«Шесть дней Яд-Мордехая»

МАРГАРЕТ ЛАРКИН

Шесть дней Яд-Мордехая

Перевод с английского ФРИДЫ МЕРАС

МУЗЕЙ ЯД-МОРДЕХАЙ

Первое издание на иврите-октябрь 1963-3000

Второе издание-ноябрь 1963-5000

Третье издание (исправленное)-февраль 1964-10.000

Четвертое издание-март 1965-30.000

Пятое издание-апрель 1965-10.000

Шестое издание-апрель 1970-5000

Седьмое издание-сентябрь 1971-5000

Восьмое издание-октябрь 1972-10.000

Книга переведена на:

иврит, идиш, немецкий, французский

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие - 3

Слово автора - 4

Начало - 5

Рост - 15

Осада - 28

Накануне сражения - 45

19 мая 1948 года - 56

20 мая 1948 года - 80

21-22 мая 1948 года - 96

23 мая 1948 года - 109

Отступление - 122

Жизнь в изгнании и возвращение - 133

Послесловие - 146

ПРЕДИСЛОВИЕ

Беговая дорожка не только для тех,

Кто бегает ловко.

Поле битвы не только для тех,

Кто палит из большой винтовки.

(Неизвестный автор, 1862)

Людям Яд-Мордехая - Пионерам, основавшим и защищавшим его, иммигрантам, помогавшим восстанавливать его. Молодежи, которая это продолжит.

Это книга о борьбе. Горстка людей, земледельцев, поднялась против значительно превосходящих сил противника, и, благодаря мужественному сопротивлению, остановила целую вражескую дивизию; они приняли главный удар на себя и тем самым отвели его от других поселений.

В наступлении на еврейскую общину в южном районе подмандатной Палестины различается несколько этапов - вначале разрушались водо-снабжающие системы, затем блокировались сети дорог, соединявшие еврейские поселения и, наконец, начались непосредственные атаки против самих поселений.

С ясным сознанием и большой верой люди Яд-Мордехая приготовились к неравной борьбе с превосходящими силами, направленными против них. Шесть дней продолжалось сопротивление этой горсточки людей, изо дня в день - пока они не пришли к выводу, что продолжать борьбу в своем поселении невозможно. Унося с собою раненых, они отступили, чтобы, дождавшись подкрепления, вернуть себе землю, которую они оставили.

Такова история Яд-Мордехая и его людей в Войне за независимость Израиля. Эта книга рассказывает о героизме и преданности, о том, чем израильские поселения так дороги новой, развивающейся нации.

ХАИМ ЛАСКОВ, генерал,

бывший командующий Армией Обороны Израиля

СЛОВО АВТОРА

Когда меня пригласили в Яд-Мордехай, чтобы здесь, на месте, написать его историю, мне в помощь была создана специальная комиссия. В нее вошли: Иегошуа Кацир, мой переводчик; Элиагу Рейхер, садовник и библиотекарь, рассказавший мне о битве, когда я впервые посетила кибуц в 1959 году; Шаул Меирберг, бывший член Комитета Обороны;

Эзра Ривлис, журналист, редактор местного бюллетеня и куратор архивов битвы, и Моше Карми, секретарь кибуца. Я приношу свою благодарность им всем, они во многом помогли мне. Однако среди них я должна особо выделить "Шику" Кацира. Я общалась с людьми другого языка, другой культуры и другой религии. Я возвращала их к воспоминаниям, зачастую болезненным и печальным... Своим теплом и сочувствием "Шика" сблизил нас, помог перешагнуть порог неловкости. На прощальном вечере, который был устроен кибуцом в мою честь в 1960 году, "Шика" сказал:

"Когда мы начали работу, я не очень-то верил, что книга удастся". Если же она удалась, большая доля в этом принадлежит ему.

Мириам Бетлхейм из соседнего кибуца Зиким перевела рассказы жителей Яд-Мордехая, записанные на магнитофоне и, кроме того, множество документов. Ее энтузиазм был большой опорой для меня.

Я также хочу поблагодарить своего друга д-ра А.Френкеля, руководителя Отдела исследований Государственного Бюро Печати, за помощь и поддержку. Я особо ценю его кропотливость в проверке деталей.

В 1962 году, когда я вернулась в Израиль с первыми набросками рукописи, мне посчастливилось получить советы трех военных - генерала в отставке Хаима Ласкова, бывшего командующего Армией Обороны Израиля, полковника в отставке Шимона Авидана, командира дивизии Гивати, и подполковника Гершона Ривлина, редактора и исторического эксперта. Если ошибки и вкрались в книгу, это не их вина. Я им очень признательна за тактичную и ценную критику.

Свою глубочайшую благодарность я приношу тем пятидесяти пяти мужчинам и женщинам - ветеранам битвы - которые так охотно поделились со мной своим опытом. А обоим командирам - мой особый привет и благодарность.

Жители Яд-Мордехая пожелали, чтобы их имена были заменены вымышленными. Выполняя эту просьбу, я передаю их историю так, как они мне ее рассказали.

МАРГАРЕТ ЛАРКИН

Мехико Сити, май 1963 г.

1

НАЧАЛО

Кибуц Яд-Мордехай, которому исполняется двадцать лет со дня его основания, расположен в трех четвертях мили севернее полосы Газы. Обыкновенная географическая случайность превратила его в поле битвы. Кибуц стоит у главной дороги, ведущей на север, к Тель-Авиву; именно поэтому он оказался первым поселением, испытавшим на себе во время Войны за независимость всю тяжесть вторжения египетской армии. На фоне истории этой войны битву в Яд-Мордехае можно назвать мелкой стычкой. Несравненно больше людей было вовлечено в бои в других местах; были поселения, осада которых продолжалась гораздо дольше; во время этой короткой и страшной войны происходили бои, которые по героизму вполне могут быть сравнены с битвой при Яд-Мордехае. Однако оборона Яд-Мордехая имела огромное военное и политическое значение, которое в то время не могло быть полностью оценено.

Кибуц Яд-Мордехай начал свое существование не в Негеве, и назывался он по-другому. Это было маленькое поселение на берегу Средиземного моря близ Натании. Две группы пионеров из Польши, члены "Гашомер Гацаир", основали его. Одна группа была из Силезии, другая - из Галиции. Ни одна из них не обладала достаточными возможностями, чтобы самостоятельно создать кибуц: добрая половина членов этих групп еще находилась в Гахшаре, в Польше, в ожидании эмиграции. Приехавшие объединились, но жили надеждой, что численность каждой из групп возрастет, как только остальным удастся добраться до Родины. Свое новое поселение они назвали Мицпе-Хайам. Отсюда они смотрели на море, откуда должны были появиться оставшиеся товарищи.

В этот период каждый молодой кибуц испытывал большие лишения и трудности, и Мицпе-Хайам не был исключением. Молодежь жила в палатках, столовой служил заброшенный склад для упаковки апельсинов. Единственной работой, которую они могли получить, была уборка фруктов на цитрусовых плантациях. Мужчины собирали плоды, а женщины, сидя на земле, сортировали их. Такую работу обычно выполняли арабы, и плата за нее была низкая. Мужчины получали 20 грушей в день, женщины - 17,5.

Члены кибуца ограничивали себя в еде, чтобы сберечь деньги на приобретение инструмента, скота, удобрений и всего прочего, что необходимо для обработки участка земли величиной в четыре акра. Они определили себе на еду по 3,2 груша в день. "Желудок держит нас в бедности" - шутил один из них, и даже сейчас, когда пищевой паек вырос более чем в пятьдесят раз, они с удовольствием вспоминают эту шутку.

"Масло надо мазать так, чтобы казалось, будто хлеб вспотел" - обычно говорила своим помощникам повариха Лея. Мясо стоило очень дорого; подавалось оно только раз в месяц, да и то это были обычно обрезки, остающиеся у мясника. Зато фрукты были дешевые; Лея кормила ими так щедро, что мужчины ворчали и предлагали переименовать поселение в "Кибуц Фруктовый Суп". Целое яйцо на одного человека считалось слишком большой роскошью; яйца взбалтывались или варились вкрутую, чтобы их можно было поделить пополам. Такая строгая диета стала подрывать здоровье молодых поселенцев, работающих по десять часов в день под палящим солнцем. Многие покрылись ужасными нарывами; они и не подозревали, что причиной этого является истощение организма. Некоторые страдали от солнечных ударов и дизентерии. У других разрушались зубы: плохая пища и отсутствие денег на лечение сыграли плохую шутку. Иногда казалось, что они никогда не смогут привыкнуть к климату и не научатся жить и работать в горячих песках Натании. Но они добились своего. Они преодолели слишком длинный путь и слишком много выстрадали, чтобы отступать перед трудностями.

Дина Гутман, ведавшая распределением работ, постоянно выискивала более высокооплачиваемый труд. Между Тель-Авивом и Хайфой строилась новая дорога. Это была тяжелая, черная работа - дробить камни и укладывать асфальт, - но, когда Дина сказала об этом, все - и мужчины, и женщины - пошли добровольцами. Девушки нанимались в дома поденщицами, работали прачками или швеями. А некоторые по сдельной оплате "вытаскивали ржавые гвозди". Дерево высоко ценилось в Палестине; строители не могли себе позволить выбрасывать старые доски и балки.

Постепенно члены кибуца осваивали новые ремесла. Некоторые стали искусными пекарями и впоследствии основали кооперативную пекарню в Натании. Многие поселенцы пошли работать на стройки.

"Когда мы сюда прибыли, Натания была деревянным городком, а оставили мы город из бетона" - рассказывали основатели кибуца, возившие меня к тому месту, откуда началась их жизнь в Палестине. Они показали здания, в строительстве которых принимали участие, - городскую ратушу, кинотеатр, учреждения, жилые дома. Гуляя по улицам современного города, трудно было даже представить себе тот запущенный, грязный городок, который они мне описали.

Тем временем пионеры начали создавать свое хозяйство. Они занялись выращиванием овощей; потом обзавелись цыплятами, коровами, пчелами. Фаня, стройная светловолосая женщина, обучавшаяся садоводству, занималась украшением кибуца. И на потрескавшейся старой картине, изображающей Мицпе-Хайам, уже видны симметричные газоны, аллеи и кусты среди песчаных дюн, окружающих это место. В соответствии с одной из главных идей Гашомер Гацаир каждая коммуна должна была стать самостоятельным хозяйством. Поэтому в кибуце создали свою прачечную, швейную, шорную, слесарную и столярную мастерские. Как-то в одном сезоне выдался неожиданно высокий урожай огурцов, и тут же возникло предприятие по засолке, которое выросло в большую фабрику консервирования фруктов и овощей, выпускающую теперь более миллиона банок в год.

Другой отраслью хозяйства стало рыболовство. Еврейских рыбаков в то время было еще меньше, чем еврейских фермеров, поэтому некоторым членам кибуца было предложено освоить это дело. Как и в любом случае, когда решались жизненные проблемы кибуца, это мероприятие вызвало горячие дебаты. Тувия Рейх, которому позже суждено было стать одним из командиров сражения при Яд-Мордехае, рассказал мне обо всем этом. И даже сейчас, когда он рассказывал, его голубые глаза свирепо сверкали на медно-красном лице; события, происходившие более двадцати лет назад, все еще будоражили его.

Рыболовство было таким необычным занятием, - объяснял Тувия, - что Дина Гутман и ее комитет просто не решились назначить людей на это дело. Они пригласили добровольцев. Желающих оказалось больше, чем требовалось, и тогда решили провести выборы. Отважный по натуре Тувия был естественным кандидатом в бригаду рыбаков, но именно его не выбрали.

"После собрания товарищи пришли ко мне и просили не обижаться - в решении, мол, не было ничего личного, - сказал Тувия сердитым голосом, полным давней обиды. - Они говорили, что дело в равновесии обеих групп. Так много наших из Галиции пошли добровольцами, что необходимо было выбрать кого-нибудь и из люблинцев, вот почему меня отстранили". Обе группы все еще не чувствовали себя одним целым; нити, связывавшие их с лагерями Гахшары в Польше, были еще слишком прочны. Только когда начались свадьбы, вся мелкая рознь исчезла.

Однако Тувия все же попал на рыбный промысел. Кто-то из другой группы отказался и предложил ему свое место. "Сначало я ответил, что ни в коем случае не пойду, так как я был против всякого сближения - рассказывал Тувия с негодованием. - Я не мог понять эту холодную рассудительность. Мне и сегодня это не по душе. Однако друзья приходили и просили, и наконец я сдался и включился в бригаду рыбаков".

Море открыло новый неведомый мир для выходцев из глубины Польши. Рыбаки возвращались с диковинными подводными животными и растеяниями, удивлявшими и веселившими их товарищей. Доходы, однако, были скудными. В поисках рыбы они забирались все дальше на север. К ним прикрепили девушку из кибуца для ведения хозяйства и починки сетей в свободное время. Наконец, рыбаки проделали долгий, рискованный путь через Суэцкий канал до Красного моря в поисках хороших мест для ловли, но море почему-то упрямо отказывалось поделиться с ними своими богатствами.

Время шло, жизнь улучшалась. Люди все еще жили в бараках и палатках, пользовались общими душами и туалетами, но уже ели, учились и проводили собрания в красивом здании новой столовой. Они построили его сами. Рафаэль Рудер, крупный, спокойный человек с живым огоньком в глазах, рассказал, как трудно это было. "Мы жили на берегу моря, и грузовики не могли пробиться к нам, - рассказывал он. - Мы должны были работать ночами и переправлять все материалы по живой цепочке. Один из нас с фонарем стоял у дороги и передавал доску соседу, тот - следующему, и так она шла из рук в руки, пока не доходила до конца цепочки. Часто приходилось работать до полуночи, чтобы запасти строительный материал, нужный нам для предстоящей ночной работы".

Наконец, Еврейское Агентство помогло им деньгами и опытными рабочими для строительства двухэтажного бетонного здания с окнами, обращенными к морю. Однако поселенцы недолго прожили в нем. С появлением первых новорожденных одна из комнат была превращена в ясли, а вскоре и все помещение было отдано детям. Родители переселились обратно в бараки и палатки.

Несмотря на все проблемы, молодые поселенцы находили время и энергию для интенсивной культурной жизни. Проводились занятия по ивриту, философии и литературе, не забывали и о мировых проблемах. Был создан хор - предшественник нынешнего Яд-Мордехайского прекрасного хора в 110 голосов. Существовала и драматическая группа. Каждый помнит пьесу, написанную членами кибуца: "Кибуц через 20 лет". Все, в чем испытывали нехватку поселенцы, появилось на сцене в "кибуце будущего" - электрическая кухня вместо примуса, разбрызгиватели вместо оросительных канав, прорытых мотыгой. Веселый смех вызывал эпизод, в котором секретарша, уютно обосновавшаяся в элегантной конторе вместо привычного угла в столовой, поднимала телефонную трубку, чтобы вызвать одного из жителей. "Представьте себе, теперь действительно имеются телефоны в некоторых кибуцах! - воскликнула Хаська, рассказывая мне эту сцену. - Конечно, у нас есть теперь электрическая и газовая кухня и даже машина для очистки картофеля, у нас есть разбрызгивающие системы во фруктовых садах и апельсиновых рощах. И разве было бы так плохо, если б у нас был телефон, чтобы позвонить матери, чей ребенок расплакался в яслях? Увидите, в один прекрасный день и это будет". В те далекие времена, когда почти ничего у них не было, молодые люди могли шутить над самой возможностью комфортабельной жизни. Они стремились улучшить свое небольшое хозяйство, но были склонны презирать частную собственность как "буржуазную". Прошли годы, и они немного отступили от своего прежнего аскетизма. Занавесы, ковры и даже кресла стали появляться в их домах, но лишь тогда, когда такие предметы роскоши стали доступными для каждого.

В 1938 году Мицпе-Хайам вместе с соседними поселениями приступили к деятельности, за которую тысячи израильтян могут им быть благодарны. В ответ на волнения арабов в 1936 году Великобритания, всегда столь чувствительная к требованиям богатых нефтью арабских стран, начала урезывать квоту иммиграции. Хотя десятки тысяч евреев нацистской Германии и восточноевропейских стран просили впустить их в Палестину, Британия в 1938 году выдала только 12.868 иммиграционных сертификатов. (Нелегальная иммиграция более чем вдвое превышала эту цифру-в этом году в Палестину нелегально прибыло 14.675 человек.) Нелегальная иммиграция в Палестину некоторое время продолжалась в неимоверно хаотических условиях. Капитан любого захудалого суденышка для перевозки угля мог заломить фантастическую сумму денег с обезумевших беженцев, которым каким-то образом удалось добраться до портов Италии или Греции.

Для организации более обширной и упорядоченной иммиграции в 1937 году был создан Моссад ле Алия Бет. Берег кибуца Мицпе-Хайам был избран в качестве одного из трех пунктов на палестинском побережье, где специальные корабли должны были нелегально высаживать своих пассажиров. Теперь кибуц стал настоящей "Сторожевой башней у моря". Окна бетонного дома служили для сигнализации подходящим судам. Один условный способ освещения означал, что британские патрули находятся где-то поблизости, другой - что берег свободен. Гавани здесь не было, на побережье громоздились скалы - так что следовало придумать способ переброски иммигрантов с кораблей, стоящих в открытом море. Рыболовная бригада была естественной ширмой для этой нелегальной работы. Тувия и его друзья приводили спасательные шлюпки к отмели, там их ждали "рыбаки", на собственных плечах выносившие на сушу прибывших. Третья группа вела их вверх по крутому обрыву к апельсиновым рощам, к грузовикам Хаганы: надо было, не мешкая, тайком перевезти "нелегальных" в другие поселения, где им предстояло скрываться до получения поддельных документов. Апельсиновая роща, которая чаще всего использовалась для этой цели, принадлежала частному владельцу. Величайшим удовольствием для него было угощать новоприбывших спелыми фруктами, приговаривая при этом:

"Ешьте, дети, ешьте!". "Они и в самом деле думали, что попали в рай - ведь апельсинов у нас было, сколько душе угодно, - рассказывала мне Лея. - Знаете, что наш еврейский писатель Перец писал в одном своем знаменитом рассказе?

- "Кто может позволить себе съесть целый апельсин? Апельсин - это достояние всего семейства".

С каждым днем работать становилось все опасней: англичане усилили охрану и арестовывали каждого, кто подозревался в оказании помощи "нелегальным". Следовало соблюдать строжайшую конспирацию. Лейб Дорфман рассказал мне, как придерживались тогда этих правил безопасности. Лейб-высокий, долговязый мужчина, отвечал за оказание первой помощи прибывающим "нелегальным", но однажды, при особых обстоятельствах, он был назначен руководителем группы, переправлявшей иммигрантов в апельсиновую рощу.

"Была темная ночь, - рассказывал с увлечением Лейб, - когда почти половина всех "нелегальных" уже поднялась на обрыв, и я вдруг услышал голос, который так хорошо знал. В темноте кто-то кинулся ко мне и крикнул: "Брат!". Я ждал его уже несколько месяцев, и наконец он был здесь! Но я настолько верен был своему долгу, что зашипел на него:

"Тихо! Ни слова!". Он не мог понять, почему родной брат не встречает его с распростертыми объятиями, а я был настолько возбужден, что мне и в голову не пришла мысль спрятать его здесь же в кибуце. Я отправил его с остальными, и лишь через много дней мне удалось его найти. Он не знал, где его сняли с корабля, а я не знал, где он скрывался." Иногда корабли не прибывали в назначенный срок. Когда такое случалось, весь сложный аппарат - люди, лодки, грузовики - приходилось распускать на ночь. После целого дня тяжелой работы, после напряженных часов бесплодных ожиданий разочарованные, изнуренные люди ложились на несколько часов отдохнуть. Но в "удачные" ночи ликование удалось-таки тайком провести иммигрантов в глубь страны! - было вознаграждением за усталость.

А какая радость царила в Мицпе-Хайам, когда члены групп из Польши бросались из спасательных шлюпок в объятия своих товарищей! С какой заботливой поспешностью они их укрывали в доме над обрывом до того времени, когда можно будет объединиться по-настоящему!.. Шамай, Залман и Довик таким же путем прибыли в последний день пасхи 1938 года, и много лет спустя они обнимали друг друга на седере в память об этой незабываемой ночи. Сейчас только Шамай и Залман выполняют этот ритуал - Довик был убит в бою под Яд-Мордехаем.

Англичане прекрасно знали, что "нелегальные" проскальзывают мимо их патрулей. Они устраивали повальные обыски, стараясь обнаружить недавно прибывших "бездокументных" иммигрантов; днем на самолетах, ночью на шлюпках прочесывали они побережье. Но из всех кораблей, прибывших за два года к берегам Мицпе-Хайам, только два были перехвачены и взяты в плен англичанами.

Когда началась вторая мировая война, первыми добровольцами из Мицпе-Хайам были Залман Шамир и Алекс Бибер. Хотя кибуц гордился своими солдатами, некоторые отнеслись критически к их "индивидуалистическому" поступку. Что станет с хозяйством, если все мужчины уйдут на войну? Другие кибуцы столкнулись с той же проблемой.

В Арци решили, что каждый кибуц должен выделить каждого десятого из своих членов для службы в еврейской бригаде, в отрядах местной защиты или в Пальмахе. (Пальмах - ударные силы Хаганы) Они отбирались по жеребьевке, но каждому разрешалось выбрать место службы. Когда секретарь Мицпе-Хайам Яэль Калман вытащила из чаши первую бумажку, на ней стояло имя ее мужа.

Из девяти мужчин, ушедших в армию, все, кроме одного, были направлены на поля сражений в Африку и Европу. Исключением явился Алекс Бибер, ставший позже одним из двух командиров битвы. После обучения он был оставлен в Палестине в качестве инструктора.

Британские офицеры, которые дали ему это назначение, не знали, что незаурядные способности "новичка" к военному делу отчасти явились результатом его сотрудничества с нелегальной Хаганой.

Когда я встретила его в 1960 году, Алексу было немногим за сорок. Уже появилась легкая седина в густой черной шевелюре. Между тяжелыми надбровными дугами залегла глубокая складка. Он вел себя сдержанно, но временами лицо его освещалось мягкой улыбкой. Хотя он владел английским, он настаивал, чтобы беседа велась через переводчика. То ли он стеснялся своего английского, как он объяснял позже, то ли он пользовался ивритом, так как не полностью доверял мне, не еврейке, и хотел установить барьер между нами, я не знаю. Во время моего второго визита он свободно говорил по-английски.

Алекс объяснил, что арабские волнения 1936-39 годов были прерваны только потому, что началась война, а не из-за того, что разногласия были улажены. Хагана опасалась новой вспышки волнений после окончания войны. Было решено воспользоваться наличием большого количества войск, складов оружия и амуниции в стране для создания неприкосновенных запасов на будущее. Алекс был одним из многих солдат, назначенных Хаганой "собирать" оружие для самозащиты в случае необходимости. Сухо, как то ему было свойственно, Алекс рассказал мне о некоторых своих нелегальных операциях. Однажды с двумя преданными солдатами он отправился в английский лагерь. С помощью поддельного ордера они получили 300 винтовок и переправили их в тайный арсенал Хаганы. В другом случае он принял участие в операции, которой суждено было сыграть большое значение в становлении государства Израиль. Хагана решила начать подпольное изготовление оружия. Узнав, что англичане захватили комплект чертежей немецких минометов и ручных пулеметов, хранившийся в одном товарном складе, она организовала экспедицию для похищения этих чертежей. "Лейтенант Мордехай Маклеф, который позже стал генералом и командующим армией, приехал за мной на британской военной машине, - рассказывал Алекс. - В ней сидели еще двое - одним из них был Рафаэль Рупин, ныне наш посол в Африке. Склад охранялся силами интернациональной полиции - еврейским взводом, индийским взводом и британским взводом. В еврейском взводе служил младший лейтенант - Амос Бен Гурион. Он помог нам забраться в помещение, где хранились чертежи. Мы увидели здесь столько оружия, что не смогли устоять перед соблазном. Нам стыдно было уйти всего лишь с несколькими листами бумаги. И хотя этого не было в приказе и увеличивало риск, мы наполнили грузовик винтовками. Мы благополучно выбрались из лагеря и помчались на юг, чтобы доставить чертежи и оружие".

Не успели они отъехать, как дорогу им преградили два человека, - Исраэль Галили, который позже стал главой высшего командования Хаганы, и Егуда Арази, руководивший всеми подобными операциями. Они сообщили, что англичане перекрыли дорогу и обыскивают машины. Пришлось пробираться окольными путями к другому кибуцу. Спускаясь вниз по вади с потушенными фарами, грузовик сшиб осла. Фыркая, машина проехала еще немного, но радиатор был поврежден, и стало ясно, что без ремонта дальше двигаться нельзя.

"Нам здорово повезло, - мягко улыбнулся Алекс. - Мы встали в каких-то ста ярдах от британского лагеря, где была мастерская. "Иди и скажи им, что это оружие должно быть сразу же отправлено на фронт в Африку", - приказал мне Маклеф. Я пошел, разбудил командира и сказал: "Я выполняю особое задание" и сочинил какую-то историю об аварии с грузовиком. Он тут же послал людей, и через час мы уже могли двигаться дальше. Таким образом, мы доставили в кибуц около Хайфы не только чертежи, но и - как дополнительный подарок - целый грузовик оружия. И, действительно, хотя мы не имели права превышать свои полномочия, грузовик с оружием спас нас. Я бы не мог просить командира поднять людей среди ночи для ремонта пустого грузовика, - пустого, то есть, только с украденными чертежами."

Мужчины были еще на войне, когда пришла очередь Мицпе-Хайам обратиться к Еврейскому Национальному Фонду, с просьбой о дополнительных участках земли. Молодые халуцим прошли семилетнее обучение. Голыми руками на пустом месте они построили хозяйство, завели рабочий скот, домашнюю птицу, коров, пчел; у них были свои грузовики, инструменты и старенький трактор. Они обучались разным ремеслам, и эти знания могли быть использованы в более крупном хозяйстве. В кибуце было уже 140 человек взрослых и 43 - детей; четыре акра земли и дополнительные промыслы едва могли прокормить их.

Первым шагом в поисках нового местожительства явилось избрание комиссии для осмотра предлагаемых участков. Кибуц все еще лелеял мечту сочетать рыболовное и сельское хозяйство, и прежде были осмотрены места, расположенные на побережье. Но ни одно из них по той или иной причине не подходило, и тогда комиссия решила обсудить вопрос об основании нового кибуца на совсем необжитой земле - в пустыне Негев. Тщательно обследовали место вблизи Беер-Шевы, гладкое, песчаное и жаркое. Будущие хлеборобы с восторгом отнеслись к этому выбору - им уже представлялись широкие поля с колышущейся пшеницей там, где сейчас безлюдные пески пустыни простирались до самого горизонта. Другие подшучивали: "Пока объедешь на тракторе поле, обрастешь бородой". Однако, члены комиссии - специалисты по цитрусовым - остались недовольны этим участком, считая его непригодным для садоводства.

Наконец, было предложено место в пяти милях севернее арабского города Газа. Это был участок в четыреста акров, годный для выращивания и апельсинов, и пшеницы. (1 acre=4.046,86m2) Всего лишь несколько миль песчаных дюн отделяли его от Средиземного моря и, возможно, в будущем кибуцники смогли бы продолжать рыболовный промысел. Но больше всего привлекла членов комиссии перспектива построить здесь не только родной, но и прекрасный очаг. Они уже представляли себе свой кибуц, гнездящийся среди низких холмов, скрашивающих монотонность равнины. Здесь был даже колодец - квадратная яма, выложенная камнем. Он был не очень глубок, но поначалу вполне мог удовлетворять потребность в воде. И комиссия решила рекомендовать этот участок.

Землю эту шейх Хирбии продал Еврейскому Национальному Фонду. Как и большинство земель, доступных еврейским поселенцам, она была истощена, неплодородна, занесена песками и давно не обрабатывалась. Редко евреи обосновывались в Палестине на плодородных землях. Почти всегда они должны были поднимать годами или столетиями запущенную почву. В других местах они осушали малярийные болота; здесь же песок был их врагом.

На встрече, организованной профсоюзом округа, кибуц простился с общиной Натании, с которой был так крепко связан. Потом члены кибуца остались одни; на пороге новой жизни они хотели подвести итоги достижениям первых лет и подбодрить себя для предстоящей борьбы. На этом собрании выступили руководители кибуца Арци. Меир Яари подчеркнул, что поселенцы Мицпе-Хайам были последними иммигрантами из Польши; некоторых из них война застала уже в открытом море. "Вы потеряли половину своих товарищей" - сказал он. - Может быть, они уже уничтожены нацистами, которые убивают евреев везде, где только могут. И наша задача - возродить то, что осталось от еврейского народа. Своим вкладом в это дело вы избрали заселение необжитых территорий. В своем новом кибуце вы должны стремиться достичь максимума - будь то в области образования, культуры или промышленности, или же в том, что вы будете извлекать из земли".

Торжественность собрания была нарушена неожиданным шумом у дверей. Все разом оглянулись, и радостные возгласы приветствий заполнили столовую. Маленькая, легкая фигурка в английской военной форме появилась в комнате, это был Залман Шамир. Твердо решив присутствовать на вечере основания нового поселения, он убедил своего командира в Африке отправить его с поручением в Тель-Авив. Всеми правдами и неправдами добирался он на попутных самолетах, и вот он здесь, и это драматическое появление в час прощального застолья произвело должное впечатление.

После того, как Хаська, его жена, бросилась к нему, после того, как он побывал в объятиях каждого, его подвели к трибуне. Он был краток, он только пожелал, чтобы вырос прекрасный новый кибуц, пока он и другие наконец вернутся с войны домой. На этом торжественная часть вечера закончилась; были поданы торты, фрукты и вино, и молодые люди поднимали тосты в честь вернувшегося солдата и за успех новых начинаний.

Несколько часов сна - и пионеры двинулись к новому месту. Было это 1-го декабря 1943 года, в четыре часа утра. Как обычно в таких случаях, они намеревались заложить свой новый кибуц в один день. Этому было много серьезных причин. Они поселялись на арабской территории, и следовало обеспечить себя защитой в случае враждебных действий новых соседей. Во-вторых, эта земля была приобретена для них вопреки законам британских властей.

Согласно Белой Книге 1939 года районы, в которых евреям разрешалось поселяться, были строго ограничены; местность же, где они собирались строить свой новый очаг, находилось в запрещенном районе. Несмотря на все это, они надеялись, что им удастся обосноваться без лишних хлопот. Постановления Белой Книги трактовались так, как хотел британский уполномоченный, а было известно, что уполномоченный района Газы относится к евреям неплохо. Кроме того, они полагались на старый, но все еще действовавший турецкий закон, который гласил: если где-либо на участке земли возведена крыша, никто не может выселить воздвигнувших ее.

Вскоре после рассвета караван из шести грузовиков прибыл на новое место. Там их уже ждали: основание кибуца - радостное событие и повод для той добрососедской помощи, которая когда-то собирала вместе пионеров Америки. Добровольцы из полудюжины соседних кибуцов пришли, чтобы предложить свою помощь.

Две главные задачи должны были быть решены в День Основания. Первая построить и покрыть крышей столовую, вторая - протянуть плотную проволочную ограду для защиты имущества.

Для столовой была выравнена площадь в тридцать шесть футов длиной и пятнадцать шириной. (1 foot = 0,3048m) Фундамент был выложен из полых цементных плит (по дороге сюда в них спрятали часть оружия). Заранее изготовленные стены были воздвинуты, а пол из плиток выложен прямо на песке. Затем началась укладка красной черепичной крыши.

Целый отряд мужчин и женщин был направлен для ограждения двух акров земли. Группы по-трое мужчин вбивали железные колы в землю, женщины раскатывали сорокапудовые мотки колючей проволоки. Семь рядов проволоки с перекрещением между каждыми двумя рядами надо было укрепить на столбиках. Женщины менялись, работая то клещами, то надрывались, перетаскивая мотки колючей проволоки. Пока кипела работа, Эфраим, гафир (Гафир-местное название специального полицейского) кибуца, патрулировал окрестность.

То был мужчина невысокого роста, как и многие халуцим из Польши, но униформа и австралийская шляпа, сдвинутая набок, придавали ему лихой вид. Он был вооружен одной из тех винтовок, которыми англичане снабдили кибуцы во время арабских волнений. Это было итальянское ружье образца 1911 года, - из числа трофеев, захваченных англичанами во время первой мировой войны, когда итальянские войска потерпели поражение в Западной Пустыне. В своем арсенале кибуц имел более современные винтовки, однако в этот день, когда в любую минуту мог появиться британский патруль, Эфраим был при своем "легальном" оружии. Оно, по крайней мере могло бы напугать любого враждебно настроенного араба, которому вздумалось бы открыть огонь из засады. Другие члены маленького отряда, вбивавшие колы для ограды, также имели при себе оружие.

В два часа вся работа была приостановлена для проведения официальной церемонии Дня Основания. Хотя работы был еще непочатый край, поселенцы чувствовали необходимость торжественно отметить это важное событие. На одном из низких холмов поставили стол и стулья. Над столом соорудили арку из зелени, а к ней прикрепили надпись со словами из библии: "И застроят пустыни вековые, восстановят древние развалины и возобновят города разоренные, оставшиеся в запустении с давних родов". (Исаия, 61:4. На иврите эти фразы выражены в шести словах)

Два флага, красный и сине-белый, развевались по обеим сторонам арки. Желая установить дружеские отношения со своими соседями, поселенцы пригласили арабов из окрестных деревень присутствовать на этом первом празднестве. Результат обманул их надежды - пришло всего несколько человек. Они были усажены на почетном месте у стола. После того, как собравшиеся спели Хатикву и Интернационал, посланцы Еврейского Агентства, Еврейского Национального Фонда, Гистадрута и кибуца Арци приветствовали новых поселенцев. Последним пунктом программы было чтение свитка, который предстояло заложить в фундамент столовой. Мейлах, составитель свитка, встал, чтобы зачитать его. Узким интеллигентным лицом, очками и пламенеющими рыжими волосами он, должно быть, являл странное зрелище для присутствовавших арабов. Поведав историю кибуца с самого начала и до этого дня, Мейлах закончил чтение следующими словами: "Напротив ворот гетто мы возведем стены созидания, труда и творчества".

После торжественной части гости расселись на холме и принялись за бутерброды, которые женщины Мицпе-Хайам приготовили накануне. Грузовики из более отдаленных районов стали разъезжаться. Арабские гости произнесли свои традиционные прощальные приветствия. С наступлением сумерек ограда была сооружена. Мужчины и женщины, остающиеся здесь, чтобы строить и сеять, распрощались со своими женами и мужьями, которые возвращались в Мицпе-Хайам. Первый ночной наряд занял свои посты. Усевшись вокруг костра, двадцать оставшихся съели остатки праздничного завтрака и запели. Было уютнее с песней в этом уединенном месте. Грустные напевы старинной еврейской мелодии поднимались, заполняя тишину пустыни. И как бы в ответ раздался одинокий заунывный голос запоздалого арабского пастуха, возвращающегося в свою деревню. Было нечто общее между песней мусульманина и песней молодых евреев.

Пионеры назначили себе один год для основания новой фермы, куда смогли бы переселиться все остальные члены кибуца. В первую очередь надо было возделать участок земли для выращивания овощей. Тракторист трудился по десять часов в день, очищая почву от толстого слоя песка. После глубокой вспашки почву смешали с нитратом. Был добавлен чернозем и удобрение, купленные у арабов. Бригада мужчин начала сажать картошку, огурцы, лук и помидоры. Сотни акров земли была подготовлена под пшеницу. И сразу же принялись за украшение ландшафта декоративными растениями. Хотя Фане, садовнику кибуца, пришлось оставить двух своих малышей в Натании, она с рвением взялась за дело, мечтая о той красоте, которую она создаст на новом, просторном месте. Она перевела сюда свой рассадник декоративных растений, посадила саженцы деревьев, кусты роз и азалий. Иногда ей приходилось воевать с бригадиром из-за трактора или грейдера. "Конечно, работа на полях важна, но и сад тоже нужен! - кричала она. - Зачем же меня сюда прислали, если это не важно?" Женщины Дегании, первого кибуца в Палестине, стерпели немало насмешек от своих мужчин за стремление к "буржуазной" роскоши - к цветам, однако красота всегда совмещалась с идеями кибуцного движения, и поэтому Фаня все же добивалась своего.

За этот год были сооружены сельскохозяйственные постройки, был заложен фундамент для консервной фабрики, были построены общественные души и туалеты. Строительство жилых домов стояло на последнем месте, в первую очередь удовлетворялись нужды хозяйства. Деревянные дома в Мицпе-Хайам были разобраны и вновь собраны здесь, в песках. Одни жили в домах, другие - в палатках. Конечно, жить в доме было гораздо удобнее, чем в палатке, поэтому люди, следуя старым традициям, время от времени менялись местами. Во имя равенства каждые шесть месяцев происходил день великого перемещения.

Наконец, все было готово для окончательного переезда в Негев. Цыплята, утки и коровы были перевезены в новые загоны и хлева. Перегнали рабочий скот. Доставили инструменты и оружие. Жалкое личное имущество членов кибуца одежда, немного книг и картин - подготовили к отправке.

Дети, не видевшие еще нового места, были возбуждены и полны любопытства. Однако, по разным причинам, их родителям жаль было расставаться со своим первым поселением. Многое связывало их с Натанией; эти страстные молодые люди активно участвовали в борьбе за повышение заработной платы, за укрепление профсоюзов и развитие сионистского движения. На новом месте они опять все начнут сначала, вновь испытывая те неудобства, от которых они уже успели отвыкнуть в Мицпе-Хайам. Однако, мечта их осталась прежней: обрабатывать землю, заставлять бесплодную почву давать плоды. Ради этого они оставили уютные родительские дома и обеспеченность, которую давали переходящие от отцов ремесла, лавки, небольшие дела, и ушли в Гахшару. Они мерзли, голодали и страдали от болезней в этих суровых трудовых лагерях, где они учились все делать собственными руками. В погоне за своей мечтой - дать Палестине фермеров, в которых она так нуждалась, если только ей суждено было когда-нибудь стать настоящей родиной для евреев - они преодолели тысячи миль, добираясь всеми возможными способами, чтобы никогда уже не вернуться к своим семьям в ту страну, где они родились. За семь тяжелых лет в Мицпе-Хайам они испытали себя, теперь им доверили настоящее дело. И, покидая Натанию с некоторым сожалением, они с радостью шли навстречу предстоящей борьбе с песчаными акрами юга.

2

СТАНОВЛЕНИЕ

Когда эти молодые польские евреи решили поселиться в Негеве, среди "океана арабов", они знали, что им придется быть пионерами не только в освоении пустыни, но и в налаживании человеческих взаимоотношений с соседями. Как их примут местные арабы? Не встретят ли их враждебно, не придется ли обрабатывать поля с оружием в руках? Они попытались выразить свои дружеские намерения, пригласив старейшин из соседних арабских селений на празднование Дня Основания. Явились лишь несколько из них. Пришли они как друзья или как соглядатаи?

Первый подготовительный год не обошелся без инцидентов. Однажды какой-то араб прорыл нору под забором. Рая проснулась и увидела сверкающие белки его глаз и руку, лезущую под подол палатки. Ее крики обратили араба в бегство, однако утром она не обнаружила своей одежды. Мало кто в лагере имел лишнюю одежду; ей пришлось облачиться в мужские брюки и рубашку, слишком большие для ее хрупкого тела.

В другой раз у грузовика, шедшего из Мицпе-Хайам, в самом центре арабской деревни спустило колесо. Не подозревая об опасности, люди спрыгнули на землю. Арабы их тут же обступили и начали растаскивать вещи с грузовика. "Все наверх! Все обратно наверх - закричал водитель. - Мы все потеряем!" Арабы пытались помешать им забраться обратно в грузовик, одному пришлось даже расстаться со своими ботинками, чтобы вырваться из их рук. Они проехали еще три или четыре мили и лишь тогда почувствовали себя в достаточной безопасности, чтобы заменить окончательно испорченную шину.

Поселенцы уже имели кое-какой опыт в том, насколько жестоки и мстительны бывают арабы, идущие против евреев. В 1936 году, вскоре после основания Мицпе-Хайам, в стране вспыхнули серьезные волнения арабов, направленные как против британских властей, так и против еврейской иммиграции. За три года этих волнений был убит четыреста шестьдесят один еврей и около тысячи ранено. Мицпе-Хайам не подвергся непосредственному нападению, но все же косвенно был затронут и он. Несколько человек были посланы для обучения в еврейских отрядах самообороны в подпольной Хагане. Каждый кибуцник научился обращаться с оружием. Появилась необходимость в регулярных ночных патрулях в апельсиновых рощах. Некоторые поселенцы, работавшие на дорогах за пределами кибуца, стали очевидцами взрывов бомб и последствий этих взрывов, уносящих человеческие жизни.

Но, несмотря на свой горький опыт, эти молодые евреи не чувствовали вражды к арабам. Они считали, что в Палестине достаточно места для тех и для других. Как сионисты они верили в свое право поселиться в стране, из которой их предки были изгнаны две тысячи лет назад. Как социалисты они были убеждены, что никто не имеет права притеснять человека из-за принадлежности к той или иной расе. Кроме того, они знали, что не все арабы являются врагами даже тогда, когда их вожди объявляют "священную войну" против евреев. Один из членов кибуца был обязан своей жизнью дружескому предупреждению незнакомого араба. Он ожидал автобуса в арабской деревне, когда молодой парень шепнул ему: "Не жди, пока стемнеет. Поезжай поездом. Ты в опасности". Вскоре этот араб был найден мертвым - он был убит фанатиками "как друг евреев".

Существовал и другой взгляд новоприбывших на арабский вопрос. Социалисты они тщательно изучили историю; поэтому они ясно представляли себе, почему арабские националисты считали план основания еврейского государства на арабской земле предательством. У арабов возникли большие надежды во время первой мировой войны: двойные обещания, данные "Лоуренсом Аравийским" и британскими должностными лицами, казалось бы, должны были гарантировать им независимость, если они восстанут против своих турецких господ. Они выполнили свою часть сделки - но в 1920 году убедились, что не быть им независимыми еще долгие годы. Палестина и Ирак оказались под британским Мандатом по решению Лиги Наций. Сирия и Ливан должны были управляться французами. В Палестине ситуация осложнилась тем фактом, что Мандат представил легальную базу стремлениям евреев; Мандат включил Декларацию Бальфура 1917 года, которая гласила:

"... Правительство Его Величества относится благосклонно к восстановлению Национального очага для еврейского народа в Палестине и предложит свои старания для того, чтобы облегчить достижение этой цели". Арабы почувствовали, и вполне правомерно, что их предали дважды. Еврейская иммиграция с британского одобрения представилась им частью всемирного сионистского заговора с целью захвата их страны. В 1920-21 годах были случаи отдельных арабских нападений, в результате которых было убито свыше ста евреев. В 1929 году вспыхнуло второе восстание под руководством Верховного Муфтия Иерусалима. В 1936-39 годах он финансировал новое восстание из фондов Гитлера (Этот факт был установлен после войны по захваченным документам немецкого высшего командования.).

Хотя с началом Второй мировой войны волнения утихли, первой заботой новых поселенцев было поставить ограду для защиты себя и своего имущества. Их положение было двойственным. Они ожидали, что им придется жить среди арабов всю свою жизнь и надеялись поддерживать с ними мир. В то же время они принимали меры предосторожности, обычные тогда во всех изолированных поселениях.

Когда две такие различные группы должны жить мирно бок о бок, им необходим общий язык. Большинство евреев подхватили несколько арабских слов при случайных контактах на базарах и на работе, но только пятеро или шестеро могли свободно изъясняться на этом языке. Через месяц после прибытия начались занятия по обучению арабскому языку с учителем, который специально приехал из Иерусалима. Так как иврит и арабский являются родственными языками, учащиеся делали большие успехи.

Как было принято, поселенцы наняли араба для охраны полей, а также в качестве посредника во всех делах с арабскими соседями. Абу Рамадан был особенно полезен в спорах о межах, так как он знал каждый земельный участок в округе. Поля новых кибуцов не представляли собой единого целого, а были разбросаны между участками бедных арабских крестьян. Часто поселенцы обнаруживали арабских овец или другой скот, пасущийся на их полях; тогда звали Абу Рамадана, чтобы он определил межевые линии и разрешил спор. При этом он должен был быть очень осмотрительным, так как уже не один сторож, подобный ему, был убит арабами, посчитавшими себя обманутыми своим же.

Подозрительность и враждебность арабов к новоприбывшим и игнорирование арабских обычаев со стороны поселенцев привело к инциденту уже через несколько недель. Каждый день в соседний кибуц Гвар-Ам посылалась повозка за хлебом. Однажды, когда она проезжала мимо группы пастухов, арабский мальчик попытался украсть несколько буханок хлеба. Кучер и его помощник закричали на него. Тогда подоспели молодые арабы и избили евреев. Не желая остаться в долгу, восемь или десять человек вернулись на пикапе к месту происшествия. Началась перебранка, затем были пущены в ход кулаки. К несчастью для кибуца, один из пастухов оказался сыном арабского мухтара (Официальный представитель власти в деревне.).

Абу Рамадан объяснил евреям, что арабской деревне была нанесена обида, ибо виноват тот, кто ударит последним, а здесь, вне сомнений, последними напали евреи. Если мир не будет восстановлен и честь деревни останется не удовлетворенной, возникнет длительная вражда.

Существовал установившийся ритуал для решения споров такого рода, и поселенцам пришлось теперь его изучить. Прежде всего необходимо было избрать судейский комитет для посредничества между оскорбленной деревней - Барбара - и новым кибуцем. Каждая сторона называла мухтара из соседней арабской деревни, а третий мухтар был предложен в качестве нейтрального лица. Несмотря на то, что Абу Фатха, мухтар деревни Бейт Джирия был неграмотным, его уважали за знание арабской истории и традиций, а также за справедливость в решении спорных вопросов. Было известно, что он не был враждебен к евреям и дружелюбно относился к более ранним поселенцам. В мадефе (Дом для приема гостей.) его деревни обе стороны изложили судьям свою историю, при этом поселенцы подчеркивали, что весь шум начался из-за попытки воровства, а арабы жаловались, что была нанесена нестерпимая обида их пастухам и сыну мухтара. После длинных речей и призывов к миру со стороны судей было вынесено решение. Кибуц должен был выплатить арабской деревне возмещение в размере пятнадцати фунтов стерлингов. Две "сульхи" - два праздника примирения следовало отпраздновать и первый из них - в кибуце.

Абу Фатха, несмотря на свою нейтральность, пришел в кибуц, чтобы разъяснить обычаи "сульхи". В назначенный день все столы и стулья были убраны из столовой, пол застелен коврами и подушками, одолженными в деревне Дир-Санид, где жил Абу Рамадан. Около двадцати арабских гостей заполнили этот импровизированный "мадефа" и обменялись церемонными рукопожатиями с хозяевами, которых было столько же, сколько и гостей. Всего несколько евреев пока могли свободно изъясняться по-арабски, однако каждый из них знал, как ответить на ритуальные приветствия, произносимые не только при рукопожатиях, но в любой момент, когда казалось, что нить разговора может прерваться.

"Как здоровье?"

"Прекрасно, слава Богу".

"Как урожай?"

"Очень хороший, слава Богу". Как брат? Сыновья? Здоров ли отец? Как доехали? И тому подобное в течение всего разговора.

Когда мужчины расселись друг против друга, были произнесены церемониальные приветственные речи. Абу Фатха говорил о величии и красоте мира между соседями и о необходимости его. Другие мухтары-судьи продолжили эту тему. Никто не упомянул о злосчастном инциденте. Вся учтивость праздника примирения была направлена на то, чтобы забыть об этом.

Наконец, были поданы маленькие чашки крепкого, сладкого кофе, и пир начался. По кругу пошла чаша и графин с водой, чтобы каждый мог окунуть пальцы перед едой, так как арабы этой местности не пользовались ножами и вилками. Затем большие блюда с рисом и бараниной были поставлены на пол. Женщины Дир-Санида зажарили барашков, сварили рис на пару и выпекли арабские лепешки "питах". Мужчины расселись по пять или шесть человек вокруг каждого блюда. Хотя они были гостями, арабы первыми приступили к еде, любезно показывая, как надо пальцами брать шарики липкого риса и отправлять их в рот. Они выбирали лучшие куски жирного мяса и клали на ту часть тарелки, откуда ели новички. Абу Рамадан предупредил их, что на каждом блюде должна быть оставлена часть пищи, которую съедали позже женщины и дети, так что евреи вскоре перестали есть. Арабские друзья заставляли их продолжать трапезу.

"У вас плохой аппетит?"

"Нет, слава Богу".

"Может, вам пища не нравится?"

"Что вы, баранина превосходная". После того, как этот ритуал был повторен дважды, и евреи уже не в силах были есть, они вспомнили вежливый способ доказательства своей сытости. Они стали громко и часто рыгать. Арабы зарыгали в ответ, и блюда были убраны. Взамен были поданы тарелки с виноградом и инжиром и чашки горького кофе, что означало конец пиршества. Через неделю деревня Барбара пригласила поселенцев на ответную "сульху" и инцидент был забыт.

Но более важными, чем такие церемониальные события, были повседневные общения евреев с арабами на полях. Еврея на тракторе и араба с его деревянным плугом объединяло нечто общее: оба они любили землю, которую обрабатывали. Для еврея этот кусок земли был воплощенной мечтой его юности; он возделывал ту самую землю, где Самсон сражался с филистимлянами. Он был счастлив, что своими знаниями может возродить эту истощенную землю; он пахал, и борозда за трактором ложилась глубоко и ровно. Араб, который в один прекрасный день извлечет пользу от такой перемены, теперь лишь царапал поверхность почвы. Вол тащил деревянный плуг, если же не было вола, жена превращалась в рабочую скотину. Тем не менее он работал и пел, восхваляя в своих стихах плодородное поле и прекрасное утро. Он был неграмотен и необучен, но он знал обычаи пустыни. На его поле лежали огромные камни, с которыми ни один трактор не мог справиться; он оставлял их на безводных почвах, чтобы на них собиралась роса.

Как это всегда случается, когда рядом селятся имущие и неимущие, мелкие кражи стали обычным явлением, и это действовало раздражающе. Если исчезал инструмент, Абу Рамадан "никогда не знал вора", но он старался успокоить поселенцев поговоркой: "пока араб не обворует тебя дважды, он не станет твоим другом". При случае поселенцы сами старались обнаружить пропажу, и иногда им это удавалось. Шамай Вассер рассказал мне о краже одной из шести рабочих лошадей кибуца. Шамай тогда работал сторожем - он выздоравливал после операции.

Он любил лошадей и когда его увозили в больницу, он умолял своих товарищей: "Я вернусь, - не отдавайте никому моей работы при лошадях". Теперь он не мог пахать, однако справлялся с охраной полей по ночам, объезжал на лошади разбросанные участки. Однажды ночью он услышал подозрительный шум и спешился посмотреть, в чем дело. Когда он вернулся к месту, где он привязал лошадь, ее и след простыл. Это была серьезная утрата для кибуца, и Шамай чувствовал себя ответственным за пропажу. Кроме всего, он просто любил свою лошадь. Так как он знал арабский, он нанес визит шейху Хирбии и после чашки крепкого и сладкого кофе рассказал о случившемся. Его призыв к дружбе и чести не был напрасным: через несколько недель лошадь была возвращена. По европейскому обычаю Шамай дал арабу пять фунтов. Он был удивлен, когда его вызвали на следующий день к шейху, и еще больше удивился словам шейха. "Никогда не вознаграждай вора, - настаивал его шейх. - Сейчас мне будет труднее уследить за воровством, ибо эти парни подумают: "Если даже я не смогу оставить себе лошадь, еврей мне даст пять фунтов".

Понемногу обе группы начали привыкать друг к другу. Араб, стадо которого заходило на поле кибуца, уже не обижался, когда его просили убраться оттуда; в конце концов, любой арабский сосед поступил бы так же. Арабы учились уважать еврея как труженика, земледельца, отважного защитника своего имущества.

Со своей стороны, евреи всячески старались дружить с арабами. Они использовали любую возможность для укрепления хороших взаимоотношений. Их дети стали посланцами этих добрых намерений. С помощью детей они начали учиться языку у арабского семейства, хозяйство которого находилось по соседству с кибуцем. Каждую пятницу после обеда учитель Севек водил учеников в какое-нибудь близлежащее арабское село или ферму. Их приход всегда являлся большим событием. Детей угощали бутербродами, инжиром, абрикосами, виноградом, сахарным тростником. Они научили друг друга играм и весело играли вместе, и родители надеялись, что тем самым их дети готовятся к будущему, в котором терпимость и уважение явятся основой для добрых человеческих отношений.

В этой новой ситуации положение мухтара приобрело большое значение. В Натании его обязанности были незначительными; здесь же он стал своего рода министром иностранных дел. Была устроена комната для посетителей с коврами и подушками на полу. Кибуц обзавелся крошечными чашечками для кофе; кофе по-турецки и сладости всегда были наготове для арабских посетителей.

Евреи, со своей суетливой манерой решать дела, вынуждены были приспособиться к медленному восточному ритму. Когда арабский сосед приходил в гости, мухтар безошибочно угадывал, что он пришел с просьбой о каком-нибудь одолжении. Однако у арабов не принято сразу же выкладывать настоящую цель своего прихода. Пока они медленно попивали кофе, гость заводил разговор о необычайной форме облаков утром на рассвете. Он мог процитировать своего любимого поэта о необыкновенной синеве палестинского неба, упомянуть об усиливающемся ветре и его влиянии на погоду - не повернется ли он и не принесет ли хамсин (горячий ветер) из пустыни, а это могло навести его на воспоминания о других таких же не по сезону жарких периодах. Обе стороны, конечно, обменяются вопросами о здоровье членов семьи. Затем беседа может коснуться перспектив будущего урожая или политических проблем. Наконец, через час или около того, когда мухтару нельзя было выказать своего нетерпения, посетитель приступал к изложению просьбы. Он желал бы одолжить плуг или лошадь на день - другой. Или, признавая превосходство сельского хозяйства кибуца, просил немного зерна или саженцы помидоров. Иногда кибуц одалживал или давал напрокат свой трактор и другие сельскохозяйственные машины арабским фермерам. Он имел возможность давать и был рад идти навстречу своим арабским соседям, однако каждый мухтар, прежде всего, должен был научиться искусству дарить это было даже важнее самого подарка.

Рубен, который стал мухтаром вскоре после переезда кибуца на новое место, часто посещал соседние деревни. Он приезжал на белом арабском коне, покрытом яркой вышитой попоной под седлом, из его кармана угрожающе торчал пистолет. То был сухой и прозаический человек; трудно было представить себе, что он мог произвести впечатление лихого наездника. Когда он приближался к деревне на своем "Аристократе", дети криками возвещали о его прибытии. Женщины тут же скрывались в домах . . . Рубен был уверен, что в "мадефе" он всегда застанет кого-нибудь из старейшин за чашкой кофе, перебирающих янтарные четки и слушающих радио, всегда включенное на всю мощь. Он присаживался к ним для длительной и неторопливой беседы, к каким уже привык, принимая у себя арабских гостей. Закончив беседу, он сообщал о цели своего прибытия; иногда это было приглашение на празднество в кибуце, иногда предстояло обсудить общую проблему.

Дир-Санид, деревня Абу Рамадана, ближе других была расположена к кибуцу и относилась к нему с особым дружелюбием. Когда здесь справлялась "важная" свадьба, приглашались члены кибуца. "Аристократа" тоже всегда приглашали, рассказывал мне Рубен. - Это был очень красивый конь. Часто он удостаивался чести везти жениха". После церемонии в доме невесты "Аристократ" вел за собой всю процессию к парку в деревне, гарцуя на стройных ногах, -а арабы тем временем разряжали в воздух свои винтовки. Не один раз выигрывал он на скачках, которыми увенчивался праздник, и тогда арабы добродушно ворчали, что конь и наездник из кибуца взяли над ними верх.

Арабы с благодарностью пользовались еще одной услугой, которую кибуц безвозмездно оказывал жителям окружающих деревень.

Это была медицинская помощь, предоставляемая доктором Юлиусом Геллером с 1945 года, когда он стал врачом в Яд-Мордехае. Он обслуживал также и соседний кибуц Гвар-Ам, куда он каждый день приезжал верхом на ослике. Он, однако, находил время и для ежедневного приема арабов, и не проходило дня, чтобы у его дверей не стояла очередь из двадцати или тридцати женщин с детьми. Дети страдали от кишечных паразитов, сыпей и других кожных заболеваний, а также от трахомы. Доктор Геллер был беженцем из Германии; этот суровый и молчаливый человек не мог забыть унижения, которому его подвергали собственные коллеги. Однако он был добросовестным и чутким врачом, знающим, как уговорить закутанных с головой арабских женщин пользоваться иностранными лекарствами, которые он им давал. Он опасался распространения инфекционных заболеваний, и для арабов была открыта специальная амбулатория у главных ворот кибуца. Отсюда, из этого маленького барака, исходили новые идеи о гигиене и профилактике для всего арабского населения этого района.

В течение первых пяти лет в Негеве, вплоть до самой войны, прервавшей этот процесс, молодые польские евреи стремились к тому, чтобы между ними и арабами развивались дружеские отношения и взаимная помощь. Такие отношения были характерными почти для всей страны. Хотя и осталось некоторое недоверие, обе культуры, такие чуждые друг другу, могли мирно сосуществовать. Это особенно ярко выражалось в сельских местностях. Хотя расселение евреев могло сократить доходы "потесненных" арабских арендаторов, в конечном счете арабы извлекали пользу из этого соседства. Изменения в сельском хозяйстве и улучшение здоровья всегда сопутствовали приходу евреев. Многие арабы признавали это; они посылали детей к еврейским врачам или приходили за семенами в кибуц.

Хотя отдельные евреи или группы отступали от этого правила, (и я слышала, как евреи говорили: "Никогда не верь арабу") сознательная цель еврейской общины была направлена на воспитание уважения и расположения к арабам. Повседневным общением между простыми людьми эта цель практически осуществлялась среди большей части населения. Разногласия между арабами и евреями имели мало общего с повседневными отношениями между ними. Чаще всего они подстрекались сверху арабскими национальными лидерами.

Не вся земля, проданная хирбским шейхом в выгодной для себя сделке, была пригодна для земледелия. Местами она была слишком скалистой и выветренной, чтобы ее стоило обрабатывать, местами была временно занята британскими военными лагерями. В первые годы кибуц обработал 175 акров земли. Была построена водонапорная башня на одном из холмов и проведены трубопроводы к только что разведенной банановой плантации и к молодым фруктовым садам, где были посажены яблони, сливы и оливковые деревья. Поселенцы не могли себе позволить такой роскоши, как систему разбрызгивателей, которая сейчас орошает их поля. С помощью мулов, тянувших за собой примитивный канавокопатель, они прорывали оросительные каналы. Это была тяжелая и изматывающая работа регулировать поток воды оросительными мотыгами. Пахать на маленьком тракторе, разбрасывать вилами удобрение, сажать растения, вручную пропалывать овощи, ухаживать за скотом - таков был их повседневный труд под горячим солнцем летом или в грязь и дождь зимой.

От арабских соседей молодые пионеры научились выращивать виноград. Они купили саженцы в деревне Барбара, которая славилась особенно крупным и сладким сортом зеленого винограда. Крестьяне показали, как глубоко надо сажать, как удобрять и как подрезать виноградную лозу.

Новое место хорошело медленно и трудно. Для выращивания декоративных кустов и деревьев требовалось больше времени, чем для выращивания пшеницы. Фаня была занята посадкой деревьев. На мулах привозили бочки с водой и сливали ее в резервуар, так что Фаня всегда имела под рукой воду для поливки каждого деревца. Работая целый день под жгучим солнцем, она страстно жаждала благотворной тени. С особой гордостью посадила она декоративное китайское дерево. "Это Бохиния, - говорила она товарищам, - весной она покроется белыми цветами". Она планировала аллею из быстрорастущих эвкалиптовых деревьев вдоль дороги, ведущей мимо кибуца к подножью холма, где стояла водонапорная башня. В весенний праздник древонасаждения кибуц торжественно посадил крошечные деревца. Под руководством Фани выполняли эту работу поселенцы, их дети и арабские соседи, специально для этого приглашенные. Она так долго добивалась этого, что аллею прозвали "Фаниным лесом". "Фаня, сегодня я прогуливался по твоему дремучему лесу и знаешь, кого увидел - медведя и двух волков!" подшучивали над ней. Наступит время, когда эти шутники помянут Фаню добрым словом, укрываясь в густой тени высоких эвкалиптовых деревьев.

Поселенцы трудились в поте лица, чтобы построить новый кибуц. Хотя в субботу полагалось отдыхать, на ферме работали и в этот день. Объявлялась "мобилизация" для сбора винограда или для спасения урожая быстросозревающих помидоров. Субботники проводились на добровольных началах, однако мало кто из пионеров мог позволить себе отдыхать дома, когда его товарищи трудились в поле: почти все выходили на работу. Отдыхали они, когда наиболее срочные работы были выполнены. Члены кибуца не были религиозны, но они отмечали еврейские праздники, воспринимая их как часть культурных традиций, иногда изменяя древний ритуал, придавая ему современный вид. Какое громадное значение было придано сукке, построенной в дни первого урожая в стране праотцев! Они праздновали с удовольствием и подъемом; и при этом забывались все мелкие дрязги, связанные с коммунальной жизнью, обновлялись чувства товарищества и самопожертвования, столь необходимые при том образе жизни, который они избрали.

Некоторые праздники были естественной частью сельскохозяйственной жизни, и праздновались они в поле или на улице. На эти праздники всегда приглашались гости из окружающих арабских деревень. Хаг-Хабикурим - "подношение первых фруктов" - представляло собой живописное зрелище. Повозки, телеги и трактор превращались в красочные плывущие корабли, и каждый изображал какой-нибудь вид труда. В параде участвовали все: птичники, украшенные петушиными гребнями, молочницы с бидонами, полевые работники с мотыгами в руках. Колонна то и дело останавливалась,-какая-нибудь группа запевала только что сочиненную шутливую частушку. С песнями и хлопками проходили они мимо трибуны, где сидели приглашенные арабы в своих развевающихся белых одеждах и головных уборах.

Но самым веселым праздником был Пурим. Всех детей одевали в специальные костюмы, которые матери с любовью и выдумкой сами мастерили: здесь были датчане и цыгане, феи и балерины. Представление о королеве Эсфири, разыгрываемое взрослыми, бывало только началом программы. Однажды был поставлен политический пасквиль, и актеры в масках изображали Сталина, Рузвельта, Бен-Гуриона и Черчилля. После этого начинался карнавал с танцами и играми. Проводились состязания - кто выпьет больше молока, кто съест больше картофельных блинов. Сырое яйцо переходило изо рта в рот, пока кто-нибудь не раскусывал его и не обливался его содержимым. Серьезные молодые социалисты выстраивались в две команды, чтобы играть со спичечной коробкой. Крышка спичечной коробки надевалась кому-нибудь на нос. Без помощи рук он должен был надеть коробку на соседний нос, и так она кочевала с носа на нос; болельщики криками поощряли игроков и стонали от смеха при виде этого веселого, нелепого зрелища. Когда бутылки с вином опустошались в честь "самого счастливого праздника", по кругу этих умеренных в выпивке людей отправлялась бутылка водки. Они часами танцевали хору, и один скачущий круг огибал другой круг, дети держались за руки взрослых, и все пели.

На втором году существования кибуц уже получил возможность улучшить свои жилищные условия. Новые бетонные дома строились по образцу, принятому кибуцным движением; каждый имел четыре комнаты для четырех пар. Муж с женой занимали одну комнату, а их дети, согласно системе, принятой в кибуцах, жили отдельно. Они ели, спали и учились в интернате, встречаясь с родителями только по субботам, во время каникул или когда родители навещали их после работы.

Эта система отвечала потребностям зарождающегося нового образа жизни. Женская рабочая сила была так же важна, как и мужская при осушении болот, завоевании пустыни, при создании плодородной почвы на истощенной земле. Имело смысл, что бы всего одна женщина присматривала за группой детей и освобождала их матерей для "продуктивной работы". Позже была подведена теоретическая база под эту практическую необходимость.

Многие молодые родители решили воспитать своих детей другим способом, нежели это делали их собственные родители. Их обуревали радикальные идеи. Они воспитывали себя в духе преодоления любых трудностей и надеялись, что и дети их вырастут людьми новой формации, способными преобразовать общество. Восстав против моральных устоев своих родителей, они отказались от традиционных форм семейной жизни. Они хотели, чтобы их дети воспитывались на "научной" основе опытными людьми; поэтому свой первоначальный план присмотра за детьми ясельного возраста они развили в систему, по которой детям следовало жить отдельно от родителей под присмотром воспитателей.

Они считали, что своим авторитетом и властью родители наносят вред естественному развитию ребенка и искажают отношения, которые должны быть основаны на взаимном уважении и любви. Все они страдали в свое время от власти родителей. ("Когда мой отец говорил, казалось, сам господь Бог изрекает"). Раньше они экономически зависели от родителей и вынуждены были им подчиняться; в их новом обществе такая зависимость была устранена. Об образовании ребенка и его потребностях для физического развития теперь заботился кибуц, а не родители. Как только ребенок появлялся на свет, он становился членом "Общества детей"; его не забирали домой, а помещали вместе с другими малышами в доме, предназначенном для детей. Кто-либо из женщин работал там няней; на няню была возложена ответственность и забота о физическом развитии ребенка и зачатках воспитания. Как правило, к пяти или шести малышам была приставлена одна няня.

При посещении Яд-Мордехая я особенно интересовалась результатами этой системы, которая действовала здесь уже более двадцати лет. Благодаря моему опыту с собственными детьми, воспитанными в тесном общении с родителями, я с трудом представляла себе, как может мать расстаться со своим ребенком сразу после возвращения из родильного дома домой, и видеться с ним потом лишь на правах посетительницы.

Прежде всего я узнала, что дети кибуца принадлежат как родителям, так и всей общине. Мой переводчик Залман Шамир рассказывал мне о военных маневрах, проходивших по соседству с Яд-Мордехаем в первые дни после моего приезда. "Наш сын получил медаль за снайперскую стрельбу", - заявил он с гордостью.

"Ах, у вас еще один сын?" - спросила я удивленно, так как только что познакомилась с его семилетним мальчиком.

"Нет, я имею в виду нашего сына из кибуца", - ответил он.

Дети радуются тому, что каждый мужчина относится к нему как любящий "дядя", а каждая "тетя" может остановить и поцеловать ребенка, посланного с поручением. Однако это ни в коем случае не снижает их потребности принадлежать своим собственным родителям. Как дети повсюду - они хвастают друг перед другом: "Мой отец водит самый большой трактор в Израиле, и я покатаюсь на нем". "Я тоже могу покататься на нем - это не его трактор". "Да, но я смогу кататься на нем больше всех". Несмотря на то, что дети любят своих нянь (что иногда является причиной ревности матери), родители занимают главное место в их сердцах. Если родители малыша уезжают по какой-либо причине из кибуца и не навещают его, он становится очень беспокойным. Поэтому кибуц редко разрешает обоим родителям уезжать одновременно. Потребность ребенка определить свое место в мире через отождествление себя с родителями, выразилась в примере единственного усыновления в кибуце. Можно было предположить, что жизнь со сверстниками в "Обществе детей", когда он подчиняется установленной дисциплине и получает установленные поощрения, должна была ослабить привязанность приемыша к новым родителям; но этого не произошло. Мне говорили, что он без конца фантазировал на тему, что он действительно является ребенком тех людей, которые взяли его из детдома.

Я имела возможность наблюдать посещение детьми своих родителей более, чем в одном доме. В эти короткие часы ребенок царствует в доме. Родители играют с ним в разные игры, идут с ним гулять, читают ему книги, кормят шоколадом и домашним печением, приготовленным специально для него. Взрослый гость остается тогда на втором плане, так как все внимание сосредоточено на детях. Это время целиком отдано детям - и они ценят его наравне с родителями.

Проблемы дисциплины детей мало интересуют родителей - этим занимается воспитательница. Поэтому в доме родителей детям все дозволено; они окружены любовью, и делается все возможное для того, чтобы доставить детям удовольствие и развлечь их. Женщины Яд-Мордехая говорят, что они проводят с детьми столько же времени, сколько и многие женщины Запада; и, быть может, это общение является более действенным и полезным, так как взрослые занимаются детьми в свободное время и психологически более склонны вложить все свои чувства в игру. И, действительно, нет сомнений, что в кибуце отцы имеют куда более близкие отношения со своими отпрысками, чем большинство городских отцов.

Такое радикальное новаторство породило свои проблемы. Воспитательницы, получившие специальную подготовку в учительском институте, руководимом Движением, не всегда были достаточно тактичны в отношении "необученных" матерей. Временами материнская любовь вступала в конфликт с предписаниями "научного" воспитания. Теперь женщины Яд-Мордехая грустно посмеиваются над теми крайностями, в которые бросались когда-то молодые сторонники этой системы. Они вспоминают врача, слово которого было для них законом; он запрещал укладывать малышей спать на матрацах. Он верил в спартанское воспитание и считал, что очень полезно для позвоночника, если ребенок спит на досках, накрытых только одеялом. Они вспоминают и то, как им пришлось бороться, чтобы получить разрешение самим укладывать своих детей спать. Постепенно строгие правила были смягчены, в наши дни родители всегда желанные гости в домах для детей.

После всего увиденного мне кажется, что этот уникальный метод воспитания детей вполне оправдал себя-в этом уникальном обществе. Родители кибуцев гордятся своими высокими и стройными детьми и с удовольствием вспоминают истории о своей юношеской самоуверенности и самодисциплине. Среди детей кибуца мало неприспособленных к жизни и нет ни одного из тех мятежных и разрушающих все вокруг подростков, которые приводят в ужас своих родителей во всех частях света (Необходимо отметить, что не все кибуцы придерживаются этой системы. В некоторых из них дети спят в доме родителей, хотя кибуц берет на себя ответственность за их образование и обеспечение).

В новом кибуце, как и повсюду в Палестине, все пригодные к военной службе мужчины и женщины входили в Хагану (Хагана сформировалась в ранних двадцатых годах для самозащиты от арабских нападений, которые последовали за установлением Британского Мандата. Хотя новая администрация и заявила, что она берет на себя ответственность за законность и порядок в Палестине, на практике она была не в состоянии защитить евреев от арабских экстремистов. В сороковых годах Хагана превратилась в подпольную еврейскую армию в Палестине, в 1948 году, во время Войны за независимость, она была основой вооруженных сил нового государства Израиль.), организации Еврейской Обороны. Они обучались обращению с оружием, и для некоторых из них служба в Хагане стала своеобразной второй карьерой. Эти люди получали специальную подготовку, которая проводилась тайно, так как Хагана была нелегальной или почти нелегальной организацией в течение всей истории своего существования.

Как и все изолированные поселения, кибуц, кроме винтовок, дозволенных гафиру, располагал запасом нелегального оружия. Этот запас был тщательно запрятан, так как англичане время от времени наведывались в поселения в поисках запрещенного оружия. С 1939 года двое отвечали за "слик" - запас нелегального оружия. В Мицпе-Хайам они прятали амуницию в молочные бидоны, а смазанные винтовки - в железную цистерну, закопанную в земле. Каждые шесть месяцев они меняли места укрытия, работая по ночам и скрывая следы раскопок даже от членов кибуца. На новом месте стало труднее прятать "слик", так как англичане начали применять миноискатели. Теперь приходилось скрывать оружие в таких местах, где было железо, например, водопроводные трубы.

И именно потому, что "слик" держался в таком секрете, любопытство поселенцев еще больше возбуждалось. Натек, один из тех, кто прятал оружие, рассказал мне об одном инциденте, происшедшем при очередном посещении кибуца британским служебным лицом. Когда он осматривал молочную ферму, один из членов кибуца сказал тихо другому:

"Он стоит как раз над нашим "сликом". "Он думал, что это была очень удачная шутка, - ухмыльнулся Натек, - но смешным оказался он сам. Мы перевели "слик" с фермы за неделю до этого. Нам было известно, что ходят разные слухи, и мы были вынуждены скрывать оружие не только от англичан, но и от своих же товарищей".

Существовали строгие указания Хаганы относительно хранения нелегального оружия. Запрещалось составлять списки. "Слик" должен был быть зарыт на глубину в пять футов без всякой метки на этом месте. "Однажды я потерял "слик", рассказывал мне Натек. - Я думал, что точно знаю, на расстоянии скольких шагов от дерева и от угла здания находится это место; когда же наступило время для перемещения, мы с Довиком копали две ночи и не могли найти его. Я чуть не сошел с ума. Я знал, что оно должно находиться в том месте, где мы копаем. Наконец, в третью ночь мы нашли его, - оно находилось чуть в стороне. Когда лопата ударила по ящику, мы с Довиком сели на землю, плача и смеясь от счастья. Все наше богатство, наша жизнь была в этом ящике!"

Фактически кибуц ни разу не подвергся тщательному обыску, в соседнем же кибуце Рухама "слик" был обнаружен, и люди были посажены в тюрьму за хранение нелегального оружия.

Через два года после того, как пионеры поселились в Негеве, стали возвращаться с войны солдаты. Как солдаты повсюду в мире, они привозили домой маленькие сувениры. Привезли они подарок и для кибуца. С первого дня их зачисления в армию они твердо решили и здесь быть хаверами (хавер-друг - в данном случае, член кибуца) своего кибуца. Они не считали себя вправе тратить деньги, получаемые в армии, как это делали другие солдаты, чтобы забыть о тоске и опасности. Все, что они накопили, принадлежало кибуцу, как и тогда, когда они направлялись на работу в отдаленные виноградники. Они выбрали Моше Калмана казначеем. Каждый представил свой бюджет, который мог изменяться в зависимости от страны. Если кому-либо не хватало жалования, ему назначалась дополнительная сумма из общего фонда. С другой стороны, если кто-нибудь получал повышение, он отдавал и свое повышенное жалование. А если кто-нибудь находился далеко от казначея Калмана и не мог вносить свою долю в общую казну, он сам вел тщательный счет и хранил у себя ту часть жалования, которую он должен был отдать. Когда мужчин демобилизовали, они с гордостью отдали кибуцу сбереженную сумму денег и добавочное вознаграждение, полученное при демобилизации, и вместе это составило около пятисот долларов. Не одну неделю кибуц обсуждал вопрос об использовании этих денег. Наконец, было решено построить плавательный бассейн; невыносимая жара пустыни давала им право на такую роскошь. Вклад, сделанный солдатами, покрыл расходы на материалы, и на вершине холма, рядом с водонапорной башней, появился бассейн, построенный силами мужчин и женщин кибуца, работавших по субботам.

Некоторые мужчины были демобилизованы позже, чем другие. Залман Шамир использовался как переводчик в поисках нацистских военных преступников. Габриель Рамати был послан со своей войсковой частью в Голландию. Как и Алекс, он выполнял двойные обязанности. Как только война в Европе пришла к концу, еврейские руководители в Палестине стали составлять планы по спасению остатков европейского еврейства. Они хотели возобновить нелегальную иммиграцию, но прежде всего нужно было выискать тех евреев, которые желали приехать на Родину. Габриель неофициально был изъят из своей части и послан в концентрационный лагерь в Германию, чтобы работать среди бывших узников. Он поехал в Берген-Бельзен. Хотя лагерь был освобожден англичанами, большинство бывших узников осталось там. Им некуда было идти. Англичане кормили их, одевали и делали все, что было в их силах, чтобы пресечь сильную эпидемию тифа в лагере. Люди, подобные Габриелю, начали искать тех, кто хотел эмигрировать и был еще в состоянии это сделать. Они проводили занятия по изучению иврита и всячески старались подготовить этих униженных и надломленных людей к новой жизни в Палестине. Когда Габриель впервые прибыл в Берген-Бельзен, он встретил польскую девочку; она была так истощена, что уже на ногах не стояла. Когда этот светловолосый солдат из Палестины зашел в барак и спросил: "Здесь кто-нибудь по-польски говорит?" она подползла к нему на четвереньках. Позже она поправилась; после недолгого лагерного романа они поженились. Она сейчас живет в кибуце, и только ночные кошмары напоминают ей о тех испытаниях, которые должны были пройти шесть миллионов погибших ее братьев-евреев.

Через несколько лет после основания кибуца стало ясно, что его будущее должно строиться на сельском хозяйстве и что от идеи рыболовецкого промысла следует отказаться. Наступило время дать кибуцу новое имя, так как старое "Сторожевая башня на море" - потеряло свой смысл. Это происходило как раз в то время, когда героическое восстание евреев в варшавском гетто занимало мысли каждого. Молодые польские евреи как бы сами переживали агонию и героизм этой борьбы. Некоторые знали Мордехая Анилевича, двадцатидвухлетнего руководителя восстания. Он был членом Гашомер Гацаир; было известно, что он мог бежать из Польши - он даже мог стать членом Мицпе-Хайам. Когда было предложено назвать кибуц его именем, вся община стала проверять, заслужили ли они это право.

Когда впервые было предложено поселиться в Негеве, некоторые члены шумно возражали. Это меньшинство теперь стало приводить старые аргументы: "Да, мы построили хороший кибуц, но разве мы были пионерами? Мы ведь поселились здесь не первые - Гвар-Ам и Нир-Ам были здесь до нас. Мы нашли воду на месте - нам не пришлось рыть новый колодец. И никогда мы не были изолированы - мы находимся на главной дороге Тель-Авив - Газа. Люди могут ехать в Тель-Авив каждую неделю, если им хочется. С такими удобствами имеем ли мы право на столь героическое имя?"

В конце концов, однако, большинством голосов, как это делалось раньше, было решено, что строительство любого кибуца весьма тяжелая задача, оправдывающая решение о присвоении кибуцу имени героя. Кибуц назвал себя "Яд-Мордехай" - "Памятник Мордехаю". А время испытания наступило позже, когда черная лента шоссе, протянутая через пустыню, стала главной опасностью не только для членов кибуца, но и для всего молодого Израиля.

3

ОСАДА

29 ноября 1947 года произошло событие, в корне изменившее историю Палестины и повлиявшее на судьбу кибуца Яд-Мордехай. В этот день Объединенные Нации, по просьбе Великобритании, приняли решение о разделе Палестины на два государства - Еврейское и Арабское.

Долгое время этот вопрос обсуждался в кибуце беспрерывно. Основание Еврейского государства было надеждой и мечтой всей их жизни. Ради этого они порвали со своими семьями и покинули родные места. Ради этого они, эти бывшие сыновья и дочери городских жителей, превратились в крестян. Своим потом и энергией они оживили истощенную почву; своим непревзойденным идеализмом они создали единственный в своем роде образ жизни. И теперь, когда их стремления почти увенчались успехом и настал час основания своего государства, оказалось, что они не являются его частью. Новые границы, установленные комиссией Объединенных Наций, оставили Яд-Мордехай в Арабском государстве.

В своих бесконечных дискуссиях о будущем им пришлось согласиться, что граница имеет этнографический смысл. Арабские города Исдуд и Мичдал (Теперь-Ашдод и Ашкелон) были к северу от них, Газа - к югу. Эти центры арабской торговли соединялись дорогой, проходящей через Яд-Мордехай. И все-таки они лелеяли надежду, что границы будут исправлены, и кибуц войдет в состав Еврейского государства.

Голосование в Объединенных Нациях было закончено в 19.30, но из-за разницы во времени в Яд-Мордехае узнали об этом только в полночь. Лишь трое услышали эту новость, - Рувен и Яаков, охранявшие кибуц в эту ночь, и Шамай, радист, слушавший полуночную передачу Пальмаха. Торжественный голос провозгласил, что Соединенные Штаты и Советский Союз отдали свои голоса за разделение, и что решение было принято большинством голосов, 33 против 13. Создание Еврейского государства стало лишь вопросом времени. В конце передачи диктор сообщил, что границы останутся такими, как было предложено Комиссией. Новости эти были настолько важны, что они не удержались, чтобы не поделиться ими с несколькими друзьями, которых они разбудили среди ночи; большинство же членов кибуца узнали об этом только утром в столовой, где был вывешен бюллетень, в котором о событиях сообщалось огромными буквами.

Через день или два был проведен специальный митинг для обсуждения новой ситуации. Было несколько точек зрения. Некоторые члены кибуца считали свое положение под властью арабов невозможным. Они будут оторваны от кибуцного движения и от рынка в Тель-Авиве. Новое Арабское государство может не потерпеть на своей территории этого маленького островка еврейства, и дискриминация, от которой они бежали, снова может стать их участью. Или их просто выдворят из Арабского государства, и они утратят все, что создали. Один из выступавших предположил, что обмен населением может решить эту проблему; арабы из Еврейского государства могут переселиться в Яд-Мордехай, а они займут арабскую деревню. Даже мысль о таком решении привела всех в ужас; они любили каждую пядь земли, которую сами возродили и засадили.

Другие, наоборот, с жаром доказывали, что надо остаться на месте; возможно, формальности на границе не будут строгими и не помешают продолжению связей с Тель-Авивом. Они считали, что их дружеские отношения с местными арабами могут стать чем-то более значительным - исторической миссией во имя мира и взаимопонимания между двумя государствами. "Мы никуда отсюда не уйдем", - заявляли они.

Ни один из поселенцев не имел ясного представления о том, что надо делать. Некоторые были растеряны и обескуражены. Они чувствовали, что есть силы, над которыми они не властны и которые сами решат их судьбу.

Митинг закончился очень поздно, но люди расходились по домам, продолжая рьяно спорить. Как бы они ни радовались по поводу возникновения Еврейского государства, сколько бы разных мнений о своем будущем ни высказывали, все они чувствовали, что тучи над Яд-Мордехаем сгущаются.

Тридцать шесть палестинских евреев было убито арабами в первую же неделю после решения ООН о разделе. Насилие явилось отражением непримиримости арабских государств с данным решением. Отряды вооруженных арабских нерегулярных войск внезапно появились во всей Палестине; группами "Арабского фронта" руководил бывший муфтий Иерусалима, который в течение всей войны вел прогитлеровскую пропаганду. Эти отряды терроризовали население арабских деревень, не считались с авторитетом мухтаров, запугивали тех, кто придерживался более умеренных взглядов. Начались инциденты на дорогах, - арабы пытались перерезать коммуникации и изолировать еврейские поселения. Нападения из засады на дороге Иерусалим - Тель-Авив стали столь частыми, что приходилось учреждать конвой. Англичане же, продолжая свою старую политику, зачастую останавливали и обыскивали конвоиров. Иногда они забирали оружие, оставляя евреев во власти арабов, которые хладнокровно их убивали. Они были озабочены своими проблемами, связанными с необходимостью ухода из страны, и не могли, а иногда и не хотели преградить путь преступлениям.

Вначале вокруг Яд-Мордехая не было волнений, но некоторые признаки заставили поселенцев забеспокоиться. Все меньше и меньше арабских женщин с детьми стали приходить в амбулаторию к доктору Геллеру. Прекратились дружеские визиты к мухтару. На полях арабы выполняли свою работу без криков приветствия, как это бывало прежде. Наконец, один из них сказал своему еврейскому соседу:

"Будем снимать урожай в мире, если Аллаху это угодно. Но в нашей деревне много чужих, и они вооружены. Они угрожают друзьям евреев". От этих крестьян Яд-Мордехай узнал с величайшим удивлением, что немецкие и югославские нацисты, а также итальянские фашисты вступили в арабские отряды, которые расположились в деревнях. Им удалось скрыться от военного трибунала на Ближнем Востоке, и сейчас они стали наемниками у арабов, дабы поднять дух нерегулярных войск.

Черное асфальтовое шоссе, которое раньше казалось роскошью, стало теперь грозной опасностью. Кибуц продавал свою продукцию в Тель-Авив и закупал там все необходимое; два грузовика совершали рейс туда и обратно ежедневно. Ни для кого не было секретом, что рано или поздно на них нападут, и отправлявшиеся в дорогу каждое утро спрашивали себя - не случится ли это сегодня? Грузовики сопровождал гафир, вооруженный своей старой итальянской винтовкой, с пятидесятью патронами, разрешенной властями. Под шапкой у него была припрятана ручная граната.

Время от времени Абу Фатха из Бейт-Джиржа или другие арабские друзья, не желавшие идти на поводу у "чужаков", предупреждали водителей грузовиков об опасности. "Не езжайте сегодня, сегодня будет неспокойно". И ничего не случалось долгое время - вплоть до одного декабрьского вечера, когда грузовик возвращался из Тель-Авива домой. Когда машина подъехала к деревне Барбара той самой, которая приглашала людей из Яд-Мордехая на "сульху", - Гафир увидел группу арабских женщин, выкатывающих бочки прямо на дорогу. "Возьми влево!" крикнул он шоферу Менахему и выстрелил в воздух. Женщины разбежались, оставив половину дороги свободной. Однако из апельсиновой рощи - с одной стороны и из-за домов - с другой - открыли огонь по грузовикам. Гафир в ответ стрелял из своего древнего ружья, которое, хоть и было с кривым прицелом, но производило много шума. Пуля пробила кабину Менахема, а потом он услышал резкий стук металла о металл - пули прошивали бидоны. Грузовик Мотки, который ехал следом, тоже был прострелен в нескольких местах. Грузовики прибавили скорость и вскоре были вне опасности. В кибуце водители осматривали повреждения, а их жены и друзья толпились вокруг. Менахем попытался скрыть свою нервозность неудачной шуткой. "Должно быть сегодня в Барбаре праздник, - сказал он.

- Их пули пролетали мимо меня за целый фут". Но никто не улыбнулся; всем было ясно, что со временем появятся и жертвы.

На собрании кибуц решил покрыть броней свои грузовики. Стальные щиты должны были стоить столько же, сколько сами грузовики, а их тяжесть резко ограничивала возможность перевозок; но выбора не было. Маленькая мастерская Яд-Мордехая отложила в сторону все остальные работы, чтобы сделать кабины грузовиков безопасными для водителей.

Отряд Пальмаха - девушки и ребята - был приставлен к кибуцу для охраны грузовиков. Командовал отрядом высокий, веселый юноша, которого звали Гершон. В свои двадцать два года он уже считался ветераном. Молодые люди жили в палатках и деревянных хибарках и половину дня работали на полях, чтобы прокормить себя. Жители кибуца были в восторге от веселой и храброй молодежи из Пальмаха и прозвали своих защитников "километровым отрядом - каждый солдат весит не больше килограмма и ростом не выше метра". Девушки не носили форму и сопровождали грузовики в качестве "пассажирок". Их обязанностью было спрятать оружие под своей одеждой при появлении англичан, которые не решались их обыскивать.

Во время обычного учебного похода пальмахского отряда произошел инцидент, положивший конец дружеским отношениям между Яд-Мордехаем и его ближайшим соседом - деревней Дир-Санид. Когда солдаты приближались к деревне, их обстреляли. В ответ они открыли огонь и бросили ручную гранату. Такой инцидент уже не мог быть улажен за общим столом. Мухтар кибуца Рубен и Салек Бельский, полевой сторож этого года, засунув револьверы в сумки седел, поскакали на конях к деревне. При их приближении уже не раздавались дружеские крики приветствий. Арабского мухтара не было дома. В прежние дни детей послали бы за ним, даже если бы он находился в поле; теперь же он был недосягаем. Рубен обратился к его насупившимся сыновьям. "Мы хотим мира и мы верим, что наши люди будут жить в дружбе, - сказал он. - Может быть, нам суждено жить под властью арабов, и если это случиться, мы будем хорошими гражданами нового государства. Но мы не допустим нападений на наше поселение и на солдат, живущих у нас". "Будьте уверены, мы будем знать, как защитить себя, - твердо сказал Салек. - Передайте наше предупреждение отцу и старейшинам".

Их не пригласили спешиться; они повернули коней и ускакали. Это было их последнее посещение арабской деревни.

Одиночным машинам вскоре стало опасно появляться на дорогах Негева; им пришлось примкнуть к автоколонне, созданной на базе кооперативного соглашения и действовавшей прежде для обслуживания разбросанных по Негеву еврейских деревень. Сейчас эта колонна увеличилась за счет поселений, расположенных на главной дороге и прежде не нуждавшихся в ее услугах. Пункт управления был переведен из Тель-Авива в Реховот, так как промежуточные населенные пункты находились в руках арабов. Гад Агарони из Яд-Мордехая был назначен диспетчером. "Когда мы отправляли колонну, с каким нетерпением мы ждали ее возвращения или каких-нибудь известий о ее продвижении вперед! - воскликнул он, рассказывая мне о тех тяжелых днях. - Мы никогда не знали, когда она вернется. Наконец, бронированные грузовики возвращались. Каждая колонна имела свою историю, но водители не в состоянии были сразу рассказывать. Они бродили вокруг своих машин, еще не остывшие от жары, возбужденные, нервные, усталые. Наконец, мне удавалось узнать подробности - в этой деревне дорога была только преграждена, но в другом месте, где раньше было спокойно, на дороге были подложены мины. Иногда один или два грузовика не возвращались. У них бывали пробиты шины, дальше ехать они не могли, и приходилось их бросать. Время от времени англичане вмешивались и конфисковывали грузовик, из которого раздавались выстрелы".

Чтобы подробнее восстановить картину тех беспокойных дней, диспетчер показал мне отчет об одной поездке автоколонны, опубликованный в официальном издании (История Войны за независимость, изданная Историческим Департаментом Армии Обороны Израиля.).

Я воспроизвожу здесь полностью этот отчет, так как он является типичным и ярко иллюстрирует события, которые происходили тогда на всех дорогах Палестины.

23 марта 1948 г.

Рейс: Главное шоссе к Яд-Мордехаю и второстепенные дороги через Нир-Ам к южному Негеву.

Информация: Противник сосредоточен в деревнях, готовит минные заграждения и засады.

Силы противника: Неизвестны.

Наши силы: Четыре бронемашины; в каждой по группе пальмаховцев с обычным вооружением; десять грузовиков; две рации.

Порядок: Одна бронемашина возглавляет колонну, две посередине и одна - в хвосте.

Поездка: Мы стартовали к югу от Реховота в 14.15. Два бронированных грузовика с горючим присоединились к колонне. Около Мичдала мы встретили патрульный отряд британской армии. Командир отряда предупредил командира колонны, что не следует продолжать путь в этот день, так как на дороге много мин и засад. Командир колонны спросил его, будет ли он сопровождать колонну, если она послушает его совета и подождет до следующего дня. Ответ был отрицательным. Мы решили продолжать путь. Британский офицер предупредил, чтобы мы не стреляли по арабам, ибо в таком случае его солдаты откроют огонь по колонне. Как только мы двинулись из Мичдала, перед головным броневиком взорвалась мина. Машина не пострадала. После взрыва немедленно посыпались пули с обеих сторон дороги. Один из радистов получил прямое попадание в голову (он высунул голову, чтобы оглянуться), и был убит наповал. Мы проехали Барбару и приближались к школе. Там взорвалась вторая мина. Машина опять не пострадала. В пятнадцати ярдах от первой машины видна была канава, а в ней - проволока, ведущая к мине. Один солдат спрыгнул с машины, чтобы перерезать проволоку, но не успел подойти к ней, как мина взорвалась, снова не причинив вреда. Солдат, однако, был ранен снайпером. Когда мы подъехали к кульверту под насыпью, взорвалась еще одна мина, и взрывная волна подбросила машину. Однако земля и остатки кульверта упали обратно в воронку, и нам удалось выбраться.

Один из грузовиков с горючим перевернулся, когда он переезжал взорванный кульверт. Водителю удалось добраться до броневика, но он был ранен в голову. Таким образом колонна дошла до Яд-Мордехая. Броневики остались, чтобы вытащить грузовик с горючим, но им это не удалось, и пришлось его сжечь. Колонна ожидала броневики в Яд-Мордехае, и когда они прибыли, двинулась дальше к Нир-Ам. Около Дир-Санид и Бейт-Ханун она была обстреляна, однако ей удалось добраться до Нир-Ам к семи часам вечера. Там она осталась на ночь.

Еще до того, как колонна достигла Барбару, командиру пальмахского отряда в Яд-Мордехае стало известно, что дорога вблизи заминирована. Они выехали на двух броневиках навстречу колонне, но были задержаны британским патрулем, который не разрешил им двигаться дальше.

Наши потери: Один убит, двое ранены.

Для всех колонн Яд-Мордехай был местом отдыха; здесь они ночевали, сюда доставляли убитых и раненых. Их принимал доктор Геллер, которому помогали две женщины, обучившиеся в Хагане оказанию первой помощи.

Из-за большого напряжения и опасности каждой поездки, водители отправлялись в путь по очереди. Каждый раз при расставании, целуя своих жен и детей, они мысленно прощались с ними навсегда. Каждый раз, возвратившись невредимыми, они считали, что им просто повезло, и думали о том, что их ожидает в предстоящей поездке.

Как и в любой войне, периоды активных действий перемежались долгими томительными днями ожидания. Тогда приходилось заниматься разработкой новых маршрутов и нервничать иногда из-за грузовика, опоздавшего на пункт формирования колонны. Кибуцники любили книги, однако очень скоро они обнаружили, что не в состоянии читать,- нервы были взвинчены до предела. "Я никогда не играл в карты, - рассказывал мне Мотке. - Но наконец научился, чтобы как-то убивать время. Конечно, интересно играть на деньги. Но, естественно, никто из нас денег не имел, и мы играли на наши грузы. Помню, однажды я "проиграл" все горючее на моих грузовиках, но в другой раз "выиграл" грузовик с мукой". Когда колонны формировались в Нир-Аме, который был виден из Яд-Мордехая, Мотке, знавший азбуку Морзе, посылал световые сигналы своей жене и друзьям. "Отправляемся завтра - не беспокойтесь" или "Нет охраны - остаемся еще на три дня". Были случаи, когда он сообщал, что из Тель-Авива, несмотря на опасную дорогу, приехала труппа эстрадных артистов, чтобы развлечь издерганных и нервничающих водителей.

"Больше всего мы боялись мин, - рассказывал Мотке. - Мы привыкли к обстрелам и чувствовали себя в безопасности в наших бронированных кабинах, разве что кто-нибудь проявлял неосторожность, как наш бедный Бецалель. Мины же были слепой неизвестностью-они могли разнести грузовик в любую минуту. Вначале арабы пользовались контактными минами, которые укладывались на место перед самым нашим появлением. Часто мы замечали проволоку, и кто-нибудь, рискуя жизнью, спрыгивал, чтобы перерезать ее. Потом арабы из Барбары стали применять электрические мины. Таким образом они могли пропускать транспорт арабов и англичан и соединить контакт при приближении нашей колонны. Тогда уже пришлось искать другой путь продвижения - Барбара закрыла для нас главную дорогу. Как плохо ни было на дорогах, - еще хуже было ждать и "отдыхать" в кибуце. Мы беспрестанно волновались за тех водителей, которые заняли наши места за рулем. Да, это были жуткие времена, - добавил Мотке. - Но даже в самые страшные минуты мы знали, что люди думают о нас. И не только наши друзья из кибуца. Всегда, когда мы выезжали из Реховота, у дороги стояла небольшая группа старых женщин с молитвенниками в руках. Они молились за нас, за наше благополучное возвращение".

Пока водители в Негеве воевали на дорогах, положение в стране приняло форму необъявленной войны. Соседние арабские страны не желали предоставить решение палестинских проблем самим палестинцам. Они открыто заявили, что не принимают решения ООН, и начали вмешиваться во внутренние дела страны, даже не дожидаясь ухода англичан. Часть трансиорданского арабского легиона уже находилась в Палестине; англичане использовали ее для вспомогательной караульной службы во время второй мировой войны, и некоторые подразделения остались.

В декабре 1947 года шесть арабских государств, входящих в состав арабской лиги, приступили к формированию "Армии спасения". 20-го января первый батальон этой армии вошел в Палестину, вскоре за ним последовали и другие батальоны. Штаб расположился вблизи Наблуса, в центре страны, в каких-нибудь двадцати милях от британского штаба. Кроме этой организованной армии формировались различные нерегулярные отряды. Группы "Национального Комитета" и "Арабского Фронта" под руководством бывшего иерусалимского муфтия появились по всей стране. "Мусульманские братья" из Египта вступили в Негев. Несомненно, англичане могли предотвратить этот вызов их собственному суверенитету и суверенитету Объединенных Наций, если бы они этого хотели. Так как увеличение численности арабских войск не встречало никаких преград, арабы получили все необходимое для расширения своих действий против евреев. Они продолжали нападать на еврейский транспорт. Они изводили отдаленные поселения. Несмотря на бдительность Пальмаха, им время от времени удавалось взрывать водопроводные трубы.

Иногда англичане все же вмешивались, но не предпринимали никаких мер для того, чтобы выслать ворвавшихся арабских добровольцев из страны. В то же время они продолжали искать оружие в еврейских поселениях и еврейских автоколоннах.

Наконец, Пальмах отказался от своей политики сдержанности и начал проводить ответные акции. В некоторых районах страны происходили стычки с интервентами, в Негеве же, где основной проблемой являлся транспорт, пальмахники наказывали деревни, нападавшие на колонны, ночными налетами или нападали на арабский транспорт на том же самом месте, где была обстреляна еврейская колонна. Несколько членов Яд-Мордехая были призваны в Пальмах, чтобы сопровождать колонны или участвовать в налетах.

Несмотря на это, арабам все-таки удавалось перекрывать дороги к Негеву, иногда даже на две недели. В такие периоды Яд-Мордехай был отрезан от Тель-Авива и Реховота. Связь с внешним миром поддерживалась лишь посредством небольшого радиопередатчика, полученного у Хаганы и нелегально обслуживаемого Шамаем.

Эта изоляция вызвала не только материальные затруднения. В кибуце было несколько беременных женщин, и двум из них осталось всего несколько недель до родов. После одного тяжелого случая в тесной амбулатории кибуца, доктор Геллер настоял, чтобы обеих женщин отправили в больницу. Вопрос, однако, состоял в том, довезут ли их вовремя и можно ли их подвергать опасностям и страху дороги. Одной из этих женщин была Това, жена Шамая. Со всей энергией, свойственной ему, он взял это дело в свои руки. Он был случайно знаком с британским майором, служившим в окрестностях, и решил обратиться к нему за помощью. Однажды он дождался на дороге британского патруля, рассказал свою историю офицеру и попросил передать это майору Брауну. Через несколько часов майор явился в кибуц на танке. "Конечно, я отвезу твою жену в Реховот, сказал он Шамаю. - Не беспокойся, она будет доставлена в полной безопасности. Я буду смотреть за ней, как за собственной женой". Когда Шамай привел Тову к танку, с ними пришла и вторая беременная женщина. "У тебя две жены?" - пошутил майор Браун, однако великодушно разрешил и второй женщине забраться в танк. Шамай поддерживал связь со своей женой через радиста из Реховота. "Мы, связисты, были как одна семья, - объяснял он. - Когда кто-нибудь выстукивал наш частный код - 6666, каждый радист прислушивался. И когда мой сын родился, я получил поздравления отовсюду - от людей, которых знал лишь по связи в эфире или от тех, с которыми встречался в школе радистов".

Наконец, Шамай получил инструкции построить в пределах кибуца небольшую площадку для самолетов. Теперь время от времени маленький спортивный самолет "Пайпер Каб" спускался на эту площадку с почтой, газетами и запасными частями для машин. Другие беременные женщины уже были отправлены в больницу самолетом; на том же самолете прилетал офицер из Пальмаха для консультаций. Но площадка таила в себе большую опасность; она была очень короткой, и самолету, чтобы набрать высоту, приходилось пролетать над близлежащими арабскими деревнями Дир-Санид и Брир, откуда он мог быть обстрелян.

"Партизаны" терроризировали кибуц непрерывной стрельбой. Временами поблизости раздавались, казалось бы, бесцельные выстрелы, но чаще всего стрельба велась по кибуцу. Очень часто люди оказывались на волосок от смерти. "Я сидел на кровати и читал. Вдруг раздался выстрел, и пуля, пролетев над моей головой, вошла в стену". Постоянной опасности подвергались дети, подвижность которых пришлось ограничить. Только за холмами они могли играть в безопасности.

Чтобы еще больше накалить обстановку и ухудшить положение кибуцников, арабы все время выводили из строя линию электропередачи. Вначале эти аварии быстро устранялись, но после того, как был убит монтер, компания отказалась производить починку. Двигатель старенького генератора, который служил для выкачивания воды из колодца, вышел из строя; он не выдержал большой нагрузки, которая требовалась для подачи света. "Пайпер" привозил части для его починки; он ломался опять. Было решено использовать мотор трактора. Специальная тракторная комиссия была создана, чтобы определять, когда трактор должен работать в поле, когда качать воду из колодца, давать свет или обеспечивать энергией радиоустановку, чтобы слушать ночные передачи. Яаков, работавший в огороде по ночам, когда бывала вода, слушал одиннадцатичасовую радиопередачу, составлял маленький бюллетень новостей и прикреплял его к доске объявлений в столовой, прежде чем идти утром спать.

Несмотря на все эти затруднения, жизнь в кибуце текла по обычному руслу, насколько это было возможно. Люди обрабатывали поля, трудились в садах, на плантациях, но всегда с оружием в руках. Они возвращались домой, чтобы умыться и переодеться, как обычно. После работы, как прежде, родители встречали своих детей и, скрывая беспокойство, гуляли и играли с ними. По вечерам, как обычно, проводились занятия по литературе и языкам. Когда, однако, наступало время праздников, на сердце становилось тяжело. Приближался Пурим, праздник Эсфири, - самый веселый праздник в году, - с его песнями и играми, шутками и смехом, с едкими сатирическими сценками из жизни кибуца. Однако в этом году многие считали неуместным праздновать Пурим.

"Разве можем мы танцевать и петь, когда Бецалела привезли мертвым? Разве можем мы праздновать, когда Иерусалим отрезан от всей страны, а мы находимся в такой опасности? - спрашивали некоторые.-Кто с легким сердцем сможет соревноваться в поедании блинов?"

Те, которые считали, что все же надо праздновать Пурим, говорили в ответ: "Кто знает, какая судьба ждет наших детей? Кто знает, будет ли у них когда-нибудь возможность праздновать вместе с родителями? Что бы их ни ожидало в будущем, по крайней мере у них останутся приятные воспоминания". В конце концов, праздник состоялся; конечно, никто не соревновался в поедании картофельных блинов, никто не играл в глупые игры. В этот день арабы не стреляли и, невзирая на общее состояние беспокойства, сердца людей были согреты весельем праздника.

В апреле, когда наступила Пасха, кибуц уже более месяца был отрезан от внешнего мира. Все знали, что автоколонна отправилась из Реховота, но по дороге была вынуждена разгрузиться в другом кибуце и вернуться обратно, так как не хватило охраны. Не было ни мацы, ни вина, ни горьких кореньев, полагающихся для седера. Как проводить пасхальную службу без всего этого?

За несколько часов до седера Шамай по радиотелеграфу связался с Гершоном, который находился в штабе Пальмаха в Нир-Аме. Этот двадцатидвухлетний воин, командовавший "километровым отрядом", недавно был назначен командиром района. Гершон сообщил, что колонна, наконец, прибыла в Нир-Ам, и они постараются доставить грузовики Яд-Мордехая домой. В его распоряжении были три "бабочки" (Бронированные машины-местного производства, с "крыльями" на крыше.).

Так назывались импровизированные броневые машины - небольшие грузовики, целиком обшитые стальными листами, с отверстием наверху. Они собирались стартовать немедленно и сопровождать грузовики.

Самым опасным местом была арабская деревня Бреир.

В этой деревне расположилась банда, состоявшая из "Мусульманских братьев", немецких и югославских нацистов и несколько британских дезертиров; она препятствовала движению еврейского транспорта в этой части Негева. Дорога проходила между высокими кактусами по самой середине деревни, и ни одна колонна не могла проехать по ней без происшествий. Несмотря на это, Гершон решил рискнуть - другой дороги через песчаные поля не было.

Как только эта небольшая колонна вступила в деревню, ее встретил огонь с обеих сторон дороги. Первая "бабочка" была подбита. Мотке, водитель грузовика, шедшего за "бабочкой", увидел, как она прыгнула вверх и снова упала. Согласно правилам грузовики должны были двигаться дальше, что бы ни случилось с охраняющими их машинами Пальмаха. Люди в грузовиках были вооружены пистолетами, но не могли воспользоваться ими, так как единственным отверстием в бронированной кабине была узкая щель перед глазами водителя. Когда Мотке, не останавливаясь, промчался дальше, а за ним - и второй грузовик, он услышал, что сзади завязался бой; "бабочки", отвечая на огонь, начали отстреливаться. Пули то и дело стучали по бокам и крыше кабины. Как только ему удалось вырваться из деревни, он увидел две машины, идущие ему навстречу. "Это засада!" - закричал он своим, думая, что арабские грузовики спешат ввязаться в бой. Когда же они приблизились, Мотке увидел, что это британские солдаты. Патрулирующий британский взвод остановился, чтобы посмотреть на происходящее, однако не вмешивался, хотя было очевидно, что первыми огонь открыли арабы.

Между тем, "бабочки", идущие сзади, оказались в затруднительном положении. Пока грузовики мчались дальше сквозь огонь, они отстали, чтобы обстрелять арабские позиции. Одна машина получила прямое попадание в мотор. Водитель оставшейся машины толкал другую впереди себя. Когда они таким образом добрались до первой подбитой машины, им удалось ее сдвинуть. Они ее толкали перед собой, стараясь скорее оказаться под защитой вади. Как только они добрались до вади, пуля попала в заднее колесо единственной действующей машины. Водитель выбрался из броневика, и его ранили в ногу. Несмотря на это, он все же сменил покрышку и продолжал толкать остальные две машины по направлению к кибуцу.

Когда грузовики наконец прибыли, все люди Яд-Мордехая стояли у ворот. Ведь только что, затаив дыхание, они следили за боем с вершины холма, не в силах чем-либо помочь.

Водители спрыгнули с грузовиков, а с ними - диспетчер и казначей, который зачастую имел дела в городе. Никто уже не ждал их к празднику. Жены и дети бросились им навстречу. Сквозь возбужденный галдеж, сквозь крики приветствий вдруг раздался голос Леи: "А мацу вы привезли? А хрен не забыли?"

"Мы привезли все, что надо, - ответил Мотке, ликуя. - И еще кое-что более важное. Взгляните сюда, под ящики. Мы привезли семь чешских винтовок!"

"Чешские винтовки!" - воскликнули люди. Они не знали раньше, что из всех стран, поддерживающих разделение Палестины и создание еврейского государства, только Чехословакия проявила готовность поддержать их также оружием. Даже Соединенные Штаты, влияние которых было так важно в решении вопроса о разделении, отказались продавать новому государству оружие для самозащиты.

На седере присутствовали все, за исключением тех мужчин и женщин, которые несли караульную службу. "Километровый отряд" был здесь, и Гершон с бойцами охраны. Две группы молодых людей праздновали свою первую пасху на Родине; в одной группе были подростки от четырнадцати до семнадцати лет, в другой - от восемнадцати до двадцати-двадцати пяти. У большинства из них на руке синел номер: их освободили из концентрационных лагерей. В Яд-Мордехае они изучали иврит и обучались земледелию.

Внешне все выглядело как обычно. Столы были украшены, и пасхальная пища обильная, как никогда; цыплят не могли увозить на базар, так что их было предостаточно для праздничного стола. Но в воздухе витала тревога. Пока дети задавали четыре пасхальных вопроса, как это полагается по традиции, многие взрослые думали: "Эта ночь отличается от всех остальных ночей, потому что я сижу здесь на седере с винтовкой между коленями". И когда люди запели "Верни изгнанных, верни в Цион", стало тяжело на сердце от предчувствия грядущих событий. Они праздновали освобождение своих праотцев из египетского рабства. Как будут они справлять свой следующий седер? Не будут ли они опять чужаками в чужой стране? Когда они запели "Хатикву". по кибуцу был открыт огонь. "Плохое предзнаменование", - подумали многие. Пение прекратилось, однако Залман, "командующий" седером, жестом приказал продолжить песню. Те, кто были назначены для усиления охраны в случае надобности, тихо покинули столовую, остальные крепче сжали винтовки, и седер продолжался дальше.

Всего лишь двадцать два кибуца было разбросано по северному Негеву; в этой части страны евреев было ничтожное меньшинство.

Члены "Мусульманского братства" переходили египетскую границу во все возрастающем количестве, и было ясно, что как только англичане покинут страну, начнется война. После того, как арабские вожди отказались признать решение Объединенных Наций, уже не было никакой разницы в том, находится ли еврейское поселение в арабском или еврейском государстве. Каждое из них было в опасности. И при создавшемся положении уже не имело смысла их эвакуировать. Враждебность арабов распространилась так широко, что неизвестно было, где будет фронт, а где тыл. Хагана, которая была вооружена гораздо хуже, чем предполагали арабы, надеялась, что каждый еврей будет воевать. Поселения должны были стать центрами сопротивления и держаться до тех пор, пока разделение будет осуществлено и границы- установлены. Только тогда, возможно, удастся наладить нормальные взаимоотношения с арабскими соседями. Хагана обязалась оказывать помощь поселениям в их подготовке к обороне.

В Яд-Мордехае эти приготовления проводились под руководством Комитета обороны кибуца. Этот Комитет по важности превосходил все остальные комитеты поселения. Он состоял из пяти членов - Алекса Бибера, в обязанности которого входило держать связь с Хаганой по вопросу обороны; Тувии Рейха, ответственного за физическую подготовку и обучение; Залмана, секретаря кибуца; Рубена, ведавшего снабжением, и одной женщины, которая всегда была членом Комитета по образованию. Она стала членом Комитета обороны "случайно", как она мне сказала. В начале каждого года специальная комиссия интересовалась желаниями членов кибуца, прежде чем производить распределение труда. "Комитет по образованию проводит слишком много собраний, - пожаловалась Дина комиссии. - Я устала, - дайте мне в этом году легкую работу". Ее назначили в Комитет обороны и вменили в обязанность назначать членов кибуца на ночное дежурство по охране поселения. В ее обязанность входило также оказание первой помощи.

Руководителями Комитета обороны стали Алекс Бибер, командир Хаганы в Яд-Мордехае, и Тувия Рейх, капитан Пальмаха, местом военной службы которого был кибуц. Они были назначены Хаганой с одобрения кибуца лишь после того, как их кандидатуры были тщательно обсуждены, - как в смысле личности, так и в смысле военной подготовки. Алекс, чьи заслуги в добывании оружия и чертежей для его нелегального изготовления опять упомянулись, был человеком среднего роста, со смуглым умным лицом. "Он всегда говорит то, что думает", - сказал мне один из членов кибуца и добавил: "Это очень важно для командира". Тувия был невысоким человеком, однако, благодаря могучему торсу, крепкой шее и сильным рукам, казался выше своего роста. У него были близко посаженные голубые глаза, резко выступающие скулы и острый подбородок. Его лицо всегда казалось загоревшим от солнца.

Эти двое мужчин, такие разные по физическому развитию, темпераментом тоже сильно отличались друг от друга. Тувия был словно боевой петух, - горячий, возбужденный; страсть и энергия в нем так и кипели. Командир он был очень строгий, умело использовал людей, оружие, любое оборудование для выполнения возложенной на него задачи. Алекс, не такая цельная натура, - более сочувственно относился к чаяниям и надеждам людей. Его реакции были медленнее. Не менее отважный, чем Тувия, он думал дважды, прежде чем принимал решение. Этим столь различным человеческим качествам суждено было переплестись значительным образом в предстоящей битве.

Подготовительные работы по усилению обороны Яд-Мордехая включили в себя укрепление ограды, подготовку подходящих наблюдательных постов, огневых точек и траншей. Площадь кибуца, выросшая теперь до сотни акров, уже была окружена густой проволочной оградой, укрепленной в стратегических пунктах колючей проволокой. Восемь наблюдательных пунктов были углублены, расширены и покрыты железными листами, укрепленными на специальных стойках. Хагана прислала землеройную машину. "Они перекапывают мои газоны! Они врезались в мои розовые кусты!" - причитала Фаня, как только машина начала свою работу. И, хотя она выдвигала веские аргументы в защиту насаждений, военные нужды теперь были важнее, и ее причитания ни на кого не подействовали.

Но расстраивалась не только Фаня. Беня к тому времени разработал план разведения новой банановой плантации. Комитет обороны пришел к выводу, что она может быть использована как прикрытие при ведении огня по кибуцу. Беня доказывал, что банановые деревья слишком малы, чтобы служить прикрытием; он настаивал на том, что постоянное развитие кибуца и теперь является важным моральным фактором. Как обычно, этот спорный вопрос был поставлен перед собранием. К недовольству Комитета обороны Беня нашел здесь много сторонников. Банановая плантация стала как бы символом мира, более устойчивого образа жизни и надежды на будущее, и члены кибуца упорно цеплялись за это. Вопрос о вырубке банановых насаждений так и не был решен на собрании, и Алексу предложили изложить суть этого спора Хагане. Судьба банановой плантации была решена. Фрукты и цветы должны были отойти на второй план; на первом месте стояла проблема безопасности.

Фаня потеряла почти все, что создала, когда приступили к сооружению четырех подземных убежищ. Шесть футов в ширину, девять - в длину и почти восемь - в глубину, - такими были убежища. Экскаватор покрыл весь ландшафт этими огромными ямами, а мужчины смастерили деревянные рамы для стен и крыши и покрыли их листами железа, взятыми из слесарной мастерской. Слой земли, толщиной в два фута, насыпали на крышу каждого укрытия; мешки, наполненные песком, уложили сверху. И не было в кибуце человека, который не включился бы в эту работу. Даже дети помогали. Для командного пункта построили укрытие меньших размеров. В нем помещалась аппаратура для радиосвязи и примитивный телефонный коммутатор, связанный с каждым постом в пределах кибуца.

Гордостью системы обороны был дот - долговременная огневая точка, расположенная южнее кибуца, в 270 ярдах от ограждения. Он был построен на небольшом холме, так что из него хорошо просматривались главное шоссе и короткая боковая дорога, ведущая в кибуц. Большая часть укрепления находилась под землей. На поверхность выходила только бетонная крыша и часть стены с огневыми щелями, через которые защитники могли вести наблюдение или стрельбу по всем направлениям. Здесь стояло несколько коек, хранился запас пищи. Начиная с середины апреля, укрепление было занято каждую ночь двумя-тремя мужчинами специальной группы, состоящей из восьми человек.

В кибуце к тому времени насчитывалось около шестидесяти мужчин (никто не помнит точной цифры). Из тридцати семи молодых беженцев мальчики и юноши составляли около двух третей. К этому, конечно, можно добавить "километровый отряд" из тридцати человек. Вот и вся основная сила, которая должна была защищать Яд-Мордехай от арабских атак: немногим больше ста мужчин и ребят.

Члены кибуца имели кое-какую военную подготовку. Все без исключения, мужчины и женщины, были обучены обращению с оружием еще в Натании. Пятнадцать мужчин прошли дополнительную подготовку на нелегальных курсах Хаганы. Девять человек служили в британской армии. Кроме того, в кибуце было несколько человек из новоприбывших, которые обучались или воевали в той или иной армии на полях второй мировой войны - в польской, в русской или в польской эмигрантской армии генерала Андерса. Некоторые воевали в партизанах. Из всех этих людей, столь разных по своему опыту и знаниям, Тувия начал формировать военную организацию. Были назначены командиры постов, и среди них одна женщина-Мирьям. Она прошла усиленную подготовку в Хагане и считалась таким же хорошим солдатом, как и любой мужчина. Тувия дал ей задание проинструктировать новых иммигрантов, студентов-подростков и нескольких женщин из кибуца в обращении с оружием. Каждому разрешалось произвести пять выстрелов.

Севек, ветеран Хаганы, сформировал группу с громким названием "Охотники за танками". Членами этой группы были четырнадцати-шестнадцатилетние мальчики-беженцы. Они научились изготовлять и пользоваться бутылками с горючей смесью, - "бутылками Молотова". А так как материалов не хватало, им разрешалось кинуть только по одной такой бутылке, в остальное же время они тренировались при помощи камней или яиц, которых все больше накапливалось в кладовых.

"Километровый отряд" занимался укладкой пехотных мин перед постами. Опасаясь, чтобы кочующие арабские пастухи с их стадами не набрели на эти мины, пальмахники ограждали заминированные участки проволочными заборчиками с предупреждающими надписями.

Дина следила за расстановкой постов ночной охраны. Женщины чередовались с мужчинами, однако было понятно, что в случае настоящей опасности женщины останутся в убежищах.

Самой основной проблемой было оружие. Еще со времен Натании поселенцы имели запрятанное нелегальное оружие. Некоторые винтовки были куплены у британских солдат, некоторые - украдены из военных лагерей, некоторые были выданы кибуцу Хаганой. Кибуц находился в постоянных поисках новых источников вооружения. Довик, высокий, красивый парень, любивший пошутить и посмеяться, часто наведывался в расположенный по соседству британский лагерь, где стояли части Вспомогательной Службы. Там было много красивых еврейских девушек, служивших секретарями, связистками или шоферами. Довик стал там постоянным гостем, он назначал свидание то одной девушке, то другой. Кроме воспоминаний о приятном вечере он обычно приносил с собой револьвер, несколько ручных гранат или мешок с патронами, которые доставлялись ему услужливыми девушками в знак признательности.

Рубен, который был тогда мухтаром, открыл другой источник. Один из сыновей арабского семейства, жившего на окраине кибуца, изъявил желание купить оружие в Газе. Немало деликатных переговоров потребовалось, чтобы включить его в эту опасную работу. Возможно, он не согласился бы на это, если бы это не было связано с деньгами, но, с другой стороны, он никогда бы не пошел на такой риск, если бы у него не было искренних дружеских чувств к кибуцу и мухтару. Они встречались в саду, где тайно передавалась корзина, до половины наполненная патронами, а до верху- овощами. Несмотря на все предосторожности, о сделке стало каким-то образом известно. Молодого араба поймали и жестоко избили члены одной банды. Несмотря на это, он продолжал приносить оружие мухтару, и когда они случайно встретились после войны, он выразил свои чувства к Рубену крепкими поцелуями в обе щеки.

Натек, который вместе с Довиком был ответственным за "слик", дал мне подробный список вооружения кибуца; список этот взят из архивов, которые хранились все эти годы. Вот он:

12 итальянских винтовок, данных англичанами для целей защиты.

Это было "легальное" оружие.

25 нелегальных винтовок из пяти стран. Боеприпасы для немецких и польских маузеров взаимозаменимы; английские патроны подходят для английских и канадских винтовок. 3000 патронов для винтовок.

1 британский "томмиган" (автомат).

2 британских автомата "стэн" с 150 патронами для каждого.

1 немецкий "шмайсер" (автомат). 1 немецкий "шпандау" (ручной пулемет, выстреливающий за минуту в три раза больше пуль, чем "стэн"); очень мало боеприпасов. 1 американский "браунинг"; 10000 патронов.

1 противотанковое орудие "пиат" с тремя снарядами.

2 двухдюймовых миномета с 50 снарядами.

400 ручных гранат.

Отряды Пальмаха имели свои винтовки и два пулемета "брен", а кроме того пехотные мины и сто фунтов взрывчатки.

"По правде говоря, никто не знал, что у нас есть "шмайсер", - ухмыльнулся Натек. - Было время, когда Пальмах потребовал, чтобы каждый кибуц отдал часть своего оружия для общей обороны, и я послал нашу долю с Салеком Бельским. Отдал я и "шмайсер", так как у нас были еще и автоматы "стэн". Однако на тренировках Салек привык к "шмайсеру" и не захотел с ним расстаться. Он спрятал автомат в грузовике и вернулся вместе с ним. Так был совершен двойной "слик" для "шмайсера".

