютом с горящего самолёта, кто — неизвестно».

Ещё один момент. Какое-то время у памятника Гастелло была братская могила. Сообщалось, что там похоронен сам Гастелло, и назывались фамилии экипажа. Только фамилии эти были — Маслов, Балашов, Реутов, Бейскбаев. Ни одной из экипажа Гастелло там не значилось.

Когда Харитонов в 1991 году поехал в Радошковичи, эту самую братскую могилу перенесли уже в другое место (перезахоронив во второй раз!) — в ещё более братскую могилу, где захоронено много советских солдат и офицеров, не имевших никакого отношения к авиации.

ОДИССЕЯ «КАТЮШИ» (По материалам А. Первушина)

14 июля 1941 года на одном из участков обороны 20-й армии, в лесу восточнее Орши, взметнулись к небу языки пламени, сопровождавшиеся непривычным гулом, совсем не похожим на выстрелы артиллерийских орудий. Над деревьями поднялись облака чёрного дыма, а в небе с шипением понеслись в сторону немецких позиций едва заметные стрелы. Вскоре весь район местного вокзала, захваченного гитлеровцами, был охвачен яростным огнём. Немцы, ошеломлённые, в панике побежали. Противнику потребовалось много времени, чтобы собрать свои деморализованные подразделения. Так впервые в истории заявили о себе «катюши».

Первое боевое применение Красной Армией пороховых ракет нового типа относится к боям на Халхин-Голе. 28 мая 1939 года японские войска, оккупировавшие Маньчжурию, в районе реки Халхин-Гол перешли в наступление на Монголию, с которой СССР был связан договором о взаимопомощи. Началась локальная, но оттого не менее кровопролитная война. И вот здесь в августе 1939 года группа истребителей И-16 под командованием лётчика-испытателя Николая Звонарёва впервые применила ракетные снаряды РС-82. Японцы сначала решили, что их самолёты атакованы хорошо замаскированной зенитной установкой. Только через несколько дней один из офицеров, принимавших участие в воздушном бою, доложил: «Под крыльями русских самолётов я видел яркие вспышки пламени!»

Из Токио прилетели эксперты, осмотрели подбитые самолёты и сошлись на том, что подобные разрушения может причинить только с наряд диаметром не менее 76 мм. Но ведь расчёты показывали, что самолёт, способный выдержать отдачу пушки такого калибра, существовать просто не мог! Лишь на экспериментальных истребителях опробовались пушки калибра 20 мм. Чтобы выяснить секрет, за самолётами капитана Звонарёва и его боевых товарищей лётчиков Пименова, Фёдорова, Михайленко и Ткаченко была объявлена самая настоящая охота. Но сбить или посадить хотя бы одну машину японцам не удалось.

Результаты же первого применения ракет, запускаемых с самолётов, превзошли все ожидания. Меньше чем за месяц боёв (15 сентября было подписано перемирие) лётчики группы Звонарёва совершили 85 боевых вылетов и в 14 воздушных боях сбили 13 самолётов противника!

Ракеты, столь успешно показавшие себя на поле боя, разрабатывались с начала 1930-х годов в Реактивном научно-исследовательском институте (РНИИ), которым после репрессий 1937–1938 годов руководил химик Борис Слонимер. Непосредственно же над ракетами работал Юрий Победоносцев, которому ныне и принадлежит честь называться их автором.

Успех нового оружия подстегнул работы над первым вариантом многозарядной установки, которая превратилась потом в «катюшу». В НИИ-3 Наркомата боеприпасов, как перед войной именовался РНИИ, этой работой в качестве главного инженера руководил Андрей Костиков. Современные историки довольно непочтительно отзываются о Костикове. И это справедливо, ведь в архивах обнаружились его доносы на сослуживцев (на того же Победоносцева).

Первый вариант будущей «катюши» заряжался 132-мм снарядами, похожими на те, которыми стрелял на Халхин-Голе капитан Звонарёв. Вся установка с 24 направляющими монтировалась на грузовике ЗИС-5. Тут авторство принадлежит Ивану Гваю, который сделал перед тем «Флейту» — установку для реактивных снарядов на истребителях И-15 и И-16.

Первые полигонные испытания под Москвой, проведённые в начале 1939 года, выявили многие недоработки. Военные специалисты, подходившие к оценке реактивной артиллерии с позиций ствольной артиллерии, видели в этих странных машинах технический курьёз. Но, несмотря на насмешки артиллеристов, коллектив института продолжал упорную работу над вторым вариантом пусковой установки. Её установили на более мощный грузовик ЗИС-6. Однако 24 направляющие, смонтированные, как и в первом варианте, поперёк машины, не обеспечивали устойчивость машины при ведении огня.

Полигонные испытания второго варианта производились в присутствии маршала Клима Ворошилова. Благодаря его благожелательной оценке коллектив разработчиков получил поддержку командного состава. Тогда же конструктор Галковский предложил совершенно новый вариант: оставить 16 направляющих и монтировать их на машине продольно. В августе 1939 года опытная установка была изготовлена. К тому времени группа под руководством Леонида Шварца сконструировала и опробовала образцы новых 132-мм ракет. Осенью 1939 года на Ленинградском артиллерийском полигоне провели очередную серию испытаний. На этот раз пусковые установки и снаряды к ним были одобрены. С этого момента реактивная установка стала официально именоваться БМ-13, что означало «боевая машина», а 13 — сокращение от калибра 132-мм реактивного снаряда.

В конце 1939 года Главное артиллерийское управление Красной Армии дало заказ НИИ-3 на изготовление шести БМ-13. К ноябрю 1940 года этот заказ был выполнен. 17 июня 1941 года машины продемонстрировали на смотре образцов вооружения Красной армии, проходившем под Москвой. БМ-13 осматривали маршал Тимошенко, нарком вооружения Устинов, нарком боеприпасов Ванников и начальник Генерального штаба Жуков. 21 июня по итогам смотра командование приняло решение о развёртывании производства ракет М-13 и установок БМ-13.

Утром 22 июня 1941 года сотрудники НИИ-3 собрались в стенах своего института. Было ясно: новое оружие никаких войсковых испытаний проходить уже не будет — сейчас важно собрать все установки и отправить их в бой. Семь машин БМ-13 составили костяк первой батареи реактивной артиллерии, решение о формировании которой было принято 28 июня 1941 года. И уже в ночь на 2 июля она своим ходом убыла на Западный фронт.

Первая батарея состояла из взвода управления, пристрелочного взвода, трёх огневых взводов, взвода боевого питания, хозяйственного отделения, отделения горюче-смазочных материалов, санитарной части. Кроме семи пусковых установок БМ-13 и 122-мм гаубицы образца 1930 года, служившей для пристрелки, в батарее было 44 грузовые машины для перевозки 600 реактивных снарядов М-13, 100 снарядов для гаубицы, шанцевого инструмента, трёх заправок горюче-смазочных материалов, семи суточных норм продовольствия и другого имущества.

Командный состав батареи был укомплектован в основном слушателями Артиллерийской академии имени Дзержинского, только что окончившими первыми курс командного факультета. Командиром батареи назначили капитана Ивана Флёрова — офицера-артиллериста, имевшего за плечами опыт советско-финской войны.

Никакой специальной подготовки ни офицеры, ни номера боевых расчётов первой батареи не имели, за период формирования удалось провести лишь три занятия. Ими руководили разработчики ракетного оружия инженер-конструктор Попов и военный инженер 2-го ранга Шитов. Перед самым концом занятий Попов указал на большой деревянный ящик, укреплённый на подножке боевой машины. «При отправке вас на фронт, — сказал он, — мы набьём этот ящик толовыми шашками и поставим пиропатрон, чтобы при малейшей угрозе захвата реактивного оружия врагом можно было подорвать и установку, и снаряды».

Через два дня после выступления из Москвы батарея стала частью 20-й армии Западного фронта, дравшейся за Смоленск. В ночь с 12 на 13 июля её подняли по тревоге и направили к Орше. На станции Орша скопилось множество немецких эшелонов с войсками, техникой, боеприпасами и горючим. Флёров приказал развернуть батарею в пяти километрах от станции, за горкой. Двигатели машин не заглушали, чтобы после залпа моментально покинуть позицию. В 15 часов 15 минут 14 июля 1941 года капитан Флёров дал команду открыть огонь.

Вот текст донесения в немецкий генеральный штаб: «Русские применили батарею с небывалым числом орудий. Снаряды фугасно-зажигательные, но необычного действия. Войска, обстрелянные русскими, свидетельствуют: огневой налёт подобен урагану. Снаряды разрываются одновременно. Потери в людях значительные». В тот же день батарея Флёрова обстреляла переправу через речку Оршица, где также скопилось немало живой силы и техники гитлеровцев. В последующие дни батарея использовалась на различных направлениях действий 20-й армии в качестве огневого резерва начальника артиллерии армии. Несколько удачных залпов было произведено по противнику в районах Рудни, Смоленска, Ярцево, Духовщины. Эффект превзошёл все ожидания.

Немецкое командование пыталось заполучить образцы чудо-оружия русских. За батареей капитана Флёрова, как когда-то за истребителями Звонарёва, началась охота. 7 октября 1941 года под деревней Богатырь Вяземского района Смоленской области немцам удалось окружить батарею. Враг атаковал её внезапно, на марше, обстреливая с разных сторон. Силы были неравными, но расчёты бились отчаянно, Флёров израсходовал последние боеприпасы, а затем взорвал пусковые установки. Поведя людей на прорыв, он геройски погиб. 40 человек из 180 остались в живых, и всех, кто уцелел после гибели батареи в октябре 41-го, объявили без вести пропавшими, хотя они воевали до самой победы. Лишь по прошествии 50 лет после первого залпа БМ-13 поле у деревни Богатырь раскрыло свою тайну. Там наконец-то были найдены останки капитана Флёрова и ещё 17 ракетчиков, погибших вместе с ним. В 1995 году указом президента РФ Ивану Флёрову было посмертно присвоено звание Героя России.

Батарея Флёрова погибла, но оружие существовало и продолжало наносить урон наступающему врагу. В первые дни войны началось изготовление новых установок на московском заводе «Компрессор». Конструкторов тоже не надо было подгонять. В считанные дни они завершили разработку новой боевой машины для 82-миллиметровых снарядов — БМ-8. Она начала выпускаться в двух вариантах: один — на шасси автомобиля ЗИС-6 с 6 направляющими, другой — на шасси трактора СТЗ или танков Т-40 и Т-60 с 24 направляющими.

Очевидные успехи на фронте и в производстве позволили Ставке Верховного главнокомандования уже в августе 1941 года принять решение о формировании восьми полков реактивной артиллерии, которым ещё до участия в боях присваивалось наименование «гвардейских миномётных полков артиллерии резерва ВГК». Этим подчёркивалось особое значение, которое придавалось новому виду вооружений. Полк состоял из трёх дивизионов, дивизион — из трёх батарей, по четыре БМ-8 или БМ-13 в каждой.

Выпуск БМ-8 и БМ-13 непрерывно рос, а конструкторы разрабатывали новый 300-миллиметровый реактивный снаряд М-30 весом 72 кг и с дальностью стрельбы 2,8 км. Впоследствии боевой опыт показал, что М-30 — мощное оружие наступления, способное разрушать дзоты, окопы с козырьками, каменные постройки и другие укрепления. Была даже идея создать на основе «катюш» мобильный зенитно-ракетный комплекс для уничтожения авиации противника, однако опытную установку так и не довели до серийного образца.

К началу 1945 года на полях сражений действовали 38 отдельных дивизионов, 114 полков, 11 бригад и 7 дивизий, вооружённых реактивной артиллерией.

Но были и проблемы. Массовое производство пусковых установок наладили быстро, однако широкое применение «катюш» сдерживалось из-за недостатка боеприпасов. Отсутствовала промышленная база по изготовлению высококачественных порохов для двигателей снарядов. Обычный порох в данном случае не мог быть использован — требовались особые сорта с нужной поверхностью и конфигурацией, временем, характером и температурой горения. Дефицит удалось лимитировать лишь к началу 1942 года, когда переброшенные с запада на восток заводы стали набирать требуемые темпы производства.

ОПЕРАЦИЯ «ЛЁТЧИК», ИЛИ ПОЧЕМУ НЕМЦЫ НЕ БОМБИЛИ ЛИПЕЦК? (По материалам газеты «Комсомольская правда»)

В конце апреля 1990 года российское правительство под личным контролем Михаила Горбачёва создало специальную межведомственную комиссию по расследованию советско-германского сотрудничества в период с 1922 по 1940 годы. Тогда, в обход версальских соглашений, на нашей земле строились совместные с рейхсвером заводы, химические лаборатории, аэродромы, танковые и авиационные школы.

Активно велось обучение немецких офицеров. Неожиданный интерес современников к событиям 70-летней давности был вызван тем, что, по данным ПГУ (Первого Главного управления) КГБ, на счетах некоторых швейцарских банков находились предназначенные СССР более 85 миллионов рейхсмарок (часть — золотыми монетами), переведённых в 1938 году Германией. Эти деньги проходили как оплата фашистской Германией части своих военно-промышленных долгов нашей стране. Незадолго до Великой Отечественной войны Швейцария, согласно международным банковским законам, «заморозила» официальные счета воюющих государств. Немецкие миллионы так и оставались невостребованными Россией до 1990-х годов.

Для подробного расследования этого дела вновь созданная межведомственная комиссия, куда входили сотрудники Госбанка СССР, МИДа, Минюста и целая группа историков из Института военной истории, была допущена в архивы КГБ к «совершенно секретным» материалам о пребывании немецкой лётной школы WIVUPAL в Липецке с 1924 по 1933 год. Это секретное дело с пометкой «хранить вечно» было полностью закрыто особистами лишь в 1958 году. ПГУ КГБ, осуществлявшее надзор за работой комиссии над «Делом немецких лётчиков», согласилось выдать только самые необходимые материалы. Остальные листы из дела № р-2176, среди которых — агентурные донесения, данные разведки, итоги оперативных мероприятий НКВД и изъятые вещдоки, навечно остались закрытыми от людских глаз.

Один из членов этой межведомственной комиссии обратился в редакцию «Комсомольской правды», когда закончился его восьмилетний срок по подписке «секретного умолчания». Бывший военный начал говорить о неизвестных до сих пор фактах пребывания немецких лётчиков в довоенном Липецке. В то время этот специалист работал с документами по техническому обеспечению лётной школы WIVUPAL в архиве бывшего КГБ на Лубянке. Среди секретных материалов он обнаружил листок бумаги с записями на немецком языке. Даже постороннему, по его словам, стало бы ясно, что тетрадный лист попал в техническую документацию по чистой случайности. Единственное, что он смог перевести на русский в своей «находке», это имя получателя письма: Герман Геринг. Письмо Герингу было написано Надеждой Горячевой из Липецка 2 ноября 1926 года.

В 1924 году руководство РККА неожиданно закрыло только что организованную Высшую школу красвоенлётов в Липецке. На её базе на правах концессии началось создание авиационной школы лётчиков рейхсвера WIVUPAL, замаскированной под 4-ю эскадрилью авиационной части Красного Воздушного флота (иногда в документах — 4-й авиаотряд т. Томсона). Сначала в школу прибыло 58 немецких самолётов «Фокер Д-13», однако советская сторона настояла на поставке в школу самых современных машин «Альбатрос». Уже через несколько месяцев в школу стали собираться первые «ученики».

Под аэродром была выделена площадка дореволюционного ипподрома, а немцев расселили в здании бывшей конторы винного завода. Будущие немецкие асы приезжали на обучение по чужим паспортам как командированные гражданские специалисты от частных фирм. Всё оборудование, продукты, обслугу завозили из Германии. За восемь лет в лётной школе прошли обучение около 180 немецких лётчиков.

К началу 1930-х годов в учебном расписании были запланированы и нововведения: полёты на высоте 5–6 тысяч метров, бомбометание с истребителя и стрельба из пулемётов по буксируемым мишеням. В одном эпизоде из книги «Они ковали победу» героя войны Виктора Анисимова автор приводит любопытный случай, когда в учебном бою, «незадолго до войны», он столкнулся с известным среди немцев асом Первой мировой войны, лётчиком по имени Герман (фамилия не указана). Как следует из книги, после продолжительного боя Анисимов прижал самолёт Германа к земле, и тот совершил вынужденную посадку. Признав факт поражения, немецкий лётчик подарил Анисимову свои золотые часы. На обратной стороне подарка была дарственная надпись: «Лучшему лётчику Германии от Вильгельма II». В период Первой мировой войны у немцев было всего 17 лучших асов, среди них с именем Герман — только Геринг.

Сейчас в Липецке остался только один живой свидетель пребывания немецкого авиаотряда — Яков Петрович Водопьянов, служивший в школе WIVUPAL техником-испытателем самолётных двигателей. «О том, что среди немцев, учившихся у нас лётному делу, был Герман Геринг, начали поговаривать ещё до начала войны, — рассказал Яков Водопьянов специальному корреспонденту „Комсомолки“ Денису Баранцу. — Я сам тогда не раз слышал от друзей постарше, что те даже видели Геринга». Немецкие лётчики быстро обживались, некоторые селились в частных домах, нанимали деревенскую прислугу. Большинство вполне сносно научилось говорить по-русски.

Немцы всё чаще стали разгуливать по рынку или охотиться близ деревенских окраин. «Их можно было легко опознать по клетчатым гольфам и душистым сигарам, — вспоминает Водопьянов. — С некоторыми частенько выпивали. У них свой медведь был, и тот наше вино обожал. Ходили они и в деревню на танцы. Помнится даже, как играли они первую свадьбу — весь город собрался. Молодой лётчик Карл Булингер женился на учительнице из Воронежа Асе Писаревой».

Приезжая из краткосрочных отпусков, немцы баловали деревенских девушек шоколадом и разными заграничными безделушками. Потому и пошли по Липецку острые шутки про обманутых «шоколадниц» — невостребованных немецких невест.

Была своя зазноба и у немца Геринга. Дочь станционного смотрителя Надя Горячева жила на городской окраине в районе Нижинки. Единственное, что помнят про Горячеву, так это её гордость и красоту. Когда познакомилась с немцем, стала нелюдимой, только с ним и видели. Сегодняшние родственники покойной «бабы Нади» живут неподалёку от бывшей авиашколы (сейчас там расположен военный городок). Разговаривать с журналистами «о родственнице и немцах» наотрез отказались. Соседка их, Анна Ваганова, рассказала, что не один раз видела в соседней квартире среди семейных реликвий скатерти с изображением фашистской свастики.

Зимой 1926 года, после приезда в школу «высокой» немецкой комиссии, уехал на каникулы в Германию и Геринг, пообещав, наверное, Надежде вернуться позже и забрать её из России. К тому времени у будущего рейхсмаршала Германии уже была законная жена. Слов своих будущий фашистский деятель не сдержал, но любовные письма продолжал писать до начала войны. Надежда, обучившись по школьным учебникам немецкому языку, тоже писала письма в Германию с признаниями, что «ждёт Геру и готова пронести в сердце любовь к нему через всю жизнь». О серьёзных намерениях влюблённых говорит и тот факт, что в этом же письме Надя писала Герингу: «…дорогой Герман, как твоя нога (во время одной из прогулок Геринг упал с лошади и повредил ногу, о чём написал в Россию. — Прим. сост.)? Я очень переживаю, что болезнь помешает твоему возвращению в Липецк».

Тогда ей было неведомо, что часть писем оседала в архивах НКВД, так и не дойдя до Германии.

С августа 1933 года Липецкий отдел НКВД начал разрабатывать секретную операцию под кодовым названием «Лётчик». Чекисты пытались выявить шпионов, завербованных немцами. До начала войны в застенках оказалось больше 65 «врагов народа», замеченных в связях с лётчиками WIVUPAL.

С наступлением войны, ранним летним утром, Надежда Горячева исчезла из города, а вернулась в родной дом только в 1946 году умалишённой 38-летней женщиной, так и оставшейся в воспоминаниях земляков легендой. Надежда осталась жива только благодаря своему знакомству с человеком номер 2 в нацистской Германии. Именно через неё, по одной из версий, советское командование пыталось выйти на переговоры с главарями рейха.

В этой истории ещё много белых пятен, прояснить которые до конца смогут только засекреченные с тех времён документы. Но главный для историков вопрос, почему же на город Липецк, находившийся в направлении главного удара германской армии, упали всего две шальные бомбы, а находящийся в 20 минутах полёта Воронеж фашисты стёрли с лица земли? Может, оттого, что «Гера» помнил о городе своей молодости и Надюше Горячевой?

РУССКИЙ «ТИТАНИК» (По материалам В. Солнцева)

Ударами гигантских волн часть палубы баржи с находившимися на ней сотнями людей была оторвана от корпуса и смыта за борт. Разбушевавшаяся стихия за считанные минуты раскрошила её на мелкие части. Именно в этом невообразимом страшном месиве человеческой плоти, дерева и воды быстро погибла большая часть из почти тысячи мужчин, женщин и малолетних детей, нашедших в тот день свою могилу на дне Ладоги. Эта практически неизвестная трагедия на Ладоге в 1941 году по своим масштабам не уступает гибели «Титаника».

Эта история произошла в осенние дни 1941 года, когда фашистские войска сомкнули кольцо окружения Ленинграда по суше. В этих условиях предпринимались отчаянные попытки вывезти из осаждённого города как можно больше людей военных и гражданских. Единственный путь — через Ладогу. 16 сентября состоялась отправка эшелонов с уже успевшими повоевать слушателями военно-морских училищ Ленинграда, из которых, по приказу Ворошилова, создавался новый особый курсантский батальон.

Первый эшелон, ушедший с Финляндского вокзала, прибыл на станцию «Ладожское озеро» около 13 часов. Местом погрузки был выбран прибрежный лес вблизи порта Осиновец.

Около 17.00 поступил приказ к погрузке курсантов. Плавсредством служила баржа за номером 725. Но к этому времени она уже оказалась на одну треть загружена людьми из различных учреждений, да и просто неорганизованными пассажирами. В итоге, по разным данным, на баржу погрузились от 1200 до 1500 человек, которым предстояло пересечь озеро с запада на восток до порта Новая Ладога.

Капитан буксира «Орёл» Иван Дмитриевич Ерофеев высказал свои опасения начальству: «Считаю невозможной буксировку баржи с таким количеством людей в условиях приближающегося шторма». К нему не прислушались и, подчиняясь приказу, «Орёл» в ночь на 17 сентября 1941 года натянул трос и баржа № 725 вышла в открытое море. Это не оговорка: Ладога — это действительно море и отличается от ранга малых морей только пресной водой. К примеру, средние глубины в Ладожском озере в З,6 раза больше, чем в Азовском море, а максимальные — в 16 раз!

Постепенно ветер крепчал, волнение усилилось, Ладога угрожающе шумела. Начавшаяся качка — сначала бортовая, а затем и килевая — разбудила людей. С непривычки у многих началась морская болезнь. Неожиданно корпус баржи сильно заскрипел. В темноте трюма послышались обеспокоенные голоса и в воздухе повисло ощущение большой беды. Как бы в подтверждение тому послышался шум льющейся воды. Было примерно 3 часа ночи. При свете спичек обнаружили трещину в обшивке борта. Попытки заткнуть течь личными вещами результатов не дали — не было ни крепёжного материала, ни инструмента.

Старая баржа не способна была долгое время выдерживать удары огромных волн. Через некоторое время в средней части корпуса раздался страшный скрежет, обшивка лопнула, и через большую трещину вода стала быстро заполнять трюм. У кого-то не выдержали нервы, послышались крики ужаса, усилился общий шум. Казалось, что спасение может быть только на палубе, и люди устремились к выходным люкам. Однако центральный люк оказался закрытым на запор с палубы, из-за чего на сходнях под ним образовалась «пробка». На требования открыть люк с палубы — ну разумеется! — отвечали, что выходить наверх нельзя в интересах маскировки. Хотя всем было предельно ясно, что оставаться в трюме — смерти подобно.

Отчаявшиеся пассажиры, заливаемые водой из треснувшего борта, сумели где-то разыскать топор, которым стали рубить люк снизу. Но на палубе у люка встал лейтенант Сазонов и, размахивая наганом, кричал: «Всем оставаться в трюме, наверх никому не выходить!» Тогда люди бросились к другому, кормовому, через который к тому времени кое-кто уже начал всё же выходить наверх. Скоро и тут скопилось много народу. Объятые страхом люди напирали на идущих впереди, а пропускная способность люка была невелика. Каждый человек старался проскочить через люк побыстрее. Не зная о том, что рядом время от времени проносится огромный тяжёлый румпель, кое-кто попадал под его роковой удар — человек либо валился обратно на сходни, либо его сметало за борт, откуда возврата уже не было. Румпель был окровавлен, на нём были размазаны налипшие белые хлопья мозгов.

В конце концов центральный люк всё же был открыт, и выход из трюма пошёл быстрее и организованнее. В первую очередь наверх вывели женщин и детей.

Баржа оседала всё глубже. Надо было хоть как-то поддерживать плавучесть судна. Капитан-лейтенант Боков, полковой комиссар Макшанчиков и группа курсантов организовали откачку воды из трюма, вооружившись найденными вёдрами и ручной помпой. На место выдохшихся или смытых за борт людей тут же приходили другие. Встав цепочкой, курсанты вычерпывали воду из трюма четырьмя найденными вёдрами. Но с каждой волной через люки и щели воды наливалось в трюм больше, чем её откачивали. Когда это стало очевидным, люди перестали бесполезно тратить силы. Сбросили за борт автомашины, и на какое-то время показалось, что баржа немного всплыла и стала легче всходить на волну.

Но передышка оказалась кратковременной. Неумолимая стихия быстро подавила всякие попытки спасения баржи, оставляя людям всё более и более призрачную надежду на спасение себя и своих близких благодаря какой-либо случайности.

А между тем катящиеся через палубу волны слизывали одного человека за другим. В тот день температура воды колебалась от +10 до +12 градусов, а температура воздуха от +4 до +9. Так что прожить в этой стихии сколько-нибудь долго не было шансов даже у тренированного пловца.

Известный среди курсантов пловец Константин Кутузов решил добраться до берега вплавь, несмотря на то, что берега не было видно. Он разделся до трусов и, придерживаясь за буксирный трос, полез в воду. Через минуту его не стало. Такая же судьба постигла и двух других пловцов-разрядников Сергея Додолина и Олега Костко. Кого накрывало волной, кого затягивало под баржу, кто-то погибал от переохлаждения.

И всё же, несмотря на ощущение смертельной опасности, паники не было. Офицеры сообщили, что на помощь уже идут корабли. И действительно, вскоре на горизонте показалась канонерская лодка, идущая в сторону баржи. Её появление вызвало огромную радость. Один офицер забрался на крышу рубки и стал размахивать белой простынёй, подавая сигналы кораблю. Однако большие волны, пасмурный предутренний свет делали полузатопленную баржу малозаметной. Чтобы привлечь внимание спасателей, стали стрелять из винтовок, но рёв стихии заглушал выстрелы. Канонерская лодка прошла мимо баржи, не заметив её.

К тому времени баржа осела настолько, что её палуба оказалась на уровне воды. Буксировка стала для «Орла» невозможной. Был отдан буксирный трос, и «Орёл» стал маневрировать вокруг баржи, неустанно передавая сигналы SOS.

Но среагировали на них быстрее фашистские самолёты — сначала разведчики, а затем истребители-бомбардировщики. К ярости стихии добавилось и изуверство человеческое. За морскими волнами следовали ударные волны от разрывов бомб. Хлещущая со всех сторон вода дополнялась ливнем пулемётного огня. Казалось, море и небо объединились против пассажиров баржи № 725.

По самолётам открыли стрельбу из винтовок, но оружия было мало, и рассчитывать на эффективность такого слабого огня не приходилось. И в течение дня фашистская авиация неоднократно «утюжила» район бедствия.

Отбомбившись, самолёты в очередной раз улетели. Казалось, наступила передышка, но шторм становился всё сильнее. Баржа уже так низко села, что волны без труда прокатывались над палубой, унося людей в пучину целыми группами. Относительно безопасным местом, куда не так проникала вода, была шкиперская рубка. Поэтому мужчины стали собирать в ней промёрзших женщин, детей и подростков.

Вдруг накатившаяся волна какой-то странной трёхгранной формы тараном ударила по стенкам рубки. Оставшиеся на палубе люди издали крик ужаса. Водяной вал сорвал рубку с палубы и вынес её за борт. Никто не мог даже предположить такого варианта. Рубка стала быстро погружаться почти без крена. Кричали оставшиеся на палубе люди. Рубка ушла на дно меньше чем за минуту и, когда вода хлынула в неё, матери, скорее всего, успели лишь прижать детей к себе.

Спасательные действия «Орла» начались на рассвете. Капитан буксира Ерофеев рисковал судном и экипажем, но сделал всё возможное для спасения погибающих людей, не ожидая подхода других спасателей.

В истории мореплавания неизвестны случаи, когда судно-спасатель принялось бы спасать тех, кто находится ещё на палубе аварийного судна, оставив без помощи оказавшихся за бортом. К тому же в данном случае было ясно, что деревянная баржа полностью не затонет. Брать людей с воды — это решение было единственно правильным. Но как же было трудно его осуществить в условиях сильнейшего — десятибалльного! — шторма! Кому-то судьба помогала, а от кого-то отворачивалась.

«Орёл» маневрировал вокруг баржи, подбирая людей, когда произошёл самый страшный эпизод этой долгой трагедии. Ударами гигантских волн средняя часть палубы баржи с ещё находившимися на ней сотнями людей была оторвана от корпуса и смыта за борт. Разбушевавшаяся стихия за считанные минуты раскрошила её на мелкие части. Именно в этом невообразимо-страшном месиве человеческой плоти, дерева и воды быстро погибла большая часть из почти тысячи мужчин, женщин и малолетних детей, нашедших в тот день свою могилу на дне Ладоги.

«Орёл» продолжал работать. Он то возносился форштевнем над водой, обнажая переднюю часть красного днища, то опадал носом, оголяя воющий гребной винт. Более пяти часов буксир подбирал тонущих и уже недопустимо глубоко осел под тяжестью перегрузки. Буксир был слишком малым судном, а вокруг находилось ещё много погибающих людей, которых он не способен был принять на борт.

Тогда контр-адмирал Заостровцев, находившийся на «Орле», потребовал от командира канонерской лодки «Селемджа» оказать немедленную помощь. Оставив для «Селемджи» последнюю группу людей на разрушенной барже, «Орёл» взял курс на Новую Ладогу. Благодаря самоотверженным действиям капитана и экипажа, добровольных помощников из числа спасённых, «Орёл» подобрал среди волн 216 человек!

К концу трагедии баржа была низко притоплена, и только нос с кормой немного выступали из воды. Оставшиеся на ней люди при каждом приближении волны дружно и громко предупреждали: «Держись! Волна!» Держались за выступы, за палубные детали, за проломы. Тяжело тянулись часы. Люди начали коченеть. Тех, кто застывал окончательно, волны смывали с палубы за борт, либо в трюм. Потом, спустя месяц, в заполненном водой трюме будет найдено много трупов.

На горизонте виднелась канонерская лодка «Селемджа», и люди очень надеялись на неё. Но «Селемджа» в течение всего дня отбивала налёты вражеской авиации. И лишь когда «Орёл» приблизился к канлодке и контр-адмирал Заостровцев под угрозой применения оружия приказал её командиру немедленно оказать помощь оставшимся на барже, «Селемджа» подошла к терпящим бедствие. Ей удалось спасти ещё 24 человека.

Точное число погибших в катастрофе баржи № 725 из-за отсутствия полного учёта пассажиров никогда не станет известным. Только по спискам военно-морских училищ, Военно-морской медицинской академии и Гидрографического управления погибли 685 человек. Кроме них, жертвами трагедии стали все дети, ученики ремесленного училища, члены семей офицеров, а также вольнонаёмные работники Артиллерийского и Тихоокеанского управления ВМФ и другие лица, сумевшие погрузиться на баржу. Погиб также взвод курсантов Ленинградского Военно-инженерного училища им. А. А. Жданова.

Если считать, что на барже было более 1200 человек, то погибло около тысячи. Но число жертв могло быть и больше, так как, по другим данным, на баржу погрузились 1500 пассажиров.

ЗАГАДКИ РЖЕВСКОЙ БИТВЫ (По материалам Н. Чарухчевой)

Историки неохотно берутся за ржевскую тему. Долгое время от народа скрывали правду, а узнать её мало кто стремился — ведь принято было считать, что гордиться тут нечем: советские войска 14 месяцев вели бои местного значения, город был оставлен врагом, а не «взят нашими войсками в ходе тяжёлых боёв», как пытались это представить. В итоге — победителей нет, явных успехов — тоже, зато потери огромны и, стало быть, бессмысленны.

В канун 55- и 60-летия освобождения Ржева местные краеведы издали несколько книг, посвящённых тем событиям, а также материалы научных конференций. Эти исследования в какой-то степени приоткрывают завесу тайны, делают доступными сведения, долгие годы бывшие под грифом «секретно». Изданы и воспоминания немецкого генерала Хорста Гроссмана «Ржев — краеугольный камень Восточного фронта», которые названы издателями «единственной серьёзной попыткой на материалах архивов и воспоминаний дать полную картину Ржевской битвы». «Конечно, — сказано в предисловии, — нужно учитывать, что книга написана немецким генералом, да ещё в годы „холодной войны“. При чтении её возникает немало вопросов…» Но: «Может быть, издание этой книги в России подвигнет военных историков к глубокому изучению Ржевской битвы».

Самый простой из вопросов — почему небольшой город (около 50 тысяч жителей до войны), расположенный в 200 километрах от Москвы и в 1400 километрах от столицы Германии, немцы называли «воротами Берлина» и буквально вцепились в него зубами?

В первых числах декабря 1941-го фашисты беспорядочно отступали от Москвы. Гитлер 19 декабря объявляет себя главнокомандующим Сухопутными войсками и 3 января 1942-го отдаёт приказ отступающим армиям: «Цепляться за каждый населённый пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего солдата, до последней гранаты… Каждый населённый пункт должен быть превращён в опорный пункт. Сдачу его не допускать ни при каких обстоятельствах, даже если он обойдён противником». Выполняя приказ, немцы, отступив от Москвы до линии Ржев — Гжатск (ныне Гагарин) — Вязьма, «зацепились» за Ржев. Город был почти в кольце наших войск с севера и даже с запада, но выбивать из него врага пришлось дольше года.

Военная переводчица Елена Ржевская с февраля 1942-го до марта 1943 года была на фронте под Ржевом и записала тогда же: «В немецких частях здесь каждый солдат лично подписывает клятву фюреру, что не сойдёт со своего места у Ржева. Ржев отдать — это открыть дорогу на Берлин, так всё время повторяет их радио». Ржев уже не рассматривался как город. Он стал определённым рубежом войны и довольно странный девиз «Ржев — ворота Берлина» действовал на немцев с той же магической силой, как на наших священное «Отступать некуда — за нами Москва».

Казалось, от удара под Москвой германские войска совершенно обессилены, но им удаётся держать прочнейшую оборону. А наша более чем миллионная армия, рвавшаяся на запад, в течение трёх с половиной месяцев («Ржевско-Вяземская стратегическая наступательная операция 8 января — 20 апреля 1942 года») почему-то не может её пробить. Тяжёлые, кровопролитные бои идут ещё долгие месяцы, но выбить из Ржева врага не удаётся.

Вдруг в начале марта 1943 года — и это другая загадка — немцы сами оставили город, отступили на 150–200 километров к западу и, по сути, открыли нашей армии путь на Берлин. Правда, это было только начало пути к победе.

Так почему ушли немцы? «Гитлер разрешил, наконец», — говорит в воспоминаниях генерал Гроссман. Значит ли это, что разрешил, поняв бессмысленность сопротивления, учитывая огромные потери и признав явное превосходство нашей армии? Тогда почему наше командование постеснялось сказать людям правду и 3 марта 1943 года выдало сводку. «Несколько дней назад наши войска начали решительное наступление на Ржев. Сегодня после длительных и тяжёлых боёв они взяли город».

Итак, наши войска вошли в Ржев, и Черчилль лично поздравил Сталина с этим событием, подчеркнув: «Мне известно, какое большое значение Вы придаёте освобождению этого пункта».

Так ли уж значим был Ржев?

«Столь долгое (14 месяцев) стойкое сопротивление врага в округе Ржева — очень существенная глава истории войны, — считает известный историк Вадим Кожин. — …Эти бои представляли собой, по существу, единственное безусловно достойное действие наших войск почти за весь 1942 год — между победой под Москвой в самом начале этого года и победой под Сталинградом в его конце. Более того: без героического — и трагедийного — противоборства под Ржевом иначе сложилась бы и ситуация под Сталинградом… Чтобы убедиться в первостепенной, исключительной значимости противоборства под Ржевом, достаточно вглядеться в один из важнейших источников по истории боевых действий в 1941–1942 годах — „Военный дневник“ тогдашнего начальника Генерального штаба сухопутных войск Германии Франца Гальдера: Ржев здесь буквально в центре внимания начиная с 3 января 1942-го… Таким образом, был свой объективный смысл в ржевском противоборстве и у нас, и у врага — правда, кардинально различный смысл: сопротивляясь под Ржевом, враг отдалял своё поражение, а мы, атакуя его, приближали свою победу».

Впрочем, и некоторые другие историки придерживаются того же мнения: «Не было бы Ржева — не было бы и Сталинграда. Именно потери, которые понёс враг под Ржевом, помогли отстоять город Сталина».

Потери действительно были огромны — за 14 месяцев раненых, убитых и взятых в плен более 1,1 миллиона человек. Красная армия сковала до 1/6 части всех дивизий Восточного фронта (для сравнения: под Сталинградом воевало около 1/4 всех солдат вермахта). А наступательная операция 30 июля — 23 августа 1942 года отвлекла от Сталинграда 3 танковые и 9 пехотных дивизий.

А вот историки Тверского края более категоричны в своих оценках. Автор книги «Ржевская битва: Полвека молчания» Олег Кондратьев привёл выдержку из письма к нему известного учёного, доктора философских наук, начальника Института военной истории Министерства обороны Дмитрия Волкогонова. Тот писал: «Ржев можно отнести к одной из самых крупных неудач советского военного командования в Великой Отечественной войне. И, как у нас водится, об этих трагических событиях написано всего несколько скупых строк. По-человечески это понятно: никому не хочется вспоминать о своих ошибках и просчётах, в том числе и знаменитым полководцам. В то же время долг памяти перед десятками тысяч погибших в ржевских лесах и болотах наших соотечественников, отдавших Родине всё, что они имели, требует вспомнить эти события. Военачальники распорядились их судьбами и жизнями бездарно. Политики, привыкшие рассматривать человека как статистическую единицу, списали эти чудовищные потери на войну и забыли о людях и их праве на память. Это варварский, но, к сожалению, очень часто встречающийся в нашей трагической истории подход к человеческим судьбам, к цене человеческой жизни. Он ещё не изжит до конца, его отзвуки слышны и сегодня».

Кондратьев приводит данные, освобождённые от грифа секретности в 1993 году. «На Ржевско-Вяземском плацдарме с начала января 1942 года по конец марта 1943 года были проведены три крупномасштабные операции: Ржевско-Вяземская (3 января — 20 апреля 1942 года, общие потери 776 889 человек), Ржевско-Сычёвская (30 июля — 23 августа 1942 года, общие потери 193 683 человека) и Ржевско-Вяземская (2–31 марта 1943 года, общие потери 138 577 человек). Во всех трёх операциях погибли 1 109 149 человек. Но даже такая страшная цифра потерь, возможно, занижена. Кроме перечисленных трёх операций, на Ржевском выступе на протяжении 1942–1943 годов постоянно велись активные боевые действия, не прекращались тяжелейшие кровопролитные бои. Это свидетельство того, что потерь было существенно больше.

Считая страшные людские потери, полное разрушение города результатом не столько героизма советских солдат, сколько грубых просчётов советского командования, спровоцированных Сталиным, местные краеведы не поддержали несколько раз возникавшую идею присвоения Ржеву звания „Город-герой“».

А вот другое мнение. «Ныне — в соответствии с общей тенденцией — многие авторы самым резким образом осуждают Сталина за то, что он отдавал приказы о всё новых атаках на этом участке фронта, увеличивая страшные потери. Но теперь, задним числом, легко решать подобные проблемы. Представим себе хотя бы, что врагу тогда требовалось всего лишь 12–15 минут (даже при малых в сравнении с нынешними авиаскоростях), дабы долететь от Ржева до Москвы…» — пишет Вадим Кожин. И далее: «Приходится сказать, что цифру 1 миллион 109 тысяч 149 издатели почерпнули из уже упоминавшегося изданного в 1993 году статистического исследования под названием „Гриф секретности снят“. Но они — вольно или невольно — побуждают своих читателей полагать, что эта цифра имеет в виду убитых в упомянутых „трёх стратегических операциях“. Между тем, как явствует из указанного исследования, речь идёт о выбывших по той или иной причине из строя воинах, в том числе раненых, заболевших, обмороженных. Что же касается „безвозвратных потерь“, то есть погибших либо попавших в плен воинов, в Ржевских операциях их было не свыше миллиона, а в три с лишним раза меньше — 363 664 человека. Конечно, и эта цифра страшная, но, говоря о наших потерях, уместно было бы поставить вопрос и о потерях врага». Так что до бесконечности можно приводить полярные мнения историков и исследователей. И до бесконечности задавать вопросы. Например: почему практически единственный выезд Сталина на фронт был именно в Ржев? Почему «странной, ненужной» назвал эту поездку после войны главный маршал артиллерии Новиков? «Не хотел ли Сталин своими глазами увидеть Ржев, эту „занозу“, которую не могли вытащить из-под Москвы 14 месяцев?! Почему в 1995 году в городе с трудом нашли средства, чтобы отремонтировать главный городской обелиск? Почему „Ржевскую мясорубку“ — самую кровопролитную битву Великой Отечественной войны — государство и официальная наука вычеркнули и из истории войны, и из истории всей страны?» — читаем у ржевского историка Светланы Герасимовой.

Почему до сих пор в нашей исторической литературе нет ни одного обобщающего труда о боях на Ржевской дуге? Почему только в 1978 году город был награждён орденом Отечественной войны 1-й степени? Но в 1990-м этот орден получили все оставшиеся в живых участники войны — и награда превратилась в обычный памятный знак.

САМЫЙ СЕКРЕТНЫЙ АЭРОДРОМ (По материалам Л. Вяткина)

Во времена Сталина лица, назначаемые на должность начальника Ходынского аэродрома (впоследствии переименованного в Центральный аэродром им. М. В. Фрунзе), проходили особую проверку. Сам аэродром входил в список особо важных объектов Москвы, работал в режиме «высокой секретности» и усиленно охранялся НКВД. Пройти туда можно было только по особым пропускам…

Впрочем, следует заметить, что на Ходынке «государственные секреты особой важности», действительно, были в виде опытных самолётов новейших конструкций. Рядом располагались конструкторские бюро, которые со временем обрели мировую славу: КБ Туполева, Ильюшина, Сухого, Поликарпова и др., которые самоотверженно и напряжённо работали многие годы над созданием военных и гражданских самолётов, воплощая в жизнь броский лозунг: «Трудовой народ, строй воздушный флот!» Впоследствии аэродром был награждён орденом Красного Знамени, — случай, пожалуй, единственный в своём роде, который красноречиво говорит о том, какое большое значение правительство придавало Ходынскому аэродрому.

Конечно, аэродром наградили не случайно. Он был расположен почти в центре столицы и очень удобен для правительственных перелётов. Сталин в сопровождении охраны выезжал из Кремля и уже через 15–20 минут оказывался у самолёта, готового к вылету.

Иногда члены правительства совершали полёты почти рекордные, как это было в 1942 году с перелётом В. М. Молотова в Англию на тяжёлом бомбардировщике Пе-8. Предстояли очень важные переговоры, касавшиеся поставок вооружения. Молотов прилетел в Лондон, облачённый в меховой лётный костюм, шлемофон, с портфелем под мышкой и… при старомодном пенсне, чем изрядно удивил английских дипломатов, привыкших к традиционным фракам и цилиндрам.

С началом Великой Отечественной войны Ходынский аэродром прикрывал с воздуха авиаполк особого назначения и группа истребителей МиГ-3, которая состояла целиком из прославленных лётчиков-испытателей под командованием подполковника Василия Андреевича Степанчёнка.

С Ходынского аэродрома постоянно отправлялись на фронты представители Ставки Верховного Главнокомандования — маршалы Г. К. Жуков, А. М. Василевский, генерал А. И. Антонов, адмирал Н. Г. Кузнецов. Видела Ходынка и государственных деятелей высшего ранга: премьер-министра Уинстона Черчилля, министра иностранных дел Великобритании Энтони Идена, личного представителя президента США господина Г. Гопкинса и главу правительства «Сражающейся Франции» генерала Шарля де Голля.

Сохранились кадры кинохроники 1941 года: Черчилль обходит плотный строй солдат почётного караула, выстроенного на плитах рулёжной полосы, внимательно всматриваясь в лица, среди которых был и начинающий поэт Владимир Солоухин.

Германское командование, конечно, знало расположение особо важного аэродрома. В 1930-е годы на него много раз садились немецкие лётчики люфтваффе, обслуживающие пассажирскую авиалинию Берлин — Москва. Неоднократно с очередным визитом прилетал Риббентроп на переговоры со Сталиным.

С началом войны Ходынский аэродром исчез! Он был так искусно закамуфлирован, что с воздуха его почти невозможно было обнаружить.

Бывший начальник аэродрома полковник Л. Е. Кузнецов вспоминал: «Прежде тысячи огней освещали аэродром по ночам, теперь же он был погружён в беспроглядный мрак ночи и тщательно замаскирован. Взлётно-посадочная полоса и рулёжные дорожки были закрашены под цвет окружающей местности. На самом лётном поле сделали ложные овраги, насыпи, даже огороды. Вокруг границы лётного поля построили фанерные домики с фальшивыми окнами, замаскировали ангары, все самолёты покрыли маскировочными сетками. От московских институтов и техникумов ежедневно выделялось 500–700 студентов для выполнения только маскировочных работ, и при их помощи удалось составить искусный колер и закрасить всю взлётно-посадочную полосу и примыкающие к ней рулёжки и постройки на площади свыше одного миллиона квадратных метров. Они же вырыли и капониры для самолётов… Нам хорошо помогали видные архитекторы столицы: академик Алабян, архитектор Заславский…»

Вражеская авиация много раз пыталась нанести бомбовые удары по аэродрому, стремясь вывести его из строя. Документы той поры свидетельствуют, что всего на Ходынское поле было сброшено 60 фугасных авиабомб калибром до 500 килограммов и около 3000 зажигательных.

Одна «пятисотка» попала на бетонку взлётно-посадочной полосы, образовав воронку глубиной 7 м и диаметром 20 м. Те же студенты вместе с авиаторами в течение ночи засыпали её щебёнкой, утрамбовали и забетонировали воронку так, что к утру от неё не осталось и следа.

Тем не менее боевые потери были. В один из налётов был уничтожен самолёт У-2. В него попала «зажигалка», и он сгорел в несколько минут, как спичка. В то время на аэродроме было сосредоточено около четырёхсот единиц авиатехники, базировались 120-й, 41-й и 11-й истребительные авиаполки, неустанно отражавшие налёты противника. Рейхсмаршал Герман Геринг лично руководил планированием и нанесением бомбардировочных ударов по Москве. Это были невиданные по интенсивности налёты. Только за октябрь 1941 года его авиация совершила 2050 вылетов на Москву!

Не умаляя заслуг зенитной артиллерии и аэростатов заграждения, можно сказать, что уже тогда наша столица могла превратиться в груду развалин, повторив судьбу Ковентри. Этого не произошло лишь потому, что вышеупомянутые авиаполки были укомплектованы настоящими асами, мастерами воздушного боя, умевшими сбивать противника даже из перевёрнутого положения.

Немаловажно и то, что в случае необходимости многие лётчики готовы были идти на таран, как это сделал Виктор Талалихин. Поэтому к Москве в октябре 1941 года смогли прорваться лишь 12 вражеских самолётов. Один «хейнкель» сбросил бомбу в районе Старой площади. Видимо, это был опытный лётчик люфтваффе, хорошо знавший Москву. Так как бомба попала в здание ЦК, то об этом немедленно было доложено Сталину. Он приказал усилить авиацию, дабы защитить Москву с воздуха.

На Ходынский аэродром срочно перебазировались шесть истребительных авиаполков, один ближнебомбардировочный полк, авиаполк особого назначения, отдельная авиаэскадрилья связи, специальная группа перехватчиков истребителей МиГ-3, полк штурмовиков…

И надо сказать, эти экстренные меры возымели своё действие. В октябре 1941 года лётчики-истребители, летевшие на МиГ-3 с боевого задания из-за линии фронта на бреющем полёте и хорошо изучившие окрестности Москвы, с удивлением обнаружили, что путь на Москву открыт. Они не увидели ни одной воинской части с этого направления, о чём немедленно доложили командованию.

Столь тревожная и важная информация оказалась у Берии. Он приказал проверить донесение лётчиков (на чём было потеряно драгоценное время), и только когда специально посланная пара истребителей подтвердила сей факт, последовал доклад Сталину.

На прикрытие опасного участка были посланы кремлёвские курсанты, которые в ходе неравного боя погибли. Однако Москва была спасена, и «брешь» заделана срочно присланными частями. Тогда в октябре 1941 года положение на фронте создалось настолько угрожающее, что маршал Георгий Жуков признавался в своих мемуарах (единственный из всех маршалов!), что в этот период нависла реальная угроза сдачи Москвы.

Жуков решительно настоял на том, чтобы Сталин всегда был в Кремле и чтобы люди об этом знали. И Сталин остался. Однако на Ходынском аэродроме в особом капонире стоял готовый к вылету личный самолёт вождя.

КАК СРАЖАЛИСЬ АЭРОСТАТЫ ЗАГРАЖДЕНИЯ (По материалам А. Бернштейна, ветерана воздухоплавания)

Во время войны аэростаты, несмотря на их уязвимость, прикрывали от прицельного бомбометания фашистских бомбардировщиков более 20 крупных наших городов от Баку до Мурманска. И прошли с ними боевую фронтовую службу почти 50 тысяч воинов-аэростатчиков.

Приводимые здесь факты ранее не обнародовались, но в секретных архивах сейчас, через 50 лет, содержатся такие сведения. В основе изложенных фактов лежат архивные документы Министерства обороны, беседы с офицерами, сержантами и рядовыми воинами, ныне пенсионерами из этих частей, а также посещение автором частей АЗ ПВО Москвы в 1944–1945 годах.

Советское правительство ещё до войны рядом своих решений укрепляло противовоздушную оборону западных и юго-западных границ страны и особенно выделяло защиту Москвы, Ленинграда, Баку, Киева, Минска, Одессы, Риги и других, в основном приграничных, а также столицы наших республик. Для обороны столицы с воздуха был сформирован 1-й корпус ПВО, командиром которого был назначен и был всю войну генерал-майор артиллерии (впоследствии генерал-полковник) Д. А. Журавлёв.

В состав корпуса на 22 июня 1941 года входили пять зенитных артполков — всего 576 орудий, один зенитно-пулемётный полк — всего 324 ствола, 1-й и 9-й полки аэростатов заграждения (АЗ), два зенитно-прожекторных полка — всего 318 прожекторов, два полка ВНОС — 580 постов наблюдения, 9 радиолокационных станций разведки самолётных целей РУС-1 (и РУС-2, что было тогда редкостью) и другие части (связь и т. д.).

1-му корпусу ПВО был оперативно подчинён 6-й истребительный авиационный корпус (командир полковник И. Д. Климов), который состоял из 11 авиационных полков — всего 387 самолётов-истребителей.

Боевая тактика ПВО по защите Москвы была запланирована ещё до войны, была рассчитана и распределялась по видам вооружения. Истребительные авиаполки должны были базироваться в радиусе 120 км от центра Москвы. Их задача — встреча и уничтожение в воздухе самолётов противника на рубеже 150–200 км от столицы. Пояс огня зенитной артиллерии на уничтожение самолётов противника планировался в радиусе 30–35 км от центра города, а также внутри этого пояса. В этом же поясе действовали световые поля прожекторов. На аэростаты заграждения возлагалась защита центральной части Москвы в радиусе около 8 км, а также подступов к ней с западной, юго-западной, северо-западной сторон и прикрытие ближайших стратегических узлов.

1-й и 9-й полки аэростатов заграждения были сформированы в Кунцево на базе отдельных отрядов АЗ, вооружённых уже с 1934–1936 годов. Кадры в эти полки поступали из опытно-испытательного воздухоплавательного дивизиона, а также с офицерских курсов ПВО. Первым полком АЗ командовал подполковник П. И. Иванов, его заместитель подполковник Худинский, начальник штаба майор К. И. Зилле, инженер полка капитан В. М. Немцев. Девятым полком командовал майор Э. К. Бирнбаум, его заместитель батальонный комиссар Д. А. Захватаев, начальник штаба майор Остроумов.

Каждый полк должен был иметь по штату 216 постов АЗ. Для прикрытия Москвы планировалось поднимать 432 аэростата на дистанции 800–1000 метров друг от друга. В тот период площадь центральной части столицы была около 200 квадратных километров, а по границам города — около 330 квадратных километров. Следовательно, штатной численности было вполне достаточно, чтобы создать 100 % вероятности столкновения самолёта с тросом при его полёте ниже потолка поднятия аэростатов по курсу через центр столицы с любого направления.

Аэростаты заграждения предвоенного выпуска имели высоту подъёма 2,5–3,0 км одиночных АЗ, а в системе «тандем» — 4–5 км. Применялись аэростаты типа КВ-КН, КТВ-КТН, К6В-К6Н с наземными лебёдками Л36 на шасси ГАЗ-АА. К концу войны, кроме перечисленных, на вооружении были одиночные АЗ КО-1 и БАЗ-136, последний тип применялся и в тандеме с немного большим потолком.

Нужно сказать, что структура полка АЗ была сложной и перегруженной. Полк имел два дивизиона и 108 постов в каждом. Дивизион состоял из четырёх отрядов по 27 постов, отряд — из трёх звеньев по 9 постов АЗ в каждом. На посту АЗ несли службу 12 человек: командир — старший сержант, моторист-сержант и 10 красноармейцев-воздухоплавателей. Таким образом, командир звена АЗ, командуя девятью постами и не имея заместителей и техники, был единственным средним командиром на 108 военнослужащих. В то же время в стрелковой роте на 120 человек было 6 средних командиров. При этом полк АЗ был разбросан по территории 180–200 кв. км и поэтому был трудноуправляемым. Сейчас, по прошествии времени, хорошо видны эти и другие просчёты и ошибки. Но в те годы рассуждать, а тем более критиковать не приходилось, да и само понимание проблемы приходит с опытом.

Войну ждали. Зарево её пожаров уже полыхало на большей части Европы, всё больше покрывая порабощённые немецким вермахтом страны. В светлую воскресную ночь с 21 на 22 июня 1941 года улицы Москвы были полны гуляющих. Школьники и студенты отмечали окончание школы и института, везде шутки, смех, веселье. Утром люди уточняли планы выходного дня, а война уже шла. Но только в 12 часов дня правительство объявило о войне и мобилизации. В 4 часа 20 минут 22 июня командир 1-го корпуса ПВО генерал-майор артиллерии Д. А. Журавлёв отдал приказ всем подчинённым частям прибыть из лагерей и встать на боевые позиции, принять приписной состав (мобилизованных) и объявить боевую готовность к уничтожению вражеских самолётов в воздухе.

Оба полка АЗ начали своё развёртывание. Сложно это было. Нужно рассредоточить посты по городу, развести туда лебёдки, свёрнутые аэростаты и другую технику. Кроме того, надо отрыть землянки для личного состава, оборудовать аэростатные биваки, место стоянки лебёдки, подъёмную площадку, нужно было раздать оружие (винтовки) прибывшему из запаса пополнению. Однако зачастую в части прибывали не приписанные к ним и совершенно необученные офицеры и рядовые. Пришлось срочно учить их обращению с водородом, аэростатом и лебёдкой прямо на боевых позициях.

Ровно через месяц после нападения на СССР был произведён первый налёт немецких бомбардировщиков на нашу столицу. Самолёты были обнаружены ещё в воздухе на удалении 200 км. Был отдан приказ: войскам готовность № 1, истребителям в воздух, в бой, аэростаты заграждения поднять. Бой закипел на дальних подходах и над городом. Завыли сирены, была объявлена воздушная тревога.

Около 220 фашистских бомбардировщиков шли волнами на разных эшелонах высоты с интервалом 20 минут. В боях было сбито 20 самолётов, к городу прорвались лишь одиночные экипажи, да и тем прицельно отбомбиться помешали АЗ.

В следующую ночь на 23 июля враг снова предпринял налёт, но уже на высоте 6–7 километров. Ночная атака на Москву в составе 150 самолётов также была успешно отбита средствами ПВО, хотя единичным экипажам снова удалось прорваться к столице и сбросить бомбовый груз.

«Во время второго налёта два вражеских бомбардировщика наткнулись на тросы АЗ и рухнули на землю — случай довольно редкий в практике войск ПВО», — пишет в своих воспоминаниях «Огневой щит Москвы» командир корпуса генерал-майор Д. А. Журавлёв. Он продолжает: «Аэростатчики открыли свой боевой счёт, в дальнейшем он возрос не намного, но и этот вклад в общую победу был для нас дорог. Впоследствии неприятельские лётчики стремились летать выше страшной для них сети стальных тросов. А это значит, что аэростаты выполняли своё предназначение — лишить противника возможности вести прицельное бомбометание, атаковать небольшие по размеру объекты с малых высот».

До конца 1941 года налёты продолжались почти ежедневно. С 22 июля до середины августа гитлеровцы совершили 17 массированных налётов, и хотя к городу прорывались одиночные группы, но и их хаотическое бомбометание принесло москвичам немало горя: убито 736 человек, тяжело ранено 1444, ранено 2069 человек.

За период налётов вражеской авиации на Москву, когда темнело, 268 раз звучала команда — «поднять аэростаты заграждения». И через несколько минут над крышами домов всплывали огромные серебристые баллоны и всю ночь плавали на высоте до 4–5 км, создавая непреодолимую для самолётов сеть и препятствуя снижению вражеских лётчиков над городом для прицельного бомбометания. Во взаимодействии с другими средствами ПВО аэростаты заграждения свою задачу выполнили, несколько самолётов врага потерпели аварию на месте, столкнувшись с тросом, а часть получили такие повреждения, что были вынуждены прекратить полёт к цели.

Аэростаты заграждения применяли во Второй мировой войне все воюющие страны без исключения. Принципы и тактика их использования были в основном близки. И наши лётчики авиации дальнего действия, бомбившие цели в крупных немецких городах, тоже выполняли задания с высоты 5–6 км, то есть заведомо выше высоты поднятия АЗ для обороняющейся стороны. Речь идёт о том, что противник, заранее зная, что бомбить ему придётся с больших высот, вынужден взлетать с меньшей бомбовой нагрузкой.

В мае 1943 года 1-й корпус ПВО был укреплён, расширен и преобразован в Особую московскую армию войск ПВО. Вместо 1-го, 9-го и 13-го полков АЗ были сформированы три дивизии АЗ. Генерал-майор П. И. Иванов командовал 1-й дивизией в составе 2-го и 16-го полков АЗ. 2-ю дивизию в составе 7-го и 8-го полков АЗ возглавил полковник Э. К. Бирнбаум, а 3-ю дивизию в составе 10-го и 12-го полков АЗ принял полковник С. К. Леандров. Суммарно они имели уже 440 постов. Начальник штаба 1-го полка АЗ полковник К. И. Зилле был направлен на службу АЗ Восточного фронта ПВО.

Столкнувшись с сильной ПВО Москвы и постоянно неся большие потери, немецко-фашистская авиация была вынуждена полностью прекратить налёты с апреля 1942 года. Однако до дня нашей победы ПВО столицы находилась в боевой готовности, а аэростаты по ночам находились в воздухе в режиме ожидания.

Слишком велики были наши потери в 1941–1942 годах. Многие воины ПВО были направлены на пополнение в полевые войска, а на смену им по решению правительства СССР в 1942 году в Московскую армию ПВО пришли мобилизованные добровольцы, около 20 тысяч девушек. Более 3 тысяч из них были направлены в части АЗ, хотя не лёгкое и не женское это дело, потому что, в отличие от других частей ПВО, здесь большие физические нагрузки. Девушки-аэростатчицы служили геройски. Штормовой ветер 21 апреля 1943 года достигал скорости 20 метров в секунду и более. Спасая аэростат на земле, погибла командир поста ефрейтор Анастасия Васильева. Такой же подвиг 24 сентября 1943 года совершили старший сержант З. К. Евдокимова и красноармеец А. П. Окорочкова. Они тоже спасли аэростат в шторм на земле, но сами погибли и все награждены орденами посмертно.

Хотелось бы внести ещё некоторые уточнения, выявленные по документам в Центральном архиве министерства обороны СССР. За весь период войны 1941–1945 гг. части АЗ Московского фронта ПВО произвели около 217 тысяч подъёмов аэростатов, причём всё второе полугодие 1941 года — в условиях огневого боя. По отчётам дивизий АЗ всего было зафиксировано 92 случая налёта самолёта на трос аэростата, из них 12 сбиты на месте или повреждены с вынужденной посадкой. К сожалению, больше половины из них — свои фронтовые самолёты, в силу тех или иных причин вошедшие в зону тросового аэростатного заграждения. Немецкие лётчики строго соблюдали лётную дисциплину, берегли себя и смертельно боялись заходить в зону поднятых аэростатов заграждения.

В заключение следует сказать, что в целом за весь период Отечественной войны враг совершил на Москву 134 налёта, произведя 9 тысяч самолёто-вылетов. К городу прорвались на большой высоте лишь 243 экипажа из общего числа. Но им удалось сбросить на жилые кварталы 1526 фугасных и 45 тысяч зажигательных бомб. Это составило только одну десятую часть того бомбового груза, который фашисты приготовили для столицы нашей Родины.

Объединёнными усилиями всех боевых средств ПВО при отражении атак немецкой авиации на Москву было уничтожено 1305 самолётов противника.

ИЗ ФАШИСТСКИХ ЛАГЕРЕЙ — В СОВЕТСКИЕ (По материалами М. Вайсмана)

Сейчас похоронены многие мифы советской эпохи, в том числе периода Великой Отечественной войны. Разоблачены сталинские преступления. От здравиц россияне перешли к покаянию. Но до сих пор так и не поднят вопрос о бывших советских военнопленных, судьбах 5 700 000 человек, незаслуженно обвинённых в предательстве Родины. Из них — около 3 300 000 человек погибло, 930 000 до конца войны находились в Германии, в том числе 750 000 — в качестве рабочей силы, свыше миллиона были освобождены, некоторые оказались в армии Власова. Более полумиллиона репатриированных солдат и офицеров без суда и следствия бросили в заблаговременно подготовленные спецлагеря НКВД, созданные по приказу ГКО от 27 декабря 1941 года…

Со школьной скамьи каждый советский гражданин заучивал как святые заповеди: «От Москвы до Британских морей Красная Армия всех сильней», «когда страна прикажет стать героем, у нас героем становится любой», а также «лучше смерть на поле боя, чем жизнь в плену врага». В плен имели право попадать только «трусливые буржуины». Ведь это они, «буржуины» сорока одного государства, принимавшего участие в Первой мировой войне, подписали в 1929 году Женевскую конвенцию, которая обязывала сохранять жизнь военнопленным, обеспечивать их питанием, одеждой и жильём, не использовать их труд на тяжёлой и связанной с военными заказами работе, за побег наказывать только в дисциплинарном порядке. Советское правительство гордо отказалось подписать документ.

Вопреки громогласным заявлениям, что «бить врага мы будем на его территории», за четыре первых месяца войны Красная армия отступила вглубь России и понесла колоссальные потери. В мировой истории ещё не было случая, когда за такой короткий срок в плен попало свыше полутора миллионов человек. 323 000 — в начале июля под Минском, 328 000 — в начале августа под Смоленском, 665 000 — в середине сентября под Киевом, 662 000 — в середине октября под Вязьмой. В сводках Совинформбюро в это же время сообщалось: «оставили Минск», «оставили Смоленск», «оставили Киев»… А кто оставлен, где и сколько — даже не упоминалось.

Зато Сталин, выступая 3 июля 1941 года по радио с речью, обрушился на тех, кто «своим паникёрством и трусостью мешает делу обороны». Уже тогда он призывал «братьев и сестёр» вести с ними «беспощадную борьбу», «уничтожать их на каждом шагу», «предавать суду военных трибуналов как пособников врага». В таком же духе действовала и советская дипломатия. «Нет у нас никаких пленных, есть только дезертиры», — не смущаясь, лгали Молотов и Вышинский. Наркомат иностранных дел, как от надоедливой мухи, отмахивался даже от Международного Красного Креста (МКК), проявлявшего участие к советским военнопленным.

Председатель МКК Марсель Юнод ещё 22 июня предложил правительствам СССР, Германии, Румынии и Финляндии обмениваться списками убитых, раненых и попавших в плен. На себя МКК брал заботу о пострадавших на фронтах. Принятие плана Юнода спасло бы жизни тысячам советских солдат, но… В ответном послании от 27 июня Молотов поставил условие — обсуждать этот вопрос можно только на основе Гаагской конвенции 1907 года. Невероятно, но факт: Молотов поставил условие Красному Кресту!

Списки Москве были не нужны. Те, кто погиб в плену — туда им и дорога, а кто выжил — теми займётся Лаврентий Павлович Берия. К тому же Юнод невольно помог в этом — по собственной инициативе отправил в Наркоминдел список из трёхсот фамилий, составленный представителями МКК Буркхардтом и Де Галлером после неофициального посещения лагеря советских военнопленных. Список сразу был передан «куда следует»…

В декабре 1941 года, во время встречи в Берлине с Риббентропом, Юнод предложил другой вариант: перестать спорить о конвенциях и, действуя на основе принципов гуманизма и международного права, обменяться списками пленных и организовать через США посылки с едой и одеждой в советские и немецкие лагеря. Риббентроп доложил об этом Гитлеру, а тот лично сделал запрос Сталину. Ответ не заставил себя ждать: «Русских военнопленных не существует. Русские солдаты сражаются насмерть. Если же они выбирают судьбу военнопленных, они автоматически исключаются из советского общества».

Немецкое командование не сомневалось в быстрой победе, но никак не ожидало, что в его руках окажется так много советских пленных. «Раньше мы требовали брать пленных, а теперь не знаем, что с ними делать», — недоумевал Гитлер. Согласно начальному плану, он рассчитывал взять в плен 790 000 человек с последующим их размещением в 18 лагерях, но уже первые месяцы войны заставили пересмотреть вопрос коренным образом.

После боёв под Вязьмой начальник штаба вермахта Йодль докладывал в ставку Гитлера: «Захваченные в плен русские армии фантастически сопротивлялись и восемь — десять дней находились без продовольствия. Выжить удалось лишь тем, кто ел кору деревьев и коренья, которые они добывали в лесу. Они попали в наши руки в таком состоянии, что вряд ли выживут».

Как бы то ни было, но 6 августа немецкое командование всё же установило рацион питания советским военнопленным: 2040 калорий — неработающим и 2220 калорий — работающим. Мясо в меню не значилось, только хлеб, картофель и крупа. Следивший за составлением рациона Геринг требовал, чтобы ни при каких обстоятельствах эти нормы не повлияли на питание немцев. А министр продовольствия Баке заявил: «Русский желудок эластичен — его не надо жалеть».

Всех остальных пленных фашисты перевозили в закрытых отапливаемых поездах, в дороге обеспечивали питанием. Советские военнопленные, не подпадающие под иммунитет конвенции, если и доставлялись по железной дороге, то в переполненных и открытых вагонах. В большинстве же случаев оккупационные власти вообще не хотели давать транспорт обречённым на смерть.

Пленные французы, англичане, американцы имели крышу над головой, были накормлены и одеты. МКК располагал их точными списками, постоянно проверял лагеря, добиваясь от немецких властей выполнения Женевской конвенции, отправлял посылки с гуманитарной помощью и оказывал медицинскую помощь. Пленные евреи, коммунисты и комиссары, согласно приказу, уничтожались на месте или отправлялись в концлагеря. Остальных размещали подальше от линии фронта: сначала в пересменных лагерях без бараков, а потом в стационарных, с бараками. Условия содержания были кошмарными — в среднем от холода и голода погибало 150–200 человек ежедневно.

Только в 1942 году, когда пленных красноармейцев стали отправлять на работу в рейх, условия содержания улучшились, но не намного: только для поддержания трудовой активности.

Сталин заявил о своём интересе к советским военнопленным только когда война близилась к завершению и участь Германии была решена. Слова «предатели», «изменники», «дезертиры» заменили на «советские граждане, подлежащие репатриации». Но не потому, что руководство СССР сменило гнев на милость, просто ему понадобилась поддержка англичан и американцев.

Самым удобным моментом Сталин посчитал встречу «Большой тройки» в Ялте в феврале 1945 года. В совместном заявлении для прессы значился следующий пункт: «Мы обязуемся оказывать всестороннюю помощь, совместимую с требованиями ведения военных операций, в целях обеспечения быстрой репатриации всех военнопленных и гражданских лиц».

Рузвельт и Черчилль прекрасно понимали, что ожидает советских военнопленных после возвращения на Родину, но ссориться со Сталиным не стали. В повестке дня значились вопросы поважнее: будущее Германии, европейские границы. А пленные… Если Сталин хочет их наказать — пусть накажет. Что и произошло вскоре: эшелоны с тысячами заключённых пошли на восток — в Сибирь…

В Нюрнберге всех бывших военнопленных представлял единственный свидетель — Евгений Кивелиш, затем бесследно исчезнувший. Вместо сорока двух томов документов процесса, вышедших на Западе, в СССР был издан только семитомный «сборник», в котором места для «изменников Родины», естественно, не нашлось.

РЕСПУБЛИКА КАРАТЕЛЕЙ БРОНИСЛАВА КАМИНСКОГО (По материалам А. Федосова)

4 октября 1941 года немецкие войска заняли посёлок Локоть Орловской области (сейчас он относится к Брянской). Но ещё раньше здесь гуляла анархия. Отбившиеся от частей бойцы, раненые, уголовники, крестьяне смешались в мятежную толпу.

Места эти и раньше были известны своей «контрреволюционностью». Здешние крестьяне крепостного права не знали, отличались свободолюбием. Против советской власти восстали ещё в 1918 году, впоследствии упорно сопротивлялись внедрению колхозов.

Так что, видно, не случайно именно здесь решил поселиться в 1938 году вернувшийся из сибирской ссылки Константин Воскобойник. А попал он в неё за то, что десять лет жил под чужой фамилией, в чём сам признался, явившись в ОГПУ. Это добровольное «раскаяние» спасло его от наказания за более серьёзные дела — ведь в 1921 году Воскобойник был пулемётчиком в мятежном отряде эсера Попова, но после разгрома сумел скрыться. Приехав в Локоть, он устроился на неприметную должность преподавателя физики в местном техникуме. Инженерно-экономическое образование у Воскобойника было: он получил его, когда жил под «псевдонимом».

И уже незадолго перед войной в посёлке появился ещё один инженер, на этот раз химик — Бронислав Каминский, поляк по отцу и немец по матери (что впоследствии пригодилось при оккупационном режиме).

Его неприятности начались в 1935 году, когда Каминского исключили из партии. Позже он рассказывал, что причиной явилась написанная им статья против коллективизации. Так ли это было в точности, осталось неясным. Известно другое: в августе 1937 года его уже арестовали, «пристегнув» к делу профессора Чаянова, обвинённого в создании «террористической» Крестьянской партии (на самом деле выдуманной на Лубянке). Александр Чаянов, выдающийся учёный, теоретик кооперации и действительный противник насильственной коллективизации, был расстрелян, как и многие его единомышленники. К Каминскому судьба была милостивее. Его продержали в тюрьме до ноября и выслали в Шадринск Курганской области, откуда он после освобождения перебрался в Локоть, устроился на спиртзавод.

Двое вчерашних ссыльных быстро нашли общий язык. А когда пришли немцы, стали настойчиво предлагать им свои услуги. Наконец они заинтересовали генерал-полковника Шмидта, командующего 2-й танковой армией, чей штаб расположился в Орле. Воскобойника назначили бургомистром, Каминского — его заместителем.

Население согнали на собрание, громко названное вечевым сходом, в типографии срочно отпечатали манифест «Национал-социалистической трудовой партии России», которая «создалась в подполье в сибирских концлагерях». Неведомая доселе партия провозгласила полное уничтожение коммунистического и колхозного строя, бесплатную передачу земли крестьянам в вечное пользование, свободу частной инициативы, а также двухмесячные отпуска. Манифест подписал «Инженер Земля», как назвал себя Воскобойник.

Однако бургомистру не суждено было увидеть плоды своих усилий. 8 января 1942 года партизаны, совершавшие рейд по немецким тылам, ворвались в Локоть. Воскобойник был смертельно ранен, и бразды правления перешли к Каминскому.

Что касается «государства», образованного с благословения немцев двумя бывшими «чаяновцами», как называли себя Воскобойник и Каминский, то от идей Чаянова в нём осталось одно-единственное слово — «самоуправление». Да и оно служило лишь камуфляжем. Администрация во многом повторяла структуру обычных советских исполкомов. В обращении находились обычные советские деньги, зарплата полицейских и учителей достигала 500 рублей.

Был создан свой печатный орган — газета «Голос народа», которую редактировал бывший директор школы Николай Вощило. Начали с двух тысяч экземпляров, а к середине 1943 года увеличили тираж до 12 тысяч. Распространялась газета не только в Брасовском уезде, но ещё в семи — до таких размеров вырос Локотской округ. В него вошли районы нынешних Брянской, Орловской и Курской областей. После расширения округа Каминский стал именоваться обер-бургомистром.

Крестьянам новая власть разрешила поделить между собой колхозных лошадей, корма, постройки, хлеб. Но поскольку лошадей не хватало, крестьянам велели объединяться в земельные общества и помогать друг другу. Видоизменённые колхозы должны были платить налоги, им доводили план «госпоставок». Часть «оброка» шла непосредственно немецкой армии. В «государственной» собственности оставались промышленные предприятия.

Судебная система поражала своим быстродействием. Начав борьбу с самогонщиками и пьяницами, Каминский объявил, что порочные пристрастия будут караться расстрелом. Не хватало только символа новой эпохи, но и он был рождён очередным приказом Каминского: стрелку часов перевели на один час назад — к дореволюционному прошлому. А позже, в честь первой годовщины оккупации, Каминский издал приказ и о переименовании посёлка Локоть в город Воскобойник! Генерал-полковник Шмидт, первый покровитель Каминского, как-то сказал, что всю Россию следовало бы преобразовать по подобию Локотского округа. Бургомистр с показной скромностью ответил, что он всего лишь инженер. И удостоился лестного: «Фюрер тоже был художником, а стал вождём нации».

Оценили его заслуги и на более высоком уровне. Сам Альфред Розенберг, министр восточных территорий, составил докладную записку Гитлеру «О русском самоуправлении округом Локоть». Правда, высоко оценивались в ней не столько успехи «гражданского строительства», сколько карательные операции против партизан. Потому что именно эта функция была главной в деятельности Каминского. Будучи гражданским повелителем земель, на которых жило около полумиллиона человек, основным делом он считал командование созданной им бригадой РОНА (аббревиатура «Российской освободительной народной армии»). Это пёстро обмундированное (смесь советской и немецкой формы) воинское соединение насчитывало к концу оккупации до 10 тысяч человек. РОНА состояла из 5 полков, у неё были 24 танка Т-34, пушки, зенитные орудия, бронемашины. Добровольцев не хватало, поэтому применялась принудительная мобилизация. Новобранцев старались повязать кровью. Каратели «бригады Каминского» (немцы называли её именно так) отличались беспредельной жестокостью.

Бывший конезавод превратили в тюрьму, где истязали захваченных партизан. По словам очевидцев, Каминский и сам проводил пытки. В услужении у него состояли такие каннибалы, как Макарова-Гинзбург, прозванная Тонькой-пулемётчицей. Эта дама была палачом окружной тюрьмы и собственноручно расстреляла около двухсот заключённых. За каждую партию жертв её награждали графином спирта.

Под натиском Красной армии немцы отступали, и Каминский издал приказ об эвакуации. В «Самоуправлении» началось брожение, бегство к партизанам. На запад ушла РОНА, прихватив с собой семьи. В августе 1943 года каминцев передислоцировали в город Лепель Витебской области. Здесь они занимались тем же — карательными операциями против партизан. И проявили себя так, что в июле 1944 года бригаду включили в состав войск СС (впоследствии 29-я гренадерская дивизия СС). Каминскому присвоили звание бригадефюрера СС и наградили Железным крестом.

В августе 1944-го головорезов Каминского бросили на подавление Варшавского восстания. У гитлеровцев был и коварный политический расчёт. На другом берегу Вислы стояла Красная армия (она вошла в Варшаву только в январе 1945-го), а здесь бесчинствовали пьяные каратели, матерившиеся по-русски. На руке каждого мародёра красовалось по три — пять пар часов, а их женщины увешивали себя драгоценностями.

Каминского, прилежно отработавшего тридцать сребреников, убрали свои же хозяева. Военно-полевой суд был коротким. Бригадефюрера СС расстреляли вместе с его штабом. Сведения об этом постарались довести до польского подполья, но скрыли от самих каминцев. Опасаясь эксцессов с их стороны, объявили, что «вождь» убит… польскими подпольщиками. Вскоре 29-ю дивизию СС расформировали, причём многих её «гренадеров» отправили в ряды остарбайтеров и даже в концлагеря.

При работе с архивом Брянского УФСБ находится документ, который помогает не только понять личность Каминского, мнившего себя освободителем России, но способен стать основой ещё одной версии его гибели. Нет, не о свержении большевизма мечтал Каминский в ссылке. Начальник управления НКВД Орловской области Фирсанов сообщал 17 июля 1942 года начальнику Второго управления НКВД Федотову: «28 марта 1940 года Шадринским НКВД Каминский был завербован секретным сотрудником под кличкой „Ультрамарин“ для разработки ссыльных троцкистов… Всех их Каминский характеризовал в 1940 году как антисоветски настроенных, за исключением Прониной».

Не исключено, что и в Локоть он прибыл с особой миссией. Во всяком случае, «стучал» Бронислав Владиславович и здесь, правда, по отзыву лейтенанта Гурова, «агент к работе относился недобросовестно, на явки являлся неаккуратно, задания точно не выполнял».

Заканчивая своё донесение, майор Фирсанов спрашивает: «Не считаете ли вы целесообразным выдать Каминского немцам как секретного сотрудника НКВД? Подписка его, выданная Шадринскому РО НКВД, у нас имеется».

В 1942 году этого почему-то не сделали. Но вот как раз в 1944-м, как сообщается в некоторых публикациях, один заключённый концлагеря Заксенхаузен — бывший командир диверсионного отряда, воевавшего под Орлом, капитан госбезопасности, — сумел организовать «утечку» информации с компроматом на Каминского. Он «по секрету» сообщил сокамернику, что командир РОНА Каминский на самом деле — давний агент НКВД, внедрённый к немцам.

Естественно, предать огласке такую взрывную информацию ведомство Гиммлера не могло. В те дни после провала июльского покушения на фюрера шла тотальная чистка армии, а проводили её эсэсовцы. Они решили, что Каминскому для приговора вполне достаточно обвинения в обыкновенном мародёрстве.

С ОРДЕНОМ ЛЕНИНА — В СОЮЗНИКИ ГИТЛЕРА (По материалам К. Александрова)

Несмотря на всё большее в последние годы число публикаций о сотрудничестве граждан СССР с фашистской Германией в военное время, мы до сих пор не представляем себе ни подлинного масштаба, ни характера этой трагедии…

Нет единодушия относительно более или менее точных цифр, показывающих масштабы военного сотрудничества с врагом. По разным оценкам, в 1941–1945 годах на стороне Германии воевало от 800 до 1200 тысяч людей, считавшихся по состоянию на июнь 1941 года гражданами СССР. Большинство кадровых советских офицеров из числа перешедших к немцам оказалось в формированиях Власова (правильное название которых — Вооружённые силы Комитета освобождения народов России). Установлено, что в период с осени 1944-го по весну 1945 года в них служили 1 генерал-лейтенант Красной армии, 6 генерал-майоров, 1 бригадный комиссар, 1 комбриг, 42 полковника, 1 капитан 1-го ранга, 21 подполковник, 2 батальонных комиссара, 49 майоров и т. д.

В отечественной литературе и кинематографе власовцы и иные перебежчики обычно предстают сборищем подонков, пьяниц и насильников. Мало кто когда-либо пытался проанализировать, что на самом деле представляли собой люди, составлявшие хотя бы командную верхушку «восточных» формирований.

Начальником штаба власовцев стал бывший профессор Академии Генштаба, а затем замначштаба Северо-Западного фронта генерал-майор Ф. Трухин. По общему признанию, талантливый военный специалист.

Истребительной эскадрильей власовцев командовал старший лейтенант Красной армии, кавалер ордена Ленина и Герой Советского Союза Б. Антилевский, ночной бомбардировочной — капитан, также кавалер ордена Ленина и Герой Советского Союза С. Бычков.

Начальником оперативного отдела штаба власовцев стал полковник А. Нерянин, которого начальник советского Генерального штаба Б. Шапошников когда-то называл «самым блестящим офицером Красной Армии». Неудивительно: Нерянин единственный из всего выпуска в 1940 года окончил Академию Генштаба на «отлично» по всем показателям.

Командир 1-й пехотной дивизии Вооружённых сил Комитета освобождения народов России (в Красной армии — полковник) С. Буняченко, сын крестьянина, в октябре 1942 году принял 59-ю стрелковую бригаду, от которой осталось 35 процентов личного состава. Без поддержки танков и авиации он четверо суток отбивал атаки немецких танков и мотопехоты в районе Урух-Лескен. Почти вся бригада погибла, а самого Буняченко захватила румынская разведгруппа. Позднее в концлагерь, куда он попал, пришли власовские пропагандисты…

Майор И. Кононов, ставший впоследствии командиром 102-го казачьего полка вермахта, а затем и командиром казачьих дивизии и корпуса, получил в финскую войну орден Красной Звезды за бои в окружении. Летом 1941 года находился на самом сложном участке в арьергарде, прикрывая отступление своей дивизии. 22 августа с большей частью полка, со знаменем, с группой командиров и комиссаром перешёл на сторону немцев, заявив, что «желает бороться против ненавистного сталинского режима».

Здесь, кстати, можно вспомнить ещё об одном стереотипе. У нас как-то принято считать, что в плен сдавались в основном попавшие в окружение, деморализованные, часто раненые красноармейцы. Частично это верно. Но нельзя не учитывать и тот факт, что целые группы бойцов и командиров уходили к врагу организованно, с оружием в руках, иногда под звуки музыки (особенно в первый период войны, когда они ещё не представляли, какой «порядок» установят немцы на оккупированных территориях).

Зная обо всём этом, можно, вопреки общепринятым взглядам, предположить, что значительная часть перебежчиков ушла к врагу не просто в попытках спасти жизнь или заполучить относительный комфорт в условиях военного времени. Тот же Трухин, по его собственным словам, не мог простить Сталину уничтожение военных кадров в 1930-х годах. Кононов потерял трёх братьев в результате «расказачивания» на Дону.

Боеспособность «восточных» батальонов вермахта была неоднородной. Тем не менее в истории остались, например, свидетельства отчаянной смелости, проявленной власовцами в боях против англо-американских частей после открытия второго фронта — в том числе в районе Лемана или у крепости Лорьян. Адъютант командующего добровольческими частями во Франции обер-лейтенант Гансен в июне 1944 года сделал в своём дневнике следующую запись: «Наши восточные батальоны в боях на побережье проявили такую храбрость, что решено поместить их дела в специальной сводке вермахта».

Большинство старших офицеров Вооружённых сил Комитета освобождения народов России оказались в конечном итоге выданы англо-американскими оккупационными властями советской стороне. В 1945–1946 годах они были казнены «за измену Родине».

Признаем же как минимум одно: политика сталинского руководства привела к тому, что на сторону Германии в 1941-м и последующих годах перешло множество способных и хорошо подготовленных кадров Красной армии.

ПРИКАЗ № 227. ПРАВДА О ШТРАФНЫХ БАТАЛЬОНАХ (По материалам А. Бернштейна)

Великая Отечественная война. Особенно тяжёлыми и драматическими были её первые два года, когда наша армия, неся огромные потери, оставляла родную землю. Положение тогда становилось трагическим, и чтобы изменить ход войны, история выдвинула — рукою Сталина подписанный — не менее трагический по содержанию приказ Наркомата обороны (НКО) № 227 от 28 июля 1942 года.

Нужно сказать, что освещённое в нём тяжелейшее положение и беспрецедентные меры, принятые за счёт самой армии, несомненно, перестроили положение на фронтах, постепенно изменили ход войны в пользу Красной армии. Этот приказ вошёл в историю и послужил жёстким уроком для армии, но стал и мобилизующей силой, и этому нужно отдать должное. Об этом приказе сегодня могут помнить только те ветераны, которые непосредственно были на фронтах участниками боёв, ибо приказ касался их. При этом даже не все военнослужащие того времени знали подробности этого приказа, потому что он был, по существу, секретным, т. е. не подлежал размножению и публикации.

Вот как излагается сокращённо приказ № 227 в пятом томе «Истории Второй мировой войны», подписанный Сталиным, где полностью сохранён при этом стиль Сталина: «…Враг бросает на фронт всё новые силы и, не считаясь с большими потерями, лезет вперёд, рвётся вглубь страны, захватывает всё новые районы, опустошает и разоряет наши города и сёла, насилует, грабит и убивает наше советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге, у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценою захватить Кубань, Северный Кавказ с его нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захватил Ворошиловград, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа… …После потери Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории, людей, хлеба, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 млн. населения, более 800 млн. пудов хлеба в год и более 10 млн. тонн металла в год. У нас нет уже превосходства перед немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит погубить себя, вместе с тем Родину…

Из этого следует, что пора кончать отступление. Ни шагу назад. Теперь таким должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности. Сможем ли мы выдержать удар и потом отбросить врага назад, на Запад? Да, можем… Чего уже не хватает? Не хватает порядка и дисциплины в ротах, батальонах, полках, дивизиях. В этом теперь наш главный недостаток… Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять нашу Родину. Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование: НИ ШАГУ НАЗАД БЕЗ ПРИКАЗА ВЫСШЕГО КОМАНДОВАНИЯ. ПАНИКЁРЫ И ТРУСЫ ДОЛЖНЫ ИСТРЕБЛЯТЬСЯ НА МЕСТЕ».

Вслед этому приказу 29 июля 1942 года в войска поступила директива Главного политического управления Красной Армии. Директива предъявила требования всем политработникам, всем коммунистам перестроить всю партийную и политработу, обеспечив в боях одну задачу: ни шагу назад без приказа высшего командования. «Коммунисты — вперёд» — своим непреклонным примером должны обеспечивать этот приказ. Нужно сказать, что приказ № 227 своим железным остриём был направлен против командного и политического состава Красной армии. Вот как было в приказе: «Нельзя терпеть дальше командиров, комиссаров, политработников части и соединения, которые оставляют боевые позиции самовольно. Нельзя терпеть дальше, когда командиры, комиссары, политработники допускают, чтобы несколько паникёров определяли положение на поле боя, чтобы они увлекали в отступление других и открывали фронт врагу», и снова в приказе подчёркнуто: «Паникёры и трусы должны истребляться на месте». В приказе давалось вводное пояснение о том, что противник для повышения дисциплины и ответственности сформировал более 100 штрафных рот для рядовых и около десятка штрафных батальонов для офицеров, нарушивших дисциплину и проявивших в бою трусость. Таких офицеров в гитлеровской армии — повествует приказ № 227 — лишали орденов, заслуг, посылали на трудные участки фронта, чтобы они искупили свою вину. Они (немцы — указано в приказе) сформировали специальные отряды-заграждения, поставили их позади неустойчивых дивизий и велели расстреливать тех, кто пытается отступить или сдаться в плен. Эти меры (как оценивает И. В. Сталин) подняли дисциплину и боеспособность гитлеровской армии. «Не следует ли нам научиться в этом деле у наших врагов, как учились наши предки в прошлом, и одерживали над ними потом победу». Такой вопрос задаёт в приказе № 227 тот, кто издал его — И. В. Сталин. И отвечает твёрдо: «Я думаю, следует». И далее уже конкретно: командиры рот, батальонов, полков, дивизий, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевых позиций без приказа свыше, являются предателями Родины. С ними поступать, как с предателями Родины. Таков призыв нашей Родины. Приказ № 227 определяет: «Снимать с должности командиров, комиссаров, политработников всех ступеней, провинившихся по трусости, неустойчивости, нарушении дисциплины, допустивших отход войск, снимать с должности и отправлять в вышестоящий трибунал, чтобы после суда, на трудных участках фронта искупить свою вину». Эта часть приказа относится более к крупным штабным командирам, которые не находятся на передовой и не могут быть «истреблены на месте». И далее приказ конкретно определял: «Сформировать в пределах фронта от одного до трёх штрафных батальонов (по 800 человек) для старшего и среднего разжалованного комсостава, чтобы в более трудных условиях искупили свою вину кровью». «Сформировать в пределах каждой армии от 5 до 10 штрафных рот (от 150 до 200 чел. в каждой), куда направлять рядовых и младших командиров, чтобы в более трудных условиях дать им возможность искупить свою вину перед Родиной кровью».

Стоп. Давайте подумаем. Если считать по приказу № 227 количество офицеров, разжалованных в штрафбатах максимально по фронту, то это составляет 3x800, т. е. 2400 чел. Уже в то время, если считать приведённое количество штрафников в штрафротах в пределах фронта, то это должно составлять максимум до 6 тыс. чел. Сами по себе цифры планировавшихся наказаний людей — гигантские. Но если считать среднее армейское соотношение офицеров и рядовых около 20–30 рядовых на одного командира, то соотношение планируемых штрафников офицеров (командиров) во много раз превышает штрафников рядовых. Видимо, в тот период И. В. Сталин всю вину возлагал на командиров и не против был заменять их в ходе войны, что фактически и имело место.

«Сформировать в пределах каждой армии до пяти заградотрядов по 2000 бойцов в каждом. Размещать их в тылу неустойчивых дивизий и обязать их в боевых условиях в случаях бегства, паники, отступления паникёров и трусов расстреливать на месте и тем помочь честным бойцам выполнить свой долг перед Родиной».

Вот какие сложности таил в себе просто звучащий приказ народного комиссара обороны СССР № 227, подписанный И. Сталиным. Хоть и безумно дорогой ценой, но своей энергией Сталин сумел улучшить положение на фронтах и привёл страну к победе. В этом отношении горький приказ № 227 сыграл свою положительную роль. Но только на время. Приказ № 227 зачитывался или объявлялся в ротах, батареях, эскадрильях, полках и т. д.

