«Кочевники Евразии»

Н

Н. Н. Крадин

Кочевники Евразии

Н. Н. Крадин родился в 1962 г. в Вурятии. После окончаний исторического Ч факультета Иркутского го-

сударственного университе-та с 1985 г. работает в Йн-, ституте истории, археоло-

I гии и этнографии Дальне­восточного отделения РАН во Владивостоке. Доктор исторических наук (1999), профессор (2001). Автор бо­лее 250 научных работ на русском английском, япон­ском, корейском и китайс­ком языках, из них — 11 коллективных книг и 6 мо-графий, в том числе таких известных работ, как "Кочевые общества" , "Империя Хунну" (1996, 2-е 1. 2002), "Политическая антрополо-Г (200.1, 2-е изд. 2004), "Монгольская империя" (2006, в соавторстве с Д. Скрынниковой). Научные инте-гы связаны с изучением кочевников разин. Участник мнохих археологи-:ких и этнографических экспедиций Монголии, Сибири и на Дальнем стоке России.

R. В. SULEIMENOV INSTITUTE OF ORIENTAL STUDIES MINISTRY OF EDUCATION AND SCIENCE REPUBLIC OF KAZAKHSTAN

N. N. Kradin

The Nomads of Eurasia

Almaty "Daik-Press" 2007

институт ВОСТОКОВЕДЕНИЯ ИМЕНИ P. Б. СУЛЕЙМЕНОВА МИНИСТЕРСТВА ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РЕСПУБЛИКИ КАЗАХСТАН

Н. Н. Крадин

Кочевники Евразии

Алматы "Дайк-Пресс" 2007

ЬЬК 63. 3 (5 Каз) К 78

Утверждено к печати Ученым советом Института востоковедения им. Р. Б. Сулеименова МОН РК

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ "КАЗАХСТАНСКИЕ ВОСТОКОВЕДНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ":

И. Н. Тасмагамбетов (председатель), М. X. Абусеитова (зам. председателя), Ю. Г. Баранова, Б. А. Казгулов, Б. Е. Кумеков, А. К. Муминов (Казахстан); Б. М. Бабаджанов (Узбекистан); С. Г. Кляшторный (Россия);

А. М. Хазанов (США); Винсент Фурньо (Франция)

© Крадин К, 2007 ISBN 9965-798-46-Х © "Дайк-Пресс", оформление, 2007

Светлой памяти Ученого и Гражданина Нурбулата Масанова

ПРЕДИСЛОВИЕ

Замысел этой книги родился во время международной кон­ференции "Феномен кочевничества в истории Евразии. Нома­дизм и развитие государства", которая проводилась по инициативе Н. Э. Масанова в Алматы в декабре 2005 г. В процессе об­суждения проблем труднодоступности научной литературы на постсоветском пространстве директор Института востоковеде­ния М. X. Абусеитова и директор издательства "Дайк-Пресс" Б. А. Казгулов предложили мне переиздать мою депонированную в 1987 г. книгу о кочевниках. Несмотря на столь специфический способ введения в научный оборот, эта книга получила определен­ную известность и достаточно часто цитировалась в кочевниковед-ческой литературе. Данная работа вышла почти двадцать лет назад (и еще каких двадцать лет!), и публиковать ее без каких-либо из­менений было бы очень неосмотрительно. Именно поэтому у меня возникла мысль сделать работу, которая отражала бы трансфор­мацию собственных взглядов после публикации достаточно важной для меня книги "Кочевые общества" (1992 г.).

Данная монография вышла в тот период, когда страна пере­живала тяжелые экономические времена. Она была опубликова­на довольно небольшим тиражом и поэтому труднодоступна для коллег. В этой работе я попытался творчески развить некоторые направления западного марксизма и сформулировать концепцию особого пути социальной эволюции кочевников-скотоводов в рам­ках марксистского видения исторического процесса. Кроме того, я

6

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

ревизионистски подошел к некоторым фундаментальным параметрам марксистской теории. Впрочем, с научной точки зрения это было уже не актуально. Историки оказались в такой ситуации, когда отпала необходимость смотреть на мир только посредством марк­систской методологии. Мы находились перед открывающимися новыми перспективами. Именно тогда у меня сложилось представ­ление о том, что исторический процесс стало возможным изучать и интерпретировать в рамках различных теоретических подходов.

Это не значит, что я отказываюсь от того, что написано в рабо­тах 1987 — 1992 гг. Напротив, мне и сейчас кажется, что это было действительно новое слово в марксистской теории. Я могу судить об этом по доброжелательному отклику Э. Геллнера, который на­писал мне в ответном письме, получив "Кочевые общества", что данная работа, по его мнению, свидетельство глубокого потенциала творческого марксизма. Однако сейчас мне более интересно смот­реть на исторический процесс и природу кочевых обществ через другую сторону призмы. За эти полтора десятилетия я написал большое количество работ, где пытался использовать для описания номадизма неоэволюционистские парадигмы. Данная книга в неко­торой степени отражает этот взгляд на степной мир. В настоящее время меня более интересует сравнительная теория цивилизаций, история повседневности и мир-системный подход. Надеюсь, что у меня будет возможность предложить свое видение мира кочевни­ков, исходя из перечисленных выше методологических подходов.

Я начинал изучение кочевых обществ как теоретик и историо­граф. Образование я получил на историческом факультете, где в течение пяти лет нас учили в первую очередь работать с пись­менными источниками. В дальнейшем эти навыки пригодились в процессе работы над кандидатской диссертацией, где были раз­делы, посвященные социальной истории киданей и ранних монго­лов, и в ходе работы над книгой о хунну. Еще в конце 1980-х гг. Г. Е. Марков настоятельно советовал мне съездить в этногра­фическую экспедицию, чтобы я сам смог увидеть мир номадов. Несколько позднее, при содействии А. М. Хазанова, я расши­рил тематику своих исследований до изучения трансформационных процессов в обществах кочевников нового и новейшего времени.

Все это стимулировало меня заняться полевой этнографией кочевых и скотоводческих обществ. Потом благодаря поддержке

Предисловие

1

член-корреспондента РАН Б. В. Базарова я оказался в числе участников международной экспедиции ЮНЕСКО по Монголии в 2001—2002 гг. Это были незабываемые поездки. Только тот, кто был вынужден изучать объект своего исследования по литера­турным источникам, сможет понять мои чувства, когда я впервые пересек российско-монгольскую границу. И хотя сейчас я ежегодно бываю в Монголии, две первые поездки — самые памятные. В моем личном архиве лежат полевые дневники этих экспедиций. Я ду­маю, что придет время и для их публикации.

Мне кажется, что только комплексный подход к кочевничеству — с позиций истории, культурной антропологии и археологии — поз­волит понять суть номадизма как историко-культурного явления. Узкая специализация в пределах какой-то одной из наук не дает возможность осуществить широкий, комплексный охват изучаемо­го объекта. Я делаю все возможное, чтобы следовать изложен­ному здесь принципу. Благодаря дружеской помощи директора Института изучения кочевых цивилизаций ЮНЕСКО Б. Энхтув-шина удалось расширить круг источников нашего исследования. В 2004 г. совместная монгольско-российская экспедиция присту­пила к археологическим исследованиям памятников киданьского времени. Несмотря на начало долговременного проекта, нами уже получены интересные результаты, показывающие, что роль горо­дов в кочевых империях номадов Евразии должна быть серьезно переосмыслена. Со временем желательно расширить и ареалы ис­следования, и хронологию изучаемых памятников.

В то же время я убежден, что, только используя разные па­радигмы, можно глубже понять суть изучаемого явления. Рас­сматривая объект всего лишь в одной плоскости, понимаешь, что может наступить определенный предел, когда ты уже не спосо­бен сказать ничего нового. В этой ситуации необходимо менять либо угол зрения, либо объект исследования. Я старался следовать первому принципу. Именно поэтому нет никакого противоречия в моих ранних работах: в них я следовал творческому марксизму, а позднее пытался применить неоэволюционистскую парадигму и другие теории. Я рассматриваю это не как кардинальное измене­ние моих научных взглядов, а всего-навсего как смену угла обзора, под которым мы смотрим на предмет наших изысканий.

8 _Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Несколько слов о структуре книги. Данная работа написана в первую очередь для моих казахстанских коллег, которым из-за ра­зорванности научных коммуникаций на постсоветском пространстве мои исследования после 1991 г., как правило, были недоступны. По этой причине в монографию отобраны те статьи и доклады, имеющие, как мне кажется, важное историографическое, теорети­ческое и методологическое значение. В некоторых из них сделаны определенные изменения и сокращения. Кроме того, при отборе я старался следовать сформулированному выше принципу, чтобы в работу были включены материалы, характеризующие автора не только как теоретика, но и как историка, этнолога-антрополога и археолога. Насколько замысел удался, судить читателям.

Идея этой работы с большим энтузиазмом была поддержа­на Н. Э. Масановым. После конференции (декабрь 2005 г.) в г. Алматы мы встретились с ним на международном симпозиуме в Париже. Бродили по уютным парижским улочкам, обменивались новыми идеями, строили планы и обсуждали будущие совместные книги. Кто бы мог тогда подумать, что это наша последняя встреча. Когда я пишу эти строки, его уже нет. Это чудовищная несправед­ливость, горькая утрата не только для казахстанской науки и казах­станского общества, но и для мирового кочевниковедения. Наука потеряла своего талантливого Служителя, а страна — верного Сына и настоящего Гражданина (еще не пришло время полностью понять и осознать горечь этой утраты). Он принадлежал к поколению "детей перестройки" — поколению Романтиков и Мечтателей. Он хотел сделать Мир лучше и чище, искал Истину, он будоражил друзей и врагов и не оставлял никого равнодушным. Именно та­ким — верным Ланцелотом Правды — он и останется в нашей памяти навсегда.

7 октября 2006 г.

ИСТОРИОГРАФИЯ НОМАДИЗМА

ГЛАВА 1

КОЧЕВНИЧЕСТВО В СОВРЕМЕННЫХ ТЕОРИЯХ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА*

Кочевничество в частности, как и Восток в целом, относится к тем составляющим всемирно-исторического процесса, которые с трудом вписываются в общепринятые (и, надо признать, евро-центристские по своей сути) периодизации истории. Исторически сложилось, что наибольший вклад в обсуждение этой проблемы внесли отечественные и зарубежные марксистские авторы. В ходе так называемой дискуссии о "кочевом феодализме" были высказа­ны следующие основные точки зрения:

1. Концепция предклассового общества у кочевников {Мар­ков, 1976; Konig, 1981; Семенов, 1982; Калиновская, 1989; Пав­ленко, 1989: 86-90; Шнирелъман, 1989: 404 и др.).

2. Концепция раннего государства у номадов (Хазанов, 1975; Перший, 1976; Escedy, 1981; 1989; Khazanov, 1981; 1984; Таскин, 1984: 3-62; Бунятян, 1995 и др.).

3. Различные интерпретации теории кочевого феодализма ^Владимирцов, 1934; Козьмин, 1934; Потапов, 1954; Шахматов, 1962; Толыбеков, 1971; Федоров-Давыдов, 1973; Семенюк, 1974; Нацагдорж, 1975; Петров, 1981; Златкин, 1982; Плетнева, 1982; Полянский, 1982; Wojna, 1983; Кшибеков, 1984; Маннай-Оол, 1986 и многие др.).

Кочевничество в современных теориях исторического процесса / / Вре­мя мира. Альманах. Вып. 2. Структуры истории. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001. С. 369-396.

12

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

4. Концепция номадного способа производства (Марков, 1967; Bonte, 1981; 1990; Дигар, 1989; Андрианов, Марков, 1990; Масанов, 1991; 1995 и др.).

Особняком среди исследований отечественных кочевниковедов всегда стояли работы Л. Н. Гумилева, который практически был единственным и в условиях ортодоксального марксистского дик­тата пытался интерпретировать номадизм в рамках классической цивилизационной теории.

В первое "постмарксистское" десятилетие дискуссия продол­жалась, но достаточно вяло, что, впрочем, неудивительно. Появи­лась возможность заниматься другими интересными проблемами, использовать в своих исследованиях иные научные парадигмы и подходы. В основном проблема продолжала обсуждаться в рус­скоязычной литературе. При этом сохранились в той или иной степени все основные высказывавшиеся ранее точки зрения. Так, часть исследователей по-прежнему придерживается феодальной интерпретации кочевых обществ (Матвеев, 1993; Авляев, 1994 и др.). К этой же точке зрения относятся и сторонники объединения всех послепервобытных доиндустриальных обществ в рамках еди­ной феодальной стадии (Кобищанов, 1995). Другие авторы под­держивают мнение о догосударственном, предклассовом характе­ре обществ кочевников-скотоводов (Фурсов, 1995; Скрынникова, 1997 и др.). Третьи пишут о складывании у кочевников ранней государственности ( Трепавлов, 1993; Кляшторный, Савинов, 1994; Кычанов, 1997). Некоторые находят сходство кочевых империй с восточными деспотиями (Семенов, 1997: 19, 21)*.

* Ю. И. Семенов (1993: 205, прим. 24) некорректно упрекает меня в искажении то точки зрения, ссылаясь при этом на совместную с С. И. Вайч-штейном рецензию на книгу Г. Е. Маркова "Кочевники Азии", опубликован­ную в журнале "Советская этнография" (1977. № 5). Действительно, в этой работе он сопоставил кочевые империи с земледельческими (восточными) деспотиями. Однако в статье 1982 г. он даже не намекнул на сходство коче­вых империй с его "политарным" способом производства. Именно поэтому, с моей точки зрения, было вполне естественным ссылаться на последнюю пуб­ликацию, кстати, единственную работу Семенова, специально посвященную кочевникам-скотоводам. К точке зрения 1977 г. Семенов вернулся уже после публикации критикуемых им моих работ (1993: 205; 1997: 19, 21). Впрочем, данный автор столько раз менял свои взгляды по различным поводам, что ему самому немудрено было запутаться.

_Глава 1. Кочевничество в современных теориях... 13

Однако наибольшее обсуждение вызвали попытки обоснования особого пути развития обществ кочевников-скотоводов. Предмет дискуссии сконцентрировался вокруг вопроса, что является основой специфичности номадизма — внутренняя природа скотоводства, т. е. база так называемого номадного способа производства, или же особенности внешней адаптации кочевников к земледельческим "мир-империям" (Масанов, 1991; 1995; Крадин, 1992; 1996; Ка-линовская, 1994; 1996; Марков, 1998 и др.).

В то же время в условиях преодоления формационного монизма появились публикации, в которых делается попытка рассмотреть кочевничество с точки зрения цивилизационного подхода или евра­зийской парадигмы (Буровский, 1995; Урбанаева, 1995; Кульпин, 1998 и др.). Опубликование методологически новых работ стоит только приветствовать.

На Западе (исключая кочевниковедов-неомарксистов) пробле­ма периодизации кочевничества в контексте всемирной истории не настолько популярна. В трудах теоретиков модернизации и нео­эволюционистов проблема социальной эволюции кочевников-ско­товодов не является широко обсуждаемой. В обобщающих эссе по культурной эволюции главное внимание уделено процессам рос­та аграрных культур и цивилизаций (Polanyi, 1968; Service, 1971; 1975; Adams, 1975; Johnson and Earle, 1987; Sanderson, 1990; 1995 etc.). Редкие авторы включали кочевников в свои схемы куль­турной интеграции (Lenski, 1966; Sahlins, 1968; Hollpice, 1986). Пожалуй, единственное исключение — книга Л. Крэдера (Krader, 1968) о происхождении государства; симпатии этого автора к ко-чевниковедческой проблематике были обусловлены собственными научными интересами.

f Несколько более популярна тема кочевников в трудах "мир-системщиков" (см., напр.: Chaze-Dunn, 1988; Abu-Lughod, 1989; Hall, 1991 etc.), но и здесь большинство проблем находится пока в стадии предварительного обсуждения. В исследованиях же запад­ных авторов, специально занимавшихся проблемами социокультур­ной эволюции номадов, подчеркивается, как правило, отсутствие у кочевников внутренних потребностей к созданию прочных форм государственности, циклический характер политических процессов, появление перспектив к устойчивому развитию только в случае

14 _П. П. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 1. Кочевничество в современных теориях... 15

С 1970-х гг. центр полемики переместился в сторону выяснения вопроса, могли ли кочевники перешагнуть барьер государственнос­ти и, согласно мнению многих ученых, даже создать феодализм или же им было суждено оставаться на предклассовой стадии развития. Постепенно возобладал плюрализм взглядов на природу кочевых обществ (см. выше), характерный и для наших дней.

Подводя итоги дискуссии, длившейся почти три четверти века, следует отметить, что для марксистской теории истории кочевые общества представляют столь же логически трудноразрешимую проблему, что и "азиатский способ производства". Социальную структуру кочевников трудно интерпретировать в категориях ор­тодоксального исторического материализма. Почему при высоко­развитой частной собственности на средства производства (скот) номады в сравнении с оседло-земледельческими обществами вы­глядят более эгалитарными, чем это должно быть теоретически? С одной стороны, нельзя назвать первобытными общества, в ко­торых есть частная собственность и лица, аккумулировавшие ее в огромных размерах, а также определенные типы эксплуатации. С другой стороны, такая форма социально-политической организа­ции номадов, как кочевая империя, вряд ли может быть классифи­цирована в качестве "военной демократии" или племенного союза.

Если говорить о так называемой рабовладельческой формации, то факты показывают, что отношения данного типа существовали у кочевников во все эпохи. Но ни в один из периодов истории но­мадизма рабство не получило в степи широкого распространения. Во-первых, в кочевых скотоводческих обществах большая часть потребностей в рабочей силе удовлетворялась за счет внутренних ресурсов, благо малоимущие номады имелись всегда. Во-вторых, кочевой образ жизни — не лучший способ надзора за рабами, всег­да думавшими о побеге. В-третьих, концентрация рабов в одном месте по типу латифундии опасна восстанием, поскольку степняки кочуют преимущественно небольшими аилами. Рабы в кочевых об­ществах (в основном женщины) использовались только в домаш­нем хозяйстве, а также поставлялись на работорговые рынки (Пи-бур, 1907: 237-265; Семенюк, 1958; Хазанов, 1975: 133-148; Кляшторный, 1985; Крадин, 1992: 100—111 и др.).

Некоторая часть малоимущих и лишенных скота номадов могла подвергаться эксплуатации со стороны более зажиточных сопле­

симбиоза с земледельцами (Lattimore, 1940; Bacon, 1958; Irons, 1979; Kwanten, 1979; Khazanov, 1984; Fletcher, 1986; Barfield, 1989; 1992; Голден, 1993 и др.).

В данной главе мне хотелось бы остановиться на анализе не­которых новых работ и концепций, появившихся в последние де­сятилетия, рассмотрев ряд вопросов. 1. Как номады вписываются в классические однолинейные периодизации исторического процес­са? 2. Можно ли говорить об особой кочевнической цивилизации? 3. Можно ли говорить о способности кочевников к созданию соб­ственной государственности или же это были структуры, подобные вождеству? 4. Как интерпретируется номадизм в рамках много­линейной теории эволюции? 5. Какое место занимают кочевники в мир-системном анализе? 6. Можно ли считать империи номадов мир-империями? Относятся ли они к "периферии" или являются "полупериферией"? Рассмотрим данные вопросы.

Марксистские периодизации

Как уже было сказано, наиболее активно вопрос о специфике кочевых обществ и месте номадизма в периодизации всемирной истории наиболее активно обсуждался в марксистской и особенно советской литературе (Федоров-Давыдов, 1973; Хазанов, 1975; Марков, 1976; 1989; 1998; Першиц, 1976; 1994; Коган, 1981; Халиль Исмаил, 1983; Khazanov, 1984; Gellner, 1988: 92-114; Попов, 1986; Крадин, 1987; 1992; Васютин, 1998 и др.).

Дискуссия прошла несколько этапов. До середины 1930-х гг. были высказаны практически все основные точки зрения на при­роду кочевых обществ (от первобытно-родовых до развитых фео­дальных). С 1934 г. утверждается так называемая теория кочевого феодализма. Было выдвинуто несколько версий этой теории, но постепенно возобладало упрощенное сталинское понимание степ­ного феодализма. С середины 1950-х гг. начинаются внутренние брожения — высказываются новые интерпретации феодализма у номадов, согласно которым главным средством производства в степных обществах являлся скот. В годы "оттепели" появились и другие точки зрения: мнение об особом "кочевническом" способе про­изводства, об "азиатском" способе производства у кочевников и пр.

16

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

менников путем привлечения их в качестве работников-батраков или посредством передачи беднякам некоторого количества скота на вы­пас (так называемый саун). Существование у номадов этого уклада послужило основой для формирования теории кочевого феодализма.

Однако данная теория была сформирована в основном на ма­териалах нового и новейшего времени, когда кочевничество, не способное конкурировать с предындустриальными цивилизациями, пришло в упадок и его традиционная социально-экономическая структура деформировалась. Но даже в период кризиса нома­дизма данный уклад не был господствующим (за исключением, быть может, редких случаев), ни тем более единственным. К тому же, как выяснилось, исследователи первой половины XX столетия, придерживавшиеся теории кочевого феодализма, во многом модер­низировали изучаемые ими отношения ( Толыбеков, 1971; Марков, 1976; Крадин, 1992; Масанов, 1995 и др.).

Наконец, я глубоко убежден, что о феодализме как об особой формации с присущими ей "сеньориальным способом производства", вассалитетом, рыцарской моралью, типом христианской ментальнос-ти и пр. можно говорить лишь применительно к средневековой Ев­ропе. Расширительное толкование термина "феодализм" лишает его содержательной нагрузки. Какой смысл в его использовании, если при этом уничтожаются все структурные различия между Западом и Востоком, между кочевниками и земледельцами?

Имелись и более серьезные методологическое проблемы. Как интерпретировать неподвижный, подчас застойный номадизм в рамках однолинейной периодизации пяти способов производства? Как, исходя из принципа соответствия "базиса" и "надстройки", объяснить возникновение, расцвет и гибель степных империй? Экономический "базис" кочевых скотоводческих обществ оставал­ся неизменным: у современных масаев и арабов он такой же, что и у древних хунну и скифов. Однако если экономический "базис" не менялся, то и "надстройка" должна была оставаться неизменной. В то же время "надстройка" кочевых обществ не сохраняла свое­го постоянства подобно базису. Номады то создавали гигантские степные империи, то распадались на отдельные ханства или аке-фальные линиджные образования, а это противоречило принципам марксистской теории (Gellner, 1988: 93—97, 114).

_Глава J. Кочевничество в современных теориях... 17

Защитники теории кочевого феодализма и "пятичленной" схе­мы формаций попросту закрыли глаза на различие возможностей и пределы роста между кочевыми и земледельческими обществами, тем самым существенно завысив уровень развития "базиса" но­мадизма. Так возникло ошибочное деление на "ранних" (древних дофеодальных и рабовладельческих) и "поздних" (средневековых феодальных) кочевников, хотя древние и средневековые империи номадов были гораздо больше по численности и сложнее в орга­низационной иерархии, чем ханства и племенные конфедерации нового и рубежа новейшего времени.

Сторонники концепции предклассового развития номадов вы­ступили с критикой теории кочевого феодализма. Как истинные творческие марксисты они опирались на главный постулат тео­рии К. Маркса — детерминант материального фактора. Поскольку уровень развития "базиса" номадов в течение времени практически не изменился, то первобытный, догосударственный "базис" коче­вых обществ должен был предполагать и первобытную "надстрой­ку". Следовательно, номады в общественной эволюции достигали самое большее позднепервобытной ("дофеодальной", "предклассо-вой" ит. д.) стадии.

Последнее решение в дискуссии отечественных кочевниковедов, несомненно, явилось шагом вперед, так как большинство обществ номадов действительно не имели никакого отношения к феодализ­му. Однако вывод о предклассовой сущности номадизма в ряде кочевниковедческих теорий привел к занижению уровня развития "надстройки" ряда пасторальных обществ — степных империй. Эти империи также были объявлены предгосударственными и в соот­ветствии с диаматовскими категориями "случайного и необходи­мого" обозначены как временные и эфемерные образования. Но настолько ли эфемерными выглядят кочевые империи в сравнении с тоталитарными государствами XX столетия?

Цивилизационные альтернативы марксизму

В годы перестройки и постсоветское время немалое число оте­чественных исследователей начали пропагандировать цивилизаци-онный подход, полагая, что он-то и сможет стать действенным

18

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

лекарством от догматического советского марксизма. При этом в большинстве работ горе-теоретиков предлагалось либо переместить спектр исследований с "базиса" (т. е. изучения социально-эконо­мических отношений, классовой структуры и пр.) на "надстрой­ку (идеологию, религию и т. д.), либо призывалось вернуться к схеме "дикость — варварство — цивилизация" (А. Фергюссон, Л. Г. Морган, Г. Чайлд и др.).

Последний подход представляет собой лишь одну из модифи­каций стадиалистских интерпретаций всемирной истории, рассмат­ривающих исторический процесс как последовательное развитие стадий. Понятие "цивилизация" здесь по сути дела тождественно термину "стадия послепервобытного общества" (в марксистской терминологии — "формации"). В некоторых работах призывалось просто переименовать "формации" или "стадии" в "цивилизации"; очень характерный пример — учебник последнего поколения для российских школьников "История цивилизаций" В. М. Хачатурян. В целом данный подход не предполагает необходимости разра­ботки специальной методологии цивилизационных исследований. Интерпретация производится в терминологии существующих тео­ретических парадигм (различные версии марксизма, теории модер­низации, неоэволюционизм и пр.).

Применительно к кочевничеству главная проблема, как пра­вило, сводится к вопросу, способны ли кочевники самостоятельно миновать барьер "варварства" и шагнуть в "цивилизацию". Осо­бенно активно эту идею отстаивал А. И. Мартынов. По его мне­нию, археологическим свидетельством этой цивилизации являются пышные монументальные погребения кочевой элиты с "колоссаль­ными затратами, что свидетельствует о значительной социальной стратификации в обществе, концентрации единоличной власти, вы­сокой культуре данных народов (Мартынов, 1989а; 1989б и др.). Как ни странно, но данная концепция вызвала большую полемику среди исследователей. Она обсуждалась на специальном совещании, материалы которого опубликованы в отдельном сборнике "Краткие сообщения Института археологии" (1993. № 207).

Гораздо привлекательнее с теоретической точки зрения идея об особом способе производства у кочевников. Она была выдви­нута в 1967 г. Г. Е. Марковым в его докторской диссертации,

Глава 1. Кочевничество в современных теориях..

19

посвященной кочевникам Азии, и по праву должна входить в ряд наиболее интересных теоретических построений марксистской исто­рической мысли наряду с такими яркими идеями, как концепции "дофеодального периода" А. И. Неусыхина, "африканского спо­соба производства" К. Кокри-Видрович, "даннического способа производства" С. Амина и др. Согласно Маркову, характерными для данного способа производства чертами являлись племенная структура, частносемейная собственность на скот, социальная диф­ференциация, основанная на имущественном расслоении и приви­легированном положении военных предводителей. В виде подчи­ненных укладов он включал в себя элементы других общественных отношении (Марков, 1967: 7).

Нетрудно заметить, что большинство выделенных Марковым признаков номадного способа производства (племенная структура, коллективная собственность на пастбища, имущественная (но не классовая) дифференциация, неразвитость внутренних форм экс­плуатации, поголовное вооружение народа и пр.) в большей сте­пени характеризуют не столько кочевое, сколько предшествующее феодализму общество (там же, 7, 30). Возможно, это обусловлено тем, что данная диссертация была написана главным образом в связи с критикой теории "кочевого феодализма". Большая часть текста посвящена обоснованию авторской позиции, согласно кото­рой общественные отношения кочевников не могут считаться фе­одальными (вне всякого сомнения, это одно из самых солидных в кочевниковедении исследований на эту тему). Свою позицию Марков проиллюстрировал выразительным этнографическим ма­териалом, но теоретического обоснования особого способа произ­водства в диссертации не сделано. Поэтому неудивительно, что на «основании практически одной и той же фактологической базы (в 1976 г. вышла книга, которая, по сути, является сокращенным тек­стом диссертации 1967 г.) Марков пришел к совершенно разным теоретическим выводам. Если в 1967 г. он выступал за особый способ производства у кочевников, то после публикации известных теоретических работ А. И. Неусыхина (1968) Марков пишет о "военной демократии" у кочевников, большом сходстве структур номадов с тем, что Неусыхин называл "дофеодальным периодом (1970: 78; 1976: 308). После того как в 1970-1980 гг. в отечест­

20

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

венной историографии термин "дофеодальный период" постепенно вытеснялся терминами "предклассовое" и "раннеклассовое" обще­ство, Марков все увереннее склонялся к характеристике обществ кочевников как предклассовых. При этом он нередко ссылался на свою монографию "Кочевники Азии", что, в принципе, с некоторы­ми оговорками допустимо: поскольку феодализм — это классовое общество, то "дофеодальный" период тоже является "предклассо-вым" (Калиновская, Марков, 1987: 58, прим. 12; Марков, 1989: 66, 74, прим. 66).

Независимо от Маркова, но почти на десять лет позже идею об особом, "номадном способе производства" (НСП) выдвинул французский антрополог П. Бонт. Он воспользовался марксовой моделью "германской" формы Gemeinwessen. Характерной чер­той НСП, по Бонту, являлось существование развитой внутренней стратификации, базирующейся на частной собственности на основ­ные средства производства (скот), однако без создания разви­той политической системы и институализированной власти (Bonte, 1975; 1978; 1981; 1990; Дигар, 1989 и др.). К сожалению, эти идеи оказались незамеченными отечественными кочевниковедами.

Возвращение идеи НСП в лоно отечественной науки пришлось на последние годы перестройки. Обратившись к этой идее вновь, Марков отнес НСП вместе с африканским, дофеодальным европей­ским, патриархально-пастушеским способами производства к единой "варварской" формации (или, иными словами, к стадии "предклас-сового общества). К сожалению, Марков, как и ранее, не раскрыл сущности НСП и его отличий от других социально-экономических форм. Аргументация сведена в основном к ссылкам на ряд цитат К. Маркса {Андрианов, Марков, 1990; Марков, 1998).

Более обстоятельно концепция НСП была изложена в работах выдающегося казахского номадолога Н. Э. Масанова. Он также рассматривал НСП в более широком историческом контексте — в рамках единой аграрной стадии исторического процесса. Это пред­ставляет собой, по-видимому, нечто подобное "традиционному" обществу О. Тоффлера, "единой феодальной стадии" Ю. М. Ко-бищанова или "сословно-классовой формации" В. П. Илюшечкина. В рамках этой стадии он говорил о номадной альтернативе — по сути дела, речь идет об особой цивилизации кочевников (приме­

___Глава 1. Кочевничество в современных теориях..._ 21

чательно, что и книга называется "Кочевая цивилизация казахов"). Однако Н. Э. Масанов останавливался и на структурных осо­бенностях выделенного им способа производства. Главная специ­фическая характеристика НСП — наличие биологических средств производства, которые вследствие сильного воздействия экологи­ческого фактора не поддаются качественному морфологическому преобразованию, что ограничивает перспективы развития этой со­циально-экономической формы. Среди других черт НСП Масанов отметил дисперсную организацию материального производства, ес­тественные пределы концентрации средств производства, сезонную динамику трудовых процессов и форм социальной организации и т. д. (1991: 39-40; 1995: 222-224).

Взгляды Маркова на НСП конкретизированы его постоянным соавтором последних десятилетий К. П. Калиновской. Она пишет: "Таким образом, к настоящему времени сформировался научный подход к трактовке кочевых обществ как самостоятельного хо­зяйственно-культурного типа и, соответственно, способа произ­водства (здесь и ниже выделено мной. — Н. К), который основан на экстенсивном подвижном пастбищном скотоводстве — главном способе жизнеобеспечения (не исключающем второстепенных ви­дов занятий в этих обществах), общинно-племенном владении и пользовании пастбищами и водными источниками, частной семей­ной собственности на скот. При этом в обществе номадов могло возникать достаточно сильное имущественное и социальное рас­слоение, что, однако, не вело к возникновению у них монопольной наследственной сословной собственности на средства производства. В тех же случаях, когда таковая возникала, это означало, что кочевники переходят к оседлости, изменяется их хозяйственно-культурный тип и, соответственно, способ производства, т. е. в данных случаях это уже не были общества номадов. Для кочевых обществ обязательна общинно-племенная структура, основанная на системе патриархально-генеалогических связей ' (1996: 153).

Большая часть перечисленных Калиновской характеристик НСП (частная собственность на скот и племенная на пастбища, имущественная дифференциация и т. д.) совпадает с признака­ми "кочевнического" СП, выделенными в диссертации Маркова (Марков, 1967: 7). Она также акцентирует внимание не столько

22

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

на особенностях кочевого общества, сколько на специфике обще­ства дофеодального, предклассового. Весьма показательно, что Калиновская определяет НСП как "особый способ производства в неклассовых кочевых обществах с патриархально-племенной социальной структурой" (1996: 157).

В концепции Маркова и Калиновской понятие НСП в сущно­сти тождественно понятию "хозяйственно-культурный тип" (ХКТ). С такой интерпретацией понятия "способ производства" трудно согласиться. Разница между "способом производства" и "хозяй­ственно-культурным типом" очевидна. Феодализм — это особый способ производства, но не ХКТ. Феодализм возможен при не­скольких различных ХКТ. Кроме того, едва ли есть смысл в дуб­лировании научной терминологии. Если кочевничество — особый ХКТ (или несколько таких ХКТ), то с этим никто не спорит. Но зачем вводить новый термин НСП?

Кстати говоря, подобные замечания высказывались во француз­ской марксистской антропологии в связи с введением терминов "но­мадный", "линиджный", "этнодеревенский" и прочие способы произ­водства. Все это, по мнению критиков, ведет к размыванию понятия "способ производства", подмене его содержания понятиями "этнос", "тип хозяйства", "конкретное общество" и др. (Copans, 1986).

Однако это не все. Включение в общий ряд способов произ­водства НСП делает данную классификацию эклектичной, пос­кольку в ней объединяются элементы, выделяемые по совершенно разным критериям: одни по способу организации производства и/ или распределения, а также, как правило, по соответствующему способу эксплуатации (азиатскому, антично-рабовладельческому, феодальному и пр.), по способу добывания пищи (В. П. Илю-шечкин называл последние "технологическими" способами произ­водства (1986: 100—106) — здесь есть отличие от ХКТ). Этот методологический недостаток концепции Маркова отмечался мно­гими исследователями (Лашук, 1967: 106—108; Лбразмон, 1970: 70; Качановский, 1971: 33—34; Khazanov, 1984: 193; Илюшечкин, 1986: 103; Крадин, 1992: 188).

"Технологические" и "общественные" способы производства — не одно и то же. Первые — это способы, которыми человек по­лучает продукцию (энергию) из природы (охота, собирательство,

_Г\ава 1. Кочевничество в современных теориях... 23

скотоводство и т. д.). Вторые — это формы организации общества, посредством которых осуществляется присвоение источников энергии (также производственная деятельность), перераспределение и пот­ребление произведенного продукта. На основе одного "технологичес­кого" способа производства или ХКТ могут существовать разные "общественные" способы производства. Согласно рассматриваемой схеме Андрианова и Маркова, например, один ХКТ — плужное земледелие — существовал и в Древней Греции, и в средневековой Европе, и на Востоке, хотя "общественные" способы производства во всех случаях разные: антично-рабовладельческий, феодальный и азиатский (государственный, политарный) соответственно. Таким образом, о номадизме необходимо говорить как о специфической форме экономической деятельности, характерной для засушливых экологических зон, но не как об особом способе производства.

Наконец, вызывает сомнение одна из главных характеристик НСП по Маркову — разделение кочевого общества на два состоя­ния: "общинно-кочевое" и "военно-кочевое". "В годы войн и боль­ших переселений общественная организация кочевников несколько видоизменилась, приобретая новые черты: военные и политические интересы выступали на первый план, а интересы скотоводческого хозяйства отходили на второй... Значительно усиливалась власть вождей — военных предводителей. Военная, в том числе и деся­тичная, структура усиливала смешанность племен, но поскольку родственный принцип в общественной организации кочевников иг­рал лишь идеологическую, чисто формальную роль, то временная замена его централизованной организацией при сохранении скотоводческого базиса принципиально ничего не меняла (вы­делено мной. — Н. К.)... В таких условиях организация скотово­дов может быть названа "военно-кочевой". Результатом усиления военной организации было возникновение так называемых кочевых империй — временных и эфемерных образований, не имеющих соб­ственного экономического базиса" (Марков, 1989: 69—70).

В связи с этим необходимо заметить, что воинственный образ жизни — это важная черта многих кочевых обществ независимо от уровня их политической сложности. Точнее было бы говорить, что для кочевых обществ в одной ситуации (как правило, во вне­шних контактах) большее значение имела "военная" доминанта,

24

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

в других (как правило, во внутренних отношениях) — "общинная" составляющая. Кроме того, далеко не всегда "военное" состояние было "лишь временным". Мне, например, удалось проследить, что "десятичная" система организации степного Войска в Хуннской державе просуществовала как минимум столетие, а то и больше (Крадин, 1996). Думается, нетрудно будет «айти немало анало­гичных примеров из истории других кочевых обществ Евразии. Тем более неправильно считать, что замена "общинно-кочевого" состояния "централизованной организацией при сохранении ско­товодческого базиса принципиально ничего не меняла" (Марков, 1976: 312; 1989: 69-70 и др.).

К. Поппер сравнивал научные теории с рыболовными сетя­ми, которые мы закидываем в "море" эмпирических фактов. Чем меньше ячейки сети, тем больше улов исследователя (1983: 82), тем большее количество фактов способна объяснить его теория. С данной точки зрения ценность концепции НСП не очень высока. Практически все возможные политические формы кочевых обществ попадают в рамки одной модели. Между тем африканские нуэры, например, жили и живут отдельными эгалитарными общинами и кланами, объединенными лишь весьма запутанными генеалогичес­кими родственными связями (Эванс-Причард, 1985). Такая же социальная организация была у древних ухуаней, кочевавших в степях Внутренней Монголии (Крадин, 1993). У туарегов (Лот, 1989), калмыков (Schorkowitz, 1994) и казахов (Масанов, 1995) существовала развитая внутренняя имущественная и социальная стратификация, они консолидировались в племенные конфедера­ции и вождества численностью в несколько десятков тысяч чело­век. Хунну, тюрки, монголы представляли собой единую "степную империю", численностью достигавшую многих сотен тысяч (даже до миллиона и более) кочевников (Barfield, 1992; Крадин, 1996 и др.). Отличия в сложности социально-политической системы меж­ду нуэрами и ухуанями, с одной стороны, и хуннами и монголами, с другой — столь же значительны, как велика, например, разница в уровне общественного развития между охотниками собирателями Калахари и императорским Римом. По этой причине, с моей точ­ки зрения, использование концепции "номадного способа производ­ства в такой формулировке не представляется продуктивным.

Глава 1. Кочевничество в современных теориях..

25

Культурный эволюционизм

Как уже было сказано, основные неоэволюционистские теории рассматривали универсальные аспекты изменений в социокультур­ной эволюции безотносительно к особенностям данных процессов в тех или иных обществах (в том числе и кочевников-скотово­дов). Концепция М. Фрида включает четыре уровня: эгалитарное, ранжированное, стратифицированное общества, государство (Fried, 1967). Согласно Сервису, таких уровней больше: локальная группа, община, племя, вождество, архаическое государство и государство-нация (Service, 1962; 1975). Последняя схема впоследствии неод­нократно уточнялась и дополнялась. Из нее, в частности, после не­скольких дискуссий было исключено племя как обязательный этап эволюции. Иногда выделялось общество с лидерством бигменов, между "ранним" и "индустриальным" государствами было встав­лено "аграрное" государство (см., напр.: Johnson, Earle, 1987).

В своей основе данные теории (как и их модификации) были однолинейными и придерживались традиции вслед за Г. Спен­сером определять социальную эволюцию как "переход от отно­сительно неопределенной, рыхлой однородности к относительно определенной, последовательной неоднородности посредством последовательной дифференциации и интеграции" (Carneiro, \973: 90). Однако современные представления о социальной эволю­ции, как это показал в своем блестящем обзоре неоэволюционизма X. Дж. М. Классен, намного более гибки. Очевидно, что социаль­ная эволюция не имеет заданного направления. Многие из эволю­ционных каналов не ведут к росту сложности, барьеры на пути возрастания сложности просто огромны, наконец, стагнация, упа­док и даже гибель являются столь же обычными явлениями для эволюционного процесса, как и поступательный рост сложности и развитие структурной дифференциации. Можно согласиться с его определением социальной эволюции как качественной реор­ганизации общества из одного структурного состояния в другое (Claessen, 1990).

Все сказанное Классеном может быть хорошо проиллюстриро­вано на примере номадизма. Кочевники много раз объединялись в союзы разной степени сложности, создавали на их основе большие

26

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

кочевые империи, которые через некоторое время распадались. Им на смену приходили новые народы, и так повторялось много сто­летий подряд. Это правило, по всей видимости, не имеет ни вре­менных, ни пространственных исключений.

В то же время есть некоторые проблемы при применении к кочевникам эволюционистских моделей истории. Во-первых, все скотоводческие и кочевые общества представляются более струк­турированными, чем эгалитарные локальные группы охотников со­бирателей. Во-вторых, "чистые" номады не достигали развитой стадии национальной интеграции и цивилизации. По этой причине была предложена иная типология уровней политической сложности, которая предназначена для описания эволюционных процессов в обществах кочевников-скотоводов и в то же время является более частной относительно генеральных схем социальной эволюции:

1) акефальные, сегментарные, клановые и племенные образо­вания;

2) "вторичное" племя и вождество;

3) кочевые империи и "квазиимперские" политии меньших размеров (Kradin, 1996).

Переход от одного уровня к другому мог совершаться как в одну, так и в другую сторону. Пределом увеличения эволюционной сложности являются кочевые империи. Это был непреодолимый барьер, детерминированный экологическими условиями аридных зон Старого Света. При этом важной особенностью эволюции номадизма является несоответствие трансформации политической системы иным критериям роста сложности. Политическая система номадов легко могла эволюционировать от акефального уровня к более сложным формам организации власти и обратно, но такие формальные показатели, как увеличение плотности населения, ус­ложнение технологии, возрастание структурной дифференциации и функциональной специализации, остаются практически неизменны­ми. При трансформации от племенных пасторальных систем к но­мадным ксенократическим империям происходит только увеличе­ние общей численности населения (за счет включения завоеванного населения), усложняется политическая система и увеличивается об­щее количество уровней ее иерархии. Всякая последующая эволю­ция по линии усложнения могла быть связана либо с завоеванием

_Глава 1. Кочевничество в современных теориях... 27

номадами земледельцев и переселением на их территорию, либо с развитием среди скотоводов седентеризационных процессов в мар­гинальных природных условиях модернизационными процессами в новое и новейшее время.

С точки зрения антропологических теорий политической эволю­ции ключевой проблемой является вопрос о том, могли ли кочевники создавать собственную государственность. В политической антро­пологии XX в. имеются две наиболее популярные теории полито-генеза — интегративная (Э. Сервис) и конфликтная (М. Фрид, марксисты). Согласно первой, вождество и государство возникают как результат преобразования управленческих структур усложняю­щегося общества. Согласно второй, государство — это организация, предназначенная для стабилизации отношений в сложном стратифи­цированном обществе (Fried, 1967; Service, 1975; Claessen, Skalnik, 1978; 1981; Cohen, Service, 1978; Haas, 1982; Gailey, Patterson, 1988; Павленко, 1989; Годинер, 1991 и др.).

Однако ни с той ни с другой точки зрения нельзя считать, что государственность была для кочевников внутренне необходимой. Все основные экономические процессы в скотоводческом обществе осуществлялись в рамках отдельных домохозяйств. По этой при­чине необходимости в специализированном "бюрократическом" ап­парате, занимающемся управленческо-редистрибутивной деятель­ностью, не было. С другой стороны, все социальные противоречия между номадами решались в рамках традиционных институтов поддержания внутренней политической стабильности. Сильное давление на кочевников могло привести к откочевке или примене­нию ответного насилия, поскольку каждый свободный номад был одновременно и воином.

, Необходимость в объединении кочевников возникает только в случаях войн за средства существования, организации грабежей земледельцев или экспансии на их территорию, при установлении контроля над торговыми путями. В данной ситуации складывание сложной политической организации кочевников в форме "кочевых империй" — одновременно и продукт интеграции, и следствие кон­фликта между номадами и земледельцами. Кочевники-скотоводы выступали в данной ситуации как класс-этнос и специфическая ксенократическая (от греч. ксено — наружу и кратос — власть)

28 _П. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 1. Кочевничество в современных теориях... 29

политическая система. Образно говоря, они представляли собой нечто вроде "надстройки" над оседло-земледельческим "бази­сом" (Крадин, 1992). С этой точки зрения создание "кочевых империй" — это частный случай популярной в свое время "завое­вательной" (Л. Гумплович, Ф. Оппенгаймер) теории политогене-за, согласно которой война и завоевание являются предпосылками последующего закрепления неравенства и стратификации.

Еще одна модель политогенеза, применимая к происхожде­нию степных империй, — "торговая" (Rathje, 1971; Webb, 1975; Wright, Johnson, 1975; Ekholm, 1977; Ekhoim, Friedman, 1979). Ее основная посылка заключается в том, что внешнеторговый об­мен с последующей редистрибуцией редких и престижных товаров среди подданных является важным компонентом власти вождей и правителей ранних государств. Стабильность степных империй напрямую зависела от умения высшей власти организовывать по­лучение шелка, земледельческих продуктов, ремесленных изделий и изысканных драгоценностей с оседлых территорий. Так как эта продукция не могла производиться в условиях скотоводческого хозяйства, получение ее силой или путем вымогательства было пер­воочередной обязанностью правителя кочевого общества. Будучи единственным посредником между Китаем и Степью, правитель номадного общества имел возможность контролировать перерас­пределение получаемой из Китая добычи и тем самым усиливал собственную власть. Это позволяло поддерживать империю, ко­торая не могла существовать лишь на основе экстенсивной ското­водческой экономики (Barheld, 1981; 1992; Голден, 1993; Крадин, 1996 и дР.).

Все это предопределило двойственную природу "степных им­перий". Извне они выглядели как деспотические общества-завоева­тели, уподобленные государствам, ибо созданы были для изъятия прибавочного продукта вне Степи. Но изнутри "кочевые империи" оставались основанными на племенных связях, без установления налогообложения и эксплуатации скотоводов. Сила власти правите­ля степного общества, как правило, базировалась не на возможнос­ти применить легитимное насилие, а на его умении организовывать военные походы и перераспределять доходы от торговли, дани и набегов на соседние страны.

Вне всякого сомнения, такую политическую систему нельзя считать государством. Это не свидетельство того, что подобная структура управления была примитивной. Как показывают глубо­кие исследования специалистов в области истории античности, гре­ческий и римский полисы также не могут считаться государствами. Государственность с присущей ей бюрократией появляется здесь достаточно поздно ~ в эпоху эллинистических государств и в им­ператорской период истории Рима (Штаерман, 1989; Berent, 1994; 1998; 2000; Берент, 2000). Однако как быть с кочевниками, ка­ким термином описать существо их политической системы? Учиты­вая ее негосударственный характер, я предложил характеризовать "кочевые империи" как суперсложные вождества (Крадин, 1992: 152; Трепавлов, 1995: 150; Скрынникова, 1997: 49).

Простые вождества представляют собой группу общин, иерар­хически подчиненную одному вождю. Сложные вождества — это иерархически организованная совокупность нескольких простых вождеств (Earle, 1987; Earle, Johnson, 1987; Earle, 1991; Крадин, 1995 и др.). Однако суперсложное вождество _ это не механи­ческое объединение групп сложных вождеств. Отличия здесь не количественного, а качественного характера. При простом объеди­нении нескольких сложных вождеств в более крупные политии пос­ледние, без аппарата власти, редко оказываются способными спра­виться с сепаратизмом мелких вождей. Принципиальным отличием суперсложных вождеств является появление механизма наместни­ков, которых верховный вождь посылал управлять региональны­ми структурами. Это еще не аппарат власти, поскольку количество таких лиц было невелико. Здесь имеет место важный структурный импульс к последующей политической интеграции (честь открытия этого механизма принадлежит Р. Карнейро (Cameiro, 1992 и др.); в то же время, мне кажется, в наиболее развитой форме он характерен скорее для номадических, чем оседло-земледельческих обществ).

Вожди племен, входивших в кочевую империю, были инкорпо­рированы в десятичную военную иерархию, однако их внутренняя политика была в известной степени независимой от политики цент­ра. Некоторая автономность племен была опосредована следующи­ми факторами: 1) хозяйственная самостоятельность племен делала их потенциально независимыми от центра; 2) главные источники

30

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

власти (грабительские войны, перераспределение дани и других внешних субсидий, внешняя торговля) являлись достаточно неста­бильными и находились вне степного мира; 3) всеобщее воору­жение ограничивало возможности политического давления сверху; 4) перед недовольными политикой центра племенными группиров­ками открывались возможности откочевки, дезертирства под пок­ровительство земледельческой цивилизации или восстания с целью свержения неугодного правителя.

По этой причине политические связи между племенами и ор­ганами управления степной империи не были исключительно авто­кратическими. Надплеменная власть сохранялась в силу того, что, с одной стороны, членство в "имперской конфедерации" обеспе­чивало племенам политическую независимость от соседей и ряд других важных выгод, а с другой — правитель кочевой державы и его окружение гарантировали племенам определенную внутреннюю автономию в рамках империи.

Механизмом, соединявшим "правительство" степной империи и племенных вождей, были институты престижной экономики. Ма­нипулируя подарками, одаривая ими соратников и вождей племен, правитель кочевой державы увеличивал свое политическое влияние и престиж "щедрого правителя" и одновременно как бы "обязы­вал" получивших дар ответным даром. Племенные вожди, получая подарки, с одной стороны, могли удовлетворять личные интересы, а с другой — повышать свой внутриплеменной статус путем раздачи даров соплеменникам или посредством организации церемониальных праздников. Кроме того, получая от правителя дар, реципиент как бы приобретал от него часть сверхъестественной благодати, чем дополни­тельно способствовал увеличению своего собственного престижа.

Другим способом поддержания структурного единства "импер­ской конфедерации" кочевников был институт наместников. Адми­нистративно-иерархическая структура степной империи включала несколько уровней. На высшем уровне держава делилась на две или три части — "левое" и "правое" крыло, или "центр", и два крыла. В свою очередь, эти два "крыла" могли делиться на "под­крылья". На следующем уровне данные сегменты подразделялись на "тьмы" — военно-административные единицы, которые могли выставить примерно по 5 —10 тыс. воинов. В этнополитическом

Глава 1. Кочевничество в современных теориях.

31

плане данные единицы должны были примерно соответствовать племенным объединениям или сложным вождествам. Последние, в свою очередь, делились на более мелкие социальные единицы — вож­дества и племена, родоплеменные и общинные структуры разной степени сложности, которые в военном отношении соответствовали "тысячам", "сотням" и "десяткам". Начиная с уровня сегментов порядка "тьмы" и выше, включавших несколько племенных об­разований, административный и военный контроль вверялся спе­циальным наместникам из ближайших родственников правителя степной империи и людей, лично преданных ему. В немалой сте­пени именно от этих наместников зависело, насколько метрополия будет иметь власть над племенами конфедерации.

Суперсложное вождество в форме кочевых империй — это уже реальный прообраз раннего государства. Данные вождества име­ли сложную систему титулования вождей и функционеров, вели дипломатическую переписку с соседними странами, заключали династические браки с правителями земледельческих государств и соседних кочевых империй. Для их общества были характер­ны зачатки урбанистического и монументального строительства, а иногда даже письменность. С точки зрения соседей, такие кочевые общества воспринимались как самостоятельные субъекты между­народных политических отношений.

Могли ли вождества суперсложного типа создаваться оседло-земледельческими народами? Известно, что численность сложных вождеств измеряется, как правило, десятками тысяч человек (см., напр.: Johnson, Earle, 1987: 314), и этнически они в основном гомо­генны. Однако население многонационального суперсложного вож­дества составляет многие сотни тысяч человек и даже больше (коче-щые империи Внутренней Азии до 1—1,5 млн человек). Территория суперсложных вождеств кочевников была на несколько порядков больше площади, необходимой для простых и сложных вождеств земледельцев (для номадов более характерна такая плотность насе­ления, которая у земледельцев чаще встречается в доиерархических типах общества и вождествах). В то же время на территории, сопос­тавимой по размерам с любой кочевой империей, могло бы прожи­вать в несколько раз больше земледельцев, деятельность которых вряд ли могла регулироваться догосударственными методами.

32 _Н. И. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 1. Кочевничество в современных теориях... 33

фики кочевых обществ в рамках всемирно-исторического процесса было бы неполным.

Классические неоднолинейные теории исходили из противо­поставления Запада и Востока — идеи, идущей еще от Бернье и Монтескье. Впоследствии это привело к созданию концепции "азиатского способа производства" в рамках марксистской теории истории, появлению достаточно прочной традиции билинейных тео­рий исторического процесса, которая наиболее солидно разработана К. Витфогелем и Л. С. Васильевым (Welskopf, 1957; WittfogeJ, 1957; Jaksic, 1991; Васильев, 1993; Павленко, 1989; 1996 и др.).

В ряде других исследований предложены более сложные схемы, сочетающие стадиальный принцип с многолинейностью. По М. Го-делье, азиатская и античная формы являются тупиковыми, так как ведут соответственно только к азиатскому и рабовладельческому способам производства. Лишь германская форма Gemeinwesen при­водит к феодализму, а от него — к капиталистическому обществу (Godelier, 1969). Ф. Тёкеи рассматривает азиатскую, античную и германскую общины и как последовательно более развитые формы Gemeinwesen, и как самостоятельные линии исторического развития (Тёкеи, 1975). Согласно А. И. Фурсову, всемирно-исторический процесс развертывается в двух плоскостях — тупиковой азиатской, где система доминирует над индивидом, и прогрессивной запад­ной, где в каждой более высокой социальной форме осуществляет­ся последовательная эмансипация субъекта (1989; 1995).

В последние годы в работах А. В. Коротаева и его последо­вателей высказывается тезис о необходимости новой интерпрета­ции социальной эволюции, которую необходимо рассматривать в рамках многолинейной или даже, точнее, нелинейной традиции, однако не как некую совокупность различных (в том числе пере­секающихся) линий, а как многомерное пространство-поле, осно­ванное на измерениях сразу многих социологических показателей, зафиксированных посредством холокультурных методов исследо­вания (Korotayev, 1995; 1996; Коротаев, 1995а; 1995б; 1996; 1997; 1998; 1999; 2003; Бондаренко, 1998; Бондаренко, Коротаев, 1999; 2000; 2002 и др.; Коротаев и др., 2000). Я разделяю эти идеи и предлагаю называть новое направление в социокультурной антро­пологии и теоретической истории мультиэволюционизмом.

Управление таким большим пространством в обществе кочев­ников облегчалось спецификой степных ландшафтов и наличием мобильных верховых животных. С другой стороны, всеобщая воо­руженность кочевников, обусловленная отчасти их дисперсным расселением, их мобильность, экономическая автаркичность, во­инственный образ жизни на протяжении длительного историчес­кого периода, а также ряд иных факторов мешали установлению стабильного контроля над скотоводческими племенами и отде­льными номадами от высших уровней власти кочевых обществ. Все это дает основание предположить, что суперсложное вожде­ство, если и не являлось характерной лишь для кочевников формой политической организации, то все же именно у номадов получили наибольшее распространение как могущественные "кочевые импе­рии", так и подобные им "квазиимперские" ксенократические по-литии, но меньшего размера.

Многолинейные теории

В последние десятилетия было высказано аргументированное мнение (Павленко, 1989; 1996; 1997), согласно которому истори­ческий процесс развертывается одновременно в нескольких срезах:

1) стадиальном (от первобытных "мини-систем" к глобальному современному обществу);

2) многолинейном, представленном как минимум билинейной схемой Восток — Запад или более сложными конструкциями;

3) цивилизационном, фиксирующем специфику жизненных про­цессов и действительное разнообразие отдельных крупных куль­турных систем.

Речь идет о различных измерениях мировой истории, которая разворачивается сразу в нескольких плоскостях. Каждое измерение отражает на своей координатной сетке соответствующие параметры жизнедеятельности социальных систем. Но только в совокупности (в соответствии с "принципом дополнительности") можно полу­чить целостное представление о месте данного конкретного явле­ния в рамках всемирно-исторического процесса.

Вышесказанное полностью применимо к поставленной в данной главе проблеме. Вне мультилинейного контекста описание специ­

34

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Какое место занимает номадизм в рамках многолинейных (не­линейных) теорий всемирной истории? Ранее, рассматривая ко­чевничество в контексте различных марксистских периодизаций исторического процесса, мне уже приходилось писать, что ни одна из классических моделей способов производства не применима к кочевым империям, хотя определенные сходства имеются с каж­дой из форм (Крадин, 1992: 180—188 и др.). Именно это об­стоятельство подтолкнуло меня в свое время к выводу об особом экзополитарном, или ксенократическом, способе производства у кочевников (там же).

Сейчас данный аспект можно рассмотреть в несколько ином контексте. Понятие "способ производства" занимает важное место не только в марксизме, но и в мир-системной теории. И. Валлер-стайн понимает термин "способ производства" как особую форму организации трудового процесса, в рамках которой посредством ка­кого-либо разделения труда осуществляется воспроизводство сис­темы в целом и распределение прибавочного продукта. Главным критерием классификации (и одновременно периодизации) спосо­бов производства у Валлерстайна выступает способ распределения. В этом он следует идеям К. Поланьи. Соответственно выделяются три способа производства: 1) реципроктно-линиджные мини-систе­мы, основанные на отношениях взаимообмена, 2) редистрибутивные мир-империи (в сущности, это и есть "цивилизации" А. Тойнби), 3) капиталистическая мир-система (мир-экономика), основанная на товарно-денежных отношениях (Wallerstein, 1984: 160ff).

Как вписываются в данную схему кочевники-скотоводы? С точки зрения логики теории Валлерстайна подавляющее боль­шинство кочевых обществ должно быть отнесено к уровню "мини-систем", но не "мир-империй", и это так. Действительно, большая часть кочевников-скотоводов не достигала уровня редистрибутивных обществ — вождеств разной степени сложности и ксенократических квазиимперских политий и кочевых империй среди них. Еще раз подчеркну для моих критиков (Калиновская, 1994; Марков, 1998), что я никогда не отрицал этого. Другое дело, когда мы говорим о месте кочевничества в рамках периодизаций всемирной истории, нельзя закрывать глаза на то, какую роль кочевые империи сыграли в истории земледельческих цивилизаций и первой мир-системы.

Глава i. Кочевничество в современных теориях..

35

Однако кочевые империи — это не то же самое, что данничес­кие "мир-империи". Последние, по Валлерстайну, существуют за счет дани и налогов с провинций и захваченных колоний, т. е. за счет ресурсов, перераспределяемых бюрократическим правительс­твом. Отличительным признаком мир-империй является админис­тративная централизация, доминирование политики над экономи-•кой (Wallerstein, 1984: 160ff). В кочевых империях, как это было показано в предыдущих разделах данной главы, не существовало столь жесткой административной централизации — редистрибуция затрагивала только внешние источники доходов империи: военную добычу, дань, торговые пошлины и подарки. Более того, в логику "мир-империй" не вписываются не только степные империи, но и мир античных полисов, западноевропейское средневековое обще­ство. Не случайно часть сторонников мир-системного подхода (так называемые splitters — дробители) признает возможность сущест­вования нескольких мир-систем или мир-экономик до складывания капиталистической мир-системы. Некоторые из них отмечают, что часть данных систем могла не только существовать в форме ре­дистрибутивных империй, но и быть экономически и политически многополярными, децентрализованными.

Какие критерии можно положить в основание классификации способов производства, существовавших после выхода за уровень линиджных "мини-систем", но до формирования капиталистичес­кой "мир-системы"? Сколько их можно выделить в принципе? Эти вопросы были сформулированы и решены в фундаментальной философско - исторической работе А. И. Фурсова (1989; 1995). Со­гласно его мнению, живой труд выступает в двух формах — инди­видуальной и коллективной. Чем более развито производство, тем более самостоятелен индивидуальный труд. В доиндустриальных 'системах соотношение коллектива (К) и индивида (И) фиксиру­ется в социальной организации (Gemeinwessen). Возможны только три типа соотношения: К>И, К=И, К<И. Это соответствует вы­деленным еще Марксом "азиатской", "античной" и "германской формам Gemeinwessen.

Исходя из этого Фурсов полагает, что способов производс­тва (т. е. моделей организации производства) теоретически может быть только три: 1) рабовладение — объединенные в коллектив (полис) граждане (каждый индивидуально) отчуждают труд ра­

36

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

бов, не имеющих собственности (К>И); 2) феодализм — сеньор индивидуально отчуждает труд крестьянина, владеющего средства­ми производства (И>И); 3) азиатский способ производства — ког­да деспот и государство отчуждают труд масс людей (И>К) {Фурсов, 1989: 298-317).

В данной классификации не хватает только одного звена: К>К, когда одна группа эксплуатирует другую. В таком виде схема полу­чается логически завершенной. Индивидуализированные доиндуст-риальные способы производства, по Фурсову, могут соответствовать многополярным "мир-системам", тогда как "азиатский способ про­изводства полностью вписывается в логику "мир-империй". Место последнего элемента в таблице А. И. Фурсова принадлежит "ко­чевым империям", т. е. той форме, которую я предлагал именовать экзополитарным, или ксенократическим, способом производства (Крадин, 1992 и др.). Более того, "коллективистская" (К>К) спе­цифика данной модели предполагает ее обязательную связь в ка­честве своеобразного "спутника" с другими способами производства ("мир-империями" и пр.), иными словами, она имеет полуперифе­рийный характер.

Понятие полупериферии в мир-системной теории было разра­ботано главным образом для описания процессов в современной капиталистической "мир-системе". Полупериферия эксплуатирует­ся ядром, но и сама, эксплуатируя периферию, является важным стабилизирующим элементом в мировом разделении труда. Одна­ко Валлерстайн утверждает, что трехзвенная структура свойственна любой организации: между полярными элементами всегда сущес­твует промежуточное звено, обеспечивающее гибкость и эластич­ность всей системе (центристские партии, "средний класс" и т. д.). В доиндустриальный период некоторые функции полупериферии могли выполнять торговые города-государства древности и сред­них веков (Финикия, Карфаген, Венеция и др.), милитаристские государства-"спутники", возникавшие рядом с высокоразвитым центром региона (Аккад и Шумер в Месопотамии, Спарта, Маке­дония и Афины, Австразия и Нейстрия у франков) (Chaze-Dunn, 1988), а также кочевые империи и квазиимперские политии нома­дов евразийских степей.

Империи номадов также являлись милитаристскими "двойни­ками" аграрных цивилизаций, так как зависели от поступавшей от­

_Глава 1. Кочевничество в современных теориях... 37

туда продукции. Однако номады выполняли важные посредничес­кие функции между региональными "мир-империями". Подобно мореплавателям, они обеспечивали связь потоков товаров, финан­сов, технологической и культурной информации между островами оседлой экономики и урбанистической цивилизации.

Но было бы ошибкой считать кочевые империи классической полупериферией, которая эксплуатируется ядром, тогда как кочевые империи никогда не эксплуатировались аграрными цивилизациями. Всякое общество полупериферии стремится к технологическому и производственному росту. Подвижный образ жизни кочевников-скотоводов не давал возможности осуществлять значительные на­копления (копить можно было только скот, но его количество ог­раничивалось продуктивностью пастбищ, и в любой момент из-за засухи или снежного бурана этот природный "банк" мог лопнуть), а их общество было основано на "престижной" экономике. Вся добыча раздавалась правителями степных империй племенным вождям и скотоводам и потреблялась на массовых праздниках. Номады были обречены оставаться вечным Хинтерландом миро­вой истории. 1 олько завоевание ядра давало возможность стать "центром". Но для этого нужно было перестать быть номадами. Великий советник Чингиз-хана и его сына Угедей-хана образован­ный киданин Елюй Чуцай понял это, сказав последнему: "Хотя [вы] получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя управлять [ею], сидя на коне" (Мункуев, 1965: 19).

Однако это был нелегкий выбор для кочевников. Принять его означало расстаться с привычными ценностями воинственного мо­бильного общества и постепенно раствориться в более многочислен­ной завоеванной аграрной цивилизации. Другая альтернатива, как ©казалось впоследствии, также была губительной. Сохранив собс­твенную специфику, со временем номады были вынуждены рас­статься со своим влиянием и прежней ролью в мировых процессах. Отныне они являлись только предметом пристального внимания со стороны алчных и эгоистических политиков более могущественных земледельческо-городских и индустриальных государств да эк­зальтированных книжников-ученых, которых манили таинственные образы загадочных полулюдей-полуживотных — кентавров, неког­да воспетых хронистами.

ГЛАВА 2

Н. Н. КОЗЬМИН И ДИСКУССИЯ О "КОЧЕВОМ ФЕОДАЛИЗМЕ"*

Иркутский университет является одним из крупнейших сибирс­ких центров кочевниковедения. Это обусловлено несколькими при­чинами: 1) территориальным расположением университета (сосед­ство с Бурятией и Монголией); 2) личными научными интересами преподавателей; 3) сложившимися в городе и университете науч­ными и культурными традициями. У истоков данного направления находилась целая плеяда ярких ученых конца XIX — первой тре­ти XX в., чья жизнь и деятельность были связаны с Иркутском. Достаточно упомянуть таких известных ученых, как выдающегося этнографа и путешественника Г. Н. Потанина, авторитетнейшего специалиста по праву монгольских номадов В. А. Рязановского, читавшего в университете курсы на начальном этапе его сущест­вования, основателя иркутской "народоведческой" (в современной терминологии — "культурантропологической") школы Б. Э. Петри.

После "перестройки" исторической науки в СССР в первой половине 1930-х гг., с последующими массовыми политическими репрессиями, изучению прошлого в нашей стране был нанесен сильный удар. Ряд направлений были уничтожены или свернуты на многие де­сятилетия. Однако, несмотря на гонения и чистки, кочевниковедческая тематика в Иркутске не была полностью забыта. Можно напомнить, например, что известный советский монголовед Н. П. Шастина окон-

Н. Н. Козьмин и дискуссия о "кочевом феодализме" // Первые вос­токоведные чтения ИГЭА: К 130-летию со дня рождения Н. Н. Козьмина. Иркутск: Изд-во ИГЭА, 2002. С. 55-65.

_Глава 2. Н. Н. Козьмин и дискуссия..._ 39

чила Иркутский университет, а фундаментальный труд профессора В. И. Дулова о социально-экономическом строе тувинцев стал одной из классических работ о сибирских номадах периода нового времени. В последующие годы из стен университета вышла целая плеяда иркутских историков-монголоведов и археологов, занима­ющихся изучением кочевых культур региона (последний крупный успех — защита в 2001 г. докторской диссертации археологом А. В. Харинским).

Большая роль в складывании иркутской школы кочевниковеде­ния принадлежит профессору ИГУ Николаю Николаевичу Кузь­мину (1872—1938). Научное наследие Козьмина очень многогран­но. Его перу принадлежит большое количество работ по истории, этнографии, экономике и географии Центральной Азии и Сибири, в том числе книга "К вопросу о турецко-монгольском феодализме" (1934), переводы трудов В. В. Радлова "Этнографический обзор турецких племен Сибири и Монголии" (1929) и К. Д'Оссона "Ис­тория монголов от Чингисхана до Тамерлана" (1937). Некоторые аспекты биографии и научной деятельности исследователя уже на­шли освещение в отечественной историографии (Кузьмин, 1992; Свинин, 1996; Решетов, 1999 и др.).

Особое значение имеют теоретические работы Н. Н. Козьмина, посвященные проблеме "кочевого феодализма". Не так много про­винциальных ученых участвовало в теоретических дискуссиях "цент­ра". С этой точки зрения представляется важным проанализировать вклад Н. Н. Козьмина в данную дискуссию, рассмотреть оценку его изысканий со стороны современников и ученых более позднего времени. Все эти вопросы рассматриваются в настоящей главе.

Начало дискуссии о специфике исторического развития кочев­ников-скотоводов условно можно отсчитывать с 1934 года — года "великого перелома" отечественной исторической науки. Имен­но в этот год были опубликованы новые учебники по истории, в которых исторический процесс излагался в рамках пятичленной формационной схемы, заново открыты, после партийных чисток, исторические факультеты во многих университетах страны. Конеч­но, то, что начало дискуссии пришлось именно на данный год, в известной степени можно расценивать как случайность. Но в этом можно найти и определенную, зловещую логику. Нередко то, что

40

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

мы расцениваем как случайность, является неосознаваемой зако­номерностью.

Дискуссия началась с трех опубликованных работ, которые лег­ли потом в основу трех различных интерпретаций феодализма у номадов. Это текст доклада С. П. Толстова "Генезис феодализ­ма в кочевых скотоводческих обществах", прочитанный им годом ранее на пленуме ГАИМК в июне 1933 г., а также две книги: монография выдающегося монголоведа академика В. Я. Влади-мирцова "Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм" (умер в 1931 г.; незаконченная книга была опублико­вана спустя три года) и уже упомянутая книга Н. Н. Козьмина "К вопросу о турецко-монгольском феодализме".

Т олстов экстраполировал пятичленную формационную схему на кочевой мир. Согласно его точке зрения, кочевники прошли через рабовладельческую и феодальную стадии. В эпоху рабовладения труд рабов использовался в скотоводческом хозяйстве (надо при­знать, что впоследствии он отказался от этой ошибочной точки зрения). Для феодализма у номадов "основным зерном" являлся саун — т. е. отдача скота на выпас. Эти отношения генетически происходили из первобытных пережитков коллективной взаимопо­мощи (1934: 188-199).

Вторая точка зрения была представлена в монографии акаде­мика Б. Я. Владимирцова "Монгольский кочевой феодализм". По мнению автора, сущность номадного феодализма выражалась в том, что феодальные сеньоры (нойоны и пр.) руководили кочева­нием зависимых от них скотоводов, перераспределяли пастбища и указывали стоянки. "Раз сеньор владел людьми, то, естественно, должен был владеть и землею, на которой они могли бы жить-кочевать ' (1934: 111-112). Таким образом, основой феодализма у кочевников, по мнению Б. Я. Владимирцова, была власть нойонов и ханов над простыми номадами.

Наконец, третья точка зрения была выдвинута Н. Н. Козьми-ным в его уже упомянутой работе "К вопросу о турецко-монголь­ском феодализме" (1934). Книга состоит из двух частей. В первой изложены теоретические взгляды автора на проблему феодализма у кочевников Центральной Азии. Во второй части автор доказыва­ет, что бурятское общество также являлось феодальным. Козьмин

Глава 2. Н. Н. Козьмин и дискуссия..

41

разбирает взгляды на феодализм зарубежных, дореволюционных русских и современных ему марксистских ученых. Он выделяет такие черты феодализма, как наличие крупного частного землевла­дения, классовое расслоение среди номадов (деление на "белую" и "черную" кости), иерархическая организация власти, вассальные отношения между ханами и нукерами.

Проводя многочисленные параллели с "классическим" запад­ноевропейским феодализмом, автор практически не сомневается в сходстве феодальных порядков у земледельческих и скотоводчес­ких народов. Козьмин даже возражал против того, чтобы называть этот феодализм "кочевым". "Это не какая-либо особая обществен­ная формация... а просто феодализм. Можно даже не прибавлять термина кочевой или азиатский ' (1934: 73; ср. Козьмин, 1937: XXII, прим. 1).

Как были восприняты данные три концепции современниками? Взгляды СП. Толстова практически сразу были подвергнуты рез­кой критике. В ходе обсуждения его доклада на сессии ГАИМК оппонентами говорилось, что "в докладе нет системы", автор "вне времени и вне пространства" собрал в кучу и древних скифов, и туркмен рубежа XIX—XX столетий. Особенно много критичес­ких замечаний вызвал тезис С. П. Толстова о рабовладельчес­ком характере многих кочевых обществ (ИГАИМК, 1934. Вып. 103: 254—257, 320—378). Не нашла поддержки и его саунная интерпретация "кочевого феодализма", поскольку она отличалась от "классических" марксистских представлений о сущности феода­лизма. Только в 1950-х гг. эта идея была возрождена в работах С. Е. Толыбекова и В. Ф. Шахматова.

Достаточно прохладно оценена позиция С. П. Толстова в зару­бежной историографии, в частности, в работах Э. Геллнера в дис­куссии о "кочевом феодализме". Негативизм британского антро­полога вызван преобладанием в обсуждаемой статье канонических цитат из работ классиков марксизма над конкретно-историческими данными, настойчивыми попытками С. П. Толстова обосновать связь марксистской теории классовой борьбы с необходимостью применения ее на практике. Доказывая классовый, феодальный характер кочевых обществ, Толстов тем самым подводил к обос­нованию положения о наличии в современных ему обществах ско­

42

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

товодов класса мироедов-кулаков, усиления классовой борьбы (в соответствии со сталинским тезисом) и, следовательно, о необ­ходимости научного обоснования развязывания массового геноци­да против кочевых народов Средней Азии, Сибири и Казахстана (Gellner, 1984: XIV-XV; 1988: 99-101).

Книга Б. Я. Владимирцова достаточно скоро стала считаться в отечественной историографии "классическим" трудом по теории феодализма у кочевников (Якубовский, 1936). С течением вре­мени эта оценка стала восприниматься как аксиома. В одной из работ, написанных уже в последней четверти XX столетия, в част­ности, говорилось, что Владимирцову "удалось гениально угадать специфику монгольского феодального общества и охарактеризовать его развитие, доказав всеобщность законов развития феодализма, открытых основоположниками марксизма" (Златкин, 1982: 256).

С уважением как о крупном ученом-ориенталисте пишет о Б. Я. Владимирцове и Э. Геллнер. Однако он совершенно справед­ливо отмечает, что большинство материалов, интерпретированных Владимирцовым как феодальные, относятся к периоду империи, и подводит к вполне закономерному вопросу: насколько правильно использовать феодальную парадигму к неимперским обществам номадов? Не ускользнуло от Геллнера и то, что Владимирцов в отличие от его "продолжателей" почти не цитирует работы клас­сиков марксизма. Правда, здесь Э. Геллнер несколько непосле­дователен. Интуитивно Владимирцов симпатичен ему, но Геллнер относит последнего к создателям теории "кочевого феодализма" (Gellner, 1988: 98, 102).

Впрочем, едва ли следует упрекать в этом англичанина, когда для большинства отечественных кочевниковедов это является оче­видным (я также ошибался в этом; см.: Крадин, 1987: 22, 56—58). На самом же деле прямой "вклад" Б. Я. Владимирцова в созда­ние подлинно марксистской теории "кочевого феодализма" сильно преувеличен. Владимирцов был крупным ориенталистом "класси­ческого" типа (т. е. с сильным уклоном в филологические изыска­ния) (Алпатов, 1994). Едва ли он мог глубоко знать марксизм. Для этого нужно было не совершенствоваться в знании санскрита и множественных диалектов монгольского языка, а штудировать "Ка­питал" и "Происхождение семьи". Все, что есть "марксистского"

_Глава 2. Н. Н. Козьмин и дискуссия..._ 43

в "Общественном строе монголов", — это, пожалуй, перечисление в списке литературы вышеупомянутой книги Энгельса да попытка Б. Я. Владимирцова на фактическом материале обосновать нали­чие ряда феодальных институтов в монгольском обществе периода империи. Причем интересно, что феодализм Владимирцов пони­мает скорее в юридическом смысле, сродни Павлову-Сильванско-му (он цитирует его в ряде важных мест), нежели в марксистском контексте — как особую социально-экономическую формацию, сле­дующую за рабовладением (возможно, что подзаголовок книги "Монгольский кочевой феодализм" добавлен уже после смерти автора его коллегами или супругой).

Концепция Н. Н. Козьмина гораздо ближе к "классическому" советско-марксистскому пониманию феодализма. Однако в августе 1937 г. он был арестован и через год погиб в застенках НКВД как "враг народа". Историческое имя и вклад в дискуссию иссле­дователя на долгие годы оказались в забвении. По этой причине очень трудно судить, какова была реакция современников на книгу Н. Н. Козьмина. Возможно, скрупулезный анализ научных пуб­ликаций по проблеме "кочевого феодализма", вышедших в проме­жуток между 1934—1937 гг., сможет прояснить позицию научной общественности относительно концепции Козьмина. В настоящее время можно оперировать только рецензией В. А. Казакевича (1934) на книгу Н. Н. Козьмина и несколькими необъективными выпадами с обвинениями в "белоэмигрантском прошлом", "нацио­нализме" и иных смертных грехах (об этих работах см.: Решетов, 1999: 96, 97, прим. 20).

В. А. Казакевич положительно отнесся к выходу книги Н. Н. Козьмина, отметив, что это одна из первых попыток осмыс­лить с марксистских позиций закономерности исторического разви­тия кочевых скотоводческих народов. "Она несомненно послужит толчком для исследователей, историков-монголоведов и турколо-гов" (Казакевич, 1934: 117). Вместе с тем рецензент отметил ряд недостатков — завышение уровня развития ряда кочевых обществ (древних тюрок, бурят), незнание автором некоторых свежих пуб­ликаций по данной проблеме, отсутствие библиографического аппа­рата во второй части работы (там же, 115 —117).

К сожалению, данная рецензия — едва ли не единственная работа, в которой подробно анализируются взгляды иркутского ис­

44

П. П. Крадин. Кочевники Евразии

торика. Цитировать работы "врага народа" не в связи с его кри­тикой — это своего рода харакири для советского ученого тех лет (кстати, достаточно удивительно, что в своей книге о тюркском каганате А. Н. Бернштам (1946) довольно часто ссылался на тру­ды Козьмина). По большому счету, имя Козьмина вычеркнули из исторической науки. Достаточно обратиться к специальным исто­риографическим работам, посвященным дискуссии о "кочевом фе­одализме". В большинстве специальных историографических работ по проблеме "кочевого феодализма" имя Н. Н. Козьмина даже не упоминается (Коган, 1981; Хал иль Исмаил, 1983; Эрдниева, 1985; Попов, 1986; Марков, 1989; 1998 и др.). Такой хороший знаток отечественной историографии, как Э. Геллнер, в своей книге о советской антропологии (этнографии) также не упоминает Козь­мина среди участников дискуссии (Gellner, 1988: 92—114). Во всяком случае, первой работой, в которой я лично увидел сноску на книгу Козьмина в связи с дискуссией о "кочевом феодализме", была монография А. М. Хазанова о социальной истории скифов

(1975: 34).

Как сам Н. Н. Козьмин отнесся к концепциям своих оппонен­тов? Частично ответ на этот вопрос можно найти в написанном им "Предисловии" к "Истории монголов" К. Д'Оссона. Статью Толстова он даже не цитирует. Теоретически допустимо, что он не был знаком с данной статьей, хотя это маловероятно. Козьмин следил за новой литературой и регулярно просматривал "Известия ГАИМК' . Возможно, что он просто не хотел присоединяться к числу многочисленных критиков Голстова.

Реакцию Козьмина на книгу академика Владимирцова, судя по всему, трудно назвать восторженной. Еще во "Введении" к свое­му " I урецко-монгольскому феодализму" он скептически отнесся к попыткам последнего "энергично перестраивать свои изучения в духе марксистской социологии" (1934: 9). Этот скепсис вызвал, в частности, недоумение у В. А. Казакевича (1934: 116), который заметил, что Козьмин неоднократно пользовался консультациями по поводу восточных языков у Владимирцова, который был хо­рошо известен как выдающийся языковед и несколько менее как этнограф. Да и сам Б. Я. Владимирцов в устной беседе с Козь-миным, как об этом писал сам Н. Н., осторожно сообщил, что его

Глава 2. Н. Н. Козьмин и дискуссия..

45

работа посвящена установлению значения монгольских социальных терминов, свидетельствующих о существовании феодализма у мон­голов (там же). Публикации последних лет жизни Владимирцова (например, его заметки о терминах nokiir, bekiu begiв "Докладах Академии наук" за 1929 — 1930 гг.) также должны были свиде­тельствовать об этом.

Однако после опубликования "Общественного строя монголов' стало ясно, что Козьмин оказался введенным в заблуждение. Кни­га академика Владимирцова была написана совсем в ином ключе и представляла крупный, основанный на разнообразных нарративных источниках труд об особенностях социально-политического строя средневекового монгольского общества. Времени на проработку "Монгольского кочевого феодализма у Козьмина было достаточ­но. Монография Владимирцова вышла во второй половине 1934 г., а книга Д'Оссона была сдана в набор в иркутскую типографию ОГИЗа 5 сентября 1936 г. Судя по ссылкам в тексте "Предис­ловия" к Д'Оссону на июльский номер "Большевика" за 1936 г., рукопись была передана издателю во второй половине лета. Сле­довательно, даже с учетом времени на пересылку книги из Ле­нинграда у Н. Н. Козьмина был достаточный срок на изучение работы Б. Я. Владимирцова.

Козьмин воспринял эту книгу очень настороженно. В своем "Предисловии" к Д'Оссону и в примечаниях он отмечает более высокое значение книги Владимирцова, чем просто источниковед­ческой публикации. "Эта работа является результатом пересмотра его методологических установок в его ранней работе "Чингиз-хан . В то же время Козьмин с досадой отмечает, что "несколько ранее вышла на ту же тему работа автора настоящего предисловия", ко-.торая, по его собственным словам, "написана в ином плане и резче ставит вопрос об единых путях общественного развития" (1937: XXI-XXII).

Настороженность Козьмина можно объяснить двумя, отнюдь не исключающими друг друга причинами. Во-первых, совсем не­задолго до описываемых событий был официально повержен с пьедестала очень чтимый Козьминым (Решетов, 1999: 98, прим. 40), один их столпов марксистской историографии — академик М. Н. Покровский, бывший соратником В. И. Ленина. Какой ре­

46

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

акции следовало ожидать от официальных кругов на книгу другого академика, который толком даже не был знаком с марксизмом и, находясь под большим влиянием В. В. Бартольда и Павлова-Сильванского, не владевших "единственно правильной" методоло­гией, написал относительно недавно с "буржуазных" позиций вос­торженную книгу о Чингиз-хане? Тем более что сам Покровский (1931: 81—82) понимал феодализм в соответствии с теорией Пав­лова-Сил ьванского. Будучи умным и трезвомыслящим человеком, Козьмин не мог не обезопаситься. Кто же мог предугадать, что книга Владимирцова не станет очередным объектом для нападок (кстати, достаточно критическая с методологической точки зрения рецензия на данную книгу была написана Н. Смирновым (1935) в журнале "Историк-марксист"), а его имя через некоторое время возведут в ранг официального "основоположника" теории "кочево­го феодализма"?

Во-вторых, по-человечески объяснимо отчасти, возможно, рев­нивое отношение Н. Н. Козьмина к книге Владимирцова. Они ведь параллельно разрабатывали одну научную проблему, каждый считал свою аргументацию более убедительной. Это, в частности, подтверждается тем, что Козьмин оценивает свою книгу как "не­сколько ранее" вышедшую.

В конечном счете это не столь существенно. Для нас, спустя три четверти столетия, очевидно другое: трое выдающихся иссле­дователей работали над проблемой "кочевого феодализма", каж­дый из них предложил свое оригинальное решение этого вопроса, и их работы были опубликованы в "переломном" 1934 г. Взгляды Н. Н. Козьмина гораздо ближе к "официальной" точке зрения, чем выводы, сформулированные в работах Б. Я. Владимирцова и СП. Толстова. Трудно сказать, как дальше бы развернулась дан­ная дискуссия, если бы Н. Н. Козьмин смог развить и углубить свои взгляды. В силу рокового стечения обстоятельств исследовате­ля арестовали, и он трагически погиб, а его имя на долгие годы было забыто отечественными историками. Наш научный долг — вернуть его честное имя и научные труды исторической науке.

ГЛАВА 3

ЭРНСТ ГЕЛЛНЕР И ДЕБАТЫ О КОЧЕВОМ ФЕОДАЛИЗМЕ*

В 1988 г. Эрнст Геллнер опубликовал книгу "Государство и общество в советской мысли". Уже из названия ясно, что книга была посвящена анализу взглядов советских (российских) антропо­логов на разные темы. Но в советских антропологических журналах так и не появились рецензии на эту книгу. Можно подумать, что советские антропологи таким образом проигнорировали критику. Но рецензия на эту книгу готовилась. Ее собирались написать молодые советские антропологи, на которых западные идеи, в том числе книги Геллнера, оказали большое влияние. Планировалось, что каждый участник этой рецензии изложит анализ тех разделов книги, в которых он наиболее компетентен. Но, как часто бывает в коллективных работах, кто-то не написал свой фрагмент и инициа­тива не была доведена до конца.

Эта публикация представляет собой очень расширенный текст моей части рецензии о номадных обществах (другой фрагмент был посвящен азиатскому способу производства). Первоначально я подготовил только русский вариант этого текста, который был опубликован в середине 1990-х гг. (Крадин, 1996). Позднее, в процессе дискуссий о значении Геллнера для развития антрополо-

* Перевод с английского языка: Kradin N. N Ernest Gellner and Debates on Nomadic Feudalism // Social Evolution and History. 2003. Vol. 2. No 2. P. 162-176.

48

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

гии, зародилась идея написать статью для более широкой аудито­рии, но для англоязычных исследователей многие тонкости русских дебатов были бы непонятны без дополнительных комментариев. Именно поэтому пришлось значительно переработать русскую вер­сию, в результате появилась данная статья.

Вопрос о кочевом феодализме возник в советской антропологии (или этнологии) только в 1934 г. В 1920—1930-х гг. существо­вал плюрализм методологических подходов: одни исследователи придерживались мнения о первобытной природе кочевых обществ, другие считали, что номады создавали государственность; име­лась также и промежуточная точка зрения. Начиная с середины 1930-х гг., с установлением диктатуры Сталина и началом мас­совых репрессий и геноцида против советских людей, в истори­ческой литературе возобладала теория кочевого феодализма. Тем не менее в рамках ортодоксального монизма существовали свои собственные ревизионисты, которые подвергали сомнению господс­твующие представления о кочевом феодализме. Согласно офици­альной точке зрения, основой феодализма у кочевников являлась собственность на землю, а по мнению ревизионистов — собствен­ность на скот. Разногласия между ортодоксами и ревизионистами привели к нескольким бурным дискуссиям, наиболее обострившимся в 1953—1955 гг. После XX съезда КПСС произошло ослабле­ние тоталитарного гнета и уменьшение идеологического прессинга над общественными науками. Этого оказалось достаточно, чтобы многие исследователи стали искать новые подходы и предлагать не­традиционные решения научных проблем. В этот период появились нефеодальные интерпретации номадизма: концепция дофеодального и раннеклассового характера кочевых обществ, мнение о сущест­вовании у кочевников азиатской формации, точка зрения об осо­бом номадном способе производства (подробнее об этой дискуссии см.: Хазанов, 1975; Коган, 1980; Халаль Исмаил, 1983; Khazanov, 1984; Марков, 1976; 1998; Крадин, 1992; 2001; Масанов, 1995).

В постсоветский период дискуссия продолжалась в русскоязыч­ной литературе. При этом сохранились, в той или иной степени, все ранее высказывавшиеся основные точки зрения. Наибольшее

Глава 3. Эрнст Геллнер и дебаты..

49

обсуждение вызвали попытки обоснования особого пути развития обществ кочевников-скотоводов. Предмет дискуссии сконцентри­ровался вокруг вопроса, что является основой специфичности но­мадизма — внутренняя природа скотоводства, т. е. основа так называемого номадного способа производства, или же особенности внешней адаптации кочевников к земледельческим "мир-импери­ям". В то же время в условиях преодоления формационного мониз­ма появились публикации, в которых была сделана попытка рас­смотреть кочевничество с точки зрения теории цивилизаций (см.: Крадин, 2001; Kradin, 2002).

К проблеме кочевого феодализма Геллнер обращался дважды: сначала в редакторском предисловии к книге А. Хазанова "Ко­чевники и внешний мир", а затем более подробно в монографии "Государство и общество в советской мысли", где он посвятил дискуссии о социально экономических отношениях у номадов це­лую главу (Gellner, 1984: IX-XXV; 1988: 92-114).

Геллнер отдает должное советскому кочевниковедению. Пос­кольку русская история всегда была связана со степным миром, пишет он, то русские и советские ученые должны были преуспеть в изучении номадов. Разработанность проблемы, таким образом, диктовалась ее актуальностью для советских авторов. Геллнер за­трагивает два аспекта рассматриваемой в главе проблемы: теорети­ческий, касаясь эвристических возможностей марксистского мето­да, и собственно историографический, давая оценку тем или иным авторам и их работам.

В теоретическом аспекте Геллнер отмечает, что кочевничество представляет собой для марксизма столь же фундаментальную проблему, что и азиатский способ производства. Ни номады, ни Восток не вписываются в единый формационный марш человечес­тва от первобытности к коммунизму. Это проистекает из невоз­можности интерпретировать внешне неподвижных и циклически эволюционирующих кочевников в рамках прогрессивистских (а я бы еще добавил и евроцентристских) теорий человеческой истории, к числу которых относится и марксизм.

Другая серьезная проблема заключается в том, что социально-политическую организацию скотоводов трудно отобразить в тер­

50

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

минах марксистского понятийного аппарата. Как объяснить такое парадоксальное с марксистской точки зрения явление: у кочев­ников практически параллельно со становлением номадизма как хозяйственно-культурного типа появляется частная собственность на средства производства (скот) намного раньше, чем частная собственность на землю у земледельцев, тогда как по уровню социально-экономического развития номады могут быть гораздо менее развитыми, чем оседлые? Насколько правомерно скотово­дов относить к первобытнообщинной формации, если у них име­лись частная собственность на скот и лица, аккумулировавшие ее в больших масштабах? С другой стороны, как можно их считать послепервобытными, если у кочевников не было государственного бюрократического аппарата?

Наконец, как интерпретировать номадизм в рамках одного из основных методологических принципов исторического материализ­ма — закона соответствия базиса и надстройки. Согласно теории Маркса, изменения в базисе неминуемо приводят к соответству­ющему преобразованию надстройки (в форме революций). Эконо­мический базис кочевничества — пастбищное скотоводство — ос­тавался практически неизменным на протяжении многих столетий. И древние, и средневековые, и даже более поздние кочевники имели схожий состав стада, жестко детерминированный экологи­ческими условиями обитания, примитивную легкотранспортируемую утварь, схожую технологию ведения хозяйства. Однако пастораль­ная "надстройка" не демонстрировала базисоподобное постоянство. Номады то создавали племенные союзы из разрозненных кон­гломератов племен и родственных кланов, то образовывали под властью могущественных лидеров гигантские кочевые империи, то вдруг вновь распадались на отдельные ханства, племена и даже более мелкие группы.

Поскольку номадизм выпадал из марксистской диалектики истории, резюмирует Э. Геллнер, советскими теоретиками была создана специфическая теория кочевого феодализма. К создате­лям теории кочевого феодализма он правильно относит академика Б. Я. Владимирцова и член-корреспондента АН СССР С. П. Тол­

_Глава 3. Эрнст Геллнер и дебаты..._ 51

стова. Книга расстрелянного в 1939 г. иркутского профессора Н. Н. Козьмина "К вопросу о турецко-монгольском феодализме" (1934) ему, видимо, осталась неизвестной. Геллнер с уважением пишет о Владимирцове как о крупном ученом-ориенталисте и не причисляет его к сикофантам ортодоксального марксизма. Он пра­вильно отмечает, что большинство материалов, интерпретированных Владимирцовым как феодальные, относятся к периоду империи, и подводит к вполне закономерному вопросу: насколько правильно использовать феодальную парадигму к неимперским обществам номадов? Не ускользнуло от Геллнера и то, что Владимирцов, в отличие от его эпигонов, почти не цитирует работы классиков марксизма. Правда, здесь Геллнер несколько непоследователен. Интуитивно Владимирцов симпатичен ему, но Геллнер относит последнего к создателям теории кочевого феодализма. Как мы говорили ранее, Владимирцов был крупным ориенталистом линг­вистической ориентации. Едва ли он мог глубоко знать марксизм. Все, что есть марксистского в "Общественном строе монголов , это перечисление в списке литературы книги Энгельса "Происхож­дение семьи" и попытка Владимирцова на фактическом материале обосновать наличие ряда феодальных институтов в монгольском обществе периода империи. В ряде важных мест он цитирует из­вестного русского историка конца XIX в. Павлова-Сильванского. Но нигде не пишет о феодализме как об особом способе произ­водства, который следует за рабовладением.

Почему же именно Владимирцов считается создателем теории кочевого феодализма? Думаю, ответ на этот вопрос можно нан­ята, проследив некоторые параллели в оценках советскими иссле­дователями имен археолога Чайлда и ориенталиста Владимирцова. Л. С. Клейн в своей книге "Феномен советской археологии" (1993) показал, что при еще жизни отношение к Чайлду было до­статочно настороженным, хотя после смерти его вклад в развитие марксистской археологии был канонизирован. "Это была обычная практика в Советском Союзе по отношению к иностранным левым интеллектуалам. Пока он живет, держи ухо востро: бог его знает, какое коленце он выкинет, и твои же хорошие аттестации очень

52 _/"/. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 3. Эрнст Геллнер и дебаты..

53

во всей советской исторической науке, и совершенно правильно считает, что новый всплеск дискуссии связан со знаменитой Таш­кентской сессией 1954 г. Геллнер обозначает в качестве ключевых фигур происходившей дискуссии Зиманова, Потапова и Толыбе­кова. Симпатии Геллнера при рассмотрении дискуссии очевидны (к сожалению, из поля зрения Геллнера выпал еще один сторонник Толыбекова — казахский этнолог Шахматов). Он явно на стороне Толыбекова, попавшего под огонь жесточайшей критики догма­тиков, и сочувственно излагает позицию последнего. Очень важ­ной представляется, по мнению Геллнера, критика Толыбековым официозной теории кочевого феодализма. Напротив, точка зрения Потапова и его сторонников (а таковыми оказались все, кроме вышеупомянутого Шахматова), отстаивавших официальную схему, Геллнеру несимпатична. Он показывает натянутость и противоре­чивость построений Потапова. "Его аргументы странны", — таков вывод английского антрополога {Gellner, 1988: 104).

Геллнер абсолютно точно указывает и на слабые сторо­ны позиции Толыбекова, который, с одной стороны, критику­ет теорию кочевого феодализма, а с другой, остается в рам­ках феодальноориентированной (патриархально-феодальной) интерпретации истории кочевников-скотоводов. Увы, этому имелись объективные причины. После разгрома первой совет­ской дискуссии об "азиатском способе" представления об ис­торическом процессе в отечественной исторической науке мог­ли развиваться только в рамках однолинейной формационной парадигмы. Многие исследователи, получившие высшее обра­зование в советское время (Толыбеков, например, родился в 1907 г.), возможно, и не подозревали о том, что могут су­ществовать многомерные интерпретации всемирной истории. В рамках советского марксизма в сталинскую эпоху локомотив мировой истории мог двигаться только по одной линии, если не вперед, то хотя бы таким образом: "один шаг вперед — один шаг назад".

Кочевники же упорно не вписывались в диалектику мировой истории. На их исторических рельсах неизменно оказывался свето­

даже могут отозваться на тебе (в Советском Союзе политические обвинения всегда имели обратную силу и заразительность). А вот мертвый марксист — хороший марксист: его взгляды останутся марксистскими навечно" (1993: 116).

Возможно, с "Общественным строем монголов" произошло не­что подобное. Автор был авторитетным ученым. Он скоропостижно скончался за три года до выхода книги в свет — именно поэтому ему можно было совершенно безответственно приписывать любые идеи. Для одних он стал иконой, а его вклад в монгольскую меди­евистику был канонизирован на полстолетия. Для других оказался удобной мишенью для критики. Не в Златкина или Потапова было выпущено большинство критических стрел главных оппонентов те­ории "кочевого феодализма" — Толыбекова и Маркова. Они были направлены против работы "Общественный строй монголов", хотя критиковалось ими понимание феодализма не Владимирцовым, а Сталиным. Попытка Федорова-Давыдова показать, что между пониманием феодальной собственности Б. Я. Владимирцовым и пониманием данного явления большинством советских "феодалис-тов" очень мало общего (1976), не имела успеха.

В отличие от Владимирцова личность Толстова, похоже, не вызывает у Геллнера особенных симпатий. Последний показан как ярый поклонник прямолинейных сталинских тезисов. Геллнер отме­чает преобладание в работах Толстова канонических цитат из ра­бот классиков марксизма над конкретно-историческими данными. Впрочем, это не главная причина антипатии. Основной негативизм Геллнера вызван настойчивыми попытками Толстова обосновать связь марксистской теории классовой борьбы с необходимостью применения ее на практике. Доказывая классовый, феодальный характер кочевых обществ, Толстое тем самым подводил к обос­нованию положения о наличии в современных ему обществах ско­товодов класса мироедов-кулаков, об усилении классовой борьбы (в соответствии со сталинским тезисом) и, следовательно, о необ­ходимости научного обоснования развязывания массового геноцида против кочевых народов Средней Азии, Сибири и Казахстана.

Далее Геллнер вполне адекватно передает ход последующей дискуссии о кочевом феодализме. Он показывает, как тезис о феодальной природе кочевых обществ постепенно распространился

54 _/¥. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 3. Эрнст Геллнер и дебаты..

55

Несмотря на это, Геллнер совершенно справедливо связывает последующий прогресс советского кочевниковедения с работами Маркова и Хазанова. Он отмечает, что в отличие от работ Толы­бекова, оперировавшего только материалами по истории казахов, они аргументируют свои позиции на представительном сравнитель­но-историческом материале. Геллнер расценивает вклад обоих ав­торов главным образом через призму наиболее последовательной критики теории кочевого феодализма; в этой связи он пишет, что и Марков, и Хазанов пришли "к одинаковым заключениям незави­симо " {Gellner, 1988: 109-12).

Во многом с этими выводами Геллнера можно согласиться. Марков сам подчеркивал антифеодальную направленность своих изысканий (1976; 1998). Почти все главы книги Маркова "Ко­чевники Азии" представляют собой критический пересмотр уже известных (и интерпретированных как феодальных) фактов под принципиально иным углом зрения. "Именно ему принадлежит приоритет в аргументированном развенчании этой теории , — по­лагает Калиновская (1996). Свое негативное отношение к фео­дальной интерпретации кочевых обществ, хотя и не так прямо, подчеркивает и Хазанов {Khazanov, 1981: 173, note 3). Можно также проследить и определенное сходство в характеристике обо­ими авторами экономики номадизма, социальной структуры и по-тестарно-политической организации. Верно и то, что в конечном счете оба автора в той или иной степени приходят к идее Ибн Халдуна о цикличной эволюции пасторальных обществ {Gellner, 1988: 111, 113). Но в то же время в главном, в выводах, Марков и Хазанов расходятся друг с другом. Если для Маркова кочевники не могли преодолеть барьера классообразования (в разные годы он называл их различными терминами — дофеодальными, пред-классовыми или номадным способом производства, входящим в первичную формацию), то для Хазанова в ходе самостоятельной эволюции они вполне могли достигать уровня раннего государства. А это, согласитесь, принципиальная разница.

Заканчивая свой обзор советского кочевниковедения, Геллнер обращается ко второму тому "Истории первобытного общества".

фор с красным светом. Именно поэтому, считает Геллнер, чтобы вписать номадов в ход исторического процесса, Толыбеков защи­щал прогрессивность включения казахов в состав царской России {Gellner, 1988: 114). Здесь Геллнер сближает точку зрения Толы­бекова с позицией Сартра, смело вычеркнувшего все так называе­мые доисторические народы из мировой истории, оставив им право на историческое прошлое только в качестве экзотических сообществ в рамках более развитых ("исторических") обществ. Позиция Сар­тра была резко и справедливо раскритикована Леви-Строссом, и Геллнер солидарен с последним. Однако в защиту Толыбекова следует сказать, что он не остался чистым "однолинейщиком", а пытался проложить рядом с магистральной дорогой мировой истории параллельный ряд рельсов. Подводя под свою точку зре­ния солидное политэкономическое обоснование, он хотел доказать, что если для оседлых жителей основным средством производства являлась земля, то для скотоводов она выступала лишь в качестве предмета труда, так как их средством труда является скот. В этом плане Толыбекова можно считать одним из тех исследователей в СССР, кто стремился возродить в отечественном марксизме мно­голинейные интерпретации исторического процесса.

После Толыбекова знамя борьбы против "кочевого феодализ­ма" подхватил Марков. Идея об особом "кочевническом спосо­бе производства", сформулированная им в 1967 г. в диссертации на соискание степени доктора исторических наук, являлась вполне многолинейной и опасной для догматической пятичленной схемы. К сожалению, Геллнер, видимо, не был знаком с этой гипотезой. Он цитирует только опубликованную на основе диссертации книгу Маркова "Кочевники Азии", в которой смелая идея о кочевничес­ком способе производства уже заменена концепцией предклассово-го состояния номадов.

Судя по всему, от Геллнера ускользнула и полемика Маркова с Златкиным, Лашуком и Федоровым-Давыдовым. Почему-то британский антрополог практически не использует статьи советских ученых, даже те, которые публиковались в центральных научных журналах.

56 _Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 3. Эрнст Геллнер и дебаты..

57

тир Китая" {Lattimore, 1940), в которой показано, что специфика обществ номадов не может быть правильно понята без обращения к культурной экологии и отношениям кочевых скотоводов с осед­ло-земледельческими соседями. В более позднее время сначала Хазанов {Khazanov, 1984), а затем Барфилд {Bartield, 1981; 1992; 2000) привлекли внимание к этой проблеме. А. М. Хазанов убе­дительно показал, что крупные общества кочевников (он относит их к стадии раннего государства) создавались вследствие асим­метрии отношений между номадами и их внешним (оседлым) ок­ружением. Т. Барфилд, отвергая диффузионистские интерпретации заимствования номадами государства у земледельцев, показал, что степень централизации степного общества была прямо связана с уровнем политической интеграции оседлого земледельческого об­щества. Впоследствии идеи об опосредованности степного полито-генеза связями с земледельческим миром были развиты на матери­але средневековых номадов восточноевропейских степей Голденом {Golden, 1992; 2001).

Для марксистской науки подобные идеи были неприемлемы, поскольку, исходя из теории формаций, государство могло возник­нуть только вследствие внутренних причин — роста производитель­ных сил и борьбы классов. С этой точки зрения даже ранние идеи Хазанова, высказанные в его книге об эволюции скифского обще­ства {Хазанов, 1975), выглядели достаточно ревизионистскими. Традиция выводить особенности кочевых обществ, исходя только (или главным образом) из механизмов внутреннего развития, со­храняется в российской номадистике и в наши дни {Калиновская, 1996; Кычанов, 1997; Марков, 1998 и др.). Тем не менее и в рус­скоязычной литературе есть сторонники линии Латтимора — Хаза­нова — Барфилда {Масанов, 1991; Крадин, 1992; 2002; Фурсов, 1995; Скрынникова, 1997; Васютин, 1998; Крадин, Бондаренко, 2002; Kradin, Bondarenko, Bartield, 2003 и др.).

Оказал ли Э. Геллнер какое-нибудь влияние на русскую нома-дологию? Все многолинейные работы вышли уже после публика­ции "Государства и общества", поэтому прямого влияния, конечно, не было. Я не сомневаюсь, что влияние на русских антропологов могло быть большим, если бы эта работа была переведена и опуб­

Не будучи марксистом, тем не менее он с симпатией цитирует выводы Шнирельмана, что кочевое скотоводство хотя и являет­ся одной из форм производящего хозяйства, тем не менее "не позволяет обществу подняться выше предклассовых или в редких случаях раннеклассовых отношений" (1986: 244) и даже находит аналогичные мысли в работах Г. Чайлда. Тот факт, что эта идея изложена в солидном академическом томе, вышедшем в цент­ральном научном издательстве большим тиражом, да еще и под редакцией академика Бромлея, служит, по мнению английского антрополога, показателем смены курса советского кочевниковеде­ния. "Поток феодальных интерпретаторов иссяк", такой, несколько оптимистичный, вывод делает Геллнер в отношении будущего со­ветской антропологии {Gellner, 1988: ИЗ).

Увы, если бы все обстояло действительно так! Геллнер упускает из виду то, что цитированный им фундаментальный труд о пер­вобытных обществах не являлся отражением мнения большинства. Том был подготовлен в одном из наиболее ярких научных коллекти­вов 1970—80-х гг. — секторе истории первобытного общества (зав. сектором А. И. Першиц) Института этнографии АН СССР. По­лагаю, что если бы Э. Геллнер познакомился с работами более ши­рокого круга кочевниковедов, то он не был бы столь оптимистичен. К сожалению, для многих историков и этнологов в постсоветских странах марксизм по-прежнему является влиятельным течением.

Другая многочисленная группа исследователей просто поменяла термин "формация" на термин "цивилизация". Если ранее они пы­тались обосновать свое право на место в мировой истории посред­ством доказательства существования у своих предков феодализма, то теперь они делают это, объявляя себя особой цивилизацией. При этом многие понимают цивилизацию не как особую оригинальную культурную систему (Шпенглер или Тойнби), а как стадию миро­вой истории (Морган или Энгельс).

Геллнер положительно оценивал тех советских антропологов, которые отрицали кочевой феодализм. В то же время особенности кочевых скотоводческих обществ не могут быть объяснимы исходя только из логики внутреннего развития номадов. Эти идеи восхо­дят к знаменитой книге О. Латтимора "Внутренняя Азия — фрон­

58 _П. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Часть II

ТЕОРИЯ КОЧЕВОГО МИРА

ликована в России, как это произошло с книгой "Нации и нацио­нализм". Последний труд Геллнера и работы главного конструк­тивиста в России В. А. Тишкова сделали многое для развенчания примордиалистской марксистской теории этноса Бромлея. Нельзя забывать, что Геллнер оказал содействие в публикации книги А. М. Хазанова "Кочевники и внешний мир" в Великобритании. Имя Хазанова всегда было очень влиятельным на Западе и в СССР, а его идеи были востребованными номадологами моего поколения. С этой точки зрения роль Э. Геллнера весьма значима не только для мировой номадологии, но и в происхождении много­линейной традиции в российской антропологии кочевых обществ.

ГЛАВА 4

КОМПЛЕКСНЫЕ ОБЩЕСТВА НОМАДОВ В КРОСС-КУЛЬТУРНОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ*

Несмотря на обилие общетеоретических работ в области кочев­никоведения, нельзя сказать, что проблема интерпретации нома­дизма в контексте всемирной истории обстоятельно разработана. Имеется несколько наиболее влиятельных парадигм исторического процесса, в число которых входят стадиальные однолинейные и многолинейные теории (теория модернизации, неоэволюционизм, марксизм, мультиэволюционизм), цивилизационный и мир-сис­темный подходы {Chase-Dunn, Hall, 1997; Павленко, 1997; 2002; Бентли, 1998; Валлерстайн, 1998; Сандерсон, 1998; Коллинз, 1998; Sanderson, 1999; Claessen, 2000; Грин, 2001; Ионов, 2002; Ионов, Хачатурян, 2002; Розов, 2001; 2002; Коротаев, 2003; Крадин, 2003 и др.).

В рамках теории модернизации, одного из наиболее влия­тельных теоретических направлений на Западе, пожалуй, только Г. Ленски включил кочевые общества в свою типологическую схе­му в качестве бокового, по сути, "тупикового", варианта обще­ственного развития {Lenski, 1973: 132).

Неоэволюционистские антропологи, занимавшиеся типологией политических систем, также фактически упустили кочевников из своих построений. Если обратиться к наиболее авторитетным рабо­там этого методологического направления, то мы не найдем в них

Комплексные общества номадов в кросс-культурной перспективе // Монгольская империя и кочевой мир. Вып. 1. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2004. С. 20-49.

62 _П. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 4. Комплексные общества номадов.

63

(подробнее см.: Федоров-Давыдов, 1973; Хазанов, 1975; Марков, 1976; 1989; 1998; Перший, 1976; 1994; Коган, 1981; Халиль Ис-маил, 1983; Khazanov, 1984; Попов, 1986; Gellner, 1988; Крадин, 1992; 2001; Васютин, 1998 и др.)?

Тем не менее в рамках марксистского и неомарксистского подходов была выдвинута важная концепция номадного спосо­ба производства, которая поставила под сомнение корректность универсалистских построений, основанных на интерпретации толь­ко оседло-земледельческих обществ {Марков, 1967; Bonte, 1981; 1990; Масанов, 1991; Калиновская, 1996 и др.). Впоследствии появились другие построения, акцентирующие внимание на завое­вательном {экзополитарном, ксенократическом) характере кочевых империй {Крадин, 1990; 1992; 2002 и др.). Претензии на универ­сализм сторонников идеи номадного способа производства были отвергнуты {Калиновская, 1994; Крадин, 1996), хотя нельзя не отметить эвристическую ограниченность всех основных моделей, сформулированных советскими/российскими учеными в два пос­ледние десятилетия прошлого века. Одни авторы недооценивали милитаризированность номадов и строили свои схемы в основном на материалах нового времени {Марков, 1989; 1998; Калиновская, 1996), другие использовали в своих концепциях главным образом данные по Западной Евразии {Плетнева, 1982), третьи конструи­ровали свои построения на примерах из Восточной Евразии {Кра-дин, 1992).

Необходимо иметь в виду, что в разных экологических усло­виях создавались разные модели адаптации кочевников {Khazanov, 1984) к внешним земледельческим культурам и цивилизациям, и, следовательно, могли возникать разные типы политических сис­тем номадов {Fletcher, 1986; Bartield, 1989; 1993; Golden, 2001). По этой причине, возвращаясь к проблеме соотношения моделей номадного способа производства и ксенократической кочевой им­перии, правильнее было бы интерпретировать их, с одной стороны, как две разные стадии развития кочевых обществ {Васютин, 2002) и с другой — как два разных результата культурной адаптации номадов к геополитическим условиям.

Данное обстоятельство учитывалось в типологиях обществ ко­чевников-скотоводов (речь идет именно о типологиях собствен­

ни разделов, обсуждающих место номадизма в рамках их пост­роений, ни тем более специальных типологий собственно кочевых скотоводческих обществ. Концепция М. Фрида включает четыре уровня: эгалитарное, ранжированное, стратифицированное обще­ства, государство {Fried, 1967). Согласно Э. Сервису, таких уров­ней больше: локальная группа, община, вождество, архаическое государство и государство-нация {Service, 1971; 1975). Последняя схема впоследствии неоднократно уточнялась и дополнялась (см., напр.: Johnson, Earle, 2000), однако, как правило, вопрос о специ­фике социальной эволюции обществ кочевников-скотоводов особо не рассматривался. В лучшем случае номады используются как пример "вторичного" племени или вождества, отмечается воени-зированность их общества и создание пасторальной государствен­ности на основе завоевания аграрных цивилизаций (там же, 139, 263-264, 294-301).

Несколько более популярна тема кочевников в трудах сторон­ников мир-системного подхода {Chaze-Dunn, 1988; Abu-Lughod, 1989; Hal, 1991; Chase-Dunn and Hall, 1997 etc.), однако угол зрения, под которым рассматриваются в этих работах кочевники, выходит за рамки настоящей главы. В исследованиях же запад­ных авторов, специально занимавшихся проблемами социокультур­ной эволюции номадов, подчеркивается, как правило, отсутствие у кочевников внутренних потребностей к созданию прочных форм государственности, циклический характер политических процессов, появление перспектив к устойчивому развитию только в случае сим­биоза с земледельцами {Lattimor, 1940; Khazanov, 1984; Fletcher, 1986; Bartield, 1989; Golden, 1992; 2001 etc.).

Гораздо больше внимание проблеме периодизации номадизма в рамках мировой истории уделялось в марксистской и особенно советской литературе. Однако при марксистском подходе иссле­дователи либо классифицировали кочевников по соответствующим формациям (отсюда получалось, что типологически сопоставимые степные империи хунну, тюрок и монголов являлись соответствен­но рабовладельческими, раннефеодальными и сложившимися фе­одальными государствами, либо, сосредоточившись на критике формационной схемы, спотыкались на вечном вопросе: могли ли номады самостоятельно преодолевать барьер государственности

64

Н. И. Крадин. Кочевники Евразии

но кочевых обществ, а не универсальных схемах, в которых бы кочевникам отводились определенные позиции). Так или иначе, большинство схем основаны на степени вовлеченности номадно­го общества в седентеризационные и аккультурационные процес­сы оседло-земледельческих цивилизаций и затрагивают в основном степные империи ( Wittfogel, Feng, 1949; Tamura, 1974; Хазанов, 1975; Плетнева, 1982; Khazanov, 1984; Крадин, 1992; Bartield, 2000 и др.). Касательно степени сложности кочевниковеды в луч­шем случае могли отмечать децентрализованное и централизованное состояние кочевых обществ (как в делении Г. Е. Марковым (1976) на "общинно-кочевое" и "военно-кочевое" состояния), но не более. В этой связи трудно не согласиться с мнением С. А. Васютина, что проблема типологии обществ номадов является одной из наиболее актуальных проблем кочевниковедения (1998: 19—20, 22).

Осознавая важность не только рассмотрения номадизма в рам­ках общеисторических схем {Крадин, 1992), но и необходимость создания типологий собственно кочевых обществ, автор этой рабо­ты предложил разделять их по степени сложности на три группы:

1) акефальные, сегментарные, клановые и племенные образо­вания;

2) "вторичные" племена и вождества;

3) кочевые империи и "квазиимперские" политии меньших размеров {Kradin, 1996; Крадин, 2001).

Переход от одного уровня к другому мог совершаться как в одну, так и в другую сторону. Пределом увеличения эволюционной сложности являются кочевые империи. Это был непреодолимый барьер, детерминированный экологическими условиями аридных зон Старого Света. Причем важной особенностью эволюции но­мадизма являлось несоответствие трансформации политической системы иным критериям роста сложности. Политическая система номадов легко могла эволюционировать от акефального уровня к более сложным формам организации власти, и обратно, но та­кие формальные показатели, как величина плотности населения, сложность технологии, возрастание структурной дифференциации и функциональной специализации, оставались практически неизмен­ными. При трансформации от племенных пасторальных систем к номадным ксенократическим империям происходило только увели­

_Глава 4. Комплексные общества номадов..._ 65

чение общей численности населения (за счет включения завоеван­ного населения), усложнялась политическая система и увеличива­лось общее количество уровней ее иерархии.

Всякая последующая эволюция по линии усложнения могла быть связана либо с завоеванием номадами земледельцев и переселением на их территорию, либо с развитием среди скотоводов седентери-зационных процессов в маргинальных природных условиях, либо с модернизационными процессами в новое и новейшее время.

Не так давно С. А. Васютиным была предложена более дроб­ная типология, которая включает шесть типов обществ (в поряд­ке усложнения): 1) децентрализованные родоплеменные общества; 2) децентрализованные крупные родоплеменные союзы; 3) вождес­тва; 4) кочевые ксенократические империи; 5) кочевые суперимпе­рии; 6) политии с высокой долей подчиненного земледельческого населения; 7) государства, созданные кочевниками на территории земледельческих цивилизаций (2002). Мне показалось, что в этой схеме есть некоторые логические нарушения {Бондаренко и др., 2002: 27), но, независимо от того, кто более близок к истине, Васютин или я, появление новых типологических построений стоит только приветствовать. Чем больше работ, тем больше шансов, что мы сможем создать одну или, скорее, несколько работоспособных типологий.

Методология исследования

Критериев типологии может быть сколько угодно. Номадов можно типологизировать, например, по хозяйственно-культурному типу, подразделяя на евразийских коневодов, афро-азийских верб-людоводов, восточноафриканских коровопасов, северных оленево­дов и горных яко- или ламоводов {Хазанов, 1975; Khazanov, 1984; Bartield, 1993). Можно классифицировать кочевников по степени мобильности, и на основании этого критерия уже создано большое количество самых разнообразных схем {Андрианов, 1980; Кали­новская, Марков, 1985; Масанов, 1995 и др.).

В то же время мы можем рассматривать кочевников по степе­ни сложности их общества и социально-политической организации. Однако как определить, что взятое нами общество является более

66

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

сложным, чем другое, и какие критерии должны быть положены в основу подобной классификации, тем более что одни и те же поли­тии (например, Хуннская держава или империя Чингиз-хана) для одних исследователей представляли уже сложившиеся государства, тогда как для других они являлись только предгосударственными образованиями. Возможно, несколько менее субъективна методо­логия холокультурализма. Именно сторонникам этой методологии чаще всего приходилось сравнивать самые разные культуры нашей планеты и определять критерии подобных сопоставлений. Эти ис­следования стали основой ряда известных публикаций на данную тему {Carneiro, 1973а; Murdoch, Provost, 1973 etc.) и представлены в знаменитом атласе Дж. Мёрдока (Murdock, 1967).

Методология авторов вышеупомянутых работ основана на од­нолинейной интерпретации эволюции, главным критерием которой является рост организационной сложности. Согласно данным пред­ставлениям, восходящим к идеям классического эволюционизма Г. Спенсера, культурную эволюцию следует определить как "пере­ход от относительно неопределенной, рыхлой однородности к отно­сительно определенной, последовательной неоднородности посред­ством последовательной дифференциации и интеграции" {Carneiro, 1973: 90). Однако в настоящее время многие исследователи склоня­ются к тому, что эволюция не имеет заданного направления. Далеко не все пути эволюции ведут к росту сложности, барьеры на этом пути весьма значительны, и, наконец, стагнация, упадок и даже гибель являются столь же обычными явлениями для эволюционного процесса, что и поступательное увеличение сложности и развитие структурной дифференциации. Главным критерием эволюции явля­ется качественная трансформация общества из одного структурного состояния в другое {Классен, 2000; Claessen, 2000).

С вышеизложенным трудно не согласиться. Действительно, однолинейный эволюционизм имеет свои эвристические пределы. Однако это не означает, что другие методологические подходы свободны от недостатков. Более того, каждый из подходов удо­бен для объяснения или интерпретации одних вопросов, тогда как для решения других желательнее использовать иные методологии. Поскольку целью данной работы является определение уровня ста­диальной сложности обществ кочевников-скотоводов в сопоставле­

Глава 4. Комплексные общества номадов..

67

нии с другими обществами, нам представляется целесообразным использовать такую методологию, которая бы позволила сравни­вать по одним и тем же критериям общества различных хроноло­гических периодов, хозяйственно-культурных типов и регионов.

Для реализации поставленной цели воспользуемся одной из вышеупомянутых работ, написанной в соавторстве Дж. Мёрдоком и К. Провост {Murdock, Provost, 1973). В данной статье авто­ры задаются целью, что является критерием сложности общества. Они взяли десять, с их точки зрения, наиболее важных критериев культурной сложности — письменность, оседлость, земледелие, урбанизацию, технологию, транспорт, деньги, плотность населения, политическую иерархию и социальную стратификацию. Каждая из переменных оценена по пятибалльной шкале от ноля до четырех.

Общий список признаков выглядит следующим образом:

1. Письменность и записи

4 — имеется письменность и хотя бы "скромные" записи;

3 — имеется письменность, но без аккумуляции записей или использована письменность чужого народа;

2 — используются неписьменные записи в форме пиктограмм, кипу, рисунков и др.;

1 — используются мнемонические средства, например, фишки;

0 — письменность, записи, мнемонические средства отсутствуют.

2. Степень оседлости

4 — поселения оседлы и постоянны;

3 — поселения оседлы, но непостоянны; " 2 — полуоседлая система поселений;

1 — полукочевая система поселений; 0 — кочевая система поселений.

3. Земледелие

4 — интенсивное земледелие (ирригационное, пашенное) — ос­нова сельского хозяйства;

3 — экстенсивное земледелие, более значимое, чем другая фор­ма сельского хозяйства;

68

Н. Н. Кралин. Кочевники Евразии

2 — земледелие более 10%, но уступает другим формам сель­ского хозяйства;

1 — земледелие менее 10%;

0 — собственное земледелие не практикуется.

4. Урбанизация

4 — население местных общин в среднем более 1000 человек;

3 — население местных общин в среднем между 400 и 999 человек;

2 — население местных общин в среднем между 200 и 399 человек;

1 — население местных общин в среднем между 100 и 199 человек;

0 — население местных общин в среднем менее 100 человек.

5. Технологическая специализация

4 — общество имеет разнообразных специалистов ремесла, включая кузнецов, ткачей и гончаров;

3 — общество имеет металлургов или кузнецов, но испытывает недостаток ткачей и/или гончаров;

2 — ткачество имеется, но металлургия отсутствует или неиз­вестна;

1 — гончарство известно, но металлургия и ткачество отсутству­ют или неизвестны;

0 — гончарство, ткачество и металлургия отсутствуют или не­известны.

6. Наземный транспорт

4 — перевозка грузов на самоходных колесных средствах;

3 — перевозка грузов животными на колесных средствах;

2 — перевозка грузов животными на бесколесных средствах;

1 — перевозка грузов вьючными животными; 0 — переноска грузов людьми.

7. Деньги

4 — валюта в виде стандартных металлических или бумажных денег;

_Глава 4. Комплексные общества номадов..._ 69

3 — символические средства (каури, ожерелья, слитки);

2 — деньги иностранных государств, в том числе колонизаторов;

1 — денег нет, но в качестве средств обмена используются цен­ные предметы или продукты (соль, зерно, скот, украшения);

0 — прямой или косвенный обмен товарами.

8. Плотность населения

4 — более 100 человек на 1 кв. милю;

3 — от 26 до 100 человек на 1 кв. милю;

2 — от 5,1 до 25 человек на 1 кв. милю;

1 — от 1 до 5 человек на 1 кв. милю;

0 — менее 1 человека на 1 кв. милю.

9. Уровень политической интеграции

4 — три и более уровня иерархии, например, государство, раз­деленное на области и районы;

3 — два уровня иерархии, например, полития, разделенная на районы;

2 — один уровень иерархии, как-то: полития, объединяющая локальные общины;

1 — безгосударственное общество, состоящее из автономных общин;

0 — безгосударственное децентрализованное общество.

10. Социальная стратификация

4 — три и более отличных друг от друга страты (класса и

др);

fc 3 — две страты (например, знать и простолюдины), наличие наследственного рабства и/или каст;

2 — две страты, но рабство и касты неразвиты;

1 — формальные страты отсутствуют, но имеется рабство и/или статусные различия, обусловленные владением или перераспреде­лением богатства;

0 — эгалитарное общество без стратификации, каст и рабства.

Авторы закодировали информацию по 186 обществам из всех регионов мира. По их замыслу общая сумма баллов должна сви­

70

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

детельствовать о степени сложности общества. Понятно, что по­лученные цифры условны. Нельзя оценивать сложность общества только на основе простого арифметического суммирования. Сами авторы признают это, отмечая достаточно курьезный факт, когда русская культура оценена ими в 38 из 40 максимальных баллов, тогда как древний Вавилон и Рим — соответственно в 39 баллов. Один балл у вавилонян и римлян отсутствует по причине того, что они не использовали механические транспортные средства, а рус­ские недосчитались целых два балла вследствие низкой плотности населения (там же, 388).

Но Мёрдок и Провост и не задавались целью создать рейтинг человеческих культур и цивилизаций. Они попытались показать только общие тенденции в социальной эволюции. И в этом ученые достигли положительного результата. Общества охотников соби­рателей располагаются в самом низу табл. 3 "Выборка обществ в порядке ранжирования общей культурной сложности" (например, тиви — 2, бушмены кунг — 2, хадза — 0). Сегментарные общества имеют несколько большее количество очков (масаи, гиляки — 9, яномамо — 8). У вождеств сумма баллов еще больше (Тонга — 20, тробрианцы — 16). Самый верх списка занимают государства и империи (Китай, Япония — по 40, Вавилон, Рим — по 39, Корея, Россия, Турция — по 38 и др.).

Все, в общем-то, вполне логично. Фактически все технологичес­ки и культурно самые сложные общества находятся вверху "списка" Мёрдока и Провост. Важно не конкретное место каждого из обществ, а типологический ряд, в котором они находятся. Исходя из этого прин­ципа, Дж. Мёрдок и К. Провост условно разделили все общества на четыре группы сложности {Murdock, Provost, 1973: 391):

1) низшая сложность — 0—9 баллов;

2) низшая средняя сложность — 10—19 баллов;

3) верхняя средняя сложность — 20—29 баллов;

4) высшая сложность — 30—40 баллов.

Интересно, что несколько ранее, пользуясь иной методикой подсчета, аналогичное исследование провел Р. Карнейро {Carneiro, 1973а: 846, 853). Просматривая оба списка, можно убедиться, что там, где речь идет об одних и тех же примерах, совпадений очень много {Murdock, Provost, \973: 390). Думается, это подтверждает

_Глава 4. Комплексные общества номадов..._ 71

Таблица 1

Уровень сложности общества кочевников и скотоводов

№

Per.

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Все­го

034

Масаи

А

0

0

0

2

3

1

1

1

1

0

9

041

Туареги Ахаггара

С

3

0

2

0

3

1

1

0

3

3

16

046

Бедуины Руала

С

4

0

0

0

3

1

2

0

2

1

13

058

Бассери

Е

3

0

2

1

3

1

0

1

3

1

15

065

Казахи

Е

3

1

0

3

3

1

2

1

3

3

20

066

Халха-монголы

Е

4

1

1

0

3

3

2

1

4

3

22

121

Чукчи - оленеводы

Е

0

1

0

0

3

2

0

0

1

1

8

По Murdock, Provost, 1973.

Прокомментируем данную таблицу. Если следовать шкале Дж. Мёрдока и К. Провост, два общества (масаи, чукчи) попада­ют в уровень низшей сложности, три общества (бассери, бедуины, туареги) — в уровень низшей средней сложности и два общества (казахи и монголы) — в уровень верхней средней сложности. Со­гласно распространенным в антропологии классификациям, первые два общества вписываются в так называемые акефальные, сегмен­тарные общества. Следующие три вполне соответствуют тому, что называют вождествами или стратифицированными обществами. Последние два имеют более сложную природу. Все это пример­но соответствует предложенной выше типологии кочевых обществ {Kradin, 1996) с одной только оговоркой: вместо классических

корректность методики авторов обеих публикаций. Рассмотрим те­перь, как в эту схему вписываются общества кочевников-скотоводов.

Источники исследования

В базе Дж. Мёрдока и К. Провост из 186 обществ представ­лено 7 обществ кочевников и скотоводов. Они представлены в табл. 1. Первая колонка означает порядковый номер общества в общем списке, третья — регион (А — Африка, С — Средиземно­морье, Е — Восточная Евразия).

72

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

кочевых империй в последнем случае представлены общества но­мадов нового времени, которые подверглись влиянию со стороны более развитых земледельческих цивилизаций. А как вписываются в эту картину наиболее развитые общества номадов — кочевые империи?

Для ответа на этот вопрос была составлена табл. 2, в которую включены данные о восьми кочевых империях Евразии — от хунну до средневековых монголов. При составлении таблицы я опирал­ся как на собственные исследования некоторых империй номадов (Крадин, 1990; 1994; 2002; Kradin, 2005; Крадин, Скрынникова, 2006 и др.), так и на исследования коллег (Wittfogel, Feng, 1949; Федоров-Давыдов, 1973; Егоров, 1985; Fletcher, 1986; Bartield, 1989; Golden, 1992; 2001; Трепавлов, 1993; Кычанов, 1997; Скрынникова, 1997; Кляшторный, Султанов, 2000).

Таблица 2

Уровень сложности кочевых империй

№

Per.

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Все­го

187

Хунну

Е

1

0

1

0

4

3

1

1

4

2

17

189

Сяньби

Е

2

0

1

0

4

3

1

1

4

1

17

190

Жужани

Е

3

0

1

0

4

3

1

1

4

2

19

191

Тюрки

Е

4

0

0

0

4

3

1

1

4

2

19

192

Уйгуры

Е

4

0

1

0

4

3

1

1

4

2

20

193

Ляо

Е

4

3

3

3

4

3

4

3

4

4

35

194

Монголы, 1206 г.

Е

3

0

1

0

4

3

1

0

4

2

18

195

Золотая Орда

Е

3

2

2

0

4

3

4

1

4

4

25

Поскольку многие пункты в данной таблице могут быть ис­толкованы по-разному, необходимо дать к ней соответствующие пояснения. По первому признаку ("письменность") я старался оце­нивать степень развития записей внутри изучаемого общества без учета того, велась ли дипломатическая переписка с Китаем. При­менительно к хунну я считаю, что, несмотря на попытки введения китайской письменности при Лаошан-шаньюе (Материалы, 1968: 45), она не получила значительного распространения в обществе.

_Глава 4. Комплексные общества номадов..._ 73

Об этом, в частности, свидетельствует знаменитый факт подме­ны шаньюевой печати китайскими посланниками императора Ван Мана. В ближайшем окружении шаньюя не нашлось ни одного че­ловека, который бы смог прочитать надпись на печати. Отдельные иероглифы на керамических сосудах, найденные на Иволгинском городище, скорее, свидетельствуют об этнической принадлежности жителей данного населенного пункта, чем о развитии письменности среди кочевников хунну (Крадин, 2002: 80-86).

Хунну знали мнемонические средства (1 балл). Это можно про­демонстрировать ссылкой на сведения Сыма Цяня. По его данным, осенью хуннская элита традиционно собиралась в Дайлине для под­счета и проверки населения и скота (Материалы, 1968: 40). Это очень похоже на описание соответствующих обычаев у жужаней: "Письмен для записей не было, поэтому начальники и вожди приблизительно подсчитывали число воинов, используя при этом овечий помет, но впоследствии (жуаньжуани) хорошо научились делать записи с по­мощью зарубок на дереве" (Материалы, 1984: 269).

Сами "зарубки" можно интерпретировать как "неписьменные записи" (2 балла). Их использование было характерно не только для жужаней, но и по аналогии с ухуанями для сяньби (Материалы, 1984: 63, 327), хотя некоторые представители элиты сяньбийского общества даже знали китайский язык и иероглифику (например, Кэбинэн). Гораздо больше владеющих китайским языком было у жужаней (там же, 269, 289). Поэтому жужаньское общество, как и Золотую Орду, где с принятием ислама заимствовали араб­скую письменность, следует отнести к обществам, использующим письменность другого народа (3 балла). Тюрки, уйгуры и кидани имели свою собственную письменность (4 балла).

3 XII в. у монголов не было письменных документов. Они использовали так называемые китайскими летописцами "метки" или "зарубки" (Мэн-да бэй-лу, 1975: 52—53). С 1204 г. монго­лы стали использовать уйгурскую письменность. В 124-м цзюане "Юань ши" излагается биография уйгура Та-та-тун-а, состоявшего на службе у найманского хана Даяна. После разгрома найманов он попал в плен к монголам и там был взят на службу. Ему было поручено обучить грамоте отпрысков Чингиса и некоторых ханов. Правда, не ясно, выучили ли они уйгурский язык или же писали на своем родном языке уйгурскими буквами (Мункуев, 1975: 125 —

74

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

128). Только позднее, в 1220-х гг., после бегства на сторону мон­голов большого числа цзиньских чиновников и военачальников, стала использоваться китайская иероглифическая письменность (Мэн-да бэй-лу, 1975: 52, 53). Следовательно, степень развития письменности у монголов на 1206 г. необходимо оценить в 3 балла.

Многие рассматриваемые кочевые империи в той или иной сте­пени были знакомы с оседлостью. На территории Монголии извес­тны городища и неукрепленные поселения хунну (Hayashi, 1984). Сяньбийский предводитель Таньшихуай переселил на берега Ла-охахэ около 1000 семей народа вожэнь, чтобы они занимались рыболовством (Материалы, 1984: 80). Жужани в начале VI в. построили г. Мумочэн (там же, 290). Уйгуры также занимались строительством крепостей и воздвигли в центре современной Мон­голии свою столицу — город Орду-Балык. Степень урбанизации киданей (Ивлиев, 1983) и золотоордынцев (Егоров, 1985; Федо­ров-Давыдов, 1994) была намного выше.

По этой причине по второму признаку ("Степень оседлости") я старался исходить из того, какой образ жизни ведет большая часть населения исследуемого общества. Учитывая в целом малочислен­ный характер оседлого населения, хунну, сяньби, жужани, тюрки, уйгуры и монголы были отнесены к обществам с кочевой системой поселений (0 баллов). У киданей примерно только !4 часть насе­ления вела кочевой и полукочевой образ жизни (Wittfogel, Feng, 1949: 58). Слита и правительство также периодически переме­щались по пяти столичным городам. Исходя из этого степень оседлости в Ляо была оценена как "оседлая, но непостоянная" (3 балла). В Золотой Орде было более 100 городищ, но представ­ляется, что доля городского населения здесь в целом была неве­лика. Однако, учитывая специфику экологии восточноевропейских степей, предполагающую полукочевой характер экономики, можно оценить степень оседлости в Улусе Джучи в 2 балла.

Определение степени развития земледелия (третий признак) не вызвало больших трудностей. Здесь я исходил из того, что наличие оседлых поселений предполагает занятие земледелием или огородничеством (1 балл). У тюрок подобные поселения неизвес­тны (0 баллов). У киданей примерно ЪА населения занимались ин­тенсивным земледелием, однако почти у миллиона жителей были только зачатки земледелия (Wittfogel, Feng, 1949: 58). По этой

Глава 4. Комплексные общества номадов.

75

причине степень развития земледелия в Ляо оценена в 3 балла. В Золотой Орде значимость земледелия была явно более 10 /о, но ведущую роль в сельском хозяйстве тем не менее играло ско­товодство (2 балла).

Достаточно сложным оказалось заполнение граф четвертого при­знака ("урбанизация"). Это было связано с тем, что в ряде обществ существовали разные типы социальной организации — небольшие по численности общины номадов и значительные по количеству человек общины земледельцев и горожан. Здесь приходилось руководство­ваться тем, какая из форм социальной организации была наиболее распространена в данном обществе. Поскольку для кочевников-ско­товодов Евразии характерна небольшая община численностью менее 100 индивидов (Bacon, 1958; Krader, 1963; Марков, 1976; Khazanov, 1984; Масанов, 1995; Cribb, 1991; Bartield, 1993 и др.), все исследуе­мые общества, кроме киданей, были отнесены к самой простой форме (0 баллов). Империя Ляо почти на 2/3 состояла из китайцев. Степень урбанизации здесь была оценена в 3 балла.

Рассматривая пятый признак ("технологическая специализа­ция"), нужно исходить как из археологических данных, так и из письменных источников. Археологические материалы (кроме жужа­ней, памятники культуры которых еще не найдены) подтверждают, что для всех данных обществ было характерно наличие металлургии, ткачества, гончарства. Описывая ухуаней — современников хунну и сяньби, — китайский хронист отмечает наличие у них металлур­гии, ткачества и гончарства: "Взрослые умеют делать луки, стрелы, седла, уздечки, ковать оружие из металла и железа, могут выши­вать по коже, делать узорчатые вышивки, ткать шерстяные ткани (Материалы, 1984: 327). Подобные характеристики можно найти в отмошении средневековых тюрок (Мандельштам, 1956: 241), мон­голов (Далай, 1983: 97) и даже номадов нового времени (Крадин, 1992: 49—50). По этой причине уровень развития ремесла во всех изучаемых обществах должен быть оценен в 4 балла.

Другое дело, насколько были развиты эти технологии в срав­нении с оседло-земледельческими цивилизациями. Во многих ко­чевых скотоводческих обществах ремесло так и не выделилось в специализированную экономическую подсистему. Нередко номады захватывали наиболее квалифицированную часть ремесленников во время набегов на соседние страны или в процессе завоеваний.

76

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Опыт кросс-культурного сопоставления уровня развития ремеслен­ной деятельности в кочевых обществах и земледельческо-город-ских цивилизациях Востока дает основание полагать, что номады по этому показателю значительно уступали своим оседлым сосе­дям {Алаев, 1982: 27).

Заполнение граф шестого признака ("транспорт") не вызвало особых трудностей. Для всех выбранных обществ характерно ис­пользование как животных, так и колесных средств (3 балла).

Собственные деньги (седьмой признак) были только в Ляо и Золотой Орде. Для других кочевых империй, как и кочевников в целом, характерно использование в качестве средства обмена в первую очередь домашнего скота. Своеобразной единицей счета выступала, как правило, одна овца, в разных обществах сущес­твовали примерно эквивалентные способы оценивания стоимости других животных "в овцах" (Руденко, 1961 и др.).

По восьмому признаку ("плотность населения") следует исхо­дить из того, что численность населения кочевых империй хунну, сяньби, жужаней, тюрок была примерно одинаковой (в пределах 0,8—1,5 млн человек [см.: Крадин, 2002: 71 — 79]) и в то же время сопоставимой с численностью населения Халха-Монголии в новое время — чуть более 1 человека на 1 кв. американскую милю (1 балл). Судя по § 202 "Тайной истории монголов", у Чингиз-хана было 95 тысячников и десять тысяч собственной гвардии. Поскольку каждый взрослый мужчина (примерно 20% населения) являлся воином, даже с учетом так называемых "лесных монго­лов , не включенных в список тысяч, то общая численность монго­лов в указанное время составляла не более 500—600 тыс. человек, т. е. менее одного человека на 1 кв. милю (0 баллов). Численность населения Ляо составляла 3,8 млн человек (Wittfogel, Feng, 1949: 58). При делении этой величины на примерную площадь страны получается около 7 человек на 1 кв. милю (3 балла). Плотность населения Золотой Орды была чуть более 1 человека на 1 кв. милю (Иванов, Васильев, 1995: 57—60).

При исчислении количества уровней политической иерархии (девятый признак) следует руководствоваться существованием в кочевых империях "десятичной системы". Причем вне зависимости от того, считать ли за низший уровень иерархии отдельный аил = "десяток" или "род" = "сотню" общее количество уровней иерар­

_Глава 4. Комплексные общества номадов... 77

хии будет характерно для наиболее сложных обществ (три и более уровня иерархии, например, государство, разделенное на области и на районы — 4 балла).

При заполнении последнего признака ("социальная стратифи­кация") необходимо учитывать, что для всех включенных в вы­борку кочевых империй характерно деление на элиту и простых номадов. Это ярко отражено, в частности, в соответствующей со­циальной терминологии: беги и кара будун (черный народ) у тю­рок, ханы, нойоны (господа) и карачу (чернь) у монголов и др. В то же время кастовое деление в рассматриваемых обществах отсутствовало, а рабство у кочевников евразийских степей имело неразвитый характер (Нибур, 1907; Хазанов, 1975; Крадин, 1992 и др.), поэтому большинство кочевых империй оценены в 2 балла (две страты, но рабство и касты неразвиты). Определение уров­ня развития социальной стратификации в Золотой Орде вызвало некоторые затруднения, потому что в ее состав помимо кочевни­ков-скотоводов входил немалый процент городского населения, но это также было оценено в 2 балла. Такие оценки связаны с тем, что, во-первых, в специальной литературе не говорится о сущес­твовании более двух уровней социальной стратификации (Греков, Якубовский, 1950; Федоров-Давыдов, 1973; Егоров, 1985 и др.). Во-вторых, несмотря на широкое развитие рабства, оно не имело наследственного характера (Полубояринова, 1978: 36—37). Пос­кольку в Сяньбийской державе правителем мог стать выходец из простого народа (Таньшихуай, Кэбинэн), степень развитости со­циальной стратификации в данном обществе была оценена в 1 балл. Только в империи Ляо существовала многоуровневая социальная структура (Wittfogel, Feng, 1949), имевшая более трех отличных друг от друга страт (4 балла).

Обсуждение результатов

Наиболее важными для рассмотрения в этой части главы пред­ставляются три следующих вопроса: 1) внутренняя типология ко­чевых обществ по степени сложности; 2) проблема соотношения кочевых империй и государственности у оседло-земледельческих обществ; 3) наиболее характерные черты для номадов, отличные от других культур.

78

H. П. Крадин. Кочевники Евразии

Прежде всего необходимо напомнить, что Дж. Мёрдок и К. Провост механически разделили выборку из 186 обществ на че­тыре группы сложности по количеству баллов с шагов в 10 единиц. Однако в реальности вырисовывается деление на уровни сложнос­ти с несколько иными рамками комплексности. Самые простые общества в выборке Мёрдока — это локальные группы охотников собирателей. Следующие по степени сложности сегментарные об­щества имеют около 10 баллов, в том числе из скотоводческих обществ чукчи-оленеводы (8 баллов) и масаи (9 баллов). Вож­дества расположены в рамках между 15 и 20 баллами с некото­рыми отклонениями в обе стороны (например, простой чифдом у тробрианцев — 16 баллов, более сложные Тикопия, Самоа — по 18, Тонга — 20 баллов). В эту группу попадает большинство рас­сматриваемых в данной главе примеров обществ номадов: бассери (15 баллов), туареги (16 баллов), хунну и сяньби (по 17 баллов), монголы (18 баллов), жужани и тюрки (по 19 баллов), казахи и уйгуры (по 20 баллов). Чуть меньше сумма у бедуинов (13 бал­лов), несколько более 20 у халха-монголов нового времени (22 балла) и у Золотой Орды (25 баллов). Самым сложным обще­ством оказалась династия Ляо (35 баллов).

Таким образом, можно говорить о нескольких уровнях культурной сложности, включенных в выборку кочевников-скотоводов: 1) сегмен­тарные акефальные общества скотоводов (чукчи, масаи) — менее 10 баллов; 2) вторичные племенные образования (бедуины) — 13 баллов; 3) вождества и кочевые империи и традиционные общества номадов нового времени (бассери, туареги, хунну, сяньби, монголы, жужани, тюрки, уйгуры, казахи, халха-монголы) — от 13 до 22 бал­лов; 4) кочевые империи "даннического" и "завоевательного" типов с разным сектором оседло-городской экономики (Золотая Орда, Ляо) — соответственно 25 и 35 баллов.

В принципе, это соответствует большинству существующих классификаций. Более трудным представляется вопрос, как сле­дует определить уровень политической сложности обществ, от­несенных ко второй группе (от 13 до 22 баллов). Даже туарегов (16 баллов) одни авторы относят к раннеклассовым обществам (Перший, 1976), тогда как бассери (15 баллов) другие исследова­тели определяют как вождества (Johnson, Earle, 2000). Что каса­ется кочевых империй и номадов нового времени, то здесь спектр

_Глава 4. Комплексные общества номадов..._ 79

мнений еще шире. Многолетняя дискуссия о специфике обществен­ных отношений у кочевников, как это было показано выше, так и не пришла к выработке приемлемых для большинства позиций.

Впрочем, и оседло-земледельческие общества, расположенные в классификации Дж. Мёрдока и К. Провост примерно на та­ком же уровне сложности, интерпретируются учеными по-разному. Если относительно Самоа (18 баллов — больше, чем у хунну, и ровно столько же, сколько у монголов в 1206 г. — кстати, столько же баллов и у племенной конфедерации гуронов!) мнения боль­шинства авторов сходятся, что это вождество (Bargatsky, 1988; van Backel, 1991), то по поводу Тонга (20 баллов) одни полагают, что это классическое вождество (Kirch, 1980; 1984), а другие считают, что это уже раннее государство (Claessen, 1991). Также отличны взгляды и по поводу Ашанти (24 балла): по мнению одних, это "сегментарное" государство (Sautholl, 1953), согласно исследова­ниям других, это предгосударственное образование (Попов, 1990). В эту же группу сложности попадают и ифугао (21 балл), у кото­рых существовала трехуровневая социальная стратификация, но не сложились устойчивые централизованные политические институты.

Тем не менее из анализа табл. 3 статьи Дж. Мёрдока и К. Провост (Murdock, Provost, 1973: 389) следует, что по общему рангу баллов большинство кочевых империй, скорее, должны быть отнесены к вождествам или обществам, находившимся в процес­се перехода к государственности, нежели к уже сформировавшимся ранним государствам. Несколько больше баллов (по 26) у тех об­ществ, которые имели более сложную, мультиполитийную структуру и нередко характеризуются как империи — Сонгай (Куббель, 1974) и Инка (Березкин, 1991; Johnson, Earle, 2000; Earle, 2002 и др.).

Интересно, что к схожим выводам пришли при кросс-культур-ном*исследовании модели раннего государства Д. М. Бондаренко и А. В. Коротаев. Они использовали систематизированную X. Клас-сеном сводку данных о 21 раннегосударственном обществе по 51 признаку (Claessen, Skalnik, 1978: 533—596) для составления ком­пьютерной базы данных и исследования ее с помощью факторного анализа. Одной из задач авторов была проверка на эмпирическом материале типологии X. Классена и П. Скальника, разделивших раннегосударственные общества на зачаточные (inchoate), типич­ные и переходные. В результате ранжирования использованных

30 _hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 4. Комплексные общества номадов..._ 81

Таблица 3

Средний индекс культурной сложности регионов

№

А

С

Е

I

N

S

NP

NE

1

Письменность

0,2

3,3

2,0

1,0

1,2

0,7

2,4

3,0

2

Оседлость

3,1

3,4

2,7

3,6

1,9

2,0

0,4

0,6

3

Земледелие

2,8

3,0

2,6

2,8

1,3

2,3

0,7

1,3

4

Урбанизация

1,6

2,2

1,6

1,5

1,5

1,1

0,9

0,4

5

Технология

2,7

3,2

2,7

1,2

1,0

1,8

3,0

4,0

6

1 ранспорт

0,1

1,6

1,5

0,5

0,8

0,3

1,4

3,0

7

Деньги

1,5

2,4

1,9

1,8

1,2

0,4

1,1

1,8

8

Плотность

2,3

2,6

2,2

2,6

0,9

0,9

0,6

1.1

9

Пол. интегр.

2,1

2,5

2,4

1,8

1,2

1,4

2,4

4,0

10

Соц. стратиф.

1,5

2,7

2,0

1,3

0,8

0,6

1,7

2,1

По Murdock, Provost, 1973, с добавлением двух последних колонок.

Условные обозначения: А — Африка, С — Средиземноморье, Е — Восточная Евразия, I — островная Пасифика, N — Северная

Последняя из рассматриваемых в этой части главы проблем может быть охарактеризована как выявление наиболее типичных черт культур­ной сложности кочевых обществ, отличающих их от других регионов и хозяйственно-культурных ареалов. Для этих целей была использована табл. 5 из статьи Дж. Мёрдока и К. Провост с включением в нее до­полнительно данных по 7 кочевым обществам из их выборки, а также данных автора по 8 кочевым империям Евразии (см. табл. 3).

Я не стал сводить эти данные вместе, поскольку в моей выбор­ке нарушен принцип Ф. Гэлтона — все рассматриваемые общества существовали на одной и той же территории, и теоретически нельзя отрицать возможности культурной диффузии, хотя я и не являюсь приверженцем идеи преемственности между древними и более поз­дними номадами Центральной и Внутренней Азии. I ем не менее тенденции, характерные для выборки 7 кочевых обществ (далее — NP), коррелируются с тенденциями, прослеживаемыми в выборке 8 кочевых империй (далее — NE). Это дает основание предполо­жить, что речь скорее всего должна идти не о преемственности, а об универсальных особенностях эволюции кочевых обществ независимо от ареалов их обитания и степени культурной сложности.

в выборке X. Классена и П. Скальника обществ две кочевые им­перии (скифы и монголы) оказались на грани между зачаточными и типичными государствами (Bondarenko, Korotayev, 2003: 112).

В то же время оказалось, что в число так называемых зачаточ­ных ранних государств были включены такие общества, как викинги, гавайцы, таитяне и анкол, которых обычно причисляют не к ранним государствам, а к вождествам. Однако это нельзя считать случай­ным, если проанализировать, какие черты выделяются для зачаточ­ного раннего государства. Согласно X. Классену и П. Скальнику, для последнего характерны следующие признаки: 1) доминирова­ние клановых связей; 2) должностные лица существовали за счет доли собираемой ими редистрибуции; 3) не существовало узако­ненной правовой кодификации; 4) не было специальных судебных органов; 5) редистрибуция, дань и поборы не были строго опре­делены; 6) развитие аппарата управления было слабым (Claessen, Skalnik, 1978: 22, 641). Однако эти признаки характерны не столько для государства, сколько для вождества. Лишь с переходом на более сложный уровень типичного раннего государства появляются признаки собственно государственности — специальные чиновники, аппарат судей, письменный свод законов и др. По этой причине, мне представляется, более правильно выделять типичное раннее го­сударство, переходное раннее государство, традиционное или, по определению Классена, зрелое (mature) доиндустриальное государс­тво. Более того, поскольку Классен не учитывает в своей типологии различия в степени сложности вождеств, можно предположить, что так называемые зачаточные ранние государства, по Классену, — это, в сущности, сложные и суперсложные вождества.

Таким образом, выводы статьи Д. М. Бондаренко и А. В. Коро-таева подтверждают, что кочевые империи скифов и монголов было бы не совсем правильно относить к классическим ранним государ­ствам. Фактически последние находятся между вождествами и ран­ними государствами. Возможно, косвенным подтверждением данных выводов может служить то, что на шкале культурной сложности, согласно шкале признаков Дж. Мёрдока и К. Провост, практически рядом с империей Чингиз-хана 1206 г. оказалась Хуннская держава (соответственно 18 и 17 баллов), которая также имела признаки как предгосударственного общества, так и раннего государства, но больше соответствовала чертам суперсложного вождества (Крадин, 2002).

82

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

Америка, S — Южная Америка, NP — кочевники-скотоводы, NE — кочевые империи.

Полученные результаты достаточно интересны. Первая осо­бенность заключается в сравнительно высоком уровне развития системы записей и письменности у номадов. Она в целом уступает только Средиземноморскому региону. Если учесть выводы некото­рых исследований, согласно которым такой показатель, как пись­менность, не всегда связан с уже сложившейся государственностью (Штаерман, 1989; Берент, 2000; Коротаев и др., 2000; Бонда­ренко и др., 2002), можно предположить, что безгосударственное общество далеко не всегда должно быть первобытным, и, следова­тельно, цивилизация не обязательно предполагает наличие государ­ственности. Исходя из этой точки зрения, ученым пора отказаться от устойчивых стереотипов, сложившихся со времени классического эволюционизма и обобщенных Г. Чайлдом, согласно которым воз­никновение цивилизации всегда должно сопровождаться появлением письменности, урбанизации, развитой социальной стратификации и государства. Кочевые общества служат наглядным примером необ­ходимости корректировки общепринятых представлений.

Второй вывод достаточно очевиден. По степени развития оседлости, урбанизации, земледельческого сектора экономики, численности и плотности населения кочевники значительно усту­пали своим оседлым соседям. Однако они компенсировали это достаточно высоким уровнем технологии (вторая позиция после Средиземноморья), относительно высоким уровнем товарности экономики (торговля всегда являлась одним из наиболее важных и престижных видов деятельности номадов), развитием транспор­тной инфраструктуры, базирующейся не только на использовании большого количества животных, но и на преимуществах равнинных пространств с минимальным количеством препятствий.

Впрочем, необходимо иметь в виду, что общий культурный потенциал общества далеко не всегда жестко соответствует его во­енному потенциалу. Евразийские кочевники не только внимательно следили за технологическим прогрессом в военном деле и нередко являлись изобретателями разного рода новшеств в этой области, но и отличались более приспособленной для военного образа жизни экономической и политической организацией. В отличие от своих

Глава 4. Комплексные общества номадов..._ 83

оседлых соседей они безболезненно могли выделять большое чис­ло мужчин для военных походов. Племенная организация облег­чала задачу политической мобилизации. Наличие большого числа верховых животных делало войско номадов мобильным и неуяз­вимым, а концентрация на ограниченном пространстве в сжатые сроки большого количества людских ресурсов создавала для кочев­ников серьезные тактические преимущества.

Третья особенность заключается в наличии у кочевников-ско­товодов (nomadic pastoralists — NP) достаточно высокого индекса политической централизации (2,4). Это ровно столько же, сколько у народов Восточной Евразии, и чуть ниже, чем у народов Сре­диземноморья. В данный момент я не могу сказать, обусловлено ли это какими-то значимыми причинами или это результат ограни­ченности выборки данных. С другой стороны, достаточно высокий уровень политической централизации кочевников (2,4 балла — это где-то между простым и сложным вождеством) свидетельствует о том, что большая часть номадов, обладавших такими верховыми животными, как лошадь и/или верблюд, имела достаточно слож­ную форму социально-политической организации.

И последний вывод. Индекс политической интеграции как у кочевников-скотоводов (NP), так и в кочевых империях (NE) был на порядок выше индекса социальной стратификации (соответ­ственно 2,4 и 1,7; 4,0 и 2,1). Это дает основание предположить, что процессы политогенеза в обществах номадов в целом несколь­ко опережали развитие социальной стратификации. Возможно, это обусловлено отсутствием стабильных источников накопления и хра­нения значительных продуктивных ресурсов в кочевых обществах, особенностями экологии, вследствие чего в один момент можно было лишиться всего стада.

* * *

Результаты кросс-культурного исследования 15 обществ нома­дов показывают, что у кочевников и скотоводов можно выделить примерно три-четыре уровня культурной (и политической) слож­ности. Самые простые — это сегментарные акефальные общества, не имеющие органов управления. Следующая ступень — это "вто­

84

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

ричные" племена, конфедерации племен, простые вождества. Еще более развитую структуру имеют сложные и суперсложные обще­ства. Последние представлены в наиболее масштабном виде коче­выми империями, а также квазиимперскими политиями несколько меньшего размера (подобно татарским ханствам после крушения Золотой Орды), независимыми и полузависимыми ханствами но­вого времени (жузы казахов, ханство калмыков и др.). Наиболее сложными являются те кочевые империи (в моей типологии данни­ческие и завоевательные империи номадов [Крадин, 1992; 2002]), которые включали в свой состав земледельческое население.

Средний уровень культурной сложности типичных кочевых им­перий находится примерно на одном уровне с так называемыми сложными вождествами оседло-земледельческих обществ или, са­мое максимальное, с политиями, находящимися на пороге созда­ния государственности. С моей точки зрения, подобные общества номадов правильнее было бы именовать суперсложными вождес­твами (Крадин, 1992; 2001). Для последних были характерны высокая степень централизации, развитие социальной стратифика­ции, зачатки урбанистического и монументального строительства, а иногда даже письменность. Данные вождества имели сложную систему титулования вождей и функционеров, вели дипломатичес­кую переписку с соседними странами, заключали династические браки с правителями земледельческих государств и других кочевых империй. С точки зрения соседних оседло-городских цивилизаций подобные кочевые общества воспринимались как самостоятельные субъекты международных политических отношений.

Могли ли вождества суперсложного типа создаваться оседло-земледельческими народами? Известно, что численность слож­ных вождеств измеряется, как правило, десятками тысяч человек (см., напр.: Johnson, Earle, 2000: 246), и этнически они, как пра-зило, гомогенны. Однако население многонационального супер-:ложного вождества составляет многие сотни тысяч человек и цаже больше (кочевые империи Внутренней Азии до 1 — 1,5 млн человек). Территория суперсложных вождеств кочевников была на «сколько порядков больше площади, необходимой для простых и :ложных вождеств земледельцев (для номадов более характерна такая плотность населения, которая у земледельцев чаще встреча­

_Глава 4. Комплексные общества номадов...__85

ется в доиерархических типах общества и вождествах). В то же время на территории, сопоставимой по размерам с любой кочевой империей, могло бы проживать в несколько раз больше земледе­льцев, деятельность которых вряд ли регулировалась догосударс-твенными методами.

Управление столь большим пространством в обществе кочев­ников облегчалось спецификой степных ландшафтов и наличием верховых животных. С другой стороны, всеобщая вооруженность кочевников, обусловленная отчасти их дисперсным расселением, мобильность, экономическая автаркичность, воинственный образ жизни на протяжении длительного исторического периода, а так­же ряд иных факторов мешали установлению стабильного контро­ля над скотоводческими племенами и отдельными номадами со стороны высших уровней власти кочевых обществ. Все это дает основание предположить, что суперсложное вождество, если и не являлось характерной только для кочевников формой политической организации, то именно у них оно получило наибольшее распро­странение.

ГЛАВА 5

КОЧЕВНИЧЕСТВО И ТЕОРИЯ ЦИВИЛИЗАЦИЙ*

В годы перестройки и после распада СССР многие ученые из стран бывшего социалистического лагеря обратились в своих исследованиях к цивилизационному подходу. Значительная часть из них полагали, что цивилизационная теория должна заменить устаревший формационный подход, а в некоторых современных странах эта парадигма фактически была взята на вооружение как официальная методология для ученых, представляющих гумани­тарные науки.

В связи с этим необходимо отметить, что существуют два разных понимания дефиниции "цивилизация" (ко, 1997). Первое восходит к работам шотландского мыслителя XVIII в. А. Фергюс-сона, выделившего стадии дикости, варварства и цивилизованного состояния человечества. Впоследствии эта идея была развита в трудах Л. Моргана и Ф. Энгельса, а Г. Чайлд попытался отыс­кать критерии цивилизации в археологических источниках. Данный подход представляет собой лишь одну из модификаций стади-алистских интерпретаций всемирной истории, рассматривающих исторический процесс как последовательное развитие стадий. По­нятие "цивилизация" здесь, по сути дела, тождественно термину "стадия послепервобытного общества" (в марксистской терминоло­гии — "формации"). В некоторых работах предлагалось просто пе­реименовать "формации" или "стадии" в "цивилизации" (Яковец,

Кочевничество и теория цивилизаций // Монгольская империя и коче-вой мир. Вып. 2. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2005. С. 14-23.

_Глава 5. Кочевничество и теория цивилизаций_ 87

1994). В целом данный подход не предполагает необходимости разработки специальной методологии цивилизационных исследо­ваний. Интерпретация производится в терминологии существую­щих теоретических парадигм (различные версии марксизма, теории модернизации и пр.), причем с этически некорректным делением всех народов на так называемые "цивилизованные" и "нецивили­зованные .

Применительно к кочевничеству главная проблема, как пра­вило, сводится к вопросу, способны ли были кочевники самосто­ятельно миновать барьер "варварства' и шагнуть в "цивилиза­цию". Особенно активно эту идею отстаивал кемеровский археолог А. И. Мартынов. Согласно его мнению, археологическим свиде­тельством этой цивилизации являются элитарные, монументальные погребения кочевой знати с колоссальными затратами, что сви­детельствует о значительной социальной стратификации в обще­стве, концентрации единоличной власти, высокой культуре данных народов (Мартынов, 1989; 2003 и др.). Эта концепция вызвала лет десять назад целую дискуссию среди археологов, материалы которой были опубликованы в 1993 г. в 207-м выпуске "Кратких сообщений Института археологии".

Критерии цивилизации Мартынов заимствовал из знаменитой концепции "городской революции" Г. Чайлда. В свое время Чайлд выделил десять археологических критериев стадии цивилизации:

1) появление городских центров;

2) возникновение классов, занятых вне производства пищи (ре­месленники, торговцы, жрецы, чиновники и пр.) и живущих в го­родах;

3) наличие монументальных культовых, дворцовых и обще­ственных сооружений;

4) значительный прибавочный продукт, изымаемый элитой;

5) обособление правящих групп, наличие фиксируемой в архео­логических источниках резкой социальной стратификации;

6) появление письменности и зачатков математики;

7) развитие изысканного художественного стиля;

8) появление торговли на дальние расстояния;

9) образование государства;

10) взимание налогов или дани (Childe, 1950).

88 _hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 5. Кочевничество и теория цивилизаций_ 89

Впоследствии список археологических признаков цивилизации неоднократно уточнялся. В одной из наиболее авторитетных работ второй половины XX в. по социальной археологии — книге К. Рен-фрю о возникновении цивилизации в древнегреческом мире — он сокращен вдвое. Ренфрю полагает, что показателем цивилизации выступает так называемый им многомерный критерий, в который он включил следующие характерные, но не всегда обязательно фиксируемые археологами признаки:

1) социальная стратификация;

2) высокоразвитая ремесленная специализация;

3) город;

4) письменность;

5) монументальное культовое строительство.

При этом, полагает Ренфрю, из трех последних признаков до­статочно хотя бы пары (Renfrew, 1972: 3—7).

В отечественной археологии существует схожая традиция. По мнению, например, В. М. Масона, критерием цивилизации высту­пает археологическая "триада" признаков — город, монументаль­ная архитектура и письменность (Массой, 1989: 8—11).

И хотя А. И. Мартынов полагал, что уже кочевники Южной Сибири в середине I тыс. до н. э. создают особую "степную ци­вилизацию , но если подойти к характеристике ранних кочевников объективно, ни тагарцы, ни пазырыкцы не набирают необходимо­го количества признаков, чтобы считаться согласно выработанным критериям особой цивилизацией (отсутствие городов и письмен­ности). Такой же вывод следует сделать и в отношении Хуннской державы. Только применительно к Тюркскому (кочевая цивили­зация без городов) и Уйгурскому каганатам можно говорить о завершении процессов цивилизационного строительства.

Еще более бесспорной является интерпретация как стадии циви­лизации Монгольской державы периода расцвета. В этот период на территории монгольских степей был выстроен громадный город — столица трансконтинентальной империи (только культурный слой в центре Каракорума достигает нескольких метров). Иноземными мастерами были сооружены прекрасные творения архитектуры — дворец хаана Угедея или дворец племянника Чингиз-хана Есункэ в Забайкалье (Киселев, 1965). Достойны восхищения и уникальные творения древнемонгольской словесности — написанный в 1240 г. анонимный трактат "Монголын нууц товчоо". И хотя до сих пор не найдено ни одного элитарного средневекового монгольского за­хоронения (включая погребения членов царствующего дома), по письменным свидетельствам европейских путешественников извес­тно, что они совершались с особой пышностью и таинственностью, отличаясь от обряда погребения простых номадов.

Согласно второму подходу, каждая цивилизация представля­ет собой гигантский организм, который подобно живому существу проходит в своей эволюции все этапы развития — от рождения до гибели. Здесь, в отличие от предыдущего подхода, требуется более изощренный методологический инструментарий. Наиболее четко данный подход впервые был изложен в книге Н. И. Дани­левского "Россия и Европа" (1871). В западной науке безуслов­ным приоритетом является книга О. Шпенглера "Закат Европы' (Spengler, 1918). Однако наиболее обстоятельно цивилизационная теория была сформулирована в 12-томном сочинении А.Тойнби "Изучение истории". Гойнби выделил около 30 цивилизаций, отли­чающихся уникальными неповторимыми чертами. Причинами воз­никновения цивилизаций служили вызовы внешней среды. Каждая из цивилизаций проходила в своем развитии стадии возникнове­ния, роста, надлома и распада. Внутренняя структура цивилизаций основывалась на функциональном членении на "творческое мень­шинство", массы, "пролетариат". Среди множества цивилизаций Тойнби также выделял кочевую, которая, по его мнению, была застывшей, неразвивающейся (ТоупЬее, 1934).

До перестройки в социалистических странах цивилизацией-ный подход ассоциировался с так называемой буржуазной наукой. В СССР единственным интерпретатором цивилизационного подхода был Л. Н. Гумилев. Он написал много книг по истории кочевников Евразии, приводя убедительные примеры из жизни степного мира. Ученый рассматривал историю человечества как процесс взаимо­действия отдельных крупномасштабных систем — "суперэтносов . Его научные взгляды во многом совпадают с концепцией 1 ойнби. По Гумилеву, жизнь каждого "суперэтноса" равнялась 1200—1500 годам, в течение которых они переживали фазы рождения, взлета и упадка. Динамика этнических процессов обусловливалась энер-

90

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

гетическими толчками, активностью "пассионариев" — наиболее деятельной части населения (1989).

В годы перестройки и в постсоветское время немалое число ис­следователей из бывших социалистических стран начали пропаган­дировать цивилизационный подход, полагая, что он-то и сможет стать действенным средством от догматического советского мар­ксизма (Барг, 1991; Шемякин, 1991 и др.). В этой связи можно выделить несколько различных интерпретаций цивилизационного подхода: 1) цивилизация — это локальный, региональный вариант развития какой-либо формации (например, "китайский феодализм" и т. д.); 2) цивилизация — это послепервобытная стадия (или стадии) исторического развития (об этом см. выше); 3) цивилиза­ционный подход предполагает перемещение спектра исследований с базиса (т. е. изучения социально-экономических отношений, классовой структуры и пр.) на "надстройку" (ментальность, идео­логию, религию и т. д.); 4) история цивилизаций — это исто­рия многих крупномасштабных локальных исторических паттернов. Число цивилизаций выделяется разными авторами от нескольких единиц до нескольких десятков.

Из всех перечисленных интерпретаций только последняя соответс­твует классической цивилизационной теории Данилевского — Шпенг­лера — I ойнби. В отличие от стадиальных теорий она рассматривает исторический процесс в другой плоскости — не в диахронной "вер­тикали", а в пространственном "горизонтальном" измерении. Ее важным достижением является то, что она позволяет преодолевать недостатки ряда стадиальных интерпретаций истории, в которых за основу взята история Запада.

Однако у этой теории имеются и критики. Ими был выска­зано ряд принципиальных замечаний, которые нам надо учесть и устранить, чтобы теория была более обоснованной. Во-первых, необходимо признать, что до сих пор ученым не удалось выявить эбъективные критерии, по которым выделяются цивилизации. По этой причине их число значительно отличается у разных авторов [Уэскотт, 2001), и возможны различные спекуляции (вплоть до :ведения всякого этноса к особой цивилизации). Во-вторых, не зерно отождествление цивилизаций с живыми организмами. Вре­мя существования цивилизаций различно, периоды взлета и упад­

Глава 5. Кочевничество и теория цивилизаций

91

ка могут случаться неоднократно. В-третьих, причины генезиса и упадка разных цивилизаций носят также отличительный характер. В-четвертых, цивилизационная уникальность не противоречит воз­можности распространения на них универсальных общеисторичес­ких закономерностей ("осевое время", "глобализация и др.).

Если в последней четверти XX в. многие ученые в развиваю­щихся и постсоциалистических странах рассчитывали, что внедрение цивилизационной методологии позволит отечественным историкам избежать теоретического отставания от зарубежных коллег, то в наше время с подобными иллюзиями следует расстаться. Цивили­зационная теория, популярная в мировой науке еще полвека назад, ныне находится в кризисном состоянии. Западные исследовате­ли предпочитают обращаться к изучению локальных сообществ, проблематике исторической антропологии, истории повседневности (Ионов, 1997). Но это не значит, что данное направление не име­ет права на существование и его не нужно развивать.

Современные приверженцы цивилизационного подхода уделя­ют большое внимание сравнительному исследованию цивилизаций. Дж. Хорд конструирует генеалогическое древо цивилизаций, в которых пытается просмотреть ряд последовательностей истори­ческого развития (Хорд, 2001). Шунтаро Ито (/го, 1997) созда­ет схему, в которой пытается учесть пространственно-временные особенности жизни каждой из 23 основных цивилизаций, их вза­имовлияние друг на друга, общеисторические глобальные сдвиги ("городская", "осевая", "научная" революции).

С точки зрения цивилизационного подхода кочевники нередко рассматриваются как самостоятельная цивилизация. Эта идея вос­ходит к работам А.Тойнби. После него она не была популярна, и только в последние десятилетия в постмарксистской науке стали появлялись работы, в которых вновь высказывается идея об осо­бой цивилизации номадов (Enkhtuvshin, Tumurjav, Chuluunbaatar, 2000; Enkhtuvshin, 2003 и др.). Вне всякого сомнения, кочевни­чество — это особый мир, отличный от мира аграрных цивили­заций, что многократно подчеркивалось представителями оседло-земледельческих цивилизаций, которые попадали в незнакомую и непривычную для них среду степных скотоводов.

Однако у этой важной концепции есть критики, которые при­водят следующие контраргументы.

92

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Во-первых, если выделять цивилизацию номадов, то не менее резонно поставить вопрос о цивилизациях охотников собирателей Австралии, арктических охотников на морских зверей и рыболовов Полярного круга и т. д. Иными словами, все типы человеческих культур могут быть охарактеризованы как цивилизации.

Во-вторых, можно ли выделить признаки, специфичные только для "номадной цивилизации"? Большинство подобных признаков (специфическое отношение ко времени и пространству, обычай гос­теприимства, развитая система родства, скромные потребности, не­прихотливость, выносливость, эпос, милитаризированность общества и т. д.) нередко имеют стадиальный характер и свойственны тем или иным этапам развития культуры или общества. Пожалуй, толь­ко особенное культовое отношение к скоту — главному источнику существования номадов — отличает их от всех других обществ.

В-третьих, всякая цивилизация основана на определенном пси­хокультурном единстве и переживает этапы роста, расцвета и упад­ка. Номадизм — это нечто иное, чем цивилизация. Его расцвет приходится на очень длительный период: I тыс. до н. э. — сере­дины II тыс. н. э. В этот период возникло и погибло немало осед­ло-земледельческих цивилизаций. Такая же участь ждала многие кочевые общества и все существовавшие в этот период степные империи номадов. Вряд ли кочевники осознавали себя как нечто единое, противостоящее другим народам. Гиксос и хунн, средневе­ковый араб и монгол кереит, нуэр из Судана и оленевод Арктики не только относились к разным этносам, но и входили в разные культурные общности. При этом одни номадические общества могли составлять "ядро" существующей цивилизации (например, арабы), другие — входить в состав варварской периферии какой-то цивилизации (гиксосы до завоевания Египта); третьи — оказаться практически вне цивилизационных процессов вплоть до начала пе­риода колониализма (нуэры, чукчи). Я предлагал рассматривать степной мир не как особую цивилизацию, а как "квазицивилиза­цию , т. е. некое внешне похожее на цивилизацию единство, кото­рое на самом деле представляется концептуальным конструктом, созданным в мыслях исследователя.

Еще один подход к проблеме цивилизации у номадов предпо­лагает рассмотрение не единой для все кочевых обществ цивилиза­ции, а отдельных крупных локальных цивилизаций-культур. Л. Н. Гу­

__Глава 5. Кочевничество и теория цивилизаций_ 93

милев связывал процессы возникновения и развития цивилизаций (он называл их суперэтносами) с определенными географическими зонами (Гумилев, 1989). С этой точки зрения Аравийский полуос­тров, например, был таким ареалом, где в VII в. возникла арабская цивилизация. Внутренняя Азия также представляла особую гео­графическую зону. По мнению ряда авторов, здесь существовала начиная с хуннского времени (или даже более раннего) единая степная цивилизация (Пэрлээ, 1978; Урбанаева, 1994 и др.). Ис­следователи выделяли следующие характерные признаки данной цивилизации: административное деление на крылья, десятичная система, представления о власти, обряды интронизации, любовь к скачкам и верблюжьим бегам, особое мировоззрение и пр. Главная проблема заключается в доказательстве преемственности между кочевыми империями. Нередко должно было пройти достаточное количество лет, чтобы степь снова оказывалась объединенной ка­кой-либо империей номадов.

Особого внимания заслуживает вопрос о монгольской циви­лизации (Железняков, 2000 и др.). В настоящее время назрела необходимость перенесения обсуждения проблемы в русло более строгого логического обоснования этой идеи. Поэтому представля­ется важным: 1) обосновать необходимость выделения монгольского общества как особой цивилизации (ведь ни в одной из классических и в современных цивилизационных схемах таковой нет [/to, 1997; Мелко, 2001; Уэскотт, 2001 и др.]); 2) описать специфические черты (так называемый генетический код) монгольской цивилизации; 3) ус­тановить предпосылки и начальные фазы становления монгольской цивилизации (во всяком случае, пока не очень понятно, откуда нужно вести отсчет — с XI в., когда монголы расселились в восточной части Центральной Азии, или с позднего средневековья, когда в Монголии активно распространился буддизм); 4) дать характеристику основ­ным этапам истории монгольской цивилизации; 5) проследить влия­ние монголов на цивилизационные процессы в окружающем мире и на мир-системные процессы в эпоху средневековья в целом.

Еще один вопрос, который возникает в этой связи: насколь­ко правомерно выделять особую золотоордынскую цивилизацию (Кульпин, 2004)? Кроме того, появляется ряд методологических неувязок, которые необходимо более серьезно обосновать. Во-первых, может ли существовать цивилизация всего двести лет?

94 _Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

ГЛАВА 6

РОЛЬ КОЧЕВНИКОВ В МИР-СИСТЕМНЫХ ПРОЦЕССАХ*

У истоков мир-системного подхода стоял французский историк Ф. Бродель. Он много писал о торговых коммуникациях, которые связывали разные регионы и культуры в единое макроэкономи­ческое пространство. Эти идеи были развиты И. Валлерстайном (Wallerstein, 1974; 1984). Главной единицей развития Валлерстайн избирает не "национальное государство", а социальную систему. Системы имеют определенную логику функционирования и разви­тия. Первостепенным критерием классификации (и одновременно периодизации) систем у Валлерстайна выступает способ распре­деления. В этом он следует идеям К. Поланьи. Соответствен­но выделяются три способа производства и три типа социальных систем: 1) реципроктно-линиджные мини-системы, основанные на отношениях взаимообмена, 2) редистрибутивные мир-империи (в сущности, это и есть "цивилизации" А. Тойнби), 3) капиталис­тическая мир-система (мир-экономика), основанная на товарно-денежных отношениях (Wallerstein, 1984: 160ff). Это стадиальная составляющая мир-системной теории.

"Мир-империи" существуют за счет дани и налогов с провин­ций и захваченных колоний, т. е. за счет ресурсов, перераспре­деляемых бюрократическим правительством. Отличительным при­знаком мир-империй является административная централизация, доминирование политики над экономикой. Мир-империи могут трансформироваться в "мир-экономики'. Большинство мир-эко-

Переработанный доклад на II Северном археологическом конгрессе (Ханты-Мансийск, 2006 г.).

Во-вторых, можно ли говорить о Золотой Орде как о единой циви­лизации? Судя по археологическим раскопкам, здесь существовали два совершенно разных мира: тюркский (с небольшим монголь­ским добавлением) мир кочевников-скотоводов и синкретичный мир нескольких крупных городов. В-третьих, каждая цивилизация имеет свой особый культурный код. Был ли такой культурный код в Золотой Орде? Изучая, например, археологические древнос­ти, мы можем найти там элементы самых разных цивилизаций и культур — китайской, среднеазиатской, западноевропейской, древ­нерусской и пр. Но что является "визитной карточкой" собственно золотоордынской цивилизации?

Может быть, более целесообразно рассматривать средневековое монгольское общество в рамках мир-системного подхода И. Вал­лерстайна и его последователей (Chase-Dunn, Hall, 1997; Холл, 2004), который включает наиболее обоснованные положения как стадиальных теорий, так и сравнительного изучения цивилизаций. С этой точки зрения создание империи Чингиз-хана не случайно совпало с демографическим и экономическим подъемом во всех частях Старого Света. Монголы замкнули цепь международной торговли в единый комплекс сухопутных и морских путей. Впервые все крупные региональные ядра (Европа, исламский мир, Индия, Китай плюс позднее Золотая Орда) оказались объединенными в первую глобальную мир-систему (Abu-Lughod, 1989; 1990). В степи, подобно фантастическим миражам, возникли гигантские города — центры политической власти, транзитной торговли, мно­гонациональной культуры и идеологии (Каракорум, Сарай-Бату).

Однако первая мир-система оказалась недолговечной. Демо­графы фиксируют в период с 1350 по 1450 г. синхронный кризис во всех ее основных субцентрах. Чума, изгнание монголов из Ки­тая, упадок Золотой Орды явились наиболее важными звеньями в цепи событий, приведших к ее гибели (McNeill, 1976). Даже отчаянные попытки Тамерлана восстановить сухопутную транскон­тинентальную торговлю закончились в конечном счете неудачей. В начале XV в. Золотая Орда распалась. В новой индустриаль­ной мир-системе кочевникам было отведено совсем другое место. Степной Хинтерланд перестал играть сколько-нибудь существен­ную роль в динамике макроцивилизационных процессов.

96

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

номик оказались непрочными и погибли. Единственная выжившая мир-экономика — это капиталистическая. Она сформировалась в Европе в XVI—XVII вв., превратилась в гегемона мирового развития (капиталистическую мир-систему), подчинив все другие социальные системы. Капиталистическая мир-система состоит из ядра (наиболее высокоразвитые страны Запада), "полуперифе­рии" (в XX в. страны социализма) и "периферии" (страны тре­тьего мира). Она основана на неэквивалентном разделении труда и эксплуатации между "ядром" и "периферией". Полупериферия подвижна, она выполняет амортизационные функции и нередко является источником различных инновационных изменений. На динамику экономических процессов в современной мир-системе влияют геополитические процессы, экономические тренды (циклы Кондратьева и др.) разной протяженности ( Wallerstein, 1974).

Один из ключевых вопросов мир-системной теории заключает­ся в том, сколько мир-систем существовало на протяжении челове­ческой истории. Согласно Валлерстайну, подлинной мир-системой является только мир-система капитализма в течение последних нескольких сот лет. Однако не все принимают его точку зрения. В 1989 г. Ж. Абу-Луход выпустила книгу "До европейской геге­монии" (Abu-Lughod, 1989), в которой завоевания монголов рас­цениваются как важнейший фактор создания первой, по-настояще­му глобальной мир-системы XIII в. Эта система состояла из пяти независимых "ядер": 1) Западной Европы; 2) арабского мира; 3) зоны Индийского океана; 4) Китая и Великой степи, объеди­ненной монголами в единое макроэкономическое пространство. Это способствовало установлению стабильных торговых контактов между Европой и Китаем. Значимость этой работы заключается в том, что Абу-Ауход первой обосновала единство мира до эпохи гегемона капитализма. Она также попыталась выделить характер­ные черты досовременной мир-системы, отличающие ее от капита­листической мир-системы (Абу-Луход, 2001). Впоследствии исто­рический аспект был значительно усилен в работах А.-Г. Франка, К. Чейз-Данна и Т. Холла.

Согласно Валлерстайну, о складывании мир-системы можно говорить, когда начинается масштабный обмен массовыми товара­ми. Однако в целой серии исследований археологов и антропологов показано, что для доиндустриальных обществ обмен престижны­

_Глава 6. Роль кочевников в мир-системных процессах 97

ми товарами играл более значимую роль и параллельно являлся важным фактором усиления политической власти (Webb, 1975; Ekholm, 1977; Schneider, 1977; Peregrine, 2000 etc.). Впоследствии идея была развита К. Чейз-Данном и Т. Холлом. По их мне­нию, мир-системная методология применима к системам любого порядка — от глобальной системы современности до мини-систем охотников собирателей. Мир-системные связи складываются из че­тырех сетей: сетей массовых товаров (BNG), сетей престижных товаров (PGN), политических и военных сетей (PMN), информа­ционных сетей (IN). Самыми широкими являются сети информа­ции и престижных товаров (Chase-Dunn, Hall, 1997: 41—56; Чейз-Данн, Холл, 2001: 440—443 и др.). Однако А. Гундер Франк и Д. Уилкинсон полагают, что мир-система всего одна. Изначально она зародилась на Ближнем Востоке и затем расширялась. По мере расширения менялся ее центр (Gills, Frank, 1992; Frank, Gills, 1994; Уилкинсон, 2001 и др.).

Важнейшей чертой мир-систем является цикличный, пульси­рующий характер их жизнедеятельности (Нефедов, 1999; 2003; Straussfogel, 2000). Любая система переживает периоды роста и кризиса, многие системы вследствие различных причин гибнут. Объяснение подобной ритмики можно найти, например, в эколо­гии, поскольку там уже достаточно давно выявлено существова­ние циклов численности животных — например, так называемый эффект Морана (динамика популяции канадской рыси) (Могап, 1953; Ranta, et all., 1997 и др.). Однако необходимо отметить, что ученые так и не пришли к единому мнению относительно причин подобных циклов. Уже не одно десятилетие дискутируется воп­рос, есть ли устойчивая корреляция между солнечной активностью, изменением климата и числом животных. Одни авторы полага­ют, что подобную закономерность можно наблюдать в природе (Максимов, 1989 и др.), другие категорически против этой точки зрения (Макфедьен, 1965: 286—387, 293 и др.).

Подобная ритмика выявлена и в эволюции социальных систем. Еще в первой половине XX в. была отмечена синхронность рит­мов роста-упадка империй и урбанизации между Западной Евро­пой и Китаем в эпоху древности (Teggart, 1939). Уже тогда стало ясно, что это было обусловлено наличием определенных связей между различными частями мира, а также спецификой экологии,

98

H. H. Крадин. Кочевники Евразии

ресурсов и социальной структуры общества. В настоящее время существует несколько моделей, объясняющих циклы роста-упадка крупных земледельческих цивилизаций/империй (Turchin, 2003: 130 138). Необходимо также отметить, что А.-Г. Франк попы­тался связать подобные ритмы с макроэкономическими трендами Кондратьева. Для доиндустриальной эпохи, по его мнению, тренд был более длинным — от 200 до 500 лет. Франк и Гиллс выдели­ли четыре больших цикла: доклассический (1700 — 100/50 гг. до н.э.), классический (100/50 гг. до н. э. — 200—500 г. н. э.), сред­невековый (200-500 - 1450/1500) и современный (с XVI в.). Внутри каждого из циклов выделены "кондратьевские" фазы подьема (А) и спада (В). Так, например, в рамках средневеко­вого цикла определены два самостоятельных субцикла: А-фаза (500-750/800) — расцвет Византии, арабского мира, Китая (Суй и Тан), Тюркского каганата; В-фаза (750/800 - 1000/1050) -упадок Каролингов, Аббасидов, Тан, гибель Уйгурского кагана­та; А-фаза (1000/1050 - 1250/1300) - завоевания монголов и создание досовременной мир-системы по Абу-Луход; В-фаза (1250/1300 - 1450/1500) — упадок Афро-Евразии, связанный с эпидемиями (Gills, Frank, 1992; Frank, Gills, 1994).

Наиболее значимую роль в этих процессах играли сети обме­на информацией. В истории человечества выявлен ряд непонят­ных совпадений, которые трудно объяснить только синхронностью исторических процессов: появление в военном деле колесниц, в результате чего номадизм стал важным фактором исторических процессов*, "железная революция", следствием которой черная ме-

" Новая тактика ведения войны способствовала нарушению всего социального равновесия в Евразии. 11и один народ или государство цивилизованного мира не могли устоять перед армией колесниц. Сокрушительные захватнические походы и миграция народов на континенте были вызваны этой резкой переменой в равновесии сил... Социальный градиент больше не протекал гладко, по старой схеме, как это было в III тыс. до н.э., от вершин цивилизации Среднего Востока к ее земледельческим окраинам. Напротив, шел обратный процесс, когда полуцивилизованные завоеватели массово вторгались в древние центры цивилизации. Гак, все варвары-завоеватели: касситы в Месопотамии, гиксосы в Египте и митанни в Сирии основывали свое господство на превосходстве в новой тактике ведения войны" (Мак-Нил, 2004: 167).

Глава 6. Роль кочевников в мир-системных процессах 99

таллургия распространилась от Пасифики до Атлантики, "осевое время", ставшее интеллектуальным переворотом последних веков до Рождества Христова и др. (McNeil, 2000; Коротаев и др., 2005: 102-104; Korotayev, 2005: 84~86). Вследствие этого не­обходимо коренным образом пересмотреть понятие "ядра мир-системы и центр-периферийных связей. Если Валлерстайн связы­вал эти отношения главным образом с отношениями хищнической эксплуатации странами капитализма колоний, что, как удачно показал Э. Вулф (Wolf, 1982), было большим преувеличением, то, по мнению А. В. Коротаева, в качестве мир-системного ядра нужно считать "ту зону мир-системы, которая имеет наивысшее соотношение между сгенерированными внутри нее (и получившими распространение в других зонах) и заимствованными из других зон инновациями, которая выступает в качестве донора инноваций б несравненно большей степени, чем в качестве их реципиента (Коротаев и др., 2005: 104).

С этой точки зрения роль кочевников в мировой истории вы­глядит принципиально по-иному. Если в классических работах по философии истории они представлялись уничтожителями цивили­заций (в лучшем случае "санитарами истории"), то в контексте мир-системных процессов длительный период времени именно они являлись трансляторами информации между оседлыми цивилиза­циями. Одомашнивание лошади, распространение колесного транс­порта способствовали ускорению темпов распространения информа­ции и товаров престижного потребления. Несмотря на то, что сами млды почти не изменились с течением времени, они способс-тноьалч распространению религий и географических знаний, торго­вых ко: и актов, развитию информационных сетей и технологических обменов между различными цивилизациями (Мак-Нил, 2004). И хотя далеко не всегда кочевники были главными действующи­ми лицами истории, но они были катализаторами этих процессов (Di Cosmo, 1999: 4).

Совершенно справедливо Т. Оллсон подметил, что в этом об­мене роль кочевников обычно сводится до положения простых посредников. Тем не менее номады нередко сами выступали ини­циаторами многих заимствований. Культурный обмен между му­сульманской Средней Азией и конфуцианским Дальним Восто­ком стал возможен не потому, что после создания Монгольской

100_/У. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 6. Роль кочевников в мир-системных процессах Ю1

* Концепция вызвала немало нареканий со стороны историков. Барфилда обвиняли в некорректности выборки ("модель с тремя примерами и двумя исключениям" [Wright, 1995: 307]), отсутствии жесткой корреляции между ритмами подъема — упадка Китая и кочевых империй (Di Cosmo, 1999: 13; Васютин, 2002: 93—94; Хазанов, 2002: 49 — 50 и др.). С этими аргументами трудно спорить. Действительно, если сопоставлять синхронность ритмов подъема — упадка кочевых империй по годам, есть много несоответствий. Однако если соотносить не конкретные цифры, а графики демографических циклов китайских династий (см., напр.: Коротаев и др., 2005: Рис. V. 1 — 7) со временем существования кочевых империй (за исключением монгольской), то и те и другие примерно укладываются в общий хронологический цикл.

державы возникли устойчивые и безопасные маршруты, а по той причине, что этого пожелала правящая элита степной империи. На протяжении более чем столетия кочевники выступали главными инициаторами, покровителями и трансляторами культурного обме­на между цивилизациями Старого Света (Allsen, 2001: 210—211).

Попробуем реализовать эти идеи применительно к истории Внутренней Азии доиндустриальной эпохи. Представляется про­дуктивным рассматривать контакты между кочевниками и осед­ло-городскими цивилизациями как взаимоотношения центра и полупериферии. Понятие полупериферии в мир-системной теории было также разработано И. Валлерстайном главным образом для описания процессов в современной капиталистической мир-системе. Полупериферия эксплуатируется ядром, но и сама эксплуатирует периферию, а также является важным стабилизирующим элементом в мировом разделении труда (Wallerstein, 1984). Однако исследо­вания, проведенные позже, показали более сложный характер вза­имодействия центра и полупериферии (Chaze-Dunn, 1988; Chase-Dunn, Hall, 1997: 78-98). В доиндустриальныи период важные стабилизирующие функции полупериферии могли выполнять тор­говые города-государства древности и средних веков (Финикия, Карфаген, Венеция и др.), милитаристические государства-"спут­ники", возникавшие рядом с высокоразвитым центром региона (Аккад и Шумер в Месопотамии, Спарта, Македония и Афины, Австразия и Нейстрия у франков), которые не подвергались пря­мой эксплуатации центра.

Империи номадов также являлись милитаристическими "двой­никами аграрных цивилизаций, так как зависели от поступаемой оттуда продукции. При этом номады, как уже было сказано выше, выполняли важные посреднические функции между региональны­ми "мир-империями". Подобно мореплавателям, они обеспечивали связь потоков товаров, финансов, технологической и культурной информации между островами оседлой экономики и урбанисти­ческой цивилизации (Kradin, 2002). При этом степень централи­зации кочевников была прямо пропорциональна величине соседней земледельческой цивилизации. В каждой локальной региональной зоне политическая структурированность номадической полупери­ферии была равнозначна размерам оседло-земледельческого ядра. Кочевники Северной Африки и Передней Азии для того, чтобы торговать с оазисами или нападать на них, объединялись в пле­менные конфедерации или вождества. Номады восточноевропейских степей, существовавшие на окраинах античных государств — Визан­тии и Руси, — создавали "квазиимперские" государствоподобные структуры. Номады Внутренней Азии являлись частью китайской (дальневосточной) мир-системы (Seamon, 1991: 4), поэтому здесь средством адаптации кочевничества к внешнему миру стала коче­вая империя.

Можно проследить устойчивую корреляцию между расцветом аграрной мир-империи (и мир-экономики), а также силой коче­вых империй, которые существовали за счет выкачивания части ресурсов из оседлых городских государств (Bartield, 1992: 8-16; Барфилд, 2002: 75—84)*. Динамичная "биполярная" структура политических связей между земледельческими цивилизациями и окружавшими их кочевниками (варвары и Рим, скифы и государ­ства Причерноморья, номады Центральной Азии и Китай и т. д.) циклически повторялась в истории доиндустриального мира мно­го раз. Она началась с эпохи "осевого времени' ' (Ясперс, 1991), когда стали возникать могущественные земледельческие империи (Цинь в Китае, Маурьев в Индии, эллинистические государства в Малой Азии, Римская империя на Западе и в тех регионах, где, во-первых, существовали достаточно большие пространства, благоприятные для занятия кочевым скотоводством (Причерномо­рье, Поволжские степи, Халха-Монголия и т. д.), и, во-вторых, номады были вынуждены иметь длительные и активные контак­ты с более высокоорганизованными земледельческо-городскими обществами (скифы и древневосточные и античные государства,

102____/У. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 6. Роль кочевников в мир-системных процессах ЮЗ

кочевники Центральной Азии и Китай, гунны и Римская импе­рия, арабы, хазары, турки, Византия и пр.). Реакцией на появле­ние земледельческих мир-империй стало возникновение империй и квазиимперских политии номадов.

Во Внутренней Азии первыми биполярными элементами региональ­ной системы были Хуннская держава (209 г. до н. э. — 48 г. н. э.) и династия Хань. В их взаимоотношениях можно выделить четыре этапа. На первом этапе (200 — 133 гг. до н. э.) хуннские шаньюи, совершая опустошительные набеги, потом, как правило, направляли послов в Китай с предложением заключить мирный договор. Пос­ле получения даров набеги на какое-то время прекращались. Через определенный промежуток времени, когда награбленная простыми номадами добыча заканчивалась или приходила в негодность, они снова начинали требовать от вождей и шаньюя удовлетворения их интересов. В силу того что китайцы упорно не шли на открытие рынков на границе, шаньюй был вынужден "выпускать пар" и от­давать приказ к возобновлению набегов. Второй этап (129—58 гг. до н. э.) — это главным образом время активных войн ханьцев с кочевниками. На третьем этапе (56 г. до н. э. — 9 г. н. э.) часть хунну под предводительством шаньюя Хуханье приняла официаль­ный вассалитет от Хань. За это император обеспечивал свое не­бесное покровительство шаньюю и дарил ему как вассалу ответные подарки. Понятно, что "дань' вассала имела только идеологичес­кое значение. Однако ответные "благотворительные" дары были намного больше, чем ранее. Кроме того, по мере необходимости шаньюй получал от Китая земледельческие продукты для поддер­жки своих подданных. Четвертый, последний этап (9—48 гг.) отношений между Хань и имперской конфедерацией Хунну по содержанию схож с первым этапом. Отличие заключается в боль­шей агрессивности номадов, что, возможно, было опосредовано кризисом Китая, ослаблением охраны границ, невозможностью по­сылать, как прежде, богатые подарки в Халху (Крадин, 2002).

После хунну место лидера в монгольских степях заняли сянь­би (примерно 155 — 180 гг.), совершавшие грабительские набеги на Северный Китай несколько столетий. Но сяньбийцы не додума­лись до изощренного вымогательства и просто опустошали пригра­ничные округа Китая. Поэтому конфедерация сяньби ненадолго пережила своего основателя Таньшихуая. Примерно в это же вре­мя в Хань произошло крупное восстание, которое явилось началом крушения династии.

В эпоху классической древности окончательно сложилась сис­тема Великого Шелкового пути. Она имела значение для всех участников этого товарооборота. Римские модницы щеголяли в китайских шелках. Китайцы получали для своей армии знамени­тых лошадей "с кровавым потом". Кочевники зарабатывали на посреднических услугах и имели доступ к новым технологиям и оружию. Помимо этого торговые пути способствовали распростране­нию религиозных воззрений, в особенности буддизма и манихейства (Бентли, 2001: 187—188). Но кроме положительных результатов установление контактов между цивилизациями Старого Света имело и отрицательные последствия. Распространение во 11—III вв. пато­генов привело к эпидемическим заболеваниям, ставшим причиной резкого сокращения численности населения и упадка цивилизаций древности (McNeil, 1976: 106-147).

В следующие полтора столетия после гибели Ханьской импе­рии, пока снова не сформировалась новая биполярная система меж­дународных отношений в регионе, народы Маньчжурии создали на границе с Китаем свои государства. Наиболее удачливым из них (мужунам, тоба) удалось подчинить земледельческие территории в Северном Китае. И только после этого кочевники в монгольских степях смогли воссоздать централизованное объединение — Жу-жаньский каганат (нач. V в. — 555 г.). Однако жужани не сумели достичь полного контроля над степью, поскольку тобасцы также являлись скотоводами по происхождению. Они были храбрыми воинами и в отличие от оседлых китайцев совершали успешные карательные рейды в жужаньские тылы (Kradm, 2005).

После разгрома жужаней тюрками и с образованием на юге династий Суй, а затем Тан восстановилась биполярная структура во Внутренней Азии. Это было обусловлено новым макроэкономическим ростом ведущих мир-империй того времени (А-фаза по Гундер-Фран-ку): в Китае — династии Тан, на Ближнем Востоке — халифата Аб-басидов и в Малой Азии — Византии. Политическая стабильность определила быстрое возобновление торговых маршрутов. Объем торговых операций не поддается исчислению, однако очевидно, что он намного превышал товарооборот древнего мира. Тюркские каганы (552-630 и 683-734 гг.) продолжили хуннскую политику

104

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

вымогательства на расстоянии. Они вынуждали Китай посылать богатые подарки, открывать на границах рынки и т. д. Важную роль в экономике кочевников играл контроль над трансконтинен­тальной торговлей шелком (Бичурин, 1950а: 268 — 269; Liu Mau-tsai, 1958: 160, 214—215, 252). Первый каганат тюрок стал первой настоящей евразийской империей. Он связал торговыми путями Китай, Византию и исламский мир.

Уйгурский вариант (745—840 гг.) ведения дел выглядит не­сколько иначе, но и он вписывается в генеральную модель. Доходы уйгуров складывались из следующих частей: 1. Согласно "догово­рам с Китаем они получали ежегодно богатые "подарки". Кроме этого дары выпрашивались по каждому удобному поводу (помин­ки, коронация и т. д.). 2. Китайцы также были вынуждены нести обременительные расходы по приему многочисленных уйгурских посольств. Однако их больше раздражали не затраты продуктов и денег, а то, что номады ведут себя не как гости, а как завоеватели. Уйгуры устраивали пьяные драки и погромы в городах, бесчин­ствовали по дороге домой, воровали китайских женщин (Бичурин, 1950а: 327). 3. Уйгуры также активно предлагали свои услуги ки­тайским императорам для подавления сепаратистов внутри Китай­ского государства. Их помощь была очень специфической. Участвуя в военных кампаниях на территории Китая в 750—770-х гг., они нередко забывали о своих союзнических обязательствах и просто грабили мирное население, угоняли его в плен. 4. В течение почти всего времени существования Уйгурского каганата номады обмени­вали свой скот на китайские сельскохозяйственные и ремесленные товары. Уйгуры хитрили и поставляли старых и слабых лошадей, но цену за них запрашивали очень высокую (Бичурин, 1950а: 323). От такой торговли китайцы терпели убытки, а прибыль получали одни номады. Фактически эта торговля, как и подарки, являлась платой номадам за мир на границе. Наконец, если согласиться с Дж. Бентли, уйгуры экспроприировали значительную часть дохо­дов от товарооборота между Китаем и Византией (Бентли, 2001: 190). Может быть, именно поэтому на пути купеческих караванов вырос огромный город — Карабалгасун, который мог быть перева­лочной базой для торговцев различных стран.

1 аким образом, уйгуры почти не совершали набегов на Китай. Им достаточно было лишь продемонстрировать силу своего ору­

_Глава 6. Роль кочевников в мир-системных процессах 105

жия. Только в 778 г. китайский император возмутился, так как ло­шади, поставляемые уйгурами, были особенно никудышными. Он купил всего 6 тыс. из 10 тыс. После этого уйгуры сразу совершили разрушительный набег на приграничные провинции Китая, а потом стали ожидать императорского посольства. Посольство приехало очень скоро, и снова заработала привычная машина выкачивания ресурсов из аграрного китайского общества. Гак продолжалось до полного уничтожения столицы уйгуров г. Карабалгасуна кыргыза-ми. Остатки уйгурских племен осели около Великой стены и бес-пристанно грабили приграничные китайские территории. Наконец терпение китайцев истощилось, и туда были посланы войска для их уничтожения.

Когда Уйгурский каганат был уничтожен кыргызами и чуть позже погибла империя Тан, народы Маньчжурии вновь получи­ли шанс стать политическими лидерами в регионе. Это удалось киданям, которые создали империю Ляо (907 —1125 гг.). В этот период "ядро" китайской мир-экономики с X в. стало смещаться к югу. Поскольку это направило русло товарных потоков в южные пределы, центральноазиатские кочевники и их маньчжурские сосе­ди были вынуждены создать буферные государства на территории Северного Китая (Jabak, 1996). Кидани подчинили несколько небольших государств, образовавшихся на обломках Ганской импе­рии. Завоевав земледельцев, они создали двойную систему управ­ления как китайцами, так и скотоводами. Северная администрация занимала более высокое положение, а также контролировала номадов и другие северные народы (метрополия). Южная администрация ко­пировала бюрократическую систему Китая, управляла оседло-земле­дельческими территориями. По мере того как степное "варварство" трансформировалось в "цивилизацию", представители элиты завоева­телей одевались в традиционные одежды побежденных, перенимали их этикет и письменность либо создавали свое письмо.

Данничество и вымогаемые из китайских государств "подар­ки" приносили Ляо огромную прибыль. После подписания мирно­го договора в 1005 г. Сунская династия согласилась выплачивать ежегодно Ляо 100 тыс. монет серебра и 200 тыс. кусков шелка. После новой военной кампании 1042 г. выплаты были увеличены до 200 тыс. монет и 300 тыс. кусков шелка (Franke, 1990: 409). Ки­дани возводили крупные города, воздвигали храмы и роскошные

106

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

дворцы, в которых селились императорский двор и чиновники. С расширением территории империи за счет включения все новых земледельческих областей Северного Китая процесс китаизации киданьской аристократии шел довольно быстрыми темпами. Она все больше и больше отрывалась от степных традиций.

Полностью повторили киданьский пример чжурчжэни, которые, сокрушив Ляо в начале XII в. и завоевав Северный Китай, создали империю Цзинь (1115 — 1234 гг.). Находясь в зените могущества, ' маньчжурские династии вели активную политику разъединения кочевников, руководствуясь старым добрым правилом междуна­родной политики: "Разделяй и властвуй". Длительное время им это удавалось, пока к власти в монгольских степях не пришел Те-мучжин, который смог преодолеть племенной сепаратизм и вновь объединить все народы, живущие "за войлочными стенами", в единую степную конфедерацию.

Данный исторический период прекрасно вписывается в геопо­литическую модель окраинного преимущества Р. Коллинза (2001). Согласно этой модели, общество с меньшим числом противников на прилегающих территориях имеет тенденцию побеждать в конф­ликтах и увеличивать свое могущество. С течением времени окра­инное преимущество пропадает, периферия становится центром и подвергается военному давлению извне. Так бохайцы создали свое раннее государство на обломках Когурё и поодаль от Ганской им­перии. Елюй Абаоцзи смог объединить киданей, когда развалился Танский Китай и ушли в прошлое степные каганаты. Чжурчжэни создали свою государственность на восточных границах империи Ляо, и киданям пришлось вести войну на два фронта. Монго­лы также имели окраинное преимущество перед империей Цзинь. К тому же и Ляо, и Цзинь находились уже в упадке*.

* Продолжительность китайских династических демографических циклов составляла около 100—250 лет (см.: Коротаев и др., 2005: 209—211). Время начала войны чжурчжэней под предводительством будущего первого цзиньского императора Агуды против Ляо и начало кампании Чингиз-хана против Цзинь совпали с периодом демографического кризиса (подробнее о кризисах см.: Нефедов, 1999; 2003; Turchin, 2003: 137-138; Ма.лков, 2005 и др.), а также, соответственно, с первым и вторым кризисами династии Сун. I (оскольку экономика киданьской и чжурчжэньский династий в немалой степени зависела от престижных товаров, поставляемых в виде контрибуции

Глава 6. Роль кочевников в мир-системных процессах Ю7

Создание империи Чингиз-хана и монгольские завоевания в XIII в. пришлись на новый период влажности в степях Внутрен­ней Азии и Восточной Европы (Иванов, Васильев, 1995: 205, табл. 25), а также совпали с демографическим и экономическим подъемом во всех частях Старого Света. Монголы замкнули цепь международной торговли в единый комплекс сухопутных и морс­ких путей. Впервые все крупные региональные ядра (Европа, ис­ламский мир, Индия, Сунский Китай, Золотая Орда) оказались объединенными в первую мир-систему. В степи, подобно фантас­тическим миражам, возникли гигантские города — центры полити­ческой власти, транзитной торговли, многонациональной культуры и идеологии (Каракорум, Сарай-Бату). С этого времени границы ойкумены значительно раздвинулись, политические и экономичес­кие изменения в одних частях света стали играть гораздо большую роль в истории других регионов мира (Abu-Lughod, 1989; 1990; McNeil, 2000).

Первая "мир-система" оказалась недолговечной. Чума, быст­ро распространившаяся по Старому Свету благодаря развившейся системе торговых коммуникации (McNeil, 1976; Мак-Иил, 2004), а также изгнание монголов из Китая, упадок Золотой Орды яви­лись наиболее важными звеньями в цепи событий, приведших к ее крушению. Период с 1350 по 1450 г. отмечается синхронным экономическим и демографическим кризисами во всех основных субцентрах афро-евразийской мир-системы. В начале XV в. она распалась. Даже отчаянные попытки I амерлана восстановить су­хопутную трансконтинентальную торговлю закончились в конечном счете неудачей. Мины вернулись к традиционной политике автар-кизма и противостояния с кочевниками, что вызвало регенерацию старой политики дистанционной эксплуатации монголами Китая (Покотилов, 1893).

По иронии судьбы именно завоевания монголов способствовали последующему закату номадизма (Tabak, 1996). Развитие в эпоху

и дани из Сун, мы полагаем, что сунские кризисы усугубили ситуацию в династиях в северной части Китая. Эта ситуация была обусловлена, по всей видимости, '"перепроизводством" элиты, так называемой удельно-лествичной ("танистриальной" по Дж. Флетчеру) системой наследования (Fletcher, 1986). которая в соответствии с законом Ибн Халдуна" (lurchin, 2003: 38-40. 132 — 124) способствовала разрушению единства политической системы.

|08_/У. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Часть III

ИСТОРИЯ КОЧЕВЫХ ИМПЕРИЙ

Монгольской империи связей между Западом и Востоком привело к распространению из Китая в Европу информации о взрывчатых веществах и примитивной артиллерии. Это стимулировало развитие аналогичных разработок в европейских странах и со временем яви­лось причиной отставания кочевников в военной области. Мощное огнестрельное оружие могло производиться только в странах с про­мышленной экономикой, которой скотоводы не имели (Мак-Нил, 2004: 647). Конечно, они могли выменивать или получать его ины­ми способами из индустриально развитых стран, однако артиллерия, масштабные запасы боеприпасов были им недоступны.

С XVII в. складывается новая, объединившая уже весь земной шар капиталистическая мир-система. В это же время существенные геополитические изменения произошли и на территории Восточной Азии. Очередная волна завоевателей из Маньчжурии привела к со­зданию на территории Китая новой династии Цин (1644—1911 гг.). Ма ньчжуры, подобно их предкам чжурчжэням, были хорошими воинами и существенно расширили территорию Срединного госу­дарства, которое в предшествующие столетия нечасто выходило за пределы Великой стены. Были завоеваны и включены в состав империи на правах вассалов монгольские кочевники. Победители взяли курс на умиротворение агрессивной природы степняков пос­редством активного внедрения в общество завоеванных буддизма. Со временем это дало положительные результаты. "Север" уже никогда не являлся в регионе угрозой для "юга .

Впрочем, такая участь была у всех кочевых народов. В новом мировом порядке номадам уже не суждено было играть прежнюю роль. Натуральное хозяйство скотоводов не смогло конкурировать с новыми формами интеграции труда в рамках мануфактуры и фабрики. Изменился и политический статус степных обществ. Уже как периферия номады стали активно вовлекаться в орбиту интере­сов различных субцентров капиталистической мир-системы. Зна­чительно деформировалась экономика и социальная организация, начались болезненные аккультурационные процессы, сопровожда­ющиеся ростом этнического самосознания номадов, активизацией трайбалистских и антиколониальных движений.

ГЛАВА 7

ИМПЕРСКАЯ КОНФЕДЕРАЦИЯ ХУННУ: СОЦИАЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ СУПЕРСЛОЖНОГО ВОЖДЕСТВА*

Создание теории вождества считается одним из наиболее зна­чительных достижений послевоенной западной антропологии и эт­нологии. Эта концепция была разработана в основном на этноисто-рическах материалах из Северной и Южной Америки, Африки и Океании. Впоследствии у данной теории появились сторонники из числа археологов, которые не без успеха использовали ее в своих построениях по изучению пространственной иерархии поселений и стратификации погребальных сооружений. Не остались в стороне и историки, которые подвергли соответствующему пересмотру пись­менные источники, содержавшие сведения о "варварской" перифе­рии доиндустриальных цивилизаций.

Классические положения теории вождества были сформу­лированы в работах Э. Сервиса, который определил вождество (чифдом) как промежуточную (между общиной и государством) форму социополитической организации с централизованным управ­лением и наследственной клановой иерархией вождей теократичес­кого характера и знати, где существует социальное и имуществен-неравенство, однако нет формального и тем более легального , "*прессивного и принудительного аппарата (Service, 1975: 15-16,

Имперская конфедерация Хунну: социальная организация суперслож­ного вождества // Ранние формы социальной организации. СПб., 2000. С. 195-223

112

П. П. Крадин. Кочевники Евразии

151 — 152, 331 — 332). Постепенно подавляющее большинство иссле­дователей склонились к мысли об универсальности данной эволю­ционной стадии политической организации. Необходимо отметить, что в последнее время появились работы, обосновывающие, что вождество не являлось обязательным этапом на пути к государс­тву (Березкин, 1994; 1995; Коротаев, 1995 и др.).

Принято различать по степени сложности иерархии простые и сложные (составные) вождества. Для простых вождеств характе­рен один уровень иерархии. Они представляли собой несколько ав­тономных общин-поселений под предводительством вождя, рези­денция которого располагалась в центральном поселении (Johnson, Earle, 1987: 207 — 224). Сложное вождество имело более слож­ную внутреннюю иерархическую структуру. Это несколько простых вождеств, объединенных на правах полуавтономных или регио­нальных вассальных подразделений, которые подчинены админис­трации главного вождя чифдом. Сложные вождества могли иметь этнически гетерогенную структуру, более двух уровней иерархии, центральная администрация и обслуживающие ее службы, как пра­вило, освобождались от участия в непосредственном производстве (Johnson, Earle, 1987: 225-245).

Вопрос о релевантности концепции вождества к истории но­мадизма, возможно, впервые был поставлен А. М. Хазановым. Из его анализа следовало, что данная теория вполне применима к номадизму, хотя вождества кочевников, как оказалось, имеют ряд специфических особенностей, отличающих их от вождеств оседлых земледельцев (Khazanov, 1984: 164-169). Впоследств ии кочев-никоведы (и другие исследователи, писавшие о номадах) исполь­зовали теорию "вождества" в своих построениях (Васильев, 1983; Викторин, 1988; Павленко, 1989; Крадин, 1992; Першиц, 1994; Трепавлов, 1995; Скрынникова, 1997 и др.).

При всей важности использования теории ' вождества к обществам кочевников-скотоводов необходимо заметить, что номады полностью не вписываются в классические однолинейные модели социальной эво­люции: локальная группа — община — вождество — раннее государство или локальная группа — община — племя ~ вождество — раннее го­сударство. Во-первых, отнюдь не все из перечисленных форм были характерны для кочевников-скотоводов. По этой причине несколько

_Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..._ ЦЗ

ранее я предложил выделять три стадии сложности социально-по­литической организации кочевников-скотоводов до поглощения их индустриальными мир-экономиками: 1) акефальные сегментарные клановые и племенные политии; 2) "вторичное" племя и вождест­во; 3) кочевые империи и "квазиимперские" пасторальные политии меньших размеров (Kradin, 1996).

Во-вторых, уже хрестоматийным стало утверждение, что в ис­тории номадов Евразии движение по кругу в целом преобладало над ростом структурной сложности. Кочевники создавали много больших империй, которые, однако, через некоторое время распа­дались. Это был непреодолимый барьер, детерминированный жес­ткими экологическими условиями аридных степей. Такой взгляд на сущность кочевых обществ разделяется большинством кочев-никоведов различных стран (Lattimore, 1940; Bacon, 1958; Krader, 1963; Хазанов, 1975; Марков, 1976; Khazanov, 1984; Крадин, 1992; Масанов, 1995 и др.). Следовательно, переход от одной мо­дели к другой мог осуществляться как в сторону увеличения слож­ности, так и обратно, и правильнее было бы говорить о цикличнос­ти процессов социальной эволюции у кочевников-скотоводов.

В-третьих, исследование социальной организации номадов Ев­разии показало, что существует немалое число промежуточных форм между вождеством и государством. В качестве примера можно сослаться на объединения казахов или калмыков XVIII—XIX вв. Это, несомненно, были более централизованные объединения, что­бы считать их союзами племен. Численность их населения была намного значительнее, чем это обычно бывает в вождествах, но система управления, лишенная монополии на узаконенное насилие, не позволяла считать их государствами.

Интересно, что это также актуально и для характеристики са­мых крупных политических политии кочевников — "степных им­перий , которые, с одной стороны, были гораздо крупнее слож­ных (комплексных) обществ и имели "государственноподобный" характер, но далеко не все исследователи согласны считать их уже сложившимися государствами. По этому поводу было высказано много различных точек зрения, и прошла даже дискуссия о "ко­чевом феодализме". Одни исследователи полагали, что кочевники развиваются по тем же законам, что и земледельческие народы,

114

П. H. Крадин. Кочевники Евразии

и основой феодализма у номадов была собственность на землю. Их оппоненты отстаивали самобытность кочевников-скотоводов и доказывали, что пастбища у номадов всегда оставались в коллек­тивном пользовании, а основу феодализма составляла собствен­ность на скот. В настоящее время существуют несколько наиболее популярных точек зрения относительно характера общественных отношений у кочевников. Одни ученые считают, что кочевники са­мостоятельно могли достигать только предгосударственного уровня развития, другие стремятся доказать, что наиболее крупные объ­единения степняков имели вполне раннегосударственный характер, по мнению третьих, развитие кочевников затормаживалось только после достижения ими феодальной стадии развития, а четвертые отстаивают тезис о самостоятельном пути эволюции номадов (под­робнее см.: Хазанов, 1975; Марков, 1976; Khazanov, 1984; Пав­ленко, 1989: 86-90; Bonte, 1990; Крадин, 1992; Масанов, 1995; Скрынникова, 1997 и др.).

В настоящей главе дгнная проблема рассматривается на при­мере Хуннской державы — первой кочевой империи Центральной Азии. Эта империя возникла примерно в 209 г. до н. э., когда шаньюй (титул хуннского правителя) Модэ расправился со всеми внутренними и внешними врагами и объединил все кочевые этносы Центральной Азии. Северные границы империи достигали Байка­ла, южные упирались в Великую Китайскую стену, западные до­стигали Восточного Туркестана, включая Хакасию, Туву и Алтай, восточные доходили до Хингана и р. Аяохэ.

Можно выделить четыре этапа истории Хуннской державы. Первый этап (209 — 133 гг. до н. э.) — это время ее наибольшего расцвета. В этот период номады практиковали политику чередова­ния набегов и вымогания "подарков" в отношении Китая. Следу­ющий этап (129—58 гг. до н. э.) связан с изменением китайской внешней политики и началом длительной кровопролитной войны между хунну и китайской династией Хань. Война не принесла по­беды ни одной из сторон, однако хуннское общество "взорвалось ' изнутри. Началась кровопролитная гражданская война. Третий этап (56 г. до н. э. — 9 г. н. э.) — это период мирных отношений между кочевниками и китайцами. Правивший в то время шаньюй Хуханье, постепенно уничтожив своих внутренних противников,

_Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..._ Ц5

принял юридический вассалитет от Китая, за что южане стали высылать в степь регулярные и намного более богатые, чем ранее, подарки. Четвертый этап (9—48 гг.) характеризуется очередной сменой внешней политики Китая по отношению к хунну, из-за чего возобновилось противостояние между номадами и земледельцами, начались периодические набеги кочевников на Китай. Данный этап продлился до 48 г. н. э., когда в результате новых внутренних конфликтов Хуннская империя распалась на "северную" и "юж­ную" конфедерации.

Основными источниками по истории хунну являются сведе­ния китайских летописей (Аидай, 1958), которые переведены в том числе и на русский язык (Бичурин, 1950а; Watson, 1961; Материалы, 1968; 1973 и др.), а также данные археологических раскопок на территории Монголии, России и Китая (Доржсурэн, 1961; Коновалов, 1976; Гянь Гуанцзинь, Го Сусинь, 1980; 1980а; Сюн Цуньжуй, 1983; Цэвэндорж, 1985; Давыдова, 1995; 1996; Миняев, 1998 и др.). В настоящее время имеется несколько круп­ных исследований (Гумилев, 1960; Доржсурэн, 1961; Ма Чаншоу, 1962; Руденко, 1962; Сухбаатар, 1980; Давыдова, 1985 и др.), в которых освещаются те или иные стороны истории и культуры хуннского общества, однако, естественно, многие из вопросов по-прежнему остаются неразработанными и дискуссионными. Один из таких дискуссионных вопросов истории хунну — это характе­ристика их социальной организации и уровня развития. До сих пор специалисты спорят по поводу причин возникновения империаль-ной организации у хунну, пытаются объяснить сходство в админис­тративно-политическом устройстве державы шаньюя Модэ и более поздних кочевых империй Евразии, не могут прийти к единому мнению относительно уровня развития хуннского общества и спе­цифики их общественного строя.

Образование Хуннской державы

Известно, что политическая интеграция и последующее возник­новение ранней государственности зависят от многих внутренних и внешних факторов, к числу которых наиболее часто относят благо­приятные экологические условия, производящее (как правило) хо­

116

H. П. Крадин. Кочевники Евразии

зяйство, плотность народонаселения, развитую технологию, иррига­цию, войны, завоевания и внешнее давление, культурное влияние, внешнюю торговлю, кастовую эндогамию и др. (Carneiro, 1970; Service, 1975; Claessen, Skalnik, 1978; Васильев, 1983; Johnson, Earle, 1987; Павленко, 1989; Годинер, 1991 и др.). Однако роль этих факторов в социальной эволюции кочевых обществ отлича­лась определенной спецификой, сформированной экологическими условиями аридных зон Евразии. Достаточно сказать, что по уров­ню технологического развития номады сильно отставали от своих оседлых соседей, но именно такие "орудия труда ' скотоводческого хозяйства, как лошадь и верблюд, обусловили мобильность и не­которое военное преобладание кочевников иод земледельцами в Евразии и Северной Африке в доиндустриальную эпоху.

Гораздо чаще в качестве причин образования кочевых импе­рий называют разнообразные глобальные климатические изменения (усыхание или, наоборот, увлажнение), воинственный образ жизни кочевников, демографический фактор, выталкивавший номадов из пределов степи, ослабленность земледельческих обществ вслед­ствие "феодальной" раздробленности, необходимость пополнять экстенсивную скотоводческую экономику посредством набегов на более стабильные земледельческие общества, личные амбиции предводителей степных обществ и др.

В большинстве из перечисленных факторов есть свои рацио­нальные моменты. Однако значение некоторых из них оказалось преувеличенным. Так, современные палеогеографические данные не подтверждают жесткой корреляции глобальных периодов усы-хания/увлажнения степи с временами упадка/расцвета кочевых империй (Динесман и др., 1989: 204—205; Иванов, Васильев, 1995: табл. 24, 25). Не совсем ясна роль демографии, поскольку рост поголовья скота происходил быстрее увеличения народонасе­ления и, как правило, раньше приводил к стравливанию травостоя и кризису экосистемы. Кочевой образ жизни, вне всякого сомнения, может способствовать развитию некоторых военных качеств. Но земледельцев было во много раз больше, они обладали эколо­гически более комплексным хозяйством, надежными крепостями, более мощной ремесленно-металлургической базой и т. д.

Глава 7. Имперская конфедерация Хунну.

117

Более того, исследователи, изучавшие культуру кочевников-скотоводов изнутри, свидетельствуют, что с экологической точки зрения кочевники не нуждались в государстве. Специфика ското­водства предполагает рассеянный (дисперсный) образ существо­вания. Концентрация больших стад животных в одном месте вела к перевыпасу, чрезмерному вытаптыванию травостоя, увеличению опасности распространения заразных заболеваний животных. Скот нельзя было накапливать до бесконечности, его максимальное ко­личество детерминировалось продуктивностью степного ландшаф­та. К тому же независимо от знатности скотовладельца все его стада могли быть уничтожены джутом, засухой или эпизоотией. Поэтому животных было выгоднее давать на выпас малообеспе­ченным сородичам или раздавать в виде "подарков", повышая тем самым свой социальный статус. Таким образом, вся произ­водственная деятельность скотоводов осуществлялась внутри се-мейно-родственных и линиджных групп, лишь при эпизодической необходимости трудовой кооперации. Данное обстоятельство обус­ловило то, что вмешательство предводителей кочевых обществ во внутреннюю экономическую жизнь было очень незначительно и не могло идти ни в какое сравнение с многочисленными управленчес­кими обязанностями правителей оседло-земледельческих обществ. В силу этого власть предводителей степных обществ не могла развиться до формализованного уровня на основе регулярного на­логообложения скотоводов (Lattimore, 1940; Bacon, 1958; Krader, 1963; Хазанов, 1975; Map ков, 1976; 83; Khazanov, 1984; Barfield, 1981; 1992; 79; Масанов, 1991; 1995; Крадин, 1992 и др.).

Что же тогда являлось причиной создания "степных империй"? По большому счету, ведущие внутренние предпосылки политоге-неза (экология, система хозяйства, демографический оптимум) в отличие от оседло-земледельческих обществ у номадов не спо­собствовали складыванию государственности. Государство не было необходимо кочевникам для решения внутренних проблем. Цент­рализованная организация власти у номадов возникала исключи­тельно для разрешения внешних задач: получения земледельчес-ко-ремесленной продукции посредством внешнеэксплуататорской деятельности и/или противостояния давлению со стороны земле­дельческих цивилизаций. В этом и есть принципиальное отличие

118

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

политических структур кочевников от государственности оседло-земледельческих обществ.

Правда, при этом необходимо иметь в виду ряд обстоятельств. Во-первых, возникновение кочевых империй было возможным да­леко не везде, а только там, где существовали огромные степные пространства, на которых могло кочевать достаточно большое ко­личество скотоводов (Халха-Монголия, Дешт-и Кипчак и др.). Во-вторых, здесь прослеживается жесткая корреляция между объ­ектом экспансии номадов и величиной самого кочевого общества. Нуэры, например, могли совершать свои ежегодные набеги на динка, не преобразовывая своей акефальной "племенной" струк­туры. Туареги или арабы, чтобы взимать дань с соседних земле­дельческих оазисов, объединялись в "племенную конфедерацию или вождество. Номады причерноморских степей, существовавшие на окраинах античных государств, Византии и Руси, создавали племенные союзы или "квазиимперские ' государственноподобные структуры. Однако кочевым скотоводам Центральной Азии (сюн-ну, тюркам, уйгурам, монголам и др.), соседствовавшим с китай­ской земледельческой цивилизацией, необходимо было иное сред­ство адаптации к внешнему миру — кочевая империя (Lattimore, 1940; Irons, 1979; Bartield, 1981; 1992; Khazanov, 1984; Фурсов, 1988; Крадин, 1992; 1996; Голден, 1993 и др.).

Под кочевой империей я понимаю сложное общество, орга­низованное по военно-иерархическому признаку, занимающее от­носительно большое пространство и получающее необходимые нескотоводческие ресурсы, как правило, посредством внешней эксплуатации (грабежи, война и контрибуция, вымогание "подар­ков", неэквивалентная торговля, данничество и т. д.). Для кочевых империй были характерны: 1) многоступенчатый иерархический характер социальной организации, пронизанный на всех уровнях племенными и надплеменными генеалогическими связями; 2) ду­альный (на крылья) или триадный (на крылья и центр) принцип административного деления империи; 3) военно-иерархический характер общественной организации "метрополии, чаще всего по "десятичному" принципу"; 4) ямская служба как специфический способ организации административной инфраструктуры; 5) специ­фическая система наследования власти (империя ~ достояние все­

Глава 7. Имперская конфедерация Хунну.

119

го ханского рода, институт соправительства, курултай); 6) особый характер отношений с земледельческим миром.

Выделяются три модели (типичная, данническая, завоеватель­ная) кочевых империй: 1) кочевники и земледельцы сосуществуют на расстоянии, получение прибавочного продукта осуществляется посредством дистанционной эксплуатации: набеги, вымогание "по­дарков" (в некотором смысле рэкет) и т. п. (хунну, сяньби, тюрки, уйгуры и пр.); 2) земледельцы подчинены кочевникам, форма экс­плуатации — данничество (Золотая Орда, империя Юань и пр.); 3) номады завоевывают земледельческое общество и переселяются на его территорию, на смену грабежам и данничеству приходит ре­гулярное налогообложение земледельцев и горожан (Северная Вэй, государство ильханов и пр.) (Крадин, 1992: 166 —178).

Хуннская держава представляла собой классический вариант типичной кочевой империи. Ее возникновение является классичес­ким примером, подтверждающим вышеизложенные положения. В течение многих столетий северные "варвары" совершали перио­дические нашествия на китайские царства. Но ни разу для совер­шения набегов номады не создали империальной организации. Для этого не было никакой необходимости. Китайцы главным образом были заняты внутренними проблемами, а кочевники могли время от времени совершать успешные набеги на юг либо торговать с земледельцами, чтобы получать необходимую скотоводам ремес­ленно-земледельческую продукцию.

Однако после 221 г. до н. э., когда было создано первое цен­трализованное общекитайское государство — империя Цинь, поло­жение в корне изменилось. Теперь номадам противостояло единое мощное экспансионистское государство. Это государство имело прочную централизованную экономическую базу, обладало много­численной вымуштрованной армией с опытными военачальниками и вело активную внешнюю завоевательную политику. Таким обра­зом, баланс сил между "севером" и "югом", между номадами и Поднебесной изменился явно не в пользу кочевников. С этого вре­мени начинается принципиально новый этап во взаимоотношениях между Китаем и Степью.

Хунну быстро почувствовали последствия объединения Китая. Уже в 215 г. до н. э. по приказу правителя Цинь военачальник

120

И. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Мэн Тянь возглавил громадную армию численностью, по разным китайским источникам, от 100 до 500 тыс. человек (Аидай, 1958: 15) и отвоевал у кочевников Ордос, славившийся своими тучными пастбищами. На отвоеванных территориях Мэн Тянь проложил дороги, воздвиг более 40 крепостей и заселил их ссыльными пре­ступниками. Еще более впечатляющим было строительство Вели­кой Китайской стены (ваньли чанчэн — "стены длиной в 10 тыс. ли"), которая по замыслу Цинь Ши-хуаньди должна была стать надежным барьером на пути варварских набегов с севера. В ее со­оружении принимали участие громадное количество солдат, осуж­денных преступников, государственных рабов и крестьян-общинни­ков, принудительно мобилизованных на работы из всех провинций империи.

Чтобы успешно противостоять Китаю, кочевникам необходимо было объединиться в кочевую империю. Однако в отличие от пле­менной федерации политическая структура степной империи была высоко персоналистской, зависела от индивидуальных способнос­тей ее правителя. Шаньюй (каган, хан) никогда не был окружен столь пышным и таинственным церемониалом подобно китайским императорам или другим правителям земледельческих стран. Его цель была вполне материальной — организовать получение добычи и распределить ее между племенами. Он мог лично не принимать участие в грабительских набегах и сражениях, "но как самодержцу степной империи ему необходимы были качества воина. "Имперс­кий хан должен был вести своих подданных к успеху на поле боя и в вымогательстве богатства у оседлых правительств" (Fletcher, 1986: 23). Если правитель степной державы не удовлетворял ожи­даний племен, империя могла распасться на более мелкие "квази-имперские политии. Наконец, когда шаньюй умирал, существовал определенный риск развала степной империи. Его наследникам недостаточно было предъявить свои законные права на престол, помимо этого они должны были продемонстрировать наличие ре­альных личных способностей.

Расцвет хуннского общества и образование степной империи принято связывать с именем второго известного из летописей ша­ньюя хунну Модэ. На первых страницах 110-й главы своих "Исто­рических записок" Сыма Цянь подробно рассказывает о трудном

_Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..._ 121

восхождении Модэ к вершинам власти (Бичурин, 1950а: 46—48; Аидай, 1958: 16; Материалы, 1968: 38—39). Согласно данному повествованию, Модэ был нелюбимым царевичем и не рассмат­ривался в качестве претендента на хуннский престол. Однако он продемонстрировал личное мужество и получил за это в управле­ние один из "уделов" племенной конфедерации. В своих владениях царевич начал готовиться к перевороту. Он приказал своим воинам беспрекословно повиноваться его приказам и выстрелил сначала в своего коня, любимую жену, а затем в коня шаньюя-отца. Всем, кто отказался повиноваться, Модэ повелел отрубить голову. После этого на охоте он с помощью своих сторонников убил отца и со­вершил государственный переворот.

Парадоксально, но этот в немалой степени фантастический рассказ длительное время воспринимался исследователями как воспроизведение реальных событий (см., напр.: Гумилев, 1960; Ма Чаншоу, 1962; Сухбаатар, 1980 и др.). Однако он имеет мно­гочисленные сходства с эпическими и сказочными произведения­ми. Во-первых, в сюжете прослеживается четкая композиционная структура, события разворачиваются по нарастанию в соответствии с принципом "кумулятивности ' (как, например, в русской сказке про репку). Во-вторых, все события в рассказе о Модэ повто­ряются трижды (ср., например, сказку о Сивке-Бурке), но каж­дый раз с кумулятивным нарастанием напряжения. Сначала Модэ стреляет в своего коня, затем в жену и коня своего отца. Только на третий раз он добился единодушной поддержки своих воинов. В-третьих, в рассказе присутствуют такие традиционные для эпоса и сказок элементы, как конь и жена. Дважды приходится Модэ расставаться с "любимыми" женами и "любимыми" скакунами. Четвертое сходство с эпосом заключено в положительной оценке главного персонажа, независимо от того, какие поступки (убийство отца, массовый террор) он совершает (подробнее см.: Крадин, 1996: 28—34). Все это дает основание сделать вывод, что изла­гаемая Сыма Цянем в "Исторических записках" версия прихода Модэ к власти не является пересказом реально произошедших событий. Скорее всего до китайского историографа дошел рассказ, слышанный им (или его информатором) от какого-либо хуннского сказителя или певца. В рассказе причудливо переплетаются отзву­

|22_/V. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..._123

ки реальных исторических событий и элементы поэтического, эпи­ческого произведения. Из всего вышеизложенного можно сделать только один вывод — Модэ определенно являлся узурпатором, захватившим власть силой. Однако восстановление реальной исто­рической картины скорее всего не подлежит реконструкции.

Основой доминирования хунну в Центральной Азии стала отлаженная военная система. Китайские источники неоднократно свидетельствуют о воинственном образе жизни северного соседа. С раннего детства мальчики и юноши тренировались в стрельбе из лука и скачках на лошадях. Все взрослые мужчины входили в состав военно-иерархической организации хуннского общества (Аи­дай, 1958: 3, 31; Материалы, 1968: 34, 36). Хронисты образно именовали Хуннскую державу "царством военных коней , самих номадов сравнивали с "вихрем или "молниями , а в официаль­ных документах в противопоставление оседлым китайцам хунну именуются как народы, натягивающие луки (Лидай, 1958: 32; Материалы, 1968: 48, 75). Однако сама по себе милитаризация образа жизни являлась только предпосылкой для последующих успешных баталий. Более важную роль сыграли организационные и военные преобразования, произведенные шаныоем Модэ, и в особенной степени введение им так называемой "десятичной" сис­темы и жесткой военной дисциплины. Преимущества "десятичной" системы достаточно очевидны. Военная история дает бесчислен­ное множество примеров, когда малочисленные армии побеждали превосходящих противников только из-за того, что имели лучшую внутреннюю организацию.

В периоды могущества Хуннской державы племена метро­полии" практиковали в отношении соседей различные формы дис­танционной эксплуатации и данничество. Они получали дань, на­пример, со своих заклятых врагов протомонголов (дунху, ухуаней). Обложены данью были и народы Саяно-Алтая и Тувы. Они уп­равлялись хуннскими наместниками и поставляли в метрополию руду и ремесленную продукцию (Бичурин, 1950а: 103, 105, 144, 216, 19506: 161, 188; Лидай, 1958: 244; Материалы, 1973: 54, 126; 1984: 65, 297—298, 328 и др.). Оседлое население богатых оазисов "Западного края" платило номадам дань шерстью, тканя­ми, изделиями ремесленников, было обложено ямской повиннос­тью. Кочевники контролировали и прибыльные караванные пути в страны Запада (Бичурин, 1950а: 45-50, 55, 1950б: 155, 218; Лидай, 1958: 16, 18, 29, 205, 208, 241; Материалы, 1968: 38-39,

41, 43; 1973: 25-26, 30, 49, 125; 1984: 65, 70).

Другой не менее распространенной формой эксплуатации на расстоянии было осуществление набегов на соседей с целью гра­бежа и захвата пленников. Наконец, известно, что народы, зави­симые от хунну, были обязаны поставлять воинские контингенты для участия в боевых действиях на стороне метрополии кочевой империи или выполнять аналогичные обязанности на своей терри­тории (Бичурин, 1950а: 154, 19506: 155, 214; Материалы, 1973:

125; 1984: 75 и ДР.).

Следует оговориться, что такое положение существовало не всегда. В периоды кризисов и ослабления Хунну народы, зави­симые от державы, переставали платить дань, поставлять воин­ские формирования и даже сами (и/или в сговоре с китайцами) совершали набеги на владения бывшего сюзерена. Но как только ситуация внутри метрополии кочевой империи стабилизировалась, карательные рейды хуннских полководцев приводили бунтовщиков и изменников к покорности. Такое положение сохранялось практи­чески до распада Хуннской империи в середине I тыс. н. э.

Экономика степной империи

Китайские хроники сохранили описание образа жизни кочевни­ков-скотоводов хунну. В самом начале своего знаменитого 110-го цзюаня "Ши цзи" Сыма Цянь пишет о северных соседях: "Из домашнего скота у них больше всего лошадей, крупного рогато­го скота и овец... Мальчики умеют ездить верхом на овцах, из лука стрелять птиц и мышей; постарше стреляют лисиц и зайцев, которых затем употребляют в пищу; все возмужавшие, которые в состоянии натянуть лук, становятся конными латниками... в мирное время все следуют за скотом и одновременно охотятся на птиц и зверей, поддерживая таким образом свое существование, а в тре­вожные годы каждый обучается военному делу для совершения нападений" (Лидай, 1958: 3; Материалы, 1968: 34).

124_ Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..._125

в массовом масштабе возможны только там, где количество годо­вых атмосферных осадков не менее 400 мм или имеется разветв­ленная речная сеть (Масанов, 1995: 41). Большая часть территории Монголии, где кочевали со своими стадами хунну, под эти условия не попадает (Мурзаев, 1952: 192, 207, 220-233). Там всего 2,3% земель пригодны для занятия земледелием (Юннатов, 1946).

К тому же отказ от пасторального образа жизни рассматривал­ся номадами как крайне нежелательная альтернатива. Психология кочевника отрицательно относилась к стационарности как к про­явлению, оскорбляющему самолюбие свободного номада. Не слу­чайно, например, у позднесредневековых татар существовала по­говорка "Чтоб тебе, как христианину, оставаться всегда на одном месте и нюхать собственную вонь" (Меховский, 1936: 213, прим. 43). Поэтому, как показывают многочисленные этнографические данные, перешедшие к занятию земледелием кочевники рассмат­ривали свое состояние как вынужденное и при первой же возмож­ности возвращались к подвижному скотоводству (Марков, 1976: 139-140, 163, 165, 243-244; Khazanov, 1984: 83-84; Косарев, 1991: 46-50 и др.).

По данным причинам кочевники чаще предпочитали разви­вать сельскохозяйственный сектор в экономике путем включения в состав своих обществ земледельческого населения, попавшего в степь из соседних государств. Это могли быть: 1) угнанные в плен крестьяне и ремесленники; 2) лица, бежавшие к номадам в силу различных обстоятельств (преступники, должники, рабы и иные эксплуатируемые категории и др.); 3) жители присоединенных к кочевой империи оседлых народов.

Все эти варианты известны и в хуннской истории. Описание отношений между Хань и Хунну дает богатый цифровой матери­ал в отношении пополнения земледельческо-ремесленного сектора хуннской экономики из числа угнанных китайцев. Можно выде­лить три волны в походах номадов за военнопленными в Китай. Первая волна — это период правления первых трех хуннских ша-ныоев (Модэ, Лаошана и Цзюньчэня), этап чередования набегов и вымогания "подарков" из Китая. В летописях упоминания об уводе населения в степь даются под 166—162(?) и 158 гг. до н. э., хотя, возможно, пленники угонялись на протяжении всей пер­

Как это ни странно, но нечто похожее увидел спустя полто­ра тысячелетия венецианский купец Марко Поло: "Зимою татары живут в равнинах, в теплых местах, где есть трава, пастбища для скота, а летом в местах прохладных, в горах да равнинах, где вода, рощи и есть пастбища. Дома у них деревянные, и покрывают они их веревками; они круглы; всюду с собой их переносят... Жены, скажу вам, и продают, и покупают все, что мужу нужно, и по домашнему хозяйству исполняют, мужья ни о чем не заботятся; воюют да с соколами охотятся на зверя и птицу" (Книга Марко Поло, 1956: 88). Впрочем, аналогичные описания содержатся и в отношении еще более поздних кочевников (Пржевальский, 1875: 141; Майский, 1921: 33~35; Ка линовская, Марков, 1987: 59~60;

Радлов, 1989: 130, 153-162, 168, 260, 335 и др.).

Однако еще более удивительно, что численность населе­ния у хунну и количество скота вполне сопоставимы с числен­ностью монголов начала XX в. и поголовьем их стад (Хазанов, 1975: 264-265; Тортика и др. 1994). Таким образом, с извес­тной долей уверенности можно предполагать, что многие важ­нейшие черты хозяйства, социальной организации, быта и, воз­можно, даже менталитета кочевников монгольских степей были детерминированы специфической экологией обитания подвиж­ных скотоводов аридных зон и в своей основе мало изменились со времен глубокой древности вплоть до рубежа нового времени. В целом такая экологическая и экономическая адаптация предпола­гала достаточно ограниченный (а с точки зрения современного "ци­вилизованного" человека суровый) способ существования. "Бедный кочевник — чистый кочевник", — сказал О. Латтимор (Lattimore, 1940: 522). И самое удивительное, на какой основе хунну и их на­следникам удалось создать в степи грозные "кочевые империи"?

Казалось бы, проще всего для кочевников дополнять свою экономику иными видами хозяйственной деятельности, в первую очередь земледелием, тем более что многочисленные факты сви­детельствуют о наличии у них зачатков собирательства и земле­делия (Хазанов, 1975: 11-12, 117; Марков, 1976: 159, 162-167; 209-210, 215-216, 243; Гаврилюк, 1989: 35-37; Косарев, 1991: 48-53; Масанов, 1995: 73-76 и др.). Но оседлость и земледелие

126_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 7. Имперская конфедерация Хунну.

127

сооружениями (4 вала и 3 рва между ними), с четвертой сторо­ны городище защищала р. Селенга. Многолетними археологичес­кими раскопками вскрыта значительная площадь, исследовано более 50 жилищ, а также много иных хозяйственных и прочих сооружений. Установлено, что большинство жителей городища занимались земледе­лием, оседлым животноводством (кости собаки — 29%, овцы — 22%, крупного рогатого скота — 17%, свиньи — 15%), рыболовством (Давыдова, 1985: 68-74).

Наряду с сельским хозяйством часть жителей занималась и ремесленным производством. По концентрации в отдельных жи­лищах находок разных категорий прослеживается специализация их обитателей. Так, в жилище № 25 обнаружено большое число изделий и заготовок из кости, в жилище № 32 — железные орудия труда и формочки для отливки металла, в жилище № 41 — много керамики и керамического брака, в жилище № 49 — панцирные пластины и другие предметы вооружения (там же, 20, 75—80).

Полиэтничность городища подтверждается различиями в кон­структивных особенностях жилищ, погребальном обряде на син­хронном городищу могильнике и антропологическим материалом (там же, 22, 27-35, 85-86). Не которые категории инвентаря и керамика обнаруживают аналогии с китайскими материалами. Большое преобладание наблюдается в остеологическом материале городища таких животных, как собака (29%) и свинья (15%) (там же, 71), что в совокупности с широко используемой на горо­дище традицией строительства "кана" невольно наводит на мысль о том, что, возможно, определенная часть жителей городища явля­лась выходцами с Дальнего Востока. Известно, что собака — один из традиционных деликатесов народов Маньчжурии и Корейского полуострова, а свинья с глубокой древности входила в число из­любленных блюд "восточных иноземцев".

Вместе с тем внутренняя седентеризация едва ли могла полно­стью обеспечить хуннское общество собственной ремесленно-земле­дельческой продукцией. Поэтому номады получали недостающие продукты сельского хозяйства и товары ремесленников посред­ством развития широких обменных связей с Китаем и странами "Западного края", установлением даннических отношений с более слабыми соседями, организацией политики чередования периоди­

вой половины II в. до н. э., вплоть до установления в 157 г. до н. э. при императоре Сяо-вэне стабильной приграничной торговли. Вторая волна приходится на хунно-ханьскую войну, развязанную

У-ди (увод пленных в 128-123, 121-120, 108-107(?), Ю2, 91,

73 гг. до н. э.). Третья волна связана с хуннско-китайскими вой­нами при Ван Мане. Известны уводы ханьцев в 11, 12, 25-27 и 45 гг. н. э., но, вероятнее всего, пленников угоняли в Халху на протяжении всей войны, вплоть до распада Хуннской державы в 48 г. (Крадин, 1996: 43, 93) Перебежчиков в Хуннской державе, наверное, также было немало, хотя на этот счет не имеется точных цифровых выкладок. Обеспокоенность китайской администрации данной проблемой вынуждала еще в середине II в. до н. э. обра­щаться ханьских императоров к шаньюям с просьбой не принимать перебежчиков (Лидай, 1958: 32; Материалы, 1968: 49). Но не­довольные притеснениями местных магнатов и бюрократии были всегда. Широко известна цитата из "Истории ранней династии Хань" под 33 г. до н. э., в которой говорится об озабоченности ханьского двора частыми побегами рабов к хунну: "Рабы и рабыни пограничных жителей печалятся о своей тяжелой жизни, среди них много желающих бежать, и они говорят: "Ходят слухи, у сюнну спокойная жизнь, но что поделаешь, если поставлены строгие ка­раулы?". Несмотря на это, иногда они все же убегают за укреп­ленную линию" (Лидай, 1958: 230; Материалы, 1973: 41). Нет оснований полагать, что в другие времена было по-иному.

Данные категории населения селились в специальных пунктах, создаваемых внутри кочевого общества, в местах, пригодных для занятия земледелием или хотя бы огородничеством. Археологичес­кое обследование территории Монголии и Забайкалья показывает, что в хуннское время существовало, как минимум, более десяти таких населенных пунктов (Доржсурэн, 1961; Пэрлээ, 1974; Да­выдова, 1978; Hayashi, 1984 и др.). Они снабжали кочевую часть Хуннской имперской конфедерации частично продуктами земледе­лия и изделиями ремесла.

Наиболее хорошо изученное из них — Иволгинское городище на юге Бурятии (Давыдова, 1985; 1995). Городище представляло собой неправильный прямоугольник со сторонами примерно 200 на 300 м. С трех сторон оно было защищено фортификационными

128

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

ческих набегов на Китай и вымогания от китайской администрации так называемых "подарков".

В источниках имеются сведения о существовании в опреде­ленные периоды хунно-ханьских отношений приграничной торгов­ли между ханьцами и хунну. Официально рынки были открыты только для товаров нестратегического назначения, но фактически здесь же китайские контрабандисты снабжали кочевников запре­щенными товарами (оружие, железо и пр.) (Yu Yung-shi, 1967: 101, 117-122). Наивысшего расцвета торговля между Хунну и Хань достигла во второй половине II в. до н. э., когда на протя­жении почти 30 лет не было совершено ни одного набега на Китай. Причем необходимость существования торговых пунктов для ко­чевников была настолько велика, что они иногда функционировали даже в периоды активизации грабительских набегов хунну на Ки­тай (Лидай, 1958: 33-34, 242, 244; Материалы, 1968: 50-51, 1973: 51, 64). Кстати, китайцы прекрасно осознавали, что номады больше них нуждаются в обмене продукцией, и часто использо­вали внешнюю торговлю как средство политического давления на номадов, и последним нередко приходилось отстаивать свои пра­ва на торговлю вооруженным путем (это универсальная для всех регионов и эпох закономерность [Lattimore, 1940: 478—480; 94, р. 4-5; Хазанов, 1975: 255-256; Марков, 1976: 246; Khazanov,

1984: 201-212 и др.]).

В то же время, отдавая должное мирным связям хунну и ки­тайцев, не следует недооценивать степень милитаризированности жизни кочевников. "Сюнну открыто считают войну своим заняти­ем , — говорил знаменитый советник Лаошан-шаньюя Чжунхан Юэ в беседе с ханьским послом (Лидай, 1958: 30; Материалы, 1968: 46). "У сюнну быстрые и смелые воины, которые появляют­ся подобно вихрю и исчезают подобно молнии", — предупреждал императора У-Ди, один из крупных чиновников государства Хань Ань-го (Материалы, 1968: 75). Эта линия прослеживается даже в официальных политических документах. Так, например, в заглавии письма императора Сяо-Вэня хуннскому шаньюю от 162 г. до н. э. ханьцы характеризуются как народы, "носящие пояса и шапки чиновников'. Хунну противопоставляются им как "владения, на­тягивающие лук" (Лидай, 1958: 32; Материалы, 1968: 47—48).

__Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..._129

Агрессивный характер внешней политики номадов отражают и ста­тистические данные. За 250 лет существования Хуннской империи номады, по разным вариантам подсчета (от 47 до 80) лет, вели военные действия на территории Китая, тогда как ханьцы только 15 раз совершали походы на север за Великую стену (Крадин, 1996: 68).

Отношения власти

Стабильность степных империй напрямую зависела от умения высшей власти организовывать поставку шелка, земледельческих продуктов, ремесленных изделий и изысканных драгоценностей с оседлых территорий. Поскольку эта продукция не могла произво­диться в условиях скотоводческого хозяйства, получение ее силой или вымогательством было первоочередной обязанностью правите­ля кочевого общества. Будучи единственным посредником между Китаем и Степью, правитель хуннского общества имел возмож­ность контролировать перераспределение получаемых из Китая добычи, "подарков ' и дани, посредством чего он усиливал свою собственную власть. Одновременно это позволяло ему сохранять империю, которая не могла существовать на основе экстенсивной скотоводческой экономики. В делах же внутренних шаньюй обла­дал гораздо меньшими полномочиями. Большинство политических решений на местах принималось племенными вождями.

Такая же двойственность обнаруживается в экономике Хунн­ской империи. "Имперский уровень правительства финансировался ресурсами, получаемыми из-за пределов Степи, без обложения на­логами скотоводов в империи, — пишет I . Барфилд. — Получение этой "иностранной помощи" силой или мирными средствами было первоочередной обязанностью имперского правительства ' (Barfiekl, 1981: 58). Американский кочевниковед весьма точно подметил двойственный характер природы власти шаньюя. Если в военное время могущество правителя Хуннской империи держалось на необходимости руководства военными действиями, то в мирное время его положение зависело от способностей перераспределять китайские подарки и товары.

130

И. И. Крадин. Кочевники Евразии

I . Барфилд подробно проанализировал механизм хуннской империальной машины, который функционировал примерно сле­дующим образом. Шаньюй совершал набеги для получения по­литической поддержки со стороны племен — членов "имперской конфедерации". Далее, используя угрозы, что снова разорит земли, вымогал от Хань "подарки" (для раздачи родственникам, вождям племени и дружине) и право на ведение приграничной торговли (для всех подданных) (Barfielcl, 1981: 52 — 57).

Однако "подарки" китайских императоров оставались на верх­них уровнях общественной пирамиды Хуннской державы. Извест­но, что ежегодная "дань" Хань составляла 10 ООО даней рисового вина, 5 ООО ху проса и 10 ООО кусков (пи) шелковых тканей (Ли­дай, 1958: 191; Материалы, 1973: 22). В то же время среднего­довой паек зерна для взрослого мужчины по китайским нормам составлял 36 ху. При таком нормировании данного количества зерна ежегодно могло хватать лишь для 140 человек. Если ис­пользовать хлебные продукты только в качестве пищевой добавки (например, в размере 20% от нормы), данного количества зерна могло хватить для питания в течение года примерно 700 чело­век. 1 аким образом, императорские поставки хлеба могли пред­назначаться только для удовлетворения нужд шаныоевой ставки (ВагЫИ, 1992: 47).

Один кусок (пи) представлял собой отрез длиной четыре чжана (9.24 м) и шириной два чи и два цуня (50 см) (Лубо-Лесничен-ко. 1994: 146). Исходя из этого, можно рассчитать, что ежегод­ные "подарки" шелком составляли около 92 400 м. Известно, что на самый простой мужской халат необходимо было четыре чжана ткани, тогда как на халат с прямой и изогнутой полой — соответ ственно 10 и 14 чжан (Крюков и др., 1983: 190). Следовательно, из 10 тыс. пи можно было пошить несколько тысяч шелковых халатов разного покроя. Даже при этих самых приблизительных подсче­тах очевидно, что китайский шелк расходовался на изготовление одежды для шаныоевого двора и на массовые раздачи племенным вождям. До простых скотоводов императорские "подарки" не до ходили.

Последнее подтверждается и археологическими источниками Лаковая посуда, как и другие предметы китайского производства

Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..

131

встречается главным образом в захоронениях хуннской элиты (Ру-денко, 1962: 96).

Однако основное население "имперской конфедерации' также испытывало потребность в получении продукции из земледельчес­кого мира. Номадам был необходим как шелк для одежды, так и зерно и некоторые другие сельскохозяйственные продукты, ремес­ленные изделия, металл. По этой причине шаньюй был вынужден отстаивать интересы своего народа перед стремящимся к автаркии южным соседом (Lattimore, 1940: 478—480) и вымогать право на торговлю, угрожая возобновлением набегов на пограничные про­винции Китая. Так он мог поддерживать свою власть среди ското­водов, не прибегая к войне или грабежам. Его роль как посредника между Хань и степняками стала такой же важной, как и его ста­тус верховного военного главнокомандующего. Поэтому хуннские шаньюй тщательно охраняли свою исключительную монополию на осуществление международных политических отношений с Китаем от имени всех племенных федератов степной "империи'. Наруши­тели монополии на осуществление внешней политики шаньюя в пе­риоды сильной власти сурово наказывались. Известен случай, ког­да в 177 г. до н. э. правый Сянь-Ван без согласования со ставкой совершил набег на приграничные территории округа Шанцзюнь и был за это строго наказан. Его послали на опасную войну против

юэчжеи (Лидай, 1958: 28-29).

Разумеется, в периоды ослабления единоличной власти шаньюя наиболее влиятельные "князья" также пытались завязывать не­официальные контакты с китайскими дипломатами, и те активно вступали в такие связи (см., напр.: Лидай, 1958: 204; Материалы, 1973: 24). Но в целом данная практика была нехарактерна. Мож­но согласиться с мнением того же Т. Барфилда, что в хуннской истории имелось немало случаев, когда соблазненные подарками и титулами вожди дезертировали вместе со своими племенами за Великую стену, но ни один племенной вождь или региональный наместник не имел права самостоятельно контактировать с хань-ским правительством и оставаться в степной империи (Barfield,

1981: 57).

Механизмом, соединявшим "правительство" степной империи и племенных вождей, были институты престижной экономики. Ма­

132

hi. H. Крадин. Кочевники Евразии

нипулируя подарками и одаривая ими соратников и вождей пле­мен по мере необходимости, шаньюй увеличивал свое политическое влияние и престиж щедрого правителя и одновременно как бы связывал получивших дар "обязательством" отдаривания. Племен­ные вожди, получая подарки, с одной стороны, могли удовлетво­рять личные интересы, а с другой — повышать свой внутриплемен-ной статус путем раздачи даров соплеменникам или посредством организации церемониальных праздников. Кроме того, получая от шаньюя дар, реципиент как бы приобретал от него часть сверхъес­тественной благодати, чем дополнительно способствовал увеличе­нию собственного престижа.

Т. Барфилд правильно отметил, что, разработав политику "пяти искушений', ханьгкие политики, вероятно, рассчитывали на про­стую человеческую алчность. Они полагали, что шаньюй опьянеет от количества и разнообразия редких диковинок и будет их копить в своей сокровищнице на зависть подданным или растранжиривать их на всяческие сумасбродства. Однако конфуцианские чиновники так и не поняли, на чем зиждется фундамент степной политики. Психология кочевника отличается от психологии земледельца и горожанина. Поскольку статус правителя степной империи зависел, с одной стороны, от возможности обеспечивать дарами и благами своих подданных и, с другой стороны — от военной мощи держа­вы, чтобы совершать набеги и вымогать "подарки", то причиной постоянных требований шаньюя об увеличении подношений была не его личная алчность (как ошибочно полагали китайцы!), а необхо­димость поддерживать стабильность военно-политической струк­туры. Самое большое оскорбление, которое мог заслужить степной правитель, по мнению Г. Барфилда (Bartield, 1981: 56—57), — это обвинение в скупости. Правитель кочевой империи должен быть щедрым. Следовательно, протекающие через его руки "подарки" не только не ослабляли, а, напротив, усиливали власть и влияние правителя в "имперской конфедерации".

Общественная структура

Во главе хуннского общества находился шаньюй. Он являлся верховным правителем степной империи, представлял ее в поли

Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..

133

тических и экономических отношениях с другими странами и на­родами. В его компетенцию входило объявление войны и мира, заключение политических договоров, право получения "подарков" и дани и их редистрибуция, заключение династических браков и т. д. По всей видимости, шаньюй был верховным главнокоманду­ющим, высшей судебной инстанцией и выполнял наиболее важные религиозные обряды (Таскин, 1984).

Шаньюй также являлся сосредоточением иррациональной влас­ти. Он выполнял наиболее важные религиозные обряды, обеспечи­вая номадам покровительство со стороны сверхъестественных сил. В официальных документах периода расцвета Хуннской империи шаньюй именовался не иначе, как "небом и землей рожденный, солнцем и луной поставленный, великий шаньюй сюнну".

Шаньюй имел многочисленных родственников, которые отно­сились к его "царскому" роду Люаньди (Луаньти, Сюйляньти): братьев и племянников, жен (яньчжи), сыновей и принцесс (цзюй-цзы) и т. д. Самыми титулованными из родственников шаньюя яв­лялись десять высших темников, которые составляли соответствен­но четыре и шесть "рогов". Первых четырех китайские летописцы называли титулом ван (князь).

Кроме родственников шаньюя в число высшей хуннской арис­тократии входили и другие знатные "семейства" — Хуянь, Лань и позднее появившиеся роды Сюйбу и Цюлинь (Лидай, 1958: 17, 680—681; Материалы, 1968: 40; 1973: 73). Часть из них также занимали высокие военно-административные должности темников.

На следующей ступени в хуннской иерархии находились пле­менные вожди и старейшины. В летописях чаще всего они обоз­начаются как "небольшие князья ", дувэи, данху, цецзюи (Лидай, 1958: 17; Материалы, 1968: 40). Наверное, часть тысячников была племенными вождями. Сотники и десятники являлись, вероятно, родовыми (клановыми) старейшинами различных рангов. В обя­занности вождей и старейшин входили хозяйственные, судебные, культовые, фискальные и военные функции.

У хунну имелась определенная прослойка служилой знати. В первую очередь — это дружина шаньюя, связанная с ним от­ношениями личной преданности. Возможно, наиболее доверенным дружинникам давались титулы гудухоу. Помимо номадов к ка­

134

H. И. Крадин. Кочевники Евразии

тегории служилой аристократии следует отнести иммигрантов из Китая, ставших советниками при шаньюевом дворе либо удостоив­шихся других должностей в административной иерархии империи и ставших очень полезными консультантами хуннских шаньюев. Они знакомили номадов с китайской тактикой военного дела, обучали ведению земледельческого хозяйства, иероглифической письмен­ности, основам придворного этикета и администрирования (Pritsak, 1954: 178-202).

Несколько ниже служилой знати на иерархической лестнице располагались вожди нехуннских племен, включенных в состав им­перской конфедерации или зависимых племен и владений, платив­ших номадам дань.

Основное население Хуннской державы составляли простые кочевники-скотоводы. Основываясь на некоторых косвенных дан­ных, можно предполагать, что многие важнейшие черты хозяйс­тва, социальной организации, быта и, возможно, даже менталитета хунну были детерминированы специфической экологией обитания и в своей основе мало чем отличались от особенностей культуры кочевников монгольских степей более позднего времени (Крадин, 1996: 86-90).

В письменных источниках отсутствуют сведения относительно различных категорий бедных и неполноправных лиц, занимавшихся скотоводством у хунну. Поэтому, основываясь на более общих закономерностях эволюции кочевых обществ (Krader, \9ЬЪ; Ка­занов, 1975; Марков, 1976; Масанов, 1995; Khazanov, 1984 и др.), можно только предполагать, что такие лица у хунну могли быть. Также неизвестно, насколько у хунну были распространены рабовладельческие отношения, хотя источники буквально пестрят данными об угоне номадами в плен земледельческого населения. Неразвитость рабства у хунну может быть объяснена сравни­тельно-историческими этнологическими исследованиями, которые убедительно свидетельствуют, что ни в одном из скотоводческих обществ рабство не получило значительного распространения (Ни-бур, 1907; Семенюк, 1958; Хазанов, 1975; Кляшторный, 1985; Крадин, 1992 и др.). Во-первых, использование рабского труда в выпасе скота экономически неэффективно. В скотоводческом труде потребности в дополнительных рабочих руках ограниченны, и они

__Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..._135

полностью удовлетворялись за счет внутренних ресурсов, и приток рабов извне был не нужен. Во-вторых, при кочевом образе жизни были сравнительно легкие условия для бегства, и одновременно существовала опасность повышенной концентрации рабов в одном месте при весьма низкой демографической плотности свободного населения. В-третьих, скотоводческий труд требовал определенной квалификации, личной заинтересованности и в то же время во мно­гих скотоводческих обществах считался престижным.

Скорее всего правы те исследователи (Гумилев, 1960: 147; Руденко, 1962: 70-71; Давыдова, 1975: 145; Хазанов, 1975: 139—144), которые считают, что подавляющее число военноплен­ных занималось земледелием и ремеслом в специально создан­ных для этого поселениях. Однако по социально-экономическому и юридическому положению большинство из этих лиц — циньцев (среди них было много и свободных перебежчиков) — являлись не рабами, а совершенно иной категорией населения. Их социаль­ный статус скорее всего был неодинаковым: от весьма условного полувассалитета до некоего подобия полукрепостничества. Клас­сическим поселком такого типа являлось Иволгинское городище в Бурятии (Давыдова, 1985; 1995).

Археологические данные существенно дополняют сведения ле­тописей. Чем выше статус усопшего, тем больше были затраты на сооружение погребальной конструкции, более пышным был опу­щенный с ним в могилу инвентарь. Монументальные сооружения создают специфическое священное пространство, которое символи­зирует божественный, иррациональный статус земной власти (при­менительно к хунну — так называемые царские курганы со всей атрибутикой, включая дромос — "дорожку" в загробный мир). Фокусируя ландшафт "на себя", воплощая "максимальную сак-ральность" социума, монументальные памятники как бы представ­ляют в опредмеченной форме реальный политической контроль и собственность.

Еще до образования империи, в период "борющихся царств , у хунну существовала значительная стратификация. На одном полю­се — простые захоронения рядовых номадов. На другом — могилы представителей племенной верхушки, в которых обнаружены боль­шое количество украшений для колесниц, редкое оружие, ювелир­

136_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..

137

мость применительно к проблеме вертикальной мобильности выра­жалась в том, что: 1) статус и власть, как правило, передавались внутри одной генеалогической группы в соответствии с принципами старшинства; 2) ни один индивид не мог существовать вне рамок какой-либо кланово-родовой группы; 3) социальный статус конк­ретного индивида нередко обуславливался статусом его генеалоги­ческой группы среди других аналогичных групп. Следовательно, возможности вертикальной мобильности были ограничены местом в социальной генеалогии того или иного кланового подразделения. Наиболее реальным способом повышения персонального статуса, правда, лишь до известных пределов, являлась преданность пра­вителю и личная военная доблесть.

Эволюция социально-политической организации

Социальная организация хунну состояла из традиционных для кочевников-скотоводов Евразии уровней. Ее низшие звенья (семья, семейно-родственные группы), называемые в китайских летописях ло (семья, юрта), базировались на реальных кровнородственных и экономических связях. Более высокие уровни — ило (род) — ли-ниджные и клановые группировки, по всей видимости, основыва­лись на реципрокных и других общинных связях, периодической трудовой кооперации, совместном владении средствами производ­ства, отдаленном реальном и фиктивном генеалогическом родстве. Наконец, высшие звенья социальной организации (бу — кочевье, племя) были объединены в "имперскую конфедерацию" (китайцы использовали для ее обозначения термин го. т. е. владение, неза­висимое государство) связями преимущественно политического и военного характера.

Хуннская держава при Модэ была разделена на три части: центр, левое и правое крылья. Крылья, в свою очередь, делились на подкрылья. Вся высшая власть была сосредоточена у шань­юя. Параллельно он управлял центром — племенами "метропо­лии" степной державы. Ему подчинялись 24 высших должностных лица, которые руководили крупными племенными объединениями и одновременно имели воинское звание темников (т. е. десяти-тысячников). Левым крылом командовал, как правило, старший

ные изделия и пластины с высокохудожественными изображениями животных из золота, жезлы, навершия знамен и пр. (могильники Алучжайдэн и Сигоупань во Внутренней Монголии [Тянь Гуанц-зинь, Го Сусинь, 1980; 1980а; Сюн Цуньжуй, 1983]).

В период расцвета хунну социальное расслоение еще более уве­личилось. В Ноин-Уле (Монголия) и Ильмовой пади (юг Буря­тии) расположены монументальные "царские" и "княжеские" кур­ганы хуннской элиты, на сооружение которых требовались немалые усилия (Доржсурэн, 1961; Руденко, 1962 и др.). Так, например, самый известный из хуннских курганов, исследованный в 1924— 1925 гг. экспедицией П. И. Козлова, представлял собой сооруже­ние с прямоугольной насыпью размером 14x16 м и высотой более 1,5 м. Могильная яма уходила крутыми уступами на глубину 9 м. С южной стороны она имела более пологий дромос, обрамленный каменной кладкой. Внизу в двух срубах находился гроб, покрытый лаком и росписью. Внутренняя поверхность срубов была задрапи­рована изысканными шерстяными коврами и шелковыми тканями. Покойного сопровождал богатый погребальный инвентарь (Крат­кие отчеты, 1925).

Погребения рядпвых номадов гораздо проще и беднее по ин­вентарю. Обычно это округлые или четырехугольные каменные насыпи размером (диаметром) 5 —10 м. Глубина могильной ямы обычно доходила до 3 м. На дне ее стоял деревянный гроб (реже гроб в срубе). Захоронение сопровождалось отдельными предме тами вооружения, сбруи, орудиями труда, украшениями и заупо­койной пищей (Доржсурэн, 1961; Коновалов, 1976; Цэвэндорж, 1985; Миняев, 1992; 1998 и др.). Но если сравнить погребе­ния кочевников с могилами оседлого населения, проживавшего на территории Иволгинского городища, то последние выглядят еще скромнее и беднее (Давыдова, 1982; 1996).

Насколько жесткой была эта общественная пирамида? Возмож­но ли было индивиду преодолеть иерархические ступени и повы­сить свой административный и социальный статус? Исследования по социальной антропологии народов Евразии показывают, что для кочевников-скотоводов была характерна так называемая генеалоги ческая система родства (Bacon, 1958; Kracler, 1963; Хазанов, 1975. Марков, 1976; Khazanov, 1984; Масанов, 1995 и др.). Ее значи

38

И. И. Крадин. Кочевники Евразии

ын шаньюя — наследник престола. У него был соправитель по евому крылу. У правителя правого крыла был также соправитель. )ни были наиболее близкими родственниками правителя степной мперии и имели высшие титулы князей (ванов). Князья и еще 1есть наиболее знатных темников считались "сильными", им под-инялось не менее 10 тыс. всадников. Остальные темники реально мели менее 10 тыс. конников (Лидай, 1958: 17; Watson, 1961: 53-164; Материалы, 1968: 40).

На низшем уровне административной иерархии находились естные племенные вожди и старейшины. Официально они подчи­нись 24 наместникам из центра. "Каждый из двадцати четырех ачальников также сам назначает тысячников, сотников, десятников, гбольших князей, главных помощников, дувэев, данху и цецзюев" Лидай, 1958: 17; Материалы, 1968: 40). Однако на практике за-1симость племенных лидеров была ограничена. Ставка находилась остаточно далеко, а местных вождей поддерживали родственные ч племенные группы. Поэтому влияние на местную власть им-грских наместников было в известной степени ограничено, и они э1ли вынуждены считаться с интересами подчиненных им племен, .аково же было общее число данных племенных групп в пределах „уннской имперской конфедерации, источникам неизвестно.

Использование китайским историком для описания админист-1Тивно-политической структуры хуннского общества как военных емники, тысячники, сотники), так и традиционных (князья раз-six рангов, дувэи, данху и пр.) терминов дает основание предпо-зжить, что системы военной и гражданской иерархии существо-1ли параллельно. Каждая из них имела отличительные функции, истема недесятичных рангов использовалась для гражданского 1равления племенами. Система десятичных рангов применялась ) время войны, когда большое количество воинов из разных час-й Степи объединялись в одну или несколько армий (Barfield, >92: 38).

Власть шаньюя, высших военачальников и племенных вождей i местах поддерживалась строгими, но простыми традиционными >рмами. В целом, как оценивали хуннские законы китайские хро-1сты, наказания у номадов были "просты и легко осуществимы" сводились главным образом к палочным наказаниям, ссылке и

Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..

139

смертной казни. Это давало возможность быстро разрешать на разных уровнях иерархической пирамиды конфликтные ситуации и сохранять стабильность политической системы в целом. Не случай­но, что для китайцев, с детства привыкших к громоздкой и непово­ротливой бюрократической машине, система управления Хуннской конфедерации казалась предельно простой: управление целым го­сударством подобно управлению своим телом' (Лидай, 1958: 31; Материалы, 1968: 46). Стройная система рангов, разработанная при Модэ, не сохранилась в дальнейшем. Впрочем, она и не мог­ла сохраниться. Это связано с тем, что в силу традиционной для кочевой аристократии практики полигамии воспроизводство элиты в кочевых империях осуществлялось едва ли не в геометрической прогрессии. Разумеется, право на наследование высокого положе­ния и основного имущества имели не все потомки, а, как правило, сыновья от главной жены. Остальные наследовали только доста­точно высокий статус (скорее всего, в соответствии с принципом конического клана). Однако это не исключало всех наследников из генеалогической иерархии. К тому же всегда встречались исклю­чения для любимчиков или детей от молодых любимых жен. Что же касается многочисленных близких и дальних родственников шаньюя, то в их жилах текла голубая "королевская кровь, и все члены рода Люаньди, без исключения, имели право претендовать на место под солнцем хуннской социальной лестницы.

Выделяются несколько периодов наиболее активного введения новых титулов (Крадин, 1996: 125 — 132). Первый приходится при­мерно на 100 — 50 гг. до н. э. В этот промежуток времени возник переизбыток представителей хуннской элиты. 1 ак как все члены знатных кланов не могли быть обеспечены соответствующим их происхождению местом в общественной иерархии, то между ними неизбежно возникала острая конкуренция за обладание тем или иным высоким статусом и соответствующими ему материальными благами. Это привело в конечном счете к временному распаду Хуннской державы на несколько враждующих между собой объ­единений и к гражданской войне 58~36 гг. до н. э.

Следующий период массового введения новых титулов и долж­ностей начинается с последней трети I в. до н. э. Сложившая­ся после гражданской войны новая комбинация политических сил

140_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_ Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..._ 141

ность младшего соправителя наследуется внутри его линиджа, но его наследники не могут претендовать на трон шаньюя (Крадин,

1996: 132-135).

Таким образом, данные изменения свидетельствуют о посте­пенном ослаблении автократических отношений в империи и замене их связями конфедеративными, что, в частности, подтверждает переход от троичного административно-территориального деления к дуальному. Оттеснялись на задний план военно-иерархические отношения, вперед выдвигалась генеалогическая иерархия между "старшими" и "младшими по рангу племенами. Империя посте­пенно трансформировалась в племенную конфедерацию.

Суперсложное вождество и раннее государство

До сих пор специалисты не могут прийти к единому мнению относительно уровня развития хуннского общества. По этой теме высказывались самые разнообразные точки зрения. В марксист­ском кочевниковедепии одни авторы относили хуннское общество к рабовладельческой стадии ( Iолстов, 1934; Ма Чаншоу, и др.). К сожалению, эти (теперь уже) устаревшие взгляды до сих пор пе­риодически встречаются в китайской историографии (см., напр., Ма Жэньнань, 1983; С юн Цуньжуй, 1983). Другие исследователи на­стаивали на догосударствепном ("военно-демократическом", племен­ном, дофеодальном) характере хуннского общества (Гумилев. 1960; Марков, 1976: 45-47, 57), третьи придерживались точки зрения о его раннегосударственной форме (раннеклассовой, раннефеодальной) (Гаскин, 1968; 1984; Сэр-Оджав. 1971; Давыдова, 1975; (ухбаатар, 1975; 1980; Хазанов, 1975; Мартынов, 1989 и др.), четвертые писа­ли о сложившемся феодализме (Плетнева, 1982).

В зарубежной немарксистской историографии оценка уровня развития хуннского общества также не получила однозначного ис­толкования. Одни исследователи полагают, что Хуннская держава представляла собой догосударственную племенную конфедерацию (Yamada, 1982 и др.). Ряд исследователей оценивают уровень социальной интеграции хуннского общества как государственно-подобный (Мори. 1950; Pritsak. 1954; Masao Mori. 1973 и др.). Особенную важность, с моей точки зрения, имеют работы 1 . Бар­

постепенно "затвердевала в прочную иерархию. В свете новой внешней политики требовалась корректировка административной системы управления, часть старых титулов оказалась косвенно скомпрометированной негативной связью с кем-либо из врагов или предателей. Необходимо было закрепить новый принцип наследо­вания власти, отработать принципы принятия политических реше­ний, ввести новые должности и адекватные им пышные титулы. В конечном счете новый рост представителей высшей элиты ко­чевников вызвал столкновение за ограниченные ресурсы и привел к распаду степной империи в 48 г. н. э. на северную и южную конфедерации.

I ретье и последнее масштабное появление новых титулов отно­сится ко времени разделения Хуннской державы на враждующие стороны. Китайский историк Фань Е дал подробное описание по­литической системы южной конфедерации этого времени (Лидай, 1958: 680-681; Матери алы, 1973: 73). 'I еоретически его описание можно экстраполировать как на северных хунну, так и на потес-тарно-политическую систему Хуннской державы I в. н. э. в целом. Это дает уникальную возможность проследить динамику полити­ческих институтов у хунну на протяжении 250 лет.

Основные изменения между державой эпохи Модэ и обще­ством хунну накануне распада были в следующем: 1) переход от троичного военно-административного деления к дуальному; 2) Сыма Цянь писал о четко разработанной военно-администра­тивной структуре с 24 темниками. Фань Е не упоминает о "деся­тичной системе, вместо военных званий темников перечисляются гражданские титулы князей (ванов); 3) по "Ши цзи", к ванам отнесены только так называемые "четыре рога" (левый и правый сянь-ваны и лули-ваны); по "Хоу Хань шу", "шесть рогов" так­же отнесены к ванам; 4) в Хуннской империи изменился порядок престолонаследия. Если первоначально престол шаньюя переда­вался от отца к сыну (за исключением нескольких экстраорди­нарных случаев), то постепенно стал преобладать другой порядок — удельно-лествичный: от брата к брату и от дяди к племяннику; }) у хунну возобладал принцип соправительства (по В. В. 1 ре-павлову), согласно которому у правителя кочевой империи имеется соправитель, управляющий младшим по рангу "крылом". Долж­

142_/У. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 7. Имперская конфедерация Хунну..

143

лишь консенсуальнои властью, т. е., по сути, авторитетом, тогда как в государстве правительство может осуществлять санкции с помощью легитимизированного насилия (Service, 1975: 16, 296— 307; Claessen, Skalnik, 1978: 21-22, 630, 639-40 etc.). X арактер власти хуннского шаньюя, в принципе, позволяет интерпретировать объем его могущества более как консенсуальный, лишенный моно­полии на законную силу. Шаньюй выступает главным образом в качестве редистрибутора, вся сила которого держится на личных способностях и умении получать вне общества престижные товары и перераспределять их между подданными. Хуннская держава была основана на недостаточно стабильных дарообменных связях между шаныоем и вождями племен, исследователям неизвестны массовый аппарат принуждения у хунну и писанное право.

Для характеристики подобных обществ, более многочисленных и структурно развитых, чем сложные вождества, но в то же вре­мя не являющихся государствами (даже "зачаточными" ранними государствами), был предложен термин суперсложное вождество (Крадин, 1992: 152). Этот термин был принят коллегами-кочев-никоведами (Трепавлов, 1995; Скрынникова, 1997), хотя в тот момент четких логических критериев, отделяющих суперсложное вождество от сложного вождества и от раннего государства, сде­лано не было.

Принципиальное структурное отличие между сложным и су­персложным вождеством было зафиксировано Р. Карнейро (он, правда, предпочитает называть их, соответственно, "компаун-дным и консолидированным" вождествами). По его мнению, отличие простых вождеств от компаундных носит чисто количест­венный характер. Компаундные вождества состоят из нескольких простых, над субвождями дистриктов (т. е. простыми вождества­ми) находится верховный вождь, правитель всей политии. Однако Р. Карнейро заметил, что компаундные вождества при объедине­нии в более крупные политии редко оказываются способными пре­одолеть сепаратизм субвождей и такие структуры быстро распада­ются. Механизм борьбы со структурным расколом был прослежен им на примере одного из крупных индейских вождеств, обитавших в XVII в. на территории нынешнего американского штата Вирги­ния. Верховный вождь этой политии по имени Паухэтан, чтобы

филда, который развивает весьма плодотворную идею, что поли­тическая организация у хунну в форме "имперских конфедераций возникает как способ адаптации кочевников к соседним земледе­льческим цивилизациям (Bartield, 1981; 1992).

Наиболее спорным, таким образом, в дискуссии о характере хуннского общества является вопрос: могли ли хунну самостоя­тельно преодолеть барьер государственности? В настоящее время существуют две наиболее популярные группы теорий, объясняющие процесс происхождения и сущность раннего государстьа. Конф­ликтные, или контрольные, теории показывают происхождение го­сударственности и ее внутреннюю природу с позиции отношений эксплуатации, классовой борьбы, войны и межэтнического доми­нирования. Интегративные, или управленческие, теории главным образом ориентированы на то, чтобы объяснить феномен госу­дарства как более высокую стадию экономической и общественной интеграции (Fried, 1967; Carneiro, 1970; Service, 1975; Claessen, Skalnik, 1978; Haas, 1982; Johnson, Earle, 1987; Васильев, 1983; Павленко, 1989; Попов, 1990; Годинер, 1991 и др.).

Однако ни с точки зрения конфликтного, ни с точки зрения интегративного подходов Хуннская держава (как и многие другие кочевые империи) не может быть однозначно интерпретирована ни как вождество, ни как государство (подробнее см.: Крадин, 1996: 141 — 147). Ее государственный характер ("узаконенное насилие ) ярко проявляется только в отношениях с внешним миром (воен­но-иерархическая организация для изъятия прибавочного продукта у соседей и сдерживания давления извне; признание со стороны Китая в качестве самостоятельного "владения и специфический церемониал во внешнеполитических отношениях).

В то же время во внутренних отношениях " государственно -подобные' империи номадов (за исключением некоторых вполне объяснимых случаев) основаны на ненасильственных (консенсуаль-ных и дарообменных) связях, они существовали за счет внешних источников, без установления налогообложения и эксплуатации скотоводов. Наконец, в хуннском обществе отсутствовал главный признак государственности. Согласно многим современным тео­риям политогенеза главным отличием государственных форм от догосударственных является то, что правитель вождества обладает

144_/У. И. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 7. Имперская конфедерация Хунну.

145

сударства" (в китайских летописях го). Данные вождества имели сложную систему титулатуры вождей и функционеров, вели дипло­матическую переписку с соседними странами, заключали династи­ческие браки с представителями высших сословий земледельческих государств, соседних кочевых империй и "квазиимперских" поли­тии номадов.

Для них характерны зачатки урбанистического строительства (хунну уже стали воздвигать укрепленные городища, а "ставки" империй жужаней, тюрок и уйгуров представляли собой насто­ящие города), возведение пышных усыпальниц и заупокойных храмов для степной элиты (Пазырыкские курганы на Алтае, скифские курганы в Причерноморье, хуннские захоронения в Ноин-Уле и Гол Моде и др.). В ряде суперсложных вождеств кочевников элита пыталась вводить зачатки делопроизводства (хунну), в других существовала записанная в рунах эпическая история собственного народа (тюрки), а некоторые из типичных кочевых империй, например, Монгольскую державу первых де­сятилетий ХШ в., есть прямой соблазн назвать государствами. Однако нельзя забывать, что все данные общества отличает отсутствие специализированного бюрократического аппарата и монополии элиты на узаконенное применение силы. Именно это обстоятельство дает основание интерпретировать большинство типичных кочевых империй (при всей их внешней государствен-ноподобности) как суперсложные общества.

справиться с центробежными устремлениями вождей сегментов, стал замещать их своими сторонниками, которые обычно являлись его близкими родственниками. Это придало важный структурный импульс последующей политической интеграции (Carneiro, 1992).

Схожие структурные принципы были выявлены в истории хун­ну. Хуннская держава состояла из полиэтничного конгломерата вождеств и племен, включенных в состав "имперской конфедера­ции". Племенные вожди и старейшины были инкорпорированы в общеимперскую десятичную иерархию. Но их власть в известной степени была автономной от политики центра и основывалась на поддержке со стороны соплеменников. В отношениях с племена­ми, входившими в имперскую конфедерацию, хуннский шаньюй опирался на поддержку своих ближайших родственников и со­ратников, носивших титулы темников (имеются в виду те из 24 военачальников темников, которые не являлись вождями племен "ядра хуннского этноса). Они были поставлены во главе особых надплеменных подразделений, объединявших подчиненные или со­юзнические племена в "тьмы" численностью примерно по 5 10 тыс. воинов. Эти лица должны были являться опорой политике метрополии на местах (Крадин, 1996: 106-114).

Но при этом совершенно очевидно, что суперсложное вождест­во, рассматриваемое здесь на примере Хуннской кочевой империи, уже гораздо ближе к раннему государству, чем к сложному вож-деству. Практически это уже реальная модель, прообраз ранне-государственного общества. Гели численность сложных вождеств измеряется, как правило, десятками тысяч человек (см., напр., Johnson, Earle, 1987: 314) и они по сути этнически гомогенны, то численность полиэтничного населения суперсложного вождества составляет многие сотни тысяч и даже больше человек (примени­тельно к кочевым империям Центральной Азии в пределах 1 — 1,3 млн), их территория (с учетом намного меньшей плотности насе­ления кочевников!) в несколько порядков раз больше площади, обычной для простых и сложных вождеств.

С точки зрения соседних земледельческих цивилизаций (разви­тых доиндустриальных государств) такие кочевые общества счита­лись самостоятельными субъектами международных политических отношений и нередко воспринимались как равные по статусу "го­

ГЛАВА 8

ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ ЖУЖАНЬСКОГО КАГАНАТА*

Жужани (жуаньжуани) были обычными для Центральной Азии кочевниками-скотоводами. В "Сун шу" дается типичная характе­ристика их образа жизни: у жужаней "нет городов", они "занима­ются скотоводством, переходя с места на место в поисках воды и травы". Живут жужани в юртах, которые китайские хронисты на­зывают то 'войлочными палатками" (чжань чжан), то "куполооб­разными шалашами" (цюнлу) (Материалы, 1984: 289—90). Там же дается яркое описание суровых (с точки зрения китайского хро ниста) природных условий обитания жужаней: "В их землях мрач­ные горы, на которых в разгар лета скапливается снег, а равнины тянутся на несколько тысяч ли [им не видно конца], как бы ни напрягали зрение. В степях нет зеленой травы, климат холодный, лошади и крупный рогатый скот жуют сухую траву и лижут снег, но от природы жирны и крепки" (Материалы, 1984: 289). Пищей для них служили мясо животных и кобылье молоко (Хандсурэн. 1993: 97). По источникам дополнительно известно, что у жужаней было меридиональное кочевание. Летом они кочевали в Халха Монголии, зимой переселялись на юг через пустыню Гоби (Мате риалы, 1984: 267). По всей видимости, это упоминание касается не всех жужаньских племен. Однако, опираясь на этнографические параллели (Мурзаев, 1952: 48~9; Вайнштейн 1972: 58, 66-73, Хазанов, 1975: 10-1; Khazanov, 1984: 37~39, 40~69; Андриа

Общественный строй Жужаньского каганата // История и археоло гия Дальнего Востока: к 70-летию Э. В. Шавкунова. Владивосток: Изд-вс: ДВГУ. 2000. С. 80 94.

Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 147

нов, 1985: 41-81; Динесман, Болд, 1992: 193-194; Масанов, 1995: 77 — 86 и др.), можно допустить, что в мирное время жужа­ни передвигались на летние и зимние пастбища по давно установ­ленным маршрутам. Только значительные природные катаклизмы (снегопады, засухи) могли привести к нарушениям сложившихся маршрутов перекочевок. В годы же политической нестабильности жужани бросали скот и обозы и укрывались от преследования в предгорных долинах Хангая и Хэнтэя (Материалы, 1984: 267, 273, 282, 285).

К сожалению археологических данных о жужанях практичес­ки нет. Некоторые индивидуальные находки, типологически со­поставимые с аварскими древностями, связываются монгольскими археологами с жужанями (Сэр-Оджав, 1971: 17; История МНР, 1983: 107), однако необходимо признать, что целостной археологи­ческой культуры еще не выделено (Сэр-Оджав, 1971: 16; Пэрлээ, 1974: 271; Шавкунов, 1978: 23; Савинов, 1984: 22). Письменных свидетельств китайских хронистов также не очень много. 1 ем не менее они являются практически единственным источником при реконструкции различных сторон истории жужаней, в том числе и при анализе их общественного строя.

Самый главный источник по истории жужаней — это 103-я глава летописи "Вэй шу" ("Истории династии Вэй"). Некоторая информация содержится также в работах "Бэй ши" ("История северных династий"), "Сун шу" ("История династии Сун") и в ряде других летописей (Жоужань, 1965). Сведения о жужанях переводились на разные европейские языки. На русский язык они были переведены еще в прошлом веке Н. Я. Бичуриным (1950: 184 — 208). Последний тщательный и подробно комментированный перевод источников о жужанях был сделан в середине 80-х гг. В. С. Таскиным (Материалы, 1984: 267~95, 398-416).

Различные вопросы истории жужаней рассматривались в це­лом ряде статей, коллективных трудах и специальных монографи­ях (БНМАУ-ын туух, 1966: 105-130; Сэр-Оджав, 1971; 1977; Хандсурэ, 1973; 1993; Kollautz, Miyakawa, 1970; История МНР, 1983: 106-8; Воробьев, 1994: 297-303 и др.). В целом они опираются на классическую нарративную традицию китайских

148

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

династийных летописей. Особо выделяется только точка зрения Г. Сухбаатора, который полагает, что вместо Жужаньского кагана­та существовало монголо-нирунское царство (1992).

Проблема социального строя Жужаньского каганата также рассматривалась рядом исследователей. В период господства пя-тичленной формационной схемы некоторые ученые определяли уровень развития жужаньского общества как рабовладельческий (Бернштам, 1946: 9, 82; 1951: 129; Толстов, 1948: 256~9). Од­нако поскольку время существования каганата пришлось на эпо­ху зарождения феодализма в Европе, то в оценке марксистских (главным образом советских и монгольских) исследователей не было особенных разногласий по поводу его формационной харак­теристики — в подавляющем большинстве общественный строй жужаней они определяются как раннефеодальный (БНМАУ-ын туух, 1966: 105-130; История МНР, 1967: 83-86; 1983: 106-8; Сэр-Оджав, 1971: 16-7, 24; 1977: 157-8; Хандсурэн, 1973; 1993; Iаскин, 1984: 37 и др.). Ряд авторов, не акцентируя внимание на феодализме, характеризовали Жужаньский каганат как раннее го­сударство (Плетнева, 1982: 67, 87; Кычанов, 1987; 1997: 74—9; Воробьев, 1994: 298-301). Л. Н. Гумилев определил жужаньское общество как 'примитивную военную организацию, существовавшую за счет ограбления соседей" (1961: 7), образно назвав их в одной из последних работ "бандой степных разбойников" (1993: 107).

Образование каганата

Проблему образования Жужаньского каганата необходимо рас­сматривать в контексте более общих современных теорий политоге -неза. В политической антропологии XX столетия были разработа­ны две наиболее популярные теории политогенеза: "интегративная (Э. Сервис) и "конфликтная" (М. Фрид). Согласно первой вож­дество и государство возникают как результат преобразования уп­равленческих структур усложняющегося общества. Согласно второй государство — это организация, предназначенная для стабилизации отношений в сложном, стратифицированном обществе (Fried, 1967; Service, 1975; Claessen, Skalnik, 1978; 1981; Cohen, Service, 1978; Haas, 1982; Gailey, Patterson, 1988; Павленко, 1989; Годинер, 1991 и др.).

_Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 149

Однако ни с той, ни с другой точки зрения нельзя считать, что государственность была для кочевников внутренне необходимой. Все основные экономические процессы в скотоводческом обществе осуществлялись в рамках отдельных домохозяйств. По этой при­чине какой-то особенной нужды в специализированном бюрокра­тическом аппарате, занимающемся управленческо-редистрибутив-ной деятельностью, не было. С другой стороны, все социальные противоречия между номадами решались в рамках традиционных институтов поддержания внутренней политической стабильности. Сильное давление на кочевников могло привести к откочевке или применению ответного насилия, поскольку каждый свободный но­мад был одновременно и воином.

Потребность в объединении кочевников возникает только в случае войн за ресурсы существования, организации грабежей земледельцев или экспансии на их территорию, а также при установлении контроля над торговыми путями. В данной ситуации складывание сложной по­литической организации кочевников в форме "кочевых империй" есть одновременно и продукт интеграции, и следствие конфликта (между номадами и земледельцами). Кочевники-скотоводы выступали в дан­ной ситуации как класс-этнос и специфическая государственноподоб-ная ксенократическая (от греч. ксено — наружу и кратос — власть) политическая система. Образно говоря, по отношению к оседлым цивилизациям они представляли собой нечто вроде "надстройки" над земледельческо-городским "базисом" (Крадин, 1992; 1996). С этой точки зрения создание "кочевых империй" можно счи­тать частным случаем популярной в свое время "завоевательной" (Л. Гумплович, Ф. Оппенгаймер) теории политогенеза, согласно которой война и завоевание являются предпосылками для последу­ющего закрепления неравенства и стратификации.

Еще одна модель политогенеза, применимая к происхождению степных империи, — торговая ' (Webb, 1975; Ekholm, 1977). Ее основная посылка заключается в том, что внешнеторговый обмен с последующей редистрибуцией редких и престижных товаров среди подданных является важным компонентом власти вождей и пра­вителей ранних государств (Павленко, 1989 и др.). Это хорошо согласуется с тем, что стабильность степных империй напрямую зависела от умения высшей власти организовывать поставку шелка,

150_/V. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 151

ства со стабильной экономической системой. Т. Барфилд (Barfield, 1992: 8-16) проследил синхронность процессов роста и упадка земледельческих "мир-империй" и периодов взлета и упадка степ­ных народов Внутренней Азии. Как правило, самые влиятельные китайские династии существовали примерно в одно время с наи­более могущественными кочевыми империями (Хань — Хунну, Тан — тюрки, Сун, Цзинь — Монгольский улус).

Однако для осуществления успешной военной экспансии нома­дам было необходимо предварительно осуществить одно немало­важное условие — объединить разрозненные по всей территории Халха-Монголии племена в единую степную империю. Очевидно, что это было под силу далеко не каждому племенному вождю. Вот здесь-то и проявлялся субъективный фактор исторического процес­са. Если в Степи появлялся талантливый полководец и политик, которому сопутствовала удача, номады оказывались объединенны­ми в единую степную империю. Если же амбиции превосходили способности кандидата на лидерство или в события вмешивались случайные обстоятельства (болезнь, шальная стрела и пр.), Степь оставалась без единоначалия.

Таким образом, причины возникновения Жужаньского каганата необходимо искать как во внешнеполитических, так и во внутренних событиях. Первое существенное обстоятельство — это отсутствие централизации на территории Китая. В начале IV в., с того време­ни, когда в источниках впервые появляются сведения о жужанях, в Северном Китае существовало семь самостоятельных царств. На рубеже IV—V вв. на севере было уже двенадцать царств и мини-империй, созданных завоевательными династиями кочевников, а на юге — царство Восточная Цзинь.

Наиболее существенные события произошли в последней чет­верти IV в., когда кочевники тоба создали на северной территории Китая империю Северная Вэй. В отличие от китайцев, которые никогда особенно не преуспевали в борьбе с кочевниками на их территории (см., напр., о хунно-ханьских войнах: Крадин, 1996: 58—63), вчерашние номады тоба легко смогли осуществить то, что было не под силу оседлым жителям. Они несколько модифи­цировали тактику генералов ханьского императора У-ди. 1 обаские войска в краткие сроки доходили до пустыни Гоби. Затем, оставив

земледельческих продуктов, ремесленных изделий и изысканных драгоценностей из оседлых территорий. Так как эта продукция не могла производиться в условиях скотоводческого хозяйства, получение ее силой или вымогательством было первоочередной обязанностью правителя кочевого общества. Будучи единственным посредником между Китаем и Степью, правитель номадного об­щества имел возможность контролировать перераспределение до­бычи и тем самым усиливал свою собственную власть. Это поз­воляло поддерживать империю, которая не могла существовать на основе экстенсивной скотоводческой экономики (Barfield, 1991; 1992; Голден, 1993; Крадин, 1996 и др.).

Степень централизации кочевников была прямо пропорцио­нальна величине соседней земледельческой цивилизации. С точки зрения мир-системного подхода кочевники всегда занимали место "полупериферии", которая объединяла в единое пространство раз­личные региональные экономики (локальные цивилизации, "мир-империи"). В каждой локальной региональной зоне политическая структурированность кочевой "полупериферии" была прямо про­порциональна размерам "ядра". Исходя из этого, кочевники Се­верной Африки и Передней Азии, чтобы торговать с оазисами или нападать на них, объединялись в племенные конфедерации или вождества; номады восточноевропейских степей, существовавшие на окраинах античных государств, Византии и Руси, создавали "квазиимперские" государственноподобные структуры, а во Внут­ренней Азии, например, таким средством адаптации стала кочевая империя (Lattimore, 1940; Barfield, 1981; 1992; Khazanov, 1984; Фурсов, 1988; 1995; Крадин, 1992; 1996; Голден, 1993 и др.).

С этой точки зрения по аналогии с законом Ньютона можно вывести мир-системный закон тяготения, согласно которому вели­чина кочевых обществ и их могущество прямо пропорциональны размерам и силе оседло-земледельческих обществ "центра", вхо­дящих с номадами в общую региональную суперсистему.

Но и это не все. Изменения в "центре" региональных супер­систем влияют на процессы, происходящие в периферийных и по­лупериферийных обществах. Номадам нужны продукты земле­дельческого хозяйства, шелк, изысканные яства. Получить их и перераспределить среди подданных ханы могли только от обще­

152

Н. hi. Крадин. Кочевники Евразии

обозы, легкая кавалерия с запасом провианта быстро пересека­ла пустыню и совершала стремительный рейд по незащищенным жужаньским кочевьям, приводя последних в ужас. В один из походов в 429 г. (т. е. уже в период существования Жужаньского каганата) эффект от рейда был таков, что жужани рассеялись по степи неизвестно куда, а скот разбрелся без присмотра, самостоя­тельно добывая себе корм.

С течением времени в Китае сложились два довольно круп­ных центра ', которые поглощали более мелкие владения, — по­лукочевническая империя 1 оба Вэй на севере и царство Сун на юге. Жужани, которые постепенно заняли основную часть Внешней Монголии, постоянно подвергались карательным набегам северо-вэйцев. В конце IV в. в Халхе не было ни мира, ни единства. Монголоязычные племена на востоке и их тюркоязычные соседи на западе были раздроблены на отдельные племенные группы и непрочные объединения в виде племенных союзов и вождеств. Их предводители плели интриги и вели бесконечные междоусобные войны. В такой ситуации требовалась железная рука, без которой жужани скорее всего были обречены оставаться раздробленными до тех пор, пока их не включили бы в состав другого, более круп­ного объединения кочевников.

Вот тут-то и проявился так называемый субъективный фактор — ин­дивидуальные способности одного-единственного человека и случайное стечение обстоятельств. I аким избранником стал Шэлунь — пото­мок в шестом колене от легендарного первого правителя жужаней Мугулюя. Будущий основатель Жужаньской империи Шэлунь, судя по всему, был талантливым политиком. Китайские хронисты весьма нелестно характеризовали его как "жестокого" и "хитрого" человека. В молодости (к сожалению, не известна дата его рож­дения) он был вынужден перенести вместе со своими сородичами все ужасы от нашествий тобасцев. Смерть близких и унижение (подчинение и неволя, пусть даже в достаточно мягкой форме) могли сильно повлиять на его выбор и закалить характер.

В 394 г. Шэлунь делает решающий шаг. Он разрывает вас­сальные отношения с тобаским ханом и бежит к дяде, на запад. Там за какие-то шесть—восемь лет где силой, где хитростью, ему удалось расправиться со всеми основными политическими про­

_Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 153

Титул каган впервые появился у сяньбийцев (7аскин, 1986: 214 215).

тивниками, в том числе и с родственниками дяди, которые не приняли его власть, подчинить и объединить многие монголо- и тюркоязычные (гаоцзюйцы) племена. В 402 г., собрав своих сто­ронников на берегу р. Жолошуй (возможно, это Халха), Шэлунь объявил о создании имперской конфедерации, приняв титул кага­на* (точнее цэдофуа кэнань — "каган правящий и приводящий к расширению"). Он произвел коренную реорганизацию военно-ад­министративной структуры жужаньского общества, разбив населе­ние-войско на сотни и тысячи, ввел обязательный учет количества имеющихся воинов, установил строгие правила поведения в бою и формы наказания за их нарушения (Материалы, 1984: 267). Именно так действовали и знаменитый предшественник Шэлу-ня — хуннский шаньюй Модэ, и впоследствии создатель великой Монгольской империи — Чингиз-хан.

С созданием Жужаньского ханства сформировалась внут­рирегиональная троичная структура: государство Сун (на юге Китая) — "буферная" полукочевая империя Тоба Вэй (на севе­ре Китая) — жужаньская имперская конфедерация (во Внешней Монголии).

Степная империя

Для каганата были характерны типичные для "кочевых импе­рий" Евразии {Крадин, 1992: 168; Васильев, Горелик, Кляштор­ный, 1993: 33; Трепавлов, 1993: 17 —18; Кляшторный, Савинов, 1994: 6 и др.) черты административно-политического устройства.

1. Каганат был типичной "имперской конфедерацией . По­мимо собственно жужаньских племен — "метрополии степной империи — в него входили: а) принявшие вассалитет Шэлуня дру­гие этнически родственные и иноэтничные владения и племена; б) присоединенные силой народы, как, например, уйгурские "ко­чевья" или племенное объединение тюркоязычных номадов (по "Цзю Тан шу" — остатки сюнну) под предводительством Жиба-ецзи (Материалы, 1984: 269, 271, 278).

154

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

2. Основой существования ханства была экзоэксплуатация. Жужани в периоды могущества практиковали так называемую дистанционную эксплуатацию — политику попеременных набегов и вымогания богатых подарков от Китая (своеобразный "рэкет"), набеги на государства Средней Азии (Бичурин, 1950б: 247; Ма­териалы, 1984: 289) с целью контроля торговых путей на запад, а также грабежи своих соседей. "Все мелкие владения, страдав­шие от набегов и грабежей Шэлуня, были [как бы] на привязи" (Материалы, 1984: 269). Известно также, что тюрки поставляли жужаням железо (Бичурин, 1950а: 221, 228).

3. Жужаньское ханство занимало огромную территорию. За­падные границы каганата доходили до р. Или и Таримской впа­дины, восточные — до границ киданей и Когурё, северные — до Байкала и верховьев Амура, южные — до великой пустыни Гоби (Материалы, 1984: 269, 289, 408, прим. 22). Он был разделен на западное и восточное крылья, однако известно, что дуальная организация зафиксирована у жужаней еще в доимперский период (Материалы, 1984: 267, 273). Первона чально правитель восточ­ного крыла считался более высоким по статусу (Материалы, 1984: 267), однако впоследствии этот порядок, по-видимому, изменился на противоположный (Материалы, 1984: 273, 278, 285).

4. Общественная организация Жужаньской империи была осно­вана по "военно-иерархическому" принципу. В "Вэй шу" сообщает­ся, что в начале V в. Шэлунь ввел так называемую "десятичную" систему: "Впервые установил военные законы, по которым 1000 человек составляли отряд (цзюнь), во главе отряда ставился на­чальник, а 100 человек составляли знамя (чуан), во главе знамени ставился вождь" (Материалы, 1984: 269). Термин "начальник" (цзян) можно перевести также как "генерал", а вождь (шауи) как "предводитель" или "командир". Н. Я. Бичурин перевел эти на­звания соответственно как "предводитель" и "начальник" (1950а: 187). Интересно, что чуть ниже "Вэй Шоу" сообщает о деклара­тивном характере данного нововведения. В частности, здесь есть данные о том, что военачальники по-прежнему лишь прибли­зительно подсчитывали число воинов, что неудивительно, ведь, скорее всего, воинские формирования образовывались на основе родовых и племенных сегментов. Это справедливо в отношении не только жужаней, но и других кочевников Евразии (Крадин, 1992:

_Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 155

142—143). Тем не менее это был качественный шаг вперед, пос­кольку такая расстановка значительно повышала силу жужаньского войска. Армия, имеющая более организованную структуру (при прочих факторах), обладает большим преимуществом в сравнении с войском, не имеющим никакой или худшую военную организацию. Военная история дает множество примеров, когда малочисленные армии побеждали превосходящих противников только из-за того, что имели лучшую организацию. Не лишним будет напомнить, что речь идет о племенном обществе, для которого базисные при­нципы социальной организации были совсем другими, отличными от основ государственного общества, основанного на легитимном принуждении.

5. В случае необходимости военные действия велись подразде­лениями, составленными из племен, кочующих на данной террито­рии. По мере надобности войска собирались со всех племен и бо­лее крупных объединений, входящих в каганат (Материалы, 1984: 275). А при крайней опасности объявлялась всеобщая мужская мобилизация. Всего в периоды наивысшего могущества (речь идет о 470-х и 520-х гг.), по сведениям китайских хронистов, жужани могли выставить от 100 до 300 тыс. вооруженных всадников (Ма­териалы, 1984: 287, 290). Это примерно сопоставимо (особенно если учесть почти одинаковые границы) с численностью воору­женных сил Хуннской державы (Крадин. 1996: 34 — 36) и других степных империй Центральной Азии. Правда, надо иметь в виду, что общая продолжительность времени существования Жужань­ского каганата (полтора столетия) была меньше, чем время сущес­твования империй-долгожителей — Хуннской державы и Золотой Орды. Но она вполне соответствовала "среднестатистическим нор­мам жизни" кочевых империй Евразии. В то же время в истории самого Жужаньского каганата можно отметить свои подъемы и падения. По всей видимости, можно выделить два главных пика могущества жужаней: а) первоначальный взлет при основателе империи Шэлуне и его ближайших преемниках в 402—429 гг.; б) подъем и развитие процессов китаизации при правлении Анагуя в 521—552 гг. В тот же период можно зафиксировать два наибо­лее существенных кризиса ханства, соответственно, в 438—470 и

519-521 гг.

156

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

6. Правитель ханства обладал титулом кагана, введенным у жужаней, как это уже было отмечено выше, Шэлунем. Власть передавалась по наследству по прямой или боковой линии в рамках одного правящего рода.

7. Система контроля и управления, с точки зрения китайцев, была традиционно "проста" (Материалы, 1984: 289). "Письмен для записей не было, поэтому начальники и вожди приблизитель­но подсчитывали число воинов, используя при этом овечий помет, но впоследствии [жуаньжуани] хорошо научились делать записи с помощью зарубок на дереве" (Материалы, 1984: 269; ср. Тол­стое, 1948: 258). Каган руководил племенами из своей ставки. Ставка (тин) кагана, по данным источников, находилась примерно к северо-западу от Ганьсу (Материалы, 1984: 269). Монгольские историки располагают ее к северу от Хангайского хребта, на берегу Орхона (История МНР, 1983: 107). Однако возможно, что в разные периоды истории жужаней ее местоположение менялось. Впоследствии ставкой стал легендарный город Мумочэн (Ханд­сурэн, 1973). По всей видимости, для особо важных дел собирался совет высших должностных лиц степной империи, которые приез­жали на него из своих улусов (Материалы, 1984: 292).

Отношения с Китаем

Внешняя политика Жужаньского каганата строилась на тради­ционных для номадов Внутренней Азии принципах. Из нескольких <лассических стратегий по отношению к соседним земледельчес-<им народам (грабежи, дистанционная эксплуатация, данничест-50, миграция с последующей ассимиляцией) они выбрали метод аавления на китайские царства на расстоянии путем чередования сбегов с периодами мирного вымогания богатых подарков.

Гакая периодичность в истории Жужаньского каганата фикси-)уется непостоянно, однако можно выделить несколько характер-1ых моментов. После набегов 402, 406, 409 и 415 гг. следовали 1ереговоры и заключались мирные договоры (Материалы, 1984: ПО, 278). Схожая ситуация наблюдалась после взаимных набегов 128-429 гг., когда в 431 и 434 гг. был произведен обмен посоль-твами и дарами. Затем инициатива перешла к тобасцам, которые

_Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 157

в период 438—470 гг. достаточно регулярно громили жужаньские кочевья и отражали редкие набеги из Халхи. Дипломатические обмены посольствами были прерваны. Если учесть, что в 438 г. Внешнюю Монголию постигла сильная засуха и у нас нет никаких данных об их удачных походах на западных и восточных соседей, то, вероятнее всего, это было очень тяжелое время для кагана­та. Трудно даже представить, какой ценой каганам Гухэчжэню и Юйчэну удалось сохранить единство конфедерации.

Восстановление дипломатических обменов посольствами и да­рами произошло в 476 г., когда хан Юйчэн попросил выдать за него замуж китайскую принцессу. Можно предполагать, что с это­го времени обмен подарками происходил достаточно регулярно, в течение примерно десяти лет.

Далее, в годы царствования кагана Доулуня (485—492 гг.) ко­чевники поменяли тактику в отношениях с Северной Вэй. Они стали периодически тревожить ее границы набегами. В 492 г. тер­пению императора Гоба Хуна пришел конец, и он послал 70 тыс. всадников расправиться с номадами. Результаты этого похода Вэй Шоу не сообщает, судя по чему можно догадаться, что особенно похвастаться было нечем. Правда, это событие имело косвенные последствия. Пользуясь нестабильной обстановкой в монгольских степях, уйгурский вождь Афучжило во главе 100 тыс. юрт (едва ли не всех тюркоязычных кочевников, входивших в состав запад­ного крыла имперской конфедерации) откочевал на запад. Данное обстоятельство стало причиной свержения и убийства Доулуня.

При кагане Нагане отношения между жужанями и северовэйца-ми вновь оказались замороженными. В этот период Северная Вэй окончательно превратилась из воинственного государства завое­вателей кочевников и земледельцев в классическое китайское госу­дарство. После смерти Нагая в 506 г. каганы Футу и Чоуну не­однократно пытались возобновить дипломатические контакты с Китаем, однако только с воцарением в 519 г. Анагуя политические отношения между номадами и китайцами восстановились полно­стью. Анагуй был нужен китайским императорам в качестве мощной военной силы, которой к тому времени у них самих уже не было. В 525~527 гг. жужани участвовали в подавлении восстаний на терри­тории Северной Вэй, поживившись за счет бунтовщиков владений.

158

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Статус кочевников в отношениях с китайскими государствами несколько раз менялся. Е. И. Кычанов (1997: 78) пишет, что отношения между жужанями и северокитайскими царствами стро­ились на принципах традиционного китайского дипломатического этикета, но с учетом силы каждой из сторон. Так, Шэлунь за­ключил с правителем небольшого царства Хоу Цинь "договор о мире, основанном на родстве" (хэцинь). В отношениях с тобаской империей Северная Вэй жужани первоначально считались вассала­ми (чэнь). В 506 г. они имели статус "вассального государства" (фань ли), хотя нередко вели себя в отношениях с китайскими царствами как равноправные партнеры. Впоследствии, с ослабле­нием северовэйцев, и этот статус был изменен на равный китайцам (линь ди кан ли).

Номады дарили правителям китайских или полукитайских го сударств лошадей, другие виды животных, пушнину (Материалы, 1984: 267, 274, 277, 279, 290). Ответные подарки китайцев, как бы их ни рассматривать — откупом за мир или желанием проде­монстрировать свое превосходство над варварами (думаю, что спра­ведливы обе точки зрения, первая — это взгляд на существо дела со стороны кочевника, вторая — взгляд со стороны цивилизованно го конфуцианца), были намного больше. Они посылали каганам в Степь знаки отличия для правителей, ткани, модную одежду, бога то украшенные предметы вооружения, музыкальные инструменты, прочую утварь дворцового быта. В ассортимент обязательно входили продукты и шелк (Материалы, 1984: 273, 283, 291, 294). Ничего не сообщается о поставках кочевникам вина. Интересно отметить, что полукочевнические династии отдаривали жужаней также типич­ными для номадов дарами — степными жеребцами, верблюдами, иными породами скота, большими сборными шатрами для ханов и их приближенных (Материалы, 1984: 283).

Дарообмен сопровождался передачей официальных писем друг другу. Подарки китайцев могли предназначаться не только кагану, но и его приближенным (Материалы, 1984: 287). Однако можнс предположить, что ханы должны были строго следить за тем, чтобы главный канал внутренней власти не выходил из-под их контроля.

Кроме обмена предметами престижного потребления кочевники и китайцы пытались скреплять дипломатические союзы династичес

_Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 159

кими браками. В 434 г. каган Ути взял в жены принцессу из Север­ной Вэй, одновременно отдав императору Тоба Гао в наложницы младшую сестру. В 476—478 гг. каган Юйчэну пытался добиться руки китайской северовэйской принцессы. Однако из-за каких-то разногласий между жужанями и тобасцами союзный договор не был заключен и брак расстроился. В годы правления последнего из авторитетных жужаньских каганов Анагуя было несколько случаев заключения дипломатических браков. В этот период Северную Вэй уже лихорадило от внутренних потрясений. В 533 г. каган добился выдачи замуж за своего сына китайской принцессы. Впоследствии, когда империя Северная Вэй разделилась, между китайскими царс­твами началось соперничество за дружбу с кочевниками. В этот период номады стали принимать участие в усобицах между се­верокитайскими царствами и вести себя очень самоуверенно. Ли Яньшоу сетует, что с этого времени каган Анагуй стал "проявлять высокомерие, грубо нарушал правила поведения и, посылая послов для предоставления двору дани, больше не называл себя слугой' (Материалы, 1984: 293). Такое положение продолжалось вплоть до разгрома Жужаньской державы в 552-555 гг.

Власть и наследование

Власть правителя степного общества основывалась на внешних источниках (Barfield, 1981; 1992; Голден, 1993; Крадин, 1996. 100 — 114 и др.). Каган являлся верховным военачальником жу­жаньской державы и имел монополию на представление своей "юрточной державы" (го ло) во внешнеполитических отношениях с другими странами и народами. В конечном счете все это сво­дилось к способности кагана правильно организовать ход боевых действий в военное время, чтобы обеспечить своих подданных добычей, и от его умения наладить дипломатические отношения с китайскими династиями, чтобы снабдить своих сподвижников богатыми "подарками".

Поскольку от войны зависело благосостояние всех юридически полноправных номадов, вне зависимости от их военного и адми­нистративного статуса, в обществе существовала строгая военная дисциплина. " 1 ому, кто первым врывался в ряды противника, жа­

160

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

ловались пленные и захваченная добыча, а того, кто из-за трусости отступал, убивали, бросая в голову камни, или же, когда представ­лялась возможность, били батогами*" (Материалы, 1984: 269).

Каган Шэлунь, согласно китайским летописцам, обладал уни­версальными качествами лидера автократического типа: "жесто­костью ("храбростью"?), "хитростью", умением приспосабливать­ся к обстоятельствам. Жестоким был, например, и Доулунь-каган, однако, наверное, важнее было не умение запугать своих поддан­ных, а решительность, смелость правителя. Именно это придавало лидеру столь необходимую харизму.

От жестокого, не пользующегося авторитетом или неудачливого кагана можно было откочевать. Гакая практика известна в истории Центральной Азии начиная еще с хуннского времени. Случаи от­кочевки племенных вождей разного ранга от жужаней на юг к ки­тайцам упоминаются в источниках, в частности, под 404, 411, 449 458, 520 и 521 гг. Однако, вероятно, самое неприятное событие случилось в 492 г., когда при жестоком кагане Доулуне храбрый уйгурский предводитель Афучжило возглавил 100 тыс. юрт своих соотечественников и откочевал с ними от жужаней на запад. Фак­тически целый фланг конфедерации оказался оголенным.

Жужаням было необходимо любой ценой восстановить потери. Для этого две армии были отправлены в погоню. Первую возглав­лял каган Доулунь, второй руководил его дядя Нагай. "Вэй шу" сообщает, что каган потерпел несколько поражений от уйгуров, а Нагай, напротив, все свои сражения против уйгуров выиграл.

Далее в источнике приводится интересный рассказ об особен­ностях представлений о власти в жужаньском обществе. Вследс­твие неудачной военной кампании и, вероятно, не без того, что хан был очень жесток, у подданных сложилось мнение, что Доулунь лишился своей харизмы и не способен более обеспечивать под­данным покровительство Неба. Напротив, как дословно написано в тексте, "все жуаньжуани считали, что Нагаю помогает Небо". Номады хотели поставить его вместо своего неудачливого прави­теля. Нагай не соглашался идти против традиции, но вера в его избранность, видимо, была столь велика, что кочевники сами на-

В переводе Н. Я Бичурина - палками (Бичурин, 1930а: 187)

_Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 161

* В 552 г., после разгрома жужаней тюрками, большинство представителей каганского рода спаслось бегством в царство Ци; не бежал только внук Нагая Тефа, которого оставшиеся племена возвели на престол. Вскоре он был убит киданями, и на трон взошел его отец Дэнчжу, вернувшийся к тому времени из Китая.

рушили порядок престолонаследия, убили кагана и его ближайших родственников и возвели Нагая на трон (Материалы, 1984: 278).

Данный рассказ является блестящим примером так называе­мого традиционного типа господства (по М. Веберу), основанного на убеждении в священном, непререкаемом характере традиций, нарушение которых ведет к тяжелым магико-религиозным послед­ствиям. Вся человеческая деятельность в таком социуме нацелена на воспроизводство общности и обеспечение порядка, устраняюще­го хаос и нестабильность. Легитимность традиционного господства базируется на вере в наследственные способности правителей и жрецов взаимодействовать с потусторонними силами в целях ока­зания с их стороны покровительства своему народу.

Все жужаньские каганы, начиная с Шэлуня, являлись пред­ставителями одного правящего рода потомков от мифологическо­го первопредка жужаней Мугулюя, бывшего, согласно китайским хроникам, беглым рабом. Впрочем, особенных оснований доверять китайским источникам нет. Это типичная для китайских историков вставка, предназначенная продемонстрировать низкое происхож­дение и варварскую сущность северных кочевников.

В источниках зафиксировано 16 случаев передачи престола. В 8 случаях трон наследовался по прямой линии — 7 раз от отца к сыну и один раз наоборот*. В 8 случаях титул кагана переходил по боковой линии — от брата к брату или от дяди к племяннику. Интересно, что все наследования престола по прямой линии про­ходили мирно. В то же время в 5 случаях из 8 передача трона по боковой линии сопровождалась конфликтной ситуацией (либо прямая узурпация, либо убийство кагана с последующим возведе­нием на престол более приемлемого кандидата). Очевидно, что всякий каган стремился передать престол своему старшему сыну, но в случае некоторых обстоятельств (слабость его власти, внеш­неполитическая нестабильность и пр.) более сильный или более авторитетный родственник занимал трон.

162_П. И. Крадин. Кочевники Евразии_

Таблица 4

Титулы жужаньских каганов

№

Имя кагана

Годы

I итул

Перевод

Эра правле­ния

1

Шэлунь

402(?)-410

Цюдоуфа кэхань

Правящий и приведший к расширению*

2

Хулю

410-414

X

Айкугай кэхань

Каган с прек­расными качествами

■ 1

3

Булучжэнь

414-414

X

4

Датань

414-429

Моуханьг-

эшенгай

кэхань

Победонос­ный

5

Ути

429-444

Чилянь кэхань

Божественный

6

Тухэчжэнь

444-464

Чу кэхань

Почтительно поддаки­вающий*

7

Юйчэн

464-485

Чоулобуч-жэнь кэхань

Милостливый

Юй кан

8

Доулунь

485-492

X

Фугудунь кэхань

Постоянный

Т ай пин

9

Нагай

492-506

Хоуцифу-дайкучжэ кэхань

Радостный*

7 ай ань

Н. Я. Бичурин (1950а: 187, 193, 196, 204) перевел титулы каганов, поме ченных в списке звездочками, несколько иначе: Шэлунь - "стреляющий и лука , ]ухэчжэнь - "правдивый", Нагай — "вожделенный". Чоуну - "хан законодатель", Лнагуй - "огтановляющий".

Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 163

10

Футу

506-508

Га хань кэхань

Продолжаю­щий дело

Ши пин

и

Чоуну

508-519

X

Доулофуба-дауфа кэхань

Освещающий правление*

Цзянь-чан

12а

Анагуй

519,521-552

Чиля тоубин-доуфа кэхань

Забравший все в свои руки*

12б

Полымань

519-521

X

Моукэшэгоу кэхань

Спокойный

13

Тефа

552-553

X

14

Дэнчжу

553-553

X

15

Кути

553-553

X

16

Яньло-чэнь

553-554(?)

X

Источник информации: Материалы, 1984: 269—271, 273,

275-279, 282, 284, 287, 409-415, прим. 22, 27, 29, 39, 44, 46, 47-48, 49, 51, 59, 61.

Знаком х обозначено насильственное свержение правителя.

Общественная структура

Относительно социальной структуры Жужаньского каганата в письменных источниках сведений практически нет. Поэтому мы можем реконструировать ее лишь с определенной долей вероят­ности. Во главе общества находился правитель каган. Кроме офи­циального титула каган правитель Жужаньского ханства имел пре­восходную приставку: "победоносный", "божественный" и т. д.

По подобию правителя его жена называлась кагатунья. Высшие должности и престол, как это было отмечено ранее, наследовались внутри каганского клана. Все правители каганата являлись потом­ками легендарного прародителя жужаней Мугулюя. Высших лиц

Продолжение

Начиная с Шэлуня, все жужаньские каганы при инаугурации брали пышные титулы. С начала царствования седьмого кагана Юйчэна в 464 г. для ханов (подобно китайскому этикету) были введены девизы правления (табл. 4)*.

164_ /У. Н. Крадин. Кочевники Евразии

каганата окружала многочисленная свита до нескольких сот при­ближенных (Материалы, 1984: 274).

Следующую ступень иерархии занимала правящая элита жу­жаньского общества, которая в источниках противопоставляется народу . Эта категория чаще всего обозначается в летописях ки­тайским термином дачэнь — "сановник" или "вельможа" (Мате­риалы, 1984: 269, 270, 282, 292). В "Вэй шу" сообщается, что "по обычаям жуаньжуаней правитель и сановники принимают про­звища в зависимости от поступков и способностей, подобно тому как в Срединном государстве даются посмертные титулы, но у них после смерти почетные титулы не подносятся" (Материалы, 1984: 269). В. С. Т аскин в комментарии к этой фразе видит известную аналогию монгольским вождям и батырам XI —XII вв. При этом он ссылается на известный труд Б. Я. Владимирцова (1934: 74) о монголах. " I аких предводителей аристократических домов вообще называют "господин", но очень часто они носят характерные про­звища, как бы показывающие, кто они такие. Их часто называют baatur — "богатырь", secen — "мудрый", mergen — "меткий стре­лок", bilge — "мудрый", boko — "силач". Также часто они носят титулы, заимствованные у других народов".

Вельможи, согласно летописям, делятся на "высших и низ ших" (Материалы, 1984: 273). Кроме этого в летописях упоми­наются другие термины: "военачальник" (Материалы, 1984: 274). "вождь" (Материалы, 1984: 268, 271), "старейшины" (Материа

лы. 1984: 271, 273, 294).

По всей видимости, под всеми данными терминами подра зумевался достаточно широкий круг лиц, включавший кочевую аристократию из кланов вождей наиболее крупных вождество- и племенных объединений, племенных вождей и старейшин, пред­ставителей служилой знати из китайских перебежчиков, вождей и старейшин, зависимых от жужаней номадов и т. д.

По аналогии с существовавшей в Жужаньском ханстве системой наследования и некоторыми косвенными данными (Материалы. 1984: 271) можно предположить, что должности наследовались в соответствии с удельно-лествичной системой — внутри одного родственного коллектива (рода, клана, линиджа) по прямой или боковой линии от старших родственников к младшим. Кроме этого

Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 165

каган мог пожаловать определенную должность и титул какого-либо ранга за определенные заслуги. Так произошло, например, со знахаркой-колдуньей по имени Дивань, которую в 518 г. каган Нагай за выдающиеся заслуги взял в жены с присвоением ей титу­ла кагатуньи — ханши. Ее муж Фушэнмоу в качестве компенсации получил "титул и должность", а также большое количество скота (Бичурин, 1950а: 197; Материалы, 1984: 280).

С середины V в. в источниках начинают упоминаться конкрет­ные жужаньские титулы. С чем это связано, не известно. Вот на­именования некоторых из жужаньских титулов: мофу, мохэду (монг. batur, baghatur) (Материалы, 1984: 276, 412, прим. 45), мохэ цюй-фэнь (монг. bagakobegun ) (Материалы, 1984: 277, 280, 284, 292, 414, прим. 53), хэси (Материалы, 1984: 278, 279), сыли и сыли-мохэ (Материалы, 1984: 291-293), тодоуфа (Материалы, 1984: 293), тодоудэн (тюрк, tutug ?) (Материалы, 1984: 293), сыцзинь (тюрк, irkin) (Материалы, 1984: 279, 284), сылифа (тюрк, eltabar ?) (Материалы, 1984: 280, 284, 412, прим. 45, 414, прим. 55). Часть из них впоследствии встречается в административной номенклатуре Тюркских каганатов (eltabar, irkin и др.).

Многие из перечисленных титулов включены в имена жужань­ских посланников в китайские царства. Видимо, именно они были упомянуты в тех или иных дворцовых документах и поэтому ока­зались в поле зрения составителей китайских династийных хроник. Из летописей также следует, что титул сылифа имели ближайшие родственники кагана, командовавшие большими воинскими фор­мированиями. Существует мнение, что этот термин носили пра­вители крыльев империи (История МНР, 1983: 106; Хандсурэн, 1993: 95).

В целом изучение административных титулов жужаней — это самостоятельная проблема, рассмотрение которой требует отде­льного исследования. Поэтому в данной работе я могу только посоветовать всем интересующимся этой темой обратиться к соот­ветствующим разработкам таких авторитетных авторов, как Сира-тори Куракити (1935) и Фудзита Тоёхати (1968), на труды кото­рых постоянно ссылается в своих комментариях к использованным мной переводам В. С. Таскин.

166_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 167

Динамика политической организации

В течение существования каганата (402—555 гг.) его админис­тративно-политическое устройство претерпело определенные изме­нения. Если в конце V в. Шэнь Юэ писал в 95-й главе "Сун шу", что управление Жужаньским каганатом предельно просто (Материалы, 1984: 288), то уже в более позднем источнике сооб­щается, что жужани заимствовали письменность из Китая и ста­ли использовать ее в дипломатической переписке с различными северокитайскими династиями и во внутренном делопроизводстве (Материалы, 1984: 289, 294; 1984: 279). Там же говорится о наличии у жужаней большого числа грамотных лиц (Материалы,

1984: 289).

По всей видимости, активное внедрение китайской письменнос­ти произошло не позднее рубежа V—VI вв. Кроме этого некоторые исследователи полагают, что жужаням было знакомо собственное руническое письмо протоорхонского типа (История МНР, 1983: 107). Поскольку китайские хронисты писали о многих народах, не пользовавшихся иероглификой, как о неграмотных, то, возможно, так называемые "зарубки на деревьях" — это и есть рунические

Несколько ниже в иерархии располагались более мелкие вожди, имевшие военные ранги "тысячников" и "сотников". По всей ви­димости, в данном случае речь должна идти о племенных вождях и родовых старейшинах разных уровней. Однако, к сожалению, в источниках практически отсутствует информация о социальной организации жужаней. Неоднократно упоминаются только терми­ны, характеризующие ее различные составляющие: "семья" (ло), "род" (ило) и "кочевье"(бу), переводимое Н. Я. Бичуриным как "аймак '. Основываясь на более общих закономерностях эволюции кочевых обществ (Bacon, 1958; Krader, 1963; Толыбеков, 1971; Хазанов, 1975; Марков, 1976; Khazanov, 1984; Barfield, 1992; Масанов, 1995 и многие др.), можно предполагать, что социаль­ная организация жужаней мало отличалась от общественной орга­низации других номадов Евразии и представляла собой сложную иерархическую многоуровневую систему.

Ее низшие звенья (семья, семейно-родственные группы) в таком случае должны были базироваться на реальных кровно-родствен­ных и экономических связях. Более высокие уровни (линиджные и кланово-родовые группировки), по всей видимости, основывались на реципроктных и других общинных связях, периодической тру­довой кооперации, совместном владении средствами производства, отдаленном реальном и фиктивном генеалогическом родстве. На­конец, высшие звенья социальной организации (племена и вож­дества) основывались скорее всего на политических, культурных, идеологических, эпизодических, экономических и иных связях. Они были облачены в форму фиктивного генеалогического родства. Из источников также известно, что численность "кочевий" могла колебаться от тысячи "юрт" (т. е. примерно 4—5 тыс. человек) до нескольких десятков тысяч человек (Материалы, 1984: 275, 276, 294). Под 521 г. в 103 -м цзюане "Вэй шу" сообщается, что у жу­жаней было 10 "кочевий" (Материалы, 1984: 284).

Фундамент пирамиды степной державы занимали простые ко­чевники-скотоводы, о которых китайские летописцы не сообщают ничего. Скорее всего, по аналогии с другими номадами евразийс­ких степей у жужаней должны были существовать различные ка­тегории неполноправных лиц, связанных со своими доминантами отношениями патронажа-клиентелы. Им либо давалось какое-то количество скота на выпас (так называемый "саун"), либо же они работали в хозяйстве своего более обеспеченного благодетеля ( 1о-лыбеков, 1971; Першиц, 1973, Хазанов, 1975: 148—151; Марков, 1976, Khazanov, 1984: 152-164; Крадин, 1992: 111-118; Маса­нов, 1995 и др.).

По поводу рабовладения у жужаней известно только то, что в 521 г. Анагуй получил от китайского императора в подарок двух рабынь (Материалы, 1984: 283). Кроме этого еще Шэлунь про­возгласил, что отличившимся в бою будут в награду даны плен­ники (Материалы, 1984: 269). Имеются также данные об угоне в степь земледельческого населения (Материалы, 1984: 286). Од­нако о том, становились ли военнопленные рабами, в источниках ничего не сообщается. Скорее всего в этом вопросе также необхо­димо руководствоваться общими закономерностями относительно распространения рабства у кочевников-скотоводов (Нибур, 1907: 237—265; Семенюк, 1958; Хазанов, 1975: 133—148; Кляшторный, 1985; Крадин, 1992: 100 — 111 и др.).

168

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

тексты. Достаточно для сравнения привести описание древних тю­рок из "Тан шу": "Письмен не имеют. Количество требуемых людей, лошадей, податей и скота считают по зарубкам на дереве [здесь и далее подчеркнуто мной. — Н. К.]. Вместе с предпи­саниями на бумаге употребляется стрела с золотым копьецом, с восчаною печатью... В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойника и описание сражений, в которых он находился в продолжении жизни" (Бичурин, 1950а: 229—230).

В начале VI в., скорее всего при Анагуе, жужани построили столицу — город Мумочэн, которая, согласно "Аян шу" (Матери­алы, 1984: 290), была обнесена двумя рядами стен. Правда, до сих пор этот город не найден, и историки спорят о его местона­хождении (Хандсурэн, 1973; 1993: 98—99). В период правления кагана Анагуя произошли и определенные изменения в админист­ративном аппарате каганата. Как пишет Ли Яньшоу, Анагуй "ус­тановил должности чиновников, незаконно подражая правителям". Каган завел в ставке письменное делопроизводство по китайскому образцу, создал штат телохранителей, называемых на китайский манер (в переводе В. С. 1 аскина "окольничих", "камергеров", "секретарей ), окружил себя советниками, воспитанными в тра­диции китайских книжников, — шэньши. Его главным консуль­тантом во всех этих мероприятиях был китайский перебежчик из чиновников Шуньюй 1ань, сыгравший примерно ту же роль, что и Чжунхан Юэ у хунну или Елюй Чуцай у монголов (Материалы, 1984: 293 — 294). К этому времени все чаще в китайских бумагах подданные кагана характеризуются как "чиновники и народ" (Ма­териалы, 1984: 282, 285, 292).

Однако было бы неправильно рассматривать данные нововве­дения как свидетельство появления у жужаней бюрократической организации управления наподобие китайской. Скорее всего это внешнее подражание китайским институтам при сохранении тради­ционного степного содержания. Это видно хотя бы из того, что обе перечисляемые летописцем должности ("камергер", окольничий") связаны с бытом правителя и его окружения, а не с делопроизвод­ством и управлением какими-либо центральными или региональ­ными институтами власти. Шуныой Гань, громко называемый "начальником секретариата', судя по контексту источника, был единственным сотрудником своего ведомства и к тому же одно

_Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 169

временно занимал другую, весьма важную должность камергера . Какое уж тут разделение властей. По всей видимости, в данном фрагменте летописи описываются некие "эмбриональные органы уп­равления наподобие тех, которые были у Чингиз-хана в период со­здания им своего первого улуса. Согласно 124-му параграфу "Тайной истории монголов", в их число входили сабельщики — потенциальные "офицеры" ханского войска, разведчики, гонцы, стольники, ответс­твенные за выпас стад, распоряжавшиеся челядью и организацией перекочевок ставки — всего 26 верных нукеров.

1 рудно сказать, чем были обусловлены все данные перемены. Может быть, сыграла свою роль определенная этническая и куль­турная близость жужаней и тобасцев, в результате чего уже не было столь жесткого культурного противостояния между Северной Вэй и Степью, и номады с большей охотой перенимали культуру, этикет и принципы организации управления южных оседлых сосе­дей. Не исключено и то обстоятельство, что в данный период в состав каганата помимо тюрко- и монголоязычных кочевников вхо­дило некоторое количество земледельческого населения. Однако вряд ли оно было многочисленным. Об этом, в частности, можно судить, основываясь на данных источников, согласно которым в 522 г. каган Анагуй попросил снабдить его семенами для посевов. Мсходя из того что ему было выдано 10 тыс. даней проса (Мате­риалы, 1984: 286), можно рассчитать, основываясь на имеющихся методиках (Кульпин, 1990): зерновых и полученного после уро­жая должно было хватить на прокормление населенного пункта численностью 1,5 — 2 тыс. человек, несколько меньшего по разме­рам, чем знаменитое Иволгинское городище хунну в Бурятии. Эти данные мы получили без учета кочевников, которые использовали зерновые только в качестве пищевой добавки в наиболее трудные периоды годового цикла. Правда, в тот год в жужаньских коче­вьях был голод. Семенной фонд, по-видимому, просто съели, и в начале следующего года кочевники отправились в набег на Север­ную Вэй.

В качестве одной из версий можно допустить, что Анагуй мог планировать постепенное создание объединенного номадно-земле­дельческого государства по образцу других "варварских династий того времени. Наверное поэтому, незадолго до крушения Жужань­

170

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

ского каганата он перебрался со своим двором в Лоян. Однако история распорядилась иначе.

* * *

Как было сказано в первой главе данной работы, большинство исследователей, рассматривавших проблему общественного уст­ройства Жужаньского ханства, характеризовали уровень развития общества как феодальный. В этой связи необходимо отметить два важных обстоятельства. Во-первых, если понимать феодализм в узком смысле — как особый тип общества, характерный главным образом для средневековой Европы (А. Я. Гуревич, Л. С. Васи­льев), то Жужаньская держава не может считаться феодальной. Во-вторых, основу феодализма составляют внутренние отношения между сеньорами, их вассалами и зависимыми общинниками. Жу-жаньский каганат, как и другие кочевые империи, был основан на внешнеэксплуататорской деятельности.

Гораздо сложнее обстоит дело, если понимать феодализм в широком смысле, т. е. как этап социальной истории меж­ду первобытными и индустриальными обществами (Л. Б. Алаев, Ю. М. Кобищанов и др.). "Широкая" трактовка феодализма смыкается с другими теоретическими схемами, объединяющими все доиндустриальные послепервобытные общества в одну стадию (М. Вебер, У. Ростоу, Э. Геллнер, Э. Сервис, В. П. Илюшечкин и многие др.). В таком контексте проблема интерпретации уров­ня развития Жужаньского каганата как феодального оказывается перенесенной в несколько иную плоскость: можно ли считать жу-жаньское общество государством ("ранним государством", "ранне­феодальным" государством и т. д.) или оно представляло собой предгосударственное объединение (конфедерацию племен, вождес­тво и пр.).

Рассмотрим различные возможные решения этой проблемы. Они в немалой степени опосредованы избираемой методологией ис­следования. Согласно интегративному подходу, государство пред­ставляет собой политическую систему многочисленного и нередко полиэтничного общества, для которого характерны высокоразвитая ремесленная деятельность, монументальное строительство, урба­низация, письменность. У этой точки зрения есть аргументы как

_Глава 8. Общественный строи Жужаньского каганата 171

за, так и против. Жужаньский каганат, вне всякого сомнения, был многоэтничной конфедерацией. Его общая численность (исходя из приблизительно известной численности войск) была не менее 500 тыс. человек и больше соответствовала государственности (Johnson, Earle, 1987: 314, table 10). Однако плотность населения жужань­ского общества (как и других кочевых обществ) более типична для доиерархических структур и простых вождеств.

В источниках нет данных о монументальном строительстве и высокоразвитом характере ремесленной деятельности в жужаньском обществе. Напротив, исходя из того что жужани просили прислать им из Китая врачевателей, ткачей и других искусных мастеров (Хан­дсурэн, 1993: 96—97), можно предположить обратное. Но у жужа­ней, согласно летописям, был город Мумочэн — столица каганата, и, следовательно, можно говорить о зачатках урбанизации. Извес­тно также, что уровень знания китайской письменности в жужань­ском обществе был, по всей видимости, достаточно высок (имели ли жужани руническое письмо, это особый вопрос). Не только элита и иммигранты из Китая, но и некоторые обычные скотоводы умели пользоваться иероглификой. В 95-м цзюане "Суш шу при­водится интересный рассказ о некоем высокообразованном жужа-нине, который посрамил в арифметике одного мудрого китайского чиновника (Хандсурэн, 1993: 102-104).

Вне всякого сомнения, жужаньское общество развивалось под сильным культурным влиянием китайской цивилизации (как пря­мым, так и опосредованным, через полукочевые династии). Ре­зультаты этого влияния прослеживаются также в воздействии на жужаньскую политическую традицию. Каган имел пышный титул, брал девизы и пытался завести в своей ставке порядки подобно пра­вителям китайских царств, придерживался международного дипло­матического церемониала и вел переписку с китайскими государями. Во внешнеполитической деятельности Жужаньская конфедерация выступает независимым субъектом международных отношений.

С точки зрения конфликтных теорий политогенеза каганат яв­лялся захватническим, милитаризированным обществом. Это спе­цифическая военно-иерархическая полития, созданная для решения исключительно внешних задач — изъятия прибавочного продукта у соседних народов и государств. В этом проявились его подобие государству и яркий внешнеэксплуататорский ксенократический ха­

172_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 8. Общественный строй Жужаньского каганата 173

тик государства, был предложен термин "суперсложное вождест­во" (Крадин, 1992: 152; Трепавлов, 1995; Скрынникова, 1997). Однако и это было бы слишком простым решением проблемы.

Мне представляется, что более продуктивно анализировать особенности эволюции древних и средневековых кочевников Евра­зии посредством разработки категории "кочевая империя" (Крадин, 1992: 166-178; 1996; 1999 и др.), что я и пытался показать в дан­ной главе. Кочевые империи представляли собой кульминацию, пик истории народов евразийских степей. Они возникли в период "осе­вого времени как своеобразный "ответ" на рост и расширение ряда цивилизаций народов, оттесненных в трудные экологические условия. Черты сходства и отличия кочевых империй от античных городов-государств и империй, восточных деспотий, феодальных королевств позволяют сделать вывод, что это особая форма политической орга­низации, просуществовавшая до начала эпохи первоначального накоп­ления. При этом некоторые качества данной модели словно родимые пятна проступают в политических институтах ряда современных стран Востока. В сущности, здесь речь идет о совсем ином методологичес­ком подходе — многолинейной теории социальной эволюции.

Исходя из всего вышеизложенного, представляется неправо­мерным рассматривать историю Жужаньского каганата как пос­тепенную трансформацию от раннефеодального централизованного государства к следующей стадии феодализма ~ периоду раздроб­ленности (см.: Сэр-Оджав, 1971: 16 — 17; История МНР, 1983: 108). Этапы усиления и ослабления случались в истории Жужань­ского ханства несколько раз. С полным основанием можно говорить о кризисах каганата в периоды между 438—470 и 519—521 гг. Напротив, последние три десятилетия существования ханства при Анагуе были периодом политической стабильности, и ни о каком росте феодальных усобиц говорить не приходится. Только после 552 г., когда жужани, находясь на пике могущества, внезапно по­терпели сокрушительное поражение от тюрок, а Анагуй покончил жизнь самоубийством, каганат пришел в упадок. Фактически это был конец каганата. За три года сменилось четыре хана, но они уже ничего не могли сделать. В 555 г. правитель западновэйского царства предательски выдал оставшихся несколько тысяч жужаней тюркам, и они все (кроме детей до 16 лет) были жестоко казнены. Так трагически закончи7\ась история Жужаньского ханства.

рактер. Однако согласно марксистской точке зрения жужаньское общество не может считаться государством, так как в источниках не упоминаются ни внутренняя эксплуатация непосредственных произ­водителей, ни налоги, ни развитый бюрократический аппарат.

Это согласуется с неоэволюционистским структурализмом. Большинство жужаньских управителей разных рангов, по терми­нологии X. Классена, скорее могут быть отнесены к так назы­ваемым "общим функционерам". Данных о "специализированных функционерах" (профессиональных бюрократах), которые имелись почти во всех ранних государствах {Claessen, Skalnik, 1978: 580), практически нет. Единственное исключение — упомянутый выше Шуньюй 1 ань, которого Анагуй назначил своим "начальником секретариата". Кроме этого у жужаней неизвестна такая, в 99 /о случаев характерная для ранних государств (Claessen, Skalnik, 1978: 585), форма контроля над региональными наместниками, как объезд владений (полюдье).

Для Жужаньского каганата характерна традиционная форма власти и господства в ее классическом виде. При этом представ­ляется очевидным, что жужаньский каган обладал лишь консен-суальной властью, т. е., по сути, авторитетом, тогда как главным критерием государства (согласно веберианской методологии) явля­ется возможность правительства осуществлять санкции с помощью легитимизированного насилия.

Что касается права и законов, то никаких данных о судах, апелляциях, писанном праве, существовании кодекса наказаний за различные преступления, специализированных функционерах, кон­тролирующих соблюдение законов в Жужаньском каганате, у нас нет. В этом смысле (если допускать, что в источниках содержится полная информация на этот счет) жужаньское общество выгляди! даже несколько более архаичным, чем Хуннская держава.

Таким образом, в жужаньском обществе имеются как типич­ные признаки раннего государства, так и яркие черты вождества. Данная ситуация, возможно, отражает неприменимость использо­вания понятийного аппарата, разработанного на материалах оседлых обществ, к истории кочевников-скотоводов. По этой причине для подобных обществ, гораздо более сложных, чем обычные "комп­лексные вождества", но не обладающих всем набором характерис­

ГЛАВА 9

СТРУКТУРА "ВАРВАРСКОЙ ИМПЕРИИ": КИДАНЬСКАЯ ДИНАСТИЯ ЛЯО (907-1125)*

Проблемы типологии процессов становления государства и аль­тернативных ему структурно не менее сложных форм политической организации являются одной из наиболее актуальных тем современ­ной политической антропологии. Особое место в процессах полито­генеза занимали кочевники-скотоводы. Могли ли номады созда­вать собственную государственность? Как в теориях политической эволюции следует классифицировать кочевые империи? Могут ли они считаться государствами или это были предгосударственные политии? Эти вопросы до сих пор обсуждаются исследователями разных стран (подробнее о данной дискуссии см.: Коган, 1981; Халиль Исмаил, 1983; Крадин, 1992; 2001 и многие др.).

В настоящее время существуют две наиболее популярные груп­пы теорий, объясняющих процесс происхождения и сущность ран­него государства. Конфликтные, или контрольные, теории показы­вают происхождение государственности и ее внутреннюю природу с позиции отношений эксплуатации, классовой борьбы, войны и межэтнического доминирования. Ннтегративные, или управленчес кие (функциональные), теории главным образом ориентированы на то, чтобы объяснять феномен государства как более высокую

Структура "варварской империи": киданьская династия Ляо (907-1125) // Традиционная культура Востока Азии. Вып. 4. Благовещенск Изд-во АмГУ. 2002. С. 212-227.

Глава 9. Структура "варварской империи '.

175

стадию экономической и общественной интеграции (Fried, 1967; Service, 1975; Claessen and Skalnik, 1978; 1981; Cohen and Service, 1978; Haas, 1982; Павл енко, 1989; Fienman, Marcus, 1999; Кра­дин, 2004 и др.).

Однако ни с той, ни с другой точки зрения нельзя считать, что государственность была для кочевников внутренне необхо­димой. Все основные экономические процессы в скотоводческом обществе осуществлялись в рамках отдельных домохозяйств. По этой причине нужды в специализированном "бюрократическом" аппарате, занимающемся управленческо-редистрибутивной де­ятельностью, не было. С другой стороны, все социальные проти­воречия между номадами разрешались в рамках традиционных институтов поддержания внутренней политической стабильности. Сильное давление на кочевников могло привести к откочевке или применению ответного насилия, поскольку каждый свободный номад был одновременно и воином (Марков, 1976; Irons, 1979; Khazanov, 1984; Fletcher, 1986; Barfield, 1992; Крадин, 1992; Масанов, 1995 и др.).

Необходимость в объединении и создании централизованной иерархии у кочевников возникает только в случае войн за источни­ки существования, для организации грабежей соседей земледельцев или экспансии на их территорию, при установлении контроля над торговыми путями. В данной ситуации формирование сложной поли­тической организации кочевников в форме "кочевых империй" есть одновременно и продукт интеграции, и следствие конфликта (меж­ду номадами и земледельцами). Кочевники-скотоводы выступали в данной ситуации как класс-этнос и специфическая ксенократическая (от греч. ксено — наружу и кратос — власть; ранее я предлагал называть такие общества экзополитарными от греч. экзо — вне и полития — общество, государство и др.) политическая система. Об­разно можно сказать, что они представляли собой нечто вроде "над­стройки" над оседло-земледельческим "базисом" (Крадин, 1992 и др.). С этой точки зрения создание кочевых империй — это частный случай популярной в свое время "завоевательной" теории политоге­неза (Л. Гумплович, Ф. Оппенгаймер), согласно которой война и

176

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

завоевание являются предпосылками для последующего закрепления неравенства и стратификации.

Какой смысл скрывается за понятием "кочевая империя ? На это счет существуют разные точки зрения (Крадин, 1992: 168; 2001; Васильев, Горелик, Кляшторный, 1993: 33; 7репавлов, 1993: 17-18; 1993а: 173-175; Кляшторный, Савинов, 1994: 6 и др.). Рассматривая данный вопрос, прежде всего следует определиться с термином "империя". Это слово обозначает такую форму полити­ческой организации, как правило, государственного уровня, которой присущи два главных признака: 1) большие территории; 2) нали­чие зависимых или колониальных владений. Р. 1 апар, со ссылкой на труды С. Айзенштадта, было предложено определять империю как общество, состоящее из "метрополии" (ядра империи) — высо­коразвитого экспансионистского государства — и территории, на которую распространяется ее влияние ("периферии"). Перифери­ей могли являться совершенно различные по уровню сложности типы социальных организмов: от локальной группы до государства включительно. По степени интегрированное™ этих подсистем им­перии автор выделила "раннюю" и "позднюю" империи. В ранней империи, по ее мнению, метрополия и периферия не составляли прочной взаимосвязанной единой системы и различались по мно гим показателям, таким, например, как экология, экономика, уро вень социального и политического развития. К числу классическич примеров ранних империй можно отнести Римскую империю, инк ское государство, королевство Каролингов и др. Поздняя импе рия характеризуется менее дифференцированной инфраструктурой В ней периферийные подсистемы функционально ограничены и вы ступают в форме сырьевых придатков по отношению к развитым аграрным, промышленным и торговым механизмам метрополии В качестве примера можно сослаться на Британскую, Германскую или Российскую империи начала прошлого столетия (FJsenstadt 1963: 6-22, 6Ш; Thapar, 1981: 410ff).

Одним из вариантов "ранней" империи следует считать "вар варскую империю". Принципиальное отличие последней заключа лось в том, что ее "метрополия" являлась высокоразвитой толькс в военном отношении, тогда как в социально-экономическом ра <

Глава 9. Структура "варварской империи'

Ml

витии она отставала от эксплуатируемых или завоеванных терри­торий и, по существу, сама являлась периферией и провинцией (допустимо, что она могла не быть государством). Все империи, основанные кочевниками, были варварскими. Однако не все вар­варские империи основывались кочевниками. Поэтому кочевую империю следует выделять как вариант варварской. В таком слу­чае кочевую империю можно дефинировать как общество номадов, организованное по военно-иерархическому принципу, занимающее относительно большое пространство и получающее необходимые нескотоводческие ресурсы, как правило, посредством внешней экс­плуатации (грабежей, войн и контрибуций, вымогания "подарков", неэквивалентной торговли, данничества и т. д.).

Выделяются три модели ("идеальных типа") кочевых империй. 1. Типичные империи — кочевники и земледельцы сосуществуют на расстоянии. Получение прибавочного продукта номадами осу­ществляется посредством дистанционной эксплуатации: набеги, вы­могание "подарков (в сущности рэкет, неэквивалентная торговля) и т. д. (хунну, сяньби, тюрки, уйгуры, первое Скифское царство и пр.). 2. Даннические империи — земледельцы зависят от кочев­ников; форма эксплуатации — данничество (Хазарский каганат, империя Ляо, Золотая Орда, Юань и пр.). 3. Завоевательные империи — номады завоевывают земледельческое общество и пе­реселяются на его территорию (Парфия, Кушанское царство, поз­дняя Скифия и пр.). На смену грабежам и данничеству приходит регулярное налогообложение земледельцев и горожан (Крадин,

1992: 166-178).

I ипичпые кочевые империи являлись суперсложными вождес-твами. Это уже реальный прообраз раннего государства (Крадин, 1996). Гораздо сложнее с теми империями номадов, которые под­чиняли земледельческие общества и эксплуатировали их за счет взимания дани или обложения налогами. Включение в их состав земледельческого населения стимулировало важные изменения в среде кочевников. Развивалась внутренняя стратификация, необ­ходимость управления более сложными обществами земледельцев и горожан стимулировала развитие политической организации. Т ак постепенно на место суперсложному вождеству приходила госу­дарственная организация.

178

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

Данные процессы могут быть наглядно проиллюстрированы на примере киданьской империи Ляо. В этой империи скотоводы-кочевники кидани ("ядро — метрополия') составляли всего пятую часть населения (750 тыс. человек). Кроме них в состав импе­рии входили земледельцы-китайцы — более половины населения (2400 тыс. человек), бохайцы (450 тыс. человек), некиданьские (так называемые "варварские") скотоводческие и охотничьи (200 тыс. человек) народы. Общая численность населения державы составляла 3 млн 800 тыс. человек ( Wittfogel, Feng. 1949: 58).

На самых верхних уровнях социальной пирамиды империи находились императорский клан Елюй и клан императрицы Сяо. Представители этих кланов являлись крупнейшими собственника­ми в стране и занимали большую часть наиболее важных военных и гражданских постов в администрации империи. Клан Елюй про­исходил от племени шели, получившего название от одноименного места, где оно кочевало. Е Лунли свидетельствует на этот счет: Шели — место в двухстах ли к востоку от Верхней Столицы (ныне существует р. Шили моли, и при переводе этого названия на китайский появилась фамилия Елюй" (1979: 310).

Клан подразделялся со времени правления основателя империи Абаоцзи на две части: "пять подразделений", или северная часть, и "шесть подразделений", или южная часть. Эти части управлялись великими князьями (да ванами). Семья императора относилась к пяти подразделениям" клана, а прямые потомки Абаоцзи — к так называемым 'поперечным" ("горизонтальным") шатрам, по­томки же двух его дядей и братьев были известны как "три патри архальных хозяйства' . Вместе они образовывали четыре ведущих линиджа (Wittfogel Feng, 1949: 491; Kwanten, 1979: 95).

Император считался единоличным правителем, окончатель­ной инстанцией, от имени которого принимались важнейшие ответственные решения и осуществлялась ре дистрибуция. В его кладовых 'скопились целые горы редких и драгоценных вещей' (Е Лунли, 1979: 152). Государственные стада включали примерно один миллион голов животных, которые выпасались главным об­разом в Силоу (там же, 47), под надзором специальных органов контроля (Wittfogel, Feng, 1949: 47).

_Глава 9. Структура "варварской империи"..._179

Существовал сложный, скрупулезно разработанный дворцовый церемониал, который тщательно описывают китайские хроники (Е Лунли, 1979: 523 сл.) Императора охраняла гвардия (там же, 468—469, 533). Переезжая из столицы в столицу, из дворца во дворец, императоры вели подвижный образ жизни. В империи имелось пять столиц. Верхняя столица находилась неподалеку от р. Шара-Мурэн в окрестностях современного г. Боро-Хотон во Внутренней Монголии КНР. Средняя столица была расположена около места впадения Шара-Мурэн в Ляохэ. Это были зоны обита­ния киданей и других скотоводческих народов империи. Восточная столица располагалась около г. Ляоян в местах расселения бохайцев. Два последних столичных города обосновались в пределах прожи­вания китайского населения. Западная столица — это современный г. Датун в провинции Шэнси, а южная — современный г. Пекин (Кычанов, 1997: 148).

Вне всякого сомнения, периодические переезды императора Ляо — это дань традициям кочевого быта. Именно так должен был вести себя правитель степной империи. Однако помимо это­го, как полагают К. Виттфогель и Фэн Цзяшэн (Wittfogel, Feng, 1949: 484), постоянные передвижения позволяли императору лич­но контролировать многочисленный аппарат чиновников на местах. Не случайно его всегда сопровождало большое количество прибли­женных. В этом можно найти прямые аналогии институту полюдья (Кобищанов, 1995). Думается, в пред- и раннегосударственных общественных структурах, потенциально способных к распаду и дроблению, подобный метод контроля был одним из наиболее действенных средств преодоления сепаратистских устремлений.

Клан Сяо, или иначе клан императрицы, имел уйгурское проис­хождение и также делился на несколько высших и низших линид-жей ( Wittfogel, Feng, 1949: 191). Этот клан являлся традиционным брачным "партнером" клана Елюй. "По законам варваров, — сооб­щают нарративные источники, — род правителей может заключать браки только с родом императрицы, независимо от того, высокое или низкое положение занимают представители этих родов. Семьи двух племен, к которым относится род правителей и род императ-

180

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

риц, не могут вступать в браки с другими племенами без разреше­ния правителя киданей. Это не распространяется на браки между остальными племенами" (Е Лунли, 1979: 310)*.

Впрочем, принадлежность к кланам Елюй и Сяо не означала, что все их представители являлись крупными собственниками. Ряд мероприятий по оказанию помощи голодающим, предпринятых в 1100 г., показывает, что даже в этих кланах существовала значи­тельная имущественная дифференциация. Летописи сообщают об одном из представителей царствующего клана Елюй, который не имел даже верховой лошади (это кочевник-то!) и был вынужден приехать ко двору верхом на быке, одетым в овчинный тулуп**. Однако отсутствие имущественного достатка, впрочем, не помешало ему получить высокий пост при императорском дворе (Wittfogel. Feng, 1949: 191-192). Последнее еще раз подтверждает, что в кочевом обществе статус конкретного индивида нередко обуслов­лен статусом его генеалогической группы среди других аналогичных групп.

Первоначально киданьская империя Ляо (916 —1125) пред-стазляла собой классическую "данническую" кочевую империю. Поскольку во всех кочевых империях ресурс власти правителя за­висел, с одной стороны, от возможности обеспечивать дарами и

По указу 1019 г. круг возможностей для вступления в брак для высших звеньев аристократии номадов был дополнительно сужен. Представителям четырех самых знатных линиджей Елюй было запрещено жениться на пред­ставителях "меньших" линиджей. В 1029 г. два ведущих линиджа клана Сяо и линиджи "пяти" и "шести" подразделений Елюй были объявлены "благородными родами нации". Четыре ведущих линиджа клана Елюй при этом не упоминаются. По мнению К. Виттфогеля и Фэн Цзяшена ( Wittfogel. Feng, 1949: 191), это, возможно, объясняется тем, что официальный статус этих линиджей был намного выше, чем у "просто" титулованной кочевой аристократии.

Между тем источники свидетельствуют, что у киданей "знатные носят соболиные шубы. Особенно высоко ценятся темно-красный соболь, а затем соболь сероватого цвета. Используют горностая" (Е Лунли. 1979: 316). Не­знатные же "украшают головной убор мехом соболя, а шубы шьют из лисьего меха" (там же). Судя по всему, в данном контексте "овчинный тулуп" — пре дел бедности.

Глава 9. Структура "варварской империи'.

181

благами своих подданных и с другой — от мощи военной держа­вы, чтобы совершать военные кампании и вымогать "подарки от своих соседей. Елюй Абаоцзи после узурпации престола в 907 г. обратил внимание на богатства своих восточных и южных соседей. И результат не замедлил сказаться — первым пало государство Бохай. Окрыленные успехом, кидани стали проявлять интерес к Северному Китаю.

Данничество и вымогаемые от китайских государств "подарки приносили огромную прибыль. У Китая в основном вымогали шелк и денежные субсидии. Так, например, после подписания мирного договора в 1005 г. сунская династия согласилась выплачивать еже­годно Ляо 100 тыс. монет серебра и 200 тыс. кусков шелка. Пос­ле новой военной кампании 1042 г. выплаты были увеличены до 200 тыс. монет и до 300 тыс. кусков шелка (Е Лунли, 1979: 63, 69, 148; Franke, 1990: 408—409 и многие др.). Длительное время эти доходы составляли основу бюджета престижной экономики империи. С варварских народов дань взималась лошадьми, ме­хами, охотничьими соколами, жемчугом, рыбой и пр. ( Wittfogel, Feng, 1949: 93, 100, 120, 127; Е Лунли, 1979: 294~299; Ивлиев, 1988: 10 —11). Дань собиралась с завидной регулярностью. Так, например, с начала X по начало XII в. с чжурчжэней она взима­лась 69 раз, с тели — 43 раза, с уго — 18 раз (Воробьев, 1975).

По мере расширения своей империи за счет Северного Ки­тая у киданей возникла необходимость управления захваченными земледельческими территориями. Формирование основ админист­ративного аппарата относится уже к начальным годам существова­ния империи, когда основатель династии Абаоцзи "на службе стал широко использовать китайцев. Китайцы научили его, и он, чтобы заменить значки, вырезавшиеся на дереве, составил несколько тысяч иероглифов... Кроме того, он установил правила для бракосочетания, названия для должностей чиновников" (Е Лунли, 1979: 311). Это было обусловлено тем, что включение в состав империи значитель­ных земледельческих территорий требовало создания более сложно­го управленческого механизма. Традиционные догосударственные институты управления конфедерации "восьми племен киданей не были приспособлены для управления сложной экономикой земле­

182_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 9. Структура "варварской империи'

183

В источниках перечисляется большое количество различных чинов и званий, установленных для кочевой аристократии: "на­чальник дворцового секретариата , "начальник политических дел", "председатель верховного военного совета", "начальник посоль­ского приказа", "начальник управления конюшен быстроногих ло­шадей", командующий императорской гвардией, прочие титулы военачальников, сокольничие, ключники и т. д. (Е Лунли, 1979:

43, 51, 55, 67, 116, 133, 149, 177, 180, 249, 250, 272, 314, 440, 449, 461, 465 и др.). О наиболее важных постах в "Истории госу­дарства киданей" можно прочитать следующее: "Должность тииня соответствует начальнику приказа по делам императорского рода, илиби соответствует участвующему в управлении политическими делами, линья соответствует ученому из числа выдающихся лите­раторов, илицзинь соответствует правителю области. Большинство чиновников при дворе и вне его назначаются по образцу Китая, а среди помогающих им чиновников есть чанши, мугу, синугу и тунугу" (там же, 314).

К верхним звеньям аристократии киданьских "великих племен" относились титулы левого и правого великого правителя (да ван), левого и правого "великого наставника" (тайши), левого и правого командующего (тайвэй) (Думай, 1955: 31). Нетрудно заметить, что структурно они схожи с крыльевой системой других кочевых империй ( 1 репавлов, 1993). Упоминаются также титулы кидань­ской кочевой аристократии, присваиваемые императорским двором: юйюэ, тиинь. сяньвэнь, мэйлао (Е Лунли, 1979: 314, 348, 368, 377, 419, прим. 18).

Более мелкие структурные подразделения (племена) воз­главлялись традиционными вождями — илицзинями. "Ляо ши" свидетельствует, что в компетенцию илицзиня входили военные функции — "крупный чиновник, командующий войсками и лошадь­ми", а также судебно-медиативные обязанности — "когда каганом стал Цзу-у, то он, зная о мудрости родственника императорского дома Яли, поставил его илицзинем, чтобы он ведал наказаниями" (Е Лунли, 1979: 345). Источники также сообщают, что илицзинь был полноправным правителем на находившейся в его ведении территории (там же, 346). Появившаяся с 648 г. у киданей китай­ская должность цыши через некоторое время была приравнена к

дельческой цивилизации с многочисленными городами. По сущест­ву, органы управления империи должны соответствовать внутренней экономической и социальной инфраструктуре, иначе неизбежен кри­зис системы управления, а затем и всей империи в целом.

Данную проблему завоеватели могли решить двумя способами: 1) "упрощением" завоеванного общества, чтобы оно соответство­вало менее развитым экономическим и политическим институтам победителей — иными словами, уничтожением городов, земледе­льческого населения, превращением полей в пастбища для ско­та; 2) усложнением собственных органов управления, требующих оседания императорского двора в городах или создания комплек­са столичных городов (система "пяти столиц"), между которыми можно было бы циркулировать с контрольно-ревизорскими целями, созданием бюрократического аппарата, введением письменности и делопроизводства по китайскому образцу.

Абаоцзи и его наследники выбрали второй вариант, что привело к созданию в 947 г. дуальной системы администрации, разделен­ной на северную и южную части. Вот как описывают ее нарратив­ные источники: "Из учреждений имеются киданьское управление важнейших секретных дел и управление главноначальствующего походными дворцами. Эти учреждения называются Северными, так как они стоят к северу от юрты императора. Ведают делами, связанными с варварами. Имеются также китайское управление важнейших секретных дел, управление дворцового секретариата и управление главноначальствующего походными ставками. Эти учреждения называются Южными, так как стоят к югу от юрты императора. Ведают делами, связанными с китайцами" (Е Лунли. 1979: 314; Wittfogel, Feng 1949: 473).

Северная администрация считалась по рангу выше Южной, хотя как по численности аппарата, так и по квалификации бюро­кратии уступала последней. Северная администрация возглавля­лась "северным канцлером" (там же, 250), который, как правило, назначался из представителей кланов Елюй и Сяо. В его ком­петенцию входили важнейшие государственные дела, например, контроль за армией, наблюдение за госсектором скотоводческого хозяйства, участие в выработке важнейших политических решений

184

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

илицэиню: по сути дела цыши — это начальник какой-либо области (там же, 314, 346, прим. 3~4).

В целом представляется возможным говорить о существова­нии у киданей развитого сословного неравенства, довольно разно­родной многоуровневой прослойки кочевой аристократии, вождей, предводителей разных рангов. Киданьская аристократия обладала значительным богатством, так как постоянные войны и взимание дани обеспечивали приток большого количества ценностей из-за границы в метрополию, а самые высшие сановники (Е Лунли, 1979: 425-426) даже имели свои многочисленные дружины. Этот социальный слой был главной опорой династии, и его предста­вители занимали большую часть военных и гражданских постов в Северной администрации империи, а также наибольшее число ключевых должностей в Южной администрации.

О существовании определенной сословной границы между ки­даньской знатью (кит. цзи) и простыми номадами (кит. шужэнь) свидетельствует, в частности, и тот факт, что если представитель аристократической социальной группы совершал правонарушения, он мог быть переведен в простолюдины ( Wittfogel, Feng, 1949: 193). Аристократия различных рангов облагалась легкими налогами, была освобождена от трудовой повинности. В случае совершения преступления киданьские аристократы наказывались более мягко, чем иные категории подданных. Причем даже если их подвергали тюремному заключению, их условия жизни были более сносными и, вероятнее всего, они освобождались от рабского труда.

Необходимо также отметить наличие в киданьском обществе особой группы лиц, сопоставимых с институтом монгольских тар­ханов, награждаемых "железной грамотой" — по-видимому, чем-то наподобие пайцзы. Эти лица, а также их потомки в случае совершения преступления подвергались гораздо меньшему наказа­нию, чем другие категории населения, либо освобождались от него вообще (Е Лунли, 1979: 475, прим. 1).

Однако, несмотря на достаточно жесткую привязку статуса номада к положению его кланово-родовой группы в общей ге­неалогической иерархии, всегда имелись возможности для повы­шения своего ранга посредством военной доблести, личных за­

I лава 9. Структура "варварской империи

185

слуг, лояльности, породнения или инкорпорации в тот или иной аристократический клан. Существовала также должность шели, которую могли получить "богатые кидани, желающие обматывать голову платком". За получение этой должности они платили 10 голов крупного рогатого скота и верблюдов, 100 голов лошадей (Е Лунли, 1979: 369, прим. 10).

Первоначально положение простых скотоводов-киданей, скорее всего, было достаточно приемлемым. Они составляли основу ки-даньского войска, а необходимость держать в подчинении более 4/.; населения империи вынуждала верхушку кочевников ограничи­вать притеснение своих соплеменников.

В соответствии с иерархическим принципом организации степ­ного общества номады были разбиты на подразделения по деся­тичному принципу (Е Лунли, 1979: 511 — 513). При этом обычно только часть кочевников была задействована в военных акциях, а "остальные воины всегда оставались на месте в качестве основы племени" (там же, 426). Племена, бывшие до воцарения Абаоцзи автономными и независимыми потестарными образованиями, стали в период империи главными административными единицами. В их обязанности вменялись следующие функции.

Во-первых, военная. Племенное ополчение входило в состав войсковой организации наряду с профессиональными армейскими подразделениями императора и ряда крупных аристократов, дру­жинами вассальных народов. Не случайно, видимо, в одном из источников упоминается, что знамя является отличительным атри­бутом племени (Е Лунли, 1979: 527).

Во-вторых, племена являлись основными административно-политическими единицами северной части страны. Каждое племя имело свою определенную территорию кочевания. У каждого пле­мени была своя организация управления, возглавлявшаяся тради­ционным вождем (илицзинем). Титул племенного вождя переда­вался по наследству (Е Лунли, 1979: 246). С течением времени, по мере развития процессов китазации, начинается давление на племена кочевников. 1 радиционные территории кочевания стали ограничиваться и урезаться имперским правительством. Иногда племена переводили со своих традиционных пастбищ на новые земли (Симада Macao, 1952: 302).

186

И. Н. Крадин. Кочевники Евразии

В-третьих, племена стали фискально-податными единицами империи. По мере взаимодействия степной "метрополии" и завое­ванных оседло-земледельческих территорий усилилось социальное расслоение среди номадов. Е.сли во время войны и бедные, и простые, и знатные кочевники, и полукочевники имели право на долю добычи, то когда над покоренными земледельцами были установлены твердые налоги, стали обогащаться только элита и ее окружение.

Для даннических" и "завоевательных" кочевых империй ха­рактерно постепенное формирование и развитие налогообложения не только покоренных земледельцев, но и номадов из числа заво­евателей. Нарративные источники позволяют выделить несколько способов эксплуатации простых номадов. Их обязывали участво­вать в военных походах и облавных охотах, платить подушный налог со взрослых, налог со скота, снабжать армию лошадьми, обеспечивать перевозку зерна, доставлять почтовые сообщения. По мере вытеснения племен с лучших пастбищных территорий номады разорялись и становились работниками в государственном ското­водческом секторе (Wittfogel, Feng, 1949: 565—566; Думай, 1955: 23-24; Симада Macao, 1952: 301-302).

Притеснения номадов вызывали уклонение от уплаты податей, бегство с облавных охот, требования отмены налогов и несправед­ливых законодательных актов (Думай, 1955: 24). Неспокойные кочевники со временем становились обузой для имперского пра­вительства, и оно начало постепенно переселять их в маргиналь­ные зоны, на территории традиционного земледелия. Кочевникам предоставлялись льготные условия хозяйствования. Они частично оседали, частично переселялись на окраины империи, что должно было по замыслу инициаторов данной политики обезопасить гра­ницы страны. Проводимые мероприятия преследовали своей целью укрепление финансовой системы династии, поскольку для госу­дарства было намного выгоднее взимать налоги с земледельцев, чем безуспешно пытаться обуздать гордых кочевников (Симада Macao, 1952: 301-314). По всей видимости, эта тенденция все-таки не успела получить значительного распространения. Пока им­перия сохраняла полиэтничный характер, простые номады состав­

Глава 9. Структура "варварской империи

187

ляли основу военной машины, с помощью которой элита держала в подчинении земледельческое население страны. Следовательно, социальный статус рядовых кочевников оставался выше, чем у за­воеванных народов.

Южная администрация структурно копировала бюрократичес­кую систему империи Тан (Попова, 1999) и состояла из чиновни­ков-китайцев. Однако все высшие должности были у завоевателей киданей. Вплоть до 1114 г. китайцы не имели права принимать участие в обсуждении важнейших государственных дел (Е Лунли, 1979: 178). Согласно "Цидань го чжи", до указанного времени только восемь китайцев были назначены на высшие должности в империи (там же, 280—281). Только сокрушительные поражения от чжурчжэней заставили киданей доверять китайским бюрокра­там. Тем не менее пост "южного канцлера", возглавлявшего всю китайскую часть управленческого аппарата, всегда занимали кида-ни (Wittfogel, Feng, 1949: 449-450).

Среди важнейших составных частей Южной администрации упоминаются институты "трех наставников", "трех князей-советни­ков", различные советники с подчиненными им департаментами, цензорат, Академия наук, департамент государственной историо­графии, а также шесть важнейших министерств: 1) чинов; 2) на­казаний; 3) налогов; 4) религиозных церемоний; 5) общественных работ; 6) военных дел ( Wittfogel, Feng, 1949: 440ff; Думай, 1955: 32; Кычанов, 1997). Территория южной части страны была раз­делена на округа (дао), префектуры (фу), области (чжоу), уезды (сянь). На каждом уровне иерархии существовал свой управленчес­кий аппарат. Кроме центральных, региональных и местных органов власти имелись административные органы пяти столиц империи (Wittfogel, Feng, 1949: 446ff). Назначение генерал-губернаторов областей империи производилось в Центральной администрации южных территорий, а всех должностей в области — генерал-губер­натором (Е Лунли, 1979: 491).

В отличие от других средневековых обществ китайская циви­лизация характеризовалась высокой вертикальной мобильностью. Это было связано с существованием в Китае системы экзаменов на должность. Данная система была перенята киданями и с 988 г.

188_Н. Н. Кралин. Кочевники Евразии_

Глава 9. Структура "варварской империи"

189

империи: налог государству за пользование землей, промысловая подать, налог с жилья, налог с сельскохозяйственных орудий и др. Кроме того, китайцы привлекались к ирригационным работам, строительству городов, дворцов, административных учреждений, храмов, дорог, валов и других фортификационных сооружений (Wittfogel, Feng, 1949: 312-313).

Были случаи, когда китайских общинников переселяли на север для занятий земледелием, ремесленной и торговой деятельностью (Симада Macao, 1952: 301). Китайцы воссоздавали на новом мес­те традиционную социальную организацию. При этом в окружении завоевателей-номадов их эксплуатация могла осуществляться более интенсивно, хотя юридически статус переселенцев оставался иден­тичным положению крестьян южных областей. В других случаях, напротив, положение мигрантов могло качественно улучшиться, поскольку правительство давало переселенцам дополнительные льготы. " Гак, — пишут К. Виттфогель и Фэн Цзяшэн, — вырас­тала запутанная система личной и коллективной зависимости, полу­свободы и полной свободы — системы, которая была чрезвычайно сложна в северных племенных районах и сравнительно проста в старых китайских провинциях юга" ( Wittfogel, Feng, 1949: 194).

Китайское крестьянство было стратифицировано и делилось, согласно нарративным источникам, на три группы. К верхней отно­сились наиболее богатые общинники, сельская администрация, ко­торые использовали в своих хозяйствах труд обедневших соседей. Члены семей средней группы едва ли могли позволить себе наем­ный труд, но тем не менее они вели самостоятельное хозяйство. Те, кто находился ниже этой группы и относился к числу мало­обеспеченного крестьянства, с трудом сводили концы с концами и чаще нанимались к первой группе в работники. В случае бедствия они становились потенциальными претендентами на продажу за долги в рабство или вынуждены были бежать либо бродяжничать (там же, 154).

Свободные китайские ремесленники и торговцы занимали более привилегированное положение в сравнении с крестьянами-земледе­льцами (Kwanten, 1979: 96). Они составляли основную часть на­селения в городах юга, а также в новых городах севера, превращая

введена в Ляо. Согласно установленным правилам, раз в три года проводились экзамены в волостях, областях и при управлении го­сударственной канцелярии. Те, кто выдержал экзамены в волостях, назывались сяньцзянь, в области — фуцзе, в управлении государ­ственной канцелярии — цзиньши (Wittfogel, Feng, 1949: 451—456).

Помимо официальных каналов повышения своего статуса сущес­твовала возможность достижения более высокого положения за счет личной преданности. При традиционном господстве это был один из наиболее часто встречающихся каналов социальной мобильности. "Всех, кто пользовался его расположением и доверием, император повышал в должности через ступени, не придерживаясь обычных правил повышения по службе" (Е Лунли, 1979: 150). Были случаи, когда отдельные лица из слуг пробивались в советники и даже князья. В 981 г. император, большой любитель музыки, сделал ге­нерал-губернаторами более 30 музыкантов (там же, 119).

Социальный статус и положение китайского чиновничества ре­льефно отражают суть созданной киданями многонациональной империи. Расширение государства за счет присоединяемых земле­дельческих районов требовало дополнительного привлечения услуг китайских бюрократов. Разумеется, могущество китайских аристо­кратов и бюрократии, служивших ляоскому двору, было сильно ог­раничено властью элиты кочевников-завоевателей, которые, передав многочисленные рутинные управленческие дела китайцам, оставили за собой право на принятие самых ответственных решений, а также сохранили бразды политического и военного господства.

Статус и доходы, а также частные состояния китайских чи­новников были намного выше, чем у рядовых китайцев, а иногда даже и представителей верхушки киданей, не говоря уже о простых кочевниках. Известно, что китайские бюрократы были освобож­дены от всеобщих общественных повинностей, к которым в заву­алированной форме (воинская служба) привлекалось и население кочевой метрополии.

Положение китайских крестьян-общинников было, по всей ви­димости, несколько более стесненным из-за этнического угнетения. Источники перечисляют многочисленные формы податей и повин­ностей, которыми облагалось оседло-земледельческое население

190______H. И. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 9. Структура "варварской империи

191

Принадлежавшие казне ремесленники хотя и не были свобод­ными, но с ними обращались более сносно. Они, "должно быть, были ремесленниками полусвободного типа" ( Wittfogel, Feng, 1949: 194; Kwanten, 1979: 96).

В самом низу социальной структуры киданьского общества на­ходились рабы. Можно выделить следующие источники рабства у киданей (Wittfogel, Feng, 1949: 196; Думай, 1955: 26; Пиков, 1985: 32-34; Кычанов, 1986: 186): 1) внешние источники — воен­нопленные из разбитых киданями войск противников, обращенные в рабство в индивидуальном порядке ( Wittfogel, Feng, 1949: 196, 231, 576, 583), а также жители завоеванных или подвергавшихся набегам и грабежам территорий (Материалы, 1984: 233; Е Лунли, 1979: 494 и др.); 2) внутренние источники — продажа и само­продажа в рабство за долги (Кычанов, 1986: 189) и обращение в рабство лиц, совершивших тяжкие (чаще всего антигосударствен­ные) преступления.

Сфера применения собственно рабского труда у киданей была ограничена у частных лиц домашним хозяйством, у государства — об­служиванием императорских гробниц, дворцов, административных учреждений, монастырей. Рабов также могли приписывать к ордо кочевников, использовать при строительных работах, а иногда даже на службе в армии (Wittfogel, Feng, 1949: 196, 335, 569; Думай, 1955: 26-27; Пиков, 1985: 35).

Резюмируя вышеизложенное, следует отметить, что кидань-ская династия Аяо лучше всего подходит под параметры второй из выделенных даннической модели. С созданием Ляо сложилась дуальная система управления, в которой Северная администрация занимала более высокое положение, а также контролировала но­мадов и другие северные народы ("метрополия"). Южная адми­нистрация копировала бюрократическую систему Китая, управляла оседло-земледельческими территориями. По мере того как степное варварство трансформировалось в "цивилизацию", представители элиты завоевателей одевались на манер побежденных, перенимали

их в настоящие китайские города с многочисленными лавками и многолюдными рынками. Такое положение объясняется заинтере­сованностью метрополии в развитии собственного ремесла в стране и внутреннего экономического рынка. Особенно высокое экономи­ческое положение и значительное имущественное достояние имела категория юнь-вэи — ростовщичество (Wittfogel, Feng, 1949: 194). Впрочем, в положении юнь-вэй была одна особенность: закон за­прещал им заниматься политической деятельностью (там же, 195). Подобное явление было типичным для обществ Востока. "Здесь (т. е. на Востоке. — hi. К.) частные собственники... верно слу­жили власти и были готовы довольствоваться тем приниженным статусом, который имели. Они не знали и не желали знать, что такое Свобода, Право, Гарантии собственности или неприкосно­венности личности и т. п. Они хотели лишь одного: существовать и процветать под надежным прикрытием сильной власти, любое требование со стороны которой было для них законом. А власть со своей стороны была заинтересована в существовании частных собственников — но именно таких, какими они были. Заинтересо­вана потому, что рыночно-частнособственнические отношения вы­полняли под присмотром власти те жизненно важные функции, без которых развитое общество и сильное государство просто не могли бы существовать" (Васильев, 1998: 37-38).

Все несвободное население империи Аяо можно разбить на две группы (подробнее см.: Кычанов, 1986). Первая группа (буцюй) означала людей, принадлежавших частным лицам. Чаще всего буцюй становились бывшие рабы или их потомки, переданные в индивидуальную собственность киданьским аристократам, санов никам или китайским чиновникам. Их заставляли обрабатывать землю, строить дома и города (Wittfogel, Feng, 1949: 194), от­правляли нести пограничную службу за своих хозяев (Кычанов, 1986: 189). Вторая группа лиц несвободного населения принадле жала государству. В ней выделяется несколько различных катего рий. Гунху, гуньфэху, чжуаньху — категории лиц, приписанных к императорским дворцам, ставкам (ордо) киданей (Wittfogel, Feng

1949: 55, 234, 512).

192_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 9. Структура "варварской империи"

193

вения между номадами и земледельцами были ограничены. Та­кую модель можно назвать как "сопротивляющуюся культурным изменениям (culturally resistant); 2) напротив, при чжурчжэнь-ской династии Цзинь (1115 — 1234 гг.) возникла ситуация, бла­гоприятная для культурного симбиоза. Виттфогель определил ее как "поддающуюся культурным влияниям" (culturally yielding); 3) маньчжурская династия Цин (1644 — 1911 гг.) представля­ла некую промежуточную (transitional) форму ( Wittfogel, Feng.

1949: 24-25).

К сожалению, в этой фундаментальной книге была проигнори­рована роль собственно кочевых империй (хунну, тюрки, уйгуры). Виттфогель не включил в свою классификацию империи номадов, которые эксплуатировали Китай на дистанции. Впоследствии этот недостаток был исправлен в концепции японского историка I амуры Дзицудзо ( Iamura, 1974). В отличие от Виттфогеля 1 амура вклю­чил в свою схему не только "завоевательные" династии, но и более ранние политии номадов (хунну, тюрок, уйгуров), которые взаи­модействовали с Китаем на расстоянии. В то же время он указал на важные отличия между династиями Аяо и Юань. Киданьский этнос противостоял сунскому Китаю один на один. При монголах ситуация была более сложной. Помимо монголов северным и юж­ным китайцам структурно противостояла многочисленная группа сэму — тюрко- и ираноязычных выходцев из Средней Азии.

"I амура выделил два больших цикла в истории Северной Евра­зии: 1) цикл древних империй кочевников засушливой зоны Внут­ренней Азии (II в. до н. э. — IX в. н. э.): хунну, сяньби, жужани, тюрки, уйгуры; 2) цикл средневековых завоевательных династий, происходивших из таежной (чжурчжэпи, маньчжуры) или степной (кидани, монголы) зон (X — начало XX в.): Ляо, Цзинь, Юань, Цин. Общества первого цикла взаимодействовали с Китаем на расстоянии, государства второго завоевывали земледельческий юг и создавали симбиотические государственные структуры с дуаль­ной системой управления, оригинальными формами культуры и идеологии.

Но почему сначала доминировали "типичные кочевые импе­рии, а потом им на смену пришли "даннические" и "завоеватель­

их этикет и письменность либо создавали свое письмо. Кидани возводили крупные города, в которых воздвигали пышные дворцы, где селились императорский двор и чиновники. С расширением территории империи за счет включения все новых земледельческих областей Северного Китая процесс китаизации киданьской аристок­ратии шел все более быстрыми темпами. Она все дальше и дальше отрывалась от степных традиций. "Данническая" кочевая империя киданей постепенно трансформировалась в "завоевательную" мо­дель, а далее, возможно, следовал прямой путь к трансформации в комплексное земледельческо-скотоводческое государство.

н асколько объективны были эти тенденции? Ответить на этот вопрос можно только рассматривая историю киданей в более широ­ком региональном контексте. Одна из первых версий принадлежит К. Виттфогелю. Он разработал ее в процессе совместной работы с Фэн Цзяшеном над фундаментальной книгой о династии Ляо (Wittfogel, Feng, 1949). Виттфогель рассматривал двухтысячелет-нюю историю Китая с точки зрения теории аккультурации — как результат взаимодействия коренного ханьского этноса и различных 'завоевательных' династий. Он считал, что итогом такого взаи­модействия было образование некоей новой культурной формы, что выразилось, в частности, у киданей в создании собственной письменности, формировании отличной от китайской системы по­литического управления.

Сравнивая аграрные земледельческие и скотоводческие обще­ства, Виттфогель отмечал, что при кочевом образе жизни было гораздо меньше условий для установления деспотизма. 1 екучесть степной экономики поддерживала диффузию и сепаратизм. С иль ная власть устанавливалась только после подчинения или завоева­ния орошаемых земель, но и в таком случае военные неудачи или природные бедствия быстро могли ослабить пасторальный деспо­тизм предводителя номадов (Wittfogel, Feng, 1949: 4, 24—25;

Wittfogel, 1957: 204-207).

По мнению ученого, можно выделить три модели такого вза­имодействия: 1) при кочевых династиях Ляо (907 —1125 гг.) и Юань (1206-1368 гг.) масштабы культурного взаимопроникно­

194_/V. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Часть IV

СОЦИАЛЬНАЯ АРХЕОЛОГИЯ

ХУННУ

ные" империи? Частично ответ на этот вопрос содержится в кон­цепции Т. Барфилда, который обнаружил, что Китай завоевывали, как правило, "маньчжурские народы". Развал централизованной власти и в Китае, и в Степи освобождал последних от давления как со стороны кочевников, так и со стороны китайцев. Осво­божденные от внешнего прессинга народы Маньчжурии создавали свои государственные образования и захватывали земледельческие области на юге. Особенно преуспели в завоеваниях кидани и чжур­чжэни, которым удалось подчинить практически весь Северный Китай, и позднее — маньчжуры, покорившие всю Поднебесную (Barfield, 1992). Являлась ли подобная геополитическая расстанов­ка сил неизбежной или у нее были исторические альтернативы, еще предстоит выяснить.

ГЛАВА 10

СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА РАННИХ КОЧЕВНИКОВ

(ПО ДАННЫМ АРХЕОЛОГИИ)*

Судя по всему, первые попытки реконструкции социальной структуры по данным археологии относятся еще к рубежу XIX— XX вв. В той или иной степени социологические интерпретации погребальной обрядности были характерны в XX столетии для классической культурно-исторической археологии за рубежом. Оп­ределенный интерес к этой теме в рамках социологического марк­систского направления возник и в СССР в 1920-1930-е гг. В то же время на Западе в целом было принято считать, что особенности погребального обряда более опосредованы религиозными пред­ставлениями, нежели социальными позициями усопшего. Наиболее последовательным противником использования данных по погре­бальной обрядности для реконструкции социальной структуры ар­хаических обществ был А. Крёбер. Он полагал, что погребальные обряды нестабильны и вследствие этого не могут содержать адек­ватных данных о дифференциации изучаемого сообщества (Кгое-Ьег, 1927 etc.).

Принципиальным образом ситуация изменилась со второй по­ловины 1960-х гг. после возникновения так называемой "новой" (процессуальной) археологии. Новаторскими в этом плане стали

* Данная глава подготовлена на основе авторской части 2-й главы "Ме­тодологические проблемы реконструкции социальных структур в археологии" (авторы — С. А. Васютин, А. В. Коротаев, Н. Н. Крадин, А. А. Гишкин) коллективной монографии "Социальная структура ранних кочевников Евра­зии" (Иркутск. 2005).

198_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 10. Социальная структура ранних кочевников.... 199

а современному человеку недоступен исходный смысл, который они вкладывали в погребальный ритуал, и, следовательно, наши выводы строятся только на собственных умозаключениях.

Однако с подобным утверждением трудно согласиться. Несом­ненно, мы не можем полностью реконструировать значение пог­ребальной церемонии, но это не означает, что мы не в состоянии понять ее определенный социальный или идеологический контекст. "Выводы о социальной иерархии не зависят от наших знаний о том, какой смысл вкладывали люди в строительство этих сооруже­ний. Чтение подтекста не требует знания о том, что означает сам текст" (Уасон, 2003: 166).

Другой контраргумент постпроцессуалистов основывается на скептическом утверждении, что прямая связь между погребаль­ным ритуалом и социальным статусом захороненного отсутствует. Для подтверждения этого тезиса М. Паркер-Пирсон исследовал современные кладбища в Кембридже и установил, что корреляция между расходами на могильные изваяния и богатством индивида очень незначительна. Только члены королевской семьи, нацио­нальные герои и некоторые представители национальных мень­шинств были погребены с пышными церемониями (Parker-Pearson, 1982). Эти исследования цитировались в свое время Я. Ходде-ром (Hodder, 1991: 2) для подтверждения своих идей по поводу того, как трудно понять человеческое поведение, основываясь на интерпретации фрагментов материальной культуры. Впоследствии Паркер-Пирсон расширил свою аргументацию посредством вклю­чения в книгу о погребальной археологии выводов собственных эт-ноархеологических исследований на Мадагаскаре (Parker-Pearson, 2001), тем не менее в данном случае едва ли следует принять его способ прямых сопоставлений современных, традиционных и древних обществ.

Не вдаваясь в подробный разбор основных положений пост-процессуализма, который за несколько десятилетий критики "но­вой" (процессуальной) археологии так и не смог предложить строй­ной концептуальной альтернативы (об этом см.: Patterson, 1990), необходимо отметить уязвимость подобных выводов в принципе. В христианстве (это справедливо, кстати, также в отношении дру­гих мировых религий) смерть представляет собой переход индивида

публикации Л. Бинфорда (Binford, 1971 etc.), а также фундамен­тальные исследования А. Сакса, Дж. 1 эйнтера, Дж. О'Ши (Saxe. 1970; цит. по: Chapman, Rands borg, 1981: 6; Tainter, 1975; 1978; О Shea, 1981; 1984 etc.). В этих работах подчеркивалось, что социальные позиции индивида во многом проявляются в обрядах погребения. При этом, если в группах охотников собирателей в основном проявляются половозрастные особенности захороненных, то в обществах ранних земледельцев и скотоводов более ярко фик­сируются черты, указывающие на социальные роли и статус инди­видов. Последние характеристики наиболее рельефно проявляются в количестве труда, вложенного в захоронение (включая затраты на погребальную конструкцию, опущенный в могилу сопроводи­тельный инвентарь, расходы на траурную церемонию и тризну). Этот показатель может дать представления о вертикальной струк­туре общества (социальной дифференциации), тогда как данные о горизонтальной структуре социума (семейно-родственные связи, возрастные группы и пр.) могут быть получены из исследования планиграфии захоронений.

В 1970—1980-е гг. идеи "новой" археологии оказали сущест­венное влияние не только на североамериканскую, но и на западно­европейскую археологию. В этот период по обе стороны Атланти­ческого океана были выполнены важные работы, в которых можно проследить как прямое, так и косвенное влияние процессуалистских разработок в области социологической интерпретации погребальной обрядности (Renfrew, 1972; Randsborg, 1974; 1981; Peebles, Kus. 1977; Hodson, 1979; Goldstein, 1980; Brown, 1981; Бишони, 1994; Kristiansen, Rowlands, 1998 etc.).

Вслед за возникновением процессуальной археологии появи­лось критическое направление — постпроцессуализм, сторонники которого не разделяют оптимизма в области социокультурных ин­терпретаций неоэволюционистских археологов. Представители этой школы занимают весьма скептическую позицию относительно воз­можности реконструкции социальной структуры общества на ос­нове изучения погребального обряда (Ucko, 1969; Pader, 1982; Hodder, 1991 etc.). Они полагают, что погребальная обрядность была более связана с религиозными воззрениями (идея, идущая от А. Крёбера), нежели чем с общественными позициями древних.

200

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

в небесное царство равных, и, следовательно, идеология препятствует излишней демонстрации социальной иерархии. Впрочем, неравенс­тво все равно проявлялось, пусть даже в других факторах — в месте погребения (кафедральный собор, Кремлевская стена, престижное кладбище и др.), в присутствии большого количества людей (в том числе и влиятельных лиц) на похоронах, в пышности церемонии (ка­тафалк, цветы, информация в СМИ, национальный траур и т. д.). Другое дело, насколько эти отличия могут быть отражены в объек­тах материальной культуры. Из этнографии известно немало приме­ров, когда высокие социальные позиции индивида проявляются не в размерах и особых формах погребальных конструкций, а именно в пышном обряде похорон ( Wason, 1994: 70, 183 etc.).

Но даже и в этом случае нет никаких оснований распространять данные по викторианской Англии на иные современные общества. Чтобы убедиться в ошибочности этого, достаточно, например, по­сетить любое городское кладбище на территории современной Рос­сии и посмотреть, с какой роскошью погребены местные крими­нальные авторитеты. Невольно я вспоминаю визит П. Скальника весной 2006 г. во Владивосток и его неподдельное изумление, когда мы посетили с ним один из городских некрополей. Мы долго бродили с ним по кладбищу и удивлялись тому размаху, с которым были погребены некоторые лидеры местных мафиозных структур. Могилы партийных вождей советского времени, других влиятельных исторических персон и современных богатых людей выглядят на этом фоне более чем скромно. Что же касается арха­ических обществ эпохи политогенеза, то здесь постпроцессуальный критицизм представляется вообще излишним. I рудно представить, чтобы некрополь правителя какого-нибудь вождества или ранне­го государства был беднее, чем, например, захоронение простого крестьянина, вольноотпущенника или раба. И египетские пирами­ды, и царские захоронения третьей династии Ура, и роскошные курганы скифского времени на территории Евразии демонстрируют экстраординарный для современников статус лиц, погребенных под этими пышными усыпальницами.

Л. Бинфорд специально изучал по этнографическим источни­кам влияние тех или иных обстоятельств на погребальную обряд ность в сорока различных культурах. Исходя из его суммарных

Глава 10. Социальная структура ранних кочевников... 201

подсчетов, оказывается, что те или иные черты погребальной об­рядности были значимы в следующих случаях: место смерти — 2 раза, условия смерти — 8 раз, возраст — 11 раз, пол — 19 раз, социальное взаимодействие — 28 раз, социальные позиции — 38 раз (Binlorcl, 1971, table IV). I аким образом, именно обще­ственное положение человека, а не идеологические воззрения на­иболее полно отражается в погребальной обрядности этноистори-ческих народов. Мы вправе распространить этот вывод и на более ранние исторические периоды.

Вне всякого сомнения, нельзя жестко привязывать те или иные типы погребений к конкретным социальным прослойкам по при­чине фрагментарности нашей источниковой базы и отсутствия ин­формации о социальной структуре изучаемого общества в целом. Однако при соблюдении определенных методических процедур можно вполне корректно судить, например, об эгалитарном или стратифицированном характере структуры исследуемого социума.

Более того, можно согласиться с мнением, что сложность со­циальной стратификации в известной степени может коррелировать со сложностью социальной системы. С другой стороны, с возник­новением ограниченного доступа к ресурсам не могло не появиться желания закрепить подобное неравенство наследственно, что, в свою очередь, должно было сопровождаться увеличением количес­тва рангов, различием между разными группами и усложнением социальной системы в целом (Brown, 1981: 26).

Отечественная археология эволюционировала своим путем, и теоретические дебаты между процессуалами и постпроцессуалами, проходившие на Западе, ее практически не затронули. В нашей науке в советский период ее развития особое внимание уделялось социологическим построениям (даже в ущерб иной проблемати­ке). При этом интерпретации социальной структуры архаических обществ производились с точки зрения формационной теории, марксистско-ленинского учения о классах и государстве. Однако методические разработки в американском неоэволюционизме тео­рий среднего уровня оказались востребованными среди отечест­венных археологов. Для большинства авторов, не имевших досту­па к зарубежной литературе, это оказалось возможным благодаря фундаментальной работе В. М. Массона (1976). Помимо этого в

202_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 10. Социальная структура ранних кочевников... 203

1970-1990-е гг. в советской и современной постсоветской науке также было опубликовано значительное число интересных обзор­ных и теоретических исследований, посвященных методике анализа социальной структуры по данным археологии (Грач, 1975; Доб-ролюбский, 1982; Бунятян, 1985; Алекшин, 1986; Генинг и др., 1990; Гуляев, 1990; Аф анасьев, 1993а; 19936; Ва сютин, 1998; Харке, Савенко, 2000; 2000а; Берсенева, 2005 и др.).

Кроме этого к настоящему времени в отечественной археологии накоплен большой опыт конкретно-исторических исследований со­циальной структуры обществ кочевников-скотоводов (Добролюбс-кий, 1978; Грач, 1980; Курочкин, 1980; Генинг, 1984; Бунятян, 1985; Акишев, 1986; Бойко, 1986; Савенко, 1989; Медведев, 1999; Матвеева, 2000; Гишкин, Дашковский, 2003; Шарапова, Берсенева, 2006 и многие др.).

Все это позволяет сформулировать ряд основных теоретических допущений, которые дают возможность создать методологические основы реконструкции социальной структуры ранних кочевников евразийских степей. Главное из них может быть охарактеризовано как энергетическая теория власти. Еще Б. Рассел отмечал, что для социальных наук понятие "власть" имеет столь же фундаменталь­ное значение, что и понятие "энергия" для физики (Russel, 1938). .Л. Уайт показал, что вся история человеческой культуры есть процесс расширения объемов и источников используемой людьми энергии (2004). Р. Адаме применил данные идеи к институтам общественной иерархии и власти (Adams, 1975), оговаривая при этом, что власть имеет не физическую, а культурную и психоло­гическую природу. По Адамсу, любое стабильное человеческое сообщество является открытой энергетической системой, которая обменивается энергией с внешней средой и преобразует эту энер­гию. Любая система стремится к уменьшению внутренней энтро­пии. Концентрация власти и введение иерархии способствуют луч­шей адаптации, уменьшают энергетические потери.

Начиная с появления вождеств, контроль над энергией при­нимает иерархически централизованный, отделенный от широких масс характер. Для закрепления данных принципов общественной структуры используются механизмы сакрализации правителя, пе­редачи власти по наследству, ограничения доступа к управлению на основе эндогамии. Далее, по мере усовершенствования средств контроля энергетических потоков, расширяются объемы и способы воздействия власти.

Исходя из этих идей, величина власти обусловлена масштабом контроля над источниками энергии (продуктивные ресурсы, воен­ная добыча, товарооборот и др.), накопителями энергии (склады, у номадов — стада, сокровищницы и пр.) и контролем над пере­распределением энергетических потоков. Следовательно, чем выше был статус индивида, тем более пышным являлся опущенный с ним в могилу инвентарь (одежда, украшения, оружие, предметы быта, пища и т. д.). Однако очень многие так называемые "цар­ские" погребения древних цивилизаций и культур ограблены. По этой причине можно согласиться с теми исследователями, которые полагают, что такой критерий, как количество энергозатрат при возведении погребальных сооружений, как правило, коррелируется с рангом умершего, объемом его власти при жизни и может быть применим для реконструкции социальной структуры архаического общества (Binfrod, 1971; Tainter, 1975; 1978; Масон, 1976: 169; Добролюбский, 1978: 113-114; Кореняко, 1979: 7; Brown, 1981: 28—29; Gibson, 1984: 166; Бунятян, 1985: 72 — 73; Генинг и др. 1990: 191, 193-194; Аф анасьев, 1993а: 5; Ма твеева, 2000: 7, 195; Уасон, 2003: 166 и др.).

Необходимо иметь в виду, что процедура конкретной социо­логической интерпретации погребальной обрядности должна быть достаточно гибкой и основываться не только на определенной те­оретической концепции, но и на способах интерпретации следов социального поведения, отмеченных в археологических находках (Brown, 1981: 26). При этом можно избрать несколько разных способов исчисления трудовых затрат (Бишони, 1994: 154 — 155). Наиболее часто исследователи идут по пути выделения нескольких типов погребений, отличающихся размерами, формой и сопроводи­тельным инвентарем. Нередко для этого используется факторный и/или кластерный анализ (Hodson, 1970; Tainter, 1975; Milisauskas, 1978; Бунятян, 1985; Афанасьев, 1993а; Матвеева, 2000; Тишкин, Дашковский, 2003 и др.).

В другом случае можно использовать так называемые кривые богатства, основывающиеся на количестве значимых и престижных

204_Н. hi. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 10. Социальная структура ранних кочевников... 205

Финансы богатства представляет собой совокупность пред­метов, которые обычно не имеют утилитарного значения (ценные вещи, изделия из благородных металлов, драгоценности, первобыт­ные деньги и др.) и могут служить в качестве оплаты. Они могут быть получены посредством ре дистрибуции, внешнего обмена или же созданы трудом ремесленников, обеспечивающих потребности элиты. Нередко финансы богатства используются как оплата раз­личным чиновникам и должностным лицам. Их очевидные пре­имущества — возможность длительного хранения и перемещения даже на большие расстояния. Недостаток их в том, что они не предназначены для непосредственного потребления или использо­вания и должны быть конвертированы в необходимые продукты.

Как данное разделение фиксируется в археологических матери­алах? С одной стороны, скорее всего следует обратить внимание на редкие предметы, получаемые издалека. Во многих обществах именно контроль за внешним обменом служил важным каналом усиления власти тех, кто осуществлял его над торговлей. С другой стороны, возможно, определенное понимание в этом может дать сравнительное изучение комплекса артефактов из захоронений и синхронных им поселений. Утилитарные артефакты, часто встреча­ющиеся при раскопках мест поселений архаического человека, как правило, не могут служить символическим показателем высокого социального ранга усопшего. Наконец, представляется важным раз­граничивать символы собственно богатства и символы "власти . Далеко не всегда предметы, которые могли бы указывать на высо­кий имущественный и/или социальный статус погребенного, могут свидетельствовать о его властных полномочиях (Brown, 1981: 30, 36; Chapman. Ranclsborg, 1981: 9; Renfrew, 1984: 24).

Обычно вслед за М. Вебером принято понимать власть как способность навязывать свою волю другим, даже вопреки их со­противлению (Weber, 1922: 28; Fried, 1967: 13; Mann, 1986: 6; Куббель, 1988: 28-29). Сл едовательно, символы власти — это особые предметы, которые указывают на политический статус его владельца. Символика власти многообразна. Она появляется еще в эгалитарных и ранжированных обществах, где имеет ярко выра­женный половозрастной характер (пищевые табу, право на получе­ние имени, татуировку, ношение оружия и т. д. только после ини­

предметов в захоронении (Hodson, 1979; Гей, 1993; Бернабей, и др. 1994; Медведев, 1999: 118-128; 2004 и др.), или выявить редкие и/или получаемые издалека предметы [Brown, 1981: 30, 34, 36; Wason, 1994). В третьих случаях можно оценить богатства в пересчете на драгоценные металлы и определить их реальную стоимость на период совершения погребения (Ransborg, 1974; Гав-рилюк. 2000).

В этой связи уместно задать вопрос: что являлось "богатством и что не представляло особой ценности для исследуемого общества? В современном смысле богатство рассматривается как следствие имущественного неравенства. Оно является основанием экономи­ческой стратификации и понимается как совокупность различных материальных активов, включая доходы, всевозможные формы движимого и недвижимого имущества (Kottak, 1997: 276).

Несмотря на то, что это определение было взято из учебника по антропологии, представляется сомнительным распространять его на архаические культуры, в которых экономика имела престижный характер и основывалась не на товарно-денежных отношениях, а на принципе дарообмена (Мосс, 1996; Салинз, 1999 и др.). Далеко не всегда количественные показатели отражают реальный статус и престиж индивида в архаических обществах, поэтому при изучении погребальной обрядности вряд ли стоит основываться только на количественной стороне так называемого "богатства". Однако как в таком случае выявить качественную составляющую неравенства?

Возможно, отчасти эту проблему можно разрешить посред­ством разграничения обычных финансов и финансов богатства (Earle, 2002: 192 — 194). Обычные финансы представляет собой аккумулируемые излишки повседневных товаров — продукции земледелия, животноводства и охоты, ремесленных изделий и т. д. Данная прибавочная продукция производится в рамках нату­рального хозяйства. Ее преимущества — в относительной просто­те аккумуляции, она может быстро использоваться для непосред­ственного потребления каких-то групп или общества в целом. Недостатком является то, что подобные излишки, как правило, трудно хранить продолжительное время и сложно транспортиро­вать на длительные расстояния.

206_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 10. Социальная структура ранних кочевников... 207

Это согласуется с давними разработками археологов, при­шедших к выводу, что экономическая и политическая власть фиксируется в специфических культурных символах, которые могут быть отражены в археологических данных (особенно в иконографии, монументальном строительстве и архитектурной планировке) (Marcus, 1974; Renfrew, 1984; Abrams, 1989; Earle, 1991; Wason, 1994).

Монументальные сооружения создают специфическое священное пространство, которое символизирует божественный, сверхъестес­твенный статус земной власти (применительно к ранним кочевни­кам это так называемые элитные курганы со всей их атрибутикой). Фокусируя ландшафт "на себя", воплощая максимальную сакраль-ность социума, монументальные памятники как бы представляют в опредмеченной форме реальный политической контроль и права собственности на значимые ресурсы (Bourdeieu, 1977).

В этом плане представляется важным связать весьма плодо­творную идею А. Саутхоллла о символическо-ритуальной монопо­лии элиты на воображаемые средства производства (Southall, 1991) с попытками персонификации властью профанного (дворцы, замки, города), сакрального (храмы, святилища) и загробного ("царские" курганы, усыпальницы, мавзолеи, пирамиды) пространства. Мо­нументальные дворцовые, культовые и погребальные сооружения особым образом структурируют священное пространство, которое символизирует божественный, сверхъестественный статус земной власти.

С известной долей упрощения можно выделить несколько воз­можных этапов роста концентрации в руках элиты "воображае­мых средств производства. По всей видимости, сначала правите­ли изображали себя распорядителями всех общественных ресурсов (материальных, людских, интеллектуальных и пр.) в отношениях со сверхъестественными силами. Со временем такие представления были перенесены из сакральной сферы в мирскую. Вожди стали мнить себя монополистами в отношениях с главами других перво­бытных и архаических обществ. Затем они сочли себя верховными собственниками простых общинников. И, наконец, стали предпри­ниматься попытки обратить "воображаемую" собственность в ре­альные приобретения.

циации). В сложных или комплексных обществах (т. е. вождествах, государственных образованиях и их аналогах) символика приобретает несколько иное значение. Она подчеркивает вертикальные связи. Лю­дям приходится вступать в отношения с незнакомцами, и поэтому символы должны безошибочно указывать на социальную роль инди­вида (вождь и общинник, свободный и раб, рыцарь и крестьянин).

Королевская власть также создала свою атрибутику, в кото­рую до сих пор включаются обязательные символы — корона, скипетр, держава и герб. Символом подчеркивания власти стано­вится слово. Создаются особые языковые конструкции обращения к правителю — "Ваше величество' , "сир", "государь" и пр. В так называемых "высоких (т. е. письменных) культурах элита отли­чалась от масс причастностью к грамотности (если не прямо, то опосредованно через грамотеев-писцов), устная речь властвующего тиражировалась многочисленным отрядом писарей.

Из прочих символов особенное место занимают предметы, свя­занные с войной и военной деятельностью (мечи, копья, защитное вооружение, иконография). Важное значение в символике влас­ти имеют животные (из семейства кошачьих, вепрь, бык, волк, змея = дракон, хищные птицы). Они изображаются на оружии, различных предметах, связанных с властью, и должны подчерки­вать силу, твердость, военное могущество, агрессивность и даже жестокость этой власти (Morns, 1998).

Символика власти предполагает, что пространство должно быть организовано таким образом, чтобы подчеркивать дистанцию меж­ду правителем и всеми остальными. Структурирование территории в сложных обществах приводит к расчленению пространства на две части — "центр", где сосредоточены носители власти и ее влияние максимально, и "периферийные участки, на которых воздействие власти по мере ее удаления убывает. Пространственные оппозиции фиксируются на всех уровнях: не только страна делится на столицу и провинции, но и столичный город — на центр, где находится рези­денция правителя (замок, кремль, дворец), и обычные районы (по­сад). Во дворце выделяется тронный зал, в тронном зале — трон. Трон, в свою очередь, обязательно устанавливается в таком месте, которое максимально удалено от входа и, как правило, находится на некотором возвышении.

208_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 10. Социальная структура ранних кочевников... 209

Грач, 1980: 50—59; Пустовалов, Черных, 1982; Бунятян, 1985: 59-72; Кислый, 1985; Колесников, 1985; Алекшин, 1986: 17-48; Генинг, и др., 1990: 137-149; Афанасьев, 1993а: 20~27, 34~40; Матвеева, 2000; Берсенева, 2005; Шарапова, Берсенева, 2006 и др.). Как правило, отличия между взрослыми и детскими захо­ронениями (там, где их нельзя зафиксировать антропологически) фиксируются в размерах могилы или гроба, величине скелета, ак­сессуаров одежды, наличии игрушек, мелких изделий и пр.

Отличия между мужскими и женскими погребениями отра­жаются в специфике разделения труда и, следовательно, сопро­водительного инвентаря. Применительно к кочевникам Евразии следует отметить, что у номадов также наблюдалась известная специализация мужской (война, выпас скота) и женской (домаш­нее хозяйство) деятельности. Однако с археологической точки зре­ния такое разделение, возможно, не будет фиксироваться столь очевидно, поскольку, когда мужчины были заняты грабежами или войной, скот пасли подростки или женщины, а последние у ряда кочевых народов нередко принимали участие в боевых действиях.

Далеко не всегда есть возможность прямого физико-антрополо­гического определения пола захороненных. В этом случае, прежде чем приступать к изучению всего массива данных, имеет смысл попытаться выявить значимые факторы для мужских и женских погребений только на исследуемом материале. Это даст возмож­ность определить в ряде случаев пол захороненных, основываясь на особенностях погребальных конструкций или сопроводительного инвентаря.

Надо отметить, что археологические материалы в целом и кон­кретно погребальная обрядность могут служить источником для получения информации о социальной дифференциации в исследу­емом обществе. В наиболее обобщенном виде данная процедура представлена следующим образом:

1. Выделение особенностей погребального обряда, составление списка признаков, ввод информации в компьютерную базу данных для последующей обработки с помощью специализированных ста­тистических программ.

2. Выявление факторов, значимых для возрастного деления со­вокупности.

Еще одним важным аспектом исследования социальной струк­туры архаических обществ является половозрастной анализ. При этом анализ погребений и останков захороненных по полу и воз­расту должен предшествовать процедуре выделения социальных рангов. Это обусловлено неравным статусом в обществе мужчин и женщин (что должно отражаться в погребальной обрядности), а также существованием в архаическом обществе процедур специ­фических инициации, без прохождения которых переход в иной, более значимый возрастной социальный статус не представлялся возможным.

Ярким свидетельством этого является, например, знаменитое описание Геродотом (IV, 64, 66) скифских обычаев: "Скиф пьет кровь первого убитого им врага, а головы всех убитых им в сраже­нии относит к царю, потому что принесший голову получает долю захваченной добычи, а не принесший не получает... Ежегодно по разу каждый начальник в своей области приготовляет кратер (ло­хань) вина, из которого пьют только те скифы, которые умертвили врагов; те, которым не удалось этого сделать, не вкушают этого вина и как обесчещенные садятся отдельно; это для них величай­ший позор. Напротив, те из них, которым удалось убить очень много врагов, получают по два ковша и пьют из обоих разом Некоторые намеки на существование аналогичных обычаев у хунну можно найти в цитате из "Ши цзи": " Гот, кто в сражении отрубит голову неприятелю или возьмет его в плен, жалуется одним кубком вина, ему же отдают и захваченную добычу' (Аидай, 1958: 18. Бичурин, 1950а: 50; Материалы, 1968: 41).

Вышеуказанные стороны общественной жизни архаических и традиционных обществ давно зафиксированы многочисленными этнографическими исследованиями (Задыхина, 1951; Грачева. 1975; Артемова, 1991; 2004; Derevenski, 1997 и многие др.). Не доучет этого важного фактора может привести к существенным ис кажениям результатов, поскольку, например, женщина, имеющая сопоставимый с мужчиной статус (жена, сестра и пр.), могла быть захоронена с меньшей пышностью.

Для того чтобы избежать подобных ошибок при последующей интерпретации, необходимо учесть имеющийся опыт выявления по ловозрастных групп по данным археологии {Binfrod, 1971: 13-15

210

Н. Н. Кралин. Кочевники Евразии

3. Разделение совокупности на взрослые и детские погребе­ния.

4. Выявление факторов, значимых для полового деления мас­сива взрослых погребений.

5. Разделение совокупности на мужские и женские погребе­ния.

6. Изучение отличий в погребальном обряде в пределах одно­родных половозрастных групп посредством кластерного анализа.

7. Выявление существенных факторов, связывающих те или иные внутригрупповые кластеры с различными категориями сопро­водительного инвентаря.

8. Интерпретация результатов.

В последующих двух главах книги показано на примере хунну Забайкалья, как данные методологические принципы могут быть использованы в конкретно-исторических исследованиях.

ГЛАВА 11

СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА НАСЕЛЕНИЯ ИВОЛГИНСКОГО ГОРОДИЩА*

Иволгинское городище является наиболее изученным памятни­ком хуннской археологической культуры на территории Российской Федерации. Оно расположено примерно в 7 км к югу от г. Улан-Удэ. По форме городище представляет собой неправильный пря­моугольник со сторонами примерно 200 на 300 м. С трех сто­рон городище было защищено фортификационными сооружениями (4 вала и 3 рва между ними), с четвертой примыкало к реке.

Городище было открыто в 1926 г. В. В. Поповым. В раз­ные годы его исследовали Г. П. Сосновский, А. П. Окладников, В. И. Шилов, А. В. Давыдова, С. С. Миняев, В. И. Ташак. Однако наибольший вклад в изучение памятника внесла А. В. Да­выдова. В течение 12 полевых сезонов, с 1949 по 1974 г., под ее руководством были осуществлены крупномасштабные раскопки на городище. В ходе археологических работ было вскрыто около 1/10 части общей площади памятника, исследовано более 50 жилищ, а также много хозяйственных и прочих сооружений. Кроме этого в 1955-1956 и 1958-1959 гг. А. А. Давыдовой был исследован синхронный городищу могильник, в котором ученые обнаружили 216 захоронений жителей городища. Материалы данных раско­пок опубликованы практически полностью (Давыдова, 1985; 1995;

Социальная структура населения Иволгинского городища // Актуальные проблемы дальневосточной археологии ( I руды ИИАЭ ДВО РАН. Т. XI). Владивосток: Дальнаука, 2002. С. 235 — 263.

212

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

1996), что дает возможность не только решать спец>Ц1Ические археологические проблемы (классификация и типология инвентаря, вопросы хронологии и датировки, культурная принадлежность и т. д.), но и реконструировать различные стороны хозяйственной, социальной и духовной жизни.

В этой связи немаловажное значение имеют вопросы: какое место занимали оседлые населенные пункты в структуре Хуннской империи и каков был статус их населения? Мнения специалистов на этот счет существенно расходятся. Одни полагают, что хунну не были чистыми кочевниками, а представляли полукочевой этнос. По мнению других авторов, городища заселялись в основном им­мигрантами или пленниками из оседло-земледельческих обществ.

Исследование хозяйства населения городища показало, что его жители занимались земледелием, оседлым животноводством и ре­меслом, обеспечивали кочевников-скотоводов результатами своей деятельности. По всей видимости, это были не хунну, а иные эт­нические группы, чей быт и хозяйство традиционно связывались с оседлым образом жизни (Крадин, 1999).

Проблема социального строя населения Иволгинского городи­ща была рассмотрена в работах А. В. Давыдовой (1982; 1985. 30-34; 1996: 26-30). На основе различий в погребальном об­ряде неразграбленных захоронений она выделила пять социальных групп у мужчин и четыре группы у женщин.

В настоящей работе делается попытка снова обратиться к дан­ной проблеме, но с учетом, во-первых, более расширенной источни-ковой базы (кроме материалов Иволгинского могильника исполь­зованы также материалы из раскопок городища) и, во-вторых, с привлечением современных компьютерных методов исследования. Предварительные результаты этой публикации были включены в текст диссертации автора (Крадин, 1999) и апробированы в ряде научных докладов.

Методология и методика исследования

В социологии социальная структура в самом широком смысле понимается как "каркас", "скелет" общества, обеспечивающий гар­моничное сочетание всех его частей, которые составляют единое

_Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 213

целое. Социальную структуру обычно описывают либо в рамках функционалистской методологии — как совокупность функцио­нально важных, значимых для общества позиций и институтов, либо в категориях социального неравенства — как совокупность иерархи­ческих общественных связей, отражающих положение отдельных ин­дивидов и групп) (Сорокин, 1990; Мертон, 1992; Фролова, 1995; Волков, Мостовая, 1998; Парсонс, 1998; Смелзер, 1998 и др.).

Нельзя сказать, что данные подходы взаимоисключают друг друга. Скорее, в соответствии с принципом "дополнительности Н. Бора они лишь отражают разные стороны одной и той же реальности. И функциональная интеграция, и неравенство оди­наково важны для функционирования общества. В то же время функциональный характер деятельности с большим трудом может быть прочитан в археологических источниках (это не означает, что археологам не следует заниматься поисками в данном направле­нии). Поэтому вполне понятно стремление археологов обратиться к тем показателям социальной структуры исследуемого общества, которые хорошо представлены в материалах раскопок — размерам могил и надмогильных конструкций захороненных лиц, отличиям в разнообразии и количестве сопроводительного инвентаря. Все это дает возможность реконструировать социальную стратификацию исследуемого народа.

Под социальной стратификацией в социологии принято по­нимать положение людей и групп в социальном пространстве по отношению к другим индивидам и группам. Согласно одной из классических дефиниций, социальная стратификация — это разде­ление некоей совокупности населения на отдельные группы в опре­деленном иерархическом порядке (Сорокин, 1990: 302). Социаль­ная стратификация отражает существующее в обществе разделение обязанностей, прав, власти и привилегий. В социологии она обычно отслеживается по таким признакам, которые поддаются измерению и корректному сравнению друг с другом (доход, наследственный статус, образование, профессия, вероисповедание, возраст, пол и т. д.). Есть подобные признаки и в археологических материалах. Однако археологический источник — это особая категория, требу­ющая определенной исследовательской методики. Для того чтобы перевести зашифрованную в нем информацию в репрезентативные

214

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

для социологического анализа данные, необходимы специальные методические процедуры.

В настоящее время существуют различные методики анализа социальной структуры по данным археологии {Массой, 1976; Бу­нятян, 1981; 1982; 1985; Добролюбский, 1982; Алекшин, 1986; Генинг и др., 1990; Афанасьев, 1993а; 19936; Мошкова, 1994; 1997; Васютин, 1998 и др.). Все это дает надежную базу для проведения аналогичных исследований на материале погребальных памятников хуннской археологической культуры.

Конкретная методика исследования предполагает необходи­мость целого ряда последовательных операций. На первом эта­пе проводится собственно археологическая источниковедческая процедура создания матрицы формализованного описания. Затем производится половозрастной анализ и выявляются признаки, ха­рактерные для возрастной и тендерной дифференциации. После этого исследуются по отдельности совокупности мужских, женских и детских захоронений, выявляются признаки, значимые для тех или иных кластеров. На последнем этапе осуществляется интерпре­тация полученных результатов.

Для выявления признаков, значимых для тех или иных половоз­растных и общественных групп, использовался факторный анализ. Данный метод позволяет обнаруживать скрытые факторы, объяс­няющие связи между выбранными признаками {Федоров-Давы­дов, 1987: 174 — 180). Для вычленения социальных групп внутри однородных половозрастных групп применялся кластерный анализ. Этот метод предназначен для разбиения какого-либо множест­ва на заданное или неизвестное число классов на основании не­которых критериев сходства-различия {Федоров-Давыдов, 1987: 180-189).

Список признаков

При составлении списка признаков был учтен имеющийся опыт отечественных исследователей в этой области {Генинг, Борзунов, 1975; Бунятян, 1981; 1985; Генинг и др., 1990; Афанасьев, 1993: Мошкова, 1994; 1997 и др.). Была разработана классификация погребального обряда хуннской археологической культуры Забай­

_Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 215

калья. Высшую таксономическую ступень в этой классификации занимает категория совокупностей признаков. Было выделено пять таких категорий: I. Надмогильные сооружения. II. Погребальное сооружение. III. Останки погребенных. IV. Сопроводительный ин­вентарь. V. Жертвенная пища.

Категории совокупностей признаков включают несколько сово­купностей признаков, которые, в свою очередь, состоят из отдель­ных признаков. Признаки могут быть простыми (т. е. недели­мыми; они либо присутствуют, либо отсутствуют) или сложными (т. е. делимыми на более дробные категории).

I. Категория "надмогильные сооружения" включает следую­щие совокупности признаков:

I. 1. Высота насыпи

Собственное значение (в метрах).

I. 2. Шорма насыпи

1. Сложная форма (А).

2. Квадратная, прямоугольная (В).

3. Круглая, овальная (С).

4. Захоронение без насыпи (N). I. 3. Площадь насыпи

Собственное значение (в квадратных метрах). I. 4. Детали конструкции

1. Состав насыпи (А — земля, В — земля и камни).

2. Дромос (0 — нет, 1 — есть).

3. Сложная каменная конструкция (перегородки и пр.) (0 — нет, 1 — есть).

4. Другие детали (0 — нет, А — ровик, В — вал).

5. Перекрытие над гробом (0 — нет, Y — каменное, В — бре­венчатое).

I. 5. Тризна

1. Кости животных (0 — нет, 1 — мало, 2 — несколько особей).

2. Посуда (0 — нет, 1 — один сосуд, 2 — два и более).

3. Следы огня (0 — нет, 1 — мало, 2 — много). I. 6. Количество погребений

1. Количество погребений (0 — нет, 1 — одно, 2 — два и более).

216

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

II. Категория "погребальное сооружение" включает следую­щие совокупности признаков:

II. 1. Тип погребального сооружения

2. Гроб в двойном срубе (А).

3. Гроб в срубе (В).

4. Гроб (С).

5. I робовище из слегка подтесанных лесин (D).

6. Каменный ящик (Е).

7. Яма (F).

8. Не определено (X).

II. 2. Да ина погребального сооружения

Собственное значение (в метрах).

II. 3. Ширина погребального сооружения

Собственное значение (в метрах).

II. 4. Глубина погребального сооружения

С обственное значение (в метрах).

II. 5. Детали конструкции

1. Шелковая драпировка (0 — нет, Y — есть).

2. Золотые украшения гроба (0 — нет, Y — есть).

3. Подстилка под гробом из хвойных веток и шишек (0 — нет, Y — есть).

III. Категория "останки погребенных" включает следующие совокупности признаков:

III. 1. Количество погребенных в могиле

Количество костяков (0 — нет, 1 — одно, 2 — два и более). III. 2. Ориентировка

(N, NNO, NO, NOO, О, SOO, SO, SSO, S, SSW, SW, SWW, W, NWW, NW, NNW, X - сидя).

III. 3. Половозрастная характеристика

1. Мужчина (М).

2. Женщина (W).

3. Ребенок (СН).

4. Смешанное погребение — взрослый и ребенок (МСН -мужчина и ребенок, WCH ~~ женщина и ребенок).

5. Не определено.

IV. Категория "сопроводительный инвентарь" включает еле дующие совокупности признаков:

Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 217

IV. 1. Орудия труда и предметы быта

1. Нож (0 — нет, 1 — один, 2 — два и более).

2. Лопата (0 — нет, 1 — есть).

3. Котел (0 — нет, 1 — есть).

4. Прибор для добывания огня (0 — нет, 1 ~ есть).

5. Шилья и иголки (0 — нет, 1 — есть).

6. Палочки для еды (0 — нет, 1 — есть).

7. Ложки (0 — нет, 1 — есть).

8. Предметы одежды (0 — нет, 1 — есть). 8. 1. Шелковая одежда (0 — нет, 1 — есть). 8. 2. Меховая одежда (0 — нет, 1 — есть).

8. 3. Пуговицы (0 ~ нет, 1 — есть).

9. Другие предметы быта (0 — нет, 1 — есть). IV. 2. Оружие

1. Металлические наконечники стрел (0 — нет, 1 — есть).

2. Костяные наконечники стрел (0 — нет, 1 — есть).

3. Лук (0 — нет, 1 — есть).

4. Кинжал (0 — нет, 1 — есть).

5. Меч (0 — нет, 1 — есть).

6. I 1оножи (0 — нет, 1 — есть).

7. Копье (0 — нет, 1 — есть).

8. Топор (0 — нет, 1 — есть).

9. Шлем (0 — нет, 1 — есть).

10. Панцирь (0 — нет, 1 — есть). IV. 3. Посуда

1. Лепные и станковые сосуды (0 — нет, 1 — один, 2 — два-три, 3 — четыре и более).

2. Лаковая (0 — нет, 1 — есть).

3. Ритуальные сосудики (0 — нет, 1 — один-два, 2 — три и более).

IV. 4. Пояс

1. Пояс с простыми бронзовыми или железными бляхами (0 — нет, 1 — есть).

2. Ажурные бронзовые бляхи (0 — нет, 1 — есть).

3. Золотые, позолоченные и серебряные бляхи (0 — нет, 1 — есть).

4. Колокольчики (0 — нет, 1 — есть).

218

hi. H. Крадин. Кочевники Евразии

IV. 5. Сбруя

1. Удила, псалии, и другие элементы сбруи (0 — нет, 1 — один комплект, 2 — два комплекта и более). IV. 6. Украшения

1. Бусы (0 — нет, 1 — есть).

2. Бисер (0 — нет, 1 — есть).

3. Серьги (0 — нет, 1 — есть).

4. П одвески (0 — нет, 1 — есть).

5. Браслеты, кольца (0 — нет, 1 — есть).

6. Раковины каури (0 — нет, 1 — есть).

7. Зеркала (0 — нет, 1 — есть).

8. Ш елковые ткани (0 — нет, 1 — есть).

9. Монеты (0 — нет, 1 — есть).

10. "Кошелек" (0 — нет, 1 — есть).

11. И гральные кости (0 — нет, 1 — есть).

12. Фигурки (0 — нет, 1 — есть).

13. Ковры (0 — нет, 1 — есть).

IV. 7. Атг^буты гмасти

1. Жезл (0 — нет, 1 — есть).

V. Категория "жертвенная пища" включает следующие сово купности признаков:

V. 1. Продукты скотоводства

1. Баран (0 — нет, 1 — одно животное, 2 ~ два-три, 3 ~ четыре-десять особей, 4 — одиннадцать особей и более).

2. Корова (0 — нет, 1 — одно животное, 2 — два-три, 3 — четыре-десять особей, 4 — одиннадцать особей и более).

3. Коза (0 — нет, 1 — одно животное, 2 — два-три, 3 — четы­ре-десять особей, 4 — одиннадцать особей и более).

4. Лошадь (0 — нет, 1 — одно животное, 2 ~ два-три, 3 — четыре-десять особей, 4 — одиннадцать особей и более).

5. Свинья (0 — нет, 1 — одно животное, 2 — два-три, 3 — четыре-десять особей, 4 — одиннадцать особей и более).

6. Собака (0 — нет, 1 — одно животное, 2 — два-три, 3 — четыре-десять особей, 4 — одиннадцать особей и более).

V. 2. 1 1родукты охоты

1. Дикие копытные животные (0 — нет, 1 — одно животное, 2 — два-три, 3 — четыре-десять особей, 4 — одиннадцать особей и более).

Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 219

V. 3. Продукты рыболовства

1. Рыба (0 — нет, 1 — одна особь, 2 — две-три, 3 — четыре-десять особей, 4 — одиннадцать особей и более). V. 4. Продукты земледелия 1. Зерна злаков (0 — нет, 1 — есть).

Для характеристики жилых сооружений населения Иволгинско­го городища было выделено две категории: I. Конструкция жили­ща; II. Сопроводительный инвентарь.

I. Категория "конструкция жилища

I. 1. Тип жилища

(Р — полуземлянка, D — наземное). I. 2. Площадь жилища Собственное значение (в метрах). I. 3. Кан

(0 — нет, 1 — есть). I. 4. Очаг

(0 — нет, 1 — есть). I. 5. Дверь (0 — нет, 1 — есть). I. 6. Количество комнат Собственное значение.

I. 7. Циновка

(0 — нет, 1 — есть).

II. Категория "сопроводительный инвентарь

11. I. Земледельческий инвентарь

1. Плуг (0 — нет, 1 — есть).

2. Серп (0 — нет, 1 — есть).

3. Зернотерка (0 — нет, 1 — есть). II. II. Предметы вооружения

1. Латы (0 — нет, \— есть).

2. Лук (0 — нет, 1 — есть).

3. Металлические стрелы (0 — нет, 1 — есть).

4. Костяные стрелы (0 — нет, 1 — есть).

5. Пояс (0 — нет, 1 — есть).

II. III. Животноводство, охота и рыболовство 1. Кости животных (0 — нет, 1 — есть).

220_Н. //. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 221

{Давыдова, 1996). Кроме этого в могильнике, по всей видимос­ти, находилось еще какое-то количество погребений, которые были уничтожены в результате выборки песка с территории памятника местными жителями и грабительских раскопок 1968 г.

Методика исследования была охарактеризована выше. Перво­начально из общего массива захоронений были выделены оди­ночные мужские, женские и детские погребения, определенные И. И. Гохманом {Давыдова, 1996: 77 — 81, прил. 1):

мужские: № 1, 3, 46, 46, 60, 83, 98, 102, 117, 120, 141, 152, 155, 163, 167, 189, 191, 192, 193, 196 ( всего 20 погребений);

женские: № 2. 7, 8, 39, 49, 52, 74, 76, 88, 100, 119, 125, 138, 139, 159, 173, 179, 190, 195, 199, 200, 204, 206, 207, 210, 211, 212, 215 ( всего 28 погребений);

детские: № 4, 9, 10, 32, 36, 38, 40, 71, 81, 94, 95, 105, 114, 121, 122. 133, 165, 176, 178, 188, 201, 205, 208, 216 (всего 24

погребения).

Исследование конструктивных особенностей погребального об­ряда взрослых и детских захоронений показало, что для мужских и женских погребений характерно схожее распределение по типам погребальных сооружений (преобладание захоронения в срубе, оп­ределенное распространение погребений в яме и незначительное число погребений в гробовище). Детские захоронения гораздо чаще встречались в простых ямах, кроме этого были также детские по­гребения в сосуде.

Оказалось, что длина мужских погребальных сооружений была не меньше 2 м, тогда как женские погребения совершались в яме меньшей длины (до 1,6 м). Длина более 50% детских погребений была меньше 1,6 м и редко больше 1,8 м. Средняя длина мужских захоронений была на 20—40 см больше женских погребений.

Ширина большинства мужских захоронений укладывалась в пределах 0,6 — 1 м, не было зафиксировано ни одного мужского погребения шириной менее 0,4 м. Средняя ширина женских погре­бений была несколько меньше. Кроме того, не было зафиксировано женских захоронений более 2 м, из чего можно предположить, что все могилы длиной 2 м и более — мужские. Ширина детских по­гребений равнялась в основном 0,4—0,7 м, впрочем, встречались и захоронения меньшего размера.

2. Рыболовные крючки (0 — нет, 1 — есть),

3. Рыболовные грузила (0 — нет, 1 — есть). II. IV. Ремесленная деятельность

1. м олоток (0 — нет, 1 — есть).

2. Долото (0 — нет, 1 — есть).

3. Заготовки рога (0 — нет, 1 — есть). II. V. Предметы домашнего быта

1. Нож (0 — нет, 1 — есть).

2. I очило, оселок (0 — нет, 1 — есть).

3. Скребок (0 — нет, 1 — есть).

4. Ш ило, игла, игольник (0 — нет, 1 — есть).

5. Пряслице (0 — нет, 1 — есть).

6. Шары из порфира (0 — нет, 1 — есть).

7. Другие предметы быта (0 — нет, 1— есть). II. VI. Посуда

1. Бронзовые сосуды (0 — нет, 1 — есть).

2. /Келезные сосуды (0 — нет, 1 — есть).

3. Сосуды из камня (0 — нет, 1 — есть).

4. Керамика (количество сосудов). VII. Украшения и предметы культа

1. Гадательные лопатки (0 — нет, 1 — есть).

2. Бусы (0 — нет, 1 — есть).

3. Кольца (0 — нет, 1 — есть).

4. Подвески (0 — нет, 1 — есть).

5. Альчик (0 ~" нет, 1 — есть).

6. Раковины каури (0 — нет, 1 — есть).

7. Зеркало (0 — нет, 1 — есть).

8. Накладки (0 — нет, 1 — есть).

9. Другие украшения (0 — нет, 1 — есть).

Социальный состав Иволгинского могильника

Могильник находится в 0,8 км к северу от Иволгинского горо дища и включает 216 погребений, раскопанных А. В. Давыдовой в течение семи полевых сезонов, с 1956 по 1970 г. Общая вскры­тая площадь 80 тыс. м . Все материалы памятника опубликованы

222_/V. И. Крадин. Кочевники Евразии_

1.

Нож

11.

Пояс

2.

Шилья

12.

Ажурные бляхи

3.

Пуговицы

13.

Сбруя

4.

Другие предметы труда и быта

14.

Бусы

5.

Стрелы металлические

15.

Кольца

6.

Стрелы костяные

16.

Кости барана

7.

Лук

17.

Кости коровы

8.

Кинжал

18.

Кости рыб

9.

Керамика

19.

Злаки

10

. Посуда лаковая

В результате использования метода главных компонент была получена факторная матрица, в которой проанализировано 19 пере­менных (десятичная логарифмическая детерминанта корреляцией

_Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 223

Распределение ориентации мужских и женских костяков при­мерно совпадало (большинство ориентированы на NNO, гораздо реже строго на N, в целом меньше с южной ориентацией с откло­нениями на W и О; правда, оказалось мало женских погребений, ориентированных на NO). Среди детских отмечены погребения, ориентированные на SW.

Для получения дополнительной информации о половозрастных отличиях погребального обряда был осуществлен факторный ана­лиз признаков сопроводительного инвентаря с целью выявления соответствующих факторных нагрузок. Для этого были составлены отдельные матрицы коэффициентов корреляции признаков сово­купностей мужских, женских и детских выборок.

Для мужских погребений была составлена квадратная матрица коэффициентов корреляции между каждой парой признаков 19x19. В нее были включены признаки, которые встречались в антрополо­гически определенных мужских захоронениях:

ной матрицы — 20,477). Был выделен один фактор (собственное значение — 17,1813, доля объяснимой дисперсии 90,4%). Ре­зультаты видны из соответствующей таблицы факторных нагрузок (табл. 5). Незагруженным оказался только признак 8 (керамика), ниже других оказалась факторная нагрузка признака 1 (нож).

Для проверки полученных данных был произведен факторный анализ всех признаков (с сопроводительным инвентарем сопос­тавлялись размеры погребальных сооружений, ориентировка захо­роненных и пр.). Была составлена факторная матрица, в которой были учтены 25 переменных (десятичная логарифмическая детер­минанта корреляционной матрицы — 26,108). После процедуры вращения методом варимакс было выделено два фактора. Собс­твенное значение первого фактора 20,7753 ( 83,1%), второго — 1,79089 (доля объяс нимои дисперсии /, 2%). Пе рвыи фактор, как и в предыдущем случае, оказался загруженным признаками 2—8, 10-19, отражающими наиболее распространенный набор инвентаря мужских погребений (табл. 8).

Таким образом, можно сделать вывод, что 17 из 19 выде­ленных признаков, вероятно, типичны для сопроводительного ин­вентаря мужских захоронений Иволгинского могильника. По всей видимости, такие признаки, как нож и керамика, оказались харак­терны не только для мужских погребений.

Признаки сопроводительного инвентаря женских погребений были объединены в квадратную матрицу корреляции размером 24x24 переменные:

1. Нож 13. Бусы

2. Котел 14. Бисер

3. Шилья 15. Подвески

4. Пуговицы 16. Кольца

5. Другие предметы труда и быта 17. Раковины

6. Стрелы металлические 18. Монеты

7. Лук 19. Кости барана

224

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

8. Керамика 20. Кости коровы

9. Посуда лаковая 21. Кости свиньи

10. Пояс 22. Кости неопределенные

11. Ажурные бляхи 23. Кости рыб

12. Сбруя 24. Злаки

Для анализа избран метод главных компонент. Была получе­на факторная матрица с 24 переменными (десятичная логарифми­ческая детерминанта корреляционной матрицы — 26,978). Выде­ленным оказался один фактор (собственное значение — 21,9204, доля объяснимой дисперсии 91,3%). Результаты видны из соответ­ствующей таблицы факторных нагрузок (табл. 6). Незагруженным оказался лишь признак 1 (нож).

С целью проверки данного вывода был осуществлен фактор­ный анализ всех признаков (показатели погребальных сооружений, ориентировка захороненных, сопроводительный инвентарь и т. д.). Была составлена факторная матрица, включающая 31 переменную (десятичная логарифмическая детерминанта корреляционной мат­рицы — 23,028). После процедуры вращения методом варимакс было выделено два фактора. Собственное значение первого фактора 26,5383 (доля объяснимой дисперсии 85,6%), второго — 1,42468 (доля объяснимой дисперсии 4,6%). Первый фактор оказался за­груженным большинством признаков (исключая нож и керамику, которые, судя по анализу инвентаря мужских захоронений, широ­ко распространены во всех совокупностях взрослых погребений), а также определил сильную связь признаков инвентаря с полом захороненных (табл. 9).

Аналогичным способом была составлена корреляционная мат­рица для признаков сопроводительного инвентаря детских захоро­нений. В нее были включены следующие признаки:

1. Нож 9. Ажурные бляхи

2. Пуговицы 10. Сбруя

_Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 225

3. Другие предметы труда и быта 11. Бусы

4. Стрелы костяные 12. Бисер

5. Керамика 13. Подвески

6. Посуда бронзовая 14. Кольца

7. Посуда ритуальная 15. Раковины

8. Пояс

Анализ корреляционной матрицы был осуществлен методом главных компонент. В результате была получена факторная мат­рица, включающая 15 переменных (десятичная логарифмическая детерминанта корреляционной матрицы — 16,361). В результате был выделен один фактор (собственное значение — 13,8964, доля объяснимой дисперсии 92,6%), в котором оказались загруженны­ми все признаки. Результаты видны из таблицы факторных нагру­зок (табл. 7).

Данные были откорректированы посредством анализа другой матрицы, включающей помимо признаков сопроводительного ин­вентаря и иные показатели (размеры захоронений, ориентация, тип погребального сооружения и др.). Была составлена новая корреля­ционная матрица размером 22x22 признака. После анализа мето­дом главных компонент и вращения полученной факторной матри­цы из 22 переменных (десятичная логарифмическая детерминанта корреляционной матрицы — 22,694) было выделено два фактора. Собственное значение первого фактора 18,5595 (доля объяснимой дисперсии 84,4%), второго — 1,41600 (доля объяснимой диспер­сии 6,4%). Первый фактор также оказался загруженным практи­чески всеми признаками сопроводительного инвентаря (исключая только керамику), зафиксирована сильная корреляция признаков инвентаря с возрастом захороненных (табл. 10).

Сопоставим теперь совокупности наиболее характерных при­знаков мужских, женских и детских погребений. Ряд признаков встречается во всех половозрастных совокупностях захоронений (пуговицы, костяные стрелы, пояс, ажурные бляхи, сбруя, бусы, кольца). Гакие признаки, как нож и керамика, очень широко рас­

226

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

пространены в погребениях могильника. В то же время имеются и определенные отличия. Так, в детских погребениях фиксиру­ются ритуальные и бронзовые сосуды, но для них практически нехарактерно присутствие оружия и ритуальной пищи. Женские погребения больше сопровождены украшениями (бисер, подвески, раковины, монеты), чем мужские. С такими захоронениями, как правило, связано ритуальное жертвоприношение свиньи. В мужских захоронениях, напротив, чаще встречаются предметы вооружения, не характерные для захоронений женских (например, кинжалы). В целом, судя по характеристике сопроводительного инвентаря, имеются свои специфические нюансы для каждой из половозраст­ных совокупностей, что позволяет в ряде случаев достаточно точно определять пол и отчасти возрастную группу захороненных.

Следующим этапом исследования стала процедура половозрас­тной интерпретации прочих одиночных захоронений Иволгинского могильника (122 погребения), не включенных в обозначенные выше выборки мужских, женских и детских захоронений. Дополнительно в совокупность одиночных мужских захоронений были включены

погребения № 25, 28, 54, 55, 57, 58, 69, 77, 84, 96, 99, 108, 109, 112, 115, 134, 140, 151. 186, 202 ( всего 20 погребений). В совокуп­ность одиночных женских захоронений были включены погребения

№ 15, 17, 21, 24, 30, 31, 34, 44. 45, 51, 62, 64, 66, 68, 107, 113. 123, 124, 125, 126. 128, 129, 131, 132, 137, 142, 145, 148, 153, 156, 170, 171, 172, 177, 181, 183, 184, 197, 203 (всего 39 погребений) В группу одиночных детских захоронений были включены погребе

ния № 12, 13, 16, 50, 63, 79, 82, 90, 103, 110, 127, 130, 135, 136. 143, 144, 147, 154, 198, 213 ( всего 20 погребений). Захоронения № 5, 6, 11, 14, 18, 19, 20, 22, 23, 26, 27, 29, 37, 41, 43, 53, 56, 59, 61, 65, 67, 70, 73, 78, 86, 87, 89, 92, 93, 104, 106, 111, 116, 118, 146, 150, 157, 160, 161, 164, 185, 187, 209 остались неопре­деленными (всего 43 погребения).

Далее поочередно исследовались все мужские, женские и дет­ские погребения. Для этих целей была применена процедура клас­терного анализа (в этом и во всех последующих случаях был при­менен метод Варда).

Для исследования совокупности мужских захоронений была со здана матрица 40x40. По степени сходства все захоронения раз бились на два кластера (табл. 11) В кластер 1 вошли 7 погребении

_Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 227

(№ 1, 28, 77, 99, 117, 167, 193). Они преимущественно соверша­лись в гробе или гробовище, 4 из 6 захоронений сопровождались керамикой (в единственном случае были представлены шило, ри­туальный сосуд, кости овцы).

Кластер 2 состоит из двух субкластеров 2А (23 погребения) и 2В (10 погребений). В свою очередь, субкластер 2А разбивается еще на два суокластера 2АА (12 погребений) и 2АВ (11 погре­бений). По разнообразию сопроводительного инвентаря все три субкластера гораздо ближе друг к другу, чем к кластеру 1.

В субкластер 2АА включено 12 захоронений (№ 3, 25, 55, 57, 60, 69, 83, 102, 112, 115, 140, 202); 8 из них совершены в гробе, 4 — в яме. В захоронениях представлены металлические и костя­ные стрелы, обкладки лука, керамика, другие (в том числе неоп­ределенные) предметы быта, бусы, остатки рыбной заупокойной пищи. В единственном экземпляре имеются нож, кинжал, кости различных видов домашних и диких животных.

В кластер 2АВ включено 11 погребений (№ 98, 109, 120, 141, 151, 152, 155, 163, 186, 189, 192) как в гробе и гробовище, так и в простой яме без гроба. Погребения сопровождались ножами, шильями, пуговицами, другими (в том числе, неопределенными) предметами быта, поясом, в том числе и с ажурными бляхами, керамикой (во всех без исключения могилах) кольцами, костями барана, злаками и рыбой. В единичном случае представлены ха­рактерные для кластера 2АА металлические наконечники стрел, лук, кинжал, кроме того, в одном случае найдены кости коровы, а также обнаружена ранее нефиксированная лаковая посуда.

Кластер 2В состоит из 10 погребений (№ 46, 48, 54, 58, 84, 96, 108, 134, 191, 196) либо в гробу, либо в простой яме. В отличие от других групп все погребения данного кластера жес­тко ориентированы на NNO и NO. Погребения сопровождаются ножами, шильями, пуговицами, другими предметами быта, метал­лическими и костяными наконечниками стрел, луком, кинжалами, керамикой, поясом, сбруей. Надо отметить, что в них отсутствует ритуальная пища. В одном экземпляре представлены кольца, мо­неты, игральные кости.

Интерпретируя эти данные на основе анализа мужских захоро­нений могильника, мы можем предполагать в социальной струк­туре мужского населения Иволгинского городища наличие двух

228_Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 229

частями лука, керамикой, прочими (в том числе неопределимыми) предметами быта, из украшений — бусами, подвесками, кольца­ми, а также костями овцы или барана. В единичном экземпляре представлены шилья, монета, кости свиньи, иных неопределенных животных, рыба, злаки.

Субкластер 1В состоит из 7 захоронений (№ 8, 21, 44, 64, 131, 132, 145): в гробу, гробовище и в яме без гроба. Однако все они безынвентарные.

Субкластер 2А самый массовый. Он объединяет 25 могил (№ 30, 34, 39, 51, 52, 62, 66, 68, 74, 76, ИЗ, 119, 124, 142, 148, 156, 171, 173, 181, 194, 197, 199, 203, 212, 215). За исключением одного погребения в гробовище (обряд еще одного захоронения оказался невыясненным), погребения данного субкластера совершались либо в простой яме, либо в гробу. Можно визуально проследить неко­торое увеличение размеров могильных ям, в том числе и глубины захоронения. Эти захоронения сопровождались ножами, шильями, керамикой (в разном количестве сосудов), другими предметами быта, поясом, бусами, подвесками, кольцами, раковинами, костя­ми барана, рыбой. В одном случае были обнаружены котел, лук, металлический наконечник стрелы, ритуальный сосуд, ажурная бляха, колокольчик, принадлежности сбруи, бисер, монета, кости крупного рогатого скота, злаки.

Последний субкластер 2В включает 9 погребений (№ 88, 100, 138, 179, 183, 184, 190, 195, 211): в гробу, гробовище, яме. Разме­ры могильных ям довольно большие. Погребения сопровождаются ножами, шильями, пуговицами, другими (в том числе неопредели­мыми) предметами быта и труда, металлическими наконечниками стрел, керамикой (за исключением погребения № 138, где нет керамики, во всех захоронениях от двух и более сосудов), поясом, в том числе и с ажурными бляхами, бусами, бисером, подвесками, кольцами, раковинами, костями мелкого и крупного рогатого до­машнего скота, злаками. В одном экземпляре представлены кос­тяные наконечники стрел и лук, серьги, монета, останки свиньи, кости диких животных и рыбы.

Таким образом, совокупность женских погребений расслаи­вается на пять групп. Первая группа погребений (1В) безынвен­тарная, во второй (1АА) встречается только керамика, в треть­

резко отличающихся групп. Первая группа, вероятно, достаточно немногочисленная (кластер 1). Для захоронений этой категории населения характерен бедный инвентарь. Можно допустить низ­кий общественный и экономический статус этой группы, участие данных лиц в жизни городища в качестве эксплуатируемого слоя. Вторая категория (кластер 2) близка по положению между со­бой, сопровождается предметами быта, вооружения, украшениями и жертвенной пищей. От первой группы она отличается более раз­нообразным инвентарем и, что особенно важно, наличием оружия. Однако вторая группа также может быть условно разделена на три стратифицированные подгруппы (2АА-2АВ-2В). Вторая подгруп­па отличается от первой дополнительно наличием пояса, а третья от второй — наличием сбруи. Заманчиво было бы видеть в таких признаках, как оружие, пояс и сбруя, критерии общественного ста­туса жителей Иволгинского городища. Однако никаких оснований для категоричности такого утверждения у нас нет.

В целом все это позволяет сделать вывод о наличии в структу­ре мужского населения как двух, так и четырех социальных групп. Однако прежде чем прийти к тому заключению, целесообразнее было бы обратиться к анализу структуры других половозрастных категорий населения городища.

?Кенские погребения были исследованы посредством анализа кластерной матрицы 66x66 захоронений. В результате все захоро­нения были разбиты на два примерно равных кластера (табл. 12). Кластер 1 составил 32 захоронения. Он резко распадается на два субкластера — 1А (25 захоронений) и 1В (7 захоронений). В свою очередь субкластер 1А может быть разбит еще на два субкластера — 1АА (8 захоронений) и 1АВ (17 захоронений). Кластер 2 состоит из 34 погребений. Он может быть разложен на два субкластера — 2А (25 погребений) и 2В (9 погребений). Рассмотрим теперь каждую из выделенных групп подробно.

Субкластер 1АА состоит из 8 погребений (№ 2, 15, 17, 129, 159, 177, 210, 214) либо в яме, либо в гробу. Единственным со­провождающим инвентарем (но во всех погребениях без исключе­ния) является керамика (количество сосудов разное).

Субкластер 1АВ включает 17 погребений (№ 7, 24, 31, 45, 49,

123, 125, 126, 128, 137, 139, 153, 170, 172, 204, 206, 207): в гробу,

гробовище, яме без гроба. Погребения сопровождаются ножами.

230

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

ей (1АВ) появляется сопроводительный инвентарь, в четвертой (2А) инвентарь становится разнообразнее (в том числе фиксиру­ются пояс, монеты, украшения), в пятой (2В) данные признаки становятся массовыми, заупокойная тризна отличается большим разнообразием. В целом это дает возможность в зависимости от разных критериев классификации выделить от трех до пяти категорий (1В-1АА1АВ-2А2В, 1В1АА-АВ2А-2В, 1В-1АА-1АВ2А-2В, 1В-1АА-1АВ-2А-2В и пр.).

Для исследования совокупности детских погребений была созда­на кластерная матрица 45x45 погребений. Выборка была разбита на два далеко отстоящих друг от друга по степени сходства кластера. В кластер 1 вошли 10 погребений. Кластер 2 составили 35 погребений. В свою очередь кластер 2 делится на два субкластера 2А (33 погребе­ния) и 2В (2 погребения), из которых первый подразделяется еще на два субкластера 2АА (18 погребений) и 2АВ (15 погребений). Суб­кластер 2АА также может быть разбит на два субкластера — 2ААА (11 погребений) и 2ААВ (7 погребений) {табл. 13).

Кластер 1 (10 захоронений: № 4, 9, 96, 127, 143, 144, 165, 198, 208, 216) состоит из могил в яме и специфических детских погребений в сосуде. Размеры могильных ям, как правило, не­большие. Форма ям часто не позволяет выявить ориентацию захо­роненных. Единственной массовой категорией сопроводительного инвентаря является керамика. Все остальные находки (подвески, изделия из бронзы, бабки, кости домашнего крупного и мелкого рогатого скота и неопределенных животных) встречены только по одному разу.

Субкластер 2AAA (11 погребений: № 10, 13, 15, 40, 63, 79, 81, 136, 147, 205, 213) состоит в основном из захоронении в ямах Только 3 погребения произведены в гробу. Длина погребений со­ставляет примерно около 1,5 м, глубина — до 1 м. Основная ори­ентация костяков NNO. Из инвентаря встречается только керами­ка, зафиксированная во всех погребениях без исключения.

Субкластер 2ААВ составляют 7 погребений (№ 12, 82, 103, 105, 10, 130, 201). Большинство из них в ямах. Длина в среднем, составляет также около 1,5 м, глубина — до 1 м. Ориентация по­гребенных делалась как в северную, так и в южную сторону. Со­проводительного инвентаря в захоронениях не обнаружено.

_Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 231

К субкластеру 2АВ относятся 15 погребений (№ 32, 36, 38, 50, 71, 94, 95, 114, 121, 122, 133, 135, 154, 176, 178); 10 из них

совершены в ямах без гроба, 2 — в гробах, 3 представляют собой захоронения в сосуде в яме. Размеры ям не очень сильно отли­чаются от размеров могильных сооружений других субкластеров кластера 2. Ориентация преимущественно к NNO с вариациями. Этот субкластер наиболее богат сопроводительным инвентарем. В погребениях встречены ножи, другие предметы быта, керами­ка, ритуальные сосуды, пояс, в том числе с ажурными бляхами, сбруя, бусы, бисер, подвески, кольца, раковины. Только один раз встречены пуговицы, костяные наконечники стрел, бронзовый со­суд, кости барана и злаки.

В субкластер 2В вошли всего два погребения (№ 107, 188). Оба — безынвентарные. Первое отличается большими, не характер­ными для детского захоронения размерами (190x100x76), размеры второго вообще проследить не удалось. Вероятно, поэтому данные погребения выделились в отдельную группу. При интерпретации всей выборки их можно либо не учитывать, либо включить в группу наиболее бедных безынвентарных захоронений могильника.

В целом совокупность детских погребений дифференцируется на три группы. К первой группе относятся безынвентарные погребения (2ААВ+2В), ко второй — погребения с керамикой (2ААА), к тре­тьей — захоронения субкластера 2АВ с разнообразным сопроводи­тельным инвентарем. Отдельно следует рассматривать погребения кластера 1, которые условно обозначены нами как "младенческие ".

Социальная топография Иволгинского городища

Социальное неравенство проявляется не только в различиях погребального обряда, но и в количестве усилий, затраченных на строительство и обустройство жилых сооружений {Массой, 1976 и др.). Интересно проверить, насколько сопоставимы результаты исследования социального состава Иволгинского могильника с вы­явлением стратификации по данным анализа жилищных конструк­ций самого Иволгинского городища. Для этих целей было решено воспользоваться методикой кластерного анализа.

Для исследования жилищ методом кластерного анализа пред­варительно была составлена кластерная матрица 55x55 жилищ. Для

232_/V. И. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава И. Социальная структура населения Иволгинского... 233

30 кв. м. Примерно в г/ъ жилищ этой группы отсутствовал такой признак, как дверной проем.

После разбивки жилищных комплексов на группы было решено проверить с помощью факторного анализа, с какими признаками категории совокупности "сопроводительный инвентарь коррели-руются жилища того или иного субкластера. Поскольку находок в жилищах было не очень много, факторные связи оказались в целом невысокими. В ряде случаев, чтобы выявить хоть какую-нибудь корреляцию, пришлось пойти на объединение признаков. В признак "земледелие" был объединен весь земледельческий ин­вентарь. Вместе были объединены также лук и стрелы. Рыболов­ные крючки и грузила были объединены в признак "рыболовство" и, соответственно, все предметы, относящиеся к ремесленной дея­тельности, — в признак "ремесло". Гакже в единую совокупность были объединены все предметы быта и большая часть украшений (кроме наиболее часто встречающегося признака "бусы ' и играль­ных костей), в признак "сосуды" были включены все виды не глиняной посуды (из бронзы, железа и камня). В то же время другие признаки, которые хотя и встречались достаточно редко, но могли иметь важное значение для обитателей данных жилищ, не были объединены в более широкие совокупности. Это такие признаки, как "пояс", "зеркало , ' гадательные лопатки и еще ряд других. Признак "кости" также пришлось выделить, поскольку в использованных при составлении базы данных публикациях соот­ветствующих сведений о них не содержалось.

Для изучения жилищ субкластера 1АА была составлена фак­торная матрица из 15 переменных (десятичная логарифмическая детерминанта корреляционной матрицы — 3,0105). Исследование корреляционной матрицы было осуществлено посредством метода главных компонент. Вращение матрицы методом варимакс позво­лило выделить два фактора (собственное значение — 2,66816 и 2,61639, а доля объяснимой дисперсии — соответственно 19,1% и 18,7%). Загруженными оказались все признаки, что видно из со­ответствующей таблицы (табл. 15). Для первого фактора особенно сильной оказалась корреляция признаков "латы", "пояс и "зер­кало". Для второго фактора наиболее значимыми были признаки "предметы быта" и "другие украшения .

анализа были избраны только признаки категории I: конструкция жилища. В результате исследований погребения разделились на два кластера. В кластер 1 вошли 54 жилища, а кластер 2 составило самое большое жилище № 9 (табл. 14). Данное жилище в отличие от остальных жилищ городища было наземным (только еще одно жилище 46А также не было полуземлянкой). Оно располагалось на небольшом всхолмлении, имело размеры 13x11,5 м, его стены были сделаны из сырца. Исходя из размеров, конструктивного своеобразия и местоположения жилища, А. В. Давыдова предпо­ложила, что здесь проживал "правитель Иволгинского городища

(1985: 19-20; 1995: 17-18).

Кла стер 1 резко разбивается на два субкластера — 1А (33 жилища) и 1В (21 жилище). В свою очередь субкластер 1А мо­жет быть разбит еще на два субкластера — 1АА (24 жилища) и 1АВ (9 жилищ). Субкластер 1АА распадается еще на два субкластера — 1ААА (20 жилищ) и 1ААВ (4 жилища), однако в последний субкластер вошли жилища № Ц —13, 16, по кото­рым отсутствует полная информация по категории совокупности признаков 1, поэтому все вместе они были отнесены к более ши­рокой совокупности. Субкластер 1В может быть разложен на два субкластера — 1ВА (7 жилищ) и 1ВВ (14 жилищ). Рассмотрим теперь каждую из выделенных четырех групп подробно.

В субкластер 1АА вошли жилища № 1, 2, 3, 4, 6, 11 —13, 16,

17, 19, 20, 24, 35, 37, 38, 40, 42, 43, 45, 49, 51, II, III. Д\я жи-

лищ этой группы типична площадь 18 — 24 кв. м, отсутствует такая конструктивная особенность, как дверной проем.

В субкластер 1АВ вошли жилища № 5, 10, 15, 26, 31 — 33, 44, 48. Здесь в жилищах имеется дверной проем, но площадь жилищ данного кластера меньше. Она разбивается на две группы — 7 —10 и 12 — 16 кв. м.

В субкластер 1ВА вошли жилища № 7, 28, 30, 34, 39, 47. Это самые большие по площади жилища (от 35 до 47 кв. м). Чуть менее, чем для половины жилищ этой группы не характерен дверной проем.

В субкластер 1ВВ вошли жилища № 8, 14, 18, 21-23, 25, 27. 29, 36, 41, 46, 46А, 50. Средняя площадь жилищ — от 26 до

234_Н- Н. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава У/. Социальная структура населения Иволгинского... 235

признаками сопроводительного инвентаря (ср. табл. 18). Наиболее высокая корреляция отмечена для такого признака, как "предметы ремесла". Для второго фактора наиболее существенным оказался такой признак, как "кости".

Сопоставляя все таблицы факторных нагрузок {табл. 15 — 18), нетрудно заметить, что большая часть признаков характерна прак­тически для всех четырех кластеров жилищ. Для всех вышеуказан­ных групп характерны предметы быта, украшения, орудия земле­делия и ремесла, предметы вооружения, находки, которые можно связать с рыболовством или охотой. Наиболее значимые величины в каждом из выделенных факторов отражают скорее случайное совпадение тех или иных категорий находок, нежели за этим скры­вается какая-либо закономерность. Все это дает основание заклю­чить, что обитатели всех четырех групп жилищ (т. е. кластеров) занимались присваивающе-производящим хозяйством и в той или иной степени ремесленной деятельностью.

Однако в распределении предметов сопроводительного инвен­таря между данными кластерами имеются и определенные отличия. Так, наиболее резко противопоставляются всем остальным группам жилища кластера 1АВ. Для последних характерны только костяные наконечники стрел, не встречаются гадательные лопатки, и здесь довольно бедно представлены украшения (только бусы, кольца, ра­ковины каури). Но наиболее существенно кластеры жилищ разнятся по количеству керамических сосудов. Логично было бы предполо­жить, что объемы керамики обусловлены количеством обитателей жилища и в этой связи с увеличением площади должно возрастать и число гончарных изделий. Отчасти такой вывод справедлив. Од­нако однолинейной зависимости здесь нет. Большее количество со­судов обнаружено не в самых крупных жилищах кластера 1ВА, а в жилищах следующего по величине кластера 1ВВ. Следует отметить, что в самых крупных жилищах кластера 1ВА усредненное количест­во сосудов сопоставимо с количеством сосудов в жилищах третьего по величине кластера 1АА (площадь 18—24 кв. м). В то же время в половине самых маленьких по размеру и наиболее бедных по инвен­тарю жилищах кластера 1АВ керамики вообще нет, а там, где она встречается, ее гораздо меньше, чем в жилищах других групп.

В этой связи логично напрашивается вывод, что жилища клас­тера 1АВ принадлежали лицам наиболее низкоранговой группы на­

Для проверки жилищ субкластера 1АВ была составлена другая корреляционная матрица, которая включала 9x9 признаков. После ее анализа методом главных компонент, а затем после получе­ния факторной матрицы из 9 переменных и вращения последней методом варимакс (десятичная логарифмическая детерминанта корреляционной матрицы 2,9074) было выделено два фактора. Собственное значение первого фактора 3,65405 (доля объяснимой дисперсии 40,6%), значение второго 1,93719 (доля объяснимой дисперсии 21,5%).

Первый фактор, как и в более раннем случае, оказался загру­женным всеми признаками сопроводительного инвентаря. Особен­но высокой была корреляция для таких признаков, как элементы "пояса", "кости" и "предметы быта". Для второго фактора харак­терна тесная корреляция между "луком+стрелы" и "предметами ремесла", что обусловлено взаимовстречаемостью данных катего­рии находок в жилищах № 26, 32, 48 {табл. 16).

Для изучения признаков сопроводительного инвентаря жилищ субкластера 2ВА была составлена квадратная матрица корреляции размером 15x15 переменных. Матрица была проанализирована ме­тодом главных компонент. В итоге получена факторная матрица из 15 переменных (десятичная логарифмическая детерминанта корре­ляционной матрицы — 3,5526). В результате было выделено два фактора (значение факторов соответственно 3,13179 и 2,55895). За­груженными оказались все признаки сопроводительного инвентаря. Результаты нагрузок фактора видны из таблицы {табл. 17). Для первого фактора отмечается наиболее высокая значимость таких признаков, как "предметы быта" и "бусы". Для второго фактора более значимы другие признаки: "пояс" и "сосуды", что, судя по всему, обусловлено встречаемостью данных категорий находок в жилище № 28.

Для исследования жилищ субкластера 2ВВ была подготовлена корреляционная матрица из 14 переменных. После анализа этой матрицы методом главных компонент и вращения полученной фак­торной матрицы было выделено два фактора (десятичная лога­рифмическая детерминанта корреляционной матрицы — 3,5244). Собственное значение первого фактора 3,58567 (доля объясни­мой дисперсии 25,6%), второго — 2,29883 (доля объяснимой дисперсии 16,4%). Первый фактор оказался загруженным всеми

236

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

селения городища. По всей видимости, они даже не имели своих семей. Следующие по статусу — кластеры жилищ 1АА и 2ВВ. Между их обитателями есть определенная разница в имуществен­ном, а может быть, и в социальном положении. Наиболее крупные жилища кластера 1ВА несколько уступают по разнообразию ин­вентаря и количеству керамических сосудов кластеру 1ВВ, одна­ко в данном случае различия можно интерпретировать, например, спецификой пространственного распределения материала (большая плотность — более вероятная концентрация следов человеческой активности на полу жилища) или же тем, что обитатели жилищ кластера 1ВА несколько менее других групп были вовлечены в процесс производства пищи и ремесленную деятельность. Учи­тывая достаточно сильную дифференциацию захоронений жителей городища (4—5 рангов), последнее предположение не представля­ется столь уж невероятным.

На основе анализа письменных сочинений древнекитайских летописцев известно, что социальная структура Хуннской импе­рии имела сложный, многоярусный характер. На высшем уровне общественной пирамиды находились шаньюй и его родственники (клан Аюаньди), на следующей ступени — представители других знатных кланов, племенные вожди, служилая знать. Далее распо­лагалась самая массовая социальная группа общества — простые, экономически независимые кочевники-скотоводы. Внизу социаль­ной лестницы находились различные неполноправные категории: обедневшие номады, полувассальное оседлое население (циньцы), военнопленные, данники, занимавшиеся земледелием и ремеслом, а также, возможно, рабы (Крадин, 1996: 69 — 99).

Изучение погребальных памятников хунну Забайкалья под­тверждает тезис о многоуровневой социальной иерархии в империи хунну, прослеживаемой в различных половозрастных и этнокуль­турных группах общества. На одном полюсе — богатые усыпальни­цы представителей хуннской элиты в курганах, на другом — бед­ные и безынвентарные захоронения низших групп (Крадин, 1999; Крадин и др., 2004).

Особое место в структуре хуннского общества занимало оседлое население и в частности — жители Иволгинского городища. Пред­ставляется очевидным, что номады имели в целом более высокий общественный статус в Хуннской империи. Это прослеживается

Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 237

хотя бы по разнице в количестве и разнообразии инвентаря, а так­же в сложности погребальных конструкций в захоронениях Ивол­гинского могильника, например, хуннских могильников Дэрестуй-ский Култук или Черемуховая падь. Данный факт предполагает возможность существования определенной эксплуатации жителей поселений и городищ (для межэтнической эксплуатации кочевни­ками земледельческих поселений совсем необязательно создание государства). В то же время нельзя забывать, что в среде низших социальных групп Ханьской империи бытовало мнение о приволь­ном образе жизни иммигрантов в среде кочевников. Единственная проблема — это опасность быть пойманным китайскими погранич­никами во время побега (Аидай, 1958: 230; Материалы, 1973: 41).

Изучение совокупности мужских погребений Иволгинского мо­гильника показывает, что в данном случае условно можно выде­лить четыре общественных ранга. Несколько более сложная ие­рархия прослеживается в женских захоронениях — здесь выявлено пять рангов. Совокупность детских погребений распределяется на три группы. Отдельно следует рассматривать погребения в сосу­де кластера 1, которые условно обозначены как "младенческие". Изучение жилищ Иволгинского городища подтверждает наличие многоуровневой социальной дифференциации. Выделяются пять самостоятельных рангов. Аица низшего ранга селились в наиболее мелких и некомфортных жилищах кластера 1АВ. Следующие по иерархии группы занимали жилища кластеров 1АА, 1ВВ и 1ВА. В отдельный кластер 2 выделяется самое большое жилище № 9, возможно, резиденция местного администратора.

В целом, анализируя жилищные конструкции Иволгинского го­родища, а также мужские, женские и детские захоронения его могильника, можно выделить 4—5 уровней социальной диффе­ренциации. С одной стороны, выделяются безынвентарные захо­ронения низших групп общества, имевших низкий имущественный и социальный статус. На другом плюсе общества — обеспечен­ные жители городища. Их погребения сопровождены разнообраз­ным инвентарем, оружием, обильной заупокойной пищей. Нельзя исключать, что они принадлежали лицам, связанным с кочевым образом жизни. Между этими крайними полюсами фиксируется достаточно широкое количество дополнительных прослоек (в муж­ских захоронениях — до трех, в женских — от двух до четырех,

238_/У. И. Крадин. Кочевники Евразии_

Мужчины,

Factor 1

20 погребений

Нож

0,712202

Шилья

0,976371

Пуговицы

0,976371

Стрелы металлические

0,976371

Стрелы костяные

0,976371

Лук

0,976371

Кинжал

0,976371

Керамика

0,684048

Посуда лаковая

0,976371

Пояс

0,976371

Бляхи ажурные

0,976371

Сбруя

0,976371

Бусы

0,976371

Кольца

0,976371

Баран

0,976371

Корова

0,976371

Рыба

0,976371

Злаки

0,976371

Expl. var

17,18126

Prp. totl

0,904277

_Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 239

Женщины, 28 погребений

Factor 1

Нож

0,629442

Котел

0,976554

Шилья

0,976554

Пуговицы

0,976554

Другие предметы

0,976554

Стрелы металлические

0,976554

Стрелы костяные

0,976554

Лук

0,976554

Керамика

0,737401

Пояс

0,976554

Ажурные бляхи

0,976554

Сбруя

0,976554

Бусы

0,976554

Бисер

0,976554

Подвески

0,976554

Кольца

0,976554

Раковины

0,976554

Монеты

0,976554

Баран

0,976554

Корова

0,976554

Свинья

0,976554

Неопред, кости

0,976554

Рыба

0,976554

Злаки

0,976554

Expl. var

21,92043

Prp. totl

0,913351

Таблица 6

Факторные нагрузки признаков сопроводительного инвен­таря женских погребений Иволгинского могильника после при­менения метода главных компонент

в детских — одна). Все они — представители оседло-земледельчес­кой части хуннского общества. Их социальное положение было ниже статуса кочевников-скотоводов. Однако это не означает, что эти люди не играли определенную, возможно, немаловажную роль в экономической структуре степной империи.

Таблица 5

Факторные нагрузки признаков сопроводительного инвента­ря мужских погребений Иволгинского могильника после при­менения метода главных компонент

240_H. П. Крадин. Кочевники Евразии_

Дети,

24 погребения

Factor 1

Нож

0,976961

Пуговицы

0,976961

Другие предметы

0,976961

Стрелы костяные

0,976961

Посуда бронзовая

0,976961

Керамика

0,730796

Сосуды ритуальные

0,976961

Пояс

0,976961

Ажурные бляхи

0,976961

Сбруя

0,976961

Бусы

0,976961

Бисер

0,976961

Подвески

0,976961

Кольца

0,976961

Раковины

0,976961

Expl. var

13,89639

Pro. totl

0,926426

Таблица 8

Факторные нагрузки признаков мужских погребений Ивол­гинского могильника после применения метода главных компо­нент и вращения факторов методом варимакс

Мужчины, 20 погребений

Factor 1

Factor 2

Шилья

0,959878

0,178825

Палочки

0,959878

0,178825

Аожки

0,959878

0,178825

Меха

0,959878

0,178825

Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 241

Пуговицы

0,959878

0,178825

Другие предметы

0,959878

0,178825

Стрелы металлические

0,959878

0,178825

Стрелы костяные

0,959878

0,178825

Лук

0,959878

0,178825

Поножи

0,959878

0,178825

Панцирь

0,959878

0,178825

Керамика

0,352549

0,78529

Посуда лаковая

0,959878

0,178825

Сосуды ритуальные

0,257643

0,746943

Пояс

0,959878

0,178825

Сбруя

0,959878

0,178825

Бусы

0,959878

0,178825

Подвески

0,959878

0,178825

Зеркала

0,959878

0,178825

Золото

0,959878

0,178825

Кости

0,959878

0,178825

Баран

0,565468

-0,45685

Корова

0,584261

-0,29897

Коза

0,959878

0,178825

Собака

0,959878

0,178825

Кости диких животных

0,959878

0,178825

Expl. var

21,12184

2,176224

Prp. totl

0,812378

0,083701

I а блица 9

Факторные нагрузки признаков женских погребений Ивол­гинского могильника после применения метода главных компо­нент и вращения факторов методом варимакс

Женщины, 28 погребений

Factor 1

Factor 2

Палочки

0,924831

0,314498

Меха

0,924831

0,314498

Другие предметы

0,924831

0,314498

Стрелы костяные

0,924831

0,314498

Таблица 1

Факторные нагрузки признаков сопроводительного инвента­ря детских погребений Иволгинского могильника после приме­нения метода главных компонент

Продолжение

242.

Н. И. Крадин. Кочевники Евразии

Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского...

Продолжение

Лук

0,924831

0,314498

Керамика

0,924831

0,314498

Посуда лаковая

0,924831

0,314498

Пояс

0,924831

0,314498

Сбруя

0,924831

0,314498

Кости

0,924831

0,314498

Баран

0,571282

0,051023

Корова

0.27395

0,891881

Коза

0,260492

0,903828

Кости диких животных

0,924831

0,314498

Expl. var

9,877708

2,702956

Prp. totl

0,705551

0,193068

Таблица 10

Факторные нагрузки признаков детских погребений Ивол­гинского могильника после применения метода главных компо­нент и вращения факторов методом варимакс

Дети,

Factor 1

24 погребения

Нож

0,977238

Меха

0,977238

Другие предметы

0,977238

Керамика

0,534497

Сосуды ритуальные

0,977238

Пояс-

0,977238

Золото

0,977238

Кости

0,977238

Кости диких животных

0,977238

Expl. var

7,925643

Prp. totl

0,880627

s

Im О

S о

Im О

и в s

Im

<, О

и

35

s в

4»

a

Im О С

К

s

и

К >^ S

« S

<, л в «

о

Im О

В

a

и

« S S « a

Im О

a в

4

244.

H. hi. Крадин. Кочевники Евразии

Гч) (в

a <. я

u О

S о

u О

и s я

u

«; о

M

s s

v vo v

a

u Э С

К

s

и S

V

К

« m s <. я x л

о

u О

s a

t> и

«;

(в S S

a

u О

a s

0)

Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 2

сл (в

А <. Я и О

S о

и О

и S S и

«; о

эЯ S S

0)

vo a

и О С

X S

и

(в

m s

s

о

и О S

a

V

н и (в «:

S S (в a

и О

a s

П

И. И. Кралин. Кочевники Евразии

Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского... 247

о ю см

о о см

Q

0) о)

го

7 а блица 15

Факторные нагрузки признаков категорий инвентаря в жи­лищах кластера 1АА после применения метода главных компо­нент и вращения факторов методом варимакс

Земледелие

Factor 1

Factor 2

0,026632

0,027863

Латы

0,953399

0,061295

Лук и стрелы

0,148192

0,479363

Пояс

0,953399

0,061295

Охота

0,086866

0,269880

Рыболовство

0,078152

0,478890

Ремесло

0,133772

0,521765

Предметы быта

0,264071

0,749688

Сосуды

0086866

0,269880

Керамика

0,150101

0,379791

Альчик

0,084365

0,458916

Бусы

0,137422

0,363575

Зеркало

0,816516

0,162088

Другие украшения

0,057661

0,809874

Expl. var

2,667995

2,616557

Prp. totl

0,190571

0,186897

Таблица 16

Факторные нагрузки признаков категорий инвентаря в жи­лищах кластера 1АВ после применения метода главных компо­нент и вращения факторов методом варимакс

Factor 1

Factor 2

Земледелие

0,264215

0,435523

Лук и стрелы

0,334712

0,837670

Пояс

0,799402

0,219111

Кости

0,79940

0,219111

Рыболовство

0,141937

0,654034

Ремесло

0,450341

0,811144

248_П. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Продолжение

Предметы быта

0,816894

0,295752

Керамика

0,670674

0,329050

Украшения

0,690133

0,180121

Expl. var

3,289954

2,301292

Prp. totl

0,365550

0,255699

Таблица 17

Факторные нагрузки признаков категорий инвентаря в жи­лищах кластера 2ВА после применения метода главных компо­нент и вращения факторов методом варимакс

Factor 1

Factor 2

Земледелие

0,377245

0,669275

Латы

0,501107

0,118695

Лук и стрелы

0,615784

0,206716

Пояс

0,178924

0,770342

Кости

0,533758

0,046037

Рыболовство

0,300489

0,027310

Ремесло

0,481109

0,189496

Предметы быта

0,745127

0,389063

Сосуды

0,169347

0,824135

Керамика

0.014965

0,003809

Гадательные кости

0,675213

0,017450

Бусы

0,730675

0,281353

Альчик

0,039419

0,271808

Зеркало

0,198073

0,283144

Другие украшения

0,233338

0,639740

Expl. var

3,080431

2,610313

Prp. totl

0,205362

0,174021

_Глава H. Социальная структура населения Иволгинского... 249

Factor 1

Factor 2

Земледелие

0,684034

0,017698

Латы

0,549054

0,107858

Лук и стрелы

0,434790

0,361575

Кости

0,268654

0,731584

Рыболовство

0,248109

0,021431

Ремесло

0,721971

0,205322

Предметы быта

0.459200

0,598625

Сосуды

0,620508

0,023923

Керамика

0,104282

0,691646

Гадательные кости

0.522047

0,302042

Бусы

0,635874

0,416824

Альчик

0,226651

0,395821

Зеркало

0,123660

0,468270

Другие украшения

0,624467

0,576293

Expl. var

3,353640

2,530850

Prp. totl

0,239546

0.180775

Таблица 18

Факторные нагрузки признаков категорий инвентаря в жи­лищах кластера 2ВВ после применения метода главных компо­нент и вращения факторов методом варимакс

ГЛАВА 12

СТЕПНАЯ БУРЯТИЯ В СОСТАВЕ ХУННСКОЙ ИМПЕРИИ*

Большинство хуннских археологических памятников, находящих­ся на территории Российской Федерации, расположены в пределах современной Бурятии. Здесь на сегодняшний день обнаружено бо­лее 90 археологических памятников, из них 3 городища, 5 поселений, 3 царских и 30 "простых" могильников, около 50 местонахож­дений хунну. Ограничение территориальных рамок использованных данных обусловлено несколькими важными обстоятельствами.

Во-первых, основной массив информации по археологии хун­ну сосредоточен на территории Бурятии (около 70% раскопанных погребений; на территории Монголии нет ни одного памятника хун­нской эпохи, сопоставимого по раскопанной площади с Иволгин-ским городищем). Было бы нелогично экстраполировать информа­цию, полученную в результате анализа только северной периферии, на всю империю хунну.

Во-вторых, многие источники, расположенные на территории Китая и особенно Монголии, недоступны для исследователей, так как не опубликованы и информация о них хранится в архивных учреждениях, а опубликованные данные выборочны. Напротив, ис­точники из памятников Бурятии представительны для статистичес­кой обработки и доступны для исследователей. Основной их мас­сив представлен в работах (Коновалова, 1976; Давыдовой 1995 1996; Миняева, 1998; 7 алько-Грынцевича, 1999).

Степная Бурятия в составе Хуннской империи // Центральная Азия и Прибайкалье в древности. Улан-Удэ -- Чита: Изд-во БГУ 2002 С. 132-138

_Глава 12. Степная Бурятия в составе Хуннской империи 251

В-третьих, хуннские памятники на территории Бурятии распо­ложены внутри большого степного массива, связанного с долиной Селенги и вклинивающегося в лесостепные и таежные зоны Бай­кальской Сибири. С экологической точки зрения это достаточно обособленный район. Можно предполагать, что данная территория не только имела важное экономическое значение как зона потенци­ального земледелия и торговых контактов с культурами охотников забайкальской тайги и рыболовов Байкала, но и представляла собой самостоятельное административно-политическое подразделение в структуре Хуннской империи. Данное допущение делает актуаль­ным рассмотрение хуннских археологических памятников Юго-За­падного Забайкалья как единой целостной системы и предполагает возможность использования для исследования данной территории пространственных археологических моделей.

По природному районированию Бурятия делится на северную зону, преимущественно занятую тайгой, и южную (ниже 52—53° с. ш.) зону забайкальских лесостепей и степей. Степи Западного Забайкалья приурочены к склонам гор и межгорным котловинам. Им присущи многие признаки поясов горных степей и лесов Монголии. Климат здесь резко континентальный, суровый. Средняя температура июля равна примерно +20°С, а средняя температура января опускается до отметки — 28°С В Западном Забайкалье выпадает от 250 до 390 мм осадков.

Исследования специалистов показывают, что сложившиеся на стадии субатлантического периода ландшафты Забайкалья на про­тяжении последних тысячелетий остались практически неизменны­ми. В хуннскую эпоху на данной территории были распространены карагана золотистая, ковыли, мятлик, житняк, вострец ложнопы-реиныи (Иметхенов, 1993; 1997).

Согласно современным палеогеографическим исследованиям, время существования хуннского этноса приходится на завершаю­щий этап позднего субатлантического увлажнения в степях Мон­голии и Забайкалья, который постепенно сменяется на рубеже прошлой и новой эр началом периода аридизации. Этот процесс привел к регрессии Каспийского моря и Арала (Оксийское боло­то), стимулировал массовые подвижки народов степной Евразии,

252_И. H. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 12. Степная Бурятия в составе Хуннской империи 253

стоятельное воинское подразделение с военачальником в ранге так называемого "слабого" ванъци (темника), имевшего в подчинении около 5~7 тыс. воинов (Крадин, 1999: 373-386).

Кроме кочевников в подчинении правителя находилось и зем­ледельческое население. Для занятия земледелием благоприятны­ми были земли Северной Монголии и Южной Бурятии. Сред­негодовые осадки в этой физико-географической зоне в лучшие годы могут достигать 400 мм, что в совокупности с наличием сети рек является важнейшей предпосылкой для развития в регионе земледелия. Не случайно именно здесь находятся все (известные на настоящий момент) городища и поселения хуннского времени, которые расположены на берегах Селенги и ее притоков: Джиды, Чикоя, Хилка.

Функциональный статус хуннских городищ на территории За­байкалья еще предстоит выяснить. Надо отметить, что хуннские городища Забайкалья не могли выполнять важную оборонитель­ную роль. Их размеры были невелики, и они не были способны остановить большие армии. Кроме этого сами хунну скептически относились к возможности пассивной обороны в осаде. Номады делали основной акцент на подвижности своих армейских подраз­делений и кочевий и видели в этом одну из главнейших причин своей военной неуязвимости. На хуннских городищах в Бурятии (Давыдова, 1995; Данилов, 1998) в отличие от городищ на тер­ритории Монголии (Киселев, 1957; Пэрлээ, 1957) не обнаружено черепицы, которая является индикатором строительства зданий с административными или культовыми функциями.

По всей видимости, жители оседлых поселений не были эт­ническими хуннами, а представляли иные национальные группы, чей быт и хозяйство традиционно связаны с оседлым образом жизни. На это указывают: 1) преобладание в материалах из раско­пок Иволгинского городища костей таких животных, как собака и свинья, 2) занятие рыболовством, 3) строительство канов, 4) ти­пично ханьские земледельческие орудия, 5) ряд типов сосудов, 6) китайские надписи на керамике, 7) антропологическое изучение захороненных (Гохман, 1960) в Иволгинском могильнике.

Оседлые жители занимались земледелием и ремеслом, обес­печивая кочевников-скотоводов необходимой продукцией. На при­

т. е. обусловил "великое переселение народов" (Иванов, Васильев, 1995: 166-167, табл. 25).

Палеозоологические и палеогеографические исследования на территории Монголии и Забайкалья показывают, что фауна хун­нского периода была аналогична современной (за исключением ис­чезновения ряда редких ныне видов, уничтоженных человеком). Из хищников и копытных здесь обитали кулан, косуля, лось, олень, дикая лошадь, дикий козел, горный баран, газель, кабан, антило-па-дзерен, волк, лисица, из травоядных и грызунов — заяц, пищу­ха, гоби-алтайская полевка, тушканчик, тарбаган, из птиц — гриф, орел, коршун, сокол, утка, гусь, журавль, жаворонок, перепел, дро­фа (Динесман, Князев, Болд, 1986; Динесман, Киселева, Князев, 1989; Иметхенов, 1993; 1997 и др.). Эти выводы подтверждают­ся данными археологических исследований и отчасти письменными источниками (Крадин, 1999).

Необходимо также добавить, что, судя по всему, диких жи­вотных в хуннскую эпоху было гораздо больше, чем сейчас. Это предполагало различные формы охоты (в том числе и облавную) на копытных и грызунов. I акой вывод делает возможным при­влечение материалов экологического и этнографического характе­ра для реконструкции системы экономической жизнедеятельности хунну Забайкалья.

Согласно письменным и археологическим источникам основ­ным занятием хуннского населения Забайкалья было кочевое ско­товодство. Как и номады более позднего времени, хунну разво­дили типичных для кочевников Евразии животных: овец, крупный рогатый скот, лошадей, реже коз и верблюдов. Кроме этого у них имелись в небольшом количестве и другие виды домашних живот­ных (Гаррут, Юрьев, 1959; Таскин, 1968; Данилов, 1990 и др.).

Общее количество кочевников, обитавших на территории совре­менной степной Бурятии, можно рассчитать на основе специальных методик, основанных на определении продуктивности пастбищных ресурсов (Железчиков, 1984; Тортика, Михеев, Кортиев, 1994; Гаврилюк, 1999 и др.). В общей сложности здесь примерно про­живало от 12 до 26 тыс. номадов. В военном отношении это от 2 — 3 до 5 тыс. лучников. Можно предположить, что в совокуп­ности с земледельческим населением лучники представляли само­

254

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

мере Иволгинского городища можно реконструировать характер их хозяйственных занятий (Крадин, 1999: 378 — 408). Исходя из минимальных норм плотности (1,8—3,6 м2 на человека) и гипоте­тического количества жилищ, можно вычислить, что максимальная численность одновременно живущих насельников Иволгинского городища составляла примерно 2,5 —3 тыс. человек. Взрослые жи­тели за 40 рабочих дней могли собрать около 1,3 тыс. тонн зерна. По всей видимости, это был минимум, необходимый для воспро­изводства: 1,3 тыс. тонн зерна минус 900 тонн на питание жителей городища и примерно 300 тонн ('/4 часть) на посевной запас. Оставшиеся около 100 тонн могли использоваться на подкормку крупного рогатого скота в периоды лактации и посевной, прикорм молодняка и свиней, которых активно разводило население горо­дища, и т. д. Кроме производящего хозяйства для пополнения рациона белковой пищей иволгинцы занимались в зимнее время охотой и рыболовством (с мая по конец лета).

Снабжение продуктами земледелия кочевников требовало до­полнительных трудовых затрат. Можно подсчитать, что за 77 ра­бочих дней с территории активного хозяйственного использования (на расстоянии одного часа пути пешком от городища, равного 5 км) можно было сжать еще 1 тыс. тонн зерна. При условии использования собранного зерна в качестве пищевой добавки (ска­жем, в течение зимы) им можно было снабдить более 13 тыс. но­мадов. Если же допустить, что население городища приспособило под поля территорию, удаленную от жилья более чем на 5 км или имело заимки, а совокупное число рабочих дней было доведено до 100 в году, то общее количество прибавочного продукта было еще больше.

Как оценивать отношения между номадами и жителями оседлых поселений и городищ — как сложившуюся систему доминирования кочевников и эксплуатацию ими земледельцев или же как партнерские торгово-обменные связи между двумя хозяйственно-культурными группами общества? Очевидно, что номады имели в целом более высокий общественный статус в Хуннской кочевой империи. Это прослеживается даже визу­ально — захоронения номадов из Дэрестуйского Култука или Черемуховой пади богаче и масштабнее, чем погребения Ивол­

Глава 12. Степная Бурятия в составе Хуннской империи 255

гинского могильника. Данный факт предполагает возможность существования определенной эксплуатации жителей поселений и городищ (для межэтнической эксплуатации кочевниками земле­дельческих поселений совсем необязательно создание государс­тва). В то же время нельзя забывать, что в среде низших соци­альных групп Ханьской империи бытовало мнение о привольном образе жизни иммигрантов в среде кочевников. Единственная проблема заключалась в опасности быть пойманным китайскими пограничниками во время побега.

Скорее всего в Хуннской державе существовал достаточно ши­рокий спектр отношений между кочевниками и земледельцами. Это могли быть как поселения пленников-рабов, так и населенные пункты, жители которых имели статус полувассальных данников, обязанных поставлять номадам определенное количество земле­дельческой и ремесленной продукции, или даже общины земле­дельцев, поддерживавшие дружеские экономические и торговые связи с кочевой частью населения степной империи при условии общего военного и политического доминирования кочевников. Од­нако в том и ином случаях оседлые земледельческие поселения и городища играли важную роль в экономической структуре Хуннс­кой кочевой империи.

Более полную информацию о соотношении номадных и земле­дельческих групп в хуннском обществе можно получить на основе анализа погребальных памятников. В качестве методологии для изучения общественной дифференциации по археологическим ис­точникам принята идея о возможности рассмотрения власти как формы социальной энергии (Adams, 1975). С этой точки зрения величина власти связана с масштабом контроля над источниками энергии (продуктивные ресурсы, военная добыча, товарооборот и др.), накопителями энергии (склады, у номадов — стада, сокро­вищницы и пр.) и контролем над перераспределением энергетичес­ких потоков. Исходя из этого можно заключить: чем выше был статус индивида при жизни, тем богаче был опущенный с ним в могилу инвентарь (одежда, украшения, оружие, предметы быта, пища, символы власти, импортные товары). Однако, поскольку многие элитные погребения древности ограблены, надо согласиться и с теми исследователями, которые полагают, что такой критерий,

256_/У. Н. Крадин. Кочевники Евразии

как количество энергии, затраченной при возведении погребальных сооружений, как правило, коррелируется с рангом умершего, объ емом его власти при жизни (Binforcl, 1971; Массой, 1976; Добро-любский, 1978 и др.).

Таким образом, погребальный обряд может служить до­статочно надежным источником для получения информации о социальной дифференциации в исследуемом обществе. Однако процедуре выделения социальных рангов должен предшествовать половозрастной анализ погребений и останков захороненных. Это обусловлено неравным статусом мужчин и женщин (что должно отражаться и в погребальной обрядности), а также существова­нием в архаическом обществе процедур специфических инициа­ции, без прохождения которых переход в иной, более значимый социальный статус не представлялся возможным (Бунятян, 1985; Афанасьев, 1993 и др.).

Методика исследования предполагает необходимость проведе ния ряда последовательных операций.

1. Выделение особенностей погребального обряда, составление списка признаков, ввод информации в компьютерную базу данных (для этих целей была использована специализированная программа

STATISTICA 5.0 for WINDOWS).

2. Выявление факторов, значимых для возрастного деления со вокупности.

3. Разделение совокупности на взрослые и детские погребе ния.

4. Выявление факторов, значимых для полового деления мас­сива взрослых погребений.

5. Разделение совокупности на мужские и женские захороне ния.

6. Изучение отличий в погребальном отряде в пределах од нородных половозрастных групп и интерпретация неопределенных погребений.

7. Выявление существенных факторов, связывающих те или иные внутригрупповые кластеры с различными категориями сопро водительного инвентаря.

8. Интерпретация полученных результатов.

Для выявления признаков, значимых для тех или иных поло

Глава 12. Степная Бурятия в составе Хуннской империи 257

возрастных и общественных групп, использовался факторный анализ. Данный метод позволяет обнаруживать скрытые факторы, объяс­няющие связи между выбранными признаками. Для вычленения со­циальных групп внутри однородных половозрастных совокупностей применялся кластерный анализ. Этот метод предназначен для раз­биения какого-либо множества на заданное или неизвестное число классов на основании некоторых критериев сходства — различия.

Для анализа нами были отобраны материалы по четырем наи­более изученным могильникам: Ильмовая падь, Черемуховая падь, Дэрестуйский Култук, Иволгинский могильник (всего было учтено 342 погребения). Изучение погребальных памятников хун­ну Забайкалья выявило сложную социальную структуру, наличие иерархической системы рангов, прослеживаемой в различных по­ловозрастных и этнокультурных группах общества (подробнее см.: Крадин, 1999: 409-475).

Мужские погребения разбиваются на значительно отличающи­еся между собой ранги. Элитные курганы резко противопоставле­ны захоронениям номадов, имевших более низкий статус. Это три кургана (№ 10, 40, 54), выделившиеся в отдельный кластер 2 комплекса Ильмовая падь. Данные курганы, как и другие подоб­ные нераскопанные комплексы из могильников Ильмовая падь, Оргойтон, Царам, Хухундэр, были возведены в память высших региональных вождей (темников) и их ближайших родственников. Кто они были — наместники из "золотого рода" Люаньди или же представители других знатных кланов — на этот вопрос едва ли можно будет получить точный ответ. Нельзя отрицать и вероят­ности, что часть из этих могильников могла принадлежать каким-либо группам элиты, боровшейся за власть в период гражданской войны 60—36 гг. до н. э., или же была оставлена правителями ка­кой-то из групп северных хунну уже после гибели степной империи. Очевидно одно — власть на протяжении двух с лишним столетий переходила из рук в руки, что и отражает наличие на данной тер­ритории нескольких разных родовых (клановых) могильников с элитными захоронениями.

Рассматривая дифференциацию внутри неэлитных мужских захоронений, можно говорить как об отличиях в погребальном обряде и разнообразии сопроводительного инвентаря между

258

hi. H. Крадин. Кочевники Евразии

могильниками в целом, так и об отличиях между отдельными общественными группами (субкластерами погребений). Разница между отдельными курганными могильниками могла быть обус­ловлена определенным статусом племенных и родовых коллекти­вов, воздвигнувших эти погребальные комплексы, внутриэтничес-кой (межплеменной) спецификой и хронологическими отличиями разных этапов истории хунну.

В Ильмовой пади помимо элитных курганов выделены еще две группы (субкластеры 1А и 1В), первая из которых более бо­гата. В могильниках Черемуховая падь и Дэрестуйский Култук выделяются несколько групп, примерно сопоставимых по статусу. Возможно, отличия между данными группами отражают характер деятельности захороненных, которой они занимались при жизни. Кроме этого в Дэрестуйском Култуке не удалось интерпретировать пол и возраст захороненных в ряде безынвентарных (потенциаль­но низкоранговых) могил. В Иволгинском грунтовом могильнике выделено четыре общественных ранга. Самый низший — безынвен­тарные погребения кластера 1. Другие три группы сопровождаются различными категориями инвентаря. Вторая подгруппа (субкластер 2АВ) отличается от первой (субкластер 2АА) наличием пояса, а третья (субкластер 2В) от второй — наличием сбруи.

Количество труда, вложенного в захоронения курганных мо­гильников Ильмовая и Черемуховая пади, Дэрестуйский Култук, в целом больше, чем затраты на погребения грунтового Иволгин­ского могильника. Это дает основание предположить, что статус кочевников-скотоводов был выше статуса жителей оседлых земле­дельческих поселений. Но, вероятно, в Хуннской империи между кочевниками и земледельцами не исключались взаимовыгодные торговые и экономические связи, о чем мы говорили раньше.

Исследование совокупности женских захоронений показывает наличие определенной иерархии у представительниц слабого пола. Интересно, что в 7 из 12 выделенных кластеров (субкластеров) женских захоронений встречаются предметы вооружения. Это под­тверждает хорошо известный по письменным и археологическим источникам факт об активном участии женщин в военной жизни номадов. В захоронениях наиболее знатного могильника Ильмовая падь выделяются три социальных ранга: самые "богатые" погре­

Глава 12. Степная Бурятия в составе Хуннской империи 259

бения относятся к субкластеру 1А, более бедные — к кластеру 2. Погребения женщин с самым низким статусом относятся к суб­кластеру 1В. В женских захоронениях Черемуховой пади (в отли­чие от мужских) выделено два общественных слоя. Анализ пог­ребений могильника Дэрестуйский Култук не выявил социальной дифЗ>еренциации. Скорее всего здесь, как и в случае с мужскими погребениями, лиц более низкого статуса хоронили в безынвентар­ных могилах; пол погребенных определить не удалось.

Гораздо более сложная иерархия прослеживается в женских за­хоронениях Иволгинского могильника. В них выявлено пять рангов. Первая группа (1В) безынвентарная, во второй (1АА) встречается только керамика, в третьей (1АВ) появляется сопроводительный инвентарь, в четвертой (2А) инвентарь становится разнообразнее (в том числе фиксируются пояс, монеты, украшения), в пятой (2В) данные признаки носят массовый характер, а заупокойная тризна более богата.

Как и в погребениях взрослых, в детских также фиксируется от­четливая разница между курганными (Ильмовая падь, Дэрестуйский Култук) и грунтовыми (Иволгинский могильник) погребальными комплексами. Лучше всего социальная дифференциация прослежива­ется в Иволгинском могильнике, где совокупность детских погребений распределяется на три группы: безынвентарные погребения (субклас­тер 2ААВ), погребения с керамикой (субкластер 2ААА), погребения с разнообразным сопроводительным инвентарем (субкластер 2АВ). Отдельно следует рассматривать погребения в сосуде кластера 1, ко­торые условно обозначены как "младенческие .

При сопоставлении различных кластеров погребений детей разных могильников выясняется, что по разнообразию сопрово­дительного инвентаря они могут быть объединены в две группы: 1) безынвентарные и "бедные" погребения Иволгинского могиль­ника (кластер 1, субкластеры 2ААА, 2ААВ, 2В); 2) погребения Дэрестуйского Култука и Ильмовой пади, к которым примыкает субкластер 2АВ Иволгинского могильника. В целом это дает ос­нование проследить определенную дифференциацию среди захоро­ненных детей, выделить "богатые" и "бедные" погребения. Однако необходимо иметь в виду, что в данном случае разнообразие пог­ребального инвентаря далеко не всегда является отражением стату-

2f>Г)_H. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Ч а с т ь V

АНТРОПОЛОГИЯ ВЛАСТИ ЧИНГИЗ-ХАНА

са, поскольку ряд погребений детей, возможно, следует связывать с жертвоприношениями (Миняев, 1989 и др.). В последнем случае богатство инвентаря скорее свидетельство высокого социального статуса погребенных мужчин.

Подводя итоги вышеизложенному, можно констатировать, что территория степной Бурятии представляла собой отдельную про­винцию Хуннской империи. В период расцвета державы здесь ко­чевала административно-территориальная единица в ранге "тьмы". Кроме номадов на данной территории проживало оседлое насе­ление, снабжавшее кочевников продукцией земледелия и ремес­ла. Анализ погребальных памятников выявил наличие социальной дифференциации среди различных половозрастных групп в разных могильниках на территории Бурятии. Самые богатые захоронения сконцентрированы в могильнике Ильмовая падь. Здесь выделя­ются три ранга в погребениях мужчин и женщин. Мужские захоро­нения Черемуховой пади и Дэрестуйского Култука объединяются в несколько разных групп, которые, возможно, отражают характер их деятельности при жизни. В женских погребениях Черемуховой пади выделены две группы. Среди женских могил Дэрестуйского Култука дифференциации не выявлено. В Иволгинском могильни­ке выявлено четыре иерархических ранга у мужчин и пять у жен­щин. Среди детских захоронений можно проследить определенную дифференциацию на "богатые" и "бедные" (наиболее отчетливые отличия в Иволгинском могильнике, где выделяется 3~4 группы). Однако необходимо иметь в виду, что часть детских погребений, в том числе и не самых бедных, возможно, была связана с жерт­воприношениями.

ГЛАВА 13

ВЛАСТЬ В ИМПЕРИИ ЧИНГИЗ-ХАНА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПРЕСТИЖНОЙ ЭКОНОМИКИ*

1 радиционно основания власти в Монгольской империи в эпоху Чингиз-хана принято описывать либо исключительно с прагмати­ческой точки зрения (марксистские интерпретации, личная жесто­кость и коварство и т. д.), либо на основе различных метафизи­ческих истолкований (гениальные способности и др.). Между тем в рамках современной антропологической науки (иначе: этноло­гии, этнографии) существует мощный теоретико-методологический фундамент, позволяющий по-новому ответить на многие ключевые вопросы монгольской истории. Так, согласно одному из наиболее известных теоретиков в области истории власти, I . Манну, глав­ными силами, ведущими личность к власти являются экономика, политика, война и идеология (Мапп, 1987). Другой авторитетный исследователь в этой области, антрополог 1 . Нрл, выделяет три главных источника ее достижения — экономический базис, воен­ную мощь и идеологию (Earle, 1997). Еще одна важная модель политогенеза — торговая ' (Webb, 1975; Ekholm, Friedman, 1979 etc.). Ее основная посылка заключается в том, что внешнеторго­вый обмен с последующей редистрибуцией редких и престижных товаров среди подданных является важным компонентом власти вождей и правителей ранних государств.

Власть в империи Чингиз-хана с точки зрения престижной экономи­ки // Чингиз-хан и судьбы народов Евразии. Улан-Удэ: Иэд-во БГУ,

2003. С. 36-42.

264_hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

В целом имеются несколько факторов разной степени важности. В их число можно включить управленческие и редистрибутивные обязанности правителей, контроль над продуктивными ресурсами, внутренним и внешним обменом или торговлей, контроль над ре­месленным производством, идеологию, военные функции вождей и т. д. (Крадин, 2004). Во всех перечисленных случаях речь идет о разных сторонах единого процесса монополизации различных об­щественно-полезных функций. В силу занимаемого места в системе управления обществом, владея информацией и ключевыми рычага­ми в распределении ресурсов, внешних доходов и произведенного прибавочного продукта, правитель и его окружение постепенно на­чинают использовать свои возможности и статус в соответствии не только с нуждами общества, но и с собственными потребностями и интересами.

Рассматривая отношения власти в кочевых империях, обяза­тельно необходимо учитывать особенности эволюции кочевых об­ществ в сравнении с их оседлыми соседями. Если в земледельчес-ко-городском обществе основы власти покоились на управлении народом, контроле и перераспределении прибавочного продукта, то в степном обществе данные факторы не могли обеспечить ус­тойчивый фундамент власти. Прибавочный продукт номадного хо­зяйства (скот) нельзя было эффективно концентрировать и накап ливать. Максимальное количество животных детерминировалось продуктивностью степного ландшафта независимо от знатности скотовладельца — все его стада могли быть уничтожены джутом, засухой или эпизоотией.

В целом роль правителей кочевых обществ во внутренней эко­номической жизни была невелика и не могла идти ни в какое сравнение с многочисленными обязанностями правителей оседло земледельческих обществ. Вся производственная деятельность но­мадов осуществлялась внутри семейно-родственных и линиджных групп лишь при эпизодической необходимости трудовой коопе рации сегментов подплеменного и племенного уровня (Толыбе-ков, 1971; Марков, 1976; Khazanov, 1984; Масанов, 1995 и др.). В силу этого власть предводителей степных обществ не могла раз­виться до формализованного уровня на основе регулярного нало­гообложения скотоводов. Большинство из них были хозяйственно

Глава 13. Власть в империи Чингиз-хана.

265

самостоятельными и лично независимыми. Степень влияния на них племенных предводителей и правителей вождеств была невысока. В кочевых обществах, не имевших в своем подчинении земледе­льческих территорий, обычным скотоводам приходилось компен­сировать затраты вождей за отправление последними тех или иных общественных функций (рациональное перераспределение пастбищ и водных ресурсов, координация перекочевок, охрана кочевий от врагов, диких зверей и антиобщественных элементов, политические и торговые связи с иноэтничными группами и народами). Очевид­но, что при этом верхушка степного общества имела более высокий статус и пользовалась некоторыми привилегиями, получала подно­шения, использовала коллективные запасы — запретные пастбища, общественные стада и т. д. (Хазанов, 1975; 2000; Марков, 1976; hons, 1979; Khazanov, 1984; Fletcher, 1986; Barfield, 1992; Golden, 1992; Крадин, 1992; Голден, 1993; Масанов, 1995 и др.).

Стабильная структура власти в кочевых обществах появлялась только в процессе создания и последующего существования ко­чевых империй или подобных им ксенократических политий не­сколько меньшего масштаба (Крадин, 1992; 1996; 2001 и др.). Власть в этих обществах основывалась главным образом на внеш­них источниках господства (Barfield, 1981; 1992; Khazanov, 1984; Fletcher, 1986; Golden, 1992; Крадин, 1992; 1996; Голден, 1993 и др). Правители являлись верховными военачальниками и об­ладали монополией на представление степной мультиполитии во внешнеполитических связях с другими странами и народами. Это посредничество накладывало на них обязательство перераспреде­лять "подарки", дань и полученную во время набегов добычу. В делах же внутренних шаньюи, каганы и ханы обладали гораз­до меньшими полномочиями. Большинство политических решений принималось племенными вождями. Такая же двойственность об­наруживается в экономике любой кочевой империи: "Имперский уровень правительства финансировался ресурсами, получаемыми из-за пределов степи, без обложения налогами скотоводов в импе­рии. Получение этой "иностранной помощи силой или мирными средствами было первоочередной обязанностью имперского прави­тельства ' (Barfield, 1981: 58).

Барфилд весьма точно подметил двойственный характер при­роды власти правителя степной державы. Рассмотрев на примере

266

Н. Н. Кралин. Кочевники Евразии

Хуннской империи структуру власти шаньюя, он отметил, что в во­енное время могущество правителя Хунну держалось на необходи­мости руководства военными действиями, в мирное же время его положение определялось личными способностями перераспреде­лять китайские подарки и товары. Американский политантрополог подробно проанализировал механизм хуннской империальной ма­шины (Barfield, 1981: 52 — 57), который функционировал примерно следующим образом: шаньюй предпринимал набеги для получения политической поддержки со стороны племен — членов "имперской конфедерации ; далее, используя угрозы набегов, он вымогал от Хань "подарки" (для раздачи родственникам, вождям племени и дружине) и право на ведение приграничной торговли (для всех подданных).

Из ханьских "подарков" самую большую ценность представ­лял шелк. Шелк был включен в число "стратегических" товаров, которые не могли обмениваться на торговых рынках. Шелк можно было получить только в качестве "подарков" от китайской адми­нистрации в обмен на так называемую "дань", преподносимую императору Поднебесной. В литературе такого рода отношения, сложившиеся между Китаем и соседними народами, в основном интерпретируют как особую форму международной торговли, хотя для обозначения данных отношений используется традиционная тенденциозная терминология древнекитайских источников ("дань", "данническая торговля" и пр.). Однако, поскольку речь идет о до индустриальных обществах, в которых отношения между людьми выступают в форме не товарно-денежных, а личных связей, более правомерно было бы говорить о реципроктных дарообменных от­ношениях (подробнее см.: А4осс, 1996; Polanyi, 1968; Dalton, 1971, Салинз, 2000 и др.). С точки зрения рациональных экономических отношений обмен "данью" и "подарками" был совершенно абсурд ным, потому что ответные дары многократно превышали первона­чальные подношения (Крадин, 1996; 1999).

Механизмом, соединявшим "правительство" степной империи и племенных вождей, были институты престижной экономики Манипулируя подарками и одаривая ими соратников и вождей племен по мере необходимости, шаньюй, хан или каган увеличива ли свое политическое влияние и престиж "щедрых правителей' и

Глава 13. Власть в империи Чингиз-хана.

267

одновременно как бы связывали получивших дар "обязательством отдаривания. Племенные вожди, получая подарки, с одной сторо­ны, могли удовлетворять личные интересы, а с другой — повышать свой внутриплеменной статус путем раздач даров соплеменникам или посредством организации церемониальных праздников. Кроме того, получая от правителя степной империи дар, реципиент как бы приобретал от него часть сверхъестественной благодати, чем допол­нительно способствовал увеличению своего собственного престижа.

Раздачи подарков хорошо отражены в письменных источниках. Китайские источники эпохи династии 1 ан упоминали, что тюрк­ские и уйгурские каганы раздавали подарки китайских императоров вождям племен, а военные трофеи — своему войску (Бичурин, 1950: 298, 299, 314, 330). Рашид ад-Дин описывал молодого Чингиз-хана как типичного редистрибутора. "Этот царевич 1 э-муджин снимает одетую [на себя] одежду и отдает ее, слезая с лошади, на которой он сидит, и отдает [ее]. Он тот человек, который мог бы заботиться об области, печься о войске и хорошо содержать улус" (Рашид ад-Дин, 1952, кн. 2: 90). Однако мас­совыми раздачами занимался не только Чингиз-хан (там же, 233), но и его ближайшие потомки, правившие империей до ее распада на независимые улусы: Угэдей (он же, 1960: 19, 41), I уюк (там же, 119, 121; Плано Карпини, 1957: 77), Мункэ (Рубрук, 1957: 146; Рашид ад-Дин, 1960: 142), Хулагуиды (он же, 1946: 67, 100, 190, 215 — 217), а также вожди и предводители многих кочевых обществ позднего средневековья и нового времени ( /олыбеков, 1971: 121; Ж уковская, 1988: 106; Першиц, 1994: 146; Хафизова,

1995: 201-202 и ДР.).

Можно предположить, что интеграция племен в имперскую конфедерацию осуществлялась не только посредством символичес­кого обмена, даров между вождями различных рангов и ханом. Кроме того, она обусловливалась включением в генеалогическое родство различных скотоводческих групп, разнообразными коллек­тивными мероприятиями и церемониями (сезонные съезды вождей и праздники, облавные охоты, возведение монументальных погре­бальных сооружений и т. д.).

Определенную роль в институционализации власти правителей кочевых обществ играли выполняемые ими функции священных

268

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

посредников между социумом и Небом (Тэнгри), которые как бы обеспечивали покровительство и благоприятствование со стороны потусторонних сил. Согласно религиозным представлениям нома­дов, правитель степного общества (шаньюй, каган, хан) олицетворял собой центр социума и в силу своих божественных способностей про­водил обряды, которые должны были принести обществу процвета­ние и стабильность. Эти функции имели для последнего громадное значение, поскольку одним из основных элементов идеологической системы архаических и традиционных обществ была вера в магичес­кие свойства сакрального правителя (Фрезер, 1986; Куббель, 1988; Скрынникова, 1997 и многие др.). Подобный набор идеологических обязанностей был достаточно типичен для правителя традиционного общества. Сравнительно-историческое исследование 21-го раннего государства, проделанное X. Дж. М. Классеном, показывает, что в 18 из 19 случаев правитель обладал сверхъестественным статусом; в 17 из 19 случаев он генеалогически был связан с богами; в 14 из 16 выступал посредником между миром людей и миром богов; в 5 из 18 правитель раннего государства имел статус верховного жреца (Claessen, Skalmk, 1978: 556).

Согласно данным представлениям считалось, что процвета­ние социума зависит от личных качеств правителя, его харизмы, умения обеспечить благорасположение со стороны Неба и других сверхъестественных сил. Это можно проиллюстрировать примера­ми из истории номадных политий разных эпох, в частности, ци­татой из "Алтан тобчи": "Когда он (хаган. — hi. К.) там жил, то среди народа не было болезней, не было ни падежа скота, ни гололедицы, ни голода" (Лубсан Данзан, 1973: 271). В случае невыполнения правителем своих сакральных функций, если вдруг случался массовый джут, эпизоотия и гибель скота от болезни, то такого неудачливого предводителя степной политий могли за­менить или даже убить. Однажды на шатер монгольского хана Ариг-буги — брата и противника Хубилая в борьбе за монгольский трон в XIII в. — налетел свирепый смерч. Шатер рухнул и поранил большое количество человек. Многие номады посчитали это собы­тие божественным предзнаменованием и откочевали от Ариг-буги (Рашид ад-Дин, 1960: 165).

Глава 13. Власть в империи Чингиз-хана.

269

Последний сюжет является классическим примером концепции традиционного господства М. Вебера, основанном на убеждении в священном, непререкаемом характере традиций, нарушение ко­торых ведет к тяжелым магико-религиозным последствиям. Вся человеческая деятельность в таком социуме нацелена на воспро­изводство общности и обеспечение порядка, устраняющего хаос и нестабильность. Легитимность традиционного господства базиру­ется на вере в наследственные способности правителей и жрецов взаимодействовать с потусторонними силами, в их возможность обрести покровительство Неба для своего народа (Weber, 1922:

130-140).

Тем не менее у кочевников идеология никогда не являлась доминирующей переменной в балансе различных факторов влас­ти. Жизнь степного общества всегда была наполнена реальными тревогами и опасностями, которые требовали от лидера активного участия в их преодолении. Правитель кочевой империи не мог быть только "Сыном Бога", издалека взирающим на копошащихся у его ног подданных, подобно египетским фараонам или китайским императорам. Для сохранения единства степной империи одного божественного статуса было мало. Правитель номадного общества обязательно должен был обладать реальными талантами военного предводителя или же организатора (отыскав способных полковод­цев), чтобы повести за собой номадов к успеху на поле брани и обеспечить затем своих соратников богатствами оседлых народов.

Судя по данным источников, простые кочевники получали в целом немалую долю добычи (в войске Бату-хана, например, 40% от всех доходов (Тизенгаузен, 1884: 188). Разумеется, все на­грабленное увезти с собой было нельзя. Источники, в частности, свидетельствуют, что у воинов 1 имура, "которые с трудом нахо­дили необходимое пропитание", после походов в половецкую степь "скопилось столько лошадей и баранов, что во время возвращения, идя назад, они не были в силах гнать их, а поэтому некоторых погнали, а некоторых оставляли" (там же, 172). Часто пленники и рабы гибли от тяжелых условий перехода, повозки с награбленным имуществом приходилось бросать, спасаясь от погони. Однако нет оснований сомневаться, что в случае успешных походов результаты намного превосходили предполагаемые ожидания. "[Обилие до­

270

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

бычи и скота] доходило до того, что пешие нукеры возвращались обратно с 10 и 20 головами лошадей, а одноконные — со 100 ло­шадьми и больше" (7изенгаузен, 1941: 118).

В большинстве кочевых структур правитель был вынужден балансировать между аристократией и простыми кочевниками, и было бы ошибочным рассматривать его как самодержца, едино­лично принимавшего все ответственные решения. Власть лидера держится до тех пор, пока различные внутренние партии и большие социальные группы видят в ней для себя выгоду. В. В. Радлов писал о кочевом хане, что "чем больше выгод доставляет он своим подданным, тем самостоятельнее становится и его власть и тем значительнее собирается вокруг него государство" (1893: 65). Сто­ило перегнуть палку, как срабатывали механизмы обратной связи. "Покорность в степи, — как отмечал Л. Н. Гумилев, — понятие взаимообязывающее. Иметь в подданстве 50 тыс. кибиток можно лишь тогда, когда делаешь то, что хотят их обитатели; в против­ном случае лишишься и подданных, и головы" (1967: 27~28).

Как конфуцианские бюрократы, так и средневековые европейские дипломаты плохо разобрались с сутью дарообменных отношений в обществах кочевников. Первые советовали своим императорам вое пользоваться специальной политикой "пяти искушений" (Barfield. 1981; Крадин, 1996), чтобы развратить нравы "варваров". Вторые обвиняли номадов в алчности. "Как князья, так и другие лица, как знатные, так и незнатные, выпрашивают у них много подарков, а если они не получают, то низко ценят послов, мало того, считают их как бы ни во что, а если послы отправлены великими людь­ми, то они не желают брать от них скромный подарок, а говорят "Вы приходите от великого человека, а даете так мало?" (Плане Карпини, 1957: 45). Подобная оценка кочевников может быть объяснена только предвзятым отношением папского посланника к монголам. Она тем более удивительна, что монгольские ханы неоднократно демонстрировали подданным свою щедрость и пре зрительное отношение к богатству. Достаточно сослаться на хрес томатийный пример, приведенный еще Рашид ад-Дином, когда в 1258 г. Хулагу пытался заставить плененного халифа есть золот> из сокровищниц Багдада. На возражение последнего, что золоте

_Глава \3. Власть в империи Чингиз-хана..._271

несъедобно, хан в гневе воскликнул: "Почему ты тогда это копил, вместо того чтобы отдать своим воинам!" (Нагель, 1997: 17).

Исследования антропологов, начиная с М. Мосса (1996; Polanyi, 1968; Dalton, 1971; Салинз, 2000 и др.), показали, что в доиндустриальных обществах дарообмен был универсальным средством установления отношений между индивидами. Причиной этого, согласно Моссу, является антропоморфизм — субъективи-зация внешнего мира, присущая сознанию первобытного человека. Он видел в подарке магическую силу, которая, с одной стороны, передавала с вещью частицу души дарителя (его "везение", ма­гические способности и пр.) и, с другой стороны, в случае неком­пенсации дара могла навредить обладателю первоначального дара. Символический обмен подарками (как на горизонтальном уровне между равными, так и на вертикальном между сеньором и васса­лами) позволял преобразовывать материальные ресурсы в отноше­ния психологической зависимости и престиж, что, в свою очередь, давало возможность получать новые ресурсы и, раздаривая их, увеличивать престиж еще больше.

Таким образом, повышение общественного статуса осущест­влялось механизмами престижной экономики: с одной стороны, через организацию массовых праздников, на которых накоплен­ные богатства демонстративно раздаривались или уничтожались, а с другой — через развитие обменных связей и формирование сети зависимых лиц и должников, которые не могли сделать ответ­ный подарок. Без уяснения сущности данных механизмов трудно правильно интерпретировать специфику отношения власти у сред­невековых монголов, а также понять причины возникновения и расцвета Монгольской империи.

ГЛАВА U

МОНГОЛЬСКАЯ ИМПЕРИЯ И ДИСКУССИЯ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ У КОЧЕВНИКОВ*

Проблема монгольского политогенеза в эпоху Чингиз-хана яв­ляется одним из наиболее дискуссионных вопросов как в монголо­ведении, так и в кочевниковедении в целом. В настоящее время су­ществуют две основные противоположные точки зрения на уровень сложности общества средневековых монголов. Одни авторы пола­гают, что империя Чингиз-хана не может считаться государством Другие исследователи выдвигают гипотезу, что именно Чингиз-хан создал монгольскую государственность (по мнению некоторых уче ных, государство возникло еще во времена Хамаг Монгол Улуса) Часть сторонников второй точки зрения определяет это государство как феодальное, часть пишет о раннем или архаическом государстве, третьи переносят вопрос в иную плоскость — они вместо государства и феодализма говорят о цивилизации. Неоднозначность в оценке рассматриваемых вопросов свидетельствует о том, что глубокое осмысление средневекового монгольского общества зависит от бо лее широкого контекста — дискуссии о природе кочевых обществ, а также теории происхождения вождества и государства.

Прежде всего необходимо отметить, что характеристика мон гольского общества начала XIII в. во многом зависит от того, ка

Глава 14. Монгольская империя и дискуссия.

273

кои группой источников предпочитает пользоваться исследователь. Если опираться в основном на династическую хронику "Юань ши' , написанную китайскими историками, то едва ли можно усомниться в существовании институтов государственного общества в эпоху Чингиз-хана. Конфуцианские летописцы видели мир степных ко­чевников глазами цивилизованных книжников и интерпретировали его в понятиях бюрократического общества. Поэтому их тесты пес­трят информацией о чиновниках, титулах, налогах и т. д. Похожим образом описали монгольское общество и европейские путешест­венники в XIII в. Их путевые записки полны сообщений о королях, феодализме, сеньорах и вассалах. Действительно, извне империя Чингиз-хана выглядела как мощное милитаристическое государс­тво с сильной автократической властью. Однако это только вне­шний, сторонний взгляд. Совсем другим предстает монгольское общество, если реконструировать его на основе "Сокровенного ска­зания" — источника, созданного в степной среде. Здесь речь идет о племенном обществе с присущими ему институтами групповой солидарности и престижной экономики, неустойчивыми коалиция­ми, возглавляемыми политическими лидерами традиционалистско­го и харизматического толка. Мы полагаем, что в "Сокровенном сказании" кочевой мир освещен как бы изнутри, и, соответственно, более адекватно передает реалии того времени.

Другая причина незавершенности данной дискуссии заключа­ется в том, что исследователи пытаются общаться на разных мето­дологических языках и неодинаково понимают термин государство. В такой ситуации научная дискуссия перестает быть научной. Она превращается в спор о словах, поскольку вместо обсуждения пробле­мы в рамках общей системы дефиниций каждый говорит о своем. Это похоже на диагнозы двух врачей, когда доктор Цельсий счита­ет, что если у больного будет температура 42 градуса — он умрет, а доктор Фаренгейт утверждает, что он замерзнет при 40 градусах.

В нашем случае проблема находится в разном понимании тер­мина государство. В политической и юридической науках класси­ческими признаками государства считаются территория, население, правительство, суверенитет (Best, Rai, Walsh, 1986: 121 -123). Многие монголоведы полагают, что все эти признаки есть в Мон­гольской империи Чингиз-хана. I ак, например, монгольский ученый

274

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Ш. Бира пишет, что монгольское общество 1206 г. соответствует всем признакам государства, т. е. в нем есть население, территория, правительство и суверенитет (Bira, 2001: 358). С таким мнением трудно не согласиться. Действительно, все эти признаки можно найти у средневековых монголов, и, если использовать подобный подход, Монгольскую империю следует признать государством. Однако в распоряжение современных историков представлены ис­следования политических и юридических наук, изучающих инсти­туты государственности. Ранние системы власти являются также предметом исследования историков, археологов и антропологов. Более того, имеется специальная дисциплина — политическая ант­ропология, которая изучает проблемы происхождения государства и власти в архаических обществах.

С точки зрения политической антропологии три из четырех выше­перечисленных признаков неприменимы к архаическим государствам. Традиция их выделения происходит из концепции суверенитета, кото­рая появилась в Европе в новое время (Modernity). Однако если пос­мотреть вглубь времен, то все вышеперечисленные признаки — населе­ние, территория и независимость — присущи любому самостоятельному коллективу, в том числе и первобытному. Любая группа охотников собирателей представляет собой население. Любая община про­живает на некоторой территории, контролирует ее и защищает от непрошеных чужаков. Любое вождество рассматривается в качес­тве предмета исследования только как независимая политическая единица (в противном случае это уже не вождество, а дистрикт сложного вождества).

Из вышеперечисленных черт только один признак может слу­жить настоящим признаком государства, т. е. наличие институтов управления. Британская энциклопедия (Vol. 9, 1976: 533) опре деляет государство как "политическую организацию общества, или тело политики: более узко термин относится к институтам пра­вительства. Этот термин стал известен в XVI в. в значительной степени благодаря использованию его в труде Николо Макиавелли "Государь . Однако необходимо отметить, что лица, выполняю­щие управленческие обязанности, имеются не только в государстве, но и в любом обществе — племени ирокезов, греческом полисе, африканском вождестве. Поэтому тех, кто занят управлением, не­

Глава 14. Монгольская империя и дискуссия.

215

обходимо делить на: 1) общих функционеров, деятельность кото­рых может быть нескольких видов; 2) специальных функционеров, выполняющих обязанности только в какой-то одной области управ­ления; 3) неформальных лиц, чья профессия напрямую не связана с управлением, однако они в силу своего статуса или иных при­чин могут оказывать влияние на принятие решений (родственники, придворные, священники и т. д. ) (Claessen, Skalnik, 1978: 576). Поскольку общие функционеры и неформальные лица существо­вали не только в ранних государствах, но, например, и в вождест-вах, именно категория специальных функционеров может служить критерием государственности. Возможно, это и есть единственный универсальный критерий государственного общества. С предельной лаконичностью суть этого выразил Karl Wittfogel: государство — это управление профессионалов (Wittfogel, 1957: 239).

Кроме того, мы можем назвать организацию управления го­сударством только в том случае, если она состоит из большого количества людей. Государство — это не отдельные лица, зани­мающиеся управленческой деятельностью, а аппарат управления, т. е. совокупность определенных организаций и учреждений. Дан­ные учреждения имеют внутреннюю структуру и состоят из кон­кретного количества сотрудников, получающих вознаграждение за выполнение специальных обязанностей. Структура может включать специализированные подразделения или ведомства (министерства, канцелярии и т. д.) либо, в принципе, не быть институализирована и находиться при дворе, ставке ("штабе" — в концепции М. Вебе-ра) правителя. Необходимо также учитывать, что органы управле­ния гетерархическими обществами отличались от территориальных государств, которые должны были развивать многоуровневые бю­рократические иерархии ( I rigger, 2003: 219-220).

Были ли помощники у Чингиз-хана? Конечно, были. В неко­торой степени управленческие функции он возлагал на телохрани­телей — кешиктенов, которые являлись одновременно и дружиной, и слугами, и гонцами. Кроме того, они проходили подготовку в своеобразной кузнице кадров для имперской администрации. Не случайно после первой инаугурации в списке удостоенных титула тысячников в 1206 г. названы 28 имен тех, кто являлся нукера­ми, кешиктенами или их родственниками (Hsiao Ch'i-ch'ing 1978:

276__hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 14. Монгольская империя и дискуссия..._277

35-36). Еще при Чингиз-хане упоминается категория лиц (Jarcyci). которые являлись общими функционерами — наместниками в за­воеванных территориях, судили, собирали налоги. Дословно этот термин обозначает человека, который ставит печать от имени кага­на (dam — монг. давить; баскак от тюрк, bas — давить) {Allsen. 1987: 46). Кроме них в ставке стали появляться грамотные люди, которые ведали бумагами, канцелярией (hic'cci), хотя многие рас­поряжения первых императоров были только устными.

Однако наличие подданных, отвечающих за те или иные хо­зяйственные 4)ункции при дворе правителя, и существование выс­шего чиновничьего сословия — это далеко не одно и то же. Д\я сравнения можно отметить, что при дворе французских королей XI—XII вв. также были придворные и служащие, отвечавшие за кухню, винные поставки, повозки, лошадей и развлечения. Однако государственный характер двору придавало наличие канцелярии, камерариев — лиц, ответственных за казну и инсигнии королев­ской власти (Стукалова, 2001: 71 — 74). За столетия средневековья и эпохи Возрождения к новому времени численность чиновников в странах Европы возросла еще больше. Гак, в начале XVIII в в Англии было уже около 10 тыс. чиновников, а во Франции 4 тысячи (Волков, 1999: 149, 276).

Однако в государствах Востока чиновников было гораздо больше. По всей видимости, самый многочисленный чиновничий штат был в Китае. Уже в ханьское время в стране было 120 тьи чиновников, а ко времени династии I ан бюрократический аппарат увеличился до 370 тыс. человек. Штат чиновников различных вс домств насчитывал, например, от 64 единиц в ведомстве обще ственных работ, до 319 человек в ведомстве чинов (Бокщанпп 1993: 282, 296, 304). В Я ионии, согласно кодексу " Iайхорё . было около 900 столичных чиновников и около 4,5 тыс. канце ляристов и обслуживающего персонала. В провинции общее числе чиновников составляло 3,7 — 3,9 тыс. (Волков, 1999: 147, 235) В центральном аппарате корейского государства Силла было при мерно 1300 гражданских и 3700 военных чиновников. В корёско. время число военных чиновников возросло на несколько сот чс ловек, количество же гражданских бюрократов увеличилось почт к

в два раза (Волков, 1987: 55, 107). Только к середине XIX в., когда Запад окончательно превзошел по внутреннему валовому продукту (ВВП) и военно-техническим показателям цивилизации Востока, численность чиновников в государствах ядра капиталис­тической мир-системы стала измеряться сотнями тысяч и даже превышать в некоторых странах миллион человек (Волков, 1999:

149, 276).

Исходя из подобных цифр, следует признать, что применитель­но к Монгольской империи периода правления Чингиз-хана нельзя говорить о наличии больших групп специализированных управлен­цев. В одном из разделов "Юань ши", посвященном описанию чиновников (шэньши), было сказано: "Юаньский I ай-цзу возвы­сился из северных земель, он объединил [под своей властью] свой народ. Племена пребывали в дикости, не было системы городов и предместий. Обычаи страны были безыскусственны и великодуш­ны, не было запутанности многочисленных служебных дел, только с помощью темников управляли войсками, с помощью определяв­ших наказание по делам чиновников управляли административными делами и наказаниями. Используемых на этих должностях было не более 1—2 родственников императора и наиболее влиятельных подданных. Когда же обрели Великую китайскую равнину, I ай-цзун впервые учредил десять лу ("дорог" [подробнее об этом термине см.: Schurmanii, 1956: 57 — 58 (note 7) и податное ведом­ство, отобрал конфуцианских сановников для использования их [в этом ведомстве]. Приходивших в подчинение цзиньцев жаловали в соответствии с их прежними должностями: если они были синшэн, или юаньшуай, то и жаловали их должностями синшэна, или юань-щуая. Когда только закладывалось начало, ещё не было времени для установления долговременных законов' (ЮШ, цз. 85). Из данной пространной цитаты следует, что в период правления Чингиз-хана не существовало сложившегося аппарата управления. 1акой аппарат начинает складываться только в период правления Угедея.

Формирование бюрократического аппарата в Монгольском улусе связано с личностью Елюя Чуцая. В 1231 г. Угедей был восхищен умением Чуцая переписывать добычу и хранить ее. Убе­дившись в его способностях, он назначил Елюя Чуцая председате­

278

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

лем государственного секретариата. Этот орган не имел до Хубилая четкой организационной структуры. Но это был настоящий институт, где готовились наиболее важные решения и указы для распростра­нения их на места, выдавались пайцзы, печати и другие атрибуты имперской власти. По совету Чуцая была сформирована система налогообложения завоеванных территорий Китая, заменившая инсти­тут "кормлений" монгольских вождей с выделенной им территории. Чуцай на территории Китая начал активно формировать государ­ственный аппарат из числа бывших конфуцианских бюрократов.

Завершение формирования бюрократического аппарата прихо­дится на годы правления пятого монгольского хагана — Хубилая. Согласно произведенным подсчетам, в юаньское время в Китае об­щее количество ранговых чиновников составляло 22 490 человек, в том числе столичных — 506, дворцовых — 2089, провинциаль ных — 19 895. Из этого числа 6791 были с эму и 15 738 — китайцы С учетом того что монголов должно было быть не менее, чем сэму, общее количество чиновников в юаньское время должно было быть не менее 33 — 34 тыс. человек (Боровкова, 1971: 8).

Таким образом, можно говорить, что развитая форма государ ства у монголов появляется только при Хубилае, когда Монгольская империя трансформируется в династию Юань. Такое государство Классен называет зрелым (mature). Это примерно соответствует тому, что другие исследователи называют "традиционным или "аграрным государством .

11одобный подход к термину государство предполагает, чт<> развитая форма государственности возникла несколько позже, чем это традиционно принять считать. На рубеже 1980—1990-х гг. срн зу несколько исследователей независимо друг от друга пришли к схожим точкам зрения. Использовав идеи политантропологов Е. М. Штаерман (1989) пришла к логичному выводу, что древ ний римский полис был безгосударственным. В классическом по лисе аппарат исполнительной власти отличался крайней малочж ленностью. Не было прокуратуры и полиции, налогов и аппарат.; для их сбора. Только при Августе был завершен процесс создания государства (административный аппарат, преторианская гвардия когорты стражи, профессиональная армия). 11охожие выводы нг сколько позднее, под влиянием Э. I еллнера, сделал Моше Ье

__Глава 14. Монгольская империя и дискуссия..._279

рент о греческом полисе (Berent, 1994; 2000; 2006). Впоследствии аналогичные мысли привели целый ряд исследователей к выводу о билинейности социальной эволюции (Berezkin, 1995; Ehrenreich, Crumley, Levy, 1995; Blanton et al., 1996; Marcus, Feinman, 1998; Bondarenko, Korotayev, 2000; Haas, 2001 etc.).

Еще одной альтернативой государству является социальная эволюция сложных обществ кочевников-скотоводов. Кросс-куль­турные исследования скотоводческих народов показывают, что эк­стенсивная пастушеская экономика, низкая плотность населения, отсутствие оседлости не предполагают институализированной ие­рархии. Из стандартной выборки 186 обществ (Murdock, Provost, 1973) все развитые классовые общества обязательно имеют посто­янную оседлость. Чисто кочевые общества не могут сформировать развитую трехуровневую классовую структуру. Для создания разви­того классового общества необходимо земледельческое хозяйство, которое будет служить основой экономики. И это хозяйство, как правило, должно являться интенсивным земледелием. Корреляция между развитой политической иерархией и земледелием также до­статочно высока. Из 58 сложных вождеств и государств только два имели слабое развитие земледелия (менее 10%) — халха-мон-голы и казахи (Крадин, 2006: 202 — 205).

Эти примеры подтверждают, что кочевые общества могут соз­давать высокую развитую политическую иерархию без развития земледелия. Это предопределило двойственную природу "степных империй' . Снаружи они выглядели как деспотические завоеватель­ные государства, так как были созданы для получения внешних ресурсов. Но изнутри империи номадов оставались основанными на племенных связях без установления налогообложения и эксплуатации скотоводов. Сила власти правителя степного общества определялась его умением организовывать военные походы и перераспределять доходы от торговли, дани и набегов на соседние страны.

Однако если империя Чингиз-хана не была "развитым" до-индустриальным образованием, можно ли ее считать ранним или архаическим государством? I еория "раннего государства" была разработана в середине 1970-х гг. и явилась своего рода ответом на догматические марксистские интерпретации докапиталистичес­

280__/V. hi. Крадин. Кочевники Евразии_

Гл ава 14. Монгольская империя и дискуссия..._281

что представления о вождествах в первой книге о раннем государ­стве были даны как о очень непрочных и стремящихся к разложе­нию структурах (можно даже сказать, что это скорее племена, чем вождества). Согласно нынешним взглядам П. Скальника (Skalnik, 2004: 79), теория раннего государства явилась продуктом соеди­нения ряда идей структурного функционализма, неоэволюциониз­ма и марксистских концепций азиатского способа производства и раннеклассового общества. Сами создатели теории тогда почти ничего не знали о концепции вождества и в первой книге обошли ее вниманием. 1 олько во втором издании был затронут вопрос о различиях между вождеством и ранним государством (Claessen, Skalnik, 1981: 491). Гем не менее и в этой работе представления о вождествах в концепции "раннего государства" были даны как об очень нестабильных и подверженных распаду политических сис­темах (это больше племена, чем вождества), хотя на самом деле хорошо известно, что вождества могли являться очень крупными и устойчивыми к распаду. Иными словами, там, где другие ис­следователи находили вождества, X. Классен и его последователи видели уже ранние формы государства.

Чтобы убедиться в этом, достаточно рассмотреть признаки за­чаточного (inchoate) раннего государства: 1) доминирование кла­новых связей; 2) должностные лица существовали за счет доли собираемой ими редистрибуции; 3) нет легитимной правовой ко­дификации; 4) нет специальных судебных органов; 5) редист-рибуция, дань и поборы не были строго определены; 6) слабое развитие аппарата управления (Claessen, Skalnik, 1978: 22, 641). Кросс-культурный анализ показывает, что только в так называе­мом типичном раннем государстве появляются признаки государ­ственной организации — специальные чиновники, аппарат судей, письменный свод законов и др. (Bondarenko, Korotayev, 2003). Какое это государство, если в нем отсутствует главный критерий государственности — специализированный аппарат управления? Следовательно, концепция раннего государства частично подме­няет концепцию вождества и ряд обществ, которые относятся к зачаточным ранним государствам и вполне могут быть охаракте­ризованы как вождества.

ких обществ. Эта достаточно влиятельная теория оказала большое влияние на отечественную политантропологию. В ней есть немало общего с концепцией "дофеодального общества" советского меди­евиста А. И. Неусыхина, считавшего, что еще до возникновения феодализма в Европе существовали иерархические политические структуры, которые не являлись феодальными. Несколько поз­же к таким же выводам пришел П. Скальник (возможно, не без влияния работ Неусыхина), предположив, что многие политичес­кие структуры доколониальной Африки не были феодальными, и правильнее их было бы обозначить термином раннее государство. Впоследствии эти идеи были развернуты в кандидатской диссер­тации, не защищенной по той причине, что автор был вынужден на длительный период времени уехать из своей страны.

Именно в годы эмиграции у Скальника сформировался твор­ческий союз с X. Дж. М. Классеном, и вышли первые два тома о раннем государстве (Claessen, Skalnik, 1978; 1981). В этих кни­гах, особенно в первой, авторы определяют раннее государство как "централизованную социополитическую организацию для регули­рования социальных отношений в сложном стратифицированном обществе, разделенном по крайней мере на два основных страта, или возникающих социальных класса — на управителей и управ ляемых, отношения между которыми характеризуются политичег ким господством первых и данническими обязанностями вторых законность этих отношений освещена единой идеологией, а ос новной принцип составляет взаимный обмен услугами" (Claessen Skalnik, 1978: 640). Авторы выделили по степени зрелости три типа ранних государств — зачаточные (inchoate), типичные (typi cal) и переходные (transitional) (Claessen, Skalnik, 1978: 22, 641) Ранние государственные образования должны трансформироваться в зрелые государства (mature state) с развитым бюрократическим аппаратом и частной собственностью.

Интересно, что многие из обществ, которые в работах Клаг сена и Скальника описаны как зачаточные ранние государств.! (Claessen, Skalnik, 1978: 593), в книге о происхождении государ ства Э. Сервиса интерпретированы только как вождества (Servia 1975: 150 ff.; см. также: Earle, 1997). Это было обусловлено тем

282

П. H. Крадин. Кочевники Евразии

Кроме того, если проанализировать признаки переходного ран­него государства, то можно увидеть, что это уже сложившееся аграрное или традиционное государство. Здесь родственные связи имеют значение только на самых высших уровнях иерархии. Чи­новники получают жалованье, есть судебный аппарат, письменное право, налоги, многочисленный штат служащих (Claessen, Skalnik. 1978: 22, 641). И сходя из этого, я предлагаю исключить из ти­пологии ранних государств определения зачаточное и переходное государства. По сути, следует признать, что зачаточные ранние государства правильнее называть вождествами.

Можно ли считать империю Чингиз-хана типичным ранним государством? Для типичного раннего государства характерно со­хранение кланово-линиджных связей, но при некотором развитии внеклановых отношений среди управителей (Claessen, Skalnik, 1978: 22, 641). В этом отношении необходимо отметить, что в отличие от большинства империй кочевников территориальное деление наи­более ярко может быть прослежено у монголов в период создания державы Чингиз-хана в 1206 г. В параграфе 202-м "Тайной исто­рии монголов" дается подробный список 95 нойонов, которые были пожалованы в тысячники. Среди них нет близких родственников Чингиз-хана. В основном это его соратники по боевым победам, связанные с ним лично. Однако с течением времени, после смерти основателя державы, на высших уровнях управления возобладали старые клановые отношения. Это может быть прослежено на ос нове изучения длинных генеалогических списков, приведенных в "Сборнике" у Рашид ад-Дина. В то же время в управленческом аппарате остались лица, которые еще при жизни правителя зани­мали высокое положение.

Другой признак раннего государства касается способа получе ния дохода управленческой элиты. Здесь источником существова­ния должностных лиц являются как "кормления" за счет контро­лируемого населения, так и жалованье из центра (Claessen, Skalnik, 1978: 22, 641). По этому пункту необходимо заметить, что нет данных о наличии при жизни Чингиз-хана регулярных выплат функ­ционерам. Позднее, в годы царствования Угедея, на территории Северного Китая чиновники также не получали платы. Они жили

Глава 14. Монгольская империя и дискуссия.

283

за счет подчиненного им населения. Жалованье, хоть и небольшое, было введено только при Хубилае, чтобы чиновники прекратили обирать народ и вымогать взятки (Мункуев, 1965: 117).

Один из важнейших признаков раннего государства — появле­ние письменного свода законов (Claessen, Skalnik, 1978: 22, 641). I 1одлинником Ясы ученые не располагают. Имеются только раз­личные пересказы историков. Эти сведения были подвергнуты убе­дительной критике (Ayalon, 1971). П. Рачневски считает, что при Чингиз-хане так называемая Яса представляла собой совокупность записей различных изречений и распоряжений хана по разным поводам. Эти изречения нельзя считать юридическим документом систематичес­кого характера (Ratchnevsky, 1983: 164—165). И. де Рахевилц полага­ет, что Яса существовала как устный, а позднее записанный свод запретов и правил, в который не дозволялось вносить изменения. Вследствие этого Яса могла стать основой юридического кодекса (букв, "телом фундаментальных законов" — "body of fundamental law"). Однако Яса не была четко разработанным юридическим кодексом. После разделения Монгольской империи значение Ясы утратило былую силу (Rachewiltz, 1993: 102 — 104). Самое уди­вительное заключается в том, что текст Ясы был запретным для большинства людей. Доступ к ней имели только некоторые потом­ки Чингиз-хана. В данном случае можно говорить об эмбриональ­ных формах права. Ясу нельзя считать целостным сводом законов, подобно различным раннесредневековым Правдам — Вестготской, Салической. Русской и т. д.

Следующий признак раннего государства — наличие специ­ального аппарата судей, разбирающих большинство юридических вопросов (Claessen, Skalnik, 1978: 22, 641), споров и конфликтов. Известно, что такого рода орган функционировал ранее 1206 г., например, судебные полномочия были вменены Бельгутаю (Козин, 1941: § 154; Rachewiltz, 2004: 771). В 203-м параграфе "Тайной истории монголов" говорится о том, что Чингиз-хан поручил в 1206 г. Шиги-хутуху заниматься судебными разбирательствами (Rachewiltz, 2004: 135 — 135, § 203). В помощь ему были даны дружинники (Козин, 1941: § 234). И хотя подобные лица (jarcyci), похоже, имели гораздо более широкой круг обязанностей, все-таки

284____//. IT. Крадин. Кочевники Евразии__

Глава 14. Монгольская империя и дискуссия.

285

Таким образом, из шести признаков раннего государства в им­перии Чингиз-хана можно уверенно найти только два (внеклановая администрация, судьи). В этом обществе отсутствуют главные приз­наки раннегосударственного общества — налоги, письменное право, бюрократический аппарат. Как правильнее назвать такое общество? В имперских конфедерациях кочевников была многоуровневая ие­рархия, даже две параллельные формы иерархии — социальная в понятиях родства и военная. 11ервой формой политической иерар­хии является вождество. 11оэтому я предложил для обозначения таких структур термин суперсложное вождество (Крадин, 1992). Суперсложное вождество в форме кочевых империй — это уже реальный прообраз государства. Если численность сложных вож­деств измеряется, как правило, десятками тысяч человек, то чис­ленность суперсложного вождества составляет многие сотни тысяч и даже больше (применительно к кочевым империям Центральной Азии в пределах 1 —1,3 млн человек).

По мере роста Монгольской империи за счет все новых и новых завоеваний возникала потребность в освоении покоренных территорий. Здесь кочевники могли использовать две противопо­ложные модели: 1) уничтожение городов, земледельческого на­селения, превращение полей в пастбища для скота; 2) усложне­ние собственных органов управления — седентеризация правящей элиты в городах, создание бюрократического аппарата, введение письменности и делопроизводства по китайскому образцу. В этом связи нелишним будет напомнить разногласия, которые появились внутри монгольской элиты между сторонниками милитаристической и пацифистской партии. 1 1оскольку завоеванными территориями не­возможно управлять с помощью традиционных институтов кочевого общества, империи была необходима принципиальная модернизация органов управления. В афористичной форме мысль о непримени­мости номадных институтов власти к управлению земледельческим государством отражает знаменитая фраза Елюя Чуцая, сказанная Угедею о том, что кочевники могут завоевать Китайскую империю, но управлять ею, сидя на коне, невозможно (Мункуев, 1965: 19).

С течением времени монгольская элита избрала именно этот путь. Можно уверенно утверждать, что в период правления Угедея

факт начального фомрирования аппарата судей свидетельствует в пользу признания империи Чингиз-хана ранним государством.

Еще один признак раннего государства — налоги (Claessen. Skalnik, 1978: 22, 641). Во времена Чингиз-хана с кочевников налоги не взимались. В " I айной истории" глагол qubciri ~ "со­бирать" и производные от него использовались для обозначения реципрокации и редистрибуции. Только в 279-м параграфе этот термин применен в другом смысле, т. е. как налог. Это были слова Угедея, вероятно, сказанные на курултае 1229 г., о необходимости взимания одной овцы со ста голов животных. С этого времени можно вести отсчет о взимании налогов с кочевников. С земле­дельцев при жизни Чингиз-хана монголы налогов не собирали. Основной формой их дохода была военная добыча. I олько после смерти Чингиз-хана, по мере завоевания территории Цзинь, по предложению Елюя Чуцая в 1231 г. были установлены налоги.

С амая большая сложность, возникающая у исследователей, найти определение — сколько людей могут составить государство и, соответственно, сколько не могут. Согласно уточнению Классена в личном письме к автору, это могли быть даже несколько человек ("this apparatus can be limited to a few functionaries only"). 1 рудно согласиться с данной точкой зрения, ведь в таком случае стирает ся грань между вождеством и ранним государством. Я не могу в настоящий момент предложить решение этой проблемы. Однако хочется напомнить заключительные строки самого первого цзюа­ня летописи, в которых высказывается сожаление, что в период правления Чингиз-хана не существовало специальных чиновников, которые бы могли подробно записать все его деяния, и поэтому многое кануло в Лету. Китайские средневековые летописцы ин туитивно понимали, что в империи Чингиз-хана нет развитой бю­рократии. Еще более откровенно звучат упомянутые выше первые строки 85-й главы этого исторического произведения, посвященной описанию чиновничества. 1 ам сказано, что при Чингиз-хане нравы были просты и сердечны, не имелось запутанных дел и служб, вся администрация сводилась лишь к военачальникам и судьям. Всего подобных лиц из числа ханских родственников, ближайших друзей и нойонов были считанные единицы.

286

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

государственность сложилась окончательно (из шести признаков Классена фиксируются четыре). В результате возникла гигантская трансконтинентальная империя, в которую входили многие народы и государства Старого Света. В этой империи кочевники-монголы занимали господствующее политическое положение, но составля­ли лишь незначительный процент численности населения и играли небольшую роль в экономическом секторе. Важно помнить, что это был особый, весьма специфический мир, во многом чуждой и непривычный представителям оседло-земледельческих госу­дарств. Он может быть понят и осмыслен только в том случае, когда мы попытаемся посмотреть на него глазами соплеменника степняка — воина и скотовода. У представителей оседло-город­ских цивилизаций был несколько иной взгляд на природу мира номадов. Мы также должны иметь его в виду. Однако это не умаляет ни оригинальности политических систем монгольских кочевников, ни их вклада в мировую историю.

ГЛАВА 15

ЧИНГИЗ-ХАН И ДОИНДУСТРИАЛЬНАЯ ГЛОБАЛИЗАЦИЯ: МИР-СИСТЕМНАЯ ПЕРСПЕКТИВА*

Одним из наиболее популярных методологических подходов последних десятилетий является мир-системный подход. У его ис­токов стоял французский историк Ф. Бродель. В работах этого ученого была выдвинута идея о "мир-экономиках", которые свя-нывали торговыми потоками различные регионы и культуры в еди­ное социальное пространство. Впоследствии эта идея была развита И. Валлерстайном. Главный предмет его исследования — капита­листическая мир-система, возникшая в Европе в XVI~XVII вв. Именно она является подлинно глобальной системой, охватываю­щей все страны и народы. Однако в 1989 г. Ж. Абу-Луход вы­пустила книгу "До европейской гегемонии" (Abu-Lughod, 1989), в которой завоевания монголов расцениваются как важнейший фактор создания первой по-настоящему глобальной мир-системы XIII в., что впоследствии дало возможность сравнить по значимости эти процессы с "большим взрывом в истории Вселенной (Ashe,/, 1993: 33). Значимость этой работы заключается в том, что Абу-Луход первой обосновала единство мира до эпохи гегемона капитализма.

Важнейшим компонентом этой мир-системы XIII в. были тор­говые пути. Ж. Абу-Луход пишет, что главный вклад монголов в мировую историю заключается в том, что они создали среду, благоприятную для развития культурных и торговых обменов.

'Доклад на VIII международном конгрессе монголоведов (Улан-Натор, 2006).

288_/У. Крадин. Кочевники Евразии___

_Глава 15. Чингиз-хан и доиндустриальная глобгь\изация... 289

В течение короткого времени это сломало барьер между странами и цивилизациями, открыло путь мощным потокам товаров и идеи {Abu-Lughod, 1989: 154). П ервеишим условием развития междуна родной торговли стала безопасность. Была создана инфраструктура для беспрепятственного передвижения торговых караванов, посте­пенно сформировалась сеть караван-сараев и станций. Джувейш: сообщает, что после 1206 г. на территории Монголии установился мир и порядок, вследствие чего дороги стали безопасными, и эт( ■ привело к активизации торговой деятельности (Juvaini, 1997: 77).

Другим важным катализатором развития торговли явились усо вершенствования в финансовой области — формирование вексельной системы и развитие системы кредитования, появление бумажны1' денег в Китае {Seaman, 1991: 5—6). Уже в 1236 г. по представле ниш Елюя Чуцая были выпущены бумажные деньги на сумму 1' тыс. слитков серебра (Бичурин, 1829: 261).

При быстрой езде на почтовых лошадях путь от Золотой Ордь до столицы империи Юа нь занимал более 200 дней (Кычапон 2002: 32), а при более спокойных темпах передвижения, например от Черного моря до Ханбалыка, дорога занимала не менее 30f диен {Abu-Lughod, 1989: 183). С товарами братья Поло преодо ммм расстояние от Монголии до Средиземноморья примерно < три i половиной года (Книга Марко Поло, 1956: 48, 50). Од»ыг информация по степи распространялась гораздо быстрее. Несмотр; на то, что в те времена не было каких-либо технических средств, в* линий хан задолго узнал, что в его сторону движутся братья 1 1о-и выслал к ним за 40 дней сопровождающих (там же, 50).

1 Несомненно, торговля стала в монгольскую эпоху намного бо v прибыльным делом, чем ранее. Угедей давал купцам и перек\ щикам за товары вдвое больше их стоимости. По свидетель* 11 Джувейни, в этот период многие заработали большой капитал . достигли значительного процветания (Juvaini, 1997: 132). Стремя превзойти славу о щедрости своего отца, 1 уюк покупал товары купцов в несколько раз дороже, чем предлагали сами торгов:. (Juvaini, 1997: 259-260). Of Зычная торговая пошлина была ч\ 1 более 3% (Книга Ма око 1 1оло, 1956: 310). Т орговые пошлины товары из Индии и других стран могли достигать 10% (там ,! 163. 310)

Даже Папа Римский, осознав все выгоды транзитной торговли через Орду, предоставил купцам полную свободу действий. На Черноморском побережье как грибы возникли генуэзские коло­нии: Солдайа (Судак), Кафа (Феодосия). Тана (Азов) и др. В XIII в. генуэзцы бороздили не только Черное, но и Каспийское море. Итальянцы вывозили из своих колоний меха, кожу, лоша­дей, воск, ладан, зерно, соль, вино, некоторые предметы роскоши (Келлер, 2002: 119). Монгольские ханы использовали их как своих посланников к Папе Римскому (Abu-Lughod, 1989: 169). "Пер­венство степного — северного — пути по отношению к южному, идущему от Трапезунда через Зиганское ущелье в Понтийских горах к Тебризу, утвердилось уже после падения владений кресто­носцев в Сирии (1291) и с изданием папского запрета на торговлю с Египтом. Существенную роль для становления золотоордынского степного пути сыграли открытие Палеологами в 1261 г. черномор­ских проливов и политическая интеграция северо-восточной части Понтийского побережья в состав Золотой Орды. Развитию мар­шрутов Шелкового пути в условиях централизованного государс­тва способствовала система мер, нашедшая выражение в создании двух черноморских латино-ордынских буферных зон — крымской (под контролем Солтаха) и приазовской (под контролем Азака), ту же цель преследовали низкие ставки таможенных сборов' (Кра-маровскии, 2001: 15).

После смерти Мунке на некоторое время дороги стали небезо­пасны, поскольку монгольский мир раскололся на две политичес­кие фракции. Можно было легко угодить в плен (Книга Марко Поло, 1956: 45, 65). Однако после завершения смуты положение стабилизировалось. Даже несмотря на то, что Хубилай перенес столицу империи в Ханбалык, значение Каракорума как важно­го центра торговых коммуникаций не утратилось полностью. Об этом, в частности, свидетельствуют раскопанный неподалеку от се­верного вала городища могильник с мусульманскими захоронени­ями этого времени, а также находки серебряных золотоордынских монет 1340-х гг. (Войтов, 1990: 133, 140, 146).

Фактически до 1370-х гг. торговля с Востоком через золотоор-дынские владения была совершенно безопасной. В знаменитом Ка­талонском атласе 1375 г. около Сарая изображен караван купцов,

290

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

направляющийся на Восток. Рисунок снабжен надписью: "Этот караван вышел из Сарая, чтобы отправиться в Китай". Опытные люди рекомендовали брать с собой только муку, соленую рыбу и переводчика (по возможности, женщину). Все остальное, особенно мясо, в дороге можно было найти в достаточном количестве (Ге кенъян, 2002: 97, 98).

Развитие торговли стимулировало развитие товарно-денежных отношений. Постепенно в различных областях империи развивается чеканка монет. При Мунке были восстановлены центры чеканки монет в Бухаре, Отраре, Харате, Мосуле и других крупных горо­дах. В годы его правления было выпущено в обращение гораздо больше монет, чем в царствование его предшественников (AJJsen. 1987: 182-183). Активно фунционировали монетные центры в сто лице Золотой Орды и Хорезме, на Кавказе (Пономарев, 2002) Это привело к тому, что с течением времени была проведена моне тизация — натуральные подати были заменены денежным налогом (AHsen, 1987: 171-186).

По мере увеличения объемов международной торговли возник­ла серьезная проблема — как конвертировать одни виды валюты в другие, особенно если в западной части Евразии чеканили мо неты из драгоценных металлов, тогда как в Китае существовали медные и даже бумажные деньги. Этот вопрос был еще более важен в связи с тем, что развитие товарооборота тормозилось необходимостью возить с собой крупные суммы денег для про ведения торговых операций. Постепенно такая ситуация привела к возникновению кредитной системы. Это позволяло торговцам на основании бумажных обязательств получать деньги для веде ния финансовых операций в чужом городе и даже за границей а расплачиваться наличными средствами по возвращении домой Несомненно, подобная система предполагала определенный риск который старались минимизировать посредством создания сети семейно-родственных торговых предприятий, разного рода това риществ и корпораций. В такой системе ответственность возла галась не только на конкретного человека, но и на всю группу в которую он входил. Это послужило еще одним стимулирую щим обстоятельством развития международной торговли XIII XIV вв. (Abu-Lughod 1989: 15-16).

Глава 15. Чингиз-хан и доиндустриалыюя глобгьшзация..

291

С течением времени в империи остро встал вопрос об унифи­кации денежного обращения. 1 . Оллсон (AHsen, 1987: 180-182) полагает, что роль универсальной валюты выполнял слиток серебра (монг. - siike, кит. — тин, перс. — balosh, уйг. — yastug). О том, что в Монгольской империи указанного времени существовала по­добная практика, известно из записок Г. Рубрука, который оши­бочно назвал слиток яскот (iaskot, ошиб. от yastug) и сообщил, что он весит десять марок (Rockhill, 1900: 156). Джувейни сообщает, что балыш составляет 50 золотых или серебряных мискалей или около 75 динаров Рукн ад-Дина (Juvaini, 1997: 23). С этой точки зрения слиток действительно мог использоваться как универсаль­ная валюта, которая имела свое соотношение со всеми денежными системами, использовавшимися в метрополии. Однако насколько был велик "серебряный запас" кочевой империи — вопрос не из простых. На XIII в. приходится конец так называемого "серебря­ного голода", вызванного истощением источников добычи серебра, что привело к активизации выпуска золотых монет (Пономарев, 2002: 9). Не надо также забывать, что многая часть запасов из дворцовых кладовых раздавалась в виде подарков. Поэтому мож­но допустить, что так называемый слиток, или балыш, являлся не столько реальным средством обмена на местные валюты в меж­дународных торговых операциях, сколько виртуальной унифициро­ванной мерой подсчета денег и финансовых расчетов.

Важное место в мир-системных отношениях XIII в. занимал обмен товарами престижного потребления. Как свидетельствует Рубрук, в ставку монгольских хаганов нескончаемым потоком тек­ли престижные товары. "Из Катайи и других восточных стран, а также из I 1ерсии и других южных стран им доставляют шелковые и золотые материи, а также ткани из хлопчатой бумаги, в которые они одеваются летом. Из Руссии, из Мокселя (Maxel), из великой Булгарии и Паскатира, то есть великой Венгрии, из Керкиса (все эти страны лежат к северу и полны лесов) и из многих других стран с северной стороны, которые им повинуются, им привозят дорогие меха разного рода, которых я никогда не видал в наших странах и в которые они одеваются зимою (Рубрук, 1957: 98). С течением времени развитие торговли и поступление в монголь­ские степи богатой военной добычи привели к резкому падению цен на предметы роскоши и ткани (Juvaini, 1997: 22).

292

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Создание Монгольской империи стимулировало развитие тек­стильного производства в Западной Азии и поступление тканей в Монголию и Китай. Т. Оллсон полагает, что это было обусловлено давними традициями космологии и символами высокого статуса народов степи. Символы предназначены для маркировки высших и низших групп, отражения в культурно-ритуальной форме реаль­ных политических связей и структур (Бурдье, 2005). Существует много разнообразных символов власти (Крадин, 2004: 141 — 148). Однако у кочевников накопление материальных богатств в зна­чительной степени ограничено подвижным образом жизни, что предполагает, с одной стороны, яркие, но, с другой — достаточно легкие и транспортабельные маркеры высокого статуса. С давних времен в культурном мире степняков таковыми выступали лошадь, богато украшенный пояс, оружие, парчовый халат и головной убор (Allsen, 1997: 102-104; Доде, 2005).

Шелковые ткани не только выполняли важную гигиеническую функцию, но и символизировали положение их обладателя в обще­стве. Отсюда понятно, почему расшитые золотом ткани так были популярны у монгольских ханов. Они представляли собой предмет престижного потребления, и эти товары были важным ресурсом политической власти в обществе номадов. "Не найдется ли и для меня хоть шнурка от золотого пояса, хоть лоскутка от своей баг ряницы , — с такой просьбой обращается правитель турфанских уйгуров к Чингиз-хану (Козин, 1941: § 238). "Богатые одеваются в золотые да в шелковые ткани, обшивают их перьями, мехами — собольими, лисьими, горностаем, чернобурой лисицей. Упряжь у них красивая, дорогая', — свидетельствует венецианский путе шественник (Книга Марко Поло, 1956: 90).

Правители Монгольской империи требовали от зависимых вла дений различных способов демонстрации лояльности: 1) лично го прибытия в ставку кагана; 2) отправки ко двору сыновей или младших братьев в качестве заложников; 3) проведения переписи, 4) мобилизации рекрутов; 5) сбора и отсылки налогов или дани. 6) приема даргучи (баскаков); 7) в некоторых случаях создания и поддержания ямской службы (Allsen, 1987: 114).

При этом в каждом из завоеванных улусов монголы вели себя по-разному (Halperin, 1983). Неодинаково они воспринимались и

Глава 15. Чингиз-хан и доиндустриальная глоба^шзация... 293

завоеванными народами. В Китае монголы вписались в классичес­кую схему смены династий вследствие нарушения предыдущим императором повелений Неба. В результате Монгольский улус пе­реродился в династию Юань. Однако если кидани и чжурчжэни (особенно последние) твердо шли по пути китаизации, то монголы остались большими "варварами", чем их предшественники. Им­ператорская семья заимствовала китайский церемониал, но этни­ческое противостояние между завоевателями, другими народами и китайцами сохранилось. В общей сложности за сто с лишним лет политического господства они не растворились среди местного населения.

Ильханы пошли по пути прямой идентификации с местной структурой власти. В Иране и Средней Азии имелись обшир­ные пустыни и пастбища, соседствовавшие с оазисами сельской и городской жизни. Ислам больше христианства и буддизма соответствовал воинственному образу степняков (Fletcher, 1986). В результате монголы заняли нишу предшествовавшей им тюрк-ско-арабской местной господствующей элиты и воспринимались исламской философией через призму циклической парадигмы воз­никновения и гибели номадической государственности (например, в концепции Ибн Халдуна).

Совсем иначе обстояло дело на Руси. По соседству с рус­скими княжествами имелись большие территории, пригодные для занятия кочевым скотоводством. Это позволяло ханам Золотой Орды контролировать внутреннюю ситуацию на Руси, не прибегая к необходимости размещения больших гарнизонов в покоренной стране. Поскольку основные геополитические интересы Джучндов были сосредоточены вокруг так называемого северного 111елкового пути (Хорезм, I 1оволжье, I 1ричерноморье), их устраивала поли­тика косвенного управления русскими княжествами через институт ярлыков. Следует отметить, что в православной концепции ми­роздания не нашлось места для обоснования подчинения славян "нехристям''-монголам. Признавался только факт военного пора­жения, но отрицалось завоевание и включение русских княжеств в состав Монгольской империи (Halperin, 1985: 65 — 74). Косвенное отражение этого можно найти даже в современных школьных и вузовских учебниках, где придан факт подчинения Руси Зо\отой

294

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Орде, но на картах русские княжества обозначены не как часть Орды, а как суверенные владения. Отсюда и возник столь нездо ровый ажиотаж вокруг полемики о "татаро-монгольском иге".

Постепенно на карте средневековой мир-системы стали фор­мироваться новые экономические узлы, которые стягивали вокруг себя потоки материальных и престижных товаров, властных ресурсов, больших масс населения. С течением времени, подобно Каракоруму, ставки Чингизидов превращаются в настоящие города. Для обеспече­ния нужд элиты по соседству с местами ее проживания сосредоточи­ваются ювелиры, мастера по выделке искусных тканей и изысканных одежд, строители дворцов и других крупных сооружений.

Ибн Ьатута описывает столицу Золотой Орды как многонасе ленный город с широкими улицами и дворцами, богатыми усадь С>ами, ремесленными кварталами, шумными базарами и храмами разных конфессий. Однажды Ибн Батута решил объехать весь Сарай; выехав рано утром, он только к полудню добрался до дру гого конца города. Отобедав и помолившись, он вернулся домой только к закату. "Город Сарай, — констатирует он, — один из кра сивейших городов, достигший чрезвычайной величины, на ровной земле, переполненной людьми, с красивыми базарами и широкими улицами... все это сплошной ряд домов, где нет ни пустопорожние мест, ни садов" ( /изепгаузен, 1884: 306). Можно себе предст.е вить каковы были размеры этого средневекового мегаполиса. Даже если допустить, что Ибн Ьатута ехал в течение четырех чаоче (с восьми до полудня) не спеша, со скоростью около трех к и лометров в час, то диаметр города приблизительно составлял н-менее 12 километров!

В 1260 г. Хубилай перенес столицу из Каракорума в Каипш (Шанду), а в 1264 г. в Яньцзип (Пекин). В 1271 г. он отстро­ил новый город с огромным дворцом. "Колонны и пол в нем це­ликом из мрамора, он очень красив и наряден; вокруг него четыре двора, один от другого на расстоянии полета стрелы. Внешний (двор) - для дворцовых слуг, внутренний для сидения эмиров которые собираются здесь каждое утро, третий — для стражи и четвертый — для приближенных" (Раишд ад-Дин, I960: 174) 1 ород получил название Ханбалык (Дай-ду, Ханбалгасун, Иск. ниийслэл - Великая столица).

Глава 15. Чингиз-хан и доиндустриальная глобализация... 295

С искренним восторгом описывает Ханбалык не привыкший к подобным масштабам роскоши венецианец Марко Поло: "Домов и народу в этом городе, и внутри, и вне, превеликое множество... н предместьях жителей более, нежели в городе, там пристают и живут и купцы, и все, кто приходит по делам; а приходит многое множество ради великого хана... везут сюда драгоценные камни, жемчуг и всякие другие дорогие вещи. Все хорошие и дорогие вещи из Катая и других областей привозят сюда; и все это для государей, что живут здесь, для их жен, д/я князей, для великого множества военных людей и для тех, что приходят сюда, ко двору великого хана... много здесь товаров продается и покупается. Каж­дый день, знаете, приезжает сюда более тысячи телег с шелком; ткутся тут сукна с золотом и шелковые материи (Книга Марко Поло, 1956: 119).

Столь же красочно венецианский путешественник описывает столицу Хулагу город Гебриз. "Выделываются тут очень дорогие, золотые и шелковые ткани. Торис на хорошем месте; сюда свозят товары из Индии, из Бодака (Багдада), Мосула, Кремозора и из многих других мест; сюда за чужеземными товарами сходятся ла­тинские купцы. Покупаются тут также драгоценные камни, и много их здесь. Вот где большую прибыль наживают купцы, что приходят сюда... и много тут всяких людей; есть и армяне, и несториане, и якобиты, грузины и персияне, и есть также такие, что Мухаммеду молятся (там же, 60). Все это можно рассматривать как поощ­рение лояльности многочисленных иностранцев, живших в столице империи, и помощь в сохранении ими своей этнической идентичнос­ти. Возможно, это иногда создавало эффект снежного кома: одна группа, которая уже освоилась в новом месте, стимулировала приезд с родины новой группы мигрантов (Allsen, 2001: 196).

Подобные примеры наглядно показывают, как изменили сред­невековый мир походы монгольских ханов. Несомненно, главное значение Монгольской империи для мировой истории заключа­лось в том, что монголы замкнули цепь международной торгов­ли в единый комплекс сухопутных и морских путей. Впервые все крупные региональные составляющие средневековой мир-системы (Европа, исламский мир, Индия, Китай и Золотая Орда) оказа­лись настолько интегрированными в единое макроэкономическое

296

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

пространство {Abu-Lughod, 1989; 1990), что это привело к гло­бальному информационному, технологическому и культурному об­мену между цивилизациями Старого Света. Сила связей оказалась настолько велика, что даже после изгнания монголов из Китая и разгрома 1 имуром столицы Золотой Орды система международ­ной торговли сократилась, но не исчезла целиком. Это видно хотя бы по одной из сделок, заключенной в Сарае в 1438 г. средне­азиатским купцом, который закупил товаров на 45900 динаров. Из перечисленных в финансовых документах товаров шелк и атлас-названы китайскими, полотно — европейским, а сукно — русским. Процент прибыли от торговли был, с нашей точки зрения, фантас­тическим: сукно — 66%, шелк и полотно — 300%, атлас — 433% (Крамаровский. 2001: 15).

Оценивая роль империи Чингиз-хана и его преемников в ми­ровой истории, необходимо констатировать, что монгольские заво­евания принесли гибель многим народам и цивилизациям. Злу и насилию не может быть никаких оправданий. В то же время было бы неправильно преувеличивать степень и характер разрушений, совершенных монголами. Еще в первой половине прошлого столе­тия археологическими исследованиями установлено, что разгром Ургенча 1 имуром в 1388 г. имел более катастрофические послед ствия, чем взятие этого города Чингиз-ханом в 1231 г. (Якубов ский, 1930: 20). Можно считать вполне объективным свидетельс тво Джувейни о завоевании Чингиз-ханом Средней Азии: "Волны несчастий вздымались от татарского войска, но он не успокоил еще свое сердце местью (за резню купцов. — Н. К.) и не заставил течь реки крови, как было написано пером Рока на свитке Судьбы Когда же он взял Бухару и Самарканд, он удовлетворился одно кратной резней и грабежом и не дошел до крайности массового уничтожения. А что до соседних территорий, которые подчиня лись этим городам или граничили с ними, поскольку они большей частью повиновались, рука погибели не коснулась их в полиоп степени. И впоследствии монголы усмирили выживших и нристу пили к восстановительным работам, так что в настоящее время т. е. в 638/1259 — 1260 гг., процветание и богатство этих земель в некоторых случаях достигли своего первоначального уровня, в других близкого к нему. По-иному обстоят дела в Хорасане г

Глава 15. Чингиз-хан и доиндустриа.\ьная глоба.\изация... 297

Иране, в странах, подверженных постоянной малярии и лихорадке: каждый город и каждое селение много раз там были разграблены И истреблены и долгие годы страдали от беспорядков' (Juvaini,

1997: 96-97).

Русские княжества были подвергнуты масштабному разорению. Были разграблены и сожжены такие столичные центры, как Киев, Рязянь, Владимир, не считая других крупных по тем временам древнерусских городов, а также городков и ближайшей сельской округи. Факт разорения городов хорошо подтверждается археоло­гическими свидетельствами, многие из которых, например, Деся­тинная церковь в Киеве, стали уже хрестоматийными примерами. Значительная часть из оставшихся в живых горожан была уведена в плен. Многие из полоненных являлись высококвалифицирован­ными мастерами в различных ремеслах. Естественно, дефицит спе­циалистов сказался на качестве технологий, что хорошо прослежи­вается, например, в изделиях первой необходимости, в частности на гончарстве. Керамические сосуды, относящиеся ко времени пос­ле похода Бату на Северо-Восточную Русь, нередко сделаны из плохо промешанного теста и отличаются некачественным обжигом. Часто можно фиксировать значительные искажения от устоявших­ся пропорций, что явно свидетельствует о потере сложившихся навыков и приемов гончарства. Подобные изделия делались либо непрофессионалами, либо чудом уцелевшими в ходе нашествия подмастерьями, учениками (Кадиева, 2003).

Однако было бы неправильно все последствия кризиса Руси в XIII в. списывать только на монголов. Помимо внутриполитичес­кого кризиса, выразившегося в неспособности князей объединиться и дать отпор захватчикам, можно говорить о широком комплексе разнонаправленных изменений, вызванных различными объектив­ными и достаточно случайными обстоятельствами (Феннел, 1989). После походов Бату одни города сравнительно быстро восстанови­лись (Серенск, Переяславь Рязанский и т. д.). для других процесс восстановления затянулся на более длительный срок. Возможно, сильно пострадали столичные города — Киев, Рязянь и Влади мир. Но упадок иных городов не был напрямую связан с Батые-ным нашествием. Гак, утеря лидирующих позиции крупнейшего городского центра домонгольского времени на территории ( евер

298

Н. Н. Кралин. Кочевники Евразии

ной Руси — Белоозера — была обусловлена кризисом промысловой экономики в регионе, возникшим в связи с сокращением добычи пушнины. Ростову удалось избежать полного разгрома в 1238 г., однако он неоднократно подвергался набегам со стороны как татар, так и соперничающих русских княжеств в более позднее время, что привело впоследствии к угасанию города. Изучение динамики сельских поселений Северо-Восточной Руси показывает, что запус­тение сложившейся системы расселения и складывание новой были обусловлены различными палеоэкологическими и социально-эконо­мическими факторами {Макаров, 2003).

Более того, далеко не всегда археологические свидетельства пожарищ, насильственной смерти и разрушений следует связывать с походами Бату. В том же Киеве часть разрушений могла быть вызвана землетрясением 1230 г. или более поздними погромами 1416 и 1482 гг. (Ивакин, 2003). Следует иметь в виду, что по­тери монголов также были велики (что никоим образом не оправ­дывает их завоеваний). Наступающие, как правило, терпят боль­шие потери, чем обороняющиеся. По некоторым предположениям, только по время первого русского похода монголы потеряли из 70 тыс. воинов примерно 25 тыс. убитыми и чуть меньше ранеными (Хрусталев, 2004: 151). Возможно, именно по этой причине Батл был вынужден на несколько лет отложить поход на Южную Рус ь и Европу.

В целом нельзя не признать, что первоначальные завоевания производились с особенной жесткостью, которая должна была внушить страх и парализовать возможное сопротивление. Однако разрушения не имели тотальный характер как по времени, так и пи масштабам (Biran. 2004: 353). Как только монголы окончатель но осознали, что налогообложение приносит больше доходов, чем грабеж (в период правления Мунке). они кардинальным образом изменили всю внутреннюю политику {Allsen, 1987).

11осле монгольских завоеваний принципиальным образом изме­нилась геополитическая расстановка сил в Старом Свете. В восточ ной части исламского мира центр сместился от Багдада к Гебризу. в С редней Азии — от Баласагуна к Алмалыку, в Восточной Евро пе — от Киева к Сараю и затем к Москве, в Китае — от Кайфьшп к Пекину. Надо отметить, что центральные позиции Москвы и

Глава 15. Чингиз-хан и доиндустриальная глобализация... 299

I 1екина остаются до сих пор. Монголы объединили весь Китай м единое государство. Более того, они заложили 4>ундамент для создания китайской государственности в современных границах, включая Тибет, Синьцзян, Внутреннюю Монголию и Маньчжу­рию. Сегодня китайская историография настойчиво подчеркивает многоэтничный символ юаньского общества как важнейший вклад и национальное строительство КНР (Biran, 2004: 354-355).

Значительное влияние монголы сыграли в российской истории. Благодаря их посредничеству из Китая на Русь пришла практика обращения ниц к правителю — челобития и наказаний неплатель­щиков налогов палками по пяткам (Dewey, 1988: 268). Монго­лы заложили основу для последующего возвышения Московского царства, которое выступало впоследствии как преемник Золотой Орды и сыграло главную роль в процессе централизации России, о чем много писали в своих работах сторонники евразийства (Вер­надский, 1997). Созданная монголами почтовая служба сохрани­лась в Китае, Иране и России. Монгольские военные учрежде­ния нашли свое продолжение в минское и цинское время. Русские князья использовали принципы военного строительства, стратегию и тактику монголов вплоть до появления огнестрельного оружия (Halperin, 1983: 230, 1985: 91).

Монгольские завоевания способствовали началу масштабных миграционных процессов, культурных контактов, зарождению но­вых вкусов и моды, формированию космополитизма. Европейцы заключали браки с татарами Золотой Орды, давали своим детям имена, которые происходили от имен степняков: Алаопе (от Ху-лагу), Кассано (от Газаиа), Абага (от Абака) и др. (Iскеш>ян. 2002: 96—97). Влияние монгольского мира прослеживается даже в одежде. К XIV в. в Европе вошло в моду так называемое "татарское платье". В 1331 г. перед рыцарским турниром через улицы Лондона проехала процессия английских всадников, шест­надцать из которых были одеты в одежды и маски татарского покроя. Двести пятьдесят подвязок из татарской ткани (темно-синего цвета), инкрустированной золотой вышивкой, были сделаны для рыцарей ордена Подвязки (Allsen, 1997: 1). Свидетельств взаимообмена культурными и материальными ценностями можно привести множество, например, с Ближнего Востока лапша попа­

300

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

ла в Китай и Италию, где стала одним из основных националь­ных блюд (Amitai-Press, Morgan. 1999: 200—223). Европейцы познакомились с технологией перегонки спирта, не говоря уже о таких принципиальных для Запада открытиях, как компас, порох и книгопечатание. Элементы китайской живописи и декоративного искусства вошли в среднеазиатское искусство, так же как средне­азиатская парча попала на Дальний Восток (AHsen, 2002а: 17).

Как пишет Т. Олсон, едва ли правильно рассматривать дви­жение товаров и технологий в монгольскую эпоху как улицу с односторонним движением. Китайские техники и инженеры сопро­вождали монгольские армии, вторгавшиеся в страны ислама. Зна­чительные группы населения с территории империи Цзинь были переселены в Мерв и I ебриз для занятия ремеслом и сельским хозяйством, п о приказанию Хулагу были построены буддистские храмы на территории Хорасана, Армении и Азербайджана. Ар­хеологи исследовали остатки одного такого храма неподалеку от Мерва. Конструкцию этих сооружений объединяют местные и дальневосточные строительные традиции. В городах существовали китайские кварталы (AHsen, 2002а: 14 —13).

Подобные заимствования были многочисленны в Монгольской империи. Это создавало возможности для расширения все новых и новых связей, формирования иноземных мод и вкусов. О диако­не нужно забывать, что монголы не ставили своей целью создан, сеть глобальных информационных коммуникаций. Они были одер жимы идеей покорения мира, и, следовательно, многие результаты их контактов с другими культурами и цивилизациями оказались непреднамеренными. I ранзиты высоких технологий в большей сто пени были результатом деятельности политической воли правителе!' Монгольской империи, нежели чем следствием внутреннего развития экономики и торговли. I аким образом, сформировались обширны-и постоянные сети культурных и технологических контактов межд\ ремесленниками, инженерами, художниками и другими представи телями интеллектуального труда разных пародов и государств. В( < это стало основой для плодотворного технологического и культур нот обмена, способствовало претворению в жизнь новых возмож постен и уника\ьных открытий, которым через несколько столетн*' бы\о суждено перевернуть весь мир (Allsen. 2002а: 27 28)

Глава 15. Чингиз-хан и доиндустриальпая глобализация... 301

Монголы также способствовали распространению и проникно­вению различных религий. Правда, благодаря этому в конечном счете в выигрышном положении оказался ислам: Ильханы в Ира­не, Чагатаиды в Средней Азии, Джучиды в Дешт-и Кипчаке рано или поздно приняли веру в Аллаха. Возможно, это было обуслов­лено определенной предрасположенностью кочевников именно к исламу — религии воинов и торговцев (Fletcher, 1986). Еще одним следствием масштабного культурного обмена стало визуальное рас­ширение горизонтов Евразии и развитие картографии (Allsen, 2001: 103—114). В определенной степени это подтолкнуло европейцев к поискам новых морских путей в Индию и привело впоследствии к великим географическим открытиям.

Важный вклад внесли монголы в развитие языкознания. Импе­рия была многонациональной, и монголы использовали различные языки для управления завоеванными территориями. Они создавали специальные школы для подготовки переводчиков, стимулировали процесс создания многоязычных словарей, которые начинают по­являться в XIII — XIV вв. в разных странах, связанных с торговлей по Великому Шелковому пути от Китая до Европы (Biian, 2004: 352, note 44). Мы уже не говорим о многочисленных заимство­ваниях монгольских слов в различных языках и стимулированных монголами языковых взаимодействиях. I олько в русский язык посредством контакта с. кочевниками вошли такие слова, как арга­мак, базар, деньги, казна, таможня, табун, тьма, ямщик и т. д.

Расширение Монгольской империи не могло быть бесконеч­ным. Согласно математической модели П. I ручина, расцвет лю­бой империи основывается на максимизации внешнего прибавоч­ного продукта в метрополию. I 1ри этом внутренняя эксплуатация довольно незначительна, что приводит к увеличению благососто­яния населения и процветанию метрополии. 11о мере сокращения внешних источников поступления власть вынуждена перенести бре­мя расходов на собственное общество. 11ри этом бюрократия и армия, привыкшие к роскошному образу жизни, начинают жестко эксплуатировать народ, что неизбежно приводит к экономическому кризису, голоду, политическим волнениям и восстаниям ( I urchin, 2003: 118 — 140). Следует отметить, что эта модель может быть применима к державе Чингиз-хана и его ближайших наследников

302___/У. /У. Крадин. Кочевники Евразии_____

____Глава 15. Чингиз-хан и доиндустриальная глобализация... 303

таких темпах воспроизводства у него должно быть 25 внуков и 125 правнуков! При этом если на детей приходилось в качестве наследства примерно по 20 /о совокупного ресурса политий, то уже на каждого из внуков — всего по 0,8%.

Разумеется, это идеальная модель: кто-то умирал в детстве, кто-то погибал в военных походах. Не все потомки имели пра­во на наследование статуса, равного положению своего родите­ля (как правило, преемником мог быть старший сын от главной жены или его единокровные братья). Но в случае необходимости были попытки сделать исключение для других сыновей, например, для детей от молодых, любимых жен. Однако помимо детей от главной жены были и другие сыновья, жены, дочери и зятья, а кроме них братья, племянники, дядья и пр., каждого из кото­рых, в силу их происхождения, следовало наделить определен­ным количеством людей и скота. Возможности обеспечить всех родственников достаточным числом подчиненных людей и скота были резко ограничены экологическими пределами. Как правило, уже во втором поколении начиналась сильная конкуренция между представителями элиты, а более трех-четырех поколений кочевые империи не переживали. Начиналась гражданская война, которая заканчивалась либо полным крахом, либо новым объединением после уничтожения всех конкурентов. Поскольку эта особенность функционирования степных политий впервые была отмечена Ибн Халдуном (он, правда, писал об утрате асабийи), ее имеет смысл называть законом Ибн Халдуна.

Теперь обратимся к конкретным фактам из монгольской исто­рии. Известно, что у Чингиз-хана было около 500 жен и налож­ниц (Рашид ад-Дин, 1952б: 68). Сын Бельгутая Джауту имел 100 сыновей, за что получил шутливое прозвище Сотник (Рашид ад-дин, 19526: 57, 59). У Бату было 26 жен (Рубрук, 1957: 92). У Хубилая было 22 сына от 4 жен и еще 25 сыновей от наложниц (Книга Марко Поло, 1956: 104—105). У каждой жены имелось 300 прислужниц, а слуг, евнухов и прочей челяди у каждой из жен до 10 тыс. — думаю, до "тьмы" (Книга Марко Поло, 1956: 104).

Данная модель — это скромная логическая задача в сравнении с реальной жизнью монгольской элиты. Уже во времена Джувейни так называемый уруг Чигиз-хана составлял порядка 20 тыс. чело­

лишь частично, поскольку империя разделилась еще до исчерпа ния потенций своего максимального роста. Однако в той или инон степени эта модель оказалась реализованной в кочевых империях его преемников.

Другой важной причиной стало расширение территории Мон гольской империи выше оптимального предела. Известно, что по мере расширения любая империя переходит порог своей информа­ционной эффективности. Рано или поздно информация от центра к периферии и обратно идет так долго, что центр не успевает pea гировать на внешние возмущения. После этого теряется контроль и целостность империи оказывается под угрозой. Уже во времена Угедея, чтобы проехать все владения Чингизидов с запада на вое ток, понадобился бы не один месяц. Когда умирал каган, судьба, империи оказывалась под угрозой, т. к. начинался длительным период регентства и власть сосредоточивалась в руках кого-либ^ из близких родственников. Регентство длилось до тех пор, пока курултай не избирал нового правителя. Монгольская империя была так велика, что проходили долгие месяцы и годы, прежде чем удавалось собрать достаточный "кворум" из родственников, кото рый был бы легитимен принимать подобные решения. Различны' силы выдвигали своих кандидатов, но часто положение регенто) давало им определенные преимущества (в наши дни это назва ли бы "административным ресурсом"). Кроме того, Монгольская империя была настолько обширна, что правители региональные уделов далеко не всегда проявляли интерес к занятию престола и Каракоруме.

Однако главной причиной, структурно способствовавшей кри зису и распаду кочевой империи, была специфическая удельн<> лествичная система наследования власти, где каждый из предста вителей правящего линиджа от главных жен имел в соответствии < очередностью по возрасту право на повышение административною статуса, и в том числе право на престол. Действие этой систем]. можно представить в виде логической модели, согласно которой и силу традиционной для кочевой аристократии практики полигамии воспроизводство элиты в степных империях осуществлялось в гео метрической прогрессии. Допустим, что некий правитель степноп общества имел как минимум пять сыновей от главных жен. При

304_/У. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 15. Чингиз-хан и доиндустриа.\ьная глобализация... 305

другому, связывали между собой Китай и Каракорум, Среднюю Азию и Ирак, торговые фактории Причерноморья и католическую Квропу. С эпидемиологической точки зрения это имело одно ро­ковое последствие. В 1252 г. монголы столкнулись с чумой, источ­ник которой находился, возможно, в I ималаях. Через Бирму чума проникла в Южный Китай, но первоначально источник зараже­ния удалось изолировать. Однако спустя столетие очаг инфекции активизировался, и болезнь стала стремительно распространяться

(McNeil. 1976: 134, 140, 143; Abu-Lughod. 1989: 342).

Существовали два пути распространения болезни (McNeil. 1976: 145 — 157). Первый вариант передачи инерекции исходил от мелких степных грызунов, являющихся переносчиками заразных заболеваний. Они принесли бубонную чуму в аридную зону. Это произошло, возможно, в 1331 г. Через 15 лет болезнь достигла территории Дешт-и Кипчака и Причерноморья. Второй путь рас­пространения болезни осуществлялся морем. Из Южного Китая чума достигла Ближнего Востока где-то между 1331 и 1356 гг. Во время осады Кафы в 1347 г. татары забрасывали в город мета­тельными орудиями своих воинов, умерших от чумы. Это привело к вспышке эпидемии. Из Кафы чума распространилась в Венецию, I еную, Константинополь, а также в другие портовые города Сре­диземноморья.

Нередко эпидемии бубонной чумы были обусловлены природ­ными катаклизмами (засухами и др.), приводившими к сокраще­нию ресурсов питания для переносчиков болезнен ~- мышеи и крыс. В поисках источников пищи они концентрировались в местах оби­тания людей, что становилось причиной вспышек этой смертонос­ной заразы. "I 1оследствия первого порядка этой катастрофы были ужасающими, причем связанные торговлей города, входившие в ядро, потеряли от трети до половины населения в течение несколь­ких лет. Последствия второго порядка от массового сокращения населения, возможно, имели еще1 большее значение. В результате процессов восстановления в Европе местные центры власти пе­реместились на север (из Италии в бывшие периферийные зоны, такие как Англия). На С реднем Востоке чума привела к периоду кризиса, который не удалось смягчить даже после восстановления численности населения (Абу-Луход, 2001 4)3)

век (Juvaini, 1997: 594). На курултае 1311 г. присутствовали 1400 Чингизидов, имевших ханские титулы (Вернадский, 1997: 139).

После изгнания монголов из Китая, как пишет Б. Я. Влади мирцов, дело дошло до того, что давать в удел было уже нечего Чингисханидов стало так много, что всем уже не хватало оттоков и аймаков в удел и владение. К концу XVII в. в разных местах монгольского мира появляются совсем мелкопоместные нояны, а затем младшие члены феодальных семей не получают уже в удел настоящих albatu, они должны удовлетворяться одними "домаш ними слугами , обычным кочевым достоянием, скотом в первую очередь. Благодаря этому значительное число Чингисханидов ока зывается в положении совершенно таком же, в каком были пред ставители высшего класса albatu, т. е. табунаги, сайды и т. д.

(1934: 175).

Империя Чингиз-хана не прошла полный ибн-халдуновскии цикл, поскольку ее размеры были настолько велики, что ресурсов хватило на всех потомков основателя империи. Держава благопо лучно разделилась после смерти кагана Мунке на отдельные части из-за невозможности управления такой огромной территорией. Од нако государства Чингизидов не миновали этого закона, и все раж или поздно потерпели крах. При этом в Китае монголы были из гнаны после одного цикла, а в Дешт-и Кипчаке и Иране династии пережили по два цикла. Кажется, только Османы смогли найти другое решение данной задачи. Они институализировали принци; наследования таким образом, что круг естественных претендентов вследствие конкуренции сужался до одного кандидата. Участьк других был шелковый шнурок или менее гуманные варианты сня тия лишних кандидатур. Это увеличило светские циклы Османской империи до 200-300 лет (Turchin, Hall, 2003: 54).

Все перечисленные причины являлись факторами, которые должны были привести и в конечном счете привели к гибели им перию Чингиз-хана и империй его преемников. Однако непосред ственным обстоятельством, фактически уничтожившим глобальнуи мир-систему XIII-XIV вв., стало распространение пандемически■> заболеваний. Монгольские завоевания привели к созданию круп номасштабной сети человеческих коммуникаций. Гонцы, воины торговцы, дипломаты перемещались от одного конца этой сети

306_/У. Н. Крадин. Кочевники Евразии___

Часть VI

ЭТНОЛОГИЯ АГИНСКИХ БУРЯТ

Подводя итоги, необходимо заметить, что пришло время пе­реформулировать ставшую аксиоматичной мысль, будто кочевники являлись только пассивными пользователями достижений оседлого мира. На самом деле все было гораздо сложнее. Монголы не только способствовали активизации контактов и обменов между различными цивилизациями, но и в меру их потребностей и интере­сов осуществляли активную селекцию необходимых для них техно­логических и культурных компонентов оседло-городских обществ. Однако эти процессы происходили не внутри собственной степ­ной культуры, а затрагивали и включали в широкий культурный обмен целые страны и континенты. "Империя великих монголов функционировала как организация распространения (clearing-house) культурной информации для Евразии накануне морской экспансии Европы, что со временем создало полноценную глобальную сеть обмена" (Allsen, 2002а: 28).

Монголы оказали большое влияние на культурное и политичес­кое развитие Старого Света. Они способствовали средневековой глобализации XIII в. — первой глобализации в истории человечес­тва. Однако эта глобализация стала в конечном счете причиной гибели средневековой мир-системы XIII—XIV вв. В наши дни. когда средства коммуникации позволяют связываться с другим по­лушарием Земли в считанные секунды, а расстояние между конти нентами измеряется в часах пути, этот вопрос приобрел особенную актуальность. Достаточно представить, какие катастрофические последствия может иметь в современном мире распространение AIDS, atypical pneumonia, bird flu и других эпидемических забо леваний. По этой причине, помня о тех далеких временах, когда копыта коней монгольских воинов топтали просторы Евразии, мы не должны забывать главный урок, который нам следует извлечь из истории монгольской эпохи, — как хрупок наш человеческий мир и как легко он может быть разрушен нашими собственными руками.

ГЛАВА 16

КОЧЕВОЕ ХОЗЯЙСТВО АГИНСКИХ БУРЯТ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX - НАЧАЛЕ XX ВЕКА

Агинские буряты представляют собой особую группу, которая была выделена в отдельную административную единицу еще в первой половине XIX в. В ее состав вошли представители ряда родов хори-бурят, кочевавших со своими стадами по тучным доли­нам Онона и Аги. "По ведомству Агинской степной думы, — пи­сал в своем донесении один из чиновников, — состоят кочевые и оседлые инородцы, образ жизни их есть кочевой и непостоянный, то есть не на одном месте; занятие же промышленностью и самый быт их происходят от одного скотоводства" (НАРБ, <|>. 129, он. 1, д. 512: 57; д. 3462: 17).

В распоряжении последователей имеется обширный корпус опубликованных статистических источников, содержащих бога­тейший фактический материал по различным аспектам экологии и экономики агипских бурят конца XIX — начала XX в. Кроме того, большое количество документов на эту же тему хранится в федеральных архивах Москвы, Санкт-Петербурга, Российском гос-архиве Дальнего Востока, а также в местных архивах Республики Бурятия, Иркутской и Читинской областей.

Различные аспекты истории и этнологии агинских бурят были рассмотрены в ряде крупных книг и иных публикациях, посвященных

ЗЮ_hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии__

_Глава 16. Кочевое хозяйство агинских бурят..._ 311

как истории Бурятии в целом, так и агинским бурятам в частности (Крюков, 1895; Линховоин, 1972; 1 умунов, 1988; Бадмаев, 1995 и др.). Однако многие темы еще ждут своих исследователей. Одной из таких тем является проблема адаптации кочевников-скотоводов и аккультурации их к более развитой промышленной экономике осед­ло-земледельческих государств и империй. С этой точки зрения агинские буряты интересны как один из скотоводческих народов, который еще в XX в. продолжал вести мобильное хозяйство, сохра­няя при этом многие традиции кочевого образа жизни.

Проблема вхождения Бурятии в состав Российской империи, трансформация социально-экономических и культурных институтов в ходе адаптации бурятского этноса к внешним импульсам имеют обширную историографию в отечественной литературе. Важность обсуждения данных проблем понимали еще дореволюционные ис­следователи, которые нередко осознавали противоречивость навя­зываемых царской администрацией изменений и, самое главное, непредсказуемость последствий активного вмешательства в тра­диционный быт кочевников-бурят. В советское время были иссле­дованы и введены в оборот многочисленные архивные материалы Это позволило уже в 1940 —1950-е гг. написать ряд крупных мо нографических исследований по истории Бурятии, а также создать двухтомную "Историю Бурят-Монгольской АССР" (Улан-Удэ 1954, 1959), в которой приняли участие ряд видных московских ленинградских и сибирских ученых. Во всех работах этого времени большое внимание было уделено оценке вхождения Бурятии в со став России, изучению влияния процессов модернизации и индуст риализации на традиционное общество бурят в XIX-XX вв.

Для работ данного периода характерно рассмотрение пробле мы вхождения и аккультурации бурятского народа в составе Рос сии через призму формационной теории "кочевого феодализма (иначе "патриархально-феодальных отношений" у кочевников) Исследователями дана положительная оценка процесса вхождения бурятского общества в состав Российского государства. Основное внимание было акцентировано на появление тех или иных про грессивных явлений в бурятском обществе (внедрение земледелия более продуктивного, чем скотоводство, ориентация хозяйства н.* рынок, уменьшение числа заболеваний (в том числе профилактп ческие мероприятия против неизлечимых ранее болезней) и смер­тности населения, распространение грамотности и т. д. В то же время преобразования, как правило, рисовались в розовом свете, приуменьшалась роль сопротивления аккультурации аборигенного населения, конфликты между властью и номадами интерпретиро­вались только через призму классовой борьбы или злоупотребле­ния своим положением царской бюрократии.

В I960—1980-е гг. на смену ортодоксальной теории "кочевого феодализма" пришли более гибкие подходы (теория некапиталис­тического развития и др.), были выполнены ряд крупных работ по истории, этнографии и традиционной культуре бурят, в которых вводились новые источники, давалась иная оценка уровня раз­вития бурятского общества, характера экономических, социальных и культурных преобразований. Авторы избавились от излишней социологизаторской упрощенности, более многогранно оценивали ход и последствия различных аккультурационных преобразований. По многим вопросам были проведены дискуссии, способствовав­шие выработке более гибких позиций. Однако, к сожалению, и для данного времени были характерны недостатки более раннего периода, обусловленные господствовавшей в тот период методоло­гией. Наиболее существенным тормозом следует признать экстра­поляцию классового подхода на традиционное общество номадов. В результате этого вне внимания оказались многие важные сто­роны жизни бурятского общества, а поведение номадов интерпре­тировалось главным образом с рационалистической ("экономичес­кой") точки зрения.

Только на рубеже 1980-х — 1990-х гг. в отечественной исто­риографии наметился принципиальный сдвиг в сторону изучения процесса модернизации номадизма как "историко-экологическо-го" ("этноэкологического") процесса (Масанов, 1984; 1991; 1995; Абылхожин, 1991 и др.). Суть данного подхода заключается в рассмотрении процессов модернизации в кочевых обществах че­рез призму взаимодействия номадного общества и природной сре­ды. Экологические условия обитания кочевников таковы, что не предполагают альтернативной системы хозяйственной деятельнос­ти. Следовательно, попытки насильственной седентеризации (осе­дания) кочевников, изъятия у них скота и перевода на занятие

312

земледелием на деле приводили к непоправимым для обитателей степей последствиям (таким, например, как голод и массовая ги­бель казахов в начале 1930-х гг.). Поведение самих номадов в данной ситуации рассматривается в контексте их специфического образа жизни (представления о пространстве, времени, трудовом цикле), традиционных институтов (дарообмен, взаимопомощь, ро­довые отношения). Необходимо заметить, что этот прорыв был подготовлен целым рядом крупных теоретических и конкретных историко-этнологических исследований отечественных кочевнико-ведов (Вайнштейн, 1972; 1991; Толыбеков, 1971; Хазанов, 1975; Марков, 1976; Пуляркин, 1976; Грайворонский, 1979; Андрианов, 1985; Жуковская, 1988 и др.).

Для правильного понимания последствий вовлечения кочевни­ков в орбиту индустриальной цивилизации важное значение имеют теоретические и конкретно-этнологические исследования, прове­денные в зарубежной науке. В этих работах обсуждаются причи­ны кризисного состояния номадизма в настоящее время (эколо­гические кризисы, неспособность кочевников модернизироваться, сильное давление индустриализма), природа номадного общества (иррациональность поведения) и попытки предсказать его реакции! на те или иные решения, последствия активного вмешательства современного государства в их традиционный образ существования Во многих исследованиях подчеркивается необходимость ограни чить влияние модернизации на кочевников, дать им возможность продолжать вести традиционное природопользование.

1 аким образом, изучение региональных проблем модерниза­ции номадов на забайкальском материале на протяжении доста точно длительного промежутка времени представляется научно и практически актуальным. Данная глава представляет собой состав ную часть более крупного исследования, посвященного изучению процессов модернизации и аккультурации бурятского общества в XVIII—XX вв. В настоящей публикации вводится в научный оборот ряд новых архивных материалов из Российского государс­твенного архива (РГИА, Санкт-Петербург), Национального архи ва Республики Бурятия (НАРБ), Российского государственного архива Дальнего Востока (РГИА ДВ, Владивосток), дается их интерпретация, а также анализируются некоторые из обозначен

Глава 16. Кочевое хозяйство агинских бурят.

313

ных выше проблем. Это представляет возможность изучить роль различных факторов и процессы трансформации кочевого общества бурят в течение более чем столетнего периода и выработать опре­деленные рекомендации по частичному восстановлению традици­онных систем жизнеобеспечения.

В отличие от большинства других групп бурятского этноса агни­цы сохранили традиционный кочевой образ жизни включительно до коллективизации. Это было обусловлено природной средой Агинской волости. На большей части ее территории устойчивый снежный покров зимой не образуется, а многие травы после окон­чания вегетации остаются на корню, сохраняя при этом достаточно высокие кормовые качества. Поэтому, несмотря на низкую про­дуктивность открытых пастбищ, экологические условия Агинских степей очень благоприятны для обитания копытных. Это дает воз­можность осуществлять их круглогодичный выпас, а своеобразный пересеченный рельеф, привязанный к долинам Онона и Аги, с многочисленными падями, позволяет находить источники питья и убежища от непогоды.

Агинские буряты вели преимущественно мобильный образ жизни. Частной собственности на землю у них не существовало. Поземельные устроительные работы в волости не были проведе­ны, и земли находились в общинной собственности. Пользование пастбищами было свободным по праву "первозахвата (Асалханов, 1963: 169 — 70, 173) в пределах той или иной административно-территориальной группы (булуков), а сенокосные угодья считались в общинной собственности и делились на пайки "по числу душ и разряду казенных и общественных сборов' (НАРБ, ф. 131, он. 1, д. 98: 10 об.; д. 146: 1~2; д. 363: 11 об -12; ф. 267, on. 1, д. 6: 12 об., 131 об.). Даже накануне революции отношение "инородцев' к земле юридически определялось как "неразделенное владение (НАРБ, ф. 131, оп. 1, д. 635: 66).

Агинцы передвигались со своими стадами по тучным долинам Онона и Аги. "Главное хозяйство инородцев Агинской волости составляет чистое скотоводство (99,25%) и обработка продуктов скотоводства, хлебопашеством в связи со скотоводством занима­ется незначительная часть населения (0,75%), этому способствует неплодородность почвы, малое выпадение снегов, преобладание

314

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

высоких степей каменистых, дресвяных и солончаковых и удален­ность от вод и лесов" (НАРБ, ф. 131, on. 1, д. 363: 3 об.). Агинские буряты меняли свои "стойбы", по разным данным, от 4 до 12 раз в год (История БМАССР, 1954: 190). При этом подавляющее большинство агинских бурят даже в начале XX в. перекочевывало с зимников на летники и обратно (НАРБ, ф. 129, оп. 1, д. 4030).

Летники буряты предпочитали устраивать поближе к источ­никам водопоя, тогда как зимние пастбища выбирали в местах покосов, по возможности защищенных от ветров, а также там, где оставалось много ветоши (РГИА, ф. 821, оп. 8, д. 1242: 12).

Однако отсутствие зафиксированной юридически собственности на землю не означает, что у бурят не было выработанных много­летней практикой маршрутов перекочевок, закрепленных традици­ей летних и зимних пастбищ. В материалах комиссии Куломзина сообщалось, что при каждой перемене своей стойбы бурят ставит свою юрту на известном, так же раз и навсегда определенном мес­те, которое если и меняется, то очень редко" (МКК, 13: 74).

В архивных материалах иногда встречаются сведения о конкрет­ных маршрутах передвижений тех или иных групп номадов волости, местах распространения зимних и летних пастбищ. Так, например, Бодангутский род из 28 юрт кочевал зимой по рекам Тутенхуй и Булук в максимальном радиусе 120 верст, а другой род, Шарай ский, в количестве 22 юрт зимовал по р. Киле и берегам озера Са ганнур в радиусе 80 верст (НАРБ, ф. 129, on. 1, д. 10: 24).

При этом необходимо отметить одну ресьма важную тенден цию. Чаще кочевали и использовали большее количество паст бищных территорий наиболее богатые скотоводы. Это связано, во первых, с тем, что они имели больше животных и для их выпас л требовалось большее количество ресурсов; во-вторых, у богатых скотовладельцев в структуре стада был больший процент лошадей и верблюдов, что обеспечивало более высокую скорость кочевания их стад; в-третьих, необходимо также учитывать, что богатые и знатные номады обладали более высоким общественным статусом и могли авторитетом или силой отчуждать лучшие участки пастбиш в свое пользование (Владимирцов, 1934: 36; Зиманов, 1958: 131 Хазанов, 1975: 254; Khazanov, 1984: 123-125; Масанов, 1991

Глава 16. Кочевое хозяйство агинских бурят..

315

32-33; 1995: 172-173; Шишлина, 1997: 108). Сколько имен­но раз в течение года кочевник переменяет свое местопребывание вместе со своим скотом, зависит от большей или меньшей степени его богатства или, что то же самое, от числа голов его скота, — со­общается в Материалах комиссии Куломзина. — Кочевник, име­ющий небольшое количество скота, меняет свое местопребывание всего только два раза в год — он имеет только летник ("засулан ) и зимник ("угульджен"); более богатый имеет уже четыре места кочевок — к двум указанным у него прибавляется еще весенник ("намурждан") и осенник ("хабурджен"); наконец, самые богатые из кочевых инородцев меняют место стойбы своего скота до 10 — 12 раз, причем, кроме того, имеют все четыре указанные вида стой­бищ" (МКК, 13: 74-75, 81).

Кочевое скотоводство составляло ведущую отрасль хозяйс­тва агинских бурят, а скот был главным предметом их интересов. Состав стада был классическим для кочевников-скотоводов евра­зийских степей и включал все пять основных видов разводимых номадами животных: лошадей, овец, коз, верблюдов и крупный рогатый скот. Буряты называли данное явление табан хушуу мал, т. е. " пять видов скота .

Из всех видов домашних животных лошадь имела для ко­чевников наиважнейшее экономическое и военное значение. Н. Э. Масанов отмечает помимо военно-хозяйственного значения лошади и другие положительные качества, в число которых следует включить способность лошадей к тебеневке и рефлекс стадности, подвижность, силу и выносливость, способность терморегуляции, самовыпаса, необязательность ночлега и т. д. В то же время он фиксирует ряд черт, осложнявших расширенное использование ло­шади в скотоводческом хозяйстве: необходимость большого числа пастбищ и частых перекочевок, замедленный цикл воспроизводства (сезонность размножения, беременность 48 — 50 недель, поздний возраст полового (5~6 лет) и физического (6 — 7 лет) созревания, низкий (всего до 30%) процент выжеребки), избирательность в воде и кормах и пр. (Масанов, 1995: 67-68).

Монгольские и бурятские лошади были небольшого роста, од­нако являлись неприхотливыми, выносливыми и хорошо адаптиро­вались в местных суровых природно-климатических условиях. Они

316_________________//■ //■ Крадин. Кочевники Евразии________

Е\ава 16. Кочевое хозяйство агинских бурят.

317

держания; для него характерны весьма низкая скорость передви­жения, неэкономное присвоение пастбищ, слабо выражены рефлек­сы тебеневки и стадности. У крупного рогатого скота замедленный цикл воспроизводства (беременность 9 месяцев, рождаемость до /) телят на 100 маток) (РГИА, ф. 1265, оп. 12. д. 104а: 100 об-101 об.; МКК, 13: 7-9, 113-124; Крюков, 1895: 80-82; Мурзаев, 1952: 44~46; Балков. 1962; Батуева, 1986: 10; Маса­нов, 1995: 71; /айшин. Лхасаранов, 1997 и др.).

Мелкий рогатый скот не требовал особенного ухода, доста­точно быстро воспроизводился, легче, чем другие породы, пере­носил бескормицу. В отличие от прочих видов скота овцы более неприхотливы к пастбищным условиям. Из более чем 600 видов растений, произрастающих в аридных зонах С еверного полушария, овцы поедают до 570, тогда как лошади — около 80, а крупный рогатый скот -- лишь 55 разновидностей трав ( 1аншин, Лхасара-нов, 1997: 14).

Овцы способны пастись на подножном корму круглый год, пить грязную воду с повышенной минерализацией, а зимой обхо­диться без воды, поедая снег, легче переносят перекочевки, чем крупный рогатый скот, меньше теряют веса и способны к быстрой на-жировке. Они гораздо быстрее восстанавливали после зимних голодо­вок свой вес и за лето прибавляли почти 40% массы. Овцы являлись для кочевников источником основной молочной и мясной пищи. Бара­нина считалась по своим вкусовым и питательным качествам лучшим мясом. Из овечьей кожи изготавливался основной ассортимент одеж­ды, а из шерсти катался незаменимый для номадов войлок (Р1 ИА. ф. 1265. он. 12, д. 104а: 100; МКК, 13: 11 12, 128- 133; Крюков. 1896: 97; Мурзаев, 1952: 44-46; Лннховонн. 1972: 7-8; Тумунон. 1988: 79—80; Iайшин, Лхасаранов, 1997 и др.).

Овцы ягнились обычно в апреле или мае (срок беременности — 5 месяцев). Чтобы это не происходило ранее, скотоводы обычно применяли методы контроля за случкой животных (использова­ние специальных передников, мешочков, щитов из бересты и пр.). Плодовитость овец составляла примерно 105 ягнят на 100 маток. Чтобы приплод был обеспечен достаточным количеством молока и свежей травы, случка овец производится в январе-феврале (Липхо

могли стойко переносить зимние холода и голод, довольствоваться в зимнее время только подножным кормом (ветошью). Весной та­буны разбивались на косяки по числу жеребцов. Каждый жеребец сам выбирал косяк. Осенью косяки собирали в большие табуны от 100 голов лошадей и выше. Лошадь использовалась для верховой езды, перевозки грузов, а у бурят дополнительно в работе на сенокосе. Важную роль выполняла лошадь при пастьбе скота зимой. В случае образования снежного покрова лошадей пускали на пастбище первыми, чтобы они своими копытами разбили плотный покров и добрались до травы (тебеневка). В целом лошадь играла важнейшую роль в хозяй­ственной и культурной жизни номадов, что нашло отражение в фоль­клоре и обрядовой жизни. Не случайно богатство монголов, бурят, как и других кочевых народов, определялось количеством у них лошадей (МКК. 13: 2-7, 105-113; Крюков, 1895: 80-83; 1896: 89; Мурзаев. 1952: 46-48; Батуева, 1986: 10 "11; 1992: 17-20 и др.). а в глазах цивилизованных жителей городов и оседлых селений мифологизиро­ванный образ воинственного кочевника ассоциировался со свирепым кентавром — наполовину человеком, наполовину лошадью.

В Забайкалье лошадь использовалась для работы с 4 лет. С редняя продолжительность ее жизни — около 25 лет. Лошади способны перевозить груз весом 200-400 кг. 1 1од седлом они могут проскакать 50 верст без отдыха, а некоторые — до 120 верст за дет, ( МКК, 13: 2-7; НАРБ, ф. 129, on. 1, д. 2400: 19-22: Крюшон. 1896: 89).

Крупный рогатый скот был хорошо приспособлен к суровым мест­ным условиям. Однако он давал гораздо меньше молока, чем при стойловом содержании животных, и отличался меньшим весом, а так­же хуже переносил перекочевки па длинные расстояния, чем овцы и козы. В среднем бурятская корова давала от 2 до 4 литров в день, а годовой удой равнялся приблизительно 700—750 литрам, из которых примерно ''/( часть расходовалась на кормление телят (Крюков, 1896: 95; Мурзаев, 1952: 45; Лннховонн, 1972: 7). Пик удоев приходится на апрель-июль (МКК, 13, прил. 8). При убое крупный рогатый скот давал от 100 до 200 кг мяса и сала на голову — это примерно 50% от веса (Крюков, 1896: 95; Мурзаев, 1952: 45).

Однако крупный рогатый скот весьма прихотлив в уходе (в сравнении с овцами) и требует по возможности стойлового со

318_hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 16. Кочевое хозяйство агинских бурят..._319

Таблица 19

Количество скота в Агинской волости1

Год

Лоша­ди

Рог. скот

Овцы

Козы

Верб­люды

Сви­ньи

Буй­волы

Всего

1841

21138

18641

47135

6911

1535

95360

1842

23021

20955

54132

7633

1603

107344

1844

26035

22978

74244

10065

2166

135798

1845

26814

25167

66843

10929

2020

131773

1847

25311

26095

66219

7001

1941

126567

1948

24871

26366

55654

7263

1653

115807

1849

27317

28177

64684

10060

1993

132231

1850

19009

15485

41441

6217

1524

83676

1851

13082

19730

47503

8344

1679

90338

1852

24663

21005

50824

8296

1606

106394

1854

21941

19359

40105

8186

1759

91350

1872

48731

64035

178248

24742

11720

38

45

327559

1875

49075

64440

178912

24994

11750

25

63

329259

1877

57144

65873

181616

26765

11759

45

65

343267

1878

75426

120262

231886

32126

4324

23

165

464212

1879

71225

104861

230460

55107

5950

55

55

467713

1882

63975

74348

166730

22470

4150

34

71

331778

1883

62170

69085

186605

28241

4757

45

35

350938

1893

81584

109160

203680

42257

4921

34

14

441650

1894

83762

151625

292278

77522

5812

73

611072

1899

86133

58282

19765

24563

5666

40

194449

воин, 1972:8; Тайшин, Лхасаранов, 1997: 65 —68). Бурятская ов цематка давала 200—300 граммов молока в день (Батуева, 1992: 16). Лактационный период длился до 4—4,5 месяца.

Средняя масса монгольских и аборигенных бурятских баранов равнялась 55-65, а овец 40—50 кг (Бонитировка, 1995: 5, 8; Тай­шин, Лхасаранов, 1997: 21—23, 42). Чистый выход мяса с одной головы составлял 1 Vi пуда (Крюков, 1896: 97). Овец стригли, как правило, один раз в год, в конце весны — начале лета. Буряты на­стригали с одной овцы 2 Vi фунта шерсти (Линховоин, ]972: 7, 44).

Коз у бурят (как и у других номадов Центральной Азии и Си­бири) было в целом немного (5 — 10 /о от общего поголовья стада) Их разведение считалось менее престижным, чем содержание в стаде овец. На этот счет у бурят существовала даже специальная пословица: "ЯдаЬан хун ямаа бариха "("Коз держит неимущий") (Батуева, 1992: 16).

Последним из основных видов разводимых бурятами животных был верблюд. Среди главных достоинств верблюда следует отме­тить его способность длительное время (до 10 суток) обходиться без воды и пищи, а также умение пить воду с высокой степенью минерализации и поедать виды растительности, непригодные для скармливания другим видам домашних животных. Не менее важ ными достоинствами верблюда являлись его сила, высокая скорость передвижения (что обусловило его стратегическое значение для се вероафриканских номадов), большая масса (до 200 кг чистого мяса и около 100 кг сала), длительный лактационный период (до 16 месяцев) и пр. В частности, в бурятских хозяйствах прошлого века верблюдов содержали главным образом богатые. Их использовали для перевозки грузов. Под вьюком верблюд способен перевезти до 300 кг, а в санях до — 500 кг со скоростью 7 — 8 км/ч. 1 1рав да, в сравнению с лошадью или волом верблюд более придирчив к дороге (он неустойчив на гололедице или грязи). Через три часа ему нужно давать время отдохнуть. Для верблюдов также ха рактерны отсутствие рефлекса тебеневки, необходимость больших площадей выпаса, плохое перенесение холодов и сырости, замед ленный цикл воспроизводства (половая зрелость 3—4 года, низкая фертильность самок — примерно раз в 2 — 3 года, длительный период беременности (более года), низкая рождаемость — 35 — 4 >

верблюжат на 100 маток. В целом мясо и молоко верблюдов в Забай­калье в пищу не использовались (РГИА, ф. 1265, оп. 12, д. 104а: 101 О6-102; МКК, 13: 10-11, 124-127; Линховоин, 1972: 7-8; Батуева \992: 22; Масанов, 1995: 70-71 и др.).

Структура стада у агинских бурят была классической для ко­чевников-скотоводов евразийских степей. Это хорошо видно на примере табл. 19. Для Агинского ведомства было характерно пре­обладание мелкого рогатого скота (в особенности овец — 50% от всего поголовья). Количество крупного рогатого скота и лошадей было почти равным (примерно по 20%).

320 ___Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Продолжени:

1900

90313

56725

221545

31756

6048

15

40640.

1901

96026

62661

208168

20839

2741

46

39048!

1902

96026

62661

208168

20839

2741

46

39048!

1903

102639

61353

237987

33425

6346

58

44180о

1905

32214

50555

91197

14573

2385

14

19093с;

1906

25769

43185

75973

21616

1062

16760;

1907

27300

[55079

118214

35100

1136

35

10

236874

1908

30577

66774

113532

35100

2515

28

24852(

1909

30494

666)9

88494

17134

2543

30

2053)4

1911

2842 Р

79235

67254

16247

2945

45

19414)

191) 126049

70144

68186

13225

2547

60

18021!

На рубеже прошлого и нынешнего веков "среднестатистическое бурятское хозяйство (в зависимости от степени его мобильности) обладало стадом, состоящим из 4 —8 лошадей (13—15%), 10 —1(> голов крупного рогатого скота (25 —30%) и 20—40 овец (око ло 60 /о). Однако, вопреки встречающимся утверждениям, что \ агинских бурят очень много скота, число богатых скотовладельце было невелико I ак, у агинцев в начале XX в. было только 9,Зи хозяйств, имевших более 10 лошадей, 1,8% хозяйств, имевших бом-100 голов, и всего 0,3% хозяйств, насчитывавших свыше 300 лош.' деи. Процент хозяйств, имевших большое количество других видо1 животных, также весьма мал. Гак, только 4% хозяйств имели более 300 овец и 2% — более 500 овец. Лишь в 1,31% хозяйств было более 100 голов крупного рогатого скота и всего 0,01%. > которых количество единиц рогатого скота составляло более 301 (( олдатов, 1911: 276). Псе это дает основание предположить. чв не более 2% хозяйств может быть отнесено к богатым. В то и,-время большинство скотоводов имели количество животных, ши волявшее им с трудом сводить концы с концами, примерно 20.7''' хозяйств были вынуждены искать дополнительные источники < v шествования, из них 2,9% хозяйств имели только один какой-либ, вид животных, а 5,7% хозяйств бурят не имели скота вообп-> (интересно, что в конце XIX в. бесскотных хозяйств было не бо\, ■ полпроцента) (там же. 226. 276).

Глава 16. Кочевое хозяйство агинских бурят..

321

Большое влияние на численность поголовья скота у бурят ока­пывали различные природно-климатические факторы, джуты, засу­хи и пр. Так, например, в октябре 1848 г. в агинских кочевьях выпал большой снег, "покрыв без остатка все подножные корма . По этой причине у начальника Нерчинского округа было испрошено дозволе­ние разрешить кочевать по Онону и близлежащим речкам и урочи­щам около границы с Монголией на территории проживания казаков, тунгусов и русских земледельцев-крестьян. Разрешение было получе­но, бурятам удалось сохранить поголовье своих стад, но это привело к конфликтам между номадами и их соседями (НАРБ, ф. 129, он. 1, д. 452 :1—2, 10—11). В следующем году осенью снова прошли большие снегопады (там же, д. 575: 1). Власти оказались в трудном положении, что привело к новому обострению отношений. В сложившейся ситуации номады отказывались подчиняться властям, захватывали сенокосы, устраивали беспорядки (НАРБ, ф. 129, on. 1 д. 574: 1, 14-14 об.; д. 575: 1—4 об.). Зима оказалась очень тяжелой для кочевников и привела к большому падежу скота. От голода, снегопадов и холода погибли 8907 лошадей, 14 679 голов крупного рогатого скота, 25 168 овец, 4711 коз, 689 верблюдов (там же, д. 512: 45, 46, 49). В общей сложности это составило около 40% от всего поголовья скота.

Эта зима была одной из самых тяжелых в XIX в. Чаще потери скота были меньшими. Гак, в 1862 г. погибли 596 лошадей, 990 голов крупного рогатого скота, 17 730 овец и 597 коз. А в 1872 г. снегопад и джуты унесли 360 лошадей, 689 голов крупного рога­того скота, 3650 овец, 122 козы (НАРБ, ф. 129, on. 1, д. 1926: 17; д. 1307: 48—49). Тем не менее буряты регулярно страдали от постоянных стихийных бедствий, уносивших значительную часть скота, нашествии волков и эпизоотии (РГИА, ф. 383, оп. 13, д. 14420: 1-1б„ 6-66.; ф. 1265, оп. 12, д. Ю4А: 98 об; РГИА ДВ, ф. 1, оп. 1, д. 1983: 15 об; НАРБ, ф. 2, оп. 1, д. 1942: 41, 48, 53, 170; ф. 129, оп. 1, д. 475: 1; д. 1903: 49; д. 1926: 17;

д. 2403; д. 2461: 44-46; д. 2479: 24, 29, 35, 38 об., 46, 54, 59,

72, 81, 89; д. 3315: 1, 3, 7, 10, 32, 35, 42; д. 3316: 13 об.; оп. 2, д. 177: 152; ф. 267, оп. 1, д. 71; д. 93: 21-22, 26-27; д. 125; д. 165: 14, 17, 22-24; д. 171: 6 об.; д. 386; ф. 131, on. 1, д. 117; д. 145; д. 309; д. 322; д. 488: 193; МКК, 13, прил. 7 и др.).

322

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Однако они не являлись исключением. Джуты, засухи, иные климатические стрессы, равно как эпизоотии и прочие напасти, являются постоянными спутниками кочевников на протяжении всех исторических периодов. В Монголии от непогоды гибли миллионы голов скота, а общее поголовье сокращалось на 20—30%. "Но холод, голод, снежные бураны, волки — все это постоянные враги монгольского скотоводства, — писал И. М. Майский, — кроме этих ординарных печалей на монгольское скотоводство то и дело сыплются еще экстраординарные напасти в виде разного рода бо­лезней и эпизоотии". С болезнями скота номады могли бороться лишь методами народной медицины да заговорами лам. В резуль­тате при эпидемиях погибало до 60% и более (!) скота (Майский, 1921: 118; Певцов, 1951: 95). У казахов в тяжелые годы гибло более 50% скота (Толыбеков, 1971: 79-80, 542-543). В Туве (даже при советской власти) в годы джутов погибало до 15 — 17%, а с эпизоотиями — до 50% поголовья (Дулов, 1956: 68 —70; Вайнштейн, 1972: 52—53).

К сожалению, в моем распоряжении имеются лишь две от­носительно представительные выборки: по казахам (Слудский 1953; Шахма тов, 1955) и оленеводам Северной Евразии (Круп ник, 1989: 128 — 140), у которых повторяемость массовых падежей скота вследствие джутов и иных причин составляла примерно один раз в 10-12 лет. Однако кроме цитированных выше исследова телей о цикличном характере скотоводческой экономики писали и другие авторы (Косарев, 1991: 47; Масанов, 1995: 100; Ситнян ский, 1998: 130 — 131 и др.). Есть мнение, что с джутом связан двенадцатиричный годичный цикл (Шахматов, 1955), а год Зайца является годом джута. Не исключено, что данная периодичность связана с 11-летним циклом колебания солнечной активности (Эй генсон, 1957; Чистяков, 1996).

В таком случае можно вывести обобщенную тенденцию, со­гласно которой у кочевников примерно каждые 10 — 12 лет из-за холодов, снежных бурь, засух и т. д. случался массовый падеж скота. Как правило, гибло до половины поголовья всего стада. На восстановление требовалось примерно 10—13 лет. Поэтому мож но предположить, что численность скота после заполнения эколо гической зоны теоретически должна была циклически колебаться

Глава 16. Кочевое хозяйство агинских бурят..

323

вокруг определенной отметки. Она то увеличивалась в результате благоприятных условий, то сокращалась вследствие неблагоприят­ных факторов.

Таким образом, скотоводческая экономика эволюционировала в границах простого воспроизводства, ограниченного емкостью эко­логический зоны. При этом перед номадами всегда существовала реальная опасность экологического стресса. Для разрешения этих проблем номадам приходилось включать социальные механизмы регулирования (например, ограничение рождаемости) и/или привле­кать дополнительные источники существования. В числе послед­них могли быть земледелие, охота, рыболовство, собирательство, торговля, сезонные и/или постоянные приработки членов семьи в чужих хозяйствах, извоз и пр.

В целом для бурятского хозяйства, как и для всех кочевых обществ, была характерна недифференцированность экономичес­кой специализации. Разумеется, у скотоводческих народов можно наблюдать некоторое разделение на мужской (война в древности и средневековье, выпас скота) и женский (домашнее хозяйство) труд. Известно также, что у номадов присутствовали некоторые формы освобождения от участия в физическом труде лиц, занятых управленческой деятельностью. Однако специфика скотоводства предполагала в основном труд внутри локальных домохозяйств или минимальных общин, а при эпизодической необходимости ко­операцию коллективных усилий (облавные охоты, водопой скота).

Развитие ремесел у номадов сильно уступало ремесленному про­изводству у земледельческо-городских народов, что обусловлено в первую очередь подвижным образом жизни. Во многих скотовод­ческих обществах ремесло так и не выделилось в специализирован­ную экономическую подсистему. Каждый номад самостоятельно изготовлял несложную утварь. Так, например, о монголах даже в конце XIX в. Н. М. Пржевальский писал: "Промышленность у них самая ничтожная и ограничивается только выделкой некоторых предметов, необходимых в домашнем быту, как-то: кож, войлоков, седел, узд, луков; изредка приготовляют огнива и ножи (1875: 40). У бурят имелись умельцы, которые изготавливали и инкрус­тировали предметы быта, украшения, сбрую и оружие. Однако большинство изделий домашнего обихода (одежда, обувь, упряжь,

324

//. //. Крадин. Кочевники Евразии

войлок и пр.) производились в каждой отдельной семье. Же лезоделательное ремесло не получило широкого распространения. К приходу в Бурятию русских первопроходцев у бурят ощущалась нехватка изделий труда и быта из железа, поэтому русские котлы, топоры и прочие металлические вещи пользовались повышенным спросом (Батуев, 1996: 74 — 75).

Земледелие было известно агинским бурятам, однако, за ис­ключением оседлых жителей села Агинского (НАРБ, ф. 129, on. 1, д. ЗОЮ: 7; ф. 267, on. 1, д. 3: 61) у остальных бурят волости оно так и не получило сколько-нибудь значительного развития в доре­волюционный период. "Говорить о земледелии у бурят Агинского ведомства как о промысле не приходится; оно, можно сказать, во всей Агинской степи не существует, за исключением только одного села Агинского; есть попытки заниматься земледелием, часто не­удачные, но земледелия в настоящем смысле этого слова еще нет, потому что 141 '/г дес. посева и 32 % дес. картофеля (речь идет о 1908 г. ~ Н. К.) на всю степь еще не составляют земледелия {Солдатов, 1911: 304).

Это было связано, с одной стороны, с непригодностью боль­шинства земель для занятия земледелием, что, кстати, понималось российскими чиновниками в отличие от волюнтаристов советской времени. "Причиною худого урожая почитается неудобство каме нистого и солонцеватого грунта земли и никакой другой сорт хлеба кроме ярицы, засеваем ими (т. е. инородцами. — //. К.) не быва ет" (НАРБ, ф. 129, оп. 1, д. 3462: 22 об.).

Для занятия земледелием в XIX в. агиискими бурятами ис пользовались самые простые орудия труда (соха, борона и пр ) На огородах выращивали главным образом картофель и гораздо реже капусту, редьку и репу. Как свидетельствуют источники се редины прошлого века, "кочевые инородцы засевают некоторую часть токмо картофеля, а прочие растения оседлыми инородцами, ибо по случаю первых непостоянного кочевания и неимения как огородов, так и средств к сохранению овощей в зимнее время таковые не разводятся". Однако в целом земледелие имело под собный характер и использовалось только ограниченным числом бурятских домохозяйств. "Снимаемый хлеб по всегдашнему почти неурожаю не продается, посему оного бывает недостаточно и для собственного продовольствия (там же, 41 об.).

_Глава 16. Кочевое хозяйство агинских бурят..._325

Таблица 20

Охота у агинских бурят2

Год

( (ХХ>-

Ли-

1 )е.\ки

Мёд-']

Kafup-

Зай-

Ко 11,1

Рыси

Соха-

ли

1 ипы

Ml

неди .....

1.1

мы

И [ИК-п-

махн

тые и

ИЗК >Г>-

_!.'»

1841

"б

54

8600

28

1847

4

28000

lu

1948

21

82 '

1400

08

1 )

2)

280

9

9

1850

1

11

i(,200

Yi

>о

100

1851

50

юно

.'0

200

150

С другой стороны, земледелие всегда предполагает оседлый способ существования, что являлось для кочевников, вне их этни­ческой принадлежности, неприемлемой альтернативой, так как вело к смене привычного образа существования и понижению своего культурного статуса. Психология кочевника отрицательно воспри­нимала стационарность как оскорбляющую самолюбие свободного помада. Поэтому перешедшие к занятию земледелием кочевни­ки, как показывает большой этнографический материал, рассмат­ривали свое состояние временным и при первой же возможнос­ти возвращались к подвижному скотоводству ( 1олыбеков, 1959: 335-338; Хазанов, 1975: 150-151; Марков, 1976: 139-140, 163, 165, 243-244; Khazanov, 1984: 83-84; Косарев, 1991: 46-50 и др.). "1 олько лишь безвыходная нищета может побудить ко­чевника заняться хлебопашеством. Но лишь только он обзавелся скотом, тотчас бросает свою неуклюжую лопату, которой он пахал землю вместо сохи, — он делается кочевником" (Завадский-Крас-нопольскии, 1874: 17).

Охоту номады любили, и часто она была для них трениров­кой военных навыков. Но охота лишь в незначительной степени могла компенсировать нестабильность скотоводческого хозяйства. Это хорошо видно из табл. 20, обобщающей данные ряда лет но Агинской волости. Даже если допустить, что отчетные сведения неполны, псе равно общее количество добычи могло явиться лишь очень скромной прибавкой к бюджету скотоводческих хозяйств агинских бурят.

326_/У- П. Крадин. Кочевники Евразии

Продолжение

1852

11

40

29062

40

1911

65

6609

63

11

87

11

7

1915

78

2350

57

7

7

153

24

4

В отличие от охоты рыболовством агинские буряты, как и мно­гие другие кочевники, не занимались. Источники в этом отно­шении практически единодушны (НАРБ, ф. 129, on. 1, д. 322: 55; Д. 462: 38; д. 512: 42 об.; д. 590: 24 об.; д. 687: 17 об.: ф. 131, оп. 1, д. 494: 84, 143; ф. 267, оп. 1, д. 3.: 61; ф. 427 оп 1 д. 50: 212 об.).

Судя по всему, никаких особых доходов в середине XIX в. не приносила и торговля. Источники сообщают, что буряты сбыва­ют животных и различные продукты скотоводства (шерсть, жир. масло и пр.) на ежегодной ярмарке в Агинском, на которую съез жаются помимо номадов русские купцы и даже торговцы из Ки­тая (там же, ф. 129, on. 1, д. ЗОЮ: 7 об.). Однако общее число продаваемых бурятами голов скота и шерсти в масштабах волости ежегодно было в целом невелико (табл. 21).

Таблица 21

Торговля у агинских

бурят*

Год

i

Лошади

Рог. скот

Овцы

! Шерсть

1848

:

1080

1860

! 153

I 437

1849

1

1500

1900

Г 2000

! 455

1850

1 j

1400

1500

150

I 400

1851

[

100

500

j 100

! 200

1852

ПО

600

1 100

| 200

Это можно

проиллюстрировать, например, на количестве про

даваемой шерсти. Известно, что с бурятской овцы можно были настричь около двух с половиной фунтов шерсти (примерно 1 кг) Исключив ягнят, исходя из этого можно вычислить, что на ярмар ку вывозилось не более 15 — 20% получаемой ежегодно шерсти ( корее всего это служит показателем, что в торговле принимали участие наиболее богатые скотовладельцы. Именно они могли бсч

Глава 16. Кочевое хозяйство агинских бурят..

327

ущерба для собственного хозяйства выставить на торг то или иное количество животных. У большинства скотоводческих хозяйств все излишки производства, как правило, шли на нужды собственного потребления.

Следует отметить, что с последней четверти XIX в. начинает возрастать влияние российской экономики на бурятское кочевое хо­зяйство. Наиболее часто в качестве факторов влияния упоминаются рост оседлости, внедрение земледелия, более продуктивного, чем скотоводство, ориентация хозяйства на рынок, уменьшение числа заболеваний (в том числе профилактические мероприятия против неизлечимых ранее болезней) и смертности населения, распростра­нение грамотности и т. д.

Рассмотрим некоторые из данных факторов подробнее. Можно говорить, например, о некоторой тенденции развития у агинских бурят седентеризационных процессов. Прослеживается медлен­ное, но постепенное увеличение общего количество оседлых ино­родцев" в волости. Если в 1850 г. их было около 80 человек, то в 1911 г. — более 650 человек (НАРБ, ф. 129, on. 1, д. 512: 25; ф. 131, on. 1, д. 494: 149). Начиная с 1870-х гг. у агинских бурят фиксируется свиноводство, которое является четким марке­ром оседлого образа жизни. Правда, число свиней в целом было невелико (в пределах нескольких десятков голов), и их выращива­ли исключительно жители оседлых населенных пунктов (см. табл. 19). Поэтому гораздо более важным свидетельством седентериза-ции является увеличение количества деревянных юрт на зимних и летних пастбищах бурят. Если в 40-е — 50-е гг. XIX в. их общее число на волость не превышало 80 штук, то уже в конце XIX — начале XX в. общее количество деревянных юрт перевалило за две с половиной тысячи, увеличив совокупный процент до 27 — 31% (НАРБ, ф. 129, оп. 1, д. 590: 14 об.; д. 687: 10; д. 2402: 34; д. ЗОЮ, 6 об.; д. ЗОН: 12 об., 13 об.; д. 3012: 12 об.; д. 3059: 13 об.; д. 3320: 23, 23 об.; д. 3462: 10 об.; д. 3754: 74 об.; д. 3873: 102 об, 106; д. 3945: 164-164 об., 191 об.; ф. 131, д. 539: 54; д. 283: 236; д. 488: 247 об.; ф. 267, оп. 1, д. 3.: 76, 76 об., 80 об., 89; ф. 275, оп. 1, д. 113: 262 об.).

Вместе с земледелием в Восточное Забайкалье в начале XX в. пришла и некоторая механизация сельскохозяйственного труда.

328_hi. H. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 16. Кочевое хозяйство агинских бурят..

329

состав стада у них остался традиционным (т. е. с преобладанием овец и коз) и не начал постепенно изменяться в пользу увеличения поголовья крупного рогатого скота, то заготовленных кормов могло бы хватать на достаточно длительный период времени. Для пи­тания одной овцы было необходимо в холодное время ежедневно около 2,5 кг сена. Поскольку уже в конце XIX в. на одну услов­ную кормовую единицу (т. е. овцу) в волости приходилось при­мерно 12—19 пудов сена, то этим количеством кормов можно было подкармливать животных 2—4 месяца. К тому же столь низкий в сравнении с другими ведомствами и управами расчет на одну среднестатистическую кормовую единицу обусловлен не столько незначительными объемами сенозаготовок, сколько большим ко­личеством скота у бурят Агинской волости. В валовом объеме сена по ведомствам Забайкальской области агинцы выкашивали более 4 млн пудов, что уступало заготовкам сена только Хоринскому ведомству (Серебренников, 1925: 118).

Одним из наиболее важных новшеств стала организация борьбы с эпизоотиями крупного рогатого скота на государственном уровне. Катастрофические последствия эпизоотии вызывали существенное беспокойство у официальных властей, которые предпринимали по­пытки изучения данных явлений и выработки рекомендации, чтобы воспрепятствовать их масштабному распространению на территории всего Восточного Забайкалья. Была даже разработана специаль­ная программа по сбору соответствующей информации (НАРЬ,

ф. 129, on. 1, д. 1903: 7-9).

13 марта 1869 г. была утверждена специальная инструкция врачебного отделения Забайкальской области, п которой были ого ворены обязанности должностных и иных лиц в случае вспышки болезни (НАРБ. ф. 129, on. 1. д. 2461). Были введены жесткая ответственность за неинформирование хозяевами скота местных властей и полиции о появлении признаков болезни и строгие прави­ла, предусматривавшие санитарно-эпидемиологический осмотр все­го поголовья, предназначенного на убой, а также жесткий контроль в случае появления признаков болезни. Все животные должны были быть осмотрены ветеринарным врачом, при обнаружении призпа ков болешн вес сраженные должны были быть изолированы

К 1911 г. в области насчитывалось 76 плугов и сох, 33 сенокосил­ки, 69 грабель и 140 борон, молотилка, веялка и даже жатвенная машина (НАРБ, ф. 131, on. 1, д. 363: 23). Однако уже через четыре года у агинских бурят имелось 80 плугов, 47 сенокосилок. 141 грабли, молотилка, сеялка, 23 веялки, 4 жатвенные машины и 56 сепараторов и маслобоек (там же, д. 494: 121; д. 515: 3) Очевидно, что примерно на три с половиной тысячи дворов этого было ничтожно мало. Но в то же время следует оказать, что боль­шинство сельскохозяйственных орудий связано не столько с земле­делием, сколько с заготовками кормов для животных на зиму.

Надо отметить, что до появления в Забайкалье русских пер­вопроходцев основным видом хозяйственной деятельности бурят было скотоводство, и важным следствием модернизации сельско го хозяйства стало развитие сенокошения. В отличие, например, от монголов, почти не занимавшихся заготовкой кормов на зиму, буряты это практиковали вполне самостоятельно (За.\кинд, 1958: 169-170). Однако интенсификация сенокошения связана с куль­турным влиянием русскоязычных переселенцев, заимствованием у них более совершенной технологии сенокошения.

Поскольку на одну условную кормовую единицу в Агинской волости заготавливалось гораздо меньше сена, чем в других уп равах и ведомствах Забайкалья, то сложилось мнение, будто се нокошение здесь занимало более скромное место, чем у других территориальных групп бурят (МКК, 13: 111). 1 ак, например, со гласно выводам участников экспедиции, обследовавшей скотоводов Агинской волости в 1908 г., общий вес покошенных трав в расчете на поголовье скота был весьма незначителен, что свидетельствова \о. по их мнению, о преимущественном содержании животных на подножных кормах (Солдатов. 1911: 301). Сено заготавливалось в ос истцом на случаи различных климатических стрессов: джутов пожога трав, снегопадов и т. д.

Однако данные выводы должны быть приняты с существенны ми оговорками. Вне всякого сомнения, агинские буряты в указан ный период, как и ранее, продолжали вести традиционный кочевой (Ч-раз жизни с преимущественным содержанием стад животные на подножном корму. Но к концу XIX в уже примерно 70'' хсмяис ж агинских бурят ста \о заниматься сенокошением. Ксли t в

330_ti. H. Крадин. Кочевники Евразии_

_Глава 16. Кочевое хозяйство агинских бурят..._331

1 НЛРЬ. ф. \2<), on. 1, д. 42: 7 об.д 129: 1-2: д. 217: 2-3; д. 250: 1 об.- 2. д. 253: 49-49 об.; д. 322: 47; д. 372: 1-2, 5; д. 462: 37 об.; д. 484: 6 7; д. 512: 42; д. 561: 13 14; д. 590: 24; д. 676: 1 об.-2; д. 832: 3-4; д. 1930: И; д. 2110: 7 об.; д. 2286: 157 об.; д. 2 325: 145;

д. 2355: 140. 142 об.; д. 2402: 22, 33, 48, д. 2419: 12; д. 2458: 136. 138,

140, 142; д. 3291: 12 об., 13; д. 3315: 48; д. 3320: 25; д. 3462: 23; д. 3745 2 об-З, 73 об.; д. 3762: 127; д. 3873: 102, 106 об.; д. 3945: 164 164 об.. 184, 191 об.; ,],. 131, оп. 1, д. 98: 10 об. 11. д 283: 234; д. 363: 25: д. 488: 234; д. 494: 141; д. 539: 53; ф. 267. оп. 1, д. 3: 76, 76 об., 80 об., 89; д. 6: 96 об., 118 об.; ф. 427, on. 1. д. 50: 212.

2 НЛРЬ. ф. 129, on. 1., д. 322: 44 „б 4 5, д. 462. 38; д. 512: 42 об.; д. 590: 24 об.; д. 687: 17 об.; д. 3462: 4, 2 3 об; ф. 131, оп. 1, д. 363: 26;

д. 494: 145; ф. 427, д. 50: 212 об.

1 НАРБ, ф. 129, оп. 1. д. 462: 37,.. : д. 512: 42, 48; д. 590: 24; д. 687: 17; д. 3462: 4, 23; ф. 427, он. 1, д 50: 212

Предусматривались также специальные меры для дезинфек­ции пастухов и ветеринаров, здоровых животных (дегтем, во из­бежание заражения их насекомыми), а также мест содержания скота. Чтобы дикие звери и насекомые не могли способствовать дальнейшему распространению заразной болезни, было предписано зарывать околевших животных на глубину не менее одной казенной сажени, предварительно облив их раствором извести.

Были установлены запреты перегонять больной скот на иную территорию и, наоборот, прогонять здоровый через местность, на которой были обнаружены очаги болезней. Если же последнее не представлялось возможным, то власти должны были обеспечить безостановочный прогон скота, минуя селения, по обходным до­рогам. Для локализации очагов распространения болезней пред­полагалась установка на дорогах специальных кордонов на пе­риод вспышки эпидемий и дополнительно на полуторамесячный карантин (НАРБ, ф. 129, оп. 1, д. 2461: 32-32 об., 208, 252;

д. 2479: 65 об.).

Однако особенно эффективной мерой борьбы против распро­странения массовых эпизоотии стала вакцинация скота. Врачи-ве теринары и специально обученные санитары выезжали на места распространения болезней и проводили там прививание больного и меры профилактики для здорового скота. Это способствовало уменьшению очагов распространения эпидемии, увеличению пого ловья животных.

Необходимо также упомянуть последствия втягивания скотово дов в товарную экономику. Если еще во второй половине XIX в состав стада у агинских бурят был обычным для кочевников арид ных зон Евразии (при ведущей роли лошади, но с преобладанием мелкого рогатого скота), то в годы, предшествовавшие I 1ервои мировой войне, произошли существенные изменения. Достаточно сравнить, например, 1882 и 1911 гг. (см. табл. 19). В 1911 г. изме нения произошли за счет существенного сокращения поголовья овен от 50 до 34% от общего поголовья животных, при одновременном увеличении доли рогатого скота с 22 до 40%. Можно предполо жить, что это связано с постепенной переориентацией хозяйств.' агинских бурят, в первую очередь богатых и очень богатых, с за мкнутого натурального хозяйства на рынок.

Все это вело к необратимым последствиям в экономике, обще­стве и культуре кочевников. Данные Агинской экспедиции 1908 г. и сравнении с переписью Куломзина, например, показывают, что за 11 лет произошли определенные изменения в социальной структуре агинских номадов: увеличилось количество бедных и не имеющих каких-либо видов животных хозяйств, возросло число бесскотных хозяйств, в некоторой степени этот процесс затронул и богатые хозяйства. В целом "отношение между бедными и богатыми хо­зяйствами изменилось в сторону увеличения числа первых. Диф­ференциация населения за последняя 11 лет стала большей, чем была ранее, а вместе с нею шло общее обеднение бурят скотом и уменьшение размеров скотоводства' (С олдатов, 1911: 277). Од-нако вряд ли кто в то время предполагал, что бурятское кочевое хозяйство находится на пороге еще больших потрясений, поставив­ших, в конечном счете под угрозу само существование номадов за счет кочевой скотоводческой экономики. Но эта тема уже выходит за рамки настоящего исследования.

ГЛАВА 17

ТРАНСФОРМАЦИЯ БУРЯТСКОГО СКОТОВОДСТВА: ПРИМЕР АГИНСКИХ СТЕПЕЙ

Агинский Бурятский автономный округ расположен в Юго Восточном Забайкалье. Lro площадь составляет 19,6 тыс. кв. км. Название округа происходит от бурятского слова ага, что означает "большая равнина". 1 ак же называется и река, которая пересекает округ по линии: запад — восток. Река разбивает округ на две лан­дшафтные зоны: к северу левый берег — лесостепь и к югу, межд\ Агой и Ононом, — степь. Климат в округе сухой, континепталь ный. Зимой снега почти не бывает, поэтому здесь можно пасти скот круглый год под открытым небом. На большей части дан ной территории устойчивый снежный покров зимой не образуется а многие травы после окончания вегетации остаются па корню, со храняя при этом достаточно высокие кормовые качества. 1 1есмотрв на низкую продуктивность открытых пастбищ, природные условия Агинских степей очень благоприятны для обитания копытных. Этч дает возможность осуществлять их круглогодичный выпас, а свое образный пересеченный ре\ьеф, привязанный к долинам Онона ; Аги. имеющий множество падей, позволяет находить источники, питья и убежища от непогоды.

I lir | r.instoinuilion oi Сач'омЬчт in Hurvati>i tin* Aymskv Sfeppr I \ aBipie // Inner Asia. 2004 N I \ui (. P 9') 109 15c,' данные и иыип.в BeBBi/B'BBi ii') e < к ГПЯНИ1" Be 20ll? )од ]» паетямее время jm )! h )\BB ieel.,e-l

>M ' ВЧ''! I,, l Я l И ! V ,1ЦВЯ ,m . !,,(>•„..> И 1 M e : ! 1 м . i ( ! i В 4,1! H>>< IB. I;, IB 11'.| : I ) реки B.

" вив uKpi.i ia\iiii ,.w> ' a.....в и ее \!<iwiii 'В ев. i.....■ ,т Чи:ие

Глава 17. Трансформация бурятского скотоводства... 333

Многочисленные археологические памятники кочевых культур свидетельствуют, что в этих районах с глубокой древности обитали помады. На рубеже средневековья и нового времени на террито­рии округа расселяются буряты. В 1837 г. агинские буряты были выделены в самостоятельную степную думу. 1 огда их количество составляло примерно 20 тыс. человек. В начале XX в. царское правительство пыталось проводить насильственную седентариза-цию и административную реформу. К этому времени количество местного населения увеличилось в два раза. В советский период (в 1937 г.) здесь был создан Агинский Бурятский автономный округ, который входил в состав Читинской области. После распада СССР он был выделен из Читинской области как самостоятельный субъ­ект Российской Федерации. Население округа в настоящее время составляет 78 тыс. человек, из них более 42 тыс. бурят.

1 ерритория округа признана зоной рискованного земледелия. 11о этой причине местное население, как и в XVIII-XIX вв., до сих пор продолжает заниматься скотоводством. В советское время здесь стали разводить особую тонкорунную забайкальскую породу овец, шерсть которых особенно востребована текстильной промыш­ленностью Интересно проследить, какие традиционные черты но­мадного пасторализма сохранились до настоящего времени и какие новые элементы экономики в скотоводстве есть в современный период.

Количество животных и структура стада

Состав стада у агинских бурят был классическим для кочевни­ков-скотоводов евразийских степей и включал все пять основных видов, разводимых номадами животных: лошадей, овец, коз, вер­блюдов и крупный рогатый скот. Буряты называли данное явление табан хушуу мал, т. е. "скот пяти видов". Более половины состав­лял мелкий рогатый скот (овцы — 50% от всего поголовья). Коли­чество крупного рогатого скота и лошадей было примерно равным (около 20%). В XIX в. обычное бурятское пасторальное хозяйство обладало стадом, состоящим из 4 — 8 лошадей (13-15%), 10-16 голов крупного рогатого скота (25-30%) и 20-40 овец (около 60%) (С олдатов, 1911: 276).

334

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

В течение XIX в. осуществлялся количественный рост населе­ния и численности животных. За 100 лет население увеличилось примерно в 2 раза и достигло 36 ООО человек. В начале XX в более ощутимым становится влияние российской экономики на бу рятское кочевое хозяйство. Увеличивается оседлость, появляется земледелие, бурятские номады начинают поставлять мясо на ры нок. Меняется и состав стада. По этой причине увеличивается количество крупного рогатого скота за счет некоторого сокращения верблюдов и лошадей, а потом и овец. К началу Первой мировой войны (например, в 1915 г.) количество крупного рогатого скота стало больше овец.

1 аолица 11

Количество скота в Агинской волости

Козы

Год

j Лоша-

Рог.

Овцы

! ди

скот

1850

119009

15485

Г41441

1907

|27271

[52383

86892

1915

;26049

]70144

08186

1930

:3607 3

1129558

272767

1953

'10889

18816

124685

1991

;1зооо

98400

771500

2000

' 10100

:70900

189000

6217

25255

'13225

Верблю- j Свиньи j Всего

Ды___

1524 1119 2547 3913

—

83676

-

192920

60 J180211 "? ! 462311

508

154898

20600

903600

18300

288300

ЧТАРБ, ф. 129, on. 1, д. 512: 42, д. 561:13-14; ф. 131, on. 1, д. 98

10-11; д. 494: 141; ГАЧО, ф. 19, оп. 1, д. 122: 112; д. 143: 121-122. ф. Р- 1038, оп. 1, д. 138: 1; ф. Р.-1645, оп. 3, д. 1736: 21-22. д. 3278: 129.

На территории Агинского округа до 1917 г. существовал гиб кий экологический баланс между размерами пастбищ, числом жи вотных и количеством номадов. В советский период произошли сильные изменения, которые были вызваны включением бурят ского номадизма в советскую систему экономики. Первоначаль но буряты были нацелены советским правительством на создание коллективных хозяйств вместо индивидуального пасторализма и восстановление поголовья стада и его увеличение. Проводились

_Глава 17. Трансформация бурятского скотоводства... 335

также селекционные работы по выведению и размножению новых пород овец и крупного рогатого скота. Но их результаты были не очень удачными. Большая часть бурят продолжала жить в юртах и кочевать со стадами. Уже к 1930 г. численность животных стала более чем в два раза больше, чем до революции. Однако структу­ра стада естественным образом стала возвращаться к оптимальной для номадов норме (58% овец, 12% лошадей, 27% крупного рогатого скота).

Увеличение поголовья животных привело к необходимости большего количества заготовки кормов для животных. Местные власти хотели решить эту проблему путем развития земледелия и выращивания специальных кормов. Среди бурят стали активно культивироваться седентеризация и земледелие. Началась насиль­ственная модернизация кочевников. Если в конце XIX в. 99% агинских бурят кочевали в поисках пастбищ, то к концу советской эпохи более % части земель были распаханы под земледельческие культуры и корм для скота. Но это не решало всех проблем. Сено и корма для скота завозили из других регионов страны. Буряты ездили косить сено в Монголию. Иногда туда гоняли животных зимовать на монгольских пастбищах. За это советское правитель­ство поставляло в Монголию трактора, топливо и другие промыш­ленные товары.

Во время Великой Отечественной войны отмечалась катастро­фическая нехватка кормов. Большое количество овец и особенно крупного рогатого скота было забито для питания советских солдат. По этой причине общее поголовье животных сократилось почти в три раза. Процентное соотношение между мелким и крупным ро­гатым скотом сильно изменилось в пользу мелкого рогатого скота (см. табл. 11).

Такая новая структура стада сохранялась на протяжении всей второй половины XX столетия. Но главная причина заключалась в том, что в результате селекции ученых в середине 1950-х гг. была выведена особая тонкошерстная порода овец для стойлового содер­жания. Это было серьезным достижением сельскохозяйственной науки. Новая овца была более изнеженной, не могла зимой жить под открытым небом, но давала больше мяса и высококачествен­ной шерсти. Если средняя масса монгольских и бурятских баранов

336_hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии_

Глава 17. 7рансформация бурятского скотоводства...__337

Однако давление на природу стало причиной кризиса экосисте­мы. Переизбыток овец стал причиной увеличения нагрузки на пас­тбища. Овцы разбивали копытами верхний слой почвы, выедали и иытаптывали траву. Это привело к сильной пастбищной дегрессии, которая совпала с экономическим кризисом после 1991 г. По дан пым документов из администрации Агинского округа, в настоящее время около 30% пастбищ находится на последних стадиях сбоя, /[ля их восстановления потребуется 15 — 20 лет. К 2000 2001 гг. количество поголовья животных сократилось но сравнению со вре­менем "расцвета" в годы существования СССР более чем в три раза (в основном за счет резкого сокращения мелкого рогатого ско­та). Поголовье крупного рогатого скота, лошадей и свиней умень­шилось ненамного. Но эти потери привели к изменению структуры стада, где очень упала доля мелкого рогатого скота (с 85% до 65%), и за счет этого возросла доля других видов домашних животных.

Организация выпаса и перекочевки

Частной собственности на землю у агинских бурят до 1917 г. не существовало. Земли находились в общинной собственности. Пользование пастбищами было свободным по праву "первозахвата (Крюков, 1895: Лсалхапов. 1963: 169 - 170. 173) в пределах

той или иной административно-территориальной группы (булуков), а сенокосные угодья считались общинной собственностью и дели­лись на пайки "по числу душ и разряду казенных и общественных сборов" (НАРБ. ф. 131, он. 1. д 98: 10-11; д. 146: 1 - 2; д. 363: 11 —12: ф. 267. on. 1. Д 6: 12 — 13, 131-132) Даже накануне ревев люции отношение "инородцев к земле законодательно определя­лось как "неразделенное владение" (ПЛРБ. ф. 131, on. 1, д. 635, 66). Отсутствие зафиксированной юридически собственности на землю не означает, что у бурят не было выработанных многолетней практикой маршрутов перекочевок, закрепленных традицией летних и зимних пастбищ. В Материалах комиссии Куломзина сообща­лось, что "при каждой перемене стойбы бурят ставит свою » в н \ на известном, так же раз и навсегда определенном месте, которое если и меняется, ю очень редко (МКК. 13: 74) Конфликты по

в XIX в. равнялась 55 — 65, а овец 40 — 50 кг, то баранов новой породы откармливали до 85 —90 кг. Буряты XIX — начала XX в настригали с одной овцы около 1 кг шерсти. С овец новой породы настригали более 5 кг, а с баранов — 8—13 кг шерсти (Крюков. 1895: 120; Линховоин, 1972: 7, 44; Тайшин, Лхасаранов, 1997

21-23, 42).

Еще одно направление трансформации пасторальной экономики в СССР — это кампания КПСС по распашке пастбищ, которая активно проходила в 1950 — 1960-е гг. Эти процессы затронули и Агинский округ. В СССР более 28% земель округа были распа ханы. 1 ак как сухой климат Агинского округа неблагоприятен для земледелия, это было очень серьезной ошибкой. Вместо больших урожаев последовала массовая эрозия земель. В настоящее время около 60% полей эрозированы. В этот период советское государе тво активно развивало седентеризацию. К началу 1970 г. почти все агинские буряты стали оседлыми. К этому времени население ок руга увеличилось по сравнению с 1917 г. почти в 2 раза и достигло 70 000 человек.

В результате трансформации скотоводства очень сильно было сокращено поголовье лошадей, коз и крупного рогатого скота Почти исчезли верблюды. Но появились (в основном в индивиду альных хозяйствах) свиньи (критерий седентеризации!). Их числе росло год от года. Рост потребности в шерсти и мясе требовал зна чительного увеличения стада. Общее поголовье в 1970 —1980-е п достигало 700 — 900 тыс. животных. В структуре стада число овев доходило до 85 — 90 /о. Местные жители называли новую породу "золотой , потому что шерсть стоила очень дорого и труд пастухом очень высоко оплачивался. Заработная плата хорошего чабана был выше заработной платы профессора университета. Для колхозов 59-60% доходов давало овцеводство. Главные потребители про дукции бурятского овцеводства в советское время — Читинский текстильный комбинат, фабрики по переработке шерсти в Улан Удэ и Красноярском крае. Всем казалось, что округ процветает Среди партийного руководства Агинского округа даже возникла волюнтаристическая идея выведения одного миллиона овец. За эт< можно было получить государственные награды и высокие долж ности в Москве.

338

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

поводу использования земель возникали в основном не межд> бурятскими родами, а между бурятами и русскими крестьянами, бурятами и казаками.

Полное использование степной растительности затруднено из за недостатка воды. Выпас скота может производиться только вблизи естественных источников и искусственных колодцев. Лет ники буряты предпочитали устраивать поближе к водопою, тогда как зимние пастбища выбирали в местах покосов, по возможности защищенных от ветров, а также там, где оставалось много ветоши В целом агинские буряты меняли свои стойбы, по разным данным, от 4 до 12 раз в год (ИБМАССР, 1954: 190). При этом их подавляющее большинство даже в первой половине XX в. переко чевывало с зимников на летники и обратно (НАРБ, ф. 129, on. 1.

д. 4030; РГИА, ф. 821, оп. 8, д. 1242: 12).

Есть географические варианты смены пастбищ. В степной час ти округа к югу от р. Аги буряты устраивают летники поблизости многочисленных озер и озерных западин. Здесь они поят скот. К тому же пологие склоны озерных западин нередко питаются ключевыми водами, вследствие чего здесь более сочные травы (/ригорьев, 1913а: 52). Лесостепная (северная от р. Аги) часть земли зимой несколько теплее, чем степная. Поэтому буряты пе ред наступлением холодов перекочевывали со своими стадами н северную половину Агинских степей. Они располагали свои зим ники в лесной предгорной части Могойтуйского и Борщновочнсл о хребтов (Григорьев, 1913б: 13).

При этом необходимо отметить одну весьма важную тенден цию. Чаще кочевали и использовали большее количество паст битных территорий наиболее богатые скотоводы (Масанов, 1991 342-33; 1995: 173). Это связано, во-первых, с тем, что они рас полагали большей численностью животных и для их выпаса тре бовалось большее количество ресурсов; во-вторых, богатые ско товладельцы имели в структуре стада больший процент лошадеп и верблюдов, что обеспечивало более высокую скорость кочевания их стад; в-третьих, богатые и знатные номады обладали боле, высоким общественным статусом и могли авторитетом или си\ор отчуждать лучшие участки пастбищ в свое пользование.

_Глава 17. 7ранеформация бурятского скотоводства... 339

В советское время система кочеваний изменилась. Номады ока­зались привязанными к границам колхозов. Но конфликтов между ними по поводу земли не было. Многие информаторы так отвечали на этот вопрос: "Конечно, бывали случаи, когда скот переходил на земли другого колхоза, но они решались без особых конфликтов". Именно в годы правления Хрущева и Брежнева произошло мас­совое оседание агинских бурят. В процессе внедрения "передовых" методов хозяйствования стала проводиться их массовая седентери-зация. Местные власти строили деревни, переселяли туда семьи ското­водов. Некоторые из информаторов помнят, что еще в 1970 г. неболь­шая часть бурят жила в юртах. После создания оседлых поселений сформировалось несколько видов семейных проживаний. В одном случае скотовод с женой и малолетними детьми жили на стоянке, а дети школьного возраста учились в интернате. В другом случае на стоянке могли жить родители с взрослыми детьми, имевшими свои семьи. Было также распространено дислокальное поселение, когда семья колхозника находилась в деревне, а он пас колхозное стадо на зимних и летних пастбищах.

Перекочевки совершали два раза в год. В начале июня коче­вали на летние пастбища, которые были расположены близко к природным источникам воды (реки, озера) или колодцам. В конце сентября уходили на зимние стоянки. Нередко эти стоянки распо­лагались рядом с колхозными полями, где было много соломы, травы и зерен.

I ипичная современная летняя стоянка представляет собой де­ревянный сарай с земляным полом. Внутри стоят кровати, стол, стулья. Обязательно есть небольшая печка и газовая плита для приготовления еды в теплое время. На улице — открытые загоны для овец и коров. Расстояние от летней стоянки до зимней прибли­зительно равно 10—20 км. Когда переезжают с одной стоянки на другую, то забирают с собой практически все имущество. Иногда основное имущество остается на зимних стоянках, но в таких слу­чаях там обязательно летом живет сторож из числа стариков.

Зимняя стоянка более теплая, чем летняя. В доме можно жить зимой. Загоны для скота закрыты от ветра и утеплены землей или сухим навозом. Здесь, как правило, имеются подсобные зда­ния, баня. Когда в 1970-е гг. провели свет, стало жить гораздо

340________/V. Н. Крадин. Кочевники Евразии___

Глава 17. Трансформация бурятского скотоводства..._341

268 ООО голов. Упадок животноводческой отрасли и низкие усло­вия жизни привели к резкому уменьшению численности пастухов и специалистов. Кроме того, понизилась рождаемость, началась миг­рация молодежи в Читу и Улан-Удэ. Многие опытные пастухи в это время ушли на пенсию. Все это привело к тому, что были утеряны и вековые традиционные, и новые знания в области скотоводства. В разговорах с молодыми пастухами у меня сложилось мнение, что далеко не все из них знают вкусовые качества травы, не все умеют пользоваться приемами выпаса скота, которые применяли их родители. \ 1ужно отметить, что утеря навыков традиционного природопользования началась не после 1991 г. Она началась еще в советское время, когда количество животных стало превышать объемы ресурсов пастбищ. Вера в то, что Коммунистическая партия всегда поможет даст денежные дотации или обеспечит сеном и фуражом из других регионов, — сформировала потребительское, иногда паразитическое отношение скотоводов к природе.

В настоящее время ситуация углубления кризиса сельского хо­зяйства затормозилась. Снизилась нагрузка животных на пастби­ща. Травы стали восстанавливать свою продуктивность. В некото­рых местах пастбищ так мною, а животных настолько мало, что пастухи теперь живут стационарно только на зимних стоянках и даже не косят сено. I равы хватает па весь холодный период — до начала появления молодой травы.

Однако очевидного прогресса не наблюдается. Как для колхоз­ных пастухов, так и для фермеров сейчас характерна натуральная форма экономики. Главная задача колхозных пастухов — сохранить поголовье стада. Зарплату им не платят. Один или два раза в год выдают продукты (макароны, муку, крупы и др.) вместо денег. Летом они питаются в основном молочными продуктами от сво­их и колхозных животных. Для мясного рациона также забивают баранов. Многие колхозы перестали вывозить молочные продукты на продажу, так как это не окупается. Последние несколько лет государство дает дотацию на молочную и мясную продукцию. Она свозится в центр округа - село Агинское — и реализуется центра­лизованно в Читинскую область.

Цена па шерсть в последние годы также возросла. Это привело к некоторой активизации ее поставок. 1 Персть продают в разные

комфортнее. I Ьявились телевизоры, различные электроприборы, хо­лодильники. Последнее обстоятельство несколько изменило струк туру и характер питания. Раньше из-за невозможности длительное время хранить в летние периоды запасы мяса, буряты забивали его в исключительных случаях. Как только один из скотоводов заби вал барана, он обязательно раздавал его соседям, так как не мог съесть все мясо сразу. Другие пастухи поступали так же. Это с по собствовало поддержанию горизонтальных рецинроктных связей С появлением холодильников стало возможным забивать животных летом, хранить молоко и другие продукты. Теоретически можно предположить, что это должно было бы способствовать развитию индивидуализма среди агинских бурят. Однако ничего подобного не произошло. Всякий раз агинские скотоводы, когда забивают живот пых, по обычаю приглашают на трапезу соседей или друзей.

Трансформация бурятского скотоводства

В начале 1990-х гг. округ находился па грани экологического кризиса. Количество овен значительно превышало продуктивность экологических ресурсов. Распад Советского Союза в 1991 г. н но вая экономическая политика затормозили этот процесс. 1 1ереста.\и поступать дотации и льготные кредиты из центра. Государство почти по помогало ни оставшимся государственным скотоводчес­ким хозяйствам, ни индивидуальным фермерам Ныли закрыть: лшогие колхозы, позднее- разорились фермеры. Возникла огромная разница пен на закупку мяса и шерсти и пенами на электричество оензин. искусственные корма для животных. Ксли соотношение себестоимости баранины и с ре дней закупочной оптовой пены пака нуне распада ( ( CP равнялось 1:1,3, то после отпуска цен такое соотношение стало 1:0,6. Накануне распада С('С1) шерсть реалп зовывалась почти с двойной выгодой (1:1,9). После отпуска пен производство шерсти стило убыточным при соотношении 1,1:1,0 ( илю овцеводство также стало убыточным.

Это привело к кризису скотоводства. 1 1рон.зводетво шерсти сокра тплось почти в два с половиной раза, производство баранины — поч­ти в шесть раз Животных (тало пеиыгпд'ю содержать. поэгом\ их в массовом порядке мбивали 11ого\овье овен сократилось д.

342

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

места — на фабрики в Улан-Удэ, Омск и другие города, но не сами колхозники. Общее руководство по реализации шерсти осуществля­ет администрация Агинского округа. Патерналистская политика по отношению к колхозам проявляется во всем — от реализации про­дукции и перераспределения дотаций до ожидания самих людей, что государство в лице губернатора округа, Президента страны и Правительства обязательно позаботится о них в трудный период.

В конце осени колхозники забивают крупный рогатый скот. Мясо едят всю зиму, а также продают. На вырученные деньги покупают одежду, некоторые продукты и школьные учебники для детей. После окончания школы многие едут учиться в город. Де­ньги от продажи животных идут также на оплату их обучения.

Современная организация пасторального хозяйства: пример колхоза Кункур

Типичным примером современного хозяйства агинских бурят является, например, колхоз в селе Кункур в степной части, на юге округа на берегу р. Онон. В 2001 г. в этом колхозе проводились исследования. Кункур был создан в 1931 г. В нем проживает более 1200 человек, из них членами колхоза состоят 230. В селе так же живут 4 фермера, но первоначально, в перестройку, было 20 фермерских хозяйств. Большинство из них разорились.

В советское время поголовье овец в Кункуре достигало 40 000 голов (по мнению информаторов из числа зоотехников, предел для экосистемы — 35 000 голов). Сейчас в колхозе всего 11 000 голов овец, 600 голов крупного рогатого скота, 400 лошадей. В послед ние годы спад поголовья приостановлен, однако особого прогресса не наблюдается.

Скотоводческая экономика организована на основе небольших стоянок. Колхозники живут в основном в деревне. 1 олько пастухи проводят время на зимних и летних стоянках. Таких стоянок в колхозе 25. На 19 из них разводят овец, на 5 — крупный рогатый скот, на одной — лошадей. В колхозе есть своя мельница, молоч ная ферма и небольшой цех для стрижки овец. Кроме этого в кол хозе 2500 гектаров засеяно зерном и столько же земли отдыхае!

Глава 17. Трансформация бурятского скотоводства... 343

Таблица 23

Состав стада, принадлежащего населению колхоза Кункур (1997 г.)

Личные хозяйства

Колхоз

Фермеры (13 ферм)

Крупный рогатый скот

1503

590

141

Овцы

981

11097

472

Лошади

47

230

5

Свиньи

809

63

105

Из табл. 23 хорошо видны различия в структуре стада. В соб­ственном хозяйстве преобладают крупный рогатый скот и свиньи. Это связано с тем, что животных большей частью забивают для питания и на продажу. В колхозе в основном разводят тонкорунных овец. Фермеры в основном специализируются на разведении овец, но крупный рогатый скот и свиньи имеют также важное значение.

Летние стоянки расположены или возле Онона, или около не­скольких озер. Зимние стоянки находятся в 30 — 40 километрах от посевов. Зимой овцы лижут снег вместо воды. На некоторых стоянках есть колодцы с насосами.

Для стрижки баранов пригоняют в специальный цех. Пора стрижки приходится на 20-е числа июня. С одной головы получа­ют 3 кг шерсти, что равно примерно 100 рублям. Государство еще дает дотацию — 30 руб. на одну голову. Эта дотация распростра­няется как на государственные учреждения, так и на индивиду­альные хозяйства, зарегистрированные в местной администрации и налоговых органах. Деньги, прямо скажем, небольшие.

Поскольку заработную плату колхозники получают очень ред­ко, они живут в основном за счет собственного домашнего хозяй­ства (см. табл. 23). Вырученные от реализации мяса крупного ро­гатого скота деньги тратят на оплату обучения детей в городе, закупку одежды, учебников, промышленных товаров, некоторых

иод паром. Основные культуры — пшеница, а также овес, немного ичменя и зеленой травы — все это для скота.

344

11. Н. Крадин. Кочевники Евразии

продуктов, алкогольных напитков. Мелкий рогатый скот и свинец используют в основном для питания. Кроме того, на приусадебных участках выращивают картофель и овощи. Эти продукты в наше время также занимают важное место в системе питания бурят. Но. как и сто лет назад, по качеству возделывания огородов агинские буряты уступают русским крестьянам.

Интервьюирование фермеров показывает, что причинами их ра зорения стали как объективные факторы (рост цен на энергоноси тели, разрушение торговой инфраструктуры, чрезмерные налоги и т. д.), так и психологические: многие оказались неспособными жить в новых экономических условиях без патерналистской поддержки Некоторых из фермеров в независимом статусе привлекает лишь то, что они стали меньше работать, чем в колхозе.

В целом наблюдается значительная натурализация хозяйства Психологически большинство информаторов отмечает трудности выживания в современных условиях. Однако демографические по казатели остаются стабильными. В селе достаточно высокая рож даемость. В семьях много детей. Все это свидетельствует о том. что многие проблемы трансформации пасторальной экономики в настоящее время обусловлены не только экономическим кризисом но и психологическими причинами переходного периода.

•к -к -к

Агинские буряты, проживающие в Восточном Забайкалье, со хранили язык, обычаи и традиции больше, чем другие группы буря: До конца XIX в. они вели традиционный кочевой образ жизни. Ос новным занятием агинских бурят было скотоводство, отчасти охота Состав их стада фактически не отличался от состава стада других монголоязычных кочевников евразийских степей. Более половинь стада составляли овцы. Количество коз было незначительно. При мерно 25 — 30% приходилось на долю крупного рогатого скота и приблизительно 10—15% — на долю лошадей. Среднее хозяйство содержало 50—60 животных. Число богатых хозяйств составляло н<-более 2%, тогда как количество малоимущих хозяйств достигало приблизительно 20%. Около 5% хозяйств не имели скота вообще

С последней четверти XIX в. усиливается влияние индустри альной экономики на кочевой образ жизни бурят. Это отразилось

Глава 17. Трансформация бурятского скотоводства... 345

на развитии седентеризационных процессов, нескотоводческих ук­ладов, рыночной ориентации хозяйства, сокращении смертности, распространении грамотности и т. д. К началу XX в. население выросло почти в два раза и достигло 36 тыс. человек. Если в 1850 г. было не более 80 оседлых хозяйств, то в 1911 г. таковых уже стало более 650. Началась механизация труда, главным об­разом касающаяся сенокошения. В противоположность монголам агинские буряты все время заготавливали корм на зиму, и к кон­цу XIX столетия сенокошением занималось около 70% бурятских домохозяйств.

В советское время бурятское скотоводческое хозяйство под­верглось еще более активному вовлечению в процессы индустри­ализации. Можно выделить несколько этапов модернизационных процессов в Агинских степях. Во время гражданской войны и в период становления советской власти численность населения и ко­личество животных несколько сократились. В процессе коллекти­визации индивидуальные хозяйства были объединены в колхозы, начались преследования богатых скотовладельцев. Ге, кто не смог мигрировать в Монголию или Китай, были репрессированы. Архив­ных данных, относящихся к этому времени, очень мало.

С 1930-х гг. началась крупномасштабная коллективизация-Скотоводов объединяли в колхозы, но при этом большинство бу­рят продолжали жить в юртах и пасти скот небольшими группа­ми. Отрицательный эффект оказало слияние небольших колхозов в крупные хозяйства, что привело к увеличению нагрузки на паст­бища. В то же время процессы индустриализации сделали ското­водческое хозяйство более стабильным. Все это привело к общему удвоению поголовья животных по сравнению с дореволюционным временем. Правда, в период Великой Отечественной войны коли­чество животных резко сократилось из-за масштабных заготовок мяса для фронта. В 1950-х гг. в результате селекции была выве­дена новая тонкорунная порода овец, что позволило переориен­тировать хозяйство на производство высококачественной шерсти. Общее поголовье увеличилось почти в пять раз и достигло 900 тыс. животных. Переизбыток мелкого рогатого скота со временем привел к увеличению нагрузки на пастбища. Овцы быстрее, чем

348___________ „ //. //. Крадин. Кочевники Евразии_______

Глава 18. Складывание патронажно-клиентных отношении... 349

природные условия Агинских степей очень благоприятны для оби­тания копытных. Это дает возможность осуществлять их круглого­дичный выпас, а своеобразный пересеченный рельеф, привязанный к долинам Онона и Аги, позволяет находить источники питья и убежища от непогоды (Крадин, 2000).

Частной собственности на землю у агинских бурят до 1917 г. не существовало. Земли находились в общинной собственности. 1 [ользование пастбищами было свободным по праву иервозахвата (Крюков, 1895: 103; Асалханои, 1963: 169-170, 173) в пределах той или иной административно-территориальной группы (оулуков), а сенокосные угодья находились в общинной собственности и дели­лись на пайки "по числу душ и разряду казенных и общественных сборов" (НАРБ, ф. 131, on. 1, д. 98: 10-11; ф. 267, on. 1, д. 6: 12—13, 131 — 132). Даже накануне революции отношение "инород­цев" к земле юридически определялось как 'неразделенное владе­ние" (НАРБ, ф. 131, он. 1, д. 635: 66).

Согласно архивным источникам и материалам переписи 1897 г., у агинских бурят существовали многообразные формы неравенства и эксплуатации, в том числе саунпые и клиентные отношения (Дом-ханов. 1954: 311 315). Богатые скотовладельцы использовали труд бедных. 1 1екоторые хоринские и агинские богатеи имели так много скота, что они. по словам посещавших их кочевья русских, "считали лошадей оврагами — загоняли животных в распадок, поскольку в нем могло одновременно поместиться определенное количество животных (Козьмин. 1934: 14)

I ем не менее число богатых скоювладельцев у агинцев было невелико. Согласно статистическим данным, на 1908 г. (с учетом общего ухудшения условии существования агиппев) было только 0,3% хозяйств, насчитывавших свыше 300 лошадей. Процент хо­зяйств, имевших большое количество других видов животных, лак же весьма мал. 1 ак, только у 2% хозяйств было 500 овец. Лишь в 1,31% хозяйств было более 100 голов крупного рогатого скота, и всего в 0,01% хозяйств количество единиц рогатого скота превы­шало 300 ('1АЭ. 1911: 276). Это даст основание- предположить, что не более 2% хозяйств может быть отнесено к богатым. В го же время большинство скотоводов имели количество животных, позволявшее им с трудом сводить концы с концами, примерно

пережитка . а вследствие внутренних потребностей тех или иньь групп (F'Jsenstadt, Roniger. 1984).

В традиционных обществах кочевников-скотоводов патронажно клиентные отношения также широко распространены. В силу неста­бильности, зависимости номадного хозяйства от природно-клима тических условий, а также существования в обществах кочевников частной собственности на скот в их среде всегда были люди, не имевшие достаточного количества животных для самостоятельного существования. По этой причине они были вынуждены вступать в отношения системы "патрон — клиент' с более обеспеченными владельцами скота.

Выделяются две основные формы патронажно-клиентных отно шении у кочевников-скотоводов. Первая форма неравенства, когда богатый скотовладелец отдавал бедному пастуху скот па выпас, получила в отечественной литературе название саун от одноимен ного казахского термина, обозначающего это явление. Помимо от­дачи скота на выпас существовал второй канал формирования за­висимости — работа в семье "патрона" в качестве клиента, батрака, наемного работника, неполноправного сородича и пр. (Шахматов. 1962: / оумоеков. 1971; Перший. 1973; Марков. 1976; Khazano\. 1984; Масанов. 1984; 1993; Крадин. 1992 и др.).

В советской антропологии патронажпо-клиептные отношения v кочевников было принято называть "патриархально-феодальными в соо1ветствии с бытовавшими тогда представлениями о господстве у номадов феодализма (подробнее о данной дискуссии см.: Map ков. 1976; 1998; Перший, 1976; Коган, 1981; Халиль Исмапл 1983; Khazanov, 1984; Gellner, 1988; Попов, 1986; Крадин, 1987. 1992. 2001; Масанов, 1995 и др.).

Агинские буряты представляют собой особую группу, которая была выделена в отдельную административную единицу в степном Забайкалье еще в первой половине XIX в. В ее состав вошли представители ряда родов хори-бурят, кочевавших со своими ста дами по тучным долинам рек Онона и Аги. На большей части данной территории устойчивый снежный покров зимой не обра зуется, а многие травы после окончания вегетации остаются на корню, сохраняя при этом достаточно высокие кормовые качества 1 1оэто.му, несмотря на низкую продуктивность открытых пастбищ

350

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

20,7% хозяйств были вынуждены искать дополнительные источ ники существования, из них у 2,9% был только один какой-либо вид животных, а 5,7% хозяйств не имело скота вообще (там же,

226, 276).

В советский период богатые скотовладельцы были объявлены эксплуататорами и репрессированы. В процессе складывания кол хозной системы у бурят, занимавшихся скотоводством в Забайка лье, была осуществлена коллективизация индивидуальных ското водческих хозяйствуй все стада домашних животных перешли под контроль государства. В результате было установлено формальное равенство. Это, конечно, не означает, что все имели одинаковое количество скота и другого имущества. Одни жили чуть лучше, другие — чуть хуже. Это было связано с различными причинами, но в немалой степени и с успехами в трудовой деятельности. В це лом, когда народное хозяйство было восстановлено, уровень жиз ни в Агинском автономном округе стал достаточно высоким. 1а кое положение было обусловлено закупочными ценами на овечью шерсть. По словам многих информаторов, руно считалось едва ли не "'золотым", и они с ностальгией вспоминают это время.

После 1991 г. ситуация резко изменилась. В результате поли тики приватизации скотоводческое хозяйство агинских бурят ока залось в глубоком кризисе. Начиная с этого времени возродилась частная собственность на скот. Часть скотоводов выделилась ь самостоятельные фермерские хозяйства. Обследуя эти хозяйства на территории степей Ононского левобережья в 2001 г., удалось зафиксировать весьма интересную ситуацию. У многих фермеров а также у колхозных чабанов, которые раньше согласно государе твенным нормативам должны были пасти скот единолично, появи лись так называемые помощники. Нередко ими становились лица без определенного места жительства, бывшие заключенные, пен сионеры и безработные из соседних районов, люди с некоторыми психическими отклонениями, дальние родственники, не имеющие своего жилья и твердого заработка. Они пасут скот своего работо дателя, за что он дает кров, кормит и одевает их. Иногда присуте твует негласное соглашение о выплате заработной платы деньгами или скотом/приплодом.

_Глава 18. Складывание патронажно-к.\иентных отношений... 351

Можно выделить два варианта таких отношений. В первом случае помощник живет вместе с хозяином и выполняет наиболее непрестижные и трудоемкие виды деятельности. Данная форма отношений типологически сопоставима с клиентеллой. Во втором случае сам работодатель живет в селе, тогда как все дела на сто­янке ведет нанятый им помощник. Если он имеет семью, то по до­говоренности с хозяином может привезти ее на ферму (стоянку).

Для иллюстрации опишем одну из таких стоянок. Ее хозяин, по национальности бурят, сам живет в селе. На стоянке расположены дом, техника, зимняя кошара и хотон для скота. Из животных имеются 82 головы крупного рогатого скота, 6 овец, 11 свиней, кобыла с жеребенком. Все животные принадлежат работодателю. Семья работников, русских по национальности, состоит из семи человек (родители, четверо малолетних детей и племянник шес­тнадцати лет). Они пасут животных, следят за скотом, изготав­ливают сметану и творог, которые хозяин периодически вывозит на продажу. Семья работников одета очень бедно, что говорит о низком уровне жизни. Они приехали из Борзинского района Чи­тинской области. Причина переезда — отсутствие работы в родном совхозе (мужчина работал там механизатором, а его жена — дояр­кой). Для выживания выращивают рядом со стоянкой картошку и овощи. Взрослые на вопросы об условиях работы по найму от­вечают с нежеланием. Удалось установить, что хозяин стоянки обещал одеть детей к школе (возможно, во время учебного года им придется жить в интернате или в доме хозяина), несколько раз в течение года завозил на стоянку продукты (макароны, крупы, соль, сахар и т. д.), а также обещал через год дать 3 — 4 головы скота. И это, вероятно, все.

Работодатели характеризуют данные отношения как благоде-тельство. Один из них во время интервьюирования прямо назвал их проявлением степного гостеприимства. Работники стараются уйти от ответа, однако чувствуется их боязнь говорить на данную тему. Даже внешне видна разница в статусе между работодателями и их помощниками. Последние, как правило, одеты в старую, поношен­ную одежду, многие из них не имеют среднего образования, для них характерна очень низкая самооценка. Ряд лиц употребляют или употребляли наркотики, имеют физические недостатки, стра-

352

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

дают психическими и иными расстройствами. Среди них есть люди, отсидевшие в тюрьме, которым некуда возвращаться. Многие из них принадлежат не к бурятскому, а к русскому этносу. Они все время в работе и не присутствуют во время праздничного ужина в честь почетного гостя — антрополога. Они также не участвуют в беседах исследователя с информаторами, а при вступлении с ними в контакт для получения сведений видишь в их глазах постоянный страх. В данных случаях налицо восстановление патронажных свя зей, подобных классическим "саунным отношениям у кочевников.

Можно ли считать подобные отношения эксплуататорскими.-1 На этот счет в ходе дискуссии о "кочевом феодализме" были высказаны два противоположных взгляда. С точки зрения много численных сторонников существования у кочевников "патриархаль но-феодальных отношений — это, безусловно, форма угнетения кочевыми феодалами "трудящихся масс". Согласно представленп ям критиков данной ортодоксальной парадигмы, подобные отпо шения имели нефеодальную и нередко взаимовыгодную для обеих сторон природу.

Очевидно, что было бы ошибочным идеализировать отношения систем!)] "патрон - клиент и усматривать в них либо только K.\ai совыи антагонизм и эксплуатацию, либо только взаимовыгодны, связи I 1о всей видимости, так называемые "саунпые' отношения * кочевников (в широком смысле этого термина) представляли собой широкий спектр отношении, на одном полюсе которых паходилнс механизмы безвозмездной взаимопомощи между родственниками, и соплеменниками, а на другом — отношения доминирования и яг. пая эксплуатация малоимущих кочевников богатыми скотовладель нами Между этими полюсами существовало большое количее мв разнообразных промежуточных вариантов.

В то ж-- время необходимо иметь в виду, что тезис о перв>> бытнол1 равенстве и отсутствии в догогударственную эпоху экгплл атапии - это кабинетный миф. Обращение к исследованиям социо антропологов, а также к работам специалистов по социобиоловнв показывает, что тезис об отсутствии в первобытности неравенств.• и эксплуатации - это очень серьезное заблуждение, от которе го давно пришло время отказаться. Неравенство и доминирова ние присутствуют в сообществах животных. Поскольку количеств

Глава 18. Складывание патронажно-клиентных отношений... 353

ресурсов почти всегда ограниченно, доступ к ним опосредуется различными механизмами доминирования, например, "порядком клевания" (Плюснин, 1990; Дольник, 1994; Butovskaya, 2000).

Неравенство всегда существовало в истории человеческого об­щества. Даже в самых простейших из них, несмотря на видимость эгалитаризма, присутствовало половозрастное доминирование (за небольшим исключением). Наиболее удачливые охотники, искус­ные умельцы, лица, обладавшие редкими способностями (шаманы, знахари) и т. д., также занимали более высокое положение, чем остальные. Между различными общинами всегда имелось нера­венство в доступе к полезным ресурсам (нефрит, обсидиан, соль, глина), и те, на чьей территории были расположены эти ресурсы, извлекали из своего положения определенные выгоды (Rousseau, 1985; Trigger, 1985: 49-51; Earle, 1997: 2; Artemova, 2000; Кра­дин, 2004).

Многие выдающиеся мыслители скептически рассматривали возможность создания общества без иерархии и стратификации. Еще в начале XX в. П. А. Сорокин привел множество примеров из истории, когда люди пытались создать общество равных. Но все эти попытки заканчивались безрезультатно. Христианство начина­лось с эгалитарных общин, но возвело могущественную пирамиду с Папой, кардиналами и инквизицией. Святой Франциск создал инс­титут монашества с этой же целью, но уже через семь лет от былого равенства не осталось ни следа (1990: 304-307 и др.).

Р. Михелс (Michels, 1911) на примере профсоюзных рабочих организаций рубежа XIX—XX столетия показал, как возникает организационная иерархия. Особую пикантность его анализу при­дает то, что он проделал его на примере социал-демократических партий. Согласно Михелсу, любая политическая партия или проф­союзная организация сталкивается в своей деятельности с различ­ными проблемами (организация политических кампаний и выборов, печатная деятельность, ведение переговоров и т. д.). Данная де­ятельность отнимает много времени и иногда требует специальной подготовки. Если организация включает большое число членов, то нужны дополнительные усилия по их координации. Постепенно формируется управленческий аппарат, который занимается обес­печением жизнедеятельности организации, собирает взносы, ведет

354

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

переписку и пр. Партийные функционеры концентрируют в своих руках инфраструктуру организации, органы печати и финансовые средства. Со временем более высокий уровень доходов и доступ к каналам перераспределения средств своих организаций позволяют функционерам вести более комфортный образ жизни. Все это пос­тепенно меняет их мировоззрение. Они уже стремятся не столько к выполнению программных установок своей партии, сколько к сохранению собственной стабильности. В этом, по Михелсу, за­ключается "железный закон олигархии".

Исходя из вышеизложенного, необходимо признать, что нера­венство и эксплуатация могут существовать во всех типах обществ. Вместе с тем, говоря о переходе России к рыночной экономике, многие почему-то предпочитают рассуждать только о позитивных ценностях — индивидуализме, свободе слова, демократических институтах власти. Однако индивидуальную эксплуатацию (госу­дарственная эксплуатация, которая существует при так называемом азиатском способе производства, социализме и других типах об­ществ, в том числе и в современной России — это иная тема) при капитализме никто не отменял. Более того, свободная конкуренция невозможна без асимметрии экономических отношений со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому не стоит удивлять­ся, что в процессе складывания новых форм хозяйствования и про­никновения товарных отношений в скотоводстве возникают новые формы организации труда.

Другое дело, что описанные в данной главе отношения труд­но отнести к товарно-денежным, капиталистическим. Речь должна идти о типичных для номадов патронажно-клиентных связях. Ду­мается, что подобные отношения должны существовать не только у бурят, но и у других скотоводческих народов в национальных рес­публиках Российской Федерации и бывших среднеазиатских респуб­ликах СССР — ныне независимых государствах СНГ. Более того, я склонен предположить, основываясь на косвенных источниках, что в среднеазиатских республиках подобные отношения существовали и в советский период нашей истории. Просто по идеологическим при­чинам их не замечали или старались не замечать. Задача антропо­логической науки — выявить и по возможности достоверно описать эти реликты социально-экономической жизни с тем, чтобы можно было решать, что с ними делать в будущем.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Данная книга написана на основе статей и докладов автора, опубликованных после 2000 г. Книга состоит из шести частей, ха­рактеризующих определенный вклад автора в ту или иную область кочевниковедения. Каждая из них включает три главы. Первая часть "Историография номадизма" посвящена проблемам историо­графии. В первой главе "Кочевничество в современных теориях исторического процесса" дается общий обзор дебатов в кочевнико-ведении в конце XX — начале XXI века. Существует несколько влиятельных теорий исторического процесса, к которым относятся однолинейные теории стадий (марксизм, неоэволюционизм, теория модернизации), многолинейные подходы, а также цивилизацион-ный и мир-системный подходы. Большее внимание теории кочев­ников было уделено в рамках марксизма. Были созданы специаль­ные теории, самая популярная из них — идея особого ' кочевого феодализма". Постепенно были выработаны альтернативные под­ходы — концепция до4>еодального общества у кочевников и теория особого номадного способа производства. Еще позже появилась концепция особого ксенократического (экзополитарного) способа производства в кочевых империях, а также концепция суперслож­ного вождества.

Вторая и третья главы ("Н. Н. Козьмин и дискуссия о кочевом феодализме", "Эрнст Геллнер и дебаты о кочевом феодализме ) посвящены анализу трудов двух исследователей. Первый — рус­ский историк и этнограф Николай Козьмин, убежденный марк­сист и революционер. В 1930-е гг. он был профессором Иркут­ского университета. В одно время с Б. Я. Владимирцовым и

356

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

С. П. Голстовым Н. Н. Козьмин выдвинул свою версию "кочевого феодализма". Ученый был репрессирован и в 1938 г. расстрелян, а его имя предано забвению. Другой исследователь — известный британский антрополог Эрнст Геллнер. Он написал очень интерес­ную книгу о советской антропологии — "State and Society in Soviet Thought , в которой одна глава посвящена дискуссии о "кочевом феодализме' . В третьей главе данной книги подробно анализиру­ется труд Геллнера, который был знаком с исследованиями со­ветских ученых только по некоторым работам, но он достаточно адекватно раскрыл данную тему.

Вторая часть книги " 1 еория кочевого мира" посвящена теории номадизма. В четвертой главе "Комплексные общества номадов в кросс-культурной перспективе" сделана попытка разработать мето­дологию, позволяющую сравнивать разные типы обществ и затем в рамках этой методологии определить уровень стадиальной слож­ности обществ кочевников в сравнении с обществами земледельцев. Для этих целей использован подход, предложенный Дж. Мёрдоком (Murdock, Provost, 1973). Результаты кросс-культурного исследо­вания 15 обществ номадов показывают, что у кочевников и ското­водов можно выделить примерно три—четыре уровня культурной (и политической) сложности. Самые простые — это сегментарные акефальные общества, не имеющие органов управления. Следую щая ступень — это "вторичные" племена, конфедерации племен, простые вождества. Еще более развитую структуру имеют сложные и суперсложные вождества. Последние представлены в наиболее масштабном виде кочевыми империями, а также квазиимперскими обществами несколько меньшего размера (подобно татарским ханс­твам после крушения Золотой Орды), независимыми и полузависи­мыми ханствами нового времени (жузы казахов, ханство калмыков и др.). Наиболее сложными являются те кочевые империи, которые включали в свой состав земледельческое население.

В последние годы очень многие ученые пишут об особой цивилизации кочевников. Пятая глава "Кочевничество и теория цивилизаций" посвящена анализу этих взглядов. Идея, согласно которой кочевники составляют особую цивилизацию, предложена А. 1ойнби в 1934 г., но она не была особенно популярной до распада Советского Союза. Только в последние 15 — 20 лет у нее

Заключение

357

появилось много приверженцев. Автор считает, что кочевничество действительно особый мир, оппозиционный миру земледельцев. I 1о кочевая цивилизация — это, скорее, метафора, чем научное понятие. Большинство из признаков так называемой цивилизации номадов имеют стадиальный характер и свойственны для опреде­ленного уровня развития. Более корректно надо говорить об отде­льных цивилизациях кочевников (арабской, тюркской, монгольской и Др.). В качестве характерных для них признаков выделяли такие черты, как крыльевое управление, десятичная система, схожие об­ряды интронизации, праздники и др. Однако несложно установить, что многие из этих признаков характерны не для цивилизации, а для империй, созданных кочевниками.

Шестая глава называется "Роль кочевников в мир-системных процессах". В ней показано, что есть корреляция между расцветом оседлых цивилизаций и кочевых империй, которые существовали за счет вымогания дани и набегов на земледельцев и горожан. В Восточной Азии эта корреляция особенно видна, так как здесь имелись большие пастбища, позволяющие проживать значитель­ному числу кочевников-скотоводов. I ак, династия Хань и Хун-нская империя возникли в течение одного десятилетия. Расцвет 'Тюркского и Уйгурского каганатов тесно коррелирует с расцветом династий Суй и Тан. И, напротив, периоды кризиса в IV—V и X столетиях в Китае вели к политической энтропии в степных областях.

И. Валлерстайн связывал становление мир-системы с обменом большими товарами и грузами. Однако исследования последних лет показывают, что гораздо большее значение для мировых сис­тем имели информационные сети (прежде всего технологическая и военная информация). I 1оэтому сформирование мировых систем начинается даже не в XIII столетии (что было написано в книге Абу-Лухода (Abu-Lughod, 1989), нона несколько тысяч лет ранее. С точки зрения этого подхода кочевники выполняли важные посреднические (функции между региональными империями и городскими цивилизациями. I 1одобпо мореплавателям, они обеспечили связь потоков товаров, (финансов, технологической и культурной информации между островами земледельческо-городских цивилизации.

358

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

В третью часть "История кочевых империй" включены седь­мая, восьмая и девятая главы. В седьмой главе "Имперская кон­федерация Хунну: социальная организация суперсложного вождес­тва показана эволюция первой кочевой империи во Внутренней Азии. Главная причина образования Хуннской державы — необ­ходимость противостояния объединившемуся Китаю. Кроме того, следует учесть и роль личностного фактора — выдающиеся способ­ности основателя Хуннской державы вождя (шаньюя) Модэ. Хун­нская держава была племенной империей. Она была основана на племенных консенсуальных связях во внутренних отношениях, но выглядела как завоевательное ксенократическое государство. Каж­дый кочевник был включен в племенные и родовые связи. I 1арал-лельно каждый мужчина входил в десятичную военную иерархию. Баланс власти шаньюя зависел от его способностей организовывать военные кампании и перераспределять захваченную добычу. Раз­давая подарки своим подданным, шаньюй получал от них право па монополию международных контактов. На основе внешней поли­тики можно выделить несколько этапов истории хунну. На первом этапе (20() —133 гг. до н. э.) хунну эксплуатировали китайцев на дистанции. Они чередовали набеги с вымоганием подарков. Второй этап (129—71 гг. до н. э.) был периодом активной экспансии Китая на север при императоре У-ди. Эта война обескровила обе стороны, но не определила победителя. 1 ретий этап (56 г. до н. э. — 9 г. п. э.) был периодом гражданской воины в ( тени, после чего между страна­ми восстановились мирные дружеские отношения, сопровождав шиеся большими подарками кочевникам за мир. Четвертый этан (9-48 гг. н. э.) аналогичен первому. В течение 250 лет Китай таг; и не решил хуннской проблемы. Кочевая империя хунну погибла из-за экологической катастрофы 44—46 гг. н. э. и переизбытка элиты, приведшей к новой гражданской воине.

В восьмой главе "Общественный строй Жужаньского каганата показана эволюция жужаньского общества. (. созданием каганата сформировалась троичная геополитическая структура во Внутрен ней Азии. На юге Китая — типичные китайские королевства, и Северном Китае — буферная полукочевая империя 1 оба Вэй, на севере имперская конфедерация жужаней. Для каганата были характерны типичные черты кочевых империи Евразии: эксплуа

Заключение

359

гнция земледельческих обществ на расстоянии, десятичная воен­ная система, двухкрыльевая административная организация, титул кагана и другие. Внешняя политика жужаней была основана на традиционных принципах кочевников Внутренней Азии. Жужани практиковали метод дистанционного давления на Китай, чередуя набеги с периодами мирного вымогательства богатых подарков.

Девятая глава называется "Структура "варварской империи": киданьская династия Аяо". В данной главе показано, что Кидань-(кая империя открыла новый этап во взаимоотношениях кочевни­ков и Китая. Впервые почти целиком Северный Китай оказался под властью кочевников. В этом многонациональном государстве число кочевников-киданей достигало только пятой части населения (750 тыс. человек). 1 радиционные предгосударственные органы власти киданей не были приспособлены к управлению сложной экономикой земледельческой цивилизации с многочисленными го­родами. 1 ребовался более сложный механизм. Для лучшего управ­ления зависимыми территориями была создана дуальная система политического контроля. Северная администрация занимала более высокое положение, а также контролировала номадов и другие северные народы ("метрополия"). Южная администрация копиро­вала бюрократическую систему Китая, управляла оседло-земледе­льческими территориями. По мере того как степное "варварство' трансформировалось в "цивилизацию", представители элиты заво­евателей одевались в одежды побежденных, перенимали их этикет и письменность либо создавали свое письмо. Кидани возводили крупные города, в которых воздвигали храмы и роскошные двор­цы, где селились императорский двор и чиновники. С расширени­ем территории империи за счет включения новых земледельческих областей Северного Китая процесс китаизации киданье кои арис­тократии шел все более быстрыми темпами.

Четвертая часть "Социальная археология хунну включает деся­тую, одиннадцатую и двенадцатую главы, посвященные методике социологических реконструкции в археологии. Десятая глава назы­вается "Социальная структура ранних кочевников (по данным ар­хеологии) . В качестве методологии для изучения социальной стра­тификации по археологическим источникам можно принять идею Р. Адамса, согласно которой величина власти обусловлена масти­

360

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

табом контроля над источниками энергии (продуктивные ресурсы, военная добыча, товарооборот и др.), накопителями энергии (скла­ды, у номадов — стада, сокровищницы и пр.) и контролем над перераспределением энергетических потоков. Чем выше статус ин­дивида, тем нередко более пышным был опущенный с ним в моги­лу инвентарь (одежда, украшения, оружие, предметы быта, пища, импортные товары). К сожалению, очень многие так называемые царские погребения древних цивилизаций и культур ограблены. По этой причине можно согласиться с теми исследователями, кото­рые полагают, что такой критерий, как количество энергозатрат при возведении погребальных сооружений, как правило, коррелируется с рангом умершего, объемом его власти при жизни и может быть применим для реконструкции социальной структуры архаического общества. Предлагаемая в данной главе методика исследования предполагает необходимость проведения ряда последовательных операций: 1) выделение особенностей погребального обряда, со­ставление списка признаков, ввод информации в компьютерную базу данных (для этих целей была использована специализиро­ванная программа STATISTICA 5.0 for WINDOWS); 2) выяв­ление факторов, значимых для возрастного деления совокупности;

3) разделение совокупности на взрослые и детские погребения.

4) выявление факторов, значимых для полового деления массива взрослых погребений; 5) разделение совокупности на мужские н женские погребения; 6) изучение отличий в погребальном отряде в пределах однородных половозрастных групп посредством кластер ного анализа; 7) выявление существенных факторов, связывающих те или иные внутригрупповые кластеры с различными категориями сопроводительного инвентаря; 8) интерпретация результатов.

Эти принципы были реализованы в двух следующих главах кни ги. В одиннадцатой главе "Социальная структура населения Ивол гинского городища' эти принципы применены к изучению населения всемирно известного памятника хунну в Забайкалье — Иволгинского городища, расположенного около современного г. Улан-Удэ. По данным анализа жилищ городища были выделены четыре социаль ные группы. Эти результаты коррелируют с результатами изучения одновременного городищу могильника, где были выделены четыре страты у мужчин и пять страт у женщин, а также три страты в детских погребениях.

Заключение

361

Двенадцатая глава "Степная Бурятия в составе Хуннской им­перии" посвящена изучению социальной структуры хунну, прожи­нающих около Байкала. Можно констатировать, что территория степной Бурятии представляла собой отдельную провинцию Хунн­ской державы. В период расцвета степной империи здесь мог­ло кочевать примерно 12—26 тыс. кочевников. Это около 5 тыс. воинов, что соответствовало административно-территориальной единице в ранге "тьмы". Кроме номадов на данной территории проживало оседло-земледельческое население, снабжавшее их про­дукцией земледелия и ремесла. Анализ погребальных памятников выявил наличие социальной дифференциации среди различных по­ловозрастных групп в разных могильниках на территории Буря­тии. Самые богатые захоронения сконцентрированы в могильнике Ильмовая падь. Мужские захоронения Черемуховой пади и Дэ-рестуйского Култука объединяются в несколько разных групп, ко­торые, возможно, отражают характер их деятельности при жизни. В Иволгинском могильнике выявлено четыре иерархических ранга у мужчин и пять у женщин. Среди детских захоронений можно проследить определенную дифференциацию на "богатых и бед­ных" (наиболее отчетливые отличия в Иволгинском могильнике, где выделяются 3 — 4 группы). Однако необходимо иметь в виду, что часть детских погребений, в том числе и не самых бедных, возможно, была связана с жертвоприношениями.

Пятая часть "Антропология власти Чингиз-хана посвящена наиболее популярной теме последних лет — империи Чингиз-хана. В тринадцатой главе "Власть в империи Чингиз-хана с точки зре­ния престижной экономики" показан фундамент власти в средне­вековом монгольском обществе. Стабильность степных империи напрямую зависела от умения высшей власти организовывать полу­чение шелка, продуктов земледелия, ремесленных изделий и изыс­канных драгоценностей от оседлых обществ. Политические связи между племенами и органами управления степной империи не были чисто автократическими. Надплеменная власть сохранялась в силу того, что, с одной стороны, членство в "имперской конфедерации обеспечивало племенам политическую независимость от соседей и ряд других важных выгод, а, с другой стороны, правитель кочевой державы и его окружение гарантировали племенам определенную

362_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Заключение

363

11ингиз-хана и монгольские завоевания в XIII в. пришлись на новый период влажности в степях Внутренней Азии и Восточной Европы, н также совпали с демографическим и экономическим подъемом во всех частях Старого Света. Монголы замкнули цепь междуна­родной торговли в единый комплекс сухопутных и морских путей. Впервые все крупные региональные ядра (Европа, исламский мир, Индия, Сунский Китай, Золотая Орда) оказались объединенными I» первую мир-систему. В Степи подобно (фантастическим миражам возникли гигантские города — центры политической власти, тран­зитной торговли, многонациональной культуры и идеологии (Кара­корум, Сарай-Бату). С этого времени границы Ойкумены значи­тельно раздвинулись, политические и экономические изменения в одних частях света стали играть гораздо большую роль в истории других регионов мира. 1 аким образом, монголы способствовали средневековой глобализации XIII века — первой глобализации в истории человечества. Однако эта глобализация стала в конечном счете причиной гибели средневековой мир-системы XIII-XIV вв. из-за распространившейся по всему миру чумы. Это важный урок для нас, поскольку сейчас, когда средства коммуникации позволя­ют связываться с другим полушарием Земли в считанные секунды, а расстояние между континентами измеряется в часах пути, этот вопрос приобрел особенную актуальность. Достаточно представить, какие катастрофические последствия может иметь в современном мире распространение СПИДа, атипичной пневмонии, птичьего гриппа и других эпидемических заболевании. Мы всегда должны помнить главный урок, который следует извлечь человечеству из истории монгольской эпохи, — как хрупок наш мир и как легко он может быть разрушен нашими же руками.

Последняя, шестая часть "Этиология агинских бурят включает главы, которые основаны на этнографических исследованиях бурят в Агинском Бурятском округе в Забайкалье. В шестнадцатой главе "Кочевое хозяйство агинских бурят во второй половине XIX — на­чале XX века ' на основе изучения архивных источников показана история местного народа. Агинский Бурятский автономный округ расположен в Юго-Восточном Забайкалье. I 1азвание округа проис­ходит от бурятского слова ага, что означает "большая равнина . I ак же называется река, которая пересекает округ линии запад — восток.

внутреннюю автономию в рамках империи. Механизмом, соеди­нявшим "правительство" степной империи и племена, служили ин­ституты престижной экономики. Манипулируя подарками и разда­вая их соратникам и вождям племен, правитель кочевой империи увеличивал свое политическое влияние и престиж "щедрого хана". Одновременно он связывал получивших дар "обязательством от­даривания. Племенные вожди, получая "подарки , могли, с одной стороны, удовлетворять личные аппетиты, а с другой — повышать свой внутриплеменной статус путем раздач даров соплеменникам или посредством организации церемониальных праздников. Кроме того, получая от правителя дар, племенной вождь как бы приобре­тал от него часть сверхъестественной харизмы, что дополнительно способствовало росту его собственного престижа.

Четырнадцатая глава "Монгольская империя и дискуссия о происхождении государственности у кочевников' раскрывает взгляды автора на проблему государственности у кочевников. Из­вестно, что этот вопрос является дискуссионным, и, в частности, одни ученые полагают, что средневековое монгольское общество может быть охарактеризовано как феодальное государство, тогда как другие считают, что это предгосударственное образование. Все кочевые империи имели двойственную природу. Внешне они вы глядели как мощные завоевательные государства, поскольку были созданы для эксплуатации своих соседей. I акие общества можно назвать ксенократическими (от греческих слов "ксено — наружу и "кратос власть). Однако изнутри они являлись племенны­ми конфедерациями, основанными на родственных связях. Власть хана держалась на его способностях организовать военные походы и справедливо перераспределять добычу. С этой точки зрения им перию Чингиз-хана правильнее было бы считать не государством а сверхсложным вождеством (англ. chiefdom). Настоящие государ ственные институты возникают при сыне Чингиз-хана Угедее, когда были завоеваны Китай и Средняя Азия. Чтобы управлять этими территориями, стала нужна бюрократия. Именно с этого времени можно говорить о становлении государственности у монголов.

В пятнадцатой главе "Чингиз-хан и доиндустриальная глоба лизация: мир-системная перспектива' показана роль Монгольской империи в глобальной истории средневековья. С оздание империи

364

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Река разбивает округ на две ландшафтные зоны: к северу левый берег — лесостепь и к югу, между Агой и Ононом, — степь. Кли­мат в округе сухой, континентальный. Зимой снега почти не бывает, поэтому здесь можно пасти скот круглый год под открытым небом. Бурятское население известно здесь с XVII—XVIII вв. Состав ста­да у агинских бурят был классическим для кочевников-скотоводов евразийских степей и включал все пять основных видов, разводи­мых номадами животных: лошадей, овец, коз, верблюдов и круп­ный рогатый скот. Русская администрация сформировала здесь в 1837 г. Агинскую степную думу. 1 огда здесь кочевало примерно 20 тыс. кочевников. В начале XX в. российское правительство попыталось осуществлять здесь административные реформы и пе­ревести кочевников на оседлость. К тому времени население до­стигло 40 тыс. человек.

Семнадцатая глава " I рансформация бурятского скотоводства: пример Агинских степей" раскрывает структуру экономики мес­тных кочевников и изменения за последние 150 лет. До конца XIX в. агинские буряты сохраняли традиционный кочевой образ жизни. Основным их занятием было скотоводство, отчасти охота. С последней четверти XIX в. усиливается влияние индустриальной экономики на кочевой образ жизни бурят. Это отразилось на раз витии седентеризационных процессов, нескотоводческих укладов, рыночной ориентации хозяйства, сокращении смертности, распро­странении грамотности и т. д. В советское время бурятское ското­водческое хозяйство подверглось еще более активному вовлечению в процессы индустриализации. С 1930-х гг. началась крупномас­штабная коллективизация. С котоводов объединяли в колхозы, но при этом большинство бурят продолжали жить в юртах и пасти скот небольшими группами. В 1950-х гг. в результате селекции была выведена новая тонкорунная порода овец, что позволило пе реориентировать хозяйство па производство высококачественной шерсти. Общее поголовье увеличилось почти в пять раз и достигло 900 тыс. животных. В начале 1990-х гг. округ находился на грани экологического кризиса. Однако крупномасштабный экологический кризис не успел развиться, поскольку развал СССР (1991 г.) и политика приватизации (199 3-1994 гг.) привели к глубокому эко номиче< кому кризису и упадку скотоводства в округе. I 1оголовь<

Заключение

365

сократилось в 3—4 раза. В настоящее время кризисная ситуация затормозилась, однако значительного прогресса не наблюдается.

Наконец, последняя, восемнадцатая глава "Складывание пат­ронажно-клиентных отношений в современном скотоводческом хо­зяйстве агинских бурят посвящена изучению саунной системы в постсоветском обществе. До советского периода существовала сис­тема отдачи скота на выпас, которая интерпретировалась одними учеными как эмбриональный феодализм, а другими как перво­бытная форма помощи. В советской время, после коллективизации земли и скота, эти отношения исчезли. Богатые скотовладельцы были репрессированы. В постсоветский период, когда скот снова перешел в частную собственность, такие отношения появились сно­ва. Автор обнаружил эти отношения у бурят. Однако их распро­странение шире — их можно найти во всех пасторальных культурах в постсоциалистических обществах Азии.

ЛИТЕРАТУРА

Лбрамзон С. м. н екоторые вопросы социального строя коче­вых обществ // СЭ. 1970. № 6. С. 61-73.

Абу-Луход. Переструктурируя миросистему, предшествую щую новому времени // Время мира. Вып. 2. Новосибирск, 2001.

С. 449-461.

Абылхожин Ж. Б. Т радиционная структура Казахстана. Социально-экономические аспекты функционирования и трансфор­мации: 1920-1930-е гг. Алма-Ата: Наука, 1991.

Ав ляев Г. О. Происхождение калмыцкого народа (середина IX-I четверть XVIII в.). М.-Элиста: Этнолог-Центр, 1994.

Акишев К. А. Экономика и общественный строй Южного Ка захстана и Северной Киргизии в эпоху саков и усуней (V в. до н. э. — V в. н. э.). Научный доклад, представленный в качестве докт. дис. М., 1986.

А.\аев Л. Б. Опыт типологии средневековых обществ Азии 1 ипы общественных отношений на Востоке в средние века. М., 1982

С. 6-59.

Ал екшин В. А. Социальная структура и погребальный обряд древнеземледельческих обществ. А.: Наука, 1986.

Л\патов В. М. Советское востоковедение в оценках П. Поппе

// Mongolica-III. СПб., 1994. С. 38-46.

Андрианов Б. В., Марков Г. Е. Хозяйственно-культурные типы и способы производства // Вопросы истории. 1980. № 8

С. 3-15.

Андрианов Б. В. Неоседлое население мира. М.: Наука

1985.

__Литература_367

Артемова О. Ю. Первобытные эгалитарные и неэгалитарные общества / / Архаическое общество: Узловые проблемы социоло­гии развития / Отв. ред. А. В. Коротаев и В. В. Чубаров. Вып. 1. М., 1991. С. 44-91.

Артемова О. Ю. Охотники собиратели и теория первобытнос­ти. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2004.

Аса-\ханов И. А. [Гл. 12] Развитие капиталистических от­ношений в деревнях и улусах Иркутской губернии и Забайкаль­ской области // История Бурят-Монгольской АССР / Отв. ред. П. Г. Хаптаев. Т. I. Улан-Удэ, 1954. С. 295-319.

Асалханов И. А. Социально-экономическое развитие Юго-Восточной Сибири во второй половине XIX в. Улан-Удэ: Бурят­ское книжное изд-во, 1963.

Афанасьев Г. Е. Донские аланы: Социальные структуры ала-но-ассо-буртасского населения бассейна Среднего Дона. М.: На-ука, 1993а.

Афанасьев Г. Е. Перекрестное сравнение методик рекон­струкции социальной стратификации общества // Социальная диф­ференциация общества (поиски археологических критериев) / Отв. ред. Г. Е. Афанасьев. М., 1993б. С. 3—12.

Бадмаев А. А. Ремесла у агинских бурят (К проблеме этно­культурных контактов). Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Ново­сибирск, 1995.

Балков М. Н. Бурятский крупный рогатый скот, его проис­хождение и пути улучшения. Улан-Удэ, 1962.

Барг М. А. Категория "цивилизация" как метод сравнитель­но-исторического исследования // История СССР. 1991. № 5.

С. 70-86.

Барфилд Т. Мир кочевников скотоводов. Кочевая альтернати­ва социальной эволюции / Отв. ред. Н. Н. Крадин, Д. М. Бонда-ренко. М., 2002. С. 59-85.

Батуев Б. Б. Буряты в XVII —XVIII вв. Улан-Удэ: ОНЦ "Сибирь", 1996.

Батуева И. Б. Традиционные формы скотоводства у бурят во второй половине XIX — начале XX века (Опыт историко-этнографи-ческого исследования). Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1986.

368_/У. hi. Крадин. Кочевники Евразии_

____ Литература______369

Батуева И. Б. Буряты на рубеже XIX-XX веков. (Хозяй ство бурят. Скотоводство в дореволюционный период) // Исто рико-этнографическии очерк. Улан-Удэ, 1992.

Батуева И. Б. История развития хозяйства забайкальских бу­рят в XIX веке. Улан-Удэ: Издательско-полиграфический комп­лекс ВСГАКИ, 1999.

Бентли Дж. Образы всемирной истории в научных исследова­ниях XX века // Время мира. Альманах. Вып. 1. Новосибирск, 1998. С. 27-66.

Бентли Дж. Межкультурные взаимодействия и периодизация всемирной истории // Время мира. Вып. 2. Новосибирск, 2001.

С. 171-203.

Березкин Ю. Е. Инки. Исторический опыт империи. Л.: Нау­ка, 1991.

Березкин Ю. Е. Апатани и древнейший Восток: альтернатив­ная модель сложного общества // Кунсткамера. Этнографические тетради. 1994. № 4. С. 5-19.

Берент М. Безгосударственный полис. Раннее государство и древнегреческое общество // Альтернативные пути к цивилизации / Отв. ред. Н. Н. Крадин, А. В. Коротаев, Д. М. Бондаренко,

В. А. Лынша. М.: Логос, 2000. С. 235-258.

Бернабей М., Бондиоли Л., Гуиди А. Социальная структура кочевников савроматского времени / / Статистическая обработка погребальных памятников Азиатской Сарматии. Вып. 1. Савромат екая эпоха / Отв. ред. М. Г. Мошкова. М.: 1994. С. 159-184.

Бернштам A. hi. Социально-экономический строй орхоно-ени-сейских тюрок VI—VIII веков. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1946.

Бернштам A. hi. Очерк истории гуннов. Л.: Изд-во ЛГУ.

1951.

Берсенева Н. А. Погребальная обрядность населения Сред него Прииртышья в эпоху раннего железа: социальные аспекты (по материалам саргатской культуры). Автореф. дис. ... канд. ист наук. Екатеринбург, 2005.

Бичурин Н. Я. История первых четырех ханов из Дома Чин гисова. СПб., 1829.

Бичурин hi. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Г. II. М.-Л.: Изд-во АН

СССР, 19506. [1851].

Бишони Р. Погребальный обряд как источник для историчес­кой реконструкции / / Статистическая обработка погребальных памятников Азиатской Сарматии. Вып. 1. Савроматская эпоха / Отв. ред. М. Г. Мошкова. М., 1994. С. 153-157.

БНМАУ-ын туух [История МНР]: Бугд Найрамдах Монгол Ард Улсын I уух. Боть 1. Нэн эртнээс XVII зуун / Гэргуун редактор Ш. Нацагдорж. Улаанбаатар: Улсын Хэвлэлийн Хэрэг Эрхлэх Хорос, 1966.

Бобровиков В. П., Бобровиков И. /7. S 1 A I IS ПС А — Ста­тистический анализ и обработка данных в среде WINDOWS. М.: Филинъ, 1997.

Бойко К), hi. Социальный состав населения бассейна р. Вор-склы в скифское время (VII —III вв. до н. э.). Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1986.

Бокщанин А. А. Очерк истории государственных институтов в Китайской империи // Феномен восточного деспотизма / Отв.

ред. Н. А. Иванов. М., 1993. С. 273-333.

Бондаренко Д. М. Многолинейность социальной эволюции и альтернативы государству // Восток. 1998. № 1. С. 195-202.

Бондаренко Д. М.. Коротаев А. В. 11олитогенез. "гомо логические ряды' и нелинейные модели социальной эволюции (к кросс-культурому тестировании! некоторых политантропологи ческих гипотез) // Общественные науки и современность. 1999.

№ 5. С. 128-138.

Бондаренко Д. М., Коротаев А. В.. Крадин П. Н. Введение, социальная эволюция, альтернативы, номадизм // Кочевая аль­тернатива социальной эволюции / Отв. ред. Н. Н. Крадин и Д. М. Бондаренко. М., 2002. С. 9-36.

Бонитировка бурятских овец номадного содержания / Отв. ред. С. Б. Помишин, Н. В. Стариков, В. А. I айшин, Б. Б. Лхасаранов. Улан

Удэ, 1995.

Боровкова Л. А. ЕЗосстание "красных войск в Китае. М.: На-ука, 1971.

Бунятян Е. П. Рядовое население степной Скифии IV —111 вв. до н. э. Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Киев, 1981.

Бунятян Е. П. Методика социальной реконструкции по дан­ным рядовых скифских могильников // I еория и методы архео­

370

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

логических исследований / Отв. ред. В. Ф. Генинг Киев 1982

С. 136-84.

Бунятян Е. П. Методика социальных реконструкций в архео логии (на материале скифских могильников IV—III вв. до н. э.) Киев: Наукова думка, 1985.

Бунятян Е. П. О формах собственности у кочевников / / Ар хеология и методы исторических реконструкций / Отв ред В. Ф. Генинг. Киев, 1985а. С. 21-43.

Бурдье П. Социология социального пространства. М.-СПб. Алетейя, 2005.

Буровский А. М. Степная скотоводческая цивилизация: крите­рии описания, анализа и сопоставления // Цивилизации. Вып. 3 М., 1995. С. 151-164.

Вайнштейн С. И. Историческая этнография тувинцев / / Проб­лемы кочевого хозяйства. М.: Наука, 1972.

Вайнштейн С. И. Мир кочевников центра Азии. М.: Наука 1991.

Валлерстайн И. Миросистемный анализ / / Время мира. Аль­манах. Вып. 1. Историческая макросоциология в XX в. Новоси­бирск, 1998. С. 105-123.

Васильев Л. С. Пробле мы генезиса Китайского государства М.: Наука, 1983.

Васильев Л. С. История Востока. Т. 1 — 2. М.: Высшая школа 1993.

Васильев Л. С. Возникновение и эволюция частной собствен ности на Востоке / / Частная собственность на Востоке / Отв ред. Л. С. Васильев. М., 1998. С. 23~63.

Васильев Д. Д.. Горелик М. В.. Кляшторный С. Г. Форми­рование имперских культур в государствах, созданных кочевника ми. М., 1993.

Васютин С. А. Социальная организация кочевников Евразии в отечественной археологии. Автореф. дис. ... канд. ист. наук Бар­наул, 1998.

Васютин С. А. I ипология потестарных и политарных систем кочевников // Кочевая альтернатива социальной эволюции / Отв. ред. Н. Н. Крадин и Д. М. Бондаренко. М., 2002. С. 86-98.

Вернадский Г. В. Монголы и Русь. Тверь-М.: ЛЕАН

АГРАФ, 1997.

^__Литература_______ 371

Викторин В. М. Потестарно-политические и правовые отноше­ния у кочевых народов (взаимосвязь внутренних и внешних фак­торов) // Философские проблемы государства и права. Саратов,

1988. С. 123-135.

Владимирцов Б. Я. Общественный строй монголов. Монголь­ский кочевой феодализм. Л.: Изд-во АН СССР, 1934.

Войтов В. Е. Могильники Каракорума (по материалам ра­бот 1976—1981 гг.) // Археологические, этнографические и ан­тропологические исследования в Монголии. Новосибирск, 1990.

С. 132-149.

Волков С. В. Чиновничество и аристократия в ранней истории Кореи. М.: Наука, 1987.

Волков С. В. Служилые слои на традиционном Дальнем Вос­токе. М.: Восточная литература РАН, 1999.

Волков Ю. Г., Мостовая И. В. Социология. М.: Гардарика, 1998.

Воробьев М. В. Маньчжурия и Восточная Внутренняя Мон­голия (с древнейших времен до IX в. включительно). Владивос­ток: Дальнаука, 1994.

Воробьев М. В. Чжурчжэни и государство Цзинь (X в. — 1234 г.). М.: Наука. 1975.

Гаврилюк И. А. Домашнее производство и быт степных ски­фов. Киев: Наукова думка, 1989.

Гаврилюк Н. А. История экономики Степной Скифии. Vi­lli вв. до н. э. Киев: Изд-во ИА НАНУ, 1999.

Гаврилюк Н. А. Степная Скифия VI-IV вв. до н.э. (эколого-экономический аспект). Автореф. дис. ... Д-ра ист. наук. СПб., 2000.

Гарутт В. Е., Юрьев К. Б. Палеофауна Иволгинского горо­дища по данным археологических раскопок 1949 — 1959 гг. / / Ар­хеологический сборник. Вып. 1. Улан-Удэ, 1959. С. 80~82.

Гей А. Н. Проблема социальной дифференциации и эволю­ции общества степных скотоводов бронзового века (на примере новотиторовской и катакомбной культур степного Прикубанья) / / Социальная дифференциация общества (поиск археологических критериев) / Отв. ред. Г. Е. Афанасьев. М., 1993. С. 42-77.

Гёкеньян X. Западные сообщения по истории Золотой Орды и Поволжья 1223- 1556 // Источниковедение истории Улуса Джу­

372

hi. hi. Крадин. Кочевники Евразии

чи (Золотой Орды). От Калки до Астрахани. 1223-1556 / Отв ред. М. А. Усманов. Казань, 2002. С. 82-110.

/ енинг В. Ф. Проблема социальной структуры общества ко­чевых скифов IV —III вв. до н. э. по археологическим данным // Фридрих Энгельс и проблемы истории древних обществ (К сто летию выхода работы Фридриха Энгельса "Происхождение семьи, частной собственности и государства") / Отв. ред. В. Ф Генинг

Киев, 1984. С. 215-234.

Г?нинг В. Ф.. Борзунов В. А. Методика статистической ха­рактеристики и сравнительного анализа погребального обряда // Вопросы археологии Урала. Вып. 13. Свердловск, 1975. С. 42—72.

Г"нинг В. Ф.. Бунятян Е. //., Пустовалов С. Ж., Рычков hi. А. Формализованно-статистические методы в археологии (анализ пог­ребальных памятников). Киев: Наукова думка, 1990.

Геродот. История. Л.: Наука, 1972.

Годинер Э. С. Политическая антропология о происхождении государства // Этнологическая наука за рубежом: проблемы, по­иски, решения / Отв. ред. С. Я. Козлов, П. И. Пучков. М. 1991 С. 51-78.

Голден П. I осударство и государственность у хазар: власть хазарских каганов // Феномен восточного деспотизма: структу­ра управления и власти / Отв. ред. Н. А. Иванов. М., 1993

С. 211-233.

/ охман И. И. Антропологическая характеристика черепов из Иволгинского городища // 'Груды Бур. КПИИ СО АН СССР

Вып. 3. 1960. С. 166-173.

Iрач А. Д. Принципы и методика историко-археологическои реконструкции форм социального строя (по курганным материалам скифского времени Казахстана, Сибири и Центральной Азии) // С опиальная история народов Азии / Отв. ред. А. М. Решетов и

Ч. М. Таксами. М., 1975. С. 158-182.

Iрач А. Д. Древние кочевники в центре Азии. М.: Наука 1980.

Iрачева I. hi. Отражение хозяйственного и общественного ук ладов в погребениях народностей Северо-Западной Сибири // С оциальная история народов Азии / Отв. ред. А. М. Решетов и Ч. М. Таксами. М., 1975. С 126 142.

Литература

373

Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Золотая Орда и ее падение.

М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950.

Григорев М. П. Оро-гидроогический очерк Агинской степи // Труды Агинской экспедиции. Вып. 1. Иркутск, 1913а.

Григорев М. 77. Климат / / Груды Агинской экспедиции. Вып. 2. Иркутск, 1913б.

Грин В. Периодизация в европейской и мировой истории // Время мира. Альманах. Вып. 2. Новосибирск, 2001. С. 39—79.

Гуляев В. И. Проблемы интерпретации погребального обряда в археологии // Краткие сообщения Института археологии АН

СССР. 1990. Вып. 201. С. 103-109.

Гумилев Л. Н. Хунну. М.: ИВЛ, 1960.

Гумилев Л. Н. Древние тюрки: AeTopeqi. дис. ... д-ра ист. наук. Л., 1961.

Гумилев Л. hi. Древние тюрки. М.: Наука, 1967.

Гумилев Л. 11. Этногенез и биосфера земли. Л.: Изд-во

ЛГУ, 1989.

Гумилев Л. hi. Ритмы Евразии. М.: Прогресс, 1993. Давыдова А. В. К вопросу о роли оседлых поселений в коче­вом обществе сюнну // Краткие сообщения Института археологии.

М., 1978. № 154. С. 55-59.

Давыдова А. В. Об общественном строе хунну // Перво­бытная археология Сибири / Отв. ред. А. Н. Мандельштам. Л.,

1975. С. 141-145.

Давыдова А. В. О социальной характеристике населения За­байкалья по данным Иволгинского могильника // С А. 1982.

№ 1. С. 132-42.

Давыдова А. В. Иволгинский комплекс (городище и могиль­ник) — памятник хунну в Забайкалье. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985.

Давыдова А. В. Иволгинский археологический комплекс. I . I. Иволгинское городище. СПб.: Центр "Петербургское востокове­дение" (Археологические памятники сюнну), 1995. Вып. 1.

Давыдова А. В. Иволгинский археологический комплекс. Т. II. Иволгинский могильник. СПб.: Центр "Петербургское востокове­дение" (Археологические памятники сюнну), 1996. Вып. 2.

Далай Ч. Монголия в XIII—XIV веках. М.: Наука, 1983.

Данилевский hi. И. Россия и Европа. СПб.: Изд-во товари­щества "Общественная польза , 1871.

374

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Данилов С. В. Жертвоприношения животных в ритуалах древ­них племен Забайкалья как источник по истории религиозных ве­рований скотоводческих народов. Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Кемерово, 1988.

Данилов С. В. Раскопки здания на хуннском городище Баян-Ундэр в Джидинском районе Республики Бурятия / / Археология и этнология Дальнего Востока и Центральной Азии / Отв. ред. Н. Н. Крадин. Владивосток, 1998. С. 111-114.

Даньшин А. В. Государство и право киданей. Дис. ... канд. юр. наук. Л., 1985.

Дигар Ж.-П. Отношения между кочевниками и оседлыми пле­менами на Среднем Востоке / / Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций / Отв. ред. В. М. Массой. Алма-Ата,

1989. С. 33-54.

Динесман Л. Г., Болд Г. История выпаса скота и развития пастбищной дегрессии в степях Монголии / / Историческая эколо­гия диких и домашних копытных: история пастбищных экосистем / Отв. ред. Л. Г. Динесман. М., 1992. С. 172-216.

Динесман Л. Г., Киселева Н. К.. Князев А. В. История степ­ных экосистем Монгольской Народной Республики. М.: Наука,

1989. С. 214.

Добролюбский А. О. О реконструкции социальной структуры общества кочевников средневековья по данным погребального об­ряда / / Археологические исследования Северо-Западного При­черноморья. Киев, 1978. С. 107 —119.

Доброл юбский А. О. О принципах социологической рекон­струкции по данным погребального обряда // Теория и методы археологических исследований. Киев, 1982. С. 54—68.

Доде 3. В. Символы легитимации принадлежности к империи в костюме кочевников Золотой Орды // Восток. 2005. № 4.

С. 25-35.

Дольник В. Естественная история власти // Знание — сила.

1994аб. № 10. С. 12-21; № 11. С. 36-45.

Доржсурэн Ц. Умард хунну [Северные хунну]. Улаанбаатор,

1961.

Дулов В. И. С оциально-экономическая история I увы (XIX — начало XX в.). М.: Изд-во АН СССР, 1956.

Литература

375

Думай Л. И. К истории государств I оба Вэй и Ляо и их связей с Китаем // Ученые записки Института востоковедения.

Т. IX. М., 1955. С. 3-36.

Е Лун ли. История государства киданей (Цидань го чжи) / 11ер. В. С. Таскина. М.: Наука, 1979.

Егоров В. Л. Историческая география Золотой Орды. М.: Нау­ка, 1985.

Железняков А. С. Монголия в классических и современных схемах мировой цивилизации / / Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии. Материалы междуна­родной конференции. Т. IV. Улан-Удэ, 2000. С. 100-123.

Железчиков Б. Ф. Вероятная численность савромато-сарма-тов Южного Приуралья и Заволжья в VI в. до н. э. — I в. н. э. по демографическим и экологическим данным / / Древности Евразии в скифо-сарматское время / Отв. ред. А. И. Мелюкова и др. М., 1984.

С. 65-68.

Жоужань цзыляо цзылу [Свод сведений по истории жужаней]. Пекин, 1965.

Жуковская Н. Л. Категории и символика традиционной куль­туры монголов. М.: Н аука, 1988.

Завадский-Краснопольский А. К. Русское царство. Приараль-скии край. СПб., 1874.

Задыхина К. Л. Пережитки возрастных классов у народов Средней Азии. Родовое общество // Груды Института этногра­фии. Нов. сер. Т. XIV. М., 1951. С. 157-179.

Залкинд Е. М. Присоединение Бурятии к России. Улан-Удэ,

1958.

Зиманов С. 3. Общественный строй казахов первой половины XIX в. Алма-Ата: Изд-во АН КазССР, 1958.

Златкин И. Я. Основные закономерности развития феодализ­ма у скотоводческих народов / / Типы общественных отношений на Востоке в средние века / Отв. ред. Л. Б. Алаев. М., 1982.

С. 255-268.

История Бурят-Монгольской АССР / Отв. ред. П. Г. Хапта-ев. Т. I. Улан-Удэ, 1954.

Ивакин Г. Ю. Историческое развитие Южной Руси и Батыево нашествие // Русь в XIII в. Древности тёмного времени / Отв. ред. Н. А. Макаров, А. В. Чернецов. М., 2003. С. 59~65.

376 _

Н. И. Крадин. Кочевники Евразии

Иванов И. В., Васильев И. Б. Человек, природа и почвы Рын-песков Волго-Уральского междуречья в голоцене. М.: Ин­теллект, 1995.

Иванов М. С. Пле мена Фарса. Кашкайские, хасе, кухгилуйе, мамасани // I руды Института этнографии. Нов. сер. Т. LXIII. М., 1961.

Ив лиев А. А. Городища киданей / / Материалы по древней и средневековой археологии юга Дальнего Востока СССР и смеж­ных территорий. Владивосток, 1983. С. 120 — 133.

Илюшечкин В. П. Сословно-классовое общество в истории Ки­тая. М.: Наука, 1986.

Иметхенов А. Б. Эволюция природной среды бассейна озера Байкал. Автореф. дис. ... Д-ра геогр. наук. Иркутск, 1993.

Иметхенов А. Б. Природа переходной зоны на примере Бай­кальского региона. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 1997.

Ионов И. И. Теория цивилизаций и эволюция научного знания // Общественные науки и современность, 1997. № 6

С. 118-135.

Ионов И. И. Глобальная история: основные направления и существенные особенности // Цивилизации. Вып. 5. М., 2002.

С. 83-117.

Ионов И. И., Хачатурян В. М. I еория цивилизаций от анти­чности до конца XIX века. СПб.: Алетейя, 2002.

История Монгольской Народной Республики. 2-е изд. М.: Нау­ка, 1967.

История Монгольской Народной Республики. 3-е изд. М.: Наука, 1983.

Кадиева Е. К. Керамика из усадьбы г. Владимира конца хп-хш века (по материалам раскопок 1993 — 1998 гг. в кварта­ле 22) // Русь в XIII в. Древности тёмного времени / Отв. ред Н. А. Макаров, А. В. Чернецов. М., 2003. С. 315-339.

Казакевич В. Проблемы истории Монголии и Южной Сибири в новом освещении [Рец. на.:] Козьмин Н. Н. "К вопросу о ту­рецко-монгольском феодализме" // СЭ. 1934. № 5.

Калиновская К. П. Возрастные группы народов Восточной Африки. М.: Наука, 1976.

Калиновская К. П. Скотоводы Восточной Африки в XIX—XX вв М.: Наука, 1989.

Литература

377

Ка.\иновская К. П. Рец. на: Н. Н. Крадин "Кочевые обще­ства". Владивосток, 1992 // Этнографическое обозрение. 1994.

№ 4. С. 151-155.

Калиновская К. П. О кочевничестве в связи с книгой

B. В. Матвеева "Средневековая Северная Африка" // Восток. 1996. № 4. С. 153-158.

Каи\иновская К. П., Марков Г. Е. Скотоводы Азии и Аф­рики. Проблемы исторической типологии / / Вестник МГУ. Сер. история. 1985. № 5. С. 59-72.

Калиновская К. П.. Марков Г. Е. Общественное разделение труда у скотоводческих народов Азии и Африки / / Вестник МГУ. Сер. история. 1987. № 6. С. 56-69.

Качановский Ю. В. Рабовладение, феодализм или азиатский способ производства? М.: Наука, 1971.

Киселев С. В. Древние города Монголии // СА. 1957. № 2.

C. 91-101.

Киселев С. В. (отв. ред.). Древнемонгольские города. М.: Нау­ка, 1965.

Кислый А. Е. К гопрссу о половозрастной дифференциации в среде срубных племен // Археология и методы исторических ре­конструкций / Отв. ред. В. Ф. Генинг. Киев, 1985. С. 169-177.

К\ассен X. Дж. М. 11роблемы, парадоксы и перспективы неоэволюционизма // Альтернативные пути к цивилизации / Отв. ред. Н. Н. Крадин, А. В. Коротаев, Д. М. Бондаренко и

В. А. Лынша. М., 2000. С. 6-23.

К\ейн Л. С. Феномен советской археологии. СПб.: Фарн, 1993.

Кляшторный С. Г. Рабы и рабыни в древнетюркской общине (по материалам рунической письменности Монголии) // Древние культуры Монголии / Отв. ред. Р. С. Васильевский. Новоси­бирск, 1985. С. 1591-68.

Кляшторный С. Г., Савинов Д. Г. Степные империи Евразии. СПб.: Фарн, 1994.

Кляшторный С. Г., Султанов Г. И. Государства и народы ев­разийских степей. Древность и средневековье. СПб.: Петербург­ское востоковедение, 2000.

378

Н. Н. Кралин. Кочевники Евразии

Книга Марко Поло / Пер. И. П. Минаева. М., 1956.

Кобищанов Ю. М. Полюдье: явление отечественной и все­мирной истории. М.: РОССПЭН, 1995.

Коган Л. С. Проблемы социально-экономического строя ко­чевых обществ в историко-экономической литературе (на примере дореволюционного Казахстана). Автореф. дис. ... канд. экон. наук. М., 1981.

Козьмин Н. Н. К вопросу о турецко-монгольском феодализ­ме. М.-Иркутск: ОГИЗ, 1934.

Козьмин Н. Н. Предисловие. К. Д'Оссон // История мон­голов от Чингиз-хана до Тамерлана. Т. I. Иркутск, 1937.

Колесников А. Г. Некоторые вопросы половозрастной стра­тификации позднетрипольского населения Среднего Поднепровья / / Археология и методы исторических реконструкций / Отв. ред. В. Ф. Генинг. Киев, 1985. С. 152-168.

Коллинз Р. Золотой век макроисторической социологии / / Время мира. Вып. 1. Новосибирск, 1998. С. 72 — 89.

Коллинз Р. Геополитические и экономические миросистемы, основанные на родстве аграрно-принудительных обществ // Вре­мя мира. Вып. 2. Новосибирск, 2001. С. 462 — 476.

Коновалов П. Б. Хунну в Забайкалье (погребальные памят­ники). Улан-Удэ: Бурятское кн. изд-во, 1976.

Коновалов П. Б. Некоторые итоги и задачи изучения хунну // Древние культуры Монголии / Отв. ред. Р. С. Васильевский. Новосибирск, 1985. С. 41-50.

Коновалов П. Б. О происхождении и ранней истории Хунну / / Международная конференция "100 лет гуннской археологии. Номадизм — прошлое, настоящее в глобальном контексте и исто­рической перспективе. Гуннский феномен. Тез. докл. Ч. I. Улан-Удэ, 1996. С. 58-63.

Кореняко В. А. Степное население юго-востока Европы в эпо­ху перехода от бронзы к железу (по материалам погребений). Ав­тореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1979.

Коротаев А. В. Некоторые экономические предпосылки клас-сообразования и политогенеза // Архаическое общество: Узло­вые проблемы социологии развития / Отв. ред. А. В. Коротаев и В. В. Чубаров. Ч. 1. М., 1991. С. 136-191.

Литература

379

Коротаев А. В. Апология трайбализма: Племя как форма соци­ально-политической организации сложных непервобытных обществ // Социологический журнал. 19956. № 4. С. 68—86.

Коротаев А. В. От вождества к племени? Некоторые тенден­ции эволюции политических систем Северо-Восточного Йемена за последние две тысячи лет // Этнографическое обозрение. 1996. №2. С. 81-91.

Коротаев А. В. Сабейские этюды. Некоторые общие тенден­ции и факторы эволюции сабейской цивилизации. М.: Восточная литература РАН, 1997.

Коротаев А. В. Вождества и племена страны Хашид и Бакил.

М.: ИВ РАН, 1998.

Коротаев А. В. Тенденции социальной эволюции // Общес­твенные науки и современность. 1999. № 4. С. 112 — 125.

Коротаев А. В. Социальная эволюция. М.: Восточная литера­тура, 2003.

Коротаев А. В., Крадин Н. И., Лынша В. А. Альтернативы социальной эволюции (вводные замечания) // Альтернативные пути к цивилизации / Отв. ред. Н. Н. Крадин, А. В. Коротаев и

др. М., 2000. С. 24-83.

Коротаев А. В., Малков А. С, Халтурина Д. А. Законы ис­тории. Математическое моделирование исторических макропроцес­сов. Демография, экономика, войны. М.: Комкнига, 2005.

Косарев М. Ф. Древняя история Западной Сибири: Человек и природная среда. М.: Наука, 1991.

Крадин Н. Н. Социально-экономические отношения у кочев­ников в советской исторической литературе. Деп. в ИМИОН АН СССР. 1987. № 29892.

Крадин Н. Н. Социально-экономические отношения у кочев­ников (Современное состояние проблемы и ее роль в изучении средневекового Дальнего Востока). Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Владивосток, 1990.

Крадин Н. Н. Кочевые общества. Владивосток: Дальнаука, 1992.

Крадин Н. Н. Некоторые проблемы этносоциальной истории древних ухуаней // Проблемы этнокультурной истории Дальнего Востока и сопредельных территорий / Отв. ред. Б. С. Сапунов. Ьлаговещенск, 1993. С. 33-41.

380

//. //. Крадин. Кочевники Евразии

Крадин hi. Н. Социальный строй С яньбийской державы // Медиевистские исследования па Дальнем Востоке России / Отв. ред. Э. В. Шавкунов. Владивосток: Дальнаука, 1994. С. 22 — 36.

Крадин Н. Н. Вождество: современное состояние и проблемы изучения // Ранние формы политической организации: от перво­бытности к государственности / Отв. ред. В. А. Попов. М. 1995

С. 11-61.

Крадин Н. И. И мперия Хунну. Владивосток: Дальнаука 1996.

Крадин El. hi. Империя Хунну (структура общества и власти). Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. СПб.. 1999.

Крадин If. II. Кочевое хозяйство агинских бурят во второй половине XIX — начале XX века // Stuciia einologica Instituti His-toriae Acaclemiae Scientarum Mongoli. XII (11), 2000. C. 213-244.

Крадин Ef. H. Кочевничество в современных теориях истори­ческого процесса // Время мира. Альманах. Вып. 2. Структуры истории. Новосибирск, 2001. С. 369 — 396.

Крадин Н. Н. Империя Хунну. 2-е изд. М.: Логос, 2002.

Крадин И. Н. Новые интерпретации исторического процесса

// Вестник ДВО РАН. 2003. № 4. С. 72-81.

Крадин IE hi. Политическая антропология. 2-е изд. М.: Логос,

2004.

Крадин I {. hi. Археологические признаки цивилизации / / Р^аннее государство, его альтернативы и аналоги / Отв. ред. Л. Е. Гринин и др. Волгоград, 2006. С. 184-208.

Крадин hi. hi., Бондаренко Д. М. (ред.). Кочевая альтерна­тива социальной эволюции. М., 2002.

Крадин hi. П.. Данилов С . В., Коновалов II. Б. Социальная структура хунну Забайкалья. Владивосток: Дальнаука, 2004.

Крамаровский М. I. Золото Чингисидов: культурное наследие Золотой Орды. СПб.: Слава, 2001.

Краткие отчеты экспедиции по исследованию Северной Монго­лии в связи с Монгольско- Тибетской экспедицией П. К. Козлова Л., 1925.

Крупник И. II. Арктическая этноэкология. М.: Наука. 1989 Крюков М. В.. Переломов Л. С, Софронов М. В., Чебокса-

ров Н. Н. Древние китайцы в эпоху централизованных империй

М.: Наука, 1983.

Литература

381

Крюков Н. А. Восточное Забайкалье в сельскохозяйственном отношении. СПб., 1895.

Крюков Н. А. Западное Забайкалье в сельскохозяйственном отношении. СПб., 1896.

Куббель Л. Е. Сонгайская держава. М.: Наука, 1974.

Куббель Л. Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М.: Наука, 1988.

Кудрявцев Ф. А. Экономические развитие Бурят-Монголии в период разложения феодального строя и роста капиталистических отношений в России // История Бурят-Монгольской АССР / Отв. ред. П. Т. Хаптаев. Т. I. Улан-Удэ, 1954. С. 173-205.

Кузьмин К). В. Вопросы монголоведения в исследованиях профессора Н. Н. Козьмина // VI Арсеньевские чтения. I ез. докл. Уссурийск, 1992.

Кульпин Э. С. Человек и природа в Китае. М.: Наука, 1990.

Кульпин Э. С. Золотая Орда (проблемы генезиса российско­го государства). М.: Московский лицей, 1998.

Кульпин Э. С. Цивилизация Золотой Орды // Монгольская империя и кочевой мир. Улан-Удэ. 2004. С. 167-186.

Курочкин I . II. Гипотетическая реконструкция погребального обряда скифских царей VIII " VII вв. до н. э. и курган Аржан // Скифо-сибирское культурно-историческое единство / Отв. ред. А. И. Мартынов. Кемерово, 1980. С. 105-118.

Кшибеков Д. II. Кочевое общество: генезис, расцвет, упадок. Алма-Ата: Наука, 1984.

Кычанов Е. И. Собственность на людей в киданьском го­сударстве Ляо (916 — 1124 тт.) // Рабство на Востоке в средние века / Отв. ред. О. Г. Большаков, Е. И. Кычанов. М., 1986.

С. 185-192.

Кычанов Е. И. Государство жуаньжуаней // Письменные памятники и проблемы истории культуры народов Востока. Ч. I.

М., 1987. С. 109-115.

Кычанов Е. И. Кочевые государства от гуннов до маньчжу­ров. М.: Восточная литература, 1997.

Кычанов Е. II. Сведения из "Истории династии Юань (Юань ши") о Золотой Орде // Источниковедение истории Улуса Джучи

382

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

(Золотой Орды). От Калки до Астрахани. 1223 — 1556 / Отв. ред. М. А. Усманов. Казань, 2002. С. 30~42

Лашук Л. П. О характере классообразования в обществах ран­них кочевников // Вопросы истории. 1967. № 7. С. 105 — 121.

Лидай гэцзу чжуаньцзи хуйбянь [Собрание сведений о наро­дах различных исторических эпох] / Сост. Цзянь Боцзань и др. Т. I. Пекин, 1958.

Линховоин Л. Заметки о дореволюционном быте агинских бу­рят. Улан-Удэ, 1972.

Лот А. I уареги Ахаггара. М.: Наука, 1989.

Лубо-Лесниченко Е. И. Китай на Шелковом пути. М.: Вос­точная литература, 1994.

Лубсан Данзан. Алтан Тобчи ("Золотое сказание") / Пер. Н. П. ШастиноЙ. М.: Наука, 1973.

Ма Жэньнань. Гуаньюй сюнну нули чжиды жогань вэньти [Некоторые вопросы о рабовладельческом строе у сюнну] // Чжунго ши яньцзю. 1983. № 3.

Ма Чаншоу. Лунь сюнну булу гоцзяди нуличжи [Относитель­но рабовладельческой системы хуннского племенного государства] // Лиши Яньцзю. 1954. № 5.

Ма Чаншоу. Бэй ди юй сюнну [Северные ди и хунну]. Пекин.

1962.

Майский И. М. Современная Монголия. Иркутск, 1921.

Макаров Н. А. Русь в XIII в.: X арактер культурных измене ний // Русь в XIII в. Древности тёмного времени / Отв. ред Н. А. Ма каров, А. В. Чернецов. М., 2003. С. 5 —11.

Мак-Нил У. Восхождение Запада: История человеческого со общества. Киев — Москва: Ника-центр; Старклайт, 2004.

Ма ксимов А. А. Природные циклы: Причины повторяемости экологических процессов. Л.: На ука, 1989.

Макфедьен Э. Экология животных. М., 1965.

Малков А. С. Динамические модели исторических процессов: аграрные общества. Автореф. дис. ... канд. физ.-мат. наук

М., 2005.

Ма нд ел ьшта м А. Н. Хара ктеристика тюрок IX в. в "Посла нии Фахту ибн Хакану" ал Джахиза // I руды Института истории и этнографии АН КазССР. I . I. Алма-Ата, 1956.

__Литература_383

Маннай-Оол М. К. Тува в эпоху феодализма. Кызыл, 1986.

Марков Г. Е. Кочевники Азии (Хозяйственная и общественная структура скотоводческих народов Азии в эпохи возникновения, расцвета и заката кочевничества). Автореф. дис. ... Д-ра ист. наук.

М., 1967.

Марков Г. Е. Некоторые проблемы общественной организации кочевников Азии. СЭ. 1970. № 6. С. 74-89.

Марков Г. Е Кочевники Азии. М.: Изд-во МГУ, 1976.

Марков Г. Е. 1 еоретические проблемы номадизма в советской этнографической литературе / / Историография этнографичес­кого изучения народов СССР и зарубежных стран / Отв. ред.

Г. Е. Марков. М., 1989. С. 54-75.

Марков Г. Е. Из истории изучения номадизма в отечественной литературе: вопросы теории // Восток. 1998. № 6. С. 110-123.

Мартынов А. И. О степной скотоводческой цивилизации I тыс. до н. э. Взаимодействие кочевых культур и древних цивили­заций / Отв. ред. В. М. Массон. Алма-Ата, 1989. С. 284-292.

Мартынов А. И. Модель цивилизационного развития в степной Евразии // Социально-демографические процессы на территории Сибири (древность и средневековье). Кемерово, 2003. С. 7-15.

Масанов Н. Э. Проблемы социально-экономической истории Казахстана на рубеже XVIII —XIX вв. Алма-Ата: Наука, 1984.

Масанов Н. Э. Типология скотоводческого хозяйства ко­чевников Евразии // Взаимодействие кочевых культур и древ­них цивилизаций / Отв. ред. В. М. Массон. Алма-Ата, 1989.

С. 55-81.

Масанов Н. Э. Специфика общественного развития кочевни­ков-казахов в дореволюционный период: историко-экологические аспекты номадизма. Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. М., 1991.

Масанов Н. Э. Кочевая цивилизация казахов (основы жизне­деятельности номадного общества). Алматы: Социнвест; М.: Го-ризонт, 1995.

Macao Мори. Чугоку кодай ни океру юбоку кокка то ноко кок­ка [Кочевые государства и земледельческие государства в древ­нем Китае] // Рекишигаку кенкю. 1. 147. I окно, 1950.

Массон В. М. Экономика и социальный строй древних об­ществ (в свете данных археологии ). Л.: Наука, 1976.

384

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Массон В. М. Первые цивилизации. Л.: Наука, 1989.

Матвеев В. В. Средневековая Северная Африка (Развитие фео­дальных отношений в VII —IX вв.). М.: Наука, 1993.

Матвеева Н. El. Социально-экономические структуры насе­ления Западной Сибири в раннем железном веке (лесостепная и подтаежная зоны). Новосибирск: Наука, 2000.

Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Вып. 1 / Введ.. перевод и коммент. В. С. Таскина. М.: Наука, 1968.

Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Вып 2 / Введ., перевод и коммент. В. С. Таскина. М.: Наука, 1973.

Материалы по истории древних кочевых народов группы дун-ху. Введ., перевод и коммент. В. С. Таскина. М.: Наука, 1984.

Медведев А. П. Ранний железный век лесостепного Подо-нья. Археология и этнокультурная история I тысячелетия до н. э. М.: Наука, 1999.

Медведев А. П. Исследования по археологии и истории лесо­степной Скифии. Воронеж: Истоки, 2004.

Мелко М. Природа цивилизаций // Время мира. Альманах Вып. 2 Структуры истории. Новосибирск, 2001. С. 306-327.

Мертон Р. К. Социальная теория и социальная структура // ( опиологические исследования. 1992. Л"1-' 2. С. 118^24.

Меховский М. Трактат о двух Сарматиях. М.Л., 1936.

Миняев С. ( . "Социальная планиграфия" погребальных па мятников сюнну // I 1робле.мы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные отношения). Тез. докл. Ч. 1. Кемерово, 1989. С. 114 117.

Миняев С. С. Дырестуйский могильник // Археологически, памятники сюнну. Вып. 3. СПб.: Азиатика, 1998.

Материалы высочайше утвержденной под председательством статс-секретаря Куломзина комиссии для исследования земле владения и землепользования в Забайкальской области. Вып. 13 СПб., 1998.

Мосс М. Общества. Обмен. Личность // Труды по социаль ной антропологии. М.: Восточная литература, 1996

Литература

385

Мошкова М. Г. (отв. ред.). Статистическая обработка погре­бальных памятников Азиатской Сарматии. Вып. 1. Савроматская эпоха. М., 1994.

Мошкова М. Г. (отв. ред.). Статистическая обработка погре­бальных погребальных памятников Азиатской Сарматии. Вып. 2. Раннесарматская культура (IV—I вв. до н. э.). М., 1997.

Мункуев hi. LJ. Китайский источник о первых монгольских ханах. Надгробная надпись на могиле Елюй Чу-цая. М.: Наука, 1965.

Мункуев hi. Ц. Комментарии. Мэн-да бэй-лу (полное описа­ние монголо-татар;. М., 1975. С. 89-199.

Мурзаев Э. М. Монгольская Народная Республика. Физи­ко-географическое описание. 2-е изд. М.: Гос. изд-во географич. лит-ры, 1952.

Мэн-да бэй-лу (полное описание монголо-татар) / Пер. Н. LJ. Мункуева. М.: Наука, 1975.

Нагель Т. Тимур-завоеватель и исламский мир позднего сред­невековья. Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.

Нацагдорж Ш. Основные черты феодализма у кочевых наро­дов. Улан-Батор, 1975.

Неусыхин А. И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родоплеменного строя к феодальному (на материале истории Западной Европы раннего средневековья) / / Проблемы истории докапиталистических обществ / Отв. ред. Л. В. Данило­ва. М., 1968. С. 596-617.

Нефедов С. А. Метод демографических циклов в изучении социально-экономической истории допромышленного общества. Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Екатеринбург, 1999.

Нефедов С. А. Теория демографических циклов и социальная эволюция древних и средневековых обществ Востока / / Восток.

2003. № 3. С. 5-22.

Нибур Г. Рабство как система хозяйства. Этнологическое ис­следование. М., 1907.

Павленко Ю. В. Раннеклассовые общества (генезис и пути развития). Киев: Наукова думка, 1989.

Павленко Ю. В. 1стор1я св1тово1 цившзацп. Соцюкультурний розвиток людства. Кигв: Либьць, 1996.

386_Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии___

____Литература___387

Павленко Ю. В. Альтернативные подходы к осмыслению ис тории и проблема их синтеза / / Философия и общество. 1997 № 3. С. 24-39.

Павленко ТО. В. История мировой цивилизации. Философ­ский анализ. Киев: Феникс, 2002.

Парсонс 7. Система современных обществ. М.: Аспект-Пресс,

1998.

Певцов М. В. Путешествия по Китаю и Монголии. М.: Географ-издат, 1951.

Першиц А. П. К вопросу о саунных отношениях / / Основные вопросы африканистики. М., 1973. С. 104 — 110.

Першиц А. П. Некоторые особенности классообразования и раннеклассовых отношений у кочевников-скотоводов // Становле­ние классов и государства / Отв. ред. А. И. Першиц. М., 1976. С. 280-313.

Першиц А. И. Война и мир на пороге цивилизации. Кочевые скотоводы // Война и мир в ранней истории человечества. М., 1994.

С. 129-244.

Петров К. П. Очерки социально-экономической истории Кир­гизии. VI — начало XIII вв. Фрунзе: Ылым, 1981.

Пиков Г. Г. Рабство в империи киданей // Социальные груп­пы традиционных обществ Востока. Ч. 1. М., 1985. С. 31 — 41.

Плано Карпини Дж. История Монгалов. Путешествия в вое точные страны Плано Карпини и Рубрука / Отв. ред. Н. П. Шас-

тина. М., 1957. С. 23-83.

Плетнева С. А. Кочевники средневековья. М.: Наука, 1982.

Плюснин Ю. М. Проблемы биосоциальной эволюции. Ново­сибирск: Наука, 1990.

Покотилов Д. И. История восточных монголов в период династии Мин. 1368—1634 (по китайским источникам). СПб., 1893.

Покровский М. Н. О русском феодализме, происхождении и характере абсолютизма в России // Борьба классов. 1931. № 2.

Полосьмак П. В. Пазырыкская культура: реконструкция ми­ровоззренческих и мифологических представлений. Автореф. дис ... д-ра ист. наук. Новосибирск, 1997.

Полубояринова М. Д. Русские люди в Золотой Орде. М.: Нау­ка, 1978.

Полянский Ф. Я. 1 ипология феодализма. Деп. ИЫИОН

ЛИ СССР. № 11493. 1982.

Пономарев А. Л. Деньги Золотой Орды и Трапезундской империи (квантитативная нумизматика и процессы средневековой экономики ). М.: Изд-во МГУ, 2002.

Попов А. В. Теория "кочевого феодализма" академика Б. Я. Владимирцова и современная дискуссия об общественном строе кочевников // Mongolica. Памяти академика Б. Я. Влади­мирцова. 1884-1931. М., 1986. С. 183-193.

Попов В. А. Половозрастная стратификация и возрастные классы древнеаканского общества: (к постановке проблемы) //

СЭ. 1981. № 6. С. 89-97.

Попов В. А. Этносоциальная история аканов в XVI—XIX вв. Проблемы генезиса и стадиально-формационного развития этнопо-литических организмов. М.: Наука, 1990.

Поппер К. Логика и рост научного знания. М.: Прогресс,

1983.

Потапов Л. 77. О сущности патриархально-феодальных отно­шений у кочевников Средней Азии и Казахстана // Вопросы ис­тории. 1954. № 6. С. 73-89.

Пржевальский Н. М. Монголия и страна тангутов. 1 . I. CI 1б.,

1875.

Пуляркин В. А. Экономико-географические процессы в сель­ском хозяйстве развивающихся стран. М.: Наука, 1976.

Пустовалов С. Ж., Черных Л. А. Опыт применения формали­зованно-статистических методов для половозрастного анализа пог­ребений / / Методологические и методические вопросы археологии / Отв. ред. В. Ф. Генинг. Киев, 1982. С. 105-140.

Пэрлээ X. К истории древних городов и поселений Монголии

// СА. 1957. № 3. С. 43-53.

Пэрлээ X. К вопросу о древней оседлости в Монгольской Народной Республике // Бронзовый и ранний железный век Си­бири. Новосибирск, 1974. С. 271-274.

Пэрлээ X. Некоторые вопросы истории кочевой цивилизации древних монголов. Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Улан-Батор.

1978.

388

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Радлов В. В. К вопросу об уйгурах (Приложение к LXXII тому Записок Имп. Акад. наук. № 2). СПб., 1893.

Радлов В. В. Из Сибири. Страницы дневника. М.: Наука, 1989.

Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. III. М.-Л.: Изд-во

АН СССР, 1946.

Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 2. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1952аб.

Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. II. М.- Л.: Изд-во

АН СССР. 1960.

Решетов А. И. Николай Николаевич Козьмин: основные на­правления научной деятельности // Репрессированные этнографы / Отв. ред. Д. Д. Тумаркин. М., 1999. С. 81-100.

Розов Н. С. На пути к обоснованным периодизациям все­мирной истории / / Время мира. Вып. 2. Новосибирск, 2001.

С. 222-305.

Розов Н. С. Философия и теория истории. Кн. 1. Пролегоме­ны. М.: Логос, 2002.

Рубрук Г. Путешествие в восточные страны / / Путешест­вия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука / Отв. ред.

Н. П. Шастина. М., 1957. С. 85-194.

Руденко С. И. К вопросу о формах скотоводческого хозяй­ства и о кочевниках // Материалы по этнографии (Доклады ГО). 1961. Вып. 1. С. 2-15.

Руденко С. И. Культура хуннов и ноинулинские курганы. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1962.

Савенко С. Н. Характеристика социального развития аланско-го общества по материалам катакомбных могильников X—XII вв. Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1989.

Савинов Д. Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. Л.: Изд-во ЛГУ, 1984.

Салинз М. Экономика каменного века. М.: ОГИ, 1999.

Сандерсон С. Мегаистория и ее парадигмы // Время мира. Вып. 1. Новосибирск, 1998. С. 67-71.

Свинин В. В. Профессор ИГУ Н. Н. Козьмин: его имя и книги вернулись к нам. Иркутский университет, 25 сентября. Ир­кутск, 1999.

Литература

389

Семенов Ю. И. Кочевничество и некоторые общие проблемы теории хозяйства и общества // СЭ. 1982. № 2. С. 48-59.

Семенов Ю. И. Об "архаическом обществе", классогенезе, по-литогенезе и еще десятке подобного же рода сюжетов / / Восток.

1993. № 5. С. 197-209.

Семенов К). И. Всемирная история в самом сжатом изложе­нии // Восток. № 2. 1997. С. 5-34.

Семенюк Г. И. К проблеме рабства у кочевых народов / / Изв. АН КазССР. Сер. истории, археологии и этнографии. Алма-Ата, 1958. Вып. 1. С. 55-82.

Семенюк Г. И. Проблемы истории кочевых племен и народов периода феодализма. Калинин: Изд-во КГУ, 1974.

Серебренников Н. И. Буряты, их хозяйственный быт и земле­пользование. Верхнеудинск, 1925.

Симада Macao. Рсдай сянай си кэнкю [Исследование социаль­ной истории Ляо]. Киото, 1952.

Сиратори Куракити. Дунху миньцзо као [Исследование наро­дов, входящих в группу дунху]. Шанхай, 1935.

Ситнянский Г. Ю. Сельское хозяйство киргизов: традиции и современность. М., 1998.

Скрынникова Г. Д. Харизма и власть в эпоху Чингис-хана. М.: Восточная литература, 1997.

Слудский А. А. Джуты в пустынях Казахстана и их влияние на численность животных / / 1 руды Института зоологии АН КазССР.

Т. II. 1953. С. 3-30.

Смелзер Н. Социология. М.: Феникс, 1998.

Смирнов К. Ф. Савроматы. М.: Наука, 1964.

Смирнов //. Рец. на: Владимирцов Б. Я. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм. Л., 1934 // Историк-марксист. 1935. № 4.

Солдатов В. В. Хозяйственный быт инородцев Агинской степи. Груды Агинской экспедиции. Вып. 7. Чита, 1911. С. 95-306.

Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиз­дат, 1992.

Стукалова Г. Ю. Французский королевский двор при Филиппе I и Людовике VI (1060—1137) // Двор монарха в средневековой Европе: явление, модель, среда. Вып. 1. М., 2001. С. 68-80.

390

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Сухбаатар Г. Хунну нарын нийгмийн байгууллын тухай асууд-лаас [К вопросу об общественном строе хуннов] // Туухийн суд-лал. Т. X. Улаанбаатар, 1975. С. 145-175.

Сухбаатар Г. Некоторые вопросы истории хуннов (сюнну) // III International Congress of Mongolists. Vol. 1. Ulan-Bator, 1978

C. 262-265.

Сухбаатар Г. Хунну нарын аж ахуй, ниийгмийн байгуулал, соёл, угсаа гарал (м. э. ё. IV — м. э. II зуун) [Хозяйство, общественный строй, культура, этническое происхождение гуннов (IV в. до н.э. — II в. н. э.)]. Улан-Батор, 1980.

Сухбаатар Г. Монгол нирун улс (330—550 он) [Монголо-ни-рунское государство]. Улаанбаатар, 1992.

Сэр-Оджав Н. Древняя история Монголии (XIV в. до н. э. — XII в. н. э.). Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Новосибирск, 1971.

С эр-Оджав Н. Монголып эртний туух [Древняя история Мон­голии]. Улаанбаатар, 1977.

С юн Цуньжуй. Сянцинь сюнну цзи ци югуаньди цзигэ вэпьти [Доциньские сюнну, а также связанные с ними некоторые вопросы] // Шэхуй кэсюэ чжаньсянь. 1983. № 1.

1 айшин В. А., Лхасаранов Б. Б. Аборигенная бурятская овца. Улан-УдЭ; Изд-во БНЦ, 1997.

1 алько-I рынцевич Ю. Д. Материалы к палеоэтнологии За­байкалья / Под ред. С . С. Миняева // Археологические намят ники сюнну. Вып. 4. СПб.: Фонд Азиатика, 1999.

/аскин В. С . С котоводство у сюнну по китайским источникам // Вопросы истории и историографии Китая / Отв. ред. Л. И. Думан

М., 1968. С. 21-44.

1аскин В. С. Введение. Значение китайских источников в изучении древней истории монголов // Материалы по истории древних кочевых народов группы дупху / Введ.. перевод и ком ментарии. В. С. Гаскина. М., 1984. С. 3 — 62.

I аскин ВС. О титулах шаньюй и каган / / Mongolica. Памяти академика Б. Я. Владимирцова 1884-1931. М.. 1986. С. 213-218

/скеи Ф. К теории общественных формаций. М.: Прогресс 1975.

1 изенгаузен В. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. 'Г. I. СПб.. 1884.

Литература

391

[изенгаузен В. Сборник материалов, относящихся к истории ^Золотой Орды. Т. II. М.-Л., 1941.

Тишкин А. А., Дашковский П. К. Социальная структура и система мировоззрений населения Алтая скифской эпохи. Барнаул: Алтайский университет, 2003.

Толстое С. П. Генезис феодализма в кочевых скотоводческих обществах // Изв. ГАИМК. 1934. Вып. 103. С. 165-199.

7олстов С. П. Древний Хорезм. М.: Изд-во МГУ, 1948.

Толыбеков С. Е. Кочевое общество казахов в XVII — нача­ле XX века. Политико-экономический анализ. Алма-Ата: Наука, 1971.

Тортика А. А., Михеев В. К., Куртиев Р. И. Некоторые эко-лого-демографические и социальные аспекты истории кочевых об­ществ // Этнографическое обозрение. 1994. № 1. С. 49—62.

Трепавлов В. В. Государственный строй Монгольской импе­рии XIII в.: Проблема исторической преемственности. М.: Наука, 1993.

Трепавлов В. В. Ногайская альтернатива: от государства к вождеству и обратно // Альтернативные пути к ранней государ­ственности / Отв. ред. Н. Н. Крадин и В. А. Лынша. Владивос­ток, 1995. С. 199-208.

Тумунов Ж. Ж. Очерки из истории агинских бурят. Улан-Удэ. Бурятское кн. изд-во, 1988.

Тянь Туанцзинь. То Сусинь. Нэй Мэнгу Алучжайдэн фасянь-ды сюнну му [Хуннские вещи, найденные в Алучжайдэн, Внутре-няя Монголия ] // Каогу. 1980. № 4.

1 янь Туанцзинь. То Сусинь. Сигоупань сюнну му фаньиньды чжу вэньти [Проблемы, связанные с хуннским могильником Си­гоупань) // Вэньу. 1980а. № 7.

Уайт Л. Избранное. Наука о культуре. М.: РОС С I 1ЭН. 2004.

Уасон 77. Монументальные сооружения, религия, социальный статус и коммуникации в неолите // Человек, среда, время. Мате­риалы научного семинара / Отв. ред. М. В. Константинов. Чита,

2003. С. 163-171.

Уилкинсон Д. Центральная цивилизация // Время мира. Вып. 2. Новосибирск, 2001. С. 397 -423.

392

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Урбанаева И. С. Человек у Байкала и мир Центральной Азии: философия истории. Улан-Удэ, 1995.

Уэскотт Р. Исчисление цивилизаций // Время мира. Вып. 2. Новосибирск, 2001. С. 328-344 .

Федоров-Давыдов Г. А. Общественный строй Золотой Орды. М: Изд-во МГУ, 1973.

Федоров-Давыдов Г. А. Общественный строй кочевников в средневековую эпоху // Вопросы истории. 1976. № 8. С. 39—48.

Федоров-Давыдов Г. А. Золотоордынские города Поволжья. М.: Изд-во МГУ, 1994.

Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. 1200 — 1304. М 1989.

Фролова М. А. Политическая стратификация. М.: Институт практической психологии. Воронеж: НПО "МОДЭК", 1995. Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1986.

Фудзита Тоёхати. О названии государства жуаньжуаней и прозвищах каганов // Тоё гакухао [Научные сообщения по восто­коведению]. Т. 13. Киото, 1968.

Фурсов А. И. Нашествия кочевников и проблема отставания Востока // Взаимодействие и взаимовлияние цивилизаций на Вос­токе. Т. 1. М., 1988. С. 182-185.

Фурсов А. И. Революция как имманентная форма развития ев­ропейского исторического субъекта / / Французский ежегодник 1987.

М., 1989. С. 278-328.

Фурсов А. И. Восток, Запад, капитализм / / Капитализм на Востоке во второй половине XX века / Отв. ред. В. Г. Растянни-ков. М., 1995. С. 16-133.

Казанов А. М. Социальная история скифов. Основные про­блемы развития древних кочевников евразийских степей. М.: Нау­ка, 1975.

Казанов А. М. Кочевники и внешний мир. 3-е изд. Алматы: Дайк-Пресс, 2000.

Казанов А. М. Кочевники евразийских степей в исторической ретроспективе / / Кочевая альтернатива социальной эволюции / Отв. ред. Н. Н. Крадин, Д. М. Бондаренко. М., 2002. С. 37 — 58.

Калиль Исмаил. Исследование хозяйства и общественных от­ношений кочевников Азии (включая Южную Сибирь) в совете ­

Литература

393

кой литературе 1950—1980 гг. Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1983.

Кандсурэн Ц. К вопросу о происхождении жужаней и их сто­лицы Мумо-чэн / / Олон Улсын Монголч Эрдэмтний II их Ху­рал. Б. 2. Улаанбаатар, 1973. С. 203-207.

Кандсурэн Ц. Жужаньское ханство / / Этническая история на­родов Южной Сибири и Центральной Азии / Отв. ред. Б. Р. Зо-риктуев. Новосибирск, 1993. С. 66-106.

Карке Г., Савенг.о С. Н. Проблемы исследования древних погребений в западноевропейской археологии / / Российская архео­логия. 2000. № 1. С. 217-226.

Карке Г., Савенко С. Н. Проблемы исследования древних погребений в американской археологии / / Российская археология.

2000а. № 2. С. 212-220.

Кафизова К. Ш. Китайская дипломатия в Центральной Азии XIV—XIX вв.. Алматы: Гылым, 1995.

Келлер К. Золотая Орда и торговля с Западом / / Источни­коведение истории Улуса Джучи (Золотой Орды). От Калки до Астрахани. 1223—1556 / Отв. ред. М. А. Усманов. Казань, 2002.

С. 111-128.

Колл Г. Монголы в мир-системной истории // Монгольская империя и кочевой мир. Улан-Удэ, 2004. С. 136-166.

Корд Д. Древо цивилизаций // Время мира. Альманах. Вып. 2. Структуры истории. Новосибирск, 2001. С. 355-368.

Крусталев Д. /. Русь: от нашествия до ига ' (30-40 гг. XIII в.). СПб.: Евразия, 2004.

Кудяков Ю. С. Памятники уйгурской культуры в Монголии / / Центральная Азия и соседние территории в средние века. Но­восибирск, 1990. 84-89.

Цэвэндорж Д. Новые данные по археологии хунну (по мате­риалам раскопок 1972 — 1977 гг.) // Древние культуры Монголии / Отв. ред. Р. С. Васильевский. Новосибирск, 1985. С. 51 87

Чейз-Данн К, Колл Т. Две, три, много миросистем // Время мира. Вып. 2. Новосибирск, 2001. С. 424-448.

Чистяков В. Ф. Глобальные вариации светимости Солнца и колебания климата Земли // Вестник ДВО РАН. 1996. № 2. С. 75-85.

394

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Шавкунов Э. В. Об археологической разведке отряда по изу­чению средневековых памятников / / Археология и этнография Монголии. Новосибирск, 1978. С. 16—23.

Шарапова С. В., Берсенева Н. А. Социальная символика: система понятий и проблемы изучения // Уральский исторический вестник. № 14. Екатеринбург, 2006. С. 25—35.

Шахматов В. Ф. О происхождении двенадцатилетнего живот­ного цикла летосчисления кочевников // Вестник АН КазССР.

1955. № 1.

Шахматов В. Ф. Патриархально-феодальные отношения в Казахстане: вопросы зарождения, специфики и эволюции: Доклад д-ра ист. наук. Алма-Ата, 1962.

Шемякин Я. Г. Проблема цивилизации в советской науч­ной литературе 60 —80-х годов // История СССР. 1991. № 5.

С. 86-103.

Шишлина Н. И. Заметки о характере скотоводческого хо­зяйства в современной Республике Калмыкия / / Степь и Кавказ.

М., 1997. С. 106-109 (Т руды ГИМ 97).

Ши1п\ина Н. И. (отв. ред.). Сезонный экономический цикл населения северо-западного Прикаспия в бронзовом веке. М., 2000

(Труды ГИМ 120).

Шнирельман В. А. Позднепервобытная община земледе­льцев-скотоводов и высших охотников, рыболовов и собирателей // История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой общины / Отв. ред. Ю. В. Бромлей. М„ 1986. С. 236~426.

Шнирельман В. А. Возникновение производящего хозяйства. М.: Наука, 1989.

Штаерман Е. М. К проблеме возникновения государства в Риме // Вестник древней истории. 1989. № 2. С. 76—94.

Эванс-Причард Э. Нуэры. М.: Наука, 1985.

Эйгенсон М. С. Очерки физико-географических проявлений солнечной активности. Львов: Изд-во Львовского ун-та. 1957.

Эрдниева К. О. К истории изучения вопроса о специфике фео­дальных отношений у кочевых народов в советской исторической литературе / / Известия Северокавказского научного центра выс шей школы. Общественные науки. 1985. Лгу 1. С. 4753.

Литература

395

Юпатов А. А. Изучение растительности Монголии за 25 лет // Труды Комитета наук МНР. Т. 2. Улан-Батор, 1946.

Иковец Ю. В. Ритм смены цивилизаций и исторические судь­бы i-"осени. М., 1994.

Якубовский А. Ю. Развалины Ургенча // Известия ГАИМК.

"Г. VI. 1930. Вып. 2.

Якубовский А. Ю. Кн. Б. Я. Владимирцова "Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм и перспективы дальнейшего изучения Золотой Орды / / Исторический сборник. Т. V. М.-Л., 1936.

Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Политиздат,

1991.

Abrams Е. М. Architecture and Energy: An Evolutionary Perspective. Archaeological Method and I heory. Vol. I / Ed. by M. B. Schiffer. 1 ucson, 1989. P. 47-87.

Abu-Lughod J. Before European hegemony: The World-System A. D. 1250-1350. New York: Oxford University Press, 1989.

Abu-Lughod J. Restricting the Premodern Werld-System // Re-

wiev, XIII (2). 1990. P. 273-286.

Adams R. Energy and Structure. A Theory of Social Power / Austin and L.: University of 1 exas Press, 1975.

Allsen 7. Mongol Imperialism: 1 he policies of the Grand Qan Monke in China, Russia and the Islamic lands, 1251 — 1259. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1987.

Allsen T. Commodity and Exchange in the Mongol Empire: a Cul­tural History of Islamic Textiles. Cambridge: Cambridge University-Press, 1997.

Allsen 1. Culture and Conquest in Mongol Eurasia. Cambridge. 2001.

Allsen 7. The Circulation of Military I echnology in the Mongolian Empire / / Warfare in Inner Asian History (500-1800) / Ed. by N. Di Cosmo. Leiden, 2002. P. 265-293.

Allsen Technical Transfers in the Mongolian Empire. Bloomington, 2002.

Amitai-Press R.. Morgan D. (eds.) The Mongol Empire & its Legacy. Leiden: Brill, 1999.

396_/У. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Литература

397

Hcreiit M. The Stateless Polis: A Reply to Critics / / Social Evo­lution & History. 5 (1). 2006. P. 141-163.

Here/.kin Yu. E. Alternative Models of the Middle Range Society. "Individualistic" Asia VS "Collectivistic" America? Alternative Pathways to Early State / Ed. by N. N. Kradin and V. A. Lynsha. Vladivostok: Dalnauka, 1995. P. 75-92.

Best P. ./., Rai B. R.. Walsh D. F. Politics in Three Worlds: An Introduction to Political Science. New York and London: Macmillan, 1986.

Binford L. Mortuary Practices: I heir Study and I heir Potential. Memories of the Society for American Archaeology. Vol. 25. 1971. P. 6-28.

Bira Sh. Studies in Mongolian history, culture and historiography (Selected papers). Ulaanbaatar, 2001.

Biran M. The Mongol Transformation: From the Steppe to Eurasian Empire. Eurasian Transformations, Tenth to Thirteenth Centuries / Ed. by J. Arnason and B. Wittrock. Leiden, 2004. P. 339-361.

Blanton R., Feinnian G, Kowalewski S., Peregrine P. A dual-processual theory for the evolution of Mesoamerican civilization / / Current Anthropology. 37 (1). P. 1-14, 73-86.

Bondarenko D. M., Korotayev A. V. (eds.). Civilizational Mod­els of Politogenesis. Moscow: Center of Civilizational Studies of the Russian Academy of Sciences, 2000.

Bondarenko D. M., Korotayev A. \f. "Early State" in Cross-Cul-tural Perspective: A Statistical Re-Analysis of Henri J. M. Claessen's Database. Cross-Cultural Research // 1 he Journal ol Comparative Social Science. 37 (1). 2003. P. 105-132.

Bonte P. L'organisation economique des I ouaregs Kel Gress // Elements d'Ethnologie / Ed. R. Creswell. Paris, 1975. P. 166-215.

Bonte P. Non stratified social formations among pastoral nomads // The Evolution of Social Systems / Ed. by J. Friedman and

M. J. Rowlands. London, 1978. P. 173-200.

Bonte P. Marxist T heory and Anthropological Analysis: The Study of Nomadic Pastoralist Societies / / The Anthropology of Precapital­ist Societies / Ed. by J. S. Khan and J. Llobera. London, 1981.

P. 22-55.

Artemova О. Yu. Initial phases of politogenesis. Civilizational mo­dels of politogenesis / Ed. by D. M. Bondarenko, A. V. Korotayev.

Moscow, 2000. P. 54-70.

Ashed S. A. M. Central Asia in World History. N.Y.: Palgrave, 1993.

Ayalon D. The Great Yasa of Chingiz Khan, A Re-examination // Studia Islamica. Vol. 33. 1971. P. 97-140 (part A).

Bacon E. Obok. A Study of Social Structure of Eurasia. New York: Wenner-Gren foundation for anthropological research, 1958.

Barfield 7. The Hsiung-nu Imperial Confederacy: Organization and Foreign Policy // Journal of Asian Studies. XLI (1). 1981. P. 45-61.

Barfield T. The Peril ous Frontier: Nomadic Empires and China, 221 ВС to AD 1757. Cambridge: Blackwell, 1992 (First published in 1989).

Barfield 7. 1 he Nomadic Alternative. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1993.

Barfield 7. The Shadow Empires: Imperial State Formation along the Chinese-Nomad Frontier. Empires / Ed. by C. Sinopoli, T . D'Altroy, K. Morrision and S. Alcock. Cambridge: Cambridge University Press, 2000.

Bargatsky 1. Evolution, sequential hierarchy and area! integration: the case of traditional Samoan society. State and society: I he emer­gence and development of social hierarchy and political centralization / Ed. by J. Gledh.l, B. Ben. ler and M. I . Larsen. London, 1988.

P. 43-56.

Berent M. Stateless polis. Unpublished PhD. Thesis. Cambridge, 1994.

Berent 1 he stateless polls: towards a new anthropological model of the ancient Greek community. Sociobiology o( Ritual and Group Identity: A Homology o( Animal and Human Behaviour. Concepts of Humans and Behaviour Patterns in the Cultures of the East and the West: Interdisciplinary Approach / Ed. by M. Butovskaya, A. Koro­tayev and O. Khristoforova. Moscow, 1998. P. 97-98.

Berent M. 1 he Stateless Polis: The Early State and the an cient Greek Community. Alternatives of Social Evolution / Eel. b\ N. N. Kradin, A.V. Korotayev et all. Vladivostok, 2000. P. 225-241

398_Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Литература

399

(V.ic 'ssen H. J. Wl. State and economy in Polynesia. Early State Economics / Ed. by H. J. M. Claessen and P. van de Velde. New

Brunswick & London, 1991. P. 291-325.

Claessen H. J. M. Structural Change: Evolution and Evolutionism in Cultural Anthropology. Leiden: Research School С NWS, Leiden I Jniversity, 2000.

Claessen H. J. M., Skalnik P. (eds.). The Early State. The Hague: Mouton, 1978

Claessen 77. /. M., Skalnik P. (eds.). The Study of the State. I he Hague etc.: Mouton, 1981

Cohen R., E. Service E. (eds.). The Origin of the State. Phila­delphia: Institute for the Stady of Human Issues, 1978.

Copans J. Mode de production: formation sociale, ou ethnic? Les lecons d'un long silence de l'anthropologie marxiste francaise // Cana­dian Journal of African Studies. Vol. 20 (1). 1986. P. 74-90.

Cribb R. Nomads in archaeology. Cambridge: Cambridge Univer-sity Press, 1991.

Dalton G. Economic anthropology and Development, Essays of tribal and peasant economies. New York: Academic Press, 1971.

Derevencki J. C. Linking age and gender as social variables // Eth-nographische-archaologische Zeitschrift. 38 (3 — 4). 1997. S. 485~493.

Dewey H. W. R ussia's debt to the Mongols in suretyship and collective recponsibility / / Comparative studies in society and history.

Vol. 30. 1988. No 2. P. 250-270.

Di Cosmo N. State Formation and Periodization in Inner Asian I listory // Journal of World History. 10 (1). 1999. P. 1-40.

Di Cosmo N. Ancient China and its Enemies: The Rise of No­madic Power in East Asian History. Cambridge: Cambridge University Press, 2002.

Earle T. Chiefdoms in archaeological and ethnohistorical perspective // Annual Review of Anthropology. 16. 1987. P. 279-308.

Earle T. (ed.). Chiefdoms: Power, Economy and Ideology. Cam­bridge: Cambridge University Press, 1991.

Earle T. How Chiefs Come to Power: The Political Economy in Prehistory. Stanford (Cal.): Stanford University Press, 1997.

Earle 7. Bronze Age Economics. Boulder: Westview Press, 2002.

Bonte P. French Marxist Perspectives on Nomadic Societies / / Nomads in a Changing World / Ed. by C. Salzman and J. G. Galaty. Naples, 1990. P. 49 — 101.

Bourdieu P. Sur le pouvoir sumbolique / / Annales. Economie. Societe. Civilizations, No 3. 1977. P. 405-411.

Brown J. A. I he Search for Rank in Prehistoric Burials. The Ar­chaeology of Death / Ed. by R. Champan, I. Kinnes and K. Randsborg. Cambridge, 1981. P. 25-37.

Butovskaya M. L. Biosocial preconditions for sociopolitical alterna-tivity // Civilizational models of politogenesis / Ed. by D. M. Bonda­renko, A. V. Korotayev. Moscow, 2000. P. 35-53.

Carneiro R. A theorv of the origin of the state // Science. 169

(3947). 1970. P. 733-738.

Carneiro R. Scale Analysis, Evolutionary Sequences and the Ra­ting of Cultures //A Handbook of Method in Cultural Anthropology / Ed. by R. Narrol and R. Cohen. New York and London, 1973a.

P. 834-871.

Carneiro R. The Four faces of Evolution // Handbook of social and cultural anthropology / Ed. by J. J. Honigman. Chicago, 1973b. P. 89-110.

С ameiro R. 1 he Calusa and the Powhatan, Native Chiefdoms of North // America. Reviews in Anthropology. 1992. Vol. 21. P. 27-38.

С hapman R., Randsborg K. Approaches to the archaeology of death // 1 he Archaeology of Death / Ed. by R. Champan, I. Kinnes and K. Randsborg. Cambridge, 1981. P. 1 —24.

Chase-Dunn Chr. Comparing world-systems: toward a theory of semiperipherial development // Comparative civilizations review 19.

1988. P. 29-66.

Chase-Dunn, Chr., Hall 7. Rise and Demise: Comparing World-Systems Boulder, CO.: Westview Press, 1997.

Childe V. G. 1 he Urban revolution / / I own Planning Rewiew.

21. 1950. P. 3-17.

Claessen H. J. M. Evolutionism in Development: Beyond Growing Complexity and Classification // Kinship, Social Change and Evolu­tion. Horn-Wien, 1990. P. 231 — 247 (Wiener Beitrage zur Ethnologic unci Anh tropologie, Bd. 5).

400_/У. Н. Крадин. Кочевники Евразии_

Литература

401

I ned M. The Evolution of Political Society: an essay in political .iiiliinpology. N.Y.: Columbia University Press, 1967.

Gailey С Patterson T. (eds.). Power Relations and State 1'■>■ ination. Washington, D. O, 1988.

Gellner E. Foreword. Khazanov A. M. Nomads and the Outside World. Cambridge, 1984. P. IX-XXV

Gellner E. State and Society in Soviet Thought. Oxford: Oxford I hiiversity Press, 1988.

Gellner E., Waterburu J. (eds.). Patrons and clients. Londers: 1 )uscworth, 1977.

Gibson G. Anthropological archaeology. New York: Columbia I hiiversity Press, 1984.

Gills В., Frank A. G. World System Cycles, Crises and Hege-iimnial Shifts 1700 ВС to 1700 AD // Review. Vol. XV (4). 1992.

P. 621-687.

Godelier M. La notion de "production asiatique" et les schemas Marxistes d'evolution des societies. Sur le mode de production asiatique / Ed. by R. Garaudy. Paris, 1969. P. 7-100.

Golden P. B. An Introduction to the History of the I urkic Peo­ples: Ethnogenesis and State Formation in Mediaeval and Early Modem Eurasia and the Middle East. Wiesbaden: Otto Harrascowitz, 1992.

Golden P. B. Ethnicity and State Formation in Pre-Cinggisid Turkic Eurasia. Bloomington, IN: Indiana University, Department of Central Eurasian Studies, 2001.

Goldstein L. G. Mississippian mortuary practices: a case study of two cemeteries in the Lower Illinois valley. Evanston, Illinois (North­wester University Archaeological Program, Scientific Papers. No 4), 1980.

Haas J. The Evolution of the Prehistoric State. N.Y.: Columbia University Press, 1982.

Haas J. The Evolution of the Prehistoric State. N.Y.: Columbia Un iversity Press, 1982.

Haas J. (ed.). From leaders to rulers. New York: Kluwer Aca­demic/Plenum Publishers, 2001.

Hall 7. D. Civilizational change and role of nomads // Compara­tive civilizations reviw. 24. 1991. P. 34-57.

Egami Namio. The economic activities of the Hsiung-nu // Труды XXV Международного конгресса востоковедов. Т. 5. М., 1963.

С. 353-354.

Ehrenreich R. М., Crumley С. L. and Levy J. Е. (eds.). Heterarchy and the Analysis of Comples Societies. Washington, D. C: American Anthropological Association, 1995.

Eisenstadt S. The Political Systems of Empires. London: Coller-Macmillan, 1963.

Eisenstadt S., Roniger L. Patrons, Client and Friends. International Relations and the Structure of Trust in Society. Cambridge: Cambridge University Press, 1984.

Ekholm K. External Exchange and 1 ransformation of Central Af­rican Social Systems // The Evolution of Social Systems / Ed. by J. Friedman and M. Rowlands. London, 1977. P. 115-136.

Ekholm K., Friedman J. "Capital" imperialism and exploitation in ancient world systems / / Power and propaganda. A symposium on ancient empires / Ed. by M. T. Larsen. Copenhagen, 1979. P. 41-58.

Enkhtuvshin B. Nomadic society and some aspects of civilizations studies // Chinggis Khaan and Contemporary Era / Ed. by B. En­khtuvshin, J. Tsolmon. Ulaanbaatar, 2003. P. 65—90.

Enkhtuvshin В., Tumurjav M., Chuluunbaatar G. Nomads: Civilizations, Culture and Development // International Symposium on "Nomads and use of Pastures today". Ulaanbaatar, 2000. P. 5 —19.

Escedv h Nomads in History and Historical Research / / Acta OrientaliaHungarica. Vol. XXXV. 1981. P. 201-227.

Escedy I. On the social and economic structure of nomadic socie­ties / / Primitive Society and Asiatic Mode of Production / Ed. by F. Tokei. Budapest, 1989. P. 69-90.

Feinman G. and Marcus J. (eds.). Archaic states. Santa Fe: School of American Research, 1999.

Fletcher J. The Mongols: ecological and social perspectives / / Harvard Journal of Asiatic Studies. 46 (1). 1986. P. 11-50.

Frank A. G, Gills B. The World System: 500 or 5000 Years? London: Routledge, 1994.

Franke hh. 1 he forest peoples of Manchuria: Kitans and Jurchens. Cambridge History of Early Inner Asia / Ed. by D. Sinor Cambridge,

1990. P. 400-423.

402

Н. Н. Кради и. Кочевники Евразии

Halperin Ch. J. Russia and the Mongol Empire in comparative perspective // Harvard Journal of Asiatic Studies. 1983. Vol. 43.

No 1-2. 1983. P. 239-261.

Halperin Ch. J. Russia and the Golden Horde. Bloomington: Indiana University Press, 1985.

Hayashi 7. Agriculture and Settlements in the Hsiung-nu // Bulletin of the Ancient Orient Museum. Vol. VI. Tokyo, 1984.

P. 51-92.

Hockler I. Reading the Past: Current approaches to interpretation in archaeology. 2ш| ed. Cambridge: Cambridge University Press, 1991.

Hoc/son F. R. Cluster analysis and archaeology: seme new developments and applications. World archaeology. Vol. 1. 1970. P. 299-320.

Hodson F. R. Inferring status from burials in Iron Age Europe: some recent attempts // Space, Hierarchy and Society / Ed. by В. C. Burnham, J. Kingsbury. Oxford, 1979. P. 23^30.

llollpice С The Principles of Social Evolution. Oxford: Clarendon Press, 1986.

Hsiao Ch 'inching. The Military Establishment of the Yuan Dy­nasty. Cambridge, Mass, 1978.

Irons W. Political Stratification Among Pastoral Nomads. Pastoral Production and Society. Cambridge, 1979. P. 361 — 374.

Ito Sh untaro. A framework for comparative study of civilizations / / Comparative civilizations review. No 36. 1997. P. 4 — 15.

Jaksic M. Azijski nacin proizvodnje: istorijat diskusije. Beograd: Naucna knjiga, 1991.

Johnson A.W., Earle 7. 1 he Evolution of Human Societies: From Foraging Groups to Agrarian State. Stanford (Cal.): Stanford University. Press, 1987.

Juvaini Genghis Khan. The history of the World-Conqueror by 'Ala ad-Din 'Ata-Malik Juvaini / 1 rans. by J. A. Boyle. Manchester: Manchester University Press, 1997.

Khazanov A. M. The Early State Among the Eurasian Nomads. The Study of the State / Ed. by H. J. M. Claessen and P. Skalnik. The Hague etc., 1981. P. 156-73.

Khazanov A. M. Nomads and the Outside World. Cambridge: Cambridge University Press, 1984.

Kirch P. Polynesian prehistory: cultural adaptation in island ecosys­tems / / American Scientist. Vol. 68. No 1. 1980. P. 39-48.

____Литература__403

Kirch P. 1 he Evolution of the Polynesian Chiefdoms. Cambridge: ( ambridge University Press, 1984.

Koflautz A., Miyakawa H. Geschichte und Kultur eines volker-wanderungszeitlichen Nomadenvolks: die Jou-jan der Mongolei und die Awaren in Mitteleuropa. 2 vols. Klagenfurt: Rudolf Habelt Verlag, 1970.

Konig W. Zur Fragen der Gesellschaftsorganisation der No-maden. Die Nomaden in Geschichte und Gegenwart. Berlin, 1981.

P. 25-30.

Korotayev A. V. Ancient Yemen: Some General Trends of Evo­lution of the Sabaic Language and Sabaean Culture. Oxford: Oxford University. Press, 1995.

Korotayev A. V. Pre-Islamic Yemen: Socio-Political Organization of the Sabaean Cultural Area in the 2nd and 3rd Centuries A. D. Wiesbaden: Otto Harrassowitz Verlag, 1996.

Korotayev A. \/. A Compact Macromodel of World-System Evolution. Journal of World-System Research, Vol. 11. No 1. 2005.

P. 79-93.

Kottak C. Anthropology: The Exploration of Human Diversity. 7nd. ed. New York etc.: McGraw-Hill Companies, Inc, 1997.

Krader L. Social Organization of the Mongol-1 urkic Pastoral No­mads. The Hague: Mouton, 1963.

Krader L. Formation of the State. Englewood Cliffs, 1968.

Kradin N. N. Social Evolution among the Pastoral Nomads / / ХШ International Congress of Prehistoric and Protohistonc Sciences (I'orli — Italy — 8/14 September 1996). Section 16. The Prehistory of Asia and Oceania. Colloquium XXXI. The Evolution of Nomadic I lerding Civilizations in the Northern European Steppes: the 1 ools of Archaeology and History Compared. Forli, 1996. P. 11 — 15.

Kradin N. N. Nomadism, Evolution and World-Systems: Pastoral Societies in Theories of Historical Development // Journal of World-System Research. VIII (3). 2002. P. 368-388.

Kradin N. N. From 1 ribal Confederation to Empire: the Evolu­tion of the Rouran Society // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 58 (2). 2005. P. 149-169.

Kradin N. N.. Bondarenko D. M, Barfield T. (eds.) Nomadic pathways in social evolution. Moscow: Center for Civilizational Studies,

2003.

404_Н- Н. Крадин. Кочевники Евразии_

______ Литература_405

Kristiansen К., Rowlands М. Social Transformations in Archaeol­ogy: Global and Local Perspectives. London and New York: Rout-ledge, 1998.

Kroeber A. Disposal of the Dead. American Anthropologists. Vol. 27. 1927. P. 308-315.

Kwanten L. Imperial nomads: A history of Central Asia, 500— 1500. Philadelphia: Universitety of Pennsylvania Press, 1979.

Lattimore O. Inner Asian Frontiers of China. New York etc.: American Geographical Society, 1940.

Lenski G. Power and Privilege. N.Y.: McGraw Hill, 1966.

Lenski G. Macht und Privileg. Eine Theorie der sozialen Schich-tung. Frankfurt am Main: Suhramp Vwrlag, 1973.

Liu Mau-tsai Die Chinesische Nachrichten zur Geschichte der Ost-Turken (Tu-kue). Bd. 1. Wiesbaden, 1958.

Mann M. The Sources of Social Power. Vol. I: A History of Power From the Beginning to A. D. 1760. Cambridge etc.: Cambridge Univ. Press, 1986.

Mann M. The Sources of Social Power. Vol. I: A History of Power From the Beginning to A. D. 1760. Cambridge etc.: Cambridge University Press, 1987.

Marcus J. The iconography of power among the Classic Maya. World Archaeology. Vol. 6. 1974. P. 83-94.

McNeill W. Plagues and Peoples. Garden City, New York: Dou-bleday, 1976.

McNeil W. Information and transportation nets in world history / / Worl d System History: The Social Science of Long- I erm Change. London, 2000. P. 201-214.

Michels R. Zur Sociologie des Parteiwesens in der modernen Demokratie. Untersuchungen uber die oligarchischen I endenzen des Gruppenlebens. Leipzig, 1911.

Miyakawa H., Kollautz A. Die Mongolei in der Epoche der Jou-jan (5 und 6 Jahrhundert n. Chr.) // Central Asiatic Journal. 12 (3),

1969.

Moran P. A. P. The statistical analysis of the Canadian lynx cycle. II Synchronization and meteorology // Australian Journal of Zoology. 1953. Vol. 1. P. 291-298.

Mori Masao. Reconsideration of the Hsiung-nu state — a response lo Professor O. Pritsak's criticism // Acta Asiatica. 1973. Vol. 24. P 20-34.

Morris B. The Power of Animals: An Ethnography. Oxford and New York: Berg, 1998.

Murdock G. Ethnographic Atlas. Pittsburgh: The University of Pittsburgh Press, 1967.

Murdock G. and Provost C. Measurement of Cultural Complexity // Ethnology 12 (4). 1973. P. 379-392.

O'Shea J. Social configurations and the Archaeological Study of Mortuary Practices: A Case Study / / The Archaeology of Death / Ed. by R. Champan, I. Kinnes and K. Randsborg. Cambridge, 1981. P. 39-52.

O'Shea J. Mortuary Variability: An Archaeological Investigation. Orlando: Academic Press, 1984.

Owen L. R. Geschlechterrollen und die Interpretation von Gra-beigaben: Nadeln, Pfrieme, Spitzen. Ethnographische-archaologische Zeitschrift. S. 38 (3-4). 1997. P. 502-504.

Pader E. J. Symbolism, Social Relations and the Interpretation of Mortuary Remains. British Archaeological Reports International Series, 130. Oxford, 1982.

Parker-Pearson M. Mortuary practices, Society and Ideology: an Ethnoarchaeological Study // Symbolic and Structural Archaeology / Ed. by I. Hodder. Cambridge, 1982.

Parker-Pearson M. The Archaeology of Death and Burial. College Station: Texas A&M University Press, 2001.

Patterson T. Some Theoretical Tension within and between the Pro-cessual and Postprocessual Archaeoogies // Journal of Anthropological Archaeology. Vol. 9. 1990. P. 189-200.

Peebles C. S., Kus S. M. Some archaeological correlates of ranked societies. American Antiquity. Vol. 42. 1977. P. 421—428.

Peregrine P. Archaeology and World-Systems Theory. A World-Systems Reader: New Perspectives on Gender, Urbanism, Cultures, Indigenous Peoples and Ecology. Lanham, 2000. P. 59 — 68.

Polaniy K. Primitive, archaic and modern Economics / Ed. by G. Dalton. New York: Anchor, 1968.

406

Н. Н. Крадин. Кочевники Евразии

Pritsak О. Die 24 Ta-ch'en: Studie zur Geschichte des Verwal-tungsaufbaus der Hsiung-nu Reiche // Oriens Extremus. 1. 1954. S. 178-202.

de Rachewiltz I. In the Service of the Khan: Eminent Personali­ties of the early Mongol-Yuan Period (1200-1300) / Ed. by I. de Rachewiltz et a!. Wiesbaden, 1993.

de Rachewiltz I. The Secret History of the Mongols / / A Mongo­lian Epic Chronicle of the Thirteenth Century / 1 ransl. with a historical and philological commentary by I. de Rachewiltz. Vol. 1 — 2. Leiden and Boston: Brill, 2004.

Randsborg K. Social stratification in early bronze age Denmark / / Prahistorische Zeitschrift. Bd. 49. No 1. 1974. P. 38-61.

Randsborg K. Burial, Succession and Early State formation in Den­mark // The Archaeology of Death / Ed. by R. Champan, I. Kinnes and K. Randsborg. Cambridge, 1981. P. 105-121.

Ranta E., Kaitala V., Lindstrom J., Helle E. The Moran ef­fect and synchrony in population dynamics. OIKOS. Vol. 78. 1997. P. 136-142.

Ratchnevsky P. Cinggis-khan: Sein Leben und Wirken. Wies­baden: M iinchener Ostasiatische Studien, 1983.

Rathje W. The Origin and Development of Lowland Maya Classic Civilization // American Antiquity. 36. 1971. P. 275 — 285.

Renfrew C. The Emergence of Civilization: the Cyclades and Ae­gean in the third millennium В. C. London: Methuen, 1972.

Renfrew С Approaches to Social Archaeology. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1984.

Rochhill W. W. The Journey of William of R ubruck to the East­ern parts of the World 1253 — 1255 as narrated by himself, with two accounts of the earlier journey of John of Plan de Carpine / Trans, from the Latin and edited with an Introductory Notice. London: The Hakluyt Society, 1900.

Rousseau J. The Ideological Prerequisites of Inequality // Deve­lopment and Decline. The Evolution of Sociopolitical Organization / Ed. by H. J. M. Claessen and P. van de Velde. South Hadley, 1985. P. 36-45.

Russel B. Rower: A New Social Analysis. New York: W. W. Norton, 1938.

Sahlins M. Tribesmen. Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1968.

Литература

407

Sanderson S. K. Social Evolutionism. A Critical History. Cam-ImmIk.-- (Mass.) and Oxford: Blackwell, 1990.

Sanderson S. K. Social Transformations: A General Theory of His-luiiial Development. Oxford and Cambridge: Blackwell, 1995.

Sanderson S. K. Social 7 ransformations: A General Theory of His-t.nKal Development, expanded edition. Lanham, MD: Rowman and I .iltlefield, 1999.

Saxe A. A. Social dimension of mortuary practices // Ph. D. Dis-ncitation. University of Michigan, 1970.

Sch/ette F. Zur Lebensweise und Stellung der Frau bie den skythi-'.. lien Stammen // Ethnographisch-Archaologische Zeitschrift. 28 (2).

I9IS7. S. 232-48.

Schneider J. Was There a Pre-Capitalist World-System? Peasant

Studies. Vol. 6. No 1. 1977. P. 20-29.

Schorkowitz D. Die Sociale und politische Organization bei den Kalmucken (Oiraten) und Prozesse der Akkulturation vom 17. Jahr-Inmdert bis zur Mitte des 19. Jahrhunderts. Frankfurt am Main etc.: Peter Lang, 1994.

Schurmann H. F. The Economic Structure of the Yuan Dynasty.

Cambridge, Mass., 1956.

Seaman G. Worlds Systems and State Formation on the Inner Asia 1 'eriphery // Rulers from the Steppe: State Formation on the Eurasian Periphery / Ed. by G. Seaman and D. Marks. Vol. 2. Los-Angeles, 1991. P. 1-61.

Service E. Primitive Social Organization. N.Y.: Radmon House, 1971 (First published in 1962).

Service E. Origins of the State and Civilization. N.Y.: Norton,

1<Г5.

Skalnik P. Chiefdom: a universal political formation? // Focaal, 4J (1). 2004. P. 76-98.

Southall A. Alur Society. Cambridge: W. Heffer and Sons, 1953.

Southal A. The Segmentary State: From the Imaginary to the Material Means of Production // Early State Economics / Ed. by 1 I. J. M. Claessen & P. van de Velde. New Brunswick & London, 1991. p. 75-96.

Spengler O. Decline of the West. New York: Knopf, 1918.

408_/У. И. Крадин. Кочевники Евразии_

Литература

409

W.illeistein L The Modern World-System. Vol. 1. New York: Ai ademic Press, 1974.

Wallerstein I. The politic of the world-economy. Paris: Maison de Science de THomme, 1984.

Wason P. K. The Archaeology of Rank. Cambridge: Cambridge I hiiversity Press, 1994.

Watson B. Records of the Grand Historian of China from the Shih Chi of Ssu-ma Ch'en. Vol. 1 — 2. New York: Columbia University I'less, 1961.

Webb M. T he Flag Follows I rade: An Essay on the Necessary Interaction of Military and Commercial Factors in State Formation. Ancient Civilization and I rade / Ed. by C. Lamberg-Karlovski and |. Sabloff. Albuguerque, 1975. P. 155-210.

Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Iubingen: Verlag von J. С. B. Mohr, 1922 (P. Siebeck).

Welskopf F. C. Die Produktionsverhaltnisse im Alten Orients und in der grechisch-romischen Antike. Ein Diskussionbeitrag. Berlin,

1957.

Wittfogel K. Oriental Despotism. New Haven: Yale University. Press, 1957.

Wittfogel K. A.. Feng Chia-Sheng. History of Chinese Society. Eiao (907 —1125). Philadelphia, 1949 (Transactions of the American Philosophical Society. New series, 36).

Woina R. Weliki swiat nomadow. Warsawa: Wiedza Powszechna,

1983.

Wolf E. Europe and the Peoples without History. Berkeley: Uni­versity of California Press, 1982.

Wright D. Wealth and War in Sino-nomadic Relations // The 1 ,ing Hua Journal of Chinese Studies, n. s. Vol. 25. No 3. 1995.

P. 295-308.

Wright H. and Johnson С Population, exchange and early state formation in Southwestern Iran // American Anthropologist. 77 (2).

1975. P. 267-289.

Yamacla Nobuo. Formation of the Hsiung-nu nomadic state // Acta Orientalia Hungancae. XXXVI (1~3). 1982. P. 575-582.

Yu Ying-shih. I rade and Expansion in Han China. Berkeley: Uni­versity of California Press, 1967.

Straussfogel D. World-Systems 1 heory in the Context of Systems Theory. An Overview //A World-Systems Reader: New Perspectives on Gender, Urbanism, Cultures, Indigenous Peoples and Ecology. Lanham, 2000. P. 169-180.

7abak F. Ars longa, vita brevis? A geohistorical perspective ob Pax Mongolia // Review. Vol. 19 (1). 1996. P. 23-48.

7ainter J. A. Social inference and mortuary practices: an experiment in numerical classification // World Archaeology. 7. 1975. 1 — 15.

7ainter J. A. Mortuary practices and the study of prehistoric social systems // Advances in archaeological method and theory. Vol. 1 / Ed. by M. Schiffer. New York etc., 1978. P. 106-141.

famura Jitsuzo. Chugoku seituko oche-no kenkyu [Study of Conquest Dynasties in China]. Vol. 1 — 3. Kioto, 1974.

7eggart F. Rome and China: A Study of Correlation in Historical Events. Berkeley: University of California Press, 1939.

Fhapar R. The State as Empire / / The Study of the State / Ed by H. J. M. Claessen and P. Skalnik. The Hague, 1981.

P. 409-426.

Toynbee A. A Study of History. Vol. I—XII. London, 1934-1961.

1 rigger В. Generalized Coercion and Inequality: The Basis of State Power in the Early Civilizations. Development and Decline / / The Evolution of Sociopolitical Organization / Ed. by H. J. M. Claes­sen and P. van de Velde. South Hadley, 1985. P. 46-61.

I rigger B. Understanding Early Civilizations: A Comparatice Study. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.

7 urchin P. Historical Dynamics: Why States Rise and Fall. Prin­ceton: Princeton University Press, 2003.

7urchin P., Hall 7. Spatial Synchrony Among and Within World-Systems: Insights From Theoretical Ecology / / Journal of World-Sys­tem Research. IX (1). 2003. P. 37-64.

Ucko P. Ethnography and archaeological interpretation of funerary remains // World Archaeology. Vol. 1. No 2. 1969. P. 262-280.

Van Bacel M. The Political Economy of an Early State: Hawaii and Samoa Compared // Early State Economics / Ed. by H. J. M. Claes­sen and P. van de Velde. New Brunswick and London, 1991.

P. 265-290.

ТУЙШ

Кгтапк,а Ресейдщ белгш кешпендиертанушысы Н. Н. Крадин-н'щ эртурл1 басылымдарда жарияланган, соугы жылдардагы халыьса-ралык, конференциялардагы баяндамаларында айтылган негурлым к,ызь1Кты енбектер1 енпзьлген. Автордын 6iperefi тужырымдамасы кешпенд1лерге элеуметпк эволгоцияньщ езшдж ерекшел1п бар жолы тэн болганын керсетедь Б1рк,атар сюжеттер кешпенд1лертанудын тарихнамасына, енд1 6ip тараулар Еуразия кешпендмер! тарихы-ныу, археологиясы мен этнографиясынын, б1ркатар аспек-плерше ар-налкан. Кешпенд1лер элемшщ тарихы мен мемлекет-плпз к,алыпта-суыньщ теориялык, мэселелерше, тарихи процес-пн, каз1рп заманкы теорияларына, жылнамалык, деректемелердщ тарихи-антрополо-гиялык, о!<ылуыньщ ерекшел1Г1не, археологиялык, материалдарка компыотерлж талдау жасаудын, эдктемесше кеп квц\л белшген. KiTan хронологиялык, тургыдан ежелп замандардан K,a3ipri кезге дейшп кешпендьлерге — гундарга, монтлдарга, буряттарга жэне т. б. — арналкан тараулардан турады.

SUMMARY

'[his book contains the most important publications of Nikolai Kradin, the Russian researcher of the nomadic culture. They are divided into 6 parts in which the author had made his contribution in the nomadology. The original conception of the author declares that the nomads had their specific path of social evolution. The most part of the book devoted to the problems of historiography, history, archeology, ethnography in the studying of the nomadic life. The theoretical problems of the history, statehood, reading and interpration of sources, computer analyzing of archeological data are discussing on the materials of Eurasia. Chronologically the book comes through the ancient Hsiung-nu, lurks, Jou-Jan, Liao, Mongols to the our-days' Buryats.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие .................................................................5

Ч а с т ь I. ИСТОРИОГРАФИЯ НОМАДИЗМА... 9

Глава 1. Кочевничество в современных теориях исторического

процесса ..............................................................................И

Марксистские периодизации.................................14

Цивилизационные альтернативы марксизму........17

Культурный эволюционизм...................................25

Многолинейные теории..........................................32

Глава 2. Н. Н. Козьмин и дискуссия о кочевом феодализме..........................................................................38

Глава 3. Эрнст Геллнер и дебаты о кочевом

феодализме..........................................................................47

Ч а с т ь II. ТЕОРИЯ КОЧЕВОГО МИРА...............59

Глава 4. Комплексные общества номадов в кросс -

культурной перспективе.......................................................61

Методология исследования...................................65

Источники исследования.......................................71

Обсуждение результатов.......................................77

Глава 5. Кочевничество и теория цивилизаций..................86

Глава 6. Роль кочевников в мир-системных

процессах..............................................................................95

Часть III. ИСТОРИЯ КОЧЕВЫХ ИМПЕРИЙ 109

I лава 7. Имперская конфедерация Хунну: социальная

организация суперсложного вождества...............................111

Образование Хуннской державы..........................115

.Экономика степной империи.......... .......................123

( ) I ношения власти................ .................................129

( )бщественная структура .......................................133

Эволюция социально-политической организации......137

Суперсложное вождество и раннее государство .. 141

Глина 8. Общественный строй Жужаньского каганата.............146

Образование каганата............... .............................148

Степная империя................... .................................153

Отношения с Китаем.............................................156

Власть и наследование..........................................159

Общественная структура.......................................163

Динамика политической организации....................167

Глава 9. Структура "варварской империи': киданьская династия Ляо (907 1125).................................................. 174

Ч а с т ь IV. СОЦИАЛЬНАЯ АРХЕОЛОГИЯ ХУННУ..............................................................................195

Глава 10. Социальная структура ранних кочевников

(по данным археологии)......................................................197

Глава 11. Социальная структура населения Иволгинского

городища..............................................................................211

Методология и методика исследования...............212

Список признаков.................. ................................214

Социальный состав Иволгинского могильника ....220 Социальная топография Иволгинского городища.....231

Глава 12. Степная Бурятия в составе Хуннской

империи................................................................................250

Ч а с т ь V. АНТРОПОЛОГИЯ ВЛАСТИ ЧИНГИЗ-ХАНА.................................................................................261

Глава 13. Власть в империи Чингиз-хана с точки зрения престижной экономики........................................................263

414

Содержание

Глава 14. Монгольская империя и дискуссия о происхож­дении государственности у кочевников...............................272

Глава 15. Чингиз-хан и доиндустриальная глобализация: мир-системная перспектива.................................................287

Ч а с т ь VI. ЭТНОЛОГИЯ АГИНСКИХ БУРЯТ 307

1 лава 16. Кочевое хозяйство агинских бурят во второй половине XIX — начале XX века......................................309

Глава 17. 1 рансформация бурятского скотоводства:

пример Агинских степей......................................................332

Количество животных и структура стада.............333

Организация выпаса и перекочевки......................337

1 рансформация бурятского скотоводства.............340

Современная организация пасторального хозяйства: пример колхоза Кункур.......................................................342

Глава 18. Складывание патронажно-клиентных отношений

в современном скотоводческом хозяйстве агинских бурят........347

Заключение............................................................355

Литература.............................................................366

Гуйш......................................................................410

Summary.................................................................411

1,1.К (.it (5 К...) К 7Н

Крадин 11. Н.

К..ч<И11ИКИ Евразии. — Алматы: Дайк-Пресс, 2007. — 416 с. ISIIN 9965-798-46-Х

И д.шпую книгу включены наиболее интересные работы известного |ии I пи. ыи<> кочевниковеда Н. Н. Крадина, опубликованные в различных м i.t.i 1111 >i ч. ,i также прочитанные в качестве докладов на международных

.......||Г|.г||1шях последних лет. Оригинальная авторская концепция показы-

Miii I. ч hi для номадов был характерен особый, своеобразный путь социаль­ной ин■ м<иI.IM1. Ряд сюжетов посвящен историографии кочевниковедения, /ц.уин .делы — различным аспектам истории, археологии и этнографии ншчпдцц Евразии. Большое внимание уделено теоретическим вопросам и. |и|111п кочевого мира и происхождения государственности, современным it<ii|iMiiiM исторического процесса, специфике историко-антропологического

II,......спим летописных источников, методике компьютерного анализа ар-

ш'пми ц||п ких материалов. Хронологически книга включает разделы, по-

I пицц-......ie кочевникам самых различных эпох — от древности до наших

дней, хунну, монголам, бурятам и др.

Киша предназначена для историков, этнографов-антропологов, ар­хеологом, а также для всех, кто интересуется далеким прошлым мира 1ч1Ч1-|1||иков-скотоводов. Книга может использоваться в качестве учебного но. и.'ии для студентов высших учебных заведений.

- ОМ) 5020905 ББК 63.3 (5 Каз)

00 (05) - 07

ISBN 9965-798-46-Х

Научное издание

"КАЗАХСТАНСКИЕ ВОСТОКОВЕДНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ" Серия основана в 1998 году

Крадин Николай Николаевич Кочевники Евразии

Редактор //. Галкина Корректор hi. Леонова Художник К. Клрпун Компьютерная верстка Г. Шаккозовои

Подписано в печать 5.09.2007 г. Формат 60x84/ . I 1ечать офсетная. Бумага офсетная. Гарнитура "Академия" Усл. печ л 26,0. Ум.-изд. л 24.11

Тираж 1000 ака. Злка:. №980.

Издательство "Дайк-Пресс",

030010, г. Алматы, ул. Курмаш ахы, 29.

Тел.: 261-28-35, 261-32-73

e-mail: <laikpress(fl)iriail.ru, daiksof(u>iiiail.ru Директор Б. А. Каагулов

ISBN 9965-798-46-Х

9 ||789965"798467 11

( )тп("чаг1,1Ио ( i'oiiiiibix ди.пмкштинон накп<чнка iij 1 Ioami ржркомбшы I ()() -Корпорация мЛ'гнмур;ь> Р<ч ! облики Качахп an. 030002. i. Ачматы. v.v Макатапм, 41

9789965798467

Реклама на сайте