«Планета призраков»

А. Бушков Планета призраков

Эти документы фальшивые. Насквозь фальшивые.

А нам нужны настоящие.

Б. Райнов. «Что может быть лучше плохой погоды»

Эти ученые XIX века такие милые и волосатые.

Нас, как Сидящего Быка, так и тянет добраться до их скальпов.

Ч. Форт. «Книга проклятых»

Пролог, или мудрое слово автора

Вот уже десять лет минуло, как я закончил «Россию, которой не было», снискавшую мне самую пылкую любовь профессиональных историков – мало кто из них остается равнодушным при малейшем упоминании об этом эпохальном труде. Господи, как время-то летит…

Каюсь: десять лет назад я был очень молод, очень наивен и, мало того, исполнен романтической веры в человечество. Мне тогда казалось, что на свете нет и не может быть ничего хуже исторической науки: с ее вымыслами и домыслами, политической проституцией и языческой психологией тоталитарной секты, фантазийными бреднями, которые преподносятся публике как некая истина…

Самое время вспомнить анекдот про пессимиста и оптимиста. Пессимист с унылой миной заявляет:

– Хуже уже не будет…

А оптимист, подпрыгивая с радостной улыбкой:

– Нет, будет! Нет, будет!

Ага, вот именно… К своему некоторому удивлению, я все же обнаружил: существует на свете еще одна откровенная лженаука, каковая по всем параметрам превосходит историю: и по количеству безответственных домыслов, выдаваемых за научные истины, и по нагромождению псевдонаучных фраз, не подкрепленных ничем реальным, и по беззастенчивому апломбу, и… Словом, чего ни коснись, получается, что есть все же на свете «наука», по сравнению с которой история выглядит невероятно пристойной, хотя кто бы мог подумать…

Имя этой лженауке – антропология. Или, пользуясь помощью моего энциклопедического словаря, «наука, изучающая происхождение, эволюцию и закономерности изменчивости физич. организации человека и его рас».

Так вот, уже в этом определении заключено мошенничество чистой воды. Означенная наука о происхождении человека знает еще меньше, чем Новодворская о сексе. Потому что никаких таких «закономерностей изменчивости», в общем, не существует. Никакой такой «эволюции» нет. А о происхождении человека антропологи (да и весь остальной мир) знают меньше, чем мы с вами о содержимом правого нижнего ящика рабочего стола президента Путина. Что, впрочем, не мешает антропологам имитировать бурную деятельность, с умным видом, не краснея, озвучивать всевозможные красивые теории и, разумеется, как среди этой публики принято, считать свои вымыслы единственно верными. А тех, кто дерзнет предъявить не просто еретические теории, а еретические факты, пытаются по мере возможности стереть в порошок якобы в рамках борьбы за чистоту науки (позже мы познакомимся с прекрасными примерами современного «людоедства»).

Но позвольте цитату.

«Овцы забормотали и сбились в кучу.

– Ну что, дьявольские отродья? – сказал солдат. – Не знали, что я здесь?

Овцы не отвечали».

Овцы, если кто не читал, были говорящими оборотнями, ну а солдат – обычным гарнизонным солдатом, не особенно образованным и порою пьющим. Вроде меня.

В общем, настало время, ненадолго оставив в покое историков, детально и вдумчиво рассмотреть, как обстоят дела у науки антропологии, вот уже сто с лишним лет изучающей происхождение человека и эволюцию. Результаты, как обычно, будут чертовски интересными.

А заходить я, по своему циничному обычаю, буду издалека – на волчий манер. Волк никогда не бросается на добычу очертя голову – он ее умело обкладывает …

Начнем с нехитрого тезиса: есть науки настоящие, а есть – фальшивые. Точно так же, как бывает доллар настоящий, выпущенный федеральным казначейством, а бывает фальшивый, исполненный в подполье не стремящимися к огласке умельцами.

История, при всей моей нелюбви к ней, все же, будем беспристрастны, имеет некую неподдельную основу. Некий набор фактов и реалий. Другое дело, что историки сплошь и рядом дают этим фактам и реалиям совершенно неверную интерпретацию, откровенно присочиняют от себя и разводят невероятные домыслы. Однако все эти акробатические упражнения происходят вокруг той самой основы. Простой пример: Карамзин форменным образом оклеветал Ивана Грозного, представив его монстром и чудовищем, но это вовсе не значит, что Иоанн Васильевич Грозный был фигурой вымышленной. Французские борзописцы (о чем подробнее чуточку погодя) вылили ушаты грязи на орден иезуитов, приписав ему неисчислимые, полностью вымышленные грехи, но это опять-таки не значит, что следует сомневаться в существовании иезуитов. История всего-навсего окутывает реальные события и реальных людей густейшим туманом мифологии самого дурного пошиба.

Антропология же – одна сплошная мифология. «Теории», которыми она руководствуется, остаются не более чем гипотезами без фактического подтверждения. «Доказательства», предъявляемые ею, строго говоря, доказательствами не являются вовсе. А это уже совсем другое, господа мои…

Спорить готов, обычный человек, не склонный вникать в первоисточники и докапываться до корней (добросовестные буквоеды вроде меня, согласитесь, редки), и не представляет, насколько наша история мифична, насколько она обманчива. Не представляет, сколько «общепринятых истин» на деле оказываются то случайными, то намеренными ошибками, укоренившимися невероятно прочно…

Один пример – незатейливый, так сказать, типичный. Всякий мало-мальски образованный человек знает, хоть ночью разбуди, что Христофор Колумб плавал открывать Америку на трех каравеллах, прозывавшихся «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья»…

Так вот, все три корабля и не каравеллы вовсе, и назывались совершенно по-другому…

В записях Колумба ни разу не встречается имя «Санта-Мария» поскольку корабль этот был известен под другим именем, «Ла Гальега» («Галисийка», то есть жительница испанской провинции Галисия). «Нинья» официально именовалась «Санта-Клара», а «Нинья» – не более чем прозвище (по-русски – детка или крошка). Хотя вполне возможно, что прозвище произошло от фамилии предыдущего хозяина Хуана Ниньо. Подлинное название «Пинты» установить уже невозможно. «Пинта» – опять-таки прозвище, возникшее то ли от испанского слова «кружка», то ли от фамилии прежнего владельца Пинто.

И, наконец, все три корабля – не каравеллы, а каракки. Объясняя предельно просто, каравелла имела один тип крепления обшивки, а каракка – совершенно другой.

Кто-то решит, что это буквоедство. Ну, не знаю. В конце концов, есть некоторая разница между эсминцем и крейсером, хотя оба они железные и плавают…

Еще о знаменитых фамилиях – в данном случае об «изобретателе гильотины» докторе Гильотене. Во-первых, он был не простым «доктором», а профессором анатомии парижского факультета медицины, а во-вторых, к изобретению знаменитого «механического обезглавливателя» не имеет никакого отношения. Эту жуткую штуку придумал доктор, секретарь хирургической академии Антуан Луи, и какое-то время она звалась по его фамилии – «луизетта». Но имя настоящего изобретателя очень быстро забылось. Дело в том, что Жозеф Гильотен с приходом революции со всем пылом ученой души кинулся в политику. И представил Учредительному собранию свой проект закона о смертной казни. Одна из статей как раз и предусматривала, что гуманности ради приговоренного следует обезглавливать не тупым топором, как сплошь и рядом случалось (порой революционные французы еще и пилой голову казнимому отпиливали), а «посредством специальной машины».

Проект этот наделал много шума, о нем толковали повсюду – и все его статьи со временем вошли в уголовный кодекс. Сам Гильотен к тому времени, нахлебавшись политики досыта, от нее отошел (подобный здравый смысл способен проявить не всякий) и вновь занялся своими делами на кафедре анатомии. Тут и Луи подоспел со своей машинерией, но широкой публике он был мало известен, а Гильотен, наоборот, прошумел– вот и связали с его именем смертоносную машину (которая добросовестно отсекала головы во Франции аж до 10 сентября 1977 года).

Подобных примеров множество. Сплошь и рядом мы имеем дело с мифом, выдумкой, ошибкой, легендой, столь прочно приклеившимися к реальности, что отдирать пришлось бы по-живому. Кто-то может спросить: а какая, собственно, разница? Имеет ли смысл копаться в таких мелочах? Не все ли равно, как именовались корабли Колумба, и стоит ли кропотливо выяснять, кто именно придумал гильотину?

Да, пожалуй, далеко не все равно. Потому что сплошь и рядом речь идет уже не о безобидных деталях. Частенько миф – как правило, черный – накрепко связывается с именем исторического деятеля – царя или короля, приписывая ему не совершенные им злодеяния, превращая его в чудовище. Вот уже добрых шестьсот лет бьются английские энтузиасты, чтобы снять с короля Ричарда III обвинение в злодейском убийстве племянников. Косвенных доказательств столько, что никаких сомнений не остается: король Ричард, пусть и не агнец Божий, но все же неповинен в убийстве безвинных детишек. Но вот поди ж ты, английские школьные учебники до сих пор вдалбливают: убил племянников, супостат, извел, ирод!

Упражнений одного-единственного человека, ученого нашего историографа Карамзина хватило, чтобы превратить Ивана Грозного в совершеннейшее чудовище, не имеющее ничего общего с реальным человеком. По неведомым причинам Карамзин питал к Иоанну свет Васильевичу прямо-таки патологическую ненависть, а потому вместо точного следования историческим событиям накропал ужастик, используя в качестве основы все те помои, что вылили на царя Ивана его враги или импортные памфлетисты, творившие за пределами Московии… Как ни пытался реабилитировать Грозного от облыжных обвинений поляк Казимир Валишевский, авторитет Карамзина оказался слишком велик.

Особенно буйным цветом расцветает историческое мифотворчество, когда речь идет о войнах. Победившая сторона сплошь и рядом нуждается в солиднейшем мифологическом обосновании, чтобы предстать перед всем миром в белоснежных рыцарских доспехах. Взять хотя бы Гражданскую войну в США, якобы представлявшую собой беззаветную борьбу противников рабства с монстрами-рабовладельцами (и, между прочим, унесшую полмиллиона жизней). Рабство на Юге США и впрямь существовало – вот только при ближайшем рассмотрении очень быстро выясняется, что мотивы у северян были далеко не такие благородные, какими казались со стороны…

(А впрочем, об этой войне, как и об Иване Грозном, будет отдельная книга.)

Скептик, считающий, что и этот пример от нас бесконечно далек, вновь ошибется. Потому что «закон исторического мифотворчества» с приходом двадцатого века расцвел вовсе уж несказанно. Первая мировая война до сих пор позиционируется как борьба демократической Европы против «агрессивного прусского милитаризма», хотя на самом деле весь фокус был в том, что мирное экономическое развитие Германии грозило превратить Британию в третьеразрядную страну, вытесненную с мировых рынков. Вот и пришлось в срочном порядке громить конкурента под вопли о демократии и свободе…

Точно так же Вторая мировая война разразилась в немалой степени из-за того, что главный ее инициатор, герр А. Гитлер, явил фатерланду мифологическую теорию о злокозненных жидомасонах и социалистах, которые слопали все немецкие сосиски, выпили все пиво и выманили у добрых немцев все их денежки. Чем это закончилось – общеизвестно.

Если кто-то до сих пор полагает, что «дела давно минувших дней» нас не касаются, ответить следует вопросом на вопрос: а с чего вы взяли, что это минувшие дела? Перестройка наша, не к ночи будь помянута, угробила Советский Союз исключительно потому, что в массовое сознание была внедрена целая охапка разнообразнейших мифов: о том, что единственной преградой на пути к всеобщему процветанию является 6-я статья Конституции, гласящая о руководящей роли КПСС; что в обмен на бумажку с корявым названием «ваучер» будут выдавать по две «Волги» – и так далее, и тому подобное. Последствия этого мифотворчества многие до сих пор ощущают на своей шкуре.

И наконец, самый свежий миф, получивший всемирное распространение: о зловещем чудовище Саддаме Хусейне, накопившем полную пазуху оружия массового уничтожения, которое он вот-вот обрушит на все сопредельные страны. Саддама свергли (попутно разворовав ценнейшие коллекции багдадских музеев), но вот никаких таких запасов смертельного оружия не нашли – даже не отыскалось какой-нибудь поганой пробирки, которую можно было повертеть перед телекамерами, уверяя, что там, внутри, если как следует присмотреться в лупу, кишмя кишат клыкастые бациллы и страхолюдные вибрионы… Миф так и остался мифом – зато вокруг богатейших нефтяных месторождений непринужденно расположились американские морские пехотинцы, которые в ближайшее время уходить определенно не собираются…

Итак, о фальши…

Девятнадцатый век помимо массы других сомнительных достижений изобрел еще и фальшивые науки. В первую очередь марксизм и антропологию – и в том, и в другом случае речь идет о чистейшей воды теориях, не получивших подтверждения ни тогда, ни в дальнейшем, но тем не менее самозванно присвоивших себе статус «настоящих» наук, наподобие астрономии или физики. Это уже было нечто качественно новое. Документы, деньги, произведения искусства подделывали всегда. Но только девятнадцатый век явил миру поддельные науки.

Явление это не имеет ничего общего с «болезнями роста» наук прежних. Биологи когда-то свято верили, что мыши сами собой зарождаются из грязи, оптики – что из глаза выходят некие лучи, ощупывающие предмет и таким образом передающие в мозг его образ; химики искали философский камень, способный превращать в золото любой мусор; физики… И так далее. Это были именно что детские болезни, проистекавшие от недостатка знаний. Поддельные науки – это уже нечто качественно новое.

Что любопытно, их рождение последовало как раз после распространения всеобщего образования – и никакого совпадения тут нет. Рубите мне голову, но я останусь при убеждении, что всеобщее образование вовсе не пошло на пользу человечеству.

Какую картину можно было наблюдать до введения этого самого всеобщего образования? Подавляющее большинство населения – от крестьян до городских ремесленников и прочих мирных бюргеров – могло прожить долгие десятилетия, да так и отойти в мир иной, не столкнувшись ни разу в жизни с «учеными материями». При том, что газет в современном понимании этого слова тогда не существовало. Наукой всерьез занимался ничтожнейший процент от общего числа жителей Земли, смело можно сказать, варившийся в собственном соку. Были у этого отрицательные стороны, но имелись и безусловно положительные: какое-нибудь очередное бредовое измышление, ложная теория, сомнительная гипотеза, заблуждение вроде «самозарождения мышей из грязи» широкой огласки не получали, оставаясь предметом споров и дискуссий очень узкого круга лиц – пальцев на одной руке хватило бы их пересчитать. А следовательно, и отравляли безмерно малое количество умов. Все остальное человечество продолжало преспокойно заниматься своими делами: пахали и сеяли, мастерили сапоги и тарелки, открывали торговые лавки, служили в армии, водили корабли, играли свадьбы, плясали на деревенских праздниках. Никому и в голову не приходило, разбившись на два лагеря, до хрипоты обсуждать последние научные открытия, не говоря уж о том, чтобы становиться в ряды их сторонников или противников.

Девятнадцатый век все изменил. Благодаря всеобщему образованию возникла огромная масса «образованных» людей, чьи головы были набиты кучами хаотичных, большей частью ненужных знаний изо всех помаленьку областей наук. Получилась толпа, считавшая, что теперь она может претендовать на право судить о всевозможных высоких материях, и каждодневно требовавшая хотя бы кусочек этих высоких материй в виде полуграмотных газетных статей. Народилась образованщина, требовавшая «пищи для ума». Как мы увидим впоследствии, и герр Маркс, и мистер Дарвин, по сути, были основоположниками массовой культуры – разве что не с микрофоном по сцене прыгали под «фанеру», а писали толстые книги, пестревшие массой ученых слов. Образованщина, толпа их продукцию увлеченно потребляла, подсознательно чувствуя себя как бы соучастницей «научного процесса».

Толпа, между прочим, подчиняется определенным закономерностям, которые больше ста лет назад систематизировал умнейший француз Ле Бон, автор классической работы «Психология масс».

Толпа не умеет мыслить логически и внемлет не аргументам, а неким красивым, убедительным образам, созданным умелыми ораторами. С реальностью эти образы, как правило, не имеют ничего общего… А впрочем, слово Ле Бону: «Неспособность толпы правильно рассуждать мешает ей критически относиться к чему-либо, т. е. отличать истину от заблуждений и иметь определенное суждение о чем бы то ни было. Суждения толпы всегда навязаны ей и никогда не бывают результатом всестороннего обсуждения… Легкость, с которой распространяются иногда известные мнения, именно и зависит от того, что большинство людей не в состоянии составить частное мнение, основывающееся на собственных рассуждениях».

С одной стороны, как мы видим – толпа образованщины, не умеющая мыслить логически и поддающаяся мастерскому внушению. С другой – иные гуманитарные науки вроде истории или антропологии, как две капли воды напоминающие деятельность тоталитарных сект или шаманов первобытных племен: специальные, особенно мудрые люди изрекают некие истины, которые следует принимать без малейшего критического обсуждения просто потому, что эти истины изрекает «авторитетная фигура», вооруженная недоступным простому смертному «научным методом». В сочетании – взрывоопасная смесь, отравившая мозги многим поколениям почище любого наркотика. Тем более что «ученый мир» с некоторого времени стал получать массовое пополнение из рядов той же образованщины, сиречь толпы. Ученые восемнадцатого века по крайней мере не стремились к роли публичных проповедников, эстрадных звезд, жрецов-учителей, а вот век девятнадцатый все изменил, теперь господа вроде Маркса и Дарвина рвались сделать свои теоретические изыскания «всеобщим достоянием»…

Ученому пятнадцатого, шестнадцатого, да и восемнадцатого века и в голову бы не пришло в случае научных разногласий или каких-то других коллизий на ученой ниве обращаться к общественному мнению – по причине полнейшего отсутствия такового. Споры решались в узком кругу, господствовал цеховой принцип, и в этом имелась сермяжная правда: согласитесь, нелепо получится, если печник или сапожник станут ввиду внутренних разногласий в том или ином ремесленном цехе апеллировать «к публике». Публика в тонкостях кладки печей или пошива сапог не разбирается совершенно, а потому и не может служить арбитром.

Девятнадцатый век изменил все. Появилась возможность непринужденно давать интервью журналисту, да не одному, собирать залы, битком набитые случайными людьми… а главное, приплетать политику, идеологию и прочие образованские материи. Немыслимо представить, чтобы современник д’Артаньяна Рене Декарт, закончив очередной математический труд, разражался печатными уверениями в превосходстве самой передовой на свете французской науки над более отсталой испанской. Немыслимо представить, чтобы изобретатель микроскопа Роберт Гук орал с трибуны о том, что его открытие помогает вольнодумцам бороться с церковной ортодоксией.

Девятнадцатый век с подобным «детством человечества» покончил раз и навсегда. Науки – гуманитарные главным образом – откровенно становились неким подобием шоубизнеса. А отсюда плавно вытекает, что, как уже говорилось, образовалась самая благодатная почва для создания фальшивых наук. Уже вовсе не обязательно было в подтверждение своей теории представлять ворох неопровержимых фактов – достаточно оказалось грамотно повернуть «общественное мнение» в нужную сторону…

Ле Бон: «Каковы бы ни были идеи, внушенные толпе, они могут сделаться преобладающими не иначе, как при условии быть облеченными в самую категорическую и простую форму. В таком случае эти идеи представляются в виде образов и только в такой форме они доступны толпе». И тут же многозначительное уточнение: «Не следует думать, что идея производит впечатление, даже на культурные умы, лишь в том случае, если доказана ее справедливость».

В яблочко. Сплошь и рядом в массовое сознание деятелями фальшь-науки вбрасываются не доказательства и не аргументы, а примитивные, но эффектно бьющие по подсознанию образы. А потому типографский станок то и дело рождает химер. Мне приходилось встречать в прессе и популярной литературе многие десятки упоминаний про то, как «злодей Сталин» безжалостно изничтожил великого ученого Вавилова, но ни в одной из публикаций хотя бы вкратце не объяснялось, в чем, собственно, заключалась вавиловская гениальность, кроме разве что умения организовывать себе за казенный счет приятные и долгие поездки по экзотическим странам. Разгадка проста: авторы хвалебных публикаций и сами не знают, что же Вавилов в науке сделал. Они попросту переписывали друг у друга образ: «гениальный ученый, раздавленный машиной тоталитаризма». А вот критические публикации, хотя и исчисляются единицами, как раз очень логично и убедительно доказывают, что научная репутация «великого ученого», мягко говоря, изрядно преувеличена… Но когда это образованщина поддавалась логике и убеждению?

В общем, бросайте в меня камни, но я так и останусь при своем мнении, что «всеобщее образование» ни к чему хорошему не привело. Эксперимента ради постарайтесь прилежно перебрать в уме своих знакомых и, бьюсь об заклад, рано или поздно вспомните парочку индивидуумов, касательно которых согласитесь, что образование им совершенно ни к чему. Любое. Всякое. Попробуйте, получится интересно…

Эта книга – о фальши. О фальшивках исторических, политических, научных. Немаловажное уточнение: все эти фальшивки были порождением девятнадцатого века, качественно нового времени, когда всеобщее образование уничтожило прежние традиции, те самые, которые с некоторой ностальгией следует называть «цеховыми». Когда полуобразованная толпа стала требовать духовной пищи, точнее, суррогата, эрзаца – и довольно быстро образовалась ученая прослойка, трудившаяся, в сущности, на потребу толпы. Что, повторяю еще раз, позволяло означенной прослойке не утруждать себя доказательствами своих теорий. И Дарвин, и Маркс, и многие другие – типичнейшие шоумены своего времени. Еще веке в восемнадцатом их дружно освистали бы, вынудив искать уединения в глуши. Но порядки установились другие, и действуют они и в нашем времени, что особенно печально…

Фальшь-наука особенно опасна тем, что не замыкается в узком кругу какого-либо ученого клана, а пускается в самое широкое обращение, будоража массовое сознание теми самыми описанными Ле Боном «образами», сплошь и рядом мифическими. И в том-то беда, что порой целые народы и страны начинают жить не в реальности, а в некоем жутком и нелепом мифе, который принимают всерьез.

Нагляднее всего будет рассмотреть этот тезис на примере Франции, ставшей, без преувеличений, первопроходцем в области самых настоящих массовых психозов, погружавших не отдельных личностей или группы таковых, а едва ли не всю нацию в некую «виртуальную реальность». Первенство, конечно, сомнительное, но так уж карта легла. Англия, глядя пристально, держала пальму первенства по созданию всевозможных дутых акционерных обществ и прочих «пирамид» – так уж исторически сложилось (я об этом подробно писал в «Хронике мутного времени»). Ну а Франция какое-то время уверенно держала первенство по самопогружению в дурную мифологию…

Отличный пример – история с фальшивым «Завещанием Петра Великого». Где-то после 1760 года, когда из России на родину возвратилась французская дипломатическая миссия, в узких кругах дипломатов, царедворцев и политиков возникли слухи, что знаменитый авантюрист шевалье д’Эон, чуть ли не из кожи вон вылезши, сумел-таки похитить из тщательно охраняемых московских архивов суперсекретный и суперсенсационный документ – подлинное завещание Петра Великого своим наследникам. Собственно, это было не завещание в прямом смысле слова, а обширный, тщательно проработанный план захвата – держитесь за стулья! – практически всего мира. Петр якобы подробнейше расписал, как захватить Польшу, овладеть торговыми путями в Индию и на Ближний Восток, строить козни против Швеции, Австрии и германских государств с целью постепенного проникновения и туда.

Вышла даже парочка книг о жутких намерениях русского медведя, но они были малотиражными и по причине отсутствия всеобщего образования никакого шума не произвели. Легенда эта продолжала гулять в тех самых политико-дипломатических кругах, не выходя за их пределы. Разве что в 1797 году польский эмигрант граф Сокольницкий, раздобывший парочку вышепомянутых книг, отряхнул их от пыли и приволок в тогдашнее французское правительство, Директорию, и попытался устроить скандал. Логика графа была проста и незатейлива: Россия коварно хочет захватить весь мир, а следовательно, Франция должна немедленно пойти на нее войной, чтобы восстановить Польшу в ее исконных границах.

Это был классический случай извечной польской шизофрении: полагать, что Европа спит и видит, как бы ей, приложив все усилия и забросив свои дела, сделать Польшу великой державой. Соответственно, французское правительство тихонечко спровадило графа восвояси, а о «Завещании Петра» начисто забыли лет на пятнадцать.

Потом все изменилось. В декабре 1812 года русская армия, выставив Бонапартия из пределов Российской империи, перешла границу и развернула наступление на занятые французами Кенигсберг, Данциг и Варшаву. Вот тут в Париже как-то сразу вспомнили о врожденной агрессивности московитов, а также и о завещании Петра. В сжатые сроки была издана пухлая книга историка Лезюра «О возрастании русского могущества с самого начала его до XIX столетия».

Лезюр развернулся на славу, особенно уделяя внимание «Завещанию». По клятвенным заверениям ученого лягушатника, Петр вовсе не ограничился Польшей и торговыми путями в Индию – он, изволите ли видеть, завещал своим преемникам построить гигантские флоты, нагрузить их под завязку «несметными азиатскими ордами», высадить их на берегах Средиземного моря, захватить Италию, Францию, Испанию, вообще все, что удастся, часть жителей захваченных стран истребить начисто, а остальных угнать в Россию, чтобы заселить ими «сибирские пустыни»… Жуть!

Особенно умиляло во всем этом именование Петром своих же собственных войск «азиатскими ордами», «свирепыми, кочевыми и жадными до добычи народами», должно быть, наступление русских ввергло французских интеллигентов в такую панику, что они уже не заботились и о тени правдоподобия. Это почувствовали тогда же – и книга Лезюра сразу была встречена откровенными насмешками: все прекрасно понимали, ради чего это состряпано.

После взятия Парижа французы притихли. Лет на двадцать. Но в 1830 году снова ощутили необоримое желание потявкать на Россию. Тогда как раз вспыхнуло очередное восстание в Польше. После его подавления в Париже обосновалась горластая компания польских панов-эмигрантов, которые очень быстро нашли общий язык с французскими учеными мужами. Французы Енно и Шеншо забабахали многотомную «Философскую и политическую историю России», где без всяких ссылок на источники уверяли, что «Завещание Петра Великого» лишь малая частичка жуткой правды, и в некоей «тайной библиотеке русских царей», охраняемой цепными псами, кавалергардами и дрессированными медведями, лежат секретные планы, собственноручно написанные Петром I – опять-таки содержащие планы покорения всего мира (а чего мелочиться?). Источник упоминался единственный, зато убойный – «сам Лезюр свидетельствовал». Тут же, как чертик из коробочки, вынырнул поляк Мохнацкий, уверявший, что ему откуда-то доподлинно известно: Петр и Турцию велел наследникам захватить!

Еще через шесть лет историк и издатель Ф. Гайярде тиснул «Записки кавалера Д’Эона», якобы составленные «по его бумагам, сообщенным его родственниками, и по достоверным документам, хранящимся в архиве иностранных дел». Есть сильное подозрение, что «записки» сочинил сам трудолюбивый Гайярде. Во-первых, все свои бумаги Д’Эон увез в эмиграцию в Англию, где они после его смерти попали в цепкие руки соответствующих британских служб. А во-вторых, очень уж фантастические вещи вдохновенно излагал Гайярде от лица шевалье Д’Эона: Петр как бы завещал наследникам занять не только Турцию, но и Индию, установить русский протекторат над Австрийской империей, а столицу Российской империи устроить в Константинополе…

Прошло еще три года, и блестяще оправдалась пословица: «Куда конь с копытом, туда и рак с клешней». Польский эмигрантский историк Ходзько бабахнул свой эпохальный труд, где уверял, что Петр двадцать лет без устали трудился над планами завоевания мира, а потому просвещенной Европе следует создать некую «священную лигу» против агрессивной России, а в качестве первого мероприятия… ну разумеется, восстановить Великую Польшу от моря до моря.

Начитавшись Ходзько, французский историк Кольсон долго призывал к «крестовому походу» против России, причем – опять-таки без ссылок на надежные источники – уверял, что Петр намеревался завоевать не только Индию, но и Бирму (в намерениях захватить Антарктиду, будем справедливы, Кольсон русских все же не обвинял).

Теперь уже «Завещание» раскручивали по полной программе – с участием газет и «общественного мнения». И было это, между прочим, вовсе не безобидной забавой:

в середине XIX века появилось несколько книг, которые оправдывали высадку англо-французско-сардинско-турецкого десанта в Крыму как исключительно «превентивный удар», призванный опередить планы России по захвату всего мира. У Виктора Суворова еще сто пятьдесят лет назад были шустрые предшественники, так что он в этом плане не первооткрыватель, а плагиатор…

На этом дело не кончилось – «Завещание» периодически вытаскивали на свет божий, расцвечивая очередными «подробностями», словно заимствованными из «Тысячи и одной ночи»: вновь призывали к «крестовому походу» против России, а Петру I приписывали уже намерения злодейской оккупации не только Бирмы, но и Японии. Французский историк Шницлер, человек, надо полагать, циничный, прямо говорил: «„Завещание“, конечно, чушь собачья, но оно прекрасно служит целям антирусских выступлений».

Самое интересное – отечественные историки отчего-то долгими десятилетиями нисколько не были озабочены хотя бы малейшими попытками критически разобрать эту фальшивку. В течение шестнадцати лет (1859–1875 гг.) подложность «Завещания» упрямо доказывал в статьях и брошюрах не профессиональный историк, а рижский городской библиотекарь, чистокровный немец Беркхольц, как добропорядочный подданный Российской империи выведенный из себя брехней лягушатников. Только по истечении этого срока славяне малость подраскачались и пришли на подмогу неутомимому Беркхольцу…

Но это был далеко не конец истории. После некоторого затишья в 1912 года французские газеты вновь завопили об извечной агрессивности России, о «Завещании Петра» и прочих страшилках. С их подачи через три года поднялся шум и в иранской прессе: Россия, мол, согласно заветам Петра Великого, намеревается не только захватить Турцию с Персией, но и полностью истребить по всей Азии исламскую веру, заменив ее христианством. Как люди восточные, персы любили цветистые фразы, а потому недрогнувшей рукой приписали Петру I этакие строки: «Мы нашли государство сперва источником разума, я же при помощи водолаза мыслей довел корабль до предназначенной цели, до берегов назначения и знаю, что мои наследники путем энергичных мероприятий приступят к увеличению этого государства и сделают из него обширный океан… Тогда не трудно будет завладеть оставшимися государствами, не встретив никакого препятствия, и стать диктатором всей Европы. После этого довершится завоевание всех других государств и вы сделаетесь правителями всего мира».

Ну что же, по крайней мере красиво излагает, собака, как выразился бы Жорж Милославский…

Но и это еще не конец, господа мои. В ноябре 1941 года в газетах Третьего рейха вновь было опубликовано «3авещание Петра Великого» с соответствующими комментариями. Упор делался на то, что Германия встанет во главе священного похода, который должен навсегда покончить с многолетними планами русских завоевать весь земной шар, как о том писал сам Петр. Суворов отдыхает.

Естественно, это вовсе не шутки. Много лет явная фальшивка жила собственной жизнью, формируя в сознании «образованного общества» образ России как коварного захватчика, нацеленного на мировое господство. И глупо думать, что тех, кто всерьез верил вышеперечисленным книгам, было мало. Немало их было, увы…

А сейчас – самое интересное. Вся свистопляска с «долговременными и обширными» захватническими планами русских началась вовсе не с шевалье Д’Эона. Все эти тезисы (правда, без ссылок на «Завещание», поскольку Петр был еще живехонек) были изложены в книге некоего анонимного автора, вышедшей в 1716 года в Лондоне и год спустя оперативно переизданной во Франции. Англичане обожают втихомолку творить всякие пакости, делая вид, что они тут ни при чем…

Мне точно не известно, есть ли у французов аналог русской пословицы: «Кошка скребет на свой хребет». Как бы там ни было, параллельно с воплями о «Завещании Петра» и «русской угрозе всему миру» во Франции несколько десятилетий бушевал (самое подходящее слово) форменный психоз, созданный уже сугубо для внутреннего употребления. Речь идет о затянувшейся на долгие годы «борьбе с жутким иезуитским заговором». В эту вакханалию прямо или косвенно были вовлечены миллионы людей, если не как творцы мифа, то как активнейшие потребители печатной и устной пропаганды…

Иезуиты, если кто запамятовал – это католический монашеский орден, созданный в свое время для борьбы с новорожденной протестантской ересью. Что греха таить, в этой борьбе сплошь и рядом действовали отнюдь не в белых перчатках, но тут уж ничего не поделаешь, не кто иной, как французы придумали поговорку: «На войне как на войне»…

Порой дело представляют так, будто белые и пушистые протестанты (именовавшиеся во Франции гугенотами) всего-то навсего добивались для себя равных прав с католиками, стремились лишь к тому, чтобы без помех молиться по-своему, на свой собственный манер. А коварные и злобные католики (и особенно их авангард в лице зверей-иезуитов) изо всех сил препятствовали этому мирному желанию, столь невинному и доброму…

В действительности дело обстояло не просто чуточку иначе – совершенно иначе. Что доказывается самым беглым изучением истории той же Франции. Тамошние гугеноты без ложной скромности требовали от короля ни более ни менее как полнейшей экстерриториальности. Иными словами, они хотели, чтобы те французские области, где они составляют большинство, управлялись не по законам королевства, а по их собственным законам. Чтобы в этих областях уничтожили все католические церкви и запретили исповедовать католицизм. Чтобы там ходили в обращении не французские деньги, а те, которые гугеноты сами выпустят. И так далее, и тому подобное. Гугеноты намеревались вольготно обитать во Франции, но при этом совершенно не подчиняться ее законам…

Найдется ли на свете государство, которое согласится, чтобы значительная часть его подданных «улизнула» в некие недоступные для власти, для закона «привилегированные зоны»? Вот то-то и оно.

Ну, а уж если добавить, что гугеноты очень быстро начали погромы церквей и масштабный террор против своих земляков-католиков, в конце концов вылившийся в попытку переворота… К слову, именно импровизированное подавление этого путча, сорванного в самый последний момент, и именуется Варфоломеевской ночью.

Собственно, еще в XVIII веке французские вольнодумцы – публицисты, поэты – образованщина тогдашняя, начали плести бредни о «всемирном заговоре иезуитов». Но потом пришел Наполеон, и пятнадцать лет Франция увлеченно воевала со всем миром, так что стало не до иезуитов.

Но после свержения Наполеона машина раскрутилась по полной программе. В обращение была вновь пущена «черная легенда» о зловещем заговоре иезуитов, которые, числясь десятками тысяч, втихомолку проникли во все государственные учреждения, спецслужбы, полицию, да куда только возможно и готовят страшную диктатуру Ватикана, чтобы лишить добрых французов абсолютно всех прав и свобод. Примерно так.

Истерия охватила Францию масштабнейшая. Политики что ни день толкали речи в обеих палатах парламента, интеллектуалы с учеными степенями и профессорскими званиями приводили в трепет толпы юных студентов, разоблачая «прошлые козни» иезуитов и предсказывая массу злодейств, которые те намереваются совершить в будущем. Пресса неистовствовала. Для неграмотных – составлявших тогда примерно половину населения Франции – поэты-сатирики спешно сочиняли массу песенок, куплетов и рифмованных памфлетов для устного распространения. Писатели и драматурги в темпе кропали романы и пьесы, где иезуитов не обвиняли разве что в поедании на ужин младенцев.

На самом деле иезуиты, число которых было довольно-таки незначительно, всего-навсего читали проповеди и вели миссионерскую деятельность да учредили пару-тройку учебных заведений. После чего к их гонителям радостно примкнула целая куча ученых мужей – университетские преподаватели просто-напросто увидели в иезуитах опасных соперников, потому что образование у тех было поставлено лучше, чем в закосневших старинных заведениях…

Шизофрения бушевала. Все покушения на жизнь коронованных особ – убийства Генриха III и Генриха IV, нападение на Людовика XV некоего Дамьена – объявлялось делом рук иезуитов, это была лишь крохотная частичка правды. Убийцы двух Генрихов и впрямь были сторонниками тех взглядов, что высказывали иезуиты, но не более того. Причастность самого иезуитского ордена к этим двум смертям не смогло доказать и тамошнее следствие, пользовавшееся пыткой еще чаще, чем чернильницей. А Дамьен, слегка оцарапавший Людовика дрянным перочинным ножичком, был совершенно «левым» психом и к иезуитам не имел ни малейшего отношения. Переводя на мерки нашего времени – если завтра выпускник Массачусетского технологического университета шарахнет гранату в президента Буша, это еще не означает автоматически, что массачусетская «технолага» – тайная террористическая организация. А если покуситель при этом еще и окажется членом республиканской партии, это опять-таки вовсе не означает, что упомянутая партия создана специально для истребления американских президентов…

Но на толпу, как мы прекрасно знаем, логика и убеждение не действуют, а вот байки о жутком заговоре, подкрепленные тоннами печатной продукции и неисчислимым множеством пылких речей, как раз производят самое потрясающее впечатление…

Честно говоря, меня, как фантаста, завидки берут при виде столь безудержного разгула фантазии! Иезуитов не обвиняли разве что в том, что они готовят падение Луны на Землю. Все остальное пускалось в ход без малейшего стеснения и без всякой заботы о правдоподобии. Иезуиты оказались виноваты в войне в Испании, в повышении цен на хлеб, в введении правительством цензуры и принятии парламентом закона о святотатстве. Когда летом 1830 года в Нижней Нормандии начались пожары, их моментально приписали не засушливой погоде и неосторожному обращению с огнем, а иезуитским поджигателям, во множестве рыщущим по городам и селам с зажигательными машинками под полой. Заодно уж на иезуитов списали и упадок образования во Франции и снижение уровня литературы. Доходило до дурных анекдотов: когда префект полиции в одном из городов запретил проституткам приставать к прохожим на улице средь бела дня, труженицы древнейшей профессии моментально объявили его «пособником иезуитов», и получился шумный скандальчик.

Один из парламентских ораторов заявил во всеуслышание, что коварные иезуиты подготовили аж десять тысяч шпионов из лакеев, которые, нанимаясь на службу, будут таким образом вынюхивать тайны хозяев и передавать их Ордену. К этой увлекательной кампании тут же подключился известный писатель Шатобриан, заявивший, что это чистая правда – вон и его собственный лакей, точно известно, за ним откровенно шпионит… Вот только кончилось все конфузом, потому что впоследствии вскрылось, что лакей Шатобриана, и верно, за хозяином вовсю шпионил, но работал он не на иезуитов, а на министра полиции…

Твердили во всеуслышание, что масонство, если кто не знает, как раз и придумали в своих злокозненных целях иезуиты, намеревавшиеся таким образом изничтожить королевскую власть. А вслед за тем без всякой логики и связи с предшествующими откровениями утверждалось, что короли Людовик XIV и Карл X сами были «тайными иезуитами»…

Была запущена в оборот совершенно восхитительная сенсация: иезуиты суть не кто иные, как уцелевшие члены ордена тамплиеров, продолжавшие столетиями действовать в глубоком подполье. С превеликим шумом опубликовали «раздобытый окольными путями» устав иезуитского ордена. Одна беда: во-первых, в нем не нашлось ничего, что работало бы на версию о «всемирном заговоре», а во-вторых, оказалось, что устав этот уж двести лет как обнародован… А чтобы уж до кучи, обвинили иезуитов в том, что именно из-за них провалилось восстание греков против турок. Греки православные? Православные. Иезуиты, стало быть, из ненависти к православию подсобили туркам…

Особенно много дурацких сказок возникло о парижской высшей школе иезуитов Монруж. Говорили, что эта школа – замок, окруженный неприступной стеной с бастионами и пушками; что там засело три тысячи иезуитов с запасами пороха и ружей. Что от Монружа идут во все стороны длиннющие подземные ходы, по которым иезуитские агенты прокрадываются на свои явочные квартиры и даже в королевский дворец, где совещаются с работающими на них министрами. Как ядовито заметил настоятель Монружа: «Если дилижансы, пересекая Париж на полной скорости, обливали грязью прохожих, то виною всему, конечно, были иезуиты из Монружа». Юмор был достаточно горький: в то самое время монружских иезуитов на полном серьезе обвиняли в том, что они виновны в дождях, заморозках и градобитии посевов…

Шизофреничность всех этих выдумок станет особенной, если уточнить, что школа Монруж располагалась не в глухой провинции, а практически в центре Парижа, на одной из самых оживленных улиц, так что любой прохожий мог своими глазами убедиться, что там нет ни крепостных стен, ни бастионов, ни пушек.

Впрочем, некоторые наверняка все это видели. Подобные кампании вполне способны вызвать массовые галлюцинации наподобие той, о которой вспоминал в своей книге ле Бон, позаимствовавший ее из мемуаров флотского лейтенанта Феликса. Французский военный фрегат дрейфовал в море, разыскивая корвет, с которым его разъединила сильная буря. Погода, особо подчеркиваю, стояла прекрасная: совершенно безоблачное небо, яркое солнце, полдень… Внезапно наблюдатель заорал с мачты, что видит… плот. Несколько десятков человек – матросы, офицеры и даже один адмирал – «собственными глазами» увидели в море лодки, увешанные сигналами бедствия, да вдобавок ведущие на буксире плот, переполненный потерпевшими кораблекрушение…

Адмирал, не мешкая, велел спускать шлюпки, чтобы подобрать бедолаг. Спасатели «своими глазами» видели на лодках и на плоту множество моряков, которые протягивали руки к ним, метались, смеялись от радости…

Однако, когда спасательные шлюпки приблизились к лодкам, ничего кроме кучи веток с листьями, которые ураган сорвал с прибрежных деревьев и унес в море, они не увидели. Но десятки людей – трезвехоньких, вменяемых! – видели и плот, и лодки, и множество «терпящих кораблекрушение»…

Так что нельзя исключать, что кто-то и в самом деле «своими глазами» видел вокруг Монружа могучие стены с пушками на них, а также злых иезуитов с зажженными фитилями…

Все это оказалось гораздо серьезнее, чем можно подумать. В конце концов при очередном «революционном возмущении» монружскую обитель разграбили и разрушили толпы «вольнодумцев». Как вспоминал в своих «Записках» Александр Дюма, толпа с воплями «Держи иезуита!» сграбастала некоего юношу и поволокла топить в реке исключительно из-за того, что молодой человек «без восторга» наблюдал за погромом – уже не Монружа, а близлежащих церквей, не имевших к иезуитам никакого отношения (расходившаяся толпа начала крушить все вокруг уже без идеологической подоплеки). Хорошо еще, что начальник полиции оказался человеком решительным и отбил бедолагу у толпы – вот только очень быстро под давлением «общественного мнения» начальника сместили с поста как пособника иезуитов… В общем, иезуитские погромы плавно перекинулись на церкви вообще. Теперь уже всем священникам стали приписывать черт-те что: например, уверяли с пеной у рта, что любой деревенский кюре может вызвать бурю, недород или смерть кого-то из жителей, для чего ему достаточно похоронить трех покойников «задом наперед», вынеся гроб не головой вперед, а ногами. Черт возьми, до чего Франция образованная и просвещенная страна, зависть берет при сравнении с отсталой Россией…

Не следует думать, что заправляли антииезуитской кампанией какие-то маргиналы: третьеразрядные политики, третьестепенные литераторы, доценты-недоучки. Речи в парламенте о кознях иезуитов толкали тогдашние звезды большой политики, речи в университетах, обличающие иезуитов, держали светила науки, а в сочинении романов, где иезуиты представали всепроникающей бандой злодеев, опутавшей своими сетями весь земной шар, отметились многие классики французской литературы: Стендаль, Бальзак, Жорж Санд, Эжен Сю, Александр Дюма (перечитайте как-нибудь «Виконта де Бражелона», там все это во-от такими буквами прописано: вездесущие и всемогущие иезуиты с постаревшим Арамисом во главе, тайные знаки, жуткие шифры да вдобавок страшный иезуитский план подменить короля Франции его прозябавшим в заточении братом-близнецом, иезуитской марионеткой). По всем правилам шизофрении авторы «научных книг» и «документальных трудов» о кознях иезуитов сплошь и рядом в качестве источников указывали… толстенный приключенческий роман Эжена Сю «Агасфер» и подражания, принадлежавшие перу поспешавших за мэтрами третьеразрядных писателей…

Ах, какие звонкие сенсации то и дело возникали в полурехнувшейся на почве иезуитского заговора Франции! В один далеко не прекрасный день в собственном доме обнаружили с пулей в голове Поля-Луи Курье, автора многочисленных антииезуитских памфлетов. Естественно, поднялся страшный шум: иезуиты изничтожили своего неустанного обличителя! И лишь через несколько лет выяснилось, что месье Курье, будучи еще и солидным помещиком (должно быть, антииезуитская брехня приносила неплохие доходы), до того достал окрестных крестьян своей алчностью и притеснениями, что они решили его прикончить, сподвигнув на это местного лесника. Мало того, по каким-то своим мотивам к убийству оказалась причастна и супружница Курье, которая, чтобы надежнее отвести от себя подозрения, и принялась первая орать во всю глотку про злодеев-иезуитов. Между прочим, все подозреваемые: и лесник, и женушка, и крестьяне от наказания так и отвертелись, потому что накаленное «общественное мнение» поторопилось объявить судей «агентами иезуитов» и те не рискнули связываться, резонно опасаясь за свое здоровье…

Было нетрудно предсказать, что со временем в психиатрических клиниках оказалось немало «жертв иезуитов», которых преследовали повсюду иезуитские агенты, облучали из-за стены «тайным магнетизмом» и тому подобное. Добросовестная французская психиатрия зафиксировала немало таких примеров.

Речь шла не только о мелких обывателях. Прямо в палате депутатов как-то принялся гонять маленьких зелененьких иезуитиков член парламента господин Дюпен (не самое последнее колесо в телеге). Ему вдруг показалось, что стены парламента украшены «тайными иезуитскими символами», и бедняга во всеуслышание потребовал принять меры и единодушно сплотиться для отпора проискам.

И снова вышел конфуз. Оказалось, что по случаю приближающегося праздника Тела Господня в палате депутатов установили временный алтарь с распятием и обычной для католиков надписью IHS (Iesus Hominum Salvator) – Иисус, Спаситель Человеческий. Эти-то буквы господин депутат и принял за «тайные иезуитские знаки».

И, в конце концов, на почве «глобального иезуитского заговора» подвинулся умом не кто-нибудь, а министр народного просвещения Вильмен, у которого началась сущая мания преследования. Сначала он, диктуя отчеты секретарю, начал периодически выкрикивать: «Долой иезуитов!» Потом, прогуливаясь по площади Согласия, принял кучу камней на ближайшей стройке за притаившихся в засаде иезуитов и помчался прочь, вопя, чтобы добрые французы спасли его от заговорщиков.

Самое смешное, что его и тогда не повязали, и министр (как характеризует его собрат по созданию «черной легенды», «умнейший человек и одареннейший литератор Франции») преспокойно явился на заседание совета министров. Там он вдруг стал орать, что все министры – тайные иезуиты. Пока господа министры, ошарашенные этакими обвинениями, соображали, что к чему и не в алкоголе ли дело, Вильмен, недолго думая, направился прямо к оказавшемуся там же королю Карлу X и закричал что-то вроде: «Ваше величество, я прекрасно понимаю, что вы тоже – затаившийся иезуит! Раз уж кругом одни враги и гибель моя предрешена, зовите палачей, иезуиты проклятые, я готов гордо взойти на эшафот!». Ну, тут уж все сообразили что к чему, кликнули сторожей с лакеями, скрутили и отвезли, куда давно следовало…

Это не исторический анекдот – это было. Господин Вильмен был одним из тех, кто своим борзым пером поддерживал миф об иезуитском заговоре и переутомился в конце концов. Его тихонечко спровадили в отставку, но на накал страстей это ничуть не повлияло, и еще долго во Франции твердили на все лады о зловещих замыслах иезуитов, которые таятся под каждой кроватью…

Самое интересное, что эта многолетняя шизофрения нашла самую горячую поддержку не только у разномастных европейских революционеров, но и в России, где тоже любили потолковать о «кознях иезуитов». Книгами Эжена Сю была набита библиотека Достоевского, чьи «Братья Карамазовы» определенно написаны под влиянием «французской антииезуитской школы». О «кознях иезуитов» с неподдельной тревогой поминал в своих статьях Чернышевский…

Опять-таки любопытно, что впоследствии, когда мода на обличения иезуитов пошла на спад, некоторые из прославившихся на этом поприще плавно перестроились и с тем же пылом стали сочинять памфлеты и «ученые труды» о «всемирном заговоре евреев». Что бы там порой ни утверждали, «Протоколы сионских мудрецов» сочинены все-таки не в России, а во Франции. Некоторые французские исследователи давно уже пишут, что в «Протоколах» определенно чувствуется стиль, выработанный в антииезуитских откровениях… Очень уж похожи «Протоколы» по многим пунктам на появившиеся до того «Иезуитские тайные наставления» – анонимную фальшивку, призванную доказать существование «всемирного иезуитского заговора»…

Я все это рассказал для того, чтобы показать наглядно, до чего может довести страну и общество самый дурацкий миф, если его долго и старательно поддерживают: кто по дурости, кто ради конкретной выгоды. Тот же Эжен Сю на своей антииезуитской беллетристике заработал весьма приличную сумму в золотых франках. И главное, все эти бредни с превеликой охотой принимались теми самыми жертвами всеобщего образования, составлявшими питательную среду для нарождавшегося научно-литературно-политического шоу-бизнеса…

А поскольку всякая палка имеет два конца – против природы не попрешь, – то вышеозначенные представители трех ремесел очень быстро угодили в весьма неприятную ловушку (о чем следовало бы подумать заранее)…

И политики, и литераторы, большей частью и ученые (правда, далеко не все) стали зависеть от «общественного мнения», то бишь от толпы. В предшествующие столетия такого в обычае не было. Политик (министр или иной официальный деятель) зависел сугубо от воли монарха. Монархи попадались разные: умные и не особенно, добрые и свирепые, не говоря уж об откровенных безумцах, какие тоже на тронах попадались. Частенько министерская деятельность была сплошной лотереей: сиди и гадай, то ли наградят поместьем или золотом, то ли потащат к тому архитектурному сооружению, которое по причуде создателя украшено веревкой с петелькой. Служба, одним словом, не сахар. Однако у меня есть стойкое убеждение, что политик, всецело зависящий от пресловутого «общественного мнения», в сто раз более жалок, бесправен и подвержен многочисленным профессиональным маниям, нежели тот, что зависел исключительно от одной-единственной особы – коронованной. Сравните блестящих деятелей века девятнадцатого, министров при монархах: Нессельроде, Бисмарка, Дизраэли, Меттерниха, Кавура, Победоносцева с политиками века двадцатого, вынужденными марионетками… ох ты, да не побоимся этого слова, черни. Сравнение будет безусловно не в пользу двадцатого столетия.

Литераторы тоже в полной мере ощутили на себе диктат «общественного мнения», как раз ставшего чертовски «прогрессивным». И оказывалось, что образованщина-толпа сплошь и рядом превозносит труженика пера не за талант, а за «правильные» убеждения. Достаточно вспомнить, как расейская интеллигенция форменный образом травила замечательнейшего писателя Лескова – реакционер, мракобес, революционному порыву нисколечко не сочувствует, мало того, нигилистов в карикатурном виде в своих опусах представляет! Впрочем, в заграницах обстояло не лучше – реки помоев «прогрессивно мыслящая» английская образованщина вылила на Киплинга…

Ученым приходилось, конечно, чуточку легче. Математики, к примеру, нисколечко не зависели от «общественного мнения» – потому что в их работе с маху не разберешься, очень уж замысловатые закорючки чертят, во-первых; а во-вторых, совершенно не нуждаются в «поддержке» толпы, решая свои проблемы исключительно промеж себя. Да и писания их ужасно скучны и неинтересны.

Другое дело – гуманитарии. Эти сами сплошь и рядом апеллировали к общественному мнению – поскольку, надо полагать, чувствовали себя довольно неуверенно: если, например, у мистера Дарвина (о чем подробнее ниже) не было ни единого серьезного аргумента в пользу своих теоретических умствований, что тут оставалось делать. Да, не мудрствуя, обращаться к «прогрессивной аудитории», выставляя себя борцом с консерваторами и попами.

Но тут таилась еще одна ловушка… «Общественное мнение», не ограничиваясь смиренной ролью хора в древнегреческой трагедии, исправно комментировавшего происходящее на сцене, стало лезть в дела научные, высказывая свое мнение с жутким апломбом. Это было, в принципе, логично и объяснимо: если ученый недвусмысленно просит поддержки у толпы, та в конце концов решит, что и она вправе судить и рядить…

Так что положение создалось пикантное: с одной стороны, ученые нуждались в поддержке «общественного мнения», как наркоманы в дозе, с другой – брезгливо морщились, вынужденные то и дело внимать рассуждениям «непрофессионалов». Выхода из этого тупика не усматривалось никакого. В результате ученый мир еще более ожесточился, еще сильнее стал практиковать те самые «жреческие» тенденции: мы одни можем толковать Высшее Знание, поскольку обладаем волшебными «методами», а вы, невежды, извольте почтительно слушать…

Вдобавок навалилась еще одна беда: в связи с техническим и общественным «прогрессом» началась централизация науки. Во многих странах образовались Академии наук, очень быстро ставшие то ли своеобразными «министерствами», то ли, уж простите за хамство, «сходняком авторитетов» вроде мафии, чьи решения рядовые члены просто-таки обязаны выполнять со всем прилежанием…

Ученый прежних времен обладал своего рода «автономностью» наподобие автономии подводной лодки, нешуточной независимостью, что вряд ли шло во вред процессу научного познания. С укреплением академий, с развитием средств массовой информации как-то незаметно сложилась общность с красивым названием «ученый мир» либо «научное сообщество». Названия красивые, но сути дела совершенно не отражают, потому что все обстоит гораздо печальнее. Сложилась некая каста, которая форменным образом принуждает своих членов передвигаться буквально «по половице». Это Галилео Галилей мог преспокойно проводить эксперименты по сбрасыванию железных шаров с башни на территории Италии, и его современникам, а также коллегам дико было бы даже подумать, что настроенные против подобных экспериментов ученые мужи Швеции или Баварии могут устроить молодому исследователю кучу серьезных неприятностей…

Нынче положение изменилось качественно. Ежели объявится некий вольнодумец, еретик, диссидент, даже не ставящий под сомнение некие каноны, а попросту проявляющий известную толику свободомыслия, опровергающий каноны в одной-единственной крохотной запятой, неосторожному не поздоровится. «Ученое сообщество» вполне цивилизованными методами либо вынудит «бунтаря» покаяться и вернуться к жизни по «ученым понятиям», либо сотрет в порошок его профессиональную карьеру. Отклонения от некоей «генеральной линии» влекут за собой, строго говоря, такие же последствия, как году в 1937-м – активная деятельность в троцкистской оппозиции.

Причем уже совершенно не важно, существует ли в данной стране «министерство науки» – кланы и касты сложились и там. Классический пример – печальная (ни в коей степени не уникальная!) судьба геолога из США Вирджинии Стин-Мак-Интайр. Эта дама была командирована одним из научных институтов, связанных с Геологическим обществом, в Мексику для определения возраста каменных орудий древнего человека, обнаруженных там недавно.

Вирджиния, судя по всему, была работником добросовестным. Она провела исследования с помощью сразу четырех методов: «урановых соединений», тефрагидрации, стратиграфии и «расщепления атомного ядра». Результаты получились одинаковыми: возраст данных орудий более двухсот тысяч лет.

Что в этом плохого, спросите вы? Да дело в том, что «ученое сообщество» придерживается двух канонических теорий, которые, как и полагается жреческой премудрости, исправлены быть не могут – во-первых, принято считать, что человек перешел в Америку из Азии только 25 тысяч лет назад, и никак не раньше; во-вторых, принято считать, что подобные орудия первобытные люди начали изготавливать 50 тысяч лет назад, и никак не раньше. Так что результаты исследований ставили имевшиеся к тому времени теории с ног на голову. А «ученое сообщество» обычно предпочитает не вносить изменения в теорию, а отвергнуть или «подправить» неудобные факты.

На Вирджинию стали откровенно давить, требуя, чтобы она указала в отчетах «правильные» цифры – 12 тысяч лет, ну, в крайнем случае 25 тысяч… Упрямая геологиня отказалась, упирая на свою дурацкую привычку к добросовестности в работе. Тогда ее попросту уволили из института, чтобы не умничала…

Высокое положение сплошь и рядом не спасает от мести разъяренных жрецов. Советский ученый Пидопличко был не рядовым геологом, а полноправным академиком. Однако, едва он стал высказывать «еретическую» точку зрения на общепринятую в «ученом мире» теорию ледниковых периодов, да вдобавок беззастенчиво издал четырехтомную монографию, ее без лишнего шума засунули в спецхран, где она и покоится до настоящего времени…

Порой, без преувеличений, волосы дыбом встают, когда знакомишься с иными высказываниями «борцов с еретиками», взрослые, вменяемые люди без зазрения совести молотят такое…

1880 год. Некий мистер Уитни, главный геолог штата Калифорния, опубликовал обширный отчет о древних орудиях труда, найденных во время работ на калифорнийских золотых приисках. К несчастью, эти наконечники стрел, пестики и каменные ступки были найдены в слоях, соответствующих датам, когда, по мнению «ученого мира», человека еще не существовало. И ученый джентльмен из престижного Смитсоновского института, некто Холмс, вальяжно одернул «еретика»: «Если бы профессор Уитни был по-настоящему знаком с историей эволюции человека в ее современном понимании, он, пожалуй, воздержался бы от предания огласке своих выводов, ПУСТЬ ДАЖЕ В ИХ ПОЛЬЗУ ГОВОРИТ ВПЕЧАТЛЯЮЩИЙ ОБЪЕМ СОБРАННЫХ ИМ СВИДЕТЕЛЬСТВ (курсив мой – А. Б.).

Каково?! Можно собрать «впечатляющий объем фактов», но все они, оказывается, ничего не стоят, если открыватель не знаком с «единственно верным учением»… Вам это ничего не напоминает?

Пример номер два, уже из астрономии. Оказывается, и там порой кипят нешуточные страсти…

В пробе лунного грунта, доставленного советской межпланетной станцией «Луна-24», оказался минерал, получивший название «тридимит». С условиями, при которых он образовался, что-то было откровенно не в порядке. Исследователи честно написали в отчете, что для образования на Луне тридимита «должны соблюдаться условия, не реализуемые в природе». Как легко догадается всякий здравомыслящий человек, перевести это на обычный язык можно одним-единственным способом: «Тридимит носит искусственный характер». Но это явно показалось чересчур еретическим, и работавшие с тридимитом высказали шизофреническое, если называть вещи своими именами, объяснение – мол, во времена образования минералов на поверхности Луны все же существовал какой-то «особый» механизм естественной природы, «пока еще недостаточно изученный».

Улавливаете вывихнутую логику? Минерал образовался естественным путем, о механизме этого процесса наука ровным счетом ничего не знает, но все равно предполагает, что он был естественным и когда-то существовал…

То же самое имело место, когда телескоп в США, пытавшийся поймать внеземные радиосигналы, все же перехватил какую-то странную серию импульсов. Ученые астрономы Горовиц и Саган заявили нечто аналогичное предыдущему примеру: современная астрофизика не знает ни одного естественного процесса, который мог бы объяснить эти сигналы… но убедительных доказательств их инопланетного происхождения не существует…

Поймите меня правильно. Я вовсе не хочу сказать, будто всецело верю, что этот самый тридимит образовался в результате выхлопов двигателей «летающих тарелок», а сигналы были посланы внеземлянами. Я вообще не верю в летающие тарелки и слабо верю во внеземлян. Но по складу характера терпеть не могу высказываний, находящихся в вопиющем противоречии с элементарной логикой…

А еще терпеть не могу тех насквозь фантазийных вымыслов, которыми кормят публику те самые антропологи. Словоблудие порою фантастическое. Немецкий археолог Мартин Кукенбург: «Человекообразные обезьяны питекантропы пересекали морские проливы… на плотах, либо на связках тростника, либо на надутых воздухом звериных шкурах».

Последнее, замечу, подразумевает умение питекантропов шить и наличие у них иголок с нитками. Может быть, они найдены при раскопках? Ничего подобного. Может быть, питекантропы оставили наскальные росписи, где изобразили свои мореплавательские подвиги? Ничего подобного. Никаких орудий труда питекантропов современная наука не обнаружила – да и от самих питекантропов осталось лишь пригоршня-другая разрозненных косточек. И тем не менее маститый ученый не моргнув глазом плетет фантазийные вымыслы. Потому что он «так считает». А «ученое сообщество», вместо того чтобы вызвать психиатров к зарапортовавшемуся собрату, с умилением внимает очередным разглагольствованиям, вроде откровений коллеги герра Кукенбурга Мюллера-Бека: «На досуге они (люди каменного века. – А. Б.) философствовали, молились, смеялись, наблюдали звездное небо, рассказывали разные истории, изрядно приукрашивая их… женщины шили одежду из шкур».

Объясните мне, каким способом, не располагая машиной времени, можно узнать, что люди каменного века «философствовали»? Что они не просто рассказывали друг другу истории, а «изрядно приукрашивали их»? Перед нами – очередная порция наукообразного словоблудия, выдаваемого за «научную истину»…

В Англии найдены ручные рубила странной миндалевидной формы, которая вроде бы не имеет функционального назначения. Британский археолог Робертс, большого ума благородный ученый, моментально находит объяснение: это древние юнцы пытались с помощью таких вот рубил «завоевать внимание девушек». Прелестно, да? Пока девушка каменного века наблюдает круглые рубила, с ней ничего особенного не происходит, а как только завидит миндалевидный камень, так тут же, восхищенно визжа, отвечает взаимностью на ухаживания кавалера… И эта бредятина, обратите внимание, публикуется в научных журналах.

Кстати, насчет женщин, которые «шили одежду из шкур». То, что древние люди щеголяли в одежде из шкур животных – опять-таки чистейшей воды домысел, не подкрепленный археологическими находками. Столь же справедливо будет предположить, что древние не из шкур одежду мастерили, а плели из травы – я так думаю, и докажите мне обратное. Но я – невежественный профан, а какой-нибудь, извините за выражение, Кукенбург – «полноценный член научного сообщества». И плевать его коллегам, что никто в жизни не видел обезьяну, способную вязать плот или мастерить бурдюк из шкуры, чтобы плыть на нем через морской пролив… а впрочем, никто не покажет и обезьяну, умеющую содрать шкуру с добычи так, чтобы шкура осталась нетронутой и годной в качестве плавсредства.

Очередная научная сенсация: означенный питекантроп, оказывается, «проводил ритуальные церемонии». Площадку для таковых немецкие ученые мужи обнаружили под городом Бильцингслебеном. Доказательства? На площадке находится каменная глыба, «которую притащили за четверть километра отсюда». К сожалению, вновь не уточняется, каким способом удалось определить, что тащили глыбу именно четверть километра, а не десять метров, и что ее вообще тащили. Еще доказательства? А рядом с глыбой нашли полдюжины разбитых об нее питекантропских черепов. Ежу ясно – «ритуальная церемония»… А может, древние обезьянки без всяких церемоний приспособили эту глыбу, чтобы грохать о нее черепушки, добывая вкусный мозг? И не более того?

А вот вам восхитительная цитатушка из учебника для студентов вузов, обучающихся истории. Речь идет о некоем «зинджантропе», – такое название получила очередная жившая полтора миллиона лет назад обезьяна, от которой сохранились лишь фрагменты черепа. Без всяких на то оснований означенную обезьяну зачислили в предки человека, исключительно потому, что очень хочется.

«Найденная вместе с зинджантропом каменная индустрия состоит из грубо обработанных орудий неопределенной формы, но принадлежность их зинджантропу остается спорной».

Ну нет у меня цензурных комментариев! А у вас?

Синантропы

Ладно. Не будем выхватывать поодиночке самые лакомые примеры, не будем забегать вперед. Напоследок приведу картинку из того же учебника. Очередной «предок человека» – древний «обезьянолюдь» по имени синантроп. Как видите, на нас с вами еще похож мало, но уже умеет разводить костер и поджаривать мясцо. Полюбуйтесь на этих гурманов как следует. Напомните себе еще раз, что эта картинка из утвержденного Министерством образования Российской Федерации учебника для студентов вузов.

А теперь – голая, неприглядная правда об этом самом синантропе, так сноровисто вертящем мясо над собственноручно разложенным костром…

Никакого синантропа в природе не существует. Вообще. Жалкие остатки костей этого субъекта вроде бы нашли незадолго до Второй мировой войны в Китае (отсюда и название), но потом все до единой косточки загадочным образом исчезли. Предполагается, что их с неизвестными целями похитили зловредные японские самураи, заявившиеся воевать в те места. Существует одно-единственное, очень сомнительное доказательство: гипсовые слепки с костей, якобы сделанные неизвестно кем, когда и где. Слепки есть. Оригиналов нет. Уже в наше время в тех местах пытались было проводить раскопки, но, судя по тому, что пишущие о них употребляют уклончивые обороты «обнаружены остатки скелетов», дело определенно нечисто.

Ничего нет. Кроме «реконструкции», высосанной из пальца. Жаль студентов, вынужденных все это изучать на полном серьезе…

Основная претензия профессионалов к моим скромным попыткам критически оценить те или иные «научные» фокусы, что я – презренный «любитель». Любителей в «научном сообществе» не терпят особенно, отношение к ним еще хуже, чем к еретикам в собственных рядах. Ну что тут скажешь? Остается лишь цинично напомнить, что, например, кратеры на Марсе открыл любитель – в ноябре 1915 года. Профессионалы его открытие отвергали лет шестьдесят, пока американский аппарат «Маринер-4» не сфотографировал эти самые кратеры и одному из них присвоили имя любителя Меллиша…

Другой любитель, француз Бойе, в 1957 году заявил, что, судя по наблюдавшемуся им движению венерианских облаков, период вращения Венеры вокруг оси составляет около 4-х суток. Профессионалы это назвали «глупой работой неопытного любителя». Через семнадцать лет очередная американская станция неопровержимо доказала, что прав был опять-таки любитель, а астрономы сели в галошу…

В 1965 г. профессор Киевского университета Всесвятский открыл кольцо вокруг Юпитера. Профессионалы… Через четырнадцать лет к Юпитеру подошел американский зонд «Вояджер»… ну, вы поняли.

Безусловно, есть области, куда любителю нечего и соваться. Но никто мне не докажет, что любитель не вправе давать критическую оценку тому цирку шапито, что пышно именуется «антропологией». Моральное право на это у любителя есть хотя бы потому, что один из отцов-основателей означенной «науки», Роберт Лики, как раз и был любителем. Как и многие его коллеги. И наконец, духовные отцы антропологии Дарвин и Гексли, как мы убедимся впоследствии, стопроцентные любители …

Ну, хватит. Не будем растекаться мыслью по древу. Начинаем предметный разговор – о том, как фальшивую реальность старательно мастерили всевозможные господа гуманитарии: литераторы, историки, антропологи…

Глава первая Призрачные чешские витязи

Литератор стал фигурой общественной довольно давно, еще до того, как по Европе начало победное шествие всеобщее образование. Но эта его общественная деятельность опять-таки проистекала в относительно узком кругу – не было той самой «питательной среды».

А с всеобщим образованием, как уже говорилось, она возникла и стала размножаться так, что любой кролик обзавидуется. Ле Бон упоминает, что в его время (конец девятнадцатого столетия) только в одном французском департаменте Сена насчитывалось двадцать тысяч дипломированных учителей и учительниц, которые не могли найти себе работы. Учителей было много, вакансий мало, но вся эта образованная орава полагала для себя занятие ремеслами или крестьянским трудом «низким» и, вместо того, чтобы сменить профессию, осаждала власти требованиями пособия по безработице: они ж теперь образованные, они низменным трудом заниматься не желают…

Двадцать тысяч в одном департаменте, а департаментов во Франции тогда было более восьмидесяти. Представляете ораву? К слову, как-то так получилось, что во Франции распространение всеобщего образования оказалось неразрывно связано с упадком нравов: за полвека преступность увеличилась на сто тридцать три процента, причем к концу столетия образованщина составляла три четверти преступников…

То же положение имело место быть и в прочих европейских державах: учебные заведения ежегодно выплескивали чертову кучу кое-как образованного народа. В Российской империи их звали интеллигенцией, а Ле Бон с явной насмешкой окрестил «дипломированными господами». Дадим-ка ему еще раз слово – дельные вещи человек писал…

«Государство, фабрикующее посредством руководств всех этих дипломированных господ, может утилизировать из них лишь очень небольшое число, оставляя всех прочих без всякого дела, и таким образом оно питает одних, а из других создает себе врагов. Огромная масса дипломированных осаждает в настоящее время все официальные карьеры, и на каждую, даже самую скромную официальную должность кандидаты насчитываются тысячами, меж тем как какому-нибудь негоцианту, например, очень трудно найти агента, который мог бы быть его представителем в колониях».

За пределами Европы творилось то же самое: «В Индии, после того как англичане пооткрывали там школы, не для того чтобы воспитывать, как это делается в Англии, а для того только, чтобы обучать туземцев, вследствие чего в Индии и образовался специальный класс ученых, „бабу“, которые, не получая занятий, становятся непримиримыми врагами английского владычества. У всех бабу, имеющих занятия или нет, первым результатом полученного ими образования было понижение уровня нравственности. Этот факт, о котором я много говорил в своей книге „Индийская цивилизация“, констатируется всеми авторами, посещавшими Индию».

К Китаю Ле Бон столь же критичен: «Мы можем наблюдать то же самое в Китае – стране, также управляемой солидной иерархией мандаринов, где звание мандарина, так же, как и у нас (молодчага! – А. Б.), достигается путем конкурса, причем все испытание заключается в безошибочном цитировании наизусть толстых руководств. Армия ученых, не имеющих никаких занятий, считается в настоящее время в Китае истинным национальным бедствием».

Уж не сгустил ли краски французский реакционер? Нам ведь долго вдалбливали, что Китай мог как раз служить примером для остального человечества: там всем заправляли «ученые мужи», которые получали очередные должности только после сдачи сложнейших экзаменов. Так, мол, «выковывалась интеллектуальная элита».

Давайте приглядимся…

Вынужден разочаровать иных наших интеллигентов, в годы перестройки по невежеству своему взахлеб хваливших китайскую систему (мне попадался на эту тему добрый десяток статей). Беднягам, должно быть, приятно было полагать, что существовала все же страна, где «всем руководили ученые».

Увы, увы… Знаменитая китайская экзаменационная система в реальности представляла собой кузницу кадров для подготовки классического служилого дворянства. В европейских странах с дворянством обстояло по-своему, а в Китае – по-своему, вот и вся суть, а в Китае, чтобы стать дворянином, нужно было сдать экзамены и получить степень – специфика-с…

Вообще-то бытовали легенды, что до XIV века в Китае соискатели ученых степеней и в самом деле должны были продемонстрировать недюжинные знания в философии, литературе, истории, да вдобавок показать, что умеют творчески применять эти знания. Но, поскольку история Китая до XIV века откровенно легендарна (я об этом уже писал подробно в паре книг и повторяться не буду), то и относиться к этому следует, как к легенде…

При династии Мин (1368–1644 гг.) и сменившей ее маньчжурской династии Цинь, то есть в исторически достоверные времена, экзаменационная система была невероятно сложным бюрократическим предприятием.

Судите сами. Сначала «экзамен на чин» проводился в уезде – низшей административной единице…

Стоп, стоп! Немаловажное уточнение.

Не было ни экзаменаторов, задававших вопросы, ни билетов с задачами. Экзамен сводился к тому, что испытуемый писал сочинение. Только не подумайте, Бога ради, что это было простым делом. Наоборот, вовсе даже наоборот… Сочинение обязательно должно было состоять из восьми частей и, мало того, содержать строго определенное количество иероглифов. За лишний или недостающий «заваливали без права на пересдачу». Само сочинение представляло собой комментарии к строго определенному количеству «канонических» ученых книг – и комментарии требовались не собственные, а опять-таки укладывающиеся в известное число «узаконенных толкований». Грустновато, не правда ли? Легко догадаться, что при такой системе выигрывали в первую очередь не самобытные умники, а зубрилы, своих мыслей не имевшие, но навострившиеся жонглировать цитатами. Нечто, как две капли воды напоминающее советские экзамены по марксизму-ленинизму…

Выдержавшие уездный экзамен допускались к областному. Если и там им везло, они получали звание «туншэн». В переводе с китайского это означало просто-напросто «ученик» и означало лишь то, что почтенный туншэн имеет право сдавать третий экзамен, на получение ученой степени. Если сей кандидат не трогался умом (а хватало и случаев помешательства, нервных срывов) и ухитрялся сдать третий экзамен, он наконец-то получал вожделенный титул «шеньши», т. е. «ученый».

Собственно говоря, с этого момента карьеру можно былое считать удавшейся. Из шеньши и набирали разномастных чиновников – до низшего уровня. Честолюбивый (или особенно алчный) субъект, желавший подняться повыше, мог прорваться на экзамены в главном городе провинции, а после этого, если получится – и в столице. Кроме этого, были и другие бюрократические придумки: существовало Государственное училище, куда принимали особо отличившихся, которым, легко догадаться, было уже проще после соответствующего обучения сдать очередные экзамены. Был еще и своеобразный «кадровый резерв»: специальная комиссия императорского двора изучала кандидатов, дважды проваливших столичные экзамены, и часть из них все же пристраивала на должности вроде начальника уезда. И венчали пирамиду дворцовые экзамены.

Как видим, высокой наукой и не пахнет. Все вышеописанное преследовало одну-единственную цель: готовить государственных чиновников – наместников провинции, начальников областей и уездов, управителей городов, казначеев, судей и прочее, как выражались в России, крапивное семя. Нетрудно догадаться, что на всех этих постах нелегко было выкроить время для ученых занятий. Существовала, правда, в императорском Китае академия с академиками-ханьлинями, но занимались они не наукой, а исключительно составлением летописей, хронологии и толкованием императорских указов…

А главное, свежеиспеченные чиновники вовсе и не горели стремлением заниматься учеными материями. Шеньши обретал более интересные заботы. Кстати, именно эту прослойку мы знаем главным образом не по китайскому названию, а по придуманному европейцами термину «мандарин» (к цитрусовому фрукту это не имеет никакого отношения, поскольку происходит от китайского слова «мандар» – «управитель»).

Эх, как вольготно и сытно жилось господам мандаринам! Вообще-то им тоже приходилось соблюдать некие регламенты, дело в том, что мандарины делились на девять рангов и каждому предписывалось соблюдать кучу условностей касаемо не только одежды, но и жилища. Мандарины первого и второго ранга имели право на фундамент дома высотой в пол-аршина, зеленые ворота и комнаты определенного размера. Мандарины третьей, четвертой и пятой степени должны были иметь фундамент пониже, комнаты поменьше, а ворота исключительно черные. Даже кольца, за которые ворота открывают, строго зависели от ранга: кому положены медные, кому оловянные, кому железные. Точно так же строго было расписано, как должно обстоять дело с зонтиками, посудой, одеждой, шторами и т. д. За малейшее нарушение этой сложной системы мандарину грозило суровое наказание вплоть до разжалования и ссылки.

Однако эти стеснения с лихвой компенсировались теми возможностями набивать карман, которыми каждый мандарин располагал в силу своего служебного положения. Способы, как легко догадаться, давно известны и незатейливы: взятки, казнокрадство и сбор дополнительных налогов в свою пользу, можно было еще брать под покровительство пару разбойничьих шаек, покрывать их, «крышевать» и получать за это процент с добычи – в чем многие обладатели ученых степеней были уличены.

А уж появление мандарина на улице… Каждый его выход из своего дома считался событием торжественным, и потому по обеим сторонам улицы шествовали подчиненные в полном составе. Одни что есть мочи колотили в специальный медный таз и орали, чтобы простонародье, мать его за ногу, не забывало воздавать господину мандарину должные почести, другие направо и налево колошматили электорат особыми палками – кого за недостаточную почтительность, кого за то, что не так стоял, не так свистел…

И вовсе уж нетрудно догадаться, что при таких условиях приличные суммы застревали и в карманах тех ученых господ, что составляли экзаменационные комиссии, а также решали, кого допустить к экзамену, кого отправить восвояси. В конце концов, как и следовало ожидать, богатые соискатели ученых степеней пришли к логичному выводу: а, собственно, зачем уродоваться, пыхтя над сочинением и подсчитывая иероглифы? Не проще ли малость доплатить и получить почетное звание без всякой головной боли?

Этот почин подхватили быстро, и началась откровенная покупка звания шеньши. С тощим кошельком тут делать было нечего: в анналах истории остался пример некоего купца, который заплатил за ученое звание для своих сыновей 136 тысяч лян. Учитывая, что один лян (денежная единица в виде монеты или слитка) весит около 37 граммов, сумма получается приличная…

Маньчжурские завоеватели, пришедшие на смену династии Мин, на систему экзаменов вовсе не покушались, наоборот, еще более ее усложнили – очень уж хорошо, зараза, отвлекала народишко от мыслей о восстаниях и прочей антиправительственной деятельности. Многие тысячи людей не о мятежах думали, а были одержимы прямо-таки маниакальным стремлением получить ученую степень, чтобы подняться на пару-тройку ступенек повыше.

Более того, маньчжуры творчески эту систему развили. Ввели еще экзамены под названием «босюэ хунцы», предназначавшиеся уже не для чиновников, а исключительно для того, чтобы наделить почетными титулами людей книжных, творческих, ученых… чтобы таким образом покрепче привязать их к власти.

Кто-то купился, кто-то нет. В середине XVIII века от этой сомнительной чести отказался высокообразованный поэт и писатель У Цзин-Цзы, знавший изнутри тупое, ограниченное и спесивое «ученое сообщество». Да вдобавок написал считающийся ныне классикой сатирический роман «Неофициальная история конфуцианцев» – первый сатирический роман в китайской литературе, – где великолепно изобразил всю пустоту и ничтожество тогдашнего «ученого мира» и ухитрился после этого прожить еще долго и умереть своей смертью – что не каждому в его положении удавалось…

Европейская система, как видим, была несколько другой: получи в зубы аттестат или диплом – и катись. Но и в Европе, и в Китае, и в Индии события обстояли одинаковым образом: сложилась немаленькая прослойка «образованщины». Тех, кто – частенько без всяких на то оснований – задирал нос, полагая себя образованным, а потому, даже если и не получал «приличного» места, пачкать рук «низким» трудом уже не собирался. Образовалось изрядное количество образованных маргиналов – явление, предшествующим столетиям не известное. В этой-то питательной среде имели большой успех всевозможные радикальные, безбожные, революционные, разрушительные учения. Эта-то среда, повторю снова и снова, начала помаленьку выдвигать – из себя, родимой! – горлопанов и оригиналов, прилюдно несших такое, за что в восемнадцатом столетии сажали в дурдом…

Пример законченной шизофрении опять-таки подавала прекрасная Франция с ее невероятно гуманными и прогрессивно настроенными литераторами.

1854 год. На английском острове Джерси обитает писатель Виктор Гюго, вынужденный покинуть родину из-за самых оголтелых призывов к топору и бунту. Однако он и на Джерси не унимается: пишет оттуда гневное письмо английскому премьер-министру Пальмерстону, протестуя в самых энергичных выражениях против только что состоявшегося повешения бедняги по фамилии Тэпнер, имевшего место на соседнем острове Гернси, тоже принадлежащем английской короне.

Описание этого печального события Гюго, мастер пера (без дураков!), сделал такое, что оно способно растрогать даже камень: несчастный Тэпнер в ночь перед казнью читал вслух псалмы и восклицал с плачем, что ему дали недостаточно времени, чтобы раскаяться. Шагая к виселице, он сокрушался о своих бедных детишках, оставшихся без папеньки… двенадцать минут бедолага дергался в петле, прежде чем умереть окончательно… «Прогресс, революция, свобода! – уже в совершеннейшем экстазе восклицает Гюго. – Свобода человека свята, ум человека велик, жизнь человека священна, душа человека божественна!» И бичует глаголом, а также прилагательным и существительным представителей «старого, мертвого мира», которые вопреки его усилиям все же повесили Тэпнера…

Вот тут самое время поинтересоваться личностью этого самого Тэпнера и выяснить, за что, собственно, с ним так поступили. Кто же такой этот Тэпнер?

Милейший человек, знаете ли. Забрался ночью в дом к одной из небогатых жительниц острова, где отыскал совершенно мизерную сумму, всего-то несколько шиллингов. Хозяйка проснулась и собиралась поднять крик. Тэпнер ее задушил, а потом, пытаясь скрыть грабеж и убийство, поджег дом. Не прокатило. Его изловили, уличили, и судья, реакционер этакий, приговорил Тэпнера к виселице, садист…

Тут-то и объявился Гюго, решительный сторонник отмены смертной казни даже в отношении самой законченной сволочи. Накатал прочувственную петицию с требованием помиловать Тэпнера. Аргументы были железные: вот французский король при подавлении очередного бунта в столице расстрелял из пушек пару сотен мятежников – и его никто не привлек к суду. Отчего же беднягу Тэпнера собираются вздернуть из-за одной-единственной крестьянки? Петицию эту подмахнули еще шестьсот жителей острова, по определению Гюго, «наиболее просвещенные». Правда, население Гернси состояло из сорока тысяч человек, и подавляющее большинство как раз считало, что тех, кто убивает женщин ради пары медяков, следует беспощадно вешать, чтобы другим неповадно было…

Подобных плакальщиков мы вдоволь наслушались у себя дома, в совсем недавние времена. Тех самых, что с младенческой невинностью в глазах вопрошают: по какому праву государство и закон осмеливаются «отнимать жизнь» у убийцы? И никто из этих плакальщиков над супостатами не задается вопросом: а какое, собственно, право имел убийца отнимать жизнь у своей жертвы?

Между прочим, «раскаявшийся и сожалевший о содеянном» Тэпнер, как достоверно известно, перед казнью усердно молился исключительно о своей душе и о своих детушках, которым предстояло стать сиротками. Убитую им женщину он в молитвах и словечком не помянул…

Любопытно, как вел бы себя месье Гюго, окажись на месте задушенной крестьянки его собственная матушка? Чутье подсказывает, что держался бы с точностью до наоборот: печатно требовал бы, чтобы мерзавца-душителя не просто вздернули, а еще и шкуру содрали предварительно. Схожие примеры известны…

В очередную шумную историю со своим бьющим через край гуманизмом Гюго вляпался во времена Парижской Коммуны. Если в строгом соответствии с исторической правдой называть вещи своими именами, то означенная Коммуна была всего-навсего кучей самого поганого сброда, к которому примкнули «профессиональные революционеры» из Италии, Франции, России. Эта банда истребила множество ни в чем не повинных людей (включая женщин и детей), признанных «буржуями» и «врагами революции», разрушила и сожгла в Париже немало исторических зданий, памятников архитектуры, да вдобавок разграбила все, что только возможно. Вся остальная Франция парижский бунт не поддержала, наоборот. Естественно, что взявшие Париж штурмом правительственные войска, изловив очередного «коммунара» с оружием в руках, не утруждали себя демократическим следствием с участием адвокатов, а попросту прислоняли к ближайшей стенке и потчевали свинцом. Уцелевших уже по суду собирались отправить на каторгу, подальше от Франции.

Вот тут-то вновь заблажил обосновавшийся в соседней Бельгии Виктор Гюго, занявший в отношении Парижской Коммуны крайне интересную позицию: «Я не был с ними. Однако я приемлю принципы Коммуны, хотя и не одобряю ее руководителей».

Без толкового психиатра, согласитесь, в этой позиции не разберешься. Сам Гюго писал о коммунарах: «Я решительно высказался против их действий: закона о заложниках, репрессий, произвольных арестов, нарушений свободы, запрещения газет, грабежей, конфискаций, разрушений, уничтожения Вандомской колонны, посягательств на право и нападок на народ». Но дальше начинается чистейшей воды дуркованье …

«Прокурор» Парижской Коммуны Риго, одним росчерком пера отправивший на смерть сотни невинных людей, по мнению Гюго – преступник. Но преступники, оказывается, и те солдаты, что пристукнули эту бешеную собаку, не доведя до тюрьмы. Коммунар Жоаннар, вместе со своими солдатами ни за что ни про что застреливший пятнадцатилетнего мальчика, по мнению Гюго – обыкновенный убийца… но вот то, что этого самого Жоаннара власти приговорили к бессрочной каторге, считает Гюго, опять-таки преступление. Он, видите ли, убежден, что никого из коммунаров не следует судить вообще, какие бы жуткие преступления они ни совершили, побуждения-то у них были самые благородные, они ж не уголовники какие-нибудь, они революции служили, а революция – дело святое! Следовательно, всех следует немедленно простить…

Эта точка зрения отчего-то не находила понимания в тогдашней Европе. Разбежавшихся коммунаров приютила одна только Англия – но это и понятно, учитывая старинную вражду двух государств, любая неразбериха во Франции всегда была Лондону только на руку, и британцы старательно поддерживали втихомолку любые французские смуты…

Правительства всех остальных государств, прекрасно видевшие, что собой представляют коммунары, закрыли перед ними границы. Мотивы этого четко объяснил представитель бельгийского правительства, выступая в парламенте: «Я могу заверить палату, что правительство Бельгии сумеет выполнить свой долг с величайшей твердостью и величайшей бдительностью; оно использует полномочия, находящиеся в его распоряжении, чтобы не допустить вторжения на бельгийскую землю людей, которые едва ли заслуживают такого наименования и должны быть изгнаны из пределов всех цивилизованных государств. Это не политические эмигранты, мы не можем считать их таковыми».

Парламентарии встретили это аплодисментами, все до одного.

И тут господин Гюго печатно объявляет, что готов предоставить в своем доме в бельгийской столице Брюсселе убежище любому участнику Парижской Коммуны, что бы тот ни натворил – в рамках гуманности и уважения к святому делу революции…

Бельгийцы вообще-то народ флегматичный, но тут и их проняло – прекрасно были осведомлены о парижских зверствах. Пришли к дому Гюго и повыбивали камнями все стекла. Одобрение этого было в Брюсселе настолько горячим, что бельгийская полиция даже не рискнула искать «хулиганов», на стороне которых был весь город. Чтобы не нагнетать страсти, правительство настоятельно попросило Гюго немедленно покинуть пределы Бельгии и более сюда не возвращаться…

Гюго обосновался в соседнем Люксембурге, где осуществил-таки свою идею касательно убежища для коммунаров. Правда, приютил он одного-единственного человечка: восемнадцатилетнюю смазливую особу по имени Мари, вдову коммунара, которого в Париже шлепнули за какие-то подвиги. По поводу очаровательной вдовушки и Гюго во Франции говорили разное…

Гюго так и не унялся до конца жизни, то и дело будоража «общественное мнение» очередными сверхценными идеями, всегда отличавшимися совершеннейшим отсутствием логики. То, что у проигравшей войну Франции пруссаки отобрали Эльзас и Лотарингию (между прочим, исконные немецкие земли), Гюго считал величайшей несправедливостью – «нацию нельзя расчленять». А вот объединение всех немцев в единую Германию, наоборот – преступлением против человечества.

Угодно цитату? «Расчлененная Франция – несчастье для человечества. Франция принадлежит не Франции, она принадлежит всему миру; для того чтобы человечество могло нормально развиваться, необходима целостность Франции; провинция, отнятая у Франции – это сила, отнятая у прогресса, это часть тела, отнятая у человечества; вот почему Франция не может ничего отдать. Увечить ее – значит увеличить цивилизацию».

Зато добровольное объединение немцев в единую Германию, по Гюго, это – «бесчестие» и победа сил тьмы. Положительно в список классических психических болезней так и подмывает добавить еще одну, под названием «французский образ мышления»…

Гюго в конце концов продавил-таки амнистию для всех участников Парижской Коммуны – и заляпанные кровью по уши убийцы, отсидев всего ничего, вернулись во Францию, где отныне считались полноправными гражданами. Как себя чувствовали родные и близкие их жертв, легко догадаться – но их мнение не принималось в расчет. Революция, учил Гюго – «благословенная и величественная катастрофа, которая завершает прошлое и открывает будущее». А следовательно, революционер, что бы он ни творил – человек святой и уголовному преследованию подлежать не должен…

Точно так же престарелый классик нападал на российские власти, которые в силу своего мракобесия и реакционности не отпустили восвояси убийц императора Александра II, а отправили их кого на каторгу, кого на виселицу… Кстати, через несколько лет после смерти Гюго итальянский анархист Казерио убил кинжалом французского президента Карно – и анархиста отчего-то не отпустили с миром, а послали на гильотину, как и его французских собратьев, бросавших бомбы направо и налево. Не было в живых господина Гюго, а то бы наверняка по своему обыкновению взялся талдычить о гуманности и «сверкающем излучении» революции. Впрочем, в последние годы жизни он еще успел выплеснуть немало желчи в адрес Турции – за то, что Турция, которой Сербия объявила войну, осмелилась защищаться и, мало того, разбив вторгшиеся на ее территорию сербские войска, перешла в контрнаступление…

Правда, хотя Гюго и умер, но дело его жило. Достойным преемником покойного мэтра по части оригинальных, мягко выразимся, публичных выступлений стал его коллега по перу, Анатоль Франс, тоже немало потрудившийся на благо свободы и демократии, гуманизма и атеизма – так что оторопь берет при вдумчивом знакомстве с его публицистическим наследием…

Виктор Гюго, надо заметить, изрядно разбрасывался, защищая всех и каждого, на кого только падал его отеческий взор: парижских коммунаров, польских мятежников, сербских милитаристов, английских уголовников, русских бомбистов и прочую сволочь. Анатоль Франс был гораздо собраннее, у него имелась одна, но пламенная страсть: разоблачение коварной гидры в лице церковников. Многие годы он сотрясал воздух, уверяя сограждан, что иезуиты, агенты Ватикана, засевшие монархисты и прочие чудовища готовят жуткий переворот, после которого начисто лишат всех гражданских прав тех французов, что не придерживаются католического вероисповедания: протестантов, иудеев, мусульман. А уж атеистов и вовсе будут жарить в кипящем масле.

Доказательства, правда, были скудные и какие-то причудливые. Скажем, месье Франс внезапно в крайнем расстройстве чувств делился с публикой зловещим открытием: оказывается, в иных городах, где стоят гарнизоны, находятся офицеры, которые, вот ужас, ходят в церковь и слушают обедню. Бдительность, французы! Разве непонятно, что это и есть первый звоночек грядущего переворота? Сегодня какой-нибудь ротмистр в церковь пошел, а завтра, чего доброго, поведет свою роту демократию свергать.

Забегая вперед, можно уточнить, что этого самого страшного иезуитского переворота во Франции так и не случилось ни при жизни г-на Франса, ни до нынешней поры – и вряд ли уже он произойдет (сегодня французам не до того, тут бы уследить, чтобы Собор Парижской Богоматери не стал в одночасье мечетью…). Но Франс потрудился немало, пугая общественное мнение черными пророчествами. Общественное мнение, как легко догадаться, его вокальные упражнения принимало на «ура», и вместо того чтобы кликнуть человеку санитаров, восторженно ему внимало…

Горький парадокс в том, что Франс в то же время был одним из главных борцов с теми, кто в знаменитом деле Дрейфуса выступал против придурков, усердно разоблачавших «грядущий жуткий жидомасонский переворот». Поведение, не поддающееся никакой логике: против одного дурацкого мифа о «глобальном заговоре» наш литератор боролся со всем усердием – а другой, столь же дурацкий, старательно раздувал сам…

Обязательно нужно уточнить, что в своих антицерковных упражнениях он, по сути, всего-навсего шел в хвосте официальной государственной политики. После того как завершилась Французская революция с чередой неслыханных зверств, в том числе и против церкви, положение чуточку улучшилось, но не особенно. Наполеон I заключил с Ватиканом так называемый «конкордат», по которому французская церковь подчинялась не римскому папе, а гражданским властям (дошло до того, что еще в конце XIX века епископ не мог покинуть пределы своей епархии без разрешения местной администрации).

В 1880 году французское правительство особым указом распустило многие монашеские объединения и закрыло большинство монастырей. Чуть позже были закрыты все церковные школы, а из программ государственных тщательно вымарали все, что имело отношение к преподаванию Закона Божьего. Школы отныне должны были учить детей на строго атеистических принципах.

К чести нации, нашлось немало французов, выступивших против этаких нововведений. Вандейские крестьяне форменным образом бунтовали против закрытия церковных школ и монастырей, а офицеры, чтобы не участвовать со своими подразделениями в этом позорном предприятии, подавали в отставку. Тут как нельзя более полезным для правительства оказался Анатоль Франс: он объяснял французам – крестьяне бунтуют оттого, что монахи их подпоили, а подавшие в отставку офицеры, конечно же, участники того самого военно-церковно-монархического заговора. Одновременно он в ясных и недвусмысленных выражениях напоминал правительству, что церковь располагает приличным количеством материальных ценностей – церковные здания, семинарии, дома священников, – которые не грех бы и отобрать в целях борьбы с поповщиной и реакцией. Как видим, у большевиков были хорошие учителя и предшественники. Напоминаю, что французскую церковь притесняли и разоряли не комиссары с маузерами, а представители классической буржуазной демократии, так милой сердцу наших демократов – с парламентом, выборами, разделением властей, свободной прессой и прочими прогрессивными причиндалами…

Не угодно цитату? «Отныне русские пролетарии имеют решающее влияние на судьбы своей страны и судьбы мира. Русская революция – это революция всемирная. Она показала всемирному пролетариату его возможности и цели, его силы и его судьбы. Она угрожает всем системам угнетения, всем видам эксплуатации человека человеком… И пусть в полную силу звучит великое новое слово: „Пролетарии всех стран, соединяйтесь, чтобы подготовить приход новой эры, эры социальной справедливости и всеобщего мира“.

Это не Ленин, не Троцкий и не Сталин. Это слова из речи Анатоля Франса, которую он толкнул на митинге протеста против «кровожадного русского царизма» в декабре 1905 года. Кое-кто у нас до сих пор полагает, что большевизм – исконно российское изобретение и за пределами России им никто не болел…

Но хватит, пожалуй, о французских психопатах. Если бы я не книгу писал, а снимал фильм, на смену кадрам с кликушествующим на трибуне Франсом появились бы красивые пейзажи с мирными зелеными лесами, аккуратными прудами, чистенькими деревушками, очаровательными старинными улочками. А музыка лилась бы тихая, лирическая, умиротворяющая…

Потому что мы переносимся из буйной Франции в Чехию, где все тихо, спокойно и благолепно. Впрочем, никакой Чехии пока что не существует, а есть лишь одна из провинций Австрийской империи – потому что на дворе 1817 год от Рождества Христова. Вот уже двести лет, как Чехия после проигранной битвы оказалась под властью Габсбургов. Никак нельзя сказать, что чехи стенают под гнетом – никакого такого особого угнетения не наблюдается, если не считать того, что люди, вознамерившиеся поступить на государственную службу, обязаны знать немецкий язык, поскольку он государственный.

За эти двести лет чехи себя непримиримыми бунтарями, прямо скажем, не проявили. Жили спокойно и где-то даже уютно… Пока и у них не завелась прогрессивная национальная интеллигенция. Есть старая народная примета: если где-то заведется интеллигенция – жди беды…

Чешский язык тогда – без особого принуждения Вены, совершенно естественным образом – тихонечко умирал. С ним в Чехии дело обстояло примерно так же, как в современной Белоруссии с белорусским, которого, признаем откровенно, более девяноста процентов населения попросту не знают и не используют. Не только в чешских городах, но и в деревнях большинство чехов говорили по-немецки. Так уж исторически сложилось.

И как-то незаметно сформировалась группа так называемых «будителей» – как легко догадаться, от слова «будить». К топору они, надо отдать им должное, не звали, поскольку все наперечет были кабинетными мыслителями, привыкшими управляться исключительно с пером и вовсе не горевшими желанием болтаться по лесам с ружьем или громоздить баррикады. Одним словом, люди были вполне вменяемые, не чета французским гуманитариям, и задачу перед собой ставили, в общем, мирную и благородную; возродить, «пробудить» пришедший в совершеннейший упадок чешский язык. Организатором и многолетним лидером «будителей» был ученый аббат, филолог и историк Йозеф Добровский, а его правой рукой стал представитель молодого поколения, Вацлав Ганка, двадцатишестилетний поэт и секретарь чешского литературного общества. Ему и суждено стать героем нашего повествования…

Несмотря на молодость, пан Вацлав пользовался в образованных кругах нешуточным авторитетом: писал недурные стихи, переводил сербские народные песни, был знатоком древней славянской письменности: чешской, русской, балканской.

«Будители» выпускали книги в защиту чешского языка, составляли словари, устраивали театральные представления, всевозможные декламации, власти их не трогали, поскольку ни единого антиправительственного выпада эта публика благоразумно не допускала…

Имелось одно-единственное обстоятельство, серьезнейшим образом осложнявшее «будителям» жизнь: по-настоящему древних чешских письменных памятников было ничтожно мало. Ну так вот не везло чехам… Не было старинных рукописей, не было эпоса вроде русских былин, германской «Песни о Нибелунгах», скандинавской «Эдды». Не было фундамента, на котором можно было бы строить здание национального возрождения, что чертовски мешало, а то и навевало откровенную тоску. Ганка частенько с горечью упоминал, что русским, сербам и полякам есть чем в этом плане гордиться, а вот чехи если что и сохранили, так только старинные песни, да и то в убогом количестве. На одних песнях порядочного фундамента не возведешь. А ведь чем черт не шутит, должны же где-то лежать в пыли и забвении древние памятники чешской литературы! Почему бы нет? Что, чехи у Бога теля съели?

И вот однажды, аккурат осенью 1817 года произошло! Можно даже сказать, грянуло!

Есть в Чехии небольшой, захолустный городок Двур-Кралове-на-Лабе. Он и сегодня не блещет многолюдством и достопримечательностями, а в 1817 году и подавно был, назовем вещи своими именами, жуткой дырой. Там, правда, имелась парочка старинных зданий; но в Чехии подобным может похвастать масса городишек и даже захолустных деревень…

Но именно там обитал друг детства Ганки, ставший местным судьей, к каковому Ганка и приехал однажды в гости. За отсутствием в провинции развлечений визит столичного гостя, да еще, несмотря на молодость, известного поэта и просветителя, был, безусловно, событием. У местного священника собралась приятная компания: Ганка, судья, несколько «представителей местной интеллигенции». Как говорится, сидели дружно, сидели хорошо. За пивом Ганка обратился к своей любимой теме: о скудости чешского рукописного наследства и о том, как здорово было бы отыскать когда-нибудь бесценные памятники древней чешской словесности. Должны же они где-то лежать в пыли заброшенных помещений? На протяжении столетий войны обходили Чехию стороной, а когда и случались, не было особенных разрушений, так что вполне могут где-нибудь сохраниться бесценные манускрипты…

Застольные собеседники этой темой живо заинтересовались. Священник сказал, что про древние рукописи ничего не слышал, а вот старинного оружия в подземелье его костела навалом. Лет четыреста; со времен гуситских войн, никто в тех подвалах не копался и научных изысканий не вел – в Чехии подобных подземелий с заброшенным старинным хламом столько, что для истории это и неинтересно.

Ганка моментально воодушевился: четыреста лет? Древнее оружие? Но ведь там и рукописи могли заваляться! Плевать на пыль и паутину! Вперед!

Выпито, должно быть, было уже немало – потому что вся честная компания под предводительством священника не мешкая отправилась в подземелье, где обнаружила вороха проржавевших копий и прочего ветхого оружия, не представлявшего из себя ровным счетом ничего выдающегося. Пан Ганка, однако, твердо решив не отступать, принялся методично разгребать завалы…

И произошло форменное чудо. В дальнем углу, за шкафом со старой церковной утварью, столичный гость обнаружил аж четырнадцать пергаментных листов, покрытых, полное впечатление, старинными письменами.

Поскольку эти пергаменты нигде не числились на балансе и были совершенно бесхозными, хозяева тут же их подарили гостю. Ганка помчался в Прагу и, не теряя времени, отправился к своему учителю и покровителю Добровскому. Ученый аббат, изучив рукописи, радостно воскликнул: да это же на древнечешском! И писано в невероятно древние времена!

Как гласит русская поговорка, не было ни гроша, да вдруг алтын. А впрочем, какой тут алтын, прозаические три копейки, тут уж скорее золотые россыпи.

Аббат Добровский

Одним махом чешские просветители обрели целое сокровище. Добровский очень быстро определил, что рукопись – сборник старинных нерифмованных стихов, судя по написанию, относящихся к 1290–1310 годам (а некоторые и того древнее). Сокровище, право же – масса исторических сведений об обычаях и быте древних чехов, сказания о важных исторических событиях и геройских подвигах. Битвы и подвиги, любовь и романтика… 96 лирических строк и более тысячи эпических, повествующих о славных свершениях древних чехов. Краледворская рукопись (так ее очень быстро стали именовать) повествовала о том, как чехи изгнали из Праги польских захватчиков, как отбили вторжение саксов и монголов, как героические витязи Забой и Славой обратили в бегство войска некоего «чужеземного короля» (правда, ни его имя, ни национальность не указывались).

Сенсация во мгновение ока облетела всю Чехию, наполняя сердца патриотов законной гордостью, Ганка, не покладая рук, принялся за исторические разыскания, пытаясь определить, кто же мог быть автором Краледворской рукописи?

Очень быстро он объявил, что, по его глубокому убеждению, таковым, скорее всего, является рыцарь Завиш из Фалькенштейна. Персона сия, безусловно существовавшая в реальности, была самым что ни на есть романтическим персонажем средневековой чешской истории. Означенный Завиш, происходивший из одного из старинных рыцарских родов, был личностью незаурядной: несмотря на молодость и бедность, стал предводителем рода, а это свидетельствовало о нешуточном уважении к нему родственников. Правда, титул этот приносил чисто моральное удовлетворение, а чтобы заработать на жизнь, наш рыцарь прозаически служил управляющим того самого замка Фалькенштейн. И в 1280 г. свел знакомство с вдовствующей королевой Кунгутой (кстати, русской по происхождению галицкой княжной).

Вспыхнул красивый, долгий и не особенно скрывавшийся роман. Королева назначила возлюбленного управителем своего замка, где у них и родился сын, чье появление на свет также не слишком скрывалось. Законный сын королевы, по достижении совершеннолетия вступивший на трон, к своему внебрачному братцу отнесся довольно-таки добродушно – а Завиша по настоянию маменьки назначил уже гофмейстером двора, что не шло ни в какое сравнение с положением простого управляющего.

Дальнейшее происходило не раз в самых разных странах Европы – пользуясь расположением молодого короля и благосклонностью вдовствующей королевы, пан Завиш, как выразились позже по поводу другой персоны, сосредоточил в своих руках необъятную власть. И чтобы не зависеть от капризов политики, возмечтал сочетаться с Кунгутой законным браком.

Тут Кунгута как-то очень уж кстати для недоброжелателей Завиша умерла; и воспрянувшие недруги ринулись в атаку. Очень быстро против любовника покойной матушки обозлился и молодой король Вацлав. История темная и до сих пор непроясненная: то ли честолюбивый Завиш (женившийся к тому времени на дочери венгерского короля) и в самом деле собирался свергнуть короля Вацлава и сам сесть на чешский трон, то ли его примитивно перед королем оговорили? До правды уже не доищешься. Как бы там ни было, Завиша быстренько кинули в темницу, а потом стали возить от замка к замку, где укрепились его сторонники. Всякий раз королевские полководцы проводили одно и то же незатейливое агитационное мероприятие: ставили на виду плаху, приводили Завиша и объявляли, что снесут ему голову, если крепость не сдастся. Крепости сдавались.

Однако у замка Глубока случился сбой. Завиш, должно быть, сообразил, что в живых его все равно не оставят, а потому лучше умереть красиво. И закричал защитникам: даже если с него начнут шкуру драть, замок не сдавать!

Замок не сдался. Разъяренные королевские порученцы голову Завишу тут же снесли. Что сталось с его сыном от королевы, мне в точности неизвестно.

Одним словом, персонаж был яркий, романтический. Почему Ганка выбрал именно его? Да потому, что по некоей идущей с древних времен народной традиции Завиша считали поэтом, хоть и не имелось никаких материальных доказательств того, что он баловался стихосложением. Какой же влюбленный не писал стихов? Кто-то из историков так и написал в своем ученом труде, не озаботившись точными доказательствами: «В тяжелом заключении он сокращал себе время сочинением чешских песен, которые долго помнили в народе».

Ухватившись за эту фразу, Ганка совместно с видным историком Палацким объявили во всеуслышание: лирическая часть Краледворской рукописи и есть тот поэтический сборник, который рыцарь Завиш составил для своей возлюбленной из собственных сочинений. Не случайно же Краледворская рукопись найдена в городе, который некогда был удельным владением Кунгуты? Да и заглавные буквы стихов золотом выведены.

Других аргументов они, как ни старались, отыскать не могли – а потому авторство Завиша оставалось все же под вопросом. Но, как бы там ни было, Краледворская рукопись прогремела по всей Европе, а отыскавший ее Ганка купался в лучах славы (к которой был ох как неравнодушен)…

Тут обнаружилась еще одна средневековая рукопись – при обстоятельствах еще более романтических, нежели Краледворская. Пражский бургграф (нечто вроде современного мэра) получил по почте конверт с несколькими листочками старинного пергамента и анонимным сопроводительным письмом. Неизвестный писал, что служит в богатом доме некоего знатного немца; где и обнаружил в домашнем архиве этот манускрипт, несомненно, представляющий бесценное сокровище для чешского национального возрождения. Поскольку хозяин дома, ненавидящий все чешское, обязательно уничтожил бы рукопись, попади она ему в руки, аноним счел за лучшее выкрасть ее из самых благих побуждений и отправить благородным господам просветителям. История, что и говорить, романтическая…

Даже ученый аббат Добровский с его огромным опытом чтения старинных чешских рукописей на этот раз не смог справиться с текстом (который позже окрестили Зеленогорской рукописью). Зато его молодые ученики Вацлав Ганка и его друг Юнгман в два счета разобрались, где тут собака зарыта, и очень быстро перевели рукопись на современный чешский.

Оказалось, Краледворской рукописи Зеленогорская не то что не уступает, а даже превосходит по сенсационности, поскольку является древнейшим памятником чешской письменности, созданным на рубеже IХ – Х веков! И повествует о том, как в стары времена творила справедливый суд княжна Либуше.

Зеленогорская рукопись

Княжна эта была персоной насквозь легендарной, вроде древнерусской Лыбеди, сестренки Кия, Щека и Хорива, опять-таки сказочных. Якобы Либуше была одной из трех дочерей первого чешского короля Крока (еще одной насквозь легендарной фигуры). Будто бы славилась она провидческим даром, а также знанием тогдашних законов, что ей помогало творить справедливый суд. Будто бы именно она возвела первые укрепления в Праге – а потом стала основательницей рода Пржемысловичей, правившего в Чехии более пятисот лет.

До сих пор не было ни единого доказательства того, что сказочная княжна существовала в реальности. И вот теперь оно появилось. Целая поэма «Суд Либуше» в сто двадцать строк, написанная в самой что ни на есть седой древности!

Однако аббат Добровский был все же не восторженным романтиком, а серьезным ученым, в высшей степени добросовестным. Его насторожило, что молодые ученики как-то очень уж быстро разобрались со сложнейшим текстом чуть ли не тясячелетней давности. Еще раз изучив манускрипт, он высказался уже предельно откровенно: «Эта рукопись, которую ее защитники сами создали, безусловно, подделка и заново на старом пергаменте зелеными чернилами написана, как я сразу, едва увидев текст, определил… Одного из них или даже обоих я считаю составителями, а господина Линду – переписчиком».

Приговор, как видим, ясный и недвусмысленный. Однако по каким-то неведомым побуждениям души Добровский вынес его в сугубо частном письме, чем и ограничился…

Ганка, Юнгман и Линда, не моргнув глазом, столь же частным образом стали заявлять, что их старый учитель, если откровенно, малость выжил из ума, став на склоне лет подозрительным и капризным, а потому авторитетом считаться уже не может. Зато они, молодое поколение, упрямо стоят на своем: Зеленогорская рукопись – самая что ни на есть подлинная, и точка!

Вацлав Ганка

Упомянутый в письме Добровского Линда сам по себе был персоной весьма колоритной – и уже успевшей отметиться в истории чешского национального возрождения. Именно он, будучи еще студентом, за год до сенсационного открытия Ганки обнаружил в переплете старинной книги листок пергамента с отрывком старой чешской песни ХI – ХII веков, названной «Вышеградская песня». «Будители» эту находку встретили с восторгом – но тогда же придирчивый Добровский заявил, что, по его твердому убеждению, «старинную рукопись» пан Линда, как бы это поделикатнее выразиться, собственным руками изготовил… Скандальчик, правда, опять-таки остался не известным широкой публике – видимо, не хотели бросать тень на бедных просветителей, решив, что цели у них были, в общем, самые благородные, разве что молодежь заигралась однажды, бывает…

Несколько лет эта троица – Ганка, Линда и Юнгман, – выражаясь современным языком, вовсю пиарили свои находки. Зеленогорскую рукопись вслед за Краледворской перевели в Польше, а потом и в России, по инициативе тогдашнего президента Академии наук адмирала Шишкова. Естественно, повсюду провозглашалось, что рукопись самая что ни на есть подлинная, а нашедшие и расшифровавшие ее «молодые львы» совершили прямо-таки научный подвиг.

Тут уж не выдержал и помалкивавший пять лет Добровский, посчитавший, что это уж чересчур. На сей раз он опубликовал заметку с недвусмысленным названием «Литературный обман», где назвал Зеленогорскую рукопись «поддельным мараньем». Правда, он, во-первых, не сомневался в подлинности Краледворской рукописи, а во-вторых, по-прежнему считал Ганку благородным человеком и настоящим ученым, который «из чрезмерного патриотизма» некритически отнесся к явной подделке.

Его коллега, не менее известный ученый Копитар, пошел дальше: он отнесся к Ганке без всякого почтения, публично называя плутом, который может сфабриковать любую подделку, хоть из чешской истории, хоть из времен Александра Македонского.

«Молодые львы» яростно сопротивлялись, не стесняясь в выражениях и прямо намекая, что «старичье» уже давным-давно выжило из ума, а потому обращать на них внимание не следует – вышли в тираж маразматики… Группа у Ганки подобралась сплоченная, горластая и энергичная, навострившаяся мастерки использовать общественное мнение.

Тут, как нельзя более кстати, объявилась и четвертая древность: снова некто Циммерман обнаружил в переплете старинной книги листок пергамента, на котором в XII веке кто-то написал лирическое произведение, получившее название «Любовная песнь короля Вацлава». Мало того, на обороте означенного листка красовалось стихотворение «Олень», уже имевшееся в Краледворской рукописи.

Очень быстро Добровский заявил, что перед ним – очередная подделка под старину, причем довольно неуклюжая. Тем более что моментально выяснилось: этот самый Циммерман – большой друг и сослуживец Линды…

Зато как из-под земли выскочила «команда Ганки» и принялась кричать, что Добровский – выживший из ума болван, а «Любовная песня» на сто лет старше Краледворской рукописи. В конце концов общественное мнение приняло их сторону: усомниться в подлинности «Песни» автоматически означало бы усомниться в Краледворской рукописи, а уж на это никто из «будителей» пойти не мог…

Через несколько лет Добровский, будучи уже в преклонных годах, скончался – благодаря чему команда Ганки естественным образом избавилась от самого опасного противника. Вот тут уж молодое поколение развернулось на всю катушку. Они издали книгу, куда включили все четыре рукописи. Три из них, как мы помним, Добровский считал подделками, но возразить из могилы уже не мог… Естественно, книга была снабжена обширным предисловием, в котором команда Ганки горячо защищала подлинность всех четырех «древних рукописей» и вдосыта иронизировала над противниками.

Книгу оперативно перевели на несколько языков, она прогремела по Европе – а заодно и имена талантливых молодых ученых, столько сделавших для возрождения чешской культуры.

И тут прозвучал голос скептика. К великому сожалению для «молодых львов», принадлежал он не какому-то безвестному критикану, а упоминавшемуся уже Копитару, серьезному ученому из Венской библиотеки. Копитар и раньше сомневался в подлинности трех рукописей – а теперь во всеуслышание объявил, что считает подделкой все четыре. И Краледворскую в том числе…

Это было уже весьма серьезно. Однако команда Ганки приняла бой – слишком многое было поставлено на карту. В помощь себе они привлекли двух ученых постарше, с громкими именами: Фр. Палацкий считался лучшим в мире знатоком латинской и чешской палеографии, а второй, П. Шафарик, издал несколько весьма авторитетных трудов по филологии, этнографии, истории культуры, так что заслуженно числился звездой европейской величины.

Они и выпустили в 1840 году книгу «Древнейшие памятники чешского языка», в которой вдребезги разносили позицию и аргументацию покойного Добровского, дерзнувшего усомниться в подлинности этих самых древнейших памятников. Правда, кроме научных аргументов, пустили в ход и чисто эмоциональные: писали, что неведомый «сочинитель», если допустить его существование, должен был быть чересчур уж талантливым мистификатором, а такому в современной чешской действительности попросту неоткуда взяться. А тут еще подключился химик Корда, исследовавший чернила, которыми были написаны рукописи, и сделавший вывод: они «в высшей степени древние».

Так что атака была успешнейшим образом отбита. Посрамленные скептики вынуждены были отступить и сложить оружие. Соединенным авторитетом всех вышеперечисленных мэтров было доказано: все четыре рукописи – подлинные и только особо оголтелый враг народа чешского может своим поганым языком изрыгать нечто подобное…

Задолго до того специально «под Краледворскую рукопись» был создан Национальный музей. Теперь же культ древних рукописей перехлестнул все мыслимые границы. Поэты посвящали им стихи, композиторы – музыку. Театры инсценировали самые эффектные с драматургической точки зрения части. Художники рисовали книжные иллюстрации и внушительные живописные полотна на сюжеты древней истории, вновь обретенной народом чешским благодаря подвижнику Ганке и его друзьям. Перед костелом, где когда-то Ганка нашел Краледворскую рукопись, торжественно воздвигли памятник былинному богатырю Забою (о котором, как мы помним, было известно исключительно из этой рукописи). По всему славянскому миру рукописи принимали восторженно. Если верить Ганке, их вроде бы собирался переводить на русский не кто иной, как Пушкин. Самые маститые ученые считали за честь писать предисловия и комментарии к новым изданиям рукописей, а на чешский их переводил самый настоящий граф.

Сам Ганка стал, без преувеличения, национальным героем. Он много лет занимал довольно скромный пост хранителя библиотеки Чешского музея – но к нему туда вереницей тянулись приезжие гости из славянских стран. Список посетителей, сохранившийся в «памятных книгах» музея, заставляет почтительно снять шляпу: Тургенев, Майков, Аксаков, Петр Вяземский, Гоголь… В России Ганку обожали не только восторженные литераторы, но и столпы высшей бюрократии вкупе с руководством Академии Наук. Его наградили несколькими российскими орденами, избрали членом Академии, которая, кроме того, удостоила Ганку сначала серебряной медали, а потом и большой золотой – «за заслуги в славянских древностях и литературе». Одним словом, как в старом анекдоте: «Жизнь удалась».

Вот только порой, время от времени, случались… гм, некоторые казусы. Ганка по своей привычке обнаружил как-то очередную средневековую чешскую рукопись, песню «Пророчество Либуше» – но очень быстро выяснилось, что это его собственное творчество. Шума поднимать не стали: решено было считать, что знаменитый ученый просто-напросто неуклюже пошутил без всяких корыстных целей. С каждым может случиться.

Второй случай был гораздо серьезнее. Неугомонный Ганка с торжеством предъявил ученому миру обнаруженный им средневековый латинский словарь «Матер верборум» – рукопись ХIII века. Она была битком набита так называемыми «глоссами» – толкованиями или переводами архаизмов иностранных слов, словосочетаний… И, что важнее, многие из глосс присутствовали в Краледворской и Зеленогорской рукописях.

Вот только очень быстро обнаружилось, что с рукописью долго и старательно работал неизвестный фальсификатор самого что ни на есть новейшего времени. Около восьмисот глосс (в том числе и все до единого те, что доказывали подлинность двух рукописей) были мастерски вписаны на выскобленные места буквально позавчера…

Против Ганки не было ни малейших улик, а потому ученый мир пошел по линии наименьшего сопротивления: решили, что Ганка по простоте душевной принял за подлинник фальшивку-словарь, подделанный каким-то неизвестным злоумышленником. Недосмотрел чуточку, оказался излишне доверчивым.

Однако после пятнадцати лет совершеннейшей безмятежности и всеобщего преклонения перед «древними памятниками чешской изящной словесности» над Ганкой вновь стали сгущаться тучи. Некогда он сам, будучи совсем молодым, нещадно громил «закосневшее старичье». Теперь сам угодил в ту же ловушку: выросло новое молодое поколение исследователей, уже не питавшее к «великому Ганке» мистического трепета. Эта-то дерзкая молодежь, в свой черед, и ринулась в атаку. Один из активнейших скептиков, молодой ученый Фейфалик при поддержке единомышленников потребовал создать специальную комиссию для проверки кое-каких «национальных сокровищ», когда-то представленных Ганкой. На все четыре рукописи молодые нахалы пока что не покушались, ограничившись тем, что объявили поддельной одну только «Любовную песнь короля Вацлава».

Напор был такой сильный, а доказательства выглядели столь убедительно, что совет Национального музея создал комиссию и начал экспертизу «Песни».

И очень быстро случился жуткий конфуз. «Песнь» оказалась стопроцентной подделкой. Было неопровержимо доказано, что текст якобы двенадцатого или тринадцатого века написан поверх старательно стертого текста пятнадцатого столетия. В жизни такого не бывает, «нижний» текст окажется старше «верхнего» в одном-единственном случае: если речь идет о подделке…

Ганке резко поплохело: напомню, что подлинность Краледворской рукописи доказывали в том числе и на примере «Песни». Ученая молодежь, ободренная успехом, взялась за вторую рукопись, «Вышеградскую песню», столь же неопровержимо было доказано, что и это – чистейшей воды подделка.

Я не знаю, что тогда пили вместо нынешней валерьянки – может быть, уже ее родимую и пили. Как бы там ни было, национальный герой и кавалер многих орденов Вацлав Ганка принялся глотать успокоительное флаконами…

Октябрь 1858 года. В пражской немецкоязычной газете «Богемский вестник» появилась неподписанная статья, где фальшивкой уже объявляли и Краледворскую рукопись, называя ее создателем, как легко догадаться, пана Ганку. Мало того, неведомый автор заявлял, что «большая часть древних памятников чешской литературы изобретена Ганкой».

Подлинные чешские патриоты моментально поняли замысел «проклятой немчуры»: ясно было как божий день, что венские реакционеры, консерваторы и славянофобы таким образом пытаются злодейски дискредитировать древнее культурное наследие чешского народа. На святое покушаются. Корни подрывают.

«Богемский вестник» ответил еще пятью статьями, где вполне спокойно и логично заявлялось: культурное наследие и подъем национального самосознания – вещи, конечно, хорошие и где-то даже святые, но чистое дело нужно делать чистыми руками, а не сочинять фальшивки.

Разъяренный Ганка по наущению оставшихся на этом свете соратников (им всем уже было годочков по семьдесят) подал на редактора газеты доктора Куга в суд за клевету. Началось затянувшееся на несколько месяцев следствие – причем общественное мнение производило страшный шум, старательно разоблачая немецкие происки.

Ганка смог привести в суд одного-единственного свидетеля – счетовода той самой церкви, где нашел некогда Краледворскую рукопись. Счетовод браво отрапортовал: давным-давно, будучи еще мальчишкой, он лазал в тот самый подвал и лицезрел там ту самую рукопись. А потом, через пару годочков, в город приехал пан Ганка и рукопись обнаружил вторично – вот эту самую, можете не сомневаться, господа судьи, пятьдесят лет прошло, я ее узнаю с первого взгляда, никакой ошибки…

Других свидетелей не имелось. Тем не менее суд, пойдя на поводу у разбушевавшегося общественного мнения, постановил считать, что господин Ганка все же нашел Краледворскую рукопись в подземелье костела. Вопрос о ее подлинности или поддельности не рассматривался. Доктора Куга приговорили к двум месяцам заключения, солидному штрафу и возмещению судебных издержек. Он подал жалобу лично императору, и тот, ознакомившись с делом, распорядился приостановить пока что решение суда. Полностью его отменить не решился даже император – очень уж накалены были страсти. Прага напоминала клокочущий вулкан…

Ситуация создалась щекотливейшая. С одной стороны, считалось, что Ганка все же «нашел» рукопись, а не подделывал. С другой – вопрос о ее подлинности оставался открытым. Несмотря на шумную поддержку «прогрессивной общественности», семидесятилетний Ганка впал в состояние откровенного неприкрытого страха, слег в постель и вскоре скончался. В том, что причиной болезни и смерти был судебный процесс и поднятый вокруг него шум, никто не сомневался.

Скептики, конечно, оставались при своем мнении – но вот «просветители» превратили похороны Ганки в грандиозную манифестацию. Чтобы не пересказывать своими словами, обращусь к документам того времени: «Впереди шли факельщики реальных школ и гимназий и множество певчих. Затем духовенство, а прежде всего монахи орденов капуцинского и францисканского, воспитанники духовных училищ, все пасторы Праги, а за ними епископ. Затем следовала печальная колесница. Кисти покрова несли: народный историк д-р Палацкий, д-р прав Нигер, профессор Томек, князь д-р Рудольф Турн-Таксис, д-р прав Фрич и член училищного совета Венциг. По обеим сторонам колесницы шли шестеро молодых поляков и шестеро юных славян в национальных костюмах, в конфедератках и фесках, за ними – виднейшие писатели и граждане Праги с зажженными факелами и восковыми свечами. Сразу же за колесницей несли на бархатной подушке экземпляр Краледворской рукописи, увенчанный лаврами… Четыреста зажженных факелов и двести восковых свечей были несены по обеим сторонам печального шествия писателями, художниками, учеными и гражданами. Процессию сопровождало более тридцати тысяч народа. В кладбищенской церкви Вышеграда, древнейшей части Праги, где Ганка завещал похоронить себя, гроб, ордена, лавровый венок и Краледворскую рукопись водрузили на высокий катафалк. Огромный хор пропел погребальные гимны, каноник сказал трогательную речь. Лавровый венок и экземпляр Краледворской рукописи были положены вместе с усопшим в могилу. Во время шествия звонили все колокола пражских церквей. В процессии принимали участие не только пражане, но и многочисленные обыватели из окрестностей».

По высшему разряду, одним словом. Однако торжественные похороны ничему не положили конец. Все только начиналось…

Как ни витийствовал доктор Палацкий, переключившийся на политическую карьеру и усердно разоблачавший «немецкие козни», одна за другой стали появляться весьма скептические статьи. Указывали на то, что один из открывателей рукописей, Линда, еще до их обнаружения выпустил роман «Заря над язычеством», где появляются многие мотивы Краледворской рукописи. Причем источником служила давным-давно известная историкам хроника Гаека ХVI века, имеющая опять-таки много общего с Краледворской рукописью. Потом выяснилось, что песня о богатыре Забое практически совпадает со стихами из пьесы Линды, увидевшей свет до находки рукописей.

Все до единого открыватели и исследователи рукописей – Ганка, Линда, Юнгман и прочие – уже давно умерли. Но критиканы копали вглубь, извлекая все новые печальные сенсации. Оказалось, что Ганка, много лет заведуя книгохранилищем музея, испакостил десятки древних рукописей: переделывал стихи, обводил буквы чернилами другого цвета так, чтобы выглядело, будто это проделано еще в старину, переписывал старые тексты – вставлял слова, вписывал на полях «древние» комментарии, а на пустое место вписывал «старинные» тексты. Поведение, как легко догадаться, крайне предосудительное для ученого библиотекаря и хранителя древностей…

1886 год. Несколько месяцев длилась серьезнейшая экспертиза Краледворской рукописи, организованная новонародившимся течением научной мысли – так называемыми «чешскими реалистами». Тут уже работали не гуманитарии, а профессионалы-химики.

Результаты получились крайне интересными. Видный химик Белогоубек написал заключение на девяноста страницах, где пришел к выводу: «Краледворская рукопись с точки зрения микроскопического и микрохимического анализов, безусловно, древняя рукопись». Вот только он же собственной рукой вписал в обширное заключение одну-единственную строчку, портившую всю картину: при исследовании одной из заглавных букв, выведенных голубой краской, выяснилось, что это – «берлинская лазурь», изобретенная лишь… в 1704 году! Однако сам Белогоубек словно бы не обратил внимания на эту, им же самим написанную строку, заверяя в подлинности рукописи. Что творилось у него в голове, судить трудно. Возможно, не хотел дать повода для торжества «проклятой немчуре».

С тех пор дискуссии по поводу подлинности двух оставшихся рукописей приняли этакий вялотекущий характер. Лет на несколько страсти затухали, потом вновь разгоралась очередная баталия, сменявшаяся очередным застоем. Не всегда это кончалось мирно: когда уже в начале двадцатого столетия одного из защитников подлинности рукописей профессора-химика Пича пресса (на сей раз не немецкая, а стопроцентно чешская) обвинила в некомпетентности, разнервничавшийся профессор взял и застрелился. Чем, конечно же, никому ничего не доказал.

В 1913 году, когда не за горами было столетие со дня открытия Краледворской рукописи, собрались было раз и навсегда внести ясность и начали новые исследования – но тут грянула Первая мировая и всем стало не до старинных пергаментов. Ну, а после окончания войны старушку Европу еще какое-то время трясло, точно в шторм: на развалинах трех бывших великих империй образовалась куча новехоньких суверенных державочек, и практически каждая начала утверждать свой суверинитет с того, что кинулась отхватывать у соседей, что плохо лежит. Чехословакия оттяпала у Польши Тешинскую область. Польша тем временем урывала куски Литвы и бывшей Российской империи. Румыния загребла у Венгрии исконно мадьярскую Трансильванию, в Венгрии полыхала гражданская война, в Австрии промышленные районы воевали с сельскохозяйственными… В общем, было шумно и весело.

Потом все как-то устаканилось, воцарилось относительное спокойствие – и в суверенной Чехословакии (уже, надо полагать, по привычке) вновь начались дискуссии о подлинности двух оставшихся рукописей. На этой почве любопытная метаморфоза случилась с профессором Пражского университета В. Войтехом, химиком. Поначалу он был убежденным сторонником подложности и Краледворской и Зеленогорской рукописей. Однако позже, проведя многочисленные исследования, стал, напротив, ярым сторонником подлинности памятников старины. Мало того, именно он призвал посмотреть на проблему под новым углом. Предположим, говорил он, рукописи и в самом деле подделал Ганка… но для этого ему нужно было обладать обширнейшими знаниями по химии – в чем почтенный библиотекарь отроду не был замечен. Должен был, если уж допускать версию о подлоге, существовать какой-то соучастник, некий Икс, обладавший огромными для того времени познаниями в химии… но его-то как раз и не усмотрели; не выявили среди друзей Ганки за все эти долгие десятилетия…

Нужно признать, это звучало чертовски веско и убедительно. Ганка, Циммерман, Линда и прочие – все поголовно были ярко выраженными гуманитариями и не более того. А загадочного Икса и в самом деле никогда не усмотрели даже самые прилежные критиканы. Так что к началу Второй мировой войны дискуссия как-то сама собой приугасла.

В войну было тем более не до нее: чехи занимались главным образом тем, что исправно мастерили для вермахта на своих великолепных заводах оружие и военную технику. Отдельные благородные душой личности выходили на смену в черных рубашках – в знак траура, понимаете ли. Немцы наверняка знали о сути этого прибамбаса – гестапо работать умело, – но, надо полагать, относились к этому, как к безобидной придури. И в самом деле, какая разница – в черной рубашке мастеровой или в полосатой, главное, чтобы снаряды для Восточного фронта точил не бракованные…

После войны опять-таки были более важные дела. И только в 1967 году за проблему вновь взялись всерьез. Причем застрельщиком послужил не ученый профессионал, а известный чешский писатель Мирослав Иванов, автор множества книг о загадках чешской истории. У нас это имя, в общем, не известно, но мне довелось прочитать пару его работ в польских изданиях, и могу заверить – исследователь серьезный.

(Авторское отступление в скобках: именно на книгах Иванова можно почувствовать разницу, отделяющую отечественных ученых от их коллег из Европы. Иванов издал два десятка книг о чешской истории, будучи непрофессионалом – но, что характерно, чехословацкие историки отнеслись к этому совершенно спокойно, ни разу не назвали его авантюристом, шизофреником, бульварным писакой, не создавали при своей Академии наук никаких «комиссий по борьбе с лженаукой», не писали жалоб в инстанции, требуя запретить, изъять, пресечь. Европа-с…)

Короче говоря, Иванов поставил перед собой четкую задачу: если таинственный Икс все же существовал, его надо искать – конечно, не его самого; полторы сотни лет прошло, а следы в архивных бумагах…

После долгих поисков, где только возможно, Мирослав Иванов обнаружил-таки Икса!

Даже двух…

Он просмотрел то, чем до него никто не поинтересовался за полтора столетия, – церковную книгу о бракосочетании Ганки. В свое время Ганка писал, что свидетелями на свадьбе у него были, как и полагается, двое – аббат Добровский и Ф. Горчичка. Однако в церковной книге Горчичка в качестве свидетеля вообще-то значится, но вместо Добровского был указан некий Иоганн Миних. Иванов ощутил охотничий азарт: кто такой Миних? Почему Ганке понадобилось врать в столь безобидном житейском вопросе?

Оказалось, что означенный Миних – не кто иной, как профессиональный печатник, работавший в типографии вместе с будущим тестем Ганки. А располагалась типография в том самом доме, где квартировали Ганка и Линда. Игра приобретала интерес. Уж печатник-то вполне мог дать весьма профессиональную консультацию, как «состарить» рукопись, какие краски использовать, какие реактивы пустить в ход для придания «старинного» вида. В конце концов рукописи в Европе к тому времени подделывали не одну сотню лет, так что традиции имелись.