Самовольная отлучка, сон на посту, утрата оружия или снаряжения, не говоря уже о самострелах, — это и есть нарушение приказа № 227, а отсюда трибунал и, возможно, штрафбат или штрафрота. Таким образом командиры авиационных, морских, технических, зенитно-артиллерийских и других частей уже сами трансформировали этот приказ, подводя под оговорённые отступления в бою и панику свои внутренние, порой совсем иные отклонения и нарушения, «подгоняя» их под приказ № 227.

Внутренние инструкции в штрафбатах и штрафротах в приказе № 227 не объявлялись, но они, несомненно, существовали, так как уставы Красной армии распространялись только на кадровые войска. Однако некоторые подробности побывавшим там лицам известны. Например, все штатные командиры, начиная от младших и до самого комбата, имели штатную категорию на одну ступень выше. То есть комбат имел права командира полка, взводный — права ротного командира и т. д. Внутренние же порядки известны сейчас по воспоминаниям очевидцев.

Возьмём в качестве примера штрафбат для разжалованных командиров. Формула наказания трибунала или другого органа гласила: «Лишить воинского звания, разжаловать в рядовые, направить в штрафной батальон сроком на один месяц, чтобы кровью искупил свою вину». Поступивший в штрафбат сдавал все свои награды, партийные и другие документы и переодевался в казённую одежду без знаков принадлежности к военнослужащему (без звёздочки на пилотке). Он обращался к начальникам по форме «гражданин лейтенант» и т. д., сам же имел звание «штрафник». За 30 суток пребывания в штрафбате штрафники должны были быть в бою не менее раза. Их посылали группами, взводами, отделениями на самые рискованные участки, через минные поля и т. п. Сзади них находилось пулемётное прикрытие, подразделение НКВД не столько против немцев, сколько против штрафников, если они начнут отступать или ползти назад. Предупреждали: назад из боя, если будете ранены, не ползти. Вас пристрелят, мы ведь не знаем, почему вы ползёте назад. Ждите. Вас потом подберут.

Аналогичные порядки были и в штрафротах. Право направления разжалованных имел трибунал, но практически это стали решать командиры соединений. Это наказание полагалось за трусость, за отступление из боя, за потерю оружия, за отказавший в бою пулемёт, за сознательное членовредительство (чтобы убыть с фронта в нестроевые), за невыполнение боевого приказа, за необеспеченную полевую связь, дезертирство, самовольные отлучки и т. д. С этого времени слова «штрафбат» или «штрафрота» стали пугалом и стимулом, а позднее — и модой для старших начальников напоминать младшим о своём месте.

Но существовала и справедливость: прошедшего бой штрафника отпускали в часть, возвращая награды и звания. В случае гибели сообщали семье, как обычно о погибшем, и семья получала пенсию. Штрафные батальоны и роты дрались в бою жестоко. Впереди враг, сзади пулемёты в спину. Нужно идти на врага и уничтожить его. Идти вперёд.

Уже в середине 1943 года ход войны стал существенно меняться в лучшую для Красной армии сторону. Разгром немцев под Сталинградом, прорыв блокады Ленинграда и другие успехи подняли боевой дух нашей армии. Уже редки стали паника и отступления в бою, случаи самострелов, уклонения от боя; уже по этим причинам уменьшилось количество командиров и рядовых, которых нужно было судить. Однако созданные в июле 1942 года штрафные части оставались до самого конца войны. И без «работы» им быть не полагалось. Надо было заполнять — и заполняли. И появился уже несколько иной контингент штрафников, направляемых на отбытие наказания по другим причинам и зачастую без суда трибунала.

Так, когда войска становились на отдых или на переформирование, особенно на территории, откуда были изгнаны немцы, среди красноармейцев имели место случаи самоволок, пьянок, связей с местными женщинами и венерических болезней. Это вызвало опасение командования, так как болезнь могла распространиться и повлиять на боеспособность воинов. Поэтому было объявлено, что последнее будет рассматриваться как сознательное членовредительство для убытия с фронта в госпиталь и будет заканчиваться штрафной ротой. Так что за аморальные поступки стали применять штрафроты, которые были предназначены приказом № 227 вовсе не для этого. К чести солдатской, нужно сказать, что явления эти были достаточно редки. Но были.

СВЕРХОРУДИЕ КРУППА, ИЛИ БЕЗВЕСТНЫЙ ПОДВИГ 30-Й БАТАРЕИ (По материалам Л. Вяткина)

В одном из фильмов многосерийной телеэпопеи «Великая Отечественная» этот эпизод занимает несколько секунд. Сначала на экране появляется советская башенная установка береговой обороны, ведущая огонь по противнику. Потом кадры нацистской кинохроники — солдаты вермахта суетятся у громадных орудий, чуть ли не отвесно задравших широкие короткие стволы. Выстрелы… И вновь советская батарея. Крупным планом — сухощавый командир во флотском кителе с нашивками капитана. И снова залп. Мало кто знает, что наши кинооператоры запечатлели капитана Георгия Александера, командира 30-й батареи береговой обороны.

Все немецкие мемуаристы сетуют на сокрушительный огонь неприступного «форта», вставшего на их пути к Севастополю. Этим фортом была четырёхпушечная башенная батарея со скромным номером 30. Именно её комендоры внесли существенные коррективы в планы вермахта, вступив в невиданную дуэль с гигантской пушкой Круппа.

Бронебашенную батарею для защиты Севастополя с моря начали строить в устье реки Бельбек в 1912 году. Это была возвышенность, несколько изогнутая и одной стороной обращённая к морю. Кроме того, господство над окружающей местностью обеспечивало орудиям круговой обстрел. К 1914 году успели вырыть котлованы для башен и несколько подземных погребов, после чего строительство батареи законсервировали — российский флот господствовал на Чёрном море в 1914–1917 годах.

В конце 1920-х годов командование морских сил Чёрного и Азовского морей решило завершить строительство и обратилось к наркому обороны К. Е. Ворошилову за поддержкой. Нарком проект одобрил, и работы начались незамедлительно, при строительстве широко использовали многие механизмы и детали, оставшиеся от тяжёлых боевых кораблей царского флота. В 1933 году батарея береговой обороны, по мощности залпа равная линкору, вступила в строй. Ей присвоили № 30, командиром назначили выпускника Московского артиллерийского училища, капитана Георгия Александера, военкомом — старшего политрука Ермила Соловьёва.

1941 год, началась Великая Отечественная война. На всех фронтах шли тяжёлые бои, германское командование рассчитывало с ходу овладеть Севастополем. Но 1 ноября 1941 года, ровно в 12 часов 40 минут, на колонны мотомехчастей фашистов внезапно обрушился огневой удар невиданной мощи. Это было тем более неожиданно, что, по сведениям немецкой разведки, на данном направлении было мало частей Красной армии.

Прибыв в Севастополь, командующий Приморской армией, генерал-майор И. Е. Петров тщательно изучил обстановку, оценил исключительно удачное расположение двухбашенной, четырёхорудийной батареи Александера, её «царственный» калибр — двенадцать дюймов — 305 мм, способность вести огонь по кораблям противника и по его сухопутным частям.

Второй штурм Севастополя начался утром 17 декабря после сильной артподготовки. По приказу Манштейна в наступление ринулись пять дивизий. В первую очередь гитлеровцы стремились захватить батарею Александера, поэтому в районе реки Бельбек и Мекензиевых гор разгорелись особо ожесточённые бои. Но в глубоких потернах и на командном пункте батареи шум боёв был едва слышен. Александер, склонившись над картой, производил необходимые расчёты, после чего командовал: «Изготовиться к стрельбе!»

«Опять появились немецкие танки, мы насчитали их 12, повернули в нашу сторону и, выстроившись в линию, метров 300 открыли огонь по командному пункту, — вспоминал участник боёв Д. И. Пискунов. — Положение создалось довольно затруднительное. Но тут земля под нами вздрогнула и раздался близкий взрыв огромной силы. Выглянув из траншеи, я увидел, что там, где только что стоял и стрелял танк, уже ничего не было! Лишь падали комья земли и какие-то обломки. Оказалось, что по танкам ударила прямой наводкой береговая батарея Александера».

Нигде, кроме Севастополя, в ходе войны расход артиллерийских снарядов не превышал расход винтовочных и автоматных патронов. Поражённый этим, генерал Петров приказал проверить эти сведения, но цифры оказались прежними: 49 тысяч снарядов против 47 тысяч патронов.

Под новый 1942 год Александер заметил, что стала падать точность и дальность стрельбы. Сказался износ стволов — нарезы в их каналах стёрлись, поэтому снаряды после выстрела неустойчиво держались на траектории. В строго засекреченном месте, в одной из бухт, покоились запасные, 50-тонные стволы. В январскую ночь их достали, перевезли на батарею и замаскировали. Но как обновить батарею, если противник всего в полутора-двух километрах от неё? Да и по инструкции замена стволов требовала работы со спецкранами в течение 60 суток. Выход подсказал артиллерийский мастер С. И. Прокуда. Воспользовавшись длинными зимними ночами, батарейцы под его руководством методом «бурлацкой артели», почти вручную, применив небольшой кран и домкраты, всего за 16 суток заменили стволы на «тридцатой».

1942 год. Гитлер вызвал в Берлин Манштейна для доклада о затянувшейся операции. Провал двух штурмов Манштейн пытался оправдать тем, что подступы к городу хорошо укреплены, а русские матросы дерутся с невероятным фанатизмом. Кроме того, у русских много артиллерии, в том числе неуязвимый форт с орудиями невероятно крупного калибра. И вот тогда под Севастополь были направлены орудия сверхбольшого калибра — два типа «Карл» и одно — «Дора». Что же представляли собой эти чудовища? Предоставим слово автору «Севастопольских дневников» генерал-майору А. И. Ковтуну.

«С 30-й батареи доносят, что по ним стреляют невиданными ещё снарядами. При попадании одного из них треснул трёхметровый бетон. Петров вызывает к аппарату командира батареи Александера и требует более точных данных… Но данные о снаряде вызывают недоумение — длина около 2 метра, калибр 615 миллиметров».

С «тридцатой» хорошо просматривался весь фронт под Севастополем, и Александер организовал инструментальную разведку. Одного, потом другого «Карла» выдали особо яркие вспышки при выстрелах и характерный, харкающий звук. Между «чудищами» и батареей Александера завязалась артиллерийская дуэль. Кстати, помимо «Доры» и «Карлов», гитлеровцы подтянули под Севастополь несколько тяжёлых орудий 11-, 12- и 14-дюймового калибра. Их снаряды непрерывно перепахивали позицию «тридцатой» и обрушивались на кварталы города. Над Севастополем стояло гигантское облако пыли и дыма, и вскоре красавец-город был превращён в руины.

Этот штурм Севастополя был особенно ожесточённым. Только на батарею Александера было брошено несколько полков пехоты, не считая сапёрной роты, оснащённой огнемётами и зарядами для подрыва бронебашен. Вражеские бомбардировщики делали до 600 вылетов ежедневно. Артиллерийский огонь был настолько плотным, что в амбразуры беспрестанно залетали раскалённые осколки, вызывавшие пожары и ранившие людей. Они вонзались в стыки у оснований башен, и те заедали. С наступлением темноты матросы выковыривали их ломами.

На седьмой день штурма снаряд одного из «монстров» угодил в башню. Погибли наводчики и замочные, тяжело ранило командира башни. Однако расчёт заменили, орудия ввели встрой и дуэль продолжилась.

Следует отметить, что вскоре «Карлы» были сильно повреждены огнём батареи Александера и их вывезли в Германию. «Дору» же обнаружили лётчики и нанесли по её позиции короткий, но ощутимый удар, выведя из строя энергопоезда, состав спецсопровождения, платформы обслуживания и вагоны с боеприпасами. Генерал-майор, командовавший «Дорой», счёл за благо просить о срочном перебазировании за пределы Крыма.

Под Севастополем нацисты ежедневно теряли до 4500 солдат убитыми и ранеными. Однако и силы защитников таяли. Батарею Александера прикрывал батальон морских пехотинцев и миномётная батарея лейтенанта Пятецкого. Они, не щадя себя, выполняли приказ генерала Петрова: «Беречь батарею!» Но к 12 июня от батальона осталось меньше роты. Сильно поредел и 90-й стрелковый полк, державший фронт близ 30-й. Иссякли совсем недавно казавшиеся неисчерпаемыми запасы снарядов. 17 июня последовала новая серия атак, которые батарейцы отбивали собственными силами и выстрелами учебными болванками.

Положение стало критическим. На общем совете личного состава было принято решение прорываться небольшими группами в горы, к партизанам. Некоторым это удалось. Через несколько дней противник опоясал батарею пулемётными точками. Соловьёв, руководивший одной из последних групп прорыва, был тяжело ранен. Александер уходил последним. В подземных галереях оставались только раненые, которые не могли передвигаться, и медперсонал.

24 июня командир попрощался с политруком и вместе с небольшой группой батарейцев через водосток ночью вышел к реке Бельбек. Через несколько дней предатель из местных жителей выдал Александера, и после пыток он был расстрелян в симферопольской тюрьме.

После ухода из Севастополя последних кораблей на батарее продолжались подземные бои ещё 19 суток! Даже когда были подорваны входные двери, нацисты долго не могли войти внутрь потерн. Искалеченные моряки встречали их автоматным и винтовочным огнём. Когда же был захвачен центральный пост, старший политрук Ермил Соловьёв, не желая попасть в плен, застрелился. В дальних потернах и узких ходах раненые продолжали сражаться почти в полной темноте.

Призывы к сдаче и всяческие посулы остались безответными. Тогда гитлеровцы стали нагнетать в подземные сооружения газы. Под землёй наступила тишина…

В самом конце Великой Отечественной войны в руки советского командования попали особо секретные архивы Третьего рейха. Они содержали чертежи и техническую документацию об уже известных нам орудиях-«монстрах», о неосуществлённых проектах всевозможного «чудо-оружия». Но каково же было удивление, когда среди этих бумаг были обнаружены описания и чертежи… батареи Александера, сделанные немецкими специалистами.

Это было подлинное научное исследование, включавшее расчёты на прочность артсистемы, износ стволов, анализ порохов и ряд других сугубо специальных вопросов.

В конце был приложен вывод о том, что «форт русских „Максим Горький 1“ являлся подлинным шедевром военного инженерного искусства», и что именно поэтому, в силу своих исключительных качеств смог отсрочить падение Севастополя более чем на полгода.

КРАХ ОПЕРАЦИИ «БЛАУ» (По материалам Г. Ястребца)

Фюрер был не просто одержим идеей создания «великого рейха». Он понимал, к примеру, что в современной «войне моторов» победит тот, у кого будет в достатке горючего для танков и самолётов. К началу «восточной кампании» нацистская империя производила лишь около 8–9 миллионов тонн бензина и дизельного топлива, в основном из местного угля, методом так называемой гидрогенизации его под высоким давлением.

«Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я покончу с этой войной». Столь своеобразный ультиматум предъявил Гитлер своим генералам 1 июля 1942 года на совещании штабов группы армий «Юг».

Это научно-техническое направление Гитлер взял под личный контроль, ещё не будучи рейхсканцлером. Один из признанных в мире экспертов по нефтяной промышленности и международным отношениям, Дэниел Ергин, председатель совета директоров консалтинговой фирмы «Кембридж энерджи ресерч ассошиэйтс», нашёл и недавно опубликовал в книге «Добыча» интересные сведения о том, что ещё в июне 1932 года высокопоставленные сотрудники крупнейшего синдиката германской химической промышленности «ИГ Фарбениндустри» встречались с Гитлером в мюнхенском отеле.

Будущий канцлер на эту встречу опоздал, ибо только что возвратился из предвыборной агитационной поездки. Сперва он намеревался уделить гостям из «ИГ Фарбениндустри» лишь полчаса, но беседа увлекла его и продлилась два с половиной часа. Гитлер задавал вопросы, вникал в детали проекта создания синтетического моторного топлива и в конце разговора дал понять, что проект такого рода наилучшим образом соответствует его стратегическим планам. «Сегодня, — заявил Гитлер, — экономика Германии не представляется без нефти. Моторное топливо немецкого производства должно стать реальностью, даже если это потребует жертв».

Техническую задачу вроде бы решили. Но не оправдались стратегические надежды германского вермахта на молниеносную войну. Острую нехватку горючего немецкие армии ощутили уже зимой сорок первого. Не помогли и нефтяные ресурсы союзной Румынии. И тогда Берлин взялся за разработку секретной операции «Блау», основной задачей которой стало наступление германских войск на юге России с целью захвата кавказской нефти, а затем и нефтяных месторождений Ирана и Ирака, откуда Гитлер намеревался двинуться дальше — на Индию.

Он надеялся, что Советский Союз израсходует на защиту своих месторождений «чёрного золота» последние людские резервы, после чего победа достанется Германии. Было даже создано акционерное общество «Немецкая нефть на Кавказе» и собран внушительный контингент из 15 тысяч специалистов и рабочих для технического обслуживания кавказских нефтепромыслов. Дело оставалось за малым — захватить их.

Об этом тяжёлом, драматичном периоде Великой Отечественной войны мне рассказывал старейший наш нефтяник, бывший нарком нефтяной промышленности, а впоследствии председатель Госплана СССР Николай Константинович Байбаков. Он признал, что наступление немцев летом сорок второго действительно поставило нашу страну на грань жизни и смерти. В июле гитлеровские армии вышли к Нижнему Дону, ожесточённые бои гремели уже и в предгорьях Кавказа.

В один из июльских дней Байбакова вызвали к Сталину в Кремль.

— Гитлер рвётся на Кавказ, — сказал Верховный. — Нужно сделать всё, чтобы ни капли нефти не досталось врагу. Имейте в виду, если немцы захватят нашу нефть, мы вас расстреляем. Но если вы уничтожите промыслы преждевременно, а немец их так и не захватит, мы вас тоже расстреляем…

— Вы не оставляете мне выбора, товарищ Сталин, — заметил Байбаков.

Сталин перестал ходить по кабинету, медленно поднял руку и слегка постучал по виску:

— Здесь выбор, товарищ Байбаков. Думайте, решайте вопрос на месте…

На следующий день в Государственном Комитете обороны срочно утвердили и отправили в Краснодар группу специалистов для проведения «особых работ» на промыслах Северного Кавказа. Задание ГКО эта группа выполнила. За полгода оккупации Кубани прибывшим сюда из рейха инженерам так и не удалось восстановить ни одной взорванной скважины. Танки и самолёты фашистской Германии остались на голодном топливном пайке. Армии рейха были блокированы на горных кавказских перевалах. Продвижение боевой техники застопорилось из-за нехватки топлива. «Горькая ирония в том, — записал в свой дневник начальник генштаба сухопутных войск Гальдер, — что мы, приближаясь к нефти, испытывали всё больший её дефицит».

Советские танки использовали дизельное топливо, которое для немецких не годилось. Зачастую германским танковым дивизиям на Кавказе приходилось простаивать по нескольку дней в ожидании горючего. Грузовики, перевозившие топливо, также не поспевали, потому что у них, в свою очередь, оно тоже было на исходе. В отчаянии немцы даже пытались использовать для перевозок моторного топлива верблюдов. К ноябрю 1942 года последние попытки германских войск пробиться через горные перевалы к Грозному и Баку были окончательно отбиты.

Ареной жесточайшей битвы зимой 1942–1943 годов стал Сталинград. И здесь немцам тоже катастрофически не хватало топлива. Генерал-танкист Гудериан писал жене со Сталинградского фронта: «Пронизывающий холод, отсутствие укрытий, обмундирования, тяжёлые потери, ужасное положение с поставками топлива — всё это превращает выполнение обязанностей командующего в мучение».

Фельдмаршал Манштейн по телефону умолял Гитлера переподчинить ему германские войска на Кавказе и перекинуть их, чтобы оказать помощь армии, увязшей под Сталинградом. «Нет, — отвечал фюрер, — нам важен вопрос захвата Баку. Если не получим кавказскую нефть, война проиграна».

Операция «Блау» провалилась. После сокрушительного поражения под Сталинградом, окончательно потеряв надежду воспользоваться кавказской нефтью, Гитлер приказал уничтожить нефтеперерабатывающие заводы Грозного.

— Десятки бомбардировщиков «фокке-вульф» бомбили эти заводы на моих глазах, — воспоминает Байбаков. — Корпуса рушились. Всё, что могло гореть, горело. Разлетались на сотни метров кирпичи, куски арматуры. Под бомбёжками гибли мирные жители…

А фронтовая обстановка по-прежнему оставалась тяжёлой. Противник, выйдя к Волге, отрезал пути снабжения советских войск горючим, ранее проходившие от Баку через Ростов-на-Дону по железной дороге, а также по Волге. Пришлось искать обходные маршруты. Нефть доставляли через Красноводск и Гурьев, а потом эшелонами через Среднюю Азию и Казахстан. Крюк огромнейший. Чтобы обеспечить Среднеазиатскую железную дорогу цистернами, переправляли их из Баку в Красноводск и обратно морем, на буксирах.

Параллельно шло форсированное освоение промыслов «Второго Баку» в Поволжье и Предуралье. Экономика нашей страны, собранная в единый кулак, доказала в годы войны свою жизнестойкость. Вот что писали в Кремль зимой сорок третьего нефтяники Ишимбаевского промысла: «Мы знаем, что значит нефть на войне. Пусть мы далеки от боёв, но мы тоже армия и дадим стране нефти, сколько потребуется для победы. Каждая тонна нефти — это наш залп по Гитлеру!»

НЕУДАВШИЙСЯ БРОСОК НА ВОСТОК (По материалам А. Щербакова)

Кого только не манили сокровища далёкой Индии! Тверских купцов, заславших в неё своего человека Афанасия Никитина, англичан, справедливо считавших страну «жемчужиной британской короны»… Не говоря о совсем уже седой старине — Александре Македонском и Христофоре Колумбе. Руководители Третьего рейха тоже искали путь в эту страну: они спланировали и тщательно подготовили захват Индии. Бросок на восток должен был пройти успешно. Но затее Гитлера помешала Красная армия.

Осенью 1942 года части вермахта вели упорные бои с советскими войсками в предгорьях Главного Кавказского хребта. Ставка была велика — как известно, немцы во что бы то ни стало стремились овладеть Закавказьем и прежде всего — бакинской нефтью. Но была у них и другая цель…

В глубоком тылу наступавшей армии Клейста наши разведчики и партизаны заметили странные части. Они передвигались в обстановке строгой секретности только по ночам и в военных действиях не участвовали. Необычен был и облик солдат: многие из них походили скорее на арабов, нежели на уроженцев Германии. Да и обладавшие истинно арийской внешностью несли на своих лицах следы многолетнего знакомства с тропическим солнцем. На рукавах мундиров солдаты носили удивительную эмблему: овальный венок, внутри которого была изображена склонённая пальма, а также восходящее солнце над жёлтым песком пустыни и чёрная свастика.

Странное подразделение называлось zbV (zur besonderen Verwendung) или, неофициально, «Соединение Ф». Последнее название произошло от имени командира боевой группы, генерала Гельмута Фельми. Это был весьма неординарный человек. Великолепный знаток Востока, он долго служил военным инструктором в Турции и вдоволь помотался по тропическим странам. Под стать командиру оказались и высшие офицеры, имевшие примерно такой же жизненный опыт.

Впрочем, не только офицеры. Все солдаты-немцы до этого служили во Французском иностранном легионе. После окончания Первой мировой войны, когда в Германии им стало нечего делать, эти люди, не пожелав менять род занятий, подались на чужбину. То есть они были профессионалами и вояками по призванию. А так как их легион когда-то базировался в Алжире и Тунисе, про войну в пустыне они знали всё. Вместе с бывшими легионерами в подразделение вошли завербованные в тех же странах арабы. Все без исключения солдаты свободно владели английским или французским. Казалось бы, такие люди куда нужнее в армии Роммеля, который как раз в тот момент сражался с англичанами в Африке. Что им было делать на Кавказе?

Своеобразием отличался и состав корпуса. По сути, это была мини-армия, способная действовать совершенно автономно, без поддержки других подразделений. Судите сами. В состав «Соединения Ф» входили следующие части. Три усиленных мотострелковых гренадерских батальона. Каждый из них насчитывал почти по тысяче человек. (Причём по составу и вооружению они походили скорее на полки, нежели на батальоны.) Танковый батальон, состоящий из двадцати пяти машин. Авиационный отряд из двадцати пяти самолётов. Рота связи. Сапёрная рота. Миномётная рота. Разведывательный отряд на бронемашинах и мотоциклах. Кавалерийский эскадрон. Колонна грузовых автомобилей «Опель-Блиц». Разнообразная многочисленная артиллерия — от штурмовых орудий до зениток… Плюс к этому — санитарная часть, хлебопекарня, мясобойня и все прочие необходимые для солдатского быта структуры. И даже — взвод метеорологической службы.

Подобные военные части, организованные по принципу «всё своё ношу с собой», создаются в случае, если возникает необходимость в экспедиционном корпусе, который направляется в далёкий поход. За сотни километров от своих баз. Так оно и было…

Создавалось «Соединение Ф» весной 1941 года. 15 января 1942 года часть перевели в Грецию, на мыс Сунион, где и началось активное обучение. Впрочем, военной подготовкой с солдатами почти не занимались. Оно и понятно: чему нужно учить профессионалов, прошедших легионерскую школу? (Иностранный легион являлся, по сути, французским спецназом.) Зато их мозги обильно начиняли информацией определённого рода. Вот что вспоминал фельдфебель Курт Майер: «Мы изучали историю Востока, главным образом Иран, Аравию, Индию. Нам рассказывали о священных городах Аравии, о пустынях и о дороге паломников, о жизни индусов, негров, о борьбе ваххабитов, о Багдадской железной дороге… На четвёртом месяце занятий мы уже могли безошибочно сказать, в каких оазисах Омана или Йемена произрастает маис, табак или хлопок, сколько жителей в Джидде, кто такой султан Ибн-Сауд и в каком году он захватил Эль-Хассу».

Согласитесь, для простых солдат это многовато. А дело всё в том, что задачи у корпуса были как военными, так и политическими, которые требовали от всех исполнителей не только умения воевать.

Активные действия «Соединения Ф» планировали начать только после того, как армия Клейста выполнит свою задачу — овладеет Закавказьем. Корпус должен был двинуться дальше — в поход на Иран и в Индию. В Иране немцам противостояла бы только 6-я английская армия, плохо вооружённая и привыкшая скорее к полицейской службе. И любых её врагов местные жители приветствовали бы как освободителей. Думается, руководство здесь всё рассчитало верно: вторгшись в Иран, а уж тем более в Индию, «Соединение Ф» станет скелетом, вокруг которого мгновенно соберутся многочисленные местные повстанцы… И англичане вылетят из этих стран, как пробка из бутылки…

Однако не вышло. Клейсту не удалось, как он рассчитывал, с ходу прорваться за Кавказский хребет. Вместо этого завязались упорные бои на износ. В том числе — на равнине возле Каспийского моря, где немцы попытались перерезать железную дорогу Астрахань — Баку. Места, по которым она шла, назывались «Чёрные земли». Они представляли собой безводную пустыню или полупустыню — без всяких населённых пунктов.

Против вермахта советское командование бросило конно-механизированные и казачьи части. В этой пустынной войне без линии фронта они действовали более чем успешно и здорово потеснили немцев. (Кстати, это была лебединая песнь кавалерии. Последний раз в своей многовековой истории конница действовала крупными соединениями.)

Резервов у Клейста уже не оставалось, а на свежее пополнение не приходилось рассчитывать. К тому же севернее от Кавказа полным ходом шла Сталинградская битва… Немцам стало совсем худо. И тут вспомнили про «Соединение Ф». Свежая часть, тем более что пустыня — их профиль…

16 октября 1942 года соединение вступило в бой. Вместо Великого похода в жаркие страны загорелым воякам пришлось сражаться в прикаспийских Чёрных землях, где поздней осенью и зимой климат далеко не тропический. И воевать не с разомлевшими колониальными войсками, а с отчаянными русскими казаками, стоящими насмерть. Бои шли с переменным успехом. Именно тогда пленные из числа солдат корпуса дали советской разведке первые сведения о своей части. Вообще-то, согласно приказу, при угрозе попасть в плен они должны были сорвать эмблему, уничтожить документы и, разумеется, молчать в тряпочку. Но, видимо, Чёрные земли с их морозами, метелями и казачьими атаками из-за каждого холма доконали неудавшихся завоевателей Индии — и они охотно давали показания…

Впрочем, это уже никого не интересовало. Вскоре под Сталинградом наши войска перешли в наступление, и армию Клейста вышибли с Северного Кавказа. Дальнейшая судьба «Соединения Ф» неизвестна. Великий поход кончился, так и не начавшись…

ШТРАФНИК, ТРИЖДЫ ПРЕДСТАВЛЕННЫЙ К ЗВАНИЮ ГЕРОЯ (По материалам А. Мальцева)

Он прошёл через огонь трёх войн: в Испании, Великой Отечественной и корейской. Дрался в воздушных боях над Хасаном, Халхин-Голом и во время зимней войны с Финляндией. Летал на 297 типах самолётов, испытал более 200. Был сподвижником Валерия Чкалова, Михаила Громова, Степана Супруна и Петра Стефановского. Во время Великой Отечественной войны официально сбил лично 49 самолётов противника и ещё 47 в группе. Ни разу не был сбит, покидал свои истребители лишь в результате тарана врага. Трижды представлялся к званию Героя Советского Союза, однако «Золотую Звезду» получил лишь в 1948 году. Речь пойдёт о выдающемся лётчике Иване Евграфовиче Фёдорове.

Его настоящая фамилия — Денисов. Отец Ивана, будённовец Первой конной армии, воевал на фронтах Гражданской войны. Вернувшись на родину в Луганск, бравый кавалерист переписал сына на фамилию деда. Поводом к этому послужило хулиганство восьмилетнего отпрыска: будучи батраком Иван в отместку за побои хозяина поджёг его усадьбу. Своё образование Ваня смог продолжить лишь в четырнадцать лет. За два года прошёл пятилетнюю программу, выучился на слесаря-инструментальщика, а затем на машиниста паровоза. Параллельно он всерьёз увлёкся авиацией в планёрной школе и пятнадцати лет от роду впервые поднялся в небо.

В Луганской школе военных пилотов Иван познакомился с пёстрым набором различных самолётов: «Авро-504», «Фоккер Д-7», И-2бис, И-5. В девятнадцать лет он стал командиром эскадрильи, летал на И-15 и И-16, совершенствовался в пилотировании и боевой подготовке сам и обучал этому других. Но чтобы стать асом, необходимо участвовать в реальных боях.

В 1937 году этот момент настал. После воздушного парада над Красной площадью его участников, среди которых был и Фёдоров, пригласили в Кремль. Пользуясь случаем, 12 самых опытных лётчиков решили проситься в Испанию, где уже шла война. Своим представителем и ходатаем лётчики выдвинули Ивана, который, увидев Ворошилова, обратился прямо к нему. Нарком, посоветовавшись со Сталиным, дал «добро». 17 июня в испанском небе Иван Фёдоров одержал свою первую победу. По сигналу тревоги он взлетел на перехват группы франкистских бомбардировщиков, которых прикрывали новейшие немецкие истребители «Мессершмитт-109» из легиона «Кондор». Уже в воздухе лётчик заметил, что вылетел без парашюта. Храбрец врезался в группу вражеских самолётов и, сманеврировав, длинной очередью сбил Ме-109. Несмотря на то что воздушные бои велись при численном превосходстве авиации генерала Франко, которого весьма активно поддерживали немцы и итальянцы, пилоты-интернационалисты на И-16 «завалили» немало врагов. Сам Фёдоров получил от испанцев кличку «дьяболе рохо» (т. е. «красный дьявол») и личную благодарность в виде поцелуя от Долорес Ибаррури за мастерство и бесстрашие в небе. В личном деле за номером 8803 значится, что за время пребывания в Испании Фёдоров «совершил 286 боевых вылетов, провёл 36 воздушных боёв, в которых показал исключительные образцы воздушного боя». Сбил 24 самолёта противника (11 лично и 13 в группе). Совершил два тарана. Помимо награждения двумя орденами Красного Знамени Фёдоров в числе других отличившихся в боях был представлен к званию Героя Советского Союза. Однако всё испортила потасовка на торжественном банкете в Москве между танкистами и лётчиками, поспорившими о важности роли родов войск, в которой Иван Евграфович принял активное участие.

После Испании Фёдорова направили сначала в Китай, а затем на Халхин-Гол. «Японские лётчики были достойными противниками. Летали они на неплохих для того времени истребителях И-96 и показали себя смелыми и бесстрашными бойцами», — вспоминал он позднее. Фёдоров добавил к своему счёту ещё 8 сбитых противников.

Вскоре после начала Великой Отечественной войны Фёдоров написал командующему ВВС РККА рапорт с просьбой направить на фронт. Просьбу удовлетворили в ином смысле: Иван Евграфович, имевший за плечами солидный опыт в испытаниях самолётов, был направлен в Горький на завод № 21 в качестве ведущего пилота. Скрепя сердце наш герой облётывал новые ЛаГГ-3, которые затем переправлялись прямиком на фронт. Все рапорты, которые он слал директору завода и командованию ВВС, оставались без ответа. Чтобы вынудить начальство снять его с испытательной работы, Фёдоров решился на отчаянный шаг: в конце июля он сделал на новом истребителе три «мёртвые петли», заканчивающиеся под мостом через Оку. Охрана моста открыла огонь по хулигану. Дело могло кончиться трибуналом, и лётчик принял решение лететь в сторону фронта. Попрощавшись по радио с друзьями, он взял курс на запад. 3-я воздушная армия генерала Громова была конечным пунктом его маршрута.

В подмосковном Монине Фёдоров приземлился для дозаправки. Ему повезло: на аэродроме ещё не знали об «угоне» и, заправившись без проблем, Иван полетел в направлении Калинина. Отыскав крупный аэродром с командным пунктом, зашёл на посадку. К самолёту сбежались любопытные, подъехал и сам Михаил Громов на личном «кадиллаке», подаренном ему ещё в 1937-м президентом Рузвельтом за беспосадочный перелёт Москва — Калифорния через Северный полюс. «Товарищ генерал! Лётчик-испытатель майор Фёдоров прибыл к вам для прохождения фронтовой практики!» — отрапортовал Иван. Тем временем над аэродромом был замечен вражеский разведчик Хе-111. Получив разрешение испытать «новый самолёт в боевых условиях», Фёдоров пошёл на взлёт. Бой был коротким. На глазах у всех он атаковал и сбил немца. Громов поздравил майора: «Будем считать, что ваша фронтовая практика началась».

В августе 1942 года в составе 3-й воздушной армии, воевавшей на Калининском фронте, был сформирован полк лётчиков-штрафников. На этот беспрецедентный шаг командование фронта пошло с целью нивелировать господство в воздухе немецкой авиации. Здесь действовала группа немецких асов, машины которых были разрисованы игральными картами всех мастей, за что наши лётчики прозвали их «картёжниками». Потери советская авиация несла от них довольно ощутимые. Командующий 3-й воздушной армией генерал Громов предложил маршалу Коневу создать специальную группу из опытных лётчиков, которым за различные провинности грозил штрафной батальон и которые любой ценой должны будут ликвидировать «картёжников» и прикрыть от бомбёжек наши войска.

Громов осознавал всю полноту ответственности, взятой на себя. В середине августа на аэродром Башарово стали прибывать пилоты, в предписаниях которых значилось: «Направляется в группу истребителей-штрафников». Всего набралось 64 человека, и встал закономерный вопрос — кто ими будет командовать? Лучшие асы Андрей Боровых, Василий Зайцев и Анатолий Онуфриенко (впоследствии Герои Советского Союза) отказались. Тут под руку подвернулся Фёдоров, который сам изъявил желание возглавить штрафное воинство. На организацию Ивану Евграфовичу было дано две недели. Группа получила новые истребители Як-1 и Як-7 и приняла участие в боях. Первые же схватки в воздухе показали, что Фёдоров поторопился вводить в бой своих пилотов. Звенья сражались разрозненно, сумбурно, хотя и дали достойный отпор вражеским бомбардировщикам. Командиру даже пришлось таранить немца колёсами шасси и приземляться на парашюте. Постепенно штрафники благодаря Фёдорову добились слаженности в своих действиях и стали драться более организованно и напористо, а вскоре к ним на усиление были переведены и лучшие истребители армии: Зайцев, Боровых, Онуфриенко, Баранов.

Как-то, возвращаясь с воздушной разведки, Фёдоров вместе с ведомым Андреем Боровых внезапно обнаружили у линии фронта большую группу Ме-109. Увидев размалёванные фюзеляжи, поняли — долгожданные «картёжники». Несмотря на заведомо проигрышное соотношение сил (двое против четырнадцати), наши лётчики завязали бой. Зайдя в лоб и расколов группу немцев надвое, они увлекли противника в схватку на виражах. «Як» Фёдорова получил попадание, и он, чтобы ввести противника в заблуждение, сымитировал беспорядочное падение самолёта. Один из «мессеров» с фигурой дракона на фюзеляже подошёл слишком близко и, не уберёгшись, получил очередь в упор и врезался в землю. Та же участь постигла и его напарника с червоным тузом на носу. Боровых тем временем завалил «пиковую даму». Уцелевшие «картёжники» ударились в бегство. На месте падения немецких асов побывала комендантская команда и доставила в штаб их документы и личные награды — Рыцарские кресты. Фёдорову пилоты преподнесли маузер, трубку и кортик «красного дракона» командира группы полковника фон Берга.

О самовольно сбежавшем на фронт нашем герое в Москве всё же не забыли. В сентябре Военный Совет ВВС РККА получил из Горького депешу: «Прошу вернуть Фёдорова И. Е. для использования его в качестве лётчика-испытателя». Громов лично ответил директору завода № 21: «Лётчик-испытатель вашего завода майор Фёдоров с согласия народного комиссара авиапромышленности тов. Шахурина временно переведён для выполнения спецзаданий по боевой работе в истребительную авиацию Калининского фронта». Конфликт был исчерпан.

В течение двух месяцев «штрафная» группа успешно работала на фронте: отбивала налёты вражеских бомбовозов, сопровождала наши бомбардировщики и штурмовики, прикрывала с воздуха наземные войска. Отличившихся пилотов возвращали в родные полки, и постепенно соединение Фёдорова «растаяло». Оставшийся костяк лучших из лучших генерал Громов решил преобразовать в полк асов опять же с Иваном Евграфовичем во главе. Какое-то время Фёдоров летал вместе со своими товарищами, а затем был назначен командиром 256-й авиадивизии.

Командуя штрафниками, Фёдоров сбил 15 и подбил 3 фашистских самолёта, и несмотря на эти достижения, он не был представлен к награде. Об этом факте лишь в январе 1944-го вспомнил командир 6-го истребительного авиакорпуса полковник Жильцов, подписывая боевую характеристику на предоставление Ивана Евграфовича к званию Героя Советского Союза. Но опять вмешался случай. Представление приостановили.

До конца войны Иван Евграфович находился в должности заместителя 269-й Краснознамённой дивизии полковника Додонова. Много летал. Воевал на самолётах многих марок. Как ни парадоксально, но во время войны был награждён всего двумя орденами: двумя Отечественной войны 1-й и 2-й степеней и Александра Невского.

Уже в 1945 году его представили за обучение лётчиков приёмам воздушного боя к ордену Красного Знамени, но эта награда почему-то не дошла до своего героя. Причину такой немилости, скорее всего, следует искать в отношениях Ивана Евграфовича с вышестоящим начальством, которому Фёдоров был очень неудобен. Мог вылететь на боевое задание, несмотря на запрет командира корпуса, мог ввязаться в «рискованный» воздушный бой. «Меня не раз разжаловали, лишали, выгоняли, сажали под арест. Считали хулиганом — и в воздухе, и на земле. Но, слава Богу, крыльев не лишали», — вспоминал герой.

Как только окончилась война, Фёдоров вернулся в КБ Лавочкина. В мире авиации вступила в свои права эра сверхзвуковых полётов. Скорости полётов постоянно росли, и вскоре учёные столкнулись с таким явлением, как звуковой барьер. В декабре 1948-го Фёдоров в паре с лётчиком Соколовским приступил к штурму звукового барьера. В ходе испытаний выяснилось, что Фёдоров на реактивных самолётах Лавочкина побил около трёх десятков мировых рекордов.

Однажды главного конструктора вызвали к Сталину. Семён Алексеевич взял с собой и Фёдорова, так как знал, что у вождя могут возникнуть вопросы относительно поведения сверхзвукового истребителя в воздухе. Ознакомив Сталина с документами по Ла-176, Лавочкин представил своего лётчика: «Это, Иосиф Виссарионович, наш шеф-пилот. Воевал, испытывает наши реактивные самолёты». На вопрос — чего он хочет? — конструктор ответил: «Чтобы пилот стал Героем». Трижды, мол, представляли и всё без результата. Вождь пообещал разобраться. Так, в марте 1948 года с «третьего захода», и то благодаря ходатайству Лавочкина, Иван Евграфович получил Звезду Героя Советского Союза. А свой боевой путь Фёдоров завершил в небе Кореи. Летая на манёвренном и быстром МиГ-15, он отправил к земле 7 американских и южнокорейских самолётов.

ВОЗДУШНЫЕ БОИ: ГЕРОИ ПОДЛИННЫЕ И МНИМЫЕ (По материалам К. Тарасова)

В последнее время стало модным перетряхивать архивы и пересматривать хорошо известные факты. Коснулись эти веяния и нашей победы в Великой Отечественной войне. К примеру, мифы о подвигах «рыцарей люфтваффе» и сказки о «диких азиатах на фанере» стали почти реальностью. Но давайте же наконец посмотрим, как создавались «доказательства» вражеского превосходства в воздухе на Восточном фронте.

У немцев, для того чтобы победа в воздушном бою была засчитана, хватало доклада пилота, показаний участников боя да съёмки фотокинопулёмета (это совмещённая с пулемётом кинокамера; автоматически снимает в момент стрельбы). Но фотокинопулёмет стоял далеко не на всех самолётах, а участники боя могут, мягко говоря, и приврать. Это продемонстрировали финны ещё в Зимнюю войну: тогда они заявили побед в два раза больше, чем насчитали потерь советские ВВС!

В нашей армии подсчёт побед был организован иначе. Доклад пилота в расчёт не принимался. Обычно (хотя и не всегда) не учитывались показания участников боя. Кадры, снятые фотокинопулемётом, тоже не являлись доказательством воздушной победы, поскольку этот прибор, за исключением случаев взрыва в воздухе, способен заснять лишь попадание. Значение имел только доклад наземных войск. Если пехота (или экипажи судов, когда бой проходил над морем) гибели противника не подтверждала или видела лишь повреждение вражеского самолёта, считалось, что враг не уничтожен.

Наиболее часто применяемый немецкими асами метод ведения воздушного боя — «свободная охота», то есть поиск и уничтожение одиночных или отставших советских (или союзнических) самолётов над не контролируемой фашистами территорией. При этом, естественно, наземного подтверждения своих достижений немцы не имели, да и иметь не могли. Все уничтоженные самолёты засчитывались на основании докладов самих пилотов.

Наши асы метод «свободной охоты» применяли редко: во-первых, тактика боя всё-таки хромала, а во-вторых, победу-то доказать в этом случае было практически невозможно. В тылу у врага только партизаны могли видеть сбитые немецкие самолёты. Но с партизанами связи у нашей армии не было. Следовательно, не было и побед. Такой порядок был всегда. Александр Покрышкин недосчитался более двадцати самолётов, сбитых им за линией фронта.

У немцев была система начисления баллов за сбитый самолёт противника. Так, за четырёхмоторный бомбардировщик начислялись три балла (три победы), за двухмоторный — два, за истребитель — один балл. Также баллы давались и за добивание самолёта, повреждённого другим асом. К примеру, за сбитый бомбардировщик ТБ-3 немецкий пилот мог записать на свой счёт сразу три победы.

В начале массового отступления германских войск в 1943–1944 годах список побед асов люфтваффе начал расти как на дрожжах. А наши реальные потери, как раз наоборот, резко уменьшились. Уничтоженных немцами машин зачастую никто не видел. Считалось, что все они падают на территории, удерживаемой советскими войсками.

Помимо вышеперечисленных причин, была ещё одна, по которой не засчитывались победы нашим лётчикам. Зачастую им не верили.

Лучшим истребителем Второй мировой считается немецкий Ме-262. Выпущенный Германией в последние месяцы войны, он не смог оказать реального влияния на её ход. У вермахта уже не оставалось ни людей, ни сил, ни горючего. Но там, где Ме-262 появлялся, шансов у противника было немного. На Восточном фронте было сбито три таких самолёта. Долгое время считалось, что два. Над территорией Чехии советский ас атаковал «мессер» на боевом развороте, поджёг и отправил к земле. Вернувшись в полк, доложил о победе. На свою беду, наш пилот летал на старом Як-1. Учитывая это, командование просто не поверило ему. И лишь спустя несколько десятилетий, когда на Западе были опубликованы подробности этого боя и доказано уничтожение Ме-262, лётчик смог занести вражеский истребитель на свой боевой счёт.

Немцы подобных проблем не имели. Попробовал бы кто не поверить асу, эксперту люфтваффе! Любой подбитый немцами самолёт автоматически считался уничтоженным, даже если возвращался на свой аэродром.

И ещё асы люфтваффе не использовали понятие «совместная победа». Все сбитые ими в одном боевом вылете машины зачастую заносились на личный счёт одного пилота. Как правило, это был командир пары, или даже группы. Ведомый мог сделать десятки вылетов, сбивать по самолёту в каждом бою, а победы заносились на счёт командира. Второй по результативности фашистский ас Эрих Баркхорн (301 победа) совершил в качестве ведущего 110 боевых вылетов и не сбил ни одного нашего или союзнического самолёта! А советский лётчик Лев Шестаков лично сбил 25 самолётов и ещё 49 в группе. Легко подсчитать, что если бы все самолёты заносились на его личный счёт, побед было бы 74. А кто-то остался бы без наград.

Известно, что страны, проигравшие войну, заявили: их лётчикам принадлежит наибольшее число побед в воздушных боях.

Особенно отличилась Япония. Американцы с пеной у рта доказывали, что они потеряли в войне в несколько раз меньше самолётов, чем насчитали японцы. В конце концов японские достижения были автоматически урезаны в два раза, но даже и оставшаяся цифра внушает серьёзные сомнения.

Лучшими (после немцев) воздушными бойцами Европы считаются жители северной страны Суоми. Но и их заслуги сомнительны. Во-первых, финские лётчики вновь, как и в Зимнюю войну, сбили больше самолётов, чем мы вообще потеряли в боевых действиях, включая аварии и действия зенитной артиллерии финнов. Во-вторых, неизвестно, что именно они сбивали. Например, лучший финский ас Эйно Юутилайнен (94 победы) имеет на своём счету два советских истребителя американского производства P-51 «Мустанг» и один P-39 «Лайтнинг», однако остаётся загадкой, где он их откопал. Эти истребители никогда не состояли на вооружении нашей армии. А вот ещё факты. 14 августа 1942 года финны заявили о девяти сбитых советских «Харрикейнах» ВВС Балтийского флота. Реально в тот день мы потеряли всего один самолёт. 16 августа финны заявили об уничтожении в одном бою над островом Сескар 11 самолётов И-16 из состава 4-го Гвардейского ИАП ВВС КБФ. В этом бою также был сбит лишь один наш самолёт, погиб лётчик младший лейтенант Рочев. Таких примеров можно привести сотни, если скрупулёзно сравнивать данные наших архивов с финскими и немецкими заявками о «победах».

В августе 1942 года в Северной Африке звено обер-лейтенанта Фогеля, командира четвёртой группы 27-й истребительной эскадры, сбило за месяц 65 самолётов врага. На самом деле, вылетая на задание, немецкие пилоты расстреливали боезапас в песок, возвращались на аэродром и докладывали об «одержанных победах». Когда их наконец раскрыли, то всего лишь расформировали звено, оставив все победы в неприкосновенности (пример взят из статьи Г. Корнюхина «И вновь эксперты люфтваффе»). Преувеличение своих заслуг асами люфтваффе зачастую оборачивалось неприятностями для самих немцев. Во время ныне знаменитой «Битвы за Англию» немцы заявили примерно в три раза больше побед, чем было на самом деле. Командование рейха решило, что английская истребительная авиация давно уничтожена, и отправило свои бомбардировщики на верную гибель. «Битву за Англию» немцы проиграли.

Список погибших на Восточном фронте немецких асов настолько обширен, что западные авторы прибегают к фальсификации, чтобы скрыть достижения советских лётчиков, достижения эти весьма значительны. Например, немецкий ас Ганс Хан (108 побед) попал в плен в результате боя со штурмовиком Ил-2, пилот которого совершал свой восьмой (!) боевой вылет. Рудольф Мюллер (94 победы), пилот 5-й истребительной эскадры люфтваффе, был сбит 19 апреля 1943-го над Мурманском. Тогда шесть Ме-109 схлестнулись с пятью нашими самолётами. С нашей стороны участвовали: Горишин, Бокий, Титов, Сорокин, Сгибнев. Сбил Мюллера наш лётчик Бокий (14 побед). Сорокин в том бою одержал свою седьмую победу. Интересно, что Сорокин с октября 1941-го, после воздушного тарана Ме-110, тяжёлого ранения и шестидневного путешествия по льду к своим, летал без обеих ног. Но побеждать немецких асов это ему не помешало. Всего он сбил 16 самолётов. На «официальном» счету Александра Покрышкина 59 вражеских самолётов, но в беседах с Феликсом Чуевым он неоднократно говорил: «По памяти — я сбил 90 машин». Иван Кожедуб за триста с лишним вылетов не был сбит ни разу, на счету Кожедуба — один из уничтоженных Ме-262. Герой Советского Союза Василий Голубев уничтожил лично 39 машин врага. Как-то два «мессершмитта» атаковали одиночный самолёт Голубева над аэродромом Выстав. Наш лётчик сбил обе вражеские машины. При этом он летал на «устаревшем» И-16.

За годы войны наши пилоты совершили 590 только воздушных таранов. Зачастую они при этом погибали. Но далеко не всегда. Лётчик Борис Ковзан совершил четыре воздушных тарана и остался в живых.

ПРЕДАННЫЙ ЗАБВЕНИЮ: ТРИУМФ И ДРАМА ПОДВОДНИКА ГРИЩЕНКО (По материалам В. Шигина)

Когда-то его имя не сходило со страниц газет, его дружбой гордились писатели и поэты. Ему не было равных в годы войны по количеству уничтоженных вражеских кораблей, а о мастерстве, хитрости и удачливости ходили легенды. Его подчинённые становились адмиралами и Героями Советского Союза. Он писал книги и научные трактаты. Его ненавидели начальники и боготворила флотская молодёжь. Он так и ушёл из жизни забытый и непонятый, не доделав ещё многого, что мог сделать. Но и ныне его подвиги окружены неким молчаливым табу. Всё это более чем странно, ибо он был не только лучшим из подводных асов нашей державы, но и её настоящим национальным героем.

22 июня 1941 года подводный минзаг Л-3, носивший одновременно ещё и более гордое название «Фрунзевец», встретил в Либаве. В те минуты, когда на западной границе ударили первые залпы Великой Отечественной, командир Л-3 капитан 3-го ранга Грищенко получил приказ о немедленном выходе в море.

К моменту начала Великой Отечественной войны Пётр Грищенко являлся уже одним из опытнейших командиров подводных лодок. За плечами бывшего мальчишки из глухой черниговской деревни уже было высшее военно-морское училище, годы службы на различных подводных лодках и военно-морская академия.

После боёв у Либавы Грищенко получил задание выставить неподалёку от Мемеля минное заграждение. С этим он справился блестяще. Минная банка была скрытно поставлена как раз на наиболее оживлённом морском «перекрёстке». И результат не заставил себя ждать. Буквально через несколько дней здесь прогремели два мощных взрыва, и немцы лишились двух своих гружёных транспортов. Позднее, уже после войны, станут известны их названия «Эгерау» и «Хенни».

Из воспоминаний П. Д. Грищенко: «Идея комбрига Египко идти… в логово врага и закупорить его — меня поразила. Задача нелёгкая и исключительно важная… мы шли медленно. С каждым часом приближаясь к цели всего на две мили. В перископ, кроме зеркальной поверхности моря да надоедливых чаек, ничего не было видно… Ложимся на боевой курс… Не успеваю дать команду — „начать постановку“, как раздаётся сильный взрыв. За ним второй. Третий, четвёртый… многие падают на палубу. Гаснет освещение. Часть электроламп разбита. На этот раз бомбы упали рядом с Л-3. Можно приступать к минной постановке. Глубина моря у порта всего восемнадцать метров…»

На обратном пути Л-3 подверглась атаке фашистских противолодочных катеров, пытавшихся забросать её глубинными бомбами, но и здесь Грищенко показал себя как опытный командир. Умелым манёвром он уклонился от катеров, и те ещё долго бессмысленно глушили тротилом обезумевшую балтийскую треску. Но подводная бомбардировка всё же не прошла для минзага даром. От близких разрывов лопнул стяжной болт кормовых горизонтальных рулей. Положение было не из приятных. Лодка трижды внезапно проваливалась на глубину. Пришлось всплыть и в надводном положении выходить на малую глубину, уцелели чудом. Добраться до Риги, однако, не удалось. Обстановка на фронте менялась столь стремительно, что, пока минзаг был на позиции, пала Либава и бои вовсю шли уже на рижских улицах. Перевести дух подводникам удалось лишь в Таллине. Но и последние сутки возвращения тоже были нелёгкими. Лодку дважды по ошибке едва не атаковали наши сторожевые катера, а затем, в довершение всего, она прошла по нашему же минному полю, о постановке которого штаб Таллинской базы забыл оповестить командира Л-3.

Едва подвезли мины и загрузили их, как «Фрунзевец» немедленно вышел в свой второй боевой поход. Теперь курс подводной лодки был проложен в самое логово врага — в Данцигскую бухту, где Л-3 предстояло выставить заграждения на выявленных разведкой путях движения противника. Скупые строки официального донесения не могут донести всего того, что довелось пережить Грищенко с его экипажем. Чего стоит только минная постановка при следовании в кильватер фашистским тральщикам. Разумеется, риск был огромный, но и расчёт почти гениален, ведь немцы, только-только протралив фарватер, были совершенно уверены в его полной безопасности и тут же попались на хитрость Грищенко!

В сентябре «Фрунзевец» снова в боевом походе. Обстановка была труднейшая: немцы уже изо всех сил рвались к Ленинграду, а у острова Эланд маячил их новейший линкор «Тирпиц», уже готовый нанести удар по надводным кораблям Балтийского флота, если те попытаются прорваться в Балтику. Этот поход был не только одним из самых трудных за всё время войны, но едва не закончился трагически. В бухте Сууркюля у острова Готланд подводная лодка была внезапно атакована двумя фашистскими торпедными катерами. К чести подводников, они открыли огонь сразу же как удостоверились, что катера не собираются отвечать на позывные. Несколько снарядов поразили головной катер.

Страшный сорок первый год стал для Л-3 суровой, но необходимой боевой школой. В течение его Грищенко совершил три похода, уничтожив четыре вражеских судна. Много это или мало? Ведь каждый из потопленных гружёных военными припасами транспортов равнялся по значению стрелковому полку. Если принять на веру это соотношение, то за первый год войны Грищенко отправил на дно дивизию противника.

Блокадную зиму 1941–1942 годов «Фрунзевец» простоял в Неве у набережной Ленинграда. 1942 год вошёл в историю Балтийского флота, как год страшных потерь подплава. Немцы перегородили Финский залив десятками сетей и сотнями минных полей. Более половины из уходящих на прорыв в Балтику подводных лодок обратно уже не возвращались. В свой четвёртый боевой поход Л-3 вышла 9 августа 1942 года. Согласно боевому распоряжению, Грищенко надлежало выставить западнее острова Борнхольм минное заграждение, а затем уже начать торпедную охоту за неприятельскими транспортами.

18 августа произошла встреча, которая открыла счёт неприятельских транспортов, потопленных торпедами. После полудня Грищенко обнаружил в перископ большой караван. Выбрав наиболее крупный из транспортов, он его незамедлительно атаковал. Две выпущенные торпеды буквально разорвали пятнадцатитысячный танкер в клочья. А затем было всё как всегда: неистовая бомбёжка сторожевых кораблей, часы томительного ожидания и отрыв от неприятеля.

25 августа подводная лодка прибыла на заданную позицию и выставила минное заграждение. В тот же день Л-3 добилась и боевого успеха торпедным оружием. При этом был атакован конвой из трёх транспортов. Грищенко столь ювелирно рассчитал свой манёвр, что исхитрился четырёхторпедным залпом поразить сразу два транспорта. Ещё несколько дней патрулирования и на горизонте новый конвой. На этот раз это были восемь транспортов в сопровождении двух миноносцев. Естественно, что от такого подарка судьбы Грищенко отказаться не мог. «Фрунзевец» немедленно начал маневрирование под перископом для выхода в атаку. На корабельных часах стрелки показывали 17.12, когда Грищенко скомандовал:

— Носовые торпедные аппараты, первый и второй! Товьсь! Пли!

От толчка выброшенных смертоносных сигар подводную лодку едва не выбросило на поверхность. Отчётливо был слышен взрыв. Когда Грищенко поднял перископ, эсминца на поверхности уже не было. Теперь наступила очередь крупнейшего из транспортов. Четырёхторпедный залп не оставил ему шансов. Торпеды буквально разнесли его вдребезги. На этот раз подводную лодку особенно никто не преследовал.

9 сентября «Фрунзевец» отшвартовался у пирса острова Лавенсари. Они сходили на берег счастливые, что вернулись живыми. Радость возвращения была, впрочем, омрачена для Грищенко доносом его военкома. Военком Долматов информировал: «…Командир не всегда рационально использовал боезапас — например: по конвою каравана противника выпущено сразу 4 торпеды». (Позднее такой способ атаки будет признан на отечественном флоте наиболее оптимальным!) После столь победного прорыва Грищенко наказать просто не могли. Его наградили орденом, слегка пожурили, и командир «Фрунзевца» стал готовиться к следующему походу.

Но отдых подводников был недолог. Визиты скоро закончились, и уже 27 октября 1942 года «Фрунзевец» вышел в свой очередной прорыв в открытое море. Уже при форсировании Финского залива «Фрунзевец» подсёк мину. Раздался оглушительный взрыв прямо под подводной лодкой. Каким-то чудом Л-3 не получила повреждений и смогла продолжить свой путь. Вот описание последующих событий в изложении самого командира Л-3.

«Рано утром решаю поставить последнюю минную банку и начать движение к Либаве, но вдруг раздаётся сигнал торпедной атаки. Вахтенный офицер Луганский обнаружил конвой, идущий курсом на юг. Заняв своё место у перископа в боевой рубке, выхожу в атаку. Избираю объектом один из самых больших транспортов. Расстояние до цели примерно четыре мили. Видимость быстро ухудшается и вскоре цели уже не видно. Решаю маневрировать по данным гидроакустика… Для атаки этого вполне достаточно. 15 метров. Это обеспечивает безопасность от таранного удара транспортом средних размеров и в то же время даёт возможность наблюдать в перископ.

— Аппараты, товьсь! — даю команду в носовой отсек.

…Не успеваю опустить перископ, как по нему происходит таранный удар. Транспорт проходит над лодкой. Эти три десятка секунд я лежу на палубе боевой рубки без сознания, с пробитой перископом головой…

Погружение Л-3 после таранного удара транспорта удалось задержать на глубине 42 метра… На наше счастье, конвой нас не обнаружил… Отлежавшись на грунте, приступили к постановке мин. Последние мины мы поставили к северу от Либавы, на прибрежном фарватере врага…»

Действия Грищенко были признаны грамотными и правильными, даже, казалось бы, его неудачная торпедная атака, закончившаяся сломанным перископом, была признана исключительно полезной, так как ею впервые в подводной войне на Балтике была доказана возможность бесперископной атаки по данным приборов гидроакустики.

Приказом наркома Кузнецова в феврале 1943 года Грищенко был назначен старшим офицером отдела подводного плавания Балтийского флота. Должность весьма почётная и важная, но, увы, самая что ни есть береговая. Почему надо было убирать опытнейшего командира корабля, остаётся неясным. Всё это так, но ведь в то время не менее острым был и дефицит командиров такого уровня, как Пётр Грищенко. И если им так дорожило командование флотом, как специалистом по организации и планированию подводной войны, то как объяснить тот факт, что буквально в сентябре того же года капитан 2-го ранга Грищенко был вообще переведён служить в разведотдел штаба флота, в котором и пробыл до самого конца войны.

Командира убрали с подводной лодки перед самым присвоением ей звания гвардейской. Бескозырки с георгиевскими лентами матросы «Фрунзевца» оденут в марте 1943 года, буквально спустя пару недель после ухода своего командира. На мостике гвардейского минзага Грищенко сменил воспитанный им капитан-лейтенант В. Коновалов. В дальнейшем он трижды выведет «Фрунзевец» в боевые походы, потопит десять и повредит один транспорт. Станет Героем Советского Союза.

Спустя много лет станет известен окончательный итог уничтоженных неприятельских кораблей и судов в бытность командования Л-3 Грищенко. Он более впечатляет, даже сравнивая его с безумными тоннажами атлантических побед немецких подводников: 18 уничтоженных неприятельских вымпелов, более 65 тысяч тонн, отправленных на морское дно — этого рекорда не удалось больше повторить ни одному из отечественных подводных асов Великой Отечественной. Но награждать Грищенко за этот подвиг почему-то не торопились. Более того, сразу же после войны его начали активно вытеснять с действующего флота. К чести Грищенко, он не опустил руки. Отстранённый от действующего флота, он начинает серьёзно заниматься наукой, анализируя тактику действий подводных лодок во Второй мировой войне и, вырабатывая рекомендации для подводников нового поколения, защищает диссертацию. Затем были годы преподавания в военно-морских училищах.

Периодически флотскую общественность будоражили документы некоторых непосредственных начальников Грищенко: «…1. Достоин выдвижения на должность начальника военно-морского училища. 2. Достоин присвоения звания контр-адмирала. 3. В целях справедливости… считаю необходимым возбудить ходатайство перед ГК ВМФ о представлении товарища Грищенко к званию Героя Советского Союза… Заместитель начальника ЛВИМУ имени адмирала С. О. Макарова, капитан 1-го ранга Недоедаев…» Но все робкие попытки восстановить справедливость не приводили абсолютно ни к чему. Кому и когда перешёл дорогу Грищенко, неясно до сих пор. Среди ветеранов подводного флота до сегодняшнего дня ходят слухи о том, что якобы на одном из вечеров отдыха только что вернувшийся из боевого похода Грищенко увёл первую красавицу Кронштадта из-под самого носа у одного из балтийских адмиралов, и тот, взбешённый, самолично порвал уже подписанное представление к званию Героя Советского Союза на командира Л-3. Сам же бывший командир подводного минзага в силу своей скромности никогда о себе вопроса не поднимал и о причинах столь длительной нелюбви начальства к себе распространяться тоже не любил. Дотошные активисты-ветераны подсчитали, что командира Л-3 представляли к званию Героя Советского Союза более десяти раз… Рекорд, достойный книги Гиннесса!

ТАЙНА «ДИСКА БЕЛОНЦЕ»

Пути научно-технического прогресса в нацистской Германии были весьма причудливы. Помимо принятого во всём мире постепенного накопления опытно-экспериментальных знаний, когда мысль развивается поэтапно, ступень за ступенью, когда прогресс твёрдо стоит на ногах, опираясь на существующий опыт, в Германии считали возможным и другой путь, родственный мистическим озарениям. А источники такого озарения были готовы искать где угодно: в телепатической связи с «внешним космосом», в манускриптах древних цивилизаций, где-либо ещё…

С начала 1930-х годов тайные «Общество Туле» и «Общество Вриль» усиленно занимались экспериментами по медитации, телепатии и контактёрству. Исследовательская организация СС «Аненэрбе» стремилась найти полезную информацию, гоняясь за мистическим наследием катаров, тамплиеров, розенкрейцеров и даже средневековых люциферитских организаций. В неких оккультных документах, якобы принадлежавших тайному кругу тамплиеров, им удалось обнаружить некий ключ, который в те стародавние времена использовался для связи с «внешними умами». Работа с ключом была доверена женщинам-контактёрам из обоих обществ. И вот считавшаяся особенно мощным контактёром Мария Отте из «Общества Вриль» стала принимать извне чёткую, имеющую техногенный характер информацию, которая позволила получить… чертежи и описание «летающей тарелки». Чего-то аналогичного добилось и «Общество Туле».

Одновременно агенты нацистских тайных обществ вели поиски древних манускриптов техногенного содержания. Их искали на Тибете и в Гималаях, в Индии и на Востоке — местах, которые якобы не затронул даже ветхозаветный потоп. Несмотря на противодействие британских спецслужб, немцам удалось добыть и переправить в фатерланд написанные на санскрите манускрипты «Виманика Шастра» и «Самарангана Сутрадхаран». Радость нацистских руководителей просто не знала предела. В добытых материалах достаточно подробно описывались совершенно невероятные летательные аппараты, которыми якобы пользовались во времена працивилизации. В них даже содержались описания основ технологии и перечень необходимых материалов для производства и построения этих аппаратов. По некоторым источникам, немцам удалось найти, вывезти и перевести с санскрита трактат «Шакуна Виманас» с описанием огромного космического корабля. Но упоминаемые там технологии непостижимы даже для начала XXI века.

Оставалось использовать полученную информацию на уровне техники и технологии конца 1930-х — начала 1940-х годов. Проектированием реальных «летающих тарелок» занялись как минимум две группы инженеров. Одна из них базировалась в Праге, и возглавляли её конструкторы Шривер и Габермоль. Вторая группа, также осуществлявшая свою деятельность в обстановке строжайшей секретности, работала в Дрездене и Бреслау. Её возглавляли инженеры Мите и Белонце.

Шривер и Габермоль якобы испытали свой дисковидный летательный аппарат в феврале 1941 года. Он обладал возможностью вертикального взлёта, чего ещё долго потом не удавалось добиться никому в мире.

Существует свидетельство нашего соотечественника Василия Петровича Константинова, побывавшего в годы Великой Отечественной во вражеском плену и умершего в 1989 году в Уругвае. Содержался он в концлагере Освенцим, а в августе 1943 года в составе группы заключённых был переброшен в Пенемюнде для ликвидации последствий операции «Гидра» — ужасающего налёта британской авиации. Однажды из-за вывихнутой ноги он не смог уехать со своей группой на обед. В это время на бетонную площадку близ одного из ангаров рабочие выкатили странный летательный аппарат, похожий на перевёрнутый вверх дном тазик, с прозрачной каплевидной кабиной посередине, на маленьких надувных колёсиках. Издавая шипящий звук, похожий на шум паяльной лампы, аппарат змейкой стал набирать высоту. Судя по постоянному покачиванию, полёт проходил неустойчиво. Внезапный порыв сильного ветра с Балтики опрокинул конструкцию, и она рухнула на землю. Константинова обдало потоком гари, этилового спирта и горячего воздуха… Дисковидный летательный аппарат модели № 1 принёс своим разработчикам массу проблем, поскольку постоянно терпел аварии. Была предпринята попытка утяжелить внешний обод, но и это не принесло успеха.

Модель № 2 представляла собой усовершенствованный вариант предыдущей. Размер «тарелки» увеличили, разместив в её кабине двух пилотов, лежащих в креслах. Были усилены двигатели, увеличен запас топлива. Для стабилизации использовался рулевой механизм, подобный самолётному. Скорость якобы достигала 1200 километров в час. Как только набиралась нужная высота, несущие лопасти, находившиеся под днищем, изменяли свою позицию, и аппарат двигался подобно современным вертолётам.

Дисковидный аппарат конструкции Белонце был более совершенен. Он приводился в движение бездымным и беспламенным двигателем австрийского изобретателя Виктора Шаубергера, принцип действия которого он держал в строжайшей тайне. Известно лишь одно: его действия основывались на взрыве, а для работы ему требовались лишь вода и воздух. «Диск Белонце» был окольцован установкой из 12 наклонных реактивных двигателей. Они своими струями охлаждали «взрывной» мотор и, всасывая воздух, создавали сверху аппарата область разрежения, что способствовало его подъёму с меньшим усилием.

Модель № 3 выполнили в двух версиях: диаметром 38 и 68 метров. 19 февраля 1945 года один из «дисков Белонце» совершил свой первый и последний экспериментальный полёт. За три минуты лётчики-испытатели достигли высоты 15 километров и скорости 2200 километров в час. Аппарат мог зависать в воздухе и летать взад-вперёд почти без разворотов, для приземления же использовал складывающиеся стойки. В конце войны стоивший многие миллионы рейхсмарок аппарат был взорван по приказу чуть ли не самого Кейтеля. Завод в Бреслау (ныне Вроцлав), где он строился, попал в руки советских войск, но это ничего не дало.

Исследователи данной проблемы называют ещё одного руководителя проекта создания «летающих тарелок» в Германии — доктора Вольфганга Шума. Созданные им машины за счёт быстрого вращения якобы могли изменять вокруг себя гравитационные и пространственно-временные характеристики среды. Некоторые из них даже поднимались в воздух.

В конце 1950-х годов австралийцам удалось обнаружить документальный фильм о летающем диске Фау-7 и серии пилотируемых ракет, которыми должны были управлять специально выписанные из Японии пилоты-камикадзе. Немец Отто Бергман и американец Владимир Терзиски в своих книгах пишут о дисковидных аппаратах под названием «Хонебу». Первый аппарат этого проекта якобы имел 26 метров в диаметре, скорость от 6 до 21 тысячи километров в час при длительности полёта до 55 часов. «Тарелка» могла свободно перемещаться в космосе, а начало её серийного производства планировалось на конец 1943 года. Следующая модель была уже диаметром 76 метров. Её двигатель работал по принципу преобразования гравитационной энергии, поэтому запас хода вблизи планеты был неограниченным. По сообщениям Терзиски, этой «тарелке» в марте 1945 года довелось слетать в Японию. Но всё это откровенно отдаёт фантастикой. А в конце 1990-х, выступая перед российскими космонавтами и учёными в Звёздном городке, Терзиски вообще произвёл сенсацию. Он заявил, что в том же марте 1945 года немцы запустили на Марс «летающую тарелку» диаметром 70 метров и высотой с десятиэтажный дом. Причём руководство полётом осуществлялось… с Южного полюса!

Вообще-то, в отличие от американцев и англичан, немцы в годы войны не смогли развернуть массовый выпуск четырёхмоторных бомбардировщиков, а не то что НЛО высотой с десятиэтажный дом. Однако существует ряд странных свидетельств союзных пилотов о встречах с летающими дисками пусть куда более скромных размеров.

25 марта 1942 года неизвестный дисковидный аппарат «увязался» за английским стратегическим бомбардировщиком, пилотируемым польским капитаном Романом Собинским. Пулемётного огня НЛО не испугался, а через пятнадцать минут стремительно взмыл вверх и исчез из виду с неимоверной скоростью.

Месяцем раньше, 26 февраля 1942 года, аналогичный объект проявил интерес к голландскому крейсеру «Тромп». Диск три часа наблюдал за моряками, не страшась их. Но и те, убедившись в его мирном поведении, не открыли огня. Финальная сцена была традиционной — загадочный аппарат внезапно взмыл вверх и исчез на огромной скорости.

В октябре 1943 года 700 американских тяжёлых бомбардировщиков под прикрытием 1300 американских и английских истребителей «утюжили» самый крупный в Европе шарикоподшипниковый завод в германском городе Швейнфурт. Немецкие истребители пытались сорвать налёт, и в небе творился сущий ад. Внезапно откуда-то появилась большая группа блестящих дисков, которые, словно любопытствуя, направились к бомбардировщикам. «Летающие крепости» открыли шквальный огонь из пулемётов, но эффект был нулевым…

Однако попробуй пойми, идёт ли здесь речь о «дисках Белонце» или о космических кораблях «обычных» инопланетян. Тем более что «тарелки» никого не сбивали и не топили, а инциденты с НЛО случались и у немцев.

В конце войны немецкий диверсант № 1 Отто Скорцени получил приказ подготовить группу физически крепких людей в количестве от 200 до 500 человек для пилотирования принципиально новых летательных аппаратов. Но опять же достоверно не известно, каких именно… И тогда американцы прорвались к ракетному комплексу в Пенемюнде, в одной из соляных шахт разведка обнаружила и доставила генералу Паттону авиационные приборы совершенно непонятного назначения. По заключению, данному американскими специалистами, эти приборы по своим конструктивным особенностям не могли использоваться ни на одном из известных союзникам типов немецких самолётов, включая новейшие разработки. На табло неизвестных приборов стоял значок тайного «Туле». Янки увезли приборы за океан, и с тех пор судьба их неизвестна…

В дни краха Третьего рейха инженеры Мите, Шривер и Шаубергер попали в плен к американцам. Шривер и Мите охотно сотрудничали с новыми хозяевами в области разработок аппаратов вертикального взлёта и посадки, но ничего дельного так и не создали. Шаубергер неожиданно впал в пацифизм. Когда американцы предложили ему три миллиона долларов за раскрытие секрета «взрывного двигателя», он ответил, что до подписания международного соглашения о полном разоружении ничего нельзя обнародовать и что его открытие принадлежит будущему. А Белонце просто исчез.

Можно лишь предполагать, что он скрылся на секретной нацистской базе в Антарктиде, в районе Земли Королевы Мод. В начале 1947 года американская эскадра под командованием адмирала Ричарда Бёрда предприняла туда экспедицию под названием «Высокий прыжок». Эскадра наткнулась на неожиданно жёсткое сопротивление и потеряла один корабль, четыре самолёта и несколько десятков человек.

Матросы говорили о внезапно появляющихся из-под воды «тарелках» и странных атмосферных явлениях, вызывавших у них депрессию. Адмирал же вещал о том, что в случае новой войны Америка может подвергнуться атаке врага, способного летать с одного полюса на другой с невероятной скоростью.

Что же касается самого Белонце, то у уфологов по поводу его персоны есть совсем уж странная версия. Якобы конструктор был не кем иным, как… инопланетянином. Он же изобрёл и удивительный двигатель Шаубергера. А потом, чтобы это не попало в руки землян, взял да и уничтожил.

ТАЙНОЕ ВТОРЖЕНИЕ ГИТЛЕРА В СОЕДИНЁННЫЕ ШТАТЫ

В субботу 13 июня 1942 года двадцатилетний пограничник морской береговой охраны Джон Каллен сразу после полуночи вышел со своего поста в Амагансетте на Лонг-Айленде, чтобы совершить обычный патрульный обход побережья. Он нёс в руках фонарик, который время от времени включал, освещая берег впереди себя. Впрочем, из-за густого тумана он мог видеть только на шесть-семь метров.

Пограничник отошёл от поста всего на километр, когда неожиданно наткнулся на четырёх человек, стоявших на мелководье вокруг небольшой лодки.

— Что здесь происходит? — резко спросил он.

Один из незнакомцев, длиннолицый, говоривший с лёгким иностранным акцентом, объяснил, что он и его товарищи — рыбаки и что они заблудились в тумане.

Каллена его объяснения не удовлетворили.

— Вам придётся пройти со мной на пост, — объявил он.

Длиннолицый «рыбак» взял его за руку.

— Послушай, парень, — сказал он. — У тебя есть мать и отец? Ты хочешь их снова увидеть? Тогда возьми вот эти деньги и потрать их в своё удовольствие. И забудь, что ты здесь видел, понял?

Ошеломлённый юноша медленно сжал в руке пачку купюр. У него не было оружия, и он чувствовал, что наткнулся на нечто такое, с чем в одиночку ему явно не справиться. Отступив назад, он повернулся и побежал к посту береговой охраны.

Длиннолицый человек и трое его спутников быстро разгрузили резиновую лодку, на которой они доплыли до берега с доставившей их подводной лодки U-202, и, быстро выкопав яму, сложили в неё четыре водонепроницаемых ящика, заполненных взрывчаткой, детонаторами и часовыми механизмами в количестве достаточном, чтобы нанести серьёзный удар по американской промышленности. После этого — как раз когда Каллен подбегал к старому деревянному домику, где находился морской пограничный пост, — они поспешили по дороге вдоль побережья по направлению к железнодорожной станции Амагансетта. Когда Каллен и два его товарища, вооружившись, прибежали назад, они увидели только покрытый туманом пустынный берег. Так осуществилась высадка нацистских диверсантов на побережье Соединённых Штатов.

В общих чертах план остановки выпуска продукции ключевых американских предприятий был составлен абвером — органом разведки немецкого Верховного командования вермахта. Разработку его механизма поручили лейтенанту разведки Вальтеру Каппе, человеку неординарного ума и вспыльчивого характера, который на протяжении 12 лет занимался пропагандой нацизма в Чикаго и Нью-Йорке и созданием там соответствующих организаций. План Каппе предполагал привлечение живущих и работающих в Соединённых Штатах немцев, усвоивших американские обычаи и язык и уже чувствовавших себя в этой стране как дома.

Небольшие группы таких людей, соответствующим образом обученных и снабжённых всем необходимым, должны будут высаживаться с подводных лодок и отправляться к заранее указанным целям-объектам. Каппе был убеждён, что недостатка в пособниках из числа германо-американцев у них не будет. Контакты с Каппе и друг с другом эти люди будут поддерживать, давая объявления в чикагской газете «Трибьюн». Когда подрывная сеть будет налажена, он сам проникнет в Соединённые Штаты и примет руководство над ней, обосновавшись в законспирированной штаб-квартире в Чикаго.

Зимой 1941 года Вальтер Каппе начал вербовку своих агентов. Это была нудная и длительная работа. Он знакомился с имеющимися в гестапо списками недавних репатриантов, выступал в Институте зарубежных стран, организованном для привлечения немцев за границей в национал-социалистическую партию, просматривал картотеки вермахта, беседовал со всеми кандидатами. Наконец, 10 апреля 1942 года в комплексе отведённых под школу построек, стоявших в густом лесу недалеко от Берлина, была собрана небольшая группа добровольцев, которой вскоре предстояло возглавить нацистское «вторжение». В их числе были: Джордж Джон Даш, человек с длинным лицом и самый старший член группы — ему было 39 лет, он прибыл в Штаты нелегально в 1922 году, некоторое время работал официантом в Нью-Йорке и даже служил короткий период в авиационных частях перед возвращением в Германию в 1941 году; Вернер Тиль, приехал в Америку в 1927 году и, оформив документы о натурализации, прожил там 14 лет; Эдвард Керлинг, убеждённый нацист, проработавший в Америке шофёром и слугой 11 лет; Герман Нойбауэр, повар; Герберт Ганс Гаупт, самый молодой в группе, 16 из своих 22 лет он провёл в Соединённых Штатах и был американцем по праву рождения; Эрнст Петер Бюргер, член нацистской партии, работавший в Америке машинистом и служивший в Национальной гвардии; Генрих Генк, инструментальщик, проживший в Америке 13 лет; Рихард Квирин, приехал в Соединённые Штаты в 1927 году, а через несколько лет, будучи квалифицированным механиком, вернулся обратно.

В полдень лейтенант Каппе повёл своих подопечных на экскурсию по школе и сказал курсантам, что с этого момента они потеряны для мира, что никто не узнает, где они находятся. Следующим утром с рассвета началась их ежедневная интенсивная подготовка: гимнастика, лекции по зажигательным средствам, взрывчатым веществам, запалам, часовым механизмам и тайнописи, практические занятия по метанию гранат, стрельбе и борьбе, а также практическое выполнение заданий по совершению диверсий. Особое внимание инструкторы уделяли веществам, которые можно было купить в любой аптеке, не вызывая подозрений. Например, эффективная зажигательная смесь изготавливается из серной кислоты и сахарной пудры. Секретные чернила делаются при помощи таблетки аспирина, растворённой в спирте: высыхая, письмо исчезает, а после протирания смоченной в спирте ватой чётко проступает.

29 апреля началась заключительная проверка. Курсантов разбили на команды, и каждой были выданы запечатанные инструкции с заданием отправиться к макету фабрики, на конечную станцию железнодорожной ветки или к нефтехранилищу. Прибыв на место, они должны были скрытно изучить обстановку, приготовить взрывчатку и в течение 36 часов уничтожить объект. В конечном итоге двух человек, пойманных неожиданно вышедшим в рейд патрулём школы и заваливших задание, исключили.

Проверка была закончена, выпускникам обещали ежемесячное жалованье и хорошую работу после войны, затем разделили на две группы и вручили задания. Группе № 1, возглавляемой Дашем и включающей Бюргера, Генка и Квирина, предписывалось совершить диверсии на нескольких алюминиевых заводах (в Алькоа, Теннесси; в Ист-Сент-Луисе, Иллинойс; в Массене, Нью-Йорк) и на криолитовом предприятии в Филадельфии; кроме того, они должны были взорвать шлюзы на реке Огайо между Питтсбургом и Луисвиллем. Группе № 2 — Нойбауэра, Тиля и Гаупта под началом Керлинга — поручалось заняться железнодорожными мостами и тоннелями, взорвать нью-йоркский мост Хелл-Гейт на Ист-Ривер, разрушить систему водоснабжения Нью-Йорка. Помимо этого члены обеих групп должны были при каждой удобной возможности взрывать бомбы в общественных местах, чтобы сеять панику.

Утром 26 мая, за два дня до погрузки диверсантов на подводные лодки U-201 и U-202, стоявшие в бухте в Лорьене, он выдал им деньги на проведение операций: 50 000 американских долларов старшему в группе и по 4400 долларов, спрятанных в поясах, остальным. Даш стал укладывать свои деньги в чемоданчик с двойным дном, как вдруг осознал, что значительную их часть составляют «золотые» банкноты, вышедшие из обращения ещё девять лет назад. Уличающие купюры были быстро заменены, но в душу каждого агента закралось сомнение. Как позднее объяснял Даш: «Я не мог выбросить из головы эти деньги. Если они так небрежны — эти люди, которые всё организуют и готовят нас — то чего стоят наши головы?»

Теперь у Даша, спешившего вдоль берега к Амагансетту, появилась новая причина для беспокойства. Он думал о том, что они даже не успели вытащить из воды резиновую лодку, как уже случилась первая неудача — встреча с этим пограничником. На железнодорожной станции он купил несколько газет и, раздав их остальным, порекомендовал, чтобы они погрузились в чтение, как настоящие пассажиры, и не разговаривали. В 6.57 четверо немцев сели на поезд до Нью-Йорка. Приехав в Нью-Йорк, Даш и Бюргер устроились в «Говернор Клинтон отеле» на Уэст 31-стрит, а Генк и Квирин — в «Мартинике».

Они могли быть довольны собой: им удалось благополучно высадиться, они ни у кого не вызвали подозрений в поезде и без проблем растворились в городе. И тут в действиях диверсионной группы № 1 произошёл решительный перелом. Почему это случилось так внезапно — установить не удалось. Едва Бюргер с Дашем остались в номере одни, последний начал нервно ходить из угла в угол.

— Послушай, — заговорил он. — Мне всё это очень не нравится. Я хочу, чтобы ты сказал мне, что сам об этом думаешь. У меня есть идея, как нам из этого выпутаться.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — произнёс Бюргер.

— Ну и отлично. Но если ты не согласен, мне придётся тебя убить прямо здесь и сейчас.

— На мой счёт можешь не беспокоиться, — последовал ответ.

В субботу, перед восемью часами вечера, в кабинете сотрудника ФБР Дина Ф. МакУортера, находившегося в федеральном суде Нью-Йорка, зазвонил телефон. Когда он поднял трубку, человек, говоривший со слабым иностранным акцентом, сообщил, что он только что высадился с немецкой подводной лодки и что у него есть важная информация для Дж. Эдгара Гувера.

Шёл седьмой месяц войны, и ФБР замучили звонками всякие сумасшедшие и просто чудаки, поэтому МакУортер составил докладную записку о странном звонке и занялся другими делами. Этот звонок приобрёл особый смысл, когда служба береговой охраны сообщила ФБР о ночном происшествии у Амагансетта и обнаруженных затем ящиках со взрывчаткой.

Тем временем в 1000 миль к югу U-201, перевозившая диверсионную группу № 2, приближалась к побережью Флориды. 17 июня она всплыла поблизости от Понтеведра-Бич в 25 милях к юго-востоку от Джэксонвилла. Пересев в резиновую лодку, Керлинг, Нойбауэр, Тиль и Гаупт добрались до берега. Быстро переодевшись и закопав снаряжение, они дошли до автострады № 1 и стали ждать автобус до Джэксонвилла. Следующим утром Керлинг и Тиль уже сидели в поезде, идущем до Цинциннати, а Гаупт и Нойбауэр находились на пути в Чикаго.

Джордж Даш оставался в Нью-Йорке несколько дней, а в четверг приехал на поезде в Вашингтон и позвонил в главное управление ФБР.

— Я тот человек, который звонил вашему сотруднику в Нью-Йорке, — сообщил он. — Я поселился в отеле «Мэйфлауэр» в номере 351.

Вскоре он уже рассказывал свою длинную историю двум появившимся в его номере особым агентам ФБР. Признание Даша заняло 254 машинописные страницы, напечатанные через один интервал. Среди сообщённой им важной информации были сведения о Каппе и его диверсионной школе. Он составил список объектов, указанных группам № 1 и № 2, дал описания всех членов и назвал имена и адреса людей в Соединённых Штатах, с которыми они могли пойти на контакт.

Приблизительно в то время, когда Даш заканчивал свои признания в Вашингтоне, агенты ФБР в Нью-Йорке зашли в номер Эрнеста Петера Бюргера в «Говернор Клинтон отеле» и арестовали его. Было явно видно, что он испытал скорее облегчение, чем удивление. А через час Генк и Квирин, вернувшиеся к себе в отель из кинотеатра, тоже обнаружили, что их ожидают агенты ФБР.

У Эдварда Керлинга, старшего в группе № 2, в Нью-Йорке жила жена. 22 июня он выехал из Цинциннати в сопровождении Тиля, чтобы увидеться с ней, а вечером следующего дня они были арестованы.

В Чикаго тем временем Гаупт вернулся в свою комнату в старом родительском доме. Беззаботный и самоуверенный, он явился в отделение ФБР и осведомился о своём призывном статусе. «Всё в порядке», — ответили ему. На самом деле, в порядке было уже не всё. ФБР уже установило за ним наблюдение, а через неделю, в ночь на 27 июня, задержало — после того, как он вывел агентов на Германа Нойбауэра, последнего из восьми диверсантов.

Через пять дней, 2 июля, президент Рузвельт назначил военную комиссию для слушания этого дела. Такой трибунал созывался в Соединённых Штатах впервые со времён убийства Авраама Линкольна в 1865 году, и он проходил в строжайшей секретности.

Суд открылся выступлением генерального прокурора Фрэнсиса Биддла, который вместе с главным военным прокурором Майроном Крамером выступал со стороны обвинения. В дополнение к очень подробным признаниям обвиняемых он предъявил привезённые ими взрывчатые вещества. Защита же строила свои доводы на одном очень существенном обстоятельстве: немцы не совершили ни одного акта диверсии, более того — они даже не собирались этим заниматься. 8 августа подсудимые услышали заключение комиссии, одобренное президентом: все они были признаны виновными в нарушении законов войны. Даша приговорили к 30 годам тюрьмы, Бюргера к пожизненному заключению, а остальных — к смерти на электрическом стуле. Они были казнены в тот же день и похоронены в безымянных могилах в Вашингтоне.

СЕРЕБРЯНАЯ ОПЕРАЦИЯ В МАНИЛЬСКОЙ БУХТЕ

В конце лета 1942 года неожиданно для японцев их оккупационные деньги на Филиппинах, которыми они владели уже несколько месяцев, начали стремительно обесцениваться. Японские солдаты с удивлением обнаруживали, что их месячного жалованья не хватает даже на кружку пива. Причиной тому был поток непонятно откуда взявшихся серебряных филиппинских песо, заполнивших рынки Манилы.

Откуда же взялось это серебро? Японцы узнали, что войска Макартура перед своей капитуляцией утопили в глубокой воде к югу от Коррехидора миллионы серебряных песо. Более точно, на глубине 120 футов лежали песо на сумму 8 500 000 долларов. Для розыска и извлечения на поверхность этого богатства, которое предполагалось преподнести в подарок императору от армии, были привлечены семь водолазов из числа американских военнопленных. За их работой наблюдала японская тайная полиция, и казалось немыслимым, чтобы в Манилу попало что-нибудь из этого серебра. Тем не менее японцы решили усилить надзор за этими американцами.

Всё началось в первых месяцах 1942 года, когда сдача Филиппин стала неизбежной, и члены филиппинского правительства и командование дислоцированных на островах американских войск решили спасать национальное богатство страны. В феврале в балластных танках американской подводной лодки «Траут» было отправлено в Сан-Франциско золото в слитках на сумму около двух миллионов долларов и серебро на 360 000 долларов. Но вывезти оставшиеся 17 миллионов серебряных песо (по 50 центов каждое), лежавших упакованными в деревянных ящиках в стальном хранилище на Коррехидоре, не удавалось, противник быстро приближался, и времени оставалось совсем мало.

20 апреля американские офицеры прочертили на карте Манильской бухты две прямые линии через хорошо заметные ориентиры на берегу и получили точку их пересечения в заливе Кабалло, образуемом тонкой загнутой оконечностью острова Коррехидор. Вода там была достаточно глубокой и неспокойной, чтобы помешать возможным спасательным работам противника. Здесь и решили затопить сокровища.

Тяжёлые ящики, вмещавшие по 6000 песо каждый, были погружены на две плоскодонные баржи, которые затем отбуксировали к месту затопления. Там уставшие матросы стали спихивать свой ценный груз в воду. Процесс перемещения 425 тонн серебра на дно Кабалло-Бэй занял 10 ночей.

6 мая Коррехидор капитулировал. Среди пленных оказались и водолазы. Шесть недель спустя комендант лагеря для военнопленных в Кабанатуане, в 90 милях от Манилы, послал за старшиной 1-й статьи Моррисом «Мо» Соломоном.

— Нам известно, что вы водолаз, — сказал он. — А Манильская гавань засорена затопленными судами. Её необходимо расчистить для возобновления судоходства.

Разведка японцев работала прекрасно. Кроме Соломона, они «вычислили» помощников боцмана Вирджила «Джагхеда» («Кувшинную голову») Соерза, Уолласа «Панчи» («Толстого») Бартона, П. «Слима» («Тонкого») Манна и ещё двух опытных водолазов.

Американцы знали, что если японцы отправят их поднимать серебро, то им придётся поднять для них часть, или их расстреляют. И они решили, что отдадут его немного — столько, сколько нужно, чтобы отвлечь их внимание, а сколько смогут — утаят и передадут в лагерь, чтобы другие пленные смогли подкупить охранников и приобрести у них еду и лекарства. При этом они отдавали себе отчёт, что рано или поздно их разоблачат и казнят за саботаж. Но шла война, и это был шанс нанести врагу существенный вред.

В Маниле к ним вошёл японец в поношенном гражданском костюме, очках с толстыми стёклами и полоской седеющих волос вокруг обширной лысины.

— Я — господин Ёсобэ, — высоким и мягким голосом представился он. — Мы будем работать вместе. Я уже немножко стар для ныряния, но у меня за плечами 20 лет спасательных работ. Пойдёмте познакомимся с нашим старшим офицером.

Капитан Такиути встретил их на пристани. Это был довольно молодой и любезный японец, происходивший из состоятельной семьи и хорошо говоривший по-английски. Он сообщил прибывшим, что на Коррехидоре им будет выделено под жильё просторное судно.

Ёсобэ вместе с двумя охранниками показал пленным американское водолазное снаряжение, которое им удалось найти: несколько шлемов для ныряния на мелководье и две дюжины комплектов длинной тяжёлой нижней одежды. Работа предстояла опасная: стоило в таком шлеме наклонить голову больше, чем на 45 градусов, как туда сразу набиралась вода, и ныряльщик захлёбывался. Мелководное снаряжение не было рассчитано на давление воды ниже 36 футов, а шланги на шлемах были такими старыми, что могли выйти из строя вместе с ныряльщиком на дне бухты.

На судне, которое им отвели под жильё — это была старая шестидесятифутовая землечерпалка, пришвартованная у Северного пирса Коррехидора, — обитало ещё шестеро филиппинцев, нанятых для обслуживания филиппинских же ныряльщиков, занимавшихся подъёмом для японцев ящиков с серебром с конца мая. Из-под воды было извлечено уже восемнадцать ящиков на сумму 54 000 долларов. Как узнали американцы, эти ныряльщики никогда прежде не работали на такой большой глубине. Они слишком долго оставались на дне и очень быстро всплывали. В результате двое умерли в мучениях от кессонной болезни, и, когда третий потерял шлем и не смог подняться, оставшиеся филиппинцы отказались нырять, и японцы отправили их в тюрьму.

В ночь перед началом работ американцы собрались, чтобы обсудить ситуацию. Извлечение этих восемнадцати ящиков говорило о том, что и остальные могут быть подняты, и это обострило алчность врага. Когда появился Такиути, водолазы заявили ему, что их поселили в настоящем свинарнике и его нужно почистить, отремонтировать и покрасить. Люди, которые заняты в такой опасной работе, сказали они, нуждаются в уютных помещениях, где они могли бы полноценно отдохнуть.

— Отправляйтесь на берег и возьмите там всё, что сочтёте нужным, — ответил Такиути раздражённым пленникам. — Только поторопитесь, пожалуйста.

Едва американцы начали наслаждаться домашней жизнью, как появился Ёсобэ в сопровождении двух солдат и стал вежливо торопить их и филиппинцев погрузиться на небольшое рыболовное судно. Оно медленно обогнуло восточную оконечность Коррехидора и, пыхтя, двинулось к бухте Кабалло. Американцы издалека увидели плоскодонную водолазную баржу, стоявшую на якоре точно над тем местом, куда они сбросили ящики с серебром.

У борта баржи покачивалось небольшое плоскодонное судёнышко. С установленной на нём ручной лебёдки в воду спускался толстый канат с похожим на пояс ремнём на конце. Когда ныряльщик находил ящик с серебром, он затягивал на нём этот ремень, и два филиппинца наверху поднимали его.

Соерзу предстояло нырять первым. Он надел шлем, пропустил шланг и спасательный леер справа под мышкой, взял в руки ремень подъёмного каната и погрузился в воду. Вода была попеременно то тёплой, то прохладной. Медленно и очень осторожно Соерз опускался по идущему вниз и удерживаемому там якорем толстому канату из манильской пеньки. Наконец его ноги коснулись песка, и он встал. Некоторое время водолаз всматривался в дно вокруг себя и вот увидел возвышающиеся горой ящики, которые находились в нескольких ярдах от него.

Соерз стал размышлять: раз филиппинцы уже подняли 18 ящиков, стало быть, японцы знают, что они стоят на правильном месте. Поэтому было бы разумно поднять сразу несколько ящиков, чтобы внушить им доверие и получить время для разработки плана дальнейших действий. Он закрепил подъёмный канат на ящике и дёрнул его три раза — сигнал филиппинцам тащить. Через пятнадцать минут Соерз поднялся на баржу. Следующим погружался Соломон, и он тоже прислал ящик. Третьим нырял Панчи Бартон, но он не прицепил к канату ничего.

— Ни черта не смог там найти, — сказал он Ёсобэ. — Наверное, уже всё подобрали, что было поблизости.

— Попробуем ещё, — ответил тот.

Когда они закончили работу в тот день и подошли к Северному пирсу, их встречал капитан Такиути с ветчиной и бутылкой виски. Из-под воды извлекли только 12 000 песо, но это было многообещающее начало.

На своей жилой барже американцы принялись готовить обед и составлять план. Два поднятых ящика основательно подмокли и уже начали гнить. При дальнейших погружениях им нужно будет выбрать среди ящиков наименее прочные и расшатать у них дно так, чтобы когда их станут поднимать, тяжёлые мешочки с серебром вывалились и рассыпались по дну. Тогда они смогут прихватить часть серебра с собой.

Мо Соломон взял несколько пар рабочих хлопчатобумажных брюк, отрезал штанины и сшил из них мешочки с завязками и верёвками для привязывания к поясу. Водолаз должен был прицепить такой мешочек под нижнюю одежду перед погружением, на дне наполнить его песо, а поднявшись на баржу, передать товарищам, которые спрячут его под дождевиками, сложенными на палубе.

На следующий день первым нырял Слим Манн. Под одеждой он спрятал свайку для отделения у ящиков дна. Спустившись к ящикам, он отодрал от одного из них железные полосы и поддел дно с двух концов железной свайкой так, чтобы оно немного отошло. После этого он просигналил подъём и стал наблюдать. На полпути к поверхности ящик развалился, и мешочки с серебром попадали на песок. Филиппинцы почувствовали исчезновение веса и снова опустили канат. Манн привязал другой полуразломанный ящик, и вновь мешочки с серебром упали на дно. После этого он воткнул свайку в песок и поднялся наверх.

Следующим нырял Бартон. Он набил свой мешочек до отказа песо, после чего привязал к канату целый ящик, чтобы успокоить Ёсобэ, и всплыл на поверхность в тот момент, когда его поднимали на пришвартованное к барже судёнышко. Пока японцы осматривали ящик, Соломон отвязал его мешочек и сунул его в прикрытое дождевиком ведро. Следующей была его очередь.

Вечером американцы сосчитали свою добычу: 750 долларов. За две следующие недели американцы принесли на свою баржу серебра ещё на 10 000 долларов, при этом враг получил песо на 55 000 долларов. После этого несколько дней вода была слишком неспокойной, чтобы нырять. Ёсобэ не был удовлетворён сделанным. Он решил, что работа продвигается слишком медленно, и единственный выход видел в том, чтобы привлечь ещё ныряльщиков.

В Кабанатуане в лагере для военнопленных японцы нашли ещё трёх опытных водолазов: торпедиста Роберта Шитса, помощника боцмана Джорджа Чопчика и помощника плотника Х. Андерсона. Все они прежде служили в одной команде с Соерзом, Бартоном, Манном и их товарищами.

Когда они прибыли на борт их жилища, старые приятели объяснили ситуацию, затем показали свои «апартаменты». Вновь прибывшие были ошарашены. Внутри баржи в многочисленных укромных уголках были припрятаны табак, конфеты, арахис, соль, сахар, перец, яйца, кофе, ром. Затем Шитс, Андерсон и Чопчик с восторгом сосчитали «улов» этого дня — филиппинских песо на сумму 1215 долларов. Своё богатство они прятали в трюме. Водолазы стали тащить за длинные лини и вытянули из люка вёдра, полные монет. После этого «старички» рассказали своим прибывшим товарищам, как работает их система. Филиппинцам, занятым на воздушном насосе, было разрешено ездить к своим семьям в Манилу. Американцы внимательно наблюдали за ними, выясняли их отношение к микадо ехидными замечаниями в его адрес и, убедившись в их надёжности, но не уверенные, смогут ли они помочь, открыли им, что прячут у себя серебро. Филиппинцы нашли в Маниле нескольких китайцев-менял, которые были рады обменять японские оккупационные бумажки на филиппинское серебро по курсу «чёрного рынка», который обесценивал иену. Через некоторое время они запустили в оборот в Маниле так много серебра, что курс стал 30:1, и уже никто не хотел принимать японских денег. Песо шли в обмен на продукты и передавались американским военнопленным. Филиппинцы брали большие комиссионные, но американцы понимали, что те их заслужили — они рисковали своими жизнями.

Тут прошёл свирепый тайфун, и две следующие недели японцы были вынуждены заниматься ликвидацией его последствий. Вскоре к водолазам пришёл капитан Такиути. Не говоря ни слова, японцы прошли через кубрик, ощупывая матрацы, заглядывая под кучи водолазной одежды, зашли в медицинский кабинет, осмотрели печь и книжные полки. Он ничего не нашёл, и в этот же день десять вёдер монет были опущены на дно.

Спасательные работы продолжались до поздней осени. К тому времени японцам стало ясно, что всё серебро берётся из бухты Кабалло. Но они совершенно не допускали версии, что поступает оно через американских водолазов. Все эти люди остались живы, за исключением Джорджа Чопчика, который умер в 1944 году на борту корабля, перевозившего пленных в Японию.

Что же касается серебра, то сразу после войны военно-морские силы США подняли его на сумму приблизительно 2 500 000 долларов, но потом прекратили работы. В 1947 году двое американцев заключили с филиппинским правительством контракт, но смогли поднять монет только ещё на 250 000 долларов.

До сих пор на дне Кабалло-Бэй покоятся серебряные филиппинские песо, эквивалентные четырём с лишним миллионам американских долларов. Рассыпанные и занесённые песком после многих штормов, они, вероятно, останутся там навсегда — подводным памятником морякам, приложившим для этого все свои усилия.

КАК СОЗДАВАЛСЯ АМЕРИКАНСКИЙ ЯДЕРНЫЙ ПРОЕКТ?

Работы по разработке и производству атомной бомбы охранялись уникальным в своём роде разведывательно-контрразведывательным формированием, сотрудники которого на протяжении почти четырёх лет уберегали бомбу и от американцев, которые могли выдать её секрет из-за своей болтливости, и от не в меру пытливых иностранцев. Помимо этого они разведывали секреты программы атомных исследований нацистов.

В январе 1942 года доктор Джеймс Конант сообщил строго конфиденциально одному офицеру из военной разведки о проводящемся грандиозном эксперименте и его важности.

— При этом отдел научных исследований и разработок обеспокоен, — сообщил он, — что кто-нибудь из сотрудников может сказать на стороне лишнее. Отправляйтесь в Беркли и проверьте, как там обстоят дела с секретностью.

В Беркли (Калифорнийский университет) находилась одна из трёх основных лабораторий, где велись исследовательские работы в рамках Манхэттенского проекта; вторая принадлежала Колумбийскому университету; третья — Металлургическая лаборатория Чикагского университета.

Майор (позднее подполковник) Джон Ланздейл переоделся в штатское и придумал себе подходящую «легенду». Он начал «исследовательскую работу» в Калифорнийском университете, познакомился с несколькими занятыми в атомном проекте учёными и заставил их разговориться, проник в лабораторию, посетил циклотрон и узнал, что связанные с атомным проектом работы ведутся и в Чикаго. После этого он надел свою форму и собрал сотрудников.

— Теперь представьте, — обратился к ним майор, — что я бы оказался шпионом.

— Проделайте то же самое во всех остальных наших лабораториях и на объектах, — поручил Ланздейлу генерал-майор Лесли Гроувз, которого в сентябре назначили ответственным за проект. — Сделайте молчание главным правилом для всех участвующих в Манхэттенском проекте.

В Чикаго, Ок-Ридже и кое-каких других местах десятки тысяч энергичных общительных американцев занимались работой, которую было необходимо сохранять в глубочайшей тайне. Под девизом «Защитим проект» Ланздейл при содействии майора Уильяма Консодайна начал грандиознейшую в истории кампанию по обеспечению секретности. Он организовал особое секретное подразделение из молодых парней и женщин под названием «Лазутчики». Офицерами в нём были большей частью юристы, обучившиеся секретности в военном министерстве, а агенты пришли из армейской контрразведки и военной полиции. Как результат их работы — в ходе осуществления американского атомного проекта не было зафиксировано ни одного вражеского диверсионного акта.

Они запретили употреблять слова «атом», «уран», а также название секретного оружия. Все занятые в проекте люди, постановили «лазутчики», должны использовать условные слова, которые необходимо постоянно менять. Атомы стали называться «Топс», бомба — «Бот». «Лазутчики» проверили должностных лиц и владельцев акций всех связанных с проектом корпораций, включая сотни подрядчиков. В целях большей конспирации и как мера от возможных бомбардировок связанные с проектом исследования и производство осуществлялись в разных местах: в Ок-Ридже, Теннесси; в Лос-Аламосе, Нью-Мексико; в Хэнфорде, штат Вашингтон и других.

Каждый секретный документ копировался, если его брали больше, чем на неделю, все копии регистрировались. Каждый вечер во всех помещениях производилась проверка на предмет неубранных бумаг и незапертых столов. Сотрудникам постоянно говорилось о необходимости хранить молчание. Президенту Рузвельту регулярно посылались письменные отчёты, которые военный министр Генри Стимсон приносил в Белый дом, ждал, когда он их прочитает, затем уносил обратно.

Каждый из шестисот тысяч человек, которые были заняты в Манхэттенском проекте, давал подписку о соблюдении секретности. Из них за почти четыре года было выявлено около двух тысяч болтунов. Участвовавшие в проекте военнослужащие, которых по каким-либо причинам освобождали, направлялись в такие места, где они не могли попасть в плен, а гражданских увольняли очень тактично, чтобы они не испытывали раздражения и не разговорились.

Наиболее тревожную проблему представляли учёные. Узнай немцы, где работали все американские известные физики-ядерщики, они, конечно бы, сделали правильный вывод, поэтому учёным были даны условные имена. Доктор Артур Комптон стал А. Комасом, доктор Энрико Ферми — Генри Фармером, и каждый из них имел телохранителя. Большинство учёных вело себя осмотрительно, но один из них выложил кое-что из секретных сведений на лекции, другой оставил свой кейс с важными данными в поезде — шесть агентов всю ночь искали его и в конце концов нашли — нетронутым.

Перед самым началом войны нацисты послали в Америку двух своих самых выдающихся учёных, чтобы выяснить, как в США обстоят дела в области атомных исследований. После начала работы над проектом службами США были перехвачены послания, спрятанные в письмах, в виде точек, изготовленных способом перефотографирования, от шпионов, пытавшихся войти в контакт с учёными.

Базой для некоторых шпионских рейдов за секретами производства атомной бомбы, как оказалось, послужила Канада. Там британский физик Алан Нунн Мэй передал агентам советской разведки урановые образцы и частичные отчёты о работе на канадском предприятии в Чок-Ривер и в Чикагской лаборатории, где он побывал три раза. Мэй хотел приехать ещё, но у «лазутчиков» появились подозрения, и генерал Гроувз сказал «нет». Арестованный британскими властями Мэй во всём признался и получил 10 лет тюрьмы.

С появлением слухов о «секретном оружии» Гитлера над всеми навис зловещий страх, что им может оказаться и атомная бомба. Работы по проекту были ускорены. В западное полушарие прибыли учёные нескольких других стран. С помощью британской разведки из Дании уехал всемирно известный физик-ядерщик Нильс Бор, который потом проработал два года в проекте под именем «Николас Бейкер».

Затем появились сведения, что немцы ускоряют выпуск продукции единственного в Европе крупного производителя тяжёлой воды завода «Норск-Гидро» в Веморке, Норвегия. Высаженные с воздуха норвежские коммандос взорвали часть предприятия и уничтожили большое количество тяжёлой воды. Немцы попытались переправить то, что осталось, на корабле, но норвежцы взорвали, утопив, и его.

В феврале 1944 года в Лондон прибыл майор Хорас Калверт, чтобы совместно с британцами приступить к сбору информации об атомном проекте немцев, который они тоже, естественно, пытались сохранить в полной секретности. Первым делом следовало проверить источники урана немцев. Нацисты захватили большой очистительный завод около Антверпена, но бельгийское подполье следило, чтобы отгружаемый уран уходил не туда, куда его отправляли немцы. Чешский агент докладывал о руде, добываемой в шахте в Йоахимстале. Все предприниматели, занимавшиеся до войны ураном и торием, были взяты на заметку, так же как и металлические очистительные заводы, силовые станции и другие подозрительные сооружения.

В поисках предполагаемых лабораторий Гитлера, где шли работы по созданию атомной бомбы, разведгруппы из Лондона устанавливали местонахождения немецких физиков, способных проводить подобные исследования. Аэрофотосъёмка показала, что в некой необычной лаборатории в Далеме, недалеко от Берлина, активно ведутся работы. Эту информацию подтвердили словоохотливые немецкие учёные, сообщив в ходе острожных опросов, что их коллеги уехали на какие-то новые исследования.

Затем британской разведке стало известно, что один пронацистски настроенный швейцарский учёный участвует в работах по созданию нового взрывчатого вещества в секретной лаборатории в Южной Германии в городке Бизинген, расположенном в области Гогенцоллерн. После этого американский цензор перехватил письмо, отправленное в Южную Америку, автор которого работал в «исследовательской лаборатории — Д». На конверте стоял штамп Эхингена, городка, расположенного в трёх милях к северу от Бизингена, а в нём, согласно сообщению одного дружественного швейцарского учёного, проживал доктор Вернер Гейзенберг, германский физик-ядерщик № 1. После опроса всех учёных-атомщиков из союзных стран, а также многих из нейтральных на предмет того, кто из числа нацистских учёных мог там работать, были получены пятьдесят фамилий. Вскоре «лазутчики» уже имели характеристики внешности, адреса и фотографии многих из них и даже запись голоса одного. Были «с пристрастием» допрошены все немецкие военнопленные из той местности и получены описания зданий, в которых могла размещаться лаборатория.

Весной 1945 года союзники прорвались в Германию, и Ланздейл, уже подполковник, распорядился:

— В Гогенцоллерн — и как можно скорее! Нужно захватить учёных со всеми их секретами, пока они не разбежались.

Для поиска атомных секретов и учёных была создана особая группа, насчитывавшая более ста человек, из отборных солдат, специалистов-офицеров и команды учёных во главе с профессором Сэмюэлом Гоудсмитом из Северо-Западного университета, которая получила кодовое название «Алсос». Эту группу возглавил полковник Борис Паш, человек безрассудной дерзости, и одной из первых её и самых секретных задач стал розыск ведущего французского учёного-атомщика Фредерика Жолио-Кюри, зятя Марии Кюри и будущего руководителя Комиссариата Франции по атомной энергии. Лабораторией Жолио пользовались нацисты, поэтому Гоудсмит предположил, что он должен много знать об их работе. Чтобы помешать возможному похищению нацистами этого французского учёного с приближением наших войск, полковник Паш вместе с полковником Калвертом и двумя агентами Си-ай-си двигались вместе с передовыми французскими танками и вместе с ними вошли в Париж. Встретившись с Жолио, они узнали, что его лабораторией распоряжались двое немецких учёных, проводивших работы в области ядерной физики. Однако им не удалось сколько-нибудь близко подойти к созданию атомной бомбы. Группа «Алсос» двинулась дальше к границам Германии, и её сотрудники находились среди войск, отбивших у немцев Страсбург. Там, в университете, учёные и военные нашли ценные записи, бесспорно указывающие на то, что германский атомный центр находится где-то в Гогенцоллерне.

Внезапно возникло сильнейшее со дня «Д» волнение: новая фотосъёмка с воздуха показала лагеря, в которых трудились заключённые, протянувшиеся линии электропередачи и огромную промышленную стройку, продвигающуюся с невероятной быстротой у городка Бизинген, а вскоре после этого берлинское радио объявило, что у немцев уже есть атомная бомба!

В отчаянном стремлении поскорее узнать истину учёные и военные ринулись в Бизинген. Там их ждало разочарование и одновременно огромное облегчение: новый большой завод не был предназначен для производства атомных бомб, а лишь для получения масла из сланца. Они поспешили к другим объектам. В расположенной рядом деревушке Тальфинген в лаборатории за своим столом сидел Отто Ган, первооткрыватель явления ядерного деления; с ним находилось десятка два других учёных. Эти люди стали отрицать, что они пытались создать атомную бомбу, и сказали, что все их бумаги с выкладками уничтожены. Но один учёный приветствовал американцев словами:

— Я ждал вас, — и вручил им краткий отчёт о своей работе (это был сам Ган). В конце концов несколько немецких учёных убедили остальных всё рассказать и они открыли запасы своей лаборатории: немного тяжёлой воды, спрятанной на старой мельнице, некоторое количество окиси урана, закопанной в поле и, наконец, большой, уходящий в горный склон тоннель — их «реактор».

После пережитого напряжения открывшееся реальное положение дел выглядело просто смешным. Их «урановая машина» или «реактор» был настоящей липой. Он не мог ни запускать, ни поддерживать на нужном уровне цепную реакцию. Немцы не умели вырабатывать плутоний и не считали возможным выделение урана-235 из урана-238 (американцы знали три способа, как это сделать). У них имелся один циклотрон, у американцев — более тридцати. Лучшие учёные-атомщики Германии не продвинулись дальше экспериментальной стадии.

«ЛЕДИ, БУДЬТЕ ПОСЛУШНОЙ», ИЛИ ПОСЛЕДНИЙ ПРИЮТ «ЛИБЕРЕЙТОРА»

В 440 милях к югу от Бенгази, в сердце заброшенной, бесцветной, выжженной земли, превратившейся давным-давно в Ливийскую пустыню, покоятся обломки бомбардировщика военных лет. Это «Консолидейтед B-24 Либерейтор». На его фюзеляже хорошо различимы номер 64 и выцветшая от солнца надпись: «Леди, будьте послушной».

В апреле 1943 года самолёт взлетел с аэродрома в Солуке, расположенного на береговой полосе южнее Бенгази, чтобы атаковать вражеские цели в Италии, и бесследно исчез. С того дня прошло более шестнадцати лет.

Только в конце лета 1959 года в штаб-квартиру военно-воздушных сил Соединённых Штатов (ВВС США) поступило донесение с базы Уилус в Ливии о том, что геологическая экспедиция обнаружила в пустыне обломки большого самолёта времён Второй мировой. На транспортном самолёте C-47 была отправлена поисковая команда с приказом приземлиться поблизости и обследовать обломки. Мрачная перспектива обнаружить истлевшие останки пропавшего вместе с бомбардировщиком экипажа всю дорогу не покидала поисковиков.

C-47 удачно приземлился на усыпанный гравием грунт. Поисковиков встретили обжигающий зной и мёртвое молчание. Они быстро распознали в разбитом самолёте «Либерейтор» и направились к обломкам. Их глазам предстало удивительное зрелище: на металлических частях бомбардировщика не было признаков коррозии, сухой, как из печи, воздух пустыни превосходно сохранил его. Выглядел он так, будто вырвался из оков времени и упал здесь только вчера. Он лежал на брюхе, правое крыло немного поднялось, а левое зарылось в песок. Задняя часть фюзеляжа и хвост отвалились и лежали поодаль. Один из его знаменитых лучеобразных двигателей «Туин уосп» был оторван. Правое шасси далеко отброшено, причём шина всё ещё оставалась накачанной.

Вокруг в беспорядке валялись кислородные баллоны, стальные каски, аптечки первой помощи, ремни портупей и предметы обмундирования. Поисковики осторожно заглянули внутрь фюзеляжа. К счастью, они не натолкнулись на мумифицированные останки. Внутри было совершенно пусто.

Изнемогая от нестерпимого зноя, они всё же провели полный внутренний осмотр. Проверили радиоприёмник: он всё ещё был в рабочем состоянии; вскрыли герметичные фляжки с тёплым кофе, который неожиданно оказался пригодным для питья.

Топливо в баках «Либерейтора» было практически израсходовано. Три из четырёх двигателей должны были неминуемо заглохнуть ещё в полёте, поскольку лопасти пропеллеров для снижения лобового сопротивления были «зафлюгированы» — повёрнуты острыми кромками к воздушному потоку. Четвёртый двигатель в момент катастрофы, похоже, ещё работал.

Стало ясно, что экипаж воспользовался парашютами. В последние минуты бомбардировщик летел на автопилоте, вероятно, для того, чтобы сохранить устойчивость, пока люди покидали борт.

На «Либерейторе» не было видимых признаков повреждений, полученных в бою; очевидно, экипаж оставил самолёт, когда в нём кончилось топливо. И только один вопрос остался без ответа: «Что этот самолёт делал здесь, за сотни миль от места, где ему следовало быть?»

По возвращении на базу Уилус поисковики написали рапорт о находках на месте катастрофы и отправили его в Вашингтон. Из военных архивов ВВС США были извлечены подробные данные о бомбардировщике и его экипаже. Так была раскрыта тайна их последнего полёта.

Экипаж «Либерейтора» № 64 под командой старшего лейтенанта Уильяма Дж. Хэттона из Нью-Йорка впервые собрался вместе в марте 1943 года на базе ВВС США в Моррисоне (Флорида). Среди членов экипажа были лейтенант Роберт Ф. Тоунер из Норт-Этлборо (Массачусетс), лейтенант Дэвид П. Хейс из Лис-Саммита (Монтана), лейтенант Джон С. Воравка из Кливленда (Огайо), техник-сержант Харольд С. Рипслингер из Сагино (Мичиган), техник-сержант Роберт Э. Ламотт из Лейк-Линдена (Мичиган), штаб-сержант Ги Э. Шелли из Нью-Камберленда (Пенсильвания), штаб-сержант Вернон Л. Мур из Нью-Бостона (Огайо) и штаб-сержант Самьюэл Р. Адамс из Юрика (Иллинойс).

Это они выбрали для своего «Либерейтора» имя «Леди, будьте послушной» и написали его на носу бомбардировщика. Почти сразу после получения назначения на службу за океаном они отправились в долгий трансатлантический перелёт, чтобы войти в состав 376-го подразделения бомбардировщиков в Солуке в Ливии.

4 апреля 1943 года Хэттон и его экипаж получили первое боевое задание: в составе двадцати пяти B-24 нанести удар по аэродромам противника под Неаполем. Вылет был назначен на 13.30, так что бомбардировщики должны были попасть в район расположения целей в сумерках. Обратный путь им предстояло делать уже в темноте, чтобы к полуночи вернуться в Солук.

Архивные данные свидетельствуют о том, что одиннадцать B-24 атаковали главную цель, остальные бомбили второстепенные. Некоторые самолёты были повреждены огнём зениток, у других отказали двигатели на пути домой; песок пустыни — не подарок для авиационных двигателей, для лётчиков это вылилось в целую проблему. Всё же к 24 часам бомбардировщики в целости были дома, за исключением одного. Невернувшимся самолётом оказался «Леди, будьте послушной».

Спустя несколько минут после полуночи диспетчерская вышка в Бенгази получила вызов от пропавшего самолёта. Хэттон информировал диспетчера, что не может найти аэродром из-за плотных облаков, окутавших всё побережье Северной Африки, и что он сильно озабочен убывающим запасом топлива. Он запросил радиоориентир с тем, чтобы по наводке лететь в Бенгази.

Диспетчерская вышка дала ориентир, но «Леди, будьте послушной» так и не вернулся. Поиск над морем, организованный на следующий день, не принёс результатов, не удалось найти никаких следов бомбардировщика и его экипажа. Предположили, что, потерпев катастрофу, они канули в пучине Средиземного моря.

Первой причиной, приведшей к трагедии, была перемена погоды. Ветер изменился на северо-восточный и усилился, чего экипаж вовремя не заметил. Скорость самолёта относительно земли зависит от направления и скорости ветра, с которым он встречается, так что неожиданный сильный хвостовой ветер продвигал «Леди, будьте послушной» в южном направлении гораздо быстрее, чем это представлял себе его командир.

Второй причиной был сам роковой радиоориентир. Радиопеленгационная аппаратура в 1943 году была довольно примитивна — работа её основывалась на вращении рамочной антенны. Когда такая антенна вращалась, подхватывая радиосигнал максимальной интенсивности, идущий от самолёта, на указателе курса фиксировался в градусах наипозднейший из пеленгов. Он должным образом был зарегистрирован диспетчером в Бенгази, который сообщил Хэттону, что «Либерейтор» находится на верном направлении — под углом 330 градусов к Бенгази, иначе говоря, где-то северо-западнее аэродрома. Получив информацию, штурман должен был последовательно выверить положение магнитной стрелки, скорость ветра и скорость самолёта и быстро поднять бомбардировщик выше, чтобы прорваться сквозь облака, а затем по радионаводке безопасно приземлиться.

Здесь-то и затаился просчёт. Фактический пеленг «Либерейтора» составлял 150 градусов от Бенгази, другими словами, самолёт находился юго-восточнее аэродрома. По шкале компаса это было в точности противоположное направление. Оборудование на диспетчерской вышке не позволяло узнать о случившемся. Там всё ещё были уверены, что B-24 держит верный курс. Да и как иначе, если принимаемый радиосигнал звучал при 150° точно так же, как при 330°.

«Леди, будьте послушной» и его экипаж неуклонно летели вглубь пустыни навстречу бедствию. В какой-то момент, когда горючее практически кончилось, лейтенант Хэттон должен был выбрать единственно приемлемый план действий. Не имея шанса на безопасное приземление в темноте пустыни, он отдал команду покинуть самолёт.

Через несколько лет после обнаружения обломков самолёта «Леди, будьте послушной» ВВС США организовали наземный поиск в этом районе, чтобы узнать, что стало с экипажем. В конце концов поисковая партия нашла первый ключ к разгадке в трёх лётных унтах, уложенных в виде стрелки приблизительно в восьми милях от места катастрофы. Поисковики последовали в указанном направлении и нашли ещё больше брошенных предметов; всё это подсказывало маршрут, которым следовали лётчики. Они, должно быть, верили в чудо, до последней минуты надеясь, что местонахождение их самолёта будет обнаружено и спасение скоро придёт.

Неизвестно, все ли уцелели после приземления.

Поисковики шли по мрачным следам, отмеченным теперь обрывками парашютной ткани, которую лётчикам приходилось использовать для зашиты от палящего солнца пустыни, а по ночам — от сильного холода. Наконец, на краю этого страшного пространства, называемого Великим Песчаным Морем, и этот след оборвался. Где-то здесь экипаж самолёта «Леди, будьте послушной» испытал предсмертную агонию, и песок, очертания которого постоянно движутся и меняются под вихрями пустынных ветров, скрыл их последний приют.

ОПЕРАЦИЯ «ОТРАВЛЕННАЯ КОТЛЕТА»

В местечке Хуэльва в испанской Андалузии на кладбище есть памятник английскому майору Уильяму Мартину, погибшему в авиакатастрофе 24 апреля 1943 года. Но, как стало недавно известно из архивов английской «Интеллидженс сервис», под могильным камнем нет никакого майора!

На кладбище покоится прах английского бродяги, труп которого сыграл выдающуюся роль в дезинформации немецкого генерального штаба, спасшей жизни многих тысяч солдат при высадке союзных войск в Италии.

«Майор Мартин» был в жизни лондонским бродягой, в своё время не призванным даже на военную службу по причине хронического алкоголизма. В один похмельный день Майкл Глиндвир, как его звали на самом деле, к тому же постоянный клиент психиатрических больниц, бросился в Темзу и покончил со своей незавидной жизнью.

В это время Черчилль и Рузвельт были озабочены проблемой высадки десанта в Италии и дали задание своим секретным службам придумать операцию по обману немцев. Решение пришло офицеру «Интеллидженс сервис» Монтегю, который и придумал подкинуть немецким шпионам в Испании, где они чувствовали себя вполне комфортно, «псевдоофицера» с липовыми документами о месте высадки. По идее Монтегю, предполагалось сымитировать авиакатастрофу над морем у берегов Испании, где обычно пролегал маршрут британских самолётов при перелётах в Европу. Поскольку Испания была нашпигована немецкими агентами, Монтегю не сомневался, что «погибший лётчик» с «секретными» документами в итоге попадёт к немцам. Тогда-то для выполнения этой оригинальной операции и было востребовано из лондонского морга тело Майкла Глиндвира.

Для придания достоверности личности «майора Мартина» в карманы его мундира вложили фотографию «невесты», два потёртых письма от неё, письмо от «отца», якобы возражающего против их брака до конца войны, требование из банка о возвращении ссуды в 80 фунтов стерлингов и даже два билета в кино с соответствующей датой. Специальная «посылка» для германского абвера состояла из трёх писем, заключённых в непромокаемый портфельчик, пристёгнутый к руке «лётчика». В одном из них член королевской фамилии и заместитель главнокомандующего лорд Маунтбаттен сообщал командующему английским флотом на Средиземном море адмиралу Канингему некоторые безобидные факты и просил оказывать майору Мартину, выполняющему важное поручение, всяческое содействие. В другом письме Маунтбаттен обращался к верховному главнокомандующему генералу Эйзенхауэру с просьбой сообщить о выходе интересующей его книги и подчёркивал значимость личности «майора».

В третьем — ключе всей операции по «дезе», получившей название «Отравленная котлета», Маунтбаттен (оригинальным почерком автора) советовал командующему английскими войсками в Тунисе генералу Александеру готовить операцию высадки союзных сил в Греции и на острове Сардиния, а в качестве отвлекающего манёвра устроить небольшую провокацию в Сицилии. В каждое письмо вложили ресницу, которая при вскрытии должна была непременно вылететь «на волю».

В апреле всё было готово для проведения операции, и все ожидали итогового дня высадки — дня «Икс».

Труп Глиндвира в обстановке строжайшей секретности изъяли из холодильника, одели в форму майора ВВС и в специальной капсуле погрузили на подводную лодку «Сераф», чтобы через несколько дней спустить его за борт около города Хуэльва, где, по данным английской разведки, жил «надёжный» немецкий агент.

План удался с точностью «до миллиметра». После некоторого времени плавания труп подобрал испанский рыбак, который передал его испанским властям. Те, естественно, тут же сообщили об этом факте немецкому агенту. Агент тщательно скопировал обнаруженные документы, аккуратно водворил их на место и 13 мая они были вручены английскому консулу в Хуэльве.

Тем временем Лондон для придания операции ещё большей достоверности бомбардировал консула шифрованными телеграммами с требованиями во что бы то ни стало разыскать труп «майора» и, главное, портфель с письмами.

Проверка писем англичанами подтвердила исчезновение «контрольных» ресниц, что означало полный успех операции «Отравленная котлета». Черчилль на пути в Вашингтон получил телеграмму с текстом: «Котлета проглочена».

А в Берлине деятели абвера с ликованием размахивали копиями писем, в результате чего вермахт получил приказы о соответствующей передислокации войск в места высадки союзников, указанные в письме.

В результате операции «Отравленная котлета» высадка союзных войск 10 июня 1943 года прошла в Сицилии малой кровью, а на кладбище в Хуэльве появился памятник «майору Мартину», сооружённый на средства английского консульства.

УСТРАНЕНИЕ «ХОЗЯИНА ТИХОГО ОКЕАНА»

Уничтожение японского адмирала Исороку Ямамото, осуществлённое весной 1943 года в воздухе над одним из тихоокеанских островов, — это история о чрезвычайно сложной и тщательно и долго подготавливаемой операции, о шпионаже, перехваченных шифровках, точно спланированном полёте и совершенной навигации и потребности в национальной мести. То, что Ямамото был специальной целью такого полёта, на протяжении всей войны отрицалось японцами, которые отказывались верить в возможность осуществления подобной акции.

Ямамото представлялся важной жертвой по двум причинам: во-первых, он был тем самым человеком, который разработал нападение на Пёрл-Харбор, — незаурядным стратегом, спланировавшим не одну смелую операцию от Пёрл-Харбора до нападения на Мидуэй, имевшие своей целью сокрушение американской военной мощи на Тихом океане, — и для большинства американцев с 7 декабря 1941 года он был самым ненавистным врагом. Для американских военных Ямамото был гением стратегии, очень опасным военачальником, личностью, вдохновлявшей все японские военно-морские и военно-воздушные силы; для своего народа адмирал являлся символом военной неуязвимости. Благодаря усилиям американских дешифровальщиков, его блестящая карьера была прервана — Ямамото удалось выследить и убить.

Ещё до нападения на Пёрл-Харбор американцы сумели разгадать систему дипломатического кода японцев. Сообщения, перехваченные перед 7 декабря 1941 года, показывали, что на Тихом океане готовится какая-то крупная военная акция, однако её цель либо обозначалась неопределённо, либо игнорировалась американскими военными, по большей части из-за национального самомнения, а также соперничества между различными службами. Японцы в свою очередь предприняли ряд маскирующих мер для обеспечения внезапности атаки. Один американский военно-морской атташе в Японии сообщал, что видел в одном из главных портовых городов страны сотни отпущенных в увольнение японских моряков. Следовательно, делал он вывод, осуществление какой-либо военной акции в ближайшее время маловероятно. На самом же деле, отправив авианосный флот к Гавайям для нанесения удара, японцы просто одели в морскую форму своих солдат, чтобы создать у иностранных шпионов впечатление, что всё идёт как обычно.

1937 год ознаменовался созданием японцами новой шифровальной машины № 97, носившей кодовое название «Пёрпл». На протяжении 19 месяцев американские специалисты бились над его расшифровкой, и в конце концов усилиями Уильяма Фридмана и его коллег из SIS (Secret Intelligence Service — британская разведка) секрет «Пёрпла» был раскрыт.

Американцы уже создавали в своё время копии японских шифровальных устройств, чтобы справиться со старым «Красным кодом», таким же способом, каким британцы моделировали «Энигму» — шифровальную машину нацистов. После долгого анализа коллега Фридмана, Гарри Лоуренс Кларк, предположил, что японцы используют в своей новой машине пошаговые переключатели вместо прежних дисков. В соответствии с предположением Кларка была сконструирована копия машины № 97 (прозванная её создателями «Мэджик»), с помощью которой можно было раскодировывать послания «Пёрпла».

Система кодов JN25, применявшаяся на японском флоте, была раскрыта слишком поздно, чтобы предотвратить нападение на Пёрл-Харбор. Подразделение радиосвязи флота на Тихом океане, базировавшееся в Пёрл-Харборе и возглавлявшееся капитаном 3-го ранга Джозефом Рочефортом, «взломав» JN25, получило, таким образом, возможность читать все отправляемые японским флотом сообщения и приказы. Полученная благодаря этому информация обеспечила победу в сражении при Мидуэе — решающем сражении на Тихом океане.

Рейд лётчиков генерала Дулиттла на Токио побудил Ямамото разработать новый план: он решил атаковать остров Мидуэй, втянув американцев в бой с частью своего флота. Одновременно, для отвлечения внимания противника и распыления им своих сил, адмирал собирался произвести бомбардировку Алеутских островов. После того как американцы ввяжутся в сражение, Ямамото хотел выпустить остальную часть своего флота, значительно превосходившего американский флот, которую он предполагал укрыть в 200 милях от передовой части кораблей у Мидуэя. Посредством такого сюрприза, разгромив флот США, адмирал надеялся наконец остановить американцев. Однако информация, полученная благодаря «Мэджику», открыла план Ямамото американцам, и они, не поддавшись на отвлекающий манёвр, отбили нападение и выиграли одно из самых тяжёлых и самых важных сражений на Тихом океане. Отныне японцы уже не могли иметь секретов от своего противника.

Поражение у Мидуэя сильно деморализовало японцев. Ввиду нарастающей мощи американцев Ямамото должен был теперь заботиться о поддержании духа своих людей, в связи с чем была запланирована серия посещений удалённых тихоокеанских баз с целью вдохновения находившихся там моряков и лётчиков на новые великие победы. На 18 апреля был намечен полёт в Буин с вылетом из Рабаула ровно в 6.00.

Сообщение об этом поступило с американских станций радиоперехвата в Датч-Харборе на Алеутских островах и на Гавайях, подвергавшихся прежде неоднократным бомбардировкам Ямамото. В беспечно переданной радиограмме перечислялись базы на Соломоновых островах и предполагаемое время их посещения. Информацию немедленно передали в Пёрл-Харбор адмиралу Нимицу и начальнику разведки Эдвину Лейтону. Если бы Ямамото удалось перехватить в полёте и убить, Япония лишилась бы своего прославленного героя и наиболее опасного военного лидера.

Морской министр Фрэнк Нокс, обдумав эту идею в Вашингтоне, решил, что её необходимо осуществить. Генерал Хэп Арнольд также решил, что идея была подходящей. Вместе с Ноксом они вызвали специалистов по дальним перелётам Чарлза Линдберга и инженера Фрэнка Мейера, и в ходе совещания было решено, что Ямамото лучше всего «взять» на взлётной полосе Кахили на Бугенвиле. Самолёты с аэродрома Хендерсон на Гуадалканале смогут совершить перелёт и произвести атаку.

Для миссии такого рода по всем параметрам подходил «Локхид P-38 Лайтнинг», прозванный устрашёнными нацистскими пилотами «Двухвостым дьяволом». Эта двухмоторная машина, вооружённая пушкой и пулемётами, обладала достаточной огневой мощью для того, чтобы сбить бомбардировщик «Бетти» Ямамото и его истребители сопровождения «Зеро». Но для отправляющихся в дальний рейд самолётов требовались дополнительные баки для горючего, а такого оснащения на Гуадалканале не имелось.

Получив одобрение президента, Нокс начал операцию «Возмездие». 17 апреля 1943 года в 15.35 он позвонил генералу Кенни с просьбой привезти требуемые бензобаки из Милн-Бей, Новая Гвинея. Четыре бомбардировщика B-24 с баками на борту поднялись в воздух и в 21.00 приземлились в разразившийся тропический шторм на ещё недавно бомбившийся самими американцами аэродром Хендерсон.

В это же время майор Джон Митчелл инструктировал двух своих командиров авиазвеньев лейтенантов Безби Хоулмза и Томаса Ланфье относительно предстоящей миссии. На следующее утро, точно в 7.20, «Лайтнинги», снабжённые дополнительными баками, поднялись в воздух, рассчитывая перехватить Ямамото в 9.55. Двенадцать P-38 должны были подняться на 20 000 футов для прикрытия остальных машин, которые атакуют самолёт Ямамото на меньшей высоте.

Ровно в 6.00 пунктуальный Ямамото покинул Рабаул, его штаб разместился в двух «Бетти» — о чём не знали американские лётчики, — которых сопровождали «Зеро».

В 9.30 лётчики атакующего звена увидели взлётное поле Кахили. В 9.35 «Лайтнинги» стали набирать высоту для атаки, как вдруг Митчелл воскликнул: «Самолёты противника на одиннадцать часов, сверху!»

Атакующие пилоты Хоулмз, Барбер, Ланфье и Хайн сбросили свои топливные баки для большей скорости и взмыли вверх навстречу двум бомбардировщикам. Японские пилоты увидели их всего лишь за милю.

Два бомбардировщика, раскрашенные зелёными камуфляжными полосами, резко пошли на снижение, поближе к верхушкам деревьев. Ланфье потерял на какое-то время свою цель и сбил атаковавший его «Зеро». Затем он снова увидел свой «Бетти» — красные солнца на его крыльях чётко выделялись на фоне зелёных джунглей. Не зная, кто именно находится в этом самолёте, Ланфье открыл огонь одновременно из пушки и из пулемётов. Правый мотор бомбардировщика вспыхнул, и пламя тут же охватило всё крыло. Тем временем восемь других P-38 завязали бои с «Зеро», а оставшиеся занялись со вторым «Бетти». У этого бомбардировщика, на котором летел адмирал Угаки, было отстрелено крыло, и он упал в океан. Адмирал остался жив.

Ланфье снова открыл огонь, и самолёт Ямамото упал на деревья, подскочил и взорвался. «Pop goes the Weasel» («Вот идёт ласка» — название народного танца) — было условным сигналом, переданным в Вашингтон после того, как все P-38 Митчелла, за исключением одного, вернулись на базу. Миссия была выполнена.

Операция «Возмездие» завершилась полным успехом. Ямамото погиб, а его преемник, адмирал Минеичи Кога, был командиром достаточно предсказуемым, и американцы легко противостояли всем его действиям до конца войны. Пилоты Митчелла, руководствуясь только картой и компасом, пролетели 400 миль, причём временами они шли на высоте всего 30 футов над водой, чтобы избежать обнаружения и прибыть к точно указанному месту воздушной засады. Японцы на Соломоновых островах заподозрили, что с их кодами что-то неладно, что американцы знали о полёте Ямамото. Но из штаб-квартиры в Токио их заверили, что это невозможно и что трагическая смерть адмирала произошла просто вследствие несчастной случайности.

Ямамото умер от одной пули, пробившей ему голову и плечо. Его тело было найдено японским патрулём через день после гибели. Адмирал был пристёгнут к креслу, с ним были его дневник и сборник стихов, его левая рука, не имевшая двух пальцев после старого ранения, крепко сжимала рукоять меча. Бывший «хозяин Тихого океана» лежал в джунглях неподалёку от накатывающих на берег волн, которые он хотел завоевать для Японии.

ПОЧЕМУ НЕ БОМБИЛИ ОСВЕНЦИМ?

В Освенциме и других нацистских концлагерях уничтожение людей было поставлено на поток. Руководители антигитлеровской коалиции знали об этом, но не предприняли ничего, чтобы помешать «фабрикам смерти» эффективно работать и впредь. Почему? Споры об этом продолжаются десятилетиями.

Гонцов, приносивших дурные вести, не любили с давних времён. Вот и эти посланники, выбравшиеся из Германии, ждали сперва часами, а потом днями и неделями, пока им разрешат доложить руководителям той или иной западной державы о преступлениях, творившихся в концлагерях.

Одним из таких гонцов был Ян Карский, бывший дипломат и офицер запаса польской армии. В течение нескольких месяцев он с риском для жизни пробирался из Польши на Запад через оккупированные нацистами страны. Наконец, в феврале 1943 года он прибыл к британскому министру иностранных дел Энтони Идену и сообщил ему о массовых убийствах еврейского населения в Восточной Европе. В конце июля того же года Карский попал на приём к президенту США Франклину Д. Рузвельту. По поручению польских и еврейских подпольщиков он принялся убеждать власти США и Великобритании разбомбить Освенцим, чтобы нацистам пришлось закрыть этот лагерь.

Однако ничего не произошло. Лишь 17 декабря 1943 года 30 стран — участниц антигитлеровской коалиции объявили, что намерены по окончании войны устроить суд над руководителями нацистской державы. Кроме того, в январе 1944 года в США была основана Коллегия военных беженцев — организация, которая занималась помощью беженцам и получала поддержку от администрации США.

После войны Ян Карский (он умер в 2000 году) неоднократно вспоминал, как тяжело ему было слышать о том, что каждый день в концентрационных лагерях гибнут тысячи людей, а союзники не обращают на это внимания.

В принципе британские власти уже в июле 1941 года были извещены о массовых казнях евреев на оккупированной территории. После расшифровки кодов немецкой шифровальной машины «Энигма» британские разведчики получили возможность прослушивать радиопереговоры не только армейских штабов, но и руководителей СС, СД и зондеркоманд, действовавших на занятой гитлеровцами территории СССР.

В ноябре 1942 года страшные новости дошли до США. Председатель Всемирного еврейского конгресса Стивен Уайз обнародовал в американской печати сведения о массовом уничтожении евреев. Их собирал Эдуард Шульте, директор одного из рудников в Силезии. Он переправлял известия о планируемых или уже совершённых акциях против евреев в Швейцарию, где Герхарт Ригнер, представитель Всемирного еврейского конгресса, знакомил с ними сотрудников американского посольства и телеграфировал в Нью-Йорк и Лондон. Однако в дипломатических кругах США, как выяснилось позднее, с недоверием относились к подобным «мрачным фантазиям».

Не прибавил доверия и доклад Карского. Никакой речи о бомбардировке лагерей смерти по-прежнему не было. Между тем сообщения о них продолжали поступать на Запад. Так, в апреле 1944 года из Биркенау — лагеря, расположенного в лесах неподалёку от Освенцима, — бежали два словацких еврея, Рудольф Врба и Альфред Вецлер. Они добрались до Братиславы, где их спрятали подпольщики. Беглецы детально описали положение дел в Биркенау и соседнем Освенциме.

Благодаря воздушной разведке стали чётко видны возможные цели бомбардировок на территории Освенцима и других лагерей. Однако министерство обороны США на протяжении ещё нескольких месяцев отказывалось отдать приказ об авианалётах на концентрационные лагеря. Почему не бомбили железные дороги, ведущие в лагеря смерти? Газовые камеры? Крематории? Подобный налёт мог бы нарушить привычный распорядок уничтожения людей и задержать машину смерти.

У властей США были свои аргументы. Они шли к «великой цели» — победе над нацизмом — и не собирались отвлекаться на «посторонние просьбы». Война велась ради защиты всей Европы, а вовсе не в интересах какой-либо категории населения. Просьбы евреев отвлекали, мешали планировать будущие операции. Чем раньше мы сокрушим Третий рейх, говорили в министерстве обороны США, тем быстрее поможем преследуемым нацистами евреям. Для этого надо собрать все силы в кулак и сосредоточивать их на главных направлениях удара, а не отвлекаться на вспомогательные операции.

Примерно так объясняли Карскому свои мотивы и заместитель министра обороны США Джон Макклой, и военный министр Генри Стимсон. По их словам, бомбардировка Освенцима или прилегающих к нему железнодорожных путей была бессмысленна с практической точки зрения, а её успех — сомнителен. Итак, по стратегическим соображениям этот план отвергли.

Британское министерство авиации настаивало на технических сложностях воздушной атаки: среди заключённых могут быть большие жертвы. Между тем в распоряжении союзников уже имелись точные сведения о расположении возможных целей бомбардировки. Говорилось также, что бомбить железнодорожные пути нет смысла: нацисты быстро восстановят подъезд к лагерям смерти, а до того времени будут обходиться грузовым автомобильным транспортом. Кроме того, число лагерей смерти велико. Уже в 1942 году из расшифрованных немецких радиограмм союзники знали, что такие лагеря имеются в Бельцеке, Собиборе, Майданеке, Треблинке, Хелмно. Если бы союзники задались целью как можно быстрее освободить узников лагерей смерти, им пришлось бы открыть «третий фронт».

Наконец, — ещё один важный аргумент — союзники, вопреки всем уговорам и заклинаниям, верили, что евреи в лагерях могут потерпеть; их положение вовсе не безнадёжно, их беды преувеличены. Взволнованные рассказы о десятках и даже сотнях тысяч убитых не внушали доверия; они казались обычной военной пропагандой. В военных кругах негласно решили, что никаких поголовных массовых казней нет, а есть лишь жестокие условия содержания заключённых.

Помощь пришла не с Запада. 27 января 1945 года Красная армия освободила узников Освенцима. Так, впервые открылась истинная картина происходившего в нацистских лагерях. Самые дурные опасения подтвердились. Правда была чудовищно точной.

ЛИКВИДАЦИЯ ГАУЛЯЙТЕРА КУБЕ (По материалам Д. Прохорова)

Будущий генеральный комиссар Белоруссии Вильгельм Кубе родился в 1887 году, изучал историю и общественные науки в Берлинском университете, по профессии был журналистом. В 1919 году он вступил в крайне правую Немецкую национальную народную партию (НННП), создал и возглавил здесь молодёжную организацию — «Молодёжь Бисмарка». Но в 1923 году Кубе, по характеру человек склочный и неуживчивый, со скандалом был выкинут из рядов партии, после чего перешёл в ещё более правую Немецкую народную партию свободы (ННПС). От неё в 1924 году Кубе был избран в рейхстаг. В пору подъёма НСДАП Кубе вместе с большинством лидеров и депутатов ННПС перешёл к Гитлеру и с 1928-го по 1933 год был депутатом и председателем фракции в прусском ландтаге. Кроме того, с 1928 года он занимал пост гауляйтера провинции Остмарк. Как один из руководителей правого крыла НСДАП, Кубе не раз критиковал Гитлера за сотрудничество с коммунистами. Впрочем, это не помешало ему после прихода нацистов к власти стать обер-президентом провинции Бранденбург, а с 1936 года гауляйтером Курмарка.

Однако в 1936 году карьере Кубе едва не пришёл конец — его разоблачили как анонимщика. Он заявил, что тесть Мартина Бормана женат на еврейке. В результате Кубе лишился всех своих должностей, оставаясь, правда, депутатом рейхстага. В конце концов ему удалось вернуть расположение руководства, и 17 июля 1941 года он был назначен генеральным комиссаром Белоруссии.

Став комиссаром Белоруссии, Кубе с первых же дней своего правления начал проводить политику уничтожения «неполноценных» славянских и иных народов. В рапорте рейхскомиссару Остланда Лозе от 31 июля 1942 года он писал: «В исключительно деловом сотрудничестве с бригадефюрером СС Ценнером и особенно руководителем СД оберштурмбаннфюрером СС Штраухом в последние десять недель мы ликвидировали в Белоруссии 55 тысяч евреев. В Минской области еврейство полностью истреблено, без нанесения какого-либо ущерба рабочей силе. В преимущественно польском Лидском округе уничтожено 16 тысяч евреев, в Слониме — 8 тысяч евреев».

Подобная деятельность Кубе вызвала негодование всего населения Белоруссии, и кровавый гауляйтер был приговорён к смерти. Приказ привести приговор в исполнение получили все действующие в Белоруссии командиры партизанских и разведывательно-диверсионных отрядов НКВД и ГРУ. Однако долгое время ликвидировать Кубе не удавалось. Так, 22 июля 1943 года минские подпольщики заложили взрывное устройство в одном из театров Минска. В результате теракта было убито 70 и ранено 110 немецких солдат и офицеров. Однако Кубе покинул театр за несколько минут до взрыва и остался жив. В начале августа 1943 года разведгруппа Козлова из спецотряда НКВД «Местные» (командир — Ваупшасов) устроила засаду на южной окраине Минска, на шоссе Минск — Локшица. По этому шоссе Кубе часто ездил в одну из своих загородных резиденций, расположенную в совхозе Локшица. Разведчики в течение нескольких суток пытались подстеречь его на дороге, но машина Кубе так и не появилась.

В конце августа 1943 года Ваупшасов получил сведения, что на 6 сентября в Минске назначен большой банкет и направил в город группу диверсантов. Непосредственными исполнителями акции были Капитолина Гульева и Ульяна Козлова. Девушки работали официантками в столовой СД, находившейся в бывшем здании историко-филологического факультета Минского университета. Именно здесь должен был состояться банкет. В ночь на 6 сентября Гульевой и Козловой передали 15 кг тола и мину с часовым механизмом. Всё это девушки заложили в кадку с пальмой, стоявшую в обеденном зале. Как и было намечено, взрыв раздался вечером 6 сентября в самый разгар празднования. В результате погибло 16 и было ранено 32 офицера, но сам Кубе на банкете так и не появился.

Чуть позже подпольная группа Мурашко по заданию Ваупшасова организовала взрыв в офицерском ресторане-казино на Советской улице, где, по некоторым сведениям, мог появиться Кубе. Как и в прошлый раз, исполнительницей акции стала женщина — подпольщица Раиса Волчек, работавшая в ресторане официанткой. Она заложила мину в платяной шкаф для персонала, стоявший в главном зале. В результате взрыва погибло, по одним данным, 22, по другим — 36 высокопоставленных фашистских чиновников, но Кубе среди них не оказалось.

Несмотря на многократные попытки сотрудников НКВД организовать убийство Кубе, ликвидировать Кубе удалось военным разведчикам — бойцам спецотряда ГРУ «Дима», которым командовал Давид Кеймах. Руководство операцией осуществляли заместитель командира отряда по разведке Герой Советского Союза майор Николай Фёдоров и комиссар отряда Харитон Хатагов.

Непосредственным исполнителем акции возмездия стала Елена Мазаник (близкие люди и знакомые называли её Галиной). Она родилась 4 апреля 1914 года в деревне Поддегтярная Пуховического района Минской области в семье крестьянина. В 1928 году, окончив сельскую школу, перебралась в Минск. Была домработницей, уборщицей, официанткой в столовой Совнаркома Белоруссии. Позднее вышла замуж за работника НКВД и в 1938 году перешла на работу в столовую ЦК КП(б) Белоруссии. В начале войны муж Мазаник был эвакуирован вместе с другими работниками НКВД, но ей самой не удалось выехать из Белоруссии, и женщина осталась в Минске. Чтобы не умереть с голода, она первое время работала прачкой в немецких воинских частях, а в декабре 1941 года сумела устроиться кухонной работницей в казино при генеральном комиссариате. Одновременно Мазаник убирала квартиру адъютанта Кубе Виленштейна, который рекомендовал её своему шефу в качестве горничной.

Особняк Кубе располагался в центре Минска, на улице Энгельса, в глубине сада. Первый этаж был отведён под кухню, прачечную и хозяйственные службы. На втором этаже находились спальня Кубе, столовая, ванная и три детских комнаты. На третьем этаже — кабинет Кубе, комната его жены Аниты, гостиная, две комнаты адъютанта и две комнаты для гостей. Галина Мазаник убирала третий этаж. Перед приёмом на работу она дала присягу на верность рейху и фюреру, а также обязалась сообщать немецким властям о любых проявлениях антигерманских настроений и не разглашать того, что узнает на службе. В особняке Кубе её звали Гросс Галина (Большая Галина), так как в числе прислуги была и другая Галина — по фамилии Вигал, которую звали Кляйн Галина (Маленькая Галина).

Жена сотрудника НКВД, работавшая в особняке Кубе, привлекла к себе внимание действовавших в районе Минска партизан и спецгрупп НКВД и ГРУ. Первой летом 1943 года на Мазаник вышла Надежда Троян — минский резидент разведотдела партизанского отряда «Буря» 4-й партизанской бригады «Дядя Коля» (командир — капитан госбезопасности Лопатин). Позже Мазаник вспоминала: «Надя сразу сказала, что она из партизанского отряда и пришла предложить мне задание — убить Кубе. „Согласна ли ты на это?“ — спросила она. Я тут же дала согласие, хотя и не была уверена, что Надя действительно пришла от партизан». Однако через некоторое время, испугавшись, что Троян могла быть агентом СД, Мазаник прекратила с ней всякие контакты.

Убедить Галину принять участие в ликвидации Кубе удалось другой разведчице — Марии Осиповой. Она родилась 27 декабря 1908 года в посёлке Серковицы Талочинского района Витебской области в семье рабочего. В 20 лет вступила в партию, закончила Минский юридический институт, после чего была назначена членом Верховного суда Белоруссии. Когда началась война и оккупация Белоруссии стала реальностью, Осипова в числе других членов партии была оставлена в Минске для организации подполья. Первое время она работала на стекольном заводе «Октябрь». Осипова была связана с несколькими партизанскими отрядами, но с осени 1942 года работала главным образом в интересах отряда ГРУ «Дима», где проходила под псевдонимами Чёрная и Цапля. Именно от командира отряда Кеймаха летом 1943 года она и получила задание найти человека, который смог бы выполнить приказ Москвы ликвидировать Кубе.

Через членов минского подполья Георгия Куликова, музыканта театрального оркестра, и Николая Похлебаева, директора кинотеатра, Осиповой удалось выйти на сестру Мазаник — Валентину Шуцкую, работавшую официанткой в казино, а через неё — на саму Мазаник.

Подозрения Мазаник были вполне оправданны. Зная, что СД имеет разветвлённую агентуру среди местного населения, она боялась провокации со стороны немецких спецслужб. На встрече 14 сентября Осипова и Мазаник договорились ликвидировать Кубе с помощью мины. Её было решено подложить в кровать Кубе, под матрац. С риском для жизни Осипова доставила мину из отряда к себе на квартиру и 20 сентября передала Мазаник. 21 сентября 1943 года в 2 часа ночи Мазаник и Шуцкая включили часовой механизм. Утром Галине удалось пронести мину в особняк и, обманув убиравшую спальню Кубе горничную, подложить взрывчатку под матрац, у изголовья кровати.

Около 11 часов утра Мазаник, заявив офицеру охраны, что идёт с разрешения Кубе к зубному врачу, покинула особняк и отправилась к Театру оперы и балета, где её ждали Осипова, Шуцкая и Николай Фурс, шофёр кинотеатра. Он немедленно вывез женщин в деревню Паперня, откуда они направились в деревню Янушевичи, где их ждала подвода, высланная Фёдоровым. А к вечеру Мазаник, Осипова, Шуцкая, её муж, мать и двое детей уже находились в расположении отряда Кеймаха.

Ночью 22 сентября 1943 года, через 20 минут после того как Кубе лёг в постель, взрыватель мины сработал. В «Заключении особой комиссии о покушении на генерального комиссара Кубе» последствия взрыва описаны следующим образом: «В ночь на 22 сентября 1943 года, в 0.40, в спальне генерального комиссара и гауляйтера Вильгельма Кубе взорвалась мина, причём у Кубе взрывом была вырвана левая часть груди и оторвана левая рука. Ранения, безусловно, были смертельны. Его труп в полуобгоревшем состоянии был извлечён из загоревшейся спальни поднятой по тревоге охраной и чиновниками генерального комиссариата. Лежавшая рядом с ним жена, Анита Кубе, урождённая Линденколь, находившаяся на восьмом месяце беременности, не пострадала и отделалась нервным шоком. Его трое детей, которые спали в другой комнате, отделённой от спальни ванной комнатой, также не пострадали. Силой взрыва оборудование спальной комнаты почти полностью искалечено. Находящийся в Минске по ул. Театральной, № 27, жилой дом, примыкающий непосредственно к зданию генерального комиссариата, внешне остался неповреждённым».

Для выяснения обстоятельств убийства по распоряжению обергруппенфюрера СС Курта фон Готтберга, преемника Кубе, была создана особая комиссия. Немцам также удалось схватить не успевших скрыться участников операции: Николая Дрозда, его жену Елену и дочь Регину, подпольщиков Николая Похлебаева и Марию Грибовскую. Все они погибли. Кроме того, по приказу фон Готтберга был оцеплен городской квартал, в котором жила Мазаник, а белорусские «добровольные помощники» схватили 300 мужчин, женщин и детей и расстреляли их. Это было возмездие за покушение на Кубе. О расстреле было извещено публично. Похороны Кубе, которого Гитлер посмертно наградил Рыцарским крестом с мечами, состоялись 25 сентября 1943 года в Минске.

Надо отметить, что недоверчивость Москвы была вполне оправданной. Дело в том, что некоторые из партизанских командиров доложили в Москву, что именно их агенты ликвидировали Кубе. Так, начальник особого отдела партизанских отрядов Витебской области капитан госбезопасности Юрин направил своему начальству донесение, в котором утверждал, что убийство гауляйтера произведено его людьми. Его немедленно вызвали в Москву, арестовали и осудили на 6 лет лагерей за очковтирательство.

Марию Осипову и Галину Мазаник вывезли на самолёте в Москву, где 29 октября 1943 года им было присвоено звание Героя Советского Союза. «Золотой Звездой» также была награждена Надежда Троян. Валентине Шуцкой и Николаю Фёдорову вручили ордена Ленина.

После войны Осипова вновь была назначена членом Верховного суда БССР. Мазаник окончила Высшую республиканскую партийную школу при ЦК КП(б) и Минский педагогический институт, работала заместителем директора библиотеки Академии наук Белоруссии.

ЗАГАДКА «ПРЕДПРИЯТИЯ БЕРНХАРД»

Насколько хватало глаз, выстроились заснеженные бараки концлагеря Ораниенбург. На некотором расстоянии друг от друга, среди бараков выделялись сторожевые вышки, ощетинившиеся пулемётами. Утопая в снегу, заключённые, одетые в пресловутые полосатые «пижамы», шли на работы; провинившиеся — отбывать наказание. Вот уже несколько недель стояла зима 1943–1944 года. Этим утром в лагере царило непривычное оживление. Высшее начальство производило инспекцию. Все бараки были вымыты, вычищены и убраны их обитателями. Комендант, сопровождаемый своим штабом, имел важный вид. Приблизившись к одному из бараков блока 19, комендант остановился. Его лицо выражало крайнее изумление. 12 заключённых имели на своих полосатых куртках медали за военные заслуги, остальные шестеро носили кресты 2-й степени.

— Господин комендант, — сказал он, — эти награды недавно присуждены заключённым за исключительную службу.

Этот эпизод, один из наиболее невероятных в истории Второй мировой войны, становится понятным в контексте необычной авантюры: делом с фальшивками Гитлера.

Всё началось в Вене в сентябре 1940 года. Вильгельм Хёттль был вызван бригадефюрером СД доктором Рашем в качестве эксперта по Юго-Восточной Европе. Инициатива шла с самого верха: от всемогущего шефа СД Гейдриха.

— Задание это достаточно необычное и конфиденциальное, — сказал Раш Хёттлю. — Речь идёт о том, чтобы составить досье, насколько возможно более полное, о деле с фальшивыми французскими банкнотами, сфабрикованными в Венгрии в 1925 году.

Хёттль начал с того, что отправился в Национальную библиотеку, чтобы ознакомиться с прессой тех лет. Дело было довольно обычное: в 1925 году члены венгерского движения иррентистов попытались ввести в обращение фальшивые французские банкноты. Но они были скоро раскрыты, арестованы и осуждены. Примерно в конце 1940 года Хёттль неожиданно получил приказ: ему предписывалось выехать в Берлин и явиться к шефу VI управления РСХА бригадефюреру СС Йосту. В кабинете Йоста его познакомили с Альфредом Науйоксом. Начался разговор. Кончилось тем, что он оборвал Йоста на полуслове.

— Почему не говорить открыто? — спросил он. — Германия тоже хотела бы распространять фальшивки.

— Вы только что совершили серьёзную ошибку! Вы говорили в присутствии человека, не давшего обета молчания о совершенно секретном предприятии!

— Операция «Андреас»? — невинно спросил Науйокс. Потом широко улыбнулся, протянул руку Хёттлю, который пожал её, и сказал: — Ну вот, Хёттль, теперь вы приведены к присяге.

После чего Науйокс рассказал всю историю. Он узнал, что английские самолёты стали сбрасывать на немецкую территорию фальшивые продуктовые карточки с целью дезорганизовать систему снабжения. В ответ было решено печатать фальшивые фунты стерлингов и распространять их в Англии в надежде расшатать британскую финансовую систему. На следующее утро Науйокс пригласил Хёттля приехать к нему в бюро на Дельбрукштрассе, в Западном Берлине. Совершенно очевидно, что Хёттль был допущен к секретам Третьего рейха. Первое подтверждение этому он получил, когда Науйокс сам привёз его в засекреченную мастерскую. Несколько служащих в белых блузах суетились около станков. Другие разливали на гравёрные доски кислоту для литографии. Гауптштурмфюрер СС Крюгер вместо ответа принёс два паспорта и протянул один из них Науйоксу, другой — Хёттлю. Это были швейцарские паспорта. Хёттль пролистал свой экземпляр, но не заметил ничего особенного, он был настоящим шедевром.

Двумя днями позже они приехали в Эберсвальде. Машина, резко затормозив, остановилась перед длинным низким строением — писчебумажной фабрикой Шпехтхаузен.

— Вот здесь, внутри, находится то, что разрушит Британскую империю, — пошутил Науйокс.

К ним подошёл самый старший из рабочих — человек лет пятидесяти, с голубыми глазами и длинными волосами с проседью. Он стал известен в преступных кругах Берлина как наиболее ловкий фальшивомонетчик. Если где-либо готовилась операция с фальшивками, в первую очередь звали его. Он руководил изготовлением бумаги, выбором чернил, гравировкой досок и печатью банкнот, после чего продавал часть фальшивок одному или нескольким торговцам и, в соответствии с установленным для таких случаев правилом, разрушал всё оборудование.

Наиболее труднопреодолимым препятствием оказалась гравюра овального изображения в левом верхнем углу банкноты. Науйокс окрестил эту картину «Британия». Каждый день он контролировал ход работы по фотографии оригинала, увеличенной в десять раз и спроецированной на экран. Потребовалось семь месяцев, чтобы получить точное воспроизведение «Британии».

Изготовление бумаги также отняло несколько месяцев. Она должна была быть абсолютно идентичной той, что использовал Английский банк. Было сделано 20 попыток, но проблема оставалась нерешённой. Каждый раз находились небольшие отличия. Обратились в лаборатории немецких технических школ. Химики сделали вывод, что для изготовления такой бумаги должно использоваться чистое, без добавления целлюлозы, полотно. Науйокс решил, что Английский банк должен использовать ткань, уже бывшую в употреблении. Поэтому из приобретённого турецкого полотна нарезали тряпки, которые использовались на заводах для чистки. После чего их нарезали, тщательно отстирали и нанесли на них бумажную пасту. Чудо! Даже под кварцевой лампой нельзя было теперь отличить английскую бумагу от бумаги Науйокса.

Даты выпусков охватывали период более чем в двадцать лет, и каждой дате соответствовало несколько номеров серий. «Разумеется, гравировать новую доску для каждой даты выпуска было невозможно, — рассказывает Вильгельм Хёттль, — необходимо было предусмотреть съёмные части для подписи и номера серии; их изготовление заняло около месяца Существовало триста пятьдесят серий, и каждая из них содержала номера от нуля до ста тысяч. Уже одно это даёт представление об объёме работы. Изготавливались только банкноты от пяти до тысячи фунтов: из осторожности, банкноты в пятьсот и тысячу фунтов не были пущены в оборот».

Наконец наступило 1 марта 1941 года. Позднее Науйокс назовёт этот день самым замечательным во всей этой авантюре. В тот день он впервые решился подвергнуть «свои» банкноты экспертизе иностранного банка. Агент принёс в швейцарский банк пачку фальшивых фунтов и одновременно представил в дирекцию банка письмо от Государственного банка Германии, выражавшего серьёзные сомнения в подлинности банкнот. Тщательная экспертиза, использовавшая самые современные способы проверки, продолжалась три дня. Ответ был категоричен: ни малейшего сомнения, все банкноты — подлинные.

Но вскоре Науйокс был отстранён от работы и руководство операцией взял на себя лично начальник Главного управления имперской безопасности Рейнхард Гейдрих. Мастерская Шпехтхаузена показалась Гейдриху недостаточно засекреченной, и фабрика по производству фальшивых банкнот во главе с Крюгером была переведена в 1942 году в блок 19 концлагеря Ораниенбург, называясь отныне «Предприятие Бернхард».

Убийство Гейдриха в 1942 году бойцами чешского Сопротивления позволила Хёттлю вернуться к работе в VI управление РСХА. Год спустя, в октябре 1943 года, Хёттля пригласил Крюгер, попросивший его оказать помощь в поощрении фальшивомонетчиков. Хёттль обратился к Кальтенбруннеру с предложением наградить 12 человек медалями, а шестерых — Крестами за военные заслуги 2-й степени. Бумаги о присуждении наград легли на стол шефа. И Кальтенбруннер подписал.

Мало-помалу производительность Ораниенбурга росла. На последнем этапе войны мастерские по производству фальшивых денег были перенесены в Релд-Зипф в Верхней Австрии. Один из служащих «Предприятия Бернхард», заключённый по имени Скала, впоследствии сообщит англо-американской комиссии по расследованиям, что мастерская достигла уровня производства в четыреста банкнот в месяц.

Как использовались эти невероятные, огромные суммы денег? Некто Швенд, своего рода финансовый гений секретных служб, организовал систему реализации банкнот по всей Южной Европе. Оборот и перепродажа осуществлялись по критериям, установленным самим Кальтенбруннером. Швенд оставлял себе 33,3 % от общей суммы оборота. За это он брал на себя всю ответственность за риск операций, связанных с потерями, кражами, возможным арестом. Сам Швенд, недолго думая, перепоручал распределение фальшивок главному продавцу, берущему 25 % комиссионных. Швенду оставалось, таким образом, 8,3 %. Если учесть, какие огромные суммы проходили через его руки, можно представить, что выгода была немалая.

Отныне секретные нацистские службы не имели проблем с деньгами. Например, югославские партизаны получали значительные количества продовольствия и боеприпасов из Англии и других союзных государств. Захватить оружие было практически невозможно. Немцы поступали проще — они его покупали. Было налажено сообщение с югославами, и теперь часть британского оружия попадала сразу в руки нацистов. Расплачивались толстыми пачками фунтов стерлингов. Разумеется, фальшивых.

На фальшивые фунты было организовано и похищение Муссолини, арестованного Бадольо, равно как и похищение графа Чиано и его семьи.

В конце 1944 года «Предприятие Бернхард» перешло к изготовлению долларов. Крюгер отыскал лучшего специалиста по фальшивым долларам в Европе — некоего Солли Смолянова. Этот болгарский цыган как раз отбывал наказание в тюрьме, что было лучшим подтверждением его компетентности. Смолянов выгравировал превосходные доски, позволившие напечатать купюры по пятьдесят и сто долларов. Однако из-за спешки не было уделено должного внимания качеству бумаги. Лишь в апреле 1945 года Крюгер смог наконец выпустить доллары, которым не страшна была никакая экспертиза.

Фашистская Германия пала. Гитлер покончил с собой. Закат нацистской империи сопровождался апокалипсисом огня и крови. Повсюду воцарился хаос. Австрийские дороги были запружены — бесконечные вереницы солдат, спасающихся бегством от передовых американских частей, и колонны машин с имуществом высших должностных лиц, пытающиеся прорваться через границу, в Швейцарию или Лихтенштейн. В этом хаосе два грузовика оказались заблокированы между Зальцбургом и Линцем. Потеряв всякую надежду выбраться, оберштурмфюрер СС, которому была поручена охрана грузовиков, приказал выбросить ящики с одного из них в реку. Через 12 дней под воздействием сильного течения ящики открылись. Изумлённые местные жители увидели плывущие по поверхности воды сотни тысяч купюр английских фунтов. Американские власти заволновались.

Расследование, проведённое тотчас ЦРУ, показало, что эти два грузовика были лишь частью колонны машин, исчезнувших у озера Топлиц. Местные жители сообщили американцам, что видели служащих спецвойск, бросающих в воды озера «большие ящики и коробки из белого металла». Водолазы несколько раз исследовали дно озера. Общая сумма найденных фальшивок оказалась значительно меньше той, на которую рассчитывали.

Согласно проведённому расследованию, с 1940-й по 1945 год немцы напечатали около 150 миллионов фальшивых фунтов стерлингов, которые переправлялись в Швецию, Швейцарию, Португалию, Францию, Голландию, Турцию и на Ближний Восток.

После войны Топлицзее вызывало к себе неизменный интерес со стороны некоторых лиц. Это вполне объяснимо. В конце мая 1946 года на крутой, нависающей над озером скале были обнаружены трупы Майера и Пихлера, инженеров из Линца. В следствии, проводимом австрийской жандармерией, они фигурировали как «туристы». Но совершенно очевидно, что эти «туристы» были убиты. Позднее стало известно, что в годы войны Майер и Пихлер принимали активное участие в работе некоторой «опытной станции». На этой станции, размещённой на труднодоступных берегах Топлицзее, немецкий флот производил испытания нового оружия. Какого? Возможно, «думающих» торпед, автоматически отыскивающих назначенную цель. 10 августа 1950 года двое жителей Гамбурга, Геренс и доктор Келлер, насмерть разбились на отвесном южном склоне Рейхенштейн неподалёку от Топлицзее. Снова «туристы». И снова эти «туристы» имели отношение к опытной станции Топлица.

Была ли связь между убитыми инженерами, опытной станцией на Топлицзее и «Предприятием Бернхард»?

ТАЙНА «ОБОРОТНЯ» (По материалам С. Прокопчука)

В 8 километрах от украинского областного центра Винница есть место, которое вот уже более полувека будоражит умы исследователей и журналистов. Местные жители его называют «дурным». А покойная болгарская ясновидица Ванга предостерегала, что тут «смертельная опасность подстерегает каждого». В годы Второй мировой войны здесь был построен подземный командный пункт Гитлера «Вервольф». С тех пор об этом районе и ходят самые мрачные поверья.

Под сохранившимися на сотне гектаров остатками монолитных плит и каменных стен, на глубине в десятки метров, по утверждению той же провидицы Ванги, «затаилась опаснейшая болезнь». Возможно, она находится в законсервированных гранитных подземельях, многоярусных жилых и служебных сооружениях с некогда автономным электропитанием и водоснабжением, системой радиационной и бактериологической защиты, мощной аппаратурой дальней связи. А может быть, в сверхсекретном объекте № 3 на втором подземном этаже, в который, судя по всему, до сих пор никто не смог проникнуть.

Исследователи утверждают, что под толстым слоем песчаника, в скалистом грунте на уровне третьего подземного этажа проходила железнодорожная ветка, по которой подвозили какие-то таинственные грузы. Толщина стен подземного сооружения достигала пяти метров, а его перекрытий — восемь! Зачем такая мощь?

С волнением брожу, то и дело наталкиваясь на прутья арматуры и выступающие из-под земли бетонные плиты, по огромной территории «Вервольфа», что в переводе с немецкого — «дикий волк», «оборотень». По документам, которые в своё время просочились в печать, на его строительстве было задействовано более четырёх тысяч человек. В основном — наши пленные. В живых немцы не оставили никого из них. Работало немало и немецких специалистов. Большинство из них также были уничтожены. Они покоятся в нескольких братских могилах в ближайших к «Оборотню» сёлах.

— Пленные размещались здесь же, неподалёку, за речкой — в коровниках и конюшнях. Была зима 1942-го, страшно морозная, снежная. Как же они, бедные, страдали! Полураздетые, голодные. Спали прямо на земле. Гнали их на работу колоннами, в оцеплении собак и автоматчиков. Кто падал и не мог больше двигаться, — пристреливали.

Елена Лукашевна Деминская, худенькая, изрезанная морщинами, но ещё крепкая старушка, с которой Бог послал мне встретиться нежданно-негаданно на окраине леса (она здесь пасла телёнка), говорит быстро, словно боясь не успеть рассказать всё, что ей пришлось пережить за свои 80 лет. Она — одна из трёх оставшихся в живых жительниц сёл Стрижавка и Коло-Михайловка, привлекавшихся немцами к строительству ставки Гитлера.

— Я чистила кору спиленных деревьев, срубала сучки и ветки. А зачем фашистам нужны были дальше эти сосны и дубы — не знаю. Было несколько колец заграждений. Мы работали во втором кольце. Брёвна грузили на подводы, а пленные везли их вглубь леса. По-моему, почти все из них назад не возвращались. Что там робили — мы могли только думать-гадать. Один из наших сельских хлопцев, партизан с «Чёрного леса», как-то ночью пришёл хлеба-картошки попросить и говорил о глубоких котлованах и бетонных ходах-норах под землёй.

— Туда нас никто не пускал, — продолжает Елена Лукашевна. — Везде вышки с пулемётами, дзоты. Пропуска, что нам выдали, охрана спрашивала на каждом шагу: «Матка, документ», — так мы привязывали эти бумажки прямо на лоб и целый день не снимали — дывысь, окаянный, щоб тоби очи повылазылы. Раз, как-то, это было уже летом 42-го, я полола картошку и вижу: в сторону леса проехало — сама посчитала — пятнадцать легковых машин. Вокруг мотоциклы с пулемётами, броневики. Потом говорили в селе, что сам фюрер наведывался вместе со своей кралей.

— На территории бункера красиво было — трава посеяна кругом, клумбы с цветами. И даже мраморный плавательный бассейн. Я не раз на территорию бункера попадала — привозила немцам огурцы, помидоры, капусту, молоко, — дополняет вторая моя собеседница, давняя подруга Е. Деминской Елена Николаевна Берегеля.

— Свои возили?

— Да откуда своё, у меня детей куча. Колхозное. У нас же колхоз имени Ильича и в оккупацию действовал. Мужики все на войне, а мы — и скотниками, и ездовыми, и грузчиками были. А куда деваться? Откажешься — расстреляют. Кормить приходилось немцев. Может, и самого Гитлера с его жинкой. Говорят, в глубине леса, ещё за одной оградой с проводами, по которым ток пропускали, был бассейн, где они купались. Но туда даже муха не могла пролететь, так всё охраняли.

Документы свидетельствуют, что впервые фюрер находился в своей винницкой ставке в июле — октябре 1942 года, вторично — в августе 1943-го и пробыл около месяца. Была при нём и Ева Браун. Здесь Гитлер принимал японского посла, вручал железный крест лётчику-асу Францу Беренброку, сбившему более сотни самолётов. Другой вопрос — чем, кроме управления военными действиями, занимался фюрер в своей огромной ставке, строившейся на века, с её подземными лабиринтами в сотни и сотни метров? Вопросами охраны объекта занимался лично Гиммлер, по его указанию зенитные установки сбивали любой, хоть даже и свой самолёт, появившийся на подступах к бункеру.

Версий много, и одна противоречивее и вроде бы даже абсурднее другой. Исследования «Вервольфа» (законсервированного путём взрыва всех входов) велись и в 1960-е годы, и в 1989–1990 годах — в рамках комплексной программы «Гермес», в которой принимало участие 14 союзных институтов. После шурфования, эхолокации, рекогносцировки и съёмок местности со спутников, других исследований экспедиции срочно уезжали, увозя с собой засекреченные данные, с которыми мы вряд ли скоро ознакомимся в полном объёме. Проникли ли учёные и спецслужбы в сам бункер и его объект № 3, который из космоса, как утверждают, воспринимается сплошным чёрным пятном? Что в нём спрятано? Золото рейха, а может, Янтарная комната? Ведь неподалёку, в посёлке Клесово Ровенской области немцы активно разрабатывали залежи янтаря, считавшегося «арийским камнем». К слову, до сих пор не раскрыта тайна и бункера главы рейхскомиссариата Украины генерала Эриха Коха, который находился в Ровно в массивном здании нынешнего областного краеведческого музея. Есть версия, что часть Янтарной комнаты спрятана в его и соседних залитых водой подземельях.

Почему-то не за Кохом, а за заместителем министра финансов рейха Гелем охотился легендарный Николай Кузнецов — и убил его. Гель, утверждают источники, должен был развернуть в здешних местах производство янтарных украшений, и экспонаты Янтарной комнаты ему нужны были как образцы совершенства. В Ровно осталось немало свидетелей, видевших, как глубокой ночью со стороны вокзала в направлении бункера гауляйтера ехала колонна машин без номеров, гружённых ящиками. Назад грузовики возвращались порожними.

Почти два часа водила меня Елена Лукашевна Деминская по территории бывшей ставки Гитлера. Разгадка тайн показалась мне ещё более недоступной. Бросались в глаза скудность, какая-то болезненность здешней природы, чахлость деревьев и кустарников на всей территории «Оборотня», хотя в сотне метров отсюда буйно росли сосны. А вокруг смотрели пустыми проёмами окон и дверей десятки заросших травой, недостроенных здесь дач-дворцов «новых украинцев». Говорят, что их владельцы находятся в тюрьмах и колониях, иные убиты в криминальных разборках. Недаром считают во всей округе, что здесь «дурное место, тёмное, злое».

КАК ИЗ ПАУЛЮСА ВЛАСОВА ДЕЛАЛИ (По материалам газеты «Совершенно секретно»)

Вскоре после окончания Сталинградской битвы Лаврентий Берия получил согласие Сталина на проведение комплекса мероприятий по разложению войск противника.

12 июля 1943 года после тщательного отбора основных действующих лиц в Красногорском лагере № 27 состоялась конференция немецких военнопленных, на которой был избран Национальный комитет «Свободная Германия». В его состав вошло 13 немецких политэмигрантов и 25 военнопленных — солдаты, унтер-офицеры и офицеры в чине не выше майора.

Однако в международной прессе заговорили о неавторитетности и малой значимости движения «Свободная Германия». После этого советское руководство принимает решение создать «Союз немецких офицеров», в состав которого вовлечь пленных офицеров и генералов. Подобрали руководителей — генерала артиллерии Вальтера фон Зейдлица, генерал-майора Отто Корфеса и Мартина Латтмана. Организационное собрание наметили на 1 сентября 1943 года. Однако утром этого дня 17 пленных генералов и полковник из лагеря № 48 направили советскому руководству протест: «…То, что делают офицеры и генералы, принадлежащие к „Союзу“, является государственной изменой. Мы глубоко сожалеем, что они пошли по этому пути, больше не считаем своими товарищами и решительно отрекаемся от них».

Фельдмаршала Паулюса, которого сочли зачинщиком этой акции, тут же вывезли на подмосковный объект НКВД. После длительной обработки, в которой, кроме оперативных сотрудников НКВД, участвовали генералы Зейдлиц, Корфес и Латтман и полковник ван Гоовен, Паулюс пообещал, что генералы отзовут своё заявление. Перспектива попасть на Лубянку его не устраивала. Но и принять участие в движении «Свободная Германия» он отказался категорически.

Организационное собрание «Союза немецких офицеров» без особых помех состоялось 11 и 12 сентября 1943 года на объекте НКВД СССР № 15-В в подмосковном посёлке Лунёво. Президентом «Союза» стал генерал фон Зейдлиц. Буквально через неделю он предложил советскому руководству создать из военнопленных «Немецкую освободительную армию» в составе трёх армейских корпусов с артиллерией и авиацией, которая воевала бы против Гитлера. Но замысел этот не осуществился.

Руководство НКВД СССР, недовольное Паулюсом, вернуло его в генеральский лагерь № 48. Сопровождающий, начальник управления НКВД СССР по делам о военнопленных и интернированных (УПВИ) генерал-майор Иван Петров, как бы между прочим предложил фельдмаршалу осведомлять НКВД о настроениях немецких генералов. Паулюс отказался, но дал слово соблюдать дружественный нейтралитет.

20 июля 1944 года полковник граф Клаус Шенк фон Штауффенберг подложил взрывное устройство в бункере Гитлера. Оно, равно как и разгром немецких войск в Белоруссии, придало новый импульс этой работе.

27 июля 1944 года начальник оперативно-чекистского отдела полковник Швец направил Берии и Круглову сообщение о приёме из Бутырской тюрьмы шести пленных немецких генералов — генерала пехоты Гольвитцера, генерал-лейтенантов Бёме, Гейне и Гитгера, генерал-майоров Михаэлиса и Конради. Из СМЕРШа был доставлен генерал-лейтенант Гофмейстер, а из Минска в лазарет лагеря № 27 — генерал-лейтенант Окснер.

Для работы с Паулюсом были привлечены генералы Гольвитцер и Гофмейстер.

«В беседе с Гольвитцером и Гофмейстером, происходившей сперва отдельно, а потом вместе с фон Зейдлицем, установлено, что оба они настроены резко антигитлеровски и могут быть использованы для антифашистских выступлений и работы по разложению немецкой армии. Более активным является Гофмейстер, менее активно проявляет себя и боится за судьбу своей семьи Гольвитцер. К работе с Паулюсом они будут привлечены после нашей подготовки их и работы с ними генералов из Офицерского союза».

Позднее в спецдонесении на имя Берии и Круглова Швец сообщил, что для работы с Паулюсом намечено привлечь генералов Фёлькерса, Мюллера и барона фон Лютцова, прибывших из Бутырки. Мюллеру в Озёрах была организована встреча с Паулюсом. Но Паулюс нужной политической активности не проявлял.

Однако «24 июля с.г. нами совместно с генералами из Офицерского союза — фон Зейдлицем, фон Ленски и Латтманом — вовлечён в „Союз немецких офицеров“ адъютант и личный друг Паулюса — полковник Адам. 26 июля полковник Адам в присутствии фон Зейдлица заявил Паулюсу о своём вступлении в Офицерский союз. Это заявление Адама Паулюс принял спокойно: „Я вас понимаю, полковник, но что касается меня, то я хочу получить ясное представление об обстановке“.

В тот же день Паулюсу было вручено обращение 16 военнопленных генералов, которое произвело на него сильное впечатление. В беседе с нами Паулюс просил дать ему возможность беседовать с этими генералами, указав при этом, что подписавшего заявление генерала Мюллера он знает лично».

Следующее сообщение датировано 1 августа 1944 года.

«По военной обстановке Паулюс верит в то, что Гитлеру удастся восстановить положение на Восточном фронте и добиться приемлемых для Германии условий мира. Обращение 16 немецких генералов Паулюс рассматривает как удар в спину германской армии и объясняет его тем, что генералы подписали его под сильным впечатлением поражения».

Ссылаясь, как обычно, на своё положение военнопленного, Паулюс продолжал отказываться от активного выступления против Гитлера. Конкретную работу с Паулюсом проводил оперуполномоченный УПВИ, австрийский коммунист Вольф Штерн. Звания он не имел, но именовал себя майором. 2 августа 1944 года он направил полковнику Швецу докладную записку: «Паулюс сказал, что метод беспрерывного нажима, применяемый в отношении к нему, вызывает только упрямство и он под таким ежедневным нажимом не может прийти к решению. Предложения, которые ему делал генерал Петров, для него неприемлемы. Единственный вопрос, над которым он хочет подумать, — это вопрос его участия в органах самоуправления на освобождённой территории Германии… Я сказал ему, что выступление 17 генералов даёт нам право требовать от него определённую позицию — считает ли он себя маршалом немецкого народа или маршалом Гитлера, ибо как с маршалом Гитлера мы имеем право расправиться с ним политически, т. е. представить его перед миром как врага будущей демократической Германии, который должен разделить судьбу гитлеровской клики».

В тот же день начальник Оперативного отдела УПВИ полковник Швец направил специальное сообщение, адресованное заместителю Берии — Василию Чернышёву: «3 августа с.г. после настойчивой постановки нами вопроса об изменении занимаемой позиции Паулюс заявил, что в результате бесед с ним, а также под влиянием изменившейся обстановки и его переговоров с генералом Мюллером он серьёзно настроен пересмотреть своё отношение к публичному выступлению против гитлеризма, но ищет удобную форму, которая не была бы истолкована в Германии как „удар в спину германской армии“… Паулюс высказал желание не связывать своё выступление с партийными организациями, исходя из того, что он хотел бы, чтобы немецкая общественность рассматривала его как в своё время Гинденбурга».

Принципиальное согласие фельдмаршала было получено. Всё остальное, как говорится, дело техники, и 9 августа 1944 года генерал-лейтенант Петров и полковник Швец направили рапорт: «В соответствии с вашими указаниями нами проведена агентурно-оперативная работа с военнопленным немецким фельдмаршалом Паулюсом Фридрихом. В результате этой работы Паулюс 8 августа с.г. дал согласие открыто выступить против Гитлера с призывом к немецкому народу и опубликовать в печати представляемое при сём обращение…»

Текст обращения Паулюса был заготовлен заранее. В первом варианте — три страницы машинописного текста через полтора интервала, в преамбуле говорилось: «Находящийся в русском плену генерал-фельдмаршал Паулюс передал Президенту „Союза немецких офицеров“ генералу артиллерии фон Зейдлицу и другим генералам офицерского союза следующее заявление…» Позже эти слова нигде не приводились. Да и представленный Сталину текст обращения был сокращён вдвое. Видимо, все, кто имел отношение к составлению этого документа, согласились, что краткость — сестра таланта…

16 августа 1944 года руководство НКВД СССР направило Сталину наградной лист, в котором предлагалось наградить старшего оперуполномоченного Управления НКВД СССР по делам о военнопленных и интернированных Вольфа Соломоновича Штерна орденом «Знак Почёта» за конкретную работу по вербовке фельдмаршала.

Генерал-фельдмаршал так и не стал маршалом немецкого народа. Из политических соображений его долго не выпускали из СССР. Он жил на даче в Томилине, его обслуживали повар и камердинер из числа немецких военнопленных. Паулюс много читал, писал акварели, которые раздаривал навещавшим его генералам из НКВД, посещал выставки, театры и концерты. Ежегодно писал обращения к Сталину, в которых просил как можно скорее репатриировать его на родину, соглашаясь на проживание в советской зоне оккупации и на любую работу.

