«Космические тайны курганов»

Юрий Алексеевич Шилов Космические тайны курганов

От автора

Моим учителям — отцу и матери,

педагогу В. Р. Сорокину,

геологу Н. А. Лебедевой,

историку А. К. Зайцеву, археологам

Н. Я. Мерперту и В. Н. Даниленко —

с глубокой благодарностью

                                              Автор

Замысел этой книги явился не вдруг.

Вначале были долгие и многотрудные раскопки огромного кургана — Высокой Могилы у села Старосе­лье на Херсонщине, между рекой Ингулец и правым бе­регом Днепра. Случилось это летом 1972 года. Я только что защитил диплом на кафедре археологии историче­ского факультета МГУ и, подобно всем "серьезным уче­ным" тех лет, весьма скептически относился к отрывоч­ным сведениям о гигантских изображениях в перуан­ской пустыне Наска, о грандиозной обсерватории Стоун­хендж в Англии, относимой чуть ли не к каменному веку... Русские переводы замечательных книг Д. Хокинса и Д. Уайта "Разгадка тайны Стоунхенджа" и М. Стинг­ла "Поклоняющиеся звездам" были опубликованы уже после раскопок Высокой Могилы.

Первый самостоятельный объект исследований меня поразил: воистину пирамида степей! Двухсотметровая протяженность и десятиметровая высота кургана у Староселья вдвое превышала размеры кромлеха — ка­менного кольца Стоунхенджа. Впрочем, я их тогда и не сравнивал, а английский феномен вспомнил лишь пото­му, что кромлехи обнаружились и в Высокой Могиле... Календари и обсерваторные элементы кургана выяви­лись постепенно и много спустя при анализе чертежей раскопок, а также магических знаков на посуде и стен­ках гробниц.

Мне и моим коллегам — Н. Чмыхову, С. Дворянино­ву, В. Петренко — пришлось не только осваивать опыт зарубежных основоположников так называемой архео­логической астрономии или астроархеологии, но и постигать нехоженые пути в таинственный мир строителей чрезвычайно трудоемких сооружений, насыщенных сле­дами жестокого колдовства и величайших прозрений.

Массовое и повсеместное строительство курганов, кромлехов, лабиринтов, зиккуратов, мастаб, пирамид начали не рабы, а свободные соплеменники эпохи пер­вобытнообщинного строя. Поразительно, что эти, с на­шей точки зрения, вроде бы вовсе ненужные тогдашней культуре сооружения неизменно включали приспособ­ления для астрономических наблюдений и потребовали больших усилий, нежели современное освоение кос­моса!..

Как же возникла невероятная тяга первобытных лю­дей в просторы Вселенной? Насколько достоверны и о чем именно повествуют смутные предания о космиче­ских странниках? Зарубежная наука не дала пока отве­тов на такие вопросы, она лишь констатирует наличие и способы использования древних обсерваторий. Отече­ственные памятники — и прежде всего курганы Причер­номорских степей IV—II тысячелетий до нашей эры — оказались в этом отношении куда выразительней. Они позволили не только выявить астрономические познания пращуров, но и проникнуть в их представления о про­исхождении и структуре Вселенной. Более того, ученым удалось приблизиться к пониманию практического на­значения, реальной пользы, которую извлекали из своих творений приверженцы "непроизводительного" труда.

Должен признаться, мне не везде удалось занима­тельно описать сложнейшие в своей многозначности, а порой почти недоступные современному мировосприя­тию факты. Надеюсь, что этот недостаток отчасти ком­пенсирован рисунками, которые можно рассматривать словно ребусы, обращаясь за пояснениями к тексту.

Не удалось также обойти некоторые рифы различий между научными концепциями. Единогласия по пробле­мам первобытной истории среди ученых нет и не будет, поскольку современное аналитическое мышление сплошь и рядом несовместимо с образным мышлением перво­бытности. Известно ведь, что образ можно анализиро­вать и так и эдак, и все будет "не лишено оснований", но только с определенных позиций.

Можно написать очень интересную книгу о том, как в противоборстве позиций становятся многомерными и воскресают явления прошлого. Но у нашей книги иная задача: показать земные истоки мифов о "космических странниках". И для оживления скучноватых археологи­ческих анализов, для придания им многомерности я использую наиболее объективные, на мой взгляд, данные из трудов В. В. Бардавелидзе, Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова, Н. Р. Гусевой, Б. А. Рыбакова, О.Н. Трубачева, В. Г. Эрмана и других. Перечень их работ читатели найдут в конце книги.

Пришельцы или земляне? Вступление

Ветер веет-повевает,

По полю гуляет.

На кургане старик сидит,

На кобзе играет...

Стихи Тараса Григорьевича Шевченко вспоминают­ся мне каждый раз, когда у дороги на Псреяслав-Хмель­ницкий встает среди пашен Выглая Могила. Известно, что великий Кобзарь бывал на этом кургане: возмож­но, именно здесь и сложился образ сказителя-кобзаря, вознесенный поэтом на рукотворный холм посреди ко­выльных волн и житейского моря.

Выглая Могила раскопана археологами и воссоздана вновь над современным склепом, покрывшим останки седой старины. Теперь это один из сорока музеев Госу­дарственного историко-культурного заповедника.

Недалеко от кургана, на Горе в излучине Трубежа раскинулся Музей народной архитектуры и быта. В сот­не метров от входа высится собор XVIII века. Здесь раз­мещена экспозиция, посвященная истории освоения кос­моса. Открывает се тренировочный скафандр Юрия Алексеевича Гагарина, затем следует парашют одного из первых космических кораблей, дублер оставшегося да­леко от Земли лунохода... Рядом с собором, похожим на застывшую перед стартом ракету, вздымается полукур­ган-полусклеп, охраняемый замшелыми половецкими идолами. Этот павильон именуется "Памятники древ­нейшей монументальной архитектуры", но его следовало бы назвать "Предыстория освоения Космоса". В нем собраны материалы Высокой Могилы и других курганов из окрестностей Староселья на Херсонщине.

Первое, что увидим внутри: ряды стел, отдаленно напоминающих человеческие фигуры. Некоторые из них испещрены изображениями зверей и каких-то таинствен­ных знаков. Подобные знаки начертаны на белых стенках известняковых гробниц, которые покоятся в нишах у входа...

На противоположной входу стене схемы: древнееги­петская пирамида Хеопса, кромлех — обсерватория Стоунхендж из Великобритании, Вавилонская башня, прославленная и проклятая Библией... Это все совре­менники и сородичи "степных пирамид".

С них, всемирно известных свидетелей рождения цивилизации, и следует начать экскурс в космические тайны курганов.

Стоунхендж и Наска — наиболее показательные и хорошо изученные зарубежные памятники "космических странников".

На первый взгляд они совершенно различны: соору­жение из колоссальных камней посреди сырой Солсбе­рийской равнины и необозримая "картинная галерея" на поверхности пустыни Наска. К тому же их разделяют различия истории и этнической принадлежности созда­телей, океан и пропасть в 3—5 тысячелетий.

Но есть и сходство. Выбор местности, прежде всего: смещение всего на несколько километров затрудняет наблюдения за восходами и закатами небесных светил и, значит, приводит к погрешностям в составлении ка­лендарей. Есть и удивительные формальные сходства. Неподалеку от Стоунхенджа, на склонах пологих хол­мов у Дорсета, проступают гигантские изображения лю­дей и животных. Они напоминают фигуры Пампы-де-Наски не только размерами, но даже техникой исполне­ния — узкие полосы темной поверхности сняты до скры­вающейся под нею полосы светлого грунта. И на­оборот: в пределах перуанского феномена обнаружены остатки кольцеобразного святилища Эстакерия, весьма напоминающего ранний строительный комплекс много­кратно перестроенного Стоунхенджа... Ну как тут не предположить прямую связь между чудесами Перу и Британии? Причем связь воздушную или космическую: ведь именно оттуда, из поднебесья, и обозримы протя­нувшиеся на километры творения!..

Судьбы изучения Стоунхенджа и Наски сложились по-разному и пересеклись лишь в преддверии космиче­ской эры.

Изучение кромлеха протекало, можно сказать, вме­сте со становлением науки. Первое письменное свидетельство о "сферическом храме" Аполлона, как имено­вали греки бога солнца и покровителя наук и искусств, оставлено историком I века до нашей эры Диодором Сицилийским. Храм, по его словам, располагался на се­верном острове, откуда "луна видна так, будто бы она очень близка к Земле... Говорят также, что бог посещает остров каждые 19 лет: это период, за который звезды завершают свои путь по небу и возвращаются на преж­нее место...". Далее историк передает рассказы о празд­нестве "ночь напролет от весеннего равноденствия до восхода Плеяд" (особо почитавшихся, кстати, и мудре­цами Пампы-де-Наски), а также о хранителях святили­ща. Пространное описание этих жрецов-друидов сохра­нилось в "Записках о галльской войне" знаменитого римского полководца и государственного деятеля Юлия Цезаря. Приведу строки, которые помогут понять сущ­ность монументальных сооружений планеты.

"Говорят, что в школах друидов... много рассужда­ют о звездах и их движении... Весь народ галльский весьма склонен к самому строгому соблюдению священ­ных обрядов, а потому те, кого поражают тяжелые неду­ги, и те, кто готовится подвергнуться опасностям битвы, либо совершают человеческие жертвоприношения, либо дают такой обет, а самый обряд поручают друидам... другие применяют огромные фигуры, члены которых, сплетенные из прутьев, они наполняют живыми людьми и зажигают... Галлы утверждают, что все они происхо­дят от одного отца, Диса, и говорят, что узнали это от друидов".

Отметим странное сочетание рассуждений о звездах и человеческих жертвоприношениях. Подобной странно­стью была отмечена культура ацтеков и инков. С этим мы столкнемся и при рассмотрении причерноморских курганов. Там же явится пред нами и Дис ("день", "не­бо") — Див славян, Дэв персов, Дьяус индусов, Зевс или Дзеус греков, Ю(питер) римлян...

В I веке нашей эры император Тиберий повелел унич­тожить друидов. "И неоценимое благо принесла свету забота наших римлян, положивших конец этим чудо­вищным и гнусным искусствам!" — воскликнул по это­му поводу автор "Естественной истории" Плиний Стар­ший. И хотя, по его же словам, магическое познание галльских жрецов, "пересекшее широкий океан и достиг­шее суши у самых дальних пределов земли, за которой ничего нет, кроме бескрайней шири воздуха и воды, и по сей день весьма почитается в Британии", однако жи­вая связь традиций была нарушена. Спустя несколько веков смутные свидетельства древних авторов о друи­дах были забыты, а руины их святилищ обросли мрач­ными преданиями.

В начале XVII века, незадолго до появления на свет великого Исаака Ньютона, таинственные "Висячие кам­ни" (Стоунхендж) посетил английский король. Монарх повелел придворному архитектору произвести расследо­вание обстоятельств сооружения и представить подроб­ный чертеж. С этого момента кромлех попал в поле зре­ния крепнущей науки, которая настойчиво, не соблазня­ясь модными течениями спиритизма, а затем и палеоконтактов с инопланетными цивилизациями, шаг за шагом вскрывала земную суть Стоунхенджа и подобных ему. Уже в конце XVIII века была высказана догадка о его календарном предназначении; в начале 60-х годов XX века она была окончательно доказана — и это стало фундаментом дальнейших исследований.

Основные усилия ученых обращены ныне к истории сооружения кромлеха и других мегалитов ("огромных камней").

Созданный еще в начале III тысячелетия до нашей эры Стоунхендж I представлял собой круглый, разомк­нутый с северо-восточной стороны ров, окаймленный из­нутри валом выброшенной из него земли. Многочислен­ные ямки от шестов и столбов у прохода свидетельству­ют о многолетних наблюдениях за восходами ночного и дневного светил. Эти наблюдения завершились установ­кой четырех огромных столбов, фиксировавших восходы Луны в ближайшие к зимнему солнцестоянию полнолу­ния 19-летнего цикла. Заметим, что в I строительный период люди интересовались больше Луною, чем Солн­цем. Некоторые исследователи полагают, что с целью расчетов лунных затмений и были вырыты вдоль внут­реннего края вала 56 ям, так называемые лунки Обри. В любом случае несомненно их культовое назначение: во многих ямах обнаружены пережженные человеческие кости...

Сооружение каменного, мегалитического Стоунхенд­жа началось накануне II строительного периода, когда на смену подгнившим деревянным столбам у прохода воздвигнут был "Пяточный камень". Говорят, что неког­да на нем было выбито изображение огромной стопы... Этот камень сместил первоначальную ось ближе к востоку, так что стало возможно наблюдать не только сере­дину 19-летнего цикла Луны, но и восход Солнца в день летнего солнцестояния.

Около 2400 года до нашей эры в Британии и приле­гающей части материка, как, впрочем, и на обширном пространстве Евразии, произошла смена культур. Она была вызвана климатическими изменениями, переменами в хозяйстве и общественных отношениях, перемещениями племен и народностей, Носители новой археологической культуры предприняли строительство Стоунхенд­жа II. Они окружили "Пяточный камень" неболь­шим кольцевым рвом, сместили еще восточнее первона­чальный проход и выделили его аллеей из двух парал­лельных рвов и валов. Вокруг центра было начато, но почему-то заброшено строительство двухвитковой спи­рали примерно из 80 камней до пяти тонн каждый. Воз­можно, что эти камни каким-то образом заменили засы­панные к тому времени лунки Обри. На местах четырех из них, северо-западнее и юго-восточнее центра, устано­вили по паре камней. Взаиморасположение этих новых ориентиров позволяло выяснять (опять-таки по восхо­дам и закатам Луны, а не Солнца!) сутки солнцестоя­ний и 19-летний период обращения небесных светил. Аллея же с "Пяточным камнем" посередине была при­способлена для наблюдений за появлением Солнца в день летнего солнцестояния.

В конце III тысячелетия начался новый культурный подъем, продолжавшийся до середины II тысячелетия до нашей эры. К этому времени относится последний, тре­тий строительный комплекс Стоунхенджа.

Строители убрали в сторону голубоватые камни оставшейся незавершенной спирали и принялись достав­лять желтовато-бурые глыбы сарсенового песчаника. Вес каждой из них составлял около 30 тонн, а одна до­стигла даже 50-тонного веса! Тщательно их подогнав, соорудили так называемую подкову трилитов — пять щелеобразных "ворот", состоящих из пары глыб с пере­кладиной наверху. Подкову трилитов окружили тридца­тью подобными, но поставленными вплотную друг к дру­гу "воротами"... Ученые полагают, что внутри круга и подковы работы велись и впоследствии: возводились и вновь разбирались какие-то сооружения из голубова­тых камней вулканического происхождения.

В законченном виде Стоунхендж III представлял со­бой величественное сооружение, архитектура которого доныне поражает грандиозностью и кажущейся просто­той. А что уж говорить о древних посетителях "сфери­ческого храма"!..

...На берегу реки Эйвон паломники вступали в огра­ниченную рвами и валами аллею. Ее плавный изгиб протяженностью в полтора километра сообщал их ше­ствию размеренность и отрешенность. Аллея затем ста­новилась прямой, и в отдалении возникал "Пяточный камень". За ним громоздилось нечто подобное замершим в хороводе гигантам. Паломники проходили узкое мес­то у "Камня", валы и рвы вдруг расширялись, и воз­никала площадь диаметром около 90 метров.

Внимание людей приковывало сооружение в центре площади. Круг отесанных глыб высотой в три человече­ских роста, перекрытый кольцом таких же, невесть как поднятых камней, ужасал и манил зевами мрачных про­ходов. Не каждый решался проникнуть через них! Но кто отваживался и отыскивал вход во внутреннем частоколе меньших камней, попадал к "Алтарному кам­ню", припорошенному пеплом принесенных в жертву людей.

Справа и слева от главного алтаря уходили в небо глыбы "ворот", сквозь щели которых мерцали блекну­щие звезды, а прямо пред очами ошеломленного палом­ника вздымалась громадина основного трилита, высота которого превышала четыре человеческих роста!

Паломник собирался с духом, заходил за эти Боль­шие Врата и сквозь их щель видел "Пяточный камень", озаренный первыми лучами восходящего солнца...

Оставим на время луга и мегалиты Солсберийской равнины и переместимся за океан, в долину пересыхаю­щей речки Рио-Инхеньо, которая тянется через щебни­стую пустыню Наска. Здесь на площади в несколько сот квадратных километров лежит еще одна тайна древней­ших цивилизаций планеты...

Судьба исследования гигантских изображений Пам­пы-де-Наски богата сенсациями в отличие от последо­вательно раскрывавшего свои секреты Стоунхенджа. Еще бы! Первые страсти вокруг его открытия отгорели во времена инквизиции, чудеса же перуанской пустыни были замечены лишь с самолета.

В 1941 году заведующий кафедрой истории Лонг-Айлендского университета решил проверить слухи о загадочных полосах в окрестностях городка Наска, кото­рые, по словам немногих пролетавших там летчиков, выглядели из поднебесья "в точности как каналы на Мар­се". Пол Косок не был астрономом, да и фантастикой не увлекался. "Каналы" заинтересовали его в связи с историей орошаемого земледелия, явившегося, как из­вестно, основой формирования первых цивилизаций Ста­рого и Нового Света.

То, что открылось Косоку с борта самолета, вовсе не походило на следы поглощенных пустыней ирригацион­ных систем. На красновато-бурой поверхности мертвой равнины отчетливо проступали желтовато-белые полосы, складывающиеся в бесконечные, уходящие за горизонт изображения геометрических фигур, реальных существ и ужасающих монстров. Были здесь и две многокиломет­ровые прямые, названные впоследствии "взлетной по­лосой".

Два пути объяснения фактов возникло пред Косоком; то ли развивать "марсианскую версию", то ли искать земные причины создания "картинной галереи"... Уче­ный предпочел второй путь. Прогуливаясь на закате среди гигантских фигур, исследователь вдруг заметил, что последний луч солнца погас за убегающим к гори­зонту окончанием линии, на которой он в раздумье сто­ял. Случилось это в день солнцестояния: об остальном догадаться нетрудно: фигуры оказались ориентированы на определенные положения небесных светил и связаны с календарем.

Обнаружение следов своеобразной "службы точного времени" в перуанской пустыне было по достоинству оценено и поддержано Марией Райхе. Она сопоставила изображения Пампы-де-Наски с известными к началу 50-х годов инти-уатана ("место, где привязано Солн­це"), обсерваториями древних инков. Поселившись в хижине у края пустыни, самоотверженная исследова­тельница отдала доказательству своей гипотезы более 30 лет.

К настоящему времени установлено календарно-об­рядовое назначение огромных изображений, выяснены способы разметки фигур с помощью различных зеркал и визиров, доказана принадлежность изобразительно-магического комплекса к так называемой насканской культуре IV—XIV веков нашей эры..

Поразительно, что открытия Косока и Райхе не по­влекли паломничества ученых к "восьмому чуду света", не были тотчас же сопоставлены с известным еще гре­кам и римлянам астрономическим назначением Стоунхенджа и подобных творений. Археологи, историки, аст­рономы, этнографы не то чтобы отмахнулись, но как-то выжидательно отнеслись к очередной сенсации века.

Увы, подобные неприятия в науке не такая уж ред­кость. Теперь уже трудно понять, почему проходил в чу­даках до конца своих дней Лобачевский, хотя книга уважаемого профессора о неэвклидовой геометрии и об­ладала вполне очевидной математической доказательно­стью. Или почему при жизни так и не было снято клей­мо фальсификатора с Марселино де Саутуолы, которым международный съезд археологов "наградил" его за от­крытие пещерной живописи времен Великого оледене­ния... Сей печальный список можно продолжить.

Первопричины подобных фактов коренятся в объек­тивных противоречиях между истиной и человеческим ее восприятием, между производством идей и их по­треблением. Открытие — это опережение времени. Оно становится жизнеспособным, только когда назревает общественная необходимость в стоящих за ним преобра­зованиях. А до того счастливого момента открыватель, как правило, влачит удел белой вороны; само же откры­тие эксплуатируется авантюристами различного толка. Так случилось и с чудесами Пампы-де-Наски.

Затерявшуюся в предгорьях Анд хижину Марии Райхе знают немногие. Зато едва ли не весь мир обо­шел фильм "Воспоминание о будущем", снятый по одно­именной книге Э. Деникена, одного из учредителей так называемой фантастической археологии. Загадочные находки и сооружения получили в этой документальной ленте тенденциозное объяснение, как следы пришель­цев из космоса.

Совершая вояж по следам былых цивилизаций Юж­ной Америки, Деникен обратил внимание на фигурку какого-то крылатого существа из запасников "Золотого музея" Колумбии — хранилища остатков сокровищ ин­ков. Подобными художественными экспериментами изо­билует любая культура; у специалистов такие чрезвы­чайно стилизованные фигурки птиц, мотыльков и т. н. именуются предметами неопределенного вида. Данное же Деникеном определение было совершенно конкрет­ным: модель реактивного самолета тысячелетней дав­ности.

Замахнуться сразу на внеземной ракетоплан метр, по-видимому, постеснялся. А вот его коллега Р. Шар­ру — нет. "Летательные аппараты 4000 лет назад?

На то есть все указания... Космическая ракета в средние века? Да!" — заявил он в своей "Книге раскрытых тайн". Попутно (и, к сожалению, небезосновательно) обругав рутинеров и консерваторов официальной науки.

Причисляя себя к прогрессивным ученым, Деникен и Шарру не могли обойти вниманием Наску. Мельком, без какой-либо аргументации, не рискнув, очевидно, конфликтовать с авторитетом Марии Райхе, они назва­ли "картинную галерею" системой посадочных знаков для космических кораблей и прочих летательных аппа­ратов седой старины. Средоточием их интересов стали иные объекты из окрестностей Пампы-де-Наски.

Шарру явил просвещенному миру так называемые черные камни Ики, нареченные по соседнему городку. Черная галька в огромном количестве устилает реч­ную долину, и местные жители сбывают ее охочим на сувениры туристам. Особо ценятся камешки с процара­панными кем-то когда-то рисунками; число таких нахо­док давно уж перевалило 30-тысячный рубеж.

После того как Шарру разглядел в этих рисунках карты исчезнувших континентов, "неведомых обитате­лей планеты, рассматривающих в подзорную трубу звездное небо", динозавров, преследуемых туземцами с топорами в руках, сценку "сложной операции на серд­це с применением анестезии", — цены на черные кам­ни Ики фантастически выросли. Соответственно стало больше находок. А вот вымершие не менее 50 000 000 лет тому назад динозавры утратили шарм своей допотопности: доктор Шарру заявил, что "рисун­ки на камнях были сделаны по меньшей мере 10 или 50 тысяч лет назад". Странная арифметика!.. Впрочем, стоит ли обращать внимание на какие-то там десятки миллионо- или тысячелетий, когда идет, так сказать, ревизия устаревших взглядов на историю человече­ства?

Теоретической базой Деникена, Шарру и К0 явились многотомные сочинения русской "исследовательницы" конца прошлого века Елены Блаватской, которой уда­лось создать некий синтез научных идей и религиозной мистики всех времен и народов. Одним из прозрений Блаватской был туннель, прорытый жителями затонув­шей Атлантиды под Южной Америкой. Схемку его и поныне продают в американских газетных киосках, и каждый может воочию убедиться, что провидица озна­чила его неподалеку от Наски. Не так давно было сообщено о находке какой-то лестницы, уходящей в недра холма, усеянного десятками тысяч статуэток монстров, весьма похожих на изображения из-под Ики. Лестница была сразу же соотнесена с "тем самым туннелем", а Деникен опубликовал заявление, что успел уже в нем побывать и приобщиться там к "книгам будущего". Книги оказались, конечно же, золотыми, — кто поверит в откровения внеземного разума, начертанные на ка­ком-нибудь алюминии?

...А над Наской все так же плывут Луна и Солнце, освещая и гигантские знаки, и крохотную хижину Ма­рии Райхе...

Кто, почему и зачем создал Стоунхендж, Наску и подобные им феномены?

К ответу мы приблизимся лишь к концу книги, вникнув в перипетии племен и народов, факты и дра­мы научного поиска. А сейчас попытаемся бросить об­щий взгляд на современное состояние проблемы.

Было бы неверно представлять дело так, что сто­ронники мнения о палеоконтактах — древних посещени­ях Земли пришельцами из Космоса — оперируют лишь фактами вроде "туннеля атлантов", "посадочных зна­ков" и "черных камней", или что среди этих людей нет добросовестных ученых, преданных поиску братьев по разуму. В распоряжении таких исследователей есть вполне добротные и впечатляющие, аргументы.

Первый и главнейший из них — глобальное распро­странение колоссальных обсерваторий. На первый взгляд такие сооружения совершенно не вяжутся с при­митивным хозяйством и поверхностными знаниями лю­дей каменного и бронзового веков: гораздо проще объ­яснить их влиянием внеземной цивилизации.

Известно, что для разгадки тайны Стоунхенджа и других кромлехов, а также аллей и менгиров пришлось прибегнуть к помощи электронно-вычислительной тех­ники, к тончайшему астрономо-математическому анали­зу. Непосвященных в особенности древних культур этот факт потрясает, заставляет предполагать внеземной ис­точник информации. Противники же палеоконтактов бросаются в другую крайность: пытаются отрицать аст­рономическое предназначение таких памятников на том основании, что первобытные люди не располагали зна­ниями и приборами, способными тягаться с ЭВМ.

А ларчик открывается с иной стороны. То, что тре­бует нынче для своего создания сложнейшей машинерии, изощренных расчетов, можно, оказывается, постро­ить с помощью бревен, катков и веревок. Сошлемся на два факта: способ расчета периметра основания пира­миды Хеопса и прием установки гигантских статуй ост­рова Пасхи.

При делении длины окружности, вписанной в квад­ратное основание древнеегипетской пирамиды Хеопса, на длину стороны этого квадрата возникает число л (3,14...) такой невероятной точности, которая не под си­лу мощнейшим из современных ЭВМ и пока что не тре­буется при изготовлении даже сверхточных конструк­ций. Ну как тут не призадуматься над сообщением древнегреческого "отца науки" Платона о том, что мудрость египетских жрецов зиждилась на наследии ка­нувшей в океан Атлантиды!.. Разгадка же оказалась до смешного простой. Один из исследователей обратил вни­мание на катки, которыми египетские крестьяне доныне пользуются вместо измерительных рулеток и реек. Если прокатить такое приспособление с делениями по песку, то в длине стороны намеченного квадрата непроизволь­но отразится число я высочайшей, но никому не нужной точности.

Затерянный в Тихом океане остров Пасхи знаменит большим количеством громадных базальтовых ста­туй — представленных в фильме "Воспоминание о буду­щем" одним из примеров влияния инопланетных пришельцев. Вопреки такому мнению и еще более распро­страненному неверию в технические возможности ту­земцев, Тур Хейердал попросил старейшин припомнить, каким образом перемещались изваяния обожествляемых предков. И в документальной киноленте "Аку-аку" мож­но увидеть группу мужчин, слаженно работающих ве­ревками, рычагами, катками и клиньями... Именно та­кая вот слаженность и была основным секретом древ­них строителей, она-то и представляется современному человеку невероятной!

В отношении же "слабосильности" современной тех­ники отметим два взаимодополняющих обстоятельства: она, несомненно, могуча (иначе бы не вознесла челове­ка в космос), но не приспособлена — за ненадобностью для нынешней цивилизации — к перетаскиванию огром­ных камней.

А в эпоху зарождения современной культуры это за­нятие было, похоже, главным для всего трудоспособно­го населения. Так, голубые камни (80, около полутора тонн каждый) доставлялись к Стоунхенджу не менее чем за 380 (!) километров. 80 сарсеновых глыб были притащены "всего лишь" за 30—35 километров, но зато вес каждой из них достигал 30—50 тонн. Сооружение только последнего комплекса потребовало бы непрерыв­ных десятилетних усилий тысячи крепких мужчин, в действительности же строительство растянулось, очевид­но, на 2—3 поколения большого племени или союза племен... Конечно, какие-нибудь внеземные аппараты со­вершили бы все это за день-другой (о чем, кстати, и го­ворится в преданиях), но, увы, кроме вполне земных ко­стей, черепков да множества обломков мотыг, под кам­нями и в ямах ничего не нашлось. Как и во всех иных случаях. По авторитетному высказыванию профессора Иосифа Самуиловича Шкловского, одного из ведущих исследователей проблемы разума во Вселенной, "в на­стоящее время ни один материальный предмет или явле­ние не может быть с какой-нибудь степенью достовер­ности связан с прилетом инопланетных космонавтов на Землю". Так что приходится нам отказаться от предпо­ложения о синтезаторах и антигравитаторах и исходить из мотыг, рычагов и т. п.

Приведенные выше подсчеты освещают лишь малую толику труда, затраченного жителями древней Европы на множество подобных сооружений. Они, как правило, сохранились гораздо хуже полуразрушенного Стоунхенд­жа, но зато сплошь и рядом превосходят размерами. Так, в пять раз больше его 450-метровый в диаметре ров "Даррингтонских стен", почти в семь раз тяжелее его самой массивной глыбы 330-тонный Камень Фей — вели­чайший из вертикально установленных в древности кам­ней планеты... По расчетам Д. Хокинса, такое строитель­ство "требовало от тогдашних жителей Англии гораздо больших усилий, чем космическая программа от американ­цев, и, вероятно, значило для них гораздо больше".

Но в чем же заключалось это значение? Какие кол­лизии прошлого могут быть приравнены к напряженно­сти нашего времени?! Ведь не было тогда в Британии (как, впрочем, и в Перу или в Причерноморье) ни цар­ской власти, ни армии, ни полчищ рабов... да и пирами­ды Египта строили в основном не рабы, а общинники. Так что же заставляло племена отрываться от добыва­ния хлеба насущного?

Потребность в "службе точного времени"? Но какие такие потребности она обслуживала? Ведь и тысячеле-тия спустя, даже в период Великих географических от­крытий и становления капиталистического производства люди обходились куда более простыми приспособления­ми для слежения за календарем... Да-а, трудно отказать­ся от соблазна уйти от всех этих вопросов за ширму предположения о пришельцах из Космоса: им-де было видней, зачем понуждать землян надрываться!

Соблазн, надо признать, подкреплен преданиями о космических странниках, которыми изобилуют все древ­нейшие культуры, к тому же непременно обладавшие об­серваториями и календарями. Вспомним галльского Диса — "Небо", следы которого тянутся от Британии до Индии, странствия греческого Аполлона... Не пришель­цы ли скрывались за этими божествами? Кто, кроме них, и откуда же, как не с неба, мог озирать гигантские об­серватории?

Действительно, в мифах повсеместно упоминаются огненные драконы, летающие повозки и т. п. Еще один аргумент в пользу пришельцев? Не совсем: есть экспе­риментально подтвержденная гипотеза о летательных аппаратах, которыми пользовались если уж не друиды, то создатели "картинной галереи" Наски. Это были, правда, не самолеты или ракеты, а всего лишь воздуш­ные шары и подобия дельтапланов. Впрочем, их суще­ствование остается пока лишь предположением. Не ре­шающим к тому же задачи: рассчитывались ли мону­ментальные сооружения на обзор с высоты? Или же для создателей важен был сам гигантизм к небу обращае­мых символов?

Предания о космических странниках — наиболее вол­нующий аргумент сторонников контактов со внеземны­ми цивилизациями.

...яйцо, созданное

магической силой богов Са и Бал,

вышло под действием собственной тяжести

из божественного лона пустого неба.

Скорлупа стала защитным панцирем,

оболочка защищала, как броня,

белое стало источником силы для героев,

внутренняя оболочка стала

цитаделью для тех, кто жил в ней...

Из самого центра яйца вышел человек,

обладатель магической силы, —

читаем в одной из тибетских рукописей добуддийских времен. Ну чем не описание прилета космического ко­рабля?

Или взять древнекитайские, уходящие в III тысяче­летие до нашей эры "Корни поколения", "Описание уди­вительного", "Записи об основных деяниях" и другие. Там обстоятельно описаны дела Хуан-ди и 80 (вспомним количество камней Стоунхенджа!) его помощников.

Главным среди их дел были астрономические наблю­дения и создание календаря. Использовалось 12 зеркал, треножники — "подобия Великого Единого", или Дао, самодвижущиеся "повозки-сосуды". К этому же вроде бы инопланетному антуражу следует присовокупить тре­зубцы вместо ушей, две пары глаз и шесть рук Хуан-ди, а также круглую металлическую голову одного из его помощников. Отдельно погребенная после его внезапной кончины, она еще долго излучала тепло.

Перемещались же "сыны неба" с помощью некоего грома на огнедышащем драконе, войдя в который дости­гали "возраста двух тысяч лет". В рукописях он изобра­жался иероглифом в виде четырех крестообразных пе­речеркнутых и крестообразно же соединенных кружков (дюзы ракеты? "летающая тарелка"?!)... Создав на Зем­ле календарь, "сыны неба" улетели на своем "драконе" в сторону звезды Сянь-юань (Регул).

Приведя эти данные в своей научной статье "Древ­ние мифы глазами человека космической эры", И. С. Ли­севич резонно отмечает: "Невольно представляешь себе группу каких-то сложных, автономных механизмов, воз­можно, роботов".

Но почему не представить себе гораздо более зем­ной вариант: фантастический жанр зародился в лите­ратуре задолго до нашего времени? А кроме того, есть и вполне осязаемые аналоги тому, что описано в древ­них книгах. Ряд таких находок был сделан в Высокой Могиле и других курганах Причерноморских степей.

Часть I. Пирамиды степей

ВСТРЕЧА С КОСМИЧЕСКИМ СТРАННИКОМ

Эту преграду я устанавливаю для живых.

Пусть оке среди них никто другой не дойдет

до этой цели!

Да живут они сотню обильных осеней!

Да закроют смерть (этой) горой!

Р и г в е д а

Лето 1972 года выдалось необычайно знойным.

Дождей не было с самого марта, мелиорацию плани­ровалось ввести под Старосельем лет через десять, и посевы у подножия Высокой Могилы стояли под безжа­лостным небом не менее беззащитно, нежели тысячеле­тия назад.

Строители не торопили, и необходимости в археоло­гических раскопках тогда еще не было. Просто руковод­ство нашего института позарилось на самый большой курган Херсонщины в надежде поразить мир новыми со­кровищами скифо-античного искусства. Начало работ вполне обнадежило: на вершине рукотворного холма встретились и битые амфоры, и бронзовые наконечники стрел... Но все это оказалось следами не захоронения, а почитания. Скифы сочли памятник делом рук своих предков; заложен же он был пять тысячелетий назад — во времена столь же от них отдаленные, насколько са­ми скифы удалены от нас.

Утратив к Высокой Могиле живой интерес, началь­ство поручило докопать ее мне — вчерашнему студенту, специализировавшемуся как раз на доскифских, древ­нейших курганах Причерноморских степей...

Я приспособился выходить из лагеря еще до рассве­та, задолго до появления сотрудников на раскопе. При­ятно было шагать дремотным проселком, расплескивая босыми ногами прохладную пыль. Словно в детство идешь, и вот-вот откроется за поворотом знакомая цепь полураспаханных, а местами еще в ковылях "степных пирамид". На месте одной из них стоит родительский дом в оставленном мной селе. Я даже стихи сочинил:

Отцовский дом — саманный. Из земли,

что взята из кургана.

Вот так когда-то возвели

пол нашего села...

Я рос как все. Но, может быть,

земля мне нашептала

немного больше древних слов —

и тайной завлекла...

Однако не воспоминания детства и не жара гнали меня в поле ни свет ни заря. Утренние тени помогали увидеть на стенках траншей такое, чего под полуденным солнцем никак не рассмотришь. Да и работалось в оди­ночестве лучше, голова не болела.

Начало моей научной карьеры совпало с очередным переломом в отношении к "пирамидам степей". Раньше, еще с начала XIX века, археологи раскапывали их с целью пополнения музейных коллекций, причем прими­тивные изделия нередко выбрасывались. Затем, в самом начале XX века, внимание исследователей привлекла конструкции могил и закономерности сочетания древних изделий и погребального обряда. Тогда же сложился доныне господствующий подход к курганным насыпям как к большим кучам земли над могилами степняков-скотоводов...

Такое отношение стало меняться лишь в 60-х годах, когда возникла мысль об архитектуре курганов.

Повышенный интерес исследователей доскифских курганов вызывали в те годы находки древнейших по­возок, антропоморфных (человекоподобных) стел и рас­писанных красной охрой гробниц. Об их назначении особенно не задумывались: "средство передвижения", "возвеличивание патриархов", "имитация настенных ци­новок"...

В общем, я был совершенно не подготовлен к воспри­ятию тайн Высокой Могилы. Да и другие археологи тоже.

Незадолго до открытия погребения "космического странника" едва не случилась беда: один из наших буль­дозеров напоролся на склад боеприпасов...

В ожидании саперов сотрудники экспедиции сидели в лесопосадке и вели такой разговор:

— Вот дурной был народ! Оттакенную гору зем­ли — над пустыми могилками. Одни трухлявые кости! Понятно бы — меч или сбрую... А может, селяне уже растянули? В Староселье столько слухов про клады! — начал старший из двух бульдозеристов.

— А ты слушай, — лениво отозвался Женя-фото­граф. — Сколько мы погребений расчистили, семь? И хоть в одно кто-нибудь лазал до нас? И не за чем бы­ло: эпоха доклассовых обществ! Всеобщее равенство и нищета.

— Может, вождей хоронили? Что над ними — та­кую вот гору? — не слушая Женю, продолжает рассуж­дать вслух Петрович. — Так тоже вроде бы нет: и детей тут же они хоронили.

Фотограф равнодушно молчит, а я притворяюсь спя­щим. Что переливать из пустого в порожнее — ничего нового к тому, что раньше рассказывал, сейчас все рав­но не прибавлю.

— А чем насыпали? — бубнит себе дальше Петро­вич. — Бульдозерами вот — и то третий месяц пошел. А они, конечно, вручную... И для кого? — для голоты. Горшок из грязи — и то не при каждом.

— Ну, если по нашим могилам судить... гвозди да пуговицы, — вмешался его напарник, Сашко. — Так де­лать вывод, что мы — дикари?!

Старик помолчал, а затем еще более рассудительно, желая позлить спорщика, выдал:

— Мы — не дурные. Так-сяк закопали, лопатой сверху приляпали — вот тебе и... А они оттакенную го­ру земли! Дурная ж работа!..

— Ха! — начал заводиться Сашко. — Вы, напри­мер, в Сталинграде бывали?

— Ну!

— Мемориал на Мамаевом кургане там видели?

— Когда я там был, так не до памятников было! — с большим достоинством бросил Петрович.

— Э-э! — насмешливо отозвался фотограф. — Ты, дед, не уходи от вопроса!.. Сашко подводит к тому, что и у нас много дурного труда. Нет, мемориалы — дело, в общем-то, нужное. А военные расходы?.. Знаешь, сколь­ко стоит выпущенная в небо ракета?

— Ну? — нехотя буркнул Петрович.

— Сколько такая же болванка из чистого золота!.. А ты кажешь: дураками, мол, были. Так и счас не умней!

Петрович ругнулся в сердцах: и чего, дескать, при­стали? Но сдаваться не стал.

— Да будь мое право, я б тринькать гроши не дал! И спутники эти — пуляем один за другим... и раскопки эти проклятые — пустое же место шуруем! Мешает ка­налу? — вот и сровняли б, и все!

— Специалистам виднее: пустое или, может, и полное...

— А!.. Кончай перекур! — подхватился Петрович. Я сделал вид, что отхожу ото сна. Было стыдно и за себя, и за предков, которые построить построили, а вот оставить завет позабыли.

Я оказался не прав. Вскоре открылось нам погребе­ние и началось приобщение к тайне.

Погребение с колесами нашли при вскрытии послед­ней траншеи. Случилось это в субботу, под конец рабо­чего дня. Бульдозерный нож срезал очередной ломоть грунта и обнажил полуистлевшие ступицы.

Такое в моей практике было. Я уже знал, что здесь ожидать. Поэтому махнул Петровичу: отъезжай, глу­ши мотор! — и присыпал землей находку. До понедель­ника.

Ночью проснулся в поту. Приснилось, что разруша­ют могилу. Едва дождавшись рассвета, взял лопату, рейку, рюкзак с инструментами, фотоаппарат, планшет и двинулся на раскоп.

До полудня выбирал заполнение. Духота стояла та­кая, что перестали бродить по траншее вороны — попря­тались, раскрыв клювы, в пепельную тень растресканных бровок и косились в белесое небо.

Яма оказалась по плечи. На дне лежал скелет старика с непомерно длинными конечностями и горба­тым хребтом... Да-а, такой человек вполне мог быть кол­дуном! Однако при погребенном не оказалось ни единой вещицы, указующей на род занятий и ранг, только сле­ды костра и обычные для могил того времени охра и мел. Обнаруженная накануне повозка перекрывала мо­гилу (рис.28).

То, что повозка была наделена неким магическим смыслом, стало понятно еще при расчистке. Кроме дета­лей кузова, оглоблей, парного ярма, обнаружился и символ тягла: две бычьи лопатки, упряжь, пучок ис­тлевшего сена и плеть. Но главное: колес оказалось не два, не четыре и даже не шесть, а... семь! Ясно, что прос­то повозок таких не бывает. Известно и то, что чис­ло семь издревле наделяли чудодейственным смыс­лом:

Запряг Сурья семь

Чистых дочерей колесницы.

На них, самозапрягающихся, ездит он.

[Цитируемые здесь и далее гимны индоарийской "Ригведы" даны в переводе Т. Я. Елизаренковой.]

Это о высшем солнечном божестве из индоарийской "Ригведы". Но я ее тогда не читал.

Открылось и еще одно, вроде бы не относящееся к делу обстоятельство: следы проливного дождя, вклинив­шегося в древний погребальный обряд. Стенки могилы после него обвалились, и устроителям захоронения при­шлось подровнять их перед укладкой покойника. Пона­чалу эта деталь привлекла мое внимание только лишь тем, что некогда мокрая глина сохранила отпечатки плетки и упряжи, обычно истлевающих в земле.

Следы ливня я с магией тогда не связал. Не связы­ваю их и теперь: совпадение!.. Однако не могу умолчать, что подобное совпадение неоднократно прослеживалось и другими исследователями — от Днестра до предгорий Кавказа... Не могу не упомянуть и о том, что конец рас­копок погребения 8 из Высокой Могилы совпал со страшной — действительно страшной! — грозой.

Я описывал в полевом дневнике последствия древне­го ливня, как вдруг налетел ураган! Пихнув фотоаппа­рат и бумаги в рюкзак, я бросился к лесопосадке.

Переждав полосу градового ливня, решил прорывать­ся в село. Хотел было забрать брошенные у могилы ло­пату и рейку — куда там! Траншея превратилась в глу­бокое русло, и над только что обследованным погребе­нием бесновался поток.

Скользя по раскисшей земле, горбясь под обжигаю­щей дробью ледяного дождя, я клял небеса... но был так­же страх, был стыд за свое поистине детское бессилие пред величием вечной природы, перед изуродованной окопами и раскопом Могилой.

Она в упор глядела мне в спину: "Ломаешь? А что способен построить взамен? Знаешь хоть, что именно здесь поломал?"

Знание далось нелегко, забрало годы и годы...

Теперь, по прошествии времени, с высот приоткрыв­шейся Истины, разгадка погребения 8 представляется мне несложной и очень удачной. Его не задели окопы и не взорвались под бульдозером боеприпасы, вовремя проснулся я накануне грозы, повезло на знакомство с геологами, а затем и с астрономами. Но в действительности звенья удачи были разорваны днями и годами иных интересов и дел.

Обстоятельные раскопки, подробная фиксация их ре­зультатов и смутная догадка о назначении колес во­круг ямы — первый шажок, без которого не состоялись бы и все остальные. Следующий шаг, уже посуществен­ней, подсказали геологи, поставившие рядом с отвалами бывшей Высокой свою буровую.

— Что, подземную кладовую предполагаете здесь?

— Это как повезет!.. Но аномалия есть. И Могила ваша — как раз в самом центре.

Я не особенно удивился: место приметное — высот­ка, излучина речки. Так что геология под таким приме­чательным ландшафтом может быть и особой, чему удивляться?

— А я вот читал, что большинство культовых соору­жений стоит именно в подобных местах повышенной гео­магнитной активности. Умели определять... веткой ореш­ника и тому подобное. А для чего? Может, для того, чтобы подпитывать свое биополе?

Об этом я тогда еще не читал. Не приходилось.

— Ты, Костя, не задуривай голову! — осадил на­чальник партии своего молодого коллегу. — Может, определяли, а может — пальцем в небо... Но вот тебе (это уже ко мне) еще один факт. В дополнение к ано­малии.

На аэрофотоснимке, на фоне осенней пахоты отчет­ливо выделялось светлое пятно еще не потревоженного нами кургана... А от него разбегались лучи, пронзая со­временные поля и проселки. Такое я уже знал: публико­валось и в наших, и в зарубежных журналах.

— Мы сначала думали, что это следы глубинных разломов, — с усмешкой стал комментировать фото старший геолог, — да слишком уж они прямые и из од­ной точки...

— Это следы древних дорог, — рад был проинфор­мировать я.

— Ну да? — осадил меня Костя. — Ты присмот­рись: они ж никуда не ведут! Вот тебе выкопировка на плане, смотри: как дошла до высотки — так сразу и кончилась!.. На местности это будут точки горизонта, понятно?

Нет, не понятно!.. Разве лишь то, что на концах "до­рог" в безводной, малопригодной даже для пастбищ степи не могло быть (да и не было, судя по аэрофотоснимку) ни поселений, ни стойбищ; курганов там тоже не было.

Рис.1. План и разрез Высокой Могилы.

Рис.2. Дороги-лучи Высокой Могилы и схема примыкающего к ней кургана № 4.

— Вас что, основам геодезии и астрономии не об­учали?! — продолжал наседать Константин; начальник, уступив ему инициативу, глядел на нас да посмеивал­ся. — А ну, сосчитай-ка "дороги"!

— Двенадцать?

— Именно!.. По числу месяцев года. И какой будет вывод?

Ну, вывод сделали уже до меня, тут я вспомнил и кромлех Стоунхенджа и гигантские изображения Наски, которые ориентированы на определенные положения не­бесных светил и также имеют "дороги".

— Обсерватория календарного назначения? — ска­зал неуверенно я.

— Может быть, может быть... Ты над этим хоро­шенько подумай, — подытожил наш разговор Кон­стантин.

...Но думать пришлось не только над этим, не только над обсерваторным окружением погребения из Высокой Могилы. Оно было важнейшим, но не единственно важ­ным атрибутом "космического странника", отправленно­го в небеса на волшебной повозке...

ПОСТИЖЕНИЕ "СТЕПНЫХ ПИРАМИД"

Еще во времена древних греков "отец истории" Ге­родот описал не только древние усыпальницы египет­ских фараонов, но и устройство современных ему скиф­ских курганов. Притом с такой обстоятельностью, будто сам присутствовал на похоронах.

"Когда у скифов умирает царь, то там вырывают большую четырехугольную яму... В остальном обшир­ном пространстве могилы погребают одну из наложниц царя, предварительно задушив ее, а также виночерпия, повара, конюха, телохранителя, вестника, коней, пер­венцев всех других домашних животных, а также кладут золотые чаши... После этого все вместе насыпают над могилой большой холм, причем наперерыв стараются сделать его как можно выше. Спустя год они... умерщ­вляют 50 человек из слуг удушением (также 50 самых красивых коней)... Поставив вокруг могилы таких всад­ников, скифы уходят".

Вот какими знаниями были вооружены первые рос­сийские археологи, исследователи причерноморских курганов. Но был уже и кое-какой опыт раскопок. Правда, изначально вовсе не научного свойства.

Еще в XVII веке царю доносили, что в Сибири рус­ские мужики разрывают "бугры". После того как завод­чик Никита Демидов преподнес царице "богатые золотые могильные сибирские вещи", хранящиеся ныне в Эрми­таже, Петр I издал ряд указов, направленных на сбере­жение и изучение памятников старины. Приказано было "всему делать чертежи, как что найдут", за случайные находки и их добровольную сдачу платить "вдвое, чего они стоят", "гробокопателей, что сыскивают золотые стремена и чашки, смертью казнить". Петровские указы стали предисловием к научному изучению "степных пи­рамид".

При Екатерине II и в первой половине XIX века рас­копки перенеслись в Новороссию и обрели планомерный характер. В 1830 году под Керчью был весьма тщатель­но по тем временам исследован скифский "Зольный кур­ган" — Кульоба. Он открыл первый раздел отечествен­ной археологии, раздел создания художественно-истори­ческих коллекций. Высказывание одной из газет того времени довольно точно отражает основные цели этого периода: "Спешим известить читателей наших об архео­логическом открытии, весьма важном даже в такой стране, которая издавна славится сокровищами древно­сти... Золота разных достоинств содержится в них до 8 фунтов". Впрочем, просвещенную публику поразили не так драгоценные изделия, как высокохудожественные изображения на них древних людей: сцены схваток и побратимства, пиров и обрядовых действ. Сокрытое ты­сячелетиями прошлое воскресало!

Были созданы Археографическая, а затем Археоло­гическая правительственные комиссии, призванные по­полнять собрания Эрмитажа и музеев губернских горо­дов, стали возникать общества любителей древностей. Последовали раскопки Золотого кургана и Чертомлыка, других скифо-античных памятников второй половины I тысячелетия до нашей эры. Но наряду с ними иссле­дователи все чаще натыкались на памятники более древ­них времен, не содержащие не то что злата-серебра, но даже железа.

Продолжительное время археологи и служители му­зеев не обращали внимания на могилы с грубыми горш­ками, орудиями из камня и очень редко из меди. Декла­рации о том, что "разрытие могил без обнародования о внутреннем их устройстве и содержании есть преступле­ние нашего времени пред лицом истории, есть граби­тельство, причиненное потомству" (1836 год), таких по­гребений словно бы не касались. Показательна позиция одного из раскопщиков древнейших курганов, который (в 1895 году) хоть и давал себе ясный отчет в том, что их материалы стали бы "важным приобретением для науки", однако же перенес работы в другое место, по­скольку прежнее "не открывает блистательных пер­спектив в смысле богатых находок".

Помимо вещей и захоронений, ученые прошлого века обратили внимание и на конструктивные особенности насыпей. На I Археологическом съезде 1869 года среди вопросов к обсуждению было предложено подразделить курганы на погребальные и "простые", "простые насыпи могут указать нам или пункты сторожевые, обсерваци­онные и маячные, или границы". Были выделены также курганы обрядовые, известные в лесостепной Украине под названием майданы (буквально "площади"). Ярым при­верженцем изучения их стал А. А. Бобринский.

Майданы отличаются вычурной формой. Это не по­добия холмов, а скорее некие гигантские символы.

Особое внимание исследователь обратил на сооруже­ние у села Цветна Чигиринского уезда Киевской губер­нии. "С высоты птичьего полета все насыпи майдана должны представлять подобие громадного паука", — от­метил он в своей публикации 1898 года. Это определе­ние можно принять, но только как приближение к объ­яснению более сложного образа. Такие крестообразные фигуры встречаются среди древних орнаментов местной посуды; подобные же, но более реалистические изобра­жения пауков представлены в мифологических сюжетах Шумера III тысячелетия до нашей эры.

Примерно к этому времени и отнес Бобринский май­дан Бурты у села Цветны. Частичные раскопки обнару­жили, правда, захоронение лишь скифо-античной эпохи, но оно оказалось впущенным в уже существовавшее со­оружение. "Отсутствие могил под майданом, его своеоб­разная форма... все это, в общем, оправдывало предпо­ложение, что сооружения такого рода следует относить к насыпям, имеющим цели не погребальные, а иные, например, обрядово-религиозные". И "обсервацион­ные" — добавим мы, подразумевая не только формули­ровку I Археологического съезда, но и современные знания о подобных Стоунхенджу сооружениях.

Действительно, основные отростки майдана Бурты были направлены на промежуточные стороны света. По-видимому, они фиксировали восходы и закаты солнца в периоды зимнего и летнего солнцестояний. Наиболее сложный отросток крестообразного "Паука" (его "че­люсти") обращен на северо-запад, к закату солнца в день летнего солнцестояния. Не связывалась ли уже тогда эта дата с празднованием Купалы, "костра"?..

Традиция сооружения подобных майданов продол­жалась на Руси вплоть до утверждения христианства. Среди курганов у села Пожарная Балка (недалеко от Полтавы) раскопан был золистый холм, под которым обнаружилась... стая лебедей, вырезанных рельефом а земле. А "Великанша", культовая землянка в виде ги­гантской женской фигуры у поселения X века недалеко от Житомира? Но это уже сравнительно недавние иссле­дования 50—60-х годов.

Беда в том, что загадочные сооружения оказались не только культовыми местами. Часть майданов образо­валась после грабительских раскопок обычных курганов или же устройства в них селитряных выработок, забыто­го ныне промысла. Эти-то поздние, не имеющие к науке отношения раскопы и скомпрометировали зародыш идей, выдвинутых А. А. Бобрииским примерно за 70 лет до повторных открытий. А в начале XX века мысли о сугу­бо культовом предназначении некоторых курганов и, главное, о предумышленной конфигурации майданов подверг сомнениям В. А. Городцов, виднейший исследо­ватель древнейших "степных пирамид".

Точка зрения о сугубо надмогильном предназначении курганов восторжествовала. Тем более что в степях май­данов вроде бы не было; здесь преобладали насыпи гео­метрических форм.

Преобладание сочли за правило без исключений. Из­вестный археолог Д. Я. Самоквасов в "Инструкции для научного исследования курганов" вполне справедливо отметил, что "раскопка, неправильно и неполно описан­ная, не только бесполезна для науки, но и вредна: унич­тожая исторический памятник, она может повести к неверным в науке выводам". И тут же предложил стандар­ты для описания форм насыпей: полусферическая, кону­сообразная, продолговатая с вершиной острой, тупой или впалой. Но даже упрощенные варианты далеко не всег­да отмечались раскопщиками. Курган в их восприятии был просто кучей земли, которую следовало поскорее убрать, чтобы добраться до могил и вещей.

Рис.3. Гигантские фигуры Среднего Поднепровья: "Великанша" языческих славян и "Паук" племен бронзового века.

Не приняв гипотезу о преднамеренной конфигурации майданов, выдающийся исследователь "степных пира­мид" предположил, что архитектура курганов "заклю­чает в себе развитие... специальной идеи". Он же сделал ряд небезынтересных наблюдений над технологией их сооружения.

Исследования 20—30-х годов подвели окончательную черту под музееведческим периодом становления архео­логии и сделали ее разделом исторической науки, при­званным изучать дописьменное прошлое.

Главным научным источником в археологии степей стали не вещи, а захоронения — направление, зало­женное В. А. Городцовым в самом начале XX века. Од­нако еще и в 50-х годах продолжалась дискуссия, при­знавать или не признавать выделенные им в курганах бронзового века ямную, катакомбную, срубную культу­ры, названные так по типам погребальных сооружений. Признали. И принялись разрабатывать вопросы проис­хождения, уровня развития, периодизации и хронологии этих культур.

Наряду с продолжением раскопок курганов в сферу исследований были включены поселения, а также на­скальные изображения Каменной Могилы под Мелито­полем. На задачи сугубо научные наложились еще и производственные: археологам пришлось поспевать рас­капывать памятники, попадавшие в зоны будущих водо­хранилищ и других новостроек... В русле этих проблем возникли другие дискуссии, и о курганах-святилищах (майданах) как-то забыли.

Особое внимание обратили на новые, недавно откры­тые виды источников: на древнейшие в мире повозки, антропоморфные стелы, расписные гробницы. Они пока­зывали высокий уровень развития степного населения IV—II тысячелетий до нашей эры. Стало ясно, что это были уже не охотники и собиратели дикорастущих рас­тений, а скотоводы и земледельцы с далеко зашедшим имущественным и социальным неравенством. Погребаль­ный инвентарь позволил выделить среди них "вождей и общинников", а также мастеров различного профиля: металлургов, изготовителей орудий из камня и кости, гончаров и кожевников. Ученые стали изучать останки со следами болезней и насильственной смерти в бою или же в тризне возле могилы.

Повозки па перекрытиях могил сочли признаком большого богатства и высокого общественного ранга покойников, росписи на стенах гробниц — имитацией ковров или настенных росписей жилищ: антропоморфные стелы — изваяниями выдающихся предков или же ро­доплеменных божеств. По поводу последнего "или" раз­вернулись дебаты, в ходе которых основное внимание перенесли с моделировки стел на условия их нахождения.

Подавляющее большинство изваяний стояли не вер­тикально, а были низвергнуты и вторично использованы для перекрытия могильных ям. Это обстоятельство по­ставило археологов в тупик. Возобладало мнение о том, что носители ямной культуры преднамеренно разруша­ли святилища своих предшественников и использовали их истуканов в своем погребальном обряде.

Однако десятилетие спустя в научный оборот были введены этнографические параллели, свидетельствующие о двухэтапном использовании человекоподобных изобра­жений: сначала их устанавливали и делали как бы участниками ритуала, двойниками умерших, а затем вместе с ними укладывали и погребали... Но и на этом научное объяснение стел не закончилось.

Пример изучения антропоморфных изваяний пока­зывает сложности понимания даже сравнительно про­стых, легко обозримых и вполне осязаемых древних из­делий. Что же говорить о курганах, чьи недра скрывают в себе немало разделенных веками досыпок, вымосток, ям, рвов, кромлехов и прочих конструкций, которые мож­но увидеть в полном объеме только на чертежах?..

Поэтический термин "пирамиды степей" исчез из на­учного обихода уже к началу XX века. Стало ясно, что фараоны не имеют к курганам Причерноморья ни ма­лейшего отношения. (Впоследствии эта уверенность по­колебалась. Под Мелитополем был даже найден скара­бей — египетский амулет в форме жука.) Однако один ореол таинственности сменился другим — скифским. Сияние его злата-серебра, вуаль воинской славы, цар­ского величия и рабской покорности — все это спроецировалось на более древнее местное население. Первые степные курганы стали рассматриваться как воплоще­ние идеи "создать далеко заметный и вечный памятник погребенному".

Это так и не так. Все названные элементы вроде бы можно принять, но вот суть... Для ее постижения необ­ходимо пройти дебри фактов. И вынести оттуда иные сравнения, другие акценты... А начинать надо было с ме­тодики раскопок курганов и составления их чертежей.

При исследовании духовной культуры степных пле­мен эпохи меди и бронзы, опиравшемся на гробницы и стелы, встал вопрос об архитектуре курганов. Вот тут-то и вспомнили А. А. Бобринского, правда, не в связи с майданами, а с раскопками кургана у села Вербовка Чигиринского уезда Киевской губернии. Его первичная насыпь окружена кромлехом — плитами, доставленны­ми за 60 километров и покрытыми резными ромбами, треугольниками и другими геометрическими фигурами. По мнению раскопщика, в расположении камней и "украшений не замечается какой-либо системы... Они, может быть, составляли стены жилища покойного до его смерти". Возможно, что именно это замечание натолк­нуло А. А. Формозова на реконструкцию бревенчатого шатра, опиравшегося на кромлех и покрывавшего вер­шину помещенной внутри его насыпи.

Несколько лет спустя после публикации этой рекон­струкции М. П. Грязнов поставил вопрос о необходимо­сти планомерного изучения архитектуры курганов. На­чался новый виток постижения "степных пирамид".

Некоторое время установка на исследование кон­струкций курганов воспринималась не более чем призыв улучшить раскопки и их фиксацию. Результат представ­лялся заведомым: насыпь из кучи земли сулила пре­вратиться в определенные геометрические фигуры, пред­полагавшиеся еще в конце XIX века полушария, конусы и т. п., но уже с элементами символики потусторон­него жилища. Ведь именно такой предстала реконструк­ция кургана у села Вербовка, а затем и другие. Допус­калась также, но еще без должного осмысления, симво­лика Солнца, выявленная в начале 30-х годов в устрой­стве кромлехов и кольцевых рвов.

Известные к этому времени "курганы с усами" (да­леко уходящими от насыпей дугообразными валами или каменными вымостками), а также "длинные курганы" считались отклонениями, некими казусами. Майданы были исключены из научного оборота как разрушенные позднейшими перекопами насыпи... И уникальный па­мятник Бурты (рис.3) погиб под ножами бульдозеров. Краткая публикация вымостки под одним из курганов Одессщины, чьи "контуры напоминали части антропо­морфной фигуры ("голову", "плечевые выступы")", про­шла незамеченной. Две подобные конструкции из междуречья Днепра и Молочной остались непонятными да­же для раскопщиков. А сколько таких материалов затерялось в научных архивах?

Археолог видит только фрагменты раскапываемого памятника и, как правило, теряется в этой грандиозной мозаике. Большую ясность приносит чертеж, но его еще надо создать! А ведь даже в геодезии, имеющей дело с природными рельефами, давным-давно освоенными че­ловеком, существует правило: прежде, чем вычерчивать карту местности, необходимо понять историю, современ­ное состояние и перспективы изменений ландшафта. Иначе и самые точные измерения разойдутся с дей­ствительными соотношениями элементов. Даже в этой математически строгой науке допускается (более того, вменяется в обязанность!) утрирование деталей для максимально достижимого отражения сути...

Эти истины раскопщикам курганов предстояло от­крыть в 70-х годах на основании собственных задач, не­удач и прозрений. А пока продолжало господствовать представление о "большой куче земли". Об усилиях А. А. Бобринского если кто и вспоминал, то не более чем о чудачестве. Господствовал "циркульный метод" воссоздания древних конструкций: при раскопках вычер­чивали схему слоев одного лишь разреза, затем измеря­ли расстояние между крайними точками каждого слоя, делили на два и циркулем наносили на план, где, кро­ме того, изображали исследуемые погребения. Всем бы­ло ясно: над древнейшим погребением делали насыпь, над последующими или впускными в первую насыпь — досыпки. Было сомнение: вряд ли досыпки и насыпи по­лучались у древних строителей геометрически правиль­ными. Сомнение сняли: круги стали вычерчивать не цир­кулем, а от руки. В 50-е годы, да и в 70-е тоже это счи­талось приближением к реальной действительности далекого прошлого... Впрочем, "циркульный метод" не изжит и поныне.

Развертывание в Причерноморье гидромелиоратив­ных новостроек и необходимость синхронных археологи­ческих исследований привели к внедрению в раскопки курганов бульдозеров и других землеройных машин. Сначала это вызвало замешательство: слон в посудной лавке!.. Но постепенно была разработана новая методи­ка, которую освоили и ученые и механизаторы. Насыпи снимают машинами, а погребения расчищаются, как и прежде, вручную.

Нельзя теперь уже сказать, бульдозеристы или ар­хеологи придумали оставлять бровки — перемычки между траншеями, ходами трактора. Наверное, бульдо­зеристы — так удобней работать. А ученые постепенно привыкли снимать чертежи уже не с одной, а с несколь­ких бровок и делать на основании этих чертежей рекон­струкции строений и обрядов курганов. Но превращать­ся в норму такие новшества стали лишь с конца 70-х годов.

...Вот с таким багажом знаний, научных традиций и недоработок и приступили в 1972 году к раскопкам Вы­сокой Могилы. О том, как я, главный раскопщик курга­на, не был готов к встрече с "космическим странником" из погребения 8, вы уже знаете.

Чтобы понять переворот, произведенный в археоло­гии степей эпохи меди и бронзы материалами Высокой Могилы, следует познакомиться с тем, как же был рас­копан этот выдающийся памятник и что случилось потом.

"Чувство земли", как говорят археологи, у меня уже было: приобрел в краеведческой практике, а затем в экспедициях. Поэтому и обратил внимание на странные прослойки внутри первичной насыпи и десяти ее досы­пок. Сначала представлялось, что фиксирую лишь кон­структивные детали из камня, дерева, глины, чернозема, дерна и грязи, но потом оказалось, что они несут и об­рядовую, смысловую нагрузку: означают различные ор­ганы антропоморфных и зооморфных фигур, элементы астральных символов... Это стало первым нововведени­ем, принятым затем и другими исследователями.

Второе нововведение было чрезвычайно простым по замыслу, но очень уж непривычным в исполнении. В не­скольких словах оно делается так: реконструкция слоев по их разрезам, фиксируемым в бровках, которые остав­ляются между раскопочными траншеями (рис.1—2). Циркуль тут уже не помощник да и "круги от руки" по­лучаются далеко не всегда. Нет, в восьми из одиннадца­ти слоев Высокой Могилы они получились, но вот в трех... в трех при реконструкции проявились человеко­подобные фигуры (рис.14). Впоследствии, когда я стал наносить на полученные окружности и овалы конструк­тивные детали, то оказалось, что и они не так-то просты: два кругляша обрели символику жилища, два — Солн­ца, по одному — Луны и Тельца (рис.6, 9, 11, 28).

Тут я живо припомнил и солнечную символику кромлехов и рвов, и антропоморфную вымостку из кургана у села Баштановка Одесской области, и майданы...