Но еще интереснее оказался помянутый Горчичка, друг Ганки. Франтишек Горчичка, художник, окончил Пражскую академию живописи, двадцать лет проработал инспектором картинной галереи графа Коллоредо-Мансфельда. Все эти годы он не только реставрировал полотна средневековых художников, но и усердно изучал краски, которыми писали эти мастера. Даже посещал лекции по химии в пражском Техническом училище. Ставил опыты; смешивал растворы, трудился много и упорно…

Что-то он, как говорили современники, все же нашел. То ли сам в конце концов раскрыл секрет старых мастеров, то ли попросту купил в Голландии некие секреты, какими в свое время пользовался Рубенс…

Одним словом, это был уже не гуманитарий, а стопроцентный Икс. Выяснилось, что незадолго до обнаружения Зеленогорской рукописи в замке Зелена Гора объявился не кто иной, как Горчичка – якобы с единственной целью реставрировать старые полотна.

И только теперь выяснилось, что за трагикомедия разыгралась полторы сотни лет назад, и в какой переплет попал Ганка. Имя анонима, приславшего Зеленогорскую рукопись, стало известно уже в середине XIX века – некто Коварж. Судя по тому, что он так и не раскрыл своего имени и никогда не пытался хоть что-то поиметь со своей находки, он и в самом деле, ни о чем не подозревая, обнаружил где-то в пыли и хламе подделку, только что подсунутую туда Горчичкой – который, надо полагать, и должен был стать «открывателем». Вот уж не повезло доморощенному химику, так не повезло. Скорее всего, друзья решили «поделить» меж собой славу: Ганка должен был стать «открывателем» Краледворской рукописи; Горчичка – Зеленогорской, а Линде досталось остальное. Но простак Коварж лишил художника славы, почестей и прочего. Легко представить, как Горчичка его материл в душе…

Он как-то признался своему другу священнику и археологу-любителю Крольмусу: зеленогорский священник рассказал ему о Коварже и назвал его имя. Когда разразилась вышеупомянутая судебная тяжба с редактором «Богемского вестника», простодушный Крольмус стал забрасывать Ганку письмами, предлагая «сенсационную информацию»: дескать, покойный художник Горчичка рассказал мне об обстоятельствах находки Зеленогорской рукописи, и я готов засвидетельствовать это на суде. Ну а как только, пан Ганка, все узнают, что рукопись обнаружил совершенно посторонний человек, вас не смогут обвинить в ее подделке.

Ганка на эти письма не отвечал – поскольку свидетельство патера Крольмуса оказалось бы не спасением, а самой настоящей петлей на шее. Крольмус, простая душа, даже не подозревал, что Горчичка – старинный друг Ганки, но ведь все остальные прекрасно это знали! И, едва выплыло бы на свет божий, что в замке во время находки рукописи находился приятель Ганки, опытный художник-реставратор и химик-любитель, дальнейший ход мыслей противников Ганки предугадать было бы нетрудно. «Недостаюшее звено», химик и реставратор… Это был бы конец.

Иванов копал дальше. Выяснилось, что Ганка и Горчичка, несомненно, работали на пару и в то время, когда Ганка корежил своими добавлениями и исправлениями старинные рукописи в доверенной ему музейной библиотеке. На сей раз они пытались доказать, что у чехов в средневековье, кроме великих мастеров слова, были и великие мастера кисти. Самой убедительной уликой стала «подправленная» Ганкой старинная рукопись духовного содержания. На миниатюре с изображением ангела, на ленте, которую ангел держит в руках, Ганка стер каноническую надпись «Славься, Мария», а вместо нее вписал имя вымышленного художника: «Сбиск из Тротины».

Об этом художнике упоминали всего двое – Ганка и Горчичка. Мало того, оказалось, что Тротина – это название деревни и ручья неподалеку от места рождения Ганки. Надо полагать, друзья-фальсификаторы обладали еще и чувством юмора…

Иванов копал. Он наткнулся на книгу хорватского поэта Качича «Разговор», с середины ХVIII века выдержавшую в Чехии несколько изданий. Ганка никогда в жизни о ней не упоминал, что было довольно странно для человека его рода занятий. Оказалось, причины у него были самые серьезные: тот, кто написал Краледворскую рукопись, пользовался именно книгой Качича – слишком много параллелей обнаружилось.

Дальше было совсем просто. Проверкой версии Иванова занялись профессиональные криминалисты, специалисты в офицерских званиях из Института криминалистики МВД. Пересказывать их выводы было бы долго и скучно, поэтому сообщу результат: и Краледворская, и Зеленогорская рукописи – стопроцентные подделки…

Вдумайтесь хорошенько: сто пятьдесят лет едва ли не краеугольным камнем истории, литературы, изящной словесности целого народа служила натуральнейшая фальшивка. И все бы ничего, но эта подделка не просто ввела в заблуждение несколько поколений, а еще и увечила человеческие судьбы – вплоть до смертей. Один человек покончил из-за нее с собой, другой угодил под несправедливый судебный приговор, еще несколько преждевременно скончались исключительно потому, что в могилу их свела ожесточенная борьба вокруг рукописей. Не будь этого, пожили бы еще.

Как видим, опасность фальшивок еще и в том, что они способны всерьез убивать живых людей.

Хотя, разумеется, и не всегда. Фальшивка, о которой будет рассказано в следующей главе, вроде бы ни единого человека не убила – отчего не стала безобидной…

Глава вторая Золотой мираж

Данные из энциклопедического словаря: «Шлиман Генрих (1822–1890) нем. археолог. Производил в 1870–1886 гг. раскопки в Греции и Малой Азии с целью открыть памятники материальной культуры эпохи Гомера. Его раскопки, хотя и не носившие строго научного характера, дали огромный материал по истории древней Трои, Микен и о-ва Крит».

Ну разумеется, всякий интеллигентный человек слышал это славное имя археолога-любителя, который, не будучи профессионалом, бросил вызов исторической науке своего времени – и оказался прав, отыскав-таки гомеровскую Трою, мало того, обнаружил там богатейший золотой клад царя Приама. Еще в раннем детстве любознательному мальчику попала в руки богато иллюстрированная книга по древнегреческим мифам, и он навсегда «заболел» Древней Грецией, дав себе клятву отыскать, когда вырастет, гомеровскую Трою. К сожалению, судьба поначалу ему не благоприятствовала: поскольку родился он не в семье ученого, а в доме захолустного пастора, который по темноте своей к ученым материям относился презрительно, к тому же семья обеднела, и мальчишке пришлось сначала служить приказчиком в лавке, а потом много лет заниматься скучными торговыми делами. Лишь будучи на пороге пятидесятилетия, он наконец-то, накопив достаточно денег, смог вернуться к своей старой мечте. Отправился в Турцию и начал раскопки в том месте, где предполагал обнаружить гомеровскую Трою. И обнаружил в конце концов. Косный и консервативный ученый мир встретил его находки ледяным презрением и форменным шквалом злобной критики. Но со временем справедливость восторжествовала и археолог-самоучка стал не просто признанным – знаменитым, великим ученым, о котором теперь следует отзываться не иначе, как в превосходной степени, употребляя слова «гениальный», «герой», «великий», «первооткрыватель», «патриарх». Теперь в исторической науке считается форменной ересью как раз сомневаться в величии Шлимана и бесценном значении для культуры его открытий, в том числе, разумеется, золотого троянского клада. Памятники, мемориальные доски, мраморные бюсты… В родном городишке Шлимана не так уж и давно демонстрировали даже вековую липу, на которой вроде бы, если как следует присмотреться, сохранились вырезанные мальчишкой инициалы. Одним словом, на смену былой критике и неприятию пришло чуть ли не обожествление.

Генрих Шлиман

Меж тем герр Шлиман – наш клиент. Поскольку эта книга посвящена фальшивым открытиям, дутым репутациям, мнимым достижениям, мифам, подделкам, Шлиману в ней отведено почетное место.

Потому что и сам человек был насквозь фальшивым, и большая часть его открытий – откровенная липа. Собственно говоря, тот Шлиман, которого «прогрессивное человечество» и прочая «научная общественность» знают по восторженным биографическим книгам, никогда и не существовал в реальности. Реальность, как частенько случается, была проще, незатейливей и, что греха таить, грязнее. Перед нами – не самый величайший в истории человечества, но все же весьма выдающийся мистификатор, лжец, мошенник, проявивший на этой стезе прямо-таки невероятную изворотливость. В самом деле, талант, искусно, последовательно, можно даже сказать, изящно изобразивший из весьма неприглядного себя светлый образ одержимого жаждой познания ученого, жизнь положившего ради подтверждения поэм Гомера…

Как восторженно писал один из ученых биографов Шлимана, «его жизнь походила на приключенческий роман». И правда, каких только испытаний и приятных событий не выпало на долю Шлимана: в юности пережил романтическую любовь, причем взаимную, потом нанялся юнгой на корабль, отправлявшийся в Южную Америку, – корабль погиб в бурю, не успев отойти от европейских берегов, и юный Шлиман оказался счастливчиком, остался жив, хотя многие его товарищи по команде погибли. Потом он во время «золотой лихорадки» стал золотоискателем в Калифорнии, в Америке разбогател и приобрел такую известность, что даже удостоился полуторачасовой аудиенции у тогдашнего президента США Филмора. И, наконец, самым романтическим приключением в жизни великого археолога-самоучки стали раскопки Трои, откуда его жена с немалым риском тайком вывезла в корзинке, под прозаической морковкой и капустой, богатейший золотой клад, найденный ее мужем в развалинах гомеровского города…

Событий и в самом деле хватит на полдюжины приключенческих романов. Одна беда: практически обо всем этом просвещенному человечеству стало известно исключительно со слов самого Шлимана, сочинившего парочку пухлых автобиографий с восхвалением себя, любимого. Зато дотошные исследователи давным-давно выяснили: при самом беглом изучении приведенных Шлиманом фактов его бурной биографии обнаруживается, что все, решительно все, чего ни коснись, обстояло чуточку не так. Точнее говоря, абсолютно не так. Либо брехня, либо откровенно приукрашенная в свою пользу весьма неприглядная реальность…

Прежде всего, ни одна живая душа из знавших Шлимана в детскую и юношескую пору припомнить не могла, чтобы Генрих хоть разочек, хоть единым словом поминал кому бы то ни было о своей мечте обнаружить древнюю Трою и подтвердить таким образом, что Гомер описывал не сказку, а быль… Вообще ни словечком не поминал о любви к древней греческой истории и стремлении заняться археологией.

Лишь в сорок шесть лет (1869 г.) он пишет в автобиографии, что «давней мечтой его жизни» как раз и было посетить Грецию, «где разыгрывались события, возбудившие столь живой мой интерес, родину героев, деяния которых восхищали меня и даровали утешение в детские годы».

И вспоминает, как он якобы однажды в школе написал по-латыни сочинение о Троянской войне, где и сообщил впервые, что больше всего на свете хочет посетить места, воспетые в гомеровском эпосе. А еще через двадцать один год, уже в 1880-м, посчитал нужным добавить: что там школа, еще до учебы отец подарил семилетнему мальчишке книгу с теми самыми иллюстрациями из древнегреческой мифологии, и потрясенный ею Генрих вслух заявил родителям, что когда-нибудь найдет Трою. Почему о столь важном факте своей биографии Шлиман молчал аж до 1880-го, уяснить трудновато… Должно быть, раньше не додумался сочинить столь эффектные «воспоминания».

Остается добавить, что многие годы Шлиман отчего-то не делал ни малейших попыток претворить свои детские мечты в жизнь – при его-то бешеной энергии, упорстве и настойчивости. Он был (и это как раз бесспорный факт) наделен невероятной способностью в считанные недели изучать иностранные языки – но вот как раз греческий стал едва ли не последним в списке. Современный греческий, а не древнее наречие гомеровских героев. В 1856 году Шлиман писал отцу: «Я так хотел бы посетить страны на юге Европы, родину моего любимого поэта Гомера, потому что я говорю на современном греческом языке так же, как и на немецком».

Однако он так и не сделал ни малейшей попытки осуществить свою мечту, хотя путешествовал немало. На недостаток денег сослаться нельзя – уже в то время Шлиман был миллионером и собирался отойти от дел, чтобы жить отныне в свое удовольствие. Однако древнегреческий, язык обожаемого Гомера, он стал изучать гораздо позже, а впервые в Грецию отправился лишь в… 1868 году. Какими-то черепашьими темпам осуществлялась заветная мечта…

Кстати, о поминавшейся взаимной романтической любви. Тут случился откровенный конфуз, более того – нешуточный скандал. Когда вышла в свет первая автобиографическая книга Шлимана, где, в частности, повествовалось о его юношеском романе с прекрасной Минной Майнке, означенная Минна (уже давно пребывавшая замужем мать троих детей) буквальным образом остервенела. Заявила публично, что никогда не была «первой юношеской любовью» Шлимана, не говоря уж о том, чтобы отвечать ему взаимностью и лобызаться под сенью зеленых лип. Действительно, полсотни лет назад, говорила она, в школе приятельствовали – но исключительно в столь юном возрасте, что ни о каких возвышенных романах и говорить не приходилось. Ну а потом, став постарше, они уже совершенно не общались.

Фрау Рихерс (именно такую фамилию уже много лет носила «юношеская любовь» Шлимана) из деликатности не вдавалась в подробности. А они были унылые. Дело в том, что с определенного времени Генрих, его братишки и сестрички стали в своем городке форменными изгоями, с которыми «приличным детям» строго-настрого запрещалось не только приятельствовать, но и вообще общаться.

Причина – в папаше Шлимана. Местный пастор, алкоголик и буян, и до того был в тех местах не самой уважаемой персоной – пил запоями, колошматил супругу что ни день, а потом стал еще и кобелировать так, что благонравная германская провинциая ужаснулась. В тех местах обитала некая дочь каменщика, еще не достигшая совершеннолетия, зато известная всей округе как безотказная резвушка, успевшая нагулять внебрачное чадо. Именно эту особу господин пастор нанял в служанки – вот только очень быстро обнаружилось, что прислуживает она главным образом хозяину, и довольно специфическим манером. Тут уж не выдержала и забитая фрау пасторша, выставив вон этакое сокровище – но пастор снял девчонке квартирку на стороне, где и веселился от души. Поскольку парочка своих отношений ничуть не скрывала, девицу выперли из съемной квартиры. Пастор и его пассия обосновались в деревенской гостинице – откуда их тоже попросили, недвусмысленно намекнув, что не позволят порочить репутацию приличного заведения, никогда не имевшего ничего общего с борделем.

Пастору вожжа попала под хвост – девица, надо полагать, была хороша. Он увез подружку к своему родному брату, а когда законная супруга умерла от переживаний, вернулся в дом, прихватив и любовницу, которую объявил «экономкой».

Прихожане, шокированные такими подвигами своего духовного отца, возмутились до крайности. Вместо того чтобы по воскресеньям ходить к нему в церковь, они собирались под окнами пастора и молотили в кастрюли и сковородки, борясь таким образом за высокую мораль. До рукоприкладства дело не доходило, но история, согласитесь, получалась шумная. И, как уже говорилось, всем детям в городке было строго-настрого запрещено общаться с пастырскими отпрысками.

Маленький Генрих, разумеется, за отца не ответчик. Суть в другом: в подобной ситуации и речи быть не могло о каких-то романтических отношениях с девушкой из приличной семьи…

Одним словом, Минна Рихерс рассердилась настолько, что всерьез собиралась подать в суд за клевету. Шлиман принялся срочно перед ней извиняться, правда, достаточно своеобразно: «Если ты обнаружишь, что я несколько преувеличил значение нашей с тобой дружбы пятидесятилетней давности, то не должна обижаться на меня, а приписать все моей старой привязанности. Если принять во внимание то, как сложилась впоследствии моя жизнь, то эти мои откровения пойдут лишь во благо тебе, поскольку нет такой немецкой женщины, которая не пожелала бы быть увековеченной подобным образом…»

Как видим, излишней скромностью Шлиман не страдал. Он к тому времени был уже всемирной знаменитостью, а потому на его стороне оказалась даже племянница Минны Ида Фрелих, писавшая тете: «В сказках и легендах всегда – или почти всегда – появляется некая дочь короля, которая вдохновляет героя на великие дела, в жизни же наших великих государственных мужей или поэтов мы на каждом шагу встречаемся с влиянием женщины. Почему же в таком случае образ женщины не может повлиять и на доктора Шлимана, которого тоже не обошла слава?»

В конце концов на фрау Рихерс эти увещевания подействовали, и она, поворчав, помирилась с другом детства. Вот и вся история о «юношеской любви» Генриха Шлимана.

История о том, как девятнадцатилетний Генрих нанялся юнгой на идущий в Венесуэлу пароход «Доротея», погибший в жутком кораблекрушении, внушает мало доверия. Тем более что сам Шлиман ухитрился дать две версии событий: в одном месте он уверяет, что был зачислен юнгой в состав экипажа, в другом – что был на борту лишь одним из трех пассажиров.

Сам Шлиман описывает гибель корабля в лучших традициях «Робинзона Крузо»: «…со страшным шумом обломки покатились вниз по нижней палубе, и я вместе с ними был увлечен в бездну. Но вскоре я вновь очутился вверху и смог ухватиться за проплывавшую мимо пустую бочку, край которой судорожно сжимал и вместе с которой меня отбросило в сторону. То подбрасываемого на сто футов в высоту, то швыряемого в ужасную бездну, меня в течение четырех часов мотало в беспамятстве, пока не прибило к отмели… меня заметили, и целая толпа зевак собралась на пляже».

И далее Шлиман живописует, что при крушении в живых остались только он сам, капитан и один матрос.

Ну, а что в реальности?

Пароход «Доротея» действительно существовал, он и в самом деле погиб у голландских берегов – вот только все, кто на нем плыл, благополучно добрались до берега. Не было ни единого погибшего. Список команды (восемнадцать человек) сохранился до нашего времени, и никакого Генриха Шлимана в нем не значится. Невозможно установить, был ли он вообще на «Доротее» (списки пассажиров тогда не велись) или попросту узнал о крушении из газет и впоследствии, насыщая автобиографию «эпизодами, достойными приключенческого романа», воспользовался без зазрения совести этой историей, благо мало кто уже помнил события сорокалетней давности.

Достоверно известно одно: некие сердобольные обыватели (а вовсе не «толпа зевак» нашли на берегу израненного, с выбитыми зубами юношу и отнесли в ближайшую гостиницу. Нет никаких достоверных свидетельств, что эту историю связывали с крушением «Доротеи». Характер телесных повреждений Шлимана таков, что их можно объяснить гораздо более прозаично: вульгарным нападением грабителей. Как бы там ни было, но в Южную Америку Шлиман более не рвался. Обосновался в Голландии и, говоря современным языком, занялся бизнесом.

На этом поприще Шлиман проявил себя, деликатно выражаясь, весьма своеобразным молодым человеком. Сегодня уже не определить точно, что за номера он тогда откалывал, но сохранились два прелюбопытных письма к нему от его тогдашних хозяев…

«Мы уже неоднократно говорили Вам: не обещайте много и не давайте бессмысленных обещаний, которые не может выполнить ни один благоразумный купец. Далее: мы должны просить Вас никогда не диктовать нам законов. Мы сами знаем, что должны сделать, а что может подождать. Вы позволяете себе вещи, выходящие за рамки приличий. Вы приписываете себе влияние и власть, с чем мы никак не можем согласиться, и желаем, чтобы Вы с Вашим характером сангвиника никогда не заблуждались на этот счет».

Второе письмо, спустя восемь месяцев после первого, наглядно доказывает, что Шлиман не сделал никаких выводов из дружеской критики: «Мы знаем Вас и лелеем надежду, что позже Вы станете образованным и приятным членом общества, после того как получите практическое знания в торговой сфере, что чрезвычайно важно, займете почетное место в кругу купцов и в мире вообще и, таким образом, станете полезны себе и своим друзьям. А сейчас прошу не обижаться на меня, но Вы чрезвычайно переоцениваете свои силы, мечтаете о своих невероятных достижениях и преимуществах, позволяете недопустимый тон и предъявляете абсурднейшие претензии, постоянно забывая при этом, что наши дела и без Вашего участия идут хорошо…»

Как бы там ни было, Шлимана не уволили – надо отдать ему должное, парень был дельцом способным и оборотистым. За два года поднялся от простого курьера до торгового агента, у которого в подчинении имелось целых пятнадцать писарей – значит, дела шли с размахом. Да вдобавок молодой человек самостоятельно выучил русский язык. Вот тут впервые в его биографии появляется достоверный «древнегреческий след»: русский Шлиман учил по книге «Приключения Телемака». Правда, язык он вызубрил не по причине романтического интереса к России – причины были насквозь практические, его хозяева вели широкие торговые операции в Санкт-Петербурге, и знаток русского был в цене. Что до морали, то как раз она чуточку подкачала. О чем сохранилось многозначительное свидетельство самого Шлимана, в 1848 года писавшего отцу: «Стоя у моего конторского столба с раннего утра до позднего вечера, углубившись в вечные размышления о том, как сделать мой кошелек тяжелее путем удачной спекуляции – все равно, в ущерб или в прибыль моему конкуренту или поручителю…»

Очаровательное признание, не правда ли? Аллах с ними, с конкурентами, но когда делец, не моргнув глазом, признается, что готов и своему поручителю нанести ущерб, лишь бы пополнить собственный кошелек, это его характеризует не с лучшей стороны. Шлиман, правда, долго и многословно рассуждает, что он теперь гораздо менее счастлив, чем в те блаженные времена, когда служил в лавке простым приказчиком – но это определенно чистейшей воды кокетство. Поскольку наш герой вовсе не собирается отказываться от «удачных спекуляций».

Наоборот. В полном соответствии с провозглашенными им самим моральными принципами Шлиман продолжал клевать по зернышку – и, в конце концов, отправился в Соединенные Штаты, чтобы урвать свою долю в разыгравшейся тогда «золотой лихорадке».

Боже упаси, он с самого начала не собирался лично мыть золото. Чересчур уж неблагодарной и опасной была профессия золотоискателя. Обо всех ее тяготах нет нужды рассказывать подробно, это блестяще проделали Джек Лондон и Брет Гарт. Достаточно упомянуть, что у Генриха Шлимана был перед глазами печальный пример его родного брата Людвига. Людвиг, младше Генриха на год, коммерческими талантами как раз не обладал, и потому выбрал участь рядового ловца удачи: на занятые у брата деньги купил лошадь, снаряжение и подался в Калифорнию. Иные области этого штата и в самом деле напоминают рай земной – но вот золото добывали в гораздо менее приятных уголках. Сохранилось письмо Людвига брату: «Здесь можно превосходно умереть! Необычайно резкий перепад температур вызывает у многих простуду. Первая половина ночи приятно теплая, затем спускается густой туман, а под утро стоит ледяной холод. Днем ужасно жарко, а с двенадцати до двух часов дня работать вообще невозможно. На руднике работают с рассвета до одиннадцати часов, потом идут в свою палатку, готовят еду, очищают золото и спят около часа. В половине третьего снова берутся за работу, и так – до заката. Я сильный и думаю, что смогу продержаться на руднике и в сезон дождей…»

Не продержался. Сначала дела у него шли более-менее прилично, за два месяца намыл золота на 420 долларов, что по тем временам было немаленькой суммой, но потом на переправе потерял и лошадь, и поклажу, простудился, подхватил тифозную лихорадку – и уже не оправился…

Должно быть, узнав о смерти брата, Шлиман произнес сквозь зубы что-нибудь вроде: «Мы пойдем другим путем…» Несомненно, если не сказал, то подумал. Наверняка ему было прекрасно известно к тому времени, что настоящие деньги крутятся вокруг золотодобычи, а не там, где надрывают жилы и уродуются простяги вроде Людвига.

Шлиман уходит из торгового дома, где занимал неплохое место, садится на пароход и плывет в Штаты с тридцатью тысячами долларов в кармане – как говорится, все, что нажито непосильным трудом…

Дальше снова начинаются сказки барона Мюнхаузена. Если верить Шлиману, он, едва прибыв в Вашингтон, послал свою визитную карточку ни много ни мало президенту США Милларду Филмору. В это-то как раз верить можно. Нет ничего трудного в том, чтобы сунуть посыльному доллар, свою визитку и распорядиться: «Парень, отнесика ее в Белый дом, живенько!»

А парень, если добросовестный, отнесет – не пройдя дальше третьего помощника младшего швейцара у черного хода…

Но вот дальнейшее! Как уверял впоследствии Шлиман, президент, получив его визитку, немедленно прислал за ним карету. «В семь часов я отправился к президенту Соединенных Штатов; я сказал ему, что желание увидеть эту великолепную страну и познакомиться с ее великими руководителями побудило меня предпринять эту далекую поездку из России и что я считаю своим первейшим долгом засвидетельствовать ему свое почтение. Он принял меня очень сердечно, представил жене и дочери. Я беседовал с ним полтора часа».

Более того, президент настолько очаровался заезжим немцем, что пригласил его на элитный званый вечер, где присутствовали аж восемьсот представителей американской тогдашней элиты.

В эти побрехушки плохо верили уже при жизни Шлимана, хоть иные доверчивые биографы до сих пор приводят эту историю, уже расцвеченную кучей живописных подробностей. На самом деле можно с уверенностью говорить, что Шлиман если и видел Белый дом, то только издали. Соединенные Штаты тогда были еще достаточно патриархальным уголком, но все же не настолько… Шлиману тогда едва-едва стукнуло двадцать девять, он, строго говоря, был никто и звали его никак. Никому не известный работник заурядного торгового дома, каких в Европе считать не пересчитать, и не более того. Его тридцать тысяч баксов в США уже в те времена никак не могли считаться настоящими деньгами в кругу подлинных воротил. Так что американский президент ни за что не стал бы уделять целых полтора часа такой мелкоте. Ну, а описанный Шлиманом прием на восемьсот вип-персон – тоже выдумка чистой воды. Историки, как ни рылись, не нашли в американских газетах того времени ни малейшего упоминания о столь крупном событии…

Вдобавок Шлиман по своей всегдашней привычке присочинил еще, что был свидетелем знаменитого пожара в Сан-Франциско 1851 года. Справедливости ради следует уточнить, что он все же не уверял, будто вытаскивал из огня беспомощных старушек и малых детушек – но въедливые исследователи давным-давно раскопали, что этот пожар случился за месяц до появления Шлимана в Сан-Франциско…

Зато бесспорным фактом мировой истории является то, что однажды в газете «Сакраменто Дейли Юнион» появилось следующее объявление: «Банковский дом Генри Шлимана (в каменном доме на углу Йотштрассе и Фронтиштрассе). Важен для торговцев и золотодобытчиков. Купит немедленно 3 тысячи унций лучшей чистой золотой пыли. 17 долларов за унцию. В обмен на золотые монеты или кредит в банке Дэвидсона – Ротшильда в Сан-Франциско, филиалы в США и Европе».

Как всегда у Шлимана, правда была перемешана с самой беззастенчивой брехней. В городе Сакраменто на углу помянутой улицы действительно располагалось заведение «Генри» Шлимана, пышно именуемое банковским домом. Подзаработав малость в Калифорнии ростовщичеством, Шлиман снял этот дом, приволок туда здоровенный сейф в три тонны весом, нанял кассира-американца и бравого испанца, чьей обязанностью было торчать поблизости с двумя кольтами за поясом (в Сакраменто, как и по всей тогдашней Калифорнии, нравы были самыми бесхитростными, и подобная фигура оказалась необходимым элементом бизнеса, особенно столь деликатного и приманчивого для криминальных элементов, как скупка золота).

А вот все остальное было брехней. Дэвидсон, правда, имелся в наличии – местный уроженец, вложивший в дело некоторую сумму. Но к знаменитому банкиру Ротшильду ни он, ни Шлиман не имели ни малейшего отношения, Ротшильд об этаких экзотических персонах наверняка и не слыхивал. Ежу понятно, что у рядовой золотоскупки не было и никаких филиалов, тем более в Европе.

Но для окружающих это, в принципе, не имело особого значения – добытое золотишко нужно же кому-то сдавать в обмен на звонкую монету? Народец к «Генри» потянулся.

Поскольку никто не станет заниматься подобным бизнесом из чистой благотворительности, вся фишка, как, быть может, кто-нибудь уже догадался, заключалась в том, что Шлиман принимал песочек и самородки по цене, которая была пониже рыночной – а вот продавал в более цивилизованных местах уже как раз по самой что ни на есть рыночной.

Бизнес был доходнейший, но опасный – то с честной рожей притащат вместо золота золоченую медь, то опасайся чего похуже. Сдается мне, Шлиман нисколько не преувеличивает, когда пишет, что на письменном столе у него постоянно лежала пара кольтов со взведенными курками – для тех мест и того времени дело совершенно житейское…

Менее чем за год «Генри» удвоил свое состояние – с тридцати тысяч долларов до шестидесяти…

А вот потом что-то грянуло – из-за чего Шлиману пришлось в лихорадочном темпе покинуть Соединенные Штаты, превратившись из Генри снова в Генриха…

В той же «Сакраменто Дейли Юнион» появилось скромное объявленьице: «Внимание! Банковское дело „Генри Шлиман и K°“ в Сакраменто-Сити передается сегодня Дэвидсону из Сан-Франциско и будет далее вестись им. Все бумаги будут переданы вышеуказанному лицу. Генри Шлиман и K°».

История туманнейшая. Иные восторженные апологеты Шлимана вообще представляют дело так, будто Шлиман уехал из Штатов без всякой причины. Просто так. Климат перестал нравиться, надоела американская привычка класть ноги на стол, перспективы у золотоскупочного бизнеса якобы потускнели…

На самом деле все было гораздо интереснее и грязнее. Всех подробностей мы уже никогда не узнаем, однако кое-какие предположения вполне можно строить, и достаточно обоснованно. Сам Шлиман в своем американском дневнике упоминает «серьезные кассовые ошибки, которые я полностью отношу на счет нечестности моих служащих». Правда, из Америки срочно слиняли отчего-то не эти самые нерадивые служащие, а сам Шлиман.

Биограф «великого археолога» (из невосторженных) написал достаточно деликатную фразу: «Из писем явствует, что Дэвидсон обвинил Шлимана в манипуляции со взвешиванием золота с целью повышения прибыли». Вот тут уже начинается простор для размышлений. Неужели прожженный делец Дэвидсон был настолько святым человеком, что протестовал против обвешивания Шлиманом клиентов? Зная предшествующую (и будущую) биографию Шлимана, помня о его письме папеньке, где наш герой без малейшей застенчивости излагает свои взгляды на деловую этику, гораздо логичнее будет предположить, что в результате забав Шлимана с весами его компаньон Дэвидсон, выражаясь культурно, не все знал об истинных размерах прибыли… А за подобные забавы с измерительными приборами в Калифорнии могли и кольт в дело пустить. Ничего удивительного, что человек вроде Шлимана в срочном порядке бросил выгоднейший бизнес и поскорее расстался не только с Калифорнией, но и с Новым Светом…

Дальнейшая деятельность Шлимана, на сей раз в России, уже именуется не спекуляцией. Тут кое-что посерьезнее…

Громыхает Крымская война, и Шлиман, как деликатно выражаются его биографы из восторженных, «поставляет» в Россию свинец, селитру и порох. Правда, идут эти товары, как бы это помягче выразиться, нестандартными путями. Российские порты в блокаде, нормальная торговля прекратилась. В общем, очень многие сограждане Шлимана впоследствии называли вещи своими именами, публично уточняя, что Шлиман занимался контрабандой. Подобных высказываний было множество – и Шлиман, что характерно, так ни разу никого и не потащил в суд за клевету, хотя вроде бы имел к тому все основания.

Точно та же деликатность присутствует в скупых сообщениях о том, что Шлиман «занимался поставками хлопка из США в Европу». Занимался, конечно – в те бурные времена, когда в США вовсю полыхала Гражданская война и северяне блокировали южные порты (хлопок, если кто помнит, произрастает исключительно на юге Штатов). Так что деятельность Шлимана снова, как и во времена Крымской войны, подпадала под неприглядное понятие «контрабанда». Кому война, а кому мать родна. Деньги не пахнут. И так далее, можно шпарить по Далю…

Примерно в то же время в Санкт-Петербурге состоялся затянувшийся на несколько лет судебный процесс – некий русский купец Соловьев обвинял Шлимана в неких ужасающих злоупотреблениях. Процесс закончился выигрышем Шлимана – но, как говорится в известном анекдоте, ложечки нашлись, а осадок остался. Вот если бы речь шла о ком-нибудь другом, не о Шлимане, можно было бы безоговорочно верить решению суда, но в нашем случае в голову поневоле лезут всякие глупости касаемо прохвостов-миллионеров и их умения влиять на суд специфическими аргументами. Точнее, увы, выразиться невозможно – упоминания об этом процессе скупейшие и отрывочные, даже о сути обвинений ничего неизвестно (хотя где-то в архивах наверняка покоятся соответствующие бумаги, никому теперь не нужные)…

Чуть позже Шлиман, по своему всегдашнему обыкновению, снова малость покуролесил – будем и мы, подобно восторженным биографам великого самоучки-археолога, применять изящные обороты, хотя бы время от времени.

А впрочем, точности ради следует упомянуть, что речь идет о забаве под названием «лжесвидетельство под присягой» – каковая практически во всем мире считается не забавой вовсе, а уголовно наказуемым деянием. Ну, что поделать, Шлиман всегда был выше грубой прозы…

Но мы, кажется, забежали вперед. Нужно отступить немного во времени, чтобы кое-что прояснить.

К тому времени Шлиман был, во-первых, женатым человеком, а во-вторых, доктором философии Ростокского университета. Сначала – о женитьбе. Избранницей Шлимана в свое время стала петербургская красавица Екатерина Лыжина из весьма зажиточной купеческой семьи. Брак с годами расстроился по причине, для нашего времени обыденной, а для того исторического периода – весьма даже экзотической. Из сохранившейся переписки можно без особых натяжек сделать вывод, что супруга Шлимана оказалась лесбиянкой, и отнюдь не в теории, а на практике.

Вообще-то в данном конкретном случае герру Шлиману следовало бы по-мужски посочувствовать, но, откровенно признаюсь, нет никакого желания. Очень уж… специфической он был персоной, деликатно выражаясь. Ничего удивительного, в общем, что и с женой так обернулось. Чего ни коснись у Шлимана, вечно будет то грязь, то что-то дурно пахнущее…

Так, кстати, обстояло и с его дипломом доктора философии. Новоиспеченный доктор никогда не заканчивал не то что университета, но даже гимназии. Он, правда, уже отойдя от дел, проучился два семестра в парижской Сорбонне, но этого, согласитесь, маловато, чтобы во мгновенье ока стать доктором философии – особенно если в этой науке не проявил себя совершенно ничем, даже статейки в пару страниц не напечатал…

Ларчик открывался просто: «удалившийся на покой» миллионер уже твердо решил к тому времени плотно заняться археологическими раскопками – и не без оснований подозревал, что его, несмотря на все миллионы, ученый мир попросту не воспримет всерьез. «Миллионер с начальным образованием? Что, еще целых два семестра Сорбонны? Ха-ха…» Позарез требовалась какая-нибудь внушающая уважение блямба. «Археологические открытия, совершенные господином Шлиманом, доктором философии Ростокского университета…» Совсем другой коленкор, а?

Как все это было обстряпано? Да довольно просто, если знать ходы-выходы и нужных людей. Двоюродный брат Шлимана, советник юстиции Адольф Шлиман, был известным и уважаемым в Шверине (где располагался Ростокский университет) адвокатом. И многих важных господ из университета прекрасно знал.

Завертелось. Все было проделано практически молниеносно. Шлиман отправил декану университета две своих книги, которые к тому времени успел написать: «Китай и Япония» и «Книга по археологии об Итаке, Пелопоннесе и Трое». К философии обе не имели ни малейшего отношения. Первая была не более чем путевыми заметками, сделанными Шлиманом после турне по указанным странам, а вторая посвящена его собственным рассуждениям на тему о том, где следует искать гомеровскую Трою.

Негусто, конечно. Однако декан философского факультета герр Карстен был большим приятелем Адольфа Шлимана, как и специалист по античности профессор Бахман. Оба горячо выступили за присвоение соискателю докторской степени, в чем были поддержаны всей профессурой университета. Какие именно аргументы на профессуру воздействовали, были ли они круглые и золотые или бумажные с радужными разводами, приятно похрустывающие, останется тайной. Но в том, что аргументы были как нельзя более вещественными, сомневаться не приходится.

Все происходило заочно. Шлиман в университете так и не появился и никого из ученых мужей в глаза не видел. Не было никакой необходимости, все и так прошло как по маслу. Правда, ученые господа все же сделали попытку соблюсти внешние приличия. Карстен писал в своем отзыве: «Первый труд представляет собой описание одного из путешествий и, видимо, может заслуживать несколько меньшего внимания, нежели второй, посвященный археологии, дать оценку которому я уполномочил господина Бахмана».

Господин Бахман тоже жеманился, как ветреная девица, которая ничего не имеет против того, чтобы прогуляться на сеновал с бравым гусаром, но предварительно пищит, потупя глазки: «За кого вы меня принимаете, поручик? Я не такая!» Потом, правда, на сеновал все же идет.

Профессор Людвиг Бахман, без сомнения, сочился скрытой иронией: «Менее убедительно выглядят результаты исследований, проведенных автором, касающихся местоположения Трои, двух протекающих в исследуемом районе рек и местоположения древнего Илиона. Солидное самостоятельное исследование, проведенное автором, снабженное многочисленными ссылками на соответствующие места „Илиады“, изложено в весьма доступной и легкой для понимания форме. Однако здесь он, несомненно, заблуждается…»

Об автобиографии Шлимана Бахман тоже высказывался с явным сарказмом: «Работа, написанная по-французски, читается очень хорошо, поскольку автор в совершенстве этим языком владеет… на латыни в целом может быть оценена, несмотря на отдельные языковые огрехи, как весьма удовлетворительная (Шлиман представил автобиографию на трех языках. – А.Б.); однако перевод оной на древнегреческий лучше бы отсутствовал вовсе, ибо очевидные затруднения автора при построении фраз и употреблении некоторых слов свидетельствуют о том, что соискатель не владеет в достаточной мере синтаксисом и не обладает умением выразить законченную мысль в античной форме».

Вслед за этим Бахман без всякой логической связи с предыдущим именовал Шлимана «самоучкой высоких природных дарований» и высказывался за присвоение ему докторской степени. Точно так же считали и остальные шесть университетских профессоров. Восемь ученых мужей изучали представленные Шлиманом работы прямо-таки стахановскими темпами и уже через четыре дня вынесли вердикт: достоин! Другие претенденты на отзыв, настоящие ученые, ждали месяцами …

Вскоре Генрих Шлиман получил право официальнейшим образом именоваться «доктор философии и изящных искусств». Это радостное известие настигло его, когда он уже пребывал в США, куда отправился, чтобы именно на американской земле заочно развестись с ветреной супругой, предпочитавшей ему некую загадочную «мадам Р.», чья личность, очень похоже, навсегда останется тайной для истории.

Почему в Америку? Да как раз потому, что согласно тамошним законам гражданин США мог именно что заочно развестись с супругой, тем более иностранной подданной…

Стоп, стоп, воскликнет иной эрудит. Какое еще американское гражданство, если Шлиман до сих пор был российским подданным?

Другой эрудит может добавить еще: согласно законам США того времени стать американским гражданином можно было двумя путями – либо предъявив выданное федеральными властями свидетельство о рождении на территории США (а откуда оно у Шлимана, уроженца немецкого Мекленбурга?), либо представить заслуживающего доверия свидетеля, понятно, гражданина США, который подтвердит, что данный господин прожил в Штатах требуемые законом пять лет. Шлиман же обретался в свое время в США немногим более года…

Однако, господа мои, не забывайте о звенящих и шуршащих аргументах! Буквально через два дня после того как Шлиман прибыл в Штаты, некий почтенный житель Нью-Йорка по имени Джон Болан явился к судье и с честными глазами заявил под присягой, что прекрасно ему известный мистер Генри Шлиман прожил в США аккурат пять лет, из них последний год – в штате Нью-Йорк. В чем он, Болан, клятвенно и расписывается.

В тот же день Шлиман получил американское гражданство. Он переехал в штат Индиана, где якобы намеревался жить постоянно и, не мешкая, нанял трех адвокатов, чтобы вести дело о разводе. С ними «мистер Генри» заключил интересное соглашение: если они добьются успеха, получат на троих пятнадцать тысяч долларов (за тысячу долларов тогда можно было купить приличный домик), а если проиграют, получат, опять-таки на троих, всего двести баксов…

Работа закипела. Для пущей надежности придумали, что Шлиман не просто гражданин США, а еще целый год прожил в штате Индиана (психологический подтекст: почтенный домовладелец из Индианы хочет развестись с какой-то заморской вертихвосткой). Повторилась нью-йоркская история: в суде объявился некий фермер (с честнейшими глазами, понятно) и, положив руку на Библию, уверенно заявил: ну как же, мистер Генри у нас целый год прожил, как его сосед клянусь…

Чтобы доказать ветреность заморской супруги, суду были предъявлены некие письма на русском языке с английским переводом, из которого явствовало, что миссис Екатерина категорически отказывается покинуть Россию и жить с супругом в Америке. Поскольку никто из судей русским не владел, упомянутый английский перевод сделал собственноручно мистер Шлиман… В том, что письма были поддельными, никто из биографов Шлимана, писавших об этой истории, не сомневается. Позже адвокаты их тихонько изъяли и изничтожили…

В общем, из суда Шлиман вышел холостым человеком. Окрыленный, он немедленно отправился в Грецию и сочетался браком с юной красавицей Софьей Энгастроменос (которую можно назвать единственным светлым пятнышком во всей этой грязной истории). Правда, по своему милому обыкновению Шлиман попросту кинул родню невесты. Пообещал сначала заплатить немаленькие долги семейства и выделить энную сумму на развитие торговли сукном, которую вел тесть, а также дать приданое младшей сестре Софьи. Ни того, ни другого, ни третьего он никогда не выполнил, пригрозив тестю: если тот будет настаивать, он, Шлиман, опубликует во всех газетах историю про то, как папаша Энгастроменос пытался продать свою дочь за деньги, словно дикий турок. Семейство поворчало и отступилось…

Но тут напомнила о себе бывшая супруга Екатерина, с превеликим удивлением узнавшая, что с ней, оказывается, заочно развелись, да еще где-то в Штатах. Поскольку дамочка происходила, как уже говорилось, из купеческой семьи, соответствующей хваткой располагала – и напустила на Шлимана отличных петербургских адвокатов.

Вот тут Шлимана, как не впервые уже в его путаной жизни, припекло всерьез. По законам Российской империи он, как ни крути, являлся двоеженцем, за что полагалась ссылка в Сибирь. Правда, для этого требовалось изловить виновного на территории Российской империи – куда с тех пор Шлиман благоразумно и носу не казал.

Попытки питерских адвокатов притянуть Шлимана к суду в Париже и в Афинах провалились по той простой причине, что он числился американским гражданином, а потому, согласно каким-то хитрым юридическим крючкотворствам, и не мог быть привлечен на судебное разбирательство. Однако была серьезная опасность, что пронырливые петербуржцы в конце концов докопаются, каким именно образом Шлиман стал подданным США. Нашему герою пришлось пережить массу неприятных минут…

К счастью для него, рассерженная супруга вовсе и не помышляла о воссоединении с мужем – она попросту хотела, раз уж муженек оказался такой сволочью, выдоить из него как можно больше денег. А потому стороны вскоре пошли на мировую: Шлиман смирнехонько переписал на Екатерину свой дом в Санкт-Петербурге и обязался выплачивать бывшей супруге четыре тысячи рублей ежегодно до конца ее жизни (вот это соглашение он старательно выполнял).

На радостях Шлиман учинил очередную милую проказу, которая могла кончиться для него очень даже печально. В то время как раз громыхала Франко-прусская война, и когда она закончилась капитуляцией Парижа, пошли слухи, что среди разрушенных зданий оказались и четыре доходных дома, принадлежавших Шлиману. Поскольку эти дома давали ежегодный доход в несколько миллионов франков, Шлиман страшно обеспокоился и собрался в Париж, чтобы посмотреть, как там обстоят дела. Как американскому гражданину, то бишь иностранцу, ему требовалось особое разрешение, которое не было времени выправлять. Тогда Шлиман попросту купил у некоего французского почтового служащего его форму и пропуск – и подался в Париж под видом натуральнейшего француза (благо фотографий на тогдашних документах еще не имелось).

Затея была опаснейшая. Попадись он немцам, его расстреляли бы в два счета как шпиона. Повезло – и документ не вызвал подозрений, и дома оказались целехоньки, все четыре.

Как вам биография? Интереснейший субъект, право…

Честно признаюсь: после всего, что стало известно о нашем герое, лично я питаю нешуточные подозрения и насчет так называемого «мемельского чуда». В октябре 1854 года немецкий город Мемель (ныне входит в состав Литвы и называется Клайпеда) был уничтожен страшным пожаром – сгорели в том числе и портовые склады с товарами, что моментально обанкротило множество коммерсантов или по крайней мере нанесло им жуткий ущерб. Единственным, кому повезло, оказался Шлиман: по какому-то счастливому стечению обстоятельств один-единственный склад оказался нетронутым огнем – шлимановский. Естественно, возник жуткий дефицит, и Шлиман, распродавая свои чудесным образом уцелевшие товары, за год удвоил свое состояние…

Я прекрасно понимаю, что это чересчур даже для Шлимана – подпалить такой немаленький город, как тогдашний Мемель. Ерунда, конечно. Но от дурацких мыслей на эту тему я положительно не в состоянии отделаться. Очень уж мутный был субъект, этот герр Шлиман…

Но шутки в сторону. Дальнейшее наше повествование будет целиком посвящено археологическим открытиям Шлимана в Турции и Греции.

Правда, должен предупредить сразу, что и эта история начинается с самого беспардонного вранья – ну что я могу поделать, если Шлиман, за что бы ни брался, врал беззастенчиво, нагло, систематически, самозабвенно…

Он приложил немало усилий и потратил немало чернил, убеждая всех и каждого, что это он, первый, своим умом допер: гомеровскую Трою следует искать под невидным холмом, который по-турецки звался Гиссарлык…

На самом деле это была очередная брехня. Первым на Гиссарлыке собирался раскапывать Трою англичанин Фрэнк Калверт, американский вице-консул по службе и археолог-любитель. Именно он выдвинул тезис о том, что Троя лежит под этим холмом, купил часть Гиссарлыка и предпринял первые раскопки, в ходе которых обнаружил остатки древних стен. Вот только с деньгами у него было негусто, и из-за того, что не нашлось каких-то ста фунтов стерлингов, работы пришлось оставить лет на десять. Касаемо Трои его поддерживали два профессиональных историка, шотландец Мак-Ларен и немец Эккенбрехер – но денег на серьезные раскопки не нашлось и у них.

И лишь годы спустя объявился прослышавший об этой истории Шлиман – который первоначально усматривал Трою совсем в другом месте… Зато от недостатка денег не страдал…

И над Гиссарлыком, полное впечатление, зазвучала еще не написанная лихая песня: «Эге-гей, привыкли руки к топорам!» Сотня рабочих вгрызалась в грунт. Очень скоро Шлимана постигло нешуточное разочарование: он раскопал семь городов, лежащих друг над другом. Семь слоев. Поди разберись, какой из них является желанной Троей.

Тем более что вскоре обнаружились еще два слоя: девять древних городов, последовательно приходивших в упадок…

Мимоходом разыгралась очередная грязная история из множества тех, что сопровождали Шлимана до могилы. Он отыскал так называемый метоп – мраморную плиту с изображением бога солнца Гелиоса. Поскольку найдена она была на участке холма, принадлежавшем Калверту, тот, что, в общем-то, логично, потребовал половину продажной стоимости находки, считая, что она потянет на пятьсот фунтов стерлингов. Шлиман со всем своим деляческим искусством, приобретенным за годы своего мутного бизнеса, клялся и божился, что красная цена этой дряни – полсотни фунтов. Именно за эту сумму он, уболтав в конце концов Калверта, и перекупил у него находку. Вот только очень быстро Калверту стало известно, что Шлиман предлагает этот самый метоп парижскому Лувру даже не за пятьсот – за четыре тысячи фунтов. Взбешенный англичанин честил Шлимана последними словами. Тот с невозмутимым видом ответил что-то вроде: кто ж виноват, мой милый, что вы плохой купец. Оборотистее надо быть, что с возу упало, то пропало…

В конце концов упорный Шлиман обнаружил-таки натуральную гомеровскую Трою. По крайней мере сам он так и полагал, хотя доказательства имелись более чем сомнительные. Наилучшим аргументом были бы надписи вроде: «Полицейский участок Трои», «Мэрия Трои», или, по крайней мере, корявая надпись на стене: «Здесь, в этой долбаной Трое, местные шулера меня обчистили до нитки. Все троянцы – жулики и мошенники. Ноги моей тут не будет. Филипп из Афин». (Кстати, подобных надписей самого что ни на есть вульгарно-бытового характера немало найдено и в Греции, и в Риме).

Однако во всем городе Шлиман обнаружил единственную надпись на древнегреческом, гласившую: «Святилище». И все. Любой опустил бы руки, но только не Шлиман. Логика у него была своя, весьма своеобразная. Святилище? Значит, храм. Храм? Значит, храм Афины, о котором говорится в «Илиаде» Гомера. То, что у древних греков была чертова уйма богов и богинь и всем полагались святилища, Шлиман категорически не желал принимать в расчет.

Потом Шлиман откопал какие-то ворота и остатки большого богатого дома, подходившего под понятие «дворец». И вновь торжествующе возвестил, что нашел упоминаемые в «Илиаде» Скейские ворота Трои и дворец царя Приама. Логика была та же. Ворота налицо? Налицо. Значит, Скейские! Дворец налицо? Налицо. Значит, Приамов!

Скептики, каких к тому времени набралось предостаточно, мягко Шлиману напоминали, что ворота, собственно говоря, имелись в любом городишке, даже маленьком, да и богатых домов хватало, в каждом городе наверняка мог отыскаться богатый человек, отгрохавший себе хоромы.

Шлиман отвечал выражениями насквозь непарламентскими. Когда Калверт печатно высказал свое твердое убеждение, что ни один из девяти городов не может оказаться гомеровской Троей, Шлиман угрожал консулу, что «порвет с ним дружбу до конца дней своих». И завершал с присущей ему скромностью: «Заявляю открыто, что в то время как цивилизованный мир с нетерпением ждет моих дальнейших открытий после трех лет непрерывных раскопок, мой труд в этих адских погодных и природных условиях ваши клеветнические статьи представляют в черном цвете!»

Насчет «всего цивилизованного мира» он, конечно, чуточку подзагнул. Его не только ругали в газетах – француз Детье, директор Константинопольского исторического музея, узнав о контрабандно вывезенном Шлиманом из Турции том самом метопе с Гелиосом, призывал турецкое правительство аннулировать лицензию Шлимана на раскопки, а самого его выслать из Турции к чертовой матери.

И эту историю Шлиману как-то удалось замять. Он тем временем наткнулся на мощеную дорогу – и, по своей милой привычке безудержно фантазировать, решил, что это та самая дорога, которая, по Гомеру, ведет к главным троянским укреплениям. И чтобы расчистить дорогу целиком, приказал снести мешавшие ему остатки дома – не менее древнего, чем дорога. Вообще, так он и работал: стремясь к «угаданной» им Трое, безжалостно крушил все древности, что этому мешали…

Тем временем над ним сгущались тучи. Калверт разорвал со Шлиманом всякие отношения. Турецкое правительство и в самом деле стало подумывать, что лицензию у Шлимана пора бы отобрать, пока он не разворотил все, что еще осталось…

Клад Приама

И тут-то на весь мир, без преувеличений, бабахнула оглушительная сенсация: Шлиман откопал в Трое богатейший клад царя Приама! Едва ли не девять тысяч предметов, главным образом из золота, серебра: посуда, другая утварь, драгоценное оружие! От крохотных бляшек и пуговиц, обрывков ожерелий до вещичек не в пример более солидных: например, шарообразная фляжка из чистого золота весом в четыреста граммов и при ней кубок в двести двадцать граммов. Чего там только не было… Вот сделанное Шлиманом описание содержимого одной только серебряной вазы: «Две великолепных золотых диадемы и четыре серьги тонкой работы из золота; сверху лежали пятьдесят шесть золотых сережек весьма причудливой формы и восемь тысяч семьсот пятьдесят золотых колец, просверленных призм и кубиков, золотых пуговиц и так далее; затем шли шесть золотых браслетов и на самом верху лежали оба маленьких золотых кубка». Янтарный кубок, шлемы, нечто вроде лезвий из чистейшего серебра, золотые шпильки для волос…

Глубоко ошибется тот, кто решит, что мир имел дело с очередной фантазией Шлимана, на которые он был большой мастак. Все перечисленное – и многое другое – и в самом деле существовало в реальности. Одно немаловажное уточнение: когда мир узнал о кладе, оказалось, что все эти сокровища находятся не в Турции, а уже в Греции, куда их Шлиман вывез, мягко говоря, потихонечку…

Ну, что поделать. Именно так вели себя в девятнадцатом столетии практически все «исследователи» из цивилизованных европейских стран, находившие что-то интересное в странах «отсталых». В свое время английский лорд Элджин заинтересовался плитами и статуями из афинского Парфенона. Греция тогда еще принадлежала туркам, и хитрый британец получил от султана разрешение, где дословно говорилось: «Никто не должен чинить ему препятствий, если он пожелает вывезти из Акрополя несколько каменных плит с надписями и фигурами». Размахивая этой бумагой, Элджин отправил в Лондон двести огромных ящиков с архитектурными деталями Парфенона (возвращения которых до сих пор безуспешно требует Греция)…

Так что Шлиман, не моргнув глазом, признавался: да, вывез тайком… но я ж для науки! Что могут понимать в археологических ценностях дикие турки? Нужно было, кровь из носу, вывезти сокровища в более цивилизованные места…

В выражениях он не стеснялся: «Предметы в этой закрытой для публики конюшне, каковую представляет собой турецкий музей, навеки будут потеряны для науки».

И в свое оправдание выдвигал довольно оригинальные аргументы: «Более ста фирманов выданы турецким правительством за десять лет, и во всех без исключения поставлено одно и то же условие: половину найденного сдать. До сих пор я был единственным человеком, от которого турки хоть что-то получили: я отослал семь пифосов и четыре мешка с каменными орудиями, в то время как от других они не сумели получить ничего…»

Пифос – это здоровенный глиняный кувшин для вина, масла или зерна. Иными словами, Шлиман предлагал поделить «по справедливости»: туркам – семь кувшинов, какие попадаются на каждом шагу, да четыре мешка с камнями, а все золото – ему.

Обстоятельства находки, если верить Шлиману, опять-таки напоминали классический приключенческий роман. Он подробно описывал, как увидел торчащий из стены раскопа предмет, в котором сразу опознал золото, как, опасаясь алчности диких турецких рабочих, отправил их перекусить и отдохнуть, а сам ножом старательно выковырял клад до последней бляшечки, и его молодая жена Софья сначала завернула бесценное сокровище в свою шаль и унесла в дом, а потом вывозила его в корзинках, прикрыв овощами…

Дюма отдыхает…

Ну не мог этот субъект не врать как сивый мерин! Вот его воспоминания о раскопках: «Моя дорогая жена, жительница Афин, обожающая Гомера и знавшая „Илиаду“ наизусть, с утра до вечера на раскопках. О том, как мы живем здесь, в этом аду, и как вынуждены ежедневно, чтобы не подцепить малярию, принимать по утрам по четыре грамма хинина, я уже вообще не говорю».

И добавлял душещипательные подробности, способные растрогать любое сердце: из-за того, что его подвижница-жена самоотверженно сопровождала его на раскопках, их маленькая дочурка даже не узнала мать, когда та вернулась после долгого отсутствия, гордо неся те самые корзины, где под морковкой и капустой таилось золото…

Вот это была очередная брехня. Софьи вообще не было на раскопках, и никакого золота она из Турции не вывозила. Шлиман в свое время не озаботился уничтожить два письма, которые по сей день хранятся в архиве одной из афинских библиотек…

Первое – от немки-кормилицы, ухаживавшей за его дочкой. В то самое время, когда Софья якобы перетаскивала под шалью или в лифчике «клад Приама», няня подробнейшим образом описывала хозяину, как его молодая супруга в Афинах грустит от разлуки с ним, «прилежно учит немецкий, и мы с ней вместе занимаемся хозяйством и горя не знаем».

Второе написано самим Шлиманом Софье, якобы живущей вместе с ним на раскопках: «Жизнь здесь – ужас: грязь непролазная и вообще сплошные лишения. Я от души рад, что ты не отправилась со мной. Летом тебе еще можно будет приехать на раскопки. А сейчас ты бы здесь и двух дней не выдержала, несмотря на всю твою любовь к Гомеру».

Зачем он все это придумал? А так красивше… Через два года Шлиман в письме Чарльзу Ньютону, хранителю греческих и римских древностей Британского музея, все объяснил сам: «Из-за скоропостижной смерти своего отца миссис Шлиман покинула меня в начале мая. Сокровище было найдено в конце мая, но поскольку я стараюсь сделать из нее археолога, то написал в своей книге, что она присутствовала на месте раскопок и помогала мне вывезти сокровища. Я сделал это только для того, чтобы поощрить и воодушевить ее, так как она обладает огромными способностями».

Самое смешное, что англичанин принял эти признания вполне благодушно… Картину малость подпортил, правда, слуга-грек Шлимана, во всеуслышание заявивший: не то что жены хозяина на раскопках не было, но и само сокровище обнаружено вовсе не в описанном Шлиманом месте. Шлиман, естественно, смешал слугу с грязью, на том и кончилось…

И вот тут-то, без преувеличений, «весь цивилизованный мир» пришел в неописуемый восторг. На Шлимана обрушилась всемирная слава: как говорится, все газеты мира…

Шлиман купался в лучах славы. Помянутому Ньютону он писал все с той же свойственной ему скромностью: «Мне льстит, что я открыл для археологии новый мир». И добавлял, что оценивает найденный им клад не менее чем в миллион франков.

Магическое слово «миллион» подействовало на публику должным образом. Перед афинским домом Шлимана собирались толпы людей, жаждавших хоть одним глазком взглянуть на сокровища. Поначалу Шлиману это зрелище нравилось, но уже через неделю он не выдержал и закрыл доступ в дом, а затем сделал греческому правительству два предложения (опять-таки свидетельствовавших о его несказанной скромности): он готов выставить клад в каком-нибудь греческом музее, но только если правительство возместит ему полмиллиона, которые он потратил на раскопках.

Греция была бедной страной, и правительство смиренно ответило, что столько у них нету, хоть режьте.

И тогда Шлиман вносит второе предложение: ладно, он за свой счет построит в Афинах музей и даст ему свое имя – Афинский исторический музей Генриха Шлимана – а правительство за это предоставит ему право на раскопки двух древних городов, Микен и Олимпии.

Правительство соглашалось лишь на Микены, заявляя, что право на раскопки в Олимпии оно уже обещало прусскому правительству и теперь неудобно переигрывать. Шлиман, естественно, негодовал во всю глотку: да какое тут может быть сравнение? С одной стороны, какие-то прусские профессоришки, а с другой – сам великий Шлиман? И грозил: раз такое отношение, он немедленно переберется, скажем, в Италию, где в земле тоже древностей полно, завещает троянскую коллекцию итальянскому народу, и там его будут на руках носить…

Но тут вмешались настырные турки, которые никак не хотели смириться с тем, что с их территории контрабандой вывезли немаленькие сокровища, которые по всем законам принадлежали все же Турции. Выдвинули ультиматум: либо вернуть клад, либо выплатить компенсацию в шестьсот с лишним тысяч франков.

А поскольку беда никогда не приходит одна, на Шлимана начались атаки уже со стороны не юристов, а ученого мира…

Шлимана всерьез стали подозревать в том, что не было никакой сокровищницы Приама, что все это золото и прочие находки он старательно собирал в течение трех лет раскопок в разных местах, а потом свалил в кучу и для пущего эффекта объявил их «кладом».

Это были, скажем так, деликатные гуманисты, исполненные веры в человечество. Циники же заходили гораздо дальше: окончательно разругавшийся к тому времени со Шлиманом Калверт печатно объявил: по его глубокому убеждению, Шлиман просто-напросто втихомолку поручил какому-то ювелиру изготовить «клад», а потом, изволите ли видеть, его «нашел». В конце концов кто вообще видел эти сокровища в Турции? На свет они всплыли только в Афинах…

Калверт в своих подозрениях был далеко не одинок: очень скверная у Шлимана была биография… Директор Афинской университетской библиотеки, не выбирая выражений, писал: «В конце концов этот американский немец нажил себе состояние контрабандой. Возможно, что эти вещи он нашел не при раскопках, а у старьевщика».

Ему вторил германский профессор Вернике: к человеку, который нажил себе состояние, ввозя контрабандой селитру из Пруссии в Россию, нельзя относиться серьезно.

Другой германский профессор, Заухе, был чуточку сдержаннее: «Шлиман пятьдесят лет был купцом, потом он стал по-школярски заниматься археологией. Это все, что приличия позволяют мне о нем сказать».

Третий профессор, Штарк, на приличия особого внимания не обращал и рубил сплеча правду-матку: «Потрясающая мистификация!»

Еще один профессор, афинский, ни в чем таком Шлимана не обвинял, но задавал резонный вопрос: господа мои, а где, собственно, доказательства, что это именно сокровища гомеровского Приама? В «Илиаде», между прочим, никакого описания сокровищ нет…

Венский профессор Конце советовал Шлиману вполне мирно: любезный мой, чем гоняться за химерами, отдали бы деньги настоящим археологам, чтобы они всерьез поработали…

Берлинский сатирический еженедельник «Кладдердач» опубликовал ядовитый фельетон, который стоит привести целиком:

«Господин Шлиман, как слышно, продолжил свои исследования и на месте бывшего военного лагеря перед Троей, и здесь божественное провидение не изменило ему – работе сопутствовал успех. Из множества обнаруженных здесь предметов, как мы считаем, вкусам дилетантов наиболее подойдут следующие:

1. Дышло с прилагаемым к нему хлыстом, явно от повозки, на которой Афина имела обыкновение приезжать в лагерь греков.

2. Коробка египетских спичек, отмеченных призом на международной выставке в Мемфисе в 1400 году до н. э., которыми Ахилл поджигал костер, где сжигали Патрокла.

3. Многочисленные хирургические инструменты, а также несколько сосудов с надписью: «Наружное. Аптека Махаона в Трое» – несомненно, относящиеся ко времени жизни обоих эскулапов (Махаон – сын Асклепия, одного из врачевателей в стане греков, сражавшихся против троянцев; упоминается в «Илиаде»).

4. Бонбоньерка[1] с надписью «Раris»[2] снаружи, и с портретом женщины внутри. Под портертом подпись «La belle Helene».[3] Существуют некоторые неясности с переводом предыдущих слов. Все это явно представляет собой трофей из квартиры Париса, который он однажды преподнес своей жене в подарок вместе с портретом. Выброшен позже за ненадобностью самим же обладателем трофея».

Мелочь, а неприятно: среди грамотных людей того времени журналы играли примерно ту же роль, что сегодня телевидение. А ехидный журнал не унимался. Вскоре там опубликовали некую «телеграмму», якобы поступившую от какого-то частного лица:

«Отправитель – доктор Шлауманн.[4] Только что посреди Рейна обнаружил сокровища нибелунгов. При этом едва не утонул, но – благодаря доброму провидению – спасен. К сожалению, принадлежащий моей жене плед продырявился, а десять золотых длиною в метр ножей плюхнулись в Рейн. Кроме того, найдены: корона короля Апльбериха и, что особенно странно, фотография Зигфрида – вид сзади. На снимке очень хорошо видно известное, не защищенное рогом место. Подробности позже».

Именно в Германии, на родине Шлимана, его поносили более всего – немецкая историко-археологическая школа считалась едва ли не лучшей в Европе, и на тамошних специалистов побасенки касаемо кладов и исторических ворот как-то не действовали…

Можно только представить, какая буря поднялась бы, окажись доступны научной общественности два письма, которые увидели свет лишь десятилетия спустя… В Париже у Шлимана был, по-современному, менеджер, а по тог дашней терминологии, агент, который присматривал за теми самыми доходными домами, вел парижские финансовые дела Шлимана. Именно ему Шлиман написал письмо, которое заслуживает того, чтобы привести его целиком.

«Дорогой мсье Верен!

Кажется, божественное провидение наградило меня за мою длительную, тяжелую работу в Трое, поскольку всего за несколько дней до своего отъезда я обнаружил сокровища Приама, состоящие из шестидесяти серег, двух диадем, большого сосуда и трех кубков из чистого золота, а также многих других предметов из серебра, представляющих огромную ценность для науки.

После опубликования сообщений об этих находках я вынужден, к моему великому сожалению, констатировать, что турецкое правительство носится с мыслью взыскать с меня в судебном порядке половину стоимости всех сокровищ. Я обо всем этом напишу в своей книге, которая выходит через несколько месяцев. Разумеется, я в состоянии и сам защититься от суда. Я заявлю о том, что приобрел эти сокровища за деньги и лишь для того, чтобы получить известность, сам распространил слухи о том, что обнаружил их при раскопках дворца Приама. Сейчас я весьма обеспокоен и прошу Вас сообщить мне, есть ли в Париже какой-нибудь ювелир, внушающий абсолютное доверие. Такое доверие, чтобы я смог поручить ему снять копии со всех предметов. Они должны выглядеть совершенно не отличимыми от античных, и, естественно, на них не должно быть личной пробы ювелира. Но он ни в коем случае не должен предать меня и выполнить все работы за приемлемую цену. Может быть, он смог бы изготовить и серебряную вазу из гальванизированной меди, которую можно было бы потом подвергнуть чернению? Прошу вас, упоминайте, обращаясь к нему, лишь предметы, которые были якобы обнаружены в Норвегии, и, ради всех святых, не произносите при нем слово «Троя».

Повторяю, тот ювелир, к которому Вы будете обращаться, должен внушать полное и абсолютное доверие. С выражением своего уважения к Вам, доктор Шлиман».

Никаких сомнений, что Шлиман намеревался, если суд все же принудит его вернуть Турции сокровища, подменить их подделками. Но где гарантия, что часть клада и до того была подлинной? Именно часть – будь поддельным весь клад, Шлиман наверняка преспокойно бы его отдал туркам, а не искал надежного ювелира в Париже.

Верен ответил очень осторожным, прямо-таки дипломатически выверенным письмом. В весьма туманных выражениях он сообщал, что ювелир такой есть, аж с мировым именем, привыкший к деликатным делам, и он, мсье Верен, с ним уже встречался и изложил идею в самых общих выражениях – но желательно было бы, чтобы основные переговоры провел и передал изделия из рук в руки сам Шлиман.

Понятно, что мсье Верен, известный банкир и маклер по торговле недвижимостью, дорожил своей репутацией и не хотел впутываться в это грязное дело – парижские писаки, падкие на скандалы, любую репутацию способны были разнести в пух и прах.

В Париж Шлиман так и не поехал – с турками как-то уладилось. Суд прошел в Афинах, а греки турок давно и откровенно недолюбливали, сказывалась старая вражда – так что греческие судьи постановили, что Шлиман должен выплатить туркам всего-то десять тысяч. Шлиман от щедрот своих отправил в Стамбул даже не десять, а пятьдесят тысяч. Тем история и кончилась, турки отчего-то удовольствовались вдесятеро меньшей суммой. Должно быть, не хотели связываться с прохвостом, к тому времени уже прославившимся на весь мир.

Вот только скептики и критиканы продолжали язвить и швыряться нешуточными обвинениями… Тем более что сам Шлиман давал огромные возможности для критики. В отчете о находке, написанном Шлиманом для одного из немецких издателей, он уверяет, что «клад Приама» найден в одной из комнат дворца. В книге о раскопках пишет, что клад обнаружен в тайнике городской стены… но к этой же книге приложена собственноручно вычерченная Шлиманом карта, на которой место находки показано не во дворце и не в стене, а… за пределами городской стены.

В двух отчетах Шлимана о находке – вопиющее несоответствие в том, что касается количества найденных предметов. Во второй Шлиман добавил ни много ни мало десять тысяч предметов, о которых в первом умолчал. И, наконец, уже в наше время выяснилось, что часть находок, позднее объявленных «сокровищами Приама», появляется на рисунках и фотографиях, сделанных Шлиманом до начала раскопок…

В общем, если Шлиман и не предъявил «цивилизованному миру» кучу блестяще выполненных подделок, то он как минимум копил три года находки, а потом свалил их в одну кучу и объявил кладом царя Приама…

Да и был ли вообще тот город, который раскопал Шлиман гомеровской Троей? Современник Шлимана, археолог Дерпфельд, писал после собственных раскопок в том месте: «Сожженный город, который Шлиман называет Троей, – это лишь убогая деревушка, построенная после разрушения Трои на ее руинах…»

Шлиман был вынужден признать свою ошибку. Правда, и его критик действовал в рамках «канонической» версии: он не сомневался, что Шлиман нашел Трою, он лишь считал, что Троя лежит в другом из девяти слоев…

У Шлимана, однако, нашелся не только критик, но и защитник, горячо отстаивавший подлинность «шлимановской» Трои, а также огромное значение для науки «клада Приама». Один маленький нюанс: этот защитник, пусть и с европейским именем, не был ни историком, ни археологом. Звали его Рудольф Вирхов – знаменитейший немецкий врач, физиолог, а также политик, депутат прусского и германского парламентов (ландтага и рейхстага). Большой был либерал и противник монархии, краснобай и говорун, кинувшийся на защиту «простого парня» Шлимана, столь отважно выступившего против «консерваторов» с учеными званиями… В общем, припуталась политика чистейшей воды.

Рудольф Вирхов

В Шлимане тем временем снова взыграл торгаш. Он принялся продавать клад Приама в точности так, как уличные разносчики торговали квасом и ношеными сапогами, ходили по дворам и орали благим матом:

– А вот кому товар самолучший, первосортный, сам бы носил, да деньги нужны!

Точно так же вел себя и Шлиман:

– А вот кому клад Приама! Товар надежный, сам копал, сам контрабандой вывозил! Не проходите мимо своего счастья!

Сначала он предложил все оптом Британскому музею за симпатичную сумму в пятьдесят тысяч фунтов стерлингов (примерно пять миллионов долларов по нынешнему курсу). Британцы в лице своих ученых мужей облизывались, конечно, на этакие редкости, но бюджетом заправляли не они, а парламент. Парламент наотрез отказался выделять этакую уймищу денег – то ли одними соображениями экономии руководствуясь, то ли, что вероятнее, к этому примешивались и сомнения: давно уже говорили в полный голос, что клад не то «сборный», не то вообще поддельный… Тем более что скандалы периодически возникали вновь и вновь. Директор одного из немецких музеев Конце как раз, поразмыслив, объявил публично, что чересчур доверял Шлиману и, по его глубокому разумению, «Троя» – никакая не Троя, а «клад Приама», если и подлинный, то римского происхождения, то есть лет на тысячу моложе, чем Шлиману думается…

Шлиман предложил клад России, снизив цену до сорока тысяч фунтов. Россия отказалась.

Предложил парижскому Лувру. Французы, поразмыслив, отказались. Собственно, никак нельзя сказать, что они «отказались» – они просто-напросто ни словечком не ответили на письмо.

Потом отказалась Греция. Потом – Италия, а следом – музеи в Мюнхене и Шверине…

Помыкавшись с кладом, Шлиман в конце концов понял, что никто его не купит. Что тут оставалось? Сделать широкий жест. И вот Шлиман торжественно объявляет: хотя он долгие годы жил за пределами Германии, был российским подданным, а сейчас американец по паспорту, любовь к фатерланду тем не менее пылает в его сердце неугасимым огнем. А потому он совершенно бесплатно передает сокровища Трои в дар Германской империи.

Это было то, что знала публика. За кулисами осталось то, о чем широкая общественность и не подозревала: Шлиман вновь отчаянно торговался с властями через посредство друга Вирхова. Правда, убедившись, что денег все равно не дадут, он решил урвать хотя бы почести. Потребовал, чтобы его сделали почетным гражданином Берлина.

Немцы в те времена этим почетным званием не разбрасывались. Почетными гражданами Берлина были персоны вроде канцлера Бисмарка и фельдмаршала Мольтке, а из ученых такого удостоился лишь по-настоящему великий Александр Гумбольдт…

Мало того, Шлиман настаивал, чтобы германский кайзер в обмен на дар наградил его орденом «Pour le Merite» – достаточно высоким знаком отличия, хотя и не самым высшим.

Вирхов пытался его урезонить, высказавшись насчет почетного гражданства так: «Мне кажется, что этот знак высокой признательности выглядел бы уместнее тогда, когда передача ваших сокровищ уже была бы осуществлена, а сами они стали бы доступны для обозрения широкой публике».

Ученый плохо представлял, с кем имеет дело – с прожженным дельцом, прошедшим школу контрабанды и калифорнийской «золотой лихорадки». В ответ Шлиман выдвинул новые требования: мол, он поторопился, заявив, что один может распоряжаться кладом. Поскольку его обожаемая супруга Софья самоотверженно помогала ему выкапывать клад, а потом вывозила его в тех самых корзинах с морковкой, она тоже имеет право голоса. А значит, ей тоже – звание почетной гражданки Берлина. И орден, орден не забудьте, а то шиш вам с маслом вместо клада…

Тяжко вздохнув, Вирхов отправился хлопотать (он, хотя и считался ярым республиканцем, поддерживал с кайзеровским двором вполне теплые отношения – политика-с…). А Шлиман тем временем наседал уже и на директора Берлинского музея Шене: мол, организуйте орден, и точка! А на будущее хорошо бы еще пару-тройку…

Вместо требуемого ордена Шлимана пытались представить к гораздо более скромному – ордену Короны, да и то второй степени. Но и с ним не выгорело. Звание почетного гражданина ему в конце концов присвоили (правда, о Софье и речь не шла). И вот – свершилось. Имя Шлимана было занесено в книгу почетных граждан Берлина под номером 40 – после Бисмарка, Мольтке и некоего совершенно забытого сегодня, а тогда, надо полагать, весьма много значившего герра Коххана…

Шлиман почил на лаврах. Если уж упомянуть мимоходом о его частной жизни, следует отметить, что он, собственно говоря, постоянно и увлеченно дурковал. Мультимиллионер. Пятьдесят костюмов, столько же пар обуви, двадцать шляп, тридцать тростей – но при этом супруга Софья обязана была записывать все свои расходы, даже самые мелкие, в особую книгу, которую миллионер в конце недели придирчиво проверял. Биографы (самые откровенные) с долей конфуза упоминают, что жену он «дрессировал, как собачку» – Софье, например, категорически запрещалось употреблять в разговоре такие «неточные» слова, как «возможно», «примерно», «почти». И подобных требований, запретов, жестких правил для супруги было установлено множество. Объявляясь в Париже, чтобы посмотреть, как там идут его дела, Шлиман останавливался в «Гранд-отеле», одном из самых лучших и престижных в Париже. Если Софья куда-то отправлялась без мужа, ей категорически предписывалось останавливаться исключительно в «эконом-классе», да вдобавок экономии ради не завтракать в отеле, а посещать какое-нибудь кафе подешевле по соседству. Сам Шлиман, впрочем, даже когда останавливался в роскошных отелях, тоже экономии ради тамошней кухней не пользовался – посылал повару свои собственные банки с тушенкой, чтобы тот соорудил что-нибудь попроще.

Ну, а на древней Греции наш герой форменным образом подвинулся. Мало того, что он назвал собственную дочь Андромахой, а сына Агамемноном, это бы еще ничего. Но он требовал и от всей своей прислуги, от садовника и привратника до нянь, откликаться исключительно на древнегреческие имена, каковые им присваивал. Сохранилось его письмо Вирхову касательно найма новой служанки: «Фройляйн Меллиен, судя по данному Вами описанию ее внешности, способностей и талантов, нам бы вполне подошла, и мы готовы назначить ей жалованье в размере тысячи пятисот марок и взять на себя ее дорожные расходы. Единственное, на чем мы настаиваем, следующее:

1. Она обязуется оставаться у нас в течение двух лет, если только не пожелает выйти замуж – в этом случае она в любое время может уйти от нас.

2. Она все время, пока будет находиться у нас, станет носить другое имя; если ей не подойдет имя Гекуба, то она может быть Клитемнестрой, Лаодикой, Брисеидой, Навсикаей, Тиро, Гиппокастой или же зваться любым другим гомеровским именем, но только не Марией, поскольку мы все же живем в греческом мире».

Привратник (по жизни – Деметриос) должен был откликаться на Беллерофона, садовник, скрепя сердце, стал Приамом, а две молодых нянюшки превратились в Поликсену и Данаю. Поскольку Шлиману этого показалось мало, он принялся брать под покровительство детишек из бедных семей в своем родном Мекленбурге, которым выплачивал регулярное пособие. С одним-единственным условием: детишки должны были отныне получать новые имена, взятые из «Илиады» или «Одиссеи», и пользоваться отныне только ими, иначе пособия лишались раз и навсегда.

Следует отметить, что он помогал деньгами – и немалыми – не только родным (сестре, отцу, племяннику), не только старому учителю, бывшим однокашникам по начальной школе, но и совершенно посторонним людям. Вот только опять-таки в каждом случае непременно присутствовали «особые условия», которые облагодетельствованным следовало скрупулезно выполнять, чтобы не потерять пособия. Отец должен был «соблюдать в доме чистоту и порядок», племянник – не прикасаться к игральным картам, сестра – «откладывать на черный день», а все остальные – «не пить ни капли», «быть экономными во всем», «не иметь вредных привычек», «избавиться от дьявола, азартных игр и пьянства».

В свое время банкир Шредер, у которого Шлиман служил еще двадцатипятилетним, написал ему следующее: «Вы совершенно лишены знания о людях и мире, только и можете, что болтать без умолку, и слишком много обещать, вы вечно гоняетесь за какими-то призраками и ловите их в мире своих фантазий, а в действительности – никогда. Если вы считаете, что добились своей цели, то это не дает вам основания стать грубым и высокомерным по отношению к своим друзьям, которые думают о вашем же благе, к тем, кто проявляет к вам истинный интерес и способен высказать вам правду в глаза, причем для вашего же блага. Вместо того чтобы быть им за это благодарным, вы начинаете чваниться и грубить… Потрудитесь стать практичным человеком и выработать в себе приятные, скромные манеры общения и не забивайте себе голову замками на песке и т. д. и т. п., а принимайте мир и людей такими, какие они есть».

Строго говоря, Шлиман последовал одному-единственному совету из письма: стал суперпрактичным. Все остальное он пропустил мимо ушей, и те скверные привычки и наклонности, в которых его упрекали в двадцать пять лет, сохранились на всю оставшуюся жизнь…

Итак, Шлиман почивал на лаврах, писал книги – а для того чтобы они лучше расходились, покупал с потрохами газетных рецензентов, в чем сам признавался в письмах. Однако со временем слава открывателя гомеровской Трои должна была непременно потускнеть, а сам «великий археолог» – приесться падкой на свежие сенсации «общественности». Нужно было отколоть что-нибудь новенькое – столь же сенсационное…

И Шлиман отправляется на раскопки древних Микен, великого города, который у Гомера именовался «злообильным», города, где, если верить Гомеру, жили и были похоронены многие герои «Илиады». Для Шлимана, как легко догадаться, тут не было никакой проблемы: если Гомер писал, значит, так оно и есть…

У новых раскопок было одно весьма существенное отличие от прежних: если на турецкой территории Шлиман, собственно говоря, раскопал до сих пор не известный на м по названию древний городишко, то с Микенами обстояло совершенно иначе: в незапамятную пору на том месте стояли именно Микены, и отмахнуться от этого факта невозможно. Но вот все остальное проходило по прежнему шлимановскому сценарию: любую находку, чем бы она ни была на самом деле, наш герой «подверстывал» под гомеровские строки. Гомер пишет, что в Микенах правил великий царь Агамемнон? Значит, легко было догадаться, что любая мало-мальски подходящая могила, подвернувшаяся Шлиману, будет с превеликим шумом объявлена погребением Агамемнона…

На всякий случай, учитывая личность и репутацию Шлимана, греческое министерство культуры приставило к нему персонального инспектора, некоего Стаматакиса, кстати, археолога по профессии. Естественно, Шлиман с первых же дней его люто возненавидел: на кой черт ему рядом специалисты? Еще подловят на очередном ляпсусе…

Раскопки Микен

Теперь уже над Микенами звучало: «Эге-гей, привыкли руки к топорам!» Воспользовавшись тем, что инспектор не мог разорваться и приглядывать за всем сразу, Шлиман, чтобы поскорее добраться до «гомеровских царей», крушил и рушил все, что его работе мешало. Мимоходом снес стену древнеримских времен – чтобы не мешала. Верная супруга Софья, словно классическая гомеровская фурия, накинулась на беднягу Стаматакиса, когда тот попытался протестовать. Беседа происходила в лучших базарных традициях: Софья, не жалея голосовых связок, объясняла инспектору, что стена мешала. Мешала, понятно вам? По буквам сказать? Какая разница, что она древнеримская? Мой гениальный муж гомеровских царей ищет, а не каких-то древних римлян, так что все остальное – хлам!

Деликатный Стаматакис со скандальной бабой не спорил, он отправлял в Афины панические донесения: «Вы должны знать, что он рушит все, что принадлежит Риму и Греции, чтобы очистить эллинские стены. Если мы находим римские или греческие вазы, он смотрит на них с отвращением, а черепки просто выбрасывает… Он обращается со мной так, словно я варвар…»

Министр культуры, недовольный этакими методами раскопок, срочно отбил депешу местным властям: Шлиману запрещается ломать и сносить все ценное для науки, а если заартачится – привлекать полицию. Шлимана и Стаматакиса попытались помирить, но они уже рассорились настолько, что общались исключительно через посредника. В сторонке деликатно маячили полицейские, а по раскопу, восторгаясь, бродил интересовавшийся археологией последний бразильский император. Воспользовавшись этим, Шлиман лихо уничтожил несколько византийских могил – мешают! – и снес еще несколько «неинтересных» стен. Тем временем подключился еще и министр просвещения, судя по всему, не питавший к «великому археологу» и тени доверия, не говоря уж об уважении. Министр письменно приказывал местным властям присматривать за Шлиманом получше – а то еще сопрет ценные находки или фальсифицирует результаты. Слова были другие, поделикатнее, но смысл инструкций именно таков. Тут подключился и директор греческого археологического общества с теми же опасениями: за Шлиманом нужно следить в оба, пока не увез находки за границу, как он это проделал в Турции. Хорошенькое же у всех было мнение о Шлимане…

Шлиман раскопал так называемые Львиные ворота. Вот тут насчет подделки никаких подозрений не возникает: это было столь внушительное каменное сооружение, что даже Генрих Шлиман не смог бы втихомолку его смастрячить…

Львиные ворота

А чуточку позже бабахнула долгожданная сенсация. Вы будете смеяться, но Шлиман опять откопал «гомеровский клад». Точнее говоря, пять гробниц, где на лицах пяти погребенных в незапамятные времена лежали золотые маски. И других ценностей имелось в избытке: серебряная бычья голова с золотыми рогами, массивные золотые кубки и много чего еще…

На весь мир раздался ликующий вопль Шлимана: найдены гробницы царя Агамемнона, убитого ветреной супругой, троянской пророчицы Кассандры и еще трех гомеровских персонажей…

Как легко догадаться, на могилах не было ни единой надписи. Но Шлиман, ясное дело, пустил в ход свой коронный аргумент. Почему Агамемнон? А кто ж это, по-вашему? Гомер писал про пять могил. И знаменитый древнегреческий историк Павсаний тоже. Могил пять? Пять. Значит, это и есть Агамемнон с компанией! Кто ж еще?

Но вскоре тихоня Стаматакис подложил большую свинью. Он взял да и раскопал шестую могилу. О которой ни Гомер, ни Павсаний ни словечком не упоминали.

Тут уж крыть было нечем, а Шлиман потихонечку убрался из Микен, чтобы никогда туда больше не возвращаться. Правда, чуточку оправившись от неприятного сюрприза, он вновь стал шуметь, что открыл гробницу Агамемнона.

(Забегая вперед, уточню: уже в наше время с помощью самых современных методов было выяснено, что открытые Шлиманом гробницы на триста лет старше Троянской войны).

Гробницы-то, никаких сомнений, доподлинные, а вот что касается золотых масок… Практически сразу немецкие ученые заявили, что маски не имеют ничего общего с классической Древней Грецией и больше похожи на византийские, то есть они на тысячу лет моложе, чем Шлиман пытается втереть … Греческое правительство начало вести дальнейшие раскопки уже за собственный счет, вежливенько отправив Шлимана восвояси. Он был так этим разъярен, что даже отослал обратно в Афины орден, которым греки его в качестве утешения наградили. Чтобы успокоить нервы, он в компании «эксперта» Вирхова вновь отправился в Трою. И вскоре объявил, что нашел новые сокровища – но очень быстро оказалось, что откопал он всего-навсего пару ведер глиняных черепков и немножко бронзового оружия…

Потом он подался в древнегреческий город Тиринф, раскопал там остатки неизвестно чьего дворца – и по обычной привычке объявил его «жилищем гомеровских героев». Оттуда отправился в Египет, чтобы отыскать могилу Александра Македонского. Быстренько раскопал какие-то подходящие развалины, приготовился было возопить об очередной сенсации, но тут оказалось, что это всего-навсего остатки старой христианской церкви, построенной много столетий спустя после смерти Македонского. Местные христиане возмутились, и власти тихонечко спровадили Шлимана в другое место.

И там-то Шлиман сделал очередное сенсационное открытие, на которые был мастак. Обнаружил беломраморный бюст царицы Клеопатры – знай наших!

С бюстом, правда, все было очень туманно. Как и в случае с «кладом Приама», не отыскалось ни одного очевидца, способного подтвердить, что Шлиман собственноручно, на его глазах… Просто-напросто Шлиман объявился в городе Александрии с этим бюстом под мышкой и гордо объявил:

– Вот, извольте! Клеопатра, доподлинная!

На бюсте, кстати, не имелось никакой надписи, свидетельствовавшей, что это именно Клеопатра, а не какая-нибудь местная гетерочка, которую увековечил в мраморе богатый поклонник. А потому всякие циники, которых на свете хватает, вновь начали высказывать всевозможные грязные подозрения – теперь уже касаемо неподписанного бюста…

Шлиман и ухом не повел. С ним уже крепенько было что-то не так. Вирхов, хороший врач, это заметил первым. Каждое второе предложение Шлиман начинал с громкого вопля: «Слава Афине Палладе!», нес какую-то чушь о своих личных встречах с древнегреческими богами, которые и сейчас что-то такое ему нашептывают в уши…

Тут уж самые расположенные к Шлиману друзья встревожились и кликнули психиатров. Психиатры быстренько разобрались, с чем имеют дело: слуховые и зрительные галлюцинации, навязчивые мысли о смерти и, наконец, вполне созревшая шизофрения. Приехали…

Специальное пояснение для читателя, не искушенного в психиатрии: шизофрения – болезнь, можно выразиться, долгоиграющая. В отличие от многих других психических хворей, она не возникает у больного в одночасье, а тихонечко вызревает, от пятнадцати до двадцати лет. И когда ее с уверенностью констатируют, это означает, что человек, которого до сих пор считали вполне здоровым, уже долгие годы, собственно говоря, хворал на голову, и это не могло не влиять на его поступки, слова, жизнь…

Вот теперь становится ясно, откуда растут ноги у многочисленных шлимановских «странностей» и «чудачеств»: патологической скупости, столь же патологической убежденности в собственной правоте и превосходстве над всем ученым миром – и прочая, и прочая… Он давно был болен, отсюда и все выкрутасы.

Его, правда, не стали наряжать в тесную рубашечку с рукавами, завязывающимися на спине, – как-никак миллионер и великий археолог. И Шлиман без всякого присмотра бродил дни напролет по холмам вокруг «Трои», громко беседуя с древнегреческими богами и гомеровскими героями. Написал «секретное донесение» греческому королю, которому сообщал, что обнаружил в Трое очередное сокровище: список жителей македонского периода. «Перепись содержит очень много неизвестных, встречающихся здесь впервые имен. Например, мужские имена: Уаилоуполис, Эйкадиас, Ноумениос, Тифомаркос, Ойфес, Протофлес, Аттинос. Женские имена: Скамандротика, Ламприс, Никогерис, Мюкинна, Асинна… Было бы замечательно, если бы эти имена снова вошли в употребление. Каждая дама с гордостью стала бы носить троянское имя и зваться, к примеру, Скамандротикой».

«Секретное донесение» тихонечко положили под сукно – потому что не оставалось уже никаких сомнений, что это законченная клиника.

Началась форменная невезуха. Шлиман любопытства ради, не открывая своего настоящего имени, отправился взглянуть, как ведут раскопки в городе Олимпия его проклятые конкуренты, прусские профессора. Какой-то доброжелательный археолог радушно принял гостя, показал все, а рассказывая о раскопках, простодушно сообщил, не зная, с кем имеет дело:

– Мы, сударь, учимся на ошибках Шлимана…

Шлиман срочно покинул раскопки…

А тем временем немецкий ученый Дерпфельд установил: знаменитый «ключ» из «клада Приама» – вовсе не ключ, а резец. «Щит гомеровского героя» – обычное блюдо. «Наконечники копий» – на самом деле клинки кинжалов. И так далее.

Шлиману тем временем явилась сама богиня Паллада и преподнесла бесценные сокровища. Шлиман их добросовестно притащил друзьям. «Сокровища» оказались древними боевыми топорами, и не более того.

Шлиман бодрился. Он решил в очередной раз попытать счастье на Крите, раскопать Кносский дворец древних царей. Сумел даже выпросить разрешение у губернатора острова и собирался купить у владельца участок земли, где предполагался дворец. Но тут вновь напомнила о себе подружка шизофрения: уже сговорились о цене, ударили было по рукам, но тут Шлиман обнаружил: на участке не 2500 оливковых деревьев, а всего 888. Исключительно по этой причине Шлиман от сделки отказался – болезнь зашла слишком далеко…

Жить ему оставалось совсем немного. Он потерял сознание на улице в Неаполе, был поначалу принят за нищего, потом нашелся опознавший его знакомый, поднялся жуткий переполох, но не помогли и хорошие врачи. К вечеру путаная жизнь Генриха Шлимана закончилась…

В последний раз его патологическая мания величия дала о себе знать уже из могилы, после вскрытия завещания. Пункт двадцать девятый гласил: «Я желаю, чтобы мои бренные останки, а также останки моей жены Софьи, наших детей и их потомков покоились в мавзолее на самом возвышенном участке греческого Центрального кладбища в Афинах. Прилагаю проект архитектора Эрнста Циллера и договор о строительстве мавзолея, заключенный с ним на сумму пятьдесят тысяч драхм банкнотами. Мы пришли с ним к единому мнению о сооружении крыши усыпальницы в виде сводчатого купола. Исполнителям завещания я рекомендую украсить мою гробницу мотивами из Орхомена и Помпей».

Кому как, а лично я вижу и в этом нечто патологическое. Человек сидел с карандашиком и тщательно чертил проект собственной могилы… впрочем, какая там могила? «Усыпальница», «гробница», «мавзолей». Великий Генрих Шлиман должен был покоиться непременно в мавзолее, и никак иначе…

Трагикомедия в том, что двадцать два года спустя имя «Шлиман» вновь оказалось связанным с сенсацией самого дурного пошиба, прогремевшей поначалу на весь мир, но оказавшейся то ли розыгрышем, то ли вообще непонятно чем. Правда, покойник к этому никакого отношения не имел…

20 октября 1912 года в американской газете «Нью-Йорк Америкен» появилась сенсационная статья, подписанная «доктором» Паулем Шлиманом, внуком Генриха, сыном Агамемнона Шлимана, ставшего к тому времени дипломатом. Пауль Агамемнонович поведал миру интереснейшие вещи. Заголовок говорит сам за себя: «Как я нашел потерянную Атлантиду, источник всех цивилизаций»…

Почтенная публика узнала сущие чудеса. Оказалось, что Генрих Шлиман незадолго до своей кончины передал одному из лучших друзей запечатанный конверт с надписью: «Разрешается вскрыть только тому из членов семьи, который поклянется, что посвятит свою жизнь упомянутым здесь поискам». А буквально за час до смерти «великий археолог» трясущейся рукой дописал: следует разбить некую вазу с головой совы, а потом вести раскопки в восточной части древнеегипетского храма в Саисе.

Именно Пауль Шлиман, несколько лет проучившись в России, Германии и на Востоке, решил продолжать дело своего знаменитого деда, дал требуемую клятву и сорвал печать. В конверте оказались собственноручные записи Генриха Шлимана о том, как в Трое он наряду с прочими сокровищами нашел вазу, монеты и мелкие золотые изделия – и на каждом предмете значилось египетскими иероглифами, что они принадлежат царю Хираму из… Атлантиды! Чуть позже Генрих наткнулся в Лувре на черепки и окаменевшие костяные изделия, как две капли воды похожие на «клад Хирама». Предпринял тщательные разыскания – и в одном из Петербургских музеев обнаружил папирусный свиток, отчет экспедиции, посланной одним из древнеегипетских фараонов на поиски Атлантиды (моряки не нашли острова и вернулись ни с чем). Мало того, Генрих упоминал, что при раскопках в Микенах он обнаружил на Львиных воротах надпись, гласившую, что египтяне произошли от атлантов, – и на всякий случай пока не стал знакомить ученый мир со столь сенсационным открытием.

Естественно, Пауль тут же помчался в Париж, отыскал означенную вазу с совиной головой и безжалостно ее разломал. И не зря: внутри обнаружилась серебристая пластина из неведомого металла, покрытая загадочными знаками на одной стороне, а на другой по-древнефиникийски было вырезано: «Выдано в Храме прозрачных стен». В одном сейфе с вазой отыскались и другие предметы из того же загадочного металла, странные монеты, карта, с помощью которой древнеегипетскиий капитан вел поиски Атлантиды. Пауль помчался в Египет и обнаружил в указанном храме еще несколько монет, как две капли воды похожих на денежки атлантов, – а потом нарыл точно такие же в Центральной Америке. И, наконец, среди документов древнейшего буддистского храма в Тибете откопал рукопись, написанную за две тысячи лет до Рождества Христова древними халдеями, жителями Палестины. Там подробно излагалось, как некая страна Му в результате падения загадочной «звезды Баал» погибла в морской пучине.

Статья Пауля Шлимана наделала немало шума: атлантоманов в те времена было примерно столько же, сколько сегодня «контактеров» и тех, кто побывал на борту «летающих тарелочек». Прослышав о столь убедительных доказательствах, эта публика воодушевилась до крайности: наконец-то их перестанут называть фантазерами и безумцами! Живем!

Вот только время шло, а Пауль Шлиман так и не представил ни единого из тех предметов и рукописей, о которых так увлекательно рассказывал. Никто и никогда их не представил. Постепенно даже самым упертым «атлантологам» пришлось признать, что они столкнулись с самой циничной мистификацией.

Более того, предельно загадочной остается и личность самого Пауля Шлимана. Одни источники пишут, что он с началом Первой мировой войны поступил на службу в немецкую разведку и то ли был расстрелян англичанами на Балканах, то ли умер своей смертью в России.

Однако нельзя исключать, что и сам Пауль Шлиман – фигура насквозь выдуманная. Агамемнон Шлиман родился в 1878 году. Даже если предположить, что женился он рано, в 1912 году его сын был сопляком, не способным провернуть подобный розыгрыш с помощью заокеанской газеты. Мало того, серьезные биографы Шлимана пишут, что Агамемнон умер бездетным, а дочь Андромаха вышла замуж и ее дети носили фамилию не «Шлиман», а писались по отцу «Мелас». Словом, с Паулем Шлиманом все обстоит чрезвычайно туманно…

Но вернемся к «великому археологу». Со временем голоса скептиков потихонечку умолкли. Мало-помалу критика прекратилась вообще. В сознании последующих поколений уже накрепко отложилось, что Шлиман – велик и гениален, что его Троя – это именно гомеровская Троя, что все, абсолютно все обстояло именно так, как он описывал в своих книгах…

Так что сегодня, в противоположность тому, что о Шлимане писали ехидного и скептического при его жизни, сомневаться в высшей ценности шлимановских находок – все равно, что сомневаться в том, что солнце встает на востоке.

И тем не менее подозрения остаются, и серьезнейшие. Поскольку на заданные сто двадцать лет назад вопросы до сих пор не нашлось убедительных ответов. Очень уж скверная репутация фантазера, враля и мистификатора была у Шлимана. Ни одна живая душа не присутствовала при том, как он извлекал из земли и троянский клад, и микенское золото, и бюст Клеопатры (который к тому же может изображать и не Клеопатру вовсе). Шизофреник, одержимый манией величия, законченный прохвост, мечтавший «утереть нос всему ученому миру»… Мог ли такой человек пойти на подлог и предъявить подделки? Этот – запросто. Вполне в его духе. Подобное случается не только с честолюбивыми дилетантами, но и с профессионалами. Совсем недавно в Японии разоблачили одного такого: потомок самураев много лет фальсифицировал результаты своих раскопок, чтобы доказать, будто первые поселения человека в Японии относятся к вовсе уж невероятной древности. Обормота срочно уволили и проверяют теперь скрупулезно все его «творческое наследие».

Вообще, примеров фальсификации масса, о них можно написать не то что толстую книгу, а пухлые тома. С тех пор как возник интерес к предметам старины, их принялись мастерски подделывать (блестящий пример приведен в воспоминаниях Бенвенуто Челлини).

И чтобы не растекаться мыслью по древу, расскажу одну-единственную, ничуть не вымышленную историю про то, как жуликоватые дельцы однажды обвели вокруг пальца и выставили на посмешище добрую половину ученых мужей Европы из тех, что занимались античными древностями…

Стояла зима 1896 года. В блистательной Вене, столице Австрийской империи, объявился негоциант из российского города Очакова Шепсель Гохман, нанес визит директору Императорского музея Бухеру и с самым невозмутимым видом выложил на стол целые пригоршни античных древностей: кольца, женские височные подвески, застежки, серьги. Все – из чистого золота. А потом, насладившись произведенным эффектом, положил перед онемевшим от восторга и удивления Бухером и его помощником вовсе уж поразительное изделие, тиару, то есть головной убор в виде шлема или колпака, опять-таки отлитый из чистого золота. Необыкновенной красоты была шапочка! Ее украшали выполненные с удивительным мастерством основные сцены из «Илиады» и «Одиссеи»: герой Ахилл прощается с любимой, сжигает на погребальном костере тело друга Патрокла, царь Агамемнон приносит жертвоприношения, Одиссей похищает коней… Мало того, по окружности тиары шла надпись на греческом, гласившая, что этот головной убор жители города Ольвия преподносят в дар скифскому царю Сайтаферну. А пониже – еще картинки, на сей раз из жизни скифов…

У австрийцев в зобу дыханье сперло. Любому, даже начинающему историку было прекрасно известно, что знаменитый древнегреческий город Ольвия и в самом деле существовал в Северном Причерноморье семь столетий, пока его не сровняли с землей непочтительные германские варвары-готы.

Откуда дровишки?!

Гохман с честнейшими глазами объяснил, что неподалеку от того места, где погребена под землей Ольвия, недавно раскопали скифский курган, откуда все эти предметы и происходят. Он как человек, малость разбирающийся в изящных древностях, поспешил все это купить у нашедших, опередив конкурентов.

Эта история не вызвала ни малейших подозрений: согласно тогдашним законам Российской империи, любые клады, найденные в чьих-то частных владениях, полностью принадлежали владельцу земли, как бы ни были важны для науки, и он волен был делать с ними что угодно: продавать и перепродавать, положить на сервант для красоты, пропить, променять на борзых щенков, переплавить на портсигар или золотые зубы…

Но поскольку австрийские музейщики ничем не напоминали оторванных от жизни восторженных интеллигентов, они тут же пригласили в качестве экспертов крупнейших венских археологов и искусствоведов, человек десять – и предъявили им привезенные Гохманом сокровища.

Почти все зубры в один голос подтвердили: тиара, как и все прочее – самые что ни на есть доподлинные подлинники, высококлассные образцы античного искусства и тогдашнего ювелирного дела. Эксперты тщательно сравнили привезенное Гохманом с аналогичными образцами из греческих, английских и русских коллекций… Никаких сомнений, подлинники! Да и по виду сразу ясно, что тиара Сайтаферна изготовлена из того самого желто-красноватого золотого сплава, что и античные изделия, раскопанные в материковой Греции. Того самого сплава, секрет изготовления которого давным-давно утрачен!

Вот только купить эту благодать австрийцы не смогли: Гохман, заломивший нешуточную цену, не соглашался уступить хотя бы копеечку или хотя бы подождать, пока покупатели раздобудут денег. Разводя руками, пояснял, что он человек деловой и, уж простите за прямоту, думает не о науке, а о прибыли…

Раскланявшись с опечаленными австрийцами, Гохман отбыл в Париж, где не мешкая явился к директору Лувра. Там венская история повторилась в мельчайших деталях: сначала директор и прочие официальные лица потеряли дар речи. Потом срочно призвали чуть ли не дюжину авторитетнейших французских специалистов в данном вопросе, маститых ученых мужей.

Если в Вене среди десятка экспертов нашлась парочка таких, которые не возражали прямо, но пожимали плечами и осторожно твердили, что следует семь раз отмерить и сто раз проверить, то французские светила подобного разброда в своих рядах не допустили: они единодушно высказались в том смысле, что тиара подлинная, тиара бесценная, тиара уникальная, и упускать ее нельзя ни в коем случае – чтобы весь мир умер от зависти. Ни у кого такого нет, а в Лувре – есть. Вив ля Франс!

Приободрившийся Гохман скромненько назвал цену: двести тысяч золотых франков – то есть около шестидесяти килограммов золота. Сумма даже по нынешним временам внушительная. Подобные деньжищи можно было взять из французского бюджета исключительно по специальному постановлению парламента. Однако Гохман ждать не желал и недвусмысленно намекал: если у него в Лувре не сладится, поедет в Берлин к немцам, у них-то денежки найдутся…

Что-о?! Допустить, чтобы бесценное произведение искусства перехватили заклятые враги, чертовы колбасники?! Не бывать тому! Директор Лувра, забыв надеть шляпу, припустил по Парижу. Два его добрых знакомых, богатые меценаты, проникшись важностью момента, тут же пошарили по карманам и выложили двести тысяч золотом (каковые им вскоре вернул парламент). Месье директор, держа перед собой тиару трясущимися от волнения руками, торжественно понес ее в специальную витрину в сопровождении целой процессии ученых, чиновников и бог весть кого еще. Газетная шумиха, публика валит валом, прочие европейские музеи умирают от зависти, а французы задирают нос…

А потом объявился немецкий историк, один из крупнейших европейских ученых того времени, Адольф Фуртвенглер – и все опошлил…

Из своего Мюнхена он прислал письмо, где высказывал сомнения. Воля ваша, господа, писал он, но все эти «гомеровские герои» изображены так, как древние греки изображали не военных героев, а комедиантов. А уж бога ветров они всегда показывали солидным, зрелым мужиком, а не младенцем, как на тиаре…

Французы завопили, словно кот, которому прищемили дверью хвост или нечто еще более существенное: люди добрые, эта проклятая немчура из зависти и по невежеству своему пытается опорочить бесценное приобретение! Дадим отпор проискам исконного врага прекрасной Франции! Кто он вообще такой, этот немец-перец-колбаса, и на какой толкучке диплом купил?

Немец, не размениваясь на пошлую перебранку, спокойно и методично долбил свое. Он хладнокровно объявил: изображенные на тиаре сцены происходят из разных мест. Одна скопирована с ожерелья, найденного в русской Тамани, другая – с древнегреческих изделий из русской же Керчи, третья – с так называемого «щита Сципиона», хранящегося в Лувре же, четвертая и пятая – с ваз, обнаруженных в Южной Италии. И так далее, и так далее, и так далее… Источники принадлежат не только к разным местам, но и к разным временам. А в доказательство – иллюстрации в немалом количестве…

Потом дотошный Фуртвенглер поднял сохранившиеся исторические источники и доказал, как дважды два, что меж ольвийскими греками и скифским царем Сайтаферном не то что дружбы, но и просто мирных отношений не было никогда. Всю свою сознательную жизнь Сайтаферн с греками собачился по-черному, воевал, конфликтовал, враждовал и интриговал. Так что жители Ольвии ему и паршивой пуговицы не стали бы дарить, не то что массивного головного убора из чистого золота. И наконец, делал вывод немец, совершенно немыслимо, чтобы на самой тиаре, предназначенной для царя, была выбита обширная надпись «Дорогому Сайтаферну от благодарных греков купеческого звания». Это вам не портсигар и не часы, не было в древности такого обычая, и ни один приличный царь не ходил бы в головном уборе с надписью от дарителей!

Французы историку по-прежнему не верили – благо к тому времени в пользу подлинности тиары высказались не только французские ученые, но и маститые земляки мюнхенца, а также историки, археологи и искусствоведы из многих других европейских стран…

Кроме России. В России, оказалось, Гохмана знали как облупленного, о чем прилежно сообщили в Лувр, едва услышав о «бесценном приобретении»…

Когда в конце XIX веке в Северном Причерноморье русские археологи начали обширные раскопки античного наследия, этим заинтересовалась не только пресловутая научная общественность, но и коллекционеры. А приобрести древние изделия с учетом тогдашнего законодательства, о котором я только что рассказал, было вполне реальным делом. Моментально возник спрос. Где спрос, там и предложение. Там, где предложение, моментально появляются мастера подделок…

Чего там только не было: поддельные монеты, статуэтки, вазы и прочая посуда, «античные» мраморные плиты с надписями, древнее оружие, ювелирные украшения… В общем, все, чего душа пожелает. Подделывали все это мастерски, порой для пущей достоверности всобачивали в тот или иной предмет совершенно подлинные античные детальки, искусственно «старили», придавали вид пролежавшего в земле черт-те сколько, наносили «повреждения» и «утраты».

Методика была отработана прекрасно. Чаще всего к ученому интеллигенту приходил какой-нибудь деревенский мужик с соломой в бороде или классическая деревенская баба, с первого взгляда ясно, не обремененная не то что научными знаниями, но даже знакомством с таблицей умножения. Эти бесхитростные дети природы, почесываясь и сморкаясь на пол, весьма даже складно повествовали, как взялись однажды рыть погреб или огород перекапывать – а там оно вона что! Цацка красивая! Старая цацка-то, говорят, а волостной писарь сказал, что городские люди за такую ерунду деньжищи отвалят! Купи, барин!

В большинстве случаев барин ахал, охал – и покупал. А мужик или баба – самые доподлинные! – прямо от него отправлялись к торговцу подделками, коему и отдавали деньги, за вычетом собственного скромного процента.

Так вот, Шепсель Гохман и его родной брат в этом увлекательном и доходном бизнесе по праву занимали самую верхнюю ступеньку. Поскольку, в отличие от многих своих коллег по ремеслу, подходили к делу серьезно и вдумчиво. Если другие мастерили невеликие обломочки с отдельными древнегреческими буквами и парой-другой слов, то Гохманы втихомолку нанимали настоящих специалистов по античности из тех, что и денег жаждали, и моральными принципами были не особенно обременены. А потом предлагали клиенту здоровенные плиты с обширнейшими надписями, составленными так мастерски, что ни один ученый не заподозрит дурного. Знаете, что самое смешное? Согласно теории вероятности, некоторые из этих подделок и сегодня как ни в чем не бывало красуются в музеях – судя по скандалам, временами возникающим в серьезных музеях уже в нашем столетии, когда оказываются подделками самые безупречные экспонаты, так оно и обстоит…

Однако к 1894 году и Гохманы вынуждены были свернуть дела: на рынке наступила затоварка. Столько подделок было явлено миру, что спрос и на настоящие древности резко упал. Шустрые брательнички, недолго думая, переключились на ювелирку, благо в близлежащей Одессе было немало отличных ювелиров, опять-таки не обремененных моралью. И на рынок бурным потоком хлынули «античные» украшения…

За год до появления тиары к некоему коллекционеру Фришену из города Николаева пришли опять-таки темные деревенские мужички и, озираясь, рассказали, что нашли клад. Выложили на стол кинжал и корону – то и другое из литого золота, украшенное чеканкой и надписями.

Как уже кто-то проницательный догадался, работали эти мужички на брательников Гохманов, а золотые предметы были трудолюбиво изготовлены в Одессе (быть может, и на Малой Арнаутской). Прибыль получилась смачная: золота на эти штуки пошло рублей на девятьсот, а Фришен выложил пролетариям от сохи десять тысяч.

Вот только директор археологического музея Одессы фон Штерн в два счета доказал счастливому приобретателю, что впарили ему откровенное фуфло…

Ничего удивительного, что вслед за Фуртвенглером о том, что «тиара Сайтаферна» – очередная одесская липа, заявил профессор Петербургского университета А. Н. Веселовский. А пару месяцев спустя фон Штерн на очередном археологическом конгрессе прочитал обстоятельный доклад, который можно было бы озаглавить следующим образом: «Брательники Гохманы и их роль в распространении полного и законченного фуфла».

Так что где-где, а в России с самого начала все прекрасно понимали: если что-то предлагает Гохман – дело нечисто. Но французов и эти новости нисколечко не убедили, и тиара Сайтаферна еще несколько лет красовалась в Лувре на самом что ни на есть почетном месте.

Только в 1903 году разразился настоящий скандал. Некий парижский художник с Монмартра Мажанс печатно заявил, что это именно он семь лет назад смастерил тиару Сайтаферна. За сенсацию ухватились чуть ли не все французские газеты, шум поднялся страшный…

Но буквально через несколько дней в газетах появилось открытое письмо парижского ювелира Лифшица, который уверял, что Мажанс – жалкий уличный мазилка, который просто-напросто хочет сделать себе рекламу, а настоящего создателя тиары он, Лифшиц, видел своими глазами. И никакой это не Мажанс, а натуральный одессит, ювелир и чеканщик Израиль Рухумовский, который корпел над тиарой восемь месяцев, за что и получил две тысячи рублей (по сравнению с прибылью Гохмана – сущие кошачьи слезки).

Это звучало довольно убедительно, и тиару от греха подальше быстренько убрали в запасники, а французское правительство назначило комиссию по расследованию. Ушлые французские журналисты быстренько нашли в Одессе Рухумовского, благо он и не скрывался, а наоборот, подтвердил, что именно он сделал тиару и готов приехать в Париж, чтобы это доказать, если только ему дадут денег на дорогу.

Деньги ему отвалили мгновенно – и скромный одессит, работавший без вывески и патента, объявился в Париже перед суровыми очами правительственной комиссии. Сначала он назвал тот самый старинный рецепт золотого сплава, который, как оказалось, вовсе и не был утрачен. Потом, когда ему предложили показать свое мастерство, тут же, перед членами комиссии, за пару часов отчеканил на золотой пластине одну из сцен, красовавшуюся на тиаре. Принесли тиару, сравнили. Совпадало до мелочей. Учитывая, что тиару Рухумовскому не показывали, это могло означать только одно: фуфло …

Впрочем, Рухумовский с типично одесским благородством и не подумал закладывать Гохманов. Он упорно твердил, что некий «незнакомый господин из Керчи» заказал ему тиару, чтобы, как он объяснил, преподнести в подарок какому-то видному русскому археологу. Рухумовский к тому же перечислил книги, которыми пользовался в качестве источника: «Русские древности» Толстого и Кондакова, атлас древней истории Вейссера, репродукции с того самого щита Сципиона и гравюры с фресок Рафаэля.

Потом Рухумовский рассказал немало интересного парижским репортерам: что именно он сделал золотые «античные» фигурки кентавров, которые Гохманы толкнули одному видному русскому коллекционеру; что именно он смастерил «античный» золотой скелетик, который Гохманы за приличные деньги загнали самому барону Ротшильду, тоже мужичку не промах.

Отдельные горячие головы настаивали, что всю компанию, от Рухумовского до Гохманов, следует немедленно отдать под суд. Но плохо они знали одесситов. Рухумовский упорно твердил, что все вещи делал либо по заказу «неизвестных господ», либо для собственного удовольствия, а что с ними было потом, он не знает и отвечать ни за что не может. Никаких имен он не называл, Гохманов форменным образом вычисляли. Кто продал Ротшильду скелетик? Ах, Гохманы… Кто продавал кентавриков? Они же… Кто продал в Америку «античные» украшения, статуэтки и оружие, которые перечислил Рухумовский? Ах, снова Гохманы…

Но вот дальше-то что? Никто не сомневался, что у Гохманов моментально сыщется своя, самая убедительная легенда. И, в конце-то концов, не стоит забывать, что несметное количество ученых мужей из самых разных стран Европы признало все эти фальшивки подлинными. Получится не судебный процесс, а форменная комедия, куча профессоров и музейщиков будет выставлена на посмешище – а посадить все равно никого не удастся, вывернутся…

И дело потихонечку замяли. «Тиару Сайтаферна» передали из Лувра в музей современного декоративного искусства – чего она вполне заслуживала, поскольку мастером Рухумовский был, что ни говори, классным. Сам он вернулся в Одессу, не приобретя на своих сенсационных разоблачениях никаких капиталов, разве что малость покрасовавшись в лучах славы – и продолжал трудиться без вывески и без патента. Цинично вам признаюсь: эта история наполняет мою душу законной гордостью за наших отечественных умельцев, которые способны и блоху подковать, и выставить дураками кучу европейских ученых профессоров, полагавших себя высшими авторитетами в античных древностях. Как выражался герой одного литературного произведения, простяга-хохол: «А ще кажуть: Евро-опа…»

Вставили фитиль этой Европе наши хваткие одесситы, чего уж там…

А если серьезно – я вам только что подробно обрисовал, как именно Шлиман мог смастрячить золотой клад Приама и прочие свои редкости из драгметаллов. Между прочим, с Одессой связи у него были старые и серьезные – именно через этот город он в свое время переправил массу контрабанды, должен был там знать все ходы-выходы. Многозначительный пример, не правда ли?

Да, вот еще что. Среди «редкостей», обнаруженных Шлиманом в том городишке, который он неведомо с какого перепугу считал Троей, нашлись и топоры из нефрита. Из стопроцентного китайского нефрита. А это опять-таки заставляет отнестись к «открытиям» Шлимана со всеми возможными подозрениями: даже официальная историческая наука, давным-давно примирившаяся со Шлиманом и посмертно допустившая его в свои ряды, настаивает на том, что обитатели древнегреческих городов времен Троянской войны не могли поддерживать никаких связей с Китаем. Если при раскопках обнаруживается китайский нефрит, объяснений может отыскаться только два: либо найденное Шлиманом городище лет на тысячу моложе гомеровского времени, либо Шлиман просто-напросто отыскал эти топоры в какой-то антикварной лавке и простодушно подсунул в раскоп, представления не имея, что они насквозь неправильные …

Вообще-то есть простейший способ разобраться с «кладом Приама», по крайней мере с золотой его составляющей. Дело в том, что золото из разных месторождений имеет каждое свой, уникальный состав примесей, что безошибочно и довольно быстро устанавливается методом изотопного анализа, отработанным и не допускающим ошибок. Достаточно будет, таким образом, подвергнуть изотопному анализу предметы из «клада Приама». Тем более что далеко ходить не нужно – «клад Приама» черт-те сколько лет пребывает в России. Советские войска захватили его в сорок пятом, ценности были вывезены в СССР, правда, это держали в секрете до 1990-го – но вот уже шестнадцать лет как признали открыто, что клад у нас.

Так за чем же дело стало? Результаты анализа могут оказаться весьма интересными, вдруг да выяснится, что золото происходит из тех местностей, с которыми у гомеровских греков опять-таки заведомо не могло быть никаких контактов… Кстати, изотопный анализ – не такое уж и дорогое удовольствие. Зато внесена будет полная ясность.

Ну вот и все о Шлимане. А мы в следующей главе поговорим об очередном призраке, пустышке, мираже, афере века, оказавшейся на удивление живучей вплоть до нашего времени – о так называемой эволюционной теории происхождения человека, которую вот уже полторы сотни лет принято связывать с именем очередного «великого исследователя», мистера Чарльза Дарвина. Это именно что призрак, пустышка, мираж, чисто умозрительные измышления, не подтвержденные никакими реальными доказательствами, что бы там ни твердили иные ловкачи…

Но давайте по порядку.

Глава третья Обезьяний пиарщик и прочие

Люди, называющие себя атеистами, сплошь и рядом пускают в ход (иногда по невежеству в данном вопросе) довольно дешевую демагогию: любят уточнять, что верующие располагают лишь «слепой верой», а у них, у атеистов, якобы имеются некие твердые «доказательства». Что Бога нет, что человек произошел от обезьяны…

На самом деле, если уж объективно, верят и те, и другие. Только – в разное. Верующий верит, что Бог есть и именно он сотворил человеков. Атеист верит, что Бога нет, а человек неким естественным образом произошел от некоей невообразимо древней обезьяны. Доказательств нет ни у одной из сторон: верующий не в состоянии доказать существование Бога, атеист не в состоянии доказать отсутствие Господа. В общем, вопрос веры, и не более того. Разница только в том, что у верующего есть два шанса после смерти, а у атеиста – один. То есть это он так полагает, что один, но кто его знает, как может обернуться, незнание законов, как известно…

Итак, происхождение человека. Для верующего эта проблема никакой сложности не представляет, поскольку он верит тому, что написано в Библии, Коране или Торе. С атеистом сложнее – то есть ему, бедняге, откровенно труднее. Отказавшись от Бога, он вынужден принимать, поддерживать и защищать существование некоего неосязаемого, неощутимого, прямо-таки мистического монстра под названием Природа. Именно так, с большой буквы, и полагается писать. Неким никому не понятным образом эта самая Природа как-то ухитряется едва ли не осмысленно руководить сложнейшими процессами, в том числе и эволюцией человека из мохнатой и вонючей мартышки, жившей до начала времен. Сплошь и рядом мы сталкиваемся с оборотами: «По законам Природы», «Природа произвела…», «Как предусмотрено Природой…» И тому подобное. Положительно, Природа предстает некоей реальной сущностью. То есть занимает в атеистическом сознании место Бога, поскольку свято место пусто не бывает, а Природа не терпит пустот…

Ну, ладно. Как-то это стало похоже на чисто эмоциональные высказывания, а эмоциям, даже самым благородным, тут не место. Мы с вами прилежно, подробно и старательно постараемся рассмотреть массу серьезных вопросов: как и когда начали думать, что человек не Богом сотворен, а самостоятельно, можно сказать, «произошел» от неразумных животин, кто оформил эти взгляды в стройные гипотезы, какими аргументами и доказательствами пользовался. И, наконец, посмотрим, как у нас сегодня обстоит дело с этими гипотезами и какие имеются доказательства – если имеются, конечно.

Ну что же, двинулись, благословясь?

Впервые идея «небожественного» происхождения человека, пожалуй, замаячила в Европе в 1619 году. Именно тогда итальянский ученый книжник Лючилио (или Лучано) Ванини стал оч-чень осторожненько, оч-чень деликатненько высказывать идеи касаемо того, что человек и обезьяна состоят меж собой в родстве (и вроде бы, насколько можно судить из разноречивых сообщений, так и говорил: мол, человек произошел от…)

Со стороны итальянца было большой ошибкой высказывать подобные идеи именно во французской провинции Тулуза. В самом Париже, может, и обошлось бы – мегаполис привык к разным чудакам и оригиналам, которым тогдашние вельможи любили малость покровительствовать, потому что это считалось стильным. Но Тулуза несколько столетий была гнездом всевозможных ересей и сатанинских сект, так что тамошняя инквизиция держала ухо востро и голубиным нравом не отличалась. Книжника как следует порасспросили, откуда он набрался сих опасных сказок и кому их еще рассказать успел, а потом при большом стечении народа, обожавшего подобные зрелища, примотали к столбу на площади. Обложили дровишками, пришел палач, похмыкал, покрутил головой:

– Облизьяны, говоришь? Хых, интеллигенция, вечно вас куда-то не туда заносит…

Чиркнул спичкой о подошву и подпалил дровишки вместе с болтливым итальянцем. Народ одобрительно покрикивал и пихался, чтобы пролезть туда, где лучше видно. Идея родства с обезьяной умами как-то не овладела. Лишь через сто с лишним лет в той же Франции завелся другой мыслитель, на сей раз коренной француз и даже дворянин Жюльен де Ламетри, обладатель ученой степени по медицине и отставной военный хирург. Он, тоже довольно осторожненько, стал высказывать мысль, что между низшими формами жизни (каковыми он полагал не улиток и амеб, а растения) есть некоторая, как бы это выразиться, мадам и месье, преемственность…

Вот только развивать эту идею он не стал, поскольку заболел каким-то психическим расстройством и написал толстенную путаную книгу под названием «Естественная история души», где ставил во главу угла не Бога, а «психические явления». Книга эта вызвала нешуточный скандал, и ее сожгли по приговору суда – но автора заодно не прихватили, потому что времена уже были относительно либеральные. Ламетри стал придумывать новую философию, по которой единственным путем к счастью был атеизм, а смысл существования человека исключительно в том, чтобы наслаждаться жизнью (причем человека он считал чем-то вроде машины). В конце концов философ принял яд и умер, чем, на мой взгляд, изрядно опаскудил собственное учение: ведь покойник, согласитесь, не может получать от жизни никаких удовольствий…

Примерно в те же времена (1735 году) шведский ученый Карл Линней напечатал свою знаменитую книгу, где разработал систематизацию растительного и животного мира, ту самую, которой практически без изменений пользуются и сегодня: род, вид, класс, семейство… Именно Линней, устроив особый отряд «приматов», или «князей животного мира», включил в него человекообразных обезьян и человека.

Но на этом и остановился. Линней, сын пастора и сам человек верующий, на вопрос «откуда все взялось?» отсылал вопрошающего к Библии. Он писал: «Новые виды теперь не возникают», а далее: «Столько существует видов, сколько их создано бессмертным Существом».

В 1791 году некий Петурс Кампе тоже высказывался о родстве человека и обезьяны, но никакого следа в Большой Истории не оставил. Так оно и шло долгие десятилетия: кто-то что-то шокирующее высказывал, не обретя аудитории, помаленьку забывался…

Настал девятнадцатый век. Поплыли, дымя, пароходы, замаячили в небе воздушные шары, затрещал электрический телеграф, паровозы поехали, вольнодумство распространялось по всей Европе устрашающими темпами, ученые в массовом сознании стали примерно тем же, что шаманы у первобытных племен – были овеяны прямо-таки суеверным уважением и почтением…

Добром это кончиться не могло. И не кончилось. Самые смелые начали потихоньку конструировать историю планеты Земля, которая уже не укладывалась в «шесть библейских дней творения». К тому времени уже извлекли из земли немало костей ныне вымерших животных. И стали задумываться: а почему они, собственно, вымерли? Что их, бедолаг, сгубило?

В смертном бою схлестнулись две теории. Одна называлась катастрофизмом, и ее отстаивал знаменитый французский ученый Кювье, писавший: «Поверхность нашего земного шара была жертвой великого и внезапного переворота, давность которого не может быть значительно позже, чем пять-шесть тысяч лет; в результате этого переворота опустились и исчезли страны, населенные до этого времени людьми и наиболее известными видами животных».

Отсюда следовал достаточно простой вывод: мир, каким мы его знаем сейчас, существует совсем недолго, те самые пять-шесть тысяч лет, со времен того самого Великого Потопа, о котором говорит Библия. Кювье, как и Линней, был человеком верующим и опровергать Библию вовсе не собирался.

Против этой теории выступали так называемые «плутонисты», учившие, что никаких крупных катастроф на Земле не случалось, а все изменения происходят очень медленно, очень постепенно.

Разногласия меж этими двумя лагерями, если посмотреть в корень, не имели ничего общего с благостными поисками научной истины. Тут уже была сплошная идеология. Поскольку «катастрофисты», получалось, были защитниками Библии и «отживших» взглядов, на них с превеликим воодушевлением накинулась публика определенного сорта: всевозможные вольнодумцы, атеисты, «прогрессивно мыслящие» и прочие либералы. Научная истина никого, собственно, не интересовала: «передовые мыслители вышли на бой с церковниками – какая уж тут истина и объективность, если следует крепенько приложить „отсталым“ вроде Кювье… Так что линия разграничения пролегла четко. Ты за Кювье? Значит, ретроград, консерватор и поповский прихвостень. Ты против Кювье, за „плутонистов“? Ах, какой ты передовой и прогрессивный, друг!

Жорж Кювье

Кювье считал, что в результате катастроф целые виды животных исчезали начисто. Ему возражал профессор Ламарк (по происхождению из знатного дворянского рода, восходящего к крестоносцам, но ставший после свержения во Франции монархии заядлым революционером – подобных метаморфоз с дворянами происходит множество, Ульянова взять…) Именно он, собственно говоря, задолго до Дарвина и сформулировал теорию о происхождении человека от той самой доисторической обезьяны. По Ламарку, в незапамятные времена какое-то из обезьяньих племен ни с того ни с сего расхотело жить на деревьях, слезло на землю и стало учиться ходить на двух ногах. Вдруг. От чего-то. Взяло и слезло, взяло и пошло. Освободившимися верхними конечностями, то бишь руками, эти обезьянки стали делать себе разные орудия, а благодаря «упражнениям гортани, языка и губ» как-то ненароком развили членораздельную речь. И получился человек. Почему же другие животные не развились в нечто разумное? Да потому, учил Ламарк, что они были «жалкие и запуганные, они часто вынуждены были обращаться в бегство и прятаться». А речь не развили потому, что не могли сообщить сородичам ничего интересного. Честное слово, это не я что-то извращаю или окарикатуриваю, это сам «великий» Ламарк так писал. Получите без пересказа: «Глазам животных – будь то собака или кошка, лошадь или медведь и т. д. – природа не открывает ничего чудесного и ничего любопытного, словом, ничего, что могло бы их интересовать, за исключением тех предметов, которые служат непосредственно их потребностям или их благополучию». А следовательно, и речь развиться не может, и передние конечности в руки не превратятся. Остается вопрос: что же такого «чудесного и любопытного» полумистическая Природа предъявила тем обезьянам, что ни с того ни с сего слезли с деревьев? Чем «заинтересовала»?

Ответа на этот вопрос не ждите: наука его до сих пор не отыскала, предпочитая с умным видом талдычить, что так, мол, «устроила Природа»…

Ничего удивительного в том, что труды Ламарка стали для «прогрессивно мыслящего» народа тем же, что Библия для верующих. А тут еще подоспел английский геолог Лайель, который камня на камне не оставлял от Кювье и утверждал, что в истории Земли не было ни единой крупной катастрофы – все изменения происходили медленно, практически незаметно…

По теплым морям плыл кораблик английского военно-морского флота под названием «Бигль», то есть «Гончая», а в одной из кают сидел молодой человек в цивильном и взахлеб читал Ламарка с Лайелем. И никто еще не знал, что из этого получится.

Звали молодого человека Чарльз Дарвин, по меркам того времени, первой половины девятнадцатого столетия, он, безусловно, был джентльменом и происходил из хорошей семьи. В частности, был внуком знаменитого британского ученого, которого иные циники именовали чудаком. Дедушка Эразм считал, что время от времени нужно ставить совершенно безумные эксперименты – а вдруг что-нибудь интересное получится?

Забегая вперед, скажу, что ни разу ничего не получилось. Но дедушка Эразм старался изо всех сил. Он, например, часами простаивал перед клумбой с тюльпанами, старательно играя им на трубе – а вдруг что-нибудь интересное выйдет?

В других странах подобных субъектов называют разными словами без особой деликатности – но в доброй старой Англии принято выражаться иначе: «Несколько эксцентричный джентльмен, знаете ли…»

Знаменит дедушка Эразм был прежде всего как острослов, дамский угодник и изобретатель забавных механических приспособлений. Так что «ученым» его именовали главным образом для того, чтобы сделать приятное джентльмену. Его сын наукой не особенно интересовался – он попросту был хорошим и популярным (а значит, и небедным) врачом. И сына Чарльза тоже предпочел бы видеть не сомнительным «ученым» (насмотрелся, надо полагать, на забавы собственного папаши Эразма), а обладателем какой-нибудь солидной профессии, способной принести хороший доход. Как легко догадаться, таковой ему (и совершенно справедливо) представлялась медицина. А потому он отправил юного Чарльза в Эдинбургский университет, на медицинский факультет.

Это учебное заведение было солидным и выпускало хороших специалистов – кстати, именно его закончил Артур Конан Дойл. Однако, как всегда водится, университет предоставлял великолепные возможности для тех индивидуумов, что всерьез учиться не собирались, а предпочитали проводить время в развеселых забавах (что блестяще изобразил тот же Конан Дойл в романе «Торговый дом Гердлстон», где герои, нерадивые студенты, несомненно, списаны с натуры).

Через два года учебы стало совершенно ясно, что врачом Чарльзу никогда не бывать: медициной он совершенно не интересовался, лекции не посещал, экзаменов не сдавал, анатомический театр обходил десятой дорогой. Он, правда, активнейшим образом участвовал в работе студенческого Плиниевского естественно-исторического общества, но Дарвина-старшего это-то как раз категорически не устраивало. Можно представить, как он гневался, узнав, что сын делает в данном обществе разные эпохальные открытия: то обнаружит, что некие шарики, которые принимали за водоросли, на самом деле – яйца пиявок, то, изволите ли видеть, открывает, что у мелких водяных рачков-мшанок есть реснички… Это, конечно, хорошо, но какое имеет отношение к учебе на классного врача?

То ли природная лень была причиной безделья и пренебрежения науками, то ли… Уже в наше время вышла парочка серьезных исследований, написанных профессиональными психиатрами, которые недвусмысленно писали, что у Чарльза уже в молодости были серьезные проблемы психического характера. Оба автора, и доктор Хаббл, и доктор Альварес, считают, что дело тут в тяжелой наследственности: дедушка Эразм, как мы помним, был изрядным чудаком, да вдобавок покончил жизнь самоубийством, отец страдал повышенной возбудимостью, брат часто жаловался на «умственное переутомление, слабость и провалы памяти». По линии матери тоже обстояло не лучшим образом: две ее родные сестры отличались чудачествами, а брат страдал приступами депрессии, «почти неотличимыми от безумия». Одним словом, темная история. Что там творилось в голове молодого Чарльза, в точности до сих пор не известно…

Чарльз Дарвин в молодости

В общем, Чарльз баловался естественными науками, поигрывал в карты в веселых компаниях, увлеченно охотился, путешествовал, ухаживал за будущей женой – за чем с возрастающим неодобрением следил суровый отец. Дело было не в деньгах, их у Дарвина-старшего было достаточно, чтобы оставить сыну немаленькое наследство. Но мучило его именно то, что легкомысленный сын так и останется без «надежной професии» и проведет жизнь праздным гулякой.

Финал оказался предсказуемым: меж отцом и сыном состоялся весьма серьезный разговор, в ходе которого была выдвинута идея: а не стать ли Чарльзу священником? Тоже неплохая профессия…

Подумав, Чарльз согласился и вскоре оказался в Кембриджском университете, в его «Коллегии Христовой» – то есть на богословском факультете. Нужно уточнить, что в Бога он к тому времени не верил совершенно. Один из его товарищей по колледжу вспоминал впоследствии, что однажды меж ними произошел примечательный разговор о выбранной профессии: «Дарвин спрашивал меня, мог ли бы я ответить утвердительно на обращенный к посвящаемому вопрос епископа: „Верите ли вы, что вы внутренне подвигнуты Святым Духом…“ и т. д., и когда я ответил, что не мог бы, он сказал: „Я также не мог бы и поэтому не могу сделаться духовным“.

Тем не менее, пройдя полный курс обучения, Чарльз через три года сдал соответствующие экзамены и получил степень бакалавра богословия.

Таким образом, наш драгоценный мистер Дарвин – не более чем самоучка. Классический английский джентльмен, имевший некое хобби: одни пили херес и гоняли лисиц с гончими, другие играли тюльпанам на трубе, третьи баловались со смазливыми служанками. Кто-то обозревал звездные небеса в телескоп, кто-то делал модельки кораблей. Ну, а Дарвин баловался науками. Посему вполне логично, что любой другой самоучка (вроде меня или еще какого-нибудь циника, не привыкшего гнуться перед дутыми авторитетами) имеет полное право разбирать по косточкам труды Дарвина, а также критиковать их в хвост и гриву. Поскольку это будут не более чем разборки меж дилетантами, ни один из которых не получил никакого специального образования и профессиональным ученым не является.

И Эдинбург, и Кембридж Дарвину, собственно, не дали никакой научной базы для его последующей деятельности. О чем он сам писал достаточно недвусмысленно: «Три года, проведенные в Кембридже, были так же потеряны мной в смысле академических занятий, как и годы, проведенные в Эдинбурге и в школе». Так-то…

Итак, с Кембриджем покончено… Однако новоиспеченный бакалавр богословия доставлял отцу лишь очередные неприятные эмоции. Священником он, это было ясно, становиться вовсе не собирался, так что три года обучения на богословском факультете, собственно, пошли псу под хвост. Какие сцены разыгрывались меж доктором и сыном, в точности неизвестно, но нет никаких сомнений, что строгий батюшка, отличавшийся, как мы помним, повышенной возбудимостью, в выражениях не стеснялся. Легко представить, что говорят родители в таких случаях, в любой стране это звучит одинаково:

– Что, и дальше будешь дурака валять? В твои годы пора бы и определиться в жизни. Доходили до меня слухи о твоей развеселой жизни в Кембридже…

Что-то вроде этого определенно звучало. Крыть было нечем. Дарвин сам писал впоследствии: «Время моего пребывания там (в Кембридже. – А. Б.) я считаю потерянным и даже более чем потерянным. Моя страсть к стрельбе, охоте, а за отсутствием ее к прогулкам верхом по окрестностям сблизили меня с кружком любителей спорта, между которыми были молодые люди прямо распутные и невысокой нравственности. Мы часто собирались вместе обедать; конечно, на этих обедах бывали люди и посерьезнее, но частенько мы пили не в меру, а затем следовали веселые песни и карты».

Кстати, любителям клубнички вовсе не следует на основании этих признаний считать, что Дарвин и его компания не вылезали из местных борделей: в те патриархальные времена «распутство» и «невысокая нравственность» сплошь и рядом означала лишь то, что молодые люди хлебали виски с пивком не из мелкой посуды, а потом орали песни после полуночи, будоража покой мирных обывателей. Хотя, несомненно, и девочки в той или иной степени присутствовали…

В общем, Чарльз очутился в подвешенном состоянии: священником он становиться не хотел категорически, но и не представлял, судя по всему, чем ему, собственно, теперь заниматься.

И тут обнаружился счастливый случай. Военный корабль «Бигль» под командованием капитана Фиц-Роя отправлялся в двухлетнее плавание к берегам Южной Америки, островам Южных морей и Индийскому архипелагу – экспедиция с сугубо научными целями, как было объявлено. Капитан искал толкового натуралиста, который согласился бы участвовать в экспедиции бесплатно. Одно немаловажное требование: поскольку жить этому натуралисту предстояло в капитанской каюте и, в общем, быть еще и товарищем по путешествию (наподобие попутчика шофера-дальнобойщика с хорошо подвешенным языком), то этот натуралист должен быть непременно настоящим джентльменом.

У капитана и Дарвина нашлись общие знакомые среди кембриджских профессоров, они Чарльза и рекомендовали – а он с превеликой охотой ухватился за эту возможность: два года научных занятий в отдалении от папеньки… Благодать!

Правда, при их первом знакомстве капитан Фиц-Рой испытал сильные сомнения по поводу предложенной ему кандидатуры. Нет, он не сомневался, что мистер Дарвин – настоящий джентльмен, но вот носик у него подкачал… Бравый капитан был ярым сторонником тогдашних модных теорий с мудреными, ныне совершенно забытыми названиями, гласивших, что характер и качества человека непременно отражаются на его внешнем облике. Так вот, нос у молодого мистера Дарвина был какой-то… не особенно и внушительный, этакой пипочкой. По глубокому убеждению капитана, люди с такими носишками не обладают ни должной энергией, ни решимостью, ни другими полезными для твердого британца качествами. Так что капитан едва Дарвину не отказал. Как в этом случае сложилось бы будущее Дарвина и его эволюционной теории, сказать трудно. Вполне возможно, что Дарвин так и остался бы «джентльменом с хобби»…

У самого Фиц-Роя (в чем легко убедиться по многим сохранившимся портретам) нос был что надо – этакий орлиный шнобель, которому позавидовал бы не один кавказский человек. Чуточку забегая вперед, скажем, что Фиц-Рою его «правильный» нос не принес ни счастья, ни удачи. Роберт Фиц-Рой – фигура интересная и в некоторой степени трагическая…

Начнем с того, что в его жилах текла королевская кровь. Без дураков. Капитан был потомком герцога Графтона, незаконного сына короля Карла II Стюарта от актрисы. Семья, надо сказать, была интересная, ничуть не напоминавшая обычных прожигателей жизни или пустых придворных кавалеров. Самый первый герцог Графтон, тот самый незаконный королевский отпрыск, носил прозвище Забияка, поскольку убил на дуэли парочку не менее знатных лордов. И погиб в звании адмирала в сражении с французами, на борту своего корабля, который скромненько назвал «Графтон».

Его сын служил камергером при дворе двух королей, Георга I и Георга II – но нравом пошел в папу и ни перед кем не прогибался. Сохранился рассказ о достоверном случае, когда будущий король Георг II, а в то время еще принц Уэльский, повстречался где-то во дворце с Графтоном, и тот нечаянно толкнул наследника престола. Принц проворчал:

– Шагу нельзя ступить из-за всяких ублюдков…

На что Графтон преспокойно ответил:

– Сэр, мой отец, как и ваш, был королевской крови… а что до матерей, то чем меньше о них будет сказано, тем лучше…

Принц это проглотил… О его матушке кружили всевозможные неприличные слухи, должно быть, достоверные, так что наследнику престола приходилось молчать в тряпочку.

Роберт Фиц-Рой впоследствии своими исследованиями и книгами внес немалый вклад в развитие метеорологии, о чем сейчас мало кто помнит. Но судьба, как уже говорилось, категорически не сложилась. Он дослужился до адмирала, начальствовал над Метеорологическим управлением Адмиралтейства, но потом в результате каких-то не вполне понятных процессов стал губернатором Новой Зеландии и на этом посту форменным образом провалил дело: обращался с населением, словно с матросами корабля, закручивал гайки, управлял в ежовых рукавицах, повышал налоги, притеснял всячески. Кончилось все форменным бунтом и поголовным требованием убрать адмирала к чертовой матери. Убрали. Он вернулся в Англию, через пару лет сошел с ума и в очередном припадке безумия перерезал себе горло бритвой – этот способ самоубийства был в свое время крайне моден среди британских аристократов, в том числе и военных, хотя логично предположить, что для военных предпочтительнее был бы пистолет…

Но все это случилось гораздо позже: а сейчас, после некоторых колебаний, Фиц-Рой согласился, чтобы Дарвин его сопровождал в качестве натуралиста. Но тут уж не давал своего согласия Дарвин-старший, считавший эту идею «бесполезным и диким предприятием».

И вновь помог случай. Дарвин-старший неосмотрительно заявил сыну, что отпустит его в плаванье… если только найдется «хоть один здравомыслящий человек», который эту затею одобрит. Он, конечно, предполагал, что таковой не отыщется. Но вполне здравомыслящий человек обнаружился не где-нибудь, а среди родни доктора: брат его супруги Джозия Веджвуд, владелец фабрики по производству знаменитого веджвудского фарфора. Человек был весьма здравомыслящий, основательный, положительный, доктор Дарвин его искренне уважал. Именно мистер Веджвуд стал просить родственника отпустить Чарльза в плавание, считая как раз, что это прекрасный повод усовершенствоваться в науках.

Ну что тут оставалось делать? Доктор повздыхал и согласился – с тяжелым сердцем, конечно…

Итак, «Бигль» вышел в море… Точнее, попытался. Наступило Рождество, а поскольку английские морячки выпить были не дураки по поводу и без повода, команда перепилась поголовно, так что не нашлось ни одного трезвого для выполнения обязанностей вахтенного – и эту обязанность пришлось взять на себя одному из мичманов. На другой день, естественно, принялись похмеляться, что как-то незаметно (русский человек эти нюансы прекрасно поймет) перетекло в очередную пьянку до заката.

Капитан Фиц-Рой принял самые решительные меры: нескольких буянов забил на сутки в кандалы и посадил в трюм, а двоих велел как следует выпороть. Английский военно-морской флот тогда, да и много лет впоследствии, держал безусловное мировое первенство по жестокому обращению с матросами. Пороли, между прочим, девятихвостой плеткой – без всякого слюнявого гуманизма и оглядки на права человека, до этих глупостей оставались еще десятки лет…

В конце концов, когда похмельные протрезвели, а буяны успокоились, матросики, осторожно почесывая поротые задницы, взялись поднимать паруса. «Бигль» вышел в кругосветное плаванье, унося на борту жестоко страдавшего от морской болезни молодого мистера Дарвина. И никто еще тогда не знал, что и бриг «Бигль», и капитана Роберта Фиц-Роя будут помнить в одном-единственном качестве: как корабль, на котором плыл Дарвин, как капитана, который бригом командовал. Это весьма несправедливо по отношению к Фиц-Рою – но Большая История такими вот несправедливостями полнится, как селедка икрой…

Бриг «Бигль» плыл себе в волнах на раздутых парусах, держа курс на Южную Америку. Официально считалось, что экспедиция предпринята с сугубо научными целями: изучить морские течения, погоду, составить подробные карты южноамериканского побережья. Однако главным тут была не наука, а политика, экономика, разведка – не случайно «Бигль» был военным судном с кадровыми моряками на борту. Англичане к тому времени накопили чуть ли не полуторастолетний опыт подобных «научных» рейдов.

Сначала невинно маячили «научные» корабли, а потом, рано или поздно (скорее рано, чем поздно), непременно объявлялись купцы, военные и скромные господа в штатском с военной выправкой. То же самое происходило и на суше: едва ли не каждый «цивильный» ученый или путешественник непременно отправлял свои отчеты не только в Королевское научное общество, но и в менее известные широкой публике конторы без вывесок.

Справедливости ради нужно добавить, что так поступали все страны, имевшие к тому возможность. В том числе и Россия. Кого из знаменитых российских путешественников ни возьми, при ближайшем рассмотрении обнаруживались интересные детали, на которых внимание широкой публики старались не заострять. Пржевальский, Козлов, Роборовский и Валиханов были офицерами, чего ничуть не скрывали. Сугубо штатского человека Семенова-Тян-Шанского в его экспедициях отчего-то сопровождали не мужички из местных деревень, а казаки регулярных частей. Арсеньев тоже носил погоны. Цыбиков их не носил, но финансировало его поездки в Тибет одно из управлений Генерального штаба, и отнюдь не то, что занималось интендантскими делами. В общем, дело житейское, вполне приличное для джентльменов занятие…

Одним словом, Англия намеревалась занять господствующее положение на рынках Южной Америки и протолкнуть именно свои капиталы, а не чьи-нибудь другие, в экономику тамошних государств. А для подобных предприятий точные карты необходимы. И поплыл «Бигль»…

Тут необходимо добавить, что ко времени отплытия «Бигля» английские планы уже вовсю претворялись в жизнь. Англичане захватили в свои руки вывоз кож из Аргентины и Уругвая, почти весь вывоз селитры из Перу (селитра – это порох), скупали задешево в Чили медные и серебряные рудники. Во время войны южноамериканских повстанцев против испанской короны Англия снабжала мятежников оружием и отправляла туда наемников – а британский адмирал Кокрейн, не особенно и скрываясь, командовал флотом самопровозглашенной Чилийской республики. Вряд ли это делалось по доброте душевной и из стремления к распространению демократических свобод. Английский премьер-министр Каннинг в 1827 году писал откровенно: «Если мы достаточно ловко поведем дела, то освобожденная Испанская Америка станет английской». В те времена политики что думали, то и говорили, не прячась за высокими фразами о свободе и демократии…

А потому еще в 1806 году англичане послали эскадру, чтобы захватить Буэнос-Айрес и Монтевидео. Правда, местное население, отнюдь не горевшее желанием менять испанское ярмо на британское, чувствительно наподдали незваным гостям, и британцы убрались восвояси. Но с захваченных тогда же Фолклендских островов они и по сию пору не собираются сматываться…

Так что Фиц-Рой вел себя соответственно. Когда портовые власти Буэнос-Айреса хотели проверить санитарное состояние «Бигля», прежде чем допустить его в порт (боялись холеры), то бравый капитан королевской крови велел зарядить все пушки и нацелить их на аргентинское сторожевое судно и преспокойно вошел в порт, грозя, что в случае отпора потопит там все, что плавает. В Монтевидео он едва не развязал боевые действия против местных властей, конфисковавших лошадей у некоего английского подданного. На Таити, опять-таки зарядив пушки, выбил из тамошних жителей «контрибуцию» в три тысячи фунтов стерлингов, наложенную англичанами на всех обитателей острова за то, что кто-то из них ограбил небольшое суденышко под английским флагом. Одним словом, типичное поведение британского офицера и джентльмена.

О подлинном характере экспедиции «Бигля» лучше всего свидетельствует такой любопытный факт: написанная Дарвином об экспедиции книга сначала была включена в официальный четырехтомный отчет с длинным названием «Отчет о путешествиях кораблей Его Величества „Адвенчер“ и „Бигль“, содержащий описание производившегося ими в 1826–1836 годах обследования южных берегов Южной Америки и плавания „Бигля“ вокруг света». Первые два тома написаны Фиц-Роем, третий – путевые заметки Дарвина, четвертый – метеорологический дневник, судовой журнал «Бигля» и разные судовые документы. Умели англичане сочетать приятное с полезным, науку с более практическими дисциплинами…

Самого Дарвина, справедливости ради следует отметить, все эти закулисные игры нисколечко не касались. Судя по его действительно увлекательной книге «Путешествие на „Бигле“, о главных целях экспедиции он понятия не имел. И даже более того: весьма резко критиковал колониальную политику европейцев, в том числе и английскую. Оттого-то, надо полагать, его уже больше ни разу не взяли в другие подобные плавания – чтобы не ляпнул чего ненароком…

Для него самого это путешествие, затянувшееся вместо двух лет на пять, сыграло огромную роль. Во-первых, он собрал огромный материал из самых разных научных областей. Во-вторых, когда вернулся в Англию, как-то сам собой снялся вопрос о «трудоустройстве». Отец его больше не доставал требованиями подыскать «подходящее занятие». После экспедиции уже как-то само собой подразумевалось, что Дарвин – ученый. Как же, он столько повидал, собрал коллекции, исписал уйму дневников…

Чарльз женился, приобрел неплохое имение и стал заниматься научной работой. Поскольку нельзя упускать и скучные материи вроде финансов, то поневоле возникает вопрос: а на какие деньги, собственно, он покупал усадьбы и годами жил припеваючи? Ответ прост: поскольку он нигде не служил и жалованья, соответственно, ниоткуда не получал, то источников доходов могло быть только два: либо приданое жены, либо отцовские денежки, либо и то и другое вместе. Кто знает, если бы мистеру Дарвину пришлось самому, как говорится, в поте лица зарабатывать хлеб насущный, он сочинил бы гораздо меньше фантазийных теорий…

Он писал работы по зоологии и геологии, издал книгу о коралловых рифах, но это все было побочное. Двадцать три года Дарвин-трудоголик, надо отдать ему должное – работал над своей главной темой, намереваясь осчастливить человечество ответом на вопрос, как же все-таки возникли на земле животные и растения, как появился человек. Прежние ответы, изложенные в книге под названием Библия, его совершенно не интересовали, и он в них не верил. Он намеревался создать свою Библию – благо времена инквизиции давным-давно прошли, а вольнодумство и атеизм распространялись по Европе, как в старые времена – бубонная чума…

К 1858 году Дарвин в основном закончил «главную книгу столетия», как ее порой именует восторженные биографы: капитальный труд «Происхождение видов».

Собственно говоря, в чем смысл дарвиновской теории эволюции, если внятно изложить его для широкого читателя?

Среди тех или иных животных (растения мы здесь трогать не будем ради простоты изложения) порой нарождаются отдельные особи, обладающие некими свойствами, весьма полезными для выживания и дальнейшего процветания. Скажем, слон. Первые слоны были и не слонами вовсе, а некими зверюгами с короткими хоботками. Но среди них волей волшебницы-Природы народилась парочка с хоботками подлиннее. И жилось им гораздо легче – удобнее было рвать всякие вкусные фрукты с деревьев. Они дали потомство, опять-таки длинноносое, и пошло-поехало… Коротконосые вымерли, не в силах состязаться с более приспособленными долгоносиками, а те развивались, развивались, развивались… и в конце концов получился знакомый нам слон: носище – во! Точно так же и с жирафой: первые жирафы тянулись за листьями, тянулись, тянулись… И в итоге мы имеем животину с шеей высотой с телеграфный столб. А то и выше. Я, право, не мерил.

Точно так же и со всеми остальными. Свойства, делающие животных более приспособленными к жизни (запомните эту формулировку, она нам еще не раз понадобится!), побеждают в жизненной гонке, а менее приспособленные вымирают…

А откуда же, по Дарвину, взялись все животные (да и растения тоже)? Из самых простых, примитивных организмов вроде амебы. Примитивные организмы по тому же принципу совершенствовались и совершенствовались, так что за миллионы лет из ползучих комочков слизи путем долгой эволюции образовались акулы и гепарды, коровы и тигры, ослы и… в общем, все живое.

Когда книга Дарвина уже была готова к печати, случилась маленькая трагедия. Дарвин получил письмо от натуралиста Уоллеса, фигуры крайне примечательной…

Как и Дарвин, это был блестящий самоучка. Правда, в отличие от Дарвина, потомственного джентльмена, Уоллес происходил из самых что ни на есть тогдашних низов, из бедной семьи. С 14 лет сам зарабатывал себе на хлеб, а потом, подучившись и подкопив денег, пустился в путешествия по всевозможным экзотическим краям вроде Бразилии и Малайского архипелага. Долгие годы он работал над решением той же самой загадки: как и почему возникают разные виды животных. Так вот, присланная Уоллесом статья, к форменному ужасу Дарвина, была, по сути, кратким изложением готовящейся к выходу в свет книги Дарвина. Хотя друг о друге они ничего не знали до этой поры…

Уда-ар… Двадцать лет пашешь, как папа Карло, а потом оказывается, что твой земляк и коллега по ремеслу идет с тобой ноздря в ноздрю…

Как бы ни относиться к Дарвину, он обладал одним несомненным достоинством: был безукоризненно честен. Поэтому не сделал ни малейших попыток как-то «заглушить» статью никому не известного Уоллеса. Хотя некоторые на его месте поступали иначе… Дарвин сам добился, чтобы его и Уоллеса статьи появились на заседании ученого Линнеевского общества и были там зачитаны.

Уоллес, в общем, не стремился к широкой известности, популярности и тому подобным заморочкам. Он остался в далекой Малайзии, вполне удовлетворившись тем, что ученые мужи из Лондона хорошо о нем отозвались и признали, что он занимается не ерундой, а дельными вещами.

Дарвин, наоборот, жаждал самого широкого признания. И потому вскоре выпустил свое «Происхождение видов», где на паре сотен страниц излагал все то, что я только что пересказал в паре абзацев.

Тогда он еще не замахивался на человека – просто-напросто деликатно намекал, что и человек, если хорошенько подумать, не может являться исключением из общего правила.

Некий профессор Готон из Дублина оставил великолепный отзыв о работе Дарвина: «Все, что там есть нового, неверно. А что верно – старо».

Это было попадание в десятку. Строго говоря, никак нельзя считать Дарвина каким-то первопроходцем в данном вопросе. Он не первооткрыватель, никоим образом. То, о чем он писал, частью было почерпнуто из работ дедушки Эразма, частью – из трудов Ламарка и других натуралистов…

Но имелось одно существеннейшее отличие!

Дедушка Эразм был верующим. Как и Ламарк – он считал, что первоначально все живое на Земле было все же сотворено Богом и лишь впоследствии уже развивалось, эволюционировало, совершенствовалось само по себе.

Дарвин был первым, кто вообще убрал Бога из этой картины. Начисто. По Дарвину, все живое совершенствовалось, да и возникло на свет само по себе, без всякого Божественного вмешательства.

Дарвин именно потому и остался в памяти «прогрессивно мыслящих» людей, что он, собственно говоря, оказался в нужном месте в нужное время. В семнадцатом столетии его бы, не мудрствуя лукаво, спалили на костре, как того незадачливого итальянца из Тулузы. В восемнадцатом и даже в начале девятнадцатого не нашлось бы массы, способной с восторгом подхватить теорию, начисто отрицающую Бога.

Ну, а к 1859 году, когда появилась книга Дарвина, уже создалась необходимая питательная среда, достаточно широкие массы прониклись атеизмом, вольнодумством, либерализмом и прочими передовыми мозгоблудствами. Им не хватало сущего пустяка… а может, и не пустяка, а вещи весьма существенной: книги, которая стала бы неким символом, не хватало оформленного на бумаге «передового учения». И вдруг оно появилось. Книга Дарвина стала той искоркой, что взрывает пороховую бочку. «Без теории нам смерть», – скажет позже Сталин, правда, по другому поводу, но и тут суть была та же. «Мы не сделали скандала – нам вождя недоставало…» И внезапно обнаружился вождь, а также теоретический труд и вполне законченное передовое учение. Словно в ядерной бомбе: как только достигнута критическая масса, происходит взрыв…

Дарвин моментально превратился из чудака-одиночки в некое знамя. И очень быстро оброс командой.

У Маркса был Энгельс. У Дарвина почти сразу же объявился сподвижник, адъютант, оруженосец, игравший ту же роль, что герр Фридрих при герре Карле.

Томас Гексли – еще один самоучка, джентльмен с хобби. Он закончил, что правда, высшее учебное заведение, но оно было строго специализированным, готовило военных хирургов. Служил одно время в военном флоте, но потом ушел оттуда, чтобы «предаться наукам». К религии и священникам испытывал какую-то патологическую ненависть. Как и Дарвин, всю сознательную жизнь маялся какой-то непонятной болезнью, имевшей много общего с легким расстройством психики, о чем не могут умолчать даже те самые биографы из восторженных.

Томас Гексли

Потом в одночасье стал профессором – не имея никакого отношения к науке. Главное, он был джентльменом, а в Англии, как уже говорилось, это чертовски много значило. В одном из высших учебных заведений Эдинбурга освободилась профессорская кафедра естественной истории и палеонтологии, и один из ученых мужей, чье имя немало весило, внес предложение: есть один толковый молодой человек, он, правда, военный врач по профессии, но науками интересуется ревностно, статьи печатает, доклады читает, а главное, настоящий джентльмен… И Гексли стал обладателем профессорского титула, что сделало его фигурой значительной.

И шум поднялся до небес. Вдогонку Дарвину Гексли написал книгу, где доказывал, что строение человека и шимпанзе практически одинаково, а значит… Умному достаточно.

Карикатура на теорию Дарвина (английская газета конца XIX века). На плакате написано «Неужели я человек и собрат?»

Противников у них хватало – и отнюдь не пресловутых «узколобых консерваторов». Первые же критические отзывы на книгу Дарвина показали все ее слабые места. У Дарвина, называя вещи своими именами, практически не было доказательств. Одни лишь бесконечные «мне думается», «мне кажется», «я уверен».

Лучше всего это иллюстрирует один-единственный пример – с жирафой. Известный британский зоолог Майварт написал целую книгу, где кропотливо собрал все существенные возражения против теории Дарвина и в конце концов задал вроде бы простой, но чрезвычайно коварный вопрос: если длинная шея у жирафы образовалась оттого, что она мастерски обрывала листья с деревьев, то почему на других континентах не получилось ничего похожего на жирафу? Везде есть деревья, везде животным приходится тянуться за листьями… отчего же жирафа произошла только в Африке?

Дарвин отбивался с помощью ужасающего словоблудия (см. седьмую главу «Происхождения видов»). Общий смысл его рассуждений был таков: я не знаю, почему с животными все произошло так, а не иначе, но я не сомневаюсь, что моя теория – единственно верная. И завершил потрясающей по идиотизму фразой: «Каковы бы ни были причины, но мы видим, что известные области и известные периоды времени гораздо благоприятнее, нежели другие, для развития таких крупных четвероногих, как жирафа». Возможно, кто-то в этом и усмотрит высшую мудрость, но меня лично такие «аргументы» не убеждают…

Карикатура на Дарвина

Один из критиков задает Дарвину ясный и конкретный вопрос – если развитие умственных способностей крайне выгодно для животного, поскольку дает ему неслыханные преимущества, отчего же обезьяны «не приобрели силы мышления человека»?

Ответ Дарвина просто-таки очарователен: «Это можно приписать разным причинам, но так как все они сводятся к догадкам и их относительная вероятность не может быть оценена, то бесполезно останавливаться на этом». Каково?

И подобным образом Дарвин уходил от ответов на все неприятные вопросы: как только понимал, что крыть нечем, в ход шло что-нибудь вроде: «Глубоко наше незнание относительно прошлого истории любого вида и тех условий, которые в настоящее время определяют его численность или пределы распространения». Другими словами: а я почем знаю? Я считаю, что прав, а вот объяснить, почему прав, не в состоянии, так что отвяжитесь…

Карикатура на Гексли

Подобные, мягко говоря, несообразности совершенно не трогали ту публику, что моментально сделала книгу Дарвина своим знаменем в борьбе с «консерватизмом», «поповщиной» и «реакцией». Очень быстро Дарвин получил посылку с толстенной книгой под названием «Капитал» и восторженным письмом от ее автора – некоего немецкого иммигранта по имени Карл Маркс. Дарвин, все же стремившийся не выходить за пределы «чистой» науки, ответил суховатым письмом:

«Дорогой сэр!

Благодарю Вас за оказанную мне честь присылкой вашего большого труда о Капитале; я искренне желал бы быть более достойным его получения, лучше разбираясь в этом глубоком и важном вопросе политической экономии. Сколь ни были бы различны наши научные интересы, я полагаю, что мы оба искренне желаем расширения познания и что оно в конце концов несомненно послужит к возрастанию счастья человечества».

Разумеется, вежливая отписка, и не более того. Ручаться можно, что Дарвин книгу Маркса и не открывал. Тем не менее, советские идеологи в свое время приложили немало времени и денежек, чтобы заполучить именно это письмо Дарвина, каковое и до сих пор хранится в архивах бывшего Института Маркса-Энгельса-Ленина…

Маркс, однако, никак не желал униматься. И второе письмо к нему Дарвина уже гораздо более обширно, причем, по английским меркам, носит признаки явного раздражения:

«Дорогой сэр!

Я Вам очень благодарен за Ваше любезное письмо и приложение к нему. Для опубликования в какой бы то ни было форме Ваших замечаний на мои книги вовсе не требуется моего согласия, и было бы смешно с моей стороны давать свое согласие на дело, для которого оно не требуется. Я предпочел бы, чтобы отдел или том вашего сочинения не был посвящен мне (хотя и благодарю Вас за честь, которую Вы хотели мне оказать), потому что это до известной степени означало бы, что я одобряю все сочинение, о котором я, однако, ничего не знаю. Будучи решительным сторонником свободы мысли во всех вопросах, я все-таки думаю (правильно или неправильно, все равно), что прямые доводы против христианства и атеизма едва ли произведут какое-либо впечатление на публику и что наибольшую пользу свободе мысли приносит постепенное просвещение умов, наступающее в результате прогресса науки. Поэтому я всегда сознательно избегал писать о религии и ограничил себя областью науки. Впрочем возможно, что тут на меня повлияла больше чем следует мысль о той боли, которую я причинил бы членам моей семьи, если бы стал так или иначе поддерживать прямые нападки на религию. Мне грустно отвечать отказом на Вашу просьбу, но я стар, очень слаб, и просмотр корректур (как я убедился в последние дни на опыте) сильно меня утомляет».

Это проныра Маркс намеревался посвятить Дарвину очередное издание «Капитала» и, как следует из письма, явно добивался, чтобы тот черкнул парочку благожелательных строчек об этом эпохальном труде. Мотивы лежат на поверхности: Дарвин был нешуточной знаменитостью, а Маркс в то время – не более чем бомжом с амбициями, которого в приличные дома не пускали, и известен он был кучке фанатиков, таких же маргиналов – никто в то время не знал, что из всего этого вырастет…

Одним словом, Маркс крупно обломился. Но тут показательно само по себе то, что бородатый Папа Карло моментально разглядел в Дарвине если не родственную душу, то в некоторой степени собрата по расшатыванию устоев …

Энгельс уже через несколько дней после появления книги Дарвина рекомендовал ее Марксу как «превосходную». Маркс горячо эту характеристику поддержал и писал одному из единомышленников, что книга Дарвина нанесла «смертельный удар» религиозным представлениям о природе. По словам современников, в первое время после выхода в свет «Происхождения видов» в семье Маркса только о Дарвине и говорили. В первом томе «Капитала» Маркс цитировал Дарвина и называл его книгу «сделавшей эпоху работой». А Энгельс в предисловии к «Коммунистическому манифесту» употребил любопытное сравнение: мол, марксова теория должна иметь для человеческой истории такое же значение, какое имела теория Дарвина для биологии. Одним словом, сам Дарвин в политику не впутывался и уж безусловно не питал особого интереса к социализму, но вот основоположники «самого передового учения» к Дарвину относились восторженно – прекрасно понимали, стервецы, что для них дарвиновская теория то же самое, что для взломщика качественная отмычка…

Впрочем, не они одни были такие умные. Многие все прекрасно понимали и без основоположников. В США, где народ в те времена был всерьез верующий, на сторону Дарвина встал один-единственный ученый, пусть и не из последних. Все остальные материли английского мыслителя на чем свет стоит. Самое интересное, что во Франции книга Дарвина пять лет не могла найти своего издателя. Перевод сделали оперативно, а вот издатели не брались.

Чарльз Дарвин

А ведь Францию того времени смело можно назвать самой антирелигиозной страной в Европе. Тем не менее срабатывали какие-то здоровые инстинкты даже у французских вольнодумцев…

Как легко догадаться, в России Дарвин очень скоро стал кумиром для субъектов определенного склада. К тому времени в нашем богоспасаемом Отечестве уже развелась, как лобковые вши, интеллигенция, горластая, невежественная и обладавшая патологическим стремлением перестроить мир по тем умозрительным схемам, что кипели в их разуме возмущенном. Появились во множестве радикалы, революционеры и прочая «прогрессивная» сволочь.

Открываем третий том полного собрания сочинений Писарева, изданный в 1894 году. Если кто запамятовал, фигура была страшненькая, с весьма примечательной биографией. Еще в 17 лет ухитрился поступить в «журнал для девиц» с романтическим названием «Рассвет», где заведовал библиографическим отделом, но вскоре на почве чрезмерных умствований захворал психическим расстройством и три месяца просидел под замком в соответствующей клинике. Выйдя оттуда, написал диссертацию по философии, за которую его уже не лечили, а дали серебряную медаль. Ободренный успехом, шустрый юноша вместо изданий для благонравных девиц стал сотрудничать уже в самых что ни на есть радикальных, «передовых», «прогрессивных» печатных органах. Этакая бледная поганка отечественной словесности. Поливал грязью все, что считал «реакционным» – науку, литературу, общество, брюзжал и звал к топору, брызгал слюной. Одним словом, был прямым идейным предшественником большевиков (которые его несказанно обожали). Особенных высот достичь не успел, поскольку в двадцать семь лет утонул – то ли по пьянке, то ли по другим причинам, полной ясности до сих пор нет, хотя говорят разное…

Бросаясь, словно грифом на падаль, на все «прогрессивное», способное подрасшатать «старый мир», этот субъект, разумеется, не мог пройти мимо появившейся на русском с завидной оперативностью книги Дарвина…

Писарев о Дарвине: «Этот гениальный мыслитель, обладающий колоссальными знаниями, взглянул на жизнь природы таким широким взглядом и так глубоко вдумался во все ее разрозненные явления, что он сделал открытие, которое, быть может, не имело себе подобного во всей истории естественных наук».

Особенно нравилась Писареву выдвинутая Дарвином идея о том, что весь животный мир обитает в состоянии постоянной войны всех против всех, в том числе и против особей своего собственного вида. Это уже классический Маркс: «Ваше представление о счастье?» – «Борьба!» – Маркс так когда-то ответил на вопросы некоей анкеты.

В те времена еще не прозвучал, вообще не был придумал лозунг эсеров «В борьбе обретешь ты право свое», но уже хватало индивидуумов вроде Писарева, не способных жить спокойно, мечтавших о борьбе. Не важно за что – лишь бы трещали пожары и прогрессивные толпы громко свергали нечто реакционное…

Попутно Писарев, упоенно расписывавший жизнь как «вечную борьбу», делал совершенно ошеломительные открытия из области биологии, которые объяснить можно только теми же причинами, по которым в свое время с ним свели тесное знакомство психиатры. Судите сами. Вот Писарев творчески развивает идеи Дарвина: «Кто оплошал в этой борьбе, тот погиб… он умирает, и его немедленно самым веселым и добродушным образом поедают другие растения и животные; то растение или животное, которому удалось оторвать себе кусок мертвого тела, одержало победу над теми, кому это не удалось».

Насчет животных – все верно, в общем, падальщиков среди них немало. Но вот растение, которое «отрывает себе куски мертвого тела» – это уже что-то из области то ли голливудских ужастиков, то ли откровенной клиники. Недолечили Писарева светила психиатрии, право слово…

С легкой руки Писарева дарвиновская теория лесным пожаром распространилась и в России. Как незаменимое научное подспорье для всех тех, кто раньше отрицал существование Бога исключительно эмоционально – а вот теперь мог предъявить труд «великого англичанина»: эвона, какая толстая книжища! Профессор писал! Бога-то и нету! Все само по себе произошло, из первобытной амебы…

А меж тем никаких доказательств у Дарвина, как уже говорилось, попросту не было. В его времена так и не удалось обнаружить никаких таких «переходных звеньев» между различными видами, которые якобы «происходили» друг от друга. Между прочим, они не обнаружены и по сей день. Наоборот, дарвинские умозрительные построения категорически не сочетаются с реальностью. Скажем, согласно эволюционной теории принято считать, что млекопитающие произошли от рептилий. Но у млекопитающих нижняя челюсть состоит из одной кости, а у рептилий – из шести. Ухо млекопитающего формируется из трех костных хрящей, рептилии – из одного. Этих принципиальных различий уже насчитывается несколько сотен. А главное, повторяю, до сих пор не обнаружено никаких «переходных звеньев»…

И еще. Огромное количество видов не претерпели никаких изменений за длительное время своего существования – что идет абсолютно вразрез со всеми умопостроениями Дарвина. Устрицы и другие двустворчатые моллюски сегодня имеют практически то же строение, что было у них, когда они впервые появились на свет четыреста миллионов лет назад. Акулы за последние 150 миллионов лет опять-таки не изменились. Осетр, аллигатор, морская черепаха не меняются последние 100 миллионов лет.

Могут возразить, что это-де исключительно водные животные, а в воде, мол, нет необходимости совершенствоваться. Давайте посмотрим, как обстоят дела на суше. Змеи не меняются опять-таки миллионы лет. Как летучие мыши, лягушки и саламандры. Американский опоссум не менялся 65 миллионов лет. Тапир – 100 миллионов.

Одно время было модно рисовать в учебниках и музейных картинках эволюцию лошади: якобы 55 миллионов лет назад появился похожий больше на собаку зверек с заковыристым научным имечком гиракотерий. Его пальцы постепенно превратились в копыто, рост увеличился, зубы хищника превратились в лошадиные…

Но вот только до сих пор не удалось обнаружить никаких «переходных звеньев», и пришлось скрепя сердце признать, что речь идет не о «веренице изменявшихся видов», а о нескольких разных животных, которых чисто умозрительно связали в единую цепочку…

А посему многие современные ученые выражаются вполне недвусмысленно. С. Д. Гулд, профессор зоологии и геологии Гарвардского университета: «Постепенные изменения никак не подтверждались ископаемыми свидетельствами».

Д. Шиндел, профессор геологии Йельского университета: «Постепенные фазы перехода между предполагаемыми предками и потомками отсутствуют».

Снова Гулд: «Чрезвычайная редкость переходных форм в ископаемой истории продолжает оберегаться как профессиональный секрет палеонтологии».

Профессор Н. Элдридж: «Никому не удавалось найти каких-либо „промежуточных существ“; среди ископаемых свидетельств не обнаруживается никаких „отсутствующих связей“, и многие ученые теперь все больше склоняются к убеждению, что эти переходные формы никогда не существовали».

Профессор С. Стэнли: «В действительности в ископаемой истории нет ни одного убедительно подтвержденного случая переходов одного вида в другой».

Такие дела. Самые настоящие профессора из крайне престижных научных учреждений (Гарвард и Йель – это, знаете ли, фирма …) забивают в крышку гроба дарвиновской теории гвоздик за гвоздиком. Сам Дарвин, прекрасно понимавший шаткость своих голословных утверждений, выражал надежду, что, поскольку фактических данных у современной ему науки нет, остается надеяться на то, что в «будущие века» будут обнаружены «многочисленные ископаемые связи».

Напрасно надеялся. За сто пятьдесят лет так и не удалось отыскать «переходных форм»…

Наоборот, накопился огромный материал, позволяющий судить, что новые формы как растений, так и животных и возникали и исчезали внезапно. Как пишет тот же профессор Гулд: «Вид не возникает постепенно путем планомерной трансформации его предков; он появляется вдруг и сразу и полностью сформировавшимся».

Растения появились именно вдруг – 450 миллионов лет назад возникли все их разновидности, причем каких-либо «предков» и «переходных форм» не найдено среди окаменевших остатков.

Считалось, что первые рыбы первоначально обладали хрящевым скелетом, который, по Дарвину, впоследствии «превратился» в костный. Однако рыбы с хрящевым скелетом появились аж на 75 миллионов лет позже рыб с костным…

Считалось, что рыбы были сначала бесчелюстными и лишь потом они «развили» челюсти согласно теории эволюции. Но первая челюстная рыба появляется вдруг, без всяких предков. Более того, появившиеся гораздо позже бесчелюстные рыбы миноги (многие их наверняка пробовали) преспокойно существуют многие миллионы лет, отчего-то так и не усовершенствовавшись.

Для разнообразия приведу мнение не профессора, а доктора наук Р. Уэссона из его книги «За гранью естественного отбора»: «Этапы, на которых рыбы дали жизнь земноводным, неизвестны… самые первые сухопутные животные появляются с четырьмя хорошо развитыми конечностями, плечевым поясом и тазом, ребрами и отчетливо выраженной головой… Через несколько миллионов лет, свыше 320 миллионов лет назад, в ископаемой истории неожиданно появляется дюжина отрядов земноводных, причем ни один, по-видимому, не является предком какого-либо другого».

С млекопитающими, кстати – та же самая картина. Около 65 миллионов лет назад динозавры самым загадочным образом вымирают внезапно. Причины неизвестны. Время от времени возникает шумиха по поводу того, что наконец-то обнаружена «истинная» причина: упал огромный метеорит, вымерли определенные растения, служившие динозаврам пищей, изменился климат. Вот только, как прилежно подсчитал покойный отечественный ученый Кондратов, таких версий существует примерно девяносто – и каждая более-менее аргументирована, причем, как легко догадаться, каждая отрицает остальные восемьдесят девять. Отсюда плавно вытекает, что истину в таких условиях пока что попросту невозможно установить…

Итак, динозавры вымерли внезапно (то, что отдельные особи, как мы увидим позже, дожили до появления человека разумного, дела не меняет), и чуть позже столь же внезапно появляется сразу дюжина видов млекопитающих. Одновременно в Азии, Африке и Южной Америке. Окаменевшие останки львов, медведей и летучих мышей, которым 55 миллионов лет от роду, ничем не отличаются от современных…

Да, вот еще один крайне примечательный факт. Самый тяжкий удар Дарвин получил еще при жизни, причем не от какого-то попа-консерватора или «реакционного профессора», а от того самого мистера Альфреда Уоллеса, который открыл дарвиновскую теорию эволюции параллельно с Дарвином. Со временем Уоллес отказался от собственной теории. Потому что, как ни бился, не нашел объяснений: откуда, с точки зрения теории эволюции, у человека появился человеческий мозг, невероятно сложный орган?

Уоллес писал по этому поводу: «Если более сложный организм происходит от менее сложного, если приспособление к среде происходит за счет случайных изменений в организме, если случайные изменения могут дать только минимальное преимущество новому виду, если случайные изменения должны соответствовать новым условиям, чтобы вид сохранился, то для образования человеческого мозга не было у человека ни времени, ни условий, ни предшественников, ни, что самое главное, нужд. Откуда этот феномен, единственный в природе – мозг, не порожденный реальными нуждами эволюции?»

И добавлял: во время своих многолетних исследований в Малайзии он изучал самые отсталые племена и убедился, что «умственные способности их намного превышают необходимость, то есть нехитрые способы добывания пищи… а их мозг мало чем уступает мозгу рядового члена наших научных обществ. Таким образом, наукой создан инструмент, намного превосходящий нужды своего обладателя».

Это даже не скандал, а нечто более потрясающее и запредельное: один из столпов и основоположников теории эволюции вдруг объявил, что заблуждался и просит отныне его столпом и основоположником не считать… Смело можно сказать, что наука и по сию пору от этой плюхи не оправилась – о вкладе Уоллеса в дарвинизм пишут много и охотно, а вот о его добровольной отставке из дарвинистов стараются не вспоминать. Очень уж шокирует. Как если бы В. И. Ленин, находясь в добром здравии и ясном рассудке вдруг созвал очередной съезд партии и объявил с трибуны, что всю свою предшествующую жизнь искренне заблуждался: классовая борьба и пролетарская революция – трагическая ошибка, а единственно возможная форм правления – монархия. Представляете эффект? Вот примерно так прозвучало и «заявление об отставке» Уоллеса…

Он, кстати, нащупал самую болевую точку, самое уязвимое место теории эволюции: буквально необъяснимое появление тех или иных органов. Никакой теорией эволюции, никаким естественным отбором невозможно объяснить одну из величайших загадок: почему человек – единственное из всех живых существ – имеет разные группы крови?

И, кстати, как так вышло, что один из самых ранних ископаемых видов, известных науке, трилобит (нечто вроде панцирного рачка, только без ножек и клешней) уже имел глаза с таким сложным устройством и настолько эффективные, что далее эти органы вообще не эволюционировали? Интересно, что этот коварный вопрос мучил еще Дарвина, честно признавшегося однажды: «Глаз до сего дня приводит меня в холодную дрожь».

Между прочим, именно на родине Дарвина, в Англии, точнее в Уэльсе, обитает крохотный жучок, самим своим существованием успешно опровергающий дарвиновскую теорию. Это – брахинус, он же жук-бомбардир, самый настоящий живой огнемет. Он, правда, не выбрасывает пламени. Но в специальных железах его тела копятся два химических соединения: гидрохинон и перекись водорода. В случае опасности эти вещества попадают в особую камеру в… н у, скажем, задней части тела жучка, где соединяются с особым ферментом. Происходит реакция, и в обидчика ударяет струйка раскаленного до нехилой температуры газа, который спалить не спалит, но нанесет чувствительный химический ожог…

Так вот, подобный огнемет, вмонтированный в тело живого существа, мог появиться исключительно вдруг, без всяких переходных форм и промежуточных звеньев. Потому что любые «эсперименты» пресловутой Природы непременно уничтожили бы «несовершенных предков» жука-бомбардира и не было бы у них никакого потомства… Только вдруг! То есть – вопреки теории эволюции.

Интересно, что и сам Дарвин, и многие его сторонники без зазрения совести пускали в ход откровенно шулерской прием: в качестве «доказательства» того, что изменения существуют, они обожали ссылаться на деятельность человека по улучшению пород и созданию новых. С невинным видом несли что-то вроде: человек выводит новый вид таксы, у которой ножки становятся все более короткими? Выводит. Человек выводит из худых барашков сущие горы мяса и жира? Выводит. Вот видите, виды все же изменяются!

Это не что иное, как шулерское передергивание. Потому что и такса, чьи ножки становятся все более короткими, а тело все более длинным (чтобы лучше разрывала барсучьи норы и легче туда пролезала в погоне за добычей), и едва способный передвигаться баран способны существовать исключительно благодаря защите человека. Без таковой, на лоне дикой природы, они попросту погибли бы…

Вот тут-то и кроется еще одно уязвимейшее место дарвинизма. Который провозглашает нечто вроде: сначала олени были безрогими, но у них «развились» рога, что давало животным преимущество в борьбе и с хищниками, и друг с другом…

На первый взгляд – все правильно. В теории. На практике обстоит чуточку иначе. Рога не появляются сразу. Сами сторонники Дарвина признают, что они развивались постепенно, в течение многих и многих поколений, из «первоначальных» рогов, то бишь каких-то куцых отростков…

Но ведь подобные «зачаточные» рога только мешали бы оленю нормально жить! Они ж неполноценные, и защищаться с их помощью пока что нельзя, и бегать мешают. Так что хищники гораздо быстрее изничтожили бы эволюционирующих подобным образом животных, чем тех, что оставались неизменными…

К счастью, все это – очередное словоблудие. Никаких «переходных форм» рогов не обнаружено. Олени сразу появились на свет с великолепными рогами. Как не найдены до сих пор «промежуточные» виды жираф с шеями разной длины. Жирафа объявляется вдруг, уже именно такая, какой мы ее видели на картинках…

Ну, а теперь настало время двинуть теорию эволюции по… в общем, пониже пояса, в самое чувствительное местечко.

Категорически не верится в то, что жизнь на нашей планете возникла «случайно». Что по воле случая некие химические элементы вдруг сами собой, ни с того ни с сего «сложились» в столь сложное, чертовски сложное устройство, как живая клетка.

Целый ряд ученых – настоящих, не шарлатанов! – самым что ни на есть научным образом (в том числе с помощью математики) доказали: никакому «случаю» нет места. Один-единственный пример: американский биохимик Г. Кастлер после долгих исследований пришел к выводу: пресловутая Природа за 2 миллиарда лет, имевшихся в ее распоряжении, могла предпринять лишь десять в сорок шестой степени попыток «сборки» простейшей бактерии. А всего для означенной бактерии существует десять в триста одной степени вариантов. Отыщите среди своих знакомых профессионального математика и попросите объяснить, что означают эти числа и сколько в них нулей, многое поймете, надеюсь…

Есть в любом живом организме молекула под названием ДНК – та самая, что несет наследственную информацию об организме. Так вот, есть математическое доказательство того, что за все время существования Земли (по сегодняшним представлениям, четыре с половиной миллиарда лет) Природе никак не хватило бы времени, чтобы методом «проб и ошибок» создать даже одно звено данной молекулы. А звеньев у нее множество…

Земляк Дарвина, знаменитый астрофизик из Кембриджа Фред Хойл (кстати, закоренелый атеист), считал форменным абсурдом биологические теории о «случайном» зарождении жизни из неживой материи. Именно он привел изящную метафору: «На огромной свалке в беспорядке разбросаны все части от авиалайнера „Боинг-747“, разобранного, что называется, до болта и гайки. Тут случается пройти по свалке страшной силы смерчу-урагану. Каковы шансы того, что после подобного смерча на свалке будет стоять полностью собранный „боинг“, готовый отправиться в полет? Уровень сложности простейшей живой клетки примерно сопоставим с количеством деталей авиалайнера».

Не ограничиваясь изящной словесностью, Хойл собрал группу ученых и выпустил несколько книг, ставших форменным смертным приговором дарвинизму. Он, правда, никоим образом не собирался «подтверждать Библию» – считал, что жизнь занесена на Землю из космоса. Но это уже второстепенная деталь. Главное, группа серьезных ученых убедительно доказала, что дарвиновская теория эволюции…

Между прочим, существуют еще и расчеты известного российского ученого, одного из основателей советской биофизической школы, профессора МГУ Л. Блюменфельда, которые доказывают: вероятность случайного появления на свет молекулы ДНК за все время существования Земли равна десяти в минус восьмисотой степени…

Непонятно? Можно объяснить доходчиво: чтобы за четыре с половиной миллиарда лет увенчалась успехом одна попытка Природы случайно сложить молекулу ДНК, подобные попытки должны происходить на планетах, количество которых выражается единицей с восемьсот одним нулем. Для пущей наглядности я это число приведу.

1000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000 000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000.

Прониклись? Я с уважением отношусь к математике и вам советую. Именно таков должен быть минимум планет, на которых четыре с половиной миллиарда лет Природа вела бы пробы. Иначе, с точки зрения теории вероятности, «случайное» возникновение жизни на Земле – совершеннейшая нереальность.

Горький юмор ситуации в том, что такого количества планет во Вселенной просто-напросто не может оказаться. Крохотулек-атомов (я надеюсь, мой читатель достаточно умен, чтобы легко представить разницу в размерах меж атомом и планетой) в нашей Вселенной… в десять ра з меньше!

Вот так-то. Дарвиновское отвлеченное умствование без опоры на какие бы то ни было доказательства годилось исключительно для девятнадцатого века. С развитием точных наук теория эволюции напоминает фарфоровую миску, на которую с приличной высоты обрушилась пудовая гиря.

Пример из биологии. В клетках животных и растений содержится белок под названием гистон, играющий особенно важную роль в жизнедеятельности клетки. Если допустить, что виды животных эволюционируют по Дарвину, автоматически следует, что эволюционировать должен и гистон – у «старого» вида он одного состава, у «нового» должен стать уже другим.

Так вот, подсчитано: гистон эволюционирует настолько медленно, что для полного «перерождения» лишь одной входящей в его состав аминокислоты потребовался бы триллион лет – то есть время, превосходящее возраст не только Земли и Солнечной системы, но и всей Вселенной. К слову, таких аминокислот в гистоне сто две. Вывод прежний: и «случайное» возникновение жизни, и «эволюция» – чушь собачья…

И, наконец, проблема констант.

Константа, в переводе с латинского «постоянная», – это некое «техническое задание» для того или иного параметра земной природы. К этому понятию относится масса явлений – от количества кислорода в атмосфере до температуры. Так вот, на Земле создалось прямо-таки уникальное сочетание уникальных параметров… Будь хотя бы один из доброй дюжины иным – жизнь никогда не возникла бы. Вот и выходит, что наш мир словно нарочно, без тени случайности создан так, чтобы в нем мог обитать человек вкупе со всеми прочими живыми существами.

Атом, вульгарно выражаясь, состоит из протона и электрона. Протон тяжелее электрона в 1 836 раз. Будь соотношение масс протона и электрона хоть чуточку другим, ни молекулы, ни атомы вообще не могли бы образоваться.

Если бы масса электрона была выше всего на одну десятую процента, время горения звезд невероятно сократилось бы, и жизнь просто не успела бы возникнуть.

Внутри звезд происходят ядерные реакции. Ключевую роль в них играет дейтерий. Если бы энергия связи частиц в ядре дейтерия была бы всего на две сотых процента ниже, звезды вообще не существовали бы.

У силы всемирного тяготения есть своя постоянная величина, так называемая гравитационная константа. Будь она самую чуточку больше, Вселенная очень быстро перестала бы существовать, «схлопнувшись»…

Будь Земля ближе к Солнцу, не началась бы конденсация воды и не возникли бы океаны. Будь Земля дальше – ее полностью покрыли бы ледники, что, безусловно, не способствовало бы появлению жизни (разве что какой-нибудь экзотической ее формы, знакомой по фантастическим романам).

Скорость вращения Земли опять-таки словно специально придумана для спокойного развития жизни. Будь она чуточку пониже – Землю сбросило бы на Солнце, будь чуточку повыше – планета унеслась бы с орбиты и вообще из Солнечной системы.

Процент кислорода в земной атмосфере опять-таки по какой-то странной «случайности» подгадан под жизнь на Земле. Будь он пониже, горение чего бы то ни было оказалось бы полностью невозможно. Неразумный животный и растительный мир от этого не пропали бы, а вот человек разумный, чья цивилизация держится исключительно на реакции горения в разных ее видах, существовать бы не смог. Будь процент кислорода повыше, опять не слава богу: даже насквозь мокрая деревяшка от малейшей искры вспыхивала бы, как порох, что опять-таки не прибавило бы стабильности и безопасности нашей цивилизации.

Между прочим, именно такой процент кислорода, какой сейчас имеется в земной атмосфере, зависит от массы самых разных параметров, и то, что они «сплелись» в один клубок, – еще одно настоящее чудо …

Жизнь (в том числе и наша с вами) – это непрерывные биологические реакции, от рождения и до смерти происходящие в нашем организме. Регулируют эти реакции (дыхание, пищеварение, обмен веществ) особые соединения, ферменты. Эти ферменты могут существовать только в узком интервале температур – от тридцати до сорока градусов по Цельсию выше нуля. Если температура ниже – ферменты просто не работают. Выше – еще и необратимо разрушаются.

И этих констант – многие десятки. Наука не в состоянии объяснить, почему они носят именно такие характеристики – и почему вообще сложился этот уникальный набор, обеспечивший жизнь на Земле. А потому британский физик П. Дэвич (вроде бы очередной атеист) в совершеннейшей растерянности сказал когда-то: «Если бы мы случайно подбирали физические константы, то убедились бы, что во всех сделанных нами Вселенных не могла бы возникнуть жизнь. Она могла бы возникнуть только при том уникальном сочетании физических параметров, которое мы имеем. Возникает ощущение, что Вселенная специально мастерилась под людей».

Как видим, Дарвин со товарищи определенно поторопились поставить во главу угла эту свою полумистическую Природу. Все гораздо сложнее, и чье-то творческое начало определенно в нашем мире присутствует…

Вернемся теперь из нашего времени, когда теория Дарвина давным-давно стала выглядеть очередным бесплодным умствованием, в те годы, когда Дарвин был еще живехонек и полон сил и после триумфального успеха «Происхождения видов» собирался поразить мир новыми откровениями…

Через десять лет после «Происхождения видов» он выпустил новую книгу, «Происхождение человека», где повторял свои любимые теории, не утруждаясь доказательствами. Теперь, как легко догадаться, он и человека пристегнул к теории эволюции. Жила-была первобытная обезьяна, которая однажды слезла с дерева… н у, вы помните. Некий «древний член человекообразной подгруппы», по формулировке Дарвина, стал обитать уже на земле, потому что ему, изволите ли видеть, было «выгодно» стать двуногим и двуруким: «Им становилось гораздо удобнее защищаться камнями и дубинами, нападать на свою добычу и другими способами добывать себе пищу». Свободные руки стали «упражняться» в метании камней – и постепенно превратились в человеческие. Зубы перестали быть оружием, а потому уменьшились. И так далее.

Как легко догадаться, Богу тут снова не оставалось места. Человека создала из неведомой древней обезьяны та же загадочная Природа…

На сей раз никаких доказательств не было приведено вообще. В «Происхождении видов» еще имелось кое-что, с некоторой натяжкой способное сойти за доказательства, а вот в «Происхождении человека» не было и тени каких бы то ни было доказательств. И немудрено: тогдашняя наука ничего не знала о «предках человека», не располагала ни единой косточкой…

А потому Дарвину оставалось одно: бить на эмоции. По своему обыкновению плести красивые словеса, то и дело напоминая, что он «уверен» в своей правоте и «наука будущего» его смелые идеи непременно подтвердит.

Все это было достаточно бледно, слабо и дохленько. Ничего удивительного, что даже самые расположенные к Дарвину его биографы именуют «Происхождение человека» книгой достаточно невнятной, путаной и непоследовательной…

А главное, на сей раз не получилось никакой бури. Если «Происхождение видов» вызвало форменный скандал и буквально раскололо как «ученый мир», так и «общественное мнение» на два непримиримых лагеря, то теперь никакого шума и громокипящего столкновения мнений, в общем, не случилось. Кто-то вяло поругивал, кто-то вяло похваливал – и не более того. Дело в том, что за десять лет, прошедших меж двумя книгами, немало других ученых опубликовало нечто похожее. Публика привыкла к сенсационным откровениям на сей счет – и Дарвин не получил того, на что рассчитывал. Называя вещи своими именами, получился пшик. Что Дарвин переживал довольно болезненно…

С позиций сегодняшнего дня «Происхождение человека» буквально набито благоглупостями. Сегодня уже совершенно не убеждает сделанное Дарвином «открытие» того, как якобы произошли разные человеческие расы. По Дарвину, причиной всему – половой отбор. Европейцам нравились женщины с ярко выраженной «европейскостью»: белокожие, светлоглазые. Они только таких в жены и выбирали – а раскосых и смуглых никто не хотел вести в свой шалаш, они потихонечку вымирали, и в конце концов европейцы стали именно такими, какими мы их видим сегодня. У африканских негров, по Дарвину, эталоном красоты считались исключительно плосконосые и курчавые, вот негры только таких и выбирали, в результате чего… см. выше. У китайцев эталоном красоты были раскосые глаза, и потому…

Записи Дарвина о состоянии своего здоровья, изобилующие словами «головная боль», «бессонница», «приступы слабости». Понятно и объяснимо: крайне тяжкий труд – сочинять претендующую на истину теорию, прекрасно сознавая, что она лишена каких бы то ни было доказательств…

Вздор, конечно. Хотя бы потому, что Дарвин совершенно не разбирался в африканских народах и представления не имел, что далеко не все чернокожие племена – курчавые и плосконосые. Но главное, сегодняшняя наука неопровержимо доказала, что характерные признаки разных рас (темная или светлая кожа, разрез глаз и прочее) сформировались под воздействием внешних условий: климата, пищи, даже болезней. Выдуманный Дарвином «половой отбор» совершенно ни при чем… «Косые» глаза монголоидов – попросту защитное приспособление, необходимое для жизни в пустынях, где нередки песчаные бури. «Арабский» нос, широкий и узкий, стал таким потому, что арабы обитают не просто в пустыне, а в жаркой пустыне, и теплый сухой воздух, проходя через узкие ноздри, лучше увлажняется и не обжигает легкие. И так далее…

В общем, вежливые хлопки, которыми была встречена новая книга Дарвина, так и не перешли в бурные аплодисменты, а ворчание противников было тихим и скучным. Дарвин продолжал заниматься наукой, писал что-то о червях и черноземах, плавучих льдах и хищных осах – но все это скорее напоминало инерцию. Главный триумф остался позади…

Бурных дискуссий, как уже говорилось, не могло возникнуть еще и оттого, что с доказательствами дело обстояло крайне скверно, их не было вообще. Дарвин мог до хрипоты твердить про «будущих ученых», которые непременно отыщут доказательства его правоты в виде «недостающих звеньев» между обезьяной и человеком – но подобные аргументы очень быстро приедаются, и к ним перестают относиться всерьез. Не зря на склоне лет у Дарвина вырвалось горькое признание: «Я являюсь всего лишь юнцом с несформировавшимися идеями».

И, наконец, самое примечательное. Перед своей кончиной твердокаменный, казалось бы, безбожник Дарвин совершенно недвусмысленно обратился к тому самому Богу, в которого долго не верил, которого «вычеркивал» из общей картины бытия. Сохранились подробные воспоминания леди Хоуп, ухаживавшей за больным Дарвином до самой его смерти. «У меня есть летний домик, – сказал Дарвин, указывая рукой в окно, на сад. – Там можно собрать человек тридцать. Я хочу, чтобы вы собрали всех этих людей и вместе почитали Библию. Завтра утром я отправлюсь на тот свет, и я хочу, чтобы вы помолились за меня, а также рассказали этим людям…» «О чем я должна поговорить с ними?» – спросила я. «Об Иисусе Христе и о спасении. Я считаю, это лучшее, что вы можете сделать».

Бог ему судья…

А мы, простившись с самим Дарвином, вернемся к его теории эволюции, которая прямо-таки просит, чтобы ее подвергли безжалостному критическому разбору.

Прежде всего, до сих пор не получен ответ на весьма существенный вопрос: что именно вызвало изменения и в животных, и в тех обезьянах, которые якобы превратились потом в человека? Вот именно, что? Радиация? Магнитное поле, вернее, его изменения? Некие микроэлементы, выпавшие с метеоритным дождем?

Да что угодно. Четких ответов все равно нет…

Вопрос еще более существенный: где «отработанный материал»? Те самые «промежуточные звенья»? «Отбракованные» разновидности?

А нету! Никаких вымерших «несовершенных вариантов» до сих пор так и не обнаружено. Как ни искали…

Теперь – что касается слезшей с дерева обезьяны. Какие такие нешуточные преимущества она могла получить? Пикантность в том, что обезьяна, переставшая жить на деревьях и ставшая с грехом пополам расхаживать на задних лапах, получала не преимущества, а одни дополнительные невзгоды…

Обезьяна, стоящая на задних лапах, становится гораздо более заметной для хищника, каких в Африке предостаточно. Дарвин учил, что она могла, видите ли, отбиваться камнями, палками и прочими подручными средствами, а это, дескать, как раз преимущество…

Ну, не скажите. Во-первых, отбиться камнем или палкой от милого создания вроде льва или леопарда довольно проблематично. Во-вторых, что еще существеннее, отбиваться дубиной должна была не та самая обезьяна, что браво спрыгнула с дерева и обосновалась в саванне, а ее весьма далекие потомки. Сменилось, надо полагать, не одно поколение, прежде чем двуногие освоили дубины и булыжники. Как же они выжили, эти поколения, пока осваивали?

Кстати, на четырех лапах значительно удобнее убегать от хищника, чем на двух. Современные шимпанзе и бабуины чешут на четырех конечностях гораздо быстрее, чем любой бегун-человек, даже олимпийский чемпион.

С зубами – тот же парадокс. Сменив клыки на человеческие зубы, дарвинские «перволюди» лишились опять-таки надежного оружия.

Так где же тут «преимущества»? Чего ни коснись, получается не преимущество, а сплошная деградация. Хождение на двух ногах приводит к множеству недочетов, которые резко снижают выживаемость как отдельного экземпляра, так и всего вида. Вот, навскидку…

1. Прямохождение резко снижает скорость передвижения (во всех последующих примерах сравнение идет с четвероногими «консерваторами»).

2. Прямохождение лишает способности хорошо лазать по деревьям.

3. Прямохождение в случае повреждения одной конечности лишает способности к передвижению (четвероногое животное может с грехом пополам убегать на трех ногах, а двуногий, сломавший или вывихнувший одну ногу, становится совершенно беспомощным).

4. Прямохождение осложняет беременность и роды.

5. Прямохождение вызывает ряд заболеваний, которые у четвероногих не встречаются: геморрой, грыжа, варикозное расширение вен, другие проблемы с кровообращением.

И еще. Дарвинская обезьяна якобы «лишилась шерсти», что должно было послужить ей исключительно на пользу…

Но ведь шерсть как раз и защищает африканских животных от солнечной радиации и просто жарких лучей! Лишившись шерсти, «двуногое» теряло очередное преимущество, спасающее не только от солнца, но и от ночного холода (в Африке, знаете ли, ночами довольно прохладно)…

Как ни крути, никаких преимуществ это выдуманное «двуногое» не могло получить в том случае, если и впрямь слезло с дерева. Одни проблемы, до предела осложняющие жизнь. Пресловутые «переходные звенья» просто-напросто были бы истреблены хищниками – потому что уступали во всем обыкновенной обезьяне.

Следовательно, нарисованная Дарвином картина с реальностью ничего общего не имеет. Гораздо правдоподобнее выглядит версия, что предок человека, если уж таковой и существовал, никогда не вставал на две лапы с четверенек, а всегда, с самого начала был двуногим. Никакая обезьяна не «выпрямлялась». Только-то и всего.

А потому на Западе уже давным-давно ищут более-менее приемлемый выход из тупика. К Дарвину отношение самое скептическое. Все чаще и чаще слышатся голоса в защиту той самой точки зрения, что высказывал еще Кювье: эволюция, если уж она существует, вполне может происходить скачками. Когда окружающая среда меняется резко, скажем, после какого-нибудь очередного катаклизма, и менее приспособленные быстренько вымирают, а более приспособленные к изменениям, соответственно, выживают и впоследствии образуют новый вид. Поэтому нет никаких ярко выраженных «переходных звеньев».

Но не будем забегать вперед, эту историю следует исследовать шаг за шагом. Итак, Дарвин скончался, не располагая никакими вещественными доказательствами в пользу своей чисто умозрительной теории, с надеждой на будущих ученых…

Как это частенько случается, после его смерти его учение (именно учение, сродни сектантскому, а не научная гипотеза) зажило совершенно независимой от своего создателя жизнью, с такими вывертами и перипетиями, которые, несомненно, привели бы в ужас самого основоположника, человека, в общем, тихого, консервативного, политикой мало интересовавшегося и уж никак не сторонника радикалов и прочих социалистов…

Черный юмор в том, что Дарвина чертовски возлюбили и левые, и правые, и красные, и черные. Когда я писал эту книгу, пользовался «Происхождением видов» издания 1935 года, с предисловиями двух сомнительных «академиков» советской выделки – Н. Вавилова и Н. Бухарина. Первый долгие годы имитировал бурную «научную» деятельность: выбивал себе командировки в разные экзотические страны, где годами приятно путешествовал без особой пользы для науки. Да вдобавок из его окружения то и дело исходили анонимки на других ученых, настоящих. В конце концов он связался с эмигрантами, за что и угодил на нары, где и помер, а после «разоблачения культа личности», когда срочно понадобились дутые символы, «жертвы», был быстренько произведен в «гениальные ученые». Бухарин и того хуже – типичная большевистская кровавая собака, автор знаменитого изречения о том, что расстрел – прекрасное средство для выработки из тупой и косной массы советского человека. Когда окончательно заигрался в тогдашних политических интригах, его ликвидировали.

Ах, как оголтело и старательно эта парочка пристегивает Дарвина к своим текущим надобностям! Вавилов уверяет, что только социализм «обеспечивает подлинное распространение основных идей дарвинизма и дальнейшее их развитие с целью все более активного изменения окружающей нас природы». Предисловие же Бухарина так и называется: «Дарвинизм и марксизм». Ласково журя дедулю за буржуазную ограниченность, Коля Балаболкин (как прозвал Бухарина Троцкий) тем не менее видит в Дарвине своего, и чрезвычайно полезного своего. Дарвинизм, по Бухарину, – составная часть марксистского мировоззрения, «пожиратель» богословия, «таран» против «мракобесия современной буржуазии», знамя прогресса в руках «миллионных армий пролетариата»…

В другом лагере, у черных, дело заворачивалось еще более круто. Там создали «социальный дарвинизм», творчески (если только тут уместно это благородное слово) развив и расширив теорию Дарвина. Суть прочитывалась легко: в человеческом обществе существуют только право сильного и та самая непрерывная борьба всех против всех, о которой так подробно, ярко и образно писал великий Дарвин. Бедняков и неудачников жалеть нечего, и помогать им ни в коем случае не стоит: они бедны, неудачливы и невезучи, потому что слабые. Так пусть вымирают себе потихонечку, чтобы не мешать сильным жить по-настоящему. А те, кому жить милостиво дозволяется – всякий там пролетариат и прочие бюджетники, – должны вести себя смирно и завышенных требований не выдвигать: никто, кроме них самих, не виноват, что они слабые, так что пусть берут подачки от сильных и радуются, что им вообще позволяют существовать…

То же касалось и различных человеческих рас. «Цветные» по своим умственным способностям и общему развитию стоят неизмеримо ниже белой расы, а следовательно, обязаны повиноваться белым, арийцам… Кто не согласен – почитайте великого Дарвина, который создал гениальное учение о естественном отборе и борьбе за существование как смысле жизни. И вообще, «цветные» произошли от другой обезьяны, не той, что породила «белокурых бестий».

Ну, а заодно немецкий профессор Людвиг Плат провозглашал милитаризм высшей духовной ценностью, поскольку «вся природа милитаристична», как блестяще доказал великий Дарвин…

Узнаете знакомый лексикон? Но не надо думать, что «социальный дарвинизм» имел хождение исключительно в Германии. Нет, практически во всех европейских странах…

Тихий дедушка Дарвин, должно быть, ворочался в гробу. Доведись ему ознакомиться с яростными попытками и красных, и черных во что бы то ни стало зачислить его в свои, он наверняка ужаснулся бы – человек был, в общем, не самый худший и за многое заслуживающий уважения. Лепетал бы что-то вроде: мол, «такого» он не хотел, никак не хотел… Ну, так обычно и бывает с прекраснодушными интеллигентами, не способными просчитать последствия своей работы. Вспомним незабвенного отца Кабани:

он-то, простая душа, полагал, что мясокрутка годится только для стряпанья пирогов, но люди практичные ее моментально в пытошной к настоящему делу приспособили, и тут уж плачь не плачь, слезами горю не поможешь…

Кто ж ему, Дарвину, виноват, что он состряпал теорию, которую с одинаковым воодушевлением приспосабливали к своим насущным нуждам и коммунисты, и нацисты, и попросту долбаные колонизаторы с обнаглевшими фабрикантами? Значит, была в той теории некая червоточинка, позволившая именно так ее использовать… Была гнильца…

Итак, Дарвин умер, так и не увидев своими глазами ни единого вещественного доказательства своей теории эволюции. Дарвин умер, но дарвинисты остались – и они вовсе не собирались после смерти основоположника закрывать лавочку.

Завещанием Дарвина вполне можно было считать строчки из «Происхождения человека»: «Человек – потомок волосатого, хвостатого, четвероногого существа, по всей видимости, жившего на деревьях и безусловно обитателя Старого Света». Все ясно, четко, конкретно.

Современник и горячий сторонник Дарвина Эрнст Геккель, не особенно и напрягаясь, в два счета изобразил на бумаге этакую лесенку из двадцати трех ступенек, наглядно иллюстрирующую для впечатлительных и вовсе неграмотных эволюцию от простого к сложному. На нижней ступенечке – бесформенная «нимфозория», далее идут трилобиты, рыбы, рептилии, млекопитающие, обезьяны. На верхней ступеньке, как легко догадаться, горделиво подбоченился человек разумный, то бишь гомо сапиенс.

Одна ступенечка меж человеком и обезьяной, собственно, оставалась пустой, поскольку никто еще в те времена не видел ни единой косточки, которую, пусть даже с превеликой натяжкой, можно было бы приписать «недостающему звену», полуобезьяне… или получеловеку, в общем, переходному варианту, который уже не обезьяна, но еще и не человек.

Упертого пруссака Геккеля такие мелочи не смущали. Он вновь взялся за карандаш и изобразил уже не лесенку, а раскидистое генеалогическое древо человека. А заодно исключительно из головы выдумал зародыша «переходного звена»: предъявил рисунок, в котором знатоки биологии моментально опознали человеческий эмбрион с головой обезьяны. И объявил:

– Я так вижу! Таким он был, и точка!

Естественно, посыпались насмешки. Знаменитый физиолог Дюбуа-Реймон тут же заметил:

– Эта родословная стоит не дороже родословной героев Гомера.

Профессор Рютимейер выразился покрепче:

– Гнилые деревья таких родословных, едва построенные, уже разрушаются и загромождают собой лес, затрудняя его разработку.

– Швайне! – беззлобно, порядка ради огрызнулся Геккель и продолжал рисовать древа и лесенки.

Персона, между нами, была жутковатая. «Социальные дарвинисты», полное впечатление, как раз от Геккеля и произошли. Вот пара образчиков его рассуждений.

«Каждый рассудительный и непредубежденный человек обязан рекомендовать теорию происхождения видов и вообще эволюционное учение как лучшее противоядие против безрассудной нелепости социалистической уравниловки».

«Разум является, большей частью, достоянием лишь высших человеческих рас, а у низших развит весьма несовершенно или же вовсе не развит. Эти первобытные племена, например, ведда и австралийские негры, в психологическом отношении стоят ближе к млекопитающим (обезьянам, собакам), чем к высокоцивилизованному европейцу; поэтому об их индивидуальной ценности жизни надо судить совсем иначе».

Генеалогическое древо человека

Милейший дедушка, не правда ли? Дарвина он обожал настолько, что даже порывался создать новую религию в его честь – с храмами, проповедями и всем прочим. Религию он не потянул, но организовал «Союз монистов» – для пропаганды и распространения как дарвинских идей, так и своего в них творческого вклада, образчики которого я только что цитировал. Ничего удивительного, что ошарашенный всем этим Дарвин как-то вздохнул:

– Лучше бы он любил меня поменьше…

Самое интересное – то, что именно Геккель изобрел для «недостающего звена» термин «питекантроп», который прочно вошел в науку, как гвоздь в доску. По-гречески это означает «обезьяночеловек». Обрадованный Геккель пририсовал своего питекантропа на той самой пустой ступенечке… а его родиной предложил считать Лемурию, мифический континент, якобы затонувший в незапамятные времена в Индийском океане, как Атлантида – в Атлантическом. У меня есть циничное предположение, что подобным финтом хитрый пруссак обеспечивал себе пути к отступлению на случай, если при его жизни косточек «недостающего звена» так и не отыщут. Поди сыщи его на морском дне… Вам же немецким языком сказано: потонула Лемурия! Вместе с питекантропами! Я так вижу!

Но не торопитесь над Геккелем смеяться. Это Дарвин, скончавшийся в 1882 году, так и не увидел своими глазами ни единого вещественного доказательства в поддержку своей теории. А вот жутковатый дедушка Эрнст Геккель, покинувший наш мир в 1919 году, так уж сложилось, успел насмотреться и нарадоваться на измышленного им питекантропа…

Следующая глава как раз и посвящена поискам «недостающего звена» – долгим, старательным, порой трагикомическим и, как теперь представляется, совершенно безрезультатным…

Глава четвертая Погоня за призраком

Забегая вперед, скажу, что ученые все же ухитрились отыскать самую-самую первую праобезьяну. То есть, это они так говорят. Считают небольшого зверька тупайю из тропических лесов Юго-Восточной Азии самым древним известным науке родичем обезьян. Правда, за миллионы лет этот «родич» так и не захотел отчего-то эволюционировать, оставшись зверьком величиной с крысу, мало похожим на обезьяну и питающимся исключительно насекомыми. Почему так стряслось, ученые не объясняют – а впрочем, палеонтология, сиречь наука о наших древних «предках» – дисциплина настолько своеобразная (мягко выражаясь), что разобраться в ней без помощи толкового психиатра дело безнадежное…

Итак, к началу последнего десятилетия девятнадцатого века дарвинистов развелось, как собак нерезаных. А с вещественными доказательствами дело обстояло по-прежнему крайне кисло, то есть никак. И потому наиболее практичные защитники теории эволюции выдвинули простой тезис: «Хватит болтать, копать надо!»

Руки у них чесались добыть наконец из земли кости самой первой обезьяны, чтобы окончательно спихнуть Господа Бога с корабля современности. И никто не думал, что занятие это порой чревато самыми трагическими последствиями.

В чем, например, на собственном горьком опыте успел убедиться незадачливый русский помещик Костомаров, отец знаменитого историка. Был он, так уж карта легла, воинствующим безбожником и ярым поклонником французских материалистов вроде Вольтера и прочей мелкой нечисти. Причем настолько подвинулся на этих идеях, что пропагандировал их даже среди своих крепостных.

На чем и погорел – его с целью вульгарного ограбления пристукнули собственный кучер и двое лакеев, как оказалось, весьма близко к сердцу принявшие поучения барина. На следствии один из убивцев так простодушно и рассказывал: «Сам барин виноват, что нас искусил: бывало, начнет всем рассказывать, что Бога нет, что на том свете ничего не будет, что только дураки боятся загробного наказания, – мы и забрали себе в голову, что коли на том свете ничего не будет, то значит, все можно делать». Согласитесь, логика безукоризненная, не правда ли?

Фантазийный питекантроп, ради пущей солидности пририсованный Гексли к теории Дарвина в те времена, когда останков «предков человека» еще никто и не думал искать. Очередная химера, к которой ее автор требовал серьезного отношения

Но вернемся к нашим баранам… точнее, палеонтологам. Хотя, строго говоря, самого этого термина еще не существовало, энтузиасты-первопроходцы уже появились.

Первым из них на скрижалях палеонтологии числится голландский медик Эжен Дюбуа. Голландцы – народ в большинстве своем крайне флегматичный, но исключения на то и существуют, чтобы подтверждать правило. Сей молодой человек к тридцати годам так упоенно читал Дарвина, Геккеля и прочих основоположников единственно верного учения, что в конце концов решил сам поискать вожделенного питекантропа.

Логика его рассуждений была проста: искать нужно там, где и посейчас обитают человекообразные обезьяны, то есть либо в Африке, либо в Юго-Восточной Азии.

С Африкой отчего-то не сложилось, и Дюбуа отправился в Индонезию, как раз и принадлежавшую тогда Голландии. Именно там, полагал он вслед за Геккелем, находится искомая колыбель человечества: тропическая природа, масса фруктов, круглый год тепло, да вдобавок до сих пор водится орангутан, человекообразная обезьяна.

Сначала Дюбуа выкопал два достаточно древних черепа – но они, вот незадача, оказались стопроцентно человеческими. Перебравшись с Суматры на Яву, он продолжал поиски…

И в 1891 году обнаружил кусок нижней челюсти, похожей на человеческую, но с некоторыми существенными отличиями, которые человеческим челюстям не свойственны. А чуть позже в том же месте отыскал черепную крышку, опять-таки достаточно привлекательную: для человека черепушка была слишком мала, для обезьяны – ненормально велика… в общем, не человек… но и не обезьяна… Ура!!!

Потом поблизости нашлись зубы. Потом – бедренная кость. Долгожданный обезьяночеловек (или человекообезьян) был именно тем самым недостающим звеном, о котором грезили Дарвин с Геккелем и масса их сторонников.

Когда Дюбуа вернулся в Европу, газеты всего мира возопили – а ученый мир начал оживленнейшие дискуссии. Известие о находке Дюбуа было хитом тогдашней прессы наравне с коронацией Николая II и изобретением во Франции кинематографа брательниками Люмьерами.

Найденные голландцем кости путешествовали по научным конгрессам и ученым собраниям: Льеж, Париж, Лондон, Дублин, Эдинбург, Йена…

А потом началась откровенная клоунада. Ага, вот именно. Так уж как-то сложилось, что антропология (наука об ископаемых «предках» человека) практически лишена серьезных трагедий. В отличие от, скажем, географии и ботаники. Нет числа путешественникам, натуралистам и прочим славным представителям естественных наук, угодвшим на обед крокодилу или льву, а то и беззастенчивым туземцам, либо погибшим от какой-нибудь жуткой экзотической болезни, либо замерзшим, утонувшим, а то и вообще сгинувшим без вести так загадочно, что и до сего дня не удается найти следов.

Антропологи как-то ухитрились всего этого избежать – быть может, еще и оттого, что развернулись по полной уже в относительно недавние времена, когда опасностей стало не в пример меньше. Зато антропология (специально это они, что ли?) битком набита всевозможными комическими моментами, достойными увековечения в кинокомедиях…

Если обратиться к истокам, то уже возвращение Дюбуа в Европу очень быстро обернулось сценой из кинокомедии. Драгоценные останки питекантропа лежали у него в саквояже. В Париже он встретил знакомого, друзья хорошо посидели в кафе, потом отправились прогуляться по городу, и уже на другом конце французской столицы Дюбуа с ужасом обнаружил, что забыл саквояж под столиком в кафе. Можно представить, каково ему было, бедняге – только что был первооткрывателем недостающего звена, и вдруг по собственной растяпистости лишился ценнейшего доказательства…

Обошлось. Когда друзья примчались в кафе, саквояж как ни в чем не бывало стоял там, где они его оставили. Европа, ага. У нас в Одессе за это время не только саквояж, но и сам столик испарился бы в неизвестном направлении…

А потом, как я и говорил, последовала откровенная клоунада. Рубите мне голову, но назвать иначе то, что разыгралось, я не в состоянии…

Дело в том, что ученый мир вовсе не торопился увенчать прыткого голландца лаврами, увешать медалями и навечно внести в скрижали науки (или что там у них – анналы?). Моментально набежала целая куча скептиков, которые дружно принялись кричать, что найденный Дюбуа субъект – не предок, а сплошное недоразумение. Особенно усердствовал тот самый медик и физиолог с европейским именем Рудольф Вирхов, которого мы помним по истории со шлимановским «кладом Приама». Но если тогда Вирхов горячо отстаивал подлинность шлимановских золотых цацек, то теперь он, грозно рыкая и шевеля бисмарковскими усами, возглавил тех, кто сомневался в питекантропе. Вирхов еще соглашался, что кости по-настоящему древние, но держался той мысли, что это никакой не отдаленный предок человека, а гигантский гиббон. А череп попросту деформировался под давлением почвы. И наконец, восклицал Вирхов, почему рядом с черепом не найдено никаких, самых примитивных каменных орудий? Да именно потому, что это обезьяна! То ли сам гиббон, то ли гиббона мать…

Вирхов немало начудил, когда брался не за свое основное дело, но в данном случае он мастерски угодил в самое уязвимое место: к тому времени уже отыскали немало каменных орудий труда, принадлежавших человеку, и кое-какое представление о них имели. Так что подковырка была резонная: если это предок, где его орудия труда?

Вирхову вторили английские ученые: «Может ли мистер Дюбуа доказать, что его „обезьяночеловек“ не является разновидностью современного кретина?»

Мистер Дюбуа не мог, понятно. Страсти накалились невероятно. В 1895 году в городе Лейдене собрали международный зоологический конгресс, чтобы окончательно прояснить дело с находкой Дюбуа. Целую неделю светила науки ругались меж собой, как извозчики, помаленьку начали переходить на личности, и председателю стало ясно, что и до мордобоя недалеко. Поэтому он, с трудом перекрикивая расшумевшихся светил, предложил взять себя в руки и решить вопрос голосованием. Как в каком-нибудь, извините за выражение, парламенте.

Охолонувшие светила согласились, что это неплохая идея. И все найденные Дюбуа косточки, каждую по отдельности, начали ставить на голосование.

Второй коренной зуб: двое проголосовали за «промежуточное звено», то есть за питекантропа, остальные тринадцать воздержались.

Третий коренной зуб: 4 голоса за современного человека, 6 – за обезьяну, 8 – за «недостающее звено». Двое воздержались.

Черепная коробка: тут участвовали все двадцать. 6 – за современного человека-кретина, 6 – за обезьяну, 8 – за «недостающее звено».

Именно таким образом, в результате некоторого перевеса голосов, питекантроп и был признан питекантропом. Интересная наука антропология, вам не кажется? Своеобразная…

Оставалась еще бедренная кость. Тут снова в голосовании участвовали все до единого. 13 голосов – человек современный, 6 – «недостающее звено», 1 (Вирхов) – обезьяна.

(Между прочим, уже в наше время выяснилось, что Вирхов вновь угодил пальцем в небо, а те тринадцать оказались правы. Бедренная кость, найденная аж в 15 метрах от черепа, принадлежала современному туземцу, который попал на обед крокодилу.)

Одним словом, если учитывать результаты демократического голосования, питекантроп был вроде бы признан долгожданным «недостающим звеном», а Дюбуа, соответственно, первооткрывателем. Вроде Дарвина, только помельче. Амстердамский университет, стремясь поощрить земляка, срочно сделал его профессором минералогии (при чем тут минералогия, лично мне решительно непонятно).

Однако нападки скептиков и общая скандальная атмосфера вокруг находки крепко подействовали на Дюбуа. Возможно, он и сам в глубине душе крепко сомневался, что отыскал именно то, что хотел. А потому отреагировал нестандартно: поселился отшельником в своем родном городке Гарлеме, никого к себе не пускал и сам ни с кем не общался. Довольно скоро у него развилось самое натуральное психическое расстройство. По старой доброй традиции: как мы помним, именно среди активистов борьбы за теорию эволюции отчего-то непропорционально высок процент психических хворей или просто подозрительных странностей…

Кости питекантропа Дюбуа запер в кладовой местного музея, вокруг которого ходил дозором ночной порой, в периоды очередного обострения: бедняге казалось, что научные враги и прочие злоумышленники, того и гляди, взломают замок под покровом мрака и уволокут драгоценные доказательства…

Так он, бедолага, прожил затворником двадцать восемь лет. Все это время второго питекантропа старательно искали другие. Сначала экспедицию на Яву отправила германская академия наук совместно с городскими властями Мюнхена. Немцы безвылазно сидели в тех местах два года – и оставили столько битых пивных бутылок, что их залежи, по авторитетным источникам, красовались по берегам реки еще в шестидесятые годы прошлого столетия. Правда, за эти годы мюнхенцы отыскали один-единственный зуб, оказавшийся, вот незадача, современным и вполне человеческим… Ну, зато пивка попили от пуза.

Только в 1931–1932 годах другая экспедиция обнаружила-таки одиннадцать черепных крышек, как две капли воды походивших на то, что привез Дюбуа. Только тогда было официально признано, что питекантроп – не современный дебил, а древнее существо (и его радостно провозгласили предком человека).

Комедия, правда, продолжалась: сам Дюбуа, к тому времени уже окончательно… гм, ставший неадекватным, принялся утверждать, что никакого питекантропа нету, а сам он выкопал черт знает что. Ситуация повернулась на сто восемьдесят градусов: ученые мужи ласково уверяли:

– Господин Дюбуа, есть ваш питекантроп, есть! Вы же у нас основоположник, честь вам и слава…

А старенький Дюбуа, затравленно посверкивая глазами, упирался:

– Нету никакого питекантропа, нету! Не верю!

Все это было, господа мои…

Ну, а поскольку я обещал форменную комедию, читатель ее получит…

Оказалось, что к тому времени, когда в славном городе Лейдене бушевали ученые мужи, решая голосованием судьбу питекантропа, уже тридцать с лишним лет минуло, как в Европе отыскали останки несомненного древнего обезьяночеловека! Только никто в него не верил, и кости пылились в запасниках музея: всеми забытые…

Собственно, даже не тридцать лет, а все пятьдесят с лишним.

Речь идет о неандертальце – о котором вдумчивый читатель (для других не пишу) не мог не слышать. Поэтому я не буду объяснять подробно и обстоятельно, кто такой неандерталец, я своего читателя уважаю.

Итак… В Германии… Собственно говоря, не в Германии, а в королевстве Пруссия, поскольку единой Германии еще не существовало… В общем, в Пруссии, недалеко от города Дюссельдорфа, мирно протекала речка Неандер. Некий добропорядочный пруссак вздумал устроить в тех местах каменоломню и нанял рабочих, чтобы расчистили дно небольшой пещеры. Углубившись метра на два, они обнаружили человеческий череп и человеческие же кости.

Рабочие тоже были добропорядочными и законопослушными пруссаками, поэтому сбегали за хозяином и предложили идти в полицию, рассуждая вполне логично: раз это не обычная могила, значит, бедняга, закопанный в глухой пещере, стал жертвой преступления…

В полицию, правда, так и не пошли. Череп был какой-то странный: весьма не похожий на человеческий. Владелец будущей каменоломни видел где-то на картинке пещерного медведя и поначалу решил, что это именно его череп. Однако местный учитель, которого за неимением лучшего привлекли в качестве эксперта, заверил, что череп все же не медвежий, а человеческий – вот только уродливый какой-то до невозможности…

Надо отдать должное дюссельдорфским провинциалам: находку они не выкинули, а передали столичным ученым. В качестве эксперта номер один привлекли нашего доброго знакомого Рудольфа Вирхова: как-никак медик и физиолог, ему и кости в руки…

Вирхов отрезал:

– Это не предок, а выродок! Все его особенности представляют собой следы вырождения от сифилиса и алкоголизма!

Его коллеги творчески развили мысль корифея: поскольку таких уж уродливых немцев быть не должно (попадаются и среди тевтонов дегенераты, но чтоб настолько…), то останки вне всякого сомнения, принадлежат какому-то русскому казаку, который во время войны с Наполеоном, скорее всего, был ранен, заполз в пещеру, да так там и помер. Что тут думать? Казаки – несомненные азиаты, дикари, дегенераты… Посмотрите, какие кривые бедренные кости! Такие могут быть только у монголоидного казака, который с малых лет сидел на лошади!

Все это было высказано вполне серьезно: что тут голову ломать? Русский казачина, сифилитик, алкоголик, азиат… Кости сложили в ящик, ящик сунули в кладовку, где он и валялся тридцать лет.

А через тридцать лет, уже в Бельгии, опять-таки в пещере, обнаружили сразу два аналогичных скелета. Причем рядом с ними не нашли никакой казачьей амуниции (как и в долине Неандерталь, впрочем) – зато вдоволь было останков мамонта, шерстистого носорога и других ископаемых животных, а также – древние каменные орудия труда. Тут уж стало ясно, что немцы в свое время крупно промахнулись. Вирхов и его коллеги без особого смущения пожали плечами: мол, с каждым может случиться… Причем оказалось, что в Германии имеется еще один череп неандертальца, найденный даже раньше, в 1848 году.

Снова комедия: древнего человека в конце концов назвали в честь немецкого Неандерталя, хотя решающее открытие было сделано в бельгийской пещере Спи, а немцы, если откровенно, сваляли дурака…

Ну, благо и питекантроп подоспел… Господа антропологи по примеру Геккеля срочно нарисовали родословную: от питекантропа и других обезьяночеловеков произошел неандерталец, а от неандертальца – современный человек. Эта родословная несколько десятков лет считалась самой что ни на есть научной истиной, и лишь в конце двадцатого столетия было неопровержимо доказано: неандертальцы представляли собой отдельный биологический вид, который никак не мог дать потомства при скрещивании с кроманьонцем, настоящим человеком каменного века (хотя не исключено, что в незапамятные времена отдельные эксперименты на этот счет все же имели место). Неандерталец – не наш предок, а некая боковая ветвь. Пусть даже он мастерил каменные оружия, хоронил своих покойников и, не исключено, владел членораздельной речью…

(Запомните эту деталь, она нам впоследствии понадобится: некое первобытное существо, «не дотягивающее» до человека, умело изготовлять каменные топоры и достаточно сложные инструменты из кости. Имело, очень похоже, некие представления о загробном мире – хоронило своих покойников, забрасывая могилу цветами, украшая ее рогами горных козлов. Не исключено, ходило в подобии одежды. Не исключено, умело членораздельно говорить. И при всем при том не было предком современного человека. Это важно. К этому обстоятельству нам еще предстоит возвращаться.)

А впрочем… В 1999 году в Португалии найдено захоронение четырехлетнего мальчика. В его скелете соединялись черты как неандертальца, так и кроманьонца. Причем считается, что в те времена, когда этот мальчик жил, неандертальцы вроде бы уже четыре тысячи лет как вымерли. Сколько-нибудь внятного объяснения этой загадке не имеется…

Да, вот кстати! Вирхов и его коллеги, принявшие неандертальца за дегенерата-казака, конечно, заслуживают насмешки, но примерно в то же самое время в подобную же лужу уселись и французы…

1850 год. Департамент Верхняя Гаронна. В тех местах как раз начали прокладывать дорогу, требовалась масса строительного камня, и местный каменотес болтался по окрестностям, отыскивая подходящие для каменоломни места. Он и обнаружил пещеру, где находилось целых семнадцать скелетов, ничуть не отличавшихся от современных. А также – множество зубов животных и какие-то странные просверленные кружочки…

Немцы по крайней мере почти сразу же послали за учеными. У французов на это не хватило разумения. Обсудив находку, местная общественность припомнила, что в этих местах много лет назад обитала шайка фальшивомонетчиков. Моментально родилась убедительная версия: эти фальшивомонетчики были еще и душегубами, ловили путников на дороге, грабили, резали, а тела прятали в пещере…

Мэр близлежащего городка Ориньяк, чтобы погасить страсти, велел быстренько похоронить все скелеты на приходском кладбище в общей могиле для бедных. Зубы и странные диски так и валялись десять лет в чьей-то кладовке. А потом в те места чисто случайно угодил проездом известный французский ученый Лартэ. Услышав о находке, он осмотрел то, что осталось – и, надо полагать, долго матерился на чем свет стоит (французский язык не хуже многих других дает к тому немалые возможности).

Какие там, на хрен, фальшивомонетчики-душегубы… Зубы, специалист определил сразу, принадлежали по-настоящему древним животным, в том числе пещерному льву и пещерной гиене. А «кружочки» оказались остатками ожерелья, подобные уже находили на стоянках людей каменного века…

Лартэ кинулся искать место, где похоронили «жертв разбойников», то бишь несомненных кроманьонцев – но за десять лет все уже начисто забыли, где располагалась эта самая могила для бедных. Тем дело и кончилось…

Я же вам говорю, антропология – наука веселая…

Но вернемся в первую четверть двадцатого столетия, когда, окрыленные признанием питекантропа, антропологи кинулись искать прочие «промежуточные звенья».

И, как легко догадаться, вновь началась откровенная комедия…

В 1932 году в Индии нашли небольшой обломок челюсти – опять-таки и не вполне обезьяньей, и не совсем человеческой. Основываясь исключительно на этом единственном обломке, срочно придумали этому созданию имя «рамапитек», торжественно объявили прямым предком человека и в этом качестве внесли во все ученые труды, учебники и научно-популярные книжки. И рамапитек красовался там более пятидесяти лет…

Ну, а потом нашли другие его кости. Моментально оказалось, что рамапитек к предкам человека имеет примерно такое же отношение, как выхухоль или ежик. Что это всего-навсего прародитель азиатских человекообразных обезьян, в частности орангутанга. Пришлось разжалованного «предка» срочно изымать из всех родословных и ученых трудов. Остается только гадать, сколько народу успело на рамапитеке сделать научную карьеру и получить вполне конкретные материальные блага. Надо полагать, немало.

Кстати, потом та же история повторилась с «предком» по имени сивапитек: торжественно вписали в родословную гомосапиенса, много лет там числили, а потом оказалось, что сивапитек – не более чем племянничек или дядя рамапитека. Пришлось и его разжаловать из предков…

В 1924 году антрополог по фамилии Дарт нашел в Южной Америке очередную странную черепушку – не человек, не обезьяна. И как вы уже догадались, объявил на весь мир, что откопал «недостающее звено» во исполнение заветов великого Дарвина. Это, конечно же, предок! – горячился Дарт. Ведь рядом с ним обнаружены орудия труда!

«Орудия труда», вот незадача, представляли собой самые обыкновенные кости животных. Но Дарт, как это принятое среди его собратьев по профессии, принялся плести откровенные фантазии. Австралопитеки, мол, эти самые кости в качестве орудий труда и использовали: зубы – как пилы, длинные кости – как удины, рога антилоп – как кинжалы, лопатки – как лопаты. Доказательства? Извольте. А чего ж эти кости лежат рядом с австралопитеком? Орудия труда, ясен пень!

Это уж было чересчур даже для записных фантазеров антропологов: они еще готовы были признать австралопитека предком человека, но вот касаемо орудий труда сошлись на том, что Дарт все же чуточку подзагнул. Странный вывод для антропологов, прямо скажем. Обычно они принимают на веру любые сказки, лишь бы укладывались в концепцию… В общем, сошлись на том, что австралопитеки орудиями труда вроде бы не пользовались… но могли пользоваться. Так и записали.

Ну, а по поводу питекантропа кто-то из светил высказался со всей присущей антропологии логической убедительностью: «Несмотря на то, что орудия питекантропа до сих пор не обнаружены, нет ни малейших сомнений в том, что орудия у первых людей имелись. Данный вывод можно сделать на основании того, что, как известно, физическое строение питекантропа позволяло ему такие орудия создавать».

Каково? Творчески развивая данный тезис, я пришел к выводу, что антропологи излишне скромничают. Лично мне представляется несомненным, что питекантроп еще и работал на ноутбуке. Доказательства долго искать не нужно: известно ведь, что физическое строение питекантропа вполне позволяло ему лупить по клавишам ноутбука. Скажете, нет? То-то. А ноутбуков не нашли потому, что их утащили австралопитеки – а потом где-то потеряли. В Лемурии, должно быть. Там они и лежат, на дне Индийского океана. Вот и объясните мне теперь, чем эти теории отличаются от того, что несет развеселая наука антропология?

Вот вам совершенно научный отчет об исследованиях 1986 году в африканском Олдовае, где был найден очередной, мать его, «предок» по имени «хабилис». Оказывается, означенный хабилис приносил на свою стоянку камни, найденные им километров за пятнадцать. Доказательства? Именно в 15 километрах находятся выходы скальных пород, откуда эти камни происходят. А на стоянке – черепа хабилисов.

Между прочим, упомянутые камешки – величиной примерно с кулак – не имеют ни малейших следов обработки. Отчего же ученые решили, что их принес хабилис? Да исключительно потому, что они отыскались рядом с костями хабилиса. И всё. И – не более того… Черт побери, на что только уходят денежки налогоплательщиков! Ни одна живая душа не видела, чтобы хабилис пер камни за пятнадцать километров. Сам хабилис ни мемуаров, ни рисунков не оставил. И тем не менее… Что, прикажете считать вот это серьезной наукой? Ну, воля ваша…

А еще хабилис, оказывается, мастерил из веток нечто вроде укрытия от солнца. Доказательства? На пресловутой «стоянке» там и сям разбросаны обглоданные хабилисом кости – но в одном месте их нет. Антрополог, понаторевший в решении загадок миллионнолетней давности, вмиг делает вывод: «вполне вероятно», костей там нет именно потому, что в незапамятные времена это место было занято тем самым пологом от солнца, ветвями, которые хабилис старательно натыкал в землю…

Люди добрые, честное слово, я ничего не придумываю! Тот бред, что я вам тут излагаю, и зовется наукой антропологией! На полном серьезе пишется и с трибун научных конференций произносится…

Еще один исторический анекдот (случившийся в реальности). Когда Дарт вез череп своего австралопитека, то, как некогда Дюбуа, забыл сверток с костями – только не в парижском кафе, а в лондонском такси. Водитель законопослушно сдал забытый пассажиром багаж в полицию, а там, развернув его и увидев этакие страсти, хотели было завести дело об убийстве и ловить очередного маньяка, таскающего по Лондону черепа своих жертв…

Ну, хватит, перестанем пока что зубоскалить и перейдем к самым что ни на есть серьезным вещам. К истории о том, как в Англии обнаружили очередное «недостающее звено».

После открытий Дюбуа, после германо-бельгийского неандертальца англичанам было немного не по себе. Называя вещи своими именами, их откровенно покусывал самый настоящий комплекс неполноценности. Как-никак, именно их земляк, великий Дарвин, стал основоположником теории эволюции и предсказал, что его преемники непременно откроют «недостающее звено». И вот его начинают открывать – но либо в Азии, где обитают голые дикари, либо на континенте, как принято в Англии именовать Европу. Меж тем в самой Британии похвастаться пока что нечем. А это, согласитесь, неправильно: родина Дарвина предстает откровенно обделенной…

И вот в 1912 году бабахнуло. И еще как!

Еще в 1909 году скромный археолог-любитель, мистер Даусон (настоящий джентльмен, конечно) принес в Британский музей фрагмент очень древнего черепа, который, по его словам, нашел самый что ни на есть простой работяга-землекоп возле местечка Пилтдаун в графстве Суссекс (на полпути меж Лондоном и южным побережьем Англии).

Посмотрели. И не кто-нибудь – крупнейший палеонтолог и антрополог Англии, хранитель отдела палеонтологии Британского музея сэр Артур Смит Вудворд. Ему ассистировал столь же крупный специалист Эллиот Смит и профессор Артур Кизс, тоже в науке человек не случайный. Общее мнение свелось к тому, что следует немедленно нестись в Пилтдаун!!!

В течение трех последующих лет сэр Артур старательно вел раскопки, деликатно отодвинув в сторонку любителя Даусона. Даусон прекрасно понимал свое положение и ничуть не возмущался. К двенадцатому году Вудворд добыл еще восемь кусков того же самого черепа, а потом и нижнюю челюсть. Тщательнейшим образом, затаив дыхание, благоговея, ученые сэры собирали из кусочков единое целое.

Собрали. Ахнули. Хлебнули валерьянки. И кинулись созывать заседание Лондонского географического общества.

Там-то и бабахнула сенсация: найдена уникальная, никогда прежде не встречавшаяся разновидность гоминида (то бишь человекообразного создания), которая, никаких сомнений, и является настоящим недостающим звеном меж обезьянами и людьми.

Питекантроп Дюбуа – персона, конечно, интересная, но очень уж в нем много от обезьяны. А находка Вудворда – совсем другое дело: череп практически человеческий с высоким лбом мыслителя, обезьянья только челюсть. Причем, никаких сомнений, череп и челюсть некогда составляли одно целое: все кропотливо собранные фрагменты костей носят характерный темно-красный цвет, так называемый «налет времени», прекрасно известный антропологам и палеонтологам. Судя по глубине, на которой его нашли, черепу не менее миллиона лет…

Гремело, громыхало, шумело и плясало…

Скромный археолог-любитель Даусон был моментально избран членом престижнейшего Британского Королевского Общества, куда ему при другом раскладе и за миллион лет было не попасть. Вудвард оказался настолько благороден, что именно в его честь, а не в свою назвал открытое существо: «Эоантропус Даусони», то есть «Даусоновский человек зари».

Сам Даусон умер через четыре года, в девятьсот шестнадцатом, но Вудворд прожил гораздо дольше. Он был настолько убежден в величайшей ценности для науки эоантропа, что покинул Британский музей, вышел в отставку, построил возле Пилтдауна маленький домик и поселился там безвылазно. По свидетельствам навещавших его там земляков, ни о чем другом, кроме как о черепе эоантропа, сэр Вудворд говорить был не в состоянии.

Раскопки продолжались. Француз Тейяр де Шарден (еще один светоч науки) отыскал в Пилтдауне зуб, вскоре же признанный принадлежащим черепу эоантропа. А кто-то еще (мне, право, лень было выяснять, кто именно) доказал, что эоантроп вовсю пользовался орудиями труда, причем не какими-то там костями животных или грубо обработанными камнями – в Пилтдауне была найдена весьма изящная и совершенная дубинка, выточенная из цельной кости. В том, что миллион лет назад именно ею лупил по башке тогдашнюю дичь эоантроп, сомневаться не приходилось.

Англичане возликовали. Открытым текстом писались и говорились вещи, не совсем приятные для всего остального мира. Кричали взахлеб, что именно добрая старая Англия – прародительница человека разумного. В то время как в других частях света выкапывают откровенных полуобезьян, в Англии уже миллион лет назад обитали джентльмены, мало чем отличавшиеся по интеллекту от современного человека – да и по внешнему виду тоже. Разумеется, не обошлось без социал-дарвинистов: «Европейский человек уже в древности обогнал азиатских и африканских отсталых обезьянолюдей, откуда и пошло преимущество белой расы!» А значит, справедливо поется: «Правь, Британия, морями!» Гип-гип, ура, Британия! Родина человека разумного!

Эоантроп самим фактом своего существования попросту сокрушил многие научные системы, стройные, неплохо разработанные. Весь остальной мир завистливо поглядывал на торжествующих англичан – но крыть было нечем. Питекантроп, неандерталец и даже кроманьонец – все они были супротив эоантропа, что плотник супротив столяра…

Вольготное житье эоантропа длилось целых сорок лет.

А потом объявился профессор Кеннет Оклей из того самого Британского музея, тот самый, что открыл фторный анализ. Дело в том, что подземные воды, омывая погребенные в земле древние кости, постепенно вносят в них фтор. Чем больше фтора, тем древнее кость.

И в 1953 году Оклей без всякого почтения к именитым предшественникам решил подвергнуть фторному анализу череп эоантропа…

Вот тут бабахнуло вторично. Еще почище.

Оказалось, что черепу не более пятидесяти тысяч лет. Но в то время уже обитали на земле люди вполне современного типа, с вполне «человеческими» челюстями. Эоантроп, таким образом, представал каким-то уродом, если не сказать чего похуже…

Скандал разгорался. К работам Оклея подключились еще несколько групп ученых, уже со своими методиками. Не стану вдаваться в скучные детали, перейду сразу к выводам: было неопровержимо доказано, что череп – точно, человеческий, средневековый, поскольку ему не более шестисот лет. А вот нижняя челюсть – от современного шимпанзе. Ее зубы искусно обработаны напильником, чтобы не походили на обезьяньи.

И только тут кому-то пришло в голову, что «костяная дубинка эоантропа» как две капли воды похожа на клюшку для гольфа, какими, только деревянными, играли в 1912 году. Сразу этого никто почему-то усмотреть не мог, а через сорок лет спохватились…

В общем, сорок лет назад какой-то циник взял средневековый человеческий череп, шарахнул по нему молотком, а потом присовокупил обезьянью челюсть с подпиленными зубами, обработал обломки бихроматом ради придания темно-красного оттенка, выточил из кости биту, закопал все это в Пилтдауне – и, посмеиваясь, наблюдал откуда-то со стороны, как покрывают себя позором крупнейшие специалисты того времени, не догадавшиеся хотя бы рассмотреть зубы на нижней челюсти в лупу… Ладно, в те времена не существовало фторного анализа, как и других методов, пущенных в ход сорок лет спустя – но уж в лупу-то посмотреть могли? В пятидесятые годы, стоило взять лупу в руки, практически моментально обнаружились следы напильника, достаточно явственные…

Эта шутка навредила палеонтологии и антропологии гораздо больше, чем кто-то может подумать. Теперь подделки мерещились везде – а потому многие безусловно подлинные находки долго доказывали свое право на существование…

Кто был этот шутник, так и осталось неизвестным. Грешили на Даусона, мало того, на самого Вудворда. Подозревали и Тейяра де Шардена, и профессора Кизса, и даже… сэра Артура Конан Дойла, который жил неподалеку от Пилтдауна. Предполагали, что творец Шерлока Холмса таким вот изощренным способом отомстил профессиональным ученым, высмеивавшим его любительские занятия палеонтологией.

В 1996 году вроде бы забрезжил свет в конце туннеля. В хранилище Британского музея нашли ящик с какими-то костями и написанными внутри инициалами М. А. К. Х. Кости, что интересно, принадлежали современному человеку, но были состаренными с помощью тех же химических соединений, что и череп «первого англичанина».

Довольно быстро выяснили, что М. А. К. Х. – это Мартин А. К. Хайтон, весьма известный в свое время ученый, который в 1936 году стал хранителем отдела зоологии Британского музея. Ну а в 1912 году он работал в том же музее, но так называемым «добровольцем», или, по-нашему, внештатником, чей труд никак не оплачивался. Решив, что он заслуживает большего, Хайтон попросил Вудворда зачислить его на жалованье. Вудворд отказал, считая, что «добровольцу» еще рановато быть полноправным служителем храма науки. Вот тогда-то Хайтон и решил пошутить, выставить Вудворда на посмешище – а потом, когда дело приобрело небывалую огласку, просто побоялся выступить с разоблачениями. Кости в найденном ящике вполне могли оказаться теми, на которых Хайтон тренировался.

Впрочем, англичане пишут, что и эту версию нельзя считать исчерпывающей, объясняющей все неясности и темные места. Так что, вполне может оказаться, подлинного имени пилтдаунского шутника мы еще не знаем или не узнаем вообще.

Но каковы корифеи! И что это за науки, палеонтология с антропологией, если безымянный шутник сорок лет водил за нос «мировую научную общественность»?

Ученые, конечно же, с безмятежным видом твердят, что это – совершенно нетипичный случай, по которому еще нельзя судить о всей науке в целом. Н у, не скажите…

В 1922 году в США, в штате Небраска, геолог-любитель по фамилии Кук нашел какой-то странный зуб и, не разобравшись самостоятельно, отправил его крутому профессионалу Осборну, директору Американского музея естественной истории (тоже, знаете ли, не кружок юных биологов при средней школе).

Крутой профессионал сделал вывод, что зуб в равной степени сочетает как человеческие, так и обезьяньи черты, а отсюда вытекает, что принадлежал он «недостающему звену». И американцы стали раскручивать кампанию под лозунгом «Наш ответ Пилтдауну». Моментально отыскались горячие головы, которые стали вещать, что «первый настоящий человек» появился не в Англии, а как раз в США. Существо, от которого имелся один-единственный зуб, быстренько окрестили для солидности «гесперопитеком», то есть «западной человекообезьяной», по заведенному обычаю вписали во все родословные, подрисовали на всех эволюционных ступеньках…

Увы, утереть нос британцам не получилось. Если эоантроп просуществовал неразоблаченным сорок лет, то его американский собрат уже буквально через пару-тройку годочков был с треском вышвырнут за дверь. Оказалось: крутой профессионал Осборн не распознал зуб одного из видов американской дикой свиньи. Профессионал, ага…

И относительно недавно, всего-то в 1976 году, известный антрополог Милфорд взялся по каким-то своим побуждениям обследовать коллекцию костных останков неандертальцев из местечка Крапина в Хорватии, считающуюся одной из самых обширных в Европе. И испытал нешуточный шок от того, что обнаружил. Оказалось, господа палеонтологи натаскали в эту коллекцию черт знает какого хлама, не имеющего никакого отношения к неандертальцам. Фрагмент нижней челюсти принадлежал… пещерному медведю, к неандертальцам, согласитесь, имеющему мало отношения. А «неандертальский зуб» оказался резцом ископаемой антилопы…

Посему возникает тот же закономерный вопрос, что уже вставал в связи с «кладом Приама»: сколько еще подобного мусора хранится в антропологических и палеонтологических коллекциях? Сколько вполне солидных теорий, до сих пор кочующих из учебника в учебник, на деле представляют собой пустые фантазии, возникшие в результате ошибки, прямой фальсификации или попросту небрежности ума? Кто бы ответил…

В конце-то концов, можно вспомнить, что до сих пор в иных родословных человека разумного, научных трудах и учебниках присутствует очередное «промежуточное звено» по имени синантроп, которого, строго говоря, не существует вовсе…

«Синантропа», то есть «китайского человека», откопали в 1927–1929 годах в одной из многочисленных пещер гор Чжоукоу-дянь. Четырнадцать черепов, несколько нижних челюстей и кости скелетов. Как водится, объявили искомым «промежуточным звеном», внесли в родословные, удостоили всяческих похвал…

Синантроп

Раскопки продолжались до 1937 года – а потом в Китай вторглась японская армия, захватила Пекин, и всем стало не до науки. Ценные находки было решено эвакуировать в США. Два ящика с костями синантропов передали какому-то молодому американскому врачу, очень кстати оказавшемуся поблизости, он погрузил их на борт американского корабля, идущего в Гонолулу…

Дальше – сплошной туман. Вроде бы корабль был торпедирован японской подлодкой, затонул вместе с грузом и бесценные для науки косточки давным-давно изничтожила морская вода. Но есть смутные упоминания, что кости целехонькими всплыли после войны в какой-то американской частной коллекции и никто их по старой европейской традиции не собирался возвращать коммунистическому Китаю – перебьются и без синантропа… Болтают еще, что ящики захватили японцы, действовавшие отнюдь не из чисто научного интереса. Нашлись японские ученые, выдвинувшие версию: «желтая раса» произошла отдельно от прочих – и гораздо раньше всех прочих. И якобы именно синантроп это каким-то боком доказывает.

Как бы там ни было, в распоряжении науки синантропа нет – одни только муляжи китайских находок, так что никакие самые современные анализы костей, естественно, невозможны. Но на этих муляжах по-прежнему основываются разнообразные теории, которые за отсутствием четких доказательств следует принимать исключительно на веру. Правда, впоследствии раскопки в тех местах возобновились и вроде бы нашли что-то еще, но об этом говорят довольно невнятно: да, мол, кое-что откопали, но какое-то оно… не вполне… старые кости из первых находок были гораздо убедительнее…

А тем временем стал сыпаться и австралопитек. При раскопках в Южной Африке выяснилось, что этот, с позволения сказать, «предок» обитал параллельно с… людьми современного вида (экспедиция А. Кейсера, 1992 год). Как же тогда быть с генеалогическим древом, на котором австралопитек якобы предшествует современному человеку?

Те же самые выводы сделали после работ в Кении (2001 год): австралопитек и якобы происшедший от него человек и там преспокойно соседствовали (ну, может, не совсем и спокойно, но, главное, обитали они в одно время).

Да и с питекантропом та же история: оказалось, что он опять-таки обитал бок о бок с другими видами, которые якобы от питекантропа как раз и происходили. А потому японские и индонезийские ученые всего два года назад пришли к выводу: питекантроп вообще не имеет отношения к человеку современному. Питекантроп жил-поживал себе на протяжении многих лет бок о бок с гомо сапиенс, а потом тихонько вымер в относительно недавние времена… Всего-навсего человекообразная обезьяна, разновидностей которых в прежние времена имелось гораздо больше, чем теперь.

Дальше – хуже. Я имею в виду, хуже для «классических» антропологов с их обветшавшими теориями и левой ногой нарисованными «родословиями». В Африке, в Танзании, на окаменевшем вулканическом пепле обнаружена цепочка следов (на протяжении 115 метров, около 50 отпечатков), оставленных существами, которые прошли там на двух ногах около четырех миллионов лет назад.

Следы полностью идентичны следам современного человека и не имеют ничего общего со следами австралопитеков и прочих обезьянок. И тем не менее официальная наука признала эти следы… следами австралопитека. Потому что современному человеку «не положено» быть таким древним. Не положено, и все тут. Если факты не укладываются в гипотезу, тем хуже для фактов…

А чуть позже в Чаде обнаружили останки существа, которое, как установлено после долгих компьютерных исследований, тоже передвигалось на двух ногах – но целых семь миллионов лет назад. Оно никак не укладывалось в классическую схему, потому что на несколько миллиончиков лет было старше всех питекантропов и австралопитеков, вместе взятых. Лицо у этого существа, кстати, больше человеческое, чем обезьянье, как и зубы.

Так что, вопреки старым теориям, прежняя «цепочка предков» на глазах превращается в фикцию, а едва ли не каждая новая находка отодвигает возраст двуногих прямоходящих на миллионы и миллионы лет назад. И потому не первый год выдвигаются более рациональные версии – о том, что все перечисленные виды (и, не исключено, другие, пока что не открытые) не имеют друг к другу никакого отношения и никогда один от другого не происходили. Что все они обитали параллельно. И подавляющее их большинство представляло собой никаких не «предков», а обычных человекообразных обезьян. То, что некоторые из этих обезьян пользовались примитивными орудиями, еще не делает их предками человека. Вспомним еще раз: довольно-таки совершенный неандерталец пользовался не такими уж примитивными орудиями, не исключено, владел членораздельной речью, содержал старых и увечных соплеменников, хоронил мертвецов по особому ритуалу, с украшением могил, носил, очень может оказаться, одежду… но при всем при том ни малейшего отношения к предкам современного человека не имеет. Так почему же в эти предки зачисляют любую обезьяну только на том основании, что она научилась использовать вместо дубины длинную кость и кидать каменюки? Осьминог, кстати, тоже пользуется чем-то вроде инструментов: зафиксированы случаи, когда он не щупальцами раздвигал створку раковины, а разжимал острым обломком камня. А одна тропическая птичка, словно заправский маляр, зажимает в клювик пучок травы, макает его в жидкую глину и обмазывает свое гнездо. Будем зачислять их в предки человека, или как?

А ведь тут еще большая политика примешивается, сводящая на нет всякую научную достоверность! Китайцы совсем недавно посчитали, что происходят они не из Африки (как принято считать в антропологии, объявляющей Африку прародиной всего нынешнего человечества), а из своего родного Китая. И в доказательство представили реконструкцию синантропа, как две капли воды похожего на современного китайца, разве что жившего миллион лет назад. Тут с первого взгляда ясно, что фишка не в научной точности, а именно что в большой политике: «В то время как по европейским лесам бродили примитивные обезьяночеловеки, еще миллион лет назад на китайских равнинах…» В точности как в Англии после Пилтдауна.

Самое смешное что китайцы могут оказаться правы – не касательно «своего» синантропа, а в общем и целом. В последнее время все громче раздаются голоса, уверяющие, что картину эволюции следует пересмотреть. Что разные расы произошли от разных предков. Это чертовски сложная и скользкая тема – после всего, что нагородили социал-дарвинисты и нацисты, – но и уклоняться от скользких вопросов нелепо, если уж необходимо твердое знание, а не фантазии а-ля Дарвин…

Еще о делишках, не имеющих ничего общего с научной истиной. Я уже упоминал мельком о прытком японце, фальсифицировавшем результаты своих раскопок. Теперь можно привести источник полностью.

«Япония сегодня», 2001 год. Археологи обнаружили следы обитания древнейшего в Японии человека, жившего примерно 600 тысяч лет назад. В ходе раскопок в Камитакамори (префектура Мияги) было найдено место со следами человеческого жилья, относящегося к периоду раннего палеолита. Внимание археологов привлекли несколько ямок в земле, в которые, по мнению специалистов, были закреплены сваи, поддерживающие примитивные конструкции. В центре обнаружены углубления, в которых хранились различные орудия труда из камня. Вероятно, эти сооружения использовались для отдыха, хранения охотничьих припасов и отправления религиозных обрядов. Ранее аналогичные находки были сделаны в Титибу (префектура Сайтама, но они были примерно на 100 тысяч лет моложе, чем находки в Камитакамори. На основании новых фактов ученые сделали вывод, что дальние предки человека, жившие на Земле примерно 1,6 млн. лет назад и именуемые ныне гомо эректус (человек прямоходящий), шестьсот тысяч лет назад добрались и до Японии.

Соответствующие поправки стали срочно вноситься в учебники. Крупнейшая издательская фирма «Коданся» тут же вставила рассказ о находках в Камитакамори в свою энциклопедическую «Историю Японии».

Однако сенсация скоро увяла. В прессе появились фотографии, свидетельствующие о том, что главный герой описанных событий – археолог Синити Фудзимура – лично закопал на месте раскопок принесенные с собой предметы, которые он позже выдал за «находку века». Археологическая сенсация оказалась не просто дутой, а изначально фальшивой. Все 33 места предыдущих раскопок, где работал Фудзимура, как и все археологические находки, сделанные там, будут подвергнуты тщательной экспертизе. Между тем издательства стали подчищать внесенные в тексты поправки о сенсационных открытиях. А Фудзимуру, конечно же, уволили с работы. Но горе-археолог не расстраивается. Он пообещал общественности «продолжить свои изыскания».

Возникает вопрос: где гарантии, что все подобные штукари пойманы за руку?

И еще одно неприятное обстоятельство. Сплошь и рядом в массовом сознании оседает именно дутая сенсация – а вот ее последующее разоблачение многие и многие пропускают мимо ушей. Поскольку разоблачения сплошь и ярдом обставлены менее звонко и не приобретают такой всеобщей огласки, как завлекательные сенсации…

Ничего удивительного, в общем, что теорию Дарвина в последнее время стали в буквальном смысле слова ставить с ног на голову. В 1982 году вышла книга Д. Гриббина и Д. Шефраса «Обезьянья загадка», где авторы не эпатажа ради, а предельно серьезно рассмотрели некоторые «странности», связанные с шимпанзе: 98 процентов генов у шимпанзе и человека совпадают, чего нельзя сказать ни об одном другом виде человекообразных обезьян; шимпанзе используют орудия труда; шимпанзе способны овладеть зачатками человеческой речи; шимпанзе способны к намеренному обману, чего не встретишь у других видов обезьян. И выдвинули свою версию: а не являются ли шимпанзе всего-навсего деградировавшими родственниками человека?

Это не столь уж безумная гипотеза, как может показаться на первый взгляд. Отчего-то у всех народов, обитающих в тех местах, где живут обезьяны, испокон веков сохраняется стойкое поверье, что обезьяны… бывшие люди, однажды в силу тех или иных причин деградировавшие! Такое убеждение сохраняется и у африканских племен, и в Юго-Восточной Азии. Народный фольклор или отголоски каких-то невероятно древних знаний?

Самые последние известия: то самое невероятное сочетание констант, благодаря которым и возникла жизнь на Земле, по ту сторону Атлантики уже оформлена в концепцию «разумного дизайна». Создатели этой теории считают, что это невероятное сочетание необходимых для существования жизни параметров свидетельствует именно о том, что Космос был создан тем, кого они политкорректности ради именуют Разумным Конструктором. В американских школах сейчас собираются преподавать «теорию разумного дизайна» в качестве альтернативы теории эволюции – чтобы ознакомить школьников со всеми точками зрения, а не одной-единственной, к тому же изрядно траченной молью…

И совершенно правильно: дарвинизм сегодня остается не более чем гипотезой, строгих научных доказательств, увы, не имеющей. Вот уже лет пятнадцать, как в ряде штатов США в учебники по истории и биологии включают уточнение, что теория эволюции – это прежде всего «противоречивая теория». В одном из них написано, быть может, чуточку цинично, но безусловно верно: «Никто не присутствовал в момент возникновения жизни на Земле. А следовательно, все утверждения о тех или иных формах возникновения жизни должны рассматриваться лишь как гипотезы, а не как факты».

И в самом деле, Церковь с самого начала заявляет, что доказательств не приводит, а опирается исключительно на веру. Дарвинизм же, объявивший себя наукой, грозился представить «веские, неопровержимые» доказательства. Но поскольку таковых так и не явил миру, обязан смириться с существованием исключительно в виде гипотезы …

Вот только «классики» категорически не согласны отказаться от своих фантазийных «генеалогий» и надуманных схем – даже когда соприкасаются с фактами. Сплошь и рядом, вместо того чтобы вспомнить о той самой беспристрастной научной истине, идут на явные и несомненные подлости…

В Мексике еще в 1962 году археолог Синтия Ирвин-Вильямс обнаружила каменные орудия труда, в том числе и наконечники копий, очень похожие на те, какими пользовались кроманьонцы в Европе. Находка была бы совершенно рядовая, даже скучная, ничем не примечательная, если бы не возраст. Профессиональные эксперты из Геологической службы США достаточно быстро датировали слои, в которых все это было обнаружено. Слоям было 250 тысяч лет…

Согласно официальной версии, человек появился на американском континенте 12–15 тысяч лет назад. Мало того, по той же версии возраст современного человека – не более 40 тысяч лет. Археолог настаивал на своем, геологи настаивали на своем – и в результате неправильные находки исчезли где-то в пыльных запасниках… Как многие и многие, им подобные.

Второй пример еще печальнее для «классиков» – потому что возмутителем спокойствия оказался не какой-нибудь любитель, создатель шальных теорий, а человек насквозь свой, один из самых знаменитых палеоантропологов того времени Луис Лики, самый яростный противник всевозможных «еретиков» (за что, должно быть, судьба над ним зло посмеялась).

Еще в 1913 году немец Рек обнаружил в знаменитом Олдовайском ущелье, в очень древних слоях, скелет человека совершенно современного вида. В 1931 году на место находки приехал Луис Лики, изучил саму находку, место ее залегания и пришел к поразительному выводу: скелету полмиллиона лет.

«Классики», естественно, взвились. Заговорили о том, что это попросту и есть самый современный человек – вот только, когда его хоронили, зачем-то вырыли невероятно глубокую могилу, дорывшись до тех самых слоев полумиллионного возраста. И произошло это… ну, максимум, 20 тысяч лет назад.

Рек (которого, по сути, обвинили в низкой профессиональной квалификации) защищался отчаянно. Он настаивал, что во время раскопок не нашел никаких следов «могилы» – слои вовсе не были нарушены или перемешаны. Мало того, меж несколькими пластами почвы находилась прослойка из твердого известняка. Если допустить гипотезу о «похоронах», получается, что загадочные древние могильщики зачем-то несколько месяцев рыли могилу, больше напоминающую шахту. Причем «месяцы» – это только в том случае, если у них были железные ломы, а если нет – срок еще больше. Ни у одного известного истории народа Африки, говорил Рек, нет традиции хоронить так глубоко…

Но критиков было слишком много, и они напирали нешуточно – поскольку под угрозой оказались основы. В конце концов и Рек, и Лики махнули рукой и отступили. Об этом перестали говорить, и загадочный скелет потихоньку перенесли в запасники Мюнхенского музея. Уже в семидесятые годы решили определить его возраст радиоуглеродным методом. Но скелет куда-то пропал. Кое-какие его – или вовсе не его? – фрагменты потом нашли, подвергли анализу, и анализ точно показал вполне «правильный» возраст – 17 тысяч лет. Но уже не было гарантии, что обнаруженные кости принадлежат именно тому скелету…

А судьба-злодейка продолжала подшучивать над «правильным» Луисом Лики. Он вскоре обнаружил уже собственноручно в том самом Олдовайском ущелье, в самых глубоких его слоях, нижнюю челюсть, опять-таки неотличимую от челюсти современного человека. И все бы ничего, но возраст слоев на сей раз составлял уже не полмиллиона, а два миллиона лет…

Вот тут буря разразилась еще почище, чем в предыдущем случае. Луиса Лики довольно прозрачными намеками обвиняли чуть ли не в фальсификации наподобие пилтдаунской. Он отбивался, ссылаясь на мнение геологов и свой научный опыт. Однако возраст находки был столь шокирующим, что «еретическую» челюсть волевым решением упрятали с глаз подальше, она, как говорится, выпала из научного оборота, и где находится теперь, неизвестно…

Африка становилась для «правоверных» антропологов каким-то дьявольским местом. В 1965 году – очередной неприятный сюрприз. В Кении найдена плечевая кость, по своему строению если и не идентичная аналогичной у современного человека, то очень к ней близкая. Возраст – около четырех миллионов лет. «Неправильную кость» волевым решением…

1972. Сын Луиса Лики Ричард, избравший ту же профессию, нашел в Кении череп, мало отличимый от современных. В слоях, чей возраст составлял 2,9 миллиона лет. Путем хитрых манипуляций «правильные» ученые назвали другую цифру – миллион лет. Но и она была чересчур еретической. Поэтому в ход вновь пошло волевое решение…

1973. Ричард Лики обнаружил фрагменты костей ног, которые считал мало чем отличавшимися от костей современного человека. Возраст – 2,6 милллиона лет. Естественно, волевым решением…

1974. Неподалеку от того места, где Р. Лики сделал свою шокирующую находку, откопали лодыжку, идентичную той же кости современного человека. Известный антрополог, профессор Вуд, определил ее возраст: от полутора до двух с половиной миллионов лет… Вам объяснять, что произошло и с этой находкой, или сами догадаетесь? Вот то-то и оно. Все «неправильное» очень быстро куда-то пропадает, как не бывало…

В Германии обнаружен каменный скребок со следами вещества, которое и сегодня применяется при дублении кожи. Ничего особенного, какой-то древний человек выделывал шкуру… вот только возраст этого скребка примерно 220 тысяч лет. Человеку, согласно классическим взглядам, тогда еще «не полагалось» существовать, но он тем не менее существовал и даже нахально обрабатывал шкуры, потому что не хотел ходить голым…

В Марокко обнаружена вылепленная из глины фигурка, которая никак не может оказаться игрой природы. Возраст – от 300 тысяч лет до полумиллиона.

Канадский антрополог А. Брайан обнаружил в Бразилии череп гомо эректус. Самый обыкновенный, ничем не привлекательный череп – но ему опять-таки «не полагалось» там быть. Теория гласит, что на Американском континенте никогда не было крупных человекообразных обезьян. Естественно, череп самым таинственным образом исчез из Бразильского музея, куда его поместили…

Иногда мне думается, что следовало бы создать «научную полицию» – как существует налоговая, дорожная, морская. В задачу научной полиции как раз и входило бы присматривать за деятельностью ученых вроде археологов, палеонтологов и антропологов – чтобы при защите своих устоявшихся теорий не переходили к грязным методам. А параллельно не мешало бы принять особый раздел уголовного кодекса, касающийся как раз ученых махинаций: запретить законодательно скрывать «неудобные» находки и притеснять тех ученых, кто осмеливается высказывать нестандартные точки зрения.

В самом деле, получается как-то странно. Есть законы, карающие за злоупотребление властью – но касаются они исключительно государственных чиновников и сотрудников силовых структур. Есть законы, карающие врача или строителя за профессиональные ошибки, повлекшие за собой тяжелые последствия. Но в то же время ученые мужи преспокойно сломают при нужде и жизнь, и карьеру автору «неудобных» находок или гипотез, но при этом не существует статьи, по которой их можно притянуть к суду.

Человека, который украл чужой бумажник, в любой стране мира отправляют в тюрьму. Человека, который скрыл «неудобную» находку и тем, без преувеличений, ограбил все человечество, лишив его возможности получить полную информацию, не оштрафуют даже на копейку. Неправильно получается…

Предмет, конечно, крайне деликатный, возможны судебные ошибки и тому подобные печальные инциденты. Но разве из-за того, что в нынешней системе правосудия судебные ошибки случаются до сих пор, закон перестал бороться с преступниками?

Существует строгий контроль за дорожным движением, оборотом оружия, плаванием по воде на маломерных суденышках, медицинской практикой, техникой безопасности при строительстве и множеством других сфер человеческой деятельности. И только в некоторых научных дисциплинах царит махновская вольница, тамошние злоупотребления остаются совершенно безнаказанными, хотя безусловно представляют собой нешуточную общественную опасность: в демократическом обществе недопустимо утаивание какой-либо информации только потому, что информация эта противоречит чьим-то научным теориям или устоявшимся взглядам той или иной научной школы…

Поскольку странных, «неправильных» находок за последние два столетия накопилось предостаточно, им будет отведена вся следующая глава, куда отобраны примеры, наиболее заслуживающие доверия и беспристрастного рассмотрения.

Глава пятая То, чего не должно быть

Уже девятнадцатый век оказался довольно богат на странные находки. Одно немаловажное уточнение: в те времена еще не знали, что эти находки «неправильные», поскольку нынешние теории происхождения человека и его возраста еще просто-напросто не появились на свет. А это, согласитесь, повышает доверие к подобным находкам: они ничему еще не противоречили, а значит, не могли быть умышленной фальсификацией ради сенсации. Это во времена «пилтдаунского человека» хронологическая шкала уже была составлена и объявлена единственно верной…

Итак, совершим небезынтересную прогулку по разным странам.

1863 год, Франция. Сотрудник Национального музея Денуайе нашел ископаемую кость носорога, на которой обнаружил подозрительные бороздки и круглые отметины, которые, по его твердому убеждению, могли быть оставлены исключительно каменными орудиями первобытного человека (человека современного типа). Обследовав коллекции ископаемых в двух музеях, он нашел на некоторых костях такие же отметины. Кость носорога, между прочим, была найдена в слоях, которым от миллиона до полутора миллионов лет. Чуть позже палеонтолог Буржуа отыскал на той же стоянке первобытного человека, где была найдена носорожья кость, каменные орудия.

Естественно, моментально началась критика. Говорили, что отметины оставлены инструментами рабочих, которые участвовали в раскопках – но Денуайе доказал, что следы на костях были покрыты таким же толстым слоем минеральных отложений, как и сами кости, а значит, современного происхождения быть не могут. Говорили, что найденные Буржуа каменные орудия – на самом деле не орудия, а простые камни, которые попросту «деформировались» под давлением слоев земли и горных пород. Но подобный «аргумент» автоматически ставил под сомнение вообще все найденные каменные орудия…

В общем, на стороне Денуайе и Буржуа было немало серьезных специалистов, но «неправильные» кости в работах по эволюции уже давно не упоминаются – разве что с разгромными комментариями.

1865 год. Тот же Денуайе обнаружил кости животных, носившие следы обработки каменными орудиями, и в Италии. Возраст – от миллиона лет до четырех. По его примеру раскопки предпринял итальянский профессор Раморино – и нашел кости схожего возраста и с теми же следами обработки.

Скептики вновь уныло талдычили о «кирках современных рабочих»…

1867 год. Уже упоминавшийся Буржуа на подобном же конгрессе показал кости ископаемой морской коровы, которым было не менее 20 миллионов лет. На ней опять-таки имелись отметины, причем некоторые из них явно получились в результате перекрещивающихся ударов. Надрезы покрыты тем же слоем минеральных отложений, что и сама кость, покоившаяся в ненарушенном до того геологическом слое.

Единственное внятное возражение было чисто эмоциональным и звучало коротко: «Для человека это слишком рано».

1868 год. Во Французскую академию наук поступил фрагмент нижней челюсти носорога с четырьмя странными, параллельными и глубокими бороздами, похожими на те, что остаются при ударе топора по твердому дереву. Возраст почвенных слоев – 15 миллионов лет.

1868 год, снова Франция. Ученый Гарригу представил целую коллекцию костей оленя, носивших, по его мнению, следы обработки – кто-то расщепил их 15 миллионов лет назад, чтобы извлечь костный мозг, причем, судя по следам каменного скребка, это был никак не зверь. Для пущей убедительности автор находки продемонстрировал на Международном конгрессе по доисторической археологии и антропологии свежие кости, которые по его просьбе раздробили на скотобойне и извлекли мозг. Они как две капли воды походили на «доисторические»…

1872 год. Барон фон Дюкер раскопал в Греции несколько десятков костей лошади, антилопы и носорога, которые были раздроблены, чтобы извлечь костный мозг, а также имели зарубки от удара «тяжелым предметом». Там же был найден заостренный камень, идеально подходивший на роль упомянутого предмета. Возраст костей – около 5 миллионов лет.

1875 год, Италия. Обнаружены кости ископаемого кита, попавшего на берег примерно 5 миллионов лет назад. Они были покрыты глубокими отметинами, крайне походившими на те следы, что оставались при разделке туши тогдашними китобоями. Сделавший эту находку профессор геологии Болонского университета Капеллини обнаружил поблизости от костей острые кремневые пластины, с помощью которых в два счета сделал на свежих китовых костях в точности такие же отметины.

Объяснить это «нападением акул» было нельзя: скелет оказался практически полным, и отметины виднелись только с левой стороны туши – словно она лежала на земле, на одном боку, а некие люди разделывали другой…

Из выступлений в поддержку Капеллини: «Ничего не получится, если попытаться сделать точно такие же бороздки иным способом и при помощи каких-либо других инструментов. Подобные следы мог оставить только острый кремневый инструмент, причем приложенный под определенным углом и с достаточно большой силой».

«Отметины представляют собой правильные кривые линии, иногда почти полукруглые; такую форму им мог придать только поворот руки человека. С наружной стороны, где давление острого лезвия инструмента было наибольшим, их поверхность имеет неизменно ровные края, тогда как с внутренней она шершавая или гладкая. Изучение следов на костях ископаемого кита под микроскопом подтверждает этот вывод и не оставляет сомнений в том, что они были оставлены таким инструментом, как кремневый нож, приложенный к кости под определенным углом и со значительным усилием, когда те были еще свежими. Представляется, что таким образом дикарь мог отрывать куски мяса от выбросившегося на берег кита. Если попробовать обработать свежую кость каменным ножом, то мы будем иметь точно такие же следы. И никакой другой инструмент не сможет оставить такие отметины. Таким образом, отрицание существования третичного человека является больше предубеждением, чем здоровым научным скептицизмом».

1876–1880 годы, Италия. В слоях эпохи плиоцена (от 5 до 2 млн. лет назад) найдены кости животных со следами обработки каменными инструментами (одна с пробитым круглым отверстием), а также обугленные, словно бы на костре…

Конец XIX века. Во Франции найдена бедренная кость носорога со следами обработки. Современные специалисты заявили, что надрезы имеются в тех местах, которые обычно и используются при разделке туши – то есть это был не зверь. Возраст – от 25 до 5 миллионов лет.

В двадцатом столетии подобные находки продолжались…

Канада, 1970-е годы. Р. Морлан, сотрудник Археологической инспекции Канады и Канадского национального музея человека, обнаружил оленьи кости и рога, несомненно обработанные человеком 80 тысяч лет назад. Подвергшись мягкому воздействию своих коллег, он признал, что мог ошибиться касаемо 30 образцов и принял следы от трения речного льда за следы рук человеческих. Но относительно четырех образцов по-прежнему стоял насмерть: «Зарубки и царапины неотличимы от тех, которые обычно остаются при разделке и обработке туш животных с помощью различных инструментов».

Примерно те же годы, Калифорния. Д. Миллер, хранитель Музея колледжа Империал Вэлли, обнаружил шесть костей мамонта возрастом в 300 тысяч лет, на которых имелись следы обработки каменными орудиями. Причем, судя по следам, надрезы делались, когда скелет был еще целым – то есть, когда туша лежала на земле, свеженькая…

Находку подвергли жесточайшей критике на том основании, что «рядом не были обнаружены каменные орудия». Однако, как давно подмечено, при таком подходе легко опротестовать и массу вполне признанных, «правильных» находок. Орудия были штукой ценной, и первобытные охотники ими, надо полагать, не разбрасывались, не оставляли после каждой разделки туши…

Следует особо подчеркнуть: все перечисленные находки были сделаны не шарлатанами или «джентльменами-любителями», а достаточно серьезными профессионалами, сплошь и рядом с учеными званиями, сотрудниками престижных научных учреждений. Однако «правильные» ученые относились к ним именно как к шарлатанам.

Порой случаются вещи совершенно сюрреалистические. В 50-х годах XX столетия антрополог Национального музея Канады Т. Ли нашел каменные орудия первобытного человека в слоях, согласно единодушному мнению нескольких серьезных геологов, имевших возраст от 70 до 125 тысяч лет. Поскольку находка предстала жуткой ересью, открывателя, когда он принялся упорствовать, быстренько уволили из музея. Директор музея поначалу пытался протестовать – тогда уволили обоих. Тонны найденных каменных инструментов канули в запасники. А сюрреализм тут в том, что после всего этого место раскопок… сделали туристической достопримечательностью! Вот только датировки повсюду уже были проставлены «правильные»…

Главный критик «еретической датировки», антрополог Мичиганского университета Гриффин, быстренько сформулировал критерии, которым должна отвечать «правильная» находка:

1. Ее изучение проводится сразу несколькими геологами.

2. На месте раскопок должны быть обнаружены различные орудия и следы их обработки, а также хорошо сохранившиеся останки животных и скелетные останки человека.

Горький юмор тут в том, что едва ли не все «правильные» находки никак не отвечают «стандарту Гриффина!» Там, где находят каменные орудия, сплошь и рядом нет костей человека или животных, и наоборот. А геологи (тем более в количестве «нескольких») далеко не всегда присутствуют на раскопках. К слову, Дюбуа работал при полном отсутствии геологов на сотню миль вокруг. Как и многие другие корифеи и основоположники, чей авторитет Гриффин ничуть не оспаривает…

1958 год, штат Техас. Обнаружены каменные орудия, наконечники копий из кремня, а также кострища, возраст которых – 38 тысяч лет. Мнение «правильных» ученых: либо подлог, либо ошибка с радиоуглеродным анализом. Открыватель, Г. Александер, горько пошутил по этому поводу: «Прежде чем делать какие-то спорные заявления по древним людям, сначала нужно заручиться поддержкой адвоката…»

Еще несколько примеров «неправильных» изделий человеческих рук.

1872 год, Англия. Найдено изрядное количество акульих зубов, определенно представлявших собой остатки древнего ожерелья – посередине каждого зуба была просверлена дырочка. Это очень напоминало работу туземцев Южных морей, в то время мастеривших именно такие ожерелья. Достаточно серьезные специалисты привели убедительные аргументы в пользу того, что это – изделие человеческих рук, а не работа, скажем, моллюсков. Одна незадача – просверленные зубы были найдены в слоях, возраст которых составлял от двух до двух с половиной миллионов лет. А потому нетрудно представить себе последствия.

1874 год. Фрэнк Калверт (тот самый, с которым мы уже знакомы по «делу Шлимана») раскопал в Турции кость дейнотериума (ископаемого животного, напоминавшего слона) с вырезанными на ней фигурками животных. И тут же – каменные орудия и разломанные кости. Уточнение: дейнотериум обитал от 25 миллионов до 5 миллионов лет назад.

Самое смешное, что «стоянка Калверта» в точности отвечала всем стандартам «правильных» раскопок: поскольку рядом с костями обнаружились и каменные орудия. Однако «правильные» заявили, что именно это идеальное соответствие всем стандартам… «слишком идеально, чтобы быть правильным». Другими словами, правило игры они меняют на ходу, исключительно в свою пользу.

1912 год, Англия. В геологических отложениях, возраст которых составлял от двух до двух с половиной миллионов лет, найдена раковина, на которой грубо вырезано человеческое лицо. Линии, составлявшие изображение, были столь же глубоко окрашены «налетом времени», как и сама раковина. Она была настолько хрупкой к моменту находки, что любая попытка вырезать на ней что-то после обнаружения непременно бы ее уничтожила.

Примерно те же времена, перед Первой мировой войной. В Англии, в районе Кромерского леса, вновь найдены «неправильные» кремневые орудия первобытного человека. «Неправильные» они потому, что найдены в слоях, которым от 2 до 55 миллионов лет.

Там же найдены наконечники копий из китовых ребер с несомненными следами обработки человеком. Возраст слоев – от 250 тысяч лет до почти двух миллионов.

Там же обнаружен кусок отпиленного дерева – причем обнаружившие его ученые упорно стояли на том, что отпилен он железной пилой, но никак не кремневой. Ну, а поскольку деревяшку достали из слоя, которому 400–500 тысяч лет, то все без исключения Кромерские находки опять-таки убрали в запасники: в столь далеком прошлом железной пиле никак не полагается быть…

Той же дорожкой отправился и кусок «черного янтаря» – особого вида плотного черного угля, используемого ювелирами. Потому что выглядел этот кусок так, словно человеческие руки целеустремленно придали ему квадратную форму. А найден он был в слоях эпохи эоцена (55–38 миллионов лет назад).

Подобными «неправильными» находками пестрит история археологии: Англия, Бирма, Бразилия, Пакистан, Франция, Португалия, Бельгия, Аргентина, обе Америки, Индия, Сибирь… Повсюду обнаруживаются каменные орудия со следами обработки человеческими руками – вот только они всегда залегают в слоях «неправильного» возраста: от сотен тысяч до миллионов лет назад кто-то этот камень обрабатывал…

Парочка самых любопытных примеров из этого необозримого множества.

1912–1914 гг., Аргентина. Флорентино Амегино, серьезный геолог с мировым именем, тогдашняя «суперстар», обнаружил грубо обработанные кремневые орудия, надрезанные и обожженные кости, следы древних костров – в ненарушенных скальных породах возрастом примерно в 3,5 миллиона лет. Там же он нашел шейный позвонок, который сам посчитал принадлежащим кому-то из предков, но знаменитый антрополог Горчичка определил в нем человеческий и, кстати, именно на этом основании объявил открытия Амегино фальсификацией – теория против! Человеку современного типа жить в столь седой древности не полагается!

Наученный горьким опытом, Карлос Амегино, родной брат Флорентино, едва обнаружив каменные орудия, вызвал комиссию из четырех самых авторитетных геологов Аргентины, занимавших важные посты. Тщательно обследовав место находки, высокие персоны пришли к выводу: раскопки велись в полностью ненарушенных слоях возрастом от двух до трех миллионов лет.

Уже после отъезда комиссии Амегино раскопал интереснейшую вещь: бедренную кость токсодонта (вымершего животного вроде носорога), в которой накрепко застрял каменный наконечник метательного орудия. Кость находилась в слое, который сформировался опять-таки три миллиона лет назад. Чуточку позже обнаружился кусок позвоночника той же зверюги, в котором засели сразу два наконечника.

Никто эти сенсационные находки не объявлял фальсификацией. О них просто помалкивают вот уже почти сто лет – ну не вписываются они в схемы и теории, что тут поделаешь…

Отдельный разговор – об интереснейших находках, сделанных в Калифорнии во времена «золотой лихорадки». Поначалу там, как описано у Брет Гарта и Джека Лондона, одиночки сидели со своими лотками по берегам рек и речушек. Но потом появились крупные компании и повели дело на широкую ногу: били шурфы, прокладывали в горных склонах туннели, а то и настоящие шахты протяженностью в сотни метров, на большой глубине.

Тут-то и посыпались сюрпризы…

Рудокопы стали обнаруживать каменные орудия – многие сотни! – а также человеческие кости. В одном из шурфов Столовой горы на глубине более 60 метров нашли каменную ступку и пестик – в слоях возрастом от 33 до 55 миллионов лет. Стали вести горизонтальный проход от вертикального шахтного ствола – и на глубине 55 метров нашли человеческую челюсть. На глубине 18 метров, в гравии, лежащем под твердыми базальтами – каменный топор.

Овальный предмет из темного сланца, с вырезанной на нем дыней и листочками (от 33 до 55 миллионов лет).

Каменные ступки и тарелки, обсидиановые наконечники копий, мраморная бусина и человеческие кости… Находок было превеликое множество – и все до единой в слоях, насчитывавших многие миллионы лет.

Каменные ступка и пестик

Проще всего объявить это очередной подделкой. Но, во-первых, «неправильных» находок было слишком много, а во-вторых, что гораздо важнее, их обнаружили люди, для которых все это было лишь досадной помехой, то есть золотоискатели – люди совершенно неромантичные и стремившиеся в первую очередь нажить себе капиталец, побыстрее отыскать драгоценный желтый металл. Трудно представить, чтобы они в массовом порядке отвлекались от поисков золота ради вульгарного розыгрыша, который не принес бы никому из них ни цента прибыли. Телевидения и бульварных газет с миллионными тиражами тогда не существовало, никто не платил горнякам денег за интервью, никто не пытался покупать у них находки хотя бы за мизерные суммы. Для розыгрыша не было ни малейших внятных стимулов. Вряд ли золоторудная компания пришла бы в восторг, узнав, что ее рабочие и инженеры, вместо того чтобы заниматься делом, за которое им платят длинный доллар, в массовом порядке изготавливают сотни подделок, а потом их «обнаруживают» с единственной целью подшутить над учеными мужами. К тому же, повторяю, в середине XIX века никто и не знал, что эти находки – «неправильные»…

Интересно, что к калифорнийским находкам весьма серьезно относился сам Альфред Уоллес, основоположник и столп. Он писал по этому поводу: «Правильным отношением к свидетельствам, говорящим о более глубокой древности человеческого рода, должна быть их регистрация… И ни в коем случае нельзя, как сейчас часто поступают, их игнорировать как нечто недостойное нашего внимания, подвергать авторов этих открытий дискриминационным обвинениям в мошенничестве или называть их самих жертвами мошенничества». Правда, с восхитительной нелогичностью он тут же уточнял: «А использовать их надо выборочно, то есть тогда, когда они согласуются с существующей теорией». Цинично и откровенно. Именно так и будут поступать в будущем ученые мужи – если факты противоречат теории… Бедные факты!

Еще одна подборка «еретических» находок.

Франция, 1786–1788 годы. Рабочие, добывавшие в каменоломне известняк, между его пластами на глубине 12–15 метров под одиннадцатью пластами камня, в слое мягкого песка, обнаружили куски каменных колонн, обработанный известняк, монеты и окаменевшие деревянные инструменты – что было подробно описано в вышедшем тогда же труде графа Бурнона «Минералогия».

Вот это, по-моему, достовернейшее свидетельство. В конце восемнадцатого века вообще никто не занимался еще вычислением хронологии существования человека – а потому о подделке и речи не идет. Подделывают то, что имеет соответствия существующим теориям (или им же противоречит)…

1830 год, США, Филадельфия. В каменоломне, распилив мраморную глыбу, добытую с глубины не менее двадцати метров, обнаружили странные вырезы, напоминавшие рельефные изображения букв.

1844 год, Шотландия. В глыбе песчаника, имевшей возраст от 360 до 408 миллионов лет, обнаружен вмурованный в породу железный гвоздь.

1844 год, Англия. В каменоломне, в слоях возрастом не менее 300 миллионов лет, обнаружена вмурованная в породу золотая нить.

1852 год, США, Массачусетс. В карьере при взрывных работах найдем металлический сосуд, разломанный взрывом пополам. Как следовало из результатов осмотра, он был вмурован в цельную породу на глубине около пяти метров.

1871 год, США, Иллинойс. При бурении колодца на глубине 35 метров найдена круглая металлическая пластинка с грубыми изображениями и непонятными знаками. В том же округе найдены медное кольцо и багор (с глубины 36,5 метров). На меньших глубинах – железный резак наподобие гарпуна, гончарные изделия и каменные трубы. Возраст слоев – самое малое 50 тысяч лет, но встречаются и каменные пласты, которым сотни миллионов лет.

1889 год, США, Айдахо. При бурении скважины (при этом был пройден слой твердого базальта) с глубины в 97 метров извлекли множество странных глиняных шариков, а потом и сделанную из такой же самой глины грубую фигурку женщины. Привлеченные специалисты отметили, что налет окислов железа на фигурке (в том числе и в труднодоступных местах) исключает подделку. Возраст пластов – 2 миллиона лет. Сверху статуэтка упасть не могла – при бурении в скважину тут же забивали чугунные трубы.

1891 год, США, Иллинойс. В глыбе каменного угля, добытой из пласта возрастом не менее 260 миллионов лет, извлечена золотая цепочка.

1912 год, США, Оклахома. Кочегар муниципальной электростанции, разбив молотом большой кусок угля, обнаружил внутри железную кружку, самого обыкновенного вида. Она до конца сороковых годов валялась в частном «музее» некоего собирателя курьезов. Возраст угольного пласта, откуда происходила глыба – 312 миллионов лет.

1922 год, США, Невада. Видный горный инженер и геолог Джон Рэйд, занимаясь разведкой полезных ископаемых, нашел странный кусок камня, на котором отчетливо виднелся отпечаток с подошвы, сохранившейся примерно на две трети. По периметру отчетливо различались стежки, скреплявшие рант с подошвой. Определив возраст окаменелости примерно в 5 миллионов лет, Рэйд привез ее в Нью-Йорк и показал людям серьезным – доктору геологических наук и двум профессорам. Те, посовещавшись, осторожно заметили, что имеют дело с «великолепной имитацией предмета искусственного происхождения». Тогда Рэйд обратился к людям менее титулованным, но тоже знатокам своего дела – обувщикам. Обувщики столь же осторожно сказали, что «данный предмет» имеет вид «сшитого вручную башмака».

Слово самому Рэйду: «Я обратился к специалистам по микрофотографии и химическому анализу из Фонда Рокфеллера, которые в частном порядке сделали фотоснимки находки и подвергли ее анализам, результаты которых подтвердили (зачеркнуто)… каких-либо сомнений в том, что речь идет о подошве обуви, подвергшейся окаменению во время триасового периода… Микрофотографии, сделанные с двадцатикратным увеличением, отчетливо показывают мельчайшие детали перекрученных нитей стежков, их деформации и перекосы, тем самым убедительно подтверждая, что это – именно ручная работа, а не ее природная имитация. Все особенности нитей можно без труда рассмотреть даже невооруженным глазом, да и сами контуры подошвы определенно симметричны. Внутри них, строго параллельно, проходит линия, состоящая из мелких отверстий, проделанных, очевидно, для пропускания стежков. К этому могу добавить, что по меньшей мере двое видных геологов, чьи имена еще не пришло время предать гласности, определили находку именно как подошву обуви, подвергшуюся природному процессу окаменения в триасовый период».

Часть окаменелой подошвы туфли, найденной в горной породе

Дополнение: это во времена Рэйда считалось, что триасовый период имел место пять миллионов лет назад. По современным теориям, триас гораздо старше – как минимум 248 миллионов лет… Конец 20-х годов XX века, США, Оклахома. По непроверенным сообщениям, рабочие шахты в городке Уилбертон рассказывали, что нашли в шахте слиток серебра «в форме бочонка, с отпечатками бочарной клепки», а также несколько отполированных бетонных блоков. В пластах каменного угля, возраст которого – не менее 300 миллионов лет.

Ископаемый отпечаток, оставленный туфлей в слое породы

На протяжении последних десятилетий южноафриканские шахтеры находили сотни странных металлических шаров, из которых по меньшей мере один имел три ряда параллельных глубоких насечек по «экватору». Рульф Маркс, хранитель музея города Клерксдорп: «Шары эти – полная загадка. Выглядят они так, как будто их сделал человек, но в то время, когда они оказались вмурованными в горную породу, никакой разумной жизни на Земле еще не существовало. Я никогда не видел ничего похожего».

Шар с насечками найден в слоях, которым примерно 2,8 миллиарда лет. Самое время вспомнить слова дона Рэбы, сказанные в совершеннейшей растерянности: «Я даже не пытаюсь заглянуть в пропасть, которая вас извергла. У меня кружится голова, и я чувствую, что впадаю в ересь…»

Действительно… Многие находки выглядят так, что голова кружится – точнее, она начинает кружиться, когда речь идет о миллионах, сотнях миллионов лет и даже миллиардах…

Никаких сомнений: в каких-то из вышеперечисленных случаев речь непременно идет об умышленных подделках, фальсификациях, газетных «утках» и вымыслах любителей приврать. Но только в некоторых. Очень уж много «еретических» находок, разбросанных по всему свету – и многие из них сделаны при обстоятельствах, которым безусловно верится. Или прикажете признать, что на Земле вот уже двести с лишним лет существует глубоко законспирированное тайное общество фальсификаторов, которые изготовили многие сотни странных, загадочных предметов, а потом на протяжении опять-таки двухсот лет мастерски подбрасывали их в шахты и раскопы, причем ухитрялись обставить все так, что серьезные специалисты, как ни приглядывались, не находили никаких следов фальсификации? Признать, что это общество начало действовать еще в конце восемнадцатого в века, когда о теории эволюции и разговора не было, а современных хронологий человеческого рода попросту не существовало? По-моему, это уже боевик в мягкой обложке, с аляповатой картинкой…

Гораздо логичнее и разумнее будет принять другую гипотезу: Дарвин и его последователи сконструировали чисто умозрительную схему, которая имеет мало общего с реальностью. История человека разумного гораздо длиннее, сложнее и интереснее, чем представляют нам дарвинисты.

В пользу этой гипотезы, сдается мне, гораздо больше доказательств, чем имеется у дарвинистов. Или по крайней мере не меньше…

От находок «неправильных» предметов перейдем теперь к находкам «неправильных» костей, категорически не состыкующихся с теорией эволюции. Здесь мы вновь сталкиваемся с тем же самым процессом: еретические находки, как правило, делались не дилетантами и не любителями, а вполне авторитетными деятелями науки – но, в конце концов, под массированным напором приверженцев «классической» теории оседали в пыльных запасниках, а то и вообще исчезали…

1850-е годы, Италия. В небольшом городке неподалеку от Генуи рабочие копали котлован для строительства церкви. На глубине трех метров наткнулись на человеческий скелет – и отправились не в полицию, а к ученым. И правильно: обследовавшие находку итальянские ученые пришли к выводу, что покойник является «современником напластований, в которых был обнаружен».

А возраст напластований оценивался в три-четыре миллиона лет. Причем скелет ничем не отличался от останков людей современного типа. Предположения о «позднейшем захоронении» никак не годились.

Один из палеонтологов писал: «Тело было найдено в типичной позе пловца: руки вытянуты вперед, голова наклонена чуть вперед и вниз, корпус сильно приподнят по отношению к ногам. Трудно вообразить, что человек мог быть похоронен в такой позе, скорее речь идет о теле, отдавшемся на волю волн. То, что скелет обнаружен на глинистой поверхности возле скалы, позволяет предположить, что человека швырнуло на эту скалу волнами.

Если бы мы имели дело с захоронением, то было бы логично предположить, что верхние и нижние напластования будут перемешаны. Верхние пласты состоят из белого кварцитового песка. Результатом перемешивания могло быть ярко выраженное обесцвечивание весьма четко очерченного слоя плиоценовой глины. Уже одно это породило бы у очевидцев сомнения в древнем, по их утверждениям, происхождении находки. Кроме того, полости человеческих костей, как крупные, так и мелкие, заполнены слежавшейся плиоценовой глиной, что могло произойти только при условии, что глина, заполняя эти полости, пребывала еще в полужидком состоянии, то есть во времена плиоцена».

Действительно, в эпоху плиоцена, несколько миллионов лет назад, место, где нашли скелет, было прибрежным мелководьем, на что указывали ископаемые раковины…

1855 год, Англия. Рабочие каменоломни нашли окаменевшую человеческую челюсть. Усмотрев любопытный курьез, ее у них за кружку пива купил местный аптекарь и показал свое приобретение жившему в Лондоне американскому врачу Коллиеру. Тот, в свою очередь, заинтересовавшись, купил челюсть у аптекаря и отправился в ту каменоломню, где ее обнаружили на глубине около пяти метров. Возраст пласта насчитывал около двух с половиной миллионов лет.

Коллиер показал свою находку английским ученым – и тут-то на него, словно лайки на медведя, кучей навалились дарвинисты с самим Гексли во главе – в те времена все еще молодые, задорные, полные энергии и желчи. Основной аргумент был один: челюсть ничем не отличается от челюсти современного человека, а потому нисколько не древняя, современный человек, как учит великий Дарвин, не мог жить миллионы лет назад…

Коллиер все-таки был не более чем врачом, и научные проблемы его интересовали во вторую очередь. Столкнувшись с бандой разъяренных дарвинистов, он плюнул, махнул рукой и уехал на родину. Судьба челюсти неизвестна. Она куда-то исчезла. Через несколько лет именно в том месте англичанин Дж. Мойр, член Королевского института антропологии и резидент Общества древнейшей истории Восточной Англии (другими словами, не такой уж и дилетант), отыскал каменные инструменты древнего человека и следы костров – опять-таки в тех самых пластах возрастом в два миллиона лет.

Господа дарвинисты его открытия попросту проигнорировали. Это была гораздо более надежная тактика: эффективнее замалчивать что-то, чем громко возражать. Достаточно серьезные английские и американские ученые были на стороне Мойра, но их оказалось слишком мало, чтобы противостоять «общественному мнению». Открытия Мойра выпали из истории палеонтологии. Сам виноват. Нечего было во всеуслышание произносить еретические фразы типа: «Настало время признать более глубокую древность человеческого рода, чем полагали и до сих пор полагают».

1860 год, Италия. Профессор геологии Рагаццони из Политехнического института города Брешия (тоже не дилетант) отправился «в поле» за окаменевшими раковинами моллюсков. И тут…

«Я собирал раковины вдоль коралловой отмели, как вдруг моя рука наткнулась на верхнюю часть черепа, который заполняли кусочки кораллов, сцементированные типичной для той формации зеленовато-голубой глиной. Пораженный, я продолжил поиски и, помимо верхней части черепа, обнаружил и другие кости, в частности грудной клетки и конечностей, принадлежавших, по всей видимости, человеческому существу».

Профессор показал кости двум коллегам-геологам. Те, поразмыслив, решили, что он наткнулся на недавнее погребение очередной «жертвы разбойников». Рагаццони не поверил: «Обнаружил-то я их среди кораллов и морских раковин, и что бы там ни утверждали двое уважаемых ученых, кости, покрытые кораллами, раковинами и глиной, выглядели так, словно их принесло морскими волнами».

Он как-никак сам был неплохим геологом и подсознательно ощущал, что ошибиться не мог… Чуть позже обнаружил на том же месте еще несколько фрагментов скелета. Рагаццони занимался своими обычными делами, но то место из виду не терял, попросив владельца участка сообщать ему, если обнаружит какие-нибудь кости.

Прошло целых двадцать лет, прежде чем последовали новые находки – зато какие! Сначала – фрагменты черепа, челюстей, позвоночника, зубы, ребра, все покрытое смесью окаменевшей глины, кораллами и раковинами. Так что ни о каком «современном погребении» и речи не шло.

Затем обнаружился целый скелет – женский, вполне современного строения. «Целый скелет находился посреди пласта голубой глины более чем метровой толщины, сохранившего однородную структуру без каких бы то ни было признаков ее нарушения… По всей видимости, скелет изначально покоился в отложениях, напоминающих морской ил, а не был захоронен в глине позднее, поскольку в этом случае имелись бы следы верхних слоев…»

(Современные геологи, кстати, датируют возраст этой глины даже более ранним временем, чем Рагаццони: не миллион лет, а три-четыре…)

К работе подключился профессор анатомии Римского университета Серджи, который пришел к выводу, что найденные кости принадлежат взрослому мужчине, взрослой женщине и двум детям. При минимуме (именно что минимуме!) фантазии можно было предположить, что это была семья, плывшая куда-то на лодке, с которой что-то произошло – и все четверо утонули, а тела волны выбросили на берег…

Дарвинисты, разумеется, взвыли, как кот, которому отдавили лапу: лодки в плиоцене? Люди современного типа в плиоцене, миллионы лет назад? Ересь! Еще великий Дарвин…

Серджи с горечью называл происходящее «основанным на предрассудках деспотизмом в науке». И тем не менее… Наилучшим примером отношения к «ересям» служит упоминание об открытиях Рагаццони в солидном труде, «Учебнике европейской археологии», написанном в 1921 году профессором Мак-Алистером. Профессор признает, что находки, «что бы мы о них ни думали, заслуживают серьезного рассмотрения». Отмечает, что «обнаружил их достаточно компетентный геолог, каковым является Рагаццони, а исследовал не менее компетентный анатом Серджи». И тем не менее категорически отказывается признать, что люди современного типа обитали в плиоцене. Аргумент у него один: «И все-таки здесь что-то не так».

Что? Мак-Алистер пишет не без циничной откровенности: «Признание принадлежности скелетов из Кастенедоло к плиоцену поставит так много вопросов, не имеющих ответов, что нам не следует колебаться в выборе между принятием и отрицанием их подлинности». Такие мотивы называются шкурными: ученый муж нисколечко не скрывает, что попросту боится вопросов, способных поставить под сомнение все, чем он до того занимался. Ведь так было тихо и уютно…

Вот эта шкурная борьба за сохранение уюта и требует создания научной полиции…

1862 год, США. В штате Иллинойс на глубине 27 метров в угольном пласте найдены человеческие кости, по виду оказавшиеся там во время формирования пласта, поскольку были покрыты коркой из твердого блестящего вещества, не отличавшегося по цвету от угля. Минимальный возраст пласта – 286 миллионов лет. Максимальный – 320 миллионов…

1863 год, Франция. Известный ученый Буше де Перт обнаружил в пещере Мулен-Киньон челюсть человека современного анатомического строения и каменные орудия труда. Возраст пласта – около 330 тысяч лет. Когда на ученого навалились скопом правоверные дарвинисты, в глаза обвиняя в фальсификации, он пригласил в ту же пещеру нескольких ярых оппонентов и под их строжайшим контролем продолжал раскопки. Обнаружилось еще немало костей и зубов современного человека – относившихся к тем же слоям. Это было настолько убедительно, что французские антропологи до конца столетия настаивали на подлинности находок и на том, что им более 300 тысяч лет, – но потом наступавшее сплоченными рядами «мировое сообщество» дарвинистов их все же уломало отказаться от «ереси»…

1866 год, США, Калифорния. В тех же золотоносных шахтах Сьерра-Невады, где были найдены те «неправильные» предметы, о которых я уже рассказывал, обнаружили еще и останки людей – самого современного вида, но покоившиеся в слоях, чей возраст составлял от 9 до 55 миллионов лет.

Некий мистер Маттисон, главный акционер шахты с поэтическим названием Лысая Гора, собственноручно извлек череп из слоя, находившегося на глубине 40 метров. Этот слой лежал под несколькими пластами окаменевшей вулканической лавы, застывшей после извержений миллионнолетней давности…

Естественно, раздались истошные вопли о фальсификации и розыгрыше – работяги, уверяли дарвинисты, веселились от нечего делать, вот и подсунули в шахту современную черепушку… Хоть один из очевидцев писал позже в журнале «Американский натуралист»: «Утверждают, что это череп недавно умершего человека, который покрылся коркой, пролежав в земле несколько лет. Однако этого не утверждает ни один человек из тех, кто знает данный район. Черепные полости были заполнены затвердевшим песчаным материалом. Это могло произойти лишь тогда, когда этот материал находился в полужидком состоянии, чего не было со времен отложения первых слоев гравия».

А первые слои гравия отложились миллионы лет назад и тогда же были залиты лавой…

Это, разумеется, никого ни в чем не убедило. О черепе стараются не вспоминать. Видный дарвинист, сэр Артур Кит, с тем же простодушным цинизмом, свойственным этой братии, писал: «Это своего рода привидение, преследующее любого, изучающего древнейшую историю человека, постоянно подвергающее испытанию его веру и подводящее его к критической точке».

Обратите внимание на термины: веру. Не о фактах идет речь, не об аргументах и доказательствах, а о вере в Великого Дарвина, безгрешного и мудрейшего…

Вернемся в штат Калифорния. Только в 1873 году стало известно, что еще за несколько лет до находки на Лысой Горе, то ли в 1855-м, то ли в 1856-м годах, в недрах той самой Столовой Горы, где находили ступки и обсидиановые наконечники копий, отыскали и человеческие останки…

На глубине примерно 60 метров, метрах в 60 от входа в шахту, горняки нашли полный скелет человека, рядом с которым лежал окаменевший ствол сосны…

Этот скелет к ученым так и не попал – именно потому, что никто из нашедших не имел к ученому миру хотя бы отдаленного отношения и такими пустяками, как скелет, забивать себе голову не собирался. Кости вынесли, сложили в ящик, а потом, вероятнее всего, «для порядка» закопали где-нибудь. И лишь через семнадцать лет старший служащий шахты мимоходом, не придавая этому никакого значения, рассказал о скелете случайному попутчику. Совершенно не подозревая, с какой сенсацией имел дело много лет назад.

Зато его собеседник, доктор Уинслоу, человек образованный и не чуждый интереса к науке, это прекрасно понял и, не откладывая, помчался в те места, но никаких следов скелета не обнаружил – кто бы семнадцать лет спустя помнил, где его зарыли… Зато Уинслоу удалось заполучить фрагмент черепа, найденный в другом туннеле под Столовой Горой, на глубине 55 метров, рядом с костями «доисторического» мастодонта. Нашел этот обломок некий мистер Хаббс, человек солидный, бывший государственный чиновник, к шуткам и розыгрышам не склонный – в горизонтальном штреке, отходящем от вертикального ствола шахты, так что «сверху» кость упасть не могла. Хаббс рассказал, что фрагмент черепа пришлось «очищать» от золотоносного гравия. Возраст пласта – от 9 до 55 миллионов лет…

Потом в тех же местах обнаружилась нижняя челюсть человека современного вида – в породе того же возраста. А в другой шахте, на Глиняной Горе, на глубине 9 метров наткнулись на «прочно сцементированные» друг с другом человеческие кости. Когда их вынесли на воздух, они начали разрушаться, и на них, вероятнее всего, попросту махнули рукой – снова не оказалось поблизости ни одного заинтересованного человека…

1868 году, Франция. Прямо в Париже, в одном из пригородных карьеров, найдены фрагменты черепа, бедро, берцовая кость и кости ступни – все принадлежало человеку современного вида, и специалисты согласились, что возраст скелета соответствует возрасту слоя – 330 тысяч лет.

И тут на сцену выступил французский дарвинист номер один де Мортийе, который всю свою сознательную жизнь, полное впечатление, только и делал, что коршуном бросался на любые европейские находки, противоречившие «общепринятой теории», и опошлял их, как поручик Ржевский в анекдоте. Он обнародовал сделанное ему якобы признание одного из землекопов, что тот и спрятал там современный скелет. Однако месье Бертран, тот, что обнаружил скелет, тут же заявил: среди останков была еще кость человеческой руки, но, когда ее попытались извлечь, она рассыпалась в прах. Настолько хрупкую кость пресловутый «шутник» попросту не смог бы перенести, не уничтожив…

Какое-то время (что является примером довольно уникальным) парижский скелет считался признанными останками человека современного, обитавшего 300 тысяч лет назад. Но потом в науке «узаконился», прочно утвердился неандерталец, которому только и было положено обитать в столь давние времена. И «парижского человека» потихонечку разжаловали из «древностей», отправив в гостеприимно распахнутые запасники…

1888 год, Англия, пригород Лондона. При рытье котлована рабочие обнаружили человеческий скелет, буквально вмурованный в достаточно твердые меловые отложения в двух с половиной метрах ниже уровня земли. Школьный учитель Хейс, видевший скелет еще нетронутым, был категоричен: «Даже у обыкновенного, более-менее образованного человека не возникнет и тени сомнения относительно возраста находки, соответствующего возрасту окружающего грунта. То, что отложения оставались абсолютно нетронутыми, было столь очевидно, что и землекоп это заметил: „Не знаю, человек это или зверь, но его тут никто не хоронил“». Это подтвердил прибывший на место коллекционер древностей Элиот: «Мы тщательно обследовали место в поисках признаков внешнего вмешательства, однако ничего не обнаружили – напластования оставались нетронутыми».

Позже там же были обнаружены и каменные орудия. Возраст слоя – около 330 тысяч лет. С чем, понятно, официальная дарвиновская наука категорически не согласна.

1896 год, Аргентина. Копая котлован под строительство сухого дока, рабочие вскрыли пласт очень твердой породы и на глубине 11 метров обнаружили человеческий череп современного вида. Бригадир землекопов настойчиво утверждал, что череп был найден именно под слоем твердой породы. Возраст которого – не бригадира, а слоя, понятно – составляет от полутора миллионов лет. Против этой находки была применена та же логика дарвинистов: раз череп современный, то он принадлежит современному человеку, а современный человек, как учит нас Великий Дарвин, не мог жить миллион лет назад…

1899 год, США, Нью-Джерси. При строительстве железной дороги на глубине более двух метров обнаружена бедренная кость и фрагменты черепа человека современного вида. Возраст пласта – 107 тысяч лет. Один из виднейших дарвинистов по этому поводу отпустил презрительное замечание: «Вывод о древнем происхождении этого образца основывается исключительно на геологических свидетельствах». Что плохого в геологических свидетельствах, корифей так и не объяснил…

1911 год, Англия, Ипсвич. Скелет, анатомически полностью соответствующий скелету современного человека, найден в отложениях ледникового периода возрастом около 400 тысяч лет (некоторые специалисты называли другую цифру – 600 тысяч лет). Другой видный дарвинист изрек не без цинизма: «УСТОЯВШЕЕСЯ МНЕНИЕ (курсив мой. – А. Б.) о недавнем происхождении современного человека не оставляет права на существование столь древним экземплярам». Оч-чень научный аргумент…

1921 год, Аргентина. В тех самых местах, где не так давно раскопали «неправильные» кости доисторического зверя с застрявшими в них каменными наконечниками, найдена нижняя челюсть человека современного вида – в напластованиях, которым, с геологической точки зрения, 2–3 миллиона лет. Реакция та же: человеку современного вида «не положено» жить в столь далекие времена…

Как видим, тенденция налицо: «неправильные» скелеты обнаруживаются в пластах, которым от нескольких сотен тысяч лет до нескольких миллионов – за что насмерть готова стоять геология. Но для дарвинистов геология, похоже, стоит в одном разряде с хиромантией и уфологией…

А теперь, пожалуй, самое интересное.

1938 год, США, Кентукки. Профессор Бэрроус, декан факультета геологии колледжа города Берреа, сообщил, что на песчаном пляже в округе Роккасл обнаружены окаменевшие следы, да что там, длинные цепочки следов некоего существа, которое передвигалось на двух задних конечностях. Мало того, следы чрезвычайно походили на человеческие: «Каждый след имел пять пальцев и ярко различимый характерный прогиб. Пальцы были широко расставлены, что свойственно человеку, никогда не носившему обуви… Подобно человеческой ноге, ступня существа, оставившего следы, прогибалась назад к пятке, которая тоже выглядела, как у человека».

Это была не просто сенсация – нечто совершенно ошеломительное, не лезущее ни в какие рамки…

Подобных случаев известно уже несколько, и всякий раз официальная наука, не особенно и утруждая интеллект, списывала такие следы на динозавров. Мол, давным-давно там прошагал, естественно, не гомо сапиенс, которому в столь седой древности неоткуда взяться, а обыкновенный двуногий динозавр, оставивший обыкновенные трехпалые следы. За миллионы лет оба боковых пальца – точнее, их отпечатки – стерлись, след среднего чуточку деформировался, вот и получилось нечто похожее на след человеческой ноги, принятый шарлатанами, дилетантами и любителями нездоровых сенсаций за «доказательство» существования людей в невообразимо древние эпохи…

Вот только на сей раз такое объяснение категорически не проходило. Его даже теоретически выдвигать было нельзя… Ужас ситуации заключался в том, что слой окаменевшего песчаника, на котором отпечатались следы, датировался примерно 320 миллионами лет. В те времена на Земле еще не было динозавров. Никаких. Вообще. Не только двуногих, но и четвероногих. Первая рептилия, передвигавшаяся на двух ногах, появилась лишь сто с лишним миллионов лет спустя. Это было ящерообразное создание с лирическим имечком «псевдозухийский текодонт», которое умело бегать на задних лапах, а следов хвоста не оставляло, так как держало его на весу.

А в то время, когда следы были оставлены, планету населяли исключительно четвероногие амфибии, которые не в состоянии были сделать на задних лапах хотя бы пару-тройку шажков, так уж были устроены – как не может пройти и пару метров на задних ногах не приспособленная к тому корова.

Так что ситуация сложилась скандальнейшая: следы были насквозь неправильные, но объяснить их оказалось нечем. Кандидатура динозавра оказалась бы не менее еретической, нежели человека…

А между тем выяснилось, что подобные следы обнаружены не только в Роккасле, но и в нескольких округах в Калифорнии. Мало того, Бэрроусу прислал письмо доктор Гилмор, куратор отделения палеонтологии позвоночных животных Смитсоновского института, который сообщал, что схожие цепочки следов обнаружены в штате Пенсильвания и Миссури…

После недолгого шока «эволюционисты» кинулись в бой. Некий специалист по индейцам предположил, что эти следы вырезаны краснокожими в старые времена – для каких-то своих ритуальных целей.

Бэрроус изучил следы под микроскопом и пришел к выводу: «Песчинки внутри следов расположены ближе друг к другу, чем вне их, вследствие давления ног неизвестных существ на почву. По периметру следов видны бороздки песчаника, сформировавшегося в результате выдавливания песка ногами». А для надежности профессор обратился к скульптору-профессионалу, который уже в 1953 году тщательно изучил увеличенные фотографии микроструктуры следов, снимки в инфракрасных лучах, а потом заявил: какие бы то ни было признаки «искусственного воздействия» отсутствуют.

Дарвинистов это, понятно, не убеждало. Некоторые заявления с позиций здравого смысла просто невозможно понять. Геолог А. Инголс писал: «Если допустить существование в любом виде людей, или их обезьяноподобных предков, или даже отдаленных предшественников человекообразных обезьян в эпоху каменноугольного периода, то следует признать геологию не наукой, а сплошным шарлатанством и всех геологов заставить переквалифицироваться в водителей грузовиков. Следовательно, наука – по крайней мере на данном этапе ее развития – должна категорически отвергнуть пусть даже красивую сказку о том, что таинственные отпечатки оставило в грязи каменноугольного периода человеческая нога».

Почему он так кипятился, совершенно непонятно – ведь геология вовсе не занимается человеком и его предками, и для нее эти следы не представляют никакой угрозы, не посягают ни на какие основы…

А чтобы хоть как-то успокоить расстроенные нервы, Инголс предположил, что следы оставила «неизвестная амфибия» – доказательств существования которой нет и по сей день.

Сам Бэрроус так и не решился идти до конца. Он в конце концов написал обтекаемо: «Существа, оставившие эти следы, еще не идентифицированы». Подобрал им название, конечно, по-латыни, «фенантроп мирабилис», что примерно означает «замечательный, похожий на человека». И далее продвигаться не рискнул. Самое смелое его заявление, сделанное в 1953 году, звучало так: «Они похожи на человеческие. Потому-то они особенно интересны, ведь человек, согласно некоторым учебникам, появился на земле лишь полтора миллиона лет назад».

Стоит ли упрекать солидного человека за то, что ему не хотелось «дразнить гусей» и вступать в бой с ордой разъяренных дарвинистов, о которых давно было известно, что они готовы на любую подлость?

Как бы там ни было, следы существуют по-прежнему, объяснения с точки зрения официальной науки по-прежнему не имеют, а потому о них стараются не вспоминать…

Отдельная, не менее увлекательная тема – следы обитавших в давние времена карликов и великанов.

Фольклор самых разных народов на всех континентах прямо-таки переполнен сказками и легендами о крохотных или, наоборот, исполинских «братьях по разуму». Настолько, что проще перечислить те народы, у которых их нет, чем составлять длиннейший список тех, у кого они есть…

В том-то и загадка, что это не только легенды.

Достаточно давно известны загадочные «кремни пигмеев», о которых официальная наука старается вспоминать пореже. Это крошечные каменные орудия, очень похожие на обычные инструменты первобытного человека – вот только размеры… «Кремни пигмеев» настолько крошечные, что порой не достигают сантиметра в длину. В попытке отыскать мало-мальски правдоподобное объяснение еще в XIX веке была выдвинута теория, что это «игрушки доисторических детей». Однако не только сами камни, но и сколы на них настолько крошечные, что сделать их могли лишь руки существа размером с белочку. В одном из научных журналов восьмидесятилетней давности так и писалось: «Сколы настолько тонки, что разглядеть следы обработки можно только в лупу».

Что же: древние детишки пользовались увеличительными стеклами? Плохо верится…

Совсем недавно, в 2004 году, на острове Флорес в Восточной Индонезии англо-австралийская антропологическая экспедиция обнаружила черепа и скелеты древних гоминидов, рост которых не превышал 90 см. Поначалу их приняли за обезьян, но вскоре обнаружили каменные и костяные орудия. Эти карлики, названные в честь героев известного романа хоббитами, вымерли всего 12 тысяч лет назад – то есть обитали там параллельно с людьми современного типа, жившими на Флоресе еще 35 тысяч лет назад. А может быть, и не вымерли окончательно – в тропических зарослях индонезийских островов и по сей день кое-кто клянется, что встречал живехоньких «карликов»…

Как бы там ни было, из этого факта вытекают два весьма важных вывода. Во-первых, появилось вполне научное подтверждение того, что сказки о карликах – вовсе и не сказки. Во-вторых, как и в случае с неандертальцем, выясняется: «хоббиты» тоже были параллельным видом. Умели пользоваться орудиями труда – но с человеком не состояли ни в каком родстве…

Да, кстати, о неандертальцах. Принято считать, что самый «молодой» неандерталец был найден на Пиренеях, и возраст его останков – 29 тысяч лет. Однако не какое-то бульварное издание, а вполне солидный и авторитетный научный журнал «Нейчур» еще в 1908 году опубликовал сообщение о находке весьма странного скелета – в одной из средневековых могил, вместе с остатками кольчуги и железными наконечниками копий. Автор находки утверждал, что обнаружил именно неандертальца – который, если рассудить, вполне мог прижиться в каком-нибудь средневековом военном отряде, в том коллективе, где особый интеллект не требовался, а вот физическая сила и боевой дух, наоборот, приветствовались. К этому интересным образом примыкают сообщения арабских путешественников раннего Средневековья, которые писали, что русы использовали в бою каких-то мохнатых великанов: привязывали его за ногу цепью, давали в лапы серьезную дубину, и заросший шерстью верзила с превеликой охотой крушил противника…

Еще о великанах. В Шотландии найден каменный топор, которым обыкновенному человеку махать было бы затруднительно: длина его 17 дюймов, а ширина – 9 (у широкого конца-обуха).

В США, в штате Огайо, в древнем кургане найден медный топор столь же солидных габаритов: 22 дюйма в длину, 38 фунтов весом.

В штате Висконсин обнаружен еще более впечатляющий топор, на сей раз каменный: длина – 28 дюймов, ширина – 14, толщина – 11, вес – 300 фунтов.

Я специально не переводил данные в более привычную для нас метрическую систему – пусть читатель сделает это сам. Фунт – 400 граммов, дюйм – 2,54 сантиметра. Вот и считайте, это совсем несложно…

В штате Невада, кстати, нашли в слое песчаника окаменевшие следы человека. Мало того, что они «неправильного» возраста, они еще и «неправильного» размера: 18–20 дюймов в длину. Комментарий дарвинистов, как нетрудно догадаться, гласил, что человеческому существу они принадлежать не могут, потому что «слишком большие»…

И напоследок – о парочке достаточно свежих находок, опять-таки противоречащих теории эволюции. В 1969 году в долине реки Пелукси, неподалеку от городка Глен Роуз (штат Техас), ливни смыли часть осадочных пород и обнажили известняковый слой, возраст которого, согласно датировкам, принятым в современной геологии, составляет примерно 108 миллионов лет. Обнажилось большое количество следов динозавров… и людей современного типа, оставивших их одновременно. Иногда след человека перекрывается следом динозавра, а иногда – наоборот. Уютная версия о «деформировавшихся со временем следах динозавров» не проходит. Во-первых, непонятно, почему одни еле деформировались, а другие остались в неприкосновенности, во-вторых, что гораздо существеннее, четко различимы пятипалые следы, почти идентичные отпечаткам современных ступней… Позже в тех же слоях были найдены окаменевшие человеческие зубы и палец. Ничего удивительного, что одно из газетных сообщений было озаглавлено: «Следы ног на теории эволюции»… Между прочим, в тех местах сейчас устроено что-то вроде национального парка, так что желающие могут проверить сенсацию лично.

Коли уж речь зашла о динозаврах… С ними опять-таки далеко не все ясно. По крайней мере, есть серьезные подозрения, что последние представители этого вида вымерли вовсе не в «незапамятные» времена – а успели пообщаться с человеком (с переменным успехом как для них, так и для человека).

Тему африканских динозавров я трогать не буду – исключительно потому, что об этом написано достаточно много и обширно. Меня в первую очередь интересовали европейские сообщения, которые, как мне представляется, могут относиться исключительно к динозаврам. Причем я намерен отступать от нашего времени все дальше и дальше в прошлое – чтобы завершить рассказ эффектным финалом, подлинным посланием, дошедшим к нам из каменного века…

Старые британские хроники, по сообщению достаточно серьезного ученого из Симферополя С. Л. Головина, прямо-таки пестрят упоминаниями о чудовищах по имени «афанк» и «каррог», некогда во множестве обитавших на территории Уэльса. Утверждается, что один из последних афанков был убит неким Эдвардом Ллойдом в 1693 году – можно сказать, с исторической точки зрения, почти вчера…

В хрониках английского Кентерберийского храма отмечено, что 16 сентября 1449 года на границе графств Чаффолк и Эссекс многие жители наблюдали схватку двух гигантских рептилий.

Во времена Ивана Грозного на Руси объявлялись некие «крокодилы», достаточно крупные, чтобы представлять угрозу. О них сообщают и псковские летописи, и посол Священной Римской империи Сигизмунд Герберштейн, видевший труп этакого чудовищ своими глазами.

Ранее Средневековье опять-таки пестрит сообщениями о монстрах, больше всего напоминающих не мифологические создания, а реальных рептилий. В озере Волхов под Новгородом некогда, если верить летописям (а почему мы должны им не верить?), обитало какое-то создание, больше всего похожее на крупного ящера, или, как выражались наши предки, «лютого зверь крокодила». Этот «крокодил» не изрыгал огонь и не требовал себе для прокорма красных девиц, вел себя гораздо более прозаически: нападал на суденышки, некоторые переворачивал, а людей пожирал. В конце концов его нашли на берегу дохлым – и поторопились закопать. Единственная сказочная деталь – та, что этого монстра полагают князем-чернокнижником Всеславом, в силу злобности характера развлекавшегося именно таким образом. Но, согласитесь, это еще не основание, чтобы считать всю историю вымыслом…

В средневековом Париже бытовала легенда, что по ночам некое чудовище выползало из Сены и пожирало трупы на окрестных кладбищах (снова насквозь «приземленное» поведение, не имеющее ничего общего с мифологией). Избавление от этой твари народная традиция связывает со святым Марселем, который подстерег чудовище у очередной могилы и поразил посохом. Снова ничего сказочного – посох вполне мог быть длиной метра в полтора, с острым железным наконечником. Трудно отказаться от версии, что речь и здесь идет о какой-то рептилии – подобные млекопитающие трупоеды, ведущие водный образ жизни, зоологии, по-моему, неизвестны.

Легенд о поединках рыцарей с драконами слишком много, и они опять-таки полны насквозь приземленных, бытовых деталей – так что имеет смысл задуматься над ними серьезно. Когда-нибудь, выбрав время, я обязательно напишу об этом отдельную книгу, материала предостаточно.

Есть интересные сообщения и с той стороны океана. Некоторые археологи считают, что «змея-птица», точнее, рельеф с ее изображением, найденный в развалинах города майя Эль-Тахин, как две капли воды похожа на летающего ящера птерозавра.

А если мы вернемся в Европу и откроем книгу «отца истории» Геродота, то обнаружим, что древний грек написал кое-что интересное о существах, которых он именовал «аравийскими летучими змеями» – и эти создания не ассоциируются ни с одним известным сегодня животным, а вот на динозавров подозрительно похожи…

Слово Геродоту. «Есть в Аравии местность, расположенная примерно у города Буто. Туда я ездил, чтобы разузнать о крылатых змеях. Прибыв на место, я увидел кости и хребты в несметном количестве. Целые кучи хребтов лежали там – большие, поменьше и совсем маленькие; их было очень много. Местность, где лежат кучи костей, имеет вот какой вид: это узкий проход, ведущий из горных теснин, в обширную равнину. Равнина же эта примыкает к египетской равнине. Существует сказание, что с наступлением весны крылатые змеи летят из Аравии в Египет. Ибисы же летят им навстречу до этой теснины и, не пропуская змей, умерщвляют их».

Геродот дает и достаточно точное описание: «А крылатые змеи видом похожи на водяных змей. Крылья же у них перепончатые, а не из перьев, скорее всего похожие на крылья летучих мышей».

Читатель вправе сам решать, кого ему напоминает это описание. Я же приведу еще одно сообщение Геродота: «Крылатые змеи во множестве встречаются только в Аравии и более нигде… Деревья, дающие ладан, стерегут крылатые змеи, маленькие и пестрые, которые ютятся во множестве около каждого дерева… Арабы… добывают касию (еще одно растения, дающее благовония. – А. Б.) следующим образом. Они обвязывают все тело и лицо, кроме глаз, бычьими шкурами и разными кожами и в таком виде отправляются за касией. Она растет, правда, в мелком озере и вокруг него, а в этом озере живут крылатые звери, очень похожие на летучих мышей. Они испускают громкие крики и храбро нападают на людей. Арабам приходится отгонять этих зверей, защищая свои глаза, и таким образом срывать касию».

В книге Геродота немало откровенного баснословия. Но вот рассказ об «аравийских летучих змеях» на сказку не похож ничуть, очень уж он реалистичен. Некие существа, крайне похожие на летучих мышей, но повадками от летучих мышей отличающиеся, и весьма. Угрозы для жизни человека они явно не представляют ввиду малых размеров, но нрав у них скверный, и куснуть могут чувствительно… Интересно, кто это был такой? Похожий на летучую мышь, с голыми перепончатыми крыльями, в отличие от летучей мыши нападающий днем, с громкими воплями…

Интересно, что и Библии прекрасно знакомы «летучие змеи». которые, как явствует из книги пророка Исаии, гнездятся в развалинах разрушенных городов, где кладут яйца и высиживают потомство. В Библии (Второзаконие, 14, 19) есть даже запрет употреблять в пищу летучих пресмыкающихся – из чего следует, что эти создания были реальными, прекрасно известными древним обитателям Палестины. Будь эти твари мифологическими, священная книга вряд ли стала бы включать их в список запретной еды…

Вообще, в Библии можно отыскать прекрасно выполненные портреты весьма интересных существ, которых без особой натяжки можно отождествить с динозаврами.

«Книга Иова»: «Вот зверь, которого Я создал, как и тебя; он ест траву, как вол; вот, его сила в чреслах его и крепость его в мускулах тела его, поворачивает хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его переплетены; ноги у него – как медные трубы; кости у него – как железные прутья; это – верх путей Божиих; только Сотворивший его может приблизить к нему меч Свой; горы приносят ему пищу, и там все звери полевые играют… вот, он пьет из реки и не торопится; остается спокоен, хотя бы Иордан устремился ко рту его. Возьмет ли кто его в глазах его и проколет ли ему нос багром?» (40, 10–19).

Если считать это описанием реального существа, то на ум прежде всего приходит могучий травоядный динозавр. Все другие кандидатуры из мира млекопитающих смотрятся бледно – да к тому же они прекрасно известны авторам Библии под теми именами, которые мы употребляем и сегодня. Млекопитающих с «подобным кедру» хвостом, знаете ли, не бывает…

В той же «Книге Иова» приведено подробнейшее описание морского исполина Левиафана, чье имя давно стало нарицательным. Снова ничего общего с крокодилом или китом, речь, несомненно, идет об огромном ящере, причем, в отличие от предыдущего зверя, наверняка хищном…

«Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? Вденешь ли кольцо в ноздри его? Проколешь ли иглою челюсть его? …Не умолчу о членах его, о силе и красивой соразмерности их. Кто может открыть верх одежды его, кто подойдет к двойным челюстям его? Кто может отворить двери лица его? Круг зубов его – ужас. Крепкие щиты его – великолепие; они скреплены как бы твердою печатью. Один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними. Один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются… На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твердо, не дрогнут. Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь – за гнилое дерево… Он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь… Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным…» (40, 20–21; 41, 4–25).

Каждый вправе иметь свое мнение, но лично мне представляется, что эти строки написаны человеком, своими глазами видевшим жуткого в своей мощи морского ящера, зубастого, в «крепких щитах» чешуи (кстати, у древнеримских историков встречается упоминание о подобном чудовище, которое долго нападало на корабли, пока его в конце концов не угрохали из катапульты, а шкуру сняли и отвезли императору. История достаточно известная, чтобы пересказывать ее подробно).

Есть еще весьма любопытный фрагмент Книги пророка Даниила. Речь там опять-таки идет о каком-то чудовище, ничуть не похожем на мифологических созданий…

«Был на том месте большой дракон, и Вавилоняне чтили его. И сказал царь Даниилу: не скажешь ли и об этом, что он медь? Вот, он живой, и ест и пьет; ты не можешь сказать, что это бог неживой; итак, поклонись ему. Даниил сказал: Господу Богу моему поклоняюсь, потому что Он Бог живой. Но ты, царь, дай мне позволение, и я умерщвлю дракона без меча и жезла. Царь сказал: даю тебе. Тогда Даниил взял смолы, жира и волос, сварил это вместе, и, сделав из этого ком, бросил его в пасть дракону, и дракон расселся. И сказал Даниил: вот ваши святыни!» (Даниил, 14, 23–27).

Самое интересное, что это библейское свидетельство подтверждается любопытной археологической находкой. В том же древнем Вавилоне давным-давно археологи раскопали ворота Иштар, украшенные рельефными изображениями разных животных. Всех без особого труда удалось идентифицировать с самыми обычными зверями вроде дикого быка-тура, и только один, сущий монстр, долгие годы оставался неопознанным, вернее, как водится, считался «сказочным», «мифологическим» чудищем, выдуманным древними художниками из головы. Но потом окрепла палеонтология и накопила достаточно костей «ужасных ящеров», и кто-то, еще раз взглянув на сказочного монстра по имени «сируш», ахнул: так это ж динозавр! Разве что самую чуточку стилизованный…

Так что есть серьезные основания думать, что древние вавилоняне каким-то образом заманили в надежный загон динозавра, а потом хитрые жрецы, оценив ситуацию, заорали на весь Вавилон: если не будете таскать нам колбасы с пивом, божество наше разгневается и всех вас стрескает. Царю для поднятия авторитета в массах тоже оказался как нельзя более кстати такой вот «бог» – ну, а потом пришел пророк Даниил и в два счета разделался с рептилией примерно тем же способом, каким эскимосы добывают белых медведей: убойное средство, замаскированное для вкуса пахучим жиром, – и прощай, «божество»…

Точно так же пророк Исаия, отроду живший в Палестине, мог знать о «летучих змеях» не по рассказам, а видеть их собственными глазами. Поскольку дает весьма реалистичное описание: «Там угнездится летучий змей, будет класть яйца и выводить детей, и собирать их под тень свою» (Исаия, 34,15). Речь в этом фрагменте идет о городах, которые оказываются заброшенными и постепенно там поселяется всевозможная живность – «летучих змеев» пророк называет в ряду совершенно реалистических зверей: ежей, филинов, ворон, коршунов и шакалов…

Кроме Левиафана, Библии прекрасно известен и морской змей: «…хотя бы сокрылись от очей Моих на дне моря, и там повелю морскому змею уязвить их» (Амос, 9,3).

С этой точки зрения, несомненный интерес представляет и книга пророка Ионы – которого во время морского путешествия проглотил «большой кит», но потом «изверг из чрева». Киты в Средиземном море – гости редкие, да и человека проглотить не в состоянии, потому что глотка у них очень уж маленькая. А вот какой-то хищной морской рептилии такое деяние вполне по плечу…

Историю Даниила и дракона крайне напоминает старинная польская легенда о князе Кроке (Краке), от имени которого происходит название города Кракова. В пещерах Вавельской горы жил страшный змей и с равным усердием поедал то людей, то скот. Крок взял несколько свежих воловьих шкур, начинил их смолой, серой, другими горючими снадобьями, запалил фитиль и придвинул все это к пещере. Змей выполз, радостно все это проглотил – но в его утробе вспыхнуло пламя, и он издох. Подобное предание существует и у соседних чехов…

И, наконец, переходим к обещанной «жемчужине», переносимся в каменный век, когда на планете уже обитал современный человек – и украшал стены пещер многочисленными изображениями самых разных животных, выполненными с поразительным сходством…

Рис. 1 мне попадался и раньше, но, каюсь, серьезно я к нему не отнесся. Поскольку приведен он был в книге, вышедшей в серии, к которой особого доверия я не питал: очень уж много там было откровенных «уток» и предельно шизофренических сенсаций. А потому я и опасался пользоваться чересчур уж легковесными источниками.

Рис. 1. Изображение группы неизвестных существ, высеченное на стене пещеры Лос-Казарес, в Испании (прорисовка)

Но потом мне в руки попала книга не в пример более «каноническая» – «Большой иллюстрированный атлас первобытного человека», толстенный том в пятьсот с лишним страниц, где имелось более 900 фотографий: орудия первобытного человека, наскальная живопись, рельефы, скульптуры людей и животных. Составил этот труд чешский ученый Ян Елинек, как говорилось в аннотации, «пользующийся международным авторитетом». Что ж, тем лучше…

Рис. 2. Так выглядит изображение на стене пещеры Лос-Казарес.

Вот он, оригинал, с которого сделана была прорисовка: рисунок из пещеры Лос Казарес в Испании (рис. 2). Елинек, как нетрудно было догадаться, не подвергает сомнению его достоверность: вот только без малейших колебаний заносит в графу «фантастические существа». Есть такая графа в подобных насквозь ученых трудах. Все, что в той или иной степени противоречит устоявшимся гипотезам, заносится в рубрику «фантастические существа». А вот и ученый комментарий: «В Лос Казарес была открыта гравюра, которую Брейль истолковал как изображение жаб или рыб. Большая круглая голова с большим глазом, представленная в профиль, заканчивается клювовидным ртом. От круглого, почти сферического тела отделяются две конечности, подобные рукам. Совершенно очевидно, что моделью художнику не могло послужить ни одно реальное животное».

Так-таки и не могло?! Я в невежестве своем полагаю это изображение весьма точным портретом семейки динозавров, которых первобытный художник, конечно же, наблюдал живехонькими и здоровехонькими – конечно, с приличного расстояния, потому что, согласитесь, вид у них весьма свирепый и угрожающий, что-то ни капельки они не похожи на травоядных ящеров, так умиливших малолетних героев «Парка юрского периода». Это динозавры, и динозавры хищные, что художник очень точно передал несколькими скупыми штрихами…

Нельзя же говорить всерьез, что это «жабы» или «рыбы»! И на жаб, и на рыб они похожи примерно так же, как Уинстон Черчилль на балерину! И потом, ученый муж Елинек откровенно, с неуклюжестью начинающего шулера передергивает: ну где вы видите «круглое, почти сферическое» тело?! Ведь ничего подобного! Положительно, за совершеннейших дураков нас держат господа дарвинисты…

Первобытные художники, между прочим, к абстракции были нисколечко не склонны и животное изображали так, что узнать его удается с первого взгляда: вот лошадь (рис. 3), вот волк (рис. 4), вот еще одна лошадь (рис. 5), вот кабан (рис. 6), вот носорог (рис. 7), вот, наконец, кузнечик (рис. 8). Неужели трудно определить, кто именно послужил оригиналом?

Рис. 3

Рис. 4

Рис. 5

Рис. 6

Рис. 7

Рис. 8

Рис. 9

Рис. 10

Рис. 11

Рис. 12

Рис. 13

Рис. 14

Рис. 15

Рис. 16

Рис. 17

Рис. 18

Рис. 19

Рис. 20

Рис. 21

Рис. 22

Рис. 23

Рис. 24

Справедливости ради следует отметить, что по-настоящему фантастические, ни на что не похожие создания все же встречаются – но крайне редко. Вот, не угодно ли? (рис. 9). Действительно, тварь предельно загадочная (и, как мне отчего-то представляется, обладающая скверным характером, к человеку вряд ли благожелательно настроенная – такой уж у нее вид, и точка). Но она – единственная в толстенном атласе. Остальные же «фантастические» создания, вполне может оказаться, просто современной науке еще не известны, а потому и «сосланы» в сомнительные.

«Гравюра фантастического существа из пещеры Комбарелль, Франция» на рис. 10. Позвольте, а что же тут фантастического? Да, по мнению, Елинека, пятнистая шкура и прямые рога. В распоряжении науки пока что нет подобных черепов (ао цвете шкуры первобытного рогатого скота она вообще судить не может, поскольку ни единой шкуры не сохранилось). Ну и что? Не проще ли предположить, что и на сей раз первобытный художник изобразил реальное существо – которым, очень может оказаться, нынче утром и завтракал с соплеменниками…

Еще парочка зверей, зачисленных в «фантастические» (рис. 11). Очень уж они не похожи на известных науке медведей и волков… А кто поручится, что науке известны все без исключения виды первобытных хищников?

«Вымышленное животное с бычьими рогами и головой лося» из французской пещеры. (Рис. 12). Может быть, не вымышленное, а опять-таки не найденная пока разновидность?

Но вернемся к динозаврам, которых первобытный художник наверняка мог видеть. Представляет несомненный интерес и рисунок из французской пещеры Комбарелль (рис. 13), в котором тот же неутомимый аббат Брейль «видит половой акт».

Ну, не знаю… Справа действительно изображен человек, а то, что у него между ног, крайне похоже на фаллос. Но вот фигура слева… Голова, передние конечности, контуры фигуры – все это напоминает скорее крупную рептилию, динозавра, стоящего по колено в воде, чем человека (кстати, если уж следовать идее Брейля о половом акте, то символический смысл вполне может оказаться и в том, что таким образом первобытный охотник выражает свое отношение к динозавру: да трахал я, мол, его…).

Это изображение, конечно, может служить предметом для дискуссий. Но вот рис. 2, мне представляется, не таит никаких двусмысленных толкований: кто это, если не динозавры? Ведь вылитые…

И фигура (рис. 14) из той же французской пещеры Комбарелль тоже достаточно подозрительна и открывает возможность для дискуссий. Она считается «карикатурным изображением человеческого лица» – но неужели других версий так-таки и нельзя выдвинуть? Во всяком случае, на млекопитающее это не вполне и похоже…

Вообще, из данного атласа, безусловно интересного самого по себе, многое можно почерпнуть касательно взглядов, царящих в среде ученых, их аргументации и методе размышлений…

Вот изображения бизонов и лошадей, пораженных стрелами (рис. 15, 16, 17). Глубокомысленный комментарий Елинека: «Но это, конечно, не стрелы, так как в то время ни оперенных стрел, ни гарпунов не было и быть не могло. Длинные зубатые гарпуны появились лишь в конце мадлена».

Наш ученый муж, разумеется, не летал в каменный век на машине времени и не мог знать точно, когда появились стрелы. В науке просто-напросто считается, что до определенного периода не было ни стрел, ни гарпунов, а это вовсе не факт. Но написать «мы полагаем» для ученых словно бы унизительно – и вот следует безапелляционное «не было!». Поэтому изображенные стрелы, нам объясняют, вовсе и не стрелы, а «символы». Чего именно? Ну, тут, как обычно, следует заигранный комментарий: «Сегодня трудно сказать, что означает сочетание некоторых символов с изображениями зверей, также невозможно вскрыть смысл самих этих обозначений». Прелестно! Переводя на нормальный человеческий язык – это не стрела, а символ, наука не в состоянии ответить, что это за символ, но все равно это символ, потому что стрел тогдашнему человеку «не полагается»… Забавная все же наука, вам не кажется?

А не проще ли предположить, что это именно стрелы? И художник изобразил реалистическую сцену – пораженное стрелами животное? Он в те времена еще не знал, что высокомудрые ученые дяди четко распишут, что ему, первобытному, «полагается», а что «не полагается»…

То же самое – и с хижинами, которые на самом деле вовсе не хижины. Изображения из французских пещер (рис. 18). С одной стороны, ученые признают, они «сильно напоминают» круглые хижины каменного века, остатки которых обнаружены на территории Украины. С другой – им такое сходство отчего-то не по нутру, и вновь начинается словесная эквилибристика: «Они как бы действительно изображают хижину». Действительно, но как бы… А потому «выдвигалась гипотеза», что перед учеными мужами вновь «символ», на сей раз – ямы-ловушки. Аргументов – никаких. Просто по каким-то загадочным соображениям ученые не хотят признавать хижину хижиной, вот и извращаются…

А по-моему, это больше всего похоже именно на хижины – тем более что они, сами ученые признают, чертовски похожи на украинские из Межерича…

Но жаргон, жаргон! «В последнее время Леруа-Гуран разделил эти и большинство других обозначений на символы мужского и женского элементов: как женские символы он рассматривает тектиморфные, ректангулярные, колокольчатые и клавиформные знаки, как мужские – стреловидные обозначения».

К чему все это поэтическое словоблудие? Да чтобы облегчить себе жизнь. В случае, если попадется нечто непонятное и не укладывающееся в очередные чисто теоретические умствования, можно с загадочным видом изрекать: «Ничего необычного, классические тектиморфные ректангуляры, о которых сам Леруа-Гуран писал еще в тыща девятьсот…» С одной стороны, бред собачий. С другой, вроде бы и убедительное определение есть. На интеллигента, привыкшего испытывать трепет перед наукообразными заумными словообразованиями, может и подействовать… А уж что за процессы происходили в голове знаменитого Леруа-Гурана и не имели ли они что-то общее с терзавшими на склоне лет Шимана и Дюбуа – история темная…

Отдельная песня – «каменные орудия» первобытного человека. Трудно отрицать, что предмет с рис. 19 – и в самом деле обработанный человеческой рукой камень, точнее, каменный нож. Как невозможно отрицать, что предметы с рис. 20 – изготовленные человеком украшения.

Но когда нам втюхивают черт знает что…

На рис. 21 якобы – «простейшее раннепалеолитическое грубое орудие». Ну, а где гарантии, что это не обычный булыжник, малость изуродованный в результате какого-то природного процесса? Да никаких гарантий! Просто эта каменюка чьей-то прихотью «введена в научный обиход». Как и другая – «Грубое орудие из виллафранкского слоя пещеры Валлоне в Южной Франции». (рис. 22)

И снова – никаких гарантий, что это не обычный булыжник, в результате случайного удара принявший именно такую форму.

Правда, тут есть своя фишка: первое «орудие» открыто в Чехии чехами, второе – во Франции французами. Подозреваю, и те, и другие в первую очередь хотели доказать: в то время, как в остальных частях света жили лишь тупые обезьяны, самый первый чешский (вариант – французский) обезьяночеловек уже мастерил себе каменные орудия… Те же мотивы, что и в случае с «пилтдаунским человеком», очаровавшим всю Англию.

Ну ладно, пусть себе чехи с французами и дальше считают, что происходят от обезьяночеловека с каменюкой в лапе. Честное слово, ничего не имею против и даже аплодирую…

Кстати, о том самом «обезьяночеловеке». Не угодно ли еще одну милую шутку? Ах, пардон, вполне серьезную научную «реконструкцию»…

На рис. 23 череп рамапитека, нарисованный в те времена, когда означенный рамапитек был еще не разжалован из предков человека. В распоряжении ученых было только два обломка верхней и нижней челюстей (выделены темным цветом). А все остальное они придумали из головы лет восемьдесят назад, когда не было компьютеров, так что «реконструкция» гроша ломаного не стоит…

На рис. 24 та же, простите за выражение, хреновина. Черным выделены те кости австралопитека, что реально имелись в распоряжении ученых. Остальное – дофантазированное… Обратите внимание: за исключением одного-единственного большого пальца правой лапы (точнее, половины такового) вообще не имелось костей «рук» и «ног» – но их тем не менее все же изобразили из головы…

А уж какие пикантные факты из славной истории собственной науки поведал Елинек!

«Предполагается», что гигантопитек, очередная то ли обезьяна, то ли предок, был ростом в два с половиной метра… но, «разумеется, это нельзя ни утверждать с уверенностью, ни отрицать, пока не будут найдены другие кости». Какие такие «другие»? Да дело в том, что в распоряжении ученого мира имеются лишь несколько зубов и парочка обломков челюстей означенного гигантопитека. Откуда же тогда взяли, что он ростом выше двух метров? «Если» его челюсть соотносилась с размерами тела так, как у гориллы, отвечают ученые. А если не соотносилась?

С «предком» по кличке «ореопитекус бамболи» дело обстоит и того смешнее. Или – удручающе. В конце 60-х годов XIX века его отыскали – и поначалу решили, что обнаружили вымерший вид павиана. Еще через 70 лет швейцарский палеонтолог Гюрцеллер за павиана обиделся – и с ходу зачислил ореопитекуса в человеческие предки. А еще через тридцать с лишним лет выяснилось, что швейцарский умник, как пишет Елинек, «по ошибке принял за затылок два раздробленных позвонка», а потому его «реконструкцию» следует отослать в туалет для более прозаического употребления… ах, пардон, вечно я со своими вульгарностями! На самом деле следует «скорректировать реконструкцию скуловых дуг и восходящей ветви нижней челюсти». Смысл, собственно, тот же, но у Елинека, согласитесь, выражено не в пример изящнее.

Вот так и трудятся представители сей славной лженауки, как две капли воды похожей на «уфологию». Методика совершенно та же: «уфологи», узрев в небесах нечто насквозь непонятное (и в девяноста девяти случаях из ста объясняющееся причинами, не имеющими ничего общего с космосом и иным разумом), тут же начинают сочинять красивые сказки про своих любимых инопланетян. Точно так же забавники под названием «антропологи» и «палеонтологи» на пустом месте плетут фантазийные небылицы, составляют ни гроша не стоящие «реконструкции», которые потом приходится потихонечку «подвергать корректировке», а проще говоря, признавать истине не соответствующими. Над этим бесполезным умствованием, не основанным даже на капле реальности, еще в 1925 году вдоволь потешался прекрасный английский писатель Г. К. Честертон в эссе «Вечный человек»:

«Изобретатель может понемногу создавать аэроплан, даже если он складывает цифры на бумаге или куски металла у себя во дворе. Когда он ошибется, аэроплан его поправит, свалившись на землю. Но если ошибется антрополог, рассуждающий о том, как наш предок жил на деревьях, предок, ему в поучение, с дерева не упадет… Когда занимаешься прошлым, надо полагаться не на опыт, а на свидетельства. Однако свидетельств так мало, что они не свидетельствуют почти ни о чем… Но ученые так привыкли делать выводы, что и здесь они придерживаются привычки, оправдавшей себя в других, более плодоносных краях. О гипотезе, сложенной из кусков кости, они говорят, как об аэроплане, сложенном из кусков металла… Гипотезы множатся столь быстро, что их лучше назвать выдумками, а никаким фактом их не поправишь. Самый честный антрополог не может знать больше антиквария. У него есть лишь обломки прошлого, и он может держать их так же крепко, как держал его дальний предок обломок кремния. Причина у них одна и та же – это их единственное орудие, единственное оружие. Антрополог нередко потрясает им гораздо яростнее, чем ученый, который может собрать и приумножить факты. Порой он становится почти таким же опасным, как собака, вцепившаяся в кость. Собака хотя бы не высасывает из кости теорий, доказывающих, что люди и к собакам не годятся».

Резковато? Вряд ли – а как еще относиться к фантазерам и шарлатанам, с комической важностью и нешуточным запалом требующим признать их «настоящими учеными»? Тем более что жизнь доказала правоту Честертона, а не его противников…

Цитируем далее: «Однако наше невежество с успехом искупается наглостью. Наши утверждения так безапелляционны, что ни у кого не хватает духа к ним присмотреться; вот почему никто до сих пор не заметил, что они ни на чем не основаны. Еще недавно ученые доверительно сообщали нам, что первобытные люди ходили голыми. Ни один читатель из сотни, наверное, не спросил себя, откуда мы знаем, что носили люди, от которых осталось несколько костей. Они могли носить простые и даже сложные одежды, от которых не осталось следа. Плетения из трав, к примеру, могли делаться все искуснее, не становясь от этого прочнее… Я и не думаю доказывать, что первобытные люди носили одежду. Я просто хочу сказать, что мы не вправе судить об этом. Мы не знаем, украшали они себя или нет».

Честертон не мог знать, что пытливая мысль тех, кого он справедливо вышучивал, вознесется вовсе уж в заоблачные пределы фантазии. Я уже писал о некоем немецком штукаре… ах, пардон, профессиональном антропологе, который на одном из сборищ представителей этой профессии с видом пророка вещал, что питекантропы, изволите ли видеть, переплывали через морские проливы на плотах, которые искусно связывали, а то и на бурдюках из звериных шкур, которые сшивали. Не сохранилось ничего, даже отдаленно похожего на иглы питекантропов, не говоря уж о плотах. Ученый немец, как в этом ремесле принято, попросту фантазировал из головы – но ученое собрание-то не санитаров звало, а рукоплескало новой, оригинальной мысли, проливающей свет… и т. д.

Пикантная деталь: в «Атласе» Елинека на почетном месте, как и следовало ожидать, красуется снимок той бедренной кости питекантропа, что отыскал на Яве Дюбуа. С Елинека, в общем, спрос невелик: он свой труд выпустил в 1972 году, за год до того, как было неопровержимо доказано, что эта кость принадлежит не древней обезьянке, а вполне современному туземцу. Но его «Атлас» переиздавался в СССР в 1982 и 1983 годах, когда с костью не осталось никаких недомолвок. Но мы не найдем ни в первом, ни во втором издании на русском языке ни единого примечания, пояснявшего истинное положение дел. Чем тогда занимался научный редактор? Запятые расставлял, и не более того?

Безусловно, в любой науке существуют вещи, которые так и остаются необъясненными даже сегодня. Биологи, к примеру, не в состоянии объяснить, как так выходит, что майский жук летает. По всем законам аэродинамики он права не имеет продержаться в воздухе пару секунд – но ведь летает стервец…

И таких примеров масса. Но если физик, химик, биолог, астроном или представитель другой настоящей науки не может того или иного факта объяснить, он честно так и пишет (разумеется, и в этих науках случаются вещи… не вполне джентльменские, но все же процент их ничтожен по сравнению с теми шарлатанскими дисциплинами, которым я посвятил эту книгу). Если антрополог или палеонтолог не может объяснить того или иного факта – он в подавляющем большинстве случаев, ничуть не смущаясь, сочиняет из головы какую-нибудь благоглупость, для солидности приправляет ее какими-нибудь «тектиморфами» или «ректангулярными символами» – и преспокойно требует, чтобы его придумки считались святой истиной…

Давайте отвлечемся ненадолго. Поговорим о вещах, по-настоящему необъяснимых пока что, потому что это и в самом деле интересно…

Еще в СССР на стоянке раннего каменного века Сунгирь были найдены два длинных копья из бивней мамонта – очень длинные и совершенно прямые. Хотя бивни мамонта изогнуты чуть ли не в кольцо…

Объяснений тут два: либо первобытные люди старательно выискали неких мамонтов-мутантов, уродов с прямыми бивнями, либо, что гораздо вероятнее, они уже в каменном веке знали некое средство, размягчавшее мамонтовую кость…

Между прочим, Плутарх, описывая грандиозные строительные работы в Афинах, среди мастеров, которых нанял государственный деятель Перикл, называет и «размягчителей слоновой кости» – без тени восхищения экзотикой упоминает, наряду с прозаическими плотниками, чеканщиками, медниками. Как бы там ни было, следы древнего умения размягчать бивни прослеживаются – и вряд ли стоит привлекать в качестве объяснения вездесущих инопланетян, якобы поделившихся с земными аборигенами своими высокими технологиями…

А самая моя любимая «непонятность» – это древняя ирландская сага о славном герое Майл Дуне (Мэл Дуин, Мэлдьюн). И я ее намерен пересказать довольно подробно, поскольку, по моему глубокому убеждению, она того стоит.

«Странствия Майл Дуна» известны с раннего Средневековья, века приблизительно с девятого от Рождества Христова. Автор так и остался неизвестным: самый первый исторически достоверный переписчик текста честно признается, что не сам его сочинял, а просто «расположил по порядку» разрозненные эпизоды. Ну, дело тут вовсе не в личности автора, а в том, что «Странствия» безоговорочно признаны памятником раннего Средневековья.

Итак… Майл Дун пустился в плаванье по самым что ни на есть житейским для тогдашней Ирландии причинам, насквозь бытовым, чертовски приземленным. Узнав, что его отца давным-давно убил некий злодей, наш герой, войдя в совершеннолетие, собрал семнадцать хорошо вооруженных друзей, построил лодку, поднял парус и отчалил от берега, чтобы отыскать злодея и как следует его покритиковать молодецким копьем и добрым мечом. Я же говорю, дело было насквозь житейское, сплошная бытовуха, не возбудившая ни малейшего любопытства по причине жуткой обыденности…

Майл Дуну не повезло – ему отчего-то не удалось высадиться на тот островок, где обнаружился убийца, и крохотное парусное гребное суденышко унесло в море. Тут и начались странствия по многочисленным островам…

1. Остров убийцы. Тот самый, где Майл Дун обнаружил убийцу своего отца – ничуть не волшебный, просто унылый клочок земли, где стояли две крепости, а обитатели увлеченно воевали. Оттуда лодку и унесло бурей в море.

2. Остров муравьев. Людей там не оказалось, зато во множестве обитали муравьи, и отнюдь не безобидные – каждый был ростом с теленка. Они, завидев странников, нехорошо оживились, пытались даже зайти на мелководье и сцапать путников, так что те, недолго думая, отчалили побыстрее.

3. Остров огромных птиц. Там обитали только птицы, но непривычно огромные. Поскольку они оказались неопасными, наши путники их преспокойно насшибали с деревьев, сколько удалось зажарили и съели, после чего поплыли дальше.

4. Остров свирепого чудовища. На нем обитал опять-таки весьма недружелюбно настроенный зверь вроде коня, но с лапами огромной собаки. Странники решили не связываться и уплыли.

5. Остров гигантских коней. На нем путники увидели табун исполинских коней, чьи копыта оставляли следы размером с парус. Белые и каурые, они пронеслись, как ветер, моментально исчезнув с глаз.

6. Остров каменной двери. На большом острове возвышался дом, дверь которого, сделанная из камня, открывалась прямо в море, так что в прихожую свободно заплывали лососи. Наши герои по привычке всех сказочных путешественников совать нос туда, куда их не просят, решились войти. Обнаружили там кровати и уставленные яствами столы – но ни единой живой души. Преспокойно переночевали и поплыли дальше.

7. Остров яблок. Его берега были покрыты густыми зарослям, спускавшимися к самой воде. Проплывая, Майл Дун сорвал ветку с одного дерева. На ней, уже сорванной, скоро чудесным образом выросли три невиданных яблока, и каждого хватило странникам на сорок дней.

8. Остров чудища. Он был со всех сторон окружен высокой каменной оградой, а внутри бегало невиданное чудовище, которое то и дело вытворяло невероятный трюк: то быстро вращалось всем телом вокруг собственной кожи, которая при этом оставалась неподвижной, то, наоборот, вращало кожу вокруг тела. Присмотревшись к этому странному созданию, решили не приставать к берегу и правильно сделали: чудище принялось швыряться камнями, но ни в кого не попало, разве что одним булыжником пробило Майл Дуну щит.

9. Остров тварей. На нем дралось множество чудовищ, похожих на корни, они вырывали друг у друга куски мяса, так что весь остров был залит кровью. К нему наши путешественники и приставать не стали, резонно рассудив, что у подобных созданий насчет дороги расспрашивать не стоит.

10. Остров золотых яблок. На нем росло множество деревьев, покрытых золотыми яблоками. Огненные твари вроде свиней сбивали плоды с деревьев – и с рассветом на весь день прятались под землю, которая так и пыхала жаром. Убедившись, что днем эти создания не появляются, путники доверху набили лодку яблоками и уплыли.

11. Остров волшебной кошечки. На нем высилась огромная белоснежная башня, достававшая чуть ли не до самых облаков, а вокруг стояли столь же белые дома. Когда путешественники зашли в самый большой и красивый дом, людей там не нашли – одна крошечная кошечка играла внутри. На стенах висели золотые и серебряные украшения, такие же ожерелья (каждое размером с обруч для бочки), мечи с золотыми и серебряными рукоятями. А на столе лежал жареный бык, окруженный кучей окороков и бочонками пива. Путники как следует наелись, напились, остатки хозяйственно прибрали в сумки (кошечка не препятствовала) и переночевали тут же. На рассвете самый младший из воинов, когда все уходили, решил прихватить ожерелье со стены – но безобидная кошечка превратилась в огненную молнию и вмиг его испепелила…

12. Овечий остров. На нем возвышалась огромная медная изгородь, и по одну ее сторону паслись черные овцы, а по другую – белые. Вдоль изгороди прохаживался великан, время от времени брал черную овцу, сажал к белым – и она моментально белела. Брал белую, сажал к черным – и она вмиг чернела. Ради научного эксперимента Майл Дун взял белую краску (интересно, зачем ее вообще прихватили на суденышко? – А. Б.), покрасил стену – и краска почернела. Тогда путешественники решили убраться со странного острова подобру-поздорову…

13. Коровий остров. Сначала на нем не обнаружилось ничего интересного, разве что паслось стадо огромных свиней, у которых поросенок был больше дикого кабана. Потом двое из спутников Майл Дуна пошли побродить по острову, вышли к реке и решили промерить ее копьем, чтобы перейти вброд, – но копье, едва коснувшись воды, сгорело ярким пламенем. На том берегу стоял великан, охранявший стадо огромных быков. Он закричал, чтобы незваные нахалы не вздумали трогать его «телят» (видел, наверное, как они жарили того самого исполинского поросенка), и мореплаватели, оценив габариты великана, задираться не стали, смирнехонько убрались…

14. Мельничный остров. На нем стояла громаднейшая мельница, возле которой возился мельник-великан. С путниками он говорил вполне доброжелательно, но они все равно там долго задерживаться не стали.

15. Остров плакальщиков. На нем толпилось множество чернокожих людей, плакавших, стенавших, скорбевших, ливших горькие слезы. Тот из путников, кто первым выскочил на берег, в мгновение ока сам почернел, как те люди, и так же принялся рыдать в три ручья. Остальные поспешили отчалить.

16. Остров стен. Он был разделен на четыре части четырьмя стенами – из золота, серебра, меди и хрусталя. В одной части обитали короли, в другой – королевы, в третьей – воины, в четвертой – девы. Скитальцы сошли на берег, и одна дева угостила их какой-то, несомненно, волшебной пищей – по виду она походила на обычный сыр, но для каждого имела вкус его любимого блюда. Потом дева (знала, чем прельстить вымотавшихся моряков!) принесла им вкусного ликера, от которого они уснули беспробудным сном на трое суток – а проснувшись, обнаружили, что лежат на своем суденышке посреди моря, а острова и след простыл. (Комментирую: вероятнее всего, после такой еды и питья мореходы заинтересовались бы девами всерьез, и те, надо полагать, приняли меры предосторожности, подсунув снотворного…)

17. Остров стеклянного моста. На нем высилась старинная крепость с медными воротами, к которым вел стеклянный мост. Как ни пытались странники по нему пройти, мост их отбрасывал назад. А между тем из крепости то и дело выходила, чтобы набрать воды из колодца, женщина поразительной красоты. Три дня путники стучались в ворота, и три дня хозяйка их не пускала. На четвертый все же смилостивилась, пригласила внутрь, дала отдохнуть, накормила и напоила с помощью волшебного ведра: каждый, взяв его в руки, находил внутри то, что больше всего любил. Наевшись и напившись, мореходы настроились на игривый лад и стали подбивать предводителя жениться на хозяйке. Майл Дун сделал предложение по всей форме, но хозяйка сказала, что ответ даст завтра. А назавтра они, как и в прошлый раз, проснулись на своем кораблике посреди моря и никакого острова уже не увидели…

18. Птичий остров. Он прямо-таки кишел птицами с черным и бурым оперением. Они кричали на весь белый свет и пытались клевать непрошеных гостей – так что те побыстрее отплыли.

19. Остров отшельника. На нем обнаружился отшельник, сообщивший путникам на их родном языке, что он и сам из Ирландии. Отправившись искать уединения, он бросил в море пригоршню прихваченной с собой родной землицы, и Бог в доброте своей превратил ее в остров, который каждый год увеличивался на фут. У гостеприимного старца путники провели трое суток, а потом поплыли дальше.

20. Остров волшебного фонтана. На нем обитал еще один отшельник – в келье из чистого золота. Земля там была белая и мягкая, как пух, а в келье бил волшебный фонтан. По средам и пятницам он давал воду, по воскресеньям и дням памяти мучеников – молоко, а по праздникам памяти апостолов, Пресвятой Девы Марии, Иоанна Крестителя и на святки – эль и вино.

21. Остров великанов. Там стояла исполинская кузница, в которой со всем усердием работали великаны, так что лязг и гром разносились далеко вокруг. На всякий случай побыстрее проплыли мимо, едва увидев, как один великан вынес остужать в море огромную полосу раскаленного железа.

22. Прозрачное море. Много дней плавая по необозримым водным пространствам, путешественники оказались в море, где вода была настолько прозрачной, что походила на чистейшее зеленое стекло. Прекрасно можно было рассмотреть дно и каждую песчинку на ней. Там не было ни чудовищ, ни рыб – только камешки и песок. Море оказалось настолько протяженным, что путешественники плыли по нему целый день, любуясь подводным царством.

23. Подводный остров. Потом путники оказались в каком-то странном море, «тонком, как пелена тумана», которое, казалось, могло не выдержать веса суденышка. В глубине виднелась крепость, окруженная живописной равниной. На ветвях дерева сидело жуткое чудовище и то и дело хватало коров из стада, которое охранял вооруженный воин. В этом странном море видели еще множество «ужасов и чудес».

24. Остров пророчества. Там на берег выбежала толпа людей «странного вида» и вела себя еще более странно и кричала: «А вот и они!», а потом принялась спорить, куда путники делись. Автор «Странствий» объясняет это так: «Это весьма походило на то, как если бы кто-то некогда поведал жителям острова пророчество о том, что однажды к ним явятся чужеземцы и изгонят их с родного острова, и бедные островитяне решили, что теперь оно исполнилось». (Самый невнятный эпизод. – А.Б.)

25. Остров водяной струи. Над ним, словно арка, стояла струя воды – била из одного конца и падала на другой. Когда путники (по наитию, надо полагать) погрузили в эту воду свои копья, на них волшебным образом нанизалось столько лососей, что все они даже не вошли в лодку.

27. Остров на пьедестале. Он и в самом деле словно бы стоял на пьедестале, поднимавшемся из моря. У основания пьедестала была дверь, запертая на замок. Путники пытались ее открыть, но не смогли, и пришлось уплыть.

28. Остров женщин. На нем возвышался прекрасный дворец, окруженный крепостной стеной. Оттуда вышла девушка и сообщила, что королева приглашает путников в гости. Их пригласили к столу, и напротив каждого уселась прелестная девушка, а напротив Майл Дуна – сама королева (естественно, самая прекрасная здесь). Неудивительно, что все морские скитальцы мгновенно «воспылали страстью» к незнакомкам. Те встретили их чувства с пониманием – и в конце вечера парами разошлись по комнатам с роскошными ложами. Когда наутро странники собирались отплывать, королева их не отпустила и предложила остаться у нее навсегда, сказав, что в этом случае они навечно останутся молодыми и сильными. Они и остались на три зимних месяца – но потом королева случайно проговорилась: на острове прошло вроде бы только три месяца, а на земле – целых три года. Вот уж услышав про это, бравые воины решили бежать, но очень долго не могли уговорить своего предводителя Майл Дуна, который никак не хотел расставаться с прекрасной королевой и твердил, что лучшего места они в жизни не найдут. Но, в конце концов, узнав, что все до единого его друзья собираются тайком уплыть, с ним или без него, Майл Дун к ним все же присоединился. Не успели они отплыть далеко, как королева прибежала на берег с веревкой в руке и бросила ее на корабль. Конец веревки намертво прилип к руке Майл Дуна, и королева притянула суденышко назад. Им пришлось остаться еще на три месяца (точнее, три земных года), а когда они вновь попытались бежать, кончилось точно так же. И еще раз. При четвертой попытке к бегству веревка уже приклеилась к руке другого воина, тогда кто-то из товарищей, недолго думая, руку отрубил вместе с волшебной веревкой – и таким путем им наконец удалось вырваться…

29. Остров красных ягод. На нем росли деревья, усыпанные красными ягодами, дающими опьяняющий сок. Бравые ирландцы, как настоящие мужчины, не могли пройти мимо этакой благодати – наполнили соком все бочки, какие нашлись на борту, и поплыли дальше (надо полагать, с песнями).

30. Орлиный остров. Там обнаружилась маленькая церковь, где жил очередной старец-отшельник – последний из пятидесяти монахов, которые здесь когда-то обосновались, уплыв из Ирландии. Еще там было странное озеро, в котором купались гигантские орлы, когда становились дряхлыми – и к ним возвращалась молодость. Один из спутников Майл Дуна (остальные испугались) сам в этом озере выкупался – и до самой смерти не знал никаких хворей, да и выглядел молодо до последнего дня жизни…

31. Остров смеющихся. На нем путники увидели большую толпу людей, которые беспрестанно хохотали и резвились, как малые дети. Из предосторожности решили не высаживаться все вместе, а по жребию послать одного на разведку. Едва он ступил на берег, как сам принялся веселиться и хохотать, не мог остановиться, а возвращаться на судно не хотел. Пришлось там его и оставить.

32. Остров огненного вала. Он был со всех сторон окружен стеной огня, как крепостным валом. Только в одном месте оказалось отверстие, сквозь которое удалось разглядеть обитателей острова, мужчин и женщин, которые все были красивы, увешаны драгоценными украшениями, а в руках держали золотые сосуды. С острова доносилась дивная музыка, и путники слушали ее долго, затаив дыхание…

33. Остров старого монаха. На нем жил старый отшельник, который в свое время, будучи поваром в монастыре, тайком продавал еду на сторону. Скопив немало денег, он погрузил свое богатство в лодку и поплыл искать счастья – но встретил ангела, который велел ему выбросить в море все неправедно нажитое и вести жизнь святого отшельника, если хочет спасти душу от адского пламени. Тот послушался – и много лет усердно молился. Он запретил Майл Дуну убивать убийцу своего отца, велел простить грех – потому что и Бог простил Майл Дуна и его спутников за все грехи, которых за ними накопилось немало.

34. Соколиный остров. Он был необитаемым, на нем паслись быки и бараны. Видя, что стадо бесхозное, странники быстренько прирезали одного барана и зажарили на костре. Тут они увидели сокола, совершенно такого, как те, что водятся в Ирландии, и решили не спускать с него глаз. Заметив, в какую сторону он полетел, они поплыли туда…

Гребли весь день, и к вечеру достигли ирландских берегов. Едва пристав к берегу, выяснили, что оказались как раз рядом с тем домом, где обитал злодей, убивший отца Майл Дуна. Майл Дун, помня данное отшельнику обещание, по-христиански простил негодяя, и они уселись пировать. А потом путешественники «поведали всей Ирландии обо всем, что с ними было, об удивительных чудесах, которые им довелось узреть на суше и на море, и о бедах, кои им пришлось претерпеть в пути».

Если кто-то решил, что ничего необъяснимого тут нет, спешу раскрыть нехитрый секрет. Я убрал из повествования остров под номером двадцать шесть – Остров Серебряной Колонны. Самое интересное место «Сказания о Майл Дуне»…

Вскоре после того, как суденышко отплыло с Острова Водяной Струи, путешественники увидели квадратную серебряную колонну, поднимавшуюся, казалось, с самого морского дна. Под колонной не было ни камня, ни клочка земли, она росла прямо из моря, а ее вершина терялась в небе. Каждая из сторон колонны была такой ширины, что пришлось сделать два гребка веслами, чтобы миновать ее от края до края. А с вершины колонны в море спускалась огромная серебряная сеть, сквозь ячейки которой свободно проплыло суденышко. Один из спутников Майл Дуна, Дуиран по прозвищу Рифмоплет, зацепил багром кусок сети с твердым намерением оторвать. Майл Дун был против, резонно утверждая, что эта колонна – «творение рук поистине всемогущего человека», но Рифмоплет все же оторвал кусок.

«И тогда они услышали голос, раздававшийся с самого верха той колонны, твердый, громкий и сильный. Однако они не знали языка, на котором он говорил, и так и не поняли ни единого слова».

И – все. Они благополучно уплыли оттуда, и Дуиран Рифмоплет увез с собой обрывок серебряной сети, которую потом положил на алтарь церкви в городе Армаге, «чтобы люди верили в справедливость его рассказов». «Сказание» педантично уточняет, что этот обрывок старательно взвесили, и оказалось, что там две с половиной унции серебра (примерно семьдесят граммов).

Эпизод с Серебряной Колонной выпадает из «Сказания», согласитесь. Все остальные эпизоды либо накрепко связаны с классическим ирландским сказочным фольклором, либо (например, стеклянный мост, часто присутствующий в легендах о волшебных дворцах) выглядят предельно буднично – отголоски плаваний к каким-то реальным островам с птицами, зверями, отшельниками. И только Серебряная Колонна настолько диковинна, чужеродна и непонятна, настолько не сочетается с классическими сказками, что оторопь берет. Всякая деталь – таинственна. Обратите внимание на «незнакомый язык». Даже всевозможные великаны и разнообразные странные существа, попадавшиеся героям на пути, изъясняются на внятном и знакомом ирландском языке – и только с вершины Серебряной Колонны звучит совершенно непонятная речь…

Я не пытаюсь давать никаких объяснений – потому что не в состоянии их придумать. Просто пытаюсь представить себе эту картину воочию: высоченная серебряная колонна, растущая из моря и уходящая в небеса, окруженная серебряной сетью – и мимо нее медленно плывет крохотный средневековый кораблик с перепуганными людьми, боязливо примолкшими. И громкий голос на незнакомом языке, идущий с вершины…

Вот что это?

Это – Непонятное. Банальная, в общем, средневековая баллада, но в нее вкраплено нечто, чему нет объяснения…

Интересно, этот их Рифмоплет и в самом деле оказался настолько храбрым, чтобы оторвать кусок сети, или это присочинили потом? Скорее первое. Если это вымысел, почему и его не расцветили типично сказочными деталями, прекрасными королевами, злыми великанами, на худой конец волшебными животными или хихикающими дьяволятами? Полное впечатление, что много столетий назад кто-то, не заботясь о цветистости, добросовестно изложил то, что видел в море, – и оно было настолько удивительным само по себе, что рука не повернулась присовокуплять классические сказочные мотивы…

В общем, я не знаю. Но не могу отделаться от впечатления, что перед нами – описание чего-то реального. Вот только, я вас умоляю, не нужно про инопланетян. Что-то мне шепчет, что они тут совершенно ни при чем…

Но вернемся к нашим баранам, то бишь ученым мужам, представляющим, если называть вещи своими именами, призрачную науку. Мираж, только притворяющийся реальностью.

Разбирая по косточкам это шарлатанство, я вовсе не собираюсь примитивно кого-то игнорировать, устраивать эпатаж ради эпатажа: староват я для таких забав… Просто-напросто стараюсь добросовестно претворить в жизнь методику, чеканно сформулированную знаменитым философом Карлом Поппером.

«Научный интерес появится лишь в том случае, если вы скажете: „Существуют теории, которых ныне придерживаются некоторые ученые. Эти теории утверждают, что при таких-то обстоятельствах должны наблюдаться такие-то вещи. Давайте посмотрим, действительно ли их можно наблюдать“. Иными словами, если вы выбираете ваши наблюдения в свете научных проблем и общей ситуации в науке данного момента времени, то вы можете внести какой-то вклад в науку».

И далее: «Правильной рекомендацией будет такая: „Пытайся освоить то, что ныне обсуждается в науке. Постарайся найти, где возникают трудности, и попытайся заинтересоваться расхождениями. Именно этими вопросами ты должен заняться“.

И наконец, первый из десяти предложенных Поппером тезисов относительно методики научного познания мира звучит так: «Не существует первичных источников знания. Нужно приветствовать каждый источник, каждое предложение, но каждый источник, каждое предложение открыты для критической проверки. Если исключить историю, то обычно мы проверяем сами факты, а не источники нашей информации».

Формулировки прямо чеканные. Одно уточнение: лично я вовсе не собираюсь «вносить какой-то вклад в науку». Я просто-напросто не хочу принимать на веру то, что нам вещают «источники нашей информации», а исследую сами факты. И делаю выводы. Поскольку, согласитесь, в отличие от будней многих других наук, вопрос о происхождении человека касается непосредственно каждого из нас, и меня в том числе. По большому счету, нас с вами совершенно не касаются вещи вроде звездного альбедо, валентности, скорости застывания вулканической лавы или доказательства теоремы Ферма. А вот вопрос происхождения человека каждого должен волновать. Потому что касается и его непосредственно. И нужно четко определить для себя, чью точку зрения человек намерен принимать – авторов Библии или чудаковатого английского джентльмена с дипломом богослова, отмеченного явными психическими… интеллигентно выразимся, девиациями …

В чем все же разница меж наукой и лженаукой? Можно ли найти четкое определение?

Легко!

Сошлюсь на собственный немаленький опыт. Представители настоящих наук (физики, химики, биологи, астрономы и т. д.), как правило, готовы рассуждать с дилетантами на самые «скользкие» темы и давать соответствующие пояснения. Конечно, если видят, что имеют дело именно с любознательным дилетантом, а не психом. Если у них есть свободное время (и в особенности, если у вас найдется хороший коньяк), сплошь и рядом что-то объяснят и прояснят. Наверняка испытывая про себя чувство превосходства, но это уже вторично. В общем, помнят, что кто-то из великих физиков (кажется, Энрико Ферми) наставлял своих сотрудников: вы, ребята, должны уметь доходчиво и внятно объяснить любой уборщице, чем вы занимаетесь в заведении, где она наводит чистоту…

Совершенно иная картина со служителями мутных, откровенно шарлатанских дисциплин (истории, уфологии, антропологии и пр.). Они либо вместо объяснений ссылаются на авторитет уважаемых жрецов данной секты (сам великий Икс Игрек-оглы сказал!), либо отказываются от объяснений вовсе, заученно тараторя что-то про то, что есть некий загадочный, волшебный, прямо-таки мистический научный метод, который могут понять только профессионалы. И требуют слепой веры в то, что ими написано и изречено.

А ведь помянутые полушарлатанские забавы в корне отличаются от точных наук. Это эксперимент физиков по поводу микромира ни один дилетант повторить не в состоянии, хотя бы потому что не умеет вертеть нужные ручки, а следовательно, не в состоянии оценивать мастерство физиков в обращении с упомянутыми ручками и кнопочками. В той же антропологии ситуация качественно иная: нет нужды быть «специалистом», чтобы отличить камень, безусловно обработанный человеческими руками, от обычного неведомо при каких обстоятельствах надколотого булыжника, который выдают за «орудие труда». Не нужно быть специалистом, чтобы определить: изображенное на стене пещеры Лас Казарес динозавроподобное существо на «рыбу» или «лягушку» похоже не более, чем Новодворская на стриптизершу. Практически всякий разумный человек, владеющий логическим мышлением (а научиться логике – это чисто технический процесс вроде освоения велосипеда или ноутбука) вправе (и способен) усматривать логические прорехи в рассуждениях…

А в общем, к антропологии уже невозможно относиться не то что уважительно, но и вообще серьезно. Поскольку вот уже несколько лет она собой представляет труп, кадавр, привидение…

Еще в марте 2003 года серьезнейший американский журнал «Сайенс» сообщил о завершении работ, которые вела группа японских и индонезийский ученых под руководством заведующего отделом антропологии японского Национального музея науки Хисао Баба (надо полагать, не шарлатан и не дилетант). Японцев, кстати, представляли специалисты Токийского университета – тоже не общество по изучению летающих тарелок…

Сначала с помощью компьютерной томографии было доказано, что разновидность ископаемых гоминидов, к которым относится питекантроп, не является звеном эволюции человека. Потом долго исследовалась ДНК – и эти исследования окончательно доказали, что питекантроп, синантроп, австралопитек и прочие родственные им облизьяны составляют опять-таки отдельную ветвь приматов, не имеющую отношения к современному человеку.

Эти работы (опровержения которых не последовало), по сути, закрывают теорию эволюции в ее классическом дарвиновском виде, как ветхую пивнушку. Повторяю, сделаны они три года назад, почти уже четыре, доведены до сведения широкой научной общественности…

И тем не менее уже после этого российские студенты изучают антропологию по уже упоминавшемуся мной учебнику «История первобытного общества», написанному некими Алексеевым и Першицем, а консультантом у них был профессор и член-корреспондент Российской академии наук Арутюнян. Это все равно как если бы на кафедре астрономии сегодняшним студентам на полном серьезе объясняли, что Земля плоская, как блин, а Солнце вертится вокруг нее…

Это не учебник, а песня какая-то. Точнее, гимн перевозбужденной фантазии.

«Предполагается, что австралопитеки охотились на павианов и черепа их раскалывали с помощью острых камней».

«Вместе с камнями в качестве орудий могли использоваться деревянные палки и палицы…» А могли и не использоваться. Поскольку ни единой палицы не сохранилось.

«Спорным является вопрос о знакомстве австралопитеков с огнем, на чем настаивают некоторые южноафриканские и английские специалисты». Французские и голландские, надо полагать, не настаивают? Имеют совесть?

«Возможно, что некоторые находки относятся к началу среднего плейстоцена». А возможно, и нет, и им на пару миллионов лет меньше, чем полагает очередной фантазер…

Владел ли «предок человека» огнем? Тут тоже безудержный полет фантазии.

«Искусственное добывание огня, вероятно, было связано с простейшими операциями по выделке орудий». А вероятно, и нет.

«При оббивании одного камня другим, например, кремня и пирита, летели искры, от которых могли воспламениться сухой мох, трава и листья». А могли и не воспламениться.

«При изготовлении деревянных орудий дерево могло самовозгораться от трения». А могло и нет…

Вроде бы достаточно давно доказано, и совершенно недвусмысленно, что неандертальцы ни в коей степени не родственники современного человека. Однако авторы учебника как ни в чем не бывало утверждают, что лишь «некоторые» западноевропейские специалисты защищают такой «известный пережиток», как мнение о чуждости неандертальца нашим предкам. И вещают бравурно: «все отечественные и многие зарубежные антропологи» как раз убеждены, что неандерталец – наш предок… Черт побери, должны же быть какие-то пределы нахальству!

Подводя итоги, можно резюмировать: вообще-то антропология все же дала какие-то конкретные результаты. Она, например, доказала со всей непреложностью, что сотни тысяч и миллионы лет назад разновидностей человекообразных обезьян было гораздо больше, чем теперь. И только. Но потом зачем-то принялась пристегивать этих обезьянок к генеалогическому древу человека…

Впрочем, как сто раз говорилось, на этой проблеме тренировало свою буйную фантазию немало народу. Еще лет двести назад директор Датского национального музея Кристиан Томсен выдумал «каменный», «бронзовый» и «железный» века. Именно ему выпало руководить подготовкой к серьезной выставке искусства первобытного человека, и он в целях любви к порядку собрал на одном стенде предметы из камня, на втором – из бронзы, на третьем, соответственно, железные. Идея понравилась и как-то незаметно превратилась в твердое убеждение, что в истории человечества действительно существовали такие «века». Хотя предметы из бронзы и железа сплошь и рядом относятся к одним и тем же историческим периодам. А каменными топорами, как неопровержимо установили археологи, дрались не только в незапамятные времена, но и в битве при Гастингсе, каковая имела место в 1066 году после Рождества Христова. Почти вчера по меркам Большой Истории. И ничего удивительного тут нет: каменный топор (не путать с привязанным к палке булыжником!) – оружие в сильной руке жуткое. Что я лично могу подтвердить на собственном опыте: археологи мне как-то подарили каменный топор, к которому старательно приделали деревянную рукоятку. Так вот, хотя я, безусловно, не Шварценеггер, но эксперимента ради я этим топором насквозь пробил полную, запечатанную банку тушенки. Наверняка так бы дело обстояло и со средневековой кольчугой…

Но достаточно, пожалуй, о шарлатанах от науки. Думается, мне удалось все же показать, что они собой представляют. А мы теперь обратимся к еще более интересному предмету. Попытаемся реабилитировать настоящего ученого Кювье, того самого, что был горячим сторонником теории катастрофизма, считал, что мир наш вовсе не был неизменным, а сотрясался, причем не однажды, грандиозными катаклизмами. А потом перейдем к тому катаклизму, что в отличие от всех прочих был подробно описан человеческой рукой – к Великому Потопу…

Глава шестая Когда небо рушилось на землю

Вот что писал Жорж Кювье двести лет назад: «Участки, некогда представлявшие собой сушу, несколько раз затапливались водой в результате вторжений моря или в ходе скоротечных наводнений. Любой, изучающий районы, покинутые водой при ее последнем отступании, может также убедиться, что эти площади, заселенные сейчас человеком и наземными животными, по меньшей мере однажды, а возможно, и несколько раз, уже поднимались выше уровня моря… Иначе говоря, море покинуло теперь сушу, которую оно перед этим затопило… Но исключительно важно отметить, что эти повторяющиеся вторжения и отступания ни в коей мере не происходили постепенно. Напротив, порождавшие их катаклизмы возникали по большей части внезапно. Это особенно легко показать для последнего из них, когда благодаря двойной подвижке современные континенты вначале были поглощены морем, а затем, по крайней мере на большей части своей площади, осушились. В северных странах эти события оставили вмерзшие в лед туши огромных четвероногих, сохранившихся до наших дней вместе с кожей, шерстью и мясом… Все случилось внезапно, а не постепенно, и этот вывод, столь очевидный для последних катастроф, не менее справедлив и для предыдущих. Дислокации, наклон и опрокидывание древних слоев не оставляют сомнений в том, что неожиданные и мощные причины привели к возникновению наблюдаемых нами формаций, а о неистовой мощи движений моря свидетельствуют скопления обломков и окатанной гальки, залегающие часто между пластами коренных горных пород… Столь грандиозные события нарушали в такие эпохи и течение органической жизни. Масса живых существ становилась жертвой подобных катастроф: часть из них, обитавших на суше, поглощалась наводнением, другие, жившие в глубоком море, оказывались на поверхности земли, осушившейся после внезапных поднятий океанического дна…»

Кювье, в отличие от многих своих оппонентов, за которыми не было ничего, кроме пустого умствования, свои выводы брал не «из головы», как тот же Дарвин с оравой последователей, а старательно изучил геологические данные. Далеко ходить не пришлось – прямо в окрестностях Парижа нашлись слои осадочных горных пород, где четко просматривались окаменелые останки и отпечатки всевозможных морских обитателей. Эти слои резко сменялись другими, образовавшимися уже, несомненно, на суше. А вообще-то, еще за несколько сот лет до Кювье тогдашние люди всерьез подозревали нечто подобное. Они, правда, не строили научных теорий, просто рассуждали логически: если на вершинах гор находят во множестве окаменевшие раковины, значит, когда-то это было морское дно. Один «трезвомыслящий» атеист Вольтер на полном серьезе утверждал, будто эти раковины «натаскали» в горы идущие из Рима паломники (в старые времена, отправляясь в паломничество к христианским святыням, было принято иметь с собой посох с прикрепленной к нему раковиной). Но кто ж будет прислушиваться к тому, что нес Вольтер…

Но постепенно настало время, когда взгляды Кювье, до того встречавшие понимание и уважение, стали считаться «отсталыми», «ошибочными» и едва ли не реакционными…

Причина была та же, о которой мы уже говорили в связи с Дарвином: распространение атеизма, вольнодумства и поиски «единственно верной», насквозь материалистической теории. А теории Кювье, на взгляд иных ретивых ниспровергателей всего и вся, чересчур уж перекликались с известиями о Всемирном Потопе, имевшимися в Библии. Снова повторилась та же картина: Кювье ругали и опровергали не ради борьбы за истину в науке, а в рамках «прогрессивной» идеи покончить с какой бы то ни было «отрыжкой клерикализма». Как-то незаметно (интеллигенция это умеет) акценты были расставлены вовсе уж гнусненько: тот, кто за Кювье, – поповский реакционер и замшелый церковник, тот, кто против Кювье, – представитель «прогресса» и «материализма». Какая уж тут жажда научной истины…

А потому «прогрессист», радикал и шизофреник Писарев по своему всегдашнему обыкновению откровенно кликушествовал: «Море медленно разрушает берега свои; река медленно наносит ил в своем устье; атмосфера медленно разъедает гранитные вершины горных хребтов; остатки мертвых растений и животных медленно разлагаются и еще медленнее образуют на земле новые слои почвы; полипы медленно строят коралловые рифы; подземные вулканические силы действуют, правда, мгновенно, но действие их всегда частично и никогда не производит такого переворота, который мог бы распространиться на всю поверхность нашей планеты. Таким образом изменяется вид земли теперь; таким образом формируются новые напластования и точно таким же образом совершалось это дело тогда, когда на земле жили колоссальные ящеры, и тогда, когда существовали только низшие формы моллюсков. С тех пор как расплавленное ядро земли покрылось твердой корой, с тех пор как сделалось возможным существование растительных и животных организмов, с тех пор как образовались на нашей планете вода и атмосфера – с этих пор земля не испытала ни одного такого переворота, который разом взбудоражил бы всю ее поверхность и, следовательно, истребил бы на ней все проявления органической жизни».

Одно немаловажное уточнение: в отличие от Кювье, своими глазами видевшего подтверждающие его теорию пласты и своими руками трогавшего окаменелые раковины, Писарев был чистейшей воды теоретиком. Зато он был «прогрессивным», а потому твердо знал, где «правда», а где «ложь». Беда не в том, что он был законченным сумасшедшим (чему масса документальных подтверждений), а в том, что масса абсолютно вменяемых людей взахлеб восторгалась подобными «мыслителями» – в целях борьбы за прогресс, против реакции, косности и невежества…

Как и следовало ожидать, Писарев (в чем был нисколько не оригинален) бил не на аргументы, а на эмоции. Все, кто разделяет его прогрессивные идеи, – «светлые люди», «светлые умы», «человеческий ум в лице своих гениальных представителей» (это о Дарвине). Противники… Ну, понятно.

Буквально захлебывался человек славословиями. О Дарвине: «В этой теории читатели найдут и строгую определенность точной науки, и беспредельную ширину философского обобщения, и, наконец, ту высшую и незаменимую красоту, которая кладет свою печать на все великие проявления сильной и здоровой человеческой мысли».

Так вот, всё, что Писарев наворотил о «медленном и „постепенном“ развитии Земли, где якобы не было ни единого катаклизма, реальности противоречит совершенно. Что очень быстро выяснилось с развитием самых разных наук…

Уже в конце XIX века известный русский ученый И. В. Мушкетов написал статью, где разбирал легенды о Всемирном Потопе – и спорил с теми, кто считал, будто речь идет о поэтически преувеличенных сугубо местных наводнениях. Он-то как раз считал, что катаклизмы были всемирными. Почти в тех же формулировках высказывался крупнейший геолог В. А. Обручев, не сомневавшийся в том, что на Земле в давние времена произошла именно глобальная катастрофа, память о которой и хранят легенды. Советский геолог и географ (не из второстепенных) Б. Л. Личков открыто призывал к реабилитации идей Кювье. А вот что писал в 1965 году советский ученый Г. У. Линдберг: «Потопы четвертичного периода были всемирными. Геологические данные дают достаточное основание для утверждения, что на протяжении третичного – особенно его конца – и четвертичного периодов котловины океанов испытывали крупные изменения своих емкостей… Есть основания полагать, что движения в земной коре в области океанов должны были сопровождаться крупными моретрясениями. Огромные волны – цунами, по-видимому, неоднократно и катастрофически заливали обширные пространства низменностей морских побережий и приносили чудовищные бедствия живым организмам суши и пресных вод… Дальнейшее изучение этих колебаний крайне желательно, так как некоторые укоренившиеся представления о четвертичном периоде получают в свете гипотезы о великих всемирных потопах совершенно иной смысл».

И по форме, и по существу это практически те же идеи, которые выдвигал Кювье.

Тем не менее вплоть до сего дня не унимаются «прогрессисты». Довелось мне листать свеженькую книгу известного популяризатора науки Баландина, печально известного нападками на любую «поповщину» и «мистику» (причем, как недвусмысленно явствует из его опусов, Библию он в жизни не открывал и критикует то, что явно не читал). Любопытное чтение: сначала автор долго и пылко уверяет, что геология-де воссоздает картину прошлого «до мельчайших деталей», а всего несколькими страницами позже простодушно признается, что геология «похожа на книгу с вырванными страницами». Как увязывается одно с другим в отдельно взятой умной голове, решительно непонятно.

Итак, о катастрофах и катаклизмах. Ни Кювье, ни Писарев в их время не могли знать, например, о следах страшных метеоритных ударов по нашей планете (Кювье, впрочем, и без того был на правильном пути, а Писарева никакие доказательства не смогли бы переубедить).

Следы, в самом деле, жуткие… Хотя это и будет выглядеть несколько суховато, приведу краткий перечень (далеко не полный!) самых впечатляющих метеоритных кратеров.

В Сибири, на реке Хатанге, давно известен Попигайский кратер, состоящий как бы из двух «воронок». Внутренний кратер 75 километров диаметром (именно километров, я не оговорился!), внешний – 100 километров. Предполагается, что гигантский метеорит упал здесь 100 миллионов лет назад.

Пучеж-Катунский кратер неподалеку от Нижнего Новгорода – 100 километров в диаметре.

Карский кратер – 50 километров.

Озеро Янисьярви к северу от Ладожского, как ныне установлено – древний метеоритный кратер. Размеры озера – 14 на 26 километров.

Болтышский кратер (Украина), 25 километров в диаметре, образовался 10 миллионов лет назад.

Карельский кратер: диаметр – 20 километров, возраст – миллион лет.

Калужский кратер: диаметр – 15 километров, возраст 250 миллионов лет.

Старый германский город Нордлинген, как оказалось, построен не в «низине», а внутри метеоритного кратера поперечником около 20 километров. Метеорит ударил сюда 15 миллионов лет назад, за это время края воронки сгладились, и кратер стал считаться «низиной»…

Кратер Рошешуар (Франция): диаметр – 15 километров, возраст – около 150 миллионов лет.

Каньон Дьявола

На их фоне достаточно «бледно» смотрится метеоритный кратер Каньон Дьявола (Аризона, США). Но у него есть примечательная деталь: метеорит обрушился в те места уже на человеческой памяти, оставив выбоину диаметром в 1200 метров и глубиной в 170 метров. Местные индейцы рассказывали, что здесь «приземлилась огненная колесница бога» – следовательно, должны были иметь четкое представление о характере явления. Мало того, индейцы собрали некоторое количество метеоритного железа (чистейшего по химическому составу!) и использовали в своих нуждах.

Кстати, именно это железо привело к жесточайшему разочарованию и финансовому краху американского инженера и неудачливого бизнесмена Д. Барринджера. Он отчего-то решил, что гигантский метеорит целиком сохранился в земле: несколько миллионов тонн чистейшего железа, да еще с включениями платины и алмазов… Недолго думая, Барринджер купил участок с Каньоном Дьявола, организовал «Барринджеровскую компанию по добыче полезных ископаемых» и приготовился резко разбогатеть.

Однако, сколько ни били шурфов и скважин, сколько ни прокладывали самых настоящих шахт, метеорита-драгоценности так и не обнаружили, поскольку после удара о землю он попросту целиком испарился в чудовищном взрыве, а те несколько тонн железа, что нашли индейцы, были лишь жалкими остатками. Барринджер со страшным треском обанкротился – но стреляться вроде бы не стал, разве что запил по-черному…

И вновь – серьезно. Кратер Вредефорт в Южной Африке был оставлен метеоритом диаметром 2 км 300 м, весом 30 миллиардов тонн, летевший со скоростью 20 километров в секунду. Диаметр образовавшегося в результате удара гранитного кратера – около 40 километров, да вдобавок вокруг тянется вал из вздыбленных горных пород шириной 16 км…

Подобный холм, диаметром 14 километров, имеется в Австралии. Возраст – 130 миллионов лет.

Около 35 миллионов лет назад метеорит ударил в то место, где сейчас расположен Чесапикский залив (Атлантическое побережье США). Диаметр кратера – 85 километров.

Чтобы читатель получил некоторое представление о том, что может наворотить подобный небесный гость, приведу таблицу, составленную еще в 1959 году известным польским астрономом Яном Гадомским.

Таким образом, Вредефортский метеорит был в состоянии в мгновенье ока уничтожить целую страну немаленьких размеров. Правда, он упал во времена, когда «не следовало» существовать не то что странам и городам, но и самому человеку, но после всего, что мы узнали о странных находках в тех слоях, где человека вроде бы не должно существовать, следует быть повнимательнее к «шальным» гипотезам…

Вот, кстати. Если бы Тунгусский метеорит вошел в земную атмосферу всего на несколько часов позже, то удар пришелся бы в районе славного города Санкт-Петербурга. И не стало бы Санкт-Петербурга – если вспомнить, какие разрушения взрыв вызвал в глухой тайге, полностью ее испепелив на сотнях квадратных километров…

Еще несколько жутковатых фактов об убийцах из космоса, безмозглых глыбах.

Около 65 миллионов лет назад метеорит диаметром около 10 километров ударил в северную оконечность Юкатанского полуострова и Мексиканского залива. Образовался кратер диаметром 180 километров, выброшенная в атмосферу пыль нарушила ее прозрачность на несколько лет, повсюду на планете начались землетрясения и извержения вулканов. А также, надо полагать, волнения океана.

В общем, сегодня на Земле отыскано около сотни серьезных метеоритных кратеров вроде тех, что я описал. На суше. Сколько их на морском дне, никто, понятное дело, пока что не в состоянии определить. Но поскольку большую часть поверхности Земли занимает как раз вода, логично предположить, что кратеров на дне морском как минимум не меньше. И любой из серьезных метеоритов, рухнув в океан, непременно вызвал бы цунами, нашествие вод на сушу… потоп.

В южной части Берингова моря известна так называемая «котловина Бауэрса», которую специалисты давно подозревают в том, что никакая она не естественная котловина, а как раз кратер от удара гигантского метеорита. Размеры ее впечатляют: длина 500 километров, ширина – 200 километров. Возраст пока что неизвестен. По расчетам (сделанным по аналогии с подобными земными кратерами), диаметр астероида мог достигать 10 километров. То есть, согласно таблице Гадомского, полностью разрушаемая площадь превышала бы половину Азии. Лично мне чуточку жутковато – я-то как раз живу в Азии…

Астероид, оставивший «котловину Бауэрса», вполне мог бы вызвать явление, которое характеризуется как «всемирный потоп»: километровые волны прокатываются по суше, сметая все живое и неживое, ревут проснувшиеся вулканы (те места, кстати, прекрасно известны как зона сейсмической нестабильности), Солнце на годы и годы скрывается за непроницаемой завесой пыли, Америка и Азия превращаются в сплошную пустыню. Словом, если бы тогда на Земле существовала какая-то цивилизация, с ней было бы покончено – а оставшимся в живых не позавидуешь. Катастрофа была бы по-настоящему глобальной…

Коли уж эта глава целиком посвящена катастрофам и катаклизмам… Индейцы Южной Америки отчего-то упорно считали, что Кордильеры, величественная горная гряда, протянувшаяся чуть ли не через весь континент, возникла уже на памяти человечества. Раньше, хотя люди уже обитали в тех местах, там не было никаких гор – а потом случилась некая жуткая катастрофа и на поверхность земли выперло целую горную систему.

От «сказок отсталых племен», конечно, можно отмахиваться. Но как прикажете поступить с южноамериканским же озером Титикака, которое преспокойно существует в реальности, кое у кого самим фактом своего существования вызывая скрежет зубовный? Но поскольку это самое настоящее, огромное озеро, его технически невозможно упрятать в запасники музеев, как это проделывалось с «неправильными» костями и «неудобными» предметами…

Предельно странное озеро. Оно расположено в нескольких сотнях километров от моря, на высоте в четыре с лишним километра над уровнем моря – но тамошние рыбы и ракообразные принадлежат скорее к морскому, чем пресноводному типу, и есть мнение, что совсем еще недавно вода в озере была чисто морской. Кусочек моря в сотнях километров от берега, на высоте четыре километра… Мало того, прежняя, древняя береговая линия расположена под углом к нынешней – словно вся окружающая местность когда-то пережила жуткий катаклизм, не только выперший кусочек моря в его нынешнее место, но и порядочно исковеркавший земную поверхность.

Но и это еще не все. Поблизости находятся развалины древнего города Тиауанако, который когда-то несомненно был портом с протяженными причалами. Вот только «поблизости» составляет около двадцати километров. Порт, отделенный от озера (или бывшего морского берега) двадцатью километрами суши. То ли озеро основательно высохло, то ли это последствия того же катаклизма. И ведь обнаружились два еретика с профессорскими званиями, которые набрались наглости утверждать, что, согласно их многолетним исследованиям, город Тиауанако построен пятнадцать тысяч лет назад, когда городам вроде бы еще существовать не полагалось. Не стану приводить их обширные аргументы, упомяну лишь, что в свое время для проверки в те места отправилась представительная международная экспедиция (Потсдамская и Ватиканская обсерватории, Боннский университет и Потсдамский институт астрофизики) и после трехлетней работы смущенно пролепетала нечто вроде: сами-то они, как серьезные ученые, в это не верят, но профессора «в основном правы»… Дело происходило еще в 1930 году. Как водится, применили «фигуру умолчания» и потихонечку об этой истории забыли. А зря…

Если некие цивилизации прошлого уничтожил Великий Потоп, то логично будет предположить, что у людей прошлого были четкие представления о «допотопных» временах.

Безусловно. О фольклоре мы поговорим чуточку позже, а пока что рассмотрим самые интересные свидетельства из древних источников, которые можно однозначно отнести к «допотопным» временам.

У многих народов есть стойкое убеждение (выразившееся в том же фольклоре), что «до потопа» на земле обитали великаны. Так вот, легко сыщутся весьма любопытные упоминания о странных находках, которые можно связать как раз с великанами, и ни с кем другим.

Геродот писал, что спартанцы выкопали скелет великана (в переводе на наши меры длины – 3 м 50 см) и долго возили с собой в военные походы наподобие то ли штандарта, то ли талисмана – потому что посчитали его останками легендарного героя-богатыря Ореста.

Древнегреческий географ Павсаний сообщал, что однажды в Сирии на короткое время пересохло русло реки Оронт и там обнаружилась могила великана. Длина его скелета была шесть с половиной метров…

Платон в книге «Государство» приводит не менее интересную историю о некоем лидийце: «Он был пастухом и батрачил у тогдашнего правителя Лидии; как-то раз, при проливном дожде и землетрясении, земля кое-где расселась и образовалась трещина в том месте, где он пас свое стадо. Заметив это, он из любопытства спустился в расщелину и увидел там, как рассказывают, разные диковины, между прочим, медного коня, полого и снабженного дверцами. Заглянув внутрь, он увидел мертвеца, на вид больше человеческого роста. На мертвеце не было ничего, только на руке – золотой перстень. Пастух снял его и взял себе, а потом вылез наружу».

Дальше, правда, Платон рассказывает совершеннейшую сказку (имеющую массу аналогий в мировом фольклоре): пастух обнаружил, что если повернуть перстень камнем вниз, то станешь невидимым. И, естественно, использовал это в шкурных целях: стал любовником царицы, а потом вместе с ней извел венценосного супруга и взгромоздился на опустевший престол (насколько ему там оказалось уютно, Платон умалчивает).

Насчет перстня-невидимки, конечно же, сказка чистейшей воды – но вот все остальное выглядит абсолютно реалистично: просто-напросто очередная гробница, уцелевшая от иных, гораздо более древних времен в недрах земли…

А иногда, если верить иным источникам, подобные гробницы сохранялись и на поверхности земли, вполне доступные взору. Вениамин Тудельский, знаменитый путешественник XII века, рассказывая о египетской Александрии, упомянул интереснейшую деталь: «Там, на берегу моря, есть одна мраморная гробница, на которой вырезаны разного рода птицы и животные, и все это древнейшие письмена, которые никто прочесть не может, потому и полагают, что здесь погребен какой-то царь, живший в самой глубокой древности, до потопа».

Конечно, эта гробница могла оказаться просто-напросто древнеегипетской – но могла и в самом деле быть «допотопной».

Нет никакого сомнения, что подобных находок было гораздо больше, чем нам известно из работ древних ученых. Вот только далеко не везде рядом оказывался книжник, готовый о странной находке написать. Зная человеческую психологию, легко догадаться: в эпохи, когда еще не было музеев, озабоченных поисками древностей, к «допотопной» гробнице отнеслись бы чисто утилитарно, на манер того лидийского пастуха – взяли бы то, что представлялось ценным, и точка. Ну, могли еще (если дело происходило в более поздние времена) посчитать, что имеет смысл перезахоронить кости по-христиански…

Как бы там ни было, в древней литературе достаточно сведений, позволяющих судить, что ее авторы четко разделяли времена «до потопа» и «после». Более того, встречаются утверждения, что дата катаклизма была известна заранее (что прекрасно согласуется как с Библией, так и со священными книгами других народов) – и наиболее дальновидные правители перед лицом страшного бедствия делали все, чтобы сохранить знания: авось что-то все же уцелеет…

Средневековые арабские ученые отчего-то были уверены, что египетские пирамиды построены «до потопа», и в первую очередь именно для того, чтобы послужить не гробницами, а хранилищами знаний, которые не должны погибнуть. Абу Балхи: «Построили в Нижнем Египте много пирамид из камня для того, чтобы спастись там во времена надвигающейся гибели. Две из этих пирамид превосходили остальные, имея 400 локтей в высоту и столько же в ширину и длину. Они были построены из больших отшлифованных глыб мрамора, пригнанных друг к другу так плотно, что места соединения были едва видны».

Вообще-то самые высокие пирамиды построены не из мрамора – но когда-то на них и в самом деле была мраморная облицовка из плотно подогнанных плит, которую потом окрестные жители без зазрения совести использовали в качестве дарового строительного материала…

Масуди: «Сурид, один из царей, живших до потопа, выстроил две большие пирамиды и приказал жрецам спрятать в них записи их знаний и того, что они достигли в различных искусствах и науках, с тем чтобы они уцелели для того, кто потом сможет понять их. Он также записал положение звезд, их циклы…»

О подобном царе, любившем на досуге почитывать написанные «до потопа» книги, упоминается и в древних шумерских записях.

Пирамиды… Вообще-то к этой теме следует приближаться с превеликой осторожностью, как к злой пастушьей собаке, чей характер неизвестен. Очень уж много вокруг них развели откровенного шарлатанства и прямой шизофрении: вся эта числовая мистика, зашифрованные в размерах пророчества и научные данные… И тем не менее к свидетельствам, подобным приведенным выше, следует относиться с интересом. Тем более что есть утверждения, что на Большом Сфинксе обнаружены следы дождевой эрозии – многолетних обильных ливней. Если действительно все так и обстоит, то Сфинкс (а возможно, и пирамиды) принадлежит к гораздо более древнему времени, «допотопному», когда климат в Египте был совершенно иным, и затяжные ливни были не в диковинку…

И, наконец, древнеримский историк Иосиф Флавий, «Иудейские древности»: «Они же изобрели науку о небесных телах и их устройстве, и для того, чтобы изобретения их не были забыты и не погибли раньше, чем с ними познакомятся люди – ввиду того, что Адам предсказал погибель отчасти от силы огня, отчасти же вследствие огромного количества воды, – они воздвигли два столба, один кирпичный, другой каменный, и записали на них сведения о своем изобретении. Последнее было сделано с тем расчетом, чтобы, если бы кирпичный столб случайно погиб при наводнении, оставшийся невредимым каменный дал людям возможность ознакомиться с надписью и вместе с тем указал бы на то, что ими была воздвигнута и кирпичная колонна. Каменный столб сохранился по сей день в земле Сириадской».

Где точно находилась «Сириадская земля», сегодня установить уже невозможно – ученые считают, что речь идет вовсе не о Сирии. Как бы там ни было, знания пытались спасать – и какая-то часть их в самом деле уцелела после потопа. Потому что в древности прослеживаются следы иных, более обширных и высоких знаний, которые никак не соответствовали общему развитию древнего (или раннесредневекового) мира. Знания эти откровенно инородны …

Речь прежде всего пойдет о знаниях астрономических, которые жители античного или средневекового мира никак не могли получить сами …

Еще в восемнадцатом веке, да что там, и гораздо позже, Луну считали вполне пригодной для жизни, обитаемой, со своими морями. Когда наделала много шума известная мистификация о якобы увиденных на Луне астрономами лесах и стаях диковинных животных, наука уже стояла на достаточно высокой ступени развития. И тем не менее допускалась пригодность Луны для жизни, существование там атмосферы и морей.

А вот древнегреческие авторы твердо знают об истинном облике Луны. Анаксагор писал о лунных «морях» как о «сухих впадинах». Любопытно, что современники Анаксагора, из числа его научных недоброжелателей, так прямо и писали: Анаксагор, мол, не своим умом до этих открытий дошел, а попросту позаимствовал сведения о Солнце и Луне из каких-то «древних свитков». Даже если они и врали, важнее другое: снова всплывают следы «древних свитков» с загадочными знаниями…

Целый букет загадок оставил нам Плутарх в работе «Беседа о лице, видимом на диске Луны». Там утверждается, к примеру, что на Луне нет остроконечных горных пиков, а имеются лишь «гладкие возвышенности». Это подтвердилось только после того, как Луну сфотографировали земные автоматические станции. Плутарх писал о неких «пурпуровых полосах» Луны. Американские астронавты, высадившись на спутнике нашей планеты, обнаружили на фоне серой лунной поверхности полосу оранжевого грунта. Ссылаясь на египтян, Плутарх считал, что «Луна есть семьдесят вторая доля от Земли». Он ошибся – но ненамного. В конце ХVIII века вычислили, что масса Луны составляет одну семьдесят пятую земной…

Вовсе уж загадочным выглядит упоминание о самом легком пути по Луне, по краю ее диска, в районах, «то обращенных к небу, то, наоборот, к Земле». Эту информацию сотни лет спустя подтвердил, вооружившись телескопом, Галилео Галилей – на краю видимого полушария Луны Земля и в самом деле то восходит, то скрывается за лунным горизонтом. Но определить это можно исключительно двумя путями: либо самому побывав на Луне, либо с помощью телескопа, которого во времена Плутарха не имелось. Даже если принимать версию «короткой хронологии», по которой работы Плутарха написаны в период так называемого Возрождения, телескопов и тогда еще не было…

Наконец, Плутарх утверждает, что Луна не только безжизненна, но и совершенно стерильна, там нет «ничего испорченного и гнилостного» – а ведь, повторяю, Луну считали обитаемым миром еще в девятнадцатом столетии…

Плутарх, кстати, тоже упоминает некие древние свитки, найденные в развалинах Карфагена – как источник интересных знаний, превышающих современные ему…

Древние каким-то образом ухитрились вычислить, и довольно точно, окружность Земли – вероятнее всего, не сами вычисляли, а получили эти знания уже готовыми, поскольку с помощью скудного инструментария, имевшегося в распоряжении античных либо средневековых ученых, сделать более-менее точные вычисления было попросту невозможно. Это стало возможным опять-таки только в ХVIII столетии – а еще в семнадцатом результаты измерений получались в шесть раз менее точными, нежели античные…

Аристотель в «Метеорологике» писал о некоей «сфере огня», расположенной «выше воздуха, но ниже Луны». Даже если допускать, что Аристотель – псевдоним кого-то из книжников Возрождения, невозможно объяснить столь точное «попадание в десятку».

Только после полетов в околоземное космическое пространство земных аппаратов было неопровержимо установлено, что на высоте в несколько сот километров и в самом деле простирается то, что вполне можно назвать «сферой огня», – районы космического пространства, где температура достигает тысячи градусов по Цельсию, а на более дальнем расстоянии (в несколько радиусов Земли) – и десяти тысяч. Чисто умственным путем размышлений и логических рассуждений доискаться до этого решительно невозможно – необходимо точное знание.

И в Средневековье появляются те же загадочные сюрпризы. А араб Абу Бируни в «Книге вразумления начаткам наук о звездах» привел рисунок некоей «сферы огня» вокруг Земли (которая, кстати, выглядит на рисунке Бируни несомненным шаром, хотя он жил и работал в XI веке от Р. Х., когда такие представления, как нас уверяет официальная наука, были еще не в ходу). Эти «сферы огня» крайне напоминают современные схемы радиационных поясов вокруг Земли…

Низами, если кто помнит, был не ученым, а поэтом – но и он внес свой вклад, дважды упомянув в своих стихах о кольцах Сатурна (за полтысячи лет до официального изобретения телескопа, в который только и можно эти кольца увидеть, причем не во всякий – мой шестидесятикратный, например, кольца Сатурна «не берет»).

Тот же Бируни в другой книге пишет о наблюдениях за тем, как планеты перекрывают друг друга – и выводит из этого порядок расположения планет по мере их удаления от Земли. Без телескопа (или имеющейся в древних манускриптах информации) написать такое решительно невозможно…

А более четверти века назад вполне серьезные научные издания опубликовали сенсационное сообщение о находке грузинской рукописи 1564 года, где утверждается, что возле Марса имеется «еще одна звезда», и приводится длина ее орбиты – которая всего на два процента длиннее сегодняшней орбиты спутника Марса Деймоса. Если это не фальшивка…

И, наконец, Меркурий. И в Древнем Египте, и в Древней Индии настойчиво подчеркивалась некая связь Меркурия с Луной, их несомненное подобие. Это представление сохранялось и у средневековых арабов со средневековыми европейцами…

Вот это не объяснить, даже если предположить, что телескоп был известен еще в античные времена. Только в двадцатом веке, после того как космические зонды сфотографировали Меркурий, выяснилось, что он «поразительно», как выражаются астрономы, похож на Луну: те же кратеры, «моря», выбросы застывшей лавы. Словом, в Солнечной Системе есть только две планеты, так похожие друг на друга – Луна и Меркурий. Но это их сходство отчего-то усиленно провозглашалось еще в древности. Когда совпадений столько, это уже не совпадения… Венера, кстати говоря, тоже выглядит временами «лунным» серпом – но вот ее отчего-то с Луной никогда не связывали и об их подобии ни разу не заикнулись…

С Юпитером дело обстоит не менее странно: древние упорно именовали эту планету «главной». Она действительно самая большая в Солнечной Системе – но для того чтобы это определить, одного телескопа мало, требуются еще возможности, которые нынешняя наука получила опять-таки только в двадцатом веке…

Поэты, как уже говорилось только что, способны мимоходом задать еще более головоломные загадки, чем древние ученые. Древнегреческий поэт Арат, описывая созвездие Волопаса, упомянул, что у Волопаса «в грудь вонзилась мерцающими лучами звезда именем Арктур».

Сегодня созвездие Волопаса мало напоминает человеческую фигуру – и звезда Арктур находится у этой фигуры чуть ли не между «пятками». Но когда-то сходство с человеческой фигурой было гораздо большим, и Арктур в самом деле сиял у этого «человека» на «груди». И было это тридцать тысяч лет назад. Получается, что на протяжении такого срока знания сохранялись и передавались из поколения в поколение, несмотря на Великий Потоп…

Не меньше загадок преподносит и древняя география – те же опережающие свое время знания, которые могли быть получены только от каких-то предшественников.

Только в шестидесятых годах двадцатого века ученые с помощью эхолотов и подводного бурения точно установили, что когда-то Средиземное море было сушей, а нынешний Гибралтарский пролив – сплошным горным хребтом и лишь впоследствии воды Атлантики прорвались в Средиземную котловину, лет за сто целиком ее заполнив.

Однако… Ученые считают, что это произошло пять миллионов лет назад, когда человеку на Земле существовать категорически не полагалось. И тем не менее древнегреческие, древнеримские и средневековые арабские авторы были прекрасно осведомлены о столь давнем событии…

Римлянин Помпоний Мела: «Затем следует очень высокая гора Абила, прямо напротив которой на испанском берегу возвышается другая гора – Кальпе. Обе горы называются Геркулесовыми столбами. Согласно преданию, горы эти были когда-то соединены сплошным хребтом, но Геркулес разъединил их, и океан, который до той поры сдерживала эта плотина, залил водой ту территорию, которая ныне составляет бассейн Средиземного моря».

Средневековый араб Масуди, такое впечатление, описывает времена, когда море уже прорвалось в «низину», но еще не успело целиком ее заполнить: «Между Андалузией и Тангером на месте, называемом Хадра, что близ Фарс эль Магриб, существовал некогда мост, который состоял из больших камней, по которым стада проходили с западного берега Андалузии на северный берег Африки. Отсюда начиналось Средиземное море, вытекавшее из Океана, или Великого Океана». Как видим, атлантические воды уже прорвались, но на месте пролива еще сохранилось нечто, напоминающее мост, по которому могут переходить даже стада…

Бируни о Средиземноморье до потопа: «Некогда между Александрией и Константинополем была соленая и смрадная земля…» Сегодня в тех местах подводное бурение выявило соляные пласты. В свое время, когда они были на поверхности, земля наверняка выглядела так, как ее описывал Бируни…

И, наконец, самое сногсшибательное свидетельство. Якут, арабский ученый и путешественник, составивший в средние века географический словарь, приписывает образование Средиземного моря усилиям не природы, а… человека!

«Вот что я читал в одной древней книге, содержащей в себе историю Египта и Северной Африки. По пресечении рода фараонов царями Египта были дети Далуки. Из них особенно замечательны Дарокун бен Малтес и Раметрах. Эти два царя были одарены умом проницательным и необыкновенною телесною силой, причем обладали большими познаниями в магии. Когда греки вторглись в их владения, египетские цари, вознамерившись избегнуть их владычества, задумали соединить Западный Океан с морем Средиземным. При исполнении этого предприятия море потопило многие обитаемые земли и их могущественные царства и пролилось даже на Сирию и Грецию».

Каково? Нетрудно рассудить: для уничтожения скального перешейка еще не обязательно привлекать какие бы то ни было магические технологии – вполне можно обойтись самым что ни на есть прозаическим порохом. В большом количестве. Или иным взрывчатым веществом. Ну, а то, что помянутые цари хладнокровно уничтожили «многие обитаемые земли» и «могущественные царства», никак не выглядит невероятным. Человек все же – исключительная сволочь, что он блестяще продемонстрировал на примере Холокоста и Хиросимы…

Продолжая разговор о географии, мы обнаружим, что в прошлом всплывали в тех или иных трудах древних крохи информации о «допотопном» мире – или, по крайней мере, очень древнем. Отмечено пытливыми исследователями: античные географические представления подозрительно схожи с реальностью конца ледникового периода, когда, с точки зрения официальной науки, еще не существовало не только государств и городов, но даже письменности. И тем не менее…

Так называемые Гиперборейские горы, которые описывали Птолемей и Гесиод, совершенно не соответствуют реальному горному рельефу Русской равнины – но зато их очертания точно совпадают… с краем ледникового щита времен последнего оледенения. Когда вроде бы некому было по недостатку умения рисовать карты и составлять графические атласы. Но, похоже, «кто-то» все же именно этим и занимался.

Описанные Птолемеем реки Восточной Европы нимало не похожи на реальные – зато весьма напоминают… схему стока талых вод при таянии ледника, как она представляется современным ученым. Птолемеевская «река Ра» не похожа ни на одну реальную европейскую реку – но поразительно схожа с той Волгой, какой она была в период обширного таяния ледника… Азовское море Птолемей отчего-то именует Меотийским болотом. Так вот, по современным научным представлениям в пору «расцвета» ледникового периода Азовское море было единственным европейским крупным водоемом, который полностью лишился воды и в самом деле представлялся болотом…

Как видим, из времен, когда человека вроде бы «не было», тем не менее протягивается в относительно близкие к нам времена прелюбопытнейшая цепочка передачи «странных» знаний. Не говоря уж о находках в толще пород, относящихся к временам, когда человеку разумному быть «не полагалось»…

Мне приходилось сталкиваться с недоуменным вопросом: «А что, так трудно доказать существование „допотопных“ цивилизаций археологическими методами?»

В том-то и дело, что – невероятно трудно. Во-первых, оттого, что значительная часть допотопных городов наверняка скрыта даже не земными недрами, а морской гладью. Не только подводные раскопки, но даже подводные исследования – вещь крайне дорогостоящая. Во-вторых, если эти города скрыты льдами Антарктиды, Гренландии или Аляски, если они после изменившего мир катаклизма лежат где-нибудь у Северного полярного круга (а в тех местах уже сделана парочка совершенно «еретических» археологических находок), то дело обстоит и вовсе скверно: вести даже на Аляске мало-мальски масштабные раскопки – примерно то же самое, что доставлять на Землю лунный грунт. Примерно те же затраты. Так что вся надежда – на открытия случайные, в относительно доступных местах. При условии, что там не окажется «правильных» ученых мужей, которые вмиг запрячут подальше любые «неправильные» находки.

Теперь перейдем от «странных» знаний к не менее «странным» кладбищам животных, которые нельзя объяснить иначе, кроме как глобальным катаклизмом, в буквальном смысле слова поставившим планету на дыбы.

Вот несколько описаний из превеликого множества.

Южная Америка. «Фрагменты скелетов людей и животных лежат в хаотическом беспорядке вместе с обработанными каменными орудиями, инструментами и бесчисленным количеством других предметов. Видно, что все это волокла, ломала и сваливала в кучу какая-то сила».

«По всей Южной Америке были обнаружены также ископаемые останки времен ледникового периода, в которых скелеты несовместимых видов животных (хищников и травоядных) беспорядочно перемешаны с человеческими костями. Не менее важным является сочетание (на достаточно протяженных площадях) ископаемых сухопутных и морских животных, беспорядочно перемешанных, но погребенных в одном геологическом горизонте».

Европа. «Трещины в скалах на вершинах отдельно стоящих холмов в Центральной Франции заполнены останками костей мамонтов, волосатых носорогов и других животных. Вершина горы Мон-Жепе в Бургундии усеяна фрагментами скелетов мамонта, северного оленя, лошади и других животных».

Аляска. В вечной мерзлоте «лежат скрученные части животных и деревьев, перемежаясь с прослойками льда и слоями торфа и мха… Бизоны, лошади, волки, медведи, львы… Целые стада животных, по-видимому, погибли вместе, сраженные какой-то общей злой силой… Такие нагромождения тел животных и людей в обычных условиях не образуются».

«В вечной мерзлоте Аляски… можно встретить… свидетельство атмосферных возмущений ни с чем не сравнимой мощи. Мамонты и бизоны были разорваны на части и скручены так, будто в ярости действовали какие-то космические руки богов. В одном месте… обнаружили переднюю ногу и плечо мамонта; на почерневших костях все еще держались остатки мягких тканей, примыкающие к позвоночнику вместе с сухожилиями и связками, причем оболочка бивней не повреждена. Не обнаружено и следов расчленения туш ножом или другим орудием (как было бы в случае причастности охотников к расчленению). Животных просто разорвало и разбросало по местности, как изделия из плетеной соломки, хотя некоторые из них весили по несколько тонн. Скоплениями костей перемешаны деревья, также разодранные, скрученные и перепутанные; все это покрыто мелкозернистым плывуном, впоследствии намертво замороженным».

В Индии не кто иной, как Альфред Уоллес, обнаружил и тщательно изучил огромное «кладбище животных» в горах Сивилак. В тех местах далеко протянулись нагромождения костей, достигающие в толщину десятков метров, причем в этих грудах буквально перемешаны останки гигантских слонов, носорогов, свиней, обезьян, крупного рогатого скота – в большинстве своем исчезнувшие ныне виды. Из тридцати видов слонов, отыскавшихся на Сивилакском кладбище, сегодня обитает лишь один. Остальные, есть основания полагать, уничтожены не «естественным отбором», а жутким катаклизмом.

Уже в наше время в четырехстах километрах от Сивилака, на территории Бирмы, обнаружено схожее «кладбище», где кости вымерших мастодонтов, гиппопотамов и диких быков перемешаны со стволами успевших окаменеть деревьев. В некоторых местах толщина этих нагромождений достигает трех километров. Лучше даже не пытаться представить, что творилось на Земле в давние времена…

Кстати, Сивилакское кладбище пытались объяснить тем, что это-де «грязевые потоки с Гималаев» понемногу нанесли кучу разнообразнейших костей. Но это объяснение было быстро отвергнуто…

Та же самая картина и в Сибири, где находят мамонтовые туши совершенно неразложившимися, с остатками пищи в желудке и даже непрожеванной травой во рту. Будь такая находка единичной, еще можно было бы с превеликой натяжкой допустить, что неосторожный мамонт «провалился» в глубокую трещину в вечной мерзлоте. Но мамонтов слишком много, чтобы всех поголовно «подгонять» под эту не самую удачную версию. Сохраниться, не сгнить согласно естественному порядку вещей мамонты могли в одном-единственном случае: если изменение температуры было резким и значительным, если в результате того самого катаклизма практически мгновенно похолодало настолько, что трупы тут же промерзли насквозь – а к тому же климат никогда не менялся, оставаясь холодным…

Ничего нового. Об этом писал еще Кювье: «В северных регионах находят туши огромных четвероногих, оказавшихся подо льдом, что и позволило им сохраниться до наших дней, с кожей, шерстью и плотью. Не будь они заморожены вскоре после того, как погибли, они бы разложились и сгнили. Необходимо отметить, что вечный холод был нехарактерен для мест, где они были им застигнуты, при такой температуре они просто не могли бы выжить. Следовательно, животные погибли быстро, в одно и то же время, после чего территорию их обитания покрыли льды.

Произошло это мгновенно, внезапно, без каких-либо переходов».

Сегодня, когда от теории Дарвина на наших глазах остались лишь рожки да ножки, выясняется, что прав был все же Жорж Кювье…

Кстати, сам Дарвин, как ни ломал голову в свое время, так и не смог объяснить причин гибели мамонтов, в чем чистосердечно признался. Это был еще один источник вечного раздражения: получалось, что мамонт, согласно теории Дарвина гораздо более «приспособленный», тем не менее исчез начисто, а слоны остались. Тогда, последователи Дарвина выдвинули довольно уродливую гипотезу: мамонты, мол, когда суша стала постепенно опускаться, «ушли в горы» и там «погибли в болотах». Правда, они сами не могли объяснить, как это происходило при том, что любые изменения, согласно их же собственным утверждениям, были медленными-медленными, постепенными-постепенными, незаметными стороннему наблюдателю, безразлично, человеку или мамонту… Еще позже стали на полном серьезе уверять, что мамонтов истребил человек – но подобные хохмы я здесь рассматривать не намерен, поскольку мне не известна хотя бы одна-единственная находка костей мамонта с прижизненными повреждениями, причиненными орудиями первобытного человека.

Точно так же я не намерен рассматривать и теорию, по которой «странные» знания подарили человечеству залетные инопланетяне – по причине ее полнейшей неподкрепленности фактическими данными. Версия о древних, очень древних допотопных цивилизациях выглядит гораздо убедительнее – еще и потому, что кое-какими доказательствами, как мы убедились, все же подкреплена…

Катастрофа была, конечно же, страшной: исчезли целые виды животных, под воду ушли большие участки суши. Уже несколько десятилетий назад подметили интересную закономерность: большинство впадающих в моря крупных рек имеют под водой продолжения в виде глубоких подводных долин, порой тянущихся на сотни километров. И накопилось немало данных, подтверждающих, что речь шла именно об опускании суши, а не о «проделках» подводных течений.

(Отмечу сразу: проблемы «затонувших континентов» я здесь опять-таки не буду касаться при всей ее увлекательности. И вокруг нее наворочено столько, что лучше не касаться ее мимоходом…)

Кстати, и существование разного рода окаменелостей лишь подтверждает теорию внезапного, мощного катаклизма. В самом деле, животное, умершее своей смертью посреди «благостной», не нарушенной никакими катастрофами природы, не в состоянии сохраниться в качестве окаменелости или отпечатка по причинам насквозь прозаическим: за труп моментально примутся разнообразные падальщики, от мелких животных до микроорганизмов – и очень быстро не оставят от него ни следа. В животном мире «утилизируется» все, даже кости.

И тем не менее известна не одна находка окаменелой рыбки, у которой изо рта торчит другая рыбка – некая древняя щука сцапала древнего пескаря, но не успела заглотнуть целиком, как грянуло нечто жуткое, вмиг «запечатавшее» охотницу с торчащей изо рта добычей в слои осадочных пород. Известны останки самки ихтиозавра, погибшей в момент рождения детенышей. Известны деревья, окаменевшие вертикально, так что они пробили несколько слоев, которые, не будь этих деревьев, преспокойно отнесли бы к разным временам. Собственно говоря, практически любые дошедшие до нас останки древних животных – следы катастрофы. Потому что, повторяю, тех, кто умер бы в «спокойные» времена, очень быстро растаскали по косточкам прожорливые падальщики…

А теперь настало время поговорить не просто о гипотетическом «катаклизме», а о том самом Всемирном Потопе, при одном упоминании о котором недовымершие дарвинисты, а также твердокаменные атеисты форменным образом уподобляются австралопитекам и прочим приматам с гоминидами. Задача простая: установить, что помнит о нем человечество и какие причины могли его вызвать.

Существует достаточно изобретательная теория «местного наводнения», с помощью которой уже давненько в целях борьбы с «поповщиной» и за светлые идеалы Дарвинизма пытаются дискредитировать всемирный потоп. Якобы древние люди были настолько по-детски наивны и считали клочок земли, где стоит их жалкая деревушка, «целым миром», что принимали за всемирный потоп любое локальное наводнение, а гибель деревушки – за гибель в бушующих водах всего мира.

Вот только совершенно непонятно, отчего же потомки этих самых дремучих детей природы относились к историям, рассказанным предками, со всем уважением – даже тогда, когда прекрасно уже знали, как велик мир…

И, что гораздо более существенно, детали преданий о великом потопе таковы, что рисуют картину именно глобальной катастрофы.

Трудно перечислить народы Земли, у которых есть миф о великом потопе, уничтожившем практически все человечество. Гораздо проще и быстрее назвать народы, у которых этого мифа нет – таковые по пальцам можно пересчитать. В различных культурах мира исследователи насчитали более пятисот вариантов легенды о потопе. И легенды эти поразительно похожи друг на друга: гибнет все человечество, кроме некоего избранника богов, который спасается на некоем «плавсредстве». Одно время это сходство, не мудрствуя, объясняли тем, что злокозненные христианские миссионеры в целях оглупления «туземцев» вбивали им в головы библейский вариант. Но давно уже стало ясно, что проблема гораздо сложнее, чем ее пытались представить убогие антирелигиозные брошюрки… Цитата: «Всего в мире таких легенд известно более 500. Исследовав 86 из них (20 азиатских, 3 европейских, 7 африканских, 46 американских и 10 из Австралии и Океании), доктор Ришар Андре пришел к выводу, что 62 полностью независимы от месопотамского и еврейского вариантов».

Индия, например, в ничтожнейшей степени была затронута трудами христианских миссионеров – но там существуют древние, тщательно проработанные, изобилующие массой специфических местных деталей рассказы о Всемирном потопе, от которого в некоем ковчеге спасся один-единственный человек по имени Ману. Зато в Африке, где миссионеров, так уж исторически сложилось, было несказанно больше, легенд о потопе очень мало…

Китайцы с давних пор прекрасно знакомы с наводнениями – две их великие реки, Хуанхэ и Янцзы, очень часто разливались, принося огромные разрушения и бедствия. Но тем не менее и китайская мифология изображает потоп как глобальный катаклизм, когда вода поднялась «до небес» и стояла потом от семи до двадцати лет. На разлив реки это нисколечко не похоже – особенно если добавить, что в соседнем Тибете у местного населения тоже с давних пор ходят легенды, что некогда весь Тибет был затоплен водами великого потопа. Для тех, кто подзабыл географию, напомню: Тибет – горная страна, там попросту нет рек, способных устроить мало-мальски опасное наводнение. Чтобы затопило Тибет, необходим был именно глобальный катаклизм…

В рассказах разных народов встречаются подробности, которые говорят не просто о невообразимом прежде разливе вод, а о еще более страшной природной катастрофе. Эскимосы на Аляске считают, что потоп сопровождался еще невиданным землетрясением. Южноамериканские индейцы говорят, что извергались вулканы, на ровном месте выпирало Кордильеры, с неба лились «потоки горящей смолы». Индейцы Северной Америки упоминают, что после катаклизма море замерзло на значительном протяжении. Австралийские аборигены приводят интересные подробности, которые современному человеку вовсе не кажутся вымыслом: когда схлынули воды великого потопа, на земле остались диковинные рыбы, «которых раньше никто не видел» – глубоководные, понятное дело, вынесенные на поверхность небывалым возмущением океанских вод…

Процесс горообразования, кстати – один из самых темных в мировой науке. Вот парочка цитат из серьезных трудов и учебников.

«Проблема горообразования очень запутана: многие из них (горы) сложены из скрученных, сжатых и опрокинутых складок, что говорит нам о перекрученных слоях, тянущихся в земной коре на десятки миль. Сильное сжатие вопиюще неадекватно тому, что мы наблюдаем в горизонтальном уплотнении. В этом и состоит запутанность проблемы горообразования. Геологам пока не удалось найти удовлетворительного решения этой дилеммы».

«Почему дно морей отдаленных эпох сегодня стало высокими горами? Откуда берутся те мощные силы, что гнут, ломают и перекручивают горные массивы? Эти вопросы все еще ожидают внятных ответов».

Это написано лет шестьдесят назад – но положение с тех пор улучшилось все же не настолько, чтобы говорить полной ясности. Как мы помним, геология, что сквозь зубы признают даже самые верные ее рыцари, – все еще книга со множеством вырванных и перепутанных страниц.

К слову, особенно яростную реакцию вызывают предания индейцев, рассказывающие о поднятии на их глазах Кордильер. Горам «не положено» выпираться на памяти человека разумного. Не положено, и все тут. Поскольку признать сей факт означало бы согласиться с «отжившими и устаревшими» представлениями Кювье и выступить против великого Дарвина, который учил, что земля менялась медленно, постепенненько… словно в анекдоте про эстонцев.

А меж тем не так давно, 18 мая 1980 года, случилось событие, которое, конечно же, не «изничтожило» геологию как науку, но наглядно показало, что и господам геологам следовало бы избегать в своих суждениях излишней категоричности и не считать свои теории и методы чем-то неизменным, вечным и единственно правильным…

Среди «медляков» принято считать, что речные долины (а то и настоящие каньоны), по которым текут современные реки, вода, согласно дарвинистам, промыла медленно. Медленно-медленно, постепенно-постепенно. Миллионы лет старалась, унося по песчинке. «Катастрофисты», сторонники Кювье, естественно, возражали, говоря о катастрофическом характере появления всех этих глубоких промоин. Но до мая 1980 года спор оставался чисто теоретическим.

В этот день в американском штате Вашингтон произошло извержение вулкана Сент-Хеленс. Оно само по себе было зрелищем не для слабонервных: мощь его равнялась в пересчете на тротиловый эквивалент двадцати тысячам «хиросимских» бомб, за шесть минут лес был повален на площади около четырехсот квадратных километров…

А 19 марта 1982 года вулкан вновь проснулся, по недостаточно затвердевшим за два года породам, следам прошлого извержения, шарахнул мощный селевой поток – и за один день образовался каньон глубиной сорок три метра. Если бы в тех местах не было ни одного геолога, вообще ни одного человека, если бы каньон нашли позже, то непременно заявили бы, что вода «промыла» его за сотни тысяч лет. А он возник практически в одночасье, дав катастрофистам весомейший аргумент.

Игнорировать этот аргумент было нельзя ввиду его впечатляющих размеров и крайне шумных обстоятельств появления на свет. Крыть «медлякам» было нечем – а потому об этой истории стараются упоминать пореже, чтобы не портила такие уютные, такие старые гипотезы, которые чертовски не хочется переделывать сверху донизу…

Вот тут, кстати, и таится корень зла – откровенно шкурный интерес. Японско-индонезийские исследования, похоронившие теорию Дарвина, никто пока что не попытался опровергнуть – но представьте, каково теперь какому-нибудь доценту (а то и профессору), который все свои научные интересы вертел вокруг того же питекантропа, провозглашая оного предком человека?

Тут, право же, не до злорадства. Жизнь такого человека вмиг превращается в кошмар. Вдруг оказывается, что его диссертации, статьи, книги, учебники, монографии и прочие труды не стоят ни… черта. Потому что он всю жизнь талдычил как о святой истине о том, что, как выяснилось, истиной вовсе не является. Всю жизнь учил людей, что Земля плоская – и вдруг выясняется, что она круглая…

У кого тут хватит духу выйти на люди и по примеру Раскольникова воззвать:

– Вяжите меня, православные! Я – пустое место, ничтожество, нулик в науке! Все, что я вам до сегодняшнего времени вдалбливал, – чушь собачья! Трагическая ошибка! Заблуждение! По правде все не так, японцы с индонезийцами доказали, за что честь им и хвала!

Мне лично в подобную картину не верится совершенно. Скорее уж следует ожидать, что те, кто сделал себе имя и приобрел некоторые материальные блага на глубоко ошибочной, как только что доказано, теории, просто-напросто притворятся, что ничего и не было. Индонезия далеко, Япония еще дальше, западные научные журналы читает ничтожный процент наших сограждан, пока новое, настоящее знание распространится повсеместно, обязательно пройдет немало времени, так что вполне удастся отсидеться. Над кандидатом и доктором, которые годами вдалбливали студентам и вообще массам, что волосатая обезьяна синантроп была человеческим предком, стоят профессора и академики, которые занимались тем же самым, но на гораздо более высоком уровне, да и получали не в пример больше. Им тоже выгодно делать вид, что не было на свете никакого такого японца Хисао Баба и его команды. Не дадут в обиду, прикроют. Благо поступил заказик на новый учебник, где можно будет изобразить те же «реконструкции»: питекантроп разводит костерок, шьет бурдюк из звериной шкуры, а то и компьютер осваивает, или, например, беспроволочный телеграф. А что? Рядом с останками питекантропа не обнаружено никаких следов проволоки. Значит, он уже был знаком с беспроволочным телеграфом. Позволяла рука питекантропа работать на компьютере? Да, надо полагать. Значит, «вероятно», питекантроп, «как полагают некоторые исследователи», вполне «мог» компьютер изобрести… Ну, что же вы на меня окрысились? Я просто-напросто использую ту же антилогику, что и почтенные господа антропологи – а они почему-то табуретками швыряются и выкрикивают нехорошие слова…

Вернемся к преданиям о потопе. У многих народов в легендах о нем присутствует еще одна примечательная подробность – тьма. Непроницаемый мрак, надолго окутавший землю и скрывший от людей Солнце.

Согласно древнееврейской легенде, после катастрофы семь дней дули необычайно сильные ветры и сгустился мрак: «На четвертый, пятый и шестой день тьма сгустилась настолько, что они не могли выйти из своих домов. Темнота стояла такая, что не удавалось ее рассеять никакими средствами. Пламя светильников от буйства урагана тотчас гасло или пожиралось гущей самой тьмы. Невозможно было ничего различить. Невозможно было слово сказать или услышать, невозможно было пищу принять, люди лежали вповалку, отрешившись от всего». Хорошенькое выходит «местное наводнение»…

В Египте давным-давно найден гранитный саркофаг, надпись на котором рисует схожее (или то же самое?) бедствие: «Горе пришло на эту землю. Великое смятение в царском дворце. Никто не мог покинуть дворец в течение девяти дней, все девять дней бушевала такая буря, что ни люди, ни богоравные не видели лиц находившихся рядом».

Библия, книга Исход: «И была густая тьма по всей земле Египетской три дня. Не видели друг друга, и никто не вставал с места своего три дня» (10, 22–23).

Суданские племена в своих легендах вспоминают время, когда «ночь никак не могла кончиться».

Финский эпос «Калевала»: с неба падал железный град, а солнце и луна надолго исчезли с неба, и, когда появились вновь, это уже было другое солнце и другая луна (явно что-то произошло с их внешним видом и привычным маршрутом движения по небу. – А. Б.).

Из предания древних тевтонов: чудовищный волк Фенрир проглотил солнце, оно приняло кроваво-красный оттенок, а потом и вовсе исчезло. Наступила ужасная зима.

Индейские предания: море вырвалось из берегов и затопило почти весь мир, и все пять дней, пока длился катаклизм, «солнце не являло лика своего, и земля пребывала во тьме».

Это опять-таки прослеживается в преданиях самых разных народов, не поддерживавших между собой никаких контактов: непроницаемая тьма, длившаяся несколько дней, пришедшая потом ужасная зима с обильными снегопадами (о чем рассказывают и индейцы Амазонки, где «снегопад», казалось бы, понятие вовсе неизвестное).

Интересно, что современное слово «ураган» происходит как раз от имени злого бога древних майя Хуракана, который в дни страшной катастрофы принес темноту, сокрушил леса, пролил смоляной дождь, разрушил горы и уничтожил подавляющее большинство людей…

О неслыханных ураганах, бушевавших над планетой в дни катастрофы, рассказывают самые разные источники: японские, полинезийские, египетские. В одном из буддийских текстов говорится, что «ветер вверх дном переворачивает землю и забрасывает ее в небо». «И ветер забрасывает в небо целые горы, опоясывающие землю, и они перетираются в прах и уничтожаются».

Но мы собирались говорить в первую очередь о потопе. Существуют ли достаточно научные гипотезы, способные подтвердить библейские описания потопа?

Безусловно, и мы с ними сейчас познакомимся. Но сначала – несколько слов о самой Библии.

Так уж получается, что чем дальше, тем больше появляется чисто научных подтверждений тому, что было написано в Библии много веков тому назад. Хотят того ученые или нет, но так уж оборачивается…

Достаточно долго расшалившиеся атеисты изводили верующих каверзным вопросом: вот в «вашей Библии» написано, что Бог в первый день творения создал «свет», и только на четвертый – Солнце и Луну. Так объясните, как мог быть свет без Солнца и Луны? Что это за «свет» такой?

И верующим все это время приходилось смущенно отмалчиваться: действительно, получалось как-то… не вполне логично. Солнца и Луны нет, а свет есть…

А в двадцатом веке, с развитием науки, все встало на свои места. Оказалось, во-первых, что все же есть свет без Солнца и Луны, а во-вторых, что он именно предшествовал появлению Солнца и Луны…

Когда Вселенная только-только возникла, ее буквально заливало светом – потоками так называемого реликтового излучения. И только потом, позже, сформировались звезды… Так что все правильно: сначала был свет, а уж потом – дневные и ночные светила…

В книге Иова говорится: «Он распростер север над пустотою, повесил землю ни на чем» – иначе говоря, авторам Библии было прекрасно известно, что Земля не на трех китах покоится и не плавает в безбрежном море-океане плоской тарелкой, а держится в космическом пространстве «ни на чем».

Там же можно прочитать: «Когда Он ветру полагал вес». То есть авторам Библии было прекрасно известно, что воздух имеет вес, еще в те времена, когда люди вообще не подозревали о существовании такого понятия, как «воздушная среда». Кстати, первые эксперименты по определению веса воздуха провел лишь Торричелли в середине семнадцатого столетия от Рождества Христова, и он же ввел в науку само понятие «давление воздуха».

Когда все «профессиональные астрономы» считали Солнце и Луну одинаковыми по размерам, а то и думали, будто Луна значительно больше Солнца (только расположена гораздо дальше от него, потому и выглядит тусклее), давным-давно были известны библейские строки: «И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью» (Бытие, 1, 16).

Я взял лишь несколько наугад выхваченных примеров. В действительности накопилось уже столько информации, подтверждающей, что Библия всегда опережала науку и провозглашала как истину то, что ученые открывали с превеликим напряжением сотни и тысячи лет спустя… Об этом пришлось бы писать отдельную книгу. Задача у меня на сей раз другая: рассмотреть, как описан потоп в Библии, а потом исследовать, насколько это соответствует реальности; и какова вероятность того, что именно так могло произойти в действительности.

Итак… Бытие, 7, 11–12: «В шестисотый год жизни Ноевой, во второй месяц, в семнадцатый день месяца, в сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей». Бытие, 7, 24: «Вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней». Бытие, 8, 1–2: «…и навел Бог ветер на землю, и воды остановились. И закрылись источники бездны и окна небесные, и перестал дождь с неба».

Этого краткого изложения вполне достаточно, чтобы выделить главное:

1. Воду извергали не только дожди с небес, но и «источники великой бездны».

2. Вода усиливалась на земле сто пятьдесят дней.

Основное (и единственное) возражение, до какого додумались атеисты: откуда взялось столько воды? По их мнению, никакие дожди не смогли бы настолько залить землю. К этому добавляют еще порой вопрос, который полагают не менее каверзным: а куда делась потом вся вода?

Что ж, попробуем разобраться…

Еще несколько лет назад свою версию событий выдвинул ученый и президент Христианского научно-апологетического центра С. Л. Головин.

В книге Бытия говорится: «И создал Бог твердь; и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Господь твердь небом» (1, 7–8).

Над этой «небесной твердью» изощрялись в остроумии многие поколения воинствующих безбожников, представляя дело так, будто под «твердью» и в самом деле подразумевается нечто вроде камня, хрусталя или железа – что, понятно, совершенно не соответствует действительному положению вещей.

Но все становится на свои места, стоит только предположить, что под небесной «твердью» имелся в виду толстый слой водяного пара, окружавший планету поверх атмосферы. Не зря в книге Иова говорится: «Я облака сделал одеждою его и мглу пеленами его». Согласно подсчетам американского специалиста в области физики атмосферы доктора Джозефа Диллоу, подобный слой мог долгое время стабильно существовать, причем в нем содержалось столько воды, что этот объем был бы эквивалентен двенадцатиметровому слою воды, покрывающему весь земной шар.

Вот при разрушении этого слоя в результате какого-то катаклизма воды, безусловно, хватило бы, чтобы на землю сорок дней и сорок ночей обрушивались непрерывные ливни…

В этом случае земля походила бы на теплицу: слой пара пропускал бы снаружи достаточный для освещения планеты солнечный свет, но задерживал бы внутри тепловое излучение. Отсюда следует, что на планете не было бы «холодных» и «теплых» зон – климат на всей поверхности Земли был бы тропическим. Кроме того, из-за равномерного прогрева поверхности Земли вообще не было бы сильных ветров, ураганов, паводков, дождей и прочих привычных нам сегодня метеорологических пертурбаций. Палеонтологические данные подтверждают, что в древней флоре преобладали гигантские растения с очень слабо развитой корневой системой – то есть абсолютно неприспособленные для жизни при дождях и ветрах. В Библии прямо говорится, что до Великого Потопа не было дождей: «Ибо Господь Бог не посылал дождя на землю, и не было человека для возделывания земли; но пар поднимался с земли, и орошал все лице земли» (Бытие, 2, 5–6). Радуги, кстати, как явствует из Библии, до потопа тоже никогда не наблюдалось. Да и времена года появились лишь после потопа: «Впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся» (Бытие, 8, 22).

(Небольшое отступление от главной темы. Атеисты любят иронизировать, сопоставляя количество видов обитающих на земле живых организмов и объем Ноева ковчега, не позволивший бы втиснуть внутрь все это многообразие. Но тут налицо опять-таки шулерское передергивание: из книги Бытия вовсе не следует, что Господь обязал Ноя взять в ковчег все виды земных животных, птиц, и о насекомых там вообще речи не идет. Книгу Бытия вполне можно толковать и так, что Ною поручалось взять с собой только по паре «чистых и нечистых», обитающих в данной местности!)

Есть предположение, что «небесная твердь», то есть мощный слой пара, была защитным экраном от жесткого космического излучения, вызывающего дегенеративные мутации. На ядерных объектах реактор окружен именно слоем воды, прекрасно улавливающей жесткие частицы. Вполне возможно, что именно благотворному влиянию этой защиты библейские патриархи и обязаны тем, что жили гораздо дольше современных людей – от семисот до девятисот лет. Утверждения, будто эти числа показывают возраст не в годах, а в «месяцах», критики не выдерживают – в таком случае выходило бы, что у Еноха родился сын Мафусаил, когда Еноху было… пять лет! А вот после Потопа и исчезновения защитного слоя продолжительность жизни стала стремительно снижаться (что прекрасно иллюстрирует приведенный здесь график).

Продолжительность жизни ветхозаветных патриархов

Еще одно следствие существования «небесной тверди» – повышенное атмосферное давление, примерно вдвое превосходящее нынешнее. Анализ сохранившихся в янтаре пузырьков древнего воздуха это подтверждает. Именно благодаря вдвое большему атмосферному давлению и могли летать гигантские ископаемые стрекозы с размахом крыльев в полметра.

Есть в Библии и прямое указание на то, что человеку, жившему при повышенном атмосферном давлении, для поддержания жизни вполне хватало вегетарианской пищи, а мясо ему не требовалось: «И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя – вам сие будет в пищу; а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу» (Бытие, 1, 29–30). Но сразу после потопа, когда атмосферное давление упало вдвое и человек чувствовал себя так, словно попал из долины высоко в горы, требовалась уже мясная пища, чтобы возместить энергетические затраты организма. И Господь дает уже другой завет: «Все движущееся, что живет, будет вам в пищу; как зелень травную даю вам все» (Бытие, 9, 3).

Очень похоже, что изменившееся атмосферное давление, упавшее ровно вдвое, сыграло злую шутку с Ноем после потопа, когда он вновь начал возделывать землю и, как привык, посадил виноградник. «И выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем» (Бытие, 9, 21). Дальнейшее, думаю, многим известно: два сына Ноя отнеслись к отцу почтительно, взяли одежду и прикрыли его, а третий, Хам, начал насмехаться, за что и был проклят Ноем…

Интрига тут в следующем: очень похоже, что сыновья Ноя впервые в жизни увидели пьяного человека! До потопа пьяным просто никто не мог сделаться: потому что при высоком атмосферном давлении слабое виноградное вино вовсе не приводит к опьянению.

В общем, условия на окруженной «небесной твердью» Земле были прямо-таки курортными: небольшое число хищников (в горах, т. е. в условиях пониженного атмосферного давления, хищники крайне редки), отсутствие дождей, бурь, наводнений, нет никакой смены времен года, потому что никаких «времен года» нет – ровный, стабильный, тропический климат, люди живут невероятно долго по нашим меркам… Уж не эти ли времена древнегреческая мифология описывает как Золотой Век?

А потом что-то произошло. Возможно, мы никогда не узнаем, какие именно реальные физические механизмы были задействованы во исполнение Гнева Божьего на погрязший в пороках род человеческий…

Что-то произошло.

Слой пара, разрушившись, начал выпадать на землю непрерывным сорокасуточным дождем – и, кроме того, в течение ста пятидесяти дней с момента начала катастрофы из-под земли прибывали подземные воды.

Воды под землей много. Очень много. Собственно говоря, именно подземные воды и питают все наземные источники, от великих рек до крохотных родничков. Разве что в обычных условиях подземная вода поступает наверх медленно, а при катаклизме – резко и в больших количествах (примерно девяносто процентов продуктов вулканических извержений как раз обычно и составляет вода). Каким бы ни был катаклизм, он наверняка вызвал деформацию земной коры и оживленную вулканическую деятельность – это и есть «источники великой бездны».

«Крыша теплицы» исчезла – и над землей (точнее, над бескрайним океаном, покрывшим планету) бушевали штормы и ураганы. Температура резко упала – да так и осталась в отдельных районах низкой. Тогда-то и образовались кладбища животных, тогда-то и «законсервировались» во льду мамонты, словно мухи в янтаре… Многочисленные виды животных и растений погибли начисто, а спасшихся людей можно было пересчитать по пальцам. Лишь через сто пятьдесят дней вода помаленьку стала отступать.

На вопрос: «А куда же она делась?» ответ прост: да никуда она не девалась! Так и осталась на поверхности планеты. Просто-напросто очертания материков приняли иной вид, какие-то участки суши погрузились в море, а другие, наоборот, поднялись со дна и стали сушей. Воды потопа распределились по земле, вот и вся разгадка…

В книге Иова так и сказано: Бог «затворил море воротами, когда оно исторглось» (38, 8)…

Ну, а потом это была уже другая планета. Все изменилось самым решительным образом: растительный и животный мир и, разумеется, люди, какое-то время – может быть, годы – вынужденные существовать в условиях «ядерной зимы»: атмосфера наверняка была забита поднявшейся пылью. Недвусмысленных свидетельств долгой, великой тьмы в легендах достаточно…

Один-единственный рассказ индейцев Огненной Земли: «Солнце и Луна упали с неба, и мир оставался без света, пока, наконец, два огромных кондора не отнесли Солнце и Луну обратно на небо». Можно привести и множество других, из самых разных уголков планеты, но все они отличаются лишь деталями сообразно национальному колориту…

А у полинезийцев с острова Такаофо есть любопытное предание, которое может послужить свидетельством в пользу версии о существовании когда-то «небесной тверди»: «Раньше небо было низким, потом пришли ветры, водяные смерчи и ураганы, и они подняли небо на его теперешнюю высоту». Этот же мотив – раньше небо было низким, гораздо ближе к земле! – повторяется и в мифологии других народов, в том числе и европейских (и у русских тоже). Отдельные герои «отодвигают» небо подальше, подперев его копьями или жердями. Иногда выглядит и вовсе уж прозаически: «Небо было такое низкое, что бабы вальки за него закладывали». Национальный колорит опять-таки разный, но настойчиво звучит одна и та же мысль: раньше небо было ниже и гораздо ближе к земле, «камнем можно было добросить», а с высокой башни рукой достать…

Гипотеза о подземных водах науке также нисколько не противоречит. До сих пор в науке нет ясности, как именно появилась на земле вода, но, по одной из признанных гипотез, именно из-под земли – и предполагается, что соленый вкус морской воды как раз следствие того, что подземные воды и вулканические извержения вынесли в будущие океаны немало «горьких» химических соединений…

Если вернуться к фольклору, мифологии, легендам и преданиям – а в них, безусловно, есть зерна истины, – то обнаружится, что часть рассказов о потопе неразрывно связана с подземными водами. Одни народы повествуют о гигантских морских волнах, хлынувших на сушу, авот другие…

И в Китае, и в Японии потоп приписывается козням неких «подземных» или «подводных» драконов (ну, а дракон во многих районах Земли как раз и служит символом воды). Более того, японцы считают, что их родины до Великого Потопа не существовало вообще, японские острова уже после того, как утихли стихии, поднялись над морем, и люди начали их помаленьку заселять…

В Коране, в рассказе о вселенском катаклизме, используется весьма любопытный оборот: «закипела печь», после чего «вода переполнила долину» – что опять-таки может служить воспоминаниями об извержении вулканов или бьющих из-под земли горячих гейзерах (обычная картина на Камчатке).

Согласно легендам африканского племени йоруба, раньше на земле было «мало» воды и некий родоначальник человечества, Праотец, собрал всех своих потомков и велел: пусть каждый возьмет по семь камней и положит там, где хочет увидеть реку или ручей, – и из-под земли начнет бить вода. Все это условие старательно выполнили, кроме одного жадюги, который захотел получить очень-очень много воды. Взял не семь камней, а полнехонькую корзину и высыпал ее на своем поле. Из-под земли стала бить вода – но из-за помянутого жадины ее натекло столько, что она покрыла всю сушу, а когда схлынула, на месте поля с корзиной камней так и осталось огромное озеро…

На Антильских островах считается, что потоп вызвал грозный бог Ёкау, который прямо ассоциируется с вулканами – то есть опять-таки с потоками подземной воды.

Филиппинская легенда: жила-была жадная семейная парочка, которая торговала фруктами, и пришел к ним однажды нищий и попросил подаяния. Жадины стали его прогонять – тогда он, рассердившись, ударил посохом оземь, из-под земли стала бить вода, затопившая все вокруг…

Еще раз о китайских мифах, но уже подробнее. Водяной дух Гун-Гун, получеловек-полудракон, проиграв бой с духом огня, начал в ярости биться головой о некий «подпирающий мир» столб. Столб треснул, «часть небосвода отвалилась, и на небе возникли большие зияющие проемы, а на земле – черные глубокие ямы. Во время этих потрясений горы и леса охватил огромный жестокий пожар, воды, хлынувшие из – под земли, затопили сушу, и земля превратилась в сплошной океан».

В Уэльсе рассказывают, что некий злокозненный карлик Эйденс вызвал разлив некоего озера, которое и затопило весь мир. Буквально ту же самую историю можно услышать на Новых Гебридах от обитателей тропических островов: у некоего человека по имени Тагаро был во дворе пруд с соленой водой, но дети, заигравшись, сломали ограду, и пруд затопил весь мир.

Одна из легенд Талмуда: «Потоп произошел от встречи мужских вод, падавших с неба, с женскими водами, поднимавшимися от земли».

Канадские индейцы племени монтанья: великий потоп произошел из-за того, что некое озеро настолько разлилось, что затопило весь мир…

Боливийские индейцы племени чибчамуиски: злая колдунья наслала чары на одну из рек, и та разлилась на весь мир.

Североамериканские индейцы оджибве: храбрый герой Ненебоджо решил как-то убить водяного духа и что было сил треснул его палицей по голове. После этого вода в озере, где обитал дух, стала подниматься, и Ненебоджо едва спасся на плоту, прихватив с собой по паре животных, которые в тех местах водились…

Озера, вышедшие из берегов и ставшие причиной потопа, присутствуют и в древнегреческой мифологии (в Греции насчитывается не менее трех озер, на дне которых, по преданиям, покоятся затопленные города – Копаидское, Бистонидское и Афнитидское). Армянская легенда о царе Нимруте гласит, что он построил на горе великолепный дворец и, возгордившись, принялся стрелять из лука в небо. Богу это не понравилось, он метнул молнию, и царь вместе с дворцом провалился в разверзшуюся пропасть, из которой образовалось озеро. Интересно, что у западного берега озера Ван и в самом деле расположен погасший вулкан Нимрут, а в его кратере – небольшое озеро…

Бразильские индейцы: некогда мифологический герой Тамендонаре зачем-то топнул ногой оземь с такой силой, что оттуда стал бить фонтан воды чуть ли не до облаков, затопил всю землю, спаслись лишь Тамендонаре, его брат и их жены…

Ну, достаточно. Все подобные мифы все равно не поместятся в книгу, пришлось бы писать отдельную…

Что до «небесной тверди», то существует вполне научная гипотеза, выдвинутая знаменитым английским астрофизиком и астрономом Фредом Хойлом (вовсе не стремившимся доказать подлинность библейских рассказов): небо Земли очень долго, возможно, миллионы лет, было покрыто толстым слоем облаков, которые создавали на планете парниковый эффект, так что повсюду царил тропический климат, а смены времен года практически не существовало (или она была выражена настолько слабо, что никак не походила на современную). Потом «небесную твердь» пробила то ли одна крупная комета, то ли несколько. Содержащийся в облаках водяной пар пролился на землю многодневными дождями, лишившись защитного слоя, планета подверглась воздействию космического холода, впервые появились снег и лед, наступил ледниковый период…

Чем это отличается от библейских рассказов, хотел бы я знать? Да ничем…

У Великой Катастрофы было еще одно трагическое последствие: бедствие постигло не только землю, но и небо …

И выразилось это в том, что насквозь привычный небосклон стал другим, не похожим на прежний, так что старые знания уже не годились, старые звездные карты оказались бесполезными, и этим все не исчерпывалось…

Древнекитайское предание: «Система мироздания пришла в беспорядок. Планеты изменили свой путь. Небо сдвинулось к северу. Солнце, Луна и звезды стали двигаться по-новому» (Книга «Шу-Цзян»).

А далее вполне логично повествуется, что тогдашнему китайскому императору пришлось разослать своих астрономов по всей стране, чтобы составить новую карту звезд – ведь без долгих исследований никто не знал теперь, какова новая протяженность и дня, и ночи…

В другой китайской старинной книге приводятся не менее интересные сообщения: «В годы правления солнце не заходило в течение полных десяти дней, и вся земля была затоплена».

Есть и второй вариант этой легенды: не одно солнце светило беспрерывно десять дней, а сразу десять солнц появились на небе. От страшной жары погибли все растения, мерли животные, и людям стало нечего есть. Тогда мудрец Яо позвал некоего И, великого охотника и искусного стрелка из лука, и велел ему спасать род человеческий. Охотник И отправился на восток, «где рождалось солнце», меткими стрелами поразил девять солнц из десяти, и на землю вернулись привычные день с ночью. К вопросу о человеческой неблагодарности: главную награду получил вовсе не отважный охотник И, а его «научный руководитель» мудрец Яо, которого обрадованный народ избрал императором. Очень житейская деталь, знаете ли…

Как бы там ни было, но книга «Шу-Цзян» подробно рассказывает, как после катастрофы император Яо призвал двух своих лучших звездочетов Хи и Хо. Прежде всего поручил «установить местонахождение севера, запада, востока и юга» – даже это теперь приходилось определять заново. «Затем Яо повелел Хи и Хо в почтительном соответствии с небесным простором рассчитать и обозначить движение и появление солнца, луны, звезд, а также расписать зодиакальные пространства и с благоговением объявить народу времена года». Буквально все приходилось начинать заново, потому что мир стал другим…

На острове Суматра тоже рассказывают о семи солнцах, одновременно сверкавших на небе. Калифорнийские индейцы – о «восьми братьях солнца», которые едва не спалили землю (но их проглотил храбрый койот) и «восьми братьях луны», которые морозили людей лютым холодом, пока с ними не разделался тот же койот.

Мифы народности лоло на юго-западе Китая повествуют о семи солнцах и шести лунах – но потом пришел герой по имени Шигар, взял лук и без колебаний разделался с «лишними» светилами, отчего на землю вернулся порядок и спокойствие.

По тайваньским легендам, сначала на небе было не одно, а два солнца, из-за чего никто не мог спать по ночам. Некие мужчина и женщина отправились на «край земли», и после нескольких неудачных попыток мужчина все же поразил второе солнце стрелой, отчего на землю пролилась «очень горячая кровь» (не исключено, те самые «огненные дожди» или «потоки кипящей смолы с неба» из легенд народов других континентов).

Индийцы рассказывают ту же историю в разных вариантах: лишних солнц то восемь, то три – но всякий раз находится герой, который наводит порядок.

У майя бытовало предание, по которому на небе однажды зажглись сразу пять солнц.

У Геродота есть примечательный абзац: «В это время, рассказывали жрецы (египетские. – А. Б.), солнце четыре раза восходило не на своем обычном месте: именно, дважды восходило там, где теперь заходит, и дважды заходило там, где теперь восходит».

Древнеримский историк Марк Теренций Варрон: «Звезда Венера изменила свой цвет, размеры, форму, вид и курс, чего не было никогда ни до, ни после этого».

Одним словом, небо форменным образом сошло с ума…

Древнейшая японская хроника «Нихонги» содержит удивительно точные слова: «Мир был предан опустошению, то было время тьмы и беспорядков». Возможно, из тех времен и попало в Библию понятие «тени смертной»…

Вернемся к Библии. Там описан еще один небесный феномен – в книге о деяниях славного полководца Иисуса Навина: «Иисус воззвал к Господу в тот день, в который предал Господь Аморрея в руки Израилю, когда побил их в Гаваоне, и они побиты были пред лицом сынов Израилевых, и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна над долиною Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Праведного: „стояло солнце среди неба, и не спешило к западу почти целый день“?» (Книга Иисуса Навина, 10, 12–13).

И далее особо подчеркивается, что подобное событие, когда и солнце, и луна «остановились» на небе, случилось единственный раз за всю историю человечества. Книга Праведного, к сожалению, до нашего времени не дошла…

Итак? Много лет над этой библейской сценой смеялись те самые критиканы, выдвигая логичные, в общем-то, возражения: солнце и луна могли «остановиться» в одном-единственном случае – если прекратилось бы резко вращение Земли. Но подобная резкая остановка планеты в соответствии с законами небесной механики мгновенно сорвала бы со своих мест абсолютно всё на поверхности Земли, от хомячков до замков с городами, и швырнула бы все это в пространство со скоростью пули.

И в самом деле, логично. Но в двадцатом веке выяснилось, что «остановка Земли» – далеко не единственная причина странного поведения небесных светил!

Речь идет о так называемом «процессе проскальзывания», скрупулезно смоделированном на компьютерах. Вся земная кора, как бы «крутнулась» вокруг ядра, изменив прежнее положение касательно земной оси. В этом случае планета опять-таки пережила бы нешуточные катаклизмы – но это вовсе не означает ее «остановку», так что многое и многие могли и уцелеть. И последствия были бы именно такими, как их описывают и Библия, и древние легенды многих народов: Солнце и Луна могли и в самом деле один-единственный раз «остановиться» на небе, рисунок созвездий, конечно, не изменится – но ночное небо станет другим, потому что привычные созвездия «упадут» за горизонт, а другие оттуда, напротив, «поднимутся». Придется заново определять стороны света, продолжительность дня и ночи и многое, многое другое…

Крайне интересно, что сражения Иисуа Навина, кроме эпизода с «остановившимися светилами», еще сопряжены во времени с какой-то катастрофой, пришедшей опять же с неба: «Когда же они (очередные противники Навина. – А. Б.) бежали от Израильтян по скату горы Вефоронской, Господь бросал на них с небес большие камни до самого Азека, и они умирали; больше было тех, которые умерли от камней града, нежели тех, которых умертвили сыны Израилевы мечом» (Книга Иисуса Навина, 10, 11). Если это не точное описание метеоритного дождя, покончившее с целой армией, то что это вообще такое?

И, наконец, с Иисусом Навином связано еще одно загадочное событие: таинственное «падение» стен города Иерихона от неких громогласных «трубных звуков». Вполне возможно, здесь имел место некий катаклизм.

Итак, если земная кора в результате «проскальзывания» заняла иное положение, то мир изменился бы несказанно: не говоря уж о разрушениях и смертях, одни континенты «уехали» бы в совершенно иные климатические условия, где города и пашни быстро скрылись бы под слоем льда, другие, наоборот, «вынесло» бы в более жаркие области. В легендах, созданных уцелевшими людьми (а ведь кто-то же уцелел!), это могло описываться именно как «приход жутких холодов» или «наступление страшной жары» – вряд ли кто-то тогда понимал истинные причины и последствия происшедшего.

Доказательством может послужить одна находка, давным-давно известная историкам…

В Каирском музее хранятся древнеегипетские водяные часы, созданные неким министром при дворе фараона Аменхотепа. По имени изобретателя их так и называют: «Часы Аменемхета». По сравнению с существовавшими до того образцами они были гораздо более совершенными, и Аменемхет так гордился делом своих рук, что описал эту историю на папирусе, а папирус велел положить ему в гробницу, откуда его и извлекли археологи.

Все бы ничего, но, подробно рассказывая о своем изобретении, Аменемхет уточняет, что принял соотношение самого длинного дня к самому короткому как 14:12. И сообщает, что взял это соотношение из священных записей в храме.

Так вот, для Египта названное Аменемхетом соотношение… совершенно не годится! Поскольку для всей его территории верно другое: 14:10. А соотношение 14:12 идеально подходит для географической точки, расположенной в тысяче километров к югу от границ Египта…

Учитывая высокий уровень развития египетской астрономии, такой «ляп» выглядит предельно странно. Но дело в том, что это, скорее всего, никакой не «ляп», а информация, сохранившаяся с допотопных времен, когда Египет находился на совершенно другой географической широте. Не зря упоминается, что число взято часовых дел мастером из «священных» книг. Даже если оно находилось в полном противоречии с жизненной практикой, священные книги, конечно же, нельзя было переписывать и исправлять, иначе какие они священные?

И еще о последствиях потопа. Тот же Головин выдвинул достаточно изящную гипотезу, объясняющую мнимую древность осадочных слоев, где находят различные окаменелости.

Возраст кембрийских пород определяется в 500–570 миллионов лет исключительно на том основании, что в них находят вымерших древних трилобитов. А возраст трилобитов определяется в 500–570 миллионов лет, потому что их находят в кембрийских породах… Получается какой-то дурной заколдованный круг. Есть еще ссылки на радиоизотопный анализ, основанный, как легко догадаться из названия, на проценте радиоактивных изотопов в том или ином ископаемом организме. Чем изотопов меньше, тем находка «старше», соответственно, чем изотопов больше, тем находка «моложе».

Но, как и в казусе с радиоуглеродным анализом, совершенно не принимается во внимание, что количество радиоактивных изотопов в окружающей среде в разные времена могло меняться. А потому вполне возможен следующий расклад: «последовательные» слои, в которых якобы обитали «более древние» и «более молодые» организмы, на самом деле сложились одномоментно. Когда на морском дне оседали ил и грязь, взбаламученные водами Великого Потопа, бьющие из земных недр горячие, насыщенные всевозможными несовместимыми с жизнью химическими соединениями геотермальные воды сначала истребили обитателей дна – тех же трилобитов и прочих мелких беспозвоночных. Потом настала очередь жителей глубин, а затем – обитателей мелководных прибрежных полос. Так и образовались осадочные слои. Но чем ниже был слой, тем в нем больше содержалось поступивших из недр радиоактивных элементов. Чем слой выше, тем, соответственно, меньше. А реальная разница в возрасте могла оказаться очень и очень малой…

Перейдем теперь от Солнца к Луне. По некоторым версиям, до потопа Луна отсутствовала. Индейцы майя в своих хрониках не упоминали о Луне вообще. Боливийские чибчамуиски начинали легенду о Великом Потопе так: «В далекие времена, еще до того как луна стала сопутствовать земле…» По другую сторону океана бытовали те же представления: легендарных пеласгов, предшественников греков на земле Эллады, в древнегреческой литературе упорно именовали «долунные»… А у африканских бушменов ночное небо освещает не Луна, а Венера.

Впрочем, касательно Солнца и Луны существует масса вариантов. Индейцы папагос считают, что до катастрофы «солнце было ближе к земле, чем теперь». А африканцы из низовьев реки Конго рассказывают, что потоп произошел из-за того, что «солнце и луна встретились однажды, причем солнце обдало луну грязью и таким образом несколько затмило ее свет; по этой причине часть луны время от времени остается в тени. Во время этой встречи произошел потоп». Отсюда следует, что луна вообще-то существовала и до потопа, но вид у нее был другой, нынешних, прекрасно знакомых нам фаз, очевидно, не было… Бразильские индейцы считают, что «допотопное» солнце было «синим», а талмудическая традиция гласит, что перед Великой Катастрофой солнце целую неделю всходило на западе, а заходило на востоке.

Подобных легенд, увлекательных и таинственных, масса. Перечислять здесь их все нет нужды. Достаточно ограничиться констатацией факта: Великий Потоп на самом деле был не просто потопом, а неким глобальным катаклизмом, где потоп – лишь один из эпизодов в длинной череде разнообразнейших бедствий. Изменивших слишком многое …

Кстати, причины более мелких, локальных катаклизмов могли оказаться достаточно необычными… Например, ядерный взрыв.

Нет-нет, я вовсе не собираюсь пересказывать здесь давным-давно известные читателю истории о «допотопных ядерных войнах», которые вели меж собой то ли невероятно развитые суперцивилизации прошлого, то ли залетные инопланетяне, избравшие Землю самым подходящим местом для сведения счетов. Не то чтобы я в эти гипотезы не верил совершенно (иные аргументы и доказательства заставляют задуматься), просто сейчас этой темы касаться не буду.

Дело в том, что ядерный взрыв вполне мог иметь самое что ни на есть естественное происхождение. Поскольку не так давно оказалось, что ядерные реакторы может создавать не только человек…

В 1972 году на одном из французских заводов, занимавшихся обогащением урана для нужд атомной промышленности, обнаружили, что в ряде образцов руды концентрация урана-235 ниже природной нормы, а это было неправильно… Выяснилось, что все эти образцы поступали из одного места – с месторождения Окло в африканском Габоне. Туда отправились соответствующие специалисты, которые очень быстро обнаружили, что руда бедна ураном оттого, что он некогда… «выгорел» в ходе самой настоящей ядерной реакции, происходившей без всякого участия человека.

Другими словами, природные условия в районе Окло миллиард восемьсот миллионов лет назад сложились так, что там в недрах земли возникло несколько самых настоящих ядерных реакторов, в которых происходили те же цепные реакции, что ныне происходят в «рукотворных»… И тянулось это ни много ни мало сотни тысяч лет. Атомного взрыва там ни разу не случилось из-за тех же самых природных процессов, работавших точно так, как современные системы защиты реакторов.

Нельзя исключать, что в прошлые времена таких природных реакторов на планете было гораздо больше – поскольку раньше и радиоактивных элементов в земной коре содержалось гораздо больше, чем теперь. Нельзя исключать, что некоторые из них исправно работали в те времена, когда на Земле уже появился человек разумный (гораздо раньше тех сроков, что с потолка установили дарвинисты).

Теперь представим, что однажды такой природный реактор, что называется, пошел вразнос. И над землей взметнулся ядовитый гриб ядерного взрыва…

А если неподалеку, а то и совсем рядом – некий «допотопный» город? Или просто деревенька с пашнями и стадами?

В общем, стоит допускать для прошлого самые неожиданные катаклизмы, каких с полсотни лет назад и не предвидели вовсе.

Вполне вероятно, глобальных катастроф было несколько. Даже наверняка. О подобной «цикличности» катастроф достаточно много упоминаний и у майя, и у древних индусов, и в записанных Платоном повествованиях египетских жрецов. Всякий раз повторяется одно и то же: человечество приходит к совершеннейшему краху регулярно, порой через строго определенные промежутки времени, когда небесные светила, «отклонившись от своих обычных путей», уничтожают очередную цивилизацию практически начисто.

Классический пример – книга Платона, точнее говоря, «Тимей» и «Критий». Неизвестно, служат ли они доказательством существования в былые времена Атлантиды, но все равно, информацию содержат любопытнейшую…

«Многим и различным катастрофам будут подвергаться люди; величайшие из них случаются от огня и воды, а другие, более скоротечные, от множества иных причин. Ведь и у вас передается сказание, будто некогда Фаэтон, сын Солнца, пустив колесницу своего отца, но не имея силы направить ее по пути, которого держался отец, пожег все на земле, да и сам погиб, пораженный молниями. Это рассказывается, конечно, в виде мифа, но под ним скрывается та истина, что светила, движущиеся в небе вокруг Земли, уклоняются с пути, и чрез долгие промежутки времени истребляют все находящееся на земле посредством сильного огня… Когда же боги опять для очищения земли наполняют ее водой, то спасаются живущие на горах пастухи и волопасы; люди же, обитающие у вас по городам, уносятся потоками воды в море… каждый раз, едва лишь упрочится письменность и другие средства, нужные городам, как опять через известное число лет, будто болезнь, низвергается на вас небесный поток и оставляет у вас в живых только неграмотных и неученых; так что вы снова как будто молодеете, не сохраняя в памяти ничего, что происходило в древние времена. Вот и теперь, например, все, что ты рассказал, Солон, о ваших древних родах, мало чем отличается от детских побасенок, во-первых, вы помните только об одном потопе земном, тогда как до того было их несколько; потом, вы не знаете, что в вашей стране существовало прекраснейшее и совершеннейшее в человечестве племя, от которого произошли и ты и вы все с вашим городом, когда оставалась от него одна ничтожная отрасль. От вас это утаивалось, потому что уцелевшая часть племени в течение многих поколений сходила в гроб без письменной речи».

Это рассказывает греческому гостю Солону египетский жрец, уточняющий, что географическое положение Египта всегда хранило его от катаклизмов, и потому в здешних храмах «все сохраняется от самой глубокой древности», со времен не одного какого-то потопа, а целой череды катастроф…

Совершенно не важно, что египтянин в патриотических целях мог и приврать касаемо своей родины. Совершенно не важно, существовала Атлантида или нет. Совершенно не важно, написана книга Платона в Древней Греции или все же в эпоху Возрождения. Совершенно не важно, наконец, в самом деле Платон пользовался египетскими материалами или какими-то другими, а ссылка на Египет приведена исключительно для солидности. Главное – эти строки прекрасно сформулировали основные положения научной дисциплины под названием «катастрофизм» за сотни лет до того, как ее стала разрабатывать европейская наука.

Действительно, при крупных катаклизмах погибали в первую очередь города – и их обитателям, кстати, гораздо труднее было бороться за жизнь, чем привыкшим к лишениям, чертовски примитивным по сравнению с городскими «грамотеями», но двужильным «пастухам и волопасам». Науки, искусства, технологии – все это должно было исчезнуть едва ли не полностью, а того, что осталось, было слишком мало, чтобы возродить исчезнувшую цивилизацию в прежнем блеске. Да и мало оставалось, надо полагать, людей, по-настоящему озабоченных «возрождением цивилизации». Перед спасшимися стояли гораздо более простые задачи – выжить.

Простой, насквозь житейский пример. После какого-то катаклизма, случившегося сегодня, в три часа дня, некий континент обрушился в тартарары, остался только приличный кусок девственной тайги. Три человека: очаровательная девушка, ученый программист и крестьянин из ближайшего села. Кого выберет красавица в качестве защитника и спутника жизни – программиста, который знает все о компьютерах (несуществующих более) и помнит наизусть пару шекспировских трагедий, но при этом не способен и примитивный костер развести? Или крестьянина, с трудом способного прочитать надпись на дорожном указателе, но при этом умеющего все на свете – и огонь добыть без спичек, и жратву обеспечить посреди глухого леса, и шкуру на одежду содрать с подвернувшейся рыси? То-то. А если при этом крестьянин еще и не намерен возлагать на себя заботы о бесполезном «городском»? Не убивает его, вовсе нет, просто-напросто бросает в тайге, подхватывает новоиспеченную женушку и уходит с ней километров за полсотни, где строит корявое, но надежное жилище?

Их сын еще успеет наслушаться от матери разных завлекательных рассказов: мол, «до потопа» люди летали по небу на железных птицах, а на плоской доске зажигалось окошечко, и в нем можно было увидеть всякие представления, кастрюля закипала, стоило поставить ее на черный кружок посреди особого ящика и повернуть ручку. Вполне возможно, он будет даже верить, что все это и в самом деле когда-то было. Но для его детей эти рассказы будут уже чистейшей сказкой. И таких крошечных поселений – штук сто. А где-то далеко-далеко сохранился благодаря автономным генераторам и прочим полезностям небольшой научный городок, и его обитатели, насколько могут, пытаются сохранить хотя бы осколочки былого знания… но без всей цивилизации они бессильны.

Должно быть, примерно так и обстояло в истории человечества – того самого, в чье существование сегодня уже не верят, полагая, что наша цивилизация первая, уникальная и какая-то там еще… Вполне вероятно, знаний удавалось спасти не так уж мало – но все равно, восстановление в полном объеме требовало сотен, тысяч лет.

Нельзя исключать, что Великих Катастроф было несколько и последовательно сметенных ими высоких цивилизаций опять-таки насчитывалось не одна и не две. И вовсе не факт, что наши предшественники были непременно родственниками нынешнему человечеству. Они могли и не иметь к нам никакого отношения.

Это прекрасно иллюстрирует пример с так называемым «человеком Мунго». Его останки изучали в Австралийском национальном университете, и результаты оказались прелюбопытнейшими: человеку, чьи останки найдены на берегу реки Мунго, – шестьдесят две тысячи лет. Анатомически он ничем не отличается от современного человека, а вот генетически не имеет с ним ничего общего. Какая-то другая раса, не состоящая с нами ни в малейшем родстве…

В США не так давно был снят наделавший много шума документальный фильм «Истоки», созданный на основе работ профессора Оксфордского и Лондонского университетов Уалдера Смита. Снявшиеся в нем крупнейшие ученые США и Великобритании – историки, антропологи, астрономы, геофизики, биологи, астрофизики – доказывают, что человечеству, возможно, не более 10–15 тысяч лет. Что прекрасно согласуется с библейским Великим Потопом.

А сколько их было прежде – пока что неизвестно. Вполне может оказаться, что в приводившихся легендах, мифах и отрывках из древних книг причудливо перемешались сохранившиеся в памяти человечества (не важно, которого, быть может, плавно «переходившего» от одной расы к другой) сведения о тех самых нескольких катаклизмах. Отсюда и некоторый разнобой в описаниях причин очередной напасти. Становится понятно, почему одни народы возлагают вину на «огненный дождь», а другие, как, например, ягана с Огненной Земли – на Луну: «Много столетий назад Луна упала в море. Морские волны поднялись, подобно воде в ведре, если бросить в него большой камень. Это вызвало наводнение, от которого спаслись лишь счастливые жители этого острова, оторвавшегося от морского дна и плававшего по морю. Даже горы на материке были залиты водой. Когда наконец Луна вышла из морской пучины, а вода стала убывать, остров вернулся на прежнее место».

Строго говоря, «лун» у нашей планеты тоже могло быть несколько, и нынешняя вовсе не обязательно освещает Землю с момента ее появления. Очень уж странная пара Земля – Луна, выбивающаяся из общих для Солнечной Системы закономерностей.

В конце-то концов о многих принципиальнейших для жизни на Земле вещах наука и сегодня не имеет ни малейшего представления. Абсолютно неизвестно, как и почему случаются оледенения – и неясно к тому же, насколько быстро происходят переходы от ледяной пустыни к таянию и наоборот: то ли сотни и тысячи лет, то ли годы …

В последние годы западная наука столкнулась с интересным «парадоксом динозавров». Останки крупных ящеров, включая тираннозавров, найдены примерно в тысяче километров южнее Северного полюса, на Аляске и в Австралии – но исследования с помощью изотопов кислорода показывают, что в те времена климат там был практически таким же, как теперь на Аляске. Но динозавры-то там тем не менее обитали! О находках вблизи Северного полюса (тысяча километров – это именно что «вблизи») британский геолог Стивен Драри явно смущенно пишет: «Довольно странно, ибо на этих высоких широтах темно три месяца в году». Тогдашняя Австралия была расположена очень близко к тогдашнему полюсу – но там тоже бродили динозавры. Как это объяснить, никто не знает. То ли принять сюрреалистическую картину – тираннозавр, бродящий по колено в сугробах долгой полярной ночью (но динозавры вроде бы были холоднокровными рептилиями, не способными жить при минусовых температурах). То ли признать, что с этими изотопами кислорода малость поспешили, признав этот метод надежным. То ли там не было темно три месяца в году и сугробов не было? Поди пойми…

А то, чего люди не в состоянии предсказать, может совершенно неожиданно для них повториться. И вовсе не обязательно в виде нового ледникового периода. В европейской истории уже случались «малые ледниковые периоды» – как, например, в Средневековье, когда по заметенным снегом улицам Парижа рыскали волки, от голода покинувшие леса. Или можно вспомнить еще более локальные заморозки: 1816 год, который в Западной Европе известен как «год без лета». Зерновые в этом году вообще не взошли, а значит, не было и урожая. Только в Ирландии от голода и вызванной им эпидемии брюшного тифа умерло более шестидесяти пяти тысяч человек. За океаном, в Новой Англии, этот год прозвали «тысяча восемьсот до смерти морозный» – там заморозки стояли до июня, а потому об урожае не было и речи, массу скота из-за нехватки корма пришлось забить (или он умирал сам).

Причина, между прочим, известна. За семь месяцев до того на острове Сумбава в Индонезии ожил и извергся – точнее, форменным образом взорвался – долго считавшийся до того потухшим вулкан Тамбора. Этот взрыв и последовавшее за ним цунами унесли жизни примерно ста тысяч индонезийцев – а потом в атмосфере рассеялись выброшенные взрывом двести сорок кубических километров вулканического пепла, песка и пыли. Они-то и мешали солнечным лучам проникать к поверхности Земли, вызвав те самые заморозки 1816 года. Достоверно известно, что этому радовался один человек в Англии – знаменитый художник Дж. Тернер: загрязненность атмосферы привела к тому, что закаты стали невероятно красивыми, «туманными», оригинальными, каких прежде не случалось, и Тернер взахлеб рисовал эти увлекательные картины. Все остальные его восторгов как-то не разделяли…

Между прочим, для Земли в целом этот микрокатаклизм никаких последствий не вызвал: поскольку в глобальном масштабе, в формате планеты получилось, что температура упала всего-то на один градус. Но счет человеческим жертвам, как видим, шел на десятки тысяч. Вот что способно натворить извержение одного-единственного вулкана.

А впрочем, в том, что касается страха перед глобальными катастрофами, те, кто верит в Бога и верит в Библию – позвольте выразиться с легкой долей цинизма, – находятся в лучшем положении, нежели атеисты. Поскольку в Библии прямо и недвусмысленно указывается, что нового Всемирного Потопа ждать не следует:

«Поставляю Мой завет с вами, что не будет более истреблена всякая плоть водами потопа, и не будет уже потопа на уничтожение земли» (Бытие, 9, 11).

«Как я поклялся, что воды Ноя не придут более на землю» (Книга пророка Исаии, 54, 9).

«Я положил песок границею морю, вечным пределом, которого не перейдет; и хотя волны его устремляются, но превозмочь не могут; хотя они бушуют, но переступить его не могут» (Книга пророка Иеремии, 5, 22).

«Ты поставил землю на твердых основах: не поколеблется она вовеки и веки Бездною, как одеянием, покрыл Ты ее; на горах стоят воды. От прещения Твоего бегут они, от гласа грома Твоего быстро уходят. Восходят на горы, нисходят в долины, на место, которое Ты назначил для них. Ты положил предел, которого они не перейдут, и не возвратятся покрыть землю» (Псалтирь, 103, 5–9).

«…вначале словом Божиим небеса и земля составлены из воды и водою: потому тогдашний мир погиб, быв потоплен водою. А нынешние небеса и земля, содержимые тем же Словом, сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков» (2-е послание Петра, 3, 5–7).

Так что некоторые основания для оптимизма имеются…

Подведем итоги.

Собственно говоря, сам Дарвин не вызывает ничего, кроме обыкновенной человеческой жалости. Прежде всего, никакой он не «великий ученый» и не «первооткрыватель» – всего-навсего скомпилировал то, что многие высказывали задолго до него (а то и одновременно с ним, как в случае с Уоллесом), и ухитрился оказаться в нужном месте в нужное время, чтобы быть востребованным целой ордой радикалов, «прогрессистов», а то и откровенной сволочи – от вольнодумствующих студентиков и курсисток-истеричек до большевиков с нацистами. Между прочим, уже заканчивая книгу, я обнаружил еще одного предшественника Дарвина. Некий шотландский садовник Патрик Мэтью изложил основы теории естественного отбора двадцатью годами раньше Дарвина, как раз в тот год, когда молодой Дарвин отплыл на «Бигле» с капитаном Фиц-Роем, который, как человек верующий, впоследствии был буквально шокирован книгой Дарвина и, быть может, еще и из-за нее захворал душевным расстройством. Беда только, что Мэтью изложил теорию, предвосхитившую труд Дарвина, в книге под названием «Корабельный лес и разведение корабельных пород», которую, как легко догадаться, из-за ее узкопрофессиональной специализации прочитали полтора человека. Шотландец, что пикантно, дожил до тех дней, когда на «первооткрывателя» Дарвина пролился поток восхвалений – и опубликовал в одной из газет насмешливое письмо по поводу своего несомненного приоритета. Дарвин на всякий случай публично произнес что-то вроде извинений, признавая заслуги Мэтью…

Да и вообще, жилось Дарвину нелегко – поскольку он сам прекрасно понимал, что не в состоянии представить точных доказательств своих чисто умственных построений. А потому был вынужден в ответ на преследовавшие его до конца жизни ехидные вопросы оппонентов отвечать стандартно: «В настоящее время вопрос вынужденно остается необъяснимым и может по праву быть использован в качестве аргумента против излагаемых здесь взглядов». Почти забылось, что от переиздания к переизданию «Происхождения видов» Дарвин все увеличивал и увеличивал время, необходимое, по его мнению, для эволюционного развития – а потому и поддержки от естествоиспытателей и геологов видел все меньше и меньше. Называл себя «служителем дьявола», говорил, что, излагая свою теорию, испытывает ощущение, «будто признается в убийстве». Одним словом, всю жизнь, по достоверным свидетельствам, прожил в состоянии нешуточного стресса.

А ведь все могло обернуться иначе. Уитвелл Элвин, редактор солидного английского журнала «Куортерли ревью», прочитав сигнальный экземпляр «Происхождения видов», высказал Дарвину опасения, что предмет исследований слишком узок для широкой аудитории – и стал уговаривать вместо «Происхождения видов» написать и издать книгу о голубях, поскольку «голуби интересуют всех». Уговоры были долгими и настойчивыми, но Дарвин так на них и не поддался. А меж тем обернуться могло и по-другому – и Дарвин прожил бы жизнь скромным приходским священником: естествоиспытателем-любителем, автором нашумевшей книги «Голуби Англии и мира» – и уж безусловно не испытал бы и сотой доли тех душевных терзаний, что отравляли ему жизнь до смертного часа…

Вполне возможно, что в этом случае гораздо меньше думающих людей пошло бы за марксистами, большевиками и нацистами – поскольку их доктрины без теории Дарвина непременно стали бы гораздо более блеклыми, лишенными наукообразной подпорки…

Ну, а сегодня, как уже неоднократно доказывалось на неопровержимых примерах, сочиненная дарвинистами теория эволюции не имеет никакого отношения к реальным процессам. Все эти австралопитеки, синантропы, питекантропы и прочие тварюшки – не предки человека, и даже не его дальние родственники, а попросту обитавшие сами по себе (иногда одновременно с человеком разумным) полуобезьяны, разве что способные иногда с грехом пополам выбить булыжником мозги собрату или ухлопать подходящим дрыном зазевавшегося зайчика.

Более того. Можно говорить всерьез, что роду человеческому – миллионы лет. Что на нашей планете в незапамятные времена существовало несколько последовательно сменявших друг друга цивилизаций, быть может, достигавших крайне высокого уровня развития.

Вот только нынешнему человеку эти люди, очень похоже, опять-таки не являются даже отдаленными родственниками.

И наконец, весьма даже не исключено, что современный человек, тот самый пещерный житель каменного века, потомками которого мы с вами безусловно являемся, обитал на планете вовсе не в одиночестве. Не исключено, что другие, не уступавшие ему в разумности, – вовсе не легенда…

Вот об этих других мы напоследок и поговорим. Предупреждаю сразу: следующая глава, собственно говоря, вовсе и не глава. Это – конспект будущей книги. А потому о многом будет сказано поверхностно, без проработки и привлечения источников, в виде догадок и предположений. Все впереди, а пока что – краткое изложение будущей работы…

Глава заключительная Другие где-то рядом…

После Великого Потопа, последней глобальной катастрофы, от предшествующих цивилизаций все же сохранилось нечто… назовем это не просто определенным количеством уцелевших знаний (следы которых прослеживаются там и сям), а, пожалуй, традицией. Даже если не касаться египетских пирамид, с которыми не все до конца ясно, есть и другие, не менее знаменитые каменные сооружения. Речь идет не только о впечатляющем Стоунхендже, который сооружали триста лет, причем неизвестно толком, кто. Время его создания датируется по обнаруженным поблизости костяным орудиям – но их могли гораздо позже оставить там те, кто поклонялся величественному сооружению, как творению «богов»… По всей Европе разбросана масса каменных сооружений – иногда они одиночные (но поразительные по размерам), а иногда представляют собой форменные чащобы огромных камней, несомненно, установленных человеком. Такая работа, весьма протяженная во времени (а камни порой занимают огромные пространства), требовала большого числа рабочих и серьезной организации труда – на что было способно только государство, но никак не «племена»… Меж тем, по традиционным представлениям, никаких «государств» не должно было еще быть…

Но разговор не об этом – а о том, что рядом с человеком, очень похоже, обитал кто-то другой. Не звери, а создания, определенно обладавшие разумом, – что, впрочем, нисколько не делало их доброжелателями человека…

Реконструкция рисунка «колдуна»

Среди рисунков каменного века попадаются достаточно странные, не имеющие вроде бы ассоциаций в окружающей действительности. Представленный рисунок обычно трактуется как «изображение колдуна, нарядившегося зверем для какой-то церемонии». Но даже традиционные ученые отмечают, что «передние конечности выглядят скорее как звериные лапы», а половой орган «не отвечает ни человеку, ни известным животным» (кстати, физиономия – чистейшей воды реконструкция: «Эта часть трудно различима, и ее толкование во многом зависит от наблюдателя»). Интересно, что у многих племен до сегодняшнего дня сохраняется предание: некогда, в древнейшие времена, жили и хвостатые люди. На островах Фиджи есть легенда о погибших в великом потопе людях с собачьими головами (между прочим, картографы Средневековья с непонятным упрямством помещали на свои чертежи «земли посланцев»), а тасманийцы рассказывали, что «у людей сначала были хвосты и не сгибались колени». Подобных примеров можно привести еще немало.

Рис. 25

Рис. 25. Простоты ради считается, что это либо жрец, нарядившийся получеловеком-полубыком, либо охотник, замаскировавшийся для того, чтобы незамеченным подобраться к дичи. Что-то не похоже – сразу видно, что животные в панике от этого создания бегут. Тысячелетия спустя, в Древней Греции, подобных существ будут именовать сатирами и относиться к ним, как к реально живущим созданиям…

Рис. 26

Наконец, рис. 26. Эти создания вырезаны на чем-то вроде жезла из оленьего рога, найденном во Франции. Интересно, что ученые, на сей раз даже не пытаясь поминать жрецов и охотников, окрестили их «дьяволятами»…

А ведь первобытные люди, что подтверждается многими сотнями из введенных в научный оборот рисунков, в подавляющем большинстве случаев изображали исключительно то, что видели – мастерски передавая сходство с оригиналом…

Одним словом, самое время вспомнить слова одного из героев Стругацких:

– Нет, отец, ты представь себе: существует на Земле раса – древняя, разумная, может, даже и вовсе не человеческая – соперники наши…

Если бы все ограничивалось тремя приведенными здесь изображениями, не стоило бы и затевать разговор. Но в том-то и загвоздка, что фольклор, мифология самых разных народов прямо-таки битком набиты упоминаниями о существовании совсем рядом с человеком другого народца. Безусловно, не человеческого – хотя и человекоподобного. Безусловно, разумного – и порой оказывающего человеку мелкие услуги, но чаще всего вредящего или просто способного подшутить предельно зло…

В отличие от «классических» призраков и прочих бесплотных духов, «другой народец» предстает в виде вполне осязаемых существ из крови и плоти. Разве что они порой наделены способностями, превышающими человеческие – но, очень важно уточнить, речь вовсе не идет о каком-то «всемогуществе». Ничего подобного. Довольно ограниченный набор способностей, превышающих человеческие, и только…

Народы, обитающие на огромных расстояниях друг от друга, тем не менее описывают «соседей» примерно одинаково. Между шотландскими брауни и русскими домовыми гораздо больше сходства, чем различия. На Британских островах известна масса разновидностей того самого осязаемого «малого народца», а русские домовой, овинник, кикимора, банник и некоторые другие «соседи» опять-таки как нельзя лучше подходят под категорию «осязаемых». Это, впрочем, касается одной только Европы, достаточно густонаселенной «соседями» – на других континентах подобные существа упоминаются крайне редко, зато гораздо больше чисто призрачных созданий…

Свидетельства о «соседях» берут начало где-то в туманной глубине веков и возникают практически сразу с изобретением письменности. Здесь и загадочные библейские «лешии», которые поселяются в опустевших городах, перекликаясь по ночам. И богатый ассортимент вполне осязаемых древнегреческих «соседей» – сатиры, фавны, наяды, дриады и многие другие, все как на подбор отнюдь не бестелесные, вполне плотские даже чересчур… В раннее Средневековье, едва широко распространяется письменность и появляются ученые книжники, информация о «соседях» прямо-таки плывет бурным потоком, причем четко разграничиваются «призрачные» существа от «осязаемых»…

Люди и «другие» ссорятся и дружат, а порой и вступают в брак (естественно, когда «другие» совершенно человекоподобны), наносят друг другу раны, ходят друг к другу в гости – вот только время в двух соседствующих мирах, похоже, течет как-то иначе …

Собственно говоря, что такого уж невероятного в гипотезе о том, что на Земле бок о бок с человеком испокон веков обитают другие разумные существа? Каким фундаментальным основам каких наук это противоречит? Есть ли, с точки зрения физики, нечто вовсе уж невероятное в предположении о существовании «параллельных» миров, откуда приходили те самые феи, на которых случалось жениться иным древним удальцам? Почему бы не предположить, что в силу каких-то природных условий и физических констант в древние времена параллельный мир был ближе к нашему и попасть оттуда сюда (как и туда отсюда) было не в пример легче? А потом, скажем, некие изменения магнитного поля, солнечного излучения и еще каких-то факторов, незнакомых современной науке, «закрыли» тропинки или, по крайней мере, затруднили до предела перемещение по ним?

В конце концов, я сам однажды видел по телевизору одну из передач Гордона, где несколько профессиональных физиков без тени смущения обсуждали как гипотезу интереснейшее предположение: а что если в прошлые эпохи время двигалось иначе, может быть, быстрее, может быть, медленнее? И ничего не случилось после этой передачи, мир не перевернулся, никто не вызывал к физикам психушку, и даже пресловутая «комиссия по лженауке» на сей раз воздержалась от панических воплей…

Вы любите головоломки? Тогда объясните вы мне, отчего предания о вампирах, кровососущих мертвецах (или необязательно мертвецах) в Европе очень четко локализованы? Район их наибольшего распространения приходится на некоторые районы Венгрии и Румынии (Трансильвания), земли балканских славян и Украину. И это – всё. И в России, и в Польше, и в Италии, и во многих других странах легенды о вампирах единичны, и не более того. В Англии, к примеру, в XII века историк Уильям из Ньюбурга прилежно зафиксировал несколько случаев «возвращения мертвых, которые нападали на людей ночью, пили кровь и убивали». Но впоследствии на Британских островах «вампирские» легенды так и не приняли того безусловно массового характера, свойственного очерченному мной региону. Кстати, что касается случаев вампиризма в Сербии – в архивах до сих пор сохраняется вызывающий у материалистов скрежет зубовный официальный отчет полкового военного хирурга австрийской армии Йоханнеса Флакингера и трех его ассистентов, датированный 7 января 1732 года. Военврач и его команда вели серьезное расследование – и изложенные ими выводы и наблюдения не к ночи повторять…

Вот, кстати – на том самом Хайгейтском кладбище в Лондоне, где похоронен Карл Маркс (официально именуется кладбищем Святого Джеймса), с 1967 по 1983 годы происходили какие-то странные и страшные события, связанные, как некоторые утверждают, с вампиром. Был ли он обладателем густой бороды, в точности неизвестно…

Но вернемся к «другому народцу». Поскольку он, как явствует из описаний, владел кое-какими сверхъестественными способностями, со временем (точнее, с распространением христианства) меж ним и людьми должны были возрастать и углубляться откровенные трения. И не только в Европе – но мы ограничимся разговором о Европе…

Повторяю, эта глава – конспект будущей книги, и потому я многое высказываю в виде тезисов, которые не собираюсь подробно доказывать…

Предположим, что часть людей, обладающая предрасположенностью к освоению тех самых сверхъестественных практик (как иные обладают способностями к математике, а иные – к столярному делу), поддерживала с «другими» особенно тесные и дружеские отношения уже украдкой, поскольку в общественном мнении произошел перелом во взглядах на этот предмет. Это в Древней Греции крестьянки могли непринужденно, средь бела дня общаться с сатирами, а в раннем Средневековье рыцари невозбранно женились на феях и «девах источника». Чуточку позже отношение к «другому народу» и его способностям стало весьма отрицательным…

Итак. «Обычные», житейские контакты меж представителями двух рас практически прерваны. «Сверхъестественные» практики вроде колдовства, гадания, воздействия на погоду и т. д. рассматриваются как преступление и «безусловно подлежат». Но отдельные, особо упрямые индивидуумы обоего пола (или – подсевшие на «ведовство», как на наркотик) продолжают под покровом ночи тесно общаться со своими приятелями из «других». Предположим, что все это – абсолютная реальность. И что же мы тогда получим?

Да ничего особо диковинного или неизвестного. Всего-навсего – колдовские шабаши и инквизицию…

В раннем Средневековье отношение к колдунам, ведьмам и прочему чародейному люду, несмотря на наличие уже набравшей нешуточный авторитет христианской церкви, было, если можно так выразиться, неустоявшимся. Проще говоря, кто что хотел, то и воротил.

Хотя… дело, быть может, еще и в том, что на «колдовском фронте» наступило некое затишье – потому в разных уголках Европы царил форменный разнобой. В 800 году льежский епископ Гаребальд в своей епархии назначал за чародейство крайне мягкие наказания: даже тот, кто колдовством вызвал смерть человека, присуждался лишь к семилетнему покаянию, а всего один год покаяния полагался за занятия тайными науками «без зловредного ими пользования». В те же годы Карл Великий отловленных колдунов и ведьм обращал в рабство. В саксонской Англии чуть позже колдунов не только сажали в тюрьму, но и казнили смертью. Правда, после прибытия Вильгельма Завоевателя наступила полная амнистия: поскольку означенный герцог держал при себе некую колдунью и верил, что именно ей обязан победами вообще и завоеванием Англии, в частности. Черт его знает, как там обстояло дело, но достоверно известно, что себя колдунья не уберегла – отряд воинов, которым Вильгельм доверил ей командовать, в одной из стычек был саксами полностью вырезан (что неопровержимо доказывает: колдунья была старая и страшная, молодую и симпатичную наверняка цинично оставили бы в живых для самых прозаических, материалистических целей…)

В общем, в одних местах колдунов и ведьм жгли толпами (астурийский король Ромеро), в других коронованные особы сами увлекались ворожбой (кастильский Альфонс I), а церковь одно время порицала тех, кто всерьез верил в существование колдунов и колдовства. Видимо, все же царило некоторое затишье…

Но к ХIII веке наступил перелом. Во-первых, колдовство стало принимать угрожающие масштабы, а во-вторых, расплодились всевозможные еретические секты и движения, среди которых белых и пушистых как-то не имелось. Теоретически рассуждая в рамках нашей гипотезы, можно предположить, что «другой народец» проявил открытую враждебность к соседям по планете и именно его ушки (или рожки) торчали за всевозможными сектами, шабашами и одиночными любителями ворожбы…

И в бой вступает «спецназ господа Бога» – Святая Инквизиция…

О деятельности этого учреждения распространено небывалое количество лжи, на инквизиторов вылита целая Ниагара грязи. Со времен так называемого Просвещения до сегодняшнего дня несть числа либералам, с пеной у рта порицающим инквизицию за ее «бессмысленный террор».

Но ведь, господа мои, это вопрос веры, который предметом «демократического голосования» служить вообще не может. И вариантов тут всего два. Если абсолютно ничего сверхъестественного на свете не существует, если нет на нашей планете ни ведьм, ни колдунов, ни магических «технологий», деятельность инквизиции и в самом деле предстает бессмысленным террором.

А если сверхъестественное в той или иной степени все же присутствует на этом свете и ведьмы с колдунами не шарлатанствуют, не дурят голову доверчивым согражданам, а в реальности посредством магических практик способны на многое, мягко говоря, влиять … Тогда как все выглядит?

Как война. Где с обеих сторон выступает вполне реальный противник – что, разумеется, не исключает определенного количества оговоров, судебных ошибок и сведения счетов. Но это уже дело десятое. То, что по «делу Чикатило» был расстрелян человек, не имевший отношения к его деяниям (но несколько лет назад сам убивший малолетку и отделавшийся пустяком), еще не означает, что сексуальных маньяков не существует вообще или что они не подлежат преследованию…

Заводя разговор об инквизиции, начнем с того, что ее создание не было чем-то из ряда вон выходящим. Колдунов и ведьм люди преследовали, пожалуй, с начала времен – я имею в виду, с тех времен, как появились писаные законы.

Законы Древнего Вавилона требовали «судебного испытания» для лиц, заподозренных в колдовстве – а уличенным грозила смертная казнь. То же наказание ждало уличенных колдунов и в Древнем Египте, и в древней Индии, и в древней Японии, не говоря уж о Древней Греции и Древнем Риме.

Положение ничуть не смягчилось и в последующие времена. «Салическая правда», основной закон древних франков (VI в.), был составлен под влиянием отнюдь не христианства, а древних языческих традиций – но и там за причиненный колдовством вред предусмотрена, правда, не смертная казнь, но весомейшие денежные штрафы, для обычного человека неподъемные.

Ислам недвусмысленно осуждает колдовство и магию, которые причисляет к «большим», «непрощаемым» грехам. И выражено это достаточно жестко: «Не принадлежат к нам те, кто определяет дурной знак или же верит в него; занимается предсказаниями или верит предсказателю; занимается колдовством или пользуется услугами колдуна» (Аль-Баззар). Греховно, таким образом, не только занятие колдовством, но и вера в него – поскольку таковая, безусловно, дает подпитку всевозможному чернокнижью.

Древняя Русь после крещения не знала особого церковного органа, выполнявшего функции инквизиции, но со всевозможными ведунами поступали круто и отлагательства не терпели. Классический пример – события 1071 года в Верхнем Поволжье. Когда настали неурожаи, из Ярославля заявились два волхва и стали настраивать толпу против знатных женщин, обвиняя их в том, что они «укрывают» урожай. Эти субъекты, должно быть, были незаурядными фокусниками: у приводимых к ним женщин они «надрезали за плечами», а потом на глазах у всех «вынимали» оттуда у кого зерно, у кого мех белки или рыбу.

Туда немедленно отправился воинский отряд, и волхвам пришлось туго. Точно так же обстояло дело в том же году в Киеве, когда там, откуда ни возьмись, объявился очередной колдун и стал на манер супругов Глоба пужать народ черными пророчествами: мол, через пять лет Днепр потечет вспять, греческая земля встанет на место русской, та – на место греческой, и все прочие земли «переставятся»…

Публичных репрессий не последовало – просто в ближайшую же темную ночку предсказатель куда-то подевался – так надежно, что до сих пор не отыскали…

Примерно в те же времена на Белоозере объявились подобные же прорицатели, оравшие что-то в тогдашних терминах насчет астрала, тонких материй и прочей энергоинформации. Оказавшийся поблизости воевода Ян не стал разводить плюралистическую дискуссию, а попросту велел своим дружинникам вздернуть обоих говорунов на ближайшем дубу, что они в точности и исполнили.

В Новгороде при князе Глебе в город по сложившейся традиции забрел волхв, стал при большом стечении народа хулить христианскую веру, пугать жуткими пророчествами и уверять, что сейчас он, наподобие Христа, будет бродить по воде, как по суше. Князь Глеб, очень неглупый человек, как видно из последующего, спрятал под плащ топор и, в отличие от воеводы Яна, завязал диспут. Поначалу спросил вполне невинно:

– Так, говоришь, мил человек, ты все насчет будущего знаешь и предсказать можешь наперед?

– Вот именно! – взревел волхв с запалом современного интеллигента.

Тогда князь, все еще не показывая топора, спросил вкрадчиво:

– Ну скажи ты мне тогда, что с тобой сегодня будет?

Волхв подбоченился, свысока обозрел собравшихся и гордо сообщил:

– Чудеса великие сотворю!

– Хрен тебе! – вскричал князь Глеб (ну, не совсем так вскричал, но наверняка изрек нечто похожее из тогдашнего лексикона).

После чего выхватил топор и почествовал им оппонента по башке, отчего тот моментально и навсегда вышел в астрал. Как пишет историк, «толпа разуверилась в его пророческом призвании и разошлась по домам». Дело тут, думается, не в топоре: что ни говори, а князь Глеб применил вполне логический аргумент, блестяще продемонстрировавший несостоятельность оратора как пророка…

А вообще на Руси точно так же, как в Западной Европе, боролись с колдунами и ведьмами костром. В церковном уставе Владимира Крестителя предписывается сжигать как ведьм с колдунами, так и весь их магический инвентарь. В 1227 году в Новгороде именно на основании этого устава сожгли четырех колдунов. В 1411 году во Пскове сожгли «двенадцать вещих жонок». Эта же практика продолжалась и при Иване Грозном. Только в ХVII столетии наказания чуточку смягчили, теперь при наличии смягчающих обстоятельств можно было вместо костра отделаться ссылкой в «дальние места» или заключением в монастырь.

(А впрочем, в соответствии с европейской традицией, отец Ивана Грозного Василий сам втихомолку пользовался услугами «чаровников и ведьм» – поскольку на склоне лет женился на молоденькой и естественным образом гармонии у них уже не получалось…)

Ко временам Федора Иоанновича относится повествование об интереснейшем расследовании. Когда в Астрахани «ведовством» сгубили крымского царевича Маурат-Гирея и некий Остафий Пушкин начал следствие, пустив в ход по обычаям того времени пытки, подозреваемые тем не менее отпирались. Тогда к Пушкину пришел так называемый «арап» и посоветовал: бить плетью не по колдунам, а по их теням на стене. Пушкин так и поступил. Колдуны моментально «раскололись».

(Массу интересного можно порассказать по затронутой теме. Но это все – в будущей книге…)

В общем, последнее сожжение на костре за колдовство произошло в России в 1732 году – правда, по приговору светских, а не духовных властей (последняя в европейской истории ведьма, кончившая жизнь на костре, сожжена в Швейцарии в 1785-м).

Еще несколько аспектов «ведьмовских процессов», о которых необходимо упомянуть.

Европейская история переполнена упоминаниями про то, как «бедные, несчастные, невиновные» женщины, ставшие «жертвой» злобных «фанатиков в рясах», откровенно нарывались. Точнее говоря, некая особо наглая и беззастенчивая деревенская баба объявляла себя колдуньей – чтобы окружающие боялись, шапку ломали, почет выказывали, а то и поклонились горшочком сметаны или гусем. Но, поскольку времена на дворе стояли суровые, и не все шутки находили понимание, частенько случалось, что новоявленную «ведьму» тащили на серьезный суд. По той причине, что она сама прожужжала уши всей деревне, будто каждую субботу попивает бражку с самим Люцифером и способна напустить порчу на любую живую тварь. Тут она, конечно, начинала ныть, что пошутила – но времена-то были самые для шуток неподходящие…

А вот вам история сержанта «ширванского пехотного полка» Василия Тулубьева, которого тобольская консистория обвинила в совершении любовного чародейства. Вот сохранившееся в документах подробное изложение того, что было.

«Квартируя в городе Тюмени у жены разночинца Екатерины Тверитиной, вступил в блудную связь с ее дочерью Ириной; а потом ее, Ирину, насильно обвенчал со своим дворовым человеком Родионом Дунаевым, но жить с ним не позволил. Чтобы закрепить любовь и верность Ирины, он на третий день после венцов брал ее с собой в баню и творил над ней разные чары; взяв два ломтя печеного хлеба, Тулубьев обтирал ими с себя и со своей любовницы пот; затем хлеб этот смешал с воском, печиной, солью и волосами, сделал два колобка и шептал над ними неведомо какие слова, смотря в волшебную книгу. Он же, Тулубьев, срезал с хоромных углов стружки, собирал грязь с тележного колеса, клал те стружки и грязь в теплую банную воду и приготовленным настоем поил Ирину; поил ее и вином, смешанным с порохом и росным ладаном; наговаривал еще на воск и серу и те снадобья заставлял ее носить, прилепив к шейному кресту, а сам постоянно носил при себе ее волосы, над которыми тоже нашептывал. Подобными чарами Тулубьев так приворожил Ирину, что она без него жить не могла и, когда ему случалось уходить со двора, бегала за ним следом, тосковала и драла на себе платье и волосы».

Вот такая история. Предположим, не существует никакой «любовной магии», вообще никаких «чар» (хотя лично я от подобной категоричности воздержался бы). Давайте считать, что привязанность девчонки к Тулубьеву возникла из самовнушения, а не в результате его колдовства (хотя дело, безусловно, темное).

Ну, и что это меняет? Ведь Васька Тулубьев всерьез делал все, что здесь было описано – и всерьез верил, что с помощью черной магии совершает насилие над человеческой волей и душой. И что, прикажете оставить такого безнаказанным?

Наказание, кстати, выпало довольно мягкое: Тулубьева всего лишь разжаловали из сержантов и отправили на покаяние в монастырь в Енисейск (на практике это означало, что несколько годочков ему придется там посидеть безвылазно, под строгим присмотром, так что будет уже не до баловства). Брак Ирины с Дунаевым расторгли, а ее саму, как пострадавшую, отпустили восвояси. И где же тут «реакционные поповские репрессии»? Что заработал, то и получил. Современных бы «экстрасенсов» пустить по тому же конвейеру. Полезно вспомнить, если уж разговор зашел об экстрасенсах, что еще византийский император Константин Великий однажды издал указ, которым под страхом смертной казни запретил всевозможным «предсказателям» шляться по домам мирных обывателей с предложением своих услуг касаемо пророчеств и гаданий. И вы знаете, не шлялись: император славился тем, что тщательно следил за соблюдением своих указов…

История инквизиции полна не только самых вульгарных преувеличений, но и дутых фигур «мучеников», якобы гениев науки, ставших жертвами «тупых и невежественных церковников». Звездой номер один тут, безусловно, выступает субъект по имени Джордано Бруно, аттестуемый как «великий ученый», который дерзнул на публике высказывать смелые, передовые, прогрессивные идеи о множественности обитаемых миров, за что «невежественные церковники» его и сожгли…

На деле все обстояло чуточку не так. Совсем не так. Бруно и в самом деле среди прочего чиркал что-то насчет множественности обитаемых миров, но все, что с ним произошло, вызвано отнюдь не этим…

Никакого ученого Джордано Бруно никогда не существовало – например, не кто иной, как Галилео Галилей, признавая за Бруно яркий ум, никогда не считал его не только ученым, но и астрономом. Сам Бруно всю жизнь обрушивался с насмешками на тех, кто «пытался разгадать тайны природы посредством измерения, вычисления и взвешивания».

Кем же он был? Да просто ярым оккультистом, завсегдатаем всех подобных тайных кружков, какие только существовали в тогдашней Европе. Баловался всевозможной магией, каббалистикой, прочей чертовщиной – к которой для солидности присовокупил научную новинку того времени, только что появившуюся теорию Коперника. Правда, трактовал он ее своеобразно – по Бруно, Меркурий и Земля одинаково отстоят от Солнца, но находятся на противоположных сторонах его, причем, если вокруг Земли обращается Луна, то вокруг Меркурия – Венера. И путал перигей с апогеем – астрономы этот нюанс оценят должным образом. Признавался сам, что ему «мало дела до Коперника и его комментаторов». Просто-напросто в свои оккультистские писания он считал необходимым для солидности подмешать пару выдранных наугад страниц из самых новых теорий – как поступают и сегодняшние «исследователи тонкого мира» и прочие рехнувшиеся…

Иезуит Каспар Шоппе, присутствовавший на процессе Бруно, подробно изложил суть обвинений: «В этих книгах он учил, что миры бесчисленны…»

Ага, вот оно! Не спешите. Пойдем дальше…

«…что душа переселяется из одного тела в другое и даже в другой мир, что одна душа может находиться в двух телах, что магия – хорошая и дозволенная вещь, что Дух Святой не что иное, как душа мира, что Моисей совершал свои чудеса посредством магии и преуспел в ней больше, чем иные египтяне, что Моисей выдумал свои законы, что Священное Писание есть призрак, что дьявол будет спасен. От Адама и Евы он выводит родословную только евреев. Остальные люди происходят от тех двоих, кого Бог сотворил днем раньше. Христос – не Бог, был знаменитым магом и за это по заслугам был повешен, а не распят. Пророки и апостолы были негодными людьми, магами, и многие из них повешены».

Другими словами, полный набор классической оккультистской болтологии, каковой используется и в наше время, разве что с небольшими добавлениями. Даже терминология та самая – вот откуда ноги растут…

Вот за это Бруно и спалили к чертовой матери. За оккультизм и сатанизм, выхлестывавший за все пределы…

Ну, а о его привычке вести «научные» диспуты бесхитростно и подробно поведал опять-таки очевидец, библиотекарь аббатства Сен-Виктор, присутствовавший на таковых. Итак, 1586 год…

«В среду и четверг Троицына дня, 28 и 29 мая, Джордано пригласил королевских лекторов и всех желающих выслушать его нападки (курсив мой. – А. Б.) против семи ошибок Аристотеля. В конце лекции, или речи, он сделал вызов, требуя, чтобы каждый желающий защищал Аристотеля или возражал Бруно, и так как никто не выступил, то он громко заявил, что одержал победу. Тогда встал молодой адвокат Рудольф Калериус и в длинной речи защищал Аристотеля против клеветы Бруно, сказав в начале, что профессора молчали, так как они не считали Бруно достойным ответа. В конце он вызвал Бруно на ответ и защиту, но тот не ответил и ушел. Студенты задержали Бруно, говоря, что они не позволят ему уйти, пока он не ответит или не откажется от клеветы, возведенной им на Аристотеля. Тем не менее он, в конце концов, высвободился из их рук, не знаю, быть может, с условием вернуться на следующий день для ответа к адвокату. На следующий день адвокат объявлениями созвал собрание, взошел на кафедру и продолжал в тонком стиле защиту Аристотеля и разоблачение изворотов Бруно, настойчиво требуя ответа. Бруно, однако, не появился и с тех пор как будто бы в этом городе не проживал».

Второй случай, по сути, аналогичный: «Джордано был на малой кафедре, возле садовой двери, а на большой кафедре находился его ученик Жан Геннекен, который поддерживал тезисы Джордано; последний требовал обсуждения, что и имело место. Ученик мог ответить только на первое доказательство Калериуса. Тогда Бруно попросили ответить лично, но он не пожелал этого сделать, заявив, что время истекло, а на следующий день он не захотел явиться…»

Самое забавное, что эти уничтожающие строки приведены в предисловии к книге о Бруно, изданной большевиками в двадцатые годы – в качестве примера травли, которой якобы «невежи» подвергали «великого ученого»…

И, наконец, неизвестно в точности, был ли Джордано Бруно казнен вообще или окончил свои дни где-то за решеткой. Вплоть до середины девятнадцатого века держалось мнение, что был сожжен не сам Бруно, а его изображение, как это иногда практиковалось. Лишь в 1849 году, во время очередной революционной заварушки, какие тогда сотрясали всю Европу, кто-то, изволите ли видеть, «проник в архивы Ватикана» и раздобыл писаные доказательства того, что Бруно был все же казнен. История крайне темная, учитывая милую привычку «революционеров» и «просветителей» врать на каждом шагу…

Да, вот что еще. Главная вина Бруно, пожалуй, все же в том, что он скомпрометировал теорию Коперника.

Поначалу верхи католического духовенства относились к распространявшимся в рукописном виде изложениям взглядов священника Коперника вполне лояльно. В 1533 году папа Климент VII в собрании кардиналов и приближенных выслушал сообщение своего ученого секретаря кардинала Видманштадта, кратко изложившего теорию Коперника, – и не высказал ни малейшего раздражения. Когда церковь проводила так называемую «григорианскую реформу» календаря, Коперника включили в число «признанных» астрономов, которых официально пригласили для участия в работе (он не смог принять участие исключительно по нездоровью). Так что ни малейших «притеснений» или хотя бы просто недоброжелательства Ватикан к Копернику не проявлял (это только шарлатан Дэн Браун в «Коде да Винчи» может серьезно относиться к собственной побасенке о том, что «Ватикан отравил Коперника»).

Впервые в Риме ознакомились с трудами Коперника в 1515 году – и, как только что говорилось, долго относились к ним вполне терпимо. Бруно сожгли (или все же не сожгли) в 1600 году, и только в 1613 году Ватикан официально судил коперниканство (а это, кстати, показывает, что во времена суда над Бруно коперниканство еще не рассматривалось как «ересь» и не могло быть поводом не только для казни, но и для обвинения).

В чем причина? Да попросту в том, что Церковь обнаружила: теория Коперника вполне может стать основой для оккультистско-сатанинских учений. Что, кончено же, повлияло на отношение к самой теории, которая, кстати, согласно уровню развития науки того времени, была не более чем гипотезой, которую невозможно было доказать практически. Практические доказательства теории Коперника были оформлены только в середине девятнадцатого столетия. Так что не стоит чересчур уж ретиво осуждать тогдашних священников и богословов за «невежество» и «реакционность». Они были детьми своего века, как и мы с вами.

И, между прочим, относиться к папской булле об осуждении теории Коперника нужно весьма неоднозначно. Безусловно, можно усмотреть невежество и тугодумие во фразе: «Утверждение, что Земля не стоит в середине мира и имеет даже собственное ежедневное вращение, философски ложно и есть всяческое заблуждение». Но вот как быть со следующей: «Утверждение, что Солнце стоит неподвижно в середине мира, глупо, философски ложно и, так как решительно противоречит Священному Писанию, прямо еретично».

Между прочим, Солнце и в самом деле не «стоит в середине мира», как полагал Коперник, а движется в пространстве – и уж конечно, не в середине мира…

И в заключение стоит упомянуть о таком многозначительном факте: официальный философ итальянской фашистской партии, «ихний Маркс» Джованни Джентиле, крайне высоко ценил… именно Джордано Бруно, полагая его «предшественником фашистской философии». Комментируя сей печальный факт, большевистские историки не могли со всевозможными реверансами пройти мимо того, что в философии Бруно все же «заложены реакционные возможности».

В общем, тот, кто хочет сам ознакомиться со словоблудием Джордано Бруно, сделает это легко – в последние годы сразу несколько его писаний увидели свет.

А мы вернемся к клевете и лжи, обрушенным – и совершенно безосновательно – на инквизицию.

«Миллионы» жертв, приписываемые инквизиции, – это выдумка чистейшей воды, проистекающая порой из невежества «историков», хватавшихся за любые непроверенные «источники». А то и следствие прямого «социального заказа». Или откровенная шизофрения, как это было в случае с американской феминисткой Матильдой Джослин Гейдж, которая в 1893 году ни с того ни с сего объявила, будто ей достоверно известно, что инквизиция за все время своего существования «убила» девять миллионов человек, причем исключительно женщин.

Клиника, конечно. Феминистки конца девятнадцатого века были публикой, мягко скажем, своеобразной. Выступали они за благородное, в общем, дело – уравнивание женщины в правах с мужчиной. Вот только методы для этого выбирали какие-то… специфические. Одни били окна в правительственных учреждениях (в любых, от серьезных министерств до захолустных почтовых отделений), другие приковывали себя наручниками где попало, третьи выдумывали еще что-нибудь в этом роде. Одна такая «в целях протеста» бросилась на скачках под ноги ведущему скачку жеребцу. Конь, не успев остановиться, затоптал ее насмерть, сам повредил ногу, жокей ушибся – на том дело и кончилось, никак не повлияв на равноправие женщин. (Тому, кто заинтересуется проблемой, предлагаю прочитать великолепный роман Герберта Уэллса «Жена сэра Айзека Хармана»).

Впрочем, и лица мужского пола по тем или иным причинам повторяли насчет «миллионов жертв инквизиции» достаточно долго и настойчиво.

Меж тем реальность вовсе не такая жуткая. Изучение материалов инквизиционных судов началось только в середине семидесятых годов двадцатого века. И выяснилось: в 1450–1750 годах состоялось примерно 100 тысяч судебных процессов и от 40 до 50 тысяч казней, причем четверть казненных составляли мужчины. Другими словами, за триста лет «жертвами инквизиции» стало меньше людей, чем их гибнет за год в одной-единственной крупной стране в результате автомобильных аварий…

Цифра, конечно, тоже невеселая. Но… Помните, мы договорились придерживаться метода только двух возможностей? Если колдовства в реальной жизни не существует, эти люди невиновны. А если они виновны? Если «черное воздействие» – не во всех случаях вымысел? Все зависит от точки зрения…

К слову, за тот же срок гражданские суды приговорили к смерти по обвинению в чисто уголовных преступлениях гораздо больше народу…

Несколько конкретных примеров. В 1540–1700 годах все двадцать отделений испанской инквизиции рассмотрели примерно 50 тысяч дел, но смертных приговоров было вынесено лишь 775 (в числе 50 – не за колдовство или ересь, а прозаический гомосексуализм, который тогда тоже был в ведении инквизиции). То есть «вышку» получили лишь шестнадцать процентов привлеченных к суду инквизиции. Остальные либо были оправданы, либо отделались покаянием в той или иной форме (кстати, в Арагоне процентное соотношение и вовсе пикантное: из 58 казненных 23 – опять-таки голубые…)

Ну, а пыткам (кратковременным), как явствует из тех же ворохов сохранившихся дел, подвергалось только два процента обвиняемых.

Из современного исследования инквизиционных архивов, предпринятого историками из университета штата Огайо: «Мягкость инквизиторских приговоров по обвинениям в колдовстве составляет разительный контраст с суровостью светских судей Северной Европы в те же столетия. Удивительно, но испанский Supremo[5] еще в 1538 году советовал своим отделениям: инквизиторы не должны верить всему, что содержится в «Молоте ведьм», даже если автор «пишет об этом как о чем-то, что он сам видел и рассматривал, ибо природа этих дел такова, что он мог ошибаться, как и многие другие», или что филиал римской инквизиции в Миланском герцогстве противостоял местной панике, приведшей в 1580 году в миланские тюрьмы 17 ведьм. Девять из них были оправданы по всем статьям обвинения, еще пять – освобождены после принесения клятвы, одна из них полностью признала свою вину, а две сделали частичные признания – но даже и эти три отделались незначительными наказаниями».

Еще один современный американский историк: «Последние исследования показывают, что инквизиторы были более проницательными психологами, нежели светские судьи, и оказывались вполне способными прийти к корректному – а зачастую и снисходительному – приговору. В целом они, в отличие от светских судей, почти не полагались на пытку, чтобы убедиться в истинности утверждений обвиняемых… В отличие от светского судопроизводства того времени, суды инквизиции работали обычно медленно и кропотливо. Поскольку инквизиторы в меньшей степени заботились о том, чтобы установить факт совершения преступления – ереси, богохульства, магии и так далее, – но, скорее, стремились понять намерения людей, сказавших или сделавших подобное, они главным образом различали раскаявшихся и нераскаявшихся грешников, согрешив ших случайно или намеренно, мошенников и дураков. В отличие от многих светских судов уголовных раннего Нового времени, инквизиторы мало полагались на пытку как на средство установления истины в сложных и неясных обстоятельствах. Они предпочитали подвергнуть подозреваемого многократному перекрестному допросу, проявляя подчас удивительную психологическую тонкость, чтобы разобраться не только в его словах и действиях, но и в его мотивах. Инквизиторы были вполне способны рекомендовать светским властям, которые только и могли предать казни нераскаявшегося еретика, применить смертную казнь, и сами вынесли много суровых приговоров. Однако в основном инквизиторы просто предписывали покаяние различной продолжительности и интенсивности. Их культура была культурой стыда, а не насилия».

Стоит добавить, что порой случались ситуации прямо-таки анекдотические… В 1541 году в славном городе Лиссабоне объявился папский легат, то есть личный посланник, Хуан Перес де Сааведра и предъявил папские буллы с печатями, предписывающие ему проверить деятельность местной инквизиции и решить, работать ей дальше или самоликвидироваться.

Вел себя легат, правда, как-то странновато: чуть ли не в открытую баловался алхимией и искал эликсир бессмертия, для чего принялся скупать из-под полы ноги повешенных, ногти висельников, дохлых кошек и прочий научный материал. Но местные отцы-инквизиторы не усмотрели тут особого криминала: увы, подобные забавы в то время были в большой моде…

Повторилась история с Хлестаковым. Папскому посланнику устраивали банкеты, дарили подарки, возили по стране. Тут же, как легко догадаться, к нему потянулся народец со взятками, которые легат благосклонно принимал – так что в короткий срок собрал 260 000 золотых…

Но тут из соседней Испании прибыли сотрудники тамошней Супремо, без церемоний заехали «легату» в ухо и повязали, как пучок редиски. Оказалось, никакой это не папский посланец, а обыкновенный аферист с несомненными способностями к изящным искусствам – поскольку собственноручно изготовил все папские буллы с надлежащими печатями и прочими реквизитами… Деньги конфисковали, португальских коллег пожурили за доверчивость, а Сааведру законопатили на десять лет гребцом на галеры (по отбытии срока король пожелал на него взглянуть, и, видно, жулик ему чем-то не понравился, потому что его величество определил дону Хуану еще девять лет работы веслом).

И что, инквизиция за подобных субъектов отвечает?

Наконец, инквизиции сплошь и рядом приписывают совершенно чужие смертные приговоры, вынесенные в тех странах, где инквизиции не было вовсе (и католической церкви не было) – но колдунов с ведьмами и там жгли с превеликим усердием.

Только в одном швейцарском кантоне Во с 1611 по 1660 годы было сожжено 1800 ведьм, то есть столько, сколько за это же время спалили в Шотландии (1300) и Англии (500). Во всех трех странах «правили бал» протестанты различных толков, а немногочисленные католики находились на положении угнетаемого, преследуемого и лишенного всяких прав меньшинства. Германия после 1539 года откачнулась от католицизма, который сохранил позиции разве что в Баварии. Сухие цифры: в протестантской Юго-Западной Германии между 1562 и 1684 года за ведьмовство казнены 3229 человек, а в Испании, Португалии и Риме за 1500–1800 годы – примерно 12 человек в год…

Но в том-то и дело, что, рассказывая о «кострах инквизиций», сплошь и рядом без зазрения совести пристегивают еще и данные по протестантским странам, к которым не имели отношения ни инквизиция, ни сам папский престол…

А чего стоит растянувшаяся на века история с аудватерскими городскими весами?

В голландском древнем городе Аудватере, как и во многих других, имелись официальные городские весы, этакий «эталон». Но, в отличие от прочих, с этими была связана романтическая легенда. В старину было принято определять, ведьма перед судьями или нет, посредством взвешивания. Считалось, что ведьма весит ненормально мало. Однажды император Карл V присутствовал при подобной процедуре – но весовщик по каким-то своим причинам злодейски занизил вес, и получилось, что девушка весит всего несколько фунтов. Но император, пораженный красотой юной обвиняемой, настоял на том, чтобы ее еще раз взвесили на «правильных» весах, каковыми и оказались аудватерские. Они показали нормальный вес, и красотку торжественно освободили (отблагодарила ли она императора за спасение, легенда умалчивает).

Словом, родилась еще одна легенда: будто император Карл даровал Аудватеру особую привилегию, признав его весы самыми точными во всей империи. А следовательно, только на этих весах можно определить, связан ли человек с ведовством или невиновен.

Это была чистейшей воды легенда, но в Аудватер с начала шестнадцатого столетия нескончаемой вереницей потянулся народ – взвеситься и получить специальный сертификат, освобождавший от всяких подозрений в колдовстве…

Сертификат этот был натуральнейшей филькиной грамотой, никем официально не признанной. Но городские власти с протестантским хитроумием исправно взимали с каждого желающего по шесть гульденов, что для тех времен было приличной суммой. Ехали католики, ехали протестанты, платили денежки и получали ничего не стоящую бумажку, годную разве что… ну, вы поняли. Эта процедура по инерции продолжалась аж до конца восемнадцатого века…

Ну, и при чем тут инквизиция?