В 1953 году Паулюс был репатриирован и определён на жительство в Дрездене на положении пенсионера. Иногда его приглашали выступить в Военной академии ГДР. Скончался он в 1957 году.

ДРАМА ВОЛЖСКО-ТАТАРСКОГО ЛЕГИОНА

60 лет назад под Витебском произошло событие, которое по политическому подтексту вышло далеко за рамки боёв местного значения. В день Красной армии на сторону партизан, окружённых немецкими войсками, целиком перешёл 825-й батальон Волжско-татарского легиона. Он был сформирован нацистами из советских военнопленных, преимущественно татар. Создавая эту воинскую часть, так же как и другие подобные формирования, гитлеровцы пытались разыграть «национальную карту» в войне против СССР. Документы из Особого архива в Москве и архива партизанского движения в Белоруссии, изученные доктором военных наук, генералом армии М. Гареевым и доктором исторических наук, профессором А. Ахтамзяном, позволили выяснить подробности неизвестной ранее страницы битвы с фашизмом.

Из числа военнопленных немцы создали более 180 частей. Всего в этих частях находились:

— три русские бригады численностью 13 000, 12 000 и 18 000 человек;

— части из латышей — всего 104 000 человек, из литовцев — 36 800 человек;

— из азербайджанцев — 36 500 человек, из грузин — 19 000 человек, из выходцев с Северного Кавказа — 15 000 человек, из татар — 12 500 человек, из крымских татар — 10 000 человек, из армян — 7000 человек, из калмыков — 5000 человек. Всего 298 800 человек.

Формирование Волжско-татарского легиона началось осенью 1942 года на территории оккупированной Польши в районе местечка Едлино близ Радома. Одним из первых был подготовлен к отправке в район боевых действий 825-й батальон легиона численностью примерно в 1000 человек. Ею штаб состоял из немецких офицеров.

18 февраля 1943 года батальон эшелоном доставили в Витебск, в окрестностях которого оккупанты блокировали несколько крупных партизанских отрядов. Уничтожить их гитлеровцы намеревались руками бывших советских военнопленных.

В особенно трудном положении оказались партизанские бригады, действовавшие в районе Витебска. В сохранившемся с грифом «совершенно секретно» отчёте сложившаяся ситуация отражена в нескольких строках: «6000 партизан были окружены в этом районе отрядами противника общей численностью до 28 000 человек, имевших артиллерию, танки и авиацию».

Среди прочих в смертельном кольце оказалась 1-я витебская партизанская бригада под командованием Михаила Бирюлина, которая насчитывала примерно 500 человек. Но партизанская разведка продолжала действовать. Уже через три дня после прибытия 825-го батальона в район боёв она установила, что на помощь немецкой дивизии, проводившей карательную операцию, брошена отдельная часть, сформированная из пленных татар, башкир и чувашей. И получены были эти сведения, что называется, из первых рук. Оказалось, что руководители подпольной группы в «татарском» батальоне Рашит Хаджиев и Рахимов сразу по прибытии на место стали искать связи с партизанами.

Вначале связная Нина Буйниченко сообщила, что к ней в дом заходил военврач прибывшего батальона, назвавшийся Жуковым. (Позже выяснилось, что настоящая его фамилия — Волков.) Расспрашивал, кто помог бы «найти ход» к партизанам. Буйниченко после согласования со своими предложила Жукову направить в лес парламентёров для переговоров. Проводником стал житель деревни Сеньково Степан Михальченко. При встрече с партизанами парламентёры, в числе которых были Фахрутдинов, Лутфулин и Трубкин, объяснили, что действуют по заданию подпольной организации, созданной ещё во время формирования батальона в Едлино.

На совещании в штабе бригады долго взвешивали различные варианты перехода, логично предполагая, что возможна провокация. В итоге решили согласиться, но при соблюдении некоторых условий. Во-первых, потребовали, чтобы батальон вначале ликвидировал не только своих немецких офицеров, но и гитлеровские гарнизоны в деревнях Сеньково, Гралёво и Сувары. Во-вторых, уходить в лес, разделившись на три группы, и в определённой последовательности. В-третьих, тотчас сложить оружие. Сигналом к началу операции должны были стать взрыв штаба батальона и пуск трёх сигнальных ракет.

Парламентёры условия приняли. Но обратно отправились лишь двое, оставив в качестве заложников Лутфулина и Трубкина.

Однако дело едва не кончилось провалом. Перед самым решительным моментом гитлеровцы, получив чей-то донос, схватили руководителей подпольной группы Рашита Хаджиева и Рахимова. Они были немедленно отправлены в Витебск и расстреляны.

Руководство переходом батальона взял на себя командир штабной роты Хусаин Мамедов. Он приказал Гари Галеву уничтожить штаб батальона. Одновременно перебежчики группами двинулись к лесу. В первой, самой большой из них, благополучно добравшейся к своим в ночь с 22 на 23 февраля, было 506 человек. Их оружие существенно пополнило арсенал партизан. Затем последовали остальные.

В сохранившемся отчёте командования партизанских бригад эпизод описан так: «Уничтожив немецкое командование, 23.2.43 в 14.00 весь батальон перешёл на сторону партизан в составе 930 человек, имевших на вооружении три 45-миллиметровые пушки, 100 ручных и 1 станковый пулемёт, 550 винтовок, комплекты боеприпасов и в полном составе батальонный обоз. Перешедшие были распределены между бригадами Захарова и Бирюлина. Впоследствии солдаты этого батальона участвовали в боях по прорыву вражеской блокады, где проявили мужество и геройство в борьбе с немецкими захватчиками».

Содержится информация об операции и в материалах расследования, предпринятого органами НКВД и СМЕРШ. К лету 1943 года многие участники перехода к своим были «изъяты» из состава партизанских отрядов и из действующей армии. Бывших легионеров поместили в «лагеря специального назначения». Контрразведчиков особенно интересовал вопрос: действительно ли добровольно или под давлением обстоятельств батальон перешёл к партизанам? Чтобы выяснить это, в конце июня 1943 года заместитель начальника отдела контрразведки СМЕРШ спецлагеря № 174 (Подольск) майор Кирсанов направил запрос в штаб партизанского движения Белоруссии (находившийся тогда в Москве).

Характерно, что следователи ставили под сомнение саму добровольность перехода «татарского» батальона: «По непроверенным данным, переход на сторону партизан произошёл в вынужденной обстановке, ввиду сложившихся обстоятельств — активных действий партизан против батальона, из состава которого в Подольском лагере спецназначения содержится 31 человек, а остальные якобы находятся в партизанских бригадах Алексеева, Дьячкова и Бирюлина».

В ответном письме, подписанном заместителем начальника Белорусского штаба партизанского движения Ганенко и начальником 2-го отдела полковником Скрыпником, подтверждалось: «Факт перехода на сторону партизан 825-го батальона „волго-татарского легиона“ в феврале месяце с.г. действительно имел место». Правда, в духе времени авторы перестраховались: «Переход батальона был совершён в результате разложенческой работы, проведённой среди его личного состава. Обстановка в это время складывалась не в пользу партизан, однако сам факт их активных действий и проведение агентурных комбинаций, безусловно, имел влияние на личный состав батальона, убедившегося в лживости немецкой пропаганды о том, что партизаны якобы не представляют серьёзного противника».

Однако при этом ни слова о том, кому же принадлежат лавры «разложенческой работы» в стане противника. Скорее всего потому, что ничего такого и не было…

Тем не менее это письмо — серьёзный аргумент в пользу полной реабилитации участников перехода 23 февраля 1943 года. Далее там написано: «После перехода батальона к партизанам личный состав его действительно был рассредоточен по партизанским бригадам, принимал участие в боевых действиях против немецких оккупантов, показал себя с положительной стороны. Некоторая часть личного состава батальона и до настоящего времени находится в партизанских бригадах»…

Впрочем, сказанным отнюдь не исчерпывается значение этого практически неизвестного эпизода Великой Отечественной войны. Наученные горьким опытом, нацисты не решились направить на восток другие батальоны Волжско-татарского легиона. Один из них оказался на Балканах, другой — во Франции. Но и там «татарские» батальоны перешли на сторону антифашистских отрядов Сопротивления.

К этому шагу легионеры ещё в Радомском лагере военнопленных были заранее подготовлены подпольщиками, в число которых входил известный татарский поэт Муса Джалиль, а также оказавшийся в плену со специальным заданием командования молодой офицер Красной армии Гайнан Курмашев. В августе 1943 года подпольщики были арестованы гестапо и казнены. Но своё дело они сделали.

СМЕРТЕЛЬНЫЕ ИГРЫ КИЕВСКОГО «ДИНАМО» (По материалам А. Косарева)

Футбольный клуб «Динамо» (Киев) был создан в 1927 году и считался своего рода ведомственной командой украинских чекистов. В полном соответствии с существовавшей тогда практикой почти все спортсмены имели звания сержантов и офицеров НКВД, однако главным их занятием был именно футбол. Следует отметить, что команды футбольного клуба «Динамо» существовали не только в Киеве, но и в других городах — Москве, Ленинграде, Одессе. Именно с москвичами и одесситами киевляне сыграли два своих первых матча: поединок с одесситами закончился вничью (2:2), а вот столичные одноклубники разбили киевлян вдребезги (6:2).

Тем не менее на Украине местные динамовцы быстро завоевали популярность. И хотя поначалу игра команды оставляла желать лучшего, болельщики любили футболистов за боевитость, с которой те бросались на ворота противника. Задор и энергия до известной степени компенсировали незрелость тактики и слабую технику. Во всяком случае, уже к 1933 году киевляне добились первых серьёзных успехов, а в 1936-м заняли в чемпионате страны второе место. К этому же времени относятся и первые успехи на мировом уровне: разгром сборной Турции и победа над профессионалами из «Ред Стар» во время парижской спартакиады. В последнем предвоенном сезоне 1940 года состоялась знаковая встреча между динамовцами Ленинграда и Киева. Матч закончился вничью (1:1). Сезон 1941 года складывался для команды не слишком удачно: к началу войны «Динамо» (Киев) находилось на восьмом месте в турнирной таблице. Очередной матч должен был состояться 22 июня и был приурочен к открытию нового стадиона «Республиканский». Однако открытие так и не состоялось, поскольку всего за час до мероприятия по радио выступил Молотов, сообщивший о начале войны.

А тогда, летом 1941 года, все игроки команды были направлены в части действующей армии. Буквально в первые недели войны погибли динамовцы Дишкант, Рейнгольд, Трофимов. Чуть позже в Бабьем Яру, вместе с другими евреями, нацисты расстреляли ещё одного игрока — Когана — и руководителя команды Чернобыльского. Ещё девять футболистов — Трусевич, Свиридовский, Кузьменко, Клименко, Балакин, Гончаренко, Чернега, Коротких и Комаров — в сентябре 1941 года попали в окружение в 70 километрах от Киева. Проблуждав несколько дней по лесам и болотам, они добрались до родного города, который к тому времени уже был занят противником.

Бывшие спортсмены сняли военную форму и превратились в штатских. Вскоре они устроились рабочими на хлебозавод № 1, выпекавший хлеб для германской армии. Заместитель директора предприятия (австриец по национальности и коренной киевлянин), был ярым болельщиком, а потому встретил их с распростёртыми объятиями. Вскоре к бывшим динамовцам присоединились несколько игроков «Локомотива», и хлебозавод обзавёлся собственной футбольной командой. От своего мецената, кроме зарплаты, спортсмены получали ежедневный паёк — 200 граммов хлеба (по некоторым данным, целую буханку).

Если кого и могло порадовать такое поведение, так это немцев и их прислужников из местного самоуправления, которые любой ценой пытались доказать, что «жизнь входит в нормальное русло». И новые власти действительно не замедлили высказать своё одобрение. Тогдашний председатель киевской управы Леонтий Форостовской лично встретился с футболистами и сделал им предложение: «Зачем вам играть где-то на пустыре? Немцы вывезли военнопленных со стадиона „Зенит“, и он пустует. Идите и тренируйтесь там». Разумеется, это предложение было заранее согласовано с германским гебитскомиссариатом.

Весной 1942 года команда хлебозавода № 1 взяла себе новое название — «Старт». Одновременно в Киеве появился ещё один футбольный клуб — «Рух» (по-украински — «движение»). Его возглавил тренер бывшего «Локомотива» Шевцов, а в состав команды вошли те, кто сочувствовал украинским националистам. Первая встреча между двумя командами состоялась 7 июня 1942 года и завершилась блестящей победой «стартовцев» (7:2). Уже в этом матче футбольное противостояние приобрело черты противостояния политического. По сути, игра шла не между двумя киевскими командами, а между командами советской и профашистской.

А затем в игре появились новые участники. Солдаты вермахта в значительной своей массе увлекались футболом. Однако в Киеве, кроме германских войск, находились ещё и части из стран-сателлитов — Венгрии и Румынии. При этом венгры и румыны не любили друг друга и одновременно крайне недоброжелательно относились к немцам.

В результате, кроме киевлян, «Старт» обзавёлся ещё тремя группами болельщиков: в матчах против венгров за «стартовцев» болели румыны и немцы, в матчах против румын — немцы и венгры, в матчах против немцев — венгры и румыны. Межсоюзнические противоречия помогли команде успешно провести весь сезон 1942 года. Поначалу померяться силами с бывшими динамовцами решили мадьяры. 21 июня «Старт» победил команду венгерского гарнизона со счётом 6:2. 5 июля последовал новый матч, в котором представители румынского гарнизона безответно пропустили в свои ворота целых 11 мячей.

Поражения союзников вызвали у немцев приступ злорадства. «Истинные арийцы» считали, что уж они-то наверняка смогут победить славянских «недочеловеков». Однако самоуверенность сыграла с ними скверную шутку. Вместо сильной сборной против «Старта» выпустили команду какой-то пехотной дивизии. Более того, предстоящий матч назначили на 12 июля, приурочив его к открытию того самого стадиона «Республиканский» (который теперь решили переименовать в «Украинский»). Уже в начале первого тайма немцы — военнослужащие вермахта, т. е. футболисты-любители — пребывавшие в отличной физической форме, взломали ворота «Старта», в составе которого играли профессиональные футболисты. Сначала болельщики отнеслись к этому спокойно, но на 12-й минуте, когда «стартовцы» забили ответный гол, эмоции у немецких зрителей всё-таки пробудились. А ещё через 10 минут, когда киевляне второй раз взяли ворота противника, германские солдаты и офицеры уже вовсю ревели от возмущения.

В перерыве в раздевалку «стартовцев» зашёл адъютант киевского коменданта генерал-майора Эберхардта и приказал «не играть так сильно», угрожая расстрелом в случае неповиновения. Скорее всего, наши футболисты в этот момент всерьёз озаботились своим будущим. Но когда они вновь вышли на поле и увидели своих болельщиков, которые неистовствовали от радости, никаких сомнений не осталось. Не сговариваясь, «стартовцы» решили играть в полную силу и добиться победы даже ценой собственной жизни.

Во втором тайме мяч ещё дважды влетал в ворота противника. Все предпринятые немцами попытки штурмовать наши ворота заканчивались неудачей, а голкипер «Старта» Николай Трусевич в очередной раз продемонстрировал свой фирменный стиль, великолепно играя на выходах. Преимущество киевлян было настолько очевидным, что генерал Эберхардт покинул свою ложу за десять минут до окончания матча.

Впоследствии получила распространение легенда, будто после матча всех советских футболистов немедленно расстреляли. На самом деле всё было по-другому. По логике, поражение, понесённое на футбольном поле, должно было быть отомщено там же — на стадионе. И после первой встречи были и другие игры — не менее опасные. Следующий матч состоялся 17 июля, причём на сей раз немцы выставили против киевлян команду PGS, в которую входили лучшие игроки одной из танковых дивизий вермахта. Однако результат оказался ещё более обескураживающим: танкисты проиграли «стартовцам» всухую — 6:0.

Газета «Нове украинське слово» писала, что этот выигрыш никак нельзя признать достижением футболистов «Старта». Немецкую команду составляют отдельные футболисты, но командой в полной мере её назвать нельзя. И в этом нет ничего удивительного, так как PGS состоит из футболистов, случайно попавших в воинскую часть, за которую они играют. Также ощущается недостаток необходимой тренировки. А команда «Старт», как известно, состоит из бывших футболистов команды мастеров «Динамо».

Впрочем, потерпевшие два поражения немцы могли утешиться тем, что они не одиноки. 19 июля венгры выставили против киевлян команду MSG.Wal, которая проиграла «Старту» со счётом 5:2. Венгры тут же предложили матч-реванш и доставили с родины нескольких профессиональных футболистов. Новая игра прошла 26 июля и оказалась, вероятно, самой сложной в короткой истории «Старта». Однако и на этот раз успех сопутствовал киевлянам, выигравшим с минимальной разницей — 3:2.

Затем в соревнование снова вступили немцы, сколотившие сборную из представителей различных авиационных частей, квартировавших на Украине. Большинство игроков составляли футболисты из зенитных соединений, а потому и вся команда получила название «Flakelf» — «Эльфы-зенитчики». «Стартовцы» в очередной раз оказались победителями. «Зенитчики» не успокоились и, подобно венграм, настояли на матче-реванше.

Судя по всему, киевским футболистам в этот раз чётко объяснили, что новая игра вполне может стать для них последней. Во всяком случае, немцы почему-то были очень уверены в своей победе. В газете «Нове украинське слово» в разделе спортивной хроники появилось объявление: «Сегодня, 9 августа 1942 года, на стадионе „Зенит“ в 5 часов вечера состоится вторая товарищеская встреча лучших команд города: Flakelf и хлебозавода № 1 — „Старт“».

Тем не менее матч назначили не на «Украинском», а на гораздо менее вместительном стадионе «Зенит», который находился далеко от центра города. Но жителей Киева это не остановило. Трибуны были буквально забиты болельщиками; люди толкались в проходах и гроздьями висели на деревьях. Страсти, кипевшие среди зрителей, быстро перестали носить чисто футбольный характер. Едва ли не у всех присутствовавших киевлян кто-то воевал или погиб на фронте, и теперь происходившее выглядело так, будто сражались не две команды, а две сборные — вермахта и Красной армии. В наиболее напряжённые моменты раздавались антифашистские призывы. Обстановка накалилась настолько, что охране стадиона пришлось стрелять в воздух. Несколько наиболее темпераментных болельщиков были арестованы и бесследно сгинули в застенках гестапо.

Весь первый тайм чаша весов колебалась то в одну, то в другую сторону, и среди болельщиков пошли слухи, будто оккупантам всё-таки удалось запугать «стартовцев». Однако во втором тайме оборону немцев удалось сломать, так что и на этот раз победа оказалась более чем убедительной — 5:3. Как вспоминал один из главных героев матча Макар Гончаренко, забивший два из пяти голов, «мы спокойно покинули стадион, хотя атмосфера вокруг царила накалённая». Ни немцы, ни венгры, ни румыны уже не пытались бросать вызов футболистам «Старта». Выступить против них решился лишь украинский «Рух», который «стартовцы» шутя разгромили 16 августа со счётом 8:0. На этом футбольный сезон в Киеве закончился.

Осенью «стартовцы» вернулись на хлебозавод и приступили к обычной работе. Первым толчком для арестов стал донос тренера «Руха» Шевцова, который, по словам Гончаренко, «пожаловался, что мы режим нарушаем, ведём вольготную жизнь, пропагандируем спорт Советов». Кроме этих довольно абстрактных обвинений, подвернулся и более конкретный повод: на хлебозаводе в мешках с мукой нашли толчёное стекло, что, конечно же, явно отдавало диверсией.

Немцы арестовали девятерых «стартовцев». Один из футболистов, Павел Комаров, избежал смерти благодаря тому, что активно «помогал» следователям. Перед приходом Красной армии он предусмотрительно скрылся из Киева и впоследствии эмигрировал в Канаду. А вот Николай Трусевич, Иван Кузьменко, Николай Коротких и Алексей Клименко на сделку не пошли и расплатились за это своими жизнями. Их послали в Сырецкий лагерь и, по одной из версий, в числе 200 других заложников расстреляли 23 февраля 1943 года, после того как подпольщики устроили поджог на киевском заводе «Спорт», где ремонтировались сани для германской армии.

После освобождения Киева советская власть не сразу определилась со своим отношением к «стартовцами». С одной стороны, они были героями, с другой — их действия подпадали под обвинение в сотрудничестве с оккупантами. Выживших футболистов допрашивали в госбезопасности, но репрессиям не подвергли. А уже во времена Хрущёва их игру приравняли к подвигу.

ЧЕЛОВЕК, ПЕРЕИГРАВШИЙ ОТТО СКОРЦЕНИ

В августе 1943 года резидент советской разведки в Тегеране Иван Агаянц получил из Москвы секретное указание срочно вылететь в Алжир с паспортом на имя Ивана Авалова, представителя СССР в комиссии по репатриации. Он должен был принять участие в организации представительства СССР при Национальном комитете сражавшейся Франции (НКСФ).

Таково было официальное прикрытие (он проходил под фамилией Авалов). На самом деле советский разведчик имел задание разобраться в том, что представляет собой возглавляемый де Голлем НКСФ, какие реальные силы за ним стоят, каковы шансы де Голля стать национальным героем Франции. Необходимо было выяснить взгляды генерала на послевоенное устройство Европы и характер его взаимоотношений с американцами и англичанами. Срочность задания объяснялась просто. Через пару месяцев в Тегеране должна была пройти конференция «Большой тройки». И вопрос о послевоенном устройстве Европы должен был стать одним из ключевых вопросов этой исторической встречи.

У Сталина была информация о том, какой виделась послевоенная Франция в Вашингтоне и в Лондоне. Ему было известно, что американцы делали ставку на генерала Жиро и с его помощью старались прибрать к рукам французское движение Сопротивления, установить военный и политический контроль над Северной Африкой. «Несговорчивый» генерал де Голль американцам мешал. А потому вместе с англичанами делали всё возможное для того, чтобы, как выразился тогдашний министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден, «не дать де Голлю ни малейшего шанса создать единую французскую власть до высадки союзников во Франции, а тем более сформировать правительство». Всё это Сталин знал.

Агаянц: «3 сентября 1943 года посетил генерала де Голля по его приглашению… Относительно высадки союзных войск в Калабрии де Голль не без иронии отметил, что военные действия там ведутся ни шатко ни валко из-за „очень высоких гор“. И уже вполне серьёзно продолжил, что союзным войскам впервые довелось там столкнуться с немецкими дивизиями… Что касается Национального комитета сражающейся Франции, то де Голль весьма оптимистически оценил его нынешнее положение и ближайшие перспективы. При этом добавил, что открытие советского представительства при комитете свидетельствует о действительно дружественных намерениях советского правительства в отношении Франции, способствует укреплению единства французов и предоставляет комитету возможность решительно противостоять вмешательству американцев в его дела. Откровенно признав наличие серьёзных расхождений с Жиро, генерал выразил твёрдую решимость добиваться отстранения от дел всех своих политических противников, в том числе и Жиро… Затем он перешёл к вопросу о принципах политической организации Европы после войны. Он считает, что Европа должна базироваться на дружбе между СССР, Францией и Англией. Но первостепенную роль в организации должны играть только СССР и Франция. Англия же как великая держава имеет свои интересы главным образом вне Европы. Поэтому она должна заниматься прежде всего неевропейскими проблемами. Что же касается Соединённых Штатов, то, по словам генерала, они тоже не могут стоять в стороне от решения международных вопросов… Совместно нам будет легче решить и судьбу Германии».

Через пару дней в Москву пришло второе сообщение от Авалова. Затем третье, четвёртое, пятое… И каждое сыграло свою роль не только в позиции советской делегации на Тегеранской конференции, но и, что гораздо важнее, в послевоенных советско-французских отношениях.

Вернувшись из Алжира в Тегеран, Агаянц уже как руководитель резидентуры активно включился в подготовку встречи «Большой тройки» и прежде всего в обеспечении её безопасности.

«Дальний прыжок» — так называлась диверсионно-террористическая операция, которая в строжайшей тайне разрабатывалась на сверхсекретной базе СС в Копенгагене. «Мы ликвидируем „Большую тройку“ и повернём ход войны. Мы похитим Рузвельта, чтобы фюреру легче было сговориться с Америкой», — заявлял один из разработчиков операции штурмбаннфюрер СС фон Ортель.

20 ноября 1941 года Агаянц прибыл в Тегеран. Свою работу в Тегеране он начал с того, что, детально ознакомившись с положением дел на месте, обратился к руководству разведки с предложением в корне пересмотреть всю работу резидентуры. «Наш аппарат, — писал он в своём донесении, — загружен работой с материалами и агентурой, которые, однако, не освещают вопросы политической разведки и не отвечают повседневным нуждам нашей дипломатической и политической работы в стране». Критический разбор деятельности резидентуры подкреплялся развёрнутым планом её реорганизации, перевода на рельсы наступательной разведывательной работы. Получив «добро», Агаянц провёл строжайшую «ревизию» доставшегося в наследство «хозяйства». Особое внимание он уделял созданию надёжных агентурных позиций в высшем армейском эшелоне Ирана. Отныне в Москву регулярно поступала достоверная информация не только о планах и намерениях правительства Ирана, но и о подготовленных резидентурой мероприятиях по обеспечению безопасности и сохранности стратегических поставок (олова, каучука и др.), следовавших в Советский Союз из района Персидского залива через порты Дампертшах, Бушир и Кур. Под контролем оказалась и деятельность (как выяснилось, далеко не дружественная по отношению к Советскому Союзу) английской разведки. Возглавлял её тогда Оливер Болдуин, сын бывшего премьер-министра Великобритании. Англичане активно сотрудничали с антисоветскими националистическими организациями, действовавшими в глубоком подполье на территории Армении.

Больше всего проблем доставляли Агаянцу разведывательные службы Германии, достаточно прочно обосновавшиеся в Иране, во многом благодаря тому, что престарелый шах открыто симпатизировал Гитлеру. В районе Тавриза активно действовала группа Шульце-Хольтуса. Этот резидент абвера вначале вполне официально выступал в качестве генерального консула Германии в Тавризе. Но затем перешёл на нелегальное положение, превратившись в муллу с красной от хны бородой. Летом 1943 года, незадолго до встречи «большой тройки», он получил приказ из Берлина обосноваться у кашкайских племён в районе Исфагани. Вскоре туда были сброшены парашютисты из команды Отто Скорцени, оснащённые радиопередатчиком, взрывчаткой и целым арсеналом.

Почти одновременно с Шульце-Хольтусом на нелегальное положение перешёл резидент гестапо Майер, группа которого действовала в непосредственной близости от иранской столицы. Сам Майер преобразился из германского коммерсанта в иранского батрака, работавшего могильщиком на армянском кладбище. Накануне Тегеранской конференции к нему также были сброшены шесть парашютистов-эсэсовцев Скорцени.

С Миллером же приключилась такая история. Располагая данными о том, что этим асом абвера долго и настойчиво занимается британская «Сикрет интеллидженс сервис», Агаянц предложил англичанам объединить усилия. С обоюдного согласия было решено Миллера до поры до времени не трогать, дабы выявить всю его агентуру, все связи в иранском истеблишменте. Однако это джентльменское соглашение было нарушено англичанами, которые, даже не поставив в известность своих советских коллег, захватили Миллера буквально за день до начала работы Тегеранской конференции.

Информацию о «Дальнем прыжке» В. М. Молотов сообщил послу США в Москве Авереллу Гарриману, входившему в состав американской делегации в Тегеране. Одновременно было передано предложение Сталина о том, чтобы Рузвельт по соображениям безопасности поселился в советском посольстве. Американский президент принял это предложение, к явному неудовольствию Уинстона Черчилля. Ведь Рузвельту предлагали поселиться в посольстве Великобритании, территория которого примыкала к советскому посольству. Но предложение англичан осталось без ответа. В течение одной ночи для Рузвельта и его обслуги были оборудованы несколько комнат в основном здании посольства СССР.

Агаянц проработал в Иране до весны 1946 года. Периодически он выезжал в Алжир для встреч с генералом де Голлем и его ближайшими соратниками. Выполнял и другие задания Центра, в том числе и довольно деликатные. Например, ему довелось несколько раз инкогнито посещать районы Ирана, населённые курдами, которые подняли восстание против шахского режима, а заодно и Москву объявили своим врагом, поскольку, мол, она дружит с шахом. В результате обстоятельных и умело проведённых Агаянцем бесед с влиятельными старейшинами и религиозными лидерами курдских племён ненужная Москве «головная боль» была полностью снята.

В сентябре 1946 года ещё не успевшего «остыть» от Тегерана Ивана Ивановича направляют в Париж. Командировка Агаянца во Францию закончилась довольно быстро. Работа на износ, с раннего утра до глубокой ночи и туберкулёз давали о себе знать. «Кто мало спит, тот много видит», — любил повторять Иван Иванович.

Осенью 1947 года он вернулся в Москву. Ему предстояла операция. Она практически не принесла облегчения. К старой болячке — туберкулёзу — добавился рак лёгких. Помогала ему лишь железная сила воли. Агаянцу пришлось отойти от активной оперативной работы и переключиться на преподавательскую — его назначили начальником кафедры спецдисциплин в разведшколе.

Здесь неугомонный Иван Иванович усиленно пробивает идею о создании принципиально нового подразделения в структуре советской разведки. И в конце 1950-х оно появляется. На Западе его окрестили «Управлением Д». Оно призвано было создавать необходимую нашему МИДу и другим внешнеполитическим и внешнеэкономическим органам обстановку и условия в той или иной стране или районе мира. Во главе новой структуры был поставлен Агаянц. Своевременность создания новой структуры долго доказывать не пришлось. Во всяком случае, в «Нью-Йорк геральд трибьюн» вскоре появилась весьма примечательная публикация. В ней сообщалось о том, что ЦРУ США представило на рассмотрение конгресса доклад, в котором жаловалось, что осуществлению многих её оперативных мероприятий мешает деятельность советского «Управления Д», возглавляемого генералом И. Агаянцем.

9 мая 1968 года Иван Иванович Агаянц позвонил домой из больницы. Справился о здоровье и настроении близких, поздравил сына с днём рождения. После чего помолчал несколько мгновений и произнёс своим обычным, ровным, чуть глуховатым голосом: «Целую. До встречи!» Это был его последний звонок, через три дня его не стало.

У гроба, выставленного в клубе МГБ на Лубянке, в торжественном карауле стояли не только его соратники и ученики. Отдать последний долг чекисту-дипломату пришли Юрий Андропов, Андрей Громыко, руководители Минвнешторга, Минобороны, Минкультуры и многих других министерств и ведомств. В очерке-некрологе, предназначенном для внутреннего пользования, были такие строки: «Его деятельность на практической агентурно-оперативной работе за рубежом была чрезвычайно продуктивной. Достаточно сказать, что в период 1941–1947 гг. он лично завербовал несколько ценных агентов, которые по настоящее время являются источниками получения важной документальной информации… Несомненен и очевиден также личный вклад Агаянца в разработку и осуществление крупных комплексных активных мероприятий, нанёсших видимый и зримый ущерб противнику…»

Его имя при жизни было окружено легендами. Агентура из иностранцев, с которыми он работал, неизменно сохраняла о нём самое высокое мнение. И что удивительно, многие из них соглашались на сотрудничество с советской разведкой только лишь благодаря личному обаянию этого человека с большой буквы, силе его характера и умению убеждать. Соглашались потому, что видели в нём достойного представителя своей страны.

ДЕЛО ШИЛОВА-ТАВРИНА (По материалам Д. Прохорова)

После разгрома летом 1943 года немецких войск на Курской дуге в Берлине окончательно поняли, что поражение Германии не за горами. Тогда в отчаянной попытке оттянуть неизбежный крах нацистская верхушка сделала ставку на проведение тайных операций, направленных на физическое устранение лидеров союзников.

Однако уже первая подобная операция под названием «Длинный прыжок», предусматривающая убийство Сталина, Рузвельта и Черчилля во время Тегеранской конференции в ноябре 1943 года, окончилась провалом.

Немецкие спецслужбы разработали в том числе операцию, вошедшую в историю под названием «Дело Шилова-Таврина». Она считается одной из самых серьёзных попыток организовать теракт против Сталина и других первых лиц СССР.

Главным действующим лицом событий должен был стать некто Шилов, более известный как Таврин. Биография Петра Ивановича Шилова — 1909 года рождения, из кулаков — до начала 1930-х годов особого интереса не представляет. Но затем в его жизни произошёл крутой перелом, о котором позднее на одном из допросов Шилов рассказывал так: «В 1932 году, работая в городе Саратове, я был арестован за растрату 1300 рублей государственных денег. В связи с тем, что меня должны были предать суду, я, боясь строгой ответственности, бежал из тюрьмы, проломав с группой арестованных стену в тюремной бане. В 1934 и 1936 годах я также арестовывался милицией за растраты, но в обоих случаях совершал побеги. В 1939 году я по фиктивным справкам получил документы на имя Таврина».

Согласно новым документам, Пётр Иванович Таврин родился в 1909 году в селе Бобрик, Нежинского района, Черниговской области УССР и имел незаконченное высшее образование. Благодаря последнему обстоятельству ему удалось устроиться на работу начальником Туринской геологоразведочной партии Исыковского приискового управления на Урале, откуда 14 августа 1941 года его призвали в Красную армию. В должности командира пулемётной роты Таврин был направлен на Калининский фронт, и судя по тому, что в начале 1942 года его приняли кандидатом в члены ВКП(б), воевал он неплохо. Но 29 мая 1942 года его вызвал к себе уполномоченный особого отдела полка капитан Васильев и поинтересовался, почему он сменил фамилию. Поняв, что в особом отделе известно о его прошлом, Таврин на следующий же день, находясь в разведке, перешёл на сторону немцев.

Немцы сразу же подвергли Таврина интенсивным допросам, во время которых он заявил, что является сыном полковника царской армии. Из-за этого он будто бы подвергался преследованиям в СССР и потому перешёл на сторону врага.

Однако к нему отнеслись как к обычному военнопленному и отправили сначала в лагерь, расположенный на оккупированной советской территории, а затем в Германию. В июне 1943 года Таврина, находившегося в венской тюрьме за попытку бегства, посетили офицеры гестапо Байер и Тельман и предложили ему сотрудничать с немецкой разведкой. Он согласился и уже в августе 1943 года был переведён в спецлагерь СД под Зандбергом и зачислен в особую команду из 23 человек, которых нацисты намечали использовать для активной работы на территории СССР.

В конце августа Таврина доставили в Берлин к начальнику восточного отдела VI управления РСХА оберштурмбаннфюреру Грефе. Тот подробно расспросил о его прошлой жизни и причинах, побудивших дать согласие на сотрудничество с ними. Затем Грефе рассказал Таврину о тех заданиях, которые ему предстоит выполнять в советском тылу. Речь шла о разведке, диверсиях и терроре. Закончился разговор тем, что новобранцу предложили поразмышлять на досуге о том, к чему он наиболее пригоден, после чего отправили обратно в Зандберг.

В начале сентября 1943 года в лагерь под Занденбергом приехал генерал Власов, приступивший к формированию частей из советских военнопленных. Его сопровождал Жиленков, бывший секретарь Ростокинского РК ВКП(б) Москвы, с которым Таврин познакомился в 1942 году в Латценском лагере (Восточная Пруссия). Улучив момент, он сообщил Жиленкову о своём согласии сотрудничать с немецкой разведкой и о разговоре с Грефе. «Выслушав меня, — рассказывал Таврин на следствии, — он стал… доказывать, что сейчас самой важной задачей является совершение террористического акта против Сталина, так как… за этим последует развал Советского государства».

И действительно, уже через несколько дней его снова вызвал Грефе и спросил о принятом решении, на что последовал ответ о готовности выполнять задания по террору. Тогда оберштурмбаннфюрер предложил Таврину продумать и представить план покушения на Сталина, указав, какие средства для этого понадобятся. Таврина поселили в гостинице, где его вскоре посетил Жиленков. Вместе с ним они обсудили план организации покушения. В конце концов было решено, что наиболее реально совершить теракт во время торжественного заседания или собрания на правительственном уровне. После окончательной доработки план за подписью Таврина был представлен Грефе, который его в целом одобрил и дал указание приступить к реализации.

В конце сентября 1943 года Таврин поступил в распоряжение начальника гаупткоманды «Цеппелин» штурмбаннфюрера Отто Крауса и выехал в Псков, где в расположении разведшколы занимался физподготовкой и упражнялся в стрельбе из различного оружия. 6 ноября его вновь вызвали в Берлин, откуда, после очередного разговора с Грефе, отправили в Ригу для дальнейшей подготовки, отработки легенды и подбора экипировки. Туда же 5 декабря прибыла жена Таврина Лидия Яковлевна Адамчик, которая под фамилией Шилова начала подготовку в качестве радистки.

В январе куратором Таврина стал штурмбаннфюрер Хенгельхаупт, поскольку Грефе погиб в автокатастрофе. К середине 1944 года план предстоящей операции был окончательно разработан. После переброски через линию фронта Таврину предстояло прибыть в Москву, используя документы заместителя начальника контрразведки СМЕРШа 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта. В столице их следовало сменить, для чего Таврин имел несколько комплектов воинских документов, а также большое количество чистых бланков, печатей и штампов. В дальнейшем ему предстояло снять частную квартиру для жилья, прописаться как находящемуся в отпуске после ранения и приступить к поиску лиц, имеющих отношение к обслуживанию правительства: стенографисток, машинисток, телеграфисток. А для получения нужных сведений вступать с ними в интимные отношения.

«Через таких знакомых, — рассказывал Таврин, — я должен был выяснить места пребывания руководителей советского правительства, маршруты передвижения правительственных машин, а также установить, когда и где должны происходить торжественные заседания или собрания с участием руководителей советского правительства… Для проникновения на торжественные заседания с участием членов правительства я должен был использовать изготовленные немцами на моё имя документы Героя Советского Союза и соответствующие знаки отличия. Перед переброской через линию фронта мне были даны: „Золотая Звезда“ Героя Советского Союза, орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Александра Невского, орден Красной Звезды и две медали „За отвагу“… Проникнув на торжественное заседание, я должен был в зависимости от обстановки приблизиться к Сталину и стрелять в него отравленными и разрывными пулями».

Кроме пистолетов с вышеупомянутыми пулями Таврина вооружили специальным аппаратом «панцеркнакке». Он представлял собой небольшой ствол, крепящийся с помощью специального манжета к правой руке и свободно маскирующийся в рукаве. Ствол заряжался реактивным снарядом, который приводился в действие нажатием спрятанной в кармане кнопки, соединённой проводом с электрической батарейкой. Для стрельбы использовались бронебойно-зажигательные снаряды, которые могли пробивать броневые плиты толщиной до 45 миллиметров. Данное устройство Таврин должен был использовать в случае, если покушение произойдёт на улице, и он решит стрелять в бронированную правительственную машину.

Переброска Таврина и Шиловой через линию фронта состоялась ночью с 4 на 5 сентября 1944 года на специальном самолёте с каучуковыми гусеницами, которые позволяли садиться на необорудованные площадки. Вылетев с рижского аэродрома, самолёт взял курс на Ржев, где предполагалось высадить Таврина. Однако в районе Можайска воздушное судно было обнаружено постом наблюдения ПВО, а над станцией Кубинка обстреляно. После этого самолёт развернулся и приземлился в районе деревни Яковлево Кармановского района Смоленской области. Таврин и Шилова поспешили покинуть район посадки на мотоцикле.

Тем временем начальник Гжатского РО НКВД капитан Иванов, получив сообщение от поста воздушного наблюдения, передал информацию об этом начальнику Кармановского РО НКВД старшему лейтенанту Ветрову. Последний отправился в район посадки транспортного средства с группой захвата из пяти человек. Опрошенные местные жители сообщили, что из самолёта на мотоцикле появились мужчина и женщина в военной форме, а учительница Алмазова сказала, что указала им дорогу в райцентр Карманово, после чего они уехали по направлению деревни Самуйлово. Беглецов остановили в посёлке Карманово. Ветров потребовал документы у ехавшего на мотоцикле майора, который предъявил удостоверение личности на имя Таврина Петра Ивановича, заместителя начальника отдела контрразведки СМЕРШ 39-й армии. Его спутница в форме младшего лейтенанта предъявила документы на имя Шиловой Лидии Яковлевны, секретаря того же отдела. На предложение Ветрова проследовать в РО НКВД Таврин ответил категорическим отказом, мотивируя это тем, что ему как прибывшему по срочному вызову с фронта дорога каждая минута. Но Ветров настаивал, и Таврину пришлось подчиниться.

В РО НКВД срочно запросили Москву. Вскоре пришёл ответ, что в Главное управление СМЕРШ Таврин и его спутница не вызывались, а в отделе контрразведки СМЕРШ 39-й армии таковые не значатся. После этого липовый майор был немедленно обезоружен. Он тут же сознался, что служит немецким агентом. Согласно «спецсообщению о задержании агентов немецкой разведки Таврина и Шиловой» при личном обыске и в мотоцикле «обнаружено три чемодана с разными вещами, четыре орденские книжки, пять орденов, две медали, „Золотая Звезда“ Героя Советского Союза и гвардейский значок, ряд документов на имя Таврина, денег совзнаками 428 000 рублей, 116 мастичных печатей, семь пистолетов, два охотничьих ружья центрального боя, пять гранат, одна мина и много боеприпасов».

Задержанных срочно доставили в Москву, где ими занялась контрразведка. Во время следствия Таврин и Шилова дали полные, откровенные показания и выразили желание сотрудничать с НКГБ. На Лубянке было решено начать с Берлином радиоигру под кодовым названием «Туман». Первый сеанс состоялся в октябре 1944 года — в эфир ушла радиограмма, в которой Таврин сообщал о благополучном прибытии в столицу СССР. В ходе дальнейшей двусторонней радиосвязи с немецким разведцентром удалось установить и обезвредить несколько агентурных групп, действующих на советской территории. Последняя радиограмма в Берлин была отправлена 9 апреля 1945 года, но ответа на неё не последовало.

1 февраля 1952 года уголовное дело по обвинению Шилова Петра Ивановича и Адамчик Лидии Яковлевны по статье 53–1а (измена Родине), 19–58–8 УК РСФСР было рассмотрено в закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР без участия гособвинения и защиты. Их приговорили к высшей мере наказания — расстрелу. Ходатайства о помиловании Президиум ВС СССР отклонил. Приговор в отношении Шилова привели в исполнение 28 марта 1952 года, Адамчик — 2 апреля.

ТАЙНА ДЖЕЙН ХОРНИ

В Европе после начала войны было два нейтральных центра, где дипломаты воюющих держав могли свободно вступать в контакт друг с другом. Одним из них был Лиссабон в Португалии, другим — Стокгольм.

Повседневные контакты со Швецией были необходимы многим, ведь она торговала с обеими воюющими сторонами. Здесь проводилось подробное обсуждение условий переговоров, передавалась секретная почта, и поэтому Стокгольм был наводнён разведчиками.

Многие норвежские лётчики и другие военные использовали Швецию как альтернативный маршрут на пути в Англию. Он был куда менее опасен, чем рискованный путь через Северное море на небольших судах. В марте 1942 года президент Рузвельт оказал активную поддержку центру Королевских военно-воздушных сил Норвегии в Лондоне, обеспечив получение норвежцами двух авиалайнеров «Локхид Лоудстар» для еженедельной доставки их соотечественников из Швеции в Шотландию. Некоторые из них 18 месяцев ожидали возможности вступить в бой на стороне союзников.

Кроме того, Британия получала из Швеции специальные технические изделия: шарикоподшипники, станочно-инструментальную сталь, точные пружины и электрические резисторы. Немцы были конкурирующими заказчиками, и после того как ВВС США совершили налёт на Швайнфурт в 1943 году, два британских правительственных чиновника тайно прилетели в Швецию на двух самолётах «Хэвилленд Москито», бомболюки которых были специально переделаны для перевозки пассажира. Их задачей было договориться о покупке в Швеции всего объёма выпущенных ею шарикоподшипников, в первую очередь для того, чтобы не дать им попасть в руки немцев. Миссия их оказалась удачной. В том году Стокгольм — единственный город в Европе, где по-прежнему сияли огни, — был очагом интриг. Как только война перешла в решающую стадию, в самых престижных ночных клубах и ресторанах города в строгом секрете подготавливались заговоры и контрзаговоры.

На этом сверкающем и коварном театре действий в первые месяцы 1943 года иногда появлялась рыжеволосая красавица по имени Джейн Хорни. Она проносилась подобно вихрю по ночному Стокгольму. Некоронованная королева шведского общества царствовала всего два года, но за это время она разбила сердца дипломатов половины мира. После того как она была убита, история её остаётся окутанной тайной, неразгаданной до сих пор.

Джейн Хорни была шведской подданной, хотя некоторые говорили, что она родилась в Англии. Правдой было лишь то, что никто не знал её подлинного происхождения. Лишь было известно, что она за несколько недель стала одной из ведущих звёзд светской жизни в Стокгольме — её спутниками всякий раз были высшие дипломаты или известные агенты секретных служб из полдюжины стран.

Какой бы ни была игра, которую она вела, игра эта была опасной. Британцы были давно убеждены, что Джейн Хорни немецкий агент. Так думали и датчане, многие из которых нашли убежище в Швеции, когда их страна была захвачена в 1940 году.

Однако ни англичане, ни датчане не знали о том, что немцы в свой черёд считали её британским или, по меньшей мере, двойным агентом.

На протяжении 1943 года деятельность Джейн всё больше усложнялась. Летом она нашла себе нового друга — 54-летнего Хорста Гильберта, немца, проживавшего в Дании и работавшего в Скандинавском телеграфном бюро. Он был майором абвера, германской военной разведывательной службы, и занимал высокий пост в шестом отделе, ведавшем контрразведывательной деятельностью в Скандинавии.

Осенью 1943 года Джейн часто выезжала в Данию, чтобы увидеться с Гильбертом. Странно, что она путешествовала, пользуясь не обычными путями сообщений, а секретным челночным сообщением, созданным датским Сопротивлением для транспортировки оружия и беглецов через проливы Каттегат и Скагеррак.

Вслед за этим у неё завязывается новая интрига: Джейн подружилась с несколькими высшими должностными лицами из гестапо. В их число входил агент по фамилии Хоффман, который занимался организацией операций против участников Сопротивления. В расширяющийся круг её друзей вошёл также оберштурмбаннфюрер СС Зайбольд, начальник VI отдела РСХА.

В начале 1944 года, получив специальный паспорт, который позволял ей беспрепятственно пересекать границы оккупированных стран, она несколько раз съездила в Германию и по возвращении в Швецию передала информацию о немецкой разведывательной системе в Скандинавии шведским властям. Это ещё больше усложняет понимание её целей.

В марте 1944 года последним другом Джейн стал офицер британской разведки, майор, прикреплённый к британскому посольству в Стокгольме. Никто не знает, был ли он послан в Стокгольм со специальным приказом установить с ней дружеские отношения, но он, несомненно, добился этого. Она чувствовала себя по уши влюблённой. В течение нескольких месяцев они были неразлучны, а затем майор внезапно прервал отношения. Может быть, он узнал то, что требовалось узнать о ней, и получил приказ прекратить выполнение задания. В любом случае, она осталась с разбитым сердцем и на несколько недель исчезла из стокгольмской светской жизни.

Вернувшись, она, казалось, стала уделять немцам больше внимания, чем прежде, может быть, из-за неудачного романа с британским офицером, о котором мы никогда больше ничего не узнаем.

Датское Сопротивление стало активно подозревать её — агенты повсюду следовали за ней тенью, фотографируя её и тех, с кем она встречалась. Той же осенью шведская секретная служба, используя информацию, предоставленную датчанами, арестовала её и начала допросы.

13 октября 1944 года, через три недели после ареста, её выпустили на свободу. Шведы информировали датчан, что она совершенно чиста от всяких подозрений, и датчане внешне выразили своё удовлетворение. Однако в душе лучшие датские агенты по-прежнему оставались убеждены в том, что Джейн Хорни — опасный шпион и состоит на службе у нацистов. В начале января 1945 года в Швецию различными путями прибыла команда из семи человек для исполнения вынесенного ей датчанами смертного приговора Песочные часы стремительно опустошались, отмеряя последние минуты жизни рыжей красавицы, так долго очаровывающей стокгольмское общество.

16 января двое датских агентов сопровождали Джейн на Центральный вокзал в Стокгольме. Никто не может сказать, как они с ней встретились и как уговорили ехать вместе с ними. Они сели в ночной поезд на Мальмё, где уже были забронированы номера в «Гранд-отеле».

Персонал позже поведал полиции, что в отеле остановились две поразительные рыжеволосые девушки и что они поселились в соседних номерах. Одну из них позже видели на станции Мальмё садящейся в стокгольмский поезд. Это было частью тщательно продуманного прикрытия: странная шатенка поменялась одеждой с Джейн и приняла её облик на время, достаточное для того, чтобы дать датчанам возможность тайно вывезти подлинную Джейн из Швеции.

Ночью 19 января Джейн и её датские компаньоны взошли на борт парома, отправляющегося в Данию. Однако на полпути паром лёг в дрейф, и Джейн вместе с двумя или тремя мужчинами пересела в датскую рыбацкую лодку.

Когда паром продолжил свой путь в ночной темноте, Джейн Хорни была хладнокровно убита, и её тело брошено в ледяную воду. Один из датских агентов, схваченный полицией в Швеции, фактически сознался в преступлении, и хотя позже он отказался от своих показаний, не оставив шведам другой альтернативы, как только отпустить его ввиду отсутствия доказательств, нет сомнений в том, что убийство было совершено.

Однако исчезновение Джейн Хорни было только началом загадки. Как только закончилась война, шведская секретная служба внезапно закрыла собранную на неё датчанами картотеку. Британцы заявили, что они никогда не слышали о ней, а бывшие офицеры германского абвера, знавшие её, хранили упорное молчание.

Длящееся молчание могло означать, что Джейн Хорни была агентом высшего класса или даже двойным агентом. Но могло быть и более интригующее и трагическое объяснение. Джейн — просто искательница приключений, светская девушка, жившая за счёт всех этих агентов секретных служб, пытавшихся использовать её. Она перехитрила их и, став помехой, была безжалостно убита.

ЭТОТ НЕПРЕВЗОЙДЁННЫЙ «ЦИЦЕРОН»

29 октября 1943 года, в день национального праздника Турции, президент Турецкой республики Исмет Инёню принимал представителей дипломатического корпуса в своём дворце в Анкаре. По традиции, послы по прибытии собирались в салоне, примыкающем к салону президента, чтобы обменяться замечаниями о погоде в ожидании приглашения для принесения поздравлений по случаю праздника. Но с началом войны некоторые из этих дипломатов сторонились друг друга и отнюдь не обменивались любезностями. Турция была нейтральной страной, весьма необходимой для воюющих сторон. Она играла роль буферного государства между Англией и Россией и служила пробкой, закрывающей для Германии двери на Восток. Анкара стала центром политических интриг, и представители воюющих сторон избегали личных встреч и разговоров тет-а-тет.

Однажды посол Германии в Анкаре Франц фон Папен был вызван в посольство, где его ждала телеграмма, которую дешифровать должен был «адресат лично». Телеграмма была из министерства иностранных дел рейха и содержала такой текст: «Послу фон Папену. Совершенно секретно. Согласитесь на предложение слуги британского посла, приняв все меры предосторожности. Специальный курьер прибудет 30 октября до полудня. Ждём отчёта немедленно после передачи документов. Риббентроп». Это была телеграмма, которую Папен уже отчаялся получить. То был ответ на его телеграмму, отправленную два дня назад, которой он извещал своего министра о поразительном предложении, им полученном. Учитывая важность этого предложения, ответ должен был последовать немедленно. Этого не случилось. Папен был в очень плохих отношениях с Риббентропом и уже привык к его грубостям. Но когда он узнал, что министр даёт ему свободу действий, старый инстинкт секретного агента, дремавший в нём, внезапно проснулся.

В такого рода делах надо действовать быстро. Не имея возможности вызвать советника Енке, который был на приёме у президентши, он решил немедленно пригласить торгового атташе Мойзиша, человека, который и затеял всё дело. Этот Мойзиш был молодым человеком маленького роста, с острым личиком, с которым Папен вёл себя осторожно, так как тот был человеком гестапо, но, кроме Енке, это был единственный человек, посвящённый в это дело. У посла не было выбора.

Мойзиш принял новость с видимой радостью. Зная гораздо лучше посла сложные пружины немецких секретных служб, которые благодаря всеобщей подозрительности дошли до невероятной запутанности, он боялся, что идея будет похоронена. В то время как происходил разговор, хавасс Эльеса Базна, которого сэр Хьюго отпустил, уходя на приём, дававшийся женой президента, тщетно пытался напиться в переполненном холле «Палас-отеля» Анкары. Спиртное жгло ему горло, и он утолял нестерпимую жажду, глотая один за другим стаканы воды. Он чувствовал что-то вроде головокружения, вспоминая события этого праздничного дня: скрупулёзную тщательность, с которой он готовил мундир его светлости, похвалы, полученные им по этому поводу, чрезвычайно ловкий жест, которым он подал послу ключи, в спешке забытые тем на столике, своё удивление, когда, оставшись один, он обнаружил, что посол не позаботился запереть на ключ две шкатулки, стоящие на его бюро, и наконец свой сладострастный восторг после знакомства с их содержимым.

Взяв пачку депеш с пометкой «Совершенно секретно», он спустился с ними в свою комнату в полуподвале, чтобы сейчас же подняться в людскую, где другие слуги готовились с приятностью провести свой выходной день. С каким нетерпением он ждал их ухода! Как только дом опустел, он, зная, что его хозяин часа два потратит на визиты и другие служебные обязанности, заперся у себя, чтобы сфотографировать документы, подсвечивая лампой, стоящей у изголовья его кровати. После чего, убедившись, что путь свободен, поднялся и положил бумаги на место в точности в том порядке, в каком он их нашёл. Но, прежде чем он вышел из комнаты, его осенила гениальная идея. Вспомнив, как, работая шофёром в посольском гараже, он научился открывать дверцы машин, не имея ключей, он сделал отпечатки двух замков с помощью воска свечи, которую всегда носил в кармане на случай отключения электричества. Всё это заняло у него несколько минут. Он сам был ошеломлён ходом событий.

Это была не первая дипломатическая должность, которую занимал Эльеса Базна. Семь лет он служил у югославов, затем у американцев и у немцев. У американцев его постигла неудача: полковник, военный атташе, у которого он служил, выпивал литр виски ежедневно. Это был человек, который работал только в рабочее время: со службы он не приносил ничего, кроме бутылок «бурбона» в служебном портфеле.

В германском посольстве у него были кое-какие шансы. Но советник Енке, у которого он служил, был необыкновенно подозрителен. Ему не везло с карьерой. Это был деловой человек, который провёл всю жизнь в Константинополе и получил свой нынешний пост только благодаря женитьбе на сестре министра иностранных дел Риббентропа. Он, в сущности, был в той же степени турком, как сам Эльеса Базна, и резиденцию его сторожили страшные охранники. Едва Эльеса попытался сунуть нос в корреспонденцию фрау Енке, как был тут же уволен с должности.

После этого провала Эльеса некоторое время мыкал горе на извилистых улочках старых кварталов Анкары, пока ему на глаза не попалось объявление: «Требуется хавасс в посольство Великобритании». Эльеса подпрыгнул от радости, но оказалось, что объявление дал первый секретарь посольства, которому требовался слуга-шофёр для няни его ребёнка. Несмотря на своё отвращение к этой работе, лишённой блеска и плохо оплачиваемой, Эльеса видел в ней способ снова попасть в дипломатическую среду. Скупость и беспечность его нового хозяина незамедлительно дали мощный толчок его врождённой неделикатности. Он начал набивать руку, тренируясь на промокашках и письмах, выброшенных в корзину. Эти упражнения позволили ему усовершенствовать свою технику, и кроме того, он сконструировал специальную подставку для своей «лейки» в ожидании счастливого случая, который должен был изменить всю его жизнь.

Старый хавасс посла Великобритании тяжело заболел, и посол обратился к первому секретарю с просьбой найти ему замену. Этот блестящий молодой человек, для которого были обременительны поиски слуги, бегло просмотрел объявления и, не найдя ничего подходящего, предложил послу взять Эльесу. Такое повышение в должности опьянило нашего героя. Жалованье его удвоилось, о такой роскоши он не мог и мечтать. Бедный хавасс обновил свой гардероб и красовался в «Палас-отеле» Анкары в каждый свой выходной.

Может быть, он и вышел бы на правильную дорогу, если бы не этот неисправимый первый секретарь, который ещё раз продемонстрировал своё легкомыслие, прямо под носом у Эльесы, после визита к патрону забыв в коридоре папку, набитую документами. Это было уже слишком легко для такого разносторонне талантливого человека, как Эльеса Базна. Как только все в доме заснули, он взял часть бумаг, отнёс их в тёмную комнату, затем положил на место и взял следующую порцию. К утру его добыча была так велика, что могла привести в изумление самые требовательные секретные службы.

На этот раз жребий был брошен. Ему не оставалось ничего иного, как обналичить наилучшим образом свою находку. Прежде всего Эльеса Базна подумал о своих турецких друзьях. Добытые им документы представляли интерес прежде всего для Турции, а он был патриотом. Но он знал, что у правительства Анкары нет ни гроша, а он не мог себе позволить работать за спасибо. Немцы же, наоборот, имели репутацию щедрых плательщиков. У Альберта Енке он встретил сдержанный приём. В Анкаре пропасть между хавассом и советником посольства была так глубока, что беседу было трудно начать. Как опытный делец, Енке ждал предложений Эльесы, но не смог сдержать жест удивления, когда хавасс спокойно сказал, что может предоставить в его распоряжение значительное количество сверхсекретных документов чрезвычайной важности, позаимствованных из папок английского посла. Он запросил за документы 20 000 фунтов стерлингов.

На этот раз Енке вздрогнул:

— Вы совсем с ума сошли! Мы не располагаем такой суммой. И потом, сначала надо посмотреть, что стоят ваши плёнки…

Наступило молчание. Его прервала фрау Енке. Она шепнула на ухо мужу:

— Мойзиш сможет уладить это дело.

И действительно, Мойзиш в ту же ночь уладил это дело. Со своим полицейским нюхом он сразу же понял, что этот человек, с грубыми чертами лица, смуглой кожей и взглядом гипнотизёра — не обыкновенный хавасс. Чёткость его объяснений указывала на ум столь же замечательный, сколь и потрясающей была ловкость его рук. После часовой беседы основные принципы сотрудничества были определены. Оставалось только получить согласие посла. Услышав рассказ об этих переговорах, фон Папен был потрясён. Идея обмануть доверие такого щепетильного джентльмена, каким был сэр Хьюго Кнетчбул-Хьюгессен, показалась ему мерзостью, недостойной его. «В конечном счёте, — подумал он, — разве искусство дипломата состоит не в том, чтобы оставлять в дураках своих коллег?..»

Решающая встреча между агентом гестапо и хавассом состоялась вечером 30 октября в парке германского посольства. Эльеса вошёл туда через повреждённую ограду и удивил Мойзиша своим внезапным появлением. Плёнки были у него в кармане. Они вошли в кабинет, немец бросил взгляд на первые отпечатки и был так поражён, что немедленно вынес и вручил Эльесе 20 000 фунтов. Полного доверия к хавассу у него не было, и он поспешил избавиться от такого необычного клиента.

Остаток ночи он провёл, проявляя фотокопии, которые оказались важнее, чем он мог себе вообразить. Военные секреты и политические решения, особенно ревностно сохраняемые в тайне, появлялись перед его глазами. Все тексты были свежими и, по всем признакам, безусловно подлинными.

Когда в 9 часов утра Франц фон Папен вошёл в свой кабинет, Мойзиш ждал его у дверей, плохо выбритый и всклокоченный, но с выражением торжества в глазах. Он положил перед послом 52 документа, переданные хавассом. Посол изучил их внимательно. Некоторые были составлены самим сэром Хьюго — Папен узнал его ясный стиль и характерный только для него способ постановки больших проблем. «Фантастично!» — прошептал он несколько раз.

Подлинность документов не вызывала у него никаких сомнений. Операция «Цицерон» длилась до 4 апреля 1944 года, то есть ровно пять месяцев. В течение пяти месяцев руководители Третьего рейха аккуратно предуведомлялись о переговорах и планах союзников. Они получали всю информацию: о совещаниях в Каире, о проникновении американцев на воздушные базы Малой Азии, о сильном давлении на Турцию с целью прекращения турецких поставок хрома Германии, о протоколах, подписанных в Москве и, самое главное, о подробностях переговоров на конференции в Тегеране, где была определена приблизительная дата высадки союзников во Франции, а также судьба, уготованная главарям нацистов после победы.

Но у Кальтенбруннера была абсурдная идея платить фальшивыми деньгами за документы, не имеющие ценности, хотя малейшее подозрение в таком вероломстве не только создавало риск провалить операцию, но также могло решительно дискредитировать весь улов германской шпионской сети. Несмотря на такое количество провалов, союзники продолжали игнорировать существование «Цицерона». Всё же в начале марта 1944 года американские секретные службы заподозрили возможность серьёзной утечки информации через британское посольство в Анкаре. По их требованию инспекторы Скотланд-Ярда провели строжайшее расследование, которое не дало никакого результата.

Месяцем позже американцы вышли всё же на след: один из их агентов завёл интрижку с секретаршей Мойзиша… Это был конец! Но хитрый хавасс на этот раз дал тягу со своей громадной добычей. Он получил за пять месяцев 300 000 фунтов, и почти все они были фальшивые. Этот человек предусмотрел всё, многократно проверял свои банкноты у греческих менял, которых считал лучшими в мире специалистами этого дела. Они единодушно объявили банкноты подлинными.

Это жульничество имело для нас свою хорошую сторону: оно заставило Эльесу Базну опубликовать воспоминания, чтобы поправить свои финансовые дела. Так мы получили самый замечательный шпионский роман, который когда-либо был написан: «Подпись „Цицерон“».

НАЧАЛО ЭРЫ РАДИОФУГАСОВ (По материалам Т. Самойловой)

В 1927 году Владимир Иванович Бекаури, специалист по взрывам на расстоянии, возглавил организованное им по личному указанию Ленина Остехбюро (Особое техническое бюро), занимавшееся разработкой новейших видов вооружений. О серьёзности этой организации говорит тот факт, что её научными консультантами были назначены профессор П. Лазарев и известный электротехник, академик В. Миткевич. Само же Бюро располагалось в Петрограде, неподалёку от Политехнического института.

Первые испытания армейского варианта радиофугаса состоялись в июле 1925 года. Пять фугасов были установлены в отдалённом углу Ленинградского гребного порта. В Балтийском море, в 25 километрах от берега, находился тральщик «Микула», с борта которого должны были поступать радиокоманды на подрыв фугасов. На испытание прибыл председатель Реввоенсовета СССР М. Фрунзе, который сам определил время и последовательность взрывов фугасов. Все они были взорваны в заданном порядке и в точно указанное время. Повторное успешное испытание прошло в ноябре 1925 года на Комендантском аэродроме. Комиссия, принимавшая изделие под кодовым названием «Беми» (БЕкаури — МИткевич), рекомендовала после испытаний увеличить дальность действия радиомины в несколько раз. (Бекаури был репрессирован в 1938 году, но название созданной им радиомины сохранилось, только теперь расшифровывалось иначе — «БЕспроволочная МИна».)

Правительственное задание было выполнено, и новые испытания прошли уже в марте 1927 года, в районе Малой Вишеры, в 170 километрах от Ленинграда, откуда поступала команда по радио на подрыв фугасов. А в мае этого же года Бекаури продемонстрировал руководителям СССР взрыв мины на подмосковном полигоне по радиокомандам из Ленинграда на дальности свыше 600 километров.

В 1929 году «Беми» приняли на вооружение, а весной 1930 года началось их серийное производство. К тому времени подобного оружия не было ни в одной стране мира. В 1932 году в Красной армии появились целые подразделения, вооружённые разными типами радиофугасов. Сокращённо их называли ТОС — техника особой секретности.

К началу Великой Отечественной войны в подразделения ТОС поступили новые образцы радиофугаса Ф-10. Он весил 16 килограммов, комплект питания к нему — 18, гарантированная работоспособность — 60 суток (по другим данным, до четырёх месяцев). Количество взрывчатки, естественно, неограниченно.

С первых дней Великой Отечественной войны подразделения ТОС вступили в действие. Наиболее быстро немецкие войска приближались к Ленинграду, а поскольку там располагалось Остехбюро и опытная передающая радиостанция, радиомины были заложены в местах ожидаемого продвижения противника, в частности, на лужском направлении. Уже 11 июля 1941 года первые радиомины сработали в Стругах Красных, где лётчики зафиксировали скопление немецких танков и автомашин.

Одна из наиболее известных операций подразделений ТОС была проведена в Харькове. Начальником гарнизона оккупированного Харькова был назначен командир 68-й немецкой пехотной дивизии генерал-майор Георг фон Браун, прославившийся у населения своей жестокостью. Но в начале своей недолгой комендантской карьеры генерал не рискнул поселиться в городе, где чуть ли не каждый день взрывались мины замедленного действия. Поэтому, пока работали немецкие сапёры, фон Браун расположился в пригородном деревянном доме.

Когда немецкие сапёры стали обследовать особняки в центре города, нашёлся предатель, который сообщил, что советские сапёры заминировали самый роскошный особняк, завезя туда много взрывчатки и зачем-то уголь.

Впрочем, сапёры из подразделения ТОС как раз и рассчитывали на подобный вариант. Глубоко под землёй было закопано около 350 килограммов взрывчатки. Доставить такое её количество в особняк незамеченным для посторонних глаз было трудно, и тогда с учётом того, что может найтись предатель, и учитывая скрупулёзность немецких сапёров, в котельной, где установили радиофугас, была насыпана куча угля, в которой спрятали ложную мину.

Немцы, по подсказке предателя, довольно быстро её обнаружили и извлекли, после чего капитан сапёров Карл Гейден доложил коменданту о разминировании особняка. Генерал тут же приказал перевезти туда свои вещи. Партизанская разведка немедленно передала сообщение об этом в Центр.

13 ноября 1941 года, незадолго до полуночи, лимузин фон Брауна въехал во двор особняка, и генерал почти сразу удалился в спальню. А в это время в Воронеже, в помещении областной вещательной радиостанции под руководством полковника И. Г. Старинова стала осуществляться секретная Харьковская минно-заградительная операция. Кроме этого особняка, мины были установлены и в других местах, где предполагалось скопление противника, в том числе на главнейших коммуникациях и аэродромах. Всего в радиоминах задействовали 25 тонн взрывчатки.

В 4 часа 20 минут 14 ноября в центре Харькова раздался оглушительный взрыв. Когда пыль и дым рассеялись, на месте дома коменданта зияла громадная воронка. Следующим взрывом был уничтожен большой Холодногорский виадук, взорвались объекты и в других частях города. Немцы, как и предполагалось, решили, что это налёт ночных бомбардировщиков русских, и средства ПВО открыли беспорядочную стрельбу по невидимым в плотной облачности «целям». Ещё в течение десяти дней продолжались эти «авианалёты», направляемые сигналами с воронежской радиостанции.

Особенно внушительная операция была проведена в Одессе 22 октября 1941 года, когда радиоминой взорвали кинотеатр вместе с двумястами старшими офицерами вермахта, собравшимися на важное совещание.

Под Москвой во время наступления немецких войск, под мостом через Истру, взорвались два радиофугаса по 600 килограммов каждый. То же происходило в районе Туапсе, у Ржева, под Ростовом, Сталинградом.

Лишь в начале 1942 года разведка вермахта предположила, что команды на взрывы мин передаются по радио. Доложили Гитлеру, и он издал секретный приказ, который гласил: «Русские войска применяют против немецкой армии „адские машины“, принцип действия которых ещё не определён. Наша разведка установила наличие в боевых частях Красной армии сапёров-радистов специальной подготовки. При выявлении таких сапёров среди пленных доставлять их в Берлин самолётом и докладывать об этом лично мне».

Но выявить «радиосапёров» абверу не удалось, тогда немецкая авиация начала охоту на передающий радиоцентр в Воронеже. Там были приняты специальные меры радиомаскировки, и только в конце июня 1942 года одна из бомб угодила в радиостанцию. Но уже через несколько часов станция снова заработала. К сожалению, вскоре её пришлось взорвать своими, когда на донском берегу появились немецкие танки. Но уже в 1943 году радиостанцию построили заново в другом месте.

Позже на месте радиостанции разместилась Семилукская районная больница, на одной из стен которой красуется мемориальная доска, посвящённая этой секретной военной операции Великой Отечественной.

Лишь осенью 1942 года немецким сапёрам удалось обнаружить одну радиомину. Её вывезли в Германию и потратили около года, чтобы скопировать. Однако наладить серийное производство радиофугасов немцам не удалось.

При взятии Берлина нашим частям сдался в плен комендант города Ведлиг. Во время его допроса наши разведчики попыталась выяснить, установлены ли в городе радиоуправляемые мины. Генерал честно признался: «Кроме обычных противотанковых и противопехотных мин мы в городе ничего не устанавливали. Времени не было, да и соответствующей техники не имели. Что же касается радиофугасов, то тут русские инженеры далеко опередили наших».

ЗАДЕРЖАВШАЯСЯ СЛАВА РИХАРДА ЗОРГЕ

5 ноября 1964 года Рихарду Зорге было присвоено звание Героя Советского Союза. В тексте указа о награждении говорилось: «Невозможно переоценить заслуги Рихарда Зорге и его японских друзей, заплативших своими жизнями за любовь к миру и свободе». В СССР ничто и никогда не делалось беспричинно. Если до сих пор от советского народа скрывалась необычная история Рихарда Зорге и вдруг её решили вытащить на свет, значит, на это, несомненно, были причины. На Западе имя Рихарда Зорге было хорошо известно. О нём написано несколько книг — надо признать, что это были скорее романы, чем серьёзные исследования. Как бы то ни было, история Рихарда Зорге являла собой один из примеров наиболее эффективной работы секретного агента всех времён и народов. Но, чтобы понять, что Зорге был героем, советским лидерам потребовалось двадцать три года.

Всю свою жизнь Зорге притягивал к себе людей. Женщины из-за него буквально сходили с ума. На фотографиях зрелого возраста взгляд жёсткий, сверлящий, опасно проницательный. Красив и его рот: губы полные, хорошо очерченные. Владимир Леонтьевич Кудрявцев, знавший его по Японии, так вспоминает о его «невероятном успехе у женщин»: «Нельзя сказать, что он был красив… Не очень высок, немного коренаст… Но всегда очень элегантен: тёмный костюм, галстук с безупречно завязанным узлом… Почему к нему так тянуло женщин? Похоже, он специально афишировал свою донжуанскую сущность, а потом с успехом пользовался плодами произведённого впечатления. Так ли это было на самом деле, трудно сказать…»

Детство его прошло в Берлине перед Первой мировой войной, в богатой буржуазной семье. «Трудности с деньгами были нам неизвестны», — признавался сам Зорге. Единственное, что отличало его от среднего немца, — место его рождения: он родился на Кавказе. Он был ещё очень мал, когда родители переехали в Берлин. Его отец, господин Зорге, считал себя националистом, даже империалистом. В 1907 году отец Рихарда умер. Начало войны 1914 года восемнадцатилетний Рихард встретил в Швеции, где был на каникулах. Вернулся он в Германию на последнем пароходе мирного времени. После шестимесячных военных сборов под Берлином его отправили в Бельгию. Он прибыл на фронт как раз в тот момент, когда начались кровопролитные сражения. Вскоре он был ранен. В отпуске по ранению он записался на медицинский факультет в Берлине. После выздоровления его направили на Восточный фронт. Там он во второй раз был ранен. Каждый день болезненные процедуры, почти невыносимые. Непрекращающиеся страдания. От этого своего ранения Рихард Зорге страдал всю свою жизнь, на всю жизнь осталась лёгкая хромота. Он возобновил свои занятия в университете, бросил медицину из-за политических наук.

В январе 1918 года, освобождённый от воинской обязанности по ранению, он записывается в Кильский университет. В ноябре 1918 года восстали моряки в Киле. Впервые Зорге открыто выбрал свою сторону на баррикадах. Он с головой ушёл в борьбу, которая закончится многие годы спустя во дворе японской тюрьмы. В Киле Зорге читал лекции о социализме в подпольных кружках для моряков, портовых рабочих и докеров. Он вступает в Независимую социал-демократическую партию. Позднее, после слияния этой партии со спартаковским движением и другими левыми группами, родится Коммунистическая партия Германии (КПГ).

В начале 1919 года Зорге отправляется в Гамбург, чтобы подготовить диссертацию по политическим наукам. Он секретарь социалистической группы студентов, затем, к концу 1919 года, становится «ответственным за организацию партийной ячейки в Гамбурге». Весь 1920 год он — политический советник коммунистической газеты в Гамбурге. Защитив диссертацию, он становится преподавателем Высшей технической школы в Ахене.

Через год руководство партии предлагает Зорге оплачиваемую работу партийного функционера. Он отвечает, что «хотел бы продолжить накопление практического опыта в дополнение к университетским знаниям». Он устраивается на работу в Институт социальных наук во Франкфурте-на-Майне, одновременно «активно участвуя в работе партийной организации». В институте Зорге пишет и публикует работу: «Накопление капитала и Роза Люксембург». Медленно и уверенно Рихард Зорге поднимается по лестнице, которая ведёт его к профессиональной партийной деятельности.

В 1922 году коммерсант, разбогатевший на торговле зерном с Латинской Америкой, Херман Вейл, «один из самых богатых евреев во Франкфурте», совращённый новыми политическими идеями, основал «Общество социальных исследований». Среди членов-основателей этого общества — доктор Зорге. А затем настал момент, когда судьба Рихарда Зорге изменилась. Из Москвы прибыл Д. Рязанов, директор института Маркса-Энгельса. Официально он приехал в Германию для поиска оригинальных документов, касающихся истории марксизма. Рязанов встретился с Рихардом, чтобы поговорить с ним о двоюродном дяде Фридрихе Зорге (1828–1906), секретаре Первого Интернационала. Но он не скрывал своего глубокого интереса к самому Зорге. Уезжая в Россию, он пригласил его поработать в Москве, в институте Маркса-Энгельса, над новым популярным изданием Маркса.

В апреле 1924 года во Франкфурте-на-Майне состоялся полуподпольный IX съезд КПГ. Зорге поручили разместить и охранять советскую делегацию: по крайней мере два или три её члена поселились у него дома. Он стоял на пороге решающего поворота в своей судьбе. В своей автобиографии он напишет: «Предложение, сделанное мне делегацией Коминтерна, было одобрено руководителями партии, и я в конце 1924 года выехал в Москву. К работе приступил в январе 1925 года. В то же время Пятницкий оформил мой перевод из КПГ в ВКП(б)».

В Москве 1925 года Зорге жил в гостинице «Люкс». Теперь его звали не Рихард Зорге. Он получил псевдоним Р. Зонтер.

Рамзай — это была кличка Зорге — выехал в Шанхай. Китай менялся. Гоминдан, ещё недавно революционно настроенный, под руководством Чан Кайши сползал вправо. Между гоминданом и коммунистами началась открытая война. Он возвращается в Москву. Ему не поручали никаких новых заданий. На языке агентов всего мира Зорге был «заморожен».

Май 1933 года. В Германии уже три месяца правит новый канцлер Адольф Гитлер. Именно в это время Рихард Зорге появляется в Берлине. Он завязывает знакомства с высокопоставленными нацистами. Через некоторое время доктор Зорге выразил желание вступить в нацистскую партию, и вскоре у него в кармане лежал партийный билет. Рамзай приобрёл самое надёжное «прикрытие». Рихард Зорге уехал из Берлина в июле 1933 года. 6 сентября он сошёл с парохода в Йокогаме.

Руководитель советской разведки Берзин сам подбирал помощников Зорге: японского писателя Ходзуми Одзаки; югославского журналиста, корреспондента одной из французских газет Бранко Вукелича; молодого, но уже известного художника Ётоку Мияги. Перед приездом Клаузена радиосвязь с центром обеспечивал некий «Бернхард», работой которого Зорге остался недоволен. Прибыв в Москву «с отчётом», Зорге попросил заменить «Бернхарда» на Клаузена.

Самое интересное, тот богатый урожай информации, который Зорге отправлял в Советский Союз, был им собран самым открытым способом в мире. Перед ним как перед журналистом были открыты многие двери — и очень широко. Кроме того, этой профессией он владел в совершенстве. Статьи, отправляемые им, в частности, во «Франкфуртер цайтунг», отличались прекрасным слогом и глубоким анализом политической ситуации в Японии и Китае.

В Токио Зорге сначала жил в гостинице «Санно». Это была дорогая фешенебельная гостиница. Потом Зорге снял домик на улице Нагасака, в квартале Асабу — «квартале, где жили богатые буржуа». В этом домике японского стиля Зорге жил по-японски: у входа, в крохотном коридорчике, снимал обувь и надевал мягкие тапочки. Затем поднимался по узкой лестнице. Пол, от стены до стены, был устлан татами. Спал он на матрасе прямо на полу, подложив под голову небольшую круглую жёсткую подушечку. Принц фон Урах, корреспондент «Фёлькишер беобахтер», работавший с Зорге в Токио, называл Рихарда «маньяком чистоты»: «по утрам он долго массировал себя по-японски, а потом залезал в деревянный чан с горячей водой, почти кипятком».

Каждое утро в 6 часов приходила женщина «зрелого возраста», убираться в комнатах и приготовить завтрак и обед. Зорге почти никогда не ужинал дома. Женщина уходила около 4 часов дня.

Едва приехав в Токио, Зорге появился в германском посольстве. Он быстро сблизился с женой полковника Ойгена Отта, помощника военного атташе германского посольства. Полковник никогда не испытал ни малейшего сомнения в верности своей жены. Но он никогда не подозревали Зорге в шпионаже, следовательно, можно предположить, что этот немецкий офицер был по природе доверчив. В посольстве Отт отвечал за сбор и отправку в Берлин информации о положении в вооружённых силах Японии.

Сначала Зорге ограничивался только поставкой информации, а Отт распоряжался ею по собственному усмотрению. Затем, по мере того как дружеские отношения между ними крепли, Зорге предложил Отту свою помощь в редактировании его докладов. Обрадованный такой удачей, помощник военного атташе, не раздумывая, согласился. Именно с этого момента в Берлине начало меняться мнение о полковнике Отте. Оказалось, что его до сих пор мало ценили, а он вполне заслужил звание генерала и должность военного атташе. Более того, когда германского посла в Токио Херберта фон Дирксена отозвали в Берлин, чиновники с Вильгельмштрассе решили, что трудно найти лучшего специалиста по Японии, чем генерал Отт. Так муж фрау Отт стал германским послом в Токио. Триумфу Зорге предстояло стать ещё более полным. Когда в 1939 году разразилась война в Европе, генерал Отт попросил у Берлина назначить Зорге пресс-атташе при посольстве Германии. Отныне ничто из происходившего в посольстве, ни один документ из дипломатической почты, не могли пройти мимо Рихарда Зорге.

27 сентября 1940 года был подписан Тройственный пакт. Агрессивный союз, предсказанный Зорге, стал реальностью. Но Зорге с неменьшей уверенностью считал — он об этом говорил с 1938 года, — что Япония не нападёт на Советский Союз. К тому времени разведывательная сеть Зорге в Японии раскинулась так широко, его агенты проникли так глубоко и были настолько хорошо информированы, что могли полностью удовлетворить любой интерес Москвы. Ходзуми Одзаки — внедрившийся в окружение принца Коноэ — играл здесь главную роль.

5 марта 1941 года Зорге передал в Москву микроплёнку с телеграммой Риббентропа, в которой сообщалось о намеченном на середину июня нападении на СССР. 15 мая Зорге назвал точную дату: 22 июня.

20 мая историческая радиограмма полетела в Москву. В ней говорилось, что Германия сконцентрировала у советских границ сто восемьдесят две — сто девяносто дивизий и перейдёт в наступление 22 июня по всему фронту. «Основной удар будет направлен на Москву».

Отправив донесение в Москву, Зорге и Клаузен стали ждать. Без сомнения, от них потребуют дополнительных сведений, им, конечно, передадут новые директивы. Они ждали два дня. Ничего. Тишина.

Если бы история Рихарда Зорге на этом закончилась, он бы повторил судьбу многих других секретных агентов, информацией которых руководство пренебрегло, скрывшихся во мраке истории, приговорённых к забвению. Так могло произойти, если бы Зорге сдался. Но разведчик уровня Зорге, даже потерпев серьёзное поражение, не сдаётся. Германские войска вторглись на территорию Советского Союза.

Никогда ещё Рихард Зорге не развивал столь бурной деятельности. Передатчик Клаузена передал по волнам эфира сообщение, решившее судьбу мира. Эта радиограмма легла прямо на стол Сталина. Возможно, донесение об июньском нападении, оказавшееся трагически верным, сыграло свою роль в принятии Сталиным решения: перебросить советские дивизии с Дальнего Востока на европейский фронт. Судьбоносное решение для хода войны: немецкое наступление было остановлено. Москва не была взята. В этот момент и был предрешён исход войны.

Часто можно услышать, что Зорге сообщал также и о нападении Японии на Пёрл-Харбор. Но во время Пёрл-Харбора Зорге уже несколько недель сидел в токийской тюрьме. Зато точно известно, что с начала октября 1941 года Зорге предсказывал, что в ближайшее время произойдёт разрыв отношений между Японией и Америкой. Это было последнее донесение Рихарда Зорге.

В июне того же 1941 года полицией был арестован один японский коммунист. Им был 29-летний Ито Ритзу. На допросе в управлении полиции Токио он полностью сознался и выдал своих товарищей. 18 октября группа Зорге была арестовала. Следствие и судебный процесс длились долго. Слишком долго. В сентябре 1943 года трибунал Токио объявил приговор: Зорге и Одзаки были приговорены к смерти, Клаузен и Бранко Вукелич — к пожизненному заключению.

И ПАЛИ В ПОЛДЕНЬ ТЮРЕМНЫЕ СТЕНЫ… (По материалам С. Первушина)

18 февраля 1944 года. Тюрьма в Амьене, что в 100 километрах севернее Парижа. Большая часть эсэсовцев отправилась на обед. Неожиданно раздался мощный рёв авиационных моторов, и из-за ближнего леса на бреющем полёте появилась группа самолётов. Одни охранники открыли огонь из пулемётов, другие — посыпались с вышек. Ведущий самолёт с камуфляжными пятнами на крыльях и фюзеляже, с цветными кружками Королевских ВВС чуть не коснулся тюремной ограды. Короткий визг падающей бомбы слился с грохотом сильного взрыва, вверх взметнулся столб кирпичных обломков и земли. В стене образовался огромный пролом. Не прошло и полминуты, как самолёты исчезли за горизонтом. Это прошла основная фаза «Операции Иерихон».

Экипажи 19 истребителей-бомбардировщиков «Москито» — 38 человек. Чтобы выполнить задачу, они должны были попасть в назначенные точки тюремного комплекса с отклонением не более 4 метров. Для этого они должны были лететь на высоте 10 метров от земли.

Жан затылком чувствовал, что патруль затаился в ближних кустах. Ждут, когда пройдёт поезд, чтобы схватить его «на месте преступления». За это, кроме большой премии, — отпуск в Германию. Борен представил, как радостно покряхтывают «боши» в ожидании добычи: две недели без обходов, обстрелов, облав, «маки»; две недели разгульной жизни — шнапс, девки, опять шнапс.

Они уверены, что диверсант — совсем юнец с виду — начнёт минировать путь, как только скроется из виду последний вагон. Ну кто станет взрывать поезд, когда он так близко — не самоубийца же этот парень в беретике?

А Борен решил погибнуть под обломками поезда, но не попасть в лапы палачей. Мина была заложена ещё утром, бикфорд короткий.

Из-под паровоза брызнуло пламя, он завалился набок. Взрывная волна ударила гигантским кулаком. В ушах шумело. Вагоны начали громоздиться бесформенной кучей под грохот и лязг, словно при замедленной съёмке. Дикие крики рвались из глоток кромсаемых обломками солдат.

Это произошло в октябре 1943 года. Тюрьма в Амьене, куда его привезли, стоит и сейчас на окраине города. Старинное здание в три этажа, с толстыми стенами, построенное в XVII веке в форме креста. В те времена одна из организаций Сопротивления была выдана провокатором, и гестапо в течение нескольких дней арестовало несколько тысяч человек. Это произошло из-за легкомыслия одного из руководителей групп, использовавшего примитивный собственный шифр для списка явочных квартир.

В Амьенской тюрьме оказались несколько человек из группы Поншардье, в том числе брат Борена. Часть из них была вскоре расстреляна, иных продолжали пытать. Тюрьма была известна тем, что из неё никто не попадал в концлагеря — допросы и пытки заканчивались казнью и похоронами на тюремном кладбище. Примечательно, что нацисты, выкапывавшие и сжигавшие трупы лагерников в конце войны, не сделали этого в Амьене. В такой ситуации освобождение узников — даже при условии, что многие из них погибнут, — стало основной задачей нескольких организаций Сопротивления.

Эта операция не могла быть проведена только силами «маки», ведь тюрьма по сути дела представляла собой крепость, со значительным гарнизоном и огневой защитой. Идея бомбового удара пришла в голову Поншардье, когда он узнал о налётах союзной авиации на базы немецких подводных лодок. Эти подземные укрытия были защищены такими «подушками» из железобетона, что прямые попадания 2- и 5-тонных бомб ущерба им не причинили. Тогда были посланы самолёты «Москито», приблизившиеся на минимальной высоте и точно сбросившие бомбы на каналы-входы и убежища. Подводные рейдеры были заперты в своих логовищах на несколько недель.

«Операция Иерихон» должна была вызвать многочисленные жертвы среди заключённых, но ведь они всё равно погибли бы от рук гестаповцев. К тому же близился срок высадки союзников на континент, а уж в этих обстоятельствах всем заключённым грозила смерть.

В начале февраля 1944 года Поншардье отправил в Лондон отчаянную весточку, добиваясь ускорения акции. Узники сообщили из тюрьмы, что ежедневно расстреливают несколько десятков, многие умирают от пыток. 14 февраля штаб де Голля уведомил его, что удар по тюрьме будет нанесён на следующий день.

В 6.00 15 февраля 1944 года сэр Бэзил Эмбри, вице-маршал РАФ, начал свой инструктаж для участников «Операции Иерихон»: «Это — необычное задание». Люди, находившиеся в зале авиабазы, впервые услышали о ситуации в амьенской тюрьме, о людях, ожидающих неминуемой смерти, и об их товарищах из Сопротивления, пытающихся спасти узников.

Капитан Пикар уже пролетал над тюрьмой и смог подробно объяснить лётчикам и штурманам расположение зданий. Самолёт-разведчик незадолго до этого снял удачный фильм, дополненный аэрофотоснимками.

Атака производится тремя волнами по шесть машин в каждой. Первая — уложить бомбы у самой тюремной ограды и сделать в ней проломы. Вторая имела целью стены самой тюрьмы, столовую (время обеда!) и другие объекты. Третья — летящая с небольшим интервалом — исправить возможные недостатки ударов первой и второй, по радиокоманде Пикара. Должны быть использованы мощные 500-фунтовые бомбы. Командовал операцией капитан Пикар, летевший вместе со второй волной, в девятнадцатой машине. Лётчики оживлённо задавали вопросы. Задание казалось им трудным, но и захватывающим.

15 февраля было для Поншардье тяжёлым днём. Он надеялся, что его предупредят за три дня до акции, что позволило бы организовать всё необходимое. Теперь за 24 часа многое сделать было уже трудно. Через внутритюремный канал весть была сообщена Борену, который ожидал расстрела со дня на день (ему сказали, что могила уже выкопана). Группа сохранивших силы заключённых должна была начать действовать в момент бомбёжки.

Люди Поншардье, укрывшиеся в ближнем лесу и в предместье, в огромном напряжении ждали установленного часа. Шёл снег, висели низкие тучи. Вскоре пришла радиограмма, что англичане не прилетят.

В течение двух последующих дней повторялось то же самое. Поншардье с небольшой группой бойцов и тремя древними грузовичками по-прежнему скрывался в лесу. Немцы могли схватить кого-либо и по косвенным данным понять, что готовится нападение на тюрьму (об ударе с воздуха знали только самые доверенные люди).

18 февраля девятнадцать «Москито», эскортируемые двадцатью четырьмя «Тайфунами», пересекли Ла-Манш почти на нулевой высоте и направились в сторону Амьена, избегая зон базирования зенитной артиллерии. С расстояния в шесть километров увидели тюрьму, которая выглядела так же, как на макете, созданном в авиабазе.

Когда отбомбилась третья волна, капитан Пикар в крутом вираже оценил «качество работы». Ограда была разрушена в двух местах, от казармы и столовой остались лишь стены. Стена тюрьмы рухнула в назначенных местах на всю высоту.

Немецкие «фокке-вульфы» появились с двух сторон и «тайфуны» вступили с ними в жестокую схватку. Один из «москито» был подбит зенитным снарядом и упал вблизи Френвилля. Пикар, летевший замыкающим, снизился, чтобы рассмотреть номер сбитой машины. И тут его самолёт стал лёгкой добычей немецкого истребителя.

Жители близкого местечка извлекли из обломков обеих машин останки четырёх лётчиков и собрались похоронить их. Но немцы забрали трупы и через несколько дней похоронили на военном кладбище. Местные жители сумели узнать, где и когда это произойдёт: несколько десятков человек молча проводили героев «Операции Иерихон».

Что же происходило в тюрьме в течение нескольких десятков секунд, когда бомбы кромсали стены здания? Около двенадцати Борен сидел у окна и напряжённо прислушивался. Так же, как и в три предыдущих дня. Неожиданно донёсся рёв множества авиамоторов. «Они прилетели! Они прилетели!» — закричал Борен, обращаясь к остальным заключённым в камере. Взрыв бомбы потряс здание. Камера наполнилась пылью, камни посыпались с потолка. Через мгновение тюрьма дрожала и качалась от взрывов, по стенам бежали трещины, дверь перекосилась и вывалилась в коридор. Коридоры наполнились заключёнными, громко кричащими от волнения и страха. Одна из бомб пробила стену и взорвалась в женском отделении. Из-под некоторых дверей текли ручейки крови и не раздавалось ни звука — видимо, стены рухнули внутрь и задавили людей. Буйная толпа освобождённых бросилась наружу и заполнила двор. Прозвучали отдельные выстрелы — некоторые солдаты не поддались панике, ведь многие из них прошли суровую фронтовую закалку. Из руин казармы выскочил немец — левая рука беспомощно свисала, волосы и лицо залеплены кровью. Держа «шмайссер» в правой руке, пустил длинную очередь куда-то в сторону. Похоже, он ничего не видел. Автомат замолк, немец упал на землю. Из толпы вышел человек, взял из руки немца автомат, отстегнул от пояса кобуру с магазинами.

В 12.15 стрельба в тюрьме прекратилась. Многие солдаты, пытавшиеся не выпустить узников из камер или здания, стрелявшие по толпе в упор, были буквально растерзаны или забиты камнями.

В 12.30 Поншардье со своими людьми и тридцатью беглецами уехал на двух своих грузовиках. Третью машину оставили для перевозки раненых в городскую больницу. Значительная часть узников уже добралась до предместья, где меняли одежду и отправлялись дальше, за пределы Амьена.

Немецкая комендатура два часа оставалась в неведении того, что произошло в тюрьме. Предполагали массовый десант союзников, боялись бомбардировки города. Это позволило беглецам рассеяться по большой территории, что затруднило организацию облав.

Часть заключённых осталась в тюрьме: одни пытались спасать засыпанных, оказывать помощь раненым, другие надеялись этим избавиться от угрозы смерти или спасти родных от репрессий. Спасательные работы продолжались три дня. Как оказалось, погибло 87 заключённых, ещё 80 было ранено. Часть беглецов изловили, но по крайней мере 250 (среди них — Жан Борен) вырвались из рук гитлеровцев.

Сколько погибло немецких солдат, осталось неизвестно.

Как ни странно, ни оставшиеся в тюрьме, ни пойманные вскоре после бегства не стали жертвами мести гестаповцев — их попросту отправили в разные концлагеря. Немецкие и коллаборационистские газеты вопили о «кровожадных англичанах». Была пущена байка о том, что вся «Операция Иерихон» совершена, чтобы освободить из тюрьмы неких «британских шпионов», не считаясь с жертвами среди французов. Лондон и деголлевские круги просто игнорировали эту клевету.

Уже после войны Поншардье в беседах с журналистами и военными историками постоянно возвращался к тем 87 заключённым, что были убиты во время атаки. Ведь только задним числом стало известно, что стены и ограды тюрьмы, сложенные в XVII веке из кирпича на извести, были не такими крепкими, как предполагалось. В 500-фунтовых бомбах не было необходимости.

ПОДВИГ РАЗВЕДЧИЦЫ (По материалам А. Калганова)

27 октября 1944 года в селе Каменка вблизи шоссейной дороги Острог — Шумск были обнаружены трупы двух женщин с пулевыми ранениями. При них найдены документы на имя Лисовской Лидии Ивановны, 1910 года рождения, и Микоты Марии Макарьевны, 1924 года рождения. По опросам местного населения следствие установило, что около 19 часов 26 октября на шоссе остановилась 6-тонная грузовая машина, в кузове которой находились двое женщин и трое или четверо мужчин в форме Советской армии. Первой с машины сошла Микота, а когда Лисовская хотела подать ей из кузова чемодан, раздались три выстрела. Мария Микота была убита сразу. Машина рванула с места, и Лидия Лисовская, раненная первым выстрелом, была добита и выброшена из машины дальше по шоссе.

Автомашина быстро ушла по направлению к городу Шумску. Проезжая Шумское КПП, на требование бойцов контрольно-пропускного пункта не остановилась, а, разбив на ходу шлагбаум, умчалась на Кременец. Задержать её не удалось.

Среди документов убитых было выданное управлением НКГБ по Львовской области удостоверение со следующим текстом: «Выдано настоящее тов. Лисовской Лидии Ивановне в том, что она направляется в распоряжение УНКГБ по Ровенской области в г. Ровно. Просьба ко всем воинским и гражданским властям оказывать всемерную помощь в продвижении т. Лисовской к месту назначения».

Народный комиссар государственной безопасности Меркулов приказал провести тщательное расследование по делу похищения и убийства Лисовской и Микоты. Само расследование проводилось под непосредственным контролем начальника 4-го управления НКГБ СССР Судоплатова.

Кем же была 34-летняя Лидия Лисовская, если её смерть так обеспокоила высшее руководство органов госбезопасности? Ответ на этот вопрос дают недавно рассекреченные материалы Центрального архива ФСБ России.

Девичья фамилия Лидии Лисовской — Демчинская. До войны была замужем за польским офицером, который в чине капитана принял участие в боях против германской армии в 1939 году, был пленён и попал в фашистский концлагерь.

Нападение Германии на СССР застало Лидию в её родном городе Ровно, после захвата которого немцами она работала помощником повара в столовой, обслуживавшей офицеров и сотрудников лагеря военнопленных. С риском для жизни она помогла бежать нескольким советским солдатам, среди которых оказался Владимир Грязных, примкнувший к партизанскому отряду «Победители».

Необходимо отметить, что Ровно во время войны являлся столицей оккупированной немцами Украины. Там располагались все основные военные и административные органы управления оккупантов, здесь же проживал фашистский гауляйтер Украины Эрих Кох. Именно поэтому в начале 1942 года под Ровно была заброшена оперативная группа 4-го управления НКГБ «Победители» во главе с опытным разведчиком Дмитрием Николаевичем Медведевым. Чуть позднее к отряду присоединился под псевдонимом «Грачёв» Николай Иванович Кузнецов, имевший специальное задание руководства.

Среди главных задач партизан было создание сети конспиративных и явочных квартир в Ровно, привлечение в отряд надёжных, патриотически настроенных жителей города, работавших в оккупационных учреждениях. Вот почему сообщение Грязных о Лисовской заинтересовало чекистов, и к её проверке был подключён разведчик Николай Гнидюк, легализовавшийся в городе под видом мелкого торговца Яна Багинского.

К этому времени Лидии удалось устроиться официанткой в казино хозштаба оккупационных войск в Украине, во главе которого стоял генерал Кёрнер. Познакомившись с Лидией, Гнидюк убедился, что она искренна в своей ненависти к фашистам. Было решено открыть женщине, что Николай — партизан. На это Лисовская сообщила, что имеет возможность отравить Кёрнера, если партизаны дадут ей яд. Но разведчики видели её совсем в иной роли.

В мае 1943 года немецкие офицеры — завсегдатаи казино предложили Лисовской принять на постой недавно прибывшего в город обер-лейтенанта Пауля Зиберта. (Для дополнительного заработка она иногда сдавала немцам комнату в своей квартире.) Зиберт устраивал на квартире встречи с другими немцами, с которыми знакомила его Лидия. Она, со своей стороны, говорила обер-лейтенанту о неминуемом поражении Германии и о необходимости обеспечить своё существование в будущем.

Это породило серьёзные сомнения у партизан — не прощупывает ли Лисовская Пауля Зиберта по заданию гестапо? Сомнения рассеялись, когда Лидия вновь попросила у Гнидюка яд, на этот раз для того, чтобы убить своего постояльца, признавшегося ей в том, что лично участвовал в расстрелах военнопленных. Проверка закончилась. Зиберт, он же — специальный агент 4-го управления НКГБ Николай Кузнецов, раскрылся перед Лисовской как советский разведчик. С этого времени Лидия стала его ближайшей помощницей.

Лидия помогала Кузнецову завязывать знакомства с немецкими офицерами и собирать информацию о высокопоставленных фашистских чиновниках в Ровно. Кроме этого она привлекла к разведывательной работе свою двоюродную сестру Марию Микоту, которая по заданию партизан стала агентом гестапо под псевдонимом «17». Теперь в отряде смогли заранее узнавать о карательных рейдах немцев, а Кузнецов познакомился с офицером СС фон Ортелем, входившим в команду известного немецкого диверсанта Отто Скорцени.

Из разговора с Ортелем советский разведчик сделал вывод о том, что немцы готовят диверсионную акцию во время встречи глав СССР, США и Великобритании в иранской столице. В Центре сообщение Кузнецова не оставили без внимания, и в Тегеране были предприняты дополнительные меры безопасности, и операция, тщательно подготовленная Скорцени, провалилась.

Осенью 1943 года Лидия Лисовская по заданию Николая Кузнецова устроилась экономкой к командующему восточными армиями особого назначения генерал-майору Ильгену. Он являлся ключевой фигурой в руководстве вооружёнными формированиями националистического толка, состоявшими из бывших граждан СССР, которые перешли на сторону оккупантов.

К ноябрю Лидия смогла сообщить партизанам подробные данные о распорядке жизни, наружной охране, времени отъездов и приездов генерала Ильгена, другие необходимые сведения. На 15 ноября 1943 года была запланирована операция, в которой приняли участие Николай Кузнецов, его ближайший соратник Николай Струтинский, а также два новых партизана — Стефаньский и Каминский, для которых это задание являлось своеобразной проверкой.

15 ноября в 16 часов 15 минут четверо партизан подъехали на легковой автомашине к дому Ильгена. Кузнецов был одет в форму капитана немецкой армии, Струтинский — рядового, Стефаньский — лейтенанта, а Каминский был в форме сотрудника рейхскомиссариата.

У дома дежурил часовой из перешедших на сторону немцев казаков Василий Луковский. Возле него остался для наблюдения Струтинский. Кузнецов с двумя помощниками вошёл внутрь, где их ждали Лисовская и Микота. В доме находился денщик Ильгена казак Михаил Мясников, которого сразу же обезоружили и посадили в изолированную комнату, предложив подумать, не хочет ли он перейти в партизаны. Ровно в пять к дому подъехал легковой автомобиль. Из машины вышел генерал и направился к дому. Его шофёр дождался, когда Ильген войдёт вовнутрь, и только после этого уехал.

В доме Ильгена встретила Лидия, которая постаралась отвлечь его разговором. Кузнецов, Стефаньский и Каминский стояли у дверей в коридоре, готовые к нападению. Когда Ильген начал раздеваться, в дом вошёл Струтинский в форме рядового немецкой армии. Генерал громко спросил: «Что тебе надо?» Кузнецов тотчас бросился на него, схватил за горло и заткнул кляпом рот. Каминский завязал Ильгену руки, но, как оказалось, сделал это плохо.

Затем все вышли к автомобилю. Кузнецов вёл генерала, остальные — казаков. В пяти метрах от машины Ильген вырвался, руки у него оказались развязаны. Физически крепкий, в прошлом — отличный боксёр, он ударил Кузнецова в лицо и стал громко звать на помощь. Партизаны подбежали к Кузнецову, утихомирили Ильгена и положили его в автомашину.

С соседней улицы выбежали четыре немца с криками «Что происходит?», и показалась смена караула. Кузнецов невозмутимо подошёл к немцам и заявил, что поймали бандита, а всех четверых он вынужден арестовать и доставить в гестапо. Немцы начали оправдываться, что они — работники рейхскомиссариата и к делу не причастны, просили их отпустить. Кузнецов настойчиво предлагал им следовать за ним, потом арестовал одного из них — наиболее активного, оказавшегося личным шофёром гауляйтера Эриха Коха.

Шофёра Коха посадили в автомобиль с партизанами, Ильгеном и казаками. Кузнецов остался с тремя вооружёнными немцами, не спеша записал их фамилии, после чего «отпустил». Пока новый караул у дома Ильгена пытался разобраться, куда делся старый часовой, Кузнецов спокойно прошёл к машине, и партизаны уехали на конспиративную квартиру.

Чтобы создать алиби для Лидии, её заблаговременно отправили на встречу с офицером гестапо в людное место, где было много знавших её военных. Помимо этого по заданию партизан денщик Ильгена Михаил Мясников оставил на столе в кабинете генерала записку: «Спасибо за кашу, ухожу к партизанам и забираю с собой генерала. Смерть немецким оккупантам! Казак Мясников».

На следующий день Лисовскую всё-таки арестовали и допрашивали в гестапо в течение восьми дней. Поскольку уличить её не удалось, да к тому же за неё вступились немецкие офицеры, видевшие Лидию в день похищения Ильгена, она была выпущена на свободу. Позднее по заданию партизан Лисовская вместе с отступавшими немецкими войсками переехала во Львов.

После освобождения Ровенской области советскими войсками партизанский отряд «Победители» расформировали. За смелость, проявленную в борьбе с оккупантами, Лидия Ивановна Лисовская была представлена к ордену Отечественной войны I степени.

Тщательное расследование обстоятельств её гибели, проведённое в 1944–1945 годах, к сожалению, не дало результата. Одна из версий говорила о причастности к убийству агента ровенского гестапо Ришарда Аренда, который до войны учился с Лидией в одной гимназии, а после отступления немцев не раз, по докладам Лисовской, попадался ей на глаза во Львове в форме советского офицера. Другие версии строились на сообщениях Лисовской об угрозах ей со стороны проживавших во Львове поляков и украинских националистов.

Почему Лисовская и Микота не поехали в Ровно поездом, хотя для них были куплены железнодорожные билеты, установить не удалось. Не смогли разыскать и подвозившую их машину. Очевидно одно: они стали жертвой фашистских агентов, которые действовали на территории Украины и после освобождения от оккупантов.

РАДИСТКА МАЙОРА ВИХРЯ (По материалам Л. Карамышева)

Повесть Юлиана Семёнова «Майор Вихрь» завоевала всенародную любовь. Но мало кто знает, что её персонажи не вымышлены, а являются вполне реальными людьми. С военным разведчиком Овидием Горчаковым, ставшим прототипом главного героя, ответственное задание Ставки Верховного Главнокомандующего выполняла Тамара Сафронова.

Разведчицей она стала совершенно случайно. Отец умер ещё до войны, оставив мать с тремя детьми. Тамаре, старшей, пришлось бросить школу, хотя училась она блестяще — благодаря феноменальной памяти. Пошла работать — скромной зарплаты матери на четверых не хватало. По вечерам бегала на курсы ОСОАВИАХИМа, учила азбуку Морзе. Прибывшие в сентябре 1941-го представители военной разведки выделили из группы сметливую Сафронову. Пробовала отказаться, её остановил суровый взгляд офицера: «Родине не возражают!» Попала в группу из 20 человек, которую под Москвой готовили для разведотдела Генерального штаба. Готовили для заброски в немецкий тыл. Тамара быстро освоилась с рацией, научилась стрелять, прыгать с парашютом, освоила навыки конспирации.

В январе 1942 года группу из семи разведчиков, носившую кодовое название «Пожарник», забросили на Брянщину. Две ночи подряд У-2 из-за обстрелов возвращался на аэродром. Лишь третья попытка оказалась удачной. Если не считать, что Тамара по неопытности зацепилась за сосну стропами парашюта. Но выбралась и разыскала своих. Перед заброской в Москве ей выдали зимнее пальто с цигейковым воротником, шерстяное платье, вязаный платок да лёгкие кожаные сапожки. В этом «обмундировании» она и прошагала всю войну, ни разу не надев военной формы. Называлась по-разному — Киселёвой, Ромашиной, Потуловой.

С Большой земли партизаны получали боеприпасы, продукты, медикаменты. Назад отправляли раненых. Без чётко налаженной связи приходилось туго. Прибытие радистки сняло многие проблемы. Тамаре приходилось выходить на связь под обстрелами, в условиях непрерывных карательных операций — гитлеровцы днём и ночью прочёсывали лес. Особо опасным оказался переход, когда группа получила приказ передислоцироваться под город Мглин. После жестокого боя из пятнадцати человек уцелели двое — радистка и командир. К месту назначения они шли пешком почти триста километров. Как выдержала этот переход худенькая девчонка, нагруженная 20-килограммовой рацией, остаётся только предполагать. Однажды пришлось просидеть в ледяной воде почти двенадцать часов, пережидая, пока пройдут немецкие колонны с орудиями и танками. Но задание Центра было выполнено, и Сафронова была награждена первым в своей жизни орденом — Красной Звезды.

Весной 1943 года разведчиков перебросили в Белоруссию. В районе Гомеля и Могилёва они собирали сведения о скоплениях немецких войск, охране железных дорог, местонахождении аэродромов. Исправно работавшая рация Сафроновой явно нервировала немцев. За ней начали охоту. В небе всё чаще стали появляться «рамы», снабжённые пеленгаторами. В итоге группа попала в «петлю»: с востока — гитлеровцы, с запада — каратели из их местных пособников, с юга — болота. Лишь север был свободен, именно туда вытесняли разведчиков. И тогда они пошли через болото.

Двадцать человек двигались гуськом. С тяжёлой рацией, которую не доверяла никому (в штабе предупредили: «потеряешь — ответишь головой»), Тамара тащилась позади всех. Раздался выстрел, она упала. Товарищи подумали, что немцы попали ей в спину. А она всего лишь (не чудо ли?) споткнулась, наступив в высокой траве на собственное пальто. Грохнулась в болото на миг раньше выстрела, что её и спасло. После перестрелки разведчики пытались найти девушку, но — тщетно.

Очнулась она лишь к ночи. Собрав силы, взвалила на себя рацию, блоки питания. Мокрая одежда стала втрое тяжелее. Стограммовой шоколадки, оказавшейся в кармане, хватило ненадолго. Держалась тем, что слизывала с листьев росу. Однажды метрах в двадцати от неё прошли каратели с собаками. Она в это время пряталась в яме, заполненной водой. К счастью, собаки её не учуяли.

Когда через неделю обнаружила своих, те решили, что это не Тамара, а её тень вышла из леса. «Ну, молодчина, ещё и рацию спасла», — поразились разведчики.

После этого эпизода, ставшего известным Центру, Сафронову взяли для выполнения особо важного задания. Возглавил группу опытный военный разведчик Овидий Горчаков, тот самый, которого описал Юлиан Семёнов в повести «Майор Вихрь». Подтянутый, немногословный, он произвёл впечатление на Тамару своей эрудицией и высокой профессиональной подготовкой. Представитель командования, прибывший из Москвы, объяснил суть задания. Готовилось освобождение Польши. На конспиративном заседании в Варшаве, состоявшемся ранней весной 1944-го, руководители Сопротивления из Крайовой Рады Народовой приняли решение послать в Москву делегацию из четырёх человек. Цель — установить контакты с Союзом польских патриотов и Войском Польским, сформированным в СССР. А также — с советским правительством.

Линию фронта предстояло пересечь на двух самолётах У-2. Первой вылетела Тамара. Начавшаяся гроза помешала приземлению. К тому же партизаны, как выяснилось, посадочную полосу сделали слишком короткой. «Рубите лес ещё метров на пятьдесят!» — успел крикнуть на бреющем полёте пилот.

С того момента гитлеровцы учуяли неладное. Их «викинги» неустанно начали прочёсывать лес. А партизаны устраивали им игру в «жмурки». Почти каждую ночь зажигали ложные посадочные костры, скрывая истинное расположение аэродрома. Зарядившие дожди грозили размыть и без того хлипкую посадочную площадку.

14 мая 1944 года Овидий и Тамара перед вторым вылетом написали письма родителям. Оба понимали — возможно, этот полёт будет последним. И всё же самолёты приземлились благополучно. Для того чтобы вместе с польскими пассажирами под покровом ночи взлететь незамеченными, оставались считанные минуты, поскольку немецкие «мессеры» почти всю ночь кружили над лесом. Но нашим У-2 удалось ускользнуть. Позже Тамара поймала на свой «Север» голос Левитана: «В Москву прибыли уполномоченные Крайовой Рады Народовой».

В партизанском отряде близ Бреста, где гости ожидали вылета, их называли согласно подпольным псевдонимам — Марек, Тадек, Янек, Казек. Это потом стало известно, что среди них, в частности, были и будущий министр национальной обороны, а затем председатель Государственного Совета ПНР маршал Мариан Спыхальский и будущий председатель совета министров ПНР Эдвард Осубка-Моравский. Соответствующую выписку из архива Генерального штаба Вооружённых Сил СССР прислал Тамаре впоследствии Овидий Горчаков. Эту бумагу, которая подтверждает, что в 1944-м она участвовала в «важнейшей военно-политической операции, предпринятой по заданию Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина», Тамара Фёдоровна хранит до сих пор.

Четыре года войны подорвали здоровье юной радистки. С острым нервным заболеванием — практически отнялись руки и ноги, не в силах была ходить, не могла даже поднести ложку ко рту — Тамара попала в госпиталь, где долго лечилась. Личная жизнь не сложилась. Но родился сын, растила его одна. 30 лет работала проводницей.

После доставки членов польского правительства Овидий Горчаков получил новое задание. Майор Вихрь снова отправился в тыл врага. Впоследствии он стал писателем, и в одной из своих документальных повестей — «Прыжок через фронт» — рассказал и о Тамаре, где вывел её под именем Валентины Потуповой.

После войны, уже много лет подряд, снился Тамаре Фёдоровне один и тот же сон: выпрыгнув из самолёта, она стремительно летит к земле, а парашют не раскрывается…

СУБМАРИНА, КОТОРАЯ САМА СЕБЯ ПОТОПИЛА

Подводная лодка США «Тэнг» была головной в классе больших океанских субмарин, которые в решающий период войны на Тихом океане, когда американские транспортные оперативные соединения, построившись в боевой порядок, отправлялись в длинные рейсы через океан к внутренним японским островам, разрушили японский флот.

Формозский пролив был благоприятным полигоном для подобной охоты, и именно поэтому здесь на восходе солнца 25 октября 1944 года оказалась лодка «Тэнг». Это был её пятый военный патруль за восемь месяцев операций, и у командира корабля капитана Ричарда Х. О'Кейна были веские причины быть довольным собой. За две ночи до этого в надводной атаке японского конвоя они уничтожили три танкера и два транспортных судна. Затем, накануне вечером, 24 октября, они перехватили радиосигналы другого конвоя и незаметно всю ночь преследовали его, а на восходе снова атаковали уже на поверхности. Торпеды попали в цель и нанесли повреждения одному из кораблей эскорта; другой залп поразил торговое судно «Мацумото Мару» водоизмещением 7024 т, оно взорвалось и начало погружаться в воду. Это довело число судов, потопленных «Тэнгом» за её восьмимесячную карьеру, до двадцати четырёх с валовым тоннажем 93 184 т. Ни одна подводная лодка военно-морских сил США не могла похвастаться таким достижением, как, впрочем, и никакой другой корабль среди американских военных судов.

В результате этой операции на «Тэнге» осталась лишь одна торпеда. Лейтенант Билл Либолд — старший помощник О'Кейна — в шутку предложил сохранить её в качестве сувенира, однако О'Кейн уже решил использовать её в бою против эскортного корабля, который в предыдущей атаке был повреждён, но не уничтожен. Он повёл подводную лодку по новому курсу, обосновался позади торпедного прицела на капитанском мостике, пододвинул стрелку орудийного угломера в сторону носового торпедного отсека и дал команду стрелять. «Теперь, — подумал он, — „Тэнг“ сможет незаметно ускользнуть из этих опасных вод и вернуться на свою базу в Пёрл-Харбор».

Вместе с О'Кейном на мостике находились восемь человек. Внезапно один из них подал знак боевой тревоги. Несколько пар глаз различили фосфоресцирующий след торпеды, пущенной в направлении субмарины. Он был пока ещё на приличном расстоянии от носовой части слева по борту. О'Кейн объявил тревогу и немедленно отдал приказ о манёвре уклонения. Подводная лодка увеличила скорость, и рулевой дал полный правый ход.

Несмотря на суматоху, О'Кейн пытался понять, откуда же он был атакован. В пределах радиуса действия не было ни одного японского военного корабля, кроме того, который он недавно атаковал и который, совершенно очевидно, был выведен из строя, а постоянно зондирующий гидролокатор не обнаруживал присутствия какой-либо вражеской подводной лодки. «Тэнг» была оснащена самой современной аппаратурой обнаружения; нельзя было даже представить, что её можно захватить врасплох.

И тем не менее это была торпеда. О'Кейн был уверен, что она пройдёт мимо: ведь он заблаговременно предпринял соответствующий манёвр уклонения.

Но внезапно капитан застыл, как после сильного удара, — приближающаяся торпеда шла не но прямой. Она, казалось, двигалась вокруг «Тэнга» по большой окружности, но диаметр этой окружности стремительно сужался. Подводная лодка попала в ловушку.

Члены экипажа, расположенные в разных отсеках, не подозревали о развёртывающейся драме. Узнали они об этом, только когда судно потряс ужасный взрыв где-то возле кормы. Первое впечатление было такое, что «Тэнг» наскочил на мину. У людей в трёх кормовых отсеках не оставалось никаких шансов на спасение. Единственное облегчение их участи состояло в том, что, прежде чем хлынувшая вода затопила отсек, почти все они потеряли сознание от удара.

За несколько мгновений до попадания торпеды О'Кейн успел отдать приказ задраить рубочный люк. Затем силой взрыва его и ещё восьмерых шнырнуло в море. Кто-то оказался ранен, но помочь им было некому, к тому же ни у одного не оказалось спасательного жилета. В результате через несколько секунд на поверхности остались только четверо: О'Кейн, Либолд, инженер-механик лейтенант Ларри Савадкин и радист Флойд Каверли — перед самым взрывом он поднялся на палубу, чтобы доложить о выходе из строя части аппаратуры.

Под тяжестью воды, залившей лодку, корма «Тэнга» с ужасающей скоростью стала погружаться в воду. Второй удар, подобный взрыву, произошёл, когда корма врезалась в дно на глубине 180 футов. Значительная часть носового отсека всё ещё торчала над водой.

Мгновенная реакция О'Кейна, отдавшего приказ задраить рубочный люк, несомненно, спасла жизни людям, но их положение внутри подводной лодки было отчаянным. Мало того что некоторые из них были серьёзно ранены, безвыходность их положения усугубил пожар, возникший в носовом аккумуляторном отсеке. Он был быстро потушен, но внутренняя часть лодки продолжала наполняться дымом от тлеющих кабелей.

Одним из оставшихся в лодке был матрос-механик по имени Клейтон Оливер, который, придя в себя, увидел, что находится возле устройства управления второй балластной цистерной. Он знал, что уцелевшие могли использовать свои индивидуальные спасательные средства — аппараты Момсена, — но чтобы добраться до них, лодка должна была находиться в более или менее горизонтальном положении. Он привёл в действие устройство управления, и, как только вода устремилась в балластную цистерну, подводная лодка начала погружаться. Затем Оливер позаботился об уничтожении корабельных документов в сейфе контрольной комнаты и с несколькими из оставшихся в живых направился в носовой торпедный отсек. Тем временем японские эскортные корабли начали беспорядочно бомбить глубинными бомбами акваторию вблизи конвоя, атакованного «Тэнгом». Ни одна из глубинных бомб не взорвалась достаточно близко для того, чтобы добить повреждённую подводную лодку, но атака продолжалась четыре часа, превратившись из-за почти не прекращающихся ударов в сплошной кошмар для уже контуженых и раненых людей. Кое-кто потерял сознание. Остальные должны были отказаться от попыток выбраться, поскольку даже на большом расстоянии ударные волны под водой могли оказаться смертельными.

Когда атака закончилась, тридцать уцелевших членов экипажа под руководством торпедного командира лейтенанта Джима Флэнагана приготовились покинуть подводную лодку. Флэнаган приказал четверым морякам войти в спасательную камеру, где находилась надувная резиновая лодка. Через тридцать минут камера была осушена и открыта. Внутри неё всё ещё находились почти в бессознательном состоянии трое едва не утонувших людей. Только одному удалось выйти наружу, но, как позже узнал Флэнаган, и он не добрался до поверхности.

Флэнаган отдал приказ на вторую попытку. В камеру на этот раз втиснулись пять человек. Процесс затопления и последующего осушения занял сорок пять минут, и, когда он завершился, Флэнаган увидел, что выбрались только трое. Двое остались внутри.

К тому времени Флэнаган обессилел настолько, что руководство спасательной операцией принял на себя другой офицер — энсин Пирс.

По его указанию в камеру вошли ещё четыре человека, но хотя каждый из них прошёл через спасательный люк, только один поднялся живым на поверхность.

Пирс убедил измотанного Флэнагана покинуть лодку с четвёртой группой. Когда Флэнаган с трудом подтягивался вверх по тросу, идущему из спасательной камеры к бую на поверхность, он почувствовал прямо под собой несколько толчков. Перед отходом Флэнаган заметил, что в аккумуляторном отсеке снова вспыхнуло пламя — оно было таким сильным, что начала пузыриться краска на переборке, отделяющей носовое торпедное отделение от того места, где бушевал пожар. Вдобавок от сильного нагрева начала тлеть резиновая прокладка, образующая уплотнение вокруг герметичной двери. Теперь у тех, кто всё ещё был замурован в корпусе «Тэнга», не осталось надежды на спасение.

Из восьмидесяти восьми офицеров, старшин и рядовых, входивших в состав экипажа «Тэнга», уцелели только пятнадцать человек, подобранных японскими судами.

Когда 29 августа 1945 года лагерь для военнопленных в Омори, где содержались уцелевшие моряки с «Тэнга», освободили американские войска, они нашли здесь только девятерых из пятнадцати оставшихся в живых. Среди них были капитан О'Кейн и лейтенант Флэнаган. О'Кейн был позже награждён Почётной медалью Конгресса.

Он и раскрыл подлинную историю гибели «Тэнга». Лодка сама потопила себя своей последней торпедой. Из орудийного ствола торпеда вышла в полном порядке, но потом что-то испортилось в её рулевом механизме, и, развернувшись, торпеда нацелилась на собственный корабль.

Билл Либолд оказался прав. Им следовало оставить свою последнюю торпеду в качестве сувенира…

РАКЕТНОЕ ЧУДОВИЩЕ (По материалам Л. Вяткина)

В 1944 году на границе с Восточной Пруссией в воздушном бою был сбит немецкий ас обер-лейтенант Франц Ресли. Его доставили в штаб фронта, и на допрос пригласили генерал-майора авиации Евгения Яковлевича Савицкого. Немецкому асу было 28 лет, на его спортивной фигуре ладно сидела дымчато-сизая униформа с эмблемой люфтваффе — летящий орёл со свастикой и Железный крест. Но лицо лётчика невольно заставляло отшатнуться — настолько оно было обезображено застарелым ожогом. Особенно жуткое впечатление производил сильно укоротившийся от жаркого пламени нос и губы, превратившиеся просто в «ротовую щель». Ближе к ушам, от горла видна была полоса нетронутой пламенем кожи, которую прикрывал шлемофон и очки. Шелковистые, густые, светло-русые волосы усиливали ужасный контраст.

Савицкий, облачённый в американский меховой лётный костюм, неотразимо красивый, всегда решительный и не терпящий возражений, едва взглянув на немецкого аса, осёкся на полуслове. Некоторое время он молча смотрел на багровые шрамы, затем невольно опустил глаза и, достав серебряный портсигар, раскрыл его и протянул лётчику.

На долгом допросе немецкий лётчик рассказал об удивительных вещах. Он сказал, что на Восточном фронте он недавно, крест заслужил себе в небе Испании и Франции и что некоторое время был лётчиком-испытателем ракетной секретной авиатехники на аэродроме Бад-Цвишенан, близ Ольденбурга. В одном из полётов произошла авария. Уже после посадки самолёт неожиданно вспыхнул и загорелся, как бенгальский огонь. Ресли сбросил фонарь, успел выскочить из кабины и отбежать в сторону, полыхая как факел. Примчавшаяся команда пожарных окатила его струями воды и пены…

«Этот сверхсекретный самолёт пока „сырой“ и страдает многими конструктивными недостатками, но сам ракетный двигатель, бесспорно, имеет будущее», — заключил свои показания Ресли.

«Какая максимальная скорость и „потолок“ этой машины?» — задал вопрос Савицкий.

«В 1941 году лётчик-испытатель фирмы Хейни Дитмар достиг на Ме-163A „Комет“ скорости 1004 км/ч, установив неофициальный мировой рекорд, за что рейхсмаршал Герман Геринг лично вручил ему награду. Скороподъёмность самолёта около 100 м/с, и он может забраться в считанные минуты на высоту до 15 км».

«Какой двигатель на машине, вооружение?» — продолжал задавать вопросы генерал Савицкий.

«Двигатель конструкции инженера Вальтера HWK109–509A с тягой 1750 кг, работает на двух компонентах Z-топлива и T-топлива, состав которых засекречен. Если топливо попадает на человека, то он „варится в собственном соку“ — поэтому комбинезоны лётчиков и технического состава из специальной ткани.

Ракетный самолёт после выработки топлива на большой скорости планирует на свой аэродром, при этом, в случае „промашки“, он не может уйти на второй круг. Изрядную сложность для лётного состава составляют взлёт и посадка. Ме-163 использует особые шасси, которые необходимо успеть сбросить при переводе в набор до высоты 25–30 м. Однажды произошёл дикий случай. После сброса шасси оно, рикошетом отскочив от земли, пробило топливный бак. Самолёт рухнул, объятый пламенем, лётчик сгорел заживо.

Посадка тоже подчас оборачивается „цирком“. Двухместного Ме-163 не существует, поэтому посадку на выдвижную лыжу каждый осваивает, опираясь на свой опыт и интуицию. Если лётчик забывает выпустить лыжу, есть большая угроза, что он сломает себе позвоночник. Такие случаи уже были при испытаниях на главной ракетной базе в Пенемюнде. При выкатывании за границу аэродрома (было и такое), машина, из-за малой площади опоры, переворачивалась и взрывалась от остатка топлива в баках»…

Савицкий слушал рассказ немецкого лётчика с возрастающим интересом. Меховую куртку он снял, и немец, завидев две золотых звезды и ряд боевых орденов на кителе, преисполнился невольным уважением профессионала.

«Самолёт вооружён одной пушкой калибра 20-мм, оказавшейся неэффективной. Успешно прошли испытания на стрельбу реактивными снарядами, установленными вертикально в комлевой части крыла (где наибольшее утолщение). Их смастерил изобретатель фаустпатронов доктор Лангвелер.

Ме-163, благодаря большому преимуществу в скорости, настигал цель, проходил под нею и осуществлял автоматический пуск снарядов. Попадание даже одним снарядом разносило цель вдребезги. Однако после ряда аварий самолётов поступил приказ высшего командования о прекращении испытаний „самолётного миномёта“».

Затем Савицкий попросил Ресли изобразить на бумаге общий вид ракетного самолёта и схему компоновки двигателя и агрегатов. Немец оказался неплохим рисовальщиком, и очень быстро его карандаш набросал в трёх проекциях и самолёт, и основные детали двигателя, и прочие элементы конструкции. Топливный бак T-топлива помещался сразу за кабиной пилота, далее бак поменьше, с Z-топливом и сливным устройством.

Несколько странно выглядела выдвижная посадочная лыжа. Она давала выигрыш в весе и была «рациональнее». Видимо, встроить классическое шасси в столь тонкое и высоко расположенное крыло было трудно. К тому же лыжа, скользя по земле, хорошо гасила скорость при посадке. За прихотливый нрав лётчики окрестили самолёт «ракетным чудовищем». Любопытно, что отцом-создателем его был талантливый учёный и конструктор Александр Липпиш, долго вынашивавший идею постройки этого сверхскоростного самолёта. Но после того как первый опытный экземпляр выкатили на поле аэродрома в Пенемюнде, он получил обозначение «Ме-163A».

Каждый полёт на «ракетном чудовище» был настолько сложен и опасен, что Ресли при одном воспоминании о них чувствует, как у него пересыхает в горле и начинает гореть лицо.

«Почему столь прихотливую в эксплуатации машину запустили в серию?» — задал в заключение вопрос Савицкий.

«Американцы начали интенсивную „ковровую“ бомбардировку городов Германии. Система ПВО не могла справиться, была малоэффективной, так как бомбардировка осуществлялась с больших высот. Нужен был перехватчик, способный в считанные минуты достигнуть высоты 8–9 км и атаковать строй бомбардировщиков. Возложенные на „ракетное чудовище“ надежды оправдались лишь частично. Из-за несовершенства двигательной установки начались частые аварии в воздухе и на земле. Однако удавалось сбивать даже „суперкрепости“ B-29. Поэтому эмблемой „отряда 16“ стала „реактивная“ летящая блоха на чёрном щите с девизом: „Блоха — флох, но кусает — ох!“»

Допрос обер-лейтенанта Франца Ресли подходил к концу. Все сигареты из серебряного портсигара генерала Савицкого были выкурены. Неожиданно немецкий лётчик сказал: «Я благодарен вам, герр генерал, за то, что вы не были пристрастны к сведениям, касающимся моей эскадрильи, где продолжают драться мои товарищи, которых я не могу предать. Сведения же о сверхсекретном Ме-163 я сообщаю весьма охотно, так как надеюсь, что после войны лётчикам и России, и Германии предстоит осваивать новые области скоростей, которые будут подвластны только реактивной авиации».

Уже сидя в «виллисе» и следуя по тряской ухабистой фронтовой дороге в свою дивизию, Савицкий развернул рисунок Ресли и стал прикидывать, когда он сможет передать их конструктору Александру Яковлеву, чтобы тот показал их Сталину.

НЕМЕЦКОЕ ЧУДО-ОРУЖИЕ И КАК С НИМ БОРОЛИСЬ (По материалам М. Павлушенко)

В 1923 году в Германии под эгидой министерства авиации началась разработка беспилотного, управляемого по радио самолёта. В основе проекта лежала идея французского инженера В. Лорена, который ещё в годы Первой мировой войны для нанесения ударов по Берлину предложил беспилотный самолёт-снаряд, снабжённый стабилизируемым гироскопом и управляемый по радио лётчиком сопровождающего самолёта. Одновременно весьма активно разрабатывались германские баллистические ракеты. Они были отдельным, совершенно другим направлением развития ракетной техники. Поэтому здесь мы рассмотрим только крылатые ракеты Третьего рейха.

В 1936 году главнокомандующий сухопутными войсками генерал Фрич, руководитель германского самолётостроения генерал Кессельринг, начальник исследовательского отдела министерства авиации Рихтгофен, начальник отдела баллистики и боеприпасов Беккер, а также главные конструкторы Дорнбергер и фон Браун приняли согласованное решение перевести германские ракетные эксперименты в Пенемюнде. Начальником центра был назначен Вальтер Дорнбергер.

Ракеты стали одним из направлений, по которым изыскивались эффективные средства ведения тотальной войны. Вот ещё одно подтверждение террористической направленности государственной политики фашистской Германии. После вторжения союзников во Францию главнокомандующий гитлеровскими войсками на Западе Рундштедт и командующий группой армий «Б» Роммель обратились к Ставке с просьбой применить новое оружие против десанта, а если это трудно с технической стороны, то против портов погрузки десанта в южной Англии. Ставка отклонила их просьбу, заявив, что удары «Фау» должны быть сосредоточены только по Лондону.

Работы по беспилотным самолётам продвигались весьма медленно. Группа конструкторов на полигоне «Пенемюнде-Вест» сначала разработала проект управляемого по радио аэрофоторазведчика с поршневыми двигателями. Такой самолёт предназначался для разведки «линии Мажино» и в июле 1939 года демонстрировался гитлеровскому руководству. Однако из-за плохой системы управления самолёт не был принят на вооружение.

Начиная с 1942 года на станции «Пенемюнде-Вест» осуществлялась его разработка как системы оружия дальнего действия под названием «Физелер Fi-103», которой позднее было присвоено наименование «V-1» («Фау-1», Vergeltungswaffe — оружие возмездия). Это обозначение было придумано Геббельсом и ничего общего с характером оружия не имело. В начале 1942 года проект в целях маскировки получил название «FZG» (Flakzielgerat — самолёт-мишень для зенитной артиллерии). В июне того же года проект был представлен руководству министерства авиации. Простота конструкции и её сравнительно малая стоимость (V-1 стоил 60 тысяч марок, V-2 — 300 тысяч марок) произвели большое впечатление, и был отдан приказ всемерно ускорить создание самолёта-снаряда с тем, чтобы с 1943 года принять его на вооружение.

Следует сказать, что с весны 1943 года за ходом разработки ракетного оружия начал пристально следить и Гиммлер. Он намеревался взять в свои руки это весьма прибыльное дело. В сентябре того же года, благодаря его интригам, руководителем строительства ракетных заводов был назначен бригадефюрер СС Каммлер. Последний сразу же стал «копать» под Дорнбергера, обвиняя его в некомпетентности (это главного-то конструктора!) и… саботаже. Конечно же, таким образом Гиммлер пытался подчинить себе ракетную промышленность. Руководители ВВС Германии отстояли и главного конструктора, и крылатую ракету как более экономичную и не менее эффективную по сравнению с V-2.

Что же представлял собой этот самолёт-снаряд? Фюзеляж V-1 имел длину 7,7 м и диаметр — 0,82 м. Общая масса самолёта-снаряда была 2160 кг. В носовой части помещалась фугасная боеголовка с 1000 кг (по другим данным — 700 кг) взрывчатого вещества. За боевой головкой размещался бак с 80-октановым бензином. Затем шли два оплетённых проволокой сферических стальных баллона сжатого воздуха для обеспечения работы рулей и других механизмов. Хвостовая часть была занята упрощённым автопилотом. Размах крыльев составлял 5,4 м. Высота полёта составляла от 200 до 3000 м. Самой интересной новинкой был пульсирующий воздушно-ракетный двигатель, установленный в задней части фюзеляжа. Он обеспечивал самолёту-снаряду скорость 550–650 км в час.

Наведение V-1 на цель осуществлялось с помощью компаса по заранее вычисленному курсу. Самолёт-снаряд имел пропеллер, соединённый со счётчиком оборотов. Над целью счётчик, установленный на соответствующее число оборотов, приводил в действие механизм руля высоты и V-1 пикировал вертикально вниз. Механизм срабатывал и когда кончался запас топлива. Боевой заряд мог взрываться как на заданной высоте, так и при ударе о землю.

Массовое серийное производство V-1 было организовано в сентябре 1943 года кооперированно на большом количестве заводов, изготовлявших отдельные агрегаты. Окончательная сборка происходила на заводе «Фольксваген» в Фаллерслебене. Фирма «Физелер» на своих заводах в Касселе под руководством инженера Р. Лусара производила опытные образцы самолёта-снаряда и небольшую опытную серию для экспериментальных исследований и обучения военных ракетчиков.

Ещё весной 1942 года английская разведка узнала об испытаниях ракет, производившихся немцами на Балтике, а в мае 1943 года им удалось заснять первый вариант V-1. Поздно вечером 17 августа 1943 г. немцы узнали о концентрации крупных сил английской бомбардировочной авиации над Балтийским морем. Их приближение заставило предположить, что англичане решили провести массированный налёт на Берлин. Но над островом Рюген английские самолёты изменили курс на юго-восток. Армада из 570 тяжёлых бомбардировщиков типа «Ланкастер» и «Галифакс» сбросила свыше 1500 тонн фугасных и большое количество зажигательных бомб. Целями бомбардировки были испытательные стенды, производственные цехи и посёлок на острове Узедом. Испытательная станция «Пенемюнде-Запад» бомбардировке не подверглась, весь удар пришёлся по району гавани, электростанции и заводу по производству жидкого кислорода. Потери в людях составили 735 человек. Среди них погибли доктор Вальтер Тиль, руководивший разработкой двигателей; главный инженер Вальтер. Сооружениям был также нанесён значительный ущерб. 50 из 80 зданий было разрушено. Правда, уцелели такие важные объекты, как аэродинамическая труба, экспериментальная лаборатория и испытательные площадки. Из 39 бараков, где жили 12 тысяч рабочих, 18 были полностью разрушены. После войны генерал Дорнбергер написал, что погибло только «120 немцев, остальные русские, поляки и др.».

С 5 декабря 1943 года тактические ВВС и бомбардировочное авиационное командование Великобритании, а также 8-я стратегическая и 9-я тактическая воздушные армии США приступили к нанесению ударов по стартовым площадкам. 24 декабря 672 летающих крепости B-17 атаковали 24 позиции V-1 и сбросили на них более 1500 т бомб. Всего в декабре на 52 стартовых позиции было сброшено более 3 тыс. т бомб. По английским данным, 21 стартовая площадка была разрушена или серьёзно повреждена, 15 получили некоторые повреждения, 6 остались неповреждёнными, а результат действия по 10 площадкам остался невыясненным. Продолжавшиеся бомбардировки вплоть до апреля 1944 года вывели из строя большинство стартовых площадок V-1.

К началу 1944 года все четыре дивизиона 155-го зенитного полка, на вооружении которого стояли «Фау», уже перебрались во Францию. Примерно от 70 до 80 усовершенствованных стартовых площадок в полосе между Кале и Сеной были готовы для использования. Большинство из них были нацелены на Лондон, другая часть — на Саутгемптон. 16 мая 1944 г. верховное главнокомандование вермахта отдало приказ на боевое применение V-1.

Вечером 12 июня немецкие дальнобойные пушки, расположенные в районе Кале, начали необычайно сильный обстрел английской территории через Ла-Манш с целью отвлечь внимание англичан от подготовки запуска самолётов-снарядов. Основным объектом артиллерийского налёта был выбран Мейдостаун, населённый пункт в нескольких километрах от побережья Ла-Манша. Обстреляны были также Отам и Фолкстаун.

В 4 часа ночи обстрел прекратился. Через несколько минут над наблюдательным пунктом в Кенте был замечен странный «самолёт», издававший резкий свистящий звук и испускавший яркий свет из хвостовой части. «Самолёт» не спикировал на Кент, а продолжал полёт над Даунсом. Он упал на землю с оглушительным взрывом в Суонскоуме, близ Грейвсенда, в 4 часа 18 минут. В течение последующего часа ещё три таких «самолёта» упали в Какфилде, Бетнал-Грине и в Плэтте. В результате этих взрывов в Бетнал-Грине было убито шесть и ранено девять человек; кроме того, был разрушен железнодорожный мост.

В результате ранним утром 13 июня 1944 года немцы произвели всего 10 запусков V-1. 5 из них разбились сразу после старта, 4 достигли южной части Англии, а судьба десятого самолёта-снаряда оказалась неизвестной. Таким образом, из-за технической неподготовленности внезапного массированного ракетного оружия не получилось.

После 40-часового перерыва немцам удалось начать более интенсивные ракетные бомбардировки. 15 июня в 22 часа 30 минут был произведён залп небольшим количеством V-1, а затем пуски велись с малыми интервалами до 16 июня. Всего было выпущено 244 самолёта-снаряда по Лондону и предположительно 50 — по Саутгемптону с 55 площадок. Из этого числа 45 V-1 разбилось сразу после старта. Английскими постами было зафиксировано, что 144 снаряда достигли Англии и 73 — Лондона.

В течение пяти суток с 16 по 21 июня на английское побережье в среднем залетело 100 V-1. Из них 30 % уничтожалось авиацией, до 10 % — зенитной артиллерией и часть взрывалась на аэростатах заграждения. Сбитые зенитной артиллерией V-1 не взрывались в воздухе, а, падая в черте города, разрывались на земле. Они вызывали разрушения и жертвы.

Первые удары V-1 показали, что ракеты для Англии представляют большую опасность 18 июня прямым попаданием в Веллингтонские казармы был убит 21 человек. Через 10 дней крылатая ракета попала в здание министерства авиации и убила 198 человек. В начале июля от взрыва V-1 в Челси погибло 124 человека. Гитлеровское командование ликовало: немецкая агентура докладывала о всё новых разрушениях и жертвах.

После того как одна из крылатых бомб разорвалась в 400 метрах от Букингемского дворца, а её взрывом было убито почти две сотни людей и причинены большие разрушения, генерал армии Эйзенхауэр отдал приказ: сосредоточить основные усилия бомбардировочной авиации на удары по стартовым позициям. Для этой цели было выделено 200 «летающих крепостей» ВВС США. Первоочерёдными объектами бомбардировок стали базы снабжения, стартовые позиции были определены как второстепенные цели. Впоследствии выяснилось, что бомбардировщики наносили интенсивные удары по объектам, которые не имели никакого отношения к ракетному оружию. К тому времени склады ракет уже размещались в тоннелях и подземных хранилищах и были неуязвимы для союзной авиации.

К началу сентября интенсивность обстрелов снизилась, ибо англо-американские войска заняли большую часть районов, где размещались стартовые позиции. Но часть позиций к тому времени уже была перемещена в юго-западную часть Голландии.

Немецкие крылатые ракеты V-1 нанесли Англии большой ущерб: было уничтожено 24 491 жилое здание, 52 293 постройки сделаны непригодными для жилья. Было убито 5864 человека, тяжело ранено 17 197 и легко ранено 23 174 человека. В среднем на один самолёт-снаряд, достигший Лондона и его окрестностей, приходилось 10 убитых и тяжелораненых. Кроме Лондона, бомбардировке подверглись Портсмут, Саутгемптон, Манчестер и другие города Англии.

КОСМОНАВТЫ ТРЕТЬЕГО РЕЙХА? (По материалам А. Данилиной и В. Бумагина)

Хорошо известно, с каким вниманием Гитлер и другие нацистские бонзы прислушивались к предсказаниям астрологов. Однако об отношении Третьего рейха к другой, столь же необычной теме, — инопланетянам, практически не говорят. Западные уфологи считают, что вопрос старательно замалчивается потому, что слишком многое из таинственного военно-технологического наследства нацистов досталось разным странам антигитлеровской коалиции.

Многие вещи, о которых пишут историки и уфологи на Западе, могут показаться чересчур фантастичными, даже абсурдными российскому читателю, воспитанному на определённых стандартах идеологии. Тем не менее стоит серьёзно задуматься над многими фактами и оставшимися неразгаданными тайнами Третьего рейха.

Известно, что нацисты вели упорные и довольно успешные работы в области создания ядерной бомбы, других новейших видов вооружения, а также достигли невиданных в то время технологических высот. Ряд западных исследователей считают, что это удалось им благодаря контактам с инопланетянами, причём такие контакты носили не эпизодический, а достаточно регулярный характер.

Ещё до прихода Гитлера к власти национал-социалисты активно разрабатывали ряд направлений, связанных с поисками истоков легендарных ариев и местонахождения не менее легендарной Шамбалы, в надежде получить тайные сверхзнания, способные помочь им быстро завоевать мировое господство. Для этого в Тибет и Гималаи отправлялись секретные экспедиции. Первое время они были редкими и малочисленными, но когда нацисты взяли власть в 1933 году, количество их значительно возросло. Особенно активно эта секретная работа проводилась примерно в период 1935–1939 годов. Вполне вероятно, что отдельные экспедиции отправлялись и после начала военных действий в Европе. Но практически вся документация по этим вопросам была уничтожена перед капитуляцией Германии или до сего времени находится в так и не обнаруженных тайниках.

Уфологи не раз выдвигали гипотезу о том, что одна из нацистских экспедиций могла обнаружить потерпевшую аварию «летающую тарелку» и вступить в контакт с её экипажем. Скорее всего это произошло в Гималаях, в одном из труднодоступных горных районов. Предлагаются и другие варианты развития событий: немцы захватили в плен экипаж потерпевшего аварию НЛО или случайно обнаружили базу инопланетян, которые никак не ожидали вторжения столь хитрых и агрессивных незваных гостей. Наиболее вероятным сценарием большинство исследователей считают версию об аварии и контакте с инопланетянами на «взаимовыгодных условиях»: пришельцы получали от немцев необходимые им для ремонта межзвёздного корабля материалы, а национал-социалисты взамен обретали новые, ранее недоступные землянам знания и технологии.

Косвенным подтверждением этой версии считается то, что в условиях, когда Германию покинули многие выдающиеся учёные и существовавшие много лет научные школы практически перестали функционировать, в стране просто не могли разработать научно-технические новинки, которыми тем не менее Германия располагала. Действительно, по многим направлениям нацисты на много лет обогнали в сфере новейших технологий и видов вооружений своих основных противников по войне — богатейшие Соединённые Штаты и обладавший огромным научным потенциалом СССР.

Специалисты по военной технике и экономике указывают, например, что, имея в конце 1930-х годов всего 57 субмарин, за четыре года войны Германия сумела построить на своих верфях 1163 суперсовременные (то есть в конструктивном отношении более продвинутые, чем у их противников) по тем временам подводные лодки и ввести их в строй: они приняли участие в боевых действиях. И это при острой нехватке множества стратегически важных материалов для ведения войны, в последние два года под жуткими, сметавшими с лица земли целые города бомбёжками союзников?

Казалось бы, если нацисты имели контакты с внеземным разумом, они вполне могли получить возможность создать более совершенные виды оружия — типа атомных подводных крейсеров. Но надо быть реалистами и учитывать, что немцы использовали те технологии, которые могла в условиях войны в максимально сжатые сроки запустить в производство промышленность рейха. Создать флот ядерных субмарин в тех условиях было нереально, несмотря на то, что разработки ядерного оружия Германия вела очень успешно и, на счастье союзников, просто не успела закончить работы.

Зато нацисты успели создать первый реактивный истребитель, развивавший скорость до тысячи километров в час, значительно превосходивший по скорости и вооружению любые самолёты всех стран антигитлеровской коалиции. Загадка, как в 1945 году под беспрерывными бомбёжками нацисты умудрились за считанные месяцы выпустить 2000 новых боевых машин и успели использовать их в боях!

Германия разработала принципиально новый тип авиационного двигателя, и многие западные эксперты абсолютно уверены: если бы фашисты запустили свой новый реактивный истребитель «Мессершмитт Ме-163» в серию хотя бы во второй половине 1944 года, ход всей войны мог круто измениться: немцы получили бы полное господство в воздухе!

Ещё один достоверный случай наблюдения НЛО, сведения о котором сохранились в архивах, произошёл в 1943 году. В своём рапорте майор английских ВВС Р. Т. Холмс писал, что 14 октября во время бомбёжки немецкого города Швайнфурта были замечены несколько «больших блестящих дисков». Причём они никак не реагировали на огонь, который вёл и по ним воздушные стрелки с бомбардировщиков. Вслед за англичанами с загадочными объектами столкнулись и американские лётчики, воевавшие в Европе. Ссылки на такие случаи есть в архивах Управления разведки ВВС США, где НЛО фигурируют под названием «фу-файтеры». Так прозвали их американские лётчики 415-й эскадрильи ночных истребителей-перехватчиков, действовавшей над территорией Германии зимой 1944–1945 годов.

В наши дни появились публикации, в которых авторы утверждают, что в описанных выше эпизодах речь идёт о секретном оружии Третьего рейха. Делаются даже ссылки на немецких конструкторов Шривера, Хабермола, Митхе, Белонце, якобы с 1941 года работавших над летающими дисками. Однако видные авиационные специалисты категорически отвергли эту версию. Они привели два главных аргумента: неуязвимость и скорость неопознанных летающих объектов, которые технически недостижимы и сейчас.

Поистине удивительным было заявление, сделанное 85-летним жителем Германии Раулем Штрайхером в интервью журналу «Шпигель» в 2000 году. Старик утверждал, что титул «космонавта № 1» принадлежит не Гагарину, а ему, так как он побывал на орбите ещё в 1945 году.

Ещё до начала Второй мировой войны в Германии была создана сеть закрытых научно-исследовательских институтов с целью разработки и усовершенствования вооружений, а также методов воздействия на человека. В том числе в 1938 году неподалёку от Вевельсбурга, где находился главный штаб СС, был создан специализированный НИИ ракетной техники. Возглавлял исследовательский центр Вернер фон Браун, а курировал работу института рейхсмаршал Геринг, министр авиации. В стенах этого НИИ были разработаны фаустпатроны, карманный гранатомёт «Панцеркнакке», а также боевые ракеты различных классов: твердотопливные одноступенчатые класса «земля — земля», зенитные, ракетный комплекс «Фау-3».

Именно на последний нацисты возлагали большие надежды и, как выяснилось, не ошиблись. Крылатая ракета A-9/A-10, входившая в состав комплекса, могла использоваться как межконтинентальная (Гитлер планировал летом 1945 года уничтожить Нью-Йорк) либо как космическая. Объединив их между собой, конструкторы Третьего рейха получили гибридную двухступенчатую ракету A-9/A-10 с дальностью полёта 4500 километров, что позволяло достичь территории США, доставив к цели боевой заряд массой 975 килограммов. Максимальная скорость 100-тонной махины немногим превышала 3 километра в секунду, что несравненно ниже первой космической скорости, необходимой для выхода на круговую околоземную орбиту — 8 километров в секунду.

Первые пробные запуски состоялись в 1943 году, но из-за технического несовершенства 16 из 18 запущенных ракет взорвались на старте или в воздухе. В следующем году было выпущено около 40 ракет, улучшенных и усовершенствованных фон Брауном. В это же время в соответствии с личным распоряжением фюрера среди германских лётчиков-асов был объявлен набор в отряд военных космонавтов. В отряд этот, полностью сформированный в марте 1944 года, входило, по разным источникам, от 100 до 500 человек.

По личному ходатайству Геринга в число будущих космонавтов и вошёл Рауль Штрайхер, непревзойдённый ас воздушного боя. Рауль родился в 1915 году в Австро-Венгрии в бедной крестьянской семье. Позже, эмигрировав в Германию, он был призван в ряды вермахта и, обладая отличным здоровьем, стал лётчиком-истребителем. После того как несколько испытаний ракет в 1944 году закончились успешно, провели окончательный отбор будущих покорителей космоса. Учитывались даже данные личного гороскопа кандидата: Гитлер всегда питал слабость к астрологии. В результате были выбраны два лётчика: Мартин фон Дулен и Рауль Штрайхер.

Первый запуск ракеты с фон Дуленом на борту состоялся 18 февраля 1945 года и оказался неудачным: ракета взорвалась на третьей минуте полёта. Второй запуск прошёл шесть дней спустя и закончился успешно: ракета с Раулем Штрайхером на борту была выведена на околоземную орбиту и, облетев Землю, приводнилась у берегов Японии. Таким образом, именно состоявшийся 24 февраля 1945 года полёт, по словам Штрайхера, положил начало освоению космоса человеком.

Интересного, как описывает Штрайхер свой полёт в интервью корреспонденту «Шпигель»: «Глядя из космоса на родную планету, я понял, каким ничтожно маленьким является наш „необъятный мир“. Теперь, когда мы обладаем столь мощным техническим потенциалом, не составит большого труда подчинить рано или поздно нашу планету одной власти».

Понимая неизбежность своего поражения в войне, нацисты подготовили путь для отступления: небольшой космодром под Вевельсбургом должен был быть взорван, а результаты исследований и конструкторы укрыты в некоем замке в Карпатах, принадлежавшем фон Брауну. Штрайхер, которого было приказано уничтожить как чрезмерно осведомлённое лицо, скрывался некоторое время в Восточной Европе, а через несколько лет поселился в ГДР. После полёта Гагарина он несколько раз выступал с заявлениями, что ему, а не Гагарину принадлежит честь космического первопроходца. Но доказать это, похоже, так и не смог.

ЛОНДОН ПРОТИВ «НОРСК-ГИДРО»

Одним февральским утром 1944 года тяжело гружённый железнодорожный паром «Гидро» двигался через неспокойные воды озера Тиншё в Норвегии. Внезапно с нижних палуб послышался глухой гул взрыва. Накренившись, судно остановилось и через пять минут затонуло. А вместе с ним пошла ко дну и мечта Гитлера получить атомную бомбу. За этим взрывом кроется история о самой сложной и важной диверсионной операции этой войны.

Ещё в апреле 1940 года в международных научных кругах распространились слухи, что в Институте кайзера Вильгельма ведутся интенсивные эксперименты по расщеплению атомного ядра. Затем, в 1942 году, как раз когда основывался Манхэттенский проект, разведывательный отдел британского министерства военной экономики передал сногсшибательную информацию: нацисты отдали распоряжение норвежскому электрохимическому заводу «Норск-Гидро» — крупнейшему в своём роде предприятию в мире — увеличить выпуск окиси дейтерия («тяжёлой воды») с 3000 до 10 000 фунтов в год.

Задача парализации работы «Норск-Гидро» и уничтожение его хранилищ тяжёлой воды была объявлена британским военным кабинетом вопросом высшей важности. Штаб военно-воздушных сил доложил, что бомбардировка указанного объекта, окружённого горами, для самолётов является задачей невыполнимой. Это была работа для коммандос.

Некоторое время назад группа участников норвежского сопротивления захватила каботажное судно, пароход «Гальтезунд», и привела его через Северное море, постоянно рискуя наткнуться на мину и стать добычей подводной лодки, в Абердин. Один из этих людей уже имел опыт организации высокоэффективной ячейки норвежского подполья.

Эйнар Скиннарланд был немедленно вызван в штаб-квартиру частей специального назначения в Лондоне. Этот умный, атлетически сложённый человек был превосходным лыжником и отличным стрелком, что представлялось очень важным для выполнения предстоящей задачи. И уж совсем замечательным было то, что он жил всего лишь в нескольких километрах от завода «Норск-Гидро» уже многие годы и имел брата и друзей, работавших там на важных должностях.

В штаб-квартире сил специального назначения Скиннарланд встретился с доктором Лейфом Тронстадом, человеком, наладившим крупномасштабное производство окиси дейтерия. Имея до войны много друзей среди немецких физиков-ядерщиков, доктор был самым информированным из учёных не-немцев человеком о состоянии процесса создания атомной бомбы в Германии; в 1941 году он был вывезен норвежским подпольем в Швецию, а оттуда переправлен в Лондон.

После беседы с Тронстадом у Скиннарланда спросили, возможно ли, по его мнению, вывести из строя «Норск-Гидро». Он стал со скандинавской неторопливостью объяснять ситуацию. Предприятие представляло собой массивное семиэтажное здание, построенное из стали и бетона. Оно и находившееся поблизости столь же прочное сооружение гидроэлектростанции высились на краю 300-метрового ущелья. Сам завод и все подступы к нему охранялись отборными немецкими подразделениями, а окружающие его горы были почти непроходимыми. Задача в самом деле была очень трудной.

Лунной ночью доставленный английским бомбардировщиком Скиннарланд высадился на парашюте в горах в двадцати милях от своего дома. Через брата он устроился работать на «Норск-Гидро» на сооружении новой плотины, возводимой в целях повышения мощности завода для увеличения выпуска тяжёлой воды. С величайшей осторожностью Скиннарланд организовал агентурную сеть из своих самых надёжных друзей, сообщавших ему различные сведения о заводе, которые он передавал британской разведке.

Штабу командования десантными операциями со всем его опытом планирования самоубийственных акций предстояло проделать одну из самых сложных своих работ. Скалистые горы с неистово и непредсказуемо циркулирующими над ними воздушными массами делали Норвегию одной из самых неподходящих в Европе стран для парашютного или планёрного десанта. Но, благодаря помощи доктора Тронстада, под руководством которого была возведена точная копия объекта и его внутренних частей, и подробным докладам Скиннарланда, операция «Суолоу» («Ласточка») была наконец спланирована.

Первыми для поддержки Скиннарланда и подготовки приёма британских коммандос должны были высадиться четверо тщательно отобранных норвежцев, каждый из которых превосходно ходил на лыжах и происходил из той местности. Дважды бомбардировщик отвозил их, готовых к выброске, в Норвегию, но из-за непроглядной облачности был вынужден поворачивать обратно. Наконец одним октябрьским вечером они вновь погрузились в самолёт и несколько часов спустя выпрыгнули с парашютами в темноту. Когда на следующее утро «ласточки» установили своё местонахождение, то выяснилось, что они о казались в труднодоступной горной местности в ста милях от района назначения. Два дня ушло на то, чтобы разыскать разлетевшиеся на парашютах контейнеры со снаряжением.

За следующие пятнадцать дней «ласточками» был проделан образцовый военный переход. На высоте четыре тысячи футов при постоянной минусовой температуре человек способен нести на себе не больше шестидесяти фунтов. Это означало, что ежедневно каждый из четырёх норвежцев должен был три раза прошагать одним и тем же маршрутом, чтобы перетащить свой 120-фунтовый груз. При этом их ежедневный рацион состоял из маленького кусочка сыра, горсти крупы и четырёх печений на каждого.

Наконец, 9 ноября обеспокоенные офицеры в штабе планирования десантных операций услышали по рации долгожданный закодированный сигнал «ласточек». Четверо спустившихся на парашютах норвежцев находились уже вблизи «Норск-Гидро», они установили контакт со Скиннарландом и были готовы к организации радиосвязи и установлению ориентировочных огней на земле, чтобы принять планёры с коммандос.

19 ноября с одного из английских аэродромов поднялись два бомбардировщика «Галифакс», каждый из которых тащил за собой планёр, полный десантников. Несколько часов спустя один из агентов в Норвегии радировал, что бомбардировщики и планёры разбились, а их экипажи погибли либо схвачены немцами.

Последующие новости были ещё хуже. Немецкий офицер разведки, который осматривал обломки самолётов, нашёл карту, на которой была нанесена красная линия, проходящая через Веморк, городок, где находился завод по производству тяжёлой воды. Йозеф Тербовен, нацистский рейхскомиссар Норвегии, и командующий находящимися там немецкими войсками генерал фон Фалькенхорст срочно прилетели в Веморк, чтобы лично проверить охрану предприятия, а подразделения СС принялись прочёсывать окрестности и производить аресты при малейшем подозрении в симпатиях к британцам. Однако из «ласточек» не был арестован никто.

В Лондоне офицеры штаба планирования десантных операций, чувствуя себя на грани отчаяния, начали свою работу заново. Идея использования планёров была отвергнута. В конце концов было решено сбросить на парашютах шестерых норвежцев, служивших в частях специального назначения, обучением которых, используя карты и макет завода, занялся доктор Тронстад. Между тем времени оставалось мало. «Ласточки» с заканчивающимся запасом еды и садящимися батарейками в радиостанции с трудом держались в своём «орлином гнезде» на высоте четыре тысячи футов. Они обитали в маленькой засыпанной снегом избушке и были вынуждены питаться оленьим мхом. Живший в нескольких милях от них Скиннарланд, рискуя угодить в лапы гестапо, раз в несколько дней выбирался в сумерки из своей крохотной хижины, вставал на лыжи и отправлялся на встречу со своими информаторами к Веморку.

Вскоре он передал почти неправдоподобную информацию о том, что немцы в силу каких-то причин решили, что коммандос направлялись не к самому «Норск-Гидро», а к возводимой по соседству плотине. В результате на плотине разместили дополнительно сотню охранников, а на заводе только дюжину.

К концу декабря разработка операции «Ганнерсайд» была завершена. Шестеро норвежцев благополучно десантировались вечером на покрытый снегом лёд озера Скрикен в тридцати милях к северу от укрытия «ласточек». После этого события стали развиваться очень быстро. Норвежцы — теперь их было одиннадцать человек — собрались в избушке «ласточек», и Скиннарланд сообщил последние сведения о расстановке часовых, времени их смены и о том, какие ворота завода были закрыты и как. Нападающим предстояло преодолеть крутой, поросший лесом склон длиной в несколько миль, спуститься в ущелье высотой тысяча футов и пересечь бурный поток, после чего забраться на почти отвесную 1000-футовую скалу, чтобы оказаться у железнодорожной насыпи, тянущейся в сторону завода. В случае малейшей тревоги вся округа была бы мгновенно залита светом прожекторов.

27 февраля, в восемь часов, девять человек отправились на выполнение задания. Нагруженные мощными взрывчатыми зарядами они с невероятным трудом добрались по глубокому снегу до дна ущелья и начали ещё более тяжёлый подъём по скале. Йоахим Рённеберг, командир группы, то и дело посматривал на свои часы: отведённое на операцию время допускало небольшую задержку. Дюйм за дюймом преодолевая почти отвесный 1000-футовый утёс, каждый норвежец понимал, что один неверный шаг будет означать смерть.

Добравшись наконец до вершины, они двинулись вдоль 500-футовой насыпи к заводу, гул работающих механизмов которого они уже слышали. Рённеберг на последнем тихом совещании удостоверился, что каждый из его людей в точности знает, что должен делать. Первым предстояло идти тому, кто был вооружён моторными ножницами, — на завод было решено проникнуть через ворота, запертые лишь на цепь и висячий замок. Вскоре послышалось лязганье перекусываемой стали, и остальные у насыпи замерли, прислушиваясь. Внутри по-прежнему всё было спокойно, и норвежцы быстро проскользнули через открытые ворота. Группа из пяти человек, вооружённых пистолетами-пулемётами Томпсона, окружила казарму, в которой находились двенадцать немецких охранников — в случае тревоги им предстояло их всех перестрелять, когда те начнут выбегать.

Доктор Тронстад так хорошо проделал свою работу, что четырём подрывникам во главе с Рённебергом потребовалось всего несколько минут, чтобы найти кабельный тоннель, ведущий прямо в помещение, примыкающее к секции высокого обогащения. В темноте двое его людей отстали, но Йоахим Рённеберг вместе с третьим подрывником продолжали пробираться по лабиринту кабелепровода.

Часовой, охранявший это самое важное место предприятия, подняв глаза, вдруг увидел дула двух пистолетов и поспешно лёг на пол — молча. Йоахим быстро обошёл резервуары, подводные трубы, механизмы и оборудование и прикрепил к ним взрывные заряды — как он это учился делать на макетах в Англии — в те места, где они могли нанести наибольшие повреждения. Вдруг раздался звон стекла — кто-то разбил окошко к ним в подвал, и Рённеберг уже приготовился стрелять, но в последний момент узнал одного из своих потерявшихся людей, который быстро пролез к ним и с лёгкой дрожью в руках закончил установку зарядов.

Когда завыла сирена и из казармы стали выскакивать сонные солдаты, Рённеберг со своими людьми уже скрылся тем же опасным и немыслимым — для немцев — путём, которым они пришли. Тем временем тысяча фунтов драгоценной окиси дейтерия вылились из развороченных резервуаров на пол и в сточные трубы завода.

Пятеро из шести участников операции «Ганнерсайд» сразу же отправились на лыжах к шведской границе, после невероятных трудностей оказались в безопасности и были увезены обратно в Англию. Шестой, Кнут Хаукелид, и четыре «ласточки» остались, чтобы участвовать в действиях подполья, проскальзывая на лыжах мимо наводнивших округу патрулей Фалькенхорста. А Скиннарланд вернулся в свою похожую на берлогу хижину, чтобы информировать Лондон о результатах взрыва и продолжать наблюдение за «Норск-Гидро».

В конце 1943 года Скиннарланд радировал, что повреждения ликвидированы и завод возобновил выпуск продукции. После этого самолёты Восьмой американской воздушной армии разбомбили электростанцию предприятия. Тогда немцы решили перевезти все установки и резервуары производства тяжёлой воды «Норск-Гидро» в рейх и разместить их под землёй. Скиннарланд послал в Лондон запрос на разрешение утопить паром «Гидро», который должен был повезти в определённый день по озеру Тиншё вагоны, гружённые этими оставшимися ёмкостями с тяжёлой водой. Разрешение быстро пришло, и Скиннарланд обратился за содействием к Кнуту Хаукелиду, который занимался обучением боевых подразделений норвежского подполья за пятьдесят миль от него. Обзаведясь поддельными документами и прикинувшись работником «Норск-Гидро», Кнут совершил разведывательное плавание на пароме, чтобы определить, где его лучше затопить, чтобы спасательные работы были невозможны. Перед самым отплытием парома к передней части его днища были прикреплены взрывные заряды с часовыми механизмами, и вскоре последние запасы окиси дейтерия нацистов оказались под водами озера Тиншё.

ГРАВИТАЦИОННАЯ ПУШКА ТРЕТЬЕГО РЕЙХА (По материалам В. Псаломщикова)

В начале 1920-х годов в Германии была опубликована статья доцента Кёнигсбергского университета Т. Калуцы о «теории великого объединения», в которой он сумел опередить Эйнштейна, работавшего в то время над теорией единого поля, объединяющего магнетизм и гравитацию. Суть гипотезы Калуцы такова: если мы расширяем свои представления о вселенной до пяти измерений (пятое измерение — время), то в нём будет существовать только одно силовое поле — гравитация. Электромагнетизм — лишь часть гравитационного поля, действующего в пространстве меньшей размерности.

Как только статья Калуцы с согласия Эйнштейна была опубликована, в прессе появились сообщения об изобретателях «гравитационных лучей».

В книге «Тайны третьего рейха» её автор В. Веденеев рассказывает, что, когда американцы вошли в Бухенвальд, один из узников, некто Лохман, сообщил офицеру разведки США о том, что некоторое время находился в бараке с человеком по кличке Блау, который по заданию СС организовал на территории лагеря секретную лабораторию, в которой якобы разрабатывалась гравитационная пушка, способная сбивать самолёты!

В своё время эту загадочную историю пытался расследовать журналист из ГДР Бруно Хаберер. Благодаря ему стало известно, кто был этим «неким Лохманом».

В бараках-лабораториях Бухенвальда работала целая группа электриков, осуждённых ещё до начала войны как члены немецкой компартии и им сочувствующие. Среди них были Рейнгольд Лохман, Армин Вальтер, Герберт Тиле и другие. Благодаря полученной от них информации и удалось слегка поднять завесу над таинственными разработками этого самого не менее таинственного Блау.

Своим сокамерникам Блау признался, что прежде занимал высокий пост в числе военных чиновников рейха, но его «подставили» и отправили в лагерь. Уже после войны вскрылись некоторые подробности этой истории. По роду своей деятельности Блау имел контакты с неким изобретателем, который хотел предложить военным своё изобретение в качестве «непреодолимого» оружия. Изобретатель продемонстрировал Блау лабораторный образец своей установки, после чего бесследно исчез. Однако вдова сообщила в полицию, что её муж должен был иметь беседу с Блау, после которой домой не вернулся. В руководстве СС, узнав, чем занимался пропавший, провели расследование, в ходе которого выяснилось, что именно Блау и «приложил руку» к исчезновению изобретателя. На допросе в гестапо Блау признался, что вместе с исчезнувшим изобретателем работал над одним секретным проектом, но когда дело дошло до его реализации, тот стал его шантажировать, требуя заплатить значительную сумму, угрожая, в случае отказа, передать своё изобретение врагам нации. В результате Блау вынужден был отдать распоряжение об его ликвидации.

Во время обыска в доме изобретателя были обнаружены детали установки и кое-какие чертежи. Соседи, которым показали фотографию пропавшего, подтвердили, что он действительно бывал в этом доме.

За превышение служебных полномочий Блау был отправлен в лагерь. Но, когда началась война, о нём вспомнили, а поскольку он сам назвал себя соавтором того изобретения, ему было предложено принять участие в создании чудо-оружия.

Команда вышеупомянутых электриков во время описываемых событий насчитывала около ста заключённых, надзор за которыми осуществлялся несколькими нижними чинами СС. Она располагалась в бараке, имевшем длину 40 и в ширину — около девяти метров. Однажды лагерные электрики получили приказ переоборудовать свой барак. Внутри него возвели стену; все двери, ведущие в одно из двух его отделений, замуровали; сразу за отделением радиотехников и телефонистов поставили забор. Входить сюда могли только комендант лагеря и командир эсэсовской охраны. В этой лаборатории и поселился Блау: он должен был воссоздать сделанное им несколько лет назад секретное устройство.

Теперь всякие контакты с Блау были запрещены, лишь одному из бывших его сокамерников, электрику Армину Вальтеру, было приказано выполнять при нём роль лаборанта и механика. Вальтер добавляет, что однажды Блау доставили спецгруз. Возле барака стояла громадная, метра два в поперечнике, рентгеновская лампа, а из технической документации следовало, что лампа-великанша была срочно изготовлена по спецзаказу концерном Сименса. В других ящиках находились немыслимых размеров трансформаторы. Спустя несколько дней после монтажа лампы и трансформаторов Вальтер обнаружил, что «изобретатель» даже не знает, как следует обращаться с этими приборами.

Чуть позже Блау заявил, что для увеличения эффективности рефлексии «двойных XX-лучей» необходимо вокруг барака проложить кабель из меди и серебра. Уже через день кабель был изготовлен и проложен.

Затем Блау затребовал значительное количество монацитного песка. Такой песок можно было получить только из Швеции, и сразу же с этой целью из Берлина в Стокгольм был направлен курьер. После первых бомбардировок городов Германии интерес военных к изобретению Блау резко возрос. В секретный барак зачастили всякие комиссии из высокопоставленных чиновников и генералов СС. Вот рассказ одного из очевидцев: «В свите приглашённых я видел генералов и группенфюреров СС. Были и гражданские — вероятно, светила науки: бонзы от СС услужливо сопровождали их в лабораторию, где те выслушивали пространные объяснения „изобретателя“».

Работы, связанные с изобретением «двойных XX-лучей», находились под пристальным наблюдением высшего руководства СС. Весной 1943 года рейхминистр вооружения Шпеер заявил: «Новейшие технические изобретения обеспечат нам скорую победу, затяжная война будет, наконец, выиграна посредством чудо-оружия, которое вот-вот выйдет из стадии разработки».

Когда после окончания войны американцы получили рапорт Рейнгольда Лохмана о таинственном изобретении Блау и интересе к нему высших чинов СС, было предпринято их собственное расследование. Для начала они попытались отыскать Блау среди освобождённых узников Бухенвальда, но там его не оказалось. Затем в одной из фирм нашли человека, который снабжал Блау оборудованием и химикатами. Нашлось и документальное подтверждение факта, что за монацитным песком был направлен спецкурьер в Швецию.

Дальнейшие поиски велись в рамках американской секретной операции «Пейперклип», в ходе которой американское командование собирало всю информацию о немецких разработках в области новейшего оружия, в первую очередь ракетного. Были найдены и документы, касающиеся таинственного «XX-проекта», где был упомянут и загадочный Блау. Ознакомившись с подборкой собранных разведчиками материалов, научные эксперты ахнули: оказывается, немцы экспериментировали с гравитационным полем! Суть совершенно секретного «XX-проекта» заключалась в том, что Блау, а точнее, его бывший соавтор, открыл неизвестный науке принцип генерации некоего излучения, названного им «XX». Утверждалось, что построению экспериментальной модели аппарата предшествовала достаточно долгая теоретическая работа по обоснованию возможности существования неизвестного ранее антигравитационного поля.

По замыслу конструктора, генератор его «XX-лучей» создавал либо антигравитационное поле, либо воздействовал на гравитационное поле Земли. По теории следовало, что при наведении его «пушки», стреляющей «XX-лучами», на самолёты противника можно путём изменения силы земного притяжения заставить их камнем падать на землю.

Лаборатория Блау создавала опытный образец для демонстрации этого эффекта. Но неизвестно, был ли он закончен до конца войны. Никаких сведений и протоколов его испытания американской разведкой не найдено.

Американская разведка пыталась найти Блау. Кто он и откуда, каково его подлинное имя, установить так и не удалось. Не всплыла эта личность в послевоенные годы ни в США, ни в СССР, ни в Западной Германии. По крайней мере, такова официальная версия. Тайна «гравитационной пушки» Блау так и осталась нераскрытой.

Были предприняты поиски Блау и в ГДР. Там проживали люди, которые находились с ним в лагере. Они охарактеризовали Блау как технически малограмотного человека, который, будучи ловким мошенником, дурачил высокопоставленные комиссии из военного ведомства. Но в этом выводе восточногерманских исследователей кроется явное противоречие: технически безграмотный человек не смог бы долго дурачить комиссии, в которых были и научные эксперты высокого ранга.

Впрочем, исследователи тайн Третьего рейха обнаружили ещё один след.

Эта история опубликована в книге С. Славина «Секретное оружие Третьего рейха», её поведал бывший военный лётчик Алексей Львович Ф. Летом 1944 года он служил в Белоруссии, в полку штурмовой авиации. Но однажды он получил необычное задание: на «кукурузнике» У-2 забросить в тыл немцам штатского человека. Причём полёт к цели надо было совершить по странной траектории, чтобы якобы «замести следы».

Самолёт Ф. вместе со штатским по фамилии Лавров ранним утром оказался в заданном районе. Пассажир спал, и лётчик, решив его не будить, повёл самолёт на посадку вдоль прорубленной в густом лесу узкой просеки. От удара об один из корней стойкой шасси самолёт развернуло и бросило в густые заросли орешника. Ф. при ударе получил лёгкое ранение, а вот Лаврову не повезло: он был без сознания и с лицом, залитым кровью. О случившемся сообщили по радио командованию. В ответ поступил приказ: ждать три дня выздоровления Лаврова, если этого не произойдёт, вывезти его обратно.

Первые два дня Ф. провёл у самолёта, занимаясь с помощью «партизан» ремонтом шасси. Вскоре он понял, что находится на базе диверсантов, захвативших у немцев какие-то грузовики с таинственным грузом. Теперь им срочно требовался консультант с Большой земли. Видимо, Лавров и был этим консультантом, да не повезло ему.

Выждав момент, когда почти все ушли на расчистку полосы, Ф. забрался в один из грузовиков, стоявших рядом и закрытых маскировочной сетью. В нём находилась некая трубчатая конструкция из серебристого металла, имевшая систему наводки как у зенитки. Только с одного конца этой трубки было нечто вроде линзы, а кожух запирался на защёлки. В соседнем грузовике находились катушки каких-то толстых кабелей, вместо соединительного разъёма была зеркальная стеклянная поверхность.

У эксперта оказалось сильное сотрясение мозга, его состояние не улучшалось. Решили вывезти его до захода солнца. Примерно за час до отлёта Ф. заметил, что трое из состава отряда стали обкладывать машины хворостом и подвешивать под бензобаки заряды взрывчатки.

По мнению автора книги, раз свидетель упоминает трубу с линзой и стеклянные кабели, речь идёт о полевом образце экспериментальной лазерной пушки. Однако физики и специалисты по лазерной технике отрицают такую возможность. По крайней мере, до начала войны в немецкой научной литературе не было никаких публикаций, содержащих принцип генерирования когерентного излучения. Ни один потенциальный специалист в этой области не попал и в руки американской разведки. А подобные изобретения не появляются на пустом месте. По крайней мере, один из вариантов экспериментального отечественного газодинамического лазера для поражения воздушных целей, размещённый на трёх мощных тягачах типа «Ураган», появился лишь в 1970-х годах.

ОПЕРАЦИЯ «ХОД ФЕРЗЯ» (По материалам С. Рябова)

Югославия была захвачена весной 1941 года. Остатки разбитой югославской армии продолжали вести уже партизанские действия против немецких и итальянских оккупантов. После нападения Германии на Советский Союз в июне 1941 года партизанскую борьбу повели и югославские коммунисты. Однако политические разногласия и личные амбиции привели к столкновениям партизанских групп, переросшим в военные действия. В развитии и успехах партизанского движения в Югославии выдающуюся роль сыграл коммунистический деятель Иосип Броз Тито. Именно его усилиями была создана Народно-освободительная армия Югославии (НОАЮ). Огромное влияние, умелое руководство, дисциплина и организованность заставили англичан видеть в Тито более ценного союзника и оказывать поддержку его партизанской армии. К 1943 году партизанское движение на территории Югославии достигло впечатляющих масштабов. НОАЮ насчитывала в своих рядах более 250 тысяч мужчин и женщин. Она состояла из 37 дивизий, объединённых в 11 корпусов, 22 отдельные бригады, 25 отдельных батальонов и более ста других подразделений. Партизаны отвоевали почти треть территории страны. Правда, необходимо уточнить, что ими не были захвачены основные автотрассы, железнодорожные узлы и города.

После подписания Италией перемирия с союзниками изрядная часть итальянского оружия досталась партизанам Тито, в том числе горные артиллерийские орудия. Теперь бойцы НОАЮ представляли собой ещё более серьёзного противника. Но основным преимуществом партизан была их тактика. При появлении превосходящих сил противника они рассеивались и скрывались в горах, не собираясь вступать в бой на навязанных немцами условиях. Неоднократно тысячи солдат, сотни единиц техники и целые эскадрильи люфтваффе напрасно гонялись за ускользающей тенью.

Командующий юго-восточной группировкой германских войск генерал-оберст Лёр понимал, что имеющихся у него сил и средств явно недостаточно для победного завершения антипартизанской кампании. Теперь единственным выходом виделся решающий удар прямо в сердце партизанского движения — убить или захватить в плен маршала Тито.

Осенью 1943 года в ходе пятого по счёту наступления германских войск Тито был вынужден в очередной раз передислоцировать свой штаб, теперь в окрестности боснийского городка Дрвар. Штаб был размещён в пещере, скрытой в узкой расселине в горах, окружающих город. Выбор места был во многом продиктован активными действиями пикирующих бомбардировщиков люфтваффе, которые постоянно атаковали районы, где базировались партизанские части. Пещеру было практически невозможно обнаружить и нанести по ней удар с воздуха. Кроме того, в ней был устроен дополнительный выход, которым предводитель партизан мог воспользоваться в случае прорыва наступающих частей германской армии.

По мнению ряда офицеров германской разведки, весна 1944 года вполне подходила для начала очередной кампании против партизан. Переброска штаба Тито сказалась на активности их действий, кроме того, неудачная попытка закрепиться в Сербии привела к значительным потерям среди партизан и временно снизила их боеспособность.

Операция «Ход ферзя» была намечена на 25 мая. Германское командование намеревалось привлечь к выполнению операции первоклассные боевые подразделения. Вот краткий обзор плана операции, разработанного в штабе 15-го горнострелкового корпуса 21 мая 1944 года.

1. Целью наступления являются штаб партизан, аэродром и склады в районе Дрвар-Петровак в западной Боснии. Силы противника оцениваются в 12 тысяч человек…

2. Общее руководство операцией поручается 15-му горнострелковому корпусу. Задача операции — уничтожение вражеского командования, штаба, складов и партизанских групп в районе путём их окружения с применением авиации и воздушно-десантных частей.

3. Части 7-й горнострелковой дивизии войск СС «Принц Ойген», усиленные двумя штурмовыми батальонами, совместно с 202-й танковой ротой, танковой ротой войск СС и 105-м разведывательным батальоном выполняют охват района, занимают ключевые позиции и препятствуют отходу вражеских групп из Дрвара.

4. Боевая группа «Вильгельм» в составе основных сил 373-й дивизии и приданного им полка в 5.00 начинает наступление на Дрвар с целью в тот же день любой ценой соединиться с 500-м парашютно-стрелковым батальоном СС, находящемся в городе. Одновременно батальон из состава 373-й дивизии выступает в район Вртоще…

7. 500-й парашютно-стрелковый батальон СС выполняет высадку в Дрваре после удара по городу пикирующих бомбардировщиков Ю-87 «Штука». Задача батальона — уничтожение главного штаба партизан Тито.

Германское командование осознало, что лишь высадка воздушного десанта застанет противника врасплох и сможет обеспечить успех задуманного. Таким образом, 500-му батальону предстояло выполнить ключевую часть операции.

500-й парашютно-стрелковый батальон СС был сформирован для выполнения специальных операций. Он не был элитным подразделением, в отличие от воздушно-десантных частей люфтваффе. Более половины батальона составляли добровольцы, остальные были набраны в штрафных частях. Тем не менее все они прошли специальную подготовку, офицеры и унтер-офицеры были профессиональными военными со значительным опытом боевых действий.

20 мая командир батальона оберштурмфюрер СС Курт Рыбка получил общие указания командования относительно роли его подразделения в предстоящей операции. Задача была невероятно сложной и опасной. Парашютисты шли в бой без тяжёлого вооружения и с ограниченным количеством боеприпасов. Им противостоял лучше оснащённый противник, к тому же обладающий численным превосходством. Вскоре выяснилось, что имеющихся планёров не хватит для высадки всего батальона. Поскольку использовать их можно всего один раз, остальные будут прыгать с парашютами. Но транспортных самолётов тоже оказалось недостаточно, поэтому парашютисты будут сброшены в два захода.

Рыбка определил свои задачи и выбрал способы их выполнения. Прежде всего нужно было захватить штаб в пещере и взять в плен или уничтожить Тито. Эту часть операции, а также захват военных миссий союзников и радиостанций выполняет группа, доставленная к цели на планёрах. Она состоит из шести штурмовых подразделений общей численностью 320 человек. В её составе не только десантники СС, но также специалисты из дивизии «Бранденбург» и боснийцы на германской службе.

Первая группа парашютистов численностью 314 человек должна покинуть самолёты над Дрваром ровно в 7.00. Она поделена на три подразделения, в составе одного из них сам Рыбка. Его задача — сразу же после приземления двинуться на помощь штурмующим пещеру. Два оставшихся подразделения в течение часа захватывают Дрвар, не позволяя партизанам, находящимся в городе, помешать ликвидации штаба. При необходимости часть парашютистов также может быть отправлена к пещере. Вторая группа парашютистов численностью 220 человек будет сброшена в полдень, она используется в качестве резерва.

Самолёты поднялись в воздух 24 мая сразу после наступления рассвета, полёт до цели должен был занять около часа. Ровно в 7.00 парашютисты начали покидать самолёты. Благодаря малой высоте полёта и новым парашютам время прыжка сократилось до двадцати секунд. Высадка прошла успешно. Настала очередь планёров. Опытные пилоты заранее определили направление и теперь выводили машины на цель. Один планёр сам сорвался с троса, начал терять высоту и упал, врезавшись в берег горного потока. В живых не осталось никого. Остальные машины сумели приземлиться в указанных местах.

Ураганный огонь встретил планёры ещё в воздухе, партизаны на удивление быстро отреагировали на внезапное нападение. Чуть замешкавшиеся при посадке кровью платили за промедление. Однако в целом высадка удалась. Мгновенно рассредоточившиеся подразделения приступили к выполнению поставленных задач. Перерезана телефонная линия, соединяющая штаб Тито с Дрваром, после короткого ожесточённого боя захвачены и уничтожены здания телефонного узла и радиостанции.

В самом Дрваре парашютисты бегом продвигались по опустевшим улицам, почти не встречая сопротивления. Через час все подразделения доложили о выполнении задания. Город был взят под контроль. Десантники ожидали дальнейших приказов. Настало время бросить все силы на выполнение основной задачи операции — уничтожение Тито и его штаба Рыбка ещё не знал, что группу, штурмующую пещеру, постигла неудача. На связь вышло подразделение, попавшее при высадке под сильный огонь партизан. Десантники были вынуждены отступить и теперь удерживали плацдарм на противоположном от пещеры берегу реки, обстреливая её из пулемётов с дальней дистанции.

Планёры группы, атакующие штаб Тито, приземлились в нескольких метрах от входа в пещеру. Пилоты справились со своей задачей, казалось, что десантникам остаётся сделать всего несколько шагов, и они у цели. Но бойцы батальона охраны Тито отреагировали мгновенно. Они открыли огонь по приземляющимся планёрам, буквально изрешетив их. Высадившиеся десантники были сразу же прижаты к земле пулемётными очередями. Через час у входа в пещеру не было ни одного живого немца. Но и партизан погибло немало.

Десантники, ведущие обстрел пещеры с противоположного берега реки, доложили, что противник использует миномёты. У батальона Рыбки не было равноценного оружия. Ситуация определила дальнейшие действия. В небо взлетела красная ракета. Сигнал требовал немедленного сбора для штурма пещеры. Было уже ясно, что местность вокруг штаба Тито укреплена и подготовлена к обороне. У десантников заканчивались боеприпасы, пополнить их раньше не удалось, а теперь было уже поздно, время работало на противника.

Солдаты батальона начали атаку. Под обстрелом из миномётов, пулемётными очередями и прицельным огнём снайперов они медленно, но верно преодолевали расстояние до пещеры. Внезапно с фланга раздались выстрелы. Партизаны из окрестных деревень, услышав шум боя, бросились на помощь своему командующему.

Парашютисты второй группы были сброшены над местностью, которую контролировали партизаны. Несмотря на сложное положение и ощутимые потери, они сумели прорваться к основным силам. Получив подкрепление, батальон снова пошёл в атаку. В ходе третьего и последнего штурма пещеры был тяжело ранен оберштурмфюрер Рыбка. К партизанам прибывали подкрепления, уставших бойцов заменили свежие силы. Атака десантников постепенно выдохлась. Стало ясно, что цель операции достигнута не будет.

Все подразделения получили приказ собраться у городского кладбища. Те, кто штурмовал пещеру, отступали точно так же. Перебежками, прикрывая друг друга, при поддержке пулемётов. Партизаны преследовали их, не отставая. Периодически преследование переходило в рукопашный бой. Лишь в 10 вечера основные силы батальона спустились к подножию холма. Бои этого дня были жестокими и кровопролитными, противники держались из последних сил, но они не собирались прекращать действия. Партизаны сражались, чтобы обеспечить отход Тито. Он покинул пещеру через запасной выход, затем по высохшему руслу до железнодорожной станции. Поезд вывез его и представителей союзных военных миссий из района боевых действий. Тито приказал прекратить преследование и рассредоточиться. Он понимал, что появление на поле боя основных сил противника лишь вопрос времени, однако его командиры были намерены добить десантников. Ночь прошла в ожесточённых рукопашных схватках.

Последний штурм начался перед рассветом. Утренний свет принёс десантникам надежду, они отбили удар и перешли в контратаку. Партизаны отступали, их задача была выполнена. Но было уже светло, и им не удалось уйти в горы незамеченными. В небе снова появились самолёты люфтваффе. Удар пикирующих бомбардировщиков по открытым склонам был сокрушительным. Немногие партизаны сумели спастись.

Операция «Ход ферзя» завершилась 26 мая в 16.00. Теперь германские войска полностью контролировали Дрвар и его окрестности. Вознаграждением за все усилия стали джип Тито, один из его мундиров и груда листовок. Также на какое-то время удалось снизить активность партизан. По данным германского командования, потери составили 213 человек убитыми, 881 ранеными и 59 пропавшими без вести. Партизаны сообщили, что убито 200, ранено 400 и без вести пропало 70 человек. По данным немецкой стороны, потери партизан превысили 6000 человек. 500-й батальон был практически уничтожен.

ФЕЛЬДМАРШАЛ РОММЕЛЬ: КОНЕЦ ЛЕГЕНДЫ (По материалам Д. Ирвинга)

Один из любимцев Гитлера, полководец, чьё стратегическое искусство общепризнано, главнокомандующий Африканским корпусом гитлеровских войск, фельдмаршал Эрвин Роммель ушёл из жизни 14 октября 1944 года, приняв яд, как считается, по принуждению Адольфа Гитлера. В послевоенной Германии историки и генералы бундесвера, оценивая роль Роммеля во Второй мировой войне, были единодушны — герой Сопротивления, сильный, мужественный человек, противостоящий диктатору, словом, рыцарь без страха и упрёка. Однако британский историк Дэвид Ирвинг, давно занимающийся историей Третьего рейха, утверждает нечто противоположное — никогда фельдмаршал Роммель не состоял в рядах Сопротивления и вплоть до июля 1944 года пребывал в заблуждении относительно и самой личности Гитлера, и его методов ведения войны, ожидая от него разумного поворота в политике.

Йоханнес Эрвин Ойген Роммель родился в 1891 году в Хайденхайме-на-Бренце, был одарён математически и с детства хотел стать авиационным инженером, однако его отец пожелал, чтобы он сделал другую карьеру — военную. Он отличился в боях Первой мировой, а летом 1939 года стал комендантом ставки Гитлера. Во Французской кампании его 7-я танковая дивизия заслужила прозвище «дивизия-призрак». Но всемирную славу Роммель приобрёл в Африке, где смог нанести поражение британским войскам. Но вскоре Англия ввела в Африке и на Ближнем Востоке в бой свои последние резервы, с помощью которых генерал Монтгомери дал Роммелю бой возле Эль-Аламейна. Вскоре британские и американские солдаты вошли в Алжир. Соединения Роммеля были обречены.

Очень скоро после возвращения из Африки Роммель стал частым и весьма желанным гостем Бергхофа — тогдашней штаб-квартиры Гитлера. Фюрер поручил ему главную роль в кампании, которую он называл не как-нибудь, а войной против Запада! Роммель безоговорочно поддержал Гитлера и выразил согласие немедленно отправиться на Атлантическое побережье для того, чтобы проверить боевую готовность войск, стоящих там, ускорить строительство оборонительных сооружений и собрать все предложения, касающиеся превентивных ударов по силам противника.

Роммель был благодарен своему патрону, но испытываемая им при этом радость всё же имела свои границы. При встрече со своим бывшим переводчиком в Африке Эрнстом Францем он поделился с ним таким соображением: «Война уже проиграна. Впереди нас ждут тяжёлые времена. По дошедшим до меня сведениям, враги сильнее нас и численностью войск, и их вооружённостью. Но, к сожалению, приходится иметь дело с людьми, чей фанатизм переходит в безумие».

17 февраля Роммель принял участие в штабной военной игре, которую проводил Гайер. Здесь выявились разные точки зрения относительно предполагаемого места высадки противника. После окончания игры Роммель отбыл в краткосрочный отпуск. В большом новом доме в Херлингене его ждала Люция. В доме гостил обер-бургомистр Штутгарта Карл Штрёлин, принадлежавший к числу участников заговора против Гитлера. Штрёлин произнёс речь о расколе в партии и деградации режима, призвал Роммеля «спасти рейх», сообщил об акциях массового уничтожения евреев и других народов Европы, а в заключение сказал прямо: «Если Гитлер не умрёт, всё полетит в тартарары!» В этот момент в комнату вошёл Роммель и произнёс: «Господин Штрёлин, я должен вас просить не высказывать подобных мнений при моём несовершеннолетнем сыне». Штрёлин молча собрал свои бумаги и удалился. Больше он в этом доме не появлялся.

Вечером 15 апреля к парадной лестнице замка Ла-Рош-Гийон подъехал автомобиль, из которого вышел совершенно незнакомый обслуге человек в форме генерал-лейтенанта. Он сам представился Роммелю. Это был новый начальник его штаба Ганс Шпейдель, который ещё со времён Сталинграда состоял в стане самых решительных противников Гитлера.

Положение на Восточном фронте Шпейдель обрисовал своему шефу в самых мрачных тонах. После появления в Ла-Рош-Гийоне Шпейделя письма Роммеля становятся заметно более скептичными по тону. В одном из них он пишет: «Каким будет суд истории обо мне? Если я добьюсь успеха, все воздадут мне славу, но если проиграю, каждый получит право снести мою голову».

И вот настало 6 июня. Огромный флот тронулся от английского берега к берегам Нормандии — 6483 корабля, а среди них 6 линкоров, 23 крейсера и 104 эсминца. Шли они в течение целого дня, и их можно было не только ловить радарами и прослушивать, но и просто видеть. Поздним вечером Роммель вернулся в Ла-Рош-Гийон. К этому времени на территории Франции действовали уже 155 тысяч солдат Эйзенхауэра, занявшие территорию площадью в 130 квадратных километров. Никаких сомнений относительно истинных намерений противника у Роммеля уже не оставалось.

Только четыре дня прошло с начала вторжения, но все немецкие резервы, дислоцированные во Франции, были введены в бой. И несмотря на то, что по количеству дивизий, участвовавших в сражении, немцы превосходили союзников более чем в 4 раза, преимущества у них не было. Никогда прежде не нуждался Роммель так, как в те дни, в энергичном начальнике штаба, но в его распоряжении был только Ганс Шпейдель, а у Шпейделя были свои планы, которые он уже не очень-то и скрывал.

Но с самим Роммелем он до сих пор этих планов заговорщиков никак не согласовывал и даже не намекал о них. Единомышленник Шпейделя Вальтер Баргатцки вспоминал: «В отношении Роммеля Шпейдель полагал, что его сначала нужно психологически подготовить». Одним из пунктов этой подготовки, по замыслу Шпейделя, должен был стать визит в ставку Роммеля заговорщика Цезаря фон Хофаккера.

Утром 11 июня стало ясно, что ничего из атаки Гайера на Кан, которую он предпринял по приказу Роммеля, не выходит. Роммель и Шпейдель отправляются за советом к старику Рундштедту. Итоги их совещания сконцентрированы в телеграмме, которую Рундштедт отправил в Берлин Кейтелю: «Если не удастся своевременно укрепить фронт, сложится положение, которое потребует кардинальных решений». После визита к Рундштедту Роммель встретился с начальником его штаба генералом Блюментриттом. Они всесторонне обсудили сложившееся на фронте положение и пришли к согласию в том, что необходимо искать пути соглашения с противником. Отдельно от шефа с Блюментриттом беседовал Шпейдель. Позже Блюментритт напишет: «Впервые Шпейдель сказал тогда мне, что в рейхе образовался довольно широкий круг людей, которые готовы к свержению Фюрера. Шпейдель назвал имена фон Витцлебена, Бекка, Гёрделера и других. Позднее поделился со мной мыслями о том, что если Гитлер не уйдёт сам, придётся принудить его сделать это. При этом он заметил, что речь не идёт о покушении, но демарш против Гитлера должен состояться так или иначе».

Надо сказать, Шпейдель верно угадывал психологическое состояние своего шефа в данный момент. На обратном пути Роммель сам заговорил о массовых убийствах мирных граждан, творимых нацистами, осмелившись даже сделать вывод о том, что всё это не в пользу Гитлера.

26 июня фюрер вызвал Роммеля и Рундштедта в Бергхоф. Когда фельдмаршалу предоставили слово, он начал так: «Мой фюрер, я стою здесь как главнокомандующий войсками группы „Б“. Думаю, что это последний раз, когда я могу доложить о положении на Западе. Поэтому я должен начать с критического анализа политического положения в Германии». Гитлер прервал его: «Господин фельдмаршал, высказывайтесь, пожалуйста, о военном положении, а не о политическом». — «Мой фюрер, этого требует от меня история, я должен высказаться…» — «Господин фельдмаршал, я прошу вас сосредоточиться на военном положении». Роммель подчинился. Гитлер раздражённо заговорил о том, что Роммелю и Рундштедту не удалось контрнаступление на полуострове Котантен, что оборонительные линии Монтгомери оказались гораздо более удачными, чем линии Роммеля. После этого он обратился к Роммелю и вновь попросил его высказаться о военном положении. И тогда Роммель сказал: «Мой фюрер, я не могу продолжать, не касаясь судьбы Германии». Гитлер ответил ему взвинченным тоном: «Я полагаю, вам лучше покинуть помещение». Обсуждение положения было продолжено без Роммеля. В 21.15 он покинул Бергхоф с твёрдым решением никогда больше не возвращаться сюда.

Как только Роммель вернулся в Ла-Рош-Гийон, он после недолгого отдыха выехал на фронт в район Кана, где шёл кровавый бой. Тем временем Рундштедта по главе войск Западного фронта сменил фельдмаршал фон Клюге.

3 июля Клюге прибыл в Ла-Рош-Гийон и заявил Роммелю: «Отныне вы должны привыкать подчиняться так же, как и все остальные… Вы, пользуясь своим особым положением, преподносили фюреру лишь то, что приходило в голову и нашим противникам». Расстались они врагами. Надежды заговорщиков сделать политический капитал на имени Роммеля воскресли вновь. Шпейдель сообщает Штюльпнагелю об опале фельдмаршала и его растущем интересе к идее сепаратного мира с западными державами. И они стали готовить на 9 июля встречу Роммеля с Хофаккером, который за время, прошедшее с их первой с фельдмаршалом встречи, зарекомендовал себя как мотор всей организации заговорщиков. Этой встрече суждено было стать вехой в жизни Роммеля — важной и последней.

Рано утром 9 июля атмосфера в замке Ла-Рош-Гийон была довольно нервной. Шпейдель иронизировал над склонностью берлинских штабистов к составлению планов. Роммель был настроен сначала меланхолически, но потом в тон Шпейделю заметил: «Чтобы прорвать фронт англичан, надо выступить против американцев, потом произвести перегруппировку, и тогда всё пойдёт по-другому — что за нелепость думать так!» Мысли Роммеля ещё витали вокруг боёв, когда Шпейдель подвёл к нему Хофаккера, и, хотя фельдмаршал уже как-то раз общался с этим рослым красавцем в форме люфтваффе, вновь представил его, на этот раз в несколько рекламном духе, как бы подчёркивая тем самым, что вот именно для таких людей пришло время действовать: «Доктор Цезарь фон Хофаккер, мотор и идеолог участников антинацистского заговора в штабе Штюльпнагеля в Париже». И тактично оставил их наедине друг с другом.

Никто не знает точно, о чём шёл разговор. Нельзя поручиться за достоверность его содержания, реконструируя разговор только но показаниям Хофаккера, которые он дал в гестапо после ареста в связи с событиями 20 июля. Но можно попытаться определить несколько ключевых моментов этой беседы по некоторым косвенным источникам. Руководитель следственной группы гестапо, занимавшейся событиями 20 июля, Георг Киссель, когда он сам находился в заключении после войны, сообщил, что разговор продолжался примерно полчаса. Хофаккер убеждал Роммеля, что положение требует решительных действий. И если фюрер не хочет их предпринимать, надо заставить его сделать это. О путче и покушении речи не было. После этого он прогуливался по парку со Шпейделем, и Роммель рассматривал очень далёкий от планов покушения вариант: «На днях я обращусь к фюреру за разрешением на встречу с Монтгомери. Я уверен, что Монтгомери не будет сводить со мной старые счёты, когда я предложу ему в ближайшей перспективе совместное наступление на Россию». В общем, встреча, от которой столь многого ждали заговорщики, не произвела на фельдмаршала никакого впечатления. А вот Хофаккер, вернувшись в Париж, сообщил своему единомышленнику Готтхарду фрайхерру фон Фалькенхаузену: «Я пережил звёздный час моей жизни, готов был идти на всё и выложил фельдмаршалу всё начистоту». В ближайшие после этого разговора часы он рассказывает ещё нескольким людям о своей встрече с Роммелем, и с каждым разом масштаб достигнутого им успеха в его рассказах возрастает, заговорщики даже составляют проект заявления о капитуляции войск Западного фронта. На следующее утро Хофаккер прибыл в Берлин, где заверил своего отца, а также одного из руководителей путча полковника Клауса фон Штауффенберга в том, что получил от Роммеля одобрение. 16 июля Штауффенберг сообщает собравшимся заговорщикам, что полководцы Западного фронта на их стороне и могут прекратить войну на Атлантическом побережье по собственной инициативе.

16 июля один из офицеров штаба 17-й воздушно-десантной дивизии обер-лейтенант Эльмар Варнинг спрашивает фельдмаршала: «Чего нам ожидать, когда всё станет окончательно ясно?» Роммель ответил так: «Я могу вам кое-что сообщить на этот счёт. Фельдмаршал фон Клюге и я выставили фюреру свой ультиматум, в котором заявили, что эту войну выиграть не удастся и, исходя из этого, надо принимать какое-то принципиальное решение». «Но что будет, если фюрер отклонит ваши требования?» — спросил молодой человек. «Тогда я приму на себя командование Западным фронтом, поскольку ситуация подсказывает нам ещё одно важное решение: в случае продолжения войны мы должны способствовать тому, чтобы англичане и американцы оказались к Берлину ближе, чем русские». То же самое он дал понять военачальникам, находящимся непосредственно на линии фронта, что подтверждают многие, например, генерал Эбербах, командующий танковой группой «Запад». «Так дальше продолжаться не может», — сказал ему Роммель. Эбербах спросил: «Вы полагаете, противник пойдёт на мирные переговоры, несмотря на то, что Гитлер всё ещё у власти?» Роммель опустил голову, потом глухо, словно каждое слово давалось ему ценой огромных усилий, произнёс: «Я нуждаюсь в вашей поддержке».

На следующий день Роммель посетил 1-й танковый корпус СС. Здесь у него состоялся разговор с командующим корпусом генералом Зеппом Дитрихом, свидетелем которого был Гельмут Ланг. Дитрих, надо заметить, был известен своей преданностью фюреру. И вот этого-то человека с репутацией фанатика Роммель спрашивает напрямик: «Скажите, генерал, станете ли вы выполнять мои приказы, если они будут противоречить требованиям Гитлера?» Дитрих ответил так: «Вы — командующий, которому я непосредственно подчиняюсь. Я выполняю все ваши приказы». Дальше разговор шёл с глазу на глаз. Уже сев в машину и отъехав порядочное расстояние, долго молчавший Роммель произнёс, словно подводя итог каким-то размышлениям: «Дитрих на нашей стороне».

Когда «Хорьх» фельдмаршала подъезжал к Ливеро, они поняли, что несколько самолётов определённо собираются атаковать их автомобиль. В левую дверцу машины угодил снаряд. Осколки этого снаряда и куски разлетевшегося лобового стекла ранили Роммеля. Машина потеряла управление и врезалась в дерево. Голова Роммеля тяжело опустилась — он потерял сознание… Тремя часами позже, когда Шпейдель сообщил о случившемся Клюге, а тот разыскал врача, оказавшего помощь Роммелю, выяснилось, что у фельдмаршала перелом основания черепа и сильное сотрясение мозга, и для восстановления здоровья ему понадобится по меньшей мере полгода.

Наступило 20 июля. Покушение на Гитлера было спланировано на середину дня. Вскоре после 12.30 полковник Штауффенберг прибывает в «Волчье логово» — ставку Гитлера в Растенбурге. В портфеле у него бомба с часовым механизмом. Как только Штауффенберг прибыл в Берлин, он тут же позвонил сообщникам в Париж. Вскоре Клюге, который в это время находился в Ла-Рош-Гийоне, сообщает своему начальнику штаба Блюментритту: «Господин генерал, в Берлине состоялся путч. Гитлер мёртв». Около 16.30 Блюментритт дозвонился в Ла-Рош-Гийон, но Шпейдель сообщил ему, что командующий уехал на фронт и вряд ли до вечера вернётся.

В 18.15 вернулся Клюге. Шпейдель сообщил ему новости. Клюге ощутил растерянность — он не знал, отдавать ли приказ о прекращении боевых действий, которого ждали от него заговорщики. В замок начали стекаться противоречивые сообщения: в них то говорилось, что Гитлер мёртв, то, что он жив. Хофаккер и Штюльпнагель настаивали на прекращении военных действий в Нормандии, но осторожный Клюге ответил им так: «Если эта свинья жива, мои руки связаны». В 20.40 ему позвонил генерал Вальтер Варлимонт и сообщил: «Фюрер совершенно здоров». Клюге положил телефонную трубку, спокойно повернулся к своим офицерам и сказал: «Да, мои господа, это было неудачное покушение». Хофаккер попросил тогда разрешения рассказать всем присутствующим обо всём, что предшествовало покушению. Клюге кивнул, выслушал его, и, не проронив ни слова, отошёл на некоторое расстояние от всех остальных, как бы демонстрируя тем самым, что с этой минуты между ними появилась определённая дистанция. Штюльпнагелю стало ясно, что утверждение Хофаккера о том, что он ввёл в курс дела Роммеля и Клюге, — ложь. Но он всё же решил в этом удостовериться. «Я полагаю, — сказал он, — господин фельдмаршал осведомлён обо всём этом?» «Нет, — ответил Клюге, — я об этом понятия до сих пор не имел».

А Роммель? Когда он узнал о покушении, то возмутился, причём так энергично и неподдельно, что Ланг, хорошо знающий все особенности личности своего шефа, остался твёрдо убеждён: он тут не замешан. Когда его посетил Клюге, Роммель сказал: «Безумие. Невероятно. Против фюрера! Этого никто не хотел».

Примерно в это же время Адольф Гитлер в своём бункере в Восточной Пруссии принимает Эрвина Кальтенбруннера, шефа имперской службы безопасности. Тот прибыл в бункер с сенсационным сообщением: в покушении замешаны Роммель и Клюге. Йодль записывает в своём дневнике: «17 часов. Гитлер ещё читает письменное донесение о причастности фельдмаршалов к заговору, а Кальтенбруннер уже начинает зачитывать показания обер-лейтенанта Хофаккера, компрометирующие Роммеля и Клюге. Фюрер приказывает подыскать нового командующего Западным фронтом. Роммеля после его выздоровления уволить без всяких церемоний».

Трудно сказать, по какой именно причине Хофаккер в своих показаниях выворачивал наизнанку факты. Причём своих ближайших друзей и соратников — Шпейделя, Фалькенхаузена, Тойхерта он не выдал, но зато обоих фельдмаршалов просто-таки уничтожил своими показаниями.

Весь день 15 августа Клюге ходил с отрешённым видом. Он не знал истинных причин надвигавшейся на него немилости фюрера, поскольку не был виновен в том, в чём его уличали «правдивые показания» Хофаккера, и рассудил так: вероятнее всего, Гитлер уже нашёл каналы для мирных переговоров с противником, и его, командующего Западным фронтом, он, конечно, уберёт, как только для этого представится хоть малейшая возможность.

12 октября, после совещания, Гитлер поручил Кейтелю сопоставить показания Роммеля и Хофаккера. А кроме того, продиктовал письмо к Роммелю, которое, однако, подписал, как приказал ему Гитлер, сам Кейтель. Роммель приглашался к фюреру в том случае, если он чувствует себя невиновным в том, в чём уличает его Хофаккер. Между тем Хофаккер дал пространные показания, в которых утверждал, что Роммель обещал поддержать заговорщиков в случае, если покушение удастся.

Кейтель передал письмо и протоколы допросов Хофаккера, Шпейделя и Штюльпнагеля Бургдорфу, а на словах сказал, что в сложившейся ситуации «самоубийство предпочтительнее для фюрера» и холодно порекомендовал: для того, чтобы избежать лишнего шума в прямом и переносном смыслах этого слова, воспользоваться ядом.

В среду 13 октября Бургдорф и известный своей щепетильностью в вопросах чести генерал-лейтенант Эрнст Майзель выехали в Херлинген на маленьком «Опеле» из ворот рейхсканцелярии. Роммель, прогнав от себя тревожные предчувствия, составляет другой план — записывает, о чём необходимо непременно сказать Бургдорфу. И всё же во время прогулки он говорит сыну: «Сегодня всё решится — или ничего не случится, или мы уже не увидимся вечером».

Ровно в 12.00 у входной двери позвонили. Денщик Лойстль открыл. Вошли Бургдорф и Майзель, по-военному отдали честь. Фрау Роммель пригласила их пообедать. Они отказались, сославшись на важность поручения, с которым прибыли. Бургдорф спросил, может ли он поговорить с господином фельдмаршалом наедине. В штабной комнате-кабинете Бургдорф с порога заявил: «Вы обвиняетесь в пособничестве покушению на жизнь фюрера» и передал фельдмаршалу письмо Кейтеля, а также показания Хофаккера, Шпейделя и Штюльпнагеля.

Лицо Роммеля, и без того обезображенное раной, превратилось в одну сплошную маску боли. Мгновение он молчал. Потом сказал: «Так точно. Я должен был предвидеть последствия. Я забылся…» И ещё спросил: «Фюрер знает об этом?» Бургдорф кивнул. Глаза фельдмаршала наполнились слезами, и Бургдорф попросил Майзеля оставить их на несколько минут наедине. И тогда он сказал Роммелю то, чего не было в письме. Если фельдмаршал предпримет самоубийство, репрессии к его родным не будут применяться, ну, и конечно, похороны у него будут по высшему разряду, а также прекрасный памятник на могиле. «Могу ли я уехать на вашей машине и воспользоваться пистолетом?» — только и спросил Роммель. «Мы привезли вам то, что действует в течение трёх секунд», — ответил Бургдорф.

Роммель попросил разрешения попрощаться с женой, получил его и поднялся наверх, в спальню. «В течение ближайших пятнадцати минут я буду мёртв, — сразу же сказал он ей. — Фюрер поставил меня перед выбором — отравиться или предстать перед „народным судом“. Штюльпнагель, Шпейдель и Хофаккер дали компрометирующие меня показания. Кроме того, в списках Гёрделера я значился как кандидат в рейхспрезиденты».

Когда Роммель спустился вниз, он уже полностью владел собой. Бургдорф подал ему шинель, фуражку и маршальский жезл. В кармане шинели фельдмаршал нащупал ключи от дома. Вместе с бумажником он отдал их сыну. Они подошли к «Опелю». Он сел на заднее сиденье, рядом с Бургдорфом. Водитель, гауптшарфюрер СС по фамилии Доозе, повёл машину.

Доозе и описал впоследствии всё, что произошло через несколько минут: «Мне приказали покинуть машину. Майзель вышел вместе со мной. Через некоторое время — минут через пять — десять — Бургдорф позвал нас обратно. Я увидел Роммеля. Он был уже мёртв, его обмякшее тело сползало со спинки сиденья. Фуражка фельдмаршала валялась на полу. Я поднял её, отряхнул и одел ему на голову».

ВЕРОНСКАЯ ТРАГЕДИЯ XX ВЕКА

В огромном зале старинного веронского замка Кастельвеккьо было темно и холодно. Медленно, словно нехотя, занималась заря в этот день, 8 января 1944 года, и казалось, день не наступит никогда. Замок Кастельвеккьо был построен в XIV веке на берегу реки Адидже, и с кварталом Тренто его связывал изумительной красоты мост Скалигеров. Зал украшали картины художников XVI и XVII веков, скульптуры эпохи Возрождения. Посреди всего этого холодного великолепия в безмолвном ожидании сидели арестованные.

Их было шестеро, занявших места на стульях слева от трибунала. Шестеро бывших сподвижников Муссолини, шестеро высокопоставленных фашистских чинов, членов Большого совета. Они оказались здесь за то, что около полугода назад, 25 июля, посмели поднять голос против дуче. Обвинительное заключение отличалось точностью формулировок и исключало любую двусмысленность. По мнению судей, шестеро арестованных были повинны в «измене и пособничестве врагу, в предательстве и многократном покушении на независимость государства, в частности, во время голосования, проходившего на заседании Большого совета 25 июля, в Риме».

Они молча выслушали обвинение: 78-летний маршал Эмилио де Боно, 45-летний Туллио Чианетти, 45-летний Карлуччо Парески, 45-летний Лючано Готтарди, 65-летний Джованни Маринелли. Шестым был граф Галеаццо Чиано — граф Чиано, к 41 году успевший побывать членом Большого совета и министром иностранных дел Италии и продолжавший оставаться зятем Бенито Муссолини.

Итак, Муссолини отдал под суд собственного зятя за «измену идее». Отдал, хотя знал: наказание, в случае вынесения обвинительного приговора, может быть только одно: смертная казнь. Но он ведь был мужем его дочери Эдды, отцом его внуков! Однако соображения подобного рода могли остановить кого угодно, только не Бенито Муссолини. Недаром Андре Брисо, один из видных специалистов по современной истории, называл веронскую трагедию «шекспировской драмой XX века».

* * *

25 июля 1943 года. Рим, Венецианский дворец. В зале — члены Большого фашистского совета. Большой совет должен рассмотреть повестку дня, предложенную одним из них — Дино Гранди, человеком, которого знают как ближайшего сподвижника Муссолини и одного из основоположников идеологии фашизма. Между тем подготовленная им для нынешнего заседания повестка отражает явное недоверие к руководству. В действительности Дино Гранди первым осмелился выразить то, о чём думали почти все остальные: Муссолини толкает Италию к катастрофе. Для спасения Италии остаётся лишь один путь: вытянуть её из лагеря побеждённых, то есть порвать с гитлеровской коалицией. Если Муссолини не согласится пойти на это, необходимо добиться его отставки, а всю полноту власти возложить на короля Виктора Эммануила III.

Ровно в 17.00 членов Большого совета пригласили в зал заседаний, а сразу за ними появился и Муссолини. Секретарь партии Скорца громко произнёс: «Салют дуче!» — «За нас!» — отозвались 27 человек, вскидывая руку в фашистском приветствии.

Дуче вынимает из портфеля бумаги и раскладывает их на столе: «Я созвал Большой совет, согласуясь с выраженным вами желанием и в надежде услышать от каждого из вас его личную оценку сегодняшнего положения в стране». Снова и снова он повторяет, что любая война всегда непопулярна, что нужно, несмотря ни на что, проявлять твёрдость, что Англия остаётся врагом номер один, что в любом случае Италия связана союзными обязательствами. В заключение он говорит: «Большой совет должен дать ответ на более широкие вопросы: война или мир? Упорное сопротивление или безоговорочная капитуляция?»

В зале повисла гнетущая тишина. Наконец старый маршал де Боно берёт слово. Он пытается защитить армию и военное командование.

Но когда он предлагает продолжать упорное сопротивление, его прерывают сразу несколько голосов. Боттаи уже просто кричит: «Дуче, ты лишил нас последних иллюзий нашей способности к обороне»

Слово берёт Гранди. Он заранее подготовился к сегодняшнему заседанию и сейчас зачитывает отрывки из предлагаемой им резолюции: «Большой совет требует… немедленного восстановления всех функций и ответственности, возложенных на короля, на Большой совет, на правительство, на парламент и корпорации, в соответствии с положениями Конституции». Гранди отважно бросает: «Муссолини, ставший героем парадов, массовых демонстраций и танцевальных ансамблей, нам не нужен!»

И снова в зале тишина. Наконец раздаётся усталый голос Муссолини. Оказывается, он просто представляет следующее слово министру народной культуры Польверелли. И тогда с места поднимается Галеаццо Чиано. Высказав критику в адрес Германии, он тем не менее заявляет: «Никогда, ни при каких обстоятельствах мы не изменяли нашим договорённостям с Германией».

Заседание продолжается, и каждый поочерёдно берёт слово. Уже стоит поздний вечер, и споры присутствующих становятся всё более беспорядочными. Уже половина третьего ночи. Наконец, Муссолини, словно очнувшись от сна, объявляет: «Нам предложено три резолюции. Учитывая, что первым предложил свою резолюцию Гранди, предлагаю секретарю партии поставить её сейчас на поимённое голосование». Скорца поднимается и рычит: «Я голосую против!» — «Суардо?» — «Воздерживаюсь» — «Де Боно?» — «За» — «Де Векки?» — «За» — «Гранди?» — «За». Голосование идёт быстро. Большинство — «за». «Чиано?» — «За». Итак, Галеаццо Чиано без колебаний высказался против дуче. В этот миг он решил свою судьбу.

Скорца подсчитал голоса: 19 — за резолюцию Гранди, 7 — за поддержку дуче, 1 воздержался. Муссолини молча собирает свои бумаги и встаёт: «Вы спровоцировали кризис режима. Вы убили фашизм».

Хорошо известно, что в тот же самый день после полудня Муссолини, отправившийся на встречу с королём, был арестован при выходе из королевской резиденции. Впоследствии ему пришлось сменить несколько тюрем, пока 12 сентября в тюрьму Гран-Сассо, где он в то время находился, не прибыл Отто Скорцени, посланный Гитлером для освобождения дуче. Его посадили в самолёт и увезли, несмотря на охрану, которую несли солдаты Бадольо. Уже в Германии, после совещания с Гитлером, он примет решение об образовании на севере страны Итальянской социальной республики, которую, естественно, сам же и возглавит.

* * *

В течение нескольких дней от фашистского режима не осталось ничего. Чиано с семьёй хотел бы выехать в Испанию, но ему не выдают визу. И вот, незадолго до 15 августа, бывший министр иностранных дел принимает решение: он должен просить помощи у Германии. По его поручению Эдда Чиано тайно встречается с полковником СС Додлманном.

Гитлера в известность поставил обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер. Эдда всегда вызывала у Гитлера восхищение. Ни секунды не раздумывая, он говорит: «Любой ценой нужно спасти детей Чиано — ведь в них течёт кровь Муссолини. Буду счастлив принять в Германии графиню и троих её детей».

23 августа Эдда Чиано вместе с детьми выходит из дома. Они направляются на ежедневную прогулку. Охранники ни о чём не подозревают и выпускают их беспрепятственно. Едва дойдя до соседней улицы, мать и дети замечают машину, которая тормозит прямо возле них. Дети быстро забираются на заднее сиденье, Эдда садится рядом с шофёром, и автомобиль пулей срывается с места. Одновременно из дома выходит и граф Чиано, одетый в плащ с поднятым воротником и в тёмных очках, что делает его неузнаваемым. Прямо перед домом резко тормозит спортивный автомобиль, и Чиано вскакивает в него. Машина быстро набирает скорость, и когда до полицейских наконец доходит, что именно произошло, она уже далеко. Обе машины встречаются во дворике, где их ждёт крытый немецкий грузовик. Все усаживаются в него и едут к аэродрому. Грузовик подруливает вплотную к транспортному «юнкерсу», и семья Чиано перебирается в самолёт, так никем и не замеченная. И вот уже самолёт летит к Мюнхену.

Правительство, которое собрал вокруг себя Муссолини, состояло из «фанатиков, интриганов и просто никчёмных людишек». Ультра беспрестанно подстёгивали Муссолини: мы должны показать пример, твердили они, мы должны быть беспощадны, а нанесённое нам оскорбление можно смыть только кровью. Но полиция новой фашистской республики могла добраться лишь до немногих, оставшихся на виду. Но тем больше ненависти вызывали к себе эти люди. Надо наказать хотя бы их, и наказать примерно. Особенно сильное негодование вызывал у ультра Галеаццо Чиано.

Да, Галеаццо Чиано сам решил свою судьбу. 19 октября он по доброй воле сел в самолёт, который должен был доставить его из Мюнхена в Верону. У трапа его ждёт полиция фашистской республики и представители госбезопасности. Немедленный арест. Дальше — тюрьма.

Фашистская пресса продолжает неистовствовать. Ультра выступают на улицах, собирая вокруг себя небольшие кучки фанатиков. Они хотят крови. Им нужна голова Чиано. Мало-помалу в сознании Муссолини формируется величественный образ отца, приносящего в жертву обществу — пусть не сына, но всё-таки близкого родственника — зятя. 18 декабря к отцу приходит Эдда. Она умоляет его спасти графа. И вот что она слышит в ответ: «Когда решалась судьба Рима, римские отцы не колебались, если требовалось принести в жертву собственного сына. В истории не бывает ни отцов, ни дедов. Есть дуче и есть фашизм». Рыдающая Эдда уходит. Больше своего отца она не увидит.

7 января 1944 года к дуче явился председатель Чрезвычайного трибунала, созванного для суда над предателями, Альдо Веккини. Он пришёл за инструкциями. И он их получил: «Действуйте так, как считаете нужным и невзирая ни на какие лица. Руководствуйтесь только голосом собственной совести и законом».

В большой зал замка Кастельвеккьо входят судьи. Все они одеты в гражданское, все — в чёрных рубашках. Обвиняемые, в их числе и Чиано, встают и вскидывают руки в фашистском приветствии. Первый день заседания посвящён допросам. Чиано громко заявляет, что он — не предатель. Он голосовал на Большом совете, потому что искренне надеялся послужить Италии. Он хотел не падения фашизма, а его внутренней реформы.

На следующий день с обвинительной речью выступает прокурор. Для него всё голосование Большого совета — результат заговора. Для всех обвиняемых он требует смертной казни.

В 10.05 трибунал удаляется для совещания. Лишь в 13.40 судьи снова появятся в зале. Веккини зачитывает приговор, но голос его звучит так тихо, что с трудом можно разобрать слова. Джианетти, учитывая смягчающие обстоятельства, получает 30 лет тюрьмы. Все остальные приговорены к смертной казни. Старик-маршал де Боно не расслышал приговора. Он склоняется к Чиано, и зять дуче, указывая на Джианетти, поясняет: «Он один отделался. Нам всем — крышка». И чертит пальцами в воздухе крест.

Фашистские министры собрались на совещание в Брешии, в резиденции министра юстиции. Сюда же прибыли прочие высшие сановники. Обсуждается всего один вопрос: передавать ли дуче просьбы осуждённых о помиловании? Обсуждение длится долго, почти всю ночь. Наконец решение принято. Учитывая чрезвычайную важность рассматриваемого дела, министры приходят к выводу, что не имеют права передавать его на рассмотрение дуче. Просьбы о помиловании остаются неотправленными.

В час ночи секретарь приносит Муссолини письмо от дочери: «Дуче, я до сегодняшнего дня ждала от вас хоть малейшего знака человечности или теплоты. С меня довольно. Если Галеаццо не будет через три дня в Швейцарии — на тех условиях, которые я обговорила с немцами — я использую всё, что мне известно и чему я имею весомые доказательства. Если, напротив, нас оставят в покое и безопасности (включая внезапный туберкулёз или автомобильную аварию), вы больше о нас не услышите. Эдда Чиано».

Но Муссолини не может ничего решить. Быть может, он ждёт, когда ему принесут просьбу о помиловании? Он её не дождётся.

Автобус с заключёнными быстро приближается к стрельбищу Сан-Дзено, что возле древнего бастиона Сан-Проколо, в двух километрах от города. Здесь, возле небольшого пригорка уже выставлено пять стульев. На Чиано — светлое твидовое пальто, на голове — мягкая чёрная шляпа. На часах — 9.20. Осуждённым приказали сесть на стулья, спиной к автоматчикам. Это должно символизировать крайнюю степень унижения. Майор Фурлотти зычным голосом отдаёт положенные команды. И вот главное слово: «Огонь!»

В тот самый миг, когда солдаты готовы стрелять, Чиано внезапно вскакивает со своего стула и поворачивается к палачам лицом. Это сбивает их с толку, и выстрелы летят мимо цели. Ранен только Чиано, который сейчас же падает на землю. Он громко стонет. Фурлотти, вне себя от ярости, снова командует: «Огонь! Огонь!» Залп следует за залпом, а Чиано всё ещё жив. Тогда Фурлотти, подбежав к Чиано, дважды стреляет ему в голову из револьвера. Потом добивает остальных четверых.

ПОСЛЕДНИЕ МИНУТЫ БЕНИТО МУССОЛИНИ (По материалам И. Кутиной)

Не так давно на русском языке вышла написанная английским журналистом Кристофером Хиббертом биография крупнейшего политического деятеля итальянской истории XX века Бенито Муссолини. К. Хибберт при подготовке книги использовал не только личные впечатления и материалы собственных встреч с итальянскими политиками, но и многочисленные документы, мемуары. Автор не ставил перед собой задачу написать ни историю итальянского фашизма, ни даже четвертьвековую историю периода, когда фашистская идеология была доминантой европейской политики. Тем не менее его труд воссоздаёт реалии и атмосферу исторической эпохи, с которой связано становление тоталитарных режимов в Италии и других странах Европы.

Документальный жанр заставляет автора следовать биографической канве, что, казалось бы, обедняет занимательность повествования. Ведь надо рассказать о том, где родился, учился, перечислить все «этапы большого пути». Книга написана мастерски и читается на одном дыхании, как хороший роман.

Кристофер Хибберт по своей идейной сути противник Муссолини, антифашист, сражавшийся за победу над тоталитаризмом с оружием в руках. Не обеляя дуче, Хибберт рисует привлекательные стороны его кипучей и деятельной натуры, рассказывает о недостатках, пороках, свойственных ему противоречиях. Автор широко представляет мнение о Муссолини современников — как противников режима, так и соратников, одни из которых разошлись с дуче во взглядах, другие отступились, третьи прошли вместе весь путь до последней черты. Он рассматривает эту личность во всех аспектах, не упуская и, казалось бы, мелких эпизодов: решительный, деятельный, не считающийся с церковной традицией, с мнением папского Ватикана, что необычно для католической Италии, где позиции церкви всегда были сильны, — и патологически суеверный (чего стоит одна лишь деталь: даже на публике Муссолини не может удержаться и, пренебрегая элементарными приличиями, суёт руки в карманы, чтобы потрогать яички, — это якобы предохраняет от дурного глаза). Хранитель домашнего очага — uomo casalingo (высшая доблесть, по мнению тогдашнего итальянского электората) — и человек, не гнушающийся многочисленными любовными связями. Хибберт достаточно подробно останавливается на отношениях дуче с «дамами сердца» — на страницах книги не раз сталкиваешься с Маргаритой Сарфатти, Анджелой Курти, женщиной по имени Ирма, окончательно превратившей Муссолини в тряпку, узнаете об уроне, наносимом этим авторитету дуче в стране, о протесте, вызываемом у итальянцев всевластием семейства Петаччи — родственников красавицы Кларетты, многолетней и влиятельнейшей его любовницы.

Самые интересные страницы книги, несомненно, те, когда фортуна отвернулась от Муссолини. К осени 1942 года, после двух лет ненавистной войны, голода и военных неудач Италию властно охватывают оппозиционные настроения по отношению к фашистскому режиму и союзу с Германией. Очереди за строго нормированными продуктами, расцвет «чёрного рынка», который полиция уже даже не пытается контролировать, — страна голодает, пояса приходится затягивать на последнюю дырку. Дуче получает ядовитое прозвище «форо Муссолини» — «дыра Муссолини» (основа прозвища — каламбур. «Foro» по-итальянски как «форум», так и «дыра»).

С одной стороны, с 1942 года росло всеобщее раздражение, вызываемое политикой дуче. А с другой — бытовало также и мнение, разделяемое многими итальянцами, что в течение долгих лет высшее руководство страны утаивало от них истинное положение дел. «Если бы об этом знал дуче!» — так ещё считали, надеясь, что дуче узнает и произойдёт долгожданный перелом к лучшему.

Муссолини утрачивает авторитет, власть ускользает из его рук — частые неразумные кадровые перестановки, только отягчающие положение, становятся обычным делом. Ситуация накаляется настолько, что дуче предупреждают о готовящемся отстранении его от власти, однако он уже не способен трезво оценить события. На решающем заседании Большого совета, когда, впрочем, всё ещё было для него поправимо, на стенах римских палаццо ещё красовались старые лозунги «Муссолини всегда прав», он рисует на большом листе бумаги какие-то фигуры (вспомните, как Берия перед арестом чёркал, разбрызгивая чернила: «Тревога, тревога»).

«Почему Цезарь не просмотрел список заговорщиков, когда он попал к нему в руки? — спрашивает К. Хибберт. — Возможно, он позволил убить себя, ибо понял, что достиг предела». Графиня Эдда Чиано, любимая дочь дуче, вспоминала впоследствии: «Поведение моего отца в те дни было совершенно непонятным. О подготовке переворота он знал за пятнадцать дней до его начала, однако не отнёсся к этому с должной серьёзностью».

И когда возле ступеней портика королевской виллы Савойя капитан карабинеров Виньери под предлогом необходимости обеспечить безопасность дуче подсадил его в стоявшую наготове карету «скорой помощи», дверцы которой с грохотом захлопнулись, ему так и не пришло в голову, что он арестован.

Вскоре итальянцы услышали по радио о том, что «его величество король-император принял отставку с поста главы правительства и главного госсекретаря его превосходительства кавалера Бенито Муссолини…» Хотя приверженцев дуче оставалось много, казалось, все вмиг стали антифашистами, срывались фашистские эмблемы со стен домов и партийные значки с груди любого. Тем не менее насилия практически не наблюдалось, и жертв не было. Веселье преобладало над жаждой мести. Лишь один из последователей отдал дуче последний долг преданности. «Дуче ушёл в отставку. Моя жизнь окончена. Да здравствует Муссолини!» — написал сенатор Манлио Моргани перед тем как застрелиться.

Хибберт подробно освещает инспирированную Гитлером операцию по вызволению Муссолини из отеля Гран-Сассо, проведённую Отто Скорцени без единого выстрела. В его интерпретации это выглядит достовернее и менее кинематографично, чем в известных мне ранее русскоязычных источниках. Дотошно препарирует он и историю бесславной республики Сало.

И вот наступает финальное крещендо: поимка и казнь Муссолини и остававшейся с ним до рокового предела Клары Петаччи. Остановимся на версии разведчика и журналиста Леонида Колосова, широко известной по газетным публикациям. Не берусь её оспаривать, однако замечу, что Колосов, который умеет завлечь читателя броскими деталями, зачастую следует традиционной советской манере изображения поверженного врага, которая требовала обрисовать его глумливо-уничижительно, отчего встаёт законный вопрос: если враг был так ничтожен, почему же победа над ним далась столь дорогой ценой? Колосов милость к падшим не призывает. Его Муссолини мозгляк, а в уста прекрасной женщины при заживо разложившемся трупе (и чего эта королева держалась за него до последнего?!) он вкладывает убийственные слова: «Бенито, умри мужчиной!»

По Хибберту, судьба никого не предупреждает дважды, и каждого ждёт такой конец, который более соответствует его характеру. Когда на вилле Бельмонто на Муссолини навели автомат, он, держась за лацканы пиджака и глядя прямо в лицо своему убийце, произнёс: «Целься мне прямо в грудь». Слова прозвучали отчётливо и стали последними в жизни Муссолини. Кларетта стояла рядом с ним и умерла первой, она беззвучно упала на землю. Муссолини одной пули не хватило, пришлось стрелять повторно…

КАНАРИС: ПРЕДАТЕЛЬ ИЛИ ГЕРОЙ?

Канарис сделал блестящую карьеру. Младшим морским офицером он начал службу на борту немецкого крейсера «Дрезден» и участвовал в Фолклендской битве. В апреле 1915 года «Дрезден» был потоплен в чилийских водах, а экипаж интернирован. Канарис ускользнул из рук властей и с фальшивыми документами прошёл через Анды до Буэнос-Айреса, где пробрался на борт парохода нейтральной Голландии, шедший через Фалмут. Портовые власти Фалмута купились на его липовые бумаги, и он продолжил своё путешествие в Берлин, где и появился, желая продолжить службу, в октябре 1916 года. Вместо того чтобы определить на другой корабль, немецкое адмиралтейство направило его с тайной миссией в Мадрид. Подробности его работы в Испании весьма отрывочны, несмотря на послевоенное открытие служебных записок (теперь они находятся в мюнхенском Институте современной истории), и вследствие этого появилось множество вымыслов о его предполагаемых связях с секретными агентами, в том числе и знаменитой Матой Хари.

Вопрос верности Канариса нацистскому режиму во время Второй мировой впервые был поднят Яном Колвином в 1951 году, через два года после публикации биографии «Канарис» Карла Хайнца Абсхагена. Концепция книги Колвина «Канарис, шеф разведки» была весьма спорной, потому что как раз в ней впервые и высказывалось предположение, что Канарис был британским шпионом. На суперобложке так и значилось: «Был ли глава секретной службы Гитлера британским агентом?»

Через шесть лет Колвин вернулся к этой теме при переиздании книги «Канарис, шеф разведки» — теперь под названием «Канарис, тайный враг Гитлера». В новом издании автор указывает свой первоначальный источник: «Сэр Кристофер Уорнер, покойный заместитель министра иностранных дел, чьё случайное замечание за ланчем подсказало мне тему для этой книги, умер в то время, как она готовилась к выпуску в издательстве „Пен“».

Указание на Кристофера Уорнера было, мягко говоря, поразительным. Ко времени публикации «Канариса, главы разведки» Уорнер был британским послом в Бельгии и находился в самом пике своей дипломатической карьеры. Но увы, он сам никак не мог подтвердить слова Колвина, потому что к моменту оглашения его имени был уже мёртв. Поэтому остаются всё же сомнения, действительно ли Уорнер дал Колвину эту информацию — ведь позже он приписывал ключевые для написания книги сведения самому Мензису. Только к этому времени Мензис тоже скончался.

В 1969 году капитан Ф. У. Уинтерботем, бывший глава авиаотдела МИ-6, опубликовал свои мемуары, озаглавленные «Тайна и персонал». Он вспоминает, что в 1942 году всё ещё было возможно общаться с противником через агентов в Мадриде и Лиссабоне, хотя «было несколько странно, когда Канарис попытался сблизиться со своим прямым оппонентом, моим главным шефом».

Уинтерботем не стал больше ничего уточнять по поводу этой краткой попытки Канариса связаться с шефом британской разведки МИ-6 Мензисом, и, конечно же, никто из до сих пор здравствующих старших офицеров МИ-6, служивших в Мадриде или Лиссабоне, не признают, что знали что-нибудь об этом деле. Но хотя явное намерение Канариса выйти на союзников напрямую утверждается Уинтерботемом, авторитетным источником изнутри «кухни», к этому спору, как оказалось, можно было прибавить ещё кое-что. Несмотря на недостаток деталей, сведения Уинтерботема стали часто повторяться. В том же 1969 году Ричард Дикон, например, сказал, что Мензис собирался открыть прямые переговоры с Канарисом в 1942 году. «У Мензиса не было иллюзий в отношении Канариса. Он сознавал, что основной заботой адмирала было сохранение в неприкосновенности военной силы Германии».

Вопрос о лояльности Канариса нуждался в пересмотре, и в 1970 году французский журналист Андре Бриссо вернулся к этой теме в его биографии «Канарис». Бриссо отвергал идею Колвина о «британском агенте», называя её «теорией, которую любой, кто прочтёт данную книгу, отвергнет, разделив моё убеждение в том, что Канарис никогда не работал на секретные службы союзников».

Колвин же продолжал отстаивать свою теорию, указывая новый источник информации: «Нам никогда не станет известно, насколько тесны были личные контакты между Канарисом и шефом британской разведки, но я могу прибавить одну деталь, о которой умолчал при издании своей книги двадцать лет назад, так как упоминание её тогда было бы слишком неосторожным. В октябре 1942 года, когда я объяснял генерал-майору сэру Стюарту Мензису в его вестминстерском офисе свою теорию о том, что его главный оппонент в Германии на самом деле работает против Гитлера ради скорейшего окончания войны, он прервал мою речь, с улыбкой сказав: „В общем-то мне известно, что у него на уме. Хотите встретиться с Канарисом?“»

Теперь выходит так, что сэр Кристофер Уорнер не был первым, кто сказал Колвину о Канарисе! Первым был сэр Стюарт Мензис. Это кажется невероятным, хотя сама неспособность Колвина прежде назвать сэра Стюарта совсем не обязательно говорит о вымышленности его утверждений, но тем не менее человек, которого он процитировал, Мензис, умер за год до того, в июне 1968 года и, следовательно, никак не мог прокомментировать факт приписывания ему этих слов. Колвин прямо цитирует свою беседу с Мензисом: «…когда я заявил, что готов встретиться с адмиралом, генерал Мензис сказал: „Мне надо послать с вами человека постарше. Вы не против? Я не сомневаюсь в ваших способностях, но вы молоды, а я хотел бы дать понять Канарису, что воспринимаю его серьёзно“. Всё было оговорено с тем, что сэру Стюарту потребуется неделя или две на то, чтобы получить официальное одобрение моей кандидатуры и одного из его людей на встречу с Канарисом».

По словам Колвина, план сорвался из-за официальной оппозиции. Мензис якобы объяснил, что «мы должны быть очень осторожны, чтобы не обидеть русских». То, что Мензис просит молодого газетчика принять участие в сталь деликатном и значительном деле, кажется чем-то невероятным, но не настолько, как развитие этой идеи у другого автора — с предположением о якобы состоявшемся рандеву Мензиса и Канариса в 1943 году в Испании.

Это необычайное открытие было сделано Гейнцем Хеном в его солидном произведении «Канарис»: «Летом 1943 года шеф абвера достиг своей первой цели».

Генерал Мензис и Донован сообщили своему немецкому партнёру, что они готовы встретить его в Испании, и вскоре после этого начальники трёх разведок собрались в Сантандере.

Впервые было открыто высказано, что Мензис лично виделся с Канарисом. Включение генерала Билла Донована, начальника американской стратегической службы (АСС), даёт новое измерение и так достаточно странной истории. Хен заявляет, что его источником был бывший офицер абвера, Ф. Юстус фон Айнем, который якобы присутствовал на встрече как член личного штаба Канариса. Если поверить словам Хена о своём информанте, то выйдет, что он обладал исключительным положением, будучи посвящённым к тому же во все внутренние дела Белого дома и британского министерства иностранных дел, ибо тот же фон Айнем, как считается, сделал следующее заявление: «Рузвельт устроил самонадеянному шефа АСС большую взбучку, а главе английской разведки пришлось приложить немало усилий, чтобы умалить значение своей поездки в Испанию в глазах британского МИДа».

История «тайного флирта с представителями союзников» теперь переросла в конфликт между Рузвельтом и Донованом, а также между Мензисом и министерством иностранных дел. Ясно, что никаких свидетельств не найти ни в документах времён войны, ни в воспоминаниях коллег двух союзнических начальников.

В своём объёмистом труде «Шпионы Гитлера» американский историк Дэвид Кан соглашается: «Даже хотя его положение, как главы секретной службы, предоставляло ему огромные преимущества, он ни разу не попытался убить Гитлера или даже низвергнуть его (самое большее — он укрывал некоторых людей, находившихся в розыске). Он никогда не выдавал никаких военных секретов союзникам».

С этим утверждением не согласился в «Операции Валькирия» Пьер Галант. Он настаивал, что Канарис играл существенную роль в заговоре, и не одном, с целью убийства Гитлера. Первый случился в сентябре 1938 года, когда «Канарис приготовил нечто вроде манифеста, адресованного немецкому народу, с подробным перечнем преступлений нацистов». Перед другой попыткой, которая была пресечена в сентябре 1943 года, когда, по мнению некоторых авторов, «адмирал Канарис приготовил для берлинских подпольщиков самолёт».

Парадоксально, но первым подошёл близко к разгадке тайны, окружавшей тайную деятельность Канариса, Ян Колвин. В 1951 году в своей книге «Канарис, шеф разведки», он рассказывает, как один польский дипломат взял его в гости к даме, которую он обозначает как «мадам Дж.». Она к тому времени жила в маленьком домике в Суррее. Колвин вспоминает: «Сперва она напоила нас чаем и когда я спросил её, знала ли она Канариса, то заговорила без остановки: „Я попрошу вас не упоминать моего имени и не говорить ничего, что указало бы на меня, потому что я не хочу ещё раз рассказывать эту историю, а предпочитаю сделать это лишь один раз. Мой муж и я жили до войны в Берлине. Мы знали поляков из тамошней колонии и имели кое-какие связи среди немцев. Я помню встречу с некоторыми немецкими генералами в доме нашего военного атташе“».

История была весьма примечательной, потому что таинственная дама настаивала на том, что именно она была связующим звеном между британцами и Канарисом. Она вспоминала, как её первое знакомство с Канарисом сильно обрадовало и польские и британские власти в Швейцарии. «Когда она упомянула это имя снова, поляки выказали большой интерес и британцы отреагировали так же. Они хотели услышать о нём побольше. Мадам Дж. осталась в Швейцарии».

Она не сомневалась, что работала таким образом на британскую разведку, и так описывала свои тайные встречи с Канарисом в нейтральном Берне: «Особенно сильно меня трогало то напряжение, с каким он рассуждал об их планах в отношении Гитлера. Я иногда спрашивала британцев — должна ли я подтолкнуть его? Но они были очень осторожны в таких делах и ничего мне не говорили. Их разведка, однако, умела хранить секреты и всю войну эта связь осталась нераскрытой».

Может быть, более удивительным, чем её история, было отношение к ней Колвина. После пересказа беседы с «мадам Дж.» тема резко закрывается и он больше к ней ни разу не возвращается. Если его источнику можно верить, откуда тогда риторический вопрос? Этому нет ясных объяснений в «Канарисе, шефе разведки», из чего можно заключить, что и сам автор не был готов на него ответить. Эта история явно не вызвала доверия у биографов Канариса, потому что ни один из них впоследствии не упоминал таинственной «мадам Дж.».

В 1981 году, отслеживая другие нити операций военного времени в Швейцарии, исследователь загадок Второй мировой войны Найджел Уэст случайно встретился с отставным офицером секретной службы, который служил в Берне сразу после войны. Хотя он с трудом смог вспомнить её имя, но настаивал на том, что «жена бывшего польского атташе в Берлине была нашим связным с Канарисом». Затем он обнаружил, что польским военным атташе был полковник Антоний Шиманский и что его жену звали Галина. Заинтригованный, Н. Уэст отыскал одного сотрудника британской секретной службы, бывшего в Берне во время войны, и услышал об агенте, который был известен ему только как «Зет 5/1». Итак, после сорока лет с лишком было раз и навсегда установлено, что Канарис действительно контактировал с секретной разведывательной службой во время войны, используя перемещённую полячку как канал связи. Летом 1983 года Уэст нашёл Галину Шиманскую в доме её внука в Мобиле, штат Алабама, и нанёс ей визит. Хотя ей тогда было уже семьдесят семь лет, она смогла припомнить многие детали её встреч с Канарисом.

Когда подробности истории мадам Шиманской, вместе с указанием её настоящего имени, появились в книге Н. Уэста «МИ-6: операции британской секретной разведывательной службы в 1909–1945 годах», два журналиста «Санди таймс», Барри Пенроуз и Саймон Фримен, связались с отставным офицером британской разведки Эндрю Кингом, который знал о деталях её дела: «Мы говорили с Эндрю Кингом, который в то самое время был офицером МИ-6 в Швейцарии. Он сказал нам, что Канарис предупредил Шиманскую в конце осени 1940 года о планах Гитлера напасть на Россию в следующем году. Он сказал, что Канарис и Шиманская явно понимали, хотя и не говорили друг другу, что эта информация попадёт в Лондон».

Впервые источник из разведки «раскололся» и подтвердил, что Канарис добровольно передавал важную стратегическую информацию союзникам.

«БОЖЕСТВЕННЫЙ ВЕТЕР» ДУЛ В ОДНУ СТОРОНУ (По материалам Ф. Перфилова)

Осенью 1944 года для японских военных стала очевидна неотвратимость поражения. Чтобы переломить ситуацию, необходимо было резко изменить соотношение сил и нанести непоправимый урон военной мощи противника. Особое беспокойство у японцев вызывали американские авианосцы. Только в 1941–1943 годы в США было спущено на воду 95 авианосцев, а в Японии — всего 16. Решить эту проблему, причём довольно необычным способом, взялся японский адмирал Такидзиро Ониси.

Одни считали адмирала фанатиком, другие недолюбливали за заносчивость, ну а третьи, особенно офицеры младшего звена, его боготворили. Ониси принимал участие в составлении плана нападения на Пёрл-Харбор, благодаря его настойчивости при неблагоприятных погодных условиях состоялся налёт японской авиации на американскую базу Кларк-Филд около Манилы, что надолго лишило американцев возможности участвовать в военных действиях. Именно Ониси осенью 1944 года пришла в голову мысль использовать пилотов-смертников для уничтожения военной силы противника, в первую очередь его авианосцев. Объясняя суть своего плана, он писал: «По моему мнению, есть только один путь максимально эффективно использовать воздушные силы, имеющиеся в нашем распоряжении. Необходимо организовать группы смертников для управления истребителями с 250-килограммовыми бомбами на борту с целью пикирования на американские авианосцы…»

Этот дерзкий план сначала ошеломил японское командование, но положение на театре военных действий к тому времени стало настолько проблематичным, что вскоре предложение адмирала было поддержано. Лётчиков-смертников стали называть камикадзе (в переводе с японского — «ветер богов»). Стоит отметить, что тайфун, который в XIII веке уничтожил флот монголов, собиравшихся завоевать Японию, тоже назывался Камикадзе. Возможно, японцы хотели подчеркнуть, что именно пилоты-смертники станут тем самым ураганом, который сметёт военную мощь приближавшегося к Японии противника. Японцы с энтузиазмом принялись за формирование столь необычного военного соединения. На базе Лусон появились четыре специальные бригады камикадзе. Лётчики-добровольцы были готовы по первому сигналу вылететь навстречу врагу: с древних времён наивысшей воинской доблестью считалось отдать свою жизнь за императора. Камикадзе надевали на лоб белую повязку, называемую хасимаки, подобно воинам-самураям в феодальной Японии. Ткань не только впитывала пот, но и защищала глаза от спадающих на лоб волос. В 1944 году белая повязка стала своеобразной эмблемой специального корпуса камикадзе. Пилоты-смертники следовали канонам самураев, которые презирали смерть и бросали дерзкий вызов любому противнику, даже во много раз превосходящему их в силе.

Перед посадкой в кабину торпеды смертники говорили друг другу ритуально прощальную фразу: «До встречи в храме Ясукуни».

На цель следовало идти с открытыми глазами, не закрывая их до самого последнего мгновения. Смерть должна была восприниматься без каких-либо эмоций, спокойно и тихо, с улыбкой, согласно средневековым традициям феодального воинства. Такое отношение к собственной кончине считалось идеалом воина.

25 октября камикадзе получили первый приказ отправиться в полёт в один конец… 9 самолётов под командованием лейтенанта Юкио Секи поднялись с аэродрома Мабалакат и направились навстречу американским кораблям. 4 самолёта выполняли роль эскорта: они должны были защищать камикадзе от нападения американских истребителей (самолёты лётчиков-смертников, кроме мощной бомбы, обычно не оснащали никаким вооружением) и фиксировать результаты их смертельных атак. Когда японские лётчики заметили американские корабли, то сразу пошли на снижение. Первый самолёт камикадзе спикировал на авианосец «Сент-Ло» и со своим смертоносным грузом врезался в его взлётную палубу. «Сент-Ло» получил серьёзные повреждения, а самое страшное — загорелись резервуары с топливом, которые находились под взлётной палубой. Через 5 минут они взорвались, расколовшийся корабль охватил сильнейший пожар, и вскоре он затонул. Другие камикадзе тоже нашли свои цели и расправились ещё с тремя кораблями.

После колоссальных потерь американцев у японского командования появились планы увеличить число лётчиков-смертников в несколько раз. Для них стали производить специальные, можно сказать, одноразовые самолёты, которые стоили гораздо дешевле, требовали меньших трудозатрат и выпускались в гораздо больших количествах. При взлёте таких самолётов шасси отделялись от корпуса, ведь камикадзе не собирались возвращаться…

Был разработан и специальный ритуал отправки пилотов-смертников в последний полёт. За сутки лётчика извещали о предстоящем задании, и он писал прощальные письма родственникам, друзьям, вкладывая в них пряди своих волос. Утром камикадзе раздавал своим товарищам деньги и личные вещи. Смертнику выдавали новое обмундирование, он надевал на лоб традиционную белую повязку и прямо перед вылетом получал из рук командира порцию японской водки — сакэ. Офицеры отдавали камикадзе честь, и лётчики-смертники отправлялись на задание.

В начале 1945 года камикадзе были передислоцированы на Тайвань. Активизация наступательных действий союзников требовала всё больше пилотов-смертников, и теперь добровольцев стали обучать лётному делу всего… 10 дней. Наиболее отличились камикадзе в сражении за Окинаву, когда несколько сот смертников потопили 24 и существенно повредили 164 корабля противника. Весьма показательна трагическая судьба американского эсминца «Буш».

Битва за Окинаву началась 1 апреля 1945 года. В этом сражении американский флот понёс весьма ощутимые потери, в первую очередь из-за действий камикадзе. 6 апреля эсминец «Буш» с командой из более 300 моряков и офицеров полдня успешно отражал атаки смертников, но их натиск был до того интенсивным, что уберечь корабль всё же не удалось. В 15.13 моряки «Буша» заметили очередной одномоторный самолёт камикадзе. Лётчик-смертник летел очень низко и успешно маневрировал, избегая ураганного огня орудий и пулемётов эсминца. В 15.15 камикадзе врезался в эсминец. Корабль охватило пламя, были уничтожены камбуз, лазарет, ремонтная мастерская и система пожаротушения. Однако команда мужественно сражалась с огнём. На помощь «Бушу» подошёл эсминец «Колхаун».

В 16.35 американские истребители, прикрывающие корабли, неожиданно ушли с места сражения, в то время как атаки камикадзе продолжались. На горизонте появилось около 15 японских самолётов, один из которых направился к оставшемуся на плаву «Бушу» и врезался в его борт. Эсминец почти раскололся надвое, но он не затонул и продолжал чудом держаться на поверхности. Уцелевшие моряки не сдавались, но перед закатом солнца на корабль спикировал третий камикадзе. Эсминец словно переломился: его кормовая и носовая части поднялись к небу, в то время как центральная стала погружаться в морскую пучину. Нервное напряжение от атак камикадзе сказалось на психике уцелевших моряков. Когда «Буш» затонул, 33 человека сорвали с себя спасательные жилеты в надежде скорее найти смерть. Из 87 продолжавших держаться на воде членов команды эсминца ещё 10 погибли, попав под винты своих же кораблей, которые беспрерывно маневрировали, уходя от атак камикадзе.

Кроме лётчиков-камикадзе, в японской армии сражались и другие смертники, которых называли тейсинтай. В сухопутных войсках ими были парашютисты, которых сбрасывали с зарядом взрывчатки или с ранцевыми огнемётами в расположение противника. Они должны были уничтожать штабы, склады горючего и боеприпасов, системы управления.

Особую роль отводили смертникам и в военно-морских силах. Здесь применяли торпеды с зарядом от 1,5 до 4 тонн, управляемые добровольцами, которых называли кайтенами. Управляемые торпеды стартовали с подводных лодок, часть своего пути проходили под водой, а потом всплывали и, ведомые смертниками, направлялись к кораблям противника. Впервые подобные торпеды японцы использовали в ноябре 1944 года. Во время военных действий на управляемых торпедах погибло около 80 смертников.

Камикадзе отправлялись к кораблям противника также и на небольших катерах с зарядами взрывчатки. Использовались для этой цели и специально изготовленные мини-подлодки с грузом взрывчатки в десятки тонн. Однако серийное производство подобных субмарин японцам наладить так и не удалось.

Для обороны Японских островов в начале 1945 года были созданы специальные отряды подводных пловцов-смертников, называемых фукуруй. Они должны были подплывать к десантным кораблям противника и взрывать их. Японцам удалось набрать около 1000 пловцов-смертников, но существенной роли в военных действиях они так и не сыграли. Наиболее значительный ущерб противнику нанесли лётчики-камикадзе. Американский десант на острова должен был уничтожить 5225 самолётов с камикадзе, большинство из которых уже стояли заправленными в специальных укрытиях, но из-за капитуляции Японии они не успели подняться в небо.

ЯПОНСКИЕ ДИВЕРСАНТЫ В СИБИРСКОЙ ТАЙГЕ (По материалам Т. Самойловой)

Таёжный сибирский охотник, а в годы войны — лётчик-истребитель, Иван Петрович Приходько прибыл в Москву в августе 1991 года по старым военным делам. Но прибыл очень неудачно — новые власти торопились разделить страну, и никому не было до него дела. Иван Петрович решил податься в Ленинград, где жил его бывший командир полка, но опоздал — тот умер за полгода до описываемых событий. И тогда по чистой случайности Приходько оказался в редакции газеты «Аномалия», где и показал свою находку: кусок дюраля с вонзившимся в него и там застрявшим авиационным снарядом!

В глухой тайге он нашёл обломки истребителя «Аэрокобра», поставлявшегося американцами в СССР по ленд-лизу. С Аляски своим ходом они летели до Красноярска. Поскольку дальность беспересадочного полёта «Аэрокобр» была невелика, маршрут поделили на несколько этапов. Советские лётчики принимали самолёты на Аляске и перелетали сначала через Берингов пролив до Уэлькаля — аэродрома на берегу Анадырского залива. Затем трасса шла над безлюдной сибирской тайгой до Красноярска. Летели группами за лидером — бомбардировщиком B-25.

За время существования этой трассы в СССР перелетело свыше 8000 истребителей. Известно, что во время перелётов разбилось 40 самолётов и погибли 115 лётчиков. Немного по военным меркам, но среди погибших был и друг Ивана Петровича Приходько, и именно его машину нашёл он в тайге. Охотничьим ножом вырезал ту страшную находку — самолёт его друга был сбит из советской 37-миллиметровой авиапушки! Ситуация странная, поскольку снаряды угодили в «брюхо» самолёта, то есть в него стреляли почти под прямым углом снизу, причём с большой дистанции, ибо снаряд не пробил тонкий дюраль. Видимо, стреляли с земли, но под трассой полёта была сплошная безлюдная тайга!

Тайна эта прояснилась лишь через два года в письме врача одной из больниц Владивостока. В больнице умер одинокий старик-чукча, который незадолго до смерти сделал удивительное признание: на самом деле он был японцем и лейтенантом императорской армии, заброшенным с диверсионными целями в СССР летом 1944 года! Назвался именем Ким.

Японские военные в те годы были прекрасно осведомлены о трассе летевших в СССР американских истребителей, и в недрах японской разведки возник коварный план помешать этим поставкам. В одной из диверсионных школ японцы подготовили несколько групп диверсантов-камикадзе для забрасывания их в сибирскую тайгу в район трассы перелёта «Аэрокобр». Каждая группа состояла из двух человек — мужчины и женщины, которым предстояло изображать обычную чукотскую семью. Чукотского языка, разумеется, никто из них не знал, но по-русски диверсанты говорили довольно сносно.

Кима и его спутницу Асю сбросили с трофейного американского бомбардировщика B-25, силуэт которого уже примелькался над советской территорией. В сброшенных вместе с ними тюках были упакованы разборный чукотский шалаш (чум, яранга), ящики с боеприпасами и портативная «зенитка», изготовленная на базе советской авиационной 37-миллиметровой пушки. После выполнения задания, по самурайской традиции, Киму надлежало сделать себе харакири, а его спутнице Асе специальным кинжалом перерезать ему горло, затем уничтожить все улики и принять яд. О возможности возвращения речь даже не шла — диверсантов запугали тысячами километров безлюдной сибирской тайги и 80-градусными морозами. Но на самом деле тех, кто их послал, больше всего беспокоили последствия возможного разоблачения диверсантов.

Ким и Ася выполнили все пункты задания, но над тем местом, куда их забросили, не пролетел ни один самолёт. Кончалось лето, кончались продукты, надлежало принять смерть за императора и божественную Японию.

Но они были очень молоды и, оказавшись в такой ситуации, неизбежно полюбили друг друга. Суровая красота здешних мест совсем не способствовала мыслям о смерти. Эпопею их странствия невозможно уместить в коротком рассказе, но они выжили и, идя всё время в сторону восходящего солнца, вышли на побережье, где был небольшой рыболовецкий посёлок. Какое-то время, по-прежнему изображая чукотскую семью, жили отдельно, потом Ким пришёл к председателю колхоза: «Моя хочет ловить рыбу, моя знает мотор».

Последняя фраза и решила дело. Так бывший японский лейтенант Ким стал советским рыбаком. На родину, пославшую их на смерть и давно вычеркнувшую из числа живых, он и Ася решили не возвращаться. Жили как все вокруг, потом родился сын, внуки. Сын закончил институт и стал большим начальником во Владивостоке. Когда Ким вышел на пенсию, они переехали к сыну в город. Но произошла трагедия — в автокатастрофе погибли сын, его жена и внуки. Не выдержав этого потрясения, умерла Ася. Так Ким остался один, до самого последнего дня никому не раскрывший свою тайну.

В этой почти невероятной истории есть один невыясненный вопрос: кто сбил «Аэрокобру» друга Ивана Петровича Приходько? Ким утверждал, что он не сделал ни одного выстрела, но упомянул о нескольких заброшенных группах диверсантов. Тогда неизбежно возникает и другой вопрос: сколько из погибших над тайгой самолётов сбили японцы?

АМЕРИКАНСКИЕ ЛЮДИ-ЛЯГУШКИ

В те дни каждый день на тихоокеанском побережье у Коронадо в южной Калифорнии можно было видеть группу загорелых мускулистых парней в плавках, которые на первый взгляд просто купались и резвились в своё удовольствие. Они ныряли в буруны прибоя, делали длинные заплывы под водой, качались на гребнях волн. Чем сильнее был прибой, тем, казалось, для них было лучше — всё это выглядело как спорт. На самом деле эти молодые люди занимались особым сложным видом боевой подготовки. Все они состояли в UDT (Underwater Demolition Teams) — командах взрывников-подводников американских военно-морских сил и были известны как фрогмэн — люди-лягушки.

Во время Второй мировой войны фрогмэн составляли сверхсекретное подразделение, в их функции входило проведение предварительных работ по подготовке морского десанта — до подхода десантных частей подбираться к побережью, разведывать его, планировать высадку, очищать берег и прибрежные воды от мин и заграждений. Эти люди сохранили в войне тысячи жизней, заплатив за них своими собственными.

Осознание необходимости создания подразделений с функциями UDT возникло в кошмаре кровопролитнейшей высадки на Тараву. На подходах к этому острову, под водой, японцы установили ряды стальных ежей из рельсов, и десантные суда ВМС США, устремившись к берегу, одно за другим стали натыкаться на них и тонуть. Толпившиеся на них морские пехотинцы оказались совершенно беспомощными перед косившим их с берега пулемётным огнём. В конце концов Тарава была захвачена, но добившимся победы солдатам пришлось переступить через мёртвые тела сотен своих товарищей. Командование военно-морских сил решило, что впредь одерживать подобным образом победы оно позволить себе не может.

24 июня 1945 года к берегам Борнео приблизилось 8-е амфибийное соединение Седьмого флота, доставившее десант для захвата острова. В 7.30 утра американцы начали бомбардировку, а в 8 часов семь небольших катеров с пловцами в ластах и подводных масках отделились от кораблей и на полной скорости понеслись к побережью. Три катера были повреждены огнём японской артиллерии, но строй не покинули.

В пятистах метрах от берега катера повернули и пошли вдоль него. С каждого из них на воду опустили резиновый плот и потащили у скрытого от берега борта на привязи. По сигналу фрогмэн по двое перебирались на плот и через каждые 50 метров скатывались в воду и направлялись к побережью. Они плыли не кролем, а брассом, при котором почти нет всплесков и меньше частей тела выставляется на поверхность под огонь противника.

Качаясь на волнах, пловцы преодолели небольшое расстояние до линии прибрежных препятствий: четырёх рядов толстых, 20 сантиметров в диаметре свай, воткнутых в коралловое дно, по верхам которых, едва выглядывающих из воды, тянулась колючая проволока.

Каждой двойке фрогмэн была отведена зона в 50 метров, каждый из них имел плексигласовую пластину и карандаш, привязанные на шее. Глубоко ныряя, они оставались минуту под водой, потом всплывали и наносили рисунок заграждения на пластину и снова ныряли. В разгар работы японцы открыли миномётный огонь, затем появились фонтанчики от пулемётных очередей, и, пережидая очередную смертоносную волну, пловцы оставались под водой так долго, как могли. Наконец разведка была закончена, и фрогмэн направились в море. На полной скорости подошли катера, таща с собой резиновые плотики, пловцов одного за другим стали вытаскивать из воды, и вскоре штабные офицеры на кораблях уже изучали мокрые исчерченные куски плексигласа.

Теперь предстояло уничтожить заграждения. И снова вперёд пошли катера. На этот раз вслед каждой паре спрыгивающих с плотиков фрогмэн в воду спускалась взрывчатка — 30 килограмм по пять упаковок, каждая из которых крепилась на надувной резиновой камере. Буксируя за собой плавающие на воде тяжёлые связки пловцы осторожно двинулись в сторону берега — близкий разрыв японской мины мог подорвать и их. Достигнув линии препятствий, фрогмэн стали действовать быстро и чётко. Они прикрепляли взрывчатку к основанию свай под водой и соединяли её с пентритовым детонирующим шнуром, который магистралью протягивали по их верхушкам. За полчаса они заминировали полмили заграждений и направились к катерам — все, кроме двоих зажигателей, которым предстояло запалить шнур. Подождав пятнадцать минут, они последовали за остальными, осуществив, вероятно, самый быстрый заплыв в этой войне. Раздался оглушительный взрыв, и высоко в воздух взлетело полмили песка, воды и брёвен. А фрогмэн вернулись обратно, чтобы устранить другие смертоносные ловушки.

Высадка состоялась 1 июля. При массированной поддержке корабельных орудий сзади и катеров UDT впереди многочисленные десантные суда устремились к берегу, на котором вскоре был захвачен плацдарм. С ходу был взят Баликпапан — крупнейший порт Борнео и центр богатого нефтеносного района, на Борнео высаживались десанты и в других местах. В захвате Борнео участвовали силы 7-й дивизии 1-го австралийского корпуса, усиленные американскими и голландскими подразделениями, и 2-я авиагруппа американской морской пехоты при поддержке пяти лёгких крейсеров и четырнадцати эсминцев и авиации.

Захват Борнео был типичной среди дюжины главных десантных операций, подготовленных и возглавленных UDT. У Гуама основным препятствием был коралловый риф в 300 метрах от берега, покрытый сверху где одним, где тремя футами воды. Пловцы UDT, израсходовав три тонны взрывчатки, прорвали в нём широкий безопасный проход. С началом высадки шедшие в первой волне морские пехотинцы — все в поту, некоторые в крови — пригибаясь от густо летящих с берега пуль, увидели установленный на рифе шест с объявлением — первым среди тех, которые стали столь известными на флоте: «Морские пехотинцы, добро пожаловать на Гуам! Побережье открыто благодаря любезности UDT. USO — два квартала влево». (USO — United Service Organizations — ассоциация, созданная в феврале 1941-го усилиями добровольцев в целях оказания помощи и содействия американским военнослужащим и членам их семей, а также организации досуга солдат Соединённых Штатов, служащих за морями.)

Свои самые тяжёлые потери фрогмэн понесли при высадке в Нормандии в секторе «Омаха». Широкий и отлогий берег имел 6-метровый прилив, приходивший так быстро, что от него надо было убегать рысцой. Между его самой низкой и самой высокой границами немцы установили три ряда столбов, оплетённых колючей проволокой. Они рассчитывали, что первые десантные суда подойдут во время отлива, а после этого быстро прибывающая вода скроет заграждения и остальные суда застрянут. В результате успевшие высадиться на берег солдаты будут отрезаны.

Пловцам из UDT не позволили произвести рекогносцировку побережья Нормандии — это могло выдать всю готовящуюся грандиозную операцию. Но они всё же имели довольно точную информацию о береговой обороне из донесений французского подполья, из аэроснимков воздушной разведки и фотографий, сделанных через перископы подводных лодок. Фрогмэн шли вместе с первой волной десанта и преодолевали волны прибоя на надувных лодках. Берег встречал их жесточайшим огнём 88-миллиметровых зенитных пушек, от которого то здесь, то там взлетали на воздух лодки, в которых пловцы везли взрывчатку. Едва они достигли побережья, как начался прилив. Обгоняя его, фрогмэн бросились к первой линии столбов с проволокой, сопровождаемые разрывами снарядов и фонтанчиками песка от пуль. То один из них, то другой из числа тех, кто нёс на себе взрывчатку, исчезали во взрывах.

На одном участке фрогмэн взорвали ряд за рядом все три линии заграждений за 45 минут. В эту высадку потери людей-лягушек убитыми и ранеными составили 41 процент.

Сегодня команды взрывников-подводников снова стали сверхсекретным формированием, и среди самих фрогмэн лишь немногие знают, для какого конкретно типа десантных операций их готовят. Но все они понимают, что на какой бы враждебный берег ни были призваны высадиться войска, впереди должны идти те, кто расчистит им путь.

БЫЛ ЕЩЁ И БЕРЕСТ…

В Знамённом зале Центрального музея Вооружённых Сил находится самая дорогая реликвия Великой Отечественной войны — Знамя Победы. По официальной версии его вечером 30 апреля 1945 года водрузили над Рейхстагом Егоров и Кантария.

Накануне штурма Рейхстага Военный совет 3-й ударной армии утвердил девять специальных знамён, которые были изготовлены по стандарту Государственного флага СССР. Одно из них, знамя за № 5, было передано в 756-й полк 150-й стрелковой дивизии. А там, в 1-м батальоне, и служили сержант Михаил Егоров и младший сержант Мелитон Кантария. Потом эти два имени узнала вся страна. Однако был ещё один человек, имя которого по праву должно было стоять рядом с их именами. Это лейтенант Алексей Прокофьевич Берест, заместитель командира по политчасти 1-го стрелкового батальона 756-го стрелкового полка.

Вот что он писал в своём письме в редакцию «Комсомольской правды» в начале 1960-х (письмо тогда не было опубликовано): «Передо мной командованием была поставлена задача возглавить и обеспечить водружение Знамени Победы. В стремительном броске мы ворвались в открывшийся проход центрального входа здания, двери которого были подорваны гранатой. В это время при моём участии знаменосцами товарищами Кантария и Егоровым было закреплено армейское знамя № 5 на одной из колонн центрального входа в Рейхстаг в 14.30 дня 30 апреля».

Понимая, что знамя, закреплённое на одной из колонн, совсем не то, что знамя, реющее над Рейхстагом, Берест около 22 часов вечера того же дня приказывает командиру отделения Щербине отобрать десяток бойцов для переноса знамени на фронтон.

«Товарищи Кантария и Егоров открепили знамя от колонны, и при поддержке огнём мы стали подниматься по винтовой лестнице. Вследствие артиллерийских обстрелов оказалось, что лестница в отдельных местах была разрушена, препятствие нам удалось миновать путём образования живой лестницы: становился я, на меня — товарищ Кантария, а на нас — товарищ Егоров. И в 22.50 наше советское Знамя Победы заколыхалось на фронтоне Рейхстага».

(Всем известны кадры кинохроники, запечатлевшие взбегающих по ступеням Рейхстага солдат, двое из которых затем водружают знамя на фронтоне здания. Но очень немногим известно, что эти кадры постановочные, и были они отсняты фронтовым оператором не 30 апреля, а 2 мая, когда все бои практически уже отгремели. У американцев тоже есть своё Знамя Победы, тоже самое главное, оно было водружено на вершине горы на одном из тихоокеанских островов. Фотография, на которой развевается знамя и стоят те, которые водрузили его, облетела весь мир, сделала солдат национальными героями, а фронтового фотографа миллионером. Потом один из солдат, квакер, покончил жизнь самоубийством, другой, индеец из племени крик, спился. И уже годы спустя выяснилось, что на самом деле весь расчёт, который действительно установил знамя, был срезан японской автоматной очередью, но фотограф, не успевший сделать снимок, не растерялся, поставил возле знамени других солдат и сфотографировал их.)

Знамя уже реяло над Рейхстагом, но бои в здании продолжались. Около 4 часов утра немцы, выбросив белый флаг, согласились на переговоры, но с офицером не ниже полковника. Тогда в Рейхстаге самым старшим по званию был комбат капитан Степан Неустроев. Он принял решение отправить на переговоры лейтенанта Береста — парня крепкого телосложения, настоящего «русского Ивана». Сам же, будучи человеком невысоким и сухощавым, пошёл с ним как адъютант. Чтобы скрыть знаки различия, надели телогрейки. Неустроев потом писал в своих воспоминаниях, что Берест предложил немецкому полковнику сложить оружие в обмен на гарантию жизни, но тот огрызнулся, дескать, пусть русские сами сдаются, их, немцев, гораздо больше. Тогда Берест напомнил, что данная беседа происходит не в Москве, а в Берлине, и они не затем пришли в Берлин, чтобы сдаваться. Когда парламентёры вышли в вестибюль, эсэсовец, сопровождавший их, выстрелил в спину Неустроеву, но промахнулся. Тот, резко развернувшись, разрядил в него свой пистолет, и тотчас же вспыхнула стрельба. Завязалась рукопашная, Берест уничтожил двух «фрицев», получил несколько ранений, но остался в строю.

В мае 46-го был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР «О присвоении звания Героя Советского Союза офицерскому и сержантскому составу Вооружённых Сил СССР, водрузивших Знамя Победы над Рейхстагом». Звание получили пятеро: капитаны Степан Неустроев и Василий Давыдов, старший лейтенант Константин Самсонов, сержант Михаил Егоров и младший сержант Мелитон Кантария. Береста в этом списке не оказалось.

После войны Берест уехал к себе на родину, в деревню Горяйстеевку Сумской области, там заболел тифом. Его вывезли в госпиталь в Ростове-на-Дону, где он влюбился в медсестру Людмилу, и они поженились. После демобилизации семья вернулась на родину Людмилы и Берест стал работать в Неклиновском районе начальником отдела кинофикации.

Всё это время он пишет, обращаясь к высшему военному руководству, просит, требует восстановить справедливость. Напористость бывшего фронтовика не понравилась. Да и как могло такое понравиться? Установлено, можно сказать, в меди отлито: сержант и младший сержант, русский и грузин, два представителя двух великих народов водружают знамя, ставят точку в войне, всё точно, всё выверено, с эстетикой и с идеологией полный ажур, в общем, Берест «портил композицию».

В феврале 1953 года Берест был арестован. Но, поскольку предъявить какие-либо обвинения было трудно, Береста спровоцировали. Следователь сказал: «Надо ещё разобраться, где ты был во время войны, может, за чужими спинами отсиживался!», и фронтовик не сдержался. Схватив обидчика вместе с креслом, он выкинул его со второго этажа. Итог — статья за хулиганство. Только через два с половиной года вернулся Берест домой, стал работать на «Ростсельмаше».

3 сентября 1970 года, в 49 лет, Алексей Прокофьевич Берест погиб, спасая ребёнка из-под колёс поезда. Его имя всё ещё оставалось под запретом. Только в киноэпопее «Освобождение» он впервые появился на экране, где роль молодого лейтенанта сыграл Эдуард Изотов, внешне удивительно похожий на героя, штурмовавшего Рейхстаг.

И тогда же Неустроев узнал от одного крупного военачальника, почему в списке награждённых не было Береста. Оказалось, что так решил маршал Жуков, который недолюбливал политработников.

На этой истории можно было бы поставить точку, если бы не недавняя публикация в «Московском комсомольце». Корреспондент газеты Елена Михайлина побывала в гостях у подполковника Михаила Байсурова, который в далёком 1945-м, будучи лейтенантом, получил от командующего 1-м Белорусским фронтом маршала Жукова благодарственную грамоту «за отличные боевые действия при овладении районом и зданием Рейхстага», не говоря уже о многочисленных медалях. А говорить бывшего лейтенанта заставили многочисленные «телепризнания», в частности, Героя Советского Союза М. Минина, который как бы первым вошёл в Рейхстаг и водрузил там знамя. Чуть позже снова заговорили о том, что туда первыми вошли Минин, Маков, Забитов, а ещё через какое-то время появилась фамилия бойца Исмаилова. Почему же они молчали пятьдесят лет?

Выяснилось, что знамён Победы было девять, их сшили в самом Берлине и раздали в штабы объединений, которым могло повезти первыми оказаться в главном штабе рейха.

— Рано утром 29 апреля генерал-майор Шатилов отдал приказ о начале штурма. В 4.30 ударила артиллерия. Батальон Василия Давыдова двинулся к центральному входу, взводные Леонид Литвак, Рахимжан Кошкарбаев, Михаил Кочкин подняли своих людей в атаку. В первых рядах бежали комсорг батальона Карибжан Искаков, сержанты Лосенков, Досычев, Дмитриенко. Начали атаку и роты Греченкова, Батракова, Корнеева, Каца. Атака захлебнулась. Новый штурм и снова откат. Рейхстаг обороняли две тысячи эсэсовцев из личного батальона Гитлера.

— Ложь о знамени родилась вот при каких обстоятельствах, — рассказывает Михаил Георгиевич. — Разведчикам удалось, несмотря на отчаянную оборону, преодолеть почти всю Королевскую площадь и взять в плен двух генералов-медиков. Командир дивизии приказал ввести в бой 756-й полк полковника Зинченко. Когда тот прибыл в «дом Гиммлера», Плеходанов, командир нашего полка, допрашивал через переводчика генералов, уточняя расположение гарнизона Рейхстага. Именно тогда командир 674-го Плеходанов сказал фразу, о которой потом сожалел всю жизнь. Произошло это в двадцать минут третьего. «Вот, Фёдор Михайлович, мы тебя опередили, уже побывали в Рейхстаге и взяли в плен двух генералов». Зинченко подозвал начальника штаба и велел передать в дивизию, что 756-й (!) полк захватил Рейхстаг сегодня в 14 часов 25 минут и водрузил знамя Победы. «Товарищ полковник, мы даже на площадь ещё не вышли…» — пытался возразить начальник штаба. Но ложное донесение ушло в штаб дивизии, в тот же час — в корпус, армию, было передано Жукову и Сталину. Что им руководило — зависть, злоба, амбиции? После войны мы не раз говорили ему о лжи, однако 14 часов 25 минут вошло во все учебники. Но это неправда.

Когда от Жукова пришла телеграмма с благодарностью всем участникам штурма, до здания оставалось метров двести. Сняв двери с соседнего «дома Гиммлера», артиллеристы, используя их как мостики, перекатили свои орудия через ров ближе к Рейхстагу. Пушка сержанта Кривоносова оказалась прямо у лестницы Рейхстага. С пехотой артиллеристы бросились в здание. Там начался сущий ад. Воины батальона Неустроева, роты Грибова, Антонова, Рыжкова, Ярунова отбивали одну атаку за другой. Впереди дрались командиры Берест, Гусев, Герасимов. Выше находилась рота Сьянова. Все они прокладывали путь знаменосцам Егорову и Кантарии. Знамя Победы, по данным Байсурова, было поднято в 22 часа 30 минут именно ими. А фотографии и кинохроника родились позже, ведь в темноте было невозможно ничего снять. Знаменитая съёмка Халдея делалась 2 мая, когда на крыше здания побывали десятки бойцов. А Роман Кармен появился со своим алым полотнищем и организовал съёмку…

Позже там перебывало много бойцов со своими знамёнами.

Некоторое время назад по телевидению показали сюжет об Измайлове, который якобы водрузил знамя победы 1 мая в 4 часа 30 минут. Так вот, Егоров и Кантария сделали это ещё 30 апреля, а 1 мая, утром, рядом со знаменем в Рейхстаге продолжался бой, всё кругом горело, было затянуто чёрным дымом. Кто мог в тот момент фотографироваться на крыше?!

Надо сказать ещё о том, что флаг и знамя Победы — вещи разные и флагов действительно было много. Но первый всё же был. Уже упомянутый нами лейтенант Рахимжан Кошкарбаев и ефрейтор Григорий Булатов из 674-го полка рванули бегом и оказались отрезанными от своих. Они бежали к Рейхстагу прячась и притворяясь мёртвыми. Причём Рахимжан нёс флаг батальона, переданный ему замполитом. Они добрались к зданию к семи вечера. Над ними возвышались колонны, поддерживающие треугольный портик, куда храбрецы и подняли флаг. Штурмовое полотнище 674-го полка стало первым штурмовым флагом советских войск на Рейхстаге.

Подвиг солдат журналист и писатель Байсуров подробно описал ещё в 1977 году, правда небольшая книжка его вышла в Казахстане и немногие её читали.

НЕДОСКАЗАННАЯ ИСТОРИЯ «КАП АРКОНЫ»

Утро 3 мая 1945 года над северной Германией и Балтийским морем выдалось холодным и туманным, небо укутали облака.

Немцы радовались: плохая видимость давала возможность передохнуть от налётов союзных истребителей-бомбардировщиков, которые теперь даже днём беспощадно громили суда, набившиеся в северные немецкие порты или собравшиеся группами в открытом море. На суда были загружены личный состав войск СС и различное снаряжение. Большинство из них направлялись в Норвегию, где немцы планировали создать последнюю линию обороны.

Большую часть ударов по судам наносила 2-я тактическая воздушная армия Королевских ВВС Великобритании, хотя в налётах также принимали участие береговое командование Королевских ВВС и 9-я воздушная армия США. Но больше всего немцы боялись истребителей-бомбардировщиков «Хаукер Тайфун» Королевских ВВС. Вооружённый четырьмя 20-миллиметровыми пушками, «Тайфун» мог нести до 1000 фунтов бомб или восемь ракетных снарядов. Полный его залп по разрушительной силе был равен бортовому залпу линейного крейсера, этого было достаточно, чтобы разнести любое судно.

Со времени высадки союзников в Нормандии в июне 1944 года «Тайфуны» по всей Европе изматывали отступавшие немецкие войска, нанося им ужасающие потери в живой силе и технике. Теперь они принимали участие в последнем акте, прежде чем финальный занавес покрыл гитлеровский тысячелетний рейх.

После полудня 3 мая погода прояснилась, и 2-я тактическая воздушная армия бросила в бой эскадрильи «Тайфунов» в Любекском заливе, где воздушная разведка обнаружила несколько крупных судов. Выполнение этого задания было поручено четырём эскадрильям авиакрыла № 123. Эскадрильи № 184, 263 и 198 были вооружены пушками и ракетами, а эскадрилья № 197 несла пушки и бомбы.

Это была та самая эскадрилья, выполнившая первую атаку на цель, которую пилоты определили, как «двухтрубный грузовой лайнер водоизмещением 10 000 тонн, идущий на всех парах в Любекской бухте». В действительности это был пассажирский лайнер «Дойчланд» водоизмещением 21 046 тонн, переоборудованный в госпитальное судно. Пилоты «Тайфунов» не знали этого, поскольку на судне был только один небольшой опознавательный знак в виде красного креста, нанесённый краской с одной стороны трубы. К моменту атаки на «Дойчланде» были только восемьдесят членов экипажа и двадцать шесть человек медицинского персонала.

В судно попали четыре ракеты, одна из которых не взорвалась. Ещё одна вызвала небольшой пожар, который был быстро ликвидирован. Никто из людей не пострадал. После этого медицинский персонал высадился на берег, а капитан, страстно желающий сдаться, приказал выбросить по бортам судна белые полотнища и приготовить спасательные шлюпки к быстрой эвакуации.

Вторую атаку выполнили девять «Тайфунов» из эскадрильи № 198. Ведущим группы был полковник авиации Джонни Болдуин, командир авиакрыла № 123. Атака была направлена на два судна: большой трёхтрубный лайнер и малое судно, пришвартованное рядом. Успех превзошёл все ожидания. Около сорока ракет попали в большее судно — 60-фунтовые боеголовки пробивали корпус и взрывались внутри. Вскоре судно пылало во всю длину корабля. Более тридцати ракет попали в меньшее судно, которое сильно накренилось и начало тонуть, выбрасывая клубы дыма.

Третью атаку провела эскадрилья № 263. Целью снова оказалось судно «Дойчланд». Как только появились «Тайфуны», экипаж забрался в спасательные шлюпки и невредимым высадился на берег, «Дойчланд» охватил пожар, а несколько минут спустя он был потоплен бомбами «Тайфунов» эскадрильи № 197.

Пилоты Королевских ВВС держали обратный курс на свои базы вдоль реки Эльба. Но на следующий день, когда британские войска заняли порт Любек, им открылся весь ужас происшедшего. Суда были заполнены до отказа, но не германскими войсками, эвакуируемыми в Норвегию, а тысячами узников концентрационных лагерей.

Когда война в Европе подошла к неизбежному концу, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер отдал приказ о том, что в руки союзников не должен попасть ни один из заключённых концентрационных лагерей. Тех из них, кто ещё мог идти, угоняли прочь от линии фронта; остальных приказано было уничтожать.

Около двух тысяч трёхсот заключённых были загнаны на борт грузового судна «Атен». Затем их переправили на трёхтрубный лайнер. Этим лайнером был «Кап Аркона» водоизмещением 27 561 тонн. Его капитан Генрих Бертрам в течение дня наотрез отказывался подчиняться эсэсовцам. В конце концов прибывший офицер СС отдал приказ казнить его в случае неповиновения. У Бертрама не было выбора, и в течение следующих четырёх дней около семи тысяч заключённых из Нойенгамма были загружены, словно сардины, в лайнер, вопреки тому, что в роли военного транспорта судно могло разместить и обеспечить санитарные условия лишь для семисот человек. Кроме заключённых, на борт поднялись также пятьсот эсэсовцев-охранников.

Тем временем более трёх тысяч заключённых были погружены на другое судно — транспорт «Тильбек» водоизмещением 2815 тонн. На обоих судах полумёртвые от голода заключённые оказались закупорены в темноте и зловонной грязи. Кроме того, две большие баржи были заполнены несколькими сотнями мужчин, женщин и детей из лагеря в Штутхофе.

2 мая происходила передача заключённых между супами «Кап Аркона», «Тильбек» и «Атен». На следующее утро четыре тысячи сто пятьдесят человек остались на лайнере и две тысячи семьсот пятьдесят — на «Тильбеке». Остальные две тысячи были на «Атене», капитан которого решил вернуться в порт. Эсэсовская охрана протестовала, но была, по некоторым данным, обезврежена командой судна.

Это судно пришвартовалось в Нойштадте. Один из оставшихся в живых, Микелис Мезмалиетис, вспоминал о случившемся затем.

«Утром 3 мая раздался жуткий взрыв. Спустя короткое время один из более крепких заключённых, находившийся наверху, спустился вниз, чтобы сообщить нам, что американцы бомбили „Кап Аркону“ и потопили её. Те, кто ещё мог передвигаться, пришли в сильное волнение и попытались пробиться к выходу. В какой-то момент мы почувствовали, что судно начало идти быстрее, а потом остановилось.

Никто не разговаривал в течение часа. Затем все, кто мог двигаться, поднялись и вбежали на берег — впереди была немецкая команда. Я не мог двигаться и остался умирать. Примерно через час я добрался на четвереньках до верхней палубы…

Во второй половине дня двое сильных молодых заключённых поднялись на борт судна выяснить, что можно забрать. Они были не с нашего судна и оказались французскими студентами. Увидев меня, они были очень удивлены, попытались отыскать других заключённых, но никого не нашли. Затем они вынесли меня с судна и взяли с собой в бараки в Нойштадте, где вымыли и уложили спать на свободную кровать».

Другие заключённые, выбравшиеся с судна «Атен», вероятно, встретились с передовыми патрулями британской армии. Им повезло.

На борту разбитой, полыхающей «Кап Аркона» более четырёх тысяч заключённых сгорели заживо или задохнулись от дыма. Несколько человек сумели вырваться и выпрыгнуть в море, где их подобрали траулеры. Чуть больше — примерно около трёхсот пятидесяти, многие из которых пострадали от ожогов, — сумели выбраться до того, как лайнер опрокинулся. Они выплыли на берег, но как будто только затем, чтобы быть расстрелянными или забитыми прикладами солдатами СС и фанатичными членами гитлерюгенда.

Из 2750 заключённых на «Тильбеке» лишь около пятидесяти сумели выплыть на берег. Большинство из них ожидала та же участь, что и уцелевших на «Кап Арконе». Когда прибыли британцы, они обнаружили выброшенные на берег баржи, а пляжи, усеянные мертвецами: взрослые были застрелены, дети — забиты до смерти прикладами винтовок.

Одним из первых старших британских офицеров, появившихся на месте расправы, был бригадир Миллс Робертс, командир десантно-диверсионной бригады морской пехоты № 1. В то же время, когда он оказался на месте массовой бойни, фельдмаршал Эрхард Мильх — бывший генерал люфтваффе, который был снят со своего поста и позже понёс наказание за депортацию принудительно угнанных на работу в Германию, — прибыл, чтобы сдаться ему. Мильх вскинул руку в нацистском приветствии, держа фельдмаршальский жезл. Британский бригадир вырвал жезл и сломал об его голову.

Человек, ответственный за эти зверства, — Макс Паули, комендант концентрационного лагеря в Нойенгамме, — позже был привлечён к суду в Гамбурге и повешен вместе с несколькими своими подчинёнными. Это должно было стать концом дела «Кап Арконы», однако случилось обратное.

Спустя примерно сорок лет после этих событий в ряде сенсационных статей в западногерманской прессе было заявлено, что истинные факты в отношении затопления «Кап Арконы» и «Тильбека» держались в тайне в течение четырёх десятилетий. В одном из заявлений указывалось, что британская разведка знала о том, что на эти суда погружены узники концентрационных лагерей, и ничего не предприняла. В другом говорилось, что в Королевских ВВС знали, чем загружены суда, и преднамеренно разрешили атаковать их, чтобы дать пилотам, вновь прибывшим из Англии, возможность приобрести некоторый боевой опыт до окончания войны.

Некоторые заявления вообще звучали абсурдно. На самом деле британцы чётко предупредили, что все суда на Балтике подвергнутся воздушным атакам, если не будут иметь заметных опознавательных знаков в виде красного креста. Ни одно из названных судов не имело таких знаков, и у Королевских ВВС не было оснований считать, что они транспортируют что-то иное, кроме войск и, может быть, членов нацистского руководства, ищущих убежища в Норвегии.

Какова бы ни была истина, тайна, окутывающая этот инцидент, всё ещё остаётся неразгаданной. Микелис Мезмалиетис, человек, уцелевший на судне «Атен», рассказывал, что палубы были завалены тоннами припасов — сахара, риса, муки и макарон. «Атен» должен был выйти в море с ещё двумя судами. Для кого же предназначались эти запасы? Их объём был несоразмерно больше того, что требовалось для команд судов и охраны СС.

Возможно, припасы предназначались для продления жизни узникам, которых эсэсовцы, ради спасения своей шкуры, надеялись при заключении сделки с союзниками превратить в трагические пешки в последней отчаянной игре убийц, которым уже нечего было терять, кроме своих жизней.

ТАЙНА ОТРЯДА № 731 (По материалам А. Клева)

Одной из первых серьёзных попыток Японии использовать свой арсенал бактериологического оружия была провокация вспышки чумы в маньчжурском городе Ванъемяо. Сентябрьской ночью 1945 года маршал Малиновский, успешно завершивший антияпонскую операцию, доложил из своей чанчуньской ставки в Кремль Верховному: «Товарищ Сталин, в городе Ванъемяо, определённом нами как основной отправной пункт возвращения войск на Родину, чума. Помимо сорока тысяч местных жителей здесь по решению ГКО в лагерях сконцентрировано для отправки около четырёхсот тысяч военнопленных, сотни эшелонов с трофеями. Чума заброшена из тайника 731-го японского объекта бактериологического оружия».

Верховный распорядился локализовать и обуздать эпидемию, всю информацию о вспышке засекретить. Он согласился с предложением назначить координатором работ заместителя начальника оперуправления фронта генерала Светличного, который здесь, исполняя постановление Госкомитета обороны, комплектовал физически годных военнопленных для работы на объектах народного хозяйства, и особенно, на строительстве Байкало-Амурской магистрали.

Очень скоро в городе уже действовала группа главного эпидемиолога фронта профессора Первушина и начальника фронтового эвакопункта полковника медслужбы Пятницкого. Получив от них подтверждение о распространении чумы, Светличный собрал командиров частей, охарактеризовал обстановку и приказал вывести войска из города, расположить их в 20 километрах от Ванъемяо в палатках, изолировать себя от внешнего мира сплошной траншеей, держать связь по рации, питаться сухим пайком и находиться в состоянии повышенной боевой готовности. В ночное время кострами освещать окружающую местность и ни в коем случае не пропустить к себе извне ни одно живое существо. Отдельным частям поручалось оцепить город, выставить заградотряды и также никого никуда не выпускать.

В первую же ночь, как вспоминали члены пикетов, из города на них пошли вереницы китайцев. У многих уже были явные признаки болезни. Люди умоляли пропустить их, но отозваться на мольбы — значило выпустить эпидемию из-под контроля. Не помогали призывы местных медиков, звучавшие через рупоры, вернуться домой и заверения о том, что именно там их спасение: люди буквально лезли на автоматы, пытаясь прорвать живое кольцо и дополнительные пикеты… И над их головами понеслись пули…

Оказалось, они шли напролом потому, что японцы каждый раз после испытаний действия бактерий на населении поджигали сёла, уничтожая больных людей вместе со здоровыми. А такое здесь случалось часто: в 30 километрах отсюда размещался один из объектов пресловутого 731-го маньчжурского отряда — главной базы самураев по созданию запасов бактериологического оружия.

Но вернувшихся в город (точнее — возвращённых автоматными очередями) уже на рассвете встретили на улицах советские врачи. Облачённые в защитные костюмы, они начали всеобщую вакцинацию населения и пленных, смело шли в заражённые кварталы, даже в семьи, в которых уже видели на телах язвы бубонной чумы.

Ещё через два дня Ванъемяо был засыпан хлорной известью, а на каждом углу и перекрёстке стояли автоматчики в противоипритных костюмах: они уничтожали бродячих животных, контролировали людей, пытавшихся перебегать от фанзы к фанзе. Угроза применения оружия заставила несчастных покориться, хотя никто не верил в спасение. А медики и военные продолжали гасить очаг эпидемии.

Спустя три недели блокада была снята. Чума унесла жизни меньше ста человек. Среди советских воинов никто не заболел. Все медики были удостоены боевых наград.

В начале августа 1945 года семнадцатилетний солдат Александр Леонтьев, сын работника НКВД, был откомандирован из отдельного батальона Забайкальского фронта на границу в посёлок Старый Цурухайтуй, где под видом рыбака, вышедшего на берега вспучившейся от ливней Аргуни, проверял уровень воды напротив японской заставы. Вечером 8 августа он, как и было приказано, вернулся в штаб с собранными данными.

Спустя десять минут после полуночи передовые отряды пограничников и сапёры, которых вёл по своим крокам Леонтьев, перешли реку и уничтожили вражескую заставу. А на рассвете уже части 36-й армии, всю войну сдерживавшие здесь японцев от нападения на СССР, пошли в Маньчжурию по пяти переправам, одна из которых была наведена с учётом данных, собранных юным солдатом. Началась операция по разрушению стойкой обороны на подступах к Хайлару, где, по сведениям разведки, был мощнейший укрепрайон, что и подтвердилось в ходе штурма. Подавление его, как и планировалось командованием, заняло десять дней тяжелейших сражений.

Не менее трудным было и освоение армией ситуации на освобождаемых территориях. Мощная разведка компенсировала изъяны закрытой зоны и точно прогнозировала события и их развитие. На предварительном этапе ей крайне трудно было собирать сведения в Маньчжурии, оккупированной милитаристами, опиравшимися исключительно на белоэмигрантов. Там могли легализоваться только те, кого знала и за кого могла поручиться осевшая в этом районе «белая кость» — выходцы из семей купцов и золотопромышленников Забайкалья и Приморья. К тому же наши агенты знали, что в случае малейшего подозрения их упекут в клетки вивариев пресловутого бактериологического центра. Но, пользуясь различными связями, они шли через границу, легализовывались там и, балансируя между жизнью и смертью, добывали ценнейшую информацию о строительстве дорог, мостов, увеличении выпуска цемента, о переселении китайцев приграничья в южные районы… Всё это позволяло воспроизводить картину происходящего за «железным занавесом» самураев, готовившихся к войне с СССР.

С переходом Аргуни контрразведчики не прекратили работу. Теперь им предстояло обезвредить базы, подготовленные противником на случай поражения и перехода к партизанской войне силами смертников. Работать оперативно требовал и… приказ военного министра Японии от 14 августа, предписывавший милитаристам уничтожить все следы прежних преступлений, особенно — уличающие их страну в подготовке к бактериологической войне. На этот приказ СМЕРШ вышел, столкнувшись с фактами массовой маскировки военных преступников под коммерсантов и врачей. Переодетым военным и учёным, не сумевшим бежать на острова, предписывалось скрыться без следа от советской контрразведки. Иными словами это значило: в критический момент покончить с жизнью. Те, кто не захотел поступить так, и рассказали о страшном приказе. Захваченные в плен смертники сообщали: им гарантировано возвращение домой, если они выйдут на тайники, вынут из них фарфоровые бомбы и заложат их под колёса русских колонн — с таким «пропуском» они получат право подняться на корабли, якобы ждущие в Ляодунском заливе. Но залив уже был блокирован, император призвал войска к капитуляции, а ничего этого не знающие летучие отряды шли за командирами-фанатиками на выполнение абсурдной и опасной для континента задачи. Наконец, и сложная операция по обезвреживанию отряда поручика Сибаты, в котором было до 400 профессиональных убийц, приспособленных к выживанию в пустыне Гоби и опиравшихся на монгольских лам и их храмы, дала понять СМЕРШу, что угроза локальной бактериологической войны остаётся высокой.

Вот почему с передовыми отрядами Красной армии непременно шли врачи-бактериологи. При одной из лабораторий находился и юный боец Саша Леонтьев. Вместе с охраной он собирал для учёных пробы в водоёмах, колодцах, среди скота. Понимал, что так выявлялись заражённые участки и полигоны бывших лабораторий.

Противник заметил работу лаборатории на колёсах, и лишь только четыре машины отошли в районе тоннеля Хинганского перевала от боевого прикрытия, на них тут же напали камикадзе. Жестокий бой длился до подхода регулярных сил. С тех пор бактериологов опекали надёжно, что позволило им обследовать все подходы до Чанчуня, оперативно составить карту зон, указывающую и на места возможных выходов диверсионных отрядов противника.

Казалось, война для юного солдата закончилась: его вернули в батальон, который готовился к зиме выйти из Харбина в Забайкале. Но контрразведка просила учёных собрать максимум сведений о бывшей фабрике смерти. Такие данные можно было получить от пленённой охраны лабораторий, и особенно — у населения, познавшего на себе силу и тайну страшного оружия. Таким образом лаборатории на колёсах с сотрудниками оказались под Ванъемяо, где уже был создан один из крупнейших лагерей военнопленных, предназначенных для их вывоза в Сибирь. Юному солдату поручалось войти в круг ровесников из семей белоэмигрантов и с их помощью собирать крупицы нужных данных.

В результате большой и разноплановой работы удалось установить и доказать юридически сведения довоенной агентуры о том, что в Харбине ещё в 1933 году был создан секретный научно-исследовательский центр — «отряд Камо», который затем стал носить имя адмирала Того, командовавшего в русско-японскую войну флотилией под Порт-Артуром и в Цусимском сражении. Были зафиксированы и показания о том, что летом 1938 года тысячи военнопленных китайцев построили особую военную зону — городок за колючей проволокой и под током высокого напряжения. Подтвердились и были официально зафиксированы факты перевода этого отряда в подчинение Квантунской армии под видом управления по водоснабжению частей, хотя к началу Второй мировой войны он уже массово проводил различные испытания над людьми и животными Внутренней Монголии и Китая… Подробности об этом солдат Леонтьев и его товарищи вылавливали для СМЕРШа в разговорах с местными ровесниками-россиянами.

Изучение полученных данных позволило установить и конспиративную квартиру отряда. Она находилась в Харбине под вывеской пансионата «Берёзка». Местное население из русских эмигрантов помогло вычислить жандармов, контролировавших действия каждого визитёра и оберегавших режим секретности центра. Когда наши следователи напомнили пленным японским генералам о подлинной сути «Берёзки», те, уже в ожидании суда, дали показания о том, что после перехода Красной армией границы учёных и их научные материалы эвакуировали в метрополию, а также о том, что подобные базы были в Хайларе, Линьхоу, Суньу, Муданьцзяне. Генералы объяснили и то, почему охрана отряда не подчинилась приказу покончить жизнь самоубийством и унести с собой его тайну. Всё это стало основой доказательств преступлений отряда № 731.

В 1949 году все эти материалы были представлены как официальное обвинение Японии в разработке, производстве и применении бактериологического оружия. В ходе суда командующий Квантунской армией Ямада и другие высшие офицеры признались, что планировали такие удары по Хабаровску, Благовещенску, Уссурийску и Чите — сюда намечалось сбросить сосуды с чумными блохами, а также распылить с самолётов бактерии сибирской язвы и холеры. А генерал медицинской службы Кавасима показал: «В 731-м отряде широко проводились эксперименты по действию смертоносных бактерий на живых людях. Материалом для этого являлись заключённые китайцы и русские, которых органы японской контрразведки обрекали на истребление».

Большинство специалистов отряда № 731 сразу же после войны переехали в США, где продолжили свою работу. Их «достижения» американцы применяли в Северной Корее во время войны 1950–1953 годов.

УЖАСНЫЙ КОНЕЦ СЕМЬИ ГЕББЕЛЬСА (По материалам А. Калганова)

2 мая 1945 года в яме возле бункера Гитлера были обнаружены трупы мужчины и женщины с обгоревшими золотыми партийными значками НСДАП на остатках одежды, двумя пистолетами системы «Вальтер» с разорвавшимися в них от огня патронами. Рядом с женщиной был также найден золотой портсигар с надписью на внутренней стороне «A. Hitler. 1943». Характерная форма головы мужского трупа с резко выпирающим назад затылком и заметно выдающейся вперёд верхней челюстью вкупе с обгоревшим протезом и остатком ортопедического ботинка на правой ноге не оставила сомнений у хорошо знавших его при жизни свидетелей, что перед ними труп рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса. В пользу версии, что рядом с ним труп Магды Геббельс, говорили свидетельские показания: свой золотой портсигар Гитлер за несколько дней до самоубийства подарил именно Магде — жене Геббельса.

На следующий день, 3 мая 1945 года, при осмотре помещений бункера советские военные контрразведчики сделали ещё более страшную находку, обнаружив в одной из спален на кроватях трупы шести детей — пяти девочек и одного мальчика в ночных рубашках. В комнатах чувствовался резкий запах миндаля, характерный для цианистого калия. Начальник личной охраны Геббельса В. Эккольд, врач рейхсканцелярии Г. Кунц, зубной техник К. Гойзерман и другие свидетели опознали в трупах детей Йозефа и Магды Геббельс. Данные судебно-медицинских исследований подтвердили версию о причине их смерти. Расследование обстоятельств убийства детей открыло дикую правду: их отравила собственная мать. Почему? Ответ на этот вопрос кроется в характере идеологии, которую исповедовала Магда и проповедовал в течение многих лет её муж — министр фашистской пропаганды.

Геббельс вступил в НСДАП в 1922 году. С 1926 года он начал беспрестанное восхваление на страницах газет Адольфа Гитлера, сравнивая того то с Иисусом Христом, то со Святым Иоанном. Гитлер был тронут восторгами своего почитателя, и вскоре Геббельс вошёл в круг его приближённых. В 1932 году он уже возглавлял избирательную кампанию Гитлера.

Став канцлером, Гитлер 13 марта 1933 года назначил Геббельса министром народного просвещения и пропаганды. На новом посту Геббельс вновь оправдал надежды фюрера, развязав в прессе, кино и театре масштабную кампанию против евреев. По указанию свыше театральные и кинорежиссёры начали ставить по специальному заказу антисемитские пьесы, в которых старые евреи скупали души доверчивых немцев, а еврейские парни мечтали опорочить истых немецких девушек.

В мае 1933 года по инициативе Геббельса в нескольких университетах было совершено публичное сожжение книг. В кострах горели произведения Томаса и Генриха Маннов, Бертольда Брехта, Франца Кафки, Ремарка, Фейхтвангера и многих других писателей, чей образ мысли оказался неугоден новому режиму.

Геббельс стремился так воспитать новое поколение немцев, чтобы прочно закрепить в их сознании непреложный нацистский идеал: весь мир-де должен принадлежать только «настоящим арийцам», исключить любое сострадание к представителям «неполноценных в расовом отношении» наций. Впрочем, и среди немцев следовало уничтожить тех, кто не обладал безукоризненным здоровьем или подходящим по форме черепом. Все они являлись «мусором», который может испортить расовую чистоту Германии.

Заметим при этом, что ни Гитлер, ни большинство его приближённых отнюдь не соответствовали арийским идеалам. Что касается Геббельса, то его по фашистской теории вообще следовало стереть с лица земли пару раз: в первый — за субтильное сложение, хилость и колченогость, во второй — за подозрительного вида череп, бросающий тень на происхождение его владельца.

Но земля не разверзлась, и сомнительный с расовой точки зрения министр пропаганды продолжал свои пламенные речи о светлом будущем божественных ариев в Германии. То ли эти речи, то ли завидное положение Геббельса в партийной и государственной иерархии заставили Магду Квандт развестись со своим мужем-банкиром и выйти замуж за фашистского златоуста. С этого момента у Гитлера появилась ещё одна страстная почитательница, поклонявшаяся ему как божеству.

Истеричность ненормального по своей эмоциональной окраске поклонения фашистскому фюреру привела Йозефа и Магду Геббельс к концу войны в ирреальный мир, в котором одряхлевший больной старик с трясущимися руками, постоянно впадающий в припадки ярости, продолжал оставаться для них героем вагнеровской оперы.

Геббельс при своей хромоте и с шестью детьми не имел надежды бежать из осаждённого Берлина. Да и сам по себе такой побег был в конце апреля 1945 года уже невозможен. Разыгрывая последнюю в своей жизни сцену «Сумерки богов» по мотивам сюжета оперы «Кольцо Нибелунгов», Йозеф Геббельс всё же пытался спастись и сразу после смерти Гитлера направил генерала Кребса в качестве парламентёра к советскому военному командованию. Получив ответ, что ни на какие переговоры советское руководство не пойдёт, а примет лишь безоговорочную капитуляцию Германии, Йозеф и Магда Геббельс решили покончить с собой. Но вначале они убили своих детей.

Из показаний врача рейхсканцелярии Гельмута Кунца от 7 мая 1945 года: «Когда мы вышли из рабочего кабинета, в передней в этот момент сидели два неизвестных мне военных лица, один в форме „Гитлерюгенда“, форму второго не помню, с которыми Геббельс и его жена стали прощаться, причём неизвестные спросили: „А вы как, господин министр, решили?“ Геббельс ничего на это не ответил, а жена заявила: „Гауляйтер Берлина и его семья останутся в Берлине и умрут здесь“.

Простившись с указанными лицами, Геббельс возвратился к себе в рабочий кабинет, а я вместе с его женой пошли в его квартиру (бункер), где в передней комнате жена Геббельса взяла из шкафа шприц, наполненный морфием, и вручила мне, после чего мы зашли в детскую спальню, в это время дети уже лежали в кровати, но не спали.

Жена Геббельса объявила: „Дети, не пугайтесь, сейчас вам доктор сделает прививку, которую сейчас делают и детям, и солдатам“. С этими словами она вышла из комнаты, а я остался один в комнате и приступил к впрыскиванию морфия, сначала двум девочкам старшим, затем мальчику и остальным девочкам, имена их я не знаю. Впрыскивание делал в руки ниже локтя по 0,5 кубика для того, чтобы привести их в полусонное состояние. Процедура впрыскивания продолжалась примерно 5 минут, после чего я снова вышел в переднюю, где застал жену Геббельса, которой заявил, что нужно обождать минут 10, пока дети заснут, и одновременно я посмотрел на часы — было 20.40 1 мая.

Спустя 10 минут жена Геббельса вошла в спальню к детям, где пробыла минут пять, каждому из них вложила в рот по раздавленной ампуле цианистого калия. (Цианистый калий находился в стеклянных ампулах, которые содержали 1,5 кубика.) Вернувшись в переднюю в удручённом состоянии, она заявила: „Всё кончено“. Затем я с ней направился вниз в рабочий кабинет Геббельса, где мы застали последнего в очень нервозном состоянии, расхаживающим по комнате. Войдя в кабинет, жена Геббельса заявила: „С детьми всё кончено, теперь нам нужно подумать о себе“, на что Геббельс ответил ей: „Нужно торопиться, у нас мало времени“. Дальше жена сказала: „Умирать здесь, в подвале, не будем“, а Геббельс добавил: „Конечно, мы пойдём на улицу в сад“. Жена ему бросила реплику: „Мы пойдём не в сад, а на Вильгельмштрассе, где ты всю свою жизнь работал“.

Во время беседы Геббельс поблагодарил меня за облегчение их судьбы, попрощавшись со мной, пожелал успеха в жизни и счастливого пути. После этого я направился к себе в госпиталь»…

Чуть позже они сами приняли цианистый калий, и трупы их были свалены охраной в яму, где раньше похоронили двух собак, на которых испытывал яд Гитлер.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ И ЧАСЫ ГИММЛЕРА (По материалам А. Калганова)

В самых авторитетных справочниках и энциклопедиях говорится, что Гиммлер был арестован 21 мая 1945 года британскими военными властями. И ни слова — о наших соотечественниках. А ведь если бы не советские солдаты Иван Егорович Сидоров и Василий Ильич Губарев, Гиммлер вполне мог бы затеряться в толпах беженцев. И до сегодняшнего дня историки спорили бы, куда пропал после войны зловещий рейхсфюрер СС.

Попробуем на основании рассекреченных документов восстановить историческую правду о задержании и смерти Гиммлера.

Весной 1945 года Генрих Гиммлер оказался в крайне незавидном положении. Во-первых, он не оправдал доверия Гитлера, назначившего его на пост командующего группой армий «Висла» в надежде, что под руководством Гиммлера германские войска задержат стремительное наступление советских войск. Оказалось, однако, что опыта полицейского и карателя недостаточно для успешного ведения боевых действий. В результате Гиммлера отстранили от командования армией.

Во-вторых, Гитлеру доложили о попытках Гиммлера при посредничестве начальника 6-го (разведывательного) управления РСХА Вальтера Шелленберга договориться с западными союзниками СССР об условиях своего личного спасения после неизбежной капитуляции Германии.

Все эти события, а также неотвратимое приближение Советской армии подвигнули Гиммлера вступить в заговор с несколькими министрами гитлеровского правительства, не желавшими разделить с фюрером его незавидную судьбу после поражения Германии. Так как в подчинении у Гиммлера находились все вооружённые формирования СС, по замыслу заговорщиков он должен был явиться 20 апреля 1945 года к Гитлеру и предложить добровольно отказаться от власти в пользу рейхсфюрера СС. В случае несогласия Гитлера его следовало устранить любым возможным способом. Гиммлер, который одним росчерком пера отправлял на смерть тысячи людей, страшно боялся расстаться со своей собственной жизнью. Поэтому заговорщики не дождались от него обещанных решительных действий. Рейхсфюрер решил спасаться в одиночку.

28 апреля 1945 года ближайший советник фюрера Мартин Борман доложил Гитлеру переданные по радио сообщения мировых информационных агентств о том, что Генрих Гиммлер от своего имени предложил политическому руководству США и Великобритании капитуляцию Германии.

Для Гитлера сообщение о предательстве его бывшего любимца стало очередным разочарованием в ближайших соратниках. За несколько дней до этого поступила информация о попытке измены со стороны рейхсмаршала Германа Геринга, которого Гитлер ранее официально объявил своим преемником. Вслед за Герингом Гиммлер был исключён из партии, лишён всех наград и объявлен вне закона.

От смерти Гиммлера спасло то, что Гитлер решил уйти из жизни и 30 апреля принял вначале испытанный на своей овчарке цианистый калий. Его приближённые горевали недолго: после сожжения трупа фюрера одна часть его соратников решила пробиваться с боем из окружения, другая, во главе с новым преемником Гитлера адмиралом Дёницем, поспешила послать к советскому военному командованию парламентёра для обсуждения условий капитуляции. Гиммлер попытался использовать последнюю возможность сохранить свою жизнь — незаметно выбраться из окружения и затеряться в толпе беженцев.

Следует отметить, что идея эта не была совершенно фантастической. Например, один из ближайших приспешников Гитлера, министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп, благополучно скрылся в конце апреля и поселился в Гамбурге в неприметном доме под самым носом у английской комендатуры. Только 14 июня 1945 года британским военным властям удалось арестовать Риббентропа по доносу опознавшего его немца.

Гиммлер больше всего опасался встречи с советскими контрразведчиками и, предприняв необходимые меры маскировки (заготовил фальшивые документы, сбрил усы, наложил повязку на один глаз, переоделся в гражданскую одежду), стал пробираться в сопровождении двух телохранителей на запад Германии, подальше от советских войск.

По иронии судьбы встреча Гиммлера с нашими солдатами всё же состоялась. И рухнули его планы побега на Запад.

По окончании войны заключённые фашистских концлагерей на территории Германии до отправки на родину находились во временных сборно-пересылочных пунктах как в советской оккупационной зоне, так и в зонах оккупации союзных войск. Бывшие военнопленные, которые не были больны или истощены до крайности, как правило, записывались в комендантские роты и принимали участие в патрулировании местности. В мае 1945 года в комендантскую роту сборного пункта № 619 в городе Цевен, располагавшегося на территории английской зоны оккупации, записались рядовые Советской армии И. Сидоров и В. Губарев. В рассекреченном деле СМЕРШа об обстоятельствах пленения и смерти Гиммлера имеются их биографические данные.

Иван Егорович Сидоров родился в мае 1920 года в селе Ключи Широко-Камышенского района Саратовской области. В Красную армию был призван 7 июня 1941 года, служил в миномётной батарее стрелкового полка, в составе которого участвовал в боях под городом Жлобином в Белоруссии. Попал в плен 17 августа 1941 года и с этого момента прошёл через 6 фашистских концлагерей на оккупированной территории СССР и в Германии.

Василий Ильич Губарев родился в 1916 году в Сапожковском районе Рязанской области. В Красной армии служил с 1939 года ездовым в артиллерийском полку. В составе полка принимал участие в боях в Запорожье, где попал в плен 8 сентября 1941 года. До освобождения союзниками 4 мая 1945 года прошёл через 4 фашистских концлагеря.

Вероятно потому, что в советское время отношение к бывшим пленным не располагало к их героизации, мы до сего дня не знали имён этих бойцов, а также обстоятельств пленения ими Гиммлера. А дело было так.

В 9 часов утра 21 мая 1945 года Сидоров и Губарев заступили в совместный патруль с шестью английскими военнослужащими, старшим среди которых был капрал. Вооружённые винтовками, наши солдаты вдвоём патрулировали по окраине местечка Майнштадта. В 19 часов они зашли в дом, где английские солдаты разговаривали, курили и пили кофе. Капрал предложил русским отдохнуть или сделать ещё один обход, так как машина за патрулём должна была прийти примерно через полчаса.

Наши солдаты решили ещё раз пройтись по окраине Майнштадта и вскоре заметили, как из кустов, крадучись, вышли три немца, намереваясь пересечь дорогу и уйти в лес. Губарев с Сидоровым побежали за ними, и когда оставалось метров 200, скомандовали по-немецки: «Хальт!» — «Стой!». Один сразу остановился, двое других сделали вид, что не слышали окрика, и продолжали идти вперёд. Тогда Губарев произвёл предупредительный выстрел вверх, оба солдата взяли немцев на мушку.

Задержанные представились немецкими солдатами. Но Сидоров с Губаревым видели, что на них надеты офицерские плащи, а на двоих — офицерские брюки (Гиммлер был в штатском). Когда задержанных доставили к англичанам, немцы стали показывать знаками, что они больны. Гиммлер, у которого в руках была палка в виде костыля и повязка на глазу, симулировал последствия ранения. Английским солдатам не очень-то хотелось вместо казармы ехать в комендатуру, терять время на объяснение дежурному офицеру обстоятельства задержания. И они предложили отпустить немцев, говоря, что им неохота возиться с больными. Но Губарев и Сидоров настояли на доставке задержанных к военному коменданту.

Дня через три оба наших солдата снова заступили в патруль. На площади в ожидании машины собралось 16 русских, к которым подошли английский офицер и переводчик. Офицер спросил, кто задержал троих немцев. Когда вперёд выступили Сидоров и Губарев, их подробно опросили об обстоятельствах задержания и приметах немцев. Затем записали их фамилии, и переводчик спросил: «Вы знаете, кого вы привели? Тот, у кого был перевязан глаз, — глава гестапо и ближайший помощник Гитлера — Гиммлер».

За проявленную бдительность начальник сборного пункта № 619 майор Годлевский объявил 26 мая 1945 года Губареву и Сидорову благодарность и наградил каждого «пакетом Красного Креста».

На гауптвахте лагеря № 619 английские военнослужащие обыскали трёх задержанных немцев и отобрали у них часы, компасы и карты. По свидетельству вышеупомянутого майора Годлевского, у того, кого впоследствии и идентифицировали как Гиммлера, была найдена колбочка с каким-то раствором. Гиммлер заявил, что в ней лекарство от желудка, после чего колбу ему вернули.

23 мая задержанных немцев доставили в разведывательную службу 2-й британской армии для идентификации личности Гиммлера, который, понимая, что сохранить инкогнито в лагере немецких военнопленных будет невозможно, назвал англичанам своё имя. По поведению Гиммлера было видно, что с этого момента он ждал к себе особого отношения как к одному из высших руководителей германского государства. На английских же офицеров имя рейхсфюрера не произвело никакого впечатления.

Если дежурный офицер разведки достаточно корректно опросил Гиммлера о дате его рождения, партийном и эсэсовском номере, о прочих установочных данных для того, чтобы убедиться, что это не самозванец, то приехавший за Гиммлером полковник английской контрразведки просто приказал ему снять свою одежду и надеть привезённую для него. На слова Гиммлера, что он не подлежит подобному обращению, полковник Мёрфи ответил, что либо тот переоденется сам, либо его разденут насильно. Очевидцы этой дискуссии отмечали, что Гиммлер в результате был совершенно подавлен. Он заявил, что из-за такого грубого принуждения он ни слова не скажет о том, о чём хотел рассказать.

На этом злоключения Гиммлера не закончились. В штабе контрразведки ему снова приказали раздеться и устроили тщательный личный осмотр с целью определить, нет ли на теле Гиммлера и «в отверстиях тела» каких-либо посторонних предметов. (Англичане имели уже печальный опыт, когда покончил собой задержанный адмирал Фриденбург.)

Закончив осматривать туловище и конечности Гиммлера, капитан британской медслужбы Уэллс решил проверить, не спрятал ли рейхсфюрер что-нибудь во рту. Оттягивая щёки задержанного в стороны, офицер увидел в полости между нижней челюстью и щекой небольшой предмет с синей головкой. Попытка вытолкнуть этот предмет изо рта Гиммлера пальцем не удалась, тот быстро поместил ампулу между зубов и раскусил её. По комнате распространился сильный запах миндаля, свойственный цианистому калию. Все предпринятые меры для возвращения Гиммлера к жизни не дали результата…

Так, за полгода до вынесения нацистским преступникам приговора на Нюрнбергском процессе один из самых зловещих деятелей Третьего рейха ушёл от прямой ответственности.

СМЕРТЬ — ЕЩЁ ОДНА ТАЙНА ГИТЛЕРА (По материалам Л. Капелюшного и С. Турченко)

Уже развевалось над Рейхстагом наше знамя в поверженном Берлине. Оставалось только поймать главного виновника вселенской трагедии — Гитлера. Ещё никто не знал, что 29 апреля, в 4 часа утра, Гитлер поставил подпись под личным завещанием: «Я сам и моя супруга, чтобы избежать позора смещения или капитуляции, выбираем смерть. Мы хотим, чтобы нас немедленно сожгли вместе на том месте, где проходила наибольшая часть моего труда в течение двенадцатилетнего служения моему народу».

В те минуты 3-я ударная армия, в состав которой входил и 79-й стрелковый корпус, пробивалась к центру Берлина. На войне у каждого свои задачи: в частности, контрразведка СМЕРШ должна была забросить густую сеть и выловить в районе рейхсканцелярии всех сколько-нибудь подозрительных немцев. Корпусной контрразведкой командовал подполковник Клименко. Незадолго до этого его среди ночи вызвало армейское руководство и особо предупредило: никто из логова выскользнуть не должен.

К началу мая в трёх фильтрационных пунктах было около 800 человек пленных. Число это было почти постоянным, хотя ежедневно отправляли в армейский СМЕРШ или отпускали на все четыре стороны человек по 200–250. Ясно, что всех нужно было допросить, убедиться в достоверности показаний.

Так всплыли имена повара фюрера Вильгельма Ланге и техника гаража рейхсканцелярии Карла Шнейдера.

2 мая Иван Исаевич решил вместе с другими контрразведчиками осмотреть рейхсканцелярию, бомбоубежище Гитлера, о котором фронтовая молва слагала легенды. Ланге и Шнейдер — проводники и очевидцы событий в бункере.

С этой поездки и начинается цепь событий, которые сплетаются в историю фантасмагорическую, сотканную из случайностей и совпадений. Иван Исаевич Клименко упоминается в документальной и художественной прозе, рассказывающей о последних днях и кончине главарей рейха. И. Клименко так описывает события 2 мая 1945 года.

«Утро стояло мглистое, холодное, Берлин лежал в руинах, и мы никак не могли подъехать к рейхсканцелярии. Пришлось машину оставить поодаль, и зашли мы как-то с тылу… После ожесточённых боёв и сама рейхсканцелярия, и двор с садом были неузнаваемы — иссечённые пулями и осколками деревья, здания, воронки, ящики от боеприпасов, смрад и гарь, неубранные трупы немцев. Так получилось, что мы территорию прошли с боем и оставили, кругом было безлюдье. На местности ни я, ни наши офицеры Быстров и Хазин не ориентировались, проводниками были пленные. Кто-то из них сказал, что вот это — запасной выход из фюрербункера. Идём туда. И они говорят — о, доктор Геббельс. Рядом лежали два обугленных тела — мужское и женское. Мы их осмотрели. У мужчины вместо икры на ноге была металлическая пластина, правая ступня увечная. На его теле мы нашли обгоревший партийный значок, а на женщине — тоже обгоревшие золотой партийный значок и золотую брошь, рядом — обгоревший золотой портсигар с гравировкой… Все находки я передал потом в управление армейской контрразведки.

Вечером, у себя в отделе, мы составили акт об обнаружении тела Геббельса и его жены. Писал его на тетрадном разлинованном листе карандашом корреспондент „Правды“ Мартын Мержанов. Он был у нас частым гостем.

Кстати, тот наш первый акт я больше нигде не встречал, как первичный документ он нигде не упоминался. Возможно, потому, что потом появился другой — с более солидными подписями, после опознания Геббельса».

Как рассказывает Иван Исаевич, контрразведка провела серьёзную работу, готовясь к опознанию. Было установлено 24 человека, которые могли подтвердить или опровергнуть, что обугленный труп — Геббельс. А пока Клименко занимался подготовкой процесса опознания, розыскники обнаружили в бункере шестерых мёртвых детей Йозефа и Магды Геббельс.

Процедура опознания Геббельса прошла успешно, подполковник Клименко стал знаменит… Где-то в засекреченных архивах есть плёнка Романа Кармена — он снимал показания всех свидетелей, и будущие исследователи, несомненно, обратят внимание, как заплакал вице-адмирал Фос, увидев мёртвую чету Геббельсов и наряженных в голубые платьица девочек…

3 мая в сухом бассейне возле входа в Голубую столовую рейхсканцелярии именно Фос обратил внимание на труп в синем бостоновом костюме — чёлка, усики у него были как у Гитлера. Правда, он тут же сказал, что только похож, не фюрер это. Иван Исаевич, знавший Гитлера только по карикатурам, тоже засомневался, но по своей логике: на покойнике были штопаные носки.

Ночью произошло обычное для войны событие — 3-ю ударную армию передислоцировали, её место заняла 5-я ударная, и, следовательно, на территории рейхсканцелярии хозяйничала теперь её контрразведка. Руководил ею Карпенко. По его указанию «Гитлер из бассейна» был занесён в Голубую столовую, и утром, когда Иван Исаевич с очередными опознавателями прибыл туда, то был уже гостем.

«Мои свидетели однозначно сказали — это не Гитлер. Но решающее слово было за довоенным послом в Германии Смирновым. Его приезд почему-то задерживался, мы слонялись без дела. Около часу дня ко мне подошли солдатики из нашего сопровождения — попросили показать, где нашли Геббельса. Мы пошли к тому самому запасному выходу из фюрербункера, я в который уже раз рассказываю и про обугленные тела, и про находки. А тут один любопытный солдат залез зачем-то в воронку рядом с нами. Гляжу, там фаустпатрон. Ругаю его, чтобы вылез немедленно, оружие это коварное, как бы чего не случилось, а он мне что-то про ноги говорит. Мол, тут в рыхлой земле чьи-то ноги. Откопали. Оказались два трупа — мужчина и женщина, тоже обугленные до костей… Во дворе там почему-то валялась масса солдатских одеял. Я распорядился завернуть трупы в одеяло и закопать обратно…

Утром 5 мая, часа в четыре, мы взяли шанцевый инструмент, ящик, солдат и поехали к рейхсканцелярии. Пропуска у нас не было, а охрану там нёс батальон Шаповалова, я его знал. Но чтобы не нарваться на неприятности, всё же мы перелезли через забор, а машину — в ворота. Тела оказались там, где мы их закопали. Но оказалось, что в прошлый раз мы не всё увидели: вместе с людьми было ещё и два собачьих трупа. Овчарка и маленькая собачка, мы её почему-то называли во всех документах щенком. В воронке было много рейхсмарок, каких-то бумаг, но мы ими не интересовались. Погрузили тела в ящик и уехали домой».

Тем временем приближался час безоговорочной капитуляции, весь мир жадно ждал известия — поймали? Нашли мёртвого? Сбежал? О Гитлере ходили самые невероятные слухи… Но грянула победа, радость и хмель её вскружили головы, событие было столь значительно и планетарно, что гитлеровская тайна померкла и измельчала.

День Победы Иван Клименко встречал в расположении 150-й дивизии. В тот же день корпус перебросили в Гроссшёнебек — местечко километрах в сорока от Берлина. Ящик с человечьими телами и собаками покочевал следом за секретами контрразведки… На новом месте для «трофеев» нашли какой-то сарайчик, подальше от глаз…

«Ночью 11 мая, что-то около часа, дежурный доложил мне, что один из пленных хочет сделать важное признание, но непременно высокому начальству. Они все тогда требовали высокое начальство. А мы с Мержановым как раз чай пили, беседовали. У него положение было непростое, если верить о корреспондентской работе. Он владел такой информацией, что — ах! Писал и передавал в „Правду“ интересные статьи, я это знаю доподлинно, так как во избежание ошибок по фактам Мартын давал мне читать рукописи. А в газете — ни строки. Вообще всё связанное с главарями рейха держалось в секрете. Странным мне это кажется теперь, тогда — нет.

Ну вот, приводят ко мне этого самого немца. Высокий, крепкий эсэсовец, метра под два. Гарри Менгесхаузен. Докладывает, что служил в группе СС „Монке“ и с 10 по 30 апреля участвовал в обороне рейхсканцелярии и непосредственно в охране Гитлера. В поддень 30 апреля он якобы стоял на часах в рейхсканцелярии, патрулировал по коридору от кабинета Гитлера до Голубой столовой. И заметил через окно суету в саду имперской канцелярии. Личные адъютанты Гитлера Линге и Гюнше вынесли из запасного выхода бункера тела фюрера и Евы Браун. Гюнше облил тела бензином и поджёг, а потом два эсэсовца закопали Гитлера и Еву в воронку от снаряда рядом с запасным выходом, примерно на расстоянии одного метра. Далеко, спрашиваю, было всё это от тебя? Нет, говорит, метров шестьдесят… Мержанов записывал за ним почти слово в слово. Значит, получалось, что Гитлер, которого ищут, уже неделю у меня в контрразведке лежит. И нужно было на все сто процентов убедиться, что тут всё точно, не очередная липа».

При очередном выезде в рейхсканцелярию Менгесхаузен указал на знакомую воронку, где уже никаких трупов не было. Убедившись, что в сараюшке контрразведки действительно находятся тела Гитлера и Евы Браун, Клименко поехал докладывать в армейскую контрразведку генералу Мирошниченко. Для допроса Менгесхаузена была вызвана переводчица.

Остаётся загадкой, почему советская сторона, располагавшая абсолютно достоверной информацией о кончине фюрера, держала это в секрете, почему Сталин в сорок шестом сказал о необходимости вновь расследовать обстоятельства смерти Гитлера?

* * *

Британская «Санди таймс» опубликовала статью о том, что останки Гитлера были будто бы тайно сожжены в 1970 году. Газета ссылается на отставного генерал-лейтенанта КГБ Сергея Кондрашова — бывшего главу контрразведки в Восточном Берлине. По его словам, первоначально останки были обнаружены советскими войсками во дворе бункера Гитлера. В 1946 году их тайно перевезли в расположение советской воинской части в Магдебурге, где они были захоронены.

В 1970 году Кондратов якобы напомнил своему начальству о существовании останков. Заручившись поддержкой Брежнева, шеф КГБ Андропов приказал выкопать их и уничтожить. По утверждению Кондрашова, в распоряжении ФСБ РФ имеются фрагменты черепа Гитлера.

Нужно сказать сразу: в архивных документах столько противоречий и нестыковок, что знакомство с ними скорее вызывает новые вопросы, нежели проясняет ситуацию с останками фюрера. В своё время вокруг предполагаемых трупов Гитлера и Евы Браун советские спецслужбы устроили труднообъяснимую возню. Трупы не раз подвергались перезахоронению, всё, что связано со смертью наци № 1, было строго засекречено.

История с находкой трупов рассказана выше. Остаётся лишь добавить, что все документы были направлены в адрес Берии. В сопроводительной записке уполномоченного НКВД И. Серова говорилось: «…Не вызывает сомнения то, что предполагаемый нами труп Гитлера является подлинным… Их показания подтверждены судебно-медицинской экспертизой». Сообщалось, что трупы «закопаны в районе города Бух».

В конце 1945 года заместитель начальника Главного управления по делам военнопленных и интернированных генерал-лейтенант А. Кобулов предпринял ещё одно расследование обстоятельств смерти Гитлера. За основу были взяты показания свидетелей, находившихся в советских лагерях. В итоговом документе высказывались серьёзные сомнения по поводу самоубийства фюрера, предлагалось провести всестороннее следствие. 13 января 1946 года была сформирована следственная бригада под руководством военного юриста Клаусена. Но в это же время по указанию начальника управления контрразведки СМЕРШ генерал-лейтенанта Зеленина захоронение в районе Ратенова было вскрыто, трупы перевезены в Магдебург и тайно зарыты во дворе дома № 36 по улице Вестендштрассе, где располагался отдел контрразведки СМЕРШ 3-й армии. Таким образом, трупы оказались вне досягаемости следственной бригады.

В последний раз прах наци № 1 был потревожен в 1970 году. Руководитель КГБ Ю. Андропов в связи с возможностью передачи советского военного городка Магдебурга немецким властям обратился с письмом (№ 655А от 13.03.70 г.) к руководству СССР. «Учитывая возможность строительных и других земляных работ на этой территории, — писал он, — которые могут повлечь обнаружение захоронения, полагал бы целесообразным произвести изъятие останков и их уничтожение путём сожжения. Указанное мероприятие будет проведено строго конспиративно силами Опергруппы ОО КГБ 3-й армии ГСВГ и должным образом задокументировано».

На письме — резолюция: «Согласиться. 16 марта. Л. Брежнев, А. Косыгин, Н. Подгорный».

Имеется в архиве и отчёт о проведённом мероприятии: «…Уничтожение останков произведено путём их сожжения; на костре на пустыре в районе города Шёнебек, в одиннадцати километрах от Магдебурга. Останки перегорели, вместе с углём истолчены в пепел, собраны и выброшены в реку Бидериц».

ЧТО СТАЛОСЬ С ЕВОЙ БРАУН? (По материалам А. Сидоренко)

Могла ли любовница Гитлера остаться живой и бежать из поверженного Берлина? Подобный вопрос может показаться абсурдным: известно, что после 16-летней связи с фюрером она стала его женой в ночь с 28 на 29 апреля 1945 года, а 30 апреля покончила жизнь самоубийством вместе с вождём нацистов. Этой версии смерти Евы Браун придерживались более полувека, но в последние годы стали известны некоторые факты, позволяющие в ней усомниться.

Гитлер впервые увидел её в фотоателье Генриха Гофмана. Молодая светловолосая девушка в довольно короткой юбке произвела на фюрера неизгладимое впечатление. «Знакомый шефа буквально пожирал меня глазами и непрерывно говорил комплименты», — вспоминала об этой встрече Ева, которая только после отъезда таинственного мужчины с магнетическим взглядом и смешными усиками узнала, что разговаривала с самим Адольфом Гитлером.

Ева не разбиралась в политике, абсолютно ею не интересовалась, поэтому Гофману легко удалось убедить девушку, что она познакомилась с надеждой нации и будущим спасителем Германии. Вскоре о Гитлере стали много писать в газетах и говорить по радио, и, хотя отец Евы называл его наглецом и молокососом, это знакомство весьма льстило самолюбию молодой девушки.

Гитлер был на 23 года старше Евы и вполне годился ей в отцы, но это не мешало ему проявлять настойчивость в ухаживании. Вождь нацистов считал себя гением, а великие люди, по его мнению, имели право содержать девушку для личных физических потребностей, особо не утруждая себя размышлениями о её чувствах. «Мужчина, — говорил Гитлер, — должен иметь возможность навязать свою волю любой женщине. Женщины… ничего другого и не хотят». Надо сказать, у несостоявшегося художника и будущего отца нации, помимо развивающегося романа с Евой, сложились весьма непростые отношения с его очаровательной племянницей Гели Раубаль. Многие биографы фюрера считают, что Гели была единственной настоящей любовью этого страшного человека. Влюблённая в Гитлера, Гели, которая была на 19 лет моложе своего дяди Адольфа, сильно переживала, узнав о Еве Браун. Чтобы не раздражать племянницу, Гитлер почти прекратил встречи со своей новой пассией. Причина самоубийства Гели Раубаль до сих пор остаётся тайной. Одни считали, что «милый» дядюшка замучил племянницу своими извращениями в сексе, другие, наоборот, видят причину смерти девушки в невозможности их плотской любви из-за родственных отношений. Ходили даже слухи, что Гели в приступе ревности застрелил сам Гитлер… Скорее всего дядя Адольф, как называла Гитлера любимая племянница, просто извёл Гели своей чрезмерной опекой, а она оказалась гораздо более свободолюбивой, чем впоследствии Ева Браун.

После трагедии с Гели Раубаль Гитлер вновь встретился с Евой в Мюнхене только в начале 1932 года, и с тех пор она прочно заняла своё место рядом с фюрером. Он сразу заявил ей, что его общественное положение не позволяет думать о браке, и Ева смирилась с ролью любовницы, которая должна сидеть дома и ждать момента, когда фюрер осчастливит её своим появлением. Гитлер же настолько был занят политической борьбой в Берлине, что у него не только на встречи, но и на письма не оставалось времени. 1 ноября 1932 года Ева предприняла попытку самоубийства, выстрелив в себя из пистолета отца. Скорее всего она не собиралась умирать, а, слегка ранив себя, хотела этим привлечь внимание Гитлера. Во всяком случае, когда Ева пришла в себя, она не потянулась снова к пистолету, а позвонила знакомому доктору, который оказал ей первую помощь и отвёз в больницу. О происшествии стало известно Гитлеру. Его заверили, что девушка на самом деле хотела покончить с собой и только по счастливой случайности осталась жива.

Хотя Гитлер после попытки самоубийства Евы стал оказывать ей гораздо больше внимания, её уцелевший дневник говорит о том, что любви фюрера ей как всегда не хватало. Вот только одна запись:

«11.3.1935.

Как бы мне хотелось тяжело заболеть и дней восемь ничего не знать о нём! Ну почему я должна всё это выносить? Лучше бы я его никогда не видела.

Я в полном отчаянии, постоянно покупаю себе снотворное, хожу полусонная и уже меньше думаю о нём. Хоть бы меня чёрт забрал. В аду точно лучше, чем здесь».

Когда от Гитлера не было известий почти 3 месяца, а Ева узнала, что он проводит время с очаровательной «валькирией», она предприняла вторую попытку самоубийства, выпив 35 доз снотворного. В ночь с 28 на 29 мая 1935 года её сестра Ильзе обнаружила Еву без сознания и оказала ей первую помощь. Ильзе сразу предположила, что Ева инсценировала попытку самоубийства. На видном месте лежал её дневник, где она написала о намерении принять 35 доз, но на самом деле выпила только 20 доз. Кроме того, Ева точно знала, что Ильзе зайдёт к ней в этот день, чтобы вернуть вечернее платье.

Гитлера очень встревожила очередная попытка любовницы свести счёты с жизнью. Он уже потерял Гели, и ему не хотелось, чтобы подобное повторилось. Гитлер окружил её заботой, а в 1936 году перевёз Еву в своё поместье Бергхоф в юго-восточной части Баварии. Здесь она гораздо чаще могла встречаться со своим возлюбленным, но появляться в Берлине ей запрещалось. Исполнилась мечта Евы о маленькой собаке. Теперь у неё появились сразу два скотч-терьера — Негрус и Катушка. Ева увлечённо занималась фотографией и, конечно, в первую очередь снимала Гитлера. Права на публикацию снимков фюрера, которые она делила с Генрихом Гофманом, сделали её финансово зависимой от своего всемогущего любовника.

Ева Браун полностью устраивала Гитлера. Как-то он заявил одному из своих приближённых: «Люди с очень развитым интеллектом должны выбирать себе примитивных и глупых женщин. Что было бы, если бы у меня сейчас была женщина, вникающая в мою работу! В свободное время я хочу покоя». Гитлер заблуждался, считая Еву не очень умной женщиной. По отзывам её учительницы, она была довольно смышлёной и всё схватывала на лету. Скорее всего, фюрер специально тормозил её развитие, ограничивая круг общения и увлечений, сказывалась, видимо, и значительная разница в возрасте любовников.

Хотя на Еву была оформлена двухэтажная вилла на окраине Мюнхена, начиная с 1938 года она жила в Бергхофе буквально на полулегальном положении: во время приездов гостей ей даже запрещалось выходить из комнаты. Только в последние два года её жизни Гитлер разрешил Еве посещать Берлин.

15 апреля 1945 года Ева Браун приехала в Берлин, чтобы находиться со своим возлюбленным. На его просьбы и требования покинуть бункер она ответила отказом. В ночь с 28 на 29 апреля исполнилась заветная места Евы: стоялось её бракосочетание с Гитлером. По общепринятой версии, 30 апреля Ева покончила жизнь самоубийством вместе с фюрером, приняв ампулу с цианистым калием. А что если это опять была инсценировка?

В 1995 году вышла книга Хью Томаса «Двойники. Правда о трупах в берлинском бункере», в которой автор на основании рассекреченных данных архивов выдвинул свою версию последних часов Гитлера и Евы Браун. Томас считает, что Гитлера, который не нашёл в себе сил покончить жизнь самоубийством, задушил его денщик Линге, а Ева Браун осталась жива — вместо неё был сожжён труп неизвестной женщины. На каком же основании Томас сделал такое сенсационное заключение?

Известно, что рядом с рейхсканцелярией в воронке из-под снаряда 5 мая 1945 года были обнаружены сильно обгоревшие мужской и женский трупы, которые впоследствии идентифицировали как тела Гитлера и Евы Браун. При вскрытии так называемого трупа Евы Браун выяснилось, что женщина при жизни (это было видно по скоплению крови в тканях) была смертельно ранена шрапнелью… Хотя во рту у трупа находились осколки стекла, предположительно от ампулы с ядом, и сохранялся запах цианида, во внутренних органах следов от яда не оказалось. Это говорило о том, что ампула с ядом была раздавлена во рту у мёртвого человека. Труп Евы опознали по зубному протезу, но золотой мост, по утверждению ассистентки зубного врача Евы, никогда ей не устанавливали… Остались без ответа и другие вопросы, связанные с зубами жены фюрера. Томас пишет: «У Евы Браун было двадцать шесть собственных зубов, а русские обнаружили только одиннадцать. У неё были все передние зубы, русские нашли лишь один — левый резец». Вызывало сомнение и состояние обнаруженных зубов.

Залечены они были некачественно, чего жена фюрера себе позволить явно не могла. Как предполагает Томас, какую-то мёртвую женщину просто подобрали в окрестностях бункера для подлога, при этом у трупа удалили часть зубов, которые могли бы раскрыть обман. На мёртвую женщину надели платье Евы Браун, раздавили у неё во рту ампулу с цианистым калием и сожгли.

Возникли проблемы и при идентификации Гитлера. Не зря на вопрос журналиста: «Что случилось с Гитлером?» — маршал Г. К. Жуков в июне 1945 года ответил: «Обстановка очень загадочная. <…> Опознанного трупа Гитлера мы не нашли. Сказать что-либо определённого о судьбе Гитлера я не могу. В самую последнюю минуту он мог улететь из Берлина, так как взлётные дорожки позволяли это сделать». У трупа Гитлера тоже была раздавлена во рту ампула с цианидом, хотя, согласно показаниям пленных, он застрелился. Опознание также проводилось по зубам. Любопытно, что при осмотре и вскрытии патологоанатомы обнаружили отсутствие левого яичка, хотя врачи фюрера не отмечали в его половых органах каких-либо аномалий. Пожалуй, только состояние здоровья Гитлера, который в апреле 1945 года превратился в настоящую развалину, не позволяет Томасу выдвинуть предположение о побеге фюрера из Берлина.

НКВД, пытаясь выяснить, что всё же произошло в бункере в последние дни Третьего рейха, подсаживало своих агентов в камеры к пленным фашистам. Линге, денщик Гитлера, как-то заявил такой подсадной утке относительно смерти Гитлера: «Только Мартин Борман и я знали правду…»

БЛИЦСКАНДАЛ ВОКРУГ «ДНЕВНИКОВ ГИТЛЕРА» (По материалам А. Сидоренко)

Герд Хайдеман, 32 года проработавший в популярном немецком журнале «Штерн», был настолько увлечён изучением истории нацизма, что в 1973 году даже продал свой дом в Гамбурге, чтобы купить бывшую яхту Германа Геринга «Карин-2».

Вскоре яхта Геринга стала своеобразным морским клубом, где пожилые наци чувствовали себя героями прошедшей войны, вспоминали былые подвиги и поднимали бокалы, провозглашая тосты в память Адольфа Гитлера.

В конце 1970-х годов Хайдеман уже считался своим человеком среди выживших нацистов, благодаря чему репортёру удалось узнать великую тайну об уцелевших личных дневниках фюрера. История этих сенсационных исторических документов такова. Во второй половине апреля 1945 года советники Гитлера предложили ему перевезти секретные документы Третьего рейха и его личный архив в тайное место в Баварских Альпах.

Гитлер согласился, 10 самолётов с секретным грузом вылетели из Берлина, но до цели добрались только 9, один самолёт был сбит. Хайдеману рассказали, что когда Гитлер узнал, какой из самолётов разбился, он назвал это катастрофой, ведь именно там находился его личный архив — письма, документы, записки, а главное — дневники, которые якобы сгорели во время аварии. Неделю спустя Гитлер покончил жизнь самоубийством.

Однако дневники Гитлера не сгорели, часть секретного груза успел вытащить из-под обломков самолёта немецкий крестьянин, припрятавший дневники фюрера до лучших времён. В конце концов одна из тетрадок, исписанная неразборчивым почерком Гитлера, оказалась у коллекционера фашистских реликвий Фрица Штепеля.

В январе 1980 года Хайдеман выехал в Штутгарт, где встретился со Штепелем. Богатый коллекционер, вероятно, почувствовал в Герде родственную душу, поэтому и показал ему святая святых своей коллекции — мемориал Гитлеру. Здесь были фотографии, письма, плакаты, открытки, различные предметы, а главное — дневник фюрера.

Хайдеман с трепетом взял в руки великолепно сохранившуюся тетрадь в кожаном переплёте, украшенную красными лентами и сургучными печатями. Для Герда это была не только бесценная реликвия Третьего рейха, но и сенсация, благодаря которой он мог достичь вершин журналистской карьеры. Конечно, он сразу попытался узнать у Штепеля, как он стал обладателем такого документа, но коллекционер ушёл от ответа, сообщив, что это тайна.

История с дневниками Гитлера разворачивалась на фоне всё возрастающего интереса к фашистскому прошлому Германии. К началу 1970-х годов подросло поколение немцев, не отягощённых виной за преступления нацистов. Спустя 30 лет после смерти Гитлера его имя вновь стало популярным.

Воскрешение фюрера и его соратников из исторического небытия назвали «волнами Гитлера». Именно на гребне такой «волны» Хайдеман и решил раскрутить сенсацию с дневниками Гитлера. Это сулило не только хорошие деньги, но и всемирную славу.

Первым делом о дневнике Гитлера Хайдеман сообщил Генри Наннену, издателю «Штерн», но, к своему удивлению, не нашёл у него поддержки. Однако Хайдеман не угомонился и обратился к Манфреду Фишеру — директору-распорядителю компании, которой принадлежал «Штерн». Фишер воскликнул: «Отличная история! Берём!»

Заручившись согласием Фишера, Хайдеман вновь пришёл к Штепелю, чтобы выкупить дневник и выяснить его историю. Коллекционер рассказал, что получил дневник от профессора Конрада Фишера.

Фишер оказался маленьким лысым мужчиной. Он занимался коммерцией и коллекционировал нацистское наследие. Профессор подтвердил, что именно он продал дневник Штепелю, и сообщил о ещё 27 томах, которые при наличии денег вполне можно было бы достать. Потрясённый, Хайдеман отказывался верить в такую удачу, но профессор говорил весьма убедительно, и репортёр «Штерн» ушёл от него в полной уверенности, что откопал настоящую сенсацию.

Профессор хотел получить 1 миллион долларов и по 40 тысяч за каждый новый том дневников. Хайдеман обратился к Манфреду Фишеру, и тот сказал: «Нет проблем». Кроме того, профессор Фишер потребовал значительное время на доставку документов. По его словам, дневники были спрятаны в тайниках по всей Восточной Германии. Время профессору дали, а Манфред Фишер решил не раскрывать тайну дневников, пока «Штерн» не приобретёт все тома.

На протяжении двух лет, с 1980 года по 1982 год, Хайдеман каждые два месяца встречался с профессором Фишером и получал очередной том. Эти встречи напоминали сцены из фильмов о шпионах… Каждый раз в различных тёмных барах-подвальчиках профессор и журналист совершали обмен — тетрадка в кожаном переплёте на чемоданчик с деньгами.

После получения очередного дневника Хайдеман приносил его «Штерн», где его с трепетом листали, а затем переправляли в секретный банковский сейф в Цюрихе. Когда зашла речь о последнем томе, Манфред Фишер решил провести целый ряд мероприятий, предшествующих публикации. Но тут профессор поразил Хайдемана и руководство «Штерн» известием, что дневников Гитлера на самом деле намного больше — 67! На их доставку опять требовались годы…

«Штерн» больше не мог ждать, ведь было заплачено почти 4 миллиона долларов. Дневники Гитлера решили обнародовать 22 апреля 1983 года. Парадоксально, но только после выплаты такой огромной суммы документы догадались проверить на подлинность…

Предварительные результаты обнадёживали. Известный американский графолог Ордвей Хилтон заявил, что, по его мнению, это почерк Гитлера. Бегло ознакомились с дневниками английский историк Хью Тревор-Ропер и Герхард Уайнберг из университета Северной Каролины. Они также пришли к выводу, что дневники настоящие.

С целью максимальной раскрутки сенсации «Штерн» пригласил популярную в Германии телеведущую Барбару Дикманн, чтобы она сняла фильм о дневниках Гитлера.

Как только Дикманн встретилась с Хайдеманом, у неё сразу возникли сомнения относительно его душевного здоровья. О дневниках Гитлера он говорил только шёпотом, даже если рядом никого не было. Она поделилась своими сомнениями с руководством «Штерн», но ей ответили: «Дневники-то настоящие…» С профессором Фишером ей увидеться не разрешили.

Спустя много лет в интервью, которое она дала при съёмках документального фильма «Секретные дневники Гитлера», Барбара Дикманн рассказала, как Хайдеман показал ей свою коллекцию нацистских реликвий. За стеклом в маленьком помещении за его кабинетом хранилось какое-то грязное бельё. С придыханием, шёпотом он говорил ей, что никому больше не показывал этих реликвий, включающих бельё Евы Браун, вещи Гитлера и тому подобное. Дикманн тогда прямо сказала ему: «Хайдеман, ты сумасшедший!»

Руководство «Штерн» торопилось. Историку Тревору-Роперу практически не дали времени, чтобы подробно ознакомиться с рукописями. Он был настроен довольно скептически, но, когда увидел дневники и получил заверения в порядочности посредника, подтвердил подлинность документов. Однако опубликовать своё заключение он согласился лишь после того, как ему предоставят возможность поговорить с Хайдеманом.

21 апреля 1983 года руководство «Штерн» на пресс-конференции сообщило о сенсационной находке. Гордый Хайдеман демонстрировал дневники фюрера собравшимся журналистам.

За право публикации дневников «Штерн» только от лондонского еженедельника «Санди таймс» получил 400 тысяч долларов. Собирались печатать дневники Гитлера итальянская «Панорама», французская «Пари матч», а вот остальные издания медлили, ожидая более авторитетных заключений о подлинности документов.

23 апреля лондонская «Таймс» напечатала статью о дневниках Гитлера, где сообщалось, что Тревор-Ропер признал дневники подлинными. По иронии судьбы, именно в тот день, когда «Таймс» вопреки договорённости напечатала его положительное заключение, Тревор-Ропер наконец встретился с Хайдеманом.

Хайдеман историку не понравился: он отвечал уклончиво, постоянно путался и не вызывал никакого доверия. В тот же день Тревор-Ропер позвонил в редакцию «Таймс» и предложил отменить публикацию, так как у него появились серьёзные сомнения относительно подлинности документов. Однако маховик сенсации уже был запущен.

24 апреля в Германии тиражом 2 миллиона экземпляров вышла первая часть записок Гитлера, в тот же день выдержки из дневников появились и в лондонской «Таймс». Люди выстраивались в очередь к газетным киоскам, а тираж «Штерн» подскочил сразу на 300 тысяч.

Тем временем в редакции «Штерн» уже знали, что, согласно заключению Федерального архива Германии, дневники являются подделкой. Достаточно сказать, что в красной ленте, которая украшала каждую обложку, эксперты обнаружили полиэстер… Но на состоявшейся очередной пресс-конференции руководство «Штерн» утаило это заключение, правда, Тревору-Роперу рот закрыть не удалось, он успел заявить о своих сомнениях.

Когда «Штерн» 4 мая опубликовал вторую часть дневников, представители Федерального архива уже в обход журнала обратились к населению Германии и назвали дневники наглой, абсурдной и поверхностной подделкой. Поступило заключение и от эксперта-графолога, нанятого журналом «Ньюсуик», который также назвал дневники подделкой. Наконец, был обнаружен и один из источников, использованных фальсификаторами, — книга Макса Домаруса «Гитлер: речи и заявления. 1932–1945». Разразился грандиозный скандал.

Кто же так хитро обвёл вокруг пальца руководство «Штерн»? Профессором К. Фишером оказался Конрад Куяу, владелец небольшого магазинчика в Штутгарте, торгующий нацистской символикой.

Не было никаких дневников фюрера, не было сбитого самолёта, всю эту историю придумал сам Куяу, он же написал и более двух десятков томов дневников Гитлера, подделывая почерк фюрера.

Этот талантливый мошенник даже не почувствовал себя виноватым. По его словам, он создал неплохой товар, использовав при написании дневников в качестве источников около 600 книг и 1200 газет.

А ведь достаточно было вспомнить, что Гитлер не любил писать, а если и писал, то делал это карандашом. Должен был вызвать сомнение и тот факт, что ни помощники Гитлера, ни секретари не знали о дневниках, хотя фюрер якобы вёл их с 1932 года по 1945 год.

До сих пор не ясно, был ли Хайдеман жертвой обмана. Скорее всего, да. Но его, как и Конрада Куяу, судили за мошенничество и приговорили к 4 годам и 8 месяцам тюрьмы, а сам создатель дневников получил на два месяца меньше…

ПОСМЕРТНАЯ ОДИССЕЯ МАРТИНА БОРМАНА (По материалам Д. Прохорова)

Из всех главных фигур фашистской Германии самой загадочной считается рейхсляйтер Мартин Борман — начальник Партийной канцелярии. В отличие от Геринга, Геббельса и самого фюрера он старался держаться в тени. Но фактически Борман был вторым человеком в рейхе, и от него во многом зависело, какое решение примет Гитлер по тому или иному вопросу.

Днём 30 апреля 1945 года Гитлер покончил жизнь самоубийством. В его политическом завещании новым главой правительства Германии был назван гросс-адмирал Карл Дёниц — командующий военно-морским флотом рейха. Борман, занявший в новом правительстве пост министра по делам партии, известил Дёница об этом телеграммой, отправленной 30 апреля в 18.30. А 1 мая в 7.40 утра Дёниц получил ещё одну телеграмму, подписанную Борманом: «Завещание вступило в силу. Я прибуду к вам так скоро, как возможно. До этого, по-моему, ничего не следует публиковать». Вторая депеша, полученная Дёницем в тот же день в 14.46, извещала его: «Рейхсляйтер Борман прибудет к вам уже сегодня, чтобы объяснить обстановку».

Из этого следует, что Борман оставаться в Берлине не собирался. Но для того чтобы покинуть столицу рейха, ему было необходимо прорваться через боевые порядки частей Красной армии, ведущей бои на улицах города. К вечеру 1 мая, когда Борман и другие приближённые Гитлера, находившиеся в имперской канцелярии, решили выходить из окружения, на юге находились части 8-й гвардейской армии генерал-полковника Чуйкова, которые 1 мая вышли на рубеж Лейпцигерштрассе — южная окраина Тиргартена. Это означало, что они находились всего в 150–200 метрах от имперской канцелярии. С севера и востока наступали части 5-й армии генерала Берзарина, которые вели бои на Унтер-ден-Линден и северо-восточнее моста Вейдендаммербрюкке. А 3-я ударная армия генерал-полковника Кузнецова уже взяла Рейхстаг, тем самым практически замкнув кольцо окружения вокруг цитадели фашизма.

Собравшиеся в канцелярии, в том числе Борман, имперский руководитель молодёжи Аксман, адъютант Гитлера Гюнше, шофёр Кемпка, личный пилот фюрера Баур и другие решили прорываться в северном направлении, которое казалось наиболее перспективным. Группа прорыва была довольно значительной — около 400 человек. В неё входили солдаты и офицеры дивизии СС «Нордланд», остатки так называемой боевой группы «Беренфенгер», подразделения авиаполевой дивизии, принимавшей участие в обороне имперской канцелярии, и даже несколько испанцев из так называемой «Голубой дивизии».

В ночь с 1 на 2 мая группа покинула здание канцелярии и начала движение на север к реке Шпрее. Но на самом берегу она попала под ураганный огонь советских танков и артиллерии и фактически распалась, после чего каждый стал действовать в одиночку.

Аксману и Кемпке удалось вырваться из Берлина. Гюнше и Баур попали в плен. Но о судьбе Бормана, одетого в тот день в форму обергруппенфюрера СС, никто из них точно рассказать ничего не мог. Так, Аксман сообщил, что видел Бормана раненым около танка, затем расстался с ним, а после окончания боёв от кого-то слышал, что труп Бормана видели на Инвалиденштрассе. В другой раз Аксман сообщил, что Борман якобы был убит на западной окраине Берлина на мосту в Пихельсдорфе. А в третий раз всё тот же Аксман утверждал, что после взрыва танка Борман выжил и направился к мосту Инвалиденбрюкке, где и был убит. Шофёр Гитлера Кемпка на допросе в Нюрнберге 3 июля 1946 года показал, что Борман был убит близ моста Вейдендаммербрюкке. Гюнше утверждал, что Борман погиб около моста Вейдендаммербрюкке, когда пытался влезть в танк. Личный пилот Гитлера Баур в разное время давал противоречивые показания: в 1955 году он заявил, что Борман погиб при выходе из Берлина, а в 1962-м утверждал, что местом гибели Бормана была улица Цигельштрассе около Вейдендаммербрюкке.

Из столь противоречивой информации установить точно, погиб ли Борман в ночь с 1 на 2 мая 1945 года или нет, невозможно. Поэтому Нюрнбергский трибунал 1 октября 1946 года приговорил Мартина Бормана к смертной казни через повешение заочно.

Однако в том же 1946 году появились сообщения о том, что Борман жив. Причём их было так много, что в 1949 году дело разбирала палата по денацификации в Траунштейне (Верхняя Бавария), которая признала второго человека рейха пропавшим без вести, но подлежащим включению в категорию главных виновников.

С этого времени версий об удачном бегстве Бормана из Берлина и его дальнейшей судьбе появилось огромное множество. Остановимся только на некоторых. Так, в 1951 году бывший депутат немецкого рейхстага от партии центра Пауль Хесслейн заявил, что видел Бормана близ города Льифен в Чили. Он также сообщил, что наци номер два проживал в этой латиноамериканской стране под псевдонимом Хуан Гомес, но теперь находится в Европе, в Испании.

В 1961 году шлезвиг-гольштейнская прокуратура (ФРГ) получила письмо бывшего штандартенфюрера СС Лейхтенберга, в котором сообщалось, что в июне 1945 года Борман вместе с лидером бельгийских фашистов Леоном Дегреллем тайно перебрался из Баварии в Шлезвиг-Гольштейн, после чего они оба бежали в Испанию.

В 1962 году бывший испанский дипломат, пресс-атташе в Лондоне Анхель Алькасар де Веласко сообщил журналистам, что принимал участие в переправке в 1947 году Эйхмана и в 1946 году Бормана из Испании в Латинскую Америку. По его словам, в 1945 году Борман прибыл в Испанию, а в мае 1946 года отплыл в Аргентину. Позднее Борман сделал себе пластическую операцию, что позволило ему посещать Европу. А в 1958 году Веласко видел Бормана в Аргентине.

Всё это время прокуратура земли Гессен (ФРГ) продолжала следствие по делу Бормана, занимаясь опросом свидетелей и лиц, которые якобы видели его после войны. В связи с этим в 1963 году генеральный прокурор Бауэр заявил журналистам, что прокуратурой собран целый ряд данных, свидетельствующих о том, что Борман жив. Однако в 1972 году во время строительных работ в Берлине были найдены останки человека в солдатской шинели. Обнаруженный скелет имел большое антропологическое сходство с физическими параметрами Бормана.

Экспертная комиссия, изучавшая их, пришла к выводу, что они действительно принадлежат Борману. Это подтвердил и Эхтман, бывший зубной врач Бормана, который опознал зубной протез, сделанный им для рейхсляйтера. Как сообщила комиссия, Борман покончил жизнь самоубийством: в ротовой полости найденного черепа были обнаружены следы цианистого калия. На основании этого заключения в 1973 году суд ФРГ вынес вердикт: Мартин Борман мёртв и умер он 2 мая 1945 года.

Впрочем, даже заключение суда не остановило появление новых предположений о том, что Борман жив. Среди них выделяется версия некоего Бориса Тартаковского, выпустившего в 1992 году в Москве брошюру «Мартин Борман — агент советской разведки». Автор утверждает, что в первой половине 1920-х годов начальник советской военной разведки Берзин попросил лидера немецких коммунистов Тельмана подобрать подходящего товарища для внедрения в окружение Гитлера. Тельман просьбу выполнил, и через некоторое время в Ленинград из Германии приехал немецкий коммунист Карл. После основательной спецподготовки Карл получил задание в течение 3–4 лет внедриться в окружение Гитлера. Задание было настолько секретным, что настоящее имя Карла — Мартин Борман — знали только Берзин, Тельман и руководящие сотрудники ОГПУ-НКВД Артузов и Пиляр.

2 мая 1945 года, оставшись в бункере рейхсканцелярии, он передал по рации следующее сообщение: «Прошу помощи. Нахожусь в западной стороне рейхсканцелярии. Ближайший вход северный. Движение по коридору на восток. Помещение 114». В 14 часов 2 мая к рейхсканцелярии подошли танки под командованием генерала Серова. Они окружили указанный вход, и через 30 минут Серов в сопровождении автоматчиков вывел человека с синими мешком на голове. Этим человеком был Борман. В дальнейшем он жил в СССР, где передал известную ему сверхсекретную информацию советскому руководству. Умер Борман в 1972 году и похоронен на старинном кладбище в Лефортово. Разумеется, никаких доказательств в пользу своей версии Тартаковский не приводит.

А в 1993 году появилась другая версия смерти Бормана, на этот раз — в Латинской Америке. Её автором стал директор парагвайской газеты «Нотисиас» Нестор Лопес Морейра, в руки которого попал найденный в архивах бывшего парагвайского диктатора Стресснера документ, датированный 1961 годом. Этот рапорт, написанный начальником отдела внешних сношений МВД Парагвая Педро Прокопчуком и адресованный техническому отделу МВД. В нём говорится, что Мартин Борман прибыл в Парагвай в 1956 году и проживал в местечке Хоэннау департамента Итапуа, что находится в 350 километрах к югу от Асунсьона, в доме некого Альбана Круга. 15 февраля 1959 года он умер от рака желудка в доме Вернера Юнга, генерального консула Парагвая в ФРГ, и два дня спустя был похоронен на кладбище посёлка Ита в 35 километрах от столицы. Впрочем, как и Тартаковский, Морейра не приводит ни каких доказательств, кроме копии рапорта Прокопчука.

В 1996 году на страницах аргентинской газеты «Маньяна дель сур», издаваемой в городке Барилоче, появилось сообщение о том, что Борман на самом деле умер в Аргентине от банального гепатита. В качестве доказательства в газете была опубликована фотокопия паспорта на имя гражданина Уругвая Рикардо Бауэра, под которым, оказывается, и жил всё это время Борман. Этот документ, как пояснили журналисты газеты, принёс в редакцию «человек немецкого происхождения, проживающий в Чили». Он будто бы купил в Чили дом у того самого Бауэра, а потом на ферме нашёл и паспорт, выданный в 1948 году консульством Уругвая в Генуе. При этом «человек немецкого происхождения», пожелавший остаться неизвестным, уверенно заявил, что Борман — Бауэр прожил в Чили более 25 лет, а перед самой смертью перебрался в Аргентину.

Устав от подобных сенсаций, семья Бормана, проживающая в Мюнхене, решила раз и навсегда положить этому конец. В апреле 1998 года они обратились в прокуратуру Франкфурта-на-Майне, которая является юридическим владельцем останков, найденных в 1972 году, с просьбой провести генетическую экспертизу и установить, действительно ли они принадлежат Мартину Борману. Прокуратура дала согласие. Экспертиза включала и так называемый ДНК-анализ. В результате в начале мая 1998 года авторитетными специалистами было точно установлено, что найденные в 1972 году в Берлине останки действительно принадлежат Мартину Борману, погибшему 2 мая 1945 года. Его смерть наступила в результате отравления цианистым калием, который он, вероятно, принял, когда понял, что прорваться сквозь боевые порядки советских войск ему не удастся.

ГЕНРИХ МЮЛЛЕР: ЖИЗНЬ ПОСЛЕ «СМЕРТИ» (По материалам А. Пронина и Г. Темненкова)

Судьба группенфюрера СС Генриха Мюллера не перестаёт привлекать к себе внимание. Погиб ли он или всё-таки уцелел? Если группенфюрер остался после войны жив, кто помог ему скрыться и избежать правосудия? На кого он стал работать?

Ответить на эти вопросы в своё время попытался ещё бывший шеф внешнеполитической разведки СД бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг. В написанных незадолго до смерти в 1952 году мемуарах гитлеровский разведчик утверждал, опираясь непонятно на какие данные, что Мюллер якобы с конца 1943 года «установил контакт с русской секретной службой», в 1945-м «присоединился к коммунистам» и его будто бы даже видели в 1948 году в Москве. Кому мог понадобиться Мюллер, так это западногерманской разведке и контрразведке, в 1956 году названной БНД (Федеральная разведывательная служба).

«Доктор Шнейдер» (конспиративное имя шефа БНД генерала Гелена) подбирал себе в штат в первую очередь бывших сотрудников абвера. В свою очередь Мюллер, эта «ходячая энциклопедия» Гиммлера, обладавший феноменальной памятью и большим прилежанием в изучении документов, прежде всего личных дел, был в состоянии моментально дать рейхсфюреру подробную информацию почти о любом офицере спецслужб в любое время суток. Коллегами из абвера он занимался, разумеется, не только из патологической «любви к искусству», но и рассматривая их с некоторого времени в качестве подозреваемых. Не случайно после подавления заговора 20 июля 1944 года, едва не завершившегося смертью Гитлера, шеф гестапо по личному поручению фюрера сам проводил следствие.

Абвер, как известно, по решению Гитлера был реорганизован ещё в феврале 1944 года, и Мюллер организовывал работу по проверке на лояльность его сотрудников, переданных в ведение РСХА. Таким образом, группенфюрер знал о новых соратниках Гелена всё или почти всё. Поэтому с точки зрения оперативной целесообразности, если не принимать во внимание соображения морали, вербовка этого человека выглядит абсолютно логичным шагом.

Отметать с порога саму вероятность её нельзя ещё и потому, что прецеденты подобного рода имеются. Например, известно, что был завербован штандартенфюрер СС Фридрих Панцингер, заместитель Мюллера по контрразведывательной работе и глава гестаповской зондеркоманды, созданной в 1941 году специально для охоты за советской агентурой. Разгром разведсети СССР во Франции, Бельгии, Германии, увенчанный судебным процессом 1942 года над Арвидом Харнаком, Харро Шульце-Бойзеном и их товарищами, — в большой степени заслуга Панцингера.

К успехам чекистов вербовку штандартенфюрера, увы, отнести нельзя: едва оказавшись на родине, Панцингер, уже в качестве советского агента, явился с повинной в ведомство Гелена. Разумеется, там позаботились придать эту историю гласности и окрасить в соответствующие тона с таким расчётом, чтобы у мировой общественности не оставалось сомнений: Советы пригрели у себя и «папашу Мюллера».

Наверное, так и осталась бы нераскрытой тайна послевоенной судьбы Генриха Мюллера, если бы не ряд сенсационных открытий, сделанных за океаном в последние годы. Как явствует из документов, найденных и опубликованных недавно Грегори Дугласом, Джеттой Серени и некоторыми другими американскими журналистами, Мюллеру действительно удалось вырваться из осаждённого Берлина. 29 апреля 1945 года, около 23 часов он якобы взлетел с одной из улиц Тиргартена, где уже начались бои, на лёгком курьерском самолёте «Шторьх», принадлежавшем авиаотряду рейхсфюрера СС, и приземлился в 5 километрах от границы со Швейцарией. В альпийской республике Мюллер обзавёлся чужим именем, слегка модифицировал свою внешность и обосновался в одном из тихих уголков на купленной им вилле. Деньги же на покупку снял с секретного счёта нацистской партии в одном из швейцарских банков.

Летом 1948 года у него в гостях побывал некий американский учёный, наделённый особыми полномочиями. Он представлял недавно созданное Центральное разведывательное управление. «Учёный» свободно владел немецким языком и изучал политическую историю Германии. Как утверждает Г. Дуглас, на протяжении трёх недель этот человек вёл с группенфюрером многочасовые диалоги с глазу на глаз, которые, если верить журналисту, записывались. Именно эти записи якобы попали в руки Дугласа, который опубликовал в США три тома материалов, названных издателем «вербовочными беседами». В ходе конспиративной встречи представитель ЦРУ составил мнение о степени осведомлённости и познаниях Мюллера в делах советской разведки и об СССР в целом, удостоверился в объёме и значимости вывезенных группенфюрером секретных архивов.

Американцы разыскали Мюллера (по словам всё того же Дугласа) через его бывшего заместителя оберфюрера СС Вилли Крихбаума, после войны подвизавшегося в «Организации Гелена» в качестве главного вербовщика и время от времени тайно навещавшего своего старого патрона. Крихбаум вроде бы довёл до сведения американцев, что шефа гестапо, а местонахождение его было известно только оберфюреру, тяготит обеспеченная и спокойная жизнь на «заслуженном отдыхе» и он готов вновь включиться в борьбу с ненавистной ему коммунистической угрозой. Удостоверившись в этом, американская разведка приняла Мюллера на службу в качестве секретного консультанта-советолога.

Переехав в США, группенфюрер, как можно заключить из его дневников, на подлинности которых Дуглас настаивает, быстро сблизился на почве общности взглядов с директором ФБР Эдгаром Гувером, сенатором Джозефом Маккарти и даже президентом Гарри Трумэном. Мюллер женился на американке из высших кругов вашингтонского общества и много лет счастливо прожил с ней в большом поместье в штате Виргиния. Его дом был полон первоклассных произведений искусства, здесь устраивались пышные приёмы для именитых гостей. Умер группенфюрер в 1983 году в возрасте 83 лет…

Разумеется, нельзя исключать, что изданные Дугласом «дневники» Мюллера, равно как и «вербовочные беседы» с ним, — всего лишь литературная мистификация. Однако документы военного ведомства США и американской разведки, копии которых приводят как этот, так и другие авторы, похоже, подтверждают, что высшее военное и государственное руководство заокеанской державы было как минимум в курсе того, где нашёл пристанище шеф гестапо, и фактически засекретило всю информацию о его розысках, которые по собственной инициативе вели некоторые не в меру ретивые и чересчур принципиальные офицеры спецслужб.

Американские журналисты обратились к администрации нового президента США с просьбой дать внятный и убедительный ответ: в какой мере соответствует истине опубликованная информация.

* * *

В центре Берлина, на углу улиц Вильгельмштрассе и бывшей Принцальбрехтштрассе, раскинулся обширный пустырь. В годы нацистской диктатуры здесь располагался комплекс строений Главного управления имперской безопасности (РСХА). А сегодня в углу пустыря, над подвалом бывшей кухни штаб-квартиры тайной государственной полиции гестапо, примостилось небольшое светло-серое здание, в котором разместилась выставка «Топография террора», рассказывавшая о нацистских палачах и их жертвах. Среди её экспонатов — фотография облачённого в чёрную эсэсовскую форму человека с короткой стрижкой, узким ртом и стальным взглядом близко поставленных глаз.

Под фотографией подпись «Генрих Мюллер, группенфюрер СС, шеф IV отдела РСХА (гестапо). 1900–1945 гг.». А на одном из гарнизонных кладбищ в Западном Берлине можно найти и надгробие с надписью: «Наш дорогой папочка Генрих Мюллер. Родился 28.04.1900. Погиб в Берлине в мае 1945».

Появилась могила осенью 1945 года — после того, как в берлинских развалинах был найден труп в генеральской форме СС с многочисленными орденами. Тогда тело опознали как Генриха Мюллера и похоронили. Однако несколько лет спустя некоторые соратники палача, в частности руководитель отдела внешней разведки РСХА бригадефюрер Вальтер Шелленберг, стали высказывать предположение, что Мюллер на самом деле жив, что он вовремя «перебежал к Красной Армии». Даже знаменитый охотник за нацистскими преступниками Симон Визенталь с начала 1960-х годов не исключал возможности, что руководителю гестапо в 1945 году удалось скрыться. В результате в сентябре 1963 года предполагаемую могилу Мюллера вскрыли и обнаружили в ней три скелета, ни один из которых не мог принадлежать палачу. В том же году административный суд берлинского района Тиргартен выдал официальный ордер на арест Мюллера. Однако к тому времени гестаповец был уже недосягаем для немецкой юстиции.

«В 1955 году, — рассказывает бывший шеф чехословацкой разведки Рудольф Барак, — меня вызвали в Москву и дали задание поймать Мюллера. У КГБ была информация, что он живёт в Латинской Америке, в Аргентине. Однако Серов (в то время руководитель КГБ) ни словом не упомянул, зачем ему понадобился Мюллер. Сегодня я убеждён, что они, вероятно, сами хотели использовать его как агента».

В 1956 году, вспоминает Р. Барак, его люди обнаружили Мюллера на северо-западе Аргентины. Он жил в Кордобе под видом предпринимателя. Вёл себя как европеец и почти не говорил по-испански. У него не было постоянного адреса, он жил в гостиницах. Судя по всему, он находился в постоянном страхе, что его обнаружат.

Чешские агенты установили контакт с Мюллером: гуляли с ним по ночам в ресторанах и тайно его фотографировали. Снимки изучались в пражской штаб-квартире разведчиком ЧССР и предъявлялись для опознания бывшим сотрудникам гестапо. Вывод был сделан однозначный: человек на фото — это Генрих Мюллер, руководитель IV отдела РСХА.