Десятилетие спустя стали появляться публикации и об иных конструкциях. Теперь они известны и в Одес­ской, Днепропетровской и других областях, в несколь­ких районах Кавказа, а также — независимо от наших исследований — за рубежом. Особенно показательна история открытия курганов-символов недалеко от Одес­сы. Часть из них была раскопана задолго до Высокой Могилы, еще в 20—40-х годах, но, непонятая раскопщиками, осела в архиве. И лишь в середине 80-х годов, в связи с новыми находками, эти материалы были надле­жащим образом опубликованы и объяснены археолога­ми В. Г. Петренко и Л. В. Субботиным (рис.5).

Открытие фигурных конструкций, продолжившее вре­менно забытое начинание А. А. Бобринского, ненамно­го опередило открытие подкурганных календарей, а за­тем и обсерваторий.

ПОДНЯВШИЕСЯ ИЗ ПРАОКЕАНА

Курганы подобны летописям.

Листы их — досыпки, каждая из которых перекры­вает одно или несколько захоронений. Высокая Моги­ла, например, досыпалась одиннадцать раз, с середины IV до середины II тысячелетия до нашей эры (рис.1).

Курганы — это братские могилы народов.

За два тысячелетия бронзового века степями Причер­номорья прошли представители полутора десятков ар­хеологических культур. К Высокой Могиле приобщились восемь из них: носители среднестоговской культуры, по­лучившей свое условное название по днепровскому ска­листому острову Средний Стог; нижнемихайловской и старосельской — по названиям сел на Нижнем Днепре; кеми-обинской — по крымскому кургану Кеми-оба; ин­гульской — по реке Ингул, притоку Южного Буга; ям­ной, катакомбной и срубной — по устройствам могил.

Погребение 8 "космического странника" оказалось девятым из восемнадцати. Перекрыто оно было VIII сло­ем или седьмой досыпкой первичной насыпи Высокой Могилы. Первоначальный курган соорудили местные "среднестоговцы". А погребение 8 было оставлено приш­лыми "старосельцами", наиболее ранние памятники ко­торых появились в Закавказье в середине III тысячеле­тия до нашей эры.

Первичная насыпь Высокой принадлежит к древней­шим курганам. Но ее нельзя считать наиболее древней, поскольку располагалась она довольно далеко от реки. Первые же курганы ставили в поймах или на островах.

Предыстория появления курганов уходит к середине IV тысячелетия до нашей эры, ко временам первых еги­петских пирамид и зиккуратов Месопотамии. Для степей от Дуная до Волги это было время смены присваиваю­щего хозяйства производящим: охоты и собиратель­ства — скотоводством и земледелием.

Немногочисленное население держалось речных бе­регов. Охотники и рыболовы, собиратели съедобных рас­тений и моллюсков старались врасти в среду обитания и поэтому были более оседлы, чем всецело зависящие от плодородия пастбищ и полей скотоводы и земледель­цы. Скотоводы отличались, понятно, особой подвижно­стью, а уклад их как нельзя лучше соответствовал про­сторам степей.

Оставив после себя наименьшее количество поселе­ний и полустертые веками следы кочевий, древнейшие скотоводы вошли в историю мировой культуры как соз­датели курганов — рукотворных холмов. Являя класси­ческий пример "нерациональной затраты труда", они за­ставляют современных исследователей видеть причину появления курганов то в резком росте авторитета вож­дей-патриархов (но ведь под первичными насыпями не­редко погребены и женщины, и даже младенцы...), то в особой психологии полукочевых степняков. Так, ака­демик Б. А. Рыбаков полагает, что "перегонявшие свои стада по открытым пространствам конные пастухи осо­знали округлую выпуклость видимой части земли лучше, чем это могли сделать земледельцы, пахавшие ограни­ченный участок", и что "овладение пространством ска­залось в идее кругозора, выражением которой стал кур­ган. Курган — это модель видимого мира, ограниченно­го кольцом кругозора".

Рациональное зерно в этом мнении есть, но оно ле­жит в почве уже развитого скотоводства, покоряющего просторы степей. Однако первые пастухи еще жались к приречным лугам, и там же, в низинах, среди камышей и болот, появились курганы. Они, конечно, не связыва­лись с "выпуклостью видимой части земли", а представ­ляли собой подобие островов, особенно в половодья.

Прообразом древнейших курганов, курганов-остро­вов, можно считать Каменную Могилу — не рукотворный, а естественный холм в пойме впадающей в Азов­ское море речки Молочной.

Похоже, что эта речка сохранила древнее название моря: Меотида ("материнское", "кормящее", "молоч­ное" море). Так нарекли его задолго до греков и ски­фов. А речка считалась кормилицей благодаря своей обширнейшей пойме, протянувшейся от побережья до Конских Вод, выводящих к лесистым Днепровским Плавням.

Это был оазис, рай посреди сухой полынной степи! И в этом раю была сложенная по воле всевышнего го­ра, как считали местные татары, или же "чудо приро­ды", как указывали русские карты времен покорения Крыма. Чудо-гора поражает и ныне, когда посреди од­нообразно-унылой равнины, окаймленной у самого го­ризонта стеной коренных берегов, возникает вдруг бу­рое, похожее на черепаху чудовище. Во времена таяния ледников это был громадный песчаниковый щит, вымы­тый из осадочных пород полноводнейшей пра-Молочной. Река подмыла его основание, ветры источили наподобие сот, а жара и морозы раскололи на множество плит. Под их сенью время от времени укрывались охотники, затем скотоводы, и во все времена совершали обряды жрецы.

Всемирную известность Каменной Могиле принесли тысячи изображений, выбитые и прочерченные на до­вольно твердом песчанике. Здесь можно увидеть вполне узнаваемые рисунки и таинственные сплетения всевоз­можнейших символов, пляски вокруг поверженных ма­монтов и скачки средневековых конников — таков куль­турно-хронологический диапазон почитания нерукотвор­ного холма.

При более внимательном осмотре Могила представ­ляется уже не черепахой, а головой быка. Его "мор­да" — наиболее крутой и скругленный у основания склон, обращенный строго на север, навстречу изгибу протекающей справа Молочной; его "рога" как бы ухо­дят под землю и поросли луговым разнотравьем.

Люди поняли это сходство еще в VII—V тысячеле­тиях до нашей эры, когда рядом с Могилой возникло по­селение древнейших из ныне известных в европейской части СССР скотоводов. Здесь найден очень древний каменный сосуд, украшенный по венчику изображением бычьих голов. А несколько позже на вершине холма бы­ло устроено его основное святилище — "Грот быка". Мы еще не раз обратимся к нему. Но сначала пройдем по щели "рта быка", рассекающей северный склон Камен­ной Могилы и прерывающейся обрывистым тупиком под гротом.

...Итак, мы вступаем в подобие галереи, камни кото­рой впитали дым костров и дыхание предков. Шуршит под ногами влажноватый песок, низкое небо набухает весенней грозой. Можно ее не бояться: нас укроет лю­бая из множества ниш. Если она, конечно, не занята змеями.

Слева от входа ожидает нас первый из знаков: изо­бражение остродонного, очень древнего сосуда, одна половина которого покрыта "решетками", а другая — горизонтально расположенными "елочками". Случайно ли сосуд изображен так близко к реке?

Миновав несколько невыразительных, не похожих на реальные предметы рисунков, оказываемся под "Север­ным гротом". Он невелик. Но сколько таинственного! Сквозь копоть и охру, не уничтоженных даже ветрами тысячелетий, снова проступают "решетки", знаки воды... Но зачем здесь лисица? Или вот эта гигантская рука, протянувшаяся к помещенной на своде "мотыге"?! А вот и хозяин: человекоподобная фигура, выступаю­щая из мрачной скалы. Почему это божество лишено го­ловы? Почему ниже молитвенно согнутой в локте ру­ки — все та же "решетка"?!

Мы все это поймем. Но не сразу: после того, как по­знакомимся с древними мифами. А сейчас надо двигать­ся к навесу в конце галереи.

Стена в два-три человеческих роста вся в ребрах вы­ступающих плит. Камни покрыты буровато-зеленым ли­шайником, из-под которого местами проступает медовая желтизна свежих сколов — следов недавно растаявших льдин... На плоском, скошенном к недрам Могилы участ­ке вырезано так называемое изображение № 1. Опять "решетки" и "елочки", но чрезвычайно отчетливые и до­полненные Х-образными знаками. Эта композиция по­мещена немного впереди и выше другой, представляю­щей подобие лодки с сидящим в ней человеком (рис.21).

Здесь можно долго стоять и гадать... но с притихше­го неба падают вдруг первые капли. И мы решаем, что грозу лучше переждать не среди этих дремлющих глыб, а в доме смотрителей заповедника. Спешим добежать. Ноги утопают в песке, путаются затем в какой-то ползучей траве, а в спину хлещет ветер с дождем и ревет-грохочет гроза над быкоподобной Могилой.

Возникает вдруг мысль о том, что Молочная может вспучиться, выйти из своих берегов... И тогда вновь вспоминается изображение лодочника у вершины Мо­гилы.

Символика лодки Каменной Могилы имеет глубокие корпи. Ее конфигурация отличается от десятков других, с загнутой кормою и носом, древнейшие изображения которых появились на берегах Нила, Евфрата и Тигра и распространились затем до Скандинавии и предгорий Алтая. Изображение каменномогильской лодки напоми­нает загадочные "челноки" днепро-донецкой культуры, изготавливавшиеся из мягких пород камня и служившие, вероятно, для шлифовки древка стрел. (Не отсюда ли происходит наше: "лодка стрелой мчится по глади ре­ки...") Подобную форму имели, наверное, и не сохранив­шиеся долбленки охотников и рыбаков днепро-донецкой культуры.

Древнейшие могильники культуры — длинные тран­шеи, поперек которых в 1—3 слоя лежат вытянутые ске­леты. В древности над траншеями стояли, как выясни­лось, крытые камышом и дерном полуземлянки. Они имитировали "дома собраний", известные и по этногра­фическим данным, и по археологическим остаткам при раскопках больших поселений. Со временем единообра­зие положения и инвентаря погребенных начинало нару­шаться, и в пределах траншеи-полуземлянки появлялись семейные или индивидуальные "гнезда" захоронений. Это отразило начало распада первобытнообщинного ра­венства с присущими ему представлениями о загробном царстве как о "доме собраний".

Иные представления отразились в курганном обря­де, который возник вместе с заменой траншей неболь­шими могилами. Одной из форм воплощения загробного царства стала могила-ладья; ясно, что курган над та­кими захоронениями уподоблялся острову.

Курган № 11 неподалеку от Каменной Могилы рас­полагался на низком мысу, далеко вдававшемся в пой­му Молочной. Едва приметная насыпь, ограниченная прямоугольным рвом, была возведена над двумя ряда­ми ладьевидных могил, перекрытых плитами из песча­ника и окруженных известняковыми камнями. Эти оградки можно рассматривать как простейшие кромле­хи, символизировавшие Луну или Солнце.

В одном из погребений кургана № 11 нашли не­обычный для днепро-донецкой культуры горшок. Он стоял между головами супружеской пары. Подобные сосуды распространены в куро-араксской культуре, ко­торая на рубеже IV—III тысячелетий до нашей эры продвинулась из Северного Междуречья и Закавказья почти до Тамани. Не там ли нашел мужчина жену и не она ли сделала поставленный затем в могилу горшок?.. С другой стороны, у селения Кишпек в Кабардино-Бал­карии исследован курган, в котором представления о "потустороннем плавании" получили дальнейшее раз­витие.

Сооружению Кишпекского кургана предшествовала сложная вымостка из окатанных рекою камней. Ниж­ний слой образовал фигуру серповидной ладьи с от­четливо моделированными носоми кормой. В средней части ладья была перекрыта, двумя прослойками из смеси чернозема и глины. На этой нашлепке выложили вторую серповидную фигуру. Получилась ладья, пере­возящая молодую Луну! Над ее рогами, немного севе­ро-восточнее конструкции, была помещена гробница с покойником. Логика обряда заключалась, наверное, в том, что в полнолуние, которое совпадает с летним солнцестоянием, покойник "вознесется" на небеса... Следует продолжить предложенное И. М. Чеченовым со­поставление "Луны-ладьи" с подобными изображения­ми на куро-араксской керамике, включающими также символы растений и Солнца. Дело в том, что гробница была сложена не из камней, а из бревен и уподобля­лась тем самым "древу жизни", коренящемуся в моло­дой Луне и вместе с ней вырастающему.

К середине III тысячелетия до нашей эры серповид­ные вымостки и рвы распространились по всему север­ному побережью Азовского и Черного морей. Нельзя сказать, символизировала хотя бы часть из них ладьи, или же все они означали Луну (а также рога Тельца, о чем речь будет ниже). В Днестро-Дунайском между­речье обнаружена группа захоронений ямной культу­ры, сменившей днепро-донецкую, устроители которых сохранили и развили традицию ладьевидных могил. Особенно выразителен обряд погребения 8 кургана № 8 у села Семеновка Белгород-Днестровского района Одес­ской области. Удивительно то, что после укладки по­койника могилу засыпали, а поверх засыпки сделали ненужное уже перекрытие, обычно же могилу сначала перекрывали. Перекрытие состояло из сложных деревян­ных "носилок", явно не рассчитанных на вес уложенных сверху каменных плит. Основу деревянной конструкции составляла квадратная рама. Концы редко размещенных поверх нее планок были совмещены, образовав подобие лодки. Были здесь и весла, они же ручки "носилок". Л. В. Субботин, автор раскопок, специально отметил, что косое расположение перекладин с ручками на кон­цах "создавало впечатление взмаха спаренных лодоч­ных весел". В таком случае можно полагать, что засып­ка могилы символизировала потусторонние воды, по ко­торым плывет эта лодка... Да, но почему же покойника поместили не в нее, а "под воду" некоего сосредоточен­ного в могиле (то есть в потустороннем мире) пра­океана?

Дело в том, что на лодке был уже груз: плиты. Пер­вая, известняковая, располагалась на обращенном к во­стоку носу и представляла собой человекоподобную сте­лу. Она-то и выступала гребцом, везущим вторую, пес­чаниковую плиту почти квадратной формы, которая должна была символизировать "каменное небо" — об­раз, широко известный в мифологии всех народов, чьи предки обитали в пещерах или хотя бы в предгорьях.

Итак, перед нами еще один довольно определенный сюжет, который можно поставить в ряд с выявленными в курганах у Каменной Могилы и селения Кишпек. С тем лишь отличием, что покойник как будто оставлен здесь без надежды "выплыть-воскреснуть", ибо лодка полностью занята и он помещен под нее... А может, сущность мифа иная? Может, путь к воскресению тогда только и откроется, когда лодка "проплывет" над моги­лой и погребенный восстанет навстречу лучам весенне­го (?) солнца.

Такая идея "всплытия со дна праокеана" чрезвычай­но ярко воплощена в трех захоронениях ямной культу­ры у села Бычок Молдавской ССР, исследованных С. М. Агульниковым и Е. В. Яровым.

"Носилки" были и здесь. Но, во-первых, их почти квадратная форма ничуть не походила на лодку, а во-вторых, они были помещены на дно ямы. Сверху уло­жили покойников, причем в могиле 7 "носилки" оказа­лись настолько малы, что подстилали лишь туловище погребенного. Учитывая этот факт и тщательно иссле­довав крепления хорошо сохранившихся планок, архео­логи пришли к убеждению, что носилками такие сооружения служить никак не могли: их собирали в могилах, и на подготовленные таким образом "ложа" укладывали погребенных. Основу этих "лож" составляла решетка, похожая на раму из Семеновского кургана. В погребе­нии 6 решетка была усложнена Х-образным положени­ем в центре двух планок, что особо сблизило ее с тем загадочным символом, к которому подплывает "лодоч­ник" Каменной Могилы.

Подобно погребению 8 из Семеновского кургана, по­гребение 6 из кургана у села Бычок было засыпано — песком, специально доставленным от неблизкой реки. Явная имитация потустороннего океана! А в таком слу­чае "носилки" — "ложе" не что иное, как ковчег или плот; на "всплытие" его, приобщение к белому свету и рассветному солнцу указывает окрашенность плота ме­лом и охрой... Песок в данном случае мог символизиро­вать одновременно и воду и камень.

А вот в обряде погребения 7 использованы настоя­щие камни, да только не на перекрытии, а сбоку от не­го. Так же было, кстати, и в Кишпекском кургане: его гробница была перекрыта бревенчатым настилом, а над углами располагалось две кучки камней.

Камни, очевидно, символы гор, к вершине которых "всплывают" (и "возносятся" таким образом на небе­са) погребенные. Не правда ли, знакомый сюжет? Ну, конечно же, всемирный потоп! И не надо при этом вспо­минать именно Библию. Можно и Каменную Могилу в пойме Молочной, изображение лодочника, грозу, наше бегство и мысли на пороге уютного дома... припомнили? Хотя должен честно сказать, что "лодочник" из Камен­ной Могилы близкий родственник библейскому Ною. Я это уже знаю, иначе не стал бы здесь говорить. Но вы сейчас все равно не поверите. Остается одно: набраться терпения и следовать от одной "степной пирамиды" к другой, все более углубляясь в тайны первобытных куль­тур...

Возникнув около середины IV тысячелетия до нашей эры вместе с первыми "пирамидами степей", символика могилы-ладьи просуществовала до конца курганного обряда, до утверждения христианства. Эта символика породила сходство древнерусского навь и древнегерман­ского наус, что в обоих случаях означает "покойник", латинского наве и греческого нэюс, что значит "смерть" и "потусторонний мир", но во всех случаях эти слова происходят от очень древнего наус, "ладья".

Из рассказов средневековых историков, по наход­кам в позднейших курганах, мы знаем о погребальных судах. Не следует приписывать этот обычай одним толь­ко викингам: он сохранялся в традициях не только при­морских, но и приречных племен. Под курганами конца бронзового века и Подонья, и Поднепровья археологи нередко находят лодки-долбленки, покоящие останки плывущих в страну без возврата... Но мы теперь знаем, как стремились их вырвать из той неуютной страны, как приобщали к лучам восходящего Солнца, к силе рас­тущей Луны. Это ли не порыв в просторы вечной и бес­конечной Вселенной? И притом без малейших инопла­нетных влияний!

Яйцевидные сооружения, нередко живописуемые в мифах о "космических странниках", тоже имеют вполне земные соответствия. В окрестностях английского Сто­унхенджа, на Кавказе, в Причерноморье встречаются яйцевидные кромлехи. Один из них окружал погребения под курганом у села Бычок. Они были сосредоточены у обращенного на северо-восток тупого конца — "раско­лотого", как и острый, проходом. Ритуал "раскалыва­ния" был приурочен к закату солнца в день зимнего и к восходу в день летнего солнцестояния, делящих год на зиму — весну и лето — осень. Так что праокеан в дан­ном случае был совмещен с праяйцом, а "всплывание" погребенных со дна могил приурочивалось к "вылупли­ванию" летнего солнца.

Ясно, что комплекс всех этих мотивов и сюжетных ходов отражает запечатленные в кургане представле­ния о происхождении мира. Подобные представления обычны для всех первобытных племен, селившихся на берегах водоемов. Пережитки таких представлений (вроде расписных пасхальных яиц) сохраняются даже у тех народов, которые меняют среду обитания и хозяй­ственный уклад: ведь яйца и вода есть повсюду. Так возникли мифы о вороне и голубе, выпущенных Ноем с ковчега у полузатопленной горы Арарат, об утке, ны­ряющей за комком ила на дно праокеана или отклады­вающей праяйцо в "гнездо вод", о "золотом зародыше", самозародившемся в волнах праокеана и явившем из половинок скорлупы землю и небо, а из желтка — живо­творящее солнце.

Последний сюжет наиболее близок кургану Бычок. Надо полагать, что покойникам вменялось не столько "возродиться" самим, сколько помочь родиться новогоднему солнцу. Возможно, именно с этой целью (для рас­калывания изнутри яйца-кромлеха) при погребенном 5 находился каменный пест, а при погребенном 6 — ножевидный осколок кремня и бронзовое тесло; последний набор, впрочем, мог предназначаться и для обслужива­ния плота, на который был уложен покойник.

Несколько яйцевидных кромлехов и рвов обнаруже­но и под курганами возле Каменной Могилы. Наиболее интересный примыкал к кургану № 11 (над ладьевид­ными могилами). Кромлех этого кургана № 13 был раз­делен на две части, обращенные к закату зимнего и вос­ходу летнего солнца; в центре первой дуги помещалась гробница из каменных плит, а в центре второй — оваль­ная в плане могила под каменным перекрытием, в кото­рой находились останки ребенка и глиняный яйцевидный сосуд. Кромлех напоминал человекоподобную сте­лу. Его можно трактовать как некое вылупливающееся из праяйца божество.

Справедливо ожидать, что среди множеств изобра­жений на Каменной Могиле найдутся и птицы. Они дей­ствительно есть. В. Н. Даниленко выделяет здесь "кры­латого дракона", трехпалые птичьи лапы, "птицу-гуса­ка" рядом с крестообразным небесным знаком и, глав­ное, птицеподобного колдуна на своде "Грота быка".

Среди яйцевидных конструкций наиболее интересен курган у селения Цнори, исследованный грузинским ар­хеологом Ш. Ш. Дедабришвили (рис.4).

Рис.4. Яйцевидный курган у селения Цнори.

Объем гиганта не уступал Высокой Могиле: высота превышала 11, а диаметры основания составили 168 и 136 метров. Яйцевидная насыпь была обложена камня­ми ("скорлупой") и ориентирована острым концом стро­го на юг. На черноземной вершине четко выделялось песчаное пятно ("желток"). Оно представляло собой верхнюю часть заполнения воронки, оставленной при со­оружении насыпи и начинавшейся у юго-восточного края могилы. Последней, таким образом, отводилась роль за­родыша в кургане-яйце. Но не только!

Второе значение могилы, а вместе с ней и воронки-"желтка", раскрывается при анализе каменной кон­струкции под курганом, северо-западнее погребения. Автор раскопок охарактеризовал ее как сочетание "крыльевидной насыпи" с "круглым сооружением"... Сведя воедино фрагменты раскопов и вычертив общий план памятника, мы видим, что каменная конструкция образовала яйцо, хвост и крылья мифической птицы, чрево ее — могила, а голова — поднимающаяся на вер­шину кургана воронка. К этой картине следует добавить еще отмеченную выше яйцеобразную форму курга­на, в который и заключена была птица... Подобные ком­позиции есть на куро-араксской керамике, так что ре­конструкция кургана не вызывает сомнения. А идея об­ряда достаточно очевидна: мифическая птица вылупится из кургана-яйца и, снеся новое, возродит погребенных.

Реализация этой идеи устроителям погребения представлялась нелегкой. Они связали ее с происхождением и строением мира, смоделировав его в обряде захоро­нения.

Могила была уподоблена изначальному острову по­среди праокеана. С этой целью в центре ямы было остав­лено возвышение, а вдоль ее стен прорыта канава, углубленная в водоносную глину. Когда канава запол­нилась грунтовыми водами, то их окрасили таким ко­личеством охры, что со временем дауке земля за преде­лами могилы приобрела красноватый оттенок; "праоке­ан" же принял вид кроваво-красной жижи. Позаботи­лись и об оформлении "праострова" — о возвышении посередине могилы. Его окружили сваями, а поверхность выстлали бревнами так, что в плане получилась "елоч­ка", произрастающая из некой "бадьи". У основания "елочки" поставили столб, который подпер перекрытие могилы. Столб символизировал "ось мироздания". Это подчеркнули повешенные под перекрытие оленьи рога.

Культ этого животного был довольно распростра­нен и в куро-араксской, и в других культурах земледель­цев и скотоводов. Это очень существенный пережиток охотничьего уклада, уходящий в такую бездну времен, когда тундра простиралась до побережий Азовского и Черного морей. Олень был тогда и главной добычей, и тотемом — мифическим предком. Поэтому он был воз­несен на небеса в качестве главного созвездия зачаточ­ной астрономии и календарного дела. Большой Небес­ный Олень включал будущие созвездия Кассиопеи, Пер­сея, Возничего; его передняя нога касалась Плеяд, и он как бы вступал в Небесную Реку — в Млечный Путь. За Оленем гнались Охотники — позднейшие Близнецы и другие созвездия...

Варианты этого древнейшего зодиака получили гло­бальное распространение и долго сосуществовали затем с последующими, более развитыми зодиаками, один из вариантов, как видим, сохраняли и создатели кургана у селения Цнори. Он отразился не только в оленьих ро­гах под перекрытием — "небом" могилы, не только в уподоблении ее острову посредине кровавых космических вод, но также в двух парах "охотников" (?). Первая па­ра представлена мужским и женским скелетами, ле­жавшими в юго-западном и северо-восточном углах воз­вышения — у корней и на вершине елочкообразного "древа жизни", связанных с закатами зимнего и восхо­дами летнего солнца. Вторая пара (останки принесен­ных в жертву людей) помещалась, по-видимому, на пе­рекрытии или была подвешена к "оси мироздания".

Были ли наказаны жертвы за преследование Небес­ного Оленя? Или послужили пищей мифической Птице, выносящей из потустороннего мира основных погребен­ных? А может, жертвы были обожествляемыми двойниками умерших? Как бы там ни было, но курган № 1 у селения Цнори являет достойный прообраз "космиче­ского корабля" — прообраз совершенно земной, способ­ный объяснить многие темные места из глобально рас­пространенных мифов о "космических странниках".

Курган этот оставили наиболее развитые скотоводы бронзового века. Археологи выделяют их в особую ала­зано-беденскую культуру, получившую свое название по плато над долиной закавказской реки Алазань. Ее насе­ление имело связи со строителями зиккуратов — много­ступенчатых храмов и обсерваторий переднеазиатских городов-государств, объединившихся в III тысячелетии до нашей эры в Шумерское царство. Отдельные группы "алазано-беденцев", появляясь в Причерноморье на древнейших повозках, проникали не только в Поднепро­вье, но даже за Дунай, на Балканы...

К родственному этой культуре, так называемому ста­росельскому типу и относится "космический странник" из погребения 8 Высокой Могилы у села Староселье.

Земноводные животные тоже размножаются яйцами. Или икрой. Во всяком случае, яйцевидные конструкции нельзя связывать с одними птицами и соответственно только лишь с идеей вознесения на небеса. На это ука­зывают сооружения в виде змей, черепах и лягушек.

О том, что Каменная Могила при первом знакомстве с ней напоминает черепаху, уже говорилось. То же са­мое можно сказать о многих обложенных камнями кур­ганах полусферической формы. Но обосновать такое предположение можно далеко не всегда, а только в тех случаях, когда из-под "черепашьего панциря" высовы­вается треугольная голова (иногда вместе с лапа­ми и хвостом). В научных публикациях доказан пока лишь один такой случай, и связан он с поздней триполь­ской и ямной культурами. Подобные случаи известны и в кеми-обинской культуре (рис.5).

Рис.5. Причерноморские курганы в виде черепахи, лягушки, змеи и змеевидное изображение на сосуде трипольской культуры.

Неподалеку от "черепахи" у села Усатово под Одес­сой раскопали уникальную конструкцию в виде жабы. Ее сложили из камней, органы подчеркнули культовыми ямами, погребениями и жертвоприношениями; сохра­нилась же она благодаря сооруженной сверху земляной насыпи. Интересно, что этот курган № 4 раскапывался еще в 1929 и 1937 годах, но суть его поняли лишь в 80-х.

Центральное погребение кургана № 1—4 было пере­крыто деревом, камнями и холмиком из чернозема. Холмик окружили двумя кольцами из камней. При этом внутреннему кромлеху придали очертания довольно пра­вильного круга, но с юго-западной стороны к нему при­строили две пары разновеликих колечек — "глаза и лоб­ные доли"; в глазницы поставили по сосуду — "зрачку". Внешний кромлех состоял из четырех секторов, два из них примыкают к "глазам" и дополнены ластообразиы­ми передними "лапами".

Можно согласиться с В. Г. Петренко, что "перед на­ми, несомненно, изображение жабы или лягушки". Судя по ее ориентации, она пожирала закатное зимнее Солн­це и выпускала его на рассвете летнего солнцестояния; рассвет зимнего солнцестояния был отмечен черепом принесенного в жертву человека. Чудовище, по-видимо­му, олицетворяло потустороннее зло, которое герой дол­жен был победить во имя освобождения летнего Солнца и себя вместе с ним. Наверное, с этой целью в могилу положили кинжал.

Среди конструкций в виде земноводных животных наиболее часто встречаются змеи. Но известность полу­чили лишь гигантская птица со змеевидной шеей из Пампы-де-Наски да "Большой змеевидный курган" в верховьях Миссисипи, у Охио. Возможно, что к этому виду следует отнести спиралевидные ряды лунок Y и Z Стоунхенджа III. Не объяснены пока что и спиралевид­ные кромлехи Юго-Восточной Европы.

Древнейшие из таких кромлехов зафиксированы в поздней трипольской культуре. "Круг-кромлех" отмечен Т. С. Пассек вокруг погребения 21 Выхватинского мо­гильника в Среднем Поднестровье. Спиралевидность каменного сооружения, утолщение одного конца и утонь­шение другого остались без объяснения, как, впрочем, и необычная форма могилы внутри этого "змия", которую вполне можно сопоставить с человекоподобными стату­этками из этого же могильника. Вокруг погребений 24а и 24б был устроен S-образный кромлех, исследователь­ница сочла его за полуразрушенный.

Может быть, здесь это так. Однако подобные соору­жения зафиксированы и в других местах: у села Волои­теровка под Мариуполем, на Константиновском плато у Пятигорска. Интересно, что все оставшиеся без опреде­ления "змии" — включая лунки Y и ZСтоунхенд­жа III — были ориентированы по оси север — юг, с не­значительными отклонениями. Так же ориентировано подавляющее большинство курганов. Наверное, потому, что кульминации небесных светил в Северном полушарии наблюдают на юге, повернувшись спиной к северу. Эти же направления издревле символизируют лето и зиму.

Курган у Пятигорска скрывал под своей земляной насыпью каменные ящики, соединенные между собой перемычками из камня, образуя в целом подобие кром­леха-спирали. К этому описанию надо добавить ряд об­стоятельств. Ящиков было 9 (по числу месяцев беремен­ности): 6 из них вместе с перемычками образовали сер­повидную фигуру, а 3 — цепочку на восток от этой фигуры. Получилось подобие "Луны-ладьи" Кишпекско­го кургана, но место деревянной гробницы заняло обра­зованное тремя ящиками "древо жизни".

Строители соорудили внутри кромлеха S-образную фигуру — да так, что верх ее прошел вдоль северных ящиков, а низ охватил центральную гробницу, располо­женную у основания "древа жизни", в "корнях" которо­го, таким образом, был поселен некий "змий". Важно, что в одном из ящиков найдена бронзовая булавка с рельефными фигурками змей: находка подтверждает предложенную реконструкцию обряда и стоящих за ним представлений.

Иной сюжет прослежен в трипольском кургане № 1—11 у села Усатово, неподалеку от курганов в виде черепахи и жабы. Сооружение в общих чертах напоми­нало змею, свернувшуюся вокруг яйцевидной конструкции. Она представляла собой яму, окруженную желтым выкидом, над которой сооружена черноземная насыпь, вымощенная сверху камнями. Можно полагать, что по­следующее ограбление могилы носило не корыстный, а ритуальный характер и означало "вылупливание" по­койника из "яйца". Его кости могли похоронить затем в ином месте, таких перезахоронений немало. Интересна находка среди каменной вымостки двух антропоморф­ных стел. Очевидно, это какие-то божества, связанные с уже знакомым нам сюжетом раскалывания праяйца на две половины, из которых образуются земля и небо... А змий, выходит, охранял зародыш мироздания.

Змеевидные курганы бытовали на протяжении всего бронзового века. Но это особый разговор, и мы к нему еще возвратимся.

В этом разделе мы познакомились с символикой древнейших курганов, в основу конструкций которых закладывались представления о Праострове и Праяйце посреди Праокеана. Эти зачатки мироздания возникали из воды и способного плавать на ней изначального су­щества: птицы, змеи, черепахи... Помещая покойника в "лодку", на "остров" или "в яйцо", первобытные мудре­цы приобщали его, таким образом, к "сотворению ми­ра", способного заодно "воскресить" погребенного.

Такие представления были свойственны жителям приречных долин: охотникам, рыбакам, собирателям моллюсков и съедобных растений. Об исконной мифоло­гии жителей свидетельствуют, в частности, изображе­ния на Каменной Могиле, послужившей одним из про­тотипов курганов, которые возникли в среде уже ското­водов и земледельцев, с присущими им представлениями о годовых циклах и двойственной природе Вселенной. Отсюда — насыщение предшествующих мифологи­ческих сюжетов небесно-календарной символикой, от­сюда — стремление преодолеть зиму-зло и воссоединить­ся с летом-добром, отсюда — идеи "воскрешения" по­средством отторжения покойников от потустороннего Праокеана и приобщения к небесному Космосу.

И каким же представлялся сам Космос?

ХАОС И КОСМОС

Мир охотников и собирателей был тих и уютен. Об­щины не отделяли себя от природы и пользовались тем же, чем одаривала она и животных, которых люди искренне считали кровной родней — иногда менее, но иногда и более мудрой. Страдания были, но несли они не смерть, а обновление жизни. Царила убежденность в извечном торжестве бытия, ибо никто не отделял себя от народа, а народ был вечен, как мир.

И вот эта первобытная гармония дала первую тре­щину. Ее пропахали бычьи упряжки скотоводов и зем­ледельцев. Природа-мать стала полем брани: сначала за тучность пастбищ и нив, затем за обладание ими. Землю принялись делить на худую и добрую, воды ста­ли направлять в рукотворные русла, а к небу потяну­лись жертвенные дымы и молитвы о ниспосланиях теп­ла и дождей... Общество вкусило отраву разлада, земля людей стала рубежом преисподней и неба.

В предыдущем разделе мы познакомились с древней­шими курганами, воплотившими некоторые образы по­тустороннего и небесного миров. Познакомимся со строением и сущностью того и другого, исходя, как и прежде, из материалов конкретных курганов и придер­живаясь (пока что) наиболее известных представлений о первобытной культуре.

Изначальный Хаос нам уже ведом: Праокеан, упо­доблявшийся мутным разливам рек и болотистым пой­мам, населенный всевозможными гадами и бесприютны­ми птицами. Такие картины, конечно же, были привыч­ны охотникам и собирателям. Но лишь скотоводы и зем­ледельцы стали драматизировать их как требующие огромного труда для превращения в поливные поля и безопасные пастбища.

В поймах рек Восточной Европы следы таких полей археологами пока не найдены. За одним исключением, с которым мы сейчас познакомимся. Но сначала вспом­ним изображения Каменной Могилы, в которых настой­чиво повторяется сочетание "решетки" и лежащей на бо­ку "елочки" (рис.21).

Во всех раннеземледельческих культурах Ближнего Востока и Европы "решетка" означала возделанное по­ле и обжитую местность, а поваленная "елочка" — по­тусторонний мир (неупорядоченный, пронзенный корня­ми-змеями и пропитанный влагой-облаками). Сравни­вая изображения на входе в северную галерею Могилы и на ее тупиковой стене, нельзя не заметить небрежно­сти, незавершенности в исполнении первого и тщательно­сти в отделке второго. Во втором случае, возле "лодочника", "решетка" окружена подобием ограды, а "елоч­ка" — в основе своей очень близка знакам каналов, которые встречаются в куро-араксской и последующих культурах Кавказа... Так что мы начинаем приближать­ся к разгадке северной галереи Каменной Могилы! Мы еще не в состоянии судить о сюжете запечатленно­го там мифа, но можем уже полагать, что в основу его были положены представления о преодолении Ха­оса.

В культурах Кавказа и Балкан V — начала III тыся­челетий до нашей эры оросительные каналы известны, хотя мелиорация и не достигла здесь такого размаха, как на Древнем Востоке. В трипольской культуре Во­сточной Европы господствовало, как можно считать установленным, так называемое переложное землеполь­зование. Поля здесь не орошались, их возделывали, по­ка не упадет урожайность; затем поднимали целину, а прежние пашни на время или насовсем оставляли. В поймах, конечно, могли существовать небольшие по­ливные площади, но они стерлись разливами рек. Со­хранился только участок у Новосельской переправы че­рез Нижний Дунай, который местные жители доныне называют Каналы.

...Этот участок показал мне краевед В. М. Кожокару. Из собранных им материалов следовал вывод об остат­ках мостов, которые пересекали главное русло, протоки и заболоченную пойму Дуная; на длинном мысу, куда выходила римская дорога, существовало, по-видимому, городище одного из дакийских племен, разрушенное ле­гионерами. В общем, сюжет известных исторических фильмов "Даки" и "Колонна"... Надо было разобрать­ся на месте.

Вспоминая эпизоды из фильмов и воодушевляясь рассказом краеведа о том, как найден был обломок плиты с римской надписью, я ожидал увидеть нечто особое. И увидел. Но не то, что себе представлял...

Наша машина прыгала на кочках шоссе, разбитого снующими в оба конца самосвалами. Справа тянулось пыльное кукурузное поле, рассеченное траншеей строя­щегося газопровода. Слева, на паровом клину, в два ря­да шагали опоры электропередачи умопомрачительной мощности, за ними ковыляли полузасохшие вербы. Но чем дальше, тем уже становился мыс, и плавни ме­стами подступали к самой дороге; близость большой реки чувствовалась все ощутимей.

Приехали. Пейзаж стал намного живей. Плавни вы­жали из своих камышей и кустов полосы свободной во­ды, пыль улеглась, и на румынском берегу встали вдруг иссиня-серые отроги Добруджи.

Мы прошли на самый конец мыса. Осмотрели кана­вы и ямы поселка строителей, разместившегося на по­дворье бывшего монастыря. Остатки собора, обкладка винного подвала — все это было сооружено из камня римских руин. А затем и сами монастырские строения пошли на фундаменты современных сборных домишек. В обрыве, рядом с остатками римской дороги, обнару­жилось пепелище древней полуземлянки и целая рос­сыпь керамики. Жилище не раз обновляли и пользова­лись им, с перерывами, едва ли не сорок веков: со вре­мен Триполья до нашествия Рима. Самих трипольцев, правда, здесь не было, а обитатели, судя по характер­ной керамике, — их соседи и отдаленные родственники: носители так называемой гумельницкой культуры.

Гумельницкое население и заложило, наверно, дре­нажные каналы, которые могли использовать и достра­ивать затем последующие племена, вплоть до даков. Древнее поле безнадежно заросло камышом и травой; о его границе можно было судить лишь по четкой пла­нировке дренажа, веерообразно расчленявшего едва приметное возвышение в пойме Дуная.

Валерий Михайлович знал место первой опоры мо­ста. Мы выплыли на середину ближайшего к мысу ка­нала, надели маски и принялись нырять в зеленовато-бурую мглу. Рассмотреть не удалось ничего. Но совер­шенно определенно нащупывалась граница бархатистого ила и ослизлых камней, всхолмивших дно высотой на метр или больше.

Затем мы вышли на противоположный берег, и Ко­жокару показал следы римской дороги. Еще заметен был археологический шурф: снятый дерн и щебень под ним; здесь и была найдена уже виденная мной плита с латинскими словами "дорога" и "сын Юпитера", — на­чалом императорского титула. О подобных находках можно только мечтать!

Мы пересекли камыши и вышли на сырой, звенящий комарьем и стрижами лужок. Я попытался представить колосившееся здесь некогда поле... Увы! На фоне всепо­глощающих плавней даже опоры ЛЭП казались чем-то не от мира сего: реальны были лишь зелень и небо, не­насытная мошкара да несуетные тучки.

Мой спутник, спасаясь от гнуса, помчался к воде. А я пошел через луг взглянуть на следующий канал. Он оказался уже, больше заиленным. Островки камыша покрывали его, а впереди и вовсе смыкались над ним. На берегу я тщетно попытался найти продолжение щеб­нистой подсыпки. Тогда решил пощупать на дне... но что можно было обнаружить под слоем ила? Додумался встать на носки и собственным весом погрузиться в бар­хатистое дно до коленей. Что-то вроде нащупал, но что? Как его оттуда извлечь?

Так и стоял, до подбородка в теплой, почти не осяза­емой кожей воде. Легкая рябь ласкала шею, кружились над макушкой стрекозы, шептались острые стебли осо­ки. Вот на один из них села неприметная с виду пичуж­ка — и вдруг раскрыла поразительно широкий, неверо­ятно пурпурный зев!.. Теперь ей оставалось только за­глатывать устремившихся на "аленький цветочек" букашек.

Я так увлекся сим дивом, что поначалу лишь возму­тился, заметив скрытно подплывающую к птичке змею... затем прорвался вдруг ужас — дикий, неописуемый ужас!!

Зато теперь знаю, как выглядит Хаос. Это не "беспо­рядок", отнюдь. Это когда ты лишаешься разума и ста­новишься кормом. А ноги твои увязли, и ты захлебыва­ешься среди равнодушного мира, из последних сил пытаясь ухватиться за небо...

Написав эти строки, я решил заглянуть в "Мифы на родов мира", уточнить, как древние греки понимали свой Хаос. То, что там вычитал, поразило меня: Хаос означает "зев", "разверстое пространство". Выходит, подобные моим впечатления посещали людей и сотни по­колений назад?! И не только греков: сходные определе­ния Хаоса ("Абзу" шумеров, "Салилама" ариев и проч.) можно найти у всех первобытных и древних на­родов.

Важно, что Хаос представлялся хоть и жутким, но сулящим не гибель. Он был в родстве с Тартаром ("под­земным миром") и Геей ("землей"), а также с Эросом ("половым влечением"). От Хаоса рождались Эреб и Никс ("вечная тьма (подземелий)" и "ночь"), а от них Эфир и Гелира ("свет" и "день"). Вполне очевидно, что эта цепь образов и ассоциаций — путь от погребения (человека или брошенного в пашню зерна...) к воскре­шению... Куда? Наверное, в Космос!

Приобщение к Космосу — это приобщение к "поряд­ку" и "строению", к "надлежащей мере" и "мирозда­нию", к "миру" и "красоте". Так переводится древнегре­ческое слово "Космос". Почему же позднее оно обрело значение "заоблачного неба", "внеземного простран­ства"? Потому, что именно оттуда исходят высшие бла­га: свет, тепло и дожди; потому, что в движении небесных светил царит наибольший порядок, связанный с ка­лендарными циклами.

Итак, покойнику надлежало пройти Хаос и найти путь в Космос. Этот переход можно рассмотреть на при­мере наибольшего кургана в районе Новосельской пере­правы.

Курган Чауш ("дозорный") занимал наивысшую точ­ку прилегающего к переправе водораздела. Раскопки одного из соседних курганов открыли очень древнее вы­тянутое захоронение, которое можно отнести к поздней­шим в днепро-донецкой культуре. Основой же Чауша послужило святилище, сочетающее признаки ямной и гумельннцкой культур (рис.26).

Строительство святилища началось с ямы, которой придали вид человекоподобной фигуры, направленной головой на запад. Севернее и восточней ее, со стороны сердца и ног, разожгли два костра. Затем яму окружи­ли высоким валом с плоским и широким гребнем. После сооружения вала в центре первой ямы выкопали вто­рую. Тоже человекоподобную, но иной, крестообразной формы, и, кроме того, ориентированную головой на во­сток. Желтый выкид из этой ямы разостлали на север­ном участке черноземного гребня. Прервав на время земляные работы, в центре ям, то есть в общем чреве не­ких потусторонних божеств, установили столб, "ось ми­роздания".

Оставленное недостроенным сооружение имело вид гигантской воронки, со дна которой торчал деревянный столб... Подобные воронки не раз отмечались и вызыва­ли недоумение археологов. С одной из них мы уже по­знакомились, рассматривая курган у селения Цнори. Ш. Ш. Дедабришвили счел ее поначалу грабительской ямой, а убедившись в полной сохранности захоронения, предположил ловушку для золотоискателей, которая должна была погрести их песчаной осыпью. Но и такое объяснение слишком неправдоподобно... А разгадка во­ронки, как мы уже знаем, таилась в сочетании ее с могилой и крыльевидной конструкцией: воронка моделиро­вала шею и голову мифической птицы (рис.4).

Вернемся, однако, к Чаушу, как вернулись к нему спустя довольно длительное время строители. Столб к этому моменту подгнил, воронка немного осыпалась, а ямы наполовину занесло пылью и дождевыми затеками. Прошло, наверное, не менее года... Перед началом работ были принесены в жертву человек и конь. Их расчлени­ли, и часть человеческих костей бросили рядом с треть­им костром, у южного подножия кургана, а часть кон­ских поместили в человекоподобные ямы. Столб из них извлекли и установили, наверное, на гребне. Потом при­несли в жертву телку. Голову ее насадили, вероятно, на столб, тушу же захоронили в ямах, перекрыв их ветка­ми и камышом. Затем воронку засыпали черноземом, а также остатками костей человека и лошади. Кроме того, в засыпке выявлены следы возлияний и угольки от факелов или костров.

Можно полагать, что "ось мироздания" или "древо жизни" на плоской вершине святилища явилось чем-то вроде "антенны". Смысл обряда вполне очевиден: была установлена связь между потусторонним (ямы), зем­ным (насыпь) и небесным (столб) мирами. Чрез все три мира — направляясь в высший из них! — проносил­ся всадник-посланник, снабженный жертвенной тел­кой... Этим же путем двинулись затем погребенные в кургане-святилище представители ямной культуры.

Представим себе, что всадник достигает небес, до­ставляет туда жертву и прилагаемые к ней мольбы сво­их живых соотечественников. В ответ небеса дают наро­ду здоровье, приплод, урожай, которые ниспадают на землю со светом, теплом и дождями. Ясно, что такие дары распространяются повсеместно. Но не было ли культовых центров или приспособлений для "целевого получения", так сказать, милости неба? Были. И устраи­вались они обычно в тех же курганах.

Помимо одиночных, в курганах встречаются пары воронок. Они происходят от сочетаний погребение — жертвоприношение. Так было в III досыпке Высокой Могилы (гробница 3 и воронка при ней), в кургане у селения Цнори и в Чауше (жертва и последовавшие за ней погребения). Из этих и многих других примеров нетрудно сделать вывод о том, что если жертва пред­назначалась богам (то есть Космосу, миропорядку), то ответные дары должен был получать погребенный.

Как это делалось? При помощи магических чаш, то­поров, амулетов... Но мы здесь рассмотрим лишь тот ва­риант, который непосредственно связан с воронками — с наиболее выраженным путем приобщения к Космосу.

После непродолжительного господства каменных пе­рекрытий могилы стали перекрываться деревом. Такие кровли, конечно же, менее прочны, и строители стреми­лись сделать их наиболее недолговечными. С этой це­лью кровли сооружались двойными: могила с перекры­тием из жердочек, камыша и т. п., затем уступ высотой 1—2 метра и вновь перекрытие. Между ними не нахо­дят, как правило, ни покойников, ни следов жертвопри­ношений. Цель заключалась, наверное, в том, чтобы при обвале подгнившей кровли на поверхности кургана об­разовалась как можно большая впадина. Жрецы, по-ви­димому, следили за этим. И когда после первого дождя во впадине-воронке образовывалась лужица, а затем особенно буйно вырастала трава — это расценивалось как знак благоволения неба к народу.

Одно время могильные ямы были потеснены ката­комбами, где роль пустот между дном и перекрытиями стали выполнять пространства камер, закрывавшихся со стороны входных ям недолговечными заслонками из бревнышек или жердей. Когда же могилы катакомбного типа стали вновь замещаться ямами, но уже с устанав­ливаемыми в них деревянными срубами или каменными ящиками, то вместе с ними распространились пары во­ронок, встречавшиеся до этого редко. Они обычно состо­яли из большой и малой ямы. Исследованные А. Т. Синюком в Павловском курганном могильнике на Среднем Дону воронки были сосредоточены в двух (из более чем полусотни раскопанных) курганах и не привязывались к конкретным захоронениям. В меньших воронках, пред­назначавшихся для "принятия небесных даров", не на­шли ничего. А в больших обнаружены останки жертвен­ных существ: черепахи, коней, коров и овец. Потрясают останки двух расчлененных беременных женщин! Какая драма здесь разыгралась?

Науке известны обычаи как добровольных, так и на­сильственных приношений в жертву людей. Для перво­бытнообщинного строя характерны первые, приурочи­вавшиеся к календарным датам и празднествам: мы их здесь и рассматриваем. Вторые же, насильственные жертвоприношения сопровождали в основном захороне­ния владык и другие ритуалы раннеклассовых обществ...

Археологические раскопки обычно не дают возмож­ности судить о том, была ли гибель жертвы доброволь­ной. В фильме "Даки" есть такой эпизод: лучшие юно­ши состязаются за право быть принесенным в жертву во благо народу; победитель отдает себя в руки жрецов, которые сбрасывают его со скалы на острые колья. Этот сюжет исторически достоверен. Но если бы архео­логи нашли останки такого героя, то следы поврежде­ний на костях привели бы, несомненно, к однозначному выводу: "погиб насильственной смертью". Один из ред­чайших случаев проникновения в тайну события предо­ставила ученым находка в центре святилища у Фриб­ритца (Австрия). Женщина 19—20 лет была убита дро­тиком или стрелой в позвоночник. В момент гибели она лежала ничком на земле и не была связана или прижата, что позволяет предположить ее самопожертвование. Важно, что окружавшие жертву рвы и валы представля­ли собой обсерваторию календарного назначения — од­ну из предшественниц Стоунхенджа, воронковидные "лунки Обри" которого содержат останки сожженных людей.

От этих вот ритуалов начала IV—III тысячелетий до нашей эры и происходят, вероятно, воронки "степных пирамид" III—II тысячелетий. А безымянная героиня из обсерватории у Фрибритца — древнейшая (среди науке известных) представительница "космических странни­ков", отправлявшихся на небеса за благами для народа.

Уделом жертв было странствие от земли к небесам, поддержание связей между мирами. Поэтому обычно жертвоприношения лишены вещей, а их могилы-воронки не имеют убранства. То ли дело погребенные, сопрягав­шиеся со стабильной функцией "принятия небесных да­ров"! Они наделялись различными вещами ритуального и даже личного пользования, их могилы нередко украша­лись и символизировали миропорядок, так что по ним можно судить и о том, как представлялся мудрецам Космос.

Потусторонняя обитель племен ямной культуры произошла, по-видимому, от тех же "домов собраний" днепро-донецкой культуры, откуда "выплыли" и моги­лы-ладьи. Но если в последних акцентировались пред­ставления о потусторонних странствиях, то в первых — представления о стабильности мироздания.

Рис.6. Символика жилища в древнейших погребениях Высокой Могилы.

Здесь мы снова обращаемся к Высокой Могиле, к предыстории появления в ней захоронения "космического странника". Поскольку этот, один из древнейших кур­ганов возник именно как имитация потусторонней оби­тели.

Первичная насыпь Высокой Могилы сооружена над овальной ямой, которая могла символизировать лодку или яйцо. Последнее вероятней, так как в отличие от "лодочников" той же поры, покойник (мужчина средне­го возраста) был уложен в могилу не вытянуто на спи­не, а скорченно на боку. Известно, что такое положение уподобляло умершего зародышу или плоду в материн­ской утробе... Лицо и темя покойника были обращены к восходам зимнего и летнего Солнца, голову и ступни (то есть "верх" и "низ") окрасили охрой. В отличие от помещавшихся в "дома собраний" умершего не снабди­ли вещами; за этим фактом проступает насыщение обря­да представлениями о жертвенности и странствиях по­гребенного.

Эти представления отразились в сожжении хижины, которую предварительно соорудили над тщательно пе­рекрытой могилой. Ритуал сожжения мог означать, кро­ме того, защиту от злых потусторонних влияний и воз­несение погребаемого на небеса. Истоки перечисленных выше мотивов уходят, вероятно, в очень своеобразный обычай трипольских племен: оставляя истощенные паш­ни и переселяясь на новое место, они приводили в поря­док поселок — и сжигали его!

Хижина еще не успела догореть, как огонь стали за­брасывать комьями дерна и чернозема. Затем насыпь упорядочили, придав ей форму вытянутого с юга на север овала. Он, вероятно, соединил в себе образы праяй­ца и небесной обители, объединенных между собой устремляющимся кверху огнем.

Спустя некоторое время в восточную полу первичной насыпи впустили новое захоронение. В отличие от пре­дыдущего его перекрыли камнями и соорудили над ним не копию, а символ жизни. Этот символ представлял собой каменный столб и вход в виде разомкнутых ка­менной стенки и рва, расположенных юго-восточнее мо­гилы. Ворота и столб простояли недолго. Их завалили и одновременно справили тризну, от которой сохрани­лось кострище и обломки горшка. Соорудив следом земляную досыпку, участники ритуала разожгли еще один костер, на ее южном склоне.

Претерпев такие вот изменения, идея жилища пре­образовалась в кромлех — кольцо из камней, выложен­ное вокруг погребения на вершине кургана.

Интересно, что подобные преобразования прослеже­ны и английскими археологами. Каменному кромлеху Стоунхенджа предшествовал деревянный Вудхендж, ре­конструируемый специалистами как огромное круглое здание с конической кровлей. Рискованно, конечно, предполагать прямые связи между Солсберийской рав­ниной и междуречьем Днепра — Ингульца, но без опо­средованных связей тут никак не обошлось!.. Их мы по­пытаемся выявить в начале второй части книги.

Кромлехи были обнаружены на вершине III слоя Высокой Могилы, вокруг первого захоронения соседнего кургана № 4 и древнейших погребений Велико-Алек­сандровского кургана, заложенного в 8 километрах от двух предыдущих (рис.12).

То, что кромлехи символизируют годовой цикл Солн­ца и окруженное горизонтом пространство Вселенной, известно науке давно. Более ранний из двух велико-александровских кромлехов существенно детализировал эти познания. На нем была изображена зодиакальная сцена: красный бык — Телец шествует на юг вслед за парой собак (Большой и Малый Пес), изгоняющих чер­ного вепря (очевидно, Стрельца — Скорпиона).

В начале III тысячелетия до нашей эры, когда был заложен Велико-Александровский курган, в зоне его расположения такую сцену можно было наблюдать а период летнего солнцестояния. С закатом Солнца на не­бе появлялся Телец, скрывавшийся полгода за горизон­том, а Стрелец — Скорпион или Вепрь на полгода исчезал с небосвода. После солнцестояния добрый Телец с наступлением ночи все выше поднимался над горизон­том, чтобы в полночь осеннего равноденствия достичь кульминации (высшей точки) и начать затем опускать­ся, уступая в период зимнего солнцестояния небосвод злому Вепрю... Кульминации небесных светил в Север­ном полушарии происходят на юге. Здесь в I кромлехе Велико-Александровского кургана оставлен был щелевидный визир. С внутренней стороны эту щель блокиро­вали ямой с двукратным человеческим жертвоприноше­нием, которым отметили драматические календарные даты.

Зодиак в переводе с древнегреческого означает "зве­риный круг". Отсюда явствует, что созвездия издревле представлялись охотникам, а затем скотоводам и зем­ледельцам животными небесного свода. О сложившемся еще в ледниковый период представлении о Большом Не­бесном Олене мы говорили. В малоазиатских святили­щах VII тысячелетия до нашей эры прослежена замена этого образа домашними быками и овцами, шествую­щими уже не в центре небосвода, а над горизонтом.

К началу III тысячелетия до нашей эры уже суще­ствовали, наверное, развитые зодиакальные календари. Во всяком случае, на храмовых печатях Шумерского царства нередко встречаются сцены, подобные рассмот­ренной выше. В Поднепровье ее могли занести пред­ставители куро-араксской культуры, одно из погребений которой и было совершено в центре I Велико-Александ­ровского кромлеха. Затем в него впустили погребение трипольской культуры. Таким образом отразился пря­мой контакт выходцев из Передней Азии и Балканского полуострова.

На этих территориях, а также в куро-араксской и трипольской культурах было принято хоронить на посе­лениях и даже в домах. Так что какие-то представления о потустороннем жилище должны были перенестись и на I кромлех. А зодиакальные представления наполнили ею символикой Космоса — "миропорядка". И мы про­следили, что Космос здесь образуется в преодолении Хаоса: изгоняется Вепрь, а Телец встречается, наверное, человеческими жертвоприношениями.

II кромлех Велико-Александровского кургана имел человекоподобные очертания. Он окружал древнейшее погребение кеми-обинской культуры, сложившейся вследствие сосуществования тех групп населения, которые были представлены в первом кромлехе.

Характерной особенностью кеми-обинской культуры Нижнего Поднепровья и Крыма, а также близкой ей дольменной культуры Западного Кавказа являются гробницы из каменных плит. Нередко эти гробницы до­вольно отчетливо передают строение дома, особенно фа­сада: порога с навесом, обозначенного дырой или каким-либо символом входа, "прихожей" в виде предваряющей погребение камеры. Существенная разница между кав­казскими дольменами и кеми-обинскими ящиками за­ключалась в крайней редкости кромлехов и курганов над первыми: дольмены представляют собой наземные сооружения из плит весом до 14 тонн каждая, а вместо кромлехов ко входам иногда примыкают каменные оградки — "дворики" (рис.7). Снаружи вход в дольме­ны обрамлялся иногда знаками Солнца и струящегося с неба дождя.

Росписи кеми-обинских гробниц встречаются чаще. Это, как правило, нанесенные охрой вертикальные "елоч­ки" с чередованием ветвей вверх и вниз. Такое сочета­ние можно понимать как сопоставление "древа жизни" с его потусторонним антиподом, что соответствует соче­таниям бревенчатой вымостки и опорного столба в кур­гане у селения Цнори, "восходящей и нисходящей" воро­нок и тому подобное. С. А. Дворяниновым установлено, что числовое соотношение "елочек" на стенках гробниц отражают лунные календари.

Отчетливая календарная роспись покрывала стены кеми-обинского ящика 3 из Высокой Могилы (рис.14). Однообразие в чередовании "елочек" местами нарушено, и тогда можно судить о конкретных датах годового цик­ла; наиболее выделено летнее солнцестояние. Справа от уложенного головой на восток погребенного было запе­чатлено весенне-летнее, а слева — осенне-зимнее полу­годие; торцовые же стенки гробницы были сплошь окра­шены охрой. Важно, что к южной, левой относительно покойника, стене примыкала воронка с имитацией Хао­са: с жертвенными останками растений, животных (?), людей, освященных огнем и покрытых затем водой и землей. Ритуал включал костер из соломы и жира, в который бросили обломки черепа взрослого человека, и все это залили илом... В этом случае противостояние Космоса (гробницы) и Хаоса (воронки при ней) вполне очевидно.

Менее очевидно такое противостояние в следующем кеми-обинском погребении 4. Однако невыразительность воронки была восполнена весьма содержательной росписью ящика (рис.15).

Гробница ориентирована по оси север — юг. Ее про­дольные стенки сложены из шести плит, поперечные из четырех, две образовали дно и кровлю гробницы, еще одна малая плита была уложена сверху и не несла ни­какой конструктивной нагрузки. Очевидно, что даже в количестве плит отражен календарь — подобный выяв­ленному и в росписи погребения 3. Особенностью кален­даря в обоих случаях является тринадцатый дополни­тельный месяц, характерный для 354+11 (12)-суточного лунно-солнечного календаря.

В отличие от предшествующей стены гробницы 4 расписаны были не полностью. Изобразительный фриз располагался вдоль потолка, а снизу, на середине высо­ты стен, ограничивался общей горизонтальной чертой. На центральной плите восточной стены фриз был рас­ширен и книзу и кверху семью и двумя косыми черточ­ками. Общее их количество соответствует сроку бере­менности, а местоположение — направлению восходов солнца в дни весеннего и осеннего равноденствия. Чер­точки означали, по-видимому, "возрождение" покойника на рассвете весеннего равноденствия.

Над выходом, на большой плите перекрытия изобра­зили семь точек — обозначивших, вероятно, месяцы благоприятного полугодия. А на нижней стороне малой плиты перекрытия нанесен был П-образный знак, как бы защищающий гробницу с юга, где при погребении 3 находилась воронка с имитацией Хаоса (при погребе­нии 4 воронку устроили с севера). В вертикальной ком­позиции росписи заметно стремление отмежеваться от Хаоса: изображение есть на перекрытии — "небе" (см. выше) и на фризе под потолком (см. ниже); отсутствие изображений на нижней половине стен и на дне указы­вает на исключение из годового и других циклов Вселен­ной "нижнего" или "потустороннего" мира.

Каждая из 10 плит, образующих стены, украшена особым символом. Изображения на поперечных южной и северной стенах организованы вертикально, на про­дольных же восточной и западной — горизонтально. Причем заметны соответственно подобия с человече­скими фигурами и лежащими деревьями. В символике фриза, таким образом, заложено сопоставление циклов человеческой жизни и времен года.

Наиболее реалистичны две человекоподобные фигур­ки на южной стене, перед лицом погребенного. Они име­ют стреловидные головы, точки-бусы под ними и схема­тично обозначенные конечности. Пару фигурок на проти­воположной стене можно назвать человекоподобными только при внимательном сопоставлении с первой. "Бу­сы", да и то не на шее, а сбоку, имеет лишь одна из фигур. Главное же отличие заключено в том, что эта па­ра изображена вверх ногами — известный прием переда­чи зависимости или смертности. В целом же цикл из четырех фигурок можно трактовать как символ детства и юности, зрелости и старости.

К первой паре примыкают две боковые плиты с наи­более реалистичными изображениями дерева. Западное, примыкающее к "детству", изображение максимально упрощено, а восточнее подобно ему, но соединено с жен­ским и мужским символами. Очевидно, что это знаки зимы и весны. За "весной" следует рассмотренная выше плита с символикой выхода и возрождения — это, на­верное, "лето". Затем были установлены и расписаны две малые плиты, примыкающие ко второй, переверну­той паре. На восточной малой плите представлена точка с лучами — знак "жаркого солнца" или "зноя". На за­падной же плите изображено две группы черточек, об­ращенных друг к другу сверху и снизу — "дождь и рас­тения". Затем следуют плиты со знаками "осени" и от­меченной выше "зимы".

Календарные основы росписи открываются при под­счетах точек и черточек, ее составляющих.

Точек на стенах 13:12 в виде "бусин" на попереч­ных стенках и 1 в знаке "зноя" на восточной стене. Это соответствует количеству плит и также отражает лун­но-солнечный календарь. Количество черточек на южной и северной стенках равно 27 и 29, что соответствует дра­коническому и синодическому месяцам. Важно, что пер­вая, вверх головами изображенная пара антропоморф­ных фигур связана с драконическим месяцем, исчисляе­мым по узлам (моментам пересечения земной и лунной орбит) "вечной" Луны, тогда как опрокинутая пара — с фазами "рождающейся и умирающей" Луны. Бессмер­тие и смертность неких человекоподобных божеств — вот что, оказывается, лежит в основе противопоставле­ния фигур на южной и северной стенах!

В отличие от предшествующего погребения 3 кален­дарь погребения 4 был не детализирован, а лишь обо­значен. Приведенные выше числовые соотношения исчер­пывают конкретные его проявления, а дальше следует магия календарных чисел. Так, количество черточек на продольных восточной и западной стенках равно 112, то есть (27+29) X 2; общее же количество черточек 168, то есть 56+112, что соответствует числу суток в шести усредненных лунных месяцах: ((27+29)/2)х6.

Если увеличить 168 вдвое, то есть довести число меся­цев до 12, то получим 336. Это магическое число мудре­цов древности; вместе с тем оно соответствует количе­ству лунных ночей по лунному календарю из 354 суток...

Пример кеми-обинских погребений 3 и 4 из Высокой Могилы, особенно росписи гробницы последнего, пока­зывает глубину и детальность разработки образа Космо­са в "пирамидах степей" середины III тысячелетия до нашей эры. В высших своих проявлениях они ничуть не уступали разработкам египтян и шумеров. Осмелюсь даже утверждать — превосходили! Ибо в отличие от наиболее развитых первобытнообщинных (или, как еще говорят, первобытнокоммунистических) культур то­гдашних Европы и Азии, Шумер и Египет находились уже на стадии рабовладельческого строя. Эта и после­дующие классовые формации весьма преуспели в разра­ботке содержания, в совершенствовании форм, но они все далее отходили от сути: от тесных связей обществен­ного бытия с мирозданием, от умения снимать накапли­вающиеся между ними противоречия... Ниже, до конца этой книги, мы будем стараться понять, как первобыт­ные мудрецы блюли сущность культуры и чего удалось им достигнуть.

Пока же, в двух предыдущих разделах, мы рассмот­рели заложенные в курганах представления о возникно­вении мироздания из Праокеана, а также идею вознесе­ния на небеса — формирование представлений о перехо­де из Хаоса в Космос. Примеры таких переходов в Вы­сокой Могиле и Чауше, в курганах у Цнори и Великой Александровки показывают, что в обрядах приобщения к Космосу не отвергался и Хаос: мудрецы отталкивались от него подобно тому, как растущее дерево "отталки­вается" от питающей его корни земли.

Древо первобытной культуры тянулось в небесную высь: к тайнам годовых циклов, к источникам света, тепла и дождей. А корни древа все шире простирались я земле: в поисках пастбищ, полей, рудников. Формирова­лось мировосприятие, способное выдержать такую по­лярность, складывался всеобъемлющий, воистину тита­нический духовный диапазон!..

ДЕТИ ЗЕМЛИ И НЕБА

Раздумывая о духовном диапазоне человека разви­той первобытной эпохи, я вспоминаю наши раскопки. И каждый раз поражаюсь осязаемости контактов прош­лого — настоящего — будущего, диалектическим повто­рам того, что давным-давно завершилось, а нынче вновь вызревает на очередном витке спирали развития.

...Сейчас вот припомнились раскопки кургана в Ве­ликой Александровке, в междуречье Ингульца и Днеп­ра. Вспомнилось цветение акаций, выбелившее весь го­родок. И запах сена, в котором мы ночевали под огром­ными июньскими звездами прямо во дворе винзавода, где разместили экспедицию местные власти.

Курган стоял неподалеку от нашего лагеря. Громад­ный холм закрывал окна нового больничного корпуса, потому и решили его раскопать. А сделать это было очень непросто. Мешали не только близко подступав­шие здания, на кургане располагался не старый, но уже заброшенный всеми погост...

Меня поначалу прямо шокировали шуточки экскур­сантов в больничных пижамах по поводу развороченно­го бульдозерами кладбища... а чего стоило свыкнуться с "натюрмортами", которые местная ребятня тайком выстраивала из содержимого полуистлевших гробов! Варвары! — думалось мне... По-человечески определять такое иначе нельзя. Но верх над эмоциями взяла науч­ная мысль: она не поверила в испорченность современ­ных людей, а постаралась добраться до сути такого вот варварства. Отважившись довериться ей, я понял вдруг вот что.

Жизнь торжествует над смертью. Где геройски, где в надрывах души и поступков, но — торжествует! Сде­лать это торжество прекрасным, подобающим Челове­ку — одна из основных проблем культуры.

Первобытные мудрецы умели справляться с этой не­вероятно трудной задачей.

Мать-Земля — вот как можно определить смысл вто­рого Велико-Александровского кромлеха (рис.12).

Очертания кромлеха II вокруг кеми-обинской гроб­ницы напоминают антропоморфные стелы, распростра­нившиеся немного спустя в ямной культуре. Небольшая головка фигуры обращена строго на север, а обозначен­ные двумя столбообразными камнями ноги — на юг. Плечи и основание фигуры прямые, а бока округлы, как бы раздуты. С этим согласуется конфигурация внутрен­ней насыпи: в продольном профиле хорошо видна ими­тация беременности... над погребением! Смысл обряда вполне очевиден: женоподобный кромлех "возродит" по­койника. С этой целью воздействовали на голову и серд­це фигуры. На головной части был разведен костер и справлена тризна; в левой, восточной части кромлеха найдено несколько обломков костей ног быка. Следует также упомянуть панцирь черепахи и створку речной раковины, которые располагались слева от, обращенного головой на северо-северо-восток погребенного. Эти на­ходки отразили традиции первых приречных курганов, которым иногда придавалась форма земноводных су­ществ, яиц и тому подобное.

Круг аналогов второго Велико-Александровского кромлеха довольно широк. Наиболее похожий кромлех в кургане № 13 раскопан недалеко от Каменной Могилы. Голова сооружения и гробница в центре его ориентиро­ваны на северо-восток, к восходу летнего Солнца. Пли­ты гробницы снаружи окрасили охрой. Захоронение ока­залось разрушенным. Южнее, под левым боком антропо­морфного сооружения найдены остатки человеческого жертвоприношения, а в области головы фигуры — следы костра. За головой кромлеха располагалось скопление бычьих зубов, а справа от нее, на северо-северо-восток от гробницы выявлено еще одно кострище и 5 столбо­вых ям с зубами коровы. Учитывая пример Стоунхенд­жа, эти столбы можно считать визирами лунного кален­даря, тогда как жертвоприношение быка связано с вос­ходом Солнца в день летнего солнцестояния и означало, по-видимому, обращение к Тельцу.

Последний памятник является связующим звеном между вторым Велико-Александровским кромлехом и третьей досыпкой, или IV слоем, Высокой Могилы. До­сыпка над кеми-обинской гробницей 3 не содержала ка­менных конструкций, но зато состояла из нескольких выразительных прослоек разнородного грунта. Их кон­фигурация позволила углубиться в сущность обряда (рис.14).

Гробницу соорудили в яме на вершине предшеству­ющего кургана. Шесть плит ее боковых стенок покрыты разнообразными "елочками", образовавшими кален­дарь. О нем было сказано выше. Вспомним, что на север­ной стене, справа от погребенного обозначили дни бла­гоприятного весенне-летнего полугодия, тогда как сле­ва — неблагоприятного.

После того как был уложен покойник и седьмая пли­та перекрыла гробницу 3, приступили к возведению до­сыпки над ней. Сначала из желтого лесса соорудили по­добие мужского органа, основание которого с трех сто­рон окружило гробницу. С четвертой, южной стороны, оставили свободный участок, который был засыпан в последнюю очередь, а до того имел вид воронки. С по­добными воронками мы уже сталкивались, рассматри­вая курган-яйцо у селения Цнори, Чауш и другие.

Мужской орган вошел в состав нижней человекопо­добной фигуры, ориентированной головой на юг. Затем была построена вторая фигура, обращенная головой на запад. В ее вздутом, "беременном" чреве была скрыта и гробница и мужская фигура. Последовавшая засыпка воронки явно означала зачатие, совокупление двух раз­нополых фигур — "родителей" погребенного. "Возрож­даться" же он должен был у ног верхней фигуры. Там, северо-восточнее гробницы были обозначены "уже рож­денные дети". Они имели вид 6 ямок от столбов или идо­лов и служили визирами для календарных наблюдений восходов Солнца и Луны в весенне-летнее полугодие. К этим-то братьям-месяцам и присоединялся возрожда­емый погребенный!

Комплекс IV слоя Высокой Могилы уникален, хотя отдельные его элементы имеют немало аналогов. Наи­более показательна выявленная В. И. Марковиным сим­волика кавказских дольменов. Исследователь обратил внимание на парные выпуклости над их дырообразными "входами", через которые не протиснуться и ребенку, и определили мужскую символику каменных затычек, за­крывающих "входы". Отсюда последовал вывод о за­ключенной в дольменах идее воспроизводства жизни, возрождения погребаемых (рис.7)...

Рис.7. Дольмены Кавказа с символикой жилища, утробы, Тельца.

Могила-чрево, важнейший смысл рассмотренных вы­ше человекоподобных конструкций, прослеживается и помимо конфигурации надмогильных досыпок или кром­лехов. Одна из таких ям раскопана В. Д. Михайловым недалеко от Каменной Могилы. Она имела вид антропо-морфной фигуры со стянутой талией и обращенной на восток головой. У головы лежал поверженный идол, вы­тесанный из каменномогильского песчаника. Скорчен­ный скелет взрослого человека был обращен головой на восток и занимал область сердца антропоморфной ямы. За спиной покойника были положены комок охры, то­чильный камень и бронзовый нож. Ров вокруг могилы подражал ее очертаниям.

Древнейшие могилы курганов № 3 и № 5 в окрест­ностях Высокой тоже имели человекоподобные очерта­ния, причем в первом случае такова же была и конфигу­рация насыпи.

Особенно выразительна символика катакомб. Часть из них напоминает кибитки — жилища кочевых ското­водов. Но сама конструкция катакомбы — входная яма, лаз и подземная камера — больше похожа на материн­ское чрево. Известны случаи, подтверждающие такое предположение.

Так, в кургане № 5 у Высокой Могилы лаз имел вид человекоподобной фигуры: камера, таким образом, сим­волизировала чрево. В Велико-Александровском курга­не на дне одной из камер открыта антропоморфная пло­щадка со следами сложного ритуала. Сначала на нее вылили какую-то жидкость, затем разложили неболь­шой костерок. Грязь и сажу покрыли циновкой, на кото­рой мелом и охрой воспроизвели детали женской фи­гуры. В область ее чрева положили новорожденного младенца, снабдив его серебряными витыми колечками ("змейками" или "бараньими рогами"), моделью повоз­ки из глины и охры, а также деревянной плошкой и аст­рагалом (косточкой стопы) барана или козла.

Описанные могилы относятся к рубежу III—II тыся­челетий до нашей эры. В это время наметился упадок курганного обряда. Становится обычаем перекрывать досыпкой уже не одно, а несколько захоронений. При по­койниках появляются вещи: забота живых о почивших уменьшилась и возродилось древнее упование на само­стоятельность их в потустороннем мире.

Две половины мироздания, его женское и мужское начала, прослежены не только в третьей досыпке Высо­кой Могилы и в кавказских дольменах.

Сооружению кургана № 3 у села Атманай над одним из приазовских лиманов предшествовала особым обра­зом подготовленная площадка. За ее пределами сняли чернозем до желтого лесса, а оставленный нетронутым участок промазали илом. Получилось подобие головы барана — символ зодиакального Овна, который господ­ствовал в середине весны. На месте глаз Овна устроили два погребения: в левой, восточной глазнице — мужчи­ны средних лет, с булавой, а в правой — обломков ко­стей жертвенного человека.

Площадка и могилы были перекрыты насыпью, ко­торой придали вид оранты-роженицы: женской фигуры с воздетыми к небу руками и поджатыми ногами. Между ног вырыли треугольную яму-воронку, дно которой оформили в виде лица человека. Углубление рта запол­нили костями жертвенных животных: быка, коня и коз­ла. Фигура обращена головой на юг, а личина — на се­вер (рис.16).

Обряд, как видно, направлен на возрождение погребенных, причем мужское начало представлено весен­ним Овном.

Труднее понять символику фигурного рва под одним из курганов у села Желтый Яр на Одессщине (рис.13). В общем он имел вид круга с обращенным на северо-восток проходом и немного напоминал план Стоунхенд­жа II и III. Проход оформили в виде ног, а круг — в виде головы с рогами, направленными на запад и юго-запад. Прав В. Г. Петренко, говоря о соединении в этой фигуре животных и человеческих черт. При этом он ссылается на стелу из кургана № 1—3 у села Усатово, где изображена женщина с головой быка. Над головой показан двойной топор, наделявшийся в древности ма­гической силой. Правее и выше фигуры представлены большой и малый олени (очевидно, созвездия), а также три каких-то животных — быки или кони. Женщина-бык выступает, таким образом, в качестве космического божества. Уподобляемый ей ров из кургана у Желтого Яра как бы рождает летнее Солнце и имеет сугубо риту­альное назначение. Захоронений и каких-то остатков внутри его нет, однако он обожжен и заполнен золой.

Отец-Небо — образ, который следует ожидать в до­полнение к Матери-Земле. Ему вполне соответствует площадка — Овен из кургана у села Атманай. Однако пол многих человекоподобных конструкций, например, кромлеха из кургана № 41 у села Софиевка, недалеко от Каховки, остается неясным. Не исключено, что неко­торые из них были мужскими.

Известно два случая, когда мужская символика кур­гана не вызывает сомнений.

Курган у села Малая Белозерка в Запорожской об­ласти одиноко стоял среди ровной безводной степи. На­чало его раскопок удивило даже опытных археологов: 60 воронковидных ям глубиной в человеческий рост! А необходимости в них вроде бы не было: древние зем­лекопы, начав следующую, тут же засыпали предыдущую яму. Правда, в трех западных ямах обнаружился расчлененный скелет барана со следами огня, а в че­тырнадцати других — по одной-две створке речных ра­ковин. Но стоило ли из-за этого так надрываться? Что означали воронки?

Ответы дал обобщенный чертеж раскопок (рис.8).

Рис.8. Курганы с мужской символикой.

Выяснилось, что выкид из ямы протянулся на севе­ро-восток. На его конце была сооружена первичная на­сыпь. Семь ее последующих досыпок постепенно увеличили диаметр кургана, но часть воронковидных ям так и осталась за пределами западной полы. Некоторые до­сыпки имели крестообразные очертания и представляли собой человека с приподнятыми руками. А выступающий из-под их основания продолговатый выкид и воронки ниже его имели вид мужского органа. С этой символи­кой согласуются находки раковин в некоторых из воро­нок: моллюски издревле символизировали воспроизводство бытия, рождение и возрождение.

Интересен состав захоронений под этим мужским божеством. Люди различного пола и возраста погребе­ны и в ямах и в катакомбах; один на спине, другие — скорченно на боку. Один из покойников был сожжен на вершине кургана, как бы вознесясь в пламени и дыму к небесам. Прах собрали и захоронили в чреве мужепо­добной досыпки, обозначив сердце жертвоприношени­ем — ребрами крупного животного и горшком с какой-то жидкостью или кашей.

Подобная символика выявлена в строении одновре­менного, середины II тысячелетия до нашей эры, курга­на у села Михайлики под Полтавой. Его сооружению предшествовали две насыпи, объединенные костром, а затем третьей насыпью. Связанные с ними захоронения расположены по оси северо-восток — юго-запад; к вос­ходам летнего и закатам зимнего солнца. Затем был со­вершен ряд погребений по оси восходов и закатов в дни весеннего и осеннего равноденствия. Четвертая насыпь, перекрывшая все предыдущие, придала кургану вид мужского органа воспроизводства жизни...

В этом разделе мы познакомились с реальными про­образами Матери-Земли и Неба-Отца. Ныне они суще­ствуют лишь в словесных выражениях и представляются не более, чем поэтическим воплощением страны и при­роды. В первобытные же времена эти образы были на­много конкретней и действенней. Они, как мы видели, выражались и в культово-архитектурных формах, при­чем даже в функции животворящих Отчизны ("отцов­ской") и Родины ("рождающей").

Сила этих значений распространялась не только на живых, но и на умерших соплеменников, соединяя во­едино бытие и небытие, потусторонний и небесный миры людей и природу... Поэтому-то Мать-Земля и Небо-Отец и воплотились в погребальном обряде, в курганах. Они предназначались здесь для снятия противоречий между жизнью и смертью.

Такие памятники получили широкое распростране­ние. Мы уже рассмотрели дольмены Кавказа (рис.7). Фигуры с подобной символикой известны во Франции и в Англии; там их определяют как "яйцевидные кромле­хи типа Б", но они больше напоминают матрешек. Похо­жие сооружения имеются в центре Стоунхенджа II и III. Человекоподобные фигуры из огромных камней есть на островах Мальта и Сардиния. В первом случае это три уменьшающихся, соединенных проходами окруж­ности, передающих женскую фигуру, во втором — кон­туры головы и плеч. Исследователи относят эти памят­ники к III—II тысячелетиям до нашей эры и называют "Мальтийской богиней" и "Гробницей гиганта"... Недав­но английские архитекторы решили создать на их основе уникальный мемориал Праматери сущего: полость в ви­де женской фигуры внутри большого холма.

В Восточной Европе человекоподобные курганы и святилища просуществовали до скифского и даже сред­невекового времени.

Так, под насыпью кургана у села Водославка Ново­троицкого района Херсонской области был обнаружен обычный для скифов "солнечный" ров с проходами на запад и на восток. У проходов найдены остатки тризны в виде разбитых амфор и лошадиных черепов, а также обломок каменного изваяния. Необычным оказалось оформление площадки внутри рва. Подобно площадке под курганом у села Атманай, ее обкопали и промазали илом, ко здесь ей придали форму не символа Овна, а женской фигуры. Признак пола наиболее выражен ими­тацией беременности: полусферическим возвышением над катакомбной могилой. Примечательно, что в чрево женского божества воткнули топор: возрождение мыс­лилось воинственными скифами как прорыв из потусто­роннего мира. Это уже не соответствовало миролюбивым представлениям первобытнообщинной эпохи: шло фор­мирование раннеклассового рабовладельческого госу­дарства...

Крестообразность фигуры под курганом у Водослав­ки напоминает конфигурацию древнеславянского святи­лища X века у поселения Шумска па Житомирщине (рис.3). Академик Б. А. Рыбаков образно назвал его "Великаншей" и, помимо вполне очевидных рук, ног, головы, указал углубленный рот и жертвенник — серд­це... Святилище представляло собой полуземлянку, дере­вянные конструкции которой были затем сожжены. Оно очень напоминает описанные Юлием Цезарем жертвен­ники галлов: "огромные фигуры, члены которых, спле­тенные из прутьев, они наполняют живыми людьми и зажигают". Однако мелкие обломки костей в кострище внутри "Великанши" остались неопределенными; здесь же обнаружены обломки посуды, ножи, грузильца от ве­ретен.

Итак, рукотворная Земля-Мать (Родина) просуще­ствовала в Восточной Европе с III тысячелетия до на­шей эры до конца I тысячелетия нашей эры, до креще­ния Руси. Этому образу сопутствовал Небо-Отец. В глубокой древности такая мифологическая пара име­новалась Притхиви-матар и Дьяус-питар. Эти божества представлялись настолько взаимосвязанными (как и в IV слое Высокой Могилы, в Атманайском и Водослав­ском курганах), что объединялись часто в Дьяус-При­тхиви. Известно было и двуполое божество Дьява (пред­ставленное, вероятно, в курганах у сел Усатово и Жел­тый Яр на Одессщине). Подобные мифологические образы сохранялись в славянском Поднепровье вплоть до утверждения христианства и носили имена Дива и Дивии (Живии — "жизни").

НЕБОЖИТЕЛИ

Рассматривая в предыдущих разделах курган-яйцо у селения Цнори с заключенной в нем птицеобразной кон­струкцией, погребальные кострища из Высокой Могилы и кургана у села Белозерка, захоронения в глазницах Овна под курганом у села Атманай, мы сталкивались с представлениями о вознесении умерших на небеса.

Известно немало памятников, в которых такие пред­ставления выражены вполне очевидно. Курганы в этих случаях являют собой символы небесных светил. С ними мы тоже немного знакомы: лунообразная конструкция в кургане у селения Кишпек, тот же Овен из Атманайского кургана и, конечно же, первый Велико-Александ­ровский кромлех!

...Мы постарались как можно тщательнее исследо­вать оба кромлеха. Пришлось, естественно, отказаться от бульдозеров и перейти к носилкам. Стало так труд­но, что временами нам даже казалось: никакие сокрови­ща мира не сравнятся с вложенным в эти раскопки трудом!

Сокровищ и не случилось. Но среди камней древней­шего из кромлехов нашли две плиты с символами зоди­акальных созвездий. (О них было сказано выше: крас­ный бык — Телец, шествующий за парой собак, изгоня­ющих черного вепря...) Когда я понял уникальность находки, то попытался сохранить ее для всеобщего обо­зрения.

Проект был дешев и прост: утрамбовать землю во­круг расчищенных плит, оградить их невысоким бордю­ром и прикрыть беседкой-навесом. Увы! Все наши попыт­ки растолковать местному начальству значение памят­ника, его родство со знаменитым Стоунхенджем и прочее разбились о приказ "убрать этот мусор с больнич­ного двора". Что и было исполнено в наше отсутствие.

Плиты мы все же спасли. Их приютил Переяслав-Хмельницкий государственный культурно-исторический музей-заповедник.

А вспомнил я здесь этот случай затем, чтобы еще раз высветить пропасть, которая пролегла между прош­лым и настоящим. Понимание величия пращуров, бес­ценности их памятников требует от нас больших напря­жений ума и души...

Символика созвездия Тельца, изображенного на I кромлехе Велико-Александровского кургана, обрела затем новые формы.

В следующем кромлехе она отразилась в останках жертвенного животного, сложенных в области сердца человекоподобной конструкции. Бычьи кости, также свя­занные с человекоподобными кромлехами вокруг гробниц кеми-обинской культуры, обнаружены в курга­нах № 13 и № 41 возле Каменной Могилы и села Софи­евка, недалеко от Каховки. А у Новоалексеевки Скадов­ского района Херсонской области, на берегу Черного моря, был раскопан яйцевидный кромлех, сплошь выло­женный из бычьих костей. 30 черепов перемежались ко­стями ног, символизируя, таким образом, шествие суток в месяце. При этом чередование "голова — ноги" осо­бенно выражено в узком юго-восточном секторе соору­жения, обращенном к зимнему Солнцу.

В это же время, на рубеже IV—III тысячелетий до нашей эры в курганах появились каменные изваяния бычьих голов. Позже их стали изображать на металли­ческих и костяных амулетах — булавках, оформлявших­ся чаще всего в виде двухколесных повозок. Затем, в начале II тысячелетия до нашей эры, распространился обычай класть в могилы богато украшенные полусфери­ческие чаши с роговидной ручкой. На таких чашах, по убедительному заключению Н. А. Чмыхова, изображался календарь с господствующим весенним Тельцом, сами же чаши символизировали небосвод с царящим на нем космическим порядком.

Быки и коровы приносились в жертву на всем протя­жении строительства "степных пирамид". Их останки нередко помещали в могилы. А население старосельско­го типа, к которому принадлежал и "космический стран­ник" из Высокой Могилы, оформляло ямы в виде растя­нутой шкуры быка. Это, очевидно, тоже символизирова­ло Тельца, один из выразительнейших образов которого представлен досыпкой Высокой, которая непосред­ственно предшествовала "страннику".

Шестая досыпка первичной насыпи Высокой Могилы состояла из нескольких прослоек различных грунтов. Их общий план представлял собой широкий овал, в который вписан круг с дугой рогов, обращенных на северо- и юго-восток — в сторону восходов летнего и зимнего Солнца. Эта похожая на бычью голову конструкция от­носится к широко распространившимся в древности и доныне бытующим знакам Тельца (рис.9).

Полукружие из желтого лесса, помещенное между сооруженными из чернозема рогами, означало, наверное, растущую Луну. Взгляд Тельца обращен был на запад, фиксируя направления закатов весеннего и осеннего Солнца. Глаза обозначали две воронки со следами огня и затеков, причем в левой глазнице стоял обломок чело­векоподобной (?) стелы. 11 комков охры, помещенные во рту, между глазами-воронками, означали, вероятно, созвездия зодиака, где главным, 12, был сам Телец...

К сказанному о шестой досыпке Высокой Могилы остается добавить, что сооружена она была над обычным взрослым захоронением ямной культуры, в сравнитель­но небольшой яме и без единой вещицы. Погребенный, однако, был помещен в левой части досыпки, у сердца Тельца, что указывает на отождествление созвездия и человека.

Главным созвездием зодиака в древнем мире счита­лось то, которое выше других поднималось на ночном небе в период осеннего равноденствия, а в период весен­него равноденствия перемещалось по дневному небосво­ду вместе с Солнцем. Эти его кульминации как бы дели­ли календарный цикл на благоприятное (весенне-лет­нее) и неблагоприятное полугодия, с весенней кульми­нации обычно начинали новый год. С 4440 по 1720 год до нашей эры зодиак возглавлялся Тельцом, затем его сменил Овен, а нынешняя Рыба воцарилась с 20 года нашей эры.

Выдвижение Овна началось задолго до 1720 года до нашей эры. Поскольку именно связанный с ним апрель ("кинуну" — "огни", как называли его хурриты, сопле­менники "космического странника" из Высокой Моги­лы) означал в Северном Причерноморье подлинное на­чало благоприятного полугодия — с его теплом, высоким травостоем, достатком. Выдвижение выдвижением, но даже после перемещения нового года в созвездие Овна Телец еще долго почитался главным в "зверином кру­ге". Еще бы, разве может бык уступить место барану?!

Тем не менее попытки низвержения Тельца, замещения его Овном случались, и наиболее интересная из них от­разилась в Велико-Александровском кургане.

После человекоподобного кромлеха вокруг кеми-обинского погребения 7 последовал ряд досыпок над по­гребениями ямной культуры. Первая и вторая из них имели очертания бычьих голов, направленных мордой на юг. Затем последовало две досыпки, исказивших до­вольно четкие фигуры предыдущих. А пятая-восьмая досыпки обрели очертания бараньих голов, ориентиро­ванных мордой на восток. Они были сооружены над по­гребениями старосельского типа и формирующейся на его основе катакомбной культуры XXII—XXI веков до нашей эры.

Наиболее выразительна восьмая досыпка, "рот", "лоб" и "глаза" которой были подчеркнуты четырьмя крестообразно размещенными ямами. Они имели вид воронок и могут рассматриваться как их разновидность. В яме-"рте" находился, как и положено, корм: два со­суда со следами жидкости или каши. Содержимое вто­рой ямы отразило пережитки почитания Тельца: оно представляло собой обломки бычьего (а не бараньего!) черепа, залитого илом. Эти две ямы лежали на оси во­сток — запад и могли использоваться для наблюдений за восходом и закатом Солнца в дни равноденствий. Ямы-"глаза" оказались пусты, они могли использовать­ся для наблюдений за восходами Солнца в дни летнего и зимнего солнцестояний.

Конструкция с символикой Овна была обнаружена в кургане № 3 у села Атманай. Мы описали ее в преды­дущем разделе, рассматривая сочетание образов Мате­ри-Земли и Неба-Отца. Последнего символизировала площадка в виде головы барана — Овна, глазницы кото­рого заняты были погребением и жертвоприношением людей. При строгой ориентации головы по оси север — юг левая глазница была смещена к северо-востоку, а правая (с жертвоприношением) к юго-западу, то есть к восходу летнего и к закату зимнего Солнца. Вероятно, именно с этим связаны различия обрядов.

Подобно культу Тельца, культ Овна отразился не только в курганных конструкциях. Его символизирова­ли, по-видимому, также булавки с "овнообразными" головками (довольно реалистически передающими иног­да именно бараньи рога); подобные изображения были распространены на керамике, очажных подставках, на амулетах. Нередки находки черепов и костей ног прино­сившихся в жертву баранов, Довольно часто кости жертвенных быков и баранов встречаются вместе.

Это видно на примере VII слоя Высокой Могилы (рис.9) и в тех многочисленных случаях, когда трудно решить: лунный серп или рога представляет конструк­ция. Символика Луны тесно переплетена с символикой Тельца и Овна.

Союз Луны, Тельца и Овна сложился еще в VII тыся­челетии до нашей эры и зафиксирован ближневосточ­ными святилищами древнейших земледельцев и скотово­дов. Центральное место в этих святилищах отводилось роженице и голове быка, реже — барана. По ряду при­знаков можно заключить, что роженицей представля­лась Луна, а животными — зодиакальные созвездия. Пережитки традиции их сочетания прослеживаются на всей территории расселения индоевропейских народов и, в частности, в подкурганных кромлехах IV—III ты­сячелетий до нашей эры.

Основой столь тесного союза послужила древность лунного календаря, восходящего еще к ледниковой эпо­хе, и последовавшего за ним зодиакального календаря. В последнем центральное место занял сначала Телец, верхнее и нижнее положения которого относительно го­ризонта на протяжении нескольких тысячелетий совпа­дали с началами весны и осени. Но сказалась и образ­ность мировосприятия древних людей: сходство рогов этих животных и молодой или старой Луны, циклич­ность ее "рождения" и "умирания", появление Тельца и Овна на ночном небосводе в благоприятное, сытое лет­не-осеннее полугодие и исчезновение их за горизонтом ("в потустороннем мире") зимой и весной.

Помимо сочетаний образа Луны с созвездиями, в ми­фологии известны и ее самостоятельные воплощения. Один из таких памятников — каменная вымостка в ви­де "Луны-ладьи" под Кишпекским курганом — рассмот­рен был выше. Обратимся к другим.

Весьма выразительна конструкция над единственным захоронением кургана № I—9 у села Усатово.

Могила была перекрыта черноземной яйцевидной на­сыпью, острый юго-западный конец которой обложили камнями. Выкладке придали серповидные очертания, а в северной ее части установили стелу с отверстиями, слу­жившими, очевидно, для астрономических наблюдений. Каменный символ рождающейся Луны был повторен черноземной досыпкой к той же юго-западной половине первичной насыпи. Грунт для досыпки снят таким обра­зом, что вокруг яйцевидного кургана образовалось пра­вильное кольцо обнажившегося лесса, явив собой сим­вол полной Луны. В пределах кольца произвели вторую досыпку, желтый лесс и красноватую глину для которой взяли из обширной серповидной выемки вдоль восточной половины кургана. Эта выемка имела противоположную каменной выкладке ориентацию и символизировала Луну умирающую.

Склоны кургана после этого обложили камнями. Ос­новная ось кургана совпадала с осью яйцевидной насы­пи и ее первой досыпки: в направлении их каменной вы­кладки сделали ворота в виде двух разделенных порож­ком стел. Ворота могли использоваться для наблюдений за Луной и Солнцем — на восходе в день летнего и на закате в день зимнего солнцестояния. Ось восток — за­пад, фиксирующая весеннее и осеннее равноденствия и проходящая через центр выемки — Луны, обозначена двумя вырезанными из камня головами крупных рога­тых животных. Конфигурации их различны и символи­зируют, вероятно, некие астральные божества, воплощав­шиеся в корову и быка (рис.9).

Рис.9. Курганы с символикой Тельца и Луны.

Не исключено также противопоставление конструк­ций и изваяний как женского и мужского начал, Луны и Тельца. К такому предположению приводит отмечен­ная В. Г. Петренко близость западного, стреловидного изваяния (бычьей?) головы из кургана № I—9 и оформления головы женского космического божества, изображенного на стеле из кургана № I—3 у села Уса­тово (рис.13).

Названные курганы относятся к усатовскому позд­нейшему типу изначально земледельческой культуры Триполья, который сложился вследствие тесного обще­ния со скотоводами Причерноморских степей. Этому ти­пу близка кеми-обинская культура. С относящимися к ней погребениями из Велико-Александровского кургана и Высокой Могилы мы уже познакомились. Было отме­чено, что гробница 3 из Высокой была украшена лунно-солнечным календарем, элементы которого обнаружи­лись и в более сложной росписи гробницы 4. Досыпка над последней была наделена символикой растущей Луны.

Эта досыпка состояла из пяти прослоек чернозема, желтого лесса, их смесей или же переходных между ни­ми I рунтов. Подобно прослойкам кургана № I—9 они передавали фазы Луны. Первая, серповидная конструк­ция, состояла из желтого лесса и, располагаясь восточ­нее гробницы, была обращена к ней концами. Три по­следующие прослойки дополняли ее до круга — полной Луны, а последняя прослойка располагалась вдоль во­сточной полы и снова имела серповидные очертания... Следующий слой мы уже рассмотрели (рис.9). Он был сооружен над захоронением ямной культуры и, по-види­мому, совсем не случайно символизировал именно Тельца, как бы покрывающего предыдущую досыпку — Луну.

А VIII слой Высокой Могилы, последовавший за Лу­ной и Тельцом, символизировал Солнце — владыку Все­ленной. Это была досыпка над "космическим странни­ком" — погребением 8 (рис.28).

Символы Солнца появляются в курганах вместе с кромлехами, но древнейшие из них нельзя трактовать однозначно. Кромлех явственней связан все же не с дневным светилом, а с окружностью горизонта, со Все­ленной.

Один из первых достаточно выразительных символов Солнца — кольцо камней вокруг воронковидной могилы в центре первого Велико-Александровского кромлеха. Коль скоро кромлех с изображением зодиакальной сце­ны на нем — Вселенная, то круг внутри его — не иначе как Солнце. Примечательно, что в этом-то круге (то есть "на Солнце") и поместили покойника. Комп­лекс VIII слоя Высокой Могилы стал преемником и про­должателем этой традиции (рис.12, 28).

Выше мы останавливались на родословной "косми­ческого странника" под VIII слоем Высокой Могилы: он связан с закавказской алазано-беденской культурой, сформировавшейся на основе куро-араксской. Говорили также о том, что центральное погребение Велико-Алек­сандровского кургана — периферийный тип этой куль­туры. Таким образом, досыпка и кромлех расположен­ных неподалеку друг от друга курганов не просто близки по смысловому значению, но, оставленные родствен­ным населением, отражают две стадии развития едино­го образа Солнца: сначала подчиненного Вселенной, а затем в ней воцарившегося. Памятники сооружены пред­ставителями двух волн выходцев из Закавказья, разде­ленных не менее чем тремя поколениями. В Нижнем Поднепровье следы этих волн запечатлелись в двух сло­ях поселения, основанного недалеко от указанных кур­ганов — над переправой у современного села Михайловка Нововороицовского района Херсонской области. Ниж­ний слой поселения, соответствующий по времени и куль­турной принадлежности I кромлеху Велико-Александров­ского кургана, представлен землянками. В верхнем же слое, оставленном несколько позже VIII слоя Высокой Могилы, — землянки сосуществовали с каменными стро­ениями, крепостными рвами и стенами. Это одна из древ­нейших крепостей Восточной Европы. Наряду с местной керамикой здесь найдена и типично кавказская, откуда происходят также металлические изделия.

Сооруженный из чернозема и желтого лесса VIII слой Высокой Могилы имел вид креста, вписан­ного в широкий овал (рис.28). Это разновидность сим­волики Солнца, владычествующего над четырьмя сторонами мироздания и временами года. Досыпка бы­ла сооружена над погребением 8 с повозкой. На плоской круглой вершине находился вымощенный камнями жерт­венник с обломками костей и горшков, следами кост­ров. От "солнца", как показали аэрофотоснимки, разбе­галось 12 лучеобразных дорог. Они ориентированы на ярчайшие звезды зодиака; установлена связь каждой из дорог с определенной календарной датой...

Пример VI—VIII слоев Высокой Могилы показы­вает переход от лунного к солнечному зодиаку. Это бы­ло вызвано вытеснением лунного и утверждением сол­нечного календаря. Такая смена во второй половине III тысячелетия до нашей эры носила, по-видимому, общеевропейский характер. Во всяком случае она отме­чается также исследователями английского Стоун­хенджа.

Изменение календарных систем в конечном счете бы­ло вызвано усилением значения Солнца и в хозяйстве, и в мироощущении первобытных племен: настал период некоторого похолодания и увлажнения, заметного уменьшения солнечных дней в году. Начались далекие миграции различных племен, а при подвижном образе жизни календарные наблюдения за Солнцем много про­ще, нежели за Луной.

Вполне закономерно, что символика Солнца и сол­нечно-зодиакальный календарь впервые проявились у древнейших кочевников. Указателем подвижности носи­телей алазано-беденской культуры и родственного ему старосельского типа являются повозки, которые позднее стали известны и другим племенам. Показательно, что, отправив посланника в повозке на небо, устроители по­гребения 8 надолго покинули окрестности Высокой Мо­гилы. Археологически установлено, что они возглавили союз разноэтнических племен и двинулись с ним к гра­ницам Шумеро-Аккадского царства...

В таких вот исторических условиях и расцвели пред­ставления о "космических странниках".

Образ Космоса, небесного миропорядка, мог вопло­щаться в любом из вышерассмотренных символов: в Солнце, Луне, Тельце или в Овне. Но очевиден он лишь в их сочетаниях. Такие сочетания проступают в I Вели­ко-Александровском кромлехе (Вселенная, Зодиак и Солнце), в VII слое Высокой Могилы и в кургане № 1 — 9 у села Усатово (Телец и Луна, Луна и Телец), в VIII слое Высокой Могилы (Солнце, Зодиак и Все­ленная).

В середине II тысячелетия до нашей эры распростра­нились 8-образные курганы с более или менее удален­ными друг от друга вершинами, с короткими или же длинными перемычками. В двух случаях удалось про­следить, что они символизируют единение дневного и ночного светил.

Последний, XI слой Высокой Могилы соединил ее с соседним курганом № 4. Протяженность всего комплек­са достигла 200 метров, из которых 80 пришлось на пе­ремычку (рис.11). Сооружение верхней досыпки было связано с частичным трупосожжением на вершине Мо­гилы. Погребение перекрыли пятном лесса, которым об­сыпали и склоны кургана; между пятном и обсыпкой осталась черноземная полоса предшествующего слоя. Посредине лессовой желтой обсыпки выложили кольцо из белых известняковых камней. Образовавшаяся систе­ма из пяти концентрических кругов (лесс, известняк, лесс, чернозем, лесс) с кострищем в центре символизи­рует Солнце, господствующее над неблагоприятным по­лугодием.

Грунт для досыпки брали из двух пологих рвов, про­тянувшихся к кургану № 4, на юго-восток — к восходу зимнего солнца. Невысокий вал между параллельными рвами представлял собой продолжение последней до­сыпки Могилы. У кургана № 4 вал расширялся, обра­зуя серповидную подсыпку к северо-западной поле. Между рогами подсыпки-Луны оказался вымощенный камнями жертвенник на вершине кургана и захоронение в каменном ящике, перекрытое стелой. Стела оформле­на в виде мужского органа воспроизводства жизни.

Захоронения на вершинах Высокой Могилы и курга­на № 4 относятся к середине II тысячелетия до нашей эры. Однако в них присутствуют пережитки обрядов, отправлявшихся здесь на протяжении целого тысячеле­тия! Это свидетельствует о существовании местной тра­диции, пережившей смену культур и племен.

Заслуживает внимания символика перемычки между курганами. Под валом видны следы многих костров с мелкими обломками костей и керамики. Вал был заклю­чен в коридор из двух каменных стен и рвов... Не напо­минает ли это колею Млечного Пути?

Предположение подкрепляется материалами кургана № б у села Большая Белозерка Запорожской обла­сти (рис.11).

Извилистая 185-метровая насыпь напоминала змею. Ее голова, обращенная на северо-восток, имеет кресто­образные очертания —- известный знак Солнца. Изогну­тый полукругом хвост — очевидно, Луна. Два парал­лельных рва, подчеркивающих туловище, не имели кон­структивного смысла, поскольку скрывались под насыпью. Они действительно напоминали Млечный Путь, связавший дневное и ночное светила. Вдоль этого "пу­ти" располагалось 4 погребения — символизировавших, вероятно, времена "года".

Надмогильные курганы в виде небесных светил име­ют вполне определенный смысл: отправку покойников на небеса. Но с какой целью?

"Для присоединения к благоприятному полуго­дию", — можно сказать в тех случаях, когда над моги­лой сооружен знак Тельца или Овна.

"Для получения вечного источника животворящего тепла", — это когда курган имитирует Солнце.

"Для приобретения возможности воскрешения", — можно предположить о конструкциях в виде Луны да еще с обозначением фаз: растет Луна и возрождается вместе с нею покойник.

Такие ответы верны лишь отчасти. Нельзя забывать об эпохе, к которой относятся памятники. Человек еще не выделился из первобытной общины, но сама община выделяла нужных индивидов. Вожди выбирались и ста­новились не владыками, а служителями племен и родов. Общественные связи были настолько естественны и по­тому всеобъемлющи, что объединяли даже живых и по­чивших... В этих условиях не могли существовать лич­ные блага ни в этом, ни в потустороннем мире. Они по­явились со времен скифского раннеклассового обще­ства, мы же рассматриваем памятники предшествую­щей, первобытнообщинной эпохи.

Нельзя утверждать, что под доскифскими кургана­ми со сложной символикой и могилах с разнообразными вещами покоятся только вожди. Вещей больше всего в детских могилах, над ними же встречаются и весьма трудоемкие сооружения. Последняя, самая объемная досыпка Велико-Александровского кургана, например, возведена над младенцем, и найденные при нем сереб­ряные кольца — наиболее дорогие изделия не только здесь, но и в окрестных курганах... В общем, нет данных для однозначных выводов о знатных и незнатных покойниках, о стремлении соплеменников кого-то из них возвеличить и обеспечить именно ему воскрешение, теп­ло и вечное лето. Так кого же и зачем отправляли на небо?

ПРИШЕЛЬЦЫ? ПРАКОСМОНАВТЫ!

Погружаясь в недра "степных пирамид", мы видели не только почивших, мы наталкивались там на останки принесенных в жертву людей и на изваянные из камня антропоморфные стелы. Их следует рассматривать вме­сте, в связи: покойников, жертвы и стелы. Только тогда истоки культуры откроются нам в истинном свете, и мы не отшатнемся в ужасе от жестоких пращуров, а пора­зимся их мужеству в борьбе за бессмертие рода люд­ского.

Это было время титанов, и от него остались не толь­ко колоссальные сооружения, но и космическое воспри­ятие жизни и смерти. Не поняв этих масштабов, не сле­дует вступать в святилища первобытной эпохи... Но мы уже подготовлены знакомством с конструкциями и смыслом курганов, с местом человека в их сложной сим­волике. И потому отваживаемся приблизиться к святая святых: к могилам наших титанических предков.

Средства перемещения "космических странников" сосредоточены в основном возле захоронений. Это и лун­ная ладья Кишпекского кургана, и повозка на перекры­тии погребения 8 под VIII слоем Высокой Могилы, и птица с могилой во чреве из кургана у селения Цнори... Покойники "могли перемещаться" и вместе с могилой: в ямах-челнах, в катакомбах-кибитках, в изукрашенных календарями гробницах и в пламени погребальных ко­стров.

При рассмотрении Цнорского кургана и других яйце­видных конструкций вспоминается отрывок из древне-тибетской рукописи, который мы привели во вступле­нии. Да, встретились нам и "скорлупа", и "белок", и магический "центр" с предназначенным для воскреше­ния человеком, но где же хотя бы единственная внезем­ная вещица? Увы!.. Остается полагать, что в древних преданиях говорится не об инопланетных кораблях, а об обрядах и памятниках, подобных рассмотренным нами.

На примере кеми-обинских гробниц 3 и 4 из Высо­кой Могилы видно, что странствия покойников носили космический характер и вызывались связью с календар­ным циклом. Погребаемый присоединялся или же на­правлялся к благоприятному времени года — в этом основной смысл обрядов. Ясно, что такая цель была значима для всей общины, а не только для погребаемо­го, который рассматривался, таким образом, как пред­ставитель общины, как посланник за благом для своих соотечественников.

В обряде старосельского погребения 8 идея кален­дарных космических странствий обрела величайшее во­площение. Мало того, что могила была перекрыта по­возкой, что солнцеобразная досыпка с направленными на зодиакальные звезды лучами-дорогами символизи­ровала Космос и могла служить обсерваторией кален­дарного назначения, — мудрецам удалось направить повозку по звездным путям. Для этого семь колес у го­ловы погребенного расположили так, что они повторили направления семи визиров — дорог вокруг кургана. И, конечно же, ориентиры были связаны с месяцами благоприятного весенне-летнего полугодия.

Обряд "космического странника" из Высокой Моги­лы вызвал немало подражаний. В других случаях по­возки при погребениях могли устанавливаться и незави­симо. Нередко они имели вполне бытовой вид, и невоз­можно решить, для земных или небесных странствий были предназначены. Однако последнее назначение не забывалось. На это указывает распространение так на­зываемых "молоточковидных булавок" — амулетов в виде двух, реже четырех- и даже многоколесных пово­зок, сочетавшихся обычно с пронизками из собачьих клыков и фаланг (рис.25). Собака считалась проводни­ком потустороннего мира.

В Каменной Могиле и на нескольких горшках из подкурганных захоронений известны схематические рисун­ки повозок (рис.28). Они изображались в виде сочета­ний крестообразно перечеркнутых кружков. Кресты здесь не столько спицы, которых вовсе не было в древ­нейших колесах, сколько знак приобщения к Солнцу. Точно такой же вид имела досыпка Высокой Могилы над "космическим странником", а также иероглифы из древнекитайских рукописей, повествующих о "сыновьях неба"!

Сведения о них приведены во вступлении к книге. Здесь настало время сказать, что древние изображения "летающих тарелок" имеют совершенно земные прототипы. В древнем мифотворчестве, в частности, в причер­номорских курганах III—II тысячелетий до нашей эры, можно найти и "самодвижущиеся" повозки, и календар­ную магию чисел, и даже — стоит вспомнить содержи­мое воронки в IV слое Высокой Могилы — отчлененные головы, "излучающие дым и тепло".

Правда, в священных текстах подобные данные очень расцвечены, но это можно отнести на счет литера­турных приемов.

Энергия перемещения "космических странников" свя­зывается в преданиях с огнем, с некой космической си­лой, с человеческими жертвоприношениями, до которых так охочи огнедышащий Змей Горыныч, выносящие ге­роев на белый свет потусторонние птицы или летающая в ступе Баба Яга. Все это уже знакомо: и погребальные костры, и нанесенные охрой на стены гробниц календа­ри, и останки жертв при кромлехах. Но следует углу­биться в логику первобытных обрядов.

Понятен смысл костров в погребальном обряде: со­греть, отграничить, вознести погребаемого. Вполне зако­номерно, что, принося покойнику сопутствующий жизни огонь, соплеменники так или иначе должны были перей­ти к обряду кремации. Один из таких переходов отра­зился в кургане № 2 у села Большая Белозерка.

VI слой кургана перекрыл погребенного в обычной для бронзового века скорченной позе. Необычным, но впоследствии распространившимся весьма широко, было положение кистей согнутых рук у головы: знак обраще­ния к небу. Связь погребенного с Солнцем и огнем под­черкивали следы костров на вершине и склонах досып­ки. При возведении VIII слоя строители повторили кре­стообразность ее очертаний, а также костер, в котором на этот раз сожгли покойника. X слой кургана также имел крестообразные очертания, но за ними в данном случае просматривается силуэт птицы. На ее спине про­ведена кремация и последующее захоронение.

Еще один "космический странник", вознесенный на небеса в дыму и пламени некой мифической птицей!

"Странников" наделяли приспособлениями для на­блюдения за небосводом и течением года. Обычно это были ориентировки курганов, могил и самих погребае­мых, чаще всего на северо-восток, в сторону восходов летнего Солнца. Если же мы сталкиваемся с иным на­правлением, то можно не сомневаться, что покойнику предначертан был сложный маршрут к вечному лету.

Так, погребенный в Высокой Могиле под досыпкой-Лу­ной ориентирован головой на север. Но, разобравшись в символике росписи его гробницы, мы обнаружили обо­значение выхода в центре восточной стены, на плите со знаком лета. Очевидно, что покойник "должен был развернуться" в могиле. Замечено, что с этой целью в погребальном обряде учитывались изменения, которые происходили после засыпки могилы: перемещение кос­тей разлагающегося трупа, образование воронок над мо­гилами вследствие обвала подгнивших перекрытий и прочее...

Календари наносились не только на стены гробницы, но также на посуду, украшения и амулеты... Особенно поражает невзрачное на первый взгляд пряслице (гру­зильце веретена) из поселения II тысячелетия до нашей эры у села Таценки на Киевщине. По заключению Н. А. Чмыхова, вокруг центрального отверстия был изо­бражен правый глаз — один из символов Солнца, а на уплощенных концах 7 лучей-рогов пряслица — схемы зодиакальных созвездий весенне-летнего полугодия.

Вещи с календарной орнаментацией распространя­лись в подкурганных захоронениях по мере того, как угасал обычай сооружения досыпки над каждой моги­лой. Установлено, что календарные чаши поздней ката­комбной культуры могли служить астрономическими приборами, чем-то вроде современных секстантов. Такие чаши ставились обычно около плеч погребенных, причем нередко вверх дном, и уподоблялись не только Вселен­ной, но и голове человека. Известны сосуды из смеси глины, золы, истолченных раковин и человеческих чере­пов. Сосуд становился, таким образом, вместилищем потустороннего разума, постигающего сущность мирозда­ния. Возможно, что именно манипуляции с календарны­ми сосудами привели к ритуалу отчленения головы погребаемого. Череп освобождался от подверженных раз­ложению тканей и покрывался "вечной" маской из гли­ны, охры и других веществ; затем обновленная голова прикладывалась к шее покойника...

Такой ритуал представляется ныне ужасным. Одна­ко во вскрытом нами контексте он свидетельствует от­нюдь не об изуверствах, а о сверхчеловеческих усилиях первобытных мудрецов постичь тайну жизни и смерти, приобщиться к вечной Вселенной. Усилия эти, как пой­мем мы в конце книги, увенчались успехами, и не толь­ко в плане духовном... Пока же ограничимся догадкой, что из подобных ритуалов и вырос обычай человеческих жертвоприношений.

Рассмотрим исследованный А. В. Субботиным памят­ник, где смысл человеческих жертвоприношений высту­пает вполне очевидно и непосредственно связан с идеей "космических странствий".

Кургану у села Скворцовка Каховского района Херсонской области предшествовало сооружение яйце­видной насыпи, перекрывавшей человекоподобную яму. Три погребения совершены вне насыпи и расположены на одной оси. Крайнее юго-западное положение занимало человеческое жертвоприношение; центральное — скор­ченное захоронение с тремя сосудами, ножом и частью туши овцы; крайнее северо-восточное, уже по другую сторону насыпи — остатки кремации взрослого челове­ка с календарным сосудом при них. Захоронения были перекрыты курганом в виде гигантской стопы, направ­ленной вдоль оси погребений, в сторону восходящего летнего Солнца (рис.19).

Обрядовый комплекс трактуется следующим обра­зом. Некое изначально заключенное в первозданном яй­це божество рождается и проходит подземный, земной и небесный миры. Они представлены тремя погребения­ми: земной — центральным, обычным; небесный — трупосожжением; подземный — жертвоприношением. На этом пути божество вырастает в размерах и, оста­вив на земле отпечаток гигантской ступни (курган), воз­носится (в погребальном костре третьего захоронения) к летнему Солнцу.

Еще один уникальный "космический странник", со­провождаемый небывало одухотворенным, энергичным обрядом.

Воистину пред нами — след, но только не пришель­ца, а воспарившего в огне костра Пракосмонавта.

Памятники пракосмонавтам — так образно можно назвать антропоморфные стелы, древнейшие монумен­тальные изваяния человека не только в Причерномор­ских степях, но и вообще в Европе. Загадка происхож­дения этих стел долго не давала покоя ученым. Опреде­лялись разновидности и время создания, культурная принадлежность и варианты местоположения в курга­нах, выдвигались предположения о связях с патриарха­ми и божествами... Но не прослеженной оставалась це­почка: покойник — жертвоприношение — стела. Раскопки Высокой Могилы и близлежащих курганов восполнили этот пробел.

Прообразы человекоподобных стел появились в оформлении жертвенников трипольской культуры, а за­тем и в древнейших курганах. Так, плиты первого Вели­ко-Александровского кромлеха были заужены и скруг­лены наверху, напоминая безглавое божество из "Север­ного грота" Каменной Могилы; второй же кромлех имел очертания распространившихся немного позже извая­ний, характерной чертой которых стало обозначение го­ловы.

Прямая родословная антропоморфных стел второго типа прослеживается с человеческой головы на дне во­ронки при кеми-обинской гробнице 3 из Высокой Моги­лы. Подобные воронки — глазницы досыпки Тельца — были прослежены и в VII слое, сооруженном носителя­ми ямной культуры. Здесь тоже были следы возлияний, костра, но вместо человеческих останков находилось ос­нование стелы, головная часть которой была отбита. Эта же деталь повторилась и в стелах из курганов № 5 и № 6... Отсюда следует, что ямники, перенимая у более развитых кемиобинцев элементы культуры, не решались какое-то время приносить в жертву людей, а заменяли их изваяниями.

Стелы устанавливались у могил. Затем их низверга­ли, ломали, сбивали им головы. "Жертвы" укладыва­лись обычно поверх погребенных (рис.17). Стел гораз­до больше, чем подлинных жертвоприношений... Сколь­ко жизней сохранено таким образом!

Наряду с этими, наспех изготовленными "двойника­ми" изредка встречаются подлинные шедевры первобыт­ной скульптуры.

Все четыре стороны идола из кургана у села Керно­совка Новомосковского района Днепропетровской об­ласти покрыты резными рисунками. Голова изваяния пе­редает облик некоего звероподобного старца. Наряду с реалистически представленными бородатым лицом и лысиной, окаймленной волосами (см. рисунок на титуль­ном листе), показаны острые звериные уши, а, кроме то­го, сзади изображен хвост. Возможно, перед нами муж­ской антипод женщины-быка со стелы кургана № 1—3 у села Усатово (рис.13).

Ниже сложенных на груди рук божества изображена фигурка хвостатого человека, следующего на четверень­ках за парой собак. Собаки, вероятно, преследуют черепаху, изображенную над поясом божества. Сцена напо­минает зодиакальную композицию на первом Велико-Александровском кромлехе (рис.12).

Рядом с предыдущим, но на левой стороне изваяния, видно второе хвостатое человекоподобное существо, оплодотворяющее женщину. Ниже изображено рогатое животное — бык или корова, а на передней стороне — пара коней.

Помимо скотоводческо-охотничьей тематики и сцен воспроизводства жизни, отчетливо выражены атрибуты власти. Под левой рукой божественного старца изобра­жен лук, ниже правой — булава и кинжал, а у пояса — топор, мотыга и молот. Сзади ниже пояса представлены орудия металлургического производства.

К тематике земледелия можно отнести растительные узоры на тыльной стороне и боках изваяния. Весьма по­казательно "древо жизни", подчеркивающее хребет, реб­ра и таз идола. 12 "корней" в области таза — это, оче­видно, месяцы года; 28 "ветвей", — знакомый нам усредненный лунный месяц ((27+29)/2 лопатках изображены знаки Луны и Солнца (см. рисунок на обложке).

Следует еще отметить расположенные под корнями древа ступни. В отличие от Скворцовского кургана-сто­пы они лишены особой символики и подчеркивают ко­ленопреклонность идола.

В оформлении Керносовского идола сконцентрирова­ны представления, которые отражены также на других стелах и гробницах из курганов III тысячелетия до на­шей эры. Но здесь отсутствует известный мотив проти­воборства двух героев или божеств. Не этот ли мотив преломился в обычае сопровождения погребаемого чело­веческой жертвой? Не становился ли жертвой побежден­ный в ритуальном поединке? Такие поединки, как, впро­чем, и человеческие жертвоприношения на могилах вож­дей, существовали и в языческом средневековье, были кульминацией поминальных тризн.

Космический мир или "небесный миропорядок" стро­ителей "степных пирамид" запечатлен не только в убран­стве могил и оформлении различных конструкций, в изо­бражениях на гробницах и идолах, в украшении посуды и в амулетах, но и на сводах пещер. Их пока известно только две.

Древнейшую из этих пещер, "Грот быка" Каменной Могилы, мы уже не раз вспоминали. Настало время ее посетить.

На этот раз не пойдем в северную галерею с ее об­рывистым тупиком, а пройдем по наиболее пологому южному склону.

Поднимаясь на вершину холма, похожего на высу­нувшуюся из-под земли и обращенную на север голову гигантского быка, мы непременно остановимся возле плит со знаками "солнечного божества, которое путе­шествует по лабиринтам мироздания". Так определил В. Н. Даниленко изображения десятков ступней среди множества хаотически нанесенных на камни лунок и черт... Тут же видны мастерски изображенные кони: не­которые из них влекут странные колесницы с двумя раз­новеликими "колесами" (рис.28), похожими на пары рассмотренных выше воронок: для поднятия жертвы и опускания небесных даров.

Не отразились ли на этих плитах Каменной Могилы представления, которые прослежены нами в кургане Чауш? (рис.26).

Предположение подтверждается, когда мы видим у входа в "Грот быка" сцену жертвоприношения человека и лошади (рис.23). Их опрокинутые фигурки помещены у ног сидящего человекоподобного идола. Перед идо­лом — целая рощица "елочек". Вплоть до деталей напо­минают они ту часть календарной росписи гробницы 3 из Высокой Могилы, где представлен период летнего солнцестояния... Так обнаруживается связь между таки­ми, казалось бы, разными и удаленными друг от друга памятниками, как Каменная и Высокая Могилы, курган Чауш. Расположенные между Молочной, Днепром и Ду­наем, они отражают прочность связей степных племен середины III тысячелетия до нашей эры.

Преодолев врожденный страх пред всяческими под­земельями, ложимся на мокрые камни Могилы и про­тискиваемся в щель "Грота быка". Луч фонарика вы­свечивает темно-бурые стены, неровные, похожие на буг­ристую кожу. Песчаник лоснится от копоти горевших здесь некогда факелов, от прикосновений сотен побы­вавших здесь в разное время людей... Но вот электриче­ский луч упирается в тупик, перед которым из песчаного пола выступает скала. Пещерка становится немного про­сторней, в ней уже можно сидеть. Мы так и делаем, освещаем над собой потолок и видим множество изобра­жений. Большинство из них едва различимы под копо-тыо и более поздними фигурками, образующими три композиции.

Наименее выразительная, но самая важная располо­жена в центре. Жрец с воздетыми к небу руками как бы парит над поверженным волком, олицетворением зла. "Пракосмонавтская" сущность жреца подчеркнута пе­рьеобразным оформлением нижнего края одежд, клюво­образной моделировкой лица, а также изображением птицеобразного знака у ног.

Пред колдуном расположен объект его заклинаний: два быка и две коровы. Они образуют неправильный крест, напоминающий птицу у ног колдуна. Такая ком­позиция отвечает символу четырех сторон света и вре­мен года, широко распространенному в первобытных культурах и дошедшему до нашего времени.

На месте третьей композиции зияет дыра. Кусок сво­да с главным персонажем "Грота быка" вывалился (вследствие землетрясения?) и перевезен теперь в Киев, в Институт археологии Академии наук Украины. Так что глядя на сохранившуюся часть композиции, надо вспо­минать ее полное изображение (рис.24).

Здесь тоже представлено четыре копытных живот­ных — вероятно, быки и коровы различного возраста. Шествие возглавляет бык, раза в четыре превосходя­щий размерами другие фигуры. Возможно, он не слу­чайно похож на слона: изобразивший его человек мог видеть слонов в Египте или же в Индии, а вероятнее все­го, узнал о них от более сведущих людей. Во всяком случае хоботообразное оформление морды и уподоблен­ные бивням рога вполне соответствуют деталям изобра­жения быка на первом кромлехе Велико-Александров­ского кургана. Оба они приближаются к ближневосточ­ным канонам.

Сопоставляя последнюю композицию с изображени­ем колдуна, мы начинаем понимать общий смысл оформ­ления свода "Грота быка". Победив земное зло (вол­ка) и воспарив на высшее небо зодиакальных созвездий, жрец переводит годовой цикл из статичного (ком­позиция II) в динамичное положение (композиция III). Святилище, таким образом, предназначалось для ново­годнего ритуала: отсюда жрецы "выпускали" весеннего быка — Тельца, который увлекал за собой три других времени года. Ритуал носил экстазный (шаманский) ха­рактер: помимо копоти и охры, изображения хранят сле­ды многочисленных ударов кинжалами, топорами или булавами. А на выступающей с пола скале выбито не­сколько лунок для каких-то небольших возлияний, опло­дотворявших, вероятно, Мать-Землю.

Разгадав главную тайну "Грота быка", мы сумеем разобраться и в хитросплетениях рисунков, нанесенных позже, которые украшают карнизы и тупиковую стену пещеры. Здесь есть 7 треугольников — месяцев весен­не-летнего полугодия. Есть знакомые нам по I кромлеху Велико-Александровского кургана собаки и вепри, а так­же две лошади; одна из них, словно с перебитым хреб­том, — наверное, жертвенная. Есть и Х-образный знак, "решетки" и "елочки", будто перенесенные сюда из се­верной галереи Могилы, оканчивающейся под "Гротом быка". Мы уже знаем, что сочетание последних трех символов означает взаимосвязь Хаоса с Космосом. Здесь же изображено главное средство преобразования первого во второе: слоноподобный бык (бык с хоботом), впряженный в плуг.

Тайна разгадана! Мы выбираемся из "Грота" нару­жу... Снова видим сцену жертвоприношения лошади и человека (рис.23). И вдруг понимаем — обязаны это понять! — что знание не равно пониманию, что между рассудком и чувствами лежит пропасть, не меньшая, чем между прошлым и будущим. Так разгадана ль тайна?

Молчит Могила, молчит долина Молочной. Даже солнце словно старается уйти от ответа на вечный во­прос — скрывается за грядой низких туч. Тихо-тихо, только жаворонок выводит свою песню...

Не станем засиживаться у "Грота быка". Мы взяли от него все, что смогли. Нужно отправиться за новыми знаниями и новыми впечатлениями, в надежде на то, что рост их количества породит новое качество, мы научим­ся если не чувствовать, то хотя бы понимать мировоспри­ятие таинственных пращуров.

...Как-нибудь, возможно, окажемся мы в окрестно­стях села Стыла Старобешевского района Донецкой об­ласти. Здесь, у подножия скал между речками Сухая и Мокрая Волноваха, находится "Докучаевская пещера", промытая в известняковых породах некогда многовод­ной рекой. Руководствуясь сообщением А. И. Привало­ва, мы разыщем маленький лаз и опустимся в полость 4,5 X 3,2 X 1,4 метра, размеры которой примерно соот­ветствуют "Гроту быка". Однако дальше заметен обвал.

Присмотревшись к своду, мы увидим под беловатым налетом 7 нанесенных красной охрой рисунков. Центр занят крестообразным знаком сторон света, времен го­да, потустороннего Солнца. От входа в пещеру до зава­ла в противоположном конце, с юга на север, размеще­ны изображения косули (?), плывущей птицы с подня­тым крылом, черепахи (?), а также быка (?). "Потусто­роннее солнце" помещено между первой и второй пара­ми изображений, которые символизировали, очевидно, времена года: зиму, весну, лето и осень... Восточней и за­падней "потустороннего солнца" изображены женская и мужская фигуры.

Кто они, эти божества странного подземно-небесного мира? Что скрывает перекрытая обвалом, уходящая в недра пещера?.. Нет пока ответа. Но ясно уже сходство "Докучаевской пещеры" с "Гротом быка". Оно выра­жается в обращении обоих святилищ к небесам, в почи­тании годового цикла, который олицетворяют 4 суще­ства и которым правят человекоподобные боги или жрецы.

Покидая пещерные святилища строителей "степных пирамид", мы уносим с собой тревожное ощущение опрокинутости мироздания, совмещенности небесного и потустороннего (подземного) миров. Постараемся сохра­нить это ощущение до последних страниц нашей книги. Оно поможет понять, что путь в Космос способны пре­одолеть не только ракеты или НЛО ("неопознанные ле­тающие объекты" пришельцев), что были и есть иные врата...

К концу I части, надеюсь, цель "космических стран­ствий" стала понятней: соплеменники отправляли по­сланцев за весной-летом, приобщая их при этом к ведающим календарем небесам. Для достижения такой цели древние мудрецы предельно напрягали свой интел­лект: в постижении движения небесных светил и в сня­тии противоречий между летом и зимой, жизнью и смер­тью. Эта, и никакая иная энергия двигала прообразы космических кораблей: лодки, повозки, гробницы. Люди строили святилища и обсерватории, изображали кален­дари и символы небесных светил, укладывали в тесных могилах покойников и жертвовали собой во имя сопле­менников. Пракосмонавтами становились и живые, и мертвые. Последние — чаще. Мертвым доверялось про­должение деяний там, где живой не выдерживал: на устремленных в небо кострах, в леденящем покое со­причастности бесконечной и вечной Вселенной.

Святилища первобытного прошлого служили одним из инструментов общественных связей и способов сня­тия противоречий. В этом они были подобны последую­щим храмам и мемориалам. С той лишь существенной разницей, что роль святилищ многостороннее и выше. Они были центрами культов и сходок, советов и празд­неств, ритуалов и знаний... словом, олицетворяли жизне­способность общин. Понятно, что "космические странни­ки" оказывались непременно связанными с такими вот "стартовыми площадками", будь то изображения Наски, кромлех Стоунхенджа или курганы Причерноморья...

На примерах "степных пирамид" мы увидели стрем­ления первобытных людей постичь мироздание. Начало курганному обряду положило моделирование привычных для приречных охотников-собирателей, а затем скотово­дов-земледельцев представлений о праострове, праяйце и т. п. Но по мере развития хозяйства, освоения степи и развития календарного дела мифологические образы все усложнялись, и курганная обрядность достигла мо­делирования небесных светил и даже космической сути Вселенной: вспомним Солнце — Млечный Путь — Луну верхней досыпки Высокой Могилы или кургана № 6 у Большой Белозерки (рис.11).

И все же... все же к небу, не за пределы Земли на­правляли свои усилия пракосмонавты!

Но чтобы понять это, надо вновь окунуться в чисти­лище фактов, пройти еще круг...

Часть II. Мифы с берегов Днепра и Инда

Мы хотим призывать невраждебные Небо и Землю.

О боги, дайте нам богатство, состоящее из героев!

                                                                     Ригведа

Во II части книги нам предстоит приобщаться уже не столько к археологическим, сколько к языковедче­ским фактам. Ознакомившись ранее с формами, мы по­грузимся теперь в содержание "степных пирамид", что­бы в заключительной части попытаться проникнуть в их суть. И там нам станет помогать уже не языкознание, а философия.

ДРЕВНЕЙШАЯ КАЛЕНДАРНАЯ СЛУЖБА ЕВРАЗИИ

Мы говорили о календарных и обсерваторных эле­ментах курганного обряда, открытых в конце 70-х — начале 80-х годов. В английском Стоунхендже и перу­анской Наске подобные открытия сделаны раньше (в Англии еще в XVIII веке!), а в некоторых регионах эта проблема покамест не поднималась. Однако можно с уверенностью полагать, что все монументальные со­оружения древности так или иначе использовались для календарных наблюдений и ритуальной "отправки на небо" посланцев Земли.

Но тогда какой же след в земной цивилизации оста­вили такие обычаи? Только ли в постройках и захоро­нениях отразились они?

В свете новейших археологических открытий предыс­тория курганов, как одного из видов монументальны сооружений с календарно-обсерваторными элементами, выглядит так.

Древнейшие, еще VII тысячелетия до нашей эры, свя­тилища с достаточно выразительной астральной симво­ликой обнаружены в Малой Азии. Они представляли

собой помещения с нишами, в которых располагали изо­бражения Небесной Роженицы и других человекоподоб­ных существ, а ниже — кратные календарным числам количества бычьих и бараньих черепов; на стенах крас­ной и черной красками изображали всевозможные ри­туально-магические сцены. Южную стену помещения оставляли белою, подобно экрану. Делали это, по-види­мому, для наблюдений за игрой светотени в момент кульминации небесных светил. Чтобы следить за ними, над стеной в потолке оставлялся люк. Дверь располага­лась на северной или западной стороне.

Малая Азия тех далеких времен была западной око­нечностью так называемого полумесяца плодородных земель. Отсюда часть древнейших земледельческо-ско­товодческих племен переселилась на Балканский полу­остров и начала освоение обширных просторов Европы, где жили тогда охотники и собиратели. Ученые-языкове­ды убеждены, что в процессе этого расселения, налажи­вания связей между местными и пришлыми племенами сложилась так называемая индоевропейская языковая общность. Ее носители распространились затем от Се­верной Месопотамии до Скандинавии, от Альбиона до Инда и стали родоначальниками многих современных народов Евразии. Однако сложный вопрос о прародине индоевропейской общности до сих пор не решен.

С начала XIX века не осталось, пожалуй, ни одной географической зоны на всей вышеуказанной террито­рии, куда бы ученые не помещали древнейшие племена "индоевропейцев". В настоящее время противоборствуют точки зрения о Восточно-Европейской прародине, насе­ленной племенами ямной культуры (Г. Чайлд, М. Гим­бутас), о Малоазийской (Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Ива­нов) и Балканско-Карпатской прародинах (И. М. Дья­конов), о Центрально-Европейской прародине, населен­ной племенами лендельской культуры и культуры ворон­ковидных кубков (В. А. Сафронов)...

Не менее сложны вопросы о взаимоотношениях пришлых и местных племен, о самом формировании язы­ковых общностей и их составе. Ясно, однако, что эстети­ческие процессы были подчинены экологическим обсто­ятельствам и постепенной смене присваивающего хозяй­ства (охота и рыболовство, собирательство) хозяйством производящим (скотоводство, земледелие), что взаимо­отношения различных племен и народностей носили пре­имущественно мирный характер. Что побуждало южных земледельцев и скотоводов двигаться все дальше на се­вер? Влага, прежде всего! А затем уже поиск особо пло­дородных земель и возрастающая плотность населения. Климат был несколько суше и теплее современного. Но дело не только в нем.. На юге приходилось строить весьма трудоемкие оросительные системы и жить под постоянной угрозой истощения почв. Севернее Балкан эти проблемы отпали. Зато появилась необходимость вни­мательно следить за календарем, дабы избирать опти­мальные сроки посевов и жатв, выгула скота и подготов­ки его к зиме... Вот почему древнейшие обсерватории появились вдоль северной границы древнейшего произ­водящего хозяйства.

Случилось это на рубеже V—IV тысячелетий до на­шей эры, в верховьях Эльбы, Одера, Вислы в недрах так называемой лендельской археологической культуры.

Первые обсерватории представляли собой системы столбовых визиров, которые окружали кольцевыми рва­ми и валами, разомкнутыми на севере, юге, западе, во­стоке или в промежуточных направлениях света. Их об­щая конфигурация напоминала планировку поселений, улицы которых в сочетании с ориентирами на местности тоже могли служить для календарных наблюдений за восходом, закатом и кульминациями небесных светил. Обсерватории выносили на возвышенные, удобные для обзора места, тогда как поселения располагали в низи­нах, поближе к воде. Гигантские и все более трудоем­кие сооружения были, с современной точки зрения, не­производительным излишеством. Но они составили лишь малую часть площади поселений древнейших земледель­цев Европы, достигавших 450 гектаров! (Для сравне­ния: площадь городищ Месопотамии того же времени составляла около 15 гектаров; примерно таких же раз­меров достигали и наибольшие обсерватории.) Обсерва­тории были для древних людей не только наблюдатель­ными пунктами, но и подобием неких "протоков", по ко­торым нисходили на Землю небесные блага: свет, тепло, дожди, здоровье, достаток... Впоследствии, как мы отме­чали, такими "протоками" стали воронки курганов.

Распространяясь на запад, строители древнейших обсерваторий достигли берегов Ла-Манша и Па-де-Ка­ле. Здесь они встретились с теми выходцами из Малой Азии и Балкан, которые в VII—IV тысячелетиях до нашей эры расселились в узких долинах и на островах северного побережья Средиземного моря, а затем начали осваивать низменность между Пиренеями и Сканди­навией. Этому населению было присуще не древесноземляное, а каменное строительство. Вот почему рвы и столбы раннего Стоунхенджа сменились грандиозными блоками из песчаника и вулканических пород.

Влияние лендельской культуры прослеживается и в Восточной Европе, в среде раннеземледельческой куль­туры Триполья IV тысячелетия до нашей эры. Аэрофо­тоснимки окрестностей ее поселений показали наличие кольцевых сооружений, а раскопки одного из них у села Казаровичи неподалеку от Киева — подобие древней­шим обсерваториям (рис.10).

Рис.10. Обсерватории и предметы с календарной символикой из Среднего Поднепровья, Кавказа, Центральной Европы.

Другое направление влияний древнейших земледель­ческо-скотоводческих культур на культуры Восточной Европы шло из Малой Азии и Северной Месопотамии через Кавказ. Оно начало сказываться еще в VII— V веках до нашей эры, когда в окрестностях Каменной Могилы возникло поселение скотоводов, разводивших быков и других домашних животных. Трудно сказать, когда появились на Кавказе первые обсерватории кален­дарного назначения. Но то, что в начале III тысячеле­тия до нашей эры на холме Мецамор в Араратской долине уже существовала развитая обсерватория зо­диакального типа — признанный факт. Судя по приле­гающим остаткам поселения и могильнику, она была создана потомками племен куро-араксской культуры, истоки которой уходят на Ближний Восток VII—V ты­сячелетий до нашей эры.

В настоящее время ясно, что степные курганы Во­сточной Европы возникли не без влияния трипольской и куро-араксской культур. Два погребения той и дру­гой были окружены I кромлехом Велико-Александров­ского кургана (рис.12), сооруженного в междуречье Ингульца и Днепра, неподалеку от Высокой Могилы. Особенности последовавших затем календарей и обсер­ваторий в этих курганах заставляют считать, что корни их традиций уходят в культуры малоазийского и балкан­ского происхождения.

Установлено, что древнейшие носители ямной, кеми-обинской, старосельской культур пользовались, соот­ветственно, солнечным, лунным, зодиакальным календа­рями. Затем, в процессе сосуществования этих культур присущие им календарные системы смешались. Различия календарей вытекали из того, какие светила брали за основу наблюдений. Уже охотники на мамонтов и северных оленей вели месячные и годовые наблюдения за движением Солнца, Луны и созвездий.

Природная среда, хозяйственный уклад, оседлость или подвижность племен заставляли сосредоточивать наблюдения в одном-двух направлениях. Так, для расче­тов лунного календаря требуются многолетние стацио­нарные фиксации направлений ее восходов и закатов, соотношений их с фазами, а также затмениями. Для со­ставления солнечного календаря это все упрощается. В горных же местностях да еще при подвижном образе жизни удобней всего пользоваться звездным календа­рем, поскольку можно отказаться от слежения за точка­ми восходов и закатов, часто скрываемых рельефом местности и облаками...

На примерах Стоунхенджа I—II и II—III, а также IV—VI и VIII—IX слоев Высокой Могилы отчетливо прослеживается, что около середины III тысячелетия до нашей эры произошло повсеместное вытеснение лунно­го календаря солнечным, что диктовалось, наверное, не­которым похолоданием и увеличением облачности, а также усилением миграций племен и народностей Ев­разии.

Взаимосвязи разноэтничных племен индоевропей­ской языковой общности, распространение присущих им элементов культуры и, в частности, мифотворчества и календарей прослеживается не только по археологиче­ским, но также по языковедческим данным. Такие дан­ные выразительней всего, пожалуй, представлены в куль­те древнегреческого Аполлона.

Аполлон имел самое непосредственное отношение к зачаткам астрономии и к календарному делу. Этого бо­га, который, по словам одного из его жрецов, "особенно возлюбил истину", обычно связывают с Солнцем. Но правильнее считать его божеством солнечного зодиа­ка, а конкретно — представителем основного созвездия: Тельца, а затем Овна.

В классической Греции полузабытый знак Овна был начертан над входом в Дельфийский храм, где распола­галось главное святилище Аполлона. Сам бог изобра­жался иногда в виде барана. Он же был вдохновителем путешествия аргонавтов за золотым руном — шкурой священного овна, принесенного в жертву Зевсу на бере­гах легендарной, Колхиды (кавказское побережье Чер­ного моря, южнее города Сухуми).

Аполлон был также большим путешественником. С наступлением осени его колесница в лебединой упряжке покидала храмы на острове Делос и в Дель­фах и уносилась до весны в страны гиперборейцев ("жи­телей севера"). Это вариант того же мифологического сюжета, который изображен на плитах Велико-Алек­сандровского кромлеха: главное зодиакальное созвездие на полгода скрывается за горизонт. Странствующий Аполлон особенно возлюбил "сферический храм" остро­ва Гипербореи (очевидно, кромлех-обсерваторию Сто­унхендж), о чем в I веке до нашей эры рассказал Дио­дор Сицилийский со слов более древних историков. Сле­ды Аполлона проявляются и в противоположном конце северной окраины раннего земледелия — в Среднем Поднепровье. Достаточно сопоставить с упряжкой бога-странника лебединую стаю, изображенную под культо­вым зольником недалеко от Полтавы.

С арийским Парджаньей и родственным ему славян­ским (но также литовским, афганским и др.) Перуном связано древнейшее имя Аполлона — Пайон. В истори­ческие времена этими именами обозначались боги войны и грозы, но в доисторические (дописьменные) време­на — мифические быкообразные божества весенне-лет­них дождей. За последними проступает Телец и его главные звезды Плеяды, которым был привержен и Аполлон. Имя это не подлинное, а сакральное, скрыва­ющее от непосвященных священную сущность. Нечто вроде славянского Волоха ("волосатого") или Велеса ("лугового", от индоевропейского вель — "луг"), за ко­торым скрывался Телец. Аполлон буквально означает "немножественный", то есть "господствующий" или "единый". При этом, вероятно, подразумевалось глав­ное созвездие зодиака: после 1720 года до нашей эры Овен, а до этого Телец. Возможно, что такая смена и по­родила сакральное имя, а предшествующее Пайон по­степенно забылось.

Забылось и значение имени Артемиды — сестры Аполлона. Но в его звучании все-таки слышатся отзвуки "медведицы" — арктоса греков, аракуды славян. Да и праздник пробуждения медведей, посвященный как раз Артемиде, назывался у этих народов одинаково: комое­дия и комоедица (отсюда, кстати, происходит "коме­дия" греков и "медвежьи потехи" славян). Но посколь­ку Артемида, как и брат ее, связана не с берлогами, а все-таки с небом, можно предполагать ее отношение к созвездиям Большой и Малой Медведиц и к Полярной звезде.

Принадлежность же их родителей — Зевса и Ла­ты — к небу и звездам вполне очевидна. Греческий Зевс (Дзеус, Дифос в родительном падеже) — прямая родня галльскому Дису и славянскому Диву ("диво" и "день"); их имена образованы от индоевропейского Дьяуса — "небо". Лата считалась уроженкой кельтской Гиперборси, то есть окрестностей Стоунхенджа, но она же — ближайшая родственница восточнославянской Ла­ды. Некоторые ученые полагают, что древнейшая фор­ма этого имени — Рато, "круг". Оно тесно связано с го­довым коловращением Вселенной или же с Зодиаком. Иными словами Лата соответствует Зодиаку.

Таким образом, Аполлон — главное созвездие (Те­лец, затем Овен) Зодиака, сын Зодиака и Неба, брат Полярной звезды как оси мироздания. Вот что скрывает­ся за мифологическим образом покровителя наук и ис­кусств!..

Космические странствия Аполлона имеют, как мож­но понять из приведенных выше данных, вполне реаль­ные корни. Иначе не объяснишь его воистину всемир­ную родословную. А корни эти — в истории распростра­нения производящего хозяйства и связанного с ним календарного дела. Оказывается, расселившиеся потомки индоевропейской языковой общности хранили мифоло­гическую память о своем родстве и поддерживали меж­ду собой постоянные связи!

Сохранились полулегендарные, но все-таки достаточ­но достоверные сведения о гипербореях, не только посе­щавших, но даже остававшихся при Делосском храме Аполлона и Артемиды; кроме того, к алтарям этих бо­жеств регулярно передавались от народа к народу жерт­венные дары, завернутые в пшеничную солому. С дру­гой стороны, древнейшие историки сообщают о греках, посетивших сферический храм Гипербореи.

Были и отдельные подвижники — одержимые Фебом ("Чистым", один из эпитетов Аполлона), как их назы­вали. Большой известностью пользовались гиперборей­цы Абарис и Абарид, выходцы с Алтая (!) и из Велико­британии. Последний прославился тем, что "возобновил дружбу своего народа с делосцами". Первый же "стран­ствовал по всей земле со стрелой в руке и при этом ни­чем не питался". Он был, очевидно, шаманом; стрела же считалась символом Аполлона и могла служить в ка­честве простейшего астрономического прибора.

Об одном таком странствующем астрономе, впрочем не ведая его назначения, рассказал "отец истории" Ге­родот.

В Греции VII века до нашей эры жил поэт Арнстей, который оказался вдруг "одержим Фебом". Инсцениро­вав свою гибель, он на семь лет исчез из дому и побы­вал даже у предгорий Алтая. После возвращения и кратковременного пребывания на родине странник исчез вторично и уже навсегда... Но спустя 240 лет в Мета­понтии, городке на берегу Тарантийского залива в Ита­лии, объявился некто, называвшийся тем же поэтом. Он представился и оборотнем — вороном Аполлона, при­нявшим человеческий облик. Лже-Аристей повелел жи­телям от имени своего божества-покровителя воздвиг­нуть ему алтарь, а себя увековечить статуей, ибо Апол­лон, обозрев всю Италию, не нашел для них лучшего места. После внезапного исчезновения новоявленного Аристея обескураженные метапонтийцы отправили деле­гацию в Дельфы спросить бога, как же им быть. Оракул велел "повиноваться призраку, так как это-де послужит им ко благу"...

В чем же дело? Наверное, в том, что Дельфы и Мета­понтий стоят примерно на одной широте, а "призрак" должен был запечатлеть этот факт, который можно по­нять только с помощью астрономических наблюдений. Обращает внимание и существование более чем двухве­ковой традиции "странствий". Не с целью ли создания координатной сети, которая действительно появилась (не с неба же, право!) в географических описаниях гре­ков и римлян к концу I тысячелетия до нашей эры?

Итак, пред нами прошло несколько разновидностей космических странников, засвидетельствованных древ­ними греками. Среди последних выступают культовые делегации и одиночки: путешественники, шаман, оборо­тень и даже "воскресший" покойник. Этот список будет неполон и недостаточно ясен в двух последних своих представителях, если мы не коснемся отмеченного Б. А. Рыбаковым феномена: "гиперборейцы посылали двух девушек (на Делос) как жертвы Артемиде", причем эти жертвы возглавляли делегации.

Представим-ка странников, обрекших себя на закла­ние в чужой стране, у алтаря иноплеменного бога... А представив, поймем силу тех исторических и человеческих связей, которые существовали между племенами задолго до образования государств с их жрецами и ра­бовладельцами, стражниками и палачами...

Здесь, не пройдя еще чистилища фактов, мы не смо­жем постичь логику поступков и духовные высоты "кос­мических странников". Но примем к сведению, что само­отверженность порождена не Христом, не сегодня и не в преддверии светлого завтра. Она занимает священное место в мировой культуре вот уже несколько тысяче­летий.

Мифические странствия Аполлона и подлинные маршруты жрецов этого солнечно-зодиакального бо­жества охватили огромную территорию: от Малой Азии до берегов Балтики, от Великобритании до Ал­тая и даже до Индии! Это соответствовало ареалу рас­пространения в V—I тысячелетиях до нашей эры носи­телей, а затем потомков индоевропейской языковой общности.

Между серединами IV и III тысячелетий до нашей эры, когда восточной ее границей оставался Алтай, эта не совсем еще понятая учеными общность распа­лась на более мелкие. Одной из самых, а пожалуй, и самой загадочной из них является индоиранская или арийская общность. В нее входили носители древнеин­дийского (ипдоарийского), иранского, индийского, ми­таннийского языков. Последний — древнейший из досто­верно известных исследователям. Памятники его пись­менности восходят к XVIII веку до нашей эры и свидетельствуют о том, что индоиранская общность успела уже распасться к этому времени на индийскую и иранскую ветви. А далее, в глубь веков, ведет зыбкий путь реконструкций.

ИНД — "РЕКА" — ДНЕПР

С вещественными памятниками "степных пирамид" мы уже познакомились. Но есть еще памятники языко­вые: древние названия местностей, рек и т. д. Они пере­давались от народа к народу, переходили из эпохи в эпоху, более или менее искажались, заменялись дру­гими. Часть былых, изначальных названий и доныне существует на картах и в справочниках, часть — в за­писях средневековых и античных времен. Всеми ими занимается лингвистика — "наука о языке". Подобно археологам, лингвисты "раскапывают" слои ушедших зремен, восстанавливают былое — но не по обломкам статуй или сосудов, а по словам и стоящим за ними по­нятиям.

Начнем с того, как удалось установить, что Днепр во времена "степных пирамид" именовался Индом (или, в ином произношении, Синдом) и что берега его населяли легендарные арии (или, по более принятой ныне терминологии, индоиранцы).

Исследование началось в середине XVIII века, ког­да М. В. Ломоносов и другие крупнейшие ученые стали различать "языки сродственные, как русский, греческий, латинский и немецкий" и предположили их происхождение от общего праязыка. Петербургская Академия наук предприняла первое издание сравни­тельного словаря всех языков мира.

В начале XIX века подобный, но гораздо более об­стоятельный словарь был издан в Берлине, и с этого времени инициатива исследования "индоевропейской языковой общности" надолго перешла к западноевро­пейским ученым. Этому во многом содействовало их бо­лее тесное общение с Индией, древний книжный язык которой, санскрит ("искусственно созданный"), обна­ружил удивительное сходство с первобытными европей­скими языками. Санскрит, как выяснилось, был создан пришедшими откуда-то с запада племенами; сами себя они называли ариями.

Позже письменные упоминания об ариях обнару­жились также на территории Ирана, само название ко­торого произошло от Ариан — "Арийская страна". Та­ким образом, специалисты стали именовать ариев индо­иранцами. К этой языковой общности первоначально были отнесены предки германцев, англичан и францу­зов, славян и литовцев, итальянцев и греков и, конечно же, иранцев и индусов. Индоиранская языковая общ­ность стала считаться частью распавшейся индоевро­пейской, которую вначале нарекли "индогерманской".

Немецкая археологическая школа так называемых культурных кругов, расходившихся будто бы из не­скольких центров, придала условному языковедческому термину буквальный смысл. "Германо-арии" сформиро­вались, мол, на севере Германии и Скандинавии, а уж оттуда расселились на Восток, включая долину Инда. В качестве вещественных следов продвижения указы­вались курганы, каменные ладьевидные топоры, оттиски шнура на посуде, особенно в виде свастик и составленных из них композиций... Эта теория впоследствии бы­ла взята на вооружение идеологами "третьего рейха" и стала составной частью фашизма. Имя исторических ариев оказалось использованным в грязных полити­ческих целях...

Наряду с попыткой решить проблему прародины ариев путем сопоставления времен появления их в край­них пределах огромного языкового родства в начале XIX века наметился путь поиска их предков. Заслугой немецкого географа К. Ритера стало установление свя­зи между индусами и синдами (индами), которых знали древние греки в низовьях Кубани. Исследователь пред­положил, что это остатки одного из пяти арийских пле­мен, ушедших из Причерноморья в Индию. В пользу такого предположения свидетельствовало тождество наименований: Инд, давший название стране, означает по-арийски "река", а синды (инды) — "приречные". К тому же один из древнегреческих авторов недвусмыс­ленно пояснил: "синды — индийское племя".

Прошло более столетия, выводы К. Ритера оказа­лись забыты. Но в 1943 году, когда самозваные "потом­ки нордических ариев" тщетно пытались покорить Кавказ и "выйти на путь в Индию", в Англии было об­народовано исследование австрийского ученого П. Кречмера под красноречивым названием "Индийцы на Ку­бани". Не зная о работе предшественника, но основы­ваясь на тех же источниках, ученый пришел к подоб­ным выводам. А кроме того, он установил, что арии (аррихи, "горные арии") еще долгое время обитали в Крыму.

Послевоенное оживление интереса к проблеме исто­рических ариев и связанных с ними вопросов началось с середины 50-х годов. Археолог В. Н. Данилепко ус­тановил, что древнейшие из приписываемых индоевро­пейцам следов — курганы и шнуровая орнаментация посуды — появились сначала в Нижнем Поднепровье; сюда же поместил последующую индоиранскую общность болгарский языковед В. Георгиев. Стало ак­сиомой, что арии — как скифы или половцы более позд­него времени — были не особым народом, а лишь по­движным и непрочным союзом разноэтничных племен.

С середины 70-х годов систематически выходят рабо­ты О. Н. Трубачева по индоарике Северного Причерно­морья: "О синдах и их языке", "Лингвистическая пери­ферия древнейшего славянства. Индоарийцы в Северном Причерноморье" и другие. В них развиваются выводы предшествующих исследователей о северопри­черноморской прародине ариев и их частичном пересе­лении в Индию. О. И. Трубачев проанализировал все сохранившиеся письменные источники и установил, что первоначальной территорией обитания прикубанских синдов-индов было Нижнее Поднепровье, где древние греки еще застали данд-ариев ("камышовых ариев"). Название Днепр ("река") оставлено ираноязычными скифами. Оно означает буквальный перевод древнего Инда или Синда.

Переселенцы несли с собой не только привычный уклад, но и наименование местностей. Так, Синд и Куб­ха ("река" и "приток") с низовьев нынешних Днепра и Южного Буга перекочевали сначала на Дон (Синду) и Кубань, а затем стали Индом и Кабулом в Северо-Западной Индии; река Кабул осталась и в Афганиста­не — в одной из областей продвижения ариев. Причер­номорская Кубань и индийский Кабул имели еще и вторые названия — Караканда и Хорванд, что в обоих случаях означает "имеющая множество рукавов".

В Причерноморье и в Индии осталось немало сход­ных по звучанию и тождественных по смыслу назва­ний, причем не только отдельных, но и в тех же сосед­ствующих сочетаниях: Синду ("река"), Силис ("соле­ный"), Сокур ("каменистый") и Синдху, Силас, Суккур. Лесистые, изобилующие камышами местности и здесь и там назывались Дандака; древние города Апатура и Опатура были и на Тамани и в Индии; созвучны име­на царей Таксакиса и Палака, Такчака и Палака.

Но самое важное для нас в поиске мифологических соответствий обрядам древнейших курганов — это сход­ство наименований арийских божеств. В Крыму извест­ны упоминания Састра ("божественного свода"), в Приазовье — гор Митры ("мира"), в Нижнем Подне­провье — Магадавы ("великой девы") и Бутуната ("властителя духов"). Эти же божества присутствуют и в индуизме, что, по словам О. Н. Трубачева, "предо­ставляет ценную возможность датировать начало инду­истических верований временем обитания индоариев в Северном Причерноморье".

Сборник гимнов "Ригведа" — древнейшая из священ­ных книг индуизма и основной источник по истории и мировоззрениям ариев. Литература, посвященная толко­ванию и изучению "Ригведы", чрезвычайно обширна.

В Индии она начала накапливаться еще в те времена, когда в Греции только помышляли записать "Илиа­ду" и "Одиссею" Гомера. Первое знакомство европей­ской науки с "Ригведой" относится к началу XIX века.

Сборник включает 1028 гимнов, разделенных на 10 циклов. Некоторые из циклов были созданы полулеген­дарными певцами-сказителями риши и хранились затем их потомками; происхождение других циклов неясно. Большая их часть начинается обращением к Агни — "огню". Ему, без которого невозможно жертвоприноше­ние, посвящен и самый первый гимн. Последующие гимны обращены к отдельным богам и группам божеств. Последний, итоговый гимн, призывает к единству:

Единым (да будет) ваш замысел,

Едиными — ваши сердца!

Единой да будет ваша мысль,

Чтобы было у вас доброе согласие!

Призыв был весьма актуален. "Ригведа" создава­лась в среде родов и племен, находившихся на зыбком рубеже первобытнообщинных отношений и рабовла­дения. Не только строительством курганов-святилищ, но и священными гимнами укреплялось единство. И об­раз Митры стал у индоиранцев одним из наиболее по­читаемых, соединив в себе — как Мир у славян — зна­чения "вселенной", "общины", "гармонии".

Время и место создания "Ригведы", а тем более ее отдельных циклов и гимнов, неизвестно. Считается, что она была упорядочена в середине II тысячелетия до нашей эры, сразу после переселения ариев в Индию, не­ким Вьясой ("тем, кто связал"). Исследователи не со­мневаются, что отдельные части сборника создавались еще на прародине ариев. По текстам гимнов похоже, что это была лесостепь. Однако в те времена она доходила по долинам Днепра, Дона и других рек до морских побе­режий; она же входила в зону сезонных кочевий степных скотоводов. Так, лесостепные янтарь и березу находят даже в причерноморских курганах.

Запечатленные в некоторых гимнах астрономические ситуации, так называемый "ведийский календарь", позволяют отнести зачатки "Ригведы" к 4500—2500 го­дам до нашей эры, ко временам древнейших курганов. Об этом же свидетельствуют и пласты мифологических образов. Позднейший из них создавался, несомненно, в Индии, но древнейший хранит память индоевропейского языкового единства, выделение из которого индоиран­ской (арийской) общности произошло между середи­нами IV и III тысячелетий до нашей эры.

Не ясно и назначение гимнов. Очевидно, однако, что исполнение их приурочивалось к календарным празд­нествам и важнейшим событиям человеческой жизни, со­прягаясь с жертвоприношениями и новогодним "сотво­рение мира", сочетаясь с возжиганиями и возлияниями на каких-то возвышенностях... Все это очень напоми­нает курганный обряд.

Следуя восточной традиции, "Ригведа" долго не за­писывалась и передавалась в родах риши-сказителей изустно. Но при этом, как полагают специалисты, текст сохранялся "с такой исключительной полнотой и подлинностью, для которой в истории человечества нет даже отдаленной аналогии". Варианты отсутствуют: текст "Ригведы" един. Расхождений нет не то что в словах, в интонациях, с которыми в разных областях Индии доныне исполняется "Ригведа" у специально устроенных жертвенников.

Рис.11. Курганы с символикой Вселенной: Луны, Солнца, Млечного Пути и вселенского Змия.

Этих жервенников-алтарей 3, общее их название шрута ("слушать"). Главный имеет круглую, солнцеоб­разную форму и именуются веди ("ведать"), на его ог­не готовят жертвенную пищу. Второй алтарь прямо­угольной формы и располагается восточнее первого, в его огонь бросают часть жертвенной пищи. Третий алтарь дакшин-агни ("южный огонь") располагается южнее предыдущих и имеет вид полумесяца; бросаемая в него жертва предназначается для владыки загроб­ного мира Ямы и предков.

Что напоминает нам шрута? Ну, конечно же, послед­нюю досыпку Высокой Могилы, соединившую ее с со­седним курганом! Соответствует общая ориентация па­мятника, взаиморасположение и конфигурации его трех частей, наличие кострищ, а главное, то, что строителям этой досыпки было, несомненно, известно содержимое предыдущих слоев кургана: иначе они не смогли бы по­вторить их особенности. Такая осведомленность могла быть лишь результатом длительной устной традиции, результатом существования местных преданий, мифов и гимнов... Не были ли это зачатки "Ригведы"?

На первый взгляд предположение представляется невероятным, как, например, повторение ливней при за­хоронении и раскопках "космического странника" в Высокой Могиле. Но все же... Все же смысл ее досыпок не только близок многим мифологическим сюжетам "Ригведы", но и повторяет соподчинение образов: на смену индоевропейским Дьяусу и Притхиви (I—III слои Велико-Александровского кургана и Высокой Могилы) приходят древнейшие индоиранские Адитьи (IV—VI слои Высокой Могилы), в подчинении которых оказы­вается тоже древний, по позже включенный в эту сис­тему Сурья (IV—VI слои Велико-Александровского кургана и VII—VIII слои Высокой Могилы); затем Сурье — "Солнцу" "боги отдают" козлоподобного Пу­тана — Овна (соответственно, VII—XI и IX—X слои) и, наконец, Сурья — "Солнце" соединяется с Сомой — "Лу­ной" и возникает алтарный комплекс шрута (XI слой Высокой Могилы).

ИНДОЕВРОПЕЙСКИЕ БОГИ

Анализируя "Ригведу", исследователи относят к ним Парджаныо, Ушас и Ашвинов, Агни, Триту Аптью и других.

Дьяус ("небо", "день", "свет"), чей образ, помимо Индии, в той или иной мере сохранился в Диве славян, Дисе галлов, Зевсе греков, Ю(питере) римлян, — пред­ставлялся в виде жеребца или чаще быка, оплодотворя­ющего "землю" — Притхиви.

Рис.12. Кромлехи Велико-Александровского кургана.

Соответствия этим божествам — "сотворившим все живое", "осыпающим дарами почитателей" просматри­ваются в ряде археологических памятников Северного Причерноморья: в каменномогильском "Гроте быка",в сложенном из бычьих черепов и костей ног кромлехе у Новоалекссевки, в очертаниях каменных кромлехов и в стелах возле Усатово и др.

Однако сочетания их в виде женских фигурок и ро­гатых креслиц или очажных подставок известны лишь в трипольской и куро-араксской культурах, тесно свя­занных с раннеземледельческими цивилизациями Ближ­него Востока. Показательно, что в курганах подобные сочетания появились вместе с захоронениями двух вы­шеназванных культур, а затем передались контактиро­вавшим с ними культурам.

Такая ситуация отчетливо представлена в I—III слоях Велико-Александровского кургана. В нижнем слое, на одной из плит кромлеха вырезано изображение быка; кости быка находились у "сердца" второго кром­леха, которому была придана форма беременной жен­щины, а перекрывший его слой III имел очертания бычьей головы. Слияние в одном образе женщины и бы­ка представлены в изображениях и подкурганных кон­струкциях последующих культур III—II тысячелетий до нашей эры: в усатовской, ямной, срубной (рис.13, 16, 20). Такие памятники соответствуют известному "Риг­веде" двуполому божеству Дьявапритхиви или просто Дьяве.

Рис.13. Образ Дьявы в курганах Одессщины.

Помимо общих представлений о мироздании, об­разы Матери-Земли и Неба-Отца присутствуют также в тех гимнах "Ригведы", где речь идет о жертвоприно­шениях и погребениях:

Тот смертный, кто ради праведного (жизненного) пути

Почтит вас, о два мира — источники подкрепления, он достигает цели,

Он, как должно, возрождается в потомках.

В подкурганных захоронениях идея сочетания земли и неба прослеживается в устройстве могил, окрашен­ности покойников и в некотором инвентаре.

В могилах символом Земли могла служить травя­нистая подстилка на дне, а символом Неба — плита перекрытия, поскольку арийское слово "асман" означа­ло и "камень" и "небо". Представлениям о "каменном небе", на котором царит Телец, как нельзя лучше со­ответствуют изображения на своде "Грота быка" (рис.24).

Охра, непременно сопутствовавшая погребениям IV — начала II тысячелетия до нашей эры, чаще всего покрывала голову и ступни погребенного: верх и низ человека. Этому есть соответствие в "Гимне Пуруше" — космическому человеку, из головы которого развилось небо, а из стоп — земля. Те же части тела выделялись и в человекоподобных стелах (рис.17).

Парджанья — сын Притхиви и Дьяуса. Подобно по­следнему, он тоже представлялся красным быком. Именно такого быка и изобразили на первом кромлехе Велико-Александровского кургана. Следы красной охры сохранились и на изображениях животных в "Гроте быка" Каменной Могилы.

Мы уже знаем, что Парджанья, быкообразное бо­жество грозы, — родня Перунов многих индоевропейских народов. Широко были распространены и варианты этого имени: Пирва малоазийских хеттов, Пайон (древ­нейший из эпитетов Аполлона) греков, Фиоргин скан­динавских германцев... Изначально это божество, по-ви­димому, воплощалось в Тельце, который порождался Дьяусом — "Небом" и господствовал затем на его фоне. Ясно, что главным назначением обоих божеств было оплодотворение "Земли" — Притхиви теплом и влагой, однако Дьяус больше был связан с солнцем, а Пард­жанья с дождем.

Так и сосуществовали эти божества, как Зевс — Дзе­ус с Аполлоном — Пайоном, как Див с Перуном. Сосу­ществовали они и в курганном обряде.

Особенно показательна каменная конструкция кургана № 1—12 у села Усатово под Одессой (рис.9). Выкладка в центре и кромлех вокруг нее имеют вид двух разных рогатых голов, символизировавших, оче­видно, корову и быка. В пасти "быка" из камней выло­жена полная фигура "теленка", местоположение и ори­ентация которого связаны с периодом зимнего солнце­стояния. Во времена, когда создавался курган, Телец (Парджанья?) исчезал в тот период с ночного небосво­да, но возникал на дневном, на рассвете. Дневное небо (Дьяус) как бы забирало его из потустороннего мира и дарило новогодней земле (Притхиви)...

Эти представления получили дальнейшее развитие в обрядах близлежащих курганов № 1—9 и № 1—3 (рис.9, 13). В первом случае изваяли из камня две головы животных, аналогичные по форме конструкциям кургана № 1-12. Голова "коровы" была уложена на восточном, а "быка" на западном склоне кургана, фик­сируя тем самым ось восхода и заката Солнца в перио­ды весеннего и осеннего равноденствий, высшей и низ­шей кульминаций Тельца. В кургане № 1—3 обнаруже­на стела с изображениями. Центральное женское божество с головой быка сопоставимо с индоевропей­ским образом Дьявапритхиви, или Дьявы, воплощающе­го в одном облике Небо — Землю. Изображение лабриса, или "громового топора" над рогами этого божества отвечает местонахождению и значению "теленка" (Парджаньи) в конструкции кургана № 1—12.

Образ Парджаньи прослеживается в причерномор­ских курганах бронзового века на всем протяжении их существования. В Высокой Могиле он представлен в VII слое символом Тельца — рогатым кругом. Но в сравнении с древнейшими он уже не столь специфичен и сливается с образами позднейших божеств. Подобное слияние отмечают и знатоки "Ригведы".

Ушас, дочь Дьяуса, — соответствует дохурритской Ужхаре, русскому "утро", греческой Эос и латинской Авроре. Исследователи полагают, что она символизиро­вала, прежде всего, утреннюю зарю нового года. Нача­ло же года приурочилось ариями к зимнему солнцестоя­нию или весеннему равноденствию.

Ушас характеризуется в "Ригведе" как "открываю­щая двери крепкого утеса", то есть первозданного хол­ма Валы; ее лучи уподобляются жертвенным столбам. Это находит аналоги в строении и юго-восточной ори­ентации двух первых слоев Высокой Могилы, особенно в каменном закладе, столбе и вратах второго ее по­гребения (рис.6). Сопоставимы, кроме того, цвета зари и охры, которой посыпали умерших. Поэтому, очевид­но, один из мифических персонажен, в которых вопло­щались покойники, именовался Вивасватом ("сияю­щим").

И древнейшие, и последующие за ними подкургап­пые захоронения чаще всего направлены головой на северо-восток, к восходу солнца в дни летнего солнце­стояния. Вероятно, однако, что важнее было направле­ние не темени, а лица погребаемого — и тогда, при преобладающем положении скорченно на левом боку, покойники были обращены все-таки на юго-восток, то есть к рассвету зимнего солнцестояния, к Ушас.

В соответствии с основной идеей курганного об­ряда — воскрешением погребаемых, одним из назначе­ний ведийской Ушас было пробуждение мертвых:

Ушас, обращенная ко всем существам,

Ты стоишь прямо, как знамя бессмертия.

В другом посвященном Ушас гимне риша-сказитель, уподобив себя покойнику, обращается к мертвым:

Вставайте, пришел к нам дух жизни!

Тьма удалилась, приближается свет.

Свободен путь для движения солнца,

Мы пришли туда, где продолжается жизнь.

Ушас содействовала не только пробуждению, но и возрождению покойников. "Заставь нас родиться среди людей, о Всежеланная!" — сказано в том же гимне. Такая роль богини рассвета согласуется с характерным для подкурганных захоронений скорченным, "внутри­утробным" положением мертвых.

Ашвины, сыновья-близнецы Дьяуса, несколько пред­шествуют появлению на небе Ушас, то есть они боже­ства не зари, а рассвета. Мифологически они близки греческим Диоскурам. Значение их имени охватывает широкий круг представлений, связанных с "конями" и "орлами", "небом" и "водами", "камнем" и "древом жизни" или "жертвенным столбом". Это уже не столь­ко вселенский образ, сколько модель мироздания, очер­чивающая структуру Вселенной.

Ашвины исцеляют и воскрешают. То есть, подобно их родной сестре Ушас, также имеют отношение к по­гребальному обряду. Однако они не пробуждают и невозрождают, а как бы выхватывают обреченных — из воды, из земли, из огня. Поэтому они связаны не толь­ко с природными стихиями, но и с. кораблями, коле­сницами, птицами.

Да привезут вас, Ашвины, орлы,

Запряженные в колесницу, быстрые птицы,

Которые, пересекая воды, словно небесные коршуны,

Привозят (вас), а Насатья, к жертвенной пище!

Таким образом, их можно связывать с лодками и по­возками при погребенных, а также с птицеобразными конструкциями курганов у Цнори и Большой Белозер­ки. Эти соответствия охватывают курганный обряд бронзового века на всем его протяжении. На плитах Каменной Могилы есть изображения коней в сочета­нии с непохожими на колеса кругами: не только с че­тырьмя, по и с тремя "спицами" (рис.28). Последние, будучи, очевидно, символами принятого у индоевропей­цев трехчастного года, перекликаются и с "трехместной, трехчастной колесницей" Ашвинов.

Агни ("огонь"), обязательный участник жертвопри­ношений, не связан определенными родственными от­ношениями с другими богами Он родился от небесно­го солнца, от трения деревянных палочек (то есть "от (растений) земли"), от молнии в грозовой туче ("в во­дах") и, соответственно трем уровням мироздания, своим "светом протянулся через землю и через это не­бо — через два мира и через воздушное пространство". Горящий во многих местах, он един. Как ветви дерева объединяет Агни в себе всех богов, ибо всем им до­ставляет он жертвы.

Следы Агни — "Огня" оставлены едва ли не в каж­дом из подкурганных захоронений. Сооружение Высо­кой Могилы началось с возведения насыпи над горя­щим шалашом с погребенным, а закончилось сожже­нием покойника на вершине последней, солнце-подобной досыпки (рис.6, 11). Вообще роль огня в курганном обряде с середины IV до середины II тыся­челетия до нашей эры все возрастала и закончилась распространением обряда сожжения трупов. Интересно, что ближе к лесостепи, где топлива было побольше, этот обряд проявился раньше и шире практиковался. Но и в степях он достигал порой выразительности не­обычайной. Таково, например, трупосожжение на вер­шине кургана № 2 у Большой Белозерки, последняя досыпка которого была оформлена в виде птицы. В Ин­дии такую форму алтарям придают и доныне.

Агни редко выступает героем мифологических сю­жетов. Из них наиболее развит миф об "индийском Прометее", Матаришване. Одно из объяснений его имени — "кусок дерева для добывания огня" древней­шим способом, трением. На этом мифе мы остановимся ниже.

Трита Аптья — "трех (главый) водяной" — древней­ший из распространенных среди индоевропейских на­родов образ громовержца, борющегося со змиевиднымн демонами. Наиболее известны среди них в античное время Зевс или Аполлон, побеждающие Тифона, а в средневековье — поражающий змия Георгий Победо­носец. Считается, что этот сюжет возник при наблюде­нии молний в грозовых тучах. В этом смысле Трита Аптья связан с одним из способов рождения Агни.

Но в отличие от Агни, он устремлен не в небеса, а под землю. Трита защищает от вторжения сил поту­стороннего мира: принимает грехи богов и людей на себя. Главный его подвиг — убийство трехголового дра­кона и освобождение коров — гавас, под которыми в индоиранской мифологии подразумеваются обычно лу­чи солнца или Ушас, новогодней зари. В другом мифе он поразил страшного вепря. Образ Триты во многом близок Парджанье.

В кургановом обряде соответствия Трите проступа­ют прежде всего в кромлехах. Не олицетворен ли он быком-Тельцом и двумя собаками-Псами, преследую­щими Вепря па плитах Велико-Александровского кур­гана? Не исключено, что связанные с Тритой Аптьей сюжеты изображены и на двух плитах Каменной Мо­гилы. В обоих случаях композиции сходны. Сначала представлены треугольник и парящий над ним дракон, составленный из ромбов и треугольников; затем дра­кон изображен расчлененным. Впоследствии подобные композиции встречаются на посуде и в особенности на каменных "громовых" топорах.

В заключение необходимо отметить, что древнейшие, индоевропейские образы "Ригведы" находят близкие соответствия лишь в более ранних курганах Северного Причерноморья. Эти курганы носят следы первых вы­ходцев с Балкан и Кавказа. По мере их слияния воз­никали новые, местные образы, хотя пережитки старых продолжали встречаться.

ИНДОИРАНСКИЕ БОГИ

Индоиранский, или арийский, пласт в "Ригведе" — центральный и наиболее развитый. Входящие в него многочисленные божества подразделяются на два клас­са: асура ("жизненная сила") и дэва ("сияние"). Су­ществуют две точки зрения на происхождение и сущ­ность такого деления.

Одни исследователи исходят из того обстоятельст­ва, что индийская группа арийских племен богами почитала преимущественно дэвов, тогда как асуры считались демонами; в Иране же обстояло наоборот. Отсюда делается вывод о племенных, общественных и даже хозяйственных различиях двух групп ариев.

Более верной представляется другая точка зрения, обоснованная голландским ученым Ф. Б. Я. Кейпером. Он полагает, что асуры не только старше дэвов, но и связаны с представлениями об изначальном хаосе. Та­кая приверженность и обеспечила им место в потусто­роннем мире в качестве демонов, тогда как дэвы, при­соединившиеся к преобразователю вселенной Индре, обрели статус космических, верховных божеств. Основ­ной миф "Ригведы" — победа предводителя дэвов Ин­дры над змием Вритрой и стоящими за ним асурами — приурочивался к новогодним празднествам.

Обновив таким образом Вселенную и утвердив зна­чимость миропорядка, арии до следующего Нового го­да смирялись с неустойчивым равновесием между си­лами космоса и хаоса, между дэвами и асурами. "Асу­ры — не падшие ангелы, но потенциальные боги", — за­мечает исследователь, подчеркивая тем самым более высокую ступень представлений о миропорядке, вопло­тившихся в образы дэвов.

Родоначальниками асуров были Дану ("поток") и Дити ("конечное", праостров?) или же Дана и Вритра. Родоначальниками дэвов считались Адити и Дьяус или Дакша. Четкое разграничение двух этих классов бо­жеств в "Ригведе" отсутствует. Тем не менее предпо­чтение отдается потомкам Адити, их родословная более развита.

Адити ("бесконечное", "непрерывное", "вечное") считалась воплощением более древних Притхиви и Ушас. Ее имя не что иное, как эпитет нескончаемых годовых циклов Вселенной. В соответствии с этим счи­талось, что у Адити было 6 сыновей — "царей издревле", а затем их число возросло до 12. Очевидно, что подразумевались месяцы весенне-летнего полугодия или же полного года.

Рис.14. Образ Адити и ее сыновей в IV слое Высокой Могилы.

Адити и ее ближайшие потомки представлены в ми­фологии человекоподобными существами. Такими же представляют и их соответствия из причерноморских курганов.

Наиболее выразительный из связанных с Адити ми­фов повествует о том, что сын ее Дакша ("дающий", "южный", "правый") стал ее же отцом и супругом. Так древние мудрецы решили проблему сочетания женского и мужского начал Вселенной, а вместе с тем утвердили главенство патриархального божества Дакши в обход традиционному и вполне очевидному приоритету мат­риархального представления о рождении сущего.

Один из вариантов мифа указывает, что Дакша ро­дился седьмым, а восьмым — Вивасват ("сияющий"), названный однажды Мартандой — "мертвым яйцом" или "яйцом мертвого". Вивасват родился уродом: кра­сным, без рук и ног, гладким со всех сторон, равно­великим по ширине и длине — словом, очень напоми­нающим яйцо и вместе с тем скорченного, завернутого в саван, окрашенной охрой покойника. Старшие братья его переделали: отсекли все лишнее (возможно, распе­ленали погребальный саван). Явившись таким образом на белый свет, Вивасват породил смертных людей и лишь впоследствии сравнялся с богами, стал одним из воплощений Солнца.

Все сказанное об Адити и ее сыновьях находит со­ответствие в материалах IV слоя Высокой Могилы. Подобно Дакше, нижняя человекоподобная конструк­ция досыпки имеет мужской признак пола и выступает "сыном" верхней конструкции в виде беременной жен­щины; в отношении же "возрождаемого" покойника обе фигуры — "супруги". Подобно Адити, верхняя фигура тесно связана и с годовым циклом, и с благоприятным полугодием: она перекрывает гробницу с календарем, а 6 ямок ("уже рожденных детей") у ее ног связаны с месяцами между весенним и осенним равноденствия­ми. Подобно Вивасвату, покойник "выходит" из чрева женоподобной конструкции восьмым: после шести де­тей и заключенного внутри конструкции "брата-отца".

IV слой был сооружен носителями кеми-обинской культуры. Некоторое время они сосуществовали с пре­обладающим населением ямной культуры, которое ос­новало Высокую Могилу и построило ее V слой, не только внешне, но и внутренне подражавший предшест­вующему. Отсюда можно заключить, что "ямники" уча­ствовали в строительстве IV кеми-обинского слоя и восприняли некоторые идеи своих более развитых со­седей. И не только восприняли, но и творчески переос­мыслили: помимо двух новых курганов с человекопо­добными насыпями и досыпками, они начали копать могилы и вытесывать стелы в виде человеческих фи­гур.

Потомки Адити именовались Адитьями. По ранним представлениям индоиранского пласта "Ригведы", им принадлежала основная роль в установлении и под­держании миропорядка:

Адитьи поддерживают (все) движущееся и неподвижное.

(Они) — боги, пастухи всей вселенной...

Обладающие истиной, наказывающие за проступки.

Главными стражами миропорядка считались два сы­на Адити — Митра и Варуна.

Митра воплощал идею договора, утверждающего связи между человеком — обществом — вселенной. Большинство исследователей объясняют его имя три­единым понятием "мир": покой, вселенная, община.

Митра, (другом) называемый, объединяет людей,

Митра удерживает землю и небо.

Варуна в отличие от него символизировал жестокую необходимость следовать законам Вселенной. Имя его значит "ворчливый", "грозный", "кипящий".

Варуна прокладывает пути Солнцу.

Он (выпустил) волнующиеся потоки рек, впадающие в море...

Он создал могучие русла для (течения) дней.

Здесь грозное божество господствует над потусторон­ним миром, который ночью вынуждено проходить солн­це, где рождаются истоки земных и небесных вод, от­куда взирают ведающие календарем созвездия зодиа­ка...

Ясно, что Варуна относился не к светлым божест­вам дэвам, а к мрачным демонам асурам. Однако роль его в мироздании была настолько велика, что арии причислили его к дэвам, оставив вместе с тем владыкой асуров. А чтобы обойти такое очевидное противоречие, стали считать не предводителем покоренных титанов, а их надсмотрщиком!

Митра и Варуна, выдающиеся сыновья "Непрерыв­ного" — Адити, дополняли друг друга подобно привыч­ным современному мировоззрению диалектическим полю­сам. И это образно-интуитивно найденное представле­ние о единстве и борьбе противоположностей было для древних мудрецов настолько существенно, что они ста­ли объединять их в Митру — Варуну, — подобно тому, как объединялись "Небо—Земля" (Дьява—Притхиви).

Существовала еще одна важная пара Адитьев. Это были Яма и Манус — внуки праматери Адити, сыновья ее неблагополучного сына Вивасвата. Ясно, что они были смертными — тем более что родились, когда их отец не успел еще приобщиться к сонму верховных бо­жеств.

Яма ("собиратель", "двойник", "близнец") был пер­вым покойником и в силу такого обстоятельства стал распорядителем загробного царства. Брат его Манус ("муж", "человек") считался прачеловеком, родона­чальником живущих людей. Исследователи отмечают сходство между близкими к человеческому миру Ямой — Манусом и близкими к космическому миру Варуной — Митрой...

Они сопоставимы с двумя парами человекоподобных фигур на стенках кеми-обинской гробницы 4 под луно­образным VI слоем Высокой Могилы. Можно даже предположить, которая из четырех фигур какому об­разу отвечает (рис.15).

Рис.15. Образы хранителей миропорядка Митры-Варуны и Мануса-Ямы в росписи гробницы № 4 из Высокой Могилы.

Не вызывает сомнений, что изображенная вниз голо­вами пара на северной стенке — низшая, а пара вверх головами на южной — высшая. Атрибутами последней являются точки-бусы, известные специалистам как сим­волы жизненных сил. У пары на северной стенке подоб­ные, но иначе расположенные точки есть только на севе­ро-восточной фигурке — это скорее всего Яма, посмерт­но удостоившийся обожествления. А Манус так и не удостоился, с ним сопоставимо единственное лишенное "бус" изображение в северо-западном углу гробницы. Расположенная напротив, в юго-западном углу фигурка имела 2+2 точки справа и слева от шеи, а соседняя — 3+3 точки. Последняя сопоставима с Варуной, о кото­ром известно, что

Три неба покоятся в нем,

Три земли, находящиеся ниже, составляющие шестерки.

Сурья ("красный", "солнце"), верховное солнечное божество, примыкает к Адитьям и в некоторых гимнах даже причисляется к ним. Но это родство непрочное: будучи сыном Дьяуса — "Неба", Сурья считался также отцом или позднейшим воплощением Вивасвата и оком Митры — Варуны. В отличие от Адитьев он лишен че­ловекоподобных признаков и сравнивается с лучистым диском, с колесом или с глазом.

Точно так выглядел сверху VIII слой Высокой Моги-лы, сооруженный над "космическим странником" (рис.28). А волшебная семиколесная повозка над погре­бением соответствует:

Семь кобылиц везут тебя,

Пламенноволосого, на колеснице,

О Сурья, бог, видящий далеко.

Следует остановиться на специфической связи этого образа с Варуной.

Солнце оказывается во власти стража законов Все­ленной, когда проходит ночью по подземному миру. И Варуна честно прокладывает пути дневному светилу. Он даже "разбил землю, чтобы разостлать (ее) для Солнца, как жрец — шкуру (жертвенного животного)". Именно такой вид шкуры, растянутой в круге, имела мо­гильная яма и окружавший ее уступ погребения 8 под солнцеобразной досыпкой Высокой Могилы. Такая кон­фигурация характерна для многих могил старосельского типа. Исходя из мифологических контактов Сурьи с Ва­руной, можно предположить, что могилы в виде растяну­той шкуры символизировали потустороннее Солнце, тог­да как VIII слой и, вероятно, округлые насыпи в иных случаях означали Солнце дневное. Образ шкуры — Солнца мог возникнуть из уподобления первой Тельцу, появлявшемуся на ночном небе между летним и зимним солнцестояниями.

Пушан ("пышный", "расцветающий") воплощал яд­ро, силу Солнца. Помимо этого, он имел некие "золо­тые челны" и собственную орбиту, состоявшую из днев­ной и ночной половин. Очевидно, Пушан символизиро­вал одно из зодиакальных созвездий, скорее всего Овна, судя по тому, что его обычно уподобляли барану или козлу. Основное значение "Пышного" связывалось с про­должением рода, он считался также покровителем до­статка и знатоком счастливых путей.

Пушан, близкая родня Неба и Земли,

Господин живительного напитка, щедрый,

удивительного вида,

Тот, кого боги отдали Сурье,

Сотворенный любовью, сильный, легко устремляющийся

(к цели).

Отличительным признаком Пушана стала выбитая че­люсть (в ином варианте — козлиная голова на челове­ческом теле). Эту травму он получил в стычке старых и новых богов. Увечье привело к тому, что Пушан стал питаться кашей, которую приносят люди в качестве жертвоприношения.

Комплекс названных признаков представлен в VII— XI слоях Велико-Александровского кургана и в IX— X слоях Высокой Могилы. В первом из этих курганов слои с соответствиями образам Дьяуса — "Неба" и Притхиви — "Земли" сменяются досыпками в виде го­ловы барана — знака Овна. Во втором случае на смену VIII слою в виде "Солнца" (Сурьи?) приходят досыпки, скрывающие погребения с впервые появившимися в Вы­сокой Могиле костями козла или барана, а также с со­судами. Таким же образом меняется погребальный ин­вентарь Велико-Александровского кургана.

Признаки Пушана распространяются и во многих других "пирамидах степей" конца III тысячелетия до нашей эры. Формирование этого образа наиболее яв-ственно в курганах у села Атманай Акимовского района Запорожской области. Первичная насыпь центрального кургана № 3 представляла собой символ рожающей женской фигуры, под которой находилась площадка в виде головы Овна. Глазницы ее занимали могилы. В яме у ног женской фигуры найдены кости ног быка и коня, а также козлиный рог. В расположенном недалеко кур­гане обломок подобного рога сочетался с двенадцатью косточками ног, нижней челюстью и сосудом с остатка­ми каши. Все это находилось в могиле женщины с но­ворожденным. А вблизи обнаружилась катакомба с за­хоронением козленка...

Рис.16. Зарождение образа Пушана в кургане у села Атманай.

Итак, Пушан покровитель не только достатка и ро­да, но и возрождения погребенных. Действительно, в мифологии индоиранцев он выступает также проводни­ком потустороннего мира. Помимо прямых указаний на связь его с владыкой загробного царства Ямой, есть и другие. Пушана наделяли эпитетом "Сын Избавления", причем избавлял он от всевозможных напастей и такой "тесноты" (амхас), что можно было рукой до неба до­стать. Это напоминает могилу.

Образ Пушана достаточно древний. Известны его двойники: прусский Пушкайтис, грузинский Пусд, гре­ческий Пан. Это указывает на то, что представления о Пушане распространились еще до распада индоевропей­ской общности, хотя научная традиция и относит его к индоиранскому пласту "Ригведы"... Инерция традиций тяготеет и над исследованием центральных героев "Риг­веды" — Индры и Вишну.

Появление Индры и Вишну большинство исследова­телей относят к периоду переселения ариев в Индию — примерно к середине II тысячелетия до нашей эры. А поскольку Индра — главный персонаж "Ригведы", то научное определение времени его возникновения влияет на датировку и определение места сложения всего лите­ратурного памятника... Между тем существует иная точ­ка зрения. Она выдвинута в последние десятилетия Ф. Б. Я. Кейпером и сводится к тому, что Индра воз­главлял у ариев новогодний ритуал и потому возник на­много раньше. В этом подвиге Индре помогал друг Вишну, и поскольку без его помощи не могло бы состо­яться новогоднее "сотворение мира", то Вишну тоже сле­дует удревнить.

А что говорят "пирамиды степей"? Чью правоту они подтверждают?

Появление пары божеств, соответствующих образам Индры и Вишну, удалось проследить в довольно ран­них курганах у села Старогорожено, стоящего над Ингу-лом, левобережным притоком Южного Буга. Факты, о которых пойдет дальше речь, относятся к раннему и на­чалу позднего периода ямной культуры, примерно к XXVI—XXIV векам до нашей эры.

Согласно "Ригведе" Индра — сын Дьяуса — "Не­ба" и Адити. Его мать, будучи одной из древнейших среди индоиранских богов, заменила предшествующую индоевропейскую Притхиви — "Землю". Почему же мно­гие исследователи не доверяют такой родословной? А потому, что Индре пришлось буквально завоевывать свое главенство среди прочих, особенно старших богов. Он поразил Дьяуса и разбил колесницу Ушас, унизил Сурью. В этом видят свидетельства позднего внедрения бога-воителя в ранее сложившуюся божественную иера­рхию, искусственное удревнение его родословной. Но не свидетельствуют ли бесчинства Индры о его особом по­ложении среди прочих божеств? На это как раз и ука­зывают материалы у Старогорожена.

Есть миф, повествующий о рождении Индры — "яд­реного", "мужественного". В соответствующем гимне Индра еще не обрел своих героических качеств, но уже вынужден бороться за право на жизнь. Гимн построен как диалог героя с его матерью Адити и прерывается репликами сказителя, передающего в лицах историю рождения и возмужания Индры. История начинается с того, что находящийся в материнской утробе младенец отказывается появляться "испытанным старым путем, через который родились все боги". Адити его уговари­вает, но он непреклонен:

Я не хочу здесь выходить. Это плохой проход.

Я выйду поперек — через бок.

Я должен совершить многие не совершенные (еще деяния).

Из последующего развертывания сюжета становится яс­ным, что не в сумасбродстве Индры тут дело, что Адити умышленно его "тысячу месяцев носила и много осеней". Этим мать пыталась спасти своего не рожденного еще сына от подстерегающих его недругов. И опасения ее были не напрасны: едва появившись, он сразился со змием Вьянсой ("широкоплечим") и, тяжело раненный, одержал над ним верх.

Бессмысленное нагромождение жестоких мотивов? Но вот перед нами погребение 25 кургана № 1 у Ста­рогорожена (рис.17). Скелет младенца лежит в оппози­ции к скелету женщины: не рядом, как это бывает обыч­но в "семейных" могилах, а головой к ее ступням, попе­рек ее таза. Мы уже знаем о присущей погребальному обряду идее возрождения мертвых. "Возрождение" это­го малыша умышленно затруднено. И не только необыч­ным его положением. Могила к тому же перекрыта... драконом, стелой со змеиной головой и зауженным ос­нованием — хвостом, к которому пристроена спирале­видная вымостка из отдельных камней. И это не все: перекрытая змием могила включена в кромлех и окру­жена кромлехом поменьше, представляющим тело и го­лову второго каменного дракона. Это Вритра; мы еще с ним познакомимся в следующем героическом подвиге Индры.

Итак, наша версия, основанная на материалах погре­бения 25, заключается в том, что под Индрой подразу­мевались некоторые "выходящие" на белый свет из-под каменных плит погребенные. Воздержимся пока от раз­вития этой версии и обратимся к последующим матери­алам "Ригведы" и курганов у Старогорожена.

И мать оглянулась на буйвола:

"Те боги, о сын, тебя подводят":

Тогда сказал Индра, собираясь убить Вритру:

"Друг Вишну, шагни пошире!"

К этому отрывку существуют обширные коммента­рии. Специалисты сходятся в том, что Индра обращает­ся к Вишну с просьбой создать пространство для разма­ха дубиной. Из других гимнов известно, что Вишну ("достигающий во все стороны") творил пространство шагами... Ваджра Индры — орудие своеобразное. В позднейшие времена она представлялась золотой и тысячезубой палицей, в более ранние уподоблялась ка­менному топору (молоту, булаве). Однако в названии ее есть значение "семя животного" и потому специали­сты считают, что первоначально ваджра представлялась органом воспроизводства быка.

Рис.17. Зарождение образов Вритры, Индры и Вишну в курганах у села Старогорожена.

Дело не столько во внешней форме палицы и т. п., сколько в ее происхождении. Первоначально ваджрой владел, очевидно, быкоподобный бог грозы, оплодотво­ритель земли Парджанья. Затем она стала атрибутом Рудры ("рыкающего", но также "рудого", то есть "красного", подобно обсыпанному охрой покойнику), чьи сыновья Маруты ("мертвые"; "приходящие с мо­ря") покинули своего предводителя накануне сражения с демоном Вритрой. На Марутов-то и сетует Адити: "Те боги, о сын, тебя подводят". Не подвел лишь один друг Вишну...

Гимн-диалог Ипдры и Адити кончается накануне сражения героя с демоном, сковавшим (зимней стужей, как полагают ученые) весь мир. Остановимся и мы и обратимся к археологическим данным.

Поверх погребения 3 кургана № 3 у Старогорожена, последовавшего за погребением 25 кургана № 1 под зме­евидным каменным перекрытием, было уложено три сте­лы различного вида. Первая с запада, со стороны за­гробного царства, представляла некое человекоподобное существо. Затем следовала стела в виде дубины, при­чем с признаками древнейшего значения ваджры. Край­нее восточное положение занимала безглавая стела... Первые две сопоставимы с образами Индры и его мифической палицы. Третья стела символизировала, по-видимому, победу над Вьянсой, которому родивший­ся Индра "раздробил голову смертельным оружи­ем".

Мотив змиеборчества продолжал обыгрываться и в последующих захоронениях: одно из них сопровожда­лось обломком головной части стелы, другие оказались окружены кромлехами. Особенно интересно погребе­ние 31 кургана № 1, содержавшее две серебряные спи­рали — змеи; его спиралевидно оформленная могила была перекрыта плитой с приложенными к ней тремя камнями. Это напоминает трехглавого змия Вишварупу (сына создателя палицы-ваджры), которого Индра так­же сразил в юные годы.

Наряду с сюжетами змиеборчества развивался мотив дружеского союза двух существ, сопоставимых с обра­зами Индры и Вишну. На перекрытиях нескольких по­гребений они представлены двумя различными челове­коподобными стелами. Особенно показательна пара над погребением 1 кургана № 3. Одна из стел предназнача­лась для временного вкапывания, подобно символам Индры, которые в Индии свергают через неделю после нового года. На другой стеле изображены известные ат­рибуты Вишну: пояс в виде змеи, на кольцах которой божество возлежит в потустороннем мире, пока Индра не призовет его к подвигу, пастушеский посох с загнутым концом (знак Вишну как странника и пастыря го­дового цикла) и, наконец, следы двух стоп (ша­гов, посредством которых божество создало простран­ство для размаха Индры ваджрой-дубиной, а затем для освобожденного из-под власти Вритры мирозда­ния).

В окрестностях Велико-Александровского кургана и Высокой Могилы формирование рассмотренных образов не прослеживается. Очевидно, правы исследователи, объясняющие их происхождение появлением у одного или немногих племен. Прародиной Индры и Вишну мог­ли быть низовья Южного Буга, где находились и курга­ны Старогорожена. Высокая Могила и Велико-Алек­сандровский курган располагались на периферии этой области, в междуречье Нижнего Днепра и Ингуль­ца.

Тем не менее здесь тоже есть соответствия данным Старогороженских курганов: кромлехи, стелы, серебря­ные спиралевидные колечки, подобия ваджре. В одном случае они отражают мифологический сюжет, который может быть расшифрован при сопоставлении с материа­лами погребения 25 кургана № 1 у Старогорожена. Речь идет о погребении недалеко от Высокой Могилы, которое было перекрыто двумя стелами. Одна из них сопоставима с древнейшим значением палицы-ваджры: оформлена в виде мужского органа воспроизводства жизни. Другая, человекоподобная, была окружена на­несенным красной охрой поясом (змием?) и имела остатки преднамеренно стесанной головы, что сближает ее с образом убитого Вьянсы. А под Индрой или его матерью Адити могла подразумеваться человекоподоб­ная насыпь, возведенная над погребением...

Стелы в окрестностях Высокой Могилы изготовля­лись и в последующие времена. Позднейшая из них, соответствующая мифической ваджре, связывается с по­следним, XI слоем Могилы, сооруженным накануне пе­реселения ариев в Индию. К тому же времени — к сере­дине II тысячелетия до нашей эры — относятся Чап­линский и Скворцовский курганы на Херсонщине. Первый из них представляет собой холм или остров, охраня­емый змием, а второй — гигантскую стопу оттолкнув­шегося от земли и вознесшегося в небеса божества (рис.19). Эти памятники, соответствующие мифу о главных подвигах Индры и Вишну, показывают его распространенность и тысячелетнюю традицию в Северном Причерноморье.

...Я работал над книгой "Космические тайны курга­нов" летом 1988 года, в очередной экспедиции. И случи­лось открытие, которое показало бытование в Нижнем Поднепровье основного мифа ариев и после их частич­ного переселения в Индию.

Мы раскапывали курганы у села Каиры Горностаев­ского района Херсонской области. Шел рядовой, как го­ворится, материал, как вдруг обнаружился бескурганный могильник рубежа II—I тысячелетий до нашей эры. Их очень немного, таких вот могильников. А этот ока­зался из ряда вон выходящим! И не только своими размерами, обилием украшений, бронзовых и железных ножей, всевозможной посуды, человеческими жертвопри­ношениями. Под рядами погребений открылись необыч­ные рвы. Поначалу нам, археологам, показалось, что это остатки оград. Однако рвы далеко не везде замыка­ли площадки и, причудливо изгибаясь, образовали три довольно реалистичные фигуры. Одна из них изобража­ла змия, чьи изломанные контуры могли означать его гибель и расчленение, но вместе с тем напоминали ромб — древний символ плодоносящей Земли. Противо­положная фигура передавала очертания человека, чья согбенная поза соответствует обычному, скорченному положению покойников бронзового века. И, наконец, размещенная между ними третья фигура представляла собой разомкнутый круг — служивший, очевидно, объ­ектом противостояния подземного змия и героя-покой­ника (рис.18).

Рис.18. Изображение противоборства Индры и Вритры за обладание холмом Вала под киммерийским могильником у села Каиры.

Мне сразу вспомнились гигантские изображения На­ски и окрестностей Стоунхенджа, затем — "Великан­ша" славянского святилища под Житомиром и стая вы­резанных в земле лебедей под зольным холмом близ Полтавы. Потом уж я подумал о мифологических соот­ветствиях новооткрытого памятника... ну конечно же — противоборство Индры и Вритры за обладание хол­мом или островом Вала, заключающим в себе Новый мир!

Этот уникальный в своем роде памятник относится к предскифскому времени и принадлежит древнейшим киммерийцам. Он хорошо подтверждает отмеченное древними греками и доказанное языковедом О. Н. Тру­бачевым сосуществование ираноязычных скифов с остат­ками предшествующего арийского населения. Открытый нами мифологический сюжет у села Каиры — сугубо арийский, однако традиции его обнаружились и в после­дующих скифских курганах, сооруженных рядом с мо­гильником...

Материалы "степных пирамид" предоставляют все новые, весьма содержательные аргументы к научным дискуссиям. Они укрепляют позицию тех ученых, кото­рые удревняют "Ригведу" и относят основу этого выдаю­щегося литературного памятника к причерноморской прародине ариев или индоиранцев. Эти же материалы показывают длительное существование в Азово-Черно­морских степях остатков арийских племен после частич­ного переселения их в Индию.

ОСНОВНОЙ МИФ "РИГВЕДЫ"

"Ригведа" бессюжетна, насколько может быть бес­сюжетным собрание гимнов.

Ее мифологическая система проступает сквозь упо­минания различных божеств и представляет собой слож­нейшие напластования: хронологические, племенные, культурные. К тому же она создавалась на рубеже до­классовых и раннеклассовых обществ, в такой истори­ческий период, когда идеологические системы только начали складываться и вместо привычного нам логиче­ски-аналитического мышления царило образно-интуи­тивное. Подчас невозможно решить, какое божество или образ древнее или выше, как распределялись их функ­ции... С подобной зыбкостью образов мы сталкиваемся и в курганах... Тем не менее среди специалистов есть признанные авторитеты, имеются новейшие исследова­ния, их мы и будем придерживаться в последующем рас­смотрении основного мифа "Ригведы": поражения Индрой демона Вритры и сотворения мира.

Предшествующая мирозданию субстанция представ­лялась создателям "Ригведы" отсутствием воздуха, но­чи и дня, смерти и бессмертия и даже не-сущего.

Не было не-сущего, и не было сущего тогда.

Не было ни воздушного пространства, ни неба над ним...

Не было ни смерти, ни бессмертия тогда.

Не было ни признака дня, (или) ночи.

Была лишь "неразличимая пучина", бездна с некими берегами, заполненная вязкими водами... Другое пред­ставление об изначальном хаосе связывалось с потоком Дана, от которого произошли знакомые нам названия Дон, Днепр, Дунай и другие.

Эти образы напоминают мутные реки, скрывающие в разливы древнейшие пойменные курганы. Напоминают они и ритуальные воронки с иловыми заполнениями в последующих "степных пирамидах".

Судя по языковым данным, изначальное мирозда­ние в представлениях индоевропейцев и индоиранцев связывалось с потусторонним царством. Вот почему но­вогодние ритуалы "сотворения мира" оказались тесно соединены с идеей воскресения покойников. Заметно и обратное влияние: в представление об изначальном хаосе (салилам — "мутная вода", "вязкая пучина") вводится понятие о прародителях и зародыше.

Мотив возрождающихся покойников прослеживает­ся в курганах, дольменах, представлен он и в "Ригве­де". Важно, что из хаоса рождался не сам человек, а человекоподобное существо жертвенного предназначе­ния: Праджапати или Дакша, отец — сын — супруг Адити, праматери сущего и матери Индры. В другой версии Индра явился из уст жертвенного титана Пуру­ши ("человека"), из членов которого боги сотворили миры... Такие представления указывают на то, что по­койники воспринимались как жертвы — посредники между мирами, обществом и природой, людьми и бога­ми. Важно было воскрешение не личности, а представи­теля — посланца соплеменников к небесному Космосу, за своевременными дождями и солнцем, здоровьем, до­статком.

Возникновение тверди представлялось ариям в не­скольких вариантах. Древнейший из них повествует о комке ила, поднятом вепрем со дна моря. Вепрь вопло­щал Праджапати — "отца существ". Увидев на поверх­ности ил — "это гнездо вод, на нем он сложил костер, который стал этой (землей), и вот тогда он нашел опо­ру". Поэтому под жертвенные костры полагалось класть немного земли, вырытой кабаном.

Не обусловлено ли этим мифом сочетание ила с ог­нем в ритуальных воронках курганов? А наиболее близ­кое соответствие мифу прослежено в кургане № 1—11 у села Усатово под Одессой. Каменные конструкции имели вид полусферы, окруженной змеевидным кром­лехом: дракон, охраняющий яйцо или остров. Среди кам­ней найдены две человекоподобные стелы. На груди од­ной из них изображен вепрь. Совмещающие признаки человека и кабана стелы вполне сопоставимы с образа­ми Индры и Праджапати, а насыпь — с "Гнездом вод".

Другой миф о происхождении сущего выражен в "Ригведе" более явственно. Он повествует о "Зародыше вод" или "Золотом (огненном) зародыше" и связан с представлениями о Праяйце. Зародыш возник от выде­лявшегося изначальными водами жара, от столкновения волн. Из расколовшегося яйца вышел знакомый нам "отец существ" Праджапати, а из половинок скорлупы образовались земля и небо. Произошло это в течение года.

Этот миф находит немало соответствий в курганах. С ним тоже сопоставимы воронки — особенно выявлен­ная в IV слое Высокой Могилы (рис.14). Помимо обя-зательных следов огня и застывшего ила, есть здесь и "две половины Вселенной" (конструкции в виде муж­ской и женской фигур), и "яйцо" (человеческий череп, названия которого в древности совпадали со "скорлу­пой" и "холмом"), и даже "год", предшествующий рас­калыванию Праяйца (календарь на стенках гробницы). В качестве близкой аналогии мифу можно привести так­же яйцевидную насыпь из ила под Скворцовским курга­ном, в центре которой находился "золотой зародыш" — вырытая в желтом лессе человекоподобная фигура. Она сопоставима с образами Праджапати и Вишну.

Помимо таинственного "Золотого зародыша", в "Ригведе" представлена более реалистичная картина по­явления Солнца, освобожденного воителем Индрой — "ядреным" (от древнего названия яйца):

Он нашел сокровище неба,

Скрытое в тайном месте, как зародыш птицы,

Заключенное в скале, внутри бесконечной скалы.

Этот сюжет прослеживается в яйцевидном, обложенном камнями кургане у закавказского селения Цнори, внут­ри которого заключалась птицеобразная конструкция с могилой во чреве (рис.4). Могила к тому же имитиро­вала остров посреди подземных, окрашенных в красное (то есть "хаотических, пышущих жаром") вод. Солнце в обряде захоронения было представлено многочислен­ными изображениями на посуде, золотыми бусинами и особенно колесом от повозки.

Вала ("охватывающий", "скрывающий") — вот наи­более определенный образ тверди, в которую оформил­ся в конце концов зародыш мироздания. Образ Валы со­существует в "Ригведе" наряду с рассмотренными выше представлениями об изначальном острове, холме, скале, яйце, ларце и сосуде. Нередко они уподобляются друг другу; в иных же случаях Вала выступает одухотворен­ным существом: братом или двойником змиевидного Вритры.

Вала в любом случае представлял собой нечто про­межуточное между Хаосом и Космосом. Он скрывал в себе то неопределенные "воды" и "огонь", то приравни­ваемые к ним и к космическим зачаткам Сому и Агни, то элементы мироздания в виде четырех струящихся в разные стороны рек и восходящего из потустороннего мира солнца, то, наконец, мифических гавас — "коров" и "лучи" новогоднего Солнца. Герой Индра добывает эти сокровища, освободив Валу из-под власти Вритры и расколов затем Валу своей палицей-ваджрой.

Вала, как видим, довольно неопределенный мифиче­ский образ. Но какие конкретные формы ему придавали в обрядах?

С одной стороны, Валой могли представляться ост­рова, холмы, скалы с естественными или же искусствен­ными "пещерами" и "укрытиями", как говорится в "Риг­веде". Но с другой стороны, создавались, наверное, некие искусственные "ограды" и "загоны". Все это напо­минает Каменную Могилу и расположенные неподале­ку от нее древнейшие курганы № 11 и № 13 со рвом и кромлехом. Здесь есть и гавас (изображения быков и коров, а также календарных символов в "Гроте быка", обилие бычьих и коровьих зубов со стороны восходов летнего Солнца при кромлехе кургана № 13), и приуро­ченность указанных памятников к пойменному лугу Мо­лочной. Последнее обстоятельство требует разъяснения.

Исследователи полагают, что слово "вала" проис­ходит от индоевропейского "вель" — "луг", "пастби­ще", "обиталище смерти". Предшествующие индоиран­скому Вале представления сохранились в родстве во­сточнославянского "скотьего бога" Велеса, литовского "бога мертвых" Велняса и, возможно, скандинавского "(чертога) убитых" Валь (галлы).

Зарождение образа Валы на рубеже докурганных кладбищ охотников приречных лугов и возникающего курганного обряда степных скотоводов отчетливее всего прослеживается в Мариупольском могильнике. О том, что основная часть могильника имитировала "дом со­браний", мы уже говорили. А здесь выделим то обстоя­тельство, что позднейшие захоронения были совершены в отдельных могилах. Обкладка их стенок камнями яв­ляется, конечно, недостаточным основанием для сравне­ния столь примитивных ящиков с "каменным ларцом" или "оградой" Валы. Но к этому признаку присовокуп­ляется ряд других: находки булав и стрел (сопостави­мых с ваджрой, при помощи которой Индра раскалы­вает Валу), расположение древнейшего трупосожжения на перекрытии одной из гробниц (что сопоставимо с Агни, заключенным в "изначальной скале"), и другие.

Вритра ("преграда", "врата"), страж или брат-двой­ник Валы, представлялся змиевидным демоном-асурой. В самом позднем захоронении Мариупольского могиль­ника и в подобных ему позднейших погребениях днепро-донецкой культуры образ Вритры мог воплощаться в спиралевидных медных браслетах на руках погребен­ных. Заключавшийся в них смысл связан был, очевидно, со смыслом змеевидных кромлехов. С такими кромлеха­ми у сел Выхватинцы, Усатово, Старогорожено и др. мы уже познакомились. В последнем, как рассмотрено вы­ше, прослеживается зарождение образов Вритры, Индры и Вишну... Что же охраняло побежденное Индрой и Вишну чудовище?

Расположенная в кургане № 1 —11 у села Усатово могила оказалась ограбленной. Она представляла подо­бие зародыша внутри яйцевидной конструкции. Ее внеш­нее сходство с яйцом подчеркивалось и внутренним строением: могила была окружена выкидом ("желт­ком"), затем следовала земляная насыпь ("белок"), об­ложенная сверху камнями ("скорлупа"). Не исключено, что ограбление носило ритуальный характер и символи­зировало "вылупление" покойника из яйца — мифологи­ческий мотив, характерный для Праджапати.

Внутри кромлеха-змия кургана № 1 у Старогороже­на функции яйца с содержимым и уже без содержимого были разделены сооружением двух каменных ящиков. Один из них содержал захоронение, а другой оказался совершенно пустым. Закономерно, что в первом ящике, помимо скелета основного покойника, найден еще и че­реп другого — означавший, по-видимому, "яйцо". Такое же "яйцо", но преднамеренно разбитое, найдено в риту­альной воронке (с илом и следами костра) при камен­ном ящике IV слоя Высокой Могилы.

Эта гробница 3 содержала покойника, обнаруживше­го при анализе связь с образом арийского Мартанды ("яйцо мертвого"). Изнутри гробница была разрисована красными "древами жизни", образующими календарь, разделенный на благоприятное и неблагоприятное полу­годия (рис.14). Подобная гробница под VI слоем Мо­гилы развивала этот сюжет. В яме при ней не было, прав­да, ничего, кроме ила и угольков, зато внутренняя роспись оказалась намного сложнее. Мы на ней уже останавливались (рис.15). Напомним, что здесь сопо­ставлялись циклы природы и человеческой жизни, пред­ставлялись хранители миропорядка, соответствующие детям и внукам Адити...

Соответствия ведийским представлениям о холме и т. п. Вале и его змиевидном хранителе Вритре просле­жены в Азово-Черноморских степях с момента зарождения курганного обряда (курган № 1 у Старогорожена и др.) до угасания его в скифское время (курганы у села Каиры) — с начала III до конца I тысячелетия до на­шей эры. При этом наиболее выразительные памятники, относящиеся к периоду переселения ариев в Индию (се­редина II тысячелетия до нашей эры), обнаружены в Присивашье, между Нижним Поднепровьем и Крымом.

Курган у райцентра Чаплинка Херсонской области имел округлую форму и был зажат между концами огромного дуговидного рва, разомкнутого с западной стороны. Северный конец имел вид хвоста, а южный — змеиной головы. Под насыпью находилась промазанная илом площадка, имевшая очертания чаши. Над ее вен­чиком, обращенным на восток, было совершено погребение, При скорченном взрослом покойнике найден гли­няный горшок, деревянная чаша и коровий крестец. Над могилой был разложен костер... Огонь и чаша (точ­нее, содержавшиеся в ней космические воды) — это то, что добыл Индра, расколов Валу, — праостров, отво­еванный у змия Вритры (рис.19).

Рис.19. Образы Вритры, Индры и Вишну в курганах у поселка Чаплинка и села Скворцовка.

Смоловская Могила у села Николаевна Ново-Троиц­кого района Херсонской области имела вид головы бы­ка — знакомый нам уже символ Тельца. Установлено, что первоначально на месте Могилы существовало два малых курганчика в виде женских фигур, в чревах кото­рых были захоронены остатки кремации взрослых лю­дей. Северный курганчик подсыпали, придав ему округ­лую форму. Затем между ними расположили скорченное захоронение мужчины, поместив его в яму и снабдив горшком, коровьим крестцом и ножом. Над ним-то и возвели быкоголовый курган (рис.20).

Рис. 20. Миф о борьбе с засухой. Смоловская Могила.

Основу насыпи сделали из чернозема, но при ее со­оружении оставили два котлована, заполнив их затем желтым лессом. Эти заполнения образовали фигуры змеи, окружившей северный курганчик во лбу насыпи — Тельца, и рыбы, направленной с юга в змеиную пасть. Очевидно, что сюжет символизировал противостояние влаги и засухи. Судя по северо-восточной ориентировке покойника, символика была приурочена к летнему солн­цестоянию — к рубежу весны и лета. Располагаясь между пастью змеи и головой рыбы, покойник "должен был помешать" летнему зною поглотить весеннюю влагу.

В Смоловской Могиле отразился один из эпизодов борьбы Индры со змиевидными демонами. Скорее всего с несущим засуху Шушной.

Вишну, к которому обратился Индра с просьбой соз­дать пространство, — образ многозначительный. Вишну в "Ригведе" как бы остается в тени своего активного, буйного друга. Однако, по авторитетным выводам Ф. Б. Я. Кейпера, "Достигающий на все стороны" пред­ставляет собой центральную фигуру формирующейся идеологии ариев, заключая в себе "потенциальный но­вый мир". Недаром в Индии он вошел в триаду главных богов (Брахма, Вишну, Кришна), воплотив идею жерт­воприношения как посредника между мирами. Посред­ничество было основным качеством Вишну и в индо­иранский период: тремя своими шагами он разъединил слитые до этого потусторонний, земной и небесный миры; его шаги сочетаются с тремя временами года, ха­рактерными для древнейшего календаря, и с тремя по­ложениями солнца на небосводе.

В представлениях ариев изначальный Вишну дремал на мировом змие, Шеме, плавающем на поверхности подземных вод. Шипивишта, эпитет юного Вишну, ис­следователи переводят как "лысый", "облезлый", под­разумевая некоего старого карлика. Однако такая трак­товка плохо согласуется с образом юноши или ребенка. В имени Шипивишта слышится подражание шипению, и оно могло означать змею, сбросившую прошлогоднюю шкуру или же вылупившуюся из яйца. Образ Праяйца связывал Вишну не только с Праджапати и добрым змием Шешой, но и с солнечной птицей Гарудой, доста­ющей для Индры с поднебесной скалы Сому ("хмель­ное"), напиток бессмертия.

Услышав призыв Индры, Вишну пробудился, нашел нужный для его подвига день и "четырежды девяносто именами закрутил он пары, как вертящееся колесо", то есть открыл течение Нового года. Затем, или же вмес­те с тем, "юноша, не мальчик идет навстречу вызову", создавая своими шагами пространство. Сначала для то­го, чтобы Индра смог замахнуться на Вишну своей па­лицей-ваджрой, затем — для расширения мироздания.

О Индра-Вишну, удивительно в вас то,

Что в опьянении сомой вы широко шагнули,

Вы сделали воздушное пространство шире.

Вы распространили миры - нам для жизни.

Образ Вишну, обособленного или в содружестве с Индрой, проступает во многих археологических памят­никах Причерноморских степей III—II тысячелетий до нашей эры. Вспомним курганы у Старогорожена, где прослежено его зарождение, наиболее явственно пред­ставленное в изображении двух стоп, змеевидного пояса, пастушьей палки-герлыги на одной из человекоподоб­ных стел (рис.17). Подобных стел много, и они распро­страняются затем от Предкавказья до Франции. На не­которых из них — на Керносовском идоле с Днепропет­ровщины, идолах из окрестностей Чобручи (Молдавия) и Морели (Франция), — помимо указанных изображе­ний, представлены еще два пляшущих или борющихся человека и другие парные символы. Мотив дружеского поединка отражен и в "Ригведе": "Вы оба победи­ли; вы непобедимы... когда Индра и Вишну столкну­лись".

Союз этих божеств отражен и в наскальных рисун­ках Каменной Могилы (рис.28). Здесь много изображе­ний лошадей, притом в сочетании с астральными симво­лами: одно-, трех- и четырехчастными кругами, образу­ющими подобие колесниц; есть здесь и изображение всадника. Все это отвечает образу Индры, который пред­ставлялся могучим, солнцеликим воином на запряжен­ной парой коней колеснице. И здесь, именно на этих же камнях и нигде в ином месте, изображено множество стоп, трактуемых исследователями как отражение Вишну или подобного ему солнечного божества. Интересно, что каменномогильские стопы, как и в мифе о Вишну, свя­зывались с трехчастным годом. Одна из ступней "Кон­ских плит" значительно превосходит размерами другие. Это след гиганта, до которого вырастает к концу года родившийся карликом Вишну.

О растущий телом сверх меры,

Никто не может сравниться с твоим величием.

Мы знаем оба твоих пространства земли.

Ты, бог Вишну, знаешь высшее.

Образ высшего следа, на который "никто не отва­жится (взглянуть), даже крылатые птицы в полете", был запечатлен в конструкции кургана у села Скворцовка. Мы упомянули о нем в первой части книги в связи с энергией "космических странствий", а теперь рассмот­рим подробнее (рис.19).

Среди безводной равнины между Сивашским заливом Азовского моря и Нижним Днепром, возле неболь­шого болотца был снят участок степной целины, а на дне образовавшегося овального углубления вырыта яма человекоподобных очертаний. Все это желтое лессовое пятно заполнили илом. Из него же вылепили и невысо­кую яйцевидную насыпь, ориентированную острым кон­цом строго на юг, в сторону головы человекоподобной фигуры, которая была уподоблена "золотому (желтому) зародышу" в неком изначальном яйце. Знакомый мотив Праджапати и перекликающегося с ним мифа о рожде­нии Вишну!.. Над первичной, яйцевидной насыпью про­извели обряд, призванный "вылупить" заключенное в нем божество. С этой целью у восточного склона насы­пи, в направлении восходящего Солнца, из лессовых комьев устроены ворота: два возвышающихся над на­сыпью столба с нешироким проходом между ними. Землю для них взяли из разделенного надвое рва южнее и севернее насыпи: этот ров символизировал, вероятно, раскалывание праяйца или расчленение змия Вритры ("преграды", "ворот"). Затем на вершине насыпи раз­вели костер и принесли в жертву жеребенка, чьи раз­розненные кости разбросали тут же.

После этого совершили три погребения, общая ось которых прошла через ворота. Они были ориентированы с юго-запада на северо-восток: от заката зимнего к вос­ходу летнего Солнца. Показан, очевидно, конец старо­го и кульминация нового года.

К смерти старого года приурочили жертвоприношение подростка. Его расчленили, из обрубленных в суставах костей извлекли мозг и заменили илом, подобным ис­пользованному при сооружении первичной насыпи. Та­ким образом, зародыш расположенного под ней боже­ства воплощен был в растущего человека, кости которо­го после произведенных операций сложили, придав по­койнику скорченное положение плода в материнской утробе...

Центральное захоронение располагалось у западно­го склона насыпи. Оно принадлежало взрослому чело­веку. Его погребальный инвентарь — нож, крестец ов­цы, целый и два разбитых горшка — отражал идею обычного (земного) существования. Третье, крайнее с северо-востока, захоронение — опять-таки жертвенное. Оно представляло собой останки взрослого человека. Его обгоревшие кости были уложены в могилу вместе с чашевидным сосудом, украшенным 18-частиым зигзагом, заключенным между двумя охватившими венчик и пле­чико сосуда линиями. Орнамент выполнен оттисками ве­ревочки. Не исключено, что он символизировал так на­зываемый метонов цикл (18,6 года), использовавшийся для приведения в соответствие солнечного и лунного календарей. Сам же сосуд мог служить вместилищем Сомы — напитка бессмертия, добытого Вишну для Индры накануне его сражения с Вритрой.

Вдоль погребений вырыли два рва, передающих очер­тания дубины и пастушьей палки с загнутым концом. Эти орудия сопоставимы с ваджрой Индры и посохом Вишну. И все это — рвы, погребения, яйцевидная на­сыпь — было перекрыто курганом в виде 110-метровой стопы! Это след Вишну-гиганта, оттолкнувшегося от Земли в момент вознесения в небо.

На этот высший след Вишну

Всегда глядят приносящие жертву,

Как на глаз, протянувшийся в небе!

Длина кургана-стопы вряд ли случайна. При деле­нии ее на 0,3 метра (средний размер ступни взрослого человека) получается, что гигант, оставивший такой след, превосходил рост человека примерно в 366 раз (число суток в году). Этому масштабу отвечает образ Вишну, который раскручивает 90 X 4 неких пар и от­правляется, вырастая в гиганта, "навстречу вызову" жрецов, чтобы обрести вместе с Индрой "третье имя в светлом пространстве неба".

Главный подвиг Индры заключался не столько в убийстве Вритры, сколько в обновлении — сотворении мира. Это достаточно выразительно: вспомним символи­ку ваджры, дубины воителя. Ее изначальное значение — орган воспроизводства быка (или скорее быкоподоб­ных Дьяуса — "Неба" и его сына Парджаньи — Тель­ца).

Зарождение образа ваджры прослежено в поздней­ших захоронениях Мариупольского могильника. Здесь при останках одного из мужчин найдена булава, руко­ять которой располагалась на тазовых костях и к тому же рядом с фигуркой быка. Подобные булавы в таком же положении найдены еще при двух погребенных. Их навершия изготовлены из полированного камня и в двух случаях имели крестообразную, а в одном Ф-образную форму. Последняя напоминает зародыш или же скорченных в могилах покойников. А крестообразная форма пе­рекликается с символикой огня и солнца, а также с об­разом "четырех потоков", выпущенных Индрой при по­мощи ваджры из Валы.

Существенно, что ваджра означала не гибель, а воз­рождение, не убийство живого, а освобождение его от злых сил. Подобное значение топоров, мечей и кинжа­лов прослеживается по крайней мере до конца скифско­го времени. Поэтому, ужасаясь "кровожадности" пред­ков, необходимо помнить о качественно ином восприятии жизни и смерти, войны и мира — прямо противополож­ном тому, который исповедовали "нордические потомки арийцев".

В образе змиевидного демона Вритры ("врата", "преграда") исследователи усматривают речной порог, поток вокруг скалы или сковавший реку лед. Таким объ­яснениям вполне соответствуют порожистые участки Южного Буга, Днепра, но особенно — Каменная Моги­ла, стоявшая в затоплявшейся пойме Молочной. Дей­ствительно, на некоторых ее плитах есть изображение змей, окруженного ими героя, а также целого и расчле­ненного затем на части дракона... Но этот же образ, как мы уже знаем, отражен и в змиевидном страже Валы, представленном в причерноморских курганах возле Уса­това, Старогорожена, Чаплинки и Николаевки. Содер­жание Валы индоиранцсв нам уже тоже известно: годо­вой цикл мироздания и все его блага.

Из этих благ мифы "Ригведы" выделяют особенно два: Агни и Сому — священный огонь и напиток бес­смертия, тепло и влагу. Ясно, что это главные условия жизни; ясно, что скрывающий их Вритра должен быть устранен. Вот это как раз и совершает "Индра-благодс­тель" с помощью "еще большего благодетеля" Вишну, как сказано о них в одном из гимнов "Ригведы".

На первый взгляд подвиг Индры несложен. И, опус­тив мифологические подробности, получим, что:

Разъяренный, как бык, он выбрал себе Сому.

На (празднике) трикадрука он напился выжатого (сомы).

Щедрый схватил метательный снаряд — дубину.

Он убил его, перворожденного из драконов...

Ты завоевал коров, ты завоевал Сому, о герой!

Ты выпустил для бега семь потоков.

Все было бы просто, но Индра еще и "перехитрил хитрости хитрецов", родственников и доброжелателей Вритры. А ведь их козни начались, еще когда Индра находился в утробе матери Адити — "бесконечного", "веч­ного".

Анализируя эту подоплеку, рассыпанную намеками во многих гимнах "Ригведы", Ф. Б. Я. Кейпер получил неожиданно весомый результат. То, что раньше пред­ставлялось исследователям сумасбродствами "воина, идеального ария", обрело вдруг философскую глубину. Открылась драма деяния, которое невозможно, но кото­рое надо совершить! Индра вдруг воистину "стал образ­цом для всего, кто сотрясает несотрясаемое".

Индра поражает не только змиевидных, потусторон­них демонов и в их числе Вритру, но и мать его Дану — "поток". А она вместе с Дити ("конечное", "преходя­щее" — антипод Адити) была родоначальницей асуров, древнейших божеств. Эти боги связаны с изначальным хаосом, с потусторонним миром, с загробным царством, они владеют недрами, землей и даже воздушным про­странством; имя асуров означает "силы жизни"... Вот на кого посягнул Индра!

Но жизненные силы к концу года иссякают, и миру грозит возвращение к изначальному хаосу. Возродить, вернуть ускользающую жизнь и открыть путь Новому году! И Адити — праматерь дэвов, "сияющих" богов небосвода — рождает для этого подвига Индру. Он — обновитель Вселенной. В этом его подвиг и его трагедия. Ибо боги небесного миропорядка не могут царить на земле, и он здесь только пришелец... В Индии посвящен­ные Индре столбы стоят не больше недели, потом их свергают, подобно известному другим индоевропейским народам новогоднему деревцу. Дальнейшая судьба Инд­ры туманна:

Кого увидел ты как мстителя за дракона, о Индра,

Что в сердце у тебя, убийцы, возник страх,

Когда несясь через девяносто девять потоков,

Ты пересекал пространства, как испуганный орел?

Похоже, что он вознесся к Солнцу на золотой колес­нице. И там, среди дэвов, отвоевал себе надлежащее ме­сто в лоне праматери Адити, олицетворяющей годовые циклы Вселенной. До следующего Нового года...

Вишну, соратник Индры, хоть и вырос до самого Солнца, остался на подчиненной асурам Земле. Не яс­но, как он мирится с ними, как вновь превращается в карлика или зародыш, но спустя 8 месяцев после убийства Вритры и разверзания охраняемой им Валы "Дости­гающий во все стороны" возвращается в потусторонний, свой мир и засыпает на влажных кольцах доброго Ше­шы. До Нового года...

А миры опять начинают стареть. До возрождения Индры, который, как показали курганы в окрестностях Старогорожена и Высокой Могилы, олицетворял неко­торых из погребаемых (накануне Нового года?).

Этот аспект образа Индры непосредственно связан с идеей "космических странствий" и представляет собой одну из их разновидностей. Поэтому он будет рассмот­рен отдельно.

ОБИТЕЛЬ ЯМЫ

Помимо смутных воспоминаний о размещенных на островах и лугах обиталищах мертвых, в "Ригведе" гос­подствует мотив подземелий, скрытых в неких холмах. По их "великим отлогим склонам" удалился первый покойник Яма, став владыкой загробного царства и "со­бирателем людей".

Все это находит соответствие в курганах с их обяза­тельной центральной могилой и многократными подзахоронениями.

Происхождение загробного царства Ямы связано с представлениями о Вале, который, как было сказано, представлялся то оградой (кромлехом?), то каменным ларцом (что соответствует плиточным гробницам кемиобинской и последующих культур), то пещерой (подоби­ем катакомб). Он считался "сокровищницей, имеющей основанием скалу, полной скота, коней (и) благ", что может быть сопоставлено с магическими росписями гробниц, "Грота быка" и других навесов и ниш Камен­ной Могилы. Сюда же можно отнести могилы, дно ко­торых нередко посыпали мелом, песком, галькой и дру­гими "камнями".

Вала вмещал также подземные воды, которые боги днем собирали в бадью, а ночью поднимали на небо и изливали оттуда в виде дождя и росы. Когда же воин­ственный Индра расколол Валу, то воды потекли из него по земле на четыре (или семь) стороны. Этот мифологи­ческий мотив очень напоминает конфигурацию кургана-лягушки из-под Усатова (рис.5), а также VIII слоя над "космическим странником" из Высокой Могилы (рис.28) и близкие ей VI—VIII слои кургана № 2 у Большой Белозерки. Последние три памятника соответствуют, кроме того, версии об освобождении Индрой "рыжих коров" — лучей новогоднего Солнца. В Могиле это лу­чеобразные дороги (проторенные, возможно, стадами коров), а в Белозерском кургане — многочисленные кости коров, разбросанные вокруг воронки с золой и илом.

Владыкой Валы выступает не Яма, а его дядя Вару­на — божество более древнее и высокочтимое. Однако характеристики и функции этих образов в чем-то сход­ны. Важно, что оба они связывались с годовым и дру­гими циклами Вселенной.

Устройство загробного царства напоминает жилище, искаженно копирующее земное.

Виды жилища различны. Это и дом, и укрепленная "тысячью столбами" яма (очевидно, подобие могилы со срубом), и подземелье, в котором "сперва было растя­нуто дно, потом сделано отверстие" (катакомба?). Обя­зательным элементом является опорный столб, символи­зирующий "древо жизни" или ось мироздания. В одном месте "Ригведы" эта опора названа "деревом с пре­красными листьями". Перекрытия обители Ямы различ­ны. Крона дерева соответствует древесно-травяным или камышовым перекрытиям срубов и ям; каменное небо — плиточным перекрытиям ям и гробниц; лоно земли или край одежд, которыми мать-земля укрывает своего по­чившего сына, — сводам вырытых в грунте катакомб.

Сползай в эту мать-землю!

Необъятную, дружелюбную землю!

Отроковица, нежная, как шерсть, для того, кто дает вознаграждение,

Да защитит она тебя от небытия!

Обитатели царства Ямы — это, прежде всего, боги, с которыми пирует владыка на соломе-брасмане под де­ревом с прекрасными листьями, а также предки — "от­цы", поддерживающие ось мироздания.

Проводниками царства мертвых выступают две со­баки и Пушан. Собаки были спутниками Ямы и сопро­вождали покойников в его владения. Козлоподобный Пушан, напротив, вполне самостоятельно выводил их на­ружу. Он покровительствовал возрождению жизни. Ме­нее связаны с загробным миром змей Шеша, собака Са-рама и птица Супарна, очень древние и ко временам сложения "Ригведы" полузабытые.

Все эти существа находят соответствия в курганном обряде. Археологи нередко встречают в могилах кости птиц и их яйца, а также целые скелеты змей; известны изображения тех и других. Кости собак встречаются преимущественно в виде ожерелий или подобия четок: просверленных клыков и косточек пальцев, украшенных змеевидными нарезками (рис.25); пара собак изобра­жена на первом кромлехе Велико-Александровского кур­гана (рис.12). Соответствия Пушану представлены ко­пытцами и другими косточками ног (что отвечает его функции проводника, знатока счастливых путей), ниж­ней челюстью (которую ему выбил Рудра за непочти­тельное к себе отношение) и сосудами с кашей (более грубую пищу Пушан, лишенный челюсти, вкушать не мог).

Разумеется, предки (покойники) тоже представле­ны в "пирамидах степей".

Согласно "Ригведе" погребаемые сжигались, и таких случаев в курганах немало, или закапывались в скор­ченном положении, что для курганов эпохи меди и брон­зы весьма характерно. Ведийский образ смерти, прихо­дящей с юга в красных одеждах, соответствует разме­щению окрашенных охрой покойников преимущественно в южной половине кургана. Ветви "древа жизни", подпирающего кровлю обители Ямы, и плечи праотцев обозначены в тексте одним и тем же словом, что наме­кает на подобие скелета дереву. Такое "дерево" изобра­жено на спине Керносовского идола (смотри рисунок на обложке) и других человекоподобных стел.

Под дерево с прекрасными листьями,

Где пьет с богами Яма,

Туда наш отец, глава рода,

Устремляется к предкам.

Предки-покойники обожествлялись у всех первобыт­ных народов. В ряде рассмотренных случаев это вполне очевидно. Так, олицетворением Вивасвата или Мартанды (отца Ману и Ямы, владык живых и почивших лю­дей) выступает покойник из IV слоя, а Сурьи — "Солн­ца" — покойник из VIII слоя Высокой Могилы (рис.14, 28). Важно, что в "Ригведе" эти боги представлены в таком же соподчинении: Вивасват сначала был смерт-пым, но после причисления к верховным богам вопло­тился именно в Сурью.

Соответствие Индры некоторым из покойников, по­гребенных в могилах под стелами, было подмечено на материалах курганов у Старогорожена (рис.17). Змие­борческая направленность подвигов Индры, его сраже­ния с силами потустороннего хаоса согласуются с пред­ставлениями о "воскресающих" погребенных. Им прихо­дилось не только сбрасывать с себя путы (змей, корни) загробного царства, в смертельных схватках они утверждали свое право на место в пантеоне. Этот мотив выражен и в образе Индры.

Вознесение Индры двухэтапно: сначала он вышел на белый свет из лона Адити, праматери дэвов (небесных богов), и, совершив свои подвиги в подземном и земном мирах, на небо же возвратился.

Рождаясь, Индре пришлось убить отца, чтобы не по­гибнуть самому. Это древний и распространенный у ин­доевропейских народов мотив. Достаточно вспомнить борьбу поколений верховных богов греческой мифологии: Хаос — Уран — Кронос — Зевс — Аполлон (который тоже намеревался свергнуть своего отца Зевса). Индра пошел дальше: он поверг Дьяуса — "Небо", арийского двойника греческого Зевса (Дзеуса). Такой финал сбли­жает Индру с образами богоборцев-титанов. В грече­ской мифологии их неизменно побеждали боги. Здесь же случилось обратное...

Отцеубийство Индры обусловлено логикой погре­бального обряда. Каменные кольца-кромлехи, которые в нижних слоях Высокой Могилы и в основе Велико-Алек­сандровского кургана были связаны с образом Дьяуса, в кургане № 1 у Старогорожена стали символизировать змеевидных существ, врагов Индры. А, кроме того, "не­бо" обозначалось у ариев не одним лишь словом "дьяус" ("день", "свет"), но и словом "асман" ("камень", "гора"). Так что у "воскресающего", прорывающегося чрез надмогильные плиты покойника были причины "убить" такие вот "небеса".

Досталось и любимым детям Дьяуса: Ушас — "За­ре" и Сурье — "Солнце". Индра разбил повозку первой, а с колесницы второго сорвал колесо. Некоторые иссле­дователи усматривают в этом покровительство Индры возничим, состязания которых устраивались в новогод­ние празднества: они призывали бога поразить соперни­ка. Возможно, что так. Но в мифах о победах Индры

над Сурьей и Ушас не исключено также отражение представлений о влиянии "воскресающего" покойника на окружающий мир, о его способности вторгаться в коловращение мира и вносить изменения. Поэтому, на­верное, Индра и стал лишь седьмым сыном Адити, при­соединившись к старшим ее сыновьям, "царям издрев­ле", воплощавшим месяцы благоприятного полугодия. А Сурья претендовал на эту же роль, вот и пришлось Индре его наказать...

Однако не столько сумятицу в устоявшееся мирозда­ние, сколько новый порядок нес Индра. Он "рассек дни ночью", то есть разделил сплошной день на чередующи­еся с ночью отрезки и "для смертного привел в движе­ние солнце". Его благодеяния были посвящены Ману, прародителю человечества. Одно из них состояло в том, что Индра "породил огонь между двух камней".

Матаришван тоже добыл для Ману огонь, но совсем другим способом: трением двух кусков дерева. С этим действием связано одно из объяснений имени Матариш­вана. Однако более содержательным представляется буквальный перевод: "набухающий в матери", то есть подобный брошенному в землю зерну.

Знаток (всех) существ вложен между двух кусков дерева для трения,

Прекрасно помещенный, как зародыш — в беременных...

Матаришван — когда он формировался в матери.

Порывом ветра он становился в своем движении.

Под матерью подразумевается, очевидно, "Мать-Земля" — Матар-Притхиви. В таком случае Матариш­ван — выходец из подземного мира, "воскресающий" подобно Индре покойник. Эти сходные образы возникли, по-видимому, в среде родственных, но различных племен, причем Индра получил большее распространение. Ма­таришван обнаруживает связь не с каменными, а с де­ревянными перекрытиями могил. Возможно, поэтому деяния его носят более мягкий характер.

Индра добыл Агни — "Огонь" из недр острова-хол­ма-скалы Валы, убив его стража Вритру. Огонь Мата­ришвана "добыт трением из дерева" или похищен. Оба они — и Агни, и его похититель — происходят из поту­стороннего мира, где господствует Ниррити ("тьма", "гибель"). По-видимому, миф о таком происхождении огня явился из ночных наблюдений свечения газов над относительно недавними захоронениями.

Похищение Агни происходит с его согласия: он тай­но покидает отца Асуру, верховного владыку потусторон­него мира, более древнего, чем Яма. Считается, что под Асурой подразумевается потустороннее Солнце или же предводитель демонов Варуна. Его образ смыкается с Вишну: в период борьбы потусторонних демонов-асуров с небесными богами-дэвами Варуна переходит на сторо­ну последних и тем содействует космогоническому по­двигу Индры.

Вседержителем зовется один из вас, самодержцем — другой.

Велики Индра и Варуна — обладатели великих богатств...

Так сохраните (для нас), о Индра — Варуна,

Вашу дружбу или союзничество, (вашу) благосклонность!

Матаришван не удостоился такого союза. Добытый им из потустороннего мира огонь вознесен был на небе­са к дэвам, которые передали его прародителю челове­чества Ману, а тот людям. Распространение этого Агни приписывал себе жреческий род Бхригу — один из соз­дателей гимнов "Ригведы".

У села Семеновка Белгород-Днестровского района Одесской области удалось обнаружить захоронение жре­ца из этого рода! Так что мы имеем редкую возможность рассмотреть одно из конкретных воплощений Матари­швана.

Пожилой мужчина в погребении 5 кургана № 8 у Семеновки захоронен был сидя, лицом на восток. Эта довольно редкая для III тысячелетия до нашей эры по­за подчеркивает его стремление ввысь. Сидел он на на­стиле из прутьев; в центре образованного ими прямо­угольника был окрашенный мелом круг, в него-то и уса­дили покойника. Значение расположенного под ним сим­вола хорошо изучено — это знак солнечного неба (дня, Дьяуса, дэва) над пространством земли.

Помимо очертаний и раскраски настила, важен так­же материал, из которого его изготовили. Образующие знак Земли прутья известны в культах ариев под назва­нием брасман (отсюда брахман — "молящий", предста­витель высшей жреческой касты). С помощью таких вот прутьев разжигался священный огонь, их раскидывали при гадании, постигая небесные предначертания и пыта­ясь повлиять на них. В общем же брасман символизиро­вал приобщение к небу, и настил под покойником озна­чал вознесение его на небеса из подземного мира... Еще один "космический странник"!

Кроме ритуальных прутьев, в могиле был и другой знак Агни, непосредственно связанный с образом Мата­ришвана — решеткообразное перекрытие из жердей, над которым было устроено второе перекрытие. Техническую нагрузку, поддерживание земляной насыпи над могилой, несла только верхняя конструкция. Нижняя же образо­вала над погребенным подобие чердака, известного в ритуалах как "небо и сосуд Матаришвана". Такая сим­волика подчеркивалась своеобразной конструкцией ниж­него перекрытия: оно представляло собой не что иное, как многократно повторенный жердями крест — символ огня, добываемого посредством трения палок.

Символика огня на перекрытии, а также брасмана — настила под покойником имела продолжение: на "небе Матаришвана", ритуальной циновке, уложенной над се­верным краем могилы. Циновку пригвоздили к земле пятью колышками, ряд которых был ориентирован с за­пада на восток, в направлении лица погребенного. Из этого ряда выступали два углубления, расположен­ные по оси юго-восток — северо-запад. Первое, связан­ное с направлением восхода зимнего Солнца, было прон­зено шестым колышком и представляло собой подобие воронки. Второе, связанное с закатом летнего Солнца, имело форму полусферической чаши. Очевидна подзем­ная и небесная символика углублений, связь их с годо­вым циклом. Колышки символизировали, по всей вероят­ности, месяцы неблагоприятного полугодия между осен­ним и весенним равноденствиями...

Символика ритуальной циновки, расположенной к тому же на "небе", раскрывает цель устремленности "космического странника" — погребенного в курга­не № 8 у Семенова. Он призван содействовать годово­му циклу и особенно преодолению его неблагоприятного полугодия. В этом Матаришван опять-таки сходен с Индрой.

Культ Индры тоже имел своих жрецов, связанных и с брасманом, и с Агни. Это был род Ангирасов, которо­му приписывается создание IX цикла "Ригведы". Оба рода — Бхригу, почитатели Матаришвана, и Ангирасы, тесно связанные с Индрой, упомянуты в "Похоронном гимне" "Ригведы". Это ее единственный гимн, посвя­щенный Яме, владыке загробного царства.

Яма первым нашел наш путь.

Это пастбище назад не отобрать.

Где некогда прошли наши отцы,

Там живые (найдут) свой путь...

Ангирасы — наши отцы... Бхригу, достойные сомы,

Да будем мы в милости у них, достойных жертвы,

И в добром их расположении!

Индра освободил огонь, расколов скалу Валу, Мата­ришван унес огонь из-за деревянных заслонов потусто­роннего мира Наррити. В этом ряду должен был воз­никнуть и третий, активный огонь, который сам перено­сит покойников... И действительно: в мифологии "Ригведы" существует образ Джатавсдаса.

Джатаведас — "знаток всех родов" — один из эпи­тетов Агни. Наречение этим именем означало, что возно­симые "Огнем" с земли на небо частицы покойника по­падают затем самыми разными путями (со светом, воз­духом, дождем) в тела живущих людей и, таким обра­зом, обретают новое существование, вливаются в новый цикл нескончаемого бытия. Это было вполне материали­стическое (вернее, предматериалистическое) решение проблемы "воскресения", которое, в общем-то, устраи­вает даже современных философов-атеистов.

С солнцем пусть сольется глаз, с ветром — душа!

Слейся с небом и землей, как положено!

Или слейся с водой, если тебе там любо,

Костями укоренись в растениях...

Отошли снова к отцам, о Агни, (того),

Кто пожертвован тебе (и) странствует по своему усмотрению.

Родясь в жизнь, пусть он отыщет потомство,

Пусть соединится с телом, о Джатаведас!

Но наряду с таким вот вещественным планом суще­ствовал и духовный, в который мы пока что углублять­ся не будем. Отметим лишь, что он присутствует даже в приведенном отрывке: "если там тебе любо", "стран­ствует по своему усмотрению" и др.

Вместе с покойником сжигался козел — символ Пу­шана, выводящего из потустороннего мира. Самого же покойника перед сожжением покрывали кусками туши жертвенной коровы. Считалось, что она предохраняет сжигаемого от разрушающей силы Агни. Вместе с тем, это была искупительная жертва небесным богам. И не только, наверное, в качестве пищи, но и как Притхиви — "Земля", которая в виде коровы выступала супру­гой быкоподобного Дьяуса — "Неба". Допустимо и дру­гое объяснение жертвоприношения именно коровы: она могла олицетворять Вашу — супругу быкоподобного Парджаньи, сына Притхиви и Дьяуса. Союз Парджаньи и Ваши означал соединение тучи с грозой. Если учесть еще то, что Парджанья был связан с весенним Тельцом, то их союз должен был порождать необходимые полям и пастбищам дожди. С целью призывания весенних дож­дей на посевы и могли периодически совершаться трупо­сожжения, покрытые кусками жертвенной коровы.

В пользу такого предположения могут свидетельство­вать два факта. Во-первых, у ариев, судя по гимнам, обряд кремации сосуществовал с ингумацией (обычны­ми захоронениями); в курганах последние значительно преобладают. Во-вторых, обычай жертвоприношения бы­ка и коровы воплотился в мифический образ Брихаспа­ти, а затем Брахмы — "отца молитвы" и "молитвы". Ясно, что в молитве что-то испрашивали.

Брихаспати и Индра! Усильте нас!

Да будет с нами это ваше благоволение!

Поддержите (наши) молитвы, пробудите щедрость!

Истощите враждебные замыслы чужого (и) завистников!

Одним из выразительнейших памятников, где уда­лось проследить формирование присущего ариям обряда кремации, является курган № 2 у села Большая Бело­зерка Васильевского района Запорожской области. Мы уже упоминали об этом памятнике, но теперь рассмот­рим подробнее.

Это один из редчайших курганов, который на протя­жении второй половины III — первой половины II ты­сячелетий до нашей эры непрерывно использовали не только для захоронений, но и в сугубо культовых целях. При этом его обрядовая традиция не прерывалась и свя­занные с ним мифологические образы развивались. В качестве примера столь длительной и прочной тради­ции можно указать пока лишь один курган — Высокую Могилу.

Первоначальная насыпь кургана № 2 и три ее пер­вых досыпки были сооружены племенами ямной и ка­такомбной культур. В этих четырех слоях наметилось чередование символов: I и III напоминали человеческие фигуры, II и IV были уподоблены двулезвийным топо­рам. Эти так называемые "громовые топоры", или лаб­рисы, символизировали грозу, небесный огонь и Тельца. У ариев они, как мы уже знаем, связывались с Пард­жаньей, а затем с Рудрой и Индрой. Обломки камен­ных топоров действительно найдены в двух могилах; в двух других обнаружены лопатки быков, следы огня и дождевых затеков. Интересно, что все это было сосредо­точено в лабрисовидных слоях. Здесь же впервые зафик­сирован обычай размещения кистей рук перед лицом или грудью покойника, раньше их располагали у таза. Из обычаев древних народов известно, что положение кистей у таза означало возрождение погребенного, тог­да как положение перед лицом или грудью — обраще­ние к небу и "самосожжение" плоти во имя вознесения духа.

V, быкоподобный слой, перекрыл три погребения с положением кистей у таза. Одно из них оказалось засы­панным золой, а затем перекрыто деревом и двумя бычь­ими лопатками.

VI, крестообразный слой, обладал сложной символи­кой. Помимо общего значения "огня" и "солнца", в ней присутствовали элементы "молитвы" и "сотворения ми­ра". "Молитва" (Брихаспати, Брахма) отразилась в скоплении костей жертвенных коровы и быка на север­ном склоне досыпки... Обряд "сотворения мира" пред­ставлен в обширной воронке на вершине досыпки. Здесь выявлены прослойки золы, перемежающиеся про­слойками ила, которым заливали трижды зажигавшие­ся костры. Дважды размещались костры на северном и один раз на южном склонах досыпки. Возможно, что она неспроста перекрыла именно три погребения. Кисти по­койников размещались у таза, у груди и лица. При од­ном из них найден сосуд и косточка стопы козла или барана — знакомый нам уже символ Пушана.

VII, быкоподобный слой перекрыл два захоронения. В толще слоя найдены обломки костей и сосудов — сле­ды жертвоприношения. На плоской, промазанной илом, вершине VII слоя сожжен был покойник. На месте кре­мации, кроме золы и немногих обгоревших осколков ко­стей, найдены обломки глиняного горшка и необгоревшая лопатка козла или барана. Кости человека были собраны и захоронены у подножия восточного склона кургана, внутри гробницы из бревен и комьев земли. Над погребением возвели VIII, крестообразный слой, повторивший некоторые особенности VI слоя. В центре тоже была устроена воронка, но следы огня и воды-зем­ли (ила) здесь едва выражены. Их место в воронке за­няла гробница с кремированными останками. Покойни­ка, таким образом, включили в обрядовую имитацию сотворения мира.

IX слою приданы быкоподобные очертания, он пере­крыл два позднейших захоронения в катакомбах, кото­рые были характерны для II—V слоев, а затем на время прекратились. Это обстоятельство показывает, что насе­ление в окрестностях рассматриваемого кургана вело кочевой образ жизни; племена приходили и уходили, но мифотворческая традиция не прерывалась...

В X, последнем слое повторены основные элементы обрядов VI и VIII слоев. На плоской, промазанной илом, вершине кургана сожгли вскоре покойника, причем сно­ва разбит был сосуд и расчленен козел или баран. Остатки кремации собрали и поместили в бревенчатый сруб, установленный в вырытой неподалеку могиле. Ее стенки промазали илом и окружили кольцом из желтого лесса, придав тем самым символику Солнца.

Лесс для кольца брали из ямы у юго-восточного края кургана, со стороны восхода зимнего (новогоднего?) Солнца. Здесь же совершили обычное захоронение, про­тивопоставленное, по-видимому, центральному трупо­сожжению. Затем совершили досыпку.

Спустя некоторое время сооружение X слоя было продолжено. Снова вырыли яму, но уже у северо-восточ­ного края кургана, со стороны восхода летнего Солнца. Следующие земляные работы придали кургану кресто­образные очертания. Но это была не геометрическая фигура (на манер VI и VIII слоев), а подобие птицы. На спине этой обращенной к северу, к вершине миро­здания, птицы был выложен знак Земли: квадрат из камней. Среди них найдены остатки жертвоприношения, с которыми Земля обратилась к Небу: угольки от кост­ра, обломки горшков и костей крупного животного — коровы или коня...

На примере кургана № 2 у Большой Белозерки от­четливо видно, что трупосожжения уподоблялись жерт­воприношениям, направлявшимся в потусторонний

(VIII слой) или небесный (X слой) миры. Такое же раз­деление значений погребального костра отражено и в "Ригведе":

Пожирающего мясо Агни я прогоню далеко.

В царство Ямы пусть уйдет он, увозя нечистоты!

Здесь же этот другой Джатаведас.

Пусть отвезет он жертву богам, знающий путь!

И гимны, и обряды предписывали присоединение по­койников к Космосу, наделяли почивших полномочиями посланников в потусторонний или небесный миры и да­же уподобляли их божествам.

В этом и предыдущем разделах мы познакомились с представлениями создателей арийской "Ригведы" о про­исхождении мира и о потусторонних судьбах людей. Эти представления находят очень близкие соответствия в курганном обряде Северного Причерноморья середины IV — середины II тысячелетий до нашей эры.

Соответствуют друг другу мифологические сюжеты, последовательность их развертывания, а главное, место человека в системе миропорядка. Человек и в "Ригведе" и в "пирамидах степей" богоравен: представители обще­ства — вожди, мудрецы, посланники в иные миры — уподобляются божествам.

Эти божества не возвышены над обществом, не сверхъестественны. Их рациональные корни совершенно наглядны. Однако они концентрируют в себе и матери­альные и духовные стороны бытия, причем на пределе возможностей первобытной культуры, а пожалуй, что и человеческого естества вообще.

Такое сверхнапряжение (подобное творцам Стоун­хенджа и Наски, Мецамора и Цнори) было обусловлено рубежным положением между первобытнообщинной и рабовладельческой формациями. Продолжаться беско­нечно оно не могло. Рассмотренные и подобные им па­мятники строились в Причерноморских степях на протя­жении примерно двадцати поколений, но во второй по­ловине II тысячелетия до нашей эры строительство практически прекратилось и началось становление ким­мерийского, а затем скифского раннеклассовых об­ществ... Тогда же единство арийских племен нарушилось и они расселились по белому свету.

Племена, которые дошли до берегов Инда, курганов уже больше не строили. Но позаботились о собрании древних гимнов, сопровождавших некогда обряды "степ-ных пирамид". В созданную таким образом "Ригведу" были включены и новые гимны. Это священное собрание стало оплотом духовной культуры переселенцев, ос­новой почитания исконных традиций и идейной базой для формирования раннеклассового государства... По­добная судьба была уготована и курганному обряду Северного Причерноморья. Примерно через тысячелетие после начала упадка в скифское время он возрождает­ся в новом качестве. Уже не над захоронениями с про­стейшими вещами, а над изобилующими оружием и дра­гоценностями подземными жилищами; не как модель Вселенной, а как воплощение незыблемости загробного царства.

Но и это царство оказалось не вечным..

РИТА — "КРУГ" — ЛАДА

В основу "Ригведы" и мировоззрения ариев положен "закон, которому должны повиноваться все боги, все люди". Он называется рита, что переводится как "путь", "движение", "закон" и происходит от индоевропейского рото, означавшего "повозка", "колесо", "круг". От этого же древнего слова происходит индийское раджасуя, не­мецкое рат, украинское рада — "совет", круг людей, со­бравшихся для обсуждения дальнейшего пути и других важных вопросов.

Возможно, что от этого же слова происходит Рато — древнейшее имя греческой Латы (матери Аполлона, во­площавшего солнечный зодиак) и славянской Лады ("лад", "порядок", "согласие"). Сами гимны "Ригведы" и те проникнуты ритой: от него происходят понятия "речь" и "ритм".

Да, коловращение мироздания — всеобщий закон. Творцы "Ригведы" были правы: "Вся Вселенная покоит­ся на рите и движется в нем". Но как они себе его пред­ставляли?

Сотворение риты, подобно сотворению мира, произо­шло само по себе, из ничего, из хаоса самозародившей­ся материи.

Закон и истина родились

Из воспламенившегося жара.

От них родилась ночь.

От нее — волнующийся океан.

Из волнующегося океана

Родился год,

Распределяющий дни и ночи,

Владыка всего существующего.

Так мыслили древние мудрецы последовательность начала мироздания. И только затем появились Солн­це, Луна, день, земля и воздух над ней, а в конце — свет.

Итак, был жар. Он вспыхнул, и в огневом вихре самозародились "закон" и "истина" — рита и сутья "Ригведы". Знаменательно их противопоставленное един­ство: изреченного, установленного закона и сущностной, изначальной истины.

Такая диалектика вполне понятна современному че­ловеку даже с неполным средним образованием... Но дальше начинается "теория относительности", постиже­ние которой требует специальных познаний. Эту теорию можно сформулировать так: свет явился не от косми­ческого жара, не от Луны или Солнца — свет возник после них.

Темное Солнце, порожденное жаром, но лишенное света?! Да, "Ригведа" знает такое. Это Савитар ("по­будитель", "родящий"). Он отец Сурьи, который ста­новится Савитаром, опустившись за горизонт и проби­раясь в кромешной тьме потустороннего мира с запада па восток, чтобы явиться из-за горизонта обновленным Сурьей.

Не поддаваясь обману, взирая на (все) существа,

Бог Савитар охраняет обеты.

Он протянул руки ко (всем) существам в мире.

Держа твердо обеты, он правит великим путем.

"Великий путь" — это и есть путь риты, круговоро­та Солнца и Вселенной. Примечательно, что рита тес­нее связан с Солнцем потусторонним, ночным, — это вполне соответствует родству риты с зодиаком. Поту­сторонним Солнцу и зодиаку соответствовали, очевидно, рассмотренные в конце I части нашей книги изображе­ния на сводах "Докучаевской пещеры" и "Грота быка" (рис.24).

В курганах к образу Савитара ближе всего погребе­ние "космического странника" под солнцеобразной до­сыпкой Высокой Могилы (рис.28). Ориентированные по зодиаку колеса на перекрытии ямы вполне сопоставимы с "колесом Солнца" или "вертящимся колесом", как нередко именуется рита. Этому же образу соответству­ет каменное кольцо вокруг погребения в центре перво­го кромлеха Велико-Александровского кургана (рис.12).

Сам кромлех с изображением зодиакальной сцены — еще одно из ярчайших воплощений риты. В качестве Сави­тара — подземного Солнца можно рассматривать жел­тый круг внутри знака Земли на вершине птицеобраз­ного кургана у Большой Белозерки Савитару же со­ответствует белый круг на брасмане (настиле из прутьев) в погребении 5 кургана № 8 у Семеновкн. Покойника, сидящего на этом круге — Савитаре, мы соотнесли с образом Матаришвапа.

Мудрый Асура — так был наречен Савитар. У него-то, у подземного Солнца, и похитил огонь Матаришван.

Считалось, что, попадая в потусторонний мир и ста­новясь Савитаром, "Солнце" — Сурья превращается в Асуру и в этом значении воплощается в Варуну — "ки­пящего". Превращения, как видим, совершенно логич­ные: соединившееся с подземными водами солнце дол­жно было, конечно, их разогреть. Образовавшиеся при этом клочья тумана и облаков уподоблялись змеевид­ным асурам — "не-в0дам" или, уже в переносном смыс­ле, "жизненным силам". Под этими силами подразуме­валось тепло, отдаваемое подземным Савитаром — Асу­рой — Варуной. Отдав часть тепла, прогрев в очередной раз подземное царство, обновленное Солнце вновь вы­ходило на небо и, согревая уже не столько воды, сколь­ко воздух, порождало в нем дэвов — "сияющих".

Ясно, что асуры и дэвы были связаны солнцем, но из-за него-то у них и происходила борьба. Потусторон­ние демоны и небесные боги тянули его в разные сторо­ны, подобно куску шкуры! Такой ритуал — поединок за белую шкуру, символизирующую Сурью, существует в Индии и поныне.

В период зимнего солнцестояния борьба за облада­ние Сурьей была особенно напряженной. Еще бы! Дни становились совсем короткими, холод сковывал землю, жизнь замирала... Куда уходило тепло? Ясно, что его забирали подземные демоны, взращенные в среде про­чих асур. Главным среди этих злодеев считался Врит­ра — "преграда", но вместе с тем и "врата". Это он за­точал в скалу Валу и "Огонь" — Агни и коров — лучи подземного Солнца — Асуры, сковывал (льдом) священ­ный напиток Сому.

Вритре дэвы противопоставляли воителя — Индру. Рождался он долго и в муках (по-видимому, в период между зимним солнцестоянием и весенним равноденст-вием), но затем побеждал-таки Вритру, раскалывал Ва­лу и выпускал на белый свет (к дэвам) отнятые асура-ми у Солнца огонь и лучи, пьянящего Сому. До летнего солнцестояния Сурья торжествовал, но затем дэвы ут­рачивали над ним власть, и она постепенно переходи­ла к асурам...

Такая схема годового коловращения мира могла ро­диться лишь на территории с резко выраженными вре­менами года. И действительно, она присуща той части арийских племен, истоки которой уходят в прошлое меотов, индов (синдов) и тавров Северного Причерно­морья, в кеми-обинскую, усатовскую и другие культуры, тяготеющие к Балканам. Представители именно этой ветви индоиранской языковой общности ушли затем в Индию и создали "Ригведу".

Но была и другая ветвь, уходящая корнями на Кавказ и в Переднюю Азию. Ее древнейшие предста­вители в Северном Причерноморье тяготели к куроараксской и алазано-беденской культурам. Сохраняясь затем в древнем Иране, племена этой ветви индоиранцев создали "Авесту" — подобный "Ригведе", но более поздний во всех отношениях сборник гимнов и поучений.

У иранцев дэвы оказались злыми, асуры же — доб­рыми. Понятно: в обжитых районах Закавказья и Пе­редней Азии люди страдали не от зимней стужи, а от летнего зноя, именно он больше всего угрожал урожаю и поголовью скота. Соответственно, главным божеством иранцев стали не Дьяус и сын его Индра, а Асура. Первый в "Авесте" не упомянут вообще, второй низве­ден до уровня третьестепенного демона, зато Асура возведен в ранг верховного владыки и наречен Ахура Мазда — "господь премудрый". Ему противостоит бог тьмы и зла Ангро-Майнья — "нечистый дух", воплощаю­щий пагубные страсти, "не-жизнь".

Ахура Мазда и его окружение моложе божеств "Ригведы" не только хронологически, но также истори­чески: не менее 500 лет разделяет окончательные ре­дакции "Ригведы" и "Авесты", к развитому первобыт­нообщинному строю относится первая и к формирую­щемуся государству — вторая.

Однако иранцы еще сохраняли кое-что из своих давних традиций, и эти древние представления прибли­жались к тем, которые остались господствующими в индийской традиции. Подобно Варуне индийцев, Ахура Мазда иранцев теснейшим образом связан с Митрой.

Иранская Ардви Сура ("влажная", "сильная") со­ответствует индийской Адити в значении Притхиви— "земли", подогретой Сурьей и порождающей влажные испарения — асуров. С названием последних связано понятие асу (аши, аху) — "хозяин", "божество". Это понятие во многом близко индийскому рите, которому у иранцев отведена роль "покровителя" (рату). Подчи­ненность рату более высокому аху очевидна в "Жалобе Души Быка", включенной в "Авесту". Животное доби­вается у Ахуры Мазды верховного покровительства, но получает отказ: ему велено подчиняться человеку.

И тогда Душа Быка возопила: "Сказать, что я должна в качестве рату удовлетвориться немощным словом бессильного человека, я, желающая сильного аху!"

Соответствия представлениям древнейших иранских племен можно найти лишь в отдельных курганах ариев. Прежде всего в тех, где достаточно выражен образ Асуры: подземного солнца Савитара и Варуны. Соот­ветствия же образу Ахуры Мазды и другим божествам поздних иранцев представлены в скифских курганах.

Главный хранитель риты Варуна считался его же создателем, вопреки версии о самозарождении риты. Создан же рита был посредством натяжения космиче­ской "нити" майя, обладавшей способностью изменять прежние и создавать новые формы. Мы уже сталкива­лись с проявлениями этой "нити" в курганах: осями кромлехов Велико-Александровского кургана и других конструкций, общей ориентировкой трех захоронений Скворцовского кургана и т. п. Словом, это всевозмож­ные астрономические азимуты, связующие различные ритуалы с восходами и закатами Солнца (и других светил) в равноденствия, солнцестояния и прочие ка­лендарные даты. Но суть заключалась, конечно, не в датах, а в приуроченных к ним состояниях природы, в хозяйственных потребностях и жизнедеятельности людей.

Рита с помощью майи мог быть преобразован в "трон Варуны", воздвигаемый "посреди устья рек"; отсюда мудрый Асура правил "семью потоками". Зна­чение символики последних известно, и это позволяет раскрыть тайну господства Варуны над ритой. "Семь потоков" — это семь зодиакальных созвездий, которые Солнце проходило между весенним и осенним равноден­ствиями в 4250—2200, 1720—660 годах до нашей эры

(и в другие не представляющие интереса для нашей темы периоды). "Троном Варуны посреди устья рек" могла быть только Полярная звезда, с прилегающим созвездием Малой Медведицы, действительно напоми­нающим трон. От этого ночного зенита и протягивалась, по-видимому, Варуной волшебная "нить" — майя.

"Потоками" назывались иногда сыновья праматери Адити (годового цикла Вселенной), родные братья Ва­руны да и он тоже. Эти божества символизировали месяцы благоприятного полугодия. Вместе с тем каж­дый из них представлялся воплощением определенного социального качества. Помимо знакомых нам уже Варуны, Митры, Дакши, к "царям издревле" в 2200— 1720 годах до нашей эры могли относится также Бхага ("наделитель", отсюда славянское слово "бог"), Анша ("доля"), Арьяман ("гостеприимство"). В качест­ве седьмого Адитьи разные гимны "Ригведы" называют то Вивасвата, прародителя смертных, то воителя Индру, то Сурью или Савитара. Последний присутствует, помимо того, в обличий Бхаги.

Порой не один только Варуна, а все братья Адитьи выступают хранителями риты, "пастухами Вселенной". Тогда они, будучи вроде бы богами-дэвами, предстают вдруг как "охраняющие мир асуров" — демонов. Проти­воречия нет: они небесные дэвы в качестве дней к меся­цев и потусторонние асуры в качестве ночей и "потоков", то есть созвездий. Для того, кто это понимает и почи­тает Адитьев в обоих значениях.

Для него оба обращенных друг к другу (мира) набухают

От дождя с неба; называемый счастливым, процветающий

Завоевывающий оба местопребывания, идет он на битвы.

Да будут благосклонны к нему обе стороны!

Здесь, как видим, содержится указание на то, что мудрый должен чтить единое в противоположных на­чалах, и тогда последние воздадут ему сторицей.

Двойственность природы Адитьев выразилась и в парной организации их. Они соединены и противопоста­влены: Митра — Варуна, Бхага — Арьяман, Анша — Дакша. В "Ригведе" представлены и другие комбина­ции. В каждой из пар одно божество светлое (дневное, доброе), другое темное (ночное, жестокое). Прослежи­вается также связь их с зенитом и надиром, верхом и низом Вселенной.

Идеей единства и борьбы противоположностей, интуитивно постигнутой еще в те времена, проникнуты многие гимны, мифы и образы "Ригведы", включая ее основной миф: новогоднюю, временную победу Индры над Вритрой. Между намеченными, а то и разработан­ными таким образом диалектическими полюсами ме­стами указаны связующие звенья. В приведенном выше отрывке — это мудрец и небесный дождь "меж­ду обращенными друг к другу мирами"; в основном мифе "Ригведы" — это Варуна (занявший благожела­тельный нейтралитет) и Вишну (активно помогавший герою), вышедшие из стана асуров и поддержавшие Индру, предводителя дэвов, в его праведной борьбе с асурой Вритрой...

Итак, родившись из производственно-календарной практики, представление о рите обрело и морально-фи­лософский аспект... На что же нацелено было это уче­ние? На обретение бессмертия!

Обрести бессмертие можно было двумя способами: "став на путь богов" или "выйдя за пределы года".

Я слышал о двух путях от предков:

(Путь) богов и (путь) смертных.

На этих двух (путях) сходится все то, что способно двигаться

Между отцом и матерью.

Две обращенные друг к другу (половины вселенной) несут бродящего,

Рожденного из головы, выношенного мыслью.

Сколько (существует) огней? Сколько солнц?

Сколько утренних зорь? Сколько же вод?.. —

сказано в гимне "Солнцу" — Сурье и Агни — "Огню".

Северный путь Солнца принадлежал бессмертным богам, южный — смертным людям. Это два разнонапра­вленных отрезка риты как годового цикла. Первый от­резок — благоприятное полугодие, осененное поднимаю­щимся к северу весенне-летним солнцем. Второй отре­зок — неблагоприятное полугодие, сопряженное с опускающимся к югу осенне-зимним Солнцем... Мы ви­дели изображения двух этих "путей" на продольных стенках гробниц под IV и VI слоями Высокой Могилы (рис.14—15). Они соответствуют последовательности развертывания времен года в ведийском учении о двух путях мироздания.

Стать на путь богов и воскреснуть можно было лишь с помощью ритуалов, в основе которых стояли особые, в конечном счете, календарные знания, на что и намекает вторая половина вышеприведенного гимна. Атожно не сомневаться, что погребенные под календар­но насыщенными IV—VIII слоями Высокой Могилы были приобщены к сонму "бессмертных". Это был путь наверх, к летнему солнцестоянию.

Второй путь, "за пределы года", вел вниз, ниже загробного царства Ямы:

(Есть) три неба (внизу?): два — в лоне Савитара,

Одно — в мире Ямы, людьми повелевающее.

Словно повозка на ступицу, опирается на него бессмертное;

Тот, кто это знает, пусть здесь скажет.

Последние слова о том, что путь к вечности лежит через специальные знания. И в этом случае их смысл заключался в приобщении к Солнцу, но только подзем­ному, сопряженному с Варуной и изначальными во­дами...

В "Ригведе" запечатлены образы смертных, воскре­шенных первым и вторым способом.

Ввысь поднялся известный нам уже Матаришван — "посланник Вивасвата", родоначальника людей и отца Ямы. Подвигом этого арийского Прометея стала добы­ча подземного огня, охранявшегося от дэвов асурами...

От Савитара, подземного Солнца и воплощения Варуны, получили бессмертие Рибху ("работа") — трое братьев-мастеровых. Так наградили их боги за подвиги, совершенные в течение года. А подвиги были такие: переделка на 4 чаши (фазы Луны) божественного куб­ка для напитка бессмертия, изготовление колесницы для божеств утренней и вечерней зари, возвращение молодости своим престарелым родителям, учреждение трехсезонного календаря, проведение 12 дней у самого Солнца (очевидно, в период зимнего солнцестояния)... Образу Рибху соответствуют подкурганные захоронения ремесленников.

Покойник "обретал возможность воскресения" после ритуального присоединения к годовому циклу. Этой це­ли служили обнаруживаемые в курганах обсерватории и календари. Помимо практического, они имели и маги­ческое назначение. Расшифровать их можно, лишь об­ладая календарными кодами, доныне хранимыми индийскими брахманами. Так, 21 было излюбленным числом Солнца и года "Ригведы": трижды по семь ша­гов Вишну, трижды семь поленьев костра жертвенного

Пуруши и прочее. А расшифровывается это число так: 12 месяцев+5 времен года+3 мира+1 солнце = 21-член­ный год. 17-членный год, составленный из первых двух чисел, посвящался Праджапати — "отцу существ". Цикл в 100 лет символизировал человеческий век и раскла­дывался на 60 дней и ночей месяца+24 годовых полу-месяца+12 полных месяцев+3 времени года+1 солнце...

Яркие примеры календарной магии представлены в памятниках, о которых мы многократно уже говорили: в погребениях "космических странников" из VI— VIII слоев Высокой Могилы.

На стенках гробницы кеми-обинского, древнейшего из них, погребения магия календарных чисел отразилась в количественных соотношениях отрезков и точек, со­ставляющих изображения (рис.15). Обыгрывалось число 28 (то есть 21+7, см. выше) — усредненная про­должительность синодического и драконического меся­цев (29+27)/2 лунного календаря. Знаки времен года на

боковых, восточной и западной, стенках перемежались изображениями стражей миропорядка на стенках торцо­вых. Последние соответствуют, как мы уже знаем, Мит­ре — Варуне и Яме — Ману. Именно в такой последова­тельности, двигаясь, как принято в ритуалах, правым плечом вперед, должен был "пройти" мимо божеств по­гребенный: с севера на юг, а затем с юга на север, "пу­тем смертных" и "путем богов".

Ступай, ступай прежними путями,

Где прошли наши предки!

Обоих царей, радующихся жертвоприношению,

Яму и Варуну — бога ты должен будешь увидеть.

Погребение под VII слоем Высокой Могилы от­носилось к ямной культуре. Оно было перекрыто до­сыпкой в виде бычьей головы — знака Тельца (рис.9). Прослежены его рот и глаза, выполненные в виде во­ронок. Во рту найдено 11 яйцеобразных комков охры, символизировавших, очевидно, остальные зодиакальные созвездия. Погребение под VIII, солнцеобразным слоем с расходившимися от него 12 лучами-дорогами было пе­рекрыто магической повозкой, 7 колес которой направ­лены в "русла потоков" зодиакальных созвездий весен­не-летнего полугодия (рис.28).

Несомненно, что Высокая Могила и некоторые дру­гие "пирамиды степей" сооружались под руководством высокопрофессиональных жрецов — не только храните­лей, но и творцов традиций. Это были выдающиеся зна­токи календарей и первобытных, еще не дифференциро­ванных зачатков науки — философии — искусства — религии.

Выше мы обратили внимание на то, что строители последнего, XI слоя Высокой Могилы знали о том, что представляли собой сооруженные тысячелетие назад VI—VIII слои. Это можно объяснить лишь существова­нием развитого фольклора и наследственного клана жрецов. Не было ли среди них Кашьяпы, Вишвамитры, Атри или еще кого-нибудь из риши — "сказителей", со­здавших древнейшие, II—VII циклы "Ригведы"? Такая возможность вполне вероятна. Ведь, помимо общего вывода специалистов, что ведийский ритуал старше "Ригведы" и сложился на прародине ариев, обнаружены и весьма специфические соотношения между курганным обрядом и сборником гимнов.

Как и в "Ригведе", блюстители курганного обряда не принадлежали к какой-либо единой археологической культуре, ибо хранили знания и ритуалы и "ямников", и "кеми-обинцев", и "старосельцев", и "катакомбников", и "срубников" (а в "Ригведе": "пяти арийских наро­дов").

В Индии профессиональными хранителями традиций являются кланы риши и каста брахманов. Подобные замкнутые объединения хранителей общественной муд­рости существовали и у других первобытных народов: волхвы древних русичей, друиды галльских племен, со­здавших Стоунхендж и десятки подобных ему сооруже­ний... На примере культа Аполлона мы познакомились со жрецами-астрономами, которые обслуживали древ­нейшие обсерватории Европы и странствовали для уточ­нения календарей от Британии до Алтая, от Малой Азии до Скандинавии. Очевидно, что подобные стран­ники могли распространять очень специфические знания, навыки, мифы, изображения, вещи.

А как происходило обособление мудрецов в среде разноэтничных племен Азово-Черноморских степей? С какими цивилизациями связаны были жрецы индо­иранской языковой общности до частичного переселения арийских племен в Индию?

Обособление различных, не только жреческих, но также ремесленных и воинских групп прослеживается в Юго-Восточной Европе с середины IV тысячелетия до нашей эры. Это было время начала становления Египта и Шумера, распада индоевропейской и формирования индоиранской общности.

Немаловажное место среди них принадлежит так называемому Новоданиловскому культурному типу, воз­никшему в среде поздней днепро-донецкой и ранней среднестоговской археологических культур. Возникнове­ние этого типа прослеживается в Мариупольском мо­гильнике, подобные памятники распространяются затем от Балкан до Кавказа, следы обнаруживаются даже на Ближнем Востоке.

Наиболее отчетливыми показателями далеких похо­дов "новоданиловцев" являются находки клювообразных молотов-клевцов из оленьего рога и, главное, скипетров в виде лошадиных голов. Навершия скипетров изготов­лялись преимущественно из полированного камня. Такие изделия найдены от Югославии до Дагестана. А от Приазовья до Ирана встречаются бронзовые им подра­жания. На всей этой огромной территории бытовали также крестообразные навершия булав, три находки которых в Мариупольском могильнике позволили нам выявить истоки символики арийской палицы-ваджры.

Особую подвижность и мощь придало "новоданилов­цам" приручение лошади и начало использования ее для верховой езды. Всадник с боевыми клевцом, була­вой или скипетром представлял собой в те времена неви­данную, непобедимую силу. Очевидно, именно эти пер­вые конники породили мифы о полумужчинах-полуко­нях (кентавры древних греков) или птицеподобных воителях (гаидхарвы ариев) — существах вероломных и доблестных, божественных и диких.

В историю культуры навсегда вошли "наимудрей­ший из кентавров" Хирон, учитель величайших героев и сына самого Аполлона, а также Гандхарва, "стоя­щий на своде небес". Такие образы находят соответ­ствия в захоронениях у сел Новоданиловка Запорож­ской области, Суворово Одесской области и других, которые были перекрыты камнями с календарными зна­ками или окружены ориентированными по небесным светилам кромлехами, что указывает на астрономичес­кие познания, на мудрость распорядителей погребаль­ных обрядов.

По-видимому, "новоданиловцам", древнейшим пред­ставителям формирующейся индоиранской общности, первым удалось замкнуть в единое кольцо так называемую Циркумпонтийскую культурно-историческую зону: области вокруг Черного и Азовского морей, заселенные разноэтничными племенами и народностями. Установи­лись столь тесные связи, что восточносредиземпомор­ское население проникало до Нижнего Подпепровья, а характерный для днепро-донецкой культуры погре­бальный обряд — вытянутые, посыпанные охрой покой­ники — обнаружен на кладбищах шумерских городов Ура и Эреду.

Ученые установили, что влияния Шумера распрос­транялись на куро-араксскую, алазано-беденскую и дру­гие культуры Кавказа. Предполагается, что эти куль­туры созданы хурритами — предками некоторых кавказ­ских народов.

На рубеже III—II тысячелетий до нашей эры хур­риты Армянского нагорья приютили несколько кланов шумеро-аккадских (вавилонских) писцов, бежавших от распрей и войн, поразивших их царство. На отдельных событиях, сопутствовавших этому бегству, мы остано­вимся ниже. Здесь же отметим, что основной обязан­ностью переселившихся писцов стал учет торговли, ко­торая сопровождала возникновение на караванных пу­тях хурритских городов-государств.

Одним из главных товаров была соль, ценившаяся не меньше ячменя и пшеницы... Не соляные ли место­рождения Сиваша привлекли сюда первых выходцев куро-араксской культуры, пришедших вслед за проник­шими на Кавказ "новоданиловцами"? Не было ли среди этих выходцев людей, оставивших характерные для Шумера изображения на плитах Каменной Могилы и I кромлеха Велико-Александровского кургана?

Кромлех и погребение в центре его — наиболее севе­ро-западный памятник куро-араксской культуры. Оста­вивший его род или племя объединился здесь с неболь­шой группой выходцев из трипольской культуры, основ­ная территория которой в начале III тысячелетия до пашей эры располагалась между Нижним Дунаем и Средним Днепром. На материалах нижних слоев Вели­ко-Александровского кургана и других памятников Днепро-Бугского междуречья прослежено, как две группы пришельцев слились, дав начало новой, кеми-обинской культуре.

Следы подобных слияний обнаруживаются и в при­легающих областях — от низовьев Днестра до низовьев Кубани, от днепровского Надпоролся до Крыма включительно. Повсюду на этой территории встречаются кеми-обинские памятники, но везде их немного, исклю­чая разве что Крым. Это было не распространение, а проникновение высокоразвитой культуры в среду этни­чески чуждых ей племен местной ямной культуры. Со­вершенно очевидно, что оно носило не военный (как у "новоданиловцев"), а мирный характер, основанный на каких-то дружеских договорах. Каких же?

Первоначальные договоры могли заключаться во взаимовыгодном обмене металлом и солью, зерном и скотом. Затем, по мере усложнения хозяйства, роста численности населения, разложения первобытнообщин­ного строя и зарождения раннеклассовых отношений все большую ценность стали обретать, очевидно, позна­ния пришельцев в календарях и строении мира, умение их сплачивать людей ритуалами и усиливать общест­венные связи бытия. Следы такого, основанного на ду­ховных началах договора проступают в IV и V слоях Высокой Могилы. Установлено, что местные "ямиики" участвовали в погребальном обряде "кемиобинца", а затем попытались воспроизвести этот обряд и над сво­им покойником. Это им не вполне удалось, однако ино­культурный импульс привел местное население к соз­данию могил человекоподобных очертаний, а также к за­мене человеческих жертвоприношений антропоморфны­ми стелами.

Второе проникновение хурритов в Азово-Черномор­ские степи было связано уже не с куро-араксской, а с алазано-беденской культурой. Вследствие контактов ее небольших групп с носителями ямной культуры возник так называемый старосельский тип, оставивший "косми­ческого странника" (погребение 8) под VIII слоем Вы­сокой Могилы. Похоже, что в отличие от "кемиобин­цез" носители этого типа строили свои отношения с местным населением не столько на духовных, сколько на материальных началах, на своем обладании древ­нейшими в степях повозками и своем же доступе к руд­никам Кавказа.

Тем не менее в Высокой Могиле и в других курга­нах прослеживается множество случаев подражания местным населением более высокоразвитому обряду пришельцев.

Не исключено, что именно "старосельцы" оставили изображения повозок на плитах Каменной Могилы. Подобные изображения встречаются в горах Армении.

А в могиле одного из погребений старосельского типа у станицы Батуринской на Кубани обнаружено изобра­жение мифического сюжета: бык, влекущий рало вслед за птицей и змеевидной богиней плодородия. Э. С. Ша­рафутдинова, открывшая это уникальное захоронение, считает, что оно принадлежит жрецу-живописцу. Сти­листика и сюжет выполненного охрой рисунка коренит­ся, очевидно, в шумерской культуре...

Прошедшая пред нами история Азово-Черноморских степей IV—II тысячелетий до нашей эры позволя­ет предположить, что собиратели, хранители и творцы мудрости индоиранской или арийской языковой общно­сти были сосредоточены в Новоданиловском и старо­сельском культурных типах и особенно в кеми-обин­ской археологической культуре, а также среди их по­томков. Очевидно, что эти немногочисленные, но особо подвижные группы степного населения были связаны с шумерской, а затем вавилонской и другими культура­ми Ближнего Востока. Вместе с тем именно в этой сре­де наиболее выражены истоки представлений, мифоло­гических сюжетов и образов, которые впоследствии были упорядочены в индоарийской "Ригведе".

Современное языкознание приходит к выводу, что прародиной создателей сборника священных гимнов "Ригведы" были Азово-Черноморские степи и что ос­татки переселившихся в Индию ариев существовали здесь еще во времена скифов и греков. Произведенное во II части нашей книги сопоставление мифов "Ригве­ды" и "степных пирамид" подтверждает эту гипотезу.

Часть III. Врата бессмертия

Прочь, о Смерть! Ступай другим путем!

Твой собственный (путь) иной, чем путь,

                                  исхоженный богами.

                                                     Ригведа

В предыдущих частях мы познакомились с содержи­мым причерноморских курганов и узнали о его близости к мифологии арийской "Ригведы". На многих примерах мы могли убедиться в величии культуры развитого первобытнообщинного строя, возросшей до обычая "космических странствий" и идеи бессмертия.

Об этой идее и пойдет речь в заключительной ча­сти.

"Многознание не научает быть умным. Умен тот, кто умеет связать", — говаривали древние греки. Знания творцов "степных пирамид" были неизмеримо скром­ней современных. Но вот по части связывания воедино всех сторон и проявлений своего бытия... Предкам уда­лось соединить даже то, что современной культуре представляется совершенно несоединимым: жизнь и смерть человека!

Заблуждения древних? В религии — да. Но не будем забывать, что религия, искусство и т. д. оформляются в классовых обществах. В доклассовых же обществах, когда создавалась и "Ригведа" и степные курганы, су­ществовало нечто иное: практически нерасчленимый сплав зачатков и религии, и искусства, и философии, и науки. Соответственно с этим были не только желае­мые, но и реальные достижения в преодолении смер­ти, и коренились они в зачатках не религии, а нау­ки.

Рассмотрение научных (первобытно-научных) воз­можностей выхода на бессмертие — вот основная задача заключительной части.

"ДАЖЕ ПАВШИ, ИМЯ ОНИ ОСТАВЯТ!"

Во второй половине III тысячелетия до нашей эры, когда сформировавшаяся в Азово-Черноморских степях индоиранская общность племен переживала внешний расцвет, а вместе с тем начало увядания первобытно­общинного строя, существовали уже и Египет и Шуме­ро-Аккадское царство. Его купцы и воины достигали северных пределов Месопотамии и долин, ведущих в Закавказье и Малую Азию. Эти и другие обстоятель­ства приводили в движение массы кавказских и бал­канских племен, часть которых вливалась в состав индоиранцев. Заметны переселения и в обратном на­правлении: из северонричерпоморских степей на Кав­каз и Балканы.

Словом, существовал демографический и культурный обмен. Он прослеживается на основании всевозможных археологических данных: в останках людей, в хими­ческом составе металлических изделий, в конструкции повозок, в системах мер и весов, в памятниках духов­ной культуры... Среди них есть и такие, которые рас­крывают древнейшее столкновение первобытного (индо­иранского) и раннеклассового (шумеро-аккадского) мировосприятия. В этом горниле возникали новые мифологические сюжеты и образы, неизвестные индо­европейцам, по ставшие характерными для последую­щих индоиранцев.

Остановимся на примерах, которые показывают разницу восприятия бытия и небытия в обществах с различным уровнем исторического развития. Древней­шим примером является комплекс изображений в север­ной галерее Каменной Могилы. Настало время разга­дать и эту тайну, как были разгаданы "Грот быка" и "Конские плиты".

"Глиняные книги" и печати из храмов древнейших государств Передней Азии сохранили шумерские мифы. Мифы Триполья отразились главным образом в рисун­ках на керамической посуде. Вот два культурных центра IV—III тысячелетий до нашей эры, которые мог­ли повлиять на сложение рассматриваемого святилища Каменной Могилы; вот две мифологические системы, которые можно сопоставлять с изображениями на пли­тах северной галереи.

Уже при первом сопоставлении трипольский центр должен быть исключен из анализа: стилистика изобра­жений их композиции явно тяготеют к Шумеру. Обна­руживается, вместе с тем, сходство с орнаментами на посуде, гробницах и стелах некоторых местных культур.

Вспомним изображение № 1, помещенное на стене в конце галереи. Одинокий лодочник, подплывающий к сложной конструкции из "решеток", "елочек", "лунок" и Х-образных знаков. Подобные "лодки" (каменные "чел­ноки" для шлифовки древков стрел и других надобно­стей) известны в днепро-донецкой культуре, а "кон­струкция" напоминает роспись одной из плит кеми-обин­ской гробницы 4 из Высокой Могилы (рис.15). Однако наиболее полные соответствия всей композиции встре­чаются на культовых печатях Месопотамии.

В храмах Шумера были распространены изображе­ния лодочников, а также жертвоприношений, где ри­сунки земных жертвенников и участков небес, прини­мающих жертвоприношения, очень напоминают "решет­ку" и помещенный над ней Х-образный знак изображе­ния № 1 (рис.21, 23). При этом Щ-образный знак левее "решетки" сопоставим с жертвователями шумерских пе­чатей, а "елочка" правее Х-образного знака — с при­нимающими жертву небесными божествами.

Рис.21. Миф о сотворении мира. Каменная Могила и ее шумерские соответствия.

Смысл жертвоприношения раскрывает плуг, изобра­женный у ног приносящих жертву. Он подобен плугу под календарем на карнизе "Грота быка" (рис.24). Очевидно, что в обоих случаях они символизировали весеннюю пахоту, сев, а жертвоприношение сопровожда­лось обращенной к небу молитвой о ниспослании дож­дей и тепла. Ясно, что в таком вот контексте "плуг — жертвенник — небо" связаны с "лодочником" не только весенне-летними дождями, но и рекой, освободившей­ся ото льда и, возможно, готовой к переправе земле­дельцев на заречное поле, а также к его поливам.

Подобный сюжет помещен на печати из Суз (рис.21). На ней отображено странствие некоего человека или божества с молитвенно скрещенными на груди ру­ками. Этот молящий показан сначала на фантасти­ческом змие-челне со Щ-образной ветвью в руках, затем впереди быка с плугом и уздой на спине, а в конце — на небе, рядом с Луной и Ж-образной птицей в окружении козлов. Последняя композиция символизи­рует небесную вершину "древа жизни" или "оси миро­здания", а две предыдущие — ствол и корни, то есть земной и потусторонний миры.

Персонаж на печати из Суз напоминает шумерского Энлиля. Двухъярусность композиции, в которой небес­ный мир четко отделен от земного и потустороннего, соответствует главному деянию этого бога воздушного пространства.

Согласно мифу о происхождении вселенной изна­чальный Океан (А-ки-ан: "не-земля-небо") породил пра­остров или гору Киан, внутри которой зародился Эн­лиль ("воздушное колыхание", "ветер"), разделивший мать Ки ("земля") и отца Ан ("небо"). Спустя дли­тельное время, уже после того, как возникли боги и вылепили из глины первых людей, Энлиль совершил свой второй выдающийся подвиг: в сопровождении не­ких "каменных демонов" он сплавал в потусторонний мир и вывез оттуда для людей мотыгу или плуг. По-видимому, именно этот сюжет и запечатлен на рассмот­ренной нами печати.

Было бы рискованно сопоставлять шумерского Энли­ля и героя на печати из Суз с "лодочником" Каменной Могилы. Однако эти мифы находят соответствия не только в изображении № 1, но и в других рисунках се­верной галереи.

Вот наиболее выразительные рисунки "Северного грота": мотыга на своде и безголовое, правым боком выступающее из стены божество с молитвенно согну­той рукой (рис.21). Известно, что обезглавленность указывала на принадлежность к потустороннему миру, а подчеркивание правой стороны — приобщение к миру небесному. Это противопоставление отмечено и в орна­ментации фигуры: на ней изображены рука и "карман", а также примыкающие к ним верхняя и нижняя группы горизонтальных полос. Не исключено, что таинственное божество из "Северного грота" представляло Энлиля, надвое разделившего мироздание и спустившегося под землю за мотыгой.

Изображение сосуда у выхода в северную галерею Каменной Могилы сопоставимо с образом Океана, со­держащего зародыш Киан. "Земля" — Ки при этом рас­положена, очевидно, в левой половине сосуда, "решетко­образные" знаки которой соответствуют шумерским (и не только!) обозначениям возделанного поля, благо­устроенной территории, а также "карману" божества из "Северного грота" и жертвеннику на изображении № 1. Правая половина сосуда украшена в основном горизон­тальными "елочками", которые могли обозначать и колоски, и воздушное пространство, и небесные воды или облака. Любое из этих значений связано с "Не­бом" — Ан.

Форма и орнаментация изображенного сосуда позво­ляют наиболее точно определить принадлежность святилища. Такая посуда была характерна для среднесто­говской культуры, носители которой заложили Высокую Могилу. Обломки керамики среднестоговского типа были найдены в "Гроте быка", расположенном над ту­пиком северной галереи. Учитывая, что здесь же нахо­дились обломки керамики и днепро-донецкого типа, можно предположить особое почитание "Грота" в пе­риод далеких походов "новоданиловцев". Не тогда ли узнали они шумерский миф о происхождении мира и деяниях Энлиля?.. Во всяком случае, находки из "Гро­та быка" напоминают остатки жертвоприношений Мари­упольского могильника, а найденные там булавы очень специфических форм соответствуют булавам из Суз. Кроме того, среди плит Каменной Могилы найден со­суд так называемой майкопской культуры, носители которой пришли на Кавказ из Месопотамии.

Итак, население Азово-Черноморских степей — преж­де всего окрестностей Каменной Могилы, ставшей од­ним из прообразов первых курганов, — познакомилось с шумерскими мифами. Это случилось не позднее рубе­жа IV—III тысячелетий, и древнейшее из обнаружен­ных здесь заимствований было связано с мифами о про­исхождении мира и земледелия. Последнее обстоятель­ство странно для степняков-скотоводов. Его наиболее вероятное объяснение: первый контакт азово-черномор­ских племен с шумерской культурой.

Впрочем, могло сказаться и то обстоятельство, что навыки земледелия не чужды были и скотоводам, о чем свидетельствуют находки изображений и подлинных рал в курганах III—II тысячелетий. А господствующие в "Гроте быка" рисунки домашних животных выполнены с заметным подражанием ближневосточным сюжетам и стилистике.

Известно, что шумерские мифы о происхождении мира и всемирном потопе пережили века и народы, от­разившись в Библии. Строители "степных пирамид" познакомились с этими мифами на два-три тысячелетия раньше, сделав их достоянием формирующейся индо­иранской языковой общности. В "Ригведе" этот стык шумерской и арийской культур практически незаметен, разве что от Энлиля ("воздуха колебания") протянулась едва заметная специалистам ниточка к ритуальным весенним танцам индусов лельа ("туда-сюда") да к славянскому весеннему божеству Лелю. А вот сюжет "Золотого зародыша" или Праяйца, возникшего в водах изначального Океана и породившего Праджапати, кото­рый создал Землю-мать и Небо-отца из половинок его скорлупы, хоть и близок шумерскому мифу, но никак не обнаруживает своего прямого родства.

В курганах же традиция обоих шумерских мифов бо­лее выражена. От изображений северной галереи Ка­менной Могилы нетрудно перекинуть мостки к располо­женным неподалеку курганам № 11 и № 13: первый из них перекрыл могилы-челны, а второй — несколько раз­личного рода воронок. От первых можно протянуть це­почку к обычаю помещения в могилы лодок или плотов, обеспечивавших покойникам "воскресение-всплытие" из потусторонней пучины, а от вторых — к обрядовой ими­тации полужидкого хаоса (салилам ариев). Такие мате­риалы, вполне соответствующие арийским обычаям и представлениям, рассмотрены нами на примерах из "Ригведы", а также из курганов у Великой Александ­ровки, Староселья, Семеновки, Бычка и других.

В этих материалах так или иначе отразились идеи преодоления небытия, воскресения погребенных. Нель­зя сказать, чтобы шумерские мифы были начисто лише­ны этих идей. Но при сравнении Праджапати с Энлилем можно заметить, что первый создает Землю-мать и Небо-отца, в то время как второй просто разъединяет их. А когда наступил всемирный потоп и воды покрыли землю до самого неба, то люди, вылепленные когда-то из глины, раскисли; уцелевший же Зиусудру (позже Утнапиштим, прообраз библейского Ноя) не воскресал, а переждал потоп на плоту. "Вечный дух, какой имеют боги", он получил от Ана и Энлиля за то, что после окончания потопа почтил их жертвоприношением...

Нетрудно заметить коренное отличие космогониче­ских мифов рабовладельческого Шумера от подобных мифов ариев и других племен первобытнообщинной фор­мации. Мифы шумер уже лишены связей с годовым и прочими циклами, они носят как бы линейный характер. Цикличный мотив воскресения, обновления жизни, столь характерный для мифотворчества первобытных народов, потеснен в них мотивами последовательности деяний, достижения цели, расплата за грехи и тому подобное.

Это что касается сопоставления мифов доклассовой и раннеклассовой формаций, не посвящавшихся специ­ально темам противоборства жизни и смерти. А как от­личались восприятия бытия и небытия в тех мифах, где эти темы рассматривались?

Умирающее и воскресающее божество — очень древ­ний, проходящий через всю историю Востока мифологи­ческий мотив. Такие божества порождались представле­ниями о цикличности благоприятного и неблагоприятно­го полугодий, посева и жатвы, рождения и смерти. В Шумере наибольшей известностью пользовался миф о Думузи. История его такова.

Думузи ("истинный сын") хоть и был сначала про­стым пастухом, но находился в божественном окруже­нии. Мать его именовалась "Драконом небес", сестра — "Виноградной лозою небес", другом его был бог Солнца, а возлюбленной — Инанна ("Венера"). Она-то и сгубила Думузи. Оказавшись в потустороннем мире (вследствие сезонных перемещений планеты Венеры на небосводе), Инанна вынуждена была представить замену за свое избавление и указала на своего возлюбленного. Богиня мертвых послала за ним каких-то злобных существ, Ду­музи не смог от них убежать даже с помощью Солнца и был растерзан... Его сестра Гештинанна помогла брату: согласилась вместо него проводить полгода в загробном царстве. Когда Думузи погибает — начинается засуха, воскресает — расцветает земля.

Вместе с ним подымаются плачеи и плакальщики,

Чтобы мертвые вышли, приняв дары воскурений.

Этот миф проиллюстрирован, очевидно, на одной из печатей Шумеро-Аккадского царства (рис.23). Слева мы видим сидящего на троне мужчину с четырьмя стре­лами над каждым плечом. Это некое божество с подо­бием брасмана — магического орудия индоиранцев, приз­ванного воздействовать на небеса. Помимо стрел брас­мана, божественный ранг сидящего на троне подчеркнут серпом Луны и "звездой". Она составлена из круга с точкой (знак Солнца), а также из 4x3 концов и такого же количества лучей, символизирующих времена и ме­сяцы года. Наряду с атрибутами небесной власти под­черкнуто владычество бога и над потусторонним миром: ему прислуживают два пса, пред ним стоит жертвенник с человеческой головой. Эти атрибуты, как и брасман, становятся характерными затем для индоиранской куль­туры: пара псов прислуживает Яме, владыке загробного царства, а отчленение головы (отчетливо прослеженное в материалах Высокой Могилы и других курганов) у жертвенного титана Пуруши символизирует "сотворе­ние" неба.

Верховное божество на рассматриваемой печати со­четает признаки создателя вселенной Энлиля и бога мудрости Энки. Последний тесно связан с мифом о Думузи. Он представлен в центре процессии, как бы под­талкиваемой к Энлилю—Энки одним из прислуживаю­щих ему псов. Процессия состоит из мужчин с козлен­ком в руках и двух женщин. Первая женщина ведет за руку мужчину к жертвеннику и верховному божеству; вторая женщина замыкает шествие. Первая наделена ат­рибутами божества: рогами и сопричастием к "звезде" и жертвеннику, которых она касается правой рукой; ат­рибутом второй является ветвь, обращенная к небесам. Эти принадлежности присущи образам Инанны и Ге­штинанны, возлюбленной и сестры Думузи.

Среди археологических памятников Северного При­черноморья и прилегающих областей мифу о Думузи более всего соответствует содержимое гробницы курга­на № 28 у станицы Новосвободной Краснодарского края, а также первый кромлех Велико-Александровского кургана.

Гробница у Новосвободной состояла из двух частей: "прихожей" и погребальной камеры. На дальней и по­перечной стенках красной и черной красками были изо­бражены две человекоподобные безглавые фигуры. Пер­вая из них сидит, а вокруг нее шествуют не менее че­тырнадцати лошадей. Ясно, что фигура — пастух и что находится в потустороннем мире. Вторая фигура стоит одной ногой на ведущем в камеру отверстии, а другой — на подобии свернувшейся в спираль змеи. Расположен­ные тут же, у ног, лук и колчан подчеркивают победу человекоподобного существа над змеей. Особенно сле­дует выделить птичьи признаки этой фигуры: трех­палость и подобие крыльев: одна рука-крыло сломана. На дне камеры, под этими изображениями, находилось погребение взрослого и ребенка. Возле них в числе про­чих предметов найдены игральные кости, бронзовая и серебряная фигурки собак, а также бронзовый сосуд, каменный пест и палка с бронзовым навершием. Ладье­видный сосуд стоит на квадратной (знак Земли) под­ставке; навершие же имеет вид колеса с крестообразны­ми спицами (знак Солнца).

А. Д. Резепкин и другие исследователи указали на неоднозначность этого памятника: с одной стороны, в нем отчетливо выражены элементы шумеро-аккадской, с другой стороны — индоиранской культуры (а с треть-ей — культур Западной Европы, на чем мы не будем здесь останавливаться). В первой фигуре присутствуют признаки Думузи, но в сочетании с фигурками собак и коней этот образ ближе все-таки к Яме (спутниками ко­торого были две разные собаки; кони же присущи севе­ропричерноморским степям и на Востоке появляются позже).

Во второй композиции преломился шумеро-аккадский миф о противоборстве орла и змеи — представителей не­бесного и потустороннего миров. Но здесь же просмат­риваются элементы индоиранского мифа о сражении Инд­ры, воплощавшегося порою в орла, со змиевидным Врит­рой. Есть здесь и соответствия образу однорукого Савитара (потустороннего Солнца), мечущего игральные кости. А в сочетании сосуда, песта и палки с навершием представлен набор для производства индоиранского "напитка бессмертия" — амриты или сомы.

Именно последний факт существенно отличает рас­смотренный памятник Северного Кавказа от одновремен­ных ему памятников Ближнего Востока. В рабовладель­ческих государствах в возможность воскрешения уже не верили, а верили в загробную жизнь. В шумерской "Поэме о Гильгамеше" об этом вполне определенно ска­зано в диалоге главного героя с Энкиду, своим умершим другом:

"Того, кто умер смертью железа, ты видел?" — "Видел!

Он лежит на постели, пьет прозрачную воду".

"А того, кто убит в бою, ты видел?" — "Видел!

Мать и отец его голову держат, жена над ним наклонилась".

"А того, чье тело брошено в поле, ты видел?" — "Видел!

Его тело не находится в земле покоя". -

"А того, о чьем духе никто не печется, ты видел?" — "Видел!

Остатки в горшках и объедки с улицы ест он"

[Перевод "Поэмы о Гильгамеше" здесь и далее И. М. Дьяконова].

Этот литературный памятник может быть сопостав­лен с археологическими находками, беспристрастно от­ражающими реальное состояние общества. В царских гробницах шумерского города Ура найдены модели потусторонних лодок и настоящие колесницы, изобра­жения бытовых и мифологических сцен, множество оби­ходных и драгоценных изделий и... десятки скелетов придворных. Открывший их Л. Вулли предположил было массовые убийства, но вскоре обратил внимание на странные чаши возле покойных. Они имели вид женской груди и содержали остатки яда. "Представим себе, что царское тело уложили уже в погребальную камеру и что вход в нее уже замурован, но гробница... еще открыта, еще без заупокойных даров. Мы слышим приближение процессии, которая нисходит в гробницу... Каждый мужчина и каждая женщина несут с собой небольшую чашу — единственный предмет, необходимый им для этой жуткой церемонии. Играют музыканты. Посреди гроб­ницы стоит большой котел, из которого каждый по оче­реди черпает себе смертельного яда, ложится на пол и ожидает смерти".

Как далеко это от представлений и обрядов перво­бытного общества! Насколько угасли идеи бессмертия и воскресения!.. Именно угасли, а не исчезли совсем. Они лишились связи с природными циклами, время в них как бы распрямилось, и из пульсирующей, обновляе­мой умиранием жизни получилось вневременное загроб­ное существование.

Кладбище Ура возникло задолго до гробницы у Новосвободной, еще раньше зародились отраженные в ней элементы шумеро-аккадской культуры. И весьма при­мечательно то, что здесь вновь возобладали идеи перво­бытной культуры, что, восприняв и творчески перерабо­тав более высокую форму, а отчасти и содержание, кав­казские племена отринули чужеродную суть! Не тогда ли у абхазцев и армян родился миф об Аслане, погиб­шем в борьбе со злыми духами, но воскрешенном свои­ми верными собаками, которые три дня и три ночи обли­зывали павшего богатыря?

Еще более наглядно торжество жизни над смертью выразилось в Велико-Александровском кургане (рис.12), расположенном в значительном отдалении от Шумеро-Аккадского царства, в гуще первобытнообщинных пле­мен.

Изображенная на кромлехе сцена: бык, шествующий за преследующими вепря собаками, находит довольно близкие соответствия в Шумере, начиная с рубежа IV — III тысячелетий до нашей эры. Тогда же возникают изо­бражения священных врат и жертвенника, которым упо­доблены проход в кромлехе и расположенное возле него человеческое жертвоприношение. Его можно сопоставить с образом растерзанного Думузи, особенно если учесть Приуроченность к летнему солнцестоянию. Однако в пос-ледующих слоях как Велико-Александровского кургана, так и связанной с ним Высокой Могилы отразились об­ряды "воскрешения" погребаемых, замены жертвоприно­шений людей человекоподобными символами. Установ­лено, что изменения проходили при участии местных, не связанных с Шумером племен. Так, среди населения ям­ной культуры не прижился обычай ритуального убий­ства людей: их заменяли стелами, на которых сохраня­лись следы стесывания голов, низвержений и т. п. У "ям­ников" же распространились могилы и насыпи человеко­подобных очертаний.

Важно, что среди сформировавшихся в этом районе индоиранских божеств выявлено и соответствие Дак­ше — главному сыну праматери Адити. Не исключено, что образ Дакши вобрал в себя элементы более древне­го Думузи. Во всяком случае, оба они теснейшим обра­зом связаны и с жертвоприношениями, и с годовым цик­лом, и с доминирующими женскими божествами.

Поздние представления о бессмертии, которые сох­ранялись в шумеро-аккадской культуре, обрели в ней окраску неверия. Среди текстов "глиняных книг" обна­ружено несколько связанных с этим сюжетов.

Бог Лиль в отличие от Думузи не воскресает. В от­вет на стенания своей сестры, на призыв "встать с того места, где он покоится", Лиль просит не тревожить его. Он, дескать, зарыт в землю, к жизни вернуться не мо­жет, а она пусть не уподобляется злому духу, гонящему сон...

В "Поэме об Адане" рассказано о том, что благоче­стивейший из людей, "семя человечества" — и тот не смог воспользоваться даром бессмертия. Было это так. Неча­янно сломав крылья южному ветру, Адан был вызван на суд к самому Ану, верховному божеству неба. Следуя советам своего отца Эа — бога водной стихии и мудро­сти, человек сумел расположить к себе высшего судию. Ан даже предложил ему отведать пищи и напитка бо­гов, дающих вечную жизнь, но осторожный Адан запо­дозрил отраву и отказался...

Не смог, по-видимому, получить "траву рождения" главный герой "Поэмы об Этане". Он прожил уже пол­торы тысячи лет, был царем, но не имел сына. Бог Солн­ца посоветовал ему обратиться к орлу, и тот в благо­дарность за избавление от коварной змеи согласился поднять Этана в небеса, где произрастает волшебное растение. Они поднимались все выше и выше, все мень-ше становились земля и море. Не выдержав, человек закричал: "Я не хочу подниматься в небо, мой друг! Остановись, чтобы я смог возвратиться на землю!" Ко­нец поэмы, к сожалению, пока не найден. Но есть изоб­ражения птицечеловека пред судом бога Эа. Так что можно не сомневаться, что шумеро-аккадский финал был вовсе иным, нежели у покойников, возносимых птицепо­добными курганами Цнори и Большой Белозерки (рис.4).

Но и тем, кто смог получить "траву жизни", бессмер­тия она не дала. Легендарному змиеборцу Лугальбанде ее хватило лишь на то, чтобы излечиться от болезни, а затем с помощью орла догнать свое войско. Потомок это­го царя Гильгамеш достал "траву бессмертия" со дна океана, однако она была украдена змеей. Возможно, в отместку за предыдущей подвиг героя, когда он, выпол­няя просьбу Инанны (той, что сгубила бога-пастуха Ду­музи), срубил священное дерево, на вершине которого было гнездо орла, в стволе обитала богиня смерти, а среди корней — "не знающая заклятья" змея.

Трава рождения, жизни, бессмертия во всех случаях оказывается связанной со змеей и птицей, символами потустороннего и небесного миров. Эти мотивы коренят­ся в глобально распространенном представлении о "дре­ве жизни" — вертикальной модели трехчленной Вселен­ной. А с другой стороны, мотивы змиеборства и добычи с помощью птицы сока растения сомы ("хмель" и др.) стали ведущими в индоиранских мифах об Индре. Миф этот сложился не без влияния шумерской культуры, но получил в Северном Причерноморье совершенно иное звучание: преодоление гибели, раскрытие жизнеутверж­дающих сил.

Влияние шумерских представлений прослеживается и в индоиранском мифе об изначальном холме Вале, из которого Индра добывает сому, огонь, новогоднее солн­це и прочие вселенские блага. Это влияние могло прои­зойти при использовании шумерского мифа о праостро­ве Киане в оформлении северной галереи Каменной Мо­гилы, послужившей одним из главных прообразов кур­ганов. Но прослеживается и другое направление воз­можных влияний.

Мы уже отмечали первое появление образа Валы среди позднейших захоронений Мариупольского могиль­ника. Погребение в гробнице из каменных плит, пере­крытое стелой, кострищем с останками сожженного человека, относится к Новоданиловскому культурному ти­пу — впервые связавшему, как было показано выше, Азово-Черноморские степи с Шумером. Самая запад­ная группа захоронений Новоданиловского типа извест­на ныне в кургане № 9 у поселка Григориополь Мол­давской ССР. Конструкция и обрядность памятника об­наруживают, с одной стороны, близость к шумерским представлениям, а с другой — уже довольно сложивший­ся образ Валы.

Е. В. Яровой, исследовавший Григориопольский кур­ган, полагает, что в древнейшем его погребении "мог быть похоронен вождь с богатым инвентарем", который стал причиной ограбления могилы. Не исключено, одна­ко, что разрозненность человеческих костей — следствие не ограбления, а жертвоприношения. Неподалеку, в ок­руглой яме, обнаружены обожженные кости двух коз­лов. Рядом находились 6 деревянных столбов в челове­ческий рост. Все это было окружено рвом. Столбы и яма с жертвоприношением животных расположены северо-восточнее захоронения, а юго-западнее его оставлен про­ход, отмеченный за пределами рва каменной вымост­кой. Образованной таким образом осью выделили, оче­видно, направления заката и восхода Солнца в дни зим­него и летнего солнцестояний.

Сопряженный с этим святилищем обряд был направ­лен, несомненно, на то, чтобы помочь Солнцу преодо­леть самые длинные ночи в году, зиму и потусторонние силы и принести людям лето и длинные дни. На это ука­зывают дальнейшие действия.

Прежде всего внутри рва соорудили курган. На его вершине, у восточного склона, совершили погребение. Затем погребение и склоны кургана вымостили камня­ми, которые окружили выступающие наружу верхушки столбов. У подножия, во рву, совершено жертвоприно­шение из 9 черепов, 1 из которых принадлежал моло­дому и 6 старым турам, а 2 — домашним быкам. Коли­чества черепов соответствуют числу месяцев весенне-летнего полугодия (6+1), а также продолжительности беременности — возрождения (6+1+2); наряду с тем они могли означать зодиакальные созвездия. Вместе с этим жертвоприношением над верхушками столбов и по­гребением разложили костры...

Кольцевые ров и вымостка символизировали низ и середину Вселенной, а костры — вершину ее. Покойник же представлялся "космическим странником", песланцем с земли на небо. Это раскрывается при анализе не только местоположения и обряда погребения 17, но и найденных в нем вещей.

Главной находкой был скипетр в виде орлиного клю­ва, изготовленный из оленьего рога. Сочетание формы и материала изделия должно было означать "орла — оленя" или "оленя небесного", с образом которого мы уже сталкивались в кургане у селения Цнори. Скипетр­клевец украшен медными гвоздями, при помощи кото­рых обозначили ромбовидный глаз "орла", 3 метки на его макушке (знак приобщения к третьему, верхнему или небесному миру) и 6+1 меток на клюве (по числу месяцев благоприятного полугодия, а также по количе­ству турьих черепов во рву). С помощью этого скипетра покойник, наверное, уподоблялся орлу. О его небесных деяниях можно судить по кремневым наконечнику стре­лы и серпу, положенным на комочках охры перед ли­цом. Стрела подчеркивала устремленность погребенно­го в небеса и, кроме того, могла служить ему защитой от демонов, а серп являлся, по-видимому, орудием для срезания побегов с вершины "древа жизни", которого достигал в своем полете "покойник-орел".

Затем последовало несколько захоронений, в обряде и инвентаре которых заметно соблюдение заложенной в кургане традиции, а также сосуществование "иовода­ниловцев" с представителями трипольской культуры.

Элементы шумерских влияний можно предположить, сопоставляя особенности кургана с изображениями на некоторых печатях — в частности, на верхнем ярусе рас­смотренной выше печати из Суз (рис.21). Здесь тоже представлено три уровня мироздания и человек или бо­жество соседствует с Луной, орлом, двумя козлами, бы­ком. К тому же связь жертвенных козлов со столбами и помещенным у их верхушек "орлом — оленем" находит соответствия во многих произведениях шумерского ис­кусства. Особенно показательна статуэтка козла, опи­рающегося передними ногами на ветвистую вершину "древа жизни"; небесная сущность козла подчеркнута перьеобразной моделировкой его шкуры. Подобный об­раз, а вместе с тем и аналоги конструктивно-обрядовым особенностям Григориопольского кургана, есть и в ин­доарийской "Ригведе". Это Аджа Акапад—"козел одно­ногий", стоящий на соединенных задних ногах.

Ведийский Аджа иногда отождествлялся с "древом жизни", но при этом связывался с небом и преисподней.

Его связь с Валой опосредствована близостью обоих к Варуне, который "сотворил первое творение" Валу и "своей колонной держит врозь оба мира, как Аджа (под­держивает) небо". В подвластном ему потустороннем мире Варуна восседает па троне посреди "устья семи рек" и правит ими, "словно погоняющий пастух"; его связным с небесным миром выступает птица Супарна.

Развитие этих образов, равно как и особенностей Григориопольского кургана, прослеживается в "Гроте быка", в кургане № 13 у Каменной Могилы и в других памятниках Азово-Черноморских степей рубежа IV — III тысячелетий до нашей эры. Сложившиеся в них представления о Вале бытовали в культуре ариев и доныне хранятся в Индии почитателями "Ригведы".

Шумерским представлениям о праострове Киане суж­дена была более короткая жизнь. Однако их пережитки отразились в мифах о блаженном острове Дильмуне и страшной "Горе бессмертного". Признаки идеи бессмер­тия выражены здесь довольно отчетливо. Но в отличие от арийского мифа о Вале эта идея почти лишена связи с годовыми циклами, носит более заземленный характер и отмечена неверием в торжество жизни над смертью. Сюжеты о Дильмуне и "Горе" были объединены в "Поэ­ме о Гильгамеше", в котором тоска об утраченной вере в вечность человеческого существования выражена с та­кой поразительной силой, что и доныне, спустя более четырех тысячелетий, продолжает волновать читателя.

Сказания о Гильгамеше начали складываться еще в XXVII веке до нашей эры, вскоре после смерти этого действительно жившего в Уруке правителя.

В молодые годы отличался царь буйством, и мудре­цы города познакомили его с диким жителем степей Эн­киду. Померявшись силами, а затем подружившись, ге­рои решили отправиться в верховья Междуречья, чтобы нарубить для строительства Урука кедров, которые росли на священной горе и охранялись бессмертным Хувавой.

Задуманный поход преследовал и высшую цель. Срубив подобие "древа жизни", герои обрели бы заклю­ченное в нем бессмертие. Готовились соответственно: вы­ковали священный двулезвийный топор-лабрис, заручи­лись поддержкой верховного солнечного божества (то­го, что тщетно пытался спасти пастуха Думузи) и полу­чили от него 7 амулетов-хранителей. Собравшись таким образом, двинулись в путь.

Амулеты помогли героям преодолеть семь перевалов. Но путь становился все трудней и опасней:

Вопияло небо, земля громыхала,

День утих, темнота наступила,

Молния сверкала, полыхало пламя,

Были густы тучи, смерть лила ливнем...

Ужасаясь, впадая порою в отчаянье, герои не отсту­пали от своих намерений. Бог солнца помогал им ноча­ми, посылая из колодцев вещие сны. Главным источни­ком их мужества была крепкая дружба. Герои приобод­ряли друг друга такими словами:

Забудь о смерти, врага не бойся!

Сильный человек, впереди идущий,

Неустрашимый и осторожный,

Себя сохранит и товарища тоже, —

Даже павши, имя они оставят!

Но вот и "Гора бессмертного". Хувава, дух и страж кедров, мечет в героев молнии и "лучистые сияния". Однако Гильгамешу удается его поразить. Повержен­ный дух молит о жизни, но Энкиду неумолим...

Нарубив кедров, победители возвратились в Урук. Голова Хувавы была доставлена разделителю земли и неба Энлилю, но это не умилостивило бога. Он распре­делил "лучистые сияния" среди существ и природы, а Энкиду, убийце "бессмертного" Хувавы, предрек скорую смерть. Что и исполнилось.

"Древо жизни", как видим, не принесло счастья ни стражу, ни похитителю.

Оплакав друга, Гильгамеш погребает его и спустя некоторое время выспрашивает о загробном царстве. Услышанное от духа Энкиду ужаснуло его. И тогда Гильгамеш отправился искать Зиусудру, проживающего на острове вечной жизни Дильмуне. Зиусудру — един­ственный из переживших всемирный потоп, и ему ведома тайна бессмертия.

После нижайших просьб Зиусудру поведал свою тай­ну. Два пути к бессмертию открывается перед Гильга­мешем. Первый — остаться навсегда на Дильмуне. Ге­рой отвергает его, ибо жаждет жизни активной. Вто­рой путь — трава бессмертия, растущая на дне океана. Гильгамеш ее достает!..

Герой не ест ее сам, а желает поделиться с мужами Урука. Царь несет добытое им бессмертие подданным. И почти доносит его. Но змея похищает сокровище.

Ярая смерть не щадит человека...

Разве навеки мы ставим печати?

Разве навеки делятся братья?

Разве навеки ненависть в людях?

Стрекозой навсегда ль обернется личинка?

Таков печальный итог "Поэмы о Гильгамеше"... Од­нако заканчивается она на оптимистической ноте. На­чало и конец "Поэмы" обрамлены одной и той же кар­тиной: автор проводит читателя по крепостным стенам Урука, воздвигнутым трудами Гильгамеша и его под­данных.

Осмотри-ка основу, кирпичи потрогай —

Ее ли кирпичи не обожжены крепко,

Не заложены ль стены семью мудрецами?..

Оптимизм концовки "Поэмы о Гильгамеше" весьма показателен. Здесь рассматриваются и отвергаются древние, первобытнообщинные варианты вечной жизни, варианты, еще хранящие формы, но уже утратившие традиционную суть. Вместо нее выдвигается другая, приемлемая для классовых обществ: бессмертие чело­века — в его добром имени, подкрепленном делами во благо народа. Эта, положительная, в общем-то, установ­ка остается в силе поныне.

Принимая ее, не станем упускать из виду того об­стоятельства, что утверждение идеи бессмертия дел че­ловеческих похоронило идею бессмертия самого чело­века. Ужас небытия был компенсирован тут же воз­никшей религией: надо верить в загробную жизнь — рай­скую или адскую, по заслугам при жизни земной... Одна­ко классовые формации преходящи, развитие науки отменяет религию, а без веры в "бессмертную душу" упование на вечность дел своих, увы, не срабатывает. И тогда высокоразвитая личность начинает метаться. Ее душевные муки глубоко выразил великий ученый и философ Б. Паскаль:

"Я не знаю, кто меня послал в этот мир, я не знаю, что такое мир, что такое я... Я вижу со всех сторон толь­ко бесконечности, которые заключают меня в себе как атом; я как тень, которая продолжается только момент и никогда не возвращается. Все, что я сознаю, это толь­ко то, что я должен скоро умереть, но то, чего я больше всего не знаю, это смерть, которой я не умею избежать. Как я не знаю, откуда я пришел, точно так же я не знаю, куда я уйду... Вот мое положение: оно полно нич­тожности, слабости, мрака".

Не правда ли, современно звучит? А ведь 300 лет назад сказано!

ВЕЛИЧИЕ И НЕРАЗВИТОСТЬ ПЕРВОБЫТНОЙ ИДЕИ БЕССМЕРТИЯ

В предшествующем разделе мы обратили внимание на определенную направленность в переработке тех влияний шумеро-аккадской культуры, которые проника­ли в среду индоиранцев. Эти элементы переосмыслива­лись в новом мифотворчестве, причем дух первобытнооб­щинного строя брал верх над раннеклассовым. Встает вопрос: было это обусловлено превосходством или же консерватизмом более древней формации?

"Ну конечно же, консерватизмом!" — скажем мы, зная, что на смену первобытнообщинному строю при­шло рабовладение, свойственное и Шумеро-Аккадскому царству... Однако ответ не так уж и прост.

А чтобы основательнее к нему подготовиться, рас­смотрим для начала превращения "Поэмы о Гильга­меше", проникавшей в Приазовье, в самый центр фор­мирования индоиранцев. Что же происходило здесь с отрицанием "Поэмой" исконной идеи бессмертия?

Путь от границ Шумеро-Аккадского царства к бере­гам Меотиды (Азовского моря) в конце XXIV — начале XXII века до нашей эры был весьма оживлен; откры­ли же его раньше.

В 2304 году до нашей эры Саргон I, основатель Ак­кадской династии, повторил древний путь Гильгамеша: дошел до "Кедровых лесов и Серебряных гор" (до Ли­вана и Тавра). После этого похода на Северном Кав­казе появилось немало переселенцев. Владыка их пог­ребен был в Майкопском кургане. Помимо золотых и серебряных сосудов с зодиакальными сценами, изо­бражающими шествия зверей-созвездий над подземным морем, земными горами и реками, здесь были найдены и предметы сугубо культового назначения.

Одни из них напоминали спиралевидно свернувших­ся змей и представляли собой хорошо известные в шумеро-аккадской культуре "символы справедливости" Инанны и Лилит ("приносящей смерть"). Другие же стали характерными в индоиранской среде. Это уже известный нам по кургану у села Семеновка на Одессщи­не брасман: стреловидные прутья, пронзившие четырех бычков из золота и серебра. Символика майкопского брасмана получила развитие и в каменномогильском "Гроте быка"; означала она власть жреца над небес­ными светилами и годовым циклом.

Нашествие со стороны Шумеро-Аккада содействова­ло формированию в Закавказье алазано-бедепской культуры, родственные типы которой проникали за Днепр, до Дуная и даже на Балканы. В Высокой Мо­гиле оставили они погребение "космического странни­ка". Сопряженный с ним календарь оказался подобен тому, которым пользовались хурриты, одна из древней­ших народностей Северной Месопотамии.

Нарамсину (2236—2200 годы до нашей эры), одному из преемников Саргона Великого, в начале и конце свое­го правления пришлось отбиваться от нашествий "наро­дов Севера". В их коалицию вошло, возможно, и племя, которое проторило от Высокой Могилы дороги-лучи и оставило над погребением "космического странника" древнейшую из доныне известных в Северном Причер­номорье повозку (рис.28). Удалось проследить, что после этого захоронения приднепровские племена дви­нулись в сторону Кавказа, а возвратившись вскоре от­туда, принесли с собой немало серебра, меди, характер­ные для Закавказья амулеты и посуду.

На Нижнем Днепре была построена крепость, одна из древнейших в Восточной Европе. Она стояла над удобнейшей переправой, по дороге к Высокой Могиле. Население крепости было смешанным: наряду с полу­землянками, содержавшими местную керамику ямной культуры, за каменными стенами и глубокими рвами воздвигнуты были дома с характерной для Кавказа по­судой. Оттуда же происходил металл и некоторые укра­шения... По принятой у археологов традиции поселение нарекли Михайловским по названию села, расположен­ного неподалеку в Нововоронцовском районе Херсон­ской области...

Правление Нарамсина совпадало с периодом наивыс­шего расцвета Шумеро-Аккадского царства. Развилось не только строительство и военное дело, но также искус­ство и литература. Была упорядочена "Поэма о Гиль­гамеше", распространились связанные с ней изображе­ния... В среде хурритских племен, населявших Северную Месопотамию и Армянское нагорье, особенно почитался эпизод борьбы Гильгамеша и Энкиду с Хувавой. И не только потому, что в мифе присутствовали отзвуки древних традиций: порубка священного дерева и принесение за это искупительной жертвы. Ценились, очевидно, и художественные достоинства эпоса, а также вечные темы героизма и дружбы.

Хурриты знали, вероятно, дорогу и к Каменной Мо­гиле, и к Михайловскому поселению, и к Высокой Моги­ле. Не случайно ведь образованное ими при участии ариев в XVI—XVII веках до нашей эры государство названо было Митанни. Языковеды полагают, что это название произошло от Меотиды (Азовского моря). Хур­риты же, наверное, и оставили здесь сосуды с изображе­ниями битвы за священные кедры.

Битва на "Горе бессмертного" проиллюстрирована на двух ритуальных сосудах, обнаруженных в подкурган­ных погребениях XXII века до нашей эры неподалеку от Каменной Могилы и Сиваша (рис.22).

Рис.22 Иллюстрации к "Поэме о Гильгамеше" на сосудах из Приазовья и на печатях Шумеро-Аккадского царства.

В обоих захоронениях сосуды располагались вверх дном, перед лицом уложенных скорченно на боку погре­бенных. В первом случае это был правый, а во втором — левый бок; ориентировки умерших тоже были различны: головой на юго- и северо-запад.

Перед обжигом на поверхности горшков начертано было по 9 фигур, соединенных в каждом случае в два связанных между собой сюжета. В первом сюжете пред­ставлены деревья, одно змиевидное и два человекоподоб­ных существа. Во втором сюжете они же изображены после схватки. Ее результат: срубленное (на первом со­суде) и сломанное (на втором) дерево, поверженное змиевидное существо, рассеченное надвое (на первом сосуде) и опрокинутое вниз головой (на втором) чело­векоподобное существо с рожками. Существо без рогов уцелело и (на первом сосуде) торжествует над повер­женным змием или же (на втором) хлопочет над своим погибшим товарищем...

Такое сходство персонажей и ситуаций, в которые они попадают, и развитие действий свидетельствуют об изображениях на сосудах одного и того же мифологи­ческого сюжета. В III тысячелетии до нашей эры ему известно лишь одно соответствие: сражение Гильгамеша и Энкиду с Хувавой, стражем священного леса.

Существовали изобразительная и литературная вер­сии этого мифа. Изобразительная много старше. Она бытовала уже лет за 500 до правления в Уруке леген­дарного царя Гильгамеша и сначала не имела к нему ни малейшего отношения. Изображались герой-человек и рогатое божество, сражающиеся в лесу с быком, львом или змием; целью схватки была, очевидно, добыча дере­ва — столь редкого, ценного, а потому особенно почи­тавшегося среди болотистых равнин Нижнего Между­речья... Позже, когда начал складываться эпос о Гиль­гамеше, этот традиционный сюжет получил литератур­ное преломление. О быкоподобности героев в "Поэме" нет ни слова, но вначале образ жизни охотника-пастуха Энкиду уподоблен звериному. Хувава представлен не животным, а духом, похожим не так на змия, как на молнию.

Какой же версии ближе изображения на сосудах с берегов Меотиды?

На более раннем сосуде заметно подражание изо­бразительному канону. Как и на шумеро-аккадских пе­чатях, в центре нарисован страж леса, справа от него — быкоподобное существо, а слева — существо человеко­подобное; ближе к последнему расположено дерево. На более позднем сосуде канон нарушается: рога зверопо­добного существа спрятаны внутрь его головы, челове­коподобное существо следует после него, а дерево сосед­ствует со змием. Эти отступления соответствуют литера­турной версии: безрогий Энкиду убивает защищавшего лес Хуваву. Изображение последнего на обоих сосудах ближе к эпическому образу.

Помимо уподобления Хувавы молнии, обыграны 7 его "шейных одеяний" или "лучистых сияний": на пер­вом сосуде это 7 следующих за головкой молнии-змия отрезков, а на втором 7+7 черточек, из которых состоя­ли две пары составляющих молнию-змия углов... В об­щем же, на поставленный выше вопрос следует ответить так: заметно глубокое знание литературного текста в письменном или скорее в устном его изложении, вы­тесняющего следование виденным, но уже забываемым (на втором, более позднем сосуде) изображениям шуме­ро-аккадского образца.

По мнению В. К. Афанасьевой, глубоко изучившей и литературные варианты, и близкие к ним изображения битвы героев в лесу, этот мифологический сюжет "произ­водит впечатление древних обрядов". А вот на приазов­ских сосудах он действительно включен в обряд — по­гребальный. Посмотрим, как же преобразился сюжет и заключенная в нем идея: порубка священного дерева, уничтожение его "вечного" стража и принесение за это искупительной человеческой жертвы.

Прежде всего обращает внимание календарная осно­ва орнаментации обоих сосудов. На первом сосуде она отчетливее всего проявляется в количестве черточек, образующих 83 ветки деревьев, которые как бы соеди­няют 103 луча под венчиком со 180 насечками на дне сосуда. Две последние фигуры символизировали, по-видимому, бога Солнца, покровительствовавшего героям, и группу демонов Ануннаков, проживающих у корней деревьев. Общее же количество отрезков составляет священное число 366, соответствующее количеству суток в году. Разница количества черточек, которыми изобра­жен Хувава перед и после боя, соответствует количеству месяцев в году: этим же количеством черточек изобра­жен Энкиду, принесенный в жертву во искупление по­рубки леса. Число 12 присутствует в изображении всех четырех деревьев на втором, более позднем сосуде.

Анализ календарно-числовой магии можно продол­жить, но и приведенных наблюдений достаточно для вывода, что обряд погребений с сосудами обращен к го­довому циклу. Этот цикл указан и в "Поэме": Гильгамеш и Энкиду отправляются за кедрами в сопровождении 50 воинов, и им повсюду сопутствует число 7. 52x7 = 364, где первое число соответствует количеству недель в году, второе — количеству суток в неделе, третье — количеству суток в году. 1 или 2 недостающих дня могли символизироваться срубленным кедром и уби­тым Хувавой. Не случайно и то, что пораженный в отместку за его убийство недугом Энкиду умирал 12 дней.

Судя по ориентации, захоронения с рассматриваемы­ми сосудами были приурочены к закатам Солнца в дни зимнего и летнего солнцестояний. Покойники уподобля­лись, наверное, Энкиду — искупительной жертве. Назна­чение же их сводилось к тому, чтобы помочь дневному светилу преодолеть нижнюю и верхнюю точки странст­вий в потустороннем мире.

Утраты и обретения, сказавшиеся при переходе сю­жета из "Поэмы о Гильгамеше" в погребальный обряд, из среды раннеклассовой в первобытнообщинную, не совсем очевидны. Основное препятствие в том, что неиз­вестны ни причины смерти, ни общественное положение погребенных: мужчины средних лет и взрослого с мла­денцем. Однако есть данные, которые позволяют сделать достаточно определенные выводы. Эти данные можно разделить на два тесно взаимосвязанных между собой вида: те, что отражают шумеро-аккадские и другие влия­ния на население Азово-Черноморских степей, и те, ко­торые показывают преодоление таких влияний.

Погребения, содержавшие рассмотренные выше со­суды, относятся к так называемой катакомбной культу­ре. Название дано археологами по типу могил, потеснив­ших в XXII—XVIII веках до нашей эры ямы, а также каменные и деревянные гробницы. Катакомбные могилы состояли из колодца, у дна которого вырывался узкий и короткий лаз, ведущий в подземную камеру размерами около 2,5x2x1,5 метра. После размещения в камере покойника, укладки погребального инвентаря, возлия­ний, воскурений и прочих ритуалов лаз закрывали кам­нями, деревом или глиной, а входную яму засыпали землей.

Курганы над захоронениями катакомбной культуры почти не сооружались, могилы впускали в готовые на­сыпи ямной и более ранних культур. Это свидетельст­вует о немногочисленности участников похорон. С другой стороны, именно в катакомбах сосредоточено основное количество перезахоронений и подхоронений умерших в разное время. Из этих двух обстоятельств следует вы­вод, что катакомбы являлись могилами многоразового использования, своеобразными склепами, и служили, очевидно, для захоронений ближайших родственников. Такой обычай свидетельствует об обособлении кланов и индивидов, усилении патриархата, словом, о перестройке первобытнообщинных отношений.

Причины такой тенденции если не полностью, то в преобладающей мере коренились в особо значительном воздействии цивилизаций Ближнего Востока на племена Азово-Черноморских степей рубежа III—II тысячелетий до нашей эры. Подобная, но еще более выраженная ситуация сложилась в середине I тысячелетия до пашей эры. Во втором случае попытка степных скотоводов создать свое государство, образно говоря, удалась: воз­никла Скифия, формированию которой способствовали контакты с Персией и Грецией.

Влияния Шумеро-Аккада, а затем Вавилона и дру­гих царств Ближнего Востока на племена катакомбной культуры отразились не только в общественных связях, но и в духовных представлениях — в частности, в отно­шении к жизни и смерти. Многократные переносы остан­ков, обычай препарирования трупов (несколько сходный с бальзамированием и сложившийся, возможно, не без его влияния, о чем свидетельствует находка египетского амулета в виде жука-скарабея в катакомбе неподалеку от Каменной Могилы) — все это должно было открыть ту картину загробного тления, которая так выразитель­но описана в разговоре Гильгамеша с тенью погибшего друга:

"Скажи мне, друг мой, скажи мне, друг мой,

Скажи мне закон земли, который ты знаешь!"

"Не скажу я, друг мой, не скажу я!

Если бы закон земли сказал я,

Сел бы ты тогда и заплакал!"

"Что же? Пусть я сяду и заплачу!

Скажи мне закон земли, который ты знаешь".

"Голову, которой ты касался и которой радовался сердцем,

Точно старую одежду, червь ее пожирает!

Грудь, которой ты касался и которой радовался сердцем,

Точно старый мешок, полна она пыли!

Все тело мое пыли подобно!"

На изменение у "катакомбиков" взглядов на загроб­ный, потусторонний мир указывает также наибольшая распространенность погребального инвентаря. Наделение покойников глиняной и деревянной посудой, скребками, ножами и другими изделиями из камня, бронзы, кости становится делом обычным. В могилах широко распро­странились редко встречающиеся в иных культурах Азо­во-Черноморских степей топоры, булавы и стрелы, а так­же и вовсе уникальные изделия: ритуальные чаши и амфорки из толченых раковин и пережженных костей, посмертные маски, игральные кости. Последние, как известно из "Гимна игрока" и других мест "Ригведы", применялись не только в ритуальных целях, но и для личного обогащения (или обнищания) — для игры на коров, лошадей и прочие ценности. Нередко ставкой в игре была жизнь человека: проигравший использовался в качестве жертвы...

Словом, влияния рабовладельческого Востока не про­шли бесследно. И после их значительного сокращения в XVII—XIV веках до нашей эры (когда стали налажи­ваться более тесные связи Северного Причерноморья с Балканами и Зауральем) еще долго изживались из местных культур. Отголоски такого противостояния, стремления сохранить традиции первобытного, строя прослеживаются вплоть до начала формирования Ски­фии: Геродот рассказал о скифских мудреце и царе, убитых соплеменниками за тайную приверженность обычаям греков...

Сопротивление традиционного мировосприятия рабо­владельческой культуре началось с момента их столк­новения. Первым показателем такого сопротивления можно считать небывалое распространение календарной орнаментации сосудов и прочего инвентаря, на что мы уже обратили внимание при анализе горшков со сцена­ми из "Поэмы о Гильгамеше".

Стремление присоединить покойников к годовому циклу и, таким образом, их воскресить прослеживается также в дугообразном размещении могил вдоль южно­го склона кургана Да еще выходами-лазами в сторону восходов Солнца. Значение годового цикла с наиболь­шей выразительностью представлено в конструкции той катакомбы у Каменной Могилы, в которой найден древ­нейший сосуд с иллюстрациями к "Поэме". За входной ямой следовала здесь не одна, как обычно, а целых три камеры! Две первые были пусты, а вход в третью, с по­койником, забит речным илом. Не отразил ли этот обряд представления о четырех временах года, первое из ко­торых желанно (вход-выход могилы), а последнее — потустороннее, зимнее — следовало бы навсегда "запе­чатать" (камера с погребенным)?..

Катакомбы, как рассмотрено в предыдущих частях нашей книги, символизировали и потустороннее жилище, и кочевую кибитку. Такие значения вполне могли ужи­ваться с влиянием рабовладельческой идеологии и даже содействовать их утверждению в первобытнообщинной среде. Но что несомненно противодействовало таким влияниям, так это катакомбы с символикой чрева Мате­ри-Земли, призванного возрождать мертвых. Идея таких могил совместно с небывалым распространением кален­дарной орнаментации способствовала преодолению ино­родных, раннеклассовых элементов, привнесенных во все еще прочное первобытное мировосприятие индоиранских племен,— элементов неверия в торжество бытия над не­бытием.

Таким образом, знакомство с культурой Шумеро-Ак­када не вытеснило присущую населению Азово-Черно­морских степей идею бессмертия, вечного коловращения жизни и смерти, но перевело ее на новый, более драма­тичный уровень. Эта драма наиболее очевидна при со­поставлении человеческих жертвоприношений, воплотившихся в мифологические образы шумеро-аккадского Энкиду и индоиранского Пуруши.

Образ Пуруши зародился, очевидно, еще в триполь­ской и куро-араксской культурах, оказавших существен­ные воздействия на формирование индоиранской языко­вой общности. Во всяком случае, и та и другая культуры знали человеческие жертвоприношения, начало которых теряется еще в тех временах, когда только складывался современный физический тип человека и каннибализм был в порядке вещей.

К началу IV тысячелетия до нашей эры этот жуткий обычай претерпел существенное изменение: появились освящаемые обычаями самоубийства. После этого раз­витие сущности человеческих жертвоприношений пошло двумя путями. В раннеклассовом Шумеро-Аккаде она преобразовалась в трагедию личности, преследуемой бо­гами из прихоти (таков Думузи) или за невольный про­ступок (Энкиду). В развитом же, как у индоираицев, первобытном обществе возобладал мотив самоотречения во имя народного блага, ведущего к обожествлению жертвы (таков Пуруша). Соответствующие оценки со­храняются в культуре поныне: одно дело "несчастная жертва обстоятельств" и совсем другое "принес себя в жертву во имя...".

Древнейшим среди известных в курганах человече­ских жертв является захоронение обрубков костей у южного прохода I Велико-Александровского кромлеха (рис.12). Показательно, что оно сопровождало погребе­ния связанных с Древним Востоком куро-араксской и трипольской культур и было соотнесено с календарной об­рядовостью. Мы уже знаем, что заложенные здесь пред­ставления получили дальнейшее развитие как в этом кур­гане, так и в расположенной неподалеку Высокой Могиле.

Выразительнейшее человеческое жертвоприношение обнаружено в ее IV, антропоморфном слое: оно пред­ставляло собой обломки черепа в воронке при кеми-обинской гробнице 3 (рис.14). Стенки гробницы были расписаны "древами жизни", число веток и стволов ко­торых отвечало лунно-солнечному календарю.

Весьма специфический фрагмент такой же росписи, указывающий на период летнего солнцестояния, обна­ружен в "Гроте быка". Он сопряжен с композицией, на которой представлены антропоморфный идол и по­верженные у его ног человек и конь. Эта и другие ком­позиции Каменной Могилы находят соответствия в сце­нах жертвоприношений людей и животных, изображав­шихся на храмовых печатях Шумера (рис.23).

Рис 23 Сцены жертвоприношения из Каменной Могилы и на печатях Шумеро-Аккадского царства.

Впоследствии человеческие жертвоприношения неред­ко сопутствовали могилам кеми-обинской, а затем и ям­ной культур, но особенно распространялись они в ка­такомбной культуре. Вероятно, именно в ней и оформил­ся окончательно образ Пуруши. К такому выводу приво­дит ряд соображений. Во-первых, человекоподобность ("утробная" символика) катакомбных могил; во-вторых, чрезвычайное разнообразие в них расчлененных остан­ков, и, в-третьих, принадлежность "Гимна Пуруше" к наиболее поздним частям "Ригведы".

Пуруша ("человек") индоиранцев — не жертва об­стоятельств, а, как указано в гимне, приносящий себя в жертву герой. Во имя чего?

Когда боги соткали жертвоприношение

С Пурушей в качестве жертвы,

Весна была его жертвенным маслом,

Лето — дровами, осень — жертвой.

Его в качестве жертвы кропили на жертвенной соломе,

Пурушу, рожденного вначале.

Его принесли в жертву боги,

Садхья и риши.

Итак, боги "соткали жертвоприношение", а вместе с ним весну, лето и осень, использовав Пурушу в качестве первоосновы. Кроме дэвов ("сияющих"), высших бо­жеств, в этом приняли участие божества рангом пони­же — садхья ("долженствующие быть реализованны­ми"), а также обожествляемые люди — риши ("изре­кающие", "песнопевцы", "сказители").

Песни, желание, сияние — как это зыбко, не правда ли? Да и жертвенное масло, которым окропляют Пуру­шу в начале творения,— это тоже нечто бесформенное и текучее. Однако приносят его в жертву на соломе, слу­жившей, как известно, одной из разновидностей брасма­на ("молитвы"), возносящего на небеса. Затем следуют дрова, то есть срубленные деревья, за ними — "жертва", нечто, сотканное богами. Мир становится все веществен­ней и организованней, верно?

Вот в этом и заключается смысл жертвоприношения Пуруши: превратить начинающийся год из желаемого в действительный, обеспечить ему правильный ход. Жертвенный человек выступает конкретным, уже состоявшимся явлением, из которого "песнопевцы", "жаждущие" и "сиятельные" сотворяют реальное бу­дущее.

Следы подобных ритуалов в катакомбных могилах не редкость. Есть обрубленные или залитые охрой ноги, есть отчлененные и очень сложно обработанные го­ловы...

Развитие последнего ритуала особенно сближает жертвоприношения из катакомбных могил с образом Пуруши. Так, в кургане у села Пелагеевка Николаев­ской области обнаружено три катакомбных погребения с жертвоприношениями черепов. Вокруг головы древней­шего из этих трех погребенных установили три разных сосуда. Два вылеплены из глины и украшены изображе­ниями несущейся птицы ("весна", сосуд перед лицом по­гребенного), а также элементами "древа жизни" ("лето", перед лбом погребенного); третий сосуд распо­лагался над теменем покойника и представлял собой чашу, изготовленную из черепа человека ("осень", ко­нечная жертва из "Гимна Пуруше"). У головы погре­бенного насыпали кости различных существ (всевозмож­ных "животных, живущих в воздухе, в лесу и в деревне": карпа, рыси, собаки, быка, лошади).

В двух последующих погребениях ритуал упростился: в одном из них найден обломок черепа, а в другом — чаша из золистой массы, полученной при сожжении головы человека. Полусферическое дно чаши было укра­шено крестом, окаймленным концентрическими круга­ми и полуовалами — символикой солнца, рождающегося из лона небес.

Луна из (его) духа рождена,

Из глаза солнце родилось,

Из уст — Индра и Агни,

Из дыхания родился ветер.

Впоследствии наряду с сосудами из золистой массы стали практиковать подобную символику и на самих головах. Помимо обычных татуировок и роспи­сей, распространился обычай отчленения голов, снятия с них (вывариванием и т. д.) мягких тканей и замены их "вечными" глазами, устами, ушами и лицами, из­готовленными из смеси глины, охры, раковин, золы и т. п., то есть из различных элементов мироздания.

Жертвенный человек, таким образом, уподоблялся Вселенной,

Которая была и которая будет.

Он также властвует над бессмертием...

Таково его величие,

И еще мощнее, чем оно, (сам) Пуруша.

Четверть его — все существа.

Три четверти — бессмертное на небе.

Как далеко, насколько выше это судьбы Энкиду! И насколько менее развита личность Пуруши!..

Так что же важнее: развитие, но и страдание лич­ности или растворенность человека в обществе, но так­же и во Вселенной?

Вопрос вопросов гуманистов и просветителей всех времен и народов. Вот если бы удалось соединить раз­витие личности с приобщенностью ее ко Вселенной!.. К этому, по существу, и стремится прогресс. И первый шаг в этом направлении был сделан Пурушей, а не Энкиду.

Второй продолжил путь первого... и оказался в нравственном и в социальном тупике. Почему? Да пото­му что отошел от природы.

Пуруша ценой сверхнапряжения, ценой мученической самоотдачи еще сохранял эту исконную связь; рубя­щий же "древо жизни", убивающий "вечного духа", преследующий "лучи сияния" Энкиду уже расторг с природой кровные связи.

Но мог ли прогресс обойтись без преодоления тупи­ка — рабства, крепостничества, гнета империализма? Очевидно, нет. Во-первых, в силу закона пульсации ("отрицание отрицания") любого развития. Во-вторых, потому что дальнейшее развитие производительных сил человечества не могло обойтись без преобразования своей основной составляющей — производителя, самого человека. Личность должна была вычленяться из перво­бытной общины! И она вычленилась, преобразовав естественное сообщество людей в искусственно создан­ное государство.

Пуруша — это личность-младенец, который с кровью, в буквальном значении этого слова, продирает­ся из утробы первобытнообщинной формации. Энкиду — это личность-ребенок, кричащий, в буквальном значе­нии этого слова, от неустроенности рабовладельческого строя.

А путь к взрослению так нелегок, так долог... Мать-Природа не дала на дорогу бессмертия, оставив его у себя. Человечеству пришлось на ходу сотворить веру в божье царство и загробную жизнь...

ПРЕДТЕЧИ ДАНКО

Нам понятно значение подвига Александра Матро­сова, который закрыл телом амбразуру, спасая своей жизнью десятки других и не дав захлебнуться атаке. Мы можем понять смысл легенды о политруке А. С. Овечко, который отверг фашистский приказ бро­сить звездочки в костер и вошел в него сам, став для жителей Каховки прообразом Вечного огня, что горит сейчас над Днепром...

Эти люди явили великие примеры борьбы и самоот­речения во благо народа, преданности великой идее. Суть их подвигов — в укреплении собственной жизнью и смертью того неуловимого, но бесценного духовного поля, что называется общественной связью.

Связь поколений, людей, человечества и мироздания!

Не это ли вехи дороги в бессмертие?

Герой, рискующий жизнью, а тем более отдающий ее за всеобщее дело, — олицетворение связей. Вот что необходимо понять! А чтобы глубже понять, надо про­следить истоки общественных представлений о геро­изме.

Такое исследование было проведено О. М. Фрейденберг, выдающимся советским историком культуры. Про­анализировав эпос, древнейшую литературу и большое количество фольклорных данных, исследовательница пришла к определенным выводам.

Местность, где обитали изначальные герои различ­ных народов, представлялась... кладбищем, могилой. Но в отличие от современных кладбищ древние не столько поглощали жизни, сколько их порождали, при­том в высшем, сверхъестественном качестве, являя ми­ру богатырей.

Преодоление смерти — характернейшая черта ге­роизма. Богатырь спускался в преисподнюю и возвра­щался на белый свет. Его деяния носили космический характер: он добывал для соплеменников весеннее солн­це и летний дождь, рог изобилия и волшебную мель­ницу; спасенные им красавицы означали воспроизвод­ство народа, его здоровье и молодость.

Первоначально героями были только мужчины. Причина тому не столько в утверждении патриархата, в период которого складывался так называемый герои­ческий эпос. Главная причина заключалась в том, что женщина — мать, и рожая, она вновь и вновь возрож­дается; преодоление смерти — в природе ее. А вот мужчине для обретения посмертного продолжения на­до было проявлять свою волю. Так был изобретен об­ряд инициации — посвящения (в основном мальчиков). Он имитировал деяния героев: отречение от земных радостей, путешествие в потустороннем мире (на клад­бищах, в пещерах, в лесах), сражение со злом и добы­чу блага (экзамен на профессионализм охотника и пр.), выход на белый свет в качестве носителя духа мифиче­ского предка народа.

Так снималось извечное и наиболее разительное из всех противоречий человеческой истории — противоре­чие между жизнью и смертью.

Каннибализм в его духовном аспекте, а не как про­явление голода, что случалось относительно редко, — древнейшая форма первобытного преодоления смерти. О. М. Фрейденберг отмечает: "Чем человек древнее, тем больше в обществе упорядоченности и связанности. Кровожадность, людоедство, убийства и насилия вызы­ваются не преступностью и "дикостью", а тотемистиче­ским осмыслением крови и смерти".

Тотем на языках американских индейцев означает животное или растение, от которого племя ведет свою родословную. Как правило, это то существо, которое издревле оказалось в сфере интересов данного коллек­тива, особо содействуя или же препятствуя его жизне­деятельности.

Предок-тотем охранялся. Его нельзя было не толь­ко убивать, но и причинять ему неприятности. Кроме определенных празднеств или ритуально обставленных промыслов, когда племя причащалось к тотему, стано­вясь ему "живой могилой" и обретая жизнестойкость. Происходил натуральный обмен, осуществлялся обряд вещественной связи между людьми и средой оби­тания.

Так было до тех пор, пока хозяйство оставалось при­сваивающим: охотничье-рыболовецким и собиратель­ским. В таких условиях люди оставались "детьми при­роды" и одухотворяли ее, считая своим полным подо­бием.

Но вот хозяйство стало производящим: скотоводче­ским и земледельческим. Люди превратились "во "вла­дык" матери-природы и стали наделять себя ее все­ленскими качествами. "Солнце — мой глаз, ветер — дыхание, воздух — душа, земля — мое тело", — ска­зано в одном из арийских заклятий. И уже не живот­ные и растения, а люди-герои стали считаться мифиче­скими предками — тотемами.

Уже не от быка или яблони, а от соплеменника сле­довало теперь причащаться... И так продолжалось до тех пор, пока развитие абстрактного мышления и ми­ровосприятия достигло такого уровня, когда Бхага ("часть", "наделитель") превратился в "бога" и стало возможным воображать еду и питье (хлеб и вино в христианстве) плотью и кровью жертвенного человека.

Такая подмена — несомненное свидетельство куль­турного прогресса. Но она же — показатель растущей пропасти между человеческим обществом и породив­шей его природой.

Преодолеть эту пропасть, прогрессируя дальше, мож­но, лишь открывая новые, все более гуманные способы преодоления ужаса небытия. И первобытные люди сде­лали в этом направлении несколько смелых шагов.

Ритуальное самоубийство — вот первый из них. Не сразу, не вдруг, но оно заменило каннибализм. Где-то в период его утверждения и распространились хо­рошо известные нам по своему выражению, по напрочь забытые по содержанию "принести себя в жертву" (то есть отдаться на съедение) и "на миру и смерть крас­на", героическая гибель на глазах соплеменников.

Обычай героических переходов в подземный или не­бесный миры утверждался тогда, когда общество за­мечало растущую трещину между собой и природой, бытием и небытием. Эта трещина — отрицательное следствие того преимущества, которое принес людям переход от присваивающего к производящему хозяйству. Она стала началом пропасти противоречий, которую расширяли затем классы, государства и войны и кото­рая разрослась в наш век до реальной угрозы истреб­ления не только всего человечества, но и планеты Земля. По мере взросления цивилизации росла и тень ее гибели. И герои доклассовых, первобытнообщинных времен стали первыми из плеяды борцов за вечность рода людского.

Неосознаваемый людьми того времени смысл само­пожертвования сводился к снятию возрастающих про­тиворечий. Осознанные же усилия первобытных героев были направлены на удержание исконного родства пле­мен и матери-природы, человека и народа, общества и Вселенной. Семейные связи знакомых нам уже Адити, сыновей ее Митры — Варуиы и внуков Мануса — Ямы стали одной из первых идеологий рождающейся циви­лизации, одной из первых попыток обоснования гармо­нии и неуничтожимости мироздания.

Роль героев — посредников между миром людей и вселенскими силами, ведающими благополучием родов и племен, — брали на себя наиболее уважаемые муж­чины. Обычно это были престарелые, но еще крепкие вожди — не только предводители, но и символы един­ства и жизнестойкости коллектива. Права ветшать и пожираться старостью такой человек не имел. Он обя­зан был принести себя в жертву, достойно "отойти в мир иной", явив напоследок соплеменникам пользу, а себе обретая бессмертие.

Способы отхода были различны. Иногда он осущест­влялся при помощи узаконенных обрядом убийц, как это довольно правдиво показано в историческом фильме "Даки": помощники жреца бросают добровольца на острые колья. Обычно же герой бросался вниз со ска­лы ("уходил в подземный мир") или ступал в священ­ный костер ("отлетал на небо").

Данко — освещающий народу путь пылающим сердцем — не литературный вымысел Горького. Леген­да такая, несомненно, была.

Имя молдавского Данко соответствует одному из значений имени арийского Дакши — "дающий". Другие его значения связаны с ритуалом "дикша" и священным костром "дакшином". Этот бог воплощал среди брать­ев Адитьев жизненную энергию и в одной из мифологи­ческих версий принес себя в жертву "на исходе Золо­того века, когда добродетель в мире заколебалась". Погибая — обновляясь, он становился залогом торже­ства бытия и благоденствия своего народа:

Кто в (своем) величии охватывает взором воды,

Зачинающие Дакшу, порождающие жертву...

О Праджапати! Никто, кроме тебя,

Не охватил все эти существа.

Да сбудется наше желание, с которым мы приносим жертву!

Одним из реальных прототипов "Дающего" можно считать останки человека в воронке IV слоя Высокой Могилы. Напомним, что это были обломки черепа, ле­жащие в залитом илом костре.

Другим предтечей Данко можно назвать древневос­точного Думузи (или позже Даоноса). Подобно Дакше, он тоже был связан со зноем и водами, но имя его пере­водится обычно как "Истинный сын". Думузи-Дао­нос — это обожествленный пастух, воплощение весенней степи, любви и плодородия, родня Венеры и Солн­ца. После гибели "Истинного сына" наступила страш­ная засуха — и тогда его сестра "Лоза небес" согла­силась проводить за брата полгода в потустороннем мире. Белый свет расцветает в те полгода, когда Думу­зи-Даонос вновь и вновь появляется из загробного царства.

Этот миф, как видим, соприкасается с образом Дан­ко созвучием имен и мотивов жертвенной гибели. Но ес­ли Человек-с-пылающим-сердцем жертвует собой доб­ровольно, так же как Дакша, то Думузи-Даоноса умерщвляют насильно. Такое отличие имеет историче­ское объяснение: последний принадлежит уже не пер­вобытнообщинному, а рабовладельческому строю.

Молдавский Данко стоит в одном ряду с арийскими Дакшей и Матаришваном, славянским Масленицей, греческим Прометеем. Всемирно распространившийся образ Христа продолжает их ряд, но уже на следую­щем историческом этапе.

Особенностью этого образа является его противоре­чивость. Он и земной человек, и воплощение небесного бога, и добровольная жертва, и насильно убитый... Ко­рень противоречий здесь в том, что образ Христа воз­ник в условиях раннеклассового, рабовладельческого общества, но в среде общин, которые все еще пытались блюсти "свободу, равенство и братство древних родов". Такая половинчатость — одна из причин распростра­ненности и долговечности христианства. Оно впитало в себя многие связи доклассовых и классовых обществ, а в силу диалектического сходства первых с бесклассо­выми обществами будущего христианство сохраняет свои позиции и в современных условиях.

Механизм первобытных взаимосвязей общества — героя — мироздания можно рассмотреть на примере древнерусского Масленицы, хорошо изученного Н. Н. Белецкой.

Масленица — одна из вершин воплощения перво­бытной идеи самопожертвования во имя всеобщего блага. Этот образ занимает промежуточное положение между Дакшей и Данко, с одной стороны, и Иисусом — с другой.

Христос в переводе с древнегреческого означает "помазанник" — то же, что и Масленица. Прямого род­ства между ними нет, но есть функциональнее сход­ство. Дело в том, что масло (жир, сало и т. п.) издрев­ле считалось наиболее питательной пищей и к тому же особо угодным огню, переносчику жертв. В арийской "Ригведе" об этом сказано так:

Кто был первым хотаром, угодным богам,

Кого они помазали жертвенным маслом, выбирая (его)?

Он сделал процветающим то, что летает (и) что ходит,

Что стоит (и) что движется — Агни, знаток всех существ.

Отсюда повсеместная распространенность масла в ка­честве жертвоприношения богам. Масло использовалось во всевозможных сожжениях и возлияниях, в виде по­мазания умирающих или омовения новорожденных. Во всех случаях оно символизировало жертвенность: вспомним Пурушу, его жертвенным маслом стала вес­на, он был расчленен, а затем сожжен на костре.

Масленица в современном ее пережитке представ­ляется веселым праздником с обязательными блинами и кострами, в которых сжигают человекоподобное чу­чело — символ уходящей зимы.

Древняя Масленица была преисполнена драматизма, что, впрочем, никак не исключало веселья. Коренным отличием была приуроченность ее (его!) к весеннему равноденствию и не столько к проводам зимы, сколько ко встрече весны.

Прошлогодние запасы к этому времени истощались, и с надеждой на первую зелень и выгон скота общин­ники в последний раз пировали. А заодно избавлялись от немощных едоков, примерно так же, как делали до недавнего времени народы Крайнего Севера или как это показано в японском фильме "Легенда о Нарая­ме": старики добровольно удалялись в мир предков...

Вождь или кто-нибудь из старейшин, достигший примерно 60-летнего возраста, подавал им пример, возлагая при этом на себя традиционную роль послан­ника к обожествленным предкам, причастным к плодо­родию земли и небесным светилам. На площади или в специальном святилище устанавливался столб с коле­сом на верхушке: символы оси мироздания и Солнца, владыки Вселенной. К столбу вставал старец — обычно с лысиной, как знаком небесного избранничества. Его окропляли маслом, засыпали соломой. Затем подносили священный огонь...

Такие "посланники на небо" или "космические странники" у славян и у галлов отправлялись не толь­ко на рубеже зимы и весны, но и в другие календар­ные даты. Даки же отправляли их раз в несколько лет.

В курганах нередко встречаются атрибуты, означен­ные в проводах Масленицы. Это столбы и колеса, че­ловекоподобные стелы (иногда с лысинами, вроде Кер­носовского идола), и, наконец, многочисленные трупо­сожжения, вроде обнаруженных на вершине Высокой Могилы или в Скворцовском кургане. С Масленицей сопоставимы ведийские Пуруша и Вишну. Последний, как мы уже знаем, в начале года закручивал дни, "как вертящееся колесо", и представал в облике Шипивиш­ты — лысого старца, а под конец года становился "Достигающим во все стороны" и шагал в пламени костра к Солнцу... Но известны и весьма близкие соот­ветствия Масленице. Они обнаружены в кучах золы между курганами недалеко от Полтавы.

Один из этих зольников тщательно исследован И. И. Ляпушкиным и объяснен впоследствии Б. А. Ры­баковым.

В южной части находилась знакомая уже нам по причерноморским курганам воронка, заполненная кос­тями жертвенных животных, битой посудой и другими остатками пира. Севернее располагалось около полуто­ра десятков вырытых в земле гигантских лебедей. Все это было перекрыто грандиозным, вероятно двухразо­вым, кострищем, в котором сожгли многие сотни снопов соломы. Среди золы найдены кости людей, в том числе совершенно целый скелет... К важному выводу приводит анализ найденных в кострище бытовых предметов: они указывают, что топливо сносилось с разных, очевидно со всех, дворов одного или нескольких поселений.

Завершая знакомство с древними формами героиз­ма, отметим их общие качества.

Герои обретали бессмертие. На примерах причерно­морских курганов и индоарийской "Ригведы" мы уже знакомы с двумя направлениями его обретения: "выйти за пределы года" и "стать на путь богов", приобщаясь к подземным водам или небесным светилам.

Герои обожествлялись. В зависимости от того, куда они направлялись обрядом: вниз или вверх, к зимнему или летнему солнцестоянию, под землю или на небо, они уподоблялись асурам или дэвам. Существенных про­тиворечий между этими полюсами тогда еще не было, признавалась необходимость того и другого. Да и сам человек считался ничуть не слабее сверхъестественных сил, каждая из которых была могущественна лишь в своем ведомстве, но мудрый смертный способен был связать или же развязать ее с другими, достигая тем самым желаемого. Верховное управление природными связями герой оставлял за собой и отнюдь не раболеп­ствовал перед ними — вот в чем коренное отличие "божественного человека" первобытной эпохи от "божь­их людей" последующих классовых обществ.

Герои самоотрекались. В первобытную эпоху чело­век был вообще растворен в коллективе, а если и за­нимал особое место, то только лишь потому, что это место необходимо было всему коллективу и кто-то дол­жен был его занимать. Выделение личности стало про­явлением растущих противоречий, одним из показате­лей распада первобытной гармонии и предвестником социального расслоения.

Первые индивидуальности имели два выхода для своей реализации: изгнание из общины и самоотвержен-ное служение ее интересам. И то и другое вело к гибе­ли: изгои не могли существовать в одиночку, самоотвер­женность же кончалась ритуальным самопожертво­ванием... Выходами из этих тупиков стало разви­тие, с одной стороны, рабства, а с другой — касто­вости.

И совершенно закономерно, что в современном дви­жении за социальное равенство, в преддверии новой гармонии общественного бытия личность вновь стре­мится служить обществу, но уже в деле отмены клас­сов, каст и других проявлений несвободы. В таком сход­стве-отличии первобытной и современной личности проявляется одна из закономерностей диалектической спи­рали истории, завершающей ныне свой виток от перво­бытного к грядущему коммунизму.

Особенно следует подчеркнуть, что высшим проявле­нием первобытного героизма считалось отправление на небо в ритуальных кострах с целью воздействия на све­тила, причастные к коловращению года. Эти герои ста­новились "космическими странниками" и сопричастны­ми к рите (арии), аше (иранцы), тео (греки)... словом, к основам вселенской энергии, движущей годовым и прочими циклами.

Так закладывались основы современного прорыва че­ловечества в Космос. Острие изначального героизма было направлено именно туда. Величайшие герои пер­вобытной эпохи были воистину пракосмонавтами. Но интересы их при этом оставались совершенно зем­ными, как и у нынешних космонавтов.

НАУКА И МАГИЯ

Героизм пракосмонавтов основан был, конечно же, па вере в целесообразность самопожертвования. Но это была не та вера в волю господню, которая утверди­лась в религии и которой у строителей "степных пира­мид" еще не было. Самоотреченность героев зиждилась па том представлении о мироздании, которое создава­лось усилиями мудрецов: звездочетов, мыслителей, пес­нопевцев...

Мрак был сокрыт мраком вначале.

Неразличимая пучина — все это.

То жизнедеятельное, что было заключено в пустоту,

Оно Одно было порождено силой жара.

Вначале на него нашло желание.

Это было первым семенем мысли.

Происхождение сущего в не-сущем открыли

Мудрецы размышлением, вопрошая в (своем) сердце.

Здесь есть и интуитивное постижение космического самозарождения материи, и утверждение о приоритете чувства над мыслью, и уверенность во всепроникающей силе разума, сопряженного с чуткостью сердца. Здесь есть и общее, главное: картина мира, не нуждающая­ся в посреднике (боге) между Вселенной и Человеком.

Казалось бы, вполне современный подход... Увы! По­добно первобытному героизму, первобытное мировиде­ние имело качественные отличия от современного, осо­бенно наглядные при анализе научной его стороны.

Зачатки научных знаний и у строителей курганов, и у создателей "Ригведы", да и вообще в первобытных культурах, развивались в двух основных направлениях, сходных, в общем-то, с современными. Первое своди­лось к осознанию себя в окружающем мире, а второе — к преобразованию его в своих интересах.

Вершинами познания в этих двух направлениях были зачатки биологии и медицины, математики и астрономии.

Эти направления не противопоставлялись. Глаз жи­вого существа уподоблялся солнцу, дыхание — ветру и так далее: приносимые в жертву тела или туши дели­лись на 12 частей — по числу месяцев года; 9 месяцев беременности уподоблялись ступеням лестницы из одно­го мира в иной... Такая нерасчлененность реального-воз­можного-нереального соответствовала природе не науки, а магии. Но вместе с тем закладывались основы и для свойственного науке анализа преобладающих связей. Это вызывалось нарастанием противоречий об­щественного бытия, ведущих от первобытнообщинной к рабовладельческой формации.

Очевидно, что земледельческо-скотоводческая прак­тика и наблюдения за природными циклами породили уподобления покойников ввергнутому в землю или же в матку семени. Известны каменные топоры с изобра­жениями колосков, предназначавшихся для магическо­го "воскрешения" покойника. Однако была и животно­водческая, и специфическая жреческая практика, в которых накапливались реальные знания по анатомии и физиологии. Они-то и вели к зарождению медицины.

В "Ригведе" и сопряженных с нею "Атхарваведе" (сборник заговоров) и "Яджурведе" (руководство по жертвоприношениям) содержатся вполне рациональные сведения о человеческом организма, перечни болезней и их симптомы, а также указания способов лечения. Мно­гократные упоминания о "вратах разума" имеют кон­кретные археологические соответствия: находки черепов с просверленными и вырезанными отверстиями. Не ме­нее половины таких трепанаций обнаруживают следы прижизненного зарастания и указывают на то, что сложнейшие даже для нашего времени операции на мозге проходили небезуспешно.

Высшим проявлением рационального мышления издревле считалось календарное дело. Общий корень индоевропейских по своему происхождению слов "ду­мать" и "помнить", "луна" и "месяц", "время" и "ме­рить" указывает на то, что первоначальные календари были лунными. Это подтверждается и археологически­ми данными: достаточно вспомнить последовательность строительства лунных и солнечных азимутов в Стоун­хендже или же в астральной символике и календарях IV—VIII слоев Высокой Могилы.

Ариям был знаком не только простой 29—30-днев­ный синодический месяц, исчисляемый по видимым фа­зам Луны, но и сложный драконический, исчисляемый по пересечениям земной и лунной орбит. В их сосуще­ствовании мы убедились при анализе росписи кеми-обинской гробницы под VI слоем Высокой (рис.15). В арийском эпосе драконический месяц отразился в сюжете о 50 дочерях Дакши, 27 из которых были от­даны Соме — Луне и стали накшатрами ("домами но­чи") — знаками лунного зодиака.

"Ригведе", как и создателям VIII слоя Высокой Мо­гильт (рис.28), был хорошо известен также и солнеч­ный зодиак. В обоих случаях предпочтение отдавалось месяцам благоприятного полугодия, заключенным между весенним и осенним равнодействиями, то есть относящимся к периоду наиболее интенсивной жизне­деятельности и основных сельскохозяйственных работ.

Ввиду разновеликости углов, в которые заключены 12 расположенных у горизонта зодиакальных созвездий, количество последних, проходимое солнцем между на­чалами весны и осени, колебалось на протяжении V— II тысячелетий до нашей эры от шести до восьми. Да и продолжительность "месяцев" была различной — от семи до семидесяти пяти дней, с чем мы и столкнулись при анализе азимутов, отмеченных лучами-дорогами солнцеобразного слоя VIII Высокой Могилы. Такая не­равномерность вытекала прежде всего из стремления отметить особыми датами начало сева и жатвы, отела и выгона скота и прочие важные события.

Разновелики были годовые сезоны и даже количе­ство их. Чаще всего их выделялось 3 (лето делилось между весною и осенью), но известны и 4—6-членные деления. Последнее представлено, например, на про­дольных стенках гробницы под VI слоем Высокой: как и в одном из заклятий "Атхарваведы", между летом и осенью выделены "жаркое время" и "время дождей". Продолжительность сезонов в одном и том же году ко­лебалась от двух до четырех месяцев. Более того, из­менялись начала нового года: им могло стать одно из равноденствий или солнцестояний; практиковалось, оче­видно, и несколько "новых годов" в течение года. Не с этим ли сталкиваются археологи, путаясь в том, когда же следовало "воскресать" погребенному: на рассвете летнего, куда обращена голова, или же зимнего солн­цестояния, куда обращено лицо покойника?

Приверженность неудобному, по нашим представле­ниям, трехсезонному году объясняется стремлением со­вместить его с трехступенчатой моделью мироздания: низ — середина — верх. Эта модель соотносилась в "Ригведе" с понятиями бхух (земля, почва), бхувах (атмосфера со светилами), свах (небо с водами). Уни­версальной моделью Вселенной стало дерево с его кор­нями — стволом — кроной, а также ноги — туловище — голова человека. Эта модель выражена в захоронениях, где чаще всего окрашены охрой голова и ступни погре­бенного, а также в курганах, где выделены подземелья (могилы), земля (насыпь), небеса (жертвенники на вер­шинах).

Курганы же с наибольшей очевидностью показыва­ют, как использовались элементы зачатков науки для всевозможных магических спекуляций. Творцы обряда могли поменять местами "землю" и "небо", могли упря­тать "космического странника" под землю, а могли и "вознести" в погребальном костре, могли придать сосу­ду моделировку Вселенной, а могли наполнить предназ­наченной покойнику пищей... Такими способами жрецы пытались магически воздействовать на мироздание, дабы получить желаемые результаты: своевременные дожди и тепло, торжество жизни над смертью...

Можно упрекнуть древних мудрецов в стремлении уйти от ответов, в заблуждениях, в обмане соплеменни­ков... Да, без этого не обходилось. Однако в общеисто­рической перспективе магия сыграла, в общем-то, поло­жительную роль, явившись колыбелью абстрактного мышления. Первоначальное же становление науки по­шло по пути обобщения практики.

Конкретное и абстрактное — это те полюса, между которыми пульсировало еще не расчлененное па науку, философию, религию, искусство первобытное мировос­приятие.

Принято считать, что первобытное мышление было очень конкретным, а культурный прогресс сопряжен с развитием абстрактного мышления. Это верно лишь в общем: в русле поступательного процесса довольно от­четливо выделяются циклы усиления или ослабления того и иного способов восприятия, причем и в древно­сти человеческий разум являл такие шедевры абстрак­ции, всестороннее постижение которых весьма затруд­нительно даже для современных специалистов.

Такими шедеврами можно считать Стоунхендж, не­которые навесы и гроты Каменной Могилы, Высокую Могилу... Можно понять общий замысел названных па­мятников, разобраться в деталях, но вот постичь всю глубину взаимосвязей этих деталей не удалось еще ни­кому. Загадки Стоунхенджа не исчерпал даже союз высокопрофессиональных ученых с ЭВМ, не удалось до конца разобраться и в образно-календарно-математиче­ских закономерностях росписи гробницы 4 из Высокой Могилы (рис.15). Гении создали их? Или кому-то из мудрецов повезло обнаружить и удачно отразить объек­тивно существующие узлы мироздания, точки соприкос­новения множественных проявлений единой материи?..

Наиболее очевидными отражениями конкретного и абстрактного являются изобразительные памятники. На примере той же Высокой Могилы и окрестных кур­ганов мы видим, как довольно реалистическое изобра­жение быка (Тельца) заменяется копированием одной головы, которая затем превращается в символ в виде круга с дугою-рогами и рассредоточивается впослед­ствии отдельными костями натуральных быков; видим, как жертвенные люди заменяются весьма схематичными каменными изваяниями, а затем обряд жертвоприноше­ния переносится на самих погребенных; видим, как со­существуют все перечисленные детали обрядов.

Собранием абстракций можно считать испещренную всевозможными знаками Каменную Могилу. Характер­но, что ранняя композиция на своде "Грота быка" со­ставлена из реалистических изображений животных и человека, но "оживлена" абстрактными лунками и про­черками; последующая же композиция на карнизе составлена из абстрактных черточек, зигзагов и других геометрических фигур, но местами подкреплена доволь­но реалистическими изображениями животных. Подоб­ным образом обстоит дело и с плитами со "ступнями Вишну": выполненные с различной степенью реализма и детализации, они сочетаются с округлыми и кресто­образными солнечными знаками, а также с передающи­ми энергию действия линиями и лунками (рис.23, 24).

Рис.24. Изображения в "Гроте быка" Каменной Могилы.

"Ригведа" тоже содержит выразительные примеры сочетаний и взаимопереходов конкретного и абстракт­ного. Так, Вишну — "достигающий во все стороны" и создающий тем самым пространство — это, конечно, абстракция. Но миф о возрастании его из карлика в ги­ганта, делающего при этом три шага, — это уже кон­кретные образы действия, создающего пространство. Л в распространенном эпитете Шипивишта ("лысый" старик?) кроется, возможно, намек на вполне опреде­ленную категорию людей, приносившихся в жертву.

Абстрактны, более или менее приближены к фило­софским категориям и другие боги "Ригведы". Однако нет-нет да и проступят в "жизненных силах" (асурах) змеевидные существа, в Адитьях — подобие большого семейства, в Сурье — солнечный диск и т. д. И наобо­рот, в конкретных образах семи рек, сестер, кобылиц скрываются зодиакальные месяцы благоприятного по­лугодия, в образах колеса и повозки — рита, вселен­ские циклы, а в образе ярма — символ больших перио­дов и времени вообще.

Пределы познания — вот оплот магии.

Ничто так явственно не показывает величие, но вме­сте с тем и ничтожность мировоззрения первобытной эпохи, как космогонические (повествующие о происхож­дении сущего) мифы "Ригведы".

Они сконцентрированы примерно в десятке из 1028 гимнов и вынесены в заключительный цикл, как итог представлений о мироздании. Но в этом итоге нет структурной схемы и цельности, нет общей теории. Кон­кретные вопросы происхождения воды, огня, земли, го­да, ночи и дня и так далее трактуются по-разному: мудрецы не решают, а выдвигают наиболее вероятные, на их взгляд, решения проблемы возникновения мира.

Откуда это творение появилось:

Может, само создало себя, может, нет —

Тот, кто надзирает над этим (миром) на высшем небе,

Только он знает или же не знает.

Мудрецы допускают, но не уверены в наличии не­коего верховного свидетеля, по отнюдь еще не создате­ля, возникновения сущего. Мир возник сам по себе, из ничего — вот вершина диалектико-материалистического прозрения мудрецов первобытности, названная совре­менными философами "первобытным предматериализ-мом".

В "Гимне о сотворении мира" утверждается приори­тет человеческого разума над знаниями богов. Боги по­явились уже в процессе самосотворения мира, и поэто­му не могут знать о начале начал. А вот мудрецы, те "происхождение сущего в не-сущем открыли... размыш­лением, вопрошая в (своем) сердце". Заметим, что не к логике, но к эмоциям (к "сердцу") обращено высшее напряжение первобытной мысли. Но и логики оно не бежит. В том же гимне мудрецы приходят к предполо­жению о самозарождении мира вследствие сочетания его мужского и женского начал, верха и низа (Неба и Земли).

В других космогонических мифах перебираются иные варианты происхождения сущего.

Наиболее распространена версия о космогоническом назначении жертвы. В жертву приносят боги титана Пурушу, сотворяя из его членов землю, небо и прочее; в жертву приносят себя Дакша и Вишвакарман ("тво­рец всего"):

Принеси себе в жертву (свое) тело, (тем самым) укрепляя (его).

О Вишвакарман, укрепляющий себя жертвоприношением,

Принеси себе в жертву землю и небо!

В качестве изначальной жертвы называется также Вач ("речь"), и акт сотворения мира представляется как наречение Вишвакарманом богов и существ, кото­рые подходят к нему чередой.

Этот миф предвосхищает библейский сюжет нарече­ния имен. Характерно, что в "Ригведе" "Творец всего" пользуется услугами риши — "сказителей", причем грань между богом и людьми стерта до такой степени, что именно риши и "добыли жертвой богатство, ...со­здали эти миры".

Невзирая на предположение о полном отсутствии до начала начал чего бы то ни было ("не было не-сущего, и не было сущего тогда"), мудрецы все же представля­ют себе изначальную субстанцию некой хаотической смесью воды и земли, а также огня. Последний выде­ляется в виде Агни или "Золотого Зародыша", кото­рый в течение года носится на поверхности вязких вод, а затем раскалывается (или его раскалывает Индра) и порождает миры.

Интересно такое противоречащее логике построение:

Из пупа Нерожденного торчит Нечто,

О которое опираются все существа.

Из полного цикла гимна явствует, что Нечто — это "Первый Зародыш", а Нерожденный — известный нам уже "Творец всего". И получается такая картина: неродившийся еще Творец полуродил зародыш сущего, а об этот фактически несуществующий зародыш опираются несуществующие существа.

Допущение беспредельности связей между всевоз­можными проявлениями материального мира приводит к понятийному стиранию границ между естественным и сверхъестественным. Это роднит магию с религией. Но если для религиозного сознания характерны слепая вера и подчиненность "воле господней", то магия стре­мится помыкать богами! Вследствие этого в магии ца­рит культ не божеств, а техники управления ими. Так, в одном из гимнов "Ригведы" читаем:

Наблюдатели Варуны, воодушевленные одинаковым желанием,

Озирают эти два прочно укрепленных мира...

Провозгласил мне, мудрому, Варуна:

"Трижды семь имен несет корова.

Кто ведает знак (имен), пусть произносит (их) как сокровенные,

(Если этот) вдохновенный хочет помочь будущему поколению".

Слова "кто ведает — пусть произносит" представля­ют собой магическую формулу, распространенную у ве­дийских ариев и означавшую необходимость определен­ных сведений и ритуалов, исполнение которых обеспе­чит достижение желаемого. Со следами таких ритуалов мы сталкивались при рассмотрении "степных пирамид". Один из ярчайших примеров — магическая роспись на стенках гробницы из IV слоя Высокой Могилы (рис 15). Божества включены здесь в циклы года и человеческой жизни, сопряжены со сторонами света и календарными числами... Ясно, что они могущественны лишь в тех пре­делах, которые им отвели мудрецы.

Важно знать, что боги первобытной эпохи — это не господа последующих классовых формаций, а подо­бия философских категорий.

В самом деле, кто такие Митра ("мирный") и Вару­на ("ворчливый", "кипящий", "грозный"), связанные, соответственно, с общественными установками и зако­нами природы? Это, прежде всего, диалектические по­люса бытия, затем — первобытная модель правоведе­ния, а уж в последнюю очередь — зачаток привычных нам богов-вседержителей. То же можно сказать об их матери Адити ("непрерывном", "бесконечном"), кото­рая символизировала нескончаемые годовые циклы Вселенной...

Теряясь пред тайной происхождения мира, но не от­казываясь от попыток ее раскрыть, древние мыслители нередко подменяли ответы цепочкой вопросов:

Кем укреплены огромное небо и земля.

Кем установлено солнце, кем — небосвод,

Кто в воздухе измеряет пространство, —

Какого бога мы почтим жертвенным возлиянием?

На роль творца не подходил ни один из известных богов, ибо их функции были известны и, в конце кон­цов, ограничены. Поэтому творцом мира назывался "Не­известный бог" или Праджапати ("отец существ"), или тот же Вишвакарман ("творец всего"), но это были не имена, а эпитеты, которыми наделялись различные бо­ги. Выход намечался в признании Одного или Нечто, который существовал изначально "по ту сторону Семи Мудрецов" (первых риши, составителей гимнов "Риг­веды"), "по ту сторону неба, по ту сторону этой зем­ли, по ту сторону богов и асуров", то есть до сотворе­ния мира. Но когда мудрецы начинали развертывать картину самосотворения сущего дальше, то это Одно или Нечто становилось тут же "Зародышем" или "От­цом сущего", то есть превращалось в неопределен­ность...

Археологические соответствия ведийским представлениям о происхождении мира были рассмотрены вы­ше — это следы космогонических ритуалов в воронках курганов, а также соответствия образам Адитьев, Виш­ну и других божеств. Образам Одного или Нечто соот­ветствуют идолы и сосуды, на которых изображены ли­шенные контуров детали лица; иногда подобные схемы проступают в размещении могил относительно насыпи или даже в планировке насыпей в курганной группе...

Существовало два выхода за пределы познания: за­прет на "копание в вечных вопросах" (то есть вовсе не выход, а смиренное признание пределов познания) и разработка техники обхода этих вопросов. Первый путь вел к религии, второй — к магии. Рождающееся из пер­вобытнообщинного строя рабовладение пошло по пер­вому пути, который соответствовал природе государства с его тяготением к запретам и стабилизации. Но путь магии еще долго оставался актуальным; им соблазня­ются и в наше просвещенное время.

Магия, которую принято считать заблуждением и чем-то вроде примитивной религии, на самом деле... младшая сестра науки! Этот парадоксальный вывод серьезных исследователей необходимо глубоко и пра­вильно понять, иначе мы не сможем усвоить рацио­нальные зерна древних учений.

Оформившуюся лет 300 назад, при жизни Ньютона, науку и уходящую во времена формирования человече­ства магию роднят представления о единстве мирозда­ния и общая цель: познание законов успешного освое­ния человеком природы. А разделяют их объем и каче­ство знаний о мироздании, различия путей достижения означенной цели.

Наука занята поиском основных, наиболее веще­ственных связей, непременно поддающихся эксперимен­тальной проверке и теоретическому обоснованию. Магия же остается на исходной позиции представлений о взаи­мосвязанности всех элементов мироздания и исповеду­ет возможность практических результатов посредством любого (от физического до мысленного) воздействия на любой из этих элементов. Так, и ученый и маг увере­ны, что повозка может взлететь. Но для первого такая возможность весьма ограничена (транспортный верто­лет, направленный взрыв, ураган), для второго же не существует ограничений, и, восполняя неразвитость ло­гического мышления изощренным воображением, маг легко может представить Большую Медведицу возом, перенесенным на небосвод искрами погребального костра...

Как мы уже отмечали, маги старались избегать во­просы о происхождении и строении мироздания, нераз­решимые при тогдашнем зачаточном уровне науки. Их усилия были направлены на разработку обрядов, способных давать власть над "богами" и получать же­лаемое. Эти усилия были отнюдь не пустоцветом про­гресса: они оттачивали абстрактное мышление и тем самым готовили почву для развития научного мировоз­зрения. И, кроме того, именно магам удалось сиять противоречие между жизнью и смертью...

Зарождение науки на рубеже доклассовых и ранне­классовых обществ было обусловлено, с одной стороны, открывшейся перспективой господства людей над при­родой, а с другой — возникновением небывалых проти­воречий.

Люди пытались спасти привычную гармонию перво­бытнообщинного строя, которая зиждилась на уходящем, увы, присваивающем хозяйстве: охоте и собира­тельстве. Однако усилия образно-интуитивного созна­ния, присущего первобытному человеку, были неэффек­тивны. Осознать, а тем более видоизменить перемены, вызванные переходом к производящему хозяйству и ве­дущие от первобытного коммунизма к рабовладению, можно было лишь посредством абстрактно-логического сознания, присущего нашему времени... Но до утверж­дения такого сознания было несколько тысячелетий. И путь к нему лежал через нарастание противоречий и борьбу человечества с ними, через преодоление дисгар­монии общественного бытия, именуемого эпохой классо­вых формаций.

МИФОЛОГИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ

Рассматривая магическое и научное мышление, мы обратили внимание на их коренное родство; отличия же обусловливаются степенью освоения объективно суще­ствующих причинно-следственных связей реального мира.

Подобным образом обстоит дело и с сознанием — образно-интуитивным и абстрактно-логическим. Второе вырастает из первого и отличается от него, помимо степени освоения причинно-следственных связей, степенью освоения пространства и времени.

Образно-интуитивное сознание называется еще ми­фологическим.

"Это чистейшая условность, что мы называем мифом только словесно выраженный рассказ. На самом деле таким же мифом служат и действа, и вещи, и речь, и "быт" первобытного человека, то есть все его сознание и все то, на что направлено его сознание", — отмеча­ет О. М. Фрейденберг. И поясняет: "Мифотворческое сознание имеет цельный характер, нерасчлененный. Если приходится говорить о его словесных, вещных, действенных оформлениях, то это не значит, что каждая из таких форм циркулирует разобщенно от другой. На­против, они параллельны. Словесные мифы инсцениру­ются, действенные "ословесняются"; и те и другие обра­стают бутафорией; вещные мифы, в свою очередь, со­провождаются действенными и словесными вариан­тами".

Эти правила и дали нам возможность сопоставлять словесно выраженные мифы "Ригведы" с вещами и сле­дами ритуальных действ, запечатленными в курганах. Более того, дали уверенность, что такие творения перво­бытной культуры так или иначе соприкасались на пра­родине ариев, не могли существовать там друг без друга...

А сейчас мы воспользуемся этими правилами для проникновения в особенности мифологического со­знания.

Неосвоенность причинно-следственных связей влекла за собой сотворение их вещественных заменителей в любых желаемых направлениях, которые лишь со вре­менем были упорядочены жрецами. Такая практика приняла форму всевозможных жертвоприношений (об­мена с богами по принципу "даем вам, чтобы вы дали нам") и культивировала в обществе ощущение сопри­частности. И практика, и порождаемое ею ощущение возрастали по мере развития производящего хозяйства и вытекающего отсюда отрыва людей от природы. Они, эти практика и ощущение, в какой-то мере восполняли убывание той естественно существовавшей гармонии общественного бытия, которая сложилась за многие-многие тысячелетия господства охоты и собиратель­ства, не выделявших еще человека из природной среды.

"Космические странники" — это одушевленные просьбы или наказы богам. Подобную роль, но только в связях между племенами, играли послы. Поэтому они находились, как считалось, под защитой богов и охра­нялись традицией. Этим-то и объясняется проникнове­ние небольших племен, а то и отдельных людей в глубь чужой территории.

Показательно, что обрусевшие бог и демон восхо­дят к одному и тому же индоиранскому понятию: "доля" и "часть". У древних греков сходные слова обо­значали жертву еще целую, живую и затем расчленен­ную, разорванную. Отсюда за демоном и закрепились существующие доныне ужасные представления.

Жертва, будь то вещь, существо или человек, обо­жествлялись. Последний, прежде чем умереть и при­общиться к богам, становился героем. В таком каче­стве следует понимать переходное состояние ведийских Вивасвата или Вишну, которые родились убогими, но затем претерпели изменения и стали богами. А об обо­жествлении Пуруши сказано так: "Жертвою боги по­жертвовали жертве", то есть боги принесли жертву обожествленному "Человеку", и этой жертвой был он сам.

Причастившиеся от жертвы-тотема (мифического предка, воплощаемого в ритуале предметом, растением, животным или человеком) брали на себя определенные обязательства, которые соблюдались гораздо строже, чем клятва. Они становились соплеменниками, даже если происходили из различных народностей. Поэтому когда археологи сталкиваются со случаями совместно­го нахождения в культовых местах разнокультурной ке­рамики или других вещей, можно не сомневаться в уста­новлении дружественных отношений между различными племенами. Так, в Нижнем Поднепровье второй поло­вины III тысячелетия до нашей эры в детских могилах находят разнотипные сосуды: от местной матери и при­шлого отца, или наоборот.

Именно в силу сопричастия обожествлялись или счи­тались приближенными к богам мастера развитого пер­вобытнообщинного строя. В "Ригведе" представлено три брата Рибху, имя которых означает "работа", "ремес­ло", "искусность". Они обслуживали богов, им покрови­тельствовало потустороннее Солнце и благодаря своему мастерству они получили бессмертие... Причина же за­ключалась в том, что, создавая вещь, мастер как бы творил мир, а между вещью и миром принципиальной разницы не делалось. Так что мастер уподоблялся бо­гу не за заслуги, а по праву своей умелости.

Погребения мастеров в курганах отличаются осо­бым обилием инвентаря. Это самые "богатые" могилы рубежа III—II тысячелетий до нашей эры. Набор ин­вентаря состоит из орудий труда, заготовок, сырья; го­товые изделия встречаются редко, бытовые вещи — еще реже. Известны совместные захоронения взрослых с детьми, где инвентарь сосредоточен возле последних (хотя обычно бывает наоборот). В знакомом уже нам кургане у Большой Белозерки обнаружено подзахоро­нение безынвентарного мужчины к ранее умершей жен­щине — мастерице скорняжного дела с соответствую­щим набором инструментов.

Характерно, что единственный раз упомянутая в "Ригведе" каста мастеровых уподоблена стопам жертвен­ного Пуруши. В мифологии других народов ремеслен­никам также отводится место внизу общественной лест­ницы, они роднятся с потусторонними божествами (а в христианстве — с нечистой силой: вспомним гоголев­ского кузнеца Вакулу).

Такое "уничижение" обусловливалось рядом при­чин: действительно большей значимостью земледельцев и скотоводов, более поздним по сравнению с ними вы­делением ремесленников, но главным было родство их с подземными ("воспроизводящими"), а не небесными ("сияющими") божествами. К тому же в первобытном обществе отсутствовало иерархическое противопостав­ление верха и низа; любое место почиталось, раз оно было необходимо общине. И почиталось тем более, чем необходимее было. Так, мастерство вождей и жрецов оказалось наиболее почитаемым не потому, что они "обманули народ" или же "захватили права", а в силу резкого возрастания значимости управленческого труда (а именно к нему относится любая власть) в период кру­шения извечных устоев первобытнообщинного строя.

Вожди и жрецы стали первыми "теоретиками" выяв­ления и изучения причинно-следственных связей.

Восприятие пространства и времени является основ­ным критерием качеств и личного и общественно­го ума.

В первобытную эпоху с присущим ей мифологиче­ским сознанием пространство и время представлялись весьма необычно, с точки зрения современного челове­ка, конечно. Они не разделялись; разве что в восприятии времени преобладало ощущение цикличности, а в восприятии пространства — предметности.

В мифах мы не найдем абстрактных "земли обето­ванной" или "страны благоденствия" последующих классовых формаций, но обнаружим более конкретные "чудесный дворец" или "молочные реки с кисельными берегами". Сама "земля" в те времена означала не что иное, как плодородный слой почвы, а "родина" — мес­то, где был рожден человек и где родился его мифиче­ский предок. С уверенностью можно сказать, что для племени степных скотоводов, воздвигнувшего курган в виде беременной или рожающей богини, именно он и был родиной.

Установлено, что пространство представлялось пер­вобытному человеку безмерным. Он мог то всю родину сузить до места у очага, то землянку представить Все­ленной. Это мы определяем набор магических предме­тов как "украшения или амулеты в виде молоточковид­ных булавок и орнаментированных блях", а для древних людей они были и моделью мироздания и инструмента­ми воздействия на него. Это для нас "Солнце" — Сурья, свертывающий дневной небосвод, поэтический образ, а создатели соответствующего гимна "Ригведы" считали эту картину реальностью.

Вследствие предельной конкретизации пространства, снятие противоречий, как скажет современный фило­соф, или героические деяния, как представлял себе сня­тие противоречий первобытный человек, происходили на рубеже благого и пагубного, бытия и небытия. В ми­фе это место предстает "не-нашим (небесным или под­земным) миром", но в быту его заменителем выступа­ло святилище или кладбище...

Но если пространство мы еще кое-как можем при­знать вещью, то время пространством — никак! Как же пришли к такому представлению первобытные люди?

Основная причина неразвитости представлений о времени заключалась в том, что оно еще не дифферен­цировалось в человеческом сознании на прошлое — настоящее — будущее. Царило вечное прошлое, на­прочь завалив настоящее глыбами традиций. Будущее представлялось до чрезвычайности смутно: что-то вро­де многократно переживаемого события, которое уже случалось если не с тобой, так с твоим соплеменником или предком, жившим "вначале".

Такая невероятная, с точки зрения современного че­ловека, нерасчлененность времени вытекала из консер­вативной сущности первобытной культуры: она ведь бы­ла детищем природы, развитие которой протекает срав­нительно медленно, незаметно, циклично. Но так было до появления на Ближнем Востоке около десяти тыся­челетий назад производящего хозяйства — земледелия и скотоводства. Оно породило так называемую "Вели­кую неолитическую революцию" длительностью в... 50 веков!

Рис.25. Магические амулеты с символикой повозок и небесных светил.

С позиции новой и новейшей истории столь длитель­ный срок невозможен: ведь любая революция — это скачок в процессе поступательного эволюционного раз­вития, это быстротечный переход накопившегося коли­чества изменений в новое качество. Но стоит взглянуть на эти 50 веков с вершины 3 000 000-летней предысто­рии человечества, прошедшей под эгидой присваиваю­щего хозяйства, как картина сразу меняется: на "нео­литическую революцию" приходится всего 2,4 минуты из прожитых человечеством суток, и такое же время развивается порожденная ею цивилизация (государ­ственность).

Словом, оторвав пуповину человечества от природы, производящее хозяйство сорвало тем самым пломбу с часов истории. Счет времени, который вели до этого (археологи, во всяком случае) на десятки тысячелетий, пошел на столетия... годы... часы и минуты... Люди ста­ли ценить время: учет прошлого стал важен, контроль над настоящим — жизненно необходим, а пренебреже­ние к будущему — смерти подобно!

Но вернемся ко временам, когда люди только-только заметили ускорение бытия.

Ввиду нерасчлененности времени на три этапа, не су­ществовало также подразделения на старое, новое, пер­спективное. Поэтому в первобытной культуре сохрани­лись и переплетались слои, разделенные множеством поколений. Так, исследователи выделяют в современ­ном фольклоре и народных орнаментах элементы твор­чества... охотников за мамонтами, вымершими 10— 15 тысячелетий тому! Или вспомним о трех мифологи­ческих пластах "Ригведы": индоевропейском, индоиран­ском, индийском. Такое деление существует лишь в го­ловах специалистов; в самом сборнике гимнов временные пласты перемешаны, мифология только подразуме­вается или приводится небольшими отрывками, и разо­браться в этом можно, лишь обладая огромной эру­дицией и тончайшим профессионализмом.

Неумение преодолевать прошлое и содействовать бу­дущему влекло за собой многоярусность, многозначи­мость мифа, многовариантность его положений и сю­жетных ходов. Именно поэтому перекликаются, а то и повторяются функции божеств, а под одним и тем же именем могут выступать совершенно несходные образы. В сюжетах о противоборстве богов отразились не столь­ко различия культурно-исторических веяний или сопер­ничества племен (это особенность уже не мифическо­го, а эпического творчества, сопровождающего начало рабовладения), сколько календарные празднества. Су­ществовало, например, научное мнение, что асуры и дэвы "Ригведы" были богами различных, более или менее развитых слоев арийского населения. Однако в настоящее время удалось убедительно доказать, что первые связывались с концом уходящего, а вторые с началом приходящего года, и победа вторых символи­зировала начало нового года, утверждение нарождаю­щегося Космоса над отмирающим Хаосом.

В новогодних празднествах как бы репетирова­лось еще не утвердившееся противопоставление прош­лого и настоящего, старого и нового. Показательно, что именно во имя приближения будущего соверша­лось жертвоприношение человека — Пуруши, что имен­но к нему устремлялся уподобляемый Индре покойник. Это показатель того, каких титанических усилий и воли и разума потребовало от людей постижение времени будущего, управление которым стало насущной необхо­димостью современной цивилизации.

Представив себе особенности восприятия первобыт­ным человеком пространства и времени, а также при­чинно-следственных связей, можно попытаться уяснить особенности его сознания в целом.

Мифологическое сознание получило окраску "ска­зочности" вовсе не вследствие буйной фантазии перво­бытного человека. Главной причиной была размытость границ между живой и неживой природой, человеком и мирозданием и так далее, что, в свою очередь, по­рождалось неразвитостью вышеуказанного восприятия.

Мало видеть, надо еще понимать. Мы и сейчас не­редко усматриваем в причудливых камнях или сучьях, деревьях или облаках подобия людей или животных, первобытный же человек воспринимал такие подобия как реальность.

Неразработанность причинно-следственных связей влекла за собой отсутствие понятия о качественных различиях. Это "мы сейчас знаем, что человек не равно­значен обществу, а оно не сводимо к территории оби­тания, для мифологического же сознания они отлича­лись разве что величиной и формой.

Вследствие таких вот особенностей и возникали за­мены стихий существами, множественного — единич­ным, естественного — сверхъестественным.

Замены были не произвольными, а имели свои закономерности — "логику мифа", как определил вид­ный советский историк культуры Я. Э. Голосовкер.

Развитие мифа, последовательность его превращений шли по "кривой смысла". Кривая смысла задавалась изначальным событием или образом, который мог варьировать даже в очень широком, но все же не бес­предельном диапазоне. Рассмотрим в качестве примера диапазон Перуна — главного божества древних руси­чей, почитавшегося и другими народами.

По мнению языковедов Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова, слово "перун" происходит от индоевро­пейского названия горы и горного дуба. Поскольку ду­бы часто поражаются молниями, а на возвышенностях тем более, то еще на малоазийской прародине индоев­ропейцев установилась смысловая связь этого слова с грозой и молнией. Все эти четыре значения и бытова­ли в образах родственных божеств: хеттского Перуна­са или Пирвы, литовского Перкунаса и латышского Перкуиса и др. У восточных славян Перун, кроме того, стал богом войны и возвысился над другими богами, а Перуне афганцев оказался связан с Плеядами — звездным скоплением в зодиакальном Тельце. К по­следнему значению ближе всего индоарийский Пард­жанья ("дождевая туча"), который в "Ригведе" пред­ставлен быком и считается покровителем растений, по­скольку поит их дождем и взращивает, оплодотворяя землю. Можно предположить, что в захоронении "кос­мического странника" из Высокой Могилы этот образ представлен парой бычьих лопаток, уложенных вместе с пучком травы и магической плетью рядом с колесами перекрывавшей могилу повозки; возможно, что именно Парджанье посвящен был ливень, сопутствующий по­гребальному обряду.

Кривая смысла, предопределенная изначальным со­бытием или образом, корректировалась в последующем развитии сюжета "законом желания".

Несмотря на неразвитость, неотчлененность от при­роды, желания первобытного человека представлялись ему беспредельными. Человек, как знаем мы из пре­дыдущих разделов, мнил себя равным и даже превос­ходящим богов: следовало лишь толково управлять их намерениями, а если у этого бого-человека и не было еще скатерти-самобранки или ковра-самолета, то толь­ко потому, что не возжелал их с достаточной силой, не составил пока нужной магической формулы...

Коль уж мы упомянули богов, то следует остано­виться на немаловажном вопросе о соотношении мифо­творчества и религии. Последняя культивирует веру в сверхъестественное, которое является лишь малой частью всеобъемлющего мифологического сознания — продукта чрезвычайно развитого воображения, компен­сирующего еще неразвитые знания о мире. Таким обра­зом религию можно определить как опухоль на теле мифотворчества, как искусственно сохраненную и ги­пертрофированную частность отжившей системы миро­восприятия. Другими частностями былого мифологиче­ского сознания, получившими дальнейшее развитие, стали философия и наука. Следует поразмышлять над таким высказанным еще в 30-е годы парадоксом: "Но­вая наука о микрообъекте есть интеллектуальная мифо­логия".

Помимо желаний мифотворцев, на развитие кривой смысла действовали векторы ряда образов и уровней, от внешнего ко внутреннему и наоборот. А направле­ние кривой задавалось уже в самом начале образом или событием, противоположным изначальному. Между эти­ми-то полюсами и изгибалась "кривая смысла". В ка­честве ее примеров можно привести множество выдер­жек, а то и целых гимнов "Ригведы"; желающие могут подыскать их среди цитат, приведенных в книге.

То, что с позиции абстрактно-логического мышления является заблуждением, в мифологическом мышлении представляется законом волшебства. А заблуждения не обнаруживаются потому, что, исчерпав всевозможные комбинации желаний и превращений, кривая мифологи­ческого смысла замыкается в круг. И человек выносит из углубления в существо мироздания не знания о нем, но его многомерный образ. Это тоже способ познания, но не рассудком, а чувствами (подсознанием).

Знания мифологически мыслящего человека убоги, но образность мировосприятия неизмеримо выше, не­жели у современного человека; логика его кажется нам чрезвычайно наивной, но интуиция представляется не­вероятно глубокой и точной.

Это был иной способ познания мира, утверждения и существования в нем. Мифологическое сознание "уга­дывало раньше и глубже то, что только впоследствии докажет наука, ибо... воображаемый объект "мифа" не есть только "выдумка", а есть одновременно познанная тайна объективного мира и есть нечто предугаданное в нем".

Вдумаемся в это авторитетное заключение Я. Э. Голосовкера. Оно поможет понять то рациональ­ное зерно, которое оставила современности культура первобытной эпохи.

Ученых XIX века, впервые занявшихся исследовани­ем индоевропейской языковой общности, поразило сход­ство не только многих слов, наименований божеств и мифологических сюжетов, но также элементов мате­риальной культуры народов, отдаленных друг от дру­га тысячами, десятками тысяч километров. Родилась теория миграций — переселений. Одно время ею пы­тались объяснить и сходства в представлениях и ве­щах негроидов Африки и монголоидов Заполярья. Но затем пришлось всерьез заняться закономерностями развития человеческой культуры вообще. И тут в авангарде оказались исследователи, которые приняли методологию исторического материализма.

На этом направлении и были открыты качественные различия между современным и первобытным сознани­ем, которое получило названия образно-интуитивного или мифологического. Поскольку же первобытное об­щество и присущее ему сознание были тесно связаны с природой, то в отражении ее, а также в образе жизни людей того времени и стали искать причины сходства культур, не отказываясь при этом и от поиска всевоз­можных заимствований и влияний.

Да, повсеместные суточные и годовые круговороты, циклы человеческой жизни, довольно ограниченный круг природных явлений и проявлений общественного бытия, способов добывания пищи, огня и сырья, видов орудий труда и оружия, типов жилищ и захоронений не могли не породить сходств в различных культурах, даже совершенно изолированных друг от друга. С раз­работкой взаимосвязей этих аспектов историкам пока­залось, что найден ключ к решению всех научных проб­лем, в том числе и к законам образования культурных сходств... Однако лет 40—60 назад наиболее вдумчи­вых ученых перестало удовлетворять то направление исторической науки, которое акцентирует качественное отличие человечества от природной среды. Сформиро­валось направление, занявшееся разработкой вселен­ских основ закономерностей развития общества, того, как, порождая носителей разума, "природа приходит к осознанию самой себя" (Ф. Энгельс. Диалектика природы).

ПОБЕДИВШИЕ СМЕРТЬ

Это направление объединяет исследователей, кото­рые отваживаются переступить зыбкую грань, отделяю­щую человечество от "неодушевленной" (и даже "неживой"!) природы. Они ищут закономерности культур­ного развития не только в разумной, осознанной дея­тельности, но и в подсознании, в подкорке головного мозга — хранящей "воспоминания" о формировании жизни на Земле (и, быть может, даже о становлении Вселенной!). В настоящее время трудами К. Г. Юнга, П. А. Флоренского, Ф. Б. Я. Кейпера и многих других выдвинуты принципы изучения культурообразующих функций человеческого подсознания, куда, как стало со­вершенно ясно с изучением йоги и подобных феноме­нов прошлого, проникали, и весьма эффективно, древ­ние мудрецы.

Кем только не представлялась современному чело­веку фигура древнего мудреца: от всезнающего волшеб­ника до предприимчивого шарлатана включительно. Весьма соблазнительно представлять его также этаким предтечей прогресса, пытающимся осмыслить тайны бы­тия, но сплошь опутанным косностью своего времени.

На самом же деле жрецы — мудрецы развитого пер­вобытнообщинного строя были приверженцами крайне­го, как мы сейчас говорим, консерватизма. Остро ощу­щая колебания извечных устоев и назревающие пере­мены, наиболее тонко воспринимая мир и в способах мышления опережая своих соплеменников, они тем не менее заботились о сохранении привычного, завещанно­го предками уклада. Это мы теперь знаем о прогрессе, формациях, диалектической спирали истории, но даже величайшие умы первобытного прошлого этого знать не могли. Однако они видели, что рушится привычный им мир, и пытались его отстоять — от внешних обстоя­тельств, от внутренней распри.

Они самоотверженно трудились над осуществлени­ем этой неосуществимой задачи, все выше и выше под­нимая календарное дело, все глубже и глубже опуска­ясь в человеческое естество...

И на перекрестке двух этих путей им приоткрылось бессмертие!

Фигура первобытного мудреца учеными к настоя­щему времени уже достаточно очищена от грязи и па­токи и представляется примерно в следующем виде.

В первобытной иерархии, выстроенной не по призна­кам богатства или знатности, а по признаку целесооб­разности (наподобие органов живого существа), предрас­положенные к восприятию мудрости проходили особо жесткий обряд посвящения и становились учениками, а затем и жрецами. Они составляли интеллектуальное ядро, мозг общины, с соответствующими обязанностями и правами. Ценность их труда возрастала по мере на­растания противоречий, порожденных переходом от присваивающего к производящему хозяйству и неуклон­но подталкивающих первобытнокоммунистическое об­щество к рабовладению.

Труд жрецов требовал сосредоточенности и уедине­ния, прерываемого чрезвычайно духовным (умственно-эмоциональным) общением с соплеменниками. Жили они, очевидно, при святилищах. Так, неподалеку от Стоунхенджа археологами было открыто небольшое жреческое поселение, обитатели которого жили за счет приношений.

Обязанности их, помимо руководства обрядами и приумножения наследственной мудрости, заключались в "календарной службе": в тщательном наблюдении за восходами и закатами небесных светил. Об этом сви­детельствуют не только увековеченные основные ориен­тиры Стоунхенджа, но и бесчисленное множество вспо­могательных, часть которых сохранилась в виде ямок от временно устанавливавшихся шестов...

В позднейшие времена, по сообщению Юлия Цеза­ря, срок обучения всем премудростям тамошних жре­цов-друидов достигал 20 (!) лет, а состояло оно, глав­ным образом, в заучивании множества стихов, в которые облекались священные знания... Одну из разновидностей таких вот стихотворных учений и представляет собой "Ригведа".

Учение друидов заключалось "прежде всего в том, что души не умирают, а после смерти переходят из од­ного тела в другое". Это близко основной установке ведийских жрецов да и вообще всех мудрецов перво­бытности: ведь специализируясь, так сказать, на снятии противоречий общественного бытия, они неизменно со­средоточивали внимание на основном из них — проти­воречии между бытием и небытием.

Впоследствии эта прерогатива была закреплена за религией, идеологией классовых обществ. Эффектив­ность противостояния смерти значительно понизилась, тут не следует питать ни малейших иллюзий относи­тельно "прогрессивности" религии сравнительно с уче­ниями развитого первобытного общества. Это снижение видно даже по отношению к душе, которая в рели­гиозном представлении стала вещью, одалживаемой че­ловеку господом в прижизненное пользование; в перво­бытном же восприятии она была посредником между человеком и мирозданием.

Практика ведийских жрецов, восходящая ко време­нам сложения "Ригведы", основательно проанализиро­вана В. С. Семенцовым. Исходя из проделанного ана­лиза, он решительно отвергает "тот образ древнего мудреца, задумавшегося над загадками окружающего мира и робко пытающегося их философски осмыслить, который столь долго витал в воображении ученых". Исследования показали, что авторов священных текстов "не интересовало "познание" мира в том смысле, какой мы привыкли вкладывать в это слово. Для них было важно только одно: любыми средствами привлечь в строго определенный момент внимание участника ри­туала к определенному образу (картине, мифологеме), числу и т. д.". Иными словами, жрецы обращались не столько к сознанию, сколько к подсознанию своих со­племенников. Этим они предвосхитили современную тен­денцию воздействовать на массы не столько политиче­скими призывами, сколько средствами искусства, то есть не через разум, а через эмоции.

В основу ритуалов было поставлено жертвоприно­шение — посредничество между человеком и богами, желаемым и действительным. На приносимое им ощу­щение сопричастности к мирозданию было указано в предыдущем разделе. На примере ритуала ашвамедха рассмотрим, как это ощущение достигалось.

Свидетельство об ашвамедхе ("жертвоприношении коня") есть уже в древнейших гимнах "Ригведы", но описание самого ритуала, по-видимому, несколько ви­доизмененного, относится к более позднему времени и к иной, раннеклассовой, формации.

Полный ритуал был дорогим и громоздким. Заказ­чиком его являлся раджа ("царь"), а конечная цель за­ключалась в обретении страной благополучия.

Из царских (ранее из общинных) табунов выбирал-ся лучший конь и отпускался на волю. В течение года он бродил где хотел, но за ним в отдалении следовал отряд молодых воинов и объявлял царской любую зем­лю, где ступала нога коня. Древний смысл этого акта заключался, очевидно, в том, чтобы сделать жертвен­ное существо сопричастным ко всему мыслимому про­странству и времени, отождествить с годовым циклом, землей и небом над ней.

Затем коня приводили к алтарю и здесь, в присут­ствии царствующей четы и допущенных к ритуалу, умерщвляли, заколов предварительно собаку, проводни­ка в царство Ямы. Кульминациями ритуала были сим­волическое бракосочетание царицы с жертвой, что должно было обеспечить воспроизводство народа, стад и полей, и сожжение сальника, что возносило коня к небесам и делало его "Излучающим" (о чем скажем дальше).

Помощники главного жреца расчленяли коня на части и, вознося их на алтарь, произносили такие сло­ва: "Голова жертвенного коня — это поистине время рассвета, глаз — это солнце... туловище жертвенного коня — это год, спина — небо... пах — земля... ноги — дни и ночи, кости — звезды... Море — его привязь, мо­ре — источник рождения".

Последние слова означали: морю жертвуется тот, кто вышел из моря. В этом был намек на носимый вол­нами праокеана "Золотой зародыш", из которого со­гласно "Ригведе" вышел Праджапати — "Отец су­ществ". С ним-то и отождествлялся жертвенный конь. При этом подразумевалось, что он сам приносит себя в жертву и из своего тела создает мироздание.

Но смысл обряда еще не исчерпывался. Создавая миры, конь — Праджапати воссоздавал и себя, но уже в новом качестве, в качестве... года! Существо, сгус­ток пространства, преобразовывалось во время! "Он по­желал: да родится у меня второе тело!" И то, "что бы­ло семенем, стало годом". Воссозданное существо не имело пределов и формы, оно заполняло собой все мыслимое пространство Вселенной, становясь ее жизне­творящим принципом Вирадж — "излучающим". Семя же представлялось "блеском", вот почему именно ему надлежало быть основой воссоздания жертвенного су­щества. Но еще и потому, конечно, что в семени — со­средоточение возрождения жизни.

Жертвоприношение коня в историческое — письмен-ное, рабовладельческое и феодальное время приравни­валось в Индии к человеческому жертвоприношению: пурушамедхе. Достоверных сведений о соответствующей практике нет. Однако исследователи не сомневаются, что в период переселения ариев, а тем более на их прародине такие жертвоприношения практиковались. Об этом свидетельствует помещенный в "Ригведе" "Гимн Пуруше", где на его теснейшую связь с ашва­медхой указывают, помимо прочего, такие слова:

Ведь Пуруша — это Вселенная,

Которая была и которая будет.

От него Вирадж родилась,

От Вираджи — Пуруша.

Эта замкнутая в круг "кривая смысла" подчеркива­ет изначальность Пуруши ("человека"), его непосред­ственную связь со знакомым уже нам "Излучающим" Вселенной. Из членов Пуруши были созданы не только элементы мироздания, живые существа и общественные касты, но даже "гимн и напевы", "размеры" и "риту­альная формула", которые сопровождают обряд и дуб­лируют производимые действия...

Следы жертвоприношения людей и коней в Причер­номорье III—II тысячелетий до нашей эры — не ред­кость. Вспомним соответствующие изображения из Каменной Могилы, первый Велико-Александровский кромлех, IV слой Высокой Могилы, Атманайский и Скворцовский курганы, курганы № 1 и № 2 у села Белозерка... Вспомним и то, что в Высокой и окрестных курганах удалось выявить тенденцию замены жертвен­ных людей каменными изваяниями.

Пожалуй, наиболее близкие соответствия обряда пу­руша и ашвамедха обнаружены в курганах ямной куль­туры конца III тысячелетия до нашей эры, исследован­ных неподалеку от города Рени Одесской области, над одной из самых удобных переправ через Нижний Дунай (рис.26).

Рис.26. Жертвенник со следами пуруша- и ашвамедхи у переправы через Нижний Дунай.

Один из этих курганов, Чауш, рассмотрен был выше. Напомним, что в начале его сооружения вырыли яму в виде двух человекоподобных фигур, ориентированных головой на запад и на восток. В общем чреве фигур установили жертвенный столб. Спустя длительное вре­мя (около года) в яму уложили тушу молодого бычка или телки: символ молитвы. Этому захоронению предшествовали заклания и расчленения коня и человека. Часть обрубков костей человека была погребена под южной полой святилища, часть костей коня оказалась под скелетом телки. Остатки жертвоприношения смеша­ли с землей, которой заполнили воронку над культовой ямой. Это должно было символизировать всадника, ска­чущего на небеса по жертвенному столбу при поддерж­ке телки, молитвы (Брахмы)... После такого обряда курган стал использоваться для обычных погребений, перекрытых в конце особой досыпкой. Есть, однако, указания на то, что часть погребений — жертвенные.

Наиболее выразительное из таких погребений было раскопано в соседнем кургане Цыганка. Оно распола­галось в обычной небольшой яме и на первый взгляд не выделялось из десятков так называемых перезахороне­ний. У западной стенки могилы лежал череп старика, а восточнее — три группы костей, уложенных наподобие скорченного человека. Однако они принадлежали не од­ному, а четырем людям различного пола и возраста, к тому же суставы были отбиты и костный мозг извле­чен. "Скелет старика" как бы моделировал четырехка­стовое общество — признак, особо выделенный в "Гим­не Пуруше".

Практическое назначение ритуалов, запечатленных в Чауше и Цыганке, заключалось, очевидно, в том, что одно из арийских племен заняло слабо заселенную до них территорию и закрепило ее за собой, совершив ри­туалы "расчленения" и "воссоздания" себя на новой земле.

Заключая беглое ознакомление с курганными мате­риалами, следует подчеркнуть одно обстоятельство. Вы­разительные жертвоприношения коней появляются позже человеческих, но в период угасания курганного обряда получают широкое распространение и почти вы­тесняют последние. Это произошло в середине II тыся­челетия до нашей эры, накануне переселения части арийских племен в Индию. А затем цепочки конских жертвоприношений потянулись из Причерноморья за Кавказ и Урал... Очевидно, тогда-то ашвамедха и заме­нила пурушамедху.

Воздействие ритуала отчетливее всего прослеживает­ся при рассмотрении фигуры главного распорядителя ашвамедхи — верховного жреца-брахмана.

На первый взгляд он молча наблюдал ритуал, лишь изредка его корректируя. На самом же деле брахман совершал огромную внутреннюю работу, уподобляя се­бя Праджапати и проходя путь отождествлений от коня до Вирадж. Он решал — желал — размышлял... он достигал единства в восприятии слова — действа — со­знания, отрешался от времени, пространства и причин­но-следственных связей, освобождался от оков обычного разума... он погружался в мир необычных видений, среди которых царили двойники, светила, волны и змее­подобные существа...

Каждый участник ритуала, способный так же пере­строить свое восприятие, должен был следовать брах­ману. Ведь пройдя этим "путем богов", они достигали бессмертия. Но, увы, немногие, очень немногие облада­ли подобной силой самовнушения и способностью конт­ролировать подсознание. Для этого требовались десяти­летия изнурительных тренировок, усвоение громадней­шего объема ненужных вроде бы знаний, определенный образ жизни...

Надо было не просто поверить, что солнце, к приме­ру, глаз, надо было ощутить и проникнуться, что это действительно так и никак не иначе и что сам ты уже начинаешь пылать и светиться... Как видим, абстракт­но-логическое мышление было здесь совершенно не к месту, а требования к образно-интуитивному (мифо­логическому) были чрезвычайно высоки. Это еще раз подтверждает крайний консерватизм индоарийского жречества. И показывает безнадежность современных любителей древних учений приобщиться к их существу: освободиться от абстрактно-логического сознания совре­менный человек не может, а такие попытки чреваты психической и социальной патологией...

Но вернемся ко временам отдаленным.

Сами жрецы тоже не рассчитывали приобщить всех соплеменников к "пути богов". Кто "так не знал", тот оставался на "пути предков" и бессмертия не достигал, хотя к вечности и бесконечности приобщался. Однако вступление на "путь предков" тоже было делом непро­стым и рассматривалось не иначе как преддверие выс­шего пути.

С рациональной точки зрения эта градация выгля­дит так: низший путь — от весеннего равноденствия к летнему солнцестоянию; "выход за пределы года", то есть летнего солнцестояния, — это и есть искомое бес­смертие... сказка, наивная вера?! Но суть дела заклю­чалась, конечно, не в этом, а в прокладывании сложнейшей ассоциативной цепочки, ведущей из сознания в подсознание и выводящей обратно. Для этого-то и создавался тысячелетиями "наивный" обрядовый анту­раж, "бессмысленные" тексты, "несерьезные" ритуа­лы — призванные воздействовать, повторим еще и еще раз, на подсознание. Когда же сознание, психический строй мировосприятия изменились, а жреческая практика пришла в упадок — кавычки пали, и все действительно стало и наивным, и бессмысленным, и несерьезным. И только в Индии арийской культуре суждено было кое в чем сохраниться и даже получить продолжение. Но мы опять отвлеклись...

Пурушамедха и ашвамедха призваны были восста­навливать единство человека и природы, которым есте­ственно владел охотник и собиратель, получивший его в наследство от животных предков людей, но которое, подобно змеиной коже, сходило с "воцарившегося" над природой и ступившего на путь цивилизации скотовода и земледельца... Существовали обряды попроще, но суть и была подобной пуруша- и ашвамедхе. Похожей оставалась и основная идея: жизнь человека уподоб­лялась продолжительной жертве, то есть саморастворе­нию во Вселенной.

Человек рождался и воспринимался окружающими как очередное (но снова и снова единственное!) вопло­щение мифического предка, возвратившегося из поту­стороннего мира. Достигнув сознательного возраста, он проходил обряд посвящения, имитирующий нисхождение предка в потусторонний мир, подвиги в нем и выход в земной мир. Став хозяином очага (дома), человек начинал готовиться к вознесению на небеса, совершая множество годовых и всяких иных домашних и обще­ственных ритуалов. В конце концов он возносился в пламени и дыму погребального костра, зажженного от домашнего очага, причем обряд рассматривался как обновление, сопряженное с творением мира...

Но довольно о ритуальной практике и ее назначении. Попытаемся проникнуть в святая святых, в апогей пер­вобытных представлений о бессмертии: увидеть, так ска­зать, практический результат.

"Путь богов", ведущий к бессмертию, имел коллек­тивный и личный аспекты.

Общественное, общекультурное и общеисторическое значение идеи бессмертия в советской науке основатель­нее всех разработал Я. Э. Голосовкер. Его конечный

Вывод таков: "Для человека высшая идея постоян­ства — бессмертие. Только под углом зрения бессмертия возможно культурное, то есть духовное творчество. Утрата идеи бессмертия — признак падения и смерти культуры".

В классовых обществах распорядителем бессмертия выступает религия. Она осеняет им государство, "божь­их наместников и посланцев" (священнослужителей и верховную власть), а также сулит его подданным: по­кладистым — райское бессмертие, строптивым — ад­ское. В бесклассовых обществах идея бессмертия мо­жет какое-то время замещаться надеждой на торжество справедливости и утверждение всеобщей гармонии. Та­кие идеи, сопряженные с личным приобщением к вели­кому делу, способны подвигать людей на героическое самопожертвование: "инстинкт самосохранения в плане биологическом уступает побуду самосохранения в плане духовном, воображаемом. Возникает готовность уме­реть для того, чтобы жить в грядущем, в памяти лю­дей..."

Но увы! Рано или поздно наступает период подав­ления или угасания воображаемого бессмертия, и для его поддержания, для оптимального его обновления в следующий благоприятный период необходима гаран­тия: личное, реальное бессмертие. Возможно ли оно? Опыт мудрецов первобытности вселяет надежду на от­вет положительный. Но опять же, отнюдь не в совре­менном понимании "вечной жизни".

Существенный шаг в выявлении первобытного пути к личному бессмертию сделан современным голланд­ским исследователем Ф. Б. Я. Кейпером. И сделан как раз на основе "Ригведы" и практики ведийских ритуа­лов, с привлечением новейших данных медицины и пси­хологии.

Пробиться к личному бессмертию мудрецам удалось "путем богов", то есть через подсознание. (А чтобы ни у кого не возникла мысль: "А-а, все-таки бог!.." — на­помним еще и еще раз, что это были именно языческие боги. Которые, как мы уяснили выше, означали вселен­ские силы, по существу своему приближаясь к философ­ским определениям и имея к последующему господу богу классовых обществ примерно такое же отношение, как драгоценный камень к дешевой оправе.)

Исследовательскую мысль Ф. Б. Я. Кейпера подтолк­нуло наблюдение, что бог-творец во всех религиях и предшествующем мифотворчестве фактически отстра­няется от дел после сотворения мира. Почему? И отчего такое глобальное единообразие представлений, более того — специфических деталей "мифа творения"?

После рассмотрения существующих точек зрения и фактических данных ученый пришел к следующему вы­воду:

"Сущность этого мифа вряд ли совместима с пред­положением о том, что в его основе лежит некая пер­вобытная наука, то есть объективное знание. Единствен­ная же альтернатива заключается в том, что он бази­руется на личных "откровениях" провидцев, каковые с психологической точки зрения надо рассматривать как состоящие из образов их подсознания, воспроизво­дящего результаты регистрации пренатального (пред­шествующего рождению. — Ю. Ш.) состояния".

Действительно, календарные или медицинские по­знания можно отнести к "первобытной науке", они вы­текали из общественной практики. Но сведения о проис­хождении мира откуда?! Из практики собирателей? земледельцев? И почему именно праокеан и праостров, ассоциации с волнами и змеевидными существами, от­куда навязчивый образ двойников, повествующих о на­чале начал? Параллели их можно найти только в эта­пах развития плода.

В начале книги мы, правда, показали зарождение курганного обряда в поймах рек. Но там же и подчерк­нули, что выразительные яйцеобразные и змеевидные конструкции появились в курганах много спустя, когда их строили уже на водоразделах или в степи. В "Риг­веде" мифы о змеевидных асурах тоже не самые древ­ние, а о змиеборце Индре — и вообще из наиболее поздних. То есть те представления, которые согласно историческому подходу должны были появиться еще у обитателей приречных долин, появились лишь у ушед­ших в степи кочевников! Ибо лишь к этому времени об­щественные противоречия достигли в их среде такого накала, что привели мудрецов к практике вскрытия под­сознания. (Здесь, как видим, тоже приемлем историче­ский метод исследования, но только не в таком упро­щенном ракурсе, как показано выше.)

Известно немало археологических памятников пере­ходного (от доклассовых к раннеклассовым обществам) периода, в которых прямо-таки проиллюстрирован вы­ход мудрецов на уровень пренатальной памяти и чер-пание оттуда мифологических образов. Это произведе­ния так называемого шаманского (экстазного) типа, ко­торый, кстати, хорошо прослеживается и в "Ригведе".

Советскому ученому Л. Р. Кызласову первому уда­лось приблизиться к их пониманию. Фактическим ма­териалом ему послужили странные композиции тазмин­ской культуры, распространившейся в Южной Сибири в начале III тысячелетия до нашей эры (рис.27).

Рис.27. Зародыше- и змеевидные символы в различных культурах III тысячелетия до нашей эры.

Они нанесены преимущественно на каменные из­ваяния, большинство из которых представляет... бере­менную луну! Над вздутым животом изображался бес­контурный лик (характерный признак Одного или Не­что, представленный и в "Ригведе") не то женщины, не то коровы. А над ним нередко наносились личинки-зародыши, сползающие вниз по каким-то особым "прото­кам". На тыльной стороне изваяния из Ташебинского могильника изображен источник "зародышей" — под­земное Солнце. В "Ригведе" оно именовалось, как помним, Савитаром — "живителем" и "побудителем" — и считалось едва ли не главным дарителем бессмертия.

Если признать его связь с южносибирскими изобра­жениями, не обязательно овеществленную, она могла быть и психической, подсознательной, то возникает та­кая картина: зародыши (души предков) поднимаются на небо из подземного мира подобно водам Варуны и ниспадают оттуда вместе с осадками и солнечным све­том в виде особого излучения — Вирадж. Подобный пу­тепровод в "Ригведе" действительно представлен: в образе "небесной бадьи", черпающей ночью из потусто­роннего мира, а днем изливающей эти блага на зем­лю. Изображения такой бадьи (лодки, повозки) совме­стно с солнцем распространено практически во всех первобытных и древних культурах: от Египта до Скан­динавии, от Шумера до Южной Сибири, есть они и в "пирамидах степей".

У сибирских шаманов "зародыши" именовались ку­тами и трактовались примерно так же, как Савитар и "небесная бадья" в "Ригведе".

Другая самостоятельная группа археологических памятников с изображениями подобий яйцеклеток и сперматозоидов распространилась на Среднем Днепре в трипольской культуре IV—III тысячелетий до нашей эры. Здесь они представлены на расписной керамике и имеют скобкообразные контуры, ограничивающие гир­лянду "зародышей", и нередко сопутствуют реалисти­ческим изображениям животно- или человекоподобных существ. По определениям Б. А. Рыбакова, подобные композиции сочетаются обычно со знаками дождя и света. Как и сибирские, трипольские "зародыши" ни­чему известному из обыденной жизни не соответствуют, но зато как нельзя лучше передают подсознательную память о зачатии и внутриутробном развитии.

Третья группа подобных по начертанию и смыслу изображений обнаружена на скалах у святилищ и об­серваторий армянского поселения Мецамор III—II ты­сячелетий до нашей эры, относящегося к позднейшим проявлениям куро-араксской и возникших на ее основе культур.

Четвертая группа прослеживается на плитах приазовской Каменкой Могилы. Символы "зародышей" от­ходят здесь от уподобления личинкам-змейкам и более похожи на молниеобразные зигзаги. Подобные изобра­жения весьма характерны для подкурганной керами­ки — особенно катакомбной культуры, изобилующей следами анатомирования и сложнейших операций на мозге. Значительная часть таких операций, как уже от­мечалось, оканчивалась благополучно... Что искали и что находили в мозгу своих соплеменников первобытные лекари?

Бессмертие, открывшееся мудрецам первобытности, имело таким образом не только воображаемые, но и вполне реальные свойства. Они, как и мы, усматривали в нем, прежде всего, возможность продления сознания за пределы телесного существования человека.

Обычно в эти слова — продление сознания — вкла­дывается понятие о существовании памяти ("души") после гибели тела. Длительное время наука напрочь от­вергала такую возможность. Но теперь, с открытием биополей, ученые призадумались... О биополях судить я не буду — не специалист. В археологических памятни­ках очевидных следов их как будто бы нет (вот разве что грозы, которые сопровождали и захоронение и рас­копки "космического странника" из Высокой Моги­лы...). Однако следов проникновения жрецов в подсоз­нание много, об этом мы только что говорили. И теперь попробуем обобщить эти данные.

Мудрецы первобытности не продлевали сознание, так сказать, по эталонному времени. Им открылся путь высвобождения "спрессованного" в подсознании време­ни. Они вводили соплеменников в ритуальный экстаз, позволявший переживать мироощущения не только с детства, но даже с момента зачатия и зарождения жиз­ни вообще. Тысячелетия, миллиарды лет "воспомина­ний" — это ли не "вечная жизнь"?! И не подлинное ли бессмертие обретал причащаемый подобным образом умирающий?

Но следует оговориться: далеко не всякий, а лишь подготавливаемый на протяжении всей своей жизни умирающий, которым занимались к тому же спо­собнейшие и самоотверженнейшие мастера своего дела.

Увы, врата бессмертия не распахнулись, а лишь при­открылись. И только в прошлое, что вполне отвечало консерватизму первобытной культуры, а не в будущее, без чего не может представить себе бессмертия человек современный.

Воспоминания об отдельных, хотя довольно частых и повсеместных успехах жрецов по "освобождению ду­ши из бренного тела" обросли мифами и уподобились воспоминаниям о наиболее удачных проводах "космиче­ских странников". Но ни те, ни другие, как, впрочем, и всякий феномен, в апогее существовать не могли и, не развиваясь дальше, стали вырождаться. Чтобы, погру­зившись почти уже в полное забвение, оказаться поня­тыми на фоне современной психиатрии и космонавтики.

Все это должно было произойти и происходит в про­цессе диалектического сближения первобытного и сов­ременного сознания, постепенно отходящего от жестких абстрактно-логических схем и вновь (но уже на высшем уровне) обретающего образно-интуитивное видение мира. Ученые с удивлением стали обнаруживать вдруг, что "современная математическая физика со всей гени­альной сложностью своих математических фигур в кон­це концов приходит к упрощению и как бы возвращает­ся к полуинстинктивному мироощущению первобытного сознания", что "существует известный параллелизм мыслительных ходов в современной физике, а также в мифологических древневосточных философских миро­представлениях" и т. п.

Современные мыслители Н. Ф. Федоров, Я. Э. Голо­совкер, Ф. Б. Я. Кейпер и другие, высказывания которых приводятся в нашей книге, — все настойчивее призывают возродить идею бессмертия, без которой немыслимо су­ществование ни человека, ни человечества. Именно боязнью смерти объясняется девальвация духовности и многие другие беды современной культуры. Неверно сводить этот страх к угрозе термоядерного истребления цивилизации: сама эта возможность вытекает, в конеч­ном итоге, из суммирования миллиардов индивидуаль­ных ужасов не перед гипотетической всеобщей, а перед абсолютно реальной собственной гибелью. Так что оп­ределение зарубежного ученого М. Элиаде, назвавшего современную культуру "Ужасом Истории", не лишено оснований.

"Современная "секуляризованная" (освобожденная от церковных влияний. — Ю. Ш.) жизнь западного мира не имеет ничего равного архаическим обрядам, которые давали возможность человеку через определенные про­межутки уничтожить время и переживать обновление своего мира", — отмечает Ф. Б. Я. Кейпер. Не воспо­минаниями ли о подобных обрядах объясняется всемир­ная популярность, предпочтение иным праздникам именно Нового года? И не тяга ли к духовности и бес­смертию обращает к религии вполне просвещенных лю­дей? "...Открытие пренатального мира (мироощущений, предшествующих рождению человека. — Ю. Ш.) совре­менной психиатрией, если ее данные окажутся верными, будет означать огромное расширение внутреннего мира человека. Если современная наука подтвердит, что воз­можно припомнить и снова пережить начало собствен­ного существования, культурное воздействие такого раз­вития вряд ли можно переоценить. Кажется, что совре­менные художники сейчас одними из первых исследуют интуитивно путь, ведущий к миру, который был забыт и индивидуально, и западной культурой, и снова откры­вают возможности расширения сферы человеческого знания".

Я привел эту цитату не потому, что солидарен с ав­тором; вопреки ему я настаиваю на том, что надо не повторять опыт древних мудрецов в обращении к прошлому, а искать новый путь в бессмертие — буду­щее. Об этом я сказал выше. А цитату привел затем, чтобы проиллюстрировать мысль: начался всемирный поиск реального бессмертия; поиск, не нуждающийся в услугах обветшалой религии, поиск средствами науки и культуры.

ПРОЩАНИЕ С КОСМИЧЕСКИМ СТРАННИКОМ

Прошло девять лет. Судьба подарила мне новую встречу с курганами группы Высокой Могилы, я вновь оказался на полях Староселья.

Вернулся я сюда, увы, не на белом коне.

Во время раскопок, подготовки отчета и первых до­кладов о сути Высокой не было еще известно ни о древ­нейших отечественных обсерваториях и календарях, ни о ритуалах "проводов в космос" — научные публикации об этом появились лишь с конца 70-х годов... К этому времени я и двое-трое единомышленников, очутившись, так сказать, в авангарде прогресса, стяжали уже стой­кую славу чудаков-фантазеров. Мы оказались первыми ласточками отечественной астроархеологии — новой науки о космических познаниях древних, а коллеги, не успев разобраться, причислили нас к адептам так называемой "фантастической археологии"... Я это не за­тем, чтобы оправдаться или вызвать сочувствие: я о прозрении — мучительном, долгом...

Староселье за прошедшие годы изменилось мало. Все так же пахло степной полынью и цветущей акацией, темно-зеленые ночи ряснели золотистыми звездами, по­хожими на полновесные зерна — сумей лишь собрать!.. Вот только на полях, возле запаханных останков Мо­гилы, виднелись крылья дождевальных машин.

Приходили на раскопки, как раньше, разные люди: интересовались, давали советы, вспоминали, не узнавая меня. То, совсем недалекое прошлое обросло легендами про золотого коня и пещеры "аж до самого берега", про бравых кандидатов наук, которые — нам не в при­мер — видели сквозь землю и угадывали все наперед... В конце концов я попросил знакомого еще с прошлых лет агронома организовать для колхозников лекцию.

Собрались в тракторной бригаде, перед началом ра­боты.

Я волновался — отчет перед людьми, живущими на той самой земле, — и начал издалека, пытаясь раскрыть разницу между старинными представлениями и новей­шими знаниями:

— На Киевщине, под Переяслав-Хмельницким стоит воспетый Тарасом Шевченко курган. И если вы пройде­те в расположенный неподалеку Музей народной архи­тектуры, то экскурсовод обязательно расскажет вам предание о том, что степные могилы сооружались каза­ками: каждый из проходившего войска высыпал над павшим шапку земли. Это — поэтический образ из не­далекого прошлого. Но затем вам покажут похожий на мавзолей павильон, где хранятся материалы Высокой Могилы из-под вашего Староселья. И вы увидите под­линное содержание древнейших курганов, поймете исто­ки современных представлений о человеке и мире...

Агроном порывается что-то спросить. "Подожди!" — прошу его взглядом.

— Особое внимание прошу вас обратить на такую вот схему, которая висит в том музее, — показываю лист с разноцветными изображениями захоронения, кре­стообразной досыпки над ним и расходящимися от до­сыпки лучами-дорогами. — Это пракосмонавт.

— Да-да! — стараюсь снять недоверчивые ухмылки присутствующих. — Давайте рассмотрим. Начнем с до­сыпки: с черноземного круга, в который вписан крест из желтого лесса. Подобными знаками изображали Солнце... отсюда и крест. От Солнца-кургана отходят двенадцать лучей, по числу месяцев года. Это и символ Вселенной, и для практических целей: в качестве ка­лендаря. Кому будет интересно, я потом растолкую... а сейчас скажу только, что дороги-лучи были ориенти­рованы по зодиаку и каждая из них связана с опреде­ленной датой: эти вот — с осенними датами, эти — с зимними... с весенними... летними. Да, а само погребе­ние, как видим, находится в зимнем секторе Солнца-Вселенной! Видите?.. А теперь обратим внимание на расположение колес относительно головы погребенного: они повторяют направления тех дорог, которые связа­ны с весной и летом. Идея понятна?

Рис.28. Символы небесных колесниц в Высокой и Каменной Могилах, а также на шумерской печати.

— Переезд из плохого времени года в хорошее? — подхватил агроном.

— Не только!.. Но и от смерти-зимы к весне-вос­кресению. И учтите: по звездным путям, под покрови­тельством Солнца, на магической семиколесной повоз­ке, в дыму и пламени погребальных костров... Вот от­куда происходят мифы об огненных колесницах!..

— Что, именно из нашей Могилы?!

— Ну, конечно же, нет! Календари, повозки... Все народы раньше или позже к этому приходили. Вот тут есть и крест, и двенадцать дорог, и вознесение... а до рождества Христова еще две с половиной тысячи лет!..

— Гляди же ты! — покрутил головой седой, но мо­ложавый еще тракторист, мой давний знакомый.

— Это что ж, царь какой-нибудь был? — поднял руку паренек в прожженной робе.

— Да нет, представитель народа. Посланник за не­бесными благами: солнцем, дождем... А царей тогда еще не было. Эпоха так называемого первобытного комму­низма...

— Товарищи! — приподнялся парторг. — Времени у нас мало. Давайте прослушаем лектора. А вопросы потом.

Но я потерял уже нить. А ведь что-то очень важное хотел здесь сказать! — людям, живущим на той самой земле.

— Да-а... так я начал с музея в Переяслав-Хмель­ницком. Там стоит еще деревянный собор, а в нем — музей истории освоения Космоса. Это как раз напро­тив павильона с материалами Высокой Могилы. Там есть даже скафандр Гагарина — первого на Земле космонавта! И есть фотография советско-индийского экипажа...

Нет, надо бы мне начать с другого конца.

— Вы, конечно, не знаете, кто начал строить курга­ны? А начали строить их арии...

— Арийцы? — вскинулся седой тракторист.

— ...арии, — повторил я с нажимом. Парторг, обер­нувшись к нему, выразительно постучал по наручным часам.

Да, время... времени мало!

— Это было, как вы понимаете, задо-олго до по­следней войны. Фашисты просто напялили древнее имя... Ариями называли себя племена, стекавшиеся в Причерноморские степи со Среднего Днепра, с Балкан и Кавказа. Они несли сюда свой язык и культуру, сме­шивались, являли здесь новое — курганный обряд, на­пример... А затем, три с половиной тысячелетия назад наступила долгая засуха, и степь не смогла кормить уже столько народу. Началось одно из великих пересе­лений народов, и часть причерноморских ариев дошла аж до Индии. Так вот: в Индии сохранился с тех пор сборник священных гимнов "Ригведа". И там есть ми­фический образ верховного солнечного божества Сурьи...

Я снова поднял схему с погребением пракосмонавта и, указывая на детали его погребения, продекламиро­вал:

Запряг Сурья семь

Чистых дочерей колесницы.

На них, самозапрягающихся, ездит он...

— Есть и другие соответствия... И вот, представьте себе, что на комбинезоне первого индийского космонав­та Рамеша Шармы было как раз изображение мчаще­гося по небу Сурьи!

Растеклась не совсем понятная для меня тишина. Наверное, люди пытались понять; своя земля, Переяс­лав, война, Могила, космонавтика, Индия...

— Да-а... Ну, я вижу, товарищ парторг поглядывает на часы, так что задерживать вас больше не стану. О других чудесах Высокой Могилы я вам расскажу... если пригласите, конечно.

— Пригласим, пригласим, — пообещал, подняв­шись, агроном. — А сейчас, знаете же: летний день год кормит... Вопросы, товарищи, будут?.. Что, нету? Тогда у меня...

Он повернулся ко мне и с негодованием высказал то, что волновало его, видно, с самого начала незадав­шейся лекции:

— Вот вы тут сказали... Почему это наши ценности, да в какой-то Переяслав попали?

Этот вопрос я ожидал. Я его спровоцировал. И те­перь нарочито спокойно ответил:

— А я предлагал. И председателю вашему, и в райком ваш писал... А директор Переяслав-Хмельниц­кого Государственного историко-культурного музея-за­поведника... словом, Сикорский — оперативный мужик!.. Адрес его я вам дам. Будете ездить к нему на экскур-сии, чтобы посмотреть па памятники из своего Старо­селья.

— А-а!.. — с досадой отмахнулся Носенко.

Я выждал паузу, скатал схемку погребения пракос­монавта и не удержался от вздоха:

— Ну, если вопросов больше не будет...

— У меня! — потянул руку сварщик. — А какой в этом смысл?

— Как в том анекдоте! — выкрикнул кто-то. — "Во­прос и резолюция..."

Все засмеялись. Кроме меня и задавшего вопрос па­ренька.

— Да анекдоты мы зна-аем! — нимало не смутив­шись, откликнулся он. И, поднимаясь, продолжил: — Я спросил о конкретном эффекте. Что дают современ­ные, реальные полеты в космос — мы знаем: метео­служба, геология, агротехника даже... А вот какую пользу приносили те, воображаемые полеты?

Лица присутствующих снова заинтересованно обра­тились ко мне.

— Связи же! — удивился я их недогадливости. — Связи между человеком и обществом, обществом и при­родной средой, жизнью и смертью...

— Ну-у, — разочарованно протянул паренек. — Я же о практической пользе спросил...

— Время, товарищи, время! — подняв руку с часа­ми, сказал парторг. И по рядам присутствующих побе­жал деловой говорок.

...Я пошел на курганы тем самым проселком, кото­рым хаживал еще вчерашним студентом. На душе был осадок, и белый свет мне казался не мил.

"Вот о чем надо было — о связях! — упрекал я се­бя. — Сказать, что они — это так же "практично", как воздух и свет: мы замечаем их, когда не хватает!.. И обязательно сказать о диалектической спирали исто­рии, о связях между доклассовым прошлым и бесклас­совым будущим!"

Мысль была настолько сильна, что я даже оглянул­ся назад, на оставленную бригаду "Рассвета". Но от­туда уже доносился шум деловой, обычной жизни. Хо­рош был бы я, возвратившись и крикнув: "Товарищи!.."

Я даже рассмеялся, представив такое... и продолжил свой путь. А чтобы не так скучно было идти, подобрал брошенный кем-то из ребятишек прутик и принялся сшибать макушки подступавшей к дороге сурепки. Сек и под взмах приговаривал:

— Сам виноват!.. С-сам виноват!..

"Потому как не сумел донести. А теперь вот хоть криком кричи. Да, хоть криком!.."

И тут я вспомнил: было дело — кричал. Это когда Петрович напоролся на засыпанный землею блиндаж, и между ножом и гусеницей зарябили оперения мин. Я успел, я заметил и заорал во всю мочь:

"— Сто-ой!! Не сюдаа-а!!!"

А бульдозерист ни сном ни духом не ведал о том, что знал уже я, и, не понимая моего нетерпения, скалил отблескивающие металлом неровные зубы... Сейчас я захотел все припомнить, но видел лишь руку, неспешно тянущуюся к рычагу...

Тогда я заставил себя вспомнить другое. И, вгляды­ваясь в бугрящиеся под озимым полем, под крылами дождевальных "фрегатов" останки Высокой, обратился к ним словами древнего гимна:

Солнце — мои глаз,

ветер — дыхание,

воздух — душа,

земля — мое тело.

ПРАКОСМОНАВТЫ, ДЕТИ ЗЕМЛИ. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

"Несокрушимый" по имени — я здесь! Таким вручаю себя Небу и Земле на защиту.

                                                                                                         Атхарваведа

Подоспело время итогов.

Приверженцы палеоконтактов должны смириться с тем, что ни малейших следов внеземных цивилизаций ни в одном из приведенных в книге фактов не обнару­живается. Я не исключаю находок чего-то таинственно­го и даже внеземного среди иных, неизвестных мне фак­тов, но полагаю, что такая вероятность очень и очень мала.

Наиболее интересными среди маловероятных свиде­тельств посещений Земли пришельцами с других пла­нет являются, на мой взгляд, виманы Древней Индии. Судя по описаниям I тысячелетия до нашей эры, вима­ны были подобны ракетам, вмещали до двенадцати че­ловек и перемещались в заоблачной выси. Там, отбле­скивая серебром, кружился над Землей "город богов", широкие врата которого впускали летательные аппара­ты различных конструкций...

Древнейший образец научной фантастики? Похоже, что нет. Сохранилось два сочинения X—XII веков, в ко­торых описывается устройство виман и способы управ­ления ими, как в путешествиях, так и в боях. Неясные места снабжены весьма примечательным заявлением: "Мы не сообщаем, как изготовить детали летающей колесницы не потому, что нам неизвестно это, а с целью сохранить тайну. Ведь эти знания могут быть использо­ваны со злым намерением".

Наиболее поразительно то, что в 1895 году, за 8 лет до полета первого европейского аэроплана(!), в небо Бомбея взмыл, а затем благополучно приземлился ви-ман с конструктором на борту. Аппарат был якобы из­готовлен по древним описаниям...

Однако ни этой модели, ни древних ее прототипов, ни лаже деталей или хотя бы изображений пока что не обнаружено. Так что мы вправе сомневаться в досто­верности сообщений. Но если они и подтвердятся, то предстоит еще разобраться: были ли виманы даром при­шельцев из космоса или же одним из феноменов твор­ческой мысли землян?

Все достоверно известное об интересе древних жите­лей Земли к Космосу свидетельствует в конце концов об одном: путь человечества к звездам начался отнюдь не в XX веке, а по крайней мере на сотню веков раньше. В этом пульсирующем, непростом восхождении были не только заблуждения, но и достойные восхищения, до­ныне непревзойденные взлеты. Одни из них запечатлел­ся в индоарийской "Ригведе" и в первых "пирамидах степей".

Этот взлет — звено цепи, причудливыми зигзагами охватившей тысячелетия и страны, но приуроченной к одному и тому же периоду: переходу от присваиваю­щего к производящему хозяйству, от первобытности к рабовладению. Интерес к небу был порожден потреб­ностями молодого земледелия и скотоводства в кален­дарях; строительство грандиозных обсерваторий сплачи­вало первобытные племена; связь таких календарно­обсерваторных комплексов с погребальным обрядом и человеческими жертвоприношениями была направлена на снятие всевозрастающих противоречий общественно­го бытия: жизни — смерти, людей — природы, чело­века — общества.

Первые достаточно выразительные обсерватории Ев­ропы появились в начале IV тысячелетия до нашей эры, в среде земледельцев и скотоводов южного, малоазий­ского происхождения, наиболее продвинувшихся на се­вер. Их чрезвычайное внимание к календарному делу было вызвано экстремальностью природно-географиче­ских условий, в которых оказалось неразвитое еще про­изводящее хозяйство.

Однако суровость природной среды Центральной Ев­ропы компенсировалась обилием влаги и плодородием почвы. Поэтому пришельцы не только закрепились в не­обычных для их южных предков условиях, но стали рас­пространяться на восток и на запад.

В восточном направлении они достигли Среднего

Поднепровья, образовав здесь могучую трипольскую культуру. Ее носители обладали древнейшей письмен­ностью, строили протогорода с правильной концентри­ческой планировкой и двух-трехэтажными домами... Планировка подобных поселений и легла, вероятно, в основу устройства древнейших обсерваторий.

Продвигаясь на запад, носители центральноевропей­ских культур достигли современной Великобритании. Здесь они столкнулись с инокультурным потоком юж­ных земледельцев и скотоводов, которые расселились вдоль северного побережья Средиземного моря и начали освоение прибрежных равнин между Пиренеями и Скан­динавией. На перекрестке двух этих потоков и возникли каменные аллеи Карнака (во Франции), кромлех Стоун­хенджа и другие астроархеологические памятники Бре­тани и Британии.

Длительное время, с IV по I тысячелетие до нашей эры, на всей этой огромной территории поддерживались и хозяйственные, и духовные связи. Узлом этих связей являлось календарное дело, на что указывают как очень специфические сходства европейских и индийских календарей, так и родство верховных богов "Неба" (галльского Диса, греческого Зевса, славянского Дива, иранского Дэва, индийского Дьяуса).

Был еще кавказский путь проникновения ближне­восточного земледелия и скотоводства в Европу. Но го­ры и степи были труднопреодолимой преградой, и лишь небольшие группки носителей куро-араксской и майкоп­ской культур достигали правобережья Нижнего Поднеп­ровья. Несколько более выражен обратный поток: из Центральной Европы и Балкан на Кавказ. Кроме сухо­путного, существовал также морской путь, проложен­ный еще в середине III тысячелетия до нашей эры от берегов Италии и Греции. Тогда же появились на Кав­казе первые достаточно выразительные обсерватории календарного назначения.

В это же время, на рубеже IV—III тысячелетий до нашей эры, возникли они и в древнейших курганах Азо­во-Черноморских степей. Импульс их появления про­слеживается со стороны проникающих сюда триполь­ской и куро-араксской культур, а утверждение — в среде сформировавшейся на их основе кеми-обинской культу­ры, оказавшей заметное влияние на местную ямную культуру. Молодой курганный обряд был стимулирован затем алазано-беденской культурой закавказского про-нахождения и возникшим на ее основе старосельским культурным типом, который принес в Азово-Черномор­ские степи первые повозки и обилие металла.

Древнейшие "пирамиды степей" — уникальное явле­ние мировой культуры, один из ее феноменов. Помимо чрезвычайно отчетливого отражения исторического про­цесса, протекавшего в период утверждения производя­щего хозяйства и разложения первобытнообщинного строя, наряду с разнообразными календарями и обсер­ваториями в курганах запечатлено множество мифов, доступных для расшифровки и толкований. Эта обшир­нейшая "дописьменная литература" иллюстрирует, а во многом и дополняет сюжеты и образы, сохранившиеся в сборнике священных гимнов "Ригведа".

Выделяются мифы, повествующие о происхождении мира, об установлении миропорядка и его стражах, о последующих преобразованиях, о строении мира. Че­ловек неизменно оказывается в центре мифологических схем. Это или умершие естественной смертью, или пав­шие в битвах, или принесенные (принесшие себя) в жертву, но обожествленные и утвержденные в роли посланцев за небесными благами для своего народа. Так или иначе они приурочивались к определенным по­ложениям на небосводе светил, к течению годового цик­ла и к его благоприятным датам и месяцам. Предпола­галось, что "космические странники" должны содейство­вать получению народом своевременных дождей и теп­ла, приплода и урожая, здоровья и счастья. Помимо материальных благ, обряды "отправки в Космос" рас­считывались на блага духовные: они снимали проти­воречия, всевозрастающие по мере разложения перво­бытнообщинного строя, между человеком и обществом, обществом и Вселенной, бытием и небытием.

Основываясь, в конечном счете, на хозяйственных нуждах, "космические странники" меняли главную со­ставную часть производительных сил — самого челове­ка. Они содействовали выделению его из косной перво­бытной общины, развитию личности, обретению ею все­ленской масштабности. Такая масштабность предпола­гала вечность, бессмертие. Реальный выход к нему, через хранящуюся в подсознании пренатальную память, стал вершиной культуры первобытнообщинного строя или, как его еще называют, первобытного коммунизма. Эта вершина не превзойдена и поныне.

Последовавшие затем рабовладельческий, феодальный, капиталистический строй — с присущими им клас­совыми, а не общечеловеческими идеологиями — ото­шли от достигнутого было входа в бессмертие. Его сущ­ность, открытая мудрецами эпохи первобытного комму­низма в свойствах человеческой психики, была заменена религиозной верой в загробную жизнь. Однако по мере становления бесклассовой цивилизации будущего, уже обозримой с высоты XX века, открывается новая воз­можность бессмертия, то есть продления памяти за пре­делы существования тела.

В настоящее время такая возможность наиболее изучена геронтологией (наукой о старении). По заклю­чению ее основоположника И. И. Мечникова, "естествен­ная смерть скорее потенциальна, чем действительна": 70—80-лстняя продолжительность жизни современных людей — это примерно половина срока, отводимого при­родой; вторую половину забирают болезни и другие следствия несовершенства общественного бытия.

Между тем именно вторая половина, которую реали­зуют лишь очень немногочисленные "долгожители", яв­ляется наиболее продуктивной в плане служения обще­ству. В эту практически выпадающую из цивилизации половину инстинкт жизни сменяется инстинктом смер­ти — не менее прекрасным и созидательным, нежели инстинкт первой половины человеческой жизни. Неко­торое представление о нем могут дать буддизм, йога и другие учения, как бы втискивающие в привычный 70—80-летний срок весь цикл жизни, включая и нереа­лизуемое 140—160-летие.

Естественный старческий инстинкт смерти, по харак­теристике И. И. Мечникова, сродни тяготению зрелого яблока соединить с землей свои семена: он несет в себе всевозрастающее ощущение слитности с бесконеч­ной и вечной Вселенной. В этом свете и следует пони­мать психологию реальных прообразов Дакши, Данко, Масленицы, Христа, которые уже к 30—60 годам по­стигали все доступное разуму и мироощущению своего времени и, принося себя в жертву во имя народа, ухо­дили в бессмертие.

"Человеческие жертвы, требовавшие проявления вы­сочайшей нравственности, становятся все реже и, веро­ятно, в конце концов совсем исчезнут, — писал И. И. Мечников в начале XX века, накануне первой мировой войны. — Рациональная нравственность, пре­клоняясь перед таким поведением, может, однако, более не считаться с ним. Она вправе даже предвидеть время, когда люди достигнут такой степени совершен­ства, что вместо удовольствия от пользования симпа­тией ближнего они будут положительно отвергать ее". Похоже, что такие времена наступили: самопожертво­вание представляется ныне пережитком, а человеческие связи ("симпатии ближнего") строятся на рациональ­ной, взаимовыгодной основе.

Стало ли человечество счастливее от такой "усовер­шенствованной нравственности"? Увы! Обретая — те­ряем. Такова диалектика развития цивилизации. И уси­лия титанов человечества еще с античных времен на­правляются на то, чтобы, созидая новое, не утрачивать нажитых предками культурных сокровищ. Но соединить прошлое с будущим очень непросто...

Геронтология занимается в основном медико-биоло­гическими и социальными аспектами противостояния жизни и смерти. А вот куда тянется обнаруживаемое ею стремление инстинкта смерти к соединению с вечностью, с мирозданием? Ответ на этот вопрос следует искать не в веществе, а в "иоле" организма: не в физиологии, а в психике. И в поисках ответа мы вступаем здесь на стезю, намеченную мудрецами первобытного про­шлого.

Несмотря на неразработанность в настоящее время методики экспериментирования, уже начинает склады­ваться будущая картина полевых, так сказать, взаимо­связей человека с человечеством и человечества со Все­ленной. Такие связи предугадывались еще в XIX веке: "общество есть законченное сущностное единство чело­века с природой, подлинное воскресение природы, осу­ществленный натурализм человека и осуществленный гуманизм природы" (К. Маркс). С начала XX века кон­туры этой картины стали наполняться естественнонауч­ными данными. В. И. Вернадский выдвинул концепции биосферы и ноосферы — "живой" и "разумной" оболо­чек Земли, которые связаны с химическими и энергети­ческими ресурсами планеты, а также с активностью Солнца. Современный ученый Л. Н. Гумилев создал теорию обусловленности человеческой истории теми про­цессами, которые происходят в ноосфере Земли под воз­действием Солнца.

По Л. Н. Гумилеву, формирования и угасания наро­дов, вся история их основывается, в конечном итоге, на тех "жизненных силах", которые преобразуются из "мертвой природы". Накопление и расходование есте­ственной энергии происходит, прежде всего, в социально наиболее активной среде, представителей которой уче­ный назвал пассионариями ("страстными"). Эта среда не соответствует рамкам классов, каст и т. п. (хотя, на­пример, жрецы или политики формируются преимущест­венно из таких вот людей), но зависит от склада нервной системы. Психика пассионариев наиболее чувстви­тельна к геомагнитным и прочим полям. Эти люди "го­товы жертвовать собой и другими людьми ради своих целей", которые корректируются в общественном дви­жении и становятся достоянием масс, отражением объ­ективных условий...

Одной из таких жертвенных целей стало строитель­ство колоссальных обсерваторий на рубеже доклассо­вых и раннеклассовых обществ, порыв человечества в Космос, предшествовавший современному. Нетрудно заметить, что новейшие взгляды на сокровеннейшие (общечеловеческие, действующие и в доклассовых, и в классовых, и в бесклассовых обществах) двигатели истории возвращаются к первобытным представлениям о неразрывном единстве человека — народа — Вселен­ной. Но возвращаются, конечно же, на новом витке и в новом качестве: взлелеянные уже не мифологическим, а научным мировоззрением. Наука вскрывает физическую, материальную сущность того, что ранее наделялось скорее духовными, этическими свойствами и пред­ставлялось Дьяусом — "Небом", Адитьями — "Непре­рывными", Индрой — "Ядрищем" и т. д. Эта сущ­ность — поля, пронзающие все мироздание, связующие все и вся — бытие и небытие в том числе.

Очевидно, что "космический странник" из Высокой Могилы и сотни, тысячи подобных ему воплощали ин­туитивно постигаемую первобытными мудрецами-"пас-сионариями" связь с бесконечной и вечной Вселенной. И не такими уж фантастическими представляются нын­че вопросы о том, не являлись ли "пирамиды степей" и другие культовые сооружения, а также сопутствовав­шие им ритуалы своеобразными конденсаторами "жиз­ненной энергии" людей и народов? Не помогали ли они сохраняться биополям и после гибели тела? Не эти ли фантомы породили веру в бессмертную и вездесущую душу?..

Надо исследовать, надо двигаться дальше! Все бо­лее внимательно оглядываясь назад, все бережнее относясь к "заблуждениям" эпохи первобытного комму­низма.

В этом движении вперед, в этом внимании к насле­дию прошлого надо помнить о спирали диалектического развития. Виток истории доклассовых обществ остался ниже, но впереди нашего витка, который завершится уже начавшимся формированием бесклассовых обществ. Открывающаяся вместе с тем дорога в Космос — это не путь в пустоту, это возвращение на полузабытую, на­меченную "космическими странниками" стезю.

Современные ракеты, уже вынесшие послания земно­го разума за пределы Солнечной системы, неизмеримо результативнее "огненных колесниц", сжигавшихся на вершинах курганов. В силу этого можно надеяться, что если не современной, то грядущей науке удастся рас­пахнуть врата бессмертия, обнаруженного трудами "космических странников" седой старины. Надо наде­яться, что за теми вратами "нас ждут бездны открытий и мудрости. Будем жить, чтобы получить их и царство­вать во Вселенной, подобно другим бессмертным" (К. Э. Циолковский).

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бардавелидзс В. В. Древнейшие религиозные верования и обрядовое графическое искусство грузинских племен. Тбилиси, 1957.

ВелецкаяН. Н. Языческая символика славянских архаиче­ских ритуалов. М., 1978.

Вуд Дж. Солнце, Луна и древние камни. М, 1981.

Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологическпй анализ праязыка и пракультуры. Тбилиси, 1984, т. I, II.

Голосовкер Э. Я. Логика мифа. М., 1987.

Гусева Н. Р. Индуизм. М., 1977.

Замаровский В. Вначале был Шумер. Киев, 1983.

Кейпер Ф. Б. Я. Труды по ведийской мифологии. М., 1986.

Климишин И. А. Календарь и хронология. М., 1981.

Кызл асов  Л. Р. Древнейшая Хакасия. М., 1986.

Мифы народов мира. М., 1980, 1982, т. I, П.

Ригведа. Избранные гимны. Перевод, комментарий и вступи­тельная статья Елизаренковой Т. Я. М., 1972.

Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981; Язы­чество Древней Руси. М., 1987.

Семенцов В. С. Проблемы интерпретации брахманической прозы. М., 1981.

Стингл М. Поклоняющиеся звездам. М., 1983. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1978.

Шкловский И.  С. Вселенная, жизнь, разум. М, 1987.

Энеолит СССР. М., 1982.

Эпос Гильгамеше. Перевод, комментарий и заключительная статья Дьяконова И. М. М., 1961.

Эрман В. Г. Очерк истории ведийской литературы. М., 1980.

Оглавление

От автора

Пришельцы или земляне? Вступление

Часть I. Пирамиды степей

  ВСТРЕЧА С КОСМИЧЕСКИМ СТРАННИКОМ

  ПОСТИЖЕНИЕ "СТЕПНЫХ ПИРАМИД"

  ПОДНЯВШИЕСЯ ИЗ ПРАОКЕАНА

  ХАОС И КОСМОС

  ДЕТИ ЗЕМЛИ И НЕБА

  НЕБОЖИТЕЛИ

  ПРИШЕЛЬЦЫ? ПРАКОСМОНАВТЫ!

Часть II. Мифы с берегов Днепра и Инда

  ДРЕВНЕЙШАЯ КАЛЕНДАРНАЯ СЛУЖБА ЕВРАЗИИ

  ИНД — "РЕКА" — ДНЕПР

  ИНДОЕВРОПЕЙСКИЕ БОГИ

  ИНДОИРАНСКИЕ БОГИ

  ОСНОВНОЙ МИФ "РИГВЕДЫ"

  ОБИТЕЛЬ ЯМЫ

  РИТА — "КРУГ" — ЛАДА

Часть III. Врата бессмертия

  "ДАЖЕ ПАВШИ, ИМЯ ОНИ ОСТАВЯТ!"

  ВЕЛИЧИЕ И НЕРАЗВИТОСТЬ ПЕРВОБЫТНОЙ ИДЕИ БЕССМЕРТИЯ

  ПРЕДТЕЧИ ДАНКО

  НАУКА И МАГИЯ

  МИФОЛОГИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ

  ПОБЕДИВШИЕ СМЕРТЬ

  ПРОЩАНИЕ С КОСМИЧЕСКИМ СТРАННИКОМ

ПРАКОСМОНАВТЫ, ДЕТИ ЗЕМЛИ. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Реклама на сайте