Часть боеприпасов также была "вдвойне" нелегальной. Несколько лет Яд-Мордехай являлся временным хранилищем оружия и боеприпасов, которые тайком переправлялись Хаганой через границу из Египта. Натек отвечал за их сохранность; он закапывал их до того времени, когда они понадобятся. "Я не должен был бы вам этого говорить, - признался он, - но каждый раз я вынимал несколько патронов из каждого ящика. Хагана выдавала боеприпасы согласно своим возможностям, конечно, и если бы мы сами не позаботились о кибуце, нам бы не хватило боеприпасов. Когда бой начался, у нас их все равно не хватило, но я знал, по крайней мере, что добавил тысячу патронов к нашему запасу".

Каждое утро жители Яд-Мордехая толпились у импровизированной газеты, прикрепленной к доске объявлений в столовой, чтобы узнать, что происходит по всей стране. Весь март новости были неутешительными. Многие еврейские поселения были отрезаны и осаждены. Дорога на Иерусалим была закрыта, и городу угрожал голод. В апреле англичане начали эвакуацию своих войск. Уходя, они оставляли за собой только пустые военные плацдармы. И арабы, и евреи бросились занимать их. Происходили столкновения при захвате покинутых британских лагерей, полицейских фортов Теггарта (Форты Теггарта, названные так по имени британского эксперта, предложившего их и наблюдавшего за их постройкой, были полицейскими укреплениями, предназначенными для оказания помощи англичанам при подавлении арабского восстания 1936-39 годов. К моменту, когда англичане покинули страну, их насчитывалось 63; большинство из них были отданы арабам.) и других стратегических пунктов.

В некоторых местах англичане сами передавали стратегические укрепленные пункты наиболее ярым врагам евреев - трансиорданским легионерам - на основании ходившей тогда версии, что они являются частями британской армии, так как во второй мировой войне были ее союзниками. Зачастую этим занимались местные английские офицеры, которые решали такие вопросы по своему усмотрению.

Люди Яд-Мордехая были глубоко озабочены судьбой своих друзей в кибуце Мишмар-га-Эмек, первой колонии Гашомер Гацаир. 4-го апреля кибуц был атакован частями арабской "Армии спасения" под командованием Фаузи эль-Каукджи. Кибуц был обстрелян пушками, снаряды которых частично разрушили поселение и нанесли большие потери. На следующий день, во время краткого перемирия, установленного британцами, Пальмаху удалось эвакуировать женщин и детей. Это было единственное вмешательство англичан в осаду этого кибуца, которая переросла в одно из самых больших сражений этой необъявленной войны. Пальмах прислал подкрепление, и после 9 дней атак и контратак агрессоры были разбиты. Яд-Мордехай ликовал.

В мае, когда британцы ушли с границ страны, начались тяжелые бои в Галилее. Около Рамат Нафтали, небольшого поселения у ливанской границы, полицейский форт был отдан арабам. Отсюда и из близлежащей арабской деревни началась атака поселения ливанскими нерегулярными войсками. Снабжение водой было прервано. Женщин и детей удалось эвакуировать ночью по уходящему вниз крутому оврагу, пролегающему неподалеку от занятого арабами форта. День за днем радио объявляло: "Рамат Нафтали держится стойко". Другие северные поселения подвергались таким же атакам. Ни одно из них не сдалось.

В Сафеде, самом большом городе Галилеи, колония из 1500 евреев, живущих среди 12000 арабов, находилась в осадном положении несколько месяцев. И здесь большой форт и два других укрепленных пункта были отданы арабам. Отряды Пальмаха, под руководством Игала Алона, провели дерзкую операцию, в результате которой им удалось освобободить колонию и разгромить арабов. Сафед считался неофициальной столицей галилейских арабов, и победа евреев вызвала панику среди них. Все арабское население Сафеда бежало, вместе с ними бежали и тысячи арабов из окрестностей.

Соединения Пальмаха и Хаганы перешли в наступление во многих местах. После неоднократных арабских атак на еврейские кварталы при полном невмешательстве англичан, было предпринято контрнаступление, успешно взяты города Хайфа, Тиберия и Яффа. Еврейская часть Иерусалима, однако, была еще в кольце осады и страдала от острой нехватки воды, так как арабы в нескольких местах взорвали водопроводные трубы.

В первые дни мая Яд-Мордехай тоже занял наступательную позицию. С целью предотвращения дальнейшего проникновения групп организации "Мусульманское братство" и возмездия, Пальмах обратился к поселению с просьбой остановить движение арабского транспорта. Салек Бельский должен был открыть огонь из засады по арабскому автобусу, который ежедневно направлялся на север страны.

Салек был человеком небольшого роста с крепким мускулистым телом, беспокойный и отважный по натуре. Во время "беспокойств" с арабами в 1936-39 годах он пошел добровольцем на самый опасный участок. В Галилее он вступил в "Специальную ночную бригаду",- это были первые еврейские диверсионно-десантные отряды, организованные британским капитаном Ордом Вингейтом для предотвращения арабских налетов на поселения и для охраны иракского нефтепровода. В назначенный день Салек, взяв с собой свое любимое оружие, отправился в виноградники. Это был немецкий "шмайсер", купленный кибуцем у британского солдата, который подобрал его на полях сражения в Африке. Небольшая лощина вела от виноградников к шоссе. Салек сбежал по ней вниз и спрятался за валуном у дороги. По шоссе шел британский транспорт, патрульные машины;

Салек надеялся, что арабский автобус не последует сразу же за ними, так что ему удастся спрятать "шмайсер" и проскользнуть обратно в виноградники, прежде чем его обнаружат и станет известно о нападении.

Как обычно, автобус запаздывал. Салек спокойно ждал, однако мужчины, наблюдавшие сверху, из виноградников, еле сдерживали волнение. "Продолжайте работу, - увещевал их Залман. - Все должно выглядеть, как обычно". Никому не нравилось это нападение на безоружный автобус, однако они приняли это как одну из необходимостей необъявленной войны и сейчас сосредоточили все внимание на своем товарище. Наконец, они увидели приближающийся автобус. Как будто предчувствуя надвигающуюся опасность, водитель прибавил скорость. Салек приподнялся из-за валуна и дал очередь из автомата. К счастью, ни одной другой машины на дороге не было. Он взбежал по лощине, спрятал "шмайсер" и, когда британский патруль явился, спокойно подрезал виноградные лозы. Салек так и не узнал, попал ли он в автобус. Однако в последующих нападениях Яд-Мордехай нанес потери арабскому транспорту. Однажды при взрыве мины было ранено несколько пассажиров и убиты двое мужчин, одним из которых был руководитель "Арабской молодежной лиги" из Хирбии, члены которой не давали покоя кибуцу. Арабы пытались принять меры предосторожности, помещая свои машины в середине британских колонн, эвакуировавшихся из этой части Негева. Снайперам из Яд-Мордехая приходилось прицеливаться с такой точностью, чтобы подбить арабскую машину и не попасть в рядом идущие британские грузовики, движущиеся на полной скорости.

Временами британский патруль заставлял поселенцев прерывать эти действия, но как только патруль уходил, они возобновлялись. Залман изготовил дерзкий знак, цветом и формой напоминающий британские дорожные знаки. "Томми, Не путайся с Арабским Транспортом, Если Хочешь Вернуться Домой Невредимым!" Это уже было слишком для британского лейтенанта: посторонние пытались воздействовать на его солдат. "Разве вам не известно, что подделка дорожных знаков Его Величества является противозаконной? - раскричался он. - Вас могут арестовать за это!"

"Это был всего лишь добрый совет", - кратко ответил Залман.

Лейтенант, больше озабоченный выводом своей команды из этого района, чем наведением порядка, утешил себя тем, что взял этот знак как сувенир. Этот маленький инцидент доказывал отсутствие какого-либо организованного перехода власти от англичан к только что созданным двум новым государствам. На предложение ООН создать еврейскую и арабскую полицию для сохранения порядка англичане наложили вето. В результате этого во многих районах неделями не было ни гражданского, ни военного контроля. Залман знал, что ему ничего не грозит за издевательство над британским офицером. Кибуц продолжал останавливать движение арабского транспорта и даже установил контрольный пункт. Фактически он представлял военную власть на этом участке дороги.

Стали появляться арабские беженцы; их количество все время росло; они направлялись в Египет из Яффы и окружающих ее деревень. Молчаливо признавая свою неспособность справиться с создавшимся положением, британский комендант района обратился к кибуцу с просьбой пропустить арабов. Залман проверил паспорта и убедился, что ни один из этих беженцев не был переодетым террористом. Он, этот убежденный сторонник равенства, приходил в неистовство и содрогался, когда арабские женщины падали перед ним на колени и целовали ему руки.

День за днем, к великому изумлению кибуца, усиливался поток беженцев с севера. Никто из местных арабов не уходил; поселенцы были поражены этим массовым исходом. И только позже стало известно об инструкциях, которые передавались арабскому населению по радио из арабских столиц: "Оставьте сейчас свои дома. После нашей победы вы вернетесь и заберете свою землю и еврейское добро".

Пропаганда такого рода была основным фактором в возникновении прискорбной проблемы арабских беженцев. Главный аргумент, побудивший все население бежать, часто вопреки их желанию и невзирая на уговоры еврейских соседей остаться на месте, был военного характера - вывести их из зоны огня. Может быть, руководители боялись, что некоторые арабы примкнут к евреям, как это было во время необъявленной войны, которая предшествовала вторжению.

Все увеличивающийся поток беженцев вызвал большое беспокойство поселенцев. Неизбежно возникал вопрос- как поведут себя наши соседи, наши бывшие друзья, когда англичане уйдут из страны? Вступят ли они в эти кровавые банды, пришедшие извне, не дававшие нам покоя все эти месяцы? Не нападут ли они на нас и не придется ли нам применить оружие, чтобы отогнать арабов, с которыми мы когда-то вместе праздновали?

Страх перед всеобщим восстанием арабов чувствовался и в Пальмахе. Батальон, действовавший в Негеве, начал концентрацию своих сил, призывая людей, распределенных по разным поселениям. Яд-Мордехай расстался со своим "километровым отрядом". Комитет обороны завел по радио утомительную дискуссию по этому поводу, пока, наконец, в кибуц не прилетел на "Пайпер Кабе" офицер, чтобы обсудить этот вопрос. Тувия изложил стратегическое значение Яд-Мордехая. "Мы находимся на главной дороге между Каиром и Тель-Авивом. Мы являемся барьером. Вы видели, как нам удавалось прерывать движение арабского транспорта. Если это место будет захвачено, египетская армия сможет беспрепятственно идти к северу и к центру страны".

Офицер ответил, что кибуцу нечего опасаться столкновения с египетской армией. Было известно, что Египет неодобрительно смотрит на захватнические планы, выдвигаемые другими арабскими странами. "В худшем случае вам придется выстоять против атаки арабских нерегулярных войск, - сказал он комитету. Пальмах вам больше поможет, если отряды его будут сильны и подвижны, так что мы сможем ударить с тыла". Однако он согласился оставить в кибуце группу из четырнадцати человек.

В эти последние тревожные дни перед 15-м мая, когда истекал срок Мандата, были прекращены все хозяйственные работы, за исключением необходимого ухода за скотом и птицей. Все, даже мальчики и девочки, работали на каком-нибудь участке по укреплению кибуца. В подземных убежищах был приготовлен большой запас еды - мясные консервы, фруктовые консервы, джемы с собственной фабрики; масло, сметана, кислое молоко (лебен) с молочной фермы. Были закопаны бидоны с керосином. По всему участку были вырыты ямы, чтобы укрыть все, что только возможно. Возле каждого поста поставили бочки с водой. Плавательный бассейн, построенный с такой надеждой и любовью, был соединен с колодцем. Поселенцы не знали устоит ли водонапорная башня перед атаками.

Война пришла к порогу 12-го мая, ночью, когда отряд Гершона напал на деревню Брир, расположенную рядом с Яд-Мордехаем. Целью атаки было открыть внутреннюю дорогу, соединявшую южные поселения с Негбой и северными пунктами. Большая часть главной дороги, идущей вдоль побережья, находилась на территории, отданной арабам, а новому еврейскому государству очень важно было контролировать путь, ведущий в глубину страны. Брир был единственной помехой на этой дороге. Не один раз жители Яд-Мордехая собирались на холмах и с волнением следили за броневиками Пальмаха и людьми в бронированных грузовиках, вынужденными вступать в бой, чтобы проехать мимо этой деревни. А после битвы в пасхальный вечер дорога была полностью перерезана глубокими траншеями, вырытыми поперек по всей ее ширине.

Четверо мужчин из Яд-Мордехая принимали участие в этой операции - весь орудийный расчет, обслуживающий "браунинг". Тувия был просто счастлив, что к его "тяжелой" артиллерии добавилось это орудие. Оно не так давно было захвачено Пальмахом у арабов и отдано Яд-Мордехаю с условием, что при надобности оно может быть мобилизовано для любых местных операций Пальмаха. Никто в Яд-Мордехае не имел опыта с "браунингом". Тувия подобрал еще трех мужчин, знакомых с другими орудиями - Шимона, Беню и Наума. Все вместе они научились обращению с этим оружием.

Атака началась в полночь. Как только раздались первые выстрелы, жители деревни побежали к песчаным дюнам - как и многие арабские фермеры, они не желали воевать. Нерегулярные войска обычно дрались очень упорно; они были хорошо обучены европейскими нацистами, примкнувшими к ним. В этот же раз, однако, людей было мало, руководство - слабое. Еще до наступления утра они тоже убежали.

Жители так и не вернулись в деревню. Возможно, они боялись репрессий со стороны евреев, или перспектива жить в еврейском государстве была для них таким же несчастьем, как для жителей Яд-Мордехая жить за пределами его. Как бы то ни было, они присоединились к этим тысячам введенных в заблуждение беженцев, которым суждено было стать безвольными пешками в борьбе между арабскими государствами и новым государством Израиль.

После этого сражения стало тихо вокруг Яд-Мордехая. Дорога, гудевшая, когда англичане уходили на север, а арабские беженцы - на юг, теперь была неестественно пустой. Арабская семья, четыре года прожившая на окраине кибуца, тоже исчезла. Под горячим солнцем вся местность выглядела сонной, мирной и беспечной. Людям Яд-Мордехая, лихорадочно готовящимся к защите своего очага, эта тишина казалась зловещей. Что произойдет, когда она будет нарушена?

4

НАКАНУНЕ СРАЖЕНИЯ

Ранним утром 14-го мая 1948 года жители Яд-Мордехая собрались в столовой. Свершилось то, чего они с такой надеждой ожидали всю свою жизнь: родилось государство Израиль. На языке иврит, на древнем языке пророков, возрожденном и превращенном в свободный разговорный язык, Давид Бен-Гурион провозгласил право евреев на самостоятельное национальное государство.

"В стране Израиля возник еврейский народ. Здесь сложился его духовный, религиозный и политический облик. Здесь он жил в своем суверенном государстве, здесь создавал ценности национальной и общечеловеческой культуры и завещал миру нетленную Книгу Книг.

... Еврейский народ, как и всякий другой народ, обладает естественным правом быть независимым в своем суверенном государстве.

На этом основании мы, члены Народного Совета, представители еврейского населения Страны Израиля и Сионистского движения, собрались в день окончания британского мандата на Палестину и в силу нашего естественного и исторического права и на основании решения Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций настоящим провозглашаем создание Еврейского Государства в Стране Израиля - Государства Израиль".

Одни плакали, другие целовали друг друга, третьи объясняли своим детям, какое произошло событие. Торжественно спели "Хатикву". Однако радость омрачалась горькой мыслью, месяцами не дававшей им покоя: "Нам не суждено стать частью нашего нового государства". И не раз они мысленно возвращались к судьбе пророка Моисея, который видел Землю Обетованную только издали и после всех лет скитаний в пустыне так и не смог ступить на нее. . .

В ту же ночь произошло нападение на новорожденное государство. Поселения на трансиорданской и сирийской границах подверглись обстрелу. Все надежды на невмешательство Египта рухнули вместе с бомбами, сброшенными с египетских самолетов на Тель-Авив. Почти до последней минуты некоторые еврейские руководители все еще надеялись и верили, что Египет не присоединится к другим арабским государствам в их нападении на Израиль. Египет входил в арабский Военный Комитет, который вербовал, обучал и вооружал арабскую "Армию спасения". На заседании Арабской Лиги 30-го апреля египтяне отказались принять на себя обязательства по использованию своей армии. Отвечая на вопрос, министр обороны Египта сказал: "Мы никогда не примем участия в официальной войне", и, зная, что армия не подготовлена для военных действий, добавил:

"Мы еще не сошли с ума. Мы разрешили нашим офицерам и солдатам идти добровольцами в Палестину, мы дадим им оружие, но не более". Несколькими днями позже египетское правительство заставило его изменить позицию. Страх политических деятелей перед тем, что Трансиордания, победив в этой войне, проглотит Палестину и превратится в ведущую силу на Ближнем Востоке, оказался сильнее, чем осторожность.

15 мая Израиль подвергся вторжению пяти армий. На севере ливанская армия стояла наготове. Она насчитывала 3000 солдат, включая 2000 бойцов из арабской "Армии спасения". С востока пришли сирийцы - также 3000. Самой боеспособной армией был Трансиорданский Легион, вторгшийся в центральную часть страны и двинувшийся на север, к Иерусалиму. Армией этой из 4500 солдат командовал Глаб-Паша и другие британские офицеры. Они хорошо знали страну - легион находился в Палестине во время второй мировой войны, а некоторые его отряды вообще никогда не покидали ее. Иракская армия, насчитывавшая 3000 человек, присоединились к Трансиорданскому Легиону. На юге Египет перебросил через границу 10.000 человек. (Позже к ним присоединились войска Саудовской Аравии.) Всего военные силы интервентов насчитывали 23500 человек.

Молодое государство, существовавшее всего один день, не имело регулярной армии. К началу войны действовали только полулегальные организации, сформированные вопреки желанию британских властей для отражения отдельных ударов интервентов. Пальмах насчитывал 3000 юношей и девушек. В полевых отрядах Хаганы было 9500 человек. Кроме того, военное обучение прошли 3000 человек из двух разных организаций, не желавших подчиняться дисциплине центральной еврейской власти. Поселения, большинство которых находилось на границах, насчитывали 32500 мужчин и женщин, прошедших основное обучение в Хагане. (Каждое поселение, которое должно было воевать, получило подкрепление из упомянутых выше соединений).

Только 26-го мая была основана национальная армия. Ее организация была связана с огромными трудностями. Не было закона о призыве. Набор новобранцев затруднялся еще тем, что их семьи оставались без средств к существованию и, кроме того, никто не мог быть уверен, что работа сохранится за солдатом до его возвращения из армии. Несмотря на все это, тысячи мужчин - и среди них много новых иммигрантов, только что сошедших с корабля - вступили в новую армию. Они были наспех обучены, они едва умели держать винтовку в руках.

Когда их бросили в бой, им пришлось под огнем учиться копать для себя укрытие. Постоянно нехватало оружия и боеприпасов. "Чтобы отправить батальон бойцов, я должен был воровать ботинки, одеяла и даже продукты", - рассказывал мне генерал Шимон Авидан, один из крупнейших командиров этой войны.

Неоценимая помощь пришла несколько позже. Это были 2500 еврейских добровольцев из разных стран, по большей части хорошо обученных. Они были использованы в только что созданных военно-воздушном и военно-морском флотах.

Вторгнувшиеся армии были вооружены британскими и французскими самолетами, танками, артиллерией и огромным количеством боеприпасов. Израильтяне же не имели ни одного танка и всего четыре древние пушки. Их воздушные силы вначале насчитывали всего лишь несколько спортивных самолетов "Пайпер Кабс", из кабины которых второй пилот "бомбардировал" противника связками ручных гранат. Когда война началась, в распоряжении израильской армии было только 10.000 винтовок. Кроме того, они имели 3600 ручных пулеметов системы "стэн", изготовленных по чертежам, украденным Алексом. На вооружении имелось 700 штук ручных и 200 штук тяжелых пулеметов; минометов - всего лишь 700 двухдюймовых и 190 трехдюймовых, и только три из них находились в Негеве.

Большую популярность приобрел миномет "давидка", изобретенный самими израильтянами. Правда, слишком полагаться на него было нельзя, но он производил устрашающий шум. И так как некоторые арабы верили, что это атомное оружие, эффективность "давидок" намного превзошла его разрушительную способность. Однако к началу войны существовало только шестнадцать "давидок". Противотанковые средства страны сводились к 19-ти орудиям "пиат". Было крайне мало боеприпасов - около 50 патронов на каждую винтовку и по 700 патронов на каждый пулемет.

В Яд-Мордехае затишье прервалось внезапно. Утром 16-го мая египетские самолеты бомбардировали соседний кибуц Нир-Ам, где был расположен штаб Пальмаха. Их разделяло всего пять миль. Люди Яд-Мордехая беспокойно следили за тремя самолетами, кружившими над поселением. Они слышали взрывы и видели клубы дыма и пыли в местах этих взрывов.

"Может быть, они нас не будут бомбить, - пытались успокоить друг друга поселенцы. - Им ведь известно, что Пальмах находится в Нир-Аме - вот почему они напали на этот кибуц".

Те, что ушли в поле, были возвращены; люди, назначенные на наблюдательные посты, заняли свои места. Дети, которые в последнее время лишь спали в убежищах, должны были находиться там и днем. Учителя ушли в охрану, и няни пытались проводить уроки. Встречи с родителями были настолько важны для детей, что им разрешали под вечер немного прогуляться с обеспокоенными матерями, однако, как только выстрелы раздавались вблизи кибуца, их тут же уводили обратно в убежища.

Оставалось все еще много работы по защите поселения. Один из членов, служивший в Пальмахе, вернулся с предложением выкопать возле каждого поста специальные окопы для метания ручных гранат, так как сами посты были покрыты стальными крышами и не могли быть использованы для этой цели. Комитет обороны принял предложение и выделил людей для этой работы; они рыли окопы и укрывали их мешками с песком.

Из Тель-Авива в дни затишья привезли новый генератор взамен старого, вышедшего из строя. Его частично закопали в землю и тоже прикрыли мешками с песком.

В рамках защитных мер следовало закончить установку системы электрического освещения за пределами кибуца. Хагана послала все необходимые для этого материалы каждому кибуцу, подвергавшемуся опасности; в Яд-Мордехай, однако, они прибыли с опозданием. Электриком кибуца был Иегуди Розен; он трудился круглые сутки, чтобы во-время установить столбы и приспособить лампы к рефлекторам. "Словно камень с сердца упал,-сказал он жене 18-го мая, ночью, закончив работу. - Теперь, когда я все же это сделал для кибуца, мне остается только надеяться, что ничего не будет разрушено".

Его беспокойство разделяли многие. Рация, которой ведал Шамай, приносила неутешительные новости о продвижении египетской армии. Два еврейских поселения, расположенных в глубине Негева, недалеко от Газы, были обстреляны. Была даже осуществлена нерешительная попытка пехоты атаковать одно из них, Кфар-Даром, но поселенцы отразили атаку сильным пулеметным огнем. Какова будет судьба Яд-Мордехая?

Некоторые предполагали, что принадлежность к арабскому государству защитит их; возможно, будет предпринято лишь символическое нападение, после которого основная колонна пройдет мимо Яд-Мордехая. Тувия и Алекс были настроены куда менее оптимистично. Они отдавали себе отчет в стратегической важности кибуца. Если - а это казалось весьма вероятным - египтяне намеревались двинуться по главному шоссе к Тель-Авиву, они не могли позволить себе оставить Яд-Мордехай в своем тылу: кибуц угрожал бы их же коммуникациям.

Пальмах разделял эти опасения. Ночью 17-го мая он послал отряд саперов взорвать мост на шоссе вблизи кибуца. Командовал отрядом красивый, светловолосый юноша по имени Дани, только что закончивший курсы минеров. Гидеон как командир долговременной огневой точки отправился с Дани. Люди в доте напряженно наблюдали. Им показалось, что взрывом такой силы можно разрушить полдюжины мостов, но это было не так. Массивные каменные опоры выдержали и, хотя весь мост покрылся трещинами, по нему можно было продолжать движение. Для второй попытки не хватило динамита.

На следующий день рано утром в Яд-Мордехай прибыла санитарная машина Международного Красного Креста, направлявшаяся в Кфар-Даром. Машину сопровождал автомобиль со шведским доктором, возглавлявшим группу, и доктором Арие Харелем (Позже-посол в Советском Союзе.), уполномоченным Хаганы. Шофер и санитары были арабы. Группа намеревалась эвакуировать раненных поселенцев из Кфар-Дарома и нуждалась в проводнике. После небольшого совещания Комитет обороны решил, что должен идти Алекс - прежде всего, чтобы помочь машине благополучно добраться до места и, во-вторых, чтобы узнать о точном расположении египтян.

"Хотя я и согласился, было немного опрометчиво мне - командиру Яд-Мордехая - отправляться с этой экспедицией, - говорил Алекс неторопливо. - Сегодня я бы сказал, что мы поступили неправильно. Однако так решили, и я пошел".

Алекс хотел увидеть своими глазами, что делается в арабских деревнях. Поэтому он солгал, сказав, что шоссе заминировано арабами, евреями и даже египтянами, и повел экспедицию дорогой, ведущей через Дир-Санид и другие деревни, где уже месяцами не ступала нога ни одного поселенца из Яд-Мордехая.

"В Дир-Саниде я увидел, что все спокойно, - продолжал Алекс.-У арабов были только винтовки и никакого другого специального вооружения. Я заметил нескольких мужчин, которые по-соседски приходили раньше в наш кибуц, но, к счастью, они меня не узнали. На машине развевался флажок Красного Креста, и это позволяло нам двигаться вперед без осложнений. Мы проехали еще две деревни и выехали на главное шоссе, где нас остановил египетский патруль, состоящий из трех бронемашин. Д-р Харел объяснил, что мы направляемся в Газу за разрешением проехать к Кфар-Дарому. Командир патруля сказал, что он будет сопровождать нас. Д-р Харел предложил мне немедленно одеть один из белых халатов, чтобы я как еврей не оказался в опасности. С того момента мне пришлось изображать шведа, но я не успел побриться и производил впечатление, не слишком подходящее для сотрудника Красного Креста".

Экспедиция прибыла на железнодорожную станцию в Газе, и врачи ушли за паспортами. Алекс осмотрелся. "И, естественно, мне стало дурно от того, что я увидел, - рассказывал он мне. - Куда ни глянешь - минометы, броневики, пулеметы, солдаты, да то и дело появляется мотоциклист из военно-воздушных сил, - видимо, с донесениями верховному командованию. Любой, хоть малость знакомый с военным делом, мог понять, что это - армия, готовящаяся к выступлению".

Не отходя от санитарной машины, Алекс вступил в разговор с египетским майором, говорившим по-английски.

"Куда вы теперь направитесь?" - спросил Алекс.

Майор, для которого эта экспедиция, надо думать, явилась своего рода "встряской" после монотонной казарменной жизни, с готовностью ответил: "Одна колонна продвигается по дороге к Беер-Шеве и Иерусалиму, а моя бригада пойдет к Тель-Авиву. Завтра мы намереваемся окружить деревню Дир-Санид" (В египетских отчетах битву под Яд-Мордехаем называют битвой под Дир-Санидом. Эта ошибка вошла во многие книги об арабо-израильской войне.).

Алекс понял сразу. Не было никакой необходимости арабским войскам окружать арабскую деревню; майор имел в виду, что египтяне собираются напасть на Яд-Мордехай.

Прошло около двух часов, и Алекс понял, какую глупость он совершил, уехав из кибуца. И, главное, как теперь побыстрее вернуться обратно?.. Д-р Харел и другие, наконец, вернулись с сообщением, что египтяне не выдадут паспорт экспедиции, так как "они захватили Кфар-Даром (Кфар-Даром не был захвачен На это поселение напали члены Мусульманского Братства под командованием офицера египетской армии; после неудачной атаки они обошли Кфар-Даром, однако оставили его под осадой нерегулярных войск. 7-го июля по приказу Хаганы жители были эвакуированы) и будут обращаться с пленными согласно Женевской Конвенции." Однако штаб обещал запросить Каир о дальнейших распоряжениях. И вдруг, когда они обсуждали, что им делать дальше, солдаты окружили их и затолкали в какое-то помещение.

"Мы не понимали, арестовали нас или нет, - сказал Алекс.

- Это не был арест в буквальном смысле слова, так как мы свободно могли разговаривать друг с другом и ходить по комнате. Однако у дверей стоял часовой, так что свободными считать себя мы тоже не могли".

Алекс настаивал на немедленном возвращении. Хорошо осведомленный о военной бюрократии, он доказывал, что за два часа переговоров египетское командование давно получило бы ответ из Каира. Если их здесь еще держат, значит, их просто заставляют ждать или даже забыли об их существовании. "Я должен вернуться в кибуц, я обязательно должен вернуться в кибуц", - все повторял он. Остальные смотрели на него с удивлением и настойчиво напоминали, что они все-таки арестованы и что они находятся в самом центре военного лагеря. Кто же им позволит уйти, пока вопрос о них еще не решен?

Конвоир отошел на несколько минут от дверей. Алекс, который за годы нелегальной работы убедился, что крепкие нервы и самоуверенность могут выручить человека во многих опасных ситуациях, взял командование на себя. "Это наш шанс, надо идти! - сказал он. - Идите за мной, только не спешите". Они спокойно подошли к санитарной машине, но водителя нигде не было видно. "Придется оставить ее", - решил Алекс. Они сели во вторую машину, принадлежавшую шведскому доктору, и медленно выехали из лагеря; в этом им помогла сумятица и неразбериха, царившие там. Теперь Алекс велел вести машину по главному шоссе. Врачи пытались протестовать, - ведь сам Алекс им говорил, что дорога заминирована. "Не волнуйтесь, - успокаивал он, - я знаю дорогу достаточно хорошо". Он направлял машину то влево, то вправо, "спасая" их от опасности. Благодаря флажку Красного Креста им удалось, наконец, без помех добраться до Дир-Санида.

Вид деревни за это время совершенно преобразился. Исчезли женщины и дети. Те несколько жителей деревни, что попались им на глаза, были вооружены до зубов. Отряды египетских солдат расположились под тенью густых деревьев, так что из Яд-Мордехая они не были видны. Рядом, на дюнах, были установлены пулеметы и минометы. Заявление египетского майора подтвердилось.

Машина въехала в Яд-Мордехай в шесть часов вечера. Алекс кинулся к ближайшему посту у ворот и скомандовал:

"Немедленно передай Тувии по телефону, чтобы привели в действие план обороны". Он попросил доктора Харела сообщить в Тель-Авиве главному командованию о том, что они видели по дороге и что назревает здесь.

Был послеобеденный час, то время, когда дети прогуливались со своими родителями. Их тут же завернули обратно. Едва дети успели добежать до убежищ, как два английских самолета с отличительными знаками египетских военно-воздушных сил стали кружить низко над кибуцем, стреляя из пулеметов и сбрасывая бомбы. В убежищах слышно было, как пули стучат по укрытию, но воспитательницы спокойно читали детям сказки и пели песни, чтобы отвлечь их внимание от происходящего. Все же один пятилетний малыш вдруг истерично закричал. "Я велела ему тут же замолчать", - рассказывала мне его няня. "Ты еще увидишь, - сказала я ему, - что наши ребята сделают с этими аэропланами".

Люди, укрывшиеся в окопах, пришли в ужас, увидев, что бомба взорвалась во дворе яслей, где всего несколько минут тому назад играли двухлетние малыши. Некоторые не сдержались и начали стрелять по удаляющимся самолетам, хотя пустая трата патронов была строго воспрещена. Когда самолеты скрылись за дюнами, люди бросились тушить огонь, вспыхнувший в нескольких местах рядом с птичником.

Проблема детей все еще не была решена, хотя обсуждалась она уже несколько месяцев. Алекс много раз обращался к Хагане с просьбой об их эвакуации. Ответ всегда был отрицательным. Основным фактором для этих решений, очевидно, была уверенность в том, что Египет не вступит в войну. Вся подготовка являлась отражением такого мнения. Ожидалось, что Яд-Мордехаю и другим поселениям придется четыре или пять месяцев противостоять беспорядочным атакам арабских нерегулярных войск, вооруженных винтовками и пулеметами. В таком случае женщинам, столь необходимым в экономической жизни кибуца, следовало оставаться на своих местах, а вместе с ними - и их детям. "Ничто не действует на бойца более угнетающе, чем начало эвакуации", - позже писал один из командиров Пальмаха по этому поводу.

Теперь, когда они столкнулись с реальностью, Комитет обороны решил эвакуировать детей, не ожидая разрешения. Шамаю было приказано передать это решение Гершону, местному командиру Пальмаха, который находился в своем штабе в Нир-Аме. Гершон тоже не стал ждать приказа. Он согласился прибыть в Яд-Мордехай на трех броневиках и бронированном автобусе. Он должен был приехать около полуночи.

Комитет по воспитанию провел срочное собрание; надо было решить, кто уедет с детьми. Конечно, няни, но кто еще? Невозможно было отослать всех матерей. Для этого нехватало транспорта и, кроме того, кибуц все еще не хотел отказаться от мысли, что работа в хозяйстве будет продолжаться, и женщины будут ухаживать за скотом, птицей, работать на кухне. Наконец, было решено послать кормящих матерей "и еще нескольких женщин, более чувствительных, чем другие".

Все, за исключением тех, что стояли на посту, помогали при эвакуации. Мужчины грузили кровати и матрацы на грузовики кибуца. Няни укладывали одежду детей. Родители побежали по домам, чтобы захватить любимые игрушки ребят. Никто не знал, чего можно ожидать. Некоторые считали, что дети уезжают навсегда, что они их больше никогда не увидят. Другие все же верили, что опасность минует и дети вернутся через неделю - другую. Одна из женщин рассказала мне, как они с мужем обсуждали эту точку зрения в чудовищной спешке, царившей перед отъездом детей. Яэль Калман, детская воспитательница, уходила вместе с колонной; Моше, ее муж, оставался воевать. Двое их детей уезжали с ней.

"Возьми для детей наши альбомы с фотографиями", - сказал он.

"Зачем? Для чего они им нужны? Только мешать будут", - резко ответила она.

"Возьми", - повторил он.

Она очень хорошо понимала, что скрывается за его упрямством. Они знали друг друга с детства, когда им было по одиннадцати лет; она прекрасно понимала его мысль - она должна была взять с собой альбомы, чтобы фотографии остались у детей как память о нем. Но такая мысль была невыносимой для нее, и она отбросила ее. "У меня будет достаточно забот и без этих альбомов", - резко ответила она; ее беспокойство за него перешло в злость.

Он говорил ей об опасностях, которые ждут его и других. Он все ясно себе представлял, так как знал войну. Она сама послала его в британскую армию, когда, будучи секретарем кибуца, вытащила бумажку с его именем из вазы. "Не так легко будет выйти живым из всего этого, - сказал он ей. - Целая армейская бригада окружает какой-то ничтожный пункт не просто так. Хорошо, что именно ты уезжаешь, раз уж одному из нас суждено погибнуть. Детям нужнее ты. И я уверен, ты будешь знать, как дальше нести это бремя".

Она отвергла эту мысль, но и сейчас помнит каждое слово, произнесенное тогда; а альбомы она все же взяла.

В одиннадцать вечера машины прибыли; их спрятали в эвкалиптовой роще. На этих машинах вернулись четыре человека Яд-Мордехая. Одним из них был Юрек, пчеловод. Он перевез свои ульи в безопасное место, чтобы они не пострадали от действий арабов. Приехал также управляющий консервной фабрикой, Нахман Кац. Остальные двое были новичками в кибуце, Вольф и Веред. Те, кто вышли встречать машины, поразились, увидев Веред: им было известно, что всего лишь несколько дней тому назад она родила ребенка. "Что это вы делаете! - воскликнули они. Почему Веред не осталась в Реховоте, чтобы отдохнуть и поправиться? Разве вы не знаете, что здесь творится?"

"Как могли мы оставаться в безопасности в Реховоте в то время, когда все вы и даже посторонние защищают наш кибуц? - ответил Вольф. - Какова будет ваша судьба, такова будет и наша".

Детей разбудили. Они были сонными, злыми, полубольными от всех этих дней, проведенных в убежищах, и горький плач стоял кругом. Только малыши вели себя лучше. Все происходящее представлялось им чем-то вроде приключения - родители появились вдруг среди ночи и понесли их во тьму, к машинам. "Машина! Машина!" - радостно повторял маленький сынишка Мирьям, женщины-командира. Он пошел к няне улыбаясь, вспоминает Мирьям, со счастливым видом ребенка, который не может представить себе, что кто-то или что-то ему угрожает. "И мне было намного легче, несмотря на боль в сердце и комок в горле, - рассказывала Мирьям. - Я старалась не думать об опасностях, угрожающих им в дороге, о минах и снарядах. Я поцеловала сынишку и долгим взглядом посмотрела ему в лицо, чтобы хорошо его запомнить".

Трудно было сказать, кто чувствовал себя несчастнее - матери, которые отдавали своих детей няням, или няни, которые брали на себя страшную ответственность, ответственность за судьбу девяноста двух детей. "Что будет с моим ребенком, если я здесь погибну?" - спросила одна из женщин няню, передавая ей двухлетнего малыша. "Тогда он станет моим ребенком", - просто ответила няня, и мать утешилась; ведь она знала доброе сердце этой женщины, и после нескольких искренних слов ей уже нечего было бояться за судьбу своего ребенка. Другая мать расставалась с ребенком, еле сдерживая рыдания и, увидев стоящего рядом высокого молодого Гершона, сказала ему торжественно:

"Я отдаю вам самое дорогое, что у меня есть". Одна из женщин, наблюдая за тем, как родители спешат в ночь с детьми на руках и пожитками в узелках и коробках, думали об арабских беженцах, заполнявших дороги всего лишь несколько дней назад. "Теперь и мы стали беженцами, - произнесла она про себя и вдруг почувствовала острое, щемящее чувство неверия, которое приходит к людям в такие минуты:

- Нет, со мной не может случиться такое".

Наконец, машины были нагружены. Нафтали, казначей кибуца, которого послали с детьми несмотря на его протесты, в последний раз всех пересчитал. Мужья и жены, обычно люди сдержанные, в третий или четвертый раз заключали друг друга в объятия. Некоторые родители побежали за машинами к воротам, рыдая и посылая прощальные поцелуи детям, которые уже не могли их видеть. Затем каждый вернулся к своей ночной работе. Гершон еще раньше предложил вырубить прекрасную аллею деревьев, посаженных поселенцами вдоль дороги, уложить их поперек дороги и таким образом соорудить надежное заграждение. Бригада мужчин была отправлена на вырубку. Дани с группой из Пальмаха продолжал минировать участок за оградой. Другие углубляли траншеи или укладывали мешки с песком. В оружейном складе Довик, Натик и их жены чистили винтовки и отправляли боеприпасы на посты. Это была трудная задача. Они должны были знать в точности, где находится каждая из 37 винтовок, чтобы снабдить ее соответствующими патронами. В промежутках между делами отцы и матери осаждали штаб, желая узнать что-нибудь о том, где находятся дети. "Шамай, еще нет никакой весточки? Ты узнавал в Гвар-Аме? Может, они отправились в Дорот? Еще нет известий, никаких известий?"

Когда колонна с детьми покидала Яд-Мордехай, Гершон и сам не знал, куда их везти. Повсюду было полно вооруженных людей - египетские патрули, арабские отряды или бойцы Пальмаха, разведывающие окрестности. Приходилось двигаться медленно, без огней, то и дело посылая кого-нибудь вперед. Они не решались выехать на дорогу и с трудом двигались по полям. Каждые десять-пятнадцать минут они останавливались и ждали, пока люди, высланные вперед, искали мины или расспрашивали местных жителей, которые могли показать верное направление. Однажды их окружила группа людей с горящими факелами; для женщин те несколько минут были напряженными минутами неизвестности: кто это - враги или друзья? И хотя ими оказались люди Пальмаха, женщины еще более ужаснулись: оказалось, они направляются в сторону вражеской территории. А вот опять по всей колонне пролетело предостережение: "Мины впереди!" и долго пришлось стоять и ждать, пока Гершон с разведчиками не нашли безопасную дорогу. Не было здесь ни вади, ни развесистых деревьев, где можно было бы укрыться; все шесть машин стояли под безжалостным светом полной луны, как на ладони. Прежде, чем двинуться дальше, Гершон обошел все машины. Этот неунывающий красивый парень своим присутствием и самоуверенностью действовал на испуганных женщин ободряюще.

Дети теснились в бронированных машинах; одни клевали носами, сидя на жестких скамейках, другие лежали на полу, сгрудившись вокруг своих нянь. Старшие, понимавшие причину опасного путешествия, бодрствовали и, подражая своим кумирам из "Километрового отряда", старались не выдавать своего напряжения. Младшие забрасывали нянь вопросами. "Мы едем навестить тетю Хану? Мы едем в цирк, да? Почему моя мама не поехала?" Другие злились, когда их будили, чтобы они уступили другим свое место на полу. "Почему я должен сидеть на скамейке? Я хочу спать. Здесь слишком шумно, я не могу спать". Одних плачущих детей няни брали на руки, других старались успокоить печеньем или фруктовым соком. "Но дети так устали и изнервничались, - рассказывала мне одна няня, - что в них просто нельзя было узнать тех хороших, дисциплинированных детей Яд-Мордехая, какими они были прежде".

Труднее всего было стоять и ждать, пока колонна снова двинется в путь. Они чувствовали себя более безопасно в движении. Хагар, которая в семнадцать лет вместе с двадцатью девятью ребятами создавала подготовительный сельскохозяйственный лагерь в Польше, рассказала мне о переживаниях этой ночи.

"Я сидела среди малышей, оставленных на мое попечение, и думала, что теперь я должна быть матерью для этих пятерых детишек, и ответственность эта пугала меня. Я знала, что теперь должна заменить им родителей и, быть может, на всю жизнь. В то же время, понимая свой долг, я думала о муже и хотела быть рядом с ним. У него было больное сердце, и все-таки он остался сражаться, а я забыла дать ему таблетки перед отъездом. Почему я здесь? - говорила я себе. Я должна быть рядом с мужем. И мне было ужасно стыдно, что я уехала, а его оставила на произвол судьбы - его ждет или пуля, или сердечный приступ. Я не верила, что он останется жив, и все же я оставила его. Конечно, я знала, что каждый из нас делает то, что ему предназначено делать, и все же у меня возникло дикое желание выскочить из машины и бежать обратно к нему".

Другая женщина рассказала мне, как она волновалась за своих детей, которые ехали в других машинах с другими нянями. Как всякая мать, она мечтала быть рядом с ними в момент опасности. "Слезы выступали у меня на глазах, когда я думала о них, но я сдерживала себя перед детьми, что были в моей машине. "Мне доверили тяжелое и ответственное дело, - говорила я себе. - Мои дети находятся под присмотром нянь, которые несут такую же ответственность, как и я", - и мне стало легче".

Уже светало, когда колонна, наконец, прибыла в кибуц Рухама. Гершону не удалось пригнать ее в более безопасное место, дальше к северу - однако он вывел детей из зоны непосредственной опасности. Рухама расположена к юго-востоку от Яд-Мордехая, в десяти милях от главного шоссе, по которому наступали египетские войска.

Детей Рухамы перевели к родителям, а в их кровати положили измученных детей из Яд-Мордехая. Только они заснули, началась воздушная тревога. Местных детей отправили в убежища, а для прибывших уже не хватало там места. Им пришлось прятаться в траншеях. "Почему вы привезли нас сюда, в это страшное место? - жаловались дети. - Дома было лучше. Мы там могли сидеть в убежищах". Они обвиняли своих нянь за все, - за ужасные часы, проведенные в бронированных машинах, и за то, что они лежат здесь, беспомощные и беззащитные. До сих пор они помнят Рухаму как "кибуц сирен".

Бомбы так и не были сброшены; самолеты, видимо, имели другое задание, но няни никак не решались вывести детей из траншей.

В семь часов утра раздались страшные звуки, к которым Алекс их подготавливал - грохот и раскаты канонады. Атака Яд-Мордехая началась. Женщины сидели с пепельно-серыми лицами, кормили детей, а сердца вздрагивали вместе со взрывами. Они поняли, что самолеты, загнавшие их в траншеи, теперь сбрасывают свой смертоносный груз на их мужей и друзей, которые остались там, позади. Всей душой они желали быть вместе с ними. Дети шумно требовали, чтобы им сказали, отчего такой грохот. С детским упрямством они добивались ответа. "Арабы где-то стреляют", - отвечали женщины, но старших детей не так-то просто было провести. Они наполняли мешки песком, они видели, как экскаватор стер всю красоту кибуца, они знали, почему им приходится уйти из дому среди ночи. Они понимали, что огонь направлен на их кибуц.

Когда завтрак был закончен, одна из женщин заявила:

"Я больше этого выдержать не могу. Пойду, попробую узнать, что там происходит".

Подобно всем поселениям в этой местности Рухама имела высокую водонапорную башню с лестницей, ведущей на самый верх. Оставив своих подопечных другим женщинам, две няни поднялись наверх. "И тут перед нашими глазами предстала страшная картина, - сказала мне одна из них.- Мы увидели клубы дыма над орудиями и взрывы снарядов в кибуце. И, что было хуже всего - мы увидели пламя. Казалось, весь участок объят огнем. Когда мы спустились с вышки, нам было ясно, что только мы, ушедшие в Рухаму, спаслись. Мы даже представить себе не могли, что в Яд-Мордехае хоть кто-нибудь остался в живых.

19 МАЯ 1948 ГОДА

На расстоянии в 270 ярдов к югу от кибуца был расположен самый укрепленный пункт обороны - долговременная огневая точка. Всю ночь, пока дети тряслись по полям, направляясь в Рухаму, мужчины, находившиеся на посту в доте, рыли траншею на западной стороне. Работа была тяжелая, трудно было справиться с сыпучими песками. Люди по очереди отдыхали на деревянных койках в бункере.

На рассвете погода переменилась. Ветер изменил направление, и налетел горячий хамсин, принесший с собой раскаленный воздух пустыни. Прекрасное весеннее утро вдруг превратилось в жаркое удушливое пекло, которое обычно длится три дня, а то и больше. Мужчины в траншее работали, обливаясь потом. Хотя они и стали выносливыми за годы труда под открытым небом в любую погоду, они все же страдали от этой жары. Никто не может привыкнуть к безжалостному горячему дыханию хамсина.

Примерно в 6 часов утра люди парами стали направляться в столовую. В 6.30 зазвонил полевой телефон, и штаб известил оставшихся, что танки и броневики вошли в Дир-Санид и занимают позиции у железнодорожной линии. Салек Бельский устроился на крыше двухэтажного здания, расположенного на северном холме, и стал следить за их перемещениями.

Один из группы защитников дота, Файвл, не вернулся на свой пост после завтрака. Он был трактористом, и Алекс приказал ему засыпать землей контейнер с горючим, который лишь наполовину успели зарыть днем раньше.

В то время, когда люди в траншее наблюдали за тем, как Файвл гоняет свой трактор взад и вперед, в небе, с юга, появились три точки.

"Самолеты! - крикнул кто-то. - Скорее в дот!"

Через считанные секунды самолеты уже были над Яд-Мордехаем - те же самолеты, что напугали детей в Рухаме. Дюжины маленьких черных бомб посыпались из их брюх, и каждая, коснувшись земли, вспыхивала пламенем.

"Зажигалки!" - раздался чей-то крик средь грохота взрывов. В поселении было много деревянных построек и пожары вспыхивали повсюду. Загорелся хлев. Бомбы падали на него одна за другой, пока он не потонул в пламени. Скот вырвался из стойл и загонов - кони, мулы, стадо овец, коровы, бычки - более сотни голов. Люди из дота смотрели на них, обезумевших, мечущихся по кибуцу, некоторые были ранены, некоторые охвачены пламенем. Бомба попала в цистерну с топливом для кухонных плит, и огонь охватил столовую. Загорелись стога сена, сложенные во дворе новой молочной фермы. Бомбы упали на птичники; десятки уток и сотни белых леггорновских кур, которым удалось вырваться из пламени, запрудили все поселение.

Единственным человеком, оставшимся на открытом месте был Файвл, который торопливо вел свой трактор к эвкалиптовой роще. Люди в доте вздохнули с облегчением, когда он скрылся между деревьями; он вовремя успел - самолеты снизились над поселением, поливая его из пулеметов. Рев и блеяние разносились по кибуцу - самолеты расстреливали мечущийся скот. Наконец, они улетели на юг. За пятнадцать минут они разрушили почти все, что поселенцы строили годами.

Несколько мгновений стояла жуткая тишина. Мужчины смотрели на свои дома, надеясь увидеть хотя бы какой-нибудь признак жизни. Наконец, они заметили несколько человек, бегущих к сараю. "Хотят спасти комбайн", - догадался кто-то. "Все равно ничего хорошего не будет, если самолеты вернутся", - мрачно произнес Залман. Они увидели Файвла, бегущего по пшеничному полю между дотом и поселением. Юрек, пасечник, бежал рядом с ним. Мужчины прибежали, еле переводя дыхание. Лицо Файвла, обычно красное, было белым от страха; он рассказал, что ему пришлось пережить на тракторе в самом разгаре воздушного налета. "Они целились в меня - хотели попасть в трактор", - утверждал он. Ему и в голову не пришло покинуть машину и укрыться где-нибудь. Он спрятал ее в эвкалиптовой роще и только тогда бросился на землю, весь дрожа.

Юрек объяснил, что он послан сюда вместо Нафтали, который уехал с детьми прошлой ночью. Когда все понемногу успокоились, Гидеон, командир дота, стал объяснять Юреку его обязанности. Юрек был приятный, тихий человек, преданный своим пчелам и искусству фотографии. Хотя он, как и любой другой в кибуце, получил основные инструкции по обращению с оружием, он все же был далек от военного дела. Гидеон приставил его к одной из щелей и вручил заранее заготовленный план пристрелки, в котором были указаны зоны наиболее эффективного огня. Юрек ничего не понял, но, не желая никого огорчать, "сделал вид, что все понимает". Он не оценивал всей серьезности их положения в доте и чувствовал себя неловко от охватившего его напряжения. Чтобы утешить своих друзей, он стал говорить о пчелах. "Нынешний год - исключительный! восторгался он. - У нас еще никогда не было столько меда!"

Менахем, ветеран кибуца, тоже заменил кого-то из отправленных с детьми. Он был шофером и не раз испытал на себе напряжение и опасность дорожных боев, однако военного опыта у него не было - только самые элементарные приемы, усвоенные в Хагане. Все остальные мужчины были ветеранами войны или прошли хорошую военную школу в Палестине. Залман был ветераном африканской и итальянской кампаний второй мировой войны. Гельман воевал против нацистов в рядах польской армии, был захвачен в плен, бежал, сидел в тюрьме у русских, снова бежал и, наконец, прибыл в Палестину с польской армией генерала Андерса, из которой он дезертировал. Макс и Ишая были среди новых беженцев, принятых в Яд-Мордехай после войны. Обоим было по двадцать пять лет; оба были членами еврейских партизанских групп, действовавших в лесах Польши. Гидеон, командир, прошел усиленное обучение в подпольной Хагане. Файвл был членом Пальмаха.

Минут через пятнадцать после того, как скрылись самолеты, начался артиллерийский обстрел кибуца. Он был страшен по своей интенсивности. Минометы стреляли из-за песчаных дюн, расположенных вблизи Дир-Санида; мужчины видели, как снаряды взрываются в поселении. Через несколько минут была пробита водонапорная башня, и оттуда хлынула вода. Наблюдательный пункт на северном холме был накрыт несколькими прямыми попаданиями; большие пробоины зияли на его втором этаже. Снаряды стали ложиться по всему поселению в методическом порядке; управление огнем велось с разведывательного самолета. Одна за другой по всему периметру были разрушены все огневые точки; крыши провалились, и густые облака коричневой пыли поднялись над окопами, где лежали защитники. Водонапорная башня была пробита еще в нескольких местах. Все больше деревянных построек охватывало пламя. То тут, то там взлетали в воздух белые цыплята словно конфетти на темном огневом фоне. Мужчины не могли поднять глаза друг на друга, не могли слова выдавить. Их глотки пересохли от ужаса и страданий при виде того, как все рушится у них на глазах.

Гидеон попытался по полевому телефону связаться со штабом; ответа не было. Он предполагал, что провода разорваны взрывом снаряда, и все же одновременно и у него, и у всех остальных возникла другая мысль - "Неужели разбит штаб? Неужели все они погибли?" Единственными живыми существами в поселении был обезумевший скот и белые вспархивающие цыплята. Да еще доносились до них пронзительные крики раненных коров и лошадей.

Опять вернулись те три самолета. На этот раз они летели высоко, сбрасывая свои двухсотфунтовые бомбы. Столбы дыма и песка взметнулись в небо и стали медленно оседать. Казалось, сумерки спустились над поселением, и только дот был залит ярким солнцем. Менахем предложил по очереди отдыхать на койках "так мы сможем лучше выдержать". Все согласились с ним, но ни один не лег. Они припали к огневым щелям и не могли оторваться от них, от этого жуткого зрелища, открывшегося взору.

Вдруг появился "беженец" молодой доберман-пинчер, одна из породистых собак, которых в кибуце обучили охранять поля. Она все кружила и кружила вокруг дота, с лаем и визгом, просясь, чтобы ее впустили. Некоторым защитникам стало жаль обезумевшего животного, и они хотели впустить его. Но другие возражали; собака могла взбеситься от страха и всех перекусать. Гидеон решил, что ее надо пристрелить, и приказал Менахему сделать это. Хотя он и подчинился, как подобает хорошему солдату, но винтовка каждый раз сваливалась с его плеча, как только он начинал прицеливаться. Пробовали и другие, но ни один не смог убить собаку. Наконец, сам Гидеон застрелил ее. Даже издыхая, несчастное животное пыталось подобраться поближе к ним и подползло к одному из окон. Пришлось столкнуть труп со склона стволом винтовки. Этот инцидент оказал глубокое воздействие на всех. При виде того, что произошло в кибуце, их сердца окаменели; трагедия была слишком велика и слишком ужасна, чтобы полностью осознать случившееся. Смерть же собаки дала выход их горю и гневу. Все с пониманием отнеслись к Ишае, вдруг разрыдавшемуся вслух.

Позиции в Яд-Мордехае

От деревни Дир-Санид шла песчаная дорога, ведущая к морю. Примерно через час, в течение которого не прекращался артиллерийский обстрел, мужчины увидели броневики, двигающиеся по этой дороге. Они остановились в аллее рожковых деревьев, приблизительно в 700 ярдах от дота. В бинокль Гидеон увидел, что на машинах установлены небольшие орудия; он также увидел, как их жерла повернулись в сторону дота. "Теперь наш черед!"- крикнул он и приказал всем занять свои места. Макс стоял наготове со своим пулеметом "брен", заряженным обоймой бронебойных патронов. Люди были возбуждены, но чувствовали себя уверенно. Они понимали всю важность своего наблюдательного пункта и верили в его неприступность. Они увидели первый выстрел оружия; снаряд упал в ста ярдах от них. Макс открыл ответный огонь из пулемета, но пули не долетали так далеко. Египтяне уточнили прицел; второй снаряд упал всего лишь в пятидесяти ярдах от дота. Макс опять открыл огонь. "Ха, ха! Ты попал в радиатор!"закричал Гидеон, торжествуя, и добавил на идиш: "Вот ты и попался! Вот мы и придавили тебя к земле!" В этот момент третий снаряд поразил дот. Он врезался в промежуток между двумя огневыми щелями, у которых стояли Гидеон и Макс, и разорвал нижнюю стенку. Пыль и куски бетона заполнили все помещение. Лицо Гидеона залило кровью, а в другом конце дота раздался крик Файвла: "Я ослеп я ничего не вижу!"

"В окопы! Взять все боеприпасы",-приказал Гидеон и пополз к выходу. Двое мужчин подняли его и вынесли наружу, а Юрек открыл первый санитарный пакет. Рана была большая, но не глубокая. Обломки бетона разодрали ему лицо. Юрек перевязал рану, и Гидеон пополз через пшеничное поле к поселению.

Файвла не ранило, он просто был в шоковом состоянии, а глаза его засыпало пылью. Вода в неприкрытой бочке была грязной, и нечем было даже промыть ему глаза. Не понимая, в каком он состоянии, друзья уговорили Файвла идти к доктору Геллеру. Веки его опухли настолько, что почти не было видно глаз, но Файвл вышел из укрытия. С гранатой в руке, с винтовкой на спине он пополз через пшеничное поле.

Примерно через полчаса после ухода Файвла с участка, где были посажены помидоры, примерно в тридцати ярдах от окопов, раздался крик. Залман высунул голову.

Между кустами лежал связной; видимо, он не хотел ползти ближе, к неприкрытой траншее. "У вас все в порядке?" -крикнул он.

"Двое раненых. Мы послали их в кибуц".

Стараясь перекричать звуки взрывов, Залман сообщил о повреждении дота. Он просил передать Алексу, что они нуждаются в дополнительном количестве гранат и в бутылках с горючей смесью, которые понадобятся, если египтяне пошлют против них танки. Он попросил также, чтобы прислали кого-нибудь взамен Гидеона. Несмотря на то, что большинство мужчин в траншее были опытными бойцами, ни один из них не чувствовал себя способным взять на себя ответственность за этот важный огневой пункт.

Связной уполз.

Файвл, между тем, потерял дорогу. Контуженый и почти слепой, он шел по кругу. Острый запах раздавленных растений подсказал ему, что он опять вернулся на участок, где росли помидоры. Вдруг он услышал шум,-кто-то приближался. Египтянин? ...бросить гранату? Но даже в полусознательном состоянии какая-то вспышка трезвого ума остановила его руку - он понял: если египтяне все еще стреляют из орудий, значит, они не начали атаку.

"Кто это?!"- крикнул он не своим голосом.

"Это я, Севек. Иду к доту".

"А здесь - я, Файвл. Я ничего не вижу. Не могу найти дорогу домой".

"Держи прямо и дойдешь до забора, - успокоил его Севек. - Там есть люди, они отведут тебя к доктору".

"Меня ранило в доте. Я ничего не вижу. Покажи мне дорогу".

"Не могу возвращаться, Файвл. Я должен заменить Гидеона. Иди вперед и никуда не сворачивай. И доберешься благополучно, не сомневайся".

Они расстались, при этом Севек машинально добавил:

"Передай привет дома", на что Файвл ответил: "Передай привет ребятам". И они уползли в разные стороны через кусты созревающих помидоров.

Когда Севек прибыл на свой новый пост, он нашел всех шестерых оставшихся защитников дота прижавшимися к стенкам глубокой траншеи, на равном расстоянии друг от друга. Они не были похожи на тех людей, которых он утром видел за завтраком. Их лица и руки были покрыты песком и потом, глаза облеплены пылью, вся одежда в грязи. Они заговорили все сразу, стараясь перекричать гул канонады. Они хотели знать, что делается дома. Севек рассказал о встрече с Файвлом на томатном поле. Он еще ничего не знал о других потерях.

Севек был учителем в Яд-Мордехае. В первые дни после рождения кибуца, будучи членом рыболовецкой бригады, он участвовал в опасном путешествии через Суэцкий канал в Красное море, куда они направились в поисках рыбы. Во время войны он служил в Пальмахе в чине командира. Именно поэтому Алекс и Тувия выбрали его для замены раненного Гидеона.

С присущей ему основательностью Севек приступил к изучению обстановки. Прежде всего он ловко забрался в разрушенный дот, в который угодило еще несколько снарядов. Деревянные койки были перевернуты, бочки разбиты, на полу блестели лужи. В воздухе стоял густой запах пороха. Он понимал, однако, что дот еще придется использовать в качестве наблюдательного пункта, так как не было никакой другой возможности следить за продвижением врага с востока. Он решил каждые десять минут посылать сюда кого-нибудь для осмотра местности.

Отсюда, из дота, Севеку открылась панорама всей местности. Слева был виден мост на шоссе, который саперам Пальмаха не удалось взорвать два дня тому назад. Под ним был глубокий вади, пролегавший в 250 ярдах от дота. Вади делал резкий изгиб в сторону песчаной дороги, расположенной вправо от Севека. Здесь через него был переброшен небольшой мостик. Еще правее, перед песчаной дорогой в 170 ярдах, находилась молодая банановая плантация, принадлежавшая Яд-Мордехаю. Севеку видны были войска, перемещавшиеся по этой плантации. Немного южнее плантации, на песчаной дороге, все еще стояли броневики, время от времени открывавшие огонь. Далее он заметил солдат, двигавшихся по вади, примерно полроты, крикнул он. Он уже не сомневался, что египтяне готовятся к пехотной атаке, которая могла быть нацелена на посты 1 и 2, обращенные к песчаной дороге или, что еще более вероятно, - на южный бастион кибуца, на дот. Необходимо было перегруппировать людей в соответствии с создавшейся ситуацией. Чтобы встретить атаку со стороны вади, он должен был остаться около дота вместе с Гельманом, Менахемом и Ишаей. Они были вооружены винтовками, а он - пулеметом "томми". Макс со своим ручным пулеметом, Залман и Юрек с винтовками должны были защищать траншеи от войск, приближавшихся со стороны банановой плантации. А одному человеку надо было следить за продвижением войск с этой стороны.

Кто-то полз к ним через пшеничное поле. Это был один из ребят Пальмаха; он тащил на себе рюкзак со специальными ручными гранатами и бутылками с горючей смесью, которые были присланы по просьбе Залмана. Люди из траншей со страхом следили за ним. Снаряды падали вокруг него; с таким грузом на спине он должен был добраться без единой царапины,-иначе ему было совсем не добраться. Он подползал все ближе и ближе и, наконец, задыхаясь, упал в траншею. Мужчины дали ему несколько глотков драгоценной воды и глоточек вина, а сами раскладывали принесенное оружие на песчаной насыпи перед траншеей. Он пополз обратно к поселению, а они уселись в траншее в ожидании грядущего.

За те критические часы в поселении произошло много событий. В 7.15, когда самолеты появились над Яд-Мордехаем, столовая была почти полной. Столы были щедро накрыты; было много хлеба, масла, мармелада, сыра, яиц, картофельного салата, кофе. Ничто теперь не шло на продажу, и женщины решили, что плотный завтрак частично заменит отдых, такой необходимый после напряжения этой ночи. При первом же сигнале тревоги люди выскочили из-за столов, и мужчины бросились к своим постам. В кибуце оставалось более пятидесяти женщин; они спрятались в убежищах.

Как только налет кончился, Алекс послал группу мужчин спасать комбайн из горящего сарая. Он руководил штабом, распределением людей и оружия, а Тувия в то время непосредственно занимался позициями и траншеями. Тувия провел последнюю проверку обороны. Он велел мужчинам рассредоточиться по зигзагообразным траншеям, подальше друг от друга, и оставить только одного наблюдателя на каждом посту. Пулемет "шпандау" с расчетом из трех человек и два миномета с расчетами по четыре человека были установлены в траншее за холмом, около водонапорной башни. Они были расположены здесь, поблизости от штаба; в случае надобности их могли перебросить в другое место. В одном из убежищ дежурил доктор Геллер, медсестра и команда с носилками.

Никто не был подготовлен к такому яростному артиллерийскому обстрелу. Женщины сидели в убежищах, прижав головы к коленям, стараясь не поддаться страху и удушливой жаре. Мужчинам в траншеях казалось, что этот адский, оглушающий грохот вот-вот вдавит их в землю. Они не в состоянии были поднять головы, чтобы посмотреть, что происходит с их домами, они лишь могли догадываться о разрушениях по звуку беспрерывных взрывов. В первые же минуты была прервана телефонная связь. Небольшое убежище, где находился штаб, получило прямое попадание, и пришлось уйти оттуда. Торопливо пробравшись по траншеям, Алекс, Шамай и две женщины-радистки, Фаня и Рахель, укрылись в бункере, где хранилось оружие.

На посту номер 6 наблюдателем был Саша Иври. Это был красивый мальчик с прямыми черными волосами, темными глазами и застенчивой улыбкой. Ничто в его внешности не выражало той трагедии, той горечи которую он пережил в юности; иногда лишь тревожно сдвинутые брови искажали его красивое лицо. Его родители были убиты в концентрационном лагере в Чехословакии; он и его младший брат жили в лесах с группой еврейских партизан до конца войны. Прибыв в Палестину в качестве нелегального иммигранта, он был принят в Яд-Мордехай в группу, проходящую там обучение. Благодаря энергии и знаниям его вскоре избрали секретарем группы. В девять часов утра снаряд, выпущенный из трехдюймового миномета, ударил в пост номер 6, и обезглавленное тело Саши свалилось в траншею. Он был первой жертвой этого боя; ему было двадцать лет, когда он погиб.

Примерно в то же время Иегуди Розен горько шутил с другими членами команды по поводу внешней системы электрического освещения, окружающей кибуц. Ранним утром он закончил эту работу, и теперь, когда снаряды со свистом пролетали над головами, он говорил: "Теперь им конец. Каждая из этих двухсот лампочек должна разлететься вдребезги". Было характерным для него в такой момент предложить тост. Он вынул из ниши бутылку с вином и зубами выдернул пробку. "За каждую лампочку - по одному египтянину, - выпьем за это!" - воскликнул он и сделал первый глоток прямо из бутылки. Затем он добавил классический еврейский тост: "Лэхаим - за жизнь!" Это были его последние слова. Огонь египтян уже достиг водонапорной башни; снаряды минометов пробили ее, перелетели через холм и попали в траншеи. Иегуди был убит. Шимек, смертельно раненный или мертвый уже, оказался погребенным под сыпучими песками. Остальные пятеро были ранены.

Раненые кое-как приползли к укрытию, где находился доктор Геллер. Однако бункер не был подготовлен для оказания полной медицинской помощи. Члены кибуца решили, что при необходимости доктор сможет пользоваться своей хорошо оборудованной амбулаторией. Здесь же не было даже стола. Раненых пришлось уложить на низких скамейках, а доктор Геллер, стоя на корточках, оказывал им помощь. У него было два помощника - медсестра Дора, обучавшаяся в Хагане, и Лейб Дорфман, санитар, в ведении которого находились люди с носилками.

У одного из этих первых раненых была тяжело повреждена голова; он мог выжить, но должен был остаться с одним глазом. Другой, Леон Блау, как показалось с первого взгляда, не был тяжело ранен, однако после того, как доктор Геллер перевязал небольшую рану на спине, тот не смог лечь. Осколок пробил легкое и застрял в одном из ребер; последовавшее кровоизлияние приносило ему невыносимую боль, когда он ложился. Так он простоял два дня и две ночи, до тех пор, пока боль в опухших ногах стала нестерпимой. Тогда доктор Геллер вспрыснул ему последнюю ампулу морфия и заставил лечь.

Система телефонной связи была выведена из строя в первые же минуты обстрела, и Алекс оказался перед проблемой восстановления связи с постами. Ему пришлось прибегнуть к помощи связных. Такая возможность была предусмотрена, и трое молодых женщин пошли на это добровольно. Все они были членами Гашомер Гацаир с ранней молодости. Рая была одной из первых пионерок в Натании; она знала азбуку Морзе и при необходимости могла быть использована для передачи световых сигналов. Лейка прибыла в Палестину в тот самый день, когда началась вторая мировая война. Шула всю войну пробыла в Сибири и приехала недавно. Все трое были незамужние.

Алекс подозвал их к себе. "Люди расходуют зря патроны, стреляя по самолетам, -сказал он. - Я приказываю прекратить это. Никто не получал разрешения стрелять по самолетам. Вы должны идти к постам и передать мой приказ".

Хотя его голос звучал спокойно и твердо, углубившаяся складка между бровями выдавала беспокойство, которое он чувствовал, посылая женщин в самое пекло. "В окопах вы можете чувствовать себя почти что безопасно, - сказал он им. - Если же вам придется пересечь открытую местность, бегите быстро и сразу бросайтесь на землю, как только вам покажется, что слышите приближающийся снаряд. Это все, что я могу подсказать вам, товарищи. Счастливо!"

Рае дали особое поручение. Алексу нужны были сведения о продвижении египтян от Салека, который вел наблюдение из бетонного здания. С бьющимся сердцем Рая побежала по траншеям к подножью холма. Здесь она остановилась, чтобы перевести дыхание. Она взглянула на траншею, ведущую к дому. Траншея шла прямо, без единого изгиба. Снаряды падали совсем рядом, так как египтяне сконцентрировали огонь на наблюдательный пункт. Она присела в укрытии; она не в состоянии была идти дальше. Ноги ее не держали, нехватало воздуха, и каждый вдох вызывал боль. Все самоотречение, воспитанное годами, неистовое желание приносить пользу, желание, которое толкнуло ее добровольно взяться за это опасное задание, казалось, покинули ее. "Я не могу, я не могу, - кричало взбунтовавшееся тело. - Я должна, я должна", - твердило сознание. "А что, если меня убьют здесь или ранят так далеко от всех?" - спрашивала она себя в минуту слабости. "Кто же принесет Алексу сведения, если ты не пойдешь?" - отвечала она себе. Наконец она встала. То ли наступило маленькое затишье, то ли она себя уговорила в этом. Она помчалась по траншеям вверх, не чуя ног.

Она почти добралась до вершины холма, когда увидела руку по запястье в крови, лежащую на насыпи. Рыдая, она побежала дальше и кинулась, наконец, в глубокую траншею на безопасной стороне наблюдательного пункта. У нее так захватило дыхание, что она не могла слова вымолвить.

"Не спеши, не спеши, - сказал Севек. -Глотни немного вина".

"Там рука! Я видела руку! - выдавила она наконец. -Кто-нибудь ранен? Убит?"

Он рассказал ей о смерти Саши Иври. "Мой дорогой мальчик", - горевала она. Она хорошо знала его, так как одно время была "мамой" группы молодых эмигрантов, которые обучались в кибуце. Она их обеспечивала всем необходимым, знакомила с жизнью в кибуце, выслушивала их беды, скрашивала их одиночество.

"Какое сообщение ты принесла?" - резко спросил ее Салек, стараясь этим скрыть свое смятение, вызванное гибелью этого молодого парня.

Рая объяснила, какие сведения нужны Алексу. Она хорошо запомнила все, что следовало передать, и повторила это Салеку. Прощаясь, она крепко пожала ему руку.

"Сейчас послушай, что я скажу, и это тебе немного поможет, - сказал Салек. - Сначала стрельба кажется одним сплошным гулом, но ты должна научиться слышать снаряды. Вот сейчас, слышишь этот звук? Это снаряд вылетел из дула орудия, они поставили орудия так близко, что мы слышим каждый выстрел. Когда ты слышишь этот звук, падай на землю. Потом раздается грохот взрыва - значит, снаряд упал. После этого вскакивай и беги. Теперь опять слушай. Слышишь?" Так он учил ее выдержке; и урок этот, еще будучи под впечатлением опасностей, с которыми пришлось столкнуться, она усвоила быстро.

Он с беспокойством следил за ней, пока она бежала вниз по открытой траншее, пользуясь его советами, падая, может быть, слишком часто, однако уже начиная понимать, как надо вести себя при артиллерийском обстреле. Благополучно добравшись до штаба, на этот раз менее запыхавшись, она передала Алексу рапорт и рассказала о смерти Саши Иври. И она, и другие связные вскоре научились передавать подробные сообщения о потерях Алексу и ни словом не обмолвиться на постах, о том страшном зрелище, которое они видели на своем пути.

Пост номер 1 был вырыт на вершине небольшого холма, обращенного к югу. Здесь находилось четверо мужчин и санитарка Поля; их командиром был Гершель Гринспан. В дни, предшествовавшие сражению, Гершель постоянно беспокоился о своем посте. Грунт здесь был очень твердый, и траншеи не были достаточно глубокими. Он просил Комитет обороны углубить их, но при том количестве срочных дел, которые надо было закончить, его просьба осталась невыполненной. Во время обстрела четверо лежали в траншеях, а пятый стоял в яме, которая была специально вырыта для бросания ручных гранат. Каждые полчаса наблюдатели по очереди менялись; Поля каждый раз занимала свое место наравне с другими. В одиннадцать часов наступала очередь Гершеля. Он еще лежал в траншее с винтовкой на ногах, когда снаряд разорвался прямо над ним. "Я ранен!" крикнул он. Мотке, один из водителей грузовиков, за плечами которого был опыт дорожных битв, находился ближе всех к нему. Он сразу определил, что Гершель ранен тяжело. Сломанная винтовка врезалась в ноги как нож; кровь хлестала из ран. Он позвал Полю.

"Жгуты!" - крикнул он, когда она прибежала, согнувшись в три погибели, в угол, где они находились.

"У меня мало бинтов, - сказала она, стоя на коленях около раненого. - Дай свою рубашку".

Они быстро разорвали рубашку и перевязали кровоточащие раны, закрепляя обломками винтовки узлы на жгутах.

"Его ступни кровоточат тоже, - сказала Поля. - Помоги мне снять с него ботинки". Но вдруг она отступила назад. Когда она пыталась развязать окровавленные шнурки, его ступни стали отделяться от ног вместе с ботинками.

"Мотке, возьми на себя командование, - сказал Гершель. - Надо заменить Вольфа на наблюдательном пункте. Дай знать Алексу. И не беспокойтесь за меня, - добавил он, заметив, вероятно, их ошеломленные лица. - Со мной все будет в порядке. Только доставьте меня к доктору Геллеру".

Мотке послал Сему к наблюдательному пункту, а сам побежал вниз по траншее к зданию фабрики, где, как ему было известно, должны были находиться люди с носилками. Их там не оказалось; они унесли в укрытие раненного Гидеона. Не было другого выхода, приходилось бежать за помощью. Он помчался по траншеям, то и дело выскакивая наверх в тех местах, где траншеи еще не были закончены. Через двадцать минут он вернулся на свой пост с Лейбом Дорфманом и его помощником. Гершель еще был в сознании, но он едва мог говорить. Прошло еще пятнадцать минут, пока его доставили к доктору Геллеру. Его положили на узкую скамью и разрезали на нем одежду. Кроме ужасных ран на ногах, у него еще был ранен живот. После того, как доктор Геллер кончил перевязку, расслабил и опять затянул жгуты, он взял в руки большие ножницы. Гершель в полусознательном состоянии наблюдал за ним. "Зачем тебе надобились ножницы?"- пробормотал он. Доктор не ответил. Ступни держались всего лишь на тоненьком кусочке кожицы. Доктор Геллер перерезал эту кожицу ножницами, и Лейб поймал руками падающие ступни. Позже, когда огонь стал слабее, он вынес их наружу и похоронил.

Обстрел продолжался. Египтяне имели большой запас боеприпасов и щедро тратили их, целясь в одно и то же место вновь и вновь. Некоторые ветераны говорят, что в этот первый день в кибуце упало 2500 снарядов, другие утверждают, что 4000. Под конец сражения вся земля была усеяна железом; через двенадцать лет я поднимала осколки снарядов, где бы я ни ходила.

Мужчины по-разному реагировали на нависшую смертельную опасность, на ужасающий грохот обстрела, на свою беспомощность. Ветераны откровенно рассказали мне, что не все выдержали это испытание. Некоторые плакали, некоторые теряли сознание, некоторые вернулись к недержанию, которым страдали в детстве, и никак не могли взять себя в руки. Но другие находили в себе мужество шутить и смеяться. Они высмеивали египтян за напрасную трату снарядов на бесконечный обстрел водонапорной башни. На посту у Мирьям смеялись над одним мужчиной, который среди запасов еды нашел банку с джемом, открыл ее и с удовольствием стал вычерпывать содержимое грязными пальцами. Слова "Вот тебе немного джема" стали прибауткой поста. И когда снаряд ложился совсем рядом, защитники отмечали это событие словами "Вот тебе немного джема".

Пост номер 8 подвергался особо ожесточенному обстрелу, так как он находился на одной линии с бетонным зданием, которое египтяне решили снести во что бы то ни стало. "Даже в Сталинграде было не хуже", - сказал Адек Вайнфельд, стараясь воодушевить своих товарищей. Адек, член группы будущих создателей кибуца, не успевший выбраться из Польши, в начале войны бежал в Советский Союз и там был мобилизован в Советскую армию. Он был одним из защитников Сталинграда. После войны он вернулся в Польшу с намерением присоединиться к своим товарищам в Палестине. Но в Польше его задержали неотложные дела. Он был назначен заведующим детдома для еврейских сирот - "мои дети", всегда называл он их, так как других у него не было. В критические мартовские дни он, наконец, прибыл домой в Яд-Мордехай. "Я не смог остаться среди основателей кибуца, но я буду среди его защитников", - сказал он. Когда пришла его очередь идти в разрушенный наблюдательный пункт, он энергично вскочил на ноги. Снаряд, упавший рядом с бетонным зданием, сразил его на месте.

Два из четырех имеющихся убежищ были заполнены женщинами. Примерно пятнадцать из них выполняли важные задания во время сражения. Остальным же не оставалось ничего другого, как сидеть в нестерпимо душных, переполненных убежищах. Их физические страдания не шли ни в какое сравнение с их внутренним состоянием страха и неизвестности. Что там происходит снаружи? Кто погиб при обстреле? Как идет сражение? Чем все это кончится?

Убежище номер 2 было занято почти полностью молодыми женщинами и девушками, которые за два месяца до этого прибыли в Яд-Мордехай на обучение. Почти половину составляли девушки в возрасте между четырнадцатью и семнадцатью годами, которые вышли из немецких концентрационных лагерей. Большую часть этих девушек Габриель Рамати привез из Берген-Бельзена. Браха, одна из пионерок кибуца, опекала их. Она была беременна и могла уехать вместе с детьми, но решила остаться, так как считала, что может понадобиться для работы в хлеву.

Во время бомбардировки убежище получило прямое попадание. Вся конструкция так всколыхнулась, что, казалось, вот-вот рухнет. Деревянные скамейки затрещали, густой столб пыли и дыма заслонил выход. Поднялась паника. Не только молодые девушки, но и старшие женщины в ужасе кричали. "Дайте нам выйти отсюда! - кто-то пронзительно завизжал. - Сейчас все рухнет на нас".

Браха была перепугана не меньше других, однако она спокойно ходила по проходу между скамейками и повторяла: "Тише! Тише! Убежище выдержит. Мы здесь в безопасности. Ну тише же!" Она дала пощечину девочке, которая билась в истерике. Другую она успокоила, по-матерински обняв ее. Постепенно восстановилась тишина, но это была тишина ложная, полная напряжения. Детский дом, находившийся перед этим убежищем, подвергался систематическому обстрелу. При очередном взрыве снаряда каждая думала:

"Упадет следующий снаряд на нас или нет? Неужели после всех страданий в Берген-Бельзене мне суждено умереть здесь, в этой дыре?"

С наступлением полдня они почувствовали себя полностью изолированными, отрезанными от того, что происходит за пределами убежища. Во второе убежище, где находились женщины, принесли нескольких раненых, постоянно кто-то входил и выходил. Связной приводил доктора Геллера, если в нем нуждались, друзья приходили навестить раненых, когда наступало затишье. Но никто не заходил в убежище номер 2. Здесь нечего было делать - только сидеть в этой невыносимой жаре и ждать, ждать пока взорвется следующий снаряд, ждать чашки нормированной воды, ждать ночи, чтобы выйти по своей нужде, ждать новостей.

Обстрел, длившийся три часа подряд, вдруг прекратился так же внезапно, как и начался. Над кибуцем появился один-единственный самолет, который сбросил сотни листовок. Развеваясь, они медленно опускались в траншеи. На скудном иврите в них было сказано следующее:

"Во имя Моисея и во имя Аллаха и всех пророков его, да помилует он нас; Бог сказал, если твой враг хочет мира, будь с ним в мире. Бог слышит и Бог знает правду.

С этими святыми словами из Корана мы обращаемся к вам, жителям этого поселения. Мы хотим принести вам мир, с условием, что вы будете мирно относиться к нам. Так вы сможете спасти вашу жизнь, ваше имущество и ваших детей.

Не в нашем намерении было начать войну. Это ваше сопротивление заставило нас напасть на вас, но ваше сопротивление долго не продлится и будет оно напрасным.

Поэтому мы просим всех жителей мирно сложить оружие, сдать оружие, мины и все военное снаряжение, поднять белый флаг, не уничтожать имущества и собраться в одном месте, чтобы ждать нашего прихода. Вам приказано все это выполнить в течение одного часа после того, как эта листовка попадет в ваши руки.

После этого срока, если вы не подчинитесь нашим требованиям, мы вас будем считать агрессорами, и тем самым докажете, что желаете воевать.

Бог сказал: "Если на тебя напали, ответь тем же", и да будет вам известно, Бог всегда на стороне правых. Всемогущий Бог всегда говорит правду".

Очевидно, они намеревались направить это пропагандистское религиозное послание перед обстрелом, от которого так пострадал Яд-Мордехай. Сейчас же, после такого разрушительного огня, оно вызвало лишь горький смех. Люди принялись укреплять свои позиции. Алекс и Тувия посетили все посты. Всюду шла напряженная работа по восстановлению разбитых снарядами траншей. Несмотря на потрясение, вызванное столь ожесточенной атакой, они не пали духом. Когда-то они решили поселиться на границе; сейчас они чувствовали себя защитниками самой передовой линии нового государства. "Что бы ни случилось, мы должны выстоять", - таково было их мнение.

Каждый беспокоился о том, что делается на других постах. Командиры рассказали людям, что на кибуц падало по 40 снарядов в минуту; имея это в виду, потери не столь уж тяжелые. Из восьми человек команды, обслуживающей минометы, четверо вышли из строя, так что теперь у каждого миномета осталось по два человека. Четыре человека было убито и десять ранено. Жертв было бы меньше, если бы команда минометчиков не сбилась в одну кучу в траншее. Командиры просили запомнить этот урок, за который пришлось заплатить такой дорогой ценой.

Вернувшись в штаб, Алекс продиктовал донесение командующему Пальмахом в Нир-Аме.

12 часов пополудни. С утра мы подверглись тяжелым воздушным налетам и артобстрелу из 6 и 25 фунтовых орудий. В нескольких местах возникли пожары, нанесшие большой ущерб имуществу. Дот к югу от кибуца разбомбили. Водонапорная башня разбита, и вода прорвалась.

Рука у Шамая дрожала на ключе, когда он начал передавать это донесение. Левой рукой он крепко сжимал свою правую. Позже ему пришлось передать много других донесений с более горьким содержанием, но ни одна не поразила его так, как этот первый лаконичный отчет о разрушениях в кибуце.

Тувия и Алекс вместе обсуждали новые мероприятия, необходимые в новой ситуации. Нужно было срочно усилить систему связи. Дина, член Комитета обороны, добровольно вызвалась быть связной штаба. На каждом посту также нужны были вестовые. Командиры решили распустить группу "Охотников за танками" и использовать этих ребят для связи.

По планам подготовки к защите не было предусмотрено оборудование подземной кухни. Члены Комитета обороны были уверены, что в случае нападения женщины все же смогут пользоваться кухней, хотя бы ночью, но сейчас стало ясно, что это невозможно. И дело было не только в том, что кухня наполовину разрушена, а в том, что в любой момент она снова может подвергнуться бомбардировке; кроме того, командиры предполагали, что обстрел продлится всю ночь. Шеф-повар этого года Лея и несколько других женщин копались в развалинах в поисках хоть какой-нибудь утвари, чтобы оборудовать кухню в одном из убежищ. Они нашли два разбитых примуса, несколько кастрюль и сковородок, небольшой запас пищи и кофе, приготовленный для несостоявшегося завтрака. Из холодильника, что был на молочной ферме, они принесли вареное мясо, масло и молоко. Однако одного часа, о котором писали в листовке, было слишком мало, чтобы доставить еду в окопы; людям на постах пришлось довольствоваться пайками, запасенными заранее. Тем временем женщины готовили еду для раненых.

Тувия и Алекс посетили убежище, где находились раненые. После того, как они поговорили с каждым из них, доктор Геллер сказал: - "Мы должны вызвать Красный Крест, чтобы эвакуировать этих людей, - сказал он. - В таких условиях я не могу оказывать им необходимую помощь. Здесь даже нехватает места, чтобы уложить их".

"Мы окружены, - сказал ему Алекс. - Обстрел может начаться снова в любую минуту, кроме того, следует ожидать атаки пехоты. Может быть, лишь ночью удастся организовать это, и то я сомневаюсь".

"Но ведь в каждой войне они эвакуируют раненых! - воскликнул доктор, который служил в немецком госпитале во время первой мировой войны. - Гершеля необходимо оперировать сейчас же - это единственный шанс для него. Если вы не доставите его в госпиталь, я не отвечаю за его жизнь".

"Делайте все, что в ваших силах, доктор, - терпеливо ответил Алекс. - Мы попытаемся, попытаемся, но мы отрезаны".

Эти двое мужчин, вернувшись в штаб, обменялись мнениями. "Нам нужна не только помощь Красного Креста, а гораздо больше, если мы хотим выстоять здесь, - сказал Алекс. - Нам необходимо подкрепление и боеприпасы. Как ты думаешь, они смогут нам дать больше одного отряда? Пальмах ведь так рассеян, да еще и маленькими группами. Я не знаю, как мы сможем удержаться, если нам пришлют только тридцать человек".

"А я не так уж обеспокоен,- ответил Тувия.- Весь этот обстрел. . . Мне кажется, что их боевой дух не на высоте. Наши ребята отобьют их, вот увидишь".

Люди в траншеях у дота удачно использовали час спокойствия, обещанный арабской листовкой. Они почистили винтовки и смазали затворы; затем они составили оружие у стенки окопа, прикрыв дула тряпицами, чтобы туда не попал песок. Они закусили и разделили оставшуюся воду. Они чувствовали, что скоро наступит их черед. Их открытая со всех сторон позиция на южном фланге должна была стать приманкой для египтян, которые, по всей вероятности, попытаются прежде всего захватить дот и лишь после этого начнут пехотную атаку на само поселение. Мужчины были заняты Файвлом, который после встречи с Севеком опять заблудился и приполз обратно к ним.

"Слушай, Файвл, здесь скоро будет очень жарко. Ты слышишь, Файвл? Ты бы лучше еще раз попытался добраться домой. Сейчас тебе будет легче".

На этот раз Файвл благополучно добрался до кибуца.

Час передышки пришел к концу, и опять начался артиллерийский обстрел, еще более сильный, чем прежде. Земля возле дота дрожала от взрывов.

Вдруг раздался отчаянный крик наблюдателя. "Они идут! Они идут!"

Залман высунул голову из траншеи, чтобы самому убедиться. "Взгляните только на них! - воскликнул он. - Можно подумать, что они на параде".

То ли по неопытности, то ли из-за уверенности, что все защитники дота погибли, египтяне не принимали мер предосторожности, обычных для наступающих войск. Вместо того, чтобы ползти по-пластунски, они шли, вытянувшись во весь рост. В бинокль Севек увидел щеголевато одетых офицеров, вышагивающих позади своих солдат и размахивающих револьверами. "Алейхум! На них!" - кричали они.

Дот все еще подвергался сильному огню. Его защитники выжидали, пока египтяне подойдут на расстояние в триста ярдов - двести ярдов - сто ярдов. Наконец, прикрывающий огонь прекратился, маленькая команда дота разделилась и приступили к действию. Трое мужчин залегли на песчаной насыпи, обращенной в сторону банановой рощи, и открыли огонь. На другой стороне Севек и Менахем бросились в дот, чтобы вести огонь из щелей. Остальные двое выскочили из глубокой траншеи и легли на ее песчаном краю. Было скользко и сыро; им некуда было упереться ногами. Несмотря на это, огонь их был эффективным. Ряды наступающих смялись, раздались крики страха и боли. Египтяне побежали назад, под укрытие небольшого холмика, который находился между дотом и вади.

"Приготовиться! Они возвращаются", - кричал Севек. Гельман и Ишая стали искать лучшую позицию для стрельбы.

"Давайте используем крышу", - закричал Гельман. Крыша дота выступала над землей всего лишь на несколько футов и имела скат от центра. Как раз хватало места, чтобы двое могли улечься по краям, под прикрытием выступающей части крыши.

"Стреляй по офицерам. Солдаты побегут, если потеряют своих офицеров", сказал Гельман Ишае.

В этот раз египтяне уже продвигались вперед согнувшись. Некоторые дошли до подножья склона, на котором находился дот. Севек дал по ним очередь из автомата. Некоторые упали, а другие повернули и побежали. На крыше дота Гельман и Ишая кричали в восторге.

"Я попал в одного! Я попал в того длинного офицера!" - кричал Ишая. "А-а-а!" орал Гельман, все больше возбуждаясь в разгаре боя. Внизу под ними ряды смялись, и вражеские солдаты в панике побежали назад, к вади.

Между тем, на другом конце траншеи защитники не открывали огня, пока египтяне не вошли в зону пулеметного обстрела. В то время, как двое с винтовками целились в офицеров. Макс посылал одну очередь за другой. Вдруг он закричал: "Пулемет! Он стреляет только одиночными выстрелами - одиночными выстрелами!"

"Пользуйся им как винтовкой, - кричал ему Залман. - Как бы там ни было, они отступают".

Земля перед банановыми деревьями была ровной и плоской; и не было где укрыться перепуганным египтянам.

Оставляя раненых позади, они пробегали мимо угрожающих своими пистолетами офицеров в глубину банановой плантации.

Теперь опять была пущена в ход артиллерия - как бы в отместку за тройное поражение пехоты. Казалось, что все орудия нацелены на дот. Снаряды ложились на него один за другим; вся земля вокруг траншеи дрожала от взрывов. Созревшая пшеница, еще не убранная с поля, загорелась, и весь участок между траншеей и поселением был охвачен огнем.

Мужчины отдыхали в траншее, потные, грязные от пыли, лихорадочно возбужденные. Нигде не было тени, полуденное солнце стояло в зените, и безжалостный хамсин иссушал глотки. Большинство бойцов ликовало, другие были подавлены - от страха и чувства вины. Впервые в жизни они убивали людей. Вид раненных, стонущих, умирающих людей мучил их. Они знали, что последует и вторая атака. Они понимали, что не обойтись без жертв; как же им радоваться? Они опять принялись чистить свои винтовки.

"Я ни о чем не думал, - сказал Юрек, пчеловод, рассказывая мне об этом эпизоде. - Мне было уже все равно. Я знал только одно, что мне не выбраться из этого окопа. Я был уверен в этом на сто процентов. Я даже не думал о своей семье. Я просто взялся чистить свое ружье, когда Севек велел мне этим заняться, и только".

"Ты заметил этих негров? - спросил Ишая, смазывая затвор. - Я в жизни не видел таких черных людей".

"Это, наверно, суданцы, (Эти чернокожие солдаты в действительности были не из Судана, а принадлежали к воинственному племени, обитавшему недалеко от суданской границы. Так как ветераны сражения называют их суданцами, я сделала то же самое.) - предположил Гельман. - Я попал в одного, но он продолжал идти вперед. Потом, должно быть, Севек убил его".

"Мне кажется, я исправил пулемет, - заявил Макс. - Он был полон песка. Могу я разок выстрелить для проверки, Севек?" Севек разрешил, и Макс с удовлетворением убедился, что пулемет опять в полном порядке.

Они пытались определить потери египтян. У каждого было свое мнение, но, наконец, все решили, что погибло около тридцати человек. Под прикрытием артиллерийского огня санитары вытащили с поля человека семь или восемь. "Должно быть, офицеры", - догадался Севек.

Все участники этого боя уверяли меня, что египтяне не делали никаких попыток спасти солдат, даже под прикрытием ночи. Раненые лежали там, где упали, страдая от жажды, и если все же им удавалось доползти к своим позициям, они умирали от недостатка медицинской помощи (Это классовое различие в отношении выноса с поля боя раненых могло объясниться неопытностью или неорганизованностью в египетской армии. В последующих боях, как сообщали наблюдатели, санитары собирали всех раненых.).

Наблюдатель доложил о большом оживлении на египетских позициях. Танки маневрировали около поврежденного моста, влево от дота. В большом вади солдаты начали выстраиваться в ряды. Напряжение в траншее стало возрастать. Какова будет новая тактика? В это время началась стрельба с поста номер 1. Это означало, что враг выступил против него. Через несколько минут и они оказались под натиском египтян. Войска наступали по двум направлениям, - из вади и из банановой рощи.

"По местам! - крикнул Севек. - Дайте им подойти ближе, ближе! Сначала бросайте гранаты! Выдерните предохранители и ждите приказа!"

Казалось, что египтяне на этот раз приближаются гораздо быстрее. Все семеро, распластавшись на земле, чувствовали себя беспомощными и легко уязвимыми. Тем не менее, они должны были ждать, пока враг подойдет вплотную, и лишь тогда приступить к делу. Дальность гранаты ограничена всего лишь тридцатью ярдами - длиной теннисной площадки. Нужна была выдержка и крепкие нервы, чтобы ждать и ждать, в то время как враг приближался. Наконец, Севек приказал: "Бросай!" Семь гранат одновременно были брошены в наступающие ряды, и сразу же был открыт огонь. Египетские ряды заколебались. Наступление приостановилось. Некоторые спрятались за своими мертвыми товарищами, другие повернули назад. Однако защитники были встревожены. Перед ними были танки, и они в любой момент могли выползти из вади. Позади и справа вдруг появились египетские солдаты: они обошли подножье холма, где находился пост 1 и стали резать проволоку. Защитники дота с трех сторон были окружены. А вдобавок к этому безнадежному положению они оказались без двух автоматических ружей. Пулемет "брен" опять стал стрелять одиночными выстрелами, а для "томми" не было больше боеприпасов. Все винтовки перегрелись, и осталось совсем мало гранат. Севек должен был принять молниеносное решение.

"Всем бежать! - закричал он. - Взять с собой все боеприпасы! И рассеяться! Бежать к ограде!"

Люди на дальнем конце насыпи не слышали приказа. Юрек подскочил к ним.

"Бежать! Мы отступаем!"

"Не было приказа".

"Да! Да! - вопил Юрек. - Севек дал приказ. Быстро!"

"Мы их отобьем! Я не пойду!" - крикнул Макс.

"Дурак! Идиот! - кричал Юрек, который никогда не поднимал голоса. - Тогда я вас оставляю".

"Остальные отступают - пошли и мы", - крикнул Залман. Согнувшись, они пустились бежать по горящей пшенице, через пылающее поле в 50 ярдов длиной. Пули свистели над головами. Они получили ожоги, но были надежно укрыты от взоров врага. Они пробежали мимо сгоревшего пакетировочного пресса и большой кипы спрессованного сена, горевшей большим ярким пламенем. Добежав до томатного поля, они бросились на землю и поползли. Наконец, они добрались до забора. И тут, всего лишь в 20 ярдах, они увидели группу египетских солдат, лежавших под холмом, где был расположен наблюдательный пункт 1. Неожиданное появление грязных, тяжело дышащих людей поразило египтян. Ни одна сторона не выстрелила. Некоторые из этих семерых перебрались через противотанковый ров, находящийся под самыми воротами, другие пролезли через кульверт, под проволокой. Все поспешили укрыться за стеной фабрики и упали на землю, чтобы перевести дух.

Между тем, египтяне, которые уже были у самого дота и его траншеи, вдруг повернули и побежали к банановой роще. Что заставило их отступить, когда они были так близки от своей цели? Залман изложил мне свою теорию - они боялись мин. Местным арабам было известно, что Пальмах уложил мины вокруг кибуца. Залман считал, что солдаты, увидев, как защитники дота поспешно отступают, решили, что вот-вот позиция взлетит в воздух, и стоило одному из них издать предостерегающий возглас, чтобы все в панике бросились назад.

Когда семеро мужчин пришли в себя, Севек послал Ишаю с донесением в штаб. Однако, не дожидаясь указаний, они заняли новые позиции. Залман и двое других остались около фабрики, укрылись за бетонными цистернами для воды и открыли огонь по египтянам, лежащим у ограды. Севек, Юрек и Гельман забрались в траншею, которая под углом спускалась с холма, где находился пост 1.

Между тем, Ишая направлялся к старому штабу. Когда он увидел снесенную крышу, он понял, что Алекс должен был перебраться в одно из убежищ. Пробираясь по окопам, соединяющим различные пункты внутри поселения, он встретил маленькую худенькую женщину.

"Лейка! Что ты здесь делаешь?"

"Я связная Алекса, - одним духом выпалила она. - Телефонная связь прервана".

"Мне надо передать донесение в штаб, но я не могу его найти. Мы вынуждены были отступить из дота - мы были почти окружены. Но все благополучно выбрались".

"Я как раз туда возвращаюсь, я передам донесение". Ишая знал, что ничто не остановит Лейку от выполнения данного ей поручения. Всем была известна ее безграничная преданность долгу. Очень хорошо, что командиры именно ей доверили столь ответственные обязанности связного штаба.

"Тогда бери это донесение, - сказал Ишая, - а я вернусь к своим. Скажи Алексу, что мы остались почти без боеприпасов. Скажи ему, что мы держались, сколько могли".

"Не беспокойся. Я все запомнила".

"Счастливо! Будь осторожна!" и они расстались.

Когда Ишая добрался до фабрики, он увидел Тувию, бегущего вместе с командой пулемета "браунинг". Ишая попытался изложить ему свои новости, однако Тувия уже знал об отходе от дота.

"Сейчас они снова начнут атаковать пост 1, - крикнул он. - Они сосредотачивают свои силы на Белой Горке".

Белая Горка - невысокий холм, расположенный вправо от банановой рощи и в сотне ярдов от постов 1 и 2. Он получил такое название из-за своей песчаной почвы, которая издалека казалась белой.

Тувия и Шимон установили пулемет около фабрики и открыли огонь по Белой Горке.

"Ишая, иди на пост 1, - приказал Тувия. - Скажи Севеку, чтобы он принял там командование - Гершель ранен. Опусти голову пониже, окопы недостаточно глубокие".

"Не беспокойся, со мной ничего не случится", - ответил Ишая с мальчишеской самоуверенностью. Когда он добрался до позиций, он увидел Мотке - тот протягивал измученным, томимым жаждой товарищам бутылку вина. "Но не пейте, смочите только губы", - настаивал он. В горлышке бутылки была аккуратная круглая дырка, и он опасался, что осколки стекла попали в вино. Ишая слишком долго страдал от жажды, чтобы обращать на это внимание. Он глотнул, как следует.

Теперь пост был хорошо укомплектован людьми. В начале первого наступления египтян здесь было всего лишь три защитника - двое с винтовками и один с гранатами. Подкрепление, в виде отделения Пальмаха под руководством капрала Зиги, пришло в тот момент, когда египтяне уже подходили к проволочным заграждениям. Огонь пальмахников принудил египтян повернуть - они побежали назад, под прикрытие Белой Горки. Теперь еще четверо из дота присоединились к небольшому отряду. А до того позиция была подкреплена двухдюймовыми минометами, установленными позади постов 1 и 2, обслуживаемыми уцелевшей половиной команды. Все было готово к отражению следующей атаки.

Египтяне начали наступление от Белой Горки, укрываясь в небольших извилистых вади, словно рубцами покрывших всю землю до самого подножья небольшого обрыва. Снова их было около шестидесяти атакующих, среди них много темнокожих суданцев, позади - офицеры с револьверами в руках. Сильный прикрывающий артиллерийский огонь обрушился на посты 1 и 2. Пока люди в окопах ждали, когда наступит их черед открыть огонь, минометы обстреливали наступающих. Грохот боя все нарастал. С горки Тувия поливал атакующих огнем из "браунинга". Залман и другие, расположившись у цистерны с водой, повернули свои винтовки на наступающего врага. Заходящее солнце слепило их, однако каски египтян на этом фоне выделялись отчетливо.

"Цельтесь ниже касок!" - закричал Залман. У защитников Яд-Мордехая не было касок, у их врагов - были, и именно это преимущество подвело египтян. Солнце помогло защитникам Яд-Мордехая.

Когда египтяне приблизились к заграждениям из колючей проволоки перед постом 1, стали взрываться пехотные мины; многие погибли. Прикрывающий огонь египтян вдруг прекратился. Вскочив на ноги, защитники открыли огонь и стали бросать гранаты.

"Я попал в одного!- закричал Ишая. -Я попал в этого суданца!" И снова закричал, торжествуя: "Это у меня третий!" И в этот момент он откинул винтовку и упал на спину. Кто-то позвал санитара, и Поля приползла в окоп. Она пробиралась мимо ног сражающихся мужчин, которые продолжали кидать ручные гранаты вниз, в гущу египтян. "Такая маленькая дырка, - бормотала она про себя. - Как может человек умереть от такой маленькой дырки - вот так, сразу?" Однако пульса не было, сердце молчало, жизнь ушла. . .Она накрыла лицо Ишаи курткой. Когда она ползла обратно, слышны были торжествующие крики защитников:

"Они отступают! Они бегут! Они бегут!"

Командиры Яд-Мордехая никак не ждали атаки египтян на пост 1. Наиболее уязвимой они считали восточную часть кибуца, обращенную к дороге. Не было времени, чтобы заминировать этот участок, где расположились посты 7, 8, 9 и 10; вместо мин были установлены предупреждающие знаки с надписями "Осторожно мины!" До сих пор они гадают, почему египтяне направили острия своих атак на посты 1 и 2. Оба они были сооружены на вершинах небольших холмов. Хотя они возвышались всего лишь на тридцать футов над заграждениями из колючей проволоки, это все же давало защитникам определенное преимущество. Более того, чтобы перерезать проволоку и взять штурмом посты, атакующие должны были приблизиться настолько, что оказывались в пределе досягаемости ручной гранаты. Яд-Мордехай начал сражение, имея 400 штук этого эффективного оружия.

После того, как египтяне были отбиты, люди сели в тень окопа, изнуренные яростным боем. Они почти не разговаривали. Они чистили и заряжали свои винтовки.

Прошло полчаса, и наблюдатель крикнул: "Новая атака!" Люди реагировали медленно. Они впали в такую апатию, что с трудом могли заставить себя подняться. Но затем ярость сражения захватила их.

"Гранаты! Гранаты! Бросайте в них гранаты!" - кричал Севек.

И опять усталые люди лихорадочно начали действовать; они стреляли, кидали гранаты, увертывались от снарядов, опять стреляли. Несколько египтян добрались до колючей проволоки и начали перерезать ее, прокладывая себе дорогу. Из окопа выскочили несколько человек, бросились на землю и стали тщательно прицеливаться. Один за другим египтяне повисали на проволоке. Те, которые шли за ними, бросили винтовки и побежали обратно к спасительным вади.

Солнце садилось. Были отбиты три атаки на дот и три - на пост 1. Наблюдатель доложил, что на египетской стороне видны признаки отступления. Орудия отводятся назад, войска отходят с позиций.

"На сегодня им хватит, - сказал хорошо осведомленный Зиги. - Если они такие же вояки, как арабы, с которыми мы воевали в Пальмахе, они не будут атаковать ночью. Пошлют несколько снарядов, - но атаковать не будут".

Напряжение начало спадать. "Мне кажется, я бы чего-нибудь поел, - сказал Мотке. - Давайте откроем банку гуавы".

"Эй! - позвал Зиги из угла окопа. - Здесь человек ранен!" Это был Аба Глинский, санитар Пальмаха. Никто не видел, как его ранило, и не слышал его вскрика. Сейчас он был без сознания.

"Отнесите его к доктору Геллеру, - приказал Севек. - Не ждите носилок - он чуть живой!" Двое завернули его в одеяло и понесли в убежище, где находился доктор, но он умер по дороге.

В штабе Алекс продиктовал и затем подписал последнее донесение этого дня.

"18.50. Врагу удалось перерезать проволоку, произошла рукопашная схватка. Враги были разбиты. Египтяне вступили в зону дота. Наши потери - шестеро убитых и много раненых. У египтян большое количество убитых. Заметны подкрепления, прибывающие в Дир-Санид".

Командиры собрались, чтобы обсудить ночные задачи. Было очень мало надежды на то, что люди смогут отдохнуть после всего этого дня, проведенного в окопах; убежища были переполнены женщинами и ранеными. Самое большее, что можно было сделать - позволить половине людей улечься тут же, в окопах, пока другая половина несет вахту. Еду и питье решили разделить между постами - этим должны были заняться женщины. Возникла острая необходимость исправить разрушенные обстрелом траншеи и углубить некоторые из них.

Были посланы связные с указаниями для саперных групп. Затем командиры занялись обсуждением наиболее важной проблемы - вопросом оружия. Они пригласили Натека для отчета. Он пришел со списком оружия и боеприпасов, выданных защитникам. Сейчас он уже не помнит точно, сколько боеприпасов осталось к концу того первого дня сражения, но тогда он был способен доложить командирам о наличии запаса до последнего патрона. Положение было неважным. Боеприпасов осталось совсем мало на все виды оружия. Он также доложил о нехватке винтовок. Несколько чешских снайперских винтовок вышли из строя в первый же день сражения. Он был в восторге, когда получил эти ружья, изготовленные на знаменитых шкодовских заводах, однако они оказались ненадежными - не были приспособлены к жаре пустыни. Теперь они вместе с плохонькими итальянскими ружьями, составляли треть всех имеющихся винтовок. Впредь ими можно было пользоваться только на относительно спокойных позициях.

"Это значит, что у нас осталось всего лишь сорок хороших винтовок, включая и те, что у Пальмаха", - подытожил Алекс упавшим голосом.

Тогда заговорил Салек Бельский, "галилейский воин". "Пусть египтяне снабдят нас оружием, - предложил он. - Вокруг поста 1 валяется много оружия. Почему не послать людей, чтобы собрать его? Я первым пойду".

"Прекрасная идея, - согласился Тувия. - Кто еще пойдет?"

"Попросим ребят из Пальмаха взять на себя это дело", - сказал Алекс.

"Согласны".

В кибуце осталось несколько противопехотных мин, которые отряду Пальмаха не удалось уложить в ту неистовую ночь перед нападением. Командиры обсуждали вопрос, в каком месте лучше всего их уложить теперь. Их было слишком мало, чтобы обезопасить участок, примыкающий к дороге. Приходилось надеяться, что предупредительные знаки и слухи, распространяющиеся среди местных арабов, убедят египетское командование в том, что неразумно приближаться к западной стороне. Они предполагали, что сейчас пост 3 под угрозой атаки пехоты, так как покинутый арабский дом, расположенный напротив, мог быть использован в качестве трамплина. Было решено сконцентрировать мины перед этим постом. Дани, спавший мертвым сном на полу штаба, должен был со своими пальмахниками выйти на это задание, как только скроется луна.

Все дело взял под свою ответственность Алекс, а Тувия отправился к фабрике, чтобы приготовить своих людей к предстоящей ночи. Он был очень озабочен покинутым дотом. Минометы и огонь из поста 10 удержали египтян на определенном расстоянии от дота до самого вечера; если же наступающим удастся забраться в дот ночью, они могут натворить много бед. Оттуда они могли открыть огонь непосредственно по центру поселения. Они также могли использовать его в качестве огневого прикрытия для войск, ведущих наступление на пост 1. Они могут вывести из строя пост 10 ... Тувия решил предотвратить это при помощи "браунинга". Он нашел Шимона Розена, залегшего с этим пулеметом около противотанковых рвов, у ворот кибуца. Он приказал людям принести лопаты и вырыть канаву для лучшего укрытия. Залмана он назначил вторым номером; тот должен был подавать ленту в пулемет и советовать Шимону, когда и куда вести огонь.

Шимон был хрупким мужчиной с громадным носом, а на его узком лице застыло выражение вечного смущения. Он не был членом раннего кибуца в Польше, и принял решение во время войны, при необычных обстоятельствах. Он служил рядовым в польской армии, когда нацисты захватили Польшу. После капитуляции он был взят в плен. По дороге в лагерь военнопленных над ним стал издеваться нацистский офицер - вероятно, его "еврейский нос" был тому причиной. То ли по наивности, то ли из-за злости, он решил, что может отплатить своему мучителю оскорблением. "Ты, гитлеровская свинья!" - закричал он, и в ответ офицер схватил штык и проколол ему бедро. Почти неделю Шимон шел с колонной пленных по двадцать миль в день и более. Некоторые падали, и на глазах у всех их пристреливали; ему оставалось только держаться или умереть. Товарищи по плену отрывали куски от своей одежды, чтобы перевязать его рану. Крестьянин бросил ему две палки, которые послужили костылями. Кое-как он добрался до лагеря. К концу восьмого месяца его отправили в рабочий батальон; он бежал из поезда. Его единственной мыслью было идти на восток и добраться до советской зоны Польши, где жила его семья. Пробираясь ночами, прячась от немцев, умирая с голода, он наконец дошел до русской зоны, где его арестовали по подозрению в шпионаже. Он был приговорен к трем годам принудительных работ.

Все-таки гораздо лучше было в русской тюрьме, чем в нацистском концентрационном лагере. Он получал больше еды, а охранники не издевались над заключенными. Его послали в Мурманск, в Сибирь, в никелевые копи. После того, как Советский Союз подвергся нападению, жизнь в трудовом лагере значительно ухудшилась. Шимона направили на строительство железной дороги в горах Урала. Еды становилось все меньше и меньше, теплая одежда не выдавалась, морозы крепчали. Заключенные гибли от холода и лишений. Шимон не верил, что ему удастся выжить; несмотря на это, он, как мог, честно трудился и выполнял все, что ему приказывали. В то время в лагере распространились слухи, что поляки будут освобождены, если они вступят в польскую армию, которая тогда формировалась генералом Андерсом. Однажды Шимона вызвали к начальству и спросили, согласен ли он завербоваться; он согласился. Армия проходила обучение в Иране, Ираке и Сирии. Но здесь были другие недостатки. Эта армия была гораздо более антисемитской, чем та польская армия, в которой он служил когда-то. Евреи подвергались бесконечным унижениям. Но, несмотря на все предрассудки, Шимон стал пулеметчиком и получил чин капрала. По пути на итальянский фронт войска генерала Андерса остановились в Палестине. Для Шимона и многих других еврейских солдат это было возможностью, ниспосланной самим небом. Они годами стремились избавиться от антисемитизма в Польше; и вот они прибыли на Землю Обетованную. Множество еврейских солдат дезертировало. Многие вступили в Еврейские Соединения британской армии, однако Шимон был сыт войной по горло. Некоторые его друзья в Польше принадлежали к Гашомер Гацаир. Ему удалось связаться с этой организацией, и его послали в кибуц Яд-Мордехай. Здесь он занялся утками.

Сейчас Шимон вновь стал солдатом. То ли из-за своего мягкого и деликатного характера, то ли из-за армейской выучки он всегда ждал приказа, прежде чем предпринять что-либо. Даже если враг обнаруживал его позицию, приходилось подсказывать ему, чтобы он переместился влево или вправо. Но он был хорошим пулеметчиком, обладал необыкновенной выносливостью и не расставался со своим "браунингом" три дня и три ночи.

После того, как пулемет, к удовольствию Тувия, был установлен, он обошел все посты. Минометный огонь все еще продолжался, но артиллерийский обстрел был не таким сильным, как днем. Люди все еще занимались углублением окопов. Несколько человек дремало. Некоторые пробовали есть, но кусок застревал в горле; напряжение дня и тяжелые переживания отбили у большинства людей аппетит. Истекавшие потом под горячими лучами солнца, они просили только воды. Разогретое утреннее кофе было принято с восторгом.

На посту 9 бойцы под командованием Мирьям, лежали не в траншеях, а около ограды. "Мы услышали какие-то звуки, исходящие из виноградников, - объяснила Мирьям. - Патруль ничего там не обнаружил, но следует быть начеку. Египтяне могут попытаться ночью пробраться в кибуц".

Зная, с какой неохотой египтяне воюют ночью, Тувия подумал, что такая предосторожность может оказаться излишней. Однако он ценил в Мирьям чувство ответственности и осторожность - качества, делавшие ее хорошим командиром, и он не отменил ее приказа.

Оба миномета остались на том же месте, позади передовых постов, и Тувия нашел обе команды, укрывшиеся вместе в тесной ложбинке между двумя холмами. Дина была с ними; она только что принесла им ужин - несколько бутербродов, апельсины, сметану и тепловатое кофе. "Что слышно дома? - спрашивали люди. Как обстоят дела с ранеными? Как женщины все это выдерживают?" Хотя они были всего в нескольких стах ярдах от убежища, где находился штаб, они чувствовали себя полностью изолированными. Тувия выложил им все о событиях, происшедших на других постах, успокоил относительно женщин и раненых, рассказал о тяжелых потерях египтян. "Завтра они снова возьмутся за нас, но мы им опять покажем, где раки зимуют, - сказал он воинственно. - Не так-то им легко будет взять Яд-Мордехай". Куда бы он ни пришел этой ночью, всюду приносил он с собой чувство уверенности и боевой дух. Это подбодрило отрезанных от центра минометчиков и воодушевило смертельно усталых людей, копающих окопы.

В одиннадцать часов все в штабе бросили работу, чтобы послушать последние известия по радио. То, что они услышали, привело их в уныние. Во многих местах вдоль всей границы в Израиль вторглись арабские армии, а некоторые районы были под угрозой вторжения. За исключением узкой полоски побережья, почти повсюду шли бои. Положение Иерусалима было критическим. Два дня еврейские кварталы находились под обстрелом арабского легиона, а теперь положение усугубилось: захват предместья Шейх-Джерах открыл ворота к сердцу города. В Северной Галилее велись тяжелые бои. Иорданская долина почти перешла в руки сирийцев: занятый евреями полицейский форт в Цемахе, находящийся на пути к долине, после жестоких боев был захвачен арабами. В новостях говорилось лишь о победах врага; не было ни одного сообщения об успехах евреев.

Когда Шапта выключил радио, никто не произнес ни слова. О чем можно было говорить перед лицом такого безнадежного положения? Другие поселенцы и другие солдаты встретят врага на других фронтах. Яд-Мордехай занимал свое место в этой большой войне, должен был выстоять, вынести все, что выпадет на его долю. Люди молча вышли из штаба и отправились выполнять возложенные на них задачи.

Когда луна зашла, две группы Пальмаха пробрались за проволочные заграждения: одна - заложить мины; другая - собрать оружие. Салек Бельский и капрал Пальмаха Зиги руководили второй группой. Защитники поста 2 были готовы прикрыть группу, если она будет обнаружена египтянами. Зиги взял пятерых людей, но для пары требовался еще один человек, и Салек попросил Юрека, пчеловода, присоединиться к ним.

Еще раньше, при свете луны, пальмахники заметили жерло трехдюймового миномета, выглядывающее из банановой рощи. Они бы многое отдали, чтобы иметь такое тяжелое орудие! Пальмах имел только три таких орудия во всем Негеве. Им очень хотелось захватить его, но Зиги запретил поднимать шум. Он приказал своим людям искать винтовки и амуницию, не заниматься рискованными авантюрами и не реагировать на крики о помощи. Они вышли за пределы заграждения между постами 1 и 2 и подкрались к вади. Около сорока убитых и раненных египтян лежали в вади и еще больше - на Белой Горке. Группа начала собирать оружие и амуницию. Юрек нашел столько патронов, что ему пришлось снять рубашку и нести в ней добычу. Через некоторое время после их выхода за заграждение египтяне, должно быть, обнаружили их; они открыли огонь трассирующими пулями. Пост 2 ответил огнем. Люди побежали обратно, но одного нехватало. "Дов! Дов! - звал Зиги. - Куда он пропал? Что он делает?" Все волновались, все очень любили этого красивого, живого парня. Они знали, что ему всего лишь шестнадцать лет; он уверял, что ему больше, чтобы вступить в Пальмах. Несмотря на молодость, он был хорошим пулеметчиком и одним из лучших бойцов взвода. Неужели раненный египтянин застрелил его? Они не могли ждать - стрельба египтян становилась с каждой минутой все сильнее. Кто-то стал насвистывать "Хатикву", служившую им сигналом, и они стали пробираться через проволочное заграждение. В последний момент появился Дов. Его объяснения по поводу опоздания были поспешными и туманными. Но когда они благополучно вернулись в окоп, он взволнованно сказал Юреку: "Я нашел то, что искал", - и показал находку - револьвер, который он взял у убитого офицера. К этому револьверу не было подходящих патронов, кроме тех нескольких, которые в нем оставались; Дов хотел его оставить себе как сувенир.

"Давай с тобой договоримся, Юрек, - сказал он. - Если я останусь в живых, револьвер будет моим, если я погибну, ты возьмешь его".

Меньше всего на свете Юреку нужен был револьвер, но Дов рисковал жизнью, чтобы добыть его, и Юрек не стал его бранить. Они договорились о потайном месте для этого сокровища, и в честь сделки торжественно пожали друг другу руку. Если бы Дов был старше, Юрек прижал бы его к себе, но он побоялся обидеть солдатское достоинство этого парнишки такой лаской.

Этой и следующей ночью группа Зиги обогатила запас оружия в кибуце 12 британскими винтовками и большим количеством боеприпасов, противотанковым орудием "пиат" с двенадцатью снарядами и двумя пулеметами "брен" с 24 магазинами, полными патронов.[LDN1]

Весь этот ужасный день Батия, жена Шимека, была ответственной за одно из убежищ. Легко раненых приводили сюда, чтобы по очереди укладывать их на двух скамейках. Она старалась занять женщин заботой о раненых - смачивать им губы, подавать пить, пытаться кормить их. Она ввела свои правила в убежище столько-то женщин могли сидеть, столько-то должны были стоять. Однако, самым важным правилом из всех было - не напоминать о детях.

С наступлением ночи, не получив никакой весточки о своем муже, Батия постаралась подавить все растущую тревогу. Другие мужчины пришли в убежище после сражения, но Шимека все не было. И никто не видел его. Наконец, она сама пошла искать его - не лежит ли он где-нибудь раненый. При каждом выстреле она вжималась в окоп. Она слышала стоны раненных животных. Она шла и думала о своих двух детях: о малыше и шестилетнем сыне Аврааме. Какая нежная любовь была между мужем и Авраамом! Как будто он старался дать сыну все то, чего он сам был лишен в той суровой семье, где он вырос. Перед глазами у нее стояло его веселое, смеющееся лицо - таким оно было всегда, когда он возился с мальчиком.

Шимек поздно пришел в кибуц; война настигла его в Польше. Как и Шимон, он проделал тот же путь в советскую зону. Он тоже был арестован, но по менее тяжелому обвинению - за нелегальный переход границы. После недолгого пребывания в тюрьме его отправили на завод. О трудностях и лишениях тех дней Шимек всегда рассказывал с улыбкой. "В военное время Советы вправе были не доверять любому, - говорил он. - Когда меня отправили на военный завод, ко мне приставили конвоира. Меня это, однако, мало трогало. Я сваривал пушки, чтобы бить Гитлера. Чем мне мешал этот старый человек с винтовкой?" И тут он заливался заразительным смехом. Он тоже пришел в Палестину с армией генерала Андерса, из которой дезертировал вместе с Шимоном и таким образом попал в Яд-Мордехай.

Среди тех, у кого Батия во время этой ночной одинокой прогулки спрашивала о своем муже, были люди, знавшие, что случилось с ним, когда его извлекли из-под толстого слоя песка; но ни у одного из них не хватало смелости рассказать ей об этом. Наконец, она вернулась в свое убежище и легла, не решаясь больше кого-либо распрашивать. В убежище пришло несколько ребят из отряда "Охотников за танками", и один сказал другому: "Помнишь того товарища, который так хорошо пел и всегда смеялся? Он погиб сегодня утром, и взрывом засыпало его".

Теперь, наконец, она узнала. Она даже не вскрикнула. Только сжалась в комочек и затосковала по мужу, по его сильному и живому телу, которое больше не приласкает ее, по его неунывающей улыбке, с которой он встречал любую невзгоду. На следующее утро она упрекнула Алекса: "Ты бы мог мне сказать. Не пришлось бы полночи бродить по окопам". В ее голосе было больше печали, чем горечи. Она знала, какая огромная тяжесть взвалена на Алекса, и понимала, как трудно ему было сообщить ей, первой вдове в кибуце, о ее потере.

В атаках на кибуц участвовали первый и второй батальоны Седьмой дивизии египетской армии. Другими словами, две тысячи людей было сконцентрировано в Дир-Саниде и его окрестностях с единственной целью - захватить Яд-Мордехай. Войска были обучены и вооружены англичанами. Их вооружение составляли 24 тяжелых и 8 среднекалиберных орудий, батарея 4,2 дюймовых минометов, 18 трехдюймовых минометов и 12 среднекалиберных пулеметов. В любой момент они могли рассчитывать на поддержку самолетов "спитфайер".

К началу боя защитники кибуца насчитывали 113 мужчин и ребят и одну женщину, из числа которых лишь 66 человек имели оружие. К концу дня число сражавшихся уменьшилось на 15 человек, но так как людей было больше, чем оружия, другие были готовы занять их места. Египтяне потеряли около ста человек убитыми и ранеными.

Люди кибуца все еще верили в свои силы. Они надеялись, что смогут держаться до тех пор, пока подоспеет помощь. Они не сомневались, что Хагана, понимающая стратегическое значение этого места, пришлет подкрепление и оружие или ударит по египтянам с фланга. Шамай принял сообщение о том, что предвидится бомбардировка вражеских позиций. Все только говорили об "ударе извне", который снизит давление на кибуц. И в то же время каждого мучил один и тот же вопрос - кто из товарищей, мужей, добрых друзей погибнет с наступлением нового дня?

6

20 МАЯ 1948 ГОДА

Перед рассветом к посту 7 прибрела, жалобно мыча, корова. Среди защитников этого поста находился Габриель Рамати, всего за день до этого работавший в коровнике.

"Это Таня! - воскликнул он, когда корова подошла ближе. - Бедное создание, смотрите, как разбухло ее вымя!" И заговорил с ней ласковым голосом: "Коровушка моя, коровушка, ты хочешь, чтобы тебя подоили, правда? Не так уж сильно стреляют сейчас, - добавил он, обращаясь к товарищам. - Пойду-ка и подою ее".

Он вылез из траншеи. Как только он приблизился к корове, она вскинула голову и стала пятиться назад. И тут он увидел страшную рану, зиявшую в ее боку.

Еле сдерживая тошноту, вернулся он в окоп. Корова медленно удалялась, так же жалобно мыча от боли и страха. Габриель упал на землю и накрыл голову курткой. И долго никто не решался заговорить с ним.

Как только начало светать, Алекс и Тувия стали получать донесения с постов. Пост 10 сообщал, что за ночь египтяне доставили части сборного моста Бейли, чтобы заменить им полуразрушенный мост на шоссе. Однако, из-за упорного огня из кибуца, им так и не удалось установить его на место.

Таким образом, дорога на север, к Тель-Авиву, все еще оставалась для них закрытой.

С нескольких постов одновременно прибыли связные; они сообщили, что из Дир-Санида двинулись броневики и танки. Вскоре стала ясна новая тактика египтян. Они расположили танки и орудия на восточных холмах, у железной дороги, на расстоянии в 750 ярдов. Они угрожали огнем постам 7, 8, 9 и 10. Другие танки встали у дороги, против поста 10. Броневики выдвинулись к доту. Другие спустились по песчаной дороге по направлению к морю и заняли позицию около арабского дома. Отсюда они имели возможность бить по постам 1, 2, 3 и 4. Кибуц теперь был окружен с трех сторон. В действительности он был окружен полностью, но командирам об этом не было известно: нужно было экономить аккумуляторы радиопередатчика (Устройство для зарядки аккумуляторов, которое было отправлено в Тель-Авив на ремонт, не успели привезти обратно до начала сражения.), и Шамай не слушал новостей, в которых сообщалось о высадке египетских войск в Мичдале, расположенном в семи милях к северу от кибуца.

Алекс и Тувия произвели новую расстановку сил в соответствии с создавшейся ситуацией. Люди были отозваны с северных постов для укрепления восточных и южных позиций. Пулеметы "брен" рассредоточили на большом расстоянии друг от друга. Минометы стояли наготове около штаба; их можно было перебросить туда, где возникнет необходимость. За ночь была подготовлена новая позиция для "браунинга"; ею послужила насыпь перед эвкалиптовой рощей рядом с траншеей, спускавшейся вниз по холму, к посту 2. Отсюда, с этой позиции, удобней было обстреливать дот, занятый египтянами. Залман с противотанковым орудием "пиат" был направлен на пост 9, которым командовала Мирьям.

Тувия обходил все убежища и давал новые указания людям, отдыхавшим или подкреплявшимся перед боем. В одном из убежищ женщины указали ему на человека, прятавшегося под скамейкой.

"Вылезай оттуда! Что ты там делаешь? Нам нужны люди на постах", - закричал Тувия.

"Мне плохо, я ранен", - ответил человек.

"Ты не ранен, ты - трус, - яростно заорал Тувия. - Идиот! Ты хочешь погибнуть? Выходи и бей египтян - только так останешься в живых", и вытащил перепуганного человека из его укрытия.

Дезертир обхватил колени Тувия и стал целовать его грязные ботинки. "Пожалуйста, не посылай меня в окопы, - всхлипывал он. - Я был в концентрационном лагере. Я в Палестине всего лишь три недели. Мне хочется пожить немножко. Я хочу увидеть свою сестру".

Тувия оттолкнул его, потом подхватил и поставил на ноги. Мужчина еле стоял, дрожа и плача, он был высокого роста, намного выше Тувия - этого небольшого, энергичного человека, облеченного правом послать его на гибель.

"Я не могу! Я не могу!" - рыдал он.

Тувия отпустил его. Сначала он хотел было вытолкать дезертира из убежища и застрелить. Но затем он решил, что, на худой конец, его можно использовать для рытья окопов. Как только Тувия оттолкнул его, мужчина опять полез под скамейку.

Тувия мне не рассказывал этого; не знаю, принял ли он тогда свое решение сознательно, но нельзя отрицать тот факт, что не все оставшиеся в живых узники концентрационных лагерей вышли из них более сильные духом, чем вошли туда. Подверженные унижениям и лишениям, сломленные духовно и физически, некоторые остались в живых только потому, что сами бесчеловечно обращались с тем, кто оказался слабее их. У этих людей так и не зажили раны, которые они нанесли своему чувству собственного достоинства. Были и такие, которые мужественно выдержали все страдания, выпавшие на их долю, но и им хватало сил только до определенного предела; новые испытания были для них уже невыносимы. Кто знает, какие муки сделали трусом этого человека, нелегально прибывшего на свою Родину, добровольно вставшего на ее защиту и тем самым желавшего, конечно, поступать, как лучше?

Доктор Геллер знал, что Гершель умирает. Не имея необходимых условий для операции, доктор не мог сказать наверняка, насколько серьезно Гершель ранен в живот; вероятнее всего, ему было суждено умереть от такой раны. Но было также совершенно очевидно, что Гершель истекает кровью из-за разбитых ног. Каждый раз, когда доктор пытался снять жгут, кровь била фонтаном. Шамай передал по радио сообщение с просьбой прислать кровь для переливания, необходимые препараты для свертывания крови, хирургические инструменты, - но ответа не было. По своему опыту в немецком военном госпитале доктор знал, какие чудеса приносит немедленное хирургическое вмешательство и правильный уход. Он испытывал горечь и негодование от того, что командиры не смогли доставить все необходимое.

Доктор Геллер был не из тех людей, которые легко привязываются к кому-нибудь, но Гершеля он любил. Может быть потому, что он лучше других понимал, какие трудности приходилось Гершелю преодолевать, чтобы жить и трудиться. Гершель родился с деформированной ногой. До тринадцати лет он самостоятельно не ступал ни шагу. После операции, которая дала ему возможность ходить, он остался хромым. Следовало ожидать, что, имея такой недостаток, он будет готовить себя для сидячей работы. Вместо этого Гершель, в детстве страстно желавший бегать и прыгать, был намерен научиться делать все, что способны делать другие люди. Он настоял на том, чтобы его приняли в кибуц. В Яд-Мордехае он вместе с Фаней работал в садах и выполнял все тяжелые работы, которые были непосильны ее хрупкому телу. Какая ирония судьбы, что его ранило именно в ноги! Он всю жизнь страдал из-за своих ног, но борьба и преодоление этого недуга сделали его на редкость приятным и милым человеком. Сейчас его жизнь пресекалась из-за несчастья с ногами.

Гершель не жаловался на муку, как он не жаловался все эти годы, когда тяжелая работа отдавалась болью в ногах. Он медленно угасал. Лицо его было пепельным, руки ледяными, пульс еле прощупывался. А потом наступил момент, когда доктор попросил Лейба Дорфмана вынести тело из убежища. Когда это было сделано, он опустил голову, прикрыл лицо руками и заплакал.

В ту ночь защитники сделали все, чтобы хоть немного улучшить свое положение. Кроме того, что они углубили и починили траншеи, они еще прорыли в них боковые защитные углубления и закрепили их досками. Они обложили эти бункеры одеялами и подушками, принесенными из дома. В одном из них стояла даже ваза для цветов, которую взрывной волной выбросило из чьей-то комнаты; ее нашли на мешке с песком, где она весело сверкала в лучах солнца. На посту 7 Рафаэль Рудер брился. Чтобы взять свой бритвенный прибор, ему пришлось влезть через окно, так как дверь его комнаты была завалена изнутри. Когда товарищи стали подшучивать над ним, он ответил: "Я слышал, что у египтян есть женщины!" Такими грубоватыми шутками и маленькими человеческими удобствами люди пытались в этих условиях кошмарного существования создать себе подобие нормального состояния.

Днем стало душно. Солнце безжалостно палило. Людей мучили стаи черных, больно жалящих мух, - как будто они вторглись вместе с египтянами. Горячий ветер заносил песок повсюду - в пищу и воду, в ружья, в рот, в уши и глаза. Этот изнуряющий ветер принес с собой что-то незнакомое - новый запах; пока он был еле ощутим, но позже стал сильней: то был запах гниющих трупов животных и людей. Этот тошнотворный смрад окутал холмы вокруг кибуца; люди втягивали его с каждым вдохом.

Около девяти часов начался шквальный обстрел поста 1. Наблюдатель сообщил, что египтяне, овладевшие дотом, закапывают что-то вокруг, вероятно - мины. Мотке выбрался из окопа, чтобы лучше разглядеть окрестность. С ним пошел Ефраим, гафир Яд-Мордехая во времена основания поселения. Он пришел сюда с поста 6 всего лишь несколько минут тому назад, чтобы помочь товарищам. Мотке и Ефраим были друзьями с семилетнего возраста. Они вместе ходили в школу, вместе перенесли все тяжести подготовительного лагеря в Польше, вместе делили лишения и радости строительства своего кибуца на Родине. И чувство товарищества было особенно сильным теперь, когда они лежали рядом на небольшой насыпи и стреляли по суданцам, укладывающим мины. Из щелей дота раздался ответный огонь. Севек, лежащий рядом с ними, почувствовал, как пуля ударила по ружью. "Давайте уберемся отсюда, - воскликнул он. - Нас накрыли". Он сполз обратно в траншею. Мотке свалился за ним, только Ефраим не сдвинулся с места. "Ефраим, спускайся вниз! Ты что, ранен?"- закричал Мотке и стал тащить своего друга в траншею. "Он ранен. Конечно, он ранен, но куда?" Не было ни следа крови, не видно было и раны. Только ноги его вздрагивали. "Хавива, Хавива, скорей сюда! - позвал Мотке медсестру. - он еще жив. Пошлите кого-нибудь за носилками". Хавива нашла рану. Пуля вошла в левое ухо и ушла куда-то вниз. "Возьми его амуницию, сказала она Мотке. - Надежды почти никакой". Но Мотке не смог этого сделать он не в силах был признать смерть самого близкого друга. Он отвернулся, весь в слезах, и кто-то другой взял патроны.

Когда санитары принесли первую жертву этого дня, доктор Геллер закричал: "Почему нет касок?! В каждой войне солдатам выдаются каски! Если Хагана их не имеет, надо было изготовить в своей мастерской! Мы теряем людей из-за отсутствия такой простой вещи, как каска!" Этим взрывом ярости он оплакивал смерть кроткого Ефраима.

Ровно в десять часов над Яд-Мордехаем появился разведывательный самолет, и одновременно начался яростный артиллерийский обстрел. Всюду падали снаряды снаряды из двухдюймовых минометов, из шестифунтовых орудий. И каждую пару минут вражеские пушки, расположенные за Дир-Санидом, посылали двадцатипятифунтовый снаряд. Он приближался с особым воем, ужасающим, пронзительным. Защитники быстро научились узнавать его; когда раздавался взрыв, они съеживались. Есть новые жертвы или нет? Не попал ли еще один снаряд в детский дом? Или в их собственные комнаты? Или он всего лишь оставил новую воронку где-нибудь в поле? Клубы дыма и пыли сгущались над кибуцем. Солнца почти не стало видно, но жарко было по-прежнему. Люди лежали в окопах, задыхаясь, обливаясь потом от жары, от страха и от удручающего чувства тошноты.

Как бы то ни было, обстрел велся более интенсивно, чем в минувший день. Египетские артиллеристы уже не тратили снарядов попусту на водонапорную башню и другие подобные объекты. Они пытались нащупать траншеи и поэтому поливали огнем весь кибуц, стремясь прекратить в нем всякое движение. Жертвы были неизбежны. В посту 9 Мирьям ожидала атаки пехоты. Она считала, что именно поэтому ведется такой шквальный огонь из орудий, расположенных против ее позиции. Залман, находящийся рядом с ней, пытался ободрить товарищей. "Мы же видели вчера, что собой представляют египетские солдаты, - говорил он. - Стоит только убить офицера или несколько человек в переднем ряду, и они поворачивают и бегут. Мы их отобьем, вот увидите".

Только успел он произнести эти успокоительные слова, как в траншее разорвался минометный снаряд. Когда дым рассеялся, Залман увидел трех товарищей, лежащих на земле. Он с первого же взгляда понял, что Гилелю Гликману ничем уже нельзя помочь. Он был одним из первых халуцим, товарищи его очень ценили за умение ввернуть к месту удачное словцо, которое зачастую приносило облегчение в их трудной жизни, полной неудобств. "Желудок держит нас в бедности", - это была его шутка в те времена, когда молодой кибуц страдал от недоедания; ее с любовью повторяют до сегодняшнего дня. Возле него лежал Барух. Осколок врезался ему в бедро; из ноги лилась кровь. Залман бросился за бинтом; в то же время кто-то брызгал водой в лицо Мирьям. Ее ударило взрывной волной, и она лежала без сознания.

Когда Мирьям очнулась, она первым делом увидела, что нужны санитары с носилками. Залман возился с Барухом. Она позвала связного, но никто не откликнулся. Тогда она поползла по траншее, в надежде найти кого-нибудь, чтобы послать за санитарами. Но не успела она проползти и нескольких ярдов, как в конце траншеи взорвался второй снаряд, и ее засыпало песком. Она опять чуть было не потеряла сознание, однако нехватка воздуха и груз песка на груди заставили ее из последних сил карабкаться наружу. Когда она выбралась на воздух, голова у нее кружилась, и в ушах звенело от воя снаряда, зарывшего ее. Она вспомнила, что должна была что-то сделать - найти санитаров с носилками. Совсем забыв о связном, она побежала к убежищу 1, расположенному в 150 ярдах. Она бежала, падала, опять бежала и, наконец, добралась до него. Доктор Геллер сразу понял, что она в шоковом состоянии и заставил ее лечь.

По какой-то причине, которой он теперь и сам не помнит, Лейб Дорфман, старший санитар, пошел один на помощь людям из поста 9. Лейб был ответственным за оказание первой помощи еще со дней Натании, он был санитаром во второй мировой войне. Когда стали прибывать "нелегальные", он находился на берегу, оказывая медицинскую помощь любому, кто в ней нуждался. Это он встретил своего брата с нелегального судна и, вместо того, чтобы радушно принять его, отослал в ночную тьму, шепотом приказав молчать. Когда Лейб добрался до траншеи, он увидел, что бинт на ноге у Баруха весь пропитан кровью. Он сделал более плотную повязку и стал прикидывать, каким образом доставить раненого в убежище. Наконец, он придумал, - закрепил ногу проволокой, чтобы она не болталась, и потащил Баруха к убежищу доктора. Обстрел был очень сильный. Барух испытывал невыносимую боль.

"Пожалуйста, Лейб, оставь меня здесь. У тебя семья больше моей... ты не дотащишь меня до укрытия... нас обоих убьют".

Они оба лежали, распростершись на земле, потом Лейб попытался тащить его дальше.

Барух стал терять сознание. "Дай мне свой револьвер, - бормотал он. - Я это сделаю сам. Прошу тебя, Лейб, я больше не могу", - и голос его замер.

Тогда Лейб оставил его и побежал к убежищу за носилками. Только один мужчина в состоянии был помочь ему. Они побежали обратно к раненому; но когда Барух уже был на носилках, оказалось, что бежать они не могут: боль была слишком сильной. И в самый разгар обстрела они медленно прошли последние пятьдесят ярдов, отделявшие их от убежища.

Доктор Геллер покачал головой, увидев глубокую рану, почерневшую, обожженную по краям. Искусно и осторожно удалил он омертвевшие ткани, перевязал рану, сделал инъекцию пенициллина и морфия. Барух потерял очень много крови, и невозможно было сделать вливание - но он выжил.

До того, как начался обстрел в этот второй день сражения, трое мужчин сидели в углу траншеи 2 и завтракали. Они ели бутерброды, приготовленные женщинами за ночь до этого, и вместо кофе пили кислое молоко. Одним из них был Мейлах, красивый молодой человек с вьющимися рыжими волосами, спадающими на высокий лоб. Мейлах был одним из первых пионеров кибуца. Совсем еще парнишкой оставил он свою бедную, религиозную семью и приехал в Палестину до того, как было основано Мицпе-Хайам. В кибуце он выполнял самые разные работы. В Натании он был пекарем. Однако его настоящим призванием оказалась интеллектуальная деятельность. Несколько раз его приглашали в Тель-Авив сотрудничать в ежедневной газете "Аль-Гамишмар", органе кибуцного движения. Когда в кибуце требовалось изысканное слово по случаю какого-нибудь торжества, всегда обращались к Мейлаху. Это он сочинил текст свитка, который был заложен в фундамент первого бетонного здания в Яд-Мордехае.

Довик, второй из этой тройки, был высокий, сердечный человек, мастер пошутить и посмеяться. Вместе с Бизеком они несли ответственность за склад нелегального оружия в кибуце. Во время войны ему удалось увеличить этот запас, благодаря "свиданиям" с еврейскими девушками, служившими в британских частях Вспомогательной Территориальной Службы; вместо романтических знаков внимания он получал от них ворованные гранаты и боеприпасы. По этому поводу Довик любил поддразнивать свою жену: "Ты только овощи выращиваешь на своем огороде, говорил он ей, - а вот эти солдатки умеют выращивать патроны". Сейчас, доедая свой скудный завтрак, он все шутил с Мейлахом и молодым пальмахником, которого назначили на их пост.

"Я славно отдохнул прошлой ночью, - рассказывал он им. - После того, как Тувия сменил меня, я пошел в свою комнату, чтобы захватить какую-нибудь подстилку. Первое, что мне попалось под руку - вот это покрывало. Что война делает с человеком! В мирное время мне не разрешалось даже ноги положить на него, не подстелив газеты; прошлой же ночью я спал на земле, завернувшись в него".

Мимо проходил Тувия, проверявший посты, и тоже посмеялся шутке. Он сказал, что опасно сидеть всем вместе, и пошел взглянуть, в каком положении находится дот. Из нижней части траншеи, углом огибавшей холм с постом 1, дот был виден, как на ладони. Вокруг него застыли три броневика с пулеметами наготове. Тувия понял, что их присутствие намного осложнит защиту поста.

В то время, пока он наблюдал, начался обстрел, пулеметы броневиков открыли огонь по посту 1. Тувия быстро нырнул в окоп. Примерно через полчаса к нему подполз связной - бледный, дрожащий от того страшного известия, которое он принес. Снаряд разорвался в траншее поста 2; Мейлах, Довик и молодой парень из Пальмаха были убиты наповал.

Под ураганным огнем, ведущимся с трех позиций, Тувия побежал обратно к посту 2. Положение здесь было безнадежным. Мало того, что трое погибли - весь пост оказался, в сущности, разрушенным. Наблюдательный пункт был разнесен вдребезги, и большая часть траншеи осела.

"Куда нам теперь идти?" - спросил один из защитников.

"Может, к турецкой позиции? - стараясь перекричать грохот, предложил Салек Бельский. - Я пойду взгляну".

Местами ползком, местами вприпрыжку Салек добрался до глубокой ямы, вырытой еще во время первой мировой войны, когда турки обороняли этот небольшой холм от англичан. Под тонким слоем песка земля здесь была плотной, утрамбованной; стены держались прочно. Места здесь хватало на двоих. Тувия послал на пост 3 за подкреплением, а прибывших людей разместил в неповрежденной части разрушенной траншеи; Салек же и еще один ветеран заняли турецкую позицию.

Египтяне решили испытать новое оружие - дымовую завесу. Усилился обстрел постов 1 и 2, и одновременно дымовые шашки стали взрываться в воздухе, скрывая из виду Белую Горку, неглубокие вади и подступы к доту. Тувия знал, что под прикрытием дымовой завесы начнется атака пехоты, и поспешил к посту 1, прихватив с собой расчет "браунинга".

На вершине небольшого холма защитники стреляли наугад, ничего не видя перед собой. И вдруг случилось то, чего египтяне не сумели предвидеть. Во время хамсина ветер иногда резко меняет направление с востока на запад, и в Яд-Мордехае такое часто случается около одиннадцати часов утра. В этот день египтяне начали первую пехотную атаку именно в одиннадцать часов. И тут ветер вдруг изменил направление. Дым стал рассеиваться, затем исчез окончательно. Защитники увидели египетских солдат, перерезающих проволоку. Покрикивая от возбуждения, евреи открыли яростный огонь, стали забрасывать врага гранатами. Дани, молодой командир Пальмаха, который почти всю ночь занимался укладкой мин, выскочил из окопа, чтобы помочь минометному расчету. Не обращая внимания на страшную опасность, он стоял в полный рост, выкрикивая команды, направляя огонь в самую гущу атакующих, которые были теперь в зоне прицельного огня. Египтяне, захваченные врасплох, кинулись обратно к банановой плантации.

У Брахи, в убежище 2, были свои проблемы. До начала обстрела она разрешала девушкам по очереди выходить в проходы, соединяющие оба конца убежища с окопами. Воздух здесь был свежее, и голубел кусочек неба. Во время же обстрела находиться в проходах стало опасно; сюда могли угодить осколки снарядов и обломки. В десять часов, когда начался обстрел, Браха созвала девушек в центральный отсек. Но одна из них отказалась подчиниться. Она лежала у самой стены, обхватив голову руками. "Умоляю тебя, Браха, не заставляй меня возвращаться туда,- просила она. - Я там не выдержу".

"Девочка моя, здесь опасно оставаться. Надо немедленно отсюда уйти".

"Нет, нет, я не могу, - рыдала девушка. - Я не смогу опять, лежать там целый день. Я лучше здесь умру. Мы все равно все умрем".

"Перестань говорить глупости, - сказала Браха, стараясь поднять ее на ноги. - Можешь стоять там в уголке, если не хочешь лежать. Я отвечаю за тебя. У меня и так достаточно забот".

Молодая девушка - ей едва исполнилось пятнадцать - вынуждена была подчиниться. Но скоро она опять выскользнула в опасный проход. Сильное, необъяснимое чувство овладело ею. Она не в состоянии была вновь испытать унижения концентрационного лагеря; она не могла снова валяться целый день на вонючих нарах; она не могла вновь пережить унижение, подобное тому, когда, потеряв над собой власть от животного страха, не в состоянии была сдержать физиологических потребностей. Она не могла бы вновь пережить то, что испытала в Берген-Бельзене. Браха привела ее обратно еще раз, но потом увидела, что это просто не имеет смысла. Девочка предпочитала чувство свободы, которое она испытывала под осколками. Она лежала здесь весь день, закрыв голову руками, и только чудом ни один осколок не тронул ее.

С наступлением дня женщин и девушек, прятавшихся в убежище, охватила апатия. Было забыто то чувство облегчения, которое они испытали прошлым вечером, - их тогда вызвали из укрытия, чтобы помочь разносить еду по траншеям, и они, наконец-то, почувствовали себя участниками общего дела. Теперь казалось, что такой вечер больше никогда не повторится. Они стояли в углу, прижавшись друг к другу, или лежали в тесноте на узких нарах. Воздух был удушливый. К невыносимой жаре, которую принес хамсин, добавилось еще тепло от тридцати разгоряченных человеческих тел. Пот лился с них градом, вся одежда промокла. Они пытались спать или просто лежали в полубессознательном состоянии. Они старались ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Они забыли, что надо есть. Даже стрельба не могла вывести их из этого состояния депрессии. Им больше ничего не оставалось - только терпеть свои страдания.

И вдруг все это кончилось. Кто-то запел. Другие присоединились. Сначала они пели песни той страны, из которой приехали - все они были из Польши. Потом спели несколько песен на иврите. Одну из них они все повторяли и повторяли:

"Мы пришли в страну свою, Мы пришли в страну свою, Мы пришли в страну свою, Пахали мы и сеяли, Пахали мы и сеяли, Но жать еще не начали, Нет, жать еще не начали."

Одной из загадок сражения при Яд-Мордехае является тот факт, что, несмотря на интенсивный артиллерийский огонь, египтянам так и не удалось разрушить заграждения из колючей проволоки перед постами. В рапорте, попавшем в руки евреев, египетский офицер отмечал, что причиной этой неудачи была нехватка бангалорских торпед (Длинная труба, наполненная взрывчаткой. Выстреливает от запала или электрической искры; используется для разрушения укреплений и проволочных заграждений.). Как бы там ни было, египтяне прилагали большие усилия, чтобы справиться с проволокой вручную.

Пока защитники были заняты отражением первой атаки этого дня, группа из пятнадцати египтян обошла подножье небольшого холма. Под прикрытием дымовой завесы египетские солдаты начали перерезать проволоку у главных ворот. Если бы им удалось проложить себе путь с этой стороны, они, возможно, добрались бы до траншей и напали на пост 1 с тыла. Но их обнаружили, как только дым рассеялся. Тувия направил несколько человек, в том числе пулеметный расчет, в нижнюю часть траншеи, откуда можно было открыть прямой огонь по египтянам. Однако, как только началась стрельба, броневики, стоящие у дота, открыли ответный огонь из пулеметов. Защитники оказались в очень опасном положении; да и траншея была недостаточно глубокой в этом месте. Дот, который вчера был для них главным опорным пунктом, сегодня угрожал их жизни. Дани стоял на самой высокой точке в траншее, ближе всех к посту 1. То был красивый юноша с большими карими глазами на овальном лице, густыми черными волосами и пухлыми губами. В свои двадцать лет он уже был ветераном Пальмаха. Он свободно владел арабским, так как родился в Дамаске, и поэтому его часто засылали с опаснейшими разведывательными заданиями на арабскую территорию. Под ним, здесь, в траншее стоял Менахем - один из защитников дота, который так и не нашел в себе сил пристрелить приползшего к ним пса. Еще ниже расположились Тувия и Шимон с "браунингом". Под ними заняли позиции Наум и Беня, одни из первых кибуцников, оба вооруженные пулеметами системы "стен". "Внимание! Ложись!" - кричал Тувия. Но не могли же они заботиться теперь о своей безопасности, когда надо было во что бы то ни стало помешать египтянам перерезать колючую проволоку! И они поднимались во весь рост, стреляли, ложились опять. Пулеметная очередь из дота накрыла траншею.

"Меня ранило, не могу шевельнуть рукой!" - крикнул Дани. "Есть у кого-нибудь бинт?" - спросил Тувия. Беня повернул голову в сторону дота, чтобы достать бинт из кармана рубашки. В этот миг пуля разбила ему лоб, и он упал на спину. В то же мгновение коротко вскрикнул Наум. Они упали одновременно. У Бени был задет череп. Наума убило на месте. Шимон подхватил его, когда он падал, и успел услышать его предсмертный вздох. Он осторожно положил его на землю и вернулся к пулемету.

Беня с трудом поднялся на ноги; кровь залила его лицо. Локтем он вытер ее и попытался стрелять из своего "стена".

Тувия потянул его вниз, в траншею, и перевязал лоб.

Однако египетские солдаты уже уползали обратно; они отступили в томатное поле и скрылись из виду в картофельной ботве, которая в этом году выросла необычно высокой. Половина этой группы погибла и осталась лежать у проволочного ограждения. Опасность прорыва была предотвращена благодаря последним залпам защитников.

Дани ранило в локоть; из-за этой раны была парализована вся рука. Когда Тувия бинтовал ее. Дани сказал: "Ты веди Беню к доктору. Я могу идти сам. Я пойду за тобой". Но когда он так и не явился в убежище, Тувия послал Хавиву искать его. Хавива встретилась с ним всего лишь пару часов тому назад. Пробегая мимо по траншее, он нечаянно обдал ее песком. "Что же я наделал! воскликнул он. - Ну и осел же я!" Она засмеялась и сказала: "Нагнись хоть немного, Дани. Ты такой высокий, что египтяне могут увидеть тебя за милю". Теперь, когда она бежала по траншеям, ей вспомнилась эта встреча.

Она нашла его лежащим на открытом месте. Пока он добирался до убежища, его снова ранило. Он не мог подняться - у него было прострелено легкое.

"Помоги мне, Хавива, я хочу жить!"

Они находились под огнем, но Хавива перевязала его и попыталась тащить к траншее. Он понемногу терял сознание. Подоспевшие санитары унесли его на носилках к доктору Геллеру. Хавива вернулась грустная к своему посту в эвкалиптовой роще; она вынула из полевой сумки кусок марли и вытерла кровь Дани со своих рук. Воды для мытья не было.

Примерно через час после того, как отбили первую атаку, ветер был все еще переменчив, и египтяне не могли снова применить дымовую завесу. При второй атаке на пост 1 перед пехотой шли броневики; они вели непрерывный огонь из пулеметов.

На наблюдательном пункте в это время находились двое - Севек и Сема, прибывший в кибуц всего лишь два года назад. Тем не менее, многие члены кибуца его хорошо знали. Вместе с ними он принимал участие в халуцианском движении в Польше, а одно время занимал в трудовом лагере важный пост руководителя работ. Почти все годы войны он провел в гетто в Ченстохове, где помогал организовать подпольные группы для борьбы с нацистами. Когда гетто уже было почти опустошено в результате "акций", во время которых людей отправляли в их последний путь к газовым камерам Аушвица, ему удалось бежать и присоединиться к группе еврейских партизан, действовавших в окрестных лесах.

Один из броневиков направил весь свой огонь на наблюдательный пункт. Пули грохотали по гофрированным стальным листам крыши; они ложились все ближе и ближе к амбразурам.

"Ложись!" - крикнул Севек и бросился на пол. Сема упал вместе с ним - он был мертв.

"Его смерть совсем на меня не подействовала, - говорил мне Севек через двенадцать лет. - Казалось совершенно ясным, что так и должно было случиться. Это произошло бы и со мной, если бы я вовремя не упал. Я тогда хладнокровно подумал, что теперь моя очередь. Не странно ли это? - ведь я любил Сему. Но мои чувства притупились. Я почувствовал себя равнодушным, онемевшим, мертвым".

Обстрел немного утих, и Севек выполз из наблюдательного пункта. Пост 2 вел минометный огонь по броневикам, заставляя их поворачивать назад. Вслед за ними и египетская пехота также обратилась в бегство. Вторая волна наступления была отбита.

В послеобеденное время Менахема послали с раненным товарищем к доктору Геллеру. Здесь он узнал, что Дани умер. С тех пор, как Дани ранили и он покинул траншею, о нем не было никаких известий. Менахема потрясла смерть этого отважного молодого воина; он не думал, что его рана столь опасна. Печальный и потерянный зашел он в одно из женских убежищ и вытянулся на нарах во весь свой рост, впервые за два дня позволив телу по-настоящему отдохнуть. К нему подошла одна из женщин. Не то, чтобы они были особенно дружны, нет просто одна из женщин кибуца. Она принесла намоченную водой тряпку и, не сказав ни слова, начала стирать копоть с его лица. Она провела прохладной тряпкой по лбу, стерла остатки грязи с лица и вычистила большие отопыренные уши. Менахем был благодарен ей за эту заботу.

"Не можешь ли ты мне и рот почистить? - спросил он. - У меня такое чувство, будто его закупорило грязью".

Она засунула ему пальцы в рот и ногтями стала выскребать песок из зубов. Затем дала немного воды прополоскать рот. После этих процедур она опять уложила его.

"Ну как, теперь лучше?" - спросила она. И, не дожидаясь ответа, наклонилась, чтобы поцеловать его.

И грубые нары показались Менахему роскошным ложем. Здесь, в стенах убежища, он чувствовал себя в безопасности; даже вонючий воздух казался вполне сносным. Удивление, вызванное неожиданным поцелуем женщины, сменилось приятным чувством уюта и тепла. "Как бы мы выдержали все это без женской помощи?" сказал он про себя. Его измученное тело расслабилось, и он погрузился в глубокий сон.

В штабе радист Шамай внимательно прислушивался к сообщениям, передаваемым с разведывательного самолета египетскому командованию. Он хорошо знал арабский.

"Они говорят, что на постах 1 и 2 до начала атак было не более пятнадцати человек, - докладывал он командирам, проводившим короткое совещание в убежище. - Они говорят, что спустятся ниже, чтобы еще раз сделать подсчет".

"И при каждой атаке мы уничтожали по половине роты", - ликовал Тувия.

"Но мы потеряли почти треть наших людей, - угрюмо заметил Алекс. - Не первые атаки решат нашу судьбу, а последние".

"Их солдаты деморализованы. Они не смогут послать тех же людей в следующую атаку. Я уверен в этом, - сказал Тувия. - А если они сунутся, мы уничтожим весь полк. Они долго так не выдержат".

"Нам необходимо подкрепление и оружие", - сказал Алекс. С этим Тувия согласился, и они продиктовали Шамаю донесение:

13.55. Отбиты две атаки пехоты. У нас есть потери. Посты разрушены. Мы нуждаемся в подкреплении, оружии и боеприпасах.

Тут какое-то изменение произошло в звучании "оркестра", рев которого все время служил фоном для их беседы. Обстрел продолжался, но стал тише.

"Они опять наступают!" - закричал Тувия и бросился из убежища.

"Еще одна атака пехоты", - добавил Шамай к донесению.

Было позднее послеобеденное время. Над полем сражения стоял туман из пыли и дыма. Когда на секунду стихал гул канонады, слышны были стоны и крики раненных египтян. В траншее поста 1 Севек говорил громко и возбужденно:

"... целился прямо в меня . . . минометный снаряд . . . я это знал... я бросился на землю. Он пролетел мимо... да, я чувствовал, как он пролетел над моей головой, и воздушная волна придавила меня к земле. Понимаешь? Я слышал этот ужасный вой и, когда открыл глаза, я не знал - жив я или мертв . . . жив или мертв. В голове стоит звон. Что ты сказал? Я ничего не слышу . . . только звон в голове. Вы еще можете поглядеть на снаряд, застрявший в стенке окопа. Всего лишь в пяти дюймах над тем местом, где я лежал. Ох, моя голова!.." - и он зажал ее руками.

"Замолчи, Севек, - пытались успокоить его другие. - Египтяне еще услышат тебя и возьмут нас на прицел. Молчи!"

Севек заплакал. Слезы катились по его лицу, а он все звал по имени товарищей, находившихся рядом, в траншее, и тех, кого настиг вражеский снаряд. "Я хочу услышать свой голос, свой человеческий голос, - всхлипывал он. - У меня голова разрывается, а я все не могу услышать своего голоса".

Люди были слишком измучены, чтобы обращать внимание на истерику Севека. Они сидели или лежали в траншеях, оглушенные взрывами, кашляя от острого порохового дыма, ощущая боль во всем теле от нечеловеческого напряжения этого дня. Сколько атак они отразили? Одни считали, что их было три, другие были уверены, что не менее пяти или шести. Начался бесцельный спор, сражу же прекратившийся, как только наблюдатель объявил, что начинается новая атака. Люди медленно поднялись на ноги, и двое споривших стояли, молча обнявшись.

На этот раз их пост обстреливался настолько интенсивно, что им пришлось покинуть его. Они укрылись в небольшой ложбинке; оттуда, прижавшись всем телом к земле, они опять стреляли из винтовок и бросали гранаты. Упорство защитников и преимущество их позиции содействовало тому, что и в пятый раз за этот день они взяли верх над врагом. Это была последняя атака.

Но один человек все оставался в окопе - Вольф Кригер. Накануне сражения он вернулся в кибуц со своей женой, русской еврейкой, которая родила мертвого ребенка всего лишь за несколько дней до этого.

"Вольф, иди вниз, - звали остальные. - Уходи оттуда! Окоп слишком мелкий, тебя могут увидеть".

"Еще минутку, - кричал он в ответ. - Я хочу убедиться, что они действительно отступают".

Не снайперская пуля убила его, когда он стоял так, на виду; по воле слепого случая шестифунтовый орудийный снаряд попал прямо в него. С ужасом увидели товарищи, как его разнесло в клочья. На месте, где только что стоял живой человек, не осталось даже туловища. Лежала только жалкая кучка остатков, плавающих в крови.

В первый день сражения Веред, жена Кригера, почти все утро настаивала на том, чтобы ее оставили в окопе вместе с мужем, и только Тувия с его решительностью смог заставить ее пойти в убежище. Потом Вольф с каждым связным, приходившим на пост 1, посылал ей маленькие записки. Все знали горестную историю этой пары; никто не подшучивал над Вольфом из-за этих любовных писем. Вольф служил солдатом в побежденной польской армии. Отступая, его взвод дошел до советской зоны; их взяли в Красную Армию. Вольф участвовал в Сталинградской битве и остался в живых. Потом, как это случилось и с другими поляками, его отправили в рабочий батальон. В далекой Туркмении, работая механиком, он встретил Веред и женился на ней. Эта еврейская женщина эвакуировалась сюда из оккупированных немцами районов России. Веред вспоминает, как он засыпал ее историями о своем кибуце; так она познакомилась со всеми людьми кибуца еще до встречи с ними. После войны Вольф репатриировался в Польшу, и Веред стала польской подданной. Решив любым способом добраться до Палестины, они отправились в Германию, оттуда-во Францию. После многих месяцев скитаний они получили сертификаты и эмигрировали. Ровно за год до дня его гибели, Вольф и Веред были приняты в Яд-Мордехай.

За весь долгий день в душном убежище Веред просто обезумела от волнения. С того момента, как начался обстрел, она не получила ни одной весточки от Вольфа. От таких переживаний она даже забыла почти все слова на иврите и польском и не в состоянии была вымолвить ни слова. Она почувствовала себя чужой, оторванной от других женщин, выросших вместе, основавших кибуц, деливших горе и радость за столькие годы. Ею овладело предчувствие несчастья. Когда известие, наконец, пришло, оно не удивило ее; казалось, она все время знала, что так и должно случиться.

Теперь она потеряла все - свою страну, семью, ребенка, мужа. Она была одинокой в чужой стране среди чужих. Она закричала. То был истерический крик горя и крушения всех надежд. Женщины, сгрудившиеся в этом тесном, жарком убежище, не могли вынести этих криков. Они бросились успокаивать ее, но никому не удалось утешить Веред, жизнь которой была полностью разбита. Наконец, Доре пришлось сделать ей инъекцию снотворного.

Из Нир-Ама, где был расположен штаб Пальмаха, Гершон с беспокойством наблюдал за ходом сражения. Кибуц, который он так хорошо знал, чьих детей он спасал, был охвачен огнем. По тому, как ослабевал артиллерийский огонь, он знал, что вновь начинается пехотная атака. Ответный огонь защитников немного успокаивал: казалось, он не стихал, несмотря на атаки, следующие одна за другой.

Когда артиллерийский обстрел начался в пятый раз, Гершона вызвали в штаб на совещание. Под непрерывное дребезжание стекол, офицеры пытались решить, чем можно помочь осажденному кибуцу. Гершону предложили дать оценку обстановки.

"Я хорошо знаю расположение их укреплений и знаю людей Яд-Мордехая, сказал он. - На них можно положиться, они будут бороться до конца. Они лучше других кибуцов, лежащих на главном шоссе, подготовлены к тому, чтобы удержать египтян. Им надо отдать все, что у нас есть".

Полковник Наум Сариг, командующий войсками Хаганы в Негеве, признал стратегическое значение Яд-Мордехая; сейчас кибуц сдерживал основную силу египтян, не давая возможности двинуться на Тель-Авив. Но полковник не располагал ни лишним оружием, ни людьми. Половина его отряда из 800 человек находилась в нижнем Негеве. Вторая половина была распределена в этом районе между пятнадцатью поселениями; солдаты занимались эвакуацией детей и охраной коммуникаций. В своем распоряжении он имел всего лишь два взвода - шестьдесят человек, - предназначенных для подкрепления.

В то время, когда они обсуждали этот вопрос, радист принес еще одно донесение из Яд-Мордехая.

18.30. Пятая атака под прикрытием пулеметов, минометов и тяжелой артиллерии отбита. Шестнадцать убитых и двадцать раненых. Нет места, чтобы их уложить. Доктор выбился из сил. Нам необходима помощь и немедленно.

"Мы это сделаем, - решил полковник Сариг. - Мы пошлем один взвод. Это все, что в наших силах; было бы ошибкой послать всех людей в осажденное место".

"А как насчет раненых?" - спросил Гершон.

"Ты знаешь не хуже меня, что все грузовики теперь заняты эвакуацией детей, - ответил полковник. - Половина детей Яд-Мордехая все еще находится в Рухаме; если бы они могли выбрать, они бы предпочли, чтобы мы, прежде всего, вывезли детей. Египтяне могут начать бомбардировку Рухамы в любой момент".

Гершону пришлось согласиться с этим.

Взвод, предназначенный для поддержки кибуца, в большинстве своем состоял из иммигрантов, недавно прибывших в страну. Они были слабо обучены и не имели никакого опыта в войне. Они не прошли закалки в дорожных схватках, как те молодые ветераны, которыми командовал Гершон. Вооружение их составляли винтовки, пулеметы "стен" и автоматы. Они должны были захватить с собой столько боеприпасов, сколько каждый был в состоянии унести. Гершон велел Иошке, хорошо знакомому с местностью, полями провести их к кибуцу, как только зайдет луна.

К началу сражения не было никаких планов относительно захоронения убитых. Никто не подумал и о том месте, где можно было бы временно поместить павших до тех пор, пока появится возможность их похоронить. Когда Егуди Розен, один из членов расчета "шпандау", был убит в первые же минуты боя, санитары принесли его в убежище к доктору. После того, как был установлен факт его смерти, тело вынесли наружу, где оно снова было поражено осколками бомбы. Лейб Дорфман и Алекс решили тогда укрыть убитых в прачечной, которая кое-как была защищена от обстрела небольшим холмиком.

На второй день вечером, как только начало темнеть, Алекс и Тувия пригласили к себе Лейба, чтобы решить вопрос о погребении. Они решили использовать для этой цели небольшое убежище, предназначенное для штаба и разрушенное в первое же утро артиллерийским огнем. Надо было только снять поврежденную железную крышу и использовать уже готовую яму для братской могилы.

Залмана и еще одного мужчину попросили помочь Лейбу и другим санитарам. Двадцати мужчинам и женщинам, ближайшим друзьям погибших, было разрешено присутствовать на похоронах, несмотря на случайные минометные выстрелы. Были здесь и обе вдовы - Батия, которая обошла все окопы в поисках мужа, и Ализа, чей муж, Мейлах, был убит в это утро на посту 2. Женщины уговорили Веред не ходить на похороны. Они хотели скрыть от нее, что от тела ее мужа остались для погребения всего лишь часть руки и одна нога.

Ализа рано утром получила известие, что Мейлах ранен и засыпан песком. Бой разгорался все ожесточеннее, и в течение нескольких часов не было больше никаких сообщений. Все эти часы она удивляла остальных женщин своей выдержкой. Ее беспокойство, а позже - горе, как это случается очень редко, обратились в нечто положительное. Раньше ее товарищи и не подозревали, что она способна проявлять такую нежность, - однако сейчас она вся лучилась заботливостью и материнством. Она ухаживала за ранеными, она беспокоилась о связных, под обстрелом бегущих через траншеи.

Подойдя к своему мертвому мужу, она опустилась на колени, сняла с него часы и залитый кровью патронташ. "Ему эти патроны больше не понадобятся, а кибуцу они еще нужны", - сказала она и отдала патронташ товарищу. Она провела рукой по рыжим волосам убитого, поцеловала его в губы и помогла перенести к могиле. Залман, стоявший в яме, принял тело.

Самые изувеченные были завернуты в простыни, других хоронили в их грязной, покрытой пятнами рабочей одежде, которую они носили в окопах. Довику послужило саваном его покрывало, по поводу которого он шутил за несколько минут до смерти.

Семеро из тех, кто погибли, не были женаты; шестеро оставили вдов, которые находились вместе с детьми за пределами кибуца. Друзья, пришедшие проститься с погибшими, стояли молчаливо, без слез. Одна женщина вдруг шагнула вперед и поцеловала грязные, неприкрытые лица тех, чьи вдовы еще не знали о том, что стали вдовами. Ализа и Батия бросили традиционную горсть земли в братскую могилу. Присутствующие не стали ждать, пока похоронная команда закончит работу. Вереницей, молча они шли по траншеям. Смрад, исходящий от неубранных трупов египетских солдат, преследовал их повсюду; горе, страх и отчаяние - все смешалось в их сердцах.

Десять часов вечера. Убежище, где находился штаб, было переполнено. Вчерашнее правило, по которому в штабе могли находиться только командиры, группа радистов и ответственные за склад с оружием, было нарушено: легко раненых пришлось перевести сюда в штабное убежище. Теперь, когда с наступлением ночи стих артиллерийский обстрел, сюда пришли женщины навестить раненых, пришли и мужчины с разных постов за новостями.

В одном углу Комитет обороны проводил совещание. Залман - секретарь кибуца, и Дина, весь день исполнявшая обязанности то сестры милосердия, то связной, присоединились к Рубену, Алексу и Тувие. Пытаясь сохранить свои планы в тайне, они говорили шепотом.

Однако все находившиеся в убежище, настаивали на своем праве принять участие в совещании. Они имели право голоса во всех делах кибуца с тех пор, как собрались все вместе. Они не отказывались от своих демократических прав, когда решался вопрос - строить ли новые дома, покупать ли сельскохозяйственные машины. Как они могли отказаться от них теперь, когда стоял вопрос о жизни и смерти?

Один за другим приходили с донесениями командиры постов, вызванные на совещание. Потери были известны всем; несмотря на это, они упомянули о них. Не считая легко раненых, которые сами наложили себе повязки и вернулись обратно в окопы, двадцать человек вышли из строя. Шестнадцать были убиты. К началу боя было 114 мужчин и мальчиков. Тридцать шесть убитых и раненых - это означало, что треть всех сил вышла из строя; на самом же деле, если брать в счет только эффективных бойцов, то боеспособных осталось около половины. О состоянии вооружения рапортовал Натек. Имелось достаточное количество ручных гранат, но было израсходовано более половины всей амуниции для различных видов оружия. Эти остатки в дальнейшем сократились из-за итальянских и чешских винтовок, оказавшихся почти непригодными. Но истинным бедствием при столь скудных запасах оружия явилась потеря двухдюймового миномета. Он был разбит в этот день после полудня на посту 1, в самый разгар артобстрела.

После рапорта Натека дискуссия стала общей, в ней принимал участие каждый из присутствующих. Некоторые пали духом. Что же делать дальше? - спрашивали они. Где мы возьмем боеприпасы? Воду? Запас воды в бочках подходил к концу. Нельзя было выкачивать воду из колодца - наполовину зарытый генератор получил повреждение при обстреле. Трупы животных попали в бассейн, вода которого сохранялась как неприкосновенный запас. Скоро она испортится и станет непригодной для употребления. А что будет с женщинами?

В течение первого и половины второго дня сражения этот вопрос - что будет с женщинами? - обходили молчанием. Мужчины не хотели пугать женщин своими тайными опасениями, а женщины старались не лишить мужчин присутствия духа. Но к вечеру произошло нечто такое, из-за чего стало невозможным и дальше уходить от этой темы. Истеричный молодой связной прибежал с известием о том, что посты 1, 2 и 10 уже сданы и что египтяне ворвались в кибуц. В убежище всех охватила паника. Люди Яд-Мордехая считали, и не без основания, что изнасилование будет только одним из ужасов, которым победившие египтяне подвергнут женщин кибуца.

Во время необъявленной войны последних пяти месяцев арабы совершали страшные зверства - в большинстве случаев над женщинами. Несколько женщин выскочили из убежища и бросились искать Алекса. Они требовали оружия, они предпочитали смерть плену. Алекс, и сам обеспокоенный судьбой женщин, дал им ручные гранаты. Но теперь тот факт, что в руках женщин находится средство самоуничтожения, вызывал содрогание и действовал угнетающе. Было сказано немало горьких слов в адрес Хаганы за ее отказ эвакуировать женщин перед началом боя. И действительно, теория Хаганы, согласно которой эвакуация подрывает моральный дух мужчин, сейчас обратилась в свою противоположность. Страх за судьбу двух десятков женщин, теснящихся без дела в переполненных убежищах, занимающих места раненных, измученных бойцов, подрывал боевой дух мужчин.

Какой-то переполох возник у входа в убежище. Нахман Кац протиснулся в центр группы, размахивая винтовкой. "Я перестрелял всех коров, - разрыдался он. - Всех животных! Я расстрелял их. Я не мог смотреть на их муки. Все равно мы здесь погибнем, зачем мучиться животным?"

Сдавленный стон пронесся по убежищу.

"Прекратить! - скомандовал Тувия. - Ты не имел права тратить патроны без приказа".

"Я перестрелял их всех, - истерически рыдал Нахман. - Я увидел "Аристократа" - он стоял у бассейна все еще живой. Я застрелил "Аристократа", я застрелил одного мула, я перестрелял всех коров".

"Иди приляг, отдохни немного", - тихо сказал Алекс; его крупное лицо содрогнулось от жалости. Кто-то вывел Нахмана.

Стояла долгая тишина. Гибель животных была невосполнимой потерей. С какой гордостью и восторгом приобрели они "Аристократа", своего знаменитого белого скакуна! Породистые коровы являлись доказательством их растущего благосостояния. Цыплята и утки были частью многоотраслевого хозяйства, которое развертывалось в кибуце. Дома можно было отстроить, деревья можно было посадить, но животные, о которых они так заботились и к которым так привязались, были окончательно потеряны.

"Нам надо сдаваться, - вдруг сказал кто-то высоким, напряженным голосом. Как можем мы, несколько человек, удержать всю египетскую армию? Это немыслимо. Так зачем нам погибать? Я говорю, надо сдаваться!"

"В плену, по крайней мере, мы выживем, и наши дети не останутся без матерей", - добавила одна женщина. "Я никогда не сдамся", - крикнул Дов Ливни, которого в тот день ранило осколком в голову. Это был тот самый шестнадцатилетний парнишка из Пальмаха, который прошлой ночью, наконец, достал револьвер, свой долгожданный трофей. "Завтра я буду в полном порядке и буду биться до конца".

Тогда Алекс стал объяснять, что значит сдаться в плен. Он напомнил своим слушателем о том, что случилось всего лишь неделю тому назад в Кфар Этционе. Это поселение, расположенное на одной из дорог, ведущих к Иерусалиму, несколько месяцев выдерживало осаду, а потом было атаковано Арабским Легионом. Два дня они сопротивлялись, затем на них пошли танки. Поселенцы, оставшиеся в живых, сдались; их выстроили в ряд, как бы для фотосъемки; после этого расстреляли из пулемета (Хотя рассказы спасшихся из этой бойни не совсем ясны, этот расстрел, возможно произвели арабские нерегулярные войска, присоединенные к Арабскому Легиону. Один из оставшихся в живых фактически был спасен офицером Легиона. Но в то время это еще не было известно; защитники Яд-Мордехая имели основание для своих опасений.). Только трое спаслись в этой бойне. Может ли Яд-Мордехай после всех тяжелых потерь, нанесенных египтянам, рассчитывать на более снисходительное обращение?

"Нам обещано подкрепление, - сказал он в заключение.

- Один взвод прибудет к нам сегодня ночью после захода луны".

"Взвод! - крикнул кто-то. - Какой смысл посылать горсточку людей погибать вместе с нами? И какой это взвод? Может быть, Гершон придет со своими лучшими людьми? Или нас просто бросили на произвол судьбы?"

"Все мы - солдаты Хаганы, - повысил голос Тувия. - Нам приказано сражаться и выстоять. Не мы начали эту войну. Не мы развязали это сражение. Но мы должны выполнить свой долг. И никаких разговоров о сдаче!"

"Придет новый взвод, он заменит людей на постах, - сказал Алекс. - Всем нам нужен отдых. Пока вы будете спать, новые бойцы восстановят траншеи. Они принесут оружие и боеприпасы, и мы попросим пальмахских ребят выйти за ограду и подобрать брошенное".

Шамай, подслушивавший египетские радиопередачи, ворвался в убежище. "Египетский штаб рапортовал в Каир, - сказал он, - что их потери достигли двухсот человек. Они говорят, что не в состоянии взять это место. Они просят подкрепления".

"Подкрепления! - воскликнул кто-то. - Им еще требуется подкрепление!?"

"Они воюют не так, как мы, - объяснил Залман. - Они воюют по-книжному. Ведь их обучали англичане, - как обучали нас в Еврейской бригаде. Они не посылают в атаку отряд, если он был разбит или потерпел поражение".

"А они уже дважды наступали! - добавил Тувия. - Мы выигрываем время время для подхода подкрепления, или время для Пальмаха, чтобы он ударил с тыла".

На этом совещание закончилось.

В два часа ночи прибыл долгожданный взвод под командованием Иошки; люди Яд-Мордехая его знали и доверяли ему. Тувия послал бойцов на посты 1, 2, 3 и 10, чтобы заменить падавших с ног людей, и в траншеи - восстановить разрушения. Иошке сообщил, что два батальона Пальмаха идут с севера в Негев. Он добавил, что слышал разговор полковника Сарига о том, что израильское правительство на днях получило несколько чешских самолетов. Иошке считал, что они будут использованы для бомбардировки египетского штаба в Газе. Новость быстро облетела все убежища. "Мы спасены!" - восклицали многие. Сам факт, что взвод добрался до них, означал, что кибуц не был полностью отрезан. И если были такие, что сомневались в возможности победы, мрачное настроение, царившее на совещании, все же рассеялось, и защитники могли с большей уверенностью встретить завтрашний день.

7

21-22 МАЯ 1948 ГОДА

В те дни, когда шли бои под Яд-Мордехаем, положение на остальной территории Израиля было не менее критическим. Из-за политических разногласий между арабскими правительствами единый план согласованной военной стратегии провалился. Тем не менее арабские армии продолжали вторжение в страну в нескольких направлениях. За исключением узкой полосы побережья, бои велись почти повсюду. Они развернулись на четырех фронтах.

Каково бы ни было стратегическое значение каждого фронта, главной заботой в этой войне был Иерусалим. "Пусть отсохнет моя правая рука, если я забуду тебя, о Иерусалим!" - клялись евреи в тысячелетнем изгнании. Для руководителей Израиля немыслимо было новое государство без города Давида в качестве столицы.

Но Иерусалим - святой город трех религий. В надежде захватить его король Трансиордании Абдалла саботировал решение о создании объединенного военного командования; стать королем Иерусалима, третьего священного города Ислама таково было его честолюбивое стремление. Подвластный ему Арабский Легион под командованием бывшего офицера английской армии генерал-лейтенанта Глабб Паши, был наилучшей арабской армией по вооружению и руководству. После ее вторжения 15-го мая несколько соединений рассеялись, чтобы оккупировать территорию, предназначенную арабам по плану раздела; другие же были отозваны с тель-авивского направления и двинулись на Иерусалим. В городе царил хаос, начавшийся еще в декабре. Запасы воды и продовольствия были ничтожны; электростанции работали с перебоями. После 14-го мая, когда англичане оставили город, прекратили существование все административные службы. По всему городу вспыхивали бои между Хаганой и арабскими соединениями - обе стороны спешили захватить стратегические пункты. Прибытие Арабского Легиона 17-го мая существенно ухудшило положение евреев. С Масличной Горы батареи Легиона начали обстрел еврейских кварталов. Через два дня (когда началось сражение под Яд-Мордехаем) легионеры захватили северное предместье; затем с двух сторон, с севера и с востока, они двинулись к стенам Старого Города, в самое сердце Иерусалима. В эти дни тяжелых испытаний, выпавших на долю Яд-Мордехая, главное командование Хаганы опасалось, что с часу на час может быть потерян Иерусалим.

На севере военные действия, продолжающиеся с самого начала мая, достигли высшей точки напряжения. Верхняя Галилея представляет собой узкую долину, простирающуюся словно указательный палец между горами Ливана и Сирии. Эта прекрасная долина орошается множеством ручейков, которые сливаются воедино и образуют реку Иордан. . . Эта долина имела чрезвычайное значение: в чьих руках окажутся истоки Иордана, тот и будет диктовать условия нуждающемуся в воде Израилю.

С начала мая ливанские нерегулярные войска атаковали пограничные поселения, расположенные на западной стороне "Пальца". Накануне провозглашения Государства Пальмах получил сообщение о том, что соединения ливанской армии сконцентрированы на границе и что сирийцы, по-видимому, готовятся к вступлению с востока. "Палец" этот в самом широком месте имеет не более десяти миль, а в других местах и того меньше; в случае, если бы противник перешел границу, защита "Пальца" стала бы слишком тяжелой. Командующий бригадой Игал Алон выслал вперед группы Пальмаха, чтобы перехватить инициативу. Они заняли две ливанские деревни; затем отступили из них, неся большие потери. Однако соединениям Пальмаха удалось взорвать стратегически важные мосты и разрушить часть коммуникаций в самом Ливане. Кроме того, они захватили оккупированный арабскими нерегулярными войсками форт Теггарта, контролировавший основную дорогу, ведущую в долину. Таким образом, на некоторое время этот путь был закрыт для вторжения врага.

Сирийцы выступили южнее, чем предполагалось. Немного ниже озера Киннерет (Галилейское море) они попытались проложить себе путь в богатую Иорданскую долину, в конечном итоге намереваясь захватить Хайфу, расположенную в тридцати милях. Победив защитников форта Теггарта в Цемахе, они приблизились к Дегании, старейшему кибуцу страны. Дегания лежит на восточном берегу Иордана; только после ее захвата сирийцы могли развить наступление. 20-го мая они атаковали поселение при поддержке артиллерии, танков и броневиков. Танки уже ворвались в кибуц; казалось, он должен вот-вот сдаться, несмотря на яростное сопротивление поселенцев. Ранним вечером подоспела помощь. Две 65-мм пушки, выгруженные с корабля всего лишь несколько дней тому назад, были установлены на холме, против поля боя.

Их приобрели в Южной Америке; они представляли собой ровно половину всего тяжелого вооружения, имеющегося у израильтян. Эти пушки, установленные на деревянных колесах и транспортируемые при помощи лошадей, были отлиты в конце прошлого века; у них даже не было орудийных прицелов. Артиллеристы определили дальность действия орудий, стреляя в озеро Киннерет, и корригировали огонь до тех пор, пока снаряды не начали падать в гущу наступающих войск. Сирийцы отступили и оставили попытку оккупировать эту часть Иорданской долины. На юге египтяне наступали в трех направлениях. В Газе египетские военные силы разделились на две колонны. Меньшая из них шла на Беер-Шеву, арабский город, в который она могла вступить без сопротивления. Она должна была направиться дальше на северо-восток к Хеврону и Бетлехему, и 21-го мая обрушить артиллерийский огонь на аванпосты Иерусалима. Большая колонна, двинувшаяся по прибрежному шоссе, застряла теперь у Яд-Мордехая. По плану же она должна была через несколько дней окружить Тель-Авив.

Египтяне имели союзников в окрестностях города: арабские города Рамле и Лидда(Лод), находящиеся в семи милях к северо-востоку, были хорошо укреплены, кроме того в них квартировали арабские нерегулярные войска, пополненные небольшими соединениями Арабского Легиона. К северу от города, всего лишь в трех милях от дороги Тель-Авив - Хайфа, расположились иракские нерегулярные войска. Египетские военно-воздушные силы бомбардировали Тель-Авив, когда им хотелось. Казалось египтяне имеют все основания рассчитывать на легкую победу - необходимо было только захватить те несколько поселений, что стояли у них на пути.

Тем временем египетское судно высадило войска в прибрежном городе Мичдал, в нескольких милях севернее Яд-Мордехая. Солдаты двинулись вглубь страны, чтобы занять форт Теггарта, отданный англичанами Мусульманскому Братству. Поблизости находился кибуц Негба. Египтяне собирались окружить его, не дожидаясь конца битвы под Яд-Мордехаем.

Такова была ситуация, с которой новое государство столкнулось лицом к лицу к тому времени, когда Яд-Мордехай стал настойчиво требовать подкрепления и оружия: мощное наступление на Иерусалим, бои в Верхней Галилее, вторжение в Иорданскую долину, вторжение по трем направлениям в Негев и военная угроза во многих других местах. На площади, не превышающей штат Нью-Джерси, было слишком мало места для маневрирования. Прорыв на любом фронте мог стать роковым, он мог дать возможность арабским государствам выполнить свою угрозу - "сбросить евреев в море". Каждое сражение было решающим, и не хватало оружия и людей для боев.

Начался третий день осады Яд-Мордехая; после короткого сна Тувия поднялся с первым лучом солнца и отправился проверять посты. Люди Пальмаха, прибывшие в 2 часа ночи, весь остаток этой ночи восстанавливали траншеи, строили новые бункеры и дополнительные соединяющие траншеи. Тувия назначил другую смену, а их отправил перекусить и отдохнуть. Напоследок он посетил посты 9 и 10, расположенные по обе стороны главных ворот. Эти посты располагались ближе других к скотному двору; именно здесь была погублена основная часть скотины. Грудами лежали вспухшие, разлагающиеся трупы коров и телят. Сотнями валялись дохлые цыплята и утки. Теленок, избежавший пули Нахмана, подошел к нему сзади и потерся носом об его руку. Казалось, это бедное создание просит у него защиты. И в первый раз за все дни сражения выдержка Тувии сдала. До сих пор он находился в состоянии крайнего возбуждения, не допуская даже мысли о возможности поражения. Теперь он вдруг осознал весь ужас катастрофы. Это молодое беспомощное существо, единственно уцелевшее из всей скотины, тоже умрет. Он не мог сдержать слез, они покатились по его черным от грязи и загара щекам. Он прыгнул в траншею, надеясь, что не встретит никого, пока не доберется до штаба. Дойдя до убежища, он помедлил немного, чтобы взять себя в руки. Алекс и радисты, женщины и раненые, находящиеся в убежище, не должны были узнать о его минутной слабости.

Через несколько минут оба командира обсуждали вопрос о том, как в дальнейшем использовать прибывшее подкрепление. Они сделали все, чтобы заменить уставших бойцов. Люди с постов 1 и 2, принявшие на себя главный удар двухдневного боя, были отозваны на более спокойные позиции на северной стороне или отправлены на отдых до срочной необходимости; беда только в том, что негде было отдыхать. В домах опасно: туда в любой момент мог угодить случайный снаряд. Убежища переполнены ранеными и женщинами; лишние люди не могли быть туда допущены, так как и присутствующим уже нечем было дышать. Усталые бойцы разбрелись по траншеям и, прикорнув где-нибудь в уголке, изнывая от нестерпимой жары, впали в тревожный, беспокойный сон.

С приближением стрелки к одиннадцати - к тому роковому часу, когда пехотные атаки вот уже два дня подряд обрушивались на кибуц - Тувия послал часть бойцов обратно на посты 1 и 2. Все ждали новой атаки. Однако час прошел, а обстрел не усилился. Заметно было оживление в банановой роще - египтяне выстраивались в ряды и опять рассыпались. Это повторилось несколько раз. Алекс отправил телеграмму в Пальмах, умоляя "ударить с тыла".

11.45. Похоже, что враг ждет подкрепления. Его боевой дух упал. Они готовятся к атаке и тут же рассыпаются. Сейчас самое время ударить по ним.

Однако Пальмах не располагал ни людьми, ни оружием для дневной атаки. Ни один командир не произнес: "Яд-Мордехай обречен", хотя это было почти свершившимся фактом. Важнее было укреплять позиции, препятствовавшие наступлению египтян на Тель-Авив, чем распылять мизерные ресурсы молодого государства, защищая изолированный пункт. От пограничных поселений требовалось, чтобы они сами выстояли, независимо от того, какие силы брошены на них.

После полудня в южном небе появились три самолета. Сделав несколько кругов над поселением, пилоты начали бомбардировку. Это был первый из трех налетов, последовавших один за другим. Хотя самолеты окончательно разбили разрушенные здания и повредили крышу одного убежища, жертв все-таки не было. Люди, прильнувшие к стенкам окопов, были уверены, что эти налеты предшествуют новым пехотным атакам, однако день прошел, а пехота так и не появилась.

С наступлением сумерек броневики продвинулись ближе к восточным постам и посту 7, находящемуся в северо-восточном углу поселения. Они открыли сильный огонь. Все были наготове. Не решили ли, наконец, египтяне атаковать слабые восточные позиции? Алекс немедленно перебросил оставшийся пулемет и несколько мужчин на пункт, оказавшийся под угрозой. Но у египетского командования было что-то другое на уме. Под прикрытием артиллерии длинная колонна грузовиков и броневых машин двинулась по полевой дороге, находящейся в нескольких сотнях метров от поста 7. Они проследовали очень быстро и, видимо, вышли на дорогу к Хирбии и арабскому городу Мичдал. Тувия, следивший за этим озадачивающим маневром, приказал не тратить зря боеприпасов; при скудном запасе минометных снарядов они не могли надеяться на то, что им удастся остановить колонну. Позже, когда командиры узнали, что Каир объявил о "победе" в Мичдале, они поняли значение этого броска. Египтяне перебросили часть войск - возможно, те отряды, которые были разбиты - для соединения с войсками, пришедшими с моря. Вместе они должны были завоевать "победы" для каирских газет, чтобы прикрыть ими провал под Яд-Мордехаем.

К вечеру поднялся густой туман. Египтяне стали нервничать. Они продолжали стрельбу, опасаясь, по-видимому, десантной атаки. Люди в кибуце ждали и надеялись, что Пальмах найдет возможным ударить египтян с тыла. Ночью слышны были взрывы в тылу египетских позиций, и некоторые даже думали, что это канонада воздушного налета на Газу. Был ли такой налет или не было его - в бортовом журнале израильских военно-воздушных сил сказано, что был - кибуц не почувствовал облегчения. Давление на Яд-Мордехай не уменьшилось.

Штаб в Нир-Аме обещал в эту ночь эвакуировать женщин и раненых. Командиры дали всем знать, что с колонной можно будет отправить письма. Прежде, чем сесть писать своим женам, может быть в последний раз, многие пошли в свои комнаты за фотографиями из семейных альбомов. Большинство бойцов не были дома с начала боя. Залман нашел свою комнату нетронутой. Только ситцевые покрывала были засыпаны тонким слоем песка, да некоторые картины висели криво; все остальное выглядело точно так, как они с Хаськой оставили ночью перед боем. Мирный порядок, царивший в комнате, привел его в бешенство. Ему казалось, что такой благополучной комнате не место в разрушенном поселении. Он не взял ничего и убежал, хлопнув дверью. Другие нашли свои дома разрушенными, и все попытки отыскать альбомы не увенчались успехом. Лишь некоторым удалось найти фотографии, которые должны были напомнить детям об отцах.

Хотя письма и не были отправлены этой ночью - колонна не прибыла - все они сохранились. Некоторые были переданы вдовам; их мужья, писавшие эти письма, пали в последний день сражения. Другие были отданы в архив - кибуц приступил к его созданию сразу же после битвы.

"То, что я вижу вокруг, уже ничем не напоминает мне наш дом и кибуц, писал Моше Калман своей жене Яэль. - Я надеюсь, что некоторые наши товарищи останутся в живых, увидят победу и восстановят руины". Очевидно, вспомнив их спор с Яэль, когда она готовилась уезжать вместе с детьми, он писал: "Ты, конечно, помнишь мое мнение о том, что нас ждет. До сих пор мне просто посчастливилось, и я надеюсь, что мы еще увидимся, а если нет-как я говорил тебе при прощании-я знаю, что ты сумеешь нести это бремя. Если нам удастся отбить врага и не дать ему захватить это место, мы сможем считать, что отдали свои жизни не даром... Скажи Ави, что здесь валяются тысячи гильз от патронов. Целую тебя, Ави, Сару и всех остальных".

Жена Габриеля Рамати лежала в больнице, ожидая рождения их первого ребенка. Она была та самая девушка из Польши, которую он нашел почти умирающей в концентрационном лагере Берзен-Бельзен. После описания бомбардировок, разрушений, потерь он продолжал: "Если прибудет подкрепление, может быть, нам удастся выстоять . . . Может быть, это мое последнее письмо, дорогая. Когда родится ребенок, позаботься о том, чтобы он вырос настоящим евреем и честным человеком. Не горюй, любимая моя, это наша судьба. Не мы хотели этой войны, и не мы ее начали. Миллионы поцелуев. Разрушенный Яд-Морддехай, 22-ое мая 1948 г."

Тувия писал своей жене Рае в другом духе. Они знали друг друга давно, еще с трудового лагеря в Польше; она дала ему деньги для эмиграции, отложив свой выезд, хотя они были тогда только друзьями. "Мне очень трудно сосредоточиться, но все-таки я хочу послать тебе привет с нашей фронтовой линии, - писал он. Когда я тебя увижу, я тебе многое расскажу о храбрости наших товарищей, но сейчас, в этот момент, ни время, ни мои нервы не позволяют сделать это . . . Думаю, что переношу все довольно хорошо, присутствие духа и силы не покидают меня. Меня очень угнетает гибель друзей, но все-таки я в состоянии давать приказы, оберегать жизнь людей и убивать врага". Он просил свою жену оставить школу, где она училась, и поехать к детям; к этому письму он добавил записку своему старшему сыну.

"Дорогой Шая! Когда ты уехал, я очень скучал. Я обещал заботиться о твоих игрушках, но тебе придется простить меня: вряд ли ты их найдешь, когда вернешься. Египтяне могут взорвать их. До сих пор они в сохранности, и осталось много комнат, где игрушки еще целы. Я верю, что мы сумеем избавиться от египтян и убить их за все плохие дела, которые они натворили здесь. Присматривай за Эйалом, ведь он твой брат. Шлю тебе много поцелуев, а ты их передай Эйалу".

Вечером многие бойцы пришли в штаб, чтобы отдать свои письма или, разувшись, немного отдохнуть. Женщины подавали им кофе с печеньем. "Это было ужасное кофе, -рассказывала мне одна женщина.-Часами приходилось ждать, пока вода закипит на нашем разбитом примусе. Кофе было черным, молока уже не было, и вместо сливок на поверхности плавала зелень стоялой воды. Но ничего другого у нас не было, и мужчины пили с удовольствием".

Кто-то вспомнил, что в кухне для детей должны были остаться бананы. Их вытащили оттуда и стали раздавать раненым. Дов, шестнадцатилетний пальмахник, раненный в голову, получил целых два банана. "Ешь, ешь, тебе еще надо расти", - шутили женщины.

Женщины ушли на посты с бутербродами, кислым молоком и консервами. Даже после такого "спокойного" дня некоторые мужчины были так измучены и апатичны, что приходилось уговаривать их поесть; иных пришлось кормить с ложечки, как маленьких детей. Но еще важнее еды был тот факт, что женщины пришли в окопы. Они подействовали успокаивающе на усталых мужчин.

За один этот "тихий" день люди заметно упали духом. Они были удручены тем, что египетские войска зашли с севера - это означало еще большую оторванность, чем прежде. Кроме того, они не могли скрыть разочарования: обещанная колонна не прибыла. На следующий день - четвертый день осады - это чувство возросло. Проходили часы, и не видно было приближения египетской пехоты. Напряжение стало почти невыносимым. Чего дожидаются египтяне? Не собираются ли они предпринять массированную атаку, захватить кибуц и уничтожить всех до единого? Стало очевидным, что помощи ждать неоткуда. А скоро исчезнет и возможность просить о ней, ибо аккумуляторы передатчика сели. Генератор, который мог бы их зарядить, был разбит при обстреле. Алекс продиктовал отчаянный призыв о помощи:

Боевой дух защитников падает. Их силы иссякли. Они опасаются, что здесь повторится то же, что произошло в Кфар Этционе. Нет воды, нет помещения для раненых. Разрешите покинуть это место или пришлите помощь; эвакуируйте женщин и раненых.

И в траншеях, и в убежищах люди беспрерывно обсуждали создавшееся положение. Большую часть своей сознательной жизни они провели в духе полной демократии, когда мнение каждого мужчины и каждой женщины по любому вопросу подлежало обсуждению. Люди не хотели согласиться с тем, что теперь, на военном положении, все жизненно важные вопросы должны решать военные. Они обязали Комитет обороны прислушиваться к их мнению.

Никто теперь не предлагал сдаваться; однако другой план получил много сторонников в кибуце. Почему бы им не попытаться прорваться из окружения, пока у них еще остались кое-какие силы, оружие и боеприпасы? Они могли бы взять раненых с собой. Правда, пришлось бы отдать весь участок врагу, но не лучше ли спасти людей, чем оставить их на верную гибель? Ведь совершенно ясно, что Яд-Мордехай будет захвачен врагом в любом случае! Комитет обороны обсудил это предложение и единодушно проголосовал против него. Кибуц должен выполнить свои обязательства перед Хаганой и перед всей страной.

Была предложена и другая идея. Не сознавая полностью, что кибуц окружен со всех сторон, некоторые были уверены, что стоит только авторитетным лицам узнать о безнадежном положении Яд-Мордехая, и тут же будет прислана помощь.

Предлагалось послать комитет, который объяснил бы их положение и потребовал бы помощи. Людям Яд-Мордехая были известны многие высокопоставленные офицеры Пальмаха. Комитету дали бы инструкции, как их разыскать, и посланцы кибуца заставили бы признать стратегическую важность Яд-Мордехая и получили бы оружие и людей для защиты осажденного поселения. Тувия отверг это предложение. Он указал, что такой комитет должен состоять из сильных людей - сильных физически и духовно. Он не соглашался выделить таких людей из числа оставшихся бойцов.

Когда Комитет обороны разошелся, не придя к единому решению, один из присутствовавших, Ариэль Меллер, вдруг разразился взрывом отчаяния. Зная репутацию этого человека в кибуце и то, что он совершил в ближайшие дни, этот взрыв можно определить как яркую иллюстрацию сложности человеческой натуры. В этот день, после полудня, Ариэль был ранен шрапнелью. С виду щупленький, как и многие, вышедшие из гетто и еврейских местечек Польши, он был полон энергии и решимости. Во время войны он настойчиво пытался попасть в Еврейскую Бригаду, несмотря на то, что его забраковали из-за плоскостопия. Его ничуть не смущал тот факт, что в армии еврейских солдат было в десять раз больше, чем могла принять вся Еврейская Бригада. Каждому казалось, что именно его соединению суждено торчать в тылу, в Африке, стеречь пленных и охранять полевые склады оружия, а Бригада тем временем выйдет на линию фронта. Ариэль решил попасть в Бригаду любым способом. Узнав, что требуются шоферы, он подал заявление как шофер, хотя никогда до этого не сидел за рулем. Он нашел знакомого солдата, который научил его водить машину, и потребовал повторной медицинской комиссии. В конце концов его взяли.

Когда Комитет обороны разошелся, Ариэль прилег на свою койку; потом он вдруг вскочил и схватил винтовку. "Я не останусь здесь, чтобы зря погибать, взорвался он.

- Вся эта болтовня о выдержке - бессмыслица. Мы обречены, мы просто ждем своей смерти. Я прорвусь сам, если никто не пойдет вместе со мной. Я пойду один. Я пробью себе дорогу". Он бросился к двери. Одна из женщин взяла его за руку и уложила обратно на койку; с чувством беспомощности он подчинился. Все в убежище понимали, что эта вспышка явилась результатом нервного потрясения. Они прекрасно знали, что среди всех мужчин кибуца Ариэль был наименее расположен к анархическим индивидуальным действиям.

Четыре дня прошло с начала сражения. И уже второй день - без пехотной атаки. С приходом ночи опять поднялся туман, и египтяне усилили артиллерийский огонь. Однако Тувия настоял на том, чтобы были вырыты новые посты и соединяющие траншеи на северной стороне. На помощь были высланы женщины. Они работали с детскими лопатками и пустыми жестянками, так как большая часть нужного инструмента была поломана или разбита.

Это была жуткая ночь. Люди были истощены физически и духовно. Они засыпали с лопатами в руках. Через несколько часов Тувия вернул женщин в убежище; было грубой ошибкой посылать их, изможденных предшествовавшими беспокойными, жаркими днями, на такую тяжелую работу. Он обошел все посты. Там распространялись упорные слухи об атаке египтян, но, как правило, каждый раз предполагалась атака на другой пост, а не на свой собственный. Тувия понял, что эти слухи являются признаком деморализации и истерии. Слухи дошли до штаба. Мирьям, которая все еще находилась здесь после того, как ее засыпало песком два дня тому назад, встала с койки и ушла на свой пост. "Я не допущу, чтобы египтяне схватили меня в убежище, - сказала она перед уходом. - Я хочу быть на передней линии". Она не послушалась доктора Геллера, который еще не разрешил ей встать с кровати.

"Я пойду за ней", - сказала Дора, медсестра.

"Ни в коем случае! - заорал доктор. - Как ты ее теперь найдешь? В траншеях нет никаких знаков - а должны быть! Твои командиры просто тупицы, они забыли обозначить траншеи! Я запрещаю тебе выходить".

"Хорошо, хорошо, я никуда не пойду, - ответила Дора, - а вы ложитесь и отдохните немного. И снимите ботинки".

"Я не снимал обувь уже несколько дней, - сказал доктор устало. - Уйди, я сам разуюсь. Мои ноги, должно быть, уже пахнут".

"У всех у нас ноги пахнут, - успокоила его Дора. - Я их оботру спиртом. Ложитесь!"

"Нет, нет, никакого спирта! - опять раскричался доктор хриплым, раздраженным голосом. - Ты думаешь, мы плаваем в спирту, женщина? Ни стерильной воды, ни медикаментов, ни плазмы! Ни оружия, ни питьевой воды, ни места для отдыха! Зачем я здесь вообще нахожусь, в таком случае?"

"Ложитесь, ложитесь", - успокаивала она его, и, несмотря на его протесты, сняла с него ботинки и носки и обтерла его ноги спиртом. Она не обращала внимание на его внезапную злость. Ведь, возможно, в следующую минуту она тоже раскричится из-за какой-нибудь мелочи.

Перед самым рассветом ветер, пришедший с моря, развеял туман. Шамай разбудил Алекса, прилегшего ненадолго, и предложил послать женщин, знающих азбуку Морзе, просигнализировать в Нир-Ам. Передатчик совсем ослаб, и Шамай был уверен, что его сообщения не доходят. Несколько месяцев Фаня и Рая, которая теперь была связной, практиковались подавать сигналы с холма, где стояла водонапорная башня. Так как сейчас было слишком опасно подниматься туда, они могли попытаться просигнализировать с какого-нибудь другого холма, пониже. Женщины уже хотели отправиться, но оказалось, что нет фонаря. Его потеряли во время бомбардировки первого штаба.

Когда об этом услышал Ариэль Меллер, он тут же нашел выход. "Я привез дочке маленький фонарик из Италии,

- сказал он. - В фонарике есть кнопка, которой очень легко управлять; увидите, это будет то, что надо. Обождите немного - он где-нибудь среди детских игрушек. Я попробую найти его".

Он вышел из убежища. Через несколько минут он вернулся с игрушечным фонариком.

"Я пойду с вами, - заявил он. - Вы, женщины, будете сигнализировать, а я помогу вам разобраться в ответах".

И этот человек, который всего лишь несколько часов тому назад объявил, что он покидает кибуц, пошел с женщинами на маленькое возвышение, которое находилось за штабным убежищем. Как только они начали мигать своим фонариком, египетские снайперы открыли по ним огонь. Они падали на землю, вскакивали, посылали сигналы и опять бросались на землю. "S.O.S. S.O. S. Вывезите раненых. S.O.S. S.O.S."

Наконец, Ариэль поймал ответный сигнал. "Пошло дело!

- воскликнул он. - Но их, видимо, тоже обстреливают. Наверно, они сигнализируют из джипа. Не могу прочитать. Попытайтесь еще раз".

Еще и еще раз посылали женщины тот же сигнал. "Вывезите раненых. S. O. S." Хотя они видели ответные вспышки с движущегося автомобиля, но разобрать ответ они не смогли.

Тем временем старшие дети Яд-Мордехая еще не были эвакуированы из Рухамы. Младших вывезли на север в первую ночь сражения вместе с малышами Рухамы. Теперь Пальмах занимался операцией "Дети" - следовало эвакуировать всех детей из этой части Негева; дети Яд-Мордехая должны были ждать своей очереди. Уже три дня они находились в "кибуце сирен", спали на полу фабрики, слушали грохот канонады и бежали в окопы при первых же звуках сирены. Хотя кибуц и не подвергся бомбардировке, дети стали нервными и пугливыми от частых тревог.

"Чего египтяне хотят добиться этим шумом и стрельбой?" - спрашивали дети. "Наверно, мой дом сожгли". "Наверно, все наши игрушки пропали" - пробовал угадать то один, то другой. Няни, преодолевая собственное беспокойство, пытались переубедить их. Но дети были беспокойными, ссорились по любому поводу, они не хотели сидеть на месте и слушать сказки и вскоре потеряли интерес к играм. Лишь игра в мяч их еще как-то отвлекала. И вместе с ними женщины часами кидали и ловили мяч, а мозг сверлил один и тот же вопрос: "Что происходит в Яд-Модехае? Что происходит в Яд-Мордехае?"

К концу первого дня, когда дети уже заснули, несколько женщин зашли в убежище, где у радиопередатчика сидела молодая девушка, солдатка Пальмаха. Она поддерживала связь со штабом Пальмаха в Нир-Аме. Сначала девушка их просто слушать не хотела, когда они обратились к ней за новостями. "Военная тайна", отвечала она резко. Но наконец, тронутая их трагедией, она дала краткую сводку. "Есть убитые и раненые. Бой был ожесточенным. Дот захвачен".

Каждая женщина старалась оттолкнуть мысль, что в числе убитых находится и ее муж. Но среди них была одна, уверенная, что она знает правду. Это была Хаська, жена Залмана. Если дот - эта маленькая крепость - пал, значит Залман погиб.

Если уж когда-либо какая-нибудь пара и заслужила тихую, спокойную совместную жизнь, так это были Хаська и Залман; почти десять лет они были оторваны друг от друга. Они полюбили друг друга еще в Польше, в трудовом лагере. В 1938 году у Залмана появилась возможность эмигрировать, и ему пришлось оставить Хаську. Затем война ее полностью отрезала от Залмана. Но не в ее характере было покорно ждать прихода нацистов. Вместе с Мирьям и еще несколькими друзьями из Гашомер Гацаир она подалась в Литву.

В те дни советские оккупационные власти еще не имели определенной политики по отношению к тысячам беженцев. Некоторых они арестовали, а другим разрешили пройти. Хаська и Мирьям были среди тех счастливцев, которым разрешили отправиться дальше. В стране царила суматоха. Они шли по ночам; полузамерзшие, время от времени ютились в деревенских хатах; наконец, добрались до Вильны, где нашли других членов Движения. Девять месяцев они жили здесь, поддерживаемые "Джойнтом" (Американский Объединенный Комитет по оказанию помощи еврейским беженцам по всей Европе.).

В Вильне находились тысячи евреев, желавших уехать в Палестину, но советские власти проводили анти-сионистскую политику и лишь в редких случаях выдавали визы на отъезд. Несмотря на это, Хаська настойчиво обивала пороги соответствующих государственных учреждений. Каждый день, в четыре часа утра она становилась в очередь, чтобы к полудню уйти ни с чем. Но однажды, в такое же серенькое утро, как и вчера, по совершенно непонятным причинам, ей и Мирьям выдали эти драгоценные визы. Они пересекли Черное море, всю Турцию и, наконец, прибыли в Иерусалим. Здесь, в доме своей сестры, Хаська узнала, что Залман служит в британской армии. После двух с лишним лет разлуки, после пути в двенадцать тысяч миль ей суждено было разлучиться с ним еще на шесть лет, не считая коротких солдатских отпусков. Только в 1946 году вернулся он в кибуц. Только тогда началась их настоящая семейная жизнь.

Сейчас, занимаясь детьми, Хаська заставила себя не выдавать своих чувств, запрятав их в глубине души. Внешне она была спокойной, но изнутри ее разрывало горе. Весь долгий день она держала себя в руках, но когда наступила ночь, почувствовала, что должна выплакать, должна выкричать свое отчаяние и гнев. Она пыталась найти какое-нибудь укромное место, где можно дать себе волю, но такого места не было в переполненном кибуце. Наконец, она прокралась в темноте за фабрику, где спали дети, и тихо заплакала. Она представила себе лицо Залмана, его узкое лицо с веселыми глазами, которые, казалось, все время подмигивают. Она вспоминала тот день, когда они, наконец, встретились в Иерусалиме. Узнав, что она прибыла и не имея никакой возможности получить отпуск, он соврал, что у него разболелись зубы. В его лагере, в Иерихоне, не было зубного врача; он знал, что его пошлют в армейскую клинику в Иерусалим. Оказавшись там и имея в своем распоряжении всего лишь два часа, он страшно нервничал, ожидая очереди в приемной врача. Когда его посадили в кресло дантиста, у него оставалось сорок минут.

"Какой зуб болит?" - спросил врач. "Этот", - ответил Залман, показывая наугад. Не утруждая себя долгим обследованием, врач выдернул зуб. Когда Залман добрался к Хаське, прижимая ко рту окровавленный носовой платок, у него осталось только десять минут.

Другие женщины вели себя так же, как и Хаська. Постоянно прислушиваясь к грохоту орудий, они предавались своим интимным воспоминаниям, со страхом думали о своих мужьях, боясь их потерять, и старались не утратить самообладание здесь, среди детей. Они уединялись, чтобы выплакать свое горе, затем, чувствуя необходимость разделить со всеми общее беспокойство и печаль, опять собирались вместе. Они привыкли и горе, и радость делить вместе.

Несмотря на все меры предосторожности, дети все-таки узнали о жертвах. "И откуда только эти дети узнают все? Из воздуха, что ли?" Одна четырехлетняя девочка высказала свое беспокойство матери, няне другой группы. "Папа очень болен, - сказала она матери. - У него очень высокая температура. Завтра я пойду навестить его. Нет, я не буду будить его, я только взгляну в щелочку. Но если он не будет спать, я подойду и поцелую его". И на глазах у матери она прошлась на цыпочках вперед и назад, изображая, как она осуществит эту утешительную выдумку.

Маленький мальчик вспоминал подготовку к обороне. "Пулемет всегда стоял в нашей комнате, и я его накрыл одеялом, чтобы он не запылился. Амран приходил в нашу комнату заряжать и разряжать, и все дети хотели помочь ему чистить патроны. Увидите, этот пулемет прогонит всех противных египтян. Они испугаются и убегут. А мой папа будет героем".

Радио принесло сообщение о втором дне сражения. Шестнадцать убитых и много раненых, поселение разрушено, защитники просят подкрепления и боеприпасов. Но никаких имен. "Если ты узнаешь что-нибудь, пожалуйста, скажи мне", - просили друг друга женщины.

На третий день пребывания в Рухаме женщинам было велено собираться в дорогу. Они ехали всю ночь, а в Тель-Авиве их встретил Нафтали Гросс, казначей кибуца, посланный вместе с детьми, чтобы позаботиться о них и устроить их в других поселениях. Женщины обступили его в ожидании новостей, но он знал не больше их. Казалось странным находиться в почти нормальном городе. Усталые и подавленные, женщины не в состоянии были ответить прохожим, откуда они прибыли со своими подопечными. Они не могли произнести слова "Яд-Мордехай", боясь потерять самообладание в присутствии детей. Отвечали водители: "Это дети из Негева, их пришлось эвакуировать". Как будто оказавшись перед лицом смерти, люди понижали голос и тихо удалялись.

Младших детей поселили в кибуце около Хайфы, а старших отправили в тот самый бетонный дом в Натании, где они жили, когда были еще малышами. В этих двух местах они и их няни ждали до конца сражения.

Через несколько лет после сражения, когда Яд-Мордехай опять расцвел, офицер американской армии посетил кибуц. Алекс и Тувия показали ему поле битвы и рассказали историю сопротивления. "Я не могу понять этого, - сказал офицер. - Я бы взял это место за час".

Героизм защитников нисколько не умаляется от желания выяснить, почему египтяне, располагая превосходящими силами и мощными средствами огня, за два дня ожесточенных боев не сумели захватить Яд-Мордехай. Насколько я могу судить, для этого имелись три причины, и все они были результатом определенных условий египетского общества. Первой была неподготовленность армии к войне; второй - плохое физическое состояние войск; третьей - низкий боевой дух.

Не кто иной, как египетский министр обороны предупредил свое правительство, что армия не готова к войне. Когда на границах были сконцентрированы войска для вторжения, солдатам дали понять, что они должны войти в Палестину, чтобы помешать королю Трансиордании Абдале захватить больше, чем ему полагается. Они не ожидали серьезного сопротивления. Те офицеры, которые яснее представляли себе обстановку, ужаснулись, когда им было приказано наступать на Иерусалим и Тель-Авив. Некоторые из них стали протестовать; среди них был и полковник Мохаммед Негиб, командовавший силами, наступавшими на Яд-Мордехай, и возглавивший позже восстание против короля Фарука.

Совершенно очевидно, что неопытность офицеров явилась важным фактором в поражении. В своей офицерской школе они изучали стратегию по классическим британским учебникам, но никогда до этого не оказывались в реальной боевой обстановке. Они допускали ошибки. Солдаты, находившиеся среди защитников Яд-Мордехая, знали, что кибуц может быть побежден в том случае, если враг будет наступать с нескольких сторон одновременно. Египтяне не сделали этого; наоборот, офицеры направили восемь пехотных атак против одного и того же поста 1, который был хорошо защищен заграждением из колючей проволоки и имел преимущество в том, что располагался на тридцатифутовой высоте. На второй день они изменили свою тактику в том, что стянули к этому месту еще больше артиллерии; они не искали другого подступа для пехоты. У них были танки, однако в первые два дня они пользовались ими лишь как платформами для орудий.

В дневнике египетского офицера, который был позже захвачен в плен в той же войне, есть целый ряд объяснений поражениям при Яд-Мордехае, отражающих замешательство и неуверенность командования.

1) Офицер на передовой линии получал приказы из тыла, и это мешало ему выполнять свои функции.

2) Офицер, командующий пехотой, вмешивался в выборе целей для артиллерии, хотя этим должен заниматься только офицер артиллерии.

3) Запаздывание пехотной атаки в первый день было обусловлено специальными причинами. Артиллерия была вынуждена продолжать стрельбу и зря потратила неисчислимое количество боеприпасов.

4) Надо было уделить больше времени для подготовки орудий, прежде чем открывать огонь.

В ходе боя египтяне совершили много других ошибок. Однако эти ошибки были компенсированы значительным превосходством сил, вооружения и еще одним фактором. Они могли довести защитников до полного изнеможения непрерывным обстрелом и жаждой. Какими бы плохими ни были планирование и руководство военными действиями захватчиков, преимущество было полностью на их стороне.

Второй причиной первоначального поражения египтян явилось плохое физическое состояние рядовых солдат. Война является наивысшим испытанием общества; способность солдата большей частью определяется его прежней гражданской жизнью. В 1948 году Египет был страной, в которой большая часть населения жила в условиях невероятной нищеты. 75% деревенских жителей были поражены билгарцией, определенным видом глистов, попадающих в организм из загрязненных вод оросительных каналов. Такой больной отличается вялостью и отсутствием энергии; в конечном счете, он погибает в молодом возрасте, когда паразиты проникают в печень или другие органы. По имеющимся данным, до второй мировой войны предполагалось, что продолжительность жизни десятилетнего египетского мальчика не превысит 38 лет; в 1948 году положение оставалось почти таким же.

Трахома получила такое распространение, что в Египте было больше ослепших людей, чем в Индии - почти в четыре раза больше. Туберкулез, малярия, венерические болезни . . . Раньше феллах (Египетский крестьянин.) широко пользовался гашишем, чтобы поднять свою работоспособность, а когда распространение этого наркотика было взято под контроль, он стал прибегать к черному чаю, который заваривал в такой концентрации, чтобы добиться наркотического эффекта, действующего на нервную систему и систему пищеварения. Из числа населения, подверженного всем этим болезням, армия набирала рядовых. В 1943 году, выступая в египетском сенате, генерал Алува Паша заявил, основываясь на своем опыте, что девяносто процентов всех призванных в армию являются физически негодными.

Солдат, которому приказывали наступать, идя навстречу взрывам гранат и точному огню винтовок и пулеметов Яд-Мордехая, имел и другие недостатки. Как правило, он был неграмотным. Он был суеверным; из-за страха перед злыми духами нельзя было посылать его в ночной патруль и еще менее - в ночные атаки.

Но самым важным фактором, видимо, был низкий боевой дух армии. Это зависело, в основном, от самой структуры армии, точно отражавшей взаимоотношения в гражданской жизни. В то время, как рядовые солдаты в большинстве своем набирались из деревень, унтер-офицеры приходили из городов; они вербовались не по способности к руководству, а по той простой причине, что умели читать и писать. Несмотря на то, что и они влачили жалкое существование в трущобах Александрии или Каира - их отсталость не была столь вопиющей, как темнота феллахов. И "горожане" презирали "деревенщину".

Кроме того, они их безжалостно эксплуатировали. Молодой египетский еврей учитель из Яд-Мордехая, а до этого пленный в египетском концентрационном лагере - рассказал мне историю такой мелкой тирании: египетские солдаты, охранявшие лагерь, были вынуждены отдавать половину выдаваемых им сигарет сержанту; вероятно, он их продавал. Несколько пленных заинтересовались этим и предложили солдатам помочь написать письмо с жалобой вышестоящему офицеру. Солдаты отказались. Они были счастливы тем, что не оставались вообще без сигарет. Им приходилось терпеть много унижений со стороны младшего командного состава, но они чувствовали, что не в силах изменить это положение, и боялись любых попыток.

Еще больший разрыв был между офицерским составом и рядовыми. Египетский офицер происходил из хорошей семьи, богатой и влиятельной. Он, по меньшей мере, имел среднее образование и вдобавок трехгодичную офицерскую школу. Он обладал утонченным вкусом. Он не имел никакой связи с деревней и не любил ее. Как аристократ он презирал необразованного, отсталого, суеверного феллаха и относился к своим подчиненным свысока. Любое его действие в казармах или на поле боя подчеркивало его превосходство. Он командовал войсками, а не руководил ими. Когда он приказывал им наступать, он следовал за ними, целясь им в спину из револьвера. И как бы он ни был пропитан национальной гордостью и воинственным духом, он не в состоянии был передать эти чувства своим подчиненным.

Завоевание Израиля им не сулило ничего - ни сейчас, ни в будущем. Даже если все новое государство, до последнего дюйма, попало бы в арабские руки это не принесло бы им никакой пользы. И ничего удивительного, что полковник Негиб счел необходимым запросить подкрепление к концу второго дня. Он не мог посылать этих деморализованных людей в атаку второй раз.

В противоположность этому, моральное состояние защитников Яд-Мордехая было исключительно высоким. Своих командиров они избрали сами, и те были готовы разделить с ними все опасности на передовых позициях. Они боролись за землю, возрожденную их руками, за дома, которые они построили с таким трудом. Они были переполнены чувством патриотизма и любовью к своей новой стране. Они чувствовали друг перед другом необыкновенно высокую ответственность, которая возникла за годы строительства и лишений. Не все они были героями. Предел выносливости не у каждого одинаков, и было несколько членов кибуца, которые не полностью проявили себя в бою. И все-таки все вместе держались стойко, несмотря на превосходство противника. "Внутренняя борьба каждого из нас была ужасной, - писал один из ветеранов после сражения. - Безобидным является желание держать в объятиях женщину, взять в руки ребенка, который родился во время осады и лица которого ты еще не видел. Тут и самая обычная тоска по жене и детям, которых, возможно, ты уже никогда не увидишь; и самое простое и сильное желание жить. Да, были и страхи, и сомнения в наших сердцах. Однако мы знали, как избавиться от своих слабостей, и в конечном счете борьба закалила нас. Она сделала мужчину чистым, сильным, готовым к самопожертвованию. Она закалила женщину и придала ей силы для того, чтобы, несмотря на ее горе после гибели мужа, быть источником утешения и храбрости для всех нас. Борьба настолько сблизила нас, что в тот момент, когда мы чувствовали себя на краю гибели, мы, мужчины, прощались, обнимая и целуя друг друга".

Таким был дух, который отчасти уравновесил борьбу между двумя тысячами египтян и 144 мужчинами и мальчиками Израиля.

8

23 МАЯ 1948 ГОДА

Наступило "воскресенье, прекрасный весенний день. Прекратился хамсин, подул ветер с моря. И хотя небо было синим-синим, и беззаботно порхали птицы, на земле царила разруха, и трупный смрад становился все невыносимее. Он был куда хуже любого, даже самого отвратительного запаха. Он проникал в рот и в ноздри, и людям казалось, что они насквозь пропитаны запахом разложения. Мужчины в окопах были благодарны за полчашки воды - утреннюю дозу - но почти никто не мог заставить себя съесть что-нибудь.

Стрельба стихла. Алекс и Тувия назначили на полдень собрание командиров постов. Тем временем Комитет обороны обсуждал создавшуюся обстановку. Несмотря на возражения Тувия, Комитет все-таки принял вчерашнее предложение послать делегацию с просьбой о помощи. С наступлением ночи три ветерана кибуца должны были прокрасться через египетские позиции и добраться до штаба Пальмаха в Нир-Аме. Моше Калман был вызван с поста 1, чтобы сформулировать требования осажденных.

Когда это решение было объявлено на собрании командиров постов, каждый почувствовал прилив оптимизма. Они верили, что сам факт отправки делегации является гарантией получения подкрепления. Усталым защитникам необходимо было в это поверить. Их отчаяние выражалось верой в желаемое. Когда Натек сообщил, что осталось достаточно боеприпасов для защиты поселения в следующие сутки, даже в случае сильной пехотной атаки противника, все решили, что теперь уж они продержатся до тех пор, пока прибудет оружие и подкрепление. Был предложен план эффективного использования убежищ, как только женщин и раненых эвакуируют. Командирам постов было обещано, что их люди будут меняться каждые двадцать четыре часа и что им будет разрешено отдыхать в убежищах.

Около двух часов, к самому концу собрания, огневой вал обрушился на поселение. Все, что было здесь до сих пор, не шло ни в какое сравнение с этой яростной бомбардировкой. Казалось, что египтяне привели в действие все оружие, имеющееся в их распоряжении. Бойцы, не успевшие покинуть убежище и вернуться на свои посты, разделяли мнение командиров о значении этой внезапной бомбардировки. Они считали, что повторяется вчерашний трюк; египтяне, видимо, опять намеревались перебросить часть войск на север. Возможно, они собирались оставить небольшие силы, чтобы держать поселение в осаде, как они поступили в Нирим и Кфар-Даром, несколько южнее, с тем, чтобы основные силы прошли мимо кибуца. Эта теория противоречила убеждению, что расположение кибуца на главной дороге принуждает египтян захватить его. Однако, вчерашний маневр подтверждал эту идею. Никто не думал, что артиллерийский обстрел может быть подготовкой к новой пехотной атаке; такие атаки египтяне обычно начинали утром, а не перед вечером, когда сумерки могут захватить их врасплох.

Примерно через час в штаб ворвались двое вестовых. Один из них был с поста 2, расположенного на юге, другой - с поста 10, расположенного на юго-востоке, однако оба принесли одну и ту же весть: "Со стороны дота идут танки".

Тувия и Алекс провели срочное совещание. Они решили, что египтяне, видимо, собираются, наконец, атаковать восточную сторону. Они договорились, что Тувия пойдет на пост 2, чтобы убедиться в его безопасности, а тем временем все возможное подкрепление будет направлено на пост 10. Алекс послал вестовых на северные посты, чтобы собрать оттуда дополнительные силы. Дина, единственная женщина в Комитете обороны, добровольно вызвалась пойти с ними. "Все на пост 10!"-закричал Тувия. Они бросились к выходу. В тот момент обстрел усилился. Мужчины, вышедшие первыми, бросились назад в убежище. "Там настоящий ад!" крикнули они. Расталкивая мужчин, Дина пробралась к выходу. Она лишь оглянулась и исчезла в дверях. Воодушевленные ее примером, мужчины последовали за ней в железный ураган, бушующий за дверями убежища.

Тувия побежал по траншеям к посту 2. Вместе с ним пошел капрал Пальмаха Иошке и два пальмахника, которые обслуживали противотанковое орудие "пиат". Снаряды градом сыпались на траншеи. Когда один снаряд взорвался совсем рядом, оба мальчика с "пиатом" бросились на землю и отказались идти дальше.

"Вы можете и здесь умереть!" - заорал Иошке, угрожая винтовкой. Они вскочили и побежали дальше. Наконец, они добрались до рощицы эвкалиптовых деревьев и стали взбираться по зигзагообразной траншее, ведущей к посту 2. Между тем, защитники поста, которым временно командовал Залман, спасались от обстрела на дне окопов. Небо почернело от дыма; земля дрожала. Загорелось несколько домиков у подножья холма. Там хранилась взрывчатка и мины Пальмаха; они начали взрываться, и казалось, что враг уже находится на территории поселения. Люди в окопах едва решались поднять головы. Опытный Залман вдруг обнаружил новую ноту в этой ужасной какофонии: казалось, что совсем близко стреляют из пулемета.

Во время предыдущих обстрелов люди по очереди дежурили в наблюдательном пункте, но сейчас никто не решался пойти туда. Залман решил, что кто-нибудь должен выяснить, что случилось. Он позвал человека, чья очередь была идти; им оказался новый иммигрант, который прибыл во вторую ночь сражения.

"Иди на пункт и посмотри, что происходит".

Наблюдательный пункт - турецкая позиция - был всего лишь в пяти ярдах, но он не соединялся с траншеей. Чтобы добраться до места, надо было поставить себя под град пуль.

Человек, на которого пал выбор, медленно покачал головой.

"Я тебе приказываю", - заорал Залман.

Но мужчина, как будто разговаривая с врагом, в ответ бросил:

"Иди ты первым".

Залман подавил свое негодование. Он вспомнил, что по правилам Пальмаха офицер не должен посылать своих людей туда, куда не пойдет сам. Возможно, он был неправ, приказывая другому человеку идти на наблюдательный пункт. Он выскочил из окопа, пробежал по открытой местности и прыгнул в турецкую позицию.

То, что он увидел, привело его в ужас. В то время, как защитники прятались в окопах, пережидая бомбардировку, враг приблизился к ним. Танки и броневики стояли на расстоянии в 30 ярдов между постами 1 и 2. Позади машин он рассмотрел группы солдат; свежие войска подбрасывали в большом зеленом автобусе. Но это было не все. Пока танки обстреливали пост, сковывая его действия, полдюжины солдат с пулеметами "брен" выдвинулись вперед около Белой Горки. Эта группа, стреляя на ходу, направлялась к промежутку между постами 2 и 3. По-видимому, они намеревались проникнуть в кибуц по ложбине между холмами, на которых были расположены посты. Чтобы осуществить этот маневр, египтяне ввели в действие не менее роты (120 человек), и Залман решил, что атаки ведутся одновременно и на другие посты. За те несколько секунд, которые потребовались, чтобы все это осмыслить, танки продвинулись ближе, и огонь стал еще сильнее.

Он побежал обратно в траншею, чтобы собрать людей.

"Танки совсем рядом, - закричал он. - Поднимайтесь все! Приготовить гранаты! Пулеметы!"

Он послал двух стрелков в турецкую позицию, остальных четырех распределил таким образом, чтобы они могли стрелять и бросать гранаты в солдат, идущих за танками. Оба пулемета также были направлены на танки.

И в тот момент появился Тувия. "Что здесь происходит? Все в порядке? Никто не ранен?" - спросил он.

Залман рассказал ему, что он увидел.

"Мы притащили с собой "пиат", - сказал Тувия. - Покажи ребятам, где его установить, а я пошлю за минометом".

"Пиат" обслуживал молодой боец Пальмаха, которого звали Овадия Коэн. Он установил орудие на указанное место, а сам улегся позади него. "Стреляй спокойно, - сказал Залман. - У тебя всего лишь три снаряда".

Первый снаряд не попал в цель. Второй тоже. Третий снаряд подбил танк, но не взорвал его. Овадия опрокинул "пиат" на бок, в отчаянии от своей неудачи.

Несмотря на собственный испуг, Залман, как это было характерно для него, начал утешать парня. "Не беда, - сказал он. - Они теперь знают, что у нас есть "пиат". Может, это их напугает".

Вдруг перестал стрелять пулемет. Один из мужчин наклонился над ним на дне окопа. "Не нервничай, не нервничай, - успокаивал он пулеметчика. - Я знаю, как отремонтировать его. Я сейчас это сделаю". И он принялся за работу. Он делал свое дело спокойно, методически, как будто бы находился в мастерской в Тель-Авиве, а не на передней линии фронта, под артиллерийским огнем; и вскоре пулемет опять заработал. Это было единственным вкладом "механика" в сражение. Все дни битвы он был слишком напуган и не решался высунуться из траншеи настолько, чтобы стрелять.

Вернулся Мориц, командир поста. "Где миномет? - воскликнул Залман. - Уже полчаса, как мы послали за ним".

"Я видел Моте, он бежал по траншее с винтовкой в руках, - ответил Мориц. Может быть, миномет разбит?"

"Тебе нужен здесь миномет, - сказал Тувия, отбрасывая предположение, что миномет вышел из строя. - Найди кого-нибудь и пошли за ним еще раз. Может быть, тот связной убит по дороге. Поддерживай огонь всеми имеющимися средствами, а я пойду посмотрю, что делается на других постах".

Он пошел вниз по траншее по направлению к эвкалиптовой роще. Когда он приблизился к подножью холма, где была расположена огневая точка, он увидел Шимона, мечущегося в отчаянии. "Браунинг" пропал, - орал Шимон. - Все пропало. Целый ящик с боеприпасами пропал. От "браунинга" не осталось ни следа, он исчез".

Тувия бросился к позиции. Это была правда. Единственный тяжелый пулемет, имевшийся на вооружении Яд-Мордехая, был разбит прямым попаданием . . . Позже Тувия писал, что в тот момент почувствовал себя так, "будто нож вонзился в сердце", когда он увидел, что потерян "браунинг".

"Пошли со мной, - сказал он Шимону. - Здесь тебе нечего делать. Пойдем на пост 10".

Они вбежали в рощу. И тут они увидели, что новое бедствие обрушилось на них. Египетский танк стоял посреди поселения, между курятниками и фабрикой, примерно в семидесяти ярдах от рощи. Тувия застыл на месте, глядя неверящими глазами на ту сцену, что открылась перед ним: столбы пламени над горящими постройками, облака черного дыма над головой, вой орудий вокруг, а в середине всего этого - стальное чудовище, плюющееся огнем. Он увидел трех египетских солдат, выбежавших из-за танка и устремившихся к траншее, ведущей к посту 1. Он схватил винтовку, оброненную кем-то, и стал стрелять. Египтяне спрятались в траншее.

"Пиат", "пиат"! - закричал он. - Нам нужен "пиат!"

В этот момент откуда-то появился Макс, и он послал его обратно на пост 2, за командой с противотанковым орудием.

Ожидая, пока прибудет команда с "пиатом", Тувия пытался разобраться в обстановке. Какова судьба поста 1, обойденного танком с фланга? Не видны были египтяне, прорвавшиеся в траншею. Из курятников велась стрельба по танку. Он услышал характерный звук немецкого "шпандау" - значит, там был Герцл. Кто-то выбежал из-за сарая и бросил "усиленную" гранату, сделанную по совету Пальмаха - две гранаты со связкой тола. Она взорвалась, но не причинила никакого вреда стальной обшивке танка. За разрушенной оградой стоял другой танк и несколько солдат с пулеметами "брен". Тувия никак не мог понять, почему египтяне не послали оба танка вместе и почему передний танк стоит, не двигаясь, представляя собой мишень для гранат. Это все из-за нерешительной тактики, предположил он. Однако, их намерение было совершенно ясным - овладеть юго-западным углом поселения двусторонним охватом. Имея в своих руках оба поста, расположенные на вершинах холмов, египтяне могли беспрепятственно обстреливать самое сердце поселения. Это был бы конец. Дальнейшее сопротивление стало бы невозможным. Вниз по траншее бежал Макс с "пиатом". Он был один. Без команды орудия и без снарядов. Все снаряды уже были израсходованы.

В этом критическом положении Тувия решил послать за Алексом. Он не знал, как обращаться с "пиатом", да и поблизости не было никого, кто умел бы обращаться с этим орудием. Он послал Шимона в штаб сообщить Алексу, что тот крайне необходим на передовой, и принести снаряды из неприкосновенного запаса. Через пять минут он послал Макса с тем же заданием. Каждый шаг связного грозил ему смертельной опасностью. Египетские пулеметчики и артиллеристы добились большой точности при обстреле поселения. Обрушив огневой вал на пост 2, чтобы танки могли продвигаться вперед, они одновременно подвергали интенсивному обстрелу все поселение. Если Шимон погибнет по дороге, может быть, Макс дойдет.

Только тогда Тувия осознал, что штаб, нервный центр сражения, не может остаться без командира. Он должен был заменить Алекса. И он неохотно последовал вслед за связными.

Медленно, несмотря на яростный обстрел, новость о танковой и пехотной атаке на посты 2 и 10 распространилась по всем остальным постам. По приказу Алекса Лейка выскочила из убежища и ворвалась на пост 7; она еле переводила дыханье, ее худенькое тело дрожало от напряжения, а брови, как всегда, были беспокойно нахмурены. Она передала все новости без преувеличения и драматизма. Согласно приказу, двое мужчин оставались на посту; все остальные должны были перейти на пост 10. Четверо или пятеро мужчин отправились туда один за другим, выжидая, пробегая по траншеям, где это было возможно, ползком перебираясь по открытым участкам, где траншеи были разрушены. Среди них были Габриель Рамати и Пинек. Прежде, чем они добрались до поста 10, другой связной перехватил их; он сообщил, что танк ворвался в кибуц. "Он прошел под прикрытием дымовой завесы. Он у самого поста 1. Все на танк!"

Люди побежали к курятникам, где все еще стоял танк. Около пятнадцати бойцов, среди которых находилась и Мирьям, бросились на землю у первого попавшегося укрытия и открыли огонь. Герцл направил огонь своего пулемета на отверстие в ограде, чтобы предотвратить прорыв пехоты. Несколько ребят из Пальмаха выскочили из-за курятников, чтобы швырнуть "усиленные" гранаты под гусеницы танка.

В семидесяти ярдах от эвкалиптовой рощи находился Алекс с "пиатом". Из танка открыли по нему пулеметный огонь; несмотря на это, он целился тщательно, не торопясь, выстрелил один раз, второй. Бойцы, следившие за ним, видели, что снаряды не достигают цели. С тяжелым ружьем в руках он побежал к холму. Может быть, он хотел открыть огонь сбоку? Но он исчез в овраге между постами 1 и 2.

"Где коктейли Молотова?" - закричал кто-то. Это оружие, которое с такой заботливостью подготовила команда Севека "Охотники за танками", могло стать сейчас решающим. Но его не оказалось под рукой. Никто не готовился к такому бою, не было согласованности в действиях отчаявшихся бойцов и некому было командовать ими. В замешательстве и суматохе, после прорыва, каждому казалось, что он воюет с танком один на один.

Севек, маскируясь за небольшим холмиком у курятника, был обеспокоен тем, как он теперь доберется на свой пост 1. Когда совет в убежище закончился, он задержался, чтобы поговорить с Тувией, и здесь его застала бомбардировка. Вместе со всеми бежал он к посту 10, когда пришло известие о новой атаке. Вскоре стало ясно, что обстрел поста 10 был отвлекающим маневром; основной удар, видимо, был намечен в другом месте. Когда ворвался танк, Севек пробрался сюда.

Севек не допускал мысли, что пост 1 пал. Тем не менее этот слух не был лишен оснований. Вполне возможно, что египтяне, не сумев захватить пост лобовой атакой, попытались взять его с тыла. Он пришел сюда слишком поздно и не видел, как три вражеских солдата ворвались в траншею, ведущую в этот пост. Но он знал, как бы он поступил, будь он на месте египетского командира. Он послал бы людей в траншею, чтобы застать защитников врасплох. И тут он увидел нечто такое, что сразу разрешило его сомнения. По холму по направлению к посту 2 полз человек. Он был без униформы - значит, был из кибуца. Его поспешное отступление могло означать только одно - пост уже захвачен. Севеку хотелось верить, что эта маленькая ползущая фигура - не единственная из оставшихся в живых. Человек исчез в маленькой ложбине, пролегающей между постами.

Севек поделился своими опасениями с двумя бойцами, лежащими около него. "Пост 1 не должен остаться в их руках, мы можем взять его с тыла, точно так, как сделали они. Нам осталось только одно - пробежать мимо танка и так близко к нему, чтобы пули его пулемета пролетали над нами. Затем мы поднимемся по траншее и забросаем их гранатами". Этот отчаянный план казался Севеку вполне логичным. Он ни на миг не задумывался над тем, что их всего лишь трое и что они могут встретить сопротивление на своем пути. Ему в голову не пришло и то, что добравшись до поста 1, они могут столкнуться с превосходящими силами противника. Не думал он также и об опасности. Перед лицом этой страшной катастрофы он действовал так, как обычно в такие моменты действуют люди, движимые судорожным порывом сделать то, что нужно, не считаясь с ценой, которую придется заплатить. Товарищи согласились с ним. Предупредив людей, лежащих поблизости, о том, что они собираются делать, эти трое выскочили наружу и, согнувшись, пробежали мимо танка. Еще несколько прыжков - и они очутились в траншее. Севек увидел убитого, лежащего ничком, но не было времени выяснить, кто это.

"Смотрите! Египтяне!" - крикнул кто-то.

По эту сторону танка четыре суданца скрывались от огня, который велся из курятника. Их разделяло всего лишь десять ярдов. Севек поднял винтовку и выстрелил. Красное пятно расплылось по униформе цвета хаки одного из суданцев, он вскрикнул и упал. Севек еще раз нажал на курок. Выстрела не последовало. Он судорожно, раз за разом нажимал на курок. Ружье заклинило. "Руки вверх!" закричал он по-арабски, грозя оставшимся трем суданцам своей мертвой винтовкой. Они не шевелились и не отвечали на огонь. Казалось, страх сковал их. Не найдя другого выхода, вопреки здравому смыслу, Севек схватил винтовку за ствол, бросился к суданцам и стал их бить прикладом. В этот момент что-то взорвалось над ним в воздухе и бросило его на землю. Он упал на спину, а винтовка вылетела из рук. Его оглушило, и в этот миг предстало перед ним странное видение: он увидел своего престарелого деда в молитвенном одеянии, читающего молитву по усопшим - по своему внуку, который погиб, защищая родину. Он знал, что должен предпринять что-то, встать и побежать или хотя бы откатиться в сторону от врагов. Но в этот страшный момент ноги у него отнялись и не подчинялись его воле. Он лежал беспомощный, ожидая выстрела, который убьет его. Но суданские солдаты не стреляли. Наоборот, под действием смещенной психики, столь характерной для новичков на войне, они также взяли свои винтовки за стволы и двинулись на Севека с поднятыми прикладами. Человек, распростертый на земле, сразу пришел в себя. Он вдруг почувствовал себя сильным, ловким и хладнокровным. Когда египтяне замахнулись прикладами, намереваясь забить его до смерти, он неожиданно брыкнул кого-то из них ногами в лицо. Произошла свалка, и каким-то образом ему удалось вырваться. Когда он бежал в поисках убежища, он услышал лязг гусениц. Танк отходил. Боясь отстать, суданцы не стали преследовать Севека и побежали обратно, под защиту танка.

Все это произошло в течение нескольких минут или даже секунд. Укрывшись в разрушенном здании и стараясь отдышаться, Севек не мог понять, что случилось с теми двумя бойцами, которые были с ним вместе. Они же тем временем преследовали убегающих суданцев почти до самой ограды. Теперь, когда фантастическая схватка закончилась, Севек почувствовал страх - он просто ослабел от страха. Он был чувствительным человеком, и разыгравшаяся фантазия напрягла его нервы до предела. Он представил себя замученным до смерти этими тремя огромными вражескими солдатами. Ему становилось все страшней и страшней. Надо было скорей возвращаться к товарищам, заменить ружье, еще раз попытаться добраться до поста 1. Но сейчас он должен был немного отдохнуть и прийти в себя.

В такой битве время измеряется не по стрелкам часов. Время стоит на месте, когда перед взором открываются страшные зрелища и когда невыносимый грохот затмевает разум человека. Оно и вовсе перестает существовать, когда люди ставят на карту свою жизнь, чтобы удержать пядь земли. Сознание, что ты был на волосок от смерти и избежал вражеской пули, отсчитывает долю времени. Время также отмечается подвигом, превосходящим обычное мужество, когда человек добровольно жертвует жизнью во имя спасения своих товарищей.

Когда время прошло - две минуты? пять минут? - танк, отступивший на несколько ярдов, опять двинулся вперед, стреляя из орудия. Никто не понимал, почему он так долго стоял на месте, но его движение мгновенно подействовало на Ариэля Меллера.

"Мы должны остановить его!" - крикнул он. Всего лишь прошлой ночью отчаяние этого человека чуть не сделало его дезертиром; теперь, когда враг был по эту сторону ворот, даже рана не смогла удержать его в убежище. Он схватил по связке гранат в каждую руку. "Я остановлю его!" - закричал он.

Он побежал прямо на танк. И тут же ствол пулемета пришел в движение, пулеметчик наводил его на цель. В этот момент все произошло сразу. Ариэль подбежал к танку и бросил гранаты. Они взорвались прямо перед амбразурой. В тот же миг он упал с простроченным животом. Танк остановился, трое египтян выскочили из него и побежали. Ариэль лежал на земле и пронзительно кричал.

Уже тринадцать человек погибло в кибуце с начала сражения, большинство из них давние товарищи и друзья. Те, которым пришлось увидеть их предсмертную агонию, горевали по ним. Особенно они горевали по Гершелю, жизнь которого ушла вместе с ампутированными ногами. Но наблюдать за муками Ариэля, к которому они питали особую привязанность, было свыше их сил.

Египетский танк прорвался в Яд-Мордехай

"Мы не можем допустить, чтобы он так мучился! - крикнул Герцл. - Он все равно уже мертв. Может, дать очередь и помочь ему уйти! . . ."

"Смотрите, смотрите, кто идет!" - воскликнул Габриель Рамати.

Египетские солдаты проникли сквозь брешь в ограде. Герцл направил на них "шпандау". Двое упали, другие отступили.

"Мы удерживаем их! Мы удерживаем их!" - орал Пинек в промежутках между пулеметными очередями.

"Пинек, еще одна такая атака, и с нами будет кончено", -сказал Герцл.

Это были его последние слова. Пуля пробила ему лоб, и он умер.

С противоположной стороны танка появился Шимон. У него не было оружия, так как он лишился своего "браунинга", и сейчас он шел за Алексом со снарядами для "пиата". Он подошел к Ариэлю и увидел его раны.

"Убей меня! Убей меня!" - умолял Ариэль.

Но Шимон отвернулся и пошел своей дорогой. Даже если бы у него и была винтовка, у него б рука не поднялась, чтобы убить друга.

Рассказывая о героическом подвиге Ариэля, несколько участников сражения с болью говорили мне, что они не могли превозмочь себя и пресечь муки любимого товарища. И все-таки, видимо, кто-то положил конец его агонии.

Жертвуя собой, Ариэль остановил танк и остановил дальнейшее продвижение врага с юга. Люди Яд-Мордехая чтят его как главного героя своей битвы.

Миномет так и не прибыл на пост 2. Вернулся третий связной и сообщил, что никак не может найти его. Алекс ушел из штаба к "пиату", и никто не знал, где находится миномет, не переброшен ли он на какой-либо пост. Связной сообщил также, что пост 1 пал.

"Заткнись! - взорвался Мориц. - И не приноси нам таких новостей, мы уже сами дошли до предела. Вернись в штаб. И у каждого спрашивай, где миномет. Принеси нам другой "брен" - этот сломался. И придержи язык со своими слухами!"

Не успел вестовой уйти, как в траншее появился Моте с винтовкой в руках.

"Где миномет?"- крикнул Мориц.

"Там", - выдохнул Моте.

"Что значит "там"?- закричал Мориц. - Он нам нужен, он нам просто необходим. Зачем ты сюда явился без него?"

Моте не мог дать вразумительного ответа. "Египтяне! Они уже в кибуце! Все - все бегут!" - невнятно бормотал он. Он не мог потом объяснить даже самому себе, какие сильные и сложные эмоции заставили его бросить миномет, схватить винтовку и помчаться навстречу египтянам, как только он услышал эту ужасную новость. Он должен был знать, что за ним пришлют, когда он понадобится, но приказов не было, и инстинкт повел его вперед, чтобы броситься в рукопашный бой, который, как ему казалось, уже начался.

Мориц послал его за минометом. По дороге он встретил Янека, единственного из его команды, кто остался в живых. Янек шагал по траншеям в полный рост. Он страдал от жестокого артрита, приобретенного в сырых, холодных трудовых лагерях Польши. Даже если от этого зависела жизнь, он не мог бежать согнувшись.

"Пригнись! - крикнул ему Моте. - Я иду за минометом. Он нужен на посту 2. Жди меня здесь".

"Ты не сможешь один тащить миномет со снарядами", - запротестовал Янек.

"Не беспокойся, я найду кого-нибудь. Какая польза от того, что тебя убьют по дороге?"

Наконец, миномет был установлен за маленьким холмом. Залман взял на себя обязанности наблюдателя и направлял огонь по египетским пулеметчикам. "Ближе! Ближе! Пятьдесят ярдов правее!" Моте боялся стрелять на такую короткую дистанцию, как требовал Залман, опасаясь, что снаряды могут попасть в турецкую позицию или другие передние огневые точки. Однако его снаряды падали достаточно близко, чтобы отбить охоту у египтян продвигаться дальше, и они остановили пулеметчиков, прежде чем им удалось подтянуться к ложбине между холмами.

Когда Севек немного отдохнул в разрушенном доме, он почувствовал, что должен во что бы то ни стало вернуться к своим товарищам. Отсутствие оружия очень беспокоило его, но он надеялся, что кто-нибудь даст ему гранаты. Он встал и осторожно обошел груды хранившегося здесь картофеля.

Вдруг он лицом к лицу столкнулся с суданцем. Он увидел белки его глаз; на темном лице они казались огромными. Он заметил винтовку, направленную на него, и инстинктивно отшатнулся в сторону. Прогремел выстрел, Севек упал на землю. Несколько мгновений он лежал не двигаясь. Затем ощупал свой бок, и пальцы стали мокрыми от крови. Почти теряя сознание от шока, он все же понимал, что должен попытаться уползти в более безопасное место, но тело его будто налилось свинцом. Ему хотелось спать. Собрав последние силы, он приподнялся и оглянулся. Египтянина нигде не было видно. Он не решался позвать на помощь, опасаясь, что противник прячется где-то поблизости. Затем он медленно пополз, то и дело останавливаясь и пристально вглядываясь в наступающую темноту.

"Что, ты еще жив?" - спросил кто-то спокойным голосом. Два санитара видели, как он упал, и прибежали на помощь. Они принесли его к доктору Геллеру, который обработал рану и наложил повязку. С горьким юмором еврея, от которого отвернулись все его коллеги в родном городе в нацистской Германии, доктор толкнул Севека в грудь и сказал: "Тебе здорово повезло. Пуля только оторвала тебе кусок сала и не прошла в живот".

Севек лежал в убежище, испытывая необыкновенное блаженство от чувства безопасности и покоя. Он был благодарен за глоток абрикосового сока, он был просто счастлив, когда Фаня подошла и ласково провела рукой по его лицу и волосам. Он чувствовал себя, словно ребенок, которого целуют и укрывают в кроватке, укладывая на ночь.

Всего лишь четыре человека защищали пост 1, когда бой начался. Хотя Моше Калман вернулся сразу же после совещания и привел с собой молодого парня из Пальмаха, Севек и другие все не возвращались. Командование постом принял на себя Зиги. А так как именно на их пост обрушивались главные удары в предыдущих атаках, Зиги постоянно держал кого-нибудь на наблюдательном пункте. Пчеловод Юрек и Калман менялись там по очереди. Они видели, как танки приближались к ним со стороны дота, как они прошли мимо их поста и направили огонь на пост 2. Пальмахник стрелял из пулемета по египетским солдатам, идущим вслед за танком. Прицел был взят верно, и он видел, как солдаты падают один за другим. Вдруг пулемет заглох. Зиги стал лихорадочно исправлять его, но это ему никак не удавалось.

"Калман ранен!" - закричал Юрек. Он побежал, чтобы вытащить его из наблюдательного пункта, но Калман был уже мертв.

Минутой позже в траншее взорвалась граната, убив на месте мальчика из Пальмаха. Она была брошена с тыла именно теми египтянами, которых Тувия видел, когда они спрыгнули в траншею. Остались в живых только Юрек и Зиги, защищенные зигзагообразным изгибом окопа.

"Бежим! - крикнул Зиги. - Бежим к посту 2!" - Они покинули позицию и побежали, пригнувшись. Пули засвистели сзади; они бросились на землю и поползли. В небольшой ложбине между постами они встретили Алекса и сказали ему, что пост 1 пал.

"Мы его вернем позже, - уверенно сказал Алекс. - Сейчас мы расправимся с египтянами, которые находятся под нами. Они хотят прорваться на позицию 2. Ступай, Юрек, к ним со своими гранатами. А ты, Зиги, пристреляйся по тому холмику".

"Пулемет не действует".

"Займись им. Он нам очень нужен".

Зиги уселся в ложбинке с пулеметом на коленях и стал копаться в нем. Алекс нашел удобное место на холме, откуда он мог стрелять из своего "пиата". Вскоре и пулемет был починен.

Между этим "отрядом особого назначения" и постом 2 появилось подкрепление, собранное Тувией по "тихим" постам. Эти семеро мужчин были вооружены только винтовками. Чтобы уверить врага, что здесь появилось еще одно тяжелое оружие, они все стреляли одновременно, разом. Они были просто в восторге от своей выдумки. Кто знает, обманули ли они египтян? Но эти люди, вынужденные сидеть на северных постах и наблюдать за боями издалека, испытывали сейчас особое удовлетворение. Они воевали с яростным восторгом.

После полудня Алекс решил, что пришло время возвратить пост 1. Что там происходило, он не знал, но предполагал, что силы сосредоточены немалые. Контратака, конечно, была связана с большим риском, однако, даже осознав всю опасность, он отказался принимать ее в расчет. Египтян необходимо было выбить из кибуца, следовательно, ему надо было сосредоточить людей для удара. Пока танк не подавал никаких признаков жизни, можно было послать кого-нибудь к курятникам за людьми и оружием. Вызвался идти Зиги. Наконец, в ложбинке между постами собралось шестеро или семеро мужчин. Они были вооружены пулеметом "брен", ручным пулеметом "томми", "шмайсером", винтовками и гранатами. У Алекса остался один снаряд для "пиата". И они двинулись вперед. Когда они подошли совсем близко, Алекс выстрелил в окоп.

Он знал, что "пиат" является эффективным оружием лишь тогда, когда необходимо пробивать броню, однако он надеялся, что грохот подействует на египтян устрашающе. Как он и ожидал, снаряд зарылся в песок и не взорвался. Люди бросились вперед, стреляя и кидая гранаты. Когда они достигли окопа, Пинек заметил египтянина, целившегося из винтовки в Алекса, глядевшего в другую сторону. "Ложись!" - крикнул он, схватил товарища за ногу и повалил его на землю. Кто-то другой застрелил египтянина. Он был единственным вражеским солдатом, оказавшимся на виду - остальные, по-видимому, притаились в зигзагообразном изгибе траншеи. Бросая гранаты, люди осторожно стали спускаться вниз по траншее. Ответного огня не было. Продвигаясь вперед, они увидели трупы еще двух египетских солдат. Огонь, который велся из курятника, был точным и уничтожающим, он не позволил врагу подбросить подкрепление в этот крайне важный пункт. Девять или десять египтян погибло у подножья траншей.

Теперь, когда пост опять оказался в руках защитников, Алекс вернулся в штаб. Однако люди, которых он оставил на посту, не ликовали по поводу своей победы. Им и в голову не приходило, что энергия и отвага, проявленные в этой контратаке, являли собою наивысшую точку сражения. Они считали, что достигнутый успех является временным. Вражеские танки стояли совсем рядом, за проволочной оградой. Не было сомнения, что египтяне продолжат наступление, выдвинув вперед танки, перед которыми кибуцу не устоять. Защитники подсчитали свои боеприпасы. Почти все было израсходовано при контратаке. Горсть патронов и несколько ручных гранат - все, что у них осталось для защиты поста.

Трое мужчин стояли, сгрудившись в углу траншеи, у самой вершины холма. Они настолько отчаялись и пали духом, что пренебрегли постоянно повторяемым приказом о необходимости рассредоточиться в окопах. Вдруг они услышали скрежет двинувшегося танка и увидели облако дыма над взорванным проволочным заграждением. За день до этого или даже час тому назад они, вероятно, среагировали бы по-другому.

"Они прорвались! Они прорвались!" - закричал Рафаэль.

"Что будет с женщинами?"

Жестокость арабов по отношению к еврейским женщинам была горьким общеизвестным фактом. Один из мужчин истерически зарыдал.

"Они не будут обращаться с нами как с военнопленными, особенно после этого сражения, - сказал Менахем. - Все кончится такой же резней, как в Кфар Этционе".

"Лучше покончить с этим самим", - воскликнул Пинек и вырвал предохранитель из гранаты, которую крепко держал в руке.

Трое мужчин бросились друг к другу, крепко обнялись и поцеловались. Скорбью были переполнены их сердца. Это был конец - всем юношеским мечтам, всему тяжелому труду, тому пути, который они прошли вместе.

"Подожди! Подожди! - крикнул Менахем. - Они не атакуют. Они вытаскивают другой танк. Еще нет, Пинек! Где предохранитель, где же предохранитель?"

Пинек мог отбросить гранату подальше, но раз им суждено было жить, граната становилась драгоценностью. Менахем стал лихорадочно рыться в песке и нашел предохранитель.

"Поставь обратно! Поставь обратно! Мы еще не можем умирать!"

Пинек вставил предохранитель в гранату. Смеясь и плача, эти трое мужчин снова обняли друг друга, но сейчас это было объятие возвратившихся к жизни.

Наконец, поднявшаяся вдруг пыль осела на землю. Стрельба затихла. Сквозь рассеявшийся дым они увидели, что египтяне соединили оба танка цепью и выводят их через прореху в ограде.

Египетские пулеметчики, наступавшие на пост 2, повернули и ушли за Белую Горку. Танки, угрожавшие посту, также отступили. Залман и Мориц выбрались из турецкой позиции, откуда они вели пулеметный огонь. Как только они переползли открытую местность и свалились в траншею, снаряд разорвался прямо в позиции. "Жаль, конечно, но ты немного опоздал! - воскликнул Мориц. - Все могло быть кончено, но ты немного опоздал". И он растянулся во весь свой рост на дне окопа. "Я так устал, что почти жалею, что он не пришел вовремя", - пробормотал он.

"Мы были на волоске, - сказал Залман, потрясенный этим случайным спасением. - Нам просто посчастливилось". Все эти долгие напряженные часы после полудня он удивлялся, что на посту было так мало жертв - несмотря на яростный обстрел. Мужчина, отказавшийся идти на турецкую позицию, получил поверхностное ранение, прячась в "безопасной" траншее. Другой сломал ногу; в соседнем окопе им занималась Хавива. Другие ранения были незначительны. А у Залмана не было даже царапины.

Никто не знал, сколько жизней было потеряно в этой дикой, хаотической битве. Люди разбрелись в поисках убитых. Надо было вырыть еще одну могилу. Место для нее подобрали рядом с разрушенным убежищем, где были погребены все, что погибли в первые два дня. Измученные люди принялись за работу, по очереди копая могилу.

С поста 1 сюда принесли Моше Калмана. Моше не верил, что он выйдет живым из этой битвы. Еще с той ночи, когда он с Яэль собирали детей в дорогу, он старался подготовить ее к своей смерти. В наследство он оставил ей свое доверие. "Ты сумеешь вынести это бремя".

Принесли молодого пальмахника, который был убит на посту 1. Несколько лет он считался "неизвестным" среди погибших в Яд-Мордехае. Но позже его имя было установлено по спискам Пальмаха. Его звали Перец Рабинов. Больше ничего не известно о нем, лишь то, что он прибыл в страну за несколько недель до своей гибели.

Ничего не было известно и о Марке Шнайдере, другом парне из Пальмаха, никто не знал даже, как он погиб. Сейчас в кибуце имеется его фотография, она любовно выставлена вместе с другими. Возможно, она была сделана по случаю окончания школы. Это единственная фотография в коллекции с изображением юноши в галстуке и с застегнутым воротничком.

Никто не помнит, когда Овадия Коэн покинул пост 2 после неудачи с "пиатом". Его тело было найдено возле курятников. Прибыв с отрядом Пальмаха, он заявил, торжествуя: "Я не сказал матери, что еду в Негев. Она думает, что я в Тель-Авиве. Она бы не пустила меня, если бы знала".

Когда Шимон пришел в штаб звать Алекса к "пиату", молодой Дов спрыгнул с нар: "Я пойду, я умею стрелять из "пиата!"

"Нет, нет! - воскликнула медсестра. - Ты ранен. Ты не можешь идти".

Но Дов, несмотря на ранение в голову, все-таки выскочил из убежища. До передовой он не дошел; он был убит по дороге к эвкалиптовой роще. Через два дня после его смерти Пальмах получил приказ о его демобилизации. Так как ему было всего шестнадцать лет, мать добилась, чтобы его уволили. Никто не претендовал на револьвер, который он нашел среди убитых египтян и который доставил ему столько радости.

Принесли Герцла. Его брови были сдвинуты вместе, и сейчас, как и при жизни, его впечатлительное лицо казалось слегка нахмуренным. У него было множество проблем, надежд и крушений. Он был одним из главных руководителей Гашомер Гацаир, и его эмиграция все время откладывалась. Потом началась война. Он бежал в Вильну и продолжал там свою деятельность. Он уже собирался вместе с Мирьям и Хаськой эмигрировать, когда у него украли документы. Он отступил вместе с Красной Армией, работал в колхозе в России, а после войны организовал нелегальную иммиграцию из Италии. У него осталось мало времени, чтобы отдать всю свою энергию и любовь кибуцу.

Последним принесли Ариэля Меллера. Командир санитарной команды Лейб Дорфман не мог заставить себя подойти к его телу. Они родились в одном маленьком польском местечке; были друзьями с самого детства. Лейб не мог примириться с тем, что Ариэль мертв. Но наконец, когда санитары подобрали всех убитых с поля боя, он послал их за растерзанным телом Ариэля.

Залман, стоявший в братской могиле, принял тело. Сначала он не узнал Ариэля, настолько смерть изменила его лицо. Предсмертные муки исказили его. Затем Залман увидел знакомые ручные часы, такие же, как у него самого. Оба они носили эти часы еще с итальянской кампании. Воспоминания об Ариэле нахлынули на него: стремление Ариэля стать шофером в Еврейской Бригаде, чтобы не застрять в Африке; веселость Ариэля во время солдатских отпусков, которые они проводили вместе; тоска по кибуцу, по женам и по общим друзьям, которую они делили вместе. Они вернулись из армии всего лишь два года назад. Все говорили, что Ариэль спас кибуц своей героической смертью, но Залман, который помогал забрасывать землей могилу, думал только о том, что он потерял лучшего друга. Он заплакал.

Кибуц уже потерял двадцать три защитника. Сорок человек было ранено. Более трети всей имеющейся мужской силы была выведена из строя, а часть оставшихся пала духом от изнеможения и страха. Как быть дальше? Алекс продиктовал последнее отчаянное сообщение. Фаня и Рая передали его при помощи своего игрушечного фонаря.

"Наши силы иссякли. Боеприпасы кончились. Дайте разрешение отпустить оставшихся в живых".

9

ОТСТУПЛЕНИЕ

Около десяти часов вечера в штаб ворвался посыльный с известием, что из Нир-Ама передают световые сигналы. Фаня и Рахель побежали на холм за убежищем, чтобы принять эти сигналы. Все в штабе обрадовались, когда сообщение было расшифровано. Пальмах посылал людей и бронированные грузовики для эвакуации раненых. Машины должны были прибыть в течение часа.

Уже заранее существовала договоренность о том, каким образом в кибуц проникнет помощь извне. Входить следовало через пост 7, расположенный на северо-восточном углу поселения. Отряд Пальмаха, пришедший на помощь Яд-Мордехаю на вторую ночь сражения, добрался до этого поста по боковой дороге, которая вела к заброшенному британскому военному лагерю. В то время этот путь был свободен от противника. Однако в последние дни египтяне расположили минометы и пулеметы на нескольких низких холмах и контролировали дорогу.

Габриель Рамати и Беня были высланы за ограду, чтобы встретить прибывающий отряд. Условным сигналом был свет фонаря, спрятанного в рукав, чтобы не привлекать внимание египтян. Мужчины ползком выбрались из поселения и добрались до того места, откуда они могли следить за пересечением боковой дороги и главного шоссе. Здесь они ждали, время от времени посылая условный сигнал. Оба они участвовали в бою с танком; оба были измотаны, однако нервное напряжение держало их начеку. То и дело египтяне посылали вверх осветительные ракеты. Мужчины прятались в ложбинке, чтобы остаться незамеченными.

Так прошел час без всякого ответного сигнала, как вдруг минометы и пулеметы, расположенные на холмах у дороги, открыли огонь. "Им придется пробивать себе дорогу", - сказал Беня. Несмотря на риск, мужчины выбрались из укрытия, перебежали к валунам, затем в другую ложбину, напряженно всматриваясь в темноту, чтобы не пропустить ответного сигнала. Наконец, они увидели еле заметное световое пятно. К ним подползли два бойца Пальмаха. Одним из них был Гершон, командир, руководивший эвакуацией детей.

"Мы уже давно вас ищем! - воскликнул Гершон. - Мы думали, что вы не приняли наших сигналов или все погибли".

Он сказал им, что три бронированных грузовика ждут в вади по другую сторону железнодорожной линии в четырехстах ярдах от ограды. Пять грузовиков с людьми и боеприпасами так и не смогли прорваться.

Все четверо пробрались через проволочные заграждения, миновали пост 7 и направились в штаб. Командиры собрали Комитет обороны, и все вместе вышли наружу. Они оправдывались тем, что в убежище слишком жарко и тесно, но на самом деле они хотели поговорить с Гершоном наедине. Решения должны были быть приняты, исходя из военных соображений и не оставалось времени для того, чтобы выслушать мнения членов кибуца. Когда они уселись в траншее около разрушенного детского дома, Дина увидела два темных силуэта на крыше. "Смотрите! удивилась она.-Наши павлины! Где они были все это время? Что они ели? Где они прятались?" Это был один из тех странных случаев, которые случаются на войне из всех животных и птиц кибуца выжили именно павлины.

Гершон задавал вопросы, и Тувия первым делом рассказал о бое с танком. Затем он обрисовал общую обстановку. С оружием положение было критическим. "Браунинг" и один миномет были разбиты прямым попаданием. Английские боеприпасы иссякли. Большая часть пулеметов "брен" и много винтовок вышли из строя.

"Как долго вы сможете продержаться, если начнется еще одна пехотная атака?" - спросил Гершон.

"Натек сказал, что не более двух часов - пока не кончатся патроны".

Докладывая о живой силе, Тувия перечислил потери и подчеркнул, что некоторые новые иммигранты, прибывшие на вторую ночь, деморализованы и не могут действовать на передовой. Дюжина студентов-подростков годится только в качестве посыльных и для рытья траншей. Осталось примерно шестьдесят настоящих бойцов, которых можно распределить по всем десяти постам, однако люди в полном изнеможении. Все же он надеялся, что кибуц сможет еще держаться, если получит соответствующее подкрепление и вооружение.

"Со мной прибыл один отряд, если только он сможет прорваться", - сказал Гершон.

"Тридцати человек недостаточно, - заметил Тувия. - Нам необходимы, по крайней мере, два отряда. Нам нужен трехдюймовый пулемет. Кроме того, должны быть предприняты атаки с тыла".

- Он стал перечислять все остальные нужды - побольше оружия и боеприпасов, лопаты, медикаменты.

"Нам нужны и другие вещи, - сказала Дина. - Сломались примусы, и нам не на чем кипятить хирургические инструменты. Без примусов нам не обойтись. В конце концов, ведь и бойцам надо давать попить хоть что-нибудь горячее. Продовольствия у нас достаточно. А как быть с врачом? Наш совсем обессилел. Нам нужен другой доктор".

"Кроме того, мы требуем, чтобы вы эвакуировали женщин, - сказал Тувия. Они занимают в убежищах место, необходимое для раненых и для отдыха людей".

"Мне приказано эвакуировать только раненых", - ответил Гершон.

"Да, однако вы сейчас здесь, на месте, видите, в каких условиях мы находимся, - настаивал Тувия. - Мы представляем собой точку передовой линии, и нам приказано держать ее. И мы удержим ее, если вы предоставите нам необходимую помощь. Египтяне понесли большие потери, чем мы, и после сегодняшнего боя они полностью деморализованы".

Алекс не согласился с оценкой положения, которую дал Тувия.

"Верно, что у египтян большие потери, чем у нас, но они могут восполнить их, - сказал он. - Надо реально оценить обстановку. Сегодня во время обстрела в нескольких местах разрушено проволочное заграждение. Наши бойцы очень устали, но не могут отдохнуть. Они и сейчас работают, восстанавливают траншеи. У нас нет воды. Даже если Пальмах пришлет два отряда, в чем я сомневаюсь, может ли он прислать воду? Исправить насос невозможно - его обстреливают из дота днем и ночью. По-моему, мы должны отступить, пока еще есть время".

"Это будет предательством по отношению к нашему имени, к Мордехаю Анилевичу, к борцам варшавского гетто - если мы не сделаем все возможное, чтобы остаться и удержать это место", - с пафосом воскликнул Тувия.

"Но как быть, если Пальмах не может послать нам помощь?-отстаивал свое мнение Алекс.-Мы все эти дни просили, и все безуспешно . . ."

"Я так думаю, - задумчиво сказал Рубен. - Наш кибуц словно дот, стоящий далеко впереди линии фронта Страны. Такой дот может держаться только определенное время, и если не придет помощь, он будет захвачен. Мы должны подумать о том, что будет означать для всей Страны наше уничтожение. Неужели другие посты передовой линии решат, что сопротивление бесполезно? Мне кажется, что долг борцов такого дота - вовремя спастись, как это сделали люди нашего дота. Мы поразили врага и разрушили его планы. Мы выполнили свой долг".

Пока они спорили, приводя доводы "за" и "против", росло ощущение, что их положение действительно безнадежно, что Пальмах не в состоянии обеспечить все их нужды, что перед ними только два выбора - смерть или отступление. Залман подвел итоги.

"Я не верю, что в те несколько часов, что еще остались, к нам может поспеть помощь, - сказал он. - Мы должны поступить так, как было в Дюнкерке. Мы должны уйти отсюда, чтобы воевать где-нибудь в другом месте".

Гершон был потрясен увиденным: множество потерь, состояние оставшихся в живых, разруха. Однако он был военным человеком и руководствовался приказами. "Я не могу разрешить вам отступать, - сказал он Комитету. - По приказу вы должны оставаться здесь.

Я возьму с собой столько женщин, сколько смогу. Я доложу обо всем, что я здесь видел. Мы дадим вам знать при помощи световых сигналов или через связного, какая помощь вам может быть оказана.

"Мы будем готовиться к тому, чтобы остаться, - сказал Алекс. - Но мы также будем готовиться и к отступлению. Если ответ не придет до трех часов, мы начнем отступать".

Так как Гершон согласился эвакуировать часть женщин, Комитет обороны должен был решить, кого из них отпустить и кого оставить для дальнейшей обороны. Они решили, что девять женщин здесь необходимы: Мирьям, Дина, три связные, две медсестры. Лея, ответственная за питание, и Рахель, радистка Пальмаха. Но грузовики не могли вместить всех остальных женщин вместе с ранеными. Как сделать выбор, когда в сознании каждого возник беспощадный вопрос: "Уцелеет ли хоть кто-нибудь из тех, кто здесь останется?" Наконец, Комитет решил, что восемь девушек из молодежной группы, обучавшейся в Яд-Мордехае, должны остаться. Женщины кибуца, в большинстве своем матери, должны уйти.

В то время, пока длилось совещание, Лейб Дорфман занимался эвакуацией раненых. Следовало перенести шестнадцать человек, однако было лишь семь носилок. Санитарам предстояло пройти туда и обратно три раза. Мужчины и женщины были сняты с других заданий, чтобы транспортировать раненых к грузовикам. В небе все еще светила луна - необходимо было пробираться с особой осторожностью по лабиринту траншей.

Когда санитары пришли за одним из раненых, он стал их умолять, чтобы они его оставили. Это был Леон Блау; он очень страдал из-за раны в легком. Его ранило при первом же обстреле, и целых два дня он провел в убежище стоя, так как боль становилась невыносимой, когда он пробовал лечь. Наконец, ему удалось обмануть бдительного доктора Геллера и выйти наружу. Он хотел умереть; он надеялся, что египетская пуля прервет его страдания. Один из друзей нашел его и заставил вернуться в убежище.

"Оставьте меня, - просил он санитаров. - Это ни к чему. Я не вынесу тряски, так что нет никакого смысла. Оставьте меня - все равно со мной все кончено".

"Нет, ты должен идти, - настаивал доктор Геллер. - Тебе сделают операцию (Через шесть месяцев после сражения пуля была извлечена в результате умело проведенной операции. Она сломала ребро, расщепленные края которого прокололи легкое. Когда я спросила Леона, как он себя чувствует теперь, он ответил: "Стараюсь быть здоровым."), и все будет в порядке".

Многие раненые со страхом отправлялись в дорогу. Когда они миновали пост 7, Рафаель Рудер почувствовал, как один из них, протянув руку, вытаскивает ручную гранату из-за его пояса. "Что ты собираешься делать с ней? - спросил он. - Отдай гранату, она нам еще очень понадобится".

"Если нас схватят по дороге, я уж лучше воспользуюсь гранатой, чем попадусь в руки египтян", - ответил раненый.

"Перестань волноваться, - сказал Рафаель другу. - Брось такие мысли. Ты еще нужен своей семье и Яд-Мордехаю. Я провожу тебя до самых грузовиков, а дальше Гершон будет заботиться о вас".

Раненый заплакал, но гранату вернул.

Когда стало известно, кто из женщин покидает кибуц, начались поспешные прощания. Жены, чьи мужья не могли оставить своих постов, послали им записки через друзей. Некоторые женщины побежали к своим разрушенным домам, чтобы спасти семейные альбомы, но большинство пришло к грузовикам, не взяв с собой ничего.

Хотя луна светила вовсю, египтяне не заметили движения в поселении. Но когда санитары стали грузить раненых в грузовики, что-то встревожило египтян. Минометы и пулеметы, установленные на холмах, открыли огонь. Двое раненых были задеты осколками; к счастью, эти раны были незначительными. Два грузовика тронулись с места. Стрельба усилилась.

Лейб Дорфман и его помощники принесли четырнадцатого человека, Севека, к последнему грузовику в тот момент, когда водитель завел мотор.

"Подожди! Подожди! - кричал Лейб. - Остались еще трое".

"Не могу ждать, слишком опасно, - ответил водитель. - Должна прийти еще одна машина". "Ведь он уже здесь. Ты не посмеешь оставить его!"

Севека втиснули в переполненный грузовик, и машина тронулась. Весь промежуток пути до Гвар-Ама сплошь обстреливался. Египтяне обстреливали грузовики с ранеными, и бронированные машины Пальмаха, которым не удалось добраться до Яд-Мордехая, открыли ответный огонь. Все грузовики прорвались благополучно, лишь самый последний прибыл в Гвар-Ам с загоревшимся колесом.

Тем временем санитары принесли двух последних раненых - бойцов Пальмаха к назначенному месту, но обнаружили, что грузовика уже нет. Они успели только услышать шум его мотора.

"Его надо вернуть!" - крикнул один из санитаров и побежал вслед за грузовиком. Совсем забыв об опасности, он свистел и кричал. Грузовика он не остановил, но вызвал на себя огонь египтян. Он прыгнул в придорожный кювет и преследовал машину до самого Гвар-Ама.

Лейб и санитары пытались найти какой-нибудь выход. "Он сказал, что придет еще одна машина, - успокоил Лейб остальных. - Подождем". Они укрылись в вади и стали ждать.

В то время, как Тувия наблюдал за эвакуацией раненых и женщин, находясь на посту 7, Алекс вернулся в штаб для организации ночной работы. Все мужчины, отдыхавшие в убежищах, были высланы на посты, чтобы восстановить разрушенные траншеи. Натеку было приказано заняться распределением оставшегося оружия и боеприпасов. Если будет принято решение остаться и вести бой дальше, им понадобится каждый патрон; если же придется отступать, вооружение не должно попасть в руки врага.

Когда закончилось совещание Комитета обороны, Залман не пошел на свой пост, а повернул к деревянной постройке в эвкалиптовой роще, где в прежние мирные дни находилась контора секретаря кибуца. Хотя стены покосились и дверь была сорвана, здание все еще стояло. Он зажег свой фонарь. И вчерашний мир вдруг ожил. Все было на месте. На его конторке лежал флаг кибуца, за которым он сюда пришел. Папка с бумагами, которыми он занимался в то время, когда начался первый воздушный налет, все еще лежала открытой. С острой болью в сердце он вспомнил, как Ариэль пришел к нему в тот день, чтобы обсудить некоторые проблемы столярной мастерской. Он услышал какой-то звук и, обернувшись, увидел в дверях Рубена. "Я подумал о флаге, - сказал Рубен. - Мы ведь не можем оставить его египтянам". Залман уже снимал флаг с древка. "Да, я тоже подумал об этом", - ответил он.

Он обмотал флаг вокруг пояса, чтобы было удобнее его нести, и продолжал с оттенком эмоциональности: "Когда римляне угоняли евреев в плен, они брали с собой Менору. Я видел такую Менору в Риме на Арке Титуса. Мы возьмем свой флаг".

Они уже собирались выходить, когда в проеме дверей появилась Лейка. "Я пришла за печатью кибуца, - сказала она. - Нельзя ее оставить. Египтяне еще могут использовать ее для чего-нибудь, а, кроме того, ведь она нужна будет нам. А в кассе тут есть еще двадцать фунтов. Я возьму эти деньги с собой; если мы уйдем отсюда, они нам очень пригодятся".

Так они готовились к уходу, собирая не свое личное имущество, а спасая средства и символы их коллективной жизни.

Время подходило к трем часам. За несколько минут до назначенного срока Тувия вернулся в штаб с известием, что прибыл связной Пальмаха. Не было никакой возможности оказать помощь кибуцу. Командиры дали приказ отступать.

Многих людей, несмотря на все пережитое здесь, приказ этот привел в уныние. На посту 4 Дина нашла Натана, яростно роющего окоп. Он был ветераном Второй мировой войны, во время которой потерял ногу. Алекс отправил его на относительно спокойный пост, но этой ночью Натан превзошел всех при восстановлении траншей. Так как он был одним из немногих, у кого еще была лопата, он впрягся в работу с такой силой, словно сражался с врагом.

"Уйти? Уйти отсюда? - вскричал он, когда Дина сообщила ему новость. Уйти, когда мы бьем их? Я не пойду. Я не могу идти. Как мне пройти весь путь до Гвар-Ама?"

"Ты не можешь здесь оставаться, - ответила ему Дина. - Иди вместе со мной, я помогу тебе".

"Такого пути мне не одолеть, - сказал он в отчаянии, но все же бросил лопату и заковылял по траншеям".

Пост Мирьям должен был отступить одним из последних. Когда связной пришел сюда, он увидел Мирьям, помогающую укладывать на место мешок с песком. Она была поражена приказом. На ее посту все было готово к атаке - траншеи перекопаны, наблюдательный пункт восстановлен, боеприпасы пересчитаны. Она была хорошим солдатом и знала, что готовится к последнему бою; все сомнения, все страхи, все мысли о муже и маленьком сыне она отбросила. "Мы должны бороться, как те евреи, которые защищали разрушенные стены Храма, - говорила она себе. - Яд-Мордехай должен стать второй Масадой". (Масада была почти неприступной крепостью, высеченная в горе, которая находится около Мертвого моря. После того, как римляне завоевали Иерусалим, они три года держали ее под осадой. Когда им, наконец, удалось прорваться в крепость, они обнаружили, что все защитники предпочли лучше покончить собой, чем попасть в руки врага. В живых остались только три старые женщины и несколько детей.).

Сейчас оказалось, что этому не быть. Она не почувствовала никакого облегчения, хотя сознавала, что этот приказ дает возможность выжить. Она чувствовала лишь горечь поражения. Столько пережить, потерять стольких товарищей, а потом оставить египтянам кибуц! Она тихо отдавала команды своим людям. "Взять все оружие и боеприпасы. Взять оставшуюся воду. Выходить по одному". Через двенадцать лет она не могла говорить об этом без слез.

Когда люди собрались около поста 7, все обернулись, чтобы бросить последний взгляд на то, что осталось от их очага. Луна низко висела в небе, и ее ровный свет бросал причудливые тени на эту странную, нереальную картину. Знакомые здания, в которых они жили и работали, стали чужими; снесенные крыши, разбитые окна и двери, криво висящие на петлях. Груды развалин вместо деревянных построек. Заботливо выращенные деревья - разбиты, без крон, с отломанными ветвями, валяющимися на земле. Спаслось лишь одно дерево китайская бохиния. Притаившись за холмом, она мерцала белыми цветами в лунном свете. Над всем этим опустошением возвышалась водонапорная башня, которая для этих пионеров являлась символом их борьбы за озеленение пустыни. Она стояла на трех ногах, и пробоины в ней зияли словно большие, черные раны. Как горько было оставлять это место даже теперь, когда оно казалось кошмаром! Людей охватила щемящая тоска.

Рискованное отступление усталых бойцов, женщин и раненых, которые могли передвигаться сами, было тщательно продумано. Алекс и Тувия посоветовались с двумя командирами из Пальмаха, Салеком Бельским и другими, хорошо знающими местность. Были только два пути, по которому можно было идти, и каждый по-своему был опасен. Они могли двинуться по дороге, ведущей к заброшенному британскому лагерю и дальше через поля к холмам, за которыми лежал Гвар-Ам. Именно этой дорогой Иошке привел в кибуц отряд Пальмаха на вторую ночь сражения. Опасность здесь была в том, что египтяне могли открыть огонь с придорожных холмов. Согласно второму маршруту, людей надо было вести через поля и виноградники на север. В этом случае они должны были миновать две апельсиновые рощи и пройти мимо покинутого арабского дома. Командиры Пальмаха считали, что роща и дом могут быть заняты египтянами. Тщательно обсудив оба варианта, Алекс и Тувия решили все же рискнуть и отправиться по дороге. Этот путь был намного короче, а каждый лишний ярд многое значил для измученных людей.

Отступление

Порядок отступления был организован следующим образом: Тувия и Салек ушли вперед в качестве разведчиков. За ними последовал Зиги с десятью лучшими бойцами, позади шли мужчины и женщины группами по десять человек, каждая во главе со старшим; отряд Пальмаха прикрывал тыл под командованием Алекса и Иошки. Всего их было 110 человек. Из них двадцать пять - раненых, семнадцать женщин и дюжина совсем молодых ребят.

Отступавшие не взяли с собой никакого личного имущества из разрушенного кибуца; они несли на себе все уцелевшее вооружение: 35 винтовок, "шмайсер", "шпандау", пулеметы "стен" и "брен", пятьдесят ручных гранат и 100 патронов для винтовок. Большинство боеприпасов не соответствовало их винтовкам; то была итальянская амуниция для старых ружей, от которых они уже давно отказались. Несмотря на тяжесть, они также взяли с собой двухдюймовый миномет, хотя боеприпасы к нему уже иссякли. Шамай и Рахель несли радиоприемник и передатчик. Старый передатчик они разбили, а код разорвали на мелкие кусочки и пустили по ветру.

Как только разведчики пересекли шоссе, они натолкнулись на двух санитаров. Лейб Дорфман объяснил, что они ждут машину, которая должна приехать за ними.

"Присоединяйтесь к первому отряду, - приказал Тувия. - Никакой помощи больше не будет. Нам придется их нести с собой. Когда нужна будет замена, зовите тех, кто идет позади".

Тувия и Салек ожидали у вади, чтобы перебросить людей через импровизированную переправу, сооруженную здесь после того, как арабы взорвали мост в дни осады.

"Нам придется сойти с дороги, - сказал Салек. - Слишком уж мы шумим здесь, на асфальте . . ."

Колонна свернула с дороги и направилась дальше по придорожному кювету. Люди старались двигаться бесшумно, держась друг за другом. Луна зашла, и все кругом исчезло в кромешной тьме. Лейб Дорфман споткнулся и упал, и боец Пальмаха, которого они несли, чуть не соскользнул с носилок. Лейка бросилась вперед, чтобы занять место Лейба.

"Не оставляйте меня! Пожалуйста, не оставляйте меня!" - просил раненый.

Подошла Рая и взяла его за руку. "Не волнуйся, мы донесем тебя, успокаивала она его. - Тебя сразу положат в госпиталь, вылечат ногу, и ты скоро вернешься домой, в свой собственный кибуц. Не беспокойся, все идет к лучшему".

"Мы скоро будем в безопасности, Нафтали, - бодро сказала Лейка. - Мы уже думали, что все здесь погибнем, а теперь, видишь, мы спасены". "Не радуйся слишком рано", - прошептала сзади Дора.

"Мы ведь знаем египтян, - самоуверенно ответила Лейка. - Они не решатся напасть в темноте. Не успеем оглянуться, и мы уже в Гвар-Аме".

Тувия и Салек (По грустной иронии судьбы Салек, оставшийся в живых после службы в Галилее под командованием Орда Вингейта, выживший во время сражения и отступления, пал жертвой от снайперской пули. В 1955 году он руководил защитой Яд-Мордехая. Однажды ночью он вышел, чтобы проверить распространившийся слух о проникновении арабов, и был убит из засады Через полчаса после его смерти по этой дороге проехал грузовик с детьми из соседнего кибуца Возможно, что его своевременное вмешательство спасло многие жизни.), шедшие во главе колонны, осторожно пробирались вперед, разведывая дорогу, затем ждали, пока подойдет группа Зиги, чтобы не терять с ней связь. Они рассчитывали примерно через полчаса добраться до холмов, которые находились между ними и Гвар-Амом. Когда колонна, растянувшаяся на пятьсот ярдов, прошла треть этого пути, египтяне обнаружили ее и открыли огонь. Минометные снаряды с воем проносились над головой и взрывались с глухим звуком, вселяющим ужас. Застрочили пулеметы; трассирующие пули посыпались с холмов. Фактически египтяне стреляли через дорогу, но люди не понимали этого. Каждый человек чувствовал себя незащищенным, беспомощным, одиноким. Не было никакой возможности ответить на удар, и это вызвало панику. Каждый думал, что уже есть жертвы впереди или сзади, и что он будет следующим. Так хорошо подготовленное отступление превратилось в беспорядочное бегство. Некоторые бросились за груды камней, оставшиеся от разоренного английского лагеря; они припали к земле и боялись подняться. Другие пробивались через пески, падали, поднимались и бежали опять. Более опытные ждали, пока снаряд взорвется, и затем бежали, время от времени укрываясь в воронках, оставленных снарядами. Некоторые побежали через виноградники на север, чтобы укрыться в апельсиновой роще.

Маленькие группки держались вместе, но большинство людей побежало сломя голову в темноту, стремясь оставить весь этот ужас позади и не зная, какие опасности ждут их впереди.

И только один человек не в состоянии был бежать. Это был Натан, одноногий ветеран. Он ковылял из последних сил; затем он опустился на землю и начал ползти, таща за собой свой деревянный протез. "Лучше оставьте меня, - хрипло кричал он Дине и Лее, - я все равно не дойду".

"Нет, дойдешь, - сказала Лея. - Опирайся на нас!"

Натан был крупным мужчиной, а женщины - маленькими и хрупкими. Он использовал эту диспропорцию и положил свои большие руки на их плечи. Опираясь на них, он продвигался немного быстрее. В темноте они вдруг споткнулись и упали. Но женщины подняли его и благополучно привели в Гвар-Ам.

Во время обстрела Рахель потеряла свои туфли. Она пробежала вместе с Шамаем несколько сот ярдов, потом вдруг уселась на землю. Кругом рвались снаряды, а она вытаскивала занозу из голой пятки.

"Идем! - орал Шамай. - Нельзя здесь оставаться!"

"Мне очень больно", - спокойно ответила Рахель и занялась второй ногой.

"Нас убъют! Я ухожу один!" - грозился Шамай. Рахель встала и побежала дальше, но то и дело она садилась на землю - ноги очень досаждали ей. Когда они были вне опасности, Рахель отказалась идти дальше и не пошла, пока не обмотала ноги кусками разорванной одежды.

Когда люди пробежали три четверти мили, они оказались за пределами досягаемости огня. Тувия и Салек направляли людей, указывая дорогу к пункту сбора за холмами. Когда люди проходили, они каждого спрашивали: "Что случилось с теми двумя ранеными? Где вы в последний раз видели санитаров ?"

"Я немного помогал нести, а потом меня заменили.

"Я не видел носилок с самого начала обстрела" - отвечал тот или иной.

Почти рассвело. Наконец, показалась группа людей с носилками. Когда они, спотыкаясь, подошли к Тувии, он увидел, что они еле держатся на ногах. Он заменил двух человек, а в ногах стал боец Пальмаха. "Где вторые носилки?"-допытывался он. Санитары не знали; в общей суматохе они потеряли друг друга. "Должно быть, с Алексом и его группой", - ответили они. Оставив здесь Салека, Тувия с носилками направился к бронированным грузовикам, ожидавшим за холмами. В один из этих грузовиков они положили раненого - это был боец Пальмаха, имя которого осталось неизвестным.

Немного позже появился Алекс со своей группой, шагающей строем. Они с севера обошли апельсиновые рощи. Вторых носилок с ними не было.

"Что случилось? Почему вы пришли южной стороной?" - спросил Алекс.

"Разве мы не так договорились?-ответил Тувия.- Зиги сказал, что это самый безопасный путь".

Так уж случилось, что оба командира не поняли друг друга; во время этого беспорядочного бегства они повели свои группы разными путями, а многие люди бежали в том направлении, которое им казалось более безопасным.

"Нехватает одних носилок, - волновался Тувия. - Я думал, что они с тобой. Ты не видел их?"

"Нет, их не было с нами, - ответил Алекс. - Может быть, санитары пошли другим путем, и сейчас они уже в Гвар-Аме. Будем надеяться, что это так".

Уже полностью рассвело, и опасно было оставаться на открытой местности. Командиры поспешили в Гвар-Ам. Когда они прибыли туда, горе и отчаяние царило в Гвар-Аме. Люди, собравшись в маленькие группы, жестикулировали и кричали. Несколько женщин и даже мужчин лежали на земле и рыдали. Командиры еще не успели спросить ни о чем, как новость обрушилась на них из множества ртов: вторые носилки с раненым и люди, которые их несли, были захвачены египтянами.

Салек Бельский рассказал, как это произошло. Когда Тувия оставил его, а сам ушел к грузовикам, появились пропавшие носилки. Их несли лишь двое - Яаков и связная Лейка. Они шли, шатаясь от усталости. Салек побежал навстречу, чтобы помочь им. Он пробежал только часть пути, когда послышались крики на английском и арабском: "Кто здесь? Руки вверх!" Прогремели выстрелы. Он ужаснулся - он понял, что с наступлением дня египтяне выслали патруль. Отрезанный от группы с носилками, он бросился к грузовикам; несколько бойцов Пальмаха присоединились к нему, и все вместе побежали назад, чтобы отбить товарищей. Когда они добежали до этого места, носилок уже не было. Чуть позже, вдали, перед взором Салека предстала печальная картина - силуэты девушки и мужчины, все еще несущих раненого бойца. Их окружал египетский патруль.

"Мы виноваты, что потеряли их! Мы виноваты!" - кричал Тувия, почти рыдая от горя и ярости.

И других объяло чувство вины, прозвучавшее в этом крике. "Почему мы не держались все вместе? - плакали они. - Почему они были оставлены одни? Почему они только вдвоем несли носилки?" "Может они заблудились?" "Может у них уже не было сил, чтобы идти быстрее?"

Были потеряны трое - Яаков Яхалом и Лейка Шапир из кибуца, Нафтали Гольцман из Пальмаха. Но их только взяли в плен; они не были убиты. Друзья начали успокаивать Шифру, жену Яакова.

"Он военнопленный, и только. Когда человек несет носилки, как он - это то же самое, как если б он представлял Красный Крест. Увидишь, через несколько месяцев его обменяют".

"Он подошел и простился со мной, когда я поднялась в грузовик, и сказал "шалом", - говорила Шифра. - Он сказал: "Береги нашу дочь", как будто он уже тогда предчувствовал, что с ним должно что-то случиться. О, если б я осталась вместе с ним! Я бы помогла ему нести носилки и никогда не бросила бы его".

Шифра и Яаков были женаты немногим более четырех лет. Они встретились в те дни, когда Яаков был послан из другого кибуца в полицейский отряд, охранявший берега Натании. Из любви к ней он оставил свой кибуц и стал членом Яд-Мордехая.

Как многие кибуцники, он был образованным человеком. Он владел четырьмя языками и изучал пятый. Он работал на огородах; в трудные дни осады орошал их ночью, когда можно было пользоваться электричеством для подачи воды. Так как он был политическим руководителем кибуца, он, естественно, имел полное право попросить разрешения использовать еще немного электроэнергии, чтобы слушать по радио последние известия. Каждой ночью после работы он сидел еще час или два, чтобы выпустить к утру стенгазету. Когда люди приходили к завтраку, она уже висела на доске объявлений.

Нафтали Гольцман был большим, грузным человеком; нести его было очень тяжело. Будучи членом кибуца Далия, он был призван на действительную службу в Пальмах и послан на защиту осажденного Яд-Мордехая.

Лейка, на время ставшая санитаром, тащила носилки почти всю дорогу. Лейка была борцом всю свою жизнь и отличалась исключительным чувством долга. Она осталась сиротой, когда ей было всего лишь несколько месяцев, ее воспитывал строгий дед и три незамужние тетки. Они не одобряли ее стремление стать халуцой, уйти в трудовой лагерь, а потом эмигрировать в Палестину. Однако она боролась, не подчинялась и настаивала на своем, пока, наконец, тетки не отправились к раввину за советом. "Пустите ее - если бы она хотела перейти в другую религию, было бы хуже", - таков был его совет. Таким образом она добилась разрешения эмигрировать, но могла это осуществить только своими собственными силами. Она стала бухгалтером и работала годами, чтобы накопить деньги для отъезда на родину. Но ей это давалось очень нелегко - ничего в жизни не доставалось ей легко. Арестовали ее единственную сестру, которая была членом нелегальной коммунистической партии. Лейка должна была выбрать осуществить свою мечту или отдать деньги на защиту сестры. Она отсрочила эмиграцию. Через несколько лет, когда тяжело заболела одна из ее теток, она должна была сделать такой же выбор. Наконец, ее час настал, и она прибыла в Палестину в тот день, когда началась Вторая мировая война.

Месяцами люди Яд-Мордехая надеялись на возвращение этих троих. О них запрашивали через Красный Крест и Объединенные Нации. Хотя известие об их пленении было передано по каирскому радио, египтяне не давали никаких сведений о них. Конечно же, их убили, но как и где - останется тайной навсегда. Их смерть увеличила список погибших в этом сражении до двадцати шести - восемь человек из Пальмаха и восемнадцать из кибуца.

10

ЖИЗНЬ В ИЗГНАНИИ И ВОЗВРАЩЕНИЕ

Беженцы только полдня провели в Гвар-Аме. Некоторые помылись и позавтракали прежде, чем улечься спать, остальные же были слишком измучены и свалились сразу. Один мужчина заснул прямо в поле, не доев луковицу, которую только что вырвал из грядки. Их отдых был дважды прерван египетскими самолетами, они вынуждены были подняться и бежать в убежища. Самолеты сбросили свою утреннюю порцию бомб на Гвар-Ам, но основной их целью все еще оставался Яд-Мордехай. Даже после эвакуации людей из кибуца, яростный обстрел и бомбардировка Яд-Мордехая все еще продолжались. Видимо, враг не был уверен, что люди покинули поселение - трое бойцов, взятых в плен, не выдали тайны. И только через двадцать четыре часа египтяне, наконец, отважились войти в незащищаемое никем поселение.

Из Гвар-Ама беженцев перевезли в кибуц Брор-Хаил, находившийся возле покинутой арабской деревни Бреир. Хотя оставленный кибуц был виден отсюда, они все же ушли в глубь страны на несколько миль. Поселенцы Брор-Хаила очень гостеприимно приняли своих соседей из Яд-Мордехая: все эти дни они были очевидцами тяжелого испытания, выпавшего на долю товарищей. Они накормили их первым горячим обедом. Он был приготовлен и съеден на открытом воздухе, так как этот новый кибуц еще не успел построить столовую. Раненые проследовали через Брор-Хаил ранним утром по направлению к Нир-Аму, где имелось глубокое убежище и где их ждал врач. Беженцы очень обрадовались, когда узнали, что они благополучно прибыли и что этой ночью их отправят дальше, в Тель-Авив.

После обеда все расположились, кто сидя, а кто лежа, позади насыпи и стали обсуждать свое положение. Поражение было страшным ударом для каждого из них. Душой они все еще были в кибуце. Нервное напряжение росло вместе с непрекращающейся бомбардировкой поселения, за которой они наблюдали и которую слышали. Им казалось невероятным, что они изгнаны из собственного дома, построенного с таким старанием и трудом. Некоторые предлагали вернуться обратно. Они были уверены, что при соответствующем подкреплении можно отвоевать кибуц. Хотя у многих были большие сомнения в целесообразности этой идеи, они не высказывали их вслух. Пыл тех, кто стремился вернуться, приглушил эти сомнения. Однако никакого решения не было принято: все зависело от позиции Пальмаха.

Алекс и Тувия отправились в штаб Пальмаха, который переместился обратно в Дорот во время бомбардировки предыдущего дня. В штабе они нашли полковника Сарига, беседующего с американским полковником Давидом Маркусом, который позже стал командующим иерусалимским фронтом и там погиб.

"Рад вас видеть, - сказал полковник Сариг. - Мы уже не надеялись, что кто-нибудь вырвется живым после вчерашнего обстрела".

Алекс и Тувия рассказали о том, что произошло за эти пять дней сражения, о своей стратегии и повседневной тактике. Это был не тот рапорт, который обычно отдают командирам регулярной армии. Пальмах не был военной силой в общепринятом понятии; его офицеры не носили никаких отличительных знаков; его мораль была основана на духе равноправия. Таким образом Алекс и Тувия считали себя вправе свободно выражать свои чувства. Тувия, который все время находился на передовой линии, рассказывал об атаках египтян со страстным возбуждением. Алексу, который обычно сдерживал свои эмоции, приходилось прерывать Тувию, чтобы описать разрушение поселения, смерть раненых, которые могли бы выжить, если бы их вовремя эвакуировали, отчаяние бойцов при виде того, что оружия и боеприпасов становится все меньше и меньше, постепенное снижение боевого духа. И оба они, не стесняясь, критиковали свое руководство.

"Мы выстояли бы, если бы вы выполнили обещания, данные нам, - жестко сказал Алекс. - Нам было сказано, что колонна идет с юга, чтобы заменить нас. Нам было сказано, что Газа подвергнется бомбардировке и что вы атакуете египтян с тыла. Что произошло? Почему нам не предоставили большей помощи?"

"Я передавал вам заверения, которые сам получал от Высшего Командования, терпеливо отвечал полковник Сариг. - Вы были не единственным изолированным пунктом в Израиле, на который напали. Ситуация менялась от часа к часу. Вы не получили помощи, потому что мы не в состоянии были оказать ее".

Однако Алекс и Тувия не были удовлетворены ответом.

Полковник Сариг продолжал свои объяснения:

"Была колонна, которая шла на юг - Гивати-бригада. Она готовит линию обороны в пятнадцати милях к северу от вас. И, как мне известно, у нее самой масса проблем- бригада в бою без передышки с декабря. Они не могли дать людей для подкрепления".

"А где были вы? - спросил Тувия. - Вы не могли послать нам более одного взвода, потому что вы собирались "ударить с тыла". Так в чем было дело?"

"У меня не было даже дивизии, - ответил полковник Сариг, - а я должен был защищать весь северный Негев.

Мы делали все возможное, чтобы не давать покоя противнику".

"Если разрешите, я расскажу вам, что творится по всей стране, - сказал полковник Маркус и стал описывать отчаянное положение Иерусалима, бои в Иорданской долине, ситуацию в Галилее. - Мы осаждены со всех сторон, - говорил он им, - и на каждом фронте недостает оружия и людей".

"Но ведь Яд-Мордехай является стратегическим пунктом, - не унимался Тувия. - Египтянам никогда не прорваться дальше на север, если мы их остановим здесь. Мы можем вернуть кибуц этой ночью, если вы дадите нам необходимую помощь. Люди уже все обсудили, и они к этому готовы. Египтяне тоже измотаны, а кроме того, они не любят ночных боев. Сейчас самое время ударить по ним, пока они еще не укрепили своих позиций".

"Нет, - возражал ему Алекс. - Наши люди слишком измучены. Они не могут идти обратно, во всяком случае, не сейчас. Это было бы самоубийством".

"Они сказали, что готовы вернуться!" - повысил голос Тувия.

"Я знаю, что они сказали и что бы они хотели делать, - ответил Алекс. Однако вся ответственность за решение этого вопроса ложится на нас. Я считаю, что возвращаться сейчас нельзя".

Так они спорили, приводя "за" и "против". Тувия настаивал на том, что следует немедленно отобрать кибуц, а Алекс по-прежнему возражал, считая это авантюрой. Наконец, он выдвинул новое предложение.

Хотя люди Яд-Мордехая, несмотря на свое теперешнее состояние, и настаивают на возвращении, они не могут быть использованы как основная боевая сила. Пальмах должен ввести в действие хотя бы роту в 120 человек. Безрассудно рассчитывать на то, что с меньшим количеством людей удастся отбить поселение у целой бригады египтян.

"Я считаю, что с такими двумя командирами, как вы, можно взять этот пункт с одним только взводом", - с искренним восхищением отметил полковник Маркус.

"Нет, - тут же ответил Алекс, ничуть не боясь возразить полковнику, который являлся одним из штабных офицеров генерала Эйзенхауэра. - Египтяне обладают очень большой огневой силой. По меньшей мере нужна рота. А полторы роты было бы еще лучше".

Полковник Сариг принял решение. Он изложит все обстоятельства Высшему Командованию. Он доложит, что бойцы Яд-Мордехая хотят попытаться отбить поселение, если их условия могут быть приняты. Необходимое оружие и подкрепление должно быть обеспечено Главным Штабом.

"Если ответ будет отрицательным и ваши люди будут посланы на север, вы сможете оставить свое оружие в Гвар-Аме", - добавил он.

"Сдать свое оружие?!" - воскликнул Тувия.

"Каждая винтовка нам нужна здесь, на юге, - ответил полковник Сариг. Если вы опять будете введены в действие, мы обеспечим вас оружием".

Это требование поразило Алекса и Тувию. Яд-Мордехай накапливал свое вооружение годами. Сколько риска, сколько средств было вложено в это дело! Мысль о сдаче оружия привела их в полное уныние; этим усугублялось их поражение.

"Оружие принадлежит кибуцу, - сказал Алекс. - Мы одни не можем дать согласия на его сдачу. Этот вопрос должен быть поставлен на голосование кибуца".

Полковник Сариг согласился с этим. Ему были известны демократические порядки кибуцов.

"Один из вас должен сегодня же ночью отправиться в Тель-Авив для доклада Высшему Командованию, - сказал он. - Вы сможете объяснить вашу точку зрения о контратаке кибуца". - Он предложил послать Алекса.

Когда Тувия заговорил с полковником Саригом о чем-то на иврите, полковник Маркус по-английски спросил у Алекса: "Где вы прошли военную подготовку?"

"Я служил в британской армии во время войны", - сказал Алекс.

"Да? Могу ли я спросить, в каком чине?"

"Я был сержантом", - ответил Алекс.

Полковник Маркус расхохотался.

"Если бы у нас, в Союзных войсках, было бы побольше таких сержантов, как вы, нам бы не понадобилось так много полковников", - воскликнул он.

Алекс покраснел. Он чувствовал себя глубоко несчастным, и похвала американского полковника не могла его утешить. Всю дорогу до Тель-Авива его мучили сомнения. Был ли он прав, настаивая на эвакуацию? Может, слишком рано мужество покинуло его? Даже в том последнем споре он был против плана Тувии об освобождении поселения. Может быть, ему не хватало смелости и решительности? И как честный человек, он вновь перебирал в мыслях свои аргументы.

В Тель-Авиве он беседовал с главнокомандующим Хаганы Исраэлем Галили, который позже занимал пост заместителя министра обороны. Алекс давно был знаком с Галили - оба они участвовали в операции по похищению чертежей минометов и пулеметов "брен" во время войны. Алекс рассказал о ходе сражения и об отступлении. Затем он выложил этому старому товарищу все свои сомнения.

"Ты поступил правильно, - заверял его Галили. - Я просто не знаю, как ваши люди нашли в себе столько силы, чтобы выдержать так долго. Мы, конечно, не хотим отдавать врагу ни одного нашего пункта. Но ты не должен переживать. Яд-Мордехай выполнил свой долг, и отступление было единственным выходом".

Впервые за два дня Алекс почувствовал себя умиротворенным. Немного позже его пригласили на совещание Высшего Командования. Здесь ему представилась возможность дать полезную информацию о силе, тактике, боевой способности и вооружении египтян. Кроме того, он упорно доказывал, что необходимо освободить стратегически важный Яд-Мордехай силами, соответствующими данному заданию. Его отпустили с благодарностями и обещанием, что кибуц будет сразу же уведомлен о том, что может быть для него сделано.

Во вторник утром кибуц Яд-Мордехай проводил общее собрание. Тувия рассказал о разговоре с Нахумом Саригом и о предложении отобрать их родной очаг у египтян. Собрание проходило бурно. Те, которые вчера воздержались от обсуждения этого плана, теперь заявили о своих сомнениях. Они отметили тот бесспорный факт, что после полутора суток отдыха люди почувствовали себя еще более усталыми, чем во время отступления. Стало сказываться напряжение последней недели. Помогут ли преимущества внезапной ночной атаки одолеть египтян, имеющих превосходство в оружии и в живой силе? А если это и удастся, смогут ли вконец измотанные люди выдержать новую осаду? Наконец, они решили, что в том случае, если Пальмах предпримет атаку, кибуц выделит десять человек в качестве разведчиков и проводников. Хотя этим решением они фактически согласились с тем, что большинство членов кибуца не будет участвовать в бою, тем не менее они яростно сопротивлялись требованию полковника Сарига сдать оружие. Только в последний момент перед эвакуацией они согласились "одолжить" свое оружие Пальмаху, потребовав и получив расписку в этом.

Между тем, Тувия с делегацией из трех человек были посланы в Дорот. Видимо, они все еще надеялись убедить полковника Сарига в важности освобождения своего поселения. Они были разочарованы, узнав, что Высшее Командование приняло другое решение. Решительные меры для приостановления египтян должны были быть предприняты дальше к северу. Полковник Сариг, занятый своими картами, бросил на них короткий взгляд, сообщая эту новость, и добавил: "Идите и отдохните. Вы заслужили это".

С наступлением ночи беженцы отправились в Дорот; там они присоединились к колонне грузовиков, эвакуирующих детей из других поселений Негева. С восходом солнца они прибыли в Реховот; здесь грузовики остановились для заправки. На другой стороне улицы, напротив заправочной станции, находилась пекарня. Воздух был наполнен дразнящим запахом свежего хлеба. Но ни у кого не было денег. Они пришли из безденежного общества; та небольшая сумма денег, что была найдена в кассе кибуца и которая сейчас так пригодилась бы, пропала вместе с Лейкой. Наконец, один из мужчин нашел выход; он вытащил из кармана свои золотые часы. "Смотрите! - воскликнул он. - За это мы купим хлеб для всех нас".

"Кто эти люди?"-спросили пекари, когда им предложили заплатить за хлеб часами. Один из шоферов объяснил, что это оставшиеся в живых после сражения в Яд-Мордехае. После этого не могло быть никакой речи о плате. Все беженцы вдоволь наелись хлебом, а Гиора Бибер сунул обратно в карман подарок своего тестя. В кибуце все еще вспоминают этот случай. Если кто-нибудь жалуется, что он не может позволить себе купить какую-нибудь вещицу из получаемых карманных денег, его обязательно подкопят:

"Что, разве у тебя нет золотых часов?"

В семь часов они прибыли в Тель-Авив. Их встречал Нафтали, казначей кибуца, уехавший вместе с детьми. Он распределил их туда, где находились их дети. Прежде, чем уехать к детям, большинство из них отправилось в коммунальный магазин, принадлежащий движению "Гашомер Гацаир", чтобы обменять одежду. Группа молодежи, обучавшаяся в Яд-Мордехае, должна была получить чистую одежду из другого источника - из Алии Молодежи, организовавшей их эмиграцию. За материальные нужды этой группы была ответственна Рая. Несмотря на страшную усталость после пяти дней, проведенных в качестве связной штаба, она все же отправилась на склад одежды и сделала заказ. "Вам выдали одежду всего шесть месяцев тому назад, - резко сказала заведующая складом. - И вы уже опять здесь! Вы что, не знаете, сколько тысяч детей мы должны обеспечить?"

Чтобы вызвать сочувствие и получить помощь. Рае надо было только сказать: "Это для тех, кто остался в живых после сражения в Яд-Мордехае". Но она не могла заставить себя выговорить это. Она чувствовала, что тут же разрыдается, если скажет хоть одно слово. Разбитая, она повернулась и ушла. Она вышла на улицу и уселась на скамейку, чтобы взять себя в руки и решить, что делать дальше. Она очнулась, почувствовав, что кто-то грубо трясет ее за плечо. Над ней стояла хорошо одетая женщина. "Ты в городе, - сказала она. - Разве не можешь надеть платье? В таком виде не появляются на улице - ты же не на ферме". На Рае были все те же запятнанные брюки и грязная белая блузка, которую она не снимала все дни сражения. Она посмотрела на себя и только сейчас поняла, какой грязной и неопрятной она была.

"Да, да, я постараюсь, - смутившись, ответила она, - Видите ли, у меня не было времени ..."

"Не надо много времени, чтобы, по крайней мере, помыть лицо", - недобро сказала надоедливая женщина и ушла.

После этой второй неудачи Рая чувствовала, что не в состоянии еще раз встретиться с женщиной из склада. Она села в автобус и вернулась в штаб "Гашомер Гацаир". На следующий день представитель этой организации получил необходимую одежду.

Когда Габриель Рамати ждал своей очереди в коммунальном "магазине", к нему подошел Нафтали.

"Чего ты здесь околачиваешься? - воскликнул Нафтали. - Разве тебе еще никто не сказал, что у тебя родился сын? Иди побрейся и умойся. Купи цветы и беги к своей жене".

Габриель ничего этого не сделал и помчался в больницу. Как был, в запятнанной кровью рубашке, так он и зашел в палату к Мати. Она залилась слезами.

"Чего же ты теперь плачешь?"- увещевала ее няня.

"Она плачет все время, с тех самых пор, как родила ребенка, и не говорит нам, почему", - сказала няня Габриелю.

"Я была уверена, что ты погиб, - всхлипывала Мати. - Моя сестра слышала по радио, что в Яд-Мордехае погибло шестнадцать человек, и потом она сказала мне: "Будь мужественной, иди и рожай ребенка". Я думала, она знает, что ты погиб, но не хочет мне сказать".

"Я здесь, я жив, хотя и сам не знаю, почему, - сказал ей Габриель. - Хочу видеть своего сына".

Маленькие дети никак не могли понять, почему их родители плачут, когда они опять все вместе. Не могли они также понять, почему некоторые отцы вообще не вернулись. В кибуце было двенадцать вдов; двадцать два ребенка стали сиротами. Весь кибуц был занят проблемой, как сообщить об этом детям. Они пригласили психолога из "Гашомер Гацаир", и он посоветовал подготовить детей к этому постепенно. Поэтому матери сказали сиротам, что их отцы ранены и лежат в госпитале. Они намеревались сказать им позже, что раненым стало хуже и, возможно, они не выживут. Между тем, отсутствующие отцы стали героями сражения в глазах своих детей. Но слишком много людей знали правду, и вскоре она всплыла наружу. Шестилетний сын Моше Калмана однажды подошел к матери и сказал тихим будничным голосом: "Сегодня мы с Якобом и Адой сидели и плакали, потому что наши отцы умерли".

Дети реагировали на свою потерю по-разному. Целых полгода один мальчик без конца имитировал умирающего человека. Его голова падала на грудь или опрокидывалась назад, как будто бы его тело было поражено пулей. Он это делал в классе, в столовой, всюду - очевидно, пытаясь бессознательно понять, как это произошло с его отцом.

Возникли проблемы с поведением некоторых детей. Несколько матерей заметили, что старшие дети требуют, чтобы им оказывали большее внимание, чем младшим, в чем они раньше не нуждались. Один пятилетний ребенок, который стал особенно агрессивным по отношению к своей младшей сестренке, был "вызван" для беседы с матерью. (В Яд-Мордехае не признавали более строгих мер воспитания детей). "Знаешь, если ты и дальше будешь таким надоедливым, нас могут выслать из кибуца".

"Нет, нет, они не могут этого сделать! - воскликнул ребенок. - Моего отца убили в кибуце, поэтому мы к нему принадлежим. Если нам велят уйти, мы будем спать под забором, пока нас не пустят обратно".

После сражения дети никогда больше не играли в войну. Оружие потеряло свое очарование. Вместо этого они теперь были заняты убежищами. Месяцами они строили убежища в песке, где они прятали свои куклы и любимые игрушки. Но они все еще рисовали картинки о войне, на которых большей частью были изображены пикирующие самолеты.

Осиротевшие дети особенно остро чувствовали тоску по своим отцам в послеобеденное время - время игр. "Я хочу, чтобы и в моей комнате был папа, как и у других", - плакал ребенок. Чтобы как-то восполнить эту потерю, некоторые мужчины кибуца посвящали свои вечера играм с тем или другим осиротевшим ребенком.

Когда подросли те дети, которые были совсем малышами во время сражения, они тоже горевали по своим погибшим отцам. "Я даже не видел его никогда, расплакался маленький мальчик, глядя на обрамленный портрет в комнате матери. - А сестра видела, они даже сфотографированы вместе. Но он и мой папа тоже, хотя я никогда не знал его и никогда с ним не играл". Мать взяла плачущего ребенка на руки и стала рассказывать, как его папа всю ночь расхаживал с ним на руках, когда у него болел животик, как он любил играть со своим маленьким сынишкой - подбрасывать в воздух и ловить опять. Но никакие рассказы о любви отца не могли утешить этого ребенка, который в отличие от старших детей, был лишен даже воспоминаний.

Матери, учителя и няни рассказывали мне, что детям все же было легче привыкнуть к своей потере, так как многие из них оказались в одном положении, и горе стало общим. И все-таки одна женщина сказала мне печально: "Впервые мы убедились, что такое горе не может быть распределено поровну на весь кибуц. Мы поняли, что каждой вдове, каждому сироте суждено пережить свое несчастье в одиночку".

В Натании было трудно разместить и детей, и родителей. Поэтому взрослые были приняты кибуцем Ган-Шмуэль, который оказывал отеческую заботу Яд-Мордехаю, так как многие члены южного кибуца по прибытии в Палестину жили в Ган-Шмуэле. Часть людей осталась в кибуце Маабарот. Однако в обоих местах они испытывали определенные трудности. Вырванные из своих домов, они нервничали и чувствовали себя сбитыми с толку. Хотя организм и требовал отдыха, безделье угнетало их. Через несколько дней они попросили, чтобы им дали работу. Теоретически каждый член кибуца готов выполнять любое задание, порученное ему, но на самом деле среди людей Яд-Мордехая было много специалистов, которые привыкли к определенной работе - на ферме, в птичниках, в садах, на тракторах.

Естественно, что в кибуце, приютившем их, все эти посты были заняты, и новоприбывшие были назначены в группы, занимающиеся общими работами - копать канавы, работать в прачечной - там, где они были нужны. В другое время они легче приспособились бы к этому. Но сейчас им это не удавалось, так как наступила естественная реакция после всего пережитого. Нервы этих людей были взвинчены до предела. Любые мелочи раздражали их. Взрывы злости вспыхивали без всякой причины. Несмотря на все старания сдерживать себя, они то и дело вступали в ненужные споры с хозяевами кибуца.

Временные жилищные условия были особенно тяжелыми. Ни один из кибуцов не имел лишней жилой площади; беженцы были размещены у членов кибуца в их маленьких комнатах, где они чувствовали себя незваными гостями. Семейные пары были разделены, хотя именно сейчас они больше всего нуждались в утешительной физической близости. Некоторые предпочли спать в поле.

Но хуже всего обстояло дело с детьми. Младшие вместе с нянями находились в Маабароте, а старшие - в Натании, в десяти милях. У многих родителей дети были и тут, и там. Не было никакой возможности объединить семейства. Согласно кибуцной системе, дети с самого рождения должны были находиться под присмотром своих нянь. Многие с младенчества воспитывались теми же нянями; они были очень сильно привязаны к ним, и немыслимо было разлучить их в это время общей неустроенности. Дети нуждались в своих родителях и скучали по ним, но еще больше они нуждались в своих маленьких группах и в том привычном порядке, который был там заведен. Родители прекрасно понимали это и даже не пытались что-либо изменить. Большую часть своего свободного времени они тратили на разъезды от одного места к другому, чтобы навестить своих разбросанных детей.

Вдобавок ко всем невзгодам этого времени люди очень глубоко переживали и стыдились своего поражения. Хотя они выполняли все приказы и стояли до последнего, им было трудно примириться с тем фактом, что пришлось покинуть кибуц. Вместо того, чтобы осознать свою смелость и мужество своего отступления, многие считали, что они позорно сбежали, спасая свою жизнь. Когда соседний кибуц Нитцаним, расположенный севернее, был захвачен, а оставшиеся в живых взяты в плен, люди Яд-Мордехая говорили: "Мы могли спасти Нитцаним. Если бы мы только получили подкрепления, египтяне никогда не прошли бы дальше". Чувство потери и поражения долго не покидало их. В то время они не были в состоянии по достоинству оценить значение своего стойкого сопротивления. Значило же это для обороны Израиля гораздо больше, чем они могли себе представить.

В своих военных планах египетское командование допустило основную ошибку ошибку, характерную для военных умов, когда они сталкиваются лицом к лицу с гражданской армией, сражающейся за свой дом и за свободу. Предположив, что "еврейский сброд" не окажет большого сопротивления, командиры надеялись захватить Яд-Модехай в течение нескольких часов. Вместо этого сопротивление длилось шесть дней. Они понесли тяжелые потери - около 300 человек убитыми и ранеными. Кроме того, нарушился их график; они упустили тот момент, когда должны были двинуться на Тель-Авив. Не могло уже быть никакой речи о молниеносном и победоносном марше на север, который они планировали, если каждое еврейское поселение, встречающееся на этом пути, станет оказывать такое же упорное сопротивление, с каким они встретились в Яд-Мордехае. Такие победы, как эта, были слишком большой роскошью для них. Вскоре стало очевидным, что это сражение заставило египтян пересмотреть создавшееся положение и изменить свою стратегию.

25-го мая, заняв покинутый кибуц, египетская армия двинулась на север. Но теперь они уже не шли единой колонной по асфальтированному шоссе. Чтобы выиграть пространство для маневров и защищаться от нападений Пальмаха, они развернулись веером. Несколько частей направились по прибрежной дороге, другие продвигались вперед по внутренней дороге, а между этими двумя была проложена третья, военная дорога.

Вспомним, что египтяне высадили войска недалеко от арабского порта Мичдал, примерно в шести милях севернее Яд-Мордехая; они присоединились к той колонне, которая прошла мимо кибуца на третий день сражения. 21-го мая эти объединенные силы вместе с частями "Мусульманских братьев" атаковали кибуц Негба, расположенный на очень важной дороге, ведущей с востока на запад. Эта дорога давала египтянам возможность объединиться с бригадами, вошедшими в Беер-Шеву и двинувшимся на север по направлению к Иерусалиму. Если бы им удалось овладеть этой дорогой, они смогли бы отрезать северный Негев от всей страны. С этой целью необходимо было захватить кибуц Негба (Кибуц Негба, который благодаря своему расположению мог получать подкрепление и снабжение, не был захвачен врагом, однако находился под осадой всю войну.). В то время, как основные силы египтян, разбившиеся на три ударные колонны, двигались на север, несколько частей осталось в тылу, чтобы укрепить осаду кибуца.

За те драгоценные шесть дней отсрочки, которые Яд-Мордехай дал стране, Гивати-бригада дошла до нужного района и стала готовиться к встрече с врагом. Она построила укрепления и противотанковые рвы, взорвала важные мосты на главном шоссе. Были заняты несколько враждебно настроенных арабских деревень, от которых можно было ожидать помощи египтянам.

Целых четыре дня добирались египтяне до Исдуда, который находился всего лишь в пятнадцати милях севернее Яд-Мордехая. Здесь им пришлось остановиться не было моста. Прежде чем они успели навести временный мост Бейли, чтобы переправить свои механизированные части, они подверглись нападению с воздуха.

В этот самый день зарождающиеся военно-воздушные силы Израиля собрали на ближайшем летном поле четыре "мессершмита" - первые самолеты, которые они получили. Хотя они срочно нужны были на других фронтах, командир Гивати-бригады Шимон Авидан спешно отправился на аэродром с требованием, чтобы самолеты были использованы для остановки египтян. Неожиданный воздушный налет нанес гораздо меньше вреда, чем ожидалось, а один "мессершмит" был сбит противовоздушным огнем, однако психологический эффект был большим. Египтяне начали окапываться, рассчитывая на более длительную остановку. Этим был положен конец хвастливым заявлениям египтян о том, что их армия вступит в Тель-Авив через неделю после начала вторжения. Командирам египетской армии пришлось утешаться тем, что они господствуют на одной из второстепенных дорог и что им удалось отрезать Негев. Они так и не продвинулись дальше Исдуда.

Некоторое время беженцы из Яд-Мордехая надеялись, что их родной дом будет отбит и они смогут вернуться туда, чтобы начать все сначала - строить и сажать. Однако 11-го июня, после двадцати восьми дней сражения. Объединенными Нациями было принято решение о первом перемирии. Оно должно было длиться ровно столько же дней, сколько длилось сражение. Согласно условиям перемирия, каждая сторона оставалась на той территории, которую она заняла за эти дни.

В начале июля граф Фолке Бернадот, посредник ООН, внес предложение об окончательном установлении границ. Согласно этому плану весь Негев должен был отойти к арабам. Приняв во внимание и тот факт, что по решению ООН первоначальные границы исключали Яд-Мордехай из Еврейского государства, мечты тех, кто стремился вернуться обратно, казались настоящей утопией.

Как бы подчеркивая всю безнадежность положения, каирское радио заявило, что король Фарук посетил "линию Мажино евреев" - Яд-Мордехай. Его Величество своими глазами увидел, по сообщению радио, "одну из самых сильных и неприступных крепостей из всех сионистских поселений, построенную согласно новейшей технике военной обороны. В каждом из ее четырех углов имелся наблюдательный пункт в два этажа, один из которых предназначался для тяжелой артиллерии, а другой для пулеметов и наблюдателей. Крепость была окружена траншеей глубиной в три фута, в десяти шагах от нее была вторая траншея глубиной в пять футов и дальше еще одна - глубиной в шесть футов. Последней линией обороны являлась колючая проволока, через которую был пропущен электрический ток".

Вспоминая, как они по ночам боролись с песком, пытаясь восстановить засыпанные траншеи, защитники Яд-Мордехая грустно улыбались друг другу. Они знали, что король Фарук нуждается в победах, чтобы удержать свой шаткий трон, поэтому им были ясны все преувеличения этого сообщения. Очень больно ранило их и привело в ярость заявление о том, что египетский флаг "горделиво развевается" над разрушенной водонапорной башней.

Наконец, с тяжелым сердцем беженцы пришли к ужасному выводу. Им придется начать все сначала на новом месте. Были изучены участки, предлагаемые Еврейским Агентством. Они решили временно поселиться на сельскохозяйственной ферме, расположенной между Тель-Авивом и Натанией, которая была покинута ее владельцем, арабским шейхом. Ферма лежала на склоне холма; каменный дом шейха находился у его подножья. Беженцы оставили дом нетронутым, так как они взяли эту землю в аренду и знали, что ее придется вернуть, если Али Кассем вернется. Они снова поселились в палатках и деревянных бараках, как в первые дни своего халуцианства. В их распоряжении имелась апельсиновая роща, пшеничное поле и большой огород. Поселенцы построили хлев и купили тридцать коров. Они приобрели два трактора и оборудование для столярной мастерской. Чтобы пополнить порядком поредевшие ряды мужчин, центральная организация прислала группу из пятидесяти молодых румынских евреев, которые прибыли на родину из британских лагерей для интернированных лиц на Кипре. Все они были призывного возраста - восемнадцатилетние. Со временем эти девушки и парни должны были уйти и основать свой собственный кибуц; пока же они помогали построить это поселение.

Беженцы поселились на покинутой ферме в конце июля. В сентябре они встречали еврейский Новый год в импровизированной столовой. То был мрачный праздник. Ни у кого не поворачивался язык, чтобы сказать: "Счастливого Нового года". И хотя работники кухни старались сделать все, что было в их силах, обед получился скудным - в результате войны был введен строго ограниченный паек. Не было и того чувства единого большого семейства, которым обычно отличались все праздники кибуца. Присутствие чужих людей, не знавших Яд-Мордехая и не переживших его потерь, вызывало еще большее чувство угнетения и тоски у членов кибуца, оставшихся в живых. И в этот праздник - их первый праздник после того, как они покинули свой дом - они чувствовали себя изгнанниками. И сердца их кричали словами псалма: "У рек вавилонских - там сидели мы и рыдали, вспоминая Сион".

Пятнадцать еврейских поселений было разбросано по всему северному Негеву, окруженному египетскими войсками. Они подвергались постоянным бомбардировкам с воздуха и артиллерийскому обстрелу. Одним из преимуществ перемирия было условие, согласно которому египтяне должны были разрешать еврейским автоколоннам пересекать западно-восточную дорогу, чтобы обеспечить снабжение этих поселений. Вначале египтяне отказались открыть "перекресток Фалуджа" еврейскому транспорту. Неоднократные попытки посредника ООН переубедить египтян были напрасными. Наконец, израильское Высшее Командование решило освободить дорогу силой. Они также надеялись, что запланированная операция вытеснит египтян из Негева, так как не исключалось, что окончательные границы будут установлены по фактически занятой территории. Судьба Яд-Мордехая была на пороге решения.

Высшее Командование планировало атаковать египтян с двух сторон - снаружи и изнутри. Для удара изнутри требовалось больше людей и оружия, которые могли быть доставлены только воздушным путем. В течение этой войны Израиль получал самолеты и оружие из Чехословакии. Он не мог больше полагаться на двухместные спортивные самолеты, которые не годились ни для транспортных целей, ни для бомбардировок. Летное поле было построено около Рухамы - кибуца, приютившего детей Яд-Мордехая. Первый самолет приземлился здесь 22-го августа. После этого было совершено более четырехсот перелетов и таким образом доставлено в Негев две тысячи тонн вооружения.

Высшее Командование готовило большую операцию. Молодое государство уже располагало танками и броневиками, восемью артиллерийскими батареями, пушками и тяжелыми минометами. Только что сформированный бронетанковый батальон должен был вступить в бой. В нем также должны были участвовать более двух пехотных бригад. Таким образом, в этом секторе живая сила обеих сторон была почти равной; египтяне имели преимущество лишь в огневой мощи. Эта операция была поручена Игалу Алону, который раньше командовал войсками в верхней Галилее.

Действия Израиля по сосредоточению военной силы не остались незамеченными египтянами. Перемирие стало всего лишь фикцией, так как израильтяне перебросили войска и оружие в Негев, а египтяне бомбили поселения и военно-воздушную базу около Рухамы. За неделю до формального прекращения перемирия происходили ожесточенные столкновения: израильтяне занимали стратегически важные высоты, а египтяне проводили контрнаступления.

15-го октября Израиль сообщил штабу наблюдателей Объединенных Наций, что через перекресток Фалуджа проследует автоколонна. Как и ожидалось, по колонне был открыт огонь. Один грузовик загорелся и перекрыл дорогу, остальные вернулись на свою базу. Это было сигналом для начала израильского контрнаступления.

Главные удары были направлены на пункты, расположенные вблизи скрещения дорог. Чтобы привести врага в замешательство, некоторые отряды вклинились в египетские позиции вдоль побережья и держали под угрозой коммуникации. Одним из таких пунктов был Бейт-Ханун, расположенный в четырех милях южнее Яд-Мордехая. В то время, когда севернее велся один из самых ожесточенных боев этой войны, этот клин вбивался все глубже и глубже до тех пор, пока израильтяне получили возможность обстреливать и железную дорогу, и главное шоссе между Каиром и Тель-Авивом. Хотя обстрел велся с позиций, расположенных вблизи Яд-Мордехая, батареи окопались и закрепились. Египтяне были в панике. Их штаб в Мичдале был почти отрезан. 17-го октября они начали эвакуацию. Их автоколонны отступали, подвергаясь ожесточенному обстрелу израильтян, закрепившихся на холмах около дороги. Чтобы избежать потерь, египетские инженеры построили запасную дорогу вне досягаемости израильских орудий. Они работали, не считаясь со временем, с большим напряжением, прокладывая дорогу на морском побережье из проволочных сетей, досок и бревен. Потоки армейских машин прошли этим путем, и вместе с ними уходило арабское население. Почти все соседи Яд-Мордехая ушли вместе с войсками.

К 22-му октября, когда вновь было объявлено прекращение огня, израильтянами была одержана важная победа. Дорога на Негев была открыта, Беер-Шева - занята, угроза египетского наступления на Тель-Авив ликвидирована. Единственной египетской силой, оставшейся на севере, была четвертая бригада, в которой Гамаль Абдель Насер служил офицером и которая попалась в так называемую "ловушку Фалуджи". Несмотря на прекращение огня, израильтяне еще несколько дней вели операции по очистке занятой территории. 5-го ноября они освободили Яд-Мордехай.

Все эти дни люди на ферме Али Кассема, взволнованные до предела, по радиосообщениям следили за продвижением израильтян. Когда они узнали о том, что войска подошли к Бейт-Хануну и бои ведутся вокруг Мичдала, они почувствовали уверенность, что их кибуц будет освобожден. 6-го ноября, вечером, на велосипеде приехал человек, кричащий во весь голос. Его послал генерал Игал Алон, чтобы сообщить об освобождении Яд-Мордехая. Вопрос о том, что им делать дальше, отпал. Их радость можно было сравнить с теми эмоциями, которые они испытали, впервые ступив на берег Родины. Все, кто не были заняты в хозяйстве, бросились вниз по песчаной дороге, ведущей к главному шоссе. Два грузовика должны были прибыть из Натании, но они сейчас не в состоянии были спокойно их дожидаться. Возбуждение их было так велико, что они забыли о том, что ноябрьские ночи холодные - все выбежали без жакетов и не взяли одеял. На шоссе они встретили свои грузовики.

"Нам не хватит горючего, чтобы добраться до Яд-Мордехая", - сказали водители.

"Ничего, какая-нибудь бензоколонка одолжит нам".

Рабочий бензоколонки, обрадовавшись этим новостям, снабдил их горючим. И патрули Пальмаха открыли шлагбаум для двух грузовиков, заполненных поющими людьми.

Когда они подъехали к поселению, их волнение еще больше возросло. Те, что ушли вместе с колоннами во время осады, то и дело кричали: "Здесь были мины! Здесь нас обстреляли! Здесь перевернулся и загорелся грузовик!" Когда вдали показалась водонапорная башня, все вместе радостно вскрикнули. Как она выстояла так долго всего на трех ногах? (Через несколько месяцев после возвращения поселенцев в Яд-Мордехай, ноги водонапорной башни подломились, и она рухнула на землю. Несколько человек, которые работали поблизости, едва избежали гибели.). Хотя башня была разрушена, она являлась символом их прежней жизни, и они обрадовались, увидев ее. Но когда они проезжали мимо своих садов, все смолкли. "Наши деревья! - сказал Залман и заплакал. - Они вырубили все деревья!" Виноградники были тоже уничтожены, глубоко посаженные виноградные лозы вырваны из земли. Поля, зеленевшие, когда они уходили из кибуца, лежали теперь голые и почерневшие; арабский скот, пасшийся здесь, уничтожил весь будущий урожай на самых плодородных участках. Эти потери прибавились к тем многочисленным утратам, которые выпали на долю Яд-Мордехая.

Когда вернувшиеся беженцы выскочили из грузовиков, первое, что они увидели, была надпись, сделанная большими буквами: "Добро пожаловать, герои Яд-Мордехая!" Ее подготовили молодые солдаты, расположившиеся в кибуце. Не было среди них ни бойцов из "километрового отряда", ни знакомых солдат из команды Гершона (Гершон погиб в бою за Беер-Шеву.).

Но очутившиеся дома пионеры настолько были переполнены радостью и благодарностью, что бросились обнимать и целовать этих незнакомых солдат. В память о египетской оккупации солдаты вручили им египетский флаг, который раньше развевался на водонапорной башне.

Беженцы, предупрежденные о том, что опасно ходить по поселению из-за оставленных мин, решили провести эту ночь в своей столовой. Войдя туда, они увидели доску объявлений, висящую на старом месте. К ней был прикреплен лист бумаги, грязный и рваный. Это был бюллетень новостей. "Ассамблея Объединенных Наций обсудила вторжение в Палестину, и президент Трумэн сказал, что Соединенные Штаты сделают все возможное, чтобы избежать кровопролития", говорилось в первой заметке. Это был последний бюллетень, приготовленный Яаковом Яхаломом - Яаковом, которого они потеряли во время отступления.

Рано утром люди пошли взглянуть на свои комнаты. Их нельзя было узнать. Остались только стены и разрушенные крыши. Мебель, картины, все личное имущество - исчезли. Люди не жалели потерянной одежды и мебели; через год или два кибуц обеспечит их всем этим. Пройдет еще много времени, пока они снова смогут приобрести радиоприемники, однако обходились же они без них и раньше! Но по своим альбомам с фотографиями они горевали. При рождении каждого ребенка кибуц дарил родителям альбом. Хотя всего лишь несколько семей имели фотоаппараты, тем не менее всем удалось запечатлеть своих детей по мере их роста. Все альбомы пропали. Вместе с ними пропали и фотографии времен их халуцианства в Польше. Пропали портреты родителей, братьев и сестер, оставшихся в Польше, о которых они не знали ничего с самого начала нацистского нашествия. Только один альбом был возвращен его владельцу. Он был найден позже в казармах среди вещей египетского солдата, в захваченной Беер-Шеве. Таким образом стало ясно, что эти семейные реликвии были взяты как сувениры.

К вечеру прибыло больше людей. Они привезли с собой флаг кибуца и целые охапки цветов. Из Тель-Авива приехали Исраэль Галили, "отец Пальмаха", старый друг кибуца, и Абраам Гарцфельд, всеми уважаемый вождь сельскохозяйственных поселений. Он привез с собой вино, чтобы отпраздновать возвращение. Залман, секретарь кибуца, собрал всех членов вместе. Они уселись на голой земле, которую раньше покрывала зеленая трава. Галили повторил те же слова, которые он сказал Алексу в ночь после отступления.

"Ваше сражение дало всему югу шесть драгоценных дней для укрепления, для организации, для обеспечения дополнительным оружием, - сказал он. - Египтяне узнали здесь доблесть и упорство еврейского бойца. Они поняли, сколькими жизнями им придется заплатить и сколько материальных потерь им придется понести, если они пойдут дальше. Наш народ очень многим обязан Яд-Мордехаю. Это сражение всегда будут помнить, как помнят сражение при Тель-Хай - как величавый эпизод истории нашей обороны". Гарцфельд, со свойственным ему оптимизмом и добродушным юмором, заговорил о тех делах, о которых члены кибуца спорили месяцами. "Повернитесь лицом к будущему, - сказал он, - решите тут же и сейчас же, что вы победите эту разруху, что вы вернетесь и построите все опять. Выпьем за это - лехаим!" - и он сделал первый глоток. Бутылки вина шли по кругу; подростки, участвовавшие в сражении, пили за свое будущее; пионеры, повидавшие столько смертей, пили "за жизнь"; даже доктор Геллер, изменив своим строгим правилам, присоединился к этому тосту.

Со смешанным чувством печали и надежды все пошли после собрания к братской могиле. За месяцы своего изгнания беженцы очень часто думали о том, не обнаружили ли египтяне могил и не осквернили ли их. Но они оказались нетронутыми. Кусок железной крыши торчал под углом над покинутым убежищем, где были похоронены первые погибшие. Египтяне сочли это место подходящим для выбрасывания мусора. Они не обнаружили, что лежало в земле.

Люди клали цветы на могилы своих старых друзей, вспоминая, какими они были при жизни. И немало слез было пролито. Они возвращались мыслями к страшному напряжению и опасностям сражения, в котором они могли погибнуть вместо тех, кто был погребен в этой земле. Позже, когда кибуц был уже восстановлен, они решили похоронить каждого в отдельности, чтобы дети и они сами могли почтить каждого бойца, отдавшего свою жизнь в этом сражении. Тела погибших были перенесены на вершину холма, против водонапорной башни. Около извилистой тропинки двадцать три простых камня обозначили могилы; и еще три были уложены отдельно в память о тех, кто пропали при отступлении. Большинство общин хоронят своих умерших в стороне, эти же покоятся в самом сердце поселения. Ребенок может незаметно уйти во время игр, чтобы посидеть у могилы отца. Вдовы приходят сюда часто. Старые друзья взбираются на холм, проходя мимо. И каждой весной, когда израильские школьники посещают исторические места, сотни их стоят у этих могил и слушают историю сражения. И гид указывает на то место под водонапорной башней, где раньше покоился прах погибших. Те, что остались в живых, отметили это место смерти символом жизни: двадцать шесть кипарисов, теснящиеся рядом, образуют высокий, зеленый монумент.

11

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Лозунг, брошенный Авраамом Гарцфельдом, не так просто было осуществить. Война все еще продолжалась; никто не знал, каковы будут окончательные результаты и где будут установлены границы. Могло случиться, что они будут включать территории, занятые в результате военных действий, но была возможность и того, что при определении границ будет учитываться и население определенной местности. Территории, не заселенные евреями, могут, по справедливости, быть отданы арабам. Таким образом, если оставить Яд-Мордехай в запустении, можно было ожидать, что он будет исключен из Еврейского государства, как это было при первоначальном разделе.

Уцелевшие члены кибуца могли оставаться там, где сейчас находились, - в безопасности, в центре страны, - и построить хозяйство на более плодородной земле Али Кассема. Но если они поступят так, выполнят ли они свой долг пионеров? Они пришли в Негев главным образом для того, чтобы освоить новые земли для поселения евреев. Они считали себя ответственными за те поля, которые они отвоевали у пустыни и которые они так упорно защищали. Они не могли сказать:

"Мы уже сделали достаточно, дайте нам теперь пожить в мире."

Никто не сомневался в том, что по возвращении их ждут большие трудности и опасности. Если их риск оправдает себя, новая граница пройдет между ними и Газой. Их кибуц будет пограничным поселением и станет объектом постоянных беспокойств (до какой степени - они еще тогда не могли предвидеть). И в случае еще одного вторжения они опять окажутся на его пути и снова им придется жертвовать жизнью и имуществом. Тем не менее, после долгих и серьезных споров пионеры решили вернуться, надеясь, что опять поселившись в Яд-Мордехае, они смогут требовать, чтобы он был отдан Израилю.

Однако не все согласились с этим решением; в том году двадцать человек покинули кибуц. Хотя они и не признались, что им просто невыносимо возвращаться к руинам, оставшиеся были уверены, что именно это является причиной их ухода. Таким образом, вместе с семнадцатью мужчинами и одной женщиной, которые погибли во время сражения и при отступлении, кибуц потерял примерно треть своей рабочей силы. В настоящее время лишь половину членов кибуца составляют польские пионеры, основавшие его. Остальные являются выходцами из Болгарии и Латинской Америки; многие из последних - родом из Польши.

Сегодня Яд-Мордехай является коммуной, утопающей в зелени и насчитывающей около пятисот человек. У подножия холма, где лежит свалившаяся набок водонапорная башня, бохиния распускает свои белые цветы, а за широкой лужайкой высится кипарисовая роща. Аллеи роз, небольшой бассейн и скамейки под цветущими олеандрами вызывают чувство покоя и мира. Если не считать тех меток, которые пули оставили на некоторых бетонных зданиях, все следы разрушения, оставшиеся после битвы, уже полностью стерты. Хозяйство кибуца, возведенное за эти четырнадцать лет, оценивается в полтора миллиона долларов. В эту сумму не входит сама земля, которую кибуц арендует. Хозяйство стало в три раза больше, чем прежде.

Как это случилось по всему Израилю, земли, оставленные арабами, были взяты Еврейским Национальным Фондом и сданы в аренду еврейским фермерам. Все хозяйство полностью механизировано; кибуц имеет 60 сельскохозяйственных машин, а недостающие он нанимает во время сезона в местном кооперативе. Двести пятьдесят акров засажены хлопком. Кроме того, здесь выращиваются зерновые культуры, овощи и различные фрукты. Имеется стадо в двести голов мясного скота и сто коров. Восемь тысяч белых леггорнов заняли место тех, которые были истреблены. В ульях собираются от двадцати до тридцати тонн меда в год, а выращиваемые пчелы-матки экспортируются в европейские страны.

Придерживаясь стремлений кибуцов к сочетанию сельского хозяйства и мелкой индустрии, Яд-Мордехай восстановил свою консервную фабрику. Часть сырья берется из собственного хозяйства, а остальное покупается. В 1960 году на фабрике было изготовлено миллион банок горошка, джема и апельсинового сока. Чтобы развить это предприятие, пионеры должны были пойти на компромисс с одним из своих идеалов. Они прибыли в Палестину с намерением обрабатывать землю своими собственными руками; они не хотели стать нанимателями и тем самым, по их мировоззрению, стать "эксплуататорами труда". Однако хроническая нехватка рабочих рук в кибуцах заставила их поступиться этим принципом на фабрике. Сорок пять рабочих из Ашкелона трудятся здесь по найму. Кибуц надеется со временем заменить их собственными членами. Когда более молодые люди придут в кибуц и возьмутся за тяжелую сельскохозяйственную работу, ветераны, как предполагается, перейдут на фабрику. Так как они сами регулируют трудовой режим, они смогут дать возможность пожилым людям работать столько часов, сколько им по силам.

Социальная организация кибуца во многом остается такой же, какой она была в первые халуцианские дни. Еженедельное собрание решает все важнейшие вопросы.

Руководителями являются секретарь (В 1961 году секретарем была избрана женщина. В прошлом, время от времени, помощником секретаря тоже назначалась женщина.), казначей и заведующий хозяйством. Эти руководящие посты не дают особых привилегий и не являются постоянными. Если человек соглашается второй год заниматься обременительной работой секретаря, считается, что он пошел на жертву ради кибуца. Он предпочел бы весь день трудиться в поле, но иметь время, чтобы выпить чашку чаю с женой и два-три часа поиграть с детьми. Секретарю помогает секретариат и целый ряд комиссий: социальная, политическая, экономическая, финансовая, по культуре, по воспитанию, по строительству, по спорту.

"Мы всего лишь простые крестьяне", - часто говорил мне Залман, однако культурные интересы кибуца противоречат его словам. Он сам хорошо знает девять языков, и большинство людей из Польши говорят на четырех или на пяти. Очень популярно изучение английского языка. Хорошо посещаются занятия по литературе и текущим событиям. Каждую неделю кибуц издает бюллетень в картинках, привлекательно иллюстрированный мальчиком, отец которого погиб в сражении. Объем его колеблется между двенадцатью и двадцатью страницами. Библиотека, которая была полностью разрушена египетскими оккупантами, восстановлена; она содержит 20.300 томов на шести языках. Один ее отдел является архивом, в котором собраны фотографии и письменные материалы, относящиеся к битве. Особый интерес вызывают короткие сообщения на клочках бумаги, написанные командирами постов в Брор-Хаиле в ожидании эвакуации.

И в развлечениях Яд-Мордехай не испытывает недостатка. В каждой комнате теперь имеется радио; один раз в неделю демонстрируются кинофильмы. За девять недель, которые я провела в кибуце в 1960 году, не было недели, чтобы не происходило какое-нибудь торжество. Четыре из них были церемониальными празднествами, - Пасха, День Независимости, День Памяти, в который вся нация скорбит по шести миллионам евреев, погибших в Европе во время катастрофы, и день поминания самого Яд-Мордехая в память о тех, кто погиб в сражении. На всех этих церемониях присутствовали гости.

На проведенных вечерах культуры была лекция критика, члена другого кибуца, о литературе, две театральные постановки и две дискуссии по поводу настоящей книги.

Ветераны проявили глубокую заинтересованность к моей работе, были щедры в критике и советах. На первой встрече некоторые из них возражали по поводу моего отношения к их героизму. Они предостерегали меня от чрезмерного восхваления их деяний; они дали мне понять, что считают это сражение не примером человеческого мужества перед лицом превосходящих сил врага, а трагедией. Они подчеркнули, что стали солдатами передовой линии по чисто географической случайности. Они исполняли свой долг и убивали, когда вынуждены были это делать, но на самом деле они мирные люди. "Расскажите, как мы боролись, но пусть каждая страница взывает к миру", - просили они на нашей последней встрече.

С театральными постановками выступали профессиональные труппы из Тель-Авива. Члены трех кибуцов собрались в зале Яд-Мордехая для просмотра программы из одноактных пьес. Меня особенно заинтересовала одна из них, в которой решался конфликт между личными желаниями и идеалами кибуца. Смех и аплодисменты аудитории являлись доказательством злободневности проблем, связанных с приспособлением разных человеческих натур к идеалистическому обществу.

Другое театральное представление было показано на сцене открытого театра в Гвар-Аме. Все поехали туда на грузовиках, меня же с шиком отправили на подпрыгивающем джипе. Театр, вмещающий три тысячи человек, был построен районным советом, представляющим семнадцать сельскохозяйственных поселений. На этом вечере стодесятиголосый хор Яд-Мордехая пел под управлением профессионального дирижера. Театральная труппа талантливых молодых людей из Тель-Авива сыграла, должно быть, очень забавные скетчи, из которых несколько было сугубо политическими. Во время летних гастролей лучшие театральные и музыкальные организации Израиля выступают в этом закрытом театре, который является одним из двадцати подобных театров, имеющихся в стране.

Кроме этих местных развлечений, люди Яд-Мордехая пользуются культурными мероприятиями, которые предлагает Тель-Авив. Каждый член кибуца помимо двадцати пяти долларов карманных денег (Каждый ребенок получает свои собственные карманные деньги в размере 5 долларов, которые тратятся под присмотром родителей.), получает определенную сумму на приобретение четырех театральных билетов в год. Многие тратят большую часть своих карманных денег на культурные потребности. Они посещают симфонические концерты или спектакли, выписывают газеты, покупают другие печатные издания или книги, которые их особенно интересуют. В целом ряде комнат я видела красивые чайные сервизы, которые являются приятной переменой после пластмассовой посуды в общественной столовой.

Образ жизни кибуца не дает возможности его членам пользоваться большим отпуском. Люди могут быть отпущены с работы, чтобы присутствовать на свадьбе родственников или близкого друга в другом городе, или в случае болезни или смерти родных. Один раз в два года каждая пара проводит недельный отпуск на одном из двух приморских курортов, находящихся в ведении "Гашомер Гацаир". У детей каникулы бывают чаще. С семи лет они принадлежат к тому движению скаутов, которое привело их родителей к сионизму. Летом этим движением организуются экскурсии, походы и посещения других общин.

Жилищные условия в кибуце улучшились с повышением его благосостояния. Сейчас используются три типа жилищ - деревянные дома, перевезенные из фермы Али Кассема, бетонные дома, отремонтированные после сражения, и новые дома. Все это отражает изменения во взглядах "Гашомер Гацаир" по сравнению с аскетизмом ранних дней. Первые дома были построены без туалетов и душевых. Это было сделано не только в целях экономии, о чем свидетельствует яростный спор, вспыхнувший в кибуце и во всем Движении, о том, будут ли соответствовать личные ванные высоким идеалам социализма. Наконец, было решено идти на компромисс - на каждые две комнаты была построена одна ванная. По словам тех, кто пользовался ими, эти удобства удовлетворяли их еще меньше, чем старая система общественных туалетов и душевых. Казалось, ванная вечно занята соседями! Теперь же стремление к уединению больше не вызывает подозрений. Каждая новая комната имеет свою ванную.

Увеличение жилой площади является другим знамением времени; каждый последующий тип домов строится с комнатами большей площади. Новейшие жилые помещения равны 102 кв. футам. Прекрасно спланированные, с вместительными кладовками (постоянная проблема в старых комнатах) и обставленные самой современной мебелью, купленной на мебельной фабрике другого кибуца, они вполне могут поспорить с лучшими однокомнатными квартирами Тель-Авива или Нью-Йорка.

Все комнаты уютно обставлены односпальными кроватями, креслом, столом со стульями и большой секцией на всю стену. На полу лежат ковры, стены увешаны картинами - большой популярностью пользуются китайские гравюры. Швейные мастерские изготавливают покрывала для кроватей и оконные занавесы. Женщины, вероятно, могут выбирать материал, так как ни в одной комнате я не видела, чтобы рисунок повторялся. Небольшие кухни содержат электрический чайник и маленькую газовую плитку. Многие женщины научились печь кексы в чудо-печках. Подростки, которые приходят из своих интернатов домой, наслаждаются домашними кексами и уютом своих комнат, но, как подростки повсюду, они настроены критически. Полные юношеского идеализма они считают, что родители живут слишком комфортабельно!

Прежний обычай поборников равноправия, согласно которому каждые полгода происходил обмен комнатами, дабы уравнять жилищные условия, сменился системой старшинства. И только после Второй мировой войны, когда кибуц стал принимать беженцев, было сделано отступление от этого правила. Новоприбывших поселяли в лучших комнатах, жители которых перебирались обратно в палатки.

Все в кибуце, за исключением младших детей (Младшие дети кушают в своих интернатах. Для детей, возрастом до 3 лет, пища приготавливается особо. Остальные питаются тем же, что и родители, с добавочным рационом молока и яиц.), питаются в общественной столовой. Новая столовая и зал, который находится рядом, были построены в 1959 году и обошлись в 175.000 долларов. Еда приготавливается группой из двадцати женщин в полностью электрифицированной кухне.

Все без исключения, мужчины и женщины, по очереди накрывают столы и прислуживают в столовой. Питание в наши дни обильное. К завтраку на стол подается белый сыр, джем, селедка, полная корзинка с хлебом, кофе с молоком. Передвижной столик предлагает горячую кашу, яйца, лебен. Картофель является главным продуктом польской кухни; в Яд-Мордехае он обычно появляется дважды в день. Обычное обеденное меню включает в себя, кроме обязательного отварного картофеля, суп, мясо или рыбу, овощи, салат из зелени и напиток из фруктового сока. В обычные вечера подается яичница, голландский сыр, жареный картофель, селедка, чай или какао. В пятницу вечером ужин приобретает более торжественный характер согласно еврейским традициям. Хотя свечи в честь наступающей субботы и не зажигаются, на столах стоят цветы и крошечные салфетки, появляющиеся только в этот вечер. Типичными блюдами для такого праздничного ужина являются хумус, арабская закуска, приготовленная из мелкого "турецкого" горошка, жареная картошка, крохотные сосиски, салат из яиц, зелени, фруктовый компот, кекс и кофе. По субботам утром каша заменяется очень вкусными хлебцами с корицей.

Большей частью трапезы в Яд-Мордехае проходят очень буднично. Люди занимают любое свободное место за столами и зачастую мужья и жены кушают отдельно, если этого требует работа. Даже ужин проходит в темпе, так как люди кушают в три смены, а обслуживающая и посудомоечная группы заинтересованы быстрее справиться с работой. В прежние дни все кушали вместе в общей столовой, было даже немыслимо, чтобы кто-нибудь предпочел кушать отдельно от товарищей. Когда пионеры постарели, они стали жаждать уединения. Больше половины членов кушают теперь свой субботний завтрак у себя в комнатах; они сами готовят его из продуктов, взятых на кухне, или посылают кого-нибудь в столовую принести то, что им хочется. Потребность в уединении нашла свое признание и в том факте, что ежемесячно распределяется кофе, чай, сахар и кондитерские изделия с тем, чтобы желающие могли пить чай у себя в комнатах, а не в столовой. Чаще, чем в прежние халуцианские дни, проводятся торжества в домашних условиях, для чего хозяйка может получить бутылку вина, бисквиты, конфеты, а иногда и торт.

Состояние здоровья основателей Яд-Мордехая является предметом их озабоченности, "так как мы все становимся старше". За здоровьем поселенцев следят постоянный врач, обслуживающий также и другой кибуц, зубной врач, приезжающий в определенные дни, отделение физиотерапии и Комитет здравоохранения. Каждый год все члены кибуца должны пройти обследование рентгеном для предупреждения заболевания туберкулезом и раком. Я спросила Ноэми, одну из вдов, зачем нужен такой комитет, если к услугам каждого имеется врач. "Чтобы все организовать", - ответила она. Под этим она подразумевала, что для сохранения здоровья недостаточно наведываться к врачу. Должны быть созданы условия для выполнения предписаний врача. Если он назначает больному диету. Комитет сообщает об этом на кухню. Когда я была в кибуце, сорок человек получали специальные диеты. Если кто-нибудь болен и лежит у себя в комнате. Комитет следит за тем, чтобы он был обеспечен едой и лекарствами, если он просит книгу из библиотеки, ему ее приносят. Если требуется специальное лечение в Тель-Авиве, госпитализация больного, операция - этим тоже занимается Комитет. Он имеет особый фонд, деньги которого идут на посещение родственников, лежащих в больнице в Тель-Авиве. А так как никому не хочется являться к больному с пустыми руками, этот фонд снабжает также деньгами для покупки гостинцев.

Комитет здравоохранения осуществляет общее руководство отделением физиотерапии, во главе которого стоит женщина, специально обученная для этой работы. Она проводит занятия гимнастикой с детьми, начиная с трехлетнего возраста, лечебную физкультуру для тех, кто нуждается в этом, и занятия с мужчинами и женщинами по вечерам. Ревматизм является основным недугом пионеров, которым сейчас сорок пять - пятьдесят лет. Они подхватили его в холодных, сырых помещениях трудовых лагерей в Польше и страдают этой болезнью до сих пор. Кроме лечебной физкультуры проводится лечение грязью. Так как считается, что грязь Галилейского моря обладает особым целебным свойством. Комитет обеспечивает доставку этой грязи в кибуц.

Забота о детях и их образование является одним из основных занятий кибуца. Первоначально они создали систему, согласно которой дети были отданы на попечение нянь, чтобы освободить остальных женщин для работы на полях. Теперь всего лишь горстка женщин выполняют сельскохозяйственные работы; больше половины их работают нянями и учительницами, а остальные заняты на кухне, в прачечной, в швейной мастерской и т. п.

Система образования вполне "современная". Когда дети поступают в школу, самые младшие объединяются в группы по десять, а позже - по двадцать, которая является самой большой учебной группой в этой системе. Нет никаких контрольных работ, не ставятся отметки и не выдается аттестат об окончании средней школы; предполагается, что дети должны научиться сами оценивать свои возможности.

Они избирают своих командиров и управляют сами; на собраниях решаются наиболее важные дисциплинарные проблемы. Воспитатели в кибуце говорят, что от этой системы выигрывают живые и способные дети, проявляющие заинтересованность и стремление к овладению знаниями ради самих знаний. Как пример, они рассказали об одном классе начальной школы, который несколько дней сам продолжал свои занятия, пока из-за болезни в семье отсутствовала их учительница.

В основном кибуц готовит своих детей для сельскохозяйственных работ. С ранних школьных лет они имеют свои обязанности. Они должны помогать содержать в чистоте свои жилые помещения. Малыши имеют свои небольшие хозяйства, где они ухаживают за растениями и животными. Когда же они переходят в седьмой класс, они начинают трудиться в настоящем хозяйстве. Сначала они работают полтора часа в день, а с десятого класса - по три часа.

Программа средней школы делится на две группы предметов - научная и гуманитарная. Последняя включает в себе интенсивное изучение Библии (как истории), языков, социологии, истории и литературы. Только в исключительных случаях ребенок посылается в университет. Считается, что выпускники пополнят свои знания в свободное от работы время, как делали их родители.

Все взрослые люди кибуца могут воспользоваться обширными культурными и техническими курсами, предлагаемыми Гиват Хавива, Учебным Институтом, руководимым "Гашомер Гацаир".

Яд-Мордехай гордится своими образовательными заведениями; двадцать пять процентов его бюджета выделяется на образование детей, начиная с детского сада и кончая средней школой. В школьные здания было вложено 124.000 долларов. Здесь имеется небольшая, но прекрасно оборудованная научная лаборатория, подарок друга из Соединенных Штатов. В отделении искусств, руководимом талантливым членом кибуца, дети рисуют, пишут маслом, обучаются лепке и разным прикладным искусствам - керамике, ювелирному делу, мозаике и т. д. В большом зале регулярно проводятся выставки работ детей, и те рисунки, которые я видела, были более, чем похвальными. Отделение искусств проводит также занятия и со взрослыми. Нет в кибуце комнаты, которая бы не была украшена какой-нибудь работой, выполненной детьми или взрослыми.

В дополнении к своим собственным детям кибуц воспитывает и заботится о сорока пяти других, полностью или частично осиротевших и нуждающихся в домашнем очаге. Некоторые из них являются еврейскими детьми из арабских стран. Часть их содержания оплачивается Алией Молодежи, кибуц не собирается устанавливать какие-то особые нормы для посторонних, и они живут в тех же помещениях, получают ту же одежду, питание и обучение, что и подростки кибуца. Кроме того, каждый из них "усыновлен" какой-нибудь семьей и ежедневно проводит несколько часов в комнате своих родителей.

В 1960 году, когда я жила в Яд-Мордехае, его старшие мальчики и девочки были в армии, где они должны были служить два с половиной года, а их родители делали разные предположения о том, как их дети распорядятся своим будущим после окончания службы. "Ведь они теперь имели возможность посмотреть города и увидеть, как другие люди живут, - беспокоились они. - Может быть, им не захочется больше жить в кибуце". Их озабоченность была глубже, чем обычная родительская забота о благоустроенности своих детей. А что, если после стольких лет физического труда и суровых условий жизни, после принесенных жертв и горечи сражения, после борьбы за восстановление кибуца, их дети откажутся от Яд-Мордехая? Это было бы крушением всех их надежд. Однако дети воспитывались в атмосфере свободы выбора, так что родителям оставалось только стоять в стороне и ждать. В кибуц могут быть приняты только те, которые приходят сюда по велению сердца. Это касается и их собственных детей.

В 1962 году, когда я опять приехала в кибуц, я обнаружила, что все молодые люди, за исключением одной девушки, выбрали кибуцный образ жизни. (Эта девушка вышла замуж за парня, живущего в Беер-Шеве). Четыре девушки привели домой женихов, которые пожелали остаться жить и работать в Яд-Мордехае. Свадьба явилась радостным событием для всех, ведь молодые люди связывали свое будущее с будущим кибуца. На этот раз свадьбу сыграли так торжественно, как никогда прежде. После свадебного обряда, совершаемого раввином, весь кибуц и множество гостей расселись за импровизированными свадебными столами на лужайке. Мест было приготовлено для целой тысячи людей. Для свадебной церемонии был сооружен разукрашенный и ярко освещенный помост. На невестах были белые платья, а в руках - цветы; женихи были одеты в серые брюки и белые рубашки с открытыми воротничками. Под зеленой аркой они пришли к помосту, где их ждали родители. Сама по себе церемония была простая. Гидеон прочитал главу из Талмуда, новобрачные расписались в специальной регистрационной книге браков кибуца и подняли тост за здоровье друг друга. И когда люди танцевали, пели и выпивали в честь молодых, они праздновали не только свадьбу, это было торжество сбывшихся надежд и награда за все их старания.

Когда люди посвящают жизнь общественным идеалам, это откладывает на них отпечаток. Люди Яд-Мордехая сформировались по тем моральным критериям, которые они сами себе установили в ранней молодости. Они хотели обрабатывать землю на своей родине, и они стали прекрасными земледельцами. Они оставили школы и ушли в трудовые лагеря, но учебы они не бросили. Их стремление к самоусовершенствованию сделало их образованными и культурными людьми, которые с пониманием спорят о литературе, искусстве, хорошо разбираются в политике. Живя в условиях общежития, они стали чуткими и сердечными. "Мы понимали - это тоже свойственно людям", - говорили они о тех, кого мужество покинуло во время сражения. "Каждый, кто живет в кибуце, должен научиться прощать", - объяснил один из них.

Даже если в глубине души они порой испытывают чувство ревности, гнев или разочарование, они стараются не поддаваться этому и в первую очередь сознательно пытаются заботиться о других. Имеется множество подобных примеров в повседневной организации их образа жизни. Мужчины, наравне с женщинами, по очереди прислуживают в столовой, хотя можно было бы доказать, что работа на полях намного тяжелее работы женщин в яслях или прачечной. Часто можно увидеть мужчину, вытряхивающего ковер, чтобы облегчить своей жене работу по уборке комнаты. Молодые, неженатые люди живут по двое в одной комнате, но холостяки постарше получают отдельную комнату, так как считается, что "они и так страдают", ибо лишены семейных благ и поэтому, мол, нуждаются в особом отношении. Дети, требующие специального внимания и обучения, получают его. Нежность, с которой кибуц относится к вдовам и сиротам, является еще одним примером заботливости в человеческих отношениях. Я могла бы перечислить и другие примеры доброты и обходительности, которые я заметила, но меня просили не делать этого, чтобы не обидеть тех, кому оказывается особое внимание.

Пионеры Яд-Мордехая и другие, им подобные, внесли огромный вклад в развитие своей родины. Они восстановили истощенную почву и заложили основу для научного земледелия современного Израиля. Вероятно, другим путем было бы невозможно добиться этого. Что же касается их надежд, что именно социалистическим образом жизни они укажут дорогу в будущее, лишь само будущее и покажет.

Сегодня кибуц является маленьким островком коммунального образа жизни в обществе, которое по природе своей капиталистическое. Его продукция должна выдерживать конкуренцию капиталистического рынка, он вынужден брать деньги на развитие и выплачивать высокие проценты. Его стремления ранних дней к простому укладу жизни и высокому образу мышления постоянно подрываются влиянием общества, окружающего его. Пионеры откровенно высказывают свои опасения о будущем. Они сами не желали бы другой жизни, но у них уже нет уверенности в том, увидят ли следующие поколения всю красоту их мечты. Хотя первые дети и возвратились в кибуц, другие могут и не вернуться; потребность в рабочей силе на ферме и фабрике уже не может быть удовлетворена лишь за счет собственных детей.

Не уверены они и в завтрашнем дне. Несмотря на мир и покой, царящий в их доме, который они построили, не все является мирным за его пределами. С холма, где лежит водонапорная башня, можно увидеть песчаные дюны, отмечающие границу, которая находится всего лишь в три четверти мили от них. Виден высокий забор, окружающий кибуц; с наступлением сумерек его ворота запираются. Вооруженная охрана всю ночь патрулирует кибуц, и свет прожектора то и дело взметывается над округой.

Несмотря на перемирие, которое уже длится четырнадцать лет, на этой границе никогда не было покоя. Из полосы Газы через дюны проникают шпионы и террористы, чтобы вредить, как только они могут. За то время, что я жила в Яд-Мордехае, их было поймано несколько. Один обстрелял проезжавшую мимо санитарную машину, другой убил человека в расположенном по соседству Ашкелоне. Никто не говорит о приготовлениях, которые ведутся в кибуце на тот случай, если египетская армия снова перейдет границу, но, несомненно, таковые имеют место. Система водоснабжения и насос скрыты под землей. Построены большие убежища, на существование которых указывают только вентиляционные трубы и ведущие вниз ступеньки. Оставлены нетронутыми траншеи на постах 1 и 2. Где-то должен находиться и склад оружия, но об этом мне не сказали. Израиль обладает сейчас сильной армией, и этому пограничному поселению уже не придется бороться в одиночку, если начнется война. Люди Яд-Мордехая никогда не говорят о такой возможности, каково бы ни было их душевное напряжение.

Бронзовая фигура Мордехая Анилевича, стоящая перед разрушенной водонапорной башней, видна из всех участков кибуца, за исключением самых новых. В правой руке он держит гранату. В последние дни варшавского гетто он писал (Часть записки, посланной Антеку Цукерману, который находился в другом бункере. Он был одним из тех немногих, которым удалось уйти через канализационные трубы, и таким образом остаться в живых.):

"Я горжусь тем, что дожил до такого момента, когда мои глаза видят гранату и пистолет в руках еврея ... Я готов умереть. Мне кажется, что я был рожден именно для такого конца. Для этого задания я вырос и с завершением сражения я должен уйти".

Его товарищам, которые назвали кибуц его именем, пришлось почувствовать живую гранату в руках. Но те же самые руки управляли плугом и трактором, работали с мотыгой и садовыми ножницами, освоили самые сложные механизмы. Для Мордехая Анилевича не было будущего - только граната. И все-таки его жизнь не прекратилась в пламени гетто. Она продолжается из года в год вместе с посевом, с пробивающимися ростками и созревающим урожаем .