Через 11 месяцев после получения приказа из Москвы операция по похищению Мюллера вступила в заключительную фазу. Р. Барак так описывает происшедшее: «Это случилось во время обеда с чешскими „собутыльниками“, к которым Мюллер успел проникнуться доверием. Он был усыплён порошком, подсыпанным в бокал с вином. Затем его доставили на машине в аэропорт. Там уже наготове стоял самолёт, на котором без особых проверок он в большом ящике был вывезен в Прагу». На борту самолёта груз поджидали четыре сотрудника КГБ, которые во время длительного перелёта пресекали любые контакты чешских коллег с Мюллером. После прибытия в Прагу и короткой ночёвки в тюрьме, продолжает Р. Барак, в аэропорту состоялась примечательная встреча «Среди офицеров КГБ, которые должны были доставить Мюллера в Москву, был Александр Коротков. Когда Мюллер увидел этого человека, он явно испытал большое облегчение. У меня тогда сложилось впечатление, что Мюллер и Коротков были знакомы». Такое вполне могло быть. А. Коротков в 1940 году был заместителем резидента советской разведки в Берлине. В то время между советскими спецслужбами и гестапо существовали легальные контакты. Однако Р. Барак не знает, принесли ли эти прежние контакты Мюллера пользу в Москве.

«В 1958 году, — говорит бывший разведчик, — я встретил Короткова в Сочи. Он поблагодарил меня за помощь. Большего он о Мюллере сказать не захотел». В 1959 году Р. Барак попытался расспросить о судьбе Мюллера Хрущёва. «Никита Сергеевич также поблагодарил за помощь в поимке Мюллера. Большего товарищ генеральный секретарь не рассказал».

Рудольф Барак убеждён, что Мюллера в Советском Союзе не ликвидировали. «Я совершенно уверен, что „Гестапо-Мюллер“ после ареста стал информатором русских». Однако подобное сотрудничество с одной из главных фигур гитлеровского террористического аппарата «для Москвы до сих пор крайне неприятно». Поэтому папку с делом Мюллера, вероятно, продолжают хранить под замком.

ВАЛЛЕНБЕРГ БЫЛ ДВОЙНЫМ АГЕНТОМ?

Участь Рауля Валленберга представляет собой одну из загадок XX века. Этот человек спасал евреев в Венгрии, занятой немецкими войсками, снимал прямо с поезда, отвозившего их в Освенцим, оформляя им шведские паспорта. Он спас от гонений нацистов около десяти тысяч несчастных, сумел уговорить генерала СС и предотвратить погром в будапештском гетто, где проживало 70 000 евреев. После вступления в Будапешт Красной армии в январе 1945 года Рауль Валленберг отправился к советским войскам. С тех пор его никто не видел.

По утверждению Кремля, Рауль Валленберг умер от сердечного приступа в лубянской тюрьме, там сейчас находятся его документы и вещи: паспорт, записная книжка, портсигар. Узники ГУЛАГа утверждают, что они встречали Валленберга в концентрационных лагерях, а также во владимирской тюрьме.

Бывший заместитель начальника советской внешней разведки Павел Судоплатов, не так давно ушедший из жизни, заявил в 1994 году, что Рауль Валленберг являлся агентом, работавшим одновременно на американскую, британскую и немецкую разведки, и когда он отказался сотрудничать ещё и с советской стороной, то был убит инъекцией яда.

Так был ли этот добрый самаритянин, избавивший огромное количество людей от ужасной участи, шпионом, если же был, то на кого именно он работал и, собственно, зачем? «Шпигель» попробовал отыскать ответ в архивах и документах того времени, а также с помощью интервью со свидетелями того времени. В России расследование проводили публицист Лев Безыменский и его коллега Лев Елин, а в США — историк Эксел Фрон.

«Он всегда возил с собой в машине много денег и золота, забота о таком множестве людей влекут за собой крупные расходы, — рассказывает Томас Верес, бывший в то время фотографом Рауля Валленберга. — Однажды мы поехали на шоколадную фабрику, и Валленберг скупил прямо на месте все продукты, имевшиеся на складе — сахар, муку, шоколад, и заплатил за всё сразу же наличными».

Рауль Валленберг, секретарь шведского посольства, разместил пятнадцать тысяч своих подопечных в тридцати одном доме Будапешта, в больнице, в детских домах и приютах для престарелых. Все эти маленькие нейтральные островки охранялись шведским флагом и поддерживались на средства специального фонда — WRB. Красный Крест, религиозные организации и прежде всего еврейский комитет помощи «Джойнт» жертвовали деньги, и к концу войны сумма пожертвований достигала уже 40 миллионов долларов. WRB переводила деньги в Швецию и Швейцарию, где на эти деньги покупалось главным образом продовольствие для евреев. В Швеции эти деньги направлялись в банк «Энскильда», принадлежавший двум дядьям Валленберга, Маркусу и Якобу.

Шведское посольство в Будапеште было завалено письмами с просьбой выдать шведский паспорт, поток приходящих просить тоже не оскудевал. Чтобы справиться с тысячами отчаявшихся людей, был назначен даже дополнительный чиновник.

Как следует из рассекреченных американских архивов, 25 мая 1944 года американский министр иностранных дел Корделл Халл в телеграмме за номером 1010 просит посла в Швеции Хершела Джонсона обратиться к шведскому правительству с настоятельной просьбой «в гуманитарных целях предпринять необходимые шаги для максимального расширения штата сотрудников шведского посольства и консульства». 21 июля Джонсон называет Государственному департаменту США имя Рауля Валленберга и уже 26-го числа этого месяца Валленберг прибывает в Будапешт. Этим же днём заместитель начальника отдела разведки американского Управления стратегических служб — предшественницы ЦРУ — делает пометку в блокноте, что тесный контакт с WRB якобы установлен.

Валленберг располагал средствами WRB в 150 тысяч долларов, которые были размещены в банке Валленбергов, ему было предоставлено право пользоваться каналами связи американской разведки, а также список контактных лиц американской и британской разведки, с помощью которых он мог легко общаться с венгерскими и немецкими властями.

Фирма Валленбергов придерживалась известного экономического принципа разделения труда: Маркус сотрудничал с союзниками, Якоб занимался торговлей с нацистской Германией, что было чрезвычайно выгодно, сулило немалый барыш и для немцев. Банк «Энскильда» продавал стратегически важный материал: шарикоподшипники, сталь — как немцам, так и их противникам — русским, скрывал немецкое участие в шведских предприятиях, продавал на международном рынке вместе с концерном Отто Вольфа ценные бумаги, награбленные нацистами в Европе.

Якоб Валленберг занимался также и закулисной дипломатией, как и его земляк Биргер Далерус, который в 1935-м, будучи маклером Германа Геринга, хотел предотвратить войну. С 1934 года Якоб поддерживал отношения с участником сопротивления Карлом Гёрделером и передавал важные сведения от немецкого сопротивления британскому премьеру Черчиллю. Осенью 1943 года Якоб встретился с Гёрделером в Берлине, а в 1944 году сам Гиммлер пытается вступить в контакт с банкиром. Гёрделер, арестованный после известных событий 20 июля 1944 года, передавал «авансы» Гиммлера западным державам.

Гиммлер начал свою абсурдную игру. Чтобы обеспечить себе возможность вести переговоры с союзниками о сепаратном мире в качестве равноправного партнёра, он предложил сперва обменять миллион евреев на 100 тысяч грузовиков. Англичане были против сделки и эмиссара Гиммлера Бранда арестовали. Было запрошено согласие Москвы, и Москва, в равной степени мало заинтересованная в спасении жизни евреям, ответила в лице заместителя министра иностранных дел Вышинского: «Любое сотрудничество с врагом неприемлемо».

В декабре 1944 года в УСС пришли к выводу, что «секретарь посольства Рауль Валленберг встал под защиту немецкого СС». 8 мая 1945 года, спустя два месяца после ареста Валленберга, американский генерал Ки телеграфирует из Казерты, американского штаба армии в Италии, в американский МИД: «У русских, вполне возможно, есть веские доказательства сотрудничества Валленберга с нацистами». Может быть, Ки имел в виду слухи, распространяемые русскими, что Валленберг подделал документы для нацистских военных преступников и помог им бежать из Венгрии.

«В Венгрии Рауль Валленберг занимался по просьбе американского правительства сбором важной информации о военной деятельности нацистов и о близящемся конце войны. Валленберг как сторонний наблюдатель и источник информации во вражеском тылу был жизненно важен для нашего национального интереса закончить войну как можно более быстро и без потерь».

Когда русские уже стояли около венгерской столицы, Рауль Валленберг поехал под обстрелом на гору Буда, откуда он наблюдал позиции Красной армии и немцев, и дал задание своему фотографу Томасу Вересу фотографировать и те и другие. Верес: «Это был в высшей степени интересный спектакль, единственный в своём роде, дым, огонь: закат богов». Он снимал больше немецкие позиции, так как русские, находившиеся на расстоянии нескольких километров, было снимать затруднительно.

Советская разведка была тоже осведомлена о деятельности Валленберга, у русских было много наблюдателей в Будапеште с прямой курьерской и радиосвязью с Москвой.

Британское министерство иностранных дел подозревало Якоба Валленберга в том, что тот планирует новый плацдарм для проворачивания сделок в послевоенной Восточной Европе и именно для этого послал племянника в Будапешт. Кремль находился тогда в хороших отношениях с банкирами Валленбергами: в войне 1939 года СССР с Финляндией они выступали посредниками, в феврале 1944 года, когда Хельсинки хотели заключить сепаратный мир, Валленберги вместе с Коллонтай устраивали все конфиденциальные встречи. В Будапеште молодой Валленберг приобретает первейшее значение для Москвы.

Провалившаяся сделка Гиммлера нашла своё продолжение в меморандуме госдепартамента США, в котором говорилось, что гуманитарную акцию выкупа евреев у СС нужно продолжить в Швейцарии, где не было официальных представителей СССР, к тому же руководитель местного представительства УСС Аллен Даллес был опытнее в делах такого рода, чем стамбульские резиденты.

На стороне немцев выступал не одиозный Эйхман, а мало кому известный, общительный и радушный оберштурмбаннфюрер Курт Бехер. После передачи 318 евреев из Берген-Бельзена в Швейцарию он приезжает на встречу 31 августа с Сали Майер, уполномоченным еврейской организации помощи «Джойнт».

Через три дня Гиммлер запрещает депортацию будапештских евреев, уже подготовленную венгерским правительством. Бехер даёт обещание прекратить массовые убийства и приезжает в ноябре в Цюрих на переговоры с представителем WRB Розвеллом Макклелландом. Тот показывает ему документы, из которых следует, что на эту акцию были выделены деньги величиной в 20 миллионов швейцарских франков.

Гиммлер держит своё обещание и приостанавливает работу газовых камер в Освенциме. «Я немедленно запрещаю всякое уничтожение евреев и приказываю заботиться о больных и старых лицах». Вальтер Шелленберг, руководитель внешней разведки, берёт за спиной Гитлера дело в свои руки с целью создать возможность для переговоров Гиммлера и других представителей Третьего рейха с США. Так, к концу войны между Западом и Востоком развернулась борьба за установление связи с СС, причём обе стороны действовали через Валленберга.

На самом же деле Гиммлер зондировал почву в обоих направлениях. В августе он шлёт своё доверенное лицо Лангбена в Стокгольм, чтобы послать запрос в Москву о согласии Сталина заключить сепаратный мир с Германией.

Как показывают новые источники, Валленберг не боялся русских. Как докладывал политрук 151-й стрелковой дивизии Дмитренков, Валленберг сам перешёл к ним. Хотя это и противоречит мнению агента венгерской тайной полиции Кароли Ремения, расследовавшего впоследствии дело Валленберга и считавшего, что русские сами его разыскивали. Как рассказывал подчинённый Дмитренкова Яков Баллах, Валленберг сам пришёл к русским, два офицера обязали всех свидетелей к молчанию и увезли Валленберга со связанными ремнём руками. Заместитель министра обороны Булганин прислал телеграмму, что Валленберга хотят видеть в Москве.

Согласно регистрационной карте Валленберг считался арестованным с 19 января, а 6 февраля его доставили в московскую центральную тюрьму. Первые три недели в одной камере с ним находился немец Густав Рихтер, который вспоминал, что Валленберг был в хорошем настроении. Только гораздо позже Валленберг пишет письмо протеста Сталину, в котором, ссылаясь на свой дипломатический статус, требовал освобождения.

У Сталина была привычка размещать своих гостей в лубянской камере, чтобы проверить их благонадёжность и перепроверить их связи. В сорок пятом он подверг такой проверке многих своих зарубежных агентов, много сделавших для СССР. Поэтому надежда, что Валленберг оставался другом СССР, не исчезала.

Валленберга поместили в камеру номер 151 главной тюрьмы страны — на Лубянке. Яков Шевчук, сотрудник первого отдела четвёртого отделения третьего главного управления военной разведки НКВД СССР, подвергает в ночь с 7 на 8 февраля Валленберга первому допросу.

28 апреля его допрашивает начальник отделения майор Кузмишин, согласно тюремной книге далее следуют допросы 17 июля и 30 августа 1946 года в знаменитой московской тюрьме Лефортово, офицер Даниил Копелянский, который допрашивал Валленберга, ещё жив, но утверждает, что не помнит этого заключённого. Ремений придерживается мнения, что Валленберга мог допрашивать сам Берия.

Начиная с октября 1946 года дело ведётся лично министром госбезопасности Виктором Абакумовым, о ведении дела Абакумов докладывает непосредственно Сталину. Заместитель Абакумова Евгений Питовранов рассказывает, что Сталин говорил Абакумову: «Погодите немного, держите его в готовности. Может статься, что он нам ещё пригодится».

По свидетельству Питовранова, Сталин распорядился создать для гостя в Лубянке, куда его снова переводят, тепличные условия: высокие потолки, меблированные комнаты, еда из столовой для охранников, врачебный надзор, полный покой.

11 марта 1947 года Кузмишин в последний раз вызывает Валленберга на допрос. Лев Безыменский разыскал переводчика этого допроса, бывшего офицера КГБ. Нынешний пенсионер не хотел раскрывать своего имени. «Рауль Валленберг? Я видел его где-то за два месяца до его расстрела».

Подтверждение такому концу жизни Валленберга представил Владимир Крючков, бывший начальник КГБ, он заявил в узком кругу лиц, имена которых известны редакции: «Валленберг был двойным агентом. Он работал на нас, потом вышел на американцев. Когда мы узнали о его контактах, мы убрали его».

В московских архивах КГБ был найден доклад начальника медсанчасти Лубянки А. Л. Смальцова Абакумову от 17 июля 1947 года: «Этим я докладываю, что Вам известный заключённый Рауль Валленберг внезапно скончался сегодня ночью в своей камере, предположительно от сердечного инфаркта».

ЯНТАРНАЯ КОМНАТА (По материалам А. Овсянова)

Янтарная комната — величайшее сокровище России, утраченное в годы Великой Отечественной войны. Ей посвящены десятки документальных и художественных произведений, тысячи очерков и телепередач. Её именем называются международные конференции, связанные с судьбами утраченных культурных ценностей, поисковые экспедиции и государственные выставки. Версии о её нынешнем местонахождении продолжают поступать во все инстанции — от отдела по поискам культурных ценностей до центральных государственных органов.

Вспомним её сложную историю. В 1701 году по заданию прусского короля Фридриха I янтарных дел мастер Готтфрид Вольфрам начинает работу над Янтарным кабинетом. В 1713 году новый король Фридрих Вильгельм I прекратил финансирование «ненужной затеи» и в 1716 году подарил его Петру I.

Новый период в истории Янтарного кабинета начался в 1740-х годах, когда при правлении императрицы Елизаветы Петровны строился новый Зимний дворец. Там же по её указанию должен был разместиться и Янтарный кабинет. В 1755 году в Царском Селе — летней резиденции российских самодержцев — производились большие работы по созданию роскошного дворцово-паркового ансамбля. Тогда же вспомнили и о Янтарном кабинете, панели которого решено было переместить в Царское Село и превратить в парадный Янтарный зал. К 1770 году работы по созданию теперь уже Янтарной комнаты были завершены. В последующие годы она претерпела несколько реставраций, в том числе и со снятием некоторых фрагментов убранства.

В ночь на 17 сентября 1941 года фашистские войска заняли город Пушкин (бывшее Царское Село). Часть экспонатов была вывезена. Янтарная же комната, большая часть музейных ценностей и библиотечных коллекций были оставлены на произвол судьбы.

Ранее закрытые немецкие архивы гласят: «Из-за плохих условий хранения и угрозы разрушения здания уполномоченный армии граф Сольмс отобрал и вывез самые ценные из оставшихся КХЦ (культурно-художественные ценности). Им демонтирована и перевезена в Кёнигсберг Янтарная комната». За плечами тех, кто отдавал приказ о демонтаже Янтарной комнаты, и непосредственных исполнителей этой акции стояли более влиятельные фигуры фашистского рейха — тогдашний гауляйтер и обер-президент Восточной Пруссии Эрих Кох. Пользуясь дружескими отношениями с командующим немецкими войсками, окружавшими тогда Ленинград, фельдмаршалом Георгом Кюхлером, Эрих Кох не упускал возможности заполучить культурные ценности пригородных дворцов и парков тогдашнего Ленинграда. Особую заботу он проявил о приобретении Янтарной комнаты, ценность которой ему была известна от директора художественных собраний Кёнигсберга доктора Альфреда Роде.

Янтарная комната оказалась в Кёнигсберге. Это документально подтверждено и сомнений не вызывает. Естественно, плафон (потолок) с живописным изображением под названием «Мудрость, охраняющая юность от соблазнов любви», выполненным неизвестным венецианским художником (некоторые источники называют Фантебакко), не подлежал перевозке и утрачен навсегда. Там же, в Екатерининском дворце, во время оккупации был уничтожен и фриз (верхняя часть стены под карнизом). Точно известно, что в Кёнигсберге основным составом Янтарной комнаты не прибыли двери. Их удалось воссоединить с янтарными панелями только после настойчивых запросов доктора А. Роде.

Абсолютно точно установлено, что Янтарная комната с декабря 1941 года находилась в Орденском замке Кёнигсберга и была частично выставлена для обозрения на третьем этаже его южного флигеля в комнате № 37.

На размещённую в Орденском замке Кёнигсберга Янтарную комнату были и другие претенденты. Так, военные хотели её получить для военного музея в Бреслау (Вроцлав, Польша), а восточное министерство рейхсляйтера А. Розенберга пыталось вывезти шедевр для украшения «колониального» музея. Не остался к ней равнодушным и Г. Геринг, мечтавший разместить янтарные панели в своём дворце Каринхалле. Все эти попытки решительно пресекал Кох.

С первых дней экспозиции Янтарной комнаты в Орденском замке Кёнигсберга её опекал доктор Альфред Роде — директор художественных собраний Кёнигсберга. Фрагментарно собранную Янтарную комнату осматривали высокопоставленные чиновники из Берлина и других городов Германии, работники культуры, дипломаты и журналисты.

В марте 1944 года в Орденском замке Кёнигсберга случился пожар, который частично уничтожил и выставочные коллекции, однако Янтарная комната не пострадала, если не считать образовавшийся на янтаре легкоустранимый белый налёт. И всё же после этого пожара Янтарная комната была демонтирована и упакована в ящики. Свидетельства Гебхардта Штрауса подтверждают другие источники. Именно с этого момента в нашем повествовании будут присутствовать уже не янтарные панели, а ящики с янтарным содержимым.

Версий, заявлений, свидетельств, показаний и предположений существует великое множество. Остановимся лишь на тех, которые имеют документальные подтверждения.

Свидетельствует бывший директор ресторана «Блютгерихт» Пауль Файерабенд (запись сделана 2 апреля 1946 года): «После того как Кёнигсберг в августе 1944 года был бомбардирован, Янтарную комнату (ящики) перенесли в Орденский зал, который помещался под рестораном. Упакованная в многочисленные ящики комната оставалась там до начала штурма Кёнигсберга. Роде много раз говорил мне, что комната должна быть увезена в Саксонию, но вследствие многочисленных транспортных затруднений это не могло быть осуществлено. В конце марта 1945 года замок посетил гауляйтер Кох. Он сделал доктору А. Роде серьёзный выговор, что тот оставил в замке упакованную Янтарную комнату. Кох хотел позаботиться о немедленном вывозе, но жестокая боевая обстановка уже не допустила вывоза. Упакованная комната осталась стоять в Орденском зале…» Вот ещё свидетельства П. Файерабенда, сделанные при второй встрече с ним 2 апреля 1946 года: «…В июле 1944 года во двор замка пришли две машины, высоко нагруженные ящиками. Некоторые маленькие ящики были сгружены в музее „Пруссия“, остальные остались на машинах. Я спросил доктора, что за гигантские ящики лежат на машинах. Роде сказал мне, что это янтарные стены из России… На следующий день машины с грузом ушли. Около полудня Роде пришёл ко мне купить несколько бутылок вина в запас на дорогу, он должен был уехать на несколько дней. Он действительно после этого отсутствовал три недели. По возвращении Роде рассказал мне, что был в каком-то большом имении и там много поработал. Это путешествие доктора несомненно состоялось в связи с нагруженными машинами. Место и название имения Роде мне не сказал».

Несколько иначе трактует события 1944–1945 годов дочь А. Роде Лотти, проживавшая после войны в городе Гейдельгейме (Германия): «…Мне припоминаются следующие детали о судьбе Янтарной комнаты. В 1943 или 1944 году в выставочных залах Художественных собраний вермахт организовал свою выставку, где однажды ночью по неизвестным причинам возник пожар. Среди ночи моему отцу позвонили о случившемся и он тут же выехал в замок. Он сразу же бросился на третий этаж, чтобы закрыть железную дверь и не допустить распространения пожара к находившейся там Янтарной комнате. Всё же дым нанёс некоторые повреждения, на янтаре образовался белый налёт, который впоследствии был удалён при больших затратах труда. В конце лета 1944 года мой отец… вдруг получил задание демонтировать Янтарную комнату, которая впоследствии была размещена в сводчатых подвалах Орденского замка… Благодаря этому обстоятельству она не сгорела во время опустошительных пожаров в августе — сентябре 1944 года, когда замок был разрушен… Янтарная комната была упакована и подготовлена к вывозу в империю. Как я помню, в середине января 1945 года ящики с ней были отправлены на Главный вокзал, но их отправка не состоялась, так как была уже прервана железнодорожная связь. Были ли оттуда снова возвращены ящики в подвалы замка, я не помню…»

10 мая 1972 года к старшему лейтенанту В. Г. Чернышёву, находившемуся в советском госпитале Берлина, обратился гражданин Германской Демократической Республики Буттерс Хайм. Он принёс письмо следующего содержания: «В апреле 1972 года из ФРГ ко мне в гости приезжала тётя Эмма. Я рассказал ей о своей туристической поездке в СССР и показал некоторые книги с репродукциями экспонатов ленинградских музеев. Речь шла и о поисках Янтарной комнаты. И вот здесь она рассказала мне, что в последний военный год она работала портнихой в Орденском замке Кёнигсберга. В начале января 1945 года ей удалось случайно подслушать разговор двух чиновников замка, из которого она поняла, что речь шла о захоронениях картин в подвалах Орденского замка. В разговоре упоминалась и Янтарная комната, которая должна была быть в том же помещении, куда было решено поместить картины. При перемещении ящиков с картинами тётя Эмма определила это место. Оно находилось под алтарём замковой кирхи. Вход в тайник был со стороны ресторана „Блютгерихт“. После переноски картин рабочие закрыли тайник и замаскировали».

Есть ещё одна заслуживающая внимания версия, связанная с Янтарной комнатой. Её автором является гражданин Германии Хаймберт Линденберг. Вот что он писал послу Советского Союза в Германии в сентябре 1971 года: «В Кёнигсберге я был членом пожарной команды. В 1944 году, несколько недель спустя после налёта бомбардировщиков, утром я получил приказ следовать с грузовой машиной к Орденскому замку Кёнигсберга, чтобы осуществить там важные перевозки. После того как во дворе замка я доложил о своём прибытии, мне было сказано, что я буду перевозить ящики с Янтарной комнатой. Могу Вам сказать, что я видел ящики, в которые, как мне сказали, была упакована Янтарная комната. Их доставали из подвала и грузили в мою машину. Во время погрузки появился сослуживец из моей пожарной команды с приказом заменить меня, так как я должен был выполнить другое задание. Позже от этого сослуживца я узнал, что ящики перевезли в замок Лохштедт. Насколько я помню, было сделано несколько рейсов. Этот замок находится у Фришес-Хафф (Калининградский залив) между Пиллау и Фишхаузеном. Я родился в Пиллау, поэтому знаю этот замок. У замка должен быть подземный ход, ведущий к Балтийскому морю. Если Янтарная комната ещё не найдена, то вполне вероятно, что она находится в этом замке. К Вашим услугам с уважением Х.Л.»

Перечень версий о предполагаемой судьбе Янтарной комнаты можно продолжать и продолжать. В настоящее время их число достигает свыше двух сотен, а географический диапазон предполагаемого размещения практически не ограничен — от дна Ладожского озера до гор Тюрингии, от подмосковных элитных дач до фортов Калифорнии (США).

Морские глубины, трюмы торпедированных судов, соляные шахты, средневековые европейские замки, графские имения, старые рудники, швейцарские банки, форты, бастионы и равелины — вот далеко не полный перечень её версионных объектов.

Наиболее часто упоминаемыми объектами являются: подвалы бывших Орденских замков Восточной и Западной Пруссии, Лохштедта и Бальги (Калининградская область), Пасленка и Эльблонга (Польша), трюмы торпедированного 30 января 1945 года суперлайнера «Вильгельм Густлофф», калийный рудник Фольприхаузена «Виттекинд», полигон «Ольга С III» (Тюрингия, Германия), подвалы архитектурного ансамбля «Гауфорум» в Веймаре (Германия), «Лисья гора» в государственном заповеднике «Шумава» (Чехия) и многие другие.

К поискам Янтарной комнаты причастны многие деятели культуры, журналисты и писатели, представители деловых кругов и просто энтузиасты многих европейских стран. Среди них можно назвать писателя Ю. Семёнова, В. Д. Кролевского, А. В. Максимова, Е. Е. Стороженко (Россия), Георга Штайна, Пауля Энке, Гюнтера Вермуша, Клауса Гольдмана, графиню Марион Дёнхофф, графа Клеменса фон Штауффенберга (внука подполковника Штауффенберга, совершившего покушение на Гитлера в его ставке Растенбург), графиню Изабель фон Шперкен (Германия), Хайнца Гензеля и Йозефа Мужика (Чехия), Лешека Адамчевского и Рышарда Войцика (Польша) и многих других.

СТРАННАЯ УЧАСТЬ ГЕНЕРАЛА СМЫСЛОВСКОГО (По материалам Н. Швецова)

В ночь на 3 мая 1945 года у границы крошечного Лихтенштейна появилась группа людей в немецкой форме. Пограничники приготовились было отражать нападение незваных гостей, как тут из немецкой машины выскочил человек и закричал: «Не стреляйте, здесь русский генерал».

Как вскоре выяснилось, пришедшая со стороны Австрии воинская часть входила в состав вермахта и состояла из русских белоэмигрантов и перешедших на сторону фашистов советских военнопленных. Ими командовал генерал-майор Артур Хольмстон. Но на самом деле он был русским, фамилия — Смысловский. Там же на границе все одетые в немецкую форму военные были разоружены и интернированы.

Смысловский не Власов, о нём в России мало что знают. Одним из первых о нём написал в недавно вышедшей в России книге «Незнакомый Лихтенштейн» бывший посол в Швейцарии и по совместительству в Лихтенштейне А. Степанов.

А вот на Западе пишущая публика уделяла Смысловскому много внимания. Особый интерес вызвала вышедшая в 1996 году книга швейцарского историка Петера Гайгера и австрийского публициста Манфреда Шлапи, которая называется «Русские в Лихтенштейне. Бегство и интернирование армии вермахта Хольмстона. 1945–1948». В Бельгии в 1993 году по телевидению показали фильм Робера Энрико «Ветер с Востока», посвящённый появлению в Лихтенштейне отряда Смысловского, роль которого исполнил Малкольм Макдауэлл.

Граф Борис Алексеевич Смысловский родился в 1897 году в Финляндии, в ту пору входившей в состав Российской империи. Его мать Элеонора Малахова была крёстной одной из сестёр императора. Дед — генерал от инфантерии Малахов, в 1905 году командовавший войсками Московского военного округа. Об отце Смысловского, «невысоком бородатом офицере» царской армии, упоминает в своей книге «Август четырнадцатого» Солженицын.

Наш герой тоже был царским гвардейским офицером, в годы Гражданской сражался на стороне белогвардейцев и затем покинул Россию. Установлено, что в 1920-е годы он был связан с германской разведкой. После нападения Германии на Советский Союз он возглавил разведывательно-диверсионную службу, агенты которой, в частности, использовались для подрывной работы в тылу советских войск.

В начале 1945 года Смысловский, став генерал-майором, под псевдонимом Артур Хольмстон возглавил 6-тысячную «1-ю русскую национальную армию», все командные посты в которой занимали эмигранты. Но при всей враждебности к СССР он был достаточно расчётлив, быстро разобрался в том, что Германию ожидает неминуемое поражение, а следовательно, ему надо думать о собственном спасении. Но где укрыться после войны? Смысловский понимал, что если он окажется в расположении войск западных союзников, то всё равно есть риск быть выданным Советскому Союзу. Поэтому решил искать нейтральное государство, причём такое, где его появление оказалось бы малозаметным. Выбор пал на Лихтенштейн.

Вместе со Смысловским на территории княжества оказались примерно 500 человек, в том числе 30 женщин и два ребёнка. Большинство из них составляли советские граждане, в своё время оказавшиеся в плену у немцев. Интересно, что, по признанию проживающего нынче в Лихтенштейне барона фон Фальц-Фейна, волею судьбы оказавшегося участником происходивших тогда событий, в группе Смысловского перед её вступлением в Лихтенштейн находился князь Владимир Кириллович Романов, сын великого князя Кирилла Владимировича. Он тоже спасался от преследования со стороны союзников, прежде всего французов. Для этого имелись основания.

Во время оккупации Франции Владимир Кириллович продолжал оставаться в этой стране. Причём фашисты в знак особого внимания приставили к нему охрану, что, конечно же, могло служить поводом для последующих обвинений князя в коллаборационизме. Поэтому, когда союзники высадились во Франции, глава дома Романовых в изгнании покинул её, забив машину прихваченными с собой царскими атрибутами. Оказавшись в Австрии, он познакомился там со Смысловским и вместе с ним отправился в Лихтенштейн. Но его не пустили. Интернированию подлежали только военные, а всех гражданских лиц, в том числе князя с его приближёнными, власти Лихтенштейна отказались принять. Владимир Кириллович продолжал оставаться в Австрии, где встретился с Петэном и Лавалем, которых затем выдал союзникам… Позднее он оказался в Испании, по-прежнему называя себя наследником российского престола.

Судьба тех, кто вместе со Смысловским пришёл в Лихтенштейн, решалась в течение нескольких лет. Уже в августе 1945 года в княжестве появились представители советской военной миссии, которым было поручено добиться репатриации членов группы Смысловского в Советский Союз. Состоялись сложные переговоры с представителями правительства Лихтенштейна. О них рассказывал всё тот же фон Фальц-Фейн.

— Меня привлекли к переговорам как человека, хорошо знавшего немецкий и русский языки, — говорил Эдуард Александрович. — Я участвовал в них в качестве переводчика. Переговоры шли на повышенных тонах. Русские хотели, чтобы все советские граждане вместе со Смысловским были переданы СССР. Причём эти требования часто сопровождались словами, которые я не решался переводить на немецкий.

Члены миссии встречались с интернированными, не скупились на заверения в том, что возвратившимся на родину никто не будет угрожать. Был даже устроен праздничный вечер, во время которого пели русские песни и произносили тосты за возвращение на родину. Многие решили вернуться. Некоторые из них работали у лихтенштейновских фермеров. При расставании лихтенштейнцы просили написать, как добрались, как устроились. «Но, насколько мне известно, — закончил свой рассказ Эдуард Александрович, — ни одно письмо так и не пришло».

Впрочем, фон Фальц-Фейн — не единственный из здравствующих участников тех драматических событий. В редакцию «Труда» пришло письмо от проживающего в Переславле-Залесском П. Астахова, который с августа по ноябрь 1945 года работал переводчиком советской репатриационной комиссии. По воспоминаниям Астахова, интернированные поначалу встретили советских военных холодно, репликами типа: «Кончайте агитировать, господа! Добровольцев ищите в другом месте». Один из интернированных прямо заявил: «Знайте, мы служили в Красной Армии, мы любим свою родину — Россию, мы любим свой народ, оставленных там близких. Но знайте и то, что пока в СССР будет существовать Сталин и клика его приспешников, наш возврат в Россию не состоится».

Были и другие мнения. Некий человек по фамилии Анкудинов высказался за возвращение домой. «Пусть нам будет трудно, — сказал он, — нас ожидает разорённая страна, но мы её граждане, мы вернёмся на родную землю, где всё близко и дорого. Так думаю не только я». Уже в августе началось возвращение интернированных в Советский Союз. В подготовке их отъезда, как пишет Астахов, участвовал Э.А. фон Фальц-Фейн. «В день отправки каждому отъезжающему „подносили“, наполненный до краёв стакан водки с пожеланием доброго пути».

Уехали не все. Некоторые всё же не решились возвращаться на Родину, полагая, что с цветами встречать там их не будут. Ведь они не просто оказались в плену, но ещё и надели немецкую форму и даже воевали против своей страны. Не очень уютно чувствовали себя и власти Лихтенштейна, понимая, что на территории их государства находятся остатки армии вермахта. Это, естественно, вызывало неприятный международный резонанс. Поэтому местные власти людей Смысловского не только не удерживали, но и недвусмысленно намекали им на то, что их присутствие здесь нежелательно.

Сам Смысловский, несмотря на требования советской стороны о его выдаче, оставался в Лихтенштейне до августа 1947 года, пока вместе с группой своих бывших подчинённых не перебрался в Аргентину, где стал советником президента Перона «по борьбе с терроризмом». Одновременно он весьма преуспел в бизнесе. Но жизнь в Аргентине ему не нравилась. В письме фон Фальц-Фейну он сообщал, что скучает по Лихтенштейну. Накопленный капитал позволил Смысловскому в 1966 году возвратиться и окончательно обосноваться в милом ему княжестве. Здесь он и умер в 1988 году, на 91-м году жизни.

Почему же Смысловскому удалось избежать участи Власова, Каминского, Краснова, Семёнова, Шкуро и других, кто воевал на стороне фашистов против своей страны? С таким вопросом я обратился к автору «Незнакомого Лихтенштейна» А. Степанову.

— Смысловскому, — сказал Андрей Иванович, — конечно же, повезло, что он укрылся в Лихтенштейне, который хоть и был крошечной страной, но сохранял во время войны нейтралитет. Многие в княжестве до сих пор считают, что, приняв у себя Смысловского и его группу, их страна наглядно продемонстрировала всему миру, насколько уважают здесь права человека. Ведь это уберегло от сталинских лагерей и даже гибели сотни людей. Не случайно в 1980 году в присутствии Смысловского в столице княжества Вадуце была торжественно отмечена 35-я годовщина интернирования, а в 1995-м с такой же помпой праздновалась 50-летняя дата этого события.

Но, по мнению А. Степанова, есть более важная причина того, почему Смысловский спокойно дожил до глубокой старости. В годы войны граф был тесно связан с военной контрразведкой, действовавшей на территории Советского Союза. То, что он знал, представляло большой интерес для западных спецслужб, потому они не были заинтересованы в его выдаче Советскому Союзу. Можно сказать, что всю свою послевоенную жизнь Смысловский находился под их негласным покровительством. Связь с иностранной разведкой не мешала ему часто заявлять о своём патриотизме, о любви к России. Но для всех россиян Смысловский навсегда останется чужим — человеком в фашистской военной форме…

ПОСЛЕВОЕННАЯ ОДИССЕЯ КОРВЕТТЕНКАПИТАНА ФОН РЕТТЕЛЯ (По материалам В. Ильина)

Ранним солнечным утром 9 мая 1945 года корветтенкапитан Пауль фон Реттель, командир немецкой подводной лодки U-2670, охотившейся за транспортами союзников в Атлантике, получил шифровку из штаба флота. В ней сообщалось о смерти фюрера, капитуляции Германии и о приказе гросс-адмирала Дёница всем кораблям прекратить боевые действия, поднять белые флаги и следовать в ближайшие порты стран-победительниц.

Реттель решил не подчиняться приказу и продолжать вести войну против бывших врагов. О содержании шифровки, а также о своих планах он сообщил только офицерам субмарины. Старший офицер, лейтенант Клейн, назвал их опасной авантюрой и попытался отговорить командира от задуманного. Утром Реттель объявил команде, что Клейн, охваченный депрессией, ночью покончил с собой и что на его должность назначается старший штурман лейтенант Штробель.

13 мая в условленной точке у западного побережья Африки U-2670 встретилась с «дойной коровой» — подводной лодкой снабжения. Реттель первым увидел в бинокль «корову» и развевающееся над ней белое полотнище. Реттель уговорил командира «коровы» отпустить ему воды, топлива и провианта сверх положенных нормативов и отдать весь запас боеприпасов и торпед, умело избегая ответов на недоуменные вопросы снабженца. В тот же день U-2670 отправилась вдоль побережья Африки на юг в свой одиночный боевой поход…

Вечером 20 мая 1945 года аргентинский танкер «Кристобаль» огибал мыс Доброй Надежды примерно в восьмистах милях от берега. Около 22.00 вахтенный помощник капитана заметил по правому борту мерцающий огонёк. Вглядевшись, он понял, что кто-то азбукой Морзе передаёт сигнал бедствия — SOS, и немедленно доложил об этом капитану. Прозвучал сигнал тревоги.

На «Кристобале» включили прожекторы, которые высветили две шлюпки, набитые людьми. Когда терпящие бедствие поднялись на борт танкера, стало видно, что их одежда превратилась в лохмотья, руки и головы у многих перевязаны кровавыми тряпками, измождённые лица покрыты пятнами сажи и запекшёйся крови.

Прошли секунды, и вдруг спасённые разбежались, окружая аргентинских моряков. Блеснули стволы пистолетов и автоматов, выхваченных из-под лохмотьев.

— Руки вверх! Не двигаться! — выкрикнул по-английски Штробель, возглавлявший группу захвата. Пираты согнали всю команду танкера на носовую часть верхней палубы. Ошеломлённые моряки не сопротивлялись. Штробель посигналил фонариком, и вскоре к «Кристобалю» подошла U-2670. Механики присоединили к горловинам танков шланги, включили насосы, и в топливные ёмкости субмарины полилась солярка, а бригада «снабженцев» стала очищать кладовые от съестных припасов, каюты и кубрики — от денег и ценных вещей. Сейф судовой кассы подорвали гранатой — ключи от него капитан демонстративно выбросил за борт, за что получил очередь в живот из «шмайссера».

Когда топливные цистерны субмарины заполнились и на неё перенесли всё награбленное, Реттель приказал «спасённым» вернуться на борт лодки, не выключая перекачивающих насосов танкера. На поверхности воды вокруг субмарины стало быстро расти пятно солярки.

U-2670 отошла от «Кристобаля» на полмили. Реттель развернул её носом к танкеру и выпустил торпеду. Через положенное число секунд раздался взрыв, после которого и танкер, и море вокруг него превратились в гигантский пылающий факел. Ни один человек не выбрался бы из такого ада. Корветтенкапитан мог быть уверен, что не оставил в живых ни одного свидетеля своей кровавой акции.

После четырёх недель плавания в «ревущих» сороковых широтах субмарина подошла к берегам Австралии. 21 июня, действуя по уже отработанной схеме, пираты захватили американский теплоход «Белинда Эй», приписанный к Гонолулу. На этот раз моряки судна оказали сопротивление, двое «спасённых» бандитов были убиты, но в итоге теплоход разделил трагическую участь «Кристобаля».

Следующие два месяца U-2670 крейсировал в южной части Тихого океана, между Новой Зеландией, островами Фиджи, Кука и Туамоту. Прорываться к берегам Японии уже не имело смысла, 2 сентября 1945 года радист субмарины принял сообщение о её капитуляции.

Спустя несколько дней подводные пираты напали на филиппинский теплоход, шедший из Новой Зеландии на острова Фиджи. После перекачки горючего и ограбления кают бандиты уже собрались топить судно и его экипаж, когда оказалось что на нём находится его старый знакомый Билленфельд — крупный теневой делец. Билленфельд, которому принадлежал захваченный теплоход, предложил вместе заняться контрабандой с базированием на китайские порты. Это сулило значительно больше выгоды, чем разбой на морских торговых путях. И значительно меньше риска.

Дальнейший путь до Кантона U-2670 прошла невиданным доселе способом. Днём она плыла… под днищем едва не уничтоженного судна! Там её не могли засечь ни гидролокаторы, ни шумопеленгаторы. Ночью субмарина шла в надводном положении рядом с теплоходом, готовая в любой момент нырнуть под него.

До осени 1949 года U-2670, ставшая подводным извозчиком, «трудилась» у берегов Юго-Восточной Азии. Билленфельд не обманул Реттеля. «Заработки» были отличными, у всех офицеров и членов команды появились солидные счета в банках Сингапура, Гонконга и Австралии. Безопасность субмарины обеспечивала её формальная принадлежность к ВМС Чан Кайши. Но в одну из осенних ночей U-2670 пришлось спешно уйти из Кантона: в город внезапно ворвались отряды китайской красной армии. Вместе с субмариной, успев погрузить на неё крупную партию наркотиков, покинул Кантон и Билленфельд.

Лодка перебазировалась на атолл Ванаранга. Резиденцией Билленфельда стал Тайбэй, столица Тайваня. Оттуда на Ванарангу шла информация о маршрутах и датах отплытия судов, а также о перевозимых ими грузах. А газеты на всех континентах время от времени сообщали о таинственных исчезновениях судов, строили догадки о причинах трагедий.

Однажды днём в двух милях от атолла на якорь встало неизвестное судно. По рации с него передали условный сигнал и сообщили, что прибыл человек от Билленфельда. Им оказался лейтенант японского флота Иосуки, сообщивший что из порта Вила на островах Новые Гебриды выйдет французская шхуна «Флёр де Сюд» с крупной суммой денег для банка в Нумеа, на Новой Каледонии.

Двое суток U-2670 караулила шхуну на предполагаемом пути её следования. За это время Реттель несколько раз безуспешно пытался связаться с Билленфельдом. С каждым разом беспокойство и насторожённость корветтенкапитана возрастали. Наконец в полдень на третьи сутки вахтенный увидел на горизонте мачты, а затем Реттель опознал и белый корпус шхуны. Значит, в полученной информации подвоха не было. Остальное, в том числе и количество охраны, его не беспокоило.

Реттель уже давно отказался от уничтожения захваченных судов с помощью торпед. Теперь в его распоряжении имелись более «элегантные» средства.

До темноты субмарина следовала за шхуной в значительном отдалении. Для её успешного захвата были нужны темнота и устойчивое направление ветра. С заходом солнца U-2670 увеличила ход, догнала шхуну и на электромоторах бесшумно пошла рядом с ней со стороны наветренного борта.

— Приготовить газомёт! — скомандовал Реттель в боевую рубку.

Из носового люка появилась толстая труба с плоским раструбом на конце.

— Надеть противогазы!

Реттель и Штробель внимательно осматривали шхуну в бинокль. На ней всё было спокойно. Ясно, что субмарину с палубы не видели. Никаких признаков ловушки не наблюдалось.

— Открыть газовый клапан!

Раздалось громкое шипение.

Прошло с полчаса, и «Флёр де Сюд» начала рыскать то вправо, то влево. В конце концов её развернуло носом к ветру, паруса на ней заполоскали.

U-2670 подошла к шхуне вплотную. Пираты в противогазах перекинули на её борт штормтрапы. На палубе, в каютах и на мостике шхуны лежали люди без признаков жизни. Они надышались усыпляющим газом. Забрав мешки с банкнотами и ценные вещи, грабители заперли спящих в каютах, а затем покинули шхуну, предварительно открыв в трюмах кингстоны. Внутрь хлынула забортная вода, судно стало медленно тонуть.

Вскрыв один из опечатанных мешков, Реттель убедился, что его подозрения в адрес японца были напрасными. Разве стал бы он устраивать ловушку и одновременно одаривать их таким богатством?

А накануне днём на пляже атолла Ванаранга шёл неторопливый разговор между двумя лейтенантами — Клаусом, оставленным Реттелем на базе за старшего, и Иосуки, вдруг снова появившимся здесь. Поначалу всё было как в прошлый раз: вызов базы по радио, пароль, отправка к судну шлюпки с двумя матросами. Только теперь, когда шлюпка вернулась, японца сопровождали не посланные за ним люди, а десяток желтолицых парней с автоматами. Они мгновенно разоружили подводников, заняли все ключевые точки базы, а радиста, попытавшегося включить передатчик, пристрелили. Иосуки предложил Клаусу и его людям перейти на службу к новому хозяину, обещав условия не хуже, чем у Билленфельда, который, как сообщил японец, погиб при невыясненных обстоятельствах. Об альтернативе Иосуки не упоминал, но Клаус о ней догадывался. После недолгих раздумий он принял предложение.

По пути на базу U-2670 получила ещё одну возможность «поохотиться» и не упустила её. Но в разгар ночной высадки на небольшой теплоход «Равади» Штробель заметил на горизонте ходовые огни судна. Огни быстро приближались. Луна высветила силуэт эсминца. Реттель приказал срочно перенести девятерых усыплённых моряков с теплохода на субмарину и погрузиться. Сбросить их в море было нельзя — если эсминец спасёт кого-нибудь, тайна пиратов может приоткрыться.

Погрузившаяся субмарина оставила на поверхности моря очередную загадку: покинутое экипажем судно без каких-либо повреждений, следов насилия или борьбы, с нетронутым грузом и личными вещами команды, с полным комплектом спасательных средств, с исправной рацией.

Когда следующей ночью U-2670 приблизилась к своему атоллу, радист стал вызывать базу. Ответа не было.

— Значит, опять тайком пронесли спиртное и теперь дрыхнут, — проворчал Реттель. — Придётся напомнить им о морской дисциплине.

Он стал высматривать сигнальный огонь, который должен в ночное время обозначать вход в лагуну. Вскоре показался мелькающий свет фонаря на покачивающейся в волнах шлюпке. «Хорошо, что хоть об этом Клаус не забыл», — подумал Реттель.

U-2670 повернула к берегу и устремилась к проходу. На мостике стояли Реттель, Штробель и двое вперёдсмотрящих. Когда гул прибоя впереди стал оглушительным, они поняли, что U-2670 идёт в ловушку, но было уже поздно.

Субмарина на полном ходу врезалась в рифы, смявшие носовую часть и пропоровшие днище, а набежавшая затем волна отбросила её обратно в океан. Из членов команды, находившихся внизу, спаслись только трое.

Утром стало ясно, что база разгромлена, оборудование разбито, склады с припасами уничтожены, запасы воды исчезли. Шлюпка с сигнальным фонарём стояла на якоре в лагуне напротив самых опасных рифов. Проход находился метров на двести дальше.

Четыре месяца семеро уцелевших пиратов жили на острове в построенной из обломков кораблекрушения хижине, непрерывно поддерживая с трудом добытый огонь, питаясь найденными остатками продуктов и молоком кокосовых орехов, примитивным способом опресняя морскую воду.

Спасли их подошедшие к атоллу на парусной лодке туземцы, заметившие в сумерках на берегу костёр. С ними бывшие пираты добрались до Сувы, где в числе атрибутов цивилизации были несколько банков. Здесь прибывшие мгновенно превратились из жалких оборванцев в богатых туристов, поскольку для доступа к лежащим на их счетах капиталам было достаточно личной подписи.

Спустя несколько недель среди пассажиров трансконтинентального авиалайнера, вылетавшего из Сиднея в Буэнос-Айрес, появились семеро элегантных джентльменов с панамскими паспортами и документами, выданными одной из южноамериканских судоходных компаний. Только темнокожую стюардессу, с улыбкой встречавшую пассажиров, поразили их серые, ничего не выражавшие лица и пустые глаза.

СОКРОВИЩА РЕЙХА НА ЗАТОНУВШЕЙ СУБМАРИНЕ? (По материалам Л. Вяткина)

В 1963 году военный лётчик Вяткин осваивал полёты на сверхзвуковых истребителях МиГ-19 на аэродроме, расположенном вблизи Тикси, в Центральной Арктике. Однажды в июле того же года он, взяв кинокамеру (был воскресный день), с солдатом Ивановым отправился на берег Неелова залива. К 13 часам они прошли километров двенадцать и вышли на участок охотника-якута «дяди Васи», где были расставлены хитроумные ловушки для песцов. Ещё через час вышли к его хижине — небольшому домику, сложенному из брёвен.

Пострекотав кинокамерой и запечатлев нехитрое жильё якута, Вяткин перевёл объектив на стоящую рядом железную бочку и снял её телевиком. Солнце светило сбоку, и он отчётливо различил на ней орла со свастикой! Откуда здесь бочка из германского рейха? Да ещё совсем как новая!

Скоро появился дядя Бася. Он явно был рад гостям, показал, как он ловит осетров, заходящих в мелкие ручьи, продемонстрировал шкурки голубого песца, охотничье ружьё. Потом достал вяленый осетровый балык метровой величины и предложил выпить чаю.

Уже прощаясь, лётчик спросил дядю Васю: «Откуда эта бочка, как она попала сюда?» «Бочка-то? — переспросил якут. — Река принесла. Совсем недавно…»

Попрощавшись с якутом, военные пошли по берегу к дельте Лены, где она делится на несколько рукавов и впадает в море Лаптевых. Скоро начались завалы леса, вылизанные водой, ветрами и морозом стволы деревьев, которые столетиями выносит в море могучая река. Миллионы кубометров гладких, как бивни мамонта, стволов до самого горизонта.

Спустя много лет, будучи в редакции газеты «Советская Россия», от своего приятеля журналиста Николая Домбковского Вяткин услышал, что в устье Лены найдена секретная база немецких подводных лодок, хорошо оборудованная, с большим запасом топлива. И тогда стал ясен невероятно большой радиус действия нацистских субмарин, торпедировавших караваны союзников, следующих в Мурманск с вооружением и техникой.

Вскоре по заданию редакции Вяткин летел в Якутию.

В 1989 году на дне Каттегата была обнаружена субмарина U-534. Она была потоплена британскими лётчиками в мае 1945 года. Последний рейд подлодки связан с загадочными обстоятельствами. В ночь на 5 мая 1945 года U-534 вышла с военно-морской базы в Киле, взяв курс на север, в Норвежское море. Оставшиеся в живых два члена её команды утверждают, что накануне отплытия поздно ночью к причалу подъехали две автомашины с номерами абвера. Штабной полковник передал командиру подводной лодки письменный приказ адмирала Дёница принять на борт «особой важности» груз и следовать в место, которое указано в запечатанном сургучными печатями пакете. Пакет надлежало вскрыть только при выходе в открытое море.

К погрузке груза особой важности приступили немедленно. Он состоял из одиннадцати алюминиевых ящиков, одинаковых по габаритам, но разных по весу. Некоторые были настолько тяжелы, что с ними с трудом управлялись несколько дюжих матросов. Помощник капитана, руководивший погрузкой и размещением груза в тесных помещениях лодки, решив, что там боеприпасы, просил соблюдать особую предосторожность членам экипажа. Однако полковник, всё время поглядывавший на часы, сказал помощнику, что груз не опасен, но весьма ценен для рейха.

Уже тогда и у помощника, и у тех, кто непосредственно был занят размещением груза, сложилось убеждение, что в ящиках золото в слитках и какие-то чрезвычайно важные документы, которые нужно было срочно вывезти в безопасное место.

Но самое поразительное было то, что, как уверяет оставшийся в живых помощник капитана U-534, вскрытый пакет содержал приказ следовать к берегам советского Заполярья, в море Лаптевых, затем в секретную базу в устье Лены с заходом в промежуточные базы во фьордах Норвегии, затем на Северной Земле. Здесь груз надлежало выгрузить, затем тщательно замуровать в указанном месте и, заправившись топливом, вернуться тем же маршрутом в Киль. В случае успешного выполнения трудного задания всех членов субмарины ждала награда.

* * *

Гросс-адмирал Дёниц совместно с генеральным штабом разработал подробную доктрину о действиях подводных лодок в северных морях и с одобрения Гитлера приступил к их интенсивному строительству. Вступив во Вторую мировую войну с 57 субмаринами, Германия на судоверфях к весне 1945 года построила 1153 единицы, которые отправили на дно 3 тысячи судов и 200 боевых кораблей.

Наше и союзное командование были изрядно удивлены, когда в их руки попали немецкие субмарины вместе с экипажами. Эти лодки обладали почти бесшумным подводным ходом, что значительно затрудняло их обнаружение средствами гидроакустики, а запас топлива позволял им проходить без дозаправки до 8500 миль. Они отличались хорошей манёвренностью, малозаметным, низким силуэтом и были вооружены самонаводящимися электроторпедами, не оставлявшими за собой характерного пузырчатого следа.

Балтийцами и морякам-североморцам удалось поднять лодки U-250 и U-502 VII серии и даже ввести их в строй ещё во время войны, и они с некоторыми другими трофейными субмаринами несли службу в составе советских ВМС до 1958 года, а одна из таких лодок «дослужилась» до 1974 года!

По мнению наших моряков, немецкие субмарины значительно отличались от отечественных. На них были шнорхеля — устройства для подачи воздуха к дизелям, когда лодка находилась под водой, гидравлические системы управления механизмами, гидродинамический лаг и ещё целый ряд новинок.

Были у нацистов и лодки, построенные специально для плавания в северных морях вблизи берегов. Конечно, для них нужны были специальные базы для заправки топливом, короткого отдыха экипажа и ремонта. Поэтому использование пустынных островов и устья рек нашего севера под секретные базы надо признать довольно оригинальным и дерзким решением. (Известно, что строительством баз занималось ведомство Тодта.) Видимо, немецкий генеральный штаб, а также гросс-адмиралы Дёниц и Редер были уверены в полной скрытности и недоступности своих баз подводных лодок в водах Арктики. Только этим можно объяснить столь рискованный поход U-534 с таинственным грузом. Строгий приказ командиру лодки свидетельствует о чрезвычайной ценности 11 металлических ящиков, погруженных на борт 5 мая 1945 года.

Субмарина U-534 смогла дойти только до острова Анхольт, где на мелководье была обнаружена с воздуха английскими лётчиками и затем потоплена. Здесь она и была найдена на дне Оге Енсеном через 44 года. Её удалось обследовать аквалангистам. Видеосъёмка затонувшей лодки не оставила сомнений, что на морском дне действительно покоится U-534.

По мнению датских специалистов, узнать точно, какой груз приняла на борт субмарина и были ли там только золото и драгоценности, можно, только подняв её на поверхность. Но сделать это с зарывшейся в придонный им 76-метровой лодкой и сложно и дорого. Нужны многомесячные подготовительные работы и около 3,5 миллиона датских крон.

В 1991 году несколько международных компаний, специализирующихся на подъёме затонувших судов, заявили о своём желании участвовать в намечавшемся предприятии, после чего какие-либо сведения о судьбе U-534 прекратили поступать в печать.

* * *

…А теперь вернёмся к путешествию лётчика Вяткина и солдата Иванова по берегу Неелова залива, к устью Лены.

«Передвигаться с каждым часом было всё труднее из-за завалов гниющего леса. Стала сказываться и усталость, ноги в резиновых сапогах начало ломить. Иванов тащился за мной, отставал и наконец чистосердечно признался, что устал как собака, и что в этих местах лучше всего передвигаться на вездеходе.

Действительно, пора было возвращаться. С северо-запада, из „гнилого угла Арктики“ приближалась чернильного цвета облачность, вокруг солнца появилось „гало“ — два кольца, верный признак того, что в ближайшее четыре часа погода испортится. Температура резко стала понижаться…»

Вяткин решил взобраться на крутой берег и снять круговую панораму на киноплёнку. Сверху горизонт расширился, и раскинувшийся ландшафт поражал безлюдьем и дикостью. При спуске с обрыва он случайно обратил внимание на то, что под небольшим слоем земли сохранились большие пласты снега и льда. В руках у него была крепкая палка, и он начал ею разрывать снег. Он начал осыпаться, и вдруг из-под него показался человеческий череп и кости. Вдруг Иванов заметил солдатскую бляху. Он поднял её, потёр и удивлённо воскликнул: «Немецкая, на ней свастика!» Действительно, такие бляхи носили солдаты и унтер-офицеры кригсмарине. Возникал вопрос — как на этот пустынный берег попал немец?

Отметив это место небольшими обломками деревьев и выложив из них квадрат, хорошо видимый с воздуха, военные тронулись в обратный путь. Скоро услышали выстрел, а затем увидели шагавшего к нам навстречу якута дядю Васю. Оказалось, что он, боясь ухудшения погоды, решил предупредить знакомых…

На следующий день коменданту-полковнику военные рассказали о находке, на карте показали место. Комендант поднял брови и долго соображал, наконец уверенно сказал: «Под Сталинградом немцы были, а здесь нет. Находка случайная и ни о чём не говорит. Забудьте о ней и не морочьте себе голову…» На этом всё и кончилось.

БОГАТСТВА НАЦИСТОВ ВСПЛЫВАЮТ ЗА ОКЕАНОМ

Суббота, 3 февраля 1945 года, в Берлине была рабочим днём. Пять тысяч сотрудников главного банка нацистской Германии привычно скрылись от воздушного налёта в глубоком подземелье, и несколько десятков бомб, сровнявших с землёй этот помпезный дворец, не причинили им вреда. Не пострадал и доктор Вальтер Функ, известный в международных банковских кругах президент Рейхсбанка. И вверенное доктору достояние империи тоже уцелело. Но банк — финансовый центр воюющей страны — был уничтожен, и даже многоопытный старый лис не мог предугадать последствий этого события, породивших одну из самых жгучих загадок истории. Хаос гибнущей империи и алчность «бегущих с корабля» нацистов определили судьбу золотого запаса Германии. Во время эвакуации часть казны была разграблена — след утерянных богатств не удалось обнаружить и поныне.

В Рейхсбанке хранилась львиная доля золотого запаса Германии — порядка 8 миллиардов долларов по сегодняшнему курсу — и 2 миллиарда долларов в золотых слитках, принадлежавших Италии. Окинув взглядом дымящиеся руины, доктор Функ принял решение: правление перевести в другие города, продолжить обычную деятельность банка, золото и наличность — эвакуировать. В 320 километрах к северо-западу от столицы находилась шахта Кайзерода. Удалённая от всех населённых пунктов шахта глубиной 800 метров была идеальным хранилищем для клада. Пять входов, 45 километров подземных лабиринтов — более надёжного убежища, казалось, не сыскать. Основную часть казны — около 100 тонн золота и 1000 мешков наличности — планировали немедленно отправить в тайник.

Шёл март, войска союзников рвались к Берлину. Но ни всеобщий хаос и неразбериха, ни суровые законы военного времени не могли отменить пасхальные праздники и связанные с ними вековые традиции. Страстная (предшествующая Пасхе) и Светлая (следующая за Воскресением Христовым) недели традиционно были временем «каникул», то есть в этот период работа, торговля и увеселения прекращались. И 13 вагонов под погрузку казённого богатства немцам найти не удалось. Достали только 7. Невероятный с нашей точки зрения факт не вызывает, однако, удивления у современных комментаторов этой запутанной истории. И европейцы, и американцы единодушны в мнении, что война войной, а привычка, как говорится, — вторая натура. Немецкая приверженность традициям, что называется, пошла на пользу нации: половину наличности нацистам пришлось оставить в Берлине, и таким образом 450 мешков рейхсмарок впоследствии достались послевоенной Германии.

Однако вернёмся к операции «Кайзерода». 4 апреля окрестности шахты заняли американские войска. Спустя два дня наряд военной полиции повстречал на просёлочной дороге двух интернированных француженок, и любезные освободители довезли девушек до окрестного городка. Когда ехали мимо Кайзероды, одна из них вдруг сказала: «В шахте хранится золото».

7 апреля американские солдаты, спустившись на 700 метров в толщу соляного пласта, обнаружили 550 мешков — миллиард рейхсмарок. Затем, взорвав динамитом стальную дверь, они очутились в огромном зале, где нашли ещё 7 тысяч мешков, в которых оказалось 8527 золотых слитков, французские, швейцарские и американские золотые монеты и стопки бумажных денег. В ящиках и сундуках лежала спрессованная столовая посуда из золота и серебра, а в чемоданах — алмазы, жемчуг и другие драгоценные камни, отобранные у пленников лагерей смерти.

Рядом громоздились мешки, полные золотых зубных протезов и пломб. Этот клад оказался самым крупным из всех, что были найдены за всю историю человечества. Его общая стоимость составляла около 90 % национального достояния Германии в конце войны.

Но пир «кладоискателей» на этом не закончился. В хитросплетении подземных лабиринтов американцы обнаружили множество произведений искусства, в том числе картины из 15 музеев Германии и ценные книги из веймарского собрания Гёте.

Извлечённые из шахты ценности под присмотром военной полиции 3-й американской армии погрузили на 32 десятитонных грузовика и под неусыпной охраной отправили во Франкфурт. Там спасённые сокровища поместили в хранилище местного отделения Рейхсбанка — теперь уже банка новой Германии. Ходили, правда, упорные слухи, что в пути один грузовик исчез, но порочащий славную армию освободителей факт впоследствии был опровергнут.

По мнению министра пропаганды Йозефа Геббельса, союзники нашли сокровища в результате преступной халатности Функа. Однако известно, что план операции одобрил сам фюрер. Да и саму идею вывоза ценностей в уединённую шахту, ещё до того как это предложение было высказано доктором, Гитлеру подсказал его личный телохранитель полковник Раух. Полковник тоже не был первооткрывателем. Идея была позаимствована у «соседнего» ведомства: к весне 1945-го гестапо вполне успешно спрятало свои богатства в тайниках Баварии и Северной Австрии. А золото рейхсканцелярии по-прежнему оставалось «непристроенным». Возможно, полковник верил в свою звезду, а может, другого выхода всё равно не оставалось, но даже после провала операции «Кайзерода» Раух надеялся, что золотые слитки канцелярии удастся тайно вывезти в Баварию. И денег вроде бы не так много (150 миллионов долларов), и бросить жалко.

Сказано — сделано. Но надо же было такому случиться: союзники разбомбили остатки коммуникаций Германии и беспроигрышный замысел Рауха дал осечку. Дальнейшие события развивались уже по совершенно непредсказуемому сценарию.

Итак, оставшуюся в Берлине наличность канцелярии погрузили на поезд, а слитки и монеты предполагалось везти грузовиками. Однако в царившей неразберихе поезд тащился из Берлина до Мюнхена (750 км — это всё равно как из Питера в Москву) не меньше двух недель. И тогда Розенберг-Липински, заместитель Функа, приказал снять груз с поезда и отправить дальше на грузовиках. Когда золотой запас рейхсканцелярии прибыл в некий городок в Баварских Альпах, Розенберг-Липински принял ещё одно ответственное решение — изъять мешок бумажных денег и пять ящиков с иностранной валютой на «особые» цели. Что за цели — никому неведомо, но скорее всего неглупый банковский чиновник попросту хотел обеспечить себе безбедное будущее.

Пример банкира вдохновил других, и нагруженные сокровищами машины мало-помалу легчали. Пока растерянные офицеры судили да рядили, куда спрятать тающие на глазах богатства, другой чиновник банка, Эмиль Янушевский, присвоил ещё два золотых слитка стоимостью порядка полумиллиона долларов. Припрятав золотишко до лучших времён в дымоходе камина, герр Янушевский явно дал промашку: после затянувшихся попыток развести огонь слитки обнаружили. Почтенный, убелённый сединами Янушевский не снёс позора и покончил с собой. В конце концов золото зарыли в землю близ уединённого горного шале, а бумажные деньги разделили на три части и закопали где-то в горах.

Распыление сокровищ открыло перед любителями погреть руки огромные возможности, и оказалось, что не только немцы охочи до золота и мировых шедевров, не говоря уже о банальной наличности. К ужасу большинства американских военных, их соотечественники оказались в числе любителей лёгкой наживы. Известно около 300 случаев незаконного ввоза в США ценных произведений искусства. А сколько тех, что благополучно избежали огласки? Справедливости ради следует сказать, что закон к мародёрам был весьма суров: их с позором изгоняли из вооружённых сил, и даже сажали за решётку.

Немало нашумевших историй связаны с хищением художественных ценностей. Одна из самых интригующих — тайна исчезнувших из запасников Кведлинбургской церкви раритетов. И вот в 1980-х годах весь просвещённый мир пережил настоящее потрясение. Наследники безвестного ветерана войны из крошечного техасского городка выставили на продажу целый ряд вывезенных из Германии произведений искусства, и одно из них имело огромную историческую ценность.

Оказывается, умерший в 1980 году владелец скобяной лавки Джо Медор держал у себя бесценную рукопись. В скромном тряпичном узелке американец незатейливо хранил — ни много ни мало — Кведлинбургское Евангелие IX века. Редчайший список в тиснёном золотом переплёте, великолепно иллюстрированный, золотыми буквами написанный и заботливо снабжённый буквицами, на 600 лет древнее знаменитой Библии Гутенберга, первого печатного издания в Европе. История (а может, ФБР?) молчит о том, кто именно украл в 45-м из Кведлинбургской церкви уникальную рукопись. Как она попала в руки Медора, тоже неизвестно. Однако наследники Медора продали шедевр в Швейцарии за так называемую «премию нашедшему», а проще говоря — за выкуп в 3 миллиона долларов. «Выкуп» — потому что условная оценочная стоимость уникальной книги составила 30 миллионов долларов. Уникальный список был сделан по заказу императорского двора, но в конце X века император Оттон III и его сестра Аделяйд, настоятельница Кведлинбургского женского монастыря, подарили книгу местной обители.

Оказалось, у покойного Медора была также рукопись 1513 года в драгоценном переплёте, церковный ковчег IX или X века, инкрустированный золотом, серебром и каменьями. В «домашней коллекции» Медора хранились также редкостные ювелирные изделия и посуда, но самой ценной вещицей оказался графин из горного хрусталя, выполненный в виде головы священнослужителя. В нём хранился локон, принадлежащий, по преданию, Пресвятой Деве Марии. Вкусы Медора были чрезвычайно разносторонними: домой с войны он прихватил золотые распятия, гребень X века, которым пользовался Генрих Первый, основатель Саксонской династии, и множество других предметов, имевших большую историческую и культовую ценность.

Уникальные «сувениры», как выяснилось, были изъяты нацистами из сокровищницы Кведлинбургской церкви в начале 45-го, а спустя несколько месяцев — обнаружены союзниками. Если верить американским источникам, чиновники, производившие опись клада, зафиксировали факт «наличия, целости и сохранности этих предметов». А спустя несколько дней выявилась недостача целого ряда произведений искусства. Три года длилось расследование, но пропавшие ценности как в воду канули.

Напрашивается вывод, и весьма шокирующий: в бытность лейтенантом армии США, Медор попросту вывез сокровища в бауле, совершив тем самым едва ли не крупнейшую в XX веке кражу произведений искусства. Вообще-то Медор, преподаватель рисования и скульптуры, лишь волею судеб был вынужден работать в семейной скобяной лавочке. То есть «коллекция» отбиралась со знанием дела, и наивные оправдания вроде «не ведал, что творил» никак не проходят. Однажды тайный ценитель прекрасного признался другу, что душу его терзает чувство вины, а исцеляет — блаженство обладания бесценными шедеврами.

К досаде наследников, распродать сокровища втихую не удалось. ФБР и международная реституционная служба США начали следствие, длившееся несколько месяцев и сопровождавшееся скандальными комментариями в прессе. Наконец наследники согласились отдать весь клад за 2 миллиона 750 тысяч долларов.

Правительство Германии было полностью удовлетворено исходом дела, однако искусствоведы, да и политики, не преминули осудить власти за беспринципную скупку краденого.

И всё же жаль, что прочие наследники расхитителей сокровищ не столь алчны или простодушны, чтоб выставить на аукцион пропавшие шедевры, и стало быть, мы вряд ли узнаем о судьбе канувших в безвестность ценностей…

ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА ВТОРОЙ МИРОВОЙ

Ночью 13 июня 1945 года в Японском море был торпедирован и затонул самый большой советский транспортный пароход «Трансбалт». Он шёл из Сиэтла (США) курсом на Владивосток с грузом ленд-лиза.

«Трансбалт» имел весьма почтенный возраст. Построенный в Германии на Гамбургских верфях в 1899 году, он назывался «Белгравия». В 1905 году пароход был куплен морским ведомством царской России, назван «Рига» и включён в состав Балтийского флота в качестве учебного судна. В 1909 году переформирован в военный транспорт, а в 1914 году — в госпитальное судно. Он был участником Первой мировой войны и Февральской революции, 25 октября 1917 года перешёл на сторону советской власти. 12 апреля 1918 года «Рига» была интернирована в Гельсингфорсе, но в мае того же года вернулась в Кронштадт. 11 сентября 1918 года судно передали госпитальному флоту Красного Креста, и, судя по всему, тогда же оно получило своё третье и последнее название «Трансбалт».

1 октября 1919 года пароход был вновь включён в состав военного флота, а 29 ноября 1921 года передан в гражданский транспортный флот, принадлежавший Трансбалту. В 1930-е годы входил в состав Черноморского пароходства, в 1939 году пришёл во Владивосток и остался в Дальневосточном пароходстве, — рассказывает историк флота и журналист В. Лукницкий. — Работал на магаданской линии. Погрузка крупнотоннажных судов в те годы занимала много дней, бывало до месяца. Но «Трансбалт» считался образцово-показательным судном, а для Дальстроя (Управления северо-восточных лагерей ГУЛАГа) организационных проблем практически не существовало. 10 000 тонн муки грузили 4–5 суток зеки под духовой оркестр, круглосуточно в 3 смены.

В начале января 1941 года «Трансбалт» отправился на капитальный ремонт в Сан-Франциско, а в ноябре возвратился во Владивосток с 10 000 тонн авиационного бензина в бочках. Во втором военном рейсе в Америку из Владивостока зашли в Магадан, где в твиндек (помещение между двумя палубами) погрузили штабелями ящики. Происходило это ночью, под охраной. В Сан-Франциско пришли днём, но выгружались ночью. На причал въехала бронированная машина в сопровождении полицейских на мотоциклах, ящики перегрузили в неё и увезли. Тогда, вспоминал рулевой Хоценко, члены экипажа и поняли, что привезли золото.

В другой раз золото в Америку «Трансбалт» вёз из Владивостока в 1944 году. В третьем и всех последующих рейсах капитаном плавал Илья Гаврилович Гаврилов. На пути из Америки в конце февраля 1945 года в Беринговом море судно попало в жестокий шторм. В левом борту появилась трещина. Её стянули буксирными канатами, дошли до Петропавловска. Там оставили груз и после ремонта снова пошли в Сиэтл. В мае 1945 года «Трансбалт» стоял под погрузкой в порту Такома, утром 9 мая перешвартовался в Сиэтл, где и принял официальное сообщение о капитуляции Германии.

Через несколько дней пароход снялся в рейс. Он вёз рельсы, муку и автомобили. Всего 9800 тонн. Экипаж составлял 99 человек.

Пролив Лаперуза прошли 12 июня вечером. Лёша Пугач стоял вахту на мостике с 20 до 0 часов. Он вспоминает: «Видимость была отличная». Капитан отдал распоряжение: «Надо проскочить до захода солнца».

Уже когда прошли пролив Лаперуза, увидели, как курс «Трансбалта» пересекли три подводные лодки в надводном положении. В Японском море в светлое время суток так могли идти только сами японцы. До Владивостока по прямой 400 миль, 36 часов хода.

В 3.30 утра Володя Панков, кочегар 2-го класса, пошёл будить сменщиков. Кочегары этой смены жили в носовой части судна. Заглянул в 12-ю каюту: «Вставайте, пора!», и только закрыл дверь — удар! Ему показалось, пароход заскакал, подумал: «Ударились о скалу, что ли?» Шагнул к соседней каюте кочегаров, и тут — второй удар! Посыпались колпаки от ламп в коридоре, запахло взрывчаткой, понял: «Трансбалт» торпедирован!..

* * *

Операция «Барни» получила своё название по имени её разработчика — штабного офицера, который выполнил поручение командующего подводными силами США на Тихом океане вице-адмирала Чарлза Локвуда.

Идея состояла в том, чтобы, используя сонары ГМ — гидролокаторы, поступившие на вооружение американских подводных лодок, группе субмарин пройти в Японское море.

Цель операции — отрезать Японию от снабжения с материка.

Предварительно Локвуд послал две подводные лодки прозондировать минные поля в Восточно-Китайском море и Цусимском проливе, через который планировалось войти и проверить сонары ГМ в реальной обстановке. Они выполнили задание — перехватили конвой, шедший к югу от Японии.

Наконец, Локвуд назначил девять оборудованных сонарами субмарин для отправки в рейд по тылам противника. Группа с кодовым названием «Хелл кэтс» («Адские кошки») была разделена на три группы, по три подводных лодки в каждой. Советский подводник контр-адмирал Родионов в предисловии к русскому изданию книги «Морские дьяволы», написанной Локвудом и Адамсом, сравнивает эти волчьи стаи с немецкими, которые насчитывали до тридцати подводных лодок. Американцы же группами по три лодки вошли в Японское море и общей группой проследовали через пролив Лаперуза. В рейде каждая лодка действовала самостоятельно и независимо. «Спейдфиш» прошла через минные поля в Цусимском проливе 4 июня в первой группе субмарин.

Дальнейшее описание рейда «Спейдфиш» сделано на основании отчёта её командира Гермерсхаузена.

От Цусимского пролива «Спейдфиш» двигалась в северо-восточном направлении, всплывая ночью и погружаясь днём, не атакуя встреченные цели, должно быть, из тактических соображений.

С 10 по 13 апреля лодка провела пять торпедных атак, потопила 3 средних транспорта, а утром 12 июня Гермерсхаузен расстрелял из пушек и потопил 4 японских рыбацких судёнышка.

В полночь 12 июня «Спейдфиш» находилась напротив пролива Лаперуза, западнее мыса Крильон.

1 час 01 мин. Начали подходить к движущейся цели. Выстрелили двумя носовыми торпедами в правый бок цели с расстояния 1300 ярдов.

1 час 34 мин. Обе торпеды попали в цель. Взрыв от первого попадания был виден, оба слышны, оба видны на радаре. Огонь вели по радарным пеленгам. Продолжали прокладку атакованного судна, которое постепенно теряло ход до полной остановки.

1 час 52 мин. Цель затонула. До неё 5000 ярдов. Вероятность российской принадлежности этого судна была проверена сближением на расстоянии 1100 ярдов. Из отчёта Гермерсхаузена: «Ночь была туманной… Цель не была видна с расстояния 1300 ярдов, с которого произведён по торпедным пеленгам торпедный залп, но и приблизившись на расстояние 1100 ярдов, никаких огней не увидел».

Капитан «Трансбалта» скомандовал радисту дать SOS, кричит: «Нас торпедировали, шлюпки на воду!» Радист Кучинский успел отбить SOS на аварийном передатчике. Капитан Гаврилов оставался на судне до конца. Говорили, плавать он не умеет. Прыгать в воду ему не пришлось: пароход погружался быстро, и вода подступала сама. Илья Гаврилович стал тонуть. Его спас второй механик Коновец. Он помог доплыть до спасательного плотика и взобраться на него. С плота их вскоре сняли в шлюпку. Вдруг раздался страшный грохот — «Трансбалт» разломился. Корма уходила под воду, нос задрался и почти вертикально скрылся под водой. С момента торпедирования, считают потерпевшие, прошло не более 10 минут.

До рассвета все четыре шлюпки собрались над местом, где исчезло их судно. Устроили перекличку по судовой роли. Недосчитались пятерых. Сначала пытались грести к своему берегу, до которого было 120 миль. Другие утверждали, что капитан сказал идти к проливу Лаперуза, до него 70 миль, там была большая вероятность встретить советские суда. С парусами управлялись по-разному, и поэтому шлюпочная флотилия разделилась на две. С двух шлюпок увидели на берегу огни Сахалина, стали жечь фальшфейеры. Вскоре подошло рыбацкое судёнышко кавасаки — парусно-моторный бот, взяло обе шлюпки на буксир и всю ночь и ещё полдня тащило их до японского порта Хонто на Сахалине.

Другие две шлюпки шли под парусами до темноты. Когда стемнело, убрали паруса и дрейфовали до утра. К полудню открылся скалистый островок в проливе Лаперуза. Днём увидели: из Японского моря, то есть из Владивостока или Магадана, идёт пароход типа «Либерти», расстояние до него мили две. Стали сигналить ему ракетами, фальшфейерами — всем, что было. Но пароход не остановился и ушёл в Охотское море.

Ближе к вечеру от Хоккайдо подошли два японских тральщика и эсминец. Моряки затопили все журналы и документы, кроме морских паспортов. Тральщики подвели шлюпки к эсминцу. Две наши шлюпки рядышком идут, капитан говорит: «Если туда будут предлагать подняться, на палубу эсминца — ни один человек! У нас своя палуба». Эти две шлюпки притащили на буксире в порт Вакканай на Хоккайдо на следующее утро, 15 июня. В них было 44 человека. В Хонто предыдущим днём попали 50 человек из экипажа. Разговоры о том, кто потопил судно, капитан запретил. Все были уверены, что это сделали японцы. 30 июня, на 18-й день после гибели «Трансбалта», за моряками пришёл пароход «Хабаровск» и 3 июля доставил их во Владивосток.

В ночь на 13 июня после торпедирования «Трансбалта» Гермерсхаузен имел на экране радара ещё одну цель. Сблизившись с нею, с расстояния 8000 ярдов он разглядел опознавательные огни русского судна. Атаку отменили.

14 июня в 2 часа состоялся сеанс связи с командиром группы Эрлом Хайдеманом. Гермерсхаузен доложил свои результаты. 7-ю торпедную атаку провели утром, находясь на перископной глубине.

7 час. 15 мин. Выпустили одну торпеду с расстояния 1800 ярдов. Торпедируемое судно осело в воду.

Дальше «Спейдфиш» повернула к югу, продолжая двигаться вдоль сахалинского берега. Через два часа в перископ увидели Хонто. По судовому времени погибшего «Трансбалта» было 11 часов. Первые две шлюпки прибыли в Хонто в 14 часов. «Спейдфиш» двигалась им навстречу. На счастье, они и тащившие их кавасаки на экран локатора субмарины не попали.

14, 15, 16 июня «Спейдфиш» двигалась к югу. 17 июня подводная лодка произвела 8-ю торпедную атаку, в результате чего было потоплено судно.

23 июня «Спейдфиш» находилась совсем рядом с тем местом, где был торпедирован «Трансбалт». В этом районе собралось 8 подводных лодок — одна погибла во время рейда. Всей группой, не замеченные японцами, они 25 июня вышли из Японского моря через пролив Лаперуза. 4 июля «Спейдфиш» благополучно возвратилась на свою базу.

Общие результаты рейда оцениваются словами — одна из самых успешных подводных операций Второй мировой войны. Адмирал Честер Нимиц подвёл итоги операции «Барни»: уничтожено 28 японских кораблей и судов, в том числе одна подводная лодка.

Оглавление

«ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ» В ТРЕТЬЕМ РЕЙХЕ (По материалам В. Орлова)

ОХОТА НА ФЮРЕРА (По материалам Ю. Соколова)

НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ ПОКУШЕНИЕ (По материалам Д. Прохорова)

ВЗЛЁТ И ПАДЕНИЕ ЭРИКА ХАНУССЕНА

«ВОСТОЧНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ» ГЕНРИХА ХАРРЕРА

КОПЬЁ ОТТОНА — ЗАВЕТНАЯ МЕЧТА ГИТЛЕРА (По материалам Е. Тверской)

ОТТО РАН И КАТАРЫ: МЕЖДУ ТАЙНОЙ И МОШЕННИЧЕСТВОМ

ТАЙНЫЙ ИНФОРМАТОР ГИТЛЕРА? (По материалам Г. Польского)

ЗАГАДОЧНЫЙ ПЕРЕЛЁТ ГЕССА (По материалам А. Сидоренко)

ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ «ШАРНХОРСТ» — ПРОКЛЯТИЕ КРИГСМАРИНЕ

СТРАСТЬ, ЕДВА НЕ СТОИВШАЯ КАРЬЕРЫ ГЕББЕЛЬСУ (По материалам О. Дмитриевой)

«ШПИОНКА, КОТОРАЯ ОВЛАДЕЛА ГИТЛЕРОМ?» (По материалам А. Писаревой)

ЧТО ПРОИЗОШЛО В ГЛЕЙВИЦЕ?

КАТЫНЬ: СТАЛИН ИЛИ ГИТЛЕР?

ПОХОД РЕЙДЕРА «АТЛАНТИС»

ТАЙНЫЙ ГРУЗ КРЕЙСЕРА «ЭМЕРАЛЬД»

КАК ДУРАЧИЛИ ПИЛОТОВ ПРОТИВНИКА

ФАШИСТСКИЙ МЕЧ КОВАЛСЯ В СССР? (По материалам А. Писаревой)

ПРАВДА О «СВЯЩЕННОЙ ВОЙНЕ»

МИФ О «ВНЕЗАПНОСТИ» (По материалам Ю. Басистова)

БЫЛ ЛИ УДАР ГИТЛЕРА ПО СССР УПРЕЖДАЮЩИМ?

ПРАВДА И ВЫДУМКИ О ЗАГРАДОТРЯДАХ (По материалам А. Щербакова)

ПРИКАЗ № 270, ИЛИ РАССТРЕЛЯННЫЕ ГЕНЕРАЛЫ (По материалам полковника юстиции А. Лискина)

ЛИНКОР «МАРАТ»: ЖИЗНЬ ПОСЛЕ «ГИБЕЛИ» (По материалам А. Мальцева)

КОНЕЦ «СВАНЕТИИ» (По материалам С. Соловьёва и Л. Вяткина)

ЗАСЕКРЕЧЕННАЯ КАТАСТРОФА ТРАНСПОРТА «АРМЕНИЯ»

ДРАМА ПАРОХОДА «ЛЕНИН»

ТАИНСТВЕННАЯ ГИБЕЛЬ КРЕЙСЕРА «СИДНЕЙ»

КАК ЧУТЬ НЕ СДАЛИ ЛЕНИНГРАД

БЫЛ ЛИ ПОДВИГ НИКОЛАЯ ГАСТЕЛЛО? (По материалам В. Чуприна)

ОДИССЕЯ «КАТЮШИ» (По материалам А. Первушина)

ОПЕРАЦИЯ «ЛЁТЧИК», ИЛИ ПОЧЕМУ НЕМЦЫ НЕ БОМБИЛИ ЛИПЕЦК? (По материалам газеты «Комсомольская правда»)

РУССКИЙ «ТИТАНИК» (По материалам В. Солнцева)

ЗАГАДКИ РЖЕВСКОЙ БИТВЫ (По материалам Н. Чарухчевой)

САМЫЙ СЕКРЕТНЫЙ АЭРОДРОМ (По материалам Л. Вяткина)

КАК СРАЖАЛИСЬ АЭРОСТАТЫ ЗАГРАЖДЕНИЯ (По материалам А. Бернштейна, ветерана воздухоплавания)

ИЗ ФАШИСТСКИХ ЛАГЕРЕЙ — В СОВЕТСКИЕ (По материалами М. Вайсмана)

РЕСПУБЛИКА КАРАТЕЛЕЙ БРОНИСЛАВА КАМИНСКОГО (По материалам А. Федосова)

С ОРДЕНОМ ЛЕНИНА — В СОЮЗНИКИ ГИТЛЕРА (По материалам К. Александрова)

ПРИКАЗ № 227. ПРАВДА О ШТРАФНЫХ БАТАЛЬОНАХ (По материалам А. Бернштейна)

СВЕРХОРУДИЕ КРУППА, ИЛИ БЕЗВЕСТНЫЙ ПОДВИГ 30-Й БАТАРЕИ (По материалам Л. Вяткина)

КРАХ ОПЕРАЦИИ «БЛАУ» (По материалам Г. Ястребца)

НЕУДАВШИЙСЯ БРОСОК НА ВОСТОК (По материалам А. Щербакова)

ШТРАФНИК, ТРИЖДЫ ПРЕДСТАВЛЕННЫЙ К ЗВАНИЮ ГЕРОЯ (По материалам А. Мальцева)

ВОЗДУШНЫЕ БОИ: ГЕРОИ ПОДЛИННЫЕ И МНИМЫЕ (По материалам К. Тарасова)

ПРЕДАННЫЙ ЗАБВЕНИЮ: ТРИУМФ И ДРАМА ПОДВОДНИКА ГРИЩЕНКО (По материалам В. Шигина)

ТАЙНА «ДИСКА БЕЛОНЦЕ»

ТАЙНОЕ ВТОРЖЕНИЕ ГИТЛЕРА В СОЕДИНЁННЫЕ ШТАТЫ

СЕРЕБРЯНАЯ ОПЕРАЦИЯ В МАНИЛЬСКОЙ БУХТЕ

КАК СОЗДАВАЛСЯ АМЕРИКАНСКИЙ ЯДЕРНЫЙ ПРОЕКТ?

«ЛЕДИ, БУДЬТЕ ПОСЛУШНОЙ», ИЛИ ПОСЛЕДНИЙ ПРИЮТ «ЛИБЕРЕЙТОРА»

ОПЕРАЦИЯ «ОТРАВЛЕННАЯ КОТЛЕТА»

УСТРАНЕНИЕ «ХОЗЯИНА ТИХОГО ОКЕАНА»

ПОЧЕМУ НЕ БОМБИЛИ ОСВЕНЦИМ?

ЛИКВИДАЦИЯ ГАУЛЯЙТЕРА КУБЕ (По материалам Д. Прохорова)

ЗАГАДКА «ПРЕДПРИЯТИЯ БЕРНХАРД»

ТАЙНА «ОБОРОТНЯ» (По материалам С. Прокопчука)

КАК ИЗ ПАУЛЮСА ВЛАСОВА ДЕЛАЛИ (По материалам газеты «Совершенно секретно»)

ДРАМА ВОЛЖСКО-ТАТАРСКОГО ЛЕГИОНА

СМЕРТЕЛЬНЫЕ ИГРЫ КИЕВСКОГО «ДИНАМО» (По материалам А. Косарева)

ЧЕЛОВЕК, ПЕРЕИГРАВШИЙ ОТТО СКОРЦЕНИ

ДЕЛО ШИЛОВА-ТАВРИНА (По материалам Д. Прохорова)

ТАЙНА ДЖЕЙН ХОРНИ

ЭТОТ НЕПРЕВЗОЙДЁННЫЙ «ЦИЦЕРОН»

НАЧАЛО ЭРЫ РАДИОФУГАСОВ (По материалам Т. Самойловой)

ЗАДЕРЖАВШАЯСЯ СЛАВА РИХАРДА ЗОРГЕ

И ПАЛИ В ПОЛДЕНЬ ТЮРЕМНЫЕ СТЕНЫ… (По материалам С. Первушина)

ПОДВИГ РАЗВЕДЧИЦЫ (По материалам А. Калганова)

РАДИСТКА МАЙОРА ВИХРЯ (По материалам Л. Карамышева)

СУБМАРИНА, КОТОРАЯ САМА СЕБЯ ПОТОПИЛА

РАКЕТНОЕ ЧУДОВИЩЕ (По материалам Л. Вяткина)

НЕМЕЦКОЕ ЧУДО-ОРУЖИЕ И КАК С НИМ БОРОЛИСЬ (По материалам М. Павлушенко)

КОСМОНАВТЫ ТРЕТЬЕГО РЕЙХА? (По материалам А. Данилиной и В. Бумагина)

ЛОНДОН ПРОТИВ «НОРСК-ГИДРО»

ГРАВИТАЦИОННАЯ ПУШКА ТРЕТЬЕГО РЕЙХА (По материалам В. Псаломщикова)

ОПЕРАЦИЯ «ХОД ФЕРЗЯ» (По материалам С. Рябова)

ФЕЛЬДМАРШАЛ РОММЕЛЬ: КОНЕЦ ЛЕГЕНДЫ (По материалам Д. Ирвинга)

ВЕРОНСКАЯ ТРАГЕДИЯ XX ВЕКА

ПОСЛЕДНИЕ МИНУТЫ БЕНИТО МУССОЛИНИ (По материалам И. Кутиной)

КАНАРИС: ПРЕДАТЕЛЬ ИЛИ ГЕРОЙ?

«БОЖЕСТВЕННЫЙ ВЕТЕР» ДУЛ В ОДНУ СТОРОНУ (По материалам Ф. Перфилова)

ЯПОНСКИЕ ДИВЕРСАНТЫ В СИБИРСКОЙ ТАЙГЕ (По материалам Т. Самойловой)

АМЕРИКАНСКИЕ ЛЮДИ-ЛЯГУШКИ

БЫЛ ЕЩЁ И БЕРЕСТ…

НЕДОСКАЗАННАЯ ИСТОРИЯ «КАП АРКОНЫ»

ТАЙНА ОТРЯДА № 731 (По материалам А. Клева)

УЖАСНЫЙ КОНЕЦ СЕМЬИ ГЕББЕЛЬСА (По материалам А. Калганова)

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ И ЧАСЫ ГИММЛЕРА (По материалам А. Калганова)

СМЕРТЬ — ЕЩЁ ОДНА ТАЙНА ГИТЛЕРА (По материалам Л. Капелюшного и С. Турченко)

ЧТО СТАЛОСЬ С ЕВОЙ БРАУН? (По материалам А. Сидоренко)

БЛИЦСКАНДАЛ ВОКРУГ «ДНЕВНИКОВ ГИТЛЕРА» (По материалам А. Сидоренко)

ПОСМЕРТНАЯ ОДИССЕЯ МАРТИНА БОРМАНА (По материалам Д. Прохорова)

ГЕНРИХ МЮЛЛЕР: ЖИЗНЬ ПОСЛЕ «СМЕРТИ» (По материалам А. Пронина и Г. Темненкова)

ВАЛЛЕНБЕРГ БЫЛ ДВОЙНЫМ АГЕНТОМ?

ЯНТАРНАЯ КОМНАТА (По материалам А. Овсянова)

СТРАННАЯ УЧАСТЬ ГЕНЕРАЛА СМЫСЛОВСКОГО (По материалам Н. Швецова)

ПОСЛЕВОЕННАЯ ОДИССЕЯ КОРВЕТТЕНКАПИТАНА ФОН РЕТТЕЛЯ (По материалам В. Ильина)

СОКРОВИЩА РЕЙХА НА ЗАТОНУВШЕЙ СУБМАРИНЕ? (По материалам Л. Вяткина)

БОГАТСТВА НАЦИСТОВ ВСПЛЫВАЮТ ЗА ОКЕАНОМ

ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА ВТОРОЙ МИРОВОЙ X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?