«Понятие “абстрактного” (“идеального”) объекта»

Эвальд Васильевич Ильенков

Понятие “абстрактного” (“идеального”) объекта

«Проблемы диалектической логики (материалы к симпозиуму)»

Алма-Ата

Наука

1968

Проблемы диалектической логики (материалы к симпозиуму) Алма-Ата 1968, с. 62–77

Последние годы в литературе по логике, а особенно в так называемой «логике науки», часто мелькает термин «абстрактный объект». Нам представляется, что использование этого маловразумительного термина очень плохо вяжется с тем пониманием проблемы абстрактного и конкретного, которое свойственно диалектической традиции в Логике. Дальнейший текст и представляет собой попытку проанализировать, при каких именно философско-логических допущениях это, на наш взгляд, несуразное понятие приходится конструировать и вводить в язык логики.

Автор исходит при этом из тех определений понятий «абстрактного» и «конкретного», которые ему не раз приходилось рассматривать и обосновывать в ряде работ, например, в статье о понятиях «абстрактного» и «конкретного» в «Капитале» К. Маркса[1].

Существование особой категории «абстрактных» или «идеальных» объектов рядом с миром эмпирически данных конкретных объектов Маркс, как последовательный материалист и последовательный эмпирик, отвергал, показывая, что необходимость вводить такую категорию выступает как неизбежное наказание за неполноту, ущербность и односторонность («абстрактность») фактически-эмпирического понимания действительности. [62]

Эмпирик же непоследовательный, типа Локка или Витгенштейна, кладущий в основание своего взгляда представление о независимых друг от друга «единичных вещах» или «атомарных фактах», фиксирует затем столь же эмпирически-очевидный факт их зависимости друг от друга уже не в виде эмпирически прослеживаемых отношений между ними в составе того или другого «целого», а в виде Абстрактов.

Иными словами, в виде Абстракта, «воплощающегося» в «конкретно-единичных своих проявлениях», сознание эмпирика фиксирует ту самую определяющую роль целого по отношению к своим собственным «частям», от которой он вначале сознательно абстрагировался как от «мнимого объекта», выдуманного-де устаревшей «философской метафизикой».

На деле же ситуация всесторонней зависимости между отдельными, лишь мнимонезависимыми друг от друга элементами целого есть та реальная ситуация, которую давно выразила в своих категориях рационалистическая философия, традиция Спинозы — Лейбница — Фихте — Гегеля, традиция, противостоящая узкоэмпирическому (от «индивида» и от «индивидного концепта» исходящему) взгляду на мышление.

Определяющая роль целого по отношению к своим собственным «частям», точка зрения, исходящая из «целого» и приходящая затем к пониманию «частей» его — это и было всегда почвой, на которой вырастала диалектика.

Обратный же взгляд, исходящий из представления о том, что «сначала» существуют самостоятельные, совершенно независимые один от другого «индивиды» (по-гречески — «атомы», по-неопозитивистски — «атомарные факты»), то есть «логически неразложимые» единицы мироздания, которые затем «объединяются» в те или иные более или менее случайные по отношению к их «внутренней природе» комплексы, нимало от этого объединения не изменяясь и оставаясь теми же самыми, что и до него, — этот взгляд всегда был и остается почвой, на которой никакая диалектика привиться не может. Это — почва, на которой она сразу же засыхает.

Но зато хорошо прививается взгляд, согласно которому рядом с миром «индивидов» существует еще и особый мир «моделей», «абстрактных объектов», [63] формирующих различные «комплексы» индивидов и «индивидных концептов», — «сфера мистического», как определил ее Л. Витгенштейн.

Эмпирик и фиксирует в конце концов факт зависимости частей от целого именно в мистической форме, в виде зависимости конкретно-единичного от Абстрактно-Всеобщего.

Поэтому Всеобщее неизбежно оказывается мистическим, ибо определения «целого» принципиально не могут быть получены (за это ручается даже формальная логика) путем фиксации тех «общих признаков», которыми обладает каждая порознь рассмотренная часть этого целого, каждый его составной элемент, — как представление о форме дома не составишь из тех признаков, которыми обладает каждый кирпич…

Эта ситуация, имеющая общелогическое значение, хорошо прослеживается на понятии Стоимости, так как в выражении Стоимости определяющая роль целого по отношению к его собственным частям как раз и проявляется в «мистической форме», так что не «абстрактное» оказывается свойством (стороной, признаком или моментом) конкретного, а, наоборот, чувственно-конкретное становится воплощением, мимолетной ипостасью Абстрактно-Всеобщего.

В этой нелепо-мистической форме и проявляется, как удалось показать лишь Марксу (именно потому, что он исходил из диалектического понимания категорий логики), определяющая роль коллективно-общественных «агрегатных» сил социального целого по отношению к каждой отдельной (частной и частичной) работе, созидающей отдельный (частный и частичный) продукт.

В виде стоимости (Абстракта) проявляется на деле общественный, то есть конкретно-всеобщий, характер труда.

Иллюзия, состоящая в том, что конкретные явления представляются различными способами «воплощения» некоторого Абстракта, некоторого Абстрактно-Всеобщего, возникает при вполне определенных условиях, то есть не везде и не всегда.

Когда мы имеем дело с фактом взаимной зависимости «частей» внутри легко обозримого «целого», будь то часовой механизм или небольшой коллектив [64] работающих людей, поделивших между собою обязанности, — для такой иллюзии попросту нет почвы. Здесь ясно видно, что отдельные «детали» зависят друг от друга, и подробно проследив всю сумму зависимостей между частями, мы поймем и «целое». Для какого-либо особого Абстрактного Объекта тут места не остается, и не возникает нужды в его придумывании. Ибо Абстрактный Объект — это фикция, за которой стоит конкретно не понятое «целое», то есть «целое», способ взаимодействия между «частями» коего нам неведом.

Если мы имеем дело с производством в рамках общинного строя, то есть с работой людей, составлявших непосредственно наблюдаемый коллектив, то ясно, что отдельные элементы этого «целого» зависят только друг от друга, что между ними поделена одна и та же работа, одно и то же конкретно-определенное дело. В этом случае «труд отдельного лица выступает непосредственно как функция члена общественного организма»[2]. Иными словами, конкретно-общее дело осуществляется тут конкретно-единичными людьми, и никакой мистики Абстрактно-Всеобщего здесь нет.

Другое положение создается тогда, когда в некоторое Целое увязаны между собою «конкретные» люди или вещи, непосредственно друг от друга «не зависящие», «самостоятельные» и «обособленные», существующие «сами по себе». Объективно-реальное, то есть конкретно-всеобщее, целостное образование (органическое целое), которое здесь имеет место, представляется лишь результатом, получающимся из взаимодействия изначально независимых друг от друга «частичек», «атомов».

Но поскольку независимость эта чисто мнимая, поскольку в действительности эти «частички» с самого начала сформированы и связаны между собой именно так, как того требует «целое», и исполняют именно те роли и функции, которые диктует им это «целое», постольку их реальная взаимозависимость и предстает в соответственно мнимой форме, в форме некоторого Абстракта, извне диктующего этим «частичкам» способ их объединения в «целое». [65]

Целое предстает тут в образе извне привходящего к этим частям Абстракта только потому, что в составе каждой частички не была усмотрена та определенность, которая и делала их изначально частичками именно данного, конкретного «целого». От этой конкретной определенности и была совершена «абстракция», от нее-то и «отвлеклись» с самого начала.

Иными словами, в рассмотрении каждой отдельной «детали» сознательно были опущены те ее особенности, благодаря которым она и исполняет свою строго определенную роль, функцию.

Это значит что данная деталь была определена «абстрактно», акт абстракции и устранил из нее то самое главное, существенное, что делает ее деталью данного конкретного целого, ту ее конкретную определенность, которой она обязана конкретному целому.

Эта опущенная вначале определенность как раз и вылезает потом в виде извне привходящего мистического Абстракта, якобы диктующего «конкретным деталям» их определенность и роль в движении целого. Со стоимостью именно так и получается.

«Труд, который представлен в меновой стоимости, предполагается как труд обособленного отдельного лица»[3]. То есть предполагается таким, каким он на самом деле не был, не является и не может являться. Ибо он изначально был и все время оставался общественным трудом, неравно разделенным между разными лицами, которые только мнят себя изначально-обособленными. На деле же способ работы, практикуемый каждым из них, был навязан им со стороны стихийно сложившегося и потому непонятного, для их целого, конкретно-всеобщего расчленения общего дела на ряд частичных и частных операций.

И если исходной точкой рассмотрения была сделана фикция, то есть представление об изначальной независимости деталей друг от друга, то реальная зависимость, всегда присутствовавшая в них, но сознательно игнорировавшаяся, постигается тоже как фикция, как особый Абстракт. В конкретном составе «деталей» она не была зафиксирована, поэтому ее приходится привносить задним числом извне. [66]

Отсюда и получается, что всесторонняя зависимость индивидов друг от друга осуществляется и выражается через свою собственную противоположность, через «частные», разобщенные и никак заранее не «притертые» друг к другу, «независимые» один от другого акты труда. Это и выражается таким образом, что «частный труд становятся формой своей противоположности, то есть трудом в непосредственно общественной форме»[4], или, в другой терминологии, «конкретный труд становится здесь формой проявления своей противоположности, абстрактно человеческого труда»[5].

Таким образом получается то самое нелепо-мистическое выражение, в составе которого «конкретное» становится «формой проявления», («ипостасью») Абстрактного…

Однако в этой мистически-нелепой форме выражено вполне реальное положение вещей, а именно, реальная всесторонняя зависимость всех индивидов друг от друга, то есть общественный характер труда каждого из них. Конкретно-всеобщее взаимодействие «деталей» и предстает в виде Абстрактно-Всеобщего, в мистическом облике Абстрактного Объекта — Стоимости.

Все выворачивается, таким образом, наизнанку, переворачивается с ног на голову, получает превратный вид. А на самом деле то, что называется по старинке «конкретным трудом», давным-давно перестало быть «конкретным». Труд сам по себе, вовсе не в абстрагирующей фантазии, превратился в крайне абстрактный труд, стал частичным, односторонним и механически простым. Он перестал быть живой деятельностью личности — данной неповторимой конкретной личности — и стал простым заученным движением по схеме, набором совершенно стандартных, безлично-абстрактных операций. Здесь происходит следующее: попадая в сложившуюся систему отношений, характерных для грандиозной машины капиталистического способа производства, «конкретный индивид» начинает функционировать в ней именно в той роли, которую она ему определила, в роли «винтика», в роли стандартно-абстрактной детали. Его деятельность становится в [67] буквальном смысле абстрактной, т. е. частичной, односторонней, ущербно-однобокой и схематичной.

Именно потому, что его деятельность, как и деятельность каждого его соседа, сделалась реально-абстрактной, она и оказалась накрепко привязанной к другой столь же абстрактной деятельности. Захваченный в сети «вещной зависимости», этот абстрактный индивид неизбежно попадает и в сети иллюзий относительно своего собственного бытия.

«Эти вещные отношения зависимости в противоположность личным и выступают так (вещное отношение зависимости — это не что иное, как общественные отношения, самостоятельно противостоящие по видимости независимым индивидам, то есть их производственные взаимоотношения, ставшие самостоятельными по отношению к ним самим), что над индивидами теперь господствуют абстракции, в то время как прежде они зависели друг от друга»[6].

Индивиды, связанные по рукам и ногам сетями «вещных зависимостей», то есть силами той самой подлинной конкретности своих взаимных отношений, которую они не видят, не понимают, не сознают, продолжают мнить себя «конкретными индивидами», хотя захвативший их в свое течение процесс давным-давно превратил каждого из них в крайне абстрактного индивида, в исполнителя частных и частичных односторонне-стандартных операций: в ткача, портного, в пекаря, токаря или изготовителя «абстрактных полотен».

Все остальные «конкретные» качества индивида, кроме чисто профессиональных, с точки зрения процесса в целом становятся чем-то совершенно несущественным и безразличным, ненужным, — и потому атрофируются в том, кто их ранее имел, и не воспроизводятся в том, кто их еще не обрел. (С этим и связан тот самый знаменитый феномен «отчуждения», который приводит к «обезличиванию индивида», к утрате личностного отношения индивида как к другому индивиду, так и к миру вообще, к превращению его в полностью стандартизованную фигуру, в схему, в абстрактный образ).

И если мнимо-конкретному, а на самом деле [68] «сведенному» (редуцированному) к абстрактно-одностороннему и схематичному образу-индивиду кажется, что над ним и над его судьбой обрели власть некие безличные Абстракты, Абстрактные Объекты, Абстрактные Модели, Абстрактные Стереотипы, которые и управляют им как рабом, как марионеткой, то на самом деле, и это показал Маркс, его привязывает к другим индивидам собственная абстрактность, односторонний схематизм его собственной жизнедеятельности, требующий себе дополнения в столь же абстрактном схематизме деятельности другого индивида.

Как болт не имеет смысла без гайки, без отвертки, без гаечного ключа и отверстия, в которое его ввинчивают, так и токарь без пекаря, пекарь — без литейщика, литейщик — без токаря и т. д. и т. п.

Конкретно-всеобщая зависимость, увязывающая этих индивидов в единое целое, осуществляется как зависимость восполнения одного абстрактного индивида другим, столь же абстрактным (но по-другому) индивидом, всеми другими, по-своему абстрактными существами. И только полная совокупность «абстрактных» индивидов составляет единственно-реальную здесь «конкретность» человеческого существования, «сущность человека».

Эта не подлинная конкретность и выступает в сознании каждого абстрактного индивида в форме мистической силы Абстракта, как «власть абстракций», заменяющая личностно-конкретную форму взаимной зависимости между индивидами.

На деле же это и есть не что иное, как сила и власть подлинной конкретности в ее марксовом понимании, то есть совокупности (тотальности) общественных отношений внутри социального организма, над «абстрактным», то есть над односторонне-развитым «частичным» индивидам — рабом разделения труда. Индивид здесь и в самом деле раб абстракции, но не мистического, вне его витающего Абстракта, а своей собственной абстрактности, то есть частичности, ущербности, одноаспектности, стандартно-безликой схематичности собственной жизнедеятельности, своей работы.

В детальном анализе этой объективной диалектики превращения «конкретного труда» (и осуществляющего его индивида) в «абстрактный труд» (и [69] соответствующего этой форме труда индивида) и была развеяна мистика Стоимости, «этого Абстракта», «воплощающегося в чувственно-конкретное тело вещи и человека».

И тут же полностью проявляется все диалектическое коварство ходячих (не учитывающих диалектику) представлений об «абстрактном» и «конкретном».

Если по-прежнему именовать «конкретным индивидом» отдельного чувственно-воспринимаемого индивида и «конкретным трудом» совершаемую им частичную работу, в то время как он уже давно силою объективной диалектики превращен в абстрактного индивида, в субъекта абстрактного труда, то и выходит, что «конкретное» — есть форма проявления и воплощения Абстрактного.

А поскольку в лексиконе человека, незнакомого с диалектической логикой, Абстрактное — это синоним Мыслимого, синоним Понятия, то отсюда очень логично вытекает взгляд, согласно коему над миром, по крайней мере, над социальным миром, господствует Понятие, Идея, Мысль.

Поэтому-то эмпирик, фыркающий на «гегельянщину» в Логике, и оказывается в итоге рабом самых фундаментальных заблуждений гегелевского идеализма сразу же, как только сталкивается с фактом зависимости «частей» и «частностей» в составе некоторого органического целого, с фактом определяющей роли этого целого по отношению к своим собственным частям.

Тут сразу же начинаются «Абстракты», «Абстрактные Объекты», «Фикции», хотя и необходимые, «Энтелехии» и прочая мистическая чепуха.

Это совершенно неизбежный для логики эмпиризма финал.

В самом деле, исходным пунктом мышления, согласно этой логике, является не «конкретное», понимаемое как некоторое органически-расчлененное внутри себя «целое», не «единство многообразного», а совершенно неопределенное «многообразие», «множество индивидов», никак не очерченное в своих границах.

Когда от этих неопределенных «индивидов» отвлекают некоторые «общие всем им признаки», усматривая в этом задачу «осмысления» эмпирии, то и получается, что вместо осмысления мы имеем дело всего-навсего [70] с описанием в абстрактных терминах по-прежнему непонятных «единичных фактов».

Ибо «общие признаки», свойственные каждому из индивидов того или другого «вида», «класса» или «рода», никак еще не характеризуют сами по себе этот «вид», «класс» или «род», он остается некоторым мистически-непостижимым Иксом.

Предположим, что человек захотел, пользуясь логикой эмпиризма, понять такое довольно несложное целое», как радиоприемник. Для этого он будет обязан, оставаясь верным этой логике, вместо «конкретного целого», называемого радиоприемником, поставить перед своим мысленным взором некоторое «множество деталей», единичных экземпляров «класса радиодеталей», и стараться с помощью Абстракции отыскать между ними «нечто общее». Он будет искать то Абстрактно-Всеобщее, которым одинаково обладает каждая радиодеталь: и лампа, и конденсатор, и диод, и рукоятка включения и т. д. и т. п.

Понятно, что из «абстрактов», полученных таким путем, никогда не составишь хотя бы приблизительного представления о том «целом», в составе которого существуют и работают перечисленные детали. Ибо в тех «абстрактно-общих признаках», которыми одинаково обладают и триод, и обмотка громкоговорителя, и кнопка переключателя диапазонов, специфическая, конкретно-всеобщая взаимосвязь между ними не выражена никоим образом.

Поэтому даже самый полный и законченный ряд тех «общих признаков», которыми обладают «все детали» известного целого (будь то радиоприемник или коллектив людей, занятых общим делом) ни на миллиметр, не приблизит нас к пониманию того конкретно-общего дела, которое тут поделено между отдельными деталями, между «единичными, чувственно-воспринимаемыми» вещами или людьми.

Всё это конкретно-всеобщее (взаимозависимость между разными деталями данного, конкретно-специфического «целого») и выступит затем в сознании эмпирика как очередной Абстракт, некая «Абстрактная Модель», в согласии с требованиями которой разрозненные детали организуются и комбинируются в то или другое «целое». [71]

Этот Абстракт поневоле приходится привносить «со стороны», а не из рассмотрения «деталей». Почему? Да просто потому, что в ходе рассмотрения «деталей», нацеленного на отыскание «абстрактно-общего между ними», как раз сознательно и отворачивались (абстрагировались) от того самого момента в составе каждой детали, который эту конкретно-всеобщую связь «целого» и «выражает».

В составе каждой детали (каждого единичного факта) логика эмпиризма рекомендует выявлять лишь то абстрактно-всеобщее, в котором «специфика» данной детали, как детали этого, а не какого-то другого целого, как раз и гасится.

Это и значит, что каждая деталь с самого начала была рассмотрена крайне абстрактно, то есть крайне односторонне, частично.

Неизбежным дополнением к этой абстрактности и является Абстракт, характеризующий «Целое», но уже без всякой связи с рассмотрением каждой детали, ее специфики.

Отсюда и представление об «Абстрактном Объекте», об «Абстрактной (идеальной) Модели», которая своей властью связует детали, вполне друг к другу равнодушные и безразличные, в некоторое единство, в некоторое органическое целое. А называют ли этот мистический Абстракт «Понятием», «Энтелехией», «Идеей» или «Формой Языка», «Формой Языкового Каркаса» или «Моделью» — это уже совершенно безразлично. Ибо постигается Абстракт (представляющий целое) уже не на пути эмпирического исследования и анализа деталей, единичных явлений, а на совсем ином пути, на пути «логического конструирования», «моделирования» и т. д. и т. п.

Это неизбежно, ибо абстрактно-всеобщие определения «целого» не могут быть получены в качестве абстрактных определений «каждого отдельно взятого элемента этого целого как абстракции, в которых представлено общее всем без исключения элементам (каждому из них) «свойство», «признак». Они находятся совсем не в этом ряду, а в эмпирически наблюдаемых фактах, выступают скорее через различия (и противоположности) этих единичных фактов, а не через «общее» в них, то есть через свою собственную противоположность. [72]

Поэтому попытка оправдать любое абстрактно-всеобщее определение некоторой конкретной системы единичных фактов (явлений, вещей, людей — индивидов вообще) в качестве абстрактно-общего всем индивидам, то есть каждому из них, определения и заходит каждый раз в тупик. В таком качестве эти определения попросту не оправдываются, не «верифицируются», и даже наоборот, убедительно «опровергаются». Но поскольку без них (абстрактно-всеобщих определений) становится невозможной вообще любая теоретическая схема понимания «конкретных» («единичных») фактов, постольку их и вынужден принимать самый упрямый «эмпирик», он и принимает их скрепя сердце под титулом «фикций», хоть и необходимых…

Так «оправдывал» кантианец Конрад Шмидт понятие «стоимости», так «оправдывают» ныне понятия «электрон», «квант» и прочие нынешние запоздалые адепты логики эмпиризма — неопозитивисты.

К. Маркс и Ф. Энгельс в полемике с такого рода горе-теоретиками всегда были вынуждены популярно разъяснять, что Стоимость — это не «Абстрактный Объект», существующий отдельно от «эмпирически-очевидных фактов», а абстрактная определенность конкретного объекта(то есть тотальной совокупности производственных отношений между людьми, опосредствованных вещами), хотя в составе «единичных стоимостей» она и не выступает как абстрактно-всеобщее, одинаковое каждому из них определение этого «единичного» (каждого «конкретного» в понимании эмпирика) экземпляра. Напротив, показывали Маркс и Энгельс, это абстрактно-всеобщее определение конкретного целого в составе каждого отдельного «примера» Стоимости проступает, по существу, диалектическим способом — через различия между ними, доходящие до противоположности и прямого противоречия между отдельными «случаями», реализующими разные (и противоположные) определенности (различные формы) этой стоимости. Стоимость вообще представлена в различных единичных товарах далеко не равным образом — не одинаковым «признаком» и не «совокупностью одинаковых признаков». Совсем не так: в одном товаре представлен один абстрактный момент, в другом — другой, прямо ему противоположный. Один [73] товар находится в «относительной форме», а другой — в «эквивалентной». И анализ противоречий формы Стоимости, эмпирически выступающий в виде противоположных друг другу (логически исключающих друг друга) образов, — сначала в виде раздвоения товарного мира на «товары и деньги», а потом — на «капитал и рабочую силу» и т. д. и т. п., — и составляет весь смысл марксовского анализа.

Если бы Маркс пытался решить задачу образования понятия «стоимости вообще» путем отыскания тех одинаковых (тождественных) «признаков», которыми обладают и товар «холст», и товар «сюртук» и товар «рабочая сила», и товар «фабрика», и товар «золото», то ровно ничего, кроме номинальных определений термина «стоимость» он бы дать не смог. Он дал бы только анализ терминологического состава ходячего слова, обрисовал бы «границы применимости термина», то есть всего-навсего «эксплицировал» бы ходячее представление о «стоимости».

Здесь же речь шла не об «экспликации имплицитного содержания термина», а об анализе понятия «Стоимость».

Поэтому и путь «абстрагирования» совсем иной. Не бесплодное и бесконечное сравнивание золота с холстом, а их обоих — с рабочей силой, с землей и т. д., имеющее целью «отыскание абстрактно-общего» между ними, а анализ противоположных форм представления Стоимости в составе последовательных фаз развития отношений между разными «товарами», «товарными Стоимостями», начиная с простой («единичной») ситуации «холст — сюртук» и кончая развитыми формами представления одного товара в другом, в прямо ему противоположном.

Уже в первой же фазе эволюции «форм стоимости» Маркс и обнаруживает диалектику абстрактного и конкретного, ситуацию, внутри которой «конкретный», совершенно частный, и частичный вид труда (ткачество) представляет «абстрактный труд», труд вообще. Оказывается, что «абстрактный труд» представлен одним частным и частичным видом труда, а именно — портняжеством.

Здесь «портняжество» во всей его непосредственной, чувственно-воспринимаемой телесности (его [74] «конкретности») выступает в составе отношения как полномочный представитель, «заместитель» Абстрактного Труда. «Абстрактность» в данном случае — полный синоним частичности, то есть особенности и даже единичности, этого вида труда.

И дело принципиально не меняется, когда эту роль «заместителя» начинает исполнять золото, а, стало быть, труд золотоискателя. Этот совершенно конкретный вид труда со всеми его телесно-обусловленными особенностями начинает выступать как «труд вообще», «как абстрактный труд», охраняя все «признаки» своей телесности, своей особенности.

Золото оказывается в итоге «полномочным представителем» Абстракта, «Абстрактного Объекта». Оно представляет его именно через свою особенную конкретно-природную телесность, а представленный в нем «Абстракт» («абстрактно всеобщее») сливается, отождествляется с одним чувственно-воспринимаемым «конкретным» образом. Золото делается «зеркалом», отражающим каждому другому товару его стоимость, его «суть». Суть же заключается в том, что товар — тоже всего-навсего частный случай Абстрактного Труда, созидающего частичный (абстрактный) продукт. Поэтому «золото есть материальное бытие абстрактного богатства»[7].

И что самое главное — такое «сведение» любого «конкретного» вида труда и его продукта к «абстрактному труду» совершилось вовсе не в теоретизирующей голове, а в реальности экономического процесса:

«Это сведение представляется абстракцией, однако, это такая абстракция, которая в общественном процессе производства происходит ежедневно», — и потому «есть не большая, но в то же время и не менее реальная абстракция, чем превращение всех органических тел в воздух»[8].

Приравнивание любого «конкретного» продукта к золоту, этому «абстрактному образу», «материализованной абстракции», и выдает тайну, скрытую от эмпирика, демонстрирует ту истину, что каждый «конкретный» вид труда давно превращен по существу в Абстрактный [75] труд, и что «суть» его заключается вовсе не в том, что он производит холст, сюртук или книги, а в том, что он производит Стоимость, этот Абстракт.

«Конкретность» труда и его продукта стала здесь лишь маской, которую сей Абстракт надевает для того, чтобы отплясывать свои мистические танцы в карнавале рыночных отношений, стала псевдоконкретностью, видимостью, чувственно-воспринимаемым нарядом Абстрактного…

Абстрактность же каждого отдельного вида труда и его продукта заключается именно в том, что этот труд производит крайне частичный, «неполный» и односторонний продукт, не имеющий никакого самостоятельного значения вне всесторонней зависимости от всех других продуктов, фрагмент полноценного («конкретного») продукта.

В этом смысле каждый отдельный труд и производит Абстрактное, и, как таковой, он и сам Абстрактен, в самом точном, прямом и строгом смысле этого логического понятия.

«Конкретное» же (конкретный продукт) производит только многообразно расчлененный совокупный труд людей, только полная совокупность бесчисленного множества отдельных абстрактных работ, увязанных вокруг общего дела стихийными силами рыночных отношений.

Загадка Стоимости, неразрешимая для эмпирика с его логикой, решается, таким образом, просто и без вся кой мистики.

Каждый отдельный вид труда вовсе не является, при марксовском понимании, «чувственно-конкретным воплощением Абстракта», этого вне его витающего призрака. Дело в том, что он сам, несмотря на всю его чувственно-телесную «конкретность», несамостоятелен, стандартно-схематичен, обезличенно-прост, то есть сведен (редуцирован) к несложному повторяющемуся механически-заученному движению, и потому не требует ни ума, ни развитой индивидуальности, а лишь рабского следования абстрактному стандарту, штампу, схеме. И эта его собственная абстрактность отражается а «золотом зеркале». В золоте любой труд и находит зримый образ своей собственной «сути», потому что золото — это точно такой же частичный, фрагментарный [76] продукт, не имеющий сам по себе абсолютно никакого значения и обретающий значение «всеобщего образа богатства» только через свое отношение к бесчисленным телам товарного мира. Продукт труда, присваивающего природу крайне односторонне, то есть извлекающего из ее недр один-единственный химический элемент и абстрагирующий от всего остального…

«Абстрактный предмет» (золото в его роли всеобщего эквивалента является лучшим примером такого предмета) — это отдельный, крайне бедный, крайне ущербный, крайне убогий по сравнению с остальным богатством предметного мира, узкоопределенный и «очищенный» от всего остального реальный предмет. А вовсе не особый, «умопостигаемый», в противоположность воспринимаемому, идеально-бестелесный, невидимый и неосязаемый «логический конструкт», «модельный объект» и тому подобная чепуха, выдуманная эмпириками, зашедшими в тупик со своим пониманием «абстрактного и конкретного», всеобщего и особенного, частичного и целостного.

Конкретный же предмет — это многообразно расчлененный внутри себя, богатый определениями, исторически-оформившийся «целостный объект», подобный не отдельному изолированному «телу», а живому организму, социально-экономической формации исходным с ним образованиям. [77]

Примечания

1

См. «Вопросы философии», 9 (1967).

2

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 13, с. 20.

3

Там же.

4

Там же, т. 23, с. 68.

5

Там же.

6

Архив Маркса и Энгельса, т. IV. Москва, 1935, с. 103.

7

Маркс К., Энгельс. Ф. Сочинения, т. 13, с. 107.

8

Там же, с. 17.

Оглавление