«Повседневная жизнь России под звон колоколов»

В. А. Горохов Повседневная жизнь России под звон колоколов

Автор сердечно благодарит Преосвященного Наместника Свято-Троицкой Сергиевой Лавры епископа Феогноста, игумена Михея и иеромонаха Моисея за помощь в сборе материалов и ценные советы в работе над рукописью.

КОЛОКОЛ-БЛАГОВЕСТ

То ли с неба звон, то ли с земли…

Каждый день утром и вечером, в праздники и в дни печали, с раннего детства и до смертного часа русский человек слышал колокольный звон. Для всех людей, независимо от их положения и состояния, голос Церкви — голос Православия — звучал одинаково. Наверное, потому колокольный звон и стал глубоко национальным явлением. «Во дни торжеств и бед народных» пробуждался «колокол на башне вечевой». Тревожным набатом поднимал народ всполошный колокол — вестник беды. Торжественный, светлый звон благовестил о великих церковных праздниках, звон колоколов-благовестников звучал как глас неба. И вся повседневная жизнь русского человека строилась под церковный перезвон.

В народе с гордостью говорили, что в нашей древней столице «сорок сороков» церквей. Всех приезжающих в город прежде всего удивляло проникновенное звучание бесчисленных колоколов.

«Как у океана, у нее есть свой язык, язык сильный, звучный, святой, молитвенный!.. Едва проснется день, как уже со всех ее златоглавых церквей раздается согласный гимн колоколов…» — писал в 1834 году М. Ю. Лермонтов.

А графиня Е. Ростопчина была уверена:

В Москве отрада лишь одна Высокой прелести полна: Один глагол всегда священный, Наследие больших времен, И как сердцам понятен он, Понятен думе умиленной! То — вещий звон колоколов! Знакомый звон, любимый звон, Москвы наследие святое, Ты все былое, все родное…

Звонари-виртуозы, владевшие искусством колокольного звона в совершенстве, извлекали такие звуки, перезвоны, переливы, создавали такие мелодии, которые проникали в сердце, согревали душу нашим православным родичам, они считали, что звон колоколов — «Божий глас». Москвичи понимали язык колокола, даже по звуку различали их, по манере исполнения узнавали звонаря.

Не спали, видно, звонари! — Над Русью колокольный звон катился, Сон мертвых охранял с зари и до зари, В живые души благодатью лился. Глас Божий, глас народа, вещий глас — Так на Руси колокола тысячелетье звали. Они звонили в праздник и в недобрый час, И дела важного без них не начинали. Ирина Панова. Полнолуние

У Пушкина — обыденная, само собой разумеющаяся деталь начала московской жизни Татьяны: «И ранний звон колоколов, предтеча утренних трудов, ее с постели поднимает». А ведь она приехала в Москву на «ярмарку невест», и особых трудов, тем более с раннего утра, не предвидится…

* * *

Более тысячи лет тому назад колокола вошли в русские храмы. К этому времени они уже прошли довольно длительный путь развития в странах Западной Европы. Размер колоколов Древней Руси домонгольского времени соответствовал западноевропейским колоколам романского периода. Примерный вес колокола, датируемого концом XI — началом XII века, фрагменты которого были найдены при раскопках в Переяславе-Хмельницком, судя по всему, изготовленного русским мастером, составлял приблизительно 180 килограммов (5 пудов).

Минуло несколько столетий, и в XVII веке колокольнолитейное искусство в России достигает самых высоких вершин. Русские колокола славятся отделкой, неподражаемым звоном.

Самые высокие колокольни готических соборов, построенные еще в XIII–XIV веках, возвышаются более чем на 100 метров (например, высота башен, в которых размещаются колокола Кёльнского собора, составляет 157 метров). В России — самые красивые и совершенные по архитектуре колокольни. И у нас же — непревзойденные по мастерству звонари, постигшие все тонкости колокольного музыкального искусства.

О том, как происходил процесс распространения колоколов на Русской земле, писал в 1912 году Н. И. Оловянишников, автор книги «История колоколов и колокололитейное искусство», и его версия звучит вполне убедительно:

«…В России колокола не скоро вытеснили древние била, может быть, в силу известных традиций или даже народных суеверий; недаром Антоний говорит, что "било же держат по Ангелову внушению, а в колокола латыне звонят".

Мы знаем, с каким недоверием наш народ постоянно относится к разным новшествам, а особенно если таковые касаются Церкви или религии. Он с фанатическим упорством отстаивает свою старину и на всякое, даже несомненно полезное нововведение вначале смотрит недоверчиво и недружелюбно.

Вернее всего, что и к первым колоколам он отнесся именно таким образом, и нужен был значительный промежуток времени для того, чтобы он примирился с мыслию о "новом звоне"».

Однако результаты современных исследований не позволяют дать однозначный ответ на вопрос о том, что на Руси появилось раньше — била или колокола. Не исключено, что они появились одновременно. В православных монастырях Афона, например, с XIX века колокола и била звучали вместе. Как это происходило, можно представить по яркому, живописному описанию звонов, рожденных с помощью бил и колоколов, сделанному Серафимом (С. А. Весниным) и опубликованному в Санкт-Петербурге в 1850 году. Речь идет об Афоне, но это тем более интересно, ведь Православие, сопутствующие службам церковные обряды пришли к нам из Византии.

«Часа за два до заката солнышка начался бой в деревянную доску к наступающему всенощному бдению; довольно долго разносились по отдаленным частям внутреннего расположения лавры слабые звуки призывной токи и замирали за обителью, на первых соседних холмах. Деревянный бой через полчаса сменился металлическим: несколько времени ударяли в чугунную доску и, наконец, отозвалась на пустынных высотах шумная игра нескольких колоколов.

По совести надобно признаться, что мало значит, кажется, и самый московский великан — Иван, в стройном говоре своей металлической семьи, в сравнении со здешними немногими колоколами, когда они томно отзовутся своими нестройными звуками в Святогорской пустыни…

В самой нестройности их переборов есть что-то неизъяснимо-приятное, питающее мысль и сердце меланхолическим чувством».

И вновь вернемся к книге Н. И. Оловянишникова «История колоколов и колокололитейное искусство»; рассказ о самом авторе впереди, а пока отметим: его труд не превзойден никем за последующее столетие после выхода книги — ведь он был намного ближе ко всему, что происходило с колоколами, к истокам и истории удивительного колокололитейного искусства.

«Лишь в XIII столетии удалось достичь правильной формы колокола, значительно расширив основание колокола против прежних узких форм. В этом же веке вывели правило, что колокол должен совмещать в себе три гармоничных тона, которые можно регулировать лишь определенным профилем колокола. (Принципы построения колокольного профиля, которые описывает Н. И. Оловянишников, относятся к гораздо более позднему времени, нежели XIII век. В современной науке словосочетание «правильная форма колокола» признано неверным. — В.Г.) В нижнем крае — основной тон, в верхней части колокола выше на октаву, а в средней части делали большую или малую терцию, а иногда и кварту.

Набор колоколов, располагающийся на колокольне, в прежние времена обозначался термином "звон". Наименьшее количество колоколов в звоне — три: один большой и два поменьше. Чем больше колоколов участвуют в звоне, тем разнообразнее и интереснее он бывает. Хороший, полный звон предполагает участие 9–16 колоколов. Прежде всего для звона необходим большой колокол, на практике именуемый благовестником. Естественно, чем тяжелее благовестник, тем мощнее будет и звон. К большому благовестному колоколу подбирают второй колокол. Сочетание их как одновременно, так и попеременно будет хорошо совместимо, если их звучание подобрано с интервалом в большую или малую терцию.

Второй колокол в звоне зачастую именуют полиелейным. С таким же интервалом к полиелейному колоколу подбирают третий большой колокол — славословный».

«Большие колокола употребляются почти только при церквах, и потому зовутся также Божьим гласом», — отмечал В. И. Даль. При православных церквях обычно бывает несколько колоколов разной величины, и у каждого из них своя роль и, соответственно, свое название: благовестный, праздничный, красный, воскресный, полиелейный, будничный, зазвонный. Колокольный звон — это целая наука. Церковным уставом определены различные виды колокольных звонов. Благовест — мерные удары в один либо в два колокола, призыв к началу службы, и в литургию (звон к «Достойно»). Трезвон — звонят в несколько или во все колокола (во все тяжкие, то есть сильные), в три приема (три звона) — к началу службы после благовеста, на всенощном бдении: к благословению хлебов и к Евангелию. В большие праздники он звучит очень долго. Перезвон — когда ударяют во все колокола по очереди — перед водосвятием, перед литургией в храмовые праздники, к выносу креста, плащаницы. Целодневный звон — в седмицу Пасхальную, на Рождество, в тезоименитство, восшествие на престол и коронацию Государя. В церковном уставе звон во время Святой недели зовут красным — веселым, благозвучным, красивым. Слово «красное» в русской истории стало знаковым — Красная площадь, Красное село, Красная горка, красное крыльцо, красно солнышко, красная девица, красная строка, красный угол. И — красный звон.

В 1626 году в Москве в Китай-городе была построена церковь Святителя Николая. Но первая запись о небольшом каменном храме на этом месте появилась еще раньше, в 1561 году. За годы своего существования храм несколько раз перестраивался. И церковь называли по-разному, но всегда в названии отмечалась красота его колокольного звона: «Церковь Святого Николая у Красных колоколов, что в Посольской улице», «У хороших колоколов»; «Никола Красный звон». В народе говорили, что в Москву приезжают, чтоб «хлеба-соли покушать, красного звону послушать» или: «Велик звон, да не красен». На литографии 1848 года можно увидеть старинный облик храма, возведенного в начале XVII века, и колокольню, построенную в период царствования Петра I.

Как быстро все возвращается «на круги своя»! Современные прихожане очень быстро научились понимать звоны по их значению.

Человек, прислушиваясь к звону колокола, уже совсем скоро заметил, что набор из нескольких колоколов рождает новый звук и он становится ярче и музыкальнее. Но это возможно только в том случае, когда имеется согласованность в звучании, что происходит при обеспечении определенного музыкального интервала между двумя близкими по весу колоколами, причем это должно быть между всеми колокольными парами. Поэтому существуют два термина: «подбор» — то, что тщательно отобрано по звучанию, и просто «набор» случайных колоколов.

В наше время разработаны рекомендации по подбору колоколов. Первая из них и самая главная: для того чтобы церковный колокольный звон отвечал всем существующим канонам, следует иметь набор не менее трех колоколов. При этом хорошее звучание небольших по весу колоколов достигается, когда их вес — 14, 8 и 4 килограмма, а еще лучше — 24, 16 и 8 килограммов, что позволяет в будущем легко продолжить развитие звукоряда за счет добавления новых колоколов — и больших, и маленьких. И все же при подборе колокольного звукоряда самым правильным будет вести отсчет от большого колокола, именно к нему и подбирать остальные. В каждом храме должен быть, по крайней мере, хотя бы один колокол — благовестный. Его величина может быть совершенно различной — от совсем небольшой до гигантских размеров. Это зависит от значения храма, а также конструкции и размера колоколонесущего сооружения, находящегося при нем. Поэтому звучание колоколов может быть оптимальным только в каждом конкретном случае.

Подбирая различные, но гармонично звучащие колокола в своеобразные группы, можно исполнять мелодии и даже музыкальные произведения. Обычно начинает могучий, «божественный» голос главного колокола, он задает ритм всему звону; затем к нему подключается многоголосый перезвон меньших по размеру и более высоких по звучанию, это уже как бы своеобразный хор — оркестр молодых.

Профессия звонаря была всегда уважаемой в народе.

Проблемы подготовки звонарей для храмов в России не существовало, несмотря на то, что не было специальных школ, курсов обучения этому искусству. Связано это было прежде всего с тем, что раз в году, в Пасхальную неделю — Светлую седмицу, любой прихожанин мог попробовать сам позвонить в любой из выбранных им колоколов и оценить свои способности. Об этом и говорят пословицы: «В Светлую седмицу кто не звонарь» и «Не все пономари, а редко кто не званивал». Это стало любимым занятием в праздничные дни. Звонарь храма всегда находился рядом на колокольне; приметив юного звонаря, у которого получалось лучше других, он подсказывал, учил и, если в дальнейшем у юного дарования проявлялся талант и интерес, приглашал на колокольню помогать ему. Так начиналась школа первоначального обучения, а дальше все зависело уже от самого ученика.

Следует отметить, что к звонарям всегда относились с большим уважением. И если замечали, что у нового звонаря получаются звоны лучше, то ему и передавали право звонить. При этом новый звонарь не обязательно должен был служить в церкви, быть монахом, он мог быть звонарем-любителем, а в мирской жизни иметь другую профессию. Время показало, что это была очень правильная система отбора и обучения звонарному мастерству. Дальше шел процесс уже непрерывного самостоятельного обучения, как сейчас говорят, повышения квалификации — в течение всей жизни.

Сейчас понимаешь, как трудно было без музыкальной грамоты, пластинок, магнитофонов сохранить на века, передавая из поколения в поколение, звуки сложнейших мелодий. Прежде всего с этой целью искали, находили и обучали талантливых учеников. Но были и другие ловкие приемы, которые помогали значительно легче справиться с набором разноголосых колоколов и выстроить их в звоны. Звонарь затягивал определенную песню (так называемые «подпевки», куплеты), и в ней уже был заложен заданный ритм. Эти песни, по существу, были своеобразными нотами и отличались друг от друга, как партитуры многоголосых музыкальных произведений. Вот некоторые из них: «Звонили звоны», «Вечерний звон», «Чтой-то звон», «У Спаса к обедне звонят».

Для того чтобы звуки благовеста были слышны издалека, строили высокие звонницы и колокольни. Чем выше расположены колокола, тем дальше их слышно, особенно, когда нет препятствий для распространения звука. Лучше всего он распространяется над водой.

В прежние времена колокола были солистами и выступали с детским хором птиц, под аккомпанемент шелеста листвы, журчание ручьев. Сегодня всеядный индустриальный шум глушит все.

Звуки колокола — не просто призыв прийти в храм, напоминание о православных традициях; это мелодия, которая становится частью окружающей человека природы, среды. Уже в самом слове «благовест» (звон колокола, оповещающий о начале богослужения) заложен глубокий смысл происходящего (по-гречески благая весть — евангелие) — идет музыкальная проповедь, и, слушая ее, человек на какое-то время словно отрешается от ежедневной суеты, от всего обыденного, он обращается к Богу, чувствует единение с Ним, с такими же верующими, он общается со своими близкими, ушедшими из земной жизни.

В наше время традиционное колокольное искусство вновь востребовано. До революции 1917 года считалось, что самые лучшие звоны в Троице-Сергиевой Лавре, Даниловском, Новодевичьем, Сретенском монастырях Москвы, Александро-Невской Лавре Петербурга. В воскресенье москвичи старались быть на службе в Симоновом монастыре и услышать редкий по красоте звон «Воскресного» колокола. Великий московский звонарь Константин Сараджев написал в своей автобиографии: «Восьми лет неожиданно услышал я восхитительный колокол. Услышал я удар в колокол, который повторялся приблизительно каждые 25 секунд. Он доносился со стороны Замоскворечья. Он овладел мною; особенность этого колокола заключалась в его величественной силе, в его строгом рычании, параллельно с гулом. Надо прибавить, что рычание-то и придавало ему какую-то особенную оригинальность, совершенно индивидуальную. Сперва, в самый первый момент, был я испуганно поражен колоколом, затем испуг быстро рассеялся, и тут открылась передо мной величественная красота, покорившая всего меня и вложившая в душу сияющую радость. До сей минуты запечатлелся этот звук во мне! Оказалось — этот колокол был Симонова монастыря. Я начал часто ездить туда с няней, с родными, вскоре стал ходить туда один».

Анастасия Цветаева вспоминала: по рассказам К. Сараджева, даже после закрытия монастыря он изредка звонил на колокольне обители.

А разве можно спокойно слушать звоны в храмах Ростова Великого, где звонят по нотам, сочиненным на три настроя, — знаменитые ростовские звоны — ионинский, акимовский, егорьевский. Услышав их один раз, невозможно забыть; они постоянно напоминают и зовут к себе.

Н. Н. Померанцев в статье «Звоны Ростова Великого» пишет: «Своеобразный тембр ростовских колоколов, гармония, характерный ритм и в особенности монументальность звонов свидетельствуют о большом самобытном искусстве народа и являются одной из интереснейших страниц наследия русской музыкальной культуры».

В Ростове Великом с самого древнего времени было особое отношение к православным звонам, ведь не случайно с тех времен сохранилась присказка, прибаутка, которую говорили с усмешкой жителям ростовской земли: «Звоните, звоните вы в свои била и клепала». И что интересно, по прошествии нескольких столетий известный специалист по ростовским колоколам и звонам М. Н. Тюнина пишет: «Ростовские звоны уникальны по своему строю. Они мелодичны, разнообразны по ритму, красивы по звучанию. Создавались они в разное время. К наиболее старинным звонам следует отнести "ионинский", "акимовский", "георгиевский" (он же "егорьевский"), "будничный". Авторы этих звонов неизвестны. Более поздний — "ионофановский" — создан ценителем и знатоком старинной музыки Аристархом Александровичем Израилевым. Для исполнения ионофановского звона потребовалось к имеющимся колоколам добавить еще два колокола небольшого веса, что и было сделано. С тех пор — с последней четверти XIX века — на звоннице Успенского собора в Ростове Великом висят пятнадцать колоколов».

Во всем мире известны певучие и глубокие звоны Саввино-Сторожевского монастыря (Звенигород). Не случайно родилась народная пословица: «Не только звону, что в Звенигороде, есть и в Москве». Колокольные звоны гармонично вошли в музыкальные произведения, которые стали классическими не только у нас, но и за рубежом. Они признаны композиторами, исполнителями и, главное, слушателями. Вспомните оперы М. Глинки «Иван Сусанин» («Жизнь за царя»), М. Мусоргского «Борис Годунов», А. Бородина «Князь Игорь», Н. Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане», П. Чайковского «Опричник», сюиту Глазунова «Кремль», кантату С. Прокофьева «Александр Невский», поэмы «Колокола» С. Рахманинова и «Казнь Степана Разина» Д. Шостаковича.

Чтобы прочувствовать, глубоко понять смысл колокольного звона и спеть партию в «народной» опере, великий Шаляпин «ездил в монастырь преподобного Саввы и два дня лазил на колокольню и звонил во все колокола», сообщал он в письме в Париж к А. Горькому. А как он потом пел!

Известный исследователь православного звона С. Г. Рыбаков в своем труде «Церковный звон в России», опубликованном в Петербурге в 1896 году, отмечает: «Издавна известна любовь русских к колокольному звону; благодаря этой любви церковный звон получил у нас совершенно особенное, чрезвычайное развитие, какого не встречаем ни в какой другой стране. Такого звона и таких колоколов, как в России, со всем их разнообразием и величественностью, не знали другие христианские страны, в которых звон сравнительно с Россией вообще скромен, мало развит».

Колокола — важнейший атрибут Православной Церкви и элемент русской народной культуры одновременно. Его выразителем является звон — это как бы результат, и без него колокол не колокол, а груда металла; его можно сделать очень большим и тяжелым, громким, но безголосым, и тогда будет бессилен даже самый искусный звонарь.

В городе Менгуна (Индия) есть колокол весом 5960 пудов, в Киото (Япония) — 4865 пудов, в Пекине (Китай) несколько колоколов по 3000 пудов. Это колокола в виде огромных цилиндров почти с одинаковой толщиной стен. Специалисты и слушатели считают, что у них плохая акустика, звук глухой и негармоничный — это немые произведения литейного искусства, а не колокола.

Звук из колокола извлекают тремя способами. Самый древний и простой — удар по внешней стороне колокола. Он распространен и сейчас на Дальнем Востоке (Китай, Япония).

В западноевропейских странах раскачивают непосредственно колокол при свободно подвешенном языке.

В России колокола скрепляли с железным стержнем квадратного сечения — «матицей». Для пропуска матицы наверху у колокола существует «маточник» — большая петля с отверстием, по сторонам которой располагаются дополнительные петли — «уши» колокола. Матица продевалась в петлю и в ней заклинивалась. И петли, и матица, и верхушки ушей заделывались для жесткости в дубовую колоду веретенообразной формы («вал»), собранную из клиньев и окованную обручами. На вал накидывались продетые сквозь уши железные петли. Выходящие на обе стороны из вала концы матицы выковывались круглыми. Эти концы вкладывались в железные «гнезда», предварительно заложенные каменщиками в столпы звона. Колокол, намертво скрепленный с валом, поднимался на ярус звона и ставился в гнезде. Так и говорили — «поставить колокол». К валу снизу приделывался очеп — длинный или короткий шест с веревкой на конце. У тяжелого колокола веревка оканчивалась стременем, куда звонарь ставил ногу, помогая себе при звоне.

В книге «Загорск» В. И. Балдин рассказывает, как при реставрации в 1960 году Духовской церкви в Троице-Сергиевой Лавре, построенной псковскими мастерами в 1476 году, в толще стен тщетно искали лестницу, по которой можно было бы подняться к колоколам, но не нашли: ее никогда и не было.

С XVI века в России используют особый «язычный» способ, при котором колокол неподвижно закреплен, а звук извлекают за счет удара языка по внутреннему краю колокола.

Большой диапазон звучания не зависит от способа звона. Здесь важно, каким набором колоколов управляет звонарь или несколько звонарей. Особенно красив звон, когда чистые и звонкие звуки возникают на фоне густого и сильного гула. В России церковные колокола были большие и раскачивать их было чрезвычайно трудно.

Русские мастера колокольного литья пришли к выводу, что звучание колокола во многом зависит от его языка — из какого материала он сделан, его формы и веса. Однако качество звучания зависит не столько от силы удара, сколько от мастерства звонарей. Их кропотливо обучают, и они постепенно осваивают эту почетную и нелегкую профессию, и только с годами к ним приходит мастерство и виртуозность, которые заставляют с волнением слушать колокольные звоны.

В начале 80-х годов XIX столетия шло к завершению строительство Храма Христа Спасителя в Москве. Это было время бурного развития науки, промышленности, технологий. И конечно же нашлись специалисты, которые предложили осовременить приемы извлечения звука из колоколов. История сохранила имя одного из них — псаломщик из Владимира Лавров. Он сумел убедить членов комиссии по строительству храма в необходимости замены традиционного способа звона новым, «прогрессивным» с помощью «самозвонов»: при нем человеку (звонарю) совсем не нужно было находиться на колокольнях, а ведь звонарей было четверо. Но все попытки на практике оказались тщетны: звонить удавалось только на колокольне, где было одиннадцать маленьких колоколов — по существу, с помощью хорошо известного и распространенного в Европе музыкального колокольного инструмента — карильона; а вот создать нечто похожее для трех больших колоколов, тем более чтобы они звучали все вместе и гармонично, — не удалось.

Каким будет звучание колоколов на новом храме? Этот вопрос беспокоил многих специалистов. Аристарх Израилев, самый известный специалист по настройке колоколов, предложил ряд соображений по улучшению и согласованности их звучания. Но это были, по существу, теоретические предложения, касающиеся литья, сплава, формы, веса и орнаментов. Пока их обсуждали, на заводе Финляндского отлили колокола: срок их изготовления по договору никто не отменял. Речь пошла о настройке уже готовых колоколов за счет сокращения толщины их стенок. Обычно это происходило следующим образом: на внутренних стенках делались проточки, их постепенно увеличивали, углубляли, подрубая отдельные участки с помощью зубила и кувалды. Причем большой, главный колокол не трогали, к нему, под него подстраивали меньшие. В данном случае большой весил 1654 пуда, а меньшие тоже были огромными — 970 и 635 пудов. Члены комиссии по строительству храма прекрасно понимали, что нет никаких гарантий успеха задуманного и не будет оправданий в случае неудачи, поэтому они приняли решение не экспериментировать во время возведения такого значимого для государства и его граждан сооружения. К такому же мнению пришел и сам Аристарх Израилев. И они были правы. Все было отдано в руки мастеров-умельцев — колокололитейщиков и виртуозов-звонарей.

* * *

Не только красота звона, но и сохранность самого колокола сильно зависит от правильной подвески языка. Язык должен ударять только по определенному «музыкальному» кольцу — не выше и не ниже. Мягкая подвеска предпочтительней металлической жесткой, которая создает призвуки. Подвешивают язык средних и маленьких колоколов на кожаных ремнях, больших — на брезентовых. При этом и те и другие со временем растягиваются, за ними надо следить и периодически проверять, а в случае необходимости — подтягивать.

На языках больших колоколов на случай разрыва крепления предусматривается страховочный трос. Сильные морозы очень опасны для колоколов, и чем ниже температура, тем осторожнее следует ударять языком в колокол.

Бывали случаи, когда колокол разбивался от слишком сильного удара языком. Но это свидетельствует только о непрофессионализме не в меру усердного звонаря. А вот в Киево-Печерской Лавре случилась необыкновенная история с колокольным языком. В 1732 году на Большой колокольне повесили 1000-пудовый колокол. Шесть лет он молчал, пока в Туле мастер Василий Масолов не отлил для него чугунный язык весом 24 пуда 3 фунта. Колокол зазвучал, но всего через три месяца язык его… раскололся, да так, что при падении чуть «до смерти не пришиб звонарей». Только в 1741 году был сделан новый язык все тем же мастером Масоловым, но теперь использовали высококачественный сплав из железных руд Сибири.

«Что касается стальных языков, то они не отличаются прочностью, легко могут разбиться и не дают приятного звука в колоколе», — писал в 1912 году Н. И. Оловянишников.

…Колокольный звон и сейчас «живой» голос наших предков, идущий из глубины веков.

Русские колокола слушают православные в разных уголках мира, но только на святой Руси звучали и звучат самые звонкие, самые мелодичные и самые душевные колокола. Слушаешь их и не можешь понять, «то ли с неба звон, то ли с земли»…

Дотаку, хотаку, калкун, кампан…

«Я есть глас жизни; зову вас: молитесь, приходите» — такая надпись стоит на «полуденном» колоколе в Страсбурге. И действительно, колокола и их предшественники сзывали людей для общего благого дела с глубокой древности. При ассирийских раскопках найдены были бронзовые колокольчики; изображения своеобразных колоколов уже встречались на древних рисунках Египта, Китая и Греции. Самые древние колокольчики, найденные на территории Японии и Китая, относятся к третьему тысячелетию до Р.Х.

Несколько позже они появились в Корее, Вьетнаме, Бирме, Индии и в других странах Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии.

В энциклопедии Ф. Брокгауза и И. Ефрона колокола делятся на китайские (древнейшие), западноевропейские и русские.

Древние китайские колокола и колокольчики поражают искусством их создателей — мастеров бронзового литья, удивительной красотой и филигранностью отделки изделий. Отличались они друг от друга в зависимости от использования. Это были и амулеты, носимые на поясе воина, и подвешиваемые на шее домашних животных колокольчики (отгоняющие злых духов и болезни и сообщающие о месте нахождения). Тогда же появились и солидные колокола, которые звонили, оповещая о торжественных церемониях, богослужениях в храмах, движении колонн войск, а с V–IV веков до Р.Х. появились целые наборы колоколов и колокольчиков, на которых можно было сыграть мелодию или даже целое музыкальное произведение.

Во время раскопок в конце 70-х годов XX века в Китае было обнаружено захоронение правителя княжества Цзэн, умершего в 433 году до Р.Х., а в нем набор из шестидесяти четырех бронзовых колоколов.

В больших китайских колоколах нет языка, и звук извлекают ударом молотка, в очень больших — ударом торца горизонтально подвешенного бревна. В результате проведенных исследований ученые сделали вывод, что в самые ранние периоды государственного становления Японии и Китая колокольчикам (звали их тогда дотаку или хотаку) отводилась совершенно уникальная роль — это были одновременно бронзовые деньги, произведения искусства и запасы цветного металла. Возможно, их и завезли в Европу торговые люди по Великому шелковому пути.

Колокольчик из Ассирии, найденный при раскопках дворца Ниневии, создан, как полагают ученые, в период правления Салманассара II (860–824 до Р.Х.). Эти и другие находки позволяют предположить, что колокольчики и схожие с ними бубенцы появились в нескольких древних культурах независимо друг от друга, по мере развития знаний и умений человека и приблизительно в один и тот же исторический период.

Граждане Рима устраивали пышные встречи своим полководцам-победителям, и звон городских колоколов и колокольчиков на колесницах воинов придавал этим триумфальным въездам особую торжественность.

В Библии упоминаются кимвалы и тимпаны; начало публичных собраний римляне возвещали легким колокольчиком. Ранние христиане в эпоху гонений не могли при богослужении использовать громко звучащие приспособления, и даже с торжеством христианства Церковь не сразу ввела колокола в практику богослужения. В эпоху Константина Великого верных сзывали в храм ударами молотка в било или клепало (деревянные или железные доски).

Легенда связывает распространение колоколов в христианской Церкви с Павлином, епископом «Нолы, что в Компани», — итальянской провинции. Форму колокольчика епископу Ноланскому (353–431) подсказали цветы. По легенде, он возвращался с богослужения и услышал необыкновенной чистоты звуки, а издавали их прекрасные полевые колокольчики от дуновения ветра. Тогда его и осенила идея создать поющий цветок из металла и использовать его при богослужении.

Где и когда были отлиты первые колокола из меди (вернее, из бронзы), сказать точно невозможно. Все, что касается епископа Павлина Ноланского, можно отнести к разряду легенд.

В Европе звон колоколов в храме впервые раздался в V веке. Сохранились сведения о том, что закон об использовании колоколов — церковного «священного сосуда» — для оповещения верующих о начале службы в храмах принял папа Сабиниан (604–606). Встречающийся в литературе сюжет, из которого следует, что в IX веке в Византии были колокола, основывается на упоминании латинских авторов, что венецианский дож Урсус Патрикиак, или Орсо I, послал в Константинополь 12 колоколов. Однако все произведения, в которых так или иначе рассказывается об этом, принадлежат не IX, а более поздним векам. Это, по-видимому, объясняет содержащиеся в них противоречия, когда в некоторых упоминается император Василий I, в других — Михаил III, называются и разные даты, от 865 до 886 года, и разное количество колоколов. Подробный анализ этих сообщений, а также изучение византийских источников позволяет сделать вывод: хотя этот факт и имел место в истории Византии, но наличие колоколов в Константинополе во второй половине IX века было явлением временным, связанным с конкретными личностями. Попав в Византию, колокола в ней не прижились, ведь они имели западное или, как тогда говорили, латинское происхождение. Несмотря на то, что разделение церквей произошло лишь в 1054 году, антагонизм между папой и патриархом проявился гораздо раньше. Общепризнано, что атрибуты римской христианской церкви воспринимались византийцами как явление, чуждое восточным обрядам. В дошедших до нас византийских источниках конца X — начала XI века колокола не упоминаются вовсе. Судя по всему, не было их в Византии и в XII веке, поскольку в «Книге Паломник» Антония Новгородского, который совершил путешествие в Царырад в самом начале XIII века, говорится следующее: «А колокола не держат во Святей Софеи; но билцо мало в руце держа, клеплют на заутрене, а на обедни и на вечерни не клеплют; а по иным церквам клеплют и на обедни и на вечерни. Било же держат по ангелову учению, а в колокола латыни звонят». Принято считать, что до разорения крестоносцами Константинополя в 1204 году, колокола в Византийской империи популярны не были. В XV же веке в городе имелось уже много колоколов, которые находились не только в храмах, но также и на крепостных стенах.

«В лето 6962, майя в 29 день взят бысть Царьград безбожным царем Турским, и христианство погубиша, и церкви пограбиша, и кресты и колокола сняша, и святых Апостол церкви последи ту пограбиша», — свидетельствует летописец.

Во второй половине XV века в Константинополе, еще недавно столице Византийской империи, захваченной в 1453 году турками, запрещают колокольный звон во всех православных храмах.

По свидетельству Святогорца, побывавшего в городе в 1843 году, православных церквей в Константинополе немного, а если и есть, то вроде домовых — без куполов и без звона. Только католический костел имеет колокола, а по какому праву, об этом не могу сказать вам решительно» (Письма Святогорца. М., 1850).

Первые христианские колокола были невелики, имели не круглую, а четырехгранную форму. Их не отливали, а выковывали — каждую грань отдельно, затем спаивали вместе. Позже появились клепаные. С их изготовлением легко справлялись деревенские кузнецы, но звук, издаваемый ими, был очень специфическим.

В истории отмечены неоднократные случаи запрета колокольного звона. Любопытное «демократичное» решение было принято новой властью Франции в 1791 году, в разгар революции. «Запрещение может и даже должно быть произведено муниципальной властью, когда раскачивание колоколов угрожает общественной безопасности». По существу, это означало запрет на митинги и собрания, пикеты и шествия.

Позже, в период «расцвета» Франции при императоре Бонапарте, в 1806 году циркуляром министра внутренних дел «запрещен похоронный звон во время смертоносной эпидемии», ибо он «вредно действует на психику населения, усиливая в народе панику и угнетая и без того упавший дух». Но тут же внесена оговорка: «Само собой разумеется, не надо впадать в обратную крайность и поражать народ совершенным запрещением колокольного звона, привычка к которому особенно сильна у деревенского населения». Вот и разберись, можно хоронить под звон колоколов или нет?

Примеров подобных запретов можно привести еще много — ведь сильные мира сего не любят учитывать исторический опыт, «сын ошибок трудных».

Но час настал, запрет нарушен, Разрушен давний тяжкий сон, Порыву гордому послушен Торжественно-свободный звон. Ф. Сологуб

Била, клепала, первые русские колокола

Один из древнейших колокольчиков (VI–V века до Р.Х.), найденных на территории нашей страны, мы можем видеть на навершии посоха из кургана Ульского аула периода скифо-сарматских народов, живших на территории Северного Причерноморья. А это уже наша русская история. Вспомним А. Блока:

Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, С раскосыми и жадными очами.

Это навершие хранится в Эрмитаже. Скорее всего, колокольчики были на посохе странствующего старца.

Еще до возникновения христианства в языческих культах использовался звук, который издавали деревянные (клен, бук) дощечки, доски (била), по которым били колотушкой. Позже дерево заменили железом и звучать такие «устройства» стали громче. Этот обычай, видимо, появился не случайно, ведь человек очень восприимчив к звукам, и сохранялся в течение многих веков, когда уже пришло христианство.

Известно, что еще в домонгольский период на Руси на богослужения собирали по распространенному «греческому» способу — били колотушками в била или клепала.

Но в то же время в домонгольский период отечественной истории получили очень широкое распространение и колокола. Если в XI веке колокола прослеживаются только в главных городах Древней Руси, то в XII — первой половине XIII века они уже были во многих древнерусских селениях. Колокольными наборами оснащались не только монументальные каменные храмы, строившиеся русскими князьями в столицах своих земель, но и небольшие деревянные церкви вне детинца, на посаде, в ремесленной и купеческой части средневекового города.

В восточно-христианском обряде, взятом князем Владимиром Святославичем при крещении Руси из Византии, колокола не использовались. Они были заимствованы Русской Церковью из западно-христианской традиции, а на русской почве их употребление обрело специфическую национальную окраску.

В Греции использовали деревянные била (их называли симандрами), изготовленные из очень звучного дерева — явора; на Руси такого дерева не было, поэтому их изготавливали из самых разных пород деревьев. Одновременно получило распространение и железное клепало. По нему били не палками, а молотками (почти так, как отбивают (клепают) молотками косы). В XVI веке Петр Белон описал било, используемое на Святой горе Афон, так: «Это кусок железа толщиной в три пальца, длиной в руку, несколько изогнутый в дугу. Он висит на гвозде у дверей церковных и при ударе издает звук, подобный колокольному. Монахи на Святой горе не имеют иных звонков, кроме этого била, и когда нужно идти на молитву, то призывают звуком этого железа».

Это описание приведено П. С. Казанским в работе «О призыве к богослужению в Восточной церкви», помещенной в сборнике трудов Первого Археологического съезда, вышедшем в Москве в 1871 году. В описи Соловецкого монастыря имеется запись: «Клепало каменное, строения преп. Зосимы». Невероятно, но, оказывается, были и такие.

Н. И. Оловянишников объясняет «долгожительство» била следующим образом: «Вы знаете, что греческая церковь хотя и приняла колокола во второй половине девятого века, но с той поры, даже и доныне, не устранила от себя и чугунных бил или желез и самых деревянных ток; даже в тех местах на Востоке, где христиане живут между турками, и поныне нет колоколов, потому что магометане не жалуют их шумного звона. Значит, не по-пустому введены в состав внешнего чиноположения нашей церкви деревянные токи и металл; слабые звуки дерева и металла что-нибудь должны знаменовать собою, равно как и торжественный звон колоколов…»

Есть и еще одна версия, которая имеет право на существование. Литье колоколов было делом очень хлопотным, требовало высочайшего мастерства и немалых средств.

Заказы на изготовление колоколов были прерогативой представителей высших сословий русского общества либо состоятельных купцов, располагавших внушительными материальными средствами. Именно они чаще всего становились ктиторами строившихся на Руси церквей. Несмотря на дороговизну металлов, необходимых для изготовления колоколов, и отсутствие вплоть до середины XVII века разработок своих рудных месторождений (медь и олово закупали за рубежом по завышенной цене), денег на колокола на Руси никогда не жалели. Приобретение и вклад колоколов в православные храмы всегда было делом наивысшего благочестия.

Била звучат не очень громко, а колокола дороги, тогда и придумали кимвалы — бронзовые кольца, подвешенные за один край к перекладине или ветке дерева. Для русского монастыря Руссик на Афоне в 1911 году отлили кимвал, который весил около 50 пудов и звучал почти как колокол, а били по нему большим молотком.

Била можно встретить и сейчас в очень отдаленных бедных церквях или в тех, которые только-только начинают возрождаться в центре России, но у них пока мало прихожан и нет спонсоров. Это могут быть любые, самые простые металлические предметы, чаще всего куски рельс, трубы, швеллера и т. д. И вот из таких обыденных, обиходных предметов эти светлые люди творят сакрально значимые, имеющие символическое значение вещи. Наверное, не будет кощунством сравнить их вдохновенные труды с трудом поэта — помните у Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…» Или с монастырским послушанием…

Как только появляется возможность, стараются приобрести колокол; нередко их дарят прихожане церкви или люди «со стороны», желающие помочь приходу. А ставшие уже реликвией била сохраняют — иногда на ветке дерева, растущего рядом с храмом, иногда на столбе или перекладине, под навесом наружной галереи восстанавливаемого храма.

Известно, что в России до 20-х годов XX века била применялись во время религиозных церемоний и обрядных действий в Ростове Великом и Троице-Сергиевой Лавре (Гефсиманский скит, основанный в 1844 году).

На фотографии конца XIX века можно увидеть било, сохранившееся в «рабочем состоянии», в древнем Пскове.

В конце насыщенного бурными событиями XX века православным москвичам довелось услышать необычный звон, производимый при помощи била. Ранним летним утром 1983 года, следуя исстари заведенному на Святой горе Афонской обычаю, ударами деревянного молотка по деревянной жерди возвестили всему миру о возрождении московской Даниловской обители. Очень своеобразный глухой звук-звон… А после этого зазвучал колокол-будильник, чуть позже началась утреня, и тут зазвонили уже другие, привычные нам колокола.

На Руси колокола впервые упоминаются с приходом христианства, когда они заняли свое особо почитаемое место в жизни православных. Любопытно, что если в языческие времена люди поклонялись изваяниям Перуна — высшего божества, которого называли громовержцем, то христиане считали колокольный звон символом грома небесного.

Появление колоколов в Киевской Руси связано с киевской церковью Успения Божией Матери (Десятинной), которую заложил князь Владимир (по Радзивиловской летописи — в 989 году, а по Ипатьевской и Новгородской — в 991-м).

Подлинный памятник Крещения Руси был заложен «на крови» православных мучеников варягов Феодора и Иоанна (отца и сына), убитых язычниками в 983 году. Существует предание, что в церкви некоторое время находилась икона «Богоматерь Умиление», которую в первой половине XII века привез из Константинополя купец Пирогоща в дар князю Юрию Долгорукому. Первоначально икону поместили в Вышгороде (близ Киева). В 1150-е годы сын Юрия, князь Андрей (впоследствии Боголюбский), уезжая в свою родовую Суздальскую землю, взял эту икону с собой. До 1167 года икона «Богоматерь Умиление» была в загородной резиденции князя Андрея в Боголюбове, в дворцовой церкви во имя Рождества Пресвятой Богородицы. Затем ее украсили богатым окладом и поставили в Успенском соборе во Владимире-на-Клязьме, и с этого времени икона была признана палладиумом владимирских князей. В 1395 году икону торжественно перенесли в Москву и поставили в кремлевском Успенском соборе. На Руси икона «Богоматерь Умиление», написанная византийским иконописцем в первой половине XII века, получила название «Богоматерь Владимирская».

Десятинную церковь в Киеве строили и украшали греческие мастера — каменотесы и живописцы, а киевляне осваивали новое для них церковное строительство, обучались, помогая грекам. О великолепии храма можно судить по сохранившимся фрагментам: цветной мрамор, мозаика, фрески, резьба, инкрустация — все это и сейчас производит впечатление.

Князь поручил церковь своему доверенному священнику — корсунянину Анастасу — и выделил ему и его помощникам десятину от всего своего «имения» на нужды храма.

Сюда, в Десятинную церковь, перенесли мощи его православной бабки, святой княгини Ольги; здесь похоронят его супругу «царицу Анну» (дочь византийского императора Романа II и сестру императоров Василия и Константина), а 15 июля 1015 года и сам князь найдет здесь свое вечное пристанище.

Церковь была разрушена 6 декабря 1240 года во время штурма Киева татаро-монгольскими ордами, и ее величественные руины возвышались до начала XIX века.

Каково же было удивление археологов, когда во время раскопок этой церкви в 1824–1828 годах, проводимых под руководством митрополита Киевского Евгения (Болховитинова), они обнаружили два колокола. Один из них весом 2 пуда 10 фунтов (около 37 килограммов), а высота 12 вершков (примерно 53,3 сантиметра).

Судя по всему, этот колокол следует отнести к работе западноевропейского мастера, отлившего его в XI веке. Поэтому в полном смысле словарусским колоколом его назвать нельзя.

В 1828–1842 годах архитектор В. П. Стасов возвел на этом месте храм Рождества Богородицы в русско-византийском стиле, но и его разрушили через сто лет — уже современные вандалы, в 1935 году.

При раскопках в Киеве на Хоревой улице на Подоле был найден более архаичный колокол. Форма, в которой он был отлит, была известна на территории Западной Европы еще во второй половине X века.

В летописных записях находим рассказы или упоминания о колоколах других русских городов. Первое упоминание связано с новгородским Софийским собором.

Из новгородской летописи под 1066 годом узнаем о том, что в том году «приде Всеслав (полоцкий князь. — В.Г.) и взя Новгород с женами и с детьми, и колоколы съима у Святыя Софие, о велика бяше беда в час тыи! И поникадила съима».

Речь идет о полоцком князе Всеславе Брячиславиче, сыне князя Брячислава Изяславича, правнуке Владимира Святославича, Крестителя Руси. Он захватил Новгород и снял все колокола с колокольни Софийского собора. Но есть и другое, более радостное сообщение, оно пришло к нам из Жития преподобного Антония Римлянина, который, подплывая в 1106 году на куске скалы к Новгороду во время утрени, слышал «великий звон». Значит, новгородские звонницы к этому времени вновь обрели колокольное звонкоголосье.

А рождалось тогда это звонкое чудо из металла и огня искусством кузнеца. В мифах всех народов мира кузнец обладал сверхъестественной созидательной силой: ведь он был связан с огнем, а это — солнце. Он выступал как «божественный мастер», «господин всех ремесел». Он построил дом солнцу, ему подвластна стихия огня — солнца и молний. У славян вокруг фигуры кузнеца существовало огромное количество поверий и мифов, и недаром именно кузнец Вакула побеждает нечистого в ночь перед Рождеством у Н. В. Гоголя.

В кузницах и рождались первые колокольчики, колокола.

На Русь колокола пришли издалека, но сразу стали явлением самобытным, символом державы и мощи духа русского человека.

Изначально, уже в XI веке, колокола так и назывались — «колоколы». Лишь в позднейшее время их стали называть так, как они произносились на латыни, кампанами. Самый ранний документально засвидетельствованный случай употребления термина сатрапа относится к первой половине XIII века и принадлежит латинскому автору. Это слово встречается в различных итальянских диалектах. Однако не исключено, что термин сатрапа имеет более раннее происхождение, но источники, которые могли бы это подтвердить, не сохранились.

В Западной Европе в романский и готический периоды отливали колокола монахи. На протяжении длительного времени это ремесло было прерогативой Бенедиктинского ордена, который был монополистом не только в колокололитейном деле, но также в строительстве, в изготовлении различной церковной утвари и в художественном украшении возводимых им соборов.

На Руси в первые века после принятия христианства колокола отливали ремесленники, работавшие в мастерских, обслуживавших нужды Церкви. Среди них могли быть как обычные горожане, выполнявшие заказы для городских храмов, так и жившие в монастырях (монахи либо насельники), которые несли послушание, состоявшее в литье различной церковной утвари из бронзы.

Некоторые ученые считают, что название «колокол» произошло от греческого «калкун» — в переводе на русский «било». Однако существуют и другие этимологические версии. Слово «колокол» — от нашего старинного славянского слова «коло», обозначающего круг. От него коло-бок, коло-ворот, а в астрономии — коло солнца, коло луны. Вот и выходит, что коло-кол — окружность (круг) в круге. Можно сказать, что это местность, охваченная кругом. Не потому ли и возносили колокола на высокие звонницы — чтобы увеличить радиус воздействия? Именно в этом и объяснение, что такое вселенная — весь мир. (Кстати, в старославянском «лен» — земельное владение и само право на него.) Отсюда можно легко понять воздействие звона на верующего, его душу. Душа — бессмертное начало в человеке — вселенная. Все прихожане объединены единомыслием идти к Богу, звон колокола собирает единоверных вместе.

Существует и другая версия. В «Кратком азбучном словаре», составленном А. С. Шишковым — президентом Российской Академии наук с 1813 по 1841 год, дается такое определение:

«Колокол. Получил название оттого, что в прежние времена, когда не было еще их медных, употреблялась медная жердь, иначе называемая кол, по которому другим подобным же колом ударяли. От сего ударения кол о кол утвердилось имя колокол».

Может быть, не только звукопись отражает русская скороговорка:

Под горой бугор, На бугре Егор У Егора кол, На колу колокол.

«Начало коло, не имущее конца, безначального Отца, собезначальное рождение Сына от Отца, а звукогласное исхождение от кола-венца исхождение Св. Духа от Отца, нераздельное Троицы всенераздельное бытие» — такова надпись на колоколе Новоиерусалимского монастыря.

Очень интересные определения даны в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля, впервые вышедшем в 1867 году:

«Колокол — звон, кампан; вылитый из меди (с примесью олова, серебра и пр.) толстостенный колпак; с развалистым раструбом, с ушами для подвески и с привешенным внутри билом или языком. Большие колокола употрб. почти только при церквах и потому зовутся также Божьим гласом».

В XII веке появляются записи под 1146 годом о колоколах в Путивле, под 1168 годом о колоколах в храмах Владимира-на-Клязьме. О вечевом колоколе в Полоцке рассказывала не дошедшая до наших дней в подлиннике летопись под 1217 годом, сохранились выписки из нее.

По всей видимости, в XIV веке центром литейного дела становится Москва, ведь не случайно в летописи под 1342 годом отмечено: «Повеле владыко Василий слить колокол велик к Святой Софии (новгородской) и привезе мастера с Москвы, человека добра, именем Бориса». После свержения татарского ига в 1480 году быстро налаживается торговля, укрепляются связи с Европой, оттуда едут в Москву и мастера, в том числе литейного дела, на только что созданный Пушечный двор.

Но это уже другая история.

Слагаемые звона: литье и красота

Сохранившиеся древние колокола — это уникальные исторические памятники Православия, письменности, декоративно-прикладного искусства, наконец, литейного ремесла, первые изделия зарождающегося литейного искусства. Именно искусства: ведь каждый колокол имеет свой голос, и он меняется в зависимости от размера, формы, металла и даже рельефа на внешней его стороне.

О важном значении колоколов в жизни русского народа красноречиво свидетельствует такой факт, что главное литейное предприятие государства — Пушечный двор (бывшая Пушечная изба), основанный около 1479 года, с первых дней своего существования выполнял исключительно государственные заказы. Его изделия были из бронзы или кованого железа, в основном пушки, снаряды для армии, а для церкви колокола и паникадила. Отливал пушки и колокола один мастер, но по разным технологиям: колокольная, она же оловянистая, бронза отличается от бронзы артиллерийской только разным соотношением в них меди и олова. Все примеси, которые по разным причинам попадали в этот сплав, имели естественное происхождение и оказывали неблагоприятное влияние на качество отливаемого изделия.

В период образования и становления централизованного Российского государства мастер Пушечного двора считался «мастером из мастеров», а это значит, что выше его из профессионалов уже никого и не было.

Колокола на Руси по материалу были разные: деревянные, глиняные, стеклянные, серебряные, чугунные… Но весь опыт их отливки и эксплуатации доказал, что самые лучшие колокола получаются из сплава 80 процентов меди и 20 процентов олова. Более точное соотношение меди и олова в каждом отдельно взятом колоколе зависело исключительно от чистоты металлов и чуткости мастера, который пользовался рецептами, выработанными многими поколениями своих предшественников.

Начиная со второй четверти XVI века уровень отечественных колокольных мастеров начал соответствовать уровню их коллег из Западной Европы. Развитие отечественного колокололитейного дела шло в русле общеевропейских тенденций. Никаких особых компонентов колокольного сплава не было, технология плавки также ничем не отличалась от западноевропейской.

В первой четверти XVII века отечественные умельцы превзошли европейских учителей по всем показателям и создали свой оригинальный русский колокол. Он изготавливался с применением простых, но очень надежных форм, его отличали компоненты сплава и технология плавки, характерное декоративное внешнее оформление, форма «короны», в связи со спецификой крепления, и отличия в построении профиля. Но самое главное, после удара он пел, у него было неповторимое звучание. У русских колоколов звуковой спектр очень богат обертонами, дополнительными тонами, придающими основному звуку особый оттенок или тембр.

Зарубежные исследователи уже давно «выяснили»: богатый и красочный тембр русских колоколов вызван массивностью стенок и своеобразием формы, именно это и дает уникальные акустические возможности. Но в русском колоколе есть еще одно существенное отличие, которое подделать нельзя, — звон его благодатный. В Западной Европе на протяжении веков сложилась совершенно иная традиция, согласно которой звук каждого колокола должен четко соответствовать определенной ноте.

Начало отливки «великих» колоколов на Руси приходится на конец XIII века.

Так называемые великокняжеские благовестники появились в начале XVI века. Согласно сохранившимся источникам, их отсчет надо вести от появления колокола весом около 400 пудов, отлитого в 1503 году мастером, выходцем из Италии, Петром Фрязиным. Мастер германского происхождения Николай Оберакер, в русской «огласовке» Николай Немчин, в 1532 году вылил великокняжеский благовестник весом 500 пудов, а годом позже — 1000 пудов.

Колокола стали лить и в других городах. В «Церковной летописи» в Синодике XVIII века сохранилась запись по случаю отливки колокола весом 70 пудов в 1557 году для новгородской церкви Святого Филиппа на Торговой стороне: «И не бысть колокола большаго и никакова и от создания церквей каменных св. апостола Филиппа и великаго чудотворца Николы 175 лет, а было железное "клепало"».

Проходили года, десятилетия, века, а отливка русских колоколов происходила по одной и той же технологии с использованием самых простых земных материалов — глины, кирпича, воды и умения мастеров. Кирпичами выкладывалась внутренняя часть так называемого «болвана» будущего колокола. Колокольная форма, иначе «колокольный образец», изготавливалась из глины путем послойного наложения глины специального состава с различными добавками (конский волос и навоз, квасное сусло и др.). Салом смазывались внутренние и внешние стенки, соприкасающиеся непосредственно с «фальшивым» колоколом, который при обжиге вытекал, благодаря чему образовывалось пустое место, которое впоследствии заливалось металлом. И все это делалось в яме глубиной чуть больше высоты колокола. Одновременно изготавливали оформление — орнаменты, надписи, портреты. Они выполнялись очень скрупулезно, многое зависело от качества воска, который применяли при изготовлении специальной формы. Затем наступал самый ответственный момент — все части соединяли и обмазывали слоем толченой глины, смешанной с суслом, и сушили.

В заключение для прочности все многослойное произведение оковывали обручами и тщательно закапывали, плотно утрамбовывая землю.

Рядом с ямой к этому времени воздвигалась плавильная печь; из нее по желобу пускали расплавленный металл, который через отверстие на самом верху, где были уши колокола, попадал в форму. Когда колокол остывал, его выкапывали из земли, а затем поднимали из литейной ямы, очищали от нагара, чеканили, протачивали, шлифовали — в общем, тщательно отделывали. И теперь предстоял самый главный экзамен для нового русского колокола: вешали язык и осторожно ударяли первый раз, проверяя звучание.

В России к мастерам колокольных дел всегда предъявлялись особые требования — мастер должен быть православным, уважаемым, душевным человеком. Само изготовление колокола было действием религиозным, духовным, и колокольный мастер обязательно молился Богу об успехе своего дела. Однако сохранившиеся документы свидетельствуют, что колокольные мастера обладали самыми разными человеческими качествами, порой не вписывавшимися в православные устои, за что иногда несли заслуженное наказание. Вместе с тем, несомненно, порядочный человек более добросовестно относился к своей работе, что в профессиональной деятельности давало ощутимые результаты. А верующими в те времена были практически все.

Колокола с древних времен окропляли святой водой, им давали имена и прозвища.

Русские люди традиционно отмечали наиболее важные события в своей жизни посадкой дерева, установкой памятного знака, креста, закладкой часовни, церкви, отливкой колокола. Они давали деньги на создание колоколов и безвозмездно передавали их в храмы. Колокола называли в зависимости от положения заказчика — царский, боярский, купеческий, посадский, святительский; это были как бы фамилии, но были еще и имена: «Сокол», «Георгий», «Гавриил», «Неопалимая Купина», «Медведь», «Голодарь», «Гуд», «Переспор»…

Но бывали и другие прозвища— не очень благозвучные: «Баран», «Беспутный», «Козел». Так называли колокол, если его звон диссонировал со звоном подобранных колоколов храма. Нередко его ждало незавидное будущее — безмолвное присутствие, но есть и исключения. Колокола «Баран» и «Козел», находящиеся на ростовской Успенской звоннице, были задействованы в звоне на протяжении более трех веков, звонят в них и сегодня.

А еще на Руси известны были колокола пленные, ссыльные и даже лыковые. Лыковые (опальные) — это те, которые сначала были разбиты, а затем перевязаны лыком и сосланы. А отправляли их в обители, находящиеся на окраинах русской земли.

В сибирском городе Таре, расположенном на Иртыше, звонили самые знаменитые «золоченые» колокола. Видимо, некто, имевший прямое отношение к желтому металлу, оставил память о себе, позолотив шесть небольших колоколов. Но инициативу любителя золотого благолепия не поддержали, и она не получила большого распространения.

Но есть и другая, более правдоподобная версия: тарский мещанин Семен Можаитинов дал обет, что если его брат вернется живым из плена, то он позолотит колокола. Брат вернулся. И появились в церкви Казанской иконы Божией Матери шесть золоченых колоколов. Самый большой из них весил 45 пудов.

В 1890 году для харьковского Успенского кафедрального собора был отлит на заводе П. Рыжова 17-пудовый колокол из «чистого серебра» в память о спасении императора Александра III и его семьи 17 октября 1888 года во время железнодорожной катастрофы под Харьковом.

Памятник-колокол предложил отлить архиепископ Амвросий, а средства собрали православные харьковской епархии. Колокол был прекрасно оформлен, его украшали тонкие изящные орнаменты: «…на лицевой стороне его (колокола. — В.Г.) находятся вензелевые изображения имен Их Императорских Величеств, а под ними расположены пять медальонов с надписями славянской вязью: Николай, Ксения, Георгий, Ольга и Михаил». Колокол звучал ежедневно в тот самый час, когда произошла катастрофа. Однако следует иметь в виду, что если этот колокол на самом деле был отлит из серебра, а не просто посеребрен, что наиболее вероятно, то он должен был быть крайне неблагозвучным. Даже небольшая примесь серебра в колокольной бронзе, вопреки бытующему мнению, значительно ухудшает звучание колокола.

Во время Гражданской войны колокол исчез. На кого грешить — неизвестно: в городе несколько раз менялась власть — немцы, Добровольческая армия, Красная армия.

И как не вспомнить другие оригинальные колокола: соловецкие каменные, обнорские из листового железа, стеклянный в Тотьме или чугунный в Досифеевой пустыни на берегу Шексны. Мастер-творец стремился создать из материала, с которым ему приходилось постоянно работать, произведение, которое волновало бы его самого и всех окружающих, стало бы вершиной его профессионального умения, — и он выбирал колокол…

Очень мало осталось звучащих древних русских колоколов, они навсегда исчезли — как правило, их переплавляли. Только на живых «патриархах» мы можем увидеть подлинные надписи-летописи (все они датированы временем отливки). К сожалению, не всегда дата на колоколе соответствует времени его изготовления. Об этом более уверенно можно говорить только относительно дат, отлитых одновременно с колоколом. Что касается текстов, которые были нанесены на колокола путем гравировки, то указанные на них даты, как правило, имеют весьма опосредованное отношение ко времени изготовления колокола. На колоколах можно видеть, как с годами менялось оформление колокола. На самых ранних колоколах это, как правило, виноградная лоза, обвивающая колокол, к ней добавлялись необычных форм завитки и листья растений вертограда (райского сада). Во второй половине XVII века в орнаменте появляются растительные или цветочные гирлянды. Можно увидеть плоды — виноградные гроздья и гранаты. Сочетание колоса с виноградной гроздью символизировало хлеб и вино — святое таинство Евхаристии.

В музее «Новый Иерусалим» сохранился Средний колокол, отлитый 1 сентября 1666 года. Вот как описывает его в своей прекрасной монографии Галина Зеленская:

«Тулово сплошь покрыто рельефными изображениями и текстом исторической "летописи". Вверху — пояс со стилизованным растительным орнаментом, между завитками которого — личины львов с открытыми пастями. В средней части тулова — надпись в четырех поясах: "Милостию Божиею Патриарх Никон слил сей колокол Новаго Иерусалима в Воскресенской монастырь себе в память во царство Великого Государя царя и Великого князя Алексия Михайловича всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца и его благочестивыя государыни царицы и великия княгини Марии Ильиничны и их благородных чад — царевича и Великого князя Алексия Алексеевича, царевича и Великого князя Феодора Алексеевича, царевича и Великого князя Симеона Алексеевича, при наместнике архимандрите Левониде. Лета 7175 сентября в 1 день. Лил колокол тое же обители монах Сергий. Подписал монах Паисей".

Под надписью повторен орнаментный пояс с личинами львов, ниже расположен пояс с изображением шестикрылых херувимов. На нижнем венце в третий раз пояс с личинами львов».

В середине XVII века мастера колокольного литья становятся настоящими исследователями-экспериментаторами. Они используют различные формы и размеры колокола, толщину стенок и рисунок с внешней стороны, пытаясь найти оптимальный вариант, позволяющий добиться наилучшего звучания колокола. Только голос колокола позволяет судить об успехе и мастерстве литейщика. В старину не догадывались, что эти опыты будут продолжаться и в начале XXI века. Ведь голос колокола неповторим, как и живая природа.

В 1648 году царь Алексей Михайлович заказывает колокол. Для какого храма или монастыря он предназначался — неизвестно. Известно только то, что в конце XIX века этот колокол находился на колокольне церкви Воздвижения Честного Креста Господня в Алексеевском девичьем монастыре в селе Красном. Не дошло до нас и имя отлившего колокол мастера. И сегодня в музее «Коломенское» вы сможете увидеть этот колокол и прочитать на нем отлитые в металле слова: «Божиею милостию и повелением благоверного и христолюбивого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси самодержца слит колокол в преименитом царствующем граде Москве в лето 7156 (1648); в 3-е лето царства его, а весу в нем 60 пуд». Этот колокол интересен тем, что у него появляются прорези; их было сделано двенадцать на равном расстоянии по всей окружности. Безусловно, отлить такой колокол в середине XVII века было почти невозможно, но мастер совершил настоящий профессиональный подвиг и с успехом справился с поставленной задачей. Это был очень важный рубеж в развитии колокольного искусства. Повторить это чудо взялся Дмитрий Моторин…

Литейная мастерская Моториных находилась в Москве, в Пушкарской слободе — район нынешней улицы Сретенки и прилегающих к ней переулков. Здесь Дмитрий Моторин в 1687 году отлил до сих пор непревзойденный по красоте прорезной колокол. Он словно сплетен из кружев с рисунком растений. (Отметим такую деталь: связь православного человека с природой была настолько сильна, что, для того чтобы не оглохнуть, звонари предпочитали класть в уши не мертвое «материальное», а живое, растительное — ягоды: клюкву, калину, рябину.) Сквозной орнамент дополняли львиные головы, а венчала колокол голова-маска человека. Колокол предназначался для церкви Покрова Богородицы в селе Медведково. Колокола этого периода так и остались вершиной своеобразного колокольного искусства. Их отличала тонкая изысканность оформления, каждый из них был уникален и неповторим.

На протяжении семивекового развития колокололитейного искусства в России (XI–XVII века) мастера на основе православных церковных канонов выработали свои, совершенно оригинальные приемы украшения колоколов. Они отличаются строгостью внешнего вида и обоснованностью расположения элементов оформления, соответствуют общепринятым и устоявшимся правилам.

В декоративном убранстве западноевропейских и русских колоколов очень много общего. В целом украшение и тех и других на протяжении нескольких веков строилось по одним и тем же принципам. Только начиная с середины XVII века декор русских колоколов, особенно у наиболее выдающихся московских мастеров, начал отходить от европейских традиций. Колокола в Европе все больше украшались в соответствии с идеями и профессиональными возможностями мастера и пожеланиями заказчика.

Самым первым украшением колоколов стали горизонтальные пояски. Бороздки на внешней поверхности располагаются на месте, где меняется профиль колокола.

В XVII веке в оформлении колоколов московского производства начинает использоваться растительный орнамент в виде «трилистника», его размещают рядом с верхним пояском.

Колокололитейное искусство развивается очень быстро: совершенствуется технология, оттачивается мастерство, и уже через полвека на многих колоколах появляется декоративно оформленная полоса — фриз — из сложных узорчатых орнаментов — стилизованных листьев (на первом этапе в арабском стиле) — арабесок. Со временем во фризах стали применять и геометрические фигуры.

В XVIII веке на колоколах появляются рельефно исполненные иконы Спасителя, Пресвятой Богородицы, образы Сил Небесных и святых. Икона — это наиболее сложный и трудоемкий элемент оформления колокола, который находится в очень большой зависимости от умения мастера, его таланта и художественного вкуса.

И наконец, надписи на колоколах, изготовленных русскими мастерами; они появились очень рано, еще в XII веке. Никоновский колокол Троице-Сергиевой Лавры отлит в 1420 году и имеет дату отливки и имена тех, кто причастен к этому событию: великого князя Василия Дмитриевича, архиепископа Фотия, игумена Никона.

Обычно надписи отливались, но некоторые гравировались уже на готовом колоколе. Как правило, в них говорится о поминовении души заказчика, его родителей, близких, о здравии живущих. Когда такие колокола переливались, то считалось, что металл сохранял в памяти своих первых создателей и их просьбы. И еще одна тонкость: традиционно надпись делалась только прописными буквами и без разделения на слова.

В последнее столетие неоднократно обсуждалось предложение не украшать колокола. Обосновывалось это очень просто: во-первых, колокола обычно висят вне поля видимости с земли, а если их и видно, то только силуэт. Во-вторых, металл очень быстро покрывается темной серо-зеленой патиной, которая почти совсем скрывает орнамент. Возникают проблемы и от вездесущих птиц, любящих собираться на колокольнях.

И все-таки восторжествовала точка зрения, что традиционные украшения должны быть сохранены, и им отводится очень важная роль как при подготовке колокола, так и во время главного праздника для служителей и прихожан храма, когда он, сверкающий на солнце своими иконами и орнаментами, устремляется в небо.

А кроме того, многие звонари утверждают, что звонить на красивых, хорошо украшенных колоколах легче и приятнее, а звук у них душевнее и ярче.

Уместно вспомнить слова монаха Теофила, высказанные им в удивительном научном трактате «Краткое изложение различных искусств», сочиненном на стыке XI и XII веков. Теофил утверждает, что завершением работы над приготовлением колокола может быть только декоративное оформление его внешней поверхности в виде орнаментов цветов или букв (Харитонович Д. Е. Средневековый мастер и его представление о вещи. М., 1982).

Слушатели тоже подтверждают эти слова: нарядный колокол всегда звучит празднично и торжественно.

Потаенные звоны

«Соборный колокола звон»… Обычно мы употребляем это выражение в его высоком значении, подразумевая звон церковный. Но если вдуматься, по сути дела, любой колокол или колокольчик выполняет соборную функцию, зовет к себе людей, собирает их вокруг себя. Поводы для сбора могут быть самыми разными. Колокол сообщает «благую весть» о начале общей молитвы. Колокольчик возвещает о возвращении хозяина домой («Встречайте, чада и домочадцы»), о приезде жениха («Выходи встречать, красавица, друга мила на крыльцо») или сватов («Ваш товар, наш купец»). Заблудившимся во время вьюги или бурана колокол сельской церковки указывал путь к спасению — в теплую избу. Вестовые колокола были разного размера. Это зависело от величины города, для которого предназначался конкретный колокол. Такими колоколами на протяжении второй половины XVI и в XVII веке снабжались все города-крепости Российского государства.

«Повестки», небольшие «вестовые» колокола, требовали от служивого люда срочно явиться на заранее определенное место сбора.

«Позвонки» повелевали слугам предстать незамедлительно перед барином. Прийти и проводить в последний путь человека звали погребальные колокола. О грозной беде сообщали набатные колокола, и их тревожный гул собирал всех — от глубоких старцев до младенцев.

В Москве набатные колокола звучали и в мирное время — частые пожары имели катастрофические последствия, сгорали целые улицы. Вот почему еще царь Алексей Михайлович отдал приказ бить в набат, предупреждая горожан о грозящей беде. Была разработана целая система оповещения москвичей о пожарах. Известный знаток Москвы историк И. Е. Забелин писал об этом:

«Мы должны упомянуть о набатных колоколах, посредством которых делались тревожные повестки на случай пожара. В 1668 году был указ, как звонить в кремлевские набаты. Всего было три набата.

Если загорится в Кремле — бить во все три набата, в оба края, поскору (быстро).

Если загорится в Китай-городе — бить в один Спасский набат (Спасских ворот), в один край, скоро.

Для Белого города — бить в Спасский набат в оба края и в набат, что на Троицком мосту (у Троицких ворот), в оба же края.

Для Земляного города бить в набат на Тайницкой башне тихим обычаем, бить развалом с расстановкой».

«Обжившись» в людском сообществе, колокола не раз являли таинственную, мистическую связь со святыми силами, направленную на помощь людям, и обрастали многочисленными легендами. В них рассказы о том, как в минуты опасности колокол начинает звонить сам собой, предупреждая людей, как он плачет, просит, торжествует.

Мы привыкли, что церковный звон далеко слышен и в городе, и в селе, что он раздается сверху — с колоколен храмов. Но есть звоны, которые идут из-под земли или из воды — пробиваются и рассказывают о том, чему они были свидетелями, и их слышат православные.

В первое время после принятия на Руси христианства, впрочем, как и в последующем, богослужения проводились в специально построенных для этого небольших храмах. Тогда многие верующие даже не представляли себе, каким должен быть православный храм, посвященный Богу.

В названиях известных и почитаемых монастырей: Киево-Печерский, Вознесенский-Печерский (Нижний Новгород) и Псково-Печерский — есть распространенное в древности славянское слово «печера» — пещера. Слово «пещера» означает, что еще до основания обители некоторые подвижники уходили от мирской суеты и находили уединение в пещерах, посвящая свою жизнь служению Богу. Со временем, узнав об их благочестии, к ним начинали тянуться люди, что впоследствии приводило к образованию монастыря. В этих монастырях церкви обустраивались под землей, в пещерах.

В «Повести временных лет» возникновение Печерского монастыря в Киеве относится к 1051 году.

Начало Вознесенской-Печерской обители связано с монахом Киево-Печерского монастыря Дионисием, который в 1328 (возможно, в 1330) году на обрывистом берегу Волги вырыл первую пещеру будущего монастыря.

В 1473 году, в день Успения Пресвятой Богородицы, глубоко под землей, в Святой горе, освятил отец Иоанн подземную церковь. В Псковской летописи читаем: «В лето 7031 (1523. — В.Г.) поча здати монастырь Печерской, во Псковской земли, под немецким рубежом. А преже того церковь была в земли, а монастырь был на горе».

С давних пор на самом юге современной Нижегородской области, на границе с Мордовией глухие леса между Саровкой и Сатис стали прибежищем людей, искавших уединения. Некоторые из них отличались святостью бытия, другие спасались от притеснения властей имущих и молились, чтобы их не нашли. Именно здесь, при слиянии двух рек, возвышается сложенный из доломита холм. В нем природа, а точнее вода, сама пробила целую систему соединенных ходами пещер. Сюда пришел в 1691 году инок Исаакий, остановился в пещере и начал строить церковь во имя Пресвятой Богородицы — первый храм Саровского монастыря, который создавался уже братией. Приходившие иноки вначале приспосабливали существующие пещеры под келии, а когда пещер стало не хватать — вырубали в породе новые. Позже в обитель придет семнадцатилетний юноша — будущий великий святой Серафим Саровский.

Саровские пещеры — это целый подземный город на трех уровнях, расположенных один над другим. На верхнем — церковь, сердце монастыря. Кельи соединяли бесчисленные лабиринты, тоннели, галереи, лестницы, пандусы, переходы с поворотами, тупиками, ходами, уходящими в неизвестность, даже мостиками (на самом нижнем уровне) через подземную реку с озером, по которому монахи плавали на лодке. В эту водную артерию впадали небольшие ручьи от подземных источников, водопадов. Вода неожиданно появлялась из земли и под шум журчащих, падающих струй, с легким дуновением ветра исчезала. А в подземном царстве еще долго звучал колокольный звон, как и положено в православных храмах.

Из официальных документов за 1711 год узнаем:

«Марта в 16 день окончены в полугоре пещеры, начатые монахом Илларионом в 1691 году, которые доведены почти до половины монастыря, и по разным местам оных поделаны кельи, в коих прежде сего живали и монахи; посередь оных сделана церковь преподобных отцов Антония и Феодосия и всех Киево-Печерских чудотворцев, которая освящена того же 1711 года…» Сестры Петра I помогли обустроить эту уникальную подземную церковь. Обряд полного освящения пещерной церкви был выполнен только в 1780 году. Рядом с церковью размещалась колокольня, чуть дальше — колодец, и все это под землей.

Не только под землей, но и под водой звучат потаенные звоны.

Один из самых почитаемых монастырей создан на Валдае, на острове, и называется Валдайский Иверский Свято-Озерский Богородицкий мужской монастырь. Валдайское озеро стало святым, когда патриарх Никон, отслужив молебен, на лодке выплыл на середину озера и освятил его, под звон колоколов погрузил на дно крест и Евангелие. Легенда говорит, что при этом произошло чудо — «столп огнен явися от земли до небеси». С тех пор озеро стали называть Святым, а обитель — Свято-Озерской.

