«Западная рациональность. М. Хайдеггер и Ж.-П. Сартр»

Западная рациональность. М. Хайдеггер и Ж.-П. Сартр. (Тексты и комментарии)

М. Хайдеггер

(Из сборника: М. Хайдеггер «Время и бытие» М. 1993. Пер. В. В. Бибихина)

Что такое метафизика (1929)

(16) [Во всех] науках мы, следуя их наиболее полной интенции, вступаем в отношение к сущему самому по себе.

(17) Это особенное отношение к миру, нацеленное на сущее как таковое, в свою очередь поддерживается и направляется определенной свободно избранной установкой человеческой экзистенции.

…Эта строгая подчиненность исследования и научной теории сущему перерастает, далее, в основание для возможности своего рода ведущей, пусть ограниченной роли науки внутри всей человеческой экзистенции. Особенное мироотношение науки и направляющая ее установка человека могут быть целиком поняты, конечно, только если мы увидим и уловим, что имеет место при таком мироотношении и такой установке. Человек – сущее среди прочего сущего – «занимается наукой». При таком «занятии» происходит не менее как вторжение известного сущего, именуемого человеком, в совокупность сущего… Вторжение науки, раскрывая сущее, помогает ему – по-своему – стать прежде всего самим собой.

… Только странное дело: как раз когда человек науки закрепляет за собой свою подлинную суть, он явно или неявно заговаривает и о чем-то другом. Исследованию подлежит только сущее и более – ничто; одно сущее и кроме него – ничто; единственно сущее и сверх того – ничто.

(18) Наука не хочет ничего знать о Ничто. С той же очевидностью, однако, остается верным: когда она пытается высказать свою собственную суть, она обращается к помощи Ничто.

Предисловие. Публикуемые ниже тексты М. Хайдеггера и Ж. П. Сартра трудны для понимания. Задача комментария - раскрыть свернутые смыслы хотя бы первого (ближайшего) порядка. Весь комментарий к текстам того и другого автора внутренне связан и составляет одно целое. В целях экономии места и времени основные ключевые идеи вначале фиксируются без разъяснения (с доверием к интуиции читателя). Впоследствии (в других разделах) они рассматриваются более подробно.

?Ничто реально существует. Наука отвергает Ничто.

Попытаемся понять мысль М. Хайдеггера. Термин «сущее» обозначает любые вещи, данные нам в опыте, о которых мы говорим, что они действительно есть, - они обладают бытием. «Волга есть река», «Журавль есть птица», «Кислород есть вещество» и т. д. Сущее определяется на основе (или, как иногда говорит М. Хайдеггер, - в свете) бытия. Бытие это то, в свете чего определяется сущее.

Науки, как правило, интересуются только тем, что есть (в опыте) и отвергают все остальное как пустые измышления. Строго научный подход к миру всегда материалистичен, т. е. все объясняется естественными причинами. Такое объяснение возможно лишь при условии, если мы явно или неявно постулируем: «В мире нет ничего, кроме материи». Есть только бытие. При этом, как считает М. Хайдеггер, теряется из виду, что всякое сущее (в его бытии) фиксируется только на фоне Ничто.

Позицию М. Хайдеггера можно было бы назвать своеобразным антропным принципом герменевтики. Смысл в том, что только при наличии Ничто в мире возможен (в принципе) человек с его душой, свободой, творчеством. И, наоборот, если Ничто нет, то в таком абсолютно детерминированном мире (где все определяется предшествующими состояниями) человек невозможен.

В век науки все подвергается рационализации, наука диктует свои правила. Вторжение науки, замечает М. Хайдеггер, помогает человеку стать самим собой. Понимание этой фразы требует более широкого контекста, о чем речь впереди. (19) Будем утверждать: Ничто первоначальнее, чем Нет и отрицание. Если этот тезис обоснован, то возможность отрицания как действия рассудка и вместе с нею рассудок зависят неким образом от Ничто.

…Ничто есть полное отрицание всей совокупности сущего. Не дает ли нам эта характеристика Ничто на худой конец хоть намек на то направление, в котором мы только и можем натолкнуться на Ничто?

(20) …Как верно то, что мы никогда не схватываем все сущее в его безусловной совокупности, так несомненно и то, что мы все же нередко видим себя стоящими посреди так или иначе приоткрывшейся совокупности сущего…

…Сколь бы расколотой … ни казалась повседневность, она все-таки, пусть лишь в виде тени, еще содержит в себе сущее как единство «целого»… [Нас] захватывает это «в целом», например, при настоящей скуке… Глубокая тоска, бродящая в безднах нашего бытия, словно глухой туман, смещает все вещи, людей и тебя самого вместе с ними в одну массу какого-то странного безразличия. Этой тоской приоткрывается сущее в целом.

Другую возможность такого приоткрывания таит радость от близости человеческого присутствия – а не просто личности – любимого человека.

Подобное настроение, когда «все» становится каким-то особенным, дает нам – в свете этого настроения – ощутить себя посреди сущего в целом. Наше настроение не только приоткрывает нам, всякий раз по-своему, сущее в целом, но такое приоткрывание – в принципиальном отличии от того, что просто случается с нами, - есть в то же время и фундаментальное событие нашего бытия.

(21) …В ужасе, говорим мы, человеку делается жутко… Ужасом приоткрывается Ничто…ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользнуть сущее в целом… перед его [Ничто] лицом умолкает всякое говорение с его «есть».

… Что от нас требуется, так это проследить за превращением человека в свое чистое присутствие, происходящее с нами в настроении ужаса…

(22)… Ничтожение не случайное происшествие, а то отталкивающее отсылание к ускользающему сущему в целом, которое приоткрывает это сущее в его полной, до того сокрытой странности как нечто совершенно Другое – в противовес Ничто.

… В светлой ночи ужасающего Ничто впервые происходит простейшее раскрытие сущего как такового: раскрывается, что оно есть сущее, а не ничто.

…Существо исходно ничтожащего Ничто и заключается в этом: оно впервые ставит наше бытие перед сущим как таковым.

Только на основе изначальной явленности Ничто человеческое присутствие способно подойти к сущему и вникнуть в него. И поскольку наше присутствие по самой своей сути состоит в отношении к сущему, каким оно не является и каким оно само является, в качестве такого присутствия оно всегда про-исходит из заранее уже приоткрывшегося Ничто.

Человеческое присутствие означает: выдвинутость в Ничто.

?Все открывается через Ничто

Как понять М. Хайдеггера, что Бытие неотделимо от Ничто?

Даже в ограниченном материализме Демокрита ничто (пустота) - еще является обязательным условием движения атомов. С введением галлилеевского принципа инерции и открытием законов движения Ничто отбрасывается, все пространство становится материально заполненным, и это значит: все объясняется естественными механическими причинами. Этот способ понимания, между прочим, неизбежно ведет к модели Вселенной, запрограммированной в каждом моменте ее существования (например, начальными условиями в модели Большого Взрыва). Суть в том, что таком мире свобода невозможна. Однако, творчество и свобода человека есть факт, опровергающий сплошную материальность мира и доказывающий, что человек реально имеет дело с Ничто.

Возьмем, к примеру, творческий процесс познания. Возможно ли познавание без творчества?

Точность научного знания немыслима без идеальных объектов (таких, как «материальная точка», «идеальный газ», «абсолютно черное тело» и др.), которых в материальном мире быть не может по-определению. Это то идеальное, которое в области материального мира есть Ничто, но, при этом, это такое Ничто, которое затем материализуется, например, в технических устройствах.

Таким образом, кроме материи существует еще область абсолютно нематериального. В античной древности эта проблема была впервые осмыслена в вопросе «Существует ли общее?».

М. Хайдеггер заостряет эту проблему. Помимо материального и идеального есть еще Ничто в кардинальном значении этого термина. Ничто в некотором смысле есть, т. е. в следующем смысле: всякое бытие содержит в себе небытие. И именно это обстоятельство только и позволяет человеку познать нечто как нечто определенное.

Для животного нет вещи в качестве фиксированного члена общих рядов тех или иных свойств. Определенность этих свойств в такой-то конкретной форме имеет место только относительно деятельности человека, (в которой вещь изолируется от материнского целого, становясь моментом искусственной среды).

Именно поэтому всякое определение есть отрицание. Более того, утверждает М. Хайдеггер, любое рассудочное определение отрицает сущее в целом, отменяет мир как целое (это происходит и в суждении, и в опыте, основанном на суждении).

Хайдеггеровская трактовка, следовательно, опирается на идею мира как целого (логический рассудок, наоборот, отрицает мир как целое, замещая его «системой»). Отнестись к целому вообще возможно только тогда, когда наряду с мировым целым есть еще Ничто, позволяющее выйти за целое, взглянуть на него со стороны.

Все, что человек определяет, он определяет через Ничто.

В своей деятельности человек выдвинут в Ничто.

Выдвинутое в Ничто, наше присутствие в любой момент всегда заранее уже выступило за пределы сущего в целом. Это выступание за пределы сущего мы называем трансцендирующим, т.е. как мы можем теперь уже сказать, не будь оно заранее всегда уже выдвинуто в Ничто, оно не могло бы встать в отношение к сущему, а значит, и к самому себе.

Без исходной открытости Ничто нет никакой самости и никакой свободы.

Тем самым ответ на вопрос о Ничто получен. Ничто – не предмет, ни вообще что-либо сущее. Оно не встречается ни само по себе, (23) ни пообок от сущего наподобие приложения к нему. Ничто есть условие возможности раскрытия сущего как такового для человеческого бытия. Ничто не составляет, собственно, даже антонима к сущему, а исходно принадлежит к самой его основе. В бытии сущего совершает свое ничтожение Ничто.

…Между тем не мы ли сами признали, что чистый ужас бывает редко?

…Но что значит, что исходный ужас бывает лишь в редкие мгновения? Только одно: на поверхности сплошь да рядом Ничто в своей исходной сути от нас заслонено. Чем же? Тем, что мы в определенном смысле даем себе совершенно потонуть в сущем… Оно, Ничто, в своем ничтожении как раз и отсылает нас к сущему. Ничто ничтожит непрестанно без того, чтобы мы знали об этом событии тем знанием, каким повседневно руководствуемся.

Что может навязчивее говорить о постоянной и повсеместной, хотя и заслоненной открытости Ничто для нашего присутствия, чем отрицание?

… [Как] может отрицание извлечь свое Нет из самого себя, когда оно ведь только и способно отрицать, когда ему уже пред-дано что-то подлежащее отрицанию?

…Ничто – источник отрицания, а не наоборот. Если таким образом могущество рассудка надламывается в области вопросов о Ничто и о бытии, то решается и судьба господства «логики» внутри философии. Сама идея «логики» расплывается в водовороте более изначального вопрошания.

Как бы часто и разнообразно отрицание – высказанное или нет – ни пронизывало собою всякое мышление, оно ни в коем случае не служит единственным полноправным свидетельством той открытости Ничто, которая сущностно принадлежит нашему бытию.

(24)… Бездонней, чем простая уместность обдуманного отрицания, - жесткость действия наперекор и режущая острота презрения. Ответственней – мука несосотоятельности и беспощадность запрета. Тягостней – горечь лишения.

Эти возможности ничтожащего поведения – силы, среди которых наше бытии несет, хотя и не преодолевает, свою заброшенность… Сплошная пронизанность нашего бытия ничтожащим поведением – свидетельство постоянной и, разумеется, затененной распахнутости Ничто, в своей исходности раскрываемого только ужасом… Ужас с нами. Он только спит. Его сквозное дыхание веет в нашем бытии – меньше всего в склонном ужасаться; неприметно – в деловитом с его «да-да», «нет-нет»; раньше всего в затаенном; уверенней всего в потрясенном и дерзновенном человеческом бытии.

Ужас, сопутствующий дерзанию, не требует никакого противополагания себя ни радости, ни уютному самодовольству мирных занятий. Он состоит … в тайном союзе с окрыленностью и смирением творческой тоски.

…Выдвинутость нашего бытия в ничто на почве потаенного ужаса делает человека заместителем Ничто…

Выдвинутость нашего бытия в Ничто на почве потаенного ужаса есть перешагивание за сущее в целом: трансценденция.

Наше вопрошание о Ничто призвано продемонстрировать нам метафизику саму по себе…

…Метафизика – это вопрошание сверх сущего, за его пределы, так что мы получаем после этого сущее для понимания как таковое и в целом… [Каждый] метафизический вопрос охватывает, во-первых, все целое метафизики. В каждый метафизический вопрос, кроме того, всякий раз включается также и вопрошающее человеческое бытие.

В каком смысле вопрос о Ничто пронизывает и скрепляет собою совокупное целое метафизики?

(25)… Если вопрос о бытии как таковом … - всеобъемлющий вопрос метафизики, то и вопрос о Ничто оказывается таким, что охватывает всю совокупность метафизики. [Кроме того, он] поневоле ставит нас перед проблемой происхождения отрицания, т. е. по сути дела перед решением вопроса о правомерности господства «логики» в метафизике.

(26)… Только когда наука эк-зистирует, отталкиваясь от метафизики, она способна снова и снова отстаивать свою сущностную задачу, которая не в собирании и упорядочивании знаний, а в размыкании, каждый раз заново достигаемом, всего пространства истины природы и истории.

[Добавление к теме. Фрагменты из работы М. Хайдеггера «Что значит мыслить?»

…То, что мы все еще не мыслим, скорее идет от того, что то, что должно осмысляться, само отвернулось от человека, более того, уже давно отвернувшись, сохраняет это положение...

Наука не мыслит. Для обычных представлений это утверждение неприлично. Оставим этому утверждению его неприличный характер, хотя сразу добавим, что наука, как и все действия человека, зависима от мышления… От науки в мышление нет мостов, возможен лишь прыжок

…Поскольку мы воспринимаем сущее в его бытии, поскольку мы, выражаясь языком Нового времени, представляем предметы в их предметности, мы уже мыслим. Таким образом, мы мыслим уже давно. Но все-таки мы мыслим еще не по-настоящему, пока остается непомысленным то, на чем основывается бытие сущего, когда оно является как присутствие.

…Поэтому наше мышление еще не попало в свою собственную стихию] ?Человек выдвинут в Ничто

Отношение к природе как к мастерской выбрасывает человека из мира как целого. Это - судьба. Человек как творец выдвинут в Ничто.

Тот же эффект дает любая активность, поскольку она производна от творчества.

Однако, человек не просто выпадает, он сам постоянно выходит за границу бытия в Ничто, что М. Хайдеггер называет трансцендированием.

Субъективно это воспринимается по-разному, но, в глубокой своей основе Ничто не может не вызывать ужас.

Вместе с тем, Ничто есть пространство свободы.

Люди, посвятившие себя творчеству, дальше других заглядывают в пропасть Ничто. Отсюда – окрыленность и смирение творческой тоски, о которой говорит М. Хайдеггер.

Но, вообще говоря, каждый человек подспудно испытывает ужас небытия Ужас всегда с тобой. И больше всего им наполнены не ужасные события, как бы они не потрясали человека. Больше всего, считает М. Хайдеггер, ужас небытия присутствует в обычном «да-да», «нет-нет», т. е. в обычном рассудочном и рациональном поведении. Именно здесь, в первую очередь, человек становится заместителем Ничто. Всякая операция рассудка по-сути есть отрицание, «ничтожение».

И эта отрицательность - черта любой логики (как это глубоко и всесторонне исследовал Г. Гегель в своей «Науке логике»). Но так как в пределах рассудочного царства все размерено и все известно заранее, то ужас небытия здесь индифферентен чувствам, он как бы застыл в ледяном схематизме «Если А, то В».

Итак, человек изобретателен, он легко находит средство, чтобы не видеть Ничто. Он погружается в сущее, - в искусственную среду, внутри которой человек подобен пауку в своей паутине. Среда эта предсказуема, потому что воспроизводима. А воспроизводима она в той мере, в какой упорядочена рассудком (т.е. в какой подчиняется правилам формальной логики). Рассудок поощряет человеческую слабость - желание забыть Ничто (заодно и Бытие, которое неотделимо от него). Рассудок уверенно отбрасывает Ничто (рассуждая при этом вполне непротиворечиво: чего нет, того нет, а что касается операции отрицания, то она относится только к деятельности мышления).

Время от времени отлаженный рассудочный порядок взламывается. Он взрывается метафизикой.

По-Хайдеггеру, метафизика это не только теоретическая или учебная дисциплина. Это универсальное качество человека.

Метафизика, говорит М. Хайдеггер, есть вопрошание сверх сущего. Без такого вопрошания творчества не бывает.

Например, в ходе научной революции меняются фундаментальные (= метафизические) основания науки. Возникшее новое знание метафизично в том смысле, что ученый здесь работает в предельно универсальных философских категориях, а также и в том, что никакие известные методы науки, никакие хоженые пути (кроме путей метафизики) не могут привести к действительно новому знанию. (В связи с этим А. Эйнштейн, например, призывал физиков научиться оперировать специальными философскими понятиями, подчеркивая, что новые более общие принципы всегда есть продукт творческой фантазии, и они никогда не возникают из опыта путем логической операции обобщения). Эту метафизическую сторону науки одновременно с М. Хайдеггером подметил, между прочим, К. Поппер. С точки зрения К. Поппера главная отличительная особенность науки – прогресс, постоянное движение ее за собственные границы. Наука всегда недовольна достигнутым, она (как всякая метафизика) вопрошает сверх сущего.

В классическую эпоху в западной философии так и осталось незамеченным то обстоятельство, что основой сущего является и Бытие (как бы оно ни понималось), и (неотделимое от него) Ничто. Пионерские работы М. Хайдеггера открыли здесь новое пространство мысли.

Добавим к этому, что идеи М. Хайдеггера, были востребованы, в той или иной мере, всеми философскими школами XX века.

В свете нового понимания иначе уже видится и сам человек. В отличие от самотождественных, однозначно определяемых рассудком вещей (вещь = сущее) человек вовсе не вещь. Человек - существо эк-зистирующее, т. е. он существует не иначе, как только выходя за границу любого сущего.

Внутри логики существо человека неизбежно рисуется карикатурно, оно искажено логической редукцией того, что превосходит силы логики. Поэзия, поэтому, больше и глубже, чем наука или логика, знает о человеке.

Современный человек, утверждает М. Хайдеггер, все еще не мыслит, хотя всякая деятельность его опирается на способность мышления. Наука тоже не мыслит.

Эти возмутившие общественность хайдеггеровские положения нужно попытаться понять.

Стихия всякого мышления, по-Хайдеггеру, одна и та же. Это - бытие. Но в мерной поступи технического прогресса происходит (как плата Фауста за власть) забвение бытия. «Вспомнить» бытие означало бы вернутьcя в мир как целое (целое, тогда, присутствует во всяком «здесь и теперь»). Это и будет, как можно понять М. Хайдеггера, обретением присутствия - присутствия мира для человека и человека для мира.

(26) Только потому, что в основании человеческого бытия приоткрывается Ничто, отчуждающая странность сущего способна захватить нас в полной мере. Только когда нас теснит отчуждающая странность сущего, оно пробуждает в нас и вызывает в себе удивление. Только на основе удивления – т.е. открытости Ничто – возникает вопрос «почему?». Только благодаря возможности этого «почему?» как такового мы способны спрашивать целенаправленным образом об основаниях и обосновывать.

…Человеческое бытие может вступать в отношение к сущему только потому, что выдвинуто в Ничто. Выход за пределы сущего совершается в самой основе нашего бытия. Но такой выход и есть метафизика в собственном смысле слова. Тем самым подразумевается: метафизика принадлежит к «природе человека». Она не есть ни раздел школьной философии, ни область прихотливых интуиций.

Метафизика есть основное событие в человеческом бытии. Она и есть само человеческое бытие. Из-за того, что истина метафизики обитает в этом бездонном основании, своим ближайшим соседом она имеет постоянно подстерегающий ее риск глубочайшего заблуждения. Поэтому до серьезности метафизики науке со всей ее строгостью еще очень далеко. Философию никогда нельзя мерить на масштаб идеи науки.

…Мы … не можем в нее [метафизику] погрузиться, потому что – поскольку экзистируем – всегда уже находимся в ней. Поскольку человек экзистирует, тем или иным образом совершается и его философствование…

[Философия] приходит в движение только благодаря своеобразному скачку, в котором наша собственная экзистенция посвящается сущностным возможностям человеческого бытия в целом. Для этого скачка решающим является: во-первых, предоставление пространства для сущего в целом; потом – свободное отпускание себя в Ничто, т. е. избавление от божков, которые у каждого есть и у которых каждый имеет обыкновение прятаться; наконец – (27) допущение размаха этой безопорности, чтобы в своих взлетах она постоянно возвращалась к основному вопросу метафизики, самим Ничто вынужденному: почему вообще есть сущее, а не, наоборот, Ничто?

?Метафизика принадлежит к «природе человека».

Метафизика, говорит М. Хайдеггер, это не раздел школьной философии. Это и есть само бытие человека. Метафизика – главное в природе человека. Пытаясь понять хайдеггеровскую идею, мы должны еще раз вспомнить номинальное определение метафизики: «она есть выход за пределы сущего». Если бы преодоление сущего не совершалось (как это наблюдается у животных или растений), то человек не имел бы свободы. Следовательно, метафизика это минимально необходимое условие свободы.

Требуется особое мужество, чтобы покинуть почву привычно-известного, на которой правят местные «божки». Творческий взлет совершается в пространстве безопорности, в пространстве полной свободы– в пространстве Ничто (где отсутствует какая-либо определенность, поддержка или гарантия успеха).

Не каждый посвящает себя творчеству. Но, в любом случае, человек, как удачно выразился Ж. П. Сартр, осужден быть свободным. Свобода в иерархии стоит выше творчества.

Для человека свобода есть, во-первых, процесс постоянного высвобождения из-под власти «среды» как искусственно организованного сущего. Но искусственная среда создается самим человеком. Тут мы неожиданно сталкиваемся с чем-то удивительным, напоминающим змею, кусающую себя за хвост. Чтобы достичь большей степени свободы, мы должны предшествующий уровень свободы обратить в несвободу, т. е. в (технический) мир функционально связанных между собой вещей. Такой «кругооборот» свободы и несвободы, на самом деле, отчужден от человека и использует его как подсобное средство. В этом контексте становятся понятными следующие слова М. Хайдеггера из его статьи «О сущности истины»: «Человек обладает свободой не как свойством, а как раз наоборот: свобода… владеет человеком…». И, похоже, что Ж. П. Сартр, в своей концепции (о ней пойдет речь далее), имеет в виду именно эту отчужденную от человека свободу. М. Хайдеггер считает, что данная форма свободы уже исчерпала себя, и поскольку метафизика с ней теснейшим образом связана, то последняя тоже должна быть преодолена.

Во-вторых, М. Хайдеггер характеризует свободу как «допущение бытия сущего», что означает: свобода невозможна без той истины (бытия), которая скрыта от человека под наслоением многих времен. Чтобы открыть ее, человек должны научиться мыслить.

Введение к:

«Что такое метафизика?»

(27)… Каким бы образом ни брались истолковывать сущее, или как дух в смысле спиритуализма, или как материю и силу в смысле материализма, или как становление и жизнь, или как представление, или как волю, или как субъект, или как энергию, или как вечное возвращение того же, всякий раз сущее как сущее является в свете бытия. Повсюду, когда метафизика представляет сущее, бытие уже высветилось… Бытие в своем высвечивающем существе, т. е. в своей истине не продумывается… метафизика говорит из незамеченной открытости бытия…

(29)… Но метафизика не дает слова самому бытию, потому что продумывает бытие не в его истине, истину – не как непотаенность [???????] эту последнюю – не в ее существе. Существо истины является метафизике всегда лишь в уже производном облике истины познания и ее выражения. Однако, непотаенность, может быть, что-то более исконное, чем истина в смысле veritas.

(30)… Так что все заключается в том, чтобы в урочное время мысль стала более мыслящей. До этого доходит, когда мысль, вместо того, чтобы взогнать себя на более высокую ступень напряжения, обращается к другим началам. Тогда поставленная сущим как таковым и потому представляющая и тем самым просвещающая мысль отменяется мыслью, самим бытием осуществленная и потому бытию послушной…

…Но чья мысль еще думает об осмысленности? Люди заняты изобретательством. [В книге «Бытие и время» предпринята попытка вывести] мысль на путь, который введет ее в отношение истины бытия к существу человека… Чтобы как отношение бытия к существу человека, так и сущностное отношение человека к открытости («Вот») бытия как такового схватить одновременно и в одном слове, для сущностной области, в которой стоит человек как человек, было избранно имя «присутствие» (Dasein).

(31)… Сущность присутствия заключена в его экзистенции.

(32) Сущее, существующее способом экзистенции, это человек. Только человек экзистирует. Скала существует, но она не экзистирует. Дерево существует, но оно не экзистирует… Предложение «Человек экзистирует» означает: человек есть то сущее, чье бытие отмечено открытым стоянием внутри непотаенности бытия… Экзистенциальное существо человека есть основание того, что человек умеет представить сущее как таковое и иметь сознание о представленном. Всякое сознание заранее предполагает экстатически понятую экзистенцию в качестве essentia человека, причем essentia означает то, в качестве чего человек существует, пока он человек.

(33) История бытия в эпоху метафизики властно пронизана непродуманным существом времени…

…Если время каким-то еще потаенным образом принадлежит к истине бытия, то всякое понимание бытия, бросающее себя в открытость истины бытия, должно заглядывать во время как возможный горизонт понимания бытия…

(36)…[Основной вопрос метафизики] гласит: почему вообще есть сущее, а не, наоборот, Ничто?..

?Изобретать – не значит мыслить.

Рассудочная манера мышления не есть, по-Хайдеггеру, настоящее мышление. Это скорее изобретательство. Последнее заключается в том, что человек отнюдь не мыслит нечто само по себе существующее и естественно вышедшее навстречу в своей открытости, а мыслит, наоборот, промышляя, преследуя свой интерес властвования над вещами, утверждая свою волю как господствующего субъекта. Такой способ мышления фатально субъективен, хотя, разумеется, он предполагает познание законов природы, материализующихся затем в орудиях власти над природой. Субъект рассматривает вещи с точки зрения того их общего основания, которое, собственно, и дает власть.

Могут спросить, а разве бывает иное отношение к миру? Иное – открытое бытию. Хайдеггер отвечает: бывает, и такое отношение было распространенным явлением (но, может быть, в незрелой еще форме) в Древней досократовской Греции, и именно в Греции случился поворот в сторону забвения бытия. Уже в философской поэме Парменида, сказал как-то М. Хайдеггер в одном из интервью, взорвалась атомная бомба.

Если бы человек смог вернуться к тому наивному отношению к миру, при котором он не стал бы нагромождать между собой и миром известные ему общие принципы, модели, технологии, ценности (какие животные и растения полезны, а какие вредны – этому у нас учат в школе) и др., то мир открылся бы ему в своей таинственной цельности. Открылся бы не в моделях, теориях и захватывающих дух проектах, а в прекрасных мгновениях Вот-бытия.

Мир (=бытие=целое) всегда присутствует здесь и теперь, но человек, погрузившись в свои заботы, не замечает его.

«Сущность присутствия, - говорит М. Хайдеггер, - заключена в его экзистенции». Что это значит?

В интерпретации Ж. П. Сартра эта формула приобрела вид: «Существование человека предшествует его сущности». Ж. П. Сартр противопоставил человеку внешнее (как он думает) бытие в качестве «бытия-в-себе» - костного, инертного, материального бытия, враждебного по отношению к свободе человека. У М. Хайдеггера бытие пользуется, конечно, большим уважением. «Человек стоит в просвете бытия», - скажет М. Хайдеггер в своем знаменитом «Письме о гуманизме». Дело в том, что Сартр уловил только первую сторону хайдеггеровского присутствия: отношение человека к миру. Однако, в судьбе человека участвует в не меньшей степени вторая сторона: отношение мира к человеку. В ней М. Хайдеггер фиксирует то, что упрямый рационалист обычно игнорирует. Важен ли этот вопрос? Существенна ли эта вторая сторона, предположим, для постижения мира, каков он есть на самом деле (что, кстати, больше всего и заботит, и чем особенно козыряет в своем упрямстве рационалист)? – Весьма существенна! Если ты берешься исследовать природу, которая поставлена в заведомо враждебное отношение к тебе (как это открыто признает, например, в своих работах З. Фрейд), то, очевидно, в этом качестве она и будет познана.

Послесловие к:

«Что такое метафизика?»

(36)… Новоевропейская наука … не ищет какой-то «истины самой по себе». В качестве способа (37) исчисляющего опредмечивания сущего она есть поставленное самой волей к воле условие, через которое она обеспечивает господство своего существа. Поскольку же всякое опредмечивание сущего сводится к накоплению и обеспечению сущего, в опоре на последнее обеспечивая себе возможность наступательного движения, то опредмечивание прочно держится сущего и принимает его уже и за бытие.

(38)… Мы слишком поспешно отказываемся думать, когда в дешевом объяснительстве выдаем Ничто за голую ничтожность и равняем его с безбытийным. Вместо такой скороспелости пустого остроумия и отказа от загадочной многозначности Ничто мы должны вооружить себя для единственной готовности – ощутить в Ничто вместительный простор того, чем всему сущему дарится гарантия бытия. Это – само бытие.

Опыт бытия как Другого всему сущему дарится ужасом, если только … мы не отшатнемся от беззвучного голоса, настраивающего нас на отшатывание перед бездной…

…Готовность к ужасу говорит Да настойчивости в исполнении высшего вызова, единственно только и захватывающего человеческое существо. Только человек среди всего сущего видит, позванный голосом бытия, чудо всех чудес: что сущее есть.

(39)… Точное мышление никогда не есть самое строгое мышление…Расчет не позволяет появиться ничему, кроме исчислимого. Каждая вещь есть лишь то, чем она считается. Все сочтенное обеспечивает собою продолжение счета. Последний употребляет в своем поступательном движении числа и сам есть продолжающееся самоистребление… Рассчитывающее мышление… не способно ощутить, что все исчислимое счетом еще до вычисления той или иной суммы и производного уже есть некоторое целое, чье единство явно принадлежит к неисчисляемому и чья неприручаемая странность ускользает от хватки расчета. Но то, что повсюду и постоянно заранее уже замкнулось в себе от нахрапистого расчета и все же в своей загадочной неведомости оказывается ближе человеку, чем любое сущее, среди которого он со своими проектами устраивается, может иногда настроить человеческое существо на такое мышление, чью истину не способна схватить никакая «логика». Мышление, чьи мысли не только не настроены на счет, но вообще определяются Другим, чем сущее, пусть будет названо бытийным мышлением. Вместо того чтобы считаться с сущим в расчете на него, оно (40) растрачивает себя в бытии на истину бытия… В жертве осуществляет себя потаенная признательность, единственно достойное отблагодарение за расположение, в качестве которого бытие препоручило себя существу человека в мысли, чтобы человек взял на себя в своем отношении к бытию обережение бытия… Жертва есть расставание с сущим для того, чтобы сохранить расположение бытия… Жертва таится под покровом события, каким выступает бытие, когда захватывает человека, требуя его для своей истины. Поэтому жертва не терпит никакого расчета, всякий раз пересчитывающего ее на какую-то пользу или бесполезность, все равно, низкие или высокие поставлены цели. Такой пересчет искажает существо жертвы.

Мышление бытия не ищет себе никакой опоры в сущем…

(41)… Мыслящий дает слово бытию. Поэт именует святое.

?По настоящему мыслить – значит мыслить целое.

Целое, утверждает М. Хайдеггер, ускользает от жесткой хватки точного расчета. Рассчитывающее мышление даже неспособно ощутить неприручаемую странность целого, которое так и не будет восстановлено после хирургических (вначале виртуальных) операций, а будет только условно замещено некоторой подконтрольной субъекту логической системой. Таинственное целое логике недоступно, но, вместе с тем, оно расположено ближе всего к человеку, к его существу. От расчетливых действий, взгляда и мыслей оно уклоняется, замыкаясь в себе.

В логике оно может быть выражено парадоксами, нарушающими логические правила: целое существенно больше суммы своих частей; свойства целого не равны сумме свойств частей, которые могут быть из него получены; целое находится в каждом моменте целого (оно «светится» в каждой своей «части», хотя частей, как таковых, здесь быть не может) и др.

Целое, в понимании М. Хайдеггера, ни в коем случае не тождественно системе. Оно по своему устройству сверхлогично и сверхрасчетно. Мировое целое не нужно, также, представлять неким кругом, охватывающим все существующее. Оно целостно во всем, в любой мелочи, и оно, отмечает М. Хайдеггер, есть Другое всему сущему.

Если человек сумел отойти от погруженности в сущее, в расчет, то он, тем самым, еще не подошел к «бытийному мышлению» (термин М. Хайдеггера). Последнее возникает тогда, когда мысли определяются Другим всему сущему. Так мыслящий человек - не от «мира сего», которым он жертвует, а от мира, который есть исток и неприкрытая правда по отношению к хитросплетениям «мира сего». Целый мир награда тому, кто решился на жертву. И тогда бытие, говорит М. Хайдеггер, «препоручает себя существу человека», а он, в свою очередь, бережет доверившееся бытие. Мы в ответе за то, что мы приручили.

Но что имел в виду М. Хайдеггер, сказав, что бытие препоручает себя существу человека? - Речь не о том, видимо, насколько человек познал или понял бытие. Речь, очевидно, о том, что бытие вошло в человека, преобразив его. В душе человека поселяется мир, и он, ощутив благолепие мира, охраняет в себе этот тонкий настрой, связь, перед коей меркнет всякий расчет. В словах и поступках тогда речет само бытие. […Мир в душе… Банальность? Да, банальность, в чем М. Хайдеггера нередко упрекают. Но дело герменевтики и в том заключается, чтобы вернуть истертым словам их великий первоначальный смысл]

Смысл открывается тому, кому бытие доверилось. Кому-то, избранникам-поэтам, оно доверяет святое.

Я видел мрак дневной и свет ночной.

Я видел ужас вечного сомненья.

И господа с растерзанной душой

В дыму безверья и смятенья.

То был рассвет великого рожденья,

Когда миров неисчислимый хаос

Исчезнул в бесконечности мученья. –

И все таинственно роптало и неслось.

Тяжелый огнь окутал мирозданье,

И гром остановил стремящие созданья.

Немая грань внедрилась до конца.

Из мрака вышел разум мудреца,

И в горной высоте – без страха и усилья–

Мерцающих идей ему взыграли крылья.

(А. А. Блок «АГРАФА ДОГМАТА» 1900)

«Мыслящий, - говорит М. Хайдеггер, - дает слово бытию», а «поэт именует святое». Время картины мира (1938)

(49)… Мы осмысливаем существо новоевропейской науки, чтобы увидеть в ней метафизическое основание. Каким восприятием сущего и каким пониманием истины обосновано превращение науки в исследование?

…Исследование располагает сущим тогда, когда может либо предрассчитать сущее в его будущем протекании, либо учесть его как прошедшее.

… Впервые сущее определяется как предметность представления, а истина – как достоверность представления в метафизике Декарта.

… Решающее здесь… то, что меняется вообще существо человека и человек становится субъектом.

…Если теперь человек становится первым и исключительным субъектом, то это значит: он делается тем сущим, на которое в роде своего бытия и в виде своей истины опирается все сущее. Человек становится точкой отсчета для сущего как такового. Такое возможно лишь с изменением (49) восприятия сущего в целом. В чем это изменение сказывается?

… Где мир становится картиной, там к сущему в целом приступают как к тому, на что человек нацелен и что он поэтому хочет соответственно преподнести себе, иметь перед собой и тем самым в решительном смысле пред-ставить перед собой. Картина мира, сущностно понятая, означает таким образом не картину, изображающую мир, а мир, понятый в смысле такой картины.

…Напротив, везде, где сущее не истолковывается в этом смысле, не может и мир войти в картину…

(51) … Неудивительно, что только там, где мир становится картиной, впервые восходит гуманизм… Это слово…обозначает то философское истолкование человека, когда сущее в целом интерпретируется и оценивается от человека и по человеку.

(52)… Знамение этого процесса в том, что повсеместно и в разнообразнейших видах и одеждах дает о себе знать гигантизм.

… Гигантское есть … то, благодаря чему количественное превращается в свое собственное качество и тем самым в отличительный род величия. Каждая историческая эпоха [имеет] свое собственное понятие о величии. Как только, однако, гигантизм планирования, расчета, организации, обеспечения превращается из количества в собственное качество, именно тогда гигантское и, казалось бы, сплошь и всегда подлежащее расчету становится расчету не поддающимся. Неподрасчетность невидимой тенью нависает над всеми вещами в эпоху, когда человек стал субъектом, а мир картиной.

Из-за этой тени сам мир Нового времени уходит в недоступное представлению пространство… И эта тень указывает в свою очередь на нечто иное, знание чего нам, теперешним, не дается. Но человек не сможет даже ощутить и помыслить это ускользающее, пока пробавляется голым отрицанием эпохи. Смешанное из малодушия и заносчивости бегство в традицию не способно, взятое само по себе, ни к чему, кроме страусиной слепоты перед историческим моментом.

Человек начнет узнавать неподрасчетное, т.е. хранить его в истине, только в творческом спрашивании…

?Человек ослеплен своей манией величия

Новоевропейский гуманизм, отмечает М. Хайдеггер, пришел к такому пониманию человека, при котором «сущее в целом интерпретируется и оценивается от человека и по человеку». В качестве идеи такое отношение к миру высказывали уже некоторые античные философы (вспомним хотя бы Протагора: человек есть мера всех вещей), однако, основоположением европейской культуры оно стало лишь со времен Р. Декарта. Человек впервые реально выступает в роли субъекта - т. е. становится точкой отсчета всего сущего.

Декартово изречение «я мыслю, следовательно существую» кратко формулирует переворот, произошедший в культуре. Все, что человек (рациональной формации) включает в составляемую им рациональную картину мира, подводится под некоторое определенное основание (например, «масса», «энергия» и т. п.), что делает данную картину мира подрасчетной, расчетно-предсказуемой. В ходе прогресса науки и связанной с ней практики конкретно-определенное основание меняется (в сторону более общего принципа). Если бы это было не так, следовало бы объявить науку законченной. У нас нет права, например, утверждать, что мы действительно пользуемся предельно универсальным основанием мира. Такового мы не знаем (эту тайну знает один только Бог). Таким образом, нечто определенное частного характера мы возводим в ранг предельной универсалии, и из этой якобы универсалии мы выводим (определяем, даем меру и количественно измеряем) то, что попадает в рациональную картину мира. Исходный мир вещей безусловно страдает в ходе данной дедуктивной операции. Вещи препарируются и вырываются из своей естественной связи. Их же собственное жизненное основание, откуда они были извлечены – танственно-неподрасчетное бытие, мир.

Все же рациональная картина мира имеет свои преимущество для субъекта, т. к. поведение вещей теперь предсказуемо, а значит управляемо. Именно это обстоятельство и позволяет создавать все более сложную и все более мощную технику.

Такова реконструкция общего хода рассуждений М. Хайдеггера. Дальше выводятся следствия. Поскольку общим условием, дающим возрастание власти над природой, является измерение сущего, поскольку измеримость, сосчитанность, количественность есть оружие в этой борьбе человека с природой, то, заключает М. Хайдеггер, рождается гигантизм (Хайдеггер писал об этой еще только зарождающейся тенденции в 1938 году, а сегодня сие явление известно под именем «глобализм»). «Гигантизм планирования, - замечает М. Хайдеггер, - расчета, организации, обеспечения превращается из количества в собственное качество». Гигантские корпорации, финансы, энергии и т. д., и т. п. - все это приобретает самодовлеющее значение власти, стремящейся к еще большему возрастанию, окончательно отрывающейся от общественных нужд (но манипулирующей этими нуждами и в этой форме удовлетворяющей, все-таки, потребности общества).

Вывод М. Хайдеггера о человеческой гордыне неутешителен: самонадеянный тотальный расчет скатывается к своей противоположности – к неподрасчетной стихии социума. Разгул стихии в социуме обратит, в конце концов, человека к иррациональной тайне бытия. Письмо о гуманизме (1947)

(192)… [Мысль] дает бытию слово. Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты – хранители этого жилища. Их стража – осуществление открытости бытия, насколько они дают ей слово в своей речи, тем сохраняя ее в языке…

(193)… Высвобождение языка из-под грамматики на простор какой-то более исходной сущностной структуры препоручено мысли и поэзии.

…Чтобы научится чистому осмыслению, а значит вместе и осуществлению вышеназванного существа мысли, мы должны сначала избавиться от ее технического истолкования. Начала последнего уходят вглубь вплоть до Платона и Аристотеля.

…Бытие как стихия мысли приносится в жертву технической интерпретации мышления. «Логика» возникает со времен софистики и Платона как санкция на такую интерпретацию. Люди подходят к мысли с негодной для нее меркой. Мерить ею – все равно что пытаться понять природу и способности рыбы судя по тому, сколько времени она в состоянии прожить на суше. Давно уже, слишком давно мысль сидит на сухой отмели. Уместно ли тогда называть «иррационализмом» попытки снова вернуть мысль ее стихии?

…Строгость мысли в ее отличии от наук заключается не просто в искусственной, т. е. технико-теоретической точности ее понятий. Она заключается в том, чтобы слово не покидало чистой стихии бытия и давало простор простоте его разнообразных измерений.

(198)… [Человек] принадлежит своему существу лишь постольку, поскольку слышит требование Бытия… Стояние в просвете бытия я называю эк-зистенцией человека. Только человеку присущ этот род бытия…

(200)…[Сущность] теперь определяется не из esse essentiae и не из esse existentiae, а из эк-статики бытия-вот, Dasein. В качестве эк-зистирующего человек несет на себе бытие-вот, поскольку делает «вот» как просвет Бытия своей «заботой». А бытие-вот существует как «брошенное». Оно коренится в броске Бытия как посылающе-исторического.

…Сартр, напротив, формулирует основной тезис экзистенциализма так: экзистенция предшествует «эссенции», сущности. Existentia и essentia берутся им при этом в смысле метафизики, со времен Платона утверждающей: essentia идет впереди existentia. Сартр перевертывает это положение. Но перевернутый метафизический тезис остается метафизическим тезисом. В качестве такого тезиса он погрязает вместе с метафизикой в забвении истины бытия.

?Человек стоит в просвете Бытия.

В образе мыслей, и в каждодневном образе жизни человек не обязательно принадлежит своему существу. Он может отступиться от него и даже изменить ему, отдаваясь гордыне индивидуализма, в коей происходит самоутверждение его как властвующего субъекта. Указанный индивидуализм – читай «гуманизм» - недорого стоит в глазах М. Хайдеггера. Его работа «Письмо о гуманизме» является критическим ответом на попытку новомодных экзистенциалистов (в частности, - Ж. П. Сартра, который в книге «Бытие и ничто» формально отнес Хайдеггера к числу своих сторонников, но фактически выступил его оппонентом) истолковать традиционный индивидуалистический гуманизм как некое хайдеггерианство.

«Человек, - говорит М. Хайдеггер, - принадлежит своему существу лишь постольку, поскольку слышит требование Бытия». Чтобы услышать зов бытия, нужно выйти из состояния погруженности в сущее, влекущее за собой забвение бытия.

То, что услышит человек, можно назвать тишиной. Нет ничего лучше, чем слушать тишину.

Но чтобы бытие открылось в слове, М. Хайдеггер «рекомендует» изменить установившееся в последние века отношение к слову и языку.

Человек очарован «гуманистической» иллюзией, будто он полновластный хозяин своего слова и языка. Как раз в стихии бытия и выясняется, что это далеко не так. «Язык есть дом бытия», - пишет М. Хайдеггер. И далее: «в жилище языка обитает человек». Под «бытием» понимается бытие человека в мире – особый статус отношения того и другого. Вот эти самые отношения взаимности (при которых бытие доверяется) находятся и удерживаются, как в своей структуре, в «праязыке», что, собственно, и является стихией всегда зановорожденной мысли. Технически реализованная мысль и вообще схематичное формализованное мышление (идущее от дедуктивных схем Платона и Аристотеля) находятся по ту сторону открытости бытия. Неуловимая, вечно изменчивая таинственность бытия, то, что в Древнем Китае обозначалось как «И» - вечные перемены, по-Хайдеггеру это – вот-бытие (Dasein).

Именно вот-бытие (или бытие-вот), прежде всего, отличает хайдеггеровский экзистенциализм от сартровского.

Сартр переворачивает традиционное (опирающееся на дедукцию) отношение сущности и существования, так что существование у него предшествует сущности. Однако, «существование» у него тождественно все тому же субъекту, декартовскому cogito. Смысл вышеназванного переворачивания essentia и existentia заключается в том, что субъект уже не связывает себя одной единственной сущностью (единым основанием). Он готов пользоваться сразу многими (даже взаимно исключающими друг друга) принципами и моделями. Тем самым, во-первых, уже окончательно отброшена идея единства бытия как целого. Во-вторых, субъект здесь возносится до небес. Ж. П. Сартр

Экзистенциализм – это гуманизм (1946)

(Фрагменты из сборника: Ж. П. Сартр. Тошнота. Избранные произведения. М., 1994)

(436) [Под] экзистенциализмом мы понимаем такое учение, которое делает возможным человеческое существование и которое, кроме того, утверждает, что всякая истина и всякое действие предполагают некоторую среду и человека – субъекта.

…Основное обвинение, которое нам предъявляют, состоит, как известно, в том, что мы делаем ударение на дурной стороне человеческой жизни.

…Что, в сущности, пугает в этом учении…? Не тот ли факт, что оно (437) предоставляет человеку возможность выбора?.. Дело несколько осложняется тем, что есть два вида экзистенциалистов: во-первых, христианские экзистенциалисты, исповедующие католицизм, к которым я отношу Ясперса и Габриеля Марселя; и, во-вторых, экзистенциалисты-атеисты, к которым относится Хайдеггер и французские экзистенциалисты, в том числе и я сам. Тех и других объединяет лишь то, что существование, как они считают, предшествует сущности, или, если хотите, что нужно исходить из субъекта.

(438) [В экзистенциальной теологии все же] изготовление предшествует существованию.

…Атеистический экзистенциализм …более последователен. Он учит, что если бога не существует, то есть по крайней мере одно такое существо, у которого существование предшествует сущности, существо, которое начинает существовать прежде, чем его можно определить каким-нибудь понятием. Этим существом и является человек, или, как говорит Хайдеггер, человеческая реальность. Что значит здесь, что существование предшествует сущности?.. В представлении экзистенциалиста человек потому не поддается определению, что он первоначально ничего собой не представляет. Он станет человеком лишь позже и станет таким человеком, каким он сам себя сделает.

Таким образом, нет человеческой природы и нет бога, который бы ее изобрел. Но человек не только таков, каким он себя представляет, но таков, каким он проявит волю стать…, и поскольку он представляет себя после того, как уже начал существовать…, (439) то человек есть лишь то, что он сам из себя делает.

Таков первый принцип экзистенциализма. Это и есть то, что называют субъективизмом, за который нас как раз и упрекают. Но что мы хотим этим сказать, кроме того, что человек обладает большим достоинством, нежели камень или стол?

Ведь мы говорим, что человек существует сначала, то есть что человек – это существо, которое устремляется навстречу будущему и сознает, что оно себя проектирует в будущее… Человек – это прежде всего замысел, который живет своей собственной жизнью, вместо того чтобы быть мхом, плесенью или цветной капустой.

…Но если действительно существование предшествует сущности, то человек ответственен за то, что он есть. Таким образом, первым делом экзистенциализм делает каждого человека собственником того, что он есть, и возлагает на него полную ответственность за его существование…

?В каком смысле существование предшествует сущности?

«Человек, - говорит Ж. П. Сартр, - есть лишь то, что он сам из себя делает. Таков первый принцип экзистенциализма». Активность субъекта (декартовского) достигает у Ж. П. Сартра такой силы и такой мощи, что субъект уже творит сам себя. Если для М. Хайдеггера важнейшей заботой все время остаются тончайшие отношения человека с миром и мира с человеком, отношения, в которых человек может только надеяться на благосклонность бытия (отношения, которые бесконечно удалены от таких принципов деятельного субъекта как «природа – мастерская для человека» или «мы не можем ждать милости от природы»), то для Ж. П. Сартра, напротив, идеей, которая безмерно вдохновляла и поддерживала философа в его творчестве, была идея абсолютной, ничем не связанной свободы субъекта.

Ж. П. Сартра можно понять так, что он противник хайдеггеровского положения: истинно мыслящий человек должен услышать требования бытия. Пассивное отношение к бытию и подчинение бытию, по Ж. П. Сартру, достойно тростника, но недостойно человека. «Человек, - замечает он, - обладает большим достоинством, нежели камень или стол».

То, что у М. Хайдеггера было бытием, миром, у Ж. П. Сартра стало «бытием-в-себе», костной и скучной средой, отягощающей свободу. Сартр осознанно отталкивается от идеи «субъекта», однако главной оппозицией субъекта у него становится не объект, как это было в классической философии, а опять же субъект (отсюда – два типа отношений, которые его больше всего интересуют: а) отношения субъекта с самим собой; б) отношения субъекта с другими субъектами).

«Существование предшествует сущности» - это знаменитое сартровское положение, таким образом, можно было бы перевести примерно так: «Во всем хорошем и плохом, в том, как живет человек, он не может ссылаться на внешние неодолимые обстоятельства, на объективные «условия», «сущности» и т. п., - так что все эти якобы независимые от субъекта «сущности», на самом деле, созданы самим субъектом.» И в этом есть, конечно, большая правда! Очень часто мы становимся рабами своих собственных химер, наделяя их объективной силой. Пожалуй, в данном контексте (в контексте: «Как добиться свободы от наших комплексов, от нашей собственной рабской мифологии?»), философия Ж. П. Сартра и поучительна, и практична. В этих границах выдвинутый им принцип «существование предшествует сущности» реально работает. Это именно то, что Хайдеггер еще раньше назвал «избавлением от божков, которые у каждого есть и у которых каждый имеет обыкновение прятаться».У М. Хайдеггера, кстати, процедура избавления от божков обозначается как «свободное отпускание себя в Ничто», что очень похоже на практики древнекитайских даосов.

ООднако, Сартр почему-то не замечает, что его субъект (по сути, - субъект логического мышления, cogito) не так уж и свободен и даже весьма ограничен. Он себя создает по собственному замыслу и, следовательно, уровень замысла он превзойти не может. Он ограничен своей субъектностью (рассудочной активностью). Так получается потому, что была отброшена неподрасчетная никакому замыслу тайна бытия человека. В действительности человек превосходит любой свой замысел.

Когда мы говорим, что человек себя выбирает, мы подразумеваем, что выбирает себя каждый из нас, но этим мы хотим также сказать, что, выбирая себя, он выбирает всех людей.

Действительно, нет ни одного такого нашего действия, которое, создавая из нас человека, каким мы хотим быть, не создавало бы в то же время образ человека, такого, каким он, по нашим представлениям, должен быть. Выбор того или другого означает в то же время утверждение ценности того, что мы выбираем, так как мы ни в коем случае не можем выбрать дурное.

То, что мы выбираем, - это всегда хорошее. Но ничто не может быть хорошим для нас, не будучи хорошим и для всех.

Если же существование (440) предшествует сущности и если мы хотим существовать одновременно с тем, как мы формируем наш образ, то этот образ действителен для всех и для нашей эпохи в целом… Выбирая себя, я выбираю человека вообще.

… Экзистенциалисты часто говорят, что человек – это тревога. А это означает, что человек, который на что-то решается и который сознает, что он не только тот, кем он решает быть, но еще и законодатель, выбирающий одновременно с собой и все человечество, не может избежать чувства своей полной и серьезной ответственности… [Следует] всегда себя спрашивать: а что произошло бы, если бы все так поступали?.. От этой беспокоящей мысли можно уйти лишь при наличии некоторой недобросовестности.

Тот, кто лжет и оправдывает себя тем, что все так не поступают, - не в ладах со своей совестью, так как факт лжи означает, что лжи придается значение универсальной ценности. Тревога появляется даже тогда, когда она замаскирована.

?Человек отвечает за все человечество

Выбирая себя, - рассуждает Ж. П. Сартр, - я выбираю человека вообще, и это потому, что я выбираю только хорошее, а то, что хорошо для меня, то хорошо для всех. Это ключевое для всей сартровской модели положение (играющее роль системообъединяющей скрепы) логически небезупречно. То, что хорошо для ребенка или для женщины вовсе может не быть таковым для взрослого или для мужчины, а то, что хорошо для грабителя, уж, конечно, не будет хорошим для его жертвы.

Указанное положение необходимо Ж. П. Сартру как воздух, т. е., выражаясь его собственными словами, оно составляет «учение, которое делает возможным человеческое существование». Чуть выше мы уже отмечали, что идеи Сартра (внешне сформулированные нейтрально-формальным языком) на самом деле подразумевают совершенно конкретные и определенные ситуации, имеющие существенное значение для автора. Латентный контекст расшифровывается при посредстве всей совокупности основных текстов Ж. П. Сартра. В данном случае авторская идея лучше всего проясняется с помощью лозунга революции 1968 года в Париже (взращенной на идеях Сартра): «Вся власть - воображению». Речь идет о том, что люди, наделенные творческим воображением, обладают наивысшей свободой и, как таковые, они выражают универсальные общечеловеческие качества. И с этим, вероятно, нужно согласиться, - с той оговоркой, однако, что подобных ориентиров среди человечества – единицы. Они - основа и золотой фонд своих национальных культур. Поэтому, хотя и кажется, что Сартр «демократично» применяет свою максиму к любому человеку, но все-таки не к любому, поскольку как только дойдет до дела, люди будут ранжированы по степеням свободы (по определенной версии свободы). И выборы разных людей уже не будут равны между собой.

Это та самая тревога, которую Къеркегор называл тревогой Авраама… (441) … Что доказывает, что я действительно предназначен для того, чтобы навязать человечеству мою концепцию человека и мой выбор. У меня никогда не будет никакого доказательства, никакого знамения, чтобы в этом убедиться. Если ко мне обратится голос, то только я буду решать, является ли этот голос голосом ангела. Если я сочту данный поступок хорошим, так именно я, а не кто-нибудь другой решу, что это поступок хороший, а не плохой.

(442) … Говоря же о «покинутости» (излюбленное выражение Хайдеггера), мы хотим сказать только то, что бога не существует и что отсюда надо сделать все выводы... [Если] даже бога и нет, то от этого ничего не изменится… мы сохраним те же нормы честности, прогресса, гуманности, только бог превратится в устаревшую гипотезу.

…Достоевский как-то писал, что если бога нет, то все было бы позволено. Это и есть исходный пункт экзистенциализма.

В самом деле, все позволено, если бога не существует. И следовательно, человек покинут, беспомощен, потому что ни в себе, ни вовне ему не на что опереться. Прежде всего у нет оправданий. Действительно, если существование предшествует сущности, то ссылкой на раз навсегда данную человеческую природу ничего нельзя объяснить. Иначе говоря, нет детерминизма, человек свободен, человек – это свобода.

С другой стороны, если бога не существует, мы не имеем перед собой каких-либо моральных ценностей или повелений, которые оправдывают наши поступки.

Таким образом, ни позади, ни впереди нас – в светлом царстве ценностей – мы не имеем ни оправданий, ни извинений. Мы одиноки, и нам нет извинений.

(443) Это и есть то, что я выражаю словами: человек осужден быть свободным… Однажды попав в мир, он ответственен за все, что делает...

В одной своей замечательной статье Понж писал: «Человек – это будущее человека». И это совершенно верно… каким бы ни появился человек, у него всегда впереди есть неизведанное будущее, которое его ожидает. А это значит, что человек покинут…

?Экзистенциализм: бога нет и все позволено.

Можно заметить, что в главных своих идеях Ж. П. Сартр полемизирует не только с М. Хайдеггером и его философской школой, но также с С. Къеркегором и Ф. М. Достоевским. Для неискушенного читателя ирония Сартра по отношению к последним может остаться незамеченной, и тогда возникнет еще одна иллюзия, будто Ж. П. Сартр опирается на их идеи самым добросовестным образом. Однако, постмодернистский дух философии Ж. П. Сартра незаметно совершает деструкцию классики.

Так, тревога Авраама (является ли обращенный ко мне голос голосом ангела), по-Къеркегору, разрешается, в конечном счете, принятием постулата, что человек не есть самоопорное существо, что и является безусловной необходимостью выбора в пользу Бога. У Сартра же получается прямо противоположное. Поскольку Бога нет и опереться больше не на кого, как только на самого себя, то… В общем, я сам себе высший судья и один отвечаю за свои поступки.

Полная свобода, считает Ж. П. Сартр еще и в том заключается, что человек, совершающий выбор, отвечает за все человечество. Он есть «законодатель, выбирающий одновременно с собой и все человечество», и он «не может избежать чувства своей полной и серьезной ответственности».

Ответственность любого индивида за все человечество кажется странной и вычурной идеей, но Сартра очень трудно заподозрить в любви к пустой риторике или в неряшливости фразы. Поэтому и нужно всякий раз отыскивать особый контекст, в котором кажущееся пустословие вдруг оборачивается остроумием… Тем более, что все (без исключения) подобного рода контексты системно связаны между собой.

Ларчик, в общем-то, просто открывается. Другие люди, культуры, обычаи и т. д. могут противоречить моему пониманию свободы. И если принять во внимание возможную относительность идеи полной свободы, то тут-то и окажется, что в качестве субъекта – субъекта, потребовавшего себе полную свободу, - я всюду неизбежно нахожусь в состоянии войны, и, сверх того, моя абсолютная свобода будет означать несвободу для других. Итак, неограниченная свобода субъекта оборачивается ничем не ограниченной агрессией. Не случаен, поэтому, и эпатирующий публику афоризм Ж. П. Сартра: другие люди – это ад. Прямо по-Достоевскому: если Бога нет, то все позволено.

Да, говорит Сартр, все позволено, но что тут страшного, ведь каждый индивид отвечает за все человечество. Полная ответственность, таким образом, - крайне необходимый постулат в учении Сартра. Это индульгенция для неограниченной свободы действий. Поэтому он (постулат) главный и в концепции глобализма.

Проблема здесь в том, что Ж. П. Сартр ни при каких условиях не мог бы (и не пожелал бы) пожертвовать идеей субъекта.

(445) [Как] очень хорошо сказал Андре Жид, чувство, которое изображают, и чувство, которое испытывают, почти неразличимы. Решить, что я люблю свою мать, и остаться с ней или разыграть комедию и тоже остаться – это почти одно и тоже.

Другими словами, чувство создается из поступков, которые мы совершаем. Я не могу, следовательно, обратиться к моему чувству, чтобы им руководствоваться. А это значит, что я не могу ни искать в самом себе такого истинного состояния, которое побудит меня к действию, ни требовать от какой-либо морали нормы, дающие мне возможность действовать…

Вы свободны, выбирайте, то есть изобретайте…

(446)… Я остаюсь в области возможностей. Но рассчитывать на возможности следует лишь настолько, насколько наши действия допускают все эти возможности. Как только рассматриваемые мною возможности перестают строго соответствовать моим действиям, я должен перестать ими интересоваться, потому что никакой бог и никакое провидение не могут приспособить мир и его возможности к моей воле.

В сущности, когда Декарт писал: «победить скорее себя, чем мир», то этим он хотел сказать то же самое: действовать без надежды.

…(447) Учение, которое я излагаю, прямо противоположно квиетизму, ибо оно утверждает, что реальность лишь в действии. Оно даже идет дальше, заявляя, что человек есть не что иное, как собственный замысел. Он существует лишь постольку, поскольку он себя осуществляет. Он представляет собой…совокупность своих поступков…

?Я должен исходить не из чувств, а из расчета возможностей.

По-Сартру нет другой реальности, кроме реальности действия. У него это означает, что все рассматривается с точки зрения успеха действия, направленного на достижение абсолютной свободы. Например, воображение это метод «неантизации», т. е. уничтожения всякого внешнего бытия, Внешнее бытие – источник несвободы. «Неантизация», разрушение бытия достигается изобретением символической реальности, замещающей собой естественную реальность

Воображение, любое чувство, эмоции – все это подсобные средства расчетливой разумной деятельности. Если, например, чувства начинают диктовать свою линию поведения, то человек утрачивает свободу. Вот поэтому действие не должно руководствоваться чувствами, а еще оно не должно быть связано требованиями какой-либо морали, поскольку в морали также доминируют чувства, а не разум.

Вы свободны. Для того, чтобы ваше действие не попало в ловушки бытия, вы должны правильно рассчитать возможности. Правильным будет такой расчет, при котором избранные (изобретенные и спроектированные) возможности строго соответствуют вашим действиям.

В системе Ж. П. Сартра действительно все продуманно. Сартр за версту чувствует любую опасность, угрожающую диктатуре милого его сердцу субъекта (cogito)… У меня грустное настроение, безотчетно потянуло к томику М. Ю. Лермонтова... У меня душа лежит к живописи, и я решил идти в художественное… Сартр отвергает «состояние, которое побудит меня к действию». Почему? Потому что оно лишило бы власти cogito (субъекта). После этого становится понятным, почему Сартр решился на изобретение совершенно фантастической (однако, принятой и реализованной новейшими PR-технологиями) конструкции: «чувство создается из поступков, которые мы совершаем". Когда-то в классическую эпоху амбиции научного рассудка не простирались дальше охлаждения и обуздания чувств. В эпоху царствующей науки он мнит в лице Сартра, что способен сотворить чувства. Отчасти это правда: он способен проанализировать, т. е. разложить некоторые состояния человека. Но, как считает Ж. П. Сартр, необходим экзистенциальный психоанализ, нацеленный на то, что «человек становится Богом». (449)… Экзистенциализм… говорит человеку, что надежда лишь в его действиях и что единственное, что позволяет жить, - это действие.

(450)… [В философском исходном пункте экзистенциализма] не может быть никакой другой истины, кроме: «я мыслю, следовательно существую». Это – абсолютная истина сознания, постигающего себя самого. Любая теория, берущая человека вне этого момента, в котором он постигает себя, есть теория, отбрасывающая истину. Ибо вне этого картезианского cogito все предметы являются лишь вероятными, а учение о вероятностях, не опирающееся на определенную истину, падает в пропасть небытия. Для того чтобы определить вероятное, нужно обладать истинным. Следовательно, для того чтобы существовала какая-то истина, нужна истина абсолютная. А абсолютная истина проста, легко достижима и доступна всем. Она состоит в том, чтобы постичь себя без посредствующего звена.

Далее, наша теория – единственная, признающая достоинство человека, то есть единственная, не делающая из человека объект… Но субъект, который мы при этом постигаем как истину, - не строго индивидуальный субъект, ибо, как мы показали, в cogito человек открывает не только себя самого, но и других людей. В противоположность философии Декарта, в противоположность философии Канта через «я мыслю» мы постигаем себя перед лицом другого, и другой так же достоверен для нас, как и мы сами. Таким образом, человек, постигающий себя через «cogito», непосредственно обнаруживает вместе с тем и всех других людей, и притом как условие своего собственного существования. Он отдает себе отчет в том, что он не может обладать никакими качествами (в том смысле, в каком про человека говорят, что он остроумен, или зол, или ревнив), если другие не признают их за ним. Для того, чтобы выяснить какую-либо истину о себе, я должен пройти через другого. Другой необходим для моего существования, так же, впрочем, как и для моего самопознания. При этих условиях обнаружение моего внутреннего мира обнаруживает мне в то же время и другого как некую свободу, находящуюся передо мной и которая мыслит и желает лишь за или против меня. Таким образом, мы тут же открываем целый мир, который мы назовем интер-субъектом. В этом мире человек и решает, чем является он и чем являются другие.

Кроме того, если невозможно найти в каждом человеке такую универсальную сущность, как человеческая природа, то все же (451) существует общность людей в положении. Не случайно современные мыслители чаще говорят о положении человека, чем о человеческой природе. Под этим они понимают с большей или меньшей степенью ясности совокупность априорных пределов, которые дают общее представление о положении человека в мире. Историческая обстановка меняется… Не изменяется лишь необходимость для него быть в мире… И хотя замыслы могут быть различны, во всяком случае, ни один из них мне полностью не чужд, потому что все они представляют собой попытку преодолеть эти пределы, раздвинуть их, или не признать их, или примириться с ними. Следовательно, всякий замысел, каким бы индивидуальным он ни был, имеет значение всеобщей ценности. Всякий замысел, будь то китайца, индейца или негра, может быть понят европейцем… Всеобщность любого замысла имеет тот смысл, что любой замысел понятен любому человеку… этот замысел … может быть воспроизведен.

(452) … Если же некоторым кажется, что это та же теория немотивированного действия, что и у А. Жида, значит, они не видят огромной разницы… Жид понятия не имеет о ситуации… Для нас же, наоборот, человек находится в организованной ситуации, с которой он связан определенным образом…

?Декарт прав: мыслю, следовательно существую.

В учебниках и комментариях о картезианском cogito нередко говорят как идее Декарта, имеющей определенный исторический интерес, но не более того. При этом подразумевается, что зрелую форму она (идея) приобретает лишь будучи ассимилированной и развитой в системах И. Канта и Г. Гегеля. Однако, после выхода основных трудов Э. Гуссерля, М. Хайдеггера и Ж. П. Сартра стало ясно, что это не так. Принцип cogito - действительно принцип, формулирующий важнейшую черту (тенденцию) западной культуры за последние ее примерно триста лет.

Заслуга Ж. П. Сартра заключается в том, что ему удалось рассмотреть неклассическую модификацию принципа cogito и, вместе с тем, увидеть его новые возможности.

Декартовский субъект мучается вопросом, а как же можно отличить явь от сна или наведенной иллюзии. Ему нужно опереться на нечто абсолютное, удостоверенное рассудком. Такой несомненной достоверностью обладает существование только самого рассудка. Я мыслю, следовательно, существую.

Картезианский субъект есть субъект познания природы, поэтому он выступает в оппозиции субъект- объект.

Другое дело сартровский субъект. Он есть субъект абсолютной свободы (в социуме), поэтому в центре внимания здесь оказываются субъект-субъектные отношения. На первый взгляд, Ж. П. Сартру удается уйти от объектной направленности субъекта. Если бы это было так, то Сартру удалось построить модель субъект-субъектных отношений без того, чтобы другой субъект рассматривался в качестве объекта преобразовательного воздействия. Однако, в действительности, Сартру это не удается, и это происходит по той причине, что принцип субъекта (принцип деятельности) всегда подразумевает направленность на объект. Таким образом, проблема отчуждения между людьми здесь не решена.

В своей книге «Проблемы метода» (М., 1994) Ж. П. Сартр пишет следующее: «Отчуждение может изменить результаты деятельности, но не ее глубинную реальность. Мы не хотим смешивать отчужденного человека с вещью, отчуждение с физическими законами, управляющими внешними обусловливаниями. Мы настаиваем на специфичности человеческого действия, которое пронизывает социальную среду, сохраняя все детерминации, и преобразует мир на основе данных условий. Для нас человек характеризуется прежде всего превосхождением ситуации, тем, что ему удается сделать из того, что из него сделали, даже если в своей объективации он так и не достигает самосознания. Такое превосхождение мы находим в самой основе человеческого, и прежде всего в потребности…Недостаток не есть просто нехватка: он в обнаженной форме выражает некоторую ситуацию в обществе и уже заключает в себе усилие преодолеть ее…Это мы и называем проектом… Знание есть момент практики… Человек есть продукт своего же продукта» (С. 112 - 114)

Сартру приходится оправдываться. Ведь если Другой (другой субъект) всего лишь объект практического воздействия, то сартровский человек (в предложенной модели) теряет все свое заявленное достоинство и мало чем отличается от камня или тростника. Отличие существенно, тем не менее, настаивает Сартр. Оно заключается в том, что человек вновь и вновь превозмогает заданные обстоятельства. В комментарии к текстам М. Хайдеггера мы уже отмечали, что эта своего рода «сказка про белого бычка» (или про «змею, кусающую себя за хвост»), возможно, исчерпала себя.

(453)… [Мы] не верим в прогресс. Прогресс – это улучшение. Человек же всегда остается одним и тем же перед лицом изменяющихся обстоятельств,

(454) и выбор всегда остается выбором в определенной ситуации…

… В каждом конкретном случае свобода не может иметь другой цели, кроме себя самой… [человек] может желать лишь одного – свободы как основания всех ценностей…

(455)… [Я] могу поставить своей целью мою свободу лишь в том случае, если я поставлю своей целью также и свободу других.

… Содержание [ситуации] всегда конкретно, и, следовательно, его нельзя предвидеть. Всегда имеет место изобретение. Единственное, что надо знать, это – делается ли данное изобретение во имя свободы…

(457) Экзистенциалисты никогда не рассматривают человека как цель, так как он всегда находится в процессе становления. И мы не должны думать, что есть какое-то человечество, которому мы можем поклоняться на манер Огюста Конта. Культ человечества приводит к замкнутому гуманизму Конта и – надо признать – к фашизму. Такого гуманизма нам не нужно.

Но есть гуманизм в другом смысле…Человек находится постоянно вне себя самого. Именно проектируя себя вовне и растворяясь в окружающем, он существует как человек.

И, с другой стороны, он может существовать, лишь преследуя трансцендентные цели. Человек весь – движение вовне. Он постигает объекты лишь через отношение к этому движению, и он находится в середине, в центре этого движения. Нет другого мира, кроме человеческого, кроме мира человеческого субъекта… Это гуманизм потому, что мы напоминаем человеку, что нет другого законодателя, кроме него самого, и что решать свою судьбу он будет в полном одиночестве. И еще потому, что мы показываем, что человек становится человеком не тогда, когда он замыкается в себе, а когда он преследует какую-либо цель вне себя, как, например, освобождение или то или иное достижение.

(458) Человек должен обрести себя и убедиться, что ничто не может его спасти от себя самого, хотя бы даже и достоверное существование самого бога…

?Человек есть движение вовне.

В противоположность И. Канту Ж. П. Сартр и его последователи заявляют: человек - не цель и не средство, потому что целью любой деятельности человека является свобода.

(В этом рассуждении, кстати, особенно ясно выявляется деятельностный характер философии экзистенциализма Сартра. Для него немыслимо признать что-либо в человеке, что не есть деятельность. Напомним, что в своей герменевтике М. Хайдеггер, напротив, стремится преодолеть принцип субъекта и деятельностный подход в целом).

Свобода, говорит Ж. П. Сартр, - основание всех ценностей. Поэтому она - самоцель. И еще она - самоцель постольку, поскольку человек не может быть самоцелью, раз он «всегда находится в процессе становления».

Мысль Сартра парадоксальна. С одной стороны, он говорит, что «человек … всегда остается одним и тем же перед лицом изменяющихся обстоятельств», с другой же стороны, тут же, чуть ниже читаем: «человек … всегда находится в процессе становления». В чем тут дело?

Если бы человек, например, прогрессировал, если бы он в постоянном своем «процессе становления» становился час от часу свободнее, то указанные две идеи (идея свободы как самоцели и идея человека как самоцели) не противоречили бы друг другу. Но у Сартра другой взгляд. Человек остается одним и тем же, в то время как активность его растет. Растет объем подконтрольной внешней среды.

Сартровский «человек – весь движение вовне» и он находится «в центре этого движения». Поскольку он «постигает объекты лишь через отношение к этому движению», то для него существуют только такие объекты, над которыми он потенциально или реально властвует. Вот почему «нет другого мира, кроме человеческого, кроме мира человеческого субъекта».

Впрочем, меняется кое-что и в самом человеке. Меняется «поле возможностей» и, как отмечает Ж. П. Сартр в книге «Проблема метода», «поле возможностей есть цель, в направлении которой действователь превосходит объективную ситуацию» (С. 115) Бытие и ничто (1943)

Опыт феноменологической онтологии М., 2000. [Фрагменты]

(20) [Дуализм] бытия и кажимости теперь теряет право гражданства в философии. Видимость отсылает к целому ряду своих проявлений, а не к скрытой реальности, которая вбирала бы в себя все бытие сущего… бытие сущего и есть как раз то, чем оно показывается…

(21)…Таким образом, мы приходим к идее феномена… Гениальность Пруста – это не его произведение само по себе и не субъективная способность его создания. Это само произведение как совокупность проявлений его личности. Вот почему, наконец, мы можем отбросить дуализм видимости и сущности. Видимость не скрывает сущности, она ее раскрывает; она есть эта сущность. Сущность сущего уже не есть свойство, заключающееся внутри него. Это обнаружившийся закон, который управляет последовательностью своих явлений, это логическое основание данного ряда… как связь явлений…она [сущность] сама – явление… Так обнаруживает себя феноменальное бытие, оно обнаруживает свою сущность так же, как и свое существование, и оно есть не что иное, как ряд связанных между собой его проявлений.

… Когда объект открывается через единственность…[своего образа], то один лишь факт бытия субъекта подразумевает возможность увеличения точек зрения на данный…[образ]. Этого достаточно, чтобы увеличить рассматриваемый…[образ] до бесконечности.

(22) Итак, явление, которое… само обозначается в своей конечности, в то же время требует перехода к бесконечному, чтобы быть познанным в качестве явления – того, что проявляется.

… Если сущность явления есть кажимость, которая больше не противопоставляется какому-либо бытию, возникает законная проблема бытия этой кажимости… она и станет отправной точкой наших исследований бытия и ничто.

(23)… Нельзя… определить бытие как присутствие, поскольку отсутствие тоже раскрывает бытие…

(30) Онтологическая ошибка картезианского рационализма состоит в непонимании того, что, если абсолют определяется как примат существования над сущностью, его уже нельзя трактовать как субстанцию. В сознании нет ничего субстанциального – это чистая «видимость» в том смысле, что она существует лишь в той мере, в какой являет себя. Но именно потому, что оно – чистая видимость, полная пустота (поскольку весь мир вне его), по причине тождества в нем видимости и существования его и можно рассматривать как абсолют

(34) Подлинно объективирующие интенции – это пустые интенции, которые подразумевают, что по ту сторону предстоящего и субъективного явления – бесконечная совокупность ряда явлений… именно принципиальная невозможность для бесконечного числа членов ряда, серии существовать одновременно перед сознанием, наряду с действительным отсутствием всех этих членов за исключением одного, и образует основу объективности… их отсутствие и дает им объективное бытие.

[Бытие] объекта есть чистое небытие. Оно определяет себя как недостаток…

… Сознание есть сознание чего-то. Это значит, что трансцендентность составляет образующую структуру сознания, то есть сознание возникает как (35) направленное на бытие, которое не есть оно само.

(36)…Смысл бытия сущего, поскольку он себя раскрывает в сознании, и есть феномен бытия.

?Сущность и видимость – одно и тоже..(?).

Видимость не скрывает сущности, утверждает Ж. П. Сартр, она, наоборот, раскрывает ее, а, кроме того, «она есть эта сущность». С точки зрения формальной логики начало фразы несовместимо с ее окончанием. Ж. П. Сартр опять в парадоксальной манере озадачивает читателя, заставляя его искать вложенные в текст неявные смыслы.

В данном случае Ж. П. Сартр ставит перед собой нешуточную задачу, которую пытались решить, но безуспешно, на протяжении двух с половиной тысячелетий лучшие умы человечества. «Существует ли общее, - скажем, общие свойства, законы и др.,- и если да (а проверить в опыте это, между прочим, невозможно, например, нельзя экспериментально подтвердить, что закон сохранения и превращения энергии является универсальным законом) то как, каким образом оно существует?». - Примерно так формулируется проблема, впервые поставленная Платоном и Аристотелем (по поводу которой Аристотель сказал «Платон мне друг, но истина дороже», склонившись к тому, что общее отдельно от вещей не существует). Помимо всего прочего тут есть загвоздка, побивающая всякий материализм, стоит только признать, что общее существует отдельно от единичного. (А если общий закон в такой форме не существует, то какой же это объективный общий закон?). Ведь тогда окажется, что идеальное и есть та основа, которой подчиняется вся сумма описанных в теории частных материальных процессов или взаимодействий.

Логические исследования Г. Гегеля показали, что общее всегда включено в рациональную (разумную) деятельность, а еще раньше И. Кант (поначалу профессионально работавший в точных науках) предположил, что разум предписывает свои законы природе. Во всяком случае, стало ясно: общее есть необходимая функция субъекта (cogito).

Поскольку Ж. П. Сартр бережно сохраняет полновластие субъекта, то это влечет за собой целый ряд следствий – и в частности: 1) оппозицию общее-единичное Ж. П. Сартр в любом случае вынужден соблюдать, и, следовательно, предпринятую им попытку преодолеть дуализм видимости и сущности мы должны оценить, как «покушение с негодными средствами»; 2) несмотря на декларативные заявления о преодолении эссенциализма, у Сартра он сохраняет полностью свои позиции, т. к. здесь важно не то, что «сущность» помещена после «существования», а то, что Сартр пользуется данной дихотомией (пользуется сущностью в качестве сущности). [См. подробнее об этом в работе М. Хайдеггера «Письмо о гуманизме».].

Следует считать недоразумением тот упрек Сартра в адрес Декарта, что картезианский субъект есть субстанция. Если субъект (cogito) действует субстанциально, то он заранее подводит под возможные объекты некую предельно общую основу. Сартр прав, что в этом случае сознание само себя сковывает определенной субстанцией в ущерб свободе. Но точно также и сартровский субъект является субстанцией (теряя при этом свободу) - просто потому, что субъект у него возведен в абсолют.

Его свобода не свободна от деятельности.

Подводя итог, можно сказать: для Сартра свобода есть такая деятельность, которая очищена от всякой определенности, деятельность вообще.

По признанию самого Сартра абсолютная свобода сталкивается с «принципиальной невозможностью для бесконечного числа членов ряда, серии существовать одновременно перед сознанием».

Как справедливо замечает по этому поводу Мих. Эпштейн в книге «Философия возможного» (СПб., 2001), у Сартра возможность понимается «как возможность сделать что-то, познаваемая задним числом из самого действия» (С. 148). (37)… Если бытие существует перед лицом Бога, значит у него есть собственная опора, значит оно не содержит ни малейшего следа божественного творения. Одним словом, бытие-в-себе, даже если бы оно было сотворено, необъяснимо посредством творения, ибо оно возобновляет свое бытие по ту сторону творения… Но отсюда нельзя заключить, что бытие себя творит. Это предполагало бы, что оно предшествует себе… Бытие есть само по себе.

(38)…Бытие есть в себе.

(39)… У в-себе нет сокровенного: оно сплошное… Но бытие-в-себе нельзя также вывести и из возможного. Возможное есть структура для-себя…

(42) Наши исследования привели нас в недра бытия. Но они же и завели в тупик, поскольку мы не смогли установить связь между двумя областями бытия, которые обнаружили…Декарт оказался перед аналогичной проблемой, когда занимался отношением души и тела… отношение есть синтез [конкретное]… Конкретное и есть человек в мире, то особое объединение человека с миром, которое Хайдеггер, например, называет «бытие-в-мире». Вопрошать «опыт» об условиях его возможности, как это делает Кант, совершать феноменологическую редукцию, как это делает Гуссерль, который превратил мир в ноэматический коррелят сознания, - значит произвольно начинать с абстрактного. Но восстановить конкретное посредством сложения или организации элементов, которые от него абстрагированы, удастся не больше, чем в системе Спинозы получить субстанцию из бесконечного сложения ее модусов.

(54) [Бытие] обладает перед ничто логическим первенством… ничто преследует бытие …бытие совсем не нуждается в ничто, чтобы понять себя, и исчерпывающее его рассмотрение не обнаруживает там ни малейшего следа ничто.

(62) Гегель утверждал свободу духа в той мере, в какой дух есть опосредование, то есть отрицательность… [Одно] из направлений современной философии усматривает в человеческом сознании разновидность отрыва от себя; таков смысл хайдеггеровской трансценденции.

(106) Гуссерль… никогда не выходит за рамки чистого описания явления как такового; он замыкается в cogito …и его феноменализм постоянно соприкасается с кантианским идеализмом. Хайдеггер, желая избежать этого феноменализма описания… прямо приступил к экзистенциальной аналитике, не обращаясь к. cogito. Но Dasein, лишенное вначале измерения сознания, никогда не сможет вновь обрести его… По правде говоря, нужно исходить из cogito, но о нем можно сказать…что оно ведет ко всему при условии выхода из него.

(269) Совместное бытие [субъектов] не означает взаимного отношения признания и борьбы [как у Гегеля или Гуссерля]… Оно выражает скорее вид онтологической солидарности для эксплуатации этого мира…

?Вопрос о начале мира. Дуализм души и тела.

Атеизм Ж. П. Сартра безусловно остроумен. Даже если Бог есть, то устойчивый независимый от него порядок мира делает его излишним. Самое интересное в рассуждении Ж. П. Сартра – не теология. Когда Сартр говорит, что бытие «необъяснимо посредством творения», - все ясно: это потому так, что бытие рационально (известно науке). «Бытие есть в себе… У в-себе нет сокровенного».

Хайдеггер не прав. Никакой загадки бытия (и человека) не существует. Для ума рационального ничего необъяснимого нет.

На такие темы лучше обратиться к музыке или к стихам, и все вернется на свои места. Наша задача – раскрыть рациональное зерно в рассуждениях автора «Бытия и ничто».

Ж. П. Сартр, разумеется, прав в своих размышлениях о непроходимых трудностях, какие возникли с легкой руки Р. Декарта, когда он разорвал в своей абстракции единство мира и человека, а внутри последнего – душу и тело. После того, как мир разошелся в теоретических абстракциях, уже невозможно «восстановить конкретное посредством сложения или организации элементов, которые от него абстрагированы».

И что же предлагается взамен? В противовес хайдеггеровскому Dasein, которое, как считает Ж. П. Сартр, не решает проблемы, а только усугубляет ее, нужно вернуться к картезианскому cogito, но провести данный принцип более последовательно.

Поскольку Dasein (бытие-вот) у М. Хайдеггера изначально не обладает измерением сознания, то и в конструируемом единстве человека с миром сознание все равно будет оторвано от бытия. Такое единство фиктивно. Поэтому нужно все же исходить из cogito. Его следует истолковать, как абсолютно чистое, пустое, освобожденное от внешнего мира сознания. И оно ведет, тогда, ко всему - при условии выхода из него. В этом случае остается только субъект (во взаимодействии с другими субъектами), а все прочее, включая так называемый «мир», - не более, чем предмет постоянной модернизации со стороны субъекта.

Это полностью соответствует революционным настроениям, которые никогда не покидали Ж. П. Сартра. В своей книге «От Киргегора до Камю» (М., 1990) известный исследователь экзистенциализма К. М. Долгов замечает: «Воспитанный под прессом прогрессистского мифа, Сартр наедине с собой не мог согласиться с тем, что бытие даруется извне, а движение души есть следствие предыдущего движения. [Далее приводятся слова Сартра – Ред.] «…Мне часто говорили: прошлое нас подталкивает, но я был убежден, что меня притягивает будущее; мне было б ненавистно ощутить в себе работу размеренных сил, медленное созревание задатков. Я загнал плавный прогресс буржуа в свою душу, я превратил его в двигатель внутреннего сгорания, я подчинил прошлое настоящему, а настоящее будущему, я отринул безмятежную эволюционность и избрал прерывистый путь катаклизмов»(С. 203).

Приложение

ПЕРСПЕКТИВЫ НАУЧНОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ В XXI ВЕКЕ

(Независимая газета. НГ – наука. № 2 (28), 16 февраля 2000г.)

[В сокращении]

В работе этого "круглого стола" участвовали: Вадим Маркович Розин - профессор, доктор философских наук, сотрудник Института философии РАН, автор ряда исследований и книг, посвященных истории науки, методологии, психологии; Леонид Григорьевич Ионин - профессор, доктор философских наук, декан факультета прикладной политологии Высшей школы экономики; Геннадий Герценович Копылов - кандидат физико-математических наук, главный редактор методологического альманаха "Кентавр"; Борис Иванович Кудрин - профессор, доктор технических наук, главный редактор серий научных трудов "Ценологические исследования" и "Математические и экономические модели в оперативном управлении производством"; Марк Владимирович Рац - профессор, доктор геолого-минералогических наук, заместитель директора Института стратегических оценок; Андрей Геннадьевич Ваганов - ответственный редактор приложения "НГ-наука" "Независимой газеты".

Андрей Ваганов. Уважаемые участники нашей сегодняшней встречи, мое вводное слово будет кратким.

В России, да и во всем мире, в последнее время постоянно и все более активно обсуждается одна тема: при разговорах о судьбе и роли науки, особенно фундаментальной науки, все больше и больше раздается откровенных обвинений в адрес науки. Самое распространенное среди них - именно фундаментальная наука (в европейском понимании) ответственна за экологический кризис. И вообще, человечество с этой наукой зайдет в такой тупик, из которого уже ничто не поможет выбраться.

Таких высказываний в последнее время, повторяю, появляется все больше и больше. Вот только одно из них. "Все это <универсальное распространение естествознания> вело к устранению также и понятия разума, который к концу XIX века, по крайней мере в науках о природе, был сужен до так называемой научной рациональности…", - пишет Пиама Павловна Гайденко.

Совершенно очевидно, что в данном контексте этот термин - "научная рациональность" - низведен на качественно более низкий уровень по сравнению с какими-то другими мировоззренческими концепциями.

Что происходит в конце ХХ века? То ли чисто психологически человечество хочет перемен. То ли здесь какие-то онтологические корни… По крайней мере, как-то неожиданно в конце века, казалось бы, триумфа научно-технического знания, вдруг ставится под сомнение сама идея научной рациональности.

Вадим Розин. Проблема действительно актуальная. Мне накануне нашей сегодняшней встречи передали список тем другого "круглого стола" под названием: "Наука: безграничные возможности и возможные границы". Тут вопросы почти такие же. Способна ли современная фундаментальная физика дать действительную картину реальности? Ограничены ли возможности науки в познании мира? Способна ли наука решать кардинальные вопросы человеческой экзистенции? Способна ли современная наука объяснить мир? И так далее.

А.Ваганов. Мы не сговаривались!

В.Розин. Я поэтому и поразился. Это весьма симптоматично.

Леонид Ионин. И все-таки все происходящее с наукой сегодня - не просто чисто хронологический результат, это не то, что происходит в конце каждого века. Наука, научная картина мира и вообще все, на чем формировался современный мир, - все это дитя Нового времени. И уже больше, чем век надо числить той тенденции, в которой сейчас происходит разочарование.

А в чем заключается разочарование? Собственно говоря, все критическое, что говорится против науки, направлено не столько против науки, сколько против того, что наука является верховным и последним судьей всего, окончательным средством решения всех вопросов. Это, по-моему, основной мотив.

И вообще, суть постмодернистской идеи в том, чтобы науке найти достойное ее место в общей системе видов, способов познания, знания, представлений о мире, а не распространять ее, науку, на все без исключения. Наука - не универсальное средство познания.

………………………………………………………………………………………………..А.Ваганов. Но никто ведь специально не занимался, как сегодня сказали бы, промоушном, маркетингом науки. Однако почему-то так получилось, что наука стала одним из самых мощных и авторитетных социальных институтов. Наверное, для этого есть какие-то рациональные причины. Религия ведь, к примеру, гораздо старше науки.

В.Розин. Вопрос в том, о какой науке идет речь? Думаю, не ошибусь, если предположу, что исключительно по поводу естествознания. Однако в настоящее время проводится демаркация между естествознанием, которое теснейшим образом связано с тем, что называют технократическим дискурсом, и другими типами наук - гуманитарной наукой, социальными науками, ориентированными на другие дискурсы и практики. Что это такое - технократический дискурс? Это не просто научная деятельность и не только ориентация естествознания на инженерию, но целая система институтов, которые работают на современную науку и технику, и, что не менее существенно, это особый способ блокирования всех тех разговоров, которые работают против техногенной цивилизации.

В этом смысле действительно требуется полная ревизия в отношении прежде всего естествознания, особенно в связи с теми претензиями, которые у него имеются. Чтобы понять это, нужно рассмотреть реальный контекст, в котором естествознание действует. Сегодня становится очевидным, что естествознание работает на две вещи: с одной стороны, оно обслуживает технократический дискурс, который становится все более угрожающим для человеческой жизни; с другой - естествознание постоянно воспроизводит, тиражирует некую картину мира, культурное значение которой тоже может быть оценено только негативно.

Да, современная картина мира, из которой исходит естествоиспытатель, стала деструктивной по отношению к культуре. Я эту картину в своих работах называю "традиционной научно-инженерной картиной мира". Она весьма распространена среди современных ученых, инженеров, даже обычных действующих специалистов как форма их непосредственного понимания мира. Прежде всего это представление о том, что есть природа с бесконечными запасами энергии и материалов, не только здесь на планете, но и в космосе. Что законы природы исследуются естественной наукой; потом на основе этих наук создаются инженерные проекты, разворачивается промышленность; затем создаются вещи, которые используются потребителями. При этом, заметьте, работают идея и убежденность в том, что потребности человека непрерывно растут. Нетрудно заметить, в этой картине соединены две совершенно разные схемы: одна - познания, понимаемого в контексте естественно-научного идеала, а другая - потребления. Сцепившись, эти две схемы напоминают змею: естествознание и техника работают на потребление, а бесконечно растущее потребление подтверждает эффективность традиционной научно-инженерной картины мира. В свою очередь, на основе указанной картины мира воспроизводится вся наша техногенная цивилизация, которая в ответ поддерживает традиционную научно-инженерную картину через свои институты.

………………………………………………………………………………………………..

Л.Ионин. Чисто терминологическое уточнение. Давайте условимся, что когда мы говорим "наука", мы имеем в виду Sciences - естественные науки.

В.Розин. Замечательно! В этом высказывании как раз видно, что настоящая наука - это Science, а остальные - это недонауки.

Л.Ионин. У нас всегда происходит путаница. Для нас все - наука. У нас даже астрология - наука, хотя и псевдо. Поэтому постоянно и возникают эти языковые проблемы.

……………………………………………………………………………………………

А.Ваганов. …По поводу того обладает ли естествознание диктаторскими функциями по отношению к цивилизации.

Можно, наверное, назвать это и диктаторскими функциями. Но готовы ли мы отказаться от тех благ, от комфорта, которые естествознание нам предоставило.

Геннадий Копылов. Здесь мы, по-моему, "зацепили" очень интересный вопрос. В чем источник "диктаторских функций" науки? Это уже не ее авторитет - он во многом пошатнулся. Источник тут другой: наука диктаторствует всем своим миром, своими вещами и системами, которые были созданы с ее помощью.

Я бы привел здесь такую аналогию. В Южно-Африканской республике несколько лет назад был официально отменен апартеид. Но во всем устройстве жизни даже на бытовом уровне, во всей архитектуре - везде апартеид заложен. Раздельные входы на вокзалы, раздельные проходы по улицам и т. д. И чтобы ликвидировать это, требуется гораздо больше усилий, чем просто сменить правящую партию или даже поменять Конституцию.

Наука - в лице созданной ею технологии, всей промышленности - вошла в само устройство жизни, в ее сердцевину, и отказаться от этого будет так же сложно, как отказаться от себя. Тем более что благодаря такому "скелетному" положению науки выработанные ею картины устройства мироздания - они перманентно подтверждаются (а другие, обратите внимание, НЕ подтверждаются). Вот в этом-то и корень диктатуры.

А.Ваганов. В конце ХХ века стало совершенно очевидно, что сейчас человечеству вполне по силам создать технологию практически любой мыслимой степени сложности. Гораздо труднее отказаться, если возникает такое желание или даже необходимость, от той или иной технологии. Примеры с атомной технологией, с химическим оружием.

Но тут мы вторгаемся, по-моему, в область интересов Бориса Ивановича Кудрина, который как раз и изучает этот вопрос: как развивается этот технический мир, кто его толкает или тянет. (См. интервью Бориса Кудрина "Планета железных артефактов" в "НГ-наука" № 2, февраль 1998 г. - Ред.)

Борис Кудрин. Я здесь, наверное, самый ярко выраженный технократ, поскольку я спроектировал свыше двухсот крупных объектов, которыми гордились наши партия, правительство и наш народ, - Запсиб, Амурсталь, Оскольский комбинат и прочие разные. Теперь к вопросу о науке.

Как-то незаметно, кроме классической науки, у нас появилось большое количество технических наук. В России, между прочим, 40 тысяч технических профессий. Если посмотреть сегодняшние учебники химии, то в них 80, а то и все 90 процентов не химия в классическом понимании, а явно выраженное описание методов создания новых материалов, которых ни в какой природе никогда и не было. Поэтому старое понимание, что есть какое-то естествознание, которое улучшит какую-то природу, уже не работает сегодня. Я утверждаю, что любой материал, который сегодня встречается в реальности, уже нельзя назвать природным. Попытки 100-150 лет назад посадить корабельный лес, чтобы к сегодняшнему дню сделать из этих сосен мачты, кончились неудачей, потому что на эти деревья сыпется с неба неизвестно что, в почве - неизвестно что. То есть природу мы уничтожили. Сейчас нет людей, которые не были бы напичканы пенициллином, наркотиками и всем чем угодно. Природы как таковой уже нет, а есть новая реальность.

Индустриальное общество было создано в конце прошлого века. На наших глазах оно неудержимо превращается в "следующее" общество - постиндустриальное, информационное, когда нет отдельных машин, нет отдельных единиц техники, отдельных технологий, единого материала; перед нами - сообщество машин и механизмов, техноценозы. Достаточно обратиться за примером к собственной квартире и убедиться, что вы попали в некоторое сообщество вещей, предметов - в техноценоз. И вы даже не можете сосчитать, сколько у вас вещей, ни технических, ни бытовых. То есть мы задавлены вещами.

Л.Ионин. Биоценозы кончились?

Б.Кудрин. Биоценозы в старом понимании, конечно, кончились. Они включены в техноценозы как составляющие. Мы всю природу заставили на себя трудиться. А изучаем мы - куда какая пыль несется в радиусе 100-150 километров от какого-нибудь завода. Появилась наука - экология! Заместитель главного инженера по экологии, может быть, вообще дуб от сосны если и отличает, то только потому, что у него есть личный участок земли. А так - он выбросы изучает. Но это же не экология в старом понимании.

Короче говоря, мы вошли в мир, где ничего, кроме технического, нет. И мы из этого мира не можем выскочить. Никто!

Л.Ионин. Но для людей это все равно среда, все равно природа, хотя она и изменилась.

Б.Кудрин. Какая это природа! Ну, назовите квартиру природой. На самом деле это некоторая искусственная среда. Естественной она в принципе не может быть. Отключите сейчас электричество… Были такие прецеденты, в Нью-Йорке, например, когда из-за аварии на несколько часов город был лишен электричества. Если света нет 5 минут - еще терпимо. 15 минут - в темноте люди в магазинах начинают что-то приворовывать. Через час - магазин разграблен полностью!

Г.Копылов. Но, кстати, Борис Иванович: для тех, кто создавал науку во времена Галилея, в XVII веке, природа была тоже искусственной, сотворенной средой.

Б.Кудрин. Но тогда считали, что это бог создал. А сейчас мы стоим на той точке зрения, что мы сами это все сотворили.

А.Ваганов. Хорошо. Допустим, мы согласимся с тем, что наука как рациональный способ познания окружающей действительности оказывается не без изъяна и после того, как мы применяем этот способ, наступает множество негативных последствий, о которых здесь уже говорилось

…………………………………………………………………………………………...

. А ведь науке, естествознанию, в европейском смысле 300, ну, 500 лет! Что за ребенок такой буйный - или гениальный - появился, который за 300 лет весь мир перевернул?! Вот что, на мой взгляд, поразительно!

……………………………………………………………………………………………..

В.Розин. И вот сегодня выясняется - практически каждый акт изобретения и инженерного творчества создает абсолютно неконтролируемые, нерассчитываемые волны и цепи негативных последствий.

Поэтому, уж извините, кроме той природы, которая написана на языке математики, а только ее и видит естествоиспытатель, надо различать природу как экологический организм и природу как социальный организм. Причем все эти три природы как-то друг в друга встроены.

Следующий, не менее серьезный момент. Не замечают, что главным двигателем прогресса давно уже стала не инженерия, которая исходит из идеи природы, а технология. Последняя порождает предметы совсем другим способом, чем инженерия, да и науку использует иначе. Инженерный способ: сначала нужно обнаружить эффект, создаваемый природой, а потом создать "железку", которая этот эффект реализует. А технологический способ - комплексование, соединение сфер деятельности. Например, сейчас создаются виртуальные системы. За счет чего? За счет соединения самых разных областей знаний, сфер деятельности, технологий - фантазий писателей (ведь впервые эта идея была разработана фантастами), теорий психологов (всякие там распознавания образов, законы восприятия), научных исследований в области кибернетики и передачи информации, компьютерных технологий, технологий передачи информации и многое другое. В результате создаются технические виртуальные системы, в которых осуществляются самые различные процессы - от физических до психических.

Б.Кудрин. Которых нет в природе.

В.Розин. Это все - искусственные вещи, артефакты. И это принципиально. А мы по-прежнему пользуемся старой картинкой: природа - естественная наука - инженерия. Тут глубочайший кризис!

Естествознание связано с этой картиной мира, с технократическим дискурсом, который ее обслуживает (и наоборот), а ведь реальность совсем уже другая. Абсолютно другая! Мы давно уже в новом мире, а думаем и видим по-прежнему.

Марк Рац. Перед тем, как прийти сюда, я набросал вопросы, которые были бы мне интересны. Чем мне интересна эта тема? Как мыслиться научная рациональность? (Тут мы уже начали ее ругать, не договорившись о том, как будем ее понимать.) Какие возможные альтернативы? - вопрос, который здесь уже возникал по ходу дела.

В силу вполне зрелого возраста XXI век по большей части я уже не застану. Поэтому меня больше всего волнует то, что происходит сейчас и в обозримом будущем. Мое мнение - большая часть неприятностей, которые мы сегодня имеем и в России, и во всем мире, есть порождение этой самой научной рациональности. Или, как сказал бы я, необоснованной ЭКСПАНСИИ науки в такие области, где ей совершенно нечего делать. Наука хорошо работает там, где нас интересует естественная жизнь материала как такового, материала в системной парадигме, то есть не материи, а всего того, что оказывается предметом деятельности (в том числе и идеи могут быть). Там, где нас интересует что-то другое, наверное, нужна не классическая наука, а другие подходы. Нужна не научная рациональность, а, скажем, проектная рациональность.

Научная рациональность все сводит к каузальной, причинно-следственной логике. Здесь рационально все объяснимое, имеющее причину. Говоря о проектной рациональности, я апеллирую к телеологической логике (логике целей и результатов). Здесь рациональность относится к действию и его результатам. Это то, что еще Макс Вебер выделял как целе- и ценностно-рациональные действия. Для меня это два одинаково частных типа рациональности среди множества других возможностей, которые надо эксплицировать, систематизировать и самоопределяться по отношению к ним. Так я вижу проблему рационализма ХХI века.

……………………………………………………………………………………………..

М.Рац.. Как говорил учитель половины присутствующих здесь - Георгий Петрович Щедровицкий, мы находимся в той ситуации, в которой находился Галилей в свое время.

А.Ваганов. Это примерно то, что я прочитал в одной из ваших книг, Вадим Маркович: "Старое решение о существовании объективной реальности в единственном числе давно себя исчерпало".

……………………………………………………………………………………………

М.Рац. В 60-е годы кто-то кинул такой лозунг: XXI век будет веком гуманитарной науки либо его не будет вообще.

Л.Ионин. Сегодня этот лозунг можно дополнить: XXI век не будет веком науки вообще. И гуманитарная наука, кстати, это все равно стремление все подверстать под научность...

………………………………………………………………………………………

В. Розин. Техника - наша судьба и реальность. Есть железные законы техноэволюции. Более того, Борис Иванович, исходя из этих законов, даже рассчитал, когда наступит крах всей нашей цивилизации.

Ситуация в этом смысле достаточно драматическая. Но с гибелью нашей цивилизации можно согласиться, если только считать, что тот способ жизни, которым мы живем, является единственно возможным, а также что от нас с вами ничего уже не зависит. В таком случае зачем мы здесь собрались - устроить великий плач по будущему человечества?

………………………………………………………………………………………………

М.Рац. Чем замечательна Россия - Россия замечательна своим потенциалом. У нас сумасшедший интеллектуальный потенциал, потрясающий потенциал природных богатств, генетический, географический и какой угодно потенциал. Известный отечественный экономист Александр Иванович Неклесса говорит, что сумма всех тех открытий и изобретений, научных заделов, которые имеются сейчас в России, измеряется десятками миллиардов долларов. Это значит, что мы сидим на этих миллиардах и просим подаяния у МВФ.

А.Ваганов. Не следует ли из всей суммы этих примеров, что это гигантское поле потенциального рельефа от Балтики до Тихого океана потому и пребывает в потенциальном состоянии, что мы все время рассуждаем об идеальных вещах, в то время как на Западе занимаются применением - в техническом, в инженерном смысле. Причем основываются при этом на классическом естествознании.

…………………………………………………………………………………………..

Б.Кудрин. Вы все говорите: одна картина, вторая картина; научное, мол, плохо и плохо. Но вы все забываете, что каждый день, прошу прощения, в туалет ходите. А ведь кто-то должен его сделать, кто-то должен разработать. Наука, материализующаяся в окружающие вас вещи, всегда была, есть и будет. Целое КБ разрабатывает зонтики. В "Майкрософт" трудятся 25 тысяч человек! Это же все наука.

Г.Копылов. Но в той же "Майкрософт" меньше одного процента занимаются научными исследованиями и примерно 10 процентов - программированием; все остальные - маркетингом.

Б.Кудрин. Все вместе - это некоторая деятельность по реализации какого-то плана. В тот период, когда вы сделали какую-то вещь и пользуетесь ею в собственном доме, - это не наука. (Как говорил Владимир Набоков, умение починить швейную машинку - это не наука.) Каждая вещь должна быть задокументирована, сертифицирована. Наука сама по себе - это меньшая часть, но все остальное подчиняется науке. А делает наука в конце концов те вещи, за счет которых вы живете. И это основа. А вы здесь рассуждаете о всяких религиях и прочее и прочее. Это безобразие!

Г.Копылов. Борис Иванович! Представьте себе, что эти все научные исследования остановились. Сколько мы сможем прожить на тех исследованиях, которые уже есть?

Б.Кудрин. А в этом случае к нам через некоторое время явятся какие-то люди, условно говоря, на новых танках, а мы по-прежнему ездим на Т-34.

Г.Копылов. Это и есть самый главный вопрос: что будет определять силу государства в будущем, XXI веке?

Б.Кудрин. Сила, основанная на науке!

Л.Ионин. Борис Иванович, вот вы сказали - "безобразие". Но, предположим, есть домработница, без которой прожить невозможно. Но когда домработница претендует на то, чтобы определять уклад жизни, образ жизни, биографию жизни хозяев, - это безобразие. Домработница не может определять интересы хозяев. Раньше наука была служанкой теологии. Сейчас наука должна быть служанкой любого дискурса. Но она не должна сама определять, о чем нам думать.

…………………………………………………………………………………………

Б.Кудрин. Если взять векторы развития техники, изучением чего я и занимаюсь, например, развития электротехники, компьютеров и т.д., то обнаруживается неумолимая тенденция. Все эти "железяки" имеют свойство каким-то образом собираться в квартире, на предприятии, в стране и т. д. Во всем этом четко просматриваются некоторые закономерности. И самая главная среди них - вектор направлен в сторону бесконечного увеличения вещей.

Каждая появившаяся вещь перестраивает человека в направлении, благоприятном для себя. Телевизор вас переделывает под себя, про автомобиль я уж вообще не говорю.

И этот вектор направлен только в одну сторону, назад, в бочку, хода нет.

Л.Ионин. А может, есть. Только этот ход будет не назад, а совсем в другое пространство. Есть иерархии форм деятельности, форм жизни, форм познания. К чему ведет этот пресловутый постмодерн? К тому, что иерархия разрушается. Все равноценны. И в бочку, это не назад, это рядом.

…………………………………………………………………………………………

В.Розин. Культура существует только в связи со знаковыми и языковыми системами, а они уже порождают реальность. Например, нам кажется, что тепло - это природный феномен. Как вещь в себе - конечно. Но что нам делать с таким теплом? Другое дело, тепло как момент человеческой практики, то есть то, что можно объяснить, рассчитать, предсказать, промоделировать. Но такое тепло каждый раз иное. Лет двести люди были уверены, что тепло - это теплород, поскольку такова была семиотическая деятельность. Теперь мы уверены, что тепло - это энергия частиц, ведь сегодня ученые и инженеры иначе объясняют, рассчитывают и предсказывают тепловые явления. А завтра? И этот момент, связанный с тем, что реальность, предметность порождаются за счет знаковой деятельности, является одной из предпосылок вот этой случайности. То есть процесс выбора пути, по которому пошло развитие цивилизации, до некоторой степени был обусловлен природой самой культуры. Культура не может существовать и развиваться, не создавая знаковых систем, не порождая новых реальностей. Когда люди научились создавать новые реальности в форме новых материальных физических миров, они оказались в ловушке. Но не потому, что это был единственный вариант развития и жизни, а потому, что обманулись, обольстились и закоренели в комфорте и в стереотипах техногенной цивилизации. Однако как обольстились и обманулись, так и должны выпутаться. Иначе...

Б.Кудрин. Вся техническая реальность сегодня основана только на жесткой системе технической документации. Незадолго до нашего разговора стало окончательно ясно, что потерпела неудачу американская автоматическая экспедиция на Марс. Одной из возможных причин неудачи считают то, что одна из программ для компьютера была написана в метрической системе, другая - в дюймах. Машина не разобралась. Это говорит о большой роли в наше время документа как такового.

В.Розин. Обратите внимание, как сейчас дети осваивают предметный мир. Сначала - книжка, телевизор и так далее. То есть они знакомятся с нереальным, виртуальным предметным миром. А потом, когда видят реальную вещь, они буквально в шоке.

Г.Копылов. А если еще учесть, что основа передачи технологии есть передача документации, - сначала то, что делают, надо описать, а потом правильно понять, что написано, и воспроизвести (только тогда весь этот цикл заслуживает имени технологии), то действительно это становится очень важным местом.

Л.Ионин. Еще одна деталь. Вот мы говорим о фундаментализме. А фундаментализм сопровождается отказом от насильственной семиотизации всего.

Я хочу тут свести, может быть, совершенно далекие вещи. Возьмите чеченскую войну. Возьмите российскую армию, у которой, я думаю, несколько составов только с документацией: приказы, предписания, обеспечение тыловых служб и прочее И возьмите чеченских боевиков… Многие из них, может быть, вообще неграмотны. Да это и неважно. Но, между прочим, здесь - фундаментализм, его корни, возвращение к истокам, отказ от итогов цивилизации.

Это альтернативная культурная форма, продукт постмодерна. Вот он, живой фундаментализм. С одной стороны, технический фундаментализм со всей его документацией, и с другой - иной фундаментализм: религиозный, этнический, который в этом не нуждается. И поэтому эти два фундаментализма, как Восток и Запад, входят друг в друга, не пересекаясь. И это не первый пример.

Совершенно аналогично, как мы в Чечне, американцы в свое время положили миллиарды долларов, гигантское количество материальных ресурсов, чтобы перекрыть партизанскую тропу, так называемую тропу Хо Ши Мина во Вьетнаме. Они ее перекрыли. Но ничего не изменилось, потому что американцы никогда не могли понять, что там, где они используют вагоны документации, эшелоны географических карт, там вьетнамская партизанская бригада обходится половиной мешка риса в день. И все.

То же самое в Чечне: все наше семиотическое культурное оборудование не в состоянии справиться там потому, что оно входит в другой мир, и эти два мира не соприкасаются, здесь нет иерархии, они проходят сквозь друг друга.

………………………………………………………………………………………..

Содержание

М. Хайдеггер. Тексты и комментарии………………………................

Ж. П. Сартр. Тексты и комментарии……………………………………

Приложение. Материалы «круглого стола» (НГ - наука)

на тему «Перспективы научной рациональности в XXI веке»… …………..

Комментарии

Реклама на сайте