Меж тем до сих пор в «антирелигиозной» литературе попадаются упоминания, что «жестокие инквизиторы» взвешивали своих жертв на особых весах – и никто уже не помнит, откуда ноги растут…

Вернемся к серьезным вещам. Вспомним о «другом народце», чье существование мы договорились считать рабочей гипотезой. Итак, в какой-то момент противоречия меж двумя расами обострились до предела, и «другие» объявили человечеству войну. Вряд ли они были достаточно сильны, чтобы выводить армии в чистое поле. Как-никак это была уже, несмотря на все свои особые способности, немногочисленная, загнанная на задворки планеты «община»…

Следовательно, оставались диверсии. Оставалось – пакостить из-за угла.

В этих условиях тактика «дьяволят» наверняка заключалась бы в том, чтобы исподтишка подталкивать всевозможные тайные общества, радикальные секты, революционные кружки и прочих агрессивных маргиналов, способных производить бунты, религиозную рознь и прочие массовые беспорядки, подрывающие здоровье человеческого общества. Искать, конечно, приходится вслепую, так сказать, «качать на косвенных»: не прослеживается ли у бунтарей и сектантов некая запредельность – бессмысленная с точки зрения нормального человека жестокость, необъяснимый радикализм, ненормальная кровожадность, очевидная беспочвенность и шизофреничность выдвинутых идей?

Безусловно, люди – такая сволочь, что и сами по себе от всей души вносят лепту в умножение «беспредела». Но порой и явственно прослеживаются следы постороннего влияния, хотя чертовски трудно его вычленять из обычных человеческих перехлестов… Прослеживаются, знаете ли…

Эти ниоткуда вынырнувшие субъекты, становившиеся трибунами и вождями, хотя вроде бы не способны были занять и скромное место поильщика лошадей на извозчичьей станции. Эти необъяснимые приступы то ли бешенства, то ли полного отключения сознания, овладевавшие целыми народами ни с того ни с сего… Эти странные случаи, когда безнадежнейшее, казалось бы, предприятие все же увенчивалось успехом, погружая в хаос целые страны…

Прослеживается, знаете ли.

Самым идеальным средством маскировки для уцелевших представителей все же не особенно многочисленного, надо полагать, «другого народца» было бы создать среди людей всеобщее убеждение, будто «соседей» не существует вовсе. Что становилось гораздо легче с распространением «просвещения», «прогресса», «свободомыслия» и «либерализма». Когда всерьез верить в других выглядит глупейшим суеверием, недостойным современного человека, считающего себя венцом творения только на том основании, что у него имеется ноутбук и супертонкие презервативы. Не говоря уж о том, чтобы вслух назвать других тем именем, под которым их прекрасно знали люди Средневековья – да и гораздо более близкие к нам наши предки…

А вот интересно, кто был виновником появления всей этой загадочной летающей хрени, которая компостирует мозги человечеству более ста лет? И ведь что любопытно: эта летающая хрень удивительным образом в точности соответствует уровню технического прогресса эпохи. В вовсе уж седую старину, когда высшим достижением техники были парусные корабли, именно они, родимые, по небу и летали к смущению мирных обывателей. Внезапно объявлялись в небе «летающие корабли», неотличимые по виду от земных, порой якорем зацеплялись за ограду или там церковный шпиль. В конце девятнадцатого века, едва люди изобрели дирижабль, в небе тут же замаячили иные дирижабли – чересчур совершенные для того времени, но все же именно дирижабли, а не что-то другое. Причем, судя по тому, что нам известно, частенько речь шла вовсе не о газетных утках или розыгрышах – что – то такое действительно летало, и на пресловутые «инопланетные звездолеты» походило не больше, чем гиппопотам на каскадера. Перед Первой мировой войной замаячили «аэропланы» с прожекторами – снова в соответствии с техническими достижениями эпохи. Ну, а после Второй мировой нагрянули НЛО и всё сопутствующее.

Между прочим, почти все до единой истории о сексе землян с инопланетянами, если поднять «преданья старины глубокой», как две капли воды похожи на старые легенды об инкубах и суккубах, нечистой силе мужского и женского пола, совращающей христианские души на разврат. Точно так же и многие наблюдения НЛО в некоторых деталях до ужаса напоминают старинные легенды о встречах людей с «другим народцем». Некоторые этнографы на этом основании делают вывод, что это всего-навсего вернулись старые суеверия.

А если вернулись не старые суеверия, а старые соседи? Которым снова не сидится спокойно, и они старательно портят нервы более удачливому конкуренту за место под солнцем?

Вы считаете, что эта гипотеза чересчур фантазийна?

Лично мне так не кажется…

Быть может, рядом с нами испокон веков живет кто-то еще.

И, бог ты мой, куда только не заведут безобидные вроде бы раздумья над лженауками и прочим шарлатанством…

Да, вот еще что. Это для нас, людей христианского вероисповедания разговоры о «другом народце» выглядят фантазией. А мусульмане-то с раннего детства узнают, что есть на свете джинны – раса, предшествовавшая человечеству, обладавшая многими сверхъестественными способностями, но в конце концов восставшая против Аллаха и за то получившая заслуженную кару. И один мой знакомый, человек исламской культуры, познакомившись с первоначальным вариантом этой книги, сначала смеялся – долго и необидно. Потом сказал не без покровительственного оттенка:

– Нет, ну вы даете… Спохватились… Наконец-то до вас дошло, всего-то через полторы тысячи лет. Вышли, наконец, на джиннов, начали кое-что соображать в окружающем мире, ребята… Ну, лучше поздно, чем никогда…

А потом смеяться перестал и стал очень серьезным.

Потому что знал, кого нет, а кто как раз есть …

Я тоже знаю, хотя и не настаиваю, чтобы вы мне верили. Для меня, знаете ли, достаточно будет, если вы перестанете верить народу вроде Дарвина и ему подобных.

Уже кое-что.

Красноярск, октябрь 2006

Приложение

А. Афанасьев Мифы, поверья и суеверия славян

Ведуны, ведьмы, упыри и оборотни

Народные предания ставят ведуна и ведьму в весьма близкое и несомненное сродство с теми мифическими существами, которыми фантазия издревле населяла воздушные области. Но есть и существенное между ними различие: все стихийные духи более или менее удалены от человека, более или менее представляются ему в таинственной недоступности; напротив, ведуны и ведьмы живут между людьми и с виду ничем не отличаются от обыкновенных смертных, кроме небольшого, тщательно скрываемого хвостика. Простолюдин ищет их в собственной среде; он даже укажет на известные лица своей деревни, как на ведуна или ведьму, и посоветует их остерегаться. Еще недавно почти всякая местность имела своего колдуна, и на Украине до сих пор убеждены, что нет деревни, в которой не было бы ведьмы. К ним прибегают в нужде, просят их помощи и советов; на них же обращается и ответственность за все общественные и частные бедствия.

Ведун и ведьма (ведунья, вещица) от корня вед, вещ, как объяснено выше, означают вещих людей, наделенных духом предвидения и пророчества, поэтическим даром и искусством целить болезни. Названия эти совершенно тождественны со словами знахарь и знахарка, указывающими на то же высшее ведение.[6] Областные говоры, летописи и другие старинные памятники предлагают несколько синонимов для обозначения ведуна и ведуньи, называют их колдунами, чародеями, кудесниками и волхвами, вещими женками, колдуньями, чаровницами, бабами-кудесницами и волхвитками. Чары – это те суеверные, таинственные обряды, какие совершаются, с одной стороны, для отклонения различных напастей, для изгнания нечистой силы, врачевания болезней, водворения семейного счастья и довольства, а с другой – для того, чтобы наслать на своих врагов всевозможные беды и предать их во власть злобных, мучительных демонов. Чаровник, чародеец[7] — тот, кто умеет совершать подобные обряды, кому ведомы и доступны заклятия, свойства трав, корений и различных снадобий; очарованный – заклятый, заколдованный, сделавшийся жертвой волшебных чар. Кудесник, по объяснению Памвы Берынды, – чаровник; в Рязанской губернии окудник — колдун; кудесить — колдовать, ворожить, кудеса — в Новгородской и Вологодской губерниях святочные игрища и гадания, а в Тульской – чара, совершаемая колдуном с целью умилостивить разгневанного домового и состоящая в обрядовом заклании петуха (– остаток древней жертвы пенатам). Стоглав замечает, что когда соперники выходят на судебный поединок, «и в те поры волхвы и чародейники от бесовских научений пособие им творят, кудесы бьют». В основе приведенных слов лежит корень куд = чуд; старочеш. cúditi – очищать, zuatocudna – вода, т. е. очистительная, cudař — судья (по связи древнего суда с религиозными очистительными обрядами). Проф. Срезневский указывает, что глагол кудити употребляется чехами в смысле «заговаривать»; у нас прокуда — хитрый, лукавый человек.[8] Корень чуд вполне совпадает по значению с див (светить, сиять); как от последнего образовались слова диво, дивный, дивиться, так от первого – чудо (множ. чудеса — кудеса), чудный, чудесный (в Новгородской губ. кудесный), чудиться, как со словом кудеса соединяется понятие о чародействе, так тот же самый смысл присваивают древние памятники и речению дивы. В Святославовом «Изборнике» (1073 г.) читаем: «Да не будеть вълъхвуяй влъшьбы, или вражай и чяродеиць, или баяй[9] и дивы творяй и тробъный влъхв»; «Кормчая книга» запрещает творить коби[10] и дивы. Сверх того, дивами издревле назывались облачные духи – великаны и лешие (дивии люди и диво жены); согласно с этим, и слову чудо, чудо-вище давалось и дается значение исполина, владыки небесных источников и лесов. Таким образом, язык ясно свидетельствует о древнейшей связи чародеев и кудесников с тученосными демонами – великанами и лешими; связь эта подтверждается и сканд. trцll, которое служит общим названием и для тех, и для других. Слово «колдун» в коренном его значении доселе остается неразъясненным. По мнению Срезневского, колдуном (славянский корень клъд – колд или клад – клуд – куд) в старое время называли того, кто совершал жертвенные приношения; в хорутанском наречии калдовати – приносить жертву, калдованц – жрец, калдовница и калдовише – жертвенник. В словаре Даля колдовать истолковано: «ворожить, гадать, творить чары» («Чем он колдует? Снадобьями, наговорами». Наконец, волхв – название, известное из древних рукописей и доныне уцелевшее в лубочных сказках и областных говорах: у Нестора слова волхв и кудесник употребляются как однозначные; в переводе Евангелия: «Се волсви от восток приидоше во Iерусалим»; в Троянской истории о Колхасе сказано: «Вълхов и кобник хитр»; в Вологодской губернии волхат (волхит) – колдун, волхатка (волхвитка) – ворожея, в Новгородской волх – колдун, угадчик, прорицатель, в Калужской валхвить – предугадывать, предузнавать, малорус. волшити – хитрить; производные волшебный, волшебство пользуются гражданством и в литературной речи; болгар, волхв, вохв – прорицатель, волшина – брань, хорв. вухвец, вуховец – python и вухвица – pythonissa, у Вацерада: «Phytones, sagapetae – wlchwec, wlchwice». Сверх дара прорицаний, волхвам приписывается и врачебное искусство. Рядом с мужской формой волхв встречаем женскую влъхва, которой в скандинавском соответствует vцlva(valva,vцla,vala) – колдунья, пророчица и притом, по свидетельству Старшей Эдды (см. Vцluspв), существо вполне мифическое. Буслаев сближает с этими речениями и финское vцlho,velho – колдун; «Как сканд. vцlva (говорит он) является в сжатой форме vцla, так и финн. vцlho изменяется в vцllo. По свойству славянского языка гласный звук перед плавным переходит по другую сторону плавного, напр., helm – шлем; потому vцlva, vцlho является в Остромировом Евангелии в древнеславянской форме влъхв, а русский язык ставит гласный звук и перед плавным, и после, напр., шелом; следовательно, волхв или Волхов (у Нестора: волсви) собственно русская форма». Корень для слова волхв г. Буслаев указывает в санскр. валг – светить, блистать, подобно тому, как жрец происходит от жреть, гореть,[11] и старинное поучительное слово принимает имена «волхв» и «жрец» за тождественные по значению.

Итак, обзор названий, присвоявшихся ведунам и ведьмам, наводит нас на понятия высшей, сверхъестественной мудрости, предвидения, поэтического творчества, знания священных заклятий, жертвенных и очистительных обрядов, умения совершать гадания, давать предвещания и врачевать недуги. Все исчисленные дарования исстари признавались за существенные, необходимые признаки божественных и демонических существ, управлявших дождевыми тучами, ветрами и грозой. Как возжигатель молниеносного пламени, как устроитель семейного очага, бог-громовник почитался верховным жрецом; с тем же жреческим характером должны были представляться и сопутствующие ему духи и нимфы. Как обладатели небесных источников, духи эти и нимфы пили «живую воду» и в ней обретали силу поэтического вдохновения, мудрости, пророчества и целений, словом становились вещими – ведунами и ведьмами. Но те же самые прозвания были приличны и людям, одаренным особенными талантами и сведениями в деле вероучения и культа; таковы – служители богов, гадатели, ворожеи, врачи, лекарки и поэты, как хранители мифических сказаний. В отдаленную эпоху язычества ведение понималось как чудесный дар, ниспосылаемый человеку свыше; оно по преимуществу заключалось в умении понимать таинственный язык обожествленной природы, наблюдать и истолковывать ее явления и приметы, молить и заклинать ее стихийных деятелей; на всех знаниях, доступных язычнику, лежало религиозное освящение: и древний суд, и медицина, и поэзия – все это принадлежало религии и вместе с нею составляло единое целое. «Волсви, и еретицы, и богомерскии бабы-кудесницы и иная множайшая волшебствуют», – замечает одна старинная рукопись, исчислив разнообразные суеверия. Колдуны и колдуньи, знахари и знахарки до сих пор еще занимаются по деревням и селам врачеваниями. Болезнь рассматривается народом как злой дух, который после очищения огнем и водой покидает свою добычу и спешит удалиться. Народное лечение главнейшим образом основывается на окуривании, обрызгивании и умывании, с произнесением на болезнь страшных заклятий. По общему убеждению, знахари и знахарки заживляют раны, останавливают кровь, выгоняют червей, помогают от укушения змеи и бешеной собаки, вылечивают ушибы, вывихи, переломы костей и всякие другие недуги;[12] они знают свойства как спасительных, так и зловредных (ядовитых) трав и кореньев, умеют приготовлять целебные мази и снадобья, почему в церковном уставе Ярослава наряду с чародейками поставлена зеленица (от зелье – злак, трава, лекарство, озелить – обворожить, околдовать, стар. зелейничество – волшебство; в областном словаре: травовед — колдун (Калужская губ.), травница и кореньщица – знахарка, колдунья (Нижегородская губ.). В травах, по народному поверью, скрывается могучая сила, ведомая только чародеям; травы и цветы могут говорить, но понимать их дано одним знахарям, которым и открывают они – на что бывают пригодны и против каких болезней обладают целебными свойствами. Колдуны и ведьмы бродят по полям и лесам, собирают травы, копают коренья и потом употребляют их частью на лекарства, частью для иных целей; некоторые зелья помогают им при розыске кладов, другие наделяют их способностью предвидения, третьи необходимы для совершения волшебных чар. Сбор трав и корений главным образом совершается в середине лета, на Иванову ночь, когда невидимо зреют в них целебные и ядовитые свойства. Грамота игумена Памфила 1505 года восстает против этого обычая в следующих выражениях: «Исходят обавници, мужи и жены-чаровници по лугам и по болотам, в пути же и в дубравы, ищуще смертные травы и привета чревоотравного зелья, на пагубу человечеству и скотом; ту же и дивиа копают корениа на потворение и на безумие мужем; сиа вся творят с приговоры действом дияволим». Заговоры и заклятия, эти обломки древнеязыческих молитвенных возношений, доныне составляют тайную науку колдунов, знахарей и знахарок; силой заповедного слова они насылают и прогоняют болезни, делают тело неуязвимым для неприятельского оружия, изменяют злобу врагов на кроткое чувство любви, умиряют сердечную тоску, ревность и гнев и, наоборот, разжигают самые пылкие страсти, словом, овладевают всем нравственным миром человека. Лечебные заговоры большей частью произносятся над болящим шепотом, почему глагол шептать получил значение: колдовать; шептун — колдун, наговорщик, шептунья или шептуха — колдунья; у южных славян лекарь называется мумлавец от мумлати — нашептывать; в некоторых деревнях на Руси слово ворожея употребляется в смысле лекарки, ворожитъся — лечиться, приворожа — таинственные заклятия, произносимые знахарями, ворожбит — знахарь.[13] В народной медицине и волшебных чарах играют значительную роль наузы, узлы, навязки – петы. Старинный проповедник, исчисляя мытарства, по которым шествует грешная душа по смерти, говорит: «13-е мытарство – волхование, повторы, наузы». Софийская летопись под 1044 годом рассказывает о Всеславе: «Матери бо родивши его, бе ему на главе знамя язвено – яма на его; рекоша волсви матери его: се язвено, навяжи на-нь, да носить е (наузу) до живота своего на себе». По свидетельству Святославова Изборника: «Проклят бо имей надежд» на человека: егда бо ти детищь болить, то ты чародеиць иштеши и облишьная писания на выя детьм налагавши». В вопросах Кирика, обращенных к новгородскому епископу Нифонту, упоминается о женах, которые приносили больных детей к волхвам, «а не к попови на молитву». В «Слове о злых дусех», приписанном св. Кириллу, читаем: «А мы суще истинные християне прельщены есмы скверными бабами… оны прокляты, и скверны, и злокозньны (бабы) наузы (наузами) много верные прельщают: начнеть на дети наузы класти, смеривати, плююще на земьлю, рекше – беса проклинаеть, а она его боле призываеть творится, дети врачующе», и несколько ниже: «А мы ныня хота мало поболим, или жена, или детя, то оставльше Бога – ищем проклятых баб-чародеиць, наузов и слов прелестных слушаем». В Азбуковнике, или Алфавите, сказано: «А бесовска нарицания толкованы сего ради, понеже мнози от человек приходящи к волхвам и чародеем, и приемлют от них некакая бесовская обояния наюзы и носят их на собе; а иная бесовская имена призываху волхвы и чародеи над ествою и над питием и дают вкушати простой чади, и тем губят душа человеческая; и того ради та зде писаны, да всякому православному християнину яве будет имя волчье, да нехто неведы имя волчие вместо агнечя приимет неразумием, мня то агнечье быти».[14] Митрополит Фотий в послании своем к новгородцам (1410 г.) дает такое наставление церковным властям: «Учите (прихожан), чтобы басней не слушали, лихих баб не приимали, ни узлов, ни примовленья, ни зелиа, ни вороженья». Но обычай был сильнее этих запретов, и долго еще «мнози от человек, приходящи к волхвам и чародеям, принимали от них некая бесовская наюзы и носили их на себе». В рукописных сборниках поучительных слов XVI столетия встречаем упреки: «Немощ волжбою лечат и наузы чаровании и бесом требы приносят, и беса, глаголемаго трясцю (лихорадку) творят(ся) отгоняющи… Се есть проклято. Того деля многи казни от Бога за неправды наши находят; не рече бо Бог лечитися чаровании и наузы, ни в стречу, ни в полаз, ни в чех веровати: то есть поганско дело».[15] Царская окружная грамота 1648 года замечает: «А иные люди тех чародеев и волхвов и богомерзких баб в дом к себе призывают и к малым детем, и те волхвы над болными и над младенцы чинят всякое бесовское волхование».[16] Болгарская рукопись позднейшего письма осуждает жен, «кои завезують зверове (вар.: скота) и мечки, и гледать на воду, и завезують деца малечки» (детей). Знахарям, занимавшимся навязыванием таких амулетов, давались названия наузника и узольника, как видно из одной рукописи С.-Петербургской публичной библиотеки, где признаны достойными отлучения от св. причастия обавник, чародей, скоморох и узольник. Наузы состояли из различных привязок, надеваемых на шею: большей частью это были травы, коренья и иные снадобья (уголь, соль, сера, засушенное крыло летучей мыши, змеиные головки, змеиная или ужовая кожа и проч.), которым суеверие приписывало целебную силу от той или другой болезни; смотря по роду немощи, могли меняться и самые снадобья.[17] Иногда, вместо всяких целительных средств, зашивалась в лоскут бумажка с записанным на ней заговором и привешивалась к шейному кресту. У германских племен привязывались на шею, руку или другую часть тела руны (тайные письмена) для излечения от болезни и противодействия злому колдовству, и амулеты эти назывались ligaturae (в средние века) и angehenke. В христианскую эпоху употребление в наузах ладана (который получил особенно важное значение, потому что возжигается в храмах) до того усилилось, что все привязки стали называться ладанками – даже и тогда, когда в них не было ладана. Ладанки до сих пор играют важную роль в простонародье: отправляясь в дальнюю дорогу, путники надевают их на шею в предохранение от бед и порчи. В XVII веке был приведен в приказную избу и наказан батогами крестьянин Игнашка за то, что имел при себе «корешок невелик, да травки немного завязано в узлишке у (шейного) креста». Навешивая на себя лекарственные снадобья или клятвенные, заговорные письмена, силой которых прогоняются нечистые духи болезней, предки наши были убеждены, что в этих наузах они обретали предохранительный талисман против сглаза, порчи и влияния демонов и тем самым привязывали, прикрепляли к себе здравие. Подобными же наузами девы судьбы привязывали новорожденным младенцам дары счастья – телесные и душевные совершенства, здоровье, долголетие, жизненные радости и проч. Народные сказания смешивают дев судьбы с вещими чародейками и возлагают на тех и других одинаковые обязанности; так, скандинавские вельвы отождествляются с норнами: присутствуют и помогают при родах и предсказывают будущую судьбу младенца. В той же роли выступали у славян вещие жонки, волхвицы; на это указывает, с одной стороны, обычай приносить детей к волхвам, которые и налагали на них наузы, а с другой стороны – областной словарь, в котором повитуха, помощница при родах, называется бабка, глагол же бабкать означает: нашептывать, ворожить.

Но приведенное нами объяснение далеко не исчерпывает всех поводов и побуждений, какими руководствовались в старину при наложении науз. Речения связывать, делать узлы, опутывать могут служить для указания различных оттенков мысли и, смотря по применению, получают в народных преданиях и обрядах разнообразное значение. В заговорах на неприятельское оружие выражения эти означают то же, что запереть, забить вражеские ружья и тулы, чтоб они не могли вредить ратнику: «Завяжу я, раб божий, по пяти узлов всякому стрельцу немирному, неверному, на пищалях, луках и всяком ратном оружии. Вы, узлы, заградите стрельцам все пути и дороги, замкните все пищали, опутайте все луки, повяжите все ратные оружия; и стрельцы бы из пищалей меня не били, стрелы бы их до меня не долетали, все ратные оружия меня не побивали. В моих узлах сила могуча змеиная сокрыта – от змея двунадесятьглавого». По сходству ползучей, извивающейся змеи и ужа с веревком и поясом, сходству, отразившемуся в языке (ужище – веревка – гуж и уж; в народной загадке пояс метафорически назван ужом), чародейным узлам заговора дается та же могучая сила, какая приписывается мифическому многоглавому змею. В старину верили, что некоторые из ратных людей умели так «завязывать» чужое оружие, что их не брали ни сабли, ни стрелы, ни пули. Такое мнение имели современники о Стеньке Разине. Увидевши первый цвет на огурцах, тыквах, арбузах или дынях, хозяйка перевязывает огудину красной ниткой из пояса и произносит: «Як густо сей пояс вязався, щоб так и мои огурочкы густо вязались у пупянкы в огудини». Здесь высказывается желание, чтобы не было пустоцвету; цвет, зарождающий плод, называется завязью, и на этом слове создался самый заговор и сопровождающий его обряд. Того, кто сажал в печь свадебный каравай, подвязывают утиральником и сажают на покутье, чтоб каравай не разошелся, не расплылся. Чтобы ребенок стал скорее ходить, для этого на Руси разрезывают ножом промеж его ног те невидимые путы, которые задерживают его ход. Подобных поверий и обрядов много обращается в среде поселян. Относительно болезней и вообще всякого зловредного влияния нечистой силы речение связывать стало употребляться, во-первых, в значении заповедного слова, связывающего мучительных демонов и тем самым подчиняющего их воле заклинателя. Апокрифическое слово о кресте честне (по болгарской рукописи) заставляет Соломона заклинать демонов принести ему третье древо этой формулой: «Заве(я)зую вас аз печатаю господнею». Припомним, что печать в старину привешивалась на завязанном шнуре.[18] Той же формулой действует заговор и против злых колдунов и ведьм: «Завяжи, Господи, колдуну и колдунье, ведуну и ведунье и упирцу (уста и язык) – на раба божия (имярек) зла не мыслите». Завязать получило в устах народа смысл «воспрепятствовать, не допустить»: «Мини як завязано» (малорос.) – «Мне ничто не удается. Заговорные слова, означавшие победу заклинателя над нечистыми духами болезней и смерти, опутывание их, словно пленников, цепями и узами (по необходимому закону древнейшего развития, когда все воплощалось в наглядный обряд), вызвали действительное завязывание узлов; узлы эти завязывались на теле больного, так как, по древнему воззрению, демон болезни вселялся в самого человека. До сих пор еще наузы нередко состоят из простой нитки или бечевки с узлами; так, от лихорадки носят на руках и ногах повязки из красной шерсти или тесьмы; девять ниток такой шерсти, навязанные на шею ребенка, предохраняют его от скарлатины – краснухи; от глистов употребляют то же навязыванье пряжи на детей.[19] Красный цвет нити указывает в ней символическое представление молнии, прогоняющей всякую демонскую силу. В Тверской губернии, для охраны стада от зверей, вешают на шею передовой[20] коровы сумку с каким-то снадобьем; сумка эта называется вязло, и значение чары состоит в том, что она связывает пасть дикого зверя. При весеннем выгоне лошадей в поле, крестьяне берут висячий замок и, то запирая его, то отмыкая, обходят трижды кругом стада и причитывают: «Замыкаю я сим булатным замком серым волкам уста от моего табуна». За третьим обходом запирают замок окончательно и кладут его в воротах, через которые выгоняют лошадей; после того подымают замок и прячут где-нибудь, оставляя замкнутым до поздней осени, пока табун гуляет в поле. Крепкое слово заговора, словно ключом, замыкает уста волков. Подобным образом болгары думают сберечь свои стада суеверным обрядом, основанным на выражении зашить волчьи уши, очи и уста. Вечером баба берет иголку с ниткой и начинает зашивать полу своей одежды, а какой-нибудь мальчик ее спрашивает: «Что шиеш, бабо?» «Зашивам, сынко, на влъцы-те уши-те, да не чуят овце-те, козы-те, свине-те и теленца-та». Мальчик повторяет свой вопрос и получает ответ: «Зашивам, сынко, на влъцы-те очи-те, да не видят овце-те» и т. д. В третий раз баба говорит: «Зашивам на влъцы-те уста-те, да не едят овец, коз, свиней и телят».[21] Во-вторых, науза рассматривалась как крепкий запор, налагаемый на человека с целью преградить (= замкнуть, завязать) доступ к его телу. Нить, или бечева с наглухо затянутыми узлами, или, еще лучше, сеть (потому что нигде нет столько узлов, как на ней) почитаются охранительными средствами против нечистой силы, колдунов и ведьм. Чтобы поймать ведьму, нужно спрятаться под осиновую борону и ловить ее уздой; под бороной она не может повредить человеку, так как верхняя часть бороны делается из свитых (сплетенных) вместе лоз. В некоторых местах, наряжая невесту к венцу, накидывают на нее бредень (рыболовную сеть) или, навязав на длинной нитке как можно более узелков, подвязывают ею невесту; делается это с намерением противодействовать порче. Точно так же и жених и самые поезжане опоясываются сеткой или вязаным поясом – в том убеждении, что колдун ничего злого не в силах сделать до тех пор, пока не распутает бесчисленных узлов сети или пока не удастся ему снять с человека его пояс.[22] Некоторые крестьяне думают, что ходить без пояса грешно. В-третьих, с наузой соединялось понятие целебного средства, связующего и скрепляющего разбитые члены больного. Если разобьется рука, т. е. заболит связка ручной кисти,[23] то на Руси принято обвязывать ее красной пряжей. Такое симпатическое лечение известно и у немцев. Кроме того, на Vogelsberg от лома в костях носят железные кольца, выкованные из такого гвоздя или крюка, на котором кто-нибудь повесился. Чтобы избавиться от головной боли, немцы обвязывают виски веревкой, на которой был повешен преступник; во Франции же такую веревку носят для отвращения зубной боли: эта повязка должна закрепить и череп, и зубы. В случае вывиха или перелома и у нас, и в Германии поселяне отыскивают дерево, которое, разделившись на две ветви, потом снова срослось в один ствол, и в образовавшееся от того отверстие протаскивают больных детей; иногда нарочно раскалывают молодое зеленое дерево (преимущественно дуб) надвое, протаскивают больного сквозь расщепленные половины и потом связывают их веревкой: пусть так же срастется поломанная кость, как срастается связанное дерево. Наконец, есть еще обычай, в силу которого снимают с больного пояс и бросают на дороге; кто его подымет и наденет на себя, тот и заболеет, т. е. к тому болезнь и привяжется, а хворый выздоровеет.

Вещие мужи и жонки призываются для унятия разгневанного домового, кикимор и разных враждебных духов, овладевших жильем человека; они обмывают притолки от лихорадок, объезжают с особенными обрядами поля, чтобы очистить их от вредных насекомых и гадов; когда на хлебные растения нападет червь, то нарочно пригашенная знахарка три зари выходит в поле, нашептывает заклятия и делает при концах загонов узлы на колосьях: это называется «заламывать червей», т. е. преграждать им путь на зеленеющие нивы. Колдун – необходимое лицо на свадьбах; на него возлагается обязанность оберегать молодую чету и всех «поезжан» от порчи. В Пермской губ. при невесте всегда находится знахарка, а при женихе знахарь. Этот последний едет впереди свадебного поезда с озабоченным лицом, озираясь по сторонам и нашептывая: по народному объяснению, он борется тогда с нечистой силой, которая следует за новобрачными и строит им козни. Вообще в затруднительных обстоятельствах жизни – нападет ли на сердце кручина, приключится ли в доме покража или другая беда, отгуляет ли лошадь, угрожает ли мщение врага и т. д. – во всех этих случаях крестьяне прибегают к колдунам и колдуньям и просят их помощи и советов. Так ведется исстари. По свидетельству «Слова о злых дусех»: «Когда (людям) кака-любо казнь найдеть, или от князя пограбление, или в дому пакость, или болезнь, или скоту их пагуба, то они текуть к волхвом, в тех бо собе помощи ищуть». В Святославовом Изборнике замечено: «Аште и сън (сон) тя съмоутить, к съньномоу съказателю течеши; аште и погоубиши (потеряешь) что, то к влъхвоу течеши». Колдуны и ведуньи тотчас обличают вора и находят потерянную вещь; они обладают способностью проникать в чужие мысли, знают все былое, настоящее и грядущее; для них достаточно посмотреть человеку в очи или прислушаться к его голосу, чтобы в ту же минуту овладеть его тайной. От глубокой древности и до наших дней их считают призванными совершать гадания, ворожить и давать предвещания. Великий князь Олег обращался к волхвам с вопросом, какая суждена ему смерть, и получил в ответ: «Князь! ты умрешь от любимого коня». Рассказавши о том, как сбылось это предвещание, летописец прибавляет: «Се же дивно есть, яко от волхования сбывается чародейством».[24] По указанию Краледворской рукописи, Кублай собирал чародеев, и те гадали ему: на чью сторону должна склониться победа. Те же вещие дарования цельны и с понятием жречества. Везде, где только были жрецы и жрицы, на них возлагались обязанности творить суд, совершать гадания, предсказывать будущее, произносить заклятия и врачевать недуги;[25] с водворением же христианства некоторые из этих обязанностей были усвоены служителями новой религии. Не останавливаясь на так называемых божьих судах и заклинательных молитвах, наполняющих старинные служебники, заметим одно, во все продолжение средних веков духовенство предлагало свою врачебную помощь, пользовалось для этого религиозными обрядами, частью средствами, наследованными от незапамятной старины.[26]

Наделяя вещих жен и мужей теми же эпитетами и названиями, какие употреблялись для обозначения облачных духов, присваивая тем и другим тождественные признаки, естественно было породнить и смешать их: за первыми признать стихийные свойства, а последних низвести на землю и поставить в условия человеческой жизни. Большую часть народных поверий о ведунах и ведьмах представляют такие яркие, знаменательные черты древнейших воззрений на природу, которые не оставляют ни малейшего сомнения, что первоначально они могли относиться только к демонам облачного мира. Таковы поверья: а) о наслании ведунами и ведьмами грозовых туч, бурных вихрей и града, b) о скрадывании ими росы, дождей и небесных светил, c) об их полетах в воздушных пространствах, d) сборищах на «лысой горе», неистовых плясках и нечестивых оргиях, е) о доении ведьмами коров, f) о влиянии колдовства на земное плодородие и, наконец, g) о волшебной силе оборотничества.

В Германии ведьмам даются названия: wettermacherin, wetterhexe, nebelhexe, strahlhexe, blitzhexe, zessenmacherin[27] (от стар, zessa – sturm, буря, гроза), что, во-первых, роднит их с валькириями, которые носятся на облачных конях и сотрясают на землю росу, во-вторых – сближает их с сербскими вилами, собирательницами облаков, и, в-третьих – напоминает греч. νεφεληγερέτηζ – один из эпитетов Зевса, Славянская «Кормчая» (по списку 1282 г.) и «Домострой» называют чародеев облакопрогонниками; митрополит Даниил советует налагать запрещение на «глаголемых облакопрогонников, и чаровников, и наушников, и волшебников».[28] В западной Европе существует глубоко укорененное верование, что колдуны и ведьмы могут носиться в тучах, производить грозы, напускать бури, дождевые ливни и град. Верованье это идет из отдаленной древности. Фессалийские волшебницы обвинялись между прочим и во всех бедствиях, причиняемых опустошительными бурями. В средневековых памятниках (VIII–IX вв.) чародеи именуются tempestarii,immissores,tempestatum,[29] и это основывалось на общем убеждении, что «homo malus vel diabolus tempestatem faciat, lapides grandinum spergat, agros devastet, fulgura mittat».[30] Скандинавская сага говорит о двух полубогинях-получародейках Ирпе и Торгерде (Irpa и Thorgerd), которые производили ненастье, бури и град. Из преданий, сохраненных германскими племенами, узнаем, что колдуны и ведьмы употребляют для этого кружки или чаши. Подобно тому, как древние боги и богини проливали из небесных урн дожди и росу, так точно колдуны и ведьмы, уносясь в воздушные выси, посылают из своих кружек разрушительную бурю; опрокидывая одну кружку, они творят гром и молнии, из другой пускают град и метели, из третьей – суровые ветры и ливни. Облака и тучи, содержащие в своих недрах дождь, град и снег, в поэтических сказаниях старины представлялись сосудами, котлами и бочками, в которых изготовлялся и хранился волшебный напиток, или небесными родниками и колодцами. На этих давно позабытых метафорах основаны многие из народных поверий. Так, о ведьмах рассказывают, что, погружая в воду горшки и взбалтывая ее, они вызывают ненастье; с той же целью они потрясают котлом или вздымают пыль против солнечного заката; сверх того, в своих котлах и горшках они стряпают (варят) непогоду, проливные дожди и град; рассказывают еще, что ведьмы пускают по воде синие огоньки, бросают в воздух кремневые камни (т. е. возжигают в дождевых источниках молнии и мечут «громовые стрелки») и катают бочки, разрыв которых производит грозу и бурю. По немецким актам XVI и XVII столетий, ведьмы собирались около озер и источников, били по воде хлыстами и когда от летящих брызг подымался туман, то сгущали его в черные тучи; на этих тучах ездили они по воздушным пространствам, направляя их бег в ту сторону, где хотели произвести опустошение. Бросая в колодцы и пруды камни, чародеи могут вызывать грозы, дожди и град: поверье, общее германцам с кельтами и финнами. И лоза, и камень – символы молнии. В Греции совершался следующий обряд: когда наступала засуха, Зевсов жрец шел к источнику, посвященному нимфе, творил там жертвоприношение и дубовой веткой касался поверхности вод; думали, что вследствие этого обряда непременно должны подняться туманы, собраться в облака и напоить землю дождем. Немецкая сага рассказывает о ведьме, которая из маленького облачка создала большую грозовую тучу и, носясь в ней словно в воздушном корабле, воздвигла сильную бурю; на ту пору шел по дороге охотник; застигнутый ненастьем, он зарядил свое ружье освященной пулей и выстрелил в самую середину черной тучи, где мрак был сгущен всего больше, и вслед за выстрелом перед ним упала убитая голая женщина; в то же мгновение буря затихла, и небо стало проясняться. Сказание это известно и словенцам; смысл его – тот, что облачная жена гибнет от громовой стрелы дикого охотника (Одина). В Каринтии поселяне стреляют в грозовые тучи, чтобы разогнать злых духов, добирающихся в надземной области держать совет и уготовлять беды. Ветры, сопровождающие полет туч, заставили уподобить эти последние раздувательным мехам. О норвежских чародейках сохранилось предание, что они заключали ветры в мешок (windsack) и завязывали его узлами, а в случае надобности разрешали эти узлы, произнося заклятие: «Wind, ins teufels namen!»[31] – и в ту же минуту подымался бурный вихрь, опустошал землю, волновал море и разбивал корабли. Норманны и вообще жители северных поморий верили, что колдуны могли продавать ветры морякам, давая им кожаные мешки с волшебными узлами: когда развязывали один узел – начинали дуть тихие и благоприятные ветры, развязывали другой – ветры крепчали, а вслед за разрешением третьего узла – наставала страшная буря. Напомним, что с дующими ветрами фантазия сочетала представление о буйных, неистовых существах, которым удалось вырваться на свободу; в тихое же время они сидят в заключении, окованные и связанные своим владыкой. Управляя ветрами, колдуны и ведьмы могут не только собирать, скучивать облака, но и прогонять их с небосклона и производить бездождье и засуху, не менее гибельные для жатв, как и безвременные ливни и все истребляющий град.[32] В Испании простолюдины убеждены, что ведьмы как только захотят – тотчас же добудут ветра, потому что им сам черт поддувает. То же воззрение на колдовство разделялось и славянскими племенами. По их рассказам, ведуны и ведьмы могут, по своему произволу, и насылать, и отвращать бури, грозы, дожди и град; могут морочить (затуманивать или отводить очи), т. е. застилать окрестные места и предметы туманом и, придавая им обманчивые образы, заставлять человека видеть совсем не то, что есть на самом деле.[33] В Малороссии ведьму называют мара, а словом заморока обозначается и чаровница, и темнота ночная. Оба названия указывают на мрак, производимый наплывом черных туч. Эта связь с тучами и вихрями, в которых издревле рисовались народному воображению великаны, змеи и другие нечистые духи, враждебные светлым богам неба, наложила на колдунов и ведьм демонический характер. Уже в Индии верили в злое влияние колдовства. В народных сказках колдун и ведьма нередко заступают место дракона или черта и, подобно им, налетают грозовой тучей, ударяют громом и сверкают молниями. Отсюда-то возник целый ряд суеверных преданий, по свидетельству которых чародеи и чародейки предаются дьяволу, заключают с ним договора и действуют его именем, направляя свои вещие дарования не столько на пользу, сколько во вред и на «пагубу человеческого рода».[34] В южной России существует любопытный рассказ о знахаре, который по собственному желанию мог располагать и дождем, и градом. Бывало, во время жатвы надвинется на небо дождевая туча; все бросятся складывать снопы, станут убираться домой, а ему и горя мало! «Не будет дождя!» – скажет он. И туча пройдет мимо. Раз как-то собралась страшная гроза, все небо почернело; но знахарь объявил, что дождя не будет, и продолжал работать на своей ниве. Вдруг, откуда ни возьмись, скачет к нему черный человек на черном коне, «Пусти!» – умоляет он знахаря. «Ни, не пущу! – отвечает тот, – було не набирать так богато!» Черный ездок исчез; тучи посизели, побледнели, и мужики стали ожидать град. Несется к знахарю другой ездок – весь белый и на белом коне: «Пусти, сделай милость!» – «Не пущу!» – «Эй, пусти; не выдержу!» Знахарь приподнял голову и сказал: «ну, вже ступай, да только у той байрак, що за нивой». И вслед за тем град зашумел по байраку. Чехи передают этот рассказ в такой форме: завидя градовую тучу, заклинатель решился отвести ее от засеянных полей на дальние пустынные горы, но из середины тучи раздался голос: «Пусти меня! я не в силах сдерживать больше».

Заклинатель бросился к соседу своему – судье, выпросил у него позволение провезти груз через его владения, и через несколько минут все судейские поля были побиты градом; прочие же окрестные поля остались нетронутыми.[35] В бурных, стремительных ветрах поселяне усматривают полет колдуна или ведьмы. По немецкому выражению, колдун ездит на хвосте ветра; как скоро ему понадобится перенестись в дальнюю сторону, ветер приглашает его: «Setz dich auf meinen Schwanz!».[36] На Руси существует поверье, что на Благовещенье, когда повеет весна, черти проветривают колдунов и с этой целью подымают их на воздух и держат головами вниз. От малоруссов можно услышать следующее предание: работал мужик в поле; глядь – прямо на него летит вихрь, мужик выхватил из-за пояса секиру и бросил в самую середину вертящегося столба пыли. Вихрь понесся дальше и увлек за собой топор, вонзившийся в него, словно в дерево. Вскоре случилось этому мужику остановиться на ночлег в одной деревушке; было поздно, когда он вошел в хату, в которой еще светился огонь. В хате лежал больной, и на вопрос пришельца домашние сказали: «То наш батька скалечил себя секирой!» Располагаясь спать, мужик ненароком заглянул под лавку и увидел там свой собственный топор; тотчас узнал он, что ранил колдуна, и в страхе, чтобы не попасться ему на глаза, поспешил из хаты вон. Таким образом, колдун, увлекаемый буйным ветром, подвергается удару топора – точно так же, как в вышеприведенной саге выстрел охотника поражает ведьму, несущуюся в бурной туче. О крутящемся вихре крестьяне наши думают, что это вертится нечистый дух, что это – свадебная пляска, которой предается он вместе с ведьмой; чехи о том же явлении выражаются: «Bбby carujou», т. е. ведьмы чаруют, подымают вихрь. Чтобы напугать путников, ведьма нередко превращается в пыльный столб и мчится к ним навстречу с неудержимой быстротой. По народному поверью, если в столб пыли, поднятый вихрем, бросить острый нож, то можно поранить черта или ведьму, и нож упадет на землю весь окровавленный.[37] Канцлер Радзивилл, описывая в своих мемуарах страшную бурю, которая была 5 мая 1643 года, утверждает, что ее произвели ведьмы: так глубоко проникли в народное убеждение заветы старины, что и самые образованные люди XVII века не теряли к ним доверия. Отсюда становится понятной примета, по которой ни одна баба не должна присутствовать при отправлении рыбаков в море; особенно стараются, чтобы она не видела, как забирают и кладут в лодку рыболовные и мореходные снасти, – не то ожидай большой беды! Примета эта возникла из боязни морской бури, которую может наслать тайная колдунья, если только сведает про отъезд рыбаков. Желая произвести засуху, ведьма – как скоро покажется дождевая туча – машет на нее своим передником, и туча удаляется с горизонта. С помощью «громовых стрелок» чародейки могут низводить с неба молнии, зажигать дома и поражать людей; словенские вештицы, подобно вилам, владеют губительными стрелами.

В Малороссии рассказывают, что ведьмы скрадывают с неба дождь и росу, унося их в завязанных кринках или мешках (= в облачных сосудах и мехах) и запрятывая в своих хатах и коморах (кладовых). В старые годы похитила ведьма дождь, и во все лето не упало его ни единой капли. Раз она ушла в поле, а дома оставила наймичку и строго наказала ей не дотрагиваться до горшка, что стоял под покутом. Мучимая любопытством, наймичка достала горшок, развязала его, смотрит – внутри не видать ничего, только слышится исходящий оттуда неведомый голос: «Вот будет дождь! вот будет дождь!» Испуганная наймичка выскочила в сени, а дождь уже льется – словно из ведра! Скоро прибежала хозяйка, бросилась к горшку, накрыла его – и дождь перестал; после того принялась бранить наймичку. «Если б еще немного оставался горшок непокрытым, – сказала она, – то затопило бы всю деревню!» Рассказ этот передается и с некоторыми отменами: ведьма запретила наймичке входить в одну из своих кладовых, где стояли завязанные кадки; та нарушила запрет, развязала кадки и нашла в них жаб, ужей, лягушек и других гадов; гады подняли страшный гам и расползлись в разные стороны. И что же? То было ясно, тихо, безоблачно, а тут откуда что взялось! – понадвинулась черная-черная туча, подули ветры и полился дождь. Ведьма поскорей домой, посбирала гадин, сложила в кадки, завязала, и только это сделала, как дождь перестал идти. Принимая дожденосные облака за небесные источники, озера и реки, фантазия древнего человека населила их теми же гадами, какие обитают в водах низменного мира: жабами, лягвами и ужами. Если припомним, что сверкающие в тучах молнии уподоблялись змеям и ужам, что самые тучи олицетворялись демоническими змеями (гидрами, драконами) и что исстари представления эти были распространяемы и на других водяных гадов, то для нас будет понятно, почему змеи, ужи, лягушки и жабы признаны были созданием нечистой силы, сокрывателями и проводниками дождей, а их шипенье и кваканье – знамением небесных громов. Рядом с баснями о гаде-господарике (домовом змее) удержалось у чехов верование в домовика-лягушку, кваканье которой служит предвестием дождя. По свидетельству народных легенд, адские колодцы, т. е. собственно грозовые тучи, наполнены змеями, жабами и лягушками (см. выше); и поныне чехи убеждены, что лягушки падают с неба вместе с дождевыми ливнями. Потому-то колдуны и ведьмы и стараются окружать себя всеми исчисленными гадами и пользуются ими как необходимыми орудиями при совершении своих чар. Баба-яга и ведьмы варят в котлах или поджаривают на огне (т. е. в грозовом пламени) жаб, змей и ящериц, приготовляют из них волшебные составы и сами питаются их мясом; они нарочно приходят к источникам, скликают гадов и кормят их творогом. В Германии ведьм называют «inhitzige krotensack!» Во время ведовских сборищ одна из чародеек обязана сторожить жаб. И в немецких, и в славянских землях запрещается прясть на Рождественские Святки, не то ведьмы напустят в дом жаб, мышей и крыс: поверье, в основе которого таится мысль, что вслед за изготовлением небесной пряжи (облаков и туманов) зарождаются мифические гады и должна последовать гроза; крысы и мыши также являются воплощением молнии.

В бурных грозах древние племена узнавали битвы облачных духов, и потому как валькирии и вилы помогают сражающимся героям, а ведогони одной страны воюют с ведогонями соседних земель, так и ведьмы (по малорусскому сказанию) слетаются на границе и сражаются одни против других. Вооруженные небольшими мечами, они наносят друг другу удары и при этом приговаривают: «Що втну, то не перегну!», чтобы удары меча не были смертельными. Таким образом, ведьмы, после каждого поражения, восстают снова к битве подобно воюющим героям Валгаллы, которые если и падают бездыханными трупами, то всякой раз воскресают на новые подвиги. В ночь накануне Духова дня ведьмы воруют деревянные мечики, которыми поселянки трут конопли, затыкают их за пояс и, слетаясь на лысую гору или пограничные места, рубятся ими как саблями. Отсюда объясняется «Коли мисяць в серп (т. е. ночью, во время новолуния), то чаровници jидуть на граници». Ведьмы не остаются равнодушными и к народным битвам; помогая той стороне, которая прибегла к их чародейной помощи, они напускают на вражескую рать сокрушительные вихри и вьюги. Таково скандинавское предание о Торгерде и Ирпе. Хроника св. Бертина повествует, что Рихильда перед битвой с Робертом взяла горсть пыли и, творя заклятие, бросила ее на воздух по направлению к неприятелю; но пыль упала на голову чаровницы в знак ее собственной гибели. В другой хронике рассказывается, как некая волшебница, взойдя на зубчатые стены осажденного замка, вызвала своими заклинаниями дождь и бурю и тем самым заставила врагов удалиться из занятой ими области. Подобное предание встречается и у нас. В XVI веке ходила молва, что во время осады Казани (в 1552 году) татарские колдуны и колдуньи, стоя на городских стенах, махали одеждами на русское войско и посылали на него буйные ветры и проливные дожди: «Егда солнце начнет восходите, взыдут на град, всем нам зрящим, ово престаревшие их мужи, ово бабы, и начнут вопияти сатанинския словеса, машуще одеждами своими на войско наше и вертящеся неблагочинне. Тогда абие востанет ветр и сочинятся об лаки, аще бы и день ясен зело начинался, и будет такий дождь, и сухия места в блато обратятся и мокроты исполнятся; и сие точию было над войском, а по сторонам несть». Своим заповедным словом колдуны и ведьмы могут давать бранному оружию победоносную силу и неизменную меткость и, наоборот, могут заговаривать его так, что удары и выстрелы его делаются совершенно безвредными: первоначальный смысл этого поверья был тот, что колдуны и ведьмы, возбуждая грозы, посылают разящие молнии, а, похищая дожди и производя засуху, тем самым завязывают лук и стрелы бога-громовника (см. выше).

Послушные волшебным чарам, тучи сгущаются, закрывают небесные светила и претворяют ясный день в темную ночь. Отсюда возникло убеждение, что ведуны и ведьмы скрадывают солнце, луну и звезды, что их шумные сборища и воздушные полеты происходят обыкновенно по ночам. О ночных поездах ведьм уже свидетельствует Эдда. Злые чародейки, родственные великаншам и дивоженам, называются на севере queldridha (abendreiterin) u myrkridha (dunkelreiterin). По русскому и сербскому поверьям, ведьмы летают ночью по воздуху и блестят яркими огоньками, т. е. сверкают молниями;[38] особенно любят они носиться в надземных пространствах в непроглядные осенние ночи. Точно так же в ночную пору совершаются и бурно стремительные поезда дикой охоты или неистового воинства Одина. Сокрытие небесных светил тучами и астрономические затмения солнца и луны принимались нашими предками за явления тождественные и равно приписывались вражескому нападению демона-змея или влиянию злого чародейства. Такое убеждение разделяли все индоевропейские народы. Во время затмений напуганные жители собирались толпами, били в металлические сосуды и заставляли лаять собак; делалось это с двоякой целью: во-первых, чтобы напугать нечистую силу и, во-вторых, чтобы чародейные заклятия, заглушаемые звоном и лаем, не могли долетать до небесной тверди и вредить пребывающим там светилам. Звон – старинная метафора грома, а собачий лай – завывания бурных ветров; с тем и другим народная фантазия соединила понятие о спасительном средстве, разгоняющем демонов мрака (– темные тучи). Наравне с нечистыми духами, ведуны и ведьмы боятся собак и не терпят колокольного звона. Древние греки затмения солнца и луны объясняли похищением их с неба; волшебницы низводили небесные светила на землю и гасили их божественное пламя. В таком похищении преимущественно были подозреваемы фессалийские колдуньи. В «Облаках» Аристофана Стрепсиад, объясняя Сократу придуманное им средство не платить долгов, советует ему обзавестись фессалийской колдуньей: она спрячет луну в коробку, и тогда можно продолжить месячный срок на сколько угодно. У славян верование это и доныне удерживается между поселянами. Болгары, во время лунного затмения, стараются выстрелами из ружей и пистолетов прогнать ведьм (магесниц), которые, по их мнению, захватили луну и омрачили ее светлый лик. На Руси есть поверье, что ведьмы, скрадывая с неба месяц и звезды, складывают их в горшки и кувшины и прячут в глубоких погребах или опускают в криницы, т. е. скрывают (погребают, хоронят) их за дождевыми тучами. Случится ли затмение или густые облака неожиданно заволокут небесные светила, поселяне с наивно-детским, но твердым убеждением обвиняют в их похищении колдунов, ведьм и злых духов, которым во мраке удобнее творить безбожные дела и уловлять в свои сети христиан. О падающих звездах в Малороссии говорят, что их уносит ведьма и прячет в кувшины. С особенной ревностью занимаются ведьмы скрадыванием месяца и звезд на праздники Коляды и Купалы, когда бывают главные ведовские сборища и нечистая сила предается самому дикому разгулу. Было село (рассказывают в Черниговской губ.), в котором проживало до тысячи ведьм; то и дело крали они святые звезды и до того довели небо, что «ничим було свитить нашому гришному миру». Тогда Бог послал святого Андрея (замена Перуна), который ударил своей палицей – и все ведовское село провалилось сквозь землю, а на его месте стало болото, т. е. удар громовой палицы разбил облачные обиталища ведьм и отверз дождевые источники. Скандинавскую колдунью El (procella) называли sфlarbцl – soils pernicies, из чего видно, что в ее образе олицетворялась черная туча, помрачающая дневной свет. У нас сохранилось следующее причитанье:

Красная девица По бору ходила, Болесть говорила, Травы собирала. Корни вырывала, Месяц скрала, Солнце съела. Чур ее колдунью, Чур ее ведунью!

Здесь ведьма, подобно змею и великанам, представляется съедающей солнце, т. е. погружая это светило в тучи, она тем самым, в качестве облачной жены, принимает его в свои собственные недра = проглатывает его. В «Калевале» чародейка Лоухи силой волшебных песен (= с помощью диких напевов бури) похищает солнце и месяц и заключает их в медную скалу, т. е. в облачные горы, отчего и наступает всеобщая тьма.

Распоряжаясь стихийными явлениями природы, двигаясь вместе с грозовыми тучами, ведуны и ведьмы могут переноситься с места на место с быстротой крылатого ветра. Представление колдовства везде неразлучно с полетами и поездами по воздуху, через горы; и долы. Обычными орудиями воздушных полетов колдунов и ведьм, по немецким, литовским и славянским рассказам, служат: метла (помело, веник), кочерга, ухват, лопата, грабли и просто палка (костыль) или прут; немцы называют ведьму Gabelreiterin, Besenreiterin;[39] чешское изречение «Starй baby na pometlo!» указывает на полеты старых ведьм на печном венике. Верхом на метле или граблях ведьма летает по поднебесью: это не более как поэтическая картина ветра, несущего на своих крыльях облачную жену-чародейку. Ветер представлялся помелом, потому что метет туманы и тучи и расчищает небо; представлялся граблями, потому что скучивает облака – сгребает их в густые, темные массы, – образы, взятые из быта земледельческого народа. В числе различных мифических представлений молнии, она, как мы знаем, уподоблялась карающей палке, лозе или пруту; самая же туча, сверкающая молниями, рисовалась воображению младенческих племен небесной печью, очагом, на котором высочайший владыка огня и верховный жрец (бог-громовник) возжигает свое чистое пламя; вместе с этим громовая палица получила значение кухонного орудия: а) кочерги, которой мешается жар и разбиваются горящие головни, b) ухвата и лопаты, с помощью которых сажаются в печь приготовленные яства. В областных говорах кочерга называется ожог (ожиг), а печная лопата – пекло. Вот почему о ведьмах, ночной полет которых сопровождается блестящими огоньками – молниями, народные предания утверждают, что они, садясь на кочергу, ухват, лопату или веник, вылетают в дымовую трубу, следовательно, тем же путем, каким являются огненные змеи и нечистые духи, прилетающие в виде птиц, т. е. грозовые демоны. Мифическое представление разящих молний пучком прутьев (ruthen-bьndel) слилось воедино с сейчас указанным представлением вихря чародейным помелом или веником; в немецких сказаниях веник этот получил характеристическое название donnerbesen. По белорусскому преданию, баба-яга погоняет воздушные силы огненной метлой. У лужичан, в ночь главного ведовского сборища (Walpurgisnacht), есть обычай бегать по полям с зажженными вениками, что называется «kuzłarničjeb palič» («жечь ведьм»). Ударяя метлами и вениками по источникам (– дождевым тучам) и рассыпая по воздуху брызги воды, ведьмы производят дожди, град и бурю; разъезжая на вениках, во время шумных гроз, они начисто выметают небо от потемняющих его туч. В разных местностях России, когда находит дождевая или градовая туча, поселяне, желая отвратить ее от своих зреющих нив, выбрасывают из хаты сковороду (звон сковороды, тазов и прочих металлических сосудов – эмблема грома) и помело, лопату или кочергу. В основе этого суеверного средства скрывается мысль, что молниеносная палица должна разбить тучу прежде, чем она разразится над нивой, а помело-ветер прогонит ее (– сметет) в другую сторону. Желая предаться воздушному полету, ведьмы, по немецкому поверью, приготовляют волшебную мазь, которой и намазывают себе ноги и плечи – ноги, как орудия движения, скорого бега, и плечи, как начало рук, заменяющих собой крылья. По русскому поверью, у ведьмы постоянно хранится вода, вскипяченная вместе с пеплом купальского костра; когда она захочет лететь, то обрызгивает себя этой водой – и тотчас подымается на воздух и мчится, куда только вздумает. С той же целью ведьма старается добыть траву ти(е)рлич, корень ее варит в горшке и приготовленным снадобьем мажет у себя под мышками и коленками и затем с быстротой молнии уносится в трубу. Соку тирлича приписывается чудесное свойство делать человека оборотнем и сообщать ему силу полета: по всему вероятию, здесь таится воспоминание о Перуновой траве – молнии; чародейное же снадобье (мазь) есть живая вода дождя, которую кипятят ведьмы в облачных котлах и сосудах, при помощи грозового пламени. Уже в Эдде seidhr (sieden – кипеть, варить[40]) переходит в значение колдовства: sedhmadhr – колдун, seidhkona, seydhkona – вещая жена, умеющая варить целебные лекарства. Согласно с метафорическим названием дождя опьяняющим напитком (вином, медом, пивом), в собирающихся парах и туманах древние племена усматривали варку небесного пива, совершаемую грозовыми духами и нимфами. Когда перед дождем парит, т. е. настанет удушливый жар, в Германии выражаются: «Zwerge, wichte, unterirdische (мифические карлы) brauen» или «Die Bergmutter (облачная жена) kocht Wasser»;[41] о Брокене, куда обыкновенно слетаются ведьмы отправлять свои шумные празднества, говорят: «Der Brocken braut»,[42] как скоро поднявшаяся мгла покроет его вершину туманной шапкой (nebellkappe). Ведьмы варят в котлах ядовитые травы и коренья и распускают по всему небесному своду клубящиеся пары; на др. – северн. наречии туман называется kerlingavella – hexengebrдu; старинные законодательные памятники указывают на бранное выражение «hexenkesseltrдger». Русские ведьмы и баба-яга носятся по воздуху в железной ступе (котле-туче), погоняя пестом или клюкой (громовой палицей) и заметая след помелом, причем земля стонет, ветры свищут, а нечистые духи издают дикие вопли; когда они собираются на лысой горе, там горят огни яркие и кипят котлы кипучие. Таким образом, кипятя на грозовом пламени дождевую влагу и опрыскиваясь ею, ведьмы совершают свои воздушные полеты и посылают на поля и леса разрушительные бури, с градом, ливнями и вьюгой. Ведуны и ведьмы обладают и другими баснословными диковинками, служившими некогда для поэтического обозначения летучего облака: по свидетельству сказок, они хранят у себя живую и мертвую воду, летают на коврах-самолетах и обуваются в сапоги-скороходы. Немецкие саги утверждают, будто бы черт окутывает ведьму в свой плащ (= облачный покров) и носит ее по воздушным пространствам, почему и дается ей прозвание mantelfahrerin. Сербская вещица, приготовляясь лететь, мажет себе под мышками чародейной мазью и восклицает: «Ни о трн, ни о грм, вeћ на пометно гумно!» Эта предохранительная формула (не оградившись ею, можно налететь на терновый куст или дубовое дерево и ушибиться) соответствует нашему эпическому выражению «Выше лесу стоячего, ниже облака ходячего» и заклятиям, с какими начинают свой полет немецкие ведьмы: «Auf und davon! Hin oben hinaus und nirgend an!», «Fahr hin, nicht zu hoch, nicht zu nieder!»[43] Преследуя сказочных героев, ведьма творит заклятие: «Vor mir Tag, hinter mir Nacht!»,[44] т. е., помрачая небо темной тучей, она освещает перед собой путь блестящими молниями. По скандинавскому преданию, колдун берет козью шкуру (метафора облака), обвивает ее около головы и произносит: «Es werde nebel und werde zauber und allen wunder, dir hinter dir suchen!»[45] Об индийских колдуньях известно, что их воздушному полету предшествовало произнесение заговора: Каларатри, сотворив волшебное заклинание, поднялась со своими ученицами с крыши коровника и полетела облачной дорогой (auf dem wolkenpfad). Одному человеку посчастливилось подслушать ее вещие слова; он вздумал повторить их и тотчас же последовал за чародейкой – точно так же, как в немецком, сербском и русском сказаниях люди, которым удавалось подслушать заклятие, произносимое ведьмой при ее отлете, и воспользоваться ее волшебным снадобьем, летали вслед за ней на места ведовских сборищ. Как властелины вихрей, колдуны и ведьмы могут насылать на своих ненавистников и соперников порчи по ветру, подымать их на воздух и кружить там со страшной, ничем неудержимой быстротой. Так существует рассказ, что один колдун, из ревности к молодому парню, заставил его целые месяцы носиться в стремительном вихре. Неведомая сила подхватила его на воздух, закружила и понесла все выше и выше; томимый голодом и жаждой, летел он, сам не ведая куда; отчаянные жалобы его не достигали до людей, никто не видал его жгучих слез, несчастный иссох до костей и не чаял себе спасения. Когда наконец буйный вихрь оставил его – парень спустился на землю; пытаясь отомстить своему ворогу, он отыскал хитрую колдунью и прибегнул к ее помощи. Чародейка запалила в печи зелье – и среди ясного, безоблачного дня вдруг завыл ветер, схватил колдуна и понес его высоко над землей; с той поры кружился он по воздуху в неистовой пляске, а за ним носились стаи крикливых ворон и галок. Когда ведьма пожелает призвать кого-нибудь из дальней стороны, она варит корень терлича, и как только вода закипит – в ту же минуту призываемый «зниметця и полетить як птах»; в своем воздушном полете он томится жаждой и беспрерывно повторяет возглас: «Пить, пить!» Чаще всего чародейки пользуются этим средством для призыва своих возлюбленных; заваривая зелье, они приговаривают: «Терлич, терлич! мого милого прикличь». Чем сильнее закипает снадобье, тем выше и быстрее он несется. «Як дуже зилля кипить (говорят малоруссы) – милий поверх дереза летать; а як не дуже – о половини дерева» – и в этом последнем случае легко может налететь на древесный ствол и ушибиться до смерти. В одной песне девица жалуется, что ее милый далеко, за крутой горой, и по совету матери решается на чару:

Ураци (корень) копала, А в обиди варила, Козаченька манила; А ще «розмай» не вкипив, А вже милий прилетив. «Ой, що ж тебе принесло — Чи човнинок, чи весло?» «Ни човничок, ни весло, А дивоче ремесло!»

Тот, чьи волосы попадутся ведьме и она запалит их на огне, с произнесением заклятия, так же немедленно подымается на воздух и прилетает на ее зов.

Заправляя полетами туч и вихрей, ведуны и ведьмы должны были стать в самые близкие отношения к их мифическим воплощениям в образе различных животных. Если припомним, что темные тучи представлялись небесными волками, а молнии – огненными змеями, то для нас совершенно объяснится то старонемецкое предание, по свидетельству которого ведьмы вечером и ночью ездят по воздуху на оседланных волках, взнуздывая и погоняя их змеями. По указанию Эдды, на волке, взнузданном змеей, ездила великанша. Шведская песня упоминает о поездах ведьм на медведе; народные же поверья, доныне живущие в устах поселян в Германии, утверждают, что колдуны ездят на волках, а колдуньи – на кошках и козлах. Нередко в виде козла является к услугам ведьмы дьявол, на которого она тотчас же садится – и пускается в воздушное странствование. Все эти звери – древнейшие олицетворения грозовых облаков. Сами боги и богини, царствующие в воздушных сферах, разъезжали на тех же зверях: так, Фрейя носилась во мраке ночи на блистающем щетиной борове или в колеснице, запряженной кошками, сестра ее Hyndla – на волке, а Тор – на козлах. На Руси рассказывают о поездках колдунов на волках.[46] На старой лубочной картине баба-яга изображена едущей верхом на свинье, в песенный сборник Колляра занесено следующее причитанье:

Čeraokažnjk letj W ohniwem oblaku, Sediaci na draku. Beda tomu lesu, Kde ho krjdla nesu; Beda tomu mestu, Kadiel wezme cestu!

В сербской сказке колдунья берет трехглавую змею вместо кнута, садится в повозку, хлопает змеей и отправляется в дорогу: предание, напоминающее нам волшебницу Медею, которая улетела на колеснице, запряженной драконами, и Деметру, которая снарядила в путь Триптолема и дала ему подобную же колесницу.[47] Колдунам и ведьмам приписывается умение разводить (плодить) драконов и укрощать их бешеную ярость. Не менее важно для истории народных верований свидетельство сербской песни, в которой рассказывается о девице-чародейке:

Она оде у зелену башчу Jелен-рогом шарца оседлала, Л(ь)утом га je змиjом зауздала, Joш га л(ь)ућом змиjом ошибуje, Сама иде пред цареву воjcку: Jедну вojску буздованом биjе, Другу воjскy бритком сабл(ь)ом сече, Tpeћy вojску на воду натера.[48]

О вилах рассказывают, что они ездят на оленях, взнузданных и погоняемых змеями. Выше было указано, что грозовые облака издревле представлялись и конями, и оленями. Эдда говорит о воздушных поездах ведьм на быстроногих конях; то же подтверждается и народными поверьями. Кони эти являются перед ними мгновенно, словно из земли вырастая; самая дубинка, на которой летает ведьма, нередко превращается под ней в волшебного коня. По русскому поверью, ведьмы во время купальского сборища приезжают на лысую гору не только на помелах, но и на борзых, неутомимых скакунах; в сказках они наделяют героев чудесными, летучими конями.[49] Разъезжая на волках или конях, взнузданных и бичуемых змеями, ведьмы собственно летают на бурно несущихся облаках и погоняют их молниями (о мифическом представлении молнии бичом или плетью. С течением времени, когда память народная позабыла первичные основы и действительный смысл зооморфизма, сказания о небесных животных были перенесены на их земных близнецов. Ведьмам стали приписывать поездку на обыкновенных волках, лошадях и кошках, стали окружать их стаями лесных зверей и змеями ползучими, осужденными пресмыкаться на земле, а не парить по поднебесью. У шведов есть поверье, что старые бабы, живущие уединенно в лесах, скрывают в своих избушках волков, преследуемых охотниками; этих баб называют волчьими матерями – vargamödrar (wolfimütter). По мнению русского простонародья, волчье сердце, когти черной кошки и змеи составляют необходимую принадлежность чародейных составов, приготовляемых колдунами и ведьмами. Обычное в народной поэзии олицетворение облаков и ветров легкокрылыми птицами также не осталось без влияния на суеверные представления о колдовстве. Впрочем, предания чаще говорят о превращении ведунов и ведьм в различных птиц, чем о полетах на этих воздушных странницах. Петуху, как мы знаем, присвоялось в язычестве особенно важное значение; как представитель грозового пламени и жертвенного очага, он и доныне считается необходимым спутником вещих мужей и жен. Немцы знают о воздушных поездах ведьм на черном петухе; чехи рассказывают о колдуне, который ездил в маленькой повозке, запряженной петухами; а русские поселяне убеждены, что при ведьме всегда находятся черный петух и черная кошка. Заметим, что в старину осужденных на смерть ведьм зарывали в землю вместе с петухом, кошкой и змеей.

Колдуны обыкновенно представляются стариками с длинными седыми бородами и сверкающими взорами; о ведьмах же рассказывают, что это – или безобразные старухи незапамятных лет, или молодые красавицы. То же думают немцы о своих hexen.[50] Такое мнение, с одной стороны, согласуется с действительным бытом младенческих племен, ибо в древности все высшее, священное «ведение» хранили старейшие в родах и семьях, а с другой стороны – совпадает с мифическим представлением стихийных сил природы. Облака и тучи (как не раз было указано) рисовались воображению наших предков и в мужском олицетворении бородатых демонов, и в женских образах – то юных, прекрасных и полногрудых нимф, несущих земле дожди и плодородие, то старых, вражеских баб, веющих стужей и опустошительными бурями. В ночную пору ведьмы распускают по плечам свои косы и, раздевшись догола, накидывают на себя длинные белые и неподпоясанные сорочки (или саваны), затем садятся на метла, заваривают в горшках волшебное зелье и, вместе с клубящимися парами улетают в дымовые трубы творить порчи и злые дела или гулять на лысой горе.[51] По рассказам поселян, когда ведьма собирает росу, доит чужих коров или делает в полях заломы – она всегда бывает в белой сорочке и с распущенными волосами.[52] Своими развевающимися косами и белыми сорочками (– поэтические обозначения облачных прядей и покровов) ведьмы сближаются с русалками, вилами и эльфами; наравне с этими мифическими существами они признаются за небесных прях, изготовляющих облачные ткани. В числе различных названий, даваемых немцами ведьмам, встречаем Feldfrau, Feldspinnerin;[53] в южной Германии рассказывают о ведьмах, что они прядут туманы; народное выражение: «Die alten Weiber schütteln ihren Rock aus»,[54] употребляемое в смысле «Снег идет», вполне соответствует вышеобьясненному выражению о Хольде, вытрясающей свою перину. По белорусскому поверью, ведьма, обвиваясь с ног до головы выпряденной из кудели ниткой, делается невидимкой, т. е. облекается в туманную одежду (– надевает шапку-невидимку, nebelkappe). И ведуны, и ведьмы любят превращаться в клубок пряжи и в этом виде с неуловимой быстротой катаются по дворам и дорогам. Иногда случается: вдруг раздастся на конюшне страшный топот, лошади начинают беситься и рваться с привязи, и все оттого, что по стойлам и яслям катается клубок-оборотень, который так же внезапно появляется, как и пропадает. В славянских сказках ведьма или баба-яга дает странствующему герою клубок; кинутый наземь, клубок этот катится впереди странника и указывает ему дорогу в далекое, неведомое царство.[55] Малоруссы обвиняют ведьм в покраже тех снарядов, которыми трут лен.[56] По рассказам чехов, ведьмы ездят по воздуху на прялках (kuzly), a по рассказам словенцев, на ткацких «вратилах», или катушках, на которые навивается полотно и пряжа. Кроме того, народные предания изображают ведьм небесными прачками. В Баварии уцелели саги, по свидетельству которых ведьмы в лунные ночи белят свои прекрасные холсты, а после дождей развешивают на светлых облаках и просушивают свое белье. Уфранцузов существует поверье, что в глухую полночь возле уединенных источников, под сенью развесистых ив, раздаются громкие и частые удары вальков мифических прачек; водяные брызги подымаются до самых облаков и производят дожди и бурные грозы. Подобно тому, и немецкие ведьмы во время своих праздничных сборищ ударяют скалками и трепалами,[57] а русские вещицы представляются в Томской губернии моющими белье. Эти черты приписываются ведьмам наравне с другими облачными женами. Так, литовские лаумы, сходясь поздним вечером в четверг (день громовника), колотят вальками белье, и притом с такой силой, что их оглушительный стук доносится до самых отдаленных окрестностей. Галицкие и польские лисунки (дивожены) занимаются стиркой белья и вместо вальков употребляют свои большие, отвислые груди.[58] В некоторых местностях Германии, когда послышится гром, крестьяне говорят: «Unsere Herrgott mangeln».[59] По их мнению, в ясный солнечный день, наступающий вслед за продолжительными дождями, Хольда просушивает свои покрывала. В Лужицах же существует поверье: когда wodna џona расстилает по берегу вымытое белье, то следует ожидать дождливой погоды и поднятия вод в реках и источниках. Уподобляя облака – одеждам, сорочкам, тканям, фантазия древнего человека стала изображать грозу в поэтической картине стирки белья: небесные прачки – ведьмы бьют громовыми вальками и полощат в дождевой воде свои облачные покровы. Эти и другие представления стихийных сил природы, представления, заимствованные от работ, издревле присвоенных женщинам (как-то: пряжа, тканье, мытье белья, доение коров и приготовление яств), послужили основанием, почему в чародействе по преимуществу обвиняли жен и дев и почему ведьмы пользуются в народных преданиях более видной и более значительной ролью, нежели колдуны и знахари. Нестор выражает общее, современное ему воззрение на женщину в следующих словах: «Паче же женами бесовская волъшванья бывают; искони бо бес жену прелсти, си же мужа; тако в си роди много волхвують жены чародейством, и отравою, и инеми бесовьскыми козньми?»

Лысая гора, на которую вместе с бабой-ягой и нечистыми духами собираются ведуны и ведьмы, есть светлое, безоблачное небо. Сербские вещицы прилетают на «пометно гумно»: так как громовые раскаты уподоблялись нашими предками стуку молотильных цепов, а вихри, несущие облака, – метлам, то вместе с этим небесный свод должен был представляться гумном или током.[60] Выражение: «Ведьмы летают на лысую гору» первоначально относилось к мифическим женам, нагоняющим на высокое небо темные грозовые тучи. Позднее, когда значение этих метафор было утеряно, народ связал ведовские полеты с теми горами, которые высились в населенных им областях. Так, малоруссы говорят о сборищах ведьм на Лысой горе, лежащей на левой стороне Днепра, у Киева, этого главного города древней Руси, где некогда стояли кумиры и был центр языческого культа; оттого и самой ведьме придается эпитет киевской. Название «Лысая гора» встречается и в других славянских землях, и Ходаковский насчитывает до пятнадцати местностей, обозначенных этим именем. У чехов и словенов чародейки слетаются на бабьи горы,[61] и часть Карпат между Венгрией и Польшей называется поляками Babiagora. По литовскому поверью, колдуны и ведьмы накануне Иванова дня собираются на вершине горы Шатрии (в Шавельском уезде); немецкие hexen летают на Brocken (Blocksberg), Horselberg, Bechelberg, Schwarzwald и другие горы. Полеты ведьм на Лысую гору обыкновенно совершаются в темные, бурно-грозовые ночи, известные в народе под именем «воробьиных»; но главные сборища их на этой горе бывают три раза в год: на Коляду, при встрече весны и в ночь Ивана Купалы. В эти праздники крестьяне с особенной заботливостью стараются оберегать своих лошадей, чтобы ведьмы и нечистые духи не захватили и не измучили их в быстром поезде. Время ведовских сборищ, совпадая с началом весны и с двумя солнечными поворотами, наводит на мысль, что деятельность ведьм стоит в непосредственной зависимости от тех изменений, какие замечаются в годичной жизни природы. Духи бурных гроз, замирающие на зиму, пробуждаются вместе с нарождением солнца, а в половине лета достигают наибольшей полноты сил и предаются самому неистовому разгулу; рождение же солнца старинные мифы сочетали и с зимним его поворотом (на праздник Коляды) и с благодатным просветлением его весной. По указаниям, собранным в народном дневнике Сахарова, с 26 декабря начинаются бесовские потехи, ведьмы со всего света слетаются на лысую гору на шабаш и сдружаются там с демонами; 1 января ведьмы заводят с нечистыми духами ночные прогулки, а 3-го, возвращаясь с гулянья, задаивают коров; 18 января они теряют память от излишнего веселья на своем пиршестве. По знаменательному поверью русинов, на Благовещенье (25 марта – день, в который Весна поборает Зиму) зарождаются ведьмы и упыри (– гонители и сосуны дождевых туч); На Юрьев день (23 апреля), посвященный громовнику = победителю змея и пастырю небесных стад, и в «купальскую» ночь на 24 июня (празднество Перуну, погашающему в дождевых потоках знойные лучи солнца) ведуны и ведьмы собираются на Лысую гору, творят буйные, нечестивые игрища и совещаются на пагубу людей и домашних животных;[62] в эту же таинственную ночь они ищут и рвут на лысой горе волшебные зелья, что, конечно, имеет связь с мифом пламенного Перунова цвета, почка которого зреет и распускается в ночь на Ивана Купалу. Если ухватиться за ведьму в ту минуту, когда она хочет лететь на Лысую гору, то можно совершить воздушное странствование: того, кто решается на это, она уносит на место сборища. На Украине ходит рассказ о полете одного солдата на ведовской шабаш. Ночью, накануне Иванова дня, удалось ему подсмотреть, как улетела в трубу его хозяйка; солдат вздумал повторить то же, что делала ведьма: он тотчас же сел в ступу, помазал себе под мышками волшебной мазью – и вдруг, вместе со ступой, взвился в дымовую трубу и с шумом понесся по поднебесью. Летит солдат, сам не ведая куда, и только покрикивает на встречные звезды, чтобы сторонились с дороги. Наконец опустился на Лысую гору: там играют и пляшут ведьмы, черти и разные чудища; со всех сторон раздаются их дикие клики и песни! Испуганный невиданным зрелищем, солдат стал поодаль – под тенистым деревом; в ту же минуту явилась перед ним его хозяйка. «Ты зачем? – молвила она, – скорее назад, если тебе жизнь дорога! Как только завидят наши, сейчас тебя задушат! Вот тебе славный конь, садись и утекай!» Солдат вскочил на коня и вихрем пустился домой. Приехал, привязал коня к яслям и залег спать; наутро проснулся, пошел в конюшню, глядит – а вместо коня привязано к яслям большое полено. Подобный же рассказ есть у сербов: «У Срjему се приповиjеда да се онамо вjeштице нajвише скуп е како му je из куће вjештица одлетjела, нашао њезин лонац с масти, пак се њоме намазао и рекавши као и она, прометнуо се и он у нешо и одлетио за њом, и долетjевши на орах више Моловина нашао ондjе много вjeштица, гдjе се чаcте за златниjем столом и пиjy из златниjех чаша. Кад их све сагледа и многе мећу њима позна, онда се као од чуда прекрсти говорећи: анате вас мате било! У онаj исти мах оне све прсну куд кoja, а он спадне под орах човjeк као и npиje што je био. Златна стола не стане као и вjeштица, а њихове златне чаше претворе се све у папке коjeкaкихjex стрвина».[63] Точно так же и немецкие ведьмы собираются не только на вершинах гор, но и в полях под сенью дуба, липы или груши, а ведьмы неаполитанские – под ореховым деревом; на Руси указывают старые дубы, под которыми сходятся ведьмы на свои шумные игрища. Дуб и орех были посвящены богу-громовнику и в народной символике обозначают дерево-тучу.

По свидетельству немецких сказаний, ведовские сборища бывают на Рождественские ночи, накануне Великого поста (fastnacht), на Светлой неделе, 1 мая и на Иванову ночь. Русскому преданию о полете ведьм на Лысую гору в конце апреля (на вешний Юрьев день) соответствует немецкое – о главном их поезде, совершаемом ежегодно на первую майскую ночь (Walpurgisnacht). В этом поезде принимают участие и оборотни, и давно умершие женщины – подобно тому, как в полете неистового воинства участвуют души усопших. Каждая ведьма является на празднество вместе со своим любовником-чертом. Сам владыка демонских сил – сатана, в образе козла с черным человеческим лицом, важно и торжественно восседает на высоком стуле или на большом каменном столе посередине собрания. Все присутствующие на сходке заявляют перед ним свою покорность коленопреклонением и целованием. Сатана с особенной благосклонностью обращается к одной ведьме, которая в кругу чародеек играет первенствующую роль и в которой нетрудно узнать их королеву (hexenkцnigin). Слетаясь из разных стран и областей, нечистые духи и ведьмы докладывают, что сделали они злого, и сговариваются на новые козни; когда сатана недоволен чьими-нибудь проделками, он наказывает виновных ударами. Затем, при свете факелов, возжженных от пламени, которое горит между рогами большого козла, приступают к пиршеству: с жадностью пожирают лошадиное мясо и другие яства, без хлеба и соли, а приготовленные напитки пьют из коровьих копыт и лошадиных черепов. По окончании трапезы начинается бешеная пляска под звуки необыкновенной музыки. Музыкант сидит на дереве; вместо волынки или скрипки он держит лошадиную голову, а дудкой или смычком ему служит то простая палка, то кошачий хвост. Ведьмы, схватываясь с бесами за руки, с диким весельем и бесстыдными жестами прыгают, вертятся и водят хороводы. На следующее утро на местах их плясок бывают видны на траве круги, как бы протоптанные коровьими и козьими ногами. Любопытного, который пришел бы посмотреть на их игрища, ведьмы схватывают и увлекают в вихрь своих плясок; но если он успеет призвать имя божье, то вся сволочь мгновенно исчезает. Потом совершается сожжение большого козла, и пепел его разделяется между всеми собравшимися ведьмами, которые с помощью этого пепла и причиняют людям различные бедствия. Кроме козла, в жертву демону приносится еще черный бык или черная корова. Гульбище заканчивается плотским соитием, в которое вступают ведьмы с нечистыми духами, при совершенном погашении огней, и затем каждая из них улетает на своем помеле домой – той же дорогой, какой явилась на сборище. Вся эта обстановка, все эти подробности суть мифические образы, живописующие весеннюю грозу. Полет ведьм и демонов на лысую гору – это та же несущаяся по воздуху дикая охота или неистовая рать, только представленная в поэтической картине праздничного поезда. В сатане узнаем мы демонический тип бога-громовника, являющегося во мраке черных туч и в шуме опустошительных бурь; по другим сказаниям: присутствуя на празднике ведьм, он не занимает высокого седалища, а лежит под столом, прикованный на цепь, подобно хитрому Локи. Козел – животное, посвященное Тору и Вакху – зооморфическое представление дождевой тучи; сожжение его указывает на грозовое пламя. Горящие факелы, освещающие ведовское сборище, – также метафора небесных молний. Соответственно уподоблению дождя опьяняющим напиткам, а облаков различным животным: лошадям, быкам, коровам, баранам и козлам, в грозе древние племена видели пиршество, в котором стихийные духи и жены варили, жарили и пожирали яства (жрать и гореть – речения тождественные) и опивались амритой (живой водой, небесным медом и вином), употребляя вместо сосудов коровьи копыта и лошадиные черепа. О песнях, музыке и пляске грозовых духов уже достаточно говорено выше. Колдуны и чародейки владеют такими музыкальными инструментами, звуки которых всех и каждого увлекают в быструю пляску; от их волшебных песней дрожат земля и небо и волнуются глубокие моря. На Блоксберг прилетают ведьмы «den schnee wegzutanzen», т. е., кружась в полете стремительных вихрей, они сметают и разбрасывают снег. Ночные песни и пляски нечистых духов и ведьм сближают их с эльфами; на такое сближение указывают и другие тождественные черты. Подобно эльфам, ведьмы давят сонных людей, ездят на них по горам и долам, похищают детей, боятся колокольного звона и так же легко проникают в замочные скважины и дверные щели: это последнее свойство свидетельствует об их воздушной (бестелесной) природе. Любодейная связь демонов с ведьмами объясняется из древнего воззрения на грозу как на брачное сочетание бога-громовника и грозовых духов с облачными девами, которых они насилуют молниеносными фаллосами и заставляют проливать на землю оплодотворяющее семя дождя. Крутящиеся вихри до сих пор называются дьявольской свадьбой: черт женится на ведьме, и нечистая сила, празднуя их брак, вертится в неистовой пляске и подымает пыль столбом. Так как семя дождя признавалось за вдохновительный напиток, наделяющий дарами мудрости и предвидения, то с его пролитием, или, что то же, с лишением вещей нимфы ее девственности, она теряет свою чародейную силу. Так, валькирия Брунгильда, отдаваясь после долгого сопротивления мужу, шепчет ему: «Я побеждена! делай со мной, что тебе угодно; с девством я потеряла все и стала такой же простой женщиной, как и все другие». В народных преданиях и старинных памятниках черт является к избранной им любовнице в виде статного красивого и сладострастного юноши, увлекает ее с собой на ночное гульбище и вводит в сообщество колдуний и нечистых духов; там она принимается в ведьмы, причем ее заставляют отрекаться от Бога, нарицают ей новое имя и острым уколом налагают на ее тело особенную метку; сохранилось еще предание, будто новопринятой ведьме черт втыкает в зад горящую свечу.[64] Древнейшее свидетельство о плотской связи ведьмы с чертом встречается в памятнике 1275 года; но особенно обильны подобными указаниями акты ведовских процессов XVI–XVIII столетий. По мнению французов, демон не может заключить договора с девственницей. От смешения ведьм с нечистыми рождаются существа эльфические, называемые dinger,elbe,holden и принимающие различные образы то мотылька, то червя или гусеницы, то оборотня (larvengestalt); ведьмы насылают их на людей и животных, которые вследствие этого чувствуют болезненное расстройство. Смысл приведенного предания – тот, что эльф-малютка-молния рождается из недр тучи во время грозы, этого брачного торжества облачной жены с демоном. У сербов находим соответственное представление о смертоносном духе, излетающем из вещицы бабочкой; по немецкому поверью, люди со сросшимися бровями выпускают из-под них эльфа-бабочку, а по русскому поверью – вий поражает своим пламенным взором, как скоро подняты его длинные веки, т. е. как скоро вылетает зоркая молния из-за темных облачных покровов. Сверх того, и самый любовник ведьмы, соединяющийся с ней через молнию, нередко является в виде эльфа или мотылька.

Та же обстановка дается ведовским сборищам славянскими и литовскими преданиями. Слетаясь на Лысую гору, ведьмы предаются дикому разгулу и любовным наслаждениям с чертями, объедаются, опиваются, затягивают песни и пляшут под звуки нестройной музыки. За железным столом или на троне восседает сатана; чехи уверяют, что он присутствует на этом празднестве в образе черного кота, петуха или дракона. Рассказывают также, что на Лысой горе живет старшая из ведьм, и к ней-то в известную пору года обязаны являться все чародейки; по литовскому преданию, на горе Шатрие угощает чародеек их главная повелительница. Песни и пляски – обыкновенное и любимое занятие ведьм. Если в летнее время поселяне заметят на лугах ярко-зеленеющие или пожелтелые круги, то думают, что или хозяин поля поверстался в колдуны на этих кругах, или старшая женщина в его семье покумилась с ведьмами; по мнению народа, ведьмы каждую ночь собираются на луга, водят хороводы и оставляют на траве следы своих ног. «Покумиться с ведьмами» – то же, что «поверстаться в колдуны», т. е. сделаться чародейкой, принять на себя это вещее звание. Такое вступление в колдуны и ведьмы сопровождается круговыми плясками. Отправляясь на шабаш и при самых игрищах, ведьмы поют волшебные песни, доступные только им, и никому более.[65] На Лысой горе они с бешеным увлечением пляшут вокруг кипящих котлов и чертова требища, т. е., около жертвенника, на котором совершаются приношения демонам. Народные сказки знают искусных, неутомимых танцовщиц, которые каждую ночь удаляются в подземное (– облачное) царство и предаются неистовой пляске с духами, населяющими эту таинственную страну. Так как демоны грозовых туч издревле олицетворялись драконами, то ведьмы заводят нецеломудренные гульбища и сочетаются плотски не только с чертями, но и с мифическими змеями. На Руси существуют поверья, что женщина, с которой живет огненный змей, есть ведьма, что всякая волшебница нарождается от нечистой связи дьявола или змея с бабой и что самые ведьмы летают к своим любовникам, обращаясь огненными змеями. Рассказывая о том, как богатырь Добрыня учил чародейку Марину, полюбовницу Змея Горынчища, песня останавливается на следующих подробностях:

Он первое ученье – ей руку отсек, Сам приговаривает: «Эта мне рука ненадобна, Трепала она Змея Горынчища!» А второе ученье – ноги ей отсек: «А и эта-де нога мне ненадобна, Оплеталася со Змеем Горынчищем!» А третье ученье – губы ей обрезал и с носом прочь: «А и эти-де губы ненадобны мне, Целовали они Змея Горынчища!» Четвертое ученье – голову ей отсек и с языком прочь: «А и эта голова ненадобна мне, И этот язык ненадобен, Знал он дела еретические!»

Старинная повесть о бесноватой Соломонии (XVII в.) основана на глубоко укорененном народном веровании в возможность любодейного смешения жен со злыми духами: «В девятый день по браце, по захождении солнца, бывши ей в клетце с мужем своим на одре, восхотеста почити, и внезапу виде она Соломония демона, пришедша к ней зверским образом, мохната, имущи когти, и ляже к ней на одр. Она же вельми его убояся – иступи ума. Той же зверь оскверни ее блудом… и с того же дни окаяннии демони начаша к ней приходити, кроме великих праздников, по пяти и по шти человеческим зраком, яко же некотории прекраснии юноши, и тако нападаху на нее и скверняху ее и отхождаху, людем же ничтоже видившим сего». Нечистые увлекали ее в воду, и от связи с ними она родила нескольких демонов.[66] Подобные рассказы и доныне обращаются в нашем простонародье. Если послушать бывалых людей, то черт нередко принимает на себя вид умершего или отсутствующего мужа (любовника) и начинает посещать тоскующую женщину; с той поры она сохнет, худеет, «словно свеча на огне тает».

Под влиянием этих мифических представлений, поставивших ведунов и ведьм в самые близкие и родственные отношения с демонической силой, естественно, что на них должны были смотреть с робкой боязнью и подозревать их во всегдашней наклонности к злобе и нечестивым действиям. Со своей стороны христианство окончательно утвердило эти враждебные воззрения на колдовство, чародеев и чародеек. По народному убеждению, всякий колдун и всякая ведьма заключают с дьяволом договор, продают ему свои грешные души и отрекаются от Бога и вечного блаженства; договор этот скрепляется распиской, которую прибегающие к нечистому духу пишут своей собственной кровью, и договор этот обязывает первых творить чары только на зло людям, а последнего помогать им во всех предприятиях. На Руси ходит много рассказов о том, когда, как и при каких обстоятельствах отчаянные грешники продавали дьяволу свои души; названия еретик, еретица в различных местностях употребляются в смысле злого колдуна, упыря и колдуньи; ср.: ворог – знахарь и враг – черт. Все чудесное и страшное колдуны творят бесовским содействием. Они – и властелины, и рабы демонов: властелины – потому что могут повелевать нечистой силой; рабы – потому что эта последняя требует от них беспрестанной работы, и если колдун не найдет для нее никакого занятия, то она тотчас же замучивает его самого. Во избежание такой опасности колдуны придумали заставлять чертей, чтоб они вили из песка и воды веревки, т. е., по первоначальному смыслу предания, чтобы они крутили вихрями столбы пыли и подымали водяные смерчи. Умирая, колдун и ведьма испытывают страшные муки; злые духи входят в них, терзают им внутренности и вытягивают из горла язык на целых пол-аршина; душа колдуна и ведьмы до тех пор не покидает тела, пока их не перенесут через огонь и пока они не передадут своего тайного знания кому-нибудь другому.[67] Вся природа тогда заявляет невольный трепет: земля трясется, звери воют, от ворон и воронов отбоя нет; в образе этих птиц слетаются нечистые духи, теснятся на кровлю и трубу дома, схватывают душу умершего колдуна или ведьмы и, со страшным карканьем, шумно взмахивая крыльями, уносят ее на тот свет. По свидетельству народных сказаний и стиха о Страшном суде, чародеи и ведьмы идут по смерти в «дьявольский смрад» и предаются на казнь сатане и его слугам. Напомним, что, по древнейшим верованиям, тени усопших возносились в загробный мир в полете бурных гроз, преследуемые и караемые адскими духами. Трясение земли и звериный вой – метафорические обозначения громовых раскатов и завывающей бури; хищные птицы – олицетворения стремительных вихрей.

В предыдущих главах нами объяснено, что старинные религиозные игрища и богослужебные обряды возникли из подражания тем действиям, какие первобытные племена созерцали на небе. В силу этого и ведовские сборища (шабаши, сеймы) должны представлять черты, общие им с древнеязыческими празднествами, как по времени совершения, так и по самой обстановке тех и других. И в самом деле полеты ведунов и ведьм на Лысую гору совпадают с главнейшими праздниками встречи весны, Коляды и Купалы, на которые сходились некогда роды и семьи установлять общественный распорядок и совершать общественные жертвоприношения, игры и пиршества. У германцев долгое время удерживались в обычае майские народные собрания и майские суды. Сходки бывали на местах, исстари признаваемых священными: среди тенистых лесов и на высоких горах. Кипучие котлы и горшки, в которых ведьмы варят свои волшебные составы и опьяняющий напиток, заклание, сожжение и пожирание ими небесных животных (козла, коровы, коня), в которых олицетворялись дождевые облака, соответствуют жертвенным и пиршественным приготовлениям, действительно совершавшимся во время народных праздников. Ведьмам, по народному поверью, необходимы для чародейства нож, шкура и кровь (символы молнии, облака и дождя), следовательно – все то, без чего немыслим обряд жертвоприношения; нож и шкура употребляются ими при оборотничестве, с помощью ножа они доят облачных коров и допрашивают вихри о будущем урожае. Ведуны и ведьмы собираются на Лысую гору для общей трапезы, веселья и любовных наслаждений. Все эти характеристические черты были непременным условием языческих празднеств, которые обыкновенно сопровождались песнями, музыкой, плясками и шумными пирами. Такой разгул, при излишнем употреблении крепких напитков, и поклонение оплодотворяющей силе Ярилы придали этим празднествам нецеломудренный характер и превратили их в оргии, «срамословие и бесстудие». Летописцы, проникнутые духом христианского учения, смотрели на них как на крайнее проявление разврата и нечестия. Ведьмы являются на свои сборища с распущенными косами, в белых развевающихся сорочках или звериных шкурах (оборотнями) или даже совсем обнаженные.

Согласно с этим, распущенные косы, белые сорочки и звериные шкуры признаны были необходимыми атрибутами для всех жен и дев, принимающих участие в религиозных игрищах и обрядах. Так, при обряде опахивания они с криком и звоном в металлические орудия несутся вокруг деревни или совершенно голые, или в одних сорочках, с распущенными косами; в дни Коляды и масленицы бегают по улицам ряженые (окрутники); княжна Любуша явилась на сейм и села на отчем столе творить суд по закону векожизненных богов – в белой одежде; скопцы, во время своих молитвенных сходок, одеваются в длинные белые рубахи и вертятся в круговой пляске, а старообрядцы, приступая к молитве, снимают пояса. У немцев, чехов и русских встреча со старой бабой или с женщиной без головной повязки, с распущенными волосами (mit fliegenden Haaren) считается недоброй приметой, что объясняется смутной боязнью быть изуроченным при встрече с ведьмой. От вещих жен и мужей языческой старины примета эта позднее была перенесена на представителей христианского богослужения. Со времен Нестора и до наших дней встреча с попом, монахом и монахиней признавалась и признается несчастливой: она предвещает неожиданную беду, потерю, неуспех в начатом деле; поэтому простолюдины, повстречав священника или монаха, спешат воротиться домой или трижды плюют наземь.[68] В поучительном слове XVI или XVII столетия высказан следующий упрек: «Дух Святый действует во священницех, и в дьяконех, и во мнишеском чину… мы же тех всех чинов на встрече гнушаемся и отвращаемся от них и укоряем их на первой встрече и поносим их в то время на пути многим поношением». В Швеции, как скоро лицо, принадлежащее к духовенству, выходит со двора, окрестные жители ожидают ненастной погоды.[69]

М. Орлов История сношений человека с дьяволом

Мнения о существовании нечистой силы

Всего любопытнее изучать взгляды на существование демонов, и их деятельность среди людей по сочинениям писателей XVI и XVII столетий. Любопытно в этих сочинениях то, что в одних из них авторы совершенно открыто разделяют еще все грубейшие суеверия своего времени, в других лее обнаруживается уже дух сомнения и критики. Но и те и другие дают нам драгоценнейший материал для суждения о ходячих представлениях и верованиях насчет демона и сношений с ним людей.

Пользуясь здесь этим изобильным источником, мы можем дать полную картину суеверий в том виде, как они существовали на Западе в течение Средних веков, а также и в последующие ближайшие к ним столетия. Начнем с основного вопроса, касающегося самого существования дьявола. Знаменитый автор «Демономании» Боден в предисловии к своей книге, изданной в XVII столетии и пользовавшейся в свое время громадной известностью, между прочим говорит: «Невежды думают, что все рассказы о колдунах и чародеях, которые они слышат, невероятны. Безбожники и лжеученые не хотят признать то, что они видят, и, не зная причины того, что видят, отрицают виденное. А колдуны и чародеи смеются над ними по двум главным причинам: во-первых, чтобы отвести от себя подозрение, а во-вторых, чтобы обеспечить торжество царства Сатаны». Как видно, человек глубоко верил во всю чертовщину своего времени.

Другой ученый демонолог, Гийон, тоже жестоко ополчается на неверующих в злого духа. Он свято верит в рассказы о чертях, поселившихся в некоторых домах и выживших оттуда людей, в злых духов, живущих в пустынных местах и пугающих проезжих. Он дивится, что находятся люди, которые могут не верить таким несомненным вещам. Он приводит свидетельство знаменитого путешественника Марко Поло. При описании некоей пустыни, называемой Лоп, лежащей на границе великой Турции и тянущейся на протяжении 25 или 30 дней пути, он упоминает, что путешественники испытывают в ней чрезвычайные опасности. Дело в том, что в этой пустыне свирепствуют злые духи, которые производят разные обманы чувств.

Путешественникам рекомендуется ни на минуту не отставать от своих спутников, иначе они неминуемо погибнут, потому что злые духи сейчас же примут вид их спутников, будут их манить и кликать по имени и отвлекут в сторону, и они заблудятся и погибнут. И в этой же пустыне часто слышны в воздухе звуки и аккорды разных музыкальных инструментов, «а потому, – заключает Марко Поло, – пустыня сия весьма опасна и гибельна для путешествия».

Далее тот же Гийон ссылается на свидетельства святых, живших в Египетской пустыне, например Антония и Павла Отшельника, которые утверждают, что эта пустыня полна демонов. Так, св. Антоний видел на дороге фигуру какого-то чудовищного всадника, похожего на кентавра. Антоний даже обращался к нему с просьбою показать ему дорогу к келье Павла Отшельника. Чудовищный всадник что-то проговорил в ответ, но его слов нельзя было понять. Он, однако, показал дорогу рукою, а затем умчался во всю прыть. Св. Антоний, однако же, не убоялся этого страшного явления и продолжал свой путь. Но как только он спустился в небольшую каменистую лощину, лежавшую по дороге, перед ним явилось новое чудище. Он увидел перед собою какого-то низенького человечка, чрезвычайно уродливого и безобразного, с большим крючковатым носом и двумя рогами, ужасным образом торчавшими из его лба; ноги чудовища были козлиные. Св. Антоний не убоялся и этого явления и смело шел вперед. Тогда чудовище, как бы в знак доброго расположения, подало ему финики и пальмовые плоды. Святой остановился и заговорил с чудовищем, спросил, что оно такое и что делает в пустыне. Чудище же отвечало: «Я смертный и один из граждан и обитателей этой пустыни, которых язычники и идолопоклонники в своем ослеплении боготворят и почитают под именем фавнов, панов, сатиров и инкубов. И я пришел сюда от имени своих, которые меня к тебе послали, просить тебя, чтобы ты был милостив, помолился Господу Богу за вас, несчастных, ибо мы знаем, что Он пришел в сей мир для спасения всех людей и что звук слов Его распространился по всей Земле». Так говорило это чудище, и св. Антоний, слушая его, плакал радостными слезами.

Продолжаем дальше цитировать того же Гийона. Он рассказывает, что в Ирландии злые духи часто попадаются в горах. «Многие из местных жителей, – говорит он, – полагают, что это ложные видения, зависящие будто бы от того, что жители употребляют в пищу говядину и охмеляющие напитки. Но я знаю от англичан, которые там жили, – продолжает Гийон, – что в горах действительно водятся злые духи, которые пугают путешественников днем и ночью».

Затем в какой-то пустыне, которую Гийон не называет, черти кидают перед путешественниками золотые и серебряные вещи, которые, однако же, тотчас исчезают из глаз.

В Аравийской пустыне свирепствуют демоны, выделывающие такие страсти, при виде которых путники падают без чувств. Однажды, когда через эту пустыню шел караван (Гийон добросовестно указывает даже день и час этого происшествия – 6 июля, 5 часов утра), внезапно раздался громкий голос, который говорил: «Мы давно уже идем вместе с вами. Погода отличная, будем идти все прямо». Кто-то из бывших в караване арабов отвечал на эти слова: «Путник, я тебя не знаю, иди своей дорогой». Но как только были произнесены эти слова, злой дух так напугал путешественников, что они совершенно растерялись, остановились и не решались идти дальше. Но чем напугал – об этом история умалчивает.

Путешественник Торквемада пишет, что в Норвегии на реке Черной являются какие-то духи, которые играют на музыкальных инструментах, и это всегда служит знаком скорой смерти кого-нибудь из знатных людей той местности.

В Германии, в городе Ротвиле, в 1545 году дьявол ходил по многолюдной площади среди бела дня. Граждане города видели его и пришли в неимоверный испуг. Они знали, что дьявол являлся раньше в одном соседнем городе и весь тот город спалил. И они боялись, что то же самое будет с их городом. Ради этого все горожане стали поститься и молиться, и только таким экстренным благочестием им удалось удалить дьявола из своего города.

Совсем в ином духе повествует автор XVI столетия Лафатер, написавший книгу о привидениях, чудесах, явлениях духов и т. д., изданную в 1571 году. Он настроен скептически по отношению ко всякого рода сверхъестественным явлениям. Он в своей книге описывает множество разных чудес, но все они у него объясняются либо какими-нибудь естественными причинами, или злонамеренным шарлатанством. Вот, например, одна из передаваемых им историй. Люди, достойные веры, сообщали ему, что в 1569 году в городе Аугсбурге в одном доме служанка и несколько служителей отозвались весьма непочтительно об иезуитах. Узнав об этом, один иезуит пришел к их хозяину и сказал ему, что он заставит их в скором времени думать иначе. И вот он переоделся дьяволом и спрятался в доме. Служанка как раз пошла за чем-то, наткнулась на этого дьявола и, разумеется, от страха не взвидела света. Убежав от черта, она рассказала потом о нем другим служителям. Среди них нашелся какой-то храбрец. Он пошел в то место, где сидел дьявол, и когда тот на него кинулся, храбрый служитель выхватил кинжал и проткнул им дьявола насквозь. Тот тут же растянулся замертво. Эта история, прибавляет Лафатер, была потом изложена в немецких стихах и напечатана.

Явления дьявола людям

Любимым местом появления дьявола перед людьми обычно считались перекрестки дорог, леса, старые заброшенные языческие капища, наконец, золотые россыпи и рудники, и места, где зарыты клады. Само собою разумеется, что нечистому не было никакого существенного препятствия появляться людям и во всякого рода других местах, в том числе даже в монастырях и храмах. Автор книги о видениях и привидениях, изданной в XVII столетии, Лелуайе, рассказывает несколько любопытных историй, которые в его время, надо думать, передавались из уст в уста. Вот одна из них.

Некий жандарм, по имени Гюг, всю жизнь свою кутил и пьянствовал и даже слегка подозревался в ереси. И вот наступил час его смерти. Он лежал больной на смертном одре. В это время перед ним вдруг предстала огромнейшая толпа каких-то людей, и один из них, имевший вид предводителя, спросил умирающего: «Признаешь ли ты меня, Гюг?» – «А кто ты?» – спросил Гюг. Пришелец отвечал: «Я могущественнейший из могущественных и богатейший из богачей. Коли хочешь, я могу избавить тебя от смерти и сделаю так, что ты еще долго будешь жить. А чтобы ты не сомневался в том, что я тебе говорю сущую правду, – знай, что император Конрад в этот час сделался мирным обладателем своей империи и покорил Германию и Италию в самое короткое время». Он и еще что-то говорил ему о разных событиях, в то время происходивших в мире. Когда Гюг выслушал его, то поднял правую руку, чтобы сотворить крестное знамение, сказав при этом: «Именем Бога и Господа моего Иисуса Христа свидетельствую, что ты не кто иной, как сам дьявол». Тогда дьявол ему сказал: «Не поднимай своей руки против меня». И вслед за тем тотчас же вся эта толпа исчезла, как дым, а Гюг в тот же день к вечеру умер. Вот еще история, рассказываемая тем же автором. Во времена правления Фридриха II в городе Фрейбурге жил один молодой человек, который страстно влюбился в девицу, жившую в том же городе. Он отыскал колдуна и посулил ему хорошо заплатить, если тот посредством чародейства устроит так, что девица ответит на любовь своего вздыхателя. Колдун пришел за ним в глухую ночь и привел его в какой-то погреб в уединенной постройке. Там колдун начертил волшебный круг и какие-то фигуры и письмена, вошел сам в начерченный круг и ввел в него юношу, потом стал делать заклинания, и на них толпою явились духи в самых разнообразных видах и образах. Самый злобный из всех этих дьяволов принял вид той самой девицы, в которую был влюблен юноша. Девица-оборотень подошла к кругу с обольстительной улыбкою. Юноша же, ослепленный своею любовью, простер к ней руки и сделал это так неосторожно, что его руки выступили за черту магического круга. А дьяволу только этого и надо было. Он тотчас же ухватил неосторожного любовника за руку, выдернул его из круга и, взмахнув им два или три раза, размозжил ему голову о стену погреба, мертвое же тело швырнул назад в круг, и затем вся толпа демонов исчезла. Мертвое тело навалилось на колдуна, и тот, несмотря на все усилия, никак не мог из-под него выкарабкаться и вдобавок не осмеливался выступить за черту круга. И только утром люди, услышав его стоны и крики, вошли в погреб и вынесли оттуда тело юноши и полумертвого от страха колдуна.

Тот же Лелуайе, добрый католик, не упускает случая пустить камень в огород нечестивых гугенотов. «Многие еретики и ересиархи нашего времени, – пишет он, – также не чуждаются сношений с дьяволом и удостаиваются его посещений. Так, у самого Лютера был знакомый дьявол, и сей ересиарх, т. е. Лютер, был так бесстыден, что открыто заявлял об этом в своих сочинениях. В одном месте этих сочинений Лютер утверждает даже, что он со своим дьяволом состоит в многолетней и самой тесной дружбе, так что они съели вместе целый бочонок соли. Дьявол этот очень часто его посещал, будил его иногда по ночам и побуждал его писать сочинения против церковной службы, причем сам заботливо подбирал для этих сочинений доводы и доказательства».

И не один Лютер из числа тогдашних ересиархов обвинялся католиками в сношениях с дьяволом. Так, например, про Цвингли Лелуайе приводит такой рассказ. Однажды ночью этот ученый-богослов впал в глубокое размышление по поводу слов Спасителя: «Сие есть тело Мое». В эту минуту явился перед ним какой-то Дух, не то черный, не то белый, этого Цвингли не мог рассмотреть, и стал ему внушать и убеждать его, что эти слова надо понимать не в прямом, а в переносном смысле, т. е. что ими обозначается не действительное присутствие в причастии тела Христова, а только лишь обрядовое обозначение его.

Существует рассказ об одном из учеников Лютера. Дьявол явился перед ним в то время, как он лежал на смертном одре, подошел к нему, схватил и с такой силой ударил его о ложе, что тот тут же испустил дух.

Базельский священник Эразм Альберт подвергся такой же участи. За три дня до смерти в комнате, где он лежал, внезапно появился гигантского роста дьявол, и это тут же было сочтено за предзнаменование близкой смерти этого еретика.

В 40-х годах XVII столетия случилось знаменитое дело в монастыре святой Елизаветы в городке Лувье, во Франции. Чуть не все монахини этой обители в один прекрасный день оказались одержимыми дьяволом. Духовное начальство произвело тогда строжайшее расследование этого дела, и до нас дошли подробные описания его. Приводим здесь показания некоторых монахинь. Одна из них, сестра Мария, утверждала, например, что перед ее глазами явились какие-то ужасные образы. Один из них имел вид старца с большой бородою. Он явился перед монахиней в четыре часа утра, без церемонии вошел к ней в келью, уселся на ее ложе и держал к ней такую речь: «Я сейчас видел сестру Магдалину. Как она зла! Она вся будет наша, а вот другую нам не удастся соблазнить». Благочестивая сестра Мария скоро опомнилась и сотворила крестное знамение, после которого видение исчезло. В другой раз перед той же монахиней явился демон в иной форме. Монахиня была в эту минуту на чердаке и увидела перед собою в окне, выходившем в другое отделение чердака, громадную черную голову. Голова эта уставилась на нее глазами и долго смотрела в упор, приведя благочестивую сестру в неописуемый ужас. Однако страх не помешал ей в свою очередь внимательно рассмотреть призрак, который мало-помалу начал бледнеть и затем исчез. После того монахиня, оправившись от страха, заглянула в то отделение чердака, откуда выглядывал дьявол, но там уже никого не было. Однако же, когда она вошла туда, веревки, на которых было развешено белье, сами собою развязались и свернулись в мотки, а белье упало на пол. Такого рода происшествия, т. е. падение вещей на пол, опрокидывание мебели, а также всякие шумы, стуки и грохоты, то и дело раздавались по всему монастырю все время, пока в нем хозяйничали черти.

Немало случаев явлений чертей описывается в книге ученого аббата Крепэ «О злобе сатаны и злых духов», изданной в конце XVI столетия. Он, например, рассказывает об одной греховоднице, которая состояла в связи с духовным лицом. После смерти этого своего утешителя она не имела покоя по ночам, потому что к ней являлся демон, мучивший ее все ночи напролет. Ее надоумили принести полное покаяние во всех прегрешениях, и как только она это исполнила, дьявол-мучитель тотчас же отстал от нее.

В монастыре, которым управлял Крепэ, сохранилось предание о благочестивом иноке, умершем почти за сто лет перед тем. Однажды во время ужасной грозы, когда все монахи усердно молились, собравшись в церкви, упомянутый благочестивый инок увидел дьявола, который носился посреди молний, влетел с ними в церковь и намеревался в ней все переломать, разрушить и осквернить. Благочестивый инок предстал перед дьяволом с распятием в руках и повелел ему Христовым именем выйти из храма. И дьявол был вынужден беспрекословно ему подчиниться.

Очень страшная история случилась некогда в Риме. О ней повествует некто Жан Декорр, автор сборника разных чудесных историй, напечатанного в 1584 году. Какой-то молодой человек, сын очень бедных родителей, вел разгульную жизнь и притом нрава был чрезвычайно злобного. Не поладивши с отцом, он жестоко с ним поругался и даже побил старика. В пылу этой схватки им овладело такое бешенство, что он воззвал к нечистому духу и изъявил желание продать ему свою душу. Дело происходило в какой-то деревушке в окрестностях Рима. После описанной ссоры с отцом юноша покинул отчий дом и отправился в Рим, все еще полный мыслью устроить своему отцу какую-нибудь штуку еще погаже тех, которые он раньше делал. Дорогою он повстречал дьявола, который принял вид очень грязного и неопрятного человека, в старой, рваной одежде, с растрепанными волосами и бородой и очень злым лицом. Дьявол спросил юношу, чем он так расстроен и озабочен. Тот рассказал ему о своей ссоре с отцом и о своем страстном желании как-нибудь покрепче насолить ему. Выслушав его рассказ, дьявол ему отвечал, что он как раз находится в таком же самом положении, что он тоже рассорился с отцом и жаждет ему отомстить. Поэтому, дескать, нам лучше всего будет вступить в союз и действовать заодно. На том и порешили. На ночь они остановились в гостинице и улеглись спать в одной комнате. Но едва юноша заснул, как злобный компаньон схватил его за горло и начал душить и, наверное, задушил бы, если бы блудный сын, проснувшись, не успел вовремя призвать имя Божье. Как только это имя было произнесено, злой дух мгновенно исчез, но при этом так потряс весь дом, что он едва не разрушился. Этот урок пошел на пользу блудному сыну, который после того исправился, покаялся и вел примерную жизнь.

Ученый немецкий богослов Годельман рассказывает случай, происшедший в Вюртенберге в то время, когда Годельман учился в тамошней академии (Годельман жил в XVI столетии). К одному из профессоров этой академии однажды кто-то громко постучался в дверь. Слуга отворил дверь и увидел перед собою человека в очень странном костюме. На вопрос, что ему нужно, посетитель отвечал, что желает говорить с профессором. Тот приказал его принять. Посетитель немедленно задал профессору несколько трудных богословских вопросов, на которые опытный ученый, заматеревший в диспутах, немедленно дал ответы. Тогда посетитель предложил вопросы еще более трудные, и ученый сказал ему: «Ты ставишь меня в большое затруднение, потому что мне теперь некогда, я занят. А вот тебе книга, в ней ты найдешь то, что тебе нужно». Но когда посетитель взял книгу, ученый увидел, что у него вместо руки с пальцами лапа с когтями, как у хищной птицы. Узнав по этой примете дьявола, ученый сказал ему: «Так это ты? Выслушай же, что было сказано о тебе». И, открыв Библию, ученый показал ему в книге Бытия слова: «Семя жены сотрет главу змия». Раздраженный дьявол в великом смущении и гневе исчез, но при этом произвел страшный грохот, разбил чернильницу, разлил чернила и оставил после себя гнусный смрад, который долго еще ощущался в доме.

Гулар, автор книги «Сокровище чудесных и памяти достойных историй нашего времени», изданной в 1600 году, сообщает в этой книге следующий случай. В городе Фрейберге дьявол в человеческом образе явился одному больному. Он показал ему какую-то книгу и убеждал его покаяться во всех своих грехах, какие только он может припомнить. Грехи эти, по словам таинственного посетителя, следовало записать в ту книгу, которую он предъявлял. Больной сначала испугался, и страх отнял у него язык. Но он скоро оправился, изъявил согласие продиктовать свои грехи, но только требовал, чтобы пришелец предварительно написал в своей книге крупными буквами библейские слова: «Семя жены сотрет главу змия». Как и в предыдущем рассказе, дьявол мгновенно исчез, наполнив весь дом невыносимым смрадом. Очевидно, приведенным словам Библии в Средние века приписывалась капитальная чертогонная сила.

У того же Гулара находим еще следующий рассказ. Какой-то монах Фома повздорил с другим монахом своего монастыря. Между ними началась жестокая ссора, во время которой они осыпали один другого скверной бранью. Наконец, наругавшись вдоволь, разошлись, и Фома, чтобы несколько успокоиться и развлечься, пошел прогуляться в ближний лес. Там он повстречал какого-то человека в длинном платье, с черной бородой. Вид его был безобразен, а взгляд ужасен. Фома спросил его, куда он идет. Незнакомец отвечал, что у него убежала верховая лошадь и что он ходит и ищет ее. Пошли вместе и скоро дошли до глубокого ручья. Монах начал было разуваться, чтобы перейти вброд, но спутник убедил его сесть на него верхом и брался перенести его через воду. Фома уселся на него и охватил его шею руками. Но в эту минуту, опустив глаза, он увидел, что ноги его спутника имеют самую странную и чудовищную форму. Удивленный и испуганный, он начал творить молитву. Услыша святые слова, спутник тотчас сбросил его с себя и кинулся вперед с такой стремительностью, что с треском повалил своим телом огромный дуб и переломал на нем все ветви. Фома же долгое время лежал полумертвый от страха.

Похищения людей нечистой силою

Выражения «черт унес», «черт побрал» и т. д. стали общеупотребительными почти у всех европейских народов. Пошли же эти выражения в ход, очевидно, из тех бесчисленных историй и сказаний о похищении нечистой силою людей, которые существуют у всех народов. Мы передадим несколько историй этого рода, попавших в демонологические сочинения, вроде упомянутых книг Крепэ, Гулара и других.

В 1551 году случилось такое происшествие в одном немецком городке в день Троицы. Народ веселился, пьянствовал, гулял. Среди гуляк особенно отличалась одна баба, которая поминутно поминала в речи черта. И вот вдруг какая-то невидимая сила подхватила ее, выволокла за дверь на улицу и подняла на воздух. Все бывшие в доме кинулись вслед за нею на улицу. Они видели, как несчастную бабу несло по воздуху, как она пролетела над всей деревней и как была потом брошена на землю посреди поля. Ее нашли на земле уже бездыханною. Эта история рассказана в книге Иоганна Вира, представляющей обширный сборник всяких историй о проделках дьявола, колдунов, ведьм и т. д.

У Гулара рассказывается история одного пьяницы, который во хмелю принялся разглагольствовать о том, что у него, наверное, нет никакой души, что все разговоры о душе – сущий вздор, потому что никто никогда не видел души. В это время один из собутыльников предложил ему продать свою душу, коли он ее ни во что не ставит, за бутылку вина. Пьяница охотно согласился, и как только этот торг состоялся, покупатель тотчас схватил его и вместе с ним пропал из глаз присутствовавших.

Крепэ рассказывает о каком-то маклаке, который занимался торговлей хлебом. Однажды по случаю торговых неудач озлившийся маклак обратился к дьяволу и призвал его к себе на помощь. Дьявол немедленно явился, схватил маклака, мгновенно вознес его на вершину дуба и оттуда сбросил на землю, о которую он и расшибся до смерти.

У Лелуайе рассказывается такое происшествие. Дело было в Польше. Какой-то анабаптист однажды собрал своих приверженцев на проповедь, обещая им, что они увидят воочию, как на него во время проповеди снизойдет Святой Дух. Однако на деле вышло иное, ибо, замечает благочестивый автор, Дух Святой не нисходит на еретиков. Вместо него на анабаптиста кинулся дьявол, которого видели все присутствовавшие своими глазами, поднял его на воздух, мял его и трепал, а затем окунул вниз головою в воду и держал в этой позиции, покуда тот не захлебнулся.

Чрезвычайно неприятное происшествие в этом роде, передаваемое Жаном Декорром, о котором мы уже упоминали выше, случилось с судьей в городе Маконе, во Франции. Этот судебный чин был колдун. Черти, с которыми он что-то не поладил, однажды накинулись на него во время обеда, подхватили, выволокли на улицу, подняли на воздух и три раза промчали вокруг города на глазах многих жителей, со страхом и ужасом смотревших на этого воздухоплавателя. Все слышали, как несчастный вопил: «Помогите, помогите!» Чем эта история окончилась, почтенный автор не сообщает.

Вот еще история одного солдата, довольно пространно рассказанная в книге Гулара. Этот воин во время путешествия по Бранденбургу внезапно захворал и остановился в гостинице. Бывшие с ним деньги он отдал хозяйке гостиницы, прося ее поберечь их, покуда он болен. Через несколько дней он выздоровел и просил хозяйку отдать ему его деньги. Но та уже успела посоветоваться со своим мужем, и они вместе порешили присвоить себе эти деньги. Поэтому на спрос постояльца она отвечала, что никаких денег он ей не давал и своим требованием наносит ей бесчестье. Раздраженный постоялец раскричался на нее, называя ее воровкой. На крики прибежал муж хозяйки, разумеется, заступился за жену и вытолкал постояльца вон; тот выхватил меч и ударил им в дверь. Хозяин же принялся кричать караул, и людям, сбежавшимся на его крики, стал жаловаться на солдата, что тот хотел силою ворваться в дом и ограбить его. Солдата немедленно арестовали и заключили в тюрьму, потом судили и решили приговорить к смерти. И вот в тот самый день, когда солдату должны были объявить приговор, к нему явился дьявол и сказал ему, что он приговорен к смерти, но что если он пожелает продать свою душу, то останется цел и невредим и выйдет на свободу. Однако арестант ответил искусителю, что он согласится скорее умереть невинным, нежели спасти свою жизнь таким способом. Дьявол настаивал на том, что осужденному угрожает неминуемая опасность и что если он не желает отдавать свою душу, то он, дьявол, поможет ему и так, даром. Он внушил солдату, чтобы тот, когда его призовут в суд, сказал, что он желает иметь защитника. А защитник, т. е. сам дьявол, будет находиться там же, на суде, и солдат его может узнать по синему колпаку, который будет надет у него на голове. Солдат на это согласился. На другой день во время суда он потребовал себе защитника, и ему это было разрешено. Дьявол тотчас выступил в адвокатской роли и со всеми подробностями рассказал, как было дело, причем с точностью указал, где спрятаны деньги, похищенные у солдата. Хозяин гостиницы, видя, что ему приходится плохо, отпирался от взводимых на него обвинений, причем в виде клятвы произнес, что пускай унесет меня-де дьявол, ежели я присвоил себе солдатские деньги. При этих словах адвокат в синем колпаке мгновенно кинулся на него, схватил его в охапку, выволок из заседания суда и поднялся с ним на воздух, взлетая все выше и выше до тех пор, пока не скрылся совершенно из глаз. Автор этого сообщения приводит свидетельство какого-то лица, удостоверяющего, что событие произошло в 1541 году и что солдат этот возвращался из Венгрии.

Тот же автор рассказывает о каком-то дворянине, который имел дурную привычку призывать черта во всех затруднительных случаях жизни. Однажды ночью, проезжая в сопровождении своего слуги по пустынной дороге, он вдруг был окружен целой толпою злых духов, которые схватили его и повлекли. Но слуге, человеку весьма благочестивому, стало жалко своего барина, и он, стремясь спасти его от чертей, крепко обнял его, творя молитву. Черти тщетно кричали ему, чтобы он бросил своего барина, и рвали его из рук слуги. Они ничего не могли сделать, и барин-богохульник был таким образом спасен своим слугою.

Вот еще история из сборника Гулара. В Саксонии одна очень богатая девица дала обещание выйти замуж за красивого, но очень бедного молодого человека. Жених, однако, плохо верил ее обещанию и не раз говорил ей, что она, такая богатая, очень легко может изменить свое решение и выйти замуж за другого, который ей будет больше под пару. Девушку чрезвычайно раздражали эти сомнения жениха, и она однажды сказала ему: «Если я пойду замуж за другого, то пусть меня черт унесет в самый день моей свадьбы». И вот случилось то, чего опасался бедный жених. Богатая девушка разлюбила его и дала слово другому. Прежний жених напомнил было ей о ее страшной клятве, но она только посмеялась и продолжала деятельно готовиться к свадьбе. Однако в самый день свадьбы молодой было что-то не по себе, она, видимо, задумывалась и беспокоилась. Во время свадебного пира во двор дома въехали двое незнакомых хозяевам всадников. Их приняли как гостей, ввели в зал, где происходило пиршество. Когда все вышли из-за стола и начали танцевать, хозяева дома попросили одного из этих гостей протанцевать с новобрачною. Он подал ей руку и обвел ее кругом зала. Потом в присутствии родителей, родственников и друзей он с громкими криками схватил ее, вынес на двор и поднялся с нею на воздух. И затем во мгновение ока он исчез из глаз со своей добычею, и в ту же минуту исчезли его спутник и их лошади. Родители в предположении, что их дочь была брошена где-нибудь оземь, искали ее целый день, чтобы похоронить, но не нашли. А на следующий день к ним явились те же два всадника и отдали им всю одежду и украшения новобрачной, сказав при этом, что Бог предал в их власть только ее тело и душу, а одежду и вещи они должны возвратить. И, сказав это, они вновь исчезли из глаз.

Один человек гостил у своего родственника в Неаполе. Однажды ночью он услыхал отчаянные вопли: кто-то призывал к себе на помощь. Тот человек зажег свечку и бросился на крики. Добежав до места, откуда они раздавались, он увидал какую-то ужасную фигуру, которая схватила и влекла куда-то какого-то молодого человека. Несчастный кричал и отбивался изо всех сил. Когда же он увидел человека, вышедшего к нему на помощь, он рванулся к нему и с отчаянием ухватился за его одежду. Оба они начали громко творить молитвы, и ужасный призрак тотчас исчез. Спаситель привел спасенного к себе в дом и долго не мог его успокоить. Когда же тот наконец пришел в себя, то рассказал своему освободителю, что он очень нехорошо себя вел и был так груб и непочтителен со своими родителями, что те его прокляли и выгнали из дому. И как только он вышел из родительского дома, злой дух тотчас и напал на него.

Один человек, житель Гейдельберга, однажды куда-то ездил в другой город, и когда возвращался домой, то невдалеке от родного города встретил всадника. Они разговорились, и всадник предложил ему сесть сзади его на лошадь. Взобравшись на коня, путник хотел ухватиться за всадника, чтобы крепче держаться на спине лошади, но всадник вдруг мгновенно исчез у него на глазах. В ту же минуту конь взвился на воздух и, поднявшись на значительную высоту, сбросил человека на землю. Он упал и так расшибся, что несколько часов не мог двинуть ни рукой, ни ногой.

Жан Декорр рассказывает такого рода историю. В Сицилии жил однажды молодой человек, предававшийся всякого рода распутству. Он состоял на службе у вице-короля Сицилии, который однажды послал его куда-то и за чем-то. Но по дороге он вдруг был подхвачен какой-то невидимой силою, взвился на воздух и затем исчез. Спустя немного времени после того около тех мест проходило по морю судно. И вдруг с высоты раздался громкий голос, выкликавший имя хозяина того судна. Испуганный хозяин молчал, не отвечал на призыв, повторившийся уже дважды. Тогда голос окликнул его в третий раз и при этом прибавил, что если он не отзовется, то его судно будет потоплено. Тогда судовладелец с трепетом спросил, кто его зовет и чего от него хотят. Голос сверху отвечал: «Я дьявол. Скажи вице-королю, чтобы он не искал понапрасну такого-то (т. е. молодого человека, который был похищен). Я его унес, он теперь здесь с нами. Вот пояс его жены, который был с ним. Отдай его ей». И при этих словах на палубу судна упал сверху женский пояс. Происшествие это случилось у самой подошвы вулкана Этны, который в старые времена считался в народе отверстием адовым.

Превращения дьявола

Превращаемость нечистой силы во все виды и формы должна была представиться воображению первобытного человека как совершенно необходимое свойство. Вообще вера в превращение, или оборотничество, принадлежит, несомненно, к глубочайшей древности. Источник этой веры, как полагает известный автор «Поэтических воззрений славян на природу» А. Афанасьев, таится в самом языке первобытных племен, полном иносказаний и переносных значений. Человек уподоблял явления природы различным животным, называл их одинаковыми именами и с течением времени привык к этому смешению понятий и уверовал в действительность своих поэтических воззрений. Так, например, облака и тучи, игравшие столь важную роль в жизни первобытного человека, своим свойством беспрерывно самым причудливым образом менять свой вид навели человека на сравнения их с птицами, с быстроногими конями и оленями, охотничьими собаками, волками, медведями, кошками, козами, овцами и даже дойными коровами. Таким образом, народ с седой древности усвоил себе понятия о превратимости таинственных сил и духов, о бесконечном разнообразии форм, какие могут быть ими приняты. Отсюда и вышло верование в оборотней. Но о них у нас еще речь впереди. Здесь же мы только укажем на существовавшие в Средние века россказни о превращениях дьявола. Самая профессия соблазнителя и искусителя заставляла нечистого духа прибегать к изменению своей внешней формы, выбирать ее сообразно обстоятельствам. Поэтому у наших предков и было принято, как один из основных догматов суеверия, что дьявол может принимать какую ему угодно форму.

Лелуайе, на которого мы уже не раз ссылались, говорит в своей книге: «Нет такого четвероногого зверя, вида которого не принимал бы дьявол, о чем могут служить свидетелями отшельники, жившие в пустынях и много претерпевшие от нечистой силы. Так, например, св. Августину, который жил в Фиваидской пустыне, демоны являлись в виде волков, львов, быков. Св. Иллариону во время молитвы беспрестанно являлся то воющий волк, то лающая лисица, то большая собака. Иногда демон являлся отшельникам даже в виде Левиафана, о котором упоминается в книге Иова. Но, не довольствуясь формою четвероногих, дьявол является также в виде птиц, в виде мух, оводов и т. д. Буде же представляется надобность, враг рода человеческого с той же легкостью может принять вид какого ему угодно неодушевленного предмета – травы, кустарника, дерева, золота, серебра, огня, воды, ветра, молнии и т. д. Сплошь и рядом в народных сказаниях и легендах дьявол меняет свою форму прямо на глазах тех, кому является, т. е., например, из гиганта превращается в карлика, из птицы – в зверя, из огня – в золото и т. д.»

Иоганн Вир рассказывает, как в одном монастыре дьявол очень долго мучил монахинь разными своими штуками. Он, например, врывался к ним в опочивальню в виде вихря, а потом начинал наигрывать на лютнях или на арфах такие задорные плясовые мотивы, что у монахинь сами собой начинали ходить ноги и они не могли удержаться, чтобы не пуститься в пляс. А в самый разгар этого адского бала внезапно появлялся откуда-то огромный пес и кидался на тех монахинь, которые перед тем впадали в какие-нибудь особенно зазорные прегрешения. В другом монастыре, тоже женском, около Кёльна, дьяволы принимали вид собачонок, которые старались забраться к монахиням под одежду. В третьем, тоже женском, монастыре дьяволы делали ту же проделку, но уже под видом кошек.

Любимая форма черта, когда он является людям, которыми уже овладел, т. е. колдунам и ведьмам, это вид козла.

В случае надобности дьявол принимает образ умерших людей. По этой части мы находим у Лелуайе рассказ о том, как дьявол соблазнял женщину, муж которой только что перед тем был повешен. С той целью он и принял внешность повешенного. Однако происшествие это изложено у Лелуайе до такой степени запутанно и сбивчиво, что его нет возможности удобопонятно пересказать. Автор, должно быть, и сам это чувствует и потому, кончив этот рассказ, немедленно сообщает другой такой же факт, для того чтобы разъяснить на примере, что он хочет сказать. Он рассказывает историю некоей Николь Обри, одержимой дьяволом, с которой пришлось немало повозиться опытным заклинателям. Дьявол первоначально явился этой особе под видом ее отца, скоропостижно скончавшегося. Покойник убеждал ее за упокой его души отслужить несколько месс и совершить богомольное странствование. Все это время он неотступно следовал за ней повсюду. Простодушная женщина, не сомневавшаяся в том, что видит перед собою действительно дух своего покойного родителя, добросовестно исполнила все подвиги благочестия, какие дьявол от нее потребовал. Ему же только и нужно было заставить ее слушаться себя. Когда же ему показалось, что он уже вполне завладел ее послушанием, он вдруг переменил свой вид, явился перед нею в виде отвратительного и безобразного призрака и тут уже резко изменил смысл своих внушений: начал побуждать ее то к самоубийству, то к разным смертным грехам.

У Бодена записан такой случай. В одном доме, перед целым кружком людей, бывших там, вдруг появился злой дух в виде женщины. Он плакал и стонал, и на вопрос, кто он и что ему надо, он отвечал, что он душа умершей женщины, которой не будет на том свете покоя, пока ревнители благочестия не отслужат по ней несколько обеден и не сходят на богомолье. При этом словоохотливый демон рассказал множество разных случаев и событий, совершенно верных и действительных, чем немало удивил присутствовавших и склонил их поверить тому, что перед ними действительно находится душа той самой женщины. Но одному из компании, по счастью, пришло в голову сделать испытание, весьма серьезное и доказательное.

– Если ты хочешь, чтобы мы тебе поверили, – сказал он привидению, – то прочти вслух псалом: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей…»

Но привидение оказалось не в силах сделать это, и тогда все присутствующие увидели, что это был не покойник, а просто дьявол, задумавший сыграть шутку.

Лафатер рассказывает, например, что супруга императора Генриха II, Кунигунда, была заподозрена в измене; распустили слух о том, что она вошла в преступную связь с одним из придворных. Слухи эти основывались на том, что много раз видели, как этот самый придворный выходил по ночам из покоев императрицы. А между тем это был вовсе не подозреваемый придворный, а дьявол, который принимал его вид, чтобы погубить императрицу. Впоследствии она это блистательно доказала посредством ордалии, т. е. суда Божьего, который так широко практиковался в Средние века. Она прошла босиком по раскаленной железной решетке, не причинив себе никакого вреда.

На острове Сардиния, в городе Кальяри (повествует Деланкр, автор книги «Картина непостоянства злобных ангелов»), жила одна девица, происходившая из очень богатого и почтенного семейства. Она страстно влюбилась в одного из своих сограждан, очень красивого молодого дворянина, но скрыла от него свою страсть. Дьявол-искуситель, измерив глубину ее увлечения, мигом сообразил, что он может им очень успешно воспользоваться чтобы погубить девицу. Он принял вид предмета ее страсти и стал за нею ухаживать. Влюбленная девушка не могла не впасть в обман, потому что ловкий дьявол так подделал свое обличье, что не было никакой возможности отличить подделку от подлинника. Дело быстро подвинулось вперед, и враг рода человеческого не удовольствовался одним тем, что сбил девицу с пути истинного, но учинил еще другое злодейство – подделал таинство брака. Обманутая девушка отдалась в его власть в полной уверенности, что она хотя и тайно от родителей, но все же обвенчана со своим возлюбленным, она впадала в свой грех, не отдавая себе отчета в его настоящих размерах. Между тем случилось, что мать этой особы надела на нее какую-то ладанку с мощами. Ясное дело, что, когда она с этою ладанкою явилась на свидание к своему таинственному супругу, он сейчас же ее покинул. Переждав некоторое время, не видя своего мужа и не получая от него никаких вестей, она отправила к нему письмо. И вот тут-то обнаружилась проделка дьявола. Красавец-дворянин, получив ее письмо, был удивлен до ошеломления. Ему нетрудно было доказать, что он никак и не мог обвенчаться с нею в то время, о котором говорила попавшая впросак девица, потому что не жил тогда в Кальяри. Злополучная барышня поняла, что она сделалась жертвою дьявольского наваждения, и ушла в монастырь замаливать свой невольный грех.

Такого же рода историю, т. е. на почве любовного увлечения, рассказывает Иоганн Вир. Героиней этой истории была служанка какой-то богатой монахини. Эту девушку обещал за себя взять замуж крестьянский парень. Но ветреный жених влюбился в другую. Первая невеста была так этим огорчена и раздражена, что, не помня себя, бросилась бежать куда глаза глядят. И вот, когда она отошла версты на две от монастыря, навстречу ей откуда ни возьмись дьявол, принявший вид молодого парня, только другого, не жениха. Он заговорил с ней и рассказал ей всю подноготную об ее женихе, как он ей изменяет, как ухаживает за другой и т. д. Лукавому хотелось довести ее этими рассказами до полного отчаяния и побудить к самоубийству. Заметив, что он почти уже достиг своей цели, дьявол начал ее уговаривать пойти с ним в одно место, которое он ей указывал. Девушка отвечала, что в том месте ничего нет, кроме топкого болота, и что идти туда ей незачем. Тогда ее спутник внезапно пропал из глаз, а девица от ужаса лишилась чувств и свалилась с ног. После того она долго хворала и жаловалась на то, что ее мучит нечистый дух, который все грозился похитить ее и унести через окно.

В заключение вот еще одна история, рассказанная тем же автором. Жена одного купца, жившего в Виттенберге, повадилась в отсутствие мужа принимать своего сердечного друга. И вот однажды случилось, что муж куда-то отлучился, а к супруге, по обыкновению, заявился гость. Они покушали и выпили, и вообще хорошо провели время; когда же наступил момент прощания, возлюбленный купчихи мгновенно превратился в сороку и, взлетев на шкаф, проговорил оттуда человечьим голосом:

– Вот он каков, твой возлюбленный-то, полюбуйся!

И с этими словами злой дух исчез и больше уже не возвращался.

Признаки одержимости дьяволом

Следует строго различать одержимых дьяволом от предавшихся ему. Первые – ни в чем не повинные жертвы дьявола, которыми он овладевает помимо их воли; вторые добровольно входят с ним в союз, сами призывают его, заключают с ним свободный договор. Первые всегда пользовались защитою и содействием духовенства, и из них изгоняли бесов с помощью особых обрядов и молитвенных заклинаний (экзорцизмов). Вторые, напротив, бежали и всеми мерами укрывались от пытливого ока духовных стражей, а когда попадались, то были рассматриваемы и судимы как враги веры, еретики и богоотступники и подвергались весьма жестокой расправе.

Однако к той или другой группе принадлежал вошедший в сношение с нечистой силою, был ли он доброволец или жертва, во всяком случае, дьявол накладывал на него свою печать, отмечал свою добычу. И посему было существенно важно знать, по каким признакам надлежит различать одержимого. Искусство этого распознавания чрезвычайно старательно разрабатывалось в течение Средних веков.

Обратимся вновь к нашим авторам-демонологам и посмотрим, что они говорят по этому предмету.

Гулар приводит мнение Меланхтона, который говорит, что, сколько бы ни существовало естественных причин бешенства и сумасшествия, во всяком случае, надо признать, что в некоторых людей дьявол действительно вселяется и причиняет им страшные мучения, и приводит их в ярость, причем естественные причины этих явлений могут быть налицо, но могут и отсутствовать. Отсюда – большая сбивчивость в объяснении и истолковании всех этих бурных явлений одержимости: бешенства, корчей, судорог, нелепых движений, богохульных криков и т. д. Но затем и дан человеку разум, чтобы все понять, объяснить, разобрать и определить, и привести в стройную систему и порядок. И средневековые богословы, ученые, врачи, философы не жалели трудов на эту богоугодную задачу. К чему они пришли, об этом можно судить по сочинениям вроде тех, какое было написано ученым, доктором медицины, голландцем Эсе под заглавием «Рассуждение о знаках одержимости» (издано в 1644 г.). Автор прямо перечисляет по пунктам все существенные приметы одержимости. Вот они. Человек может быть признан одержимым:

1) когда утверждает сам, что он одержим дьяволом;

2) когда он ведет дурную жизнь;

3) когда он чуждается людей и проводит жизнь в строгом одиночестве;

4) когда он страдает продолжительной болезнью с необычайными припадками, вроде непробудного сна, извержения со рвотой разных предметов, не входящих в состав пищи, и т. д.;

5) когда он изрыгает хулу на Бога и часто поминает дьявола;

6) когда он заключил договор с дьяволом;

7) когда его мучают злые духи;

8) когда у него на лице появляется особое ужасное выражение, приводящее людей в трепет;

9) когда он жалуется на скуку и пустоту жизни, когда им овладевает отчаяние;

10) когда он впадает в бешенство, буянит и дерется;

11) когда он издает крики, свист и рычание, подобно дикому зверю, птице или гаду.

В 30-х годах XVII столетия разразилось одно из знаменитейших дел, возникших на почве одержимости дьяволом. Монахини Урсулинского монастыря в Лудене (департамент Виенны во Франции) оказались все с явными признаками одержимости. Это дело было впоследствии описано в очень многих богословских и других ученых сочинениях. Полагая, что нам еще придется говорить об этом деле, мы теперь не будем входить во все его подробности, а упомянем только об одной из них, которая нам как раз теперь нужна. Дело в том, что, когда духовное начальство взялось за разбор этого дела, перед ним встал чрезвычайно затруднительный и щекотливый вопрос: как смотреть на все те неистовства и штуки, которые выкидывали злополучные монашки? Не приемля на себя решения этого ответственного вопроса, духовенство обратилось в университет в Монпелье, прося ученый синклит этого учреждения взять на себя решение тех вопросов. Ответы университетских профессоров в высшей степени характерны. Всего любопытнее в них тот дух сомнения, критики и даже насмешки, с которым тогдашние ученые относились к ходячим воззрениям на одержимость. С этой стороны ответы университета на заданные ему вопросы заслуживают того, чтобы их привести подробно.

На первый вопрос, о том, могут ли служить признаком одержимости сильные сгибания и движения тела, например пригибание головы к пяткам, судороги и необычайные позы, факультет дал такой ответ: «Акробаты, гимнасты и прочие фокусники могут выделывать самые необычайные движения, изгибают и перекручивают тело на разные манеры, и можно утверждать, что не существует такого телодвижения или такой позы, которые бы мужчина или женщина не выучились делать при надлежащем упражнении, ибо жилы, мускулы и нервы человеческого тела при долгом упражнении могут быть как угодно растянуты. И однако же все такие действия производятся при помощи самых натуральных средств».

На вопрос, можно ли считать признаком одержимости быстрое качание головою взад и вперед, причем голова то опускается на грудь, то закидывается на спину, университет отвечает: «Это движение столь же просто и естественно, как и те, о которых шла речь в ответе на первый вопрос».

Третий вопрос: считать ли одержимыми тех, у кого вздуваются язык и горло, вспухает лицо, которые внезапно краснеют и бледнеют? Ответ: «Расширение и трепетание груди зависит от вдыханий и выдыханий, а эти движения вполне естественные, и тут не может быть никакой речи об одержимости. Вздутие горла можно произвести остановкой дыхания, что опять-таки будет вполне естественно».

Следующий вопрос: считать ли признаком одержимости тупость и даже полное отсутствие внешних чувств и полную нечувствительность к боли? На это университет отвечает: «Пример молодого спартанца, несшего украденную им лисицу, которая прогрызла ему бок и загрызла его насмерть, причем он, однако же, перенес все причиненные ему страдания не моргнув глазом, показывает, что усилием воли человек может заставить себя переносить, не выказывая ни малейших признаков боли, даже самые страшные истязания, а не только ничтожные уколы булавками или небольшие ожоги. Притом же известно, что у некоторых людей бывают некоторые участки на теле, совершенно не чувствительные к боли, тогда как кругом лежат другие части, на которых боль нормально ощущается. Таким образом, и этот признак не может указывать на одержимость».

На следующий вопрос: считать ли признаком одержимости, когда человек, перед тем корчившийся в страшных судорогах, вдруг останавливается и остается спокойным по приказанию лица, производящего экзорцизм, – университет отвечает: «Так как движения нашего тела вполне произвольны, то каждый может по своему желанию двигаться или не двигаться. Поэтому остановка движения, ежели только она не соединена с полной бесчувственностью человека, не должна считаться признаком одержимости».

Далее следовал вопрос: считать ли одержимыми тех, кто издает лай и другие звуки, свойственные животным, в особенности когда видно, что эти звуки исходят не из горла, а из глубины груди? Университет отвечает: «Человеческое горло так искусно устроено, что приспособляется к произведению каких угодно звуков, и потому человек может подделывать с большим искусством крик какого угодно животного. Вдобавок находятся искусники, которые ухитряются производить звуки так, как будто бы они исходят из чрева или слышатся вверху, снизу, как бы из-под земли и т. д. Этих искусников называют энгастримимами, или энгастрилоками (чревовещателями). Но все эти фокусы производятся совершенно естественным образом».

Затем идет вопрос: считать ли признаком одержимости совершенно неподвижный взгляд? На это университет отвечает, что глаз человека, подобно другим частям его тела, двигается вполне по воле человека и что всякий волен двигать глазами или остановить их и смотреть неподвижно.

Далее спрашивают: «Если человеку, не знающему латинского языка, задать вопрос по-латыни, а он дает совершенно толковый ответ по-французски, то следует ли это считать признаком одержимости?» Этот коварный вопрос несколько поколебал скептическую самоуверенность университетских ученых. Они дают уклончивый ответ. Начинают они с того, что, конечно-де, ежели человек, не изучавший чужого языка, вдруг начнет на нем говорить, то позволительно из этого заключить, что таким внезапным талантом человек обязан участию нечистой силы. Но если человек отвечает лишь на несколько вопросов, то это может зависеть и от естественных причин. Люди могли случайно узнать несколько латинских слов, вдобавок эти слова могли и походить на французские. Приписывать же непременно дьяволу, поселившемуся в человеке, французские ответы на латинские вопросы не представляется в подобных случаях никаких оснований.

Следующий вопрос: считать ли одержимыми тех, кто извергает рвотой разные вещества в том же виде, в каком они были проглочены? На этот вопрос университет, ссылаясь на Бодена, Дельрио и других авторитетов по части демонологии, дает ответ, что иногда колдуны при посредстве чародейства извергают рвотой разные предметы, как, например, гвозди, булавки и т. д., и что такое явление можно, конечно, приписать дьяволу, так как колдуны, без сомнения, пользуются в своих делах его содействием. Отсюда можно заключить, что то же самое может происходить и с одержимыми. Но что касается до извержения рвотой предметов в том виде, в каком их проглотили, то в этом нет еще ничего сверхъестественного, ибо существует немало людей со слабым желудком, у которых проглоченное может очень долгое время оставаться в желудке непереваренным и, следовательно, может быть извергнуто из него в таком непереваренном виде.

Наконец, на последний вопрос: считать ли признаком одержимости, если уколы и порезы ланцетом на разных частях тела не причиняют кровотечения, – университетские ученые отвечали, что такое отсутствие кровоизлияния надо отнести к особенным свойствам людей, обладающих «меланхолическим» темпераментом. У людей с таким темпераментом кровь обычно бывает очень густая и грубая, которая не может вытекать через малые надрезы. Бывают случаи, когда у таких людей кровь не вытекает и из надрезанных жил, что засвидетельствовано прямыми опытами и наблюдениями хирургов. А посему это обстоятельство не может считаться сверхъестественным и чудесным.

Мы с намерением привели здесь эти вопросы и ответы. Они служат яркой характеристикой воззрений того времени: и богословских, и медицинских; заодно в них выступает и картина тогдашних суеверий, относящихся до чертовщины.

В 1566 году наделало шуму дело некоей Николь, о которой нам уже случилось упомянуть. Автор подробного, и ученого описания этого дела, Булёз, интересно описывает, как из тела этой одержимой изгоняли 26 бесов, которые устроили в ней свою квартиру. «В два часа пополудни, – повествует Булёз, – вышеозначенная Николь, одержимая нечистой силою, была принесена в названную церковь, где вышеуказанным Моттою были произнесены над нею заклинания. Невзирая на эти заклинания, Вельзевул громким голосом отвечал, что он не выйдет из нее. После обеда Мотта вновь принялся за заклинания и спросил у него, сколько их вышло. Он отвечал: „Двадцать шесть“. – „Теперь надо, – сказал Мотта, – чтобы и ты сам, и все, кто остался с тобою, тоже вышли, как и прежние“. Он отвечал: „Нет, я здесь не выйду, а если ты хочешь, чтобы я вышел, то отведи нас в другую церковь (и он указал эту церковь), там мы выйдем. Будет с тебя и того, что 26 уже вышли“. Тогда Мотта спросил, по какой примете можно судить о том, что те 26 дьяволов уже вышли. Он (т. е. Вельзевул) отвечал, что пусть взглянут в маленький садик, который находился близ той церкви; дьяволы, выходя из тела одержимой, обломили три ветви с молодой сосны и вынули три камня из фундамента церкви. И это оказалось на самом деле так, в чем удостоверились самолично такие-то (далее идет перечисление свидетелей)».

Тот же автор описывает корчи одержимой. Когда епископ подносил к ней гостию (св. Дары) и при этом возглашал: «Изыди, враг Божий!», она тотчас же бросалась на землю и корчилась в ту и другую сторону, и голова ее пригибалась к ногам, и при этом она во весь голос выла. Ноги у нее сводило судорогою, так что пальцы прижимались к пяткам. В то время как ее удерживали восемь сильных людей, ее подбрасывало вверх на высоту человеческого роста; мгновениями она приподнимала за собою на воздух всех, кто ее держал, причем со всех этих людей ручьями струился пот. Она же, несмотря на все эти ужасные корчи и движения, оставалась холодною, ее тело нисколько не разогревалось. Народ, присутствовавший при этом зрелище, плакал и восклицал: «Смилуйся, Боже!» Иные закрывали глаза, не будучи в состоянии смотреть на это зрелище. Спустя некоторое время одержимая утихла и застыла в какой-то совершенно неестественной позе. Ее положили, и епископ разрешил всем подходить к ней и осматривать ее. И тогда все убедились воочию, что она находится в полном оцепенении. Люди пытались приподнять у нее веки, разогнуть сведенные судорогою пальцы, руки, ноги, но при этом убеждались, что гораздо легче сломать у нее руку или ногу, нежели разогнуть.

Жан Лебретон пишет о монахинях монастыря в Лувье, которые подверглись огульной одержимости, следующие вещи. Несколько раз в день ими овладевали припадки страшной ярости и бешенства. Они называли себя дьяволами, но, однако же, никому не наносили никакого вреда. Когда духовные отцы хлопотали над ними и в самые ярые моменты бешенства запускали им пальцы в рот (совершенно не постигаем, зачем это делалось), то они не кусали этих пальцев. Во время припадков они делали самые неимоверные движения; так, например, сгибались таким образом, что все тело их образовывало дугу, причем опирались на пятки и на лоб. В этом положении многие из них оставались подолгу. Однако же по прекращении припадков они вовсе не казались ни измученными, ни утомленными; у них был ровный, здоровый пульс, хороший цвет лица, словом, они выглядели так, как будто с ними ничего не случилось. Иных брала судорога, начинавшаяся прежде всего в пальцах ног, переходившая на стопу, с нее на голень, затем на бедро, на живот, на грудь и на горло. И опять-таки этот припадок проходил сам собою, без всякого врачебного вмешательства, и они приходили в свое нормальное, здоровое состояние. Это быстрое возвращение к норме, в настоящее время не удивляющее никакого врача, привыкшего к уходу за нервнобольными, и особенно истеричными, в то время чрезвычайно поражало всех и служило признаком несомненной одержимости.

Другой историк, описывавший то же событие в Лувье, приводит такого рода факт. Посреди часовни монастыря стояла большая мраморная чаша, фута два в поперечнике и около фута глубиной, имевшая стенки толщиной не менее как в три пальца. Ваза эта была столь грузна, что трое сильных людей с большим трудом могли лишь приподнять ее. Одна из одержимых монахинь, женщина небольшого роста, сухощавая и на вид очень слабенькая, подойдя к этой вазе, схватила ее за край рукою, сдвинула с места и опрокинула верхом вниз с такой легкостью, как будто это была чашка, которую перевертывают вверх донышком на блюдечке. Затем одержимая начала бегать по часовне во все стороны с такою яростной силою, что не было возможности ее удержать. Одному священнику удалось схватить ее за руку, но она начала вертеться во все стороны, причем казалось, как будто ее тело соединено с рукою веревочкой, допускавшей движения по всем направлениям. Она крутилась так долгое время, приводя всех свидетелей в изумление совершенной сверхъестественностью своих движений.

Чрезвычайно любопытные и странные явления наблюдались в монастыре Огзонне. Здесь по ночам в саду, прилегавшем к монастырю, и вообще кругом его здания воздух наполнялся каким-то неясным шумом, слышались какие-то неведомые голоса, свист, шипение, крики, словно целый сонм невидимых существ вел шумную беседу на неведомом языке. Это был первый приступ к делу со стороны нечистой силы. Вслед за тем в окна церкви, где в то время служили мессу, летели камни, швыряемые невидимыми руками. Эти окна находились на очень дальнем расстоянии от монастырской стены, а потому нельзя было думать, чтобы их бросал кто-нибудь, находившийся вне монастырской ограды. Замечательно еще то, что хотя окна были разбиты, но ни одного камня внутри церкви не могли отыскать. Все эти шумы, голоса и звон разбитых стекол слышали часовые городской крепости и монахини, бывшие на молитве в церкви. Им казалось, что весь их монастырь сотрясается до основания, и они усердно молились Богу. В это время в саду монастыря послышались тихие и жалобные голоса, словно кто-то призывал на помощь. Был второй час ночи; в саду была полная тьма, и погода стояла ненастная. Два священника спустились в сад, чтобы посмотреть, кто там плачет и зовет на помощь, и нашли там двух женщин, из которых одна сидела на дереве, а другая на монастырском крыльце. Обе были живы, но, видимо, чем-то истощены и измучены. Одна из них была бледная, с окровавленным лицом и страшно испуганная. У другой тоже была кровь на лице, хотя ни у той, ни у другой при тщательном осмотре не нашли никаких ран. Ворота монастыря были старательно заперты на ночь, и ограда его, высотою в 10–12 футов, достаточно защищала от нападения каких-либо злодеев, а потому все эти происшествия, за неимением другой видимой причины, разумеется, и были приписаны нечистой силе.

Между тем обе женщины, найденные в саду, были отпущены. Когда о них доложили местному епископу, он, заподозрив в них одержимых, пожелал их видеть и послал за ними; но их нигде не могли отыскать. Тогда епископ, находясь в церкви монастыря, мысленно призвал к себе одну из этих женщин, то есть, другими словами, повелел демону, присутствие которого в ней подозревал, предстать пред ним, епископом. И удивительное дело, дьявол немедленно повиновался, ибо не более как через четверть часа раздался чрезвычайно громкий стук в церковную дверь, и, когда ее отворили, одержимая демоном девица ворвалась в церковь и принялась по ней выделывать дикие и бешеные прыжки. Ее лицо было совершенно искажено и налито кровью, глаза сверкали. При всякой попытке прикоснуться к ней священными предметами или накрыть священными одеждами она делала яростные движения и сбрасывала с себя все прочь. Четверо здоровых и сильных священников, которые хотели было ее связать, должны были отказаться от этого, потому что не в силах были с ней справиться.

Чтобы убедиться, что в этой женщине действительно сидит дьявол и что он вполне овладел ее телом, пробовали делать ему разные приказания, и он их охотно исполнял. Так, например, велели ему остановить пульс в левой руке одержимой, и он сейчас же это сделал. Приказали ему перевернуть ее с боку на бок, он перевернул. Ему приказали, чтобы он сделал девицу нечувствительной к боли; она сама тотчас протянула руку и сказала, что с нею могут делать что хотят – жечь ее, проткнуть. И в самом деле, когда ей загнали под ноготь длинную иглу, она не выказала никакой боли, даже смеялась. Приподняли у нее кожу на руке и проткнули ее насквозь – крови не вытекло из укола ни единой капли.

В старинных демонологиях описываются одержимые, которые сами себе наносили жесточайшие истязания, например, бились изо всей силы головой об стену или о каменный пол, причем у них не обнаруживалось ни раны, ни кровотечения, ни боли. Ужасало еще в них полное отсутствие всякого физиологического возбуждения при самых неистовых движениях, то есть ни испарины, ни одышки, ни повышенного сердцебиения. Одна одержимая, например, раз сорок подряд с чрезвычайной быстротою и изо всей силы перегибалась взад и вперед до невозможности, и однако эта чудовищная гимнастика совсем не поднимала у нее пульса и не согревала ее.

Но самым пугающим, ужасным и в то же время убедительным признаком одержимости считалось чтение одержимыми мыслей. Заклинатель, не говоря ни слова, не издавая звука, не делая никакого движения, которое выдавало бы его мысль, про себя, мысленно задавал одержимому тот или иной вопрос, повелевал сделать, то или иное движение, и одержимый мгновенно отвечал на вопрос или делал что приказано. Тут уже было ясно, что в нем сидит нечистый дух, который читает за него мысли заклинателя.

Как время переменчиво! Теперь в любой клинике нервнобольных истеричные проделывают еще и не такие штуки, как огзоннские одержимые, а чтение мыслей сделалось невинной забавою в гостиных у людей, стоящих вне всякого подозрения по части сношений с нечистой силою.

Шабаш

Шабаш ведьм – одно из грандиознейших созданий народной творческой фантазии, увлекавшее величайших поэтов и художников. Вспомните шабаш в «Фаусте» Гёте! Но мы оставим в покое великих, а обратимся к малым. Послушаем, что говорил народ в доброе старое время о шабашах. Прежде всего взглянем на процедуру подготовки к шабашу. С этою целью дамы, желавшие принять в нем участие, должны были, как известно, натираться особенной мазью. О составе и свойствах этой мази мы находим сообщения, между прочим, у много раз уже упомянутого нами Иоганна Вира. Вот что он говорит:

«Они (т. е. ведьмы) кипятят младенца в медной посудине и вытопившийся жир счерпывают и хранят, тщательно спрятавши, пока в нем будет надобность. На этом жире и составляется волшебная шабашная мазь». Но для этого к жиру надо прибавить еще много разных снадобий: водяной петрушки (цикуты), аконита, тополевого листа, сажи.

«А то делают еще так, – продолжает Вир, – делают смесь из поручейника (Sium – растение сем. зонтичных), касатика, дикого винограда, крови летучей мыши, волчьих ягод и деревянного масла. Делают и другие смеси, подобные вышеописанным». Прежде чем натереться мазью, ведьма сначала крепко растирает все тело насухо, чтобы оно разогрелось и покраснело, а потом уже наводит мазь. Делается так, «дабы привлечь в тело жир и раскрыть то, что было сжато холодом», т. е., удобопонятнее говоря, дабы раскрыть поры тела, подготовить его к лучшему всасыванию мази. «И так уверены они, что будут унесены ночью, при свете луны, по воздуху на бал, на музыку, на танцы и в объятия прекрасных молодых людей, о которых они мечтают».

Как совершается путешествие на шабаш? Об этом повествует нам Дельрио, ученый и благочестивый автор книги «Контроверзы и магические изыскания», изданной в 1611 году. Чаще всего поездка на шабаш совершается верхом на палке, которая для этого намазывается особою мазью. Это снадобье имеет тот же состав, как и описанные Виром мази. В него входит, как существенная составная часть, жир маленьких детей, которых обязательно доставляет ведьмам сам дьявол. Он, впрочем, только предоставляет им случай овладеть младенцем, а уж убивают его они сами. Итак, ведьмы садятся верхом на эту палку, натертую волшебной мазью, либо натираются ею сами, и садятся на вилы, на метлу, иной раз на быка, на козла, на пса… Значит, экипаж у них бывает разнообразный. Усевшись на что бы то ни было, ведьма вылетает обязательно через печную трубу и мчится по воздуху на дьявольское собрание.

По прибытии на место дорогую гостью встречает хозяин пиршества – сам дьявол в образе козлища или пса. Сатанинский бал освещается страшными огнями, испускающими густые клубы черного дыма. Слетающиеся со всех сторон ведьмы воздают поклонение дьяволу; знаками этого поклонения являются особые позиции тела; так, например, ведьмы приседают на корточки и вместо того, чтобы склонить голову пред демоном, закидывают ее назад или становятся с ним спина к спине. Вообще, в изображении этой обрядности видно желание народной фантазии дать картину чего-то вывернутого наизнанку, обратного обычному представлению. Иные усердные поклонницы преподносят дьяволу черные свечки или вырезки из тела младенцев и прикладываются к нему устами, но опять-таки не к тем частям тела, куда обычно адресуются поцелуи. Всякого рода посрамления церковной обрядности и надругательства над гостьей, конечно, являются жертвами, наиболее угодными дьяволу.

Времяпрепровождение на шабашах поясняется в рассказе того же автора. Прежде всего идут танцы, а потом садятся за стол, щедро уставленный всякими блюдами, иногда чрезвычайно вкусными и лакомыми, а иногда разной гнилью и гадостью, – это уже смотря по достоинству гостей. За столом располагаются в различном порядке. Иногда около каждой ведьмы садится ее кавалер-дьявол; так и сидят парами. Иногда же дамы садятся по одну сторону стола, все в ряд, а с ними визави – кавалеры, тоже все рядом. Перед едою произносится нечто вроде благословения яства и пития, но, конечно, в богохульном смысле. И заканчивается трапеза тоже возглашениями подобного же рода. Танцуют, обязательно держась спина к спине. Иногда на балу бывает музыка – скрипки и гобои; иногда все танцующие поют и пляшут под свое пение. Иной раз присутствовавшие на шабаше гости оставались с открытыми лицами, иной раз маскировались. Эта предосторожность считалась нелишнею среди ведьм, потому что на шабаше могли быть самые неожиданные и неприятные встречи близких соседок или даже родственниц. Обыкновенно пиршество заканчивалось тем, что каждая ведьма отдавала хозяину пиршества, т. е. сатане, подробный отчет во всех пакостях, которые ей удалось совершить со времени последнего их собрания, причем удостаивалась либо похвалы и награды за рвение, либо нагоняя за нерадивость; нерадивых иногда тут же жестоко били.

Дельрио описывает в своей книге конец бала и разъезд гостей. В эти последние минуты пиршества все ведьмы запасаются каким-то порошком, который захватывают с собою. Что это был за порошок и из чего он состоял, об этом существовало множество остроумных, но, увы, противоречивых догадок. Наибольшим весом пользовалось, однако, такое сказание о происхождении этого порошка. Хозяин бала, сатана, обычно присутствовавший на пиршестве в образе громадного черного козла, вдруг мгновенно вспыхивал адским огнем, сгорал весь без остатка и превращался в кучу золы. Вот эта самая зола и представляла собой тот таинственный порошок, который ведьмы уносили с собою на память с шабаша. Случалось также, что они захватывали с собой разные яды, которые им всегда были полезны при их злодействах. Сборище расходилось наконец восвояси, причем те, кто жил поблизости, уходили пешком, а те, кто жил подальше, – тем же способом, каким совершили путь на шабаш.

«Я забыл упомянуть, – прибавляет Дельрио, – что эти дьявольские шабаши чаще всего совершаются около полуночи, ибо сатана всегда совершает все свои дела во тьме. В разных местах шабаши происходят в разные дни; в Италии они справляются в ночь с пятницы на субботу, в Лотарингии – в ночь под четверг или воскресенье, в других местах – с понедельника на вторник».

Теперь перейдем к очень интересному показанию личной участницы шабаша, изобличенной ведьмы Магдалины Баван, которая была осуждена в XVI столетии и процесс над которой рассказывается в благочестивой книге Борожэ, носящей заглавие «Удрученное благочестие».

Магдалина Баван показывает, что она три года работала в заведении у швеи. Она и несколько других работниц этой швеи были обольщены каким-то колдуном. Всех этих своих жертв злой колдун водил на шабаши. Там он служил мессу, причем надевал грязнейшую рубаху, которую, очевидно, нарочно держал для этой цели. Всем своим обольщенным жертвам он показывал книгу, сшитую из двух дестей бумаги, и заставлял их в этой книге расписываться. Магдалина прибавляла к этому, что когда она уходила с первого шабаша домой, то обольститель заставил ее надеть на себя ту самую рубаху, в которой он был на шабаше, и все время, пока эта адова одежда была на ней, она чувствовала себя истязуемою самыми смрадными вожделениями. По совету благочестивого патера, которому она во всем покаялась, она скинула эту рубаху, и с тех пор греховные мысли оставили ее.

Магдалина Баван после первого шабаша посещала эти собрания еще много раз, почти каждую неделю, увлекаемая туда своим искусителем. Во время одного из шабашей соблазнитель, отслужив свою адскую мессу, торжественно сочетал ее браком с одним из присутствовавших на шабаше демонов, которого звали Дагоном. Этот любопытный жених принял вид обольстительного молодого человека. Он надел ей на палец кольцо. Вслед за обручением новобрачные расстались, но молодой сказал своей супруге, что они скоро увидятся, и действительно, он явился к ней на другой же день и после того сожительствовал с нею несколько лет подряд: его любовный пыл доставлял злополучной супруге гораздо больше мук, нежели наслаждения.

Далее та лее Магдалина Баван показывала, что раза три или четыре во время шабашей она была свидетельницею разрешения ведьм от бремени. Новорожденных обычно клали на алтарь, перед которым совершалась адская месса, и все время, пока эта месса шла, маленькие оставались живы, шевелились и подавали голос, когда же месса кончалась, все присутствовавшие ведьмы, а в том числе и матери, кидались на злополучных малышей и душили их, а затем разрывали на части и разносили эти части по домам, потому что этот материал считался необходимой принадлежностью колдовства. Впрочем, от трупов брали только некоторые части, как, например, сердце, а все остальное тут же закапывалось в землю.

Та же ведьма принесла повинную в том, что во время шабашей воздавала поклонение дьяволу, который являлся либо в виде козла, либо в виде чудовища – полукозла, получеловека. Эти поклонения адскому козлищу всегда имели смысл надругательства над обрядами и таинствами католической церкви. В другой раз эти поклонения состояли в разных неудобоописуемых скверностях.

Скептический Лафатер, книгою которого мы уже не раз пользовались, старается придать шабашам несколько иное толкование. Ему кажется, что все, что на шабашах происходит, по показаниям самих ведьм, все это не действительность, а лишь обман чувств, нечто вроде сновидения, вызванного искусственно. Он говорит, что когда ведьмы желают вызвать к себе злых духов, то они натираются особой мазью и от этого впадают в глубокий сон, из которого их нет возможности вывести никакими средствами. В это время их можно жечь каленым железом, колоть иглами, и они не проснутся. И вот в то время, когда они покоятся в этом непробудном сне, им являются черти и устраивают балы, пиршества, танцы и вообще всякого рода развлечения. «Но, – оговаривается Лафатер, который, в конце концов, при всем своем скептицизме все же не может одолеть в себе духа времени, – дьяволы так могущественны, что если бы захотели, то могли бы переносить людей куда-нибудь в пустынное место, как, например, в лес, и там, посредством отвода глаз и обмана чувств, представить им какое угодно зрелище». Так, например, случилось однажды, что некто, прибегавший к этого рода средствам, в один прекрасный день внезапно был подхвачен невидимой силою, вынесен из дому и доставлен куда-то в весьма любопытное место, где всю ночь продолжались танцы и угощения. А утром это все вдруг исчезло, и он увидел себя посреди чащи каких-то колючих кустарников. Однако Лафатер признает, кроме того, еще склонность в дьяволах учинять разные злодейства и жестокости. Он, например, верит, что дьяволы в образе кошек или собак входят в дома и там убивают маленьких детей или утаскивают их.

Ученый Крепэ, автор книги «О ненависти сатаны к человеку», заносит в свою книгу рассказ про одного итальянца, жившего в XVI столетии. Этот бедняк имел супругу, очевидно ведьму. Однажды она уговорила его намазаться какой-то мазью, которой и она сама намазалась. Вслед за этой операцией оба поднялись на воздух и помчались. Крепэ при этом оговаривается, что летели они исключительно лишь с помощью волшебных чар, которыми обладала мазь, и волшебных слов, произнесенных при этом ведьмою, а вовсе не силою дьявола. И трудно понять, почему он прибавляет это объяснение. Ему, очевидно, хочется отделить чародейство от дьявольщины. Обе эти вещи, по его воззрению, вероятно, могут быть независимы одна от другой. И так наши супруги из Рима, где они проживали, примчались в Беневент и здесь опустились в тени развесистого орешника, где уже собралось целое скопище колдунов и ведьм. Вся эта компания пила и ела, и вновь прибывшие супруги тоже уселись за стол. Но на столе не было соли. Муж не привыкший кушать без соли, спросил ее для себя, не зная и даже не подозревая, что черти терпеть не могут соли. Однако ему подали соль, и он так ей обрадовался, что невольно воскликнул: «Слава Богу, вот и соль!» И как только имя Божие было упомянуто, тотчас же все дьяволы, колдуны и ведьмы исчезли, а несчастный человек остался среди поля под деревом один и притом совершенно голый. Он в таком виде и побрел к себе в Рим, выпрашивая дорогою подаяние. Вернувшись в Рим, он, конечно, не замедлил донести на свою злодейку-жену, и ту, как водится, судили, признали ведьмою и сожгли.

Тот же Крепэ рассказывает дело, рассматривавшееся в Женевском суде. Судилась какая-то женщина, которая, будучи терзаема угрызениями совести, публично покаялась в том, что она уже давно путешествует на шабаши, во время которых совершала поклонение дьяволу. Дьявол на шабашах принимал вид рыжей лисицы, и звали его в этом виде Моргэ (Morguet). Присутствующие на шабаше должны были прикладываться устами к этой лисице, причем ощущали, что та… часть, к которой прикладывались, была холодна, как лед, и что от нее шел нестерпимый смрад. Однажды случилось, что на шабаше появилась в числе ведьм молодая девушка, прибывшая впервые. Она наотрез отказалась совершить гнусное обрядовое лобзание. Тогда дьявол покинул вид лисицы и принял вид человека. Он заставлял девушку приложиться к его ноге, которая тоже была холодна, как лед, и в то же время притронулся пальцем к ее лбу, причинив ей этим прикосновением страшную боль. Все эти подробности были сообщены упомянутой покаявшейся ведьмой. Она рассказывала еще, между прочим, что для путешествий на шабаш она пользовалась особой палкою, которая была белая, испещренная красными пятнами. Она говорила этой палке: «Палка красно-белая, неси меня туда, куда дьявол велит!» Вслед за тем она садилась на эту палку и мчалась на ней к месту дьявольского сборища.

В той же книге рассказывается случай, происшедший в Венеции. Какая-то молодая девушка, проснувшись среди ночи, видела, как ее мать встала с постели, сняла рубашку, натерлась какой-то мазью, потом села верхом на палку, поднялась на воздух, вылетела в окно и исчезла из глаз. Подстрекаемая любопытством, молодая девушка сделала то же самое, и ее в свою очередь подхватила какая-то неведомая сила, и она помчалась вслед за своею матерью. Но, когда она прилетела на шабаш и увидела чертей, ею овладел ужас. Она тотчас перекрестилась и начала читать молитву. Тогда дьявольское сборище исчезло, и девица очутилась одна и без одежды посреди чистого поля.

Таких рассказов, как только что приведенный, т. е. повествований о том, как случайный свидетель видел сбор ведьмы на шабаш и сам, проделав то же, что она делала, устремлялся на бесовское сборище вслед за нею, существует множество. Этой фантастической темою, между прочим, воспользовался А. С. Пушкин в своей балладе «Гусар»:

…И слышу: кумушка моя С печи тихохонько прыгнула, Слегка обшарила меня, Присела к печке, уголь вздула И свечку тонкую зажгла, Да в уголок пошла со свечкой, Там с полки скляночку взяла И, сев на веник перед печкой, Разделась донага; потом Из склянки три раза хлебнула, И вдруг на венике верхом Взвилась в трубу и улизнула. Эге, смекнул в минуту я: Кума-то, видно, басурманка! Постой, голубушка моя!.. И с печи слез – и вижу: склянка. Понюхал: кисло! что за дрянь! Плеснул я на пол: что за чудо? Прыгнул ухват, за ним лохань, И оба в печь. Я вижу: худо! Гляжу: под лавкой дремлет кот; И на него я брызнул склянкой — Как фыркнет он! я: брысь!.. И вот И он туда же за лоханкой. И т. д.

Приведем одну из этих историй, передаваемую уже известным нам Гуларом. Тут тоже какой-то конюх или рабочий подсмотрел, как его хозяйка, вдова и ведьма, однажды ночью забралась в сарай, ощупью нашла вилы и вслед за тем исчезла. Рабочий в свою очередь вошел в сарай, взял другие вилы, и его тотчас же куда-то понесло. Через несколько мгновений он очутился на бесовском сборище. Хозяйка, увидев его, очень встревожилась, указала на него чертям и внушала им, что он человек опасный, может донести на всех, кто явился на сборище, и погубить их. Черти накинулись на злополучного конюха, намереваясь с ним расправиться. Тот в страшном испуге начал им клясться всеми адовыми силами, что он никому ничего не скажет и что он сам готов сделаться членом почтенной компании и постоянным посетителем шабашей. После долгих пререканий и споров черти решили ему поверить и допустили его в свои бесовские игрища. (Заметим здесь мимоходом, что в книге Гулара, именно в этом рассказе, бесовское сборище везде называется синагогою. В этом слове, как, впрочем, в самом названии шабаш, видится желание посрамить жидовство и спутать понятие о дьявольских игрищах с жидовскими праздниками.) Затем, когда шабаш стал приходить к концу, хозяйка вновь затревожилась и опять начала шушукаться с чертями о том, как быть с любопытным конюхом – придушить ли его тут же на месте или доставить живым и здоровым домой. Судили-рядили и порешили на том, что конюх дал клятву никому ни о чем не сказывать и что этой клятве можно поверить. Вдова-хозяйка взялась доставить его домой. Она посадила его себе на плечи и отправилась в путь. Но по дороге попалось болото, все заросшее камышом и тростником. Хозяйке опять пришло на мысль, как бы этот конюх не выдал их всех, и она решилась бросить его в воду. Она так и сделала, рассчитывая, конечно, что конюх утонет в болоте, но, по счастью, он упал в густую заросль камыша, который не дал ему утонуть. Так он пролежал на болоте всю ночь, а утром прохожие, услышав его крики, выручили его. Дело дошло до начальства. Ведьму арестовали, и она призналась во всех своих злодействах, даже вполне добровольно, без пытки, и, само собой разумеется, была сожжена по всем правилам искусства.

Бывали также люди, из числа судей и инквизиторов, которые проникались живейшим любопытством самолично видеть бесовские игрища, происходящие на шабашах. Боден в своей «Демономании» рассказывает, что в одном из итальянских городов, где существовало инквизиционное судилище, двое инквизиторов, выслушивая показания колдунов и ведьм о том, что совершается на шабашах, ужасались этим рассказам и почти отказывались им верить. И вот, движимые благочестивым любопытством, они обратились с просьбою к одной из попавших в их руки колдуний, чтобы она сводила их на шабаш, разумеется пообещав за это смягчение наказания. Отцы-инквизиторы очень охотно давали такие обещания с теплой верою в то, что их можно потом не исполнять в свое полное удовольствие, потому что обещание, данное еретику, ни в коем смысле ни к чему не обязывало. Колдунья, прельщенная этим обещанием, добросовестно исполнила просьбу. Она доставила обоих инквизиторов на «синагогу» и там поставила их в такое укромное местечко, откуда они могли все видеть, не будучи сами видимы. И отцы-инквизиторы нагляделись всласть: видели и поклонение дьяволу в обрядовом целовании, и неистовства ведьм с чертями, и танцы их спина к спине, и застольное пиршество, и поругание католической святыни. Только благочестивые отцы напрасно мечтали, что остаются на шабаше невидимыми свидетелями. Черти отлично их видели и лишь делали вид, что не видят. Когда же адский бал пришел к концу, черти кинулись на них и так капитально их изувечили, что они через две недели оба скончались.

В книге Валтасара Беккера «Очарованный мир» указывается несколько иной порядок отправления шабаша. О нем можно судить по большому процессу, который происходил к 1670 году в Швеции, в области Эльфдален. Здесь тогда присудили к смерти до 70 человек мужчин, женщин и даже детей, изобличенных в колдовстве. По шведскому обычаю, колдуны и ведьмы отправлялись на шабаш не верхом на метлах и палках и не с помощью волшебных мазей, а просто выходили на один перекресток, на росстань, как выражаются в наших русских сказаниях. Около этого перекрестка находилась глубокая и мрачная пещера. Ведьмы становились перед этой пещерою и трижды восклицали: «Антессер, приди и унеси нас на Блокулу». Эта Блокула была гора, совершенно соответствующая немецкому Брокену или Лысой горе наших сказаний. Антессер же – имя демона, который заведовал шабашными игрищами. Этот демон являлся на призыв своих поклонников одетым в серый кафтан, красные штаны с бантами, синие чулки и остроконечную шляпу. У него была большая рыжая борода. Он подхватывал всех своих гостей и мгновенно переносил их по воздуху на Блокулу, в чем ему помогала толпа чертей, которая являлась вслед за ним. Все эти черти принимали вид козлов; гости и мчались на шабаш, сидя на них верхом. Многие ведьмы водили с собою на шабаш детей. Эта мелкая публика доставлялась на шабаш особым способом, а именно: козлам ведьмы втыкали копья. Ребятишки и садились верхом на эти копья. По прибытии на Блокулу дело шло обычным порядком, т. е. шабаш справлялся, как и всюду в других местах. В шведском шабаше отмечено, впрочем, несколько особенностей, которые, однако же, иногда, хотя изредка, упоминаются в сказаниях и у других народов. Шведские ведьмы во время шабаша делали себе уколы на пальцах и вытекшей кровью подписывали договор с дьяволом, который вслед за тем совершал над ними крещение, разумеется, уже во имя свое, причем давал им медные стружки, которые получаются при обтачивании колоколов. Ведьмы бросали эти стружки в воду, произнося при этом такого рода заклинания на собственную душу: «Как эти опилки никогда не вернутся к колоколу, с которого они содраны, так пусть и душа моя никогда не увидит Царствия Небесного».

Замечательно еще, что, по шведскому народному верованию, главной приманкою на шабашах является еда. Можно было бы подумать, что шведы великие чревоугодники, но, кажется, этого за ними не было замечено, и лишь по части выпивки они, сколько нам известно, тонко понимают дело. На шведских шабашах застольное пиршество – главный номер в программе увеселений. Народные сказания приводят даже полное меню шабашного стола: щи с салом, овсяная каша, коровье масло, молоко и сыр. Меню в своем роде характеристическое. Верно, не очень-то сытно жилось народу, коли он мечтал о таких пирах, как о чем-то достижимом лишь при посредстве продажи души дьяволу! После застольного пира ведьмы принимались для развлечения драться между собою. Хозяин бала, дьявол Антессер, ежели бывал в добром расположении духа, принимал участие в этих невинных забавах и собственноручно хлестал ведьм прутьями, и при этом во все горло хохотал. Иногда, будучи в особо благодушном настроении, он услаждал своих гостей игрою на арфе. От брака демонов с ведьмами, по шведскому поверью, нарождались на свет жабы и змеи. Отмечена еще одна любопытнейшая подробность шведских сказаний. Иногда дьявол, присутствовавший на шабашах, сказывался больным. Чем именно и в чем выражалась болезнь, об этом история умалчивает; но зато объясняется, что гости шабаша усердно ухаживали за больным хозяином и лечили его – ставили ему банки. Своим верным приверженцам шведский черт давал верных рабов в виде разных животных – кому ворона, а кому кота. Этих зверей можно было посылать куда угодно и с каким угодно поручением, и они все аккуратно исполняли. Дьявол учил также ведьм волшебному доению чужих коров. Для этого надо было загнать в стену нож и привязать к нему веревочку, а затем мысленно себе представить какую-нибудь соседскую корову. И сейчас же молоко из вымени этой коровы волшебным способом лилось по веревочке в подставленную посудину, а злополучная хозяйка коровы после того уже не получала от нее ни капли молока. Эта же веревочка, привязанная к ножу, загнанному в стену, оказывала еще другую добрую услугу. Стоило, держа ее в руке, думать о своем враге, чтобы этот враг в то самое время почувствовал жесточайшие мучения, боли и корчи. Шведские колдуны и ведьмы могли даже наповал убивать своих недругов, взмахнув по воздуху деревянным ножом.

Заведя речь о шабашных игрищах, нельзя мимоходом не упомянуть о суккубах и инкубах, вера в которых распространена у всех индоевропейских народов. Такими названиями обозначают демонов, принимающих вид либо мужчин (инкубы), либо женщин (суккубы) и в таком виде вступающих в плотскую связь с людьми.

Блаженный Августин в своем «Граде Божьем» признает плотские союзы человека с демоном. Он говорит, что есть особые демоны, которых франки его времени называли dusii и которые главным образом специализировались на таком способе соблазна слабых смертных.

Изобличенные и преданные суду ведьмы давали бесчисленные показания о своих плотских неистовствах с демонами. Из этих показаний видно, что лукавый проявляет в своей нежности известную разборчивость: он отличает красивых женщин от безобразных. В трактатах «De semina diabolorum», каких немало было издано учеными-демонологами, настойчиво указывается (и опять-таки по показаниям ведьм) на то, что ласки демонов не только не доставляют никакого упоения, но, наоборот, порождают страх и ужас. По нашему народному, очень поэтическому сказанию, огненный змей, посещающий женщин, изводит и сушит их.

Но связь с дьяволом не всегда остается бесплодною. Вспомним Роберта-Дьявола, Мерлина; оба были порождения женщины и черта. Многие благочестивые современники Вольтера, как известно, были пресерьезно убеждены в том, что он порождение дьявола, отнюдь не в переносном, а прямом смысле. В старое время народ охотно приписывал такое происхождение всяким уродам. Дельрио (см. выше) описывает некоторых из этих чудищ – порождений от женщины и нечистого духа. Так, он приводит в пример какого-то великана, которого будто бы видели в Бразилии. Он был ростом в 17 локтей (что-то вроде трех сажен), кожа на нем была как на ящерице, руки как львиные лапы, глаза, метавшие огонь и пламя, и «язык таковой же» (не понимаем, что это значит). В 1240 году в Саксонии, в лесу, изловили тоже каких-то чудищ «с получеловечьим обличьем». В 1278 году какая-то женщина в Швейцарии родила ни более ни менее как льва; другая, в 1271 году, в Павии, – кота; третья, в Брессе, – собаку; четвертая разродилась тройней: сначала родила человечью голову, потом змею с двумя ногами и, наконец, поросенка, цельного и надлежаще сформированного. «Сомнения нет, – заключает Дельрио, – что все это породил с теми женщинами сам демон, принимавший вид всех этих зверей и чудовищ». Случалось, что женщины, зачавшие от дьявола, разрешались дымом и бурными ветрами, которые внезапно вырывались у них из тела.

Знаменитый Пико ди Мирандола утверждает, что знал человека, который сорок лет сожительствовал с суккубом. Он звал его Армелиною и видел его в форме красивой женщины. Но видел ее он один. Идя с нею по улице, среди народа, он с нею разговаривал, а люди на него глазели и дивились, с кем это он говорит, потому что никого не видели подле него, и считали его помешанным (в чем, без сомнения, ни на волос и не ошибались). Но Мирандола, очевидно, верит, что этот злополучный маньяк на самом деле сожительствовал с чертовкою, да и кто в его время (XV столетие) усомнился бы в этом!

Связавшиеся с демоном, все равно с инкубом или суккубом, кончали обыкновенно весьма печально. Так, Гион в своей книге «Разные поучения» рассказывает, что одна греховодница, соблудившая с дьяволом, вдруг вся страшно вспухла. Она полагала, что эта полнота не что иное, как беременность, но вместо того у ней проявилась какая-то мучительная болезнь, в которой ни один врач ничего не мог понять. В 1580 году какой-то молодой дворянин из Лимузинской области во время охоты в лесу встретил злого духа, принявшего вид обольстительной красавицы. Он не устоял против соблазна, но после этого грехопадения у него во всем теле начался адский жар, который через три дня свел его в могилу.

Гулар тоже занес в свою любопытную книгу немало историй с суккубами и инкубами. Вот одна из них. В 1602 году некий французский дворянин ехал себе путем-дорогою, и вдруг навстречу ему из леса выбежала прелестная молодая девушка с воплем о помощи. На нее напали разбойники, убили ее спутников, сама она едва-едва спаслась. Наш рыцарь посадил ее к себе на коня, привез в ближайшее местечко, остановился с нею в гостинице, предложил ей подкрепиться пищею. Но девица, все еще насмерть испуганная, не хотела ни есть, ни пить и, вдобавок, не соглашалась ни на шаг отстать от своего спасителя, так что ему и на ночь пришлось расположиться с нею в одной комнате. Он приказал приготовить две кровати, и сам улегся на одну из них. Но ему что-то не спалось, да вдобавок, он имел неосторожность засмотреться на свою спутницу в то время, когда она раздевалась. Утром, когда он проснулся, его спутницы уже не было: она исчезла. Он прождал ее до полудня, потом уехал. Но едва он выехал за город, как на него с явным вызовом в бой кинулся какой-то вооруженный всадник, неведомо откуда взявшийся. Когда они съехались, приготовившийся к битве дворянин вдруг с ужасом узнал в своем противнике ту самую девицу, пред чарами которой он так постыдно не устоял. И он увидел, что это был дьявол. Полумертвый от страха, дворянин начал громко творить молитву. Дьявол, конечно, исчез, но бедному грешнику пришлось худо. Он поспешил вернуться домой, смиренно исповедался в своем грехе; но им уже овладела какая-то изнурительная немочь, от которой он очень скоро скончался.

Продажа души дьяволу и договор с ним

Всем и каждому известно, что враг рода человеческого никогда никому никаких услуг не оказывает даром, вознаграждение же за свои услуги он взимает всегда одно и то же – душу. Кто при жизни желает пользоваться силою дьявола, тот обычно уступает ему свою душу. В таком смысле и заключается между ними договор, а чтобы он был крепче, то его пишут, и человек подписывает его своею кровью. Бесчисленные процессы колдунов и ведьм в Средние века и ближайшие к ним столетия оставили нам любопытнейшие образцы этих договоров черта с человеком на запродажу души. Сообщаем здесь в подробном переводе один из таких договоров, напечатанный в книге «De la vocation des magiciens et magiciennes» («О призвании колдунов и колдуний»), изданной в Париже в 1623 году. Этот договор был заключен патером Лоисом (т. е. Людовиком) Гофриди. Вот его текст слово в слово:

«Я, патер Лоис, отрекаюсь от всех и каждого духовных и телесных благ, какие мне могли бы быть даны и ниспосланы от Бога, от Девы и от всех святых, а в особенности от моего покровителя Иоанна Крестителя, и от святых апостолов Петра и Павла, и от св. Франциска. Тебе же, Люцифер, коего я вижу и лицезрею перед собою, я отдаю себя со всеми добрыми делами, которые я буду творить, за исключением благодати Св. Тайн, из сострадания к тем, кому я буду оные преподавать, и сего ради я все сие подписываю и свидетельствую».

Дьявол же со своей стороны подписал по отношению к Лоису Гофриди следующее обязательство:

«Я, Люцифер, обещаю под моею подписью тебе, г-ну патеру Лоису Гофриди, дать силу и могущество околдовать дуновением уст всех жен и девиц, каких ты пожелаешь, в чем и подписываюсь. Люцифер».

Замечательно, что в Средние века и последующие столетия в Западной Европе, и особенно в католических странах, очень часто вступали в договор и союз с дьяволом лица духовного звания обоего пола. Так, Воден сообщает о некоей Магдалине Делакруа, настоятельнице одного женского монастыря в Испании. С этой особою начали на глазах у всех монахинь, ей подчиненных, твориться самые изумительные вещи – вещи такого рода, что монахини о них умолчать не могли, а как только они о них заговорили бы, то почтенной игуменье, пожалуй, угрожал бы костер. В чаянии отклонить от себя эту плачевную участь мать Магдалина поспешила принести повинную самому папе. Она исповедала ему, что еще с двенадцатилетнего возраста вступила в связь с дьяволом и связь эта продолжается уже более тридцати лет. Дьявол, по ее словам, посещал ее ежедневно (или, точнее сказать, еженощно), располагаясь у нее на правах полного хозяина. Нет ничего удивительного поэтому, что с нею и начали твориться разные чудеса. Так, например, во время церковной службы она внезапно приподнималась на воздух. Во время причащения монахинь гостия сама собою из рук патера переносилась по воздуху ей в уста. Все эти необычайные вещи возбуждали неописуемые изумление в монахинях и монастырском патере. Все они считали свою настоятельницу за святую. Но ее, очевидно, терзало сомнение, что дьяволу может прийти фантазия выкинуть с нею какую-нибудь штуку, которая уже не будет походить на святость, и тогда ей придется плохо. Это и побудило ее принести покаянную перед папою. Какой успех имела эта покаянная, мы не знаем.

В книге аббата Кальмэ («Трактат о явления духов, приведений» и т. д.) рассказывается история одного злополучного молодого дворянина Михеля Людвига Бубенхорена, о которой запись сохранялась в одной из церквей, принадлежавших иезуитам в Германии. Родители этого юноши были богатые люди и, желая дать сыну хорошее образование, послали его в Лотарингию, чтобы он там изучил французский язык и науки. Молодой человек увлекся картежной игрою и продулся в пух и прах. Доведенный этим до отчаяния, он порешил продать свою душу дьяволу, если тот согласится доставить ему денег для игры, но денег настоящих, а не фальшивых. В те времена существовала уверенность, что при подобных случаях дьявол охотно дает деньги, но не настоящие, а старается как-нибудь надуть и вместо денег всучить черепки, камни или какую-нибудь скверность. И в ту самую минуту, когда он только подумал об этом, перед ним внезапно появился молодой человек такого же возраста, как он сам, красивый и богато одетый, и протянул ему руку, полную золота, и просил его посмотреть и испытать, настоящее ли это золото или фальшивое. Бубенхорен взял это золото и пошел играть, и сразу отыграл все проигранные раньше деньги, да сверх того еще выиграл до последней копейки все деньги, бывшие у других игроков. После того демон-искуситель вновь явился перед ним. Счастливый Бубенхорен спросил его, чем он может его отблагодарить, и дьявол попросил у него в уплату за услугу всего только три капли крови. Он собрал эту кровь в желудевую чашечку, потом подал Бубенхорену перо и велел ему собственной кровью написать, что продиктует. Продиктовал он сначала несколько совершенно непонятных слов. В упомянутой церкви, где вся эта история записана на стене, приведен и текст договора с дьяволом. Мы не можем сказать, существует ли эта самая церковь и надпись и поныне, но Кальмэ, говоря об этой надписи, называет ее «знаменитою», так что, стало быть, в его время, т. е. в XVIII столетии, эта надпись была известна. Церковь же находилась в эльзасском городе Мольсхейме (ныне Мольтцен), близ Страсбурга. Договор был написан в двух экземплярах, из которых один остался у дьявола, другой же был вложен в руку Бубенхорена, а именно в то самое место, откуда была взята кровь. И при этом дьявол сказал ему: «Я буду служить тебе ровно семь лет, но после того ты станешь уже мой без всяких отговорок». Юноша согласился на это, хотя и не без тайного ужаса. Дьявол же после того стал являться ему ежедневно и научал его великому множеству разных вещей, совершенно никому не ведомых, но, однако, по существу, лишь исключительно таких, которые клонились ко злу. Между тем срок договора постепенно истекал; юноше же было всего только двадцать лет и ему, конечно, хотелось жить. Он вернулся к отцу. Тут демон внушил ему мысль отравить отца и мать, сжечь отчий дом и в заключение наложить на себя руки. Но эти преступления ему не удались. Яд, который он дал родителям, на них не подействовал, а ружье, из которого он хотел застрелиться, два раза подряд дало осечку. Терзаемый отчаянием, юноша рассказал кому-то из домашних всю свою историю. Раздраженный дьявол за это так его рванул, что едва не переломил ему спину. Мать его было сектантка. Она рада была бы оказать помощь сыну, но духовенство ее секты ничего не могло тут поделать, и мать передала своего сына в распоряжение католического духовника. Юноша немедленно от него бежал, но его поймали и передали в руки иезуитов той самой церкви в Мольсхейме, где записана была эта чудесная истерия. Тогда демон стал являться ему в самых ужасных образах, чаще всего под видом кровожадных животных. Однажды демон подкинул иезуитам договор, подписанный Бубенхореном, но когда сличили тот договор с тем, который был на руках у юноши, то в тексте оказалось различие. Эта проделка была объяснена в том смысле, что дьяволу хотелось сбить людей с толку, вовлечь их в обман, чтобы они не знали, какой именно договор следует считать действительным. Между тем молодой человек 20 октября 1603 года принес торжественное покаяние в церкви, исповедал католическую веру, отрекся от дьявола и был удостоен причастия. Но вслед за причащением он разразился ужасающим криком. Пред ним предстали два колоссальных черных козла. Они стояли на задних ногах, а в передних держали договоры с дьяволом, подписанные Бубенхореном. Духовенство тотчас же начало читать экзорцизмы, призывая имя св. Игнатия (Лойолы, основателя иезуитского ордена). Козлы постепенно начали опускаться и наконец обратились в бегство, а в то же время из руки молодого человека без всякой боли и без всякого следа на коже выступил его договор с дьяволом и упал к ногам заклинателя. Но надо было еще добыть другой список контракта, тот, который оставался у дьявола. Поэтому заклинания продолжались. Вновь призвали имя св. Игнатия и принесли торжественный обет отслужить в честь его мессу. И вот вслед за тем в церкви появился огромный безобразный аист, державший в клюве дьяволову копию договора, которую он и положил на престол.

Средневековые демонологи утверждали, что существуют особые демоны-полуденники, т. е. такие, которые являются тем, кто вошел с ними в союз, например, колдунам, только в полуденное время. Они являются своим друзьям и союзникам иногда в виде людей, иногда зверей; иные из них принимают образ какого-нибудь неодушевленного предмета; иные дают себя заключить во что-нибудь, например в кольцо, в бутылку, в графин; иные даже умещаются в какой-нибудь начертанной человеком фигуре, букве или цифре. Благочестивый Лелуайе, на которого мы уже много раз ссылались, с огорчением говорит о том, что подобный способ сношения с нечистой силою принадлежит к числу самых обыкновенных и распространенных.

Гулар передает со слов какого-то другого писателя его времени рассказ об одном ученом враче, который, войдя в союз с дьяволом, овладел этим злым духом и сумел заточить его в склянку, где тот у него и сидел постоянно, находясь в полном распоряжении своего обладателя. Во всех затруднительных случаях жизни, а в особенности медицинской практики, доктор обращался к своему пленнику, и тот давал ему превосходнейшие советы. Врач страшно прославился своим искусством, которое позаимствовал у дьявола, и золото лилось к нему рекою. Умирая, он оставил своим наследникам 26 тысяч экю – сумма громадная по тому времени. Но перед смертью с ним стало нехорошо: он почувствовал сильные угрызения совести; только эти угрызения привели его не к покаянию, а к ожесточению. Он впал в такую ярость, что начал на каждом шагу призывать черта и в то же время изрыгал страшные хулы на Провидение. В этом плачевном состоянии он и скончался.

Тот же Гулар приводит свидетельство об одном интересном путешествии грешника в ад. Эта история произошла в одном из мелких владений Неаполитанской области. В этой области правил одно время чрезвычайно жестокий и скаредный князь, который начисто обобрал и разорил всех своих несчастных подданных. Случилось однажды, что кто-то из этих бедняков, будучи укушен собакою этого князя, ударил ее и убил. Раздраженный тиран приказал схватить его и заточить в тюрьму. И вот через несколько дней тюремный сторож, принеся этому арестанту хлеб и воду, увидел, что дверь его камеры стоит запертая по всем правилам искусства, а самого арестанта в камере нет. Принялись его искать повсюду, и были в особенности изумлены тем, что нигде не удалось открыть – ни в самой камере, ни вокруг здания тюрьмы – решительно никаких следов подготовленного бегства. Об этом чудесном исчезновении арестанта, которое не могли ни понять, ни объяснить, доложили самому князю. Тот сначала распалился гневом на тюремную стражу, но когда все разузнал, то и сам был изумлен не менее тюремщиков. Так прошло несколько дней в совершенном недоумении. Потом вдруг в один прекрасный день тюремщики вновь нашли арестанта в его камере в том самом виде, в каком его там оставили, когда посещали в последний раз. На расспросы тюремщиков он отвечал требованием, чтобы его немедленно вели к князю, которому он должен сделать чрезвычайно важное сообщение. И вот что поведал он князю. Доведенный до отчаяния жестокостью тюремного заключения, всеми покинутый, ни на что не надеясь, не чая никакого спасения, он в отчаянии призвал к себе на помощь дьявола. Услужливый враг рода человеческого не замедлил явиться на его призыв, подхватил его и увлек прямо в ад. Интересно описание этого ада. Он представлял собою обширное, бездонное и мрачное подземелье, битком набитое грешниками. В бесконечной толпе этих грешников ему в особенности кинулись в глаза короли, князья, дворяне, папы, кардиналы, прелаты. Все эти сильные мира сего были в аду в тех самых великолепных облачениях, в каких щеголяли и красовались и на сем свете. И всех их пожирал адский огонь, все они изнывали в муках несказанных. В этой толпе грешников он узнал немало своих друзей и знакомых. Один из них заговорил с ним и сделал ему очень важное сообщение. «Ты останешься здесь недолго, – сказал он ему, – ты отсюда скоро выйдешь. Запомни же хорошенько, что я тебе скажу. Передай своему князю, что мера его беззаконий и жестокостей переполнилась и что если он не покается, то его ожидают здесь те же мучения, какие ты видишь. А для того чтобы он знал и был уверен, что ты говоришь правду, ты передай ему секретный разговор, который я с ним вел». И при этом грешник подробно рассказал нашему невольному странствователю по аду, где, когда, при каких обстоятельствах происходил тот разговор и в чем он состоял. Тут же, между прочим, посетитель ада рассказал кое-какие подробности об адском житье-бытье. Так, например, его поразили блестящие одежды и облачения пап, королей и других знатных мира сего: зачем, дескать, люди и в аду на себе сохраняют эти блестящие облачения? Но его путеводитель разъяснил ему, что все это золото и драгоценные каменья, и всякие другие украшения суть не что иное, как адский огонь. В этом наш странник мог убедиться, прикоснувшись к одному из роскошно облаченных греховодников. То, что он принимал за золото, жестоко опалило ему руку, и след ожога оставался на ней. Князь был чрезвычайно поражен этим рассказом, а в особенности разоблачением тайны его разговора, которую он считал известной только ему одному. Все это так его потрясло, что он решился исправиться и начал с того, что отпустил на свободу этого несчастного человека, которого засадил в тюрьму за убийство своего пса. К сожалению, бедняку не пришлось счастливо воспользоваться своим избавлением от тюрьмы. Он был совершенно ошеломлен своим путешествием в ад, и это ошеломление уже не покидало его до самой смерти. Самая наружность его до такой степени изменилась, что по возвращении домой жена и дети не узнали его. Да и прожил он после того очень недолго.

Овладев человеком, сатана обычно налагал на него свою печать, т. е. отмечал свою добычу каким-нибудь особенным знаком. Демонологи старого времени очень усердно рассуждали об этих чертовых печатях. Жак Фонтен написал даже особую книгу, специально посвященную этому предмету: «Discours des marques des sorciers et de la reelle posession» («Рассуждение о знаках у колдунов и о подлинной одержимости»).

Обычным признаком того, что человек вошел в близкую связь с дьяволом, служила полная нечувствительность некоторых участков на теле одержимого. Эти места можно было колоть, жечь, и человек ничего не чувствовал, ни малейшей боли. Вдобавок уколы и порезы на этих местах не вызывали кровотечения. Впрочем, об этих признаках мы упоминали уже в главе пятой.

Благочестивый Фонтен, о книге которого мы только что упоминали, говорит об этих чертовых печатях: «Дьявол кладет эти знаки на тело колдунов не для того только, чтобы их можно было распознавать и отличать, подобно тому, как командиры кавалерийских отрядов распознают тех, которые принадлежат к их отряду, по цвету кафтанов, но ради того, чтобы подделаться под создателя всего сущего, чтобы явить свою гордость, показать власть, которую он приобрел над злополучными людьми, поддавшимися его коварствам и хитростям».

В начале этой главы мы упоминали о патере Людовике Гофриди, вошедшем в договор с дьяволом и за это сожженном на костре. На этого человека дьявол наложил более тридцати печатей. По смыслу договора видно, что этот служитель алтаря, затеявший столь рискованную игру на два фронта, главным образом имел в виду, заполучив в свое распоряжение сатанинское содействие, утолять свой болезненный эротический пыл.

Иногда печатями дьявола считались те места на теле колдуна или ведьмы или вообще человека одержимого, на которые нечистый дух возлагал свой перст; иногда судьи, специалисты по этой части, считали такими печатями разные, непостижимого свойства предметы, полученные одержимым от нечистого. Так, в 1591 году схватили и судили старую нищенку, 80-летнюю старуху, Леонарду Шастенэ. Это была ведьма, в чем ее и изобличили самым неопровержимым образом. Достаточно сказать, что свидетели-очевидцы видели ее на шабашах, а перед такими свидетельствами в доброе старое время никакие запирательства, божбы и клятвы силы не имели. Да старуха в конце концов и сама чистосердечно покаялась. Она, между прочим, предъявила судьям какие-то два кусочка будто бы воска, как она уверяла. Судьи рассмотрели этот воск и не могли в нем признать ни одного из ведомых людям веществ. Это было и неудивительно, если принять в расчет путь приобретения старухою этих кусочков. Дело в том, что, когда она сидела в тюрьме, дьявол явился к ней в виде кошки. Измаянная допросами старуха сказала ему, что жизнь стала ей не в мочь и что она хотела бы умереть. Тогда дьявол и дал ей эти два кусочка, советуя ей их съесть. Съешь, дескать, и умрешь. Но старуха почему-то раздумала прибегать к такому способу самоубийства и представила эти таинственные кусочки своим судьям. Она, бедная, быть может, рассчитывала на снисхождение. Но такой расчет в те времена был в высшей степени неоснователен.

Злобные проделки дьявола

Для того чтобы вполне оправдать внушительное наименование «врага рода человеческого», которое обычно придавалось дьяволу, народ приписывал ему множество злых, а главное, коварных и вероломных проделок с людьми, и притом не только с теми, которые трепетали и боялись его и всячески избегали, но и с теми, кто добровольно отдавался в его власть и искал союза с ним. Впрочем, в этом смысле трудно решить, кто кому больше насолил и кто кого коварнее и бессовестнее надувал – дьявол человека или человек дьявола, ибо надуть и посрамить дьявола, разумеется, для всякого крещеного было величайшим подвигом благочестия.

Дьявол особенно изощрялся в наглом надругательстве над человеческой жадностью. Мы уже упоминали вскользь о том распространенном веровании, что, например, деньги, полученные из рук дьявола, почти всегда были ненадежны и что такая дьяволова щедрость по большей части сводилась к так называемому «отводу глаз». Рассказы об этих плутнях черта пестрят собою страницы старинных сборников, вроде книг Гулара, Крепэ и др.

Чаще всего случалось так, что человек, получивший от черта целый мешок золота, оттягивавший ему руки, потом находил в этом мешке кучу углей или навоза. Идет, например по улице добрый молодец и встречается с каким-то неведомым ему прохожим. Встречный останавливает молодца и спрашивает его, хочет ли он сделаться богатым? Тот отвечает, что хочет. Незнакомец подает ему сложенную бумагу и говорит, что он с помощью этой бумаги может иметь столько золота, сколько пожелает. Ему стоит только пожелать, чтобы у него была такая-то сумма денег, и эта сумма денег сейчас же явится. Но при этом ставилось одно условие: бумагу ни в каком случае не следовало развертывать, она должна была оставаться сложенной. Если человек сумеет удержаться от соблазна и соблюдет эти условия, то он в скором времени узнает, кто был его благодетель. Облагодетельствованный с восторгом бежит домой, запирается у себя в комнате, встряхивает таинственную бумагу. Из нее сыплется целый дождь золота. Но любопытство превозмогает над корыстью. Человек развертывает бумагу – и что же там находит? Медвежьи когти, жабьи лапы и тому подобные ужасы. Он спешит бросить чертову бумагу в огонь, но она не горит, а тем временем золото, высыпавшееся из нее, уже успело исчезнуть неведомо куда. И злополучный человек убеждается наконец в том, что он стал жертвою чертовой проделки.

Какой-то скупец перед смертью позвал жену и велел ей принести ему заветный мешок с деньгами, которые он собирал всю жизнь. Он с нежностью прижал этот мешок к своему сердцу, не хотел выпускать его из рук и умолял, чтобы его похоронили вместе с этим мешком. Так с мешком в руках он и скончался. После смерти домашним через великую силу удалось выпростать этот мешок из его окоченевших перстов. Но когда из него высыпали то, что в нем содержалось, то вместо груды золота, на которую рассчитывали наследники, они увидали двух жаб; кроме них, в мешке ничего и не было. Дьявол в момент смерти скупца явился за его душою, вместе с нею мимоходом захватил и золото, а в кошель вместо него сунул жаб.

Св. Григорий Турский в своей книге о чудесах рассказывает такой случай. Один бедняк вздумал быстро обогатиться торговлей. Он придумал продавать вино прохожим. Но при этом по мере того, как вино убывало у него из посудины, он доливал его водою. Таким мошенническим способом он действительно в скором времени скопил себе деньжонки. Он положил эти деньги в кожаный кошелек и отправился купить новый запас вина, чтобы продолжать свою прибыльную торговлю. Он дошел до какой-то реки. Тут он вздумал что-то купить, вынул свой кошель и только что его развязал и вынул из него монету, как вдруг откуда ни возьмись налетела громадная птица, выхватила у него из рук кошелек и бросила его в реку. В руке у бедняка осталась лишь та монета, которую он вынул из кошеля. И эта монета представляла собою в точности тот первоначальный капитал, с которым он начал свою торговлю. Он одумался, счел этот случай за предуведомление свыше и перестал мошенничать.

В 1606 году через одну деревню в Франш-Контэ проходил какой-то незнакомец, весьма благообразно одетый. Повстречав местного жителя, крестьянина, который вел лошадь, незнакомец стал просить его, чтобы он ему продал эту лошадь. Крестьянин согласился, и они поладили на восемнадцати дукатах. Но у незнакомца было с собой только всего двенадцать дукатов, и потому в залог недостающей суммы он оставил свою золотую цепь, обещая выкупить ее на обратном пути. На другой день продавец лошади, завернувший цепь и деньги в бумагу, цепи в этой бумаге уже не нашел, а вместо золотых дукатов в бумаге лежали свинцовые бляшки.

В книге Кальмэ рассказывается такой случай. Юноша из хорошей фамилии был определен родителями сначала в военную службу, потом, так как он нехорошо вел себя, взят был родителями домой, чтобы отдать его в школу. Но мальчик уже разленился и распустился, учиться ему вовсе не было желательно, и он бежал из родительского дома с намерением вновь поступить в военную службу. По дороге он встретился с каким-то человеком, очень богато одетым, но обладавшим чрезвычайно зловещей внешностью, черным и безобразным. Незнакомец спросил, куда он идет и почему он так печален, прибавив к этому, что он может его превосходно устроить, если он согласится служить ему. Юноша в первую минуту подумал, что незнакомец хочет нанять его для своих услуг, и попросил у него времени на размышление. Однако пышные обещания незнакомца показались юноше подозрительными. Он всмотрелся повнимательнее в своего спутника и заметил, что у него левая нога раздвоена, как у быка. Юноша ужаснулся, перекрестился и сотворил молитву, и незнакомец тотчас исчез. Но через три дня тот же незнакомец, в том же самом образе вновь появился перед юношей и спросил, обдумал ли он его предложение и согласен ли служить у него. Юноша отвечал отказом. Незнакомец спросил его, куда он идет, юноша назвал то место, куда шел. Тогда незнакомец бросил перед ним на дорогу увесистый кошель, который стукнулся о землю с весьма аппетитным звоном. В этом кошеле было множество золотых монет, которые горели и сверкали, как будто сейчас были отчеканены. Разговорчивый незнакомец стал давать юноше много разных злых советов, а главное, настойчиво убеждал его отказаться от употребления святой воды и причастных облаток. Юноша, ужаснувшийся этих предложений, перекрестился, и в то же время его с такой силой ударило о землю, что он целый час лежал без памяти. Золото же, которое ему вручил злой дух, оказалось простой медью.

Дьявол, неистощимый в своих ухищрениях, много раз сбивал с толку своих жертв тем, что вначале, когда только приступался к ним, побуждал их совершать разные подвиги благочестия и этим путем мало-помалу старался подчинить их своей воле. Так, Боден рассказывает историю какой-то девицы, которая была одержима дьяволом и над которою уже хлопотали опытные монахи-заклинатели. Однажды на вопрос заклинателя, что делать девице, чтобы избавиться от злого духа, этот последний ее устами отвечал, что она должна сходить на богомолье в один отдаленнейший монастырь, причем через каждые три шага она должна останавливаться и класть поклоны. А придя в тот монастырь, она должна была отслужить молебен св. Анне: после того она будет освобождена от нечистого духа. И в самом деле, когда девица все это исполнила, злой дух вышел из нее в виде белого призрака, который видела она сама и пастер, служивший для нее обедню.

Но подобные случаи не всегда кончались так благополучно, потому что дьявол пользовался внушениями благочестивых подвигов вовсе не против себя, а, наоборот, в свою пользу. Как пример подобного рода ухищрений и коварств лукавого Боден приводит случай с одной девицею, памятный всем жителям Парижа, потому что он произошел в этом городе. Боден указывает с точностью адрес этой девицы, улицу и дом. История эта случилась в семье одного парижского басонщика. Он взял к себе на воспитание свою племянницу-сиротку. Однажды, когда эта девочка молилась на могиле своего отца, перед ней внезапно предстал сам сатана в образе громадного черного человека. Он взял девочку за руку и сказал ей: «Не бойся ничего, дружок мой. Твоему отцу и твоей матери на том свете хорошо. Надо только отслужить по ним несколько обеден и сходить на богомолье (в такой-то монастырь), и тогда твои родители пойдут прямо в рай». Девочка полюбопытствовала спросить у этого ревнителя о спасении душ, кто он таков. Он так прямо и отвечал, что он не кто иной, как сам сатана, но тут же успокоил ее, чтобы она ничему не удивлялась и ничего не боялась, а делала бы то, что он ей говорит. Девочка послушалась его: отслужила обедни, сходила на богомолье. Тогда он снова явился к ней и сказал, что надо еще совершить богомолье в другой, отдаленный от Парижа монастырь. Но на этот раз девочка отказалась, говоря, что она одна не может идти в такой дальний путь. С этих пор нечистый уже не отставал от нее. Он внушал ей самые гнусные и мрачные мысли, искушал ее то броситься в воду, то удавиться и с этой целью даже надевал ей веревку на шею. Дядя, которому девочка рассказала обо всех этих проделках, всеми мерами оберегал девочку от козней лукавого, и за это в один прекрасный день был так им избит, что несколько дней пролежал почти при смерти. Случалось, что сатана жестоко бивал и девочку, когда она оказывала сопротивление. В числе лиц, к которым дядя обращался за помощью, был, между прочим, секретарь одного епископа, который, разузнав дело, преподал девочке весьма мудрый совет. Он убедил ее никогда ни на какие слова и разговоры лукавого ничего не отвечать и никаких его советов не исполнять, даже в том случае, если он будет предписывать какие-нибудь подвиги благочестия. Девочка так и поступила. Сатана же, видя, что он ничего ровно от нее не может добиться, со злобою ударил ее оземь и страшно изувечил, но зато с этой поры оставил ее в покое и больше уже к ней не являлся.

Испанские завоеватели Америки и первые путешественники по этой стране были страшно поражены свирепствовавшими там ураганами, которые и местными туземцами приписывались особому богу бурь. Испанцы истолковывали ураганы как дьявольские игрища. Овиедо, однажды поднявшись на какую-то гору в Центральной Америке, увидел, что весь лес, покрывавший эту гору, повален и нагроможден в невообразимом хаосе. Лес, разумеется, был и повален ураганом, но Овиедо так ужаснулся этому опустошению, что не задумался приписать его дьяволу.

Черту не раз приписывались опустошительные пожары, причем, конечно, его самого видело перед пожаром множество народа и слышало его угрозы. Таким путем, по преданию, погиб в 1533 году город Шильтах в Германии. Дело происходило в четверг на Страстной неделе. Началось с того, что дьявол забрался на крышу одного дома и начал неистово свистать. Забрались люди на крышу, чтобы снять оттуда свистуна, но никого там не нашли, а когда спустились, свист начался снова, и эта проделка повторилась несколько раз. Люди постигли наконец, что тут шутит дьявол, собрались около дома целой толпой и наскоро позвали двух патеров. Духовенство начало читать заклинания. На вопрос, кто он и зачем пожаловал, дьявол немедленно и охотно ответил, что пришел за тем, чтобы спалить весь город. Когда же патеры начали ему грозить и заклинать его, он крикнул:

– Очень я вас боюсь! Разве я не знаю, что оба вы воры, а один еще сверх того распутник!

Вслед за тем рядом с ним на крыше появилась одна женщина, с которою, как потом разведали, дьявол состоял в сожительстве четырнадцать лет, хотя злодейка все это время аккуратно каждый год ходила на исповедь и причащалась. Он вручил ей горшок с огнем и приказал повсюду раскидывать этот огонь. Женщина плеснула из горшка огнем во все стороны, и в ту же минуту весь город был объят пламенем и сгорел дотла. Этот пожар Шильтаха (или Сильтаха) описывается у многих авторов XVI и XVII столетий. Один из них говорил, что огонь падал в виде огненных ядер или бомб, и притом сразу на весь город. Иные жители бежали на помощь соседям, видя, как их дом загорался, но в ту же минуту загорались их собственные дома, и люди вследствие этого метались по городу, как безумные. Автор этого описания слышал свидетельство очевидца пожара, патера. Тот уверял, что дьявол явился перед самым пожаром и обнаружил свое присутствие громким свистом и голосами разных птиц и зверей. Дьявол швырнул в этого патера обручем от бочки, и обруч попал ему на голову и сел на ней наподобие венка. Потом он громко спросил у собравшейся публики: слыхали ли вы, дескать, как каркает ворон? – и немедленно начал сам каркать, но столь ужасно, что все присутствовавшие дрожали от страха. Тут же мимоходом лукавый многим из присутствовавших напомнил о разных их секретных грешках, повергая их этими разоблачениями в неимоверное смущение.

В 894 году дьявол едва не спалил город Реймс – место коронования французских королей, да и спалил бы, если бы город не имел тогда мощного защитника в лице благочестивого архиепископа св. Реми. Вот как рассказывает об этом происшествии реймский летописец.

Архиепископ молился в одной из городских церквей, благодаря Всевышнего за то, что ему была ниспослана удача – спасти несколько душ от козней дьявола, как вдруг ему прибежали сказать, что весь город объят огнем. Опытный ратоборец с лукавым тотчас распознал, чьи это штуки; распалясь благочестивым гневом, пастырь топнул ногою и воскликнул:

– Узнаю тебя, сатана! Значит, мне все еще не удалось покончить с твоею злобою.

В одной из реймских церквей показывают плиту пола, по которой тогда топнул св. Реми; на ней остался отпечаток его стопы.

Взяв в руки свой пастырский жезл, святитель вышел на улицу. Прямо перед ним огонь пожирал целую груду деревянных домиков с соломенной кровлею – тогдашних обычных жилых построек. Св. Реми смело пошел на огонь, осеняя себя крестным знамением, и огонь тотчас начал перед ним отступать. Так шел он вперед, творя крестное знамение, и огонь отходил все дальше и дальше, словно задуваемый невидимой силою, исходившей от святого человека. Иной раз казалось, что огонь вступает в борьбу со святителем, окружает со всех сторон, как бы стремясь пожрать его; но св. Реми своим страшным крестом побеждал силу дьявола. Наконец, отступив, так сказать, по всей линии боя, вынужденный покинуть все постройки, которые им были захвачены, огонь, как побежденный зверь, издох у ног архиепископа; по воле святителя он отступил за город и спустился в ров, который окружал город. Там святитель отпер дверь, ведшую в подземелье, низверг туда огонь, подобно тому, как низвергают в бездну злодея, повелел замуровать дверь и под угрозою гибели тела и души воспретил кому бы то ни было и когда бы то ни было открывать эту дверь. Случилось однажды, что какой-то любопытный, а быть может и неверующий человек, открыл эту дверь; но из подземелья на него хлынул поток пламени, которое пожгло его без остатка, а потом само ушло и скрылось в подземелье, где воля и заклятие святителя держат его и будут держать до скончания века.

Эта легенда очень известна во Франции. О ней упоминает Гизо, сравнивая эту эпическую борьбу пастыря с адским огнем с классической легендою о борьбе Ахилла против Скамандра.

Дьявола всегда считали охотником выкидывать разные мелкие штуки, «холопские», как выражается один из благочестивых писателей XVII века – Гейстербах. Этот писатель рассказывает, между прочим, о жизни одного весьма благочестивого священника. Дьявол чрезвычайно долго изощрялся над ним, давши себе слово вывести его из терпения всякими злобными и досаждающими проделками. Так, например, когда почтенный патер читал свой требник, дьявол потихоньку подкрадывался к нему и клал лапу на то место книги, которое тот читал, чтобы помешать ему читать. Иногда он внезапно захлопывал книгу или перевертывал страницы. По ночам, когда благочестивый патер читал при свечке, дьявол задувал свечку. Всеми этими проделками дьявол имел в виду вывести из терпения святого человека, заставить его рассердиться, выговорить какое-нибудь бранное слово. Это был бы хоть и маленький, а все же грех. Но лукавый напрасно старался. Патер переносил его штуки с таким безграничным терпением, что нечистый, видя, что от него ничего не добиться, должен был от него отстать.

О том, как черти сбивают путников, заставляют их плутать, заводят в незнакомые места, в болота и т. д., об этом существует бесчисленное множество сказаний как среди народа, так и у старых писателей, между прочим и у отцов церкви. Об этих проделках дьявола упоминает, например, св. Кассиан. Гильом Парижский упоминает о каком-то фокуснике или комедианте, к которому пристроился дьявол и постоянно досаждал ему своими штуками самого озорного свойства. Так, например, по утрам он будил его, стаскивал с него одеяло, а если тот не вставал, то и самого его стаскивал за ноги на пол и т. д. Такие черти-баловники были известны даже в глубокой древности. У римлян чертей в нашем смысле слова не полагалось, но зато у них было бесчисленное множество всяких гениев – домашних, лесных, водяных и т. д. Эти невидимые существа, населявшие весь мир, тоже не прочь были пошалить со смертными на манер наших шкодливых чертей. Так, например, Плиний рассказывает, что в одном доме в Риме домашние духи (лары и пенаты) по ночам забавлялись тем, что стригли людей. Их видели в то время, как они, одетые во все белое, входили в комнаты спящих людей, садились к ним на ложе, обрезали у них волосы и раскидывали эти волосы по полу.

Однако те же черти весьма нередко принимали на себя и более почтенную задачу – жестоко карали злых людей и грешников за разные их злодеяния. У Гулара сообщается, например, такое происшествие. В первой половине XVI столетия в одной местности в Германии жил-был помещик, отличавшийся чрезвычайно свирепым и прижимистым нравом, настоящий тиран принадлежавших ему крестьян. И вот однажды этот помещик приказал одному своему мужику отправиться в лес, срубить там огромный дуб и доставить его к нему на дом, пригрозив, конечно, что если он этого не сделает, то ему придется худо. Бедный мужик понял, что жестокий барин нарочно придумал для него работу выше сил человеческих, чтобы только придраться и подвергнуть его истязанию. Он, однако, побрел в лес, присел там на пень и залился слезами. Вдруг перед ним появился какой-то человек и спросил его, о чем он так грустит. И когда мужичок рассказал ему свое горе, незнакомец его успокоил, сказал, что все будет сделано как следует, и велел идти домой. Едва успел мужичок вернуться в деревню, как вдруг громаднейший дуб, влекомый неведомой силою, налетел на дом злого помещика и со всего размаха всунулся в дверь целиком со всеми своими сучьями и ветвями. И его не было возможности не только сдвинуть с места, но нельзя было даже отрубить у него ни одной ветки, потому что дерево оказалось твердо, как камень. Злому помещику пришлось совсем покинуть ту часть дома, куда внедрился этот дуб, и прорубить окна и двери с другой стороны.

Вот еще история, тоже передаваемая Гуларом и наставительно свидетельствующая о том, сколь опасно отдаваться гневу и, предавшись ему, упоминать нечистую силу. Какой-то дворянин созвал к себе гостей на пир, но перед самым пиршеством от всех званых явились посланные с извинениями, что гости не могут быть. Дворянин чрезвычайно был рассержен этой неудачею и в гневе вскричал: «Коли ни один человек не хочет прийти ко мне в гости, пусть все дьяволы пожалуют ко мне!» После этого он тотчас вышел из дому и отправился в церковь, где в это время шла служба. Пока он был в церкви, на двор к нему явилась вдруг целая куча гостей. Все они были верхом на конях, все одеты в черное и произвели на домашних очень тревожное впечатление. Один из гостей обратился к слуге и приказал ему сходить сейчас же за хозяином и позвать его домой, чтобы встречал гостей. Перепуганный слуга побежал в церковь, рассказал хозяину о неожиданных гостях, а тот в свою очередь обратился к патеру с вопросом, как ему быть. Все они сейчас же кинулись к дому и прежде всего поспешили выкликнуть оттуда всех домашних. Те выбежали впопыхах и при этом забыли в доме маленького ребенка. А между тем гости, т. е. черти, столь торжественно приглашенные самим хозяином, уже вломились в дом и расположились в нем. Таким образом дитя, спавшее в колыбели, осталось в их власти. Ворвавшись в дом, черти подняли в нем страшную возню. Слышно было, как они кувыркают столы и стулья и прочую мебель. Окна открылись настежь, и в них начали показываться медвежьи, свиные, собачьи и козлиные морды. Многие из этих чудовищ подходили к окнам, держа в лапах куски жареного мяса, хлеба, кубки, полные вином, и т. п. Их звали в гости, и они угощались. И вот в то время, когда хозяева этого дома и сбежавшиеся толпой соседи с ужасом смотрели на все это, хозяин дома вдруг увидел, что его маленького ребенка нет с ними и что, следовательно, он остался в доме во власти чертей. Тогда хозяин взмолился к одному из своих верных слуг, умоляя его войти в дом и выручить ребенка. Получив благословение патера и напутствуемый добрыми пожеланиями собравшейся толпы соседей, добрый служитель вошел в дом, стал на колени, поручил себя покровительству Божию и затем смело вступил в ту комнату, где были черти. Иные из них сидели, иные ходили и ползали по полу. Как только он вошел, они все на него набросились с оглушительным свиным хрюканьем, спрашивая его, зачем он пришел. Ребенок, оставленный в доме, был на руках у одного из чертей. И вот между верным служителем и чертями началась борьба. Он именем Божиим требовал, чтобы они выдали ему невинного младенца, а черти не отдавали. Но храбрый служитель, громко творя молитву, бросился к черту, который держал младенца, вырвал дитя из его лап и побежал. Черти подняли адский шум, хрюкали, свистали, ржали, выли, требовали младенца назад, грозили храброму служителю, что растерзают его в клочья, но он, не обращая никакого внимания на их вопли и угрозы, благополучно вынес младенца и передал его с рук на руки отцу. Ужасные гости, однако же, еще несколько дней оставались в доме, их не удалось сразу выкурить оттуда, как говорится, ни крестом, ни пестом. Но урок послужил на пользу хозяину: он с этих пор сделался добрым христианином.

П. С. Ефименко Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии[70]

Народ сильно уверен в существовании духов в человеческом образе.

По понятиям жителей здешних, черт является и исчезает невидимо.

От верования в чертей – жители имеют ужасную боязнь, не только от призраков, но и от рассказов.

Суеверие в демонов поддерживают лубочные, нецензурованные картины: страшного суда, с огненными змеями, драконами, гееннами, сковородами, огнем, с изображением чертей и сатаны; также картины с изображениями искушений святых злыми духами в лицах. Такие картины охотно покупаются на ярмарках. Да их и привозят очень много и продаются они очень дешево. В редком доме нельзя увидеть подобных картин.

Жители верят в чертей: домового, байнушка, овинушка, гуменного, водяного, лесного. Под такими же названиями, по народным поверьям, водятся: домовихи, байничи, овинничихи, водяннихи, лешачихи.

Из таких верований можно заключить, что значит у чертей есть и семейства; из рассказов уже видно, что видают лешачих с ребятами.

Общий образ чертей обозначается: человеческий вид, весь покрыт мохнатой шерстью, на голове рога, назади хвост, у пальцев когти.

Чертаться или лешкаться, т. е. упоминать слова: черт, леший, водяной и пр. почитается великим грехом и притчами болезней. При произношении слова «черт», многие крестятся, а когда в ругани говорят черт с тобой, или леший тебя возьми – другой отплевывается.

Лучше скверное слово сказать, чем лешего поминать, который везде льнет.

Оттого-то, из боязни и верят, что если не оградишь крестом при позеве рта, то вселится нечистый дух и будет мучить.

Сверх верования в названных чертей жители верят:

1. В оборотней, т. е. что злой дух превращается в животных: кошку, собаку и лесного зверя и исчезает невидимо. От этого и происходит: если кошка, собака, крыса или мышь что-нибудь обнюхала, так то уже поганое и потому все находится взаперти. Также, если подержать что-либо съестное пред кошкою или собакою, в отдалении от их морд – того нельзя есть самому человеку, потому что оно осквернилось.

2. В ведьм, что будто бы они могут принимать на себя вид животных: кошки, волка и др. Ведьм почитают хитрыми и злыми. Слово ведьма употребляется в брани в применении к злым женам.

Орудиями против нечистой силы у крестьян служат:

а) Крест. Кресты ставят в избах, над окнами, над воротами, над дверями, на разных местах: около дорог, при въездах, по краям улиц, на перекрестках, на пожнях, на высоких берегах, над могилами и пр. Крест на гайтане носят жители на шеях, начиная с детства до смерти; такое распятие на груди иногда называют чертогоном. Крест с кружком налепляют на праздничном или свадебном пироге; это принято в обыкновение даже и образованными людьми. Крестом ограждают себя в различных случаях: при порыве, при произношении слова черт, при испуге и т. д. О кресте, в старинной рукописи (отосланной мною в Губернский Статистический Комитет) написано так: «Крест – хранитель всей вселенной, крест – красота церковная, крест – царем держава, крест – верным утверждение, крест – ангелом слава, крест – бесом язва».

б) Талисманы. Они зашиваются в тряпках, в мешочках или в костяных пуговицах, пришиваемых на один гайтан с крестом на шею; талисманы даются родителями детям тогда еще, когда бывает первое возложение креста на шею ребенка. Талисманы эти будто бы ограждают от всякой порчи в здоровье человека, с которой непременно связано участие нечистой силы.

в) Пояс. Он считается и теперь священным предметом и талисманом против нечистой силы и не снимается ни днем, ни ночью, исключая те случаи, когда нужно идти мыться в баню. Говорят, что еще лучше носить около живота, вместо тесемчатого пояса, вязаные сеточки, так как из ниток их вывязываемы бывают молитвы.

г) Головня. Головня и теперь, по верованию жителей, имеет силу против дьявола. Ее носят по полям пред севом хлебов. Головнею очертываются при гаданиях на расстаньях; черти не могут перейти черты круга.

д) Пастушеская палка. Она и теперь имеет то значение, что если перебросить ее через скотину – та не будет уходить от дому далеко, куда уводит леший.

е) Молния. О силе ее сообщено ранее.

ж) Звон (звук) колоколов. Заслышав звон церковных колоколов, дьявол бежит прочь от человека. Замечают еще, что если выйти из дому, войти в него, кончить что-либо в самое начало звона – есть предвестие добра.

з) Пение петуха. Если петух запоет ранее полуночи, т. е. ранее обыкновенного, то значит, что он видит дьявола и пением своим прогоняет его.

и) Иконы. Их вносят в дома и обносят вокруг деревень, чтобы отогнать злых духов. Священники окропляют водою в домах и на улицах тоже для того.

Леший. Тот же дьявол называется еще лесным, лесовиком, лешаком и полевиком.

Леший – хозяин лесов. Он живет в лесной трущобе и непроходимой чаще.

Раздается по лесу эхо, т. е. отдается голос на голос, значит откликается леший.

Народ верит, что если человек сбился с известного пути, то значит его обвел леший; он будто бы затмевает память.

Леший похож на человека.

Он старается лишить путешественника разума и ввести его в заблуждение.

Леший показывается иногда выше леса.

Обманув человека, леший хлопает в ладоши и громко смеется.

Говорят, что заплутавшего человека зверь не тронет потому, что его охраняет леший, которому захотелось пошутить. Чтобы избавиться от блужданий, заплутавший должен выворотить свое платье и надеть его на изнанку.

Леший – злой. Он садится в сани к проезжающим, особенно к пьяному ямщику, правит лошадьми и завозит туда, откуда трудно выбраться. Или когда промышленники находятся в промысловых избушках, приходит к ним посмотреть, и если ему не понравится там, ломает, бьет что попало и шутит.

Что леший гонит зверей – и теперь в то веруют. Так, если появляется много рыщущих волков – значит волк идет на войну, а леший потешается.

Рассказ о лешем (подлинные слова): «Человек около шести или семи собирали на лесном болоте, знаете, ягоды; все были мужики, нужно знать. Собирали они долго и набрали ягод множество, а время стало эдак на сумерках. Черту жалко что ли стало, вот он и явился. Так таки человек да и только, худо и различить, но уж большой и в каком-то красном невиданном наряде. Он не шел, а ехал на вороном большущем коне, да и очень скоро. Но, только поравнялся с огородами, не поехал ведь в ворота, а они были отперты, – отворотил и конь перескочил через огороду, знать потому, что пораньше немножко проехал старый старикашка, тутошний крестьянин, да перед самыми воротами перекрестился, – был он, знаешь ли, больно набожной».

Злых духов боятся особенно ночью.

Запаху ладана приписывают силу отгонять духов. Вследствие этого и курят ладан в известные дни, случаи и праздники, нося курящиеся кадила по всем комнатам и в сени.

Домовой, еще называется дворовиком, хозяйнушком и дедком.

Нет дома без него, без его призора и ухода.

Он не считается злым. Он делает хозяйствам пользу в несчастьях.

Домовой дает знать о каком-нибудь счастливом или несчастном приключении тем, что давит кого-нибудь из односемьян во время ночного сна. Он если любит хозяина: 1) ложится на грудь поперек длины человека, давит и душит так, что тот не может поворотиться (это – кашемар, болезнь); чтобы узнать – о предстоящей ли радости или печали извещает домовой, нужно спросить домового к добру или худу он давит, или же можно узнать потому, теплый или холодный он: теплый – к радости, а холодный – к худу.

2) Извещает так: если на подволоке, амбаре или хлеву будет реветь хозяйнушко, то он этим дает знать, что в доме приключится несчастие.

3) Перед бедою: перед пожаром, перед смертью, извещает тем, то будит хозяина ночью своим воем или сильно ущипнет.

4) Кого любит, тому дворовик навивает ночью на голове и в бороде кины (косы) из волосьев, так что их не расплетешь.

Домовой смотрит за хозяйским скотом. Которое животное любит хозяйнушко, то бывает здорово, гладко, чисто, – тому он навивает в гриве космы (тоже косы). Но когда свистят в жилой хоромине, чего не любит домовой хозяин, случается, что и любимая скотина заболевает; значит, что хозяйнушко откладывает попечение о ней. Когда домовой не любит домашнюю скотину, например лошадь – гоняет ее по двору всю ночь, так что она потеет и фыркает; у ней он крадет корм и подкладывает его той, которая ко двору; последняя ежедневно жиреет, а первая постепенно чахнет, и напоследок остается только одна кожа да кости и, наконец, умирает.

Еще есть поверье, что лошадей заговаривают, так что хотя купивший ее жил за 300 верст, она прибежит к старому хозяину, пренебрегая всякими опасностями. Верую в это, покупающий старается через знахаря снять с лошади уход.

Но есть особого рода нечистая сила, вселяющаяся в дома, называемая нежить (злой дух).

Народ думает, что черти всего более обретаются в пустых, нежилых домах, особенно в тех, в которых случились несчастные случаи, как-то убийство, повесившиеся; говорят, что в них пугает. Но есть и такие дома, мимо которых в темное время боятся ходить многие. Да и вообще, воображение суеверит наиболее среди темноты и тишины.

Жители также думают, что плотники имеют секрет в постройке, т. е. могут построить здание к худу и к хорошему, как им захочется. Так чтоб закласть дом на чью-нибудь голову, т. е. чтоб кто-нибудь умер из хозяев нового дома, стоит зодчему только поставить кверху комлем то дерево, которое считается в основании дома главным.

Замечают, что если в доме нередко бывают покойники, тот дом несчастный, в нем пребывает нежить, хозяйнушко не любит живущих. В таком доме опасаются жить.

Если по ночам кто-нибудь постукивает на чердаке, то думают, что в доме завозилась нежить. Это же означает, что домовой выгоняет жильца из дому, что уже нет больше жиры.

Когда появится в доме много крыс и мышей – квартирант не уживается долго в нем. Это тоже означает, что напущенная тварь домовым выживает жильцов.

Байнушко. Бани совершенно считаются нечистыми зданиями. Но ходить в баню мыться должен всякий. Кто не моется в них, тот не считается добрым человеком.

В бане не бывает икон и не делается крестов.

С крестом и поясом не ходят в баню, они снимаются и оставляются в домах. То же делается женщинами пред мытьем полов.

Да и вообще все, из чего моются, считается нечистым: тазы, кадки, ушаты, шайки, ковши в банях.

Пить в бане воды, приготовленной для мытья, хотя бы она была чистая – нельзя. Также вода в рукомойниках почитается нечистою и ею нельзя даже выполаскивать посуду, а не только что пить.

Говорят, что если есть охота увидеть черта в бане, надо зайти в нее в ночное время и, заступив одной ногою за порог, скинуть с шеи крест и положить его под пяту ноги. Жители не ходят в баню в третий пар, т. е. после двух раз мытья безвыходно после каждого приготовления бани, потому что третий пар оставляется байнушку, который будто бы тоже и моется, и парится. Иные оставляют для этого воду и веники.

В бане нельзя стучать и говорить громко. Иначе, байнушка рассердится и напугает.

По выходе из бани благодарят так: «спасибо те, байнушко у на парной байночке».

Баня называется испорченно байною.

Водяной, такой же черный и мохнатый, как и леший. Водяниха имеет большие отвислые груди и длинные волосы.

Рассказывают, что многие видели, как водяниха выходит на камень расчесывать длинные волосы свои.

Водяной живет в глубочайших ямах, в озерах или реках. Над теми ямами вертит воду. Такие места называются чертовыми домовищами. Следственно водяной живет домом, т. е. имеет семейство.

Водяниха из воды выходит нагою в полночь и садится на камень; тут она расчесывает свои волосы большим гребнем.

Народ верит, что утонувший утонул не сам собой, нечаянно постигшею смертью, а стащил его водяной. Говорят, что и тонут люди более там, где есть домовища. Водяной сперва утягивает человека в воду, потом заверчивает до смерти. Иногда же всовывает в хворост, в верши, под камень, сдирает кожу, свертывает голову и т. под. В конец же всего, натешившись, водяной выбрасывает мертвого.

Народ представляет изуродования предсмертной агонией утопленника в истерзании водяным.

Водяной играет, т. е. дурачится более летом в Ивановскую и Ильинскую недели. Тогда он ради шутки, – ждет всяческих жертв.

Доказывают, что случаи утонутия больше всякого времени случаются в эти недели.

В старину, в случае бури, для умилостивления, бросали людей по жребию. Ныне этот суеверный обычай заменили перечетом известных плешивых; число их означают зарубками на палочке, и палочку эту с припевом бросают в реку или озеро, где застигла буря.

Баба-яга. О ней родится в народе следующая перегудка (прибаутка).

Баба-яга, Поротая нога, Она спит, пердит, Колесом вертит, – Лишь пуговицы рвутся, Прорехи дерутся.

Баба-яга почитается воровкою детей, поэтому и пугают детей: «у! у! хам-те ….. баба-то яга ….. схватит….. подико….. поди вот она, тут и есть за дверями». Или пугают ребят и просто букою; ее считают черною, оборванною женщиною; у молдаван же букою называются полевые крысы (Северная Почта № 117.1862 г.)

Малороссийскую пословицу: баба да черт, то собе ридня, здесь заменяет пословица: муж да жена – одна сатана.

Вихрь-черт. Вихрь – есть нечистая сила, которая, увидевши, что поднимается гроза, бежит от нее дальше, чтобы не поразила стрела. Желающий видеть нечистую силу – вихрь, как учат старики и старухи малых детей, должны, снявши с себя крест, смотреть в наклонном положении меж ног. Смотрящие таким образом, будто бы, видели вихрь в виде огромнейшего человека, машущего руками и бегущего как мог …

Эхо – отклик нечистой силы – в лесу лешего, около домов – домового, около бань – банника или банного, мельницы – мельника, овинов – овинника.

Видения. Блазнит и чудится – происходит также от нечистой силы и есть предсказание чего-либо будущего. Между ними различия почти не существует в народе. Преимущественно блазнит и чудится народу с Николина дня (6 декабря) до Крещения (6 января), так как в этот промежуток времени сатана повелевает своим слугам ходить по земле и предсказывать людям их судьбу, чтобы больше и лучше любил их народ.

<…>

О духе нечистом народ говорит то, что он, как дьявол – некрасивый, черный, с рогами, когтями и хвостом; ростом выше лесин, пугает людей криком и рукоплесканием – это леший; черный, с длинными волосами, играет с себе подобными в карты, и, если проиграется, дерется с обыгравшим его, засыпает его жилище песком, и берет скот – это черт. Нечистые духи, по мнению народа, обитают в лесах, реках, домах, банях, овинах, полях и других местах, от которых они и носят свое название, напр. нечистый дух, живущий в лесу, называется лешим и лешаком; в воде – водяным и чертом; в бане – банником, в овине – овинником. Все эти нечистые духи видаются народом, что видно из рассказов не старух, или малых детей, но людей здравомыслящих. Слышал я рассказ о видении черта и его скота. В Тугласском приходе протекает речка Туглас, от которой приход получил свое название. Выше от прихода по реке Тугласу есть мельница, принадлежащая крестьянину Ивану Гагарину. У этой мукомольни год назад крестьянин села Кузьминского, теперь умерший, Алексей Скорняков видел целое стадо бурого скота, пасомого самим чертом – человеком толстым, с длинными черными, как смола волосами. Только что черт заметил этого крестьянина, очень скоро начал гонять скот в воду. Чрез несколько минут стадо бурого скота и черт скрылись в воде. Разница между чертом, бесом, сатаной, дьяволом, лешим и другими та, что черт и леший не искушают людей; а бес или дьявол, по приказанию начальника своего, сатаны, прилетают в мир для искушения рода человеческого и делания ему разных пакостей. Все означенные нечистые духи прогнаны с неба Архангелом Михаилом за восстание против Бога; они имеют способность производить детей, почему народ верит, что у всех нечистых духов есть жены, которые называются – чертихой, лешухой, дьяволицей; а дети – чертенки, лешенки, дьяволенки и бесенки.

К категории нечистых духов принадлежат – Яга-Баба, Полудница, или Ржица. Яга-баба – нечистая сила женского пола, не имеющая мужа, ростом большая, собой столь корпусна, что, как говорится в сказках, сидит в избе на печном столбе, нога на лавках, груди на полках, голова на кожухе; ездит в ступах и пожирает людей. Полудница есть та же Ржица. Ржицею называется потому, что живет во ржи; а полудницею – ходит во ржи в полдень… Рок и судьба одно имеют значение у народа, а понятия об них народ решительно не имеет никакого …..

Поверье об огненных змеях в народе есть такого рода, что были они когда-то и жили не на земле, а над землей в своих царствах. Поверье это вошло в народ и поддерживается в настоящее время посредством сказок, в которых огненные змеи изображаются царями подземных царств, выходящими на землю для хватания только и пожирания людей.

<…>

О суевериях и предрассудках народа в Курейско – Сергиевском приходе, Холмог. уезда.

Трудно обозреть все многоразличные виды суеверия и предрассудков у народа. По понятию его, вся природа, все стихии и явления ее олицетворяются в живых образах-существах, и имеют непосредственное, роковое влияние на судьбу человека, в руках которых находится счастье и горе людей. Каждое из этих таинственных существ, называемых духами, имеет свою определенную сферу действия и влияния. А потому народ верует в различных духов, и куда бы ни пошел, в поле, в лес, к реке, к озеру или на гору, – везде воображению его представляются эти невидимые мифические существа, от которых он не может никуда уйти. Веря в могучую силу этих мифических существ, и боясь гнева их, суеверный народ всегда старается не раздражать их, угодить им, умилостивить их, и чествует их поклонами и, пожалуй, курением. Так, построил хозяин дом, и при входе в него накрывает стол, и раскланивается во все четыре угла с произношением слов: «хозяинушко господин, прими нас на богатый двор, на бытье, на житье, на богачество». И когда нравятся хозяинушку жильцы дома, – все обстоит благополучно, хозяинушко смирен, его не видать, не слыхать; а когда жильцы не нравятся, тогда он застучит, загремит в сенях, покоях, на чердаках (говорят: завязалась нежить – нечистая сила), и выживает хозяев из дома. Быть скоро беде в доме, – хозяинушко заревет на подволоке, в амбаре, в хлеву.

Купил хозяин скотину (коня, корову) и при вводе во двор приговаривает «мохнатой зверь на богатой двор; пой, корми хозяинушко, рукавичкой гладь». И смотрит: если скотина тогда не гладка, то не ко двору, – хозяинушку не люба, и старается скорее, хотя бы за полцены, продать ее.

Моется хозяин в бане: остерегается громко стучать и говорить, чтобы не оскорбить байнушка, и не навлечь на себя неприятностей и гнева его; вымывшись, оставляет ему веник и воду, чтобы он попарился и помылся. По выходе же из бани благодарит: «спасибо тебе, байнушко, на парной баничке».

Купается хозяин в реке: боится хозяинушка вод (водяного), которого он видел в реке со всем его семейством играющим на воде, расчесывающим длинные волосы и проч.; в Ивановскую и Ильинскую недели ни за что не будет купаться в реке, потому что тогда играет водяной и жаждет всяческой жертвы.

Зашел хозяин в лес: в чаще его видит жилище духа лесов (лешего), остерегается громко смеяться и особенно свистать, чтобы не раздразнить этого сильного-могучего богатыря, который чрез реки и озера шагает, и, в гневе, все, что попадается ему на дороге, ломает и уносит; при вихре говорят: «леший идет».

Идет хозяин из гостей и сбился с пути-дороги, вместо «Соломбалы» очутился у городской заставы, говорит: «леший пошутил».

Собирается хозяин хлеб молотить, скромно метет овин и курит в нем ладаном для умилостивления хозяинушка гуменного.

И этих мифических духов, хозяин видит и во сне, и наяву, и всегда гадает о милости или гневе их.

Сбились в клок волосы в бороде или голове; это дело хозяинушка, – знак любви его.

Улегся спать хозяин, и что-то душит его (чрез необычайное нажимание на грудь); этим способом хозяинушка извещает о предстоящей ему (хозяину) радости или печали, и если домовой – теплый, то будет радость, если холодный – к богатству, а голый – к бедности.

Ночью при входе на поветь (сенник), видит в сарафане своей жены хозяинушка, который кормит и холит его чернуху, и морит пеструху (корову), или поутру во дворе находит своего бурка (коня) всего мокрого в пене, и верит, что всю ночь хозяинушко мучил его.

Расскажет: «у такого-то хозяина бывало хозяинушко по ночам поил скот, и на себе возил воду, а однажды, в гневе на хозяина, передавил весь скот».

– «В бане с бабы, которая бранила и посылала своих детей к черту, байнушко сорвал кожу с ног до головы».

– «Годов пятнадцать назад, водяной три дня поутру и повечеру гилил (играл) в реке пред головою нашего Николы».

– «Один леший влюбился в бабу, и от любви так измаялся, что не мог делать ничего, и женился на ней. Старуху Маланью он возил на себе бабить новорожденного у него сына, за труды бабке разделался честно».

– «В прошлом году ходила я в лес по ягоды. Настиг меня мой муженек; собирали мы с ним ягоды в одно место, и пошли домой; вдруг муж мой захохотал, да и прыгнул в лес, а в коробу очутились сосновые шишки».

– «Дядя Андрей срубил жилье лесного (вековую елку), и не рад был; над ним долго гилился леший и провожал его до деревни, а на другой год овин сжег у него».

Подобными этим анекдотами опутан в своей жизни народ, и долго, кажется, не освободится от них. Почти все несчастья в доме, в лесу, в пути и проч. он приписывает шуткам или гневу одного из мифических существ, или известному классу людей, которые, находясь в сообществе с злым духом, приобрели через то волшебную способность, или сверхъестественное искусство, при произнесении некоторых слов и проч., разрушать по произволу имущество и все пожитки человека, расстраивать здоровье его и т. п.; их называют колдунами, знахарями, колдуньями и знахарками.

<…>

Почти все жители Хаврогор не отрицают бытия леших, домовых, банных, водяных и других, с назначением местожительства всякому из них в своем, определенном самой природой круге. В предании особенно при собраниях много рассказов передается от одного к другому, и в настоящее время есть очевидцы и испытатели действий над ними самого лешего, который, как выражаются обыкновенно, в такое-то время пошутил надо мною таким-то образом, и начинается рассказ. Более всего шутки лешего осуществляются тогда, когда человек в лесу бывает один. Если случится ему ночевать в лесу в избушке[71] и, войдя в оную, он не спросил позволения у хозяинушка, то непременно должен встретить пытку за дерзновенный вход, каковая состоит из ворочания крыши на избушке, отверстия дымника, дверей и других беспокойных действий. Но не менее сего леший высказывает свои шутки над человеком, встречаясь с ним в виде знакомого, водит по лесу, занимаясь тем же предметом с ним, оставляет на незнакомом месте, с вихрем и смехом удаляясь, так что весь лес затрещит. Такие же и подобные рассказы есть и о других духах; но домовому дается название дедка: заметится что-либо в доме над скотом, или в доме произойдет беспорядок и нестроение, то говорят и уверены, что над всем этим дедка шутит, или не любит.

А. И. Иванов Верования крестьян Орловской губернии[72]

<…>

Перехожу к понятию о духах. Духи нечистые, иначе черти, повсюду строят козни людям, и для этого часто принимают вид различных животных и предметов, даже людей.

Между крестьянами ходит мнение, что во время метели черти играют с ведьмами и сбивают людей с дороги; а также опасно ехать до пения петухов: пропоет петух – собирайся в дорогу, тогда черт тебе ничего не сделает. До пения петухов гуляют также мертвецы, поэтому в полночь опасно идти мимо кладбища. Иногда путнику встречаются мыши, в большом количестве переходящие дорогу, слышится будто бы в это время свист и хлопанье кнутом: это, думают, гонит мышей черт, и, если кто раздавит мышь то непременно заблудится.

Иногда зимою попадаются старички и просят подвезти их; но таковых не следут брать с собою, а то они приведут тебя в овраг или в болото. Блудят не только зимою, но и летом, когда тоже черт водит тебя.

Во время блуждания многие читают 90-й псалом: «Живый в помощи Вышняго» и т. д., и уверяют, что прочтешь с верою этот псалом, и непременно найдешь дорогу; кто же не знает его, то делает так: переворачивает с груди крест на спину, стряхивает одежду, полы засучивает назад, дугу перепрягает назад кольцом; сделав это, находит будто бы дорогу.

Кто идет к заутрене, на Пасху, и погружается в плотские греховные мысли, то непременно такого черт заведет или в реку, или в болото; является в это время черт в виде красивой женщины и увлекает человека. Один экономический староста рассказывал мне, что ехал он верхом по полю во время цветения ржи, вдруг из оврага выскакивает что-то белое, гонится за ним и хохочет; действительно, староста этот приехал в экономию, как мне передавали, бледный и несколько дней после этого был болен.

Народ говорит, что чертей видимо-невидимо; не думаешь, не гадаешь, а они с рожками тут как тут, и всегда черт что-нибудь напаскудит, он и святого в грех вводит. Повсюду черт.

– Жил на селе крестьянин Пахом; был он трезвый и честный мужик, Бога помнил и всегда Ему молился, людям плохого слова никогда не скажет. Только Пахом с самого венчания в церкви не был. Думали-гадали соседи, отчего это он в храм Божий не ходит, и додумались до того, что считать стали нашего Пахома колдуном. Однажды Пахомов сын и говорит ему: «Ты бы, батюшка, хоть раз в церковь сходил; а то мне глаза повыкололи, нельзя на улицу показаться; все от мала до велика кричат: колдун твой отец, да и полно!» Что делать! Собрался Пахом в первый вовскресный день идти в церковь, помолиться Богу, да и пошел не дорогой, а прямо по воде, и идет себе как посуху. Приходит, становится, где людей поменьше, и усердно молится Богу. Глядь, откуда ни взялся маленький чертик, тащит он воловью кожу, кряхтит. Пахом увидел это и усмехнулся… Отошла обедня, подошли ко кресту, Пахом тоже, а там все и по домам, кто пешком, кто на лошади. Пахом же наш опять по воде, но что же – идет уж по колено; согрешил значит, усмехнулся в храме. С тех пор никто не видал, чтобы Пахом был в церкви.

– Один сапожник шил под Светлое Христово Воскресение до заутрени сапоги. Смотрит: под окном стоит черт, визжит, смеется да говорит наконец: «отрежь-ка мне, дядя, нос». Сапожник был малый смелый: хвать черта ножом по носу, тот взвизгнул и пропал. Но что же? Хотел было сапожник дошивать сапог, глядь, а в нем носка нет, отрезан. Плюнул сапожник, выругал черта и перестал с тех пор сапоги точать под большие праздники.

Есть у нас в поле, недалеко от большой дороги так называемый «Веселый верх»; дурная ходит про него слава; не дай Бог, сбиться ночью с дороги, а не то прямо ввалишься в этот верх, и если не разобьешься совсем, то все-таки помнешь бока и у себя и у лошади. Заблудившиеся путники едут будто на огонек, который тогда светится в этом верху, едут и вдруг сваливаются в порядочную кручу, откуда уж не вылезут до рассвета. Если же кто блудит и узнает «Веселый верх», то, сотворивши молитву, какую кто знает, а особенно «Да воскрестнет Бог», проезжает этот верх без особых приключений, и удивительно, как только начинаешь читать молитву, огонек точас исчезает. Говорят, что это смотрит кривой черт одним глазом и завлекает путников. Подле «Веселого верху» находится котловина, называемая «Городищем». Площадь котловины приблизительно около восьми десятин. Давным давно и Городище, и Веселый верх представляли из себя огромный дремучий лес, где гнездились одни разбойники; в самом верху протекает ручей и тут же был гремучий колодезь; теперь же ни ручья, ни колодезя нет, одни камни. Привольно и безопасно жили разбойники; веселились и пировали они круглый год и верх свой прозвали «Веселым», а полянку возле верха огородили частоколом, окопали, возвели земляную насыпь и прозвали свою любимую полянку «Городищем». Следы окопов и земляной насыпи остались и до сего времени. Дремучий же лес канул в вечность, а полянка, где совершилось много преступлений, где пролито было много человеческой крови, провалилась, и на месте ее появилось бездонное озеро. Предание говорит, что и награбленное добро, и сами разбойники провалились, а атаман их Кудияр и до сих пор жив, не принимает его земля, и сильно, и жестоко Кудияр мучается и будет мучаться до тех пор, пока не сыщется смельчак, который не побоится и в Светлое Христово Воскресение придет на Городище и возьмет награбленное золото, так как в то время Городище растворяется на две половины, и показывается золото, которое может достаться в удел смельчаку. В народной памяти еще живо предание, которое и мы передадим, как слышали от стариков.

– Много лет тому назад на Святую Русь напали враги, полонили много народу, награбили множество всякого добра; полоненные отведены были в тяжкую неволю, от которой могла освободить их разве одна смерть. Но один пленник как-то ушел от злых врагов и пробирался на родину. Шел он как-то дремучим лесом и вдруг заметил избушку; подходит к ней и видит, что на пороге сидит седой старик, который при виде подобного существа как-то весело встрепенулся и ласковым русским голосом просит незнакомца подойти к нему без всякой боязни; тот подходит к нему, здоровается; старик дружески вводит его в свою избу и угощает усталого беглеца, чем Бог послал. Утолив голод и поблагодарив радушного старика за угощение, беглец лег отдохнуть; не успел он еще как следует задремать, вдруг слышит шум, крики, а там летят двенадцать змиев и прямо к старику, которого начинают бить крыльями и наконец стали высасывать у него кровь; старик сначала кричал, затем стонал, а там совершенно помертвел и вделался синим, после чего змии улетели. В злой неволе беглец не видал подобных ужасов и даже потужил, что бежал от врагов и променял рабство на свободу; еще не большие ли ужасы ожидают меня, думал он, доберусь ли я до своей родины. Посмотрел он на старика и видит, что тот понемногу краснеет, синева исчезает; вдруг старик зашевелился и ожил, но в изнеможении не может подняться, а ласково смотрит на беглеца и наконец тихо говорит: вдруг, не бойся, с тобой ничего худого не будет, дай мне водицы и хлебца». Путник, еще находящийся под влиянием только что пережитых им так мгновенно и внезапно ощущений, нерешительно, робко встает и подносит старику питье и пищу; тот немного выпил водицы, закусил и ласково-тепло поблагодарил, затем с трудом приподнялся и сел на близстоящую скамью.

– «Любезный друг, сказал наконец, старик, ты вероятно, испугался страшных змиев которые сейчас мучили меня, и потужил, что забрел ко мне несчастному; да несчастье мое велико и вряд ли скоро прекратятся мои столь тяжкие мучения которые на первых порах дают мне увидеть желанную смерть, но однако я опять оживаю затем, чтобы снова мучиться; но прошу тебя, друг, не бойся и выслушай горькую правду». Замолк немного старец, слезы показались у него на глазах, лицо приняло грустый вид, и он уныло продолжал:

«На святой Руси, на границе Мценского уезда с Орловским, есть местечко под названием „Городище“, а возле его находится так называемый, „Веселый верх“. Много лет тому назад был здесь дремучий дубовый лес, в котором водилось много разбойников, а атаманом их был я. Разбойничий наш стан был окружен тыном и глубоким рвом, и прозвали мы место это „Городищем“; в Веселом же верху была моя хатка, сколоченная из крепкого дубового леса; часто здесь сходились мои податаманья и есаулы и хвастались мы своими злодеяниями, и веселились, как могли веселиться тогда удалые разбойнички, потому и верх свой назвали „Веселым“. Много у нас было всякого награбленного добра, которое хоронилось нами в потаенных местах Городища и Веселого верха; убивали мы проезжих и прохожих, резали их острым ножом и много, много пролили мы христианской и иноверной крови; шутя мы резали, шутя и жили; в разбое, пьянстве и разврате мы забыли Бога. Терпел Милосердный, но и терпению Его пришел конец. Однажды, упившись человеческою кровью, мы весело пировали; после чего я пошел в Веселый верх, в свою хату, а разбойнички мои остались в Городище; едва я дошел до хаты, как увидел грозную тучу, нависшую над Городищем; вскоре послышался гром, засверкала молния, открылось небо, и вдруг с великим шумом охнуло, застонало наше Городище и провалилось, провалились и мои сотоварищи, и провалилось наше награбленное добро; на месте провала образовалось бездонное озеро, меня же подхватил страшный вихрь и примчал в это место, где я теперь живу и так зло мучаюсь. Проклял меня бог, земля меня не принимает, сама смерть боится и коса ее не дотронется до меня, пока не придет конец этому проклятию. Конец же этот настанет, когда кто осмелится взять награбленное нами золото, провалившееся в Городище; а взять этот клад можно на Светлое Христово Воскресение, между утреней и обедней, когда в это время на Городище, теперь затянутом трясиной, является горящая свеча; растворяется тогда Городище на две половины и открывается клад, который достанется смельчаку, если он не побоится разных страхов и ужасов, преграждающих ему дорогу к кладу. В самом же Веселом верху возле колодца зарыто мое собственное золото, которое можно также взять на Светлое Христово Воскресение между утреней и обедней, когда на этом месте появляется огненный петушок и криком своим дает знать о кладе, и вот, когда кто возьмет эти клады, тогда земля примет меня, и я умру спокойно, до тех же пор будут меня мучить змеи, которые ежемесячно прилетают сюда числом 12 и высасывают из меня кровь… Последствия этих мучений тебе известны, милый друг, а когда они кончатся, я рассказал; но прошу и умоляю тебя: рассказывай всем про скрытое золото и про способ приобрести его; авось найдется смельчак, который обогатится кладом, а меня избавит от столь ужасных мучений». Замолк старик и в изнеможении свалился со скамьи; скоро он забылся крепким сном.

По пробуждении его, путник-беглец поблагодарил старика за радушный прием и попросил указать дорогу из леса; тот исполнил его просьбу, проводил и на прощанье опять умолял помнить его, славного некогда Кудияра, рассказывать всем про клады и способы приобрести их. Беглец, пришедши на родину, конечно, все это рассказал; узнали его рассказ наши прадеды, которые передали нашим дедам, а от дедов узнали и мы». Действительно, Городище и Веселый верх – место страшное, даже днем никто один не проходит мимо него.

В настоящее время на месте Городища находится трясина, следы вала видны и теперь, а что раньше вместо трясины было бездонное озеро, верить этому можно, так как есть еще старики, которые помнят, что на месте трясины была вода и что в верстах трех от Городища было много бездонных озер, так что и деревня, появившаяся подле этих озер, теперь затянутых, прозывается «Озерками» (деревня эта находится в Орловском уезде). Как Городище с Веселым верхом, так и деревня Озерки мне хорошо известны; действительно, много здесь топей и трясин, которые все более и более затягиваются, так что с уверенностью можно сказать, что в былое время и были здесь бездонные озера, из которых одно по своему таинственному местоположению и послужило к приведенной мною легенде о провалившемся становище разбойников, о кладе на этом месте и о мучениях атамана Кудияра, который жив будто бы и до сих пор. Про действительность существования кладов на месте Городища и Веселого верха крестьяне уверяют и подтверждают свои уверения разными рассказами, из которых многие перешли в область преданий, но все-таки еще живо сохраняются в народной памяти; в правдоподобности этих рассказов крестьяне не сомневаются. Приведем из них более распространенные среди населения данной местности.

– Один молодой парень стерег коров недалеко от Веселого верха; в самый полдень он собрал коров на стойло и видит, занялась от верха большая собака, шерсть у ней блестит, словно золото, и такая она смирная, ласковая, только хвостом не виляет. Парень слышал от стариков, что ударишь такую собаку палкою, и она превратится в настоящее золото. Но только хочет малый подойти поближе, она прочь; он с палкою за ней, а она вбежит в средину стада; выгонит ее парень, хочет снова ударить, глядь и побежала она, да прямиком в Городище, где разом и пропала. Парень этот жив и теперь. Он же мне рассказывал, что дядя его однажды караулил лошадей в ночном; смотрит – идет свинья от Веселого верха и прямо к нему и давай его рылом толкать, повалила дядю и ну по земле катать; катала, катала, захрюкала жалобно, да и прочь, на Городище. С испугу дядя не мог ударить свинью, а ударь ее он, то и рассыпалась бы она золотом. Часто на Городище видят человека в белой одежде и в шляпе; который заманивает вверх; крик же петуха слышали многие, а также многие видели горящую свечу и именно на Пасху, между утреней и обедней. – Пошел мужичок на Светлое Христово Воскресение к Городищу попытать счастья; подходит – видит, ярко горит свечка; перекрестился смельчак, да прямо к свечке, и что же? Растворились клады, виднеется золото; мужик набрал в полу, начинил карманы, хотел было бежать, ан его за руку старик держит и говорит: «бери, друг, бери больше, тут много»! Оробел мужичок, вырвался, да бежать: золото из полы вывалилось, в карманах же звенит; обернулся назад, – глядь, гора за ним гонится, хочет навалиться, задавить его. Однако, прибежал мужик в деревню и принес полные карманы золота, но только недолго он прожил, вскоре умер; семья же его и до сих пор живет богато. Народ молвит, что и золотые водятся у детей Пахома, так звали нашего мужичка-смельчака.

– Пахал Иван возле Городища; пахал до самого обеда; присел отдохнуть, глядь, сзади свинья, а щетина у ней золотом переливается. Ударил ее мужик наотмашь рукой, и посыпалось золото; набрал его мужик, сколько было под силу донесть, да и давай Бог ноги. С тех пор разбогател Иван, и внучатки его по сю пору живут в достатке; деньги в долг дают и слывут на селе мироедами.

– Идет тетка Прасковья из Озерок в Богодухово, навестить свою дочку, которая была там замужем; прошла она мимо Веселого верху, обернулась и видит сзади красивая девушка, вся в золоте; тетка Прасковья оробела, прибавляет шагу, а девушка все за ней, да за ней, не отстает. Подкашиваются у Прасковьи от испуга ноги, но вдруг девушка, слышно, остановилась. Тетка Прасковья прошла еще немного, остановилась и посмотрела назад – и что же? Девушка стоит грустная и не зло, а как-то ласково грозится, а там и побежала прямо к Веселому верху и пропала в Городище. Прасковья наша и теперь здравствует и всем рассказывает про чудную золотую красавицу Веселого верха.

– Жил на селе лядащий мужик, звали его Васильем; семья у Василья была большая, детей куча и все один одного меньше. Баба Васильева с новины до новины ходила по миру; подросли ребятишки и те стали побираться, а Василий лежит себе на печке и дела ему нет; земелька вся у соседей; про скотину и птицу говорить нечего. Одним словом, Василий и семья его жили в крайней нищете, во всем околотке не было беднее его. Знал Василий, что на Городище клад есть, знал, что найти его можно на Светлое Христово Воскресение, между утреней и обедней, что тогда здесь горит свеча; только смелость была бы, а то и клад будет. Надоело ли Василью кирпичи на печке протирать или невтерпеж ему были слезы его хозяйки и ребятишек, но только вздумал он пойти на Городище попытать счастья, благо идти недалеко, всего версты три будет. Сказано, сделано; отправился Василий на Пасху до заутрени клад искать; подошел к Городищу, – видит свеча горит, он к ней – и что же? Возле свечи старик сидит и говорит: «бери, Васильюшка, бери, да и другим вели приходить, здесь для всех хватит». Оробел было Василий, но увидал золото и давай его в мешок класть, – наполнил мешок, да и наутек собрался; ан, не тут-то было, старик ухватил его за руку, – не пускает да и говорит: «дай мне клятву, что каждый год будешь ездить сюда, в это время, и непременно на лошади, чтобы больше золота увезти, а не то беда будет». Недолго думавши, Василий страшно поклялся, а там старик исчез, свеча погасла и что-то сильно охнуло… седым пришел Василий с Городища, однако, принес мешок золота, которое и закопал в своем погребе. Испугался Василий своей клятвы и скоро удавился. Соседи и семья Васильева знали, что он ходил за кладом, и догадывались, что принес он и золота, но никто не знал, где он его схоронил; сам же Василий об этом никому не сказал. Прошло несколько времени, детки его подросли и один из них, самый младший, полез зачем-то в погреб; ступенька в лестнице обломилась, он и попал ногой под лестницу; нога вязнет, он тащит, насилу вытащил, – смотрит, образовалась яма, блестит золото… Так и нашли клад, спрятанный Васильем; но вот беда: младший сын его, что упал с лестницы и нашел клад, недели через две тоже удавился, и хотя братья его и доныне живут богато, а все-таки народ бает, что проку из их богатства не будет; счастье в несчастье обратится. – Один мужик пришел на Городище и давай рыть, клад искать; рыл, рыл, инда пот прошиб; присел отдохнуть, – глядь, а Городище на две половины растворилось, и выходит старичок, да и говорит мужичку: «зачем ты роешь, беду на себя накликаешь; я вот тоже копал, копал, да сюда и попал; беги лучше скорей, а то товарищем мне будешь». Испугался мужик, да и давай Бог ноги, восвояси, даже и заступ забыл, а идти за ним после побоялся. Перестал с тех пор мужичок думать о кладе и теперь всем рассказывает о старике, к которому чуть-чуть не попал в товарищи.

Есть рассказы, что были случаи: пойдет кто на Городище клад искать, да и не воротится назад, но эти случаи относились к делам давно минувших дней, когда Городище представляло озеро, и не удивительно, – попадет кладоискатель, невзначай, на такое топкое место, что и поминай как звали.

Добавим, кстати, кое-что о кладах вообще.

Народ говорит, что теперь клады перевелись, поразобраны; в старину же кладов много было; идешь, бывало, по полю, словно из пушки ударит, – знай, что клад, да не всякому он в руки давался. Клад дается тому, кому предназначен.

– Одному страннику приснилось во сне, что такому-то в такой-то деревне и в таком-то месте предназначен клад. Пришел странник в эту деревню, отыскал счастливца и указал, где найти клад. Пошли, порылись в земле и на самом деле нашли клад. Дают и страннику известную долю, но тот напрямик отказался, как ни упрашивали его. «Кому дано, тот и пользуйся», – ответил странник, – «а мне не надо!» Однако при прощаньи бабы дали ему пирог, в который запекли несколько золота. Пошел старичок, подходит к реке и просит перевозчиков перевезти его на другую сторону; те перевезли его, и он отдал им за перевоз тот пирожок, в котором запечены были деньги. Перевозчики было не брали, но странник настоял. Нечего делать, взяли они пирог и не подозревали, что в нем золото; положили пирог в шалаш, а там и позабыли про него. Долго ли, коротко ли, а прошло-таки довольно времени, – странник возвращается обратно и просит тех же перевозчиков снова перевезти его; те перевозят и тут-то вспомнили про пирог и вспомнили, что они его не съели, а потому поискали в шалаше и нашли пирожок; но что за чудо? пирог, словно вчера был испечен. Отдают они его старичку, тот поблагодарил и идет в ту деревню, где был раньше; заходит к мужичку, что разбогател от клада; здоровается; все ему рады, угощают чем Бог послал, а он и подает ребятишкам гостинчика, тот пирог, который дали ему перевозчики; ребятишки взяли, разломили – и вдруг посыпалось золото. Догадались бабы, что это за пирог, обо всем рассказали; удивился тогда и сам странник и сказал: «ну, детушки, кому предопределено владеть кладом, тот им и будет владеть».

Клады зарывались на известный срок; иной раз зарывали клад на сто годов, а то и на сто голов.

– Рубит малый в лесу дрова и видит: идет старичок, что-то несет. Малый спрятался за дерево и думает: «дай погляжу, что это старик хочет делать». Притулился, смотрит, а старик подходит к большому дубу и начинает что-то зарывать; зарывает и приговаривает: «на сто голов!» Малый был удал, догадался, что делает старик, и сам начал приговаривать; старик: «на сто голов», а малый: «лапотных». Зарыл старичок клад и ушел. Малый же принес сто лапотных голов, бросил к дубу и отрыл клад.

Когда клад отворяется, то бери деньги два раза, а в третий за ними не суйся, не то – беда будет. Попрешься за деньгами в третий раз, то тебя кто-нибудь остановит и скажет: «сколько я сидел, теперь ты посиди!» Он выйдет, а ты останешься.

О кладах только. Теперь о других проделках чертей.

Существуют рассказы, что в ночном, т. е. во время пастьбы лошадей ночью, если один кто пасет и стережет своих лошадей, то пугает его черт или в образе собаки, зайца или же человека, но в действительность черта сами рассказчики не верят и относятся к своему видению как-то скептически, объясняя это очень просто, что это, мол, ничто иное, как игра воображения.

Крестьянин села Богодухова Трофим Рещиков рассказывал мне, что он стерег лошадей в ночном; вдруг видит едет барин, верхом на лошади, на барине белая с широкими полями шляпа, и прямо к нему, соскакивает с верха, наваливается на него и начинает душить, – душил, пока мужичка пот не прошиб; наконец, он, еле живой, приподнялся, перекрестился, и видение исчезло. Другой крестьянин рассказывал мне, что стерег он также лошадей, в ночном, и что его лошади ни с того, ни с сего фыркнули и бросились бежать, а к нему подбегают два пса с огненными глазами, языки высунуты и красные; он все-таки перекрестился, и собаки тотчас же исчезли, а лошадей он нашел только в пяти верстах. А вот еще рассказ про зайца: это был не заяц, а черт.

– Едет крестьянин Архип на своей лошадке, верхом, в ночное, с ним едут также на своих лошадях человек пять молодых парней; глядь, а заяц бежит через дорогу. Приехали они на свое поле, пустили лошадок, а на самих напал крепкий сон; проснулись, а лошадок нет как нет: их загнали на барский двор, знать попались они в господском хлебе. На утро управляющий приказал молодцов выпороть, – дело было в крепостное право; во всем виноват был заяц.

Был и другой подобный случай.

– Несколько мужичков везли до города барскую пшеницу. Дело было зимой; едут мужички, воза поскрипывают; глядь: заяц перебежал дорогу. «Быть худу», говорят они и призадумались. Проехали еще немного, видят, у товарища их Семена лошадь стала, ни с места; побились мужички с лошадью, ничто не берет, так и бросили товарища на волю Божью, среди дороги, искать счастья, а сами поехали, так как помочь ничем не могли, да и время-то было господское, крепостное; всякому своя шкура была дорога, а до чужой беды дела нет. Повозился оставшийся мужичок Семен еще немного с лошадью, повозился, да и стал распрягать ее, думая бросить воз на дороге, а самому ехать до ближней деревни, хоть переночевать, а наутро, что Бог даст. Вдруг неожиданно, негаданно едет ему навстречу, порожняком, на хорошей лошади кум его, односелец Ермолай. «Куманек, милый, голубчик, не оставь, возопил мужик, дай своей лошадки, сам знаешь – дело барское, ни за что шкуру сдерут; что будет стоить, дома разочтусь». Не хотелось Ермолаю, было, давать лошади, да делать нечего, ведь родной кум-то; хоть и почесал мужик затылок, а все-таки дал лошадь. Перепрягли, попрощались кумовья и поехали: Семен с возом на Ермолаевой лошади в город, а Ермолай на Семеновой порожнякам восвояси. Теперь у Семена лошадь была добрая, везла хорошо, и он недалеко до города догнал своих товарищей. Было уже поздно, и мужички порешили в город не ехать, а остановиться в деревне, на постоялом дворе переночевать, а там утром, пораньше в город. Сказано, сделано; приехали на постоялый двор, отпрягли лошадок, задали им корма, а сами в хату, где потеплее. Вдруг один из товарищей Егор, мужик бедовый и сметливый, несколько раз уже поротый розгами и говорит: «а что, братцы, ведь у нас лишняя пшеница есть, хорошо бы ее сбыть, да и выпивку устроить!» – «Как так?» спрашивают товарищи. – «Да вот, как. Когда вешали ее, то я незаметно клал кирпич на „вывеску“ (место, где гири), только Семенов воз верен, а у нас у всех лишняя пшеничка есть». Разгорелись у мужичков глаза на дармовщинку, и давай они перемерять Семенов воз; перемерили меркой, а там перемерили один и из своих возов, узнали «лишок», прикинули, сколько всего будет этого «лишку»; оказалось, что пшеницы можно сбыть мер десять. Так и сделали; высыпали пшеничку в два мешочка, по пяти мер в каждый, и понесли продавать хозяину постоялого двора, но этот дает за пшеницу очень мало, тогда мужички, долго не думавши, понесли ее в другое место, где дали подороже. На вырученные деньги купили водочки, закусочки; выпили, порядочно покушали, да и спать легли, а на завтра еще осталось, чем опохмелиться. Чуть свет проснулись они и стали собираться в дорогу; лошадей напоили, сами опохмелились, рассчитались с хозяином и поехали себе с Богом, ни о чем не думая. Хозяин же постоялого двора рассердился на них, что не продали ему пшеницы, а так как он знал, кто они и откуда, знал их и бурмистр, которому впоследствии и рассказал о проделке наших приятелей. Прошло несколько времени, мужички уже успели забыть про проданную пшеницу, как вдруг призывают их сердешних на барский двор, за исключение Семена, про которого хозяин постоялого двора ничего не сказал: воз был у него верен, пшеницу не отсыпали, стало быть не виноват. И что же? Без всяких спросов и расспросов, положили, растянули приятелей да и начали подговаривать с каждым ударом розги «за пшеничку, друга, за пшеничку». Долго с тех пор помнили приятели наши, как продавать лишки; а виноват был заяц.

Тот же рассказчик говорил мне, что не дай Бог встретиться с попом, а если миновать этого нельзя, то останови попа и попроси у него благословенья, – тогда ничего. Дьякон встретится – ничего. «Еду я, говорит, на сукновальню валять сукно, смотрю, поп наш едет навстречу; мне бы остановить его, да подойти под благословенье, а я взял да и проехал мимо. Приезжаю на валяльницу, сдаю сукно, а там и ко двору. Дня через два слышу, амбар на сукновальне сгорел, а сукно мое сгорело, так и пропало».

При ходьбе и езде относительно встреч необходимо соблюдать следующие правила: если едешь по какому-нибудь делу, то не отвечай на вопрос: «куда едешь?» закудакает кто – толку не будет. Кто с порожним встретится – лучше вернись. Собираясь в дорогу, прочти три раза следующие слова: «Помяни, Господи, деда Адама, бабу Еву, царя Давида и всю кротость его». Встретишь покойника – потерпишь неудачу.

На Святой Руси есть много охотников до всякой всячины. Встречаются нередко и охотники до перепелов; заслышит иной крик перепела где-нибудь во ржи или в овсе, и давай бродить по зарям с сетью и перепелкой в клетке, а то с особой, для этой цели предназначенной, дудочкой, и если перепел кричит хорошо, то во что бы ни стало поймает его. Ловят перепелов непременно утренней и вечерней зарей, причем перепелка криком своим манит перепела, и последний запутывается в раскинутой сети; иной раз перепелку заменяет дудочка. Для таких охотников есть очень важное правило: ночью перепелов не ловить и сетей не расставлять; если же дожидаешься утренней зари, то лучше сосни немного, сети же ни в каком случае не расставляй, не то черт спутает ее, перепелку убьет и в тебя чем-либо бросит.

– Был у нас на селе старик, страстный охотник до перепелов; заслышит он где-либо крик перепела и пробродит за ним несколько десятков верст, а все-таки непременно поймает. Пошел этот старик как-то ловить перепелов, взял сеть, перепелку и засел в барском овсе, а чтобы не прозевать утренней зари, то он распутал, расставил сеть, поставил клетку с перепелкой, а сам только глазами моргает, о сне и не думает. Вдруг в спину старика попадает ком земли, немного спустя летит другой ком, а там третий, четвертый… Старик, не оборачиваясь, говорит: «не балуй», – ан, не тут-то было: комья все валятся и валятся и прямиком в старикову спину. Оробел он и давай Бог ноги; сеть, перепелку с собой не захватил, забыл второпях. Наутро приходит и видит; сеть скомкана, не распутаешь; перепелка убита; старик тогда и говорит: «Сумел спутать, сумей и распутать», причем ругнул как следут черта и ушел. Через день снова приходит и видит, что сеть распутана. Подивился старик, и с тех пор шабаш ночью караулить перепелов, а придет, бывало, на поле и спит до зари; когда же зорька займется, он и расставит сеть, подманивая в нее перепела дудочкой или перепелкой.

И рыболовы должны соблюдать разные предосторожности, напр., не ругать рыбу.

– Ловили мужички ночью рыбу; ведут невод; глядь – на камне сидит голая, простоволосая баба и чешет голову большим гребнем; один из рыбаков ругнул бабу, что, дескать, днем не успела выкупаться, ругнул он ее крепко, по-мужицки; невзлюбила баба крепкого словца и нырнула в воду, гребешок же остался на камне. Подивились наши рыболовы, пожалуй и оробели, однако гребешок взяли себе – и что же? Закинули невод, повели, тащат, ан смотрят, невод весь спутан, скомкан, разобрать нельзя; с общего приговора бросают гребешок в воду, и невод тотчас же сам собою разбирается, и рыбная ловля пошла опять своим чередом. Один из этих рыбаков и по сю пору живет в нашем селе, он и передал нам этот рассказ.

Ходит между крестьянами много рассказов про путешествия с помощью черта, однако, эти рассказы, т. е. время событий их, относятся ко временам давно прошедшим, так например: идет мужичок плотник, умерший уже чуть не сто лет тому назад, идет он из Одессы в Богодухово, на родину, переход велик, более тысячи верст. Смотрит – едет на тройке барин с кучером; поравнявшись с мужичком, барин приглашает его сесть: подвезу, мол. Тот садится; тройка летит, как стрела; барин все покрикивает, чтобы кучер подгонял пристяжную с правой стороны. – «Подгони, кричит, правую-то, попадью!» Мужичок спрашивает, зачем лошадь прозвали «попадьей?», барин отвечает, что это не лошадь, а попадья в действительности, что это я, мол, приучаю ее, чтобы лучше бежала, да и вас, дураков, скорее домой доставляла. – Вдруг, петух закричал: «ку-ка-ре-ку». Смотрю – валяюсь я на дороге, а барин захохотал и пропал. Подымаюсь я – глядь и родимое село, вот как на ладони, и Божий храм наш виднеется. Перекрестился я и очутился нежданно, негаданно в своей хате, – так-то и отмочалил я с вечера до петухов более тысячи верст.

Про такую быструю езду передают еще несколько рассказов, но повторяю опять, что сами события перешли уже в область преданий. Случалось это прежде, говорят мужички, а теперь нет, а почему теперь нет – определенно не отвечают. – Крестьянин тоже села Богодухова, Богодуховской волости, Орловского уезда, Федор Арсенов говорил мне: один рукавишник шел на родину; идти ему надо верст 500; дело близилось к вечеру, смотрит – едет кто-то на паре лошадей, поравнявшись с ним, говорит: «садись, – подвезу». Рукавишник сел и дорогою посадивший спрашивает его: «знал ли ты такого-то дудочника?» Этот отвечает, что знал, да он, т. е. дудочник, утонул уже два года тому назад. – «А прялочника знал?» – спрашивает снова посадивший. – «Да, знал, отвечает рукавичник, – но он удавился, с полгода тому будет. Немного спустя посадивший и говорит: „в корню дудочник-утопленник, а на пристяжке прялочник-удавленник“. Затем снова кричит: „держись!“ Глядь, а у рукавишника шапка соскочила. Он и говорит: „погоди, дай поднять шапку“, а посадивший отвечает: „она далеко, а ты лучше слезай“! – Слышу, петух прокричал, а тут вижу и родимая сторонка. – Так-то и прокатил с вечера до петухов наш рукавишник 500 верст, да еще на ком, на знакомых своих дудочнике и прялочнике. – „Вот были чудеса-то“, прибавил рассказчик.

Еще я слышал рассказ, что один мужичок из села Богодухова в мгновенье ока прикатил в город Ливны Орловской губернии, отстоящий на 80 верст; его тоже подвез кто-то, и он неожиданно-негаданно очутился в Ливнах, в трактире; однако, мужичок этот умер много лет тому назад, и рассказ этот поступил в область преданий.

Есть духи имеющие свое определенное местожительство. Таковы: домовые, банные, овинные, водяные и пр.

Что касается домового, то почти все крестьяне верят, что он существует и живет невидимкою в каждом доме и непременно один, но каков внешний вид его – никто не сказал. Никто его не видал: он – невидимка. Иногда домовой любит скотину, гладит, кормит и холит лошадь, заплетает ей гриву, а то случается, что скотина плохо ест, худеет, тоща крестьяне говорят, что она не к двору, ее не любит домовой. Если крестьянину жалко переменить лошадь, которую невзлюбил домовой, или хозяин, как они еще называют его, то мужичок оставляет в хлеве, где стоит скотина, хлеб с солью, как бы в дар «хозяину»; но это теперь редко практикуется, скорее бывает, что если лошадь и корова худеют, не к двору, то такую скотину мужик продает или меняет. – У одного крестьянина в селе Богодухово, Орловского уезда, еще не так давно, была тройка лошадей одной масти; как-то этот мужичок проговорился мне, что с лошадьми его беда, корму не едят, валяются по ночам и бьются и совсем, сердечные, исхудали, стало быть, говорит, хозяин их невзлюбил. Из дальнейших расспросов я узнал, что у этого мужичка в хлеве, где стоят его лошади, не вывозился навоз уже два года, поэтому я посоветовал ему вывезти немедленно навоз, а затем дать хлеву немного проветриться, полить пол разведенной известкой, а также и стены, которые были каменные, а лошадей поместить на другом дворе. Прошло несколько времени, мужичок приходит ко мне и говорит, что теперь его лошадушки, слава Богу, корм едят и не бьются по ночам, как прежде. На мое объяснение, что это лошади бились и худели от насекомых, заведшихся в навозе, мужичок ничего не возразил, а все-таки вера в домового была поколеблена. – Родной отец мой, незадолго до своей смерти, рассказывал мне следующее: «в чертей и т. п. бесовщину я не верю, бояться их не боюсь, но однако, милый сын, я скоро умру: ко мнe, вчерашнею ночью, когда я только что лег, но еще не заснул, кто-то подошел, я ясно слышал шаги, и вдруг „он“ приложил холодную руку к моим губам, и я также ясно чувствовал прикосновение руки неведомого вошедшего». Действительно, через несколько времени отец мой умер от удара.

Говорят также, что ночью иногда давит, душит домовой, но прочтешь «Иже херувимы», то перестанет; объясняют это тем, что находит будто бы тень домового, сам же он не посмеет подойти к крещеному человеку.

– У одного мужичка коровы не водились; что-что ни делал мужик, и молебны-то служил, каждый воскресный день свечку пятикопеечную ставил св. Власию, – ничто не помогало; купит другую корову, смотрит, худеет она, молока не дает, все плачет, слеза течет, глаза гноятся. Чистая беда! Вот одна знахарка и посоветовала ему: «как только корова отелит теленочка, то выпой последнего и отвези в острог арестантам». Мужик так и сделал. Что же? С тех пор все стало благополучно; коровка корм ест, молочко дает и сама на себя похожа. Крестьянин этот жив и теперь.

У одного мужичка лошади не водились, корма не ели, были худые, ночью бились и валялись, а к утру все мокрые стоят; невзлюбил, стало быть, лошадок хозяин. Что ни делал мужичок – ничто не помогало. Вот ему и посоветовала знахарка Акулина пустить на реку тот образочек, который обыкновенно висит у крестьян на их дворе. Послушался мужичок Акулины, снял образок со стены и пустил на реку, вниз по течению, и с тех пор лошади у него стали поправляться, и дело пошло как по маслу. Крестьянин этот жив и по сю пору; он же говорил мне, что если домовые невзлюбят скотины, то мучают ее, бьют, ездят на ней, не дают есть корма. Если же домовой бывает разиня, соня, то соседние домовые воруют тогда корм у скотины и перетаскивают его своим любимым лошадям и коровам. Случается, что домовые из-за корма подерутся, подымут писк, визг, – сонливый домовой тогда проснется и прогонит незваных гостей-воров.

– Купил крестьянин Семен хорошую гнедую кобылку, холил ее, кормил вволю овсом и сеном, благо последнего в тот год уродилось много; кобылка стала гора горой. Но вдруг она стала худеть, прежние веселые глаза помутились. «Домовой невзлюбил», решил крестьянин; решили так же и соседи, а особенно настаивал и взваливал вину на домового сосед Егор. «Удивительно, право», говорил Семен, сколько ни положишь корму, весь съест, а стала кости да кожа». – «Ну, что ж, возразил на это Егор, – корм-то ты кладешь, да его соседние домовые таскают, а твой-то слюнявый видно соня, знай себе спит». Семен было уж порешил продать свою лошадку, а себе купить иную и другой масти. Но вот подошло Крещенье, у Семена престольный праздник: приехали к нему в гости знакомые из соседних деревень, приехали кумовья с кумушками, сваты со свахами и прочая родня. Год был урожайный; всего было вволю: и пирогов, и убоинки, про винцо и говорить уж нечего, так что Семен наш принял гостей и родню на славу. Сидят Семеновы гости вечерком, пьют, едят, речи гуторят, вдруг слышат, что-то на дворе зашуршало, а там послышалось очень ясно: «ох». Семен наш перекрестился и подумал: «опять, видно, домовой; доконает он мою лошадку; пройдет праздник – непременно сбуду». Но кто-то из гостей вышел на двор узнать причину, и что же? Как раз около колоды, где был корм для лошадей, валяется мужик и стонет. Гость вбежал в хату рассказал, что видел на дворе и слышал, и вот посыпались все из хаты во двор, подходят к колоде, и тут-то Семен видит Егора, своего соседа. На вопрос, зачем он сюда попал и отчего у него разбито лицо, тот чистосердечно рассказал, что корм у кобылки воровал он, а не домовой, вот Бог наказал его: «лез я, говорит Егор, через крышу, да нечаянно поскользнулся и скатился под ноги кобылки, а та и ударила меня пятами, да так здорово, что не подымусь».

Сначала Семен было рассердился и хотел посылать за старостой, за сотским, но гости и родня упросили его не делать этого для праздника, а простить Егора, который, в свою очередь, по-крестьянски, поклялся отцом и матерью, женою и детьми, что впредь этого не будет делать; тогда Семен взял да и простил Егора. С тех пор лошадка Семенова опять стала поправляться и сделалась еще краше прежнего.

Однако, про проделку Егорову впоследствии узнала вся деревня и прозвала его домовым; все смеялись, как это «слюнявый соня» смазал по харе его, Егора, аль он разбудил его, соню, как грохнулся с крыши к колоде?

Говорят, что в старину в овинах водились черти, но теперь овинов нет, и черти переселились неведомо куда; водились также и в банях.

– Наша поповка, т. е. усадьба духовных лиц, находится в черте крестьянских строений; во всей поповке была только одна баня, у попа, да и та стояла от дворов на далеком расстоянии, на задах, ближе к полю; про эту баню ходили страшные слухи, что будто бы в полночь сюда приходили с погоста мертвецы, а погост от бани был не далеко; говорили также, что в ней пировали черти с ведьмами, отчего часто слышали шум, крики и хохот; говорили даже, что раз сам сатана был в бане и играл на дудке, а черти с ведьмами плясали и хохотали. Сам поп боялся топить баню ввечеру, а всегда парился в ней днем и то с двумя-тремя работниками; попадья же много лет не заглядывала в баню; жутко ей было. Поп хотел было разломать баню, не одному ж ему в ней мыться, да все откладывал; народ же говорил, что поп не ломает бани из-за боязни, что черти переберутся, пожалуй, еще ближе, прямо на потолок; правда ли это, нет ли, но так люди говорили. Однажды к попу приехали два его племянника, ребята молодые, учившиеся уже в семинарии, про чертей уже слышавшие, но хотя не прочно, а все-таки не воровавшие в их бытие. Узнав про слухи, что в бане их дядюшки водятся черти и всякая бесовщина молодцы племяннички собрали с дюжину смелых парней, вооружились что под руки попало и хотя с трепетом, на сердце, а все-таки подошли к бане почти в полночь, и о диво из див! в бане огонь, шум и крик, и хохот; оробели наши смельчаки и пошли было назад но почему-то остановились: голоса из бани послышались не бесовские, а вполне человеческие. Вооружившись смелостью, опять подходят и уже ясно слышат, что в бане люди, а не черти; дверь отперта настежь, табачный дымок выходит из нее; молодцы прямо к двери – и что же? Пять парней и столько же баб, а может быть и девиц, пьют преспокойно водочку, громко разговаривают и все в амурном настроении. Вышло, что не молодцы испугались уже, а компания, жаждущая любовных ощущений, пришла в неописанный ужас, сообразив не на шутку, что это мертвецы идут с погоста. Но скоро дело разъяснилось, и все пошли в разные стороны. Парни, пировавшие в бане, были узнаны, бабы тоже, и их долго после называли: парней – чертями, а баб – ведьмами. Дурные слухи про баню исчезли; «даже сама матушка попадья стала ходить в баню и расправлять свои косточки», говорили с тех пор крестьяне. А не приезжай к попу племянники, баню бы тот разломал, да и черти, пожалуй, переселились бы, если уж не к попу на потолок, то непременно в какой-нибудь сарайчик пустой на деревне.

Что касается водяного, то никто из крестьян села Богодухова не мог дать мне ясного и определенного ответа, есть ли они или нет. Говорят, что ранее в буковище под мельницей жил водяной, а теперь его нет, вероятно, стар стал и околел, а все-таки ночью и поздно вечером купаться нельзя, а то утопит водяной; так что выходит какая-то раздвоенность в мыслях: с одной стороны водяной околел, а с другой – ночью купаться нельзя из-за боязни того же водяного. Несколько лет тому назад, пожалуй, около 15-ти, в реке Неручи, протекающей в селе Богодухове, утонула женщина, которая, по словам крестьян, в ночное время показывалась из воды и хлопала в ладоши, а также хохотала; однако, видеть ее никто не видал, но все-таки крестьяне и крестьянки боялись ночью проходить мимо того места, где утонула женщина.

Впрочем, в последнее время крестьяне забыли про это место, вероятно, убедившись, что особого ничего тут не бывало, да и не может быть.

– Давным-давно в буковище, что под мельницей, водился черт, который питался рыбою, а особенно любил кушать карпов, которых в буковище была тьма-тьмущая; жили эти карпы (лини?) в норах, на дне, где возились, словно свиньи. Черта этого все боялись и никто в позднее время не ходил мимо буковища. Даже поп сельский боялся его и ежегодно в подарок черту сваливал в буковище воза два хлеба, конечно испорченного, который не ели уже свиньи. Но черт не брезговал гнилым, затхлым хлебом, он и без того был очень рад и доволен, что сам батька-поп его уважает, и какой бы то ни было подарок, а все-таки присылает. Как-то летом, крестьянин Пахом, опытный нырок и охотник до карпов, подошел к буковищу, разделся, начал нырять и доставать большущих карпов. Кстати скажем, что эта рыба очень смирна в норах и не пугается человека, а потому и Пахом, зная известную сноровку при подобной ловле, вытаскивал карпов очень удачно, так что стоявшие на берегу крестьяне удивлялись счастью Пахома, который, наконец, и сам сказал: «Теперь нырну и с самого черта шапку стащу, да еще клюну его кулаком по харе». Нырнул Пахом, да и остался в буковище; насилу разыскали его и вытащили багром, но уж мертвого. «Не хвались Пахом, что стащит с черта шапку, может быть и жив бы был», говорили одни, а другие возражали, что черту досадно было, что Пахом повытаскал много любимых его карпов, отчего поймал его и задушил. Но как бы то ни было, а все-таки крестьяне не ныряют и до сих пор в буковище за карпами, несмотря на то, что их там множество.

Что касается леших и русалок, то даже старики говорят, что они были раньше, но видеть все-таки их не видали, а теперь их нет, и куда девались – не знают.

Царство русалок, как говорят, было в «коноплях», так как за неимением лесов и больших рек в данной местности им водиться было негде, кроме коноплянников; но почему их теперь там нет, никому не известно.

По народному поверью, удавленники и утопленники поступают во власть чертей.

– Жил в одной деревушке парень; за какое, бывало, дело ни возьмется он, все ему одна неудача, и прозвали за то его Васей Бесталанным. Пошел раз Вася искать какой-нибудь работы; к тому придет, к другому, один ответ: «нет, мол, паренек, работы». С досады Вася и говорит: «теперь бы хоть к черту нанялся»; а черт тут, как тут, стоит себе, ухмыляется, хвостиком повертывает и говорит: «наймись, наймись ко мне, дружок!» – «Хорошо, ладно!» отвечает Вася. Ударили по рукам, уговорились, конечно, в цене, и пошел Бесталанный в батраки к черту, а тот заставил его возить воду. Лошадей у черта было много, и чуть ли не каждый день новые; богат был черт: говорил он Васе, что лошадок скупает по ярмаркам и что он держит подряд и на других чертей, ведь не одному же ему нужны лошади, всякий черт любит прокатиться. Хорошо ли, плохо ли жилось нашему Васе, однако проходит год, он и просится у хозяина в побывку домой, повидаться с родными, – а там опять приду к тебе, говорит Вася. Черт отпустил батрака, дал ему денег, все серебра да золота, дал даже лошадку доехать до двора; простились и покатил наш паренек домой. Долго ли, коротко ли, подъезжает наконец парень к своей хатке; выбегает ему навстречу родня, вышли и соседи поглазеть, благо давно не видали Бесталанного; лихо подкатил к своей хате Вася, останавливает лошадь и говорит: «тпру, маточка, уморилась!» Едва выговорил малый: «маточка», как из-под него выскочила родная его мать, да и бежать. Все перепугались не на шутку, а пуще всех Вася; узнал он тогда, что матушка его с полгода назад удавилась, и понял он, что за лошадки были у черта-подрядчика. Так-то Вася Бесталанный и прикатил домой на своей матушке-удавленнице; говорят, что и воду-то он возил на ней. Оробел тогда Вася и к черту на другой год в батраки не пошел.

– «За копейку удавится», говорят про скряг. Или еще: «скряжничество до добра не доведет», «скупой за копейку с колокольни спрыгнет»; «скупой за копейку удавится». Вот рассказ про одного удавленника:

– На большой дороге был богатый постоялый двор; много православных перебывало в нем: кто лошадку покормит, кто чайком побаловаться, а иной заедет просто водочки испить. Хозяин на постоялом дворе был старый-престарый; люди баяли, что ему без году сто лет, и был этот старик страшный скряга, никому не доверял он своего хозяйства, во все и повсюду вникал сам, до всего доходил своим глазом. Сыновья стариковы, а их было у него трое, скорее походили на работников, а не на хозяйских детей; без спросу и указу отцовского они ничего не могли сделать. Как-то остановились на этом дворе одни проезжие, бедные мужички, переночевали, а наутро при расчете не уплатили одной копейки. Знамое дело, копейка хоть и деньга, да не дорого стоит, но для скряги что золотой, что медная копейка – все равно, одинаково он их бережет и лелеет. Так и наш старик долго приставал к проезжим мужикам, чтобы рассчитались сполна, но делать нечего, где же взять копейку, коли ее нет; не лошадь же отпрягать, и то хорошо, что побожились мужики: «ей-богу, мол отдадим, когда назад ворочаться будем». Однако старику не спалось, не елось, все мерещилась ему неотданная копейка, и, не дождавшись обратного проезда мужичков, он взял да и удавился. Дети его хорошо знали, что батюшка их, конечно, не в рай угодил, а потому посоветовались со священником, который и велел им в течение восьми лет ни с кого за постой не брать, а бедных мужиков непременно даром кормить. Послушались они этого совета и ни с кого не берут за постой, а бедных и даром кормят. Вот проходят и восемь лет. Как-то под вечер, в сильную вьюгу, прикатили на тройке богатых лошадей на этот двор двое господ и просятся переночевать, а господа эти, к слову сказать, были никто другой, как черти. Переночевали они, призывают, кто за хозяина, и дают за постой; тот не берет; «ну, возьми хоть лошадку», говорят господа, но и от лошадки отказываются. Делать нечего, уехали. Глядь, а на дворе стоит в хомуте серый жеребец, господский коренник; так и ахнули стариковы сыновья, но все-таки подошли к жеребцу и снимают с него хомут; только что успели снять, ан перед ними вместо жеребца – их отец, который благодарит их, что послушались они совета священника, что теперь он отмолен и избавлен от мучений. Проговорив это, старик тотчас же скрылся.

Ходит поверье, что и присланные дети отдаются дьяволу, а если умрет ребенок до совершения над ним святого крещения, то таковой на том свете бывает слепым. Нехорошо, даже опасно ругать и клясть детей; не следует матерям необдуманно произносить на детей: «чтоб тебя черт побрал!» Кроме худа ничего из этого не выйдет.

– Залез вор к богатому мужику во двор и думает украсть жеребца, ждет только, чтобы улегся хозяин с своей семьей. Сидит вор, дожидается и видит: крадется по двору черт и «прямо к нему; не оробел мужик и говорит: „ты зачем, чертушка?“ – „А ты зачем“, спрашивает в свою очередь черт. „Да я, отвечает вор, пришел за жеребцом“. – „А я, говорит черт, пришел за ребенком“. – „Как так?“ – „Да так, матери спать захотелось, а ребенок кричит, мешает; а она, недолго думавши, и бухнула: чтоб тебя черт взял! Мне же это на руку, вот я и пришел“. Взял черт ребенка у сонной бабы и несет по двору, подходит к вору и говорит: „подержи, брат, а я сбегаю в хату и положу что-нибудь на место ребенка, только смотри ничего не говори, если ребенок проснется“. Вор взял, держит, а черт прямо в хату и положил бабе вместо ребенка осиновую чурку. Пока черт возился в хате, а младенец чихнул, вор же на это и сказал: „Здравствуй, ангельская душа!“ Приходит черт, но ребенка взять не может; поругал, поругал вора, да и пошел восвояси. Вор же забился с малюткой на сеновал и баюкает его. Наутро плач в хате: умер у хозяина-богача сын; тогда вор входит в хату, молится Богу, здоровается и говорит: „Не плачьте, ударьте мертвого ребенка о печку три раза – и он оживет“. Внезапное появление человека, совершенно незнакомого, его смелый совет хотя и оздачили плачущих, но все-таки они последовали совету, ударили ребенка три раза в печку – и вдруг появилась осиновая чурка, а вор в это время сбегал на сеновал и принес настоящего, не мертвого, а живого младенца; рассказал, как он хотел украсть жеребца, как увидал черта, и как тот взял ребенка и отдал ему подержать, и как младенец ускользнул из рук черта. Одним словом, вор во всем чистосердечно раскаялся. Обрадованные хозяева отдали даром вору жеребца, угостили его на славу, а там и попрощались. С тех пор шабаш в этой семье говорить на детей: „чтоб вас черт побрал!“ Да и во всей деревне, где произошла эта история, теперь не услышишь приведенного выражения.

Русские былички, бывальщины и сказки о мифологических персонажах Из фольклорных сборников

Домовой

Домовой, домовик, дедушка, старик, постен или постень, также лизун, когда живет в подполье с мышами, – а в Сибири суседко, – принимает разные виды; но обыкновенно это плотный, не очень рослый мужичок, который ходит в коротком смуром зипуне, а по праздникам и в синем кафтане с алым поясом. Летом также в одной рубахе; но всегда босиком и без шапки, вероятно потому, что мороза не боится и притом всюду дома. У него порядочная седая борода, волосы острижены в скобку, но довольно косматы и частию застилают лицо. Домовой весь оброс мягким пушком, даже подошвы и ладони; но лицо около глаз и носа нагое. Косматые подошвы выказываются иногда зимой, по следу, подле конюшни; а что ладони у домового также в шерсти, то это знает всякий, кого дедушка гладил ночью по лицу: рука его шерстит, а ногти длинные, холодные. Домовой по ночам иногда щиплется, отчего остаются синяки, которые однако обыкновенно не болят; он делает это тогда только, когда человек спит глубоким сном. Это поверье весьма естественно объясняется тем, что люди иногда, в работе или хозяйстве, незаметно зашибаются, забывают потом об этом, и, увидев через день или более синяк, удивляются ему и приписывают его домовому. Иные, впрочем, если могут опамятоваться, спрашивают домового, когда он щиплется: любя или не любя? к добру или к худу? и удостаиваются ответа, а именно: домовой плачет или смеется; гладит мохнатой рукой, или продолжает зло щипаться; выбранит или скажет ласковое слово. Но домовой говорит очень редко; он гладит мохнатой рукой к богатству, теплой к добру вообще, холодной или шершавой, как щетка, к худу. Иногда домовой просто толкает ночью, будит, если хочет уведомить о чем хозяина, и на вопрос: что доброго? предвещает теми же знаками, добро или худо. Случается слышать, как люди хвалятся, что домовой погладил их такой мягкой ручкой, как собольим мехом. Он вообще не злой человек, а больше причудливый проказник: кого полюбит, или чей дом полюбит, тому служит, ровно в кабалу к нему пошел; а уж кого невзлюбит, так выживет и, чего доброго, со свету сживет. Услуга его бывает такая, что он чистит, метет, скребет и прибирает по ночам в доме, где что случится; особенно он охоч до лошадей: чистит их скребницей, гладит, холит, заплетает гривы и хвосты, подстригает уши и щетки; иногда он сядет ночью на коня и задает конец, другой по селу. Случается, что кучер или стремянный сердятся на домового, когда барин бранит их за то, что лошадь ездой или побежкой испорчена; они уверяют тогда, что домовой наездил так лошадь, и не хуже цыгана сбил рысь на иноходь или в три ноги. Если же лошадь ему не полюбится, то он обижает ее: не дает есть, ухватит за уши, да и мотает голову; лошадь бьется всю ночь, топчет и храпит; он свивает гриву в колтун и, хоть день за день расчесывай, он ночью опять собьет хуже прежнего, лучше не тронь. Это поверье основано на том, что у лошади, особенно коли она на плохом корму и не в холе, действительно иногда образуется колтун, который остригать опасно, а расчесать невозможно. Если домовой сядет на лошадь, которую не любит, то приведет ее к утру всю в мыле, и вскоре лошадь спадет с тела. Такая лошадь пришлась не по двору, и ее непременно должно сбыть. Если же очень осерчает, так перешибет у нее зад, либо протащит ее бедную в подворотню, вертит и мотает ее в стойле, забьет под ясли, даже иногда закинет ее в ясли кверху ногами. Нередко он ставит ее и в стойло занузданную, и иному барину самому удавалось это видеть, если рано пойдет на конюшню, когда еще кучер, после ночной погулки, не успел проспаться и опохмелиться. Ясно, что все поверья эти принадлежат именно к числу мошеннических и служат в пользу кучеров. Так напр., кучер требовал однажды от барина, чтобы непременно обменять лошадь на другую, у знакомого барышника, уверяя, что эту лошадь держать нельзя, ее домовой невзлюбил и изведет. Когда же барин, несмотря на все явные доводы и попытки кучера, не согласился, а кучеру не хотелось потерять обещанные могарычи, то лошадь точно, наконец, взбесилась вовсе, не вынесши мук домового, и околела. Кучер насыпал ей несколько дроби в ухо; а как у лошади ушной проход устроен таким изворотом, что дробь эта не может высыпаться обратно, то бедное животное и должно было пасть жертвою злобы мнимого домового. Домовой любит особенно вороных и серых лошадей, а чаще всего обижает соловых и буланых.

Домовой вообще хозяйничает исключительно по ночам; а где бывает днем, это неизвестно. Иногда он забавляется, как всякий знает, вскочив сонному коленями на грудь и, принявшись, ни с того, ни с сего, душить человека; у других народов есть для этого припадка название алец, кошемар, а у нас нет другого, как домовой душил. Он впрочем, всегда отпускает душу на покаяние и никогда не душит насмерть. При этом домовой иногда бранится чисто по-русски, без зазрения совести; голос его грубый, суровый и глухой, как будто раздается вдруг с разных сторон. Когда он душит, то отогнать его можно только такою же русскою бранью; – кто может в это время произнести ее, того он сей же час покидает, и это верно: если в сем припадке удушья сможешь заговорить, бранное или небранное, то всегда опомнишься и можешь встать. Иные и в это время также спрашивают: к добру или к худу? и дедушка завывает глухо: кху-у-ду! Вообще, он более знается с мужчинами, но иногда проказит и с бабами, особенно если они крикливы и бестолковы. Расхаживая по дому, он шаркает, топает, стучит, гремит, хлопает дверьми, бросает, чем попало, со страшным стуком; но никогда не попадает в человека; он иногда подымает где-нибудь такую возню, что хоть беги без оглядки. Это бывает только ночью, в подполье, в клети, сенях, чулане, в порожней половине, или на чердаке; иногда он стаскивает и сваливает ворохом все, что попадется. Перед смертью хозяина, он садится иногда на его место, работает его работу, надевает его шапку; поэтому, вообще, увидать домового в шапке – самый дурной знак. Перебираясь в новый дом, должно, перекрестившись в красном углу, оборотиться к дверям и сказать: «хозяин домовой, пойдем со мной в дом». Коли ему полюбится житье, то станет жить смирно и ходить около лошадей; а нет, так станет проказить. Голоса его почти никогда не услышишь, разве выбранит кого-нибудь, или зааукает на дворе, либо станет дразнить лошадей, заржав по-кониному. Следы проказ его нередко видны и днем: например, посуда вся очутится за ночь в поганом ушате, сковородники сняты с древка и надеты на рога ухвата, а утварь сиделая, столы, скамьи, стулья переломаны, либо свалены все в одну кучу. Замечательно, что домовой не любит зеркала; иные даже полагают, что его можно выкурить этим средством из такой комнаты, где он много проказит. Но он положительно не терпит сорок, даже мертвых, почему и полезно подвешивать на конюшне убитую сороку. В каких он сношениях с козлом, неизвестно; но козел на конюшне также удаляет или задабривает домового. В этом поверье нет однако же связи с тем, что козел служит ведьме; по крайней мере никто не видал, чтобы домовой ездил на козле. Иные объясняют поверье это так: лошади потеют и болеют, если в конюшне водится ласочка, которая в свою очередь будто не любит козла и от него уходит.

В иных местах никто не произнесет имени домового, и от этого обычая не поминать или не называть того, чего боишься, как напр. лихорадку, – домовой получил столько иносказательных кличек, а том числе почетное звание дедушки. В некоторых местах дают ему свойство оборотня и говорят, что он катится иногда комом снега, клочком сена, или бежит собакой.

Для робких домовой бывает всюду, где только ночью что-нибудь скрипнет или стукнет; потому что и домовой, как все духи, видения и привидения, ходит только в ночи, и особенно пред светом; но, кажется, что домовой не стесняется первым криком петуха, как большая часть прочих духов и видений. Для недогадливых и невежд, домовой служит объяснением разных непонятных явлений, оканчивая докучливые спросы и толки. А сколько раз плуты пользовались и будут пользоваться покровительством домового! Кучера, под именем его, катаются всю ночь напролет и заганивают лошадей, или воруют и продают овес, уверяя, что домовой замылил лошадь или не дает ей есть; а чтобы выжить постылого постояльца или соседа, плутоватый хозяин не раз уже ночи три или четыре напролет возился на чердаке в сенях и конюшне и достигал иногда цели своей. Нередко впрочем и случайные обстоятельства поддерживают суеверие о домовом. Во время последней польской войны, наш эскадрон стоял в известном замке, в Пулаве, и домовой стал выживать незваных постояльцев: в продолжение всей ночи в замке, особенно в комнате, занятой нашими офицерами, подымался такой страшный стук, что нельзя было уснуть; а между тем самые тщательные разыскания ничего не могли открыть, нельзя было даже определить с точностью, где, в каком углу или месте домовой возится, – хотя стук был слышен каждому. Плутоватый кастелян пожимал плечами и уверял, что это всегда бывает в отсутствие хозяина, которого домовой любит и уважает, и при нем ведет себя благочинно. Случайно открылось, однако же, что домовой иногда и без хозяина успокаивался и что это именно случалось тогда, когда лошади не ночевали на конюшне. Сделали несколько опытов, и дело объяснилось: конюшня была через двор; не менее того, однако же, в одной из комнат замка пришлась как-то акустическая точка, относительно этой конюшни, и топот лошадей раздавался в ней так звучно, что казалось, будто стук этот выходит из подполья или из стен. Открытие это кастеляну было очень не по вкусу.

В народе есть поверье о том, как и где домового можно увидеть глазами, если непременно захотеть: должно выскать (скатать) такую свечу, которой бы стало, чтобы с нею простоять в страстную пятницу у страстей, а в субботу и в воскресенье у заутрени; тогда между заутрени и обедни, в светлое воскресенье, зажечь свечу эту и идти с нею домой, прямо в хлев или коровник: там увидишь дедушку, который сидит, притаившись в углу, и не смеет тронуться с места. Тут можно с ним и поговорить.

Знахарь и знахарка

Знахарь и знахарка – есть ныне самое обыкновенное название для таких людей, кои слизывают от глазу, снимают всякую порчу, угадывают о пропажах и проч. Колдун, колдунья, ведун и ведунья встречаются реже, и должны уже непременно знаться с нечистой силой, тогда как знахарь, согласно поверью, может ходить во страхе Божиим и прибегать к помощи креста и молитвы. Волхв означает то же, что колдун, но слово это в народе не употребительно; даже о колдуне или колдунье слышно уже более в сказках; кудесники и доки местами тоже известны, более на севере, и означают почти то же, что колдун. Ворожея, ворожка относится собственно к гаданию разными способами, не заключает в себе условие чернокнижия, но и не исключает его положительно, почему и говорится: я не колдун, да отгадчик – то есть, знаясь с бесом, умею отгадывать. Кроме общеизвестных способов гадания на картах, на кофейной гуще, на руке, на воску, или на вылитом в воде яйце, или топленом свинце, на бобах – отчего родилась поговорка: беду на бобах развести, – есть также гадания по священным книгам, суеверие, выходящее ныне уже из употребления. Гадают также, повесив на веревочку решето и псалтырь, причем то или другое должно перевернуться, если назовут имя виновного.

Несколько лет тому назад, один кучер, подозревавший товарища своего, деньщика, в воровстве, потребовал, чтобы этот шел с ним к ворожее, жившей у триумфальных ворот, по Петергофской дороге. Пришли, ворожея еще спала; кучер просидел с деньщиком за воротами около часу, потом пошел справиться, не пора ли? Говорят: можно. Он возвращается, зовет товарища – но его нет, и нет по сей день. Струсив ворожеи, при нечистой совести, он бежал и пропал без вести. Для такой же острастки кладут на столе заряженное ружье и велят всем целовать его в дуло, уверяя, что оно вора убьет. Кто боится этого и виноват, тот признается, или, по крайности, откажется, под каким-нибудь предлогом, от целования ружья.

Святочные гаданья, представляющие более игры – также нередко принимаются в прямом значении, и суеверные им верят: строят из лучин над чашкой воды мостик и ставят его под кровать – суженый приснится и поведет по мосту; кладут гребень под подушку, суженый-ряженый почешется и оставит волосок; ставят два прибора, в бане, девушка садится о полуночи, и суженый является ужинать; ставят зеркало и две свечи, девушка сидит перед ним и должна увидеть суженого; бросают башмачок за ворота, куда ляжет носком, туда идти девушке; кормят курицу счетным зерном, насыпают пepед каждым гостем овес, пускают петуха, и к кому он подойдет, тому идти замуж или жениться; накрывают приборы, по числу гостей, и подкладывают разные вещи – что кому придется; девушка выходит за ворота и спрашивает имя первого прохожего – так будут звать жениха ее; подслушивают под окнами – и из этого выводят заключения; выливают олово, свинец, воск и проч.

Гадания гороскопические, со времени познания истинной планетной системы и течения миров, сами собой потеряли всякую цену. Не отвергая связи между землею с ее жителями и между планетами, луной и солнцем, – невозможно, однако же, допустить какую-либо зависимость собственно судьбы или участи каждого из людей от взаимного стояния или сосложения земли нашей и других небесных тел. Тут нельзя найти и тени смысла.

Обо всех поименованных нами выше лицах, ворожеях и колдунах, ходит столько чудес по белу свету, что они всякому известны. Если какая-нибудь Ленорман могла дурачить в нынешнем веке весь Париж, в течение десятков лет, и оставить после себя огромное состояние, то нет ничего мудреного, что крестьяне наши, а иногда, может быть, и какое-либо иное сословие, наклевываются на эту же удочку. Иногда обман чрезвычайно прост и не менее того для тех, до кого относится, навсегда остается загадкой. Офицер, будучи на съемке, заступился за хозяина своего, у которого ночью были украдены деньги. Весьма основательное подозрение падало на Карпа, которого, однако ж, нельзя было уличить и заставить сознаться. Офицер собрал мужиков в одну избу, объявив им, что у него есть волшебная стрелка, которая во всякой толпе отыщет вора и прямо на него укажет. Заставив всех мужиков наперед перекреститься, сложить шапки в кучу и повернуться по солнцу, он расставил их в избе, как ему нужно было, каждого порознь, вынул и раскрыл с разными околичностями компас свой, развертел пальцем стрелку, и потом дал ей свободу; со страхом и ожиданием мужики глядели на волшебную стрелку, которая, к бесконечному изумлению их, указала прямо на Карпа, поставленного, как само собою разумеется, на север. Карп едва не обмер, пал в ноги и повинился. Надобно, впрочем, сознаться, что из посвятивших себя этому промыслу людей, попадаются люди необыкновенные по способностям своим, и что некоторые, действуя иногда чисто наугад, по темному, безотчетному чутью или чувству, нередко угадывают истину. Бесспорно, что ложь и обман гораздо чаще ими руководят; но сила воли, навык обращать все внимание свое на один предмет, сосредотачивать напряженные духовные силы по одному направлению, может быть и способность смекать, соображать и заключать мгновенно, бессознательно, как бы по вдохновению – возвышают людей этих временно над толпою и дают им средство угадывать и знать более обыкновенного. Впрочем, не говоря здесь об уловках, коими хитрые знахари, ворожеи и другие всезнайки пользуются, – выспрашивая осторожно, окольными вопросами о том, о чем нужно гадать, узнавая о том же через лазутчиков своих, или посторонних людей, – знахари всех наименований иногда еще пользуются известными им по преданию тайными средствами, снадобьями и зельями разного рода, и тем производят мнимые чудеса. Примеры этому встретятся ниже, где, по случаю разных тайных поверьев, кой-что будет объяснено. Колдуны употребляют, так говорят, сушеное волчье сердце, или медвежье мясо или сало, чтобы испортить поезд молодых на свадьбах; лошади, весьма естественно, боятся этого духа и потому артачатся, не идут; тогда все кланяются знахарю, дарят его, зовут на свадьбу, потчуют – и он исправляет беду, не знаю какими средствами; но смешно и досадно видеть, с какою глупою важностью такой знахарь сидит в подобном случае, не ломая шапки, на первом месте свадебного стола. Одного такого знахаря умный гость прекрасно наказал за наглость и бесстыдство его. Поспорив с ним, он вызвался, по предложению знахаря, выпить ковш наговорной воды, и, исполнив это при всех, сказал: ну теперь ты выпей моей водицы, из того же ковша и ведра. Знахарю нельзя было отказаться, так как он слишком много наперед того хвастал и хвалился, что ему никто ничего не может сделать. Гость зачерпнул в ковш воды и, отошедши в темный угол нашептывать, бросил в ковш порядочную щепоть табаку. Несчастный знахарь провалялся в самом жалком положении всю ночь на соломе, к общему удовольствию поезжан, и свадьба была отпразднована как нельзя лучше.

Удивительно, до какой степени слепая уверенность морочит людей: народ не только верит, что знахарь портит свадьбу, испортив жениха, или изноровив лошадей так, что поезд не может тронуться с места, или даже оборотив всех поезжан в собак или волков; но многие расскажут вам, как очевидцы, добросовестно и в полном убеждении, случай вроде следующего: я ехал однажды с работником, говорил зажиточный крестьянин, за которым кой-что водилось. Мы случайно подъехали в деревне к свадьбе, и он попросил меня остановиться, уверяя, что тут должен быть недобрый человек, который хочет свадьбу испортить, а потому-де его надо наказать. Только что работник мой вошел в избу, как оттуда вышел препоганый мужичишка и, подошел к воротам, принялся грызть зубами столб. Кровь льет изо рта, а он все грызет; наконец работник мой вышел, а мужик взмолился ему; тогда тот, погрозившись на него пальцем, сказал: ну, на этот раз ступай, Бог с тобой; да смотри, вперед не шали. Мужик поклонился ему, утерся рукавом и пошел. В Сибири какая-то трава, прикрыт или прикрыш, избавляет молодых от всякой порчи.

О знахарях и колдунах говорится, что, не отказав никому своего ремесла, они мучатся, не могут умереть и даже встают от этого после смерти. Надо выкопать такого мертвеца, перевернуть его ничком, подрезать пятки и вколотить между лопаток осиновый кол. Если предавшийся чернокнижию не найдет во всякое время немедленно работы чертям, кои являются к услугам его, то они его растерзают. Не знаю, впрочем, справедливо ли, будто всегда предполагается у колдуна черная книга; кажется, дело делается, по народному поверью, и без книги. Общую многим народам сказку, что кудесники иногда дают дьяволу расписку кровью своею, продавая ему душу, находим мы и в России, но более на юге и на западе.

О колдунах народ верит также, что они отводят глаза, т. е. напускают такую мару или мороку, что никто не видит того, что есть, а все видят то, чего вовсе нет. Например: едут мужики на торг и видят толпу, обступившую цыган, из которых один, как народ уверяет вновь прибывших, пролезает насквозь бревна, во всю длину его, так что бревно трещит, а он лезет! Вновь прибывшие, на которых не было напущено мары, стали смеяться над толпой, уверяя, что цыган лезет подле бревна, а не сквозь него; тогда цыган, оборотившись к ним, сказал: а вы чего не видали тут? Поглядите лучше на возы свои, у вас сено-то горит! Мужики кинулись, сено точно горит; отхватили на скорую руку лошадей, перерезав упряжь, а толпа над ними во все горло хохочет; оглянулись опять – возы стоят, как стояли, и не думали гореть.

Упомяну здесь еще о заговоре змей: мне самому не удалось испытать этого на деле, но уверяют, что ясеневое дерево, кора, лист и зола смиряют всякую змею, лишают ее возможности кусаться и даже повергают вроде оцепенения. Ясеневая тросточка, или платье, или платок, вымоченные в отваре ясеневой коры, или в настое золы, также веточка этого дерева, действуют, как говорят, на змею, в расстоянии нескольких шагов, и гадина подпадает власти знахаря. Я вспомнил при этом, что читал подобное в каком-то путешествии англичанина по Индии: там было именно сказано, что индиец касался змеи веткою ясени.

Предоставляю на усмотрение и убеждение читателя, сколько во всех чудесах этих можно или нельзя объяснить, приняв за известного двигателя и деятеля ту таинственную силу, которую ученые называют животным магнетизмом. Об этом будем говорить по поводу сглаза.

Кликушество и гаданье

Нельзя не упомянуть здесь кстати мимоходом о миряке и кликуше. Есть поговорка: просватать миряка за кликушу, это значит свести вместе такую пару, которая друг друга стоит, такую ровню, где оба никуда не годятся. Кликуша известна почти во всей России, хотя теперь проказницы эти уже довольно редки; это, по народному поверью, юродивые, одержимые бесом, кои, по старинному обычаю, показывают штуки свои преимущественно по воскресеньям, на погосте или паперти церковной. Они мечутся, падают, подкатывают очи под лоб, кричат и вопят не своим голосом; уверяют, что в них вошло сто бесов, кои гложут у них животы, и проч. Болезнь эта пристает от одной бабы к другим, и где есть одна кликуша, там вскоре показывается их несколько. Другими словами, они друг у друга перенимают эти проказы, потому что им завидно смотреть на подобострастное участие и сожаление народа, окружающего кликушу и нередко снабжающего ее из сострадания деньгами. Кликуша, большею частию, бывает какая-нибудь бездомная вдова, рассорившаяся с мужем, дурного поведения жена, или промотавшаяся со стороны нищая. Есть глупые кликуши, которые только ревут и вопят до корчи и пены на устах; есть и более ловкие, кои пророчествуют о гневе Божием и скором преставлении света. Покуда на селе одна только кликуша – можно смолчать, потому что иногда это бывает баба в падучей болезни; но коль скоро появится другая, или третья, то необходимо собрать их всех вместе, в субботу, перед праздником, и высечь розгами… Двукратный опыт убедил меня в отличном действии этого средства: как рукой сымет. Средство это весьма не дурно, если бы даже это был род падучей болезни, которая так легко сообщается другим: один из знаменитейших врачей прошлого века прекратил этим же или подобным зельем распространение падучей в одном девичьем пансионе, где внезапно большая часть учениц, одна подле другой, впадали от испуга и переимчивости в эту болезнь. Страх действует в таком случае благодетельно на нервы и мозг.

Миряк – почти то же между мужчинами, что в бабах кликуша: это также одержимый бесом, который кричит, ломается, неистовствует и обыкновенно объясняется голосом того или другого зверя или вообще животного. Миряки в особенности появляются в Сибири, и по мнению некоторых, происходят от языческих шаманов.

Поверья об огненных змиях, почитаемых злыми духами мужеска пола, основаны, вероятно, на явлении метеоров, сопровождаемом огнем и треском. В особенности народ полагает, что змеи эти летают к женщинам, с коими дружатся и коротко знаются.

Такие девки или бабы обыкновенно худеют, спадают с тела и почитаются нечистыми, а иногда и ведьмами. Сказки об этом сохранились у нас издревле. Богатырь Тугарин Змеевич и Краса Зилантовна[73] суть исчадия такой четы, родившейся в диком воображении народа. Сказки об огненных змиях разного рода, о змиях трехглавых, двенадцатиглавых и проч., сохранились, именно только как сказки, составляя или шутку, или преданье старины – все это было, да быльем поросло, а ныне таких чудес нет.

Ворожба и гадания, снотолкования, а затем и заговоры – принадлежат более к последнему из принятых нами разрядов, т. е. к таким поверьям, к коим прибегает в отчаянии бедствующий, чтобы найти хотя какую-нибудь мнимую отраду, чтобы успокоить себя надеждой. Это иногда можно сравнить с мнимою помощью, подаваемою лежащему на смертном одре, в полном убеждении, что помощь эта ни к чему не послужит; а между тем, нельзя же оставаться при страдальце в бездействии, надобно, по крайней мере, в успокоение совести своей и для удовлетворения общего требования, делать, что люди велят, – тогда хоть можно сказать впоследствии: что только можно было придумать – все делали. Иногда, впрочем, суеверия эти служат только шуткой, забавой и смешиваются с играми и обрядами. Между тем ворожба, гаданья и заговоры до того близки к житью-бытью колдунов, знахарей и ведьм, что здесь будет удобнее поговорить об этом предмете.

Самая сбыточность или возможность ворожбы, гаданий и снотолкований, основанных не на обмане и суеверии, может быть допущена только в виде весьма редких исключений, а именно: в тех только чрезвычайных, выходящих из ряду случаев, где мы должны признать временное возвышение души человеческой над обыкновенным, вседневным миром, и где человек сам собою (болезненно) или искусственно (при магнитизировании) входит в особенное, мало-известное нам доселе магнитическое состояние. Несмотря на бесчисленное множество случаев и примеров, где, при подробном розыскании, или случайно, был открыт подлог, обман или ошибка – в наше время уже нельзя отвергать вовсе чудес животного магнитизма; но вопрос состоит в том, до какой степени чудеса эти могут деяться, и где предел их, за коим следует бесконечная степь, – скрытая под маревом сказочных видений тысячи и одной ночи?

Осторожность обязывает нас, не отрицая положительно всех чудес этих, верить тому только, в чем случай и опыт нас достаточно убедят; а сверх того, еще убеждаться с крайнею осмотрительностью, зная уже, что в этом деле бывало доселе несравненно более ошибок, недоразумений, умышленных и неумышленных обманов, чем истины. Не худо, кажется, во всяком случае рассудить также следующее: если и допустить, что душа может иногда находиться в положении или состоянии ясновидения, то и тогда она могла бы видеть одно только прошедшее и настоящее, – но не будущее, которого еще нет; другими словами, предложив, что душа наша иногда может быть превыше пространства, никоим образом нельзя допустить, чтобы она могла быть также превыше времени, по крайней мере, относительно будущего. Тогда должно бы верить в судьбу, в неотвратимый рок язычества и мусульманства. Тогда не было бы на свете ни добра, ни худа, ни добродетели, ни пороков, а все шло бы только вперед установленным порядком. Этому я верить не могу; я верю в судьбу другого рода: в неминуемые, неизбежные последствия известного сочетания обстоятельств и действий; даны премудрые, вековечные законы природы, дана человеку свободная воля и рассудок – все остальное есть судьба, образующаяся из последствий действий того и другого. На таком только основании можно допустить ясновидение – где оно несомненно будет доказано на деле. Перейдем теперь опять к своему предмету.

Вообще, всякое решение, посредством ворожбы, заключает в себе: или простую ложь, сказанную наудачу; или ловкое изречение, по примеру древних оракулов, допускающее произвольное толкование; или такие сведения по предложенному вопросу, коих никто не мог предполагать в ворожее; или соображения, догадку более или менее основательную; или, наконец, бессознательное соображение и сочетание обстоятельств и условий, называемое ясновидением. Но, повторяем, последнее всегда почти крайне сомнительно и едва ли может быть наемно или продажно; сами даже ясновидящие весьма нередко бредят, как в горячке, и не могут отличить правды от лжи.

О снотолкованиях должно сказать почти то же; предоставляем всякому судить, по собственному убеждению, о возможности предвещательных снов, кои могут рождаться у сонного ясновидящего, как и наяву; обыкновенные же грезы, как всякому известно, бывают следствием думы, действий и беседы в продолжение дня, или же происходят от причин физических: от прилива крови или давления на известные части мозга, из коих каждая, бесспорно, имеет свое назначение. Связь эту и последствия ее каждый сам легко может испытать: изучите немного черепословие, дайте приятелю покрепче заснуть и начните осторожно нажимать пальцем – хоть например орган музыки; продолжайте, усиливая давление, до просыпа спящего; тогда спросите его, что ему грезилось? и вы услышите, к удивлению своему, что ему снилось что-нибудь весьма близкое к предмету этого органа. Это доказывает, что физическое влияние разного рода, зависящее от сотни случайных обстоятельств, рождает сон того или другого рода, изменяемый и дополняемый настройством души, – а мы ищем в сих случайностях будущую свою судьбу.

Заговоры

Заговоры – которые у нас обыкновенно совершаются с молитвой, потому что народ наш страшится чернокнижия, – хотя изредка есть люди, коим невежество народа приписывает связи с нечистым – заговоры составляют для меня самый загадочный предмет, между всеми поверьями и суевериями; я признаюсь, что неохотно приступаю теперь к речи об нем, чувствуя наперед недостаточность, неполноту сведений моих и убеждений. Всякому, кто займется подобным исследованием на деле, легко убедиться, что тут кроется не один только обман, а еще что-нибудь другое. Если самый способ действия признать обманом, потому что убеждение наше отказывается верить тому, в чем мы не видим ни малейшего следа, смысла – то все еще остается решить, какие же именно невидимые нами средства производят видимые нами действия? Будем стараться, при всяком удобном случае, разыскивать и разъяснять их; по мере этих разъяснений, мнимые чудеса будут переходить из области заговоров в область естественных наук, и мы просветимся. Уже этой одной причины, кажется, достаточно для того, чтобы не пренебрегать, как обыкновенно делают, сим предметом; жаль, что ученые испытатели природы, копаясь по целым годам над каплею гнилого настоя и отыскивая в ней микроскопических наливняков, не посвятят средств и сил своих сему более общему и важному предмету, о коем они, не зная его вовсе, по одному только предубеждению относятся презрительно.

Заговоры, в том виде, как они иногда с большим трудом достаются в наши руки, состоят в нескольких таинственных по смыслу словах. Ниже приложено несколько из мною собранных, для примера. В них то общее, что после обычного вступления, в коем крестятся, благословляются, поминают море-океан, бел-горюч-камень алатырь и пр., следует первая половина заговора, состоящая из какого-то странного иносказания или примера, взятого, по-видимому, весьма некстати, из дальних и неведомых стран; а затем уже заговорщик обращается собственно к своему предмету или частному случаю, применяя первое, сколько можно, ко второму и оканчивая заклинание свое выражением: слово мое крепко, быть по-моему, или аминь. Мы видим в заговорах, вообще, невежественное смешение духовных и мирских – святых и суеверных понятий. Невежеству народа, простоте его, а не злонамеренности, должно приписать такое суесвятство и кощунство. Таковы заговоры любовные, заговоры от укушения змеи или собаки, от поруба или кровотечения, от ружья или пули, от огня или пожара и проч. – Есть еще особый род заговоров, соединяющих в себе молитву и заклятие; сюда, напр., принадлежит заговор идучи на суд, где заговорщик испрашивает себе всех благ, а на противников своих и неправедных судей накликает все возможные бедствия. Я очень жалею, что этот замечательный образчик смеси черного и белого, тьмы и света, не может быть здесь помещен, и что вообще нельзя отыскать о сем предмете все то, что было бы необходимо, для некоторого разъяснения его.

Собственно в болтовне заговора, конечно, не может быть никакого смысла и значения, как, по-видимому, и сам народ утверждает пословицами и поговорками своими: язык без костей – мелет; собака лает, ветер носит; криком изба не рубится; хоть чертом зови, да хлебом корми и проч. Это подтверждается еще и тем, что на один и тот же случай есть множество различных, но, по мнению народа, равносильных заговоров. Но народ при всем том верит, что кто умеет произнести заговор как следует, не только языком, но и душой, соблюдая притом все установленные для сего, по таинственному преданию, приемы и условия, тот успеет в своем деле. Стало быть, народ верит в таинственную силу воли, в действии духа на дух, на незримые по себе и неведомые силы природы, которые, однако же, обнаруживаются затем в явлениях вещественных, доступных нашим чувствам. Нельзя не сознаться, что это с одной стороны свыше понятий наших, может быть даже противно тому, что мы привыкли называть здравым смыслом, – но что это в сущности есть то же самое явление, которое, несколько в ином виде, ученые наши прозвали животным магнетизмом. Все это отнюдь не служит ни доказательством, ни объяснением, а так сказать одним только намеком и предостережением.

Передать силу заговора можно, по народному поверью, только младшему летами; обнаружив заговор гласно, сам лишаешься способности заговаривать, а будешь молоть одни бессильные слова; у заговорщика, во многих случаях, должны быть непременно все зубы целы, иначе он заговаривать не может; если употребить заговор во зло, то, хотя бы это и удалось на сей раз, человек, однако же, на будущее время теряет способность заговаривать; но должно пояснить примером, что именно, по народному поверью, называется употребить заговор во зло: заговор от червей составлен для скотины и лошадей; если же барин принудит знахаря заговорить червей на собаке, то это на сей раз удастся, но впредь уже черви никогда этого знахаря не послушаются. Многие заговоры читаются натощак, на пороге, в чистом поле, лицом к востоку, на ущерб луны, по легким дням (вторник, среда, суббота), или наоборот, по черным дням, если заговор принадлежит к чернокнижию – дни эти поименованы ниже; другие заговоры читаются на ветер, над проточной водой, на восходе или на закате солнца, под осиной,[74] под связанными сучьями двух березок (от лихорадки), над ковшом или черепком воды, над волосами, ногтями или следом (собранною землею из-под ступни) того человека, кого надо испортить или влюбить; и все почти заговоры читаются шепотом или про себя, втихомолку, так чтобы никто о том не знал, не ведал.[75] Есть, наконец, сверх всего этого множество особых примет, по коим заключают об успехе предпринимаемого заговора. Список о чернокнижии считает 33 дня в году, в кои кудесники совершают свои чары: января 1, 2, 4, 6, 11, 12, 19 и 20; февраля 11, 17, 28; марта 1, 4, 14 и 24; апреля 3, 17 и 18; мая 7 и 8; июня 17; июля 17 и 21; августа 20 и 21; сентября 10 и 18; октября 6; ноября 6 и 8; декабря 6, 11 и 18; понедельник и пятница, как известно, считаются тяжелыми или черными днями, в кои ничего не должно предпринимать, а, по мнению некоторых, не должно и работать. Равноденственные дни также принадлежат кудесникам, и известная воробьиная ночь на Украине посвящена ведьмам. Первая и последняя четверть луны вообще почитаются временем удобным для предприятий всякого рода, хозяйственных и других распоряжений – а полнолуние и новолуние временем менее к тому пригодным.

Большая часть заговоров начинаются словами: на море на океане – и во многих поминается бел-горюч камень алатырь. На Руси есть город Алатырь – не менее того, однако же, никто не объяснил доселе, какой это таинственный камень. Иные полагали, что это должен быть янтарь, но, кажется, это неосновательная догадка. Раз только удалось мне выпытать прямо из уст крестьянина объяснение, которое, впрочем, ровно ничего не объясняет: на Воздвиженье змеи собираются в кучу, в ямы, пещеры, яры, на городищах, и там-де является белый светлый камень, который змеи лижут, насыщаясь им, и излизывают весь; это и есть бел-горюч-камень алатырь. К сказке этой, вероятно, подало повод то, что змеи залегают и замирают на зиму, почему народ и искал объяснения, чем они в это время питаются, и придумал камень алатырь; осенью же они точно собираются для приплода в кучи.

Есть много людей, правдивых и притом нелегкомысленных, кои утверждают самым положительным образом, что испытали тем или иным способом действительность того или другого заговора; а потому, откинув на сей раз всякое предубеждение, постараемся разыскать, сколько и в какой степени может быть тут правды? Утверждают, что заговор действует только на верующих: если пуститься на месмерические или магнетические объяснения, то может быть это покажется менее диким и невероятным, чем оно с первого взгляда представляется; но мы вовсе не намерены писать рассуждение о магнетизме и потому удовольствуемся одним только намеком и указанием на него.

Кто в деревнях не знает заговора от червей? У какого помещика нет на это известного старика, который спасает летом и крестьянскую и господскую скотину от этого бича? Заговорщик идет в поле, отыскивает траву или куст мордвинник, или будак (carbuus cnicus, С. Benebictus), заходит к нему так, чтобы тень на него не пала, говорит: «Ты трава, Богом создана, имя тебе мордвинник; выведи червей из пегой (серой, бурой, черной) яловки или коровы такого-то. Коли выведешь, отпущу, а не выведешь, с корнем изжену». В некоторых местах говорят просто: «тогда тебе подняться, когда у гнедой кобылы такого-то черви из бока (уха, зада и проч.) вывалятся». Вместе с тем, привязывают верхушку будака ниткой к колышку и втыкают его в землю так, чтобы нагнуть стебель, но не переломить его; другие же просто нагибают стебель мордвинника, подтыкая его под стебли соседних трав, так чтобы он не мог сам собою высвободиться. Дело это вообще известно под выражением: заламывать траву. На другой или третий день знахарь идет справляться, вывалились ли черви у скотины? а на утвердительный ответ, непременно отыскивает опять свой мордвинник и отпускает его, в некоторых местах еще с особой поговоркой: «ты мне отслужила, я тебе отслужу». Если этого не сделать, то трава в другой раз не дослушается; а если по какому-либо случаю средство не поможет, то и не должно отпускать мордвина, в наказание за ослушание. Если червей мазали дегтем, скипидаром и проч., то их, по уверению знахарей, уже заговаривать нельзя. Довольно замечательно, что убогий мужик, как мне случилось видеть, занимавшийся этим ремеслом, взявшись с успехом вывести червей из двух скотин, отказался от третьей потому, что рану уже мазали дегтем, и ни за что не соглашался даже на попытку, хотя ему обещали значительное для него вознаграждение.

Об этом средстве я не смею сказать ничего положительного; нужно повторить сто раз опыт, с наблюдением всех возможных предосторожностей, прежде чем можно себе позволить сказать гласное слово в пользу такого дела, от которого здравый смысл наш отказывается; скажу только, что я не мог доселе открыть ни разу в подобных случаях, чтоб знахарь употреблял какое-либо зелье или снадобье; а скотина нередко ночевала у нас под замком. Объяснение, будто знахари берутся за дело тогда только, когда так называемые черви – правильнее гусеницы – созрели, в поре, и потому сами выползают, вываливаются и ищут нужного им убежища, для принятия образа личинки, – объяснение это никак не может меня удовлетворить; знахари не разбирают поры, не спрашивают, давно ли черви завелись – чего, впрочем, и сам хозяин обыкновенно в точности не знает; осматривают скотину издали, одним только взглядом, или даже, спросив какой она масти, делают дело за глаза. Какая возможность тут рассчитать день в день, когда черви должны сами собой вываливаться? Кроме того, всякий хозяин знает по опыту, что если раз черви завелись в скотине, то, им уже нет превода почти во все лето, потому что насекомые, от яиц которых они разводятся, вероятно их беспрестанно подновляют. Первые врачи Петербурга, не говоря о множестве других свидетелей, не сомневаются в том, что одна известная дама, бывшая здесь несколько лет тому, одним взглядом своим повергала детей в сильно-судорожное состояние и творила над ними другие подобные чудеса. Если это так, то, отложив всякое предубеждение, всякий ложный стыд, я думаю, можно бы спросить: вправе ли мы отвергать положительно подобное влияние незримых сил природы человека на животное царство вообще? Осмеять суверие несравненно легче, нежели объяснить, или хотя несколько обследовать его; также легко присоединиться безотчетно к общепринятому мнению просвещенных, несуеверных людей, и объяснить все то, о чем мы говорили, вздором. Но будет ли это услуга истине? Повторяю, не могу и не смею отвергать его с такою самоуверенностью и положительностью, как обыкновенно водится между разумниками. Не верю, но не решусь сказать: это ложь.

Любовные заговоры бывают двоякие: приворот милых или желаемых людей и извод постылых. В последнем случае действует мщение или ревность. Те и другие заговоры бывают заглазные, голословные или же соединены с нашептыванием на воду, которую дают пить или с заговором и другими действиями над волосами, отстриженными ногтями, частями одежды, или над следом прикосновенной особы, т. е. над землею, взятою из-под ступни ее. Любжа вообще, т. е. изводное или приворотное зелье, бесспорно принадлежит к числу тех народных врачебных средств, кои наделали много зла; под этим предлогом нередко отравляли людей, как мне самому случалось видеть. Большею частию дают в этом случае сильно возбуждающие яды, коих последствиями иногда удавалось воспользоваться, что и служило мнимым подтверждением таинственной силы заговора. Довольно известное бестолковое средство привораживать к себе женщину заключается в следующем: нашедши пару совокупившихся лягушек, должно посадить их в коробку или корзинку с крышкой или бурак, навертев в него много дыр; бросив или закопав это в лесу, в муравейник, бежать без оглядки – иначе попадешься чертям на расправу; – через трои сутки найдешь в коробке одни кости и между ними какую-то вилочку и крючочек. Зацепив мимоходом женщину где-нибудь крючочком этим за платье и отпустив опять, заставишь ее страдать и вздыхать по себе; а если она уже надоест, то стоит только прикоснуться к ней вилочкой, и она тебя забудет. Этот вымысел праздного воображения известен у нас почти повсеместно. Другой подобный состоит в чарах над змеей; третий – над сердцами двух белых голубей, и пр. Вообще слово любжа означает зелье, для извода постылых людей, нелюбых сердцу, и для приворота любых, по коим сохнешь. Для составления любжи копают лютые коренья, так же как и для клада, в Иванов день, 23 июня.

В средние века творили в Европе чары над поличием того, кому желали зла, или над куклой, одетой по наружности так, как тот обыкновенно одевался. Замечательно, что у нас на Руси сохранилось местами что-то подобное, изредка проявляющееся, кажется, исключительно между раскольниками. Люди эти не раз уже – и даже в новейшее время – распускали в народе слухи, что по деревням ездит какой-то фармасон, в белой круглой шляпе, – а белая шляпа, как известно, в народе искон служит приметою фармасонства: – этот-де человек обращает народ в свою веру, наделяя всех деньгами; он списывает со всякого, принявшего веру его, поличие и увозит картину с собою, пропадая без вести. Если же впоследствии новый последователь фармасонщины откинется и изменит, то белая шляпа стреляет в поличие отступника и этот немедленно умирает.

Возвратимся к своему предмету, к порче любовной и любже. Это поверье, кроме случаев, объясненных выше, принадлежит не столько к числу вымыслов праздного, сказочного воображения, сколько к попыткам объяснить непонятное, непостижимое и искать спасения в отчаянии. Внезапный переворот, который сильная, необъяснимая для холодного рассудка, страсть производит в молодом парне или девке, – заставляет сторонних людей искать особенной причины такому явлению, и тут обыкновенно прибегают к объяснению посредством чар и порчи. То, что мы называем любовью, простолюдин называет порчей, сухотой, которая должна быть напущена. А где необузданные, грубые страсти не могут найти удовлетворения, там они также хотят, во что бы ни стало, достигнуть цели своей; люди бывалые знают, что отговаривать и убеждать тут нечего; рассудок утрачен; легче действовать посредством суеверия – да притом тем же путем корысть этих бывалых людей находит удовлетворение. Но я попрошу также и в этом случае не упускать из виду – на всякий случай – действие и влияние животного магнетизма, который, если хотите, также есть не что иное, как особенное название общего нашего невежества. Настойчивость и сильная, непоколебимая воля и в этом деле, как во многих других, несмотря на все нравственные препоны, достигали нередко цели своей, а спросите чем? Глазами, иногда может быть и речами, а главное, именно силою своей воли и ее нравственным влиянием. Если же при этом были произносимы таинственные заклинания, то они, с одной стороны, не будучи в состоянии вредить делу, с другой чрезвычайно портили его, дав преданному им суеверу еще большую силу и ничем не поколебимую уверенность. Бесспорно, впрочем, что самая большая часть относящихся сюда рассказов основаны на жалком суеверии отчаянного и растерзанного страстями сердца.

Парень влюбился однажды насмерть в девку, которая, по расчетам родителей его, не была ему ровней. Малый был не глупый, а притом и послушный, привыкший сызмала думать, что выбор для него хозяйки зависит безусловно от родителей и что закон не велит ему мешаться в это дело; родители скажут ему: мы присудили сделать то и то, а он, поклонившись в ноги, должен отвечать только: власть ваша. Положение его становилось ему со дня на день несноснее; вся душа, все мысли и чувства его оборотились вверх дном и он сам не мог с собою совладать. Он убеждался разумными доводами, а может быть более еще строгим приказанием родителей, но был не силах переломить свою страсть и бродил ночи напролет, заломав руки, не зная, что ему делать. Мудрено ли, что он в душе поверил, когда ему сказали, что девка его испортила? Мудрено ли, что он Бог весть как обрадовался, когда обещали научить его, как снять эту порчу, которая-де приключилась от приворотного зелья или заговора, данного ему девкой? Любовь, несколько грубая, суровая, но тем более неодолимая, и без того спорила в нем с ненавистью, или по крайней мере с безотчетною досадою и местью; он подкрепился лишним стаканом вина, по совету знающих и бывалых людей, и сделался вне себя, чему его научили: пошел и прибил больно бедную девку своими руками. Если побьешь ее хорошенько, сказали ему, то как рукой сымет. И подлинно, как рукой сняло; парень хвалился на весь мир, что он сбыл порчу и теперь здоров. Опытные душесловы наши легко объяснят себе эту задачу. Вот вам пример – не магнетический, впрочем – как, по-видимому, самое бессмысленное средство, не менее того иногда довольно надёжно достигает своей цели. И смешно и жалко. Не мудрено, впрочем, что народ, склонный вообще к суевериям и объясняющий все недоступное понятиям его посредством своей демонологии, состояние влюбленного до безумия не может объяснить себе иначе как тем же, необыкновенным образом. Указание на это находим мы даже в народных песнях, где например отчаянный любовник говорит своей возлюбленной, что она ему «раскинула печаль по плечам и пустила сухоту по животу!»

Вот пример другого рода: молодой человек, без памяти влюбившиийся в девушку, очень ясно понимал рассудком своим, что она ему, по причинам слишком важным, не может быть четой – хотя и она сама, как казалось, бессознательно отвечала его склонности. Ему долго казалось, что в бескорыстной страсти его нет ничего преступного, что он ничего не хочет, не желает, а счастлив и доволен одним этим чувством. Но пора пришла, обстоятельства также – и с одной стороны он содрогнулся, окинув мыслями объем и силу этой страсти и бездну, к коей она вела, с другой, почитал вовсе несбыточным, невозможным, освободиться от нее. Тогда добрые люди от коих он не мог утаить своего положения, видя, что он близок к сумасбродству и гибели, – сумели настроить разгоряченное воображение его на то, чтобы в отчаянии искать помощи в таинствах чар: «встань на самой заре, выдь, не умывшись, на восход солнца и в чистом поле, натощак, умойся росою с семи трав; дошедши до мельницы, спроси у мельника топор, сядь на бревно верхом, положи на него перед собою щепку, проговори такой-то заговор, глядя прямо перед собою на эту щепку, и подняв топор выше головы при последнем слове: „и не быть ей в уме-помысле моем, на ретивом сердце, в буйной в головушке, как не сростись щепе перерубленной – аминь“, ударь сильно топором, со всего размаху, пересеки щепку пополам, кинь топор влево от себя, а сам беги без оглядки вправо, домой, и крестись дорогой – но не оглядывайся: станет легко». Что же? Благородная решимость молодого человека в этом бестолковом средстве нашла сильную подпору: не веря никоим образом, при выходе из дому, чтобы стало сил человеческих на подавление этой страсти, хотя и был убежден, что долг и честь его требуют того – он возвратился от мельницы веселый, спокойный – на душе было легко: – вслед за тем он возвратил девице полученную от нее записку нераспечатанною. Так сильно был он убежден, что дело кончено, союз расторгнут – и с этого дня, об этой несчастной любви не было более речи!

Сглаз, притка или порча от сглазу, от глаза, недобрый глаз – есть поверье довольно общее, не только между всеми славянскими, но и весьма многими другими, древними и новыми народами. Мы ставим его сюда потому, что оно, по народному поверью, близко к предыдущему. Уже одна всеобщность распространения этого поверья, должна бы, кажется, остановить всякое торопливое и довременное суждение о сем предмете; хотя всякое образованное общество и считает обязанностью издеваться гласно над таким смешным суеверием, – между тем как втайне многие искренно ему верят, не отдав себе в том никакого отчета. Скажем же не обинуясь, что поверье о сглазе, без всякого сомнения, основано на истине; но оно обратилось, от преувеличения и злоупотреблений, в докучную сказку, как солдат Яшка, Сашка серая сермяжка, или знаменитое повествование о постройке костяного дома. Бесспорно есть изредка люди, одаренные какою-то темною, непостижимою для нас силою и властью, поражать прикосновением или даже одним взглядом своим другое, в известном отношении подчиненное слабейшее существо, действовать на весь состав его, на душу и тело, благотворным или разрушительным образом, или по крайней мере обнаруживать на него временно явно какое-либо действие. Известно, что ученые назвали это животным магнетизмом, месмеризмом, и старались объяснить нам, невеждам, такое необъяснимое явление различным и весьма ученым образом; но, как очень трудно объяснить другому то, чего и сам не понимаешь, – то конец концов был всегда один и тот же, то есть, что мы видим в природе целый ряд однообразных, но до времени необъяснимых явлений, которые состоят, в сущности, в том, что животные силы действуют не всегда отдельно в каждом неделимом, но иногда также из одного животного, или через одно животное на другое, в особенности же через человека. Ученые называют это магнетизмом, а народ сглазом. Стало быть и тут опять ученые разногласят с народными поверьями только в названии, в способе выражения, а сущности дела они согласны. Как бы то ни было, но если только принять самое явление это за быль, а не за сказку, то и поверье о сглазе и порче, в сущности своей, основано не на вымысле, а не влиянии живой, или животной, природы. Переходя, однако же, затем собственно к нашему предмету, мы бесспорно должны согласиться, что описанное явление применяется к частным случаям без всякого толка и разбора, и от этого-то злоупотребления оно обратилось в нелепую сказку. Изо ста, а может быть даже из тысячи случаев или примеров, о коих каждая баба расскажет вам со всею подробностью, едва ли найдется один, который более или менее состоит в связи с этою таинственною силою природы; все остальные были, вероятно, следствием совсем иных причин, коих простолюдин не может, или не хочет доискаться; поэтому он, в невежестве своем, сваливает все сподряд, по удобству и сподручности, на сглаз и порчу – который же кстати молчит и не отговаривается, а потому и виноват.

Водяной

Водяной, водовик или водяник, водяной дедушка, водяной черт, живет на больших реках и озерах, болотах, в тростниках и в осоке, иногда плавает на чурбане или на корчаге; водится в омутах и в особенности подле мельниц. Это нагой старик, весь в тине, похожий обычаями своими на лешего, но он не оброс шерстью, не так назойлив и нередко даже с ним бранится. Он ныряет и может жить в воде по целым дням, а на берег выходит только по ночам. Впрочем, водяной также не везде у нас известен. Он живет с русалками, даже почитается их большаком, тогда как леший всегда живет одиноко и кроме какого-нибудь оборотня, никого из собратов своих около себя не терпит. О водяном трудно собрать подробные сведения; один только мужик рассказывал мне об нем, как очевидец, – другие большею частью только знали, что есть где-то и водяные, но Бог весть где. Водяной довольно робкий старик, который смел только в своем царстве, в омуте, и там, если осерчает, хватает купальщиков за ноги и топит их, особенно таких, которые ходят купаться без креста, или же не в указанное время, позднею осенью. Он любит сома и едва ли не ездит на нем; он свивает себе иногда из зеленой кути боярскую шапку, обвивает также кугу и тину вокруг пояса и пугает скотину на водопое. Если ему вздумается оседлать в воде быка или корову, то она под ним подламывается и, увязнув, издыхает. В тихую, лунную ночь, он иногда, забавляясь, хлопает ладоною звучно по воде и гул слышен на плесу издалеча. Есть поверье, что если сесть у проруба на воловью кожу и очертиться вокруг огарком, то водяные, выскочив в полночь из проруба, подхватывают кожу и носят сидящего на ней, куда он загадает. При возвращении на место, надо успеть зачурать: чур меня! Однажды ребятишки купались под мельницей; когда они уже стали одеваться, то кто-то вынырнул из-под воды, закричал: скажите дома, что Кузька помер – и нырнул, ребятишки пришли домой и повторили отцу в избе слова эти: тогда вдруг кто-то с шумом и криком: аи, аи, аи, соскочил с печи и выбежал вон: это был домовой, а весть пришла ему о ком-то от водяного. Есть также много рассказов о том, что водяной портит мельницы и разрывает плотины, а знахари выживают его, высыпая по утренним и вечерним зарям в воду по мешку золы.

Моряны

Моряны, огняны и ветряны есть у других славянских племен; но русские, кажется, ничего об этом не знают. Праздник Купала и другие в честь огня или воды, суть явно остатки язычества и не представляют ныне, впрочем, олицетворения своего предмета. Лад, Ярило, Чур, Авсен, Таусен и проч. сохранились в памяти народной почти в одних только песнях или поговорках, как и дубыня, горыня, полкан, пыжики и волоты, кащей бессмертный, змей горынич, Тугарин Змеевич, яга-баба, кои живут только еще в сказках, или изредка поминаются в древних песнях. Народ почти более об них не знает. О бабе-яге находим более сказок, чем о прочих, помянутых здесь лицах. Она ездит или летает по воздуху в ступе, пестом погоняет или подпирает, помелом след заметает. Вообще это создание злое, несколько похоже на ведьму; баба-яга крадет детей, даже ест их, живет в лесу, в избушке на курьих ножках и проч.

Кикимора также мало известна в народе и почти только по кличке, разве в северных губерниях, где ее иногда смешивают с домовым; в иных местах из нее даже сделали пугало мужеска пола, когда как это девки-невидимки, заговоренные кудесниками и живущие в домах, почти как домовые. Они прядут, вслух проказят по ночам и нагоняют страх на людей. Есть поверье, что, кикиморы – младенцы, умершие некрещеными. Плотники присвоили себе очень ловко власть пускать кикимор в дом такого хозяина, который не уплатил денег за срубку дома.

Игоша – поверье, еще менее общее и притом весьма близкое к кикиморам: уродец, без рук, без ног, родился и умер некрещеным; он, под названием игоши, проживает то тут, то там и проказит, как кикиморы и домовые, особенно, если кто не хочет признать его, невидимку, за домовика, не кладет ему за столом ложки и ломтя, не выкинет ему из окна шапки или рукавиц и проч.

Жердяй, от жерди – предлинный и претоненький, шатается иногда ночью по улицам, заглядывает в окна, греет руки в трубе и пугает людей. Это какой-то жалкий шатун, который осужден век слоняться по свету без толку и должности. Об нем трудно допроситься смыслу; но едва ли поверье это не в связи с кащеем бессмертным, которого, может быть, тут или там пожаловали в жердяи. Чтобы избавиться от всех этих нечистых, народ прибегает к посту и молитве, к богоявленной воде, к свечке, взятой в пятницу со страстей, которою коптят крест на притолке в дверях; полагают также, вообще, что не должно ставить ворота на полночь, на севере, иначе всякая чертовщина выживет из дома.

Оборотень

Оборотень, – на Украине вовкулака – какой-то недобрый дух, который мечется иногда человеку под ноги, или поперек дороги, как предвестник беды. От него крестятся и отплевываются. Он никогда не является иначе, как на лету, на бегу, и то мельком, на одно мгновение, что едва только успеешь его заметить; иногда с кошачьим или другим криком и воем, иногда же он молча подкатывается клубком, клочком сена, комом снега, овченой и проч. Оборотень перекидывается, изменяя вид свой, во что вздумает, и для этого обыкновенно ударится наперед об земь; он перекидывается в кошку, в собаку, в сову, петуха, ежа, даже в клубок ниток, в кучу пакли и в камень, в копну сена и проч.

Изредка в лесу встречаешь его страшным зверем или чудовищем; но всегда только мельком, потому он никогда не даст рассмотреть себя путем. Нередко он мгновенно, в глазах испуганного насмерть прохожего, оборачивается несколько раз то в то, то в другое, исчезая под пнем или кустом, или на ровном месте, на перекрестке. Днем очень редко удается его увидеть, но уже в сумерки он начинает проказить и гуляет всю ночь напролет. Перекидываясь или пропадая внезапно вовсе, он обыкновенно мечется, словно камень из-за угла, со странным криком, мимо людей. Некоторые уверяют, что он-то есть коровья смерть, чума, и что он в этом случае сам оборачивается в корову, обыкновенно черную, которая гуляет со стадом, под видом приблуды или пришатившейся, и напускает порчу на скот. Есть также поверье, будто оборотень – дитя, умершее некрещеным, или какой-то вероотступник, коего душа нигде на том свете не принимается, а здесь гуляет и проказит поневоле. В некоторых местах, на севере, оборотня называют кикиморой; ведьме и домовому иногда приписывают также свойства оборотня. Из всего этого видно, что если мужик видел что-нибудь в сумерки или ночью и сам не знает что – то это бесспорно был оборотень.

Русалка

Русалка – также чертовка, или шутовка, или водява, что означает почти то же, потому что тут у мужиков говорится именно взамен недоброго слова черт. Русалка почти отовсюду вытеснена людьми; а она любит пустые и глухие воды. Нигде почти не найдете вы теперь такого места, где бы, с ведома жителей, поныне водились русалки; или они были тут когда-то и перевелись, или вам укажут, во всяком месте, на другое – а тут-де нет их. На Украине их считают девочками, умершими без крещения; в других местах полагают, что каждая утопленница может обратиться в русалку, если покойница была такова при жизни; или когда девка утонула, купаясь без креста, причем полагают, что ее утащил водяной; опять иные считают русалок вовсе не людского поколения, а нечистыми духами или даже просто наваждением дьявольским. На юге у нас русалка вообще не зла, а более шаловлива; напротив великорусская русалка или шутовка, особенно же северная, где она и называется не русалкой, а просто чертовкой, злая, опасная баба и страшная неприятельница человеческого рода. При таком понятии о них, их представляют иногда безобразными; но вообще русалки большею частию молоды, стройны, соблазнительно хороши: они ходят нагие, или в белых сорочках, но без пояса, с распущенными волосами, зелеными, как иные утверждают; живут дружно, обществами, витают под водой, но выходят и на берег; резвятся, поют, шалят, хохочут, качаются на ближних деревьях, вьют плетеницы из цветов и украшаются ими, и если залучат к себе живого человека, которого стараются заманить всеми средствами, то щекочут его, для потехи своей, до смерти. Иные утверждают, что у русалок между перстов есть перепонка как у гуся; другие даже, что у нее, вместо ног, раздвоенный рыбий хвост. Они манят к себе прохожего, если он ночью подойдет к ним – днем они почти не выходят – иногда гоняются за ним, но далеко от берега реки или озера не отходят, потому что боятся обсохнуть. Если при русалке есть гребень, то она может затопить и сухое место: доколе она чешет мокрые волосы, дотоле с нее все будет струиться вода; если же на русалке и волоса обсохнут, то она умирает. Следы этих шаловливых подружек остаются изредка на мокром песке; но это можно только видеть, застав их врасплох: в противном случае они перерывают песок и заглаживают следы свои. Где верят в водяного, там считают его атаманом русалок. Но они, бедненькие, очень скучают без мужчин и все их затеи клонятся к тому, чтобы залучить человека и защекотать его насмерть. Сказывают, что они иногда от скуки перенимают заночевавшее на воде стадо гусей и завертывают им на спине, как шаловливые школьники, одно крыло за другое, так что птица не может сама расправить крыльев; они же, сидя в омутах, путают у рыбаков сети, выворачивают мотню и скатывают их с речной травой. Вообще, полная власть шаловливым русалкам дана во время русальной недели, которая следует за Троицыным днем и до заговенья. Первое воскресенье за Троицей также называется русальным. Это время, по народному мнению, самое опасное, так что боятся выходить к водам и даже в леса. Кажется, несправедливо – как иные полагают – будто русалки хозяйничают до Петрова дня и будто они, по народному мнению, девочки лет семи: этих поверьев я не встречал нигде. На юге, русалка взрослая девушка, красавица; на севере, чертовка стара, или средних лет и страшна собой. На Украине, в продолжение клечальной недели, есть разные игры в честь русалкам, кои в это время бегают далече в леса и поля, топчут хлеб, кричат, хлопают в ладоши и проч.

Ведьма

Ведьма известна, я думаю, всякому, хотя она и водится собственно на Украине, а Лысая гора, под Киевом, служит сборищем всех ведьм, кои тут по ночам отправляют свой шабаш. Ведьма тем разнится от всех предыдущих баснословных лиц, что она живет между людьми и, ничем не отличаясь днем от обыкновенных баб или старых девок, кроме небольшого хвостика, ночью расчесывает волосы, надевает белую рубашку, и в этом наряде, верхом на помеле, венике или ухвате, отправляется через трубу на вольный свет, либо по воздуху, либо до Лысой горы, либо доить или портить чужих коров, портить молодцов, девок и проч. Ведьма всегда злодейка и добра никогда и никому не делает. Она в связи с нечистой силой, для чего варит травы и снадобья в горшке, держит черную кошку и черного петуха; желая оборотиться во что-либо, она кувыркается через 12 ножей. Ведьма не только выдаивает коров, но даже, воткнув нож в соху, цедит из нее молоко, а хозяйская корова его теряет. Если сорока стрекочет, то беременной женщине выходить к ней не должно: это ведьма, которая испортит, или даже выкрадет из утробы ребенка. Из этого следует, что ведьма перекидывается также в сороку, и, может быть, от этого сорока противна домовому, для чего и подвешивается в конюшне. Ведьме, для проказ ее, необходимы: нож, шалфей, рута, шкура, кровь и когти черной кошки, убитой на перекрестке, иногда также и трава тирлич. Ведьма варит зелье ночью в горшке и, ухватив помело, уносится с дымом в трубу. Ведьма иногда крадет месяц с неба, если его неожиданно заволакивает тучами или случится затмение; она крадет дожди, унося их в мешке или в завязанном горшке; крадет росу, посылает град и бурю, и проч. Есть на Украине предание, взятое, как говорят, из актов: злая и пьяная баба, поссорившись с соседкой, пришла в суд и объявила, что та украла росу. По справке оказалось, что накануне росы точно не было, и что обвиняемая должна быть ведьма. Ее сожгли. Проспавшись, баба пришла в суд каяться, что поклепала на соседку, а судьи, услышав это, пожали плечами и ударили об полы руками, сказав: от тоби раз!

Ведьме удается иногда оседлать человека, и он, увлекаемый чарами ее, везет ее на себе через трубу и возит по свету до упаду. Есть и обратные примеры, то есть, что осторожный и знающий человек выезжал на ведьме, как мы видим из рассказов Гоголя. Все это приближает ведьму к разряду знахарок, ворожей и колдунов, давая ей иное значение, чем поверьями дано прочим баснословным лицам. Ведьма есть олицетворенное понятие о злой и мстительной старухе, и злые бабы пользуются суеверием людей. Много было примеров, что вместо мнимой ведьмы ловили злую соседку на том, как она перевязывает вымя у коровы волоском, или выходит ночью в одной рубахе, без опояски, босиком, распустив космы, пугать, с каким-либо намерением, суеверных. Много страшного рассказывают о последнем смертном часе ведьм, и в этом отношении, они также сравниваются со знахарями и кудесниками: душа не может расстаться с телом, и знающие люди принимают тут различные меры – вынимают доску из потолка, раскрывают угол крыши. Есть также поверье, что ведьмы встают и бродят после смерти, как и колдуны; что ведьму можно приковать к месту, притянув тень ее гвоздем; что ее должно бить наотмашь, т. е. от себя, оборотив ладонь, и наконец, поверье смешивает ведьм иногда с упырями, известными исключительно на Украине и у южных славян, и говорят, что ведьмы также по смерти сосут кровь из людей или животных и этим их морят. Для этого с ними поступают также, как с колдунами: перевертывают в могиле ничком и пробивают насквозь осиновым колом между лопаток. Ведьму отчасти смешивают также с вовкулаками или оборотнями, рассказывая, что она иногда подкатывается под ноги клубком, или перекидывается в собаку, волка, свинью, сороку, даже в копну сена. Ведьмы же и сами портят людей и делают из них оборотней. Есть рассказы о том, что, снимая шкуру с убитой волчицы или с медведицы, к общему изумлению людей, находили не волчью тушу, а бабу в сарафане, или в юбке и запаске. Если найти черную кошку, без единого белого волоска, сварить ее и выбрать все кости, то можно найти кость, невидимку, которая служит ведьме: сядь против зеркала и клади сподряд все косточки попеременно в рот; как попадешь на невидимку, так и сам исчезнешь в зеркале. Иные велят вместо этого просто варить кости черной кошки по ночам, покуда все истаят, а одна только невидимка останется.

Известны неистовства, которые в прежние времена происходили по случаю обвинения какой-либо бабы в том, что она ведьма; это в особенности случалось в южной Руси. Нет той нелепицы, какую бы не придумывали люди, от злобы, глупости, с отчаянья или с хитрым умыслом, для искоренения ведьм и для исправления настроенных ими бед. В старину народ верил, что ведьмы, или другого рода колдуньи могут держать обилие, т. е. заключать в себе и хранить огромные запасы денег, жита и даже зверков, доставлявших промышленникам богатый пушной товар; на Украине подобное суеверие встречается иногда поныне, в особенности же относительно дождей и урожая.

Трава чернобыльник, по народному поверью, противна ведьмам и охраняет от них двор и дом.

Общее и единогласное поверье утверждает, что в Москве нет сорок. По этому поводу ходит много разных преданий: говорят, что сорока выдала боярина Кучку, убитого в лесу на том месте, где теперь Москва, и что сорока за это проклята была умирающим; другие рассказывают, что митрополит св. Алексий запретил сорокам летать на Москву, потому именно, что под видом сорок залетали туда ведьмы; и наконец, есть предание, будто они прокляты за то, что у одного благочестивого мужа унесли с окна последний кусок сыра, которым он питался.

Таинственные песни ведьм состоят из вымышленных, бессмысленных слов. На Украине же переходит по преданию счет, будто бы употребляемый ведьмами: одион, другиан, тройчан, черичан, подон, лодон, сукман, дукман, левурда, дыкса; одино, попино, двикикиры, хайнам, дайнам, сповелось, сподалось, рыбчин, дыбчин, клек.

В приложении сохранены орфография и пунктуация оригинала.

Библиография

1. Библия.

2. В. Алексеев, А. Першиц. История первобытного общества. Учебник для студентов вузов. М. Аст. 2004.

3. А. Архипов. Неразгаданные тайны Вселенной. М. Вече. 2004.

4. Л. Асанов. Тайны первобытного мира. М. Вече. 2002.

5. Л. Асанов. Тайны первобытных людей. М. Вече. 2006.

6. А. Афанасьев. Мифы, поверья и суеверия славян, тт. 1–3. М. Эксмо. 2002.

7. А. Афанасьев. Мифология катастроф. М. АиФ-Принт. 2003.

8. Р. Баландин. Тайны всемирного потопа. М. Вече. 2003.

9. Р. Баландин. Тайны всемирного потопа и апокалипсиса. М. Вече. 2006.

10. А. Бартонек. Злообильные Микены. М. Наука. 1991.

11. В. Бацалев. Тайны городов-призраков. М. Вече. 2006.

12. В. Бацалев, А. Варакин. Тайны великих раскопок. М. Вече. 2006.

13. В. Бегичева. Безмолвные хранители тайн. М. Вече. 2005.

14. В. Бегичева. Загадки технологий и изобретений. М. Вече. 2004.

15. М. Бейджент. Запретная археология. М. Эксмо. 2004.

16. С. Белкин. Рассказы о знаменитых кораблях. Л. Судостроение. 1979.

17. Р. Белоусов. Хитроумные обманщики. М. Аст. 1996.

18. К. Блеген. Троя и троянцы. М. Центрполиграф. 2002.

19. Б. Брайсон. Краткая история почти всего на свете. М. Гелеос. 2006.

20. Джордано Бруно. Изгнание торжествующего зверя. О принципе, начале и едином. Минск. Харвест.1999.

21. Ф. Ванденберг. Золото Шлимана. Смоленск. Русич. 1996.

22. И. Великовский. Народы моря. Ростов-на-Дону, Феникс.1997.

23. И. Великовский. Миры в столкновении. М. Новая планета. 2002.

24. А. Войцеховский. Тайны подземного мира. М. Вече. 2006.

25. А. Волков. Тайны и открытия XX века. М. Вече. 2006.

26. А. Гангнус. Технопарк юрского периода. М. Вече. 2006.

27. Геродот. История. М. АСТ. 2006.

28. Ю. Гоголицын. Величайшие подделки, грабежи и хищения произведений искусства. Спб. 1 997.

29. С. Головин. Всемирный потоп. М. Паломник. 1999.

30. Дж. Гордон Мелтон. Энциклопедия вампиров. Ростов-на-Дону. Феникс. 1998.

31. Ю. Голубчиков. Глобальные катастрофы в истории цивилизаций. М. Вече. 2005.

32. А. Горбовский. Загадки древнейшей истории. М. Знание. 1966.

33. И. Григулевич. Инквизиция. М. Политиздат. 1976.

34. Г. Гурев. Дарвинизм и религия. М. Изд-во Академии наук СССР. 1957.

35. В. Гюго. Собр. соч., т. 15. М. ГИХЛ. 1956.

36. И. Давиденко, Я. Кеслер. Книга цивилизаций. М. Экопресс. 2001.

37. Л. Давиташвили. История эволюционной палеонтологии от Дарвина до наших дней. М-Л. Изд-во Академии наук СССР. 1948.

38. Ч. Дарвин. Происхождение видов. М-Л. Огиз. 1935.

39. Ч. Дарвин. Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль». М. Географгиз. 1955.

40. Ч. Дарвин. Избранные письма. М. Ил. 1950.

41. П. Денисова. Тайны катастроф. М. Терра. 2002.

42. П. Джеймс, Н. Торп. Тайны древних цивилизаций. М. Эксмо. 2001.

43. Доисторическая Европа. М. Вече. 2004.

44. Доказательства существования ада. М. Новая мысль. 2006.

45. Я. Елинек. Большой иллюстрированный атлас первобытного человека. Прага. Артия. 1983.

46. А. Журавлев. До и после динозавров. М. Вече. 2006.

47. Л. Зайдлер. Атлантида. М. Мир. 1966.

48. С. Зигуненко. Убийцы из космоса. М. Риполклассик. 2005.

49. У. Ирвин. Дарвин и Гексли. М. МГ. 1973.

50. Г. Кара-Мурза. Тайпины. М. Учпедгиз. 1950.

51. Ю. Кардави. Дозволенное и запретное в исламе. М. Андалус. 2004.

52. М. Карпенко. Вселенная разумная. М. Вече. 2005.

53. М. и Ч. Квеннелл. Первобытные люди. М. Центрполиграф. 2005.

54. Кельтская мифология. Энциклопедия. М. Эксмо. 2002.

55. К. Керам. Боги, гробницы, ученые. М. Вече. 2005.

56. Б. Киви. Книга о странном. М. Бестселлер. 2003.

57. Д. Килль. Операция «Троянский конь». Спб. Нева. 2004.

58. В. Козлов. Тайны фальсификации. М. Аспектпресс. 1996.

59. А. Кондратов. Загадки великого океана. Л. Гидрометеоиздат.1974.

60. А. Кондратов. Атлантиды пяти океанов. Л. Гидрометеоиздат. 1987.

61. А. Кондратов. Атлантиды моря Тетис. Л. Гидрометеоиздат. 1986.

62. А. Кондратов. Атлантиды ищите на шельфе. Л. Гидрометеоиздат. 1988.

63. А. Кондратов. Атлантика без Атлантиды. М. Гидрометеоиздат. 1972.

64. А. Кондратов. Адрес – Лемурия? Л. Гидрометеоиздат. 1978.

65. А. Кондратов. Шанс для динозавра. Спб. Гидрометеоиздат. 1992.

66. К. Королев. Мифические существа. Энциклопедия. М. АСТ. 1997.

67. В. Корсунская. Три великих жизни. Л. ДЛ. 1968.

68. М. Кремо, Р. Томпсон. Неизвестная история человечества. М. Философская книга. 2001.

69. А. Кураев. Неамериканский миссионер. Саратов. Изд-во Саратовской епархии. 2006.

70. Д. Ламберт. Доисторический человек. Л. Недра. 1991.

71. В. Ларичев. Прозрение. М. ИПЛ. 1990.

72. В. Ларичев. Пещерные чародеи. Новосибирск, Северо-западное кн. изд-во.1980.

73. В. Ларичев. Колыбель предков. Новосибирск. Новосибирское кн. изд-во. 1987.

74. В. Ларичев. Сад Эдема. М. Политиздат. 1980.

75. Г. Лебон. Психология народов и масс. Спб. Изд-во В. В. Павленкова, 1896.

76. М. Леруа. Миф об иезуитах. М. Языки славянской культуры. 2001.

77. Б. Ляпунов. Неоткрытая планета. М. Дет. лит.1968.

78. Г. Малиничев. Археология по следам легенд и мифов. М. Вече. 2006.

79. А. Маслов. Другое человечество. Ростов-на-Дону. Феникс. 2006.

80. А. Маслов. Утраченная цивилизация. Ростов-на-Дону. Феникс. 2005.

81. Г. Меллерт. Фицрой – капитан «Бигля». Л. Гидрометеоиздат. 1975.

82. Ф. Меринг. Карл Маркс. История его жизни. М. Политиздат. 1957.

83. Мир приключений, № 9. М. Детгиз. 1963.

84. Д. Морозов. Темная кровь Возрождения. Р-н-Д. Феникс. 2005.

85. Н. Муравьева. Гюго. М. МГ. 1961.

86. А. Мухамади. Джинны: миф и реальность. М. Гранд. 2004.

87. А. Некрасов. Чарльз Дарвин. М. Изд-во Академии наук СССР. 1957.

88. А. Нестеренко. Кто победил в Ледовом побоище. М. Олма-Пресс. 2006.

89. А. Низовский. Загадки антропологии. М. Вече. 2004.

90. А. Никонов. Апгрейд обезьяны. М. НЦ ЭНАС. 2004.

91. Р. Нудельман. Загадки, тайны и коды человеческой истории. Р-н-Д. Феникс. 2006.

92. К. Олсон, С. Мизел. Ложь да Винчи. Спб. Амфора. 2006.

93. Орден иезуитов. Правда и вымысел. М. АСТ. 2004.

94. М. Орлов. История сношений человека с дьяволом. М. АСТ. 2000.

95. Сочинения Д.И. Писарева, т. 3. Спб. Типография Сойкина, 1894.

96. Н. Плавильщиков. Гомункулус. М. Дет. Лит. 1971.

97. Платон. Государство. М. АСТ. 2004.

98. К. Поппер. Предположения и опровержения. М. АСТ. 2004.

99. Путешествие Христофора Колумба. Дневники, письма, документы. М. Географгиз. 1956.

100. И. Резанов. Планета бушующих катастроф. М. Вече. 2005.

101. Ю. Семенов. Как возникло человечество. М. Наука. 1966.

102. А. Скляров. Опасное наследие богов. М. Вече. 2004.

103. И. Стогов. Как устроена всемирная история. Спб. Амфора. 2005.

104. И. Стогов. Челюсть Адама. М. Эксмо. 2003.

105. А. и Б. Стругацкие, собр. соч. т. 7. Сталкер. 2001.

106. Э. Тайлор. Первобытная культура. М. Политиздат. 1989.

107. Три еврейских путешественника. Иерусалим. Гешарим. 5764. М. Мосты культуры. 2004.

108. Л. Успенский, К. Шнейдер. За семью печатями. М. МГ.1963

109. А. Ферсман. Рассказы о самоцветах. Л. Лениздат.1954.

110. И. Флавий. Иудейские древности, т. 1. Спб. Кронпресс.1994.

111. Ч. Форт. Осколки межпланетных катастроф. М. Эксмо. 2006.

112. А. Франс. Собр. соч. Т. 8. М. ГИХЛ. 1960.

113. Д. Фрэзер. Фольклор в Ветхом Завете. М. Политиздат. 1986.

114. У. Цзин-Цзы. Неофициальная история конфуцианцев. М. ГИХЛ. 1959.

115. Е. Чекулаева. Блистательный Париж. М. Вече. 2006.

116. Е. Черняк. Судебная петля. М. Мысль. 1991.

117. А. Чернов. Загадки затонувших городов. М. Вече. 2004.

118. Г. Честертон. Вечный человек. М. Политиздат. 1991.

119. А. Шалыгин. Апокалипсис: религия и наука. М. Русский проект. 2005.

120. Г. Штоль. Шлиман. М. МГ. 1965.

121. У. Харт. Первозданная раса. Р-н-Д. Феникс. 2006.

122. Дж. Хокинс, Дж. Уайт. Разгадка тайны Стоунхенджа. М. Вече. 2004.

123. Г. Хэнкок. Следы богов. М. Эксмо. 2005.

124. Г. Хэнкок. Мистерия Марса. М. Эксмо. 2006.

125. Н. Эйдельман. Ищу предка. М. МГ. 1967.

126. Энциклопедия тайн и сенсаций. Авантюристы, иллюзионисты, фальсификаторы, фальшивомонетчики. Минск. Литература.

127. M.Ivanov. Pitaval czeski albo krуlobуjstwa. Warszawa. Czytelnik. 1985.

Примечания

1

Коробочка для конфет.

(обратно)

2

По-немецки имя греческого героя Париса и название столицы Франции пишутся одинаково: Раris.

(обратно)

3

«Прекрасная Елена» (фр.).

(обратно)

4

Это не только намек на Шлимана, но еще и откровенная насмешка – по-немецки «шлау» означает «хитрец», «проныра».

(обратно)

5

Сокращение от «Верховный трибунал святой инквизиции», по-испански Supremo Tribunal de la Santa Inquisicion.

(обратно)

6

Нем. hexe Я. Гримм объясняет скандинавским hagr – dexter, artificiosus; следовательно, hexe – то же, что лат. saga, т. е. хитрая, мудрая – вещая жена.

(обратно)

7

Слово, встречающееся в Святославовом «Изборнике» и у митрополита Кирилла.

(обратно)

8

Прокудливая береза = чтимая язычниками.

(обратно)

9

От баяти — заговаривать.

(обратно)

10

Кобь — в старинных рукописях: волшебство, а в современном языке (в Пермской губ.): худое дело, зло.

(обратно)

11

Связь колдовства с жертвоприношениями подтверждается и свидетельствами немецкого языка: fornaeskja – колдовство и fôrn – жертва; zoupar, др.-в. – нем. zёpar, англосакс. teàfor и tifer роднят оба эти понятия.

(обратно)

12

Во многих местах коновалы считаются за колдунов.

(обратно)

13

У чехов лечением недугов заведовали věštci, hovoriči, zaklinači, čarodějnici, hadači.

(обратно)

14

По другим спискам это место читается так: «Отпадшая же, рекша бесовская имена на обличение волхвом и чародеем зде написахом толковании; понеже чародеи и волхвы, написующе бесовская имена, дают их простым людям, повелевающе им тая имена носити; иногда же и на ядь какову написующе или над питием именующе – дают та снедати простой чади. Сего ради зде объявихом имена сатанинская, да никто же от простой чади волчье имя приимет, и вместо света тму удержав, неразумия ради душу свою погубит», «Понеже бо злочестивии волхвы и чародеи в различных их мнимых заговорных молитвах пишут иностранною речью бесовская имена, тако же творят и над питием, шепчюще призывают та злая имена и дают ту ядь и питие болным вкушати, овем же с теми злыми имены наюзы на персех дают носити».

(обратно)

15

Вариант: «Жертву приносят бесом, недуги лечат чарами и наузы, немощнаго беса, глаголемаго трясцю, мняться прогоняюще некими ложными писмяны».

(обратно)

16

В «Житие Зосимы и Савватия» занесен рассказ о новгородском госте Алексее Курнекове, который обращался к волхвам, испрашивая у них помощи своему болящему сыну «и ничтоже успеше».

(обратно)

17

Наузы (чеш. navusi,navasy; navasovati – колдовать) в употреблении и между другими славянскими племенами.

(обратно)

18

Печать – эмблема налагаемых уз: запечатать кому уста все равно что «завязать кому рот», т. е. заставить молчать. Особенно важную роль играет это слово в заговорах на остановление крови («запечатать рану»), вследствие сродства его с выражением «Кровь (иди рана) запеклась».

(обратно)

19

Красная повязка оберегает ребенка от порчи.

(обратно)

20

Корова, которая ходит впереди стада.

(обратно)

21

В Смоленской губ., выгоняя скот на Юрьев день в поле, читают следующее заклятие; «Глухой, глухой! ци слышишь? – Не слышу! – Когда б дал Бог, чтоб волк не слыхал Вашего скота. Хромой, хромой! ци дойдзешь? – Не дойду! – Когда б дал Бог – не дошел волк до нашего скота. Слепой, слепой! ци видзишь? – Не вижу! – Дай Бог, чтоб волк не видал нашего скота».

(обратно)

22

Кто желает добыть шапку-невидимку или неразменный червонец от нечистого, тот, по народному поверью, может выменять у него эти диковинки на черную кошку; но непременно должен обвязать ее сетью или ниткой с узелками, а то – беда неминучая! Сказанное же средство спасает от несчастья, потому что нечистый до тех пор связан в своих злобных действиях, пока не распутает всех узлов.

(обратно)

23

То место, где кисть руки соединяете с костью, идущей от локтя, крестьяне называют заве(и)ть.

(обратно)

24

Гедимину волхв растолковал его чудесное видение. Напомним и народные поговорки: «Хорошо тому жить, кому бабушка ворожит», «Бабка надвое сказала!».

(обратно)

25

У литовцев, например, жрецы давали прорицания, гадали по крику птиц, лечили болезни, заживляли раны, останавливали кровь, навязывали амулеты и пр.; верховный жрец назывался у них криве кривейте – судья судей. По чешскому преданию, у Крока было три вещие дочери, из которых одна знала силу трав, умела целить болезни и ведала все, о чем бы ее ни спросили, вторая была жрицей, научила чехов поклоняться богам и приносить им жертвы, а третьей, Любуше, принадлежали суд и управа.

(обратно)

26

«Аще кто коли принесяше детищь болен… ли свершен человек, кацем-любо недугом одержим, приходяще в монастырь к блаженному Феодосью – повелевшие сему Дамьяну молитву створити болящему; и абье створяше молитву и маслом помазаше, и приимаху и(с)целенье приходящий к нему»

(обратно)

27

Вершительница погоды, погодная ведьма, ведьма тумана, струй, молний, бури (нем.).

(обратно)

28

В финских рунах «колдун» называется Ukonpoika – сын громовника Укко.

(обратно)

29

Владыки бурь, впускающие бурю (лат.).

(обратно)

30

«Натура злобная и демоническая бурями повелевает, камнями громадными швыряет, угодья опустошает, молнии напускает» (лат).

(обратно)

31

Ветер, именем дьявола! (нем.)

(обратно)

32

«Сага о Фритьофе» предлагает следующее свидетельство: сыновья конунга Бели послали за двумя ведьмами, заплатили им деньги и заставили на погибель Фритьофа возбудить морскую бурю. Ведьмы приготовили пары и, взобравшись на утес, вызвали заклинаниями буйные ветры. Море запенилось, и пловцов окружила непроницаемая тьма…

(обратно)

33

На Руси можно услышать рассказы о том, как положили колдуна или ведьму наказывать плетьми, а им и горя мало: всем кажется, что плеть бьет по голой спине, а она ударяет по земле или бревну. Мороча людей, колдуны напускают обманчивое наводнение – марево.

(обратно)

34

Поэтому и в народных заклятиях испрашивают защиты «от бабьих зазор, от хитрого чернокнижника, от заговорного кудесника, от ярого волхва, от слепого знахаря, от старухи-ведуньи, от ведьмы киевской и злой сестры ее – муромской».

(обратно)

35

По другому варианту, колдун велит граду спуститься на поля нечестивой бабы.

(обратно)

36

«Садись на мой хвост!» (нем.).

(обратно)

37

Когда ведьма летит, нужно воткнуть в землю нож, освященный на Светлое Христово Воскресенье, и она непременно опустится наземь.

(обратно)

38

«Кад вjештица лети ноћу, она се сиja као ватра».

(обратно)

39

Наездница на вилах, на помеле (нем.).

(обратно)

40

«Seydhr oder saudhr – dichterisch ein name des siedenden, kochenden feuers».

(обратно)

41

«Цверги, карлики подземные варят варево»; «Мать горы (облачная жена) кипятит воду» (нем.).

(обратно)

42

«Брокен варит варево» (нем.) (Сеидилисауд – поэтическое название огня, на котором варят).

(обратно)

43

«Вон отсюда! Туда, наверх, и никуда более»; «Езжай прочь, не слишком высоко и не слишком низко» (нем.).

(обратно)

44

«Передо мной день, за мной ночь» (нем.).

(обратно)

45

«Да опустится мгла, да свершатся чары и всяческие чудеса позади тебя и да отыщут они тебя!» (нем.)

(обратно)

46

В актах XVII столетия встречаем любопытное обвинение, возведенное на одного попа, будто он ездил на медведе.

(обратно)

47

Триптолем был послан Деметрою «auf einem geflügelten Schlangenwagen in alle Welt, um den in Eleusis gestifteten Segen unter alien Völkern und Menschen zu verbreiten» (На крылатой змеиной колеснице по всему свету, распространять елисейскую небесную благодать среди всех народов (нем.)).

(обратно)

48

Перевод: Пошла она в зеленый сад, оседлала коня оленьим рогом, зауздала его лютым змеем, еще лютейшим змеем погоняет…

(обратно)

49

Была вещица, «mala kona Tatošjka», летала на нем и в Венгрию, и в Польшу.

(обратно)

50

«Старая ведьма» – одно из наиболее употребительных в нашем народе бранных выражений.

(обратно)

51

Болгары уверяют, что ведьмы ходят ночью по рекам – раздетые догола и созывают злых духов для совещаний с ними.

(обратно)

52

В заговоре заклинается баба-ведунья, девка простоволосая.

(обратно)

53

Полевая тетка, полевая прядильщица (нем.).

(обратно)

54

Старухи вытряхивают свои юбки (нем.).

(обратно)

55

Kteсbek-wskazidrozek; то же указание находим и в немецкой сказке.

(обратно)

56

Накануне Пасхи финны ставят около хлевов серпы против летучих волшебниц, которые собирают тогда шерсть (волну) и уносят ее на высокую гору.

(обратно)

57

Трепало – орудие, служащее для очистки льна от кострики.

(обратно)

58

В «Этнографическом сборнике» приведен рассказ о ведьме, которая убивала людей, ударяя своими грудями.

(обратно)

59

Mangeln – катать на катке.

(обратно)

60

Венгерские ведьмы летают на kopaszteto (лысая макушка, вершина горы).

(обратно)

61

С большим вероятием можно допустить, что название это знаменует облачные горы, а не свод небесный.

(обратно)

62

Масленицу свою ведьмы отправляют на Лысой горе, что бывает или на первой неделе Великого поста, или накануне Воскресения Христова.

(обратно)

63

Перевод: В Среме рассказывают, что ведьмы наиболее собираются на ореховом дереве у села Моловина. Рассказывают, что какой-то человек, усмотря с постели, как отлетела из хаты ведьма, достал ее горшок с мазью, намазался и, произнеся такое же заклятие, как и ведьма, оборотился во что-то и полетел вслед за ней. Он прилетел на ореховое дерево, нашел там много ведьм, которые пировали за золотым столом и пили из золотых чаш. Глядя на ведьм, он узнал между ними многих, перекрестился от изумления и произнес: «Анафема б вас побила!» В ту же минуту прыснули все ведьмы кто куда, а он свалился с дерева и сделался по-прежнему человеком. Не стало ни золотого стола, ни вещиц, а золотые их чаши превратились в копыта стерв (издохших животных).

(обратно)

64

«Eine solche angehende Hexe stellt der Teufel auf den Kopf und steckt ihr ein Licht in der After» («Такую начинающую ведьму дьявол ставит на голову и втыкает ей свечу в зад» (нем.)).

(обратно)

65

Ведовские песни, напечатанные Сахаровым, есть бессмысленная подделка.

(обратно)

66

Чтобы Соломония могла избавиться от водяных духов, ей было сказано: «И ты у них не яждь, не пей и ничтоже не отвещай, и они помучат да и отпустят». То же условие возврата из подземного, адского царства встречаем и в сказаниях греков и других индоевропейских народов.

(обратно)

67

То же рассказывают и в Нижегородской губ.

(обратно)

68

В Новгородской и др. губ. думают, что случайный приход монаха или монахини в дом, где празднуется свадьба, сулит новобрачным несчастье. Примета эта, надо полагать, создалась вследствие иноческого отречения от брака; наоборот, встреча с публичной женщиной принимается шведами за счастливый знак.

(обратно)

69

В числе темных лиц, способных изурочивать (портить), в наших заговорах упоминаются поп и попадья, чернец и черница, схимник и схимница.

(обратно)

70

Известия Общества Любителей Естествознания, Антропологии и Этнографии. Т. ХХХ, Труды этнографического отдела, кн. V, М., 1877, вып. 1, (ч. I), с. 163–166, 186, 188, 189, 193–194, 196.

(обратно)

71

Избушка в лесу строится для промышленников меленькая, без печки, вместо оной каменка; вместить в себя для ночлега может человек пять.

(обратно)

72

Этнографическое обозрение., XLV1I, М., 1900, № 4, с. 70–94.

(обратно)

73

Зилан – по-татарски змея.

(обратно)

74

Осина, в народных поверьях и в хозяйстве, замечательное дерево. На нем, по народному преданию, удавился Иуда – отчего и лист осиновый вечно дрожит; осиновым колом прибивают в грудь мертвеца-колдуна, ведьму, упыря, который встает и бродит по ночам; осиновыми кольями должно бить коровью смерть, при известном ночном опахивании деревни, где действуют одни нагие бабы; в осиновый пень вколачиваются волосы и ногти больного, чтоб избавить его от лихорадки; разбитые параличом, должны лежа упираться босыми ногами в осиновое полено; такое же полено, засунутое в куль негашеной извести, как говорят, не дает ей сыреть и портиться, равно положенное в посуду с квашеной капустой не дает ей бродить и перекисать; осиновые дрова, если ими протапливать изредка печь, уничтожают всю сажу, так что вовсе не нужно труб чистить; осина, самое мягкое и негодное дерево, дает самые прочные торцы, для мостовой, особенно на конных приводах.

(обратно)

75

Вот несколько образчиков заговоров, взятых из разных губерний.

1. Заговор от поруба. Встану я благословясь, лягу я перекрестясь, пойду стану благословясь, пойду пререкрестясь во чистое поле, во зеленое поморье, погляжу на восточную сторону: с правой, со восточной стороны, летят три врана, три братеника, несут трои золоты ключи, трои золоты замки; запирали они, замыкали они воды и реки и синия моря, ключи и родники; заперли они, замкнули они раны кровавыя, кровь горючую. Как из неба синего дождь не канет, так бы у раба божьего N.N. кровь не канула. Аминь.

2. Приворотный заговор или любжа, который читается на подаваемое питье. Лягу я раб Божий помолясь, встану я благословясь, умоюсь я росою, утрусь престольною пеленою; пойду я из дверей в двери, из ворот в вороты, выйду в чистое поле, во зеленое поморье. Стану я на сырую землю, погляжу я на восточную сторонушку, как красное солнышко воссияло: припекает мхи-болоты, черные грязни. Так бы прибегала, присыхала раба Божия N. о мне рабе Божьем N. очи в очи, сердце в сердце, мысли в мысли; спать бы она не заспала, гулять бы не загуляла, аминь тому слову.

3. Заговор от ружья. На море, на окиане, на острове на Буяне, гонит Илья Пророк на колеснице гром со великим дождем: над тучей туча взойдет, молния осияет, гром грянет, дождь польет, порох зальет. Пена изыде и язык костян. Как-даба-рабица N. мечется, со младенцем своим не разрожается, так бы у него раба N. бились и томились пули ружейные и всякого огненного орудия. Как от кочета нет яйца, так от ружья нет стрелянья. Ключ в небе, замок в море. Аминь, трижды.

4. От лихорадки. Встану я раб Божий n. благословясь, пойду прекрестясь из дверей в двери, из ворот в вороты, путем дорогой к синему окиану-морю. У этого окиана-моря стоит древо карколист; на этом древе карколисте висят: Косьма и Демьян, Лука и Павел, великие помощники. Прибегаю к вам раб Божий N. прошу, великие помощники К. и Д., Л. и П., сказать мне: для чего-де выходят из моря, окиана женщины простоволосые, для чего они по миру ходят, отбивают от сна, от еды, сосут кровь, тянут жилы, как червь точут черную печень, пилами пилят желтые кости и суставы? Здесь вам не житье-жилище, не прохладище; ступайте вы в болота, в глубокие озера, за быстрые реки и темны боры: там для вас кровати поставлены тесовые, перины пуховые, подушки пересные; там яства сахарные, напитки медовые – там будет вам житье-жилище, прохладище – по сей час, по сей день, слово мое, раба Божьего N., крепко, крепко, крепко.

5. От укушения гада. Молитв ради Пречистыя твоея матери благодатный свет мира, отступи от меня, нечестивый, змея злая, подколодная, гадина люта, снедающая людей и скот: яко комары от облаков растекаются, тако и ты опухоль злая разойдись, растянись, от раба Божьего N. Все святые и все монастырские братья, иноки, отшельники, постники и сухоядцы, чудовные святые лики, станьте мне на помощь, яко в дни, тако и в нощи, во всяком месте, рабу Божьему N.. Аминь.

6. Украинский заговор от – звиху (от вывиха). Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Гдесь-недесь на сынему мори лежыть камень билый, на билому камени кто-сь седыть, высижа, из жовтой кости цвиль выкликая; жовтая кость левов дух; як у льву дух не держится, то щоб так у жовтой кости раба Божьего N. звих недержався. Миколаю угоднику, скорый помощнику, мисяцю ясный, князю прекрасный, стань мени у помощь, у первый раз, у третий раз. Аминь.

(обратно)

Оглавление

Пролог, или мудрое слово автора

Глава первая . Призрачные чешские витязи

Глава вторая . Золотой мираж

Глава третья . Обезьяний пиарщик и прочие

Глава четвертая . Погоня за призраком

Глава пятая . То, чего не должно быть

Глава шестая . Когда небо рушилось на землю

Глава заключительная . Другие где-то рядом…

Приложение

  А. Афанасьев . Мифы, поверья и суеверия славян

  М. Орлов . История сношений человека с дьяволом

  П. С. Ефименко . Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии[70]

  А. И. Иванов . Верования крестьян Орловской губернии[72]

  Русские былички, бывальщины и сказки о мифологических персонажах . Из фольклорных сборников

    Домовой

    Знахарь и знахарка

    Кликушество и гаданье

    Заговоры

    Водяной

    Моряны

    Оборотень

    Русалка

    Ведьма

Библиография . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте