«Железная маска: между историей и легендой»

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Впервые в серии «Жизнь замечательных людей» выходит биография человека… которого никогда не существовало. Знаменитая Железная маска — таинственный узник Бастилии, главной тюрьмы Франции; человек, которому под страхом смерти запрещалось показывать кому бы то ни было свое лицо и называть свое подлинное имя; мнимый брат-близнец Короля-Солнца Людовика XIV, проведший в заточении почти всю свою жизнь, в действительности оказывается не более чем мифом. Да, перед нами биография мифа, а не живого человека из плоти и крови.

Но зато какого мифа! Созданный гением Вольтера, этот миф намного пережил своего создателя. Загадка узника в маске, умершего в Бастилии в 1703 году и тайно погребенного на кладбище Святого Павла, вот уже более трех столетий не дает покоя историкам, романистам и просто любителям всего таинственного и непознанного, что есть в истории. На роль этого таинственного незнакомца предлагалось множество исторических или вымышленных персонажей (общее число существующих версий, по подсчетам автора настоящей книги, превышает полсотни), начиная с герцога де Бофора и Генри Кромвеля (сына Оливера Кромвеля) и заканчивая Мольером и… самим Людовиком XIV, якобы заточенным в Бастилию. Узнику в железной маске посвящались серьезные исследования и легкомысленные романы, пьесы и кинофильмы. По воле великого Дюма его освобождали из заточения мушкетеры во главе с неподражаемым д'Артаньяном; его образ запечатлен в нашей памяти благодаря великолепным кинофильмам, в которых в разное время блистали Дуглас Фэрбенкс, Жан Маре, Жан Франсуа Порон и (в новейшей киноверсии «Человека в железной маске») Жерар Депардье и Леонардо Ди Каприо…

Книга, предлагаемая вниманию читателей, на сегодняшний день представляет собой наиболее полное и авторитетное исследование этой исторической загадки. Вооружившись доскональным знанием источников по истории Великого века (как называют во Франции век Людовика XIV), исследовав подлинные архивные документы, и прежде всего официальную переписку между господином де Сен-Маром, под надзором которого таинственный узник находился в течение всего своего тридцатипятилетнего заточения, и двумя государственными секретарями, последовательно курировавшими тюрьмы, — военным министром Лувуа и его сыном Барбезьё, подвергнув тщательному анализу финансовые документы, в которых расписаны средства, отпускаемые из казны на каждого узника в каждой из тюрем Франции, автор дает свой ответ на главный вопрос: кто же был тот человек, лицо которого скрывает от нас таинственная маска? И ответ этот оказывается поразительным: контраст между тем, кем представлялся и представляется этот человек в общественном сознании, и тем, кем он являлся на самом деле, настолько велик, что в это трудно поверить. Но в том-то и дело, что автор оперирует не эмоциями, не слухами, которые сознательно или бессознательно распространяли при жизни таинственного узника и особенно после его смерти, но исключительно фактами, спорить с которыми, как известно, можно только с такими же фактами в руках.

При этом книга построена как самый настоящий детектив. Как выясняется, история способна преподносить нам такие сюжеты, которым позавидует любой романист, наделенный самой изощренной фантазией. И не случайно, приступая к исследованию, автор вспоминает имя Агаты Кристи и ее знаменитый роман «Десять негритят». То, о чем будет рассказывать он, по занимательности и хитросплетениям сюжета ничуть не уступает произведению великой англичанки.

Но если говорить точнее, то жанр предлагаемой книги можно было бы обозначить как ретродетектив. Даже не потому, что речь идет о событиях далекого прошлого. Перед нами своего рода детектив наоборот. И в самом деле. Преступник не только изобличен, но и заточен в камеру, в которой ему предстоит томиться до самой смерти. Возмездие свершилось: несчастный умирает в Бастилии. Но с этого момента действие как раз и начинается. Историку, отделенному от случившегося тремя с лишним веками, предстоит, подобно сыщику из детективного романа, выяснить личность умершего и, главное, причины, по которым он оказался в заточении. То есть установить, что же за страшное преступление было совершено им. И, как в любом детективе, сыщик-исследователь, а за ним и читатель далеко не сразу приходят к разгадке тайны. Круг подозреваемых неумолимо сужается, но для этого приходится выяснять массу вещей: прослеживать путь каждого из них, устанавливать алиби, отвергать ложные ходы и избегать ловушки, во множестве расставленные самой историей и хитроумными французскими тюремщиками.

В подлинной истории Железной маски не находится места ни для мифического брата-близнеца Людовика XIV, ни для какого-нибудь принца крови, герцога или графа. Зато, путешествуя вслед за автором по тюрьмам и крепостям, в которых побывал таинственный пленник, мы знакомимся со множеством вполне реальных людей с самыми разными судьбами: и с всесильным военным министром Лувуа; и с уродливым и вечно раздраженным господином де Сен-Маром, который неотступно следует за узником в маске, превратив его почти что в свою личную собственность; и с бывшим министром финансов Франции, а ныне узником короля Николя Фуке, окончившим свои дни в тюремной башне в пограничном Пинероле; и с неким итальянским авантюристом, пытавшимся в погоне за деньгами и славой обмануть сразу всех своих покровителей; и с сумасшедшим монахом-якобинцем, шарлатаном и алхимиком; и с незадачливым слугой неизвестных господ, имевшим несчастье узнать о каком-то важном государственном секрете. Появляются в книге и сам Король-Солнце, и его благочестивая супруга, и даже ее чернокожий паж, в котором некоторые историки также пытались увидеть легендарную Железную маску…

Так кем же в конце концов оказался человек в маске? Как и в любом детективе, дать ответ на подобный вопрос сразу, в самом начале книги, — значит отнять у читателя то удовольствие, которое он получит, читая ее. Потому не станем забегать вперед. Нам предстоит действительно захватывающее чтение и действительно увлекательное путешествие во времена Людовика XIV — в тот таинственный мир, который возникает на стыке истории и легенды.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Посвящается Ориане

История полна тайн, но редко какая из них вызывает столь страстный интерес к себе, как тайна человека в железной маске. На протяжении уже трех веков эта волнующая загадка непрестанно возбуждает любопытство историков, исследователей-любителей, романистов, поэтов, драматургов, кинематографистов — каждый пытается с большим или меньшим успехом вставить свой фрагмент в этот обширный пазл с целью выявить подлинный образ сего незнакомца, в течение многих лет с величайшей тщательностью хранившийся в тайне. Узник, заключенный по распоряжению Людовика XIV в крепостную башню Пинероля, небольшого французского городка на итальянских склонах Альп, следовал за своим тюремщиком, Бенинем де Сен-Маром, к каждому из его новых мест службы: в форт на острове Святой Маргариты, близ Канн, а затем в Бастилию, где и умер в ноябре 1703 года, более трехсот лет тому назад. В реестре захоронений церкви Святого Павла, в приходе предместья Сен-Антуан, записано странное имя неведомого человека, звучащее на итальянский манер: «Маршиоли» (некоторые читают «Маршиали»); умер он «в возрасте сорока пяти лет или около того». Но как можно верить подобному указанию, если постоянно повторяется, что это — «человек, имя которого не произносилось»?

В 1869 году историк Мариус Топен, проведя тщательное исследование, насчитал пятьдесят две работы, в которых разбирался этот вопрос. И это лишь серьезные публикации. Если же прибавить к этому и прочие сочинения — статьи, романы, театральные пьесы, — то указанное число умножится в шесть-семь раз. Спустя шестьдесят пять лет, в 1934 году, историк-любитель Анри Морис хвалился, что выявил все публикации по этой теме: 744 книги, брошюры и прочие произведения, как французские, так и зарубежные. К настоящему времени общее количество таких публикаций превышает тысячу названий! Что же касается выдвинутых гипотез — наивных и весьма изобретательных, забавных и серьезных, ясных и туманных, — то их насчитывается более пятидесяти. Сейчас к этому следует добавить и веб-сайты, в большом количестве появившиеся после выхода в 1998 году на экраны фильма Рэнделла Уоллеса «Человек в железной маске».

Никогда не ощущалось недостатка страсти в дебатах по этому вопросу. С самого начала велась яростная полемика — между Вольтером и Ла Бомелем, между Сенфуа и отцом Гриффе. За ними последовали и другие. В XIX веке спорили друг с другом Жюль Луазлёр и Теодор Юнг, Теодор Юнг и Мариус Топен, Мариус Топен и Жюль Луазлёр, а Анатоль Локен ломал копья, ополчившись против всего света. И это бы еще ничего, если бы поиски истины в подобных спорах не доводили до дуэли! Спустя сто лет, в 1970 году, полемика возобновилась: Жорж Монгредьен и Пьер Жак Арре схватились на страницах «Нувель литтерэр»! Страсть вдохновляет на поиски — но она же порождает и смятение. Именно этим объясняется скептицизм отчаявшихся приподнять покров таинственности. «Тайна Железной маски, — заявлял Мишле в своей «Истории Франции», — вероятно, никогда не будет прояснена». А Анри Мартен, вознамерившись закрыть дискуссию, добавил: «История не имеет права выносить свои суждения о том, что не выходит за рамки догадок».

Можно ли так говорить сегодня? Были проведены три международных коллоквиума с участием французских, итальянских и британских историков, занимающихся решением этой вечной загадки: первый в сентябре 1974 года в Пинероле (по-итальянски Пинероло), второй в Каннах в сентябре 1987 года (под патронажем Алена Деко из Французской академии) и третий снова в Пинероле в сентябре 1991 года. Были самым тщательным образом исследованы французские и зарубежные архивы. Эти скрупулезные поиски принесли обильный урожай документов, служащих важным дополнением к опубликованным в XIX веке и ставшим уже классическими трудам Ру-Фазийяка, Делора, Топена и Юнга, что существенно продвинуло вперед исследование данного вопроса. В этой связи мне хочется упомянуть ныне покойного Станисласа Брюньона, плодами исследований которого я воспользовался благодаря любезности его супруги. Его находки очень ценны. Следует также упомянуть Бернара Кэра, который, наряду с другими, терпеливо и въедливо исследовал документы Исторической службы вооруженных сил и обнаружил очень важные детали, скрытые министерскими подчистками. Заслуживает также упоминания британский писатель Джон Нун, занимавшийся изучением личности Сен-Мара и высказавший весьма плодотворные догадки, позволяющие по-новому подойти к решению вопроса. Не принимая целиком его умозаключений, можно сказать, что они открывают путь к более верному пониманию причин, по которым на узника надели маску. С этими тремя блестящими исследователями я обстоятельно беседовал на волнующую нас тему. К этому следует добавить содержательную корреспонденцию, которую я вел с профессором Полом Соннино из Калифорнийского университета в Санта-Барбаре, также страстно увлеченным человеком. Осмелюсь, наконец, упомянуть, что и сам я не раз обнаруживал не публиковавшиеся ранее и не лишенные интереса документы, вносящие вклад в решение сей головоломки…

Благодаря этим многообразным успехам проблему в значительной мере удалось исследовать, и было бы небесполезно представить читателям наиболее полный на сегодняшний день обзор имеющихся сведений, прежде чем попытаться приподнять последний уголок завесы. Этой темы зачастую касались грубые руки любителей сенсаций и шарлатанов, склонных к сочинению анекдотов и к приблизительным историческим оценкам, в равной мере мистифицированным и мистифицирующим. Сколько шатких построений, сколько якобы раскрытых «непостижимых секретов Железной маски», сколько ложных истин, точно по волшебству возникающих из мрака! Объявлялись даже — да, да! — мнимые потомки Железной маски, подобно Лжелюдовикам XVII! Чего только не встретишь на этом историческом базаре — от вестготских сокровищ Ранн-ле-Шато до символической живописи монастыря Симье и прочих эзотерических штучек, от Нострадамуса до мифа о «Великом монархе», возвращения которого все еще ждут во тьме бесконечной ночи!

А вот еще один резон, дабы предпринять как можно более тщательное исследование: эта история подобна детективу, и дело должно быть расследовано беспристрастно, предельно точно и объективно, с рассмотрением всех «вещественных доказательств» и версий, подвергая их самой строгой исторической критике. Для этого необходимо как можно чаще обращаться к подлинным архивным документам, в частности, к переписке между господином де Сен-Маром, под надзором которого находился заключенный, и двумя государственными секретарями, последовательно курировавшими тюрьмы, — Лувуа и его сыном Барбезьё, к переписке, большая часть которой сохранилась в Исторической службе сухопутных войск (Венсеннский замок) и в национальных архивах. Она должна служить путеводной нитью, поскольку эти письма писались, разумеется, не для того, чтобы ввести потомков в заблуждение. Однако и в ней не все ясно, поскольку министры принимали меры предосторожности на случай, если конный курьер потеряет по дороге свою драгоценную сумку. Они прибегали к перифразам: «заключенный, которого вы сторожите двадцать лет», «ваш старый заключенный», «известный вам человек», «человек из башни», «то, что он совершил», «то, для чего он был использован»… Неумолимый Лувуа, полицейский до мозга костей, осмотрительный до крайности, был мастером своего дела, что добавляет к тайне пикантности. Изучение предпринятых им переделок и подчисток многое может поведать о личности этого авторитарного и подозрительного бюрократа. Исследуя множество следов и различных догадок, неизбежно ступаешь на тернистый путь, но хлопоты оказываются отнюдь не пустыми, поскольку таким способом лучше постигаешь век, его ментальность, столь не похожую на нашу, его политическую и административную практику, зачастую неумолимо беспощадную, бедственное положение простых людей, жертв произвола, его грязное дно и мрачные застенки.

Однако этим историческим исследованием тема не исчерпывается. Легендарный ореол, окружающий этот персонаж, в полной мере сформировался лишь в XVIII веке. Он заслуживает изучения сам по себе, не только как фольклорный цикл (в хорошем смысле этого слова, как исследование народных традиций), на основании которого можно анализировать генезис исторических ментальностей, но в равной мере и как политический миф, характеризующий эпоху Просвещения, входящий составной частью в систему идей того времени, миф в высшей степени опасный для режима королевской власти, поскольку он поражает его самое сердце, затрагивая тайну власти, королевский секрет, эту неприкосновенную святая святых, вокруг которой строится вся монархия Старого режима!

Действительно, очень быстро возникли два цикла легенд. Первый родился из слухов, циркулировавших при жизни узника в маске, а в XVIII веке дополненных, слухов о «несчастном принце», ставшем жертвой государственного интереса, хотя при этом и обращались с ним весьма почтительно, или же — почему бы нет! — о женщине, принцессе, печальной далекой Офелии, заточившей свои длинные косы в железный шлем. Второй цикл был популяризирован Вольтером, но возник еще до него из зловредного слуха, передававшегося из уст в уста и ставшего в последней трети XVIII века, быть может, против воли самого популяризатора, боевым орудием, направленным против абсолютной монархии. Страшная тайна заключалась якобы в том, что человек в маске был старшим братом или братом-близнецом короля, остававшимся неведомым миру, до самой смерти пребывавшим в заточении из соображений государственного интереса. Дитя королевских кровей, томившееся за решеткой! Какой ужас! Эта легенда очень полюбилась противникам абсолютизма, поскольку давала им повод заклеймить королевский деспотизм, произвол министров и чиновников, несправедливость королевских указов о заточении невиновных людей без суда и следствия, позор тюремного заключения — ибо немало писателей, памфлетистов, философов познали на собственной шкуре, что такое Бастилия. Однако легенда шла еще дальше, подспудно ставя под вопрос легитимность Людовика XIV и последних Бурбонов вообще. Разве его брат, само существование которого являлось тайной, не имел такие же права на трон, как и его одиозный мучитель?

В XIX веке романтики с жаром ухватились за этот миф, обеспечив ему огромную популярность, еще более приукрасив тему маски, обогатив ее утверждением о поразительном сходстве братьев-близнецов, подробностями тюремных страданий. «От слез моих заржавела терзавшая меня маска…» (Альфред де Виньи. «Тюрьма»). В этом отношении, разумеется, никто не может сравниться с Дюма, с отвагой, живостью, находчивостью его мушкетеров, кои со шпагами наголо гарцевали по бокам кареты с зарешеченными окнами, направляющейся к острову Святой Маргариты. Нет, Филипп не станет королем Франции, и Арамису не бывать папой! В XX веке, железном, как никакой другой век, интерес к этой легенде не иссяк. Так, Марсель Паньоль, создатель смачной марсельской трилогии, при посредстве Джеймса де ла Клош бросается в схватку, движимый стремлением свести некие счеты с Королем-Солнцем. Кинематограф как пустился в 1902 году в эту пляску, так и не может остановиться! Визуальное искусство с честью подхватило эстафету у романа. Братья-близнецы обладают тем преимуществом, что позволяют сэкономить на актерском составе! С румяным лицом Леонардо Ди Каприо выступают оба короля — как добрый, так и злой. Точно так же действует и Жан Франсуа Порон в фильме Анри Декуэна «Железная маска». Довольно одной гримасы, одного движения губ. Но зато как содрогаешься, видя, как надевают роковой шлем, отвратительный инструмент для сокрытия и умертвления лица. Вперед! Все за одного, один за всех! Публика снова и снова требует их выхода. Мазарини, Анна Австрийская, братья-близнецы — вечный круговорот! Между историей и легендой возникает и, вероятно, вечно будет возникать таинственный силуэт человека в железной маске…

Глава 1 ДОКУМЕНТЫ

Посреди сияющего залива близ Канн лениво раскинулись в вечно голубом морском просторе Леренские острова. В течение всего летнего сезона катера, регулярно совершающие свои рейсы, доставляют туда туристов или отпускников, ищущих уединения. Убегая на несколько часов от царящей на побережье суеты, они отправляются на поиски тишины и покоя, легкого дыхания морского бриза, бальзамического аромата алеппской сосны и освежающей тени огромных эвкалиптов. Здесь, на острове Сен-Онора — античной Лерине, — монах Гонорий в конце V века устроил свою обитель, учредив тем самым один из наиболее славных монастырей христианского мира.

На самом большом острове архипелага, носящем название Святой Маргариты — в древности Леро, — со стороны Канн видна прилепившаяся на скалистом мысу крепость, построенная французами, дополнительно укрепленная испанцами и впоследствии вновь захваченная французами в результате достопамятного штурма, предпринятого в 1637 году Генрихом Лотарингским, графом д'Аркур. Внутри этих крепостных стен, где обычно размещались три или четыре роты, в те времена можно было найти, помимо казарм, артиллерийских и инженерных сооружений, все необходимое для солдат и офицеров: на плане, составленном еще самим Вобаном, указаны мясная лавка, булочная, кабачок, часовня, освященная в честь святой Маргариты, и госпиталь. Настоящий городок, обитателям которого, правда, приходилось довольствоваться только дождевой водой![1] Большинство зданий, построенных в XVIII веке, сохранилось благодаря реставрации, проведенной городом Канны.

Если турист, рискнувший посетить эти края, захочет узнать побольше, то он проникнет внутрь бывшего Королевского форта и внезапно попадет из залитого ослепительным солнцем открытого пространства в мрачное помещение тюрьмы. И какой тюрьмы! Самой надежной в Европе: вдоль сырого коридора протянулись шесть полутемных сводчатых камер с разводами селитры на стенах толщиной почти два метра, с тремя толстыми решетками, которые точит морской воздух, с двойными дверями, обитыми железом, лишающими малейшей надежды на бегство. Никогда луч солнца не проникает сюда. Как при такой толщине стен услышать пение цикад и прочие шумы природы, учуять аромат зелени и легкое дыхание ветра? Это должно было быть столь же мучительным наказанием, как и стремление увидеть через решетки окна, выходящего на север, недоступную и невыразимую в своем великолепии панораму горного массива Вар, исключительную красоту безмятежного моря, полет чаек в залитом солнечным светом пространстве, иногда челнок рыбака, вытягивающего из моря тяжелые сети, наполненные сардинами и анчоусами, и не смеющего приблизиться к грозному форту…

В годы правления Людовика XIV в одной из этих камер, обращенных к заливу — по давней традиции в первой от караульного помещения, на протяжении многих лет жил таинственный затворник. Стройного телосложения, со светлыми волосами, с очень приятным, как рассказывали, голосом. Его лицо было закрыто маской, «подбородочник которой, — уверял Вольтер в знаменитом пассаже своего «Века Людовика XIV» (1751), — был снабжен железными пружинами, позволявшими свободно есть, не снимая с лица маски»… Никто не имел права приближаться к нему кроме его тюремщика, слышать или произносить его имя. Однако его не притесняли; можно даже сказать, что с ним обращались по-королевски. Словно бы в порядке компенсации за лишение свободы ему создавали роскошную обстановку. Яства ему коленопреклоненно подавали на серебряной посуде почтительные слуги. Губернатор острова мсье де Сен-Мар относился к нему с величайшим почтением, в его присутствии оставаясь с непокрытой головой и не садясь, пока ему этого не предложат. Говорили даже, что жена интенданта Прованса, Пьера Кардена Ле Брет, лично выбирала для него самое красивое белье и самые тонкие кружева. Он никогда не жаловался. Его единственными развлечениями были чтение и игра на гитаре. Таков был человек в железной маске, по крайней мере так гласит легенда. Кто был он? И для чего эта маска? Чье известное лицо хотели скрыть после стольких лет заключения?

Вольтер, первым привлекший внимание к этой загадочной персоне, рассказывает, что однажды сей несчастный, видимо, в припадке отчаяния — да и как, несмотря на все хорошее обращение с ним, не впасть в отчаяние? — написал острием ножа несколько слов на серебряной тарелке, которую, несмотря на наличие решеток, сумел выбросить из окна. Местный рыбак, лодка которого пристала к берегу неподалеку от форта, увидел, как что-то упало на скалы. Он приблизился к тому месту и, убедившись в большой ценности своей находки, отнес ее губернатору, надеясь на вознаграждение. «Тот, удивившись, спросил его:

— Ты читал, что написано на этой тарелке, и видел ли кто-нибудь ее у тебя в руках?

— Я не умею читать, — ответил рыбак, — и никто не видел, как я нашел тарелку.

— Твое счастье, — сказал губернатор, — что ты не умеешь читать».

В свою очередь в 1780 году аббат Жан Пьер Папон, библиотекарь Коллеж де л'Оратуар в Марселе, собрал в книге «Литературное путешествие по Провансу» различные анекдоты на тему таинственной маски, курсировавшие в том регионе. «Лишь немногие люди, обязанные прислуживать ему, имели право говорить с ним. Однажды, когда мсье де Сен-Марк (именно так! — Ж.-К. П.) разговаривал с ним, находясь вне комнаты, в своего рода коридоре, чтобы издалека видеть, кто идет, появился сын одного из его друзей и направился к тому месту, где он услышал разговор. Губернатор, заметив его, тут же закрыл дверь комнаты и быстро пошел навстречу молодому человеку, с волнением на лице спросив его, не услышал ли он чего-нибудь. Лишь убедившись в обратном, он велел молодому человеку в тот же день уехать, а своему другу написал, что это происшествие едва не стоило его сыну слишком дорого и что он отсылает его назад домой, дабы он не совершил иной глупости».

«…Я встретил в цитадели офицера роты вольных стрелков, семидесяти девяти лет. Он поведал мне, что его отец, служивший в той же роте, много раз рассказывал ему, как некий цирюльник однажды заметил под окном заключенного что-то белое, плавающее в воде. Он подобрал это нечто, после чего отнес свою находку мсье де Сен-Марку. То была небрежно сложенная сорочка из очень тонкого полотна, на которой арестант что-то написал. Мсье де Сен-Марк, развернув ее и прочитав написанное, встревоженно спросил цирюльника, не полюбопытствовал ли он и не прочитал ли надпись. Тот уверил его в обратном. И тем не менее спустя два дня цирюльника нашли мертвым в своей постели. Эту историю офицер столько раз слышал от своего отца и ротного капеллана, что достоверность ее представлялась ему неоспоримой»{1}.[2]

В сентябре 1698 года заключенный был тайно переведен в Бастилию, новым начальником которой был назначен мсье де Сен-Мар. Там о нем еще долго помнили солдаты и офицеры, которые еженедельно видели, как незнакомец в маске в сопровождении внушительной охраны пересекал двор тюрьмы, направляясь в часовню.

Ученые авторы обратили особое внимание на саму маску, которую носил заключенный. Вольтер, как я уже говорил, описывает ее как маску, снабженную подбородочником с железными пружинами. Старик Жозеф де Ла Гранж-Шансель, некогда состоявший поэтом при герцогине Мэнской, а в 1719 году прибывший в качестве заключенного на Леренские острова за написание злых филиппик против регента, рассказывал, что таинственный заключенный, «когда он заболевал и потому нуждался во врачебной помощи, под страхом смерти мог появляться в присутствии врача только в железной маске, а когда оставался один, мог с помощью блестящих щипчиков выщипывать волосы из своей бороды. Я видел эти щипчики, использовавшиеся им подобным образом, в руках господина де Формануара, племянника Сен-Мара, лейтенанта роты вольных стрелков, занимавшейся охраной заключенных». По утверждению Жан Луи Kappa, бывшего королевского библиотекаря, писавшего в годы революции, это была «черная бархатная маска, хорошо сидевшая на лице и крепившаяся с помощью пружины на затылке».

Именно эту версию подхватил в 1838 году Виктор Гюго. В мелодраме «Близнецы», которую поэт так и оставил незаконченной, в начале II акта читаем: «Когда поднимается занавес, у стола стоит странная фигура: на первый взгляд невозможно угадать ни пол, ни возраст этого существа, одетого в длинную мантию из фиолетового бархата с головой, полностью закрытой маской из черного бархата, скрывающей как лицо, так и волосы, и ниспадающей до самых плеч. Сзади маска крепится маленьким железным замком…»

С другой стороны, в ноябре 1855 года в Лангре на публичной распродаже некая перекупщица обнаружила среди доставшегося ей металлического хлама железную маску. Не отдавая себе отчета в важности находки, она уступила ее за умеренную сумму некоему «благовоспитанному любителю», имя которого до нас не дошло. Тот, соскоблив толстый слой ржавчины, изнутри покрывавший маску, обнаружил приклеенную к задней части небольшую полоску пергамена, на которой он сумел прочитать полустершуюся надпись на латинском языке, указывавшую на то, что эту маску носил брат-близнец короля.[3] По утверждению редактора «Вестника Верхней Марны», некий известный антиквар, побывавший проездом в Лангре, предлагал за эту драгоценную реликвию значительную сумму, однако счастливый обладатель ее, «истинный гражданин Лангра и большой патриот», отказался ее продать.[4]

Узник в маске умер 19 ноября 1703 года и был похоронен под именем «Маршиоли» (или «Маршиали») на кладбище Сен-Поль. Некоторые утверждают, что его тело было засыпано неким едким веществом, чтобы как можно скорее сделать неузнаваемыми черты его лица. Другие уверяют, что ему отрубили голову и похоронили ее отдельно в месте, которое держится в секрете. Согласно еще одному слуху, на следующий день после погребения могильщик по просьбе некоего любопытного вновь раскопал могилу и, к своему великому изумлению, вместо трупа нашел большой камень. Даже после смерти этот человек нагонял страх.

В 1902 году, когда сносили старинное здание, построенное еще во времена Генриха IV, бывшую городскую усадьбу президента парламента де Планси, расположенную на улице Ботрейи, дом 17, рядом с кладбищем Сен-Поль, воспользовались случаем, чтобы исследовать могилу Железной маски. Вокруг был тихий, меланхолический сад, заросший кустарником и деревьями, а на могилах цвела сирень. Сохранился и могильный холм, под которым, согласно передававшейся из поколения в поколение легенде, был похоронен таинственный заключенный. Неподалеку от увитой диким виноградом беседки, в левом углу, возвышалась небольшая колонна, на гипсовой капители которой некий шутник нацарапал острием ножа: «Здесь покоится Маршиали, человек в железной маске». Надпись, способная заинтриговать любого посетителя… «Копая в месте положения могилы, — сообщает Поль Пельтье, — рабочие открыли первые ступени подземной лестницы, на которых нашли три разбитые маленькие колонны, похожие на ту, что в незапамятные времена возвышалась на этом месте».[5] Отчет о проведенных раскопках, представленный Шарлем Селье в муниципальную комиссию Старого Парижа, свидетельствовал о том, что в месте, которое считалось началом подземного хода в Бастилию, не обнаружили ничего кроме «нагромождения старого строительного мусора» — обстоятельство, послужившее поводом к тому, что некоторые стали говорить о сознательном уничтожении гроба таинственного заключенного.

Однако пора вернуться к истории, к ее строгим суждениям, ее документам, ее фактам. Этьен Дю Жюнка, королевский наместник в Бастилии{2}, первое лицо в крепости после управляющего, был человеком весьма аккуратным. По вечерам при свете факела он открывал персональный реестр, в котором регистрировал поступление новых заключенных с тех пор, как «в среду одиннадцатого числа месяца октября 1690 года» он «вступил в должность королевского наместника». Вот что он записал 18 сентября 1698 года:

«В четверг 18 сентября в 3 часа пополудни мсье де Сен-Мар, начальник крепости Бастилия, прибыл к месту своего нового назначения с островов Святой Маргариты и Сен-Онора, имея при себе в носилках старого заключенного, который был с ним еще в Пинероле, которому он велел постоянно быть в маске, имя которого не произносилось и которого он по выходе из носилок велел поместить до наступления ночи в первую камеру башни де ла Базиньер, а в 9 часов мы с мсье де Розаржем, одним из сержантов, которых привез господин начальник, поместили его, одного, в третью камеру башни де ла Бертодьер, которую я за несколько дней до его прибытия обставил всей необходимой мебелью, получив соответствующее распоряжение от мсье де Сен-Мара; новому заключенному будет прислуживать и заботиться о нем мсье де Розарж, а кормить его должен господин начальник крепости».[6]

Этот текст является первым документальным упоминанием о существовании в Бастилии заключенного в маске. Нет оснований сомневаться ни в аутентичности текста, ни в добросовестности его автора. Дю Жюнка принадлежал к тому типу чиновников, которые неукоснительно придерживаются дисциплины, но вместе с тем не лишены человечности и чувствительности. Этот старый служака с момента своего появления в знаменитой тюрьме обратил на себя внимание тем, с каким упорством он добивался освобождения заключенных, о существовании которых правительство просто забыло. Когда ему указали на то, что он, действуя подобным образом, рискует лишиться значительного источника доходов, Дю Жюнка ответил: «Я теряю лишь деньги, тогда как у этих несчастных нет ничего, за исключением самой жизни». Один из этих заключенных, протестант Константен де Ранвиль, характеризует его как «человека приятной наружности, приветливого, мягкого, честного». Другой, Гатьен Куртиль де Сандра, пользовавшийся успехом романист, помимо всего прочего автор фальшивых «Воспоминаний мсье д'Артаньяна», из которых Александр Дюма черпал материал для своих «Трех мушкетеров», также расхваливал его: это, говорит один из его персонажей, «очень порядочный человек», который по мере своих сил «старается заботиться о вверенных ему заключенных, поскольку это не идет во вред королевской службе».[7] Разумеется, у него были не одни только достоинства. Мадам Гион, весьма приверженная мистицизму и за это подвергшаяся гонениям, одно время была в числе его заключенных и отзывается о нем негативно. Дю Жюнка, ставленник Ноайлей, в свою очередь пользовавшихся протекцией мадам де Ментенон, отличался особым рвением в религиозной сфере. Убежденный в том, что он станет преемником Бемо, старого начальника Бастилии, умершего в 1697 году, он невзлюбил Сен-Мара, похитившего у него вожделенную должность. Тем более что Сен-Мар также был весьма стар. «Он дышит на ладан», — будто бы нашептывал Дю Жюнка мадам Гион.[8] Однако, как оказалось, сам Дю Жюнка дышал на ладан в еще большей степени — он умер в 1706 году.

После Дю Жюнка остался дневник, являющийся весьма ценным документом. Он представляет собой не официальный тюремный реестр, но своего рода заметки на память, книгу учета, в которую день за днем вносились подробности об узниках, прибывавших в Бастилию. Поступив на хранение в старинный архив тюрьмы, он после революции был передан в рукописный отдел библиотеки Арсенала, где хранится и поныне. Фрагмент, касающийся человека в маске, впервые был опубликован в Льеже в 1769 году преподобным отцом-иезуитом Анри Гриффе, очень серьезным и эрудированным историком, профессором коллежа Людовика Великого, придворным проповедником, с 1745 по 1764 год служившим тюремным капелланом, в его «Трактате о разного рода доказательствах, служащих установлению исторической истины».[9] «Из всего, что было написано и сказано об этом человеке в маске, — отмечал отец Гриффе, — ничто не может сравниться достоверностью и авторитетностью с этим дневником. Это подлинное свидетельство человека, бывшего на месте события, непосредственного очевидца, сообщающего то, что он видел, в дневнике, написанном его собственной рукой, в котором он ежедневно отмечал происходившее на его глазах».

Рассмотрим более подробно это упоминание в записках тюремщика. Прежде всего следует отметить, что автор, хотя и занимает довольно высокое положение среди служащих крепости, совершенно не знает, кем является узник. Увидев прибытие этого странного человека в маске, он, вероятно, рискнул спросить, кто это, на что начальник крепости ответил ему, что это имя «не произносится», или, по крайней мере, эта информация была сообщена ему в письменном виде, вместе с полученной ранее инструкцией относительно меблировки комнаты. Очевидно, имя этого человека было государственной тайной. Дю Жюнка сумел узнать лишь то, что ранее он находился под охраной мсье де Сен-Мара в Пинероле, маленьком французском городке в Северной Италии, где умер бывший инспектор финансов Фуке, а затем — на острове Святой Маргариты. Сен-Мар исполнял обязанности начальника тюрьмы в Пинероле с 1665 по 1681 год, следовательно, таинственный узник длительное время находился под его ответственностью. Последовал ли он за своим тюремщиком, когда тот стал комендантом форта Эгзиль, оставаясь в этой должности с 1681 по 1687 год, когда перебрался на острова? А может быть, он был переведен из Пинероля непосредственно на остров Святой Маргариты, где и встретил своего прежнего тюремщика? Об этом не сообщается нам, и далее мы увидим, какую важность приобретает это уточнение для решения загадки. Во всяком случае, продолжение текста подтверждает, что интересующий нас человек избежал общего режима, установленного в крепости. Прислуживать ему и заботиться о нем должен был только мсье де Розарж, доверенный офицер мсье де Сен-Мара, вместе с ним прибывший со Святой Маргариты. «…Кормить его должен господин начальник крепости» — то есть расходы на его содержание должен покрывать сам начальник крепости, минуя общий бюджет тюрьмы. То, что старый заключенный имел право на особый режим, вытекает из текста. Зато ничто не указывает на особое почтение, с которым полагается обходиться с человеком высокого положения. Что касается маски, то ее описание не приводится. Дю Жюнка просто говорит, что незнакомец «всегда был в маске».

Таковы начальные сведения, которые можно извлечь из документа. Бастилия, как известно, представляла собой массивную средневековую крепость, возведение которой началось в 1370 году в правление Карла V и которая давно уже утратила свое стратегическое значение. Ее восемь круглых зубчатых башен, закопченных до черноты, соединенных друг с другом дозорным маршрутом и окруженных грязным рвом, придавали ей грозный вид. Невозможно было говорить о ней без содрогания. По ту сторону подъемного моста, внутри этой мрачной каменной могилы, все было полно тайн, о которых не полагалось говорить вслух. Любопытных даже близко к ней не подпускали. Относительная безопасность, которую обеспечивало это сооружение, послужила причиной превращения его в тюрьму и склад боеприпасов — именно это последнее обстоятельство, как говорят, особенно заинтересовало восставших 14 июля 1789 года, отправившихся на поиски пороха после того, как они завладели ружьями в Доме инвалидов.

При Людовике XIII и в правление Анны Австрийской Бастилия еще сохраняла свой характер «королевского замка». Правда, изредка в нее попадали оборванцы и прочие простолюдины, обвиненные в разного рода преступлениях — алхимии, колдовстве, демонологии, однако они составляли незначительное меньшинство. Главным образом сюда препровождали важных особ — дерзких сеньоров, недобросовестных финансистов или разнузданных придворных, несдержанных на язык или позволявших себе играть в кости или карты прямо при дворе. Не существовало ни запоров на дверях, ни решеток на окнах. Под управлением же де Бемо и его преемника Сен-Мара Бастилия все больше превращалась в настоящую тюрьму, в которую сажали арестантов самого разного сорта, начиная с простых уличных хулиганов, схваченных ночной стражей, и кончая знатными господами и расточительными сыновьями богатых родителей — не минуя также упорствующих гугенотов и патентованных отравителей. В башнях на многих этажах были устроены карцеры и хорошо охраняемые камеры. Кстати, одна из этих башен словно в насмешку называлась башней Свободы!{3}

Сразу же по прибытии человека в маске поместили, дабы не привлекать к нему внимание, в башню де ла Базиньер, первую слева от подъемного моста{4}. Первая камера на первом этаже обычно служила для временного пребывания, от нескольких часов до нескольких дней. В 9 часов вечера Дю Жюнка и сержант Розарж забрали оттуда арестованного и, проведя по темной лестнице, поместили его на третьем этаже расположенной по соседству башни де ла Бертодьер{5}.

Эта камера с двойными, обитыми железом, запирающимися на четыре ключа дверями имела форму восьмигранника высотой четыре метра и площадью четыре на шесть с половиной метров, с выложенным кирпичами полом и беленным известью потолком. Она имела достаточно большое зарешеченное окно, расположенное на высоте десяти футов от пола, к которому можно было подняться по трем небольшим ступенькам; в камере имелся камин с вытяжным колпаком, а в толще стены была устроена ниша, служившая для «уединения». Как и в прочих камерах, стены, вероятно, были довольно грязными и покрыты надписями.

Третья камера башни де ла Бертодьер, в которую поместили человека в маске, считалась «светлым карцером», в отличие от настоящего карцера, расположенного внизу, на высоте крепостного рва, где заключенные томились прикованными цепями к грязному полу в окружении крыс, по ночам кусавших их за лицо. Эта камера имела настоящее окно, а не бойницу, и считалась в Бастилии одной из наименее вредных для пребывания. И все же она была отнюдь не дворцом! Мебель, которую поставил туда Дю Жюнка, видимо, не слишком отличалась от обстановки в прочих камерах: небольшой складной стол, плетеный стул, кровать с пологом из полупарчи, набитый шерстью матрац, одно или два одеяла, пара простыней и два полотенца. Быть может, обстановка дополнялась одним или парой кресел, обитых лощенкой. Прочий инвентарь был столь же непритязателен: вилка, ложка, солонка, кувшин для воды, стакан, подсвечник, ночной горшок из фаянса и четыре большие свечи, запас которых периодически восполнялся. Камеры в то время обычно не меблировались. Лишь в 1709 году король создал специальный фонд для постоянной меблировки пяти или шести камер, предназначенных для важных персон.

Жизнь в Бастилии была монотонной, ее ритм задавался грохотом открывавшихся и закрывавшихся запоров. Снаружи, за грязным крепостным рвом, по деревянной галерее с парапетом регулярно проходили стражники, громогласно выкрикивавшие слова команд. По ночам каждую четверть часа караульный бил в колокол, не давая всем имеющим слух сомкнуть глаз. По случаю всенародных праздников и побед, когда устраивались шествия с несением Святых Даров, с башен палили пушки, от адского грохота которых сотрясались толстые крепостные стены. Единственным утешением для обитателей Бастилии служило то, что питание было разнообразным, зачастую даже превосходным — исключение составляли только сидевшие в карцере да те несчастные, на содержание которых король выделял слишком скудные средства.

К свидетельству Дю Жюнка следует добавить сообщение де Дюбюиссона, сидевшего в Бастилии с 14 декабря 1703 года до 18 сентября 1715 года, которое приводит Ла Гранж-Шансель в «Литературном ежегоднике» за 1768 год. Заключенного в маске уже не было в живых, однако Дюбюиссон сидел с теми, кто в свое время контактировал с ним. Об одном из таких людей он рассказывает: «Я знал, что он с несколькими другими заключенными находился в камере, расположенной над той, которую занимал этот незнакомец, и что через каминную трубу можно было беседовать, обмениваясь сообщениями; на их вопрос, почему он не хочет назвать свое имя и рассказать о себе, тот ответил им, что подобного рода признание стоило бы ему жизни, равно как и тем, кому он открыл бы свой секрет».[10]

Где находилась эта камера? Трудно сказать, поскольку, вопреки утвердившейся традиции, человек в железной маске недолго оставался в третьей камере башни де ла Бертодьер. Согласно реестру Дю Жюнка, с 21 ноября 1699 года ее занимал протестант Фалэзо де ла Ронда.[11] В марте 1701 года там находилась «колдунья» Анна Рандом или Рандон, подозреваемая в темных делишках и все время остававшаяся в одиночном заключении и под неусыпным надзором. 4 декабря 1701 года ее сменила мадемуазель Мари Сальбержде Рувар, по прозванию Лемэр де Мэнвиль, родившаяся в Нормандии, также посаженная за колдовство; вскоре к ней присоединилась давняя узница, ла Робер.[12] 9 февраля 1702 года их сменил Луи Дюплесси, бывший слуга графа де Вермандуа, обвиненный в шпионаже и освобожденный 29 июля того же года.[13] Затем, с 22 ноября, здесь находился шотландский купец Александр Стивенсон, подозреваемый в переправке золотых французских монет в Англию. Он был освобожден 17 июля 1703 года[14].

Человек в маске не занимал и вторую камеру башни де ла Бертодьер, поскольку там находились «под надежной охраной» двое повес, Тирмон и Рикарвиль, а затем писатель Константен де Ранвиль. Проведенные исследования не позволили установить, куда был переведен человек в маске. В то время тюрьма была полна заключенных. В январе 1703 года в сорока двух ее камерах находились сто заключенных (против пятнадцати в 1698 году). Смена обитателей камер происходила часто, что не всегда фиксировалось Дю Жюнка. Однако было бы логично предположить, что, несмотря на переполненность тюрьмы, мсье де Сен-Мар всегда старался изолировать заключенного, «имя которого не произносилось». Вполне возможно, что спустя некоторое время, видя, что в камерах отсутствует звукоизоляция, он решил держать этого узника возле себя, в квартире, которую занимал за пределами крепости. Там у него была небольшая комната, уже служившая камерой заключения во времена его предшественника. В 1693 году Дю Жюнка отмечал, что некоего заключенного-англичанина поместили «в маленькой комнате за пределами замка, в которой мсье де Бемо держал свою библиотеку». Внутри крепости человек в маске появлялся только по воскресеньям, чтобы пойти на мессу. Часовня располагалась на первом этаже между башней де ла Бертодьер и башней Свободы. Помещение было тесное, и заключенных отделяла только драпировка. Во времена, когда начальником крепости являлся де Бернавиль, были устроены четыре индивидуальные ниши, закрытые со стороны алтаря двойной занавеской. Понятно, что количество заключенных, имевших возможность присутствовать на воскресном богослужении, было ограниченно. Это считалось особой милостью, исключительным благоволением.

Спустя пять лет после прибытия в Бастилию, 19 ноября 1703 года, человек в маске умер, сраженный внезапной болезнью. Во втором реестре, в котором регистрировались случаи смерти и освобождения заключенных, Дю Жюнка записал:

«В четверг 19 ноября 1703 года: таинственный заключенный, постоянно носивший маску из черного бархата, которого мсье де Сен-Мар, прибыв с острова Святой Маргариты, привез с собой, которого он охранял долгое время, накануне, возвращаясь с мессы, почувствовал себя плохо и сегодня в 10 часов вечера умер. Мсье Жиро, наш капеллан, незадолго до смерти причастил его, и сей неведомый заключенный, столь долго находившийся под стражей, в 4 часа пополудни 20 ноября был похоронен на кладбище Сен-Поль, нашего прихода. В книге регистрации смертей указали имя, которого не знают ни мсье де Розарж, комендант, ни мсье Рейе, хирург, поставившие свои подписи». Приписка на полях: «Впоследствии (sic) я узнал, что в реестре в качестве имени указали мсье де Маршьель и что на похороны выделили 40 ливров».[15]

Итак, королевский наместник не смог разузнать подлинного имени несчастного заключенного. Фамилия, указанная в приходском реестре, мсье де Маршьель, которую он узнал от Рейе или Розаржа, не показалась ему убедительной. Зато он в своем сообщении сделал важное уточнение: маска заключенного была из черного бархата. Правда, он не сообщает других подробностей, как то: наличие подбородочника, металлических деталей или железного замка, а также не была ли это простая карнавальная полумаска, закрывающая верхнюю часть лица. И последнее замечание: 40 ливров, выделенных на похороны, представляют собой сумму хотя и не очень большую, но и не маленькую; поскольку стоимость гроба и савана составляет лишь половину этой суммы, есть основания предполагать, что по усопшему служили мессу. В 1713 году церемония погребения тюремщика Антуана Ларю обошлась в 17 ливров и 10 солей.[16] Еще в 1786 году расходы по погребению на кладбище Сен-Поль Николя Антуана Леге, «заключенного в крепости Бастилия по распоряжению короля», не превысили 18 ливров.[17]

Акт, составленный кюре прихода Сен-Поль, аббатом Жилем Лезуром, фигурирует или, вернее говоря, фигурировал в приходском реестре до того, как 24 мая 1871 года он сгорел при пожаре ратуши, подожженной коммунарами. К счастью, сохранилось его факсимиле. Вот этот текст:

«19-е, Маршиоли, сорока пяти лет или около того, умер в Бастилии, и тело его погребено на кладбище прихода Сен-Поль 20-го числа сего месяца в присутствии мсье де Розажа (sic), коменданта Бастилии, и мсье Регле (sic), хирурга Бастилии, которые и подписались. Подписи: Розарж, Рейе»{6}.

Этот акт подтверждает сообщение Дю Жюнка. «Мсье де Маршьель» — простое офранцуживание (обычная в то время практика) фамилии, под которой был похоронен заключенный Маршиоли. Удивительно, что при погребении по христианскому обряду не упомянуто его имя. Наконец, ничто не свидетельствует о том, что указанные фамилия и возраст «сорок пять лет или около того» соответствуют фамилии и возрасту заключенного. Согласно Вольтеру, цитирующему свидетельство зятя врача из Бастилии, Фрекьера, незнакомец незадолго до своей смерти заявил, что ему шестьдесят лет…

Мы видели, что поиски могилы интересующего нас заключенного, если таковые вообще проводились, не увенчались успехом. Его останки, вероятнее всего, погребены из соображений секретности в одной из многочисленных общих могил и сейчас находятся в парижских катакомбах среди многих сотен тысяч скелетов. Попробуйте разобраться!

Два сообщения Дю Жюнка и акт, составленный в приходе Сен-Поль, являются единственными подлинными документами той эпохи. Они доказывают, что легенда о Железной маске имеет под собой историческое основание. К этим документам следует добавить более позднее свидетельство отца Гриффе, содержащееся в его уже цитировавшемся произведении. «Воспоминания о заключенном в маске, — пишет он, — еще были живы среди офицеров, солдат и слуг Бастилии, когда мсье де Лоне, многолетний начальник этой крепости, прибыл туда к месту своей новой службы, и те, кто видел заключенного в маске, когда тот проходил по двору, направляясь к мессе, рассказывали, что, как того требовал порядок, после его смерти было сожжено все, чем он пользовался — белье, одежда, матрац, одеяла и т. п. и что даже выскоблили и заново побелили стены камеры, в которой он находился, а также заменили в ней плиточное покрытие пола, опасаясь, что он мог найти способ спрятать записку или оставить какой-либо иной знак, позволяющий узнать, кем он был на самом деле».

Эти факты подтвердил Анри Годийон-Шевалье, комендант Бастилии с 1749 по 1787 год, разобравший архивы крепости и составивший своего рода общий реестр заключенных. Одна из его карточек, посвященная «знаменитому человеку в маске», содержит сведения, сообщаемые Дю Жюнка. Колонка, в которой должны находиться распоряжение о заключении в тюрьму и фамилии государственных секретарей, обязанных визировать его, оставлена пустой. В колонке, содержащей причину ареста, значится: «всегда была неизвестна». Колонка «Примечания» заполнена следующим образом:

«Это знаменитый человек в маске, которого никто никогда не знал. Господин начальник крепости обращался с ним очень почтительно, а присматривал и ухаживал за ним один только мсье де Розарж, комендант упомянутой крепости; он болел всего несколько часов, умер скоропостижно. Похоронен на кладбище церкви Сен-Поль 20 ноября 1703 года в 4 часа пополудни под фамилией Маршьергю. Nota: Он был закутан в новое полотно, которое выделил начальник крепости, а все, что нашли в его камере, было сожжено, включая кровать, стулья, стол и прочие предметы»{7}.[18]

Дю Жюнка, в обязанность которого не входило услужение этому таинственному заключенному и который, соответственно, не мог наносить ему визиты, писал, что тот всегда был в маске. Это, видимо, единственная ошибочная деталь в его сообщении. Отец Гриффе спешит восстановить правду: нет причины, чтобы сей несчастный постоянно был вынужден находиться в маске даже в присутствии де Розаржа или начальника крепости, которые отлично знали его. «Он обязан был надевать ее лишь когда проходил через двор Бастилии, направляясь на мессу, чтобы его не узнали стражники, или когда ему надо было впустить в свою камеру слуг, не посвященных в его тайну».

Это мнение подтверждает Гийом Луи де Формануар де Пальто, старший служащий бюро продовольствия, сын Гийома де Формануара, который был племянником и заместителем Сен-Мара на острове Святой Маргариты в 1693 году. В своем письме от 19 июня 1768 года Фрерону, опубликованном в «Литературном ежегоднике», он сообщает: «На острове Святая Маргарита и в Бастилии его знали только под именем де Ла Тур… Он часто прогуливался, всегда с маской на лице. Лишь после выхода в свет "Века Людовика XIV" господина Вольтера распространилась молва, что эта маска была из железа и с пружиной; возможно, просто забыли сообщить мне об этом обстоятельстве, однако на нем была эта маска, лишь когда он выходил на улицу или должен был появляться в присутствии посторонних людей».

Не следует забывать и о свидетельстве Константена де Ранвиля, хотя то, что он рассказывает, по важности не идет ни в какое сравнение с реестром Дю Жюнка или записками отца Гриффе и коменданта Шевалье. Этот протестант, ложно обвиненный в шпионаже, находился в Бастилии с 16 мая 1702 года по 16 июня 1713 года. По выходе из нее он написал воспоминания о своем заключении, три тома которых вышли в Голландии в 1719–1724 годах под названием «Французская инквизиция, или История Бастилии». Эта книга служит непосредственным свидетельством о жизни в крепости, о многочисленных заключенных, с которыми автор свел знакомство, не раз сменив камеру, в том числе и с теми, кто сидел этажом выше или ниже человека в маске и имел возможность общаться с ним через каминную трубу или методом перестукивания. Она является также яростным обвинением против тюремной системы. Если архивные документы обычно отличаются точностью сообщаемой информации, то портреты тюремщиков, нарисованные этим дотошным хронистом, живописны и вместе с тем диковинны. Это целая галерея шутов и монстров в духе Иеронима Босха, проходимцев и негодяев, одетых в лохмотья и рассуждающих о милосердии начальника крепости, жадных мошенников, павших столь низко, что уже ничем не отличаются от висельников, которых они поставлены сторожить!

Вот, прежде всего, портрет мсье де Сен-Мара: «Маленький человечек, очень уродливый и плохо сложенный, сгорбленный и трясущийся, ужасно вспыльчивый, постоянно бранящийся и богохульствующий, кажется, вечно, пребывающий в ярости; черствый, неумолимый и жестокий до крайности».[19] Его излюбленным занятием было пересчитывание экю, которые он в течение всей своей жизни собирал в специальные мешочки. Располагая правом самому назначать своих подчиненных на месте новой службы, кроме королевского наместника, он прибыл с острова Святой Маргариты с собственной «командой» безусловно преданных ему людей.

Жак Розарж (а не де Розарж, как он сам называл себя), родом из Прованса, служивший под началом Сен-Мара тридцать один год, начал свою карьеру еще в Пинероле простым мушкетером роты вольных стрелков. Он дослужился до коменданта Бастилии, заняв в служебной иерархии место сразу после Дю Жюнка, королевского наместника. У него была, пишет Ранвиль, «напыщенная морда с кожей, подобной коре дерева, на которой оспа оставила свои следы; его глубоко посаженные глаза, словно спрятанные в двух игральных костях под бровями толщиной с большой палец, красны и отвратительны; его точно зубилом вырубленный нос картошкой, усыпанный двадцатью или тридцатью другими маленькими носами разного цвета, подобен мушмуле, раздавленной поверх его рта, синеватые губы которого, усеянные маленькими рубинами и перлами, возвышаются двумя валиками… его низкорослое коренастое тело с трудом держалось на ногах, поскольку закачанная в него "вода жизни" заставляла его шататься из стороны в сторону».[20] Таков был надсмотрщик, прислуживавший человеку в маске.

Сен-Мар питал большое доверие к аббату Жиро, также родом из Прованса, служившему тюремным священником на Святой Маргарите и являвшемуся исповедником нашего узника. Вот его портрет: «Большие впалые глаза, длинный приплюснутый нос, точно клюв у попугая, пухлый, как у мавра, рот, кожа оливкового оттенка; непрерывно харкающий и вечно жалующийся на стеснение в груди. При этом исключительно опрятен, бобровый мех на нем блестит, его светлый парик хорошо припудрен, брыжи, изготовленные великолепной мастерицей, аккуратны, так что ни один критик не нашел бы, к чему придраться; его чулки великолепно натянуты, а туфли крошечного размера…»[21] Ранвиль обвиняет аббата Жиро, этого «египетского Адониса», в нанесении слишком частых визитов узницам и в ведении любовной переписки с некой монашкой. Мало того, однажды видели, как он, совершенно запыленный, выходил из голубятни с хорошенькой служанкой…

Теми же красками автор рисует портрет Фрекьера, лечившего человека в маске. Он был назначен в Бастилию Фагоном, первым врачом короля. Это истинный мсье Пюргон{8}, толстый коротышка, в парике, в костюме из черного сукна, в неизменной шапке, отороченной бобровым мехом. «Сквозь его накладные волосы не разглядеть образину страшного урода. Его лоб совершенно скрыт париком и шапкой, однако видны два крошечных поросячьих глаза, большой курносый нос, широкий, открывающийся до самых ушей рот, в котором остались всего три или четыре пожелтевших зуба, свисающие, точно у обезьяны, щеки, короткий подбородок…»[22] Беспрестанно гримасничая, как старая обезьяна, он своей рукой в огромном батистовом манжете щупает пульс заключенных, потом велит им высунуть язык, мнет им желудок и исследует цвет их мочи. Не правда ли, фигура, достойная Мольера?!

Чувство большого разочарования оставляют воспоминания Ранвиля, касающиеся заключенного в маске, который, похоже, не произвел на него особого впечатления: «Я видел в 1705 году (sic) другого заключенного, имени которого не смог узнать, но Рю, тюремщик, который вел меня в мою камеру из зала, где я видел сего несчастного, сообщил мне, что он находится в заключении уже тридцать один год, что мсье де Сен-Мар привез его с собой с острова Святой Маргариты, где тот был обречен на вечное заточение за то, что, будучи школьником двенадцати или тринадцати лет, сочинил два стишка против иезуитов… Мсье де Сен-Мар перевез его в Бастилию, соблюдая по дороге чрезвычайные меры предосторожности, чтобы никто не смог узнать его… Он вышел спустя два или три месяца после того, как я видел его в зале, куда меня по ошибке ввели вместе с ним. Тюремщики, увидев, как я вошел, тут же повернули его спиной ко мне, не позволив мне разглядеть его лица. Это был человек среднего роста с черными, довольно густыми, приметными волосами».

Эта история, видимо, является чистейшей мистификацией: упомянутый в ней тюремщик Рю и хирург Рейе, дополнивший рассказ, ничего не знали о таинственном заключенном, так же как и Дю Жюнка{9}. Все, что они рассказывают на эту тему, — сплошной вымысел, имеющий антииезуитскую направленность. Дата 1705 год невозможна, поскольку интересующий нас человек умер (а отнюдь не вышел из тюрьмы) в 1703 году. Описание его внешности поразительно и не соответствует тому, что сообщают многие очевидцы, видевшие человека хорошего телосложения, со светлыми волосами («выше среднего роста», писал Вольтер, передававший слова очевидцев; «он был высокого роста и имел светлые волосы», утверждал также Гийом Луи де Формануар, расспрашивавший крестьян имения де Пальто, принадлежавшего брату его деда, мсье де Сен-Мару, где тот останавливался вместе со своим узником на пути в Бастилию в 1698 году). Может быть, Ранвиль спутал с «черными волосами» маску, о которой он вообще не упоминает?{10} Очевидно, его воспоминания передают смесь различных событий, однако это не исключает того, что он мог мимолетно видеть интересующего нас человека.

Глава 2 ОТ ПИНЕРОЛЯ ДО ЭГЗИЛЯ

«Никогда ни один индийский бог, — говорил литературный критик Поль де Сен-Виктор, — не подвергался стольким переселениям и перевоплощениям!» Действительно, начиная с XVIII века появилось множество гипотез относительно имени и облика заключенного в маске: в нем поочередно видели графа де Вермандуа, узаконенного сына Людовика XIV и мадемуазель де Лавальер, по официальной версии погибшего в ноябре 1683 года в возрасте шестнадцати лет при осаде Куртре; герцога Монмаутского, незаконнорожденного сына английского короля Карла II, поднявшего мятеж против своего дяди, короля Якова II, и будто бы (только для видимости) казненного в июле 1685 года; герцога де Бофора, незаконнорожденного сына французского короля Генриха IV, великого адмирала Франции, погибшего при осаде Кандии в июне 1669 года, тело которого так и не было найдено; армянского патриарха Аведика, похищенного во время посольства в Константинополь; шевалье де Рогана, обвиненного в оскорблении его величества и приговоренного к обезглавливанию в ноябре 1674 года; голландского заговорщика Луиса Ольдендорфа (он же шевалье де Кифенбах), арестованного в 1673 году при переправе через Сомму с подозрительным ножом, обнаруженным в его багаже; графа де Керуальз, морского офицера, которого великий визирь послал вести переговоры относительно выкупа герцога де Бофора; генерал-лейтенанта Лаббе де Булонда, наказанного за преждевременное снятие осады с Кони в 1690 году; графа де Гремонвиля, посла Франции, впавшего в немилость у короля; Марка де Жаррижа де ла Морейи, якобы знавшего государственную тайну, касающуюся импотенции Людовика XIII; Анри, герцога де Гиза, представителя славного рода Гизов, заговорщика; и, наконец (как же можно забыть о нем!), старшего брата или брата-близнеца Людовика XIV — гипотеза, пользовавшаяся особой популярностью в XVIII веке и не утратившая своей привлекательности до наших дней… Все или почти все эти версии, довольно легковесные и произвольные, лишенные реальных оснований, отброшены современными историками{11}. Их авторы зачастую исходили из неполных и разрозненных данных, не утруждая себя при этом изучением истории тех тюрем, в которых сидел узник, то есть Пинероля, Эгзиля, Святой Маргариты и Бастилии. Они проделали работу, обратную тому, чего от них ждали. В наши дни хорошо известно то, что осталось от переписки мсье де Сен-Мара с государственным секретариатом военных дел. Эта переписка, опубликованная такими историками, как Ру-Фазийяк, Жозеф Делор, Франсуа Равессон, Мариус Топен, Теодор Юнг, Станислас Брюньон, Бернар Кэр,[23] показывает, что тюремщик имел на своем попечении определенное количество заключенных, которых можно более или менее точно идентифицировать. Один из них и является Железной маской. Бухгалтерская документация доказывает это, подтверждая данные, содержащиеся в корреспонденции. Нет оснований предполагать наличие еще одного человека, содержащегося тайно, от которого не осталось бы ни ордера на арест, ни записи о поступлении в тюрьму, ни малейших следов выплаты сумм на его содержание. Таким образом, стоит лишь провести тщательное исследование, чтобы узнать имя человека, привезенного в сентябре 1698 года в Бастилию с бархатной маской на лице. И отправной точкой этого исследования, разумеется, является Пинероль.

Прилепившись к противоположному склону Приморских Альп, на пути из Турина в Бриансон, стоит город Пинероль, по-итальянски Пинероле Первый раз Франция владела им с 1536 по 1574 год, затем передала его Савойе. 30 марта 1630 года кардинал Ришелье, «генералиссимус» армии в 20 тысяч человек, лично завладел этим городом. По условиям договора, заключенного 30 мая следующего года в Кераско, герцог Савойский Карл Эммануил I уступил его, а заодно и всю Перузскую долину, Франции «в вечное владение». Эта новая провинция, «ворота» в Пьемонт, была частью «Четырех Наций», куда помимо нее входили Артуа, Верхний Эльзас и Руссильон, прославленные в Париже Коллежем Мазарини, здание которого было возведено в 1665–1680 годах архитекторами Ле Во и д'Орбе, где в настоящее время располагается Институт Франции.

Город представлял собой нагромождение кирпичных зданий цвета охры или шафрана с плоскими крышами из красной черепицы, среди которых тут и там виднелись колокольни церквей. Там насчитывалось не менее шести главных церквей — Сен-Донат (сейчас кафедральный собор), Сен-Морис, Сент-Мари, Сен-Бернарден, Иль-Джезу и Мадон-де-Пари, не считая часовен монастырей и монашеских орденов. Немало было также трактиров и постоялых дворов для солдат: «Красная шапка», «Зеленая шапка», «Белый крест», «Золотой лев», «Черная голова», «Три голубки», «Французское экю», а также заведение мадам Фамелы, которое охотно посещалось солдатами и пользовалось дурной репутацией…

Над городом возвышались два строения — возведенная в романо-готическом стиле церковь Сен-Морис (она существует и по сей день), вознесшая высоко в небо свою колокольню из красного кирпича, которую беспощадно хлещет северный ветер, и расположенная на противоположном холме мрачная, неприветливая крепость, стоящая в окружении фортификационных сооружений и чем-то напоминающая Бастилию. Это был неуклюжий средневековый замок со всевозможными добавлениями и переделками, частично реконструированный в 1666 году после взрыва порохового склада. Хотя в 1696 году он был полностью снесен по случаю передачи города герцогу Савойскому, его конфигурация хорошо известна благодаря изысканиям, проведенным архитектором города Франко Карминати. Замок состоял из трех разнородных главных корпусов в окружении пяти круглых башен (одна из которых была, вернее говоря, полукруглой), четырех угловых и одной срединной{12}: северо-восточная, к которой примыкала небольшая колокольня, служила часовней, восточная же (а по мнению некоторых — южная срединная башня) была знаменитой «нижней башней», в которой располагались казематы для содержания государственных преступников…[24]

Как и все города-крепости королевства, Пинероль имел свою военную иерархию, свой персонал, свой административный механизм. Власть генерал-губернатора распространялась на город, цитадель и прилегающие территории. Эту должность исполнял Антуан де Бруйи, маркиз де Пьенн, на смену которому в августе 1674 года пришел его кузен Антуан де Бруйи, маркиз д'Эрльвиль. Изоляция этой небольшой территории от остальной Франции и близость герцогства Савойского и занятого испанцами Милана не позволяли обладателю этой должности часто предпринимать поездки к королевскому двору и даже просто ночевать вне крепости. Таково было неудобство, связанное с исполнением данной должности. Зато она была почетна, что подчеркивалось наличием при генерал-губернаторе стражи в составе пятнадцати солдат, вооруженных алебардами, и восемнадцати — карабинами. При генерал-губернаторе находились два заместителя — королевский наместник по управлению цитаделью, мсье де Риссан, и королевский наместник по управлению городом, мсье де Ла Бретоньер. Надзор за различными службами в крепости входил в обязанность коменданта и его двоих помощников, избиравшихся из числа офицеров гарнизона{13}. Интендантская служба, продовольственное снабжение, поддержание порядка среди личного состава и госпиталь находились в сфере компетенции военного комиссара — должность, которую поочередно занимали господа Даморезан, Пупар, Луайоте и дю Шонуа. Фонды, из которых финансировалась армия «по ту сторону гор», поступали через чрезвычайный военный комиссариат — финансовую организацию, средства которой пополнялись за счет военных реквизиций и контрибуций на завоеванной территории и которая подчинялась государственному секретариату военных дел.

В городе и цитадели в обычное время размещались от шести до семи рот инфантерии и несколько эскадронов кавалерии. В случае же усиления напряженности в регионе численность войск могла значительно возрастать.

Особенностью города было то, что в нем имелся Суверенный совет, своего рода маленький местный парламент, автономный орган, юрисдикция которого распространялась на сам город и прилегающие к нему территории, как это было в Турне, Брейзахе и Перпиньяне.

Старая башня, защищенная крепостной стеной, была совершенно отделена от цитадели, а ее подъемный мост постоянно был поднят. День и ночь стража маршировала по дозорному пути и у подножия тюрьмы, в огороженном стеной и засаженном деревьями пространстве, получившем название Королевского сада. Его администрация не подчинялась генерал-губернатору, находясь в прямом подчинении у государственного секретаря военных дел Франсуа Мишеля Ле Тейе, маркиза де Лувуа.

С 1665 года генерал-губернатором Пинероля был мсье де Сен-Мар. Его настоящее имя — Бенинь Довернь. Он родился в 1626 году в Бленвилье, близ города Монфор-л'Амори. У его матери Мари Гарро были брат, сеньор де Фонтенель, генерал-лейтенант артиллерии, и сестра, вышедшая замуж за знатного господина, Гийома де Био де Бленвилье. Его отец, Луи Довернь, происходил из гораздо более простой семьи. Он служил в армии, дослужился до капитана инфантерии, получил орден Святого Михаила и взял себе военный псевдоним Сен-Мар. Непрерывные военные походы не оставляли ему времени, чтобы заниматься сыном Бенинем{14}. Очевидно, его дядя с материнской стороны, Гийом де Био де Бленвилье, занялся устройством его судьбы, отдав его в возрасте двенадцати лет в армию на положении сына полка. Бенинь Довернь по прозванию Сен-Мар медленно поднимался по ступеням военной иерархии, служа под командованием принца де Конде в годы Фронды, в роте своего отца, а в 1660 году перешел капралом в первую роту мушкетеров конной гвардии короля. Участие в 1661 году в аресте Фуке и поэта Пелиссона и пребывание в Бастилии в последние месяцы судебного процесса над генеральным контролером финансов обнаружили в нем талант тюремщика.

Известно, что Николя Фуке, виконт де Во и де Мелен, генеральный прокурор Парижского парламента и генеральный контролер финансов, был арестован в Нанте 5 сентября 1661 года Шарлем де Бац-Кастельмором, господином д'Артаньяном — знаменитым героем романа Александра Дюма, младшим лейтенантом первой роты королевских мушкетеров. Фуке обвинили в «растрате», то есть служебной недобросовестности, а также в оскорблении Его Величества — за строительство укрепления Бель-Иль без королевского разрешения. Посаженный под арест сперва в Анжере, а затем в замке Венсенн и в Бастилии, он был приговорен судом к вечному изгнанию, равно как и все финансисты, обогатившиеся за счет государства с 1635 года. Однако Людовик XIV нашел этот приговор слишком мягким и заменил его на пожизненное заключение.

Когда в декабре 1664 года Кольбер и король искали надежного человека на должность надзирателя за Фуке, д'Артаньян рекомендовал им Сен-Мара. Судьба распорядилась так: Сен-Мар покидал Бастилию, чтобы спустя тридцать четыре года, пройдя полный цикл службы в тюрьмах Франции, снова туда вернуться! А пока что он был произведен в сержанты мушкетеров и назначен начальником крепости Пинероля. Немалый успех для человека столь скромного происхождения!

Мы уже видели его малопривлекательный портрет, нарисованный Константеном де Ранвилем. Портрет несколько карикатурен, хотя и на самом деле Сен-Мар отнюдь не был мальчиком из церковного хора — грубый, черствый, неумолимый к нарушителям дисциплины, он без колебаний подвергал наказанию палками и заковыванию в кандалы строптивых, расстреливал дезертиров. Но таковы были нравы эпохи, более суровой, чем последующие. Было бы ошибкой видеть в нем мучителя-садиста, какого-то особенно свирепого человека. Иногда он даже заступался за своих заключенных, например за Бернардино Буттикари, жителя Пинероля, отца девяти детей, пьемонтского патриота, информировавшего двор в Турине о действиях французов. «Я осмелился бы позволить себе вольность сказать вам, монсеньор, — писал он 21 июня 1673 года Лувуа, — что он более несчастен, нежели виновен, и что любой в этой стране поступил бы так же, как он». 2 сентября он добавил: «Я прошу прощения у вас, позволяя себе вольность ходатайствовать перед вами о милости, каковой является освобождение несчастного Буттикари, который томится здесь в печали и скорби…» И 30 сентября снова: «Вы оказали мне честь, позволив мне надеяться на его освобождение. Я покорнейше прошу вас об этом…»[25] В результате этих ходатайств пьемонтский шпион был освобожден, но лишь на время, ибо он принялся за старое.

Ремесло тюремщика отнюдь не было привлекательным и навевало долгие часы скуки, но Сен-Мар ценил в нем прежде всего денежную выгоду. Одному только Богу известно, каким он был хапугой и попрошайкой! И без того имея хорошее жалованье, он никогда не упускал возможности урвать свою долю из денежного содержания заключенных и средств, выделявшихся на обеспечение роты вольных стрелков, не оставляя своим вниманием даже дрова и свечи, предназначенные для охранников. Система была задумана следующим образом: размер средств, выделявшихся на содержание заключенных, соответствовал происхождению узника и рангу его тюремщика. Например, когда Сен-Мар стал начальником Эгзиля, его единственный тогда заключенный, Видель, имел денежное содержание в размере от 400 до 500 ливров в год. Когда в 1694 году последние заключенные из Пинероля были переведены на Святую Маргариту, их ежедневное содержание возросло с 4 до 5 ливров. Размер содержания возрастал по милости тюремщика! Его надо было умилостивить, без чего, увы, повседневный рацион заключенных ухудшался. Впрочем, тюремный режим в провинции был значительно менее благоприятным, нежели в королевской крепости Бастилии.

Однако это не мешало Сен-Мару постоянно быть неудовлетворенным. Он испытывал чувство ностальгии по прерванной военной карьере, мечтал о боевых подвигах. В своих письмах начальству он непрерывно просил о новых повышениях по службе. В конце концов он кое-что получал, чаще всего денежное вознаграждение. В январе 1673 года его рабская преданность была вознаграждена возведением в дворянское достоинство (королевская грамота была вручена ему на следующий год). На его гербе был изображен серебряный крест на лазурном поле в окружении четырех позолоченных волков, что напоминало герб старинной фамилии д'Овернь из Бретани. В 1679 году, когда он пожаловался, что все его приятели мушкетеры получили повышение, его назначили младшим лейтенантом первой роты (что соответствовало званию полковника в других кавалерийских подразделениях), но при этом оставили в Пинероле.

В 1666 году он унаследовал от своего дяди по материнской линии, Кантьена Гарро, сеньорию де Фонтенель, денежные доходы от должности главного бальи и шателена большого округа Санса, а также губернаторство в форте л'Эклюз в Брессе. От него он унаследовал также половину «шателении и сеньории, верховный, средний и низший суд» в Дисмоне и Армо, близ Вильнёв-сюр-Йонн{15}. Когда он в 1708 году умер, накопив богатства и почести, после него остались, помимо дорогой мебели, великолепный серебряный сервиз, оружие, драгоценности и более 600 тысяч ливров звонкой монетой.

4 июля 1669 года он обвенчался в церкви Сен-Морис в Пинероле с Марией Антуанеттой Колло, дочерью Антонена Колло, почтового служащего. От этого брака у него было двое детей. Старший, Антуан Бенинь, родившийся 17 июня 1672 года, стал подполковником королевского драгунского полка и погиб в сражении при Неервиндене 29 июля 1693 года, двадцати одного года от роду. Второй, Андре Антонен, родившийся 29 ноября 1679 года, взял в жены Маргариту Ансель де Гранж, дочь чиновника из ведомства Лувуа. Раненный в сражении при Спире 15 ноября 1703 года, где он находился во главе эскадрона дю Берри, он умер спустя восемь дней. Ему было двадцать четыре года.[26]

Бенинь де Сен-Мар, вдовец с 1691 года, умер в Бастилии 26 сентября 1708 года, в 5 часов вечера, в возрасте «восьмидесяти двух лет или около того», и спустя два дня присоединился к своему узнику в маске на кладбище Сен-Поль: судьба соединила их неразрывно, даже на кладбище! Не имея прямых потомков, он оставил наследство троим своим племянникам Формануар де Пальто.

Своим счастьем Сен-Мар был полностью обязан семейству Ле Телье, которому он служил верой и правдой. Его письма, адресованные Лувуа, зачастую вызывают отвращение своим неприкрытым подобострастием: «Я готов неукоснительно исполнить все, что бы вы ни приказали мне… Являясь творением ваших рук, я, как и подобает созданию, безраздельно подвластному вашей воле, сделаю все, что вам угодно». Параллельно официальной иерархии Лувуа повсюду имел свою иерархию преданных информаторов и верных друзей. Сен-Мар был колесиком этой системы, тем более надежным, что воплощал в себе отношения клиентелы и квазисемейные связи. У его жены были две сестры: одна, Франсуаза, вышла замуж за Луи Даморезана, военного комиссара Пинероля, другая, Мария, — за сотрудника государственного секретариата военных дел, Эли дю Френуа, сделавшись любовницей самого Лувуа. Благодаря этому еще больше укрепились их связи, так что становится понятным, почему в ноябре 1674 года Лувуа согласился стать крестным отцом первого ребенка Сен-Мара, Антуана Бениня. Эта мадам дю Френуа, волнующая, словно утренняя заря, прекрасная, как день, преисполненная амбиций («нимфа, богиня, — восклицала мадам де Севинье, — до того занятая своей красотой, что совершенно невозможно представить ее в простой беседе»), в 1673 году стала благодаря своему любовнику фрейлиной королевы, что дало повод для насмешек и пересудов. Дочь почтового служащего, подумать только!

В 1665 году рота вольных стрелков от инфантерии, капитаном которой был Сен-Мар, получила приказ охранять старого шателена де Во. Она состояла из четырех офицеров (из которых трое были мушкетерами, переведенными из другого подразделения), троих сержантов, троих капралов и пятидесяти рядовых солдат. Численность личного состава была увеличена до 135 человек, включая офицеров, когда в декабре 1671 года прибыл второй «важный» заключенный, граф де Лозен, а после смерти Фуке вновь сокращена до семидесяти человек.

Вкратце ознакомившись с тюремщиком и его сотрудниками, мы должны обратиться к заключенным. В XIX веке Юнг почти полностью реконструировал реестр заключенных Пинероля, тщательно изучив министерскую корреспонденцию, сохранившуюся в архивах военного ведомства. Он взял на учет около сорока заключенных. Некоторые из них пробыли в Пинероле от нескольких дней до нескольких месяцев, другие же провели здесь остаток своей жизни. Впрочем, Юнг смешал государственных преступников, содержавшихся внутри башни, с заключенными общей юрисдикции, помещавшимися в различных местах цитадели{16}.

Нам следует возвратиться к реестру Этьена Дю Жюнка, документу основному и бесспорному. Что он сообщает нам? Что незнакомец из Бастилии был «старым заключенным», находившимся с Сен-Маром в Пинероле. Точная хронология свидетельствует, что Сен-Мар был начальником башни Пинероля с 1665 по 1681 год, затем, до начала 1687 года, командовал фортом Эгзиля, после чего был переведен на Леренские острова.

Итак, интересующий нас человек попал в тюрьму Пинероля в период с 1665 по 1681 год. Нет необходимости прослеживать судьбу всех заключенных, прибывших в крепость в течение этого срока, достаточно выявить тех, кто там был в 1681 году, в момент отъезда их тюремщика к месту нового назначения. Один из них, несомненно, тот, кого мы ищем. Так кто же там находился и сколько всего было узников?

Прежде всего граф де Лозен. После смерти Фуке, наступившей 23 марта 1680 года, близился час его освобождения благодаря усилиям сестры короля, на которой он едва не женился в декабре 1670 года. Она в некотором смысле купила его освобождение из-под стражи, уступив герцогу дю Мэну, незаконнорожденному сыну короля и мадам де Монтеспан, часть своих владений: графство Ю и княжество Домб… Неприятность заключалась в том, что предыдущим нотариальным актом она тайно оформила дарение графства Ю Лозену. Требовалось согласие последнего на заключение сделки, однако этот последний, несмотря на свое теперешнее положение, заупрямился, поскольку, хотя и страстно желал свободы, не хотел до такой степени делаться обязанным этой владетельной старой деве, характер которой с годами все больше портился. Наконец дело сдвинулось с места. К тому времени в режиме содержания Лозена появились значительные послабления. Он получил возможность писать, принимать посетителей, в том числе свою сестру, мадам де Ножан, своего брата, шевалье де Лозена, а также своего друга Баррайя. Он получил право прогуливаться в цитадели. 20 марта 1681 года Сен-Мар, который за пять лет до того очень сурово обращался с ним после его неудачной попытки бежать, просил его стать крестным его второго сына Андре Антонена… Перспектива скорого обретения узником королевской милости заставила тюремщика изменить свое отношение к нему. Увы, это не было проявлением простой гуманности.

Помимо Лозена, как свидетельствуют финансовые документы за 1680 год, в башне Пинероля находились еще восемь заключенных, попавших туда по распоряжению короля:

Буттикари и Лафлёр;

Дюбрей и Лапьер;

Маттиоли и его слуга;

два безымянных узника, которых называли «заключенными из нижней башни».[27]

Поговорим о первых двоих. Буттикари? Мы уже знаем, что Сен-Мар в 1673 году ходатайствовал за него. Судя по документам, он попал в заключение во второй раз в середине октября 1679 года. О Лафлёре нам неизвестно почти ничего, кроме того, что он был помещен в башню 22 ноября 1678 года. Его прозвище было весьма распространено среди солдат, а сам он, скорее всего, оказался в тюрьме за какое-нибудь незначительное правонарушение, поскольку более серьезные преступления карались по решению военного трибунала казнью через повешение. Во всяком случае, оба эти человека с декабря 1680 года не упоминались в финансовых документах, поскольку, скорее всего, были освобождены.

Итак, остаются шесть человек. С ними обращались значительно хуже, чем с графом де Лозеном, которому оплатили расходы в размере 212 ливров на различные предметы: парик, шляпу, белье, шелковые чулки, ленты и перчатки, тогда как на всех этих шестерых было выделено 68 ливров за белье.[28] Напрашивается вывод: на попечении у Сен-Мара находились, кроме Лозена, люди малозначительные, по крайней мере в социальном отношении. Расходы на их содержание составляли 3 ливра в день (четыре с половиной ливра на двоих заключенных в нижней башне), тогда как на Лозена — 20 ливров. Человек в маске, в конце концов оказавшийся в Бастилии, находился среди этих шестерых. Естественно, что в 1681 году еще ни один из них не носил маску. Это было бы слишком просто! Как в романе Агаты Кристи, надо действовать методом исключения, проясняя историю каждого узника и выявляя дату его смерти. Наши «шесть негритят» пока на месте. Настало время поближе познакомиться с ними.

Дюбрей некогда бежал из крепости Тромпет в Бордо. Он обратился к королю с предложением писать доносы о графе де Монтерей, губернаторе Испанских Нидерландов. Людовик XIV, подозревавший его как двойного агента, отклонил предложение и запретил ему вступать в сношения с испанцами. Однако Дюбрей пренебрег запретом. Он был схвачен в тот момент, когда направлялся к испанцам. Осенью 1675 года, после побега, он вновь предложил свои услуги королю Франции, козыряя тем, что якобы поддерживает хорошие отношения с полководцем императора Раймундом Монтекукколи. Дюбрей тогда жил в Базеле, в Швейцарии, под именем Самсона. Принц де Конде и его адъютант, граф де Монклар, командующий Рейнской армией, были уполномочены вступить в контакт с ним и передать ему 200 пистолей и «шифр». Дюбрей был ловким, изворотливым человеком, пользовавшимся широкой поддержкой среди испанцев и австрийцев (имперцев). Чтобы приманить своих соотечественников, он сумел внедрить офицера из полка де Ла Ферте, специалиста по фортификации, в город Лаутенбург, а затем в Оффенбург и Фрейбург. К нему начали проявлять интерес, пообещав ему большое вознаграждение за полезные сведения. Дюбрей ответил, что не хочет «ввязываться без пряника» — таково было его выражение.[29]

Вскоре, однако, заподозрили, что он ведет двойную игру, передавая сведения о передвижениях французских войск Монтекукколи. Тогда решили арестовать его. Поскольку не хотели рисковать, захватывая его на чужой территории, решили подождать, когда он совершит оплошность, появившись во владениях французского короля. 18 февраля 1676 года интендант армии Жак де Ла Гранж писал Лувуа: «Я не вижу иного способа захватить его, кроме как подослать в Базель человека, который бы следил за ним и сопровождал его, пока он не появится в одном из французских городов, где можно будет схватить его». Лувуа лично написал Дюбрею, убеждая его отправиться туда, куда укажет ему интендант Ла Гранж. Наконец 24 апреля ловкач попал в западню, был схвачен тремя офицерами и препровожден в крепость Ной-Брейзах, а затем — в карцер цитадели Безансона. Оттуда его временно перевели в замок Пьер-Ансиз, близ Лиона, находившийся в сфере юрисдикции архиепископа Лионского. 2 мая Лувуа уведомил Сен-Мара о скором прибытии Дюбрея в Пинероль.[30]

Этот Дюбрей до своего ареста жил на широкую ногу. Он был знатного происхождения — так, по крайней мере, он сам утверждал. Он требовал называть себя «граф дю Брей», и в некоторых документах он так и именуется{17}. Так, может быть, он был не кем иным, как господином де Бресс, Франсуа дю Брей де Дама, сеньором де Монсуа и де Вельро, сыном Франсуа де Дама, сеньора де ла Басти, и Анны Гаспар, госпожи дю Брей, родившийся в 1634 году?[31]

В Пинероле, однако, пренебрегли его дворянским происхождением (поскольку он не принадлежал к высшей знати или к придворным, подобно Фуке и Лозену) и по прибытии поместили его с другим заключенным, монахом Лапьером, в плохой камере башни. Министр с присущей ему суровостью рекомендовал обращаться с Дюбреем как с человеком, способным на любые хитрости ради того, чтобы сбежать. «Я обязан предостеречь вас, — писал он Сен-Мару 17 июня, — чтобы вы не позволили ему обмануть вас своими красивыми речами и чтобы вы обращались с ним как с величайшим на свете мошенником, охранять которого чрезвычайно трудно».[32] Дюбрей обманул короля и потому должен ответить за свое предательство.

В то же время Лувуа разрешил ему получать книги и даже писать письма, чем он и воспользовался, чтобы посетовать на условия своего заключения: «Я нахожусь здесь с человеком, совершенно спятившим и несносным в общении, от которого в камере такая вонь, что нечем дышать. Уже восемь дней я ничего не ел и не пил и впредь обречен на то, чтобы чахнуть в этом ужасном месте».[33] При этом никто, ни в Мадриде, ни в штаб-квартире Монтекукколи, не знал, что сталось с этим специальным агентом.

Вторым узником из нашего списка является спятивший монах-якобинец Лапьер{18}. Следует заметить, что условия заключения в XVII веке были столь суровыми, что большинство несчастных, томившихся в четырех стенах и не имевших даже возможности выйти на прогулку, в конце концов сходили с ума. Так случилось с этим монахом, так же, спустя некоторое время, случится с Дюбреем и Маттиоли. Этого монаха взял на свою ответственность господин Легрен, генеральный прево судебного ведомства коннетаблей и маршалов Франции, поручивший лейтенанту и шести стрелкам препроводить его до почтовой станции в Броне, близ Лиона, на пути в Шамбери, где его встретил офицер Сен-Мара, шевалье де Сен-Мартен, с шестью солдатами из роты вольных стрелков. Он прибыл в Пинероль 7 апреля 1674 года. Спустя несколько дней Лувуа написал Сен-Мару:

«Я был весьма рад узнать о прибытии заключенного, которого доставил вам шевалье де Сен-Мартен. По распоряжению короля с ним следует обращаться очень строго, не давать ему в камеру огня, разве что в сильные холода, кормить одним только хлебом с водой и вином, ибо он — законченный мошенник, заслуживший самое суровое к себе отношение, самое строгое наказание, дабы искупать содеянное. Однако вы можете позволить ему присутствовать на мессе, принимая при этом все необходимые меры предосторожности, чтобы он никого не видел и ни с кем не обменивался новостями. Его Величество не возражает также, чтобы вы дали ему требник и молитвенник».[34]

Что же совершил этот «законченный мошенник», чтобы заслужить столь суровое заключение? Вероятно, это был один из тех алхимиков, в большей или меньшей степени мошенников, которые спустя несколько лет будут в большом количестве проходить по так называемому делу отравителей, один из тех искателей философского камня, которые утверждали, что «обладают важными секретами». Похоже, что этот шарлатан злоупотребил доверием многих придворных дам. Один итальянский авантюрист, в то время находившийся во Франции, Прими Висконти, рассказывает в своих «Мемуарах», что мадам де Монтеспан, весьма ревниво относившаяся к красоте принцессы Марии Анны Вюртембергской, нашептывала монарху, будто та имеет половые сношения с этим монахом-алхимиком. «Я никогда не слышал, чтобы хоть что-то было между мадемуазель Марией Анной Вюртембергской и этим монахом, — добавляет Прими, — напротив, ходили слухи, что последний постоянно обретается у мадам д'Арманьяк, в конце концов оказавшись в тюрьме как мошенник».[35]

Сперва его, по распоряжению супруга названной дамы, Луи де Лоррен, графа д'Арманьяк, обер-шталмейстера Франции, отправили в Пьер-Ансиз в Лионе. Затем король распорядился возвратить его в Париж, как следует из письма, отправленного им 17 января 1673 года архиепископу Лионскому.[36] Что за сим последовало — неведомо, но, как бы то ни было, спустя пятнадцать месяцев наш монах уже томился в тюремной камере Пинероля. Этот монах, предпочитавший салоны прекрасных герцогинь суровой простоте монашеской кельи, был низвергнут с больших высот. Очень скоро его здоровье пошатнулось, а рассудок помутился. Он испускал страшные вопли, отравлял зловонием камеру, проклинал своих надзирателей. Лувуа в какой-то момент даже забыл, как его зовут. «Кто этот сумасшедший, сидящий, как вы мне сообщали, в одной камере с господином Дюбреем?»[37] — писал он Сен-Мару. Когда его память была освежена, он порекомендовал средство, обычно применявшееся в королевских тюрьмах для исцеления расстроенных умов: «Поскольку угроза, которой вы подвергли заключенного, сидящего с Дюбреем, возвратила ему рассудок, повторяйте ее время от времени, и хотя первая попытка исправила его слишком радикально, в конце концов с помощью этого средства вы сделаете его более разумным, чем вы его когда-либо видели».[38]

Вот такой цинизм. Сен-Мар, беззаветно преданный Лувуа, но желавший оставаться добрым католиком, однажды, вопреки угрызениям совести, взгрел священника. Хозяин не счел за труд успокоить его: «Хочу разъяснить вам, что тот, кто карает священников, невзирая на их положение, рискует быть отлученным от церкви, однако позволительно наказывать священника, поведение которого заслуживает осуждения».[39]

Граф Маттиоли, итальянец из Болоньи, о котором в дальнейшем еще пойдет речь, участвовал вместе с аббатом Эстрадой, послом Франции в Венеции, а затем в Турине, в секретных переговорах, касавшихся проекта утверждения французов в Северной Италии. В 1678 году был подписан договор с Людовиком XIV, но в момент обмена ратификационными грамотами Маттиоли, тайком улизнув, отправился продавать секрет этих переговоров герцогине Савойской, а заодно представителям Испании, Империи и Венеции. В Европе подняли шум. Можно представить себе, в какую ярость пришли в Версале, узнав, что их так одурачили. Предателя удалось заманить в ловушку, устроенную аббатом Эстрадой, в то время исполнявшим обязанности посла в Турине, и Николя Катина, бригадиром от инфантерии. Маттиоли был арестован и препровожден инкогнито в башню Пинероля.

Мало что можно сказать о слуге Маттиоли, задержанном спустя два дня после ареста хозяина, сообщником которого его считали; служебная переписка, впоследствии опубликованная, позволяет дедуктивным методом установить его имя — Руссо или Ле Руссо; возможно, это французское видоизменение итальянского имени (Россо?). Не исключено также, что это вообще прозвище, поскольку в то время слуги чаще всего наделялись прозвищами.

Заключенные, фигурирующие в финансовой документации и в переписке как «господа из нижней башни», в действительности были слугами Фуке. После смерти хозяина их заперли в камере, поскольку был обнаружен лаз в камине, через который Фуке, Лозен и их слуги могли общаться без ведома тюремщиков. 8 апреля 1680 года Сен-Мар получил приказ распустить слух, будто слуги Фуке освобождены, постаравшись, чтобы в это поверил, в частности, Лозен. Какими секретами обменивались обитатели двух этажей, осталось неизвестным. Но, как бы то ни было, решили, что им нельзя позволить болтать.

Хотя в официальных документах их имена не упоминались, удалось установить, что одного из них звали Ла Ривьер. Этот вечно ноющий ипохондрик был прежде слугой Сен-Мара, затем передан в услужение Фуке, когда тот в 1665 году прибыл в Пинероль. Другой носил имя Эсташ Данже или д'Анже (а не Доже, как зачастую называют его вследствие неверного прочтения документов). Он был по неизвестной причине помещен в Пинероль в августе 1669 года комендантом Дюнкерка Александром де Воруа. С самого начала в отношении этого человека, которого Лувуа представил как простого слугу, были даны очень суровые инструкции: Сен-Мар должен был поместить его в карцер, достаточно хорошо изолированный для того, чтобы заключенного невозможно было слышать; он сам должен был носить ему раз в день пищу и грозить ему смертью в случае, если тот осмелится говорить «о чем-либо ином, нежели о своих потребностях». Этот суровый режим был смягчен в 1675 году, когда Лувуа позволил Сен-Мару, испытывавшему дефицит тюремных слуг, направить его в услужение Фуке на пару с Ла Ривьером. Так Эсташ сменил свой статус узника, находящегося в строгом заключении, на более выгодное положение тюремного слуги — должность, в некотором смысле созданную специально для него. При соблюдении некоторых мер предосторожности (в частности, следовало избегать разговоров с кем бы то ни было) он, как и Ла Ривьер, пользовался значительными послаблениями, предоставленными Фуке и Лозену, которые могли свободно передвигаться по башне и встречаться со своими семьями. Обнаружение после смерти Фуке тайного лаза вызвало гнев тюремного начальства: Эсташ вернулся к своему прежнему положению государственного заключенного, за которым надзирают со всей строгостью. Та же участь постигла и Ла Ривьера.

Таковы интересующие нас шесть заключенных в 1681 году. Заметим, что в корреспонденции порой забывали о слуге Маттиоли, так что получалось пять узников, однако бухгалтерская документация тюрьмы позволяет восстановить истину — их было шестеро. Эта ошибка, за которой не следует усматривать злого умысла, ничего не меняет в наших рассуждениях.

Переговоры, которые велись в Париже между сестрой короля и мадам де Монтеспан, завершились 2 февраля 1681 года в Сен-Жермене дарением герцогу дю Мэн княжества Домб и графства Ю. В порядке компенсации за графство Ю Лозен позднее получил сеньорию и баронию Тьер в Оверни, территорию Сен-Фаржо с баронией Перрёз, сеньорию Сент-Коломб, шателению Лаво, территорию Фаверелль и право суда… Неплохой подарок в сочетании с перспективой жениться в ближайшее время на королевской родственнице (последнее, правда, так никогда и не исполнилось[40]).

12 апреля король дал мсье де Мопертюи, младшему лейтенанту первой роты мушкетеров, приказ сопроводить Лозена в Бурбон (Бурбон-л'Аршамбо), где ему предстояло пройти курс лечения в ожидании отправки в резиденцию в Шалоне-на-Соне, а затем в Амбуаз, что должно было стать прелюдией к его реабилитации. Он покинул Пинероль в последние дни апреля. Для него остались позади тюрьмы, зарешеченные окна, сырые серые стены и хмурые физиономии тюремщиков. В жизни Сен-Мара тоже перевернулась очередная страница. Лозен был последней крупной фигурой, доверенной его попечительству. Что будет дальше? В сентябре 1680 года мсье де Риссан, королевский наместник в цитадели, заболел и получил длительный отпуск. Поскольку он был слишком слаб, чтобы возвратиться к исполнению своих обязанностей, 30 мая Сен-Мар был временно назначен на эту должность с жалованьем 6 тысяч ливров, не считая прочих вознаграждений и побочных доходов. К несчастью, эта должность ставила его в прямое подчинение маркизу д'Эрлевилю, генерал-губернатору, человеку требовательному и суровому, наделенному колючим характером и ревниво относившемуся к той независимости, которой Сен-Мар пользовался до сих пор. Понятно, что последний без восторга воспринял свое новое назначение.

В начале мая 1681 года смерть в возрасте тридцати шести лет могущественного герцога де Ледигьера, губернатора Дофине, сделала вакантной должность начальника форта Эгзиль в Пьемонте. Лувуа решил назначить на эту должность своего протеже и послать с ним туда двоих узников из нижней башни. Итак, Сен-Мар покидал Пинероль, притом что башня крепости продолжала сохранять свой статус государственной тюрьмы. Это решение, одобренное королем, позволило урегулировать почти все проблемы: Сен-Мар обретал независимость от местных властей, пользуясь функциями и престижем начальника крепости, получал большое жалованье (приносившее ему от 4 до 10 тысяч ливров в год) и оставался верным стражником двоих бывших слуг Фуке. О их освобождении не могло быть и речи. Напротив, перевод из Пинероля, этого гарнизонного города, стоявшего на большой дороге и потому вечно шумного и оживленного, в уединенный, окруженный заснеженными горными вершинами форт навечно изолировал их от мира. Никто, и прежде всего сам Лозен, не мог и представить себе, что двое слуг Николя Фуке, об освобождении которых было объявлено, сидели в заключении. Оставалось лишь тайно провести необходимые работы для обеспечения их безопасности. Ничего лишнего: большой камеры с хорошим запором и окна, снабженного надежной решеткой, было достаточно.

11 мая Лувуа направил господина дю Шонуа, военного комиссара, в роту Сен-Мара, чтобы подсчитать издержки: «Вы представите мне отчет относительно затрат на обустройство этих двоих заключенных, которые должны быть лишь упомянуты в отчете без сообщения более подробных сведений, а также современного состояния жилища начальника крепости Эгзиль и ремонта, ежели таковой представляется необходимым».[41]

Лишь на следующий день, видимо перед отправлением нарочного в Пинероль, Лувуа счел нужным уведомить главное заинтересованное лицо о его новом назначении: «Я прочитал королю ваше письмо от 3-го числа сего месяца, и Его Величество, узнав о вашем крайнем нежелании принять командование цитаделью Пинероля, изволил согласиться с вашим назначением на должность начальника Эгзиля, освободившуюся по смерти герцога Ледигьера, куда будут переведены и те двое заключенных, которые находятся под вашей охраной и которые, как полагает король, достаточно важны, чтобы не доверить их никому, кроме вас.

Я приказываю господину дю Шонуа отправиться вместе с вами в Эгзиль для осмотра строений и составления памятной записки о проведении абсолютно необходимых ремонтных работ для обеспечения проживания двоих заключенных из нижней башни, которые, как я полагаю, единственные, кого Его Величество распорядился перевести в Эгзиль. Направьте мне служебную записку о всех заключенных, находящихся под вашей ответственностью, сообщив все, что вы знаете о причинах их ареста. Что же касается двоих из нижней башни, то укажите лишь их имена, не сообщая прочих сведений.

Король ждет, что в течение того непродолжительного срока, пока вы будете отсутствовать в Пинероле, отправившись вместе с господином дю Шонуа в Эгзиль, вы обеспечите такой порядок охраны ваших заключенных, что не будет ни малейших происшествий и что они не станут общаться с кем бы то ни было из тех, с кем не имели контакта за время пребывания под вашим попечительством».[42]

В своем ответе Сен-Мар сообщал, что число его заключенных достигает пяти (посчитав за одну единицу Маттиоли и его слугу). Получив эти сведения, министр 9 мая направил ему следующие инструкции:

«Его Величество желает, чтобы, как только в Эгзиле будет готово надежное место для принятия двоих заключенных из нижней башни, они были отправлены из цитадели Пинероля в носилках в сопровождении эскорта солдат вашей роты, и необходимый для этого приказ прилагается; Его Величество приказывает также, чтобы, как только упомянутые заключенные отправятся, вы прибыли в Эгзиль, где будет ваша резиденция, для исполнения должности начальника крепости. Поскольку же Его Величество не желает, чтобы остальные заключенные, бывшие под вашей охраной, которым и впредь предстоит находиться в Пинероле, были препоручены командиру батальона, который может смениться со дня на день, я направляю вам королевский приказ о назначении господина де Вильбуа комендантом упомянутой цитадели Пинероля… Будьте любезны уведомить об этом господина де Вильбуа, для которого у господина дю Шонуа есть приказ платить по 2 экю в день на питание остальных троих заключенных. Из прилагаемого королевского приказа явствует, что ваша рота сокращается до сорока пяти человек, начиная с пятнадцатого числа сего месяца… Его Величество ждет от вас, что те двое заключенных будут охраняться столь же тщательно, как это было до сих пор… Что касается личных вещей господина Маттиоли, то вы должны забрать их с собой в Эгзиль, чтобы могли возвратить их ему, если когда-нибудь Его Величество распорядится освободить его…»[43]

Вильбуа был слишком мелкой сошкой, чтобы занять должность начальника цитадели вместо мсье де Риссана. Чтобы исправить положение, в феврале 1682 года ему выдали специальный патент коменданта цитадели. Однако при этом Сен-Мар оставался его начальником, и косвенным образом в сфере его ответственности находились заключенные Пинероля. Он не оборвал пуповину, связывавшую его с башней, являвшейся местом его обитания в течение шестнадцати лет! Именно по этой причине его просили захватить с собой личные вещи господина Маттиоли. В случае его освобождения Сен-Мар, а не Вильбуа должен был руководить исполнением всех необходимых формальностей. Не исключено также, что Лувуа предвидел, что итальянец, как только освободится, подвергнется мести со стороны герцога Мантуанского, которого предал точно так же, как и Людовика XIV, и во избежание этого направится во Францию. Таким образом, его путь будет проходить через Эгзиль, где он сможет получить свою одежду и багаж, бывшие при нем в момент его похищения. Этот параграф в том виде, в каком он составлен, казалось бы, дает основания полагать, что Маттиоли был одним из двух таинственных заключенных Эгзиля. Однако в настоящее время точно известно, что это не так.

Следует особо отметить еще один момент. Он касается роты вольных стрелков. Это подразделение, созданное в 1665 году для охраны Фуке и удвоенное после ареста Лозена, представляло собой военно-тюремное формирование, весьма редкое во Франции и сопоставимое только с ротой из шестидесяти человек, несшей службу в Бастилии. В других тюрьмах для этих целей использовались солдаты гарнизона. После освобождения Лозена Лувуа мог расформировать эту роту, предоставив Сен-Мару в Эгзиле обходиться посредством нескольких надежных человек, которых он мог найти на месте. Почему он сохранил для него эту роту? Не потому ли, что считал, что охрана «господ из нижней башни» стоит таких расходов? Это весьма сомнительно. Такое подразделение, даже сокращенное до сорока пяти человек, предназначалось не для воспрепятствования побегу заключенных, какие бы секреты они ни хранили (для этого было бы достаточно крепких стен и нескольких надежных, проверенных охранников), а для отражения попыток освобождения их посредством атаки извне. Рота вольных стрелков должна была охранять тюрьму, а не ее обитателей.

Итак, насколько можно было допустить полезность этой меры предосторожности применительно к столь важным персонам, как Фуке и Лозен (обоих по крайней мере однажды пытались освободить, и было известно, что Фуке разработал детальный план, предусматривавший вторжение его сторонников в случае, если сам он окажется в тюрьме), настолько же бессмысленно было сохранение ее в Эгзиле. Кому могло бы прийти в голову атаковать маленький, затерянный в горах форт, чтобы освободить двух бывших слуг? Требуется другое объяснение. Оставляя за Сен-Маром его роту вольных стрелков, Лувуа хотел доставить приятное своему преданному служаке, чтобы у него не возникало чувство, будто он, перестав быть тюремщиком двоих важных персон (дело, составлявшее до сих пор смысл его жизни), потерял все. Он не хотел, чтобы тот воспринял свой перевод из Пинероля как знак немилости. Фуке и Лозен содержались за счет бюджета роты вольных стрелков, и теперь за этот счет будут содержаться Эсташ и Ла Ривьер! И они тоже извлекли из этого пользу! Правда, их содержание не шло ни в какое сравнение с обеспечением тех двоих: вместо 1100 ливров, ежемесячно выделявшихся для столь важных узников, «господа из нижней башни» довольствовались 330 ливрами — по пять с половиной ливров в день на человека. Однако важно иметь в виду, что с этого момента средства на содержание обоих заключенных рассчитывались по той же системе, что и для Фуке с Лозеном: они включались в бюджет роты вольных стрелков и выплачивались раз в два месяца казначеем военного ведомства, а не бухгалтерами Кольбера.

Эгзиль представлял собой форт, расположенный далеко в горах, в двенадцати лье от Пинероля, трех лье от Сузы и в семи от Бриансона. Расположенный в качестве сторожевого пункта на скалистом выступе, доминирующем над долиной, по которой протекает река Дориа, на левом берегу этой реки, он должен был контролировать горное ущелье, ведущее из Бриансона в Турин. Позднее, когда он в силу Утрехтского договора 1713 года перешел к королю Сардинии, его оборонительная система была переосмыслена, а его пушки направлены в сторону Франции… Современная крепость с ее галереями и сводчатыми казематами для тяжелых орудий, которую и по сей день занимает итальянская армия, мало похожа на ту, гораздо более скромную, которую впервые увидел Сен-Мар в конце мая 1681 года.[44]

Планы, сохранившиеся в архивах инженерных войск, описания, гравюры, а также рельефный план из коллекции Собора инвалидов{19} позволяют нам составить представление об Эгзиле. Окруженный крепостной стеной с бастионами, комплекс состоял из замка или донжона (главной башни) и нескольких служебных помещений. Донжон прямоугольной формы был фланкирован со стороны итальянской долины двумя круглыми башнями, одна из которых, Большая башня, имевшая также название башня Цезаря (хотя она возникла лишь в Средние века), была крупнее другой. Между башнями простиралось строение, на первом этаже которого размещалось жилище начальника крепости. Там все было просто, лишено комфорта: Эгзиль задумывался как пограничная крепость, а не увеселительное заведение. Внизу, с западной стороны, раскинулся существующий и по сей день городок Эгзиль, со своей романской церковью Святых Петра и Павла и старинными зданиями. Городок этот сохранил живописный шарм альпийской деревни прежних времен.

Когда Сен-Мар в первый раз прибыл в Эгзиль, он встретил там человека, которому предстояло быть его ближайшим помощником в административных делах — королевского наместника Дю Пра де ла Басти, уже много лет занимавшего этот пост. Они познакомились, еще когда служили в первой мушкетерской роте под началом д'Артаньяна. Единственным содержавшимся в форте заключенным был протестант по имени де Видель из долины Кейра.[45] Форт находился не в лучшем состоянии. Построенный Жан де Беном в период с 1607 по 1610 год, он обветшал и испытывал недостаток в оснащении. В 1673 году Дю Пра де ла Басти жаловался на его заброшенность, писал о нем как о «лишенном военной мощи, не имеющем артиллерии и вообще какого-либо оружия, боеприпасов и провианта, самого необходимого для обороны и поддержания боеспособного гарнизона». Расположенная в крепости часовня, освященная в честь святых Франциска и Людовика, служила казармой для солдат. Должности коменданта, помощника коменданта и капитана-привратника, равно как и капеллана крепости, не были предусмотрены. В случае нападения, делал свое заключение Дю Пра де ла Басти, начальнику крепости оставалось лишь «защищаться с холодным оружием в руках и погибнуть на крепостной стене, будучи бесполезным для нее».[46] Вплоть до прибытия Сен-Мара не выделялись средства на ремонт строений. В 1700 году Вобан высказался о крепости Эгзиль еще более сурово, чем о Пинероле: «Все недостатки королевских крепостей, собранные вместе, не идут ни в какое сравнение с тем, что творится здесь».[47]

Комиссар дю Шонуа подсчитал затраты, необходимые для устройства на первом этаже башни Цезаря, который имел прямое сообщение с жилищем начальника крепости, камеры для заключенных. Она должна была быть отделена от лестничной клетки тамбуром с двойными дверями и выходить вовне своим единственным окном, имеющим форму бойницы и снабженным двойной решеткой. Получив эту смету, министр выделил Сен-Мару тысячу экю (3 тысячи ливров) для проведения необходимых работ и обстановки своей квартиры.

Как только Сен-Мар получил аванс за новую должность, он поспешил 25 июня информировать своего друга аббата Эстраду, французского посла в Турине: «Я только вчера получил аванс на своей новой должности начальника крепости Эгзиль, на которой мне назначили 10 тысяч ливров жалованья; за мной сохранили также мою роту вольных стрелков и двоих заместителей; я буду стеречь здесь двоих дроздов, которых не называют иначе как господами из нижней башни; Маттиоли останется сидеть наряду с двумя другими узниками. Один из моих заместителей, по имени Вильбуа, будет охранять их, и ему выдан патент на исполнение в мое отсутствие обязанностей начальника цитадели или главной башни…»[48]

Из своей инспекторской поездки в Эгзиль Сен-Мар возвратился, мягко говоря, не в лучшем расположении духа. Он с первого взгляда заметил все недостатки этой удаленной и унылой крепости, по сравнению с которыми жизнь в гарнизоне Пинероля казалась райским наслаждением! В конце июня он снова приехал туда, чтобы отдать распоряжение о проведении ремонтных работ. 12 июля, накануне очередной поездки в Эгзиль, он информировал министра о том, как собирается организовать охрану своих двоих «дроздов»:

«Чтобы никто не видел заключенных, они не будут выходить из своих камер даже на мессу, а чтобы обеспечить более надежную их охрану, один из моих заместителей будет ночевать в помещении над их камерой, тогда как двое стражников день и ночь, не спуская глаз, станут следить за башней, при этом не видя заключенных и не вступая в разговор с ними, даже не слыша их; эту службу будут нести солдаты моей роты. И лишь исповедник немного беспокоит меня, но если монсеньор сочтет нужным, я дам им кюре Эгзиля, человека доброго и очень старого, которому я от имени Его Величества запрещу пытаться узнавать, кем являются эти заключенные и как их зовут, говорить о них где бы то ни было, получать от них или передавать им какие-либо сообщения, как устно, так и письменно».[49]

Тем временем трения с гневливым маркизом д'Эрлевилем продолжались. Уязвленный тем, что его даже не уведомили о поездках Сен-Мара в Эгзиль, он позволил себе несколько едких замечаний в его адрес. Однако Лувуа, который всегда защищал своего любимого протеже, ответил ему, что имеет на сей счет королевский приказ, о котором не обязан отчитываться перед кем бы то ни было.[50]

В Эгзиле ремонтные работы задерживались. Лишь в начале октября 1681 года удалось перевести туда заключенных. Сен-Мар отправился вместе с ними, а также со своими солдатами-мушкетерами и двумя заместителями, оставленными при нем, Жаном де Ла Прадом и Пьером де Мандела, господином де Буажоли. Он быстро осознал, сколь печально его положение. Серость бытия в Эгзиле нагоняла на него хандру. Местный итальянский историк, Этторе Патриа, тщательно изучивший пребывание Сен-Мара в Эгзиле по архивам Турина и Сузы, пришел к выводу, что тот не упускал случая покинуть это унылое место и нередко отправлялся то на охоту, то на прогулку по близлежащим долинам, то с визитом к своему другу Жан Жаку Лоза, исполнявшему от имени герцога Савойского обязанности губернатора Сузы.[51] Даже если он испытывал чувство удовлетворения самолюбивого человека, занявшего высокую должность королевского представителя в этой крепости и окрестных долинах, если ему нравилось изображать из себя важного господина («Мы, господин де Сен-Мар, де Пальто и де Димон, великий бальи, губернатор крепости Эгзиль и окрестных долин…» — так именовал он себя в официальных документах[52]), то монотонность жизни и суровый климат разочаровывали его. Его переписка с благодетелем-министром показывает нам, как он томился в этом изолированном от мира месте. Он беспрестанно просит разрешения отлучиться на несколько дней, и бдительный Лувуа хотя иногда и позволяет ему это, однако весьма неохотно.

Сен-Мару предстояло провести в Эгзиле более пяти лет в компании весьма стеснявших его двоих «дроздов», с которыми он делил одну клетку… «Вы можете по своему усмотрению одевать ваших заключенных, — писал ему Лувуа, — однако следует, чтобы одежда служила три-четыре года людям подобного сорта» (письмо от 4 декабря 1681 года). «Люди подобного сорта» — какое презрение! Что поражает в переписке тех лет, так это меры предосторожности, принимавшиеся в отношении двух бывших слуг Фуке, людей заведомо незначительных. В то же время узники, оставшиеся в Пинероле под надзором Вильбуа, мало заботили министра. 2 марта 1682 года он писал Сен-Мару: «Поскольку важно не допустить, чтобы заключенные в Эгзиле, которых в Пинероле называли арестантами из нижней башни, общались с кем бы то ни было, король передает через меня распоряжение вам стеречь их так строго и принимать такие меры предосторожности, чтобы вы могли отвечать перед Его Величеством, что они не разговаривают с кем бы то ни было не только извне, но даже из гарнизона Эгзиля; я прошу вас время от времени докладывать мне, что происходит в этом отношении».[53]

На это письмо был дан детальный ответ, к счастью, сохранившийся. «Вы напоминаете мне, монсеньор, — пишет Сен-Мар 11 марта, — что важно, чтобы двое моих заключенных ни с кем не общались. С самого начала, как монсеньор поручил мне командование здесь, я стерегу этих двоих заключенных столь же бдительно, как я сторожил некогда господ Фуке и Лозена, которые не могли похвастаться, что передавали или получали новости с тех пор, как оказались в заключении. Они могут слышать, что говорят люди, проходящие по дороге близ башни, где они находятся, но сами не смогли бы, если бы захотели, что-нибудь передать на волю. Они могут видеть людей, находящихся на горе, расположенной напротив их окна, но их самих никто не может видеть из-за решеток их камеры. День и ночь два стражника из моей роты с двух сторон башни наблюдают за окном заключенных, чтобы они ничего не сообщали на волю и не получали сообщений с воли, и даже случайным прохожим запрещается останавливаться там. Моя комната примыкает к башне (а ее можно видеть только со стороны дороги), и я могу наблюдать все, в том числе и обоих моих стражников, которые, зная об этом, всегда начеку».

Старый форт Эгзиль, как известно, уже не существует, но из окон нового форта, с того места, где была башня Цезаря, еще видна большая дорога, ведущая через горный проход Пьемонта. Обитатели соседних деревень, двигаясь по этой дороге, проходили мимо камеры обоих «дроздов». Было ли им известно о их существовании? Вполне вероятно, что постоянное присутствие у подножия Большой башни двух стражников, окриком поторапливавших прохожих поскорее проходить мимо, возбуждало любопытство. Во всяком случае, нам неизвестно, догадывался ли кто-нибудь о существовании тайны. Из башни доносились наружу разве что звуки псалмов, денно и нощно распевавшихся несчастным Виделем, третьим заключенным, которым был сильно недоволен тюремщик.

«Внутри башни, — продолжает Сен-Мар, — я устроил тамбур с двойными дверями, чтобы проповедник, читающий заключенным мессу, не мог их видеть. Слуги, приносящие заключенным еду, оставляют все на имеющемся там столе, с которого мой помощник потом берет и несет им. Никто не разговаривает с ними, кроме меня, моего офицера, мсье Риньона (исповедник из Пинероля. — Ж.-К. П.), и врача, приезжающего из Прагела{20}, расположенного в шести лье отсюда, да и то беседа проходит в моем присутствии. Относительно их белья и прочих вещей принимаются те же меры предосторожности, которые действовали в отношении моих прежних заключенных».[54]

В ответе Лувуа содержалось очередное указание: «Король не желает, чтобы с вашими заключенными общался другой помощник, кроме того, который уже привык это делать».[55] Как видим, принимались все меры предосторожности, чтобы ограничить число лиц, контактировавших с этими живыми мертвецами. Единственным офицером, имевшим право входить в их камеру, был Ла Прад, в прошлом году назначенный первым лейтенантом роты вольных стрелков, тогда как Буажоли, второй лейтенант, по приказу короля отстранялся от этой службы. По случаю смерти аббата Антуана Риньона, старого тюремного капеллана из Пинероля, подозрительный министр напоминал о своих директивах. «Вы не должны сожалеть об упомянутом господине Риньоне, — писал он 3 июня 1683 года, — поскольку он всегда предавал вас, вступая в сговор с господами Фуке и Лозеном. Я полагаю, вам известно, что находящиеся под вашим надзором заключенные могут исповедоваться только по разрешению короля и в случае приближения смерти; прошу вас соблюдать этот порядок».[56]

Стало быть, и Лувуа случалось забывать некоторые из предыдущих предписаний. В июле 1680 года он разрешил ежегодную исповедь и пасхальное причастие. Исходя из этого, Сен-Мар установил в крепости такой порядок: каждое воскресенье престарелый кюре Эгзиля, дом Жозеф Бернар, приходил в форт и служил мессу на площадке первого этажа башни. Заключенные слушали мессу, находясь в упомянутом тамбуре. Исповедь же принимал старый проповедник Пинероля один раз в год. Лувуа, по всей видимости, забыл об этом, поскольку напоминает о предписании, которого в действительности не было. Тем самым он еще больше ужесточал тюремный режим, поскольку без таинства покаяния заключенные лишались права праздновать Пасху.

Время от времени Лувуа требовал докладывать обстановку. Используя в качестве предлога секретный характер сообщения, Сен-Мар просил разрешения прибыть в Париж: для него был хорош любой повод, чтобы покинуть эту дыру! Но министр не позволял одурачить себя: он отвечал ему, что следует лишь использовать двойной конверт, сделав на конфиденциальном донесении пометку о передаче непосредственно в руки получателя.[57] И опять чрезвычайная забота о том, чтобы никто не получил сведений, касающихся этих заключенных! Сен-Мар не доверяет своему непосредственному окружению, даже своим помощникам, посвященным в тайну. Впрочем, как и следовало ожидать, дело не получило продолжения, ибо забота о сохранении секрета служила лишь предлогом, тогда как истинной причиной было желание Сен-Мара сменить место службы на менее суровое по климату и менее изолированное.[58]

Итак, изобретательный тюремщик, все острее ощущавший, сколь бездарно проходит его жизнь, должен был найти другой предлог. И он стал ссылаться на свое пошатнувшееся здоровье. Его возраст приближался к шестидесяти, и его мучил ревматизм. Бесспорно, требовалось провести хотя бы несколько дней в более благоприятном климате, нежели тот, что был в заснеженных горах. Курорт Экс на берегу озера Бурже подошел бы для этого. Как можно было отказать в столь невинном удовольствии человеку, денно и нощно служившему верой и правдой государству? Может, это заставит его забыть свои постоянные просьбы о смене места службы, удовлетворить которые было не в компетенции министра. «Королю угодно, — писал Лувуа 7 марта, — чтобы вы отправились отдохнуть туда, где наиболее благоприятные для вашего здоровья условия, однако Его Величество рекомендует сделать все распоряжения, необходимые для обеспечения надежной охраны заключенных, с тем чтобы никто не смог общаться с ними во время вашего отсутствия и чтобы ничего не могло случиться».[59]

Министерские формулировки всегда одни и те же: безопасность, безопасность прежде всего! И, как обычно, ничего не должно «случиться» — это слово встречается снова и снова. В свою очередь тюремщик в конце мая информирует патрона, что один из его заключенных хочет составить завещание.[60] Климатические условия в этой альпийской долине еще больше вредили здоровью обитателей башни Цезаря, чем это было в Пинероле. 23 декабря 1685 года Сен-Мар писал, что его заключенные постоянно нуждаются в лекарствах. Врач Стефан Перрон жил в Прагела, в другой долине. Чтобы прибыть к больным, ему приходилось делать большой круг через Сетриер, Сезан и Ульс. Вскоре в Париж пришла весть, что один из заключенных тяжело болен. «Я получил письмо, которое вы написали мне 26-го числа прошлого месяца, — сообщал Лувуа Сен-Мару 9 октября 1686 года, — и теперь вы должны назвать мне имя заключенного, страдающего водянкой».[61]

Кто же он? Ответа у нас нет! Может быть, это был тот, который хотел в прошлом году составить свое завещание? Во всяком случае, состояние здоровья этого человека ухудшалось очень быстро, а Лувуа не хотел смягчить свои требования: исповедь по-прежнему разрешалась только в самом крайнем случае.[62]

Когда не стало аббата Риньона, двое заключенных лишились духовника. В мае 1686 года старый кюре Эгзиля, «досточтимый мессир Жозеф Бернар», которого Сен-Мар одно время намечал на должность тюремного капеллана, заболел и скоропостижно скончался. Новый кюре не был назначен, несмотря на присутствие Сен-Мара на приходском совете — а возможно, именно из-за его присутствия. Капеллан, содержавшийся за счет средств роты вольных стрелков, аббат Ги Фавр, дата назначения которого на должность неизвестна, по всей видимости, и принимал исповедь страдавшего водянкой.

Глава 3 ОТ ЭГЗИЛЯ ДО БАСТИЛИИ

Министр видел, что его протеже, подтачиваемый меланхолией, все труднее переносил то, что он сам называл изгнанием в Эгзиле. Это было рабство, лишенное военного величия! В начале января 1687 года он получил для него должность губернатора на острова Святой Маргариты и Сен-Онора, у побережья Канн. Эта должность стала вакантной в декабре 1685 года, после смерти старика Гийома де Пешпейру-Комменжа, графа де Гито, верного друга мадам де Севинье. На Святой Маргарите, красивом острове, располагался Королевский форт со значительным гарнизоном, что создавало хорошие условия для содержания заключенных. В мягком климате солнечного Прованса Сен-Мар и его подопечные могли восстановить свои силы, подорванные пребыванием в суровом альпийском климате. Министр не отказал себе в удовольствии как можно скорее сообщить своему протеже эту приятную новость, поручив служащему почты в Гренобле направить к нему специального почтальона. Суровый и жестокий, министр умел иногда быть любезным.[63] Как только Сен-Мар получит аванс в счет жалованья на своей новой должности, ему следует отправиться на остров Святой Маргариты, чтобы лично проследить за выполнением работ по обустройству его заключенных, а затем возвратиться в Эгзиль и эскортировать их силами своей роты.[64]

Какая новость! После стольких лет ожидания! Перспектива оказаться в таком изумительном месте переполнила Сен-Мара восторгом. Его роту вольных стрелков опять сохраняли за ним. Это обстоятельство следует особо отметить. На острове Святой Маргариты и без того было достаточно войск, чтобы охранять заключенных. Роту могли бы расформировать и отправить его одного с заключенными. Однако патрон решил сделать ему этот небольшой подарок, ибо рота давала дополнительный доход. Его письмо пришло по назначению в тот же день, когда он сам получил от Сен-Мара сообщение о смерти одного из его заключенных.[65]

Относительно личности умершего, — по всей вероятности, того, кто осенью 1686 года болел водянкой, — у нас нет сведений. Несомненно лишь то, что речь идет об одном из двоих — Эсташе Данже или Ла Ривьере, поскольку присутствие в Эгзиле третьего заключенного, Виделя, подтверждается бухгалтерской документацией уже после окончательного отъезда оттуда Сен-Мара.[66] Исследователи, естественно, тщательно изучили старые реестры смертей и погребений прихода, в котором должен быть похоронен умерший. 4 и 5 января, в день вероятной смерти, вообще не было записей. Лишь спустя более месяца, 8 февраля, было найдено упоминание о погребении некоего Джованни Гиона, в возрасте примерно тридцати лет, сержанта роты вольных стрелков «монсеньора Сен-Мара», в присутствии свидетеля «мессира Ги Фавра, теолога и королевского священника в упомянутом форте Эгзиль»{21}.[67] Было бы неверно усматривать в погребенном одного из двоих обитателей башни Цезаря, поскольку Сен-Мар не имел обыкновения записывать в реестр смерти заключенных. Именно так он поступал в Пинероле, где за все время его службы в архивах церкви Сен-Морис, к приходу которой относилась тюремная башня, не сохранилось ни одного упоминания о смерти заключенных, в том числе и Фуке.

20 января Сен-Мар наконец ответил на письмо Лувуа, доставленное почтальоном из Гренобля: «Я до глубины души тронут приятной новостью, полученной от Его Величества. Если вы приказываете мне незамедлительно отправиться туда (на острова. — Ж.-К. П.), то я прошу вас позволить мне ехать через Пьемонт, поскольку в горах много снега, а на обратном пути заехать проститься с герцогом Савойским, который всегда был очень любезен со мной. Я отдам соответствующие распоряжения относительно надлежащей охраны моего заключенного, чтобы он не имел возможности общаться с кем бы то ни было, в том числе и с моим лейтенантом, которому я запретил разговаривать с ним, и этот запрет неукоснительно исполняется».

Сен-Мар принимает также меры предосторожности для транспортировки заключенного. Закрытые носилки с применением лошадей, которые использовались при переезде из Пинероля в Эгзиль, на сей раз не годились, учитывая извилистость и крутизну дорог в Альпах. «Для его перевозки на острова, — продолжал он, — я считаю наиболее подходящим средством портшез, закрытый навощенной тканью, которая достаточно хорошо пропускает воздух, но вместе с тем не дает возможности видеть его и разговаривать с ним в пути даже солдатам, которых я выберу для его сопровождения; это транспортное средство удобнее, чем носилки, которые часто ломаются».[68]

27 января, в то же самое время, когда Сен-Мар получил аванс в счет своего жалованья на новой службе (размер его устанавливался, как и в других крепостях королевства, сроком на три года, после чего оно возобновлялось), министр дал ему разрешение посетить Турин и одобрил его предложение использовать вместо носилок портшез.[69] Получив в первых числах февраля это письмо, Сен-Мар, пребывавший в приподнятом настроении, поручил лейтенанту Ла Праду охрану драгоценного узника и отправился к месту своей будущей службы, куда прибыл 19 февраля. Его губернаторские полномочия простирались на два острова Леренского архипелага, Святую Маргариту и Сен-Онора, расположенные прямо напротив рыболовного порта Канн. На них тогда проживало около двух тысяч человек. Над городом господствовала башня замка Кастр (Сюке). На другой стороне залива, в пределах досягаемости пушечного выстрела, в море выдавался форт Круа (Круазетт), «лучшее место в Провансе», по мнению маршала. Побережье с его апельсиновыми садами, цветочными полями, зелеными лесами и оливковыми рощами, которыми покатые склоны Грасса были засажены до самых лазурных вод Средиземноморья, очаровывало своей дикой красотой, которую сейчас невозможно представить себе.

Построенный на скалистом обрыве, возвышающемся над морем, Королевский форт внешне мало изменился с тех пор. Римляне, привлеченные исключительно выгодным в стратегическом отношении положением этого места, возвели здесь укрепленный лагерь, заменивший собой прежнее поселение кельтов-лигурийцев, Вергоанум. На случай длительной осады они соорудили обширные водосборники, способные вмещать в себя до 500 тысяч литров пресной воды. В 1560 году, в начале правления Карла IX, на руинах этого римского сооружения построили башню, существующую и по сей день, которая в несколько модифицированном виде служила в XIX веке маяком. В начале XVII века некий Жан де Беллон, шталмейстер города Бриньоль, вассал Карла Лотарингского, герцога де Гиза, в интересах своего господина отремонтировал эту суровую башню, добавив к ней дополнительное строение и возведя из блоков песчаника первую крепость. Испанцы, занимавшие остров с 1635 года, возвели вокруг крепости систему оборонительных сооружений с бастионами, рвами, равелинами, земляными валами и палисадами. После того как в 1637 году граф д'Аркур героически овладел крепостью, новый ее начальник, граф де Гито, еще более усилил ее мощь. В 1682 году Вобан сделал ряд предложений по ее усовершенствованию. Рельефный план, хранящийся в музее Собора инвалидов и датированный 1728 годом, дает представление о том, как выглядел этот ансамбль в момент прибытия Сен-Мара.

По штатному расписанию в крепости, помимо губернатора, имелись капитан-майор,[70] должность которого занимал Пьер де Бюсси, сеньор де Дампьер, комиссар артиллерии и начальник склада, капитан «набережной» или порта, четыре канонира, священник, хирург с одним или двумя помощниками-цирюльниками. Личный состав крепости формировался из солдат бывшей роты мсье де Гито общей численностью 148 человек, которыми командовали капитан, несколько лейтенантов и прапорщиков, четыре сержанта и три капрала, а также двух менее крупных рот по семьдесят человек в каждой. Зачастую на острове размещались также несколько подразделений инфантерии, расквартированных в Провансе.

Королевский форт не был тюрьмой в прямом смысле этого слова. Лишь несколько помещений в главном здании могли служить тюремными камерами для помещения в них солдат-дезертиров, а также непокорных отпрысков богатых семейств. Спустя две недели после своего прибытия Сен-Мар направил Лувуа план, в соответствии с которым предусматривалось надстроить в крепости еще один этаж и соорудить со стороны моря две большие камеры, соединенные коридором, в котором по воскресеньям должны были служить мессы. В общей сложности смета предусматривала 5025 ливров — сумму, которую министр без возражений распорядился выделить. 16 марта он дал Сен-Мару следующие инструкции: «Вы найдете приложенный к письму королевский приказ, необходимый для вывода вашей роты из крепости Эгзиль. Этот приказ позволит вам отправиться в путь не позднее Пасхи, и я не сомневаюсь, что вы найдете возможность надежно охранять своего заключенного на острове Святой Маргариты до тех пор, пока не будет построена для него тюрьма, так, чтобы он не смог общаться с кем бы то ни было и чтобы не было каких-либо происшествий. Я не хочу даже напоминать вам о необходимости тщательной охраны его во время пути, поскольку уверен, что вы и так не станете пренебрегать этим».[71]

Однако вышла непредвиденная заминка. Когда это письмо пришло в Эгзиль, Сен-Мар еще не вернулся с острова Святой Маргариты, где он заболел и провел двадцать шесть дней в постели. Наконец 23 марта он информировал Лувуа о том, что распорядился доставить в Тулон носилки, чтобы можно было незамедлительно выступить в путь. Зима кончилась, и он рассчитывал добраться до Эгзиля за неделю, двигаясь через Амбрен и Бриансон: «Как только получу ваше распоряжение, я тут же отправлюсь в путь с моим заключенным, которого обещаю сопровождать со всеми мерами предосторожности, чтобы никто не видел его и не разговаривал с ним. Я не дам ему возможности присутствовать на мессе с момента его отъезда из Эгзиля и до той поры, пока он не будет помещен в специально приготовленную для него тюрьму с устроенной по соседству часовней. Отвечаю перед вами своей честью за полную безопасность моего заключенного».[72]

В ожидании окончания работ Сен-Мар поместил его в надежную камеру, в которой находился тогда единственный заключенный, шевалье де Тезю. Последнего Сен-Мар перевел в обычную комнату в крепости. Бенуа де Тезю, родившийся в июне 1653 года, был сыном советника парламента Дижона, Шарля Бениня де Тезю, сеньора де Ражи. Этот повеса был посажен в крепость 29 августа 1685 года по приказу короля, подписанному также Кольбером де Круасси, по требованию и за счет его отца, которого он с пистолетом в руке пытался заставить раскошелиться.[73] Чтобы привлечь к себе внимание, он написал королю, что имеет сообщить Его Величеству «очень важные сведения». Недолго раздумывая, интендант Прованса, Тома Александр Моран, специально отправился на Святую Маргариту, чтобы выслушать его свидетельские показания.[74] Однако этот фанфарон встретил его высокомерно, бросив ему в лицо, что тот «слишком мелкая сошка, чтобы объясняться перед ним, и что он не станет говорить ни с кем, кроме короля».[75] До сих пор он жил в сравнительно мягких условиях заключения, имея возможность свободно прогуливаться по форту. В наказание за дерзость его решили подвергнуть строгому заключению, для чего специально построили за домом губернатора на Левантийском берегу своего рода казарму размером не более монашеской кельи.[76] Пикантность ситуации заключалась в том, что его отец сам просил построить камеру, причем за собственные деньги.[77] Именно в этой одиночной камере и предстояло жить в течение нескольких месяцев узнику Сен-Мара.

Возвратившись в начале апреля в Эгзиль, Сен-Мар сделал последние распоряжения относительно своего окончательного отъезда. При посредничестве своего друга Лозы, губернатора Сузы, он добился аудиенции в Турине у его высочества правящего герцога Виктора Амедея Савойского и его матери, вдовствующей королевы.[78] Затем он сделал заказ на портшез и нанял восемь савойских носильщиков, говоривших только по-итальянски.

Рано утром 17 апреля он покинул Эгзиль, оставив Виделя под надзором лейтенанта Дю Пра де ла Басти. Кортеж направился в Ульс, где была сделана первая остановка. На следующий день путники преодолели сильно заснеженное ущелье Монженевр и поздним вечером прибыли в Бриансон. Местные архивы свидетельствуют о том, что лучшие люди города факелами освещали им дорогу, причем сам Сен-Мар ехал в карете, а о портшезе и заключенном нет ни малейшего упоминания.[79] 20-го утром колонна возобновила движение, за день добравшись до городка Гийетр, следующую ночь провела в Амбрене, а 22-го была в Ла Бреоле. Вся эта процессия, спускавшаяся с альпийских склонов вокруг странного, герметически закрытого портшеза, который поочередно несли две команды носильщиков из четырех человек, тогда как мулы тащили повозки с мебелью мадам де Сен-Мар, являла собою колоритное зрелище. 23-го последовала остановка в Сейне, а на следующий вечер — в Верне. 25-го путники разместились на ночь в замке Динь. Далее они двигались по большой дороге, по которой ездили еще древние римляне и которую позднее стали называть дорогой Наполеона. Остановки на этом пути были сделаны в Шодоне, Бареме, Сене, Кастеллане, Сераноне и Грассе. В среду 30 апреля губернатор с семьей, багажом, ротой вольных стрелков и своим единственным узником наконец добрался до Каннского залива. Заключенный, которого сильно укачало путешествие в портшезе по горам и долинам, обливался потом за провощенными занавесками и был совершенно измотан. У Крестовой косы путников уже ждала шлюпка со Святой Маргариты. Позади оставались 50 лье, или около 200 километров пути.

«Дорога заняла двенадцать дней, — писал 3 мая Сен-Мар своему шефу Лувуа, — поскольку мой заключенный был болен, ему не хватало воздуха. Я могу заверить вас, монсеньор, что никто не видел его, хотя тщательность, с какой его охраняли, у многих вызывала желание узнать, кто бы мог быть этот мой заключенный… Кровать и все имущество моего заключенного были в столь ветхом состоянии, что не имело смысла везти их, поэтому пришлось продать их за 13 экю… За купленный в Турине портшез и носильщикам, доставившим в этом портшезе заключенного, были заплачены мною 203 ливра».[80]

22 мая Лувуа подтвердил получение этого письма: «Относительно наличных денег на строительство нового здания на острове Святой Маргариты я сделал соответствующее распоряжение, и вам стоит лишь обратиться к господину интенданту, который произведет выплату. Итак, ничто не препятствует вам приступить к исполнению своих обязанностей. Вы можете купить все необходимое для своего заключенного, и присланный мне счет будет оплачен. Вы найдете приложенное к письму распоряжение о возмещении вам издержек в размере 203 ливров, суммы, которую вы потратили на доставку своего заключенного из крепости Эгзиль на остров Святой Маргариты».[81]

Как видим, расходы на заключенного всегда ограничивались самым необходимым. От продажи его имущества в Эгзиле, которое, вероятно, было доставлено туда из Пинероля, было выручено всего 13 экю, или 39 ливров. Разумеется, за 13 экю невозможно было приобрести хорошую мебель и роскошный гардероб, как у Фуке и Лозена. Зато не поскупились на строительство новой тюрьмы. Сен-Мар отлично понимал, что хорошая тюрьма работает на имидж тюремщика! Строительные работы в Королевском форте продолжались до конца 1687 года и обошлись в кругленькую сумму — 1900 ливров.[82]

В то время как прибывший из Эгзиля заключенный довольствовался одиночной камерой шевалье де Тезю, тот вновь обрел прежнюю полусвободу, которой пользовался до своей дерзкой выходки в отношении интенданта Морана. На День Всех Святых 1693 года он сумел улизнуть от своих надзирателей.[83] Тезю был не единственным «заключенным по воле семьи», находившимся на острове на попечении Сен-Мара. В мае 1688 года к нему прислали некоего Сен-Андре де Вильнёв, гардемарина, а затем, в феврале 1694 года, некоего Жана Филиппа де Лангедок, шевалье де Вильнёв. Более опасным был Ги д'Этанс по прозванию Монбейяр, гардемарин и «профессиональный негодяй». Он прибыл в мае 1695 года и бежал в конце 1696 года, убив ударом шпаги в живот одного из солдат. Все эти шалопаи были отправлены в заключение своими семьями. Местом их обитания была простая камера в форте.

Однако вернемся к заключенному из Эгзиля, единственному, кто в данный момент интересует нас. Режим его содержания не шел ни в какое сравнение с тем, каким пользовались вышеупомянутые преступники. В начале нового, 1688 года Сен-Мар с воодушевлением докладывал Лувуа об исключительных качествах вновь построенной тюрьмы: «Считаю честью для себя, монсеньор, доложить вам, что я поместил своего узника, который, как обычно, недомогает, в одну из двух новых камер, построенных по вашему распоряжению. Они большие, красивые и светлые. Полагаю, что во всей Европе нет более надежных камер, ибо никакая новость не может проникнуть туда; подобной камеры я не имел, когда под моим надзором находился господин Фуке. При условии минимальных мер предосторожности можно даже разрешать заключенным прогуливаться по острову, не опасаясь, что они совершат побег или же получат или передадут какие-либо сведения. Я позволил себе, монсеньор, обратить ваше внимание на достоинства этой новой тюрьмы с тем, чтобы вы знали, что есть место, куда можно совершенно надежно поместить заключенных…»[84]

Сразу же уточним, что ни один из заключенных Сен-Мара никогда не пользовался свободой прогуливаться по острову, как это практиковалось позднее, в XVIII веке. Только те, кто оказался в заключении по воле своей семьи, могли гулять внутри крепостных стен при условии возвращения к вечеру в свою камеру. Что касается новой тюрьмы, то она представляла собой две большие камеры площадью тридцать квадратных метров. Недавно они были реставрированы по решению города Канн, равно как и четыре другие камеры, построенные позднее. В них было достаточно места для заключенных, однако вопреки энтузиазму Сен-Мара едва ли можно сказать, что они «красивые и светлые». Согласно более позднему свидетельству, относящемуся ко времени, когда эти помещения были заняты женщинами большой семьи Абд-эль-Кадера, подобного рода камеры быстро превращались в смрадные казематы, в которых не хватало воздуха и света, зато всегда стояла вонь по причине нахождения в самой комнате отхожего места.[85]

16 июля 1691 года в Версале скоропостижно скончался в возрасте пятидесяти лет маркиз де Лувуа, которого хватил апоплексический удар. Король, уставший от его авторитарного, жестокого и гневливого характера, вздохнул с облегчением. Третий сын покойного, Луи Франсуа Мари, маркиз де Барбезьё, в возрасте двадцати трех лет унаследовал его должность государственного секретаря военных дел. Сен-Мар, как только получил это известие, тут же, в письме от 26 июля, не преминул засвидетельствовать свое почтение новому шефу, попросив при этом дать ему указания. Государственный секретарь ответил ему 13 августа короткой запиской: «Ваше письмо от 26-го числа прошлого месяца мною получено. Поскольку вы желаете получить от меня указания относительно заключенного, который находится у вас под стражей в течение двадцати лет, я прошу вас принимать те же меры предосторожности, которые принимались вами, когда вы писали мсье де Лувуа».[86]

Это письмо, довольно сухое, отнюдь не изобилующее деталями и подробными рекомендациями, лишь отсылающее к тому, что делалось обычно, тем не менее, несмотря на свой лаконизм, очень важно. Действительно, впервые мы имеем указание на продолжительность заключения узника из Эгзиля: «заключенный, который находится у вас под стражей в течение двадцати лет»! Это дает нам возможность поставить точку в истории наших шести заключенных. Напомним, что четверо из них остались в Пинероле: Маттиоли, Руссо, Дюбрей и монах-якобинец. Один из них, Дюбрей, как мы знаем, в 1684 году был освобожден. Во всяком случае, письмо де Барбезьё не касается их. Монах, попавший в тюрьму в 1674 году, в течение семи лет находился под стражей у Сен-Мара, а Дюбрей, прибывший в 1676 году, — пять лет. Что же до Маттиоли и Руссо, то они находились под надзором у Сен-Мара только два года, с мая 1679-го по сентябрь 1681 года. Заключенный, о котором здесь идет речь, — Ла Ривьер или Эсташ Данже.

Ла Ривьер, старый слуга Сен-Мара, поступил в услужение к Фуке в 1665 году, однако он может рассматриваться как заключенный только с апреля 1680 года, когда, после смерти Фуке, Лувуа распорядился посадить его в камеру. Следовательно, в 1691 году насчитывалось лишь одиннадцать лет его заточения. Определение де Барбезьё к нему не применимо. Напротив, оно подходит к Эсташу, оказавшемуся в заключении в Пинероле в августе 1669 года и к тому времени просидевшему уже двадцать два года. «Двадцать лет» — приблизительное, округленное число, которое употреблено, чтобы указать на известного человека. Возможно, это число фигурировало в письме Сен-Мара от 26 июля. Оно вносит ясность в наше исследование: заключенный, страдавший водянкой и умерший в Эгзиле в начале 1687 года, — Ла Ривьер, а человек, которого доставили на остров Святой Маргариты в портшезе, закрытом провощенной материей, по плохим альпийским дорогам, — Эсташ…

Одной из наиболее крупных ошибок, допущенных в правление Людовика XIV, как известно, была отмена Нантского эдикта 1598 года эдиктом Фонтенбло от 17 октября 1685 года. Одним росчерком пера король упразднил публичное существование протестантизма во Франции. Это повлекло за собой полный запрет на протестантское богослужение, даже в частных домах. Три четверти протестантов предпочли покинуть Францию, переселившись в Англию, Голландию, Бранденбург и другие германские государства. Очень немногие из них, люди мужественные, готовые подвергнуться мучениям, решились возвратиться. Тех, кого уличали в отправлении своего культа, в проведении тайных собраний, своего рода «тайной вечери», незамедлительно отправляли в Бастилию, Венсенн или провинциальные крепости. Так на острове Святой Маргариты оказались шесть протестантских пасторов.

Первый из них, Поль Кардель, прибыл 10 мая 1689 года. Вероятно, его поместили в камеру внутри форта, которую Сен-Мар держал наготове на случай появления какого-нибудь «важного заключенного», который бы придал блеска ему как тюремщику. Второго пастора звали Пьер де Сальв по прозванию Вальсек. Его Сен-Мар принял 7 апреля 1690 года. Мест для размещения арестантов не хватало. Поскольку нельзя было поместить двоих священников в одну камеру, второго отправили в хижину шевалье де Тезю, на время, пока не будут построены четыре дополнительные камеры.[87] Они были в порядке продолжения крепости сооружены на скалистом выступе, возвышающемся над морем. На окнах установили тройные решетки. На вид эти камеры не казались столь же надежными, как первые две, и строились, возможно, из менее прочного материала, судя по тому, что в XVIII веке их обитателям удалось прорыть ход в разделительной стене{22}. Заключенные могли также общаться друг с другом, перекликаясь через окна. Лишь после 1720 года, по требованию лейтенанта роты вольных стрелков, находившейся на острове, Луи де Формануара, племянника Сен-Мара, оставшегося служить в крепости, тюремные камеры были разделены и поныне еще существующими контрфорсами, пристроенными снаружи к стене крепости.[88] Заботам мсье де Сен-Мара были препоручены еще четыре пастора: Габриель Матюрен в мае 1690 года, Матьё Мальзак в июне 1692 года, Жан Гардьен-Живри и Элизе Жиро в июле 1694 года. Все эти заключенные зависели от департамента Жана Батиста Кольбера, маркиза де Сенеле, государственного секретаря королевского дома, сына великого Кольбера, а затем от его преемника, Луи де Поншартрена. На их содержание выделялось по 2 ливра 10 солей в день, то есть 900 ливров в год (имеется в виду административный год из 360 дней).

Для Сен-Мара, занятого своими узниками, время шло монотонно, день за днем. Именно в тот период, когда он жил под солнцем Лазурного Берега, в райском блаженстве, располагающем к полному безделью, дважды несчастье посетило его: первый раз, когда 9 апреля 1691 года умерла его супруга, которую похоронили в монастыре на острове Сен-Онора, и во второй, когда 29 июля 1693 года в сражении при Неервиндене погиб его старший сын. Спустя несколько месяцев после смерти жены Сен-Мар получил трехмесячный отпуск. Воспользовавшись случаем, он отправился в Версаль засвидетельствовать свое почтение королю, которого не видел со времени ареста Фуке, уже тридцать два года.

А мы сделаем небольшой экскурс в прошлое. Что же происходило в главной башне Пинероля, после того, как Сен-Мар покинул крепость, номинально сохранив над нею власть и неся ответственность за тех, кто продолжал там служить? Было бы полезно поинтересоваться этим, поскольку весной 1694 года последние заключенные из Пинероля будут переведены на остров Святой Маргариты.

Отметим появление там Жана Бретона, или Ле Бретона, торговца из Пинероля, у которого возник конфликт с компаньоном, неким Оливье, из-за суммы в тысячу экю. По его утверждению, эту сумму он потратил на подарки лицам, которых отказался назвать. В этом пограничном городе, в котором велась всякого рода торговля и где каждый наблюдал за своим соседом, подобного происшествия оказалось достаточно для обвинения в шпионаже. 7 ноября 1682 года Лувуа приказал арестовать подозрительного торговца. Его сначала поместили в гражданскую тюрьму города, а затем, спустя месяц, перевели в камеру главной башни, «на хлеб и воду».[89] В апреле 1683 года король направил маркизу д'Эрлевилю приказ освободить Бретона.[90] Однако по неизвестной причине королевский приказ не был выполнен. Был ли он аннулирован или отменен в последний момент? Или, может быть, Эрлевиль, полномочия которого не распространялись на главную башню, просто забыл передать Вильбуа этот приказ? Во всяком случае, Лe Бретон так никогда и не получил свободы… Сколь капризна судьба!

Другой узник — Жан Эрс, именуемый также д'Эрс. Пятнадцати лет от роду, этот юный ученик портного во всеуслышание заявил, что готов за деньги убить короля. Убить короля или хотя бы просто заявить о своем намерении сделать это при Старом режиме считалось страшным преступлением, посягательством на Его Величество, ибо король, в отличие от простых смертных, являлся символом национального единения, краеугольным камнем в храме французского общества, помазанником Божиим, получившим свое освящение в Реймсе. Любой жест, любое высказывание против суверена обрекали виновного на пожизненное заключение. Гибель Генриха IV была еще у всех свежа в памяти. Забота о безопасности короля оправдывала то, что несчастный болтун расплачивался собственной свободой за свой необдуманный, легкомысленный поступок. Участь Эрса была быстро решена.[91] Не могло быть и речи о том, чтобы он предстал перед судом, где он мог бы заразить своими зловредными идеями других. В августе 1687 года он по королевскому приказу был арестован, отправлен в Бастилию, а затем стараниями господина де Ла Коста, начальника королевских жандармов, переведен в Пинероль. Это был беспокойный, необузданный малый, плохо переносивший заключение. Он предпринимал попытку самоубийства, а в 1689 году, спустя три года, потерпел неудачу при попытке к бегству.[92]

Среди наших старых знакомых мы встречаем непоседливого графа дю Брея, шпиона, который задал работы Лувуа, интенданту Ла Гранжу и графу де Монклару. Бедняга, он сильно изменился! В условиях заточения его психическое здоровье пошатнулось. Прямо-таки заразная болезнь в Пинероле! Долго считалось, что он был в 1694 году переведен на остров Святой Маргариты. Однако это ошибочное мнение. Изучение бухгалтерской документации позволило установить, что он был в 1684 году освобожден, вероятно, по дипломатическим соображениям. Статья 9 договора о приостановке военных действий между Францией и Испанией от 21 июля, служившего прелюдией к Регенсбургскому перемирию, предусматривала, что все военнопленные, а также арестованные в связи с военными действиями должны быть освобождены.[93] Граф дю Брей одним из первых получил свободу. Освободившись, он занялся выгодной торговлей фальшивыми монетами между Лионом и Женевой,[94] из-за чего в июне 1696 года был вновь арестован и посажен в крепость Пьер-Ансиз, где и умер в мае 1711 года.[95]

В апреле 1687 года Вильбуа, комендант цитадели и донжона, тяжело заболел. Поскольку его здоровье не шло на поправку, Сен-Мар предложил заменить его первым лейтенантом своей роты, Ла Прадом. Когда в апреле 1692 года Вильбуа умер, король официально назначил Ла Прада комендантом донжона.[96] Его место на острове Святой Маргариты занял сержант Розарж, отныне взявший на себя, вместе с губернатором, заботы о государственных преступниках. В конце того же года второй лейтенант, Буажоли, по состоянию здоровья покинул службу, и Сен-Мар ходатайствовал о назначении на его место своего племянника, Гийома де Формануара, служившего в его роте простым кадетом.[97]

Молодой и амбициозный герцог Савойский Виктор Амедей II давно уже с вожделением поглядывал на Пинероль, желая присоединить его к своему государству. Главным образом по этой причине 20 октября 1690 года он вошел в состав большой антифранцузской коалиции и принял участие в Девятилетней войне, получившей также название войны Аугсбургской лиги. В ночь с 28 на 29 июля 1693 года его армия окопалась перед фортом Святой Бригитты, передовым бастионом, примерно в одном километре от Пинероля. Форт пал после четырех недель регулярной осады. Однако сам Пинероль продолжал сопротивление. В период с 25 сентября по 1 октября он непрерывно подвергался артиллерийскому обстрелу. Донжон, представлявший собой идеальную мишень, серьезно пострадал. Нетрудно представить себе ужас и вопли несчастных заключенных, когда от грохота разрывов сотрясались старые стены их тюрьмы. Катина, окопавшийся в своем лагере Фенетрель, получил подкрепление в составе корпуса конной жандармерии и решил перейти в наступление. 4 октября он сокрушил армию Виктора Амедея и принца Евгения Савойского у деревни Марсай (Марсалья). Спустя две недели осада с Пинероля была снята. 25 октября Барбезьё отдал комиссару д'Андрезелю приказ как можно скорее привести в порядок тюремные камеры донжона.[98] Как нередко бывало, прохождение войск через город стало причиной эпидемии. Заболело около двух тысяч человек. Не стали исключением и обитатели тюремных камер, страдавшие гриппом, лихорадкой и дизентерией, так что Ла Прад с помощниками исполняли обязанности санитаров и сиделок. 27 декабря Барбезьё писал ему:

«Если кто-нибудь из заболевших заключенных умрет, то его следует похоронить, как хоронят солдат, однако я убежден, что от этой болезни никто не умрет.

Вы должны сжечь все до последнего клочка записки, найденные за подкладкой камзолов Маттиоли и его слуги, куда они запрятали их».[99]

Последняя фраза говорит о том, что Маттиоли и его слуга Руссо, видимо в страхе погибнуть под обломками тюрьмы, пытались послать на волю весть о себе, однако их попытка оказалась безуспешной, поскольку в ходе тщательного обыска записки были найдены за подкладкой их верхней одежды.

Барбезьё ошибался, полагая, что никто из заключенных не умрет. В начале 1694 года Ла Прад сообщал ему о смерти одного из них. Сколь бы странным это ни могло показаться, он не знал имени несчастного, которому каждый день носил еду — лучшее доказательство того, что он никогда не вступал в беседу со своими заключенными. Министр был вынужден апеллировать к памяти губернатора Святой Маргариты: «Господин де Ла Прад, которому король доверил стеречь заключенных, содержащихся по распоряжению Его Величества в донжоне Пинероля, написал мне, что умер самый старый из них, имени которого он не знает. Поскольку я не сомневаюсь, что вы помните это имя, я прошу вас сообщить мне его шифром».[100]

Любопытная игра в загадки, с которой историк встречается на каждом шагу! К счастью, на сей раз не слишком трудно проникнуть в эту маленькую тайну. Умерший в январе 1694 года был самым старым. Самым старым заключенным, бесспорно, был Эсташ Данже, прибывший в 1669 году, но он находился на острове Святой Маргариты под надзором мсье де Сен-Мара. Таким образом, умершим заключенным не мог быть никто иной, кроме монаха-якобинца, посаженного в 1674 году, имени которого Ла Прад тем более не мог знать, поскольку во всей корреспонденции Сен-Мара он упоминается исключительно по своей принадлежности к монашескому ордену якобинцев{23}.

Итальянский историк XIX века Доменико Карутти де Кантуань, которому мы обязаны весьма основательной историей Пинероля, полагал, что этот несчастный человек и был заключенным Бастилии, носившим маску. К сожалению, не зная, что двумя заключенными нижней башни были Данже и Ла Ривьер, он предположил, что именно этот монах и Данже последовали за Сен-Маром в Эгзиль. Поскольку заключенный, заболевший водянкой и умерший в 1687 году, предварительно изъявил желание составить завещание и поскольку монах, давший обет бедности, по определению не мог обладать имуществом, он сделал вывод, что умершим является Данже. Умозаключение весьма изощренное, однако исходящее из ложных посылок{24}.[101]

Затянувшаяся война в Италии затрудняла содержание заключенных в донжоне Пинероля. Обеспечение их охраны становилось проблематичным в случае нового нападения. К тому же они занимали «большие помещения», необходимые для обеспечения крепости продовольствием и боеприпасами. Именно поэтому граф де Тессе, командовавший войсками Пинероля, настаивал на том, чтобы тайно перевести заключенных в Эгзиль, а еще лучше на остров Святой Маргариты.[102] Предложение сочли разумным, и 26 февраля Барбезьё информировал Сен-Мара о их прибытии: «Я прошу вас сообщить мне, имеются ли у вас надежные помещения для них и что требуется для подготовки таких помещений к их приему. Я не сообщаю вам их количество, полагая, что оно известно вам. Я должен лишь известить вас о том, что один из них недавно умер».[103]

Все та же игра в загадки! Похоже, что на сей раз министр, не зная точного количества заключенных, с помощью столь нехитрой уловки побуждает губернатора Святой Маргариты припомнить их количество. У нас нет его ответа (это было бы слишком просто!), однако предшествующая корреспонденция и бухгалтерская документация Пинероля позволяют определить количество заключенных: монах-якобинец мертв, поэтому остаются Маттиоли, посаженный в 1679 году вместе со слугой, Ле Бретон, оказавшийся в тюрьме в 1682 году, и Эрс, прибывший туда в 1687 году.

Всего четверо. Однако у Сен-Мара, как мы знаем, другая система подсчета! В 1681 году он проигнорировал слугу Маттиоли, считая его величиной, которой можно пренебречь. Спустя тринадцать лет он совершает ту же ошибку! В ответе, который он дает министру, значится: трое. И как следствие, 19 марта Людовик XIV подписал в Компьене приказ о переводе заключенных, адресованный маркизу д'Эрлевилю,[104] а также следующее распоряжение, предназначенное для Сен-Мара:

«Отдав приказ о переводе из донжона цитадели Пинероля на острова Святой Маргариты и Сен-Онора, в сопровождении господина де Ла Прада, коменданта моей цитадели Пинероля, троих заключенных, которые содержатся в донжоне цитадели Пинероля, я направляю вам это письмо, дабы уведомить вас, что мне угодно, чтобы вы приняли их и раздельно поместили в камеры, которые я приказывал вам приготовить, дабы можно было надежно содержать в них заключенных, которые не могли бы ни с кем общаться, ни устно, ни письменно».[105]

Это письмо, которое Ла Прад должен был передать адресату по прибытии на Святую Маргариту, сопровождалось министерскими инструкциями следующего содержания:

«Его Величество король, решив перевести на остров Святой Маргариты в Провансе, под надзор мсье де Сен-Мара, троих государственных заключенных, которые находятся под вашей охраной в донжоне цитадели Пинероля, поручил мне написать вам, что он выбрал вас для сопровождения их одного за другим, таким образом, чтобы вы, сопроводив одного, возвращались за следующим… Мсье де Тессе позаботится об эскорте и предоставит вам деньги, которые вы затребуете для покрытия расходов на дорогу… Вы должны найти надежного человека, который взял бы на себя на время вашего отсутствия заботы о двоих заключенных, которые останутся, пока вы сопровождаете первого; точно так же вы поступите и в отношении третьего заключенного, когда отправитесь в путь со вторым… Вы не должны отправляться из Пинероля с первым заключенным до тех пор, пока не прибудут два сержанта из роты Сен-Мара, которых тот должен выбрать и послать на помощь вам в этом сопровождении».[106]

Какой абсурдный приказ! Едва ли Людовик XIV и Барбезьё отдавали себе отчет в том, сколь невероятно трудную задачу возлагают они на несчастного коменданта крепости: три раза съездить из Пинероля на остров Святой Маргариты и обратно, шесть раз по 62 лье (в общей сложности около 1500 километров), по крутым альпийским дорогам, в то время когда Пинероль в любой момент мог подвергнуться очередному нападению! Бесспорно, должны были приниматься меры предосторожности при пересылке заключенных, однако можно ли было признать оправданными столь драконовские распоряжения в отношении таких второстепенных персонажей, как Ле Бретон, Эрс и Маттиоли? При наличии более или менее усиленного эскорта всех их можно было переправить за один раз. Не утратил ли Версаль чувство меры? Во всяком случае, в тот же самый день на Леренские острова отправилось письмо Барбезьё следующего содержания:

«Прошу незамедлительно отправить в Пинероль двоих сержантов вашей роты, о которых вы говорили мне, в помощь господину де Ла Праду при пересылке на острова государственных заключенных, содержащихся в донжоне, поскольку упомянутый господин де Ла Прад не хочет отправляться из Пинероля, пока не прибудут туда сержанты; он должен сопровождать своих заключенных одного за другим, а так как король желает, чтобы они как можно скорее оказались под вашим надзором, постарайтесь сделать все возможное для беспрепятственного передвижения этих сержантов и подготовьте место для надлежащего приема заключенных по их прибытии; поскольку вам известно, что они, по крайней мере один из них, гораздо важнее тех, которые уже находятся на острове, вы должны предпочтительным образом разместить их в наиболее надежных камерах. Я написал мсье де Ла Праду, что он должен принять все необходимые меры предосторожности, чтобы эти люди не смогли по дороге сообщить кому бы то ни было что-либо о себе. Я полагаю, что нет необходимости в том, чтобы вы выехали навстречу им к границам Дофине, приготовьте только мебель и необходимые им предметы обихода».[107]

Похоже, что это письмо противоречит всей политике, проводившейся до сих пор. Оно показывает, что в представлении Барбезьё «по крайней мере один» из заключенных Пинероля был «гораздо важнее» тех, которые находились на острове, включая и Эсташа Данже. Не был ли этим важным заключенным Маттиоли, замешанный в переговоры, касавшиеся будущего Северной Италии? Ведь двое других, Ле Бретон и Эрс, явно уступали ему по значению и не представляли особого интереса. Этому указанию придается большое значение в аргументации тех, кто видит в бывшем мантуанском министре будущего человека в маске, появившегося в Бастилии. Если этот текст следует толковать подобным образом, то радикально меняется взгляд на то, к чему приучил нас Лувуа: как помним, в 1681 году двое слуг Фуке были сочтены столь важными фигурами, что нельзя было доверить их никому, кроме Сен-Мара, а это подразумевало, что все остальные заключенные донжона, в том числе и Маттиоли, были менее важны. Были приняты чрезвычайные меры предосторожности, чтобы никто ничего не узнал об этих «господах из нижней башни». Но, может быть, война, развернувшаяся у ворот Пинероля, неожиданным образом возродила интерес к тому заключенному, который до сих пор считался малозначительным?

Во всяком случае, этих арестованных окружала величайшая тайна. Даже генерал-лейтенант де Тессе, который должен был обеспечить эскорт и компенсировать расходы, связанные с переездами, не имел права осведомляться о них. Вскоре драгунский офицер мсье де Мезонзель сообщал государственному секретарю о том, что возглавляемый им конвой отправился в путь. «В данный момент, — писал он 7 апреля, — я отправляюсь обеспечивать сопровождение четверых государственных заключенных, содержавшихся в цитадели Пинероля; я буду сопровождать их до Бриансона, а затем передам под ответственность господина де Ла Прада, коменданта цитадели, в распоряжении которого имеются офицеры и двадцать сержантов на конях, выделенных графом де Тессе из числа личного состава гарнизона, чтобы обеспечивать сопровождение [заключенных] на острова».[108]

В этом письме, в отличие от предыдущих, говорится о четверых заключенных, а не о троих, как утверждали Людовик XIV и Барбезьё. Однако все правильно: вместе с Руссо, слугой Маттиоли, как раз и получается, что в донжоне содержались четверо заключенных! Удивительно и другое: Мезонзель говорит об эскортировании группы, тогда как инструкция предусматривала сопровождение заключенных по одному. Впрочем, факт существования четверых заключенных усиливает абсурдность королевского приказа: в этом случае предстояло преодолеть почти пятьсот лье (около двух тысяч километров)! Все четверо сперва были вместе доставлены в Бриансон, где Ла Прад принял их под свою ответственность. Комендант, убоявшись длительности предстоявших переходов, поделил их на две группы, так что вместо четырех надо было совершить два путешествия: первое, по всей вероятности, с Маттиоли и его слугой, а второе — с Ле Бретоном и Эрсом{25}. Эти две поездки совершались верхом на лошадях, причем арестованных крепко привязывали к седлу, без каких-либо портшезов. Продолжались же поездки, видимо, десять дней каждая, не считая обратного пути. В первых числах мая все благополучно прибыли на остров Святой Маргариты.

Спустя менее двух лет, 6 января 1696 года, Сен-Мар, отчитываясь перед Барбезьё в том, как он обращается со своими узниками, впервые употребил выражение старый заключенный, под которым, как мы знаем, подразумевается будущий человек в маске, содержавшийся в Бастилии. Вот это весьма важное письмо:

«Монсеньор, вы приказали мне доложить вам о том, какие меры предосторожности принимаются в отношении заключенных, когда я отсутствую или болен.

Двое моих лейтенантов в установленное время подают им еду, как это очень часто до сих пор делаю я, когда чувствую себя хорошо. И делается это, монсеньор, так. Любой из моих лейтенантов берет ключи от камеры моего старого заключенного, с которого обычно начинают; он отпирает трое дверей и входит в камеру заключенного, который учтиво вручает ему блюда и тарелки, сложенные стопкой, после чего лейтенант выходит, чтобы передать их одному из моих сержантов, чтобы тот отнес их на стол, стоящий в двух шагах оттуда, где второй лейтенант тщательно проверяет все, что попадает в тюрьму и выходит из нее, в частности, осматривает посуду, не написано ли на ней что-нибудь; затем проводится осмотр постелей, оконных решеток и всей камеры, а иногда и самого заключенного; после этого его вежливо спрашивают, не нуждается ли он в чем-нибудь, запирают двери и переходят к другому заключенному, чтобы проделать все то же самое».

Тому, кто знаком с внутренним устройством Королевского форта, этот текст совершенно понятен: упомянутые лейтенанты и сержанты выходили из караульного помещения, располагавшегося непосредственно у входа. Они брали ключи от камер, отпирали первую окованную железом дверь, находившуюся слева, входили в сводчатый коридор (который по воскресеньям служил часовней). Там стоял стол, на котором находились посуда и столовое белье. Камера старого заключенного была одной из первых, построенных внутри крепости. Она, по установившейся традиции, располагалась слева. Чтобы войти в его камеру, надо было, как и в наши дни, открыть двое других дверей, также окованных железом. Отметим, что заключенному никто не прислуживал. Он сам складывал стопкой блюда и тарелки. За всем следили два лейтенанта из роты вольных стрелков. В камеру мог зайти только один из них: не «любой из лейтенантов», как можно было бы подумать, судя по письму, а только первый лейтенант роты, то есть до 1692 года Ла Прад, а затем сержант Розарж, к которому перешла эта обязанность. Гийом де Формануар, назначенный лейтенантом в 1693 году вместо де Буажоли, всегда держался в стороне от непосредственного обслуживания заключенных.[109] Следует отметить, что в своем письме министру Сен-Мар не упоминает о различиях в режиме содержания старого заключенного и прочих узников.

Но продолжим чтение письма. Состарившийся на службе тюремщик инстинктивно в мыслях своих возвращается в прошлое, в счастливые времена, когда под его надзором находились «важные заключенные», чего, похоже, больше уже нет:

«Дважды в неделю им меняют столовое, нательное и постельное белье, которое выдают им и принимают от них по счету, всякий раз подвергая тщательному осмотру. Это особенно касается белья, предназначающегося для важных заключенных, какие бывали у меня; они пытались подкупить прачек, признававшихся мне, что не было возможности выполнить их просьбы ввиду того, что я заставлял стирать их белье сразу же по выходе из их камер, и когда оно было постирано и высушено, прачки гладили его в присутствии одного из моих лейтенантов, который затем запирал корзины с бельем в сундуке, из которого его выдавали слугам господ заключенных. С недоверием следовало относиться и к свечам, в которых вместо фитиля могла оказаться свернутая бумага, поэтому я посылал в Турин покупать свечи в лавках, хозяевам которых можно было доверять. Приходилось также обращать внимание на ленты и тесьму заключенных, на которых они могли незаметно написать что-нибудь, так же как и на белье.

Покойный мсье Фуке писал на бумажках, которые прятал в мешочке, пришитом к внутренней стороне его штанов, откуда я по ночам извлекал их и пересылал вашему покойному папаше.

Крайней мерой предосторожности служили внезапно наносившиеся время от времени дневные и ночные визиты, в ходе которых зачастую заставали заключенных пишущими на белье с использованием одним только им понятного шифра, как вы могли убедиться на образцах, которые я имел честь прислать вам».[110]

Трогательные воспоминания престарелого тюремщика! Сен-Мар, все более подверженный ностальгии, донимал Барбезьё рассказами о своем пинерольском прошлом, над которыми тот, надо полагать, от души потешался. Но как бы то ни было, эти объяснения должны были вызывать чувство удовлетворения у короля и его министра.

Выражение старый заключенный ставит семантическую проблему, мимо которой мы не можем пройти. Относится ли оно к заключенному, которого Сен-Мар прежде сторожил и с которым вновь встретился? В таком случае человеком, последовавшим за Сен-Маром в Бастилию, был Маттиоли, который не сидел в Эгзиле и с которым тюремщик встретился вновь лишь на острове Святой Маргариты, — сделавшись «важным заключенным» лишь с этого момента, он закончил свои дни в 1703 году под бархатной маской. Некоторые, оспаривая этот тезис, обращают внимание на то, что термин «старый» является синонимом слова «престарелый». В этом случае выражение относится к человеку, долгое время находившемуся в заключении, скорее всего, к Эсташу Данже, который, как мы знаем, всегда был под надзором своего тюремщика, начиная с Пинероля. Однако эта двусмысленная формулировка не позволяет сделать однозначного заключения в пользу того или другого.

1 сентября 1698 года Сен-Мар, назначенный начальником Бастилии, окончательно покинул Королевский форт. Вместе со своим «старым заключенным», лицо которого он скрыл под маской, а также со своим племянником Гийомом де Формануаром, сержантом Розаржем, тюремщиком Антуаном Ларю и священником Оноре Жиро он отправился в дальний путь — в Париж. Формально на посту губернатора острова Святой Маргариты его сменил высокопоставленный придворный — Жан Франсуа де Жоан, маркиз де Сомри, барон де Шмероль, губернатор Шамбора и Блуа, заместитель управляющего герцогов Бургундии и Берри, малое дитя Людовика XIV. Реальное же управление островами и тюрьмой перешло к королевскому наместнику Шарлю де Ла Мотт-Герену, до сих пор не имевшему отношения к тюрьмам.

Дю Жюнка оставил рассказ о прибытии в Бастилию 18 сентября 1689 года в 4 часа пополудни мсье де Сен-Мара и его старого заключенного. Пушки Бастилии ознаменовали прибытие нового начальника радостным салютом{26}. Путешествие продолжалось семнадцать дней. Голландская газета Ж. Т. Дюбрея, всегда находившаяся в курсе новостей из Франции, в своем номере от 9 октября 1698 года писала: «Из Парижа, 3 октября: Мсье де Сен-Марк (так!) вступил в должность начальника Бастилии, куда он поместил заключенного, которого привез с собой, тогда как другого узника оставил в Пьер-Ансизе, по пути в Лион».[111]

Точна ли эта последняя информация? Никакой другой источник не говорит об этом. Если предположить, что так и было, то кем являлся заключенный, оставленный по дороге?{27} Скорее всего, речь идет об Эрсе, портновском подмастерье, грозившем убить короля; видимо, решили не оставлять его в руках мсье де Ла Мотт-Герена. Во всяком случае, имя его более не упоминается в корреспонденции с острова Святой Маргариты.

Такова двойная тайна двоих заключенных, претендующих на роль Железной маски. Теперь читатели знают основные документы и свидетельства. Резюмируем то, что нам известно достоверно.

Из шести заключенных, находившихся в 1681 году в Пинероле, среди которых непременно находился человек в маске, сидевший в Бастилии, нам известна судьба четверых:

монах-якобинец Лапьер, поступивший в Пинероль в 1674 году, умер в начале января 1694 года;

Дюбрей, поступивший в 1676 году, был освобожден в 1684 году; был вновь арестован и помещен в крепость Пьер-Ансиз, близ Лиона, где и умер в 1711 году;

Руссо, слуга Маттиоли, поступил в 1679 году, умер на острове Святой Маргариты в декабре 1699 года;

Ла Ривьер, слуга Фуке с 1665 года, заключенный в 1680 году в нижнюю башню, закончил свои дни в Эгзиле в январе 1687 года.

Исключив этих четверых, мы оставляем двоих заключенных, с которыми связана исследуемая нами тайна: Маттиоли и Данже.

Глава 4 МАТТИОЛИ

Северная Италия, вожделенная территория, в борьбе за которую сталкивались интересы великих держав, занимала в политике Франции совершенно особое место. Город и крепость Пинероль, которым французы владели с 1631 года, был первым клином, вонзившимся вглубь Пьемонтской равнины и позволявшим следить за герцогством Савойским и миланскими владениями испанцев. В конце 1678 года, под влиянием своего нового посла в Венеции Жана Франсуа д'Эстрады, аббата де Муассака, деятельного дипломата, которого обуревала жажда славы, Людовик XIV решил, что пришло время расширить свои владения в Северной Италии.

В течение тринадцати лет герцогство Мантуанское было во владении Фердинанда Карла, именовавшегося Карлом IV, из дома Гонзага. Это был весьма своеобразный молодой человек, ко времени описываемых событий лет двадцати пяти, низкорослый, кривоногий, сутулый, носивший на своем лице присущую Габсбургам печать вырождения. «У него совершенно типичное узкое лицо представителя Австрийской ветви Габсбургов, — писал барон Луи Николя де Бретей, — с непропорционально большим лбом, с глазами, один из которых почти всегда прикрыт, особенно когда он пристально смотрит, а другой блуждает, с длинным заостренным носом, толстой нижней губой, однако при всей своей некрасивости его довольно высокомерная физиономия преисполнена величия».[112] Он женился на собственной кузине, «одной из самых красивых итальянских принцесс», которой вскоре пришлось страдать от собственных «несчастий, дающих так много оснований жаловаться добропорядочным женщинам, имеющим распутных мужей».[113] Она увядала, сохла, точно цветок, еще не успевший распуститься, так и не родив ему наследника. Карл, как никто другой в его время, любил маскарады, игровые заведения, подмостки комедиантов и венецианские развлечения. Он был очень подозрителен и выходил на прогулку, вооружившись пистолетами, длинной испанской шпагой и стилетом, точно персонаж из пьесы Шекспира. Этот любитель удовольствий, знаток лошадей, дамский угодник, не пропускавший ни одной юбки (внешность и социальное положение объекта его вожделений не имели значения), без счета швырял деньги для удовлетворения своих страстей и потому постоянно испытывал финансовые затруднения. «Не было ничего такого, на что не решился бы герцог ради изрядной суммы денег», — писал аббат д'Эстрада, которому было известно, что Карл заложил ростовщикам доходы короны на много лет вперед. Короче говоря, этот ненасытный гедонист жил, предаваясь праздникам и наслаждениям и постоянно прибегая к крайним средствам и уловкам.

Его дворец в Мантуе, зубчатый готический фасад которого и сейчас еще можно видеть на пьяцца Сорделло, был средоточием интриг. Здесь царила бывшая регентша, его мать Изабель Клэр, дочь эрцгерцога Австрийского Леопольда и Клод Медичи. В свое время она поднялась к вершине власти при поддержке своего любовника, графа Карло Булгарини. О скандале, вызванном этой незаконной связью, судачили при дворах Вены и Милана. В конце концов была подана жалоба папе римскому. Чтобы заставить умолкнуть злословов, Изабель Клэр и синьор Булгарини приняли монашеский постриг. Но, едва произнеся слова обета, парочка вернулась к своему прежнему образу жизни, продолжая совместно править герцогством Мантуанским и, вероятно, деля одну постель в дворце под фресками Мантеньи, изображающими сцены из жизни рода Гонзага. Так шли дела при мелких итальянских дворах в XVII веке…

Идея аббата д'Эстрады заключалась в том, чтобы купить за хорошую сумму у молодого герцога не суверенные права, а лишь право оккупации крепости Казале на реке По, в пятнадцати лье к востоку от Турина, в маркизате Монферрато, на далекой окраине герцогства Мантуанского. Предполагалось дополнительно укрепить ее под руководством наиболее умелых инженеров из Милана.[114] Обладая этими двумя сравнительно недалеко расположенными друг от друга крепостями, Пинеролем и Казале, Франция держала бы в своих руках ключи от Северной Италии, контролировала Савойю и оказывала влияние на Империю, Генуэзскую республику и принадлежавший испанцам Милан. Этот проект предполагалось держать в секрете от королевы-матери и Булгарини, которые были связаны обязательствами с Австрийским двором. Но как уговорить Карла IV? Тогда-то в дело включился Маттиоли.[115]

Эрколе Антонио Мария Маттиоли, родившийся в Болонье 1 декабря 1640 года, происходил из старинной патрицианской семьи, давшей миру одного сенатора и одного знаменитого иезуита, Эрколе Маттиоли, признанного мастера церковной проповеди. Получив блестящее образование в области гражданского и канонического права — науки, по которой он опубликовал множество трактатов, — он женился на молодой и благочестивой Камилле Палеотти, происходившей из богатой буржуазной семьи в Болонье, вдове Алессандро Пьятези. Маттиоли начал карьеру профессора в университете родного города. Престарелый герцог Мантуанский Карл III, прослышав о столь замечательном человеке, пригласил его к своему двору и назначил одним из своих государственных секретарей. После его смерти, наступившей в августе 1665 года, юный сын-наследник Карл IV, которому исполнилось лишь тринадцать лет и который не имел реальной власти, смог предложить ему лишь должность «сверхштатного сенатора», не дававшую особых преимуществ, кроме титула графа. Рассорившись с регентшей и ее любовником-монахом, Маттиоли с женой и двумя детьми отправился в Верону, хотя там и не предлагали ему должности. Покинув Мантую, он продолжал поддерживать связи с герцогом, которого, как полагают, поощрял в его распутной жизни.

Аббат д'Эстрада прибег к посредничеству секретного агента, флорентийского охотника за новостями Бенедетто Джулиани, который, дабы наполнить страницы своей газеты, разъезжал по всей Италии. Джулиани и установил контакт с Маттиоли, в котором дремал опасный авантюрист, готовый на все ради того, чтобы вернуть себе прежнее положение в Мантуе. Предложения французов совпали с его собственными устремлениями, и он согласился сыграть роль ходатая перед Карлом IV. 12 января 1678 года Людовик XIV направил ему любезное, собственноручно подписанное письмо.[116]

Начались переговоры. Аббат д'Эстрада встретился с Маттиоли, который принял условия занятия крепости Казале французским гарнизоном, при этом затребовав для своего хозяина «в порядке вознаграждения» большую компенсацию — 100 тысяч пистолей (миллион ливров) и военный союз на выгодных условиях. Война с Голландией, начавшаяся в 1672 году, была тогда в полном разгаре. Франция сражалась не только с Республикой Соединенных провинций, но также с Испанией, императором Леопольдом I и большинством государств Священной Римской империи. Карл IV с полным основанием опасался того резонанса, который могло получить известие о переговорах в Пьемонте и Милане. Дружба с далекой Францией и протекция с ее стороны казались ему недостаточными. Он ждал более серьезных гарантий и почестей. В случае, если бы Людовик XIV направил в Северную Италию армию для ведения военных действий против испанцев, Карл IV, этот расфуфыренный фанфарон, требовал для себя должности главнокомандующего. Французский король, вовсе не намеревавшийся открывать еще один театр военных действий, не спешил удовлетворять эти требования итальянца. Как раз в то время он вел переговоры со своими противниками в Нимвегене, и ему не хотелось бы, чтобы они сорвались. Все его военные усилия концентрировались на границе с Испанскими Нидерландами, где его армиям удалось взять Гент, который он собирался использовать в качестве важного козыря в переговорах. Он рекомендовал д'Эстраде не допускать безрассудной спешки, но и не рисковать срывом предполагаемой сделки, ибо последствия могли быть «весьма серьезными».

Дело тянулось без видимых результатов до тех пор, пока герцог, нуждаясь в деньгах, не принял условия французов: 300 тысяч ливров и обещание, правда весьма шаткое, политического союза. 13 марта 1678 года с наступлением ночи во время бала-маскарада двое людей в масках уединились на одной из небольших площадей Венеции и в своем маскарадном одеянии, совершенно в духе comedia dell' arte, в течение какого-нибудь часа заложили основу соглашения, которое должно было опрокинуть политическое равновесие в Северной Италии. Это были Карл IV Гонзага и аббат Жан Франсуа д'Эстрада. Начавшиеся переговоры продолжались всю весну, лето и осень. Маттиоли заболел, его била лихорадка (возможно, дипломатическая?). Наконец было решено, что он, как только поправится, прибудет в Париж подписать окончательный вариант договора. Лишь очень немногие знали об этом.

28 ноября 1678 года, совершив в компании с Джулиани поездку в Швейцарию (дабы отвлечь внимание непосвященных), Маттиоли инкогнито прибыл в столицу Франции. На следующий день он в сопровождении аббата д'Эстрады был допущен в Версальский дворец, где его принял Симон Арнольд де Помпонн, государственный секретарь иностранных дел. Маттиоли вручил ему верительные грамоты, подтверждавшие его полномочия на подписание договора. 8 декабря стороны торжественно поставили свои подписи под текстом соглашения. Предусматривалось, что герцог Мантуанский получит 300 тысяч ливров двумя частями — после ратификации договора и после передачи Казале французским войскам. Затем Бонтамп, первый камердинер короля, провел итальянского переговорщика кружным путем в галерею апартаментов мадам де Монтеспан, где тот предстал перед очами Людовика XIV. Любезно улыбаясь, монарх, всегда впечатляюще величественный, заверил графа Маттиоли в своей совершенной признательности. В награду за сотрудничество он вручил ему великолепное кольцо с бриллиантом и велел отсчитать ему первую сумму денежного вознаграждения в размере 2 тысяч экю золотыми монетами. При прощании Помпонн от имени своего господина пообещал ему еще 10 тысяч после ратификации договора и заверил, что его старший сын будет воспитываться среди пажей при королевском дворе, а младший получит богатое аббатство. Маттиоли возвращался в Мантую с драгоценным договором.

Между тем Лувуа, гениальный стратег, не терял времени даром. Он доверил маркизу де Буффле, генерал-полковнику драгун, командование французскими войсками по ту сторону Альп и поручил Николя Катина, в то время бригадиру от инфантерии, контролировать все военные операции в процессе занятия Казале. Пятьсот драгун полка д'Асфельда должны были прибыть к цитадели Казале со стороны равнины, а на следующий день к ним должны были присоединиться еще две тысячи из полков Сен-Поль, Лаланд, Фимаркон и Брюляр, в то время как две тысячи пехотинцев из полков де Со и де Навай, а также из других подразделений, сконцентрировавшись между Турином и Казале, должны были занять мост Монкальери. Катина секретно отправился в донжон Пинероля и находился там под именем мсье де Ришмона. Наконец, полковник драгун, Алексис Бидаль, барон д'Асфельд, инкогнито отправился в Венецию, якобы с целью совершить познавательное и развлекательное путешествие.[117] Он должен был получить там из рук Маттиоли ратификационную грамоту, подписанную Карлом IV.

В городе дожей очередной карнавал был в полном разгаре. Прошла неделя, потом другая. Эмиссар герцога Мантуанского все не появлялся. Он находился в Падуе, откуда и сообщал, что жестокая лихорадка свалила его в постель. Среди французов стало зарождаться беспокойство. Концентрация войск в Бриансоне и Пинероле могла привлечь к себе внимание испанцев, находившихся в Милане, тогда как для успеха операции требовалось, чтобы Европа была поставлена перед свершившимся фактом, обо всем узнав лишь после того, как французский гарнизон будет в Казале. Должен был сработать фактор внезапности. От герцога Мантуанского потребовали объяснений. Он извинился за задержку с ратификацией договора, сославшись на то, что уже давно обещал устроить в Венеции конные состязания с участием многих венецианских дворян, с которыми был связан данным словом, и потому не мог покинуть город, не вызвав подозрений.[118] Бесподобная отговорка! В Версале пока что верили в успех дела и, зная о столь сильной приверженности этого гуляки к развлечениям, не осмеливались отвлекать его от любимого занятия.

Но вдруг, совершенно неожиданно, 22 или 23 февраля 1679 года, Венский двор, испанское правительство Милана и исполнительная власть Венецианской республики с негодованием заявили свой протест по поводу намерений французов. Об этих намерениях их оповестила герцогиня-регентша Савойи Жанна Батиста де Немур, которой стало известно о всех подробностях переговоров. Герцог, почувствовав, что может оказаться на скамье подсудимых, ответил по дипломатическим каналам, что эти слухи «не имеют под собой ни малейших оснований».[119] Он открыто дезавуировал Маттиоли, заявив, что его подпись под договором подделана. Ему была сделана тысяча лестных предложений, если он окажет сопротивление королю Франции. Аббат Фредерик, представитель императора в Венеции, и маркиз де Каноцца, имперский викарий в Италии, согласились выплатить 30 тысяч ливров, испанский наместник в Милане граф Мельгар — 500 экю золотом и предложение купить Казале за 600 тысяч экю, а герцогиня-мать утешила сына небольшим презентом в размере 25 тысяч ливров… Дело принимало плохой оборот для Людовика XIV: барон д'Асфельд, его чрезвычайный посланник, направлявшийся в Нотр-Дам-д'Инкрея, близ Казале, чтобы обменяться ратификационными грамотами с Маттиоли, был похищен на одной из почтовых станций и доставлен связанным по рукам и ногам в Милан, а все увертки и уловки, к которым прибегал Маттиоли, только прибавляли уверенности в его виновности.

Многие задавались вопросом о смысле его поступка, на первый взгляд совершенно нелогичного. Этот авантюрист продал текст договора в Савойю за незначительную сумму в 2 тысячи ливров и испанцам за 500 золотых экю, тогда как король Франции обещал ему в случае успеха щедрое вознаграждение и большие почести — стоило лишь подождать немного. Так в чем же дело? Что послужило побудительной причиной его столь странных действий? Может, в порыве патриотических чувств Маттиоли понял, что его действия способствуют установлению господства Франции в Северной Италии? Это маловероятно, поскольку было бы анахронизмом говорить о национальном патриотизме в политически раздробленной Италии XVII века.

Никто из тех, кто тщательно исследовал эту историю с самого начала до ее развязки, так и не смог сказать, кто же такой был Маттиоли. Жадный, амбициозный человек, интриган, мошенник? Этот человек хранит свою тайну. Можно ли, вслед за Лувуа, характеризовать его, столь блестяще образованного, умного, не лишенного талантов дипломата как мелкого проходимца? Да, он любил деньги, ибо кошелек его был пуст. Но, быть может, помимо низменной продажности и амбициозности, в его действиях существовал и иной побудительный мотив — страх? Вполне вероятно, что он, побуждаемый желанием вновь войти в фавор, мечтал заменить собою монаха Булгарини и полновластным хозяином править мантуанскими владениями. Продажа Казале могла послужить для него трамплином, дабы прочно закрепиться на вершинах власти, предоставив выродившимся членам рода Гонзага заниматься их карнавальным шутовством. Однако с марта 1678 года или даже раньше он начал понимать, что оккупация крепости французами породит такое недовольство части европейских дворов, что положение жалкого князька будет не прочнее соломинки. Он отдавал себе отчет в том, что Людовик XIV не пошлет в Италию сильную армию ради того, чтобы защищать герцога Мантуанского и его, Маттиоли. Повод задуматься давало и то, что французский король, в прошлом году поддержав Мессину в мятеже против господства испанцев, затем бросил ее на произвол судьбы. Маттиоли стало страшно, и он дал обратный ход, всячески затягивая переговоры. Вынужденный в конце концов заключить договор, он подписал его в Версале не без задней мысли. Вернувшись в Италию, он нашел способ сорвать соглашение — стоило лишь предать его текст огласке. Столкнувшись с единодушным протестом, Франция будет вынуждена отступить и отозвать своих драгун. Сам же Маттиоли к тому времени уже получил хорошее вознаграждение, которое позволяло обеспечить его нежную Камиллу и двоих детей. К тому же этот болонский Макиавелли не сомневался, что его судьба еще переменится к лучшему. Он выложил савойской регентше все подробности переговоров, уверенный в том, что она незамедлительно оповестит об этом европейские дворы. Мадам, хотя и испытывала некоторое чувство неловкости (как-никак король Франции был ее сюзереном), действительно так и поступила, но лишь после того, как предупредила своего проектора, Людовика XIV{28}. И она тоже играла на двух досках! В конце месяца Маттиоли, не способный предвидеть последствия, предупредил графа Мельгара, испанского наместника Милана, написал прелестное письмо императрице Элеоноре Нойбургской, супруге императора Леопольда I, и договорился с венецианским Советом Десяти.

Французы сочли за благо сделать вид, что ничего не замечают. Больше всех был раздосадован аббат д'Эстрада, инициатор всей этой затеи, провал которой грозил навсегда замарать его репутацию. Он, недавно заняв место посланника в Турине вместо маркиза де Вийяра, имел все основания опасаться ответных действий, в избытке имевшихся в арсенале тайной дипломатии. И тогда он нашел способ спасти ситуацию. Будучи уверенным в том, что надлежащим образом подписанная ратификационная грамота все еще находится в руках Маттиоли, он предложил заманить мошенника в ловушку, схватить его и завладеть имеющимися у него бумагами, с помощью которых заставить Карла IV исполнять достигнутое соглашение. Помпонн, воспитанный в традициях искусной и гибкой дипломатии Мазарини, колебался. Он призывал к сдержанности. 22 апреля 1679 года аббат, сгорая от нетерпения, отвечал: «У меня нет времени ждать приказа Его Величества, чтобы задержать Маттиоли. Сделать это так важно, что мне не остается ничего другого, кроме как исполнить свой замысел без особой огласки».[120]

Отважный аббат встретил Маттиоли в Турине и удостоверился, что у него находится ратификационная грамота герцога. «Он подошел ко мне и заговорил со мной дрожащим голосом как человек, терзаемый угрызениями совести за совершенное гнусное предательство, и я постарался усыпить его подозрения относительно планов ареста», — писал д'Эстрада Пеншену, уполномоченному по делам в Венеции.[121] Он был столь убедителен, что и тени сомнения не возникло у итальянца, при всей его хитрости и недоверчивости… Тем временем в Версале все сомнения Помпонна, опасавшегося международного скандала, были развеяны Людовиком XIV. Разгневанный король более благосклонно отнесся к советам Лувуа, сторонника силовых действий, военных вмешательств и захватов. Он безоговорочно одобрил инициативу д'Эстрады. Вскоре в тайну был посвящен и Сен-Мар.

«Король, — писал ему Лувуа 27 апреля, — в настоящее время посылает аббату д'Эстраде распоряжение арестовать человека, поведением которого у Его Величества нет оснований быть довольным, в связи с чем он приказал мне уведомить вас, чтобы вы не сочли за труд принять арестованного, когда его пришлют к вам, и содержать его так, чтобы он не имел возможности общаться с кем бы то ни было и лишь раскаивался о своем плохом поведении, и чтобы никто не узнал, что у вас появился новый заключенный».[122]

На следующий день Помпонн с неохотой позволил д'Эстраде заняться реализацией его плана. «Поскольку вы полагаете, что можете осуществить похищение так, чтобы дело не получило огласки, Его Величеству угодно, чтобы вы исполнили свой замысел и тайно препроводили задержанного в Пинероль. Туда направляется приказ принять его и содержать так, чтобы об этом не знали… Надлежит сделать так, чтобы никто не узнал, что будет с этим человеком.[123]

Когда эти депеши прибыли к месту назначения, все уже было кончено, и вот каким образом. 1 мая 1679 года д'Эстрада предложил Маттиоли встречу с Катина, который якобы должен был передать ему 10 тысяч экю, обещанных в Версале, в обмен на ратификацию договора. Звон луидоров сразу же очаровал его собеседника, который согласился, ни о чем не подозревая. Его частые поездки и подарки бойким дамочкам своего господина истощили его финансы. Аббат понимал, что нужно действовать быстро. Он опасался, что Савойский двор не сумеет долго хранить тайну. Дело в том, что в интересах дела ему пришлось посвятить в свой замысел герцогиню, и та была не против избавиться от изворотливого советника, поставив единственным условием, чтобы его задержали не на ее территории.

Эрколе Антонио был точно в указанное время в том месте, которое назначил ему д'Эстрада, — перед деревенской церковью в полумиле от Турина. Посол в сопровождении своего кузена, аббата де Монтекью, прибыл в 6 часов утра в карете. Маттиоли занял в ней место, и карета без остановки покатила на большой скорости. Примерно в трех милях от того места, где их ждал Катина, по ту сторону Орбассано, непредвиденный случай едва все не испортил: несколько дней накануне шли обильные дожди, и деревянный мост через Кизолу частично был разрушен вышедшими из берегов водами. Все трое путников покинули карету и принялись вместе с двумя или тремя слугами на скорую руку ремонтировать мост. Наконец, пройдя пешком по размытым дорогам, они прибыли в маленький, обособленно стоявший домик, в котором их ждал высокий худощавый брюнет «с задумчивыми умными глазами» (как описывал его Сен-Симон). Это был Катина, изобразивший на своем продолговатом, от природы суровом лице по возможности более любезную улыбку. Беседа продолжалась недолго. Д'Эстрада вышел, и несколько вооруженных людей ворвались в комнату, набросились на итальянца, заткнули ему рот кляпом, прежде чем он успел издать крик, и уже к ночи доставили его в крепость Пинероль, куда его провели через вспомогательные ворота со стороны долины. Подъемный мост донжона навсегда отрезал этому человеку путь к свободе. «Все прошло без применения насилия, — писал Катина в своем отчете от 3 мая, — и никто не узнал имени этого мошенника, даже офицеры, помогавшие арестовать его. Он содержится в камере, которую занимал некий Дюбрей. Там будут хорошо обращаться с ним, как и просил об этом аббат д'Эстрада, до тех пор, пока не будет известна воля короля по этому делу».[124]

Однако мало было заполучить договор — нужна была ратификация, которой, как в конце концов оказалось, не существовало. Маттиоли заявил, что бумаги находятся у его супруги в Болонье. Катина, не поверив, продолжил допросы. После того, что сейчас называется «допросом с пристрастием», удалось узнать, что документы спрятаны в Падуе, «в отверстии в стене одной из комнат дома его отца».[125] Под диктовку Катина Маттиоли написал два письма, одно своему слуге, чтобы тот доставил в Пинероль его багаж, и другое с указанием, что податель сего письма имеет право заняться поисками документов в доме у отца. Неутомимый Джулиани отправился в Падую и привез все документы, касающиеся переговоров. Когда их разобрали, оказалось, что ратификация отсутствует. Итальянец, которому удалось всех одурачить, наконец сознался, что его господин вообще не подписывал документов! Итак, арест двух человек — самого Маттиоли и его слуги — ничего не дал. На этот раз крепость Казале ускользнула от французов. Людовик XIV не осмелился захватить ее силой. Скрепя сердце он приказал войскам покинуть их места расположения в Бриансоне и в долине Шомон. Что до мсье де Ришмона, он же Катина, то ему пришлось покинуть донжон Пинероля, где в течение нескольких месяцев Сен-Map оказывал ему теплый прием. Понятно, что после столь сокрушительного провала инструкции относительно условий содержания «некоего Летана» (под этим псевдонимом был взят под стражу предатель Маттиоли) стали самыми что ни на есть суровыми. «Королю не угодно, — писал Лувуа Сен-Мару 15 мая, — чтобы с господином де Летаном обращались хорошо, Его Величество не желает, чтобы вы давали ему что-либо помимо абсолютно необходимого для жизни».[126]

После нескольких месяцев полного одиночества итальянец был на грани безумия.[127] В августе 1680 года Сен-Мар получил разрешение поместить его вместе с монахом-якобинцем. Прежде чем отвести его в другую камеру, Бленвийе, лейтенант и кузен Сен-Мара, показал ему дубину со словами, что с ее помощью учат непослушных уму-разуму.[128] Через специальное отверстие, проделанное над дверью, начальник крепости мог наблюдать за поведением обоих заключенных.

«После того как монсеньор позволил мне поместить Маттиоли в одну камеру с монахом-якобинцем в нижней башне{29}, — докладывал он Лувуа 7 сентября, — упомянутый Маттиоли в течение четырех или пяти дней думал, что монах-якобинец был человеком, специально подосланным мною, чтобы следить за ним. Маттиоли, почти такой же сумасшедший, как и монах, широкими шагами ходил по камере, до самых глаз закрыв лицо плащом, и бормотал, что он не дал одурачить себя, что он знает больше, чем захотел сказать. Монах, который постоянно сидит на своей постели, оперевшись кулаками в колени, тяжелым взглядом смотрел на него, не слушая его речей. Синьор Маттиоли, убежденный в том, что монах является специально подсаженным к нему шпионом, понял свое заблуждение, когда в один прекрасный день тот голым встал со своей постели и начал, по своему обыкновению, проповедовать полную бессмыслицу».[129]

Маттиоли, имя которого теперь Сен-Мар писал открытым текстом, попытался было снискать благорасположение Бленвийе, специально приставленного к нему. Он предложил ему в качестве подарка кольцо, которое сам носил на пальце{30}. Стражник принял подарок, но тут же отнес его Сен-Мару, который переслал его министру. Лувуа ответил, что будет хранить его, чтобы возвратить Маттиоли, «если когда-нибудь король распорядится выпустить его на свободу».[130]

Таким образом, судьба этого авантюриста еще не была окончательно решена. Его освобождение должно было при случае послужить разменной монетой, если бы опять начались переговоры с Карлом IV Гонзага. И действительно, несколько позднее эти переговоры возобновились. Герцог, постоянно испытывавший страшную нужду в деньгах, согласился принять ранее предлагавшийся ему договор, и 30 сентября 1681 года французские войска под командованием Катина вошли, наконец, в Казале. Однако Карл IV не принял никаких мер для освобождения своего бывшего порученца, изволив лишь поинтересоваться, выйдет ли тот когда-нибудь из тюрьмы. Король велел ответить ему, что узник не покинет место своего заключения без его формального согласия. Герцог воспринял эту весть «с большой радостью и чувством признательности». Маттиоли, сам того не зная, обрекался на вечное тюремное заключение…{31}

Итальянец долгие годы провел в Пинероле под надзором преемников Сен-Мара — Вильбуа, а затем Ла Прада. В 1694 году он встретился на острове Святой Маргариты со своим старым тюремщиком. С этого времени его имя исчезает из корреспонденции. Лишь спустя два года появляется выражение старый заключенный, которое означает неизвестного в бархатной маске, закончившего свои дни в Бастилии под именем «Маршиоли». Велик соблазн идентифицировать его с Маттиоли.

Первым это сделал 28 июня 1770 года барон Йозеф Людвиг фон Хейс, бывший капитан Эльзасского полка и знаменитый библиофил, в письме, адресованном в «Journal encyclopédique».[131] К его письму была приложена заметка из голландской газеты за 1687 год, в которой рассказывается о том, как Маттиоли был похищен десятью или двенадцатью вооруженными людьми в результате охоты за ним, организованной французским посланником, а затем в переодетом виде и с маской на лице отправлен в Пинероль. Сейчас мы знаем, что задержание Маттиоли произошло не в результате охоты на него, что он сам угодил в подстроенную для него ловушку. В докладе Катина маска не упоминается. Тем не менее заметка голландского журналиста представляет интерес, поскольку она написана за одиннадцать лет до прибытия в Бастилию человека в маске.

Мадам Кампан, горничная Марии Антуанетты, рассказывает в своих «Мемуарах», что Людовик XVI в первые месяцы своего правления обещал дорогой супруге сообщить все, что ему удастся разузнать об истории Железной маски, однако, несмотря на продолжительные поиски, не нашел ничего и спросил у своего самого старого, восьмидесятичетырехлетнего министра, мсье де Морпа, младшего сына канцлера Поншартрена, не слышал ли он в своей юности разговоров на эту тему. Тот заверил, что «это был всего лишь заключенный, по характеру своему опасный интриган, подданный герцога Мантуанского». «Странная история об этой маске, — продолжает мадам Кампан, — по всей видимости, берет свое начало от обычая, некогда распространенного в Италии среди как мужчин, так и женщин, надевать бархатные маски, выходя на солнце».[132] В свою очередь филолог Луи Дютан в своих книгах «Перехваченная корреспонденция» (1788) и «Воспоминания отдыхающего путешественника» (1806) рассказывает, что Людовик XV, в ответ на расспросы маркизы де Помпадур, заверил, что «это был министр одного итальянского князя».[133]

Все эти свидетельства, несомненно, весомы. Однако в то время еще не были опубликованы министерские депеши, которые известны нам. В последние годы XVIII века некий Рет, исполнявший поручение по организации национальной лотереи в 27-м дивизионе (Юго-Восток), обнаружил в архивах Турина целый ряд депеш, имеющих отношение к делу о крепости Казале.[134] Он уже собирался опубликовать труд, но его опередил гражданин Ру-Фазийяк, бывший член Законодательного собрания и Конвента, собравший большое количество неизданных документов, большей частью хранившихся в архивах Министерства иностранных дел.[135] Дальнейшие исследования, проведенные историком Жозефом Делором (1789–1847), послужили полезным дополнением к этому труду. Его «История человека в железной маске» (1825) включила в себя большую часть досье Маттиоли. В вышедшем в 1829 году первом томе его же «Истории заключения философов», также очень важной публикации, содержится переписка между Сен-Маром и Лувуа, приоткрывающая завесу таинственности которой был окутан Пинероль. По сравнению со вздором, распространявшимся в предшествующее столетие Вольтером и его последователями, гипотеза Ру-Фазийяка и Делора выглядит солидной и убедительной исторической концепцией. Ее поддерживали многие историки и литературные критики: Шерюэль, Анри Мартен, Камиль Руссе, Сен-Бёв (мы называем наиболее известных).

В 1869 году молодой журналист, внучатый племянник историка Минье, Мариус Топен (1838–1895), приобретший известность своими серьезными исследованиями «Кардинал де Рец, его идеи и труды» (1864) и «Европа и Бурбоны при Людовике XIV» (1868), также отстаивал версию о Маттиоли в серии статей, вышедших в газете «Le Correspondant» и позднее опубликованных отдельной книгой — «Человек в железной маске». Он ввел в научный оборот множество ранее не публиковавшихся документов, в частности, письмо Сен-Мара аббату д'Эстраде от 25 июня 1681 года, найденное в «бумагах д'Эстрады» в Национальной библиотеке, которое поколебало его собственную версию. Действительно, до сих пор считалось, что Маттиоли последовал за Сен-Маром в Эгзиль, а затем на остров Святой Маргариты. Он был одним из двух узников нижней башни. Упомянутое письмо доказывало обратное. Маттиоли тринадцать лет оставался в Пинероле под надзором преемников Сен-Мара и вновь стал его подопечным лишь в 1694 году на острове Святой Маргариты. Таким образом, когда Сен-Map прибыл в 1687 году в Прованс со своим таинственным заключенным, герметически закрытым в портшезе, наш итальянец еще находился в донжоне Пинероля, подвергаясь угрозе избиения дубиной. Не было причины для того, чтобы малозначительный, не пользовавшийся особым уважением персонаж вдруг стал, по прибытии на остров Святой Маргариты, очень важным заключенным. Для чего же нужны были все эти меры предосторожности, прежде никогда не применявшиеся, разве что в первые месяцы его заключения? К чему вся эта таинственность?

Сознавая резонность этих возражений, Мариус Топен попытался иначе подкрепить версию о Маттиоли. Его аргументы изощренны и весьма соблазнительны. Прежде всего он обратил внимание на финальную формулировку письма Помпонна аббату д'Эстраде: «Надлежит сделать так, чтобы никто не узнал, что будет с этим человеком». По его мнению, она все объясняет. Маттиоли являлся заметным человеком, бывшим министром иностранного государя. Его предательство обернулось для Короля-Солнца крупной неприятностью, глубоким унижением. Человек, пытавшийся обмануть его, должен был навсегда исчезнуть из этого мира. На первое время сочли достаточным наказанием для него пребывание за запорами Пинероля. Франция тогда одерживала победу за победой, ее слово было решающим, она устанавливала международное право и законы морали. Однако начиная с 1694 года положение изменилось. Оказалось, что армии Всехристианнейшего государя отнюдь не были непобедимыми, и заключенный Пинероля ощутил на себе перемену в итальянских делах. Письмо Барбезьё Сен-Мару от 20 марта 1694 года подтверждает это. Министр решил перевести Маттиоли и его сотоварищей из Пинероля в более безопасное место и добавляет знаменательную фразу: «Поскольку вы знаете, что они, по крайней мере один из них, важнее тех, которые сейчас находятся на островах…» Топен утверждает, что этим важным заключенным и был Маттиоли, а если он стал наиболее важным заключенным на острове Святой Маргариты, то логично сделать вывод, что он и является человеком в маске, привезенным отсюда в Бастилию. Наконец, Топен опирается на текст Дю Жюнка, который говорит о старом заключенном Пинероля и Святой Маргариты, не упоминая Эгзиль. Таким образом, выражение старый заключенный относится к тому, кого Сен-Мар не привез с собой в Эгзиль, но вновь встретил на острове Святой Маргариты. «Эти слова, — безапелляционно заявляет он, — в грамматическом отношении могут иметь только один смысл, а именно означать заключенного, который когда-то был под вашим надзором и которого вновь доверили вашему попечению».[136] Весьма изощренное толкование. Версия о Маттиоли, на мгновение пошатнувшаяся, вновь обрела солидные основания.

В 1894 году Франц Функ-Брентано (1862–1947), источниковед и блестящий знаток Старого режима, хранитель фондов библиотеки Арсенала, поставил на службу этой версии свой талант историка и рассказчика, а также (следует признать и это) страсть и безоглядный азарт. Именно в то время, благодаря критической проницательности ученого библиотекаря из Орлеана Жюля Луазлёра (1816–1900),[137] который уже брался за раскрытие многих исторических тайн, а особенно благодаря трудам Юнга, который обогатил исследование данной проблемы множеством новых документов, удалось существенно продвинуться вперед в сборе сведений о других заключенных. Однако Юнг не сумел использовать свои открытия. Заслугой Функ-Брентано является то, что он обратил должное внимание на идею, высказанную биографом Фуке Жюлем Лэром, согласно которой человеком в маске был один из пяти заключенных, находившихся в Пинероле в 1681 году: Данже, монах-якобинец, Дюбрей, Маттиоли и Ла Ривьер (не считая слуги Маттиоли).

Первыми из этого списка Функ-Брентано исключил Ла Ривьера, умершего в Эгзиле в начале 1687 года, и монаха, скончавшегося в Пинероле в 1694 году. Остались Дюбрей, Данже и Маттиоли. Дюбрея Функ-Брентано исключил как персонажа, не представляющего интереса. Может быть, Данже (или Доже, как встречается в некоторых документах)? Человек, занимающий низкое общественное положение, несчастный слуга Фуке? Функ-Брентано с пренебрежением отбросил и эту кандидатуру, не дав себе труда как следует рассмотреть ее, и с уверенностью заявил, что таинственным заключенным был Маттиоли. Что и требовалось доказать! Математически точное доказательство, решил он, закончив свои не слишком утомительные рассуждения. Несомненно, это было излишне скоропалительное умозаключение для того, кто знал, какие исключительные меры предосторожности принимались в отношении двух «дроздов», сидевших в Эгзиле! К тому же Функ-Брентано просто принял, без какой-либо критической проверки, аргументы своих предшественников — Ру-Фазийяка, Делора и Топена. Он сделал особый упор на свидетельство о смерти заключенного в маске, факсимиле которого было опубликовано в пятом издании труда Топена. «Это, — утверждает он, — и есть фамилия бывшего государственного секретаря герцога Мантуанского: Маршиоли. Следует иметь в виду, что Маршиоли на итальянский манер произносится как Маркиоли. Сен-Map, начальник Бастилии, предоставивший данные для составления свидетельства о смерти, почти всегда в своей корреспонденции — характерная деталь! — писал не Маттиоли, а Мартиоли».[138] В момент своей смерти, в 1703 году, заключенный более не являлся секретной фигурой, поэтому вполне естественно, что в реестре смертей его фамилию записали открыто. Простое дело — занести в список! Железная маска, или много шума из ничего! Функ-Брентано торжествовал. Благодаря своей способности убеждать, в полной мере проявившейся в его популярных публикациях,[139] он оставил своим последователям своего рода догматическую истину, в непогрешимость которой свято верил. Эта версия, вошедшая как в ученые исторические энциклопедии, так и в популярные статьи, все еще имеет множество приверженцев. Резюмируем ее основные аргументы.

1. Похищение дипломата в Северной Италии, на чужой территории, представляло собой наиболее дерзкое попрание международного права, поэтому Людовик XIV был заинтересован в том, чтобы лишение свободы итальянского графа оставалось в секрете.

2. Маттиоли из шести известных нам кандидатов являлся «наиболее важным». По сравнению с ним его собственный слуга, сумасшедший монах, два неведомых лакея и двойной агент были слишком мелкой сошкой, недостойной бархатной маски — предмета, впрочем, достаточно распространенного в Италии.

3. Это был «старый заключенный» Пинероля, который, не будучи в Эгзиле (во всяком случае, Дю Жюнка не говорит, что он был там), присоединился к мсье де Сен-Мару на Леренских островах.

4. Фамилия Маршиоли, фигурирующая в свидетельстве о смерти заключенного, является слегка видоизмененной подлинной фамилией государственного секретаря герцога Мантуанского.

5. Людовик XV и Людовик XVI, говоря о Железной маске, признавали, что это был итальянский министр.

А теперь более подробно рассмотрим эти пять пунктов.

1. Было бы неточно утверждать, что Маттиоли был похищен на чужой территории и что это смелое предприятие представляло собой исключительное нарушение принципов международного права. Аббат д'Эстрада и Катина в своем письме Лувуа указывают на то, что они арестовали его в трех лье от Пинероля, «на королевской территории». В момент переговоров по поводу Казале Маттиоли уже не являлся государственным секретарем. Он был частным лицом, которому поручалось, учитывая его прошлое, играть роль официального посредника. Карл IV лишь обещал ему в случае успеха «восстановить в должности государственного секретаря и сделать его первым министром».[140] Его арест — разумеется, незаконный, поскольку Маттиоли был иностранным подданным, — не мог повлечь за собой серьезных дипломатических осложнений. Его господин, недовольный тем, как его одурачили, не дав попользоваться французскими деньгами, был даже рад избавиться от него подобным образом. Что до испанцев, то они едва ли стали бы апеллировать к принципам международного права, поскольку и сами за два месяца до того похитили барона д'Асфельда, мирно путешествовавшего в почтовой карете с надлежащим образом оформленным паспортом. Следует также заметить, что говорить о священных принципах международного права применительно к XVII веку было бы явным анахронизмом, попыткой апеллировать к весьма туманным общим юридическим положениям. В той системе отношений, которую по привычке еще называли христианским миром, но которая представляла собой лишь пустое, лишенное реального содержания понятие, место права заняла сила. Дело Маттиоли, банальное устранение ставшего неудобным авантюриста, отнюдь не имело характера чрезвычайной важности, который пытаются придавать ему «маттиолисты».

Если его задержание и заключение под стражу окружили строгим секретом, то лишь по той причине, что ввиду провала переговоров о передаче крепости Казале следовало как можно скорее затушевать это дело. Стоит лишь почитать министерскую корреспонденцию, чтобы увидеть, сколь многочисленны были меры подобного рода. В период с 1680 по 1690 год тюрьмы были полны подозрительными личностями, шпионами, купленными на иностранные деньги, отравителями, замешанными в грязные интриги, которыми, обеспечив их молчание за тюремными стенами, больше не интересовались. Случай с Маттиоли отличался от всех этих более или менее темных дел тем, что в Европе хорошо знали о его преступлении и постигшей его каре. В 1682 году в Италии появился памфлет, в котором с поразительными подробностями излагалась история о провалившихся переговорах относительно передачи цитадели Казале и о похищении виновника их провала. «Краткая история Европы», вышедшая в 1687 году, убеждала своих читателей в том, что государственный секретарь герцога Мантуанского незаконно удерживается в Пинероле. Все знали, как Людовик XIV отомстил за причиненную ему обиду. Мошеннические действия итальянского обманщика были секретом полишинеля, не оправдывавшим столь строгих мер, принимавшихся в отношении заключенного в маске.

2. Разумеется, Маттиоли представлялся более важной особой, чем его сотоварищи по несчастью, сидевшие в крепостной башне. Он был юристом, университетской знаменитостью, автором блестящих трактатов. В его распоряжении имелся даже слуга. Однако Железной маской не обязательно должен быть заключенный высокого происхождения. Слабым местом версии о Маттиоли является то, что он никогда не являлся объектом особой заботы со стороны Людовика XIV, Помпонна или Лувуа. Был приказ обращаться с ним как с обычным мошенником. Почему вдруг изменилось отношение к нему? Почему внезапно решили окружить факт его задержания столь тщательными, но совершенно бесполезными мерами предосторожности, тогда как крепость Казале в 1681 году оказалась в распоряжении французов? Почему пытались скрывать то, о чем знали все? Невозможно рассказывать о том, чего еще не знаешь. И для чего скрывали в Бастилии его лицо, для всех абсолютно незнакомое? Париж он посетил двадцать лет назад, пробыв в городе всего несколько дней, к тому же стараясь держаться так, чтобы его как можно меньше видели. На это возражают, что в Италии все носят черные полумаски и такая полумаска могла быть в его багаже. Замечательный аргумент, заставивший Юнга подпрыгнуть от возмущения. «Маттиоли итальянец, поэтому он должен носить маску, — с сарказмом писал он. — Это абсолютно все равно, как если бы сказали, что поскольку сей господин является испанцем, у него должны быть кастаньеты!»[141] Что касается фразы Барбезьё, говорившего о заключенных, которые «более важны, по крайней мере один из них, чем те, что находятся на островах», то нет уверенности, что ее следует понимать буквально и в современном смысле. Морис Дювивье полагает, что здесь мы имеем дело с оборотом речи, означающим прямо обратное: надо читать не «один из них», а «за исключением одного». При этом в подтверждение своей точки зрения он цитирует отрывок из Сен-Симона, в котором данное выражение употреблено именно в таком смысле. «Более важным» заключенным был, таким образом, не один из тех, кто должен был прибыть на острова, но тот, кто уже находился там и никогда не расставался с Сен-Маром.[142] Если эта интерпретация и верна (в чем нет ни малейшей уверенности), то она скорее должна указывать на Данже или Ла Ривьера, оставшихся по решению Лувуа в Эгзиле.

Наконец, мнимые военные неудачи, которые, по мнению Топена, обусловили с начала 1694 года усиление мер безопасности в отношении заключенных, представляют собой спорное историческое допущение. Даже если Франция, которая с 1689 года вела войну против Испании, Империи, Англии и Республики Соединенных провинций, и испытывала большие внутренние затруднения, обусловленные свирепствовавшим в те годы голодом,[143] ее военное положение отнюдь не было отчаянным. Как мы помним, в октябре 1693 года, в долине близ Марсая, в нескольких лье от Пинероля, маршал Катина нанес сокрушительное поражение Виктору Амедею Савойскому, а спустя несколько дней маршал Люксембург овладел городом Шарлеруа.

3. Существует множество толкований слов «старый заключенный» относящихся к Железной маске, однако, на мой взгляд, так и не приведено убедительных аргументов в пользу одного из них. Действительно, Дю Жюнка в своем реестре не упоминает Эгзиль, что, однако, отнюдь не означает, будто заключенный не был отправлен туда. Знал ли королевский наместник, что новый начальник крепости одиннадцать лет провел в этом маленьком альпийском форте? Сен-Мар не слишком-то гордился этим эпизодом из своей жизни и вовсе не был склонен распространяться на эту тему.

4. Рассмотрим фамилию «Маршиоли», фигурирующую в акте погребения. Можно ли допустить, что это была подлинная фамилия незнакомца? Вообразимо ли, что в этом документе указали подлинную фамилию человека, которого столько лет прятали от людей и после смерти которого тщательно выскоблили камеру, где он сидел, дабы не осталось ни малейших следов его пребывания? Возможно ли, что «Маршиоли» представляет собой лишь слегка искаженную фамилию секретаря герцога Мантуанского? Трудно поверить в столь поразительное ономастическое сходство. Да, в одном из своих писем Сен-Мар называет его «Мартиоли». Да, кюре прихода Сен-Поль, составивший акт погребения, мало внимания уделял правописанию имен собственных: в том же тексте мы обнаруживаем, что вместо Розарж он написал «Розаж», хотя, несомненно, ему был знаком комендант Бастилии. Равным образом фамилия хирурга де Рейе превратилась в «Регле». Однако загвоздка состоит в том, что написание этой фамилии в официальном документе менее всего может служить аргументом в пользу идентификации человека в маске как Маттиоли, поскольку в те времена существовал обычай хоронить заключенных под вымышленными фамилиями или псевдонимами. Вот что написано в «Соображениях относительно обычаев и правил королевского замка Бастилия», которые хотя и датируются временем правления Людовика XVI, однако представляют собой свод старинных традиций, существовавших в крепости: «Что касается погребения, то оно производится ночью на кладбище прихода Сен-Поль, и при этом присутствуют двое тюремщиков, которые выступают в роли свидетелей и подписывают соответствующие документы. Этих людей хоронят без указания их фамилии, разве что будет предписано обратное специальным распоряжением министра… После чего (визита врача. — Ж.-К. П.) магистрат отдает распоряжение о захоронении и называет фамилию, под которой оно должно осуществляться».[144]

Существуют примеры, относящиеся ко времени Сен-Мара. 24 октября 1701 года умер Франсуа Элиар, садовник из Кутанса в Нормандии, схваченный в 1693 году в Париже в тот момент, когда он расклеивал на воротах Нотр-Дам-де-Пари плакаты, обличавшие короля как тирана и призывавшие население разделаться с ним. Он был похоронен на следующий день на кладбище Сен-Поль под именем «Пьер Наве» (Наве — подходящая фамилия для садовника!{32} Тюремщики не лишены были чувства юмора), поскольку, как пишет Дю Жюнка, государственные преступники не имели права на свое настоящее имя.[145] 18 июня 1702 года Дюпре-суар-Лувар, сын изготовителя париков, обвиненный в содомии, в тюремной камере перерезал себе горло. На следующий день он был похоронен под именем Пьер Массюк.[146] 20 марта 1704 года итальянский фальшивомонетчик Винаккьо по прозванию Винаке совершил самоубийство с помощью ножа. Его тело на следующий день, в шесть часов вечера, было предано земле под именем Этьен Дюран.[147] Господь узнает своих! Все эти несчастные были малозначительными людьми. Тем больше оснований, надо полагать, было хоронить под вымышленным именем заключенного, «имя которого не произносилось».

Таким образом, версия о Маттиоли разваливается. Если начиная с 1694 года имя итальянца исчезает из переписки, то вовсе не потому, что он вдруг стал «старым заключенным», а потому, что он умер вскоре после прибытия на остров Святой Маргариты. Артиллерийский обстрел Пинероля, и в самом деле не лучшим образом сказался на самочувствии заключенных в донжоне. Не пощадила болезнь и Маттиоли. В апреле 1694 года на Святой Маргарите один из этих заключенных умер. 10 мая Барбезьё писал Сен-Мару: «Я получил письмо, которое вы потрудились написать мне 29-го числа прошлого месяца; вы можете, согласно вашему предложению, поместить в камеру со сводами слугу заключенного, который умер, и надзирать за ним столь же строго, как и за прочими, не позволяя ему общаться письменно или устно с кем бы то ни было».[148]

Это письмо, обнаруженное Юнгом, наносит окончательный удар по версии о Маттиоли. Тот факт, что покойный имел слугу, позволяет совершенно точно идентифицировать его: из пяти государственных заключенных на острове Святой Маргариты только у одного был личный слуга, а именно у бывшего министра Карла IV Мантуанского. Как известно, этот слуга Руссо последовал за своим господином в Прованс. Будучи соучастником мошенничества по поводу Казале, он рассматривался как заключенный наряду со своим хозяином{33}. Именно этим объясняется тот факт, что вместо освобождения после смерти Маттиоли его, по распоряжению Барбезьё, поместили в «камеру со сводами»{34}. Министерская корреспонденция позволяет выявить его след. В марте 1695 года ему разрешили праздновать Пасху.[149] Когда Сен-Мар отбыл в Бастилию, он остался, как уже упоминалось, под надзором де Ла Мотт-Герена и умер на острове в декабре 1699 года.

5. С XVII века в общественном мнении итальянец ассоциировался с человеком в маске. Это объяснялось тем, что Маттиоли был наиболее известным из всех заключенных Пинероля, за исключением Фуке и Лозена. Когда в 1687 году узнали, что Сен-Мар отправился на Леренские острова с одним-единственным заключенным, сразу же решили, что это был Маттиоли. 20 августа 1687 года некий мсье де Вийемон писал из Парижа своему другу мсье де Томассен-Массожу, советнику парламента в Эксе: «Меня заверили, что заключенный, которого недавно перевели весьма необычным манером на остров Святой Маргариты, — итальянец, некий граф Маттиоли, бывший секретарь герцога Мантуанского, предавший его тем, что сообщил испанцам его секрет».[150] В то же самое время «Gazette de Leyde», которую издавал Клод Жордан, так комментировала это заблуждение: «Он был в Пинероле, совсем близко от Италии, и хотя тщательно охраняли его, опасались, как бы стены не заговорили, поэтому решили перевести его на острова, где он и находится в настоящее время под надзором мсье де Сен-Марка (так!)».[151]

Несмотря на всю очевидность фактов, в 1952 году Жорж Монгредьен, авторитетный специалист по истории XVII века, автор весьма взвешенной и умеренной работы о Железной маске, еще сомневался в своем выборе между Данже и Маттиоли:[152] «Но что более всего досадно, так это то, что для окончательного выбора между двумя кандидатами, невозможного при современном состоянии наших знаний, потребовалось бы совсем немного, почти что ничего. Действительно, известно, что Доже (так!)никогда не покидал Сен-Мара, тогда как Маттиоли в течение тринадцати лет, с 1681 по 1694 год, был не с ним. Один-единственный документ, уточняющий, что заключенный, который умер в Бастилии в 1703 году, никогда не покидал Сен-Мара или, наоборот, был разлучен с ним, позволил бы окончательно решить проблему».[153]

А ведь такой документ существует! Он абсолютно аутентичен и, не будет преувеличением сказать, поразителен, поскольку полностью меняет смысл и значение этой загадки! Это — короткая информация, датированная 4 сентября 1687 года, выдержка из рукописной газеты, которая циркулировала среди янсенистов, первая версия знаменитых в XVIII веке «Церковных новостей». Вот этот текст:

«Мсье де Сенк-Мар (так!) перевез по приказу короля государственного заключенного из Пинероля на остров Святой Маргариты. Никому не известно, кто он, поскольку запрещено произносить его имя, и существует приказ убить его, как только он назовет себя. Он был закрыт в портшезе и ИМЕЛ НА ЛИЦЕ ЖЕЛЕЗНУЮ МАСКУ. Все, что удалось узнать от Сенк-Мара, это то, что заключенный много лет находился в Пинероле и что не все люди, которых считают умершими, мертвы. Вспомните о Башне забвения у Прокопия. Не указывал ли этот переезд на путешествие с королевского двора в Пинероль, состоявшееся весной?»

Этот текст, оригинал которого хранится в библиотеке Сент-Женевьев,[154] впервые был опубликован Ксавье Аземой в его книге «Прелат-янсенист Луи Фуке, епископ и граф Агдский (1656–1702)», вышедшей в 1963 году.[155] Брат Николя Фуке, маркграф Агдский, отправленный за свою приверженность к янсенизму в изгнание в Вильфранш-де-Руэрг, был одним из редакторов этой газеты. Информаторами служили братья-ораториане и приверженцы янсенизма. Одним из них (и, возможно, автором этой сенсационной информации) был маркграф Ле Камю, епископ Гренобльский, который путешествовал по Лангедоку, Провансу и Дофине. Этот пассаж, приведенный в одной из сносок, не привлекал к себе внимание историков Железной маски до тех пор, пока Станислас Брюньон не сообщил о его существовании на Каннском конгрессе 1987 года.

Это сообщение получило большой резонанс среди занимающихся тайной маски, которая не сводится к банальному вопросу о заключенном, привезенном в Бастилию в черной бархатной полумаске (трансформировавшейся в XVIII веке под влиянием Вольтера в «железную маску»). Человек из Эгзиля был перевезен на остров Святой Маргариты в 1687 году не только в портшезе, закрытом провощенной тканью, но и с металлической маской на лице. Это был новый поворот в изучении проблемы, ожививший интерес к ней: с какой целью закрыли лицо арестованного этим инструментом пытки?

Упомянутая рукописная газета потому говорит о Пинероле как исходном пункте путешествия на Святую Маргариту, что, по всей вероятности, у ее авторов был дефицит информации или, скорее всего, потому, что Сен-Мар, когда его спрашивали, не счел нужным упомянуть о своем пребывании в Эгзиле.

Этот текст и дает тот «пустячок», которого недоставало в 1952 году Жоржу Монгредьену, чтобы сделать окончательный выбор из двух вероятных кандидатур. Заключенным в маске был узник Эгзиля Эсташ Данже, перевезенный в 1687 году на остров Святой Маргариты, а не Маттиоли, который прибыл туда лишь спустя семь лет.

Однако была еще одна, последняя, попытка спасти версию о Маттиоли, предпринятая Станисласом Брюньоном. Я уже не раз упоминал этого блестящего исследователя, с величайшей тщательностью проработавшего фонды парижских архивов, относящиеся к эпохе Старого режима. Он выдвинул свою теорию, представленную им на Каннском конгрессе 1987 года.[156] По его мнению, было двое заключенных в маске: один из них, Эсташ Данже, прибыл на остров Святой Маргариты в 1687 году с железной маской на лице, но в 1693 году умер; второй — Маттиоли, который и был человеком, привезенным в Бастилию под черной бархатной маской, которого, вполне естественно, и похоронили под его собственной фамилией «Маршиоли».[157] Прибегнув к весьма изощренному методу доказательства, автор, много лет занимавшийся изучением бухгалтерской отчетности тюрем, цитирует распоряжение от 18 января 1694 года о возмещении расходов за 1693 год в размере 4798 ливров. За вычетом суммы, отводившейся на содержание четверых протестантских священников, находившихся в то время на острове Святой Маргариты (3600 ливров), он получил 1198 ливров, которые, по его мнению, были потрачены на обеспечение еще одного заключенного — Эсташа Данже. Однако, учитывая, что расходы на его содержание исчислялись из расчета 5 ливров и 10 солей в день, видно, что они прекратились еще до истечения года. Из этого следует, что заключенный в июле или августе умер.

Этот расчет не принимает во внимание двух фактов, которые, будучи на первый взгляд второстепенными, в данном случае имеют важное значение: во-первых, расходы на содержание Эсташа Данже никогда в предшествующие годы не проводились по одной ведомости с расходами на протестантских пасторов, проходивших по ведомству секретариата королевского двора, а не государственного секретариата военных дел. При Старом режиме отсутствовала бюджетная унификация (взаимозаменяемость расходных фондов появилась лишь в годы революции), кассы были автономны, что исключало возможность равномерного распределения. Как я уже говорил, расходы на содержание Данже, равно как и на содержание Ла Ривьера в Эгзиле, а еще раньше Фуке в Пинероле, покрывались за счет бюджетных фондов роты вольных стрелков Сен-Мара. Это была весьма своеобразная система учета, регулировавшаяся государственным секретариатом военных дел. Второе обстоятельство, не учтенное Брюньоном, состоит в том, что каждый год правительство добавляло к обычной сумме покрытия расходов на содержание заключенных дополнительную сумму, покрывавшую различные расходы (визит врача, приобретение лекарств и т. п.), в размере от 900 до 1200 ливров. Логично было бы предположить, что так было и в 1693 году. Во всяком случае, вышеупомянутая сумма в 1198 ливров соответствует размеру выплаты на дополнительные расходы.

Следует согласиться, что тюремная бухгалтерия, весьма сложная, в конечном счете доказывает, что скорее всего Данже, а не Маттиоли закончил свои дни в Бастилии. Действительно, у нас имеются несколько распоряжений о возмещении расходов на содержание на острове Святой Маргариты роты вольных стрелков, которые предусматривают обеспечение заключенного, прибывшего из Эгзиля. (Это распоряжения за март-апрель, май-июнь, июль-август, сентябрь-октябрь 1695 года, а также за сентябрь-октябрь 1697 года. Это была та же самая система и та же самая расчетная шкала, что и всегда: 165 ливров на месяц, 5 ливров 10 солей в день — «на пропитание заключенного, находящегося под нашей охраной»).

Выплаты на содержание заключенных осуществлялись раз в два месяца, как это делалось и в отношении сидевших в нижней башне. Единственное отличие от распоряжений, касавшихся Эгзиля, состоит в том, что там оставался лишь один заключенный, содержавшийся по тому же самому ежедневному тарифу (5 ливров 10 солей), значительно более высокому, чем у протестантских священников (2 ливра 10 солей на человека) и трех других государственных заключенных (Эрс, Ле Бретон и Руссо, на каждого из которых выделялось по 5 ливров), но более низкому, чем ординарный тариф в Бастилии, составлявший 8 ливров в день.[158] Совокупность всех этих данных позволяет нам с уверенностью утверждать, что именно Эсташ Данже был и человеком в железной маске 1687 года, и человеком в черной бархатной маске 1698 года.

Слава Богу, можно сказать, загадка решена. Аргументация убедительна. Наконец-то раскрыто имя сего таинственного незнакомца! И все же жажда познания не утолена — кем же был этот Эсташ Данже? Был ли это псевдоним? Что столь важное сотворил он, чтобы заслужить такое длительное и трагическое тюремное заключение? Шутка ли сказать — тридцать четыре года, с 1669 по 1703 год! И к чему эти маски, одна железная, а другая из черного бархата? Чье лицо должны были они скрывать? Загадка хотя и решена, но все начинается сначала! Нам предстоит отправиться на поиски человека во мраке Истории…

Глава 5 ЭСТАШ ДАНЖЕ

В пятницу 19 июля 1669 года маркиз де Лувуа информировал мсье де Сен-Мара о скором прибытии в Пинероль нового заключенного, второго после Фуке, и о том, что для него должны быть созданы исключительно суровые условия содержания:

«Король приказал мне препроводить в Пинероль некоего Эсташа Данже, в отношении содержания которого исключительно важно обеспечить такую степень надежности, чтобы он не сумел каким бы то ни было образом, письменно или устно, что-либо сообщить о себе.

Я заранее извещаю вас об этом, чтобы вы смогли подготовить для него надежную камеру, такую, окна которой не выходили бы на людные места и которая имела бы двойные двери, чтобы стражники не могли ничего слышать из нее. Вам надлежит лично носить раз в день пищу этому негодяю и требовать от него, чтобы он под страхом смерти не смел раскрывать рта, кроме как для просьб о самом необходимом.

Я отдал распоряжение господину Пупару незамедлительно сделать все по вашему заказу, в частности, мебель, необходимую для жизни этого негодяя, помня о том, что это всего лишь слуга, поэтому без каких-либо излишеств; я велю возместить вам все расходы на мебель и питание для него».[159]

Сначала несколько замечаний по поводу этого текста. Пока что не выдвигается требование скрыть лицо заключенного под маской (он начнет носить маску лишь в 1687 году, да и то исключительно в присутствии посторонних людей), единственное, что требуется — замуровать в четырех стенах вместе с заключенным некий известный ему опасный секрет. Даже Сен-Map, хотя и доверенное лицо государственного секретаря, не имел права знать его. Ему дан был приказ никогда не вступать в разговоры с заключенным и не спрашивать его ни о чем, кроме потребностей повседневной жизни. Лувуа знал о преданности своего тюремщика. Он был уверен, что тот не ослушается. Удивительным в этом деле является то, что важный секрет был известен столь малозначительному лицу — простому слуге. Письмо не дает ни малейшей возможности понять, что такого сотворил этот человек, чтобы заслужить столь строгое заключение. Лувуа говорит о нем лишь, что это — «негодяй». Что это значит, кто этот человек? Отравитель, наемный убийца, вор, предатель, шпион? Оказался ли он замешан в политическую или придворную аферу, в скандал, связанный с нравами? Пока что нам ничего не известно. Имя будущего заключенного — Эсташ Данже — фигурирует в оригинале документа, полученного Сен-Маром и хранящегося ныне в Национальном архиве, в фонде королевских папок.

Арест Данже состоялся при не вполне выясненных обстоятельствах. Действительно, 19 июля таинственный слуга еще не был арестован. Он пользовался полной свободой передвижения, но, по всей вероятности, место его нахождения было уже хорошо известно и существовала уверенность, что можно будет быстро найти его. Процитированное письмо Сен-Мару не имело иной цели, кроме как заранее уведомить его о прибытии арестованного и о необходимости подготовить для него камеру, из которой не будет ничего слышно. Отметим, что подготовить простую камеру, а не комнату и не апартаменты, как для Фуке. Подготовка камеры с надежными запорами должна была занять определенное время, поэтому надлежало приступить к работам как можно раньше.

Арестовать Данже было поручено надежному человеку, Александру де Воруа, старшему сержанту города-крепости Дюнкерк, своего рода военному помощнику мэра, занимавшемуся вопросами интендантской службы в этом городе, выкупленном Францией у Англии в 1662 году. Воруа, ранее служивший старшим сержантом цитадели Мариенбурга, был назначен на ту же должность в Дюнкерке 20 декабря 1662 года.[160] При этом его жалованье выросло до 4200 ливров в год, что было существенной прибавкой.[161] Кроме того, Воруа был капитаном от инфантерии полка д'Эрбувиля, а прежде служил в полку Сен-Вайера. С 21 октября 1667 года он исполнял функции капитана сыскной полиции в округах Берг, Дюнкерк и Фюрн.[162]

В архиве семейства д'Эстрада была найдена лаконичная записка Лувуа, датированная тем же числом, что и письмо Сен-Мару, предназначенная графу Годфруа д'Эстрада, генерал-губернатору Дюнкерка и генерал-лейтенанту королевской армии{35}: «Мсье, поскольку господин де Воруа имеет дело, требующее его отсутствия, я убедительно прошу вас предоставить ему отпуск».[163]

Таким образом, губернатор д'Эстрада не был посвящен в это дело. Воруа должен был исполнять его не как официальное лицо, но в качестве частного агента государственного секретаря военных дел. С 1665 года он состоял с ним в переписке, и есть основания полагать, что являлся одной из его многочисленных креатур в провинции{36}.[164] Видимо, Лувуа встретил его во время своей инспекторской поездки по городам Франции, которую совершал с 18 мая по 4 июня 1669 года; 25 мая он, перед тем поприсутствовав на дефиле четырех тысяч солдат инфантерии в Лилле, прибыл в Дюнкерк, где проводил смотр полка Фюрстенберга. В последующие годы Воруа не раз доводилось исполнять секретные миссии{37}.

28 июля был выдан ордер, подписанный королем и контрассигнованный Мишелем Ле Тейе, отцом Лувуа, министром и государственным секретарем военных дел, коим предписывалось Воруа задержать известного ему человека и препроводить его в Пинероль{38}. Вот этот документ:

«Капитан де Воруа, будучи недовольным поведением поименованного… и желая обезопасить себя от этой личности, я пишу вам это письмо с тем, чтобы сразу по получении оного вы арестовали и лично препроводили его, соблюдая секретность, в цитадель Пинероля, где он должен содержаться под надзором капитана Сен-Мара, коему я написал прилагаемое здесь письмо, чтобы он беспрепятственно принял упомянутого заключенного и сторожил его. Затем вы возвратитесь и дадите отчет обо всем, что было сделано во исполнение данного приказа, который не имел иной цели…»[165] К этому ордеру на арест был приложен ордер на заключение виновного под стражу, который Воруа передал Сен-Мару:

«Капитан де Сен-Map, направляя в мою цитадель Пинероля в сопровождении капитана де Воруа, старшего сержанта моего города и цитадели Дюнкерка, поименованного… для содержания его там в заключении, я пишу вам это письмо, дабы сообщить вам, что, как только упомянутый капитан де Воруа прибудет в вышеозначенную цитадель Пинероля с поименованным арестантом, вы должны принять последнего из его рук и содержать под надежной охраной до получения нового распоряжения от меня, не позволяя заключенному общаться с кем бы то ни было, устно или письменно, а чтобы вы не испытывали ни малейших затруднений при исполнении моей воли, я приказываю маркизу де Пьенну, а в его отсутствие тому, кто командует вышеупомянутой цитаделью, предоставить вам всю необходимую для этого помощь и содействие, что бы вам ни потребовалось и о чем бы вы ни попросили…»[166]

Действительно, сохранилось датированное тем же днем письмо, предназначенное генерал-губернатору Пинероля маркизу де Пьенну, в котором сообщается о прибытии нового заключенного, «поименованного…», и дается распоряжение об оказании господам де Воруа и Сен-Мару всяческой помощи и содействия, «что бы им ни потребовалось».[167] Марсель Паньоль с присущей ему склонностью к мелодраме усмотрел в этой последней депеше приказ мобилизовать семьсот человек из гарнизона и даже акт унизительного подчинения генерал-губернатора Сен-Мару.[168] Это совершенно противоречит смыслу происходившего. Письмо маркизу де Пьенну представляло собой всего лишь охранную грамоту, позволявшую без труда попасть в закрытый город и цитадель. В черновых вариантах трех последних писем имя арестованного не указано и содержится лишь в оригиналах. Остается выяснить два вопроса: где и когда был арестован Данже?

Мы уже видели, что в связи с этим делом существуют две группы депеш: одна датирована пятницей 19-го и другая воскресеньем 28-го. Все происходившее тогда кажется довольно странным. Письмо от 19-го, адресованное получателю в Дюнкерке, было отправлено не сразу. Дело в том, что тогда курьеры бездействовали из-за обшей реорганизации почты. Вся эта суета, вызванная распоряжением Лувуа, генерального интенданта почты с 1668 года, имела широкий резонанс. Лувуа покинул Сен-Жермен вскоре после 19-го, очевидно, с целью урегулировать другие дела, и возвратился лишь 27-го или 28-го, перед тем как составить ордера на арест и подать их на подпись королю и на контрассигнацию своему отцу. Может быть, в этом временном промежутке он посетил Париж?

Так получилось, что эти письма, отправленные 28-го, прибыли в Дюнкерк 30 июля, одновременно с теми, которые были отправлены 19 июля. 31 июля граф д'Эстрада, получивший лаконичную записку, касающуюся его подчиненного, написал Лувуа длинное послание, в котором шла речь о делах его губернаторства, в частности, об испанских дезертирах, которых преследовали офицеры испанского короля на французской территории: «Я не знал, что испанцы погнались за своими дезертирами на землях нашего короля. Я сообщил об этом мсье де Воруа, который сказал мне, что около двух месяцев тому назад гонец донес ему, что два офицера из Ньивпорта привели двоих, которых обнаружили близ Фюрна. Господин де Воруа, который в связи с этим посетит вас, подтвердит вам…»

Воруа, вероятно, покинул Дюнкерк в тот же день или на следующий день. Куда он направился? Распоряжение о возмещении его расходов, обнаруженное Брюньоном в реестрах Кольбера (BnF), позволяет нам прояснить этот вопрос:

«Господину де Воруа, коменданту города и цитадели Дюнкерк, сумма в размере 3000 ливров, за то, что он был четвертым на пути от вышеупомянутого города Дюнкерка до города Кале, и пятым на пути от Кале до города Пинероля, при исполнении задания на службе у Его Величества.

Господину де Воруа аналогичная сумма в размере 3000 ливров за то, что он был четвертым на пути от Пинероля до города Дюнкерка при исполнении задания на службе у Его Величества».[169]

Этот текст позволяет понять, что Воруа отправился из Дюнкерка в сопровождении всего лишь трех солдат, служивших в цитадели, что он взял в Кале под свою ответственность человека, доставил его в Пинероль и возвратился в сопровождении тех же трех солдат. Лаконизм этой записи не представляет собой чего-то исключительного. Она совершенно типична для проведения полицейской операции в то время. В реестрах Королевской казны содержится множество распоряжений, отличающихся таким же лаконизмом формулировок, к которым прибегали в случаях более или менее секретных миссий: «…для дела, касающегося службы Его Величеству» или «…для исполнения задания короля, которое Его Величество не желал бы упоминать». Сумма в 3 тысячи ливров, предоставленная Воруа в одну сторону и столько же на обратный путь, представляла собой весьма значительное вознаграждение, выплачивавшееся за выполнение специальных миссий. Она с лихвой покрывала реальные, возникавшие в связи с этим затраты.

Следует отметить малочисленность эскорта — всего три человека. Из всех заключенных Пинероля Эсташ удостоился самого немногочисленного сопровождения. Фуке и Лозен имели право на сто мушкетеров каждый. Монах-якобинец был переведен из Бастилии в Брон в сопровождении лейтенанта Леграна и шести стрелков, а от Брона до Пинероля — в сопровождении десяти солдат и одного офицера роты мсье де Сен-Мара. Пятнадцать гвардейцев архиепископа Лионского эскортировали графа дю Брея. Маттиоли арестовывали Катина, два офицера и четверо солдат. Помимо секрета, которым он владел, Эсташ Данже не представлял собою ни малейшей угрозы. Его смиренное поведение в тюрьме и его хрупкое здоровье не дают оснований видеть в нем молодчика, способного напасть на своих провожатых или сбежать от них.

Поездка в южную крепость осуществлялась достаточно быстро. В свое время шевалье де Сен-Мартен, перевозивший на перекладных монаха-якобинца из Брона в Пинероль, получил распоряжение крепко привязывать его на ночь. Константен де Ранвиль также рассказывает о поездке заключенного, аббата Антуана Сореля, которого сопровождали в Бастилию четверо солдат. Цепь, запиравшаяся на замок и пропущенная под животом лошади, связывала его ноги. Ночью один солдат спал рядом с ним, цепью привязав себя к нему. Подобные мучения предстояло пережить и Эсташу, совершавшему через всю Францию путь в ад.

В среду 21 августа эскорт капитана де Воруа достиг наконец города Пинероля, над которым возвышались пять башен крепости во главе с мрачным донжоном. Он был принят Сен-Маром, который в тот же день направил отчет Лувуа: «Мсье де Воруа передал мне из рук в руки Эсташа д'Анже (так!). Я тут же поместил его в надежное место на время, пока не будет окончательно подготовлена для него специальная камера. При этом я в присутствии мсье де Воруа сказал ему, что если он заговорит со мной или с кем-нибудь еще о чем-либо помимо его потребностей, то я всажу свою шпагу в его живот. Я не премину в точности исполнить ваши распоряжения».[170]

Воруа, должно быть, не мешкал в пути. Выехав из Дюнкерка 31 июля или 1 августа, он в тот же день прибыл в Кале, расположенный в десяти лье от него, взял Эсташа Данже и на следующий день или через день отправился в Пинероль, до которого надо было добираться не менее двадцати дней. В то время донжон Пинероля еще не имел настоящих тюремных камер. Если возникала необходимость посадить под стражу кого-то из военных или гражданских, то Сен-Map использовал в этих целях одну из офицерских комнат, имевшую хорошие запоры. Новую тюремную камеру с двойными или тройными дверями, через которые не могли проникнуть крики ее обитателя, устроили, вероятно, в старой и нездоровой нижней башне. 10 сентября Лувуа дополнил свои инструкции:

«Вы можете дать своему новому заключенному молитвенник и, если он попросит, какую-либо иную книгу. Вы можете разрешить ему присутствовать по воскресеньям и праздникам на мессе, которую служат для мсье Фуке, но только не в одном помещении с ним и так, чтобы он не имел возможности ускользнуть или поговорить с кем-нибудь. Вы можете также позволить ему, если он пожелает, исповедоваться три-четыре раза в год, но не чаще, за исключением случаев, когда он тяжело и опасно заболеет.

Мне донесли, что вы будто бы говорили мсье де Ла Бретоньеру, что вам должны прислать заключенного, и я очень рад, что это оказалось неправдой».[171]

Это письмо показывает, что Данже не был человеком самого низкого общественного положения. Большинство слуг в то время не умели ни читать, ни писать. Что же касается нашего, то он был грамотным, и Лувуа, который знал это, равно как знал и его набожность, разрешил давать ему церковные книги. Мы узнаём также, что заключенный исповедовал католическую религию. Каждое воскресенье Данже покидал свою камеру, чтобы присутствовать на мессе, что само по себе уже означало существенное смягчение тюремного режима, который, как показывает первое письмо, сначала предполагался очень суровым: позволяя ему присутствовать на мессе, даже и в сопровождении охранников, рисковали тем, что он заговорит с кем-нибудь или выкрикнет что-нибудь по дороге или во время мессы. Следует полагать, что высказанная Сен-Маром угроза убить его заставила узника помалкивать.

Напряженность вокруг него несколько ослабла. Священником, проводившим богослужение для Фуке, был аббат Риньон, который венчал Сен-Мара и Марию Антуанетту Колло в церкви Сен-Морис. Часовня, освященная в честь святого Георгия, находилась в северо-западной башне. Фуке мог там слушать мессу, находясь на балконе, закрытом решеткой и шторами.[172]

Мсье де Ла Бретоньер, о котором идет речь в конце письма, был королевским наместником при губернаторе Пинероля. Несмотря на то что Лувуа сообщил новость только маркизу де Пьенну, генерал-губернатору, он не сомневался, что она стала известна и его помощнику. Во всяком случае, письмо доказывает, что он был в курсе слухов, циркулировавших в цитадели, и что у него был информатор, которого Сен-Map не знал.

В начале сентября заключенный, прибывший из Кале, заболел и, похоже, довольно серьезно. Сен-Map, памятуя о драконовских предписаниях относительно безопасности, сделал запрос, можно ли позволить врачу осмотреть больного. Министр ответил ему, что нет каких-либо препятствий для лечения больных и для этого не нужны специальные распоряжения.[173]

Проходили месяцы. В марте следующего года Лувуа донесли, что с Данже разговаривали (по всей видимости, во время мессы). В донжоне уже несколько месяцев находился еще один заключенный, посаженный за попытку установить контакт с Николя Фуке, чтобы, как полагали, подготовить его побег. Злоумышленника звали Андре Марме де Валькруассан. Этот провансальский дворянин, бывший капитан полка Мазарини, верный друг свергнутого министра, осенью 1669 года прибыл вместе с Ла Форе, камердинером Фуке, и начал затевать заговор в роте вольных стрелков. Ла Форе сумел благодаря толстому кошельку внедриться в ее состав. Валькруассан же выдавал себя за слугу по имени Онест. Был установлен контакт с Фуке, которому удалось поговорить через окно со стражниками и передать им сообщение, нацарапанное на тарелке. Однако офицер роты вольных стрелков поднял тревогу.

Воспользовавшись суматохой, Ла Форе и Валькруассан сумели ускользнуть и добраться до Турина. Однако герцог Савойский Карл Эммануил II, который не мог ни в чем отказать своему царственному кузену, приказал арестовать их и выдать французам. Сен-Map, почувствовавший себя одураченным, был в ярости. Король уполномочил его вынести показательный приговор, и дважды повторять ему не было надобности. Сен-Map созвал военный совет и приговорил пятерых из числа своих подчиненных к повешению. Эта участь постигла и несчастного Ла Форе. Двое слуг Фуке, знавших о заговоре, были лишены своего жалованья. Признанный наиболее виновным из них, Шампань, несколько месяцев содержался в строгом заключении. Что касается Валькруассана, то он был посажен под арест до тех пор, пока Суверенный совет Пинероля не решит дальнейшую его судьбу. К сожалению, документы этого дела утрачены. Известно лишь, что его на пять лет отправили на галеры в Марсель, однако мадам де Севинье удалось смягчить суровость этого приговора, найдя заступничество у своего зятя, графа де Гриньяна, генерал-губернатора Прованса{39}. Неизвестно, когда произошел инцидент с Эсташем Данже — до или после провала отважной попытки Валькруассана. Получив донесение от своего тайного информатора, Лувуа тут же сделал выговор Сен-Мару:

«Мне донесли, что господин Онест или один из слуг Фуке разговаривал с заключенным, который доставлен к вам комендантом Дюнкерка, в частности, спросив его, не будет ли нежелательных последствий от этого разговора, но тот лишь потребовал в ответ, чтобы его оставили в покое: он, видимо, подумал, что его спрашивает кто-то из ваших людей с целью проверить, не проболтается ли он, так что вы сами можете судить, насколько недостаточны принятые вами меры с целью недопущения его общения с кем бы то ни было. Поскольку Его Величество придает большое значение тому, чтобы никто не имел возможности общаться с этим заключенным, вы должны самым тщательным образом следить за тем, чтобы заключенный не мог вступать в разговор с кем бы то ни было как внутри цитадели, так и вне ее, получать или передавать какие-либо сведения».[174]

Сен-Map опроверг эту информацию, с жаром утверждая, что он самым тщательным образом исполнял указания министра. Этот инцидент не послужил поводом к тому, чтобы тюремщик раскрыл тайны человека из башни. Раз в день он по-прежнему отправлялся в его камеру, лично отпирал ее, предварительно удалив стражников, подавал заключенному еду, которая не отличалась особым обилием, тщательно осматривал его камеру, дабы обнаружить малейшее нарушение, а затем, спросив у заключенного, не нуждается ли он в чем-нибудь, вновь замыкал мрачные запоры. Рутина, неумолимая рутина!

Понятно, что в своей корреспонденции Сен-Map проявлял сдержанность в отношении секретного заключенного, поскольку у него не было оснований быть недовольным им. У Фуке случались моменты отчаяния. Лозен был очень своевольным, непослушным, хитрым заключенным, углядеть за которым не представлялось возможности. Напротив, Эсташ ничего не говорил, никогда не выражал недовольство, смиренно неся крест своей судьбы. Замурованный в камере, в которую едва проникал дневной свет, он влачил скорбное молчаливое существование. В крайнем благочестии он поддерживал себя молитвой и чтением религиозных книг. Отказавшись от всякой земной надежды, он знал, что никогда не выйдет из этого ада. Царство его было не от мира сего. Если бы не его частые недомогания, причиной которых была сама эта мрачная камера, зимой покрывавшаяся инеем, а летом превращавшаяся в раскаленную душегубку, никто никогда не услышал бы слова от этого несчастного затворника. Несомненно, мягкость его характера в сочетании с религиозным рвением позволила ему благополучно перенести страшные испытания тридцатичетырехлетнего заключения, не впав в безумие, подобно большинству узников Пинероля.

Отнюдь не пользуясь условиями содержания, какие предусматривались для членов королевского дома, Данже с самого начала своего заключения обеспечивался по той же норме, что и слуги Фуке, из расчета 50 ливров в месяц, 600 ливров в год, тогда как для своего бывшего министра финансов Людовик XIV выделял в десять раз больше, не считая прочих расходов, покрывавшихся отдельно (одежда, обслуживание и т. п.). Разумеется, суммы, отводившиеся на содержание Данже, со временем возрастали, но все равно оставались достаточно скромными и в большей мере служили средством поощрения тюремщика. Однажды, в апреле 1670 года, Лувуа даже сурово отчитал Сен-Мара за то, что тот представил слишком высокий счет: «Я получил с вашим письмом от 20-го числа сего месяца счет расходов на вашего второго заключенного (Данже. — Ж.-К. П.), двоих слуг Фуке и господина Валькруассана. Этот счет настолько высок, что я не осмелился сказать о нем королю, ибо то, что считается приемлемым для Бастилии, недопустимо для Пинероля. Я возвращаю вам его, чтобы вы прислали мне новый счет, более приемлемый для людей подобного сорта…»[175] 31 октября того же года он писал: «Поскольку ваш второй заключенный [Данже] и слуги мсье Фуке не нуждаются в зимней одежде, вам вообще не следовало бы говорить о ней, что же касается мсье Фуке, то вы можете одевать его, как он потребует»[176].

9 июля 1670 года Лувуа известил мсье де Луайоте, военного комиссара Пинероля, о своем намерении прибыть туда на два или три дня. Ночью в субботу 3 августа 1670 года он покинул двор в сопровождении своего верного служаки мсье де Налло и инженера Вобана, который взял себе псевдоним мсье де Ла Бросс. Государственный секретарь до самого Пинероля путешествовал инкогнито, требуя, чтобы на почтовых станциях ему не оказывались обычные почести. Когда при дворе узнали, что Лувуа отправился в Пьемонт, все были удивлены. Задавались вопросом, почему он предпринял путешествие по такой страшной жаре. Если это была обычная инспекция фортификационных сооружений, как утверждалось, то почему не послали одного Вобана?[177] Историки высказали множество гипотез по поводу этого путешествия, однако так и не нашли удовлетворительного объяснения.

В четверг 8 августа Лувуа прибыл в Пинероль и остановился у старинного друга своего отца, Джованни Доменико Фалькомбелло, графа Альбаретто, а 10-го отправился в Турин, попутно нанеся краткий визит в Салуццо, дабы засвидетельствовать свое почтение герцогу и герцогине Савойским. Несомненно, в Пинероле он встретился с Сен-Маром и проинспектировал донжон. Посетил ли он заключенных, в частности Фуке? Видел ли он Эсташа Данже? Вполне возможно. Вид того, как всемогущий министр входит в камеры заключенных, способен поразить воображение. Много позже эхо этого визита донеслось до Вольтера, который, правда, связал его с пребыванием Железной маски на Леренских островах.

Не готовился ли побег? Во всяком случае, Лувуа полностью заменил гарнизон цитадели и частично сменил начальствующий состав, в частности губернатора города мсье де Ла Бретоньера. Спустя некоторое время после своего возвращения в Париж, 26 августа, он написал Луайоте, военному комиссару Пинероля, преемнику Пупара, следующую записку: «Множество дел, кои были у меня после возвращения из Пинероля, помешали мне дать отчет королю обо всем, что я видел, поэтому я и не сообщил вам ничего по поводу россказней, которые вы передали мне»{40}.[178] На какие россказни намекал Лувуа? Видимо, мы никогда не узнаем этого.

12 декабря 1671 года, когда старинный город Пинероль, зажатый в своих крепостных стенах, уже оделся в зимний наряд, к нему подкатила карета в окружении отряда мушкетеров в синих куртках и с золотым крестом на широких красных плащах: это был д'Артаньян с мушкетерами своей роты, которые сопровождали нового заключенного, Антонена Номпара де Гомона, графа де Лозена. Повсюду шла молва об этом блистательном гасконце, капитане королевской лейб-гвардии, жадном до почестей, наделенном страшным самомнением; громкими историями о его ошеломляющих похождениях полнился двор Короля-Солнца. Все недоумевали, пытаясь дознаться до причины, по которой он впал в немилость у государя. Этой причиной не могло быть, как зачастую утверждают, его тайное бракосочетание с кузиной короля, вопреки высочайшему запрету — я уже говорил, что он так и не женился на ней, даже после своего освобождения. Скорее всего, его погубили бурные отношения с маркизой де Монтеспан, которая тогда находилась в зените своего могущества. Наделенные вулканическим темпераментом, они, как говорили, страстно влюбились друг в друга. Когда осенью 1671 года герцог де Ла Фёйяд подал прошение об отставке с должности командира полка французской гвардии, одной из наиболее престижных военных должностей, Лозен решил, что при поддержке мадам сумеет заполучить для себя это место. Она пообещала, что сделает для него все возможное, однако гасконца терзали сомнения, и он, найдя сообщницу в лице одной из горничных, проник в апартаменты герцогини де Монтеспан и спрятался под кроватью фаворитки, ожидая прибытия Людовика XIV. Из своего укрытия он слышал все, что говорилось на его счет, и услышанным остался недоволен. Выбравшись, наконец, из столь малопочтенного места на волю, он, чувствуя себя возмутительным образом обманутым и потому кипя от ярости, устроил сцену прекрасной обольстительнице, слово в слово повторив ей разговор, состоявшийся в таком интимном месте, и понося ее последними словами. Затем последовало шумное объяснение с Людовиком XIV, который дал Лозену пять дней на то, чтобы принести свои извинения оскорбленной даме. Однако тот и не подумал извиняться, поэтому спустя несколько дней был арестован. Однако не было ли еще иной причины, помимо рассказанной истории, приключившейся с этим дерзким и разнузданным гасконцем? Американский историк Пол Соннино, автор весьма примечательного исследования о причинах войны с Голландией, полагал, что Лозен усугубил свое дерзкое поведение предательством, вступив в контакт с голландцами, дабы предупредить их о воинственных намерениях Людовика XIV.[179]

Во всяком случае, инструкции, полученные Сен-Маром относительно Лозена, были исключительно суровыми. Правда, было принято во внимание его высокое положение: ему предоставили двухкомнатные апартаменты, расположенные этажом ниже тех, что занимал Фуке, и слугу, однако при этом было велено следить за ним, не спуская глаз и не позволяя ему выходить или передавать письма.

Прибытие столь высокопоставленного арестанта создало для тюремщика дополнительные проблемы, поскольку надо было найти прислугу. Не так-то просто было сыскать бедолагу, который согласился бы запереть себя вместе с ним. Лозен же не знал, что еще придумать, чтобы вывести из себя своих надзирателей: он грозил покончить с собой, разжигал костер на полу комнаты и, дабы удостовериться, не шпион ли перед ним, хватал за бороду монаха-капуцина, пришедшего исповедовать его. Короче говоря, он поминутно устраивал адский бедлам. Для Сен-Мара, никогда не видевшего ничего подобного, жизнь превратилась в сплошной кошмар!

Сен-Map охотно дал бы Лозену второго слугу, опасаясь, как бы первый, изрядно измотанный всем происходящим, не слег. Однако он не мог найти желающего, поскольку никто не хотел «даже за миллион» садиться в тюрьму без надежды на освобождение.[180] Тогда-то и пришла ему в голову мысль отдать в услужение вновь прибывшему важному арестанту тихого Эсташа Данже, смиренного затворника, образцового заключенного, который, как ему говорили, был когда-то слугой:

«Так трудно найти здесь слугу, который согласился бы запереть себя с моими заключенными, — писал он Лувуа 20 февраля 1672 года, — что я осмелился бы обратиться к вам с предложением. Находящийся в башне заключенный, которого вы прислали мне с комендантом Дюнкерка, как мне кажется, был бы хорошим слугой. Я не думаю, что он сообщит мсье де Лозену, откуда он прибыл, после того, как я запретил ему говорить это. Я уверен, что он не станет передавать ему новостей и не захочет, в отличие от других, уйти из жизни… Я бы не желал ничего иного, кроме как получить от вас ответ относительно человека, находящегося в башне».[181]

Предложение Сен-Мара, с его точки зрения, отнюдь не было удивительно. Фуке, Лозен и Данже представляли собой маленькое сообщество обреченных на пожизненное заключение. Он даже уточнил, что двое слуг Фуке должны получить освобождение «разве что через смерть».[182] Не лучше ли будет организовать службу в соответствии с компетенцией каждого? Не следует ли надлежащим образом одеть этого профессионального слугу и в последний раз дать ему все необходимые наставления? Покинув свою камеру, в которой он был обречен на одиночество и молчание, он должен почувствовать, что его участь переменилась к лучшему. К сожалению, ответ Лувуа на письмо Сен-Мара утрачен, известно лишь, что последовал категорический отказ. Подобного рода предложение шло вразрез с предшествующими предписаниями относительно строгой изоляции.

8 сентября 1674 года Шампань, слуга Фуке, умер на руках своего хозяина. В распоряжении бывшего королевского министра остался лишь один слуга, Ла Ривьер, который часто болел. Что делать? В Пинероле невозможно было найти нового слугу. Решением проблемы могла быть доставка слуги из Парижа, однако Лувуа возражал и против этого, полагая, что, как говорил он, «вполне может статься, что его заранее подкупят». И тогда Сен-Map вторично предложил использовать Данже. Может быть, то, что оказалось неприемлемым для Лозена, сгодится для Фуке? Мы имеем в своем распоряжении ответ министра, датированный 30 января 1675 года: «Его Величество одобряет ваше предложение дать мсье Фуке в качестве слуги заключенного, которого доставил вам господин де Воруа, однако ни при каких обстоятельствах вы не должны допускать его встречи с мсье де Лозеном, впрочем, как и вообще ни с кем кроме мсье Фуке».[183]

Теперь мы вообще ничего не понимаем! Человека арестовали при таинственных обстоятельствах, с соблюдением всех мыслимых мер предосторожности препроводили в Пинероль, где никто, кроме господина де Сен-Мара, не должен был знать о его существовании, устроили для него камеру с такими дверями, через которые даже стража не могла услышать что-либо, пригрозили ему смертью, если он осмелится говорить о чем-нибудь другом, кроме собственных материальных потребностей, в часовне принимались меры предосторожности, чтобы он во время мессы не мог видеть бывшего министра финансов — и вдруг теперь он должен покинуть свою строго изолированную от внешнего мира камеру и жить в комнате, примыкающей к апартаментам Фуке, в обществе с другим слугой! Это письмо противоречит всем предшествующим предписаниям. Может быть, секрет Данже частично утратил свою актуальность? Лувуа уточняет, что то, что приемлемо для Фуке, недопустимо ни для Лозена, ни для кого бы то ни было из других заключенных. По какой причине? Не потому ли, что, как были уверены, Фуке, приговоренный к пожизненному заключению, ничего не сможет рассказать, тогда как Лозен, известный своим опасным умонастроением, в один прекрасный день получит надежду на освобождение? А может быть, потому, что Фуке уже знал Данже или его секрет? Эта история со слугой до того занимала министра, что он собственной рукой сделал к письму, написанному каллиграфическим почерком секретаря, следующую приписку: «Таким образом, вы можете дать упомянутого заключенного в услужение мсье Фуке, если его собственный слуга не сможет исполнять свои обязанности, но никому другому».[184] Уточнение, ограничивающее значение полученного разрешения. Спустя пять недель Лувуа возвращается к этому вопросу, который, казалось, уже был решен. «Если вы сможете найти слугу, пригодного для услужения мсье де Лозену, — пишет он Сен-Мару 11 марта, — вы можете дать его ему, однако ни в коем случае вы не должны предоставлять ему в качестве слуги заключенного, которого доставил вам господин де Воруа и который в случае необходимости может прислуживать только господину Фуке, как я уже сообщал вам».[185]

Мы не знаем, когда именно Данже был переведен из своей камеры в апартаменты Фуке. Вполне вероятно, что это произошло в ближайшие после получения процитированного выше письма дни или недели, поскольку Ла Ривьер пребывал отнюдь не в лучшем здравии. Для самого Эсташа это явилось, несомненно, переменой к лучшему. Он вышел из мрака забвения, который, казалось, навсегда поглотил его.

Тем временем Людовик XIV решил улучшить положение Фуке и Лозена. 1 ноября 1677 года Лувуа разрешил им через день и порознь прогуливаться внутри крепостных стен по два часа. Во время этих прогулок им разрешалось разговаривать и развлекаться с офицерами цитадели. Король уже не испытывал прежнего недоброжелательства по отношению к Фуке. Что касается Лозена, то и ему решили облегчить условия тюремного заключения, поскольку государь с мадам де Монтеспан очень хотели заполучить для герцога дю Мэн, родившегося в 1670 году, обширные владения королевской кузины. Эти меры распространились и на слуг, которым с 27 ноября по распоряжению Лувуа разрешалось сопровождать на прогулках своих хозяев.[186] Разумеется, Фуке и его слугам запрещалось выходить за узкие пределы крепостной стены, разумеется, Сен-Мару приказано было лично, во главе вооруженного эскорта, сопровождать заключенных, однако в жизни Эсташа произошла важная перемена. Министр доверил тюремщику самостоятельно определять характер этих прогулок.[187]

Этот режим сохранялся более года, пока не воспоследовали новые меры по его либерализации. 23 декабря 1678 года Лувуа направил Сен-Мару следующую любопытную депешу: «Посылаю вам мое письмо для мсье Фуке, которое, как было угодно королю, вы должны передать адресату в запечатанном виде, в каком и получите его; отныне вы должны будете доставлять в комнату Фуке чернила, бумагу, печатку и испанский воск, чтобы он мог по собственному усмотрению писать письма, которые вы будете пересылать мне в запечатанном виде. Поскольку (зачеркнуты слова: я, возможно, напишу еще ему касательно данного вопроса…) королю угодно было, чтобы он впредь писал мне, как только пожелает, вы должны давать ему столько бумаги, чернил и испанского воска, сколько он потребует. Вы должны оставить ему печать, которой он воспользуется, чтобы написать мне в первый раз. Всегда, когда он будет давать вам письма, запечатанные или открытые, предназначенные для меня, вы должны будете пересылать их мне в том виде, в каком он передаст их вам». Перед подписью Лувуа добавил своей рукой: «Таково намерение короля».[188]

Что еще за новая тайна? К счастью, до наших дней сохранилось секретное письмо, адресованное Фуке и датированное тем же числом, содержание которого Сен-Мар, должно быть, не знал: «Мсье, с большим удовольствием исполняю распоряжение, полученное мною от короля, и сообщаю вам, что Его Величеству угодно в самое ближайшее время существенно облегчить условия вашего тюремного содержания, однако, поскольку он хотел бы сначала узнать, не рассказывал ли упомянутый Эсташ, которого вам дали в услужение, другому вашему слуге о том, для него он употреблялся до того, как попасть в Пинероль, Его Величество велел мне спросить об этом у вас и сообщить вам, что он ожидает, что вы без малейшего колебания передадите мне всю правду, касающуюся вышесказанного, с тем, чтобы он мог принять меры, какие сочтет необходимыми, в отношении упомянутого Эсташа в зависимости от того, что тот рассказал своему товарищу о собственном прошлом. Его Величество надеется, что вы частным образом ответите на это письмо, не уведомляя о его содержании мсье де Сен-Мара, которому я передал, что королю угодно, чтобы вам давали столько бумаги и чернил, сколько вы пожелаете, чтобы иметь полную возможность частным образом писать мне все, что вы сочтете нужным; прошу вас передавать ему все ваши письма в запечатанном виде, для чего вы можете оставить при себе печать, которую я велел передать вам. Искренне разделяю с вами радость, которую должно доставить вам сообщение, содержащееся в начале письма…»[189]

Странная процедура, диковинная скрытность! Из процитированного письма следует, что оказанная милость предполагает со стороны заключенного лояльное сотрудничество. Министр желает знать, не говорил ли «упомянутый Эсташ» чего-либо «о том, для чего он употреблялся» прежде. Деликатным образом он допытывается, не сообщал ли ему заключенный частным образом что-либо о своем деле? Во всяком случае, самому Фуке, который и без того являлся обладателем многих государственных тайн, Лувуа доверяет, однако у него вызывает беспокойство другой слуга, Ла Ривьер. Знает ли он что-нибудь? В XVII веке не любили маленьких людей, знавших слишком много! Считалось, что они более болтливы и неразумны, чем люди, занимающие высокое положение в обществе. Честность и порядочность, как полагали, дает происхождение. Лувуа обращается к Фуке как к равному: он просит его ответить со всей откровенностью, сколько и чего успел рассказать Данже. Бывшему министру Фуке можно говорить все и причем так, чтобы не знал Сен-Мар. Это, может быть, и есть самое удивительное в данном деле: создается впечатление, что нынешний королевский министр и министр бывший, ныне заключенный, действуют заодно.

Следует обратить внимание на выражение «о том, для чего он употреблялся» применительно к делу, которое привело Данже в тюрьму. Не означают ли эти слова, что некто использовал слугу для исполнения какого-то важного дела, которое должно было остаться в тайне и о котором не должны знать Лозен и Сен-Map, но которое могло быть известно Фуке или уже известно ему? Напомню, что в своем первом письме Лувуа употребил вместо имени Данже определение «негодяй». В связи с этим возможны два варианта: или сама миссия обесчестила того, кто ее исполнил, или же Данже стал негодяем, злоупотребив доверием своего хозяина, предав его или разгласив его тайну. Бернар Кэр, изучавший черновик этого письма, обнаружил, что Лувуа сначала вместо перифразы «то, для чего он употреблялся» написал «то, что он видел», но затем зачеркнул эти слова, слишком точные или слишком разоблачительные. Таким образом, речь идет о каком-то секрете, не подлежащем разглашению. Данже видел нечто такое, чего он не должен был видеть, возможно, документы, о которых он, по всей вероятности, начал говорить…

Ответ Фуке, датированный 6 января 1679 года, отсутствует. Большинство писем, отправленных в Пинероль, было обнаружено в бумагах Сен-Мара, тогда как министерское досье, содержащее в себе письма, адресованные Лувуа, грешит досадной неполнотой. Может быть, некоторые документы были специально уничтожены? Зато я несколько лет тому назад нашел второе письмо Лувуа, адресованное Фуке и датированное 20 января, ответ на пропавшее письмо от 6-го числа того месяца:

«Я получил письмо, которое вы не сочли за труд написать мне 6-го числа сего месяца. От Сен-Мара вы узнаете, что королю было угодно облегчить условия вашего нынешнего тюремного заключения. Я отнюдь не сомневаюсь, что ваше примерное поведение и ваша пунктуальность послужили причиной для принятия Его Величеством подобного решения… Господин де Сен-Map сообщит вам, что вы можете писать мадам Фуке и прочим членам вашей семьи столь часто, как вы того пожелаете. Он имеет распоряжение пересылать мне все ваши письма, и я уверяю вас, что приложу особую заботу, дабы эти письма, которые вы пришлете мне открытыми, дошли до тех, кому вы хотели бы сообщить свои новости. Упомянутый господин де Сен-Map сообщит вам также о мерах предосторожности, которые, как угодно королю, должны быть приняты, дабы не позволить Эсташу Данже общаться с кем бы то ни было, кроме вас. Его Величество надеется, что вы приложите все усилия, ибо вам известно, как важно, чтобы никто не узнал того, что знает он».[190]

Это письмо важно во многих отношениях. Оно подтверждает, что министр вновь проявил интерес к упомянутому Эсташу. Скрывать следовало отнюдь не его самого, а то, «что знает он». Письмо проясняет тот факт, что Эсташ имел несчастье узнать секрет, по всей вероятности, большой важности, секрет, о котором Фуке изначально знал или узнал впоследствии. Наконец, письмо позволяет предположить, что бывший министр финансов заверил Лувуа, что Эсташ не выдаст известную ему тайну своему товарищу Ла Ривьеру.

В тот же день мсье де Сен-Мару была направлена памятная записка, содержавшая новые инструкции, еще более смягчавшие тюремный режим Фуке и Лозена. Бывший министр получил право принимать у себя в тюрьме посетителей, прогуливаться по всей цитадели и, что важно отметить, навещать своего товарища по заключению, обитавшего этажом ниже, — беспокойного графа де Лозена. Оба они могли теперь свободно вести переписку со своими семьями и друзьями, соблюдая единственное условие — направлять свои письма Лувуа. Они могли по собственному выбору получать книги и газеты. Правда, во время их прогулок соблюдались некоторые меры предосторожности: в частности, присутствие офицера и нескольких солдат эскорта вместе с Сен-Маром для Фуке и двух офицеров и шести вооруженных солдат для Лозена, ибо «Его Величество убежден, что он более способен, нежели мсье Фуке, замыслить побег». Наконец, во избежание прямых контактов между Данже и Лозеном памятная записка содержала специальный параграф, касавшийся заключенного из Кале:

«Всякий раз, как мсье Фуке будет спускаться в комнату мсье де Лозена или когда мсье де Лозен или иное постороннее лицо будет подниматься в комнату мсье де Фуке, мсье де Сен-Map должен будет позаботиться о том, чтобы удалить упомянутого Эсташа, который может допускаться в комнату мсье де Фуке, лишь когда тот находится один или со своим старым слугой. Равным образом, когда Фуке отправится на прогулку в цитадели, упомянутый Эсташ должен оставаться в комнате мсье де Фуке, которого сопровождать во время прогулки может только его старый слуга…»[191]

Учитывая предоставленную заключенным свободу передвижения, эти новые предписания казались Сен-Мару неприменимыми. Было очень трудно при каждой встрече двоих важных заключенных принимать меры для изоляции слуги. Со своими возражениями он обратился в письме от 4 февраля к Лувуа, и министр пошел в этом отношении на уступки. «Его Величество, — писал он 15 февраля, — полагается на вас и предоставляет вам право урегулировать по собственному усмотрению вопрос о взаимоотношениях мсье де Фуке с упомянутым Эсташем Данже, дабы обеспечить безопасность и исключить общение последнего с кем-либо из посторонних».[192]

В конце концов, надо было обеспечить хотя бы минимум дисциплины. Тюрьма Пинероля не должна была превратиться в проходной двор! Во всяком случае, двери апартаментов двоих важных заключенных не должны были оставаться открытыми день напролет — и уж тем более по ночам. В таких условиях встреча между Данже и Лозеном, которой, похоже, опасались в 1675 году, становилась вполне реальной. Единственной мерой предосторожности, которая еще соблюдалась, было то, что им запрещалось разговаривать друг с другом наедине.

Лувуа продолжал вести переписку не только с Сен-Маром, но и непосредственно с Фуке. В лице бывшего министра финансов Лувуа имел в крепости надежного союзника — по крайней мере он так думал. Он нуждался в подобного рода союзнике и полагал, что может рассчитывать на скромность человека, силы которого подорваны тюремным заключением и которому он в некотором смысле протянул руку помощи. «Его Величество, — писал он ему 17 февраля 1679 года, — надеется, что может положиться на вас в том, что касается отношений с Эсташем Данже».[193] Таким образом, Лувуа, дабы сохранить тайну заключенного из Кале, рассчитывал как на Сен-Мара, так и на Фуке. В следующем месяце он отдал Сен-Мару распоряжение удалить решетки с окон обоих важных заключенных, «поскольку, — писал он, быть может, не без некоторого сожаления, — Его Величеству угодно было оказать им эту милость».[194]

Вскоре последовало новое смягчение тюремного режима: Фуке и Лозен получили право вместе присутствовать на мессе, городской знати разрешили посещать их по утрам или после обеда в присутствии Сен-Мара или одного из его офицеров, а в мае мадам Фуке с детьми приехала в Пинероль. Мари Мадлен Фуке, дочь опального министра финансов, которой в то время было двадцать два года, даже удостоилась привилегии поселиться в донжоне, непосредственно над апартаментами своего отца, и между двумя этажами устроили особую лестницу.

Такова была воля короля. Вокруг двоих знатных затворников образовался своего рода двор, воодушевленный надеждой. Никто не сомневался в том, что это состояние полусвободы со дня на день обернется полной свободой, и бывший министр с капитаном лейб-гвардии упакуют свой багаж, чтобы отправиться в обратный путь за Альпы. Когда его здоровье позволяло, Эсташ Данже со своим коллегой Ла Ривьером вращался среди этого бомонда. Вежливый, скромный, молчаливый, он безупречно исполнял свои обязанности прислуги за столом.

В этих условиях было бы чистейшей иллюзией полагать, будто возможно контролировать входящую и исходящую информацию. Письма, передававшиеся в руки визитеров, уходили, минуя официальный путь отправки. Так, Фуке передал от имени Лозена письмо кузине короля, от которой пришел ответ.[195] Лувуа отнюдь не заблуждался на сей счет. «Король отлично понимает, что у вас более нет возможности совершенно воспрепятствовать тому, чтобы заключенные обменивались новостями, — писал он Сен-Мару 28 мая, — поэтому Его Величество желает лишь, чтобы вы препятствовали этому, насколько возможно, в частности, вы можете поставить этим господам на вид, что они рискуют впасть в немилость у Его Величества, пытаясь получать вести иначе, нежели через вас».[196]

Ограничить утечку информации — таково было желание Людовика XIV. В то время Лувуа в отношении сохранения тайны Эсташа питал столь большое доверие к Фуке и Сен-Мару, что вовсе не тревожился по этому поводу. Зато Сен-Мар, чувствуя, что ситуация с каждым днем все больше выходит из-под его контроля, испытывал большую тревогу, ибо ответственность лежала на его плечах. Имея дело с этими полусвободными заключенными, больше чем когда-либо следовало опасаться их побега. Имел ли он реальные основания для таких опасений? Во всяком случае, он не решился писать об этом в Париж, но направил туда своего кузена, лейтенанта Бленвийе. Какую весть передавал с ним Сен-Мар? Об этом нам ничего не известно. Офицер, отправившийся в путь в начале сентября, передал Лувуа несколько писем и, пользуясь случаем, проинформировал его о плохом состоянии здоровья Эсташа Данже.[197] С этого момента Лувуа, похоже, осознал, какую угрозу влекут за собой проявления тюремной свободы, и постарался ограничить ее. Отныне производился тщательный отбор посетителей, которым к тому же запрещалось шептаться с заключенными.[198] Капитан гарнизона и начальник иезуитов Пинероля как подозрительные лица были отстранены от службы в цитадели, а Сен-Мар укорял себя даже за то, что позволил садовнику Ле Нотру, вернувшемуся из поездки в Италию, обняться с сеньором де Во, своим бывшим патроном, господином, отличавшимся исключительным великодушием. Отдав эти более строгие распоряжения, Лувуа успокоился, полагая, что относительный порядок восстановлен.

Однако он не учел изобретательности Лозена, который еще за несколько лет до того проделал через камин ход и таким образом вступил в общение с Фуке, находившимся этажом выше. Средневековое здание тюрьмы пережило в мае

1653-го и в июне 1665 года два страшных взрыва (дважды молния ударяла в пороховой склад) и после этого было кое-как отремонтировано. Его стены были податливы, точно сделаны из картона, и в один прекрасный день ход стал достаточно просторным, чтобы небольшой человек, весь покрытый сажей и мусором, мог подняться в камеру соседа сверху. Это было в то время, когда еще не начались послабления для заключенных. Фуке был немало удивлен, увидел перед собой Лозена, которого знал еще маленьким кадетом, прибывшим из Гаскони и носившим тогда имя маркиза де Пюигийема (или, как произносили в то время, Пегилена). С тех пор у него не было новостей от двора. Когда же болтливый визитер с разлохмаченной бородой и сальными волосами, «поразительно грязный»,[199] начал рассказывать историю своего чудесного восхождения по социальной лестнице, которая привела его к должностям командира драгунского полка, генерал-лейтенанта, губернатора Берри, капитана первой роты лейб-гвардии короля, о своей любви к мадемуазель де Монпансье, кузине Людовика XIV, о головокружительном проекте женитьбы на ней, который, несомненно, осуществился бы, если бы большая часть придворных не ополчилась против него и не оказала бы на короля нажим, чтобы тот воспротивился столь дерзкому намерению, Фуке стало казаться, что ему все это снится или, скорее, что его собеседник, говоривший о столь невероятных вещах, повредился рассудком…

Об этом происшествии существует несколько сумбурный рассказ Сен-Симона, а также более точное повествование Куртиля де Сандра в его «Воспоминаниях мсье де Л. К.Д. Р.», написанных в 1687 году, видимо, со слов самого Лозена: Фуке «внимательно слушал все, что рассказывал ему собеседник, но когда тот перешел к истории своей несостоявшейся женитьбы на мадемуазель де Монпансье и рассказал, как король, сначала дав согласие, затем забрал свое слово назад, он, не сумев удержаться, невольно обернулся к другому государственному заключенному, присутствовавшему при этом, и повертел своим пальцем у виска, как обычно делают, когда хотят показать, что у кого-то не в порядке с головой, — тем самым он дал понять, что придерживается не лучшего мнения о рассказчике. Мсье де Лозен, похоже, заметил это, но тем не менее закончил рассказ о чудесных перипетиях своей жизни, что еще больше укрепило первоначальное мнение мсье де Фуке о рассказчике».[200]

Нетрудно догадаться, что упомянутым третьим государственным заключенным был Эсташ Данже, который, с тех пор как стал слугой у Фуке, спал в передней комнате его апартаментов. Таким образом, на протяжении месяцев Лозен постоянно общался с Фуке и, что особенно беспокоило Лувуа, с его таинственным слугой. Не рассказал ли Данже свою историю, несмотря на страшные угрозы Сен-Мара? Этого мы, видимо, не узнаем никогда. Тальман де Рео рассказывает, как однажды стражник повернул в дверном замке ключ и вошел в апартаменты Фуке «в неурочный час». Лозен, который в это время, как обычно, разглагольствовал, тут же умолк и успел лишь прыгнуть в постель под балдахином и задернуть за собой занавески. «Ничего не было замечено».[201]

Однако неугомонный Лозен на этом не остановился. Спустя несколько месяцев, в марте 1676 года, он вновь пустился на подвиги, решив на сей раз бежать. Он сплел из простыней лестницу, по которой каждую ночь спускался из башни в ров и копал туннель по направлению крепостной стены, практически на глазах у тюремщиков и патрулировавшей стражи. Когда пришел день намеченного побега, Лозен предложил Фуке бежать вместе с ним, однако тот в последний момент отказался, предоставив непредсказуемому шалопаю отправиться в путь в одиночку. Эта отважная попытка бегства потерпела неудачу по чистой случайности: служанка, отправившаяся за дровами, обнаружила его прячущегося в кустах, еще внутри крепостных стен. Лозен пустил в ход все свое обаяние, чтобы уговорить молодую женщину помочь ему миновать посты стражи. Та сделала вид, что соглашается, а сама ускользнула и вернулась с отрядом солдат из роты вольных стрелков. Переполох в Сен-Жерменском дворце был велик. Сен-Map получил выговор, после чего на окнах камеры Лозена установили решетки крепче прежних. Участились обыски заключенных, однако ход в камине тогда еще не был обнаружен. Правда, этот путь общения утратил свое значение после того, как двоим собратьям по несчастью разрешили встречаться открыто.

11 марта 1680 года Лувуа, у которого всегда были свои доносчики, написал Сен-Мару следующее письмо: «Мне сообщили, что ваши заключенные общаются без вашего ведома. Я прошу вас удостовериться, верно ли это донесение, и доложить мне о том, что вам удастся обнаружить».[202]

Получив эту депешу, тюремщик, самолюбие которого было уязвлено, устроил генеральный обыск, самым тщательным образом прощупал одежду заключенных, передвинул мебель, обследовал стены и обивку и в конце концов нашел потайной ход. Дело осталось бы без последствий, не будь Данже. Огорченный тем, как его одурачили, Сен-Map был вынужден признаться Лувуа, что нашел тайный ход. Это признание он сделал тогда же, когда сообщил ему о смерти Фуке. Вполне вероятно, что обнаружение тайного хода ускорило наступление смерти несчастного узника. Это могло явиться для него сильным эмоциональным шоком: его захватили с поличным в то время, когда министр оказал ему полное доверие. После столь неприятного происшествия сможет ли он когда-нибудь выйти из тюрьмы? Короче говоря, его сразил сердечный приступ. Вполне вероятно, что он, как гласит молва, скончался на руках у своего сына, мсье де Во, который тогда находился в Пинероле. Мадемуазель де Монпансье в своих «Мемуарах» рассказывает, что на пороге смерти он примирился с Лозеном. Они в свое время поссорились по причине того, что последний начал слишком настойчиво ухаживать за мадемуазель Фуке, как человек, восемь лет не видевший женщин. На основании этого факта можно предположить, что кончина Фуке не была скоропостижной.

Лозен находился под домашним арестом, тогда как двое слуг покойного Николя Фуке, сообщники своего хозяина, были заперты в донжоне. Сен-Map ждал распоряжений. В то время, как ему сообщили малоутешительные для него новости, сам он докладывал министру, что Лозен, вероятно, знал большую часть «важных вещей», известных Фуке. Лувуа явно не спешил с ответом, написав Сен-Мару 8 апреля, уже после того, как сообщение о смерти Фуке появилось в газетах. В своем ответе он не обнаружил ни малейших эмоций по поводу кончины одного из наиболее высокопоставленных государственных сановников, посвятив ей лишь одну строчку. Больше всего беспокоил его обнаруженный в камине потайной ход, который, вне всякого сомнения, позволил Лозену узнать то, что пытались скрыть от него: «Король узнал из письма, которое вы написали 23-го числа прошлого месяца, о смерти господина Фуке и о вашем мнении по поводу того, что мсье де Лозен знает большую часть важных вещей, которые были известны господину Фуке, и что известный нам Ла Ривьер также в курсе дела».

Что же это за важные вещи, о которых Лозен и Ла Ривьер (но не Данже) могли узнать от Фуке? Очевидно, речь идет о секрете Эсташа. Обнаружив потайной ход, через который заключенные могли общаться без его ведома, Сен-Map, знавший о прямой переписке между Лувуа и Фуке, предположил, что последний обманул доверие министра. Однако продолжим чтение письма Лувуа:

«Его Величество повелел мне уведомить вас о том, что вы, после того как заделаете потайной ход, через который общались без вашего ведома господа Фуке и Лозен, и уберете лестницу, соединяющую апартаменты покойного господина Фуке с комнатой, которую вы предоставили его дочери, должны будете поместить мсье де Лозена в апартаменты, кои прежде занимал покойный господин Фуке… Далее, вы должны убедить мсье де Лозена, что известные ему Эсташ д'Анже (так!) и Ла Ривьер выпущены на свободу, и ту же самую новость вы должны будете сообщать каждому, кто поинтересуется о них, тогда как в действительности вы должны запереть их обоих в одной камере, в которой они не смогли бы общаться с кем бы то ни было, ни устно, ни письменно, и чтобы мсье де Лозен не смог узнать, что они находятся в заключении.

Вам не стоит переживать по поводу того, что мсье де Во забрал с собой бумаги и стихи своего отца (Фуке. — Ж.-К. П.), которые вам следовало бы запереть в его апартаментах и которыми можно было бы воспользоваться по распоряжению Его Величества.

…Наконец, вы должны быть уверены в том, что Его Величество вполне удовлетворен вашей службой и при случае окажет вам знаки своей милости, о чем я, не сочтя за труд, с большим удовольствием напомню ему.

Добавлю также, что вы не должны вступать в какие-либо разговоры с мсье де Лозеном о том, что он мог узнать от господина Фуке».[203]

Это письмо характеризует макиавеллистские методы действий министра Лувуа. Переведя Лозена в апартаменты Фуке, он показал ему, что отныне тюрьма пуста. Сообщив ему, что оба слуги покойного Фуке выпущены на волю, он дал понять, что совершенно пренебрегает тем, что мог сообщить ему Эсташ. Все это не более чем россказни слуг, пересуды из передней, не имеющие никакого значения! Однако его беспокоит то, что граф де Во забрал с собой бумаги своего отца, и это понятно. А что, если среди них случайно окажется письменное сообщение о деле Данже?

Не забыл он и о тюремщике. Вместо того чтобы сурово отчитать его за две совершенные им грубые ошибки (позволить Фуке, Лозену, Данже и Ла Ривьеру на протяжении месяцев беспрепятственно болтать друг с другом, а сыну Фуке забрать с собой бумаги его отца), он благодарит его за службу! Сен-Map узнал важные сведения, поэтому разумно будет посулить ему большое вознаграждение… И наконец, он рекомендует ему не говорить с Лозеном об этих «важных вещах», которые, как он полагает, стали известны ему.

Тревога была нешуточная, но зло удалось пресечь. С этого момента начинается тайна Железной маски. Отныне никто в Пинероле не должен знать, что два бывших слуги Фуке, Данже и Ла Ривьер, находятся в наиболее надежно изолированной от внешнего мира части тюрьмы — в нижней башне…

4 мая в письме, которое не сохранилось, Сен-Map информирует Лувуа о том, что нашел в карманах одежды Фуке бумаги, которые ускользнули от внимания мсье де Во и которые, полагает он, представляют собой большой интерес. Узнав, что министр сломал ногу и собирается отправиться на лечение в Бареж, расположенный в Пиренеях, он надеется, что тот перед возвращением в Париж заедет в Пинероль, чтобы поговорить с ним. Однако Кольбер де Сен-Пуанж, сотрудник государственного секретариата военных дел, развеял его надежды, потребовав, по приказу короля, прислать упомянутые документы.[204] В ответ на это Сен-Map проявил странную нерасторопность, прислав документы с большой неохотой, заставив неоднократно просить себя на протяжении почти двух месяцев.[205] Видимо, дело и вправду было важное, если проявил подобное упрямство тюремщик, привыкший повиноваться беспрекословно. 22 июня Лувуа прибыл к королевскому двору в Фонтенбло. Приступив к исполнению своих служебных обязанностей, он написал Сен-Мару:

«Ваши письма от 22-го числа прошлого месяца и от 8-го текущего месяца вручены мне. Вы можете освободить слугу мсье де Лозена, внушив ему, что если он приблизится к Пи-неролю хотя бы на десять лье, его сошлют на галеры… Что касается листков, приложенных вами к письму от 8-го числа, то вы напрасно не сообщили мне о их содержании сразу же, как только оно стало известно вам. Кроме того, я прошу вас прислать мне в пакете то, что вы нашли в карманах у господина Фуке, чтобы я мог представить это Его Величеству».[206]

Лувуа снова почувствовал беспокойство. Он требует, чтобы Сен-Map выслал ему то, что находилось в карманах покойного. Тюремщик, получив это письмо, еще медлит около пяти дней и наконец решается отправить пакет, который приходит в Сен-Жермен 10 июля. В тот же день министр диктует своему секретарю следующий ответ:

«Я получил то, что было приложено к вашему письму от 4-го числа сего месяца и чем я воспользуюсь, как полагается. Достаточно будет давать обитателям нижней башни возможность исповедоваться раз в год. Что касается господина де Летана (Маттиоли. — Ж.-К. П.), то я удивляюсь вашему терпению, тому, что вы ждете специального распоряжения, чтобы поступить с мошенником так, как он заслуживает, обращаясь с вами без должного уважения».

Это сухое письмо не содержит даже ссылки на Людовика XIV. Больше не говорится о том, чтобы показать ему содержимое карманов его бывшего министра финансов. Лувуа сам воспользуется этим, как посчитает нужным. Когда секретарь ушел, он собственной рукой сделал приписку: «Сообщите мне, как стало возможно, что известный вам Эсташ изготовил то, что вы прислали мне, и откуда он взял необходимые для этого вещества, ибо я далек от мысли, что вы сами дали ему их».[207]

Эти слова, на скорую руку нервно приписанные самим Лувуа, еще раз, если в этом есть необходимость, доказывают, сколь неестественно большое внимание министр уделял поступкам Эсташа. О чем идет речь? Здесь есть какая-то тайна, в которую пытаются проникнуть историки. Морис Дювивье и Марсель Паньоль считают, что Фуке был отравлен.[208] Паньоль уверен, что преступление совершил Сен-Мар по наущению Людовика XIV… Ничуть не бывало! Очевидно, что эта гипотеза несостоятельна. Бывший министр уже никому не мешал, а кроме того, яд — оружие слабых. Да и в конце концов, если хотели физически уничтожить его, то для чего ждали целых девятнадцать лет?

Объяснение Мориса Дювивье более изобретательно. По его мнению, не кто иной, как таинственный слуга манипулировал с упоминавшимися веществами, дабы изготовить яд. Но он был лишь простым исполнителем. Надо искать настоящего виновника. Подозрение падает на двоих: на Лозена, который поссорился с Фуке и решил устранить его, чтобы иметь возможность беспрепятственно ухаживать за его дочерью Мари Мадлен, и на Кольбера, который, опасаясь выхода на свободу своего старинного соперника, выбрал радикальное средство для его устранения, пока еще было для этого время. Лозен был хитрым, жестоким, злым человеком, но все же не настолько, чтобы отравить отца той, в которую он безумно влюбился и на которой хотел в один прекрасный день жениться. В результате смелой психологической реконструкции Морис Дювивье склоняется ко второму варианту, делая его одной из центральных тем своей книги. «Можно, я полагаю, сделать вывод, — пишет он в конце главы под названием «Великий виновник», — что легендарный секрет Железной маски заключается в отравлении Фуке по наущению какой-то важной особы».[209] Однако этот своего рода детективный роман не имеет под собой надежного основания. Даже если предположить, что Кольбер узнал о существовании Эсташа в тюрьме Пинероля (что само по себе далеко не факт), я не могу представить себе, как удалось ему наладить контакт с этим человеком, за которым, не спуская глаз, следил Сен-Map, и какими доводами он сумел склонить его к отравлению своего хозяина? Данже знал, что у него нет ни малейшей надежды на освобождение, так не отвечало ли его собственным интересам как можно дольше сохранять свое положение заключенного-слуги и постараться, чтобы о нем забыли? Гораздо более обоснованным было бы предположение, что Фуке тяжело болел, о чем свидетельствуют приходившие ему из Парижа в Пинероль посылки с лекарствами, а также записи о выплате денежных вознаграждений врачам, о чем, вероятно, не знали наши современные Шерлоки Холмсы, господа Дювивье и Паньоль{41}. В марте 1680 года Фуке был совершенно больным человеком и находился на пороге смерти. Достаточно было сердечного приступа. Мадам де Севинье говорит о конвульсиях и болях в сердце, а «Газета» писала об апоплексическом ударе. Нет нужды искать в яде объяснения столь предсказуемого исхода.

Итак, что же это были за странные вещества, о которых говорит Лувуа? По всей вероятности, Данже изготовил симпатические чернила и собирался, по договоренности с Фуке, который мог практически свободно передвигаться по крепости, отправить несколько секретных писем. Может, опальный министр просто хотел сообщить своим близким, которые не имели от него вестей уже в течение десяти лет, о своем жалком положении? Известно, что Фуке в самом начале своего пребывания в Пинероле уже изготовлял такие чернила, видимо, на основе лимонного сока. Страстно увлекаясь химией, он устроил в своей комнате небольшую лабораторию, в которой изготовлял эликсиры и снадобья по рецептам своей дорогой матушки, Мари де Мопу: из сока «венгерской королевы», горького цикория, из сиропа цветов персика, из вишневого вина. Вполне можно предположить, что в кармане Фуке Сен-Map обнаружил флакон с симпатическими чернилами и некую записку, позволяющую идентифицировать личность виновного. После потайного хода еще и тайная переписка! Той весной 1680 года на Сен-Мара сыпались сюрприз за сюрпризом! Оплошность была велика. Этим, вероятно, объясняется медлительность, с какой тюремщик исполнял распоряжение Лувуа. Страх получить суровый выговор парализовал его волю на несколько недель. Однако реакция Лувуа оказалась менее свирепой, чем следовало ожидать. Хотя министр и полагал, что и на этот раз беду можно было бы предупредить, однако не стал отчитывать своего тюремщика слишком строго, лишь выразив свое недоумение по поводу того, что слуга смог так легко достать необходимые вещества, и с откровенной иронией заметив Сен-Мару, что он «далек от мысли», что тот «сам дал ему их».

Для двоих бывших слуг Фуке надежда на освобождение улетучилась навсегда. Эсташ начинал свой долгий путь по тюрьмам в качестве таинственного заключенного, и в конце его ждала общая могила на кладбище прихода Святого Павла.

Глава 6 ГИПОТЕЗЫ

В 1890 году Жюль Лэр в своей превосходной биографии министра Фуке первым из исследователей идентифицировал Эсташа Данже с заключенным Бастилии. Но поскольку этот вопрос был для него второстепенным, он не стал углубляться в изучение мотивов его заключения. Лэр писал, что, по всей вероятности, это был «один из тех, кто ввязался в темное дело — похищение документов или людей, а может быть, и во что-нибудь похуже, и кого, когда дело было сделано, заставили замолчать, упрятав в тюрьму».[210] И действительно, это вполне возможно, однако хотелось бы знать больше! Видимо, следует поискать среди участников событий 1667–1669 годов того, кто был арестован в августе 1669 года.

Английский писатель и эссеист Эндрю Ланг занимался изучением заговора Ру де Марсийи, раскрытого в мае 1668 года французским послом в Англии. Поль Ру, сеньор де Марсийи, беспокойный человек, непримиримый гугенот, питавший к Людовику XIV смертельную ненависть, был членом комитета из десяти человек, поставившего своей целью поднять восстание среди протестантов Лангедока, Дофине и Прованса. Опираясь на поддержку со стороны мятежников Гиени, Пуату и Бретани, эти провинции собирались восстать против власти короля и создать своего рода республику. Вскоре пошли слухи о том, что готовится покушение на государя, которое должно вызвать волнения в Париже. Ру будто бы заявлял, что один хороший удар вернет в мир спокойствие, во Франции же найдется добрая сотня Равальяков. Как схватить этого злодея? По его следу пустили многочисленных ищеек. После одной безуспешной попытки отряду из нескольких солдат под командованием двух офицеров-гугенотов, Пьера и Жака Газелей, дальних родственников заговорщика, удалось 12 июня 1669 года захватить его близ деревни Сен-Серг на швейцарской территории.[211] Ру связали, посадили верхом на лошадь, привязав его руки к седлу, и доставили в Бастилию, где он был подвергнут длительным допросам. Министр Юг де Лионн собственной персоной дважды допрашивал его, каждый раз по шесть часов подряд. Нам неизвестно, что из всего этого вышло, разве что удалось выяснить некоторые причины его намерения убить короля. В камеру ему дали для разрезания мяса нож с затупленным острием, но и таким инструментом этот фанатик умудрился отрезать себе левое ухо, детородный орган и мошонку. Его нашли лежащим в луже крови. Когда он еще только приходил в себя, его раны прижгли раскаленным железом. 21 июля он, совершенно ослабленный, предстал перед судьями в замке Большой Шатле. Признанный виновным в подготовке заговора и подстрекательских речах «против священной особы Его Величества», он был приговорен к казни через колесование и на следующий день казнен на площади перед замком, где обычно приводились в исполнение приговоры. Он испустил свой дух в 4 часа пополудни, выкрикивая проклятия в адрес короля, пока ему не заткнули рот кляпом. Его расчлененное тело выбросили на свалку. Когда начальник уголовной полиции д'Эфита сообщил Людовику XIV о казни заговорщика, тот ограничился одной фразой: «Мсье, мы избавились от дурного человека».[212]

Дело Ру де Марсийи далеко не исследовано, и сама личность заговорщика мало известна. Протоколы его допросов не сохранились, поэтому практически нечего сказать о состоявшемся тогда по его делу коротком процессе. Насколько можно верить его плану по дезорганизации Франции? Каков был масштаб заговора? Как только его доставили в Бастилию, заговорщик заявил, что хочет что-то сообщить лично королю. Какие секреты он хотел открыть ему? Это дело остается темным. Может быть, оно таит в себе настоящий государственный секрет?

Какая связь могла быть между Ру и Эсташем Данже? Известно, что непреклонный гугенот имел слугу-француза по имени Мартен, который часто использовался для передачи секретных сообщений. Этот слуга, сообщник и вместе с тем важный свидетель, остался в Англии. 12 июня Юг де Лионн потребовал от Кольбера де Круасси, французского посла, доставить его. Круасси послал к Мартену своего первого секретаря Жоли, чтобы тот убедил его возвратиться во Францию. Однако Мартен повел себя настороженно. Он вовсе не горел желанием выступать свидетелем, опасаясь, что его отправят в тюрьму, чтобы там вырвать из него признание в том, чего он и сам не знает. Так писал Кольбер де Круасси 1 июля.[213]

Интригующее совпадение! В начале июля 1669 года готовятся переправить из Дувра в Кале слугу опасного заговорщика, а спустя месяц именно в этом портовом городе арестован другой слуга! Похоже, что одно связано с другим. Велик соблазн идентифицировать человека, арестованного капитаном де Воруа, с этим Мартеном, вероятно, владевшим секретами своего хозяина. И Эндрю Ланг поддался этому соблазну. «Согласно всем правилам исторической вероятности, — писал он, — именно этот слуга Мартен должен был стать слугой Эсташем Данже». К сожалению, эта соблазнительная гипотеза рухнула, когда в архивах Министерства иностранных дел был найден ответ, адресованный Кольберу де Круасси, в котором содержалась следующая фраза: «Более нет необходимости, после того, как был казнен Ру, доставлять сюда господина Мартена».[214] Эта депеша датирована 13 июля. После этого в переписке с Кольбером де Круасси Мартен не упоминается. Его экстрадиция во Францию не состоялась, и он, по всей вероятности, остался в Англии. Таким образом, надо искать другой след.

В 1904 году в Лондоне вышла книга, автором которой была специалистка по истории англо-нормандских островов мисс Эдит Кэри, идентифицировавшая нашего Эсташа из Пинероля с неким Джеймсом или Жаком Стюартом де ла Клош, незаконнорожденным сыном Карла II Английского и Маргариты Картерет, представительницы одного из наиболее богатых семейств Джерси. Об этом несчастном молодом человеке впервые стало известно в апреле 1668 года, когда он начал свой новициат в иезуитской коллегии Святого Андрея на Квиринале, в Риме. В секретных письмах короля Карла, адресованных начальнику коллегии отцу Оливе, выражается большая радость по поводу того, что его сын перешел в католичество, поскольку и сам он хотел бы сделать это, однако не может, находясь в окружении людей, враждебно относящихся к римско-католической вере. Он выражал надежду на то, что новообращенный, став священником, сможет тайно совершать с ним обряд покаяния и приводить его к причастию. Однако на этом история обрывается. Жак де ла Клош таинственным образом исчез в ноябре того же года, когда его вызвали в Англию, видимо, по распоряжению короля, его отца.[215] В то же самое время в Неаполе появился весьма примечательный субъект, называвший себя принцем Джакоппо Стюардо, ведший разгульную жизнь и без счета тративший золотые монеты, которыми был полон его кошелек. Его заподозрили в изготовлении фальшивых монет и арестовали. При нем нашли 200 английских золотых монет, несколько дорогих украшений и документы, в которых он именовался «Ваше Высочество». Его посадили под стражу в форт Святого Эльма, а затем в крепость Гаэту, где обычно содержались впавшие в немилость знатные господа, а под конец, признав его мошенником, в Викарию, тюрьму для оборванцев. В начале сентября 1669 года в Неаполе объявили о том, что он, едва выйдя на волю, умер, оставив после себя странное завещание, в котором называл себя сыном Карла II и некой Марии Генриетты Стюарт из рода баронов Сан Марцо (неизвестное имя).

Жизнь этого странного персонажа, женившегося в феврале 1669 года на дочери артиста кабаре, долгое время озадачивала британских историков: не присвоил ли он имя благочестивого новиция иезуитской коллегии в Риме, похитив его документы? По мнению мисс Кэри, Жак де ла Клош, став священником, возвратился в Лондон, чтобы наставлять в католической вере своего отца, но тот стал тяготиться его обществом и постарался избавиться от него, потребовав от Людовика XIV, чтобы тот изолировал его во Франции — тогда-то и появился в Неаполе авантюрист-фанфарон, именовавший себя принцем Стюардо. Таким образом, Жак де ла Клош, сын английского короля, знавший очень важную государственную тайну — намерение своего отца перейти в католичество, стал человеком в железной маске. В подтверждение своей гипотезы автор ссылается на сомнительные личные качества Карла II — эгоизм, хитрость, коварство, трусость, готовность пойти на любое предательство ради удовлетворения своих прихотей.

Однако эта весьма хитроумная гипотеза наталкивается на серьезное возражение: очень трудно допустить, что простой слуга Эсташ был незаконнорожденным сыном короля. К тому же все это логическое построение рушится, как только начинаешь глубже вникать в историю питомца иезуитской коллегии на Квиринале, в частности, более внимательно изучать мнимые письма короля Англии, хранящиеся в архивах иезуитов, сравнивая их с оригинальными автографами Карла II: ни почерк, ни подпись не соответствуют подлинникам. Эти письма — подделки! Таким образом, здесь мы имеем дело с сознательным обманом, к тому же усугубленным мошенничеством, ибо в завершение разыгранного представления святой отец, начальник коллегии иезуитов, вручил молодому человеку 800 золотых монет, и тот отправился в Неаполь проматывать их. Подлинная личность Жака де ла Клош теряется во мраке, возбуждая воображение романистов, однако к нашему человеку в маске не имеет никакого отношения.

И тем не менее арест Данже на берегах Северного моря дает основание полагать, что его преступление каким-то образом связано с англо-французскими отношениями того времени. В 1908 году Артур Степлтон Барне, католический капеллан Кембриджского университета, предположил, что под именем Данже скрывается некий аббат Приньяни, тайный агент Людовика XIV.[216]

В 1668–1669 годах Людовик XIV взял курс на сближение с Карлом II, что сперва нашло свое выражение в коммерческом альянсе. Однако нерешительный характер британского монарха затруднял проведение этого курса, тем более что и французский посол в Лондоне, Кольбер де Круасси, был не тем человеком, который требовался в данной ситуации. Этому закоренелому бюрократу не хватало умения вести дела, у него не было той утонченности, той тактической гибкости, которые в сочетании с твердой решительностью делают дипломатов великими. И тогда Людовик XIV и Юг де Лионн решили подослать к Карлу II умелого человека, легко сходящегося с людьми, который бы во всякий час делил с ним развлечения и самые секретные его дела, при этом теснейшим образом сотрудничая с французским послом.

Выбор короля и его министра иностранных дел пал на некоего монаха-театинца, неаполитанца по рождению, Джузеппе Приньяни, прелата-гурмана, страстного астролога и алхимика, приобретшего популярность среди дам своими талантами, не имеющими прямого отношения к этим двум дисциплинам. Он исполнял несколько дипломатических поручений в Баварии, где театинцы старались держаться подальше от него, опасаясь, как бы его слишком откровенное пристрастие к оккультным наукам не привлекло к себе внимание инквизиции. По прибытии во Францию весной 1668 года он был назначен, благодаря настоятельным просьбам Аделаиды Савойской, курфюрстины Баварской, аббатом монастыря Бобек в Нормандии.

Итак, получив секретные инструкции от Лионна, Приньяни отправился в Лондон, как было объявлено официально — «посмотреть страну», в действительности же, чтобы обратить на себя внимание изворотливого британского монарха, проявлявшего интерес к оккультным наукам. Известно было, что он по многу часов подряд проводил в обществе второго герцога Бекингема, сына фаворита Якова I, за алхимическими занятиями в поисках философского камня.

Аббат Приньяни прибыл в английскую столицу 8 марта 1669 года и принялся делать то, чего от него ждали: он очаровывал, раздавал гороскопы, сулившие молодым галантным господам, подвизавшимся при королевском дворе, богатство, благоденствие и благосклонность дам. К несчастью, Приньяни, ловкий придворный, но плохой прорицатель, ошибся в своих предсказаниях относительно исхода лошадиных бегов в Ньюмаркете. В один миг он лишился доверия, так же быстро, как и приобрел его. Карл II хотя и вел приятные беседы с обаятельным итальянцем, однако никогда не говорил с ним о серьезных вещах.

В начале мая Людовик XIV и Лионн решили отозвать аббата назад. Тот еще несколько недель тянул с отъездом, но 17 или 18 июля решился, наконец, пересечь Ла-Манш. Тут мистер Барнс теряет его следы, но, поскольку 19 июля Лувуа сообщает Сен-Мару о скором прибытии некоего обладателя важного государственного секрета, он полагает, что речь, несомненно, идет о его монахе-астрологе, подтверждением чему, на его взгляд, служит тот факт, что новому заключенному по прибытии в Пинероль были предоставлены богослужебные книги. По мнению мистера Барнса, Приньяни был не просто французским агентом, подосланным к Карлу II, дабы ускорить подписание торгового соглашения, но также и посланцем Генриетты Английской, жены брата французского короля, посвященным в сверхсекретные дела, гораздо более важные, нежели задание, которое он должен был выполнять при после Кольбере де Круасси: заключение военного союза против Республики Соединенных провинций, за что Франция обязалась помогать английскому королю восстановить католицизм в его стране. Этот грандиозный замысел приобрел конкретные очертания год спустя, во время поездки Людовика XIV и Генриетты в Кале и подписания 1 июня 1670 года Дуврского трактата, послужившего прелюдией к войне с Голландией.

Несмотря на некоторые возражения, Эмиль Лалуа, хранитель Национальной библиотеки, поддержал было гипотезу мистера Барнса, ознакомив с ней французов в своей книге «Загадки Великого века», но в один прекрасный день — воистину катастрофа! — он обнаружил след монаха-неаполитанца, объявившегося в 1675 году в Риме. Теперь не оставалось сомнений: Приньяни не может быть отождествлен с Эсташем.[217] И Прими Висконти тоже упоминает его в своих «Мемуарах»: «Отличаясь распущенным нравом, он не пренебрегал даже удовольствием общения с девицами легкого поведения, от которых заразился дурной болезнью и умер в Риме, вопреки многочисленным гороскопам, найденным на его столе, которые предрекали ему папскую тиару».[218]

В 1932 году Морис Дювивье, ничуть не обескураженный неудачами своих предшественников, отправился по следу таинственного заключенного, разделяя мнение о том, что в действительности его звали Эсташ Доже: как и большинство его предшественников, он прочитывал в депеше от 19 июля 1669 года фамилию арестованного как «Доже» (Dauger), а не «Данже» (Danger){42}. После бесплодных поисков семей, носивших такую фамилию, он остановился на семействе Оже, или Доже де Кавуа, знатном пикардийском роде, родословная которого восходит к XV веку и один из отпрысков которого носил сравнительно редкое имя Эсташ. Он был крещен 30 августа 1637 года в Париже, в церкви Сен-Эсташ, так что его возраст почти в точности соответствует возрасту человека в железной маске, умершему в Бастилии шестидесятилетним. Это было потрясающее открытие! Наконец-то подлинный Эсташ, что называется, во плоти: «Понимаешь ли, читатель, мое волнение? У меня было такое чувство, будто в старом, заржавевшем, запертом с незапамятных времен замке повернулся мой ключ!»[219] Оставалось лишь выяснить биографию сего дворянина.

Семейство Кавуа было хорошо известно при дворе Людовика XIII и Людовика XIV. Тальман де Рео и псевдо-д'Артаньян (Куртиль де Сандра) в своих сочинениях много рассказывают о мадам де Кавуа, урожденной Мари де Лор де Сериньян, представительнице знатного рода из Нижнего Лангедока, превознося ее красоту. Будучи фрейлиной Анны Австрийской, она вышла замуж за Франсуа Доже де Кавуа, капитана роты мушкетеров Ришелье. Один из их сыновей, Луи, сделал блестящую карьеру в правление Людовика XIV, став главным маршалом королевских войск.

Второй сын четы Кавуа, Эсташ, и стал человеком в маске, ибо имя Эсташ Доже, согласно Дювивье, является не чем иным, как сокращением от имени Эсташ д'Оже де Кавуа; последний использовал в качестве подписи просто «Доже». Начав служить прапорщиком во французской гвардии, он обратил на себя внимание своим распущенным поведением. Так, в 1659 году он вместе с несколькими молодыми людьми, любителями разгульной жизни, среди которых были, в частности, Филипп Манчини — племянник Мазарини, граф де Гиш, Бюсси-Рабютен и Вивонн, принял участие в выходке, которая получила название скандала Руасси. Вечером Страстной пятницы эти молодые шалопаи окрестили жирного поросенка «Карпом», после чего разделали его. Затем они распевали на мотив «Аллилуйя» куплеты непристойного содержания и провели остаток ночи в оргиях и пародиях на священные обряды. Мазарини жестоко покарал их за этот кощунственный поступок, отправив в изгнание или тюрьму наиболее отъявленных богохульников. Эсташ, признанный наименее виновным, избежал наказания и продолжил свои проделки. В 1662 году он купил должность лейтенанта в полку французской гвардии, но спустя три года был вынужден продать ее из-за того, что проткнул шпагой юного пажа, который в пьяном виде затеял ссору с другим дворянином.

Что же последовало за этим? Изгнанный из армии, он, по всей вероятности, продолжил жизнь промотавшегося господина, погрязшего в долгах, все дальше заходящего по «кривым дорожкам», как звучит название одной из глав захватывающей книги Мориса Дювивье. Мать Эсташа, перед тем как умереть в 1665 году, лишила его наследства в пользу своего младшего сына Луи. Тот на некоторое время приютил у себя брата, тщетно добивавшегося получения пенсии. С этого момента Дювивье теряет след своего печального героя. Однако, найдя в документах по так называемому делу о ядах упоминание о некоем хирурге Оже, он вообразил, что его Эсташ, окончательно погрязнув в мерзостях жизни, упав на социальное дно столицы, связался с шайкой отравителей и с воровским миром тогдашнего Парижа.

Так, упомянутый хирург Оже вместе со священником-расстригой, неким аббатом Гибуром, принял участие в черной мессе в Пале-Рояле. Один из их сообщников, Лесаж, признался Ла Рейни в том, с какими намерениями проводилась эта черная месса. «Лесаж, — писал Ла Рейни Лувуа 16 ноября 1680 года, — объяснил, с какой целью должна была проводиться упомянутая месса в Пале-Рояле: ее устроила Мадам, дабы извести Монсеньора; правда, не было сделано каких-либо записей, поскольку не существовало распоряжения на сей счет, и Лесаж рассказал мне об этом без протокола».[220] Согласно этому ужасающему признанию, которое постарались как можно скорее замять, Мадам — Генриетта Английская — затеяла проведение черной мессы, чтобы вызвать смерть брата короля, Филиппа Орлеанского, своего мужа, которого ненавидела из-за того, что он предпочитал ей своих любовников, в частности шевалье де Лоррен, командовавшего в доме. Это событие имело место ранее 30 июня 1670 года, даты смерти Мадам, и даже ранее марта 1668 года, когда Лесаж был в первый раз посажен в Бастилию, после чего отправился на галеры. Короче говоря, в июле 1669 года Лувуа приказал, учитывая совершенную хирургом Оже мерзость, арестовать его и препроводить в Пинероль. Там совершили оплошность, отдав его в услужение Фуке, и закоренелый злодей, вместо того чтобы испытывать чувство признательности к своему доброму хозяину, еще более усугубил собственную вину, отравив его. Это следовало предвидеть! «Хирург Оже», вновь связавшись со своими старыми демонами, принялся манипулировать с таинственными веществами, о которых говорит Лувуа в своем письме от 10 июля 1680 года. Действуя, по всей вероятности, в интересах Кольбера, он был обречен на то, чтобы исчезнуть навсегда, и по этой причине стал человеком в железной маске.

Талантливо изложенная гипотеза Мориса Дювивье получила широкий резонанс. Сходство имен «слуги» Эсташа Доже и молодого господина при дворе Людовика XIV, а также совпадение дат могли, признаем это, взволновать умы. За эту гипотезу ухватились другие исследователи, желавшие добавить к ней свой гран соли или, лучше сказать, щепотку перца. Однако в деле Кавуа отсутствует одно существенно важное объяснение: для чего использовалась маска?

Англичанин Руперт Фюрно, которого поразило сходство с Людовиком XIV Луи де Кавуа, единственного из братьев Кавуа, чей портрет сохранился, предположил, что если Эсташ, его брат, был вынужден надевать на свое лицо маску, то исключительно для того, чтобы скрыть это сходство.[221] Из этой догадки вытекало другое предположение: их очаровательная мать Мари де Сериньян была любовницей Людовика XIII и родила от него двоих детей. Между этими двумя допущениями всего лишь шаг, и этот, прямо скажем, весьма смелый шаг британский автор, не долго раздумывая, сделал!.[222] Но если Людовику XIV приписывали, и приписывали небезосновательно, множество любовных авантюр, то совсем не таков был его отец, человек холодный и молчаливый, меланхоличный, закомплексованный, не испытывавший влечения к женщинам. В истории его жизни известны лишь две короткие сентиментальные связи, чисто платонического свойства — с Мари де Отфор, впоследствии герцогиней Шомбер, и Луизой Анжеликой Мотье де Ла Файетт, позднее ушедшей в монастырь.

В 1974 году мадам Мари Мадлен Мас, исходя из того же сходства между Луи де Кавуа и Королем-Солнцем, взглянула на проблему с противоположной стороны. По ее мнению, Франсуа де Кавуа, не довольствуясь тем, что сделал одиннадцать детей своей законной супруге, произвел на свет сына и королевы Анны Австрийской. При этом он пошел навстречу требованию своего «патрона» Ришелье, озабоченного бесплодием короля и амбициями Гастона Орлеанского… Таким образом, сын капитана мушкетеров великого кардинала, Людовик XIV по отцу являлся братом детей семейства Кавуа. Отсюда то самое сходство… Словом, мы возвращаемся к мифу о таинственном рождении Короля-Солнца.[223]

Несмотря на всю свою соблазнительность, гипотеза Дювивье имеет и слабые места. Эмиль Лалуа в статье, опубликованной 15 августа 1932 года в «Mercure de France», не преминул поставить под сомнение идентичность никому не ведомого хирурга Оже или д'Оже и брата главного маршала французской армии. Действительно, трудно допустить, что дворянин, как бы низко он ни пал, стал «хирургом», то есть в те времена (не будем заблуждаться на сей счет) обычным цирюльником, продавцом снадобий, бродячим аптекарем. Кроме того, этот человек, имя которого один или два раза упоминалось в протоколах допросов Огненной палаты в 1680 году, похоже, был на свободе еще в 1675 году, шесть лет спустя после ареста заключенного Пинероля. Что же касается сходства между маркизом де Кавуа и Людовиком XIV, на котором основываются предположения о том, что его брат Эсташ был бастардом королевских кровей или наполовину братом короля, то здесь нет ничего особенно удивительного. Как говорит Джон Нун, это сходство свидетельствует лишь о том, что придворный старался подражать королю.[224] Если смотреть на портреты той эпохи, в которых изображены господа в париках, то можно найти много Железных масок…

Дювивье конечно же смущало то, что рассматриваемого им заключенного Лувуа использовал в качестве слуги. Мог ли Эсташ де Кавуа, дворянин знатного происхождения, быть слугой у Фуке? Однако автор гипотезы ловко вывернулся: «Эта фраза: "ибо он всего лишь слуга", как бы между прочим брошенная в конце письма, является всего лишь одним из проявлений дьявольской хитрости, на которую был столь горазд Лувуа».[225] Та же изворотливость и при объяснении положения Эсташа в качестве слуги при опальном министре Фуке начиная с 1675 года: «Конечно, было бы удивительно, если бы офицера, дворянина, сделали слугой, однако Фуке, у которого было двое слуг, мог заставить прислуживать одного из них, тогда как Кавуа скорее был компаньоном или секретарем, и этот союз помогал обоим переносить тяготы заключения».[226] Остроумное объяснение, однако малоубедительное. В XVII веке, когда столь щепетильно относились к вопросам происхождения, не допустили бы такого унижения для знатного человека, какое бы преступление он ни совершил. Действительно, граф дю Брей и Маттиоли, один дворянин, а другой возведенный в дворянское достоинство, были сурово наказаны, однако их не низвели до положения лакеев!

Впрочем, сегодня гипотеза Руперта Фюрно, равно как и Мари Мадлен Мас и Гарри Томпсона (имеющие вспомогательное значение), рассыпались точно карточные домики, поскольку доподлинно стала известна судьба Эсташа де Кавуа после 1668 года. Она не имеет ничего общего с заключенным Пинероля, ибо письмо, адресованное Эсташем де Кавуа своей сестре Генриетте, вышедшей замуж за Франсуа де Сарре де Куссегю, барона де Фабрегю, свидетельствует, что он был арестован и препровожден в тюрьму Сен-Лазар в Париже по заявлению своего брата вскоре после того, как 8 января 1668 года признал свой долг ему в размере 1400 ливров{43}. Спустя десять лет, 23 января 1678 года, он все еще находился там и писал своей сестре: «Если бы вы знали, как я страдаю, то, не сомневаюсь, вы бы сделали все, что только в ваших силах, лишь бы избавить меня от столь жестокого преследования и заключения, в котором я нахожусь уже более десяти лет из-за тирании мсье де Кавуа, моего брата, вознамерившегося лишить меня всего, даже свободы, единственного моего блага…»[227]

Можно было вслед за Гарри Томпсоном предположить, что это письмо является подделкой, предназначенной для того, чтобы ввести в заблуждение сестру Эсташа де Кавуа относительно подлинного места его заключения.[228] Однако другой документ неопровержимо доказывает, что Эсташ находился в заключении в Сен-Лазаре. Это королевская депеша, направленная приору сего учреждения, запрещающая Кавуа свободно встречаться со своей сестрой.[229] Эсташ, заливавший свое горе вином, умер около 1680 года от алкоголизма. Итак, в очередной раз надо искать новый след…

Картина, написанная неизвестным автором весной или летом 1667 года и хранящаяся в Версальском дворце, изображает Людовика XIV верхом на коне перед гротом Фетиды в окружении пажей, солдат и придворных. Справа — королева Мария Терезия, спускающаяся по лестнице, следом за ней идет кормилица или компаньонка, держащая на руках младенца нескольких месяцев от роду со шлемом, украшенным плюмажем, на голове (здесь, очевидно, изображена принцесса Мария Терезия Французская, родившаяся в январе 1667 года и умершая в марте 1672 года). Королева подает руку некоему знатному господину, а другой рукой небрежно опирается на юного негритенка, одетого в коричневую ливрею и ростом едва доходящего ей до груди. Пьер Мари Дижоль, бывший служащий магистратуры и автор увлекательной книги, представляющей собой нечто среднее между романом и историческим исследованием, наполненной живописными подробностями и смачными анекдотами и озаглавленной «Набо, или Железная маска», видимо, вдохновился этой картиной, ибо, по его мнению, черный паж королевы — не кто иной, как Эсташ Данже.[230] Если поверить в его теорию, то на этой картине мы можем видеть аутентичный портрет Железной маски за два года до ареста!

Почему именно черный паж королевы? Чтобы понять это, надо перенестись в конец XVII века, в Пон-Луэ, неподалеку от Море-сюр-Луэн, где стоял маленький бенедиктинский монастырь Нотр-Дам-дез-Анж. Этот монастырь был учрежден метрессой французского короля Генриха IV Жаклин де Бюей, графиней де Море, ставшей впоследствии маркизой де Вард, озабоченной искуплением грехов своей беспорядочной жизни. Монастырь был небогат, и королева Мария Терезия делала в него скромные денежные вклады. После ее смерти мадам де Ментенон взяла на себя исполнение этого доброго дела.

Среди примерно двадцати монахинь, обитавших в этой скромной обители, была одна со смуглой кожей, мавританка, как называли в то время всех представительниц черной расы, считавшаяся дочерью короля. Сен-Симон в своих «Мемуарах» пишет об этой странной монахине в связи с путешествием Марии Аделаиды Савойской, будущей герцогини Бургундской: «В тот год (1697) в Фонтенбло были удивлены тем, что едва принцесса прибыла, как мадам де Ментенон тут же повезла ее в маленький монастырь, основанный Море, где не могли доставить ей удовольствие ни само место, ни монахини, среди которых не было известных особ… Среди монахинь монастыря была мавританка, не известная ни одному человеку во всем свете, которую не показывали никому».

Ее, еще совсем юную, уточняет мемуарист, привез туда Бонтамп, первый камердинер и управитель Версаля, внесший в монастырь вклад, «размер которого остается неизвестным», и впоследствии ежегодно уплачивавший за ее пребывание кругленькую сумму. Королева, а затем и мадам де Монтеспан интересовались этим таинственным созданием, «ее здоровьем, ее поведением и тем, как относится к ней настоятельница монастыря. Монсеньор (Великий дофин, сын Людовика XIV. — Ж.-К. П.) несколько раз побывал там, маленькие принцессы также раз или два приезжали, и все они встречались с мавританкой, выказывая к ней свою доброту».

Эта монашенка и сама была убеждена в собственном высоком происхождении, чем и гордилась. Как-то раз узнав, что Великий дофин охотится в лесу поблизости, она сказала: «Это мой брат охотится!»[231] Желая внушить ей, что следует вести себя поскромнее, мадам де Монтеспан пыталась разуверить ее в том, что она думала о собственном происхождении. «Мадам, — отвечала мавританка, — уже одно то, что столь благородная дама, как вы, потрудилась нарочно приехать, чтобы сказать мне, что я не дочь короля, убеждает меня в обратном!»[232]

Что думать об этой тайне? Достоверно известно, что 16 ноября 1664 года в 11 часов утра королева Мария Терезия родила дочь с очень темным цветом кожи, Марию Анну Французскую, которую называли Маленькая Мадам. Ее крестным отцом был принц Конде, а крестной матерью — Генриетта Английская. Кузина Людовика XIV уделила этому событию внимание в своих «Мемуарах»: «Королева заболела и, страдая лихорадкой, родила восьмимесячного ребенка… Монсеньор рассказал мне, что родившаяся девочка очень похожа на мавра, которого привез мсье де Бофор, очень красивого, постоянно находившегося при королеве; когда сообразили, что его ребенок должен быть похож на него, решили удалить его от двора, но не успели, и тогда стали рассказывать, что новорожденная страшна и что она не выживет…»[233]

В те времена люди, не знавшие законов генетики, думали, что одного только вида негра для беременной женщины достаточно, чтобы родился ребенок с темной кожей! Малышка Мария Анна Французская, как официально было объявлено, умерла 26 декабря 1664 года, спустя две недели после своего рождения. А может быть, ребенка просто увезли в надежное место, и когда девочка подросла настолько, чтобы принять монашеский обет, ее отдали в монастырь Море? В этом убежден Пьер Мари Дижоль. Как он полагает, Людовик XIV, узнав, что королева постыдным образом обманула его, однако желая избежать скандала, приказал арестовать виновника, мавра Набо, и препроводить его в Пинероль{44}. Так нашли свое разрешение две наиболее необычные загадки Великого века: мавританки из монастыря Море и Железной маски!

Для подкрепления своей гипотезы Дижоль обратился к семейной традиции: его теща, мадам Жан Мари Эжени Дегранж, которая, как она утверждала, была последней в ряду потомков Мишеля Анселя де Гранжа, чиновника военного министерства и тестя младшего сына Сен-Мара, незадолго перед своей смертью, постигшей ее 10 октября 1973 года, будто бы сообщила ему этот секрет. Он якобы хранился в семье с начала XVIII века, и никому из посторонних его не доверяли. Дижоль предполагает, что Сен-Мар открыл секрет своему младшему сыну Андре Антонену, а тот — своей супруге Маргарите, и традиция передачи его из поколения в поколение продолжалась почти триста лет. Однако загвоздка в том, что специалисты по генеалогии в один голос утверждают, что потомство Мишеля Анселя де Гранжа по прямой линии пресеклось в конце XVIII века, и нет никаких подтверждений того, что мадам Дегранж, теща мсье Дижоля, была хотя бы каким-то образом связана с этим вымершим родом…

Пьер Мари Дижоль, превосходный, талантливый рассказчик, обильно сдабривает свое повествование неправдоподобными, хотя и весьма колоритными подробностями: после рождения в 1664 году черной девочки пажа отослали в Дюнкерк, где он должен был сесть на первый же корабль, отправляющийся в Америку, однако мадам д'Эстрада, жена губернатора, нашла его презабавным и оставила себе в услужение. Лишь в 1669 году, когда готовились к визиту короля в Дюнкерк, намеченному на следующий год, обратили внимание на мавра. Очевидно, все эти мелкие подробности приводятся для того, чтобы связать версию о мавре с действительно имевшим место арестом Эсташа Данже (Доже) в 1669 году, который был произведен, как считали тогда, именно в Дюнкерке. Но откуда взялось это имя? Все просто, объясняет нам Пьер Мари Дижоль: Набо сначала был передан Полю Оже, суперинтенданту королевских музыкантов — отсюда д'Оже, Доже. Что касается личного имени, то тут еще проще: мавр был передан мадам д'Эстрада в день святого Эсташа! В этой версии, как выразился Жан Этьен Рига,[234] «все идет гладко, точно по маслу», она отвечает на все вопросы, но лишь, к сожалению, задним числом…

Так зачем же останавливаться на полпути, раз все идет столь хорошо? В нижней башне крепости Пинероля под надзором у Сен-Мара был не один, а целых два черных узника, Данже и Ла Ривьер, почему тюремщик и называет их «дроздами»! Ла Ривьера Дижоль идентифицирует, не приводя каких-либо доказательств, с мусульманином-турком тридцати лет по имени Гийом, родившимся в стране берберов и крещенным 6 февраля 1661 года в Нотр-Дам-де-ла-Питье, причем крестной матерью была мадам Фуке, мать министра финансов. Наконец, мавра Набо похоронили под фамилией «Маршиали» потому, что прозвищем сего несчастного было «маркиз Али»… Да уж, стоило провести подобное исследование!

Мой друг Бернар Кэр, которому мы обязаны многими открытиями в ходе разгадывания этой тайны, полностью отвергает подобного рода фантазии, однако поддерживает гипотезу о черном паже как наиболее вероятную на современном этапе исследований. При этом он опирается на два текста. Первый — у Вольтера в его «Веке Людовика XIV»: «Старый врач Бастилии, который часто лечил этого необыкновенного человека, говорит, что никогда не видел его лица, хотя не раз исследовал его язык и прочие части тела. Но по-настоящему удивительно, сообщает врач, то, что его кожа была смуглой…» Читая между строк, можно сказать, что он не принадлежал белой расе!

Второе, что привлекло его внимание, — это свидетельство Бленвийе, переданное через внучатого племянника Сен-Мара, Гийома-Луи де Формануара де Пальто. Вот этот текст, содержащийся в письме последнего Фрерону, опубликованному в «Литературном ежегоднике» от 19 июня 1768 года:

«Сеньор де Бленвийе, офицер от инфантерии, который был вхож к мсье де Сен-Мару, губернатору острова Святой Маргариты, а затем начальнику Бастилии, не раз говорил мне, что Башня{45} вызывала в нем сильное любопытство, ради удовлетворения которого он переоделся солдатом стражи, несущей караульную службу под окнами камеры, где содержался тот заключенный; оттуда он мог хорошо видеть его; на заключенном не было никакой маски, у него было белое лицо, он был высок ростом и хорошо сложен, с седыми волосами, хотя он и находился в расцвете лет; почти всю ту ночь напролет он провел, прохаживаясь взад и вперед по комнате…»

Кем был этот сеньор де Бленвийе? Большинство историков путают его с кузеном Сен-Мара, находившимся в Пинероле, Заше де Био, сеньором де Бленвийе. Однако это не так. В 1681 году он был назначен комендантом крепости Мец, где и умер 23 февраля следующего года.[235] После этого сеньория Бленвийе перешла к его брату, отцу Николя де Био, а затем, в 1714 году, к его троюродному брату Жозефу де Формануар (1672–1732), человеку, о котором здесь и идет речь. Именно он сообщил своему племяннику Гийому Луи известную ему тайну. Он действительно служил в гарнизоне на острове Святой Маргариты и был офицером полка Бюжи.

Обратимся теперь к его свидетельству. Тому, кто знает расположение крепости на острове Святой Маргариты, в которой окна камер выходят на крутой морской обрыв, этот рассказ о страже, всю ночь дежурящей под окном камеры заключенного, кажется неправдоподобным. С этого места невозможно наблюдать за происходящим внутри камеры, к тому же неосвещенной. Таким образом, Бленвийе просто соврал, всего-навсего пересказав то, что слышал от стражников, которые могли наблюдать таинственного заключенного в разное время и в разных местах. Бернар Кэр полагает, что речь идет о ложных свидетельствах, поскольку, по его мнению, сведения, сообщенные Бленвийе, непосредственно внушены Сен-Маром. Бленвийе рассказал не о том, что видел, а то, что слышал, например за столом у губернатора. «Итак, мы можем, вовсе не стремясь опровергнуть гипотезу Пьер Мари Дижоля, который выдвинул на роль заключенного в маске человека с темным цветом кожи, сказать, что, напротив, получили один из наиболее серьезных доводов в пользу этой гипотезы».[236] Не слишком убедительный аргумент. Ведь чтобы сделать из Набо, этого тщедушного юноши с картины в Версальском дворце, Железную маску, необходимо опровергнуть все свидетельства о том, что заключенный был человеком высокого роста.

В целом рассказ о темнокожем паже — причудливая смесь «непроверенных сведений» и «баснословных заблуждений», как признается и сам Пьер Мари Дижоль, — мне представляется весьма легковесным, и вовсе не потому, что истина не всегда кажется правдоподобной, а потому, что историк позволил увлечь себя в бездонную пропасть безосновательных предположений. Все, что мы знаем о скромной супруге Людовика XIV, женщине нежной и добродетельной, воспитанной в соответствии со строгим испанским этикетом, по-настоящему влюбленной в своего супруга, глубоко благочестивой, постоянной посетительнице монастырей, богослужений и исповедников, зажигавшей свечи во всех церквях (она была членом третьего ордена Святого Франциска и жила, по свидетельству очевидцев, как кармелитка), заставляет отвергнуть гипотезу о супружеской неверности королевы.

«Газета», «Мемуары» мадам де Мотвиль и переписка принца Конде и его сына, герцога Энгиенского, с польской королевой позволяют шаг за шагом проследить болезнь королевы и ее дочери, Маленькой Мадам: сорокачасовые молебны, заказанные во всех церквях, крестный ход у раки святой Женевьевы, посвящение младенца, состоявшееся 8 декабря, Непорочному зачатию. Королева поправилась, но инфанта 26 декабря умерла. «Газета» подробно описывает похоронную церемонию: выставление крохотного тельца на парадном катафалке, погребение в Сен-Дени и перенесение сердца ребенка в Валь-де-Грас. Такие подробности исключают даже мысль об инсценировке с целью ввести народ в заблуждение. Курфюрстина Баварская, вторая супруга брата короля, прямо заявляет об этом. «Неверно думать, — писала она 8 октября 1719 года, — что королева родила негритянку. Покойный Монсеньор, который присутствовал при родах, говорил, что принцесса была безобразна, но не черна. Невозможно было заставить людей поверить тому, что ребенок мертв, что девочку не отдали в монастырь Море близ Фонтенбло. Правда состоит в том, что девочка родилась безобразной и что она умерла — весь двор видел, как она умирала».[237]

Паж королевы, не имевший никакого отношения к рождению крошки Марии Терезии, отныне не может претендовать на звание, впрочем, малоприятное, человека в железной маске!{46}

Глава 7 СЕКРЕТ ЭСТАША ДАНЖЕ

Провал попыток найти след Эсташа Данже перед его арестом в начале августа 1669 года не должен обескураживать нас. По праву можно сказать, что установлено несколько достоверных фактов:

1. Человек в маске определенно не был высокопоставленным лицом, дворянином или богатым буржуа, это был обыкновенный простолюдин, неизвестного происхождения, невысокого общественного положения, «ничтожный человек», как говорили тогда. Этот незнакомец не был особенной личностью, способной привлечь к себе внимание. До своего ареста он исполнял обязанности слуги у какого-то хозяина или хозяйки, личности которых невозможно установить.

2. Этот человек в момент своего ареста знал какой-то важный секрет, о чем свидетельствует краткая фраза, содержавшаяся в письме Лувуа к Фуке от 28 декабря 1678 года: «…то, для чего он использовался до своего прибытия в Пинероль» (или, как было написано первоначально: «…то, что он видел»).

3. Этот же секрет, по всей вероятности, знал и бывший министр финансов Фуке, однако его не знал и не должен был знать Лозен.

4. У этого человека не было сообщников, во всяком случае, не опасались, что он совершит побег на пути в Пинероль. Комендант Воруа воспользовался очень немногочисленным эскортом: всего три человека из гарнизона Дюнкерка.

Если столь малозначительный человек обладал таким важным секретом, то сам собой напрашивается вопрос: почему от него просто не избавились? Один удар кинжалом темной ночью — и все было бы кончено. Король Франции никогда больше не услышал бы о нем, и ему не пришлось бы опасаться разглашения секрета. Каждый знает, что в случае необходимости мораль уступает место государственному интересу. Такова классическая аргументация. И вообще, по мнению Паньоля, не стали бы так сильно тратиться ради никому не известного человека, «которого можно было бы повесить за пять минут на веревке в 40 су».[238]

Это представление ошибочно. Вопреки расхожему мнению, при Старом режиме казни без суда и следствия не практиковались, разве что в исключительно сложной политической ситуации, в состоянии большого кризиса, когда на карту ставилось будущее королевской власти. Так был убит герцог де Гиз в Блуа, так же Витри, капитан гвардии Людовика XIII, убил на мосту, ведущем в Лувр, барона Кончини. Людовик XIV иногда пользовался в отношении отдельных подданных своим правом высшего суда, но такие случаи были редки. В обычное время религиозное сознание, разлитое во всем обществе, запрещало расправу с человеком, хотя бы и очень скромного происхождения, предварительно не проведя судебный процесс по всей форме. Правда, и проведение судебного процесса по всей форме не гарантировало защиту прав отдельного человека, однако во всяком случае король, стоявший выше любой юстиции, по моральным соображениям не мог действовать как вульгарный убийца. Во время мятежа герцога де Монморанси Ришелье обратился с запросом в Рим, можно ли по соображениям государственного интереса тайно казнить отдельных лиц. Последовал отрицательный ответ, который приняли как решение высшей инстанции. Тогда-то и вошли в практику королевские приказы о заточении без суда и следствия. Они позволяли без особых церемоний навсегда упрятать в тюрьму опасного человека. Тот, кого запирали в глухом застенке, навсегда исчезал из мира живых людей, и его тайна умирала вместе с ним.

Хотя и совершались убийства во имя государственного интереса, множество лиц низкого происхождения долгие годы содержались в королевских тюрьмах на государственный счет, и это в конце концов становилось слишком дорого для государства. Например, Ла Ривьера, по всей вероятности, узнавшего секрет Эсташа, не убили. Не избавились подобным образом и от слуги Маттиоли. Сколь ни странно может показаться, ординарная юстиция (при Старом режиме ее называли делегированной юстицией) включалась в дело лишь тогда, когда не было оснований приговорить подсудимого к смерти. То, что произошло в так называемом деле о ядах, типично в этом отношении. Когда многие из обвиняемых стали возлагать ответственность на метрессу короля, мадам де Монтеспан, заявляя, в частности, что она служила черные мессы и собиралась отравить своих соперниц, мадемуазель де Лавальер и мадемуазель де Фонтанж, Людовик XIV прекратил судебный процесс. Подлинные или ложные, эти показания не должны были получить огласку, ибо они могли бросить тень на самого короля. Авторы столь опасных заявлений, общим числом семьдесят, были выведены из сферы компетенции судей. Счастливо избежав виселицы или костра, они оказались в различных тюрьмах и крепостях Французского королевства: Бель-Иль-ан-Мер, Сальс, Безансон, Сен-Андре-де-Сален и Вильфранш-де-Конфлан. 16 декабря 1682 года Лувуа поручил Шовлену, интенданту Франш-Конте, передать начальникам тюрем Безансона и Сен-Андре-де-Сален следующие инструкции: «Особенно я прошу вас рекомендовать этим господам воздержаться от выкрикивания глупостей, совершенно безосновательных, касающихся мадам де Монтеспан, пригрозив им суровым наказанием при малейшем шуме, так, чтобы они даже рта не смели открыть».[239] Таким способом надеялись навсегда похоронить секрет, известный только королю и нескольким его приближенным. Казнить виновников даже не собирались.

Попробуем продвинуться вперед по пути исследования тайны человека в маске, задавшись вопросом о природе секрета Эсташа. Был ли это опасный секрет? Секрет, например, ставящий под вопрос легитимность короля, как в гипотезе о таинственном брате, или честь королевы, как в версии о черном паже? Или, может быть, имел место низкий и подлый поступок, вина за совершение которого падает непосредственно на короля, и память об этом поступке хотели навсегда похоронить в тюремном застенке? Во всяком случае, письмо Лувуа Сен-Мару от 19 июля 1669 года, предписывающее принятие строгих мер предосторожности, позволяет предполагать дело, разглашение которого способно было иметь серьезные последствия для государства. Напомним некоторые из этих предписаний: необходимо, «чтобы было достаточно камер с двойными дверями, закрывающимися друг за другом, чтобы стражники не могли ничего услышать… чтобы вы лично раз в день приносили этому негодяю пищу на целые сутки и чтобы вы никогда, под каким бы то ни было предлогом, не слушали того, что он захочет сказать вам…».

И тем не менее, сколь бы удивительным это ни казалось, подобного рода фразеология не является чем-то необычным: она отвечает привычке к секретности, которая культивировалась в обстановке монархического Старого режима, в частности, в XVII веке. Тот же самый бюрократический и полицейский склад ума встречается как у Лувуа и Барбезьё, так и у Кольбера, Сенеле и Круасси. Мы только что видели, какие предписания существовали в отношении отравителей. Несколько дополнительных примеров покажут нам, что сходные предписания относительно безопасности имели своей целью скрыть отнюдь не какие-то страшные секреты, но полицейские операции или факты, которые в данный момент важно держать в тайне.

Вот инструкции, касающиеся другого заключенного: «Его Величеству угодно, чтобы о человеке, которого вам передадут, никто не знал и чтобы вы держали это дело в тайне, дабы никто не узнал, кем является этот человек».[240] Другое письмо: «Его Величество уполномочил меня уведомить вас о том, что Ему угодно, чтобы вы содержали арестованного со всеми необходимыми мерами предосторожности и чтобы никто не узнал, что он находится в ваших руках».[241] Относительно того же самого заключенного Лувуа рекомендовал тюремщику «использовать двойные конверты для его писем, чтобы никто, кроме меня, не мог знать, что в них находится».[242] О чем идет речь? Какой секрет хотели таким способом скрыть? Вероятно, велик был этот секрет, раз министр не доверяет собственному окружению и сотрудникам почтовой службы, суперинтендантом которой сам он и являлся? Ничуть не бывало! В этой истории нет ничего экстраординарного: эти министерские инструкции касаются одного из пасторов-гугенотов, находившегося в заключении на острове Святой Маргариты в то же самое время, что и человек в маске, — Поля Карделя, судьбу которого хотели утаить от протестантской Европы. Принимая дополнительные меры предосторожности, хотели добиться того, чтобы никто с одного конца цепочки до другого ничего не узнал, начиная со стражников, врачей и хирургов, занимавшихся кровопусканием, лейтенанта, обеспечивавшего его повседневные потребности, и вплоть до чиновника военного министерства, получавшего письма от мсье де Сен-Мара.

30 ноября 1693 года Поншартрен писал Бемо, начальнику Бастилии: «Мсье де Ла Рейни доставит в Бастилию человека, для обеспечения безопасности которого вы, как угодно королю, должны принять особые меры. Для этого необходимо поместить его в самую надежную из имеющихся у вас камер и приставить к ней двоих человек, которых мсье де Ла Рейни укажет вам, дабы заключенный не мог общаться с кем бы то ни было как изнутри тюрьмы, так и извне…» Кто же был этот важный преступник? Человек совершенно незначительный, простой садовник Элиар из Кутанса, который расклеивал на воротах собора Парижской Богоматери «подстрекательские афиши»![243] Было бы ради чего стараться!

Еще один пример. Заключенные переводились из тюрьмы в тюрьму: читая министерские инструкции на сей счет, можно подумать, что от этого зависит судьба королевства! «Вы знаете, сколь важно, чтобы эти люди не говорили ни с кем и не писали никому во время пути: король рекомендует вам, чтобы их постоянно держали за руку и чтобы еду они получали лично от вас, как это вы делали с тех пор, как они доверены вашим заботам».[244] Какую тайну хранят эти несчастные? Невелика их тайна, по правде говоря, ибо речь здесь идет о переводе четверых последних заключенных из Пинероля на Святую Маргариту: Маттиоли со своим слугой Руссо, ученика портного Жана Эрса и коммерсанта — полушпиона, полумошенника Ле Бретон, наших старых знакомых.

«Такова была система, суть искусства управления в соответствии с идеями управления XYII века, — писал Арвед Барин. — В то время, когда Лозен находился в Пинероле, от него скрывали все новости, вплоть до самых незначительных, с таким тщанием, как будто судьба Франции зависела от этого. Невозможно понять, какую пользу находили в этом».[245]

Такие крайние меры предосторожности были характерны не только для деятельности мсье де Сен-Мара. Эта традиция продолжилась и в XVIII веке. 10 февраля 1710 года Поншартрен писал своему преемнику Бернавилю: «Не могу не сказать вам, что вы и шевалье де ла Круа слишком много и слишком откровенно говорите с иностранными заключенными, которые содержатся у вас. Прошу вас помнить о том, что секрет и тайна (так!) — первейшая ваша заповедь. Ни мсье д'Аржансон, ни кто-либо иной из тех, кого я доверил вам, не должны видеть этих заключенных. Вы должны самым тщательным образом проинструктировать аббата Рено-до и мсье де ла Круа о необходимости неукоснительного соблюдения секретности».[246] Как писал Юнг, «в ту эпоху, когда все решалось по королевскому и министерскому усмотрению, во Франции было изрядное количество малых железных масок, каждая из которых конечно же вызывает к себе не меньший интерес, чем та, которой занимаюсь я».[247]

В Бастилии, как только прибывал новый заключенный, охранники были обязаны закрывать лицо шляпами, чтобы не видеть его.[248] «Такие же меры предосторожности принимаются и для того, чтобы один заключенный не мог узнать другого, — пишет мадам де Стааль-Делоне в своих «Воспоминаниях», — поэтому начальник тюрьмы сказал мне, что не может освободить меня от обязанности закрыть бумагой мое окно, выходящее во внутренний двор крепости».[249] В 1750 году хирург получил распоряжение не называть в своих отчетах фамилии заключенных, указывая лишь номера их камер: «В первой камере всю ночь была лихорадка, во второй — харкал кровью, в третьей всю ночь были колики, в четвертой было дано лекарство, в пятой задержка мочи…»[250] и т. д. В 1717 году даже царю Петру Великому, совершавшему официальный визит во Францию, было отказано в посещении Бастилии. Он был вынужден довольствоваться лишь осмотром оружейной комнаты во входном павильоне. Еще и при Людовике XVI предписания на сей счет оставались столь же строгими. «Король, — писал барон де Бретей начальнику крепости де Лоне, — не дает разрешения на осмотр Бастилии изнутри, и вы должны знать лучше, чем кто-либо другой, сколь опасные последствия могли бы иметь место при несоблюдении существующих на сей счет строгих предписаний».[251]

Понятно, что эти крайние меры секретности вокруг всего, что касалось мрачной крепости, порождали самые невероятные легенды. Следует иметь в виду, что секретность была неотъемлемой составной частью нормального функционирования монархической власти. Старый режим любил секретность, буквально купался в ней, ибо она была необходимостью, внутренне присущей механизму его функционирования. Речь шла о том, чтобы сохранить «тайну государства», защитить короля от каких-либо посягательств на его священную и высочайшую особу, изолировать от народа непроницаемой вуалью. Королевские подданные не могли ни обсуждать его распоряжений, ни допытываться до их причин. Они должны были повиноваться, желательно — ни о чем не задумываясь. В противном случае они дошли бы до требования предоставить им право участвовать в политических делах. Из подданных они превратились бы в граждан. Во избежание этого на все налагалась печать секретности: не только на личную жизнь короля, на перемещение войск и личный состав армии (что само по себе было понятно), но также и на государственные доходы и расходы, на взимание налогов и даже на интриги при королевском дворе. Чтобы успокоить Мадам, Генриетту Английскую, ее первый духовник Даниель де Конак был вынужден объехать всю Голландию, дабы скупить 1800 экземпляров памфлета, в котором описывались ее любовные похождения с графом де Гишем. Постоянно приходилось принимать меры для предупреждения скандала, а если скандал все же разгорался, то всячески старались приглушить его. Было неправомочно, иногда даже опасно задавать вопросы. Во внешней политике самым тщательным образом старались избегать огласки, и если случалось так, что монарх был не согласен с политической линией, проводившейся его министром, он создавал собственную агентурную сеть, которая противодействовала официальным агентам: так, при Людовике XV была создана знаменитая Секретная служба короля, которой руководил граф Шарль Франсуа де Брольи.

Таков был обычай, образ действий, можно даже сказать, — атрибут королевской власти. «Быть монархом, — писал Жан Пьер Кретьен Гони, — значит организовывать секрет, устанавливать и распространять, сохранять и устранять его, водворять в мире иерархию в соответствии с тем, какое место каждый занимает в этой системе тотальной секретности».[252] Отсюда изменчивость масштабов секретности в зависимости от того или иного события и от доброй воли короля, помноженной на характер Лувуа, авторитарный и до крайности подозрительный, что сильно затрудняло оценку важности происходящего. Сначала раздувают секрет, множат меры предосторожности, а затем, совершенно внезапно, отменяют их, словно секрет представляет собой некую переменную величину. Эти парадоксы постоянно встречаются в корреспонденции министра, имевшего обыкновение «добавлять» секретности до тех пор, пока не становилась очевидной абсурдность его распоряжений, и тогда отменять их…

Тайна обеспечивала королю свободу действий. Тайна эта окрашивалась ужасом, когда дело касалось тесного мира тюрем. Это был секрет секретов. Писали об атмосфере, окружавшей Бастилию в парижском предместье Сен-Антуан, с ее подъемными мостами, опускавшимися за каретами с зашторенными окнами, со стражниками, закрывавшими своей шляпой лицо, чтобы не видеть вновь прибывшего заключенного. Зачастую случалось, что и сами тюремщики не знали причины его заточения. Они спрашивали, но им не отвечали. Понятное дело: приказ короля! 27 мая 1692 года, после смерти коменданта Вильбуа, Катина был вынужден выслушивать нарекания со стороны Барбезьё за то, что временно поручил господину Сент Мари дю Фору, королевскому наместнику в Пинероле, попечительство о заключенных в донжоне.[253] В ожидании прибытия преемника Вильбуа, Ла Прада, назначенного Сен-Маром, Сент Мари дю Фор получил распоряжение не задавать заключенным вопросов о причинах их заточения, а Стиваль, военный комиссар, передавший Катина «важные бумаги, касающиеся государственных заключенных», получил выговор и лишился жалованья за два месяца.[254]

Лишь в XVIII веке, под нараставшим напором новой неодолимой силы, общественного мнения, которое поначалу находило свое выражение в салонах («публичная сфера буржуазии», как назвал их социолог Хабермас), эта секретная политика начала отступать: парламенты публиковали свои протесты королю, а преамбулы к королевским ордонансам становились более точными. Тюрго, генеральный контролер финансов, человек века Просвещения, имел определенный вкус к редактированию этих преамбул, желая более ясно выразить свою политику. Занимались исследованием состава элит, что было новшеством для того времени. Когда же в 1781 году генеральный директор финансов Неккер, намереваясь стяжать популярность, опубликовал свой «Доклад», в котором раскрыл цифры государственного бюджета, это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Революция как великое раскрытие государственных тайн была уже на марше!

В свете только что сказанного попытаемся определить масштаб секрета Эсташа. В принципе речь идет не о том, чтобы приуменьшить этот секрет, а чтобы показать его относительность, поместить его в некий социальный контекст, чтобы отчетливее проступила его природа. Жизнь Эсташа в тюрьме, сколь бы тягостной она ни была, доказывает нам, что его дело не может быть признано чрезвычайно важным. В противном случае как объяснить, что вопреки всем столь строгим инструкциям, полученным в 1669 году, согласились сделать его слугой Фуке? Сам собой напрашивается вывод, что в течение 1675 года его секрет частично утратил свою опасность для государственной, королевской власти. Верно, что бывший суперинтендант был приговорен к пожизненному заключению, верно и то, что Сен-Мар не мог найти, даже «за миллион», слугу для своего заключенного, однако, если приложить определенные усилия, можно было бы доставить из Парижа слугу, в котором могли быть совершенно уверены, и оставить Эсташа в его камере за двойными или тройными дверями.

Представим на мгновение, что его секрет непосредственно касался королевской семьи: можно ли в таком случае всерьез полагать, что допустили бы, чтобы о нем узнал такой опасный политический заключенный, как Фуке, «враг государства», человек, на которого король был до того зол, что заменил вынесенный ему приговор об изгнании на пожизненное заключение, заявив при этом, что если бы вынесен был смертный приговор, то он приказал бы привести его в исполнение? Сообщить ему такой секрет означало бы дать ему оружие, средство нажима и шантажа, которым он смог бы воспользоваться в случае выхода на свободу! Ни Людовик XIV, ни Лувуа не были слепы до такой степени. Напротив, как мы знаем, присутствие Эсташа в апартаментах Фуке не помешало королю весьма существенно смягчить условия заключения бывшего министра, лишь потребовав от него гарантии того, что слуга не станет говорить с кем-либо «частным образом». Возможно ли было пойти на такой риск, мыслимо ли было оказание подобного доверия, если бы Эсташ знал секрет чрезвычайной важности? Наконец, если уж так опасались частной беседы между Эсташем и Лозеном, как это следует из министерской переписки, то было бы достаточно в момент, когда позволили Фуке и Лозену встречаться, водворить несчастного слугу обратно в его камеру, и при условии, что Фуке будет держать язык за зубами, об этом секрете никогда более не было бы разговора!

Лувуа, по характеру своему человек подозрительный, позволил усыпить свою бдительность. Он пошел на большой риск, а когда осознал это, отреагировал. Напомним, как развивались события. В марте 1680 года был обнаружен потайной ход в камине. Несчастный отставной министр умер от сердечного приступа или апоплексического удара. Что делать? Сен-Мар опасается, что Лозен «знает большую часть того, что было известно господину Фуке»… Он держит в своих руках некие документы, найденные в карманах покойного министра. Похоже, что секрет Эсташа раскрыт. В этом случае, если речь шла о секрете чрезвычайной важности, затрагивавшем жизнь или достоинство короля, оставалось лишь одно: упрятать всю эту компанию за надежные тюремные запоры, тем самым обрекая ее на медленную смерть, как и отвратительных мошенников, проходивших по делу отравителей. Однако Людовик XIV был заинтересован в освобождении Лозена, чтобы можно было выполнить условия задуманной сделки, по которой герцог дю Мэн получал часть имения королевской кузины. Этот резон явно брал верх над желанием сохранить тайну. Между княжеством де Домб и графством Ю, которые должны были перейти во владение его дорогого бастарда, с одной стороны, и желанием избежать разглашения того, что «видел» Эсташ, — с другой, Людовик XIV сделал выбор в пользу первого. Таким образом, надо было придумать маленькую хитрость, чтобы убедить Лозена, будто болтовня Данже не заключала в себе ничего важного. Для этого король (или Лувуа) предложил распустить слух, что оба слуги выпущены на свободу. Решили рискнуть еще раз.

Пока Лозен оставался под надзором в своих резиденциях в Бурбоне и Шалоне, Лувуа поручил своим верным сотрудникам шпионить за его курьерами. «Министр, — писал герцог де Ла Форс, — до самой смерти боялся своего противника. Он перехватывал письма Лозена. Некий почтовый служащий признавался, что пакеты из Лиона открывались, так же как и пакеты из Шалона».[255] Определенная трудность была связана с возвращением Лозена в Париж. Надо было узнать, известен ему секрет Эсташа или нет. Вероятно, именно по этой причине Лозен, нанеся визит вежливости к королю в Сен-Жермен, 6 марта 1682 года, перед тем как отправиться куда-нибудь подальше от двора, заехал к Лувуа. «Мне говорили, — писала кузина короля, — что он был у мсье де Лувуа, где оставался с половины одиннадцатого до полуночи, а затем он посетил мсье Кольбера, который уже лег спать». Навестив на следующий день мадам де Монтеспан, она выразила ей свое удивление по поводу того, «что он долго оставался у мсье де Лувуа. — Как! Вы все еще, — сказала она мне, — можете чему-то удивляться? В наше время не следует ничему удивляться».[256]

Когда заключенный оказался на острове Святой Маргариты, внимание министра к нему, похоже, ослабело. Эсташ более не представлял интереса. Во всяком случае, Лувуа не выражал по его поводу того беспокойства, которое проявлял в то время, когда заключенный был в Эгзиле. Что произошло? С весны 1687 года и до самой своей смерти в июле 1691 года Лувуа не упоминает Эсташа ни в одном из писем. Молчание в течение более четырех лет, тогда как во время пребывания таинственного заключенного в Пинероле и Эгзиле министр непрерывно стоял над душой у своего тюремщика! Барбезьё, похоже, еще меньше интересовался Эсташем.

Отсутствие интереса к нему со стороны министерства наблюдалось и в последующие годы. Мы уже знаем, что 20 марта 1694 года Барбезьё назвал одного из заключенных Пинероля, которого собирались перевозить, более важным, нежели те, что находились на острове Святой Маргариты. Эта туманная фраза, которую сторонники версии о Маттиоли как Железной маске используют в качестве своего важнейшего козыря, позволяет предположить, что в глазах министра Эсташ Данже представлял меньше интереса, нежели Маттиоли. Как я уже говорил, возможна и обратная интерпретация, однако, с учетом всех обстоятельств, вовсе не исключено, что Барбезьё в тот момент проявлял больше интереса к итальянскому дипломату, нежели к слуге бывшего министра Фуке. В том же самом духе уже цитировавшееся письмо Сен-Мара государственному секретарю военных дел Барбезьё от 6 января 1696 года, в котором впервые появилось выражение старый заключенный, отнюдь не свидетельствует об особом интересе к нему. В этом письме дается ответ на запрос министра относительно всех заключенных: «Вы требуете от меня ответить вам, как осуществляется во время моего отсутствия или болезни надзор над заключенными, которые доверены моему попечительству…» Именно Сен-Мар настаивает на особом отношении к своему «старому заключенному», но, впрочем, в конце письма заверяет, что такие же меры предосторожности принимаются и в отношении остальных… Запомним это письмо, ибо оно дало повод извести много чернил историкам, склонным преувеличивать его значение. 17 ноября 1697 года Барбезьё писал Сен-Мару:

«Я получил вместе с вашим письмом от 10-го числа сего месяца копию письма, адресованного вам мсье де Поншартреном, где речь идет о заключенных, по распоряжению короля содержащихся на острове Святой Маргариты под вашим надзором. Вы и впредь должны продолжить осуществление надзора за ними, как это делали до сих пор, не давая кому бы то ни было объяснений относительно того, что сделал ваш старый заключенный».[257]

Итак, Барбезьё требует помалкивать о том, «что сделал» старый заключенный. Рекомендация сама по себе весьма странная, учитывая, что и сам Сен-Мар не должен был знать причину заточения Эсташа Данже. Если он и узнал эту причину из бумаг, найденных в 1680 году в карманах Фуке, то Барбезьё мог быть уверен в том, что Сен-Мар не такой человек, чтобы разглашать подобного рода новость.

Объяснение следует искать в письме Поншартрена, желавшего узнать причины, по которым были арестованы заключенные Сен-Мара. А тот, озадаченный, не привыкший к тому, чтобы кто-то другой, кроме его прямого начальника Барбезьё, требовал от него сведений о «его» заключенных, счел за благо обратиться к своему патрону и переслать ему копию письма его коллеги. Действуя подобным образом, Поншартрен вторгся в сферу компетенции Барбезьё, ответственного за государственных заключенных, содержавшихся на острове Святой Маргариты. Последний был недоволен таким вмешательством, чем и объясняется его реакция: «…не давая кому бы то ни было объяснений относительно того, что сделал ваш старый заключенный».

Итак, следует констатировать, что столь важный министр французского короля, как граф Луи де Поншартрен, генеральный контролер финансов с 1689 года, государственный секретарь военно-морского флота с 1690 года, государственный министр, с того же года заседавший в Верховном совете, занимавший в иерархии государственных должностей гораздо более высокое место, чем Барбезьё, просто государственный секретарь, не должен был ничего знать об этом деле! Не лучшее ли это доказательство крайней важности секрета и того, что знать о нем могла лишь небольшая группа лиц?

Действительно, чтобы понять важность этого запрета, надо поместить процитированное письмо в его исторический контекст. В сентябре 1697 года была начата проверка того, в каком состоянии находятся заключенные, секретно содержавшиеся в различных крепостях. Время от времени (хотя и довольно редко) такие проверки проводились, ибо велико было число забытых узников, томившихся в тюрьмах королевства. Поскольку близилось подписание Рисвикского мира, король хотел знать, сколько сидит в тюрьмах лиц, обвиненных в шпионаже, которых предполагалось освободить{47}. 9 октября была дана общая инструкция комендантам главных крепостей, предписывавшая им доложить руководству, какое количество заключенных и на основании какого приказа содержится у них.[258] Таким образом, эта мера касалась не одного только Сен-Мара. Барбезьё ограничился лишь напоминанием общих принципов и уточнил режим содержания «старого заключенного».[259]

Поначалу Сен-Мар не проявил ни малейшей заинтересованности в получении должности начальника Бастилии, ставшей вакантной после того, как 18 декабря 1697 года в возрасте восьмидесяти одного года умер ее прежний начальник, Франсуа де Монлезен, сеньор де Бемо. Эли де Френуа, высокопоставленный чиновник военного министерства, предложил Сен-Мару перебраться к новому месту службы, но тот отнюдь не пришел в восторг. Он чувствовал, что годы и силы его уже на исходе. К тому же его жизнь на острове Святой Маргариты была вполне благоустроенной. Он рассчитывал здесь закончить свои дни и обрести вечный покой рядом со своей женой в монастыре на острове Сен-Онора. Что ему делать в Париже? Разве что позолотят его путь в столицу! Прежде чем дать ответ, этот неисправимый стяжатель потребовал объяснить, какую выгоду он будет иметь от этого переезда.

«Доходы от должности начальника Бастилии, — объяснял ему Барбезьё 1 мая 1698 года, — состоят из 15 168 ливров, выплачиваемых королем, а кроме того, из 6 тысяч ливров, которые мсье де Бемо получал от лавок, расположенных вокруг крепости, а также за перевоз на лодках через внешний ров. Правда, мсье де Бемо должен был платить из этих денег за караульную службу солдатам и сержантам, но вы по опыту своей роты знаете, каков размер этих выплат; подсчитав возможные доходы и расходы, вы сами поймете, в какой мере новое назначение отвечает вашим интересам, и если вы не захотите, то король не будет принуждать вас, однако, принимая решение, не забудьте учесть ту немалую выгоду, которую можно извлечь из средств, выделяемых королем на содержание заключенных; и, наконец, примите во внимание удовольствие жить в Париже вместе со своей семьей и друзьями, вместо того, чтобы находиться на дальней окраине королевства…»[260]

Наиболее примечательным в этом письме является отнюдь не перечень выгод от занятия должности начальника Бастилии, а отсутствие упоминания о «старом заключенном». Что должно было стать с ним? Если Сен-Мар и находился, как заметил Барбезьё, «на дальней окраине королевства», то именно из-за него, черт бы его побрал! Но, похоже, государственный секретарь просто-напросто забыл о нем! Весьма удивительное отношение к нему, столь сильно отличающееся от позиции его отца, министра Лувуа, который автоматически связывал воедино судьбы заключенного и его тюремщика. Вспомним, что он писал 12 мая 1681 года, в момент перевода Сен-Мара в Эгзиль: Его Величество «счел за благо назначить вас губернатором Эгзиля, на должность, ставшую вакантной по смерти герцога де Ледигьера, и повелевает перевести туда заключенных, находящихся у вас под стражей, ибо считает их слишком важными, чтобы доверять их кому-нибудь кроме вас…». В январе 1687 года, когда Сен-Мар получил назначение на должность губернатора острова Святой Маргариты, он уточнял: «Воля [Его Величества] такова, что как только вы получите авансом деньги, вам надлежит незамедлительно отправиться на остров, дабы лично удостовериться, что подготовлены камеры для надежного содержания заключенных, находящихся под вашей ответственностью…» Теперь же нет ничего подобного. Похоже, судьбы этих двух людей больше не связаны друг с другом. Видимо, Барбезьё предполагал, что Эсташ останется на острове Святой Маргариты под надзором Розаржа, который обычно занимался им, и расходы на его содержание будут покрываться за счет бюджета роты вольных стрелков.

8 мая Сен-Мар дал свое согласие на перевод в Бастилию и, по всей вероятности, обратился к Барбезьё с запросом о том, как практически должен осуществляться переезд. Последовал ответ.

«Я задержался с ответом на письмо, которое вы потрудились послать мне 8-го числа прошлого месяца, — писал Барбезьё 15 июня, — поскольку король раньше не сообщил мне о своих намерениях на сей счет. Теперь же я могу передать вам, что Его Величество с удовлетворением воспринял ваше согласие перейти на службу в Бастилию в должности начальника крепости. Вы должны иметь наготове все необходимое для отъезда к тому моменту, когда я дам соответствующее распоряжение, и доставить с собой, соблюдая все меры предосторожности, вашего старого заключенного».[261]

Можно предположить, что Сен-Мар, читая письмо Барбезьё от 1 мая, был удивлен, не найдя в нем даже упоминания о том, как быть со «старым заключенным». И тогда он сделал запрос о том, как следует с ним поступить. Если король назначит вместо него, Сен-Мара, на острова некоего важного придворного, который на самом деле не будет там жить (и действительно, был назначен маркиз де Сомри), то, значит, Эсташ останется на Святой Маргарите под ответственность королевского наместника мсье де Ла Мотт-Герена, который никогда не видел его и думает, что под стражей находится герцог де Бофор. Так не лучше ли будет привезти Эсташа с собой, соблюдая в пути всевозможные меры предосторожности, как это уже делалось во время предыдущих переездов? Барбезьё был вынужден ждать месяц, чтобы получить от короля ответ по этому вопросу: Людовик XIV не спешил принимать решение. В конце концов он счел возможным доставить удовольствие своему верному служаке, что должно было расцениваться как оказание знака милости. Этот «старый заключенный» рассматривался вроде домашней принадлежности губернатора! Похоже, что в то время уже никто не интересовался ни Эсташем, ни старыми историями Пинерольского донжона, который все больше приходил в упадок…

Следующее письмо подтверждает предположение о том, что инициатива исходила от Сен-Мара, а король лишь дал на то свое согласие.

«Я получил письмо, которое вы потрудились написать мне 9-го числа сего месяца, — писал Барбезьё Сен-Мару 19 июля. — Король счел за благо, чтобы вы покинули остров Святой Маргариты, дабы направиться в Бастилию вместе с вашим старым заключенным, принимая всевозможные меры предосторожности, чтобы не позволить ему видеться или говорить с кем бы то ни было. Вы можете написать королевскому наместнику этой крепости, чтобы он держал наготове камеру, в которую вы могли бы по прибытии поместить заключенного».[262]

Таким образом, было получено согласие на то, о чем просил Сен-Мар: король «счел за благо», чтобы он привез с собой своего «старого заключенного». Он может даже написать королевскому наместнику. Формула «не позволить ему видеться или говорить с кем бы то ни было» слишком обычна, чтобы иметь характер настоятельного требования, который всегда придавал Лувуа своим рекомендациям. Барбезьё лишь хочет, чтобы заранее была подготовлена камера. Просто камера! Вспомним о карцере 1669 года, который должен был иметь несколько дверей, чтобы из него не доносились даже крики! Или вспомним хотя бы о распоряжениях в Эгзиле относительно обустройства в Большой башне абсолютно надежной камеры, а также о камере на острове Святой Маргариты, которая, по мнению тюремщика, была самой красивой и надежной во всей Европе! В Бастилии же было достаточно простой камеры, первой попавшейся! А ведь ответственным лицам, королевскому министру и генерал-лейтенанту полиции, хорошо было известно, что в камерах Бастилии плохая звукоизоляция. И тем не менее ничего не было сделано для ее улучшения в камере «старого заключенного».

В угоду Сен-Мару предполагалось также изменить существовавшую до сих пор административную систему: «старый заключенный» обеспечивался за счет бюджета роты вольных стрелков, который, в свою очередь, пополнялся из экстраординарных фондов военного министерства. Поскольку эта рота оставалась на острове Святой Маргариты, заключенного пришлось перевести из ведения государственного секретариата военных дел в ведение министра королевских имений, запоздавшего с первой выплатой.[263] 4 августа Барбезьё вновь писал Сен-Мару:

«Я получил письмо, которое вы потрудились написать мне 24-го числа прошлого месяца и в котором вы сообщили мне о принимаемых вами мерах предосторожности для перевозки вашего заключенного. Отчет об этом я представил королю, который одобрил его и счел за благо, чтобы вы отправились вместе с заключенным, о чем я писал вам в одном из своих предыдущих писем, которое вы, надеюсь, получили к настоящему времени.

Его Величество не счел нужным выдать распоряжение, о котором вы просили, на предоставление ночлега на всем вашем пути до Парижа: будет достаточно того, что вы по собственному усмотрению и за свой счет станете располагаться на ночлег там, где, на ваш взгляд, наиболее удобно и безопасно».[264]

Таким образом, именно губернатор Святой Маргариты выступил с инициативой, а король лишь одобрил и «счел за благо». Однако лишь до известного предела: вместо того чтобы выдать тюремщику охранную грамоту, которая бы позволила ему без труда размещаться на ночлег в военных крепостях, королевских замках и цитаделях, ему предложили самому организовать остановки на ночлег, из собственных средств платить владельцам постоялых дворов и устраивать своего заключенного, как заблагорассудится.

Итак, резюмируем: нет, секрет Эсташа был вовсе не тем, что думали! Даже если он и был достаточно важным в какое-то время, в 1669-м, а также еще и в 1670 году, во время странного молниеносного визита Лувуа в Пинероль, то к 1675 году он утратил изрядную долю своей важности. Опасение, что этот секрет мог стать достоянием Лозена, не помешало в 1680 году освободить его, и не только его одного, но и, что гораздо удивительнее, его слугу, который также вполне мог узнать секрет Эсташа. Из этой затруднительной ситуации вышли довольно просто, объявив, что слуги покойного Фуке выпущены на свободу. Единственным, кто проявил тогда беспокойство, и беспокойство нешуточное, был Лувуа, потребовавший, чтобы оба бывших слуги Фуке были скрыты завесой абсолютного молчания. Следовательно, речь не шла о некоем династическом секрете, прямо или косвенно связанном с королевским семейством. Дело Данже имело отношение к какому-то значительно менее важному предприятию, которое на протяжении определенного времени старались скрыть.

Пришла пора подвести некоторые предварительные итоги нашего исследования судьбы Эсташа Данже. Итак, что же удалось установить?

1. Это был слуга, подданный короля Франции, католического вероисповедания, датой рождения которого, вероятно, был 1643 год. («Я думаю, что мне шестьдесят лет», — сказал он врачу Фрекьеру в 1703 году, за месяц или за два до своей смерти.) Следовательно, в момент его ареста в Кале 31 июля или 1 августа 1669 года ему было тридцать шесть лет.

2. Можно считать имя Эсташ Данже его настоящим именем, учитывая два соображения. Во-первых, Людовик XIV подписал ордер на его арест, в котором было указано это имя, а ведь король Франции, обязанный отчитываться перед одним только Богом, не опустился бы до совершения подлога. Если он отдал приказ капитану де Воруа захватить «некоего Эсташа Данже», то так и звали упомянутого человека. Во-вторых, это имя отсутствовало на черновиках трех ордеров на арест, которые должны были получить Воруа, Сен-Мар и маркиз де Пьенн. Если бы речь шла о вымышленном имени, то, очевидно, не стали бы принимать такие меры предосторожности.

3. Из корреспонденции явствует, что имя заключенного писалось по-разному: Эсташ Данже (письма от 19 июля 1669 года и от 15 февраля 1679 года), Эсташ Данжер (письмо от 13 сентября 1679 года), Эсташ д'Анжер (письмо от 8 апреля 1680 года). Лувуа иногда писал «некий Эсташ» (письмо от 23 декабря 1678 года, инструкция от 20 января 1680 года, письмо от 10 июля 1680 года). Эти варианты дают основание сомневаться относительно того, как именно звучало имя заключенного:

было ли его имя Эсташ, а фамилия Данже;

было ли Эсташ его фамилией, к которой иногда добавлялось название его родного города (или города, в котором он работал) — Анжера;

было ли Эсташ его именем, притом что его фамилия неизвестна, а название его родного города — Анжер.

Многие слуги носили вместо фамилии название провинции или города. В настоящее время невозможно сделать выбор среди этих трех вариантов{48}.

4. Эсташ Данже был арестован не по причине того, что совершил какое-то преступление, а за то, что он что-то знал, что-то видел, за то, «для чего он был использован», «за свою прошлую жизнь» (что предполагает известную продолжительность действия). Слуга не жил изолированно: у него был хозяин или хозяйка, именно он или она и доверили ему роковую для него миссию.

5. Это некий «негодяй», как писал Лувуа. Такое определение может означать, что он проявил себя неспособным хранить тайну, что он проболтался. Именно по этой причине и постарались избавиться от него.

6. Тот факт, что Лувуа хотел скрыть от своих сотрудников имя лица, подлежащего аресту (ордер на арест был заполнен в последнюю минуту), в сочетании с тем, что черновики писем за 19 июля 1669 года (Сен-Мару, д'Эстраде и, вероятно, Воруа) не были включены в реестры секретариата военных дел, позволяет предположить, что Эсташ Данже, по всей вероятности, был хорошо известен в Сен-Жермен-ан-Лэ и что он был слугой некой придворной особы или каким-то иным образом близок ко двору.

Таковы основные данные этой загадки.

Так в какое же дело был замешан интересующий нас человек? Арест Эсташа в Кале в июле 1669 года наводит на мысль, что его секрет каким-то образом связан с французско-британскими отношениями того времени. Как известно, тогда велись переговоры между Карлом II и его сестрой Генриеттой Английской, женой брата французского короля. Эти переговоры в июне 1670 года закончились подписанием в Дувре секретного договора, по которому король Франции в ответ на военный альянс против Республики Соединенных провинций обещал оказывать английскому королю поддержку в его намерении перейти в католицизм и постепенно возвратить Англию в лоно Римской католической церкви.

Карл II искренне склонялся к католицизму и действительно собирался, хотя и держал это в секрете, обратиться в католичество, как это сделал в 1668 году его брат Яков, герцог Йоркский (будущий король Яков II). Чувственный и развратный, всецело приверженный мирским наслаждениям, оторваться от которых он был не в силах, Стюарт терзался религиозными сомнениями и мыслями о спасении своей души. С другой стороны, восстановление в Англии католицизма было средством для увековечивания системы королевского абсолютизма по французскому образцу, который служил ему примером для подражания. Еще в 1662 году ирландский католик Ричард Беллингс, личный секретарь королевы-матери Генриетты Марии, был отправлен в Рим для ведения переговоров об условиях и этапах восстановления в Англии католицизма. Правда, переговоры тогда провалились по многим пунктам (проблемы, связанные с женатыми священниками, национальными синодами, возвращением церковных имуществ, месте, которое должно отводиться в церковной системе архиепископу Кентерберийскому…). Но Карл II не отступился от своего намерения.

Мистер Барнс заинтересовался этим любопытным делом, убежденный (правда, ошибочно), что его кандидат, аббат Приньяни, был непосредственным образом замешан в нем. Нетрудно представить себе, сколь деликатным было подобного рода предприятие в стране, в которой англиканство являлось государственной религией. Одно только заявление о намерении отречься от нее могло стоить королю трона и вызвало бы настоящую бурю: сильное возмущение в палате общин, которая воспользовалась бы народным недовольством; уличные беспорядки под предводительством фанатичных антипапистов, клеймящих папу как Антихриста; возможно даже, восстановление в стране республики, сторонников которой было много среди бывших «круглоголовых», мечтавших о мщении и ностальгически грезивших о Долгом парламенте. От малейшей искры мог разгореться пожар почище того, что опустошил Лондон в 1666 году. В письмах, частично шифрованных, Карла II и его сестры выражалась настоятельная необходимость соблюдать меры предосторожности, дабы скрыть этот «великий секрет», этот «великий план», это «великое дело» ото всех, включая французского посла в Лондоне Кольбера де Круасси и нового посла Англии во Франции Ральфа Монтегю.

Отношения между Францией, Англией и Республикой Соединенных провинций в то время представляли собой весьма сложное переплетение дружбы и альянса с недоверием и соперничеством, торговым и колониальным. В марте 1665 года вспыхнули военные действия между двумя великими морскими державами, Республикой Соединенных провинций, торговый флот которой превосходил флоты всех других стран, и Англией, мечтавшей о господстве на морях. Франция, связанная с голландцами договором об оборонительном союзе, подписанном в 1662 году, но вместе с тем поддерживавшая довольно хорошие отношения с Карлом II, старалась как можно дольше не ввязываться в этот конфликт. Наконец, Людовик XIV, верный своему слову, в январе 1666 года объявил войну Англии. Однако, поскольку он действовал довольно вяло, ему удалось получить от Стюарта обещание не открывать против него военных действий в течение года. Это время Людовик XIV использовал для завоевания Испанских Нидерландов (в мае — августе 1667 года). Голландцы, обеспокоенные приближением французских армий к своим границам, поспешили подписать с англичанами мир в Бреде (21 июля 1667 года). Овладев частью так называемого испанского наследства, Людовик XIV поставил под угрозу систему европейского равновесия. Ввиду этого вчерашние противники, Англия и Республика Соединенных провинций, объединились, чтобы предложить, а в случае необходимости и силой навязать свое посредничество. Швеция присоединилась к ним, и в результате возник Тройственный альянс, которому удалось остановить амбициозные устремления короля Франции и принудить его к подписанию в мае 1668 года Ахенского мира. Раздосадованный Людовик XIV был зол не столько на Англию, сколько на Республику Соединенных провинций, своего неверного союзника, коварно нанесшего ему удар кинжалом в спину. Он горел желанием отомстить за обиду, а Карл II в то же самое время уже мечтал взять реванш над голландцами, что создавало основу для нового французско-английского союза. Однако сначала надо было развеять страхи как с одной, так и с другой стороны и закрепить договором достигнутый успех. Но не так-то просто было сделать это.

По случаю церковного праздника обращения апостола Павла, который отмечался 25 января по старому стилю, что соответствовало 4 февраля по принятому во Франции новому стилю (ибо Англия тогда еще не приняла григорианский календарь, что давало разницу в десять дней), Карл II созвал в Лондоне в своем дворце Уайтхолл чрезвычайно секретное совещание, в котором, помимо него самого, участвовали всего четыре человека: его брат Яков, герцог Йоркский; министр-англиканец Генри Беннет, граф Арлингтон; министр-католик сэр Томас Клиффорд и барон Генри Эрандел оф Уордер, пэр королевства, тоже католик. Обсуждался вопрос о том, как может король объявить о своем обращении в католичество и каким образом внедрить в Англии религиозную свободу. После продолжительного обмена мнениями участники совещания пришли к заключению, что лучше всего было бы опереться на военную поддержку короля Франции, ибо Австрийский дом не имеет возможности оказать помощь.[265] С недавнего времени английское правительство, которому оппозиция дала прозвище КАБЭЛ (по первым буквам фамилий его членов: Клиффорд, Арлингтон, Бекингем, Эшли-Купер и Лодердейл), проводило политику ограничения прерогатив парламента и возвращения к абсолютизму. Уже на деле готовилось обращение короля в католичество, но знали об этом намерении Стюарта только два члена кабинета министров, Клиффорд и Арлингтон, участвовавшие в совещании в Уайтхолле.

Скрытный, недоверчивый, беспрестанно колеблющийся и лавирующий Карл II имел в окружении Людовика XIV надежного союзника, на которого мог всецело положиться, — свою сестру Генриетту Английскую. 24 декабря (14 декабря по старому стилю) 1668 года он послал ей шифр, с помощью которого можно было вести зашифрованную переписку по вопросу о переходе английского монарха в католичество: «Мы должны с большой осторожностью писать то, что пересылается по почте, дабы переписка не попала в руки тех, кто может помешать осуществлению нашего плана. Именно поэтому я умоляю вас постоянно помнить о том, что эта тема должна оставаться совершенно секретной, иначе мы не достигнем своей цели».[266]

В середине марта 1669 года Карл II послал во Францию одного из участников совещания в Уайтхолле, Генри, барона Эрандела, официально с целью нанести визит королеве-матери Генриетте Марии, в действительности же для встречи с королем. 17 марта он уговорил верного ему человека, Генри Джермина, графа Сент-Олбанского, перешедшего в католицизм, который отправлялся во Францию, чтобы вступить там в морганатический брак с королевой-матерью, присоединиться к лорду Эранделу. «Он объяснит вам, — писал английский король своей сестре, — причину, по которой я желаю, чтобы вы из Франции никому не писали сюда, кроме как мне, по этому делу».[267] В частности, Карл II не доверял предприимчивому Бекингему, сопернику Арлингтона в кабинете министров. «Он ничего не знает, — доверительно писал король своей сестре 1 апреля, — о намерениях 360-го [Карла II] относительно 290, 315 [католической религии], и ни лицо, которое 334-й [Карл II] направил к 100-му [Людовику XIV], ни вы не должны опасаться того, что он плохо относится к тому, что 103-й [лорд Эрандел] не пишет ему, поскольку я сказал ему, что я запретил 129-му [лорду Эранделу] делать это, опасаясь, что письма перехватываются…»[268]

Лорд Эрандел ступил на землю Франции в первых числах апреля, вскоре после прибытия туда нового английского посла Ральфа Монтегю. Помимо графа Сент-Олбанского, в тайну был посвящен еще один приближенный королевы-матери — аббат Уолтер Монтегю, кузен посла, бывший секретарь первого герцога Бекингема, пламенный приверженец римско-католической веры, ставший духовником Генриетты Марии. Вместе с ним Эрандел начал совершать свои секретные визиты. Он повидал Генриетту Английскую, Людовика XIV и Лионна, а затем Тюренна. Он передал предложение своего хозяина, английского короля, создать «оборонительный и наступательный союз против всех» (который тем не менее не должен был повредить Тройственному союзу), если король Франции поможет ему своими советами перейти в католицизм, а также сочтет возможным оказать финансовую и военную помощь{49}. Однако, дабы не будоражить общественное мнение в Англии, Франция должна полностью прекратить строительство военных кораблей. Карл II намеревался назначать католиков на ключевые посты, добиться от парламента принятия Декларации терпимости, которая бы гарантировала полную свободу совести католикам, пуританам, протестантам-нонконформистам или диссидентам, квакерам, пресвитерианам и анабаптистам, а также, воспользовавшись случаем, провозгласить себя католиком — и все это еще до провозглашения совместной войны против Республики Соединенных провинций.

Однако эти предложения, сами по себе весьма интересные, показались Людовику XIV излишне хитроумными, даже химерическими. Он отдал Лионну распоряжение подготовить совместно с маршалом Тюренном ответный меморандум. Лионн задался прежде всего вопросом, каким должен быть наступательный союз, который не может противоречить интересам Тройственного союза. Напрашивался и другой вопрос, имевший решающее значение: что собираются делать англичане с союзным договором, только что, 23 января 1669 года, подписанным с голландцами? Тюренн был настроен более оптимистично. Война, по его мнению, продлится не более полугода. Голландцы, захваченные врасплох и приведенные в замешательство, не будут иметь времени, чтобы устроить беспорядки в Англии, так что оппозиции придется безропотно принять заявление короля о переходе в католичество.

Пока Эрандел оставался во Франции, отвечая своими меморандумами на возражения французов, Генриетта Английская имела хорошую возможность служить соединительным звеном между двумя государями и поддерживать диалог со своим братом. Если бы она опять, уже в восьмой раз, не была беременна, она, несомненно, отправилась бы в Англию, чтобы ускорить переговоры. Умная, амбициозная, созданная, чтобы играть политическую роль первого плана, «Минетта», как любовно называл ее Карл II, сотрудничала с Людовиком XIV и Лионном, который иногда писал ей черновики ответов, однако при этом умела сохранять собственную независимость и, когда требовалось, с жаром отстаивала интересы своего брата.

Карл II тем не менее продолжал проявлять беспокойство. Относительно Эллиса Лейтона, секретаря Бекингема, он 5 мая рекомендовал ей: «Я считал бы полезным, чтобы вы несколько раз в самых общих выражениях написали 393-му [Лейтону], так, чтобы он не смог заподозрить, что ведутся еще и другие переговоры, кроме тех, которые известны ему, ибо, анализируя полученные сведения, он мог бы догадаться, что имеется нечто, касающееся дела о 290, 315 [о католической религии], чего ему не полагается знать. Вы должны, таким образом, проявить величайшую осторожность, чтобы случайно не проговориться о чем-либо таком, что могло бы заставить его насторожиться».[269]

Он был раздосадован тем, что по возвращении в середине мая графа Сент-Олбанского пошли слухи, будто бы тот привез интересные предложения от короля Франции. Действительно, незадолго перед своим отъездом граф имел с ним продолжительную беседу. «Было бы вредно, — писал Карл II Генриетте Английской, — чтобы сейчас подумали, будто 360-й [Карл II] ведет со 126-м [Людовиком XIV] переговоры, касающиеся иного вопроса, нежели 280 [торговое соглашение]…»[270]

В начале июня Карл II пообещал начать войну против голландцев через восемь или десять месяцев. Это был важный шаг на пути переговоров, который доставил удовлетворение королю Франции. Однако, все еще чего-то опасаясь, 16 июня (6-го по старому стилю) он отказался посвятить в тайну французского посла Кольбера де Круасси. «Придет время, — писал он своей дорогой сестре, — когда он и 342-й [Монтегю] смогут узнать обо всем, однако если великий секрет не хранить до тех пор, пока дело не начнется, ничего не выйдет из нашего замысла и впустую пропадет уже сделанная работа».[271] На следующий день он настойчиво продолжал: «В заключение еще раз напоминаю, сколь важно сохранять в тайне этот вопрос, поэтому вы должны сделать все возможное, чтобы никто другой не узнал о нем до тех пор, пока 340-й [Эрандел] не доложит 334-му [Карлу II] ответ на его предложения. Лишь после этого вы получите мое согласие на то, чтобы 164-й [Кольбер де Круасси] и другие были посвящены в дело… Чем скорее вы пришлете обратно 340-го [Эрандела], тем яснее мы сможем судить о всем деле…»[272]

Однако Эрандел не возвращался. 24 июня (во Франции 4 июля по новому стилю) Карл II, охваченный нетерпением и готовый на многочисленные уступки, вновь берется за перо и пишет Генриетте: «Мне будет очень трудно сказать вам что-либо относительно предложений до тех пор, пока не возвратится сюда Эрандел, и если он высказывает много возражений, которые в своей совокупности представляются неоправданными, то вы не должны удивляться, поскольку это человек, не слишком опытный в государственных делах и потому испытывающий множество сомнений, не имеющих отношения к нашему вопросу… Завтра я еще напишу вам письмо, которое доставит аббат Приньяни, а пока что заканчиваю…»[273]

Эрандел тогда уже был на пути в Англию. Он вез с собой любезное письмо от Людовика XIV Карлу II, датированное 28 июня 1669 года:

«Монсеньор мой брат!

Я был несказанно рад, получив от вас письмо, и не бывает большего удовольствия, чем то, которое испытал я, услышав все, что вы велели конфиденциально сообщить мне человеку, доставившему мне ваше послание. Вы достаточно узнаете из моих ответов, которые он передаст вам, добавлю лишь, что вы поступили совершенно справедливо, выразив свое пожелание, которое я полностью разделяю, связать нас взаимными узами еще более тесного союза, ибо и сам я не меньше, чем вы, желаю этого нового сближения наших сердец и наших интересов, ведь в конце концов нет никого, кто бы ценил вашу дружбу сильнее и искреннее, чем я».[274]

К этому письму, подписанному в Сен-Жермене Людовиком XIV (заметим, день в день за месяц до подписания ордера на арест Эсташа Данже), были приложены три меморандума на французском языке, которые ясно показывают, на какой стадии находились переговоры. Они написаны рукой аббата Монтегю, который ранее перевел для Людовика XIV предложения английского короля. В первом меморандуме король Франции благодарил своего английского кузена за доверие, которое тот оказал ему, сообщив о своем желании стать католиком, и уверял, что его секрет во Франции будут неукоснительно хранить до тех пор, пока ему будет угодно. Затем он упомянул первые переговоры, начатые с Эранделом. У Людовика XIV сложилось такое впечатление, что оговорка относительно Тройственного союза сводила на нет все его предложения. Что одной рукой давали, то другой тут же забирали. Именно по этой причине он во втором меморандуме предлагал объявлять о переходе Карла II в католичество не раньше, чем Англия вступит в войну против Голландии. Он потребовал также четких разъяснений относительно договора, который Карл заключил с этой страной в январе 1669 года. Совсем не понравилось французскому королю предложение о прекращении, хотя бы и временном, строительства военных кораблей. В третьем меморандуме Людовик XIV напоминал, что может предоставить своему английскому кузену 1 миллион 200 тысяч ливров и прислать на подмогу армию в четыре тысячи человек, но лишь после того, как Англия вступит в войну против Голландии — это же должно быть предварительным условием и для объявления о переходе Карла II в католичество.

Надо полагать, получение от короля Франции письма и трех меморандумов (вероятно, 6 или 7 июля) побудило английского короля потребовать от Приньяни, собиравшегося после провала своей миссии возвращаться во Францию, несколько отсрочить отъезд с тем, чтобы захватить с собой его ответ Генриетте. Сколько именно дней итальянский монах еще оставался в Лондоне? Мы этого не знаем. 17 июля Юг де Лионн писал Кольберу де Круасси, что ожидает его прибытия «с минуты на минуту».

Наконец, Приньяни выехал. Кроме ответа Карла II Генриетте Английской, он вез два письма Кольбера де Круасси, датированные 4 июля, одно — Лионну, а другое — королю, а также датированную 6 июля записку Бекингема Генриетте. 27 июля Лионн в очередном письме Кольберу де Круасси сделал приписку: «Аббат Приньяни не слишком-то спешил, судя по тому, что передал мне ваше письмо от 4 июля спустя несколько дней после того, как я уже получил письма от 8-го и 11-го числа. В беседе с этим посланником я не услышал ничего более приятного, нежели то, что он говорил о вас всем, а именно, весьма лестно отзывался о ваших способностях, о вашем усердии в делах и очень хвалил то, как вы относитесь к нему».[275]

Особенно привлекает к себе внимание совпадение дат. 19 июля оповестили Сен-Мара о скором прибытии Эсташа в Пинероль, а ордер на арест, выданный Воруа, датирован 28-м числом того же месяца… Если предположить, что Эсташ и был тем самым выездным лакеем Генриетты Английской, который должен был доставить совершенно секретное послание своей хозяйки Карлу II, то, возможно, именно эти три документа, написанные на французском языке, он и видел — по оплошности или из любопытства?

Английский король не доверял обычной почте и потому пересылал свои письма с доверенными людьми, священниками или дворянами, направлявшимися во Францию. Мы не знаем, как звали посыльных Генриетты, но известно, что она не могла регулярно посылать в Англию своих домашних слуг, поскольку постоянно находилась под наблюдением своего ревнивого, развратного и тиранического супруга, в интересах которого за ней шпионил его любовник, шевалье де Лоррен. В письме Кольберу де Круасси от 13 февраля 1669 года Лионн упоминает «человека королевы Англии» (Генриетты Марии, жившей на положении изгнанницы во дворце Коломб).[276] Хотя Кольбер де Круасси был в курсе лишь торгового соглашения, однако курьеры, пересекавшие Ла-Манш, могли одновременно служить эмиссарами и короля Англии, и посла Франции. 16 февраля Лионн сообщал де Круасси: «Я имел возможность писать вам в прошлый вторник… Вы найдете вложенные в мои депеши две копии, оригиналы которых еще не отосланы отсюда, поскольку Мадам (Генриетта Английская. — Ж.-К. П.) еще не нашла достаточно надежного способа, чтобы отослать их. Я полагаю, что решатся направить в качестве нарочного слугу графа Сент-Олбанского».[277]

Эсташ Данже, по-видимому, был одним из таких эмиссаров, возможно, человеком Генриетты Марии, возможно, слугой графа Сент-Олбанского, а может, и лакеем Мадам, а посему его могли знать при королевском дворе Франции. Мадам часто общалась с Людовиком XIV, который время от времени ездил во дворец Коломб, чтобы повидаться с тетушкой, а та, в свою очередь, часто приезжала ко двору, чтобы поболтать со своей дочерью. Все знали друг друга, и Эсташ вращался в их среде.

Особо следует отметить, что великий секрет, в который до той поры во Франции были посвящены шесть человек: Людовик XIV, Мадам, Тюренн, граф Сент-Олбанский, аббат Монтегю и Лионн, 13 или 14 апреля стал известен еще двоим: Ле Тейе и его сыну, Лувуа, молодому государственному секретарю военных дел, который спустя три месяца организует арест человека в Кале…[278]

Возникает вопрос, не было ли в июле 1669 года какого-либо непредвиденного события. Дело в том, что все письма Карла II к Мадам, написанные после письма, датированного 4 июля 1669 года, в котором он уведомлял ее, что пошлет ей ответ с аббатом Приньяни, пропали. Историки неоднократно предпринимали попытки разыскать их, однако безуспешно, тогда как все предшествующие письма сохранились, в частности, в Архиве Министерства иностранных дел в Париже и в Библиотеке Ламберта в Лондоне. С 4 июля 1669 года и до подписания в июне 1670 года договора в Дувре корреспонденция была обильной, учитывая, что брат и сестра, как известно, писали друг другу не реже двух раз в неделю. С другой стороны, Карл II, которому не терпелось заключить соглашение с Людовиком XIV, даже ценой больших уступок, больше месяца тянул с ответом ему. Причина этой странной задержки так и остается необъясненной.

Похоже, что в июле отношения между Людовиком XIV и Мадам, прежде очень хорошие, несколько испортились. Генриетта оставалась в Сен-Жермене до 23 июля, когда она уехала в Сен-Клу, где собиралась рожать. 27 августа она произвела на свет девочку, Анну Марию, мадемуазель де Валуа.

В письме Бекингему от 24 сентября она несколько туманно сообщала, что какое-то время тому назад проинформировала своего брата о неких тревожащих ее «подозрениях», в результате чего наступило охлаждение в отношениях между нею и французским королем, который отстранил ее от дальнейшего ведения переговоров.[279] Это охлаждение, не зная его причин, отмечал и посол Монтегю. 26 июля (по новому стилю), то есть за два дня до подписания Людовиком XIV ордера на арест Эсташа Данже, он писал о Мадам курировавшему его министру, лорду Арлингтону: «Она такова, что в этой стране ее, кажется, любят все, кроме короля и его брата, и вы не можете представить себе, сколь мало эти двое ценят ее достоинства. Я полагаю, что она слишком умна, чтобы жаловаться или позволить себе проинформировать о чем-либо короля (своего брата Карла II. — Ж.-К. П.), и я пишу вам об этом, чтобы вы, воспользовавшись случаем, побудили Его Величество оказать ей поддержку, и не только как своей сестре, но прежде всего как сестре, которая заслуживает этого, ибо всегда изо всех сил отстаивает его честь и интересы».[280]

По мнению английского историка Сирила Гартмана, это непродолжительное охлаждение объясняется тем, что Генриетта слишком близко к сердцу принимала интересы Карла II, что не нравилось Людовику XIV.[281] Жаклин Дюшен, биограф Генриетты Английской, напротив, полагает, что причиной раздора послужила ревность Генриетты к маркизе Монтеспан, которая вскоре должна была родить королю ребенка.[282] Хотя и нет доказательств, однако ничто не свидетельствует и против того, что отстранение Генриетты Английской от переговоров имело иную причину, нежели «сердечную остуду»: например, открылось, что один из слуг Мадам проболтался, что выставило Людовика XIV в неприглядном свете перед его кузеном Карлом II. Этим мог бы объясняться арест Эсташа в Кале…{50}

В июне 1670 года, спустя несколько месяцев после кончины королевы-матери во дворце Коломб (королевский врач Валло, этот невежда, лечивший какое-то ее недомогание, по глупости своей прописал ей слишком большую дозу опия), королевский двор предпринял путешествие во Фландрию, из Лиля в Дюнкерк, что дало Мадам возможность, не возбуждая подозрений у своего супруга, переправиться со свитой в двести человек через Ла-Манш, чтобы в Дувре повидаться с братом и подготовить подписание секретного договора о союзе, что послужило прелюдией к войне против Голландии.

Генриетта Английская была женщиной весьма хрупкого телосложения и склонной к чахотке. С некоторых пор она стала жаловаться на боли в боку. Вскоре после возвращения в Сен-Клу, 30 июня, в два часа пополудни, она скоропостижно скончалась после того, как выпила стакан холодной цикориевой воды, вызвавшей у нее страшные боли, понос и рвоту. Придворные врачи оказались бессильны перед этой болезнью, вероятно, скоротечным перитонитом. Валло, уже угробивший ее мать, ограничился тем, что прописал пациентке клистир. Версия о естественной смерти Генриетты была встречена с большим недоверием, особенно в Англии, где считали, что ее отравили. И это несмотря на результаты патологоанатомического исследования, проводившегося совместно французскими и английскими врачами в присутствии посла Монтегю. Вскрытие показало, что покойная страдала многими болезнями: гангреной кишечника, наполненного, равно как и желудок, желтушной жидкостью, тяжелым поражением печени и левого легкого. Несчастная и сама думала, что ее отравили, причем подозрение падало на любовников ее мужа, особенно на шевалье де Лоррена, который, находясь в изгнании в Риме, оплатил совершение сего преступления. Как следствие, франко-британские отношения настолько ухудшились, что одно время даже опасались, как бы Дуврский договор не был дезавуирован.

Людовик XIV потребовал от брата, чтобы тот отдал ему все бумаги своей покойной жены. Однако тот выполнил королевское распоряжение с некоторой задержкой, поскольку был заинтригован, обнаружив множество зашифрованных писем, и пытался докопаться до их смысла. Именно тогда, полагают некоторые, король распорядился уничтожить всю корреспонденцию своей покойной невестки, начиная с 5 июля 1669 года и до ее смерти. Спустя всего девять дней после скоропостижной и таинственной кончины Мадам, когда уже была уничтожена по распоряжению короля ее корреспонденция, Лувуа решил тайно отправиться в Пинероль. Его первое письмо Луайоте, военному комиссару этой крепости, датировано 9 июля 1670 года. Человека, которого господин де Воруа препроводил туда, даже не допросили.

В опровержение этой версии некоторые приводят тот аргумент, что если бы Эсташ был арестован в связи с секретными переговорами между Францией и Англией, то в 1678 или 1679 году, по окончании войны с Голландией, его освободили бы, как было в 1684 году, при заключении Регенсбургского перемирия, со шпионом Дюбреем. Это возражение мне представляется неубедительным, поскольку в случае с Эсташем речь шла не о банальном дипломатическом секрете, а о гораздо более важном деле, касавшемся католической веры, чести и самой жизни короля Англии. В своем ответном письме от 28 июня Людовик XIV поклялся сохранить этот секрет, дав слово благородного человека. Ясно, что такую клятву нельзя ставить на одну доску с балансом интересов двух держав, когда считается допустимой любая хитрость. (Например, Франция не считала зазорным для себя делом предоставлять субсидии как Карлу II, так и вигской оппозиции, ради сохранения отвечавшего ее интересам равновесия сил.) В данном же случае речь шла о личных отношениях короля с королем, о солидарности, объединявшей двоих «братьев», перед которой отступали все их разногласия. Они были едины в своем стремлении не допустить возвращения в Англию республики. Данная Людовиком XIV клятва была тем более важна, что она касалась религии, а это для короля Франции значило гораздо больше, чем полагают некоторые.

Интересно отметить, что степень важности дела Эсташа Данже менялась в зависимости от состояния франко-британских отношений. Война с Голландией началась 22 марта 1672 года. Стремясь скорее получить первую четверть обещанной ему суммы, Карл II начал военные действия, направив свою Портсмутскую эскадру против мирного конвоя торговых голландских судов, проходившего близ берегов острова Уайт. За месяц до того Сен-Мар предложил Эсташа Данже в качестве слуги для Лозена, но момент был выбран явно неудачно! Разве Лозен, этот авантюрист, хотя и дворянин по рождению, не подозревался в предупреждении голландцев о воинственных планах французского короля? Вполне можно понять отказ Людовика XIV.

Вопреки тому, что думал Тюренн, война не закончилась за шесть месяцев. Она перекинулась на всю Европу, включая Испанию, Священную Римскую империю и отдельных германских князей. В 1675 году, благодаря стараниям первого министра Томаса Осборна, графа Данби, Англия вышла из союза с Францией и заключила сепаратное соглашение с Республикой Соединенных провинций — тогда Эсташ покинул свою строго изолированную от мира камеру, чтобы поступить в услужение к Фуке. Секрет утратил свою важность. Спустя четыре года Англия переживала жестокий внутриполитический кризис: был раскрыт по доносу некоего англиканского фанатика обширный папистский заговор, организованный одним просвещенным католиком, Титом Оутсом, что посеяло в стране панику. Спонтанно возникали вооруженные отряды ополченцев, беспощадно преследовавшие католиков в Лондоне, устраивая над ними кровавые расправы. Карл II, и сам не чувствовавший себя в безопасности, вынужден был подчиниться общественному мнению. Из парламента изгнали лордов-католиков, а герцог Йоркский, известный своей приверженностью римско-католической вере, был исключен из Тайного совета. В тюрьме оказались даже ближайшие друзья короля. Тогда было бы особенно опасно предать огласке то, о чем переписывались Карл II и Генриетта Английская… Важность секрета опять возросла. Именно в этот момент Лувуа писал Фуке, в услужении у которого находился Эсташ Данже: «Вы понимаете, сколь важно, чтобы никто не узнал того, что известно ему». Несмотря на сложные отношения со своим кузеном Карлом, Людовик продолжал щедро субсидировать его, прибегая для этого к помощи доверенного посредника, и неукоснительно соблюдал свою клятву. Той же линии поведения он придерживался и после подписания Нимвегенского мира, по условиям которого окончательно утратили свое значение положения Дуврского договора. В 1680 году Эсташ, который, как предполагалось, был виновен в недозволенных разговорах с Лозеном, оказался совершенно засекреченным, равно как и его товарищ по несчастью Ла Ривьер — Людовик XIV не предал огласке великий секрет. Для него это был вопрос чести! Однако спустя год у него вновь появилась причина быть недовольным Карлом II, который, как небезосновательно опасались, шел на сближение с Голландией, Испанией и Священной Римской империей. Тогда он частным образом, не поднимая лишнего шума, припугнул своего кузена, что предаст огласке секретные положения Дуврского договора, в которых речь шла о его намерении стать католиком.[283] Это был лучший способ заставить английского короля пойти на попятную.

Карл II умер в 1685 году. Известно, что он обратился в католичество лишь на смертном одре, без ведома своего народа. Тайный обряд совершил отец Хадлстон, вошедший в королевские покои через потайную дверь, прикрыв плащом свое священническое облачение, а париком — тонзуру. На трон взошел Яков, герцог Йоркский. Уже перейдя к тому времени в католицизм, он был вынужден согласиться на проведение церемонии коронации по англиканскому обряду. Однако он очень быстро рассорился с протестантами, которые призвали к себе на защиту его племянника, герцога Монмаутского, а затем статхаудера Голландии Вильгельма III Оранского, женатого на одной из его дочерей, Марии. В 1688 году свершилась Славная революция, знаменовавшая собой конец абсолютизма Стюартов. С этого момента переговоры, которые велись в 1669–1670 годах, более не имели ни малейшего значения, и Лувуа перестал дрожать от страха, а его сын и преемник Барбезьё, унаследовавший у него эту должность в 1691 году, вообще не проявлял интереса к «старому заключенному».

Все перечисленные выше косвенные свидетельства позволяют свести концы с концами и подводят солидную базу под гипотезу о слуге, оказавшемся замешанным в секретные переговоры между Францией и Англией, давая возможность, за неимением прямых исторических свидетельств, выстроить систему логического обоснования.

Глава 8 МАСКА И БАЛАГАННАЯ ПЛЯСКА

Если и по сей день еще говорят о тайне человека в железной маске, то, очевидно, причиной тому является отнюдь не темный секрет слуги Эсташа Данже — XVII век знал и других претендентов на эту роль. Причина скорее в том, что человек в маске породил легенду или, вернее говоря, необыкновенный миф с многочисленными ответвлениями, прошедший через века. Этот миф сам по себе заслуживает изучения: он является составной частью той самой «истории ментальностей», изучению которой в последние годы так много внимания уделяют исследователи. Настоящая работа представляет собой своего рода спектральный анализ слухов, их бытования и триумфального распространения вплоть до конца XVIII века.

Первые слухи зародились в Пинероле после прибытия туда 21 августа 1669 года Эсташа Данже. Рабочие, занимавшиеся оборудованием камеры, офицеры и солдаты роты вольных стрелков и обслуживающий персонал были удивлены чрезвычайными мерами предосторожности, принимаемыми начальником крепости, который лично носил пищу узнику изолированной камеры. Уже тогда зародились предположения, что незнакомец является важной особой. «Лучшим доказательством того, что я никогда не говорил об этом заключенном с кем бы то ни было, — писал Сен-Мар своему начальнику Лувуа 31 августа 1669 года, — является то, что одни здесь думают, будто это маршал Франции, а другие говорят, что это председатель парламента».[284]

Действительно ли дело обстояло именно так, как писал Сен-Мар? Во всяком случае, это вполне вероятно, ибо людям и в голову не могло прийти, что король Франции сослал на самую окраину королевства столь малозначительное лицо, как простой слуга. В донжоне Пинероля тогда уже отбывал заключение весьма важный человек, поэтому люди, вполне естественно, подумали, будто и вновь прибывший принадлежит к высшей знати, дворянству шпаги или плаща, является маршалом или председателем парламента. Старые обитатели Пинероля конечно же помнили Жана Жака де Барийона, сеньора де Шатийон-сюр-Марн, председателя Парижского парламента, оказавшегося в заточении по приказу регентши Анны Австрийской и умершего 30 августа 1645 года вскоре после своего освобождения.[285]

В 1670 году слухи вновь стали распространяться, на сей раз в связи с Фуке. В результате заговора Валькруассана и повешения несчастного Ла Форе (события, о которых обитатели Пинероля ничего не знали) Сен-Мар велел укрепить окна апартаментов бывшего министра, установив на них мощные решетки и почти полностью закрыв их сеткой, так что узник мог видеть только небо. За проведением этих работ наблюдали с колокольни собора Сен-Морис. «Многие, — писал Сен-Мар своему начальнику Лувуа 12 апреля 1670 года, — с любопытством спрашивали меня о причинах такого усиления мер безопасности и хотели узнать новости о моем заключенном, тем самым провоцируя меня на то, чтобы я в насмешку над ними рассказывал им небылицы»{51}.[286]

Сен-Мар испытал тогда большое удовольствие, дурача своих собеседников и отмечая про себя, как мало надо, чтобы разбудить воображение людей. Эта история вскоре забылась, но сам Сен-Мар запомнил урок. Что же касается интересующего нас заключенного, то следует иметь в виду, что в донжоне Пинероля никто и никогда не носил маску — ни железную, ни бархатную. Лицо Эсташа, которое неизвестно нам, было, по всей вероятности, самым обыкновенным. Он не был похож ни на Людовика XIV, ни на Мольера, ни на Бофора, ни на Вермандуа, ни на какого-либо иного важного человека при королевском дворе. Лувуа велел тщательно следить за Эсташем и позволять ему исповедоваться, отнюдь не требуя скрывать его лицо.

Шли годы, и однажды, в 1681 году, Сен-Мар немножко проболтался. 25 июня того года он писал своему другу аббату д'Эстраде, сообщая о своем предстоящем переводе в Эгзиль: «Под стражей у меня по-прежнему останутся два дрозда, которые находятся здесь и которых не называют иначе как господами из нижней башни…» Простое упоминание в частной переписке о существовании двух таинственных заключенных само по себе было серьезным нарушением предписаний, полученных от Лувуа. Несдержанность Сен-Мара может объясняться сильным недовольством, которое он испытал, узнав о своем переводе в отдаленную крепость, расположенную на самой окраине королевства, в горах, среди вечных снегов.

Словечко «дрозд», по поводу истолкования которого историки извели горы бумаги, также свидетельствует о глубоком разочаровании тюремщика. Следует отметить, что эти два «дрозда» представлялись королю и Лувуа достаточно важными заключенными, однако для Сен-Мара, который постоянно жил с ними, это были совершенно незначительные личности, простые люди, которые так неприятно напоминали ему о своем собственном происхождении. Он, офицер роты мушкетеров, возведенный в дворянское достоинство за верную службу, он, которому была оказана высокая честь выполнять ответственное задание — надзирать за Николя Фуке, виконтом де Во и де Мёлен, бывшим генеральным прокурором Парижского парламента, бывшим суперинтендантом финансов и государственным министром Его Величества, а также за графом де Лозеном, генерал-полковником драгун, капитаном первой роты лейб-гвардии короля, королевским главнокомандующим, губернатором Берри, не мог теперь не печалиться по поводу той роли, которую ему приходилось играть при двух жалких слугах. То, сколь низкого происхождения они были, казалось, бросало тень на его собственный престиж. Какую славу мог он стяжать, охраняя клетку с двумя столь обыкновенными пташками? Эти размышления, должно быть, наполняли его горечью долгими зимними вечерами, которые он проводил бок о бок со своей «высокой и могущественной мадам де Сен-Мар».

Эта горечь усугублялась тем, что упомянутая парочка заживо погребенных не имела права говорить. Даже если он, занимаясь ими, нес важную королевскую службу (по крайней мере он был в этом уверен), никто не смог бы сказать, что он облечен столь высокой миссией, поскольку она должна была оставаться в тайне. И Сен-Мар ощущал свое скорбное пребывание в Эгзиле как наказание за то, что своевременно не обнаружил потайной ход в Пинероле. Итак, Эгзиль — его чистилище!

Эта старинная крепость, стоявшая в стороне от деревни с тем же названием, не располагала к распространению слухов. Помимо самого Сен-Мара и лейтенанта Ла Прада, единственными людьми, имевшими право видеть двух таинственных заключенных, были доктор Перрон из деревни Прагела и аббат Риньон из Пинероля. Последний, лично знавший слуг Фуке, был единственным обитателем этого города, которому стало известно, что они не отпущены на свободу, однако он был связан тайной исповеди. Сам же Сен-Мар, похоже, никогда не говорил о них своему другу Жану Франсуа Лоза, управлявшему от имени герцога Савойского городом Сузой и близлежащей долиной Дуар Рипер. Во всяком случае, этого не следует из переписки последнего с правительственными чиновниками в Турине, на что обратил внимание Этторе Патриа.[287]

Все началось, видимо, в 1687 году на острове Святой Маргариты. С 14 по 25 апреля этого года четверо жителей Прованса, Луи де Томассен-Мазож, советник парламента города Экс, его жена Габриель де Сегиран, его свояченица мадам де Пьеррю и некий аббат де Мован, друг семьи, совершали увеселительное путешествие по морю из Прованса в Геную. 14 апреля они сели в легкую фелюгу в Сен-Тропезе. 18 апреля в пять часов вечера противные ветры вынудили их причалить к рейду города Канн. Желая извлечь из непредвиденного осложнения пользу, мсье де Мазож и аббат де Мован отправились осматривать Леренские острова, которые ранее собирались посетить на обратном пути. Сначала они направились к близлежащему острову Святой Маргариты, где и представились у входа в форт. Первый капитан форта Пьер де Бюсси, сеньор де Дампьер, принял их весьма любезно. Этот жизнерадостный человек пятидесяти лет с тех пор, как начал службу в Провансе, усвоил распространенный в тех местах порок, весьма опасный для военного: он стал слишком болтливым! Без лишних проволочек позволив им осмотреть строения цитадели, он сообщил попутно и самый необычный из секретов: со дня на день ожидается прибытие на остров некоего таинственного арестанта, которого никто не должен видеть. Специально для него оборудуют в башне камеру, непосредственно сообщающуюся с квартирой нового начальника крепости, мсье де Сен-Мара.

Аббат де Мован сочинил сообщение об этом путешествии, предназначенное для Анри де Сегирана, брата жены Луи де Томассен-Мазожа, и облеченное в форму писем. В одном из них рассказывается о коротком пребывании путешественников на Леренских островах 18 апреля 1687 года. Напомню, что несколькими неделями раньше Сен-Мар, которому предстояло занять должность начальника местной крепости, побывал на острове Святой Маргариты, чтобы отдать распоряжения о подготовке новых камер. 26 марта он отправился обратно в Эгзиль. Вот текст сообщения аббата де Мована:

«После обеда ветер не благоприятствовал продолжению нашего путешествия, что вынудило нас причалить к островам, которые мы собирались осмотреть лишь на обратном пути. На остров Святой Маргариты мы прибыли в пять часов, после чего мсье де Мазож и я отправились в крепость, чтобы получить пропуск на вход в башню Сен-Онора. Получив его от первого капитана (Бюсси-Дампьера. — Ж.-К. П.), мы совершили экскурсию по острову… Повсюду были видны приготовления к строительству новых укреплений. Ждали прибытия мсье де Сен-Марка (так! — Ж.-К. П.), который недавно покинул остров, чтобы лично доставить сюда неизвестного заключенного, которого везли с соблюдением чрезвычайных мер предосторожности и о котором было известно, что он, если не надоела ему его жизнь, не должен был называть своего имени, в противном случае он незамедлительно получил бы пистолетный выстрел в голову. Нам сказали, что ему готовят специальную камеру, непосредственно сообщающуюся с квартирой господина начальника крепости, который только и будет иметь возможность видеть его, лично носить ему пищу и практически в одиночку надзирать за ним.

…Я только что узнал от военного комиссара, прибывшего с Леренских островов, что три дня тому назад туда доставили государственного преступника, которого временно, до завершения сооружения для него специальной камеры, поместили в жилище одного фанфарона (шевалье де Тезю. — Ж.-К. П.). Прежде чем закончить свое письмо, я мог бы рассказать вам о том, как везли этого человека и в каком виде он предстал в Грассе, однако пора отправляться в дальнейший путь».[288]

Согласимся, что для простого путешественника, проездом побывавшего в королевской крепости, аббат осведомлен очень хорошо. Действительно, какое необычное зрелище представляло собой прибытие нового заключенного в сопровождении самого начальника крепости! И какой редкостный кортеж! Заключенного везли, точно царицу Савскую, в портшезе с наглухо зашторенными окнами, который сопровождали, удалившись на почтительное расстояние, солдаты. В Грассе, где сделали короткую остановку, Сен-Мар открыл дверцу портшеза, позволив заключенному выйти. Любопытные могли видеть, как из своей клетки вышло, зажатое с двух боков стражниками, некое подобие призрака с железной маской на лице… Это происшествие и породило знаменитую легенду, которая на протяжении трех веков будет поражать воображение людей.

Бюсси-Дампьер был излишне разговорчив, военный комиссар в Каннах тоже, однако по-настоящему положил начало всем этим разговорам сам Сен-Мар, еще во время своей первой инспекторской поездки на остров Святой Маргариты в феврале-марте 1687 года. Неожиданно получив освобождение от своего изгнания в Эгзиле, от своих огорчений и разочарований, обрадованный перспективой закончить свою карьеру в Провансе, он вновь принялся рассказывать уже упоминавшиеся «небылицы», но уже в более развернутом виде, придав легенде те структурообразующие элементы, которые впредь всегда оставались неизменными. Этот заключенный, доверительно сообщал он своим собеседникам, такой важный, что приходится устраивать для него специальную камеру. Если же этот несчастный откроет свое имя, то «есть приказ тут же прикончить его пистолетным выстрелом в голову». Чего только не говорят! Каждый день он якобы должен лично носить ему еду и быть «практически единственным его слугой». Несомненно, со слов самого Сен-Мара спустя одиннадцать лет Дю Жюнка рассказывал о заключенном, имя которого не произносится и которого кормит лично господин начальник крепости.

Сен-Мар постарался сделать все, чтобы окружающие подумали, будто он, бывший тюремщик опального королевского министра и графа де Лозена, держит в заключении очень важного и высокопоставленного человека. Для этого он весьма умело устроил легкую путаницу с полученными приказами. Так, он несколько переиначил предписания, содержащиеся в письме Лувуа от 19 июля 1669 года: там не было ни слова о необходимости убивать заключенного, а говорилось лишь о том, чтобы «пригрозить ему смертью, если он будет говорить о чем-либо ином, кроме своих потребностей» — это не одно и то же. И действительно, ни Данже, ни Ла Ривьер не были обречены на смерть в 1680 году, когда обнаружили потайной ход и возникло подозрение, что слуги болтали с Лозеном. По крайней мере в первое время, когда Сен-Мар еще хорошо чувствовал себя, Лувуа обязал его лично приносить пищу заключенному, и тюремщик в известном смысле сделался слугой слуги, однако умудрился и эту унизительную обязанность превратить в средство повышения своего реноме. Он настойчиво внедрял в сознание окружающих мысль, что если дают подобного рода распоряжения такому знатному господину, как он, то, значит, заключенный является исключительно важной особой! Чем больше говорили об этой загадке, тем больше, чувствовал Сен-Мар, возрастал его престиж и тем полнее удовлетворял он свое суетное честолюбие!

Следует заметить, что со второй половины XVI века маска использовалась не только как средство для маскировки, но также и для защиты кожи лица от солнца. Дамы из высшего света никогда не расставались с маской. Ее носили, зажав в зубах специальную стеклянную пуговицу. В XVII веке маску продолжали использовать с этой целью, хотя уже реже. На одной из картин изображен юный Людовик XIII, целующий свою мать «под маской». Герцогиня Монпансье рассказывает в своих «Мемуарах», что как-то раз в высшем обществе она стала свидетельницей того, как мадам де Шатийон, увидев приближающегося аббата Базиля Фуке, которого она ненавидела, тут же вытащила из сумочки маску и, обратившись к брату короля, сказала: «Позвольте мне надеть маску, у меня озябло лицо!»[289] Деликатная супруга маршала Клерамбо, имевшая очень нежную кожу, всегда выходила на прогулку в черной бархатной полумаске. «Она постоянно была в маске, — писал Сен-Симон, — даже в карете и в театральной ложе, словно не в силах расстаться с этим вышедшим из моды предметом… Она говорила, что ее лицо сразу же покрывается коростой, как только его обдует ветер… Она была единственной, кто носил маску, и когда при встрече кто-нибудь приветствовал ее, она, прежде чем сделать реверанс, непременно снимала свою маску».[290] Королева Франции Мария Терезия на многих своих портретах изображена небрежно держащей маскарадную маску. Как сообщает мадам Кайлю, когда мадам де Ментенон отправилась в Версаль, чтобы забрать детей Людовика XIV и мадам де Монтеспан, дабы тайно переправить их в Париж, она скрыла свое лицо под маской.

Хотя и редко, но все же маска использовалась для того, чтобы скрыть лицо заключенного. В Венеции люди, арестованные по решению Совета Десяти, отправлялись в тюрьму с маской на лице.[291] Правда, это было в Венеции, где во время карнавала все ходят в масках, «даже дож, самые старые сенаторы, кардиналы и папский нунций».[292] К тому же ничего не известно об использовании железной маски. Лишь Луи Фуке в своей дневниковой записи от 4 сентября 1687 года вспоминает «железную маску». Вольтер даже уточняет, что маска имела подбородочник, крепившийся на железной пружине, однако можно полагать, что он просто домыслил это: зная о некой «железной маске из Прованса, он был поражен, услышав в Бастилии (куда он попал в 1717 году) разговоры о бархатной маске с подбородочником, и соединил обе традиции, породив в своем уме железную пружину. Не была ли эта маска обыкновенным рыцарским шлемом, устроенным таким образом, что носивший его мог есть и пить? Почему бы и нет. Но не исключено и то, что какой-нибудь кузнец в Эгзиле или Турине изготовил по заказу губернатора некую особым образом устроенную железную маску.

Гораздо интереснее задаться вопросом о причине, по которой скрывали лицо заключенного. Известна классическая версия, которой придерживался Марсель Паньоль: «Тот факт, что, приближаясь к Парижу, скрывали это лицо под маской и в портшезе, что скрывали его от Лозена, от Дю Жюнка, от врача в Бастилии, доказывает, что это лицо было известно в Париже. Тот факт, что его столь тщательно скрывали от старого кюре в Эгзиле, от стражников, от солдат сопровождения, от крестьян Прованса, которые встречались на пути от Эгзиля до острова Святой Маргариты, что его скрывали от крестьян в имении Пальто, доказывает, что это лицо было широко известно. Во времена, когда еще не существовало фотографии, иллюстрированных журналов, кино и телевидения, единственным повсеместно узнаваемым лицом было лицо короля, изображение которого каждый носил в своем кармане — на монете».[293] Таково заблуждение многих историков. Отвергая эту версию о знаменитом человеке, лицо которого по прошествии многих лет все равно должно было стать неузнаваемым, Пьер Мари Дижоль высказал предположение, что маска должна была скрывать «лицо, характерное само по себе, например, бросающееся в глаза своим цветом, хотя и принадлежащее неизвестному человеку…». «Сейчас, — писал он, — мы знаем, как выглядели Людовик XIV, Фуке, Мольер, но во времена, когда еще не существовало средств массовой коммуникации и портреты были крайне редки, кто в провинции знал в лицо Мольера, Фуке, Бофора или Кольбера? — Никто! Зато, напротив, кто мог бы сказать: "Я видел мавра, которого вооруженные люди вели в Систерон"? — Любой человек».[294] Однако и Дижоль тоже ошибался.

Напрашивается вывод, что маска была личной инициативой Сен-Мара. Ни в одном из своих писем Лувуа не рекомендовал ему пользоваться таким приспособлением. 27 января он предоставил ему свободу действий: «Что касается способа перемещения заключенного, то король полагается на вас, предоставляя вам право использовать предложенное вами транспортное средство, равно как и все, что вы сочтете необходимым, лишь бы вы гарантировали надлежащее выполнение задачи». Закрывать лицо Эсташа железной маской не предписывали ни король, ни его министр — сам тюремщик пришел к этой мысли, что, несомненно, радикальным образом меняет дело.

Получив санкцию министра, Сен-Мар начал действовать, как задумал. Напомню, что в 1687 году тюремщик скрыл лицо столь незначительного человека, как Эсташ Данже, для того, чтобы, как гласило полученное распоряжение, те, кому было объявлено об освобождении слуги Фуке (а именно солдаты роты вольных стрелков, которые не раз видели его вместе с опальным министром), не могли узнать его, и делалось это, как уже сказано, для того, чтобы не было доверия ко всему, что мог наговорить Эсташ, пока находился на положении слуги. Тогда надо было скрывать не лицо, а сам факт, что обладатель этого лица по-прежнему находится в заключении.

Вернемся немного назад, ко времени, когда два «дрозда» переезжали из Пинероля в Эгзиль. Это была очень короткая поездка. Сен-Мар, следуя министерской инструкции, использовал носилки, своего рода кузов кареты с занавесками, который несли две лошади или два мула. Можно представить себе, какие принимались меры предосторожности: в момент выхода заключенных из нижней башни коридоры были пусты, а солдаты получили приказ отвернуться. Заключенных, возможно с повязками на рту, Сен-Мар и Ла Прад провели к носилкам. Мешок на голове или капюшон с отверстиями для глаз скрывал черты лица. Никто не видел их. Сен-Мар извлек урок из этого первого опыта, чтобы еще более усовершенствовать меры по обеспечению безопасности во время переезда 1687 года, значительно более продолжительного: именно тогда он придумал портшез, наглухо закрытый провощенной тканью, который заменил собою носилки, «слишком часто ломающиеся», как писал тюремщик в оправдание этой меры. Лувуа думал, что речь идет о своего рода коляске, но нет, это был настоящий портшез с носильщиками, транспортное средство, в то время использовавшееся для передвижения наиболее важными особами, придворными самого высокого ранга! Лишь в эпоху Регентства портшезами стали пользоваться и люди рангом пониже. Изобретение Сен-Мара, несомненно, внушало окружающим, будто везут важную особу.

Что касается маски, то эта идея пришла к нему словно бы сама собой. Во время остановок в пути, когда меняли лошадей и когда заключенному разрешалось выйти из своей наглухо закрытой клетки для приема пищи и сна в реквизированном «по приказу короля» помещении, маска гарантировала, что его никто не узнает. А быть может, в руки Сен-Мара случайно попала рукописная газета, выпущенная несколькими месяцами раньше: «Париж, 7 декабря 1686 года. Несколько дней назад в Бастилию доставили кавалера и молодую даму, имена которых скрывались по важным причинам. Дама была в маске, а голову кавалера закрывал тапабор (большая шляпа с отогнутыми полями. — Ж.-К. П.)»{52}.[295] Если Сен-Мар позаимствовал идею маски из этой газеты, то, скорее всего, его вдохновили следующие слова: «…по важным причинам». Во всяком случае, в тот момент или в какое-то иное время он понял, что маска является идеальным инструментом для улучшения в общественном мнении его собственного имиджа, столь сильно пострадавшего за время пребывания в Эгзиле. Маска не только привлекала внимание к заключенному, но и повышала престиж тюремщика. Это был реванш посредственного, озлобленного человека, вынужденного долгое время исполнять унизительную службу, быть на вторых ролях!

Но Сен-Мар пошел значительно дальше. Он использовал инструмент, который был способен сильно поразить воображение людей, инструмент, некогда применявшийся как средство пытки, железный шлем, которому предстояло служить отнюдь не на поле битвы. Именно в этом состояла его гениальная находка, драматизировавшая ситуацию и подхлестнувшая молву. Карнавальная полумаска может заинтриговать на мгновение, тогда как железная маска на долгое время поражает воображение. Не зря же мы говорим о ней и спустя три века! Сен-Мар торжествует. «Я могу заверить вас, монсеньор, что никто на свете не видел его, а то, как я охранял его на протяжении всего пути, у каждого вызывало желание узнать, кем может быть мой заключенный». Везти по альпийским дорогам фантом в железной маске, озадачивая подобным зрелищем каждого встречного и сея смятение среди зевак, — не этого требовало от Сен-Мара начальство! Но кто из вышестоящих мог упрекнуть его за такой образ действий? Он ведь не раскрывал секретов, он просто порождал слухи! А может, в министерстве и не знали ничего об этом его изобретении? Ни разу в своих письмах он и словом не обмолвился о пресловутой маске, по поводу которой многие поколения историков и исследователей-любителей тщетно строят догадки. Сен-Мар, умевший извлечь выгоду из всего, ни разу не осмелился потребовать у министерского начальства вознаграждения за это свое изобретение, тогда как за любые другие, даже самые малейшие расходы, он выставлял счет, например за портшез и за оплату носильщиков.

Здесь необходимо еще раз обратиться к тому, что написал 4 сентября 1687 года Луи Фуке, епископ Агдский, и проанализировать этот весьма примечательный текст в свете того, что мы знаем теперь о характере губернатора острова Святой Маргариты. Позволю себе еще раз процитировать его, дабы читателям были более понятны последующие рассуждения:

«Мсье де Сенк-Мар (так!) перевез по приказу короля государственного заключенного из Пинероля на остров Святой Маргариты. Никому не известно, кто он, поскольку запрещено произносить его имя, и существует приказ убить его, как только он назовет себя. Он был закрыт в портшезе и имел на лице железную маску. Все, что удалось узнать от Сенк-Мара, это то, что заключенный много лет находился в Пинероле и что не все люди, которых считают умершими, мертвы. Вспомните о Башне забвения у Прокопия…»

Из текста явствует, что Сен-Мар сделал все возможное, чтобы внушить окружающим, какая важная особа его заключенный, овеянный некой тайной: не только никому не известно, кто он, но и существует приказ тщательно скрывать это, причем строгость приказа подчеркивается распоряжением убить на месте сего несчастного, если он осмелится выкрикнуть свое имя какому-нибудь прохожему. У окружающих должно было создаваться впечатление, что этот человек представляет собой по крайней мере не менее важную персону, чем Фуке или Лозен. Упоминаются два атрибута таинственного путника: портшез, символизировавший его высокое социальное положение, и маска, которая должна была скрывать его от всякого, кто его знает.

Рассмотрим, как характеризуется в этом тексте роль Сен-Мара. Он не довольствуется самопроизвольным зарождением и распространением слухов, но активно вмешивается, прямо подпитывает их. Именно он рассказывает, что человек в маске — заключенный, который долгое время находился у него под стражей в Пинероле, и он же произносит таинственную фразу о том, что «не все люди, которых считают умершими, мертвы». Это загадочное высказывание не только возбуждает любопытство, но и направляет исследователей на поиски некоего человека, которого умышленно объявили умершим. Какое открытие! Если уж до того постарались обмануть общественное мнение, что объявили умершим этого человека, то, стало быть, он владеет государственным секретом чрезвычайной важности! Вполне вероятно также, что и информация пятнадцатилетней давности, касавшаяся самоубийства слуги графа де Лозена, имеет своим источником не кого иного, как Сен-Мара. Это должно было подчеркивать атмосферу страха, царившего в донжоне крепости… Сен-Мар умело пускал в игру все, что могло повысить его престиж. Для этого он готов был прослыть и неумолимым тюремщиком.

«Башня забвения» Прокопия заставляет вспомнить произведение этого византийского историка VI века, умершего в Константинополе в 562 году, известное под названием «Тайная история», — памфлет, в котором критикуются тирания и коррупция византийских правителей. Это произведение нашел и опубликовал в 1623 году Никколо Алеманни, итальянский эрудит, библиотекарь Ватикана. В Париже издание этого труда Прокопия появилось в 1663 году. Правда, в «Тайной истории» речь идет не о «Башне забвения» (автор напутал в этом отношении), а о системе подземных тюрем, «каменных мешков» под дворцом императрицы Феодоры, в которых эта бывшая проститутка, ставшая супругой императора Юстиниана, держала своих противников из числа высшей знати{53}.

Таким образом, Сен-Мар стоит у истоков по меньшей мере двух гипотез. Спустя восемь месяцев после прибытия заключенного на остров Святой Маргариты он писал Лувуа: «Во всей этой провинции говорят, что мой заключенный — мсье де Бофор, а некоторые утверждают, что это — сын покойного Кромвеля» (8 января 1688 года). Возможно также, что именно он распустил слух о том, что Николя Фуке, о смерти которого в Пинероле мир узнал восемь месяцев назад, жив. Вполне вероятно, что автор «Церковных новостей», Луи Фуке, отправленный в изгнание за собственную приверженность к янсенизму, спрашивал у Сен-Мара, не везет ли он в действительности его несчастного брата, смерть которого была лишь инсценирована.

В конце только что процитированного письма от 8 января 1688 года Сен-Мар добавил фразу, которая привлекла к себе внимание историков: «Вот небольшой отчет о расходах на него за прошлый год. Я не детализирую его, иначе лицо, к которому попадет этот отчет, сможет узнать то, что его не касается». О чем идет речь? Эта таинственная фраза заставляет думать о неких важных и секретных расходах, о которых никто не должен знать. Сторонники версии о важной особе, находившейся под стражей у Сен-Мара, читая это, полагают, что могут торжествовать. Смотрите, говорят они, Сен-Мар не доверяет даже ближайшим сотрудникам министра в том, что касается вуалирования огромных расходов на содержание его заключенного, которому ни в чем нет отказа: он получает гитару, романы, тонкое белье и даже кружева!»[296] «Мне кажется, — писал Паньоль, всегда склонный к преувеличениям, — что эти несколько строк представляют собой документ, неопровержимый и столь же важный по интересующему нас вопросу, каким был Розеттский камень для Шампольона».[297] В действительности же все наоборот! Станислас Брюньон обнаружил в архивах распоряжение о возмещении расходов, составленное господином Ренуаром на основании упомянутого отчета, присланного Сен-Маром; именно в соответствии с этим распоряжением выделялись средства на «одежду, белье и медикаменты для заключенного» на 1687 год. Эта сумма составляла 821 ливр 7 солей и 9 денье, что не является чем-то экстраординарным ни по размеру суммы, ни по мотивам выплаты. Размеры выплат Сен-Мару, производившихся дополнительно к его жалованью на «содержание арестованного», варьировались, как уже было сказано, от 800 до 1200 ливров в год. Однако легенда уже начинала жить своей жизнью. Она до того пришлась по душе Сен-Мару, что он не пожелал разрушать ее. Более того, он предпочел втянуть Лувуа в эту игру.

Среди различных слухов, которые благодаря Сен-Мару получили в то время хождение, был и тот, который спустя шестьдесят лет подхватил Вольтер, а именно слух о визите Лувуа в Пинероль или, в трактовке знаменитого французского просветителя, на остров Святой Маргариты: «Маркиз де Лувуа навестил заключенного на этом острове и стоя разговаривал с ним, тем самым оказывая ему уважение». Кто, кроме Сен-Мара, мог сообщить эту информацию? В самом деле, кто, кроме него, мог вспоминать о визите, инкогнито совершенным министром в Пинероль в 1670 году? Кто, как не он, мог увязать этот визит с таинственным заключенным? Кто, кроме Сен-Мара, мог рассказать, что Лувуа вошел в камеру нижней башни и стоя разговаривал с заключенным? Он и только он мог отпирать замки двойных или даже тройных дверей. Разумеется, тюремщик добавил кое-что от себя, рассказывая о том, как министр якобы оказывал знаки почтения слуге Эсташу. Но как бы то ни было, тот факт, что эта история дошла до нас через посредство легенды, подтверждает, что одной из целей молниеносного визита Лувуа в Пинероль, совершенного спустя некоторое время после таинственной смерти Генриетты Английской, была встреча с Эсташем…

Если Сен-Мар и находил удовольствие от роли манипулятора общественным мнением, то не в последнюю очередь благодаря тому, что он вдохновлялся менталитетом обитателей Средиземноморья, склонных к мифотворчеству и потому раздувавших до немыслимых размеров малейший слух, исходивший из крепости. Истории о мелодичном пении, доносившемся из тюремных камер до самого моря, о серебряной тарелке и простыне, на которых были начертаны некие сообщения, — все эти истории, которые в XVIII веке рассказывал посетителям аббат Папон, имели под собой реальное основание. Один из протестантских пасторов, сосед человека в маске, Поль Кардель, укреплял свою веру и свой дух пением псалмов, тогда как другой заключенный, Пьер де Сальв, писал на оловянных тарелках и собственных рубашках, которые выбрасывал из окна своей камеры.[298] Как видим, возник феномен кристаллизации в одном человеке событий, имеющих отношение к другим людям{54}. Именно друг Пьера де Сальва, Жан Батист Бойе д'Аржан, писатель и философ, автор «Исторических и секретных мемуаров о любовных похождениях короля Франции» (1739), ставший камергером Фридриха II, рассказал Вольтеру историю о серебряном блюде, которую, в свою очередь, услышал от собственного отца, Пьера Жана де Бойе, маркиза д'Аржана, прокурора парламента Прованса, а тот — от Жана де Риуффа, служившего помощником интенданта Прованса и военным комиссаром департамента Антиб в 1698 году, в то время, когда интересующий нас заключенный находился на пути в Париж.

Сделавшись заложником им же созданного мифа, Сен-Мар, похоже, удивлялся тому, что высшее начальство больше не интересуется его «старым заключенным». Когда его назначили на должность начальника Бастилии, он стал добиваться от Барбезьё разрешения забрать этого заключенного с собой. Он даже составил целый перечень мер, которые намеревался принять для обеспечения беспрепятственной его доставки в Париж. Он все продумал самым тщательным образом, опираясь на опыт переезда в 1687 году, во время которого его заключенный едва не погиб от удушья. Портшез был необходим, сообщал он начальству, для передвижения по горным альпийским дорогам, на равнинной же местности он превращался в препятствие, замедлявшее движение. Носилки на двух лошадях были бы предпочтительнее. А железная маска? Сен-Мар отказался от нее не только по причине того, что Эсташ сильно мучился в ней, но и потому, что не осмелился привлекать ею внимание в Париже, опасаясь получить от начальства выговор{55}. Поэтому он предпочел черную бархатную маску, возможно, снабженную подбородочником, устроенным таким образом, чтобы можно было есть. В этом смысле он ничего не придумал. Комбинация носилок и мягкой маски была использована еще за три года до него. Действительно, в «Gazette d'Amsterdam» от 21 марта 1695 года была опубликована следующая информация:

«Лейтенант с галеры в сопровождении двадцати всадников доставил в Бастилию заключенного в маске, которого привез из Прованса на носилках и которого прятал от посторонних глаз на протяжении всего пути, что дает основание полагать, что это был некий важный человек, тем более что скрывалось его имя, остававшееся в секрете даже для его конвоиров».

Заключенным, о котором здесь идет речь, был Гедеон Фильбер, человек отнюдь не знатного происхождения, и его секрет отнюдь не подрывал устои государства: этот сын лионского банкира-протестанта бежал из Франции после отмены Нантского эдикта и прибыл в Амстердам, где жили два его дяди, тоже банкиры. Его возвращение во Францию и особенно пребывание в Марселе как раз в тот момент, когда французский флот крейсировал в Средиземном море, показались подозрительными. Гедеона арестовали и по приказу короля доставили в Бастилию. Меры предосторожности, принимавшиеся при его транспортировке, сразу же заставляли думать, что «это был некий важный человек». Механизм порождения слухов был тем же самым. Этот случай нашел отклик в протестантских странах, где особенно внимательно следили за всем необычным, что происходит во Франции. Только бархатная маска Фильбера не поразила так сильно воображение людей, как железная маска.

В 1759 году некий знатный господин из Авиньона, имя которого до нас не дошло, предпринял исследование на Леренских островах. Спустя четыре года он изложил свои результаты в письме Вольтеру, который тогда считался большим специалистом по данному вопросу. Его свидетельство было опубликовано в 1771 году в «Историческом и критическом словаре» Бонгарда:

«Некая дама, которая в 1759 году еще была жива и которой тогда было около ста лет (мадам Сесси де Канн), жена отставного офицера, рассказала мне, что получила от мсье де Сен-Мара разрешение попрощаться с человеком в железной маске перед его отъездом в Париж. Он находился в апартаментах коменданта, уже готовый к посадке на корабль, и принял даму очень доброжелательно, коснувшись, предварительно сняв перчатку, ее своей рукой. Это была, утверждает она, женская рука с очень гладкой и нежной кожей».[299]

Свидетельство «мадам Сесси», сообщенное знатным господином из Авиньона, несет на себе все черты подлинности. То, что этот господин называет «апартаментами коменданта», было караульным помещением, сообщавшимся с тюремным коридором; сейчас здесь находятся вход в замок и билетная касса. Вполне естественно, что заключенный находился именно здесь, перед тем как под конвоем покинуть крепость. И упомянутая «мадам Сесси» также существовала в реальности, свидетельство чему находится в архиве Канн. Урожденная Катрин Диссандон, она вышла замуж за Жана Шарля Сесси, который был капитаном порта острова Святой Маргариты в начале XVIII века. Она долгое время жила на острове, тогда же, когда там находился и интересующий нас заключенный. Один из ее родственников по мужу, Доминик Сесси, офицер полка Бюжи, также служил в гарнизоне крепости. После смерти мужа она вернулась в Канны, где и умерла 4 января 1761 года «в возрасте около ста лет». Мадам Сесси стояла у истоков легенды о Железной маске-женщине, о которой шла молва в Провансе.

Позиция Сен-Мара в свете этого весьма правдоподобного свидетельства обращает на себя внимание. Мадам Сесси получила от него разрешение попрощаться с человеком в железной маске, что кажется весьма странным для того непреклонного тюремщика, которого мы знаем во времена, когда министром был неумолимый Лувуа. Тогда это был служака, неукоснительно соблюдавший требования дисциплины. Он не позволил мадам д'Эрвиль попрощаться со своими «дроздами» перед отбытием в Эгзиль, а ведь мадам д'Эрвиль была супругой генерал-губернатора Пинероля! В Эгзиле он не позволял никому, даже знати из близлежащих мест, хоть на мгновение увидеть своего заключенного. А вот на Святой Маргарите в 1698 году он смягчился! И кому он дал разрешение? Жене одного из своих подчиненных! Совершенно очевидно, что его долгом было бы отклонить эту неуместную просьбу, не совместимую с полученными свыше предписаниями. И если он уступил просьбе, то как раз потому, что она работала на миф, который он старательно формировал в течение более чем десяти лет! Получив разрешение попрощаться с таинственным заключенным, мадам Сесси не могла и на мгновение представить себе, что перед ней находится простой слуга. Специально разыграли даже мизансцену: точно важный господин, сей несчастный был в перчатках, хотя, надо полагать, отнюдь не полярный холод стоял на Лазурном Берегу в этот последний день августа!

Старый лис с чувством удовлетворения покидал скалистый островок, на котором провел одиннадцать лет: он пустил гулять по миру миф о знатном заключенном, посеяв, точно цветы полевые, свои россказни. Мадам Сесси была убеждена, что речь идет о женщине, возможно, о некой таинственной принцессе, находящейся в заточении из соображений государственного интереса. Что касается племянника Сен-Мара, Луи де Формануара, будущего капитана роты вольных стрелков, размышлявшего над оставшимися после заключенного щипчиками для выщипывания волос, то он полагал, что ими пользовался для удаления бороды внук короля Генриха IV! В этом же был убежден и Ла Мотт-Герен, королевский наместник, принявший на себя командование гарнизоном форта. В 1719 году он, дружески беседуя со своим новым заключенным, памфлетистом Ла Гранж-Шанселем, который поверил его словам, рассказывал, как его предшественник «с большим почтением относился к тому заключенному, всегда лично подавая ему еду в серебряной посуде и доставляя ему по его желанию дорогую одежду…».[300] Он был просто жертвой мистификации.

Сен-Мар рассказывал свои небылицы не только племяннику Луи, но также и другому племяннику, Жозефу де Формануару, который потом пересказал их своему племяннику Гийому Луи, сообщив ему, что таинственный заключенный «всегда был одет в коричневое, что ему давали хорошее белье и книги, что начальник крепости и офицеры в его присутствии всегда стояли с непокрытой головой, пока он не разрешал им надеть головной убор и сесть, что они часто составляли ему компанию, обедая вместе с ним»{56}.

В своем рассказе Ла Гранж-Шансель также упоминает момент отъезда с острова Святой Маргариты: «Многие рассказывали, что когда Сен-Мар направлялся к новому месту службы в Бастилии, куда он забирал и своего заключенного в железной маске, последний спросил его: "Король собирается лишить меня жизни?" — на что Сен-Мар ответил: "Нет, мой принц, ваша жизнь в безопасности, приказано лишь доставить вас"».

Долгое время я считал эту историю одной из многочисленных нелепых баек, имевших широкое хождение в XVIII веке. Теперь же я задаюсь вопросом, а может, она подлинна, может быть, после этой бархатной маски с подбородочником и перчатками Сен-Мар, обращаясь с несчастным Эсташем, таким безропотным и покорным, словно с марионеткой, разыграл еще один спектакль?

Шлюпка пересекла пролив, отделявший причал острова Святой Маргариты от мыса Круазетт. Затем кортеж направился вглубь территории. Несомненно, никак не связана с именем Сен-Мара камера Железной маски, расположенная рядом с камерой аббата Фариа в замке Иф. Никогда он не бывал там, ни один, ни со своим заключенным. Все, что рассказывают там, обязано своим появлением больше Александру Дюма, нежели Сен-Мару! Чтобы преодолеть крутой перевал Вердон, путники использовали такое же транспортное средство, какое применялось для перевозки заключенного в 1687 году, — портшез, более удобный для использования на крутых горных дорогах, чем носилки.

В Рьезе, старинном провансальском городе, известном своими памятниками галло-римских времен, сделали остановку. Знатный господин из Авиньона, свидетельство которого я цитировал, проследовал спустя шестьдесят лет по тому же самому маршруту в поисках следов, оставленных путником в маске. В своем письме Вольтеру он сообщал:

«Когда перевозили его в Париж, воспользовались носилками. Арен, извозчик из Рьеза, одолжил свои. Он рассказывал, что ему решительным образом запретили смотреть на человека в маске, однако он, вопреки запрету, старался воспользоваться любой возможностью, чтобы рассмотреть его. Все, что этот Арен рассказывал о нем, полностью совпадает с тем, что вы написали в вашем "Веке Людовика XIV"».

Невозможно отделаться от мысли, что настойчивость, с какой пытались отвлечь внимание извозчика от человека в маске, преследовала совершенно противоположную цель, а именно возбудить его любопытство и убедить его в том, что арестованный является важной особой.

Краткое пребывание Сен-Мара в его имении Пальто в Бургундии также ознаменовалось маленьким шедевром инсценировки, имевшей своей целью заинтриговать зевак, хотя это были простые крестьяне. Надо иметь в виду, что новый начальник Бастилии находился у себя дома и потому хотел более, чем где бы то ни было, произвести впечатление. Замок Пальто существует и по сей день близ Вильнёв-сюр-Йонн. Это большое и красивое господское имение в стиле Людовика XIII, с обширным курдонёром, образованным одноэтажными флигелями. В глубине двора возвышается главное строение.[301]

«В 1698 году, — рассказывает Гийом Луи де Формануар де Пальто в письме Фрерону, — мсье де Сен-Мар ехал со старого места службы на острове Святой Маргариты к месту новой службы в должности начальника Бастилии. По пути он сделал остановку со своим заключенным в имении Пальто. Человек в маске ехал в носилках впереди мсье де Сен-Мара; их сопровождали многочисленные всадники. Крестьяне вышли навстречу своему сеньору. Мсье де Сен-Мар обедал со своим заключенным, который сидел спиной к окну столовой, выходящему во двор. Крестьяне, которых я расспрашивал, не видели, обедал ли он в маске, однако они хорошо разглядели, что мсье де Сен-Мар, который сидел за столом напротив него, держал наготове рядом со своей тарелкой два пистолета. Им прислуживал только один лакей, подававший блюда, которые он брал из передней комнаты, всякий раз тщательно закрывая за собой дверь в столовую. Когда арестованный проходил по двору, на нем была черная бархатная маска; крестьяне заметили, что из-под маски были видны его губы и зубы, что он был высокого роста и с седыми волосами. Мсье де Сен-Мар спал на кровати, которую поставили у кровати человека в маске».

Итак, спустя еще семьдесят лет после этого незначительного события о нем вспоминали в окрестностях замка Пальто и Вильнёв-сюр-Йонн. Да что я говорю, спустя семьдесят лет! И спустя сто семьдесят лет, в 1869 году, Мариус Топен слышал в той местности разговоры о визите человека в маске. Каким гениальным инсценировщиком был Сен-Мар! Носилки заключенного и сопровождавшие его многочисленные всадники должны были внушить окружающим, что перед ними высокородный господин{57}. А этот обед, по всей видимости обильный, устроенный в столовой для Сен-Мара и незнакомца, с лакеем, сновавшим из передней комнаты к их столу! Важный и могущественный Сен-Мар, сеньор де Димон и Эримон, великий бальи Санса, не мог обедать ни с кем иным, кроме как со знатным господином, человеком хорошего происхождения. Могло ли все это быть, если бы речь шла о жалком слуге? А эти два пистолета, совершенно бесполезные перед лицом человека, не имевшего возможности бежать? Их единственным назначением было заставить поверить в правдивость того, о чем он без конца говорил: что у него, мол, имеется приказ прострелить человеку в маске голову, если он осмелится открыть свое лицо или назвать свое имя! А кровать! Сен-Мар, как рассказывает Формануар де Пальто, спал на кровати, которую поставили у кровати незнакомца. Это значит, что замечательную кровать с балдахином предоставили в распоряжение арестованного, тогда как тюремщик довольствовался приставной кушеткой. Жаль, что нет других подробностей этого путешествия в Париж. Упрямый Барбезьё совершил ошибку, не пожелав предоставить Сен-Мару охранную грамоту, которая дала бы ему право останавливаться в королевских замках, как это было в 1687 году, а велел ему ночевать на постоялых дворах. В противном случае сколько еще офицеров в скольких гарнизонах стали бы свидетелями его театрализованных представлений!

Наконец они прибыли в Бастилию. Можно было бы ожидать, что Сен-Мар, главный начальник всех тюремщиков крепости, прекратит ломать комедию. Ничуть не бывало! С полной невозмутимостью он продолжил свой ритуал. Теперь у него не было роты вольных стрелков, которая осталась на острове Святой Маргариты, чтобы сторожить оставшихся там заключенных; при нем уже не было ни одного старого солдата из Пинероля, который мог бы узнать в этом стареющем человеке слугу опального министра Фуке. Один только Розарж знал, кто он есть на самом деле, однако молчание этого заурядного человека удалось купить за деньги и почести. Проезжая по Парижу, он держал алебарду начальника крепости, а в самой Бастилии он, простой сержант, исполнял обязанности первого лейтенанта, фактически коменданта, что делало его третьим человеком в крепости, сразу после королевского наместника Дю Жюнка, но перед своим соперником Корбе, племянником Сен-Мара.

Поскольку Бастилия относилась к ведомству королевских имений, у Сен-Мара сменился непосредственный начальник: теперь им стал Луи де Поншартрен, тот самый, которому Барбезьё отказал в праве знать, что «видел» «старый заключенный». В действительности же, похоже, уже никого, кроме Барбезьё, не интересовала эта тайна. «Королю угодно, — писал Сен-Мару его новый начальник 3 ноября 1698 года, — чтобы ваш заключенный, доставленный из Прованса, исповедовался и причащался столь часто, сколь вы сочтете нужным».[302] «Заключенный из Прованса» — это не встречавшееся ранее выражение свидетельствует, что Поншартрен мало или плохо информирован. Во всяком случае, он не налагает каких-либо ограничений и не требует даже принятия мер предосторожности, чтобы таинственного заключенного «никто не увидел и не узнал», когда он пойдет на мессу.

Сен-Мар был раздосадован подобного рода безразличием, но рук не опустил. Воспользовавшись разрешением приводить своего заключенного на воскресную мессу, он продолжил маскарадную комедию. Разыгрывая спектакль на глазах у персонала Бастилии, он рассчитывал еще больше набить себе цену, одновременно дурача весь мир — двойное удовольствие, позволяющее забыть обиду. Королевский наместник Дю Жюнка, офицеры, тюремщики, жандармы и слуги Бастилии — все они были ошеломлены театральностью, с которой было обставлено прибытие в сентябре 1698 года нового заключенного, заинтригованы, зачарованы этим таинственным индивидом, несчастным, лицо которого скрывала черная маска, который раз в неделю покидал свое жилище отшельника, чтобы направиться в часовню в сопровождении коменданта Розаржа и тюремщика Рю. Это прохождение по тюремному двору, равно как и полная чистка камеры заключенного после его смерти, глубоко врезались в память обитателей крепости, чего и добивался Сен-Мар, продолжая разыгрывать им же поставленный спектакль.

Куртиль де Сандра, попавший в Бастилию 22 апреля 1693 года и вышедший из нее 2 марта 1699 года, пользовался с 25 июня 1699 года правом на прогулку во дворе тюрьмы.[303] Наверняка он видел таинственного заключенного, когда тот направлялся на мессу. Это явление он отразил в своих «Воспоминаниях мсье д'Артаньяна», опубликованных сразу же после его освобождения из тюрьмы: в насмешку над чрезвычайно противным ему человеком, начальником Бастилии Бемо, предшественником Сен-Мара, он вывел его в образе ревнивца Арнольфа{58}, заставлявшего свою жену, гордую Маргариту де Пейроль, носить маску, дабы избежать ухаживаний со стороны кавалеров. «Он купил ей одну из самых больших масок в Париже, с одним из самых больших подбородочников, и обязал ее постоянно носить эту маску на своем лице». Этот инструмент «как две капли воды был похож на маску одной старухи». Когда его назначили в Бастилию, он позволял жене посещать мессу «только в своей большой маске со своим большим подбородочником». «Два солдата из его гарнизона сопровождали ее даже на богослужение, один будто бы для того, чтобы поддержать ее под руку, а другой, чтобы внимательно следить, как бы кто-нибудь тайком не шепнул ей и не передал на ходу записку».[304] Как, читая это, не вспомнить о заключенном?

К этому свидетельству следует добавить более позднее сообщение адвоката-журналиста Ленге, переданное Жаном Бенжаменом де Ла Бордом, бывшим камердинером Людовика XV: «Заключенный носил бархатную, а не железную маску, по крайней мере в то время, когда он находился в Бастилии. Начальник крепости сам приносил ему еду и менял его белье. Когда он шел на мессу, ему запрещалось разговаривать и показывать свое лицо, в противном случае солдатам, ружья которых были заряжены пулями, предписывалось стрелять в него, так что и сам он старался ни перед кем не открываться и помалкивать. Когда он умер, сожгли всю его мебель… Мсье Ленге уверял меня, что в Бастилии тогда еще были люди, узнавшие эти факты от своих отцов, также служивших в этой крепости».[305] Ленге ошибается, говоря о роте инвалидов, учрежденной лишь в конце 1749 года по указу Людовика XV. Однако существовала рота вольных стрелков, в обязанность которой входила охрана тюрьмы, и Сен-Мар старался держать ее начеку. И это тоже работало на порожденную им легенду!

Маска использовалась также, когда заключенного осматривал тюремный врач Бастилии. Аллио, занимавший эту должность, в сентябре 1703 года был сменен Фрекьером, который сообщал своему зятю Марсолану, что никогда не имел возможности рассмотреть лицо незнакомца. То же самое можно сказать и о священнике Оноре Жиро, прибывшем из Прованса, который продолжал исповедовать таинственного заключенного.

Уже постаревший и одряхлевший Сен-Мар продолжал щеголять тем, какая он важная персона, продолжал рассказывать байки вроде той, что он поведал Константену де Ранвилю, едва тот прибыл в Бастилию: когда он служил в Голландии, у него возникла ссора с семью голландцами, четверых из которых он убил, а остальных разоружил, после чего отправился в Лиссабон, где завоевал приз на знаменитом турнире, а затем прибыл к королевскому двору в Мадриде и самые красивые испанские дамы с восхищением наблюдали за тем, как он выигрывает бой с быками.[306] Как это нередко случается со стариками, он многократно повторял воспоминания о былом, если не мог придумать ничего нового. 11 июня 1700 года он снова отправил Поншартрену обрывки белья, на которых когда-то в Пинероле писал Фуке: «Вот образчик того, чем пользовался покойный мсье Фуке, чтобы подавать весть о себе… Он писал на лоскутах белья и на лентах так, что написанное можно было увидеть лишь посредством нагрева».[307] И тому подобный вздор…

Единственный слух, авторство которого не может быть приписано Сен-Мару, касается Маттиоли, которого некоторые рассматривают в качестве претендента на роль Железной маски. Действительно, к этому слуху Сен-Мар не мог иметь отношения, поскольку он ничего не давал ему для повышения собственного реноме. Я уже говорил, что этот слух циркулировал в Париже и в других частях Европы с 1687 года. На острове Святой Маргариты аббат Фавр, которому никогда не доводилось исповедовать человека в маске, был убежден в правдивости этого слуха, равно как и Жак Сушон, солдат роты вольных стрелков, хоронивший несчастного итальянца на кладбище форта апрельской ночью 1694 года.[308] Однако и из этого Сен-Мар умудрился извлечь свою выгоду. Не имея возможности похоронить творение собственной изобретательности под именем Бофор или Вермандуа, он выбрал именно фамилию Маттиоли («Маршиоли») и, если верить свидетельству его племянника Жозефа де Формануара, велел насыпать в гроб некоего едкого вещества, чтобы сделать черты лица покойного неузнаваемыми. Печальная судьба! После железной и бархатной масок Эсташ Данже был скрыт под третьей маской, именуемой «Маршиоли» — последняя насмешка истории над бывшим мушкетером…

Заслугой британского писателя Джона Нуна является подкрепление аргументами выдвинутой некоторое время тому назад мною гипотезы о той роли, которую сыграл Сен-Мар в формировании мифа. «Маска, которую носил Данже, — писал он, — имела своей целью скрыть не то, кем он был, а то, кем он не был. Он не был ни маршалом Франции, ни председателем парламента. Он не был ни Ричардом Кромвелем, ни герцогом Бофором. Сам по себе он не являлся значительным человеком, однако для имиджа его тюремщика требовалось, чтобы он казался таковым».[309] Для чего же служила маска? Именно для того, чтобы скрыть пустоту, ничтожность этого человека. В общем, умело разыгранный фарс, который вводил и до сих пор продолжает вводить мир в заблуждение. Все здесь ложно: знаки почтения, социальное происхождение, вплоть до секрета, утратившего свою актуальность. «В тайне Железной маски, — делает заключение Нун, — в конечном счете больше иронии, чем железа».[310] В английском языке здесь игра слов: «тоге irony than iron». Если же попытаться передать эту игру слов по-французски, то можно было бы сказать так: «больше балаганной пляски, чем маски»{59}…

Однако это верно лишь в известной мере. Устроенная Сен-Маром мистификация позволяет понять, какая пропасть отделяет жалкую реальность, рабское положение персонажа от княжеских почестей, которые тюремщик демонстративно оказывал ему. Между легендой и реальностью различие столь огромно, что, если бы в нашем распоряжении не было министерской корреспонденции и тюремной бухгалтерской отчетности с их неумолимой логикой и взаимосвязью, легко можно было бы попасть в расставленную Сен-Маром ловушку. Несомненно, он несет главную ответственность за легенду, ибо, если бы он, как подобает королевскому служащему, не нарушил долг молчания, мы сейчас не говорили бы об этом деле. Именно его россказни если и не породили миф, то, во всяком случае, обильно питали его.

Вместе с тем не следует пренебрегать ни делом 1669 года, которое послужило мотивом для тюремного заключения интересующего нас человека, ни тем беспокойством, которое испытывал Лувуа, когда узнал, что оно, вероятно, раскрыто. Секрет Железной маски не сводится к секрету господина Корниля из «Писем с моей мельницы»{60}, этого старого почтенного мельника, с которым соперничают современные мукомолы и который делал вид, что возит на своем осле мешки с мукой, тогда как давно уже никто не доверял ему доброго зрелого зерна!

В своем сообщении на втором конгрессе в Пинероле Джон Нун пошел еще дальше, на мой взгляд, слишком далеко. Он полагает, что Сен-Мар, надевая на таинственного слугу железную маску, действовал как психически больной человек. Погрязнув в своих собственных фантазиях, в потребности ловить на себе уважительные взгляды, в неодолимом желании эпатировать публику, страдая тяжелым расстройством психики, возможно, паранойей, он и сам уверовал в то, что держит в заключении некоего очень важного человека. Если бы Бенинь де Сен-Мар вовремя, еще в Эгзиле, прошел современное психиатрическое лечение, делает заключение Нун, то Железной маски никогда бы не существовало.[311]

Подобного рода тезис проще высказать, нежели доказать. Гораздо разумнее придерживаться версии о сознательном обмане, мистификации. Сен-Мар просто увлекся игрой, восторженно замечая, что оказываемое ему уважение прямо пропорционально мифу, который он, современный Пигмалион, самолично породил и с величайшим наслаждением внедрял в сознание слушателей.

Глава 9 МИФ

Чем объяснить ошеломляющий успех этой легенды в XVIII веке? Со времен правления Людовика XIV ужас, который вызывала железная маска, надетая на лицо государственного заключенного, поднимал бурю возмущения в Провансе. Очаровывая и вместе с тем возбуждая чувство отвращения, питая коллективные страхи перед абсолютной властью и ее карательными органами, этот замогильный персонаж порождал атавистический ужас от одной мысли, что любой может оказаться заживо погребенным. И сам Сен-Мар, подобно ученику колдуна, потерявшему власть над собственными творениями, утратил возможность направлять поднятые им волны слухов. Едва успев зародиться, легенда зажила собственной жизнью и, точно одержимая бесом, вышла из-под его контроля. «Не все, кого считают умершими, мертвы!» — посмеиваясь, сказал старый тюремщик, и его слова были приняты за чистую монету.

Еще в годы правления Людовика XIV в общественном сознании установилась связь между исчезновением в 1683 году во цвете лет молодого графа де Вермандуа и появлением спустя три с половиной года таинственного путника в маске, направлявшегося под надежной охраной на остров Святой Маргариты. Так в глазах общественного мнения человек в железной маске стал сыном короля, и какого короля! Людовик XIV, очарования которого хватило на весь XVIII век, был удивительным человеком, одновременно притягательным и отталкивающим. Граф де Вермандуа был несчастным принцем, жертвой государственного интереса. Как говорили, он оказался за тюремными запорами из-за простой оплеухи, которую он дал своему сводному брату, Великому дофину, законному наследнику короны. В угоду своим советникам монарх был вынужден поступить жестоко вопреки искренней нежности, которую он испытывал по отношению к ребенку. Он пощадил его жизнь, но какую трагическую судьбу при этом уготовил ему: никто отныне не должен был видеть его лицо! Поразителен был контраст между красотой и молодостью этого принца, которого родила королю красавица Луиза де Лавальер, и тем ужасом, который испытали провансальские зеваки при виде человека высокого роста, одетого в коричневое, поднимающегося со своего портшеза.

Родилась и другая легенда. В 1692 году в «Кёльне, у Пьера Марто», а в действительности Пьером Эльзевье в Амстердаме, где печатались оранжистские памфлеты против Людовика XIV, была издана книжица под названием «Любовная связь Анны Австрийской, супруги Людовика XIII, с мсье I. Д. Р. (M. le С. D. R.), настоящим отцом Людовика XIV, где подробно рассказано, как принялись за дело, чтобы обеспечить престолу наследника, к каким средствам для этого прибегали и, наконец, о всем убожестве этой комедии». Это анонимное сочинение, ошибочно приписывавшееся памфлетисту Эсташу Ле Ноблю (1643–1711), в 1693 году было издано вторым тиражом, а в 1696 году — третьим.

Интрига этого памфлета была шита белыми нитками. Получив от Гастона Орлеанского пощечину в ответ на предложение ему в жены своей племянницы Паризьяти (мадам де Комбале), Ришелье решил отстранить дерзкого юношу от наследования престола. Лучшим средством для этого было бы, чтобы Анна Австрийская родила наследника, для чего было решено дать ей случайного любовника. Однажды вечером молодой Г. Д. Р. (граф де Рошфор или де Ривьер), который, как знал кардинал, был безумно влюблен в королеву, получил от незнакомца записку, в которой ему предлагалось отправиться в указанное место, где ему завяжут глаза и приведут туда, где исполнится его заветное желание. Молодой человек, авантюрист по натуре, принял предложение и таким образом оказался в комнате у Анны Австрийской. Нетрудно догадаться, что было дальше… Спустя девять месяцев на свет появился Людовик XIV. Итак, король Франции был не законным государем, а узурпатором! Автор памфлета обещал продолжение, в котором действие развернется на удаленном острове Святой Маргариты: «Если эта история нравится публике, то не замедлит появиться продолжение, в котором будет рассказано о трагической участи мсье Г. Д. Р., о том, как удовольствие обошлось ему слишком дорого…»

Воистину было бы удивительно, если бы обрывки сведений о человеке в маске не подхватила бы такая неутомимая охотница за новостями, какой была Елизавета Шарлотта Баварская, вторая жена брата короля, падкая на любые слухи. 10 октября 1711 года она писала Софии, курфюрстине Ганноверской: «Недавно я узнала удивительные вещи: некий человек долгов время находился в Бастилии и умер там с маской на лице. Рядом с ним постоянно находились два мушкетера, которые должны были застрелить его, если бы он осмелился снять свою маску. В маске он ел и спал. Вероятно, все так и было, поскольку в остальном с ним обращались очень хорошо, давая ему все, чего бы он ни пожелал. Он и причащался в маске; он был очень благочестивым и постоянно читал. Мне никак не удалось узнать, кто был этот человек». Спустя одиннадцать дней она добавила: «Я только что узнала, кем был человек в маске, умерший в Бастилии. То, что его заставляли носить маску, не было простым проявлением жестокости: это был английский милорд, замешанный в дело герцога Бервика, выступившего против короля Вильгельма. Он умер, чтобы этот король никогда не смог узнать, что с ним стало».[312]

Историки лишь недоверчиво пожимали плечами, пересказывая то, что поведала об английском милорде невестка Людовика XIV. Однако они были не правы. Этот английский милорд в действительности был контрабандистом, активным агентом-якобитом по фамилии Хант, замешанным в покушении на Вильгельма III. Ханта арестовали в Кале в январе 1698 года и секретно препроводили на остров Святой Маргариты, причем ордер на его арест был подписан королем и государственным секретарем иностранных дел Кольбером де Торси.[313] Этот англичанин в течение нескольких месяцев был соседом по тюрьме человека в маске. Хант оставался под стражей у Ла Мотт-Герена вплоть до лета 1707 года, когда его, по всей вероятности, перевели в Бастилию. Там он вновь встретился с Сен-Маром, которому оставалось жить лишь несколько месяцев, а сам умер в июле 1709 года{61}.

Остается лишь выяснить, была ли информация, сообщенная Елизавете Шарлотте Баварской, ошибочной вследствие непреднамеренной путаницы с лицами, или же ее сознательно ввели в заблуждение. Поскольку Елизавета тогда находилась в Марли, вполне вероятно, что она расспросила Торси, одного из немногих, а возможно и единственного при дворе, кто был в курсе дела Ханта, и тот, зная пристрастие невестки короля к сплетням (не зря он с сентября 1699 года исполнял должность суперинтенданта почты, являясь, можно сказать, главой теневого кабинета!), рассказал ей эту подлинную историю, чтобы отвлечь ее внимание. Принцесса поверила и лишь приукрасила услышанное: Хант в действительности был не милордом, но агентом, слишком много знавшим о темных делах, касавшихся Якова II и Людовика XIV, возможно даже двойным агентом… Итак, в 1711 году удалось направить интерес любопытствующих по нужному руслу, нейтрализовать слухи о человеке в маске, о котором не дозволялось говорить открыто. Спустя несколько лет это было бы уже невозможно. Королевской невестке тогда не удалось узнать что-либо, однако легенда о тайном брате Людовика XIV стала распространяться еще и до 1711 года…

Мы уже видели, как чувство разочарования и огорчения, охватившее Сен-Мара в Эгзиле, дало толчок к рождению легенды о человеке в железной маске. Разочарование другого человека придало ей новое содержание, превратив ее в легенду о старшем брате Людовика XIV. Из всех ближайших сотрудников французского короля в конце XVII века Франсуа, маркиз де Барбезьё, был наиболее одаренным человеком. Красноречивый, с изысканными манерами важного господина, но обидчивый и резкий по натуре, этот человек, имея живой ум, исключительно легко и быстро справлялся с любой работой. Его отец хорошо знал это и потому наследственную должность государственного секретаря военных дел передал ему в обход двух его старших братьев.

Самонадеянный сверх всякой меры, слишком уверовавший в собственные таланты и превосходство над другими людьми, Барбезьё быстро охладел к делу, стал кое-как относиться к своим обязанностям, уделяя большую часть времени попойкам и увеселениям в компании своих друзей, так что его вторая жена, Мария Терезия д'Алегр, рассталась с ним и ушла в монастырь. Раздраженный подобным высокомерием и выведенный из себя шумными похождениями Барбезьё-младшего, Людовик XIV, который как раз тогда на пару с мадам де Ментенон ударился в благочестие, сильно невзлюбил его. В конце октября 1695 года он отправил своему дяде, маркграфу Ле Тейе, архиепископу Реймсскому, меморандум, обнаруживавший охватившую его ярость. «Я вовсе не хочу терять его, — писал он в заключение, — еще живы мои дружеские чувства к нему, но интересы государства для меня превыше всего».[314]

20 ноября 1700 года Барбезьё с горечью узнал, что генеральный контролер финансов Мишель де Шамийяр, посредственный государственный служащий, однако пользовавшийся протекцией мадам де Ментенон и слывший несравненным партнером короля по игре в бильярд, был в обход его назначен членом Верховного совета, высшего государственного органа монархической Франции. А когда еще и Торси в марте 1699 года назначили государственным министром, это стало для него смертельным ударом. Так пренебречь им после того, как на протяжении шестидесяти лет его дед и отец занимали самые высшие посты в правительстве! Он был раздосадован, страшно раздражен и не столько против Шамийяра, который по простоте своей пытался даже утешить его, сколько против короля, этого высокомерного и неблагодарного султана, ханжи и эгоиста. «И он, дабы развеять свое огорчение, пуще прежнего ударился в разгул с приятелями, — рассказывает Сен-Симон. — Он построил между Версалем и Вокрессоном, в конце парка Сен-Клу дом, обошедшийся ему в миллион, которому он дал название Пруд. Туда он часто приезжал, чтобы в компании с друзьями, за хорошим столом и прочими тайными удовольствиями на время забыть о своих огорчениях».[315]

По всей вероятности, именно тогда, познав королевскую немилость, в угаре дружеских попоек он начал говорить о человеке в маске, покровительство которого якобы утратил с 1698 года. После смерти своего отца он, видимо, мало что узнал об Эсташе Данже и о причинах его тюремного заключения. Ему, родившемуся в 1668 году, в момент ареста Эсташа Данже в Кале был всего год. Когда он вступил в должность государственного секретаря военных дел, ему исполнилось двадцать три года. После того как 18 ноября 1685 года он принял присягу в качестве наследника своего отца, Лувуа посвящал его в весьма важные вопросы, как то: состав и передвижение войск, пути и способы подвоза провианта и боеприпасов, однако о положении дел в тюрьмах он, вероятно, мало что знал. Лишь после смерти военного министра в 1691 году Барбезьё узнал, что заключенный, сидящий в тюрьме уже более двадцати лет, был слугой у Фуке и мог быть посвящен во все его секреты — скоро это станет своего рода официальной версией, которая уже фигурировала в письме Лувуа от 8 апреля 1680 года. Скорее всего, до ушей Барбезьё дошли слухи, связанные с переездом заключенного из одной тюрьмы в другую в 1687 и 1698 годах, а также с его пребыванием в Бастилии. И вот теперь, в окружении своих друзей, дерзкий, огорченный причиненной ему, как он полагал, несправедливостью, маркиз, слегка захмелев, рассказывал ошеломляющую историю, на которую его вдохновил оранжистский памфлет «Любовная связь Анны Австрийской». Он знает, кем является этот таинственный заключенный! Это страшная государственная тайна! По секрету он поведает ее — навострите уши, дамы и господа, и никому не рассказывайте услышанного! Этот человек, которого с соблюдением строжайших мер предосторожности переводят из тюрьмы в тюрьму, закрыв его лицо, дабы невозможно было узнать, есть не кто иной, как… догадываетесь? Это — старший брат короля, рожденный королевой от адюльтерной связи с герцогом Бекингемом! Тсс! Государственная тайна!

Это была неслыханная дерзость, крайне опасная, граничившая с оскорблением величества. Однако Барбезьё это ничуть не беспокоило. Людовик насмеялся над ним, и теперь он отплатит ему той же монетой! Эта чудовищная небылица должна была стать его орудием мести! Оглушительный хохот и недоумение в небольшом дворце под названием Пруд! Какая новость! Оказывается, Людовик XIV, этот гордый и жестокий старик, предающийся благочестию, по утрам и вечерам на пару со своей злой феей молящийся Богу в королевской часовне, тайком держит в заточении в тюремной камере Бастилии брата, который, родившись при жизни отца, мог бы оспорить у него трон.

Однако Барбезьё недолго наслаждался своей радостью. Через несколько дней он возвратился в Версаль с больным горлом и лихорадкой. Ему сделали кровопускание, однако болезнь не отступала, а лишь еще больше набирала силу, оставив ему столько времени, чтобы успеть написать завещание и исповедаться. Спустя пять дней, 5 января 1701 года, в канун Богоявления, в министерском кабинете, в котором его отца хватил смертельный апоплексический удар, он испустил дух.

Барбезьё упомянул в завещании и свою дорогую метрессу, Женевьеву Антуанетту дю Буа де Сен-Кантен, госпожу де Мулен-Нёф, оставив ей средства, достаточные, чтобы безбедно прожить до конца своих дней. Она покинула двор и удалилась в Шартр, где и умерла в середине XVIII века. Именно там, в главном городе провинции Бос, задолго до выхода в свет «Века Людовика XIV», она рассказывала историю о старшем брате короля, тайно рожденном Анной Австрийской, — историю, которую она, по ее заверению, услышала непосредственно из уст своего любовника.

Жан Бенжамен де Ла Борд, первый камердинер Людовика XV, который позднее, в 1783 году, опубликовал в Лондоне «Историю человека в железной маске, извлеченную из "Века Людовика XIV" Вольтера», был одним из тех, кто услышал рассказ об этом, проезжая через Шартр. Мадемуазель де Сен-Кантен тогда уже не было в живых, однако на него произвела впечатление та убежденность в достоверности, с какой ему пересказывали сообщение покойной. Мадемуазель де Сен-Кантен, пишет он, «утверждала, что между двумя братьями было совершенное сходство, и это послужило причиной, по которой узник был вынужден носить маску… Вполне вероятно, что Барбезьё открыл секрет своей любовнице, с которой не расставался до самой смерти… Некоторые из тех, кто имел возможность разговаривать с мадемуазель де Сен-Кантен, утверждают, что она ошибалась относительно отца таинственного незнакомца. По ее мнению, он был плодом другой любовной связи, однако, считая годом его рождения 1636-й, для установления отцовства достаточно лишь выяснить, кто тогда был любовником королевы. История молчит на сей счет, поэтому не остается ничего иного, кроме как придерживаться бесспорной любовной связи Анны Австрийской с герцогом Бекингемом».[316] Историк Шарпантье, работая над своим «Историческим и критическим исследованием о человеке в железной маске», которое он включил в третий том «Разоблаченной Бастилии», также отправился в Шартр, дабы собрать письменные свидетельства тех, кому довелось лично быть знакомым с мадемуазель де Сен-Кантен, и послушать их волнующие рассказы. Однако страх парализовал перо и руку предполагаемых свидетелей, и ему пришлось довольствоваться устной традицией.[317] В начале правления Людовика XV подобного рода слухи просачивались медленно и были известны лишь немногим, поскольку об этом даже шептались с опаской, страшась полиции.

Вольтер оказался в Бастилии 21 мая 1717 года. Он был помешен сюда за стихи, в коих регент обвинялся в кровосмесительной связи со своей дочерью, герцогиней де Берри. На свободу Вольтер вышел 14 апреля 1718 года. Именно в Бастилии он впервые услышал рассказы о таинственном узнике. Загадка возбуждала его любопытство, и он принялся собирать все свидетельства на эту тему, какие только попадались ему. От кого он мог узнать о фатальном секрете мадемуазель де Сен-Кантен? Мы не можем с уверенностью ответить на этот вопрос. По мнению Шарпантье, которого посвятил в эту тайну некий житель Женевы, кто-то мог письменно сообщить Вольтеру эти сведения.[318] Достоверно известно лишь, что эта версия распалила его воображение. Да и было с чего, по правде говоря. Он, Аруэ-младший, владеет секретом, способным пошатнуть устои монархии! В период активной работы над «Веком Людовика XIV» в Сире, где он жил с мадам де Шатле, Вольтер 30 октября 1738 года информировал одного из своих корреспондентов, аббата Дю Бо, об имевшихся в его распоряжении источниках. «Я достаточно узнал, — писал он, — о злоключениях человека в железной маске, умершего в Бастилии. Я беседовал с людьми, обслуживавшими его». Жан Батист Дю Бо (1670–1742) был достаточно видной фигурой среди пишущей братии. Бакалавр теологии, он начал свою карьеру в Министерстве иностранных дел, которым тогда руководил Торси, участвовал в переговорах при подготовке Утрехтского мира и лишь позднее стяжал известность историческими и литературными трудами. Избранный в 1720 году во Французскую академию, он спустя два года сменил Дасье на посту ее непременного секретаря.

Вольтер хвастался, что ему удалось побеседовать с людьми, обслуживавшими таинственного узника. Но он, несомненно, преувеличивал свои успехи. Всех, кто непосредственно общался с человеком в маске, к тому времени уже давно не было в живых. Вольтер не мог видеть ни коменданта Розаржа, умершего 19 мая 1705 года, ни королевского наместника Дю Жюнка, почившего 29 сентября 1706 года, ни даже тюремщика Антуана Ларю, испустившего свой последний вздох 21 января 1713 года. Хирурга Рейи и след простыл. Что касается аббата Жиро, то он оставил должность священника Бастилии вскоре после кончины Сен-Мара, в октябре 1708 года, получив 400 ливров пенсии.[319] Однако воспоминания о таинственном узнике были еще живы среди офицеров крепости. Главными информаторами Вольтера, как он сам признавался, были начальник крепости Бернавиль и Марсолан, бывший хирург маршала Ришелье, зять врача Фрекьера, обследовавшего узника в маске в последнюю неделю его жизни. Это уже немало.

К 1738 году Вольтер уже написал, помимо прочего, три трагедии: «Брут», «Заир» и «Смерть Цезаря», а также «Историю Карла XII» и знаменитые «Английские письма». Слава его возросла настолько, что аббат Дю Бо, польщенный тем, что получил от него письмо, издал это письмо и распространял его. Перед своим другом поэтом Николя Клодом Тьерио Вольтер притворно возмущался: «Как возможно такое, что напечатано мое письмо аббату Дю Бо? Я сильно уязвлен этим. Все-таки трудно быть публичным человеком!» (апрель 1739 года). Это письмо, во всяком случае, примечательно тем, что оно было первым опубликованным документом, в котором прямо говорилось о Железной маске. Ответ аббата, не привлекший к себе внимание историков, занимающихся этой проблемой, опубликован в весьма серьезном и полном английском издании корреспонденции Вольтера, подготовленном Теодором Бестерманом. Вот это послание:

«Париж, 3 декабря 1738 года… Что касается человека в маске, то, как я слышал, после его смерти двадцать лет говорили, что он был всего лишь слугой мсье Фуке, поэтому, если у вас имеются доказательства этого факта, вам следовало бы их представить. Если же ваши доказательства недостаточно убедительны, то, по моему мнению, вы не должны срывать маску с этого человека. То, что мне удалось узнать о его общественном положении, не может быть доверено бумаге. Мсье Терио, которому я сказал это незадолго перед тем, как написать вам, согласился с моим мнением».[320]

Несмотря на явную ошибку в дате (в 1738 году исполнилось тридцать пять, а не двадцать лет после смерти заключенного!), этот текст заслуживает нашего внимания. Аббат подтверждает (если вообще была необходимость в этом), что интересующий нас узник Бастилии был слугой мсье Фуке. Бесспорно, он получил эту информацию из надежного источника, возможно, от своего бывшего начальника Торси, у которого не было оснований скрывать от него правду, как он сделал это в отношении болтливой немецкой принцессы. Интереснее намек на более зловредный слух, который пересказывали разве что вполголоса и который не мог быть доверен бумаге. Очевидно, имелся в виду слух о старшем брате короля, пущенный неосмотрительным Барбезьё. Текст показывает, что люди, близкие к власти, были обеспокоены этим упорным слухом, трудно поддающимся опровержению. Речь шла о том, что нельзя распространять этот слух, нельзя писать о нем. Смысл демарша аббата был таков: если у вас имеются доказательства того, что человек в маске был слугой Фуке, то без колебаний предоставьте их, а если речь идет о ком-то другом, то, пожалуйста, воздержитесь, ибо это в наших интересах!

Итак, в ходу были две версии: одна о слуге Фуке, а вторая о старшем брате короля, считавшаяся опасным и в высшей степени вредным секретом. Шамийяр, преемник Барбезьё на должности государственного секретаря военных дел, знал обе версии, что вытекает из самих текстов Вольтера. Действительно, во втором издании «Века Людовика XIV» Вольтер писал:

«Мсье де Шамийяр был последним министром, знавшим этот необыкновенный секрет. Второй маршал де Ла Фёйяд, его зять, говорил мне, что на коленях умолял умирающего тестя открыть ему, кем был человек, которого называли человеком в железной маске, и Шамийяр ответил ему, что это была государственная тайна и что он давал присягу никогда не открывать ее».

На следующий год, в 1753 году, в своем «Дополнении к "Веку Людовика XIV"», Вольтер добавил: «Мсье де Шамийяр, чтобы отделаться от настойчивых расспросов второго маршала де Ла Фёйяд и мсье де Комартена, не раз говорил, что это был человек, знавший все секреты мсье Фуке».

Вольтер предпочел более опасную версию, нежели банальную о слуге Фуке. Он прямо не обращался с вопросами к Шамийяру, но сообщил, как звали его информаторов: Луи д'Обюссон, маршал де Ла Фёйяд (1673–1725), который в 1701 году женился на дочери министра, Марии Терезии, и его друг государственный советник Луи Урбан Ле Февр де Комартен (1653–1720). Мы возвращаемся к эпохе Регентства. Все, что рассказывал Шамийяр (он умер в апреле 1721 года), подтверждается письмом аббата Дю Бо. Существовал некий «секрет», известный представителям правящих кругов. Не приходится сомневаться, что этот секрет касался мистического старшего брата короля. Шамийяр утверждал, что давал присягу никогда не разглашать его. Факт весьма неординарный. Сплетня, пущенная покойным Барбезьё двадцать лет назад, возвращается, точно бумеранг, и становится государственным делом! Кольбер де Торси (умер в 1745 году) тоже был посвящен в эту тайну: когда мадам де Ла Ферте-Имбо, его близкая подруга, однажды спросила его об этом, он умолял ее больше не говорить на эту тему, ибо давал клятву не раскрывать секрета.[321]

Как это понимать? Я долгое время ломал голову над этим эффектом самообмана, не будучи в состоянии понять его происхождение, пока однажды не натолкнулся на пассаж в «Мемуарах маршала де Ришелье», в котором, на мой взгляд, содержится ключ к разгадке: «…Сен-Мар, доставив этого узника в Бастилию, любил повторять, что имеет приказ в случае необходимости убить его. Сен-Мар говорил также, что того, кто будет иметь несчастье узнать, кто он, постигнет та же участь. Эта угроза убить заключенного и тех, кто узнает его секрет, производила столь сильное впечатление, что до тех пор, пока был жив король, об этой таинственной личности мало кто осмеливался говорить». Пуская слух о таинственном брате короля, Барбезьё едва ли рассчитывал на такой успех. Сен-Мар своими страшными угрозами придал этой сплетне правдоподобие, и страх в людях долго еще жил и после кончины Людовика XIV.

Этот слух превращал абсолютную монархию в колосс на глиняных ногах. Она находила опору в некоем секрете, и чем больше власть коснела в своих собственных принципах, тем больше ширился слух, приобретая такой размах, что уже не было никакой возможности опровергнуть его. Пикантности этой истории придавало то, что дело не ограничилось годами правления Людовика XIV. Страшный секрет не утратил своей актуальности и при Людовике XV, который и сам на какое-то время попался в ловушку, как свидетельствуют «Мемуары» маркизы де Ла Рошжаклен, мать которой ведала гардеробом мадам Виктуар, дочери Людовика XV:

«Моя мать не раз рассказывала мне, будто мадам Виктуар говорила ей, что, желая знать правду о Железной маске, многократно умоляла Его Величество Людовика XV, своего отца, открыть ей секрет. Он долгое время отказывался удовлетворить ее просьбу, но, наконец, побежденный ее неизменным упорством, согласился при условии, что она поклянется никогда и никому не открывать эту тайну, однако, когда объяснил, какая именно требуется клятва (этого она никогда не говорила моей матери), ее охватил неодолимый страх, что она не сможет соблюдать столь страшную клятву, и она предпочла не знать этого секрета. В чем же заключалась эта тайна, не утратившая своей важности и по прошествии многих лет?»{62}[322]

Никогда еще не бывало, чтобы королевская власть столь серьезно запутывалась в ею же расставленной ловушке!

Таково было, насколько нам удалось установить, происхождение этого слуха. Остается лишь сделать краткий обзор того, как он проявлялся в литературе того времени{63}. В 1745 году в Амстердаме был анонимно опубликован небольшой томик под заглавием «Секретные мемуары для написания истории Персии». События в этой книге, написанной в манере беспощадной сатиры «Персидских писем» Монтескьё (1721), разворачиваются якобы в Персии, однако, как и во всех подобного рода произведениях, преодолевавших государственные границы и королевскую цензуру, здесь под видом описания чужих варварских нравов далекой страны представлены порядки во Франции. Если эти «Мемуары» и пользовались некоторой известностью, то лишь благодаря рассказанной в них истории о Железной маске. На роль этого таинственного незнакомца здесь выдвигается граф де Вермандуа. Этот небольшой роман изобилует ошибками. Так, в нем рассказывается о визите регента в Бастилию после смерти Людовика XIV, тогда как человека в маска уже двадцать лет не было в живых. Книга переиздавалась в Амстердаме в 1746 году, в Берлине в 1759 и вновь в Амстердаме в 1763 году. Публика, уже заинтригованная письмом Вольтера аббату Дю Бо, впервые нашла здесь рассказ об этой загадке, обильно сдобренный анекдотами вроде того, в котором говорится о серебряном блюде.[323]

В 1747 году в Гааге в издательстве Петера Хондта вышло произведение под заглавием «Железная маска, или Удивительные приключения отца и сына». Его автором был назойливый графоман Шарль де Фьё, шевалье де Муи, по совместительству служивший полицейским осведомителем.[324] Если бы его роман не имел отношения к нашей истории, я не стал бы распространяться о нем. В этом весьма посредственном и неудобоваримом сочинении речь идет о вице-короле Каталонии по имени дон Педро де Криставаль, тайно обвенчавшемся с дочерью короля Кастилии. Тот, недовольный этим брачным альянсом, ночью вторгается в спальню супругов, вооружившись двумя масками, снабженными запорами, и столь проворно надевает их на лица несчастных, что те не успевают даже закричать. Далее следует цепь пленений, похищений, тюремных заключений и сражений с корсарами, которые причиняют читателям не меньшие мучения, чем несчастным жертвам, и разобраться в смысле которых не представляется возможным.

В этом беспорядочном сочинении интерес вызывают только первые строки «Предуведомления», в котором автор пытается внушить читателям, что его рассказ исторически достоверен. И далее идет беспорядочное перечисление: шотландский принц, во времена Кромвеля отправленный с маской на лице «на острова архипелага»; сын дона Педро, жестокого короля Испании, по приказу отца претерпевший ту же участь, «поскольку он опозорил его бесчестным поступком»; чересчур красивая шведская принцесса, на другой день после свадьбы запертая ревнивым мужем «с железной, изготовленной наподобие шлема маской на лице». Все эти на первый взгляд вздорные «факты» вместе с тем вызывают определенные ассоциации: шотландский принц заставляет вспомнить о сыне Кромвеля, о котором говорили в Провансе в 1688 году; сына, опозорившего своего отца, зовут Вермандуа; что касается шведской принцессы, то напрашивается вопрос, не содержится ли здесь намек на гипотезу, весьма популярную в то время, согласно которой человеком в железной маске была женщина.

Однако наиболее поразителен пример, который Муи поставил на первое место. «Турки, — пишет он, — рассказывают, что один из их властителей запер своего старшего брата в тюрьму Семь Башен, чтобы захватить трон, при этом он, опасаясь, как бы доброта и величие, излучаемые его лицом, не вызвали сочувствия у стражников, велел закрыть его лицо железной маской, изготовленной таким образом, что ни один даже самый умелый мастеровой не смог бы снять ее». Под турецким властителем без труда угадывается король Франции, который запер в Бастилии — аналог стамбульского Семибашенного замка (в действительности башен было восемь) — своего старшего брата. Таким образом, Муи знал «секрет» Барбезьё. Несмотря на всю свою неудобоваримость, его книга выдержала одиннадцать изданий в Голландии и Франции в XVIII веке, четыре в XIX и одно в XX веке (в 1983 году.[325]

Наконец, очередь дошла до Вольтера. Под вымышленным именем (своего рода «литературной маской»!) мсье де Франшвиля, «придворного советника Его Величества и члена Прусской королевской академии наук и изящной словесности» в 1751 году в Берлине вышло первое издание его «Века Людовика XIV» (в двух томах) — весьма серьезное, даже примечательное произведение, обнаруживающее лучшие качества его автора как историка. Последующие издания уже были подписаны подлинным именем создателя сего труда. После весьма посредственных результатов, достигнутых Францией по Ахенскому миру 1748 года, Вольтер с нескрываемой ностальгией превозносил славные успехи минувшей эпохи, вместе с тем не пытаясь затушевывать, а, напротив, язвительно высмеивая глупость тех времен. В главу, получившую название «Достопримечательности и анекдоты царствования Людовика XIV», он включил следующий рассказ:

«Спустя несколько месяцев после смерти этого министра (Мазарини. — Ж.-К. П.) произошло беспримерное событие, и что особенно удивительно, историки не обратили на него ни малейшего внимания. При соблюдении мер величайшей секретности отправили в крепость на острове Святой Маргариты, в море у берегов Прованса, неизвестного арестованного, выше среднего роста, молодого, с очень красивым и благородным лицом. В пути этот арестованный носил маску, подбородочник которой был снабжен железной пружиной, позволявшей ему есть, не снимая с лица маски. Был приказ убить его, если он откроет свое лицо. Он оставался на острове до того времени, пока надзиравший за ним офицер по имени Сен-Мар, начальник крепости Пинероль, в 1690 году не был переведен в Бастилию на ту же должность начальника крепости и не забрал его с собой с острова Святой Маргариты в Бастилию, причем все время не позволяя ему снимать маски с лица. Незадолго перед отбытием маркиз де Лувуа посетил его на этом острове. В Бастилии таинственный узник был размещен со всеми удобствами, какие только возможны в этой крепости. Ему ни в чем не отказывали, чего бы он ни пожелал. Его главным пристрастием было особенно тонкое белье и кружева. Он играл на гитаре. Ему оказывались всевозможные знаки внимания, и начальник крепости редко садился в его присутствии. Старый врач Бастилии, часто оказывавший этому человеку медицинскую помощь, говорил, что никогда не видел его лица, хотя не раз осматривал его язык и прочие части его тела. Он, рассказывал врач, был удивительно хорошо сложен, его кожа имела смуглый оттенок, одним тембром своего голоса он вызывал сочувствие к себе, никогда не жаловался на свою участь и не пытался узнать, что с ним будет дальше. Этот таинственный незнакомец умер в 1703 году и был похоронен ночью на кладбище прихода Святого Павла. Но что вдвойне удивительно, так это то, что когда его отправили на остров Святой Маргариты, в Европе не исчез ни один видный человек».

Этот текст имел во Франции еще более широкое хождение, чем «Секретные мемуары». Он привлек внимание публики к человеку в маске, сделав эту тайну невероятно знаменитой. При этом возникло множество ошибок и произвольных суждений. В то время сам Вольтер имел об этом весьма приблизительное представление, искаженное уже достаточно долгой устной традицией. В частности, он не знал подлинных документов Бастилии, которые позволили бы ему восстановить точную хронологию событий. Напомню, что эти документы были опубликованы отцом Гриффе только в 1769 году. Историк лишь пересказывал то, что говорили о загадочном узнике Бастилии, начиная еще с того времени, когда он находился на острове Святой Маргариты.

Гораздо интереснее было бы выяснить подлинное намерение автора, понять, что хотел он сообщить, так сказать, между строк. Обратимся к описанию героя этой истории. Тут нет ни одной случайной детали — это портрет двойника Людовика XIV! Нетрудно найти соответствующие черты в описаниях того времени. Так, в «Мемуарах» герцогини де Монпансье написано: «Рост этого монарха настолько же выше роста других людей, насколько он выше их рождением. Он возвышен, смел, горд и великолепен, в самом его лице есть что-то притягательное и величественное…» Эбер, кюре Версаля, свидетельствовал: «Он очень высокого роста и очень хорошо сложен, шести пядей роста или чуть выше… у него стройные ноги и очень величественное лицо… волосы цвета шатен… голос тихий, но очень приятный; у него твердая и уверенная походка…» Как сообщает Ла Гранж-Шансель, Людовик XIV был «пяти футов и восьми дюймов роста», то есть 1 метр 84 сантиметра, имел «очень смуглого цвета лицо и черные волосы»{64}. И по свидетельству Прими Висконти, у него была смуглая кожа. Посол Венецианской республики Себастьяно Фоскарини, в свою очередь, отметил: «Его манеры благородны, галантны, учтивы… Бесконечно приятный тембр голоса придает шарма его изысканной манере выражаться».

У нас нет документов той эпохи, которые можно было бы сравнить с приведенным Вольтером описанием человека в маске. Можно лишь добавить, что Арен, извозчик из Рьеза, и крестьяне в имении Пальто подтверждают, что узник был высокого роста. Его кожа была «несколько смуглой», как утверждает Фрекьер, и это, возможно, способствовало распространению легенды об узнике — старшем брате короля, однако для нас остается неясным, на основании чего автор «Века Людовика XIV» решил, что «его лицо было красивым и благородным», ведь оно было скрыто под маской! Вольтер приводит и еще несколько дополнительных деталей, способных служить путеводной нитью: «Он играл на гитаре». Как и его отец, Людовик XIV, которого обучал Бернар Журдан де ла Саль, в молодости искусно играл на этом инструменте. Упоминание о пристрастии узника к тонкому белью имело своей целью намекнуть, что его матерью могла быть Анна Австрийская. Мазарини как-то сказал в шутку, что «если бы ее осудили на муки, то самым страшным мучением для нее была бы необходимость спать на простынях из голландского полотна».[326]

В 1752 году в очередном издании своего «Века Людовика XIV» Вольтер рассказал анекдот о серебряном блюде, пытаясь обосновать этим фактом свое утверждение, что узник был важной особой. Тогда он уже считал себя главным специалистом по загадке Железной маски. Железная маска — это его дело! Он знает истину. Он — «посвященный»! В 1753 году, отвечая на критику Ла Бомеля, который обвинял его в плагиате «Секретных материалов для написания истории Персии», он в своем «Дополнении к "Веку Людовика XIV"» называет использованные им источники, попутно отвергая две кандидатуры на роль человека в маске — графа де Вермандуа и герцога де Бофора, ибо, по его мнению, это была исключительно важная особа, само существование которой с самого начала было тайной. Кого же имел в виду мсье де Вольтер? Кто же был этот узник, столь знатный и вместе с тем совершенно неведомый? Этот вопрос не давал Вольтеру покоя. Тогда он делал вид, что на многое не претендует («Я всего лишь историк, а отнюдь не волшебник»). Ах, как ему хотелось сказать все! Ему не терпелось открыть имя этого человека, которое едва не срывалось с его уст, которое заставляло дрожать гусиное перо в его руке. Он хотел, чтобы благодаря ему вся Франция узнала это имя. Однако это означало бы тут же снова оказаться в Бастилии, откуда, несомненно, на сей раз не удалось бы так скоро выйти.

В 1763 году, в «Продолжении исследования по всеобщей истории», а затем в 1770 году, в «Вопросах для "Энциклопедии "», он вернулся к этой теме. Тогда вновь оживились споры относительно таинственного узника Бастилии. Мадам дю Деффан и Гримм обращались к нему в своей корреспонденции.[327] Эли Фрерон, соперник Вольтера, конечно же не мог предоставить ему привилегию единолично вещать миру о таинственном заключенном, а потому не упускал случая возразить. Для ведения дискуссии он учредил специальное издание «Литературный ежегодник». Лица, имевшие на то основание, могли публиковать в нем свои свидетельства или плоды собственных размышлений. Отец Гриффе отстаивал кандидатуру графа де Вермандуа. Гийом Луи де Формануар де Пальто рассказал, что знал об узнике и его коротком пребывании в имении Пальто в 1698 году. Старик Ла Гранж-Шансель, который, как известно, во времена Регентства находился в заключении на острове Святой Маргариты (откуда он, впрочем, бежал), в 1768 году тоже выступил с публикацией, утверждая, что человеком в маске был Бофор, при этом обосновывая свое убеждение тем, что доверительно сообщил ему преемник Сен-Мара в Королевском форте, Шарль де Ла Мотт-Герен, умерший в 1741 году в возрасте 101 года.[328]

Как мы уже знаем, Людовик XV был в курсе этого зловредного слуха и даже верил — он, король Франции! — во вздорную байку о страшной клятве. Когда в результате публикации «Века Людовика XIV» поднялась шумиха вокруг таинственного узника, он захотел все выяснить досконально и велел тайно провести расследование. Однако результаты расследования были не слишком утешительны, поскольку всех, кто мог хоть что-то знать, например Шамийяра и Тор-си, уже не было в живых. История же о слуге Фуке уже давно была предана забвению. Тогда-то и обратили внимание на Маттиоли, находившегося в заключении в Пинероле, когда начальником там был Сен-Мар. Естественно, агент герцога Мантуанского представлялся серьезной альтернативой Эсташу Данже. В 1749 году Муратори включил историю о его похищении в свои «Итальянские анналы», публиковавшиеся в Милане. Маркизе де Помпадур, умолявшей короля открыть истину, Людовик XV не мог отказать в столь невинной радости. Он заверил ее в том, что «это был министр одного итальянского князя». Выбрались из одной ловушки, чтобы тут же угодить в другую! Воистину, шли по минному полю.

Вольтер, в целом неплохо относившийся к Людовику XIV, рассматривал маску как гуманное решение проблемы… Великий король довольствовался тем, что исключительно из соображений государственного интереса обрек своего брата на тюремное заточение. Итак, Вольтер, бывший без ума от всего романтического и необычного, усмотрел в этой истории лишь мелодраматическую головоломку, занимательную шараду для образованной публики, которую ему удалось решить. Себя самого он преподнес как великого детектива, призванного проникать в загадки истории.

Но были и другие, кто пытался придать этому делу революционный смысл, превратить его в оружие, направленное против абсолютизма. Необходимость носить железную маску вызывала сочувствие в отзывчивых душах, и знает Бог, что такие были в XVIII веке! Но это был чудовищный, бесчеловечный акт, заставлявший вспомнить о мрачных временах, эпохе феодализма или варварства (что было одно и то же в восприятии просвещенных людей). Благословенный хлеб «философов», история о Железной маске одновременно была и близка в историческом плане, и далека в плане морали, подчеркивая резкое расхождение между чувствительностью современного восприятия и неслыханно жестокой практикой предшествующего периода. Она заставляла уподоблять абсолютную монархию сеньориальной тирании или даже восточной деспотии. Подумать только, в век, прославленный своим чувством меры, своим вкусом к ясности и порядку, когда науки и искусства расцвели в невиданном прежде блеске, на несчастного надели этот ужасный инструмент пыток! Человек в железной маске олицетворял собой все зло тюремной системы, жестокость, бесчеловечность бессрочного тюремного заключения, посягательство на достоинство человеческой личности. Это был воплощенный образ невинной жертвы, вся вина которой заключалась в ее рождении, архетип всех тех безымянных узников, томившихся в мрачных казематах Короля-Солнца, у которых похитили их идентичность и их лицо; «безымянный заключенный, предок неизвестного солдата», как выразилась мадам Моник Котре.[329]

Но не только проклятие судьбы и мрак заточения привлекали к себе интерес романтиков. Этот спрятанный от мира принц самим фактом своего высокого рождения ставил под вопрос легитимность Людовика XIV и его потомков, что создавало большую угрозу для режима. Потому-то цензура и не дремала. Для нее куда предпочтительнее было, чтобы участники дискуссии заблудились в выборе претендента на роль Железной маски между герцогом де Бофором, герцогом Монмаутским и графом де Вермандуа. Эти блуждания помогали отвлечь внимание публики от версии, которая гораздо сильнее компрометировала власть.

После 1770 года все изменилось. Монархия, легитимность которой яростно оспаривалась парламентами, переживала самый серьезный кризис со времен Фронды. Казалось, основы королевской власти зашатались перед лицом нации, утверждавшей свои права. Конфликт грозил перерасти в революцию. Эта ситуация, как отмечал Мишель Антуан, порождала «соблазн полного ниспровержения монархии». Гнев цензуры более никого не пугал, и попытки канцлера Мопу восстановить порядок не производили ни малейшего впечатления на общественное мнение. Сформировалось новое публичное пространство, независимое от королевского двора и светских салонов. Это была эпоха, когда царствовал Вольтер. В 1771 году, когда он переиздал свои «Вопросы для "Энциклопедии"», издатель (или, что более вероятно, сам Вольтер) счел за благо сделать «Добавление», которое наконец дало все желаемые пояснения:

«Железной маской был, по всей вероятности, брат, и причем старший брат, Людовика XIV, мать которого отдавала большое предпочтение тонкому белью, что и послужило для мсье де Вольтера ключевым моментом. Читая мемуары того времени, можно узнать, что и человек в железной маске питал такое же пристрастие к тонкому белью, так что у меня нет ни малейших сомнений: это был не сын, а брат короля».

Продержав публику в напряжении в течение двадцати лет, Вольтер наконец открыл, кто, по его версии, был человеком в железной маске. При этом он отверг, вопреки рассказу мадемуазель де Сен-Кантен, сомнительное, на его взгляд, отцовство герцога Бекингема, возможно, под влиянием «Мемуаров» мадам де Мотвиль, придворной дамы Анны Австрийской. В этих мемуарах, вышедших в 1722 году, говорилось, что любовная связь французской королевы и английского министра была очень непродолжительной. Впрочем, это и не имело большого значения.

14 июля 1789 года Бастилия, символ деспотизма и королевского произвола, пала. Народ устремился в освобожденную крепость, «ужасное обиталище жаб, ящериц, чудовищных крыс и пауков», как писал Луи Блан, осматривая камеру за камерой в поисках невинных жертв королевского деспотизма. Каменное чрево этого монстра наконец-то должно было заговорить! Но, увы, велико было разочарование! Большинство камер оказались пустыми. Нашли только семерых заключенных: четверых фальшивомонетчиков, двух сумасшедших и одного отпрыска криминального семейства, посаженного в тюрьму по просьбе родных. И тогда разгневанная, жаждавшая отмщения толпа выбросила в крепостной ров все архивные документы. Однако большой реестр заключенных — 280 страниц формата in-folio, уложенных в запиравшийся на ключ портфель из сафьяна, — благополучно избежал этой печальной участи. Его с триумфом доставили в городскую ратушу. Наконец-то должна была раскрыться знаменитая тайна. Открыли портфель, и — о ужас! — оказалось, что нет листа 120, в котором должны были содержаться записи за 1698 год, когда в Бастилию поступил человек в маске, а лист, относящийся к 1703 году, был испорчен. Можно сказать, в очередной раз тирания стыдливо накинула покрывало на свои злодейские преступления и вековые тайны, методически уничтожая все, что могло бы пролить свет на тайну! Впоследствии выяснилась причина сего невинного изъятия: Малерб и Амело, которым Людовик XVI поручил составить досье таинственного узника, 19 сентября 1775 года потребовали доставить себе интересующий документ.[330]

В годы революции не забыли волнующий образ графа де Вермандуа, о котором напоминали «Секретные мемуары для написания истории Персии». В момент падения одиозной крепости некий пожелавший остаться неизвестным журналист опубликовал «Достоверный сборник из многих рукописей, найденных в Бастилии, один из которых специально касается человека в железной маске…». На тридцати двух страницах этой подборки история графа де Вермандуа занимает немало места. В частности, там приводится текст рукописи, найденной «в стене третьей камеры башни Бертодьер». Документ начинается так: «Я Луи Бурбон, граф де Вермандуа, великий адмирал Франции. Ветреность довела меня до тюремной камеры крепости Пинероль, откуда я попал на остров Святой Маргариты, а затем в Бастилию, где, вероятно, и закончу дни своей печальной жизни…» Другая подборка, появившаяся чуть позже, также трактует эту душещипательную историю под названием «История сына короля, узника Бастилии, найденная под развалинами этой крепости». Она пользовалась известным успехом и даже была на следующий год издана по-немецки в Нойвиде, близ Кобленца. В отличие от «Секретных мемуаров для написания истории Персии», в которых говорится о страданиях Людовика XIV, вынужденного подчиниться требованиям государственного интереса, эта брошюра представляет его как бесчеловечного и жестокого отца{65}.

Тем временем появлялись новые версии. Так, в номере за 13 августа 1789 года «Досугов французского патриота», газетенки, быстро прекратившей свое существование (видимо, по причине того, что в тот год у патриотов не стало досуга!), был опубликован документ, опровергавший версию о Вермандуа: «Вот факт, который, хотя и опирается на одну-единственную карточку, случайно захваченную в Бастилии вместе с другими бумагами любопытным человеком, представляет собой доказательство, позволяющее окончательно решить сложную проблему, до сих пор не поддававшуюся разрешению. На карточке стоит номер 64 389 000 (уму непостижимое число) и имеется следующая заметка: "Фуке, прибывающий с острова Святой Маргариты, с железной маской на лице". Далее Х…Х…Х… И внизу: Керсадион». Эта новость была перепечатана Мараданом под названием «Человек в железной маске раскрыт на основании заметки на карточке, найденной в Бастилии». Далее говорилось, что в подтверждение этой идентификации Бриссо де Варвиль, будущий предводитель жирондистов, сумел прочитать несколько строк из «Оды нимфам долин» Жана де Лафонтена, выгравированных на засовах и запорах третьей камеры башни Бертодьер. Хорошие у него были глаза! Некий Гранже, книгопечатник с улицы де ля Паршминри, заработал на этой брошюре немалые деньги.

Сенсацией стало открытие 22 июля 1789 года скелета человека в железной маске (да, да, не меньше и не больше!) в одной из камер Бастилии, которую не отпирали три четверти века. Он находился там с «цепями на шее, на ногах и руках», ожидая своих «освободителей», как гласила подпись под гравюрой, на которой все это было изображено. Другая гравюра той эпохи еще более символична: это была аллегория, изображавшая узника в доспехах, надевающего лавровый венок на голову женщины, олицетворяющей собой Свободу и стоящей перед закованным в цепи Людовиком XVI. Комментарий к гравюре гласил: «Человек в железной маске, освобожденный от своих оков, приветствует Республику!» Итак, революция освободила человека в железной маске! Персонаж, отныне ставший достоянием мифологии, узник мсье де Сен-Мара рассматривался теперь, больше чем когда-либо, в качестве воплощения мученика, жертвы полицейского режима. И это в то самое время, когда на публике красовался Латюд, герой, вырвавшийся из тюремного ада Старого режима.

Еще одну версию выдвинул Дора-Кюбьер, «гражданин и солдат», в брошюре, вышедшей под заглавием «Рассказ о путешествии, совершенном в Бастилию 16 июля 1789 года, адресованный мадам де Г… де Баньоль». Здесь речь шла о брате-близнеце короля (наконец-то!), рожденном 5 сентября 1638 года, как раз во время королевского ужина. Идея была гениальная, чреватая великим будущим, и остается лишь сожалеть о том, что родилась она не у Вольтера. Сколько появилось бы тогда замечательных стихов о трагическом замешательстве врачей и акушерок, о панике, охватившей королеву, о растерянности короля и Ришелье, ибо салический закон не предусматривал рождение близнецов!

Тогда же появились «Мемуары маршала Ришелье», сочинение, написанное его бывшим секретарем, аббатом Жаном Луи Жиро по прозванию Сулави, лицом, лишенным духовного сана, женатым, в 1793–1794 годах жившим в Женеве, многословным борзописцем, трудолюбивым компилятором, однако не являвшимся, вопреки выдвигавшимся в его адрес обвинениям, патентованным фальсификатором. Его исторические труды в последнее время получили высокую оценку.[331] Помимо издания «Мемуаров Сен-Симона», ему обязаны мы весьма примечательными «Историческими и политическими мемуарами времен правления Людовика XVI», опубликованными в 1801 году в шести томах. Кстати говоря, он не является автором «Сообщения о рождении и воспитании несчастного принца, удаленного кардиналами Ришелье и Мазарини от общества и заключенного в тюрьму по приказу Людовика XIV», включенного в состав его «Мемуаров». Возможно, он нашел его в бумагах маршала, изменив его мнение об узнике в маске. Согласно Полю Лакруа, автором «Сообщения» был красноречивый мсье де Ла Борд, бывший камердинер Людовика XV, который сочинил историческую мистификацию — «Письмо Марион де Лорм авторам "Journal de Paris "», где доказывается, что знаменитая придворная умерла 5 января 1741 года в возрасте ста тридцати четырех лет и двух месяцев!

Если верить этому «Сообщению», нежелательный ребенок родился 5 сентября 1638 года, восемь с половиной часов спустя после рождения будущего Людовика XIV, во время ужина короля. Если первые роды проходили, как того требует этикет, в присутствии всего двора, то вторые совершились тайно. О них было известно только епископу Mo, канцлеру Сегье, врачу Онора, акушерке Перонетте и некоему господину по имени Сен-Мар или Сенк-Мар. Все дали письменную клятву хранить молчание. Младенца тут же вручили госпоже Перонетте, которая воспитывала его как незаконнорожденного сына некоего знатного сеньора. Позднее Сенк-Мар получил от Мазарини приказ поселить ребенка в своем доме в Бургундии и дать ему воспитание, достойное его ранга. Сын Анны Австрийской, «красивый, точно амур», когда ему исполнился двадцать один год, случайно узнал секрет своего рождения, обнаружив в доме своего воспитателя письма королевы, Ришелье и Мазарини. Незамедлительно уведомленные об этом происшествии Людовик XIV и кардинал Мазарини решили упрятать молодого человека в тюрьму… Захватывающая история в духе Понсона дю Террайя или неплохой сценарий для фильма, который можно было бы приукрасить несколькими пасторальными любовными историями под бургундским соусом и кавалькадами мушкетеров![332]

Последняя королевская версия была выдвинута мсье де Сен-Мийелем, автором опубликованного в 1791 году сочинения «Подлинный человек в железной маске, произведение, в котором на основании неоспоримых доказательств сообщается, кому сей знаменитый несчастливец обязан появлением на свет, когда и где он родился». Автор был поражен одним, казалось бы, незначительным фактом, сообщенным Вольтером в своих «Вопросах для "Энциклопедии"»: за несколько дней до своей смерти узник в маске признался тюремному врачу, что ему около шестидесяти лет. Следовательно, таинственный узник, умерший в 1703 году, должен был родиться в 1643 году. Он не мог быть ни старшим братом Людовика XIV, ни его братом-близнецом, якобы родившимся 5 сентября 1638 года. Таким образом, это младший брат короля, отцом которого не мог быть никто иной кроме кардинала Мазарини, о чьей любовной связи с королевой было известно всем…

Во время революции этим сюжетом впервые заинтересовался театр. Драматический актер Жан Франсуа Мюссо по прозванию Арнольд представил 7 января 1790 года в театре «Амбигю-Комик» свое действо «Человек в железной маске, или Подземелье» в четырех актах, где было показано, как граф де Вермандуа оспаривает у Великого дофина сердце юной и прекрасной маркизы. За свою дерзость сын мадемуазель де Лавальер поплатился тем, что его отправили в Бастилию с маской на лице. Там он вступил в контакт со своим соседом снизу или, вернее говоря, соседкой, которой оказалась та самая маркиза! Они встретились, заключив друг друга в объятия. О сладостные минуты! Но скорее, надо бежать! Маркиза показывает ему тайник в стене, в котором спрятала два пистолета и кинжал… Вермандуа убивает злого начальника крепости и благодаря сообщничеству солдат бежит, увлекая за собой в лес свою красавицу, и живет там среди отважных крестьян, с которыми одерживает победы над королевскими войсками. Все заканчивается счастливо для влюбленных.

В театре Мольера 24 сентября 1791 года была осуществлена гораздо более суровая постановка под названием «Людовик XIV и Железная маска, или Принцы-близнецы». В этой написанной стихами трагедии в пяти актах были выведены на сцену Лувуа и начальник Бастилии, палачи и убийцы; не обошли вниманием и Людовика XIV, бесчувственного и заносчивого деспота, одинокого даже среди своих придворных.

Не заставило себя ждать и появление совсем уж фантастической версии. Может быть, человек в маске оставил после себя потомство? Это не слишком логично, зато соблазнительно. В этом случае появляется возможность подвергнуть сомнению легитимность Бурбонов и подготовить восшествие на престол новой династии. Именно по этой причине в начале революции версия о женщине в железной маске вызывала живой интерес среди сторонников герцога Орлеанского (будущего Филиппа Эгалите). Основываясь на некоем документе, якобы обнаруженном в Бастилии (еще одном!), они утверждали, что в 1638 году Анна Австрийская после двадцати трех лет бесплодия произвела на свет дочь, а не сына. Опасаясь, что больше детей не будет, Людовик XIII решил удалить это несчастное дитя, закончившее свои дни в Бастилии с бархатной маской на лице, и подменил девочку наследником мужского пола, родившимся тогда же у неведомой супружеской пары, — он и стал Людовиком XIV. Однако в 1640 году королева родила во второй раз, теперь уже мальчика, Филиппа, совершенно легитимного родоначальника Орлеанского дома. Следовательно, Людовик XIV был бастардом и бастардами являлись все его потомки, тогда как единственно законными претендентами на престол могли считаться потомки Филиппа Орлеанского. Брошюра на эту тему имела хождение в провинции как раз в то время, когда народ в Париже штурмовал Бастилию. Стремительность событий помешала ей получить распространение и в столице.[333]

Роялистам, разочаровавшимся в графе Провансском, не оставалось ничего иного, кроме как поискать другого потомка брата-близнеца Людовика XIV. Известный поэт и шансонье Беранже вспоминал примечательную беседу, состоявшуюся у него во времена Директории с шевалье де ла Картри, роялистом преклонных лет:

«Однажды во время нашей беседы шевалье де ла Картри принялся говорить о наших законных хозяевах; желая понять, что это значит, я спросил его:

— Послушайте, не объясните ли вы мне, что это за люди?

— О ком вы говорите, мой юный друг? — вопросом на вопрос ответил шевалье.

— Да о вашем Людовике XVIII, о графе д'Артуа, о его сыновьях…

— Да что тут объяснять! Речь идет о настоящих правителях, не узурпаторах, и они всем известны.

— Объясните, прошу вас, я не могу ничего понять.

— Сочувствую вам. Так послушайте меня, и поймете, в какое заблуждение ввели вас ваши роялисты. Анна Австрийская родила сына, вместе с Людовиком XIV, еще до герцога Орлеанского (он содержался в заточении и известен как Железная маска). Именно его потомки отстранены от наследования престола, на который у них есть все права.

— Кто же сей счастливый смертный, которому в наши дни оказана такая честь?

— Это человек примерно тридцати лет, носящий имя де Вернон и живущий в замке в Бретани, и множество его верноподданных считают своим долгом посещать его там.

— И как он рассчитывает воспользоваться своими правами?

— Не спешите! Уже явился человек, который, похоже, самой судьбой предназначен, чтобы доставить ему трон.

— И этот человек Бонапарт?

— Именно он».

Согласно этой теории, ребенок, которому суждено было стать человеком в железной маске, был сыном Людовика XIII, однако Анна, бывшая на подозрении у своего супруга, полагала, что король может подвергнуть свое отцовство сомнению, и потому согласилась расстаться с ребенком, пообещав впредь поддерживать более правильные супружеские отношения. Ребенок воспитывался в Нормандии, и там же, когда пришло время, он вступил в брак с девушкой из местной знати, которая родила ему сына еще до того, как сам он бесследно исчез в королевской тюрьме…[334] В эпоху Империи эта история приобрела бонапартистский оттенок: тюремщика человека в железной маске на острове Святой Маргариты звали не Сен-Мар, а Бонпар. У этого Бонпара была молодая и очень красивая дочь, в которую влюбился узник. Людовик XIV, узнав об этой идиллии за тюремной решеткой, не увидел ничего необычного в том, чтобы позволить своему брату-близнецу, из соображений государственного интереса лишенному трона, «искать в любви утешения». Итак, эта свадьба состоялась (и даже акт регистрации брака будто бы сохранился в Марсельском приходе), а дети, маленькие «железные маски», родившиеся в этом законном брачном союзе, были тайком переправлены на Корсику, где из-за разницы в языке, случайно ли, преднамеренно ли, их фамилия Бонпар превратилась сперва в Буонапарте, а затем в Бонапарт, что в сущности означает то же самое.

Таким образом, Наполеон становился прямым потомком королей Франции! Эту чудовищную по своей нелепости басню охотно передавали из уст в уста уже в эпоху консульства, что не могло не вызывать беспокойства у тех, кто надеялся, что Наполеон возвратит трон Бурбонам. Сам же он будто бы говорил по поводу этого слуха, что доверчивость людей столь велика, а их любовь к чудесному столь сильна, что не составило бы большого труда провернуть такое дело, которое было бы с одобрением встречено большинством населения, а сенат санкционировал бы его.

Эта удивительная легенда имеет под собой историческое основание. Действительно, некий господин Бомпар командовал экспедицией, которой в 1747 году было поручено отобрать назад у австрийцев остров Святой Маргариты. 26 мая 1747 года захватчики капитулировали, и ему пришлось в течение какого-то времени исполнять обязанности губернатора острова, тогда как комендант Одри, год назад сдавший крепость врагу, был осужден на десять лет тюремного заключения.

Спустя немало лет после этих событий некий аббат де Валуа, священник из Марселя, обосновывал свои притязания на трон Франции якобы имевшим место родством по прямой линии с человеком в железной маске. Согласно этой новой теории, опиравшейся на сообщение, опубликованное аббатом Сулави, Анна Австрийская разрешилась от бремени близнецами, будущим Людовиком XIV и герцогом Людовиком Анжуйским, которые родились практически одновременно и, соответственно, каждый из которых на законных основаниях мог рассматриваться как старший брат. На этот сюжет был опубликован роман, действующее лицо которого, маркиз Людовик, узник Пинероля, влюбился в дочь Сен-Мара Марту и женился на ней. От этого брака в 1696 году в Тулоне родился ребенок, также получивший имя Людовик и впоследствии ставший предводителем корсаров, получив почетное прозвание «великий адмирал де Валуа». В 1763 году Людовик XV направил свой флот к замку Иф, захватил его и приказал вздернуть на виселицу всех морских разбойников, кроме одного: у него не поднялась рука на собственного кузена, который отделался тюремным заключением. Его жена последовала за ним, и у нее родилась двойня, как и у королевы в 1638 году. Старший из близнецов, Жан Батист Мишель Феликс де Валуа, был отправлен в Пьервер, что в Нижних Альпах, откуда и берет свое начало род аббата Феликса Девалуа, родившегося в Маноке 18 января 1860 года, которому по решению гражданского суда в Форкалькье от 13 апреля 1889 года было разрешено писать свою фамилию в два слова: «де Валуа».

Этот просвещенный священник, утверждавший, что его «на небесах короновали 15 июля 1884 года королем Франции», собрал вокруг себя небольшой кружок своих убежденных сторонников. Его права защищал в различных трактатах, брошюрах и периодических изданиях Франсуа Фенье (в частности, в журнале «Железная маска, историческое и политическое обозрение», выходившем с 20 июля 1911-го по 25 февраля 1912 года).

Редакция вышеупомянутого печатного органа располагалась в небольшом здании с фасадом цвета охры, дом 44 по улице Благих Младенцев в Марселе. Журнал защищал католицизм ультрамонтанистского толка, контрреволюцию, политическую теорию Жозефа де Местра, голубой стяг, союз трона и алтаря. В редакции журнала торговали альбомами, почтовыми открытками, портретами Анри Феликса де Валуа, имевшего профиль представителя рода Бурбонов. Однако Первая мировая война развеяла эти жалкие химеры, а тот, кого его сторонники называли «Королем-Проповедником», умер 15 декабря 1924 года, так и не вступив на трон своих предков…[335]

После Великой французской революции человек в маске продолжал оставаться персонажем литературы. Романтизм проявлял интерес к образу этого воображаемого принца и его печальной судьбе. Через него Виньи выражал свое метафизическое отчаяние. В его пространной поэме «Тюрьма», опубликованной в 1821 году, брат Великого короля рассказывает, грозя небесам проклятиями, о своей несчастной жизни и своих несбывшихся мечтах старому монаху, которого пригласили к его смертному одру. Успех, которым пользовался у читающей публики вышедший в 1831 году «Двойник Людовика XIV» Арну и Фурнье, побудил Виктора Гюго к написанию пьесы в стихах «Близнецы», которую он бросил в августе 1839 года, так и не закончив.

Однако триумфальное шествие этого персонажа продолжалось, особенно в жанре романа: весьма плодовитый автор Реньо-Варен посвятил ему в 1804 году четыре тома. В эпоху Реставрации появилось двухтомное произведение Элизабет Генард, баронессы Броссен де Мере «Жизнь в неволе человека в железной маске, или Знаменитые близнецы», за которым в 1836 году последовало сочинение библиофила Жакоба «Пинероль, история времен Людовика XIV».

И все же никто не смог создать романтическую атмосферу вокруг этого персонажа лучше, чем Александр Дюма в нескольких исполненных блеска и воодушевления главах романа «Виконт де Бражелон». Потрясающая выдумка гениального рассказчика, коей суждена долгая жизнь в грядущих поколениях! Как можно не хранить в памяти эти захватывающие сцены! Книга подарила мифу вторую молодость, благодаря своей широкой популярности породила новый всплеск интереса к нему. Последователи Дюма с большим или меньшим успехом пытались подражать ему, и в их числе Камиль Лейнадье, Фортюне дю Буагоби, Эдмонд Ладусетт, Поль Феваль-сын, Артюр Бернед, Жан Поль Депра и Жюльетт Бенцони.

Конечно же дело не ограничилось популярной литературой, живописующей фантастические скачки верхом на лошадях, бросание в воздух шляп и звон клинков вокруг кареты, в которой за зарешеченными окнами томится прекрасный молодой человек, знатный, элегантный, с утонченным вкусом, любитель тонкого белья, стонущий под своей «скорбной маской». В Королевском форте на острове Святой Маргариты туристы с жадностью ищут следы пребывания брата-близнеца Людовика XIV. Еще в 1859 году мсье де Ларош-Энон поведал в своих «Заметках с Леренских островов», что какой-то хитрец придумал, дабы удовлетворить потребность туристов в сувенирах, поставить старую, снятую с петель дверь, от которой каждый мог отковырнуть перочинным ножом маленький кусочек дерева. Запас источенных червями досок на потребу праздно гуляющих регулярно пополнялся! И даже англичане, всегда готовые посмеяться над страстью к реликвиям, были в числе первых, кто прихватил с собой в виде сувенира фрагменты «двери человека в железной маске»![336]

Продолжая свой полет, миф развивался во всех жанрах. После театра, поэзии и романа (включая и эротический роман «Железная маска, или Любовь узника», опубликованный в 1929 году Рене Дюнаном) пришел черед комикса: в пятидесятые годы XX века была опубликована в цикле «Семь жизней Ястреба» шеститомная серия Готиа и Марк-Ренье, в которую вошли «Время комедиантов», «Кто отомстит за Варраву?», «Белые голуби», «Королевская пара», «Секрет Мазарини» и «Король комедиантов». Здесь к солидной документальной базе примешались всевозможные ингредиенты современной мелодрамы: приключения, в том числе и темные, яды, эротика и демонология.

Потребовалась бы весьма пространная глава, чтобы проанализировать фильмографию человека в железной маске. В кинокартинах воображение, всегда склонное к преувеличениям, порой переходит в нечто невообразимое. Первый фильм на эту тему был поставлен в 1902 году Фердинандом Зеккой и Люсьеном Нонге. Это была продукция студии «Пате». В 1929 году, на грани немого и звукового кино, после того как появились четыре или пять посредственных фильмов, ныне погребенных в недрах синематек и обреченных на забвение, в США вышла одна из лучших картин на эту тему — «Человек в железной маске» Аллена Двана. Дуглас Фэрбенкс сыграл в нем роль д'Артаньяна. Одна сцена из фильма заслуживает особого упоминания: Анна Австрийская только что, в присутствии всего двора, произвела на свет будущего Людовика XIV. Все удалились, кроме горничных королевы. И вдруг с кровати из-за драпировки показывается рука, патетическим жестом зовущая на помощь: роды еще не завершились! Искусство кино позволяет реализовать самые изощренные фантазии, радует нас неожиданными режиссерскими находками, порой отличающимися невероятной смелостью: так, Рендал Уоллес сделал д'Артаньяна отцом близнецов!

Порой невозможно без удивления смотреть на то, до какой степени миф пренебрегает исторической правдой. «Чем больше я размышляю над этим, тем больше укрепляюсь в мысли, что человеком в железной маске был Ж. Б. Поклен де Мольер». Мольер, скрывающийся под знаменитой маской, — это по меньшей мере неожиданно и оригинально! И высказывалось подобного рода утверждение отнюдь не в шутку. Автор этого поразительного откровения, Анатоль Локен, таможенник, музыковед и мольерист одновременно, впервые представил свою версию в 1883 году, опубликовав под псевдонимом Убальд брошюру «Секрет Железной маски, исследование последних лет жизни Ж. Б. Поклена де Мольера». Благодаря Лагранжу, составившему превосходную хронику жизни великого комедиографа, мы знаем, что Мольер испытал в конце четвертого представления «Мнимого больного» сильнейший приступ удушья (ах, как смеялась публика, когда он в конвульсиях произносил свое знаменитое «Юро»![337]){66} и умер вечером пятницы 17 февраля 1673 года в своей парижской квартире. Копия свидетельства о его смерти имеется в реестре прихода Святого Евстахия.[338]

Не правда ли, не о чем больше спорить? «Как бы не так!» — восклицает наш мольерист. По его мнению, все это не более чем видимость. Чтобы отомстить за «Тартюфа», враги комедиографа, святоши, ханжи, лицемеры, внушили королю, что Мольер, женившись на Арманде Бежар, вступил в кровосмесительный брак с собственной дочерью и тем самым совершил отвратительное преступление, за которое карают пламенем костра. Чтобы не допустить скандала и столь страшной смерти, король, введенный в заблуждение ложными наветами (Арманда была не дочерью Мадлен Бежар, прежней сожительницы Мольера, а ее младшей сестрой), решился подписать приказ о его аресте и тюремном заключении без суда и следствия. Так решилась участь Жана Батиста: при выходе из театра он был схвачен, связан и с кляпом во рту брошен в карету, которая понеслась по направлению к Пинеролю. Под покровом ночи он вошел в тюрьму и провел весь остаток своей жизни в полной безвестности для мира. Человек высокого роста, одетый в темное, со смуглой кожей, питавший пристрастие к хорошему белью, игравший на гитаре и очаровывавший одним только звуком своего голоса, — это был он, Мольер, бессмертный гений, побежденный коварством своих недругов! Какой черт понес его на эту галеру? Если скрывали его лицо, то, ясное дело, по причине того, что повсюду его знали, в том числе и в провинции, где он долгое время играл свои фарсы и комедии. Как говорится, нет худа без добра: тюремный воздух оказался благотворным для него, ибо он чудесным образом исцелился от туберкулеза и прожил до 1703 года, когда ему исполнился восемьдесят один год…

Забавная и фантастическая теория Анатоля Локена одними была встреча с недоверчивой улыбкой, а другими с большим сарказмом.[339] Однако это не помешало автору защищать свою теорию и выпускать книгу за книгой подобного рода.[340] В 1900 году вышла еще одна чрезмерно многословная книга, озаглавленная «Государственный секрет времен Людовика XIV. Маскированный узник Бастилии, его подлинная история» и на сей раз опубликованная под настоящим именем автора. Несчастный человек двадцать лет жил, терзаемый своей навязчивой идеей, собирая книги и статьи, резко нападая на еретиков-мольеристов и горячо споря со всеми, кто осмеливался высмеивать его несокрушимые убеждения.