Рядом с московской кольцевой автомобильной дорогой, с внешней ее стороны, находятся три озера: Белое, Черное и Святое. Предание говорит, что на месте Святого озера в давние времена стояла церковь, но она ушла под землю, и возникло озеро с четкими круглыми очертаниями. Верующие считают, что озеро находится под покровительством Николая Чудотворца и Богородицы. Неподалеку расположены два храма в честь высоких покровителей — Успения Пресвятой Богородицы и Святителя Николая.

Святое озеро есть и под Шатурой (Московская область). И здесь тоже бытует легенда: озеро возникло на том месте, где под землю ушел христианский храм.

Дошедшие до нас известия свидетельствуют о том, что на поляне в лесу рядом с современным селом Кудыкино (Орехово-Зуевский район Московской области) очень много лет тому назад стояла зажиточная деревня, а в ней храм во имя мученика Никиты. Когда пришел враг, жители вступили в бой с бандой Лжедмитрия. Мужчины все погибли, а дети и женщины приняли мученическую смерть: они сгорели в огне, польско-литовские оккупанты сожгли полностью деревню вместе с людьми. Завоеватели остановились в единственном уцелевшем доме священника, он стоял несколько на отшибе, рядом с храмом. В церкви «победители» устроили конюшню. А ночью оскверненный храм со всем «войском» ушел под землю — никто не избежал наказания. На этом месте забил святой Никитский источник. Со всей округи ходят к нему люди за целебной водой, помянуть своих предков-героев, пройти в крестном ходе.

По преданию, родник у села Ижеславль (Рязанская область) забил на том месте, где еще до татаро-монгольского ига стоял великолепный храм, но при приближении завоевателей он ушел под землю. И сегодня, наклонившись над святым источником, можно услышать звон колоколов и звуки православной службы.

Многие люди, с верой пришедшие на берега святых озер, к святым источникам, слышат колокольный звон. Слышал его и я.

Гимн колоколов-сторожей

Известно, что место для строительства монастыря, церкви подбирали с особой тщательностью, пониманием природы земли и неба, в соответствии с существующими канонами и традициями. На выбор влияли рельеф, масштаб местности, знание человеческого восприятия, историческая память этих мест. В период становления Российского государства монастыри строились как оплот против полчищ завоевателей, как сторожи вокруг города.

Монастырские колокола звучали, призывая к единству, против распрей, тревожным набатом сообщали о приближении врага, звали жителей ближайших деревень на борьбу с иноземцами, предлагали людям прийти под защиту монастырских стен и иноков, становившихся солдатами Православия. Колокольный звон пугал и раздражал налетчиков. При захвате храмов они все колокола, которые можно было снять, увозили в полон как военные трофеи.

Удивительный монастырь находится к западу от Москвы — Саввино-Сторожевский. Вот что сообщило нам древнее предание о его основании: «Савва построил монастырь на месте, называемом Сторож, которое от всех слывет Сторожевскою горою… В Звенигороде всякий расскажет вам, что на сей горе в старину находилась стража и висели колокола и в случае нашествия стерегущие ударяли в оные. Звук сообщался подобной не в дальнем расстоянии второй стороже, от коей — третьей и так далее в самую Москву о приближении неприятельском».

С XVII века монастырь прославился своими звонами. Самые голосистые колокола ему пожаловали цари Михаил Феодорович и Алексей Михайлович. В 1667–1668 годах на территории монастыря «казенный колокольный мастер» Александр Григорьев с учениками отлил Большой Благовестный колокол весом 2125 пудов с великолепным звуком. Именно его изобразили на гербе Звенигорода в 1781 году. Здесь же, на звоннице, сохранился трофейный колокол 1636 года с латинской надписью. Декор колокола состоит из орнамента в виде переплетенных цветущей ветвью фигурок амуров и рогов изобилия. Не случайно появился он на звоннице после освобождения русскими войсками нашего Смоленска, где он висел на здании городской ратуши. Этот колокол из несостоявшейся резиденции польского короля Сигизмунда — признание заслуг братии в защите русских земель.

В грозные для Отечества годы стал монастырь крепостью для завоевателя и домом родным для всех верующих, а монахи его — воинами Христовыми.

Мирные колокола становились в ряды бойцов.

В колокол, мирно дремавший, с налета тяжелая бомба Грянула; с треском кругом от нее разлетелись осколки; Он же вздрогнул, и к народу могучие медные звуки Вдаль потекли, негодуя, гудя и на бой созывая. А. К. Толстой

Первые бронзовые артиллерийские орудия появились в XV веке. Первый известный случай переливки колоколов на пушки датируется началом XVIII века, когда по приказу Петра I для этой цели была изъята четвертая часть всех российских колоколов.

Колокола не только тревожным голосом, но и плотью своей стали участвовать в боях: при тогдашней нехватке металла из колокольной бронзы стали отливать пушки. Таким образом, возникла новая реальная опасность для русских колоколов.

На стыке XIX и XX веков наука и промышленность сделали очень заметный шаг в своем развитии. Наладили выпуск пушек из стали. Казалось, опасность уничтожения для бронзовых колоколов миновала. В 1913 году Карл Вальтер убежденно писал: «В настоящее время благоговение перед истинными произведениями искусства, будь то камень или бронза, столь глубоко и прочно проникло в сознание людей, что не приходится более опасаться их гибели от рук человеческих…»

Но произошло все наоборот. Пушек стали делать в сотни, тысячи раз больше, а изготовление снарядов для них невозможно без меди (даже сейчас). Всего через год после оптимистического прогноза Вальтера началась Первая мировая война и тысячи уникальных колоколов были переплавлены, превратившись в оружие смерти. Продолжилось это и в Гражданскую войну на оккупированных русских землях. Войны закончились, прошло двадцать с небольшим лет, и вновь из стран покоренной Европы пошли эшелоны колоколов для переплавки на нужды фашистской армии. Исчезали безвозвратно и небольшие деревенские, монастырские, и большие из главных городских храмов — все со своей биографией, историей, отлитые тяжелым трудом искусных мастеров, нередко на собранные прихожанами деньги, бережно хранимые и почитаемые. Когда уже шла Вторая мировая война, один из соратников Гитлера Геринг заявил, что для Германии достаточно иметь чисто символически 10–12 колоколов, все остальное — металл, необходимый для оружия и создания всемирного нацистского государства.

А сколько колоколов погибло у нас!

Как сбрасывали колокола со звонниц — всем известно. В августе 1932 года в Секретариат президиума ВЦИК поступило заключение Комиссии по вопросам культа при ВЦИК: «На Москве колокольный звон прекращен. Вопрос дальнейшего использования колоколов не носит уже культового значения, и Культовая комиссия не имеет возражений к их использованию». А использовали колокола восьми московских церквей для переливки и изготовления из них горельефов на новое здание Публичной библиотеки имени В. И. Ленина, строительство которой «признано ударным и должно быть полностью закончено к 16-й годовщине Октября». Минули времена, и исполнились сроки. К сожалению, наша главная библиотека находится в плачевном состоянии… А рядом восстановили Храм Христа Спасителя, и торжественно звучат его колокола.

Вот что писал в своем дневнике М. Пришвин, побывавший в Троице-Сергиевой Лавре: «Как по-разному умирали колокола… Я был свидетелем гибели… Сбрасывались величайшие в мире колокола годуновской эпохи… было очень похоже на зрелище публичной казни».

На двух старых фотографиях — два события. На одной люди, пришедшие увидеть чудо — завершение их труднейшей работы — строительства колокольни, отливки колокола. Здесь и мастера, и рабочие, и те, кто внес пожертвования (а в этом богоугодном деле участвовали, как правило, практически все местные верующие, независимо от их состояния). Через некоторое время закончится подъем колокола, он займет предназначенное ему место. И полетит его долгожданный звон к каждому сердцу. И тогда начнется праздник всех участников торжеств, ведь это их труд, их мастерство, их желание, их вера.

На другой — холодный зимний день в Троице-Сергиевой Лавре. Сброшен «Царь-колокол» — он сброшен, но… не разбился. На лежащего сбрасывают «Годунова» — добивают. «Годунов» особо почитался в православном мире, это он звонил в осажденной обители, призывая народ в страшный период Смуты объединиться и изгнать интервентов с земли русской. И ни души. А люди? Вера?

Кончился страшный сон. Хочется верить, навсегда. И находят старые, почитаемые колокола, отливают новые, и все чаще и громче звучат они на звонницах, устремившихся к небу, — «то ли с неба звон, то ли с земли»…

Молитвы священнослужителей, монахов, прихожан возносились в храмах и монастырях иногда несколько веков. Возле них нашли вечный покой наиболее почитаемые люди, воины-герои, сложившие головы в ратных боях, в них хранятся святые мощи. Эти земли становились и останутся навсегда намоленными, святыми. И звон церковных колоколов — «звук верховный», который «с высоты пророчит нам, что есть другая жизнь».

Колокола Ростова Великого

Если в столице взрослеющего государства отливались самые большие в мире колокола, высоко в небе горели золотые купола на самых больших храмах и самых высоких колокольнях, то в провинции, «во глубине России», монументальности было меньше — все как-то спокойнее, будничнее, человечнее.

Исключение — колокола Ростова Великого, но это особый случай: их уникальный звон признан лучшим и в наши дни. В свое время этот город тоже был столицей — Ростовского княжества.

Ростовский кремль — это удивительный памятник русского зодчества, народного искусства и промыслов. Здесь собраны самые лучшие образцы иконописи, фресковой живописи, резьбы по камню и дереву, художественной лепки и керамики, литейного искусства и кузнечного дела. Славу Ростову Великому принесли и неповторимые колокольные звоны. Самые знаменитые звоны были слышны за восемнадцать верст, в далеких окрестностях Ростова Великого.

Впервые город упомянут в «Повести временных лет» под 862 годом, когда его округу населяли угро-финские племена. Новгородские словене и смоленские кривичи стали проникать на территорию Ростово-суздальской земли с севера и запада в IX веке. В самом начале XI века происходит христианизация края, усиливается влияние Киевской Руси.

В 1164 году в Ростове были обретены мощи святителя Леонтия Ростовского — впервые в Северо-Восточной Руси. Первый белокаменный храм строится здесь при Андрее Боголюбском.

Центральную часть города составили вечевая площадь, куда по звону колокола собирался народ, епископский двор, Иоанновский и Григорьевский монастыри, а позже и Успенский собор, Борисоглебская церковь. В XIII веке это городское ядро, расположившееся на берегу озера Неро, обносят деревянными укреплениями, рвом с водой.

Ростов издавна славился своими колоколами, и их отливали лучшие в те годы мастера-умельцы. В «Истории государства Российского» Н. М. Карамзин приводит факт из летописи, что в 1290 году в Устюг из Ростова Великого был отправлен колокол «Тюрик». И позже в летописях XV века неоднократно встречаются записи о колоколах, «политых в Ростове». О том, что их слава была признана на Руси, говорит и тот факт, что на главной колокольне Ивана Великого московского Кремля звонит «Ростовский» колокол весом 3267 килограммов, отлитый в 1687 году. Он был отлит в Белогостицком монастыре, находившемся близ Ростова (отсюда и название колокола). Автор колокола — московский плавильный и колокольный мастер Филипп Андреев, работавший на Пушечном дворе с 1664 по 1688 год.

Большая земляная крепость «о девяти углах», названная впоследствии ростовским кремлем, строилась в первой трети XVII века. Главным сооружением стал большой комплекс Архиерейского дома, окруженный земляными валами с одиннадцатью башнями и обширными незастроенными пространствами. Создание столь могучего города-крепости связывают с деятельностью последователя патриарха Никона митрополита Ионы, сторонника идеи господства церковной власти над светской. Архитектурными доминантами города становятся расположенный в его геометрическом центре огромный Успенский собор (усыпальница ростовских князей, митрополитов) и к востоку от него звонница.

Современный Успенский собор был построен в 1502–1512 годах, но службы на этом месте велись намного раньше, с 991 года, в самом первом храме. А всего их было пять, и с ними связано много легенд. Один из настоятелей собора был отцом былинного русского витязя Алеши Поповича, геройски погибшего в битве с монголами на Калке. В 1314 году здесь был крещен отрок Варфоломей — Сергий Радонежский.

В летописях и документах XIV века часто упоминается ростовский архиепископ Феодор, и не случайно. Племянник преподобного Сергия Радонежского Иоанн в двенадцать лет принял постриг с именем Феодор у своего дяди и впоследствии с его благословления основал в Москве Симонов монастырь, стал его игуменом и духовником великого князя Дмитрия Донского.

Прекрасно владея греческим языком, будучи образованным, эрудированным человеком и тонким дипломатом, святитель в 80-х годах XIV века выполнял самые ответственные поручения князя в Византийской столице — Царьграде. После последнего посещения патриарх Антоний возвел его в сан архиепископа Ростовского, и святитель Феодор стал вторым архиепископом на Руси (первым это высокое звание получил владыка Великого Новгорода). У себя на родине, в Ростове, он основал женский монастырь в честь Рождества Пресвятой Богородицы и написал для этой обители икону Богородицы. В 1394 году он был погребен в Успенском соборе Ростова.

В 1609 году в соборе оборонялись горожане, не признавшие Лжедмитрия, и многие погибли под его сводами; в этом храме поляки и предатели схватили митрополита Филарета — будущего патриарха, и увели его в плен почти на десять лет. В соборе служил литургию святой праведный Иоанн Кронштадтский, а в 1913 году молился последний российский царь Николай II.

Самый яркий памятник архитектуры ростовского кремля — звонница Успенского собора. Трехпролетную звонницу начали воздвигать недалеко от собора в 1682 году, и уже скоро митрополит Иона решает отлить колокол весом 2 тысячи пудов и для этого приглашает в Ростов известного московского мастера-колокололитейщика Флора Терентьева, который великолепно справился с поставленной перед ним задачей.

Флор Терентьев лил колокола в конце XVII — начале XVIII века. В 1689 году мастер изготовил 2000-пудовый гигант, сохранившийся до наших дней. Его колокола звучали в Москве (Покровский собор на Рву), Ярославле (церковь Святого Дмитрия), в псковском Благовещенском соборе их было два, это храмы, о которых сохранились сведения. Так как в документах Пушкарского приказа его имя никогда не упоминалось, можно предположить, что мастер работал самостоятельно, брался за конкретную работу и выполнял ее блестяще.

В 1688 году к звоннице была пристроена мощная высокая башня с проемом для отлитого колокола-гиганта, получившего имя «Сысой», с языком, весившим сто пудов. Управляли им не менее двух звонарей.

Легенда передала нам слова Ионы Сысоевича: «На своем дворишке лью колоколишки, дивятся людишки». В них — гордость за сделанное своими руками, любовь к родному дому. Ласкательные, уменьшительные суффиксы в те годы часто использовались в русском языке, время было доброе, многообещающее. А «колоколишка» мог весить и две тысячи пудов.

В 1689 году полностью были закончены все работы на звоннице, и тринадцать колоколов заняли определенные им места на балках из лиственницы, заняли надолго — висят и сейчас, только к ним в XIX веке добавили еще два колокола; теперь их пятнадцать.

Вот как описывает набор колоколов Успенского собора известный исследователь М. Н. Тюнина:

«"Сысой" — 2000 пудов (32 тонны), отлит Флором Терентьевым в 1688 г. и водружен на специально для этого пристроенной высокой части звонницы;

— "Полиелейный", или "Полиелей", — 1000 пудов (16 тонн), отлит в 1682 г. московским мастером Филиппом Андреевым и его сыном Киприаном;

— "Лебедь" — 500 пудов (8 тонн), отлит в 1682 г. также Филиппом Андреевым. Назван так за красивый трубный звук;

— "Голодарь" — 171 пуд (2,7 тонны), трижды был перелит, последний раз в 1856 г.; назван так потому, что в него звонили в великий пост к определенным службам;

— "Баран" — 80 пудов (1,28 тонны) отлит в 1654 г. в Ростове московским мастером Емельяном Даниловым, умершим в этом же году от моровой язвы.

Следующие колокола меньшего веса имеют названия "Красный", "Козел", остальные без названия, кроме двух небольших "зазвонных", первого и второго.

На восточной стене собора, обращенной к звоннице, висел маленький, но звучный колокол "Ясак", которым давали звонарям знак о начале звона» (см.: Ростовские колокола и звоны. Колокола. М., 1985).

Историческая звонница и сегодня является одной из самых больших в России по своим размерам: длина ее 32 метра, ширина почти 11 метров и высота 17 метров. Ее пропорции, удачное размещение рядом со старшим по возрасту Успенским собором, традиционно строгое оформление делают ее гармоничным и очень привлекательным сооружением русской архитектуры конца XVII века. Проемы для колоколов, обрамленные белыми рамами, сразу же привлекают внимание. Спокойной мощью веет от огромных, в то же время изящной формы, темных колоколов. А внизу каждый пролет подчеркнут горизонталью — легкой ажурной металлической решеткой. Взгляд скользит выше, поднимается на кровлю, а на ней над каждым пролетом — изящные главки с крестами, устремленными в небо. Эта выстроенная талантливыми зодчими композиция совершенна по своим формам, и любоваться ею можно бесконечно. Однако рассмотрим основной объем звонницы. Он так же прост и изящен, несмотря на свои размеры, — шесть вертикальных лопаток-выступов в виде колонн и три горизонтальных карниза. На белом фоне совсем не лишние, функционально необходимые двери в цокольном этаже, узкие окна-бойницы на втором и третьем этажах и еле заметные оконца, освещающие проложенную внутри массива стены лестницу.

Специалисты, исследователи, занимающиеся изучением редчайшего феномена колокольного звона, считают, что красота звучания ростовских колоколов во многом определяется конструкцией звонницы. Дело в том, что внутри тела звонницы от верхней площадки пролетов прямо под колоколами оставлены каналы — пустоты в кладке, идущие до самой земли, которые резонируют и усиливают звучание (прием, используемый в органах). И еще один маленький секрет строителей ростовской звонницы: она поставлена вблизи озера, водная поверхность которого также усиливает акустический эффект.

Не так просто сложилась судьба ростовских колоколов, бывало, что только чудо их спасало и они оставались жить, а значит — звонить.

Колокола со звонницы Успенского собора избежали участи сотен своих звонкоголосых собратьев, которые по указу Петра I после поражения под Нарвой были перелиты в пушки, необходимые царю для будущих баталий.

Тогда было переплавлено около четвертой части всех колоколов России, среди них были и бесценные. Но звонницы Успенского собора указ царя об изъятии колоколов не коснулся. Дело в том, что в самые первые годы своего правления, начиная с 1691 года, царь обращался к ростовской митрополии с просьбой дать ему серебра, чтобы отчеканить монеты. Царю шли навстречу, сумма была предоставлена весьма солидная по тем временам — пятнадцать тысяч рублей; это-то через десять лет и спасло колокола. Не раз колокола были близко от гибели во время пожаров, этого страшного бедствия деревянных построек в России. Особенно сильными были пожары в 1730 и 1758 годах, но звонница уцелела, только копоть и чуть обгоревшие брусья напоминают об этой угрозе. После пожара 1758 года в ростовском кремле все деревянные, крытые тесом, лемехом, дранкой крыши и главки заменили металлом.

Реальная угроза нависла над колоколами в 1919 году; по инициативе местных властей их должны были снять и переплавить на нужды промышленности. Неожиданно помощь пришла от главы Наркомпроса А. В. Луначарского, который на собрании городского актива сказал: «Храните исторические ценности и памятники Ростова и отвечайте за сохранность их». Слова наркома были восприняты как указание, и местные власти оставили колокола в покое.

Звон ростовской звонницы на службах был прекращен в 1928 году, но в 1932 году колокола зазвонили во время съемок фильма «Петр I». С тех пор Ростовский кремль и звонница стали популярными у кинематографистов. Ростовские колокола звонили в исторической эпопее «Война и мир», в фильмах «Братья Карамазовы», «Держись за облака», «Семь нот в тишине» и др.

В начале ноября 1941 года, когда враг был рядом, было принято решение снять колокола и эвакуировать их в тыл, но после разгрома немцев под Москвой необходимость в этом отпала.

В августе 1953 года невиданный в этих местах смерч снес кровлю и повредил главы звонницы. Вскоре реставраторы восстановили утраченное и пострадавшее.

Новая страница в биографии ростовских колоколов открылась в 1963 году, когда в «Неделе» (№ 13), приложении к газете «Известия», вышел очерк А. Бутлерова «Русские звоны» с прекрасными фотографиями. Как рассказывают ветераны-«известинцы», это была идея главного редактора А. Аджубея, который побывал в Ростове Великом, увидел чудом сохранившуюся жемчужину русского зодчества, великолепные колокола и направил туда корреспондентов. В то время это был поступок — ведь Аджубей был зятем Первого секретаря ЦК и первого богоборца страны Н. Хрущева.

После опубликования очерка в популярной газете новое поколение узнало о прекрасных колоколах Ростова, об их истории. А вскоре (по историческим меркам), через три года, при подготовке Всемирной выставки ЭКСПО-67 в Монреале, фирма «Мелодия» выпустила пластинку с записью колокольных ростовских звонов, и к ним пришла мировая известность.

Сорок лет прошло с тех пор. Сегодня услышать звон ростовских колоколов едут туристы из самых дальних уголков России и зарубежья. И звучат колокола во время службы в храмах и в дни фестивалей, когда показать свое мастерство съезжаются лучшие звонари — мастера удивительного искусства звона.

УСТРЕМЛЕННЫЕ В НЕБО

Первые звонницы и колокольни

Еще в языческие времена жившие на территории будущей России племена устанавливали привлекающие внимание вертикали, которым поклонялись. На степных просторах это были каменные изваяния, а на лесных полянах, на высоких берегах водоемов, на склонах холмов — резные деревянные фигуры и столбы.

Колокольни как бы продолжили существовавшую традицию и, совершенствуясь, со временем обрели оптимальную, близкую по духу русскому человеку форму и обрели голос — зазвонили колоколами.

Можно предположить, что в домонгольский период для размещения колоколов специальных сооружений не строили. Самые первые храмы были без колоколен; звонницы и колокольни стали возводить позже. Первая информация о существовании звонницы в Пскове датирована 1394 годом. В Новгороде в 1437 году звонница уже была. И тем не менее даже в первой половине XVII века из записей Олеария известно о необычном для европейца способе подвески колоколов — на столбах.

Еще в первой половине XIV века появляется словосочетание «иже под колоколы». Самой первой из известных церквей «иже под колоколы» была построена в 1329 году в Московском Кремле церковь во имя Иоанна Списателя Лествицы, она была предшественницей ныне существующего столпа, возведенного Боном Фрязиным в 1508 году.

В храмах «иже под колоколы» колокола развешивались в арках, специально сделанных для этого в основании барабана.

Но сначала были звонницы. Самые первые, еще совсем примитивные звонницы представляли собой перекладину, концы которой закреплялись на опорах. К горизонтальной перекладине-брусу крепились колокола. Их суммарный вес зависел от прочности перекладины. В случае необходимости для увеличения несущей способности перекладины можно было увеличивать количество опор. Так появились многопролетные звонницы. Нередко встречались звонницы, у которых один край размещали на деревянном столбе, а второй был встроен в стену храма. Раскачивали колокола звонари, стоящие на земле. Такую простейшую звонницу и увидел немецкий ученый, литератор и художник А. Олеарий в Белом городе Москвы. На рисунке «Храм у Белой стены» в книге А. Олеария наиболее вероятно изображено временное размещение колоколов при этой церкви. Он писал: «Ввиду большого количества церквей и часовен в Москве имеется несколько тысяч колоколов, которые во время богослужения дают разнообразный перезвон и мелодию. Так что непривычный человек слушает это с изумлением».

Одновременно были и другие варианты звонниц — треноги. Еще проще — колокола вешали на дереве, но звук тогда звучал очень слабо, его гасила крона, и этот способ использовался редко, в случае крайней необходимости и ненадолго.

Колокольный церковный звон — это искусство, и создает его не один колокол, а целый ансамбль. Чем больше размещали колоколов, тем больше они занимали места, да и управлять ими становилось все труднее. Тогда возникла идея размещать колокола ярусами. Так и стали строить колокольни. И у звонниц, и у колоколен есть свои преимущества и недостатки. Например, еще в старину православные заметили, что звук от колоколов на звоннице распространяется не равномерно, а на колокольнях во все стороны света он идет одинаково. И еще при размещении колоколов на нескольких ярусах очень трудно добиться слаженности звучания — звонари не видят друг друга.

В начале XVI века появляются звонницы на некотором расстоянии от храма, как бы подчеркивая их важную самостоятельную роль. При этом создавалась единая архитектурная композиция, в которой звонница (колокольня) нередко становилась вертикальной градостроительной доминантой.

Со временем колокольни стали символом Православия, являя органичную связь жизни и зодчества. И это объяснимо: в них привлекали независимость, простота и прочность, а это свойственно русскому характеру. Народ видел в них посредников в общении земли с небом.

Высокие деревянные башни-вежи были необходимым элементом всех древнерусских городов еще в домонгольское время. Отдельно стоящие деревянные колокольни многое переняли от оборонительных башен, острогов и крепостей, распространенных в XVII веке, особенно в Сибири.

На Русском Севере и в Сибири, где между поселениями были огромные расстояния, нередко возводились придорожные часовни, а при них небольшие столбчатые колокольни. Надо заметить, что и храмы здесь строились недорогие, скромные, но очень живописные, теплые, желанные. Во все стороны на многие километры — леса, в них всегда можно получить прекрасный строительный материал, а работали мастера-умельцы очень добротно и быстро. Не случайно и сейчас некоторые церкви по старинке называют «обыденными», а это значит, что они были возведены когда-то «об один день». Деревянные конструкции колоколен, даже «срубных», естественно, могут выдержать значительно меньший вес колоколов, чем каменные, особенно в многоярусных колокольнях. Максимально в деревянных колокольнях размещали благовестники весом 50–60 пудов (около 1 тонны).

Качество звучания зависит и от равномерного распределения веса колоколов на несущие конструкции, чтобы избежать перекоса. Принято колокола развешивать, увеличивая вес справа налево от помоста звонаря.

Общепризнано: оптимальной является восьмигранная шатровая колокольня, имеющая посередине опорный столб. В этом случае самый большой колокол (или два) размещают на одну сторону столба, а на противоположную — все остальные.

При этом вес большого колокола должен быть равным весу всех остальных колоколов. Колокола подвешивают к брусьям, которые одновременно являются основанием шатра, или на специальных балках.

Русский Север всегда отличался очень бережным отношением человека к природе. Она кормила, одевала и согревала в лютую стужу. Дерево считалось живым и наделенным силой земли и неба, к нему обращались с уважением: «Свято дерево, помоги». Жилье строили только из дерева, в избе всегда сухо и легко дышится. Считалось, что дерево приносит достаток и счастье.

На севере России сохранилось не так много старорусской традиционной архитектуры, которая не оглядывалась на модные течения, не стремилась удивить соседей, заезжих отечественных и иноземных путешественников, а складывалась в соответствии с северной природой, особенностями климата, с учетом здешних обычаев, а проще — для удобства, для души, для семьи; определяющий «архитектурный» принцип для северорусских мастеров — «как мера и красота скажут».

И что было удивительно: даже крестьянские избы, а тем более храмы смотрелись сказочными теремами, их украшали резные ажурные наличники, лобовые доски, крылечки, навесы, их силуэт был удивительно гармоничен с окружающей природой, их оформление было ничем не хуже оформления царских хором, просто они были чуть меньше и ближе человеку. Обнесены они были живописной изгородью из кольев, сплетенных прутьев и ветвей.

Зимой занесенные снегом избы превращались в школы-мастерские, где самый старший — дед или отец — передавал свой опыт младшим. Здесь очень любят дерево и знают толк в нем, умеют из него выделывать чудеса. Придуманные сообща орнаменты передавались из поколения в поколение. Они не изменялись, только совершенствовались и конечно же отличались от любых других. Резьба по дереву была любимым занятием, но не забывали и плетение — корзин, лаптей. Все бережно хранилось, подновлялось, украшалось. И так было вплоть до начала XX века.

Время немилосердно к деревянной архитектуре, и самые древние, дошедшие до нас храмы Русского Севера датируются — увы! — XVII веком, и чаще всего его второй половиной, или началом XVIII века, как Никольская часовня села Вершинино (Кенозерье). Хотя есть и исключение. Недалеко от Архангельска в селе Лявле сохранилась церковь XVI века.

К сожалению, прекрасный строительный материал — дерево — недолговечно и очень опасно — горит, и его постепенно заменяли камнем, а позже кирпичом. Какими были первые монастырские деревянные храмы и колокольни — теперь можно судить только по редким, самым ранним сохранившимся рисункам и уже по ним представлять, какими были деревянные монастыри, когда над северными землями раздался торжественный, мелодичный звон, над лесами и полями, над реками и морем запела-зазвенела так никем и не раскрытая, загадочная русская душа.

Изначально на Севере появились «клетские храмы». По существу, в XIV–XV веках это была обычная прямоугольная изба, в кровле которой крепилась увенчанная крестом главка, покрытая осиновой серебристой дранкой. В XVI веке переходят к строительству более сложных сооружений — шатровых храмов. Такой храм называли «восьмерик на четверике» — низ четырехстенный, наверху количество стен удваивалось, завершался храм крышей с главкой и крестом. Эти два приема — классические, они так и останутся самыми распространенными, хотя появятся и другие решения, например, многоглавые храмы (Покровская церковь близ Вытегры, Онежский край).

Между Вологдой и Великим Устюгом, в Тотемском уезде, на Волчьем ручье, расположена древнейшая деревянная церковка — совсем небольшая, низенькая, темная, больше похожая на крестьянскую избу. Считают, что храм во имя Богородицы построили во время правления Иоанна Грозного. А вот архитектура колокольни совсем другая, явно более поздних времен. В то время только появились колокольни и были они самых необычных форм.

В Вологодской епархии единственная в своем роде оригинальная колокольня — на Ракульском погосте. Вокруг главного шатра — четыре меньших, и все они завершаются крестом. Совершенно очевидно, что в то время каждая колокольня имела свой оригинальный звон и свою неповторимую архитектуру.

Интересна 25-метровая колокольня на Нижне-Уфтюгском погосте (в настоящее время Архангельская область). Она представляет собой возникший на Северной Двине распространенный тип деревянной постройки XVII века. Остов из шестнадцати стоек одет срубом, который заканчивается рубленым карнизом с большим откосом. Лестница на колокольню начиналась снаружи и вела на площадку, где звонари управляли целым набором колоколов.

* * *

Уникальный памятник храмового деревянного зодчества XVII века сохранился в Ярославском крае. Это деревянная церковь во имя Иоанна Богослова, построенная Богоявленским монастырем в 1687 году в селе Богослов, расположенном в полутора километрах от Ростова Великого, на реке Ишне. Храм стоит на месте более древней церкви, а та была построена именно там, где, по преданию, преподобному Авраамию явился апостол Иоанн Богослов и вручил ему жезл с крестом для сокрушения идола Велеса в Ростове.

Еще в старину возведена при деревянном храме Иоанна Богослова чудо-колокольня. Невероятно, но это факт — на ней сохранился «родной» колокольный подбор.

В храме Иоанна Богослова богослужения проводили монахи. В древние времена 8 мая, в день памяти Иоанна Богослова, совершался крестный ход из Богоявленского монастыря на место явления апостола Иоанна преподобному Авраамию.

В Житии преподобного Авраамия Ростовского сказано, что игумен Валаамской обители Феоктист (известно, что он возглавлял обитель уже в 960 году) обратил в христианство будущего просветителя Ростова преподобного Авраамия и благословил его на далекий путь в Залесскую Русь. Преподобный Авраамий Ростовский поселился на берегу озера Неро, в том месте, где издавна стоял языческий истукан Велес, которому язычники приносили свои жертвы. Авраамий чудесным образом получил от апостола Иоанна Богослова жезл, которым обратил в прах каменного идола, и на этом месте воздвигли церковь во имя Богоявления Господня. Вокруг нее образовалась монашеская обитель, настоятель которой в середине XVI столетия на одном из Московских соборов был канонизирован как общерусский святой. Мощи его почивают в главном храме монастыря. Жезл, полученный от апостола Иоанна, был помещен в Сретенском соборе Зимнего дворца (Санкт-Петербург), а из части его сделан крест — главная святыня Богоявленского монастыря. С древних времен глубоко почиталась православными духовная связь между Валаамом и Ростовом Великим.

И летящий над всей Русской землей — от края до края — колокольный звон — торжественное звуковое подтверждение духовной связи всех православных русских людей.

О, ранний благовест и майская заря! Как этот звон, могучий и тяжелый, Сливается с открытой и веселой Равниной зеленеющих полей! Душа, затрепетав, как крылья вольной птицы, Коснулась солнечной поющей высоты И видит только даль и свет зари зеркальной Под этот мерный гул, густой и музыкальный. И. А. Бунин

Башни колокольные каменные

В деревянном исполнении колокольни, казалось, достигли своего совершенства. Но с приходом камня и кирпича в строительство оказалось, что и новый строительный материал подходит для возведения церквей и колоколен, которые все выше и выше устремлялись в небо.

В домонгольский период в каменных храмах, в конструкциях которых были предусмотрены башни, колокола развешивали в арочных проемах, находившихся в этих башнях. В тех храмах, в которых не было башен, колокола, судя по всему, висели в специальных арках над западным входом. Развитие колоколонесущих сооружений, и каменных и деревянных, шло параллельно. Характер сооружения для подвешивания колоколов зависел от значения храма, строительного материала, из которого он был построен, и т. д.

Начиналось все с каменной звонницы-стены, когда на колокололитейных заводах мастера научились отливать большие колокола, и выдержать их могли только мощные монолитные стены. Звонари стояли на земле и с помощью шестов (очепов) раскачивали колокола. Когда же колокола стали очень тяжелыми, то стали привязывать крепкие веревки к их языкам. На некоторых таких звонницах не было даже доступа к колоколам, лестницы не предусматривались.

Каменные звонницы строились в расчете на определенное количество и вес колоколов. От этого зависели высота и ширина проемов. Когда появлялся новый колокол, то для него пристраивался проем; если же необходимо было разместить несколько колоколов — надстраивался ярус. Такие звонницы-стены, а правильнее «звонницы на столбах», были распространены и в северо-западных, и в северо-восточных землях Русского государства. В Москве же преимущественно получили развитие звонницы «палатного типа».

Прошли годы, и очепной способ практически ушел в историю. Увеличилось количество колоколов в наборе, их размеры, а это уже требовало присутствия звонаря непосредственно около колоколов — так удобнее ими управлять.

На миниатюрах из древних летописных сводов рисовали только стоящими на земле звонарей.

Площадки для звонарей обустраивались системами колокольного звона, принципы которых сохранились до наших дней. Все тяги от языков идут к одному центру, и оттуда ими управляют звонари.

Звонница-стена позволяет иметь почти открытым колокол, звук распространяется свободно, не встречая препятствий, но только в две стороны.

Со временем появились и другие варианты звонниц. И. В. Коновалов, председатель Общества церковных звонарей Московской Патриархии, художественный руководитель звонов Московского Кремля и Храма Христа Спасителя, считает, что «палатные звонницы имели следующие особенности, выгодно отличавшие их от колоколен:

— палатные звонницы могли нести на своих пилонах тяжелые и сверхтяжелые колокола весом до 10 000 пудов (160 тонн);

— свод над колоколами защищал звонарей от осадков;

— легко достигалась синхронность всех групп колоколов, участвовавших в звоне, так как звонари, хотя и разделенные на несколько групп (два звонаря у большого колокола, два — у второго, один — у группы подзвонных (средних) колоколов и один — у зазвонных (мелких) колоколов), хорошо видели и слышали друг друга;

— на ярусе звона обычно располагались звонарские будки.

К сожалению, современные архитекторы упускают из виду подобный тип звонниц, сооружая колокольни с размещением колоколов на двух и более ярусах. При звоне на таких колокольнях добиться согласия колоколов сложно».

На практике максимальный вес колокола на палатных звонницах составлял 4 тысячи пудов. Единственным исключением является подвеска на Успенской звоннице Московского Кремля (над церковью Рождества Христова) колокола Александра Григорьева, весившего 8 тысяч пудов, который там провисел всего чуть более двадцати лет.

В селе Большие Вяземы около Звенигорода, которое до конца XVII века было дворцовым, возвышается чудом уцелевшая каменная двухъярусная стена — звонница, построенная Борисом Годуновым в конце XVI века. В шести проемах звонницы — пять больших колоколов, а на перекладине правого нижнего проема — несколько маленьких «зазвонных». Легенда донесла до нас, что какое-то время один из колоколов был из чистого серебра. Куда он исчез — неизвестно, уж слишком часто шли незваные гости с Запада.

Несмотря на внешнее сходство с постройками северо-запада, звонницы «на столбах» в Северо-Восточной Руси обладают некоторыми особенностями структуры. Они в основном трехпролетные, но при этом двухъярусные, в то время как на северо-западе возможность развески большого количества колоколов достигается увеличением числа пролетов, а не ярусов звона.

Сегодня, рассказывая о звоннице Годунова, нельзя не вспомнить о тех событиях, которые она пережила и которым стала свидетелем.

Впервые о селе мы узнаем из летописи под 1556 годом, но тогда это была конная станция (стан) на дороге (тракте), ведущей от столицы в Смоленск и далее на запад.

Вяземы были последней остановкой иноземных послов и других знатных путешественников перед Москвой, а останавливались они, как и полагалось по рангу, во дворце, построенном Годуновым. Рядом торжественно возвышались пятиглавая церковь Преображения (первоначально Троицкая) и звонница. Их возводили с осени 1597 года по лето 1599 года. Убранство храма очень напоминает украшения Архангельского собора Московского Кремля. Столп Ивана Великого был возведен в 1508 году, а в 1600 году надстроен.

К сожалению, Вяземы были и остановкой недругов России, шедших на ее столицу. Дворец сожгли поляки — шляхтичи-интервенты — в период Смуты. Существующий и ныне дворец построил князь Б. А. Голицын, ему за заслуги перед отечеством вручил эти земли Петр I. Во дворце останавливался после Бородинского сражения командующий русскими войсками фельдмаршал М. И. Кутузов. Когда же русские полки отступили за Москву, в село вошли французы и «примкнувшие к ним» другие «европейцы». Они разграбили и осквернили храм, разместив в нем лошадей. Уместно напомнить, что после закрытия храма в 20-х годах XX века в храме размещались подразделения Института коневодства; это уже сотворили отечественные борцы-«европейцы».

26 мая 1799 года в Немецкой слободе древней столицы родился будущий великий поэт Александр Пушкин. До поступления в лицей в 1811 году маленький Саша приезжал летом к своей бабушке Марии Алексеевне в деревню Захарово, это рядом и тот же приход. В 1807 году здесь у оградки храма похоронили его младшего брата, Николая Пушкина. Вместе с бабушкой Саша приходил в этот храм.

В конце XIX века звонница накренилась, почти как знаменитая Пизанская башня, и долгое время оставалась в таком положении. Виноватыми посчитали небольшую, но коварную весной речку Вяземку и плывуны. В результате укрепительных работ, проведенных в XX веке, древнюю башню выпрямили.

В 1999 году храм вернули Церкви и отреставрировали. И вновь зазвонили колокола звонницы, сообщая благую весть о начале богослужения.

* * *

Но вернемся в XVI век, когда появились новые, каменные шедевры храмового зодчества. Безусловно, их внешний вид менялся сообразно времени, совершенствовались формы и приемы кладки. Но главное заключалось в том, что колокольни всегда были гармоничны и близки человеку. Совсем небольшие и скромные на древних Новгородской и Псковской землях, они были видны издалека и особенно хороши в природном обрамлении. Но и в городской застройке им отводилась очень важная роль градостроительной доминанты.

Самое главное отличие колоколен от звонниц — центричность плана и вертикальный объем. Поярусное расположение звонов бывает и в звонницах. Колокольни могут быть простыми одноярусными или сложными многоярусными, столпообразными или шатровыми. В плане они тоже бывают разными: квадратными, круглыми или восьмигранными. В Московском Кремле сохранилась самая первая многоярусная столпообразная колокольня, построенная в 1505–1508 годах, — церковь Иоанна Лествичника.

Рядом со Спасскими воротами со стороны Красной площади была возведена Царская настенная полубашенка. Четыре мощных кувшинообразных столба служили опорой крытому черепицей шатру. Сюда к народу, собравшемуся на Красной площади, выходил коронованный в Успенском соборе Кремля царь.

Этот шатер (колокольню) называли также сторожевым, набатным или всполошным, потому что здесь висел когда-то колокол, в который били в набат в случае грозившей городу беды.

Существует легенда, что однажды ночью молодой 20-летний царь Феодор Алексеевич испугался звука этого колокола, и в наказание колокол в 1681 году отправили в ссылку в Карельский Николаевский монастырь. Царь скончался через год.

Но это только легенда. Колокол, отправленный в Карельский Николаевский монастырь, был отлит в Москве в 1674 году. Доказательством того, что его звук никогда не пугал молодого царя Феодора Алексеевича, служит тот факт, что еще до того, как колокол был увезен из Москвы в марте 1681 года, несколькими месяцами ранее, осенью 1680-го, начались работы по изготовлению другого колокола, который должен был его заменить, что и было сделано в апреле 1681 года.

Набатный колокол собрал народ, извещая о начале московского бунта во время мора 1771 года. Это был набатный колокол, отлитый в 1714 году мастером Иваном Моториным (сейчас памятник находится в Оружейной палате Московского Кремля). Екатерина II велела вырвать у него язык; безгласно провисел он до 1803 года. Когда взошел на престол в 1801 году новый царь Александр I, то к этому времени стены и башни Московского Кремля во многих местах пришли в ветхость, поэтому московской Кремлевской экспедиции было поручено отремонтировать их. В 1802 году со Спасской и Троицкой башен были сняты все колокола, чтобы не мешали проводить ремонт этих зданий. В следующем, 1803 году, очередь дошла и до Царской башни, где висел набатный колокол без языка. По высочайшему распоряжению Александра I, которое последовало в мае 1803 года, было велено «сохранить этот колокол навсегда на своем месте», то есть на той башне, где он и висел, «в случае же починки башни, сохранять колокол в надежном месте до исправления ея, а по исправлении опять вешать на свое место».

С начала XVII века большое распространение на территории России получили шатровые колокольни. В них, благодаря аркам, создается впечатление, что звон исходит из единого центра. Завершалась колокольня шатром с небольшой шейкой, а над ним — купол и крест. В XVII веке было принято возводить такие колокольни с западной стороны церкви. В это время стали строить восьмигранные колокольни в основном двух типов — над четвериком или восьмериком основания. Верхняя часть, где расположен ярус звона, у них была одинаковой, с арочными проемами, балками для крепления колоколов, помостом для звонаря. С помоста звонарь может видеть начало и окончание крестного хода, совершение молебнов вне храма и т. д., и самое главное — управлять звоном. В целях безопасности помост обносят ограждением, обычно кованым и отвечающим архитектурному оформлению колокольни.

Шатровые колокольни, сохранившиеся на среднерусских просторах, до сих пор поражают своей цельностью и гармоничным сочетанием красоты природы и архитектуры.

В XIII веке появляются первые упоминания о затерянном в глухих лесах городке с лесным именем Боровск. Этот город роднит со столицей его героическая судьба. Из многочисленных нашествий на Русское государство самыми страшными были три: татаро-монгольское, польско-литовское и французское. И все эти три испытания непосредственно коснулись Боровска; и город, и монастырь выдержали их с честью.

Для защиты Москвы, ближних границ Московского княжества был возведен торжественно-суровый Пафнутьев-Боровский монастырь с мощными крепостными стенами.

Выгодное стратегическое положение монастыря на юго-западных рубежах Московии послужило причиной его быстрого расширения — ко второй половине XVI века здесь появляются новые каменные храмы в окружении мощных крепостных стен и башен. Огромный пятиглавый собор Рождества Богородицы (одно из самых совершенных сооружений, выполненных зодчими в конце XVI века) был воздвигнут по повелению и на средства царя Феодора Иоанновича на месте старого, небольшого. Одновременно вся территория обносится новыми мощными каменными стенами с валами, создаются искусственные водоемы-преграды. В те же годы возводится звонница. Обитель укрепляется на случай возможного вторжения врага. Времена тревожные, и угроза нападения вполне реальна.

Ждать долго не пришлось. В 1610 году войско самозванца Лжедмитрия II осадило Боровск и монастырь. Крепки были монастырские стены, хорошо дрались защитники обители, и «литовские люди и русские воры не возмогоша ему приступами ничто-же сотворити». Нашлись, однако, оборотни-воеводы — Яков Змиев и Афанасий Челищев; «изменив отечеству и государю, град и монастырь сему злодею сдали» — открыли ворота. Князь Волконский возглавил отпор врагу. Прекрасно понимая, какой будет исход, он бился рядом с воинами и иноками до последнего, пока, «пронзенный многими ударами, в самой церкви Пафнутьего монастыря живот свой скончал». В той смертельной схватке погибло более двенадцати тысяч человек. Разъяренные «победители» разграбили монастырь, сбросили колокола, а что не смогли увезти — разрушили и сожгли. В огне исчезли древние рукописи, книги, документы, рассказывающие о первых годах становления обители.

В память о погибших защитниках Русской земли и их воеводе князе Волконском в 1777 году в гербе города Боровска было изображено «червленое сердце, показующее верность, в середине которого крест. И сердце сие окружено зеленым лавровым венцом, показующим нерушимость и твердое пребывание достойной славы сему вождю и другим погибшим с ним».

После Смутного времени укрепление Пафнутьева монастыря началось уже на государственном уровне. Царь Михаил Феодорович пожертвовал деньги на «городовую каменную поделку и на кровлю».

Отстроенный и благоустроенный монастырь вызывал восхищение всех, кто его видел: «Церкви Божии, и град, и келии, и все строение каменное гораздо стройно». Сказочной древнерусской крепостью с мощными стенами и башнями смотрится монастырь с высокого берега реки.

В XVII веке одна из самых почитаемых, общепризнанных обителей достигает наивысшего своего расцвета.

В конце XVII века взамен звонницы 1523 года построена пятиярусная колокольня в самом популярном тогда красочном стиле — московского барокко.

Устремленную в небо колокольню возвели прямо вплотную к трапезной, и она очень гармонично вписалась в весь ансамбль обители, став его доминантой. Ее строили, применяя самый распространенный способ возведения башен такой высоты — «восьмерик на четверике». Основанием колокольни стали три квадратных в плане яруса, на которых разместили более легкие восьмигранные ярусы. Первоначально и на нижних — первом и третьем — ярусах были арочные проемы, тогда вся колокольня выглядела на редкость воздушной, выразительной и стройной, но в первой половине XVIII века аркады первого и третьего яруса заложили, и был утрачен задуманный зодчими облик колокольни. Но и в таком виде она необычайно красива. Что же касается колоколов, то им всегда отводился четвертый ярус, а пятый был свободен — он возводился только для завершения архитектурного образа всей обители.

Колокольню украсили «кафли муравленые разноцветные с барельефными изображениями на них серафимов и разных плодов». Вот как их описал в книге «По калужской земле» Е. В. Николаев, посетивший обитель в начале 60-х годов XX века: «Колокольня опоясана несколькими рядами изразцов. Живописная архитектура этого времени страстно любила их за яркость и красочность. Хотя стоили они очень дорого (за тридцать изразцов платили в конце XVII века столько же, сколько за лошадь), в некоторых постройках ими облицовывались целые стены. Все изразцы монастырской колокольни — фантастические птицы, клюющие плоды, жизнерадостные пропойцы с надписью "херувим" — московского производства: они встречаются во многих монастырях и церквах. Автор "херувима" известен — это был Степан Иванович Полубес, имевший мастерскую в Гончарной слободе. Изображения на изразцах верхних ярусов колокольни снизу не рассмотреть, видно только яркое пятно».

В нижнем ярусе вход, он одновременно и в колокольню, и в трапезную.

На среднем ярусе колокольни разместили библиотеку редких книг и древних рукописей, здесь хранился подарок новгородского архиепископа Макария — рукописное Евангелие 1533 года, с великолепными миниатюрами — настоящими произведениями искусства. Самый древний колокол был отлит в 1488 году по заказу игумена монастыря Арсения, «а делал Федька Пушечник».

Во второй половине XVII века в монастырь был дважды сослан мятежный Аввакум, выступивший против нововведений патриарха Никона. Он был расстрижен, его морили голодом, содержали в «темной палатке», но он не отказался от своих убеждений, и «за великия на царский дом хулы» его казнили. В тех местах, вокруг Калуги, у него было очень много последователей. Известно, что только в городе Боровске тогда заживо сожгли тридцать семь «злых раскольников». Около крепостного вала были похоронены две сестры Соковнины; одна в замужестве стала княгиней Урусовой, а другая — боярыней Морозовой (ее прославил на знаменитой картине В. И. Суриков). Сестры были рьяными последовательницами протопопа Аввакума, за что их сослали в монастырь в Боровске, где они почти одновременно скончались. В начале XX века, через двести лет после описанных событий, в Боровске больше семидесяти процентов жителей были старообрядцами.

В середине XVIII столетия вновь собрана библиотека, в храмах — древние иконы в серебряных и золотых окладах с драгоценными камнями, много дорогой церковной утвари. За всем этим сюда придут грабители французы в 1812 году. Всего несколько дней они будут здесь, но скинут колокола, разграбят, сожгут все — деревянные постройки, монастырский архив, библиотеку, иконостас; все каменные постройки превратят в закопченные мертвые остовы.

И вновь всем миром будет восстановлено то, что разрушено, и в монастыре, и в городе. Все повторится уже в XX веке — обитель разрушили в 20-е годы, а вернули Русской Православной Церкви в 1991 году. Тогда же началось возрождение монастыря.

В Спасо-Евфимиевской обители (Суздаль), в которой покоится прах освободителя Москвы князя Дмитрия Пожарского, сохранилось совершенно уникальное сооружение для размещения колоколов. Оно состоит из двух частей, объединенных в один комплекс. Более ранняя постройка XVI–XVII веков — звонница палатного типа (своим устройством напоминающая Новгородскую звонницу при Софийском соборе) и высокая двухъярусная колокольня. Вместе они пристроены к храму и дополняют редчайший по красоте художественный облик строений монастыря.

* * *

В петровские времена, с самого начала XVIII века, начало сказываться влияние западноевропейской архитектуры, и традиционные шатровые колокольни заменили на квадратные в плане. В них увеличивают ширину проемов и могут размещать уже два и даже больше колоколов. Самым известным примером квадратной многоярусной колокольни стала колокольня Троице-Сергиевой Лавры, возведенная в середине XVIII века.

Это прекрасное сооружение обладает одним недостатком — до сих пор существует проблема взаимосвязи звонарей, находящихся на разных уровнях, — они не видят и плохо слышат друг друга. В таких случаях выход может быть найден в размещении всех колоколов на одном ярусе, лучше всего верхнем, но это решается уже в каждом конкретном случае отдельно. В Лавре это невозможно из-за огромных размеров колоколов.

И все же в XIX веке зодчие возвращаются к хорошо зарекомендовавшим себя шатровым колокольням уже при возникновении новорусского стиля. Они лучше соответствуют облику новых храмов и отвечают духу времени.

Новые градостроительные идеи воплощались при строительстве Северной столицы, где возводились здания и прокладывались проспекты в совершенно других условиях — на ровном, открытом берегу широкой реки. И на просторах Невы взметнулись ввысь хорошо видимые и с моря, и с суши шпили петербургских храмов и колоколен, построенных в новом архитектурном стиле Петровской эпохи.

Самой высокой в Северной столице была колокольня собора Святых Апостолов Петра и Павла. Собор был заложен 30 мая 1714 года, в день рождения Петра Великого, и достроен при Анне Иоанновне в 1733 году. Он «имеет форму прямоугольного здания (30 саж. длины, 14 ширины), над которым возвышается купол и высочайшая колокольня, имеющая от фундамента до верха креста 53 сажени высоты. Пирамидальный шпиц колокольни, покрытый листами (на позолоту которых первоначально истрачено было 2814 червонцев), представляет замечательнейшее произведение новейшей архитектуры, исполненное известным военным инженером Журавским. Не менее замечательны были воздвигнутые для этой постройки леса, как бы повешенные на башне колокольни…

…На колокольне замечательны часы с курантами, пожалованные Елисаветой в 1759 г., взамен купленных Петром в Амстердаме за 45 т. р.» («Петербург весь на ладони». СПб., 1874).

Безусловно, собор и колокольня считаются одними из самых красивых архитектурных сооружений града Петра, но… в колокольне не учтена специфика создания сооружения для размещения колоколов. У нее очень серьезный недостаток. Звук колоколов плохо проходит через небольшие арки-окна и слабо слышен даже на прилегающей к собору площади.

А вот в Москве такие шпили не прижились. Историческая Москва жила устоявшимися древними народными традициями. Здесь совершенно другие градостроительные условия: нет широкого морского залива, таких проспектов, площадей и дворцово-парковых ансамблей. Москва — город с достаточно плотной застройкой. Город строили первоначально внутри стен Кремля, позже Китай-город обнесли стеной, затем Белый город и т. д. Москва (как и Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский и некоторые другие древние города) оставалась хранительницей древней русской архитектуры.

* * *

У каждой колокольни своя необычная история жизни. Вот только некоторые из них.

…В 1509 году великий князь Василий III принял под свое покровительство Иосифо-Волоцкий монастырь. В честь этого знаменательного события рядом с храмом (Успенским собором) была выстроена высокая восьмигранная колокольня с золоченой главой, напоминавшая огромную свечу, сверкающую над пологом леса и хорошо просматривавшуюся с водных просторов озера. На самом верху были установлены куранты. Во втором ярусе находилась поминальная «церковь на полатях», где хранилась икона Пресвятой Богородицы, полученная основателем монастыря преподобным Иосифом Волоцким в благословение от игумена Пафнутия. В нижнем ярусе хранилась монастырская казна. Обычай хранить казну в подклетьях звонниц или колоколен, как бы под защитой колоколов, пришел из самых древних времен. Чтобы спасти казну и имущество богатых прихожан от многочисленных пожаров, их тоже издревле хранили в подклетах каменных зданий. В те далекие времена эти здания в основном были церковными сооружениями.

В связи с постройкой нового Успенского собора (1688–1696) колокольня была надстроена до десяти ярусов. Ее строили «собственными силами» — «монастырские служебники Никита Дюженков со товарищи», и была она всего на пять метров ниже колокольни Ивана Великого.

…Расцвет Новодевичьего монастыря в Москве пришелся на время правления Софьи Алексеевны (1682–1689). После неудачной попытки полного захвата власти ее заточили в монастырь, насильно постригли в монахини, через пять лет она приняла схиму и умерла.

Еще во время регентства Софья полностью обустроила свою любимую обитель. Возвели трапезную с церковью Успения, надвратные Преображенскую и Покровскую церкви, на стенах появились зубцы — «ласточкины хвосты», а башни украсили резные ажурные «короны». Завершила весь комплекс органично вписанная шестиярусная колокольня высотой 72 метра, составленная из восьмериков. Два яруса (третий и пятый) были открытыми, и на них размещались колокола. Самый древний из них — малый зазвонный. Когда и где был отлит этот колокол — неизвестно. Архаичность его формы позволяет предположить более раннее его происхождение, нежели середина XVI века. Дата 1551 год, как и вся гравированная надпись на колоколе, указывает лишь на то, что в этом году при Иоанне Грозном на него был нанесен данный текст. Среди колоколов Новодевичьего монастыря были и подаренный князем А. Воротынским в 1628 году, и отлитый в 1626 году повелением царя Михаила Феодоровича, благословением патриарха Филарета, по обещанию великой государыни инокини Марфы Ивановны, матери царя и бывшей жены патриарха, для вклада в церковь Покрова Пресвятой Богородицы в дворцовое село Рубцово. Колокол являлся одним из пяти, составлявших целый набор, изготовленный единовременно. Был и колокол, отлитый в 1651 году при царе Алексее Михайловиче. Для новой колокольни при правительнице Софье самый известный колокольный мастер Федор Моторин отливает в 1684 году колокол весом 540 пудов.

…В начале XVII века акцентируется роль Кремля как центра управления Русским государством (это хорошо видно на плане «Кремленаград», выполненном в те годы). Из него убрали все, что не соответствовало его новому статусу. Там остались Царский двор, Патриарший двор, Казнохранилище, Арсенал и другие важнейшие государственные службы; два монастыря — Чудов и Вознесенский; подворья известных русских монастырей: Крутицкое, Кирилловское, Троицкое — и дворы известных русских родов Шереметевых, Мстиславских, Вельских, Годуновых.

В Россию зачастили иностранцы. Эрих Пальмквист, инженер-капитан артиллерии, в отчете о поездке в Москву сообщал королю Швеции Карлу XI: «Я сам в разных местах тайно наблюдал и рисовал, рискуя собой, а также получал за деньги некоторые сведения от русских подданных».

Подъем в 1674 году Большого Успенского колокола весом 8 тысяч пудов на главную колокольню Кремля остался замеченным на века благодаря «любознательности» шведского капитана. По рисунку можно судить, что использовалась прогрессивная и сегодня схема подъема при помощи установленных наверху воротов и целой системы противовесов, рычагов. Небольшие площадки висели на канатах, соединенных через блоки с механизмом подъема, и по мере их загружения значительно уменьшалось усилие, необходимое для подъема колокола. Колокол поднимали на высоту, когда можно было под него положить брус, и дальше все повторялось.

Колокольня Ивана Великого, собрав колокола с земель, признавших главенство Москвы, возвещала своим звоном о рождении государства Российского.

Корнелий де Брюин в 1702 году в своих «Записках» о Москве писал: «С высоты Ивановской колокольни открывается самый лучший вид на город со множеством каменных церквей, которыми он наполнен. Церковные и колокольные главы некоторых из них позолочены, что производит чрезвычайное впечатление, когда солнечные лучи падают на эти главы и играют на них…» В самом начале XVIII века при Петре I в древней столице начинают возводить монументальные общественные здания с башнями. Эти вертикали еще больше украсили веками сложившийся богатейший силуэт города. Самыми интересными и заметными были Меншикова башня (церковь Святого Архангела Гавриила), которая по высоте была почти равна колокольне Ивана Великого, и Сухарева башня с надстроенным шпилем. В башне размещались обсерватория и Навигационная школа. К сожалению, эти уникальные сооружения не сохранились до наших дней.

Еще в конце XVII века земли, начинавшиеся на месте современного Главпочтамта и уходящие на восток по берегам Чистых прудов, стали собственностью всесильного А. Д. Меншикова. По его указанию была разобрана прилегающая к задуманной усадьбе церковь Святого Архангела Михаила и на ее месте стали возводить башню-храм.

Меншикову башню строили по проекту И. П. Зарудного с 1704 по 1707 год. В церковном синодике о ней говорится: «Прежде был высокий шпиль с великолепными украшениями, и в верхнем этаже поставлены были часы с курантами из Англии, которые били каждый час и четверть часа, а в 12 часов начиналась колокольная музыка и продолжалась целые полчаса».

В нескольких источниках утверждается, что в самом верхнем этаже Меншиковой башни в 1708 году было установлено около пятидесяти колоколов. Это был самый большой набор действующих колоколов. Но собрать его было чрезвычайно трудно, так как в недавнем времени колокола активно переплавляли на пушки, и теперь во многих храмах в них ощущалась острая нужда. Существует версия, что в башне вместе с колоколами отечественными звонили колокола иностранные. И сегодня удивляешься, как звонари управляли таким количеством колоколов; а звучали они необычайно красиво и гармонично. Г. И. Вздорнов в работе «Забытое известие о Меншиковой башне» пишет: «Куранты и колокольный звон производили эффект тем более поразительный, чем выше они подвешены, а дальность их звучания тем больше, чем меньше вокруг колокольни зданий, мешающих свободному распространению звука. Следовательно, размещение курантов Меншиковой башни в ее самой верхней точке было вполне оправдано. Добавим, что деревянный восьмерик с часами служил превосходным резонатором. Очевидно, И. П. Зарудный с самого начала думал выстроить его из дерева. Каменный восьмерик неизбежно поглощал бы часть звуков и лишил бы мелодию курантов ясности и чистоты».

В 1723 году в летний июньский день во время грозы в шпиль ударила молния и загорелись деревянные конструкции; огонь пошел ниже, загорелись деревянные перекладины, на которых висели колокола, и они рухнули, проломив свод башни и «подавив немалое число народа». Почти все колокола разбились. Вот так трагично сложилась судьба башни. Мы не знаем, какие висели на ней колокола, вызывая восхищение, но по сохранившимся откликам известно, что москвичи очень гордились башней. Мы даже не знаем, какой точно она была, существует несколько реконструкций ее первоначального вида. Церковь восстановили во второй половине XVIII века, но она была уже совершенно другой. Другое время, другие люди, совершенно другие возможности.

…Один из самых древних и известных московских монастырей — Симонов — был основан в 1370 году Сергием Радонежским по благословению митрополита Алексия. Феодор, племянник Сергия, был здесь первым игуменом. Монастырь тогда назывался Рождественским на Медвежьем озерке, или на Лосином пруде. Вскоре после основания обители в ней была построена церковь Рождества Богородицы, в которой погребли героев Куликовской битвы Пересвета и Ослябю. Церковь существует и в настоящее время. Называется она церковь Рождества Пресвятой Богородицы на Старом Симонове. Около 1379 года игумен монастыря Феодор основал рядом, там же на Симонове, новый монастырь, который стал известен как первоклассный ставропигиальный Симонов. А старое Симоново осталось лишь усыпальницей двух троице-сергиевых иноков. Очень часто два этих монастыря объединяют в один, но это неверно.

Обитель расположена в излучине Москвы-реки, в десяти километрах от Кремля, на землях боярина С. В. Ховрина, подаренных монастырю. Впоследствии Стефан Васильевич стал иноком этого монастыря; пострижен он был под именем Симон, и от него монастырь стал называться Симоновым.

Монастырь благоустраивался на протяжении всех лет своего существования. И все, что возводилось, было гармонично и естественно, в традициях русского зодчества. Завершением архитектурного ансамбля стало строительство в конце 1840-х годов по проекту К. Тона 92-метровой пятиярусной колокольни, которая зрительно замкнула панораму города из Кремля в южном направлении.

Обитель хорошо смотрелась на берегу Москвы-реки, а с другой стороны к ней подходила живописная зеленая роща и был пруд, который, по преданию, выкопан при непосредственном участии преподобного Сергия Радонежского в 1370-х годах.

Усовершенствованные технологии, новые приемы в строительстве очень быстро распространялись не только в столицах, но и в самых разных краях государства.

…Большая колокольня главного храма (Успенского собора) Киево-Печерского монастыря сооружалась в 1731–1745 годах по проекту архитектора И. Г. Шеделя. Изначально колокольню предполагалось возвести пятиярусной и высотой 85,5 метра. Однако заказчик остался недоволен, и архитектор внес изменения в проект. Была построена почти 97-метровая четырехъярусная колокольня. В плане она представляет собой восьмигранную башню, которую завершает полусферический позолоченный купол. Диаметр основания колокольни — 29 метров, а толщина стен первого яруса — 8 метров. Колокольня украшена декоративной, традиционной для Украины керамикой. Причем ее устанавливали в виде блоков, для XVIII века это был совершенно новый технологический прием в строительстве.

В архитектурно-художественном оформлении колокольни главное место отводилось приемам классической ордерной системы. Первый ярус был оформлен под руст (большие прямоугольные камни); на втором между окон (их восемь) размещены 32 дорические колонны; на третьем ярусе 16 ионических колонн оформляли восемь проемов, которые в свою очередь украшены колонками меньших размеров; на четвертом ярусе — группы коринфских полуколонн (по три в каждой группе).

На втором ярусе находилась библиотека монастыря, а на третьем на огромных брусьях висели колокола общим весом свыше пяти тысяч пудов.

Помощник знаменитого московского «артиллерийско-колокольных дел мастера» Ивана Моторина Гаврила Лукин отлил на Гостином дворе Киево-Печерского монастыря в 1732 году 1000-пудовый колокол для Большой колокольни.

В 1897 году 31 августа на колокольню был поднят еще больший колокол весом 1690 пудов (вместе с языком). Его отлили в Москве на заводе П. Н. Финляндского, доставили в Киев по железной дороге; 800 саперов «нижних чинов» переместили колокол с железнодорожной станции в обитель и установили на Большой колокольне.

Колокольня славилась своими башенными часами. Павел Алеппский в книге «Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию…» пишет, что еще в середине XVII века часы размещались на деревянной тогда колокольне обители.

Когда построили каменную Большую колокольню, то уже по традиции на ней в 1744 году установили часы П. Я. Чернявского. Позже их заменили сначала часами мастера Адама Левинского, а затем мастера Дзигармистра, но и они проработали недолго. В 1789 году установили часы — копию тех, что ходили на колокольне Троице-Сергиевой Лавры; их изготовил тульский оружейник и часовщик И. И. Кобылин. Они простояли больше века, и только в 1903 году их заменили часы московского мастера А. А. Енодина.

…В самом конце XVIII века, в 1797 году, возводится новая колокольня Софийского собора в Тобольске. Ее автор, местный инженер Ф. Уткин, создал величественное многоярусное сооружение высотой 75 метров. Колокольня решена в стиле своего времени — в строгих формах классицизма. Завершается высокий столп легкой фонарной надстройкой с крестом, которая размещена на восьмидольном куполе. На площадку первого яруса звона ведет винтовая кирпичная лестница. Здесь находился самый большой тысячепудовый колокол, отлитый в 1738 году на Тагильском заводе. Этот мощный и очень звучный гигант называли не иначе как «Сибирский царь-колокол». Тщательно подобранные пятнадцать колоколов издавали удивительно мелодичный звон. У каждого из них своя история: четыре колокола — подарок царей Алексея Михайловича, Феодора Иоанновича и Петра Алексеевича.

Среди колоколов есть и уникальные, древние, отлитые еще в XVII веке известным московским мастером литейного искусства Федором Моториным, их вес скромнее, но для тех времен он впечатляет — пятьсот и триста пудов.

Уместно напомнить, что именно на Софийской соборной колокольне в Тобольске находился некоторое время знаменитый ссыльный угличский колокол, но в страшный пожар 1677 года та колокольня сгорела, и тогда возвели новую.

С 1809 года на колокольне красовались часы, отбивавшие каждые четверть часа. Их автор, Илья Баянов — человек редчайших способностей, местный Кулибин; по основной профессии он был ямщиком.

Колокольня, расположенная на высоком холме, была прекрасной, с ее видовой площадки открывались панорама на весь город (и верхний, и нижний) и его окрестности и далекие перспективы на Иртыш.

…В Ростове Великом на мысе, выступающем в акваторию озера Неро, находится Спасо-Яковлевский Дмитриевский монастырь, основанный ростовским епископом Иаковом в 1389 году. Три раза в году в монастыре проходили крестные ходы по аллеям и дорожкам монастырского сада, которые выводят на берег озера, откуда открываются живописные панорамы озерных просторов, вид на город, в застройке которого доминировали купола и шпили храмов и колоколен. А на другом берегу озера, в стороне от главных дорог, в старинном селе Поречье возвышалась церковь Великомученика Никиты.

В 1683 году государи Иоанн Алексеевич и Петр Алексеевич (которым было тогда 17 и 11 лет соответственно) своим указом передали село (117 дворов и 700 душ) «в дом Пречистыя Богородицы, к Ростовским чудотворцам, преосвященному Ионе, митрополиту Ростовскому».

Это было богатое село, и процветало оно за счет рыбной ловли и выращивания овощей. На средства прихожан были построены великолепные храмы. В 1779–1799 годах возвели каменный храм Великомученика Никиты с приделом Трех Вселенских Святителей.

Храм в Поречье был знаменит своей колокольней. Она взметнулась недалеко от озера Неро в конце XVIII века. О колокольне ходит много легенд, она окружена загадками. Почему она стоит не на горе, как это обычно было принято, а на самом низком месте в селе? Существует версия о том, что ее высоту долго не утверждали, и каменщики прибавили самовольно несколько метров. Местные жители были убеждены, что это самая высокая православная колокольня в России. Житель этих мест поэт Валерий Куликов в своем стихотворении пишет, что она на 12 саженей, то есть на 27,6 метра, выше колокольни Ивана Великого.

Из колоколен нет и не было ей равной. Хотя сомнений тьма — чему тут удивляться?! Но даже «Звонаря — Великого Ивана» Обогнала она саженей на двенадцать!

Может быть, это поэтическое преувеличение или отзвук легенды, но в любом случае несомненна гордость поэта за своих предков.

С чего все началось? Нам ныне неизвестно. Но, верно, чтоб в веках свое прославить племя, И выбран был проект крестьянина из местных, С часами, даб они вызванивали время.

…В 1030 году великий князь Ярослав Владимирович, во святом крещении Георгий, известный под именем Ярослав Мудрый, основал на берегу Волхова Юрьев монастырь.

В середине XII столетия монастырь начинает играть важнейшую роль в политической жизни новгородцев, а в его Георгиевский собор переводят княжескую усыпальницу из Софийского собора.

Надо отдать должное деятельности Ярослава Мудрого. При нем Русь стала великой державой, ее границы простирались от Балтийского моря до Черного, от Карпатских гор до реки Камы, а проживали на этих землях около четырех миллионов человек.

Ярослав был любим своим народом и уважаем соседями. При нем союзы с государствами укреплялись династическими браками.

Сын Ярослава Мудрого Всеволод был женат на дочери византийского императора Константина Мономаха — Анастасии. Старшая дочь Ярослава, Анна, стала женой французского короля Генриха I и после смерти мужа до совершеннолетия сына управляла Францией.

В начале XVIII века впервые в описях Юрьева монастыря появляются сведения о колокольне «каменной, четырехугольной, о пяти шатрах, и на ней 9 колоколов, да боевые с 4-мя колоколами особые часы». В конце XVIII века возводится 25-метровая колокольня с двенадцатью колоколами и часами с боем. И наконец в 1841 году возводится по проекту архитектора К. И. Росси трехъярусная колокольня, где разместили тридцать два колокола. В 1847 году на колокольне устанавливают «боевые часы, в особом самом верхнем ярусе, с особыми небольшими колоколами». Всего с часовым механизмом были связаны семнадцать колоколов.

Расположение высокой колокольни в ограде упрочило архитектурно-композиционные связи Новгорода с монастырем. А с самой колокольни, особенно с ее верхнего яруса, открылась прекрасная панорама на Великий Новгород, озеро Ильмень и истоки реки Волхов.

* * *

Таковы «штрихи к биографии» некоторых русских колоколен. А вот колокольня Троице-Сергиевой Лавры достойна обстоятельного, более подробного рассказа.

МОНАСТЫРСКИЕ КОЛОКОЛА

Троице-Сергиева Лавра и ее колокольня

Много верст вокруг Радонежа исходили два брата, Стефан и Варфоломей, сыновья благородного боярина, из Ростова Великого переселившегося в эти места. После смерти родителей они решили принять особый вид монашества — пустынножительство. В десяти километрах к северу от Радонежа, на небольшом холме Маковец, омываемом речушками Кончурой и Вондюгой, поставили они келью и «церквицу малую» во имя Живоначальной Троицы. Было это, по разным сведениям, в 1337 или в 1345 году. «Не было близ тогда ни сел, ни дворов, ни людей, живущих в них, ни пути людского… во все стороны все лес, все пустыня», — пишет Епифаний Премудрый, составивший житие Сергия Радонежского. Преподобный Епифаний жил в Троицком монастыре с 1375 по 1406 год, но и в это время, почти полвека спустя, лес подходил вплотную к деревянному тыну, ограждавшему тихую обитель.

Старший брат, Стефан, вскоре ушел в московский Богоявленский монастырь, а младший, приняв после пострига имя Сергий, остался здесь в одиночестве. Вскоре, однако, вокруг Троицкой церкви появились новые монахи; каждый из них ставил келью где хотел, возделывал свой огород и вел свое хозяйство. В 1355 году Сергий ввел «общинножитие» со строгим уставом общинной жизни.

«Крепкий душою», «могутный за два человека», «мало же словесы глаголавша, вящая же делы учаша» — таков был основатель обители Сергий по воспоминаниям его современников. Немудрено, что вскоре он приобрел исключительный моральный авторитет: стал духовным советником великого князя Дмитрия Ивановича, крестил его сыновей, установил связи с Константинопольским патриархом, помогал московским князьям в решении междоусобных разногласий. Именно ему удалось навсегда примирить враждовавшие Москву и Рязань; по существу, это и было началом строительства сильного Русского государства, объединения вокруг Москвы. Благодатными молитвами преподобного укреплялся дух русского воинства, шедшего на защиту Отечества; он благословил Дмитрия Донского, предвещая победу в решающей битве с Ордой на Куликовом поле.

Московские великие князья, а позже цари часто совершали торжественно обставленные богомольные «походы к Троице». Вдоль дороги от Москвы до монастыря стояли путевые дворцы, а в Мытищах и Талицах раскидывались временные «путевые станы в шатрах», где царские обозы («поезда») делали остановки («слазки»). В XVI веке, при перестройке монастыря, вдоль северной его стороны были выстроены «государевы кельи». А простой народ шел со всех концов Руси, и зачастую среди пеших богомольцев встречались люди отнюдь не бедные, почитавшие необходимым добираться в монастырь пешком — «угоднику Сергию потрудиться»…

За время существования монастыря было несколько попыток его захвата и разграбления. Это и понятно: во-первых, это был главный оплот Православия, во-вторых, о сокровищах, хранившихся в его подвалах, ходили легенды. Отряды хана Тохтамыша, разорившие Москву в 1382 году, искали, но не нашли затерявшуюся в лесах обитель. А двадцать шесть лет спустя, уже после смерти преподобного Сергия, хан Едигей со своими воинами добрался-таки до нее и сжег Троице-Сергиев монастырь дотла.

Самую тяжелую — восемнадцатимесячную — осаду польско-литовских интервентов монастырю пришлось выдержать с сентября 1608-го по январь 1610 года.

Чудесные явления преподобного Сергия Радонежского в самые критические минуты штурма укрепляли дух героических защитников православной твердыни.

Чудотворный образ святого Сергия, хранившийся в иконостасе, помогал и в битвах с поляками, и впоследствии царю Петру I во время кампании против шведских войск Карла XII.

Светлое имя Сергия Радонежского влекло в монастырь богомольцев при его жизни, и после его кончины оно стало священным. Заветы Преподобного через его последователей распространились по всей Русской земле. Во второй половине XIV века преподобным Сергием и его учениками были основаны двадцать два монастыря в различных русских княжествах. Почти сорок новых обителей, возникших в разных уголках Руси, следовали уставу, разработанному основателем Троицкого монастыря. А устав был чрезвычайно прост и требовал одного: монашеского послушания, смирения. Главный принцип — общежительство: все имущество, ведение хозяйства, трапеза — общие. Вся жизнь инока — в аскетизме, в непрестанных трудах и молитвах. Подав пример и обретя последователей, преподобному Сергию удалось сделать невероятное — изменить сложившееся тогда мнение об иночестве как о бесполезном для внешнего мира подвиге. И в последующем заслуга постриженников монастыря была не только в основании новых монастырей и пустынь, а главное — в их духовном благоустройстве.

В 1744 году Троице-Сергиев монастырь вторым в России получил наименование Лавры. Первым был Киево-Печерский (в 1598 году). Статус Лавры был присвоен в России четырем самым известным монастырям: кроме уже названных, Свято-Троицкому Александро-Невскому (в 1797 году) и Почаевско-Успенскому (в 1833 году). Эти монастыри находятся на «прославленных подвигами святых угодников и чудесными знамениями местах», они стали хранителями самых почитаемых отечественных святынь и главными центрами духовного просвещения и культуры.

Вот только некоторые славные имена, связанные с Троице-Сергиевой Лаврой. Священноархимандриты Лавры: святители Московские Филарет (Дроздов, †1867) и Иннокентий (Вениаминов, †1879), священномученик митрополит Владимир (Богоявленский, †1918); подвижники Русской Православной Церкви преподобные Никон Радонежский и Максим Грек, выдающиеся духовные писатели преподобный Епифаний Премудрый и Пахомий Логофет; назовем, наконец, великих русских иконописцев Даниила Черного и преподобного Андрея Рублева — это они «различными подписаниями удобревши» Троицкий собор в Лавре, поставленный «в похвалу» выдающихся заслуг преподобного Сергия Радонежского перед Церковью; именно здесь был непревзойденный иконостас с рублевской «Троицей».

Духовное водительство преподобного Сергия насельники созданной им Лавры ощущали постоянно и столетия спустя после его кончины. Сохранилось любопытное свидетельство: при выборе места для строительства Успенского собора царь Иоанн Грозный, посоветовавшись с митрополитом Макарием и Священным собором, повелел ставить храм на месте Никоновского придела. Обычно решения своенравного и капризного царя исполнялись беспрекословно, однако на сей раз братия Лавры и зодчие убедили его, что это может быть «неугодным преподобному Сергию». В переводе на прагматический уровень это означает: грандиозный пятиглавый собор, поставленный рядом с Троицкой церковью, нарушил бы уже сложившуюся архитектурную гармонию центра монастыря. Из тех же соображений каменная шатровая «колокольница на пяти столбах» в тесном пространстве между церквями «пресвятыя Троицы и Сошествия Святаго Духа» была построена в конце XVI века не отдельным зданием, а прислонена к углу церкви «иже под колоколы» во имя Сошествия Святого Духа на Апостолов.

С годами рос авторитет и положение в церковной иерархии Троицкого монастыря. В самом начале 30-х годов XVIII столетия всем стало ясно, что необходимо возвести в обители новую высокую колокольню, соответствующую новому времени и статусу. В этом заинтересованы были и светские, и церковные власти. Немаловажную роль сыграл и тот факт, что настоятель монастыря архимандрит Варлаам (1726–1737) был духовником императрицы Анны Иоанновны.

На строительство колокольни требовались большие деньги, и поэтому сразу же объявили сбор пожертвований. Листая монастырскую вкладную книгу, видишь список благотворителей — в основном простые посадские люди.

Только в 1738 году из столицы — Петербурга— пришло согласие на строительство новой колокольни и разборку старой, ветхой.

Два года спустя в Лавру был прислан из Петербурга чертеж, утвержденный императрицей Анной Иоанновной, «каким образом в том монастыре строить колокольню». Придворный архитектор И. Я. Шумахер, далекий от православных традиций, никогда не видевший предполагаемого места строительства и окружающую застройку, руководствуясь планом монастыря, выбрал место постройки новой колокольни — в центре соборной площади, а заодно и утвердил уже готовый проект своего соратника Шлютера — грузное трехъярусное сооружение. Известный московский архитектор И. Ф. Мичурин, которому было поручено строительство, осмелился возражать: колокольня не только загромоздила бы всю площадь, но и «от того малого расстояния народом видна много быть не могла». Однако из Северной столицы его сурово одернули: «Строить на том месте, где оной быть повелено». И хотя уже начали готовить котлован в центре площади, И. Ф. Мичурин не отступился, снова обратился в Петербург, его поддержали церковные власти, и вместе они добились изменения высочайше утвержденного плана. Летом 1741 года, уже при новой императрице, дочери Великого Петра Елизавете Петровне, началось строительство колокольни на том самом единственном месте, где она должна была быть, где и стоит.

А чтоб все знали, что императрица заинтересована и поддерживает строительство, она подписала указ, в котором есть и такие слова:

«Зачатую строением каменную колокольню строить неспешно, чтоб оная на фундаменте отстояться могла без повреждения, и для того, дабы большой колокол перелитием к постановке в ту новую колокольню изготовился, ибо по рисунку той колокольни надлежит тому большому колоколу быть во втором апартаменте».

К лету 1753 года были возведены все три яруса колокольни (уже не монастыря, а Лавры). К этому времени руководил строительством ученик Мичурина князь Д. В. Ухтомский. Воспользовавшись посещением монастыря императрицей Елизаветой Петровной, он неожиданно для всех представил ей смелый проект увеличения высоты колокольни: предложил поставить на нижний ярус не два, а четыре убывающих вверх яруса звона. Они придавали колокольне стремительный взлет, и все сооружение стало легким, воздушным и торжественным. Особенно понравилось завершение колокольни — корона, несущая крест. Ее придумал Д. В. Ухтомский «весьма хитрою фигурою». Этот смелый, талантливый проект сразу же поддержали монастырские власти. Да и сегодня все, кто видит колокольню, не могут не признать, что ее красота, гармония, пропорции безупречны. Самое удивительное было в том, что и фундамент, и стены были рассчитаны на увеличение нагрузки. Колокольня стоит на мощном фундаменте из крупных валунов на известковом растворе. Это своеобразная платформа заглублена на два метра и выступает по всему периметру колокольни на полтора метра. Внутри первого яруса — четыре основные, несущие всю колокольню колонны толщиной около шести метров.

Заранее был разработан проект подъема отлитого в 1748 году гигантского колокола весом 4 тысячи пудов. При возведении стен в межэтажных перекрытиях оставлялись проемы, по своим размерам дававшие возможность поднять колокол. После установки несущих колокола балок были выложены верхние своды. Выждали, чтобы схватился известковый раствор, и в 1759 году начался процесс подъема. Был использован простой и оправдавший себя метод. Колокол на катках вкатили внутрь колокольни, используя балку и нехитрые приспособления: веревки, вороты, лебедки и силу человека, подняли и закрепили его на балке. После чего приступили к сведению нижних сводов. Строительство продолжилось без задержки. Видимо, «настойчивые» архитекторы И. Ф. Мичурин и Д. В. Ухтомский, выбрав место для колокольни, уже представляли, какой она должна быть, и им удалось воплотить свои идеи в жизнь.

Строительство закончилось только в 1770 году, уже при Екатерине II, которая выделила достаточно средств на отделку и завершение поразительного памятника русской архитектуры.

Тогда были закончены резьба по камню и алебастру, установка медных золоченых листов на венчающих колокольню короне и кресте, отделка всех декоративных элементов. С 1768 года колокольню окрашивали в «дикий» (зеленовато-бирюзовый) цвет.

На южном фасаде колокольни появилась филенка со словами: «Высочайшим повелением и всемилостивейшим из особеннаго усердия награждением ныне благополучно Самодержавствующия, благочестием и мудростию сияющия Великия Государыни Императрицы Екатерины II, сие здание куполом и другими орнаментами украшено и к своевременному окончанию приведено лета 1769».

Тогда же появилась надпись и на филенке северного фасада: «Сему зданию благополучное окончание воспоследовало при высоком Великия Екатерины Наследнике Его Императорском Высочестве, благоверном Государе Цесаревиче и Великом Князе Павле Петровиче, при Архимандрите сея Обители Синодальном Члене Его Императорскаго Высочества Государя Наследника Учителе Платоне».

Это было признание заслуг настоятеля обители архимандрита Платона (Левшина) — «законоучителя наследника» Павла Петровича, «придворного проповедника», будущего митрополита Московского — в завершении строительства и отделки Троице-Сергиевой обители. Именно он через десятилетие настоял на приобретении к часам выдающегося русского мастера «ружейной палаты» в Туле Ивана Кобылина «8 колоколов на четверти», и с тех пор звонят часовые колокола. Платон Левшин был инициатором составления первого описания только что построенной колокольни Троицкого монастыря.

«Колокольня каменная о пяти ярусах, украшенная с лица в пристойных местах колоннами и вазами, внутри и с лица убранная вся штукатурною чистою работою, наверху том колокольни купол с крестом медной позолоченной весь червонным золотом из огня, в той колокольне семинарская библиотека; на ней болших колоколов 5… да средних и малых 21, на той же колокольне часы… при них четвертных колокольчиков 8, во оную колокольню с четырех сторон 4 двери железные, и 4 каменные крыльца, вышины колокольни с куполом 41 сажень с аршином, а без купола 34 сажени с аршином».

Сейчас, спустя почти 240 лет, дополним это описание. Высота первого двухэтажного яруса — около 18 метров. На его плоскую крышу ведет лестница из 79 чугунных ступеней, где расположена видовая площадка, окруженная изящными коваными решетками. Все остальные ярусы имеют открытые арочные проемы.

Второй ярус поднимается также на 18 метров, и на нем когда-то висели самые тяжелые и знаменитые колокола-благовестники: «Царь», «Годунов» («Царе-Борисов») и «Корноухий».

На третьем ярусе, высота которого 16 метров, всегда размещался основной звон. Здесь в южном пролете расположена площадка звонарей, отсюда управляют колоколами. В центре звонницы висит «благовестник Лебедь», а над звонницей размещена часовая палата. Часы соединены с восемью малыми колоколами третьего яруса.

На четвертом ярусе высотой 11 метров — один повседневный колокол «Переспор» («Часовой») 1780 года; он и сейчас висит в одиночестве.

На последнем, пятом, ярусе висел колокол, весом около 30 пудов, «прочие же все мелкие», которые, по дошедшим до нас сведениям, молчали. Пятый ярус отличается от всех других тем, что сложен не из кирпича, а из легкого белого камня. Выше его — золотая корона и четырехметровый крест.

В 1814 году в Троице-Сергиеву Лавру перевели Московскую Духовную академию — самый известный научный центр богословских, церковно-исторических и философских наук Здесь была размещена библиотека уникальных рукописных и старопечатных книг.

В 1919 году Лавру закрыли…

Замолкли колокола на 26 лет, к сожалению, некоторые из них в 30-х годах замолкли навсегда.

Богослужение возобновилось в 1946 году. Торжественно зазвонили «ветераны», а осталось их всего двадцать три — семнадцать на колокольне и шесть небольших в Сергиево-Посадском музее.

Возрождение Лавры связано было с признанием роли Церкви в победе народа в Великой Отечественной войне. В Великую субботу вновь началось богослужение в Успенском соборе, и об этом событии возвестили тогда еще немногочисленные, но очень торжественные, услышанные всеми православными колокола…

Колокола обители Сергия Радонежского

«В Святых воротах сумрак и холодок, а дальше — слепит от света: за колокольней солнце, глядит в пролет, и виден черный огромный колокол, будто висит на солнце. От благовеста-гула дрожит земля. Я вижу церкви — белые, голубые, розовые — на широком просторе, в звоне. И все, кажется мне, звонят.

Великая колокольня — Троица — надо мной. Смотрю, запрокинув голову, — креста не видно! Падает с неба звон, кружится голова от гула, дрожит земля…»

Мог ли подумать маленький мальчик из повести Ивана Сергеевича Шмелева «Богомолье», пешком пришедший из Москвы в Троице-Сергиеву Лавру, что в зрелом своем возрасте он уже не сможет услышать этот благовест, падающий с неба: замолчит «Царь-колокол», будто висящий на солнце, а потом, в 1930 году, будет казнен — вместе со своими собратьями, колоколами «Корноухим» и «Годуновым», сброшен со звонницы и разбит…

Выберем из описи монастыря, составленной в 1641 году, информацию, касающуюся колоколов. В 1641 году в монастыре числилось 39 колоколов, в том числе девять больших. Самый древний датирован 1420 годом, а это год канонизации Сергия Радонежского. Можно предполагать, что находился он в Троицком соборе, построенном в 1420-е годы над гробом Преподобного.

Этот колокол первоначально называли «Чудотворцевым», а позже «Никоновским» — по имени игумена преподобного Никона Радонежского Чудотворца — при нем его отлили. Шесть столетий, богатых бурными историческими событиями, пережил этот уникальный памятник колокололитейного искусства начала XV века. И сегодня он — на третьем ярусе колокольни Лавры.

Верхнюю часть тулова колокола опоясывают две строки — подлинное послание из Древней Руси: «Во славу Святыя и Живоначальныя Троица свершися си колокол в лета благочестиваго и великаго князя Василия Дмитриевича и архиепископа Фотия, митрополита Киевскаго и всея Руси, во обитель, преподобнаго отца нашего Сергия, при настоятельстве отца нашего Никона игумена, в лето 6928 (1420), индикта 13, месяца августа 15, на Успение пречистыя Владычица нашея Богородица Мария».

Монастырская опись сохранила надписи на колоколах, которых нам не суждено увидеть, содержащие ценные для нас сведения. Так, мы узнаем, что два колокола «литы во обители преподобнаго отца Сергия при настоятельстве игумена Никона» летом 1427 года. Это значит, что монастырь сам организовал литейное производство, а оно в те времена было очень и очень непростым.

Местный колокол, отлитый в обители в 1649 году, сохранился. Он очень прост в оформлении, его украшением стало старинное декоративное письмо, выполненное очень четкой и красивой вязью. Такой прием был, видимо, основным при оформлении троицких колоколов, в монастыре были иноки-летописцы с хорошим почерком. Надпись сообщает, что колокол перелит из старого да «прибавка медь монастырская», а отливал его Игнатий, которого судьба сделала самым знаменитым местным мастером-колокололитейщиком первой половины XVII века.

Опись сообщает, что «два колокола невелики» размещались на церкви Чудотворца Сергия «на воротах», а «колокол благовестной, да четыре колокола зазвонных, все невелики» — в Больничной церкви Зосимы и Савватия Соловецких.

Сегодня для нас опись 1641 года — настоящий кладезь исторических сведений. Оказывается, «в государев приход о подъеме с монастыря» благовестил «очепной» колокол Духовской церкви, на трапезу звал «застольный». Есть в описи колокола «красного звона», зазвонные и призвонные. Особую группу составляют колокола часовые; их было несколько — «старые», «новые», «что стоят у часов на трапезе». А ниже упоминается «анбар, а в нем колоколенный горн».

Один из колоколов, отлитый в 1426–1427 годах во времена игумена Никона, при проведении изъятия колоколов на нужды армии в ноябре 1700 года попал в феврале 1701 года на московский Пушечный двор. Когда прочитали надпись на нем, то доложили о древнем колоколе Петру I. Государь 10 марта 1701 года указал вернуть этот колокол в монастырь «без зачету, и за тот колокол иной меди колокольной или какой не имать, и велеть им тот колокол в монастыре беречь». Колокол был временно перевезен в Троицкий Богоявленский монастырь, то есть на Троицкое подворье в Московском Кремле. Здесь колокол был поврежден в страшном московском пожаре 1701 года и затем в 1708 году перелит на новый.

Для новой колокольни, возводимой в Троице-Сергиевой Лавре, 12 сентября 1748 года был отлит самый удивительный из всех православных колоколов — «Царь-колокол», по-царски украшенный рельефными изображениями и надписями.

Здесь и герб Российской империи, и три портрета царской фамилии: императрицы Елизаветы Петровны, великого князя Петра Феодоровича и супруги его великой княгини Екатерины Алексеевны. Над ними образа — Распятие и Явление Богоматери преподобному Сергию Радонежскому.

На тулове и вся история создания колокола в четырех строках:

«Во славу пресвятые, единосущныя, животворящия и неразделимым Троицы, Отца и Сына и Св. Духа, в честь преблагословенныя Богородицы, Приснодевы Марии, молитвами преподобных и богоносных отец наших Сергия и Никона, игуменов Радонежских и всея России чудотворцев;

по имянному и всемилостивейшему указу Ея императорского Величества Благочестивейшия, Самодержавнейшия Великия Государыни нашея Императрицы Елизаветы Петровны, самодержицы всея России, при наследнике Ея, внуке Петра Перваго,

благоверном Государе Великом князе Петре Феодоровиче и супруге его благоверной Государыне Великой княгине Екатерине Алексеевне, благословлением святейшаго правительствующего Всероссийскаго Синода, за начальство того же святейшаго Синода члена, преосвященного Арсения Могилянскаго, архиепископа Переславльскаго и Дмитровскаго и архимандрита Свято-Троицкие Сергиевы лавры, перелит сей колокол из прежнего, в 1716 лете литаго, весом 3319 пуд бывшаго колокола. Весу же имеет в себе сей колокол 4000 пуд, который лит в сей

Троицкой Лавре в 1748 году сентября 12 дня. Лили сей колокол мастера Таврило Лукианов сын Смирной и Семен Степанов».

Всю работу по оформлению царского колокола выполнили мастера-чеканщики Алексей Исаев и Петр Федоров.

Голос колокола — мощный, густой, торжественный — был одновременно и лиричным, и приятным, он так и остался узнаваемым и неподражаемым.

Весил «Царь-колокол» 68 тонн. Большой Успенский колокол на колокольне Ивана Великого в Кремле — 65,5 тонны, а это значит, что именно колокол Лавры был самым большим звучащим колоколом России, поднятым на колокольню и звонившим до трагического дня гибели в XX веке. Царь-колокол в Кремле — 200 тонн, но он никогда не звонил.

Отливали колокол мастера Степанов и Смирнов, участвовавший в отливке московского Царь-колокола в 1735 году. Известно, что в монастырь были приглашены самые опытные мастера-литейщики со всей России. Был среди них и цейхмейстер Михаил Иванович Моторин.

Семен Степанов был московским купцом, а Гавриил Лукьянович Смирнов — работником у Михаила Ивановича Моторина. Эти мастера были не столь опытны, как Михаил Моторин, но они запросили за работу значительно меньшую сумму, чем Моторин. Это стало решающим в получении заказа именно ими.

Готовились к отливке долгих четыре года, с 1742 по 1746-й, за это время изучили опыт литья больших колоколов, разработали свою технологию отливки и построили вблизи Лавры около приходской Воскресенской церкви (в настоящее время церковь Святых Петра и Павла) целый литейный завод с ямой. Но мастеров постигла неудача — колокол вылился не весь. Специальная комиссия долго разбирала это дело и наложила на всех участников работ штраф. Подготовительные работы по литью нового колокола начались весной 1747 года. В сентябре 1748-го колокол был отлит. Три тысячи работных людей со всеми предосторожностями доставили колокол с места отливки к стенам колокольни. И только в декабре 1759 года при помощи специально созданной машины триста человек осторожно подняли колокол на второй ярус колокольни. Отсюда и звучал его царственный голос вплоть до трагического дня — убийства колокола зимой 1930 года. «Царь-колокол» Троице-Сергиевой Лавры навсегда останется признанным выдающимся памятником русского литейного искусства.

Каждый из колоколов Троице-Сергиевой Лавры прожил удивительную жизнь. Многие из них не сохранились, некоторые были переплавлены и начали звучать уже в новом качестве, но некоторые до сих пор поражают православных своим звоном.

На Духовской церкви, сооруженной «иже под колоколы» в 1476 году, размещался всполошный колокол, который поднимал братию, возвещая о приближении врага; это он звонил в самые грозные времена польско-литовского нашествия в 1608–1610 годах, во время героической обороны обители. О нем сказал в «Сказании» о Смутном времени келарь Троице-Сергиева монастыря (1607–1620) Авраамий Палицын: «Стражи же увидевше с церкви заводных людей во вратах стоящих, начаша бити в осадной колокол».

В том, что уже четыреста лет звонят в обители древние колокола, есть заслуга и Авраамия Палицына. Интересна судьба потомка былинного богатыря Ивана Микулаевича, ратника московского князя Дмитрия Донского, прославившегося в боях и получившего прозвание «Палицын» за то, что всегда при нем была полуторапудовая палица. Его потомок Аверкий Иванович был близок ко двору, но в 1588 году попал в опалу и сослан на Соловки. Человек деятельный, в монастыре он увлекся науками и принял монашеский постриг с именем Авраамий. В 1594 году был прощен, перешел в Троице-Сергиев монастырь. Стал келарем — заведовал монастырскими кельями, припасами и имуществом, наблюдал за чистотой и порядком, вел сношения с миром. Это была важная хозяйственная должность, и Авраамий Палицын имел большое влияние в монастыре. Но особенно он прославился, грамотно организовав оборону обители во время попыток польско-литовских войск овладеть монастырем, одновременно рассылая «по всей Русской земле» «воззвания» к ратным людям, поднимая их на борьбу с захватчиками.

Авраамий Палицын возглавлял оборону монастыря в 1608–1610 годах, и тридцатитысячная армия озверевших польско-литовских интервентов ничего не смогла сделать с небольшим «лукошком», как насмешливо называли враги обитель (ее стены были вдвое ниже нынешних). Иноки — воины Христовы — и жители подмонастырских деревень смогли сохранить все святыни, ценности, колокола.

Известный, популярный в народе келарь в 1613 году участвовал в великом посольстве, направленном в Кострому с просьбой к Михаилу Романову занять престол. В конце своего земного пути вернулся туда, где начинал свой монашеский путь, на Соловки; дожил до девяноста восьми лет и здесь же похоронен.

В 1759 году со второго яруса новой колокольни зазвучали мощные, сильные, торжественные голоса богатыря-великана «Царя» (4000 пудов) и двух его братьев — «Годунова» (1080 пудов) и «Корноухого» (1275 пудов). «Годунова» в народе величали «Царе-Борисов». Это вклад «царя и великого князя Бориса Феодоровича всеа Руси». Отлил его выдающийся литейщик — мастер Андрей Чехов (Чохов) в 1600 году.

В 1673 году во вкладной книге монастыря была сделана запись:

«[7]111-го (1602/1603) году…Государь же царь и великий князь Борис Федорович всеа Русии и его благоверная царица и великая княгиня Марья и их царские дети, благоверный царевич князь Федор Борисович всеа Русии и благоверная царевна и великая княжна Ксенья пожаловали колокол большой благовестник».

Из «Пискаревского летописца» узнаем, что когда колокол-благовестник перевозили из Москвы в обитель, то за «образом» и вкладом шел «царь и великий князь Борис Федорович всеа Руссии и с царицею». Царский поезд в Троице-Сергиев монастырь вместе с колоколом вез золотой с драгоценными каменьями оклад на икону Святой Троицы.

Существуют и записи очевидца. Вот что читаем в книге Л. М. Спириной: «Об этом же событии, но более подробно рассказывается одним из приезжих иностранцев Уильямом Парри во время проезда его через Россию в составе персидского посольства в 1599–1600 гг. По его рассказу, вся пышная процессия с царской фамилией во главе сопровождалась при выезде из Москвы царской гвардией в 500 человек, множеством монахов, самим патриархом с архиепископами и епископами и тремя огромными каретами, запряженными белыми лошадьми. А сам же колокол везли 3500 человек по дымящимся от трения деревянным мостовым Москвы. Вероятно, доставка колокола в монастырь продолжалась долго, иначе чем объяснить разницу в его датировке, согласно письменным источникам — в 2–3 года».

Колокол был необычайно велик по тем временам. Отлит он был в очень неспокойное время — голод, разруха. Многие верили, что все беды в Россию пришли после убийства законного наследника престола царевича Дмитрия, и в этом обвиняли Бориса Годунова. Видимо, по этой причине все надписи на колоколе были сбиты, а произошло это, скорее всего, во время обороны монастыря от войск Лжедмитрия.

В описи, сделанной при Петре I в 1701 году, он уже значится как «колокол воскресной вкладной царя Борисовской без подписи».

К сожалению, этот колокол не сохранился, а вот «Лебедь», к нашей радости, до сих пор звучит в Лавре. Это тоже вклад Бориса Годунова, но «велел слить» его в 1594 году еще «слуга и конюший боярин» царя Феодора Иоанновича. Весит колокол 625 пудов, а назвали его «Лебедем», конечно же, за благозвучие звона, удивительно изящные пропорции и красоту отделки. «Лебедю» отводилась ведущая партия в звонах благовестников, и разместили его на почетном месте — в самом центре третьего яруса.

Оформление колокола — в виде двух фризов в верхней и нижней частях. Особенно красива и привлекает внимание своей гармоничностью полоса, окаймляющая верх колокола. Она состоит из двух частей: строгой надписи из рельефных букв и живописного растительного орнамента.

Это чудом сохранившееся прекрасное произведение литейного искусства конца XVI века.

Колокол «Корноухий», прозванный так за необычные железные «уши», был отлит «по повелению благочестивейших великих государей царей и великих князей Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича всея Великая и Малыя и Белыя России Самодержцев», а «…вылит сей колокол в обители пресвятые и живоначальныя Троицы и преподобных и богоносных отец Сергия и Никона, Радонежских чудотворцев, из старых колоколов с прибавочной медью, монастырскою казною и при всей во Христе братии. А в сем колоколе весу 1275 пуд». Отлил гиганта «мастер Федор Дмитриев сын Моторин» в 1683 году. И вот эти-то колокола-великаны — неповторимые памятники русского литейного искусства, исторические реликвии — были сброшены в 1930 году с колокольни, разбиты и переплавлены.

В сентябре 1892 года в честь 500-летия со дня преставления игумена земли Русской — Сергия Радонежского состоялся грандиозный крестный ход. И активными участниками этого хода, которому сам народ дал имя Великий, стали колокола.

21 сентября в Кремле состоялся молебен, а затем от стен колокольни Ивана Великого крестный ход через Спасские ворота двинулся на север. Впереди несли хоругви, Владимирскую икону Божией Матери из Успенского собора Кремля и множество других икон. Торжественно гудели кремлевские колокола, знаменуя праздник торжества Православия.

Колокольным звоном сопровождался весь путь следования колонны — звонили в Москве, у Крестовской заставы, в Мытищах, Пушкине… Около трехсот тысяч верующих со всей России растянулись на несколько километров по святой Троицкой дороге, а на ней церквей было немало, и каждая приветствовала ход колокольным звоном. 24 сентября в середине дня крестный ход достиг Сергиева Посада. Всю ночь с 24 на 25 сентября в Троицком соборе богомольцы прикладывались к мощам святого преподобного Сергия. В четыре часа утра мощно загудел «Царь», ему вторили два других великана — «Годунов» и «Корноухий», а вскоре присоединились и «Лебедь» и окружавшие его зазвонные и часовые колокола. (Всего в конце XIX века в Лавре было более шестидесяти колоколов.) А затем подхватили колокола всех храмов Сергиева Посада, и этот звон был слышен на многие десятки километров; заблаговестили колокола в больших и малых селениях, и этот мощный благовест покатился во все стороны, сообщая о великом торжестве.

Позже многие очевидцы вспоминали и говорили, что это был незабываемый, главный день в их жизни; казалось, звонила вся Русская земля, прославляя своего великого игумена.

А в начале XXI столетия, когда Россия оправилась от атеистического угара, в главный русский монастырь вернулся «Царь-колокол». Два года ждали здесь его младшие братья — «Первенец» и «Благовестник». Новый «Царь-колокол» отличается от своего предшественника и по форме, и по звучанию, и тяжелее на восемь тонн — колокола, как и все, что создано природой, не могут иметь точных копий, и совершенству их звучания предела нет. Он отлит традиционно, как и старый «Царь-колокол», в один и тот же день — 12 сентября, в Санкт-Петербурге, на Балтийском заводе; его вес 74 тонны (2 тонны весит только его поющий язык), высота — 5 метров, максимальный диаметр 4,5 метра. Потому и дали ему имя — «Царь».

Главный звонарь Лавры игумен Михей считает, что новый «Царь-колокол» звучит в полной гармонии со всей существующей звонницей. Только вот, вопреки ожиданиям мастеров-отливщиков, звучание его не минорное (что предполагалось при такой толщине стенок), а мажорное…

На внешней его стороне, понизу, — надпись церковнославянской вязью: «Отлит в правление президента России Владимира Путина и в патриаршество Алексия II». Выше лики всех российских патриархов, в навершии — рельефные изображения святых, в земле Российской просиявших. Летописями, портретами царей, ликами святых украшались все самые именитые колокола России.

Патриарх Московский и всея Руси Алексий II прибыл в Троице-Сергиеву Лавру за день до подъема колокола. Всю ночь, как и другие священнослужители, он провел в молитвах. Утром, после торжественного молебна, вокруг звонницы прошел крестный ход, и Патриарх освятил «Царь-колокол». Монтажники приступили к подъему.

Шестнадцатого апреля 2004 года радостные, торжествующие звуки колоколов Лавры и церквей всего города возвестили о том, что главный «Царь-колокол» поднялся в поднебесную высь и занял свое место на звоннице, знаменуя духовное возрождение России, обретение народом русским животворных начал веры и подлинной духовности.

На Троицу, 30 мая, зазвучал мощный голос самого большого действующего колокола в России, вплетаясь в перезвон других колоколов; он слышен был на многие десятки километров вокруг, разнося благую весть по всей России, торжественно, мажорно извещая о новой странице в истории Православия.

Именно здесь, в Троице-Сергиевой Лавре, и должен быть самый главный колокол России. Именно отсюда, с колокольни (88,04 метра — на одиннадцать метров выше колокольни Новодевичьего монастыря и на шесть метров — столпа Ивана Великого в Московском Кремле), должен звучать его царственный голос.

«Преименитая Лавра» — обитель в Костроме

Нельзя говорить о колоколах Ипатьевского монастыря, не рассказав о месте и роли обители в истории государства Российского.

Древний Ипатьевский Троицкий монастырь основан у впадения реки Костромы в Волгу.

В летописи о нем сказано: «Гнездо, откуда с такою славою воспарил птенец орлиный и крыльями осенил разросшее под ним царство Русское во все стороны света».

На юг вдоль Волги раскинулись на огромном пространстве заливные луга с озерами и старицами, и только кое-где возвышались холмы с роскошными дубравами — раздолье для дичи.

В 1820 году эти места посетил известный путешественник и издатель П. П. Свиньин, и вот что он увидел: «Монастырь лежит на крутом берегу реки Костромы, где вливает она в величественную Волгу быстрые свои воды, далеко потом посреди ея текущие отдельною струею сизого света. Реки сии при весеннем разливе представляются необозримым морем, из коего одна только сия обитель возвышается. Сад, разбитый по верху больверка, построенного для предохранения от напору льда, и кажущийся воздушным, придает немало красоты грозным готическим башням и огромному зданию внутри зубчатых стен».

В X–XI веках сюда пришли славяне-земледельцы. На этих благодатных землях крестьяне получали хорошие урожаи, да и место было удачное — перекресток торговых путей на Русский Север, в Великий Новгород, Ярославль, Москву, на восток, вниз по Волге — на юг. Уже в XIII веке это был богатый, густонаселенный, с развитым сельским хозяйством край.

Основан монастырь в начале XIV века татарским мурзою Четом. Легенда рассказывает: когда он плыл по Волге в Москву к царю Иоанну Данииловичу Калите, то тяжело заболел и остановился на берегу великой реки. Во сне ему явилась Пресвятая Богородица с предстоящими апостолом Филиппом и великомучеником Ипатием Гангрским. Богоматерь обещала исцелить мурзу, но при условии, если он на этом месте построит обитель. Вскоре Чет выздоровел, принял христианство, был наречен Захарием, а на том месте, где явилась ему Пречистая Дева, устроил обитель во имя Святого Ипатия.

От Чета и пошли костромские знатные боярские роды Зерновых, Сабуровых, Годуновых; они-то в будущем и стали покровителями монастыря.

В конце XIII века костромской князь Василий Ярославич (брат Александра Невского) стал великим князем Владимирским, но при этом сохранил свое костромское княжение. Это ощутимо отразилось на возвышении Костромы и строительстве Ипатьевской обители.

Все постройки, начиная с частокола до главного храма, были деревянными, как правило, из дуба, и только в середине XVI века стал использоваться камень. С 1586 по 1591 год вокруг монастыря возводятся каменные стены с башнями, и он превращается в монастырь-крепость, становится стратегически важным форпостом на северо-востоке государства.

Строительные работы в обители велись на средства семьи Годуновых и были закончены в 1605 году. В период, когда Годуновы были у власти, самые щедрые вклады были сделаны от боярина Дмитрия Ивановича Годунова; в перечне его даров в 1591 году золотая, серебряная и оловянная посуда, древние книги, церковная утварь, украшенная драгоценными камнями, пятьдесят коней и колокол весом 63 пуда. Денежные средства на строительство поступали от царицы Ирины, урожденной Годуновой — супруги последнего Рюриковича, царя Феодора Иоанновича. В 1592 году она положила шитые золотом покровы на могилы отца Федора Ивановича Годунова и брата Василия Федоровича.

В период польско-литовской интервенции иноки Ипатьевского монастыря вместе с жителями костромского края встали на защиту своей земли. К началу осени 1608 года интервентам удалось захватить северо-западные и северные территории Русского государства, но уже в ноябре на борьбу за независимость поднялись Вологда, Галич, Белозерск, Кострома. В мае 1609 года враг бежал из Костромы, но захватил Ипатьевский монастырь и укрылся за его стенами. День и ночь ополченцы под командованием воеводы Давида Жеребцова пытались взять штурмом мощную, укрепленную крепость, но все было безуспешно. В ночь с 24 на 25 сентября костромичи-патриоты Константин Мезенцев и Николай Костыгин, прорыв подкоп под монастырскую стену, взорвали ее. Герои погибли, но обитель была освобождена. Из летописи известно, что остатки польского отряда пытались прорваться из окружения и нашли свою смерть на дне Святого озера — того самого, которое, по древнему преданию, три с половиной века назад стало могилой других завоевателей — татаро-монгольских.

Ипатьевский монастырь связан с судьбоносными событиями в России на протяжении трехсотлетнего правления Дома Романовых. Романовы — знатный боярский род, из которого вышла первая жена Иоанна IV — Анастасия. Борис Годунов понимал, что они могут занять престол после кончины бездетного царя Феодора, и постарался избавиться от наиболее реального претендента — Феодора, старшего сына Никиты Романова. Борис Годунов вступил на престол в 1598 году. Романовы потерпели поражение. Их московское подворье в Китай-городе разорено. Феодор Никитич, признанный глава рода, насильственно пострижен в Антониево-Сийском монастыре недалеко от Белого моря. Но у него был сын Михаил. Именно его, четырнадцатилетнего Михаила Романова, и предложил избрать царем летом 1610 года патриарх Гермоген. К несчастью, Боярская дума предпочла пригласить на царствование польского королевича Владислава. Патриарх Гермоген открыто выступал против поляков, устными проповедями и рассылаемыми грамотами увещевая народ стоять за веру православную, против иноверцев, даже из темницы Чудова монастыря, где и принял мученическую смерть.

После сдачи поляками Московского Кремля в конце 1612 года сын и наследник Феодора Романова Михаил покидает с матерью столицу и переезжает в костромские владения.

Страшные уроки Смутного времени научили: главой Русского государства может быть только православный соотечественник. Более того, уже есть достойная кандидатура, предложенная патриархом Гермогеном, — Михаил Романов. На Земском соборе 21 февраля 1613 года он был избран на царство. Направили послов в Кострому. Поляки, не расставшиеся с мечтой о русском престоле, пытались захватить Михаила, разыскать его в глухих костромских лесах. Иван Сусанин спас новую династию, заведя польских интервентов в непроходимые леса.

Великое посольство возглавил архиепископ Рязанский и Муромский Феодорит. Восемь раз обращались послы к Михаилу и его матери с просьбой дать согласие занять царский престол — и получали отказ. Наконец согласие было получено. Здесь, в Ипатьевском монастыре, 14 марта 1613 года Михаил Феодорович Романов принял престол Российский; здесь был отслужен первый благодарственный молебен за спасение России и за благоденствие нового царствующего Дома. Торжественный звон колоколов исторической обители возвестил всем православным, всему миру о начале новой эпохи в развитии Русского государства.

С тех пор Романовы, занявшие русский престол, внимательно следили за состоянием дел в монастыре, оказывали ему материальную и духовную поддержку. В монастыре хранились выдающиеся произведения древнерусского искусства, уникальные древние рукописные и печатные книги. Не случайно в народе монастырь называли «царским» или «Преименитой лаврой».

В монастыре погребен основатель обители мурза Чет, во святом крещении Захарий, и легендарный Иван Сусанин. По преданию, его прах был перенесен сюда по распоряжению царя Михаила Феодоровича.

Но вернемся к нашей «колокольной» теме.

В 1603 году завершено строительство высокой (более 30 метров) каменной звонницы палатного типа — последнего, очень важного акцента во всем архитектурном ансамбле монастыря. Она воздвигнута в виде многопролетной аркады строгих, монументальных очертаний. Такие решения нередко применялись в древнерусском зодчестве.

В настоящее время сохранилась только южная часть первоначально построенной звонницы, а все остальные постройки воздвигнуты позже. Тем не менее это одно из самых интересных сооружений Ипатьевского монастыря: по нему можно проследить все этапы строительства, развития архитектурных стилей этого уникального памятника русского зодчества.

Годуновская звонница возвышается в виде трехпролетного, трехъярусного прямоугольного каменного блока со сквозными арками для колоколов. На втором ярусе было предусмотрено место для размещения «чуда» того времени — часов с боем. Переходы между ярусами были выложены внутри стен. Постройку отличают простота и чистота линий рисунка. Все оформление практически сводится к тонким горизонталям карнизов.

Главный Троицкий собор, возведенный в 1558–1559 годах, был разрушен в 1648 году в результате загадочного взрыва. Следует отметить, что на престоле уже два года был Алексей Михайлович и монастырские власти постоянно поднимали вопрос о расширении собора, в котором был совершен обряд избрания его отца, первого Романова, на царство. Древний собор был тесен и не вмещал всех желающих быть на службе, к тому же он был «годуновский». После «внезапного» разрушения храма без повреждений оказались «царское место» царя Михаила Романова, иконы, архив, библиотека, вся церковная утварь. И это после страшного взрыва. Еще любопытные детали: Алексей Михайлович указом в 1650 году запретил чрезмерное увеличение будущего собора и сам указал его размеры, совершенно определенно заключив: «…больши б той церкви не строили. А будет у вас в монастыре в монастырской казне денег много, и вы б велели прибавить в вышину монастырские городовые стены». Иконы «годуновского» иконостаса сразу же разместили в надвратной церкви Зеленой башни.

Одновременно с возведением нового Троицкого собора в 1649–1652 годах была произведена реконструкция звонницы. Дело в том, что входы в монастырь и собор были перенесены с восточной стороны на северную, вследствие этого звонница стала выходить на главную соборную площадь не красивым фасадом, а безликим торцом. Было совершенно очевидно, что небольшая, просто декорированная звонница нарушала складывающуюся архитектурную композицию всей обители. Было принято решение пристроить к звоннице с севера высокую башню с еще одним открытым пролетом для большого колокола. Хорошо декорированную башню завершали три небольших шатра. В оформлении использовались рустованные столбы, сдвоенные полуколонки, окна с обрамлением (наличниками) из тесаного кирпича. Деньги на строительство выделил один из самых последних представителей знатной династии, чей родоначальник заложил монастырь, а его потомки строили и обустраивали, — Алексей Никитич Годунов. В своем завещании (духовной грамоте) он объяснил свой поступок: «Устроить на Костроме в Ипатьевском монастыре в вечной поминок по своей душе и по родителям своим колокол в 3000 руб., да колокольницу каменную связи железные…» («Материалы для истории сел, церквей и владельцев Костромской губернии», 1912).

А. Н. Годунов умер в 1644 году, не оставив наследников. В 1647 году, уже при царе Алексее Михайловиче Романове (1645–1676), мастер Данила Матвеев отливает на деньги А. Н. Годунова для обители шестисотпудовый колокол. Колокольня стала последним сооружением в Ипатьевском монастыре, построенным на вклад рода Годуновых. За время своего существования она неоднократно перестраивалась, особенно серьезно — в 1758–1760-х годах и в 1852 году. Каждый раз менялся ее внешний вид, особенно в середине XIX века, когда замуровали нижние открытые арочные проемы: были утрачены легкость и гармоничность сооружения, но зато появились дополнительные помещения для хозяйственных нужд. К сожалению, проведенная наружная роспись «итальянским художеством» (на севере России!) полностью изменила первоначальный вид звонницы. Эта роспись продержалась чуть более полувека: при подготовке к празднованию 300-летия Дома Романовых в 1912 году ее, как чужеродную, убрали. Одновременно велись реставрационные работы, позволявшие приблизить внешний вид звонницы к древнему. Тогда же шатровый верх колокольни украсила черепица и появились новые колокола.

Новые колокола не всегда отливают «с нуля», во многие из них закладывают старые звонные «гены». Дело в том, что русские колокола не исчезали бесследно. Да, они разбивались от сильных ударов, трескались, плавились и гибли во время страшных пожаров в деревянных храмах. Но намоленный, звонящий металл всегда бережно собирали и через некоторое время вновь отливали из него колокола. Яркое подтверждение этому — тот факт, что при отливке Царь-колокола Московского Кремля использовали металл около шестисот колоколов. В них добавляли металл, в народе говорили, «дорогой и редкий», «серебро да медь», как бы извиняясь за то, что не уберегли, недосмотрели. Жизнь их продолжалась, и эта традиция соблюдалась неукоснительно.

Самое удивительное то, что серебро в колокольную бронзу никогда не добавлялось. Оно, равно как и любые другие примеси, значительно снижает качество звучания колокола. В сплаве для изготовления колоколов допускается не более одного — максимум двух процентов примесей. Обычно это естественные составляющие медной и оловянной руды (свинец, цинк, сурьма, сера и др.). Их состав зависит от расположения рудника и свойств его руды. Если количество примесей в колокольной бронзе превышает 2 процента — свойства сплава значительно ухудшаются.

Проводимый исследователями химический анализ различных колокольных сплавов выявил, что серебро в них обнаруживается на уровне естественного содержания примесей (сотые доли процента) и лишь в редких случаях — в десятых долях процента. Специальные исследования установили, что ни в одном из исконно считавшихся серебряными колоколов наличие заметного количества серебра не подтвердилось. Следует иметь в виду, что при содержании олова в количестве 22–25 процентов, колокольная бронза имеет беловато-серебристый цвет, что, по-видимому, является одной из причин устойчивых представлений о наличии серебра в колокольном сплаве.

При литье новых колоколов из старых в сплав всегда добавлялась не медь, а олово. Это делали по той причине, что температура плавления олова значительно ниже температуры плавления меди, что приводит к «угоранию» олова во время приготовления бронзового сплава.

Сейчас многие считают, что древние колокола звучали лучше, чем современные. Ради справедливости следует отметить, что в годы становления русского колокололитейного искусства часто случались и неудачи. Мастер не имел перед собой теоретических пособий, приходилось действовать методом проб и ошибок. Недоброкачественное литье, каверны, трещины, хрупкость, плохой звон заставляли мастеров вновь и вновь переливать колокола, пока не получали результат, который их устраивал. Одновременно приходили и опыт, и профессиональное умение.

Бывали в русской истории периоды, когда колокола не только духоподъемным звоном участвовали в защите отечества, но и воплощались материально в грозные орудия.

XVIII век для России начался с поражения молодого Петра I под Нарвой и потерей практически всей русской артиллерии.

Всего год понадобился царю, будущему Петру Великому, чтобы отлить новую артиллерию; но каких это стоило усилий и жертв!

Ипатьевский «царский» монастырь не мог стоять в стороне и большую часть своих «ружей, пищалей и колоколов» отправил в Москву «на ратное дело». Колокола перелили в пушки. В Полтавской битве участвовали и колокола из Ипатьевской обители…

А какие это были колокола — мы узнаём из летописей и дошедших до нас редких монастырских описей.

Борис Годунов во время своего правления (а оно продолжалось семь лет — с 1598 по 1605 год) и его родственники регулярно делали крупные вклады в монастыри, в самые разные — столичные и провинциальные, известные и малоизвестные, и как правило, это были колокола. Следует отметить, что при Борисе Годунове русское литейное искусство продолжало успешно развиваться.

В самом конце XVI века в Ипатьевском монастыре на звоннице был собран набор из восемнадцати колоколов. Среди них был колокол весом свыше 600 пудов — это вклад в обитель Стефаниды Ивановны (в инокинях Сандулии) — матери царя Бориса Годунова.

По некоторым сведениям, колокол А. Н. Годунова, появившийся позже, был отлит из металла колокола монахини Сандулии, который с того времени в летописях и описях не упоминается.

На колокольне также располагались: «летейный колокол» весом 172 пуда, «повседневный колокол» весом 78 пудов; остальные небольшие «красные и зазвонные и часовые колокола» были общим весом 1072 пуда 11 фунтов.

В некрополе рода Годуновых 57 погребений. Среди них Захарий — основатель обители мурза Чет; Стефанида Ивановна и Федор Иванович Годуновы — родители царицы Ирины и царя Бориса; Дмитрий Иванович Годунов, который после смерти брата воспитывал осиротевших племянников — будущих царицу и царя. В молодости он был опричником Иоанна Грозного, с 1578 года — боярином, в 1586 году стал наместником в Новгороде Великом, с 1598 года — конюшим. Род Годуновых поручил ему контроль за состоянием Ипатьевского монастыря, его благоустройством. Сослан Лжедмитрием I в Свияжск. Умер в 1606 году.

Д. И. Годунов был самым крупным вкладчиком в родовую обитель. Он жертвовал деньги, землю, иконы, колокола, книги, коней и т. д. Вклад «боярина и конюшего Дмитрия Ивановича Годунова» в обитель — часы с боем, 68-пудовый часовой колокол (мастер Федор Васильев). Но часы прослужили недолго, возможно, были повреждены во время боев с польско-литовскими интервентами, произошедших в обители в 1609 году. Как бы то ни было, но в 1628 году царь Михаил Феодорович Романов делает свой вклад в монастырь — «большие боевые часы с перечасьем».

Ипатьевский монастырь оказался той точкой соприкосновения, где два враждующих рода были едины в желании улучшить обитель, помочь ей, хотя и оказались в противостоянии друг другу из-за царского престола. Родная сестра Феодора Никитича Романова (патриарха Филарета) Ирина была замужем за окольничим Иваном Ивановичем Годуновым. Он был воеводой в боях с Лжедмитрием I, попал в плен и погиб в темнице в Калуге (1605 год). Когда Романовы попали в опалу при Борисе Годунове, царь пощадил ее как свою родственницу. Ирина Никитична Годунова внесла последний вклад в обитель в 1627 году, за пять лет до своей смерти.

На Петре II, внуке Петра Великого, прервалась прямая ветвь рода Романовых, и тем не менее Ипатьевский монастырь — колыбель династии Романовых — всегда вызывал интерес царствующего дома.

Особенно очевидно это проявилось при Екатерине II, императрице, которую еще при жизни называли Великой. Не будучи Романовой, даже не являясь русской, она много сделала для государства Российского.

15 мая 1767 года императрица сошла с галеры «при колокольном звоне, пушечной пальбе и криках "Ура!"» и направилась в обитель. Это было второе посещение российским государем обители (первое состоялось за 150 лет до этого, в 1619 году, Михаилом Феодоровичем Романовым). С этого визита Екатерины II такие поездки к истокам царствующей династии стали традиционными. Многие государи посещали обитель во время своего правления неоднократно.

Последний визит последнего царя Николая II состоялся 19–20 мая 1913 года, в дни празднования 300-летия Дома Романовых. В эти дни почитание и прославление обители достигли апогея.

На Троицу 2006 года в Ипатьевском монастыре раздался долгожданный звон колокола-благовеста. «Царь Михаил» — так назван он в честь первого государя из рода Романовых — Михаила Феодоровича; отлит на средства членов королевской фамилии Британии (как известно, имеющей родственные связи с Романовыми) и подарен Троицкому собору обители. На торжествах присутствовал британский принц Майкл Кентский.

Подвиг обители на островах

Тихо, слегка покачиваясь, плывет лодка по Белому морю. Плывет долго — десятки километров, они отделяют Соловецкий архипелаг (в просторечии — Соловки), на Большом острове которого расположен древний монастырь, от материка. Теплый июль, его начало, еще белые ночи, видно почти как днем. Ближе к острову встало розовое солнце, но мы попадаем в обволакивающий безмолвный туман. Он, как и море, белый.

И вдруг раздается колокольный звон, где-то совсем рядом, рукой подать… Но это только кажется — звук далеко бежит по воде.

Тут-то и вспомнилось мне описание радостного события, произошедшего здесь в такое же летнее утро. Рассказ очевидца я прочитал, готовясь к поездке, в книге «Описание обороны Соловецкого ставропигиального первоклассного монастыря от нападения англичан 6 и 7 июля 1854 года» (Архангельск, 1913).

«Среди тишины раздался благовест, призывающий иноков к всенощному бдению по случаю наступающего празднества в честь Казанской иконы Божией Матери. Горячие молитвы вознеслись ко Господу Богу. Как уместен был тогда акафист, то есть неседальное пение Пресвятой Богородице, составленный, как известно, в Константинополе в ту страшную годину, когда персы и скифы подступали к столице греческой в отсутствие войска и царя; он напомнил соловецким инокам, что и они, подобно древним грекам, нуждаются в помощи и заступлении Матери Божией. Всенощное бдение окончилось после полуночи. Никто не спал в эту знаменательную ночь: все ожидали на другой день нового нападения, и даже смерти, и готовились к страшному событию молитвою, постом и слезами. В 3 часа ночи во всех храмах совершена литургия, а после литургии все собрались у мощей преподобных на молебен; после же молебна был крестный ход по крепости. Сквозь амбразуры можно было видеть действия неприятеля; фрегаты уже дымились; все ожидали новых ужасов канонады, но неприятель, снявшись с якоря, медленно стал удаляться».

Это была победа иноков и всех, кто пришел к ним в тот час. По всем законам войны монастырь был обречен, он не имел шансов уцелеть, ему неоткуда было ждать помощи, но вера, воля, смелость защитников и заступничество Божией Матери опровергли теории. До зубов оснащенная пушками армада бежала.

Торжественно и празднично звонили колокола на Соловках, разнося по морю весть о победе. «Коло», «соло» — восточнославянское полногласие этих корней роднит их, уводит в глубокую древность. Колокола в обители появились очень рано, и среди них были даже каменные; самый известный — преподобного Зосимы.

Позже появились и другие, рожденные здесь же, на острове. На одном из них, 80-пудовом, отлитом 8 сентября 1548 года, надпись:

«Божею милостию и Святыя Живоначальные Троицы помощию… при державе благовернаго и христолюбивого Великого князя Ивана Васильевича, царя и государя всея Руси, Владимирского, и Московского, и Новгородского, и Псковского, и Смоленского, и Тверского, и Югорского, и Пермского, и Болгарского, и иных, при Архиепископе Великого Новаграда и Пскова владыке Феодосии, слит колокол сей на Окиан море в пречестную обитель Соловецкого монастыря, ко храму Преображения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, повелением раба Божия Игумена Филиппа с братией; а делал Тимофей Оскарев Псковитянин».

Сын Иоанна Грозного, царь Феодор Иоаннович, незадолго до своей кончины тоже сделал вклад в Соловецкий монастырь — колокол, который весил в два раза больше — 150 пудов.

«Слит сей колокол в Новеграде на Соловки, лета 7105 [1597] при царе Великом князе Феодоре Иоанновиче всея Руси, и при ево царице Великой княгине Ирине, строил дворецкий Григорий Васильевич Годунов, в дом Спасу и Пречистой Богородицы и Преподобным Чудотворцам Зосиму и Савватию; а лил Иван Матфеев сын Псковитин».

В том же 1597 году Борис Годунов (еще не царь) делает царский подарок обители, преподносит редкие металлы — олово и медь — на колокол весом 600 пудов. Его отливают в стенах обители в 1600 году и дают имя «Борисович» — в честь Годунова, теперь уже царя. Северные рубежи Русского государства укреплялись под звон колоколов.

Земли Русского Севера между Онежским и Белым озерами на западе и Печорой на востоке в XI веке включаются в состав Русского государства. Туда, где раньше жили финно-угорские племена, пришли славяне, а вместе с ними земледелие — основа крестьянского мира, которое несло с собой мир христианский.

До XVIII века этот край крестьянской культуры был единственным «окном в Европу». Здесь жили люди, чье родословие уходило корнями во многие поколения свободных русских: они не знали татаро-монгольского ига, крепостного рабства, а позже — фабричной неволи.

Наибольший размах строительства пришелся на вторую половину XVII — начало XVIII века. Россия стремилась закрепиться на берегах Белого моря, а на эти земли претендовали «каянские немцы», шведы; как всегда, свою тонко-колониальную интригу затеяли британцы.

Вот и строились вокруг единственного русского морского порта Архангельска оборонные сооружения, и прежде всего монастыри. Их заложили более ста. Именно тогда существовавший с XV века Соловецкий монастырь был перестроен и стал монастырем-крепостью.

Мирно жили иноки обители в трудах и молитвах, но вот наступило лето 1854 года. Шла Крымская война… В канун праздника Казанской иконы Божией Матери к островам подошли «два трехмачтовых фрегата-парохода». По тем временам это были очень мощные «вооруженные судна» под английскими флагами.

Как развивались события дальше, узнаём из книги «Подвиги Соловецкой обители» (М., 1881).

«…Пришло от неприятеля надменное требование немедленной сдачи. Дерзкое письмо сие, на английском языке, с искаженным русским переводом, прислано было на гребном судне под белым флагом, с парохода, именуемого "Бриск", за подписью весьма напыщенною: "Эразмуса Омманея, капитана фрегата ее Великобританского величества, главнокомандующего эскадроном в Белом море (как будто кавалерией), и проч. и проч."».

Посмеявшись вдоволь над английскими «кавалеристами», оказавшимися в русском северном море, защитники монастыря стали готовиться к отражению нападения. Ради справедливости следует отметить, что готовились они уже с весны. Еще в апреле игумен отдал распоряжение собрать все монастырские ценности, и вскоре 42 ящика и четыре бочки церковной утвари были вывезены на судах в Архангельск. Братия мирного «русского Афона» готовилась к нападению англичан, о котором уже говорили как о совершенно неотвратимом. Но как обороняться, если совсем немного пороха, бомб и ядер — всего на один хороший бой. Собрали все оружие. Его оказалось немало: пищали, самострелы, шпаги, пики, копья, секиры и даже один меч. Вот и стали готовить оружие «давно минувших дней», древнее и антикварное, для рукопашного боя; «все хотели скорее умереть, нежели сдаться». В крепости оказались и пушки — около двадцати, на некоторых сохранились даже даты их отливки — 1540, 1550 года и чуть моложе. Им было около трех веков, и они были безвозвратно изъедены временем и ржавчиной, хотя и представляли собой уникальную историческую ценность. Отобрали восемь малых шестифунтовых пушек, которые еще могли стрелять, и установили их на стенах и башнях.

Незадолго до нападения, скрытно, две пушки переставили на берег монастырского залива сбоку от обители и замаскировали. И угадали точно: именно к ним, ничего не подозревая, подошел один из вражеских кораблей и встал на якорь, чтобы стрелять прицельно. Это действительно было самое удобное место для обстрела обители, но корабль сделал всего три выстрела, когда артиллеристы фейерверкера Друшиевского и наши пушечки ответили, да так удачно, что поврежденное судно снялось с якоря и бежало на безопасное расстояние. Больше англичане близко к берегу не подходили, а стрельба издалека была не прицельной — многие ядра падали в залив перед Святыми вратами, другие перелетали монастырь и тонули в Святом озере и каналах или их навсегда хоронила «земля обетованная».

Под дождем из осколков защитники монастыря проявили чудеса храбрости и геройства. Все время штурма в обители шел молебен.

И подтвердилось выражение: «Монах — воин Христов». Подвиг монахов Соловецкого монастыря остался в веках, он запечатлен на колоколе «Благовестник», отлитом по высочайшему указу Александра II в Ярославле на заводе Чарышникова и переданном в дар обители. «Дивен Бог во святых своих. Лета 1854 июля в день 6 при настоятеле архимандрите Александре два английских паровых 60-пушечных фрегата "Бриск" и "Миранда" подошли к Соловецкой обители, и один из них сделал несколько выстрелов по монастырю ядрами, после которых из двух монастырских трехфунтовых пушечек отвечали так удачно, что повредили фрегат и заставили неприятеля удалиться. На другой день, 7 июля, после отказа сдать монастырь и отдаться военнопленными, оба фрегата девять часов беспрерывно бомбардировали монастырь бомбами, гранатами, картечью, даже трехпудовыми калеными ядрами, и несмотря на то, заступлением угодников Божиих, обитель Соловецкая осталась цела… Смерть была на волос от каждого, и — о, чудо явное! — во время бомбардирования ни один человек не только не убит, но и не ранен, даже из бывших на монастырском дворе в гнездах птенцов чаек ни один не убит… На другой день враги со стыдом удалились. По отзыву самих врагов, от количества брошенных снарядов могли быть разрушены не только малая безоружная обитель, но шесть больших городов, что сами они сознали явным чудесным покровительством Божиим».

Вера, мужество, преданность Отечеству монахов — и две маленькие пушечки сделали, казалось, невозможное — одержали полную победу.

Об этом рассказывают воссозданные на колоколе эпизоды боя.

Здесь и панорама монастыря тех лет, и униженный, хваленый «самый мощный флот», и картины боя — летящие ядра, защитники монастыря и крестный ход. Изображения Богоматери, святых и Соловецких чудотворцев венчали колокол.

А вот как описал этот бой неизвестный поэт, опубликовавший свои стихи в книге, вышедшей в Архангельске в 1913 году, к 300-летию Дома Романовых:

Но враг не дремал: началась канонада, И тучею ядра к святыне неслись. Казалось, расторгнулись пропасти ада, От грохотов иноков кельи тряслись. Померкло от дыма дневное светило, И залпы слились в ужасающий стон, И звуком пальбы как бы громом покрыло С колоколен проносившийся грустный трезвон. Но витязи русские твердо стояли У стен, призывая на помощь Христа, И гордо главы пред ядром не склоняли; Их тихо шептали молитву уста! … Давно это было — прошли уже годы, Но помнит вся Русь про страдания дни, Дни, полные скорби и тяжкой невзгоды, Когда помогли нам молитвы одни! И светлая память о витязях славных, Защитниках веры и Церкви святой, Навек сохранится в сердцах православных, Пока будет жить край наш — север родной!..

В 1863 году на Соловках была построена Царская колокольня, где и разместили «Благовестник». Интересную информацию узнаём, читая церковную опись тех лет: «Под колоколом выложена пирамида из чугунных ядер и гранат, собранных после нападения англичан, коих 96-фунтового калибра 45 штук, 36-фунтового калибра 146 штук, чугунных же осколков 20 пудов. Подле колокола на площадке два орудия чугунных трехфунтового калибра. Эти орудия употреблены были на отражение англичан в 1854 году».

Из английских источников известно, что всего было выпущено 1800 снарядов и бомб.

Собрали самую малую часть их осколков, лежавших на земле, а в основном они бесславно утонули.

Были незначительно повреждены только некоторые здания да за иконой Богоматери обнаружили невзорвавшееся ядро. На главном соборном храме в честь Преображения Господня были сохранены по повелению императора Александра II, посетившего обитель, выбоины от английских снарядов на иконе Знамения Божией Матери. Рядом в граните выбит рассказ о подвиге монахов — защитников Отечества.

Историческая летопись, отлитая в металле, реалистические сцены обстрела монастыря, изображенные на колоколе, и подлинные ядра, осколки и смелые пушечки не могли не вызвать восхищения и гордости за наших соотечественников — братьев Соловецкой обители, принявших неравный бой и победивших. Об этом и рассказывал звон колокола «Благовестник».

О признании подвига и благодарности соотечественников говорят боевые ордена за храбрость и отвагу, врученные архимандриту Александру и всем защитникам монастыря, отличившимся в сражении: монахам, воинам, богомольцам и ссыльным.

А как же английский «эскадрон»? Как для него закончился этот поход на Русский Север? Вновь обратимся к книге «Подвиги Соловецкой обители» (М., 1881).

«Однако неприятель еще не сейчас оставил острова Соловецкие и, при удалении от монастыря, обесславил себя святотатством. Приблизившись к острову Заяцкому, на котором стоит деревянная церковь во имя Первозванного Апостола, сооруженная Петром Великим, он сделал в нее несколько выстрелов. Англичане сошли на берег и, не заходя в гостиницу, прямо устремились к церкви; разрубили топором двери, воровским обычаем взломали кружку и высыпали медные ее деньги; потом дерзнули коснуться и самой святыни. Они раскрыли царские врата и обнажили св. жертвенник; на память славной своей осады похитили они три малых колокольчика, в 14 фунтов веса, и святотатственною рукою сняли с иконы Матери Божией два крестика, которые за несколько дней перед тем были повешены богомольцами; тем и окончился здесь их ратный подвиг».

Колокола и крестики из маленькой церквушки на пустынном острове — вот и вся добыча английского флота, а еще — несмываемый позор горе-вояк — пиратов.

Руководивший экспедицией английского флота капитан Эразмус Омманея был своими же с позором разжалован.

Англичане отыгрались в период разрухи в России и Гражданской войны: когда английские интервенты оккупировали Беломорье (к счастью, ненадолго), монастырь был сильно разграблен…

МОСКОВСКИЕ ПЕРЕЗВОНЫ

«Кто Царь-колокол поднимет?»

Во времена Бориса Годунова (1598–1605) был отлит в 1600 году прапрадед нынешнего кремлевского Царь-колокола — Большой Успенский колокол. Весил он 2450 пудов, и чтобы раскачать его, нужны были 24 человека. Колокол установили на Ивановской площади Кремля в специально возведенной деревянной колокольне. Во время одного из пожаров он упал и разбился.

Этот колокол отливал мастер Андрей Чохов. Сохранились семь его работ — четыре артиллерийских орудия и три колокола. Две пушки находятся в Швеции, одна — в Санкт-Петербурге. В Московском Кремле мы можем увидеть сегодня знаменитую Царь-пушку весом 2400 пудов — мортиру, отлитую в 1586 году, а также колокол «Реут» Успенской звонницы весом 1200 пудов, отлитый в 1622 году, и два небольших колокола, отлитых годом ранее. В 1812 году наполеоновские солдаты пытались взорвать колокольню; к счастью, им не удалось уничтожить колокол: он упал, но не разбился. Правда, у него сломались уши, но ветеран жив.

При царе Алексее Михайловиче, в 1654 году, выплавили новый Большой Успенский колокол, выполнявший функцию «праздничного благовестника». Он весил около 8 тысяч пудов (130 тонн). Колокол подвесили на деревянную звонницу у колокольни Ивана Великого, однако вскоре от неловкого удара он раскололся. Что произошло — можно только предполагать. В Москву в этот же год пришла чума. Погибло от эпидемии 150 тысяч москвичей, в том числе мастер отливки Емельян Данилов.

Вскоре мастер-литец Александр Григорьев взялся перелить разбитый колокол. В 1655 году колокол был готов. Вес колокола был равен весу его предшественника — 8 тысяч пудов, окружность — 19 метров; железный кованый язык весил четыре тонны. Звук этого гиганта Павел Алеппский сравнивал с ударами грома. Но благовестил царь-колокол недолго: во время пожара 19 июня 1701 года, уничтожившего все деревянные постройки Кремля, колокол упал и разбился на множество осколков.

О том, каким мастером был литец Александр Григорьев, можно судить по тому, куда предназначались колокола его работы:

1654 год (1000 пудов) — для Софийского собора в Новгороде;

1655 год (187 пудов) — набатный на Спасские ворота Московского Кремля;

1656 год (69 пудов) — для Иверского монастыря на Валдае;

1665 год (300 пудов) — для Симонова монастыря в Москве.

И это только некоторые, наиболее известные, легендарные колокола. А судьба у всех них, как и у многих других уникальных произведений, одна: не сохранились. Какими они были, можно судить по рисункам из книги Э. Пальмквиста.

В Европе этого времени тоже есть что представить в ряду колоколов-гигантов: в Париже был отлит колокол весом в 31 тонну (1680 год), в Вене — 33,4 тонны (1711 год), в Австрии, чуть позже, — 35,8 тонны.

Металл разбитого колокола А. Григорьева был использован при отливке самого известного колокола-гиганта — кремлевского Царь-колокола. В 1730 году императрица Анна Иоанновна издает указ: «Мы, ревнуя изволению предков наших, указали тот колокол перелить вновь с пополнением, чтоб в нем в отделке было весу 10 тысяч пуд…»

За отливку взялся «колокольных дел мастер Иван Федоров, сын Моторин». Отец и сын Моторины в то время были самыми известными мастерами, непревзойденными они остались и до наших времен.

Родоначальником династии Моториных был Федор Дмитриевич Моторин (1630–1688). Он был самым талантливым из всех Моториных, а работал на московском Пушечном дворе с начала 1650-х до середины 1680-х годов. Дело его продолжили сыновья Дмитрий и Иван да внук Михаил. Данных о том, сколько было лет Федору Моторину, когда он поступил на Пушечный двор, — нет. Обычно мальчики приходили учиться литейному ремеслу лет в 11–12. Зато известно, что в 1670-е годы он был ведущим литейщиком. Федор Моторин отливал колокола для многих монастырей и храмов, и среди них: в 1654 году вместе с А. Григорьевым — колокол для Софийской звонницы в Новгороде; в 1672 году — для Саввино-Сторожевского монастыря; в 1678 году для Ивана Великого (Кремль) «Даниловский»; в 1682-м — для Троице-Сергиева монастыря «Корноухий», весом 1275 пудов; в 1684-м — для Новодевичьего монастыря, весом 540 пудов.

Федор Моторин в 1686 году стал владельцем первого частного колокольного завода в Пушкарской слободе, в районе нынешней улицы Сретенка.

Сын его Дмитрий известен в истории колокольного искусства как автор удивительного прорезного четырехпудового колокола, отлитого для церкви в селе Медведково по заказу В. Голицына.

В музее «Коломенское» хранится это чудо, а на нем надпись: «Лета 7125 ноября 23 царственные большие печати и царственных великих посольских дел оберегатель ближний боярин и Наместник Новгородцкий Князь Василий Васильевич Голицын приложил сей колокол в подмосковной своей вотчине к церкви Покрову Пресвятые Богородицы, весу в нем 4 пуд. 27 фун. И сему колоколу быть у той церкви Божией в веки неотъемлемо. Лил сей колокол Дмитрий Моторин».

Второй сын, Иван Федорович Моторин, остался в истории не только как выдающийся литейщик колоколов, но и как литейщик русской артиллерии. После поражения русских войск под Нарвой и потери практически всех орудий царь Петр I издал указ об изъятии из храмов четвертой части всех колоколов и переплавке их на военные нужды. Было собрано огромное количество колоколов (более 90 тысяч пудов), многие из них представляли историческую ценность. Из них отлили более 260 больших и малых пушек, мортир и гаубиц.

Московский Пушечный двор не справлялся со срочным заказом — не хватало мощностей и мастеров, вот тогда-то и появились пушки с датой «1701 год», с отлитым российским гербом и клеймом мастера «Лил колокольный мастер Иван Моторин». Всего для походов Петра против шведов И. Моторин отлил на своем заводе 113 пушек (шести- и трехдюймового калибра).

Молодой царь Петр прекрасно понимал, что с его амбициозными планами становления государства Российского рассчитывать только на колокольную медь нельзя, ее надолго не хватит, да к тому же рос протест православных подданных. Поэтому одновременно он повелел искать руду. Медную руду искали и ранее, задолго до Петра I. Этот вопрос стоял очень остро еще при Иване Грозном. Только в течение XVII века государство организовало около полутора десятка специальных экспедиций для поиска медных и оловянных руд. Первые разработки рудных месторождений начались в 1630-х годах. В 1633 году на Урале близ Соликамска было основано первое российское предприятие по переработке медной руды — Пыскорский медеплавильный завод. Уральской медью снабжался московский Пушечный двор начиная с середины XVII века, но ее не хватало для удовлетворения возросших потребностей государства. Наконец в начале XVIII века нашли новые месторождения на Урале. Построили плавильные печи и обеспечили государство металлом. Ради справедливости следует отметить, что с колокольной медью были свои проблемы, ведь тогда никто точно не знал процентное соотношение металлов, а определить его, сделать точный химический анализ еще не умели. В зависимости от размеров колокола мастер увеличивал или уменьшал соотношение в колокольной бронзе двух ее составляющих — меди и олова. Для небольших колоколов готовили сплав с содержанием олова до 22–24 процентов, для крупных — 17–20 процентов. Реальным основанием для такого разделения является оптимальность состава колокольной бронзы по механическим и акустическим свойствам с предпочтением в пользу акустических, в силу чего сплав работает на пределе допустимой хрупкости. По этой причине для XVI–XVII веков была характерна тенденция к понижению содержания олова, вызванная стремлением к гарантированной прочности отливаемых в эти столетия очень крупных колоколов. Колокольная (оловянистая) бронза для военных целей — изготовления пушек — в чистом виде не годилась: была хрупкой, и от идеи использования колоколов вскоре отказались. При составлении бронзы «артиллерийской» обязательно добавлялось необходимое для соблюдения нужной пропорции количество меди, а это уже было не так просто.

И все-таки Иван Моторин остался в истории как самый выдающийся мастер колокольного литья. Он занялся своим любимым делом и отливал колокола для храмов в разных уголках России. Самые известные — для Троице-Сергиева монастыря, для Успенского собора в Московском Кремле. «Воскресный», отлитый Иваном Моториным в 1702 году, весил 3233 пуда, в 1732 году на колокольне Киево-Печерской Лавры зазвонил ее главный колокол весом 1000 пудов — тоже его детище.

Вот этот знаменитый мастер и взялся исполнить поручение императрицы Анны Иоанновны — отлить колокол весом 10 тысяч пудов. Такого гиганта еще никто не отливал. В помощники себе он взял сына Михаила. Иван Моторин прежде всего подготовил чертежи самого колокола и плавильных печей, разработал технологическую схему отливки. К сожалению, все эти документы утрачены. Затем была изготовлена пробная модель весом 12 пудов и утверждена смета расхода материалов и стоимости работ.

Надо было отлить колокол-гигант весом почти 200 тонн! Место для отливки было найдено в Кремле, во внутреннем дворе, между Чудовым монастырем и колокольней Ивана Великого. К работе привлекли более ста мастеров: печников, каменщиков, плотников, кузнецов и их помощников. Вокруг котлована для установки формы (глубиной 10 метров) был построен целый металлургический завод с четырьмя плавильными печами. И вот через четыре года после указа императрицы, 26 ноября 1734 года, затопили плавильные печи. Однако плавка была неудачной — в двух печах поднялись поды (нижняя поверхность печи), и медь ушла в землю… Когда произошла авария и на двух других печах, да к тому же загорелись деревянные леса с машиной, расположенной над формой, плавку пришлось остановить, а мастеру — подать «сказку» с подробным изложением всего происшедшего. Новая отливка была начата через год. К тому времени, в начале 1735 года, ушел из жизни колокольный мастер Иван Моторин, и его грандиозный даже по нынешним временам проект воплощал в жизнь сын Михаил.

Уже пять лет прошло со времени указа императрицы. И вот 23 ноября 1735 года вновь зажгли печи. Плавка была торжественная, при большом стечении народа. Тут же присутствовали многие мастера литейного дела со своими учениками. Это была удивительная школа мастерства, или, как сейчас говорят, мастер-класс. Около четырехсот пожарных, готовых немедленно вступить в борьбу с огнем, постоянно находились рядом. Отливка шла три дня и три ночи и завершилась полным успехом.

На новом Царь-колоколе появилась надпись в круглом медальоне: «Лил сей колокол российский мастер Иван Федоров сын Моторин с сыном своим Михаилом Моториным». На колоколе два великолепных портрета — царя Алексея Михайловича и императрицы Анны Иоанновны. И сегодня, спустя 270 лет, очень интересно прочитать тексты, им посвященные:

«Блаженныя и вечнодостойныя памяти великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великим и Малые и Белые России Самодержца повелением, в первособорной церкви Пресвятые Богородицы — честнаго и славного Ея Успения слит был великий колокол, осмь тысяч пуд меди в себя содержащий, в лето от создания мира 7162, с Рождества же по плоти Бога Слова 1654; из меди сего благовестить начали в лето мироздания 7176, Христова же Рождества 1668, и благовестил до лета мироздания 7208, Рождества же Господня 1704 года, в которое месяца июня 19-го дня, от великого в Кремле бывшего пожара поврежден; до 7239 лет от начала мира и Христа, в Мире Рождества был безгласен».

И вторая: «Благочестивейшия и Самодержавнейшия Великия Государыни Императрицы Анны Иоанновны, Самодержицы всея России повелением во славу Бога в Троице славимого в честь Пресвятые Богоматери, в первособорной церкви славного Ея Успения, отлит колокол из меди прежняго осьмь тысяч пудов колокола пожаром поврежденного с прибавлением материи двух тысяч пудов, от созданим мира в 7242, от Рождества же во плоти Бога Слова 1734 благополучнаго ее величества царствования в четвертое лето».

Весит Царь-колокол более 201,9 тонны, высота его 6,14 метра.

Два года шла отделка: чеканщики чистили, прорабатывали все скульптурные и текстовые украшения, орнамент поверхности. Художественная обработка поверхности колокола продолжалась весь 1736 год и первую половину 1737 года. На протяжении всего этого времени колокол находился в яме, над которой был сооружен деревянный шатер. И опять пожар в мае 1737 года… От копеечной свечки «московской женки» Марии Михайловой, которая в день Святой Пятидесятницы зажгла перед образом свечу и ушла, сгорели почти все деревянные постройки Кремля. Вспыхнули деревянные постройки, находившиеся возле ямы, в которой стоял Царь-колокол. Сбежавшийся народ пытался потушить упавшие на колокол деревянные конструкции подъемного устройства и остатки сгоревших сооружений, прикрывавших яму. Люди лили на колокол воду. Металл был раскален, возник огромный перепад температуры. В теле колокола возникли три большие трещины, и откололся кусок весом 11,5 тонны.

Более ста лет Царь-колокол пролежал в земле, и только 23 июля 1836 года был поднят и поставлен на невысокий постамент. Сейчас он на Ивановской площади Московского Кремля, рядом с Царь-пушкой.

Столп Ивана Великого

Для того чтобы понять, почему в XVII веке, сразу же после разрушительной Смуты и всех бед от польско-литовской интервенции, в самом сердце России — в Московском Кремле продолжилось строительство до сих пор не превзойденных по красоте и величию, гармоничных и очень близких русскому человеку по духу, великолепных храмов, сделаем совсем краткий экскурс в историю.

XVII век в России называют Патриаршим, и это точно: именно Церкви удалось собрать русские земли, объединить народ для защиты от завоевателей. В России происходили большие перемены, и многое было связано с государственной деятельностью патриарха Никона, который стремился укрепить духовное единство народа, повысить авторитет главы Церкви. Большую роль он отводил храмам и монастырям как центрам духовной, светской и научной мысли. С их помощью мечтал создать вселенское православное государство и считал необходимым собрать на Руси самые главные христианские святыни. В новый монастырь на Валдае он заказывает на Афоне копию чудотворной Иверской иконы Божией Матери. Никон торжественно возвращает в Москву прах святителя Филиппа, митрополита Московского и всея Руси, — мученика, убитого Малютой Скуратовым, и этот факт уже подчеркивает главенствующую роль Церкви в государстве Российском. Он сам привозит с Соловков мощи святителя Филиппа, и 9 июля 1652 года их вносят в Успенский собор Кремля. Через две недели, 25 июля, Никон возведен на патриаршую кафедру.

Закончилось Смутное время, началось время созидания. И торжественно-величественно, оповещая об этом, зазвучали колокола. Время татаро-монгольского ига закончилось в 1480 году. Во второй половине XVI века осколки распавшейся Золотой Орды — Казанское и Астраханское ханства — вошли в состав Российского государства. Закончилась и польско-литовская интервенция, идет строительство нового сильного государства со столицей в Москве.

Еще в конце XVI века народ сложил песню:

У нас было на святой Руси, На святой Руси, в каменной Москве, В каменной Москве, в золотом Кремле, У Ивана было у Великого, У Михайла у Архангела, У собора у Успенского, Ударили в большой колокол. Раздался звон по всей матушке сырой земле; Съезжалися все князья-бояре, Собиралися все люди ратные Во Успенский собор молитися.

Каменная колокольня Ивана Великого — олицетворение не только Москвы, но и всего государства. Сегодня есть сооружения выше, но самым красивым, исторически значимым памятником навсегда останется Ивановский столп. Он был воздвигнут взамен каменного храма «иже под колоколы» во имя Иоанна Списателя Лествицы, построенного в 1329 году Иваном Калитой и посвященного его святому покровителю. Церковь сохранили в первом ярусе. Иконописцы любили изображать святого Иоанна, показывая, как труден путь по «лествице» (лестнице) духовного восхождения. Звон колоколов Ивана Великого возвышал душу, устремлял помыслы к небу и облегчал путь праведника.

В 1505 году начинается строительство самой высокой для тех времен «колокольницы». Через три года два восьмигранных яруса с проемами для колоколов завершились барабаном и куполом с крестом на почти шестидесятиметровой отметке.

В 1532 году известный зодчий Петрок Малый — автор мощной оборонительной стены вокруг Китай-города — закладывает рядом с Ивановским столпом церковь Воскресения Христова «близ Ивана Святого под колоколы». В 1543 году уже русские мастера закончили строительство этого храма. Церковь Воскресения Христова была построена очень высокой, на могучем подклете, в виде ориентированной с севера на юг ренессансной архитектурной кулисы, навсегда отгородившей Соборную площадь от Ивановской. Церковь относилась к типу «палатных». В нее с земли вела круглая винтовая лестница. По желанию царя Ивана Грозного в 1552 году московские мастера пристроили к ней со стороны Соборной площади наружную лестницу — самую высокую парадную лестницу Московского Кремля. В царствование Ивана Грозного в 1554–1555 годах церковь была переосвящена во имя Рождества Христова с приделом Воскресения Христова и обращена в соборную. Во второй половине XVI века на своды церкви, в седловину между покрытым ярусами кокошников церковным верхом и Ивановским столпом, был поднят 1000-пудовый колокол Василия III, отлитый в 1533 году и до этого висевший на специальной колокольне на кремлевской площади. Место для него соорудили с помощью дополнительного столба с аркой. Произведенная на рубеже 60–70-х годов XVI века перестройка храма Рождества Христова в церковь «под колоколы» закрепила за памятником в литературе неправильное название «звонницы Петрока Малого» — по имени зодчего, построившего первоначальное здание.

«Эсхатологические ожидания в конце XVI века повлияли и на преображение отдельно стоящей плоской звонницы в шатровую колокольню, располагающуюся перед храмом, как врата перед Небесным Градом. Форма колокольни передавала, что над четвериком земной Церкви возвышается восьмигранный Престол Высшего Судии. Исходящий изнутри шатра "глас Божий", созывающий на богослужение, представлялся образом Трубного гласа, призывающего на Страшный суд, на главное богослужение Великого Архиерея Иисуса Христа» (Г. А. Романов).

И вновь возвращаемся к историческим событиям, происходившим в Московии еще раньше, во второй половине XV века. Растет и усиливается Московское государство в княжение Иоанна III Васильевича (1462–1505), которого современники еще при жизни назвали Великим. Женившись на Софье Палеолог — племяннице последнего и предпоследнего императоров братьев Константина XI и Иоанна VIII, русский царь породнился с семьей византийских императоров, и после падения империи в 1453 году Великое княжество Московское осознало себя последним защитником Православия, сохранившим независимость.

Прототип русского орла — византийский, точнее морейский, двуглавый орел — обрел популярность при дворе Палеологов. По-видимому, двуглавый орел попал в Москву через жену великого князя Ивана III, Софью, являвшуюся представительницей семьи деспотов Морей, Палеологов. Тем не менее Иван III заимствовал инсигнию Палеологов не немедленно после женитьбы, а только через два десятилетия. Самая ранняя сохранившаяся печать Ивана III с двуглавым орлом датируется 1497 годом. Есть все основания полагать, что двуглавый орел появился на печатях великого князя после начала дипломатических отношений Руси с Габсбургами, эмблемой которых также был двуглавый орел. Вероятно, использование в качестве эмблемы двуглавого орла должно было подчеркнуть, что московский правитель — при его растущих претензиях на роль владыки всея Руси — имел больше прав притязать на эту римскую инсигнию, чем Габсбурги. Двуглавый орел, хотя и восходит к византийскому образцу, возможно, никогда не стал бы главным изображением на московском гербе, если бы схожая эмблема не служила знаком императорского достоинства на Западе и не стояла на печати императора Священной Римской империи Фридриха III. Такой шаг Ивана III был одним из способов, которым он утверждал свое равенство с Фридрихом III и вместе с тем давал понять, что принял византийское наследие.

Двуглавый орел пришел к нам из Византии и стал гербом Московского государства-преемника. Представление о Москве как Третьем Риме складывалось длительное время и сформировалось как доктрина только в XVI веке.

Все изменилось с кончиной царя Иоанна Грозного в 1584 году. Зашатались устои государства, особенно после смерти его младшего сына царевича Дмитрия в 1591 году. Трехлетний неурожай, голод, моровая язва опустошили многие города и деревни. Полный хаос наступил после указа 1597 года о прикреплении крестьян и холопов к земле и господам. Многие землепашцы не приняли это нововведение, они снимаются с насиженных мест и уходят искать лучшей доли. Собираются вооруженные отряды несогласных. В народе волнения, пожары, убийства. На Русскую землю пришли страшные бедствия, но это был еще только пролог наступавшей в России драмы.

Вступивший на престол в 1598 году Борис Годунов пытается выправить ситуацию в государстве, но в 1605 году царь Борис внезапно умирает, а его шестнадцатилетний сын Федор (по словам современников «не по годам умный, подающий большие надежды юноша») через 40 дней после смерти отца и вступления на престол предан окружением, включая даже главного начальника войска воеводу Петра Басманова, и свергнут. Молодого царя удавили вместе с матерью 10 июня 1605 года.

Те семь лет, которые Борис Годунов был у власти, он искал спасительную для России идею, вокруг которой объединились бы русские люди. Он был убежден, что на него и его потомков возложена великая миссия возрождения и усиления Русского государства. Приход к власти Борис решает ознаменовать строительством в самом сердце Московского Кремля грандиозного храма, наподобие церкви Вознесения в Иерусалиме.

Он полагал, что с него началась новая царская династия Годуновых (и верил, что она будет существовать века). В честь этого события по царскому указу надстраивается кремлевская «колокольница» — главная колокольня государства. Ее размеры уже стали соответствовать масштабу будущего храма. А подтверждают это золотом начертанные под куполом слова: «Изволением святые Троицы повелением великого господаря царя и великого князя Бориса Федоровича всея Русии самодержца и сына его благоверного великого господаря царевича князя Федора Борисовича всея Русии сий храм совершен и позлащен во второе лето господарства их 108 (1600)».

Царь Борис стремился занять людей, дать работу разоренным посадским людям, всем тем, кто бежал от голодной смерти из родных мест и добрался до столицы в надежде на лучшее будущее. Наиболее способных и физически крепких отбирали для осуществления задуманного грандиозного проекта храма, который должен был прославить царя Бориса в веках. Работы должно было хватить на всех и надолго, и уже начали заготовку строительных материалов — кирпича и блоков известняка.

И время было совершенно неподходящим для такого грандиозного, требующего колоссальных затрат строительства, и место: в Кремле не было свободной земли для задуманного сооружения — всюду веками намоленные церкви, исторические памятники. Необходимо было многие из них разобрать. Появились и противники царских идей и планов. До нас дошли высказывания современников после завершения реконструкции колокольни: «…на самой верхней главе церковной, которая была выше всех других церквей, к прежней высоте которой он, равняясь с нею гордостью, сделал в начале своего царствования большое прибавление и верх которой позолотил, — она и теперь, блестя, существует и всеми видима, превосходя своею высотою другие храмы, на вызолоченных досках золотыми буквами он обозначил свое имя, положив его как некое чудо на подставке, чтобы всякий мог смотря прочитать крупные буквы, как будто имея их у себя на руках».

Позже Е. Милькеев напишет об Иване Великом:

В кругу очертясь заповедно-твердынном, На холме великом, на холме святом, Царей православных жилище старинном, Он стал и вознесся к эфиру челом; В эпоху тревог и печали народной, В дни голода вырос… недаром он тощ, И веет с чела его мглою холодной, И в нем откликаются воля и мощь. Горит и красуется сторож могучий, Сокровище взору, источник мечтам, И волны молитв и громовых созвучий От купола яркого мчит к небесам. Он к Богу взывает, как Веры посредник, И смотрит на мир с рубежа облаков, И, дней безграничных державный наследник, Смеется полету голодных веков.

Царь Борис не осуществил свой проект. До сноса кремлевских церквей дело не дошло. Но по закону исторической переклички в 60-х годах XX века ситуация повторилась, только в уменьшенном масштабе. В стране возникли проблемы с продовольствием, а лидер государства, Первый секретарь ЦК Хрущев для проведения партийных съездов строит в Кремле «хрустальный дворец» на 4,5 тысячи делегатов. Для исторической застройки это стал совершенно чуждый объект по своей архитектуре, использованным в отделке материалам (мрамор и стекло) и демонстрационным целям, требовавшим огромных разгрузочных площадок для зрителей перед входом, широких подходов. И все это создано на месте, где веками стояли исторические памятники, шедевры русской архитектуры. Сегодня Дворец съездов стал вокзалом в первоначальном смысле этого слова — используется для проведения вокальных (певческих) вечеров, эстрадных концертов, мюзиклов. И это в древнем Кремле!

Отношение к Ивану Великому у людей было разное, но не «заметить» его народ не мог, его часто вспоминали в пословицах и поговорках: «Был в Кремле: видел колокол в земле, а Ивана Великого не заметил», «Кабы Иван Великий был маленький, я бы его в карман посадил».

Историки предполагают, что автором последней надстройки колокольни был зодчий Федор Конь. Он уже был известен по возведению Кремля в Смоленске и оборонительных стен московского Белого города (на месте современного Бульварного кольца).

Третий ярус колокольни он надстраивает в 1600 году, создает композицию, при которой верхние ярусы — второй и третий — как бы вырастают из нижнего.

Этот архитектурный прием в последующем часто применялся при возведении колоколен и получил название «вознесение звона».

Надстройку завершал сильно вытянутый барабан и покрытый золочеными медными листами купол с семиметровым деревянным крестом, обитым позолоченной медью. Убегая из Кремля в 1812 году, французы попытались взорвать Ивана Великого — не получилось, настолько прочно он был построен. При взрыве разрушили Филаретовскую пристройку, звонницу Петрока Малого, но сам столп устоял. Умели строить русские зодчие!

Чтобы укрепить фундамент, уходящий в землю на 5 метров, Бон Фрязин предварительно вбил в дно траншеи дубовые сваи и только затем уложил в основание будущей колокольни крупные белокаменные блоки. Для стен и сводов использовался более прочный материал — кирпич. Из белого камня были выполнены цоколь, карнизы и некоторые декоративные детали. Особой мощью выделяется первый ярус, который удерживает два последующих и испытывает самую большую нагрузку. Толщина его стен достигает 5 метров, лестница совершенно свободно проходит в толще стены. Из-за значительной толщины стен нижнее помещение, где располагалась церковь, очень мало.

Во втором ярусе толщина стен сократилась до двух с половиной метров, а в третьем (годуновском) — до метра. Кладка была выполнена по самой лучшей строительной технологии, по всей высоте и на разных уровнях установлена сеть металлических связей, обеспечивающих необычайную прочность Великого Ивана.

Мы сегодня не можем судить о том, как должен был выглядеть главный храм — не сохранились его эскизы, а вот колокольня до сих пор поражает всех, кто ее видит, и не случайно первый русский царь, вступивший на престол, Михаил Феодорович издал указ, запрещавший возводить церкви выше Ивана Великого. Этого же принципа придерживались в последующем и другие монархи. Столп Ивана Великого стал символом Российского государства.

Путники, приближавшиеся к Москве, не только за десятки верст видели каменного богатыря, но и слышали, как «гудит, гудит Иван Великий… из глубины веков идущий зов!» (Ф. Глинка).

Вся колокольня поднялась на 81 метр. С ее высоты открывался обзор на десятки поприщ (верст), и потому была она еще и сигнальной крепостной башней. Последние сто лет перед завершением ее строили различные мастера; но мало того, что она сама удивительно гармонична, — она стала архитектурной доминантой всего Кремлевского ансамбля.

«В 1624 году по заданию патриарха Филарета каменных дел подмастерье Важен Огурцов пристроил к прежним еще одну колокольню, известную под названием "Филаретовой пристройки". Строгая, изящная, с легким верхом, она завершила ансамбль главных Кремлевских звонниц. Ансамбль этот явился своеобразным символом объединенной Руси — как архитектурным, так и "звуковым". Здесь были собраны колокола бывших столиц русских земель и княжеств» (Г. Я. Мокеев). Следует заметить, что некоторые исследователи считают, что автором Филаретовой пристройки был Джон Талер, и для этого у них есть очень серьезные аргументы. На втором и третьем ярусах «пристройки» размещалась патриаршая ризница. А. Ф. Малиновский в своем труде «Обозрение Москвы» рассказывает о некоторых колоколах, находящихся на Ивановской колокольне, упоминаемых в летописях: «1339 года тверские князья, не дерзая противиться воле Иоанна Даниловича Калиты, принуждены были, по требованию его, снять с соборной в Твери колокольни большой колокол и отправить в Москву»; «1450 года привезен в Москву колокол велик с Городца, что близ Нижнего Новгорода»; «1510 года генваря 13-го по занятии в. к. Василием Пскова спустили вечевой колокол, висевший у Святой Троицы, и отправили в Москву».

На колокольне Ивана Великого разместили самые почитаемые вечевые, соборные и набатные колокола. М. Н. Тихомиров упоминает: из Новгорода — Вечевой, Софийский и «Медведь»; из Пскова — Вечевой и Троицкий; из Переяславля-Залесского — Даниловский; из Ростова Великого — Белогостинный.

Одно из редких описаний колокольни Ивана Великого сделал в 1678 году Бернгард Таннер, прибывший в Москву в составе посольства из Польши: «Она заключает в себе 37 колоколов следующим образом: на верху башни есть кругом пролеты, из коих в каждом по колоколу дискантовому; во втором ряду под теми первыми столько же пролетов и колоколов — альтовых; под этими в третьем ряду тоже пролеты и колокола побольше — теноровые; в четвертом, наконец, ряду под этими тремя столько же колоколов — басовых; все они составляют между собой музыкальную гармонию». О кремлевском же звоне Б. Таннер отозвался так: «А как, случалось, зазвонят в замке (Кремле. — В.Г.) в перечисленные выше 37 колоколов, так, бывало, наводят тоску и какую-то внутреннюю дрожь». Но это и понятно, прошло всего полвека, как зарвавшиеся поляки в страхе бежали из Москвы.

Описал Б. Таннер и «русский звон»:

«Звонят же у них в таком порядке: сначала шесть раз ударяют в один наименьший колокол, а потом попеременно с колоколом побольше шесть же раз; затем уже в оба попеременно с третьим еще большим столько же раз и в таком порядке доходят до самого большого; тут уже ударяют во все колокола и притом столько же раз».

«Все соборы в Кремле отправляют богослужение по благовесту на Ивановских колокольнях», — замечает А. Ф. Малиновский.

А соборы здесь такие.

Первый Успенский собор освящен 15 августа 1327 года, в день празднования Успения, «первая церковь каменна на Москве на площади». Через 150 лет возводится совершенно новое здание (1475–1479). «Бысть же та церковь чудна вельми величеством и высотою, и светлостью, и звонностью, и пространством, такова прежде того не бывала на Руси, опричь Владимирския церкви, а мастер Аристотель», — отмечает летописец. Она стала главным храмом Русского государства. В Успенском соборе совершались судьбоносные для России государственные церемонии — миропомазание на царство или коронование государей всероссийских, проводились венчания царские, объявления народу наследников престола.

Архангельский собор (1505–1509) — усыпальница русских великих князей и царей. Здесь «погребаемы были все в Бозе почившие великие князья московские, цари, дети их и сродники мужского пола»; при заключении письменных договорных грамот между великими князьями и удельными братьями их «они давали друг другу присягу и целовали там крест на гробах отцов своих». Существовал еще один интересный обычай, отмеченный А. Ф. Малиновским: «Со времен царя Феодора Иоанновича немощные, утесняемые рукой сильного, пользовались правом, написав на имя царя челобитную и запечатав, полагать ее на гробницы в Бозе почивших государей. После чего каждый смел ожидать праведного суда, ибо, кроме самого царя, никто уже не дерзал распечатывать тех просьб».

Благовещенский собор (1484–1489) — один из самых выдающихся памятников культуры. Его иконостас состоит из икон, написанных великими русскими мастерами. В нем несколько икон, которые искусствоведы относят к письму Андрея Рублева и Феофана Грека. Феодор Иоаннович водрузил на средней главе собора главный крест из чистого золота и «по убеждению бывших в Москве патриархов Антиохийского Иоакима и Константинопольского Иеремии, которые пророчествовали ему покорение Турецкого царства державе Российской, приказал приделать полумесяц под тем крестом. С тех пор в подражание золотому кресту Благовещенскому появились и на всех церквах кресты с полумесяцами» (А. Ф. Малиновский).

А на некотором удалении от колокольни на территории Кремля были три древнейших монастыря: Спасо-Преображенский на Бору, Чудов и Вознесенский.

В 1330 году Иван Калита перевел иноков из Данилова монастыря в Кремль, где он основал Спасо-Борский монастырь при построенной церкви Спаса Преображения на Бору. На месте древнейшей (1272 год) деревянной московской церкви второй половины XIII века, которую, по преданию, строили из бревен, вырубая тут же сосновый бор, он построил каменный собор; именно в нем в 1340 году Иоанн принял иноческий образ и схиму.

Место, на котором возвели монастырь и которое когда-то было «светлым сосновым бором», вскоре оказалось в центре «Двора Великого князя», рядом с «Государевыми палатами», в окружении теремов. Поэтому потомок Ивана Калиты, Иоанн III, расширяя дворцовые строения в Кремле, в конце XV века перевел монастырь на окраину, на берег Москвы-реки, и нарек его Новоспасским. Храм вошел в состав зданий «Государева двора» — первоначально великокняжеского, а впоследствии царского. В конце XVIII столетия его полностью перестроили под наблюдением М. Ф. Казакова, который воссоздал храм в стиле архитектуры XVI века.

Вознесенский девичий монастырь был основан в конце XIV века у Спасских ворот. О времени основания Вознесенского монастыря точных сведений нет. Известно только, что он существовал еще при жизни великого князя Дмитрия Донского. После смерти князя его вдова Евдокия возобновила монастырь и обнесла оградой, потом приняла здесь иночество с именем Евфросинии. В 1407 году закладывают храм Вознесения Господня в честь чтимого верующими христианами праздника — Вознесения Господня, который празднуется на сороковой день после Светлого Христова Воскресения. Скорее всего, это был не первый храм в монастыре с таким посвящением. Вероятно, ранее здесь существовала деревянная церковь Вознесения, которая была заменена каменной. До начала XVIII века монастырь был усыпальницей великих княгинь и цариц. Вот только некоторые из тех, кто здесь захоронен: основательница княгиня Евдокия (причислена к лику святых под иноческим именем Евфросиния), Софья Витовтовна (жена Василия I), Софья Палеолог (жена Иоанна III), Наталья Кирилловна Нарышкина (мать Петра I), Наталья Алексеевна (внучка Петра I). До замужества с Лжедмитрием в монастыре находилась Марина Мнишек. Кроме главного храма Вознесения в монастыре были еще церкви Преподобного Михаила Малеина, при которой устроена была больница для престарелых монахинь, и Великомученицы Екатерины, построенная в готическом стиле в 1817 году на месте снесенной деревянной.

Чудов монастырь основан святителем Алексием, митрополитом всея Руси, по преданию, на месте ханского конюшенного двора. Эту землю митрополиту подарил хан Джанибек в благодарность за чудесное исцеление его жены Тайдулы от слепоты и беснования. Святитель Алексий остался в истории как человек, сумевший убедить Дмитрия Донского строить каменные стены вокруг Кремля, несмотря на продолжавшиеся набеги южных соседей, и в последующем именно эти стены сыграли важнейшую роль в защите и объединении русских земель. Митрополит Алексий повелел в 1365 году заложить деревянную церковь во имя Чуда Архистратига Михаила с приделом Благовещения Богородицы. Много легенд и событий связано с возникшим Чудовым монастырем. В нем был насильственно пострижен в монахи царь Василий Шуйский (1610); в подземелье, заключенный поляками в келье, принял мученическую голодную смерть патриарх Гермоген (1612); здесь крестили царя Алексея Михайловича, Петра Великого, Александра II. В стенах монастыря, по преданию, в 1605–1606 годах находился чернец Гришка Отрепьев. Монастырь стал последним пристанищем представителей самых знатных русских родов: здесь были похоронены князья Трубецкие, Оболенские, Хованские, Куракины, Щербатовы…

И звучали колокола Ивана Великого, Чудова монастыря, возвещая о победах русского оружия, о короновании, о рождении наследников престола, о венчании и рождении уже их детей; провожая в последний путь…

Победный звон колоколов Покровского собора

В апреле 1552 года молодой царь Иоанн IV, вошедший в историю под именем Иоанна Грозного, собирает совет для обсуждения «решительного» похода на Казань. «Ни за что не могу терпеть более, чтоб гибли христиане, преданные мне от Христа моего и за которых я должен буду отдать отчет, — сказал царь, — относительно же других наших врагов уповаю на того же милосердного Бога, который творит все по своей воле: если Он увидит непоколебимую нашу веру, от всех нас избавит». Совет поддержал царя и принял решение послать рать и «наряд» (артиллерию).

Тогда же царь дал обет, что если до начала зимы поход закончится успешно, то он построит в Москве храм. Штурм мощной Казанской цитадели, который завершился ее падением, начался 1 октября (14 по современному стилю), в день православного праздника Покрова Божией Матери.

Царь сдержал свое слово, и в столице «у Флоровских ворот на Рву» на будущей Красной площади был возведен прекрасный памятник русской воинской славы — Покровский собор. В народе его называют храмом Василия Блаженного. Строительство храма начали в 1555 году и за шесть летних сезонов создали непревзойденный по красоте шедевр мирового искусства.

Одновременно с возведением храма с юго-восточной стороны строилась звонница. В ее формах и оформлении прослеживались приемы псково-новгородской школы, получившие в начале XVI века большое распространение в столице.

В годы Опричнины царь Иоанн IV Грозный (1533–1584) удалился в Александрову слободу. Он вставал рано, поднимался «в четвертом часу утра на колокольню с царевичами и Малютой Скуратовым благовестить к заутрени». Об этом факте узнаем мы из книги П. В. Гидулянова «Церковные колокола на службе магии и царизма» (1929). Но еще раньше и более подробно об этом написал в XVI веке ливонский дворянин Э. Крузе: «В колокола звонят он сам (Иоанн IV. — В.Г.), его два сына да пономарь, все вместе. Рано, в 4 часа утра, все члены братства должны находиться в церкви; отсутствие, кроме случая тяжелой болезни, строго наказывается, и виновный, кто бы он ни был, бросается в монастырскую тюрьму на 8 дней на покаяние. Во время божественной службы царь поет с прочими членами своего духовного братства и церковнослужителями от 4 до 7 часов утра. В 8 часов он сам благовестит, и каждый должен опять идти в церковь, где он (царь) и поет вместе с другими до 10 часов. К этому времени бывает готов обед, и братия по выходе из церкви садятся за стол, но царь, по должности настоятеля, во все время обеда, стоя, читает им назидательные книги».

И в то же время до нас дошли высказывания приближенных Иоанна Грозного, что своего подросшего сына — будущего царя Феодора Иоанновича, он нередко упрекал: «Ты не царь, а пономарь будешь».

Несмотря на всю противоречивость в оценках Иоанна IV, нельзя не отметить, что он всегда подчеркивал свою преданность и верность Православию и доказывал это своими делами. Став главой государства в три года, в шесть он уже совершил богомолье в Троице-Сергиев монастырь, и впоследствии они стали ежегодными.

Юный великий князь очень интересовался живущими на северо-востоке русских земель иноками — «нестяжателями», он стремился понять и осмыслить их устав, мировоззрение. С этой целью он навещал «заволжские обители» — Кирилло-Белозерский, Ферапонтов, Корнильев-Комельский, Павлов-Обнорский монастыри.

В январе 1547 года великий князь Московский венчан на царство, в феврале женился на Анастасии Романовне Захарьиной, а в июне в Москве начались страшные пожары и волнения горожан, захвативших на несколько дней столицу. После расправы над княжеской семьей Глинских бунт утих. В сентябре Иоанн IV делает огромный денежный вклад в Троице-Сергиев монастырь, а в апреле будущего 1548 года идет в обитель пешком.

Но была и еще одна страница в его жизни, о которой нельзя не упомянуть, — это возникшие разногласия между царем и митрополитом Филиппом (Колычевым). Впрочем, разногласия эти не касалось вопросов, связанных с взаимоотношением светской и духовной власти.

Настоятель Соловецкого монастыря игумен Филипп (в миру образованный боярин Федор Колычев) за двадцать лет своей деятельности создал на Соловках мощнейшую в истории крепость — православную обитель. Умный, способный организатор в 1566 году избран митрополитом всея Руси, но, как часто бывает, самостоятельные люди не могут долго оставаться среди льстивых царедворцев, и через два года он попал в немилость. Смещен, сослан в Тверской Отрочь монастырь; в 1569 году задушен Малютой Скуратовым.

* * *

Первая звонница Покровского собора просуществовала до конца 1670-х годов, и какой она была, к сожалению, история не сохранила точных сведений. Существуют очень разные изображения звонницы на протяжении всех ста двадцати лет ее существования. Впервые ее можно увидеть на лицевой миниатюре 1560 года, где она двухъярусная, трехпролетная с шатровым завершением. В 1585 году в «Записках» Мартина Груневега мы уже видим звонницу четырехъярусной, причем в первом и четвертом однопролетном ярусах висели по одному колоколу. Некоторые исследователи предполагают, что первый ярус с самым большим колоколом был каменным, а три верхних — деревянными. Очень хорошо прорисована звонница при Покровском соборе на плане «Кремленаград» 1600–1605 годов. Теперь она стала трехъярусной, трехпролетной, и завершают ее три шатра с крестами.

Внешний вид звонницы очень изменился на гравюре А. Олеария 1647 года и рисунке из альбома А. Мейерберга 1662 года, где звонница вновь двухъярусная и трехпролетная, завершают ее три шатра, но теперь с юга к ней пристроена церковь с двумя главками. Звонница палатного типа теряет свои прямоугольные очертания в плане и больше напоминает уже небольшой храм рядом с величавым собором.

Безусловно, на изображения собора и звонницы оказывали влияние профессиональная подготовка автора, наличие у него художественного таланта, фантазии. Немаловажную роль играли и приемы подачи изображения, а они были очень разные: миниатюры в летописях, планы, гравюры, рисунки. И все же такие большие расхождения во внешнем виде конечно же связаны и обусловлены теми событиями, участником которых стал Покровский собор, и прежде всего из-за своего месторасположения на Красной площади столицы государства Российского, переживавшего период становления и отстаивающего свою независимость. Не надо забывать, в честь какого события был построен Покровский собор — победы молодого царя и русского народа над Казанским ханством, которое постоянно совершало грабительские набеги на русские земли.

Но не прекратились набеги ни с юга, ни с запада. В 1571 году крымский хан Девлет-Гирей привел орду из южных степей и разграбил, сжег Москву.

Через сорок лет польско-литовские войска вторглись на территорию государства Российского и, пользуясь предательством некоторых бояр и воевод, захватили Москву, Кремль. Интервенты были выбиты из Кремля в октябре 1613 года, позже на Красной площади поставили памятник князю Пожарскому и гражданину Минину, возглавившим ополчение.

Завоеватели уходили, а после себя оставляли руины.

А еще следует помнить, что в Москве почти все дома строили из дерева, поэтому настоящим бедствием были пожары — сгорали целые улицы. Пожары ничего не щадили на своем пути, даже монастыри и церкви. Самые страшные пожары в конце XVI–XVII веке были в 1595, 1626, 1635, 1668 годах. Каждый раз после отступления врага или пожара прежде всего восстанавливали храмы.

Церкви и колокольный звон были символами независимости Русской земли. Лучшие зодчие возводили стены, лучшие литейщики становились колокольных дел мастерами. Каждый мастер конечно же делал свою работу, используя традиционные методы, но всегда он вносил что-то особое, свое. Да и денежные средства, материалы, возможности были разные, менялись со временем и вкусы. Вот и появлялись после восстановления по-новому оформленные, оригинальные звонницы.

В 1670-х годах, после пожара, была построена шатровая колокольня возле юго-восточного угла собора, где она стоит и в наши дни.

Известно, что в 1682 году возобновились крестные ходы на праздник Покрова (их не было со времени последнего пожара, с 1668 года). А любой крестный ход должен сопровождаться звоном колоколов; значит, в новой колокольне и был размещен новый колокольный набор. Возникает естественный вопрос: что произошло? Чем вызвана замена звонницы шатровой колокольней?

Прежде всего следует иметь в виду, что звонница существовала уже больше века, и этот период времени был тяжелым. Враги и пожары разрушили ее стены и цоколи фундаментов. Необходимо было строительство нового сооружения для размещения колоколов собора. Каким оно должно быть? Этот вопрос решали зодчие по царскому повелению. Нельзя не обратить внимание, что в эти годы «язычный» способ звона стал основным и самым распространенным, а он требовал, чтобы звонарь находился рядом с колоколами. С годами увеличивалось количество колоколов в храмах, особенно в самых престижных. И только колокольня позволяла храмам иметь большие наборы колоколов, размещая их на разных ярусах.

Уже в середине 20-х годов XVII века народ стал понимать, что произошло в период Смуты: государство находилось на краю пропасти.

В ознаменование победы над польско-литовскими завоевателями и местными отщепенцами стали строить сначала скромные часовни, а чуть позже и торжественные мемориальные сооружения, возвеличивающие государство Российское и Православие. В 1624–1625 годах Спасские (в то время — Фроловские) ворота Кремля надстраивают, над ними возводят высокий шатер, внутри устанавливают часы, для которых мастер-колокололитейщик Кирилл Самойлов отливает тринадцать колоколов (до этого на башне висел один колокол).

Только спешившись и с непокрытой головой проходили православные люди через главные — Спасские — ворота Кремля, которые считались символом России наподобие Золотых ворот Царьграда периода расцвета Византийской империи.

Самая высокая шатровая башня с курантами стала примером для подражания. Во второй половине XVII века площадь у Фроловских ворот получила название Красная площадь. Ее расчистка от деревянных строений, как жилых, так и церковных, объяснялась мерами предосторожности, связанными с многочисленными пожарами, во время которых огонь из Китай-города перекидывался на Кремль.

Не прошло и полувека, как площадь оказалась в окружении гармоничных и одновременно чрезвычайно разнообразных композиций зданий и храмов с шатровыми завершиями, и в них колокольням отводилось особо почетное место: ведь в них размещались колокола — символ государственности.

При расширении площади пришлось разобрать несколько церквей. По существовавшим традициям их престолы перенесли в расположенный рядом Покровский собор, а две из них было решено разместить в двух нижних этажах новой колокольни Покровского собора. Теперь стало совершенно очевидно, что архитектура старой звонницы не отвечала новым задачам и веяниям и нужна была шатровая колокольня с крутыми скатами, которая объединяла бы самобытную архитектуру Покровского собора с архитектурой Кремля и зданий на Красной площади.

О количестве и весе первых колоколов на звоннице Покровского собора сведений не сохранилось. Только по изображениям звонницы можно предположить, сколько их было и какого размера. Единственное, что можно отметить, — это то, что для тех времен их было много и их количество соответствовало значению Покровского собора. Что же касается авторов их отливки, можно только предположить, что это были лучшие мастера Пушечного двора.

И вот первая запись — в «Известии о русском и московском путешествии датского герцога Иоганса Младшего» 1602 года: «…возле собора стоит высокая стена с несколькими сводами, в которых висят 12 больших и малых колоколов».

Первая запись, непосредственно касающаяся человека, отлившего колокол для Покровского собора, относится к 1621 году. Благодаря существованию строгого контроля и учета выплаты мастерам московского Пушечного двора специального государева вознаграждения за хорошо выполненную работу, мы можем прочитать, что 5 марта того года по указу государя Михаила Феодоровича «пушечному и колокольному литцу Игнатию Максимову положено жалованье… 4 арш. без чети сукна настрафилю лазоревого, цена по 2 рубли с полтиною портище; а пожаловал Государь их за то… [что] Игнатей вылил колокол к Василью Блаженному…»

Все ясно. За выполненную работу мастера московского Пушечного двора получали денежное и хлебное жалованье. Особо отличился — получил вознаграждение.

А вот сохранившаяся декабрьская запись 1666 года: «Колокольному мастеру Федке Дмитриеву завесть колокольный образец во сто в пятьдесят пуд, и по тому образцу вылить колокол к церкви Покрову Пречистой Богородицы, что на Рву, а велеть тот колокольный образец делать наспех днем и ночью, чтоб тот образец однолично к литью поспел к Великому посту…»

Через два года в Москве свирепствовал жуткий пожар. Выжили ли первые колокола в сгоревшей звоннице или погибли? Можно только предположить, что некоторые сохранились и в 1682 году их разместили в только что отстроенной колокольне, но какие они были, в каком состоянии — неизвестно. Через двадцать лет по указу царя Петра Алексеевича снимали колокола с церквей и отдавали на нужды армии. Сколько и какие ушли в переплавку на пушки в 1701 году — это тоже вопрос.

Интересный документ сохранился после смерти соборного пономаря Матфея Иванова и назначения нового: «…по указу великого государя и по благословению преосвященного Стефана митрополита ему пономарю Гаврилу Семенову в том соборе в пономарех быть и всякая пономарская служба хранить во всяком брежении, и в чистоте, и в трезвости, а не пианством, благовестити к вечерне, утрени и литургии по благословению того же собора протопопа, а преж соборного отнюдь не благовестить; во св. олтарь входить временно совестию чистою и не зазорною, во св. олтаре и в церкви прах изметати почасту и паутины очищати, престола же и жертвенника пометати от пыли да не дерзнет и св. сосудом да не касается; великия же свещи и малые по времени вжигати и погашати, якож изъявися в уставе или по повелению настоятеля; иереем же да подает кадило и фимиам и во время святого соединения да подает теплоту, и вся хранити опасно, в трезвой совести, у протопопа того собора всегда быти в послушании и покорении и ничто же вопреки делати и ни глаголати. У подлинной новоявленной памяти патриаршего Духовного приказу печать приложена. На подлинной подписал Судия Духовных Дел иеромонах Иринарх».

В приложении к сборнику «Статистическое описание Москвы 1841 г.» сообщается, наконец, о количестве колоколов в Покровском соборе — их девять.

Следующая информация о колоколах относится к 1923 году. По инвентарной описи музея Покровского Василия Блаженного собора, их тринадцать на колокольне и три в подклете; через два года эти три были проданы некоему И. Е. Ешкову по весу — 10 пудов, 5 пудов и 3 пуда. Дальнейшая судьба их неизвестна.

В 1929 году 2 октября был составлен акт № 271, в котором по распоряжению Хозэкса Елавнауки свидетельствовалось, что всего «на колокольне 13 колоколов», «во дворике у колокольни один колокол с надписью, датирующей колокол времен Петра и Иоанна; в подклети один колокол (по описи XVII в.); куски колокола с фрагментами надписи, датирующей его XVII в.; в нижней церкви малый колокол конца XIX в.

Всего колоколов (считая разбитый) — 17».

И страшный вывод: «Из семнадцати колоколов считаем необходимым хранить два датированных колокола XVII века (у колокольни и в подклети) и два колокола на колокольне… предположительно определяемые иноземными XVI–XVII вв. Прочие колокола вместе с разбитым сдать Рудметаллторгу, как не представляющие особой музейной значимости». Подписали этот зловещий приговор: «Зав. Муз. (Л. Пономарев), Пом. Хр. Отд. Дома быта ГИМ (Н. Осин), 2/X — 1929 г.».

Среди колоколов, сдаваемых на металлолом, самый большой, весом 316 пудов 10 фунтов, отлитый на заводе Финляндского в 1876 году мастером Ксенофонтом Веревкиным. Второй колокол весом 100 пудов 5 фунтов; в акте указано, что он имеет надпись: «Лил сей колокол мастер Фрол Терентьевич», что он «без даты с орнаментом XVIII в.». Но ведь это скорее всего не Фрол, а Флор — знаменитый литец Флор Терентьев, который по приглашению ростовского митрополита Ионы Сысоевича отлил в 1689 году шедевр «Сысой», весом две тысячи пудов.

И, наконец, куски разбитого колокола: в передаточном акте указано их количество — 51. Это мог быть только очень большой колокол. А. Ф. Бондаренко, неутомимый исследователь истории Покровского собора и его колоколов, считает, что это мог быть «154-пудовый благовестник, отлитый Федором Дмитриевым в 1666 г.».

Вот эти «послания предков в металле» и еще десять музейных экспонатов, но меньших размеров и веса, сданы в Рудметаллторг.

И осталась только справка для отчетности: «Настоящим подтверждаем, что взятый по наряду № 95 отвес бронзы погружен на станции Мытищи заводу № 8».

* * *

1 января 1990 года в 12 часов дня раздался звон колоколов у Покровского собора. Услышать его на Васильевском спуске собрались тысячи москвичей и гостей столицы. Управлять колоколами пригласили Ивана Васильевича Данилова из Архангельского музея деревянного зодчества и народного искусства в Малых Корелах — тогда только там на фольклорных праздниках звонили колокола, только там учили играть на колоколах.

Мне посчастливилось присутствовать, когда колокола зазвучали второй раз; это был день, который празднует у нас вся страна, — День Победы, 9 мая 1990 года.

Многообещающая весна 1990 года. Трудно передать то волнение, чувство гордости, которое тогда охватило меня. Уже не было в живых отца, ветерана, русского солдата — так он себя называл. Родители ушли вместе. Только похоронили отца, за ним ушла мама — «боевая подруга», как шутя величал ее батя. Они всегда будут вместе на погосте в Лосином Острове; когда придет время — соберусь к ним и я.

В тот праздничный день их младший сын — народный депутат последнего созыва Верховного Совета великого государства — впервые услышал звон колоколов у Покровского собора. Звон этот был не очень громким, но удивительно органичным. Как невозможно заменить или, как сейчас говорят, — осовременить ни одно здание на Красной площади — настолько все гармонично, так и звон сразу же показал, что он просто необходим, обязательно должен быть здесь и таким, что его всегда недоставало — так гармонично звучание колоколов на древней, самой красивой площади, где часто решалась судьба отечества.

Спустя годы я узнал, что звонарь И. В. Данилов по случаю праздника 9 мая исполнил Георгиевский и Торжественный звоны; звонили привезенные с Севера, подобранные в набор колокола.

Другое время, другие люди, но главное — сохранить традиции, обычай, вернуть Православию человека. На Красной площади собирались ополченцы Минина и Пожарского перед штурмом Кремля, занятого польскими интервентами и предателями; отсюда с парада уходили в бой защитники Москвы в ноябре 1941 года; сюда приходил перед полетом Ю. А. Гагарин, сюда и вернулся, здесь его встречали москвичи. Это стало традицией для космонавтов и тех, кто уезжал надолго или с серьезной миссией. Отсюда уходили мы в 1965-м, молодые комсомольцы-добровольцы… Восстановить то, что утеряно, сложно, на это уйдут годы, но ведь не все потеряно безвозвратно, и этому учит история государства Российского.

В первые два дня 1990 года звучал не церковный звон, а исполнялись светские музыкальные композиции. Богослужение в Покровском соборе намечено было возобновить на престольный праздник Покрова Божией Матери — 14 октября 1990 года.

Шел очень трудный и длительный процесс подбора колоколов, чтоб их звон соответствовал традиционному церковному, веками звучавшему с колокольни уникального исторического и архитектурного памятника. По мнению А. Ф. Бондаренко, «вплоть до пожара 1668 года его (Покровского собора. — В.Г.) звонница была одной из первых в Москве после Ивановской колокольни Московского Кремля не только по величине, но также и по своему значению. Следовательно, и колокола для нее доверяли отливать только лучшим специалистам Пушечного двора». В конце XX века в России не имелось колокололитейных мастеров, а знания и навыки этого древнего ремесла были забыты.

Решено было попробовать составить набор из оставшихся, сохранившихся колоколов, снятых с колоколен храмов, разрушенных в конце 20-х — начале 30-х годов XX века, но это оказалось чрезвычайно трудным делом — нужны были колокола с определенным звучанием. Только в марте 1996 года процесс формирования колокольного набора был закончен. Последним, девятнадцатым в храме Василия Блаженного стал колокол, специально отлитый и подаренный Николаем Геннадьевичем Пятковым — главой колокололитейной фирмы «Пятков и К°», открывшейся в городе Каменск-Уральске. Колокол весит 130 килограммов.

А начиналось все с четырех колоколов, чудом переживших семидесятилетнее лихолетье преследования за православные убеждения. Два из них были в перечне 1929 года: это один из иноземных XVI–XVII веков (предположительно германский) и колокол, стоявший в конце 20-х годов в подклете, который был отлит в 1684 году и пожалован царями Иоанном и Петром Алексеевичами боярину В. В. Голицыну. К сожалению, на нем нет имени мастера, отлившего его (возможно, Ф. Моторин).

Третьим был колокол из церкви Введения во Храм Пресвятой Богородицы на Большой Лубянке. После сноса церкви в 1924 году он простоял у собора шестьдесят лет, теперь торжественно поднят на колокольню и благодаря своим данным стал вторым (полиелейным). Отлит он был в 1683 году и, без всяких сомнений, великим мастером Федором Моториным. Четвертый колокол из церкви Зачатия святой Анны, что в Углу (это Китай-город). Он имеет типично французскую форму и надпись на старофранцузском языке. Отлит в середине XVI века и триста лет постоянно «служил» в одной церкви, откуда в 1935 году передан Покровскому собору.

Колоколом под номером один (праздничным, благовестным) стал уникальный по своему звучанию колокол, привезенный в 1991 году из Новодевичьего монастыря, где пятьдесят пять лет он ждал своего часа. До 1935 года он был на колокольне церкви Преподобного Сергия Радонежского в Пушкарях (около Сретенки), там, где когда-то была Пушкарская слобода, в которой жил мастеровой и служивый люд, приписанный к Пушкарскому приказу. Пушки (практически все) в России с конца XV до начала XVIII века отливались только на московском Пушечном дворе, который находился примерно в том месте, где сейчас стоит «Детский мир», в районе улиц Пушечной и Кузнецкого моста, и самые лучшие колокола в XVII веке отливались на московском Пушечном дворе.

С 1547 года известна деревянная церковь Живоначальной Святой Троицы, в ней был придел преподобного Сергия Радонежского. В 1664 году ее сменил каменный храм, который в народе называли не иначе как Сергиевским, даже улица и прилегающие переулки стали Сергиевскими. Храм снесли в 1935 году.

Прекрасно звучащий колокол великолепно оформлен: рельефные растительные орнаменты, херувимы, ангельские лики создают торжественную, праздничную пластичную композицию. На видном месте — четыре иконы: Святой Троицы, преподобного Сергия Радонежского, святителя Николая и икона Казанской Божией Матери. И конечно же, все объясняющая авторская подпись: «1766 году генваря 12 дня вылит сей колокол к церкви Живоначальныя Троицы и преподобнаго отца Сергия что в Пушкарях рачения тоя церкви священника Алексия Стефанова, а вкладом покойного прихожанина Петра Яковлева живописца и прочих приходских людей весом 160 пуд, лил мастер Семен Гаврилов сын Можжухин».

Сегодня мы можем только предположить, что умер художник, возможно, иконописец, который все свои деньги завещал храму на отливку колокола, но художник, как всегда, был беден, и денег не хватило. Тогда, как это бывало на Руси испокон веков, прихожане по копеечке собрали недостающую сумму, и зазвонил колокол, отлитый на народные деньги; оттого и звон у него чистый, душевный, благовестный.

В 1991 году из Новодевичьего монастыря поступил колокол с колокольни церкви Иоанна Богослова в Бронной Слободе. В обители он ждал своего часа с 1925 года. Этот колокол отлил сам мастер Иван Моторин «лета 7200».

В 1992 году, хотя и было уже собрано двенадцать колоколов, но вместе звонили только восемь. Четыре колокола имели скрытые или явные дефекты, поэтому для звона были не пригодны. А звонить приходилось довольно часто, надо было сопровождать все богослужения, проводимые в храмах Московского Кремля. Так было до Пасхи 1993 года — в тот день наконец вновь зазвучала колокольня Ивана Великого.

В Покровском соборе появились колокола с завода П. Н. Финляндского (4 пуда 2 фунта и 4 пуда 33 фунта), поступил колокол «П. И. Оловянишникова С-Н»; он весит 8 килограммов; с завода братьев Самгиных (19 килограммов). Есть и старые иностранные: польский 1791 года, голландский (?) 1765 года, голландский 1642 года и другие. Есть и современные, отлитые на заводе товарищества «Пятков и К°», их четыре. А весь колокольный набор, который звонит, сопровождая богослужения в соборе, а также торжества у стен Кремля, состоит из пятнадцати колоколов:

три больших благовестных колокола: праздничный — 160 пудов, полиелейный — 104 пуда, будничный — 66 пудов;

восемь средних подзвонных: 30 пудов, 14 пудов, 13 пудов, 8 пудов, 5 пудов 20 фунтов, 4 пуда 33 фунта, 4 пуда 9 фунтов и 3 пуда 5 фунтов;

четыре малых зазвонных: два по 1 пуду и два по 0,5 пуда.

Не поется на чужбине…

На Руси бытовало поверье, что православный колокол в неволе замолкает, и это подтверждают записи в летописи: «Князь Александр (Васильевич Суздальский. — В.Г.) из Володимера вечный колокол святой Богородицы возил в Суздаль, и колокол не начал звонить, яко же был в Володимере; и виде Александр, яко сгрубил святой Богородицы, и повелел его… пакы везти в Володимер и поставиша его в свое место, и пакы бысть глас, яко же и прежде богоугоден».

Необычная история произошла с колоколами Данилова монастыря. Это первый в Москве монастырь по времени основания, не позднее 1282 года. Основан сыном князя Александра Невского, святым Даниилом Александровичем (1261–1303), в честь святого Даниила Столпника, его небесного покровителя. У князя была удивительная судьба: в два года остался сиротой, десяти лет от роду вступил в княжение. Московское княжество было совсем небольшим, но именно князь Даниил за время своего тридцатилетнего правления положил начало созданию сильной Московской державы. Погребен он был на кладбище Данилова монастыря.

Напомним, что в 1330 году Иван Калита перевел иноков монастыря в Кремль, а в 1560-м Иоанн Грозный «возобновил» Данилов монастырь на старом месте (чуть севернее). В Кремле осталось монастырское подворье. 30 августа 1652 года под звон колоколов Данилова монастыря мощи основателя обители, князя Даниила, обретены нетленными и перенесены в существующий и поныне храм Святых Отец Семи Вселенских Соборов.

В 1930 году монастырь был закрыт; тогда же упразднено монастырское кладбище, о чем свидетельствует составленный акт: «31 мая 1931 года в присутствии специальной комиссии вскрыты захоронения Н. В. Гоголя, супругов Хомяковых, поэта Ник. Языкова и музыканта Ник. Рубинштейна». Вопреки старинной поговорке «Мертвых с погоста не носят» их прах, а также останки Д. А. Валуева и князей Черкасских перенесли на кладбище Новодевичьего монастыря. В то же время был перезахоронен художник В. Г. Перов на кладбище Донского монастыря. Все остальные могилы были сровнены с землей.

Сохранились документы, согласно которым на кладбище были погребены выдающиеся деятели науки, культуры, Церкви, и среди них — Ф. Л. Морошкин, Ю. Ф. Самарин, М. А. Дмитриев, Н. С. Тихонравов, владыка Великопермский митрополит Варлаам (Эрастов) и многие другие православные русские люди. На надгробии известного славянского ученого Ю. И. Венелина были такие слова: «Напомнил свету о забытом, но некогда славном, могущественном племени болгар, пламенно желал видеть его возрождение». Земные знаки памяти были уничтожены, стерты с лица земли, но память народная все сохранила.

После 1917 года Даниловский монастырь твердо держался традиций русского Православия во время вспыхнувших церковных смут; он стал прибежищем многих стойких в вере архиереев, насильственно лишенных кафедры. В списке закрытых монастырей он оказался последним.

С северной стороны монастыря надвратный храм — церковь Симеона Столпника. Над ним в 1732 году была сооружена 45-метровая колокольня, разрушенная в первой половине XX века.

К началу XX века на колокольне было 13 колоколов. Через несколько лет колокольный ансамбль монастыря состоял уже из 18 колоколов.

В праздничном трезвоне участвовали 17 больших и малых колоколов. Восемнадцатый, «Постовой» колокол, отлитый в 1790 году весом 137 пудов, звонил в дни Великого поста и отдельно от остальных. И все же набор из тринадцати колоколов, отобранных в соответствии с тембром и основными тонами «Большого» колокола, признается наиболее удачным, и заслуженно его считают вершиной колокольного мастерства православной России. Всего в мире сохранилось пять тяжеловесных дореволюционных подборов: еще в Ростове Великом, Псковских Печорах, Вологде и Таллине. В начале XX века крупнейший специалист-звонарь Константин Сараджев писал о даниловских колоколах, что они «имеют величайшую музыкальную ценность; это есть художественно-музыкальный состав из колоколов, именно занимающий одно из крупнейших мест в области науки, а также и в области искусства».

«Большой» праздничный колокол отлили на заводе Н. Д. Финляндского в 1890 году из старого, пришедшего в негодность колокола весом около 300 пудов с добавлением меди. Мастер Ксенофонт Веревкин оставил надпись, объясняющую происхождение колокола — с благословения «о. Архимандрита Ионы, жертвою купчихи Анастасии Сергеевны Захаровой о упокоении ея мужа раба Божия Иоанна». Он занял свое место только после того, как были укреплены стены колокольни, а до этого десять лет звонил рядом с монастырем. «Большой» колокол выделялся гармоничным сочетанием высоких обертонов с бархатистыми низкими, что очень редко у колоколов такого веса. А помогали ему еще два больших колокола: «Полиелейный» (365 пудов) и «Будничный» (131 пуд), да десять подзвонных колоколов весом от 6 5 пудов до 1,75 пуда и, наконец, четыре зазвонных колокольчика — их вес был 16, 13, 12и 10 килограммов. Самые древние из подзвонных — весом 65 и 40 пудов — были пожертвованы царем Феодором Алексеевичем еще в 1682 году.

Монастырь всегда славился звонами своих колоколов, их собирали несколько веков, подбор был уникален и представлял большую историческую и музыкальную ценность. Слышавшие говорили, что их звон был похож на ростовские звоны. Удалось сохранить ноты звучания каждого из шестнадцати колоколов, которые записал в 20-х годах XX века К. Сараджев.

Сегодня в монастыре звучат двадцать колоколов, и почти все ярославские.

А родные даниловские колокола оказались в Бостоне (США), в Гарвардском университете. Американский предприниматель Чарльз Крейн в 30-х годах XX века купил на вес (25 тонн) набор из восемнадцати колоколов и подарил их американскому университету. Сопровождал и настраивал колокола известный мастер Константин Сараджев (но об этом — отдельный рассказ, дальше). Тогда обнаружили, что в Америку не прибыл самый большой и ценный из подзвонных колоколов — 65-пудовый (исторический вклад царя, следы его безнадежно утеряны) и что один из колоколов не подходит по строю; на колокольне университетской башни Лоуэл разместили семнадцать колоколов. Первым играл на этих колоколах псаломщик из Нью-Йорка Андронов.

И вот уже семьдесят лет пытаются настраивать и играть на них так, как они звучали в родном Даниловом монастыре. Но — не получается. Колокола звучат громко, звук чистый, мощный, но, как говорят слушатели и специалисты, почему-то очень настороженный, одинокий, не создающий ансамбля. Пытались использовать электроударники с компьютерами, но тщетно. Красота звона русского колокола — это песня души русского народа, она раскрывается только на родной земле. А вдалеке от родины тоска колоколов передается человеку, вызывает ностальгию, как описал это Великий князь Константин Константинович (К.Р.):

Несется благовест… Как грустно и уныло На стороне чужой звучат колокола. Опять припомнился мне край Отчизны милой, И прежняя тоска на сердце налегла. Я вижу север мой с его равниной снежной, И словно слышится мне нашего села Знакомый благовест: и ласково и нежно С далекой родины гудят колокола. 1887 г.

Вот и остается предположить, что колокола не желают развлекать случайных обывателей, просто хотят домой, на родину, в Москву, в обитель князя Даниила, служить Православию. Теперь им есть куда возвращаться: первый по основанию московский монастырь стал первым открывшимся заново монастырем столицы России. А с руководством университета завершены переговоры о возвращении даниловских колоколов; взамен им уже отлиты новые, специально для университета.

Их отлили на воронежском колокололитейном заводе фирмы «Вера», возглавляемом генеральным директором В. Н. Анисимовым. Когда колокола установят в Гарварде, подлинные вернутся на родину.

Совершенно очевидно, что уникальный красивый звон-голос, свидетель монашеских подвигов прославленных церковью новомучеников и исповедников Даниловской обители, звучавший во время прощания с многими известными и почитаемыми гражданами России, должен быть возвращен в родной Даниловский монастырь.

Возрождение древней обители

В конце 70-х — начале 80-х годов XX века произошли серьезные изменения в настроении общества. Все чаще и громче звучали призывы вернуть Церкви одну из московских обителей. Приближался исторический юбилей — 1000-летие Крещения Руси, и в 1982 году Святейший Патриарх Пимен и Священный Синод обратились к советскому руководству с просьбой о создании духовно-административного центра Русской Православной Церкви в одном из старейших московских монастырей. 5 мая 1983 года (во время руководства страной Ю. В. Андропова) Церкви безвозмездно передали Данилов монастырь.

Председателем комиссии по реставрации и строительству Данилова монастыря был назначен митрополит Таллинский и Эстонский Алексий. В то время он был управляющим делами Московской Патриархии, сейчас — наш Святейший Патриарх, резиденция которого находится здесь же.

И сразу же всем миром начались работы по восстановлению всероссийской святыни. Вот с какой теплотой и гордостью вспоминал об этом времени возрождения архимандрит Евлогий (Смирнов) — первый наместник обители.

«Словно бурный поток весенней воды обрушился на монастырь, смывая многолетнюю черноту и высветляя его первозданный лик. Православных мало смущало бедственное состояние монастыря, его выщербленные башни, пошатнувшиеся стены. Они рады были уцелевшим камням, связывавшим их с далеким и светлым прошлым, с мудрой жизнью отцов, подлинной национальной культурой, оберегающей духовное богатство и святыни города».

Страшным смерчем прошли 30-е годы и по людям, и по созданным их руками зданиям. Среди монастырских развалин чудом уцелел храм Святого Симеона Столпника, который размещался в трех нижних ярусах знаменитой колокольни. Там в сентябре 1983 года и проходили первые монастырские богослужения. Уже в начале 1984 года начались работы по восстановлению колокольни по сохранившимся фотографиям, рисункам, чертежам. И сразу же возникла проблема с колоколами — родные сняли и продали в «рабство», отлить новые было практически невозможно — все утеряно и забыто. А разместить большие колокола следовало после возведения восьмигранного яруса звона, и только потом можно было завершить сооружение колокольни, построив еще два восьмерика и увенчав их главкой с крестом.

Помощь пришла с Ярославской земли. Оттуда привезли самый большой колокол — «Праздничный» — весом 221 пуд. Надпись на нем говорила, что он отлит в 1886 году на «заводе П. Оловянишникова с сыновьями» в Ярославле. Его украшали литые изображения Благовещения Пресвятой Богородицы, Рождества Христова и Покрова Пресвятой Богородицы. На этом старинном колоколе была отлита еще одна надпись: «Ярославской губернии, Даниловского уезда, старанием старосты Смирнова…» Удивительное совпадение: из Даниловского уезда привезли его в Данилов монастырь, от ярославца Смирнова — наместнику обители архиепископу Евлогию (Смирнову).

Уникальность оловянишниковских колоколов была в том, что с 1882 года «завод стал вырабатывать колокола, стремясь не только к одной благозвучности, но также и определенного тона, подбирая целые звона того или иного аккорда» (Примаченко П. Русский торгово-промышленный мир. М., 1993). Этими работами руководил исследователь искусства колокольного звона, протоиерей Аристарх Израилев. Изготавливались целые ансамбли из двух-трех десятков колоколов, подобранных по камертону.

Еще шесть ярославских старинных колоколов вошли в новый монастырский набор, а весили они 159, 100, 75, 50, 25 и 15 пудов. В обители их встречал радостный даниловский звон небольшой наземной звонницы и благодарность служителей церкви и прихожан за этот бесценный подарок.

Конечно, в Даниловский монастырь попал не ансамбль, а разрозненные колокола, и им еще предстояло спеться, слиться друг с другом. А пока их приводили в порядок: одному пришлось наставлять уши, другому навесить язык, всех надо отчистить от пыли времен, от патины молчания… С трепетом ждали торжественного часа, и он наступил.

Вначале колокола освятил архиепископ Ташкентский и Среднеазиатский Варфоломей (Гондаровский). О том, что произошло позже, вспоминал архимандрит Евлогий:

«Прекрасный солнечный летний день с ясным голубым небом. Над колокольней взметнулась стрела мощного крана с самым большим колоколом, в 220 пудов. Все, затаив дыхание, внимательно следили за тем, как этот кран бережно опускал священный груз на колокольню.

Те, кто присутствовал при этом необычайном событии, ощутили в себе что-то великое. Казалось, что вместе с поднятым ввысь колоколом устремилась куда-то высоко-высоко душа и коснулась чего-то светлого и сладостного. Народу в монастыре в тот день оказалось немало, хотя мы не объявляли о предстоящем событии. И все мы — монахи, прихожане, сотрудники управления — увидели незабываемую картину: колокола один за другим, будто на крыльях, взлетали туда, где им определено быть, в свои гнезда.

Кто-то из иноков спросил у меня:

— Отец наместник, не благословите ли позвонить с наземной звонницы в честь поднятия колоколов?

— Бог благословит, позвоните!

Радостный трезвон нашей первой звонницы, расположившейся на трубах среди больших деревьев, слился с радостным волнением всех присутствующих. Старушки, истово крестясь, запели молитвы, отирая от слез глаза. И словно в довершение радости, неизвестно откуда появилась стая белоснежных голубей, которая кружилась над колокольней».

Обучал звонарному искусству молодых звонарей Михаил Иванович Макаров — многоопытный, заслуженный звонарь. Первый опыт он приобрел на монастырской колокольне еще юношей, и это было еще до закрытия монастыря. На всю жизнь он запомнил уроки звонарного искусства, которые ему дали его учителя — монах Андрей и сапожник дядя Николай — и передавал свои знания новому молодому поколению звонарей. Михаил Иванович рассказывал:

«Мы звонили сразу вслед за Иваном Великим. У того — сила на всю Москву, а у нас — мелодичность, какой не было ни в одном другом храме и монастыре. Самым большим в Даниловом был колокол в 750 пудов. Он находился не на колокольне, а за стеной монастыря, возле часовни благоверного князя Даниила (была такая часовня, потом ее снесли), и стоял на большом помосте. Раскачивали вдвоем; как ударишь в него — не знаешь, где ты: стоишь или висишь».

Приезжал из Троице-Сергиевой Лавры поделиться своими знаниями и опытом тамошний прекрасный звонарь иеромонах Михей (Трофимов).

Вскоре пришел и первый успех. Один из учеников, Анатолий Гринденко, создал ставший уже известным «даниловский рисунок» праздничного трезвона.

Первый раз на восстановленной монастырской колокольне звонили «во все» на Святую Пасху 1985 года. Второй раз — в день сорокалетия Победы, 9 мая.

Поклон граду стольному под звон колоколов

Архитектурные творения русских мастеров (кремль, монастырь, храм, усадьба), возвышаясь на вершинах или на выступах склонов холмов, на наиболее выразительных поворотах рек или дорог, становились органичной частью существовавшей тысячелетия естественной природы. Они утверждали простую истину: в мирное время надо жить в гармонии с красотой природного мира, дарованной нам Творцом.

Именно эту гармонию нерукотворного и созданного человеком чувствовали путники, приближаясь к Москве. При ее строительстве большое значение придавалось организации пространственной композиции с максимальным использованием естественных открытых пространств по поймам рек, лугам. «Град на семи холмах» представал перед путником, являя спокойную красоту природы и державность православной столицы.

Величаво возвышался ансамбль Кремля с взлетевшей к небу колокольней Ивана Великого и светлым, чистым Успенским собором — символом единой России. Он возник на Боровицком холме среди вековых сосен. Внизу дивным морем расстилался утопающий в садах город с затейливыми кровлями палат, с яркими ажурными башенками дворцов; волнам золотых глав и главочек храмов, колоколен, увенчанных крестами, вторили бегущие к горизонту, на север зеленые волны сосен и елей. И только кое-где возвышались живописные белокаменные острова — монастыри-сторожи, «из которых каждый казался издали небольшим городом», как отмечал итальянский дипломат, посол папы Римского Антонио Поссевино (Ключевский В. О. Сказания иностранцев о Московском государстве. Пг., 1918).

Шведский дипломат Петр Петрей в «Истории о великом княжестве Московском» сообщает читателю, что уже в XVII веке в столице княжества насчитывалось свыше четырех тысяч церквей, а в каждой не меньше пяти — десяти колоколов.

Для русского человека Москва была древней святыней, духовной столицей всех народов, проживающих на Среднерусской равнине, объединившей людей и давшей отпор врагам. Москва стала символом независимости русского народа, его патриотизма. «Москва не город — мир», — написала Екатерина Великая в письме к Вольтеру.

«Я побывал в четырех из пяти частей света. Мне приходилось ступать на почву всевозможных стран, и я повидал кое-что. Я видел прекрасные города, громадное впечатление на меня произвели Прага и Будапешт. Но чего-либо подобного Москве я никогда не видел. Москва — это нечто сказочное. В Москве около 450 церквей и часовен. И когда начинают звонить все колокола, то воздух дрожит от множества звуков в этом городе с миллионным населением. С Кремля открывается вид на целое море красоты. Я никогда не представлял себе, что на земле может существовать подобный город. Все кругом пестреет красными и золочеными куполами и шпилями. Перед этой массой золота в соединении с ярким голубым цветом бледнеет все, о чем я когда-либо мечтал». Эти слова написал норвежский писатель Кнут Гамсун на рубеже XIX и XX веков.

Древний стольный град — навсегда, ведь неслучайно многоязычная армия Наполеона двинулась не на тогдашнюю столицу — Санкт-Петербург, а на Москву, считая, что после взятия Первопрестольной Россия встанет на колени. Однако разорение Москвы, осквернение православных святынь подняли весь народ, который защитил русские земли и гнал врага до Парижа — тогдашней европейской столицы.

Расположенные вокруг Москвы укрепленные монастыри-сторожи, которые предупреждали о приближении врага, в те времена были видны с колокольни Ивана Великого. А еще, как пишет М. П. Кудрявцев: «В XVII–XVIII веках на подступах к Москве существовали Поклонные горы на всех 12 дорогах, ведущих к 12 воротам Скородома. С этих точек был хорошо виден столп Ивана Великого, город с его четырьмя линиями крепостей и окружающие монастыри-сторожи со своими слободами», а с колокольни — вся Москва.

В самый короткий срок в 1592 году вокруг Москвы на месте современного Садового кольца возводится городская стена длиной 15 километров, с двенадцатью воротами. Через год Николай Варкоч — дипломат из Австрии — описывал «город, обнесенный деревянной стеною в три добрых сажени толщиною и укрепленной множеством деревянных башен, что придает ему издали величавый и красивый вид; в нем все ворота совершенно одинаковой постройки, большие и красивые, и все с трехконечными башнями».

Сегодня, уже с позиции XXI века, мы должны особо тщательно обращаться с той, к сожалению, немногословной информацией, какая к нам дошла из веков минувших.

Вот, например, И. Е. Забелин в знаменитом труде «История города Москвы» (1902) приводит такие слова: «Яко по Божию благословению Всемогущая и Живоначальная Троицы и Пречистыя Его Богоматери и церквей Божиих будет и монастырей святых бесчисленное множество и наречется сей град вторый Иерусалим и многим державством обладает, не токмо Россиею, но и вся страны прославится».

С самого начала своего возникновения Москва строится, взяв наиболее заметные и значимые черты структуры Иерусалима. На это обращают внимание многие, посетившие Священный город.

Русский паломник игумен Даниил (XII век) — один из тех, кто обратил внимание на существование около Иерусалима Поклонной горы и ее важной просветительской роли:

«И ту есть гора ровна, близ пути града Иерусалима, яко версты одноя вдалее, и на той горе сседают людие с коней и пеши вси людие ходят и покланяются Христиане Святому Воскресению» (Путешествие игумена Даниила. СПб., 1837).

Традиция встречи и прощания перед дальней дорогой на вершине последнего холма, откуда в первый или последний раз видна панорама города с бесчисленным количеством крестов, церквей и монастырей, возникла в России значительно раньше XVII века. На таких поклонных горах ставили путевой крест с иконой или часовню. Крест у православных считался и щитом, и оружием против всех зол. И все проходящие или проезжающие по исконно русскому обычаю останавливались помолиться перед крестом.

Адам Олеарий в своем «Описании путешествия в Московию» пишет: «На церквах и колокольнях непременно должен находиться крест, который или простой, или тройной. Поэтому они не считают наших церквей, не имеющих крестов, за настоящие церкви. Они говорят, что крест обозначает главу церкви Христа».

Нам и нашим современникам требуется слишком много воображения, чтобы встать на место путника, прошедшего бесконечно длинный путь и вступившего на холм, с которого неожиданно и сразу во весь горизонт открывается панорама сказочного города. И здесь у любого православного человека трепещет душа, возникает потребность перекреститься и помолиться. Дошел. Красиво-то как. А рядом, среди зелени, — крест. Уставший путник начинает читать молитву, и в это время раздается далекий звон колокола, его подхватывают звоны других колоколов — их сотни, тысячи, и они заполняют собой все пространство до облаков, уходят в бескрайние небеса, и безмолвный прозрачный и чистый воздух звучит теперь малиновым звоном.

Москва поражала всех, увидевших ее, своей гармонией городских строений и природы, они дополняли друг друга, создавая совершенно уникальную жизненную среду обитания человека, он чувствовал себя в ней уютно и комфортно.

Бесчисленное множество церквей и монастырей, разноголосый колокольный звон подчеркивали, что в этом русском мире духовные, нравственные и интеллектуальные интересы преобладают над материальными. И быть может, в этом и надо искать ключ к «загадочной русской душе».

…Много раз бывал Сергий Радонежский в Спасо-Андрониковском монастыре, любил встретиться со своим учеником игуменом Андроником, увидеть дело его рук. В 1365 году он остановился здесь, направляясь в Нижний Новгород для «умирения» князя Бориса. По древней русской традиции на месте прощания, разлук, если оно было знаковым и этот факт хотели выделить, напомнить о нем или сообщить непосвященным, ставили крест (в народе его называли «прощей»). Там, где простились преподобный Сергий и игумен Андроник, появился крест, а затем и небольшая деревянная часовня. В XVI веке ее заменили каменной.

При Петре I закрыли историческую часовню преподобного Сергия Радонежского. Место было прямо около оживленной дороги, поэтому и разместили в ее стенах булочную, торговали хлебом и баранками. Когда указ отменили, часовню возвратили Церкви, вернули иконы. Но время меняет не только лица людей, но и лицо города, и теперь часовня уже не возвышалась, как раньше, над всей округой, откуда открывалась широкая панорама на Москву, — ее окружила бытовая застройка, и она оказалась на городской Вороньей улице, где, прижавшись друг к другу, вплотную стояли купеческие дома с лавками на первых этажах.

В 1889 году обветшавшую часовню сменила новая, из тесаного красного кирпича, украшенная росписями (архитектор А. А. Латков). Часовню восстановили в 1998 году, и стоит живописное чудо недалеко от монастыря, радуя прохожих, сообщая о разлуке в 1365 году «светильника веры Христовой на Русской земле» Сергия и преподобного Андроника, «первоначальника и строителя» монастыря, доброго, трудолюбивого подвижника. А чуть подальше на той же Николо-Ямской улице в начале XVII века была построена каменная церковь Преподобного Сергия; в старину ее звали «что в Рогожской», а еще раньше — «что у Тонной слободы». И сама улица, которая ведет к ней, теперь носит светлое имя Сергия Радонежского.

Чтобы понять, как важно было восстановить эту часовню, следует вспомнить о Спасо-Андрониковом монастыре, рядом с которым ее возвели. Обитель была основана в 1356 году по обету святителя Алексия, митрополита Московского, чудом спасшегося во время шторма на Черном море, когда он возвращался из Царьграда, где был возведен патриархом Филофеем на всероссийский митрополичий престол. Патриарх благословил нового митрополита иконой Спаса Нерукотворного, которая и защитила святителя Алексия. Он вернулся в Москву и обратился к преподобному Сергию Радонежскому с просьбой помочь в организации монастыря во имя Всемилостивого Спаса. Святитель Русской земли Сергий благословил начинание и направил сюда своего наиболее способного ученика, преподобного Андроника.

Митрополит Алексий и игумен Андроник выбрали место, которое, как показала вся история монастыря, было уникальным, — холм, через который шла дорога на восток из Москвы в Орду; он занимал доминирующее положение в округе. Важно было и то, что холм с запада омывался Яузой, с востока — рекой, впадающей в Яузу, а с юго-запада — ручьем.

В то время Яуза была полноводна и глубока. Даже триста лет спустя именно здесь Петр I начал создавать русский флот. На дошедших до нас рисунках видно, какая она была широкая и какие непроходимые леса были по ее берегам. Об этих местах писали: «Один из крутых берегов Яузы, находящийся на четвертой версте от Кремля, отличался особенной красотой. Он был виден из Кремля, и вся Москва открывалась с этого берега как на ладони. Москвичи, в знойные летние дни совершавшие прогулки за реку Яузу, у протекавшего здесь холодного источника под названием "Золотой Рожок" отдыхали и освежались чистой и вкусной студеной водой и лакомились произраставшими в этой местности ягодами» (Православные русские обители. СПб., 1909).

Название «Золотой Рожок» пошло от митрополита Алексия — ему так запомнилась живописнейшая бухта Золотой Рог в Царьграде, что он перенес это имя на русскую землю, но по масштабам речки и ручья стало звучать оно в уменьшительном виде, трогательно и ласково.

Первую — деревянную — церковь построили в 1360 году. Устав был принят, как и в обители Сергия, общежительный: общие труд, трапеза, молитва; полное послушание и единомыслие. Трудился не покладая рук и игумен обители: здесь был «святой колодец, ископанный руками святого Андроника». Многие века славился этот целебный чудотворный источник.

Новоустроенная обитель представляла собой крепость, обнесенную деревянными рублеными стенами, за которыми виднелась главка церкви, окруженной из дерева же срубленными кельями. Обосновалась она близ дороги на Орду, откуда в далекие времена на Москву приходила беда; по этой дороге она пришла и к инокам Андроникова монастыря, но теперь это были литовцы, которые разоряли неокрепший монастырь в 1368, 1371 (князь Ольгерд), 1372 (князь Кейстут) годах. Нельзя было пройти в Москву с востока, минуя Спасо-Андроников монастырь, и он сражался в 1382 году с Тохтамышем, в 1404-м — с Едигеем, в 1451-м — с Сеид-Ахметом, в 1571-м — с Девлет-Еиреем, в 1611-м — вновь с литовцами и поляками, а в 1812 году с французами… И каждый раз он возрождался из пепла и руин, а на смену погибшим инокам, ставшим защитниками отечества, приходили новые единомышленники, готовые сложить голову за веру, народ, за русскую землю.

Но вернемся в пятнадцатый век. Между 1410 и 1420 годами не было набегов ордынцев, и в монастыре возводится белокаменный соборный храм Спаса. «В соборе под спудом почивают мощи преподобного Андроника и преемника его св. Саввы. В иконостасе находится Нерукотворный Образ Спаса, привезенный святителем Алексием из Царьграда, украшенный богатой ризой» (Проценко Н. Ф. Монастыри в России и соборы в Москве. М., 1863). Расписывали стены собора андрониковские монахи Даниил Черный и Андрей Рублев — величайшие русские живописцы. Это было последнее творение преподобного Андрея Рублева. К сожалению, сохранились только небольшие фрагменты росписи. Преподобный Андрей был похоронен, по обычаю, в его родном монастыре.

На кладбище монастыря могилы многих знатных бояр: здесь нашли покой представители княжеских родов Щербатовых, Барятинских, Толстых; Сильвестр, епископ Крутицкий, Павел Демидов — основатель лицея в Ярославле, Федор Волков (1729–1763) — родоначальник русского театра. На могиле М. Д. и Л. Ю. Трубецких стоял великолепный памятник работы Витали (1833).

Монастырь закрыли в 1922 году. В 1927–1929 годах ликвидировали некрополь со всеми надгробиями.

В 1947 году на территории Андроникова монастыря был создан Музей древнерусского искусства имени Андрея Рублева.

17 июля 1989 года, в первую годовщину причисления преподобного Андрея Рублева к лику общечтимых святых, в соборе впервые после большого перерыва прошла литургия.

Сегодня мы много говорим о бережном отношении к историческому наследию, и действительно есть радующие примеры. К сожалению, есть и печальные факты.

До XXI века дожила одна Поклонная гора на северной Троицкой дороге (Ярославское шоссе) у Бабушкинского кладбища. Предпоследняя была снесена бульдозерами при строительстве Парка Победы. Историческое место, на котором стоял Бонапарт и ждал, но не дождался ключей от «побежденной» Москвы, мешало идеям автора проекта, а органично вписать его в парк не хватило ни ума, ни таланта. На последней Поклонной горе (как и на других) всегда останавливались, крестились и отдавали поклон все, кто входил или въезжал в город, впервые видя колокольню Ивана Великого, золотые купола церквей, панораму Москвы. А уезжающие прощались со столицей, домом, семьей — они их больше в пути не увидят. Поклонная гора была на Троицкой — главной дороге России, она вела к Троице-Сергиевой Лавре, не случайно на полпути размещалось Тайнинское — родовое имение царской семьи Романовых с путевым дворцом. Здесь видна на холме старинная церковь Благовещения Пресвятой Богородицы, дарующая взгляду долгое путешествие по ее фасадам, шатрам, по всем ее кокошникам и карнизам, полуколонкам, витым столбам, лестницам и башенкам, а сердцу — благодать приобщения ко всем поколениям русских людей, молившихся за Россию.

Именно здесь, у начала Троицкой дороги, установлен памятник последнему Романову — Николаю II — известного скульптора Вячеслава Клыкова. А совсем рядом с Троице-Сергиевой Лаврой — его же скульптура Сергия Радонежского. Дальше дорога ведет в Ростов Великий, Ярославль, Архангельск, к Белому морю, к северным монастырям. Вот почему на московской Поклонной горе останавливались цари, купцы, крестьяне, воины — защитники Отечества, получившие благословение в Лавре перед битвой, — и рать Дмитрия Донского, и ополчение Минина и Пожарского — можно сказать, вся Русь на протяжении многих веков. И вот на этом святом месте, которое почитали, сохранили и цари, и даже генеральные секретари, через 390 лет после освобождения Москвы от поляков Мининым и Пожарским потомки в наш просвещенный 2002 год разместили гипермаркет — между кладбищем и церковью Святых мучеников Адриана и Наталии…

Поклонные горы были не только вокруг столичного града, они были не редкостью и рядом со многими почитаемыми местами по всей России. Недалеко от Троице-Сергиевой Лавры на поклонной горе в XVII веке была построена каменная Стефанова часовня на месте древней деревянной. Легенда гласит, что однажды во время братской трапезы в обители игумен Сергий встал и неожиданно поблагодарил за пожелания мира и за благословение. На вопрос, кого он благодарит, изумленные иноки услышали ответ: «В сей час епископ Стефан, идя в Москву, против монастыря нашего Святой Троицы поклонился и нас, смиренных, благословил».

Летописи подтверждают, что действительно в то время, в 1390 году, просветитель зырян Пермский епископ Стефан, спешивший в столицу защитить зырян от произвола сборщиков дани, увидев монастырь, остановился на горе и поклонился Святой Троице. Увековечила память о духовной близости двух святых XIV века построенная на поклонной горе часовня Стефана.

Равноапостольный Стефан, первый епископ Пермский (1340 (?)—1396), родился в городе Великий Устюг. В Ростове Великом, центре епархии, куда входил и Великий Устюг, в монастыре Святителя Григория Богослова он был пострижен в монахи и стал готовить себя к миссионерскому подвигу.

В то время монастырь славился своей библиотекой, в которой было много редких славянских и греческих книг. По ним Стефан готовился к апостольской проповеди и миссионерской деятельности, по ним в совершенстве овладел греческим языком и читал древние подлинники.

Он стал миссионером, посвятившим всю свою жизнь просвещению язычников, создал письменность для зырян и перевел богослужебные книги на их язык. Его подвиг совершенно справедливо сравнивают с подвигом святых братьев Кирилла и Мефодия, давших человечеству церковнославянский язык.

В годы своего служения он ставил в своей епархии церкви, часовни, устраивал монастыри. Именно отсюда в последующие годы Православие шагнуло за Уральские горы в Сибирь.

Святитель Стефан стал самым уважаемым благодетелем для всего пермского народа.

КОЛОКОЛЬНЫЕ ОРКЕСТРЫ

Куранты и карильоны

С высокой башни колокольной, Призывный заменяя звон, Часы поют над жизнью дольной, Следя движение времен. Но днем в бреду многоголосном Не слышен звонкий их напев, Над гулким грохотом колесным, Над криком рынка, смехом дев. Мы все, покорствуя невольно, В пространном царстве вещих снов, С высокой башни колокольной Внимаем голосу часов. Густеют и редеют тени. А торжествующая медь Зовет и нас в чреде мгновений Мелькнуть, побыть и умереть. Валерий Брюсов. «Голос часов»

В XIII веке в европейских городах появились часовые механизмы с колоколами, размещаемые на высоких башнях — чтобы их было хорошо видно и слышно. В 1439 году на Вселенском соборе во Флоренции, ставшем местом подвига будущего святителя Марка Эфесского, отказавшегося подписать унизительную для православных унию, в составе русской миссии был инок Симеон Суздальский, который побывал во дворе папы Римского Евгения IV. Вот на что он обратил внимание:

«В том же граде Ферраре на Папине дворе возведен бысть столп каменн, высок и велик, над торгом, и на том столпе устроены часы, колокол велик, и коли ударить — на весь град слыщати. И у того столпа отведено крыльцо и двои двери; и коли приспеет час ударити в колокол, и выдет из столпа на крыльцо Ангел, просте видети, яко жив, и потрубит в трубу, и выходит другими дверями в столп; а людям, всем видящим, слышати мочно глас его; и потом в тот колокол великий восходящее Ангел на всяк час ударяше».

Такие наборы часовых колоколов стали прообразами будущего нового, ставшего популярным, музыкального инструмента. Начало было положено тогда, когда умельцы по пожеланиям граждан, не всегда успевавших вовремя начинать считать одиночные (часовые) удары колокола, придумали предупреждать о скором бое часов перезвоном небольших колоколов. С этой целью устанавливались специальные устройства, соединяющие механизмы часов и колокола. С помощью простейшего «игрального барабана», снабженного системой щипов-колок, меняя их расположение, можно было играть самые разные мелодии. Такое устройство, состоящее из часового механизма, «игрального барабана», настроенного набора часовых колоколов и соединяющих тросов, получило название «куранты» — от французского слова courant — текущий. Это этимологическое родство по названию, а по существу у курантов другой французский родственник-предтеча — quadrillon; так называли четыре колокола, настроенных в один аккорд. Такие куранты и их чуть усовершенствованные образцы звонят и в наше время на старинных городских башнях, обычно у ратуши (мэрии).

Самый знаменитый в Европе колокол — Биг-Бен, он звонит в Лондоне, отбивает время на башне Парламента. Очень популярны среди туристов в Праге часы ратуши. Колокол звонит каждый час.

Собственно говоря, появилось новое направление в музыкальном искусстве. Европейские любители музыки, мастера и музыканты, не остановились на достигнутом, расширили диапазон звучания голосов колоколов (две, три и даже более октав), ввели аккорды, а когда «игральный барабан» заменили клавиатурой, то в 1510 году и появился новый музыкальный инструмент. Самым распространенным был набор из девяти колоколов, реже — до двадцати, а иногда и до тридцати колоколов.

В 1602 году систему дополнили педалями, и окончательно сложился карильон — любимый музыкальный инструмент на праздниках в городах Северной Франции, Бельгии и Голландии. Встречаются они и в Германии, Испании, Италии, но редко.

В 1550 году датский король Христиан III прислал царю Иоанну IV подарок — самозвонные часы. Русский «Грозный» царь отправил их обратно со словами: «Нет надобности в часах христианскому царю, верующему в единого Бога и не занимающемуся планетами и знаками зодиака». Чем было вызвано такое решение — мы можем только предполагать, ведь известно, что на великокняжеском дворе похожие часы уже были. Из «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина узнаем мы, какие были боевые часы у сына Грозного царя Феодора Иоанновича: «…часы с перечасьем, с людьми и с трубы и с накры (то есть с бубнами) и с варганы (с органом) и как перечасье и часы забьют, в те поры в трубы и в накры и в варганы заиграют люди, как живые, — и другие часы с перечасьем и как забьют, и те часы запоют разными голосы». Их прислал немецкий император. Когда в России сменилась власть и царем стал Борис Годунов, то и ему достались часы от щедрого немецкого императора, «стоячие боевые с знамением небесным».

Куранты на ростовской соборной колокольне присутствуют с XVII века, со времени митрополита Ионы III Сысоевича. Самозвонные механические устройства допетровского периода чудом сохранились до начала XX века. Так, Н. И. Оловянишников рассказывал, что «над церковью Покрова города Александрова устроены те часы, которые в монастыре слывут русскими и которые, начиная счет времени от заката солнечного, обличают италианское происхождение.

При этих часах живет старушка, которая ежедневно заводит их, сверяет с солнцем и заведывает их механикой, которая, судя по наружности ее и устройству, должна быть примитивная…

…Для монастыря они чрезвычайно важны, потому что все занятия монастырской общины распределены по ним.

Когда эти часы сделаны или откуда привезены — неизвестно. Если они устроены уже по основании монастыря, то в эти времена у нас были свои русские часовщики».

Сегодня трудно себе представить, как сложно определяли время по часам до XVII века. Только Петр I подписал указы, по которым на часах появились двенадцать делений и часовая стрелка стала делать два полных оборота в день; тогда же была узаконена вторая, минутная стрелка. До этого время на часах от восхода до захода солнца было дневное, а остальное — ночное. А так как время восхода солнца разное, то летом дневное время могло достигать 17 часов, а ночное только 7; зимой наоборот. Каждый день два раза мастер ставил стрелку на точку отсчета, так что после «7» могла появиться «1», отсчитывая до «17».

В 1404 году в Москве за церковью Благовещения в Кремле на великокняжеском дворе строится башня и на ней «для общей пользы горожан» устанавливают огромных размеров часы. Это чудо только что привезли из средневековой Европы. Н. М. Карамзин уточняет, что эти часы сделал инок из Афонской обители серб Лазарь. Из Троицкой летописи мы узнаём: «Сей же часник наречется часомерье; на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и расчитая часы нощныя и дневныя; не бо человек ударяше, но человековидно самозвонно и самодвижно, страннолепно некако сотворено есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено».

Вот так и появился прообраз будущего электронного робота — первый механический человек, отбивающий молотом в колокол каждый час.

Самое раннее сохранившееся детище русских мастеров датировано 1539 годом. Известен и автор: на одном из колес в зубчатой передаче стоит надпись: «Зделаны бысть сии часы на Соловки, делал архиепископов мастер Семен Часовик». Это башенные часы Соловецкого монастыря. В монастырской описи Соловецкой обители 1676 года подтверждается, что в это время в монастыре были «часы боевые с перечасьем железные и с кругом указным, а у них четыре колокола перечасных небольших немецкого же литья». Были это часы, изготовленные мастером Семеном почти полтора века назад, или уже другие — сейчас трудно сказать, ведь после описи прошло более трех веков. Но боевые часы имелись, и это факт.

При царе Алексее Михайловиче в любимом подмосковном Коломенском с великолепным дворцом — шедевром русского деревянного зодчества, садами, считавшимися достопримечательностью Москвы, знаменитой шатровой церковью Вознесения, среди многочисленных затей привлекали внимание необычные часы. Их создал в 1673 году русский мастер Петр Высоцкий из Оружейной палаты. Часы разместили в надвратной башне парадного въезда царской резиденции. Внизу с двух сторон ворот сидели на тумбах деревянные львы. Как только начинали бить куранты, львы страшно вращали глазами, открывали пасть и рычали, приветствуя и насколько можно путая царских гостей.

В 1491 году на Красной площади возводятся Фроловские (Спасские) ворота. В то время они ничем не отличались от любых других ворот, размещенных в крепостной стене, защищавшей город, хотя и была у них одна особенность — на плоской кровле возвышалась совсем небольшая башенка-звонница с колоколом, а ее завершала маленькая главка с двуглавым орлом. На рисунках начала XVI века, сделанных с Красной площади, на Фроловских воротах хорошо просматривается под шатровой крышей колокол, не исключено, что часовой. Видимо, часы, к гордости москвичей, совсем недавно установили.

Известно, что в 1585 году уже на трех воротах Кремля: Спасских, Тайнинских и Троицких — были установлены часы с боем. Тайнинские часы «ходили» совсем недолго, а главными кремлевскими курантами стали Спасские. И сейчас они главные куранты России, их перезвоном и гимном страны начинается и заканчивается день. Звон колоколов Спасской башни Московского Кремля отсчитывает не только время, он дорог каждому гражданину России как символ столицы и нашей державы.

На Спасской башне самые первые часы были очень простыми и легкими в обслуживании, они отсчитывали «дневное» и «ночное» время.

Закончилась Смута, и первый царь из династии Романовых — Михаил Феодорович — решил увековечить это событие возведением над Спасскими воротами высокой башни с часами, что и было сделано в 1624–1625 годах. Проект часов предложил английский мастер Христофор Галовей, он же его воплотил в жизнь. Известный «литец» Кирилл Самойлов отлил на Фроловские ворота тринадцать колоколов. По завершении работ довольный царь отблагодарил англичанина, ему вручили 12 рублей, серебряный кубок, атлас, сукно, сорок соболей, сорок куниц и еще кое-что — всего на 100 рублей.

Часы не проходили и года, как страшный пожар полыхнул в Кремле; сгорели соборы и храмы, терема, сгорела и башня. Восстановление часов вновь поручили мастеру Галовею, что он и сделал в 1628 году. Но пожары были страшным бедствием для Москвы, они полыхали вновь и вновь и опустошали дотла целые улицы; им не могли противостоять ни храмы, ни даже кремлевские стены, украшенные надвратными башнями.

Наступил 1654 год; он стал очень важной вехой в череде исторических событий, связанных с Россией. Против зарвавшегося польского короля в военный поход освобождать русские земли двинулись русские полки. Возглавил войско сам царь Алексей Михайлович Тишайший, прихватив с собой практически все «думные и придворные чины», а взял он их, чтобы те в отсутствие царя «не мутили воду в Москве». С боями были освобождены от поляков Рославль, Полоцк, Гомель, Могилев, в сентябре войска Речи Посполитой покинули Смоленск и в город вступили русские полки. Победа… Но царя беспокоила ситуация в Москве. Там летом началась и лютовала легочная чума. Люди умирали за три-четыре дня. Началась паника, горожане побежали из столицы, уехала и царица с царевичем Алексеем Алексеевичем, они укрылись за стенами Калязинского монастыря. В Москве монастырские стены не спасали. В Кремле в Чудовом монастыре умерли 182 инока, в Вознесенском женском («пристанище цариц и царевен») — около ста, уцелели единицы. В усадьбе князя А. Н. Трубецкого выжило 8 человек из 270, в усадьбе князя Я. К. Черкасского — 110 из 423, и так всюду.

Народ во всех бедах винил патриарха Никона, его «иконоборство» и «новины», «затоптавшие древнее благочестие». А тут еще августовское солнечное затмение, «когда день превратился в ночь». Народ воспринял его как «наказание за грехи и шатания в вере». Дополняет всю эту безрадостную, трагичную картину отъезд из Москвы в самый критический момент патриарха Никона, бросившего свою паству.

Народ искал спасения в усердных молитвах. И вдруг 5 октября 1654 года ночью заполыхала Спасская башня Московского Кремля. Даже сегодня представляешь, какой ужас безысходности охватил москвичей.

Эпидемия чумы пошла на убыль, когда пришла долгожданная зима; она не раз спасала русских людей, спасла и в этот раз.

Патриарх Никон вернулся в опустевшую Москву 3 февраля 1655 года.

Сын Антиохийского патриарха Макария архидиакон Павел Алеппский рассказывал: Макарий после долгих мытарств, связанных с войной и чумой, въехал в Москву за день до появления Никона. Греки были поражены размерами города. Но «когда мы въехали в город, наши сердца разрывались, и мы много плакали при виде большинства дворов, лишенных обитателей, и улиц, наводящих страх своим безлюдьем».

Через неделю в столицу после «литовского похода» вернулся царь Алексей Михайлович. Какой предстала перед ним Спасская башня, описал Павел Алеппский.

«Над воротами возвышается громадная башня, высоко возведенная на прочных основаниях, где находились чудесные городские железные часы, знаменитые во всем свете по своей красоте и устройству и по громкому звону своего большого колокола, который слышен был не только во всем городе, но и в окрестных деревнях более чем на десять верст.

…По зависти диавола, загорелись деревянные брусья, что внутри часов, и вся башня была охвачена пламенем, вместе с часами, колоколами и всеми их принадлежностями, которые при падении разрушили своей тяжестью два свода из кирпича и камня, и эта удивительная, редкостная вещь… была испорчена. И когда взоры царя упали издали на эту прекрасную, сгоревшую башню, коей украшения и флюгера были обезображены и разнообразные, искусно высеченные из камня статуи обрушились, он пролил обильные слезы».

Как символ запустения и разрухи стояла обгоревшая главная кремлевская башня на площади столицы, называемой Торгом или Пожаром. Задымленные часы молчали, время остановилось.

Не так много сохранилось рисунков середины XVII века, особенно таких детальных, как у посла австрийского императора барона Мейерберга. Он был в Москве в 1661 году и нарисовал боевые часы на Спасской башне. Совершенно очевидно, что в этих часах стрелка в виде луча солнца и само светило, расположенное сверху, оставались на месте, а двигались золоченые цифры высотой 0,7–0,8 метра, размещенные на круге с делениями — циферблате. Его диаметр был чуть больше пяти метров. На небесно-голубом центре все видимое над землей пространство — звезды и луна. Удивительно красивые часы. Показывали они традиционное «русское» время — «дневное» и «ночное».

Часы дожили до начала XVIII века, и вновь беда — пожар в 1701 году. Через год молодой русский царь Петр I заказывает в Амстердаме «три колокольные часовые пары с танцами», и они должны быть «против (по образцу) немецкого обыкновения на двенадцать часов». Эти часы погибли в Троицком пожаре 1737 года. «Современные» часы после многочисленных ремонтов, реставраций мы можем увидеть на Спасской башне Кремля.

А тогда «немецкие» часы морем доплыли до Архангельска, а оттуда обозом в тридцать подвод доставлены в Москву, в Немецкую слободу на двор знаменитого адмирала, командовавшего Азовскими походами Петра I, — Ф. Я. Лефорта.

Тогда же их распределили так: на Спасскую башню (там часы впервые пробили 9 декабря 1706 года в 9 часов утра, затем начал играть курантный механизм), на Меншикову башню (о них есть запись 1708 года), а третьи отвезли в Ингерманландскую канцелярию — ею руководил А. Д. Меншиков, ставший светлейшим князем в 1707 году, а генералиссимусом — в 1727-м, уже при Екатерине I. Часы где-то затерялись в канцелярии, скорее всего, их установили в одной из многочисленных усадеб любившего и понимавшего толк в красоте князя. Сведений о них с тех пор нет.

В 1734 году в Москву из Петербурга (теперь уже столицы) приехал известный специалист — колокольный игральный обер-мастер Яган-Христофор Ферстер осмотреть часы на кремлевских башнях, и вот его заключение: «Оная Троицкая башня, по его усмотрению, находится в тесном месте, в стенах и в глуши, и музыка с оной башни будет не слышна, а надлежит-де оной колокольной музыке быть на Спасской башне, понеже-де оная стала на всей красоте и вельми та колокольная музыка и играние во дворце и в Москве будет слышна».

Часы полностью сгорели в 1737 году. Более 30 лет на Красной площади не было слышно боя курантов.

Следующие сведения о часах относятся к 1767 году, когда по указу Екатерины Великой на Спасской башне поставили «большие английские курантовые часы»; работы выполнял часовой мастер Фаций, но они затянулись, и только в конце 1770 года вице-президент Мануфактур-коллегии Сукин сообщил в Сенат, что часы действуют.

В те годы древняя столица была самым звонящим городом. «У Спаса бьют, у Николы звонят, а у старого Егорья часы говорят». И это нравилось москвичам.

Часы с колокольной музыкой на Спасской башне в середине XIX века капитально отремонтировали московские мастера братья Николай и Иван Бутенопы, за что получили золотые медали на Выставке российских мануфактурных изделий.

Петр Великий не жалел ни усилий, ни средств на украшение основанной им Северной столицы, и если что-то по его задумке еще не могли сделать русские умельцы, он заказывал в Европе, но требовал при этом самого высокого качества. В 1722 году по его указанию доставили из Голландии уникальные часы с боем. «Историко-статистические сведения о Санкт-Петербургской епархии на 1869 год» сообщают, какими они были: «На сих часах колоколов часовых больших и малых 35; у всякого колокола по два молотка и по одному языку; молотами играют часовые куранты, а языками играют полуденные куранты, произведением рук действ человеческих».

Установили часы на колокольне собора Петра и Павла. Любознательный и вездесущий камер-юнкер Ф. В. Берхгольц в своем знаменитом дневнике записал:

«7 августа мы целым обществом входили на колокольню в крепости, чтобы послушать игру курантов и посмотреть на панораму Петербурга. Колокольня эта самая высокая в городе: чрезвычайно любопытно там поглядеть на игру музыканта, особенно тому, кто не видывал ничего подобного. Я, впрочем, не избрал бы себе его ремесла, потому что для него нужны трудные и сильные телодвижения. Не успел он исполнить своей пьесы, как уже пот градом катился с его лица. Он заставлял также играть двух русских учеников, занимающихся у него не более нескольких месяцев, но играющих уже сносно. Большие часы играют сами собою каждые четверть и полчаса».

К сожалению, эти чудо-куранты погибли в 1756 году, когда от удара молнии вспыхнул шпиль и сгорели все деревянные части собора, а механизм часов и колокола расплавились. Эта трагедия произошла во время правления Елизаветы Петровны. Императрица повелела срочно все восстановить и заказать в Голландии точную копию этих часов.

Уже через год собор был полностью воссоздан. Что же касается курантов, то их установка затянулась на двадцать лет, хотя начиналось все быстро и ничто не предвещало такой задержки.

Чрезвычайный посланник России в Голландии граф Головкин заключил 7 июля 1757 года договор с известнейшим в Европе часовым мастером Оортом Крассом. В договоре были оговорены все условия, которые только можно было придумать: утверждена схема механизма часов и подробная экспликация деталей; согласовано количество колоколов — 37 (общим весом 458 пудов) и молотков для колоколов — 101; на музыкальном барабанчике решено нанести 12 120 нотных отверстий; «указательные цифирные доски» должны быть из «битой меди»; «указательные же стрелки будут сделаны из красной меди, а дырки на цифирных досках обложены быть имеют самою хорошею медью, шпиц, на котором кладется стрелка, имеет на конце також обложен быть медью, потому что оный всегда на свободном воздухе бывает»; часовые и курантные гири будут применяться только свинцовые. Все детали должны быть изготовлены из самых лучших материалов. Среди длинного перечня пунктов договора обращает на себя внимание тот, который касается управления часами: «Махина, которая управляет руками и ногами, имеет состоять из тонких, искусно сделанных пружин, дабы самый большой колокольный язык для действования не был труднее самого меньшего колокольного же языка; для рук сделаны будут 37, а для ног от 20 до 23 клавиров; проволока, которая проведена будет от клавиров до колоколов, имеет быть из хорошей меди».

Была согласована и сумма, причитающаяся мастеру за работу, — восемьдесят тысяч гульденов.

Российская сторона брала на себя обязательства предоставить рисунки по оформлению колоколов и циферблата, обеспечить перевозку механизма часов в Санкт-Петербург; заранее, за шесть — восемь недель, изготовить мощную несущую железную балку по чертежам Оорта Красса (для установки механизма, подвески колоколов) и закрепить ее на башне.

В ноябре 1759 года мастер сообщил заказчику, что основные работы выполнены и в апреле следующего года он закончит полностью изготовление машины. Одновременно он просил, в соответствии с договором, подготовить место для установки часов на Петропавловской колокольне. Часы были сделаны в срок, но деньги на расплату с кредиторами пришли только в октябре 1760 года и только 11 тысяч, остальные 70 тысяч перечисляли до июля 1761 года. Тогда же мастер получает указание срочно перевезти механизм часов в Санкт-Петербург, взяв с собой пять подмастерьев для скорейшей установки часов на колокольню. В России с ним «полностью и щедро расплатятся» — так завершалась депеша. Оорт Красс с помощниками и его чудо-часы прибыли на корабле «Фрау Мария» в Санкт-Петербург 22 августа. И только в Северной столице мастер узнал, что его заказчики даже не начинали работы по подготовке места, где должны быть установлены часы и балка для колоколов.

У чиновников всегда найдется выход из любой ситуации. Они не хотели платить деньги, не увидев часы в работе, а потому предложили построить временный сруб шириной в четыре сажени (8,5x8,5 метра) и высотой в две сажени (4,25 метра) и там собрать часы. Мастер возражал: ведь это означало, что механизм практически надо создавать заново. Высота башни, для которой предназначались часы, — 26 саженей, в шесть раз больше, — необходимо было переделать практически все крепления, тяги, противовесы. У голландского мастера не только не было денег на эти работы — у него образовались огромные долги: за перевозку, погрузку, выгрузку, таможню, на зарплату подмастерьям и т. д. Для Оорта Красса это была катастрофа. Он понял: часы не нужны. Ушла из жизни в декабре 1761 года заинтересованная в часах собора Петра и Павла дочь Петра Великого Елизавета Петровна, а у внука — Петра III Феодоровича — были совсем другие заботы.

Чиновники Канцелярии о строении могли бы дать мастер-класс современным нашим министерствам, они показали все, на что были способны, — ведь все теперь зависело от них: выделенные на переделку деньги бесследно исчезали под лавиной актов, постановлений, решений, переписки — вопросов и ответов. Работа стояла, долги росли, и не было никакой надежды в будущем.

Произошло то, что и должно было произойти: доведенный до отчаяния талантливый мастер умер на чужбине 27 мая 1764 года, так и не увидев и не услышав свое лучшее творение на соборе Петра и Павла. Часы доделывали и вновь переделывали до 1779 года, когда они наконец стали показывать время и играть ту же музыку, что исполнялась двадцатью годами раньше.

Механиком по обслуживанию часов стал Иоган Эрдмен Ридигер. По контракту он должен был «содержать часы и куранты в беспрерывном и исправном ходе, биении и игрании, а сверх того ежедневно, выключая субботу, полчаса, т. е. с половины двенадцатого до двенадцати часов, а по воскресеньям и другим праздникам с двенадцати до второго часа играть на находящихся при часовой машине клавикордах разные музыкальные штуки, и оные чрез всякие четыре недели переменять».

Часы прекрасно ходили до 1840 года, когда механизм полностью исчерпал свои ресурсы. Остановился отсчет времени, и музыка прекратилась навсегда.

Уже в XXI веке зазвучал в Петропавловском соборе карильон, прибывший к нам из Голландии. Подбор из 51 колокола позволяет играть на уникальном инструменте — колокольном органе — самые сложные мелодии. Эту музыку любят слушать и питерцы, и гости Северной столицы, а называют ее ласково «малиновым звоном». И совсем не важно, в честь ли сладкой, душистой ягоды малины или в честь бельгийского города Малина (Мехелена), где в середине XVI века был изобретен рычаг с молоточком, ударявшим по стенке колокола, с помощью которого значительно облегчалась и упрощалась игра на колоколах. Главное — она привлекает слушателей.

Но одновременно следует знать и помнить, что Русская Православная Церковь четко отделила церковные звоны от любой светской музыки, даже создаваемой подбором колоколов.

Т. Ливанова в книге «Очерки и материалы по истории русской музыкальной культуры» (М., 1938) приводит слова Седерберга из «Заметок о религии и нравах русского народа»: «Всякую инструментальную музыку русские отвергают, потому что, как говорят они, она, как и другие бездушные предметы, не может хвалить и воспевать Творца, а напротив, только доставляет удовольствие чувствам и мешает благоговению».

Не случайно со временем используемые в Петровскую эпоху карильоны были заменены на традиционные «настоящие» русские колокола. Православные, с уважением относящиеся к своей духовной истории, не приняли это «механическое» нововведение. В народе говорили: «Финти-фанты, немецкие куранты». А вот в европейских странах карильоны в наше время получили большую популярность.

Во всемирно признанной «жемчужине» туризма, итальянском городке Капри, на средневековой площади Пьяцца Умберто I, больше известной как Пьяцетта — «парадная гостиница», а среди постоянных завсегдатаев — «кукольный театр мира», за столиками кафе под открытым небом собирается творческая элита мира искусств, весьма состоятельные особы и самые простые туристы. Они приезжают сюда насладиться с Бельведера великолепной панорамой скалистого острова и невероятно обворожительной синевой моря, Неаполитанским заливом и незабываемым силуэтом Везувия. Послушать крик чаек, шум прибоя и… колокольный звон.

Площадь находится на месте, где в V–VI веках до Р.Х. греки возвели укрепления акрополя. Сейчас над площадью возвышается Часовая башня (Torre de l'Orologio), когда-то служившая колокольней древнего собора; только она одна и осталась от некогда величественного храма, да и то ее перестроили на восточный манер неуемные завоеватели. Теперь ее венчает пологий купол явно мусульманских очертаний, а под ним в проеме размещены часовые колокола и часы. На бело-голубом циферблате среди римских цифр узнаваемые лилии Бурбонов. Часы колоколами отбивают время, а оно здесь, кажется, бежит слишком быстро.

Совсем недавно в прессе появилось сообщение, что славяне на Украине в запорожском храме Покрова Пресвятой Богородицы используют компьютерные технологии, как в католических и лютеранских храмах. Ушли в прошлое звонари, для которых колокола были не механическими инструментами, а живыми звонкоголосыми сотоварищами; на смену идет компьютер, его электронные программы, с громкоговорящими динамиками. Чем могут отозваться их крики в сердцах православных?

Что из этого получится — мы можем только предполагать.

И все же карильоны — это инструмент для концертной музыки, он интересен, привлекает внимание, но никак не может заменить звон церковных колоколов, звон для души и веры. Службы, молитвы в храме, чувство единения со всеми прихожанами, церковный колокольный звон… Другое назначение, другое восприятие, другой душевный отклик.

Из глубины веков: государство Цзэн

Страстные любители камерной колокольной музыки и тонкие ценители ее обнаружились в древнем Китае, в государстве Цзэн, которое давно уже не существует.

В 433 году до Р.Х. в провинции Хубей умер удельный князь Цзэн Хоу И — правитель княжества Цзэн. Его похоронили в огромной четырехкамерной гробнице. По-видимому, в жизни он был большим поклонником искусства и особенно любил музыку. При погребении верные подданные учли пристрастия своего властелина и обеспечили ему комфортное пребывание в загробном мире. Во время раскопок в 1978 году археологи обнаружили рядом с погребальной камерой — спальней — удивительную коллекцию музыкальных инструментов: только барабанов было двадцать семь, а еще свирели, дудочки, флейты, цитры и другие распространенные в эпоху Чжоу (771–221 до н. э.) инструменты. Более точное время и место распространения этих инструментов — вассальное княжество царства Чу периода «Борющихся царств» (474–221 до н. э.). Рядом с камерой князя обнаружили останки тринадцати девушек, которых принесли в жертву. Любимые артисты, музыка и танцы должны были развлекать и сопровождать князя и в его загробной жизни. Там же археологи обнаружили чудом сохранившийся, в прекрасном состоянии необычный музыкальный инструмент, состоявший из набора шестидесяти четырех бронзовых колоколов. Это была настоящая сенсация — ведь прошло больше двух тысячелетий!

Каждый колокол находился в отведенном ему месте — в три ряда (меньшие — в верхнем ряду, большие — в нижнем) на украшенной массивной раме из дерева с разновеликими сторонами, расположенными под прямым утлом, куполом вверх. На раме размещены колокола общим весом 2,5 тонны. Покрытые лаком перекладины прочно удерживают и охраняют шесть вооруженных мечами бронзовых фигур воинов в доспехах царства Чу.

Специалисты-музыковеды достаточно быстро установили, как играли на инструменте, и помогли в этом надписи на колоколах, которые сообщали, какие ноты издает каждый колокол. Более того, по дошедшим до нас посланиям стало ясно, что высота звучания будущего колокола была известна мастеру еще до начала его отливки, и он мог вносить необходимые коррективы. Вот почему удалось создать колокольный набор, состоящий из восьми групп, в которых колокола размещены не только по размеру, но и по тонам. Причем каждый колокол способен издавать две ноты.

Играли на этом инструменте-оркестре одновременно несколько музыкантов. Вели мелодию на колоколах второго ряда, аккомпанировали большие, расположенные в самом низу колокола, а маленькие верхние, скорее всего, были солистами. Звучали они в праздники, в торжественных ритуальных церемониях, но чаще развлекали аристократов — хозяина и его гостей.

Очевидно, увлечение князя музыкой было глубоко и серьезно, он сам мог стать музыкантом или поэтом, его влекло искусство. Но волею судеб ему суждено было стать властелином, представителем древней династии правителей, и по своему положению он обязан был защищать вверенное ему княжество. А потому расположенная рядом с захоронением камера — арсенал оружия, в которой все для солдата-военачальника: копья, топоры, луки, стрелы, щиты, кинжалы… Так все рядом и сохранилось. И все же ближе князю была лира, а не кинжал.

Археологи и ученые считали, что это единственная, редчайшая находка, и объясняли ее необычность страстной любовью к музыке хозяина этого инструмента. Каково же было удивление, когда во время раскопок в провинции Хэнань в следующем, 1979 году также в гробнице обнаружили сразу двадцать шесть колоколов, возраст которых свыше 2400 лет. Стенки колоколов украшают драконы и пояснения — в них описываются производимые колоколом звуки (колокола издают две разные ноты) и даются указания, как добиться наилучшего звучания, с какой силой и в какую часть колокола необходимо ударить молоточком.

Следуя указаниям этой инструкции, попробовали играть и услышали удивительно лиричные и нежные колокольные звуки из древнего мира.

Через десять лет в Америке, в городе Сиэтле, открывалась выставка, посвященная Китаю, и главным звучащим украшением выставки должны были стать эти колокола. Однако ученые и хранители музейных ценностей испугались за их сохранность и не разрешили использовать колокола как музыкальный инструмент. Но выход все-таки нашли. Еще в Китае записали звучание каждого колокола (все их варианты) отдельно, а затем исполнили несколько самых простых народных мелодий на полном наборе. Музыковеды посчитали, что они вполне могли звучать при дворе аристократа более двух тысяч лет тому назад.

Американский композитор Норманн Дерки написал пьесу для древних колоколов эпохи Чжоу, ознакомившись с их возможностями. Но исполнили ее уже на самплере (электронном клавишном инструменте, обладающем редкой способностью подражать любым звукам).

Посетители выставки слышали восточную мелодию уже на подходе к залу, постепенно погружаясь в атмосферу Древнего Китая. Такое сочетание современных достижений электроники, таланта композитора, живущего в наше время, исключило любой риск, опасность нанести ущерб бесценным памятникам древнего колокололитейного искусства Китая и позволило добиться потрясающего эффекта присутствия в древнем мире, окунуться в его удивительную атмосферу.

ЛЕГЕНДЫ И ПЕЧАЛЬНАЯ БЫЛЬ

Послания предков в металле

Подлинные исторические свидетельства, дошедшие непосредственно от участников событий, происходивших в древние времена, или их свидетелей, имеют огромную важность и представляют интерес не только для историков-профессионалов, но и для любого человека. Наскальные рисунки, надписи, берестяные грамоты, рукописные летописи и книги — не переписанные, отредактированные в соответствии с веяниями времени или пожеланиями заказчика, а первозданные, подлинные, достоверные. И конечно же особый интерес вызывают рассказы в металле, отлитые на стенках старинных православных колоколов.

Находок в этой области сделано немало, и еще в XIX веке Императорское Археологическое общество подготовило удивительный сборник — «Собрание русских надписей», в который входили наиболее интересные послания предков на колоколах. Известно, например, что в 1852 году г-н Игнатьев (видимо, заинтересованный исследователь, краевед) передал в Общество переписанные им надписи с древних колоколов Новгородской земли.

Многие колокола с надписями представляют исторический интерес, и мы начнем с самого признанного памятника монументально-художественного литья в России периода его расцвета — конца XVII века. Мастеру Федору Моторину удалось создать поистине великолепное произведение. Форма, декор, звучание — все безупречно, оригинально и неповторимо. Во все времена это отмечали те, кто слышал и видел колокол. И не случайно ни у кого не поднялась рука его переплавить и в период изъятия церковных колоколов во времена Петра Великого, и в период борьбы с религией и индустриализации страны в 20–30-е годы XX века. Колокол жив, хотя его родной храм Пресвятой Богородицы на Большой Лубянке разрушен в 1924 году. Шестьдесят лет ждал он своего часа, стоя у стен Покровского собора на Красной площади, и только в 1990-х годах мы услышали его голос.

А вот прочитать его надписи можно было всегда. В самом центре декоративного фриза — литая надпись, она начинается с киотообразного клейма с изображением Голгофского креста.

«Лета 7191 (1683. — В.Г.) вылит сей колокол при державе великих государей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцев».

В самом низу на юбке колокола — имя автора: «Лил сей колокол мастер Федор Моторин». Можно добавить: на Пушечном дворе, где он тогда трудился.

Третья, самая большая надпись — в середине тулова, размещенная между ангельскими ликами и выгравированная уже после изготовления колокола. Она следующего содержания:

«Сей колокол изволили послать в епархию Черниговского архиепископа Лазаря Барановича Святые Троицы в монастырь Волынский Черниговский по обещанию брата своего государства блаженныя памяти великого государя царя и великого князя Феодора Алексеевича всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца его царского величества и послан сей колокол с Москвы в лето от Сотворения мира 7191, а от рождества Сына слова Божия 1683 месяца генваря в 20 день, весу 104 пуда 21 гривенка московского литья».

Общеизвестно, что в 1700 году Петр I ввел в государстве новое летосчисление — от Рождества Христова, но оказывается, еще за 17 лет до его официального утверждения оно уже ходило наравне с летосчислением от сотворения мира.

Сегодня трудно рассчитывать, что когда-нибудь найдутся документы, способные пролить свет на то, как этот колокол оказался в Москве на Большой Лубянке в храме Пресвятой Богородицы.

«Церковь каменная Введения святые Богородицы» была заложена в 1514 году. В 1747 году «строение пришло в крайнее обветшание, а колокольня крайнего обветшания уже и сломана»; вскоре построенная на том же месте «церковь с колокольнею каменною же во имя Введения Пресвятой Богородицы» по традиции пополнилась новым праздничным благовестником. Мы можем только предположить, что это был колокол, отлитый Ф. Моториным. И только из «Летописи московской Введенской церкви» (1897) мы узнаём, что в 1890 году колокол Ф. Моторина стал вторым (полиелейным) из девяти колоколов, размещенных на колокольне, до этого он был «большим и первым».

Священник Н. П. Антушев в конце XIX века пишет: «Какими судьбами этот колокол, предназначавшийся самими Государями для монастыря Св. Троицы в г. Чернигове, оказался на нашей Введенской на Лубянке в Москве колокольне, — неизвестно и непонятно, хотя, конечно, чрезвычайно любопытно и интересно».

Прежде всего, совершенно очевидно по оформлению, мастеру литья, что колокол не рядовой, но и не на заказ, его отлили, чтобы всегда иметь под рукой в случае срочной необходимости для нужд церковной или светской власти. Вскоре колокол понадобился только что вступившим на престол царям Иоанну и Петру Алексеевичам. Они решили выполнить обещание умершего в двадцать один год их брата — царя Феодора Алексеевича — и дали распоряжение выгравировать на колоколе-подарке надпись. Самим же им тогда было: старшему — шестнадцать, а младшему, Петру, — десять лет.

Молодой русский царь Феодор Алексеевич был воспитан в церковных традициях и во внешней политике большое внимание уделял объединению славянских народов, и в первую очередь — русского, украинского и белорусского. И это не случайно, ведь его учителем был Симеон Полоцкий, рожденный на западной окраине Русской земли и прекрасно знавший все проблемы того края.

Почему царский колокол предназначался для Черниговской епархии, объясняют дела и печатные труды архиепископа Черниговского Лазаря Барановича.

Лазарь Баранович был из Малороссии, стал известным писателем и проповедником. В 1657 году назначен архиепископом и (до 1686 года) блюстителем митрополичьего престола. Во всех политических исторических событиях, связанных с тремя братскими православными народами, ему отводилась, особенно в конце 60-х годов XVII века, очень важная роль. Ситуация изменилась, когда в 1672 году Казацкую раду возглавил гетман Иван Самойлович. Он приложил немало усилий, чтобы заменить Лазаря Барановича епископом из Луцка Гедеоном, князем Четвертинским. Это ему удалось в 1686 году, через четыре года после смерти царя Феодора Алексеевича. В главном московском Успенском соборе Иоанн Гедеон был посвящен в сан митрополита Киевского. После этого события посылка колокола от царей в Чернигов вызвала бы у всех недоумение. Но почему до этого не отправили колокол, ведь прошло несколько лет? К тому же царь Феодор Алексеевич хотел послать колокол архиепископу Черниговскому в знак признательности за поддержку Дома Романовых.

Еще в изданном типографией Киево-Печерской Лавры в 1666 году сборнике проповедей Лазаря Барановича «Меч Духовный еже есть глагол Божий» прославляется царствующий Дом и помещены символические изображения царя Алексея Михайловича, царицы и трех царевичей; все они впоследствии станут царями — Феодор Алексеевич, Иоанн Алексеевич и Петр Алексеевич. Рядом приведена родословная Романовых и их герб — двуглавый орел. Сохранились также и несколько посланий Лазаря Барановича царю Алексею Михайловичу, среди них по случаю смерти жены «Утешительное слово», по случаю второго брака «Поздравительное слово». Когда скончался царь Алексей Михайлович, Лазарь написал историческую поэму в стихах «Плач о преставлении царя и приветствие новому». И все же, почему не отправлен в Чернигов колокол, как это хотел сделать царь Феодор Алексеевич? Сегодня можно только предположить. Его волю собрались выполнить совсем молодые цари Иоанн и Петр, но, по всей видимости, воспротивилась этому их старшая сестра Софья, ведь она была правительницей, она все решала за малолетних братьев и не захотела, чтоб отправлен был в Чернигов колокол с текстом, в котором о ней нет ни слова, а упоминаются только самодержцы Иоанн и Петр. У нее на этот счет были свои (и очень амбициозные) планы, которые она попытается осуществить вскоре, но не сможет — потерпит фиаско.

А колокол, простояв какое-то время в спокойном, тихом месте, в середине XVIII века был помещен в храм Пресвятой Богородицы на Большой Лубянке как праздничный благовестник.

* * *

В начале XVIII века звонил в Полтаве колокол «Кизекерман», возвещая о победах Петра Великого. На нем была такая надпись:

В року тысячу шестьсот девять-десять пятом; По славном Кизекермане от христиан взятом; За царство Росских Царей, Петра, Иоанна; За Гетманство Мазепы Богом дарована; Сооружен звон сей к Божией славе; До Храму Успения во граде Полтаве; Из штук Кизекерманских гармат здобычных; С придатком материй до звона приличных; Коштом Его Милости Войск Полтавских Вожи; Павла Семеновича Украины Стражи.

Подписано: «Сделал Афанасий Петрович». Есть и дата отливки: «Року 1695 месяца новелерия 6 дня», и герб дворянского рода Герциков — на щите сердце (Herz), «греческий» крест в лучах и рука со стрелой, а рядом изображение Божией Матери «с Предвечным Младенцем на десной руке».

У этого колокола замечательная история с трагичным финалом. Турки из крепости Кызы-Кермень, расположенной на высоком правом берегу Днепра (между Запорожьем и Херсоном — современный город Берислав), обстреливали и не пропускали лодки запорожских казаков в Черное море. Пришлось в 1695 году брать штурмом крепость.

Возглавил штурм гетман Мазепа (к сожалению, известный нам больше как предатель Петра I, перешедший на сторону шведского короля Карла XII). После взятия крепости полковник Павел Семенович Герцик организует отливку колокола в честь славной победы — для этого переплавили турецкие пушки и добавили 27 пудов серебра, «до звона приличных». Колокол торжественно водрузили на колокольню Спасской церкви города Полтавы — на родине полковника Герцика. Интересно то, что этот колокол в 1709 году, 27 июня, торжественно звонил, возвещая о блестящей победе русского оружия в Полтавской битве. Интересно и то, что звонил колокол, отлитый из захваченных у неприятеля пушек, по поводу победы, в которую весомый вклад внесли пушки, отлитые из православных колоколов, снятых в храмах.

Шло время, и целый век исторический колокол исправно служил в храме людям. Но вот к руководству городом пришли новые, чрезвычайно активные люди, которые посчитали необходимым подчеркнуть значимость известного во всей России колокола и конечно же не забыть свою сопричастность, как земляков, к его славе.

В 1801 году около Успенского собора возводится новая современная колокольня, ее украшают престижные по тем временам часы с боем. По замыслу инициаторов с этого момента полтавчане должны жить по времени, определяемому звоном знаменитого колокола. Заодно решили сэкономить на приобретении специального колокола для часов. Этим замыслам не суждено было сбыться — ветеран не выдержал двойной нагрузки и от ударов молота часового механизма раскололся.

А что же градоначальники? Они тут же забыли о своей необыкновенной идее и измыслили нечто новое.

Ни в чем не повинный колокол провисел в забвении до 1864 года, когда новый настоятель храма, понимавший всю несправедливость свершившегося, принял решение снять его с колокольни и заслуженно поставить на постаменте рядом с колокольней, подобно Царю-колоколу в Москве.

Колокол «Кизекерман» занял достойное место на постаменте за церковной оградой и до 1890 года был рядом с православными.

А потом случилось уже непоправимое. Ставший настоятелем храма Николай Уваров решил свое назначение увековечить отливкой нового колокола, но так как не было средств на металл, он привез в Москву на колокололитейный завод Финляндского на переплавку исторический колокол.

Более того, он нашел даже обоснование, которое кое-кому показалось убедительным. Оно заключалось в том, что еще во времена Петра I имя изменника гетмана Мазепы исчезло из всех царских указов, распоряжений, писем. Оно как бы вообще не существовало в истории — было изъято. И вот через двести лет, несмотря на протесты историков, деятелей науки и культуры, простых граждан России, в 1890 году колокол со славным прошлым перелили. Только Российскому Императорскому Историческому музею в Москве удалось в самый последний момент сделать «эстамп с надписей на колоколе, а с остальных изображений копии из гипса».

А на новом колоколе отлили надпись: «Перелит в 1890 году, в десятое лето царствования Императора Александра III, на средства, пожертвованные действительным статским советником Петром Герасимовичем Аглаимовым и штабс-капитаном Иваном Васильевичем Петрашем, из капитала Т. А. Старицкой». Появилась и надпись завода-изготовителя: «Лит в Москве в заводе Н. Д. Финляндского. 119 п. 36 ф.».

Вот такая история случилась в Полтаве.

* * *

В 1860 году в журнале «Русская старина» в статье историка И. М. Снегирева впервые появляются сведения об очень интересном колоколе:

«На этом колоколе, который слывет Амстердамским, нет никаких изображений, он напоминает гибельную для Москвы годину Лихолетья или так называемую Московскую разруху, незабвенного Пожарского и бывших послами в Англию и Польшу Стефана и Григория Твердиковых».

Прежде всего уже вскоре выяснилось, что в статью вкралась ошибка и этот колокол не голландский, а французский, в заблуждение ввел очень редко встречаемый в России старофранцузский язык середины XVI века. Но интерес к колоколу не уменьшился, и причиной этому стали две выгравированные надписи на русском языке. А французская звучит так: «L'an my VCXLII Martii en Bonne Armonye Rendra Lovence a Dyev» («В прекрасной гармонии воздам хвалу Господу»). В начале и конце фразы — изображения лилий, самых популярных цветов во Франции, форма колокола самая распространенная «французская», а текст написан от имени самого колокола, как это и было принято тогда в Европе.

В конце XVI — начале XVII века интенсивно развивались торговые отношения России с европейскими странами. Русские цари поощряли торговлю. И это понятно: после свержения в 1480 году ненавистного татаро-монгольского ига русские устремились вдогонку за прогрессирующей Европой.

В России уже было высокоразвитое колокололитейное производство. Несмотря на то что свою медную и оловянную руду в это время еще не добывали, эти металлы в необходимом количестве закупали за рубежом.

Товары везли самые разные. В строящиеся храмы нужны были колокола в огромном количестве, и их (французские, немецкие, датские, шведские, голландские и из других стран, в основном имеющих выход в море) доставляли кораблями в Архангельск, откуда они расходились по всем уголкам бескрайней России. И сейчас они встречаются не только на Севере, но и в Сибири, на Дальнем Востоке, в южных областях — куда только не занесла их судьба!

Колокол из Франции попал в столицу; его поместили в один из древнейших белокаменных храмов — церковь Зачатия праведной Анны, что в Углу в Китай-городе. Она известна с 1493 года. Но этот колокол появился здесь в 1610 году, его вложил известный московский купец Иван Григорьевич Твердиков. Тогда на колоколе была выгравирована первая надпись: «Дал сий колокол в дом Пречистые Богородицы честнаго и славнаго Ея Зачатия, что в Китае городе, Иван Григорьев сын Твердиков по своих родителех по отце своем по Григории да по дяде по Стефане да по Игнатии да по Михаиле да по Григории да по Михаиле Ивановых детех Твердиковых, и их за тот колокол повседневно поминать».

Годы Смуты, разрухи, голода и предательств — не о них ли говорит длинный список ближайших родственников, просьба Ивана Григорьевича Твердикова «повседневно поминать»? Семья была очень известной в Москве, и во многом это связано с их благотворительной деятельностью. Уже через полтора десятка лет прославился его сын Григорий — «храмоздатель», построивший на свои средства вместо сгоревшего в 1626 году новый каменный храм святителя Николая Чудотворца «Красный звон» здесь же, рядом, в Китай-городе, где звонили любимые московские колокола.

А вот с французским колоколом случилась беда — уже когда Москва была очищена от польско-литовских интервентов, он пропал. Нашлись мародеры (как всегда, ведь в семье не без урода), они и сняли этот поминальный колокол. И все же справедливость восторжествовала: он вернулся на свое место благодаря князю Дмитрию Пожарскому. Узнав, что продается колокол, похищенный из церкви, он его выкупил и вернул храму Зачатия праведной Анны. На тулове появилась только что выгравированная надпись:

«Лета 7121 октября в 19 день после литовского разорения Бог поручил Китай-город русским людям церковь Зачатия Пресвятой Богородицы русские воры разорили и сей колокол взяли и этот колокол купил боярин Дмитрий Михайлович Пожарский и дал туто ж в дом к Зачатию Пресвятой Богородицы по своих родителех и за тот колокол священникам о его здоровии о чадех его Бога молити и родителей его повседневно поминати».

В этой надписи дополнен список тех, кого следует поминать, — родителей князя, возглавлявшего ополчение и освободившего Москву. Выкупив колокол, князь Дмитрий мог перелить его, сбить старую надпись — он имел на это полное право. Но единственная награда, которую он попросил за возвращение колокола, — поминать его родителей и молиться о чадах…

Три века звучал колокол с тремя надписями (литая — на французском и две выгравированные — на русском языке), и звонил он всегда на своем постоянном месте. Сейчас знаменитый колокол рядом, на Красной площади, в Покровском соборе, куда его передали в 1935 году. Историческая церковь Зачатия праведной Анны стоит на своем месте уже более пяти веков.

* * *

В 1862 году в Великом Новгороде в торжественной обстановке был открыт памятник «Тысячелетию России». Это случилось через четыреста лет после того, как был снят и увезен в Москву вечевой колокол Новгородской республики. Он вернулся в древний город в виде бронзового памятника, напоминающего своими очертаниями колокол. Это признание заслуг новгородцев в становлении государства Российского, в защите северо-западных рубежей земли Русской.

Первоначально памятник задуман был прославляющим царскую монархию, его даже и назвали «Первому русскому государю Рюрику». Надо отдать должное кабинету министров: он принял решение о необходимости создания «народного памятника в честь тысячелетия государства Российского, где бы могли быть в барельефах или других изображениях показаны главнейшие события нашей отечественной истории, первым из них, конечно, призвание Рюрика».

В результате проведенного конкурса из пятидесяти двух проектов были отобраны три. Окончательный вариант было предложено выполнить М. О. Микешину. Интересно, что сам царь, недавно вступивший на престол Александр II, ознакомившись с последним вариантом, в целом одобрил его, но дал указание вместо отдельных барельефов, отражающих наиболее важные для России исторические эпохи, «поместить сплошной горельеф наиболее замечательных людей». Этот горельеф стал великолепным украшением памятника, удивительной работой целой группы скульпторов и литейщиков, поражающей мастерством и талантом.

На самом верху — земной шар, на нем женщина, олицетворяющая Россию, и осеняющий ее ангел с крестом (Православная Церковь). Вокруг шара размещены шесть скульптурных групп, отражающих шесть исторических эпох России. На нижнем горельефе изображены выдающиеся деятели России, все они объединены «тематически» в четыре группы: «Просветители народа», «Государственные люди», «Военные и герои», «Писатели и художники». По всему периметру памятника размещено 129 скульптурных фигур. Высота памятника пятнадцать с половиной метров, а вес — сто тонн.

В период оккупации фашисты разобрали памятник и подготовили к отправке в Германию, но не успели. 2 ноября 1944 года памятник «Тысячелетию России» в виде традиционного русского колокола был вновь открыт.

Во время войны многие колокола церквей и монастырей были пленены, вывезены с Новгородской земли и переплавлены, и все же некоторые сохранились. Такие видавшие лихолетья колокола-ветераны были установлены рядом со знаменитой Софийской звонницей Новгородского кремля.

Аполлон Григорьев как бы предугадал судьбу этих колоколов, и его строки — не только о «расточенном прахе и костях» новгородского вечевого колокола, но и обо всех позднейших страдальцах-колоколах:

И звучным голосом он снова загудит, И в оный судный день, в расплаты час кровавый, В нем новгородская душа заговорит Московской речью величавой…

В XVI веке появились первые изображения монастырей, даже целых городов на русских иконах. На иконе, созданной на основе предания начала XVI века «О видении пономаря Тарасия», можно увидеть первое изображение Софийской звонницы с пятью высокими шатрами и тремя арочными проемами с колоколами. Такой она была в начале XVI века, позже ее перестроили.

«Первоссыльный неодушевленный с Углича»

Колокола таинственным образом связаны со святыми Небесными силами и людскими душами. И совсем не удивительно, что судьбы русских колоколов сходны с судьбой нашего народа — за призывы к бунту у них вырывали язык, закапывали в землю, за непослушание наказывали плетьми и даже отправляли в ссылку.

Не раз казнили звонарей, А если их в народе укрывали, Тогда колокола казнили за людей, Лупили розгами и била вырывали. Ирина Панова

…Страшную весть возвестил набат древнего колокола Спасского собора Углича в 1591 году: убит наследник престола царевич Димитрий. Колокол словно предчувствовал Смуту на Руси. Собравшийся народ мгновенно растерзал предполагаемых убийц.

Дальше последовали события, которые в истории России так и остались загадочными. Граждане Углича, придя на зов колокола, казалось бы, выразили свой патриотизм, свершили правосудие — отомстили за смерть наследника, но Борис Годунов рассудил по-своему, сам нашел виновных и объявил приговор: сбросить со звонницы колокол, который осмелился возвестить о произошедшей трагедии, вырвать у него язык, отрубить ухо, отстегать двенадцать раз плетью и сослать в Сибирь. А нести его в ссылку должны были представители угличан, наиболее активные, целыми семьями. Кое-кто из местных жителей тоже лишился языка — «за смелые речи». В наказание за то, что случилось в их городе. Горожане не верили официальному расследованию и считали, что царевич убит сторонниками Бориса Годунова, открывшими ему путь к престолу.

Один из самых известных историков XIX века Н. И. Костомаров (1817–1885) пишет в фундаментальном труде «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей»: «…Правительство объявило и приказывало народу верить, что смерть царевича произошла от самоубийства, но в народе сохранились убеждения, что царевич был зарезан по тайному приказанию Бориса. Ходили об этом разные рассказы и были вносимы в летописи… Вскоре после смерти царевича, 23 мая, на праздник Троицы, во время отсутствия царя, уехавшего в Сергиев монастырь, вспыхнул в Москве пожар, обративший в пепел значительную часть Белого города. Борис тотчас начал раздавать пособия погоревшим и на собственный счет отстраивал целые улицы. Несмотря на такую щедрость, в народе ходили слухи, что пожар произведен был людьми Годунова, по его приказанию, для того чтобы отвлечь внимание столицы от совершенного убийства».

А тем временем «народные избранники» тянули на себе, под конвоем, 19-пудовый колокол целый год, пока не вошли в Тобольск, где воевода встретил колокол фразой, сохранившейся на века: «Первоссыльный, неодушевленный с Углича».

13 апреля 1605 года внезапно умирает Борис Годунов. А год спустя, 17 мая 1606 года, в четыре часа утра большой колокол у Ильи Пророка на Ильинке призвал народ на свержение ненавистного самозванца Лжедмитрия. Загудели колокола всех московских церквей, знаменуя конец иноземного владычества, и «воцарился на Московском государстве» Василий Иванович Шуйский. По распоряжению нового царя мощи царевича Димитрия торжественно перенесли из Углича в Москву, в Архангельский собор, где они прославились многими чудесами.

Жители старинного волжского города Углича не могли смириться с тем, что их колокол признан виновным. Они были убеждены, что упадок торговли, все беды, которые происходят в городе, — оттого, что колокол наказан несправедливо, и до той поры, пока его не вернут, не будет счастья Угличу и его жителям.

И хотя всем было давно ясно, что угличане не заслуживают того возмездия, которому подверглись из-за царя Бориса, их ходатайства о возвращении колокола были безуспешными. Дело тянулось годами, года складывались в десятилетия, десятилетия — в века. Но и два с половиной столетия спустя, в декабре 1849 года, в прошении вернуть ссыльный колокол (его докладывали лично императору Николаю I) было отказано.

Пресса, как всегда, неоднозначна.

Вот «Тобольские губернские ведомости» (1888, № 5):

«Больно было бы нам, тоболякам, привыкшим уже в течение нескольких веков считать угличский колокол своим неотъемлемым достоянием, лишиться его безвозвратно. Дозволяем даже себе думать, что с потерею его наш древний город, и без того уже значительно стушевавшийся в сфере экономического быта, потеряет еще более своего значения».

Другой автор пишет (1888, № 43):

«Какую роль играл этот "поселенец" в нашей жизни? Бывало, приедет кто-нибудь из России и первым делом на Софийскую колокольню! Подойдет к "Корноухому", треснет его пальцем в перчатке и с сознанием собственной безупречности произнесет: "Что, негодяй, не умел молчать, когда того требовал дух времени, вот и виси"». И далее: «…Теперь думают возвращать "Корноухого" на родину. С Богом! Пусть хоть на старости лет повидает родные места! Зачем нам это безухое медное существо, с клеймом на лбу, где ясно обозначено его преступление? Как исторический памятник, свидетельствовавший о том, что было возможно на Руси в 1591 году, "Корноухий" в Тобольске совсем некстати».

Просьба угличан все же была рассмотрена и удовлетворена… через триста лет после событий. В 1892 году колокол вернулся в Углич, и после «благодарственного Господу Богу» молебствия на соборной площади раздался его звон.

Приехал гость давно желанный, Привет тебе, земляк родной! Три века жил ты как изгнанник, Теперь настал и праздник твой. Пробыв в опале триста лет, Ты снова дух наш ободряешь. Хоть прежней жизни здесь уж нет, Ты нам в сердца ее вселяешь. Мы будем знать, что с водвореньем На место прежнее опять, Опять тебя с благоговеньем Глубоко будут почитать. Л. В. Колотилов

Когда специалисты внимательно изучили колокол, то сразу же засомневались в его подлинности. Прежде всего, надпись была XVIII века, да и форма и оформление отличались от подлинника, только вес был тот же — девятнадцать пудов. Все объяснил найденный сохранившийся документ, утверждавший, что «опальный "мученик" в пожаре 1677 года растопился без остатка». «Тобольские губернские ведомости» еще 19 октября 1891 года сообщали, что прибывший в ссылку из Углича колокол первое время висел на колокольне церкви Всемилостивого Спаса, а затем его перевесили на Софийскую соборную колокольню, где он был и 29 мая 1677 года, когда колокольня сгорела во время жуткого пожара. Митрополит Сибирский и Тобольский Павел (Конюскевич) в XVIII веке приказал отлить такой же по весу и форме колокол и написать на нем: «Сей колокол, в который били в набат при убиении благоверного царевича Димитрия, в 1593 году прислан из города Углича в Сибирь в ссылку во град Тобольск». И поместили его на территории Софийского двора при Крестовой архиерейской церкви под небольшим деревянным навесом рядом с алтарной апсидой. В 1836 году навес заменили на приземистую четырехстолпную звонницу нарочито примитивных очертаний. У нее чрезмерно массивные грубые столбы и не соблюдены самые элементарные для колоколен пропорции. А к колоколу шли и шли верующие. Тогда власть имущие посоветовались и приняли коллективное решение: колокол стал экспонатом Тобольского музея.

Если это так, то в Углич вернулся «самозванец», но его приняли, и все вздохнули с облегчением. Ярославский губернатор отдал распоряжение ради безопасности «поместить колокол в музее на перекладине», что и было выполнено.

По отдельным отрывочным сведениям и рассказам стариков было известно, что колокол из Углича цел и находится на севере России. Он стал чудотворным, его называли «опальным мучеником», «безвинным страдальцем», «защитником невинно убиенного младенца», и православные наделили его силой, способной исцелять больных детей.

А вот и подтверждение — найденная в архивах статья «Сольвычегодск и его уезд», опубликованная в 1911 году и подписанная «Г-вич М. К.». Из нее мы узнаём, что на колокольне города висит опальный колокол — угличский, из Тобольска. Да-да, тот самый, и местный люд считает его чудотворным уже многие десятилетия. Колокол регулярно омывают, а воду собирают в специальный сосуд — «туеску»; эта вода целебная, лечит детей от всех недугов.

Как он мог попасть туда — одному Богу известно, ведь даже сейчас прямой дороги из Тюменской области в Архангельскую нет. Проехать можно от Тобольска на Иртыше через Тюмень, Екатеринбург, Пермь, Вятку, Котлас и тогда уже добраться до Сольвычегодска на реке Вычегде, притоке Северной Двины. Единственным объяснением может быть то, что в самом начале XVII века в Сольвычегодске был хорошо развит литейный промысел — пушки лили из железа и меди. Так, в 1614 году отлили медную пушку «Змей» с изображением драконов, отливали тогда и медные пищали. В общем, существовало «развитое металлообрабатывающее посадское ремесло». А мы знаем, что этому производству всегда сопутствовало очень престижное литье колоколов. Документально это подтверждено в 1738 году, когда были отлиты колокола для сольвычегодского Введенского монастыря, в том числе 70-пудовый колокол.

Естественно, угличскую реликвию на Севере взяли бы с благодарностью. Вот и существует легенда, что народ защитил преследуемый чудотворный колокол, не надеясь на разум власти предержащей, зная ее коварство, увез в далекий Сольвычегодск еще до пожара. Этим, кстати, и объясняется, куда делся «остаток» — девятнадцать пудов меди, а это более трехсот килограммов.

Итак, остаются две версии: если колокол уничтожил пожар, то в Сольвычегодске появился «самозванец»-2 (ну прямо как в российской истории — ведь Лжедмитриев было тоже несколько); вторая, сказочная, сходна с легендой о новгородском вечевом колоколе на Валдае: уберег, сохранил народ. Хочется верить в эту легенду.

ЗВОНАРИ

Московский звонарь Константин Сараджев

Колокола и колокольчики — предметы материальные, и до сих пор археологи находят отдельные экземпляры. Появляются неизвестные ранее данные об их использовании в торжественных государственных церемониях, в церковных обрядах, в повседневной жизни.

А вот о мастерах малинового звона, о русских звонарях прошлых лет сведения практически не сохранились. Их опыт в редчайшем виде искусства, секреты и приемы передавались учениками из поколения в поколение на протяжении нескольких веков. Но сами личности звонарей, их судьбы находились в тени тех звонкоголосых колоколов, которые так радостно подчинялись мастеру звона. Известно, например, что в конце XIX века в России считался лучшим звонарем А. Смагин; в Ростове Великом великолепно звонили А. Бутылин, Н. Королев, М. Урановский, но об их жизни, их открытиях в редчайшей профессии мы практически ничего не знаем. Тем интереснее должен быть рассказ о гениальном московском звонаре начала XX века Константине Сараджеве, описанном Анастасией Цветаевой в трепетно-лиричной повести «Сказ о звонаре московском».

Но прежде послушаем самого Константина Сараджева:

«Я родился в 1900 году в Москве и детство (отрочество тоже) провел в районе Остоженки. Отец мой в то время был преподавателем Синодального училища по классу скрипки; ныне состоит профессором Московской консерватории по классу дирижерства. Мать, Наталия Ниловна Сараджева, тоже окончила консерваторию и в свое время была незаурядной пианисткой. Еще в два-три года я стал чувствовать безотчетное влечение к музыке. Рояль, скрипка, виолончель, духовые инструменты — все это останавливало на себе мое внимание. Но более всего на меня влияли колокола: при первых их звуках я чувствовал особое возбуждение, как ни от какого другого инструмента, я упивался их звуками, испытывал величайшее музыкально-творческое наслаждение — и целый день ходил очарованный…

…Слушая игру отца на фортепиано, на скрипке, я сейчас же в своей голове сопоставлял эти звуки с колоколами; я, если можно так выразиться, постоянно переводил их на язык колоколов и плакал, если такой перевод почему-либо не удавался.

С шести лет действие слуховых впечатлений усилилось; утром, среди дня, вечером, ночью мне чудились колокола, их звон, их различные сочетания, их гармония, их мелодии».

Его отец, Константин Соломонович Сараджев, был очень известным дирижером и педагогом консерватории, а дед, Соломон Иванович Сараджянц (он принял русское написание фамилии — Сараджев), был врачом. Второй дед, Н. Ф. Филатов, тоже медик — основатель русской педиатрии, окончил Пензенский дворянский институт. Одним из его преподавателей, кстати, был Илья Николаевич Ульянов — отец В. И. Ленина. И сегодня на Большой Пироговской улице в Москве привлекает внимание прохожих памятник, на котором выбиты слова: «Другу детей — Нилу Федоровичу Филатову». Процитируем описание этого памятника М. Б. Мирским: «…На гранитном постаменте застыли две высеченные из камня фигуры. Маленький, беспомощный, чем-то напуганный ребенок доверчиво прижался к высокому человеку с мужественным лицом и большой окладистой бородой, одетому во врачебный халат, с докторской трубкой в левой руке. Правой рукой этот человек обнял малыша, словно защищая его от всех напастей, невзгод и болезней…»

Его имя носит и детская больница — Филатовская. К сожалению, дочь Н. Ф. Филатова, мать Константина Сараджева, очень рано ушла из жизни.

«Молодой Сараджев обладал гениальным музыкальным слухом. Ему трудно было брать уроки музыки, так как он слышал то, чего не слышали самые лучшие преподаватели. Он утверждал, что он различает по 121-му бемолю и 121-му диезу по обе стороны каждой ноты. Одно время он пытался брать уроки у известного композитора Глиэра, но, по-видимому, ни у учителя, ни у ученика не хватило терпения. Константин Сараджев прекрасно играл на рояле и сам писал композиции. Но из всех музыкальных инструментов наивысшим искусством он считал звон в колокола. С детства от восприятия звука некоторых колоколов он падал в обморок. Для него все окружающее имело свою тональность — и каждый человек, и каждая вещь, и даже комната и здание. Он знал на память звук каждого из 4000 московских колоколов и распознавал звон даже тогда, когда окружающие ничего не слышали. Самыми лучшими московскими колоколами он считал колокола церкви Св. Марона в "Бабьем городке" в Мароновском переулке близ Большой Якиманки. Там он большей частью и звонил, и туда собирались все любители колокольного звона. Приходили туда и известные музыканты и композиторы, чтобы послушать необычное исполнение», — сообщает протоиерей Роман Лукьянов (журнал «Русское возрождение», № 42 за 1988 год).

Деревянная церковь Святого Ма́рона была возведена в 1642 году, в 1730 году ее сменило каменное здание, которое было перестроено и расширено через 150 лет, в 1881 году; тогда же на колокольне и появился набор колоколов с необычайно красивым звоном. Двух-трехлетний Костя был поражен: «В этот период жизни особенно внимание мое стал привлекать звон, несшийся с колокольни Замоскворечья, "где-то за Крымским мостом"… Этот звон сразу выделялся на фоне других, не давал мне покоя, оттеснив все другие звоны на задний план… Оказалось, это были колокола колокольни церкви Марона в "Бабьем городке", в Бабьегородском переулке близ Большой Якиманки, где я и сейчас звоню».

А послушать удивительный звон Сараджева приходили и профессиональные музыканты, и любители, а среди них — художники, поэты, ученые, любители хорошей музыки. Не только арбатские «колокольные меломаны» собирались к определенному времени (о нем узнавали друг у друга) — приезжали с далеких окраин, обсуждали музыкальные новости и конечно же снова и снова возвращались к удивительному звонарю-музыканту, восхищались его умением управлять колоколами, пытались анализировать его приемы и постичь тайну эмоционального воздействия на людей.

И ждали — и в холод, и в дождь. Ждали чудо-звон.

«И все-таки звон ворвался неожиданно, взорвав тишину… Словно небо рухнуло! Грозовой удар! Гул — и второй удар! Мерно, один за другим рушится музыкальный гром, и гул идет от него… И вдруг — заголосило, залилось птичьим щебетом, заливчатым пением неведомых больших птиц, праздником колокольного ликования! Перекликание звуков светлых, сияющих на фоне гуда и гула. Перемежающиеся мелодии, спорящие, уступающие голоса… оглушительно нежданные сочетания, немыслимые в руках одного человека! Колокольный оркестр!

Это было половодье, хлынувшее, ломающее лед, потоками заливающее окрестность…

Подняв головы, смотрели стоявшие на того, кто играл вверху, запрокинувшись. Он летел бы, если бы не привязи языков колокольных, которыми он правил в самозабвенном движении, как бы обняв распростертыми руками всю колокольню, увешанную множеством колоколов — гигантских птиц, испускавших медные гулкие звоны, золотистые крики, бившиеся о синее серебро ласточкиных голосов, наполнивших ночь небывалым костром мелодий».

Так описывает Анастасия Цветаева игру Константина Сараджева — не по рассказам, а по собственным впечатлениям: она была там, стояла под колокольней во дворе храма и слушала тот редчайший по красоте звон, который невозможно повторить.

Александр Васильевич Свешников, создатель Государственного русского народного хора, высоко ценил сараджевские звоны: «Звон его совершенно не был похож на обычный церковный звон. Уникальный музыкант! Многие русские композиторы пытались имитировать колокольный звон, но Сараджев заставил звучать колокола совершенно необычайным звуком, мягким, гармоничным, создав совершенно новое их звучание».

Все, кто сталкивался с К. Сараджевым, оставили воспоминания о нем как о человеке, обладающем невероятными музыкальными способностями. Его одаренность поражала слушателей исключительностью своего природного таланта.

Изучая опыт организации и проведения колокольных концертов в Европе, К. Сараджев пришел к выводу, что в России использовать его можно, но только внеся очень серьезные коррективы, что все должно опираться на вековые русские традиции колокольного звона. Молодой музыкант-звонарь разработал теоретические основы устройства музыкальных колоколен, которые сегодня представляют огромный интерес, ведь это, по существу, единственные аргументированные, достаточно полно сохранившиеся материалы.

Известный музыковед и специалист по колокольному звону из Новосибирска Л. Д. Благовещенская анализирует проект светской концертной звонницы К. Сараджева:

«В подходе к вопросу показательно отношение Сараджева к колокольне с подбором колоколов как единому целому. Он параллельно занимался изучением самих колоколов, соединением их в подборы, устройством и расположением их на звоннице, их балансировкой (т. е. связыванием в определенном порядке веревок от языков, приспособлением для удобства исполнения)…

…Показательно также отношение Сараджева к своей деятельности звонаря. Он называл себя исполнителем на колоколах, музыкантом. То, что звон — музыка, не вызывало у него ни малейшего сомнения, о чем сохранились в документах его многочисленные высказывания.

В деле организации светской концертной звонницы Сараджев предпринимал и практические шаги. Наиболее удобным местом для нее он считал Парк культуры и отдыха, где колокольные концерты были бы демонстрацией одного из видов старинного русского искусства».

Однако в молодой Советской республике жизнь бурлила по другому руслу, и слабый ручеек «старинного русского искусства» был обречен на гибель. Вскоре встал вопрос о прекращении концертной деятельности и о закрытии колокольни.

К. Сараджев пытается отстоять свое детище, развернув кампанию в его защиту.

«Члену Моссовета тов. Уварову.

[от] представителя музорганизаций и объединений по вопросу создания научно-материалистического похода на художественно-бытовые нужды в борьбе с религиозной отсталостью — Сараджева Константина Константиновича, члена О-ва драматических писателей и композиторов.

Заявление

Убедительно прошу удовлетворить мою просьбу о сохранении в целости созданной мною для собственных опытов звонницы на Мароновской церкви, находящейся в 1 Бабьегородском пер., 5 Отделения милиции по Б. Якиманке, предназначаемой к ликвидации.

В оправдание цели моего ходатайства упоминаю о необходимости своевременного вмешательства Моссовета в дело ликвидации художественного инвентаря, каковым являются и колокола, служащие продолжительной основою для научных опытов в музыкально-теоретической работе, питающей готовую теорию новыми достижениями современных открытий и изобретений.

Лично я прошу для себя предоставить мне Моссоветом в постоянное пользование по моему усмотрению указанную звонницу под контролем Главискусства Наркомпроса с правом реставрации попорченных частей ее и пополнения новыми колоколами неограниченно по моему указанию, где я сочту возможным».

В поддержку замыслов К. Сараджева было написано ходатайство, которое подписали композиторы Р. М. Глиэр, А. Н. Александров, А. В. Александров, Н. Я. Мясковский, А. А. Шеншин; музыковеды С. А. Богуславский, С. М. Чемоданов; известные деятели культуры Г. Э. Конюс, Е. А. Мальцева, Б. Б. Красин и др. В нем говорилось:

«Использование гармонии колоколов неоднократно имело место в истории развития музыкальной культуры. В Германии и Франции в XVI и XVII вв. мелодия колоколов сопровождала игру оркестров на широких народных городских празднествах — отнюдь не религиозного, а напротив, чисто светского характера…

Мы обращаемся с ходатайством о предоставлении К. К. Сараджеву необходимых ему колоколов определенного тембра из фонда снятых колоколов или с колоколен закрытых церковных зданий. Работа К. К. Сараджева представляет собою выдающийся интерес, так как она связана с писанием теоретического труда, имеющего общемузыкальное значение. Недостаток колоколов препятствует его капитальной экспериментальной показательной работе и останавливает его чрезвычайно интересный специальный труд».

А вот еще интересный документ:

«В Главискусство.

Государственный Институт Музыкальной науки, признавая художественную ценность концертного колокольного звона, воспроизводимого т. Сараджевым, единственным в СССР исполнителем и композитором в этой отрасли музыки, считает, что разрешение ему колокольного звона может быть дано лишь при условии устройства звонницы в одном из мест, не связанных с религиозным культом.

Директор ГИМНа Н. А. Гарбузов».

Многие деятели искусства, литературы, науки, общественные деятели понимали, что в сложившейся в конце 20-х годов XX века ситуации в стране это была единственная возможность сохранить колокола как православные святыни и исторические памятники нашего народа.

Власть проект отвергла.

В это время влиятельный американский бизнесмен Чарльз Ричард Крейн обратился в компетентные органы власти с просьбой направить в Америку специалиста для настройки в Гарвардском университете колоколов, вывезенных из Данилова монастыря. Отправили в Америку К. Сараджева, по всей видимости, чтобы избавиться от настойчивого звонаря и необходимости обосновывать отказы на проекты создания «музыкальной колокольни» именно в то время, когда в стране шла кампания по снятию и уничтожению церковных колоколов.

Но неожиданно заартачился сам К. Сараджев: он не рвался в Америку, а мечтал создать музыкальную колокольню в России, в Москве, — база для этого была готова. И только после того, как американцы пообещали для университета в Гарварде закупить колокола только по его списку и установить их по его схеме, он согласился. В его выездном документе говорилось: «Гражданину страны, которая не признана Соединенными Штатами, дается въезд на двенадцать месяцев, как временному посетителю в роли эксперта по колоколам».

И вновь проблема. К. Сараджев должен был отплыть на пароходе вместе с колоколами из порта в Ленинграде. Но еще в поезде, подъезжая к городу, услышал необычный звон нового для него колокола. Забыв об Америке, сразу же с вокзала направился к колокольне, где, радуясь своему открытию и не замечая времени, провел более суток. Пришлось ему плыть следующим рейсом только через две недели.

На американский континент К. Сараджев прибыл в октябре 1930 года. И сразу же его ждало разочарование. Зарубежная поездка привлекла его возможностью осуществить свою заветную идею — создать светскую концертную звонницу, чтоб она звучала как единый организм (оркестр, а еще лучше — инструмент). В России он уже провел титаническую работу — в его списке звуковых спектров было 388 больших колоколов из 362 храмов Москвы и ее окрестностей. Им был разработан проект по созданию колокольни с двадцатью шестью колоколами, снятыми с семнадцати колоколен закрытых церквей, продуман и обоснован план их размещения. Сараджеву обещали, что в Америке в его распоряжении будет 34 колокола, причем все отобранные им, по его списку.

Выдающийся звонарь различал в Даниловом монастыре 43 звона, а для набора из тридцати четырех колоколов в его феноменальном музыкальном воображении уже были продуманы свыше ста звонов. К сожалению, их никто никогда не услышал. К. Сараджева ждал еще один сюрприз — один из колоколов, внешне очень красивый (в богатом оформлении выделялись и привлекали к себе внимание крылатые херувимы), хотя и был из Даниловской обители, но из-за своего голоса не вошел в список, так как создавал диссонанс. Его разместили отдельно, в башне Гарвардского коммерческого факультета.

Семнадцать колоколов великий мастер разделил на три группы: три больших, десять средних и четыре небольших зазвонных колокола. Для подъема колоколов на башню Лоуэлл построили временную деревянную башню; К. Сараджев настоял, чтобы использовали ручные лебедки — только они могли гарантировать подъем без опасных для такого веса рывков.

К сожалению, у Сараджева сразу же начались проблемы с местным начальством: выражаясь на современном американо-русском сленге, звонарь не прошел фэйс-контроль. По словам протоиерея Романа Лукьянова, он был «небольшого роста, с несколько искаженным либо от контузии, либо от эпилепсии лицом, не говорящий по-английски, не имеющий формального музыкального образования…» Руководство университета раздражала его эксцентричность: он мог ночью попросить у соседей разрешения поиграть на их рояле, в промозглую погоду ходить раздетым через весь город на работу. Никому и в голову не пришла мысль, что ему просто нечего надеть — пальто ему «забыли» купить, а он — то ли из скромности, то ли из-за увлеченности работой — никого об этом не просил.

Но самое главное — американцы высказывались против предложенного метода управления колоколами, особенно распределения оттяжек средних колоколов, которые веером расходились от звонаря. Сараджеву постоянно навязывали идею управления колоколами, получившую большое распространение в Америке, — с помощью электрических датчиков и ударников.

Тяжело было слушать такие предложения-указания великому звонарю. Он пытался объяснить, что настраивает русские колокола по русской системе: их надо чувствовать, а это возможно только вместе с ними, на открытом ветрам, дождю, холоду ярусе, при любой погоде. А управлять ими из теплого помещения с помощью электрических приводов, даже не видя колоколов… нет, это абсурд!.. Но его окружала плотная стена непонимания.

Громкий звон, стук, скрежет, раздававшиеся из «мастерской», мешали студентам — ведь работы проводились в университетском городке, а не в уединенном, удобном для этих целей месте.

Пресса подливала масла в огонь, встав на защиту «гражданских прав» студентов. Газета «Boston American» так отозвалась об уникальном колокольном наборе: «30 тонн металла и ни одной ноты».

По жалобам студентов президент университета посетил сарай, где Сараджев вдохновенно, с помощью зубила и молотка настраивал «музыкальный инструмент», и увидел весь процесс настройки. Мастер ударял по большому колоколу и под оглушительный звон подрубал зубилом, подпиливал внутренние поверхности меньших колоколов, а затем прислушивался к их звучанию. Так традиционно делалось в России: меньшие колокола подстраивали к большому, а его не трогали.

После этого визита президент «категорически запретил русскому неучу портить колокола».

Полное непонимание, оскорбления, крушение планов, одиночество, жуткая простуда сразили великого звонаря. У мастера сдали нервы, в итоге — эпилептический припадок. В середине декабря 1930 года Сараджев был выписан из больницы и сразу же уехал в СССР.

Потеряв надежду создать колокольню как музыкальный инструмент, выражающий его гениальное звуковосприятие (а в этом он видел смысл своей жизни), мастер ушел в себя. Здесь уместно отметить, что в его научно-теоретической записке «Колокол» есть пояснение, что такое «колокольня как инструмент»: мастер имеет в виду не архитектурное сооружение, а колокольню, оснащенную тщательно подобранным набором колоколов.

В 30-х годах XX века в Москве, да и во всей стране колокольный звон был запрещен. Сараджев потерял всякий интерес к жизни, творческой деятельности. О своей поездке никому ничего не рассказывал и только, сильно заикаясь, повторял:

— Ниччего ин-н-нтересного! Только од-д-ни ам-м-ериканцы, и больше нич-чего!..

Он ни с кем не встречался, вел совершенно замкнутый образ жизни и по дошедшим до нас сведениям умер в 1942 году в доме для нервнобольных. Было ему всего сорок два года.

После отъезда Сараджева профессор Горохов из Смис Колледжа и певец или псаломщик Андропов, имевший опыт работы звонарем в России, в составе специальной комиссии ознакомившись с тем, что сделал Сараджев, пришли к выводу, что настройка колоколов не закончена, а «расположение колоколов, метод их подвеса и расположение тяг языков являются правильными и традиционно русскими». 1 января 1931 года Кембридж впервые услышал звон русских колоколов из Данилова монастыря.

И все-таки все мы с нетерпением ждем, когда зазвонит этот колокольный набор в родном Даниловом монастыре. Ведь это историческая справедливость — колокола должны вернуться домой, и их звон в первом и главном монастыре России будет и в память неизвестных и известных звонарей, посвятивших свой нелегкий труд Православию, признанием их заслуг. Сбудется мечта талантливейшего звонаря Константина Сараджева — раздастся гармоничный звон колоколов, на которых сохранились сделанные его руками зарубки. Бережно делая эти отметины, он представлял себе, слышал будущие звоны…

А закончить этот рассказ хотелось бы словами самого Константина Сараджева из сохранившейся, к сожалению только в отдельных отрывках, рукописи его книги «Музыка-колокол»:

«С самого раннего детства я слишком сильно, остро воспринимал музыкальные произведения, сочетания тонов, порядки последовательностей этих сочетаний и гармонии. Я различал в природе значительно, несравненно больше звучаний, чем другие: как море сравнительно с несколькими каплями. Много больше, чем абсолютный слух слышит в обычной музыке!..

…И сила этих звучаний в их сложнейших сочетаниях не сравнима ни в какой мере ни с одним из инструментов — только колокол в своей звуковой атмосфере может выразить хотя бы часть величественности и мощи, которая будет доступна человеческому слуху в будущем. Будет! Я в этом совершенно уверен. Только в нашем веке я одинок, потому что я слишком рано родился!»

Убийство звонарей на Пасху красную

Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II направил 18 апреля 1993 года телеграмму наместнику Оптиной пустыни архимандриту Венедикту:

«Христос Воскресе!

Разделяю с Вами и с братией обители пасхальную радость!

Вместе с вами разделяю и скорбь по поводу трагической гибели трех насельников Оптиной пустыни.

Молюсь о упокоении их душ.

Верю, что Господь, призвавший их в первый день Святого Христова Воскресения через мученическую кончину, соделает их участниками вечной Пасхи в невечернем дни Царствия Своего.

Душой с вами и с братией.

Патриарх Алексий II».

В тот день лучшие звонари обители отец Трофим и отец Ферапонт радостно встали к колоколам, и по всей округе полился праздничный пасхальный звон, славя Воскресение Христово.

Чуть раньше, около шести часов утра, игумен Александр встретил отца Трофима (он последний видел его живым). Игумен Александр вспоминает:

«Очень радостный был инок Трофим. "Батюшка, — говорит, — благословите, иду звонить". Я благословил и спросил, глядя на пустую звонницу:

— Да как же ты один будешь звонить?

— Ничего, сейчас кто-нибудь подойдет.

Как же меня тянуло пойти с ним на звонницу! Но звонить я не умел — что с меня толку? И надо было идти служить в скит».

Многие местные жители уже встали и радовались этому светлому утреннему звону. И вдруг… тишина на какое-то мгновение, а затем — страшный тревожный набат; он прозвучал как гром среди ясного неба и так же неожиданно смолк. Это инок Трофим, уже смертельно раненный, бил тревогу, сообщая православным о беде, постигшей Оптину пустынь. Он умер, защищая свою обитель на посту, веревки из его рук уходили к колоколам, струйкой бежала алая кровь, растекаясь по настилу звонницы. За несколько секунд до этого был убит ударом ножа в спину, точно в сердце, инок Ферапонт. Услышав тревожный звон, первым у звонницы оказался иеромонах Василий. Он столкнулся с убийцей, и вновь профессиональный удар в спину снизу вверх, в сердце. Инокам-богатырям и в голову не приходила мысль, что этот тщедушный, невысокого роста «паломник», одетый, как и многие другие трудники, в благотворительную флотскую черную шинель, — убийца, а на его «финке» вырезаны сатанинские три шестерки.

…Трое иноков пришли в возрождавшуюся Оптину пустынь разными путями и, дав обет служить Богу, пытались дозвониться до сердец православных паломников. Они вместе звонили в чудом сохранившиеся старинные колокола, собранные и привезенные из монастырей и храмов, разрушенных в ходе революционной «перестройки» 20–30-х годов и хрущевской «оттепели» на стыке 50–60-х годов XX века.

Самый заслуженный колокол — из московского Страстного монастыря; он звучал на главной магистрали древней столицы, идущей из Кремля в Северную столицу. Он видел многое и рассказывал об этом людям. Видимо, за его долголетнюю и безупречную службу ему была дарована жизнь, и теперь он вновь в почете — звонит в обители. В набор входят и висящие рядом колокола из разрушенных храмов Ярославля и Костромы, и им есть что рассказать о гонениях православных на древнем Русском Севере. Теперь они вместе, в будни, в праздничные дни и в дни скорби, звонят в Оптиной пустыни.

Введенская Оптина пустынь — один из древнейших и наиболее чтимых монастырей. Она расположена близ Козельска, в лесистой местности. «Начало свое она получила в половине XV века, — сообщает нам книга «Православные русские обители» 1910 года. — Основателем ее, по преданию, был гроза прежних дремучих лесов Опта…

Не величественные соборы вспоминаются богомольцу, бывавшему в Оптиной пустыни, не высочайшие колокольни, не крепостные стены монастыря, не драгоценности ризницы… Всего этого нет в скромном по своему внешнему облику Введенском Козельском монастыре. Одна выдающаяся сторона Оптиной пустыни, резко отличающая ее от многих наших обителей, — это внутренний строй, единство духа иноческого жития, благотворное влияние старцев на массу богомольцев и издание назидательных книг для благочестивых читателей… Оптина пустынь, в древности не отличавшаяся ни строгостью устава, ни численностью братии, в наш век оскудения веры и иноческих подвигов вышла из неизвестности, расцвела, окрепла и стала в числе первых обителей по строгости иноческой жизни, по обилию добродетельных подвигов братии…»

Обитель стала понемногу набирать силу после вклада царя Михаила Феодоровича. В самом конце XVII века среди вкладчиков, внесших щедрые дары, были правительница Софья Алексеевна, ее братья — цари Иоанн и Петр, царица Прасковья Феодоровна. Но уже очень скоро реформы Петра I привели обитель к полному упадку. Восстановлена она была при Екатерине I.

В 1799 году московский митрополит Платон (Левшин; 1737–1812) решил устроить в пустыни общежительный монастырь. Посетив Оптину пустынь, митрополит был восхищен красотой природы и нашел это уединенное место «весьма удобным» для пустынножительства. Настоятелем в Оптину был назначен известный иеромонах Песношского монастыря Авраамий — последовательный сторонник старца Паисия Величковского, возродившего представление о монашеском пути как о непрерывном подвиге самоотречения и жертвенной любви к Богу и людям, созданным по Его образу и подобию.

Расцветом своим Оптина обязана архимандриту Моисею, ставшему ее настоятелем в 1825 году.

Хозяйственные успехи обители объяснялись тем, что Оптина пустынь к этому времени прославилась во всех концах земли Русской. А той благодатной силой, которая освящала жизнь насельников монастыря, были знаменитые оптинские старцы — живые преемники русской святости, цвет русского монашества.

Старчество в Оптиной пустыни пошло от схиархимандрита Паисия Величковского, возродителя духовного делания в монашестве, когда его последователи — иеромонах Леонид с шестью учениками — по приглашению игумена Моисея в 1829 году переселились в Иоанно-Предтеченский скит обители из Площанской пустыни Орловской губернии.

Иеромонах Климент в «Жизнеописании отца Леонида» отмечал: «Мудрость свою он прикрывал крайней простотой слова и простотой обращения и часто растворял наставления своей шутливостью». Отец Леонид и стал основателем традиций оптинского старчества.

Старчество — это особое служение, сходное с пророческим: как апостолы утешали страждущих, обладали прозорливостью, даром исцеления, так и первые оптинские старцы — Лев (Леонид) и Макарий — своей высокой духовной мудростью благотворно влияли на людей, приходящих к ним за утешением, советом, духовным окормлением. Когда калужский епископ запретил иеросхимонаху Леониду принимать народ и пригрозил ссылкой, тот сказал: «Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь поставьте, я буду все тот же Леонид. Пою Богу моему, дондеже есмь»; «И в Соловках буду тот же Леонид».

Самый прославленный из старцев — отец Амвросий, ученик отца Льва и отца Макария. Ему принадлежат эти слова: «Я зажег фитиль — теперь ваше дело — поддерживать огонь». К нему шли и монашествующие, и миряне. «Яко к целебному источнику, притекаем к тебе, Амвросие, отче наш» — ежедневно звучит тропарь перед цельбоносными мощами Святого Амвросия, находящимися во Введенском храме под высокой резной сенью.

Святой Амвросий Оптинский оставил учеников и последователей. Это старец отец Анатолий (Зерцалов), старцы Иосиф, Варсонофий, Феодосий, Анатолий (Потапов), Нектарий. К оптинским старцам шли со всех концов земли Русской простые люди и знатные, к ним приезжали за духовной помощью писатели и философы. Подолгу живал в Оптиной И. В. Киреевский, приезжали сюда Ф. М. Достоевский, К. Леонтьев, пять раз приезжал в Оптину Л. Н. Толстой.

Н. В. Гоголь дважды побывал в пустыни у отца Макария. «Нигде я не видал таких монахов, — писал он. — С каждым из них, мне казалось, беседует все небесное… Самые служки меня поразили светлой ласковостью ангелов, лучезарной простотой обхождения… За несколько верст, подъезжая к обители, уже слышим ее благоухание: все становится приветливее, поклоны ниже и участия к человеку больше». Мир и покой, дружелюбие и внимательная забота о страждущих людях — вот дух Оптиной пустыни.

С. А. Нилус в своей книге о Свято-Введенской пустыни с восторгом воспел ее: «О, красота моя Оптинская — велика и несравненно-прекрасна река Божия — святая Оптина! Течет река эта из источников жизни временной в море вечно-радостного бесконечного жития в Царствие Незаходимого Света и несет на себе она ладии и своих пустынножителей и многих других многоскорбных, измученных страдальческих душ, обретших правду жизни у ног великих Оптинских старцев.

Каких чудес, каких знамений милости Божией, а также и праведного Его гнева, не таят в себе прозрачно-глубокие, живительные воды этой величаво-прекрасной, таинственно-чудной реки!»

Оптина пустынь была окружена целым рядом почитаемых святых мест. Это, например, источник с купальней, освященный в честь Пафнутия Боровского (на берегу Жиздры, в полукилометре от обители), колодец, ископанный по благословению преподобного Амвросия (у входа в скит), монастырское кладбище.

Большую известность приобрела женская Казанская обитель, которую преподобный Амвросий Оптинский основал в селе Шамордине. И сейчас помнят слова, сказанные преподобным Амвросием: «Подать в женский монастырь копейку — то же, что рубль в мужской». Насельниц там было свыше пятисот человек. Настоятельницей обители была сестра Льва Толстого — Мария Николаевна Толстая.

В начале XX века начальником оптинского скита был старец Варсонофий, в миру — полковник Генерального штаба Павел Иванович Плиханков. В душеполезных изданиях он печатал стихи под псевдонимом Странник.

Ясней здесь небеса и чище их лазурь. Мирской ярем нося и скорбный совершая Средь мрака и стремнин тернистый жизни путь, Сподобился я видеть отблеск рая.

Недолго уже оставалось до тех времен, когда на Красную Горку 1923 года запечатают храмы Оптиной и арестуют ее последнего старца Нектария.

А пока — «свобода полная для чувств святых и дум» в благословенном оптинском отечестве, где

Исчезнет без следа твоя печаль. И ты увидишь, полный упованья, Иной страны сияющую даль, Страны живых, страны обетованья…

…Для того чтобы понять, лучше всего самому увидеть. Если это невозможно — увидеть глазами других. Предложим читателю еще раз выйти на берег реки, взглянуть на тонкие очертания монастырских храмов, звонниц, башен в их природной «оправе». Все создавалось только трудом монастырской братии во главе с игуменом. Наемный труд в Оптиной пустыни не использовался. В этом сочетании видна не просто «живописность», тут есть и свой сокровенный смысл. Сошлемся на красноречивые впечатления паломников, посетивших Оптину в начале прошлого века, всматривавшихся со стороны Жиздры в этот ее одухотворенный пейзаж: «Словно сад раскинулся по всему ее берегу перелесок. Смотреть хочется — нет, этого мало, — отдохнуть хочется; невольно тянет туда, в эту благодатную чащу; какая-то неведомая сила влечет и говорит, что там, за этим берегом, за этой прихотливо раскинувшейся зеленью находится другая зелень, зелень смысла и Истины человеческой жизни; та Неопалимая Купина, которая на протяжении многих лет горит неугасимым духовным огнем. Огнем очищения человеческой души. Огнем вразумления человеческого разума» (С. А. Нилус).

В послереволюционной «стране безбожников» Оптинская пустынь оказалась ненужной. Монастырь закрыли, но было решено создать на его базе музей. Вот слова П. А. Флоренского (члена комиссии по охране Троице-Сергиевой Лавры), адресованные им в 1919 году известному филологу Н. П. Киселеву, эксперту Наркомпроса РСФСР, направленному для выяснения культурных ценностей закрытого монастыря и целесообразности его превращения в музей: «Оптина — отличный памятник двадцатых годов, она богатый архив высокоценных документов по истории русского просвещения, наконец, она — духовная санатория многих израненных душ. Конечно, охранить ее с этих сторон — долг просвещенного человека, но для нас с вами, ищущих духовной культуры и ждущих расцвета духовного знания, нового и вечного, верящих и утверждающих наступление новой эры культуры, нового исторического эона, ампирчики и архивчики, конечно, почти ничто в сравнении с этими вселенскими задачами. Между тем Оптина есть именно завязь новой культуры. Она есть узел, не проектируемый только, а живущий вот уже сотню лет, который на самом деле осуществил ту среду, где воспитывается духовная дисциплина, не моральная, не внешне-аскетическая, а именно духовная».

Музей «Оптина пустынь» был открыт и существовал до 1928 года. Но Оптина нужна русским людям не как музейная экспозиция, а как источник духовных сил, и это подчеркивает дальше П. А. Флоренский: «…Если начать прослеживать мысленно самые разнообразные течения русской жизни в области духа, то непосредственно или посредственно мы всегда приводимся к Оптиной как духовному фокусу, от соприкосновения с которым возжигается дух, хотя бы потом он раскрывался в иных, чем собственно оптинское направление. Оптина, выдаваясь не столько отдельными исключительными лицами, сколько гармоническим сочетанием и взаимодействием духовных сил, всегда была и есть, есть в настоящее время как целое, могучий коллективный возбудитель духовного опыта, я осмелюсь сказать, единственный в России, по крайней мере, в таком роде и в такой силе возбудитель духа».

Последний оптинский старец Нектарий (Тихонов) пережил аресты и ссылки и поселился в тридцати километрах от Козельска. К нему сразу же пошли люди. За мудрым советом к старцу не раз обращался патриарх Тихон. Сохранились документальные свидетельства, что к нему приезжали актер Михаил Чехов, художник Лев Бруни, писатель Георгий Чулков, а командиру кавалерийского полка Г. К. Жукову он сказал: «Ты будешь сильным полководцем. Учись. Твоя судьба даром не пройдет». Старец скончался в 1928 году неподалеку от разоренного родного монастыря. Он пророчески предсказывал в эти тяжелые для себя дни: «Россия воспрянет и будет небогата, но духом будет богата… Оптина пустынь возродится и расцветет лучше прежнего».

И его предсказание сбылось. В 1987 году Оптину пустынь вернули Русской Православной Церкви.

А летом 1988 года в пустынь приехал молодой симпатичный москвич Игорь Росляков, любивший поэзию и спорт. Душа привела его сюда. Приехал паломником и остался навсегда, приняв монашество под именем Василий.

О том, как шел он к Оптиной, дают некоторое представление страницы его дневника.

«21 марта 1988 г.

Не сидел я в кругу захмелевших друзей, Не читал им Рубцова и Блока. Опечалился я, и с печалью своей Я сидел у икон одиноко.

7 апреля 1988 г.

Великий Четверг. Благовещение Пресвятой Богородицы.

…NB.!!! Будущее — в руках Божиих. Прошедшее — в книгах жизни, настоящее в наших руках, то есть творить жизнь возможно только стоя во Христе. Чем глубже познание нами Христа, тем величественнее наша духовная свобода, а потому и ведение судеб Божиих, то есть судеб мира. Пределы духовной свободы — это пределы Вселенной…

10 апреля 1988 г.

Светлое Христово Воскресение. Пасха. Время — мистическая сущность. Спрашиваю себя — был пост или не был? Служба была или нет? Так придется когда-нибудь спросить и о своей жизни. Что же реально существует? Душа. Очищенная от греха или еще замаранная им».

На Пасху 1993 года иеромонах Василий шел исповедовать богомольцев. Неожиданно оборвался пасхальный звон: были зверски убиты звонари — иноки Трофим (Алексей Татарников) и Ферапонт (Владимир Пушкарев). Иеродиакон Митрофан сказал очень точно: «Вот как ненавистен диаволу колокольный звон». Вот тут и подошел срок исполниться пожеланию иеромонаха Василия, которое он высказал однажды в кругу братьев обители: «Я хотел бы умереть на Пасху, под звон колоколов».

Коротким оказался для троих новомучеников «тот узкий путь, что от святой купели ведет в просторы пакибытия». Отец Ферапонт говорил: «У нас в Сибири многословить не принято. Ведь за каждое слово спросит Господь». А вот слова отца Трофима: «Сперва по гордости хотел все сделать по-своему, а за непослушание бесы больно бьют. Зато когда приучишь себя к послушанию, так хорошо на душе».

Все, что происходило на Пасху 1993 года в Оптиной пустыни, правдиво описала Нина Павлова, очевидец тех событий, в своей трагичной повести «Пасха Красная. О трех оптинских новомучениках, убиенных на Пасху 1993 года»:

«Моросил стылый дождик вперемешку со снегом, а люди молча стояли у немых колоколов. И все длилась эта немая Пасха с криком боли в душе: почему безучастно молчит Россия, когда льется невинно православная кровь? Неужели мы опять забыли, что молчанием предается Бог?!

Так и стояли два дня, не замечая в скорби, как монастырь заполняется людьми. А люди все прибывали и прибывали, окружив звонницу плотным безмолвным кольцом.

Сейчас уже забылось, кто первым ударил в колокол, но многим запомнился юный инок в выношенной порыжевшей рясе. Он был откуда-то издалека, и никто его в Оптиной не знал. Но он был светловолос и голубоглаз, как Трофим, и шел от ворот монастыря таким знакомым летящим Трофимовым шагом, что толпа, вздрогнув, расступилась перед ним. "Звонари требуются?" — спросил инок, вступив на звонницу. Все молчали. А инок уже вскинул руки к колоколам. И тут оказалось, что сюда съехались лучшие звонари России! Звонили в очередь — неостановимо. И звонили в эти дни все — дети, женщины и даже немощные Трофимовы бабушки, приковылявшие сюда с клюшками, чтобы ударить в колокол: "Раз убивают — будем звонить!"

Сорок дней и ночей не смолкая гудели колокола Оптиной, будто силясь разбудить весь народ. Но глас беды не был услышан, а уже через полгода шли танки на "Белый дом". И было много крови в тот год».

И все же у Оптиной пустыни светлое будущее. Эту надежду подают нам и ее прошлое, и настоящее.

Генералиссимус-звонарь

Через три месяца после вступления на престол императора Павла I, 6 февраля 1797 года, великий русский полководец, не знавший поражений, фельдмаршал А. В. Суворов был «уволен от службы без ношения мундира». Вот как писал о нем известный историк и краевед М. И. Пыляев:

«Русский "чудо-богатырь" Суворов остался загадкою для потомства. Быстрый, решительный, предприимчивый не только в военных действиях, но и в своих поступках, разнообразный до бесконечности, как разнообразны были окружавшие его обстоятельства, великий вождь и в то же время странный старик, который то шалит как ребенок, то обнимает мыслью целый мир, решает в своем уме самые сложные вопросы, касавшиеся счастия миллионов людей или судьбы государства. Человек, обладавший всеми способами и средствами по своему званию, но не пользуется ими, презирает роскошь, спит на соломе, пьет воду, довольствуется солдатским сухарем, борется с собственными страстями, обуздывает их и остается победителем в этой борьбе, как и в действительной войне. Истинные свои замыслы он всегда прикрывает фарсами и лаконическими остротами.

Деяния Суворова принадлежат истории…»

В апреле 1797 года Александр Васильевич вместе с группой ушедших в отставку офицеров приезжает в имение Кобрин, расположенное западнее Бреста, — оно отошло к нему по рескрипту Екатерины II за заслуги перед Отечеством. Первым делом рядом с домом возводится небольшая часовенка. Фельдмаршал много времени проводит в раздумьях, гуляя по старому саду или сидя на огромном валуне около деревенской колокольни, слушая близкие его сердцу звуки. С тех пор этот камень в народе так и называли — Суворовский. В начале мая отставного фельдмаршала (уже одного) перевозят в заброшенное поместье, которое приобрел в 1767 году его отец, Василий Иванович, и где полководец бывал всего три раза: в 1784, 1786 и 1789 годах. Носило оно название Кончанское (от слова «конец») и находилось среди бескрайних болот и озер, в самой глуши новгородских земель. Природа создала здесь не самые благоприятные условия для жизни: каменистая, скудная почва, чахлая растительность. Это была настоящая ссылка под надзором полиции. В Кончанском А. В. Суворов, как всегда, вел спартанский образ жизни — вставал за два часа до рассвета, обливался холодной водой и шел в церковь села Сопина, где стоял заутреню и обедню. Он сам читал Апостол и пел на клиросе, служил дьячком, и вообще «он знал церковную службу лучше многих причетников». Об этом вспоминал священник отец Федор. У полководца было увлечение, которое прошло через всю его жизнь. Он не только любил слушать церковные звоны, но и сам прекрасно звонил — то ли вспоминая грохот артиллерийской канонады минувших битв, то ли предчувствуя торжественные звоны колоколов в честь будущих побед… Ведь это был период между взятием Варшавы и будущим Итальянским походом.

Днем Александр Васильевич занимался благоустройством усадьбы, возведением в господском саду небольшой церкви Александра Невского. На Масленой неделе он помогал строить ледяную гору, на Святой — качели, «любил угощать всех вином, но сам не пил и не любил пьяных», увлеченно играл с крестьянскими детьми. Однажды за этим занятием его застал приезжий гость. Полководец, ничуть не смутившись, прокомментировал: «В России развелось очень много фельдмаршалов, делать им нечего, и поэтому приходится играть в бабки». Часто А. В. Суворова можно было видеть на горе Дубихе, откуда открывались широкие, бескрайние перспективы. Здесь ветеран, великий полководец принимает решение и в декабре 1798 года пишет в столицу:

«Вашего Императорского Величества всеподданнейше прошу позволить мне отбыть в Нилову Новгородскую пустынь, где я намерен окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности мои прости, милосердный Государь».

В феврале Суворов получает от императора Павла I не ожидаемое согласие на уход в монастырь, а несколько писем на совсем другую тему.

В одном из них: «Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский император требует вас в начальники своей армии и вручает вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а ваше — спасти их. Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы вашей времени, а у меня удовольствия вас видеть». Тогда-то и произнес Суворов ставшие знаменитыми слова: «Служил за дьяка, пел басом, а теперь поеду петь Марсом». Фельдмаршал сразу же под колокольный звон выехал в Петербург, а затем в Северную Италию. Так начинался его триумфальный поход — с победами в сражениях и легендарным переходом русских войск через «непроходимые» Альпы. А по окончании его Суворов получил чин генералиссимуса. Он стал третьим генералиссимусом в России. До него были Меншиков (1727 год) и муж императрицы Анны Леопольдовны Антон Ульрих (1740 год).

А. В. Суворов умер вскоре после окончания похода, вернувшись в Северную столицу.

Величайшего полководца всех времен похоронили 19 мая (6 июня) 1800 года в монастыре, в Александро-Невской Лавре. За его гробом шел император Павел I.

Сегодня мы очень высоко оцениваем блестящие победы, одержанные русскими солдатами под руководством А. В. Суворова. Их значение в истории государства Российского нельзя переоценить. Пытаясь понять причину его достижений, вновь и вновь вчитываемся в слова, которые он оставил в завещании потомкам: «Все начинайте с благословления Божия и до издыхания будьте верны Государю и Отечеству». Этой заповеди он и придерживался.

Важнейшие события, происходившие в семье дворян Суворовых, связаны с церковью Феодора Студита у Никитских ворот. Здесь нашли вечный покой многие родственники полководца. Церковь Феодора Студита и одна из первых в столице шатровая колокольня при ней были возведены в 1624–1626 годах по указанию патриарха Филарета и принадлежали созданному в то же время Федоровскому больничному монастырю. Одновременно церковь стала домовой у патриарха. А связано это было с тем, что именно здесь в 1619 году московское духовенство торжественно встретило вернувшегося из польского плена будущего патриарха Филарета — отца первого царя из династии Романовых.

При Петре I в 1709 году монастырь упразднили, монахов и больных перевели в Новинский монастырь, расположенный недалеко, на окраине города, а храм обратили в приходской. Среди прихожан была и семья Суворовых, жившая недалеко, первоначально в каменном доме, расположенном в начале Арбата. В этом материнском доме (она получила его в приданое) 13 ноября 1729 года (по некоторым данным — 1730 года) родился Александр Васильевич Суворов. Его отец, прапорщик Преображенского полка Василий Иванович Суворов, назвал сына в честь Александра Невского, а крестили его в церкви Феодора Студита. В 1774 году в этом же храме произойдет венчание. Полководец женится на княжне Варваре Ивановне Прозоровской. Тогда они будут жить в отцовском доме, совсем рядом с храмом (на Большой Никитской, 42). С 1775 года этот дом по наследству перейдет Александру Васильевичу.

В книге «Старое житье» М. И. Пыляева (1891) читаем:

«Вас. Ив. Суворов умер в Москве, в 1775 году, генерал-аншефом и сенатором. Родовой его дом находился на Царицыной улице, нынешняя Большая Никитская; дом этот был третьим от церкви Вознесения. В те года эта церковь еще была иноческая обитель во имя Феодора Студита, основанная родоначальником Дома Романовых.

За алтарем этого храма даже после 1812 года существовали могилы родителей великого Суворова, покрытые деревянною крашеной кровелькой; впоследствии камень с высеченною на нем надписью от небрежения утратился или употреблен на починку церкви.

По рассказам старожилов-прихожан, фельдмаршал, когда бывал в Москве, всегда служил панихиду, а в церкви за обеднею читал Апостол и раздавал милостыню нищим за упокой родителей своих. Теперь уже нет никакого признака могил родителей Суворова; они сровнены с землей».

Сегодня с интересом слушаешь рассказы настоятеля храма игумена Гермогена, прихожан о том, как любил бывать здесь Александр Васильевич на службах и в детстве, и в зрелом возрасте. Слушал звоны, даже помогал звонарю, пел на клиросе. Конечно же почти не сохранилось подлинных документов, ведь церковь была разорена и разрушена в 1922 году, но воспоминания о любимом полководце сохранила память народная.

О детстве Александра мы узнаем из книги О. Н. Михайлова «Суворов». Вот как провел двенадцатилетний подросток со своим сверстником Ефимкой 29 апреля 1742 года — пятый день коронации в Москве дочери Петра I Елизаветы Петровны:

«Они уже побывали на колокольне церкви Николая Чудотворца, что в Покровском, и пособили знакомому звонарю, когда в восемь утра по сигналу Ивана Великого вся Москва отозвалась благовестом своих сорока сороков; оглядели четверо триумфальных ворот, специально воздвигнутых к коронации, — на Тверской у Земляного вала, в Китай-городе подле церкви Казанской Богоматери, на Мясницкой и, конечно, ближние к их дому, на Яузе».

В том же 1742 году «недоросль Александр Васильев сын Суворов» начинает воинскую службу мушкетером в Семеновском гвардейском полку. Первое звание — капрала — он получает в 1747 году; для продолжения службы его направляют в Петербург.

В 1763 году тридцатитрехлетний полковник назначается командиром Суздальского пехотного полка, расквартированного в Новой Ладоге. Примечательно то, что свою службу на новом месте он начинает со строительства здания школы и деревянной церкви во имя святых апостолов Петра и Павла, которую сразу же прозвали суворовской. Будущий генералиссимус вместе с солдатами таскал бревна и даже сам вырезал для храма деревянный крест.

Всю свою жизнь Суворов заботился о церквях, давал средства на ремонт, возведение новых храмов и часовен, помогал обездоленным.

Интересно прочитать соображения великого полководца, которые следовало учесть при возведении церкви в селе Рождествено:

«На Рождественской Божией церкви на главах крестам должно быть самой первой работы и драгоценно позлащенным для прочности на обычай городовой, но без полулуниев. Что касается до глав:

1) В Сергиевской лавре позлащена только большая глава и малая на колокольне, прочие зеленые.

2) В Хотькове монастыре главы обиты белою жестью.

3) Есть инде чешуйчатые, выбитые железные главы и вызолоченные. Оне кажутся мне не так прочны. Я только упоминаю о том, но держусь более Троице-Сергиевского примера. Согласись о том со священником, а он для лучшего посоветуется со своими приятелями… чтобы была самая густая, прочная позолота, т. е. на 100 лет…»

Приживется в армии и его нововведение, касающееся священников в войсках. Нередко вместе с солдатами они участвовали в боях и совершали подвиги. При Суворове впервые их стали награждать за боевые заслуги.

Дочь другого русского полководца — середины XX века — Мария Георгиевна Жукова пишет:

«Суворов всегда отличался высоконравственной жизнью. Милосердие, благотворительность, правдолюбие, целомудрие были добродетелями, украшавшими его…

Он прибегал регулярно к церковным таинствам, молился, проезжая мимо, клал земные поклоны перед образами, строго держал посты, крестился, входя в комнату, садясь за стол. Во всем житье своем хранил патриархальную простоту старины».

«Умирай за дом Божий, за дом Пресвятыя Богородицы, за дом всепресветлейший царский, за веру, за отечество!» Не эти ли слова из памятки солдатам — «Науки побеждать» — пытался передать опальный полководец своим «чудо-богатырям», в горьком одиночестве творя колокольные мелодии в новгородской ссылке?..

КОЛОКОЛА ОТЛИВАЮТ, ТАК ВЕСТИ РАСПУСКАЮТ

Московский колокололитейный завод П. Н. Финляндского

Известный русский историк М. Пыляев пишет: «Иван Великий служит колокольней для всех больших кремлевских соборов. На нем всех колоколов тридцать четыре, из которых самых больших четыре. Замечательный из них "Праздничный", или "Успенский", весу в нем 4000 пудов. В этот колокол звонят в большие праздники и ударяют три раза по смерти государей. Этот колокол дает начало торжественному звону всех московских церквей в великую ночь перед Пасхой».

Отливали колокол на заводе Финляндского в 1819 году. Колокол получился на редкость удачным и по звону, и по оформлению.

Завод был не очень старым, он возник в конце XVIII века, когда литейные заводы на Сретенке и Пушкарях оказались в центре городской застройки и их пришлось перенести на пустыри за Сухаревой башней. Эта пригородная территория была очень удобна, с плавными перепадами (здесь когда-то рубили лес для строительства Москвы); в центре ее пересекал заросший кустарником и редкими деревьями овраг — балка, которая заканчивалась прудом с живописным названием Балкан (о нем сегодня напоминают Балканские переулки).

Свободные земли, своеобразный ландшафт, вода, полное отсутствие застройки, но рядом с городом — все это создавало благоприятные условия для основания здесь новых литейных заводов.

Исторический Государственный Пушечный двор тоже просуществовал недолго. Он перестал удовлетворять возросшим требованиям, а развиваться ему было некуда — вокруг кольцо домов. В 1802 году его закрыли, а строительный материал после разборки его сооружений (кирпич, камень, металл) пошли на постройку Яузского Каменного моста.

М. И. Пыляев в очерке «Исторические колокола» (журнал «Исторический вестник», 1890, октябрь) пишет: «…Московские заводы на Балкане славятся около трех столетий; самые древние из них Самгина и Богданова. Последний замечателен тем, что большая часть больших московских колоколов отлиты на нем. Древний Царь-колокол отлит там же мастером Моториным, от которого завод перешел к Слизову, от него к Калинину, а от последнего в 1813 году — к М. Г. Богданову, который и отливал, и поднимал сам на Ивановскую колокольню нынешний московский большой колокол в четыре тысячи пудов».

Но если мы возьмем старинную рекламу завода Финляндского, то там прочитаем: «Завод отливает колокола, первые по величине в России. (Основан в 1774 г.)». Последний из династии Моториных, Михаил Иванович, умер в 1750 году, оставив вечную память о себе — Царь-колокол, отлитый по чертежам и технологии, разработанной его отцом, Иваном Федоровичем Моториным.

Первый в России частный литейный завод Моториных остался без опытного руководителя. Преемника-лидера не нашли, и на его базе возникло несколько небольших литейных предприятий-кузниц: С. Можжухина, Ясона, а после него Петра Струговщиковых, Никифора Вердонина. Но они не выдержали конкуренции, не смогли приспособиться к специфике руководства промышленными предприятиями в новых условиях.

За Сухаревой башней, неподалеку друг от друга, и возникли заводы Самгина, Астраханцевой и Финляндского.

Мастера-литейщики и их ученики, посвятившие всю свою жизнь колокольному делу и владеющие наукой и опытом этого почетного ремесла, были так редки и в них так нуждались, что конечно же они не могли остаться невостребованными и работали на вновь открывающихся заводах. Самые лучшие из них, видимо, попали на завод К. М. Слизова, но он управлял им недолго. Новым хозяином стал сначала заводчик Калинин, а в начале XIX века его приобрел М. Г. Богданов. Когда он скончался, некоторое время заводом управляла его вдова Е. Богданова, а затем, в 1859 году, хозяином стал его внук Н. Д. Финляндский. Но особую славу завод приобрел при правнуке М. Г. Богданова — П. Н. Финляндском, почетном гражданине Москвы, известном своей благотворительностью и попечительством о бедных.

На заводе Богданова в 1819 году родился колокол, который был перелит «с прибавкой 620 пудов меди» из Успенского кремлевского (его отлил во времена правления императрицы Елизаветы Петровны колокольный мастер К. Слизов). «Из четырех больших колоколов, взлетевших в 1812 году октября 12 на воздух, разбился только один в 3555 пудов Успенский, — пишет А. Ф. Малиновский в «Обозрении Москвы», — а Реут, Лебедь и Воскресный упали без вреда». Интересно, что руководил отливкой 90-летний мастер Яков Завьялов, он еще совсем молодым помогал К Слизову в отливке первого колокола. Удивительные были традиции, и как бережно относились к мастерам своего дела!

27 августа 1819 года тысячи москвичей собрались в Кремле и около него, чтобы присутствовать при подъеме на звонницу Успенского собора возрожденного колокола весом 4 тысячи пудов. Освящение провел митрополит Серафим. А после этого томительные минуты ожидания и волнения: оторвется ли от земли? А когда колокол медленно, но уверенно стал уходить в высь, все облегченно вздохнули, но успокоились только после того, когда он занял отведенное ему место.

Хозяину завода М. Богданову была вручена Большая золотая медаль на Аннинской ленте за великолепную отливку колокола-гиганта.

И в наш просвещенный век испытываешь то же волнение в такую минуту. Для того чтобы почувствовать это, надо просто присутствовать и быть рядом, сопереживать и ждать, беспокоиться и радоваться, когда колокол поднимут и он зазвучит, как это было в Троице-Сергиевой Лавре на Троицу 30 мая 2004 года.

С каждым годом росла известность завода Финляндского из-за очень высокого качества выпускаемой продукции. В конце XIX века завод изготовил 12 колоколов для храма в память погибших в войне с турками 1877–1878 годов. Храм находится в Болгарии, близ знаменитой Шипки. Когда возникла проблема со средствами на металл и отливку этих колоколов, то по распоряжению императора Николая II с артиллерийских складов Москвы выделили стреляные латунные гильзы (2500 пудов). Им нашли достойное применение — благодаря им колокола звонят и сегодня, напоминая о доблести и братстве русских и болгарских воинов.

Колокола на заводе П. Н. Финляндского отливались по заказу для Парижа, Канн, Сан-Франциско, Токио, Афона, Иерусалима и многих других зарубежных городов.

Но больше всего их отливали для православных храмов России: в Санкт-Петербург и Москву, Кронштадт и Смоленск, Житомир и Полтаву. Колокола с завода Финляндского звучали не только в крупных городах, но и в селах: в Кимрах под Тверью, в Озерах близ Коломны, в Константинове под Рязанью и конечно же во многих монастырях и скитах. Среди них Николаевская Бирлюковская пустынь, Николо-Успенская обитель и т. д.

В конце XIX века очень большой заказ был размещен на заводе Министерством путей сообщения. Вызвано это было стремительным ростом количества паровозов и участившимися случаями столкновения локомотивов с домашними животными. Приказ по министерству требовал, чтобы каждый паровоз имел сигнальный колокол весом 38 фунтов «для предупреждения несчастных случаев и испуга лошадей».

В начале XX века колокололитейный завод Финляндского — лучшая торговая марка. То, что он шел правильным путем на протяжении всех лет своего существования, свидетельствуют чудные звоны сохранившихся колоколов. А о тех, что не дожили до нашего времени, сложены легенды. Официальным признанием отличного качества продукции завода Финляндского являются высшие награды — право изображать герб Российской империи на своих изделиях. Оно было получено трижды — в 1873, 1882, 1896 годах на Всероссийских выставках. Это было признание достижений владельца П. Н. Финляндского, его мастеров и помощников, всех, кто был сопричастен созданию прекрасных и неповторимых колоколов.

Москвичи высоко ценили деятельность Финляндского, с большим интересом участвовали в своеобразном театрализованном шоу, которое каждый раз проходило накануне отливки на заводе большого колокола.

Когда форма была готова, П. Н. Финляндский шел в торговые ряды на Сухаревку и покупал несколько кусков бронзы или серебра. Это был знак — завтра отливка. И каждый горожанин, узнав хозяина колокололитейного завода, распускал по городу какой-нибудь самый невероятный слух, и через несколько часов смеялась уже вся столица. Чем больше смеха, тем звонче будет звучать новый колокол. Об этом хорошо написал В. А. Гиляровский в книге «Москва и москвичи».

При заключении договора на отливку колокола завод Финляндского давал гарантии заказчику, что колокол будет нарядным, хорошо украшенным и, самое главное, с красивым голосом, который обязательно должен соответствовать его весу. В истории завода известны случаи, когда колокола переливались без дополнительной оплаты, чтобы получить необходимый звон и выполнить договорные условия.

Голос колокола во многом определяет его язык, а он зависит от формы, веса, состава металла и технологии его производства. На заводе Финляндского использовали кованые железные языки, изготовленные в Нижегородском селе Городцы.

Завод выдавал на каждый колокол гарантию, но при условии безукоснительного соблюдения разработанных правил эксплуатации колокола. В них, в частности, запрещалось: заменять язык, прилагаемый заводом к конкретному колоколу; изменять вес языка (наращивать или сокращать); менять форму языка. Завод особо оговаривал условие: звонить в колокол мог только человек, обученный искусству колокольного звона.

В 1877 году, когда вновь потребовалось отлить уникальный, третий по весу колокол в Москве (1654 пуда), обратились именно туда. Заказ был очень почетным — для Храма Христа Спасителя, построенного на пожертвования в память победы в Отечественной войне 1812 года. Всего для Храма отлили 14 колоколов. В трех колокольнях разместили по одному, а в четвертой — одиннадцать небольших; самый маленький весил двадцать четыре фунта.

Главный колокол украшали шесть изображений: Спасителя, Божией Матери, Иоанна Предтечи, в средней части — портреты почивших императоров Александра I, Николая I и правящего Александра II. В самом низу — надпись, в которой были и такие слова: «…вылит сей колокол для Храма во имя Христа Спасителя в Москве в возблагодарение за явленные свыше благодать и милость Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, при нашествии на Россию галлов и с ними двунадесяти языков в 1812 году. Лил мастер Ксенофонт Веревкин. Весу 1654 пуд. 20 фун.; в языку 54 пуд. 28 фун.».

В годы наивысшего расцвета завода старшим мастером-литейщиком был Ксенофонт Веревкин из известной династии Веревкиных. Еще его отец был формовщиком при переливке 4000-пудового колокола, сброшенного французами с колокольни и разбитого в 1812 году.

Позже Ксенофонта Веревкина сменил сын Иван, и его подписи остались на колоколах, отлитых на заводе Финляндского. Став известным мастером, он сам открыл колокололитейное производство в Рязани.

В конкурсе проектов Храма Христа Спасителя принимали участие выдающиеся архитекторы — Дж. Кваренги, А. Воронихин, А. Витберг, К. Тон.

Строительство Храма осуществлялось с 1839 по 1882 год по проекту архитектора К. Тона. Украшали собор лучшие скульпторы, среди них Клодт, Логановский, лучшие живописцы — Бруни, Семирадский, Маковский, Верещагин, Суриков, Крамской и др. Со всей страны были собраны лучшие мастера — каменщики, гранитчики, чеканщики, кузнецы, плотники… А работали они с самыми лучшими строительными материалами: гранит, мрамор, известняк, бронза, полудрагоценные и драгоценные камни.

В плане собор имеет форму равноконечного креста (греческого). В 1858 году был окончен первый этап строительства, разобраны леса, и он предстал во всем своем величии, как Храм Храмов.

Горельефы Храма Христа Спасителя были выполнены А. Логановским в высоком рельефе, композиции представляют собой почти круглую скульптуру. Их отличают динамичность и тщательность обработки деталей, реалистическая точность изображения событий, облика и одежды.

Храм-памятник выполнял религиозно-нравственные функции и был культурно-просветительским центром. В нем проходили самые главные юбилеи и торжества государства. Здесь отмечали 500-летие со дня преставления Сергия Радонежского. В Храме звучала музыка П. Чайковского, пел Ф. Шаляпин.

* * *

Написав эти строки, невольно вернулся в детство и вспомнил историю со «святыми» камешками. Впрочем, я ее никогда и не забывал, настолько она была яркая, неправдоподобная, счастливая и печальная. А когда восстановили Храм Христа Спасителя — совсем по-новому звучащая.

Закончилась война, мы вернулись в Москву. Мне не было и семи, и я мечтал о школе.

Наша семья жила в… Библиотеке имени Ленина. Да-да, в самой знаменитой и большой библиотеке. Папа — военный строитель, восстанавливал здания в центре Москвы, и библиотеку в том числе. Время было трудное, жить ни солдатам, ни офицеру с семьей было негде, и нас временно разместили на самом «объекте». Солдат — в пустом книгохранилище, ставшем казармой, нас — в маленькой скромной комнатке рядом с роскошным, с позолотой залом (современный зал редкой книги).

Я всех терроризировал, выделывая на велосипеде (который только-только появился у меня) невероятные кренделя, уходил в глубокие виражи, развивал космическую скорость, со свистом резко тормозил и вновь включал немыслимую, по моим меркам, скорость, и все комментировалось звуками — от паровозного «туф-туф» до свободолюбивого индейского «ийя», от актуального «хонде хох» до отрезвляющего «бум». Последнее означало, что я на что-нибудь или, в худшем случае, на кого-нибудь налетел. Хорошо, если это оказывалась мама, иначе же я неумолимо получал честно заработанный подзатыльник от старшей сестры или, еще весомее, — от брата.

В конце концов, на семейном совете по настоянию ненамного старших самых близких родственников (доказавших влияние моего поведения на их отметки в дневниках), я был «отправлен на родину», на «поселение в Сибирь» (ведь я родился на Дальнем Востоке) — в огромный пустой зал. Из вещей мне доверили кроватку, табуретку и, слава Богу, оставили транспорт. Все это на всякий случай я разместил рядом с дверью, ведущей к родителям. Сестра съязвила: ночью ему будет так страшно, что необходимо иметь под рукой горшок; и мое имущество увеличилось еще на один предмет. А все вышло, как в сказке. Я был счастлив. Ночью я смотрел на огни Москвы, бегущие лучи фар автомобилей, звезды были совсем рядом, и ближе всех кремлевские — рубиновые. Меня обуревала фантазия, и уже с утра я ждал наступления темноты. Но утро начиналось с балкона в зале, я пускал голубей-самолетики или кричал, прислушиваясь к своему гулкому, взрослому, как мне казалось, эху, а затем на велосипеде отправлялся в путешествие по стране книг — пустым пока коридорам, пахнущим краской.

Вот так однажды я въехал в незнакомый зал, привлеченный странными звуками. Несколько мужчин разбирали картины, набранные из камешков. Я смотрел, видимо, совершенно ошарашенными глазами, наткнувшись в своей вотчине на нечто непонятное мне: во-первых, почему у нас? А во-вторых, зачем надо выбивать камешки, когда так красиво — эти лица и солнечное сияние вокруг их голов. Казалось, от него струится свет в полутемный зал, где, как я узнал позже, совершалось кощунство над святынями.

А один незнакомый дядя с грустными глазами спросил: «Тебе нравится? Тебе жалко?» Я что-то промычал, а он сам себе ответил: «Мне тоже», взял несколько камешков и положил мне в ладошку, сказав: «На память». Подсознательно, инстинктивно испугавшись чего-то страшного, я умчался под защиту «родных» стен — к маме.

Позже я узнал, что разбиралось все, что сохранилось от внутреннего оформления Храма Христа Спасителя, а камешки были — смальта — цветное непрозрачное стекло, и подарил мне их Павел Корин — великий русский художник. И сегодня каждый может увидеть те «камешки» на станции метро «Комсомольская»-кольцевая, это его талантливыми руками созданы из них картины побед русского оружия.

Уже постранствовав по миру, я по одному Богу известным стечениям обстоятельств осел в Москве, на Большой Пироговской, в доме, во дворе которого находилась мастерская П. Корина. Сейчас там филиал Третьяковки, а тогда просто жила семья Кориных. Познакомившись с вдовой художника Прасковьей Тихоновной, я поведал свою историю. Уже за чашкой чая узнал, как тяжело переживал православный человек уничтожение православных реликвий главного Храма России и свою роль в этой грязной акции. Долго сомневался, но другого материала не давали, а решив взять намоленную тысячами верующих смальту для оформления станции метро, только повторял: «Надо делать достойные полотна». И сделал их.

В тот день я услышал удивительную историю жизни замечательного художника, его православной веры, убежденности, одухотворенности. Узнал, как произошла его встреча с будущей женой. А состоялась она в Марфо-Мариинской обители милосердия, где он расписывал соборный храм и работал рядом с великими создателями — архитектором А. Щусевым, скульптором С. Коненковым и своим учителем художником М. Нестеровым. Здесь он и познакомился с воспитанницей обители Прасковьей; впоследствии вместе они прожили счастливую жизнь. Я был одним из немногих, кто не только видел, но и держал в руках бесценные иконы из его уникальной коллекции, видел фрагменты и наброски к его несбывшейся мечте — картине «Уходящая Русь» — и даже непроизвольно прикоснулся к рукам слепых, настолько они были притягательными и зрячими. А черные складки одежды священников! Они казались настоящими, мягкими и объемными. Я видел — как самый большой укор всем — натянутый огромный холст, за который всю жизнь боролся художник, но когда получил его, силы покинули гения и холст остался пустым.

Но другие произведения говорят о величии таланта Павла Корина. Я обещал Прасковье Тихоновне написать об этом эпизоде — встрече маленького мальчика с прославленным художником и о «святых камешках» из Храма Христа Спасителя. Вот и представился случай.

Колокола Самгиных

В 1783 году купец 1-й гильдии Афанасий Никитич Самгин оставляет свое дело и средства сыну Николаю, который был увлечен промышленными нововведениями и в них видел свое будущее. Николай Афанасьевич основывает в Москве небольшой колокололитейный завод. В 1813 году на заводе работали 55 мастеров и рабочих, действовали две плавильные печи. Заказов поступало очень много. Москва была разграблена и сожжена. Первое, за что взялись москвичи, было восстановление храмов и монастырей, а они оживают только под колокольный звон.

Начинали с отливки малых и средних колоколов, а когда пришли мастерство и известность, взялись и за большие. Первым был колокол для знаменитого Новоспасского монастыря, в котором находится усыпальница Романовых. Все закончилось удачно. Этот гигант весом более восьмисот пудов издавал удивительно мелодичный звук.

Архимандрит Филарет, будущий митрополит Московский, благодарил владельца завода:

«Милостивый Государь Николай Афанасьевич! Получив из вверенного мне Новоспасского монастыря уведомление о благополучном перелитии тамошнего большого колокола и предписав удовлетворить Вашего поверенного по предоставленному им счету, долгом справедливости поставляю именем обители возблагодарить Вас, государь мой, как вообще за дело искусства, так и в особенности за дело христианского благорасположения, с которым Вы, дабы изгладить память прежнего перелития, коего плод был недолговременным, свободно приняли на себя наибольшую часть издержек нового перелития. Обитель и каждый истинно ей принадлежащий с признательностью будут воспоминать Ваше усердие и, воспоминая, молить Господа о ниспослании свыше на Вас и дом Ваш и дела Ваши благословления временного и вечного.

Для меня особенно утешительно, что имею случай изъяснить Вам сии чувствования.

Ваш покорнейший слуга и богомолец Новоспасский архимандрит Филарет.

Апреля 26-го дня 1817 года».

А на самом колоколе были отлиты следующие слова:

«На сие служение Триипостасному Богу посвящен сей колокол в Новоспасский монастырь в 1652 году Государем Царем Алексеем Михайловичем. Потом по повреждению онаго в 1707 году по повелению Государя Императора Петра Первого перелит с уменьшением веса. В 1812 году при нашествии Наполеона, императора французов, с двадесятью союзными с ними племенами, от запаления сими злобными врагами всего монастыря и колокольни, с места своего упал и разбился. В 1816 году, в благочестивое царствование Государя Императора Александра Первого по благословению Святейшего Синода попечением того монастыря настоятеля Архимандрита Филарета, наместника иеромонаха Никодима, казначея иеромонаха Паисия и на иждивение того же монастыря бывшего казначея иеромонаха Поликарпа и доброхотных дателей, усердием и трудами колокольного заводчика московского первой гильдии купца Николая Афанасьевича Самгина паки перелит и на прежнее служение свое поставлен октября 30 дня 1816 года. Весу в нем 827 пудов. Лил мастер Григорий Астраханцев».

В этой надписи — вся история колокола со дня его рождения.

Когда заканчивался XIX век, завод Самгина выпустил рекламный проспект с рассказом о заводе и его достижениях. К тому времени только в Москве почти в семидесяти монастырях и церквях звонили колокола, отлитые на этом заводе. И по всей России звучали колокола Самгиных — и в маленьких деревенских церквях, и в соборах монастырей, и в городских храмах.

Завод Самгиных в 1827 году отлил для Юрьева монастыря под Новгородом целый набор из двадцати колоколов. Все они (от 22 фунтов до 532 пудов) были подобраны по звучанию и представляли собой единый гармоничный ансамбль. Настоятель монастыря архимандрит Фотий дал им собственные имена в честь прославленных людей, сыгравших историческую роль в судьбе обители, а также в честь ее небесных покровителей. И зазвонили на древней новгородской земле «Великий князь Ярослав», «Великий князь Всеволод», «Святой Феоктист архиепископ», «Игумен Кириак».

Когда строили храм во имя Христа Спасителя по проекту архитектора Р. Р. Марфельда в русско-византийском стиле и часовню на месте крушения царского поезда под Харьковом (в 1888 году), вновь обратились к Самгиным.

А история эта была удивительна. В серьезной железнодорожной катастрофе никто из членов царской семьи не пострадал.

Поезд шел из Ялты в Москву. Комиссия с участием известного юриста А. Ф. Кони, расследовавшая происшествие, пришла к выводу, что вагоны прицепили к двум сцепленным мощным паровозам, рассчитанным тянуть тяжелейшие товарные составы. Пассажирские вагоны для них оказались слишком легкими, и они, развив запредельную (разрешенную на этом участке) скорость, раскачались, выбили рельс из-под колес и утянули пятнадцать вагонов под откос. Под обломками состава тогда погибли двадцать один человек, ранены были пятьдесят восемь. В поезде находился и наследник престола цесаревич Николай. Поистине, только Промыслом Божиим, явленным Им чудом можно было объяснить спасение царской фамилии.

Вскоре у места крушения был устроен скит, названный Спасо-Святогорским. Позже недалеко от насыпи построен величественный Храм Христа Спасителя Преславного Преображения, а на том месте, где из-под обломков вагона вышла невредимая императорская семья, создали пещерную часовню. И торжественно зазвонили прекрасные «самгинские» колокола.

Заказы поступали со всего света. В Австрии, Болгарии, Германии, Турции, в православных храмах Европы, на Ближнем Востоке, в Малой Азии, Африке и Америке — всюду, где ценили чистый звук и мелодичность, можно было услышать колокола завода Самгиных.

В перечне заслуженных наград завода Самгиных есть самые престижные: золотые — Всероссийской промышленной художественной выставки и выставки в Париже; серебряные — в Лондоне и Неаполе; бронзовая — в Чикаго.

Колокололитейный завод Оловянишниковых в Ярославле

В XVIII веке получили широкую известность колокола, отливаемые в Ярославской губернии. Общепризнано, что первым был основан колокололитейный завод Д. М. Затрапезнова, сына известного фабриканта, купца Гостиной гильдии, владельца «Ярославской мануфактуры Максима Затрапезнова». Литейное производство было налажено в 1736 году; об этом мы узнаём из «Перечня фабрик и заводов» (СПб., 1897), но неизвестно, когда и почему оно прекратило свое существование. А вот колокола сохранились, и на них можно прочитать послания.

На колоколе из Соборной колокольни:

«1754 году ноября в 5 день вылит сей колокол в граде Ярославле к соборной церкви Успения Пресвятыя Богородицы при державе благочестивейшия и самодержавнейшия великия государыни нашея императрицы Елизаветы Петровны всея России и при наследнике Ея внуке Петра Перваго благоверном государе великом князе Петре Феодоровиче и при супруге его благоверной государыне великой княгине Екатерине Алексеевне и благоверном государе великом князе Павле Петровиче благословением С. П. С. Ч. преосвященнаго Арсения митрополита Ростовскаго и Ярославскаго тщанием Ярославской мануфактуры содержателя Дмитрия Максимовича и сына его Ивана Затрапезновых. Весу в нем 700 пудов. Лил мастер московский первой гильдии купец Константин Слизов».

И второй колокол — для церкви Николы Мокрого — был отлит в тот же день:

«1754 году ноября в 5 день вылит сей колокол в граде Ярославле на фабрике Ярославской полотняной и других мануфактур содержателя Дмитрия Затрапезнова. Весу в нем 40 пудов. Лил мастер Константин Михайлович Слизов».

Эти сведения приведены в книге Н. И. Оловянишникова «История колоколов и колокололитейное искусство» (М., 1912). То, что в один день были отлиты два колокола, позволяет сделать вывод, что производство было хорошо налажено, здесь могли отливать колокола такого огромного веса (700 пудов); а то, что они способны были служить более ста пятидесяти лет, говорит об их отменном качестве.

Первый колокол на Ярославском колокололитейном заводе Григория Оловянишникова был отлит 15 июня 1766 года (во время правления императрицы Екатерины II) для Спасо-Яковлевского монастыря в Ростове Великом. Вес его — 163 пуда. Это время и принято считать началом завода. Однако едва ли столь крупный колокол был самым первым изделием — колокололитейное дело весьма сложное, и по всей видимости, сначала «тренировались», налаживая производство, на более «скромных» колоколах.

Завод возвели около Спасского монастыря, но уже скоро он так разросся, что ему перестало хватать территории. Да и центр города страдал от шума, дыма его печей, поэтому производство перевели на городскую окраину к Оборонительному городскому валу. Но и там завод не задержался — городское строительство шло такими темпами, что и оттуда его попросили, предоставив недалеко пустырь, на котором он вполне мог развернуть свою деятельность. Плавильных печей теперь было построено четыре, возведен целый комплекс производственных цехов, складских помещений. Завод резко увеличил ассортимент, количество и улучшил качество своей продукции. На этом месте он просуществовал до закрытия — до 1917 года.

Завод Товарищества Оловянишниковых славился по всей России. Его колокола звонили в храмах и монастырях губернских городов, в городах, селах, деревнях центра, юга, севера и Дальнего Востока.

Завод всегда отвечал за качество своей продукции и очень внимательно относился к заказчику, предоставляя ему дополнительные услуги по поднятию колоколов на колокольни. Вот что говорится в заводской рекламе:

«Колокололитейный завод товарищества "П. И. Оловянишникова с сыновьями" в Ярославле принимает заказы на отливку колоколов до 2000 пудов включительно. Для подъема на колокольню купленных или заказанных колоколов от 100-пудового веса и выше завод посылает мастера, канаты и блоки бесплатно. Для поднятия колоколов менее 100-пудового веса мастер посылается с платой 3 руб. в сутки. Срок исполнения заказов со дня получения 6–8 недель. Провоз за счет заказчиков, упаковка за счет магазина».

Их полюбили за благозвучность и мелодичность. Особо знамениты были оловянишниковские Большие колокола — они издают мощные, стройные, громкие и одновременно необычайно чистые звуки, а еще они удивительно красиво украшались. Внешние колокольные поверхности были с богатым орнаментом, рисунки разнообразны и привлекательны, это тоже нравилось заказчикам, ведь каждый колокол представлял собой единственное в своем роде произведение колокололитейного искусства.

Владеть колоколами Оловянишникова стало престижно, особенно когда пошли заказы на них для придворных церквей, и не только в России, но и из зарубежья.

Из книги Н. И. Оловянишникова узнаём: «Высочайшие особы, прибывая в Ярославль, всегда посещали колокололитейный завод Товарищества Оловянишникова. Так, в 1823 году 24 августа завод посетил император Александр Павлович; в 1831 г. 13 ноября — принц Петр Георгиевич Ольденбургский; в 1834 г. 7 октября и 1841 году 11 мая — император Николай Павлович; в 1837 г. 10 мая — государь цесаревич, великий князь Александр Николаевич; в 1850 г. 7 августа — великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич; в 1858 г. 15 января — император Александр II, а в 1868 г. 14 мая — великий князь Алексей Александрович».

Самое удивительное — завод всегда был доступен для посещения любому желающему, а ярославские путеводители настойчиво рекомендовали приезжим заранее поинтересоваться временем плавки, чтобы не пропустить столь захватывающего зрелища.

Со второй половины XIX столетия продукция завода активно выставляется на Всероссийских и Международных выставках. В 1889 году сразу две международные награды — серебряная медаль в Новом Орлеане и золотая — в Париже. В 1893 году колокола завода удостоены серебряной медали на промышленной выставке в Чикаго. С 1886 года литое изображение Государственного герба России украшает все колокола завода — это высшая награда страны получена на Московской Всероссийской выставке и подтверждена через десять лет на Нижегородской Всероссийской выставке 1896 года.

В начале 80-х годов XIX века завод стал поставлять свою продукцию и в виде наборов колоколов определенного тона; по камертону подбирались целые ансамбли из двадцати-тридцати колоколов. Настоящую сенсацию произвели на Всемирной выставке в Париже в 1889 году двадцать два колокола завода, звон которых составил две октавы. Но особо привлекало посетителей выставки то, что каждый владеющий нотной грамотой мог свободно «поиграть» на русских колоколах с помощью специально устроенных клавишей.

Предприятие постоянно расширялось, и об этом ярче всего говорят сухие цифры. В 1861 году на заводе было 20 рабочих, сумма выработки продукции — 47 600 рублей; в 1912-м — 50 рабочих, сумма выработки — 258 тысяч рублей; в 1915-м —50 рабочих, сумма выработки — 320 тысяч рублей.

В 1913 году Оловянишниковы получают особо почетный заказ. В Северной столице возводился храм-памятник 300-летию царствующего Дома Романовых. В Ярославль поступил заказ сделать ансамбль колоколов для храма. Точное количество изготовленных колоколов неизвестно, но установлено, что каждый колокол был посвящен одному из членов царской династии. На колоколах — литые барельефы в виде медальона с портретом. С противоположной стороны — изображение герба Дома Романовых. На всех колоколах — единый декоративный орнамент на оплечье и по краю юбки.

В конце XIX — начале XX века завод достиг наивысшего расцвета благодаря высочайшей квалификации и таланту своих колокололитейщиков и всех, кто принимал участие в подготовке форм, разработке рисунков оформления и их воплощении в натуре. С 1868 года главным мастером на заводе был Игнатий Веревкин, который передал в 1905 году весь свой опыт и профессиональные тайны сыну Ивану Веревкину.

И все же прежде всего надо отметить огромный вклад нескольких поколений семьи Оловянишниковых в становление и организацию колокололитейного производства в Ярославле, да и вообще в России. Своеобразным «обобщением опыта» династии явилась книга Николая Ивановича Оловянишникова «История колоколов и колокололитейное искусство», выпущенная в 1906 году и переизданная с дополнениями в 1912 году.

Н. И. Оловянишников родился 12 октября 1875 года в семье Ивана Порфирьевича Оловянишникова — ярославского 1-й гильдии купеческого сына, владельца одного из лучших колокололитейных заводов России. По окончании императорского Высшего инженерно-технического училища (в настоящее время имени Н. Э. Баумана) он получил звание инженера-технолога и продолжил образование в Германии. Еще студентом он увлекся изучением особенностей технологии литья из бронзы и технологиями литья больших колоколов. Одновременно он собирал материалы по истории колоколов (отечественных и зарубежных), их месте в мифологии и фольклоре, в русской культуре.

Все собранные материалы и стали основой для написания энциклопедии «История колоколов и колокололитейное искусство».

С 1901 года семнадцать лет (за исключением службы в армии во время Русско-японской войны) работал Николай Иванович в семейной фирме, и большую часть директором. При нем завод окреп, отстроился, стал применять новейшие технологии в производстве.

Н. И. Оловянишников увлекался также архитектурой и искусством. В его доме была прекрасная коллекция гравюр, живописи и огромная библиотека. Пользуясь своими связями в мире литературы и искусства, он приглашал в Ярославль на концерты и встречи известных артистов, певцов, писателей.

Еще одна сфера его деятельности — благотворительность: он щедро помогал нуждающимся учащимся ярославских учебных заведений. Впрочем, это тоже продолжение семейных традиций: щедрые вклады от семьи Оловянишниковых постоянно поступали на благоустройство города и в ярославские храмы. В 1866 году «заботливостью и коштом» Порфирия Ивановича Оловянишникова возведена трехпролетная звонница при церкви Святого Власия, а для нее отлит ансамбль колоколов, в котором басовый колокол превосходил по весу любой из ярославских колоколов — 1008 пудов.

Судьба Николая Ивановича сложилась трагично, и о последнем периоде его жизни практически ничего не известно. Вот что написал в биографическом очерке его внук Н. Е. Прянишников, ставший хранителем истории и традиций замечательной ярославской семьи Оловянишниковых.

«Ссылаясь на воспоминания И. К. Хохлова, в книге по истории Волкушинского завода приводятся сведения о смерти Николая Ивановича при переходе границы. Из семейных преданий известно, что после разгрома Ярославского восстания, когда начались жестокие репрессии в городе и расстреливали офицеров и состоятельных горожан (а Николай Иванович относился и к тем, и к другим, да к тому же был гласным городской Думы), он сумел вернуться в Москву, откуда был послан дирекцией фирмы в харьковский филиал (Харьков в то время находился в составе независимой Украины, однако о границе можно говорить с известной натяжкой, скорее, это была линия фронта). Впрочем, подробные обстоятельства смерти Николая Ивановича так и не выяснены. Известно только, что это был 1918 год».

Сестра Николая Ивановича, Мария Ивановна, была замужем за известным поэтом Юрисом Балтрушайтисом. Строки его стихотворения звучат как реквием делу колокольной династии Оловянишниковых:

Высился, в славе созвучий, С песней венчально-святой, Колокол вещий, могучий, В пламени утра литой… Тайная горечь без срока Утренний звон облекла, И — зарыдав одиноко — Стала проклятьем хвала.

ЖИТЕЙСКИЕ ЗВОНЫ-ПЕРЕЗВОНЫ

«Купи, не скупися, езди, веселися!»

В самом конце XVIII века в России появились поддужные колокольчики, а уже в начале XIX века они стали заметным, чисто русским явлением и заняли достойное место в народном быту, в художественном промысле.

Европейское сигнальное устройство — рожок — у нас не прижилось, это совершенно точно. Почему? Может быть, не стоит искать «научное» объяснение, а довериться поэту С. Есенину:

В залихватском степном разгоне Колокольчик хохочет до слез.

На широких просторах России, на знаменитых русских тройках в любое время года уместнее и органичнее был голосистый, «живой» колокольчик, который вместе с седоком «то хохочет, то грустит».

Вне всякого сомнения, такие колокольчики пошли с Валдая, расположенного на середине пути между двумя столицами, где трудились знаменитые мастера кузнечного искусства. А вот само рождение звонкоголосых колокольчиков-бубенчиков обросло легендами.

В 1475–1478 годах навеки «замирен» Новгород, Иоанн III провозглашает, что «вечью колоколу не быти, посаднику не быти, а государство все нам держати».

Через Валдай повезли в Москву снятый вечевой новгородский колокол, три столетия служивший символом вольности Новгорода — и знатных новгородцев, и всего новгородского люда.

И новгородцы, не переча, Глядели бледною толпой, Как медный колокол с их веча По воле царской снят долой! Сияет копий лес колючий, Повозку царскую везут; За нею колокол певучий На жердях гнущихся несут.

Это исторический факт. А вокруг него сложились народные предания: до Москвы колокол будто бы не довезли, он исчез на полпути, на Валдае. Свободный колокол не мог быть арестованным, народ защитил его, и он разлетелся на тысячи маленьких колокольчиков, и они теперь в каждой семье, звенят весело по праздникам, отогревают душу в тяжелые времена.

К. Случевский предлагает такую версию, объяснующую, каким образом частичка вечевого колокола попала в каждый дом:

Холмы и топи! Глушь лесная! И ту размыло… Как тут быть? И царь, добравшись до Валдая, Приказ дал — колокол разбить. Разбили колокол, разбили!.. Сгребли валдайцы медный сор, И колокольчики отлили, И отливают до сих пор…

И все-таки это легенда: документально подтверждено, что новгородский вечевой колокол был благополучно доставлен в Москву. История-сказка, видимо, родилась в период расцвета валдайского колокольного литья, ставшего очень популярным народным промыслом. Ямщицкие колокольчики — поддужные, подшейные, бубенцы — стали неотъемлемой частью снаряжения единственно существовавшего наземного транспорта — на лошадиной тяге.

И быль старинную вещая, В тиши степей, в глуши лесной Тот колокольчик, изнывая, Гудит и бьется под дугой!..

В начале XVIII века идет бурное освоение северозападных земель России, на берегу Невы строится новая столица. Дорога, а вернее, почтовый тракт, связывающий Москву и Петербург, превращается в главную государственную артерию. Движение не прекращается ни на минуту — беспрерывный поток обозов, повозок, их обгоняют экипажи, кареты, почтовые и фельдъегерские тройки, идет неповторимая ямская гоньба.

Валдай становится знаменитым центром ремесел, связанных с гужевым транспортом, и уже в 1772 году получает статус города. В конце XVIII — начале XIX века в городе насчитывается свыше пятидесяти кузниц, а в 1844 году — почти сто. Вот тогда-то и приносят славу городу знаменитые валдайские колокольчики, ставшие обязательным атрибутом русской тройки — признанного всеми символа России.

Под звон этих колокольчиков путешествовал по России заядлый ездок Пушкин… «Колокольчик однозвучный утомительно гремит…» — писал он в дороге, романтически упиваясь открывшимся его душе реализмом… Сколько раз проехал Пушкин через Валдай? Сколько раз проезжаем мы вместе с ним?

Когда были отлиты самые первые колокольчики — утверждать очень трудно; в народе бытует и такая версия: колокололитейная слава Валдая начинается с патриарха Никона. По его указу Федор Моторин и Александр Григорьев в 1656 году посылаются из Москвы в валдайский Иверский монастырь, отливают 69-пудовый колокол с портретом Никона и налаживают колокольное производство.

Какой был отлит прекрасный колокол, можно судить по тому факту, что через пятьдесят лет по указу 1710 года, подписанному самим Петром I, колокол перевезли в Александро-Невскую Лавру Северной столицы.

А на Валдае в связи с удачной отливкой «никоновского» колокола «государев мастер» Александр Григорьев оставшуюся неиспользованную бронзу (этот факт известен из монастырских записей) передает в благодарность за хорошую работу местным подмастерьям, которые и отлили из нее маленькие колокольчики, копии большого Никоновского колокола, — себе и детям на память. Эта версия кажется вполне убедительной.

На известных сохранившихся колокольчиках дата появляется только в 1802 году, и таких колокольчиков сразу несколько. Видимо, производство уже было налажено, а на это уходят годы. Вступают в конкуренцию колокольчики Терского, Смирнова, Лебедева. В 1816 году на заводе Митрофанова изготовили колокольчики с надписью: «Кого люблю, того и дарю. Лит. Валдая». Скорее всего, они были предназначены для свадебного поезда.

Надписи были самыми разнообразными — на все вкусы. Ямщики предпочитали: «Звени, утешай — ехать поспешай», «Звону много — веселей дорога», «Звени, звонок, подай голосок тому предмету, которого милее нету», «С далеча весточку собой подавай», «Купи, не скупись, со мной езди — веселись», «Купи, барин, денег не жалей, со мной ездить будет веселей», «Звони, звони, да и перезванивай» или «Звони, да не зазванивайся». Встречались строки стихов, например Григория Малышева: «Звени, звонок, звончее — лихая тройка, вихрем мчись» или поэта Ф. Глинки: «Мчится тройка удалая — колокольчик дар Валдая». Позже словами «Дар Валдая» стали подписывать буквально все колокольчики.

Были и философские: «Спешу на Родину. Дар Валдая», «Нет барыша, зато слава хороша»; подарочные, любовные: «Кого люблю, того и дарю сие подарка», «Дарю в знак памяти», «Оттого амур летает, что милую увидеть желает», «Подай голосок тому предмету, которого милее нету»; грустные: «Тройка скачет, седок плачет», «Прощай, милая моя, еду в дальние края».

Возможно, под звон именно таких бойких бубенцов ехал великий поэт М. Лермонтов, хотя в душе его звучал отнюдь не веселый перезвон:

Унылый колокола звон В вечерний час мой слух невольно потрясает. Обманутой душе моей напоминает И вечность и надежду он.

Дорога Москва — Петербург стала самой оживленной в государстве, и каждый, кто ехал (в любую сторону), будь то вельможа, чиновник, мастеровой или путешественник, стремился приобрести очень симпатичный, необычный голосистый сувенир — валдайский колокольчик. Вскоре слава о нем пошла по всей земле Русской и далеко за ее пределами. Появилась даже поговорка: «Болтай, болтай! — недалеко Валдай».

Иностранные колокололитейщики много раз пытались отлить подобные колокольчики, но безуспешно; они даже решили, что секрет звучания — в орнаменте юбочки, именно туда ударяет язычок, и от рисунка зависит чистота звучания. Но ведь на колокольчиках Валдая нет орнамента, а есть надписи. Тогда они стали копировать русские слова (не всегда удачно), но результат был тот же.

Но лить колокольчики-подделки под наши, из России, было выгодно, и их лили и продавали, особенно много в Швеции и Финляндии (ну как сейчас китайцы или малайцы подделывают изделия из Франции или Италии).

В это время мастера из Валдая продолжали лить и большие колокола для Северной столицы: Николай Смирнов — колокол для Смольного монастыря, Иван Стукалин — одиннадцать колоколов для звонницы Исаакиевского собора.

Слава валдайских колокольчиков была настолько велика, что некоторые мастера из других регионов не могли устоять перед соблазном и подписывали свою продукцию «Дар Валдая». Но как, к сожалению, нередко бывает, взлет, расцвет, бурный рост производства сменился спадом. Виновата была Николаевская железная дорога: она прошла мимо города и взяла на себя весь поток пассажиров и грузов, резко сократив сбыт, а затем и производство бубенцов. Но именно это спасло уникальный природный комплекс Валдая от разрушения.

Колокольчики начинают изготавливать там, где еще не была развита железнодорожная сеть (Вятская, Нижегородская, Рязанская губернии). Наиболее известными центрами производства колокольчиков становятся Слободской (1806) на реке Вятке, Пурех (1830) на Волге и Касимов (1804) на Оке. Даты указаны по дошедшим до нас колокольчикам, на которых появились имена мастера, завода и год изготовления. Но совершенно очевидно, что производство могло возникнуть и раньше. Эти колокольные заводы, а скорее мастерские, находились в непосредственной близости от самого протяженного почтового тракта в России: Москва — Нижний Новгород — Казань — Пермь— Тюмень — Тобольск и дальше на восток. Изделия распространялись не только в центральной части России, но и в Поволжье, на Урале, в Сибири, Средней Азии, в основном через Нижегородскую ярмарку.

Колокольчики так быстро получили распространение, что уже в августе 1808 года Сенат получает документ от почтового департамента, по которому вся вина за задержку почты ложится на лихачей из Торжка и других мест на почтовом тракте: они круглосуточно разъезжают на своих тройках с колокольчиками, путают смотрителей и ямщиков почтовых станций, которые не знают точно, когда идет почта. Вывод один — запретить «звонки» на служебном транспорте (как в наше время спецсигналы и спецномера для депутатов и чиновников). Но только в 1836 году вышло строгое постановление Сената «запретить употребление колокольчиков всем тем, которые едут на собственных или вольнонаемных лошадях, предоставив оные одной почтовой гоньбе и чиновникам земской полиции, едущим по обязанностям службы».

Через двадцать лет пришлось напомнить, что существует запрет вешать колокольчики на личном транспорте. В 1860 году вновь вышло распоряжение, разрешающее использование поддужных колокольчиков только на почтовых лошадях.

В. А. Гиляровский очень живо описывает проезд на Тверской заставе в Москве:

«И вижу я, слушая эти рассказы, вереницы ожидающих очереди через шлагбаум, как наконец тому или другому проезжающему, по чинам и званиям, давался пропуск, и с крыльца кордегардии унтер командовал инвалиду шлагбаума:

— Подвысь!..

Инвалид гремел цепью шлагбаума. Пестрое бревно "подвешивалось" и снова за пропущенным опускалось до нового:

— Подвысь!..

Но вот заливается по Питерской дороге курьерский колокольчик — все приходит в движение. Освобождают правую часть дороги, и бешено несется курьерская или фельдъегерская тройка. Инвалид не ждет команды "подвысь!", а, подняв бревно, вытягивается во фрунт. Он знает, что это или фельдъегерь, или государственного преступника везут…»

Но колокольчики уже полюбились в народе и стали составляющей частью национальной культуры.

Особую группу составляли колокольчики и колокола с рисунком, похожим на герб России. Но это был не официально принятый герб, а стилизованное под герб России изображение — орел, но в своем «естественном» виде — с одной головой. Его наличие как бы подчеркивало «государственный статус» владельца: ну как такой колокольчик запретить и снять?

Особенно быстро развивалось производство колокольчиков в 40–50-х годах XIX века — выпуск увеличился в несколько раз.

В рамках Всероссийских выставок с 70-х годов XIX века стали устраиваться конкурсы на лучший колокол в России, а победителям разрешали отливать на изделиях российский герб.

И снова отдельные разворотливые колокололитейщики для ускорения сбыта использовали, говоря по-современному, надежный брэнд — подписывали свои изделия: «Дар Валдая».

Завод Усачевых на Валдае был создан в 60-х годах XIX века. Его основал Василий Усачев, при заводе было налажено производство больших церковных колоколов, которые высоко ценились и среди заказчиков, и на многочисленных выставках, где они получали самые высокие награды. У владельца было три сына — Николай, Яков и Алексей, которые продолжили дело отца, первоначально вместе, а позже Алексей создал свой небольшой заводик по изготовлению поддужных и зазывных (столовых) колокольчиков.

Заводы отличала традиционная технология, сохранявшаяся все годы их существования. Даже с приходом XX века на заводах братьев Усачевых продолжали использовать технологии не на паровой или еще более современной электрической тяге, а вручную, в крайнем случае «конскими силами».

Завод закрыли последним среди колокололитейных заводов в стране, в 1926 году. В то время здесь уже не отливали большие церковные колокола, а выпускали в небольшом количестве поддужные, пожарные, станционные, сигнальные и другие виды небольших колоколов и колокольчиков.

В самом центре Валдай-городка стоит ротонда — дворцовая церковь Екатерины II (даровавшей Валдаю статус уездного города). Не большая и не маленькая, чисто-белая, под вековыми деревьями, детище выдающегося архитектора Николая Александровича Львова — по широте своих интересов и дарований личности совершенно поразительной: общественный деятель, инженер-изобретатель, неутомимый исследователь природных богатств, собиратель фольклора, поэт, композитор… И все это — в одном человеке, все это — в одной небольшой ротонде, белой, как невеста. Она поставлена так удачно, что кажется сотворенной вместе с холмом, на котором стоит вот уже два века. И холм, и ротонда, и вековые деревья — все из мира, соразмерного человеку, прихожанам и прихожанкам, самой императрице и конечно же монастырю.

Вышло так, что служба в екатерининской церкви так никогда и не состоялась. И может, действительно было предназначено этой белой ротонде стать единственным в стране музеем колокольчика. Все внутреннее пространство церкви — это один круглый зал музея с выходом в небо — в купол, с которого разговаривают с вами подвешенные вверху бубенцы. Одни поменьше, другие побольше, третьи вообще весьма солидных размеров… А вы стоите под ними и чувствуете, как сквозь вас текут серебряные нити падающих сверху звонов-перезвонов.

Мыслимое ли дело, но было время, когда на Руси не знали колокольчиков…

Огромные пространства, дальние дороги… Как естествен перезвон бубенцов почтовой кареты, брички, упряжки — этот звон где-то ждали в заснеженном селенье. Кажется, что ямщицкий колокольчик-бубенец существовал всегда, настолько это явление чисто русское, чисто национальное.

Тройка мчится, тройка скачет, Вьется пыль из-под копыт; Колокольчик звонко плачет, И хохочет и визжит. По дороге голосисто Раздается яркий звон; То вдали отбрякнет чисто, То застонет глухо он. … Русской степи, ночи темной Поэтическая весть! Много в ней и думы томной, И раздолья много есть. П. Вяземский

А вот другая картина. Разгар лета, сенокос, запах цветов, степенная поступь лошадки, телега с копной свежего сена — и тихий перезвон бубенцов под аккомпанемент многоголосого птичьего хора.

Со свадебного колокольчика начиналась вся жизнь молодых. Жених приезжает за невестой, она еще издали слышит звон его колокольчика, а вся семья прислушивается к тому, как он звучит, по пению его определяя, будет ли счастливой семейная жизнь новобрачных. И хотите верьте, хотите нет, но пока на Валдае соблюдался этот обычай, неудачных браков не было. Закутанную в покрывало невесту везут в церковь, и звон колокольчика словно бы расчищает перед ней путь от всех злых чар и козней судьбы. А когда зазвучат церковные колокола, жених с великой предосторожностью снимет покрывало с лица невесты и под малиновый звон тут же встряхнет его — сбросить всю пыль, чтобы всегда сияло чистым светом лицо его суженой.

В музее собрана уникальная коллекция старинных колокольчиков, украшенных затейливыми надписями на самом ответственном месте — месте боя. У колокольчика есть тулово, плечо, ушко, язычок, голос, юбка, сарафан и узор по подолу… То ли колокольчик, то ли звонкоголосая девица-красавица…

А названия какие: ботало, болхарь, бухар, гремок, гормотунчик, балабончик, бубенец, бубенчик…

А тот разбившийся в незапамятные времена на маленькие валдайские колокольчики древний новгородский вечевой колокол, согласно легенде, соберется когда-то в новый венчик, и будет он звучнее прежнего, и с этого звона начнутся в России времена счастья и благополучия для всех.

Начиная с Валдая, истоков Волги — русской матушки-реки. Да, с той красоты природы, человеческой души и человеческих поступков, которой (по другому, не менее легендарному предсказанию) спасется русский мир… Ведь Валдай — это монастырь Иверской иконы Божией Матери.

Такие разные звоны…

В современной жизни, чрезмерно переполненной достижениями грохочущей цивилизации XXI века, с особым теплым чувством прислушиваешься к прекрасному звучанию удивительного музыкального инструмента — колокола. При этом должно быть выполнено одно условие — звучанию не должны мешать чуждые звуки. Колокольный звон гармоничен со звуками его естественного окружения, они даже придают ему особый колорит. Они выступают вместе, как выступает солист под аккомпанемент своеобразного природного оркестра.

Предметы, найденные при археологических раскопках, подтверждают, что колокольчики появились во времена, когда человек научился добывать металл, познал технологию литья, получил первые сплавы. Первоначально это были металлические пластины, отзывавшиеся долгим звуком при ударе по ним. Звучание зависело от величины, формы, толщины пластины и, самое главное, от металла. Самым голосистым и красиво поющим материалом оказалась бронза. Вот и появились бронзовые бубенцы и колокольчики, которые прочно вошли в быт человека и использовались в самых разных целях.

В античном мире их чаще всего использовали для подачи сигналов. Они звонили на щитах, возвещая о приближении греческих воинов, и чем больше было звона, тем страшнее становилось неприятелю в бою, тем больше гордились ими соотечественники.

Колокола и колокольчики были весьма востребованным средством коммуникации в Древнем Риме, существовала четкая классификация звонов в зависимости от события. Звонили, созывая граждан на форум или торжества по случаю победы над врагами; зазывали на бои гладиаторов в Колизей или на казни рабов, жертвоприношения; приглашали на базары или в термы (общественные бани).

У стражников дозора, охранявшего город, — особый звон: ведь в случае опасности они должны были известить об этом всех горожан. Весь распорядок дня легионеров в римских лагерях осуществлялся по звону колоколов, начиная от побудки и заканчивая отбоем.

Мелодичные колокольчики в богатых римских виллах возвещали о начале трапезы, на их звон бежала прислуга.

Звонили колокольчики и в крестьянских семьях: их вешали на шеи домашних животных, чтобы легко их было найти по звону на пастбище в горах или лесу.

Когда христианство повсеместно распространилось по Европе, то вместе с ним и колокол получил признание не только в городах, но и в провинциях. Колокола обросли легендами и поверьями. Некоторые из них приводит известный ученый — исследователь истории искусства колокольного литья Ю. Пухначев:

«Средневековый европеец верил, что звон освященного колокола отводит козни дьявола, молнии, бури, град, голод, эпидемии, а если при его литье в сплав была брошена змея — то и змей; что немой обретает голос, если напишет свое имя на колоколе; что душевнобольной исцелится, если выпьет воду из колокола, как из чаши; что к глухому возвратится слух, если окуривать его дымом от сожженной веревки колокола; что кусочек веревки, посыпанный солью и опущенный в пойло для скота, делает скот здоровее, а если веревку съест стельная корова, то теленок будет хорошо расти; что смазка оси, на которой сидит качающийся колокол, помогает заживлению ран и срастанию переломов; что вода, которой был облит язык колокола, помогает от колотья в боку, если помыться ею… Расколовшийся или запотевший колокол, сорвавшийся язык считались предвестьем несчастья; увидеть во сне лопнувший или качающийся колокол также означало беду, увидеть падающий — душевное расстройство, услышать звон — клевету…»

Во времена позднего Средневековья, когда появились «свободные» города, для решения важнейших вопросов горожане собирались по звону главного городского колокола, размещенного на специальной башне или на колокольне соборной церкви.

Городская жизнь протекала по четкому ритму, а определял его колокольный звон. Начиналась она призывом на молитву, а дальше все по заведенному порядку. Рано утром звонил воротный колокол, сообщая об открытии городских ворот, его же звон звучал в конце дня, когда ворота закрывали. Полуденный колокол отмечал середину дня; вечером о тушении огней на улицах тоже возвещал колокол.

В некоторых городах были свои устоявшиеся традиции, и они любопытны: «Колокол чистоты» в Бонне звал горожан на обязательный своеобразный «воскресник» — утреннюю уборку улиц и площадей; «Хлебный колокол» в Турине объявлял хозяйкам, что пора замешивать тесто; по звону колокола «Торговка рыбой» в Бовэ открывались специализированные базары, магазины и лавки, торгующие морскими и речными дарами. В Бадене перерыв на обед объявлял «Трудовой колокол».

Любители выпить в Данциге ждали сигнала «Пивного колокола», только после его звона открывались двери питейных заведений; в Париже — наоборот, их закрывали после сигнала «Колокола пьяниц». По звону колокола в Этампе гасли все городские огни, поэтому его прозвали «Преследователь гуляк». «Колокол чудаков» в Ульме напоминал, что в темноте опасно находиться на узких средневековых улочках города.

В сельской местности Англии колокола звонили, возвещая о начале посева, жатвы, об открытии рынка. В Страсбурге о приближении грозы возвещал «Колокол бури».

Совсем другие звоны колоколов раздавались при движении похоронных процессий и во время самих похорон.

«Смертный» колокол во многих городах католической Европы звонил, возвещая пол, возраст и положение умершего в обществе. На таких колоколах нередко ставили надпись на латыни: «Оплакиваю похороны, ломаю молнии, распространяю покой субботний. Пробуждаю ленивых, разгоняю ветры, примиряю окровавленных».

На Руси в народе бытовало поверье: чтобы уберечься от ненастья, надо очень быстро бить по колоколу — такой его звон разгоняет грозовые облака, принесшие град и шквальный ветер.

На Севере считалось, что колокола оберегают от порчи, дурного глаза, злых чар. Это был всеми почитаемый «оберег», помогающий противостоять коварным умыслам и козням, исцелять от недугов и болезней, справляться с другими бедствиями и напастями. Колоколам приписывали способность изгонять нечистую силу, отпугивать дьявола. Самопроизвольный звон предвещал беду. При этом наши предки считали, что чудодействия колоколов и колокольчиков проявляются «вследствие божественной силы их освящения и произносимых молитв».

На берегах северных морей и рек колокола ставили на маяках, а если колокольня храма была хорошо видна с воды, то для моряков она становилась указывающим путь маяком.

В. П. Орфинский в книге «В мире сказочной реальности» отмечает: «В туманные дни рыбачьи лодки, заблудившиеся в шхерах прибрежных островов, находили дорогу домой по призывному колокольному звону и мерцанию огонька на звоннице».

С XVII века на русском флоте (и торговом, и военном) вводят обязательную установку и использование на корабле колокола. Он не только отсчитывает время, но и сигналит другим судам, предупреждая в тумане о своем местонахождении, в случае опасности его звон объявляет на корабле тревогу. Ровно в полдень на судах рынду бьют — раздаются три троекратных удара в корабельный колокол. А каждые полчаса бой склянок отмечает время. Звоны разносятся далеко и хорошо слышны и на воде и на берегу.

Тревожные звоны набата всегда оповещают о беде. В. А. Гиляровский так живописует работу пожарных:

«Отважен, силен, сердцем прост, Его не тронула борьбы житейской буря, И занял он за это самый высший пост, На каланче дежуря.

Вдруг облачко дыма… сверкнул огонек… И зверски рвет часовой пожарную веревку, и звонит сигнальный колокол на столбе посреди двора… Тогда еще электрических звонков не было.

Выбегают пожарные, на ходу одеваясь в не успевшее просохнуть платье, выезжает на великолепном коне вестовой в медной каске и с медной трубой. Выскакивает брандмейстер и, задрав голову, орет:

— Где? Какой?

— В Охотном! Третий! — отвечает часовой сверху…»

Многие горожане считали, что колокола приносят счастье, защищают от невзгод; если их разместить на городском гербе, они будут покровительствовать жителям. Колокол красовался на гербе Звенигорода в полном соответствии со звонким названием города. На некоторых гербах изображали даже два-три колокола.

Под защитой колоколов и колокольчиков находятся не только города, люди, но и все живое. Колокольчики домашних животных с древних времен выполняли «пастушескую» роль — они сообщают, где находится их подопечный, и одновременно заботятся о нем — отпугивают кровожадных зверей.

И как иллюстрация вспоминаются слова великого Пушкина в повести «Дубровский». Когда Троекуров подъезжал к имению Верейского, то он «не мог не любоваться чистыми и веселыми избами крестьян и каменным господским домом, выстроенным во вкусе английских замков. Перед домом расстилался густо-зеленый луг, на коем паслись швейцарские коровы, звеня своими колокольчиками» — конечно, русскими.

Колокола и колокольчики возвращаются в нашу повседневную жизнь. Вошли в моду сейчас колокольчики на входных дверях. В магазинах они сообщают продавцам, что пришел покупатель, и одновременно приветствуют его. Радостно и весело звонит колокольчик, когда открываешь дверь своего дома. И как в старину, на нем традиционная валдайская надпись: «Звони веселей у дверей». Школьный колокольчик, призывающий на урок, сплетается с веселым смехом и щебетом спешащих на его зов детишек. А последний звонок школьного колокольчика возвещает о важном рубеже в жизни выпускников — о вступлении во взрослую, серьезную жизнь.

В начале третьего тысячелетия по Р.Х. вновь торжественно гудят над городами и селами церковные колокола в праздничные дни.

На Украине, в Крыму, в древнем Херсонесе, около знаменитого храма Святого Владимира звонит православный колокол, вернувшийся на родину из плена. История его такова.

Свято-Владимирский монастырь был основан в 1850 году на месте, где до XV века стоял древний город Херсонес. Во время Крымской войны (1853–1856) эта территория была захвачена французскими войсками. Уходя, они похитили всю церковную утварь и как военный трофей увезли главный монастырский колокол. Только что возведенные постройки были разрушены или сожжены.

Прошло совсем немного времени, и в России стало известно, что плененный монастырский колокол поместили на башню Нотр-Дама — главного собора французской столицы. Звон колокола явно выделялся среди остального набора колоколов, он очень нравился горожанам, и они специально приходили послушать его, а для Франции этот звонкоголосый пленник был своего рода «моральной компенсацией»: ну и пусть, что казаки Платова были в 1814 году в Париже, зато теперь у нас звонит трофейный русский колокол.

Особого греха в том, что уникальные «сувениры» из стран, куда ступала нога иноземного солдата, оседали потом в государственных музеях, на площадях, в частных коллекциях, никто не видел, и ни у кого даже не возникало мысли их вернуть. Да и российским чиновникам не приходила в голову мысль поднять вопрос о возвращении награбленного.

После окончания Крымской войны, в 1858 году, император Александр II принимает решение о строительстве огромного соборного храма Святого Благоверного князя Владимира и об оказании помощи в восстановлении обители.

В 1861 году император с императрицей Марией Александровной побывал на строительстве собора и пожертвовал деньги на отливку 111-пудового колокола. Его разместили около собора во временной колокольне. В 1895 году рядом зазвонил колокол весом 723 пуда 20 фунтов в память императора Александра III, а чуть позже появился и третий колокол в память коронования государя императора Николая II; он весил 351 пуд.

Все послевоенные годы через посольство России во Франции шел поток обращений православных к французскому правительству, руководству Церкви вернуть плененный колокол. И только в начале XX века, когда укрепился авторитет России на мировой арене, когда над Францией нависла реальная угроза вторжения войск Германии, когда уже и Англия вернула свой «трофей»-колокол Соловецкого монастыря, также похищенный во время Крымской войны, в год 300-летия Дома Романовых, 23 ноября 1913 года колокол вернулся в родной Херсонесский монастырь после 59-летнего плена. Он занял место на перекладине между двух массивных столбов, сложенных из много повидавших блоков известняка.

На мысе Херсонес, как и прежде, он стал участвовать в церковных богослужениях и одновременно исполнять роль маяка. В этом месте море очень мелкое, и в туман, который часто здесь бывает, колокол предупреждает о грозящей опасности

Во время Великой Отечественной войны ветеран оставался на своем месте, только появились вмятины да щербины от пуль и осколков снарядов. Колокол служит людям и сегодня.

Собиратели звона

О колокольных коллекциях можно написать целое исследование. Много нового из истории сибирской земли рассказали колокольчики, собранные известным коллекционером Владимиром Ефремовым. В Тюмени он обнаружил поддужный валдайский колокольчик, датированный январем 1802 года, — это самый старый из ныне известных валдайских колокольчиков.

Уже стало традицией привозить из далеких путешествий сувениры-колокольчики. Они могут быть с надписью или гербом, рисунком или портретом, но всегда напоминают о том месте, которое вы посетили. Их создают из стекла, хрусталя, глины, дерева, камня и конечно же из металла. Во многих семьях появились уже небольшие коллекции прекрасных произведений искусства, народного творчества.

В этих коллекциях нередко можно увидеть так называемые зазывные колокольчики, или позвонки. Когда-то с их помощью звали прислугу. В наши дни они украшают интерьер и вызывают добрые воспоминания (хотя есть, наверное, дома, где используют их и по прямому назначению)…

В последние годы появились тематические коллекции колокольчиков. Это связано в первую очередь с развитием туризма. Увлечение приходит ко многим путешественникам и по родному краю, и за рубежом. По существу, сегодня в мире создана целая индустрия производства сувенирных колокольчиков. Но собирать всё практически невозможно (это ведь только в детстве — поголовное коллекционирование почтовых марок, монет, спичечных этикеток и т. д.). Наиболее подготовленные коллекционеры, склонные к поискам, научным исследованиям, предпочитают собирать меньше по количеству, но полнее, в принятых или условных ограничениях. Это могут быть изделия определенного завода, времени создания; типичные для какого-то континента, страны или региона; принципом отбора может стать материал, оформление, область применения в повседневной жизни и т. д.

Например, в коллекции Андрея Глущецкого более пяти тысяч колокольчиков, а он этим занимается всего пятнадцать лет. Занимается серьезно и профессионально, и результат его поисков — удивительный труд «Каталог-справочник дужных и подшейных колокольчиков касимовского колокололитейного центра XIX — начала XX в.».

А можно коллекционировать не сами колокольчики, а их «отражения» в пословицах, поговорках, частушках, сказках. Большая радость — обнаружить долгожданную находку в древней книге, былине, сказке, но еще приятней — получить в подарок от бабушек и дедушек, сохранивших в своей памяти то, что передается из уст в уста уже несколько поколений, то, что отобрала и сберегла память народная.

Вот, например, частушки:

Играй, гармонь С колокольчиками! А я выйду, попляшу С приговорчиками!

* * *

Гармонист в гармонь играет, Колокольчиком звенит. Не пошла бы на гулянье, Да гармонь меня манит.

* * *

За рекой у колышка Стоит парнёк Миколушка — Шапочка с заломчиком, Тальянка с колокольчиком.

* * *

Проводила Коленьку За нову колоколенку, За Пронино училище — Пожалуйста, гости еще!

* * *

Зазвени, мой голосочек, Заливайся бубенцом. Я наплакаться успею С нелюбимым под венцом.

* * *

Шел я лесом, торопился, Из-под ног огонь летел. Сердце колоколом билось — Повидать тебя хотел.

ЗАГАДКИ

Из земли взяли, На огне грели, Опять в землю положили; А как вынули — стали бить, Чтоб мог говорить. (Колокол)

Сидит петух на воротах, косы до́ полу, голос до́ небу. (Звонница надвратная с очепным звоном)

Стоит домина, золотая вершина. (Колокольня)

Звонко звякнет, Утка крякнет. Собирайтесь детки К одной матке. (Звон о начале службы) Выйду я на гой, гой, гой, И ударю я гой, гой, гой, Разбужу царя в Москве, Короля в Литве, Старца в келье, Дитя в колыбели, Попа в терему. (Колокол) Бочка медная висит, Из нее язык торчит. Вот коснулся бочки он, И раздался гулкий звон. (Колокол) Живой мертвого бьет, мертвый благим голосом кричит, на крик народ бежит. (Колокол, набат) В церковь других созывает, А сам в ней не бывает. (Колокол)

Я — мертв, но живым вещаю о радости и горе, и чем больше бьешь меня, тем громче говорю о Боге. (Колокол)

ПОСЛОВИЦЫ И ПОГОВОРКИ

Колокола отливают, так вести распускают.

Славится Москва невестами, колоколами да калачами.

В Москве толсто (часто) звонят, да тонко (редко) едят. (Дорого.)

В Москве к заутрени звонили, а на Вологде звон слышали.

Кабы Иван Великий был маленький, а карман у меня большой, я бы его туда посадил.

У царя колокол по всей России.

Первый звон — пропадай мой сон; другой звон — земной поклон; третий звон — из дома вон!

Колокольный звон не молитва, а крик не беседа.

К обедне ходят по звону, а к обеду — по зову. К

вечерне в колокол — всю работу об угол.

Звонить не умею, а перестать не смею.

Пашни меньше, простору больше; избы не крыты, да звон хорош!

Звоны хвалятся по голосу, люди — по беседе.

Не поглядев в святцы, да бух в колокол. (Звон должен соответствовать церковному дню.)

Пришло счастье, хоть в колокола звони.

Бездушен колокол, а благовестит во славу Господню.

Звон хорош, а грешника приводит в дрожь.

Дан попу колокол, хоть разбей его об угол.

Больно свято звонишь: чуть на небе не слышно!

Не пойдешь в звонари, не попадешь и в пономари.

Не в попы, так в звонари. Ограда выше колокольни.

Пономарь пьян, и колокол не тем голосом запел.

Медь дороже серебра: серебро — чертово ребро, а медь Богу служит, царю честь воздает.

Поп со двора, пономари — в колокола.

Хоть при колокольном звоне под присягу пойду. (Присяга под колоколами — самая надежная.)

Труд — хомут, а под дугой колокольчик звенит.

Удивительная коллекция колокольчиков собрана на небольшой скромной даче Булата Окуджавы в Переделкине, недалеко от столицы. Сюда идут и идут почитатели поэта — те, кто любит поэзию Булата, кто мечтает увидеть эту творческую мастерскую, где родились многие его произведения. Здесь собираются и его друзья — Андрей Вознесенский, Зоя Богуславская, Римма Казакова, Леонид Жуховицкий, Александр Городницкий, Михаил Рощин… И каждый приносит в музей колокольчик. Хранительница музея Ольга Владимировна Окуджава рассказывает, что первый колокольчик подарила Булату Окуджаве Белла Ахмадулина со словами: «Когда суровый барин хочет позвать ленивого слугу, как быть, Булат? Вот колокольчик, ты позвони, я прибегу». Поэт был растроган и всем рассказывал эту историю. Вскоре уже гости, приезжавшие в Переделкино, входили со звоном колокольчика. Коллекция поэта пополняется после его смерти. Существуют и архивы музея — в них имена всех дарителей.

Сложилась своеобразная традиция: каждый год 27 августа в 15 часов в Переделкине отмечают День колокольчика, и вы можете приехать к поэту с подарком — колокольчиком.

А другой не менее известный поэт, народный любимец Владимир Высоцкий, тоже после смерти оказался «повенчанным» с колоколом. В Москве, на Малой Грузинской улице, на доме, где он жил и писал, — памятная доска. На ней на фоне колокола — портрет поэта и артиста. Отсюда с 1975 по 1980 год колокольным звоном звучали по всей стране его яркие песни.

…В синем небе, колокольнями проколотом, — Медный колокол, медный колокол — То ль возрадовался, то ли осерчал… Купола в России кроют чистым золотом — Чтобы чаще Господь замечал… («Купола», 1975)

А еще раньше Высоцкий писал:

Вот в набат забили: Или праздник, или — Надвигается, как встарь, чума! Заглушая лиру, Звон идет по миру, — Может быть, сошел звонарь с ума! … Нет, звонарь не болен: Слышно с колоколен, Как печатает шаги судьба. Догорают угли Там, где были джунгли; Тупо топчут сапоги хлеба. … Не во сне все это, Это близко где-то — Запах тленья, черный дым и гарь. Звон все глуше: видно, Сверху лучше видно — Стал от ужаса седым звонарь. Бей же, звонарь, разбуди полусонных, Предупреди беззаботных влюбленных, Что хорошо будет в мире сожженном Лишь мертвецам и еще не рожденным! («Набат», 1971)

Может быть, перед глазами Высоцкого, когда он писал эти строки, вставали страшные страницы истории, написанные кровью невинных жертв. Были такие страницы и в XX столетии. В мемориальных комплексах, посвященных их памяти, скорбят о них печальные колокола.

…«Хатынь» — огромные, словно обожженные огнем войны буквы появляются на 54-м километре дороги Минск — Витебск. Здесь, на месте деревни, где когда-то стояли хаты, — остатки фундаментов, печные трубы и доски с именами погибших жителей каждого дома. Дети, женщины, старики, а над ними печальный колокольный звон. Камень, бронза и вечная народная память, безмерная людская скорбь.

На месте деревни мемориал — символическое кладбище, братская могила 186 деревень, сожженных фашистами вместе с жителями в Белоруссии.

В центре мемориала — бронзовая фигура непокоренного старика с мертвым мальчиком на руках. Печально звонят обелиски-звонницы. И не понять, то ли колокола оплакивают погубленные души, то ли старики и женщины, пеплом осевшие на землю в родной своей белорусской деревне, окликают, ищут сгоревших вместе с ними детей…

…В немецком Веймаре в 1956 году на кладбище Эттерсберг впервые зазвучал мемориальный колокол. «Бухенвальдский набат» — так по праву назвал его поэт А. Соболев.

Люди мира, на минуту встаньте. Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон. Это раздается в Бухенвальде Колокольный звон, колокольный звон.

Необычна форма колокола — она напоминает старинный улей. Колокол, его звон гармонично сочетаются с архитектурой ансамбля-мемориала и передают глубокую скорбь и трагедию узников Бухенвальдского концлагеря.

Всех посетителей поражают устремленные к небу выразительные человеческие руки — они как бы появляются из колокола в верхней его части, там, где должны быть проушины, и простерты с мольбой к небу. Они рвутся ввысь, но не могут выпутаться из колючей проволоки.

Это возродилась и окрепла В медном гуле праведная кровь. Это жертвы ожили из пепла И восстали вновь, и восстали вновь…

…В августе 1945 года американцы сбросили атомную бомбу на Хиросиму, и каждый год в траурный день в мемориальном парке Мира, созданном на месте эпицентра атомного взрыва, звучит поминальный глухой звон траурного колокола…

ДАЛЁКО, ДАЛЁКО ЗА МОРЕМ

Православный звон над Кипром

На далекие континенты, в самые разные страны мира занесла судьба русские колокола. В Средиземном море, на острове Кипр, который называют островом богов и святых, звучит отлитый русскими мастерами специально для православного монастыря Кикко колокол. Его звуки уже несколько поколений зовут православных в храмы. На нем надпись: «Обители Божией Матери, именуемой Киккской, на острове Кипр, тщанием русских православных и усердием жительницы Москвы Екатерины Абрамовой, на заводе Богданова — весом 80 пудов». (М. Г. Богданов с 1800 года — владелец знаменитого колокололитейного завода, прадед будущего заводчика П. Н. Финляндского.)

История Кипра насчитывает несколько тысячелетий, она рассказана в прекрасных легендах и мифах, сохранена в исторических и культурных памятниках.

«Купрум» и «Кипрос» — эти два слова в переводе с греческого означают «медь» и «остров». До сих пор не решен вопрос, что раньше появилось — название острова, а в честь него и найденный на нем металл, или наоборот. Кипрская медь или медный Кипр? Возможно, они возникли одновременно.

Кипр часто называют островом Афродиты — античной богини любви и красоты. Гомер писал, что Афродита вышла на остров «в окружении пены и в грохоте бури» («афрос» по-гречески — «пена»).

С островом связана судьба и одной из самых загадочных исторических личностей — Ричарда Львиное Сердце. Он высадился на острове в 1191 году и основал Кипрское королевство.

Апостол Варнава («сын утешения») по праву считается основателем Кипрской церкви. Вместе с апостолом Павлом они проповедовали христианство на Кипре, в 45 году встретили воскрешенного Христом Лазаря и рукоположили его в епископа Китайского. Лазарь прожил на Кипре тридцать лет, умер вторично и похоронен в Китионе (Ларнака).

Русский монах и путешественник Василий Григорович-Барский посетил Кипр по пути в Иерусалим и сделал бесценные зарисовки кипрских церквей. Он нарисовал церковь Святого Лазаря в Ларнаке, возведенную в период византийского владычества на месте обретения мощей святого. «Ларнаке» по-гречески значит «гроб». Саркофаг святого Лазаря находится в этой церкви, на нем надпись: «Лазарь — сподвижник Христа». Церковь является одним из лучших образцов византийской архитектуры. К сожалению, на острове часто случаются землетрясения, храм несколько раз был разрушен, и восстанавление его практически сводилось к новому строительству.

В начале XVIII века церковь стала кафедральным православным собором города. В период турецкого владычества храм оставался единственной на Кипре церковью, с колокольни которой не были сняты колокола.

Удивительной красоты церкви и монастыри Кипра создавались в период развития Византии. Их строительство и украшение продолжалось даже и после падения Константинополя (Царьграда) в 1435 году, сюда бежали лучшие византийские мастера и народные умельцы. Но в 1571 году турки завоевали и Кипр.

На половине пути из Ларнаки в Лимасол лежит небольшое селение Лефкара — центр народных промыслов, известный благодаря искусству своих кружевниц, ювелиров. Считается, что вышивать, плести кружево местных жительниц научили богатые венецианки, которые любили здесь отдыхать с конца XIV века до 1571 года. Киприоты гордятся, что здесь бывал великий Леонардо да Винчи, очарованный деревушкой; он даже кое-чему научился у местных умельцев, а некоторые свои орнаменты подарил лефкарийским жителям. Об этом свидетельствуют таблички в магазинчиках предприимчивых хозяев: «Сделано по дизайну Леонардо да Винчи». Так ли это? Согласимся: возможно, так.

Гордость Лефкары — Церковная башня, на которой чудом сохранились лучшие и неповторимые черты итальянской архитектуры периода ее расцвета, и колокола.

Свадьба — это самый живописный народный праздник в кипрской деревне. К нему готовятся не только родственники, но и соседи. За несколько предсвадебных дней вся деревня наполняется музыкой (особенно часто звучат скрипки) и песнями. В главный день, в самый кульминационный момент, героев праздника и гостей приветствует торжественный звон старинных православных колоколов.

После турецкой оккупации северного Кипра продолжаются православные богослужения в монастыре Святого Апостола Андрея (в России его называют Первозванным). Обитель возвышается на самой вершине крутого утеса, и ее звонница, выдвинутая еще дальше в сторону моря, похожа на маяк, указывающий путь кораблям в море.

Около стен монастыря растут инжирные деревья — библейские смоковницы, почитавшиеся древними за вкусные плоды и прохладные, тенистые кроны. Здесь же целительный источник. По преданию, капитан корабля, на котором плыл апостол Андрей, потерял зрение. Апостол велел пристать к берегу, поднял один из многочисленных разбросанных камней, и на том месте из-под земли забил родник. Родниковая вода исцелила капитана.

На севере Кипра расположен и город храмов Фамагуста; когда-то он был известен далеко за пределами острова, в нем насчитывалось 365 церквей — по одной на каждый день года. Сегодня крепость Фамагуста и замок Кастелло напоминают о трагическом завершении романтической истории мавра Отелло и Дездемоны, рассказанной Вильямом Шекспиром. Сохранившаяся древняя башня Отелло печально подтверждает все, что здесь произошло.

* * *

Становление монашеской жизни в Кипрской церкви произошло в Византийский период.

Первый упоминаемый монастырь — Святого Антония в Хитрах (IX век).

Большинство монастырей православного Кипра были основаны в XI–XII веках и в целях безопасности располагались в горах. В XI веке уже были Махера, Кикко, Айос-Неофитос, Тродитисса. Кикко находится на отметке 1143 метра, на склоне горы, в восемнадцати километрах от высшей точки острова — горы Олимп. Название монастыря местные жители произносят как «дикко» и считают, что оно произошло от греческого слова «коккус» — так называют на острове эбеновое дерево. В эбеновой роще и был основан монастырь. В наше время всего несколько ярко-зеленых старожилов тысячелетнего возраста окружают выложенные из природного камня стены и необычайные для монастыря красные крыши. В древние времена Кипр славился своими лесами, особенно бесценной корабельной сосной и кедром. Можно добавить, что киприоты очень чтят оливковые деревья: они растут повсюду, дают плоды и масло, охраняют от злых духов. Широко известно, что в Иерусалиме в Гефсиманском саду растут оливы, которые считают ровесницами Иисуса Христа. На Кипре, недалеко от Ларнаки, в предгорьях Троодоса, растет не очень высокое кряжистое дерево, его возраст свыше тысячи лет.

Когда-то Кикко был одним из самых богатых монастырей Ближнего Востока; ему принадлежали многочисленные земли в Малой Азии и даже в России. В 1821 году захватившие монастырь турки вывезли из него золото и серебро на шестнадцати верблюдах. Обитель славилась своим строгим укладом жизни и привлекала православных паломников.

Византийский император Алексей Комнен (конец XI столетия) однажды услышал, как птичка пропела человеческим голосом:

Кикко, Кикко, Кикко-холм, кельи вижу над холмом — сколько окон и крестов, колоколен, куполов… Чудо-дева в дверь идет, путь обратно не найдет…

И император основал монастырь на кипрской горе Кикко. Главное сокровище монастыря — чудотворная икона Божией Матери «Умиление». По преданию, эту икону написал апостол Лука еще при жизни Богоматери, через семь лет после Вознесения Христа. Лука отправил икону благочестивым христианам в Египет. Когда началось преследование христиан, икону вывезли на Кипр, который входил в состав Византийской империи, а затем увезли в столицу империи Константинополь.

Кипрский отшельник Исайя вылечил дочь императора Алексея Комнена, и в знак благодарности ему разрешили возвратить святыню на Кипр; более того, император сам выбрал место для обители и дал деньги на строительство монастыря, куда икона и была водворена.

Кипр находится на перепутье многих морских дорог. Видимо, этим и объясняется его впечатляющая история. Франки-католики, англичане-протестанты никогда не трогали монастырь, и он всегда являлся одним из главных почитаемых православных центров в Средиземноморье.

В 1570 году Кипр попал под 300-летнее турецкое иго. Григорович-Барский, посетив в 1735 году монастырь, в своих записках назвал обитель «раем спокойствия, отдаленным от мирской суеты». В 1821 году турки разграбили монастырь.

Однако Кикко настолько прославился во всем мире своими чудесами и чудотворными исцелениями, что постепенно обитель была восстановлена, в нее возвращены православные святыни. Здесь их можно увидеть и сейчас.

Недалеко от монастыря Кикко, на холме, с которого открывается живописная бескрайняя перспектива, уходящая далеко к морю, похоронен первый президент Республики Кипр архиепископ Макариос III. Он полюбил это место, когда учился в семинарии монастыря; позже, став президентом, он завещал похоронить себя здесь. У него была удивительная жизнь. Получив сан священника, Макариос служил в церквях Афин. К нему потянулись люди. Его заметили, и по рекомендации греческой духовной профессуры Всемирный совет церквей выделил талантливому священнику стипендию для изучения социологии религий в Бостонском университете.

В 1948 году студент Макариос получает известие, что избран епископом Китиона (где когда-то епископом был Лазарь). Это был, видимо, единственный случай в истории Церкви: студент заочно избирается епископом! А через два года Макариос стал архиепископом и этиархом. Архиепископ Макариос выступал за полную независимость Кипра, он был арестован английскими властями и сослан на Сейшельские острова, но репрессии уже не смогли остановить и запутать киприотов в их стремлении к свободе.

В 1960 году архиепископ Макариос избирается президентом независимого Кипра.

Предание говорит, что святой апостол Лука написал три иконы Пресвятой Богородицы и послал их в Египет. Одна из них, «Милостивая-Киккская» чудотворная икона с серебряным золоченым окладом, на протяжении многих веков прославляется в Греции, России, Грузии, Болгарии, Египте.

В Москве, в Зачатьевском женском монастыре, с незапамятных времен находится один из древнейших образов Небесной Владычицы — список иконы Божией Матери «Милостивая». Это первая самостоятельная женская обитель в столице Русского государства, основанная в 1360 году святителем Алексием, митрополитом Московским. Две родные сестры митрополита, Иулиана и Евпраксия, стали первыми насельницами обители.

В начале XVII века, в период Смуты и польско-литовской интервенции, обитель продолжала оставаться важнейшим центром благочестия, а после разгрома поляков заняла самое достойное место среди всех православных святынь. В знак признания заслуг монастыря князь Дмитрий Пожарский дарит обители отбитый у поляков древний колокол. В монастыре принимает постриг сестра одного из руководителей освободительного движения Козьмы Минина, известная в народе как сестра София.

В 1812 году монастырь разграбили французы, но после их отступления его быстро восстановили по указанию святителя Филарета Московского. Здесь устроили богадельню для престарелых монахинь и приют для девочек-сирот.

25 ноября 1999 года, в праздник иконы Божией Матери «Милостивая», икона — покровительница обители — торжественно, под колокольный звон, вернулась после семидесяти четырех лет разлуки в возрожденный древнейший девичий монастырь.

Икону из Зачатьевского монастыря называют «Услышательница». Это потому, что на образе у Богоматери приоткрыто ушко, и Она внимательно слушает пришедших к ней с просьбой о помощи и являет Свою милость и материнскую любовь.

Подарок цесаревича Алексея инокам Святой горы Афонской

Родные голоса русских колоколов звучат и на Святой Афонской горе.

Уже в XI веке на Афоне был небольшой самостоятельный русский монастырь — Богородицы Ксилургу (древодела) Руссов, а в нем храм Успения Богоматери, как и в Киево-Печерском монастыре. Сохранилась запись о русском монахе Феодуле, игумене обители Пресвятой Богородицы Ксилургу, а дата на ней — 1030 год.

В монастыре Ксилургу русские жили до 1169 года, когда обитель стала мала для размещения все прибывающих иноков, и братству была передана обитель во имя Святого Великомученика Пантелеймона. Это был один из самых древних монастырей, который и стал колыбелью русского монашества на Афоне с многовековой, почитаемой всеми православными историей. Он неоднократно подвергался разорению и крестоносцами, и турками, но каждый раз поднимался из руин.

В начале XIII века на Святой горе образовалось как бы уникальное иноческое царство с большим будущим. В это время Афон становится одним из главных центров христианства, как Ватикан или Царьград. Сюда стремились паломники, здесь священнослужители получали самое лучшее образование.

Из летописи узнаём, что в 1497 году великий князь Иоанн III Васильевич (1462–1505) принял игумена Паисия и трех старцев из русского Пантелеимонова монастыря на Афоне и «милостыню дать изволил». В 1509 году великий князь Василий Иоаннович (1505–1533) взял русский Афонский монастырь под «особое свое покровительство».

Около 1770 года состоялось переселение монахов древнего монастыря Руссик в маленький прибрежный монастырек, который находился в их владении с XVII века. Тогда же началось в нем строительство новых зданий и храмов.

Вызвано это было тем, что в Старом Руссике обветшали строения, проблема воды была постоянной, скудных средств не хватало на продовольствие. Отсутствовали и перспективы: обитель находилась далеко от моря и проезжих дорог.

Отец Антонин (А. И. Капустин) в книге «Заметки поклонника Святой Горы», вышедшей в 1864 году в Киеве, рассказал о некоторых своих впечатлениях от посещения обители: «В пять часов ударили на колокольне в большое било, стучали в него сперва медленно, потом скоро и живо, с повышением и понижением звуков, с их игривою перестановкой и быстрым переходом от низших к высшим и наоборот, или медленным их переводом, через полутоны с постепенным замиранием, до совершенного прекращения и с неожиданным воскресением их к новой живости и силе.

Такой звон или стук возобновлялся три раза после остановок для отдыха художника, как называли звонаря греки, видимо, умиленные его искусством, и каждый раз он позволял им слушать все новые и новые звукосочетания, разнообразные от первого удара молотка до последнего».

Сегодня, читая чудом сохранившиеся записи, мы как бы сами присутствуем на Святой Горе, видим и слышим все, что больше всего удивило паломника, приехавшего из России. Безусловно, традиции, обычаи бережно сохраняли с древних времен и жили по навсегда принятому иноками уставу.

Крещение Руси произошло под влиянием Византийской церкви. Совершенно очевидно, что среди пришедших на славянские земли христианских пастырей были и монахи, ведь в те годы монастыри имели огромное влияние в Палестине и Египте, в Константинополе и на Святой горе Афон.

В Византии, познав учение Христа и поверив в него, некоторые верующие отказывались от всех мирских утех, уходили в труднодоступные пустыни, пещеры, дупла деревьев и там проводили время в одиночестве, в посте, в размышлениях и молитвах. По существу, это был своеобразный протест против той жизни, которая охватила тогда Византию. Культ денег и насилия, властолюбие, жадность, роскошество, отсутствие сострадания, похоть толкали великую империю к пропасти. Праведная жизнь подвижников вызывала у многих удивление, но для некоторых они становились образцами для подражания. Таких со временем становилось все больше; они селились рядом, образуя своеобразные братства.

В переводе с греческого монах (в старославянской огласовке мних) — «одинокий, отшельник»; славяне их чаще называли иноками — от «иной», избранный человек, образ жизни которого отличается от жизни «людей вокруг». В России монастырь, по В. И. Далю, — это «общежитие братий или сестер, отрекшихся от светских сует, постриженников в ангельский образ».

Писатель-эмигрант Борис Зайцев в 1927 году совершил паломничество на Афон; это было для него как свидание с родиной, с Россией, и до конца своей долгой жизни (1881–1972) он берег воспоминание о поездке. Вот строки из его великолепного, трепетно написанного очерка:

«Мир всегда шел сюда за уроком духовного благообразия. Сейчас связь с Родиной прервана — это ничего не значит. Афон видал столетия отрыва от нее (во времена монгольского ига), он вообще ориентирован на вечность. Вместо поклонников с Востока к нему идут теперь поклонники с Запада, пусть в меньшем числе, но тоже русские, и другого общественного положения: вместо крестьян и купцов — более просвещенный слой. Настанет, конечно, время, придет и Россия.

Она и сейчас есть на Афоне, в лице его русского населения, русского монашества — густая, крепкая и корневая Русь. Одно из очарований Афона: в нетронутой чистоте русский тип, склад, язык, то, что близко и что трогает, конечно, лишь нас, русских. "Гордый взор иноплеменный" скользит мимо…»

И какой горечью и верой проникнуты слова этого русского писателя, оторванного от родины, сердце которого было «нацелено на Россию», «терзающую и терзаемую».

В 1849 году был основан Андреевский скит. Отцы Варсонофий и Виссарион приобретают у Ватопедского монастыря келью Серай, что в переводе с греческого означает «красивый дворец». Эта келья была известна с первых веков появления монашества на Афоне, только в древности ее называли Мониндра-Ксистра, в переводе на русский — «маленький монастырек». Известно, например, что игуменом обители в 1377 году был Неофит.

В 1850 году в Северной столице выходят «Письма Святогорца к друзьям своим о Св. горе Афонской». В одном из них он рассказывает о встрече колоколов из России на Афоне:

«Мне удалось быть очевидцем трогательной сцены. Почетный московский гражданин Федор Набилков пожертвовал сюда (т. е. на Афон) три колокола, из которых большой имеет в себе весу 35 пудов 32 фунта.

Надобно заметить, что подобного колокола, кажется, нет на всей Святой Горе. Кое-как этого "великана" вытащили с судна на берег, поставили в обители на площади, и он сделался предметом всеобщего внимания и любопытства.

Старцы плакали от радости, не видавши на веку своем такого колокола; юные ликовали, и никто не знал, как такую огромную массу втащат на колокольню, как повесят, как укрепят, да как и звонить-то будут в такой колокол? Последний вопрос был для греков совершенною загадкой, потому что на Святой Горе, да и на всем Востоке ударяют не языком в колокол, а колоколом в язык. Для этого-то к языкам здесь не привязывают веревки, а в уши колокола продевают шест или коромысло, и, оцепивши конец его веревкою, человека два раскачивают весь колокол, который, расходившись, поневоле заставляет свободный язык бить по своим краям и звучать.

Троицкая суббота была у нас пасхальным днем, потому что тогда были повешены колокола, и звон не умолкал до самой вечерни.

Колокольня была набита иноками, желавшими видеть и знать, как и что будут делать руссы со своими колоколами. Сам маститый игумен был там.

Когда загудели колокола в стройных русских тонах и металлическая игра их отозвалась в далеком эхе и в мелодических замирающих звуках по скатам прибрежных холмов и соседних гор, греки были вне себя от радости и удивления».

16 июня 1900 года был освящен патриархом Иоакимом III знаменитый Андреевский собор. Из книги «Свято-Андреевский скит и русские келии на Афоне» Павла Троицкого мы узнаём: «На колокольне были размещены 20 колоколов, самый большой из которых (333 пуда и 33 фунта) был преподнесен в дар обители императрицей Марией Александровной. Колокол был отлит в городе Слободском Вятской губернии — в том самом городе, в котором впервые явила чудотворения главная скитская икона Божией Матери. По убеждению многих, равного ему по чистоте и силе звука не было на всей Святой Горе. Андреевский колокол был пожертвован обители в 1888 году, а уже в 1894 году на Афон в русский Пантелеймонов монастырь прибыл святогорский Царь-колокол в 818 пудов».

Из мудрых «Афонских бесед» старца Иосифа Ватопедского мы узнаём: «…Колокола на Афоне особые. В обычные, хорошо нам знакомые, звонят чаще всего по праздникам и воскресным дням. В будние же дни раздается аскетичный звук железного била, напоминающего большую подкову.

А на службу монаха зовет талант — деревянное било, напоминающее о том таланте, которые вложил Господь в душу каждого человека и которому пришло время проявить себя».

Так сложилось давно, и время — единственный судья, способный оценить и все расставить на заслуженные места, — доказало жизненность принятых на Афоне традиций и обычаев.

В часе ходьбы от Иверского монастыря, на холме, в труднопроходимом уединенном месте в начале XX века подвизалось братство, которое возглавлял схимонах Константин (Семерников). Здесь с древнейших времен существовала келья святителя Иоанна Златоуста (год ее основания неизвестен, но считается, что ей свыше шести веков).

Удивительна судьба отца Константина (Конона Семерникова). Он родился в 1842 году в казачьей станице Кочетковской и, как большинство казаков, свою молодость — двадцать лет — отдал военной службе. Участвовал во многих сражениях, но особенно прославился в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов. За героизм и отвагу был награжден несколькими боевыми орденами и медалями, что давало ему большие привилегии на военной или государственной службе, но он неожиданно едет на Афон, принимает постриг в Иверском монастыре, отдав все свои сбережения на устройство обители. Старый солдат-ветеран не мог остаться в стороне, когда началась Русско-японская война в 1904 году, и под эгидой Красного Креста, собрав санитарный отряд из 53 монахов, едет на фронт. И здесь он сумел отличиться; за заслуги перед отечеством его награждают медалью на Георгиевской ленте.

Газета «Русское государство» № 84 от 22 апреля 1906 года: «Их Величествам Государю Императору и Государыне Императрице Александре Феодоровне в Царском Селе, в Александровском дворце, имел счастие представляться настоятель обители св. Иоанна Златоуста на Св. горе Афоне, действительный пожизненный член российского общества Красного Креста, схимонах Константин (Семерников), организатор афонской монашеской охотничьей санитарной дружины.

Схимонах Константин действовал со своим отрядом иноков при отряде имени Ее Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны Георгиевской общины сестер милосердия. При приеме Государь Император изволил благодарить в лице схимонаха Константина и всех остальных монахов обители, отправившихся в минувшую войну на театр военных действий в качестве санитаров. Схимонах Константин удостоился счастия лицезреть Августейших Детей Их Императорских Величеств: Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича и Великих Княжен Ольгу Николаевну, Татьяну Николаевну, Марию Николаевну и Анастасию Николаевну».

Государь вручил отцу Константину золотой наперсный крест из личного кабинета.

Эта встреча имела продолжение. Рассказ отважного монаха-ветерана, воина-героя запомнился юному цесаревичу Алексею, и он отправил на Афон, в Златоустовскую обитель, подарок — 25-пудовый колокол. На фотографии 1911 года отец Константин стоит рядом с этим колоколом, на котором надпись: «От цесаревича Алексия». Видимо, старец таким образом решил сообщить цесаревичу, что его подарок доставлен на Афон в целости и сохранности. А фотография самого цесаревича в обрамлении лавровых веток должна была свидетельствовать, что его помнят и любят на Афоне.

Эту фотографию и получил цесаревич Алексей, трагически убиенный в Ипатьевском доме всего через несколько лет. Но раньше ушел из жизни отец Константин.

В августе 1913 года подаренный наследником престола колокол провожал старца в его последний земной путь. Вот что мы читаем в книге «Последние дни жизни, кончина и погребение старца схимонаха о. Константина (Семерникова), настоятеля обители-келии св. Иоанна Златоуста»: «Когда процессия поравнялась с карейской беседкой, в нашей обители царский колокол гудел редкими протяжными и скорбными волнами, своим мелодичным звуком давая знать о приближении тела того, кому он был пожалован, и вместе с тем напоминал как бы гласом трубы Божией о нашей скоропроходящей жизни».

«Во Флоренции у нас чудный храм»

В отличие от предыдущих главок, где мы рассказывали о колоколах бывших и существующих, о тех, которые можно было услышать, увидеть, вспомнить, в этой главе речь пойдет и о звоннице, которую православные ждут уже сто лет, и о колоколах, звон которых чают услышать тоже целый век…

У человека, из хмурого московского предвесенья попавшего в солнечную Тоскану, остаются незабываемые «итальянские» впечатления. Но особым светом мерцает одно «русское» воспоминание — о православном храме во Флоренции, светлом и небольшом. В нем отражена чистая московско-ярославская архитектура золотого периода храмового зодчества — XVII века. И это при том, что построен он в начале XX века. Храм настоящий русский — сильный по духу, это бриллиант чистой воды в красивой архитектурно-градостроительной оправе — среди построек европейских стилей: романского, византийского, очень своеобразной архитектуры Флоренции.

Чин освящения православной русской церкви Рождества Христова и Святителя Николая Чудотворца во Флоренции состоялся 26 октября 1903 года. В торжествах принял участие посол России в Италии А. И. Нелидов (с его назначением в 1899 году современники связывали быстрое разрешение всех проблем, возникавших вокруг этого храма, начало и завершение строительства), присутствовали представители русского духовенства, православные миряне. Для всех это был радостный и долгояеданный день.

Символично, что накануне в итальянский порт Специя вошел русский крейсер «Ослябя». Как не вспомнить, что еще в 1862 году русский военный фрегат «Ослябя», регулярно плававший в Средиземном море, доставил четыре колокола общим весом 40 пудов, отлитых на пожертвования в Архангельске для православной Деганской обители в Сербии, в ближайший от нее турецкий порт Антивари. Колокола из России зазвонили в обители, хотя трудностей пришлось преодолеть немало.

Отряд русских моряков с крейсера, носившего имя брата легендарного Пересвета — инока Троице-Сергиева монастыря, воина-героя Куликовской битвы — во главе с командиром броненосца Михеевым под Андреевским флагом в парадной форме торжественным маршем прошел к новому православному храму, и моряки приняли участие в его освящении. Темпераментные местные жители не скрывали своего удивления и восхищения бравой выправкой русских моряков.

Долгое время граждане Флоренции обсуждали невиданные в Италии торжества Православия, шли нарасхват фотографии, в кинематографе на знаменитой площади Республики (раньше она называлась Виктора Эммануила) с интересом смотрели хронику события.

Почему же до сих пор строительство и деятельность этого православного храма притягивает столько внимания? Все дело в том, что именно в этом городе в 1439 году проходил Вселенский собор, на котором Православная Церковь должна была признать верховенство папы Римского и католические таинства. Никто не сомневался, что это произойдет: византийцам была обещана помощь в случае агрессии турок (договоренности после подписания унии были нарушены). Константинополь (Царьград) пал в 1453 году, теперь это турецкий Стамбул.

Митрополит всея Руси Исидор Киевский был рукоположен Константинопольским патриархом Иосифом II в 1437 году. В одночасье бывший игумен византийского монастыря стал русским митрополитом. У него была одна цель — добиться подписания унии, и он все делал для этого, совершенно не интересуясь мнением православной Руси, которую он теперь представлял.

Византийский император Иоанн VIII Палеолог, видимо, просто не знал, что делать, самоустранился и наблюдал за всем происходящим как бы сверху. К этому времени ушла из жизни его супруга Анна, дочь Василия Дмитриевича, князя Московского, которая имела на него влияние, особенно в решении вопросов, связанных с Православием. Императору даже в голову не приходила мысль, что именно подписание унии приведет к развалу Византийской империи. Простой же народ понимал: нет исконной веры — не быть и единому царству, и встретил подписание бунтом. Достигнув вершины своего могущества при Константине Великом, империя рухнула при правлении брата Иоанна VIII, Константина XI (1448–1453). Сам император Иоанн VIII Палеолог не дожил до этого позора — брат его стал последним византийским императором и погиб при защите столицы от войск турецкого султана Мехмеда И.

С падением Константинополя прекратится самостоятельное существование Византийской церкви, а святыню Восточной церкви — Софийский храм — превратят в мечеть.

Ревностно отстаивал чистоту Православия на Флорентийском соборе митрополит Марк Эфесский (†1450) — будущий святитель, единственный, кто аргументированно возражал, отвечал на вопросы, был последовательным и убежденным. Когда Римскому папе Евгению IV доложили, что несмотря на все угрозы Марк Эфесский наотрез отказался подписывать унию, он с негодованием воскликнул: «Тогда мы ничего не сделали».

Икона святителя Марка Эфесского — на почетном месте флорентийского храма.

Интересна судьба митрополита Исидора. В 1441 году он торжественно вернулся в Москву, перед ним несли большой латинский «крыж» (крест) и три серебряные палицы. Теперь это был «легат (наместник) от ребра Апостольского» — это звание мог пожаловать только папа. Как пишет летописец, все были растеряны, только великий князь Василий Васильевич не растерялся, назвал Исидора «ересным прелестником» и «лютым волком, а не пастырем», и велел «заключить под стражей в Чудовом монастыре». Срочно собравшийся собор русских епископов осудил Исидора за измену и сместил его с митрополичьего стола, но Исидор вскоре бежал из-под стражи в Италию и стал… кардиналом католической церкви.

После коварного предательства Исидора иностранцы никогда уже не возглавляли Русскую Православную Церковь.

Здесь очень уместно напомнить слова старца Филофея из псковского Елеазарова монастыря, обращенные к великому князю Московскому Василию III Иоанновичу и посвященные результатам подписания унии: «Константинопольская Церковь разрушися в попрание… Вся христианская царства снидошася в твое едино: яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти… Един ты во всей поднебесной Христианом Царь».

Идея «Москва — Третий Рим» была выстрадана и защищена благодаря верности православного святителя Марка Эфесского на Флорентийском соборе.

Начинавший весь долгий путь создания храма — выдающегося памятника русского церковного искусства в «колыбели Ренессанса», самоотверженный, неутомимый отец Владимир (Левицкий) видел в этом созидании глубочайший смысл: «Православие здесь, во Флоренции, потерпело великий ущерб посредством пресловутой Флорентийской унии… Благолепный русский храм был бы наилучшим искуплением невольного греха, претерпленного в этом городе». Как бы «во искупление невольного греха» здесь, в самом сердце некогда Великой Римской империи, и должен был появиться храм Рождества Христова. И не случайно во Флоренцию в 1815 году прибыла дипломатическая миссия Российской империи, чуть позже она открыла собственную церковь, и ей был передан складной иконостас из походной церкви императора Александра I, которая всегда находилась при штабе во время его военных походов и побед. В ней служили торжественный молебен в честь вступления русских войск в марте 1814 года в Париж, разгрома Наполеона и освобождения Европы. Церковь была посвящена Рождеству Христову, и изгнали Наполеона из России в рождественские дни 1812 года. Это название — во имя Рождества Христова — и перешло к флорентийскому храму.

К глубокому сожалению, исторический иконостас из походной церкви Александра I в октябре 1899 года был перевезен в Северную столицу — Петербург, в Музей императора Александра III (современный Русский музей), откуда эта святыня исчезла в водовороте событий 1917 года.

Великолепным украшением верхнего храма стал иконостас, выполненный из каррарского мрамора по рисункам М. Т. Преображенского. Это дар государя Николая II. А выполнил царский заказ в 1900 году известный генуэзский резчик Джузеппе Нови, и мраморный иконостас занимает самое достойное место в храме и сегодня. Кстати, Джузеппе Нови вырезал иконостас и для собора Спаса на Крови в Петербурге.

А теперь вернемся в 1873 год, когда дочь императора Николая I великая княгиня Мария Николаевна гостила у Демидовых на вилле в Кварто. По словам современников, это она впервые высказала мысль о необходимости создания во Флоренции общедоступного постоянного православного храма. Во Флоренции православные церкви уже были: в 1818 году начались службы в домовой церкви графа Бутурлина, в 1822 году стала действовать церковь семейства Демидовых — вначале в Палаццо Серристори (арендовалось помещение), а после их переезда на знаменитую виллу Сан-Донато там был возведен новый домовой храм.

В последующем все внутреннее его убранство будет перенесено в строящийся храм во Флоренции. В мае 1888 года был заложен временный храм и в том же году, 16 октября, освящен. В нем и разместился на некоторое время пожертвованный семьей Демидовых иконостас — неоценимый вклад древнего русского рода.

В 1880 году протоиерей Владимир (Левицкий) получил благословение митрополита Санкт-Петербургского Исидора на возведение храма. В том же году в официальной книге для сбора средств первыми записали великих князей Сергея и Павла Александровичей, русских тосканцев А. А. Зубова и Демидовых, князей Сан-Донато, а дальше список стал быстро расти.

Был приобретен участок земли (два гектара) в том месте, где на набережную канала Муньоне выходит улица Леоне Дечимо.

Проект традиционно пятиглавого православного храма выполнил молодой талантливый архитектор М. Т. Преображенский. Причем были подготовлены не только план, разрезы, фасад самого здания, но одновременно предлагались очень удачные и гармоничные рисунки и эскизы оформления.

Храм — великолепный образец русской архитектуры. Изящные кокошники, украшенные мозаикой, волнами поднимаются к основанию центральной главки. Купола завершаются ажурными крестами «русской формы», они возвышаются над полумесяцами. Стены, пилястры, наличники окон, купола украшены разноцветной керамикой. Особую легкость зданию придают изящные колонны по углам храма. У храма в традициях древнерусской архитектуры высокое крыльцо, над входом под шатром мозаичная икона Божией Матери «Знамение», а по ее бокам — флорентийские лилии. Лилии — это символ Флоренции, они соседствуют с двуглавыми российскими орлами и на главных воротах. Эти лилии размещены в знак благодарности итальянским мастерам, принимавшим участие в возведении храма. Ведь он — прекрасный пример сотрудничества талантливейших мастеров, русских и итальянских. Серо-голубой камень брали из каменоломен под Фьезоле, он очень красив в сочетании с розовым камнем. Кованая ограда, решетки окон, фонари, кресты изготовлены в мастерской Микелуччи в Пистойе.

Не случайно митрополит Евлогий (Георгиевский), глава православных русских церквей в Западной Европе, посетив в 1924 году храм, вспоминал: «Во Флоренции у нас чудный храм, самый красивый из храмов моей епархии. Двухэтажное здание в русском стиле, много прекрасных икон, живопись лучших живописцев».

Однако строительство долго не начиналось. Причину этого можно обнаружить, перелистывая сегодня страницы старых писем, запросов, ответов, протоколов, решений. Из них становится понятна роль российского посла в Риме барона К. К. Икскуля. Он был правоверным лютеранином и высказывался вообще против строительства во Флоренции православной церкви, считал это дорогостоящим и нецелесообразным мероприятием. Позицию посла оценили по заслугам. Его отозвали.

Приехавший в Италию новый посол России А. И. Нелидов полагал возведение храма первостепенной задачей и принимал самое активное участие в его создании. Как жаль, что он не успел осуществить весь проект до конца — не была построена колокольня. Но на это были важные причины.

Энергичный, прекрасно образованный отец Владимир (Левицкий) постоянно посылал свои «доказательные» письма в Синод: «Русская церковь во Флоренции должна явиться первою по времени представительницею в Италии Православия, которое в этой стране не имеет еще открытых храмов (русских)… Она должна возникнуть в городе, всемирно славящемся всякого рода художественными сокровищами, в том числе и религиозными; должна при том выдержать сопоставление не только с замечательнейшими храмами латинского исповедания… равно как с многочисленными, с каждым годом умножающимися, протестантскими молельнями».

После многочисленных согласований в проект вносились изменения. Для того чтобы приступить к самому главному — возведению храма, были вынуждены отказаться от возведения колокольни — таково было условие флорентийских властей. По существовавшему законодательству, некатолическим храмам в Тоскании запрещалось строительство колоколен, для их возведения требуется специальное разрешение католической церкви. В 2003 году исполнилось сто лет храму Рождества Христова во Флоренции, и до сих пор колокольни нет — идут согласования.

Протоиерей Георгий (Блатинский) стал настоятелем этого храма в 1997 году, после окончания парижского Свято-Сергиевского православного богословского института. Но в разговоре постепенно я почувствовал говор, какой бывает только у интеллигенции Северной столицы. Это невозможно объяснить, какой он, но его всегда замечаешь. Так и оказалось. Его молодость прошла в Петербурге (точнее, Ленинграде). Богослужение протоиерей Георгий совершает на церковнославянском языке. Евангелие и Апостол читает также на греческом и итальянском языках. Темы нашей беседы были самые разные — они касались Православия, истории, взаимоотношений народов и государств, роли личности в истории, искусства и архитектуры. И конечно же поговорили о будущем храма Рождества Христова и Святителя Николая Чудотворца во Флоренции, о звонницах и колоколах. Я рассказал, как отливали, поднимали и как звучит «Царь-колокол» в Троице-Сергиевой Лавре, о том, что скоро зазвучит главный колокол в честь первого царя из семьи Романовых Михаила Феодоровича в Ипатьевском Троицком монастыре.

Больше всего в разговоре на меня произвели впечатление спокойствие, убежденность и простота его слов. Чувствуется, что он на своем месте, делает очень нужное дело с любовью. И еще протоиерей Георгий глубоко убежден в необходимости поступательного развития: «Самое главное — человек должен до всего дойти сам, а мы ему должны только помочь в правильном решении. Никаких волевых решений, гигантских проектов, громадных денежных средств. Все должно быть близко природе человека и его духовному мировоззрению. Вот и звонница должна быть родной храму, дополнять его своей архитектурой и, конечно же, традиционным православным звоном колоколов».

Наш приглушенный разговор проходил в крошечном уютном кабинете православного священнослужителя. Из-за легкой перегородки доносилось прекрасное духовное песнопение.

Мы только что прошли краем верхнего храма, в нем недавно закончилась служба, но он был наполнен звонкими, как колокольчики, голосами — шла репетиция детского хора.

Полумрак, горящие свечи, золотые блики на образах, в глубине — светлый резной мраморный «царский» иконостас.

Волнение возникло неожиданно и где-то глубоко внутри, как у нас говорят, у самого сердца. Всего несколько недель я в «сказочном раю», о котором всегда мечтал, шутка ли — Древний Рим, Возрождение, и это создали талантливые люди, вдохновленные красотами окружающей природы. Здесь все прекрасно, но когда я вошел в православный храм, то сразу же почувствовал, как меня тянет домой. Можно представить себе состояние русского эмигранта, проведшего в изгнании десятки лет. Что ощущал он, войдя в православный храм? О чем вспоминал? О родном доме, о близких, о последнем бое в Крыму? А что просил у Бога?

Достоевский, Чайковский — эти великие имена вспоминаешь, когда речь заходит о «русской Флоренции». Но все понятно — это было тогда. Но уже наш современник — кинорежиссер А. А. Тарковский, лишенный советского гражданства, стал прихожанином храма, и совсем не случайно снятый на чужбине фильм он назвал «Ностальгия».

Пишу эти строки и вновь возвращаюсь в храм, вспоминаю стайку детишек. Все их внимание приковано к движению рук «маэстро», и только один в последнем ряду пытается незаметно оглянуться; такой любопытный всегда бывает, когда соберутся вместе хоть несколько ребятишек. И наконец его желание узнать, что происходит у него за спиной, побеждает: молниеносно сверкают на нас его озорные глазенки. Моментально «сфотографировал» нас взглядом, успокоился и продолжал серьезно и старательно петь со всеми.

Храм живет, у него прекрасные прихожане, у него все впереди.

Недавно прошел конкурс на постройку звонницы, его выиграл Артем Трегубов из Екатеринбурга.

Проект реалистичен, его вполне можно осуществить после устранения замечаний и доработки. Но остаются все те же вопросы: разрешение от архитектурной инспекции Флоренции (она сейчас склоняется дать согласие, ведь просьбе уже больше века, и все понимают это) и денежные средства.

И все, кому не безразлична судьба церкви Рождества Христова в великолепной Флоренции, могут поддержать протоиерея Георгия в его великом деле, чтоб зазвучал православный колокол-благовест в храме.

Приложения КОЛОКОЛА И КОЛОКОЛЬЧИКИ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ

Соборный благовест

Федор Тютчев (1803–1873)

РАССВЕТ

Еще молчат колокола, А уж Восток заря румянит: Ночь бесконечная прошла, И скоро светлый день настанет. Вставай же, Русь! Уж близок час! Вставай Христовой службы ради! Уж не пора ль, перекрестясь, Ударить в колокол в Царьграде? Раздайся благовестный звон, И весь Восток им огласися! Тебя зовет и будит он, — Вставай, мужайся, ополчися! В доспехи веры грудь одень, И с Богом, исполин державный! О, Русь, велик грядущий день, Вселенский день и православный!

Михаил Лермонтов (1814–1841)

ИЗ ПОЭМЫ «МЦЫРИ»

Вдруг дальний колокола звон Раздался снова в тишине — И тут все ясно стало мне… О! я узнал его тотчас! Он с детских глаз уже не раз Сгонял виденья снов живых Про милых ближних и родных, Про волю дикую степей, Про легких бешеных коней, Про битвы чудные меж скал, Где всех один я побеждал… И слушал я без слез, без сил. Казалось, звон тот выходил Из сердца, — будто кто-нибудь Железом ударял мне в грудь. И смутно понял я тогда, Что мне на родину следа Не проложить уж никогда.

Иван Козлов (1779–1840)

ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН

Т. С. Вдмрв-ой Вечерний звон, вечерний звон! Как много дум наводит он О юных днях в краю родном, Где я любил, где отчий дом. И как я, с ним навек простясь, Там слушал звон в последний раз! Уже не зреть мне светлых дней Весны обманчивой моей! И сколько нет теперь в живых Тогда веселых, молодых! И крепок их могильный сон; Не слышен им вечерний звон. Лежать и мне в земле сырой! Напев унывный надо мной В долине ветер разнесет; Другой певец по ней пройдет. И уж не я, а будет он В раздумье петь вечерний звон! 1827

Сергей Аксаков (1791–1859)

ВСЕНОЩНАЯ В ДЕРЕВНЕ

Приди ты, немощный, Приди ты, радостный, Звонят ко Всенощной, К молитве благостной. И звон смиряющий Всем в душу просится, Окрест сзывающий, В полях разносится…

Лев Мей (1822–1862)

ВЕЧЕВОЙ КОЛОКОЛ

Над рекою, над пенистым Волховом, На широкой Вадимовой площади Заунывно гудит-поет колокол. Для чего созывает он Новгород? Не меняют ли снова посадника? Не волнуется ль Чудь непокорная? Не взломились ли шведы иль рыцари? Да не время ли кликнуть охотников Взять неволей иль волей с Югории Серебро и меха драгоценные? Не пришли ли товары ганзейские, Али снова послы сановитые От великого князя московского За обильною данью приехали? Нет! Уныло гудит-поет колокол… Поет тризну свободе печальную, Поет песню с отчизной прощальную… «Ты прости, родимый Новгород! Не созывать тебя на вече мне, Не гудеть уж мне по-прежнему: Кто на Бога? Кто на Новгород? Вы простите, храмы Божий, Терема мои дубовые! Я пою для вас в последний раз, Издаю для вас прощальный звон. Налети ты, буря грозная, Вырви ты язык чугунный мой, Ты разбей края мои медные, Чтоб не петь в Москве, далекой мне, Про мое ли горе горькое, Про мою ли участь слезную, Чтоб не тешить песнью грустною Мне царя Ивана в тереме…» … Над рекой, над пенистым Волховом, На широкой Вадимовой площади, Заунывно гудит-поет колокол; Волхов плещет, и бьется, и пенится О ладьи москвитян острогрудые. А на чистой лазури, в поднебесье, Главы храмов святых, белокаменных Золотистыми слезками светятся.

А. К. Толстой (1817–1875)

БЛАГОВЕСТ

Среди дубравы Блестит крестами Храм пятиглавый С колоколами. Их звон призывный Через могилы Гудит так дивно Итак уныло! К себе он тянет Неодолимо, Зовет и манит Он в край родимый, В край благодатный, Забытый мною, — И непонятной Томим тоскою, Молюсь и каюсь я, И плачу снова, И отрекаюсь я От дела злого; Далеко странствуя Мечтой чудесною, Через пространства я Лечу небесные, И сердце радостно Дрожит и тает, Пока звон благостный Не замирает… 1840-е годы

ИЗ БАЛЛАДЫ «ВАСИЛИЙ ШИБАНОВ»

Звон медный несется, гудит над Москвой, Царь в смирной одежде трезвонит; Зовет ли обратно он прежний покой Иль совесть навеки хоронит? Но часто и мерно он в колокол бьет, И звону внимает московский народ, И молится, полный боязни, Чтоб день миновался без казни. В ответ властелину гудят терема; Звонит с ним и Вяземский лютый, Звонит всей опрични кромешная тьма, И Васька Грязной, и Малюта, И тут же, гордяся своею красой, С девичьей улыбкой, с змеиной душой Любимец звонит Иоаннов, Отверженный Богом Басманов.

Е. Милысеев (1815 — ок. 1840)

КОЛОКОЛ В КРЕМЛЕ

В короткий, мгновенный период свиданья С Москвой белокаменной, дух веселя, Блуждал я и видел громадные зданья, Всю прелесть и древнюю пышность Кремля: И пояс могучих твердынь величавый, И ряд сокрушительных, метких бойниц, И храмов сияющих жаркие главы, И святость обильных мощами гробниц. Пленительно сердцу, свежо и прекрасно, При взгляде на эти знамена веков! О, как повествуют они громогласно Про славу и доблести пылких отцов! Как эти кресты своей жаркой игрою Великих событий являют символ! И как от них дышит святой стариною, И сыплется резко о прошлом глагол. Но чаще всего я с туманною думой, С безвестною грустью невольно смотрел На образ возвышенный доли угрюмой, Столь часто достоинству данной в удел. Там видеть любил я, дивясь, великана, Который безмолвно, во сне вековом, Простерт у священной подошвы Ивана, На ложе гранитном, с суровым челом. Он некогда в тяжком падении ранен, В темнице сырой погружался сто лет И, царственной массою чуден и странен, Был вызван из мрака дивить белый свет… С глубоким клеймом рокового паденья, В позорище миру слепому открыт, Увенчан блестящим символом спасенья, Крестом лучезарным, он гордо стоит. И люди приходят толпой к великану, Посудят про тяжесть и лета его, Посмотрят на дивную, тяжкую рану, — И в сторону с шумом идут от него. Их взоры, желанья, мечты — близоруки, Одно любопытство к нему их ведет, И им непонятны глубокие звуки, Которых волну он таинственно льет…

Аполлон Григорьев (1822–1864)

* * *

Когда колокола торжественно звучат Иль ухо чуткое услышит звон их дальний, Невольно думою печальною объят, Как будто песни погребальной, Веселым звукам их внимаю грустно я, И тайным ропотом полна душа моя. Преданье ль темное тайник взволнует груди, Иль точно в звуках тех таится звук иной, Но, мнится, колокол я слышу вечевой, Разбитый, может быть, на тысячи орудий, Властям когда-то роковой. Да, умер он, давно замолк язык народа, Склонившего главу под тяжкий царский кнут; Но встанет грозный день, но воззовет свобода И камни вопли издадут, И расточенный прах и кости исполина Совокупит опять дух божий воедино. И звучным голосом он снова загудит, И в оный судный день, в расплаты час кровавый, В нем новгородская душа заговорит Московской речью величавой… И весело тогда на башнях и стенах Народной вольности завеет красный стяг… 1 марта 1846. Москва

Алексей Хомяков (1804–1860)

КРЕМЛЕВСКАЯ ЗАУТРЕНЯ НА ПАСХУ

В безмолвии, под ризою ночною, Москва ждала, и час святой настал: И мощный звон промчался над землею, И воздух весь, гудя, затрепетал. Певучие серебряные громы Сказали весть святого торжества, И, слыша глас, ее душе знакомый, Подвиглася великая Москва. Все тот же он: ни нашего волненья, Ни мелочно-торжественных забот Не знает он, и вестник искупленья, Он с высоты нам песнь одну поет, — Победы песнь, песнь конченного плена! Мы слушаем; но как внимаем мы? Сгибаются ль упрямые колена? Смиряются ль кичливые умы? Откроем ли радушные объятья Для страждущих, для меньшей братьи всей? Хоть вспомним ли, что это слово — братья, Всех слов земных дороже и святей? 1849

Александр Полежаев (1804–1838)

ИВАН ВЕЛИКИЙ

Опять она, опять Москва! Редеет зыбкий пар тумана, И засияли — голова И крест Великого Ивана! Вот он, огромный Бриарей, Отважно спорящий с громами, Но друг народа и царей, С своими ста колоколами! Его набат и тихий звон Всегда приятны патриоту; Не в первый раз, спасая трон, Он влек злодея к эшафоту! И вас, Реншильд и Шлиппенбах, Встречал привет его громовой, Когда, с улыбкой на устах, Влачились гордо вы в цепях За колесницею Петровой! Дела высокие славян, Прекрасный век Семирамиды, Герои Альпов и Тавриды, Он был ваш верный Оссиян, Звучней, чем Игорев баян! И он, супруг твой, Жозефина, Железный волей и рукой На векового исполина Взирал с невольною тоской. Москва под игом супостата, И ночь, и бунт, и Кремль в огне — Нередко нового Сармата Смущали в грустной тишине. Еще свободы ярой клики Таила Русская земля; Но грозен был Иван Великий Среди безмолвного Кремля; И Святослава меч кровавой Сверкнул над буйной головой, И избалованная славой, Она склонилась величаво Перед торжественной судьбой! Восстали царства; пламень брани Под небом Африки угас, И звучно, звучно с плеском дланей Слился Ивана шумный глас!.. Люблю его в войне и мире, Люблю в обычной простоте, И в пышной пламенной порфире, Во всей волшебной красоте, Когда во дни воспоминаний Событий древних и живых, Среди щитов, огней, блистаний Горит он в радугах цветных! Томясь желаньем ненасытным Заняться важно суетой, Люблю в раздумье любопытном Взойти с народною толпой Под самый купол золотой И видеть с жалостью оттуда, Что эта гордая Москва, Которой добрая молва Всегда дарила имя чуда, Песку и камней только груда. Без слов коварных и пустых Могу прибавить я, что лица, Которых более других Ласкает матушка-столица, Оттуда видны без очков, — Поверьте мне, как вереница Обыкновенных каплунов. А сколько мыслей, замечаний, Философических идей, Филантропических мечтаний И романтических затей Всегда на счет других людей На ум приходит в это время! Какое сладостное бремя Лежит на сердце и душе!.. Один крестьянин полудикой Недаром молвил во слезах: Велик Господь на небесах, Велик в Москве Иван Великий… Итак, хвала тебе, хвала, Живи, цвети, Иван Кремлевский, И, утешая слух московский, Гуди во все колокола!..

Евдокия Ростопчина (1811–1858)

О Русь, благословенная моя! Познать тебя не хватит целой жизни: Твоих церквей златые купола И многовещий звон колоколов отчизны. Тот чудный гул, идущий от небес, Он гласом Божьим нисходил к народу, Призывом к дальней жизни без мирских страстей И родником, где пьют живую воду… Знакомый звон, любимый звон — Руси наследие святое, Мое причастие к тебе да будет вечным, Как и все живое…

Иннокентий Анненский (1855–1910)

ЗАКАТНЫЙ ЗВОН В ПОЛЕ

В блестках туманится лес, В тенях меняются лица, В синюю пу́стынь небес Звоны уходят молиться… Звоны, возьмите меня! Сердце так слабо и сиро, Пыль от сверкания дня Дразнит возможностью мира. Что он сулит, этот зов? Или и мы там застынем, Как жемчуга островов Стынут по заводям синим.

Константин Фофанов (1862–1911)

Под напев молитв пасхальных И под звон колоколов К нам летит весна из дальних, Из полуденных краев. В зеленеющем уборе Млеют темные леса. Небо блещет — точно море, Море — точно небеса. Сосны в бархате зеленом, И душистая смола По чешуйчатым колоннам Янтарями потекла. И в саду у нас сегодня Я заметил, как тайком Похристосовался ландыш С белокрылым мотыльком! 1887

Федор Сологуб (1863–1927)

СОБОРНЫЙ БЛАГОВЕСТ

1

Давно в степи блуждая дикой, Вдали от шумного жилья, Внезапно благовест великий, Соборный звон услышал я. Охвачен трепетным смятеньем, Забывши тесный мой шалаш, Спешу к проснувшимся селеньям, Твержу: «Товарищи, я ваш!» Унынье темное уснуло, Оставил душу бледный страх, — И сколько говора и гула На перекрестках и путях!

2

Клеветники толпою черной У входа в город нам кричат: «Вернитесь! То не звон соборный, А возмущающий набат». Но кто поверит лживым крикам? Кому их злоба не ясна, Когда в согласии великом Встает родимая страна?

3

В толпе благим вещаньям внемлют. Соборный благовест велик, Труды бесстрашные подъемлют Его торжественный язык. Он долго спал, над колокольней Зловещим призраком вися, Пока дремотой подневольной Кругом земля дремала вся. Свободный ветер бури дальней, Порою мчась издалека, Не мог разрушить сон печальный, Колыша медные бока. И лишь порою стон неясный Издаст тоскующая медь, Чтобы в дремоте безучастной Опять бессильно онеметь. Но час настал, запрет нарушен, Разрушен давний тяжкий сон, Порыву гордому послушен Торжественно-свободный звон.

4

Слепой судьбе противореча, Горит надеждами восток, И праздник радостного веча, Великий праздник, недалек. Он куплен кровью наших братий, Слезами матерей омыт, И вопль враждующих проклятий Его победы не смутит. 28 ноября 1904

Константин Бальмонт (1867–1942)

КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН Сонет

Как нежный звук любовных слов На языке полупонятном, Твердит о счастье необъятном Далекий звон колоколов. В прозрачный час вечерних снов В саду густом и ароматном Я полон дум о невозвратном, О светлых днях иных годов. Но меркнет вечер, догорая, Теснится тьма со всех сторон; И я напрасно возмущен Мечтой утраченного рая; И в отдаленье замирая, Смолкает колокола звон. 1894

КОЛОКОЛ

Люблю безмерно колокол церковный. И вновь, как тень, войду в холодный храм, Чтоб вновь живой воды не встретить там, И вновь домой пойду походкой ровной. Но правды есть намек первоосновной В дерзанье — с высоты пророчить нам, Что есть другая жизнь, — и я отдам Все голоса за этот звук верховный. Гуди своим могучим языком. Зови дрожаньем грозного металла Разноязычных — эллина и галла. Буди простор, и говори, как гром. Стократно-миллионным червяком Изваян мир из белого коралла. 1917

Иван Бунин (1870–1953)

* * *

Моя печаль теперь спокойна, И с каждым годом все ясней Я вижу даль, где прежде знойно Синела дымка летних дней… Так в тишине приморской виллы Слышнее осенью прибой, Подобный голосу Сибиллы, Бесстрастной, мудрой и слепой. Так на заре в степи широкой Слышнее колокол вдали, Спокойный, вещий и далекий От мелких горестей земли. 1901

Андрей Белый (1880–1934)

* * *

Звон вечерний гудит, уносясь в вышину. Я молчу, я доволен. Светозарные волны, искрясь, зажигают кресты колоколен. В тучу прячется солнечный диск. Ярко блещет чуть видный остаток. Над сверкнувшим крестом дружный визг белогрудых счастливых касаток. Пусть туманна огнистая даль — посмотри, как всё чисто над нами. Пронизал голубую эмаль огневеющий пурпур снопами. О, что значат печали мои! В чистом небе так ясно, так ясно… Белоснежный кусок кисеи загорелся мечтой виннокрасной. Там касатки кричат, уносясь. Ах, полет их свободен и волен… Светозарные волны, искрясь, озаряют кресты колоколен. 1902

Вячеслав Иванов (1866–1949)

ДОЛИНА-ХРАМ

Звезда зажглась над сизой пеленой Вечерних гор. Стран утренних вершины Встают в снегах, убелены луной. Колокола поют на дне долины. Отгулы полногласны. Мглой дыша, Тускнеет луг. Священный сумрак веет. И дольняя звучащая душа, И тишина высот — благоговеет.

Николай Гумилев (1886–1921)

КОЛОКОЛ

Тяжкий колокол на башне Медным ревом заревел, Чтоб огонь горел бесстрашней, Чтобы бешеные люди Праздник правили на груде Изуродованных тел. Звук помчался в дымном поле, Повторяя слово «смерть». И от ужаса и боли В норы прятались лисицы, А испуганные птицы Лётом взрезывали твердь. Дальше звал он, точно пенье, К созидающей борьбе, Люди мирного селенья, Люди плуга брали молот, Презирая зной и холод, Храмы строили себе. А потом он умер, сонный, И мечтали пастушки: — Это, верно, бог влюбленный, Приближаясь к светлой цели, Нежным рокотом свирели Опечалил тростники. 9 апреля 1908. Париж

Марина Цветаева (1892–1941)

ИЗ ЦИКЛА «СТИХИ О МОСКВЕ»

* * *

Семь холмов — как семь колоколов, На семи колоколах — колокольни. Всех счетом: сорок сороко́в, — Колокольное семихолмие! В колокольный я, во червонный день Иоанна родилась Богослова. Дом — пряник, а вокруг плетень И церковки златоголовые. И любила же, любила же я первый звон — Как монашки потекут к обедне, Вой в печке, и жаркий сон, И знахарку с двора соседнего. — Провожай же меня, весь московский сброд, Юродивый, воровской, хлыстовский! Поп, крепче позаткни мне рот Колокольной землей московскою! 8 июля 1916

Сергей Есенин (1895–1925)

ПАСХАЛЬНЫЙ БЛАГОВЕСТ

Колокол дремавший Разбудил поля, Улыбнулась солнцу Сонная земля. Понеслись удары К синим небесам, Звонко раздается Голос по лесам. Скрылась за рекою Бледная луна, Звонко побежала Резвая волна. Тихая долина Отгоняет сон, Где-то за дорогой Замирает звон.

Пимен Карпов (1887–1963)

* * *

Белый сон над куполами… Кто-то крыльями взмахнет; Монастырь колоколами Утомленно запоет, Звоном нежно-серебристым Разольется в небе чистом… Звезды-вехи, звезды-страны Хороводами всплывут, Белоснежные туманы В край волшебный позовут… Предвечерней мглы предтечи, Загорятся в окнах свечи, Там черница молодая, Пригорюнившись в углу, Перекрестится вздыхая И приложится к стеклу: Розы, ладан — сердце ранят. В темь сестра глухую канет. Закачает ель вершиной, Где лучи звезды остры. Перевьет зеленой тиной Омут волосы сестры… Кто-то дальним перезвоном Ей приснится над затоном. 1922

Сергей Городецкий (1884–1967)

ВЕСНА МОНАСТЫРСКАЯ

Звоны — стоны, перезвоны, Звоны — вздохи, звоны — сны. Высоки крутые склоны, Крутосклоны зелены. Стены выбелены бело: Мать игуменья велела. У ворот монастыря Плачет дочка звонаря: Ах, ты поле, моя воля, Ах, доро́га дорога́! Ах, мосток у чиста поля, Свечка чиста четверга! Ах, моя горела ярко, Погасала у него. Наклонился, дышит жарко, Жарче сердца моего. Я отстала, я осталась У высокого моста. Пламя свечек колебалось, Целовалися в уста. Где ты, милый, лобызанный. Где ты, ласковый такой! Ах, пары весны, туманы, Ах, мой девичий спокой! Звоны — стоны, перезвоны, Звоны — вздохи, звоны — сны. Высоки крутые склоны, Крутосклоны зелены. Стены выбелены бело. Мать игуменья велела У ворот монастыря Не болтаться зря.

Княгиня Н. В. Урусова (1874–1963)

КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН

Помню, как еще ребенком Я любила этот звон. Как к заутрене ударят, Так и кончится мой сон… Медный колокол ко храму, Как святой глагол, зовет. О, к каким воспоминаньям Благостный тот звон ведет! Рано-рано, спят все в доме; Вижу, нянюшка встает; Одевается тихонько; Шаль большую достает! «Няня, милая, родная; Ну возьми меня с собой!» «Спи, голубка дорогая; Рань такая… Бог с тобой. Да еще мороз трескучий, Глянь, как окна расписал; Божий колокол не деток, А старушек к себе звал». Обойму ее руками, Словно кошечка прижмусь; И целую и ласкаю, И в конце концов добьюсь, Что старушка гневно скажет, Только знаю, что шутя: «Ну вставай! Что с тобой делать, Неспокойное дитя!»

КРЕМЛЕВСКИЙ ЗВОН ПАСХАЛЬНЫЙ

А Кремлевский звон Пасхальный, Несравнимая краса, В полночь словно заиграла Богомольная Москва. Вот удар!.. Иван Великий Мощной силой загудел; Словно хор Небесной силы С ним «Христос Воскрес» запел! Затрещит земля от звуков Тысячи колоколов. Передать таких мгновений Никаких не хватит слов!

ПОГРЕБАЛЬНЫЙ ЗВОН

Заунывный и печальный, Погребальный слышен звон. Сколько разных чувств и мыслей На людей наводит он! Вот идет согбясь старушка, Истомленная нуждой; Перекрестится и скажет: «Скоро ль очередь за мной?» Молодежь, пройдя, умолкнет И на миг уйдет в себя; А иной прохожий скажет: «Слава Богу, что не я!»

Илья Ионов (1887–1942)

КОЛОКОЛ Я — медный колокол. Когда-то на горах Я звоном утренним будил в долу селенья, Теперь на дне пруда, засыпанный в песках, Покрытый тиною, лежу я без движенья. Я помню — в поздний час, когда в глубоком сне Забылись старый лес и жители долины, Ударил гулкий гром в полночной тишине, И вспенились в горах потоки и стремнины. Блеснули молнии на небе грозовом, Столетние дубы по склонам загудели, И с тяжким грохотом, как Божий бич, кругом Широким пламенем долины заалели. Я вздрогнул, зазвенел, незримою рукой Качнулся раз, другой и мощною волною Понесся говор мой над огненной землей, И слился звоном я с бунтующей грозою. Язык тяжелый мой, как бешеный, в бока Звенящим боем бил и сверху в пламень дольний, Как в наводнение бурливая река, Стекал призывный звон с высокой колокольни. Как призрак сказочный, качался я, смеясь, На скрепах вековых, над пропастью бездонной, А вверх по склонам полз и ширился, змеясь, Пожар, как хищный зверь, — мой факел похоронный. И вспыхнули леса, и своды, и столбы, И петли лопнули, и грянул я с вершины… Катясь, я прозвенел — как сладок гул борьбы, — Вдруг захрипел, умолк и вот я в царстве тины, Недвижим я и нем… На дне стоячих вод Давно ржавею я, тоскуя одиноко, И только иногда, при шуме непогод, Как старый инвалид, вздыхаю я глубоко. Московский централ

Дмитрий Кедрин (1907–1945)

КОЛОКОЛА

Видно, вправду скоро сбудется То, чего душа ждала: Мне весь день сегодня чудится, Что звонят колокола. Только двери в храме заперты. Кто б там стал трезвонить зря? Не видать дьячка на паперти И на вышке звонаря. Знать, служение воскресное Не у нас в земном краю: То звонят чины небесные По душе моей в раю. 1941 В колокол, мирно дремавший, Тяжелая бомба с размаха Грянула… В тот колокол, что звал народ на вече, Вися на башне у кривых перил, Попал снаряд, летевший издалече, И колокол, сердясь, заговорил. Услышав этот голос недовольный, Бас, потрясавший гулкое нутро, В могиле вздрогнул мастер колокольный, Смешавший в тигле медь и серебро. Он знал, что в дни, когда стада тучнели И закрома ломились от добра, У колокола в голосе звенели Малиновые ноты серебра. Когда ж врывались в Новгород соседи И был весь город пламенем объят, Тогда глубокий звон червонной меди Звучал, как ныне… Это был набат! Леса, речушки, избы и покосцы Виднелись с башни каменной вдали. По большакам сновали крестоносцы, Скот уводили и амбары жгли. И рухнули перил столбы косые, И колокол гудел над головой Так, словно то сама душа России Своих детей звала на смертный бой.

Диакон Владимир Нежданов

МОНОЛОГ ЗВОНАРЯ

Среди неба, Среди великого, Чистым звонам Твоим поклонюсь, С колокольни Ивана Великого Вижу всю Православную Русь! Там, где небо, — ей мало простора, Там, где бездна, — и бездны ей нет… Продолжение Божьего взора — Свет единственный, Солнечный свет! И под сводами этого звона, Будто в храме небесном, стою. Вместо солнца Сияет икона И на Родину смотрит мою.

Акинфиев

* * *

Колокол русский, народный,

Колокол Церкви святой!

Чуден твой голос свободный,

Люб отголосок мне твой.

К Богу во храм призывает

Стройная звуков волна,

Москву кругом оглашает,

Грешников будит она.

Чуть над Москвой пронесется

Первый торжественный звон —

Всюду народом кладется

Господу Богу поклон.

С первым к обедне ударом

Шапки снимают долой,

Крестится всякий недаром,

К небу стремится душой.

Чистые, чудные звуки

Любо душою ловить,

Ими тревожные муки

В сердце больном хоронить.

Колокол русский, народный,

Колокол Церкви святой!

Чуден твой голос свободный,

Люб отголосок мне твой

(Путеводитель по Московской святыне Ф. И. Рычина)

Колокольчики-бубенчики

Николай Огарев (1813–1877)

ДОРОГА

Тускло месяц дальний Светит сквозь тумана, И лежит печально Снежная поляна. Белые с морозу Вдоль пути рядами Тянутся березы С голыми сучками. Тройка мчится лихо, Колокольчик звонок, Напевает тихо Мой ямщик спросонок. Я в кибитке валкой Еду да тоскую: Скучно мне да жалко Сторону родную. 15 декабря 1841

Петр Вяземский (1792–1878)

ЕЩЕ ТРОЙКА

Тройка мчится, тройка скачет, Вьется пыль из-под копыт, Колокольчик звонко плачет И хохочет, и визжит. По дороге голосисто Раздается яркий звон, То вдали отбрякнет чисто, То застонет глухо он. Словно леший ведьме вторит И аукается с ней, Иль русалка тараторит В роще звучных камышей. Русской степи, ночи темной Поэтическая весть! Много в ней и думы томной, И раздолья много есть. Прянул месяц из-за тучи, Обогнул свое кольцо И посыпал блеск зыбучий Прямо путнику в лицо. Кто сей путник? И отколе, И далек ли путь ему? По неволе иль по воле Мчится он в ночную тьму? На веселье иль кручину, К ближним ли под кров родной, Или в грустную чужбину Он спешит, голубчик мой? Сердце в нем ретиво рвется В путь обратный или вдаль? Встречи ль ждет он не дождется Иль покинутого жаль? Ждет ли перстень обручальный, Ждут ли путника пиры Или факел погребальный Над могилою сестры? Как узнать? Уж он далеко! Месяц в облако нырнул, И в пустой дали глубоко Колокольчик уж заснул. 1834

Евдокия Ростопчина

КОЛОКОЛЬЧИК

Звенит, гудит, дробится мелкой трелью Валдайский колокольчик удалой… В нем слышится призыв родной, — Какое-то разгульное веселье С безумной, безотчетною тоской… Кто едет там?.. Куда?.. С какою целью?.. Зачем?.. К кому?.. И ждет ли кто-нибудь?.. Трепещущую счастьем грудь Смутит ли колокольчик звонкой трелью?.. Спешат, летят!.. Бог с ними… Добрый путь!.. Вот с мостика спустились на плотину, Вот обогнули пруд, и сад, и дом… Теперь поехали шажком… Свернули в парк аллеею старинной… И вот ямщик стегнул по всем по трем… Звенит, гудит, как будто бьет тревогу, Чтоб мысль завлечь и сердце соблазнить!.. И скучно стало сиднем жить, И хочется куда-нибудь в дорогу, И хочется к кому-нибудь спешить!.. 27 августа 1853. Вороново

Яков Полонский (1819–1898)

КОЛОКОЛЬЧИК

Улеглася метелица… путь озарен… Ночь глядит миллионами тусклых очей… Погружай меня в сон, колокольчика звон! Выноси меня, тройка усталых коней! Мутный дым облаков и холодная даль Начинают яснеть; белый призрак луны Смотрит в душу мою — и былую печаль Наряжает в забытые сны. То вдруг слышится мне — страстный голос поет, С колокольчиком дружно звеня: «Ах, когда-то, когда-то мой милый придет — Отдохнуть на груди у меня! У меня ли не жизнь!.. чуть заря на стекле Начинает лучами с морозом играть, Самовар мой кипит на дубовом столе, И трещит моя печь, озаряя в угле, За цветной занавеской, кровать!.. У меня ли не жизнь!.. ночью ль ставень открыт, По стене бродит месяца луч золотой, Забушует ли вьюга — лампада горит, И, когда я дремлю, мое сердце не спит, Все по нем изнывая тоской». То вдруг слышится мне, тот же голос поет, С колокольчиком грустно звеня: «Где-то старый мой друг?.. Я боюсь, он войдет И, ласкаясь, обнимет меня! Что за жизнь у меня! и тесна, и темна, И скучна моя горница; дует в окно. За окошком растет только вишня одна, Да и та за промерзлым стеклом не видна И, быть может, погибла давно!.. Что за жизнь!.. полинял пестрый полога цвет, Я больная брожу и не еду к родным, Побранить меня некому — милого нет, Лишь старуха ворчит, как приходит сосед, Оттого, что мне весело с ним!..» 1854

Иннокентий Анненский (1855–1910)

КОЛОКОЛЬЧИКИ

Глухая дорога. Колокольчики в зимнюю ночь рассказывают путнику свадебную историю. Динь-динь-динь, Дини-дини… Дидо Ладо, Дидо Ладо, Лиду диду ладили Дида Лиде ладили, Ладили, не сладили, Деду надосадили. День делали, Да день не делали, Дела не доделали, Головы-то целы ли? Ляду дида надо ли — Диду баню задали. Динь-динь-динь, дини-динь… Колоко́лы-балабо́лы, Колоколы-балаболы, Накололи, намололи, Дале боле, дале боле… Накололи, намололи, Колоколы-балаболы. Лопотуньи налетели, Бормоталы навязали, Лопотали-хлопотали, Лопотали, бормотали, Лопоталы поломали. Динь! Ты бы, дид, не зеньками, Ты бы, диду, деньгами… Де́ньгами, деньгами… Долго ли, не долго ли, Лиде шубу завели… Холили — не холили, Волили — неволили, Мало ль пили, боле лили, Дида Ладу золотили. Дяди ли, не дяди ли, Ладили — наладили… Ой, пила, пила, пила, Диду пива не дала: Диду Лиду надобе, Ляду дида надобе. Ой, динь, динь, динь — дини, динь, дини, динь, Деньги дида милые, А усы-то сивые… Динь! День. Дан вам день… Долго ли вы там? Мало было вам? Вам? Дам По губам. По головам Дам. Буби-буби-бубенцы ли, Мы ли ныли, вы ли ныли, Бубенцы ли, бубенцы ли… День, дома бы день День один… Колоколы-балаболы, Мало лили, боле пили, Балаболы потупили… Бубенцы-бубенчики, Малые младенчики, Бормоталы вынимали, Лопоталы выдавали, Лопотали, лопотали… Динь… Колоколы-балаболы… Колоколы-балаболы… 30 марта 1906. Вологодский поезд

Иван Бунин (1870–1953)

КАРАВАН

Звон на верблюдах, ровный, полусонный, Звон бубенцов подобен роднику: Течет, течет струею отдаленной, Баюкая дорожную тоску. Давно затих базар неугомонный. Луна меж пальм сияет по песку. Под этот звон, глухой и однотонный, Вожак прилег на жесткую луку. Вот потянуло ветром, и свежее Вздохнула ночь… Как сладко спать в седле, Склонясь лицом к верблюжьей теплой шее! Луна зашла. Поет петух в Рамлэ. И млечной синью горы Иудеи Свой зыбкий кряж означили во мгле. 15.08.1908

Степан Петров (1869–1941)

* * *

Колокольчики-бубенчики звенят, Простодушную рассказывают быль… Тройка мчится, комья снежные летят, Обдает лицо серебряная пыль! Нет ни звездочки на темных небесах, Только видно, как мелькают огоньки. Не смолкает звон малиновый в ушах, В сердце нету ни заботы, ни тоски. Эх! лети, душа, отдайся вся мечте, Потоните, хороводы бледных лиц! Очи милые мне светят в темноте Из-под черных, из-под бархатных ресниц. Эй вы, шире, сторонитесь, раздавлю! Бесконечно, жадно хочется мне жить! Я дороги никому не уступлю, Я умею ненавидеть и любить… Ручка нежная прижалась в рукаве… Не пришлось бы мне лелеять той руки, Да от снежной пыли мутно в голове, Да баюкают бубенчики-звонки! Простодушные бубенчики-друзья, Говорливые союзники любви, Замолчите вы, лукаво затая Тайны нежные, заветные мои! Ночь окутала нас бархатной тафтой, Звезды спрятались, лучей своих не льют, Да бубенчики под кованой дугой Про любовь мою болтают и поют. Пусть узнают люди хитрые про нас, Догадаются о ласковых словах По бубенчикам, по блеску черных глаз, По растаявшим слезинкам на щеках. Хорошо в ночи бубенчики звенят, Простодушную рассказывают быль… Сквозь ресницы очи милые блестят, Обдает лицо серебряная пыль…

Александр Рославлев (1883–1920)

НОВОГОДНЯЯ ПЕСНЯ

Над конями да над быстрыми Месяц птицею летит, И серебряными искрами Поле ровное блестит. Веселей, мои бубенчики, Заливные голоса! Ой ты, удаль молодецкая, Ой ты, девичья краса! Гривы инеем кудрявятся, Порошит снежком в лицо. Выходи встречать, красавица, Мила друга на крыльцо! Веселей, дружней, бубенчики, Заливные голоса! Ой ты, удаль молодецкая, Ой ты, девичья краса! Ляг, дороженька удалая, Через весь-то белый свет. Ты завейся, вьюга шалая, Замети за нами след… Ну, звончей, мои бубенчики, Заливные голоса! Ой ты, удаль молодецкая, Ой ты, девичья краса! Нас свела не речь окольная, Бабий нюх да бабий глаз: Наша сваха — воля вольная, Повенчает месяц нас. Веселей, мои бубенчики, Заливные голоса! Ой ты, удаль молодецкая, Ой ты, девичья краса! Глянут в сердце очи ясные — Закружится голова. С милой жить что солнце красное, А без милой трын-трава. Веселей, дружней, бубенчики, Заливные голоса! Ой ты, удаль молодецкая, Ой ты, девичья краса! Словно чуют — разъярилися Кони — соколы мои. В жарком сердце реки вскрылися И запели соловьи. Веселей, мои бубенчики, Заливные голоса! Ой ты, удаль молодецкая, Ой ты, девичья краса!

Павел Васильев (1910–1937)

СВАДЬБА (Из поэмы «Соляной бунт»)

Желтыми крыльями машет крыльцо, Желтым крылом Собирает народ. Гроздью серебряных бубенцов Свадьба Над головою Трясет. Легок бубенец, Мала тягота, — Любой бубенец — Божья ягода, На дуге растет, На березовой, А крыта дуга Краской розовой, В Куяндах дуга Облюбована, Розой крупною Размалевана. Свадебный хмель Тяжелей венцов, День-от свадебный Вдосталь пьян. Горстью серебряных бубенцов Свадьба швыряется В синь туман…

ГЛОССАРИЙ

Акант (аканф) — орнамент, названный по своему прообразу — растению с нежными и гибкими листьями; в искусстве средневековой Руси — стилизованное изображение виноградного листа и усиков над ним.

Барабан — венчающая часть здания, имеющая, как правило, цилиндрическую, а иногда многогранную форму, несущая на себе купол (главу) и возвышающаяся над основной, более широкой частью здания; воздвигается обычно над сводами купольной церкви.

Билень — колокольный язык, било, ботало (что бьет или чем бьют).

Било (уменьшительное — бильцо) — деревянная, медная или железная доска, по которой ударяли молотком, пестиком; заменяла колокол. «Происходит от глагола "бить" или "биться", потому что он бьется, ударяет» (Краткий азбучный словарь А. С. Шишкова).

Бильница — место, где подвешено било.

Бирюч — должностное лицо, делал объявления от имени князя.

Благовестник — колокол, сообщающий «благую весть» о начале православного богослужения.

Ботало — колокольчик, подвешиваемый на шею крупных домашних животных при выпасе (склепанный из железа или меди).

Бубенец — металлический колокольчик замкнутой шарообразной формы с одной или двумя дробинами внутри. Используется при выпасе скота или в конской упряжке.

Вестовой колокол — колокол, которым оснащался каждый русский город-крепость во второй половине XVI–XVII веке; предназначался для того, чтобы в случае военной опасности поднимать в ружье крепостной гарнизон. Звоном сообщал о каком-либо известии, событии.

Вечеванье — соборная площадь, башня с колоколом, созывающим на вече.

Вкладной колокол — переданный в дар храму.

Глава — наружное декоративное завершение на барабанах купольных церквей.

Звон — звук, гул колокола; полный подбор колоколов на одной колокольне; в архитектуре — место размещения колокола — арка, проем.

Звонница — сооружение при храме, поставленное отдельно или на стене здания, являясь ее продолжением; представляет собой прямоугольную в плане постройку с одним или несколькими пролетами, а также одним или более ярусов для подвешивания колоколов. Виды звонниц: на столбах (в виде стены с проемами) и палатного типа, когда столбы звона располагаются по периметру всей образованной над ними площадки, а пролеты звона перекрыты не широкими арками, а сводами, опирающимися на четыре опоры.

Кампан — название колокола, получившее распространение на некоторых территориях Италии в первой половине XIII века. (Кампания — провинция Италии, известная своими медными рудами.)

Клепало — то же, что и било.

Колокол — ударный самозвучащий инструмент, относящийся к идеофонам, отлитый из бронзы в виде опрокинутого полого сосуда.

Колокольня — центричное в плане, вертикальное, пристроенное к церкви, составляющее ее часть или отдельно стоящее сооружение с одним или несколькими открытыми ярусами для размещения колоколов.

Колокольчик рыбацкий — подвешивается к рыболовным снастям для подачи звукового сигнала при ловле рыбы.

Крест — восьмиконечный православный, увенчивает купол как знамение искупительной победы Христа. Восемь концов Креста означают восемь основных периодов в истории человечества, где восьмой — это жизнь Будущего Века.

Купол — особый вид свода, чаще в форме полусферы, символизирующей духовное небо.

Луковица — церковная глава, по форме напоминающая луковицу.

Немцы — иноземцы, европейцы; название происходит от слова «немые», то есть не говорящие по-славянски (устаревшее значение).

Очеп — длинный или короткий деревянный шест с веревкой на конце, прикреплявшийся снизу к веретенообразной формы дубовой колоде, в которую для жесткости заделывалась корона колокола.

Позвонок — колокольчик для зова прислуги.

Полиелей — самая торжественная часть утрени (с греческого: «обилие масла, елея»).

Пономарь — церковнослужитель, который зажигает свечи, готовит кадило, вообще прислуживает и звонит в колокола.

Рында — особый бой в корабельный колокол, обозначающий полдень, на парусном флоте, торговых судах.

Слухи — не заполненные рамой оконные проемы в скате шатрового покрытия колокольни для лучшего распространения звука.

Тока — одно из названий била. Слова с таким корнем встречаются в арабском, румынском и французском языках.

Храм — освященное здание, в котором верующие славословят Бога, благодарят Его за полученные благодеяния и молятся Ему о своих нуждах.

Цимбала — небольшой колокол, колокольчик, подвешенный на перекладине внутри храма.

Часобитня — башня, на которой висят колокола, размеряющие время.

Часовня — малая безалтарная церковь. Ставились над подземными церквями, служили надгробными памятниками, строились на местах, ознаменованных чудодейственной милостью Божией, или в память важных событий из жизни Церкви и народа.

Шатер — высокое четырех-, шести- или восьмигранное пирамидальное покрытие башни, храма либо колокольни, широко распространенное в храмовой архитектуре Руси до XVII века.

Яблоко — шар на завершении купола под крестом.

Ярус звона — ярус колокольни, на котором подвешены колокола.

СТАРЫЕ РУССКИЕ МЕРЫ И ОТНОШЕНИЯ ИХ К СОВРЕМЕННЫМ

Меры линейные

1 вершок = 44,45 мм

1 аршин = 16 вершков = 0,7112 м

1 сажень = 3 аршина = 2,1336 м

1 верста = 500 саженей = 1,0668 км

Меры веса

1 золотник = 4,26 г

1 фунт = 96 золотников = 409,51241 г

1 пуд = 40 фунтов = 3840 золотников = 16,38 кг

1 берковец =10 пудов

Меры объема жидкостей

Казенное ведро = 10 штофов = 100 чарок = 200 шкаликов = 12,29 л

КНИГИ, КОТОРЫЕ ПОМОГЛИ АВТОРУ В РАБОТЕ

Аделунг Ф. П. Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 г. и их сочинений. М., 1864.

Антушев Н. П. Летопись московской Введенской церкви, что на углу Кузнецкого моста и Большой Лубянки. М., 1897.

Архиепископ Евлогий (Смирнов). Это было чудо Божие. М.: Даниловский благовестник, 2000.

Берхгольц Ф. В. Дневник камер-юнкера Ф. В. Берхгольца. 1721–1725. М., 1902.

Благовещенская Л. Д. Колокола. Новосибирск, 2006.

Бондаренко А. Ф. Колокола Покровского собора: прошлое и настоящее. Труды ГИМ. М., 2002.

Бондаренко А. Ф. Московские колокола XVII в. М., 1998.

Брюсова В. Г. Ипатьевский монастырь. Ярославль, 1968.

Вергунов А. П., Горохов В. А Вертоград. М., 1996.

Вергунов А. П., Горохов В. А Русские сады и парки. М., 1988.

Вергунов А. Я., Горохов В. А Монастыри. Природа и люди. М., 2006.

Вишневская С. С., Горохов В. А. Национальные парки России. М., 1997.

Возвращение из Англии пленного монастырского колокола в Соловецкую обитель 4 августа 1912 года. Изд. Соловецкой обители, 1913.

Всероссийская промышленная и художественная выставка в Нижнем Новгороде. 1896 г. СПб., 1896.

Голубинский Е. Е. Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая Лавра. М., 1909.

Гора Афон, гора святая / Автор-составитель священнодиакон Александр. М., 2002.

Горохов В. А. Звонят колокола. М.: Даниловский благовестник, 2006.

Горохов В. А. Колокол-благовест. Изд. 2-е. М., 2004.

Духин И. А., Кондрашина В. А., Лобашков А. М. Знаменитые колокола России. М., 1994.

Духин И. Колокольные заводы Москвы. М., 2004.

Еремина Т. С. Русский православный храм. М., 2002.

Забелин И. Е. Домашний быт русского народа в XVI–XVII веках. М., 1862.

Зверинский В. В. Монастыри в Российской империи. СПб., 1887.

Зеленская Г. Святыни Нового Иерусалима. М., 2002.

Иванов П. И. Исторические сведения о большом колоколе, лежащем в Московском Кремле, близ Ивановской колокольни. М., 1835.

Историческое описание ставропигиального первоклассного Соловецкого монастыря. М., 1881.

Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1819.

Колокола. История и современность / Отв. ред. Б. В. Раушенбах. М., 1985.

Колокольнолитейный завод потомственного почетного гражданина А. Д. Самгина. М., 1896.

Кондрашин В. А. Колокола Саввино-Сторожевского монастыря // Саввино-Сторожевский монастырь. 600 лет. М., 1997.

Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. СПб., 1912.

Краткая история ставропигиального первоклассного Соловецкого монастыря. СПб., 1899.

Кудрявцев М. П. Москва — Третий Рим. М., 1994.

Малиновский А. Ф. Обозрение Москвы. М., 1992.

Мирский М. Б. Н. Ф. Филатов. М., 1967.

Михайлов А. И. Колокольня Ивана Великого в Московском Кремле. М., 1963.

Мокеев Г. Я., Романов Г. А. Москва. 850 лет. М., 1996.

Москва в родной поэзии. СПб., 1880.

Мостовский М. История Храма Христа Спасителя в Москве. М., 1884.

Музыка колоколов / Отв. ред. А. Б. Никаноров. СПб., 1999.

Мулен Л. Повседневная жизнь средневековых монахов Западной Европы X–XV вв. М.: Молодая гвардия, 2002.

Неизвестная Россия. XX век. Кн. 2. М., 1992.

Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906.

Оловянишников Н. И. История колоколов и колокололитейное искусство. М., 1912.

Описание Всероссийской художественной выставки в Москве 1882 г. СПб.; М., 1882.

Описание обороны Соловецкого ставропигиального первоклассного монастыря от нападения англичан 6 и 7 июля 1854 года. Архангельск, 1913.

Ополовников А. В., Ополовникова Е. А. Дерево и гармония. М., 1998.

Павел Алеппский. Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII в. М., 1896–1898.

Паламарчук П. Г. Сорок Сороков. М., 2003.

Петриченко А. М. Книга о литье. Киев, 1972.

Погребенные царства Китая. М., 1998.

Подвиги Соловецкой обители. М., 1881.

Православные русские обители. СПб., 1908.

Пришвин М. М. Когда били колокола (Из дневников 1926–1932 гг.) // Прометей. Т. 16. М.: Молодая гвардия, 1990.

Путешествие Новгородского архиепископа Антония в Царьград. СПб., 1872.

Пухначев Ю. Загадки звучавшего металла. М., 1974.

Пухначев Ю. Колокол // Наше наследие. 1991. № 5 (23).

Пыляев М. И. Исторические колокола // Исторический вестник. СПб., 1890, октябрь.

Пыляев М. И. Старая Москва. Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. СПб., 1891.

Рогов И. В., Уткин С А Ипатьевский монастырь. 2003.

Рыбаков С. Г. Церковный звон в России. СПб., 1986.

Русь православная / Сост. Е. Щелаева, Л. Процай. СПб.; М., 1993.

Серафим (Веснин С. А.). Письма Святогорца к друзьям своим о Св[ятой] горе Афонской. СПб., 1850.

Смоленский С. О колокольном звоне в России. СПб., 1907.

Снегирев И. М. Церковь Зачатия Пречистой Богородицы в Москве // Русская старина. Год шестой. М., 1860.

Снегирев И. М., Мартынов А. А. Московский Царь-колокол. Русские достопримечательности. М., 1888.

Спирина Л. М. Колокола Троице-Сергиевой Лавры (история и современность). М.: Сергиев Посад, 2006.

Старец Иосиф Ватопедский. Афонские беседы. СПб., 2004.

Стародубцев О. Из истории церковных колоколов // Православный паломник. 2001. № 2.

Соловки: монастырь на островах. М., 2004.

Справочник православного человека. Ч.I.М.: Даниловский благовестник, 2006.

Тихомиров М. Н. Древняя Москва. М.: МГУ, 1947.

Тосин С. Колокола и звоны в России. Новосибирск, 2002.

Троицкий П. В. Свято-Андреевский скит и русские кельи на Афоне. М., 2002.

Тулубовский Я. А. Святые Лавры Русской земли. Киев, 1887.

Урусова Н. В., княгиня. Материнский Плач Святой Руси. М.: Издательский Дом Русский Паломник; Валаамское общество Америки, 2006.

Цветаева А. И. Сараджев Н. К. Мастер волшебного звона. М., 1988.

Цветаева А. И. Сказ о звонаре московском // Москва. 1977. № 7.

Иллюстрации

Оглавление

КОЛОКОЛ-БЛАГОВЕСТ

  То ли с неба звон, то ли с земли…

  Дотаку, хотаку, калкун, кампан…

  Била, клепала, первые русские колокола

  Слагаемые звона: литье и красота

  Потаенные звоны

  Гимн колоколов-сторожей

  Колокола Ростова Великого

УСТРЕМЛЕННЫЕ В НЕБО

  Первые звонницы и колокольни

  Башни колокольные каменные

МОНАСТЫРСКИЕ КОЛОКОЛА

  Троице-Сергиева Лавра и ее колокольня

  Колокола обители Сергия Радонежского

  «Преименитая Лавра» — обитель в Костроме

  Подвиг обители на островах

МОСКОВСКИЕ ПЕРЕЗВОНЫ

  «Кто Царь-колокол поднимет?»

  Столп Ивана Великого

  Победный звон колоколов Покровского собора

  Не поется на чужбине…

  Возрождение древней обители

  Поклон граду стольному под звон колоколов

КОЛОКОЛЬНЫЕ ОРКЕСТРЫ

  Куранты и карильоны

  Из глубины веков: государство Цзэн

ЛЕГЕНДЫ И ПЕЧАЛЬНАЯ БЫЛЬ

  Послания предков в металле

  «Первоссыльный неодушевленный с Углича»

ЗВОНАРИ

  Московский звонарь Константин Сараджев

  Убийство звонарей на Пасху красную

  Генералиссимус-звонарь

КОЛОКОЛА ОТЛИВАЮТ, ТАК ВЕСТИ РАСПУСКАЮТ

  Московский колокололитейный завод П. Н. Финляндского

  Колокола Самгиных

  Колокололитейный завод Оловянишниковых в Ярославле

ЖИТЕЙСКИЕ ЗВОНЫ-ПЕРЕЗВОНЫ

  «Купи, не скупися, езди, веселися!»

  Такие разные звоны…

  Собиратели звона

ДАЛЁКО, ДАЛЁКО ЗА МОРЕМ

  Православный звон над Кипром

  Подарок цесаревича Алексея инокам Святой горы Афонской

  «Во Флоренции у нас чудный храм»

Приложения КОЛОКОЛА И КОЛОКОЛЬЧИКИ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ

  Соборный благовест

  РАССВЕТ

  ИЗ ПОЭМЫ «МЦЫРИ»

  ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН

  ВСЕНОЩНАЯ В ДЕРЕВНЕ

  ВЕЧЕВОЙ КОЛОКОЛ

  БЛАГОВЕСТ

  ИЗ БАЛЛАДЫ «ВАСИЛИЙ ШИБАНОВ»

  КОЛОКОЛ В КРЕМЛЕ

  * * *

  КРЕМЛЕВСКАЯ ЗАУТРЕНЯ НА ПАСХУ

  ИВАН ВЕЛИКИЙ

  ЗАКАТНЫЙ ЗВОН В ПОЛЕ

  СОБОРНЫЙ БЛАГОВЕСТ

  КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН Сонет

  КОЛОКОЛ

  ДОЛИНА-ХРАМ

  КОЛОКОЛ

  ИЗ ЦИКЛА «СТИХИ О МОСКВЕ»

  ПАСХАЛЬНЫЙ БЛАГОВЕСТ

  ВЕСНА МОНАСТЫРСКАЯ

  КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН

  КРЕМЛЕВСКИЙ ЗВОН ПАСХАЛЬНЫЙ

  ПОГРЕБАЛЬНЫЙ ЗВОН

  КОЛОКОЛА

  МОНОЛОГ ЗВОНАРЯ

  Колокольчики-бубенчики

  ДОРОГА

  ЕЩЕ ТРОЙКА

  КОЛОКОЛЬЧИК

  КОЛОКОЛЬЧИК

  КОЛОКОЛЬЧИКИ

  КАРАВАН

  НОВОГОДНЯЯ ПЕСНЯ

  СВАДЬБА (Из поэмы «Соляной бунт»)

ГЛОССАРИЙ

СТАРЫЕ РУССКИЕ МЕРЫ И ОТНОШЕНИЯ ИХ К СОВРЕМЕННЫМ

КНИГИ, КОТОРЫЕ ПОМОГЛИ АВТОРУ В РАБОТЕ

Иллюстрации X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?