А вот еще один пример подобного рода фантазий на периферии исторической науки. С тех пор как Дю Жюнка составил свой реестр, известно, что неведомый узник умер в Бастилии 19 ноября 1703 года. Этот абсолютно достоверный факт служит основой для научно-исторических исследований. «Как бы не так!» — ответил в 1978 году житель Канн граф Мишель де Лакур. По его мнению, интересующий нас узник никогда и не поступал в Бастилию. Ему удалось бежать с острова Святой Маргариты в тот момент, когда его лишь собирались переводить в Бастилию; он спрятался в старой башне, где и были обнаружены вещественные доказательства этого факта: скелет, остатки бархатной ткани, изящные туфли, сшитые по моде того времени, молитвенник, датированный 1675 годом, и трость с серебряным набалдашником. Череп, исследованный в антропологической лаборатории Музея человека, по всем параметрам аналогичен черепу Людовика XIV, размеры которого известны благодаря знаменитой восковой фигуре, изготовленной Антуаном Бенуа и хранящейся в Версальском дворце, а ДНК скелета полностью соответствует ДНК Людовика XVII. Бесспорное доказательство, и горе тем скептикам, которые выражают недоверие, ссылаясь на то, что и скелет, и все перечисленные предметы, и заключение экспертов куда-то запропастились!

Ничего не поделаешь, долга жизнь у королевской легенды! Когда до конца пройдешь по суровому пути истины и когда, казалось бы, обрезаны дурные ветви с древа познания, вдруг видишь, что расцветает очередное чудо, без которого никак не может обойтись ни душа простого человека, ни творческая фантазия писателя. Марсель Паньоль тоже кое-что добавил от себя к одной из самых популярных гипотез: исследования доказали, что таинственного узника звали Эсташ Данже (или Доже, согласно иному написанию), пусть так, но этот Эсташ был братом-близнецом Короля-Солнца! И знаменитый романист начинает беспощадное расследование, направленное против Людовика XIV, этого ужасного деспота, который приказал отравить Фуке, Лувуа, Барбезьё и многих других. «Я убежден, — пишет он, — что если бы родилось четверо близнецов, мы говорили бы о троих Железных масках, и это тройное преступление рассматривалось бы как жертва, принесенная в интересах государства, жертва героическая и достойная великого короля».[341] Как можно по-своему переписать историю? Читайте Паньоля! Так, отмена Нантского эдикта явилась заслугой отца Ла Шеза, сумевшего убедить короля, что он загладит перед Богом свою вину за тюремное заточение своего брата, если что-то совершит во благо истинной веры![342] Гугеноты должны были искупить вину Каина за убийство Авеля!

Паньоль полагает, что ему удалось доказать рождение второго ребенка 5 сентября 1638 года при королевском дворе Франции, ибо он «открыл», что Людовик XIII приказал в честь рождения сына петь гимн «Те Deum». Все отправились в часовню, спальня королевы опустела, и благодаря этому появилась удобная возможность незаметно родить второго, нежелательного ребенка… Действительно, важное открытие! И беллетрист-историк наивно похваляется: «Пусть это не было великим открытием, но ведь если бы удалось найти хотя бы одну руку Венеры Милосской, можно было бы восстановить всю статую».[343]

Чтобы вернее толкнуть своего героя в пасть волка или, точнее говоря, в донжон Пинероля, он возводит его в ранг заговорщика, и родной брат короля становится сообщником Ру де Марсийи, выбирает себе псевдоним Мартен и социальное положение слуги. Однако в действительности его зовут Жак де ла Клош. Английский псевдобастард, отправившийся на поиски своих корней и своей подлинной идентичности, ошибся в отце: он принял Карла II за Людовика XIII! Что касается изменения имени, то Людовик XIV после ареста в августе 1669 года несчастного Кавуа дал своему брату, брошенному за решетку тюрьмы Сен-Лазар, имя Доже.

Поскольку Паньоль чувствует, что его гипотеза нуждается в подпорках, он особенно старается подчеркнуть, что Данже — или, пардон, Доже — на самом деле не был слугой. Действительно, как можно обрядить Сына Франции в лакейскую ливрею! Трудно представить себе, чтобы брат-близнец Его Величества короля Франции, как две капли воды похожий на него, занимался хозяйственными делами в Пинероле на пару с мужланом Ла Ривьером, перетаскивая тарелки, смазывая ботинки мсье Фуке, перед тем как тот отправится на прогулку, расчесывая его парик и принимая тяжелые корзины с бельем из рук прачек. Паньоль, как и все его предшественники, вынужден изворачиваться, дабы обойти неудобное документальное свидетельство. Лувуа, объясняет он, сказал о Доже, что «это всего лишь слуга», только для того, чтобы сбить с толку историков. Когда Сен-Мар просил разрешения использовать Доже в качестве слуги Лозена, то и это было лишь инсценировкой, разыгранной «под диктовку Лувуа, чтобы подкрепить официальный тезис о том, что Доже является всего лишь слугой».[344] Когда же узник из башни впервые попал в 1675 году в апартаменты Фуке, это было сделано с той целью, чтобы он стал его «компаньоном или, может быть, секретарем».[345] Изучение бухгалтерской отчетности тюрьмы (которая, впрочем, сохранилась не полностью) доказывает, что с пресловутым Эсташем обходились как с королевским сыном. И Паньоль барахтается в огромных суммах, потраченных на содержание узника и на строительство в Провансе роскошной тюрьмы, которую он сравнивает с отелем «Круазетт» и виллами на Лазурном Берегу.[346] Комментарии излишни!

Между легендой и историческим исследованием разрыв продолжает увеличиваться. Разумеется, истина не обладает привлекательной силой романа. Если строго придерживаться документов и фактов, то придется распрощаться с мифом о «несчастном принце», подвергавшемся преследованию со стороны брата-короля и вынужденном носить маску по причине «поразительного сходства» с братом. Но легенды упрямы! Они редко когда склоняются под напором очевидных фактов. Независимо от этого таинственного слуги, несчастного бедолаги, продолжают разукрашивать образ опасного узника с благородным лицом и чарующим голосом, узника, которого запрещено видеть и слышать. «Есть ли что-нибудь более разочаровывающее, чем загадка, разгадка которой найдена? — иронически задается вопросом Г. Ленотр. — Разве не представляет собой пазл, все фрагменты которого собраны, вульгарный образ, не способный кого-либо заинтересовать? Подобного рода головоломка интересна не тем, чтобы преуспеть в ее решении, а самим процессом поиска решения, поэтому настоящий игрок не спешит заканчивать сборку, ибо это положит конец его удовольствию».[347] В этой головоломке отсутствуют один или два фрагмента, которые и могут стать абсолютным доказательством! Если бы эти доказательства были под рукой, они со всей очевидностью показали бы, что не могут разрушить миф. Простой слуга, видевший документы, которые не должен был видеть, и повинный в том, что проболтался? Слуга, держащий в своих руках достоинство и судьбу иностранного короля? Всего-то навсего! Как жаль, а ведь могло бы быть куда интереснее. Итак, перемешиваем фрагменты и начинаем игру с начала. Подумаешь, какая важность, что маска упала и лицо озарилось ярким светом! Принимаемся за поиски нового лица, на которое не без удовольствия можно будет надеть железную маску с металлическим подбородочником… К счастью, воображение невозможно сковать логикой и здравым смыслом. К загадкам можно найти разгадки, легенды же бессмертны.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

А.Е. — Archives du ministère des Affaires étrangères, à Paris.

A.N. — Archives nationales.

Arsenal — Bibliothèque de l'Arsenal, à Paris.

BnF. — Bibliothèque nationale de France.

Fr. — Manuscrits français (département des manuscrits de la Bibliothèque nationale de France). Mss. — Manuscrits.

N.A.F. — Nouvelles acquisitions françaises (département des manuscrits de la Bibliothèque nationale de France).

P.O. — Pièces originales (département des manuscrits de la Bibliothèque nationale de France).

Sainte-Geneviève — Bibliothèque Sainte-Geneviève, Paris.

S.H.A.T. — Service historique de l'Armée de terre (anciennes Archives de la Guerre), au château de Vincennes, section moderne.

МОНЕТНАЯ СИСТЕМА ФРАНЦИИ XVII ВЕКА

В XVII веке денежной единицей Французского королевства был ливр Турне (или франк). Соль, или су, был эквивалентен 1/20 ливра, денье — 1/12 соля. Стоимость ливра Турне фиксировалась указами и сильно варьировалась в конце правления Людовика XIV. Для упрощения допускалось, что 1 серебряный экю равнялся 3 ливрам, 1 пистоль— 10 ливрам и 1 луидор — 25 ливрам. Учитывая структуру цен и услуг, а также значительные расхождения в экономической и социальной сферах между временем Людовика XIV и нашим, было бы бесполезно пытаться перевести стоимость ливра в евро.

ПРИЛОЖЕНИЯ

I. ГИПОТЕЗЫ

Ниже приведен перечень всех гипотез, выдвинутых для отождествления человека в железной маске. За исключением первых из них датой их появления считается дата публикации произведения, в котором та или иная версия была впервые представлена.

1. Герцог де Бофор

Слух, распушенный в 1688 году Сен-Маром и подхваченный в 1768 году Ла Гранж-Шанселем.

2. Генри Кромвель

Слух, распущенный в 1688 году Сен-Маром.

3. Женщина

Слух, пришедший с острова Святой Маргариты и, возможно, порожденный свидетельством мадам Сесси (конец XVII века).

4. Г. Д. P. (M. Le С. D. R.) (граф де Рошфор или де Ривьер), настоящий отец Людовика XIV

Версия, высказанная в анонимном голландском памфлете «Любовная связь Анны Австрийской, супруги Людовика XIII, с мсье Г. Д. P. (M. Le С. D. R.), настоящим отцом Людовика XIV, где подробно рассказано, как принялись за дело, чтобы обеспечить престолу наследника, к каким средствам для этого прибегали и, наконец, о всем убожестве этой комедии» (1692).

5. Старший брат Людовика XIV, сын любовника Анны Австрийской (Бекингема?)

Слух, пущенный, вероятно, в 1701 году маркизом де Барбезьё и его метрессой мадемуазель де Сен-Кантен и подхваченный Вольтером и многочисленными писателями XVIII и XIX веков: Kappa, Шарпантье, Дюфеи, Мишле, Луве…

6. Английский милорд, замешанный в заговор герцога Бервика

Информация, сообщенная в 1711 году Елизавете Шарлотте Баварской. В действительности речь шла о некоем Ханте, участнике неудавшегося покушения на Вильгельма III Английского, организованного в 1696 году шотландским дворянином сэром Джорджем Барклаем.

7. Узник, попавший в заключение за то, что в возрасте двенадцати лет сочинил два стиха против иезуитов

Объяснение, данное тюремщиком Рю и хирургом Рейи Константену де Ранвилю и воспроизведенное в его сочинении «Французская инквизиция, или История Бастилии» (1719).

8. Граф де Вермандуа

Версия, представленная в «Секретных мемуарах для написания истории Персии» (1745), которая была в ходу еще во времена Людовика XIV и которую в той или иной мере поддерживал отец Гриффе.

9. Герцог Монмаутский

Гипотеза, выдвинутая в 1768 году Жермен Франсуа Пуллен де Сенфуа. Герцог Монмаутский, сын Карла II Английского и Люси Уолтерс, был казнен 15 июля 1685 года по обвинению в вооруженном мятеже против своего дяди Якова II. Его сторонники утверждали, что нашелся двойник, решившийся умереть вместо него.

10. Граф Эрколе Антонио Маттиоли

Гипотеза, впервые выдвинутая в 1770 году бароном фон Хейсом и поддержанная многочисленными историками вплоть до наших дней, в числе которых Рет, Ру-Фазийяк, Ж. Делор, Шеруэль, Анри Мартен, Камиль Руссе, Сен-Бёв, Мариус Топен, Франц Функ-Брентано, Поль де Сен-Виктор, Морис Бутри, Леон Буйе, Арвед Барин, Анри-Робер…

11. Брат-близнец Людовика XIV

Наиболее популярная версия о Железной маске, которую впервые представил в 1789 году Дора-Кюбьер и которую поддержали аббат Сулави («Мемуары маршала де Ришелье»), Александр Дюма, Лекуант, Сюрвиль, Виктор Гюго и др.

12. Дочь Людовика XIII и Анны Австрийской

Орлеанистская версия, выдвинутая в первые годы революции.

13. Николя Фуке, бывший суперинтендант финансов

Версия, появившаяся в 1789 году в многочисленных революционных брошюрах и впоследствии поддержанная Полем Лакруа, Шарлем Бартелеми, Пьером Жаком Аррезом и Моро Марией Перро.

14. Младший брат Людовика XIV, сын Мазарини

Гипотеза, высказанная в 1790 году мсье де Сен-Мийелем.

15. Армянский патриарх Аведик

Гипотеза, высказанная в 1790 году шевалье де Толе.

16. Дон Жуан из рода Гонзага, сводный брат Карла IV Мантуанского

Гипотеза, высказанная в 1820 году графом де Валори.

17. Сам Людовик XIV, после того как его брат-близнец занял вместо него трон

Версия, представленная в 1847 году бароном Глейхеном в его «Мемуарах».

18. Безымянный шпион, арестованный Катина в 1681 году

Версия, представленная в 1867 году Жюлем Луазлёром. В действительности речь шла о самом Катина, который под именем заключенного Гибера, инженера из Ниццы, инкогнито находился в донжоне Пинероля, ожидая окончания переговоров о передаче французам крепости Казале.

19. Шевалье Луи де Роган

Гипотеза, высказанная в 1869 году в «Journal de Mâcon».

20. Людвиг Ольдендорф, он же господин фон Киффенбах

Гипотеза, высказанная в 1872 году Теодором Юнгом. Ольдендорф, заключенный в Бастилию в 1673 году, в действительности в апреле 1679 года был освобожден, препровожден в Дюнкерк и отправлен в Голландию с небольшим денежным пособием в 50 ливров (А.Е., France, vol. 949, fo 166v).

21. Граф Себастьян де Керуаль, лейтенант герцога де Бофора

Версия, представленная в 1879 году Франсуа Равессоном. Керуаль умер на своем корабле «Монарх» в 1671 году.

22. Мольер

Гипотеза, выдвинутая в 1883 году Анатолем Локеном и поддержанная в 1971 году Марселем Дьяман-Берже.

23. Слуга Эсташ Данже (или Доже)

Гипотеза, впервые выдвинутая в 1890 году Жюлем Лэром и поддержанная многочисленными историками.

24. Человек, повинный в чудовищном преступлении

Гипотеза, выдвинутая в 1893 году Фернаном Бурноном.

25. Генерал-лейтенант де Бюлонд

Гипотеза, выдвинутая в 1893 году господами Бюрго и Базри. Генерал-лейтенант Вивьен Лаббе де Бюлонд был приговорен к заключению в крепости Пинероля за преждевременное снятие осады с Кони в июле 1691 года. Освобожденный спустя несколько месяцев, он умер в 1709 году.

26. Монах-якобинец

Версия, предложенная в 1893 году Доменико Карутти.

27. Сын Кристины Шведской и ее любовника Мональдески

Версия, впервые представленная в 1899 году Морисом Бутри на основании слуха, восходящего к XVIII веку.

28. Сын Людовика XIV и Генриетты Английской

Версия, впервые представленная в 1899 году Морисом Бутри на основании слуха, восходящего к XVIII веку.

29. Сын Генриетты Английской и графа де Гиша

Версия, впервые представленная в 1899 году Морисом Бутри на основании слуха, восходящего к XVIII веку.

30. Сын, рожденный от адюльтерной связи Марией Луизой Орлеанской, первой женой Карла II Испанского

Версия, впервые представленная в 1899 году Морисом Бутри на основании слуха, восходящего к XVIII веку.

31. Незаконнорожденный сын Марии Анны Нойбургской, второй жены Карла II Испанского

Версия, впервые представленная в 1899 году Морисом Бутри на основании слуха, восходящего к XVIII веку.

32. Сын королевы Марии Терезии Австрийской и ее черного пажа

Версия, впервые представленная в 1899 году Морисом Бутри на основании слуха, восходящего к XVIII веку.

33. Марен Кюлье

Версия, пересказанная в 1900 году без ссылки на источник Ленотром в его сборнике статей «От Вельзевула до Людовика XVII».

34*. Мартен, слуга заговорщика Ру де Марсийи

Гипотеза, высказанная в 1903 году Эндрю Лангом.

* В оригинале номер 34 отсутствует, слуга Мартен следует под номером 35; соответственно здесь и далее нумерация сбита. (Прим. ред.)

35. Яков Стюарт де ла Клош

Версия, предложенная в 1904 году мисс Эдит Ф. Кэри.

36. Аббат Джузеппе Приньяни

Версия, предложенная в 1908 году А. С. Барнсом.

37. Жак Бретель де Гремонвиль, дипломат и мальтийский рыцарь

Версия, предложенная в 1914 году д-ром Францем Шейхлем.

38. Мсье де ла Поммери, незаконнорожденный сын герцога де Кандаля и отец Людовика XIV

Версия, предложенная в 1925 году Люком де Сен-Урсом.

39. Шевалье Эсташ д'Оже де Кавуа

Версия, представленная в 1932 году Морисом Дювивье.

40. Больной, пораженный раком кожи лица

Гипотеза, высказанная в 1933 году Францем Функ-Брентано.

41. Эсташ д'Оже де Кавуа, сын Людовика XIII и Мари де Сериньян

Версия, предложенная в 1954 году Рупертом Фюрно.

42. Герцог де Бофор, отец Людовика XIV

Гипотеза, выдвинутая в 1958 году Изабель де Брой и поддержанная в 1960 году Домиником Лабар де Райикуром.

43. Эсташ д'Оже де Кавуа, брат Людовика XIV

Гипотеза, выдвинутая в 1974 году мадам Маст и поддержанная в 1987 году Гарри Томпсоном.

44. Сын господина Доже, королевского дворецкого, племянника каноника Доже

Гипотеза, выдвинутая в 1931 году Эмилем Лалуа.

45. Данже, сообщник Лозена, когда он прятался под кроватью мадам де Монтеспан

Гипотеза, высказанная Альберто Питтавино в «Giornale del Pinerolese» (ноябрь 1931 — март 1932).

46. Марк де Жариж де ла Морельи

Гипотеза, выдвинутая в 1934 году Пьером Вернадо. Марк де Жариж де ла Морельи, служивший судьей в Сен-Ирье, был в 1679 году арестован и препровожден в Пинероль, поскольку обнаружил в бумагах своего дяди, Парду Гондине, врача королевы Анны Австрийской, отчет о вскрытии Людовика XIII, подтверждающий, что король был неспособен произвести потомство. В действительности же Ла Морельи умер в Сен-Ирье 14 декабря 1680 года.

47. Эсташ д'Оже де Кавуа, сообщник графа де Гиша

Гипотеза, выдвинутая в 1956 году Лазаром де Герен-Рикаром.

48. Эсташ Данже, слуга Кольбера, пытавшийся отравить своего хозяина

Версия, которую я отстаивал в 1960–1970 годах и от которой позднее отказался.

49. Черный паж королевы Марии Терезии

Гипотеза, выдвинутая в 1974 году Пьером Марией Дижолем и Бернаром Кэром.

50. Генрих, герцог де Гиз

Гипотеза, выдвинутая в 1978 году Камилем Бартоли на основании эзотерических аргументов.

51. Клод Имбер, секретарь-слуга кардинала Реца

Гипотеза, выдвинутая в 1992 году Полом Соннино в качестве модели для исследования, от которой автор вскоре отказался.

II. ТЮРЕМНЫЙ РЕЕСТР МСЬЕ ДЕ СЕН-МАРА

Ниже приведена реконструкция реестров заключенных в тюрьмах Пинероля, Эгзиля и острова Святой Маргариты, когда там исполнял свои обязанности Сен-Мар, а также перечень заключенных, находившихся в Бастилии, когда он в 1698 году прибыл туда.

В Пинероле

Николя Фуке

Дата поступления: 16 января 1665 года.

Причина тюремного заключения: бывший суперинтендант финансов и государственный министр, обвиненный в хищении государственных средств и преступлении против Его Величества, был 20 декабря 1664 года приговорен судебной палатой к вечному изгнанию за пределы королевства. По решению короля приговор был изменен на пожизненное заключение.

Выбытие или смерть: умер в Пинероле 23 марта 1680 года.

Примечание: с августа 1665-го по август 1666 года отбывал заключение в форте Перуз (Perosa Argentina, в восемнадцати километрах от Пинероля) в результате случайного разрушения части донжона Пинероля.

Эсташ Данже (или д'Анже)

Дата поступления: 21 августа 1669 года.

Причина тюремного заключения: неизвестна. Приказ о взятии под стражу, подписанный королем и министром Ле Тейе, датированный 28 июля 1669 года, содержит обычную формулировку: «ввиду неудовлетворительного поведения поименованного…»

Выбытие или смерть: умер в Бастилии 19 ноября 1703 года. Похоронен на кладбище прихода Святого Павла на следующий день под вымышленной фамилией «Маршиоли» (без указания имени).

Примечание: переведен в форт Эгзиль в октябре 1681 года, затем, 30 апреля 1687 года, на остров Святой Маргариты с железной маской на лице и, наконец, 18 сентября 1698 года в Бастилию с черной бархатной маской на лице.

Андре Марме де Валькруассан Дата поступления: ноябрь 1669 года.

Причина тюремного заключения: будучи нанятым в качестве домашней прислуги под именем Оннеста, пытался войти в контакт с Фуке с целью организации его побега. Выдан Савойей.

Выбытие или смерть: 9 мая 1670 года осужден Верховным советом Пинероля к пяти годам на галерах. Вскоре после этого покинул Пинероль.

Лафоре (или Ла Форе)

Дата поступления: ноябрь 1669 года.

Причина тюремного заключения: бывший слуга Фуке, завербовался в роту вольных стрелков мсье де Сен-Мара, чтобы вместе с Андре Марме де Валькруассаном войти в контакт с Фуке с целью организации его побега. Выдан Савойей.

Выбытие или смерть: приговорен военным советом к повешению. Приговор приведен в исполнение в декабре.

Антонен Номпар де Гомон, граф де Лозен

Дата поступления: 12 декабря 1671 года.

Причина тюремного заключения: причинение оскорбления мадам де Монтеспан и, возможно, контакты с голландцами. Приказ о заключении под стражу от 25 ноября 1671 года.

Дата выбытия или освобождения: выбыл по приказу короля 12 апреля 1681 года.

Юрто

Дата поступления: август 1672 года.

Причина тюремного заключения: попытка организовать побег Лозена.

Дата выбытия или смерти: совершил самоубийство в Пинероле в сентябре 1672 года.

Примечание: бывший камердинер Лозена, получивший от мадемуазель де Ла Мотт-Аржанкур приказание отправиться в Пинероль.

Плассо

Дата поступления: август 1672 года.

Причина тюремного заключения: попытка организовать побег Лозена.

Дата выбытия или смерти: освобожден в июле 1673 года.

Примечание: выдан из Турина.

Мадам Каррьер

Дата поступления: август 1672 года.

Причина тюремного заключения: попытка организовать побег Лозена.

Дата выбытия или смерти: освобождена в октябре 1672 года, после того как родила в тюрьме дочь.

Примечание: жительница Пинероля, с которой Юрто вступил в контакт.

Логгье

Дата поступления: сентябрь 1672 года.

Причина тюремного заключения: попытка организовать побег Лозена.

Дата выбытия или смерти: освобожден в декабре 1672 года.

Матонне

Дата поступления: сентябрь 1672 года.

Причина тюремного заключения: попытка организовать побег Лозена.

Дата выбытия или смерти: приказ об освобождении от 20 декабря 1672 года с одновременным требованием отказаться от своей прежней должности.

Примечание: комендант цитадели Пинероля, сообщник Юрто, Плассо, Логгье и мадам Каррьер.

Бернардино Буттикари

Дата поступления: 25 января 1673 года.

Причина тюремного заключения: шпионаж.

Дата выбытия или смерти: освобожден по приказу короля 11 августа 1675 года.

Примечание: нотабль Пинероля. Прокурор герцога Савойского по провинции Пинероль, вновь взят под стражу в 1679 году и освобожден в конце 1680 года.

Граф де Донан

Причина тюремного заключения: подозрение в шпионаже.

Дата выбытия или смерти: освобожден в мае 1673 года, спустя два дня после заключения под стражу.

Примечание: единственным проступком графа де Донана, уроженца Пьемонта, было то, что он прогуливался по холму близ церкви Сен-Морис, слишком пристально всматриваясь в окна тюремных камер.

Кастаньери, по прозванию Сен-Жорж и Сен-Пьер

Дата поступления: 28 ноября 1673 года.

Причина тюремного заключения: авантюрист-мифоман, утверждавший, что знает важный секрет, касающийся короля Франции.

Дата выбытия или смерти: освобожден 31 декабря 1673 года, по приказу короля от 13-го числа того же месяца.

Примечание: выдан Франции герцогом Савойским.

Монах-якобинец Лапьер

Дата поступления: март 1674 года.

Причина тюремного заключения: обвинение в «совращении важных особ» (вероятно, мадам д'Арманьяк и принцессы Вюртембергской).

Дата выбытия или смерти: умер в Пинероле в декабре 1693 года.

Примечание: лишился рассудка в тюрьме. Оставался в Пинероле после отбытия Сен-Мара в Эгзиль. Сидел в одной камере сперва с Дюбреем, а затем с Маттиоли.

Граф дю Брей (или Дюбрей)

Дата поступления: июнь 1676 года.

Причина тюремного заключения: шпионаж. Ордер на арест от 25 февраля 1676 года.

Дата выбытия или смерти: освобожден, вероятно, по приказу короля в июне 1684 года.

Примечание: принадлежал к семейству Дю Брей де Дама. Переведен в Пинероль из Пьер-Ансиза. Оставался в Пинероле после отбытия Сен-Мара в Эгзиль. После освобождения вновь был арестован и препровожден в Пьер-Ансиз в июне 1696 года, где и умер в 1711 году.

Лафлёр

Дата поступления: ноябрь 1678 года.

Причина тюремного заключения: неизвестна.

Дата выбытия или смерти: освобожден в конце 1680 года.

Примечание: очевидно, был солдатом гарнизона крепости Пинероль.

Граф Эрколе Антонио Мария Маттиоли

Дата поступления: 2 мая 1679 года.

Причина тюремного заключения: предательство.

Дата выбытия или смерти: умер 28 апреля 1694 года на острове Святой Маргариты, вскоре после своего прибытия туда.

Примечание: бывший государственный секретарь герцога Карла III Мантуанского, секретный агент герцога Карла IV, получивший поручение вести переговоры относительно передачи Франции крепости Казале. Оставался в Пинероле после отбытия Сен-Мара в Эгзиль. Был в числе заключенных, переведенных в апреле 1694 года на остров Святой Маргариты.

Руссо, слуга Маттиоли

Дата поступления: 4 мая 1679 года.

Причина тюремного заключения: сообщничество со своим хозяином.

Дата выбытия или смерти: умер на острове Святой Маргариты в ноябре 1699 года.

Примечание: переведен на остров Святой Маргариты в апреле 1694 года, заключен в «камеру со сводами» после смерти своего хозяина Маттиоли.

Ла Ривьер

Дата поступления: апрель 1680 года.

Причина тюремного заключения: узнал «большую часть важных сведений, которыми владел мсье Фуке».

Дата выбытия или смерти: умер в Эгзиле в январе 1687 года.

Примечание: бывший слуга Сен-Мара, отданный в услужение Фуке, после смерти которого оставлен в заключении и переведен в октябре 1681 года в Эгзиль вместе с Эсташем Данже.

В Эгзиле

Видель

Дата поступления: сентябрь 1676 года.

Причина тюремного заключения: неизвестна. Видель был протестантом.

Примечание: в Эгзиле находился под стражей у господина Дю Пра де ла Басти, королевского наместника.

Дата выбытия или смерти: умер в Эгзиле в марте 1694 года.

На острове Святой Маргариты

Шевалье Бенуа де Тезю

Дата поступления: сентябрь 1685 года.

Причина тюремного заключения: узник семьи. Ордер на арест и заключение без суда и следствия от 29 августа 1685 года, подписанный королем и контрассигнированный министром Кольбером де Круасси.

Дата выбытия или смерти: бежал с острова Святой Маргариты в ноябре 1693 года.

Примечание: уже находился на острове Святой Маргариты, когда Сен-Мар прибыл туда.

Сен-Андре де Вильнёв

Дата прибытия: 31 мая 1688 года.

Причина тюремного заключения: узник семьи. Приказ короля от 5 мая 1688 года.

Дата выбытия или смерти: освобожден в январе 1692 года «по просьбе своей матери» на основании королевского приказа от 15 января того же года, контрассигнированного министром Кольбером де Круасси.

Примечание: гардемарин, разжалован 16 марта 1682 года, сын казначея военно-морского флота, препровожден на остров Святой Маргариты господином Базилем, королевским гвардейцем, служившим при господине де Ле Бре, интенданте Прованса.

Поль Кардель, господин дю Нуайе

Дата прибытия: 10 мая 1690 года.

Причина тюремного заключения: протестантский пастор, сын адвоката из Руана, состоявший на службе в Харлеме и возвратившийся во Францию после отмены Нантского эдикта. Препровожден из Бастилии на остров Святой Маргариты господином Озийоном по приказу короля от 18 апреля 1690 года, контрассигнированному министром Кольбером де Сенелэ.

Дата выбытия или смерти: умер на острове Святой Маргариты 23 мая 1694 года.

Примечание: в тюрьме постоянно распевал псалмы.

Пьер де Сальв

Дата прибытия: 7 апреля 1690 года.

Причина тюремного заключения: протестантский пастор церкви Арданбура, возвратившийся во Францию после отмены Нантского эдикта. Препровожден из Венсенна на остров Святой Маргариты господином Озийоном-сыном на основании королевского приказа от 15 января 1690 года, контрассигнированного министром Кольбером де Сенелэ.

Дата выбытия или смерти: умер на острове Святой Маргариты незадолго перед 3 июля 1703 года.

Примечание: велел также называть себя по имени Сельв и Вальсек. Делал надписи на оловянной тарелке.

Габриель Матюрен

Дата поступления: 18 мая 1690 года.

Причина тюремного заключения: протестантский пастор, родившийся в Юзе, возвратившийся во Францию после отмены Нантского эдикта. Прибыл из Венсенна в сопровождении господина Озийона по приказу короля от 20 апреля 1690 года, контрассигнированному министром Кольбером де Сенелэ.

Дата выбытия или смерти: освобожден по приказу от 31 июля 1714 года, воссоединился со своей семьей в Ирландии, где и умер.

Примечание: называл также в качестве своей фамилии Молан и Летанг.

Матье де Мальзак

Дата поступления: июнь 1692 года.

Причина тюремного заключения: протестантский пастор, родившийся в Юзе в 1657 году, занимал должность в Роттердаме, возвратился во Францию после отмены Нантского эдикта. Находился в заключении по приказу короля от 9 мая 1692 года, контрассигнированному министром Фелипо, препровожден из Венсенна господином Озийоном.

Дата выбытия или смерти: умер на острове Святой Маргариты 15 февраля 1715 года в возрасте шестидесяти восьми лет. Примечание: болел оспой в сентябре 1692 года.

Жан Филипп де Лангеду, шевалье де Вильнёв

Дата поступления: март 1694 года.

Причина тюремного заключения: узник семьи. Сын королевского шталмейстера. Королевский приказ о взятии под стражу и заключении без суда и следствия от 15 февраля 1694 года.

Дата выбытия или смерти: освобожден в сентябре 1696 года по приказу короля от 6 сентября 1696 года, контрассигнированному министром Фелипо, с указанием отправиться в аббатство Лонгэ.

Жан Бретон (или Ле Бретон)

Дата поступления: май 1694 года.

Причина тюремного заключения: заподозрен в шпионаже. Заключен в тюрьму города Пинероля по приказу Лувуа от 7 ноября 1682 года, затем переведен в донжон под надзор коменданта Вильбуа, а в мае 1694 года переведен на остров Святой Маргариты.

Дата выбытия или смерти: умер на острове Святой Маргариты 18 августа 1700 года.

Примечание: приказ об освобождении, подписанный в апреле или мае 1683 года, не был вручен.

Жан Эрс

Дата поступления: май 1694 года.

Причина тюремного заключения: этот молодой парень, ученик портного, заявил, что готов за деньги убить короля. Сначала был заключен в Бастилии, а затем по приказу Лувуа от 17 августа 1687 года переведен в цитадель Пинероля.

Дата выбытия или смерти: в сентябре 1698 года был переведен в сопровождении Сен-Мара с острова Святой Маргариты в Пьер-Ансиз.

Примечание: в момент ареста ему было пятнадцать лет.

Элизе Жиро (или Жеро)

Дата поступления: июль 1694 года.

Причина тюремного заключения: протестантский пастор, родившийся в Бержераке, возвратившийся во Францию после отмены Нантского эдикта.

Дата выбытия или смерти: умер на острове Святой Маргариты в конце 1702 года.

Жан Гардьен-Живри по прозванию Дюшен

Дата поступления: июль 1694 года.

Причина тюремного заключения: протестантский пастор, родившийся в Вервене, возвратившийся во Францию после отмены Нантского эдикта.

Дата выбытия или смерти: умер на острове Святой Маргариты, дата смерти неизвестна. В 1713 году был еще жив.

Примечание: был заключен в Бастилию в мае 1692 года, а затем находился в Венсенне.

Ги д'Этанс по прозванию Монбельяр

Дата поступления: май 1695 года.

Причина тюремного заключения: отправлен в тюрьму по просьбе своих родителей («закоренелый негодяй, способный на любое самое крупное преступление») на основании распоряжения короля от 24 апреля 1695 года.

Дата выбытия или смерти: бежал с острова Святой Маргариты в конце 1696 года.

Примечание: очень жестокий субъект. В октябре 1696 года он убил солдата по имени Лапьер из гарнизона крепости.

Хант

Дата поступления: март 1698 года.

Причина тюремного заключения: неизвестна. Королевский приказ от 16 января 1698 года, контрассигнированный Кольбером де Торси, предписывавший арестовать его в Кале.

Дата выбытия или смерти: переведен с острова Святой Маргариты в Бастилию летом 1707 года, где и умер в июле 1709 года.

Примечание: это «английский милорд», замешанный в заговор герцога Бервика против Вильгельма III Оранского, о чем рассказывала в 1711 году Елизавета Шарлотта Баварская, путая его с человеком в маске.

В Бастилии

В Бастилию Бенинь де Сен-Мар прибыл 18 сентября 1698 года со своим «старым заключенным». Здесь он нашел пятнадцать узников:

отец Хэм, ирландский якобит (поступил в феврале 1686 года, умер 3 декабря 1720 года), арестован за оскорбительные для короля речи;

аббат Жан Батист Дюбуа де Медревиль, приор Фонтене-ан-Бри (поступил в августе 1687 года, умер 28 февраля 1700 года), узник семьи;

шевалье Гийом д'Аруи де ла Сейре, государственный казначей Бретани (поступил в декабре 1687 года, умер 10 ноября 1699 года), арестован за банкротство;

Мерка (поступил 29 марта 1689 года, освобожден 21 апреля 1699 года), протестант;

Жан Кардель (поступил 4 августа 1690 года, умер 13 июня 1715 года), арестован по обвинению в «дурных речах» против короля;

Гатьен Куртиль де Сандра, господин дю Верже (поступил 22 апреля 1692 года, освобожден 2 марта 1699 года), арестован за антифранцузские памфлеты;

Жона Лама, ученик булочника, протестант, намеревавшийся убить короля (поступил 17 октября 1692 года, переведен в Бисетр 20 ноября 1714 года);

Исаак Арме-Дависотт де ла Мотт, бывший кадет в полку Дампьера (поступил 28 февраля 1695 года, переведен в Шарантон 7 сентября 1749 года), арестован за соучастие в убийстве;

Ванденбург, голландский двойной агент (поступил 13 октября 1695 года, освобожден 14 декабря 1715 года);

Франсуа Даван (поступил 5 сентября 1696 года, освобожден 23 сентября 1700 года), арестован за принадлежность к секте квиетистов;

Луи де Ривьер, парижский торговец кружевами (поступил 18 марта 1698 года, освобожден 19 января 1700 года), шпион-протестант;

шевалье де Моншеврёй, лейтенант корабля (поступил 14 апреля 1698 года, освобожден 8 мая 1699 года), узник семьи;

П. А. Руссо, привратник в королевских покоях (поступил 14 апреля 1698 года, освобожден 31 декабря 1698 года), арестован за критику командования военно-морского флота;

Жан Коттро, королевский флорист (поступил 16 мая 1698 года, освобожден 12 сентября 1715 года), протестант, арестован за вредные речи о короле и памфлеты против мадам де Ментенон;

Жанна Мария Бувье, вдова Жака Гийона, сеньора де Шампуле и дю Шенуа (поступила 4 июня 1698 года, освобождена 24 марта 1703 года), арестована за принадлежность к секте квиетистов.

III. ХРОНОЛОГИЯ СОБЫТИЙ, СВЯЗАННЫХ С ИСТОРИЕЙ ЖЕЛЕЗНОЙ МАСКИ

1626

Родился Бенинь Довернь де Сен-Мар.

1631

30 мая. Договор в Кераско, по которому герцог Савойский уступает Пинероль Франции.

1638

5 сентября. Родился Людовик XIV.

1640

13 декабря. Родился Эрколе Антонио Маттиоли.

1643

14 мая. Умер Людовик XIII.

1659

7 ноября. Подписание Пиренейского договора, положившего конец войне между Францией и Испанией.

1660

9 августа. Бракосочетание Людовика XIV и Марии Терезии Австрийской.

1661

9 марта. Умер кардинал Мазарини.

31 марта. Бракосочетание Филиппа Орлеанского и Генриетты Анны Английской.

5 сентября. Арест д'Артаньяном в Нанте Николя Фуке, суперинтенданта финансов.

1664

16 ноября. Родилась Мария Анна Французская, дочь Людовика XIV и Марии Терезии.

20 декабря. Судебная палата приговаривает Фуке к вечному изгнанию и конфискации его имущества. Людовик XIV заменяет это наказание на пожизненное заключение и приказывает д'Артаньяну препроводить его в цитадель Пинероля, комендантом которой назначен Бенинь де Сен-Мар.

26 декабря. Умерла Мария Анна Французская, прозванная «Маленькой Мадам».

1665

16 января. Прибытие Фуке в Пинероль.

9 февраля. В Пинероле расквартирована рота вольных стрелков.

Август: Умер Карл III, герцог Мантуанский. Восшествие на престол Карла IV.

1666

20 января. Умерла Анна Австрийская.

1667

15 марта. Габриель Николя де Ла Рейни назначен генерал-лейтенантом полиции.

Май. Начало Деволюционной войны.

Июнь. Мадам де Монтеспан становится метрессой Людовика XIV.

2 октября. Родился Людовик Бурбон, граф де Вермандуа, сын Людовика XIV и мадемуазель де Лавальер.

1668

Январь. Заключение Эсташа д'Оже де Кавуа в тюрьму Сен-Лазар в Париже.

11 апреля. Прибытие Жака де ла Клош в коллегию Святого Андрея на Квиринале в Риме.

2 мая. Подписание Ахенского мира. Окончание Деволюционной войны.

Сентябрь. Арест, а затем изгнание мсье де Монтеспан.

1669

23 января. Подписание союзного договора между Англией и Республикой Соединенных провинций.

4 февраля. Секретное совещание Карла II в Уайтхолле о подготовке общественного мнения в Англии к его обращению в католичество.

Март. Рождение первого ребенка Людовика XIV и мадам де Монтеспан.

8 марта. Прибытие в Лондон аббата Приньяни.

12 мая. Арест в Швейцарии Поля Ру де Марсийи.

22 июня. Казнь в Париже Ру де Марсийи.

25 июня. Исчезновение Франсуа де Вандома, герцога де Бофора во время осады Кандии.

28 июня. Ответ Людовика XIV Карлу II относительно его предложения о заключении союза и его тайного намерения обратиться в католичество.

17–18 июля. Прибытие во Францию аббата Приньяни.

19 июля. Лувуа обращается к Сен-Мару с просьбой подготовить камеру для некоего Эсташа Данже.

28 июля. Приказ об аресте и тюремном заключении Эсташа Данже.

21 августа. Прибытие Эсташа Данже в Пинероль.

10 сентября. Смерть в Коломбе Генриетты Французской, королевы Англии.

Сентябрь. Смерть в Риме Жака де ла Клош.

Декабрь. Казнь через повешение Ла Форе, бывшего слуги Фуке.

1670

12 июня. Заключение секретного договора в Дувре.

30 июня. Смерть в Сен-Клу Генриетты Анны Английской, герцогини Орлеанской.

Август. Поездка Лувуа, Вобана и Налло в Пинероль.

1671

1 сентября. Умер Юг де Лионн, государственный секретарь иностранных дел, на место которого назначен Симон Арно, маркиз де Помпонн.

25 ноября. Арест в Сен-Жермене графа де Лозена.

12 декабря. Прибытие Лозена в Пинероль.

1672

6 апреля. Начало Голландской войны.

1673

17 февраля. В Париже умер Мольер.

25 июня. Гибель д'Артаньяна при осаде Маастрихта.

1674

7 апреля. Заключение в Пинероль монаха-якобинца Лапьера.

8 сентября. Смерть Шампаня, слуги Фуке.

27 ноября. Казнь перед Бастилией шевалье де Рогана и его сообщников по заговору против короля.

1675

30 января. Разрешение отдать Эсташа Данже в услужение Фуке.

1676

Май. Заключение в Пинероль Дюбрея (или дю Брея).

1678

Август-сентябрь. Подписание Нимвегенского мира с Республикой Соединенных провинций и Испанией.

8 декабря. Встреча в Версале Людовика XIV и графа Маттиоли. Подписание секретного договора, предусматривавшего занятие крепости Казале французским гарнизоном.

23 декабря. Первое письмо Лувуа заключенному Фуке.

1679

5 февраля. Мирный договор между Францией и императором Священной Римской империи.

7 февраля. Учреждение Арсенальной палаты, разбиравшей обвинения в отравлении.

2 мая. Арест и заключение Маттиоли в донжоне Пинероля.

1680

23 марта. Смерть Фуке в Пинероле.

8 апреля. Приказ Лувуа оставить в заключении двух бывших слуг Фуке, Эсташа Данже и Ла Ривьера.

Сентябрь. Смерть Александра де Воруа, коменданта цитадели Дюнкерка.

1681

2 февраля. Дарение герцогиней Монпансье герцогу дю Мэн своего княжества де Домб.

28 марта. Захоронение тела Николя Фуке в крипте женского монастыря ордена Визитации Святой Марии на улице Сен-Антуан в Париже.

12 апреля. Приказ мсье де Мопертюи младшему лейтенанту первой роты мушкетеров короля препроводить Лозена в Бурбон-ле-Бэн (Бурбон-л'Аршамбо).

30 апреля. Решение короля назначить Сен-Мара начальником цитадели Пинероля.

28 мая. Решение короля доверить Сен-Мару управление крепостью Эгзиля.

30 сентября. Оккупация Казале и Страсбурга.

Октябрь. Прибытие Сен-Мара в Эгзиль с двумя заключенными из нижней башни.

1682

16 февраля. Вильбуа, лейтенант Сен-Мара, назначен комендантом цитадели Пинероля.

8 апреля. Закрытие в Париже Арсенальной палаты, разбиравшей обвинения в отравлении.

7 ноября. Приказ об аресте Жана Ле Бретона.

5 декабря. Жан Ле Бретон переведен из городской тюрьмы Пинероля в донжон.

1683

Май. Смерть аббата Антуана Риньона, исповедника заключенных Пинероля и Эгзиля.

30 июля. Смерть Марии Терезии Австрийской, королевы Франции, супруги Людовика XIV.

6 сентября. Смерть в Париже Жана Батиста Кольбера в возрасте шестидесяти трех лет.

Октябрь (?). Тайное бракосочетание Людовика XIV и мадам де Ментенон.

18 ноября. Смерть графа де Вермандуа, внебрачного сына Людовика XIV и мадемуазель де Лавальер.

11 декабря. Испания объявляет войну Франции.

1684

11 февраля. Аллио назначен тюремным врачом Бастилии.

13 июня. Приказ об освобождении графа дю Брея (или Дюбрея), дата предположительная.

15 августа. Регенсбургское перемирие между Францией и Испанией.

1685

16 февраля. Яков II наследует своему брату Карлу II в качестве короля Англии.

Сентябрь. Заключение в форт острова Святой Маргариты шевалье Бенуа де Тезю и содержание его там за счет собственного отца, сеньора де Тезю-Раньи, советника парламента Дижона.

17 октября. Эдикт Фонтенбло, которым отменялся Нантский эдикт.

30 октября. Смерть Мишеля Ле Тейе, канцлера Франции, в возрасте восьмидесяти трех лет.

18 ноября. Барбезьё приносит присягу в качестве наследника должности государственного секретаря.

1686

5 июня. Назначение господина Ростана хирургом форта на острове Святой Маргариты.

1687

4 или 5 января. Смерть Ла Ривьера в Эгзиле.

10 января. Сен-Мар назначен капитан-губернатором Леренских островов.

3 марта. Барбезьё впервые исполняет, вместе со своим отцом Лувуа, функции государственного секретаря.

30 апреля. Прибытие на остров Святой Маргариты Сен-Мара и Эсташа Данже.

22 августа. Приказ господину де Вильбуа, начальнику цитадели Пинероля и коменданту донжона, принять некоего Жана Эрса.

4 сентября. Сообщение о переводе на остров Святой Маргариты заключенного с железной маской на лице.

1688

8 января. Эсташ Данже помещен в одну из двух камер со сводами в форте на острове Святой Маргариты.

31 мая. Прибытие на остров Святой Маргариты господина Сен-Андре де Вильнёв, заключенного, содержавшегося за счет его родителей.

Ноябрь-декабрь. «Славная революция» в Англии.

26 ноября. Объявление войны Республике Соединенных провинций.

1689

27 февраля. Назначение Шарля де Ла Мотт-Герена королевским наместником на острове Святой Маргариты.

10 мая. Прибытие Поля Карделя, протестантского пастора, на остров Святой Маргариты в сопровождении Озийона-сына.

25 июня. Людовик XIV объявляет войну Англии.

1690

7 апреля. Прибытие Пьера де Сальва, протестантского пастора, на остров Святой Маргариты в сопровождении Озийона-сына.

Май. Прибытие Габриеля Матюрена, по прозванию Летан, протестантского пастора, на остров Святой Маргариты.

1691

16 июля. Смерть Лувуа. Его сын Барбезьё наследует ему в должности государственного секретаря военных дел.

1692

Появление «в Кёльне, у Пьера Марто» оранжистского памфлета «Любовная связь Анны Австрийской, супруги Людовика XIII, с мсье Г. Д. Р., настоящим отцом Людовика XIV…».

20 апреля. Смерть коменданта де Вильбуа.

18 мая. Ла Прад заступает на место Вильбуа в Пинероле.

Май-июнь. Прибытие Матьё Мальзака, протестантского пастора, на остров Святой Маргариты.

1693

25 сентября — 3 октября. Артиллерийский обстрел Пинероля.

4 октября. Победа, одержанная Катина при Марсалье, близ Пинероля, над войсками герцога Савойского и принца Евгения.

1694

Апрель-май. Перевод четверых государственных заключенных из донжона Пинероля на остров Святой Маргариты (Маттиоли, его слуга Руссо, Ле Бретон и Эрс).

Июль. Прибытие Гардьен-Живри и Элизе Жиро, протестантских пасторов, на остров Святой Маргариты.

1695

Октябрь. «Луиза Мария Терезия, мавританка», стала монахиней женского Бенедиктинского монастыря Море.

1696

29 июня. Заключение секретного договора между Людовиком XIV и герцогом Савойским Виктором Амедеем II, предусматривавшего передачу Пинероля Савойе.

10 сентября. Публикация мирного договора между Францией и Савойей, предусматривавшего возвращение Пинероля герцогу Виктору Амедею II Савойскому.

19 сентября. Приступили к сносу донжона и фортификационных сооружений Пинероля согласно подписанному мирному договору.

1697

21 сентября. Подписание Рисвикского мирного договора между Францией, Англией, Республикой Соединенных провинций и Испанией.

31 октября. Мирный договор между Францией и Священной Римской империей германской нации.

18 декабря. Умер Франсуа де Монлезен, маркиз де Бемо, начальник Бастилии.

1698

1 апреля. Англичанин Хант прибывает на остров Святой Маргариты в сопровождении мсье де Ла Поммере.

8 мая. Сен-Мар назначен на должность начальника Бастилии.

1 сентября. Мсье де Сен-Мар отправляется в Бастилию, начальником которой он назначен, вместе со своим «старым заключенным».

18 сентября, 3 часа пополудни. Прибытие мсье де Сен-Мара в Бастилию с заключенным, на лице которого была черная бархатная маска.

9 октября. Маркиз де Сомри официально назначен губернатором острова Святой Маргариты.

6 и 9 октября. Газета «Gazette d'Amsterdam» сообщила о прибытии мсье де Сен-Мара в Бастилию с одним заключенным, указав, что другого заключенного он отправил в Пьер-Ансиз.

1699

Декабрь. На острове Святой Маргариты умер Руссо, слуга господина Маттиоли.

1700

18 августа. На острове Святой Маргариты умер Ле Бретон.

1701

5 января. Умер Барбезьё. Мишель де Шамийяр совмещает должности генерального контролера финансов и государственного секретаря военных дел.

1702

16 мая. Прибытие Константена де Ранвиля в Бастилию.

Декабрь. Элизе Жиро умер на острове Святой Маргариты.

1703

19 сентября. Аллио уволен с должности тюремного врача Бастилии, и на его место назначен Фрекьер.

19 ноября. В Бастилии скончался человек в черной бархатной маске.

20 ноября, 4 часа пополудни. Человек в черной велюровой маске похоронен на кладбище прихода Святого Павла.

23 ноября. Умер маркиз Андре Антонен Довернь, мсье де Сен-Мар, великий бальи и губернатор Санса, младший лейтенант полка жандармерии Анжу, младший сын Сен-Мара, раненный 15 ноября в бою при Спире.

1705

19 мая. Умер Жак Розарж, помощник коменданта Бастилии, в возрасте пятидесяти двух лет.

1706

29 сентября. Умер Этьен Дю Жюнка, королевский наместник Бастилии.

1708

26 сентября. В Бастилии умер Сен-Мар в возрасте восьмидесяти двух лет «или около того».

1709

3 июля. На острове Святой Маргариты умер Пьер де Сальв.

1711

Май. Граф дю Брей (или Дюбрей) умер в замке Пьер-Ансиз.

10 и 22 октября. Письмо Елизаветы Шарлотты Баварской об узнике в маске.

1713

Умер Жан Гардьен-Живри на острове Святой Маргариты.

21 января. Умер Антуан Ларю по прозванию Рю, тюремщик Бастилии.

1714

31 июля. Приказ об освобождении Матюрена (Летана), заключенного на острове Святой Маргариты, с обязательным условием покинуть королевство.

1715

1 сентября. В Версале умер Людовик XIV.

Декабрь. Умер Ла Прад, комендант цитадели Безансона.

1717

16 мая. Вольтер заключен в Бастилию.

1720

Ла Гранж-Шансель заключен в тюрьму на острове Святой Маргариты.

1721

14 апреля. Умер Мишель де Шамийяр.

1722

26 марта. Ла Гранж-Шансель бежал с острова Святой Маргариты.

1723

19 ноября. Умер Антонен Номпар де Гомон, герцог де Лозен, в возрасте девяноста лет и четырех месяцев.

1724

22 марта. Умер Луи де Формануар, лейтенант роты вольных стрелков на острове Святой Маргариты.

1725

15 февраля. Умер Матьё Мальзак, протестантский пастор, на острове Святой Маргариты.

1740

Умер Гийом де Формануар де Корбе.

1741

Умер Шарль де Ла Мотт-Герен, бывший королевский наместник на острове Святой Маргариты, в возрасте ста одного года.

1745

Первое издание «Секретных мемуаров для написания истории Персии».

1746

2 сентября. Умер Жан Батист Кольбер де Торси, бывший государственный секретарь иностранных дел.

1747

Публикация в Гааге Петером Хондтом романа шевалье де Муи «Железная маска, или Удивительные приключения отца и сына».

1751

Выход первого издания «Века Людовика XIV» мсье де Франшвиля (Вольтера).

1764

30 марта. Похороны Жана Марсолана, хирурга, зятя Фрекьера.

1770

15 августа. Письмо барона фон Хейса от 28 июня, в котором Маттиоли идентифицируется с Железной маской, опубликовано в «Journal encyclopédique».

1778

2 февраля. Визит аббата Папона на остров Святой Маргариты.

30 мая. Умер Вольтер.

1782

9 ноября. Умер Клод Сушон, офицер роты вольных стрелков на острове Святой Маргариты, в возрасте восьмидесяти двух лет.

БИБЛИОГРАФИЯ

I. Опубликованные источники (мемуары, письма, документы, свидетельства очевидцев)

Anonyme (предположительно: Simon Nicolas Henri Linguet). Remarques historiques sur la Bastille. Lnd., 1783. P. 88–97 (переизд. в 1784 и 1789).

Béranger, Pierre-Jean de. Souvenirs biographiques d'un chansonnier. Paris, 1854.

Breteuil, baron de. Mémoires, éd. établie par E. Lever. Paris, François Bourin, 1992.

Caylus, Marthe de Mursay, comtesse de. Souvenirs, éd. B. Noël. Paris, Mercure de France, 1965.

Challes, Robert. Mémoires, éd. A. Augustin-Thierry. Paris, 1931.

Condé (Louis II de Bourbon, prince de, dit le Grand) et le duc d'Enghien. Lettres inédites à Marie-Louise de Gonzague, reine de Pologne, éd. E. Magne. Paris, 1920.

Cosnac, Daniel de. Mémoires, éd. Jules de Cosnac. Société de l'Histoire de France. Paris, 1852, 2 vol.

Depping, Georges Bernard. Correspondances administratives sous le règne de Louis XIV. Coll. de documents inédits sur l'histoire de France. Paris, 1850–1855, 4 vol.

Funck-Brentano, Frantz. Archives de la Bastille. T. IX du Catalogue des manuscrits de la bibliothèque de l'Arsenal. Paris, 1892–1894.

Guyon, M-me. Récits de captivité. Grenoble, Jérôme Millon, 1992.

La Fare, Charles Auguste, marquis de. Mémoires et Réflexions sur les événements du règne de Louis XIV, éd. Michaud et Poujoulat. Paris, 1839. Série 3, vol. VIII.

Louis XIV, Œuvres de Louis XIV, éd. Grouvelle. Paris, 1806, 6 vol.

Montpensier, Anne Marie Louise d'Orléans, duchesse de. Mémoires, éd. Chéruel. Paris, 1856–1859, 4 vol.

Ravaisson, François. Archives de la Bastille. Paris, 1866–1884, 16 vol.

Saint-Maurice, Thomas François Chabod, marquis de. Lettres sur la cour de Louis XIV, 1667–1673, éd. Jean Lemoine. Paris, 1910, 2 vol.

Saint-Simon, Louis de Rouvroy, duc de. Mémoires, éd. A. et J. de Boislile et Lecestre. Paris, 1879–1930, 43 vol.; éd. Coirault. Paris, 1983–1988, 8 vol.

Sévigné, Marie de Rabutin-Chantal, marquise de. Correspondance, éd. R. Duchêne. Paris, 1972–1978, 3 vol.

II. Основные работы, посвященные Железной маске (в хронологической последовательности)*

* С некоторыми добавлениями на русском языке. (Прим. ред.)

Constantin de Renneville. L'Inquisition française ou Histoire de la Bastille. Amsterdam. Leyde, 1719. T. I.

Anonyme. Mémoires secrets pour servir à l'histoire de Perse. Amsterdam, 1745. (Переизд. в 1746, 1759 (Berlin), 1763 (Amsterdam).)

Anonyme. Bibliothèque raisonnée des ouvrages des savants de l'Europe pour les mois d'avril, mai et juin 1745. Amsterdam, 1745, 2e partie. P. 348–359.

Anonyme. Lettre de M. de W… à M. de G… // Journal des savants. Amsterdam, juillet 1745. P. 348–359.

Bibliothèque française ou Histoire littéraire de la France. Amsterdam, 1746. T. XL11, 2 partie. P. 362–366.

Voltaire. Le Siècle de Louis XIV, Ire éd. sous le nom de M. de Francheville, parue à Berlin en 1751, 2e éd. 1752.

Lenglet Dufresnoy (abbé Nicolas). Plan de l'Histoire générale et particulière de la monarchie française, où l'on trouve l'histoire des rois, celle des maisons illustres, des fiefs, des charges et grands hommes. 1753. T. III. P. 268–269.

Voltaire. Supplément au Siècle de Louis XIV. 1753.

La Beaumelle, Laurent Angliviel de. Réponse au Supplément au Siècle de Louis XIV. 1754. P. 48.

Marchand, Prosper. Masque de fer // Dictionnaire historique (du même). 1758–1759. T. I. P. 139–154.

La Beaumelle, Laurent Angliviel de. Lettre de M. de La Beaumelle à M. de Voltaire. 1763.

Voltaire. Suite de l'Essai de l'Histoire générale. 1763.

Voltaire. Note sur le Masque de fer // Encyclopédie ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts. 1765. T. VIII. P. 226.

Chaudon, père de. Articles «Beaufort» et «Masque de fer» // Nouveau dictionnaire historique portatif. Amsterdam, 1766. T. I. P. 251–252; T. III. P. 113–114 (переизд. и дополн. в 1766 и 1769).

Fréron, Elie-Catherine. Lettre sur le Masque de fer // L'Année littéraire. 1768. T. IV. P. 73–85.

Formanoir de Palteau, Guillaume Louis. Lettre du 19 juin 1768 // L'Année littéraire. T. IV. P. 351–354.

Poullain de Saintfoix. Lettre à Fréron // L'Année littéraire. 1768. T. VI. P. 128–133.

Poullain de Saintfoix. Lettre de M. de Saintfoix au sujet de l'Homme au masque de fer. Amsterdam, 1768.

La Grange-Chancel (Joseph de Chancel, dit). Lettre à Fréron // L'Année littéraire. 1768. T. XXXII. P. 189 et suiv.

Griffet (R. P. Henri). Traité des différentes sortes de preuves qui servent à établir la vérité en Histoire. Liège, 1769.

Poullain de Saintfoix. Réponse de M. de Saintfoix au R. P. Griffet et recueil de tout ce qui a été écrit sur le prisonnier masqué. Lnd., 1770.

Heiss, baron de. Lettre au sujet du Masque de fer // Journal encyclopédique, 15 août 1770. T. VI. P. 132–135.

Voltaire. Questions sur l'Encyclopédie. 1770.

Bonfsgarde. Masque de fer // Dictionnaire historique et critique (du même). 1771. T. III. P. 383–387.

Papon (abbé Jean-Pierre). Voyage littéraire de Provence. Paris, 1780.

Proyard, abbé. Vie du dauphin, père de Louis XVI. Paris, 1782. P. 165–169.

La Borde, Jean-Benjamin de. Histoire de l'Homme au masque de fer tirée du Siècle de Louis XIV par Voltaire. Lnd., 1783.

Anonyme. Note sur le Masque de fer // Journal des gens du monde. 1783. T. IV. P. 282–295.

Bouche, Charles François. Essai sur l'histoire de Provence, suivi d'une notice des Provençaux célèbres. Marseille, 1785.

Dutens, Louis. Correspondances interceptées. Paris, 1788. P. 12–30.

Anquetil, Louis Pierre. Galerie de l'ancienne Cour. Paris, 1788. P. 270–277.

Anquetil, Louis Pierre. Louis XIV, sa Cour et le Régent. Paris, Moutard, 1789. T. I. P. 241–243.

Anonyme. L'Homme au masque de fer dévoilé, d'après une note trouvée dans les papiers de la Bastille. 1789.

Anonyme. Recueil fidèle de plusieurs manuscrits trouvés à la Bastille dont l'un concerne spécialement l'Homme au masque de fer. Paris, 1789, 32 p.

Anonyme. Histoire du fils d'un roi, prisonnier à la Bastille, trouvée sur les débris de cette forteresse. Paris, 1789, 16 p. (Есть русский перевод: История одного королевского сына, узника в Бастилии, обретенная под развалинами сей крепости и известная под имянем Железной маски. Переведена с французского. М., тип. Клаудия, 1794.)

Carra, Jean-Louis. Mémoires historiques et authentiques sur la Bastille. Paris, 1789. T. I. P. 315 et suiv.

Cubières, Michel de. Voyage à la Bastille fait le 16 juillet 1789 et adressé à Mme de G… a Bagnols. Paris, 1789.

Charpentier (avec la collaboration de Manuel). La Bastille dévoilée ou Recueil des pièces authentiques pour servir a son histoire. Paris, 1789–1790. T. III, 9e livraison. P. 1–80.

Faur. Vie privée du maréchal de Richelieu. 1791. T. I. P. 88–92.

Saint-Mihiel, M. de. Le Véritable Homme dit au masque de fer, ouvrage dans lequel on fait connaotre sur preuves incontestables à qui ce célèbre infortuné doit le jour, quand et où il naquit. Strasbourg, 1791

Richelieu, Maréchal de. Mémoires, rédigés par Jean-Louis Giraud, abbé Soulavie. 1792. T. VI. P. 1–52.

Chambrier, M. d'Olorès, baron de. Mémoire sur le Masque de fer lu à l'académie de Berlin le 26 novembre 1795 // Mémoires de l'Académie royale des Sciences et Belles-Lettres depuis l'avènement de Frédéric-Guillaume II au trône. 1795.

Sénac de Meilhan. Lettre sur le Masque de fer // Mélanges philosophiques et littéraires. Hambourg, 1795. T. II. P. 324–378.

Crawfurd, Quentin. Histoire de la Bastille, avec un appendice contenant entre autres choses une discussion sur le prisonnier au masque de fer. Paris, 1798. P. 270–378.

Roux-Fazillac, Pierre. Recherches historiques et critiques sur l'Homme au masque de fer, d'où résultent des notions certaines sur ce prisonnier, ouvrage rédigé sur des matériaux authentiques. Paris, an IX (1800).

Reth (alias le baron de Servières). Véritable Clef de l'histoire de l'Homme au masque de fer. 10 nivôse an XI (31 décembre 1802), 11 p.

Dutens, Louis. Mémoires d'un voyageur qui se repose. 1804. P. 204–210.

Weiss, С. Le Masque de fer // Biographie universelle ancienne et moderne de Michaud. Paris, 1820. T. 27. P. 393–397.

Taules, chevalier de. L'Homme au masque de fer, mémoire historique où l'on réfute les différentes opinions relatives a ce personnage mystérieux et où l'on démontre que ce prisonnier fut une victime des Jésuites. Paris, 1825.

Delort, Joseph. L'Homme au masque de fer, histoire complète de ce prisonnier jusqu'a aujourd'hui inconnue, et des causes secrètes de sa longue captivité. Paris, 1825.

Ellis, George Agar. The History of the State Prisoner Commonly Called the Iron Mask, extracted from documents in the French archives. Lnd., 1826; trad. fr. 1830.

Delort, Joseph. Histoire de la détention des philosophes et des gens de lettres à la Bastille et à Vincennes, précédée de celles de Fouquet, de Pellisson et de Lauzun. Paris, 1829. T. I.

Dufey de l'Yonne. La Bastille. Mémoires pour servir à l'histoire secrète du gouvernement français depuis le XIVe siècle jusqu'en 1789. Paris, 1833.

Mérimée, Prosper. Note d'un voyage dans le Midi de la France. Paris, Fournier, 1835.

Garcin E. Dictionnaire historique et topographique de la Provence ancienne et moderne. 1835. T. II. P. 66–67.

Jacob, Paul Lacroix (dit le bibliophile). L'Homme au masque de fer. Paris, Victor Magen, 1837.

Joigneaux, Pierre. Histoire générale de la Bastille. Paris, 1838.

Maquet. Auguste. Histoire de la Bastille. 1844. T. V. P. 185–188.

Lardier, Alexandre. Histoire de l'île Sainte-Marguerite. Marseille, 1845.

Dumas, Alexandre. Louis XIV et son siècle. Paris, 1845. T. II. P. 506.

Lecointe, Paul. Les Mensonges politiques ou Révélation des mystères du Masque de fer et de Louis XVII. Paris, 1847.

Gleichen, Charles-Henri, baron de. Souvenirs. Paris, 1848.

Mallet du Pan, Jacques. Mémoires et Correspondance. Paris, 1851. T. II. P. 480–482.

Favre L. Trois Époques de l'histoire de France ou Nouveaux Récits historiques racontés a la jeunesse. Paris, 1852.

Lhuillier. Le Masque de fer // Le Messager de la Haute-Marne. 2 et 12 décembre 1855.

Laroche-Héron, M. de. Notice sur les îles de Lérins. Draguignan, 1859.

Alliez, abbé. Les Iles de Lérins, Cannes et les rivages environnants. Paris, Marseille, Draguignan, 1860.

Barthélémy, Charles. Erreurs et Mensonges historiques. Paris, 1863.

Louvet L. Masque de fer // Nouvelle Biographie. Paris, Didot, 1865. T. 34.

Sardou A.-L. Notice historique sur Cannes et les oles de Lérins, suivie d'Une Dissertation sur le Masque de fer. Cannes, 1867.

Bellecombe A. de. La légende du Masque de fer // L'Investigateur, journal de l'Institut historique. T. VIII, 1868. P. 161–172.

Nicole P. Le Masque de fer // Journal de Mâcon, 16 octobre 1869.

Topin, Marius. L'Homme au masque de fer. Paris, 1869, 418 p.

Langeron, Edouard. L'Homme au masque de fer. La Rochelle, 1870, 31p.

lung, Théodore. La Vérité sur le Masque de fer (les empoisonneurs), d'après les documents inédits des archives de la Guerre et autres dépôts publics. Paris, 1872, 457 p.

Foissac, Dr. P. La Chance ou la destinée. Paris, 1876. P. 158–194.

Ubalde (alias Anatole Loquin). Le Secret du Masque de fer, étude sur les dernières années de Jean-Baptiste Poquelin de Molière (1664–1703). Bordeaux et Orléans, 1883, 32 p.

Loiseleur, Jules. Trois énigmes historiques. La Saint-Barthélémy, l'affaire des Poisons et Mme de Montespan, le Masque de fer devant la critique moderne. Paris. Pion, 1883. P. 225–332.

Surville, M. de. Le Masque de fer a-t-il été fatal au trône de France, ou Les Misères d'une dynastie de 1703 a 1883. Paris, 1884.

Pittavino, Alberto. Storia di Pinerolo e del suo circondario narrata al popolo. Pinerolo, 1886.

Remy G. Histoire de la Bastille et de la rue Saint-Antoine avant 1789. Paris, 1887.

Montaudon H. La vérité sur le Masque de fer ou recherches sur l'identité du personnage désigné sous ce titre // Revue de la Société d'études historiques, septembre-décembre 1888.

Sandrin Ch. (alias Anatole Loquin). Lettre a M. Ubalde sur la mort de Molière. Bordeaux, 1889.

Lair, Jules. Nicolas Fouquet, procureur général, surintendant des Finances, ministre d'Etat de Louis XIV; в качестве Приложения к: Histoire du Masque de fer. T. 2. Paris, 1890, 2 vol.

Anonyme (Anatole Loquin). L'Homme au masque de fer, c'est… Molière. Opinion émise par Ubalde et présentée de nouveau par un bouquineur. 1893.

Bournon, Fernand. La Bastille, collection de l'Histoire générale de Paris. Paris, 1893.

Carutti di, Contegno (baron Domenico). Storia délia citta di Pinerolo. Pinerolo, 1893. P. 427–479.

Burgaud, Emile et Bazéries, Etienne. Le Masque de fer. Révélation de la correspondance chiffrée de Louis XIV. Paris, 1893.

Carutti di Contegno (baron Domenico). La Crocita valdese del 1488 e la Maschera diferro con alcune appendici alla storia di Pinerolo. Pinerolo, 1894.

Bertrand, Pierre. Le Masque de fer // Revue encyclopédique, 1er avril 1894.

Funck-Brentano, Frantz. L'Homme au masque de velours noir dit le Masque de fer // Revue historique. T. 56, nov.-déc. 1894. P. 253–303.

Funck-Brentano, Frantz. Nouveaux documents sur la Bastille // Revue Bleue, 26 mars 1896. P. 400–405.

Funck-Brentano, Frantz. Légendes et archives de la Bastille, Paris, 1898. (Есть русский перевод: Функ-Брентано Ф. Бастилия: ее легенды и архивы. СПб., 1911.)

Boutry, Maurice. Une mystification diplomatique. La trahison du comte Matthioli (L'Homme au masque de fer) // Revue des Etudes historiques. Paris, 1899. P. 167–177, a также отдельное издание.

Loquin, Anatole. Un secret d'Etat sous Louis XIV: le prisonnier masqué de la Bastille, son histoire authentique, Paris, 1900.

Hopkins, Tighe. The Man in the Iron Mask. Leipzig, 1901.

Duvernois, Henri. L'éternelle énigme. Le tombeau du Masque de fer. Au jardin mystérieux, 17 rue Beautreillis. L'ancien cimetière Saint-Paul // La Presse, 24 janvier 1902.

Peltier, Paul. L'Homme au masque de fer // La Vie illustrée, 14 mars 1902. P. 382.

Funck-Brentano, Frantz. L'éternelle énigme // Revue Bleue, 26 mars, 18 et 25 octobre 1902.

Bouyer, Léon. Le Masque de fer // Revue de Saintonge et d'Aunis, 1er avril 1902.

Ponsard F. Le mystère de la rue Beautreillis // Le Figaro, 18 avril 1902. Le Pippre, Commandant. Dernier Mot sur le Masque de fer, 1903, 40 p. Lang, Andrew. The Valet's Tragedy and Other Studies… Lnd., 1903; éd. fr.: Les Mystères de l'Histoire. Paris, 1907.

La Ville d'Avray, H. de. Encore le Masque de fer // Cannes Artiste, revue musicale, artistique, littéraire, 15 mars 1903.

Boyen d'Agen. Le Masque de fer de l'île Sainte-Marguerite a la Bastille. Paris, 1904.

Bracking, Dr. W. Zur Vorsehung über die eiserne Maske // Historische Vierteljahrschrift. 1904, 3 cahier.

Bröcking, Dr. W. Das Rätsel der eiserne Maske und seine Lösung. Zweite, völlig neu bearbeitete Auflage? Leipzig, Reclams Universalbibliothek, 1906.

Pélissier L.-G. Relation d'un voyage en felouque de Saint-Tropez à Gênes en 1687 // Revue des Etudes historiques. 1907. P. 224 et suiv.

Barnes, Mgr Arthur Stapylton. The Man of the Mask, a study in the byways of History. Lnd., Smith, Elder and C°, 1908.

Van Gennep, Arnold. Le Masque de fer, une solution nouvelle // Mercure de France, 16 janvier 1909. P. 232–243.

La Burthe Gean. Un problème historique. La Question de l'Homme au masque de fer. Poitiers, 1909.

Matte, Louis. Crimes et Procès politiques sous Louis XIV, le procès Fouquet, la conspiration du chevalier de Rohan, le Masque de fer. Paris, 1910.

Montorgueil, Georges. La sempiternelle énigme // L'Eclair, 15 décembre 1910.

Correte, baron de. Le Masque de fer // Diex el Volt, revue du surnaturel au XXe siècle, janvier-février 1910.

La Voix de Marie (23 juillet 1910); Le Droit au trône, revue mensuelle illustrée (25 juin 1911); L'Echo du merveilleux (1 décembre 1910 — 1 juillet 1911); Le Masque de fer, revue historique et politique (20 juillet 1911 — 25 février 1912); La Maison de France (16 mai 1912); La Maison de France et le Masque de fer (23 mars — décembre 1912); Le Lys de France (1913), organes défendant la cause de Mgr Félix de Valois, dit Henry duc d'Anjou, prétendu descendant du Masque de fer.

Bury, R. de. La question du Masque de fer // Le Mercure de France, 1er janvier 1911.

Lenotre, Théodore Gosselin (alias G.). Le Masque de fer // Le Temps, 1er février 1911.

Cabanes, Dr. A. L'énigme du masque de fer // Aesculape, janvier 1911. P. 22–24, reproduit sous le titre: «L'énigme du masque de velours noir» dans Légendes et Curiosités de l'Histoire, Paris, Albin Michel, s. d. P. 221–233, puis dans Les Secrets de l'Histoire, Paris, Flammarion, 1938. P. 5—13.

Lang, Andrew. The Man in the Iron Mask // The Athenaeum Journal, 9 mars 1912.

Laloy, Emile. Enigmes du Grand Siècle: le Masque de fer, Jacques Stuart de la Cloche, l'abbé Prignani, Roux de Marsilly. Paris, 1912, 2e éd. 1913.

Scheichl, Dr. Franz. Der Maltesenritter und Generalleutnant Jokob Bretel von Gremonville. 1914.

Raulin, G. de. L'Ile Sainte-Marguerite. 1919, 62 p.

Dhumez. Le Masque de fer // Le Petit Niçois, 1er, 8, 17 et 22 octobre 1924.

Henri-Robert. Le Masque de fer // Les Grands Procès de l'Histoire. Paris. T. IV, 1925.

Girard, Albert. Le Vrai Masque de fer, juillet 1925.

Saint-Geours, Luc de. M. de La Pommerie, Masque de fer, juillet 1925.

Pittavino, Alberto. La Maschera di ferro ed i prigionieri della cittadella. Pinerolo, 1927.

Righi, F. Pascucci. Monsignor Righi e la Maschera di ferro. Bologne, 1929.

Laloy, Emile. Révélations historiques: Qui était le Masque de fer? // Mercure de France, Paris, 15 août 1931, 15 août 1932 et 15 mars 1933, tirés a part.

Duvivier, Maurice. Le Masque de fer. Paris, 1932.

Dhumez. Autour du Masque de fer. Claude Souchon // L'Eclaireur du Soir, 25 et 26 décembre 1932.

Funck-Brentano, Frantz. Le Masque de fer. Paris, Flammarion, 1933, 125 p.

Vernadeau, Pierre. Le Médecin de la Reyne. Paris, Denoël, 1934, 91p.

Tenant de La Tour, Geoffroy. Une étrange aventure: Le Masque de fer à… Saint-Yrieix? Paris, 1934, 19 p.

Lenotre, Théodore Gosselin (alias G.). Dossiers de police. Paris, Grasset, 1935.

Barbery, Bernard. L'Enigme du Masque de fer. Paris, 1935.

Adam, Antoine. Un document inédit au dossier du Masque de fer // Revue d'Histoire de la philosophie et d'histoire générale des civilisations, 15 octobre 1938.

Treich, Léon. Le Masque de fer // Enigmes historiques, éd. De Fontenelle. 1946. P. 49–64.

Lenotre, Théodore Gosselin (alias G.). Un arrière-petit-fils du Masque de fer // De Belzébuth à Louis XVII. Paris, Grasset, 1950. P. 51–60.

Mongrédien, Georges. Le Masque de fer. Paris, Hachette, 1952.

Mongrédien, Georges. Le problème du Masque de fer. Deux documents inédits // XVII siècle. 1953. № 17–18. P. 55–58.

Furneaux, Rupert. The Man behind the Mask, the Real Story of the «Ancient Prisoner». Lnd., 1954.

Nanteuil, Jacques. Note médite sur le Masque de fer // Miroir de l'Histoire. 1954. № 9. P. 7–10.

Leslie, Shane. The Man in the Iron Mask // Month. Lnd., 1955. T. 199. № 1053. P. 302–307.

Gérin-Ricard, Lazare de. Le Masque de fer. La solution de l'énigme. Marseille, 1956.

Mongrédien, Georges. Le Masque de fer était-il un frère de Louis XIV? // Miroir de l'Histoire. № 115, 1956. P. 608–612.

Bonmariage, Sylvain. Un nouveau Masque de fer // Aux Carrefours de l'Histoire. № 9, mai 1958. P. 828 et suiv.

Broglie, Isabelle de. Le Duc de Beaufort, roi des Halles ou roi de France? Paris, Fasquelle, 1958.

Labarre de Raillicourt, Dominique. L'Homme au masque de fer // Les Cahiers de l'Histoire. № 2, 1960.

Davin, Emmanuel. Napoléon descend-il du Masque de fer? // Le Fureteur. 1963. № 4. P. 125–128.

Lorgeril, Hervé de. Trois Enlèvements politiques: le Masque de fer, le duc d'Enghien, le colonel Argoud. La Ferté-Bernard, 1963.

Marino, Ugo. Storia di Pinerolo. Pinerolo, 1963.

Pittavino, Arnaldo. Storia di Pinerolo e del Pinerolese, 2 vol. Milan, 1963–1966.

Decaux, Alain. Les Grandes Enigmes du passé. Paris, 1964.

Pagnol, Marcel. Le Masque de fer, éd. de Provence, 1965; 2e éd. Le Secret du Masque de fer, éd. de Provence, 1973.

Черняк E. Б. Кто скрывался под «Железной маской» // Новая и новейшая история. М., 1965. № 5.

Pagnol, Marcel. Le Masque de fer, valet de Fouquet // Miroir de l'Histoire, septembre 1966. № 201. P. 25–32.

Левандовский A. П. Тайна Железной маски // Прометей. № 1. M., 1966. С. 366–370.

Toulorge, colonel. Le Masque de fer a-t-il existé? // Annales de la Société des lettres, Sciences et Arts des Alpes-Maritimes. 1968–1969. T. 60. P. 46–53.

Arrèse, Pierre-Jacques. Le Masque de fer, l'énigme enfin résolue. Paris, R. Laffont, 1969.

Mongrédien, Georges. Mais non! Fouquet n'était pas le Masque de fer // Les Nouvelles littéraires, 26 février 1970.

Raphélis, Jean. Le Masque de fer // Annales de la Société scientifique et littéraire de Cannes. Cannes, 1970. T. XXI. P. 29–54.

Petitfils, Jean-Christian. L'Homme au masque de fer, le plus mystérieux des prisonniers de l'Histoire. Paris, Perrin, 1970.

Carlhian-Ribois, Fernand. L'Homme au masque de fer est-il passé à Briançon? // Les Cahiers de l'Alpe. 1971. № 54. P. 151–153.

Diamant-Berger, Marcel. L'Homme au masque de fer. Paris, 1971, 244 p.

Mast, Marie-Madeleine. Le Masque de fer. Une solution révolutionnaire. Paris, Tchou, 1974.

Petitfils, Jean-Christian. La Vie quotidienne à la Bastille du Moyen Age à la Révolution. Paris, Hachette, 1975.

Antier, Jean-Jacques. Les Grandes Heures des îles de Lérins. Paris, Perrin, 1975.

Collectif: Pinerolo, la Maschera diferro e il suo tempo. Atti del Convegno internazionale di studio, 28–29 settembre 1974, organizzato dalla Pro Loco Pinerolo, 1976, 378 p. (contributions de G. Amoretti, F. Carminati, C. G. Borgna, U. Marino, A. F. Parisi, E. Patria, G. Mongrédien, P. J. Arrèse, J. C. Petitfils, P. M. Dijol, G. Dolei, P. Damilano, G. Visentin, P. Bruno).

Dauphin J.-L. Un château en Jovinien: Palteau et le Masque de fer // L'Echo de Joigny. 1977. № 2. P. 21–28.

Bartoli, Camille. J'ai découvert l'inconcevable secret du Masque de fer. Nice, Alain Lefeuvre, 1978.

Dijol, Pierre-Marie. Nabo ou le Masque de fer. Paris, France-Empire, 1978.

Marino, Ugo. I Prigionieri di Pinerolo, Ed. Alzani. Pro Loco Pinerolo, 1979.

Татаринов Ю. В. Секрет Железной маски // Французский ежегодник. 1977. М., 1979. С. 149–163.

Татаринов Ю. В. Новый ответ на загадку французской истории // Вопросы истории. 1979. № 10. С. 112–123.

Raby, G. Mongrédien, В. Fertel. Cavoye et le Masque de fer // L'Intermédiaire des chercheurs et des curieux, octobre 1979. P. 940–952, avril 1980. P. 372–375.

Lancassin, F. Le Masque de fer ou inventaire successoral pour une légende défunte // Passagers clandestins, 1, 10/18, 1979. № 1319.

Perrot, Mauro Maria. La Maschera di ferro // Il Delfino. № 59, anno XL Turin, 1981.

Ambelain, Robert. La Chapelle des damnés. La véritable affaire des Poisons, 1650–1703. Paris, 1983.

Rolando T. Cronistoria di Pinerolo e del suo territorio. Pinerolo, 1985.

Cottret, Monique. La Bastille à prendre. Histoire et mythe de la forteresse royale. Paris, PUF, 1986.

Perrot, Mauro Maria. La Maschera di ferro // Bollettino délia Societa storica pinerolese, anno III. № 2, déc. 1986.

Perrot, Mauro Maria. Pinerolo e gli studi sulla Maschera di ferro // Bollettino della Societa storica pinerolese, anno IV. № 2, Pinerolo, 1987.

Thompson, Harry. The Man in the Iron Mask. Lnd., 1987.

Patria, Luca. «Giù la maschera Monsieur de Saint-Mars!» // La Valsusa. № 37, 1 octobre 1987. P. 20–21.

Noone, John. The Man behind the Iron Mask. Gloucester, Alan Sutton, 1988, 2 éd. 1994.

Petitfils, Jean-Christian. Il était le Masque de fer… La fin d'une énigme // Historama. № 55, sept. 1988. P. 38–46.

Caire, Bernard. II était le Masque de fer… Dernières découvertes // Historama. № 55, sept. 1988. P. 47–50.

Collectif: Il y a trois siècles, le Masque de fer… Actes du colloque international sur la célèbre énigme, 12–13 septembre 1987, Cannes, 1989 (contributions de Stanislas Brugnon, Bernard Caire, Pierre-Marie Dijol, John Noone, Harry Thompson, Fernand Carlhian-Ribois, Ettore Patria, Mauro Perrot, Monique Cottret, Dominique Labarre de Raillicourt).

Markale, Jean. La Bastille et l'énigme du Masque de fer. Paris, Pygmalion // Gérard Watelet, 1989.

Brugnon, Stanislas. Reconstitution du registre d'écrou des prisonniers de l'île Sainte-Marguerite à compter du 30 avril 1687 et jusqu'au 19 mars de l'année 1704, 1992, document dactylographié.

Rochon R. La Tour d'en bas, prigione della Maschera di ferro? // L'eco del Chisone, 18 avril 1991. № 16. Р. 3.

Le Bossé, Michel-Vital. Le Masque de fer, c'est la faute à Voltaire. Condésur-Noireau, 1991, 143 p.

Luizet, Jean. Ce Masque de fer qui n'était qu'en velours. Paris-Carnac. 1991.

Черняк E. Б. Пять столетий тайной войны. Из истории секретной дипломатии и разведки. 5-е изд. М., 1991. С. 185–242.

Collectif: Pinerolo, la Maschera di ferro e il suo Tempo, Atti del secondo convegno internazionale di studio, Pinerolo, 13–15 settembre 1991, Pro Loco Pinerolo (avec des contributions notamment de G. Visentin, G. Amoretti, F. Carminati, M. Perrot. P. Bonvallet, E. Patria, P.-M. Dijol, B. Caire, J.-C. Petitfils, J. Noone, R. Rochon). Pinerolo, Arti Grafiche Alzani, 1992.

Petitfils, Jean-Christian. Le Prigioni di M. de Saint-Mars nel maschio di Pinerolo // Bollettino della Societa storica pinerolese. Pinerolo, 1991–1992. № 1–2. P. 26–31.

Martin, Ronald. On the Trail of the Iron Mask: The State of the Question // Proceedings of the Annual Meeting of the Western Society for French History. Vol. 19, Norman Ravitch, Univ. California, Riveside, 1992. P. 89–98.

Sonnino, Paul. On the Trail of the Iron Mask: The Candidacy of Claude Imbert // Proceedings of the Annual Meeting of the Western Society for French History. Vol. 19, Norman Ravitch, Univ. California, Riveside, 1992. P. 99–108.

Petitfils, Jean-Christian. Le Masque de fer enfin démasqué // Historie. № 552, décembre 1992. P. 69–76.

Татаринов Ю. Б. «Железная маска» — дипломатическая тайна XVII века // Новое время. 1993. № 48. С. 50–53.

Левандовскии А. П. Белый слон Карла Великого. Невыдуманные истории. М., 1993. С. 84–97.

Татаринов Ю. Б. «Железная маска» как жертва тайной дипломатии XVII века // Вопросы истории. 1994. № 11. С. 152–157.

Lujàn, Nestor. El Enigma de la Mascara de Hierro. Barcelone, Pianeta, 1994.

Caire, Bernard. Pourquoi le masque de fer était-il de fer? // L'Intermédiaire des chercheurs et des curieux, juin 1995. № 654. Col. 640–642.

Татаринов Ю. Б. «Железная маска» — государственная тайна Бурбонов XVII века // Новая и новейшая история. 1995. № 1. С. 176–205.

Petitfils, Jean-Christian. L'identité du Masque de fer confirmée à Voltaire // Historia, avril 1996. № 592. P. 74–77.

Riga, Jean-Etienne. Le Masque de fer, une ombre au règne du Roi-Soleil. Marabout, Alleur, 1996.

Visentin, Giovanni. Pinerolo tra cronaca e storia. Pinerolo, 1974, 2e éd. Pinerolo, 1996.

Ceraldini F. La Maschera di ferro. Cavagnolo, 1996.

Bartoli, Camille. Henri de… L'Homme au masque de fer. Sa vie et son secret. Ed. TAC-Motifs, 1997.

Imbert de Bourdeaux, Guillaume. Recueil de lettres secrètes, année 1783, présenté par Paule Adamy. Droz, Genève, 1997.

Caire, Bernard. Di nuovo sull'enigma della Maschera di ferro // Bollettino della Societa storica pinerolese, anno XIV. № 1–2. Pinerolo, 1997.

Dufresne, Danielle et Claude. Le Mystère du Masque de fer. Paris, Tallandier, 1998.

Petitfils, Jean-Christian. Fouquet. Paris, Perrin, 1998.

Perrot, Mauro Maria. La Maschera di ferro. Pinerolo, éd. Alzani, 1998, 142 p.

Petitfils Jean-Christian. Rumeur et secret d'Etat. La légende du Masque de fer // L'Histoire. № 236, octobre 1999. P. 88–92.

III. Прочее

Azéma, Xavier. Un prélat janséniste, Louis Fouquet, évêque et comte d'Agde, 1656–1702. Paris, J. Vrin, 1963.

Barine, Arvède, alias M-me Vincent. Un geôlier au XVII siècle // Revue de Paris, 1er juillet 1905.

Bluche (sous la direction de François). Dictionnaire du Grand Siècle. Paris, Fayard, 1990.

Caffaro, Pietro. Notizie e documenti della Chiesa Pinerolese. Pinerolo, 1900. T. V.

Corvisier, André. Louvois. Paris, Fayard, 1983.

Farge, Ariette. La Justice du roi, la vie judiciaire dans l'ancienne France. Paris, Albin Michel, 1988.

Funck-Brentano, Frantz. Les Lettres de cachet à Paris, étude suivie d'une liste des prisonniers de la Bastille (1659–1789), coll. de l'Histoire générale de Paris. Paris, Imprimerie nationale, 1903.

Hartmann, Cyril Hugues. Charles II and Madame. Lnd., 1937.

Hutton, Ronald. The Making of the Secret Treaty of Dover, 1668–1670 // The Historical Journal. T. XXIX. № 2, 1986. P. 297–328.

Lavisse, Ernest. Louis XIV, éd. René et Suzanne Pillorget. Paris, R. Laffont, 1989.

Mongrédien, Georges. L'Affaire Foucquet. Paris, Hachette, 1956.

Mousnier, Roland. Les Institutions de la France de la monarchie absolue. Paris, PUF, 1974–1980, 2 vol.

Paroletti. Sur la mort du surintendant Fouquet. Notices recueillies à Pignerol. Pinerolo, 1812.

Patria, Luca. II Forte di Exilles. Borgone di Susa, 1975.

Petitfds, Jean-Christian. Lauzun ou l'insolente séduction. Paris, Perrin, 1987.

Petitfìls Jean-Christian. Louis XIV. Paris, Perrin, 1995.

Pillorget, René et Suzanne. France baroque, France classique. Paris, R. Laffont, 1995, 2 vol.

Rabinel, Aimé-Daniel. La Tragique Aventure de Roux de Marcilly, préface d'André Chamson. Toulouse, Privat, 1969.

Rousset, Camille. Histoire de Louvois et de son administration politique et militaire. Paris, 1861–1863, 4 vol.

Sonnino, Paul. Louis XIV and the Origins of the Dutch War. Cambridge Univ. Press, 1988.

Tellier, Luc-Normand. Face aux Colbert, les Le Tellier, Vauban, Turgot… et l'avènement du libéralisme. Presses de l'Université du Québec, 1987.

Vaillé, Eugène. Histoire générale des Postes françaises jusqu'à la Révolution. T. IV, Louvois, surintendant général des Postes. Paris, PUF, 1951.

Visentin, Giovanni. Sébastien Le Prestre-Vauban a Pinerolo // Bollettino della Societa storica pinerolese, anno XII. № 1–2. Pinerolo, 1995.

Visentin, Giovanni. Epotre a Son Excellence la marquise d'Herleville // Bollettino della Societa storica pinerolese. Anno XIII. № 1–2. Pinerolo, 1996.

Warren, Raoul de. Les Prétendants au trône de France. Paris, L'Herne, rééd. 1990.

Willette, colonel. L'Evasion du maréchal Bazaine de l'île Sainte-Marguerite, par son compagnon de captivité, textes inédits présentés par André Castelot. Paris, Perrin, 1973.

IV. Романы (в хронологическом порядке)

Mouhy (Charles de Fieux, chevalier de). Le Masque de fer ou Les Aventures admirables du père et du fils. La Haye, 1746.

Regnault- Warin J.-B. L'Homme au masque de fer. Paris, an XII (1804). 4 vol.

Guénard (Mme Brossin, baronne de Méré). L'Homme au masque de fer ou Les Illustres Jumeaux. Paris, 1821.

Jacob (Paul Lacroix, dit le bibliophile). Pignerol, histoire du temps de Louis XIV, 1680. Bruxelles, 1836, 2 vol., Paris, 1842, rééd. sous le titre: L'Homme au masque de fer, 1680, Genève, éd. de Crémille, 1970.

Dumas, Alexandre. Le Vicomte de Bragelonne. Paris, 1848–1850.

Letoumeur L. Histoire de l'Homme au masque de fer. Nancy, 1849.

Leynadier, Camille. Le Masque de fer. Paris, 1857.

Meynaud (Commandant Joachim). Une promenade à Sainte-Marguerite ou le Masque de fer dévoilé. Nancy, 1858, réédité en 1869 sous le titre: Le Masque de fer, journal de sa captivité a Sainte-Marguerite publié avec des documents inédits. Paris, 486 p.

Robville, M. de. L'Homme au masque de fer ou Les Deux Jumeaux. Paris, 1865.

Féré, Octave (alias Charles Octave Mogeta). L'Homme au masque de fer. Paris, 1876.

Koenig E. A. L'Homme au masque de fer ou Le Somnambule. Paris, 1878. Poli, Oscar de. Le Masque de fer. Paris, 1888. Pitou, Ange. Le Masque de fer. 1905. Ladoucette, Edmond. Le Masque de fer. Paris, 1910. Du Boisgobey (Fortuné). Les Deux Merles de M. de Saint-Mars. Paris, 1878, 2 vol.

Féval fils, Paul, è Lassez, Michel. D'Artagnan et Cyrano réconciliés. L'Evasion du Masque de fer. Paris, Fayard, 1928.

Dunan, Renée. Le Masque de fer ou L'Amour prisonnier. Paris, 1929.

Bemède, Arthur. L'Homme au masque de fer. Paris, 1930.

Kerlecq, Jean. Les Amours du Masque de fer. Paris, 1927, rééd. sous le titre: La Maîtresse du Masque de fer. 1931.

Masini, Clément de. La Plus Dramatique Enigme du XVIII siècle, l'Homme au masque de fer. Ed. du Scorpion, 1964.

Cyrille. Masques de fer. Paris, Alsatia, 1966.

Desprat, Jean-Paul. Le Secret des Bourbons (novembre 1703 — avril 1704). Paris, Balland, 1991.

Dufreigne, Jean-Pierre. Le Dernier Amour d'Aramis. Paris, Grasset, 1993.

Benzoni Juliette. Secret d'Etat. T. III: Le Prisonnier masqué. Paris, Pion, 1998

V. Поэтические произведения (в хронологическом порядке)

Vigny, Alfred de. La Prison (1821), dans Poèmes antiques et modernes.

Quinet, Benoît. Derniers moments de l'Homme au masque de fer, poème dramatique. Bruxelles, 1837.

Un Villeneuvois. L'Histoire du Masque de fer racontée par lui-même. Avignon, 1900.

Leconte, Sébastien-Charles. Le Masque de fer. Paris, Mercure de France, 1911, 191 p.

VI. Пьесы

Arnould. L'Homme au masque de fer ou le Souterrain. Pantomime en quatre actes, jouée au théâtre de l'Ambigu le 7 janvier 1790, 1790.

Le Grand (Jérôme). Louis XIV et le Masque de fer ou Les Princes jumeaux. Tragédie en cinq actes et en vers, jouée pour la première fois au théâtre Molière le 24 septembre 1791, Paris, 1791.

Amould et Foumier. L'Homme au masque de fer. Drame en cinq actes, joué au théâtre royal de l'Odéon le 3 août 1831, 1831.

Hugo, Victor. Les Jumeaux (août 1839), drame inachevé. Paris, 1884.

Dumas, Alexandre. Le Prisonnier de la Bastille. Fin des mousquetaires. Drame en cinq actes et neuf tableaux, représenté pour la première fois au Théâtre national du Cirque le 22 mars 1861. Paris, 1861.

Maurevert, Georges. Le Masque de fer, fantaisie en un acte. Paris, 1884.

Villia. L'Homme au masque de fer. Drame en trois actes, précédé d'une étude historique d'après les travaux les plus récents. Paris, 1909.

Rostand, Maurice. Le Masque de fer. Pièce en quatre actes et en vers, jouée à Paris pour la première fois au théâtre Cora Lapercerie le 1 octobre 1923. La Petite Illustration. № 104, 27 octobre 1923.

Richter, Charles de. Le Masque de fer. Comédie en un acte. Toulon, 17 février 1955.

VII. Комиксы

Gordeaux P. et Grange J. Le Masque de fer. Genève, Minerva, 1970.

Cothias, Marc-Renier. Le Masque de fer. Cycle des sept vies de l'Épervier. T. I: Le Temps des comédiens; T. II; Qui vengera Barrabas?; T. III: Blanches colombes; T. IV: Paires de roy; T. V: Le Secret de Mazarin; T. VI: Le Roi des comédiens. Glénat, 1990–2001.

Brochard, Pierre, et Hempay, Guy. Le Masque de fer suivi de Fouquet et d'Artagnan. Paris, éditions du Triomphe, 1998.

ФИЛЬМОГРАФИЯ

1902, Франция: Le Siècle de Louis XIV. Режиссеры: Ferdinand Zecca и Lucien Nonguet. Сценарист: Z. Rollini. В ролях: Denizot (Людовик XIV), Moreau (Железная маска), Camille Bert (Мазарини). Производство Pathé Films.

1904, Франция: Le Règne de Louis XIV. Режиссер: Lorant-Heilbronn. Pathé.

1908, Франция: Fouquet, l'Homme au masque de fer. Режиссер: d'Albert Cappellani. Сценарист: Jean-Joseph Renaud. В ролях: Alexandre, Yvonne Mirval. S.C.A.G.L.-Pathé.

1909, Италия: La Maschera di ferro. Режиссер: Oreste Mentasti.

1910, Италия: La Maschera di ferro. Режиссер: Giovanni Pastrone (при участии Piero Fosco). Italia-Films.

1922, Германия: Der Mann mit eisernen Mask. Режиссер: Max Glass. Сценаристы: Paul О'Montis, R. Saklikower. В ролях: Wladimir Galdarow (Людовик XIV / Бертран), Albert Basserman (Мазарини). Производство Hans Hofmann, Terra-Films Berlin.

1924, Франция: L'Homme au masque de fer. Légende dramatique d'après l'Œuvre d'Alexandre Dumas.

1928, Англия: The Man in the Iron Mask. Режиссер: George J. Banfield. В ролях: G. H. Mulcaster (Людовик XIV / Железная маска), Gabrielle Morton (Луиза де Лавальер), Annesley Hely (Фуке). Производство British Filmcraft.

1929, США: The Iron Mask. Режиссер: Allan Dwan. Сценарист: Elton Thomas (при участии Douglas Fairbanks). В ролях: Douglas Fairbanks (д'Артаньян), William Bakewell (Людовик XIV / Железная маска), Nigel de Brulier (Ришелье), Belle Bennett (Анна Австрийская), Marguerite de la Motte (Констанция Буанассье). Производство Elton Corp, United Artists.

1938, США: The Face behind the Mask / The Masked Prisoner. Режиссеры: Jacques Tourneur, Milton Lowell Gunzburg. В ролях: George Sorel (Маттиоли), Lyons Wickland (Железная маска), Mary Howard (Луиза де Лавальер), Edward Keane (Фуке), Leonard Penn (Людовик XIV). Производство MGM, série «A Historical Mystery».

1939, США: The Man in the Iron Mask. Режиссеры: James Whale, George Bruce. В ролях: Louis Hayward (Людовик XIV / Филипп де Гасконь), Joan Bennett (Мария Терезия), Warren William (д'Артаньян), Joseph Schildkraut (Фуке), Miles Mander (Кольбер), Albert Dekker (Людовик XIII), Doris Kenyon (Анна Австрийская). Производство United Artists.

1943, Мексика: El Hombre de la mascara de hierro. Режиссер: Marco Aurelio Galindo. В ролях: Jose Gibrian (Людовик XIV / Филипп де Гасконь), Gloria Lynch (Мария Терезия), Alejandro Cojo (Фуке), Alejandro Ciangherotti (д'Артаньян), Francisco Jambrila (Атос), Jose Elias Moreno (Портос), Roberto Cafiedo (Арамис), Virginia Zuri (Анна Австрийская). Производство Cimesa Film.

1948, США: The Lady in the Iron Mask. Режиссер: Ralph Murphy. Сценаристы: Jack Pollexin, Aubrey Wisber. В ролях: Louis Hayward (д'Артаньян), Patricia Médina (принцессы Анна и Луиза), Steve Brodie (Атос), Alan Halz Jr (Портос), Judd Holdren (Арамис). Производство 20th Century Fox.

1954, Италия: Il Prigionero del Re. La Maschera di ferro. Сценаристы: Richard Pottier, Giorgio Rivalta. В ролях: Pierre Cressoy (Людовик XIV / Генрих), Andrée Debar (Елизавета), Armando Francioli (Ролан). Производство Venturini Film.

1954, Франция — Италия: Le Vicomte de Bragelonne / II Visconte di Bragelonne. Сценарист: Fernando Cerchio. В ролях: Georges Marchai (Рауль де Бражелон), Dawn Addams (Елена Винтер), Jacques Dumesnil (д'Артаньян), Jean Tissier (Планше), André Falcon (Людовик XIV / Железная маска). Производство С.F.P.C. (Paris) — Orso Film (Rome).

1961, Италия: La Vendetta della maschera di ferro / La vengeance du Masque de fer. Режиссер: Francesco de Feo. Сценаристы: Silvio Amadio, Ruggero Jacobbi, Francesco de Feo. В ролях: Michel Lemoine (Андре), Wandisa Guida (Кристина). Производство Mido Film (Rome).

1962, Франция — Италия: Le Masque de fer / L'Uomo della maschera di ferro. Режиссер: Henri Decoin. Сценаристы: Cécil Saint-Laurent, Colette Menard. В ролях: Jean Marais (д'Артаньян), Jean-François Poron (Людовик XIV / Генрих), Claudine Auger (Изабель де Сен-Мар), Salerno (Мазарини), Noël Roquevert (Сен-Мар), Germaine Monterò (Анна Австрийская).

1968, Великобритания: The Man in the Iron Mask. Режиссер: Hugh David. Телевизионная версия в девяти сериях.

1968/1969, Франция — Италия — Германия: D'Artagnan; четвертая серия: Le Masque de fer. Режиссер: Claude Barma. В ролях: Dominique Paturel (д'Артаньян), François Chaumette (Атос), Adriano Amedeo Migliano (Арамис), Rolf Arndt (Портос), Daniel Leroy (Людовик XIV / Филипп), Roberto Bisacco (Карл II), Pascal Mazzoti (Бемо). Телевизионная версия.

1976, Великобритания: The Man in the Iron Mask. Режиссер: Mike Newell. В ролях: Richard Chamberlain (Людовик XIV / Филипп), Patrick McGoohan (Фуке), Louis Jourdan (д'Артаньян). Телевизионная версия.

1977, США: The Fifth Musketeer / The Secret behind the Iron Mask. Режиссер: Ken Annakin. В ролях: Beau Bridges (Людовик XIV / Филипп), Cornel Wilde (д'Артаньян), Lloyd Bridges (Арамис), José Ferrer (Атос).

1998, США: The Man in the Iron Mask. Сценарист и режиссер: Randall Wallace. В ролях: Gabriel Byrne (д'Артаньян), Gérard Depardieu (Портос), Jeremy Irons (Арамис), John Malkovich (Атос), Leonardo DiCaprio (Людовик XIV / Филипп), Anne Parillaud (Анна Австрийская), Judith Godrèche (Кристина).

Иллюстрации

Комментарии

1

Еще в начале XX века показывали в тюремной камере кресло Железной маски, имевшее форму буквы X, спинку которого образовывали ремни, прикрепленные к деревянным стоякам, окрашенным в красный цвет. Они увенчивались позолоченными головами львов.

(обратно)

2

Не следует путать «королевского наместника», административную должность, существовавшую в крепостях и укрепленных военных пунктах, с общим термином «королевский наместник», обозначавшим заместителя губернатора города или провинции.

(обратно)

3

Свое название эта башня получила потому, что содержавшиеся в ней заключенные имели право свободно прогуливаться по двору.

(обратно)

4

Эта башня получила свое название по имени Масе Бертрана, сеньора де ла Базиньер, казначея Сберегательной кассы, арестованного в 1661 году в рамках процесса Фуке; здесь он провел четыре года.

(обратно)

5

Башня де ла Бертодьер, именуемая также де ла Бретодьер, получила свое название по имени каменщика Берто, убившегося при падении во время строительства.

(обратно)

6

Этот акт воспроизведен в английском переводе книги Мариуса Топена «Человек в железной маске» (Лондон, 1870), а также начиная с пятого французского издания его книги (Париж, 1878). Следует читать «Маршиоли», а не «Маршиали», как иногда читают. Церковь Сен-Поль, о которой идет речь, — не современная церковь Сен-Поль-Сен-Луи, построенная в 1627 году иезуитами по подобию римского храма Джезу. Имеется в виду несуществующая ныне церковь Сен-Поль-де-Шамп.

(обратно)

7

«Все это, — писал в 1790 году Шарпантье, один из первых историков Бастилии, — подтверждает шевалье де Сен-Совёр, получивший эти сведения от своего отца, служившего тогда губернатором Венсенна, который, находясь с визитом у мсье де Сен-Мара, стал свидетелем мер предосторожности, принимавшихся с той целью, чтобы тайна человека в маске была похоронена вместе с ним» (Charpentier. La Bastille dévoilée ou Recueil de pieces authentiques pour servir à son histoire. Paris, 1790. T. III. P. 36).

(обратно)

8

Пюргон — персонаж комедии Мольера «Мнимый больной», врач-шарлатан. (Прим. ред.)

(обратно)

9

Старый камердинер Сен-Мара Абрам Рейе, родившийся около 1650 года в Ниме, был цирюльником в роте вольных стрелков на острове Святой Маргариты, прежде чем получить назначение на должность хирурга в Бастилии.

(обратно)

10

Будучи протестантом, Константен де Ранвиль не ходил по воскресеньям на мессу, чем и объясняется тот факт, что он не видел узника в черной маске, проходящего по двору.

(обратно)

11

Полный перечень этих версий см. в Приложении.

(обратно)

12

Шестая башня, значительно более высокая, чем остальные, имевшая название Бельведер, по мнению некоторых, «самое красивое сооружение Италии», которое можно видеть на гравюрах той эпохи, была разрушена в мае 1653 года в результате первого взрыва порохового склада, случившегося из-за попадания молнии.

(обратно)

13

Должность королевского наместника для Пинероля была создана лишь в 1692 году.

(обратно)

14

У супругов был еще один ребенок, Маргарита Довернь (1628–1681), вышедшая замуж за Элуа де Формануара, господина де Корбе, капитана полка дю Плесси; в этом браке родилось трое детей: Луи де Формануар де Дисмон, ставший капитаном роты вольных стрелков на острове Святой Маргариты, где он и умер в 1724 году; Жозеф де Формануар, господин де Бленвилье, по прозванию Сен-Мар, кавалер ордена Святого Людовика, офицер в полку де Бюжи, умерший в Монфор-л'Амори в 1731 году, и Гийом де Формануар де Корбе, комендант Бастилии, умерший в поместье Пальто в 1740 году (отец де Гийома Луи, свидетельство которого я цитировал).

(обратно)

15

Лишь в августе 1703 года он получил вторую половину, принадлежавшую королю, в обмен на лес, примыкавший к Версальскому парку, оцененный в 6300 ливров (А. N., O1 47, f° 84 v°, 149 v°).

(обратно)

16

В Приложении приводится перечень всех государственных заключенных, находившихся под охраной мсье де Сен-Мара в Пинероле, Эгзиле, на острове Святой Маргариты и в Бастилии.

(обратно)

17

Например, в распоряжении о возмещении расходов на его содержание в замке Пьер-Ансиз: «Граф дю Брей, в течение восьми последних дней месяца мая и пяти первых дней июня (1676)». Размер вознаграждения, выплаченного офицерам, которые арестовали и затем сопровождали его к месту заключения (200 экю каждому, S.H.A.T., série Al, vol. 474, f° 30), свидетельствует, что он был не мелкой сошкой.

(обратно)

18

Якобинцами во Франции до революции 1789 года называли монахов-доминиканцев, поскольку их первый монастырь, созданный в Париже в 1218 году, располагался в приюте Святого Якова.

(обратно)

19

Этот рельефный план, изготовленный в 1763 году в масштабе 1:600 и реставрированный в 1790 году, отражает состояние форта на 1673 год, то есть за несколько лет до прибытия туда мсье де Сен-Мара.

(обратно)

20

Сейчас Пражелато.

(обратно)

21

Ги Фавр, «священник и исповедник заключенных», последовал за Сен-Маром на остров Святой Маргариты, где его жалованье составило 600 ливров в год.

(обратно)

22

Эта попытка коллективного побега имела место 11 февраля 1755 года.

(обратно)

23

Лишь изучение тюремной бухгалтерской документации времен Сен-Мара позволило установить, что его звали Лапьер. Впрочем, не исключено, что это было лишь его прозвище: «la pierre», то есть «la pierre philosophale», «философский камень», поисками которого столь увлеченно занимался этот старый безумец.

(обратно)

24

Процитированное выше распоряжение о возмещении расходов на содержание заключенных 1680 года с очевидностью доказывает, что монах Лапьер не мог быть одним из двоих обитателей нижней башни, переведенных в Эгзиль.

(обратно)

25

Тот факт, что были совершены две поездки, явствует из письма от 17 сентября 1694 года, в котором драгунский капитан мсье де Пуль жалуется Барбезьё, что ему не возместили потерю лошадей и 640 суточных рационов сена и соломы, которые он поставил по распоряжению генерал-лейтенанта де Тессе «во время двух поездок, которые по вашему приказу совершал мсье де Ла Прад отсюда на остров Святой Маргариты» (S.H.A.T., série Al, vol. 1287, p. 26).

(обратно)

26

Приказ, освободивший Дю Жюнка от исполнения этой традиционной церемонии и датированный 20 сентября, прибыл с опозданием (A. N., Ol 42, fo198, BnF, Mss., Clairambault, vol. 686, fo447).

(обратно)

27

Им мог быть только Эрс, поскольку точно известно, что 30 сентября 1698 года Руссо и Ле Бретон находились на острове Святой Маргариты. Оба они сидели в одной камере, однако после драки, случившейся в июне 1699 года, Барбезьё распорядился рассадить их порознь (S.H.A.T., série Al, vol. 1445-II, p. 91). Руссо умер спустя несколько месяцев, в начале декабря 1699 года. Ле Бретон скончался 18 августа 1700 года (S.H.A.T., série Al, vol. 1459-II, p. 264).

(обратно)

28

Она сообщила лишь то, что узнала от графа Мельгара, испанского наместника Милана, попросив его написать императору и испанскому королю (Carlo Contessa. Par la Storia di un episodo della politica italiano… P. 51).

(обратно)

29

В нижней башне на трех этажах располагалась тюрьма. Один из этих этажей, как известно, был занят тогда Эсташем Данже и Ла Ривьером.

(обратно)

30

Речь идет, видимо, не о том кольце, которое Маттиоли подарил Людовик XIV, стоимостью в 1300 ливров, как выяснил С. Брюньон, изучавший королевские книги учета (BnF, Mss., Fr 14 112, fo 2). Сен-Map оценил его в 50 или 60 пистолей, то есть в 500–600 ливров.

(обратно)

31

Не имея вестей от своего мужа, мучимая сомнениями и опасаясь худшего, Камилла ушла в монастырь Дочерей Святого Людовика в Болонье, где и умерла 4 ноября 1690 года.

(обратно)

32

По-французски слово navet означает репа. (Прим. пер.)

(обратно)

33

Согласно тюремной отчетности. Руссо содержался в заключении по тому же тарифу, что и его хозяин: 2, а затем 4 ливра в день в Пинероле и 5 ливров на острове Святой Маргариты.

(обратно)

34

Поскольку Сен-Мар запрашивал разрешение на это, следует полагать, что речь идет о второй укрепленной камере, построенной внутри форта, первая из которых была занята человеком в маске. Вторую камеру держали свободной в ожидании прибытия важного заключенного, который так и не появился.

(обратно)

35

Он был отцом аббата Жана Франсуа д'Эстрады, французского посла в Венеции, а затем в Турине.

(обратно)

36

В 1668 году ему уже была поручена миссия в Оксере «по делу, касающемуся службы Его Величеству» (BnF, Mss., Mélanges Colbert, vol. 279, fo 190). В письме, адресованном Воруа от 8 июля 1669 года, касающемся процесса над дезертиром роты де Бальвийе, в гарнизоне Дюнкерка, Лувуа употребил то же пренебрежительное выражение, что и в отношении Данже: «негодяй» (S.H.A.T., série Al, vol. 234, p. 73).

(обратно)

37

В 1673, 1677 и 1678 годах он отправлялся в Версаль и Сен-Жермен «по делу, касающемуся службы Его Величеству» (BnF, Mss., Mélanges Colbert, vol. 291, f° 119 et 119v°; vol. 299, f° 382 et vol. 301, f° 293 v°).

(обратно)

38

В то время Лувуа исполнял совместно со своим отцом Ле Тейе обязанности государственного секретаря военных дел. Он станет единоличным секретарем в 1672 году. Его взлет начался во время Деволюционной войны (1667–1668), однако ордера на арест, касающиеся его департамента, обычно были контрассигнованы Ле Тейе, членом Верховного совета, а не им.

(обратно)

39

Мадам де Севинье обратилась 25 июня 1670 года с письмом к графу де Гриньяну, благодаря вмешательству которого Валькруассан избежал участи быть отправленным в кандалах на галеры, жил вольным человеком в Марселе, а за свое полное освобождение согласился служить Лувуа в качестве военного инспектора.

(обратно)

40

Юнг полагает, что целью этой поездки была подготовка первой, закончившейся провалом, попытки овладеть крепостью Казале. В результате этого визита Вобан составил объемистый отчет, касающийся необходимого улучшения фортификационных сооружений Пинероля, который хранится в Королевской библиотеке Турина.

(обратно)

41

8 февраля 1680 года, за несколько недель до смерти Фуке, Лувуа прислал ему из Парижа посылку с лекарствами (Лувуа — Сен-Мару, S.H.A.T., série Al, vol. 638, p. 152). Найдено также распоряжение о возмещении расходов в связи с его болезнью и смертью: «320 ливров в уплату врачам и хирургам, которые лечили упомянутого господина Фуке в течение 1680 года и во время его болезни, от которой он и умер; 237 ливров за лекарства, которые давали ему и его слугам в течение вышеозначенного года… 165 ливров на похороны господина Фуке» (BnF, Mss., Mélanges Colbert, vol. 305, f° 420 v°). Эти и некоторые другие документы опровергают также гипотезу Поля Лакруа, Пьера Жака Арреза, Жана Маркаля и Моро Марии Перро, специалиста по истории Пинероля, согласно которой Фуке, считающийся умершим в марте 1680 года, и был Железной маской. Сен-Мару было дано разрешение «выдать тело Фуке его семье, чтобы она могла перевезти его, куда сочтет нужным». Гроб с телом Фуке в течение года оставался в монастыре Сен-Клер в Пинероле. Лишь 28 марта 1681 года он был привезен в Париж и захоронен в семейном склепе монастыря на улице Сен-Антуан, о чем свидетельствует запись в монастырской книге погребений. Желающих узнать больше о смерти Фуке отсылаю к моей книге: Fouquet. Paris, Perrin, 1998. P. 496 и далее.

(обратно)

42

Юнг сомневался, как следует читать эту фамилию: Доже, Данже или д'Анже; Луи Матт (Louis Malte. Crimes et Procès politiques sous Louis XIV. Paris, 1910) резонно выбрал вариант Данже или д'Анже.

(обратно)

43

Учреждение Сен-Лазар, предназначенное для проповедников миссии святого Винсента Де Поля, представляло собой одновременно монастырь, госпиталь, приют и тюрьму для нечестивого духовенства и «негодных подданных».

(обратно)

44

Имя Набо придумал один рассказчик забавных историй, живший в XIX веке, некий Тушар-Лафос. Современник тех событий, граф Кар-ре д'Алиньи, бывший мушкетер короля, в своих «Воспоминаниях о военных кампаниях до Рисвикского мира» (Quarré d'Aligny. Mémoires de ses campagnes jusqu'à la paix de Ryswick. Beaune, 1886) называет африканского карлика Огюстеном: «Говорят, что эта девочка, воспитывавшаяся в Компьене, была дочерью королевы, которая, глядя на мавра по имени Огюстен, которого очень любил король, родила маленькую мавританку» (Р. 63).

(обратно)

45

Имеется в виду нижняя башня.

(обратно)

46

Согласно свидетельству принцессы де Конти, узаконенной дочери Людовика XIV и мадемуазель де Лавальер, мавританка была дочерью супругов-мавров, работавших в Версальском зверинце. Она была помещена в монастырь Море по просьбе ее родителей и по рекомендации мадам де Ментенон (Duc de Luynes. Mémoires. Paris, 1865. T. XV. P. 304). О тайне черной монахини см.: Louis Hastier. Vieilles histories, estranges enigmas. T. II, 1957. P. 101–128; Alain Decaux. La moress de Moret // Grands secrets, Grand enigmas. Trévise, 1966; Jacques Cayotte. Une énigme historique, la religieuse noire de Moret // Mémoires de l'Academie de Stanislas, 1974–1975; Bernard Caire. La Mauresse de Moret // La Revue de Moret et de sa region, 2 trim. 1990. № 116. P. 69–77.

(обратно)

47

Мир был подписан в ночь с 20 на 21 сентября 1697 года между Францией, Испанией и морскими державами, а в ночь с 30 на 31 октября того же года между Францией и императором Священной Римской империи. 27 сентября Барбезьё занимался заключенными Сен-Мара: «Хотя у вас нет распоряжений, на основании которых вы держите под стражей четверых заключенных, которых прислал вам мсье де Лувуа, вы могли бы сообщить мне их имена и то, что вы знаете о совершенных ими преступлениях, с тем, чтобы король, который обладает превосходной памятью, мог вспомнить об остальном» (BnF, Mss., Clairambault, vol. 668, fo 1139). Этими четырьмя заключенными были Эсташ Данже, Ле Бретон, Эрс и Руссо.

(обратно)

48

Если принять второй вариант, то есть признать, что Эсташ — фамилия (как Давид у скульптора Давид д'Анжер), то в качестве довода можно привести тот факт, что в архивах города Кале, где был арестован интересующий нас заключенный, упоминается семья Эсташ, представленная неким Жеаном Эсташем и его женой Жоссин Клеше. Один из их детей, Гаспар Эсташ, родившийся 20 декабря 1643 года и крещенный 27-го числа того же месяца в церкви Нотр-Дам-де-Кале, по возрасту вполне соответствует человеку в маске, умершему в 1703 году (страница 599 реестра крещений церкви Нотр-Дам-де-Кале за 1643 год, Arch. dép. du Pas-de-Calais, état civil, 5 MI 193 R28). Это наводит на след, правда, остается узнать, по какой причине нашего Эсташа называли Эсташ д'Анжер…

(обратно)

49

Подобное предложение Карл II уже делал в мае 1668 года, во время посольства Рювиньи, но тогда оно не удостоилось внимания.

(обратно)

50

Вполне возможно, что Лувуа, еше 19 июля известивший Сен-Мара о прибытии Данже в Пинероль, выжидал до 23 июля, до дня отъезда Мадам из Сен-Жермена в Сен-Клу, чтобы организовать ее слуге ловушку и арест в Кале.

(обратно)

51

Вслед за Ру-Фазийяком все историки, занимавшиеся Железной маской, полагали, что в этом письме речь идет об Эсташе Данже, однако более внимательное изучение корреспондениии убеждает, что укреплялись окна апартаментов Фуке. В то время Сен-Мар называл «своим заключенным» Фуке, а не Эсташа, который лишь недавно прибыл.

(обратно)

52

Речь шла о некоем Иоганне Бееке, выдававшем себя за резидента в Париже курфюрста Бранденбургского, ландграфа Гессенского и ганзейских городов, и его жене. Они оказывали содействие в переправке за границу вещей «религиозных раскольников» (гугенотов). Оба оставались в Бастилии всего несколько дней, после чего были выдворены из Парижа (Arsenal, Mss. 12 534).

(обратно)

53

Неточность автора. Очевидно, что в сообщении Луи Фуке речь идет не о «Тайной истории», а о другом сочинении Прокопия Кесарийского — «Войне с персами». Именно здесь описывается «Замок забвения» (или «Башня забвения», Анушбард) в древней Персии, который не раз служил местом заточения высочайших особ. В частности, туда был заключен персидский шах Кавад (488–497, 499–531), о чем и рассказывает Прокопий: персы «совсем не хотели предавать смерти человека царской крови и решили заключить его в крепость, которую называли Замком забвения. О том, кто попадал сюда, закон запрещал в дальнейшем упоминать, и смерть была наказанием тому, кто произнесет его имя» (Война с персами, 1, 5, 7–8; перевод А. А. Чекаловой). (Прим. ред.)

(обратно)

54

Сен-Мар посылал Барбезьё образчик белья, которое Сальв покрыл надписями. Что касается истории о рыбаке, задержанном у форта на острове Святой Маргариты, то вполне возможно, что какая-то более поздняя история перемешалась с более ранней: так, в августе 1710 года мсье де Ла Мотт-Герен задержал хозяина лодки и шестерых матросов из Канн, которые подозревались в контрабанде зерна. Спустя месяц они, по ходатайству мэра и жителей Канн, были освобождены (BnF, Mss., Fr. 8894, fo 56, 67, 211, 294).

(обратно)

55

Железная маска, видимо, использовалась во время пребывания заключенного на острове Святой Маргариты, когда у него возникала потребность в услугах «хирурга», некоего Ростана, или когда его исповедовал местный кюре, аббат Жиро. Отмененные Лувуа в Эгзиле исповедь и причастие на Пасху вновь были разрешены Барбезьё на острове Святой Маргариты всем заключенным-католикам (Барбезьё — Сен-Мару, 25 марта 1695 года, S.H.A.T., série Al, vol. 1292, p. 362).

(обратно)

56

Письмо Гийома Луи де Формануара Фрерону от 19 июня 1768 года: L'Année littéraires, 30 juin 1768. T. IV. P. 353–354. Отсутствует лишь свидетельство третьего племянника Сен-Мара, Гийома де Формануара по прозванию Корбе, отца Гийома Луи, лейтенанта роты вольных стрелков в Бастилии. Он умер в 1740 году, оставив после себя воспоминания о службе под началом Сен-Мара, которые в настоящее время утрачены и в которых, по всей вероятности, он, проявив благоразумие, ничего не писал о Железной маске.

(обратно)

57

Эскорт Сен-Мара в действительности состоял из Розаржа, Гийома де Формануара де Корбе, аббата Жиро, Рю и нескольких слуг.

(обратно)

58

Арнольф — персонаж комедии Мольера «Школа жен». (Прим. ред.)

(обратно)

59

Дословно: «plus de bergamasque que de masque» (фр.). (Прим. пер.)

(обратно)

60

«Письма с моей мельницы» — книга рассказов и очерков о Провансе Альфонса Доде (1869). (Прим. ред.)

(обратно)

61

Судя по тому, что 25-го числа того же месяца Бернавиль, преемник Сен-Мара, получил разрешение отдать вещи заключенного его семье (S.H.A.T., série Al, vol. 2148).

(обратно)

62

Аналогичный пассаж имеется и в «Мемуарах» мадам де Бойнь, где рассказывается, как дофин Луи Фердинанд, отец Людовика XVI, спрашивал своего отца об узнике в маске. «Сын мой, — ответил ему тот, — я сказал бы вам, раз вы так хотите, но вы должны произнести клятву, которую сам я давал, что никому не выдадите этого секрета» (Mémoires de la comtesse de Boigne. Paris, Perrin, 1909. T. I. P. 60).

(обратно)

63

Сен-Симон, который как раз тогда работал над своими «Мемуарами», обходит молчанием историю о Железной маске. Будучи свояком Лозена (оба были женаты на дочерях маршала де Лоржа), он мог бы получить сведения из первоисточника. Жорж Монгредьен в своей книге «Дело Фуке» (Georges Mongrédien. Affaire Fouquet. Paris, 1956) отмечает, что Сен-Симон допустил курьезную ошибку, написав, будто Фуке находился в заключении тридцать четыре года, тогда как он просидел в тюрьме всего лишь девятнадцать лет. Зато тюремное заключение Эсташа Данже продолжалось именно столько времени… Имеет ли место путаница сроков заключения или же лиц? Сен-Симон спутал тюремное заключение Фуке с заключением Эсташа Данже? Но в таком случае кто мог дать ему эти сведения, если Лозен после 1680 года не знал о пребывании Эсташа в тюрьме?

(обратно)

64

В XX веке на основании того, что подаренные Людовику XIV Венецианской республикой доспехи были изготовлены в расчете на человека ростом 1,62 метра, создалось ошибочное мнение, что король был маленького роста. Это опрометчивое мнение представлено, в частности, в работе: Louis Hastier. Le Grand Roi était-il grand? // Vieilles Histoires, Etranges Enigmes. Paris, 1957.

(обратно)

65

Отметим, что в 1786 году Людовик XVI, взволнованный слухами о том, что в Аррасе вместо графа де Вермандуа похоронен деревянный чурбан, повелел вскрыть могилу. Эксгумация состоялась 16 декабря того же года. Господин Аррашар, главный хирург военного госпиталя в Аррасе, удостоверил наличие в могиле тела, все части которого были на месте. Рост покойного составлял пять футов и два дюйма.

(обратно)

66

«Юро!» — восклицание Аргона, персонажа комедии Мольера «Мнимый больной», в шутливой сцене присвоения ему докторского звания. Представляет собой образчик псевдолатинской тарабарщины.

(обратно)

Примечания

1

Colonel Willette. L'Evasion du maréchal Dazaine de l'île Sainte-Marguerite par son compagnon de captivité. Paris, Perrin, 1973. P. 66.

(обратно)

2

Abbé Jean-Pierre Papon. Voyage en Provence. Introduction et notes de Louise Godard de Donville. Paris, La Découverte, 1984. P. 216–218.

(обратно)

3

Revue universelle des Arts, 1855. P. 467.

(обратно)

4

Le Messager de la Haute-Marne, 2 décembre 1855.

(обратно)

5

Paul Peltier. L'Homme au masque de fer // La Vie illustrée, 14 mars 1902. P. 382. Раскопки на улице Ботрейи послужили поводом для многочисленных публикаций в прессе: Henri Duvernois, L'éternelle énigme. Le tombeau du Masque de fer. Au jardin mystérieux, 17 rue Beautreillis. L'ancien cimetière Saint-Paul // La Presse, 24 janvier 1902; La disparition d'un charnier historique // La Libre Parole, 2 avril 1902; F. Ponsard. Le mystère de la rue Beautreillis // Le Figaro, 18 avril 1902; Frantz Funck-Brentano. L'éternelle énigme. A propos des fouilles de la rue Beautreillis // Revue Bleue, 18 et 25 octobre 1902 etc.

(обратно)

6

Arsenal, Mss., vol. 5133, f° 37 v°. Для простоты чтения цитируемые документы приводятся в современной орфографии.

(обратно)

7

Mémoires de Messire J.-В. de La Fontaine, éd. de 1699. P. 436.

(обратно)

8

Guyon. Récits de captivité. Présentation de Marie-Louise Gondal. Grenoble, Jérôme Million, 1992. P. 169.

(обратно)

9

Отец Гриффе (родился в Мулене в 1698 году, после запрета деятельности иезуитов во Франции жил в изгнании, умер в Брюсселе в 1771 году) писал труды теологического (в частности, «Insuffisance de la religion naturelle», 1770) и особенно исторического содержания (ему мы обязаны, в частности, очень интересной работой «Recueil de letters pour servir à l'histoire militaire du règne de Louis XIV», 1761–1764, и весьма примечательной «Histoire de Louis XIII», 1758).

(обратно)

10

Lettre à Fréron. L'Année littéraire. T. XXXII. P. 189.

(обратно)

11

François Ravaisson. Archives de la Bastille. Paris. T. X. P. 229.

(обратно)

12

Ibid. T. X. P. 338; Frantz Funck-Brentano. Le Lettres de cachet à Paris, étude suivie d'une liste des prisonniers de la Bastille (1659–1789). Paris, Imprimerie nationale, 1903. P. 123.

(обратно)

13

François Ravaisson. Op. cit. T. X. P. 420–428; Frantz Funck-Brentano. Op. cit. P. 127.

(обратно)

14

François Ravaisson. Op. cit. T. X. P. 452, 465.

(обратно)

15

Arsenal, Mss., vol. 5134, f° 80 v°.

(обратно)

16

Ibid., vol. 12 672.

(обратно)

17

Ibid., vol. 12 609.

(обратно)

18

Ibid., vol. 12 541.

(обратно)

19

Constantin de Renneville. L'Inquisition française ou Histoire de la Bastille, 1724. T. I. P. 76.

(обратно)

20

Ibid. P. 43.

(обратно)

21

Ibid. P. 96.

(обратно)

22

Constantin de Renneville. Op. cit. T. II. P. 37–38.

(обратно)

23

Stanislas Brugnon. Reconstitution du register d'écrou des prisonniers de l'île Sainte-Marguerite à compter du 30 avril 1687 jusqu'au 19 mars de l'annèe 1704. — 1992, document dactylographié, Arsenal, fol. Z 2753.

(обратно)

24

Jean-Christian Petitfìls. Le Prigioni di M. de Saint-Mars nel maschio di Pinerolo // Bollettino della Società storica pinerolese. Pinerolo, 1991–1992. № 1–2. P. 26–31.

(обратно)

25

Théodore Jung. La Vérité sur la Masque de fer. Paris, 1872. P. 219.

(обратно)

26

Pierre Bonvallet. Quelques remarques à propos de Sant-Mars le cadet // Pinerolo, la Maschera di ferro e il suo Tempo. Actes du deuxième congres international d'études. Pinerolo, 1992. P. 116–121.

(обратно)

27

BnF, Mss., Mélanges Colbert, vol. 395, fo 447–448, vol. 306, fo 178 v°, vol. 307, fo 263 v°; Fr. 22 732, fo 11, 87.

(обратно)

28

BnF, Mss., Mélanges Colbert, vol. 307, fo 277.

(обратно)

29

S.H.A.T., série Al, vol. 486. P. 620.

(обратно)

30

Ibid., vol. 474. P. 29; A.N., К 120A, fo 181.

(обратно)

31

La Chenaye-Desbois et Badier. Dictionnaire de la nobless. Paris, Schlesinger et fils, 1863–1876. T. VI. P. 727–730.

(обратно)

32

A.N., К 120A, fo 184.

(обратно)

33

Выдержка из длинного письма Дюбрея опубликованного в: S.H.A.T., série Al, vol. 516. P. 215).

(обратно)

34

Лувуа — Сен-Мару, 18 апреля 1674 года, A.N., К 120А, f° 155.

(обратно)

35

Primi Visconti. Mémoires sur la Cour de Louis XIV. Paris, éd. Lemoine. P. 42.

(обратно)

36

S.H.A.T., série Al, vol. 301. P. 133.

(обратно)

37

A.N., К 120A, f° 194.

(обратно)

38

Лувуа — Сен-Мару, 13 января 1677 года, A.N., К 120А, fo 199.

(обратно)

39

Лувуа — Сен-Мару, 21 февраля 1677 года, A.N., К 120А, fo 203.

(обратно)

40

Jean-Christian Petitfils. Lausun ou l'insolente seduction. Paris, Perrin, 1987. P. 236 et suiv.

(обратно)

41

S.H.A.T., série Al, vol. 654. P. 205.

(обратно)

42

Ibid., vol. 654. P. 232.

(обратно)

43

A.N., К 120A, fo 374–376.

(обратно)

44

Об Эгзиле и его различных фортах см.: Ettore Patria, Luca Patria. Castelli e fortezze della Valle di Susa // Cahier Museomontagna. Turin, 1983; Luca Patria. Il Forte di Exilles. Dal Castello dei Delfini alle Fortezza Sabaude. Pro Loco di Exilles, 1991.

(обратно)

45

Письмо Кольбера Ле Брету от 22 июня 1685 года, BnF, Mss., Fr. 8826, fo 75.

(обратно)

46

Ettore Patria. Un governatore nelle Alpi: Benigno di Saint-Mars tra Pinerolo ed Exilles // Pinerolo, La Maschera di ferro e il suo Tempo. P. 125–127.

(обратно)

47

Giovanni Visentin. Sébastien Le Prestre-Vauban a Pinerolo // Bollettino della Società storica pinerolese. Pinerolo, 1995. № 1–2. P. 72.

(обратно)

48

BnF, Mss., Clairambault, vol. 672. P. 524.

(обратно)

49

S.H.A.T., série Al, vol. 672. P. 524.

(обратно)

50

Лувуа — д'Эрвилю, 13 июля 1681 года, S.H.A.T., série Al, vol. 656. P. 170.

(обратно)

51

Ettore Patria. Benigno de Saint-Mars, geôlier du Masque de fer // Il y a trois siècle, le Masque de fer… OMAC, Ville de Cannes, 1989. P. 145–151.

(обратно)

52

Ettore Patria. Un governatore nelle Alpi… P. 127.

(обратно)

53

S.H.A.T., série Al, vol. 675. P. 36.

(обратно)

54

Ibid., vol. 686. P. 216.

(обратно)

55

От 31 марта 1682 года, S.H.A.T., série Al, vol. 675. P. 698.

(обратно)

56

S.H.A.T., série Al, vol. 693. P. 25.

(обратно)

57

Лувуа — Сен-Мару, 5 января 1685 года, S.H.A.T., série Al, vol. 741, p 107.

(обратно)

58

S.H.A.T., série Al, vol. 741. P. 575.

(обратно)

59

Ibid., vol. 745. P. 127.

(обратно)

60

Ibid., vol. 747. P. 89.

(обратно)

61

Ibid., vol. 769. P. 107.

(обратно)

62

Лувуа — Сен-Мару, 3 ноября 1686 года, S.H.A.T., série Al, vol. 770. P. 23.

(обратно)

63

Лувуа — служащему почты Гренобля, 8 января 1687 года (Théodore Jung. Op. cit. P. 405).

(обратно)

64

Лувуа — Сен-Мару, 8 января 1687 года, S.H.A.T., série Al, vol. 779, fo 114.

(обратно)

65

Лувуа — Сен-Мару, 13 января 1687 года, S.H.A.T., série Al, vol. 779, fo 231.

(обратно)

66

Stanislas Brugnon. Op. cit. P. 7–9. Видель умер в Эгзиле в марте 1694 года.

(обратно)

67

Domenico Carutti. Storia della città di Pinerolo. Pinerolo, 1893. P. 460.

(обратно)

68

Joseph Delort. L'Homme au masque de fer. Paris, 1838. P. 282.

(обратно)

69

S.H.A.T., série Al, vol. 779, p. 506.

(обратно)

70

Там не было королевского наместника вплоть до назначения 27 февраля 1689 года на эту должность Шарля де Ла Мотт-Герена, бывшего капитана полка Ла Ферте (S.H.A.T., série Al, vol. 934, fo 62).

(обратно)

71

S.H.A.T., série Al, vol. 781, p. 235.

(обратно)

72

Joseph Delort. Op. cit. P. 283–284.

(обратно)

73

Stanislas Brugnon. Op. cit. P. 1–3.

(обратно)

74

Archives départementales des Bouches-du-Rhône, série C, registre 2185, fo 111–112.

(обратно)

75

Письма аббата де Мована, опубликованные в: L.-G. Pélissier. Relation d'un voyage en felouque de Saint-Tropez à Gênes en 1687 // Revue des Etudes historiques, 1907. P. 224 et suiv.

(обратно)

76

Ibid.

(обратно)

77

S.H.A.T., série Al, vol. 753. P. 1083, 1085.

(обратно)

78

Ettore Patria. Benigno de Saint-Mars, geôlier du Masque de fer… P. 149.

(обратно)

79

Archives de Briançon, série EE 156. № 83, série CC 207; Fernand Carlhian-Ribois. Sèjour du Masque de fer à Briançon // Il y a trois siècles le Masque de fer… P. 140.

(обратно)

80

Roux-Fazillac. Recherches historiques et critiques sur l'Homme au masque de fer. Paris, an IX (1800). P. 116.

(обратно)

81

S.H.A.T., série Al, vol. 783, fo 156.

(обратно)

82

S.H.A.T., série Al, vol. 783, fo 308.

(обратно)

83

А.Е., correspondance France, vol. 1000, f° 513.

(обратно)

84

Сен-Мар — Лувуа, 8 января 1688 года: Monmerqué. Vieille France et jeune France. 1834. T. 1. P. 297; Champollion-Figeac. Documents historiques inédits. Paris, 1847. T. III. P. 645.

(обратно)

85

Jean-Jacques Antier. Les Grandes Heures des îles de Lérins. Paris, Perrin, 1975. P. 248–249.

(обратно)

86

S.H.A.T., série Al, vol. 1034. P. 246.

(обратно)

87

Лувуа — Сен-Мару, 19 февраля 1690 года, S.H.A.T., série Al, vol. 913, p. 93.

(обратно)

88

BnF, Mss., Fr. 8915, fo 347 et suiv. (В этой рукописи имеется план крепости, однако заведомо неверный).

(обратно)

89

S.H.A.T., série Al, vol. 683. P. 127, 132.

(обратно)

90

A.E., France, vol. 965, fo 160.

(обратно)

91

Arsenal, Mss., vol. 10 438, dossier 27, fo 28; A.N., série Ol 31, fo 173; S.H.A.T., série Al, vol. 785, p. 394.

(обратно)

92

S.H.A.T., série Al, vol. 1132. P. 192.

(обратно)

93

Ibid., vol. 759. P. 505.

(обратно)

94

Claude-Frédéric Lévy. Capitalisme et pouvoir au siècle des Lumières. T. I. Paris, La Haye, Mouton, 1969. P. 58–62.

(обратно)

95

A.N., Ol 39, f° 184 v°; S.H.A.T., série Al, vol. 1344, f° 194; A.E., France, vol. 1182, f° 274, vol. 1183, f° 122 v°.

(обратно)

96

Барбезьё — Сен-Мару, 5 мая 1692 года, S.H.A.T., série Al, vol. 1123. P. 73.

(обратно)

97

S.H.A.T., série Al, vol. 1132. P. 195.

(обратно)

98

Ibid., vol. 1195. P. 292.

(обратно)

99

Ibid., vol. 1197. P. 341.

(обратно)

100

Барбезьё — Сен-Мару, 11 января 1694 года, S.H.A.T., série Al, vol. 1242. P. 128.

(обратно)

101

Domenico Carutti. Op. cit. P. 444–471.

(обратно)

102

Тессе — Барбезьё, 10 февраля 1694 года, S.H.A.T., série Al, vol. 1272. P. 94.

(обратно)

103

S.H.A.T., série Al, vol. 1242-II. P. 257.

(обратно)

104

Ibid., vol. 1253. P. 350.

(обратно)

105

Ibid., vol. 1253. P. 349.

(обратно)

106

Барбезьё — Ла Праду, 20 марта 1694 года, S.H.A.T., série Al, vol. 1243, p. 200.

(обратно)

107

Барбезьё — Сен-Мару, 20 марта 1694 года, S.H.A.T., série Al, vol. 1243. P. 201.

(обратно)

108

S.H.A.T., série Al, vol. 1272. P. 125.

(обратно)

109

На это обстоятельство особо обращается внимание в книге: Bernard Caire. Un faux témoignage révélateur // En Seine et Loing, revue des amis de Moret et de sa région. Septembre 2001, nouvelle série vol. 4. № 161. P. 112.

(обратно)

110

Monmerqué. Op. cit. P. 297; Champollion-Figeac. Op. cit. P. 646. Что касается письма Сен-Мара Лувуа от 8 января 1688 года, то Луазлёр видел его оригинал в коллекции господина Мож дю Буа де Ант (Revue contemporaine, 15 décembre 1869).

(обратно)

111

Gazette de La Haye, de Rotterdam, journal historique de J. T. Dubreuil, 6 et 9 octobre 1689, LXXX et LXXXI.

(обратно)

112

Mémoire de M. le baron de Breteuil, envoyé extraordinaire auprès de S.M. le duc de Mantoue, sur ce qui s' est passé pendant son emploi, BnF, Mss., Fr. 7120. Этот отрывок процитировала Эвелин Лефер в своей презентации «Мемуаров» барона Бретейя (Evelyn Lever. Mémoires du baron de Breteuil. Paris, François Bourin, 1992. P. 156).

(обратно)

113

Nicolas-Simon Arnauld de Pomponne. Mémoires. Paris, éd. J. Madival, Huet, 1868. T. I. P. 110.

(обратно)

114

Письмо Маттиоли Людовику XIV от 14 декабря 1677 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 80).

(обратно)

115

Лучше всего история этого дела излагается в книге: Carlo Contessa. Par la Storia di un episodo della politica italiana di Luigi XIV al tempo della pace di Nimega. Le negoziazioni diplomatiche per l'occupazione di Cazale (1677–1682). Alessandria, 1897. Основные дипломатические документы опубликованы в: Recueil des Instructions données aux ambassadeurs de France depuis le traité de Westphalie jusqu'a la Révolution française, Savoie-Sardaigne et Mantoue. Paris, F. Alcan, 1899.

(обратно)

116

Joseph Delort. Op. cit. P. 101.

(обратно)

117

Письмо Помпонна мсье де Пеншену, посланнику в Венеции, от 30 декабря 1678 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 169).

(обратно)

118

Письмо Пеншена Помпонну от 18 февраля 1679 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 187).

(обратно)

119

Письмо Пеншена Помпонну от 25 февраля 1679 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 191).

(обратно)

120

A.E., Savoie, vol. 68.

(обратно)

121

19 апреля 1679 года, BnF, Mss., Clairambault, vol. 586, Papiers d'Estrades.

(обратно)

122

A.N., К 120A, f° 268.

(обратно)

123

BnF, Mss., Clairambault, vol. 586, f° 131 v°.

(обратно)

124

BnF, Mss., Clairambault, vol. 586, f° 164.

(обратно)

125

Катина — Лувуа, 6 мая 1679 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 215).

(обратно)

126

Joseph Delort. Op. cit. P. 232–233.

(обратно)

127

Сен-Мар — Лувуа, 24 февраля 1680 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 106).

(обратно)

128

Сен-Мар — Лувуа, 26 октября 1680 года, S.H.A.T., série Al, vol. 645. P. 309.

(обратно)

129

Joseph Delort. Op. cit. P. 263.

(обратно)

130

Ibid. P. 266.

(обратно)

131

Journal encyclopédique, 15 août. P. 132–133. См. также: Journal de Paris du 22 décembre 1779; Senac de Meilham. Œuvres philosophiques et littéraires. Hambourg, 1795. T. II. P. 324–378, и доклад барона де Шамбрие, бывшего прусского посланника в Турине, прочитанный в Берлинской академии наук и литературы 26 ноября 1795 года и опубликованный в: Mémoires de l'Académie de Berlin pour les années 1794 et 1795. P. 157–163.

(обратно)

132

Mme Сатрап. Mémoires sur la vie privée de Marie-Antoinette. Paris, 1822. T. 1. P. 106.

(обратно)

133

Louis Dutens. Correspondance interceptée. Paris, 1788. P. 30; Mémoires d'un Voyageur qui se repose. Paris, 1806. T. II. P. 204.

(обратно)

134

A.N., Dossier Reth, M 747, numéros 3, 26, 68.

(обратно)

135

Roux-Fazillac. Op. cit. Труд Рета (Reth) вышел спустя два года под названием: Véritable Clé de l'histoire de l'homme au masque de fer (1802).

(обратно)

136

Marius Topin. L'Homme au masque de fer. Paris, 1869. P. 352–353.

(обратно)

137

Jules Loiseleur. Trois Enigmes historiques. La Saint-Barthélemy, l'affaire des Poisons et Mme Montespan, le Masque de fer devant la critique moderne. Paris, 1883. P. 225–332.

(обратно)

138

Frantz Funck-Brentano. Légendes et archives de la Bastille. Paris, Hachette, 1901. P. 119.

(обратно)

139

Frantz Funck-Brentano. Légendes et archives de la Bastille. Paris, Hachette, 1898; Le Masque de fer. Paris, Flammarion, 1933. Он опубликовал также множество статей в научных журналах: L'Homme au masque de velours noir dit le Masque de fer // Revue historique. T. 56, 1894. P. 253–303; Nouveaux documents sur la Bastille // Revue Bleue, 26 mars 1896. P. 400–405; L'éternelle énigme // Revue Bleue, 26 mars, 18 et 25 octobre 1902. Он даже написал сценарий для фильма, который, увы, так и не был снят.

(обратно)

140

Письмо аббата д'Эстрады Людовику XIV от 18 декабря 1677 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 90).

(обратно)

141

Théodore Iung. Op. cit. P. 87.

(обратно)

142

Maurice Duvivier. Le Masque de fer. Paris, Armand Colin, 1932. P. 101.

(обратно)

143

Marcel Lachiver. Les Années de misère. La famine au temps du Grand Roi, 1680–1720. Paris, Fayard, 1991.

(обратно)

144

Charpentier. La Bastille dévoilée. Livraison I. P. 18–19.

(обратно)

145

François Ravaisson. Op. cit. T. X. P. 16; Frantz Funck-Brentano. Les Lettres de cachet… Op. cit. P. 111.

(обратно)

146

Arsenal, Mss., vol. 12 540; François Ravaisson. Op. cit. T. XI. P. 8.

(обратно)

147

François Ravaisson. Op. cit. T. XI. P. 143.

(обратно)

148

S.H.A.T., série Al, vol. 1245, f° 139.

(обратно)

149

Ibid., vol. 1292, f° 362.

(обратно)

150

L.-G. Pélissier. Op. cit.

(обратно)

151

Gazette de Leyde, созданная в 1680 году Лафоном, опубликовала «Краткую историю Европы за месяц август 1687 года, где показано всё, что случилось примечательного в государствах, армиях, в природе, в искусствах и науках».

(обратно)

152

Позднее в своей рецензии на книгу: Pierre-Jacques Arrèse. Le Masque de fer. L'énigme enfin résolue. Paris, Robert Laffont, 1969, автор которой, следуя за библиофилом Жакобом, считал человеком в бархатной маске Фуке, Жорж Монгредьен окончательно признал версию о Данже, которого он называл Доже, как и все его предшественники (Georges Mongrédien. Mais, non! Fouquet n'était pas le Masque de fer! // Les Nouvelles littéraires, 26 février 1970). См. также его доклад на первом конгрессе в Пинероле: Le problème du Masque de fer // Pinerolo, la Maschera di ferro e il suo Tempo. Pinerolo, L'Artistica Savigliano, 1976. P. 211–220.

(обратно)

153

Georges Mongrédien. Le Masque de fer. Paris, Hachette, 1952. P. 230.

(обратно)

154

Sainte-Geneviève, Réserve, Mss., vol. 1 477, f° 396 v°. Следует отметить, что в другой версии этих Nouvelles ecclésiastiques процитированный пассаж отсутствует (BnF, Mss., Fr. 23 498, f° 219).

(обратно)

155

Xavier Azèma. Un prélat janséniste, Louis Fouquet, évêque et comte d'Agde. Paris, 1963. P. 150.

(обратно)

156

Stanislas Brugnon. Op. cit. P. 27–38.

(обратно)

157

По мнению советского историка Ю. В. Татаринова, были даже не две, а три Железные маски: первым в этом ряду надо считать Фуке, когда он сидел в Пинероле: Татаринов Ю. В. Секрет Железной маски // Французский ежегодник. М., 1979. С. 149–163; Он же. Новый ответ на загадку французской истории // Вопросы истории. 1979. № 10. С. 112–123. Три Железные маски! Много, слишком много, учитывая, сколько хлопот даже с одной!

(обратно)

158

S.H.A.T., série Al, vol. 1430, 1 mars 1698. О расходах на содержание роты вольных стрелков см.: BnF, Mss., Fr. 8853, f° 372, Fr. 8854, f° 172, Fr. 8855, f° 7 et 204, et P.O. 2772, dossier 61656, pièce 22.

(обратно)

159

A.N., К 120A, f° 67.

(обратно)

160

Archives municipales de Dunkerque, série 35, renouvellement du Magistrat. № 4 (1646–1695).

(обратно)

161

BnF, Mss., Fr. 22 735.

(обратно)

162

Ibid., Fr. 22 650.

(обратно)

163

BnF, Mss., Clairambault, vol. 581, f° 107.

(обратно)

164

S.H.A.T., série Al, vol. 203. P. 165.

(обратно)

165

Ibid., vol. 234. P. 271.

(обратно)

166

A.N., К 120A, f° 338, et S.H.A.T., série Al, vol. 234, f° 272.

(обратно)

167

S.H.A.T., série Al, vol. 234-I. P. 274.

(обратно)

168

Marcel Pagnol. Le Secret du Masque de fer. Paris, edition de Provence, 1973. P. 128–130.

(обратно)

169

BnF, Mss., Mélanges Colbert, vol. 282, f° 276 v°.

(обратно)

170

Roux-Fazillac. Op. cit. P. 105. Оригинал этого документа пропал в пожарах Парижской коммуны.

(обратно)

171

A.N., К 120А, f° 68.

(обратно)

172

Tallemant des Réaux. Le manuscrit 673, édition critique, presentation Vincenette Maigre. Paris, 1994. P. 185–186.

(обратно)

173

Лувуа — Сен-Мару, 25 сентября 1669 года, A.N., К 120А, f° 69, et S.H.A.T., série Al, vol. 235. P. 205.

(обратно)

174

Лувуа — Сен-Мару, 26 марта 1670 года, A.N., К 120А, f° 79, et S.H.A.T., série Al, vol. 246-III. P. 147.

(обратно)

175

François Ravaisson. Op. cit. T. III. P. 84–85.

(обратно)

176

Ibid. P. 94–95.

(обратно)

177

Lettres du marquis de Saint-Maurice. T. I. P. 464; Camille Rousset. Histoire de Louvois. Op. cit. T. I. P. 203–204.

(обратно)

178

S.H.A.T., série Al, vol. 218. P. 90.

(обратно)

179

Paul Sonnino. Louis XIV and the Origins of the Dutch War. Cambridge University Press, 1988. P. 153.

(обратно)

180

Сен-Мар — Лувуа, 27 января 1672 года, François Ravaisson. Op. cit. T. III. P. 113.

(обратно)

181

S.H.A.T., série Al, vol. 259. P. 67.

(обратно)

182

Лувуа — Сен-Мару, 14 февраля 1667 года, A.N., К 120A, f° 50.

(обратно)

183

A.N., К 120A, f° 167.

(обратно)

184

S.H.A.T., série Al, vol. 421. P. 540.

(обратно)

185

A.N., К 120A, p. 168.

(обратно)

186

Joseph Delort. Histoire de la détention des philosophes et des gens de lettres à la Bastille. Paris, 1829. T. I. P. 270.

(обратно)

187

Лувуа — Сен-Мару, 26 декабря 1677 года (Ibid. P. 272).

(обратно)

188

S.H.A.T., série Al, vol. 581. P. 419. Bernard Caire. Le secret d'Eustache Danger // La Maschera di ferro… 1992. P. 178–181, 195–196.

(обратно)

189

S.H.A.T., série Al, vol. 581. P. 418.

(обратно)

190

Ibid., série Al, vol. 617. P. 513.

(обратно)

191

Ibid., série Al, vol. 617. P. 517.

(обратно)

192

Ibid., série Al, vol. 618. P. 265; A.N., К 120A, f° 257.

(обратно)

193

S.H.A.T., série Al, vol. 618. P. 314.

(обратно)

194

Лувуа — Сен-Мару, 28 марта 1678 года (Joseph Delort. Histoire de la détention des philosophes. P. 292).

(обратно)

195

Tallemant des Réam. Op. cit. P. 186.

(обратно)

196

Joseph Delort. Histoire de la détention des philosophes. P. 197–198.

(обратно)

197

Лувуа — Сен-Мару, 13 сентября 1679 года, A.N., К 120А, f° 277.

(обратно)

198

Лувуа — Сен-Мару, 14 октября 1679 года, François Ravaisson. Op. cit. T. III. P. 212–213.

(обратно)

199

Tallemant des Réaux. Op. cit. P. 187.

(обратно)

200

Mémoires de M.L.C.D.R. 4 éd., Henry van Bulderen, La Haye, 1691. P. 225.

(обратно)

201

Tallemant des Réaux. Op. cit. P. 186.

(обратно)

202

S.H.A.T., série Al, vol. 639. P. 162.

(обратно)

203

Ibid., vol. 640. P. 3; A.N., К 120A, f° 302.

(обратно)

204

Сен-Пуанж — Сен-Мару, 16 мая 1680 года. A.N., К I20A, f° 307.

(обратно)

205

Лувуа — Сен-Мару, 29 мая 1680 года, A.N., К 120А, f° 308.

(обратно)

206

A.N., К 120А, f° 312.

(обратно)

207

A.N., К 120А, f° 313. Черновик письма без последней фразы находится в: S.H.A.T., série Al, vol. 643, f° 184.

(обратно)

208

Maurice Duvivier. Op. cit. P. 260–276; Marcel Pagnol. Op. cit. P. 205–224.

(обратно)

209

Maurice Duvivier. Op. cit. P. 276.

(обратно)

210

Jules Lair. Nicolas Fouquet, procureur général, surintendant des Finances, minister d'Etat de Louis XIV. Paris, 1890. T. II. P. 454.

(обратно)

211

Andrew Lang. The Valet's Tragedy. 1903. Перевод на французский язык, выполненный Теодором де Визева, опубликован под названием: Les Mystères de l'Histoire. Paris, Perrin, 1907. P. 1—65; Emile Laloy. Enigmes du Grand Siècle, le Masque de fer, Jacques Stuart de la Cloche, l'abbé Prignani, Roux de Marcilly. Paris, Le Soudier, 1913. P. 209–293; Aimé-Daniel Rabinel. La Tragique Aventure de Roux de Marcilly. Toulouse, Privat, 1969.

(обратно)

212

Olivier Lefèvre d'Ormesson. Journal, Paris, éd. A. Chéruel, 1861. T. II. P. 567.

(обратно)

213

A.E., Angleterre, vol. 95, f° 96.

(обратно)

214

A.E., Angleterre, vol. 95, f° 24.

(обратно)

215

Edith F. Carey. The Channel Islands. III. of Henry Wimbush. London, 1904.

(обратно)

216

Mgr. Arthur S. Barnes. The Man of the Mask, a study in the by-ways of history. London, 1908.

(обратно)

217

Emile Laloy. La Révolt de Messine. L'expédition de Sicile et la politique française en Italie (1674–1678). Paris, Klincksieck, 1930. T. II. P. 155.

(обратно)

218

Primi Visconti. Op. cit. P. 54–55. Приньяни умер, вероятно, в конце 1678 года.

(обратно)

219

Maurice Duvivier. Op. cit. P. 121.

(обратно)

220

François Ravaisson. Op. cit. T. VI. P. 375.

(обратно)

221

Этот портрет обнаружен Адриеном Юге: Adrien Huget. Un grand maréchal des logis de la Maison du roi: le Marquis de Cavoye, 1640–1716. Paris, E. Champion, 1920.

(обратно)

222

Rupert Fumeaux. The Man of the Mask. London, 1954.

(обратно)

223

Гарри Томпсон, журналист и продюсер на ВВС, выступил в 1987 году с такой же гипотезой, правда, не упоминая имени мадам Mac: Harry Thompson. The Man in the Iron Mask, an Historical Detective Investigation. London, 1987; Harry Thompson. La théorie d'Eustache Dauger de Cavoye // Il y a trois siècles le Masque de fer… P. 123–131.

(обратно)

224

John Noone. The Man behind the Iron Mask. New York, Alan Sutton, 1994. P. 229.

(обратно)

225

Maurice Duvivier. Op. cit. P. 193.

(обратно)

226

Ibid. P. 216–217.

(обратно)

227

Georges Mongrédien. Le problème du Masque de fer // XVII siècle. № 17–18, 1953. P. 56–58. См. факсимиле этого письма между страницами 48 и 49 в книге: André Chéron, Germaine de Sarret de Coussergues. Une seigneurie en Bas-Languedoc, Coussergues et les Sarret. Préface de Maurice Chauvet. Bruxelles, Hayez, 1963.

(обратно)

228

Harry Thompson. La théorie d'Eustache Dauger de Cavoye… P. 126.

(обратно)

229

От 17 августа 1678 года, A.N., Ol 22, f° 156.

(обратно)

230

Pierre-Marie Dijol. Nabo ou le Masque de fer. Paris, France-Empire, 1978.

(обратно)

231

Saint-Simon. Op. cit. T. I. P. 446–447.

(обратно)

232

Voltaire. Le Siècle de Louis XIV, chapitre XXVIII.

(обратно)

233

Mlle de Montpensier. Mémoires. Paris, éd. Chéruel, 1859. T. IV. P. 13–14.

(обратно)

234

Jean-Etienne Riga. Le Masque de fer. Une ombre au règne du Roi-Soleil. Marabout, 1996. P. 167.

(обратно)

235

Archives de la Moselle, GG 69, Saint-Jean de la Citadelle.

(обратно)

236

Bernard Caire. Un faux témoignage révélateur // En Seine et Loing, Revue des amis de Moret et de sa région, septembre 2001, nouvelle série, vol. 4. № 161. P. 112.

(обратно)

237

Charlotte-Elisabeth de Baviére. Correspondance. Paris, Charpentier, 1867. T. II. P. 165.

(обратно)

238

Marcel Pagnol. Op. cit. P. 34.

(обратно)

239

François Ravaisson. Op. cit. T. VII. P. 119.

(обратно)

240

Сенеле — Сен-Мару, 18 апреля 1689 года, A.N., Ol 33, fo 410 v°.

(обратно)

241

Лувуа — Сен-Мару, 19 апреля 1689 года, S.H.A.T., série Al, vol. 846. P. 104.

(обратно)

242

Лувуа — Сен-Мару, 24 мая 1689 года, S.H.A.T., série Al, vol. 849. P. 64.

(обратно)

243

François Ravaisson. Op. cit. T. X. P. 12–16.

(обратно)

244

Барбезьё — Ла Праду, 20 марта 1694 года, уже цитировалось.

(обратно)

245

Arvéde Barine. Un geôlier au XVII siècle // Revue de Paris, 1 juillet 1905. P. 26.

(обратно)

246

Franz Funck-Brentano. Légendes et Archives de la Bastille. P. 28.

(обратно)

247

Théodore Jung. Op. cit. P. 23–24.

(обратно)

248

Constantin de Renneville. Op. cit. T. I. P. 32.

(обратно)

249

Mme de Staal-Delaunay. Op. cit. P. 161.

(обратно)

250

Arsenal, Mss. 12 602.

(обратно)

251

Hippolyte Monn. L'Etat de Paris en 1789, études et documents sur l'Ancien Régime. Paris, D. Jouast, 1889. P. 379.

(обратно)

252

Christian Lazzéri et Dominique Reynie (sous la directin de). Le Pouvoire de la raison d'Etat. Paris, 1992. P. 152.

(обратно)

253

S.H.A.T., série Al, vol. 1123. P. 303.

(обратно)

254

Ibid., vol. 849. P. 15, 60, 527, 528.

(обратно)

255

Auguste, duc de La Force. Lauzun, un courtisan du Grand Roi. Paris, Hachette, 1919. P. 125.

(обратно)

256

Mlle de Montpensier. Op. cit. T. IV. P. 458–459.

(обратно)

257

S.H.A.T., série Al, vol. 1392-I. P. 171.

(обратно)

258

A.N., Ol 41, fo 150.

(обратно)

259

A.N., Ol 365, fo 238.

(обратно)

260

S.H.A.T., série Al, vol. 1430. P. 1.

(обратно)

261

Ibid., vol. 1431. P. 126.

(обратно)

262

Ibid., vol. 1432. P. 129.

(обратно)

263

BnF, Mss., Clairambault, vol. 698, fo 1617.

(обратно)

264

S.H.A.T., série Al, vol. 1432. P. 56.

(обратно)

265

J. S. Clarke. Vie de Jacques II, d'après les mémoires écrits de sa main. T. I. P. 214–216.

(обратно)

266

Mgr. Barnes. Op. cit. P. 325.

(обратно)

267

7/17 марта 1669 года, Mgr. Barnes. Op. cit. P. 328.

(обратно)

268

22 марта/1 апреля 1669 года, Mgr. Barnes. Op. cit. P. 332.

(обратно)

269

25 апреля/4 мая 1669 года, Mgr. Barnes. Op. cit. P. 334.

(обратно)

270

6/16 мая 1669 года, Mgr. Barnes. Op. cit. P. 334.

(обратно)

271

Письмо от 6/16 июня 1669 года, Mgr. Barnes. Op. cit. P. 337. См. также: C.-H. Hartmann. Charles II and Madame. London, 1934. P. 255.

(обратно)

272

Письмо от 7/17 июня 1669 года, Mgr. Barnes. Op. cit. P. 338; C.-H. Hartmann. Op. cit. P. 258.

(обратно)

273

Mgr. Barnes. Op. cit. P. 340.

(обратно)

274

Оригинал этого письма и приложения к нему находятся среди бумаг Клиффорда, выкупленных в 1987 году Британской библиотекой (add. Ms. 65 138 — 65 141). Копия этого письма Людовика XIV находится в: BnF, Mss., N.A.F. 4799, fo 206–207. См. также: Œuvres de Louis XIV. Paris, éd. Grouvelle, 1806. T. V. P. 446.

(обратно)

275

A.E., Mss., Angleterre, vol. 96.

(обратно)

276

A.E., Angleterre, vol. 93, f° 240.

(обратно)

277

Emit Laloy. Op. cit. P. 9. Слуги иногда использовались в качестве секретных эмиссаров, ездивших из Франции в Англию и обратно. Так, например, в 1673 году Кольбер де Круасси воспользовался услугами собственного лакея Ла Ривьера (который не имеет ничего общего со слугой Фуке в Пинероле), чтобы доставить конфиденциальную корреспонденцию в Сен-Жермен (BnF, Mss., Mélanges Colbert, vol. 291, f° 155 et 155 v°).

(обратно)

278

Тот факт, что молодой Лувуа был посвящен в тайну, которую не доверили даже Кольберу, генеральному контролеру финансов, служит, по мнению Пола Соннино, «весьма примечательной демонстрацией доверия» (Paul Sonnino. Op. cit. P. 61). В конце июля Кольбер де Круасси, находившийся в Лондоне, все еще ничего не знал об этом, как свидетельствуют его донесения Лионну (C.-H. Hartmann. Op. cit. P. 258–259).

(обратно)

279

C.-H. Hartmann. The King, my Brother. London, 1954. P. 282.

(обратно)

280

Ральф Монтегю — лорду Арлингтону, 16/26 июля 1669 года (С.-Н. Hartmann. Op. cit. P. 267).

(обратно)

281

C.-H. Hartmann. Op. cit. P. 281.

(обратно)

282

Jacqueline Duchéne. Henriette d'Angleterre, duchesse d'Orléans. Paris, Fayard, 1995. P. 342.

(обратно)

283

Ernest Lavisse. Louis XIV, éd. René et Suzanne Pillorget. Paris, R. Laffont, 1989. P. 678.

(обратно)

284

Roux-Fazillac. Recherches historiques et critiques sur l'Homme au masque de fer. Paris, an IX (1800). P. 105.

(обратно)

285

Ugo Marino. I Prigionieri di Pinerolo. Pinerolo, 1979. P. 49–81.

(обратно)

286

Roux-Fazillac. Op. cit. P. 105.

(обратно)

287

Ettore Patria. Benigno de Saint-Mars, geôlier du Masque de fer // Il y a trois siècle, le Masque de fer… OMAC, Ville de Cannes, 1989. P. 149–150.

(обратно)

288

Корреспонденция аббата де Мована хранится в отделе рукописей библиотеки города Ним (Miscellanées. № 212–217); L.-G. Pélissier. Op. cit.

(обратно)

289

Mlle de Montpensier. Op. cit. T. III. P. 225.

(обратно)

290

Saint-Simon. Op. cit. T. Il, 1983. P. 187, et T. VIII, 1988. P. 552.

(обратно)

291

Marius Topin. Op. cit. P. 360.

(обратно)

292

Письмо аббата д'Эстрады Людовику XIV от 18 декабря 1677 года (Joseph Delort. L'Homme au masque de fer. P. 88).

(обратно)

293

Marcel Pagnol. Op. cit. P. 271.

(обратно)

294

Pierre-Marie Dijol. Op. cit. P. 274–275.

(обратно)

295

BnF, Mss., Fr. 10 265, f° 193 v°.

(обратно)

296

Marcel Pagnol. Op. cit. P. 234–235.

(обратно)

297

Ibid. P. 294.

(обратно)

298

Сен-Мар — министру Барбезьё, 4 июня 1692 года, S.H.A.T., série Al, vol. 911. P. 15.

(обратно)

299

M. de Bonnegarde. Dictionnaire historique et critique ou recherches sur la vie, le caractère, les mœurs et les opinions de plusieurs hommes célèbres. Lyon, 1771. T. III. P. 383–387. Это свидетельство, которое мы впервые опубликовали в материалах первого конгресса в Пинероле, осталось незамеченным историками, занимающимися этой загадкой.

(обратно)

300

Письмо Ла Гранж-Шанселя Фрерону: L'Année littéraires, 1768. T. XXXII. P. 89.

(обратно)

301

J.-L. Dauphin. Un château en Jovinien: Palteau et le Masque de fer // L'Echo de Joigny, 1977. № 2. P. 21–28.

(обратно)

302

G. Depping. Correspondance administrative. T. II. P. 752.

(обратно)

303

Jean Lombard. Courtilz de Sandras et la crise du roman à la fin du Grand Siècle. Paris, P.U.F., 1980. P. 128.

(обратно)

304

Mémoires de M. d'Artagnan, capitaine-lieutenant de la première compagnie des mousquetaires du roi, contenant quantité de choses particulières et secretes qui se sont passées sous le règne de Louis le Grand. Paris, éd. Jean de Bonnot, 1965. T. III. P. 101, 104–105, 192.

(обратно)

305

Jean-Benjamin de La Borde. Histoire de l'Homme au masque de fer tirée du «Siècle de Louis XIV» par Voltaire. Londres, 1789 (копия рукописи, сделанная в 1911 году, хранится в: BnF. Р. 5–6).

(обратно)

306

Constantin de Renneville. Op. cit. T. I. P. 34.

(обратно)

307

François Ravaisson. Op. cit. T. X. P. 246.

(обратно)

308

Abbé Jean-Pierre Papon. Op. cit. P. 218; Louis Dutens. Op. cit. P. 34; Dhumez. Autour du Masque de fer: Claude Souchon. Опубликовано в: L'Eclaireur du Soir от 25 и 26 декабря 1932 года.

(обратно)

309

John Noone. Op. cit. P. 271.

(обратно)

310

Ibid. P. 275.

(обратно)

311

John Noone. The Mask of Steel. An interpretation of the mystery of the Man in the Iron Mask // Pinerolo la Maschera di ferro e il suo Tempo. 1992. P. 260.

(обратно)

312

Оригинал этого письма на немецком языке приводится в книге: Bodemann E. Aus den Briefen der Herzogin Elisabeth-Charlotte von Orléans an die Kurfürstin Sophie von Hannover. Hannover, 1891. T. II. P. 288–293. Перевод на французский язык см. в: G. Depping. La Princesse Palatine d'après sa dernière correspondance publiée en Allemagne // Revue Bleue, 18 juillet 1896. P. 71.

(обратно)

313

T. B. Macaulay. Histoire d'Angleterre depuis l'avènement de Jacques II (1685) jusqu'a la mort de Guillaume III (1702). Paris, R. Laffont, 1989. T. II. P. 767. S.H.A.T., série Al, vol. 1615, 15 октября 1700.

(обратно)

314

Joseph Giliet. Charles-Maurice Le Tellier, archevêque de Reims. Paris, Hachette, 1881. P. 365–366.

(обратно)

315

Saint-Simon. Op. cit. T. I. P. 799.

(обратно)

316

Помимо произведения Ла Борда, анекдоты, касающиеся мадемуазель де Сен-Кантен, сообщают также анонимный автор, идентифицируемый иногда с Луи де ла Рош дю Мэн, маркизом де Люше (Journal des Gens du Monde. T. IV. P. 284–295), и Шарпантье (Charpentier. Op. cit. T. III. P. 139 et suiv.).

(обратно)

317

Charpentier. Op. cit. T. III. P. 284.

(обратно)

318

Ibid. P. 145.

(обратно)

319

A.N., 01 52, f° 140.

(обратно)

320

Les Œuvres completes de Voltaire. T. 89, fév.-déc. 1738, vol. 5, lettres, par Th. Besterman, The Voltaire Foundation, Oxford, 1969. P. 390.

(обратно)

321

Histoire de la Bastille, avec un appendice contenant entre autres choses une discussion sur le prisonier au masque de fer. Paris, 1798.

(обратно)

322

Mémoires de la marquise de La Rochejaquelein, 1772–1857. Paris, Mercure de France, 2002. P. 72.

(обратно)

323

Поль Фуль, обнаруживший рукопись этого произведения, приписал его авторство малоизвестному философу Франсуа Винсенту Туссену и опубликовал под заглавием: Anecdotes curieuses de la Cour de France sous le règne de Louis XV. Paris, 1908.

(обратно)

324

Paul d'Estrée. Un journaliste policier, le chevalier de Mouhy // Revue d'histoire littéraires, 1898. P. 195 et suiv; Frantz Funck-Brentano. Figaro et ses devanciers. Paris, Hachette, 1909; Arlette Farge. Dire et mal dire. L'opinion publique au XVIII siècle. Paris, Seuil, 1992.

(обратно)

325

Charles de Fieux, chevalier de Mouhy. Le Masque de fer ou les Aventures admirables du père et du fils: romance tirée de l'espagnol. Préface d'Annie Rivara, Paris, 1983.

(обратно)

326

Louis-Pierre Anquetil. Op. cit. T. I. P. 102.

(обратно)

327

Marquise Du Deffand. Lettres. Paris, 1824. T. I. P. 272, 19 juillet 1768; Grimm. Correspondance. T. VIII. P. 122.

(обратно)

328

Письмо Фрерону: L'Année littéraire, 1768. T. XXXII. P. 189.

(обратно)

329

Monique Cottret. La Bastille à prendre. Paris, PUF, 1986. P. 139–140.

(обратно)

330

Catalogue de vente du Crédit municipal de Paris // Importants manuscrits et documents historiques principalement relatifs à la Bastille, 28 mars 1985. № 44.

(обратно)

331

Arnaud de Maurepas. Les méthodes documentaries d'un historien méconnu, l'abbé Soulavie // Revue d'Histoire moderne et contemporaine, oct.-déc. 1991. P. 626–648.

(обратно)

332

Roger Dermée. Le testament de Saint-Mars // Cahiers de l'Histoire. № 2, 1960. P. 100–110.

(обратно)

333

Las Cases. Mémorial de Sainte-Hélène. Paris, éd. L. Brombled, 1895. T. I. P. 813–815.

(обратно)

334

P. J. de Béranger. Ma Biographie. Paris, Perrotin, 1857. P. 48.

(обратно)

335

Raoul de Warren, A. de Lestrange. Les Prétendants au trône de France. Paris, L'Herne, 1990. P. 280–281.

(обратно)

336

Laroche-Hénon. Notice sur les oles de Lérins. Draguignan, 1859. P. 12–13.

(обратно)

337

Pierre Bonvallet. Molière de tous les jours. Paris, 1985. P. 278.

(обратно)

338

Madeleine Jurgens, Elisabeth Maxfield-Miller. Cent Ans de recherches sur Molière, sur sa famille et sur les comédiens de sa troupe. Paris, 1963. P. 552.

(обратно)

339

Статья Жоржа Монваля, опубликованная под псевдонимом Du Monceau в февральском номере за 1883 год журнала Le Moliériste, № 47. P. 347. См. в том же номере ироническое письмо Жюля Луазлёра.

(обратно)

340

L'Homme au masque de fer, c'est… Molière. Opinion émise par Ubalde et présentée de nouveau par un bouquineur, 1893; Lettre à M. Ubalde sur la mort de Molière par Ch. Sandrin. Bordeaux, 1899.

(обратно)

341

Marcel Pagnol. Op. cit. P. 110. Первое издание его труда вышло в свет в 1965 году.

(обратно)

342

Ibid. Op. cit. P. 298.

(обратно)

343

Ibid. P. 345.

(обратно)

344

Ibid. P. 194.

(обратно)

345

Ibid. P. 198.

(обратно)

346

Ibid. P. 276.

(обратно)

347

G. Lenotre. La Petite Histoire, Dossiers de police. Paris, Grasset, 1935. P. 43.

(обратно)

Оглавление

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Глава 1 . ДОКУМЕНТЫ

Глава 2 . ОТ ПИНЕРОЛЯ ДО ЭГЗИЛЯ

Глава 3 . ОТ ЭГЗИЛЯ ДО БАСТИЛИИ

Глава 4 . МАТТИОЛИ

Глава 5 . ЭСТАШ ДАНЖЕ

Глава 6 . ГИПОТЕЗЫ

Глава 7 . СЕКРЕТ ЭСТАША ДАНЖЕ

Глава 8 . МАСКА И БАЛАГАННАЯ ПЛЯСКА

Глава 9 . МИФ

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

МОНЕТНАЯ СИСТЕМА ФРАНЦИИ XVII ВЕКА

ПРИЛОЖЕНИЯ

  I. ГИПОТЕЗЫ

  II. ТЮРЕМНЫЙ РЕЕСТР МСЬЕ ДЕ СЕН-МАРА

  III. ХРОНОЛОГИЯ СОБЫТИЙ, СВЯЗАННЫХ С ИСТОРИЕЙ ЖЕЛЕЗНОЙ МАСКИ

  БИБЛИОГРАФИЯ

Иллюстрации